Телепорт Стивен Гулд
        Телепорт #1
        Когда тебе семнадцать, весь мир лежит у твоих ног. При условии, что ты умеешь телепортироваться.

        Дэвид Райс почти не помнит свою мать. Пять лет назад она оставила семью и исчезла, и с тех пор отец вымещает злость и обиду на юном Дэви.

        Однажды вечером, в ожидании очередных побоев, Дэви закрывает глаза, изо всех сил желая оказаться в безопасности. И желание исполняется - он мгновенно переносится в другую часть города. Новая угроза - и новая телепортация. Осознав, что владеет весьма необычным талантом, юноша решает уйти из дома и отправиться на поиски матери. Но вскоре он привлекает к себе внимание беспощадного врага, о существовании которого даже не подозревает. И начинается охота.

        По мотивам романа в 2008 году был снят одноименный знаменитый блокбастер. Режиссером выступил Даг Лайман («Идентификация Борна», «Грань будущего», «Игра без правил»), в ролях Хейден Кристенсен («Звездные войны»), Сэмюэл Л. Джексон («Игры патриотов», «Парк Юрского периода», «Криминальное чтиво»), Рэйчел Билсон («Баффи - истребительница вампиров», «Одинокие сердца»), Джейми Белл («Кинг-Конг», «Орел Девятого легиона», «Флаги наших отцов»).

        Впервые на русском!

        Стивен Гулд
        Телепорт

        Steven Gould
        JUMPER
        
        

***

        Увлекательная и трогательная история семнадцатилетнего юноши, который обладает особым даром. В отличие от многих других авторов, пишущих в этом жанре, Стивен Гулд сделал своего героя живым и совершенно реальным.
        Goodreads

        Душевный, чарующий, сверхчитабельный роман демонстрирует несомненное писательское мастерство своего создателя.
        Publishers Weekly

        Исключительно добротный дебют с глубокими идеями, выверенным сюжетом и характерами персонажей (особенно главного героя), выписанными проникновенно и страстно.
        Kirkus Reviews

        Для любителей жанра это глоток свежего воздуха.
        Goodreads

        Книга, которую вы не можете пропустить.
        Орсон Скотт Кард

***

        Джеймсу Гулду, солдату,
        мастеру на все руки, моряку, отцу

        Лоре Дж. Миксон, инженеру,
        учителю, писателю, жене

        Часть I
        Начало

1

        В первый раз было так.
        Я читал, когда отец вернулся домой. Его голос эхом разнесся по комнатам, и я съежился от страха.
        - Дэви!
        Я отложил книгу и сел на кровати:
        - Пап, я здесь, у себя в комнате!
        Все громче скрипел дубовый пол коридора, и я невольно втянул голову в плечи. В следующий миг папа уже стоял на пороге и орал:
        - Я же велел тебе сегодня выкосить лужайку!  - Отец вошел в комнату и уставился на меня сверху вниз.  - Я с тобой разговариваю, а ну отвечай!
        - Пап, я выкошу, только книгу дочитаю.
        - Ты вернулся из школы два с лишним часа назад! Мне надоело, что ты целыми днями бездельничаешь!
        Отец наклонился ниже, и от запаха виски у меня заслезились глаза. Я отдернулся, но он схватил меня за шею сзади и сжал, будто в тисках.
        - Ты ленивый засранец!  - Отец тряхнул меня.  - Я вобью в тебя трудолюбие, даже если придется дух вышибить!
        Не отпуская моей шеи, отец поднял меня на ноги. Свободной рукой он нащупал узорную пряжку и вытащил тяжелый ковбойский ремень из шлевок.
        - Папа, нет! Я прямо сейчас займусь лужайкой, честно!
        - Молчать!  - Отец швырнул меня на стену, и я едва успел закрыть лицо ладонями, чтобы не врезаться носом в бетон.
        Отец поменял руки - левой прижал меня к стене, а правой взял ремень. Я слегка повернул голову, чтобы не тереться носом о жесткую поверхность, и увидел, как он перехватывает ремень так, чтобы массивная серебряная пряжка оказалась внизу.
        - Папа, только не пряжкой!  - закричал я.  - Ты же говорил, что не будешь!
        - Молчать! В прошлый раз тебе и досталось всего ничего.
        Удерживая меня на расстоянии вытянутой руки, папа медленно замахнулся. Вот его правая рука пошла вперед, ремень со свистом рассек воздух, я невольно отпрянул от грядущего удара и…
        Я стоял у книжной полки, напрягшись в ожидании удара, хотя папина рука уже не давила на шею. Дыхание сбилось, пульс был бешеный. Я огляделся по сторонам. Отца рядом не было, но ничего удивительного - я находился в городской библиотеке Станвилла, в отделе художественной литературы. Я-то его знал как свои пять пальцев, а вот родитель никогда сюда не заглядывал.
        Так было в первый раз.
        Во второй получилось иначе.
        На новой стоянке дальнобойщиков, бетонном островке яркого света во мраке ночи, кипела жизнь. Через стеклянные двери я прошел в кафе и сел у стойки, рядом с секцией, отмеченной плакатом «Только для водителей». Часы на стене показывали половину двенадцатого. Я положил скатку с вещами под ноги и постарался казаться взрослым.
        Официантка, среднего возраста женщина, скептически глянула из-за стойки, но поставила передо мной меню и стакан воды, а потом предложила:
        - Кофе?
        - Горячий чай, пожалуйста.
        Официантка машинально улыбнулась и ушла. Полупустую секцию для водителей застилал густой табачный дым. Ни один из посетителей не обращал на меня внимания и явно не согласился бы подвезти.
        Женщина принесла мне чашку, пакетик чая и металлический чайничек с не слишком горячей водой.
        - Еще что-то нужно?
        - Пока больше ничего.
        Официантка пристально взглянула на меня, выписала счет и положила на стойку.
        - Как допьешь, отнеси кассиру. Захочешь что-нибудь еще - позови меня.
        Я не знал, что нужно поднять крышку чайника, когда наливаешь воду, и пролил треть на стойку. Пролитое я быстро промокнул салфеткой и постарался не зареветь.
        - Эй, парень, давно путешествуешь?
        Я резко поднял голову.
        От дальнего столика водительской секции на меня смотрел мужчина - высокий, толстый, с жирными складками на шее, настоящий здоровяк. Он улыбался мне, демонстрируя неровные, покрытые налетом зубы.
        - В каком смысле?
        - В прямом.  - Здоровяк пожал плечами.  - Непохоже, что ты давно в дороге.
        Голос у него казался чересчур высоким для такой комплекции и добрым.
        - Недели две,  - ответил я, покосившись на дверь.
        - Да, жесть,  - кивнул здоровяк.  - От родителей сбежал?
        - От отца. Мама давно слиняла.
        Здоровяк пальцем двигал свою ложку по стойке. Ногти у него были длинные и грязные.
        - Сколько тебе лет?
        - Семнадцать.
        Здоровяк вскинул брови, но я лишь плечами пожал:
        - Мне все равно, что вы думаете. Это правда. Семнадцать гребаных лет мне стукнуло вчера.
        На глаза снова навернулись слезы, но я взял себя в руки.
        - Чем занимаешься с тех пор, как сбежал?
        Вода в чашке достаточно потемнела, я выловил пакетик и ложечкой положил сахар.
        - Ловлю попутки, прошу милостыню, временами подрабатываю. Последние два дня собирал яблоки - двадцать пять центов за бушель, и ешь сколько хочешь. К тому же одежду дали.
        - Две недели в дороге - и у тебя кончилась одежда?
        Я залпом выпил полчашки чая.
        - У меня запасной не было.
        Чистая правда - при мне было лишь то, в чем я вышел из городской библиотеки Станвилла.
        - А, ясно. Меня зовут Топпер. Топпер Роббинс. А тебя?
        Я внимательно посмотрел на Топпера, потом ответил:
        - Дэви.
        - Просто Дэви?
        - Да, просто Дэви.
        Топпер снова улыбнулся:
        - Ясно, можно не разжевывать.  - Он взял ложку и помешал кофе.  - Так вот, Дэви, я вожу бензовоз и минут через сорок пять отправляюсь на запад. Если тебе туда, подвезу с удовольствием. Похоже, нормальная еда тебе не помешает. Давай угощу тебя ужином?
        Глаза снова заволокло слезами: я был готов к грубости, а к доброте - нет.
        - Ладно,  - сказал я.  - С удовольствием поужинаю и поеду с вами.
        Час спустя я ехал на запад вместе с Топпером - сидел в кабине бензовоза справа от него и дремал от тепла и сытости. Устав от болтовни, я закрыл глаза и притворился, что сплю. Вскоре затих и Топпер, поняв, что меня не разговорить. Краем глаза я наблюдал за ним: следовало чувствовать благодарность, но этот здоровяк меня пугал.
        Вскоре я заснул по-настоящему. А внезапно проснувшись, не мог сообразить ни где нахожусь, ни кто я такой. Мысли сильно путались: мне привиделся кошмар, хотя суть я уже забыл. Но вот я прищурился, и воспоминания вернулись. Топпер разговаривал по рации.
        - Жду вас за заправкой «У Сэма» через пятнадцать минут.
        - Понял. Мы уже едем.
        - Конец связи.
        Я зевнул и расправил плечи:
        - Ой, боже! Долго я спал?
        - Около часа.  - Топпер улыбнулся, словно я рассмешил его.
        Он отключил рацию и поймал волну с музыкой кантри. Терпеть не могу кантри. Минут через десять он свернул на проселочную дорогу, ведущую непонятно куда.
        - Топпер, высадите меня здесь.
        - Высажу, но сперва мне надо встретиться с одним парнем. Зачем тебе ловить попутку в темноте? Никто не остановится. Тем более дождь собирается.
        Топпер был прав. Луна скрылась за тучами, ветер трепал придорожные деревья.
        - Ладно.
        Несколько минут он ехал по проселочной двухполоске, потом остановился у магазинчика с двумя бензонасосами у входа. Свет внутри не горел, но позади него оказалась гравийная площадка, на которой стояли два пикапа. Рядом с ними Топпер припарковал свой бензовоз.
        - Пошли со мной, парень! Познакомлю тебя с ребятами.
        Я не сдвинулся с места:
        - Лучше здесь вас подожду.
        - Извини, парень, но по правилам компании нам запрещено брать пассажиров. Если оставлю тебя в машине, а в мое отсутствие что-то случится, мне задницу порвут. Ну будь умницей!
        - Ладно.  - Я неохотно кивнул.  - Не хочу создавать проблемы.
        Топпер снова улыбнулся во весь рот:
        - Нам проблем не надо.
        Я вздрогнул.
        Чтобы спуститься, следовало повернуться лицом к кабине и вслепую ставить ноги на ступеньки. Чья-то рука поставила мою ногу на верхнюю ступеньку - я замер и посмотрел вниз. С моей стороны бензовоза дожидались трое мужчин. Гравий захрустел - это Топпер обходил бензовоз спереди. Когда я увидел его, он расстегивал джинсы.
        Я вскрикнул и пополз обратно в кабину, но сильные руки схватили меня за колени, за лодыжки и потянули вниз. Я вцепился в хромовую ручку двери и задергал ногами, чтобы высвободиться. От удара в живот я разом выпустил ручку из рук, воздух из легких и ужин из желудка.
        - Мать твою! Он меня всего заблевал!
        Еще один сильный удар - и я упал. Меня швырнули на платформу пикапа. Я поранил лицо, во рту появился вкус крови. Один из нападавших заскочил на платформу и оседлал меня, сжал коленями плечи и больно вцепился в волосы. Другой расстегнул мне ремень и спустил штаны вместе с трусами. Холодный воздух обжег мне задницу и бедра.
        - Лучше бы ты снова девчонку притащил,  - сказал один из нападавших.
        - Вазелин у кого-нибудь есть?  - спросил другой.
        - Черт, он в кабине!
        - Ладно, обойдемся.
        Мне развели ноги, ощупали гениталии, потом раздвинули ягодицы и плюнули туда. Теплая слюна растеклась по заднице…
        Я отпрянул, подался корпусом вперед - чужие колени больше не сжимали мне плечи, чужие руки не стискивали волосы и не щупали зад. Я стукнулся головой, махнул рукой и что-то снес. Судорожно натянув штаны, я ловил воздух ртом. Сердце бешено колотилось, меня трясло.
        Вокруг темнота и тишина - я был один и уже не на улице. Футах в шести от меня луна заглянула в окно и озарила книжные полки. Снова почувствовав вкус крови, я осторожно коснулся верхней губы. Разбита… Я снял книгу с полки и, раскрыв, увидел знакомый штамп. Городская библиотека Станвилла, зал художественной литературы. Я точно свихнулся…
        Таким получился второй раз.
        Когда меня в первый раз перебросило в библиотеку, на мне была чистая одежда, поэтому я просто ушел… ушел из того здания, из того города, из прежней жизни. Тогда я решил, что отец избил меня до потери памяти, отсюда такой провал в цепи событий. Что лишь безопасная тишина библиотеки привела меня в чувство.
        Провал в памяти если и напугал меня, то не удивил. У отца такое случалось постоянно, да и читал я достаточно, чтобы знать о посттравматической амнезии.
        Однако на этот раз библиотека оказалась закрыта, даже свет не горел. Я посмотрел на настенные часы: два часа ночи. С тех пор как я взглянул на электронные часы в кабине у Топпера, прошло час и пять минут. Боже мой! Работал кондиционер, и я вздрогнул от холода. Поправил штаны. Молнию сломали, но застежка уцелела. Я потуже затянул ремень и выпустил наружу полы рубашки, чтобы скрыть непорядок. Во рту остался вкус крови и рвоты.
        В библиотеку проникал снаружи белесый свет луны и ярко-желтый - уличных фонарей. Мимо книжных полок, столов и стульев я пробрался к фонтанчику для питья и полоскал рот до тех пор, пока не исчез гадкий вкус и не перестала кровоточить губа.
        За две недели я сумел оторваться от отца на девятьсот с лишним миль, а сегодня одним махом стер это расстояние - от дома меня отделяло пятнадцать минут ходьбы. Я сел на жесткий деревянный стул и обхватил голову руками. Ну за что мне это?
        Тут замешано нечто посильнее меня. Но что?
        Я так устал… Мне бы только отдохнуть. Последние две недели я спал кое-как. Жалкое подобие отдыха, считаные минуты сна, которые удавалось урвать на скамейках площадок для отдыха, в чужих машинах, под кустами, словно я не человек, а бездомный пес. И вот я в пятнадцати минутах от дома, от своей комнаты, от своей кровати.
        Невыносимая тоска захлестнула меня. Я встал и пошел, совершенно бездумно, ведомый желанием выспаться на своей кровати. В глубине библиотеки имелась дверь аварийного выхода, с надписью «Звуковой сигнал включается автоматически». Когда кто-нибудь появится, я буду далеко.
        Дверь оказалась закрытой на цепочку. Я навалился на нее и вдарил ладонью сверху вниз. Со слезами на глазах я отпрянул, готовый ударить снова, подался вперед - и, потеряв равновесие, рухнул на кровать.
        Свою кровать я узнал сразу. Знакомый запах, подсвеченный циферблат будильника, который мама прислала мне через год после ухода, падавший под привычным углом свет лампы на крыльце…
        На миг я расслабился - целиком и полностью, мышца за мышцей. Стоило мне закрыть глаза - и усталость навалилась на меня всей тяжестью. Потом я услышал некий звук и вскочил, точнее, встал на четвереньки прямо на покрывале.
        Звук повторился.
        Отец… это его храп.
        Я вздрогнул. Храп звучал умиротворяюще. По-семейному. По-домашнему. Еще он означал, что сукин сын дрыхнет.
        Скинув обувь, я босой двинулся по коридору. Дверь оказалась приоткрыта, верхний свет горел. Отец развалился поперек кровати, не потрудившись ее расправить. Рубашка расстегнута, сняты ботинки и один носок. Согнутой рукой отец удерживал пустую бутылку скотча.
        Здравствуй, дом родной!
        Взяв за горлышко, я осторожно вытащил бутылку у него из рук и поставил на тумбочку. Отец храпел как ни в чем не бывало. Тогда я снял с него брюки - дернул за одну штанину, за другую, чтобы сползли с задницы. Когда брюки оказались у меня в руках, из заднего кармана выпал бумажник. Я повесил брюки на спинку стула и проверил его содержимое.
        Восемьдесят баксов и карта. Я вытащил три двадцатки и хотел положить бумажник на комод. В свернутом виде он показался жестче и толще, чем я ожидал. Приглядевшись, я обнаружил потайное отделение, замаскированное клапаном с ложным швом. Я открыл его и чуть не выронил бумажник. Внутри оказалась целая пачка сотенных купюр.
        Я выключил свет, унес бумажник к себе в комнату и, сев на кровать, отсчитал двадцать две хрустящие купюры.
        Четыре ряда из пяти купюр, один - из двух. Я уставился на них. Горели уши, болел живот. Я вернулся к отцу и воззрился на него. Этот человек отправлял меня в богадельню и в секонд-хенды за одеждой для школы. Заставлял меня брать с собой арахисовое масло и джем, чтобы не давать жалкие девяносто девять центов на ланч. Этот человек поколотил меня, когда я попросил денег за работу во дворе.
        Взвесив на руке пустую бутылку от скотча, я взял ее за горлышко. Холодное, гладкое, по размеру идеальное для моих ладоней, оно скользило, когда я пробовал махнуть бутылкой. У основания стекло утолщалось: так производитель сделал бутылку визуально больше. Тяжесть весьма солидная.
        Отец все храпел. Рот раскрыт, бледная от природы кожа при верхнем свете казалась пергаментной. Покатый морщинистый лоб напоминал белое хрупкое яйцо. Левой рукой я ощупал утолщенное основание бутылки. Да, веса в ней хватает…
        Черт!
        Я поставил бутылку на стол, выключил свет и вернулся к себе в комнату.
        Потом нарезал бумагу для записей по размеру купюр и сложил в бумажник. Для нужной толщины и жесткости хватило двадцати листочков: наверное, они были толще купюр или просто новее. Бумажник с резаной бумагой я затолкал обратно в карман отцовых брюк.
        Из гаража я принес старый кожаный чемодан, который дед подарил мне после выхода на пенсию, сложил в него свои вещи, туалетные принадлежности и собрание сочинений Марка Твена в кожаном переплете - его оставила мне мама.
        Вот чемодан закрыт. Я надел костюм и обвел комнату взглядом. Пол закачался под ногами. Если не отправлюсь в путь в ближайшее время, то просто упаду.
        Чего-то я не взял. Чего-то нужного…
        Кухня всего в десяти шагах отсюда, за коридором и кабинетом. Пока мама еще жила дома, я любил сидеть там, когда она готовила, просто болтать с ней, отпускать глупые шутки. Я закрыл глаза, попытался представить это и прочувствовать.
        Воздух вокруг меня заколыхался - или я просто услышал шум. В доме было тихо, но шелест моего дыхания отражался от стен и в каждой комнате звучал по-своему.
        Я попал на кухню.
        Я кивнул - медленно и устало. В душе пузырем вскипала истерика, поднималась на поверхность, грозя выбить меня из колеи. Я подавил ее и заглянул в холодильник.
        Три блока пива «Шлитц», два блока сигарет, половина пиццы в коробке от службы доставки. Я закрыл глаза и подумал о своей комнате. Попробую с открытыми глазами, не сосредоточиваясь,  - просто представлю себе место между своим письменным столом и окном.
        Туда я и попал. Комната качалась: глаза и, наверное, внутреннее ухо к такой перемене готовы не были. Я оперся ладонью о стену, и качка прекратилась.
        Я поднял чемодан и закрыл глаза. Открыв их, обнаружил себя в библиотеке, среди теней, разбавленных островками серебристого лунного света. Я прошел к центральному входу и глянул на траву.
        Прошлым летом, до начала занятий, я приходил в библиотеку, брал пару книг и выбирался сюда, на траву под вязами. Ветер ворошил книжные страницы, теребил мои волосы и одежду, а я растворялся в словах, проскальзывал меж фразами, и оболочка слов таяла, оставляя меня среди впечатлений, дел и мыслей других людей.
        Пару раз я увлекался настолько, что возвращался домой позже отца. А он любит, чтобы к его возвращению ужин был готов. Впрочем, так получалось только пару раз.
        Двух раз мне хватило с избытком.
        Я закрыл глаза - ветер взъерошил мне волосы и зашевелил галстук. Чемодан был такой тяжелый, что по пути к автовокзалу я несколько раз перекладывал его из руки в руку.
        Автобус в восточном направлении отходил в половине шестого утра. Билет до Нью-Йорка я купил за сто двадцать два доллара пятьдесят три цента. Без всяких вопросов кассирша взяла две сотни, выдала сдачу и объявила, что ждать еще три часа.
        Те три часа оказались самыми долгими в моей жизни. Каждые пятнадцать минут я поднимался, волок чемодан в уборную и споласкивал лицо холодной водой. К концу ожидания мне казалось, что стены шевелятся, за каждым кустом у входа чудился отец с ремнем в руках. Серебряная пряжка была острее бритвы и размером с покрышку.
        Автобус опоздал на пять минут. Водитель уложил мой чемодан в багажный отсек, оторвал верхнюю часть билета и пропустил меня в салон.
        Едва потрепанный знак конца нашего города остался позади, я закрыл глаза и заснул на шесть часов.

2

        Когда мне было двенадцать, перед самым маминым уходом, мы втроем ездили на неделю в Нью-Йорк. Поездка получилась и классной, и ужасной. Папа занимался делами своей фирмы - день-деньской просиживал на встречах и обедах с партнерами, а мы с мамой ходили в музеи, побывали в Чайна-тауне, в «Мейсисе», на Уолл-стрит, доехали на метро до самого Кони-Айленда.
        Вечерами родители ссорились - и за ужином, и в театре, куда мы однажды отправились, и в отеле. Папа хотел секса, мама не хотела, и они ругались, даже когда я засыпал. Папина фирма оплачивала только один номер, и я спал в углу на раскладушке. Трижды за ту неделю папа заставлял меня одеваться и отправлял на полчаса в фойе, чтобы они могли заняться сексом. По-моему, на третий раз до секса не дошло: когда я вернулся, мама плакала в ванной, а папа пил, чего при маме не делал. Ну, обычно не делал.
        Следующим утром на правой скуле у мамы появился синяк, а походка стала странной. Мама вроде не хромала, но ходила так, словно болели обе ноги.
        Через два дня после возвращения из Нью-Йорка я пришел домой из школы и маму не застал. В общем, Нью-Йорк мне очень понравился. Отличный город, чтобы начать новую жизнь. И чтобы спрятаться.
        - Мне нужен номер.
        Это был дешевый бруклинский отель для рабочих-мигрантов, в десяти кварталах от ближайшей станции метро. Посоветовал отель пакистанский таксист, который привез меня с автовокзала. Он сказал, что сам там останавливался.
        Администратор попался немолодой, наверное ровесник папы, в очках-полумесяцах. Он читал роман Лена Дейтона[1 - Лен Дейтон - английский писатель, автор шпионских романов и детективов, книг по военной истории и кулинарии. (Здесь и далее примеч. перев.)], но, когда я подошел, отложил книгу и взглянул на меня поверх очков.
        - Что-то ты слишком молод,  - проговорил он.  - Небось из дома сбежал.
        Я положил сотню на стойку, придерживая ее край, совсем как Филип Марлоу.
        Засмеявшись, администратор потянулся к купюре, и я убрал руку.
        Администратор критически осмотрел сотню, даже пальцами потер. Потом вручил мне регистрационную карту:
        - Сорок восемь баксов за ночь, пятибаксовый депозит за ключ, уборная в конце коридора, оплата вперед.
        Я заплатил за неделю вперед. Администратор глянул на сотни и протянул мне ключ:
        - Здесь не торгуй. Мне плевать, чем ты занимаешься вне отеля, но, если увижу, что ты торгуешь здесь, собственноручно тебя сдам.
        Я уставился на него разинув рот:
        - Вы о наркотиках?
        - Нет, о конфетах.  - Администратор снова оглядел меня.  - Ладно, может, ты и не торгуешь. Но если замечу что-то подобное - выставлю в один момент.
        Я покраснел, словно сделал что-то плохое, хотя это было не так, и пролепетал:
        - Этим я не занимаюсь.
        Чувствовал я себя последним дураком.
        Администратор лишь плечами пожал:
        - Может, и не занимаешься. Я просто предупредил. Клиентов тоже сюда не води.
        Я вздрогнул, вспомнив, как грубые руки щупали меня и стягивали мои штаны:
        - Я и этим не занимаюсь!
        Еще немного, и я разревелся бы, а администратор лишь снова пожал плечами.
        Протащив чемодан шесть пролетов вверх по лестнице, я сел на узкую кровать. Номер мне попался жалкий, с облезлыми обоями, провонявший табаком. Зато дверь и дверная коробка оказались стальными и выглядели новыми.
        Окно выходило на проулок, за ним, футах в пяти от меня, высилась грязная кирпичная стена. Едва открыв окно, я ощутил запах гнили. Внизу по проулку были разбросаны рваные мешки с мусором. Повернув голову направо, я увидел кусочек улицы перед отелем.
        Вспомнились слова администратора, и я опять разозлился.
        Зачем он так со мной - как с мелким ничтожеством? Я радовался приезду в Нью-Йорк, а он взял и испортил мне настроение. Ну почему люди такие сволочи?

        Неужели у меня ничего не получится?
        «Мне неинтересно, что ты умный, талантливый, трудолюбивый или вообще идеальный. У тебя нет ни школьного диплома, ни диплома об общеобразовательной подготовке. Мы не можем взять тебя на работу. Следующий!»
        «Да, да, мы нанимаем старшеклассников. Ты выглядишь парнем неглупым. Мне нужен номер социальной страховки для налоговой формы, и все. У тебя нет страховки? Откуда ты, с Марса? Принеси номер, и мы возьмем тебя на испытательный срок. Следующий!»
        «Для этой должности нужен номер соцстраховки. Напиши его сюда, а мне дай свидетельство о рождении. У тебя нет свидетельства о рождении? Так принеси! Нет, исключений мы не делаем. Следующий!»
        «Извини, но если тебе нет восемнадцати, то экзамены на диплом о среднем образовании у нас в штате можно сдавать только с разрешения родителей. Если тебе нет семнадцати, нужно распоряжение суда. Приведи мать или отца, принеси свидетельство о рождении или нью-йоркские водительские права и сдавай на здоровье. Следующий!»
        В один прекрасный момент руки опускаются, по крайней мере на время, и хочется на все забить. Я вернулся на метро в Бруклин-Хайтс и направился к отелю, словно зомби.
        Вечерело, небо затянули облака. Серая, мрачная улица идеально соответствовала моему настроению.
        Черт бы их подрал! Зачем они так меня унижают?! С каждым собеседованием, с каждым отказом во мне росло чувство вины. Я стыдился, сам не зная чего. Бам!  - я пнул мусор в канаву и пальцем ноги ударился об обочину. Часто заморгал: перед глазами потемнело, дыхание стало отрывистым. Хотелось лишь доползти до кровати и спрятаться.
        Я свернул в переулок, ведущий к улице, на которой стоял мой отель. В узком переулке было еще темнее, горы мешков с мусором подбирались к ступеням старых особняков. Тоже мне особняки! Их покрасили в зеленый, в красный, в желтый. Перед одним выросла высоченная гора мусора, и, чтобы обогнуть ее, я ненадолго сошел с тротуара. Когда вернулся, из подворотни вынырнул мужчина:
        - Эй, есть ненужный жетон на метро? А мелочь?
        Нищих в тот день я видел много, в основном у станций метро. Они выбивали меня из колеи: я хорошо помнил голодные дни, когда, сбежав от отца, путешествовал автостопом. А люди смотрели на меня и будто не замечали. В шестой раз за тот день я полез в карман:
        - Да, конечно.
        Еще не вытащив руку из кармана, я услышал шорох, начал оборачиваться и… Голова у меня лопнула.

        Я лежу на чем-то холодном и колючем, под щекой липкое. Правое колено болит, да и лежу я неправильно, словно перед сном обо что-то ударился. Нужно открыть глаза. Левый не открывался, правым я увидел грубый бетон.
        Тротуар.
        Боль и воспоминания возникли одновременно. Я застонал.
        Послышались шаги - я тут же подумал о грабителях и с трудом поднялся на четвереньки. Голова раскалывалась, стоило нагрузить ушибленное колено - оно заболело сильнее. Липкой гадостью на асфальте оказалась кровь.
        Встать не получилось, поэтому я развернулся и сел спиной к мусорным бакам. Подняв голову, я увидел женщину с двумя пакетами из супермаркета. Она аккуратно обогнула гигантскую гору мусора и увидела меня:
        - Боже мой! Ты как, ничего? Что с тобой случилось?
        Я захлопал открытым глазом и сжал голову руками. Сесть я смог, но из-за того рывка в затылке появилась резкая пульсирующая боль.
        - Меня ударили сзади.
        Я ощупал нагрудный карман, в котором носил деньги:
        - И ограбили.
        Пальцами я разлепил веки левого глаза. Они просто слиплись от крови, а сам глаз не пострадал. Осторожно коснувшись затылка, я нащупал большую шишку. Пальцы оказались в крови.
        Зашибись! Я в чужом городе без денег, без родных, без будущего. Пульсирующая боль в затылке меркла перед гадким ощущением того, что я это заслужил.
        Если бы я вел себя лучше, может, и мама не сбежала бы, и папа не пил бы так сильно…
        - Я живу тут, по соседству. Сейчас же наберу девять-один-один!
        Не дожидаясь ответа, женщина поспешила прочь. В руке у нее был газовый баллончик, прикрепленный к цепочке для ключей. К домам она не приближалась и внимательно оглядывала подворотни.
        Вот это умный человек. Куда умнее меня.
        Девять-один-один значит полиция, а я без документов и не хочу, чтобы родителей ставили в известность.
        От номера в отеле меня по-прежнему отделяло три квартала. Я сомневался, что смогу стоять, а идти - и подавно. В номере мне будет безопаснее. Вспомнилось мое прибытие в отель, стальная дверь с хорошим замком, рваные обои… У меня оплачено еще три дня.
        Я закрыл глаза и прыгнул.
        На полу номера оказалось куда теплее, чем на тротуаре, и куда безопаснее. Я подполз к кровати и медленно, осторожно забрался на нее.
        Наволочка испачкалась кровью - только мне было все равно. Около полуночи я отправился в уборную, двигаясь осторожно, как папа наутро после пьянки. Запер дверь, пустил воду в ванну и пошел отлить.
        Из зеркала на меня смотрел герой фильма ужасов. Волосы на голове пропитались кровью из раны. Вообще-то, они у меня светло-русые, но сейчас напоминали мерзкий черный блин. Кровь засохла и на левом виске, она уже осып?лась, обнажая бледную кожу.
        Я содрогнулся. Даже если бы мне хватило сил пойти в отель пешком, полиция наверняка останавливала бы меня в каждом квартале.
        Я залез в ванну, удивляясь, что вода горячая. Последние два дня она была в лучшем случае тепловатой. Я лег на спину и опустил затылок в воду. Немного жгло, но от теплой воды стало легче. Я аккуратно намылил голову и промыл лицо. Когда сел, вода в ванне стала красновато-бурой. Пену и остатки крови я смыл с волос проточной водой и уже вытирался, когда в дверь постучали.
        - Я почти закончил,  - сказал я.
        - Давай скорее!  - громко потребовали из-за двери.  - Ты не имеешь права оккупировать уборную на целую ночь!
        Я стал вытираться быстрее и решил, что волосы высохнут сами.
        Бам!  - по двери сильно ударили ладонью.
        - Скоре-е-е! Открывай гребаную дверь!
        - Уже одеваюсь,  - отозвался я.
        - А мне насрать! Впусти меня, ты, пидор малолетний, впусти, и я отолью!
        Я разозлился:
        - Уборные есть на каждом этаже. В любую другую идите!
        На миг воцарилась тишина.
        - Никуда я не пойду. А если ты, пидор, сию секунду меня не впустишь, я тебя порву.
        Заныли челюсти: я, оказывается, скрипел зубами. Ну почему меня не оставят в покое?!
        - Так вы будете ждать здесь с полным мочевым пузырем или отольете в другом месте?  - спросил я.
        - Никуда я не пойду, пока не надеру тебе задницу, говнюк малолетний.
        Раздался плеск, под дверью растеклась желтая лужица. Я взял вещи и, не одеваясь, прыгнул в свой номер.
        Сердце бешено колотилось, злость до сих пор не прошла: достали меня, в прямом и в переносном смысле! Приоткрыв дверь, я глянул на коридор, ведущий в уборную.
        Белый здоровяк в одних джинсах застегивал ширинку. Бам!  - он снова ударил по двери и дернул ручку.
        - Эй, да угомонись ты!  - крикнули из какого-то номера.
        - А ты выползи и попробуй меня угомонить!  - заорал здоровяк.
        Одной рукой он колотил в дверь, другой потянулся за чем-то в задний карман брюк. То, что он вытащил, блеснуло в тусклом свете коридорных ламп. Господи! Страх не отпускал меня, но чем больше я выглядывал в коридор, тем сильнее злился. Положив одежду на кровать, я прыгнул обратно в уборную. В дверь колотили оглушительно - с такой силой, что я невольно отпрянул от нее. В корзине для мусора валялось несколько бумажных салфеток. Я вывалил их на пол, наполнил ведро кровавой мыльной водой из ванны и поставил его над дверью, на рычаг пружинного устройства, который ее закрывал. Пульс до сих пор зашкаливал, дыхание не пришло в норму, но я критически оглядел свою работу и поставил ведро чуть правее.
        Держа одну руку на защелке замка, я выключил свет. Потом отпер дверь и перепрыгнул к себе в номер.
        Дверь я открыл как раз вовремя: здоровяк дернул дверную ручку, почувствовал, что не заперто, и влетел в уборную. Послышалось глухое «бум!», и в коридор полилась вода. Здоровяк заорал, поскользнулся и рухнул на спину: мне стали видны его голова и плечи. Вот он зажал голову руками, и во мне вспыхнуло нечто вроде солидарности, если не сочувствия. Не знаю, куда делся нож, но в ту минуту здоровяк его не держал.
        Одна за другой открывались двери номеров, жильцы опасливо выглядывали в коридор. Я свою дверь плотно закрыл и запер.
        Впервые после приезда в этот отель я улыбнулся.
        Что же, настала пора взглянуть правде в глаза. Я особенный. Не такой, как мои одноклассники из средней школы Станвилла, если, конечно, у кого-то из них нет большого секрета.
        Вариантов было несколько.
        Первый - при последнем избиении отец повредил мне мозг или что-то другое так сильно, что я все придумываю. Может, ограбление лишь эпизод, добавленный подсознанием, чтобы объяснить «настоящие» раны? Может, я лежу сейчас в реанимации станвиллской больницы Святой Марии, а над моим неподвижным телом пик-пи-пикает маленький экран? Впрочем, этот вариант вызывал сомнения. Даже когда снятся кошмары, я чувствую, это не явь. Зато вонь мусора в том переулке казалась слишком явной.
        Второй вариант - все эти мои поступки и несчастья случились на самом деле. В попытке справиться с последствиями сознание искажает реальность, предлагая мне самый приемлемый путь побега от нее - исключительную паранормальную способность. Вот это уже правдоподобнее. При каждом прыжке возникает ощущение нереальности и дезориентации. Возможно, у меня начинается аффективный психоз. Но возможно, что у меня «плывут» все органы чувств, ведь окружающая обстановка полностью меняется. Черт, дезориентирует сама сущность прыжка.
        В третий вариант я верил меньше всего. Он подразумевал, что я особенный. Не в плане особенно хорошего образования или проблем с поведением, а в плане таланта, который если и достался кому-то еще, то тщательно скрывается. Он подразумевал у меня способность к телепортации.
        Телепортация. Одно слово чего стоит.
        - Телепортация!
        Произнесенное вслух, оно разнеслось по номеру - слово с ужасным значением, чуждое общепринятой реальности. Слово из области художественной литературы, кино и видеофильмов.
        Если я телепортируюсь, то как? Почему я? Откуда у меня такая способность? Кто-то еще так умеет? С мамой такое бывало? Она телепортировалась подальше от нас?
        У меня похолодела кровь и участилось дыхание. Господи! Вдруг папа тоже способен телепортироваться?
        Внезапно номер в отеле показался небезопасным. А что, если отец с ремнем в руке может настичь меня где угодно и когда угодно?
        Спокойно! Я никогда не видел, чтобы он совершал нечто подобное. Зато я видел, как он, набравшись до полубессознательного состояния, плетется в «Кантри корнер» за пивом, которое у него кончилось. До магазина целых полмили - если бы папа мог телепортироваться, наверняка так и сделал бы.
        Выбрав самые удобные вещи, я сел на кровать и оделся. Причесался с большим тщанием и оценил результат, глянув в маленькое настенное зеркало. Большая болезненная шишка теперь напоминала оплошность парикмахера. Кровь еще слегка сочилась, но под волосами это особо не разглядишь.
        Хорошо бы принять аспирин, а еще проверить, не сошел ли я с ума. Я встал с кровати. У нас дома есть аптечка… Странно, что я еще считаю тот дом «нашим». Интересно, что на это скажет отец?
        Сколько времени, я точно не знал, только что перевалило за полночь. Отец спит? Он вообще дома? Лучше не рисковать.
        В углу нашего двора рос высокий дуб. Под ним я любил читать. Под него я убегал, когда мама с папой ругались,  - оттуда слов я разобрать не мог, хотя громкие злые вопли до меня долетали.
        Я прыгнул и открыл глаза во дворе, где давно не косили траву. Отца это наверняка бесит. Я попробовал представить его за косилкой, но не смог. Я стриг газоны с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать. Отец при этом частенько сидел на заднем крыльце, потягивал пиво и показывал, где пострижено плохо.
        Свет в доме не горел. Я опасливо пробирался по двору, пока не увидел подъездную дорожку. Машины не было. Я представил себе ванную и снова прыгнул.
        В ванной было темно. Я щелкнул выключателем и достал из аптечки пузырек ибупрофена. Он оказался наполовину пуст. Заодно я захватил перекись водорода и марлевые салфетки.
        Я прыгнул на кухню - больше чтобы проверить, получится ли. После моего побега в Нью-Йорк отец купил продукты. Я сделал себе два бутерброда с ветчиной и сыром, сложил их и прихваченное из аптечки добро в бумажный пакет из кладовки. Потом тщательно убрал за собой, стараясь оставить все, как было до моего прихода. Выпил два стакана молока, вымыл стакан и убрал в шкафчик.
        На подъездной дорожке послышался шелест шин - этот звук всегда нагонял на меня страх и напряжение. Я взял бумажный пакет и прыгнул на задний двор. Свет я не выключил, ведь папа увидел бы это в окно. А так он может подумать, что оставил свет сам. Я надеялся на это, но не слишком.
        Отец частенько кричал на меня за невыключенный свет. Теперь мне было видно, как свет зажигается сперва в прихожей, затем в гостиной, потом в заднем холле. Вот загорелись лампы в папиной спальне - и снова погасли. После этого свет вспыхнул у меня в комнате, и я увидел его у окна - темный силуэт за шторой. Потом он погасил свет и направился на кухню. Проверил дверь черного хода: вдруг не заперта?
        В окно я видел его удивленное лицо. Отец начал открывать дверь, и я шмыгнул за ствол дуба.
        - Дэви!  - позвал он чуть громче обычного.  - Ты там?
        Я стоял не шевелясь.
        Заднее крыльцо заскрипело, дверь захлопнулась. Я выглянул из-за дуба и вновь увидел отца через окно: он доставал пиво из холодильника. Я вздохнул и прыгнул в городскую библиотеку Станвилла.
        Вдали от окон, в отделе периодических изданий стояли журнальный столик и диванчик, лампа над ними горела даже ночью. Там я съел бутерброды - положив ноги на столик, жевал и смотрел в темные углы. Расправившись с бутербродами, я запил три таблетки ибупрофена водой из фонтанчика и зашел в уборную.
        Как хорошо и спокойно, когда в дверь никто не ломится! Я смочил несколько салфеток в перекиси и приложил к ссадине на затылке. На этот раз жгло сильнее, чем раньше, на салфетке осталась свежая кровь. Я морщился, но старательно чистил рану. Загреметь в больницу с заражением крови совершенно не хотелось. Я сложил в пакет ибупрофен, перекись и чистые салфетки. Окровавленные смыл в унитаз и прыгнул в номер бруклинского отеля.
        Я устал, голова болела, но о сне я даже не думал. Пришло время выяснить, на что я способен.

3

        В Вашингтон-сквер-парке я оказался перед скамейкой, на которой сидел двумя днями раньше.
        На ней лежал бездомный и дрожал от холода. Ноги он обмотал газетами, ворот грязного костюма стиснул, плотно прижимая к шее. Вот он открыл глаза, увидел меня и вскрикнул.
        Я отступил от скамейки, а бездомный сел, попытался удержать газеты, но их унес ветерок. Бездомный буравил меня диким взглядом и безостановочно дрожал.
        Я прыгнул в номер бруклинского отеля, взял с кровати одеяло и вернулся в парк.
        Снова увидев меня, бездомный вскрикнул и вжался в скамейку.
        - Не трогай меня. Не трогай меня. Не трогай меня,  - скороговоркой повторял он.
        Медленно, без резких движений я положил одеяло на край его скамьи и зашагал по дорожке к Макдугал-стрит. Отойдя футов на пятьдесят, я обернулся: бездомный закутался в одеяло, но пока не лег. Интересно, до утра его не ограбят и не отнимут мой подарок?
        Ближе к улице дорогу мне загородили двое в черном, освещенные уличными фонарями. Я оглянулся, чтобы меня снова не застали врасплох.
        - Часы и бумажник!  - потребовал один.
        В свете фонаря блеснул нож. Другой бандит поднял что-то длинное и увесистое.
        - Слишком поздно,  - сказал я и прыгнул.
        Я снова попал в городскую библиотеку Станвилла, к полке, на которой стояли книги от Кэти Рудингер до Марты Уэллс. Я улыбнулся. Конкретное направление прыжка я не выбирал, я просто спасался. При непосредственной угрозе моей жизни я неизменно оказывался здесь, в месте, которое считал самым безопасным.
        Я мысленно перебрал места, в которые телепортировался, и задумался.
        Во всех тех точках я частенько бывал до прыжков: либо недавно, как, например, в Вашингтон-сквер-парке или в отеле «Нью-Йорк», либо неоднократно в течение долгого времени. Все эти точки я мог мысленно представить. Неужели этого хватает для прыжков?
        Я стал искать «Нью-Йорк» в картотеке и обнаружил список путеводителей, 917.471 по десятичной классификации Дьюи[2 - Десятичная классификация Дьюи - система классификации книг, разработанная в XIX веке американским библиотекарем Мелвилом Дьюи.]. Так мне и попался путеводитель Фостер по Нью-Йорк-Сити 1986 года издания. На странице 323 была цветная фотография Центрального парка со скамейкой и урной на переднем плане и лодочной станцией Лоуба чуть поодаль.
        Когда мы с родителями ездили в Нью-Йорк, в Центральный парк мы с мамой углублялись лишь до Метрополитен-музея в восточной его части. Мама наслушалась ужасов про грабителей и насильников, потому до лодочной станции мы не добрались. В той части парка я никогда не был.
        Я смотрел на фотографию до тех пор, пока не стал видеть ее с закрытыми глазами.
        Прыжок - и я открыл глаза.
        Я не переместился. Так и стоял в библиотеке.
        Хм…
        Листая каталог, я попробовал прыгнуть в другие места, где не бывал сам. Универмаг «Блумингдейл», Бронксский зоопарк, пьедестал статуи Свободы. Ничего не получилось.
        Потом попалась фотография смотровой площадки в Эмпайр-стейт-билдинг.
        «Смотри, мам, вон Крайслер-билдинг, вон башни Всемирного торгового центра, а вон там…»
        «Т-ш-ш, Дэви! Сбавь тон, пожалуйста».
        «Сбавь тон»  - мамино выражение, оно куда мягче «Замолчи!», «Заткнись!» и «Закрой пасть!», как говорит папа. Эмпайр-стейт-билдинг мы осматривали на второй день нашей поездки и провели там около часа. Я не представлял, какое впечатление произвела на меня та вылазка, пока не наткнулся на фотографию. Думал, что если и помню, то смутно, а сейчас все так и встало перед глазами.
        Я прыгнул, и уши заложило, как на самолете при взлетах и посадках. Я стоял на площадке, холодный ветер с Ист-ривер ерошил мне волосы и шелестел страницами путеводителя, который я до сих пор держал в руках. На площадке ни души. Я глянул в путеводитель: площадка открыта для посетителей с половины десятого утра до полуночи.
        Значит, прыгать я могу туда, где бывал. Это немного утешило. Если папа способен телепортироваться, ко мне в бруклинский отель он не попадет, поскольку никогда там не был.
        Вид с площадки немного смущал - все здания в огнях, нечеткими силуэтами они сливаются воедино. Но вот я разглядел вдали фигуру, подсвеченную зеленым, и сориентировался. Остров Свободы к югу от меня, с площадки видна Пятая авеню, тянущаяся к Гринвич-Виллидж и Даун-тауну. Башни-близнецы Всемирного торгового центра должны были навести меня на мысль.
        Вспомнилось, как мама опускала двадцатипятицентовики в телескоп на площадке, чтобы я увидел статую Свободы. На остров мы не поехали, потому что маму укачивало на пароме.
        Мне стало грустно. Куда сбежала мама?
        Я прыгнул обратно в библиотеку и поставил путеводитель на полку. Так, значит, я могу перепрыгнуть в любое место, где бывал? Дед со стороны мамы после выхода на пенсию жил во Флориде, в маленьком домике. Мы с мамой навещали его только раз, когда мне было одиннадцать. Следующим летом мы собирались снова, но весной мама сбежала. Я смутно помнил яркий домик с белой черепичной крышей, а рядом с ним - канал, по которому плыли лодки. Я попытался представить себе гостиную, но перед глазами вставал дедушка в абстрактной, безликой комнате. Прыгнуть я все равно попробовал, но не сумел.
        Хм…
        Очевидно, воспоминания принципиально важны. Мне нужно четко представлять место, куда я хочу попасть, нужно личное впечатление о нем. В голову пришел еще один эксперимент.
        Я прыгнул. На углу Сорок пятой улицы и Пятой авеню есть магазин электроники. Продают там стерео- и видеоаппаратуру, компьютеры и электронные инструменты. Когда я прыгнул на тот угол, все магазины уже закрылись, включая лавку итальянского мороженого, куда я заходил накануне.
        Впрочем, я мог легко заглянуть в торговые залы, ведь в целях безопасности и привлечения покупателей они ярко освещались. Большинство витрин были закрыты стальными решетками, но взгляду они не мешали.
        Я выбрал магазин с решеткой пошире и с освещением поярче, внимательно осмотрел пол, стены, расположение полок и ближайший к витрине товар.
        Теперь в магазине я ориентировался так, словно побывал в нем. Стоял я на тротуаре, в каких-то шести футах от торгового зала и очень четко его представлял. Я огляделся по сторонам, закрыл глаза и прыгнул.
        Произошли две вещи. Во-первых, я оказался в торговом зале, в считаных дюймах от блестящих, сверкающих электронных игрушек. Во-вторых, секунду спустя громкая, пронзительная сирена завыла внутри магазина и снаружи, потом засверкали электронные вспышки, озаряя торговый зал ярче молнии.
        Господи! Я содрогнулся и чуть ли не машинально прыгнул обратно в городскую библиотеку Станвилла.
        Колени тряслись. Я быстро сел на пол и дрожал еще минуту с лишним.
        Ну что со мной случилось? Это же просто сигнализация, вариант детектора движения. Когда два бандита приставали ко мне в Вашингтон-Сквер-парке, я так не реагировал.
        Постепенно я пришел в себя. Ничего особо неожиданного не случилось. Я сделал несколько глубоких вдохов. Вполне можно было задержаться в том магазине и, пока не нагрянула полиция, перетащить себе в отель парочку видеомагнитофонов.
        И что бы я с ними делал? Сбыть все равно не сумел бы - меня бы надули или подставили. От одной перспективы общения со скупщиками краденого у меня мурашки поползли по коже. А как насчет владельца магазина? Он пострадает? Или страховка покроет ущерб? Просто размышляя об этом, я чувствовал себя виноватым.
        От следующей мысли у меня подскочил пульс. А вдруг те вспышки означают, что меня сфотографировали? Вдруг в том магазине охранное видеонаблюдение?
        Я вскочил и принялся мерить библиотеку шагами, едва не задыхаясь.
        - Прекрати!  - велел я себе вслух.
        В пустой библиотеке мой голос прозвучал так громко! Как, черт подери, они тебя поймают, даже имейся у них отпечатки твоих пальцев? Да и если тебя поймают, какая тюрьма тебя удержит? Черт, ничего ведь не украдено, замки не взломаны, окна не разбиты. Кто поверит в сказку про взлом и тем более откроет дело?
        От усталости подкашивались ноги, на плечи будто давил тяжелый груз. Голова снова заболела, захотелось спать.
        Я прыгнул к себе в отель и скинул обувь. В комнате было прохладно, радиатор едва теплился. Простынка на кровати тонюсенькая. Такая не согреет. Вспомнился бездомный из Вашингтон-сквер-парка. Ему-то хоть тепло?
        Я прыгнул в темный дом отца, взял со своей кровати одеяло и прыгнул обратно в отель.
        Потом я заснул.
        Шум с улицы - думаю, сигнал машины - разбудил меня в полдень. Я натянул одеяло еще выше и обвел взглядом дешевый номер.
        Наступила среда, значит отец должен уехать на службу. Я встал, потянулся и прыгнул в папину ванную. Там я прислушался и глянул за угол.
        Никого. Я прыгнул на кухню и посмотрел в окно на подъездную дорожку. Папиной машины не было. Я помылся и позавтракал.
        Нельзя же вечно жить за отцовский счет! От этой мысли у меня заболел живот. Где взять деньги?
        Я прыгнул к себе в отель и перебрал вещи, выискивая чистые. Белье кончалось, все носки грязные. Может, прыгнуть в магазин, набрать одежды, потом прыгнуть куда-нибудь, не заплатив? Я стану супервором!
        «Блеск, Дэви!» Я покачал головой, собрал грязные вещи и прыгнул в папин дом.
        Ну вот, я все чаще думаю об этом доме как о папином, а не как о своем. Наверное, это к лучшему.
        Так, отец оставил в машине выстиранные вещи, не переложив их в сушилку. По запаху плесени было ясно, что они лежат там уже дня два. Я вывалил его одежду на сушилку, загрузил в барабан свою и включил машину.
        Раз дом папин, что я здесь делаю? Ну должен же отец хоть изредка кормить меня и позволять стираться? С чего мне мучиться чувством вины за то, что пользуюсь его имуществом?
        Пока машина стирала, я бродил по дому и, конечно, мучился чувством вины.
        Дело было не в еде и не в стирке, а в двадцати двух сотенных купюрах, которые я взял у отца из бумажника. Ерунда какая! Он хорошо зарабатывает, а меня всегда одевал в секонд-хенде. Машина у него стоит больше двадцати двух тысяч, а меня он содержал только для того, чтобы не платить маме алименты.
        Но вину я все равно чувствовал. И злость тоже.
        А если разгромить тут все? Переломать мебель, спалить одежду? Или вернуться ночью, открыть бензобак «кадиллака» и поджечь его? Вдруг дом тоже загорится?
        Ну что со мной такое? Чем дольше нахожусь в доме, тем сильнее злюсь. Чем больше злости, тем больше чувство вины. Разве стоит так терзаться?
        Я прыгнул на Манхэттен и гулял по Центральному парку, пока не успокоился.
        Через сорок минут я вернулся в папин дом, переложил свои постиранные вещи из машины в сушилку, а папину одежду сунул обратно в барабан.
        Мне нужно кое-что еще… Коридором я прошел в папин кабинет, в его домашний «офис». Вообще-то, мне запрещалось туда заглядывать, но папины запреты и правила меня больше не волновали. Для начала я обыскал канцелярский шкаф с тремя ящиками, потом переключился на письменный стол. Мы с сушилкой закончили одновременно: она - сушить мои вещи, я - искать свое свидетельство о рождении. Но я так его и не нашел.
        Задвинув последний ящик, я собрал высохшую одежду и метнулся к себе в отель.
        Как быть с деньгами? Я положил вещи на кровать и прыгнул к парковой скамье в Вашингтон-сквер-парке.
        Бомж, который вчера спал на скамейке, исчез. На скамейке сидели две старухи и оживленно болтали. Они посмотрели на меня, но стали болтать дальше, а я зашагал прочь по тротуару.
        Я ведь пытался найти честную работу, но без номера социальной страховки меня никто не брал. Большинство работодателей просили еще документ, подтверждающий гражданство,  - свидетельство о рождении или карточку избирателя. Ни того ни другого у меня нет. А вот нелегалы как у нас работают? Как они обходят эту проблему?
        Они покупают фальшивые документы.
        Ох! Когда я по Бродвею шел на Таймс-сквер, бойкие парни предлагали мне и наркотики, и девочек, и мальчиков. Готов спорить, они знают, как достать фальшивые документы.
        Только у меня нет денег.
        По ощущениям я как страна третьего мира: нужны деньги, чтобы заработать деньги, а сверхдержавы кредитов не предлагают. Если завтра не заплачу за отель, окажусь на улице. Тогда понадобится некое облегчение бремени задолженности.
        Средь бела дня вой охранной сигнализации на Сорок второй улице пугал куда меньше. Может, стащить телик или видак, заложить в ломбард, а на выручку купить фальшивые документы? Перспектива перетащить видак в ломбард пугала. Даже, допустим, меня не поймают. Если кому-то приспичит, и стрельнуть могут. Или у меня паранойя? А если украсть что-то подороже? Драгоценность, например? Ст?ит пойти в музей и поснимать картины? Чем дороже краденое, тем больше шансов остаться без выручки - меня либо обманут, либо убьют.
        Может, правительство меня наймет?
        Я содрогнулся. Я читал «Воспламеняющую взглядом» Стивена Кинга и живо представил, как меня расчленяют, чтобы раскрыть секрет моих способностей, или как меня накачивают лекарствами, чтобы лишить этих способностей. Именно так в книге поступили с отцом девочки. Его пичкали лекарствами, чтобы он не мог ясно мыслить. Вдруг правительство уже занимается способными телепортироваться?
        Держись подальше от правительства! Никому не рассказывай о своих способностях.
        Что же, видимо, придется украсть сами деньги.
        «Кемикал банк оф Нью-Йорк» расположен на Пятой авеню. Я вошел в здание и спросил охранника, есть ли в банке туалет. Тот покачал головой.
        - Дальше по улице Трамп-тауэр. Там в фойе уборная.
        Я сделал расстроенное лицо:
        - Очень не хочу создавать проблемы, но через пару минут за мной сюда приедет папа. Он убьет меня, если не застанет на месте. А отлить очень хочется. Здесь где-нибудь есть служебный туалет?
        Не верилось, что охранник на такое купится, но ложь и упоминание отца расстроили меня на самом деле. Охранник явно колебался, и я поморщился, чувствуя, что сейчас меня прогонят.
        - Да черт с ним! Видишь ту дверь?  - Он показал на дверь за большим кассовым залом.  - Иди туда и бегом обратно. Туалет в конце коридора и направо. Если начнут докучать расспросами, сошлись на Келли.
        Я шумно выдохнул:
        - Спасибо, мистер Келли! Вы мне жизнь спасли!
        В коридор я вошел с самым решительным видом. А ведь меня мутило, и я не сомневался: каждый встречный меня насквозь видит и понимает, что я преступник.
        Хранилище оказалось на две двери ближе уборной.
        Огромную стальную дверь на петлях размером с меня оставили открытой, но за ней оказалась решетчатая дверь поменьше. Меньшая дверь была закрыта, перед ней за столиком сидел охранник. Поравнявшись с ним, я сбавил шаг и через решетку заглянул в хранилище. Охранник посмотрел на меня.
        - Помощь нужна?  - холодно спросил он и уставился на меня, как директор школы на ученика, у которого нет разрешения на выход из класса.
        - Я туалет ищу,  - пролепетал я.
        - У нас в банке общественных туалетов нет.
        - Мистер Келли разрешил мне сходить в служебный. Дело очень срочное.
        Охранник чуть смягчился:
        - Туалет в конце коридора. Точно не здесь.
        Я кивнул:
        - Да, конечно. Спасибо вам.
        Я зашагал дальше. Как следует рассмотреть хранилище не удалось. Я вошел в туалет и вымыл руки.
        На обратном пути я снова сбавил шаг.
        - Дверь просто огромная. Не знаете, сколько она весит?  - спросил я, чуть приблизившись к хранилищу.
        - Много весит,  - раздраженно ответил охранник.  - Раз в туалет ты уже сходил, топай назад в фойе.
        Я повернулся боком:
        - Да, конечно.
        Посмотрев на решетчатую дверь с другого ракурса, я увидел стол у внутренней стены хранилища и тележки. В тележках лежали холщовые мешки и пачки денег. Еще один шаг, и у другой стены я разглядел серые стальные полки.
        Теперь все ясно!
        Охранник начал подниматься. Оторвав взгляд от решетчатой двери, я увидел, как он багровеет.
        - Уже ухожу!  - пообещал я.  - Спасибо за подсказку.
        Охранник прорычал что-то в ответ, но я быстро шагал прочь. Вот я прошел мимо охранника из фойе и улыбнулся:
        - Спасибо, мистер Келли!
        Тот помахал рукой, и я вышел на улицу.
        Остаток вечера я провел в городской библиотеке Станвилла. Сперва читал в энциклопедии статьи о банках, ограблениях банков, системах аварийной сигнализации, сейфах, деньгохранилищах и системах охранного видеонаблюдения, потом пролистал книгу об охране производственных объектов, которую нашел в отделе прикладных технологий.
        - Дэвид! Дэвид Райс!
        Я поднял голову. Ко мне шла миссис Джонсон, географичка из средней школы Станвилла. Я взглянул на часы: уроки в школе кончились час назад.
        Я там не был три недели, со дня первого прыжка. Я встал, чувствуя, что краснею.
        - Дэвид, это и правда ты! Рада, что с тобой все в порядке. Ты уже вернулся домой?
        Почему-то меня удивило то, что в школе знают о моем побеге. Я уже собрался сказать «да». Гораздо проще соврать, пообещать завтра появиться на уроках. Еще месяц назад я поступил бы именно так - выбрал бы путь наименьшего сопротивления. Ушел бы от скандала. Любой ценой постарался бы не злить учительницу.
        Люди вечно на меня злятся. Достали!
        - Нет, мэм.  - Я покачал головой.  - Я не вернулся и не собираюсь возвращаться.
        Ни удивления, ни потрясения мои слова не вызвали.
        - Твой папа очень о тебе беспокоится. Он приходил в школу и у всех твоих одноклассников спрашивал, не видел ли кто тебя. Еще он плакаты развесил. Ты, наверное, видел их в городе.
        Я прищурился, затем пожал плечами:
        - Плакаты?
        - А как со школой? С уроками?  - допытывалась учительница.  - Как ты поступишь в колледж? Как найдешь работу?
        - Наверное… мне нужно придумать что-то другое.  - Я радовался, что могу не врать учительнице, но все равно боялся ее неодобрения.  - Я хотел сдать экзамены на диплом о среднем образовании. Но мне семнадцать, поэтому нужно согласие родителей или распоряжение суда.
        Миссис Джонсон облизала нижнюю губу:
        - Дэвид, где ты живешь? Питаешься нормально?
        - Да, мэм. У меня все хорошо.
        Казалось, учительница тщательно подбирает слова. Я понял, что она не станет отчитывать меня ни за прогулы, ни за побег из дома. По-моему, миссис Джонсон боялась, что я психану и сбегу.
        - Дэвид, я позвоню твоему отцу. Это мой долг. Но если хочешь, можно обратиться к окружному социальному работнику. Если не желаешь, домой можно не возвращаться,  - сказала миссис Джонсон, потом неуверенно спросила:  - Дэвид, он тебя бьет?
        Подступившие слезы были как гром среди ясного неба. Держался ведь до сих пор, а тут… Плечи задрожали, я зажмурился, беззвучно сдерживая рыдания.
        Миссис Джонсон шагнула ко мне, наверное, чтобы обнять. Я отпрянул и отвернулся, лихорадочно вытирая глаза правой рукой.
        У миссис Джонсон опустились руки в самом буквальном смысле. Она явно расстроилась.
        Я сделал глубокий вдох, потом еще два, и понемногу плечи дрожать перестали.
        - Извините,  - буркнул я.
        - Я не буду звонить твоему отцу,  - тихо и осторожно проговорила миссис Джонсон.  - Но при условии, что ты пойдешь со мной к мистеру Мендосе. Он придумает, как тебе помочь.
        - Нет,  - покачал головой я,  - у меня все хорошо. Не хочу к мистеру Мендосе.
        Миссис Джонсон расстроилась еще сильнее:
        - Ну пожалуйста, Дэви! На улице жить опасно, даже в городе Станвилле, штат Огайо. Мы защитим тебя от отца.
        - Правда? Где вы были последние пять лет?
        Я снова покачал головой. Продолжать разговор нет смысла.
        - Миссис Джонсон, у вас тот же серый «фольксваген»?  - спросил я, глядя ей через плечо.
        Учительница захлопала глазами, удивленная сменой темы:
        - Да.
        - По-моему, кто-то его задел.
        Миссис Джонсон быстро повернула голову к окну. Не успела она сообразить, что с этого места стоянку не видно, как я прыгнул обратно в бруклинский отель.
        Пропади все пропадом! Я швырнул книгу об охране производства в дальний конец комнаты, потом быстро поднял ее, терзаемый чувством вины - и за вспышку гнева, и за непотребное обращение с библиотечной книгой. Книги жестокости не заслуживают. А люди заслуживают?
        Я свернулся калачиком на кровати и накрыл голову подушкой.
        Проснулся я в темноте, осоловелый и заторможенный. Сознание возвращалось ко мне поэтапно и довольно медленно. Я оглянулся по сторонам, ожидая увидеть миссис Джонсон и услышать от нее много интересного о Западной Африке. Но вот сознание немного прояснилось, а тусклый свет, льющийся сквозь тонкую занавеску, озарил мою комнату, а с ней мое положение и состояние.
        Я встал, потянулся и стал гадать, сколько сейчас времени. Прыгнув в городскую библиотеку Станвилла, я взглянул на настенные часы. 22:30. В Нью-Йорке то же время. Пора браться за дело!
        Я прыгнул за дуб на нашем заднем дворе. Папина машина стояла на подъездной дорожке, но свет горел только в его комнате, в его кабинете и в моей комнате. Что он делает в моей комнате? Я запаниковал было, но тотчас взял себя в руки. «Не обращай внимания,  - посоветовал я себе.  - Ты сумеешь пробраться в свою комнату».
        Садовый инвентарь хранился в гараже на полке над косилкой. Чуть ниже на вбитых в стену гвоздях висели грабли, лопаты и мотыга. После прыжка я оказался перед этой коллекцией и, порывшись среди инсектицидов, удобрений и семян газонной травы, нащупал старые садовые перчатки. Натянул их и прыгнул на подъездную дорожку у парадного крыльца.
        Большой, неповоротливый «кадиллак» блестел в свете уличных фонарей. Я подошел к нему с пассажирской стороны и осторожно попробовал открыть дверь. Заперто. Я заглянул в окно и посмотрел на плюшевые сиденья, на сверкающую приборную панель. Запах салона, мягкость сидений представлялись четко. Я закрыл глаза и прыгнул.
        Бешено заорала сигнализация - только я ее ждал. Я открыл бардачок и вытащил фонарь. На крыльце загорелся свет, парадная дверь стала открываться. Я прыгнул к себе в комнату. Здесь сигнализация звучала намного тише, но все равно неприятно. Можно не сомневаться, у всех по соседству сейчас зажигается свет на крыльце.
        Лыжная маска лежала в нижнем ящике комода, под кальсонами, которые стали мне коротки. Едва я нашел ее, сигнализация заглохла. Я уже собрался прыгнуть, но понял, что не захватил фонарь. Оглядев комнату, увидел его на комоде.
        Захлопнулась парадная дверь, в коридоре заскрипели половицы. Я взял фонарь и прыгнул.
        Перчатки были кожаные, старые, жесткие. В таких даже пальцы не согнешь - больно. Лыжная маска, хоть и купленная четыре года назад, по размеру подходила. Она давно потеряла эластичность и растянулась, но я решил, ничего страшного. Правильно надетая, она закрывала мне все лицо, кроме глаз и переносицы. Нижняя часть маски болталась, но лицо мое скрывала.
        Кожу маска колола безбожно.
        Я прыгнул.
        И очутился в непроглядно-темном, душном помещении с гладким полом. Выждав секунду, я зажег фонарь и приготовился к вою сигнализации. Еще я опасался, что попал не туда, и выяснять это не торопился.
        Сирену я не услышал, хотя понимал, что тревожный огонек может загореться на пультах видеонаблюдения - и в самом банке, и в полицейском участке. Если на свете есть другие прыгуны, то должны же в банках знать о них и принять меры? Например, подавать в запертое хранилище ядовитый газ или наставить мин-ловушек?
        Воздух сгустился, тьма давила, в итоге стало казаться, что стены сдвигаются. Фонарь я включил чуть ли не машинально.
        Сколько денег!
        Тележки, которые я видел ранее, нагрузили аккуратными пачками банкнот, рулонам монет на поддонах и грубыми холщовыми мешками с трафаретной надписью «Кемикал банк оф Нью-Йорк». На стеллажах высились пачки новых купюр.
        Голова вдруг закружилась, и я закрыл глаза. У двери был выключатель. Я нажал на кнопку - в хранилище загорелись люминесцентные лампы. Я не заметил ни телекамер, ни коробочек, напоминающих настенные тепловые датчики, про которые читал сегодня после обеда. Из вентиляционных люков не повалил газ, ничего не взорвалось.
        Я выключил фонарик и взялся за работу. Первым делом подошел к тележке, в которой лежало принесенное вкладчиками за последний день - потертые купюры, собранные в аккуратные пачки. Я поднял пачку стодолларовых банкнот. На бумажной ленте вокруг пачки стояли отметка «$5.000» и печать «Кемикал банк оф Нью-Йорк». В соседней тележке лежала картонная коробка с корешками однодолларовых купюр, по пятьдесят в каждом. Я попробовал прикинуть, сколько корешков в коробке, но покачал головой. «Сосчитаешь потом, Дэви»,  - сказал я себе.
        Я взял коробку, прыгнул к себе в отель, положил корешки на кровать и прыгнул обратно.
        Я двигался от одной стены хранилища к другой. Новые корешки я проверял: если банкноты были одной серии и шли строго по номерам, я оставлял корешок в тележке, если нет - клал в коробку. Едва коробка наполнялась, я прыгал в отель, вываливал корешки на кровать и снова прыгал в хранилище.
        Закончив с корешками и пачками, я заглянул в мешки. Похоже, в них хранились депозиты, сплошь использованными купюрами, переведенные из филиалов. Я забрал все мешки, не проверив содержимого. На кровати места уже не осталось, и я спрятал мешки под кровать.
        На стеллажах хранились корешки новых купюр с серийными номерами, аккуратно записанными на бумажной ленте. Их я оставил и в последний раз оглядел хранилище. Сигнализация так и не завыла. Дверь была плотно закрыта. Впрочем, какая разница? Если то, что я читал про таймеры, правда, до завтрашнего утра дверь просто так не откроешь, хоть воет сигнализация, хоть нет.
        Может, оставить благодарственную записку и граффити на стену нанести? Нет, лучше не надо.
        Завтра утром здесь и так будет весело.
        Я прыгнул в отель.

4

        На Таймс-сквер есть светодиодный экран с часами. Они показывали одиннадцать вечера. Операцию я провернул менее чем за сорок минут, включая прыжок за фонарем и перчатками.
        На площади до сих пор было много людей, в основном молодежь, парами и группами. Одни стояли в очередь у кинотеатров, другие просто гуляли по Бродвею, заглядывая в магазинчики, которые еще не закрылись. Атмосфера царила праздничная, как в разгар масленицы.
        Я заглянул в магазин, где торговали футболками с надписями - в основном превозносящими красоты Нью-Йорка.
        «Добро пожаловать в Нью-Йорк! А теперь вон отсюда»  - гласила одна. Я засмеялся, хотя после операции меня трясло и мутило.
        В кармане у меня лежала пачка из пятидесяти двадцатидолларовых купюр. Я содрал бумажную ленту, чтобы доставать по одной, но все равно нервничал. Ссадина на затылке болела, и я постоянно оглядывался - у меня чуть ли не тик начался.
        Боже, Дэви, ты ведешь себя как безумная жертва. Успокойся!
        В магазине футболок также продавали товары для путешествий - дешевые нейлоновые сумки, дорожные сумки, спортивные сумки, небольшие чемоданы и рюкзаки. Вот что мне нужно! Я набрал сумок всех цветов и размеров.
        Продавец внимательно наблюдал за мной, потом сказал:
        - Эй, парень, либо ты покупаешь все эти сумки, либо смотришь по одной, лады?
        Я как ни в чем не бывало набирал сумки, и продавец вышел из-за прилавка.
        - Ты что, не слышал?  - начал он, сделав злое лицо.  - Я сказал…
        - Я вас слышал!  - рявкнул я так громко и пронзительно, что продавец отступил на шаг и захлопал глазами.
        Я сделал глубокий вдох и заговорил куда спокойнее:
        - У меня здесь двадцать сумок. Пробивайте их.
        Я подошел к прилавку и положил на него собранное.
        У продавца вид был недоверчивый, поэтому я вытащил из кармана ворох двадцаток, куда больше, чем требовалось. Наверное, полпачки, около пятисот долларов.
        - Э-э, конечно. Прости, что гаркнул на тебя. Воруют же подростки, вот и приходится осторожничать. Я не хотел тебя обидеть, просто…
        - Хорошо. Не волнуйтесь. Пробейте сумки, пожалуйста.
        Одну за другой продавец пробивал сумки, а я складывал их в самую большую - в дорожную сумку с плечевым ремнем.
        Видимо устыдившись, что принял меня за вора, продавец сделал мне десятипроцентную скидку.
        - С налогом получается двести двадцать два доллара пятьдесят центов.
        Я отсчитал двенадцать двадцаток и сказал то, что мне всегда хотелось:
        - Сдачи не надо.
        Продавец снова захлопал глазами, потом отозвался:
        - Спасибо! Спасибо огромное!
        Я вышел из магазина, повернул направо и прыгнул.
        Сперва я рассортировал банкноты по номинациям и сложил пачки у стены напротив кровати. Пришлось передвинуть дешевый комод, чтобы освободить место, но я не роптал. У меня уже началась паранойя, и поверх занавески я повесил одеяло - теперь через окно меня точно не увидят.
        Когда я освободил кровать и добрался до мешков с деньгами, на полу выросли две стопки долларовых банкнот два с лишним фута высотой. Сумму я пока не подсчитывал - не отвлекался. Я продолжал разбирать корешки и пачки, бросая пустые мешки на кровать. Один раз я прыгнул в городскую библиотеку Станвилла - узнать, сколько времени.
        Но вот я закончил опустошать мешки и складывать деньги в стопки, а сумму так и не подсчитал. Этим займусь позже.
        Я собрал пустые мешки, натянул лыжную маску и перчатки. Было два часа ночи.
        Сделав несколько глубоких вдохов, я постарался успокоиться. Чувствовал себя на грани нервного истощения, а вот спать не хотелось совершенно. Я сосредоточился на внутреннем виде хранилища и прыгнул, при этом пытаясь думать и о городской библиотеке Станвилла. Вдруг дверь открыли?
        Нет, не открыли.
        Господи, я свет не потушил! Я бросил банковские мешки в пустую тележку и повернулся к выключателю. Свет… Боже, где мой фонарик?! Сердце бешено забилось, подступила паника. Боже, только не это! Я бессильно прижался к стене и тут заметил фонарь в первой тележке, которую опустошил. Я знал, что моих отпечатков на фонаре нет, зато, возможно, есть папины. «Мистер Райс, где вы были ночью пятницы?»  - «Здесь, в Огайо, разумеется. А вот где мой сын, я не знаю…»
        Я взял фонарик, выключил свет в хранилище и прыгнул обратно в отель.
        Я спешил разобрать деньги, чтобы до утра вернуть мешки в банк. У себя их держать не хотелось. Конечно, я мог избавиться от мешков иначе, например набить кирпичами и бросить в Ист-Ривер, но ведь если оставить их в банке, возникнет еще больше путаницы.
        Можно подумать, без того ее не хватит…
        Из-за этой спешки я толком не понял, сколько денег добыл. Теперь я сел на кровать и посмотрел на украденное.
        Каждый слой был пять пачек в длину и пять в ширину. Получается около фута вдоль стены и два с половиной фута поперек. Однодолларовых купюр попалось больше всего - три стопки, каждая более четырех футов высотой. Плюс к тому стопка пятерок чуть меньше двух футов высотой, стопка десяток около полутора футов высотой, почти целый слой пятидесяток и семнадцать пачек соток.
        Я прыгнул в городскую библиотеку Станвилла и взял калькулятор из-за абонентного стола.
        Я сосчитал, какая сумма в каждом слое, и перепроверил результаты. Если не сходилось, я считал снова.
        В каждом слое было по двадцать пять пачек. Получается, однодолларовых в каждом слое на тысячу двести пятьдесят долларов, а двадцаток - на двадцать пять тысяч. У меня сто пятьдесят три слоя и шесть пачек однодолларовых купюр, то есть только однодолларовыми… Калькулятор упал мне на колени, и я, дрожа, повалился на кровать.
        Однодолларовых купюр у меня получилось на девяносто одну тысячу четыреста долларов.
        Когда я подсчитал и пересчитал все полностью, вышло девятьсот пятьдесят три тысячи пятьдесят долларов, и это не учитывая семисот шестидесяти долларов в кармане пиджака.
        Почти миллион долларов!
        Раз у меня семнадцать пачек соток, я разложил пачки банкнот достоинством от пяти до ста долларов по семнадцати нейлоновым сумкам. Таким образом, в каждой сумке оказалось почти пятьдесят тысяч, то есть размер среднего годового жалованья. Потом каждую сумку я до отказа набил пачками однодолларовых купюр. В некоторых сумках прибавилось лишь по семьсот долларов, а в больших - аж по три тысячи двести. В три последние дорожные сумки я затолкал пачки однодолларовых купюр, сделав их почти неподъемными. На полу осталась стопка однодолларовых купюр высотой два фута. Я пересчитал слои - на полу у меня было тридцать тысяч долларов. Даже когда заполнилась коробка из хранилища, осталось двадцать пять тысяч.
        Господи! Куда мне все это деть?
        На улице завыла сирена. Вообще-то, в Нью-Йорке она звучит почти постоянно, но сегодняшняя раздавалась ближе, чем обычно. Я затаил дыхание. Когда вой унесся прочь, я судорожно вздохнул. Лоб усеяли капельки холодного пота. Сирена напомнила, сколь опасен этот район, напомнила об инциденте в уборной и об ограблении.
        Ну вот, разбогател буквально час назад, а уже параноик! Ясно, деньги всех проблем не решают, они только новые создают.
        Интересно, сколько сейчас времени? Мне нужны часы! Я прыгнул в городскую библиотеку Станвилла: на часах было половина четвертого утра. Я вернул калькулятор за абонентный стол, собрался прыгнуть обратно, но вдруг поднял голову.
        Городскую библиотеку Станвилла построили в 1910 году. Высота потолков величественного гранитного здания - четырнадцать футов. Я знал это, потому что библиотекарша, мисс Тоновир, репетировала экскурсию при мне.
        В 1973 году в библиотеке появились кондиционеры. Чтобы спрятать вентиляционный трубопровод, сделали навесные потолки. Высота навесных потолков составляла десять футов.
        В отделе периодических изданий я влез на стеллаж с журналами и толкнул потолочную панель размером два фута на три. Панель приподнялась и сдвинулась в сторону, обнажив темноту.
        Я прыгнул в отель и перетащил десять сумок на вентиляционные трубы, распределив их вес более-менее равномерно. Коробку с долларовыми купюрами спрятал там же.
        Без денежных стопок и нейлоновых сумок, набитых банкнотами, комната казалась пустой.
        Оставшуюся сумку я застегнул на молнию и спрятал под кровать. Потом разулся, выключил свет и лег.
        Я безумно устал физически, а вот разум отдыхать не желал, пересыщенный тревогой, радостным волнением, восторгом, чувством вины. Не хочу, чтобы меня поймали. Пусть меня не поймают! Я заерзал, устраиваясь удобнее. Разум не успокаивался. Я слышал шум на улице и не мог заснуть. «Как же тебя поймают? Трать деньги осторожно, и все будет тип-топ,  - внушал я себе.  - Да и если бы заподозрили, что ты виноват, кто сможет удержать тебя взаперти?»
        Я перевернулся на бок.
        Библиотека… Вдруг там решат протереть верхние полки? Никто не удивится, обнаружив в пыли мои следы?
        Я попробовал глубоко дышать. Не помогло. Я попробовал считать обратно от тысячи, но перед мысленным взором возникли бесконечные стопки денег. Казалось, пятьдесят тысяч долларов в нейлоновой сумке ожили и дергают меня из-под кровати. Черт подери, это же просто бумажки в сумке! Я взбил подушку, улегся и плотно закрыл глаза.
        Целую вечность спустя я вздохнул, сел, обулся и прыгнул в библиотеку.
        Когда я протер последнюю полку в библиотеке, в окнах забрезжил рассвет. Лишь тогда я положил тряпку на место, прыгнул в бруклинский отель и заснул.

        - Какие часы ты хочешь?
        - Чтобы показывали время в разных часовых поясах. И чтобы с будильником, и чтобы водонепроницаемые, и чтобы стильные, но без вычурности. Чтобы, когда нужно, выглядеть стильным и элегантным, но и не получать за них по голове в неблагополучных районах.
        Продавец засмеялся. У него была короткая борода, а на голове - ермолка, круглая шапочка, которую носят евреи. Я такие видел только по телевизору.
        - Чувствуется, ты как следует все обдумал. Сколько ты готов выложить?
        - Цена не важна, главное, чтобы часы отвечали моим требованиям.
        Дело было в бутике на Сорок седьмой улице, торгующем электроникой и ювелиркой. Сюда я сразу и направился - прыгнул в метро у Центрального вокзала, оставшиеся шесть кварталов прошел пешком.
        Продавец достал с витрины три модели часов.
        - Все три твоим требованиям отвечают - и как будильник работают, и время в разных часовых поясах показывают. Вот эти самые дешевые, за пятьдесят пять долларов девяносто пять центов.
        - Не очень стильные,  - сказал я, взглянув на товар.
        - Ну да.  - Продавец кивнул, соглашаясь со мной полностью.  - Две другие модели куда элегантнее. Вот эти,  - он показал на часы с золотистым металлическим корпусом и металлическим же золотисто-серебряным ремешком,  - стоят триста семьдесят долларов. Сейчас на них акция, отдаем за двести девяносто пять. А вот эти,  - продавец показал на третью модель - на тонкие часы с ремешком из кожи ящерицы,  - не такие броские, как вторая модель, но корпус у них из позолоченного серебра, а у этих,  - он поднял модель с золотистым браслетом,  - из анодированной нержавейки.
        - Сколько они стоят?  - спросил я, ткнув пальцем в изящную модель.
        - Тысячу триста девяносто шесть долларов тридцать пять центов,  - с улыбкой ответил продавец.
        Я аж глаза вытаращил. Продавец стал убирать дорогие часы на витрину.
        - Обожаю наблюдать за реакцией покупателей, когда называю им цену. Вообще не понимаю, зачем мы продаем эту модель. Мы же не на Пятой авеню.
        - Беру их!  - объявил я, поднимая руку.
        - Да? Вот эти?  - Продавец потянулся за броскими золотистыми часами.
        - Нет, вон те, за четырнадцать сотен. С налогом сколько получится?
        Я на миг задумался, потом залез в правый карман, куда спрятал двадцать стодолларовых купюр. Когда я начал отсчитывать их, продавец схватил калькулятор.
        За спиной у него телевизоры разных форм и размеров показывали одну и ту же программу - послеобеденный сериал. Вот он закончился, на экранах появилась заставка «Новости в конце часа», потом показали фасад «Кемикал банк оф Нью-Йорк». Журналисты подсовывали микрофоны угрюмому мужчине, который читал с листа. Все телевизоры работали без звука.
        Продавец увидел, куда я смотрю, и глянул мне через плечо:
        - А-а, банк ограбили. Воров быстро поймают.
        Живот заболел, ноги стали как ватные.
        - Да?  - только и смог выдавить я.
        - За ночь из хранилища исчез миллион. Наверняка свои постарались. Раз денег не было на момент открытия хранилища, значит их и при закрытии уже не было.
        - Я не в курсе.
        - В первый раз новость объявили в половине двенадцатого,  - сказал продавец, отсчитывая мне сдачу.  - Журналистам явно дали на лапу. Вот, тысяча пятьсот двадцать долларов минус тысяча пятьсот одиннадцать долларов пятьдесят пять центов получается восемь долларов сорок пять центов.  - Продавец снова глянул на телевизоры.  - Грабители теперь долго к деньгам не притронутся.
        Я аккуратно собрал сдачу:
        - Почему это?
        - За имеющими доступ в хранилище будут следить в оба. Стоит им потратить не включенный в отчетность цент, и все, крышка!
        Продавец выдал мне квитанцию и гарантийный талон на часы:
        - Может, что-нибудь еще? Хороший видеомагнитофон? Камкордер? Компьютер?
        Все это очень здорово, только ставить пока некуда.
        - В следующий раз.
        - В любое время приходи! Когда тебе будет удобно.
        Поел я в «Жокейском клубе» отеля «Риц-Карлтон» к югу от Центрального парка. Когда я вошел в фойе и спускался по лестнице в ресторан, коридорный смотрел на меня с явным недоумением. Зато старшая официантка усадила меня за столик и сделала вид, что рада моему появлению. Я заказал самое дорогое в обеденном меню.
        Дожидаясь еды, я крутил головки на часах и наблюдал за другими посетителями: как они одеты, как ведут себя в модном ресторане. На каждом столике стояли свежие цветы, официант сразу принес горячие булочки и масло.
        С тех пор как сбежала мама, в ресторанах я почти не бывал. Вообще-то, она учила меня не только не болтать за столом, но сейчас я чувствовал себя неуверенно.
        Когда подали еду, я съел только половину. Порция была гигантская, а аппетит пропал. Это меня выпуск новостей расстроил, снова до паранойи довел.
        Я хотел расплатиться сразу, как официант принес счет, но он мягко поправил меня:
        - Если хотите, могу отнести деньги кассиру, либо сами заплатите, когда будете уходить.
        Я сказал, что так и сделаю, и подумал, как здорово он помог мне, не выставив дураком. Папа на его месте прорычал бы: «Платят кассиру, дебил! Ты что, вообще ничего не понимаешь?!» Разница ощутимая. Я дал официанту двадцать долларов чаевых.
        Ланч за пятьдесят долларов казался фантастикой, а покупка часов - игрой вроде «Монополии», где деньги не настоящие.
        «Дэви, что бы ты сделал, если бы разбогател?  - спрашивал я себя когда-то. И отвечал:  - Я стал бы счастливым».
        По улице я дошел до Центрального парка, густого, зеленого, но какого-то неуместного среди стали и бетона.
        Что ж, я попробую.

        Часть II
        В поисках счастья

5

        С Милли я познакомился во время антракта новой бродвейской постановки «Суини Тодда, демона-парикмахера с Флит-стрит». Спектакль я смотрел в шестой раз. В первый раз я заплатил, а потом в пять минут девятого прыгал вглубь мезонина, где была ниша. После девяти в зале гасили большой свет, и я без труда находил место. Если кто-то приходил позднее и направлялся к этому креслу, я наклонялся, якобы завязать шнурок, и прыгал обратно в нишу. Потом искал себе новое место.
        Нет, я могу купить билет, но желание посмотреть шоу часто возникает у меня, когда занавес уже поднят. А кассир станет отнимать время, уговаривая пойти на другой спектакль. Слишком муторно.
        Дело было в четверг. На вечерний спектакль пришло до странного много народа. Я жался к перилам балкона, пил дорогущую имбирную шипучку и смотрел на очереди в туалеты.
        - Чему ты улыбаешься?
        Я повернулся на голос. Сначала показалось, что это капельдинер и сейчас меня выгонят как безбилетника, но вопрос задала девушка чуть старше меня. Хотя двадцать один ей уже точно исполнился,  - по крайней мере, она пила шампанское.
        - Вы меня спрашиваете?
        - Да, конечно. Может, я слишком бесцеремонна, но среди такой толпы близкие знакомства неизбежны.
        - Верно. Меня зовут Дэвид.
        - Милли,  - представилась девушка, помахав рукой.
        Она была в нарядной блузке, черных слаксах и круглых очках. Очень хорошенькая! Ни капли косметики, блестящие черные волосы на макушке длинные, а на затылке пострижены конусом.
        - Так чему ты улыбался?
        - Ну…  - Я нахмурил брови.  - Наверное, почувствовал себя исключительным. Мне-то не нужно стоять в очереди. Наше с вами знакомство предполагает разговоры об уборных?
        Милли пожала плечами:
        - Почему тебе не надо в туалет? Я сама стояла бы в очереди, если бы не сбегала туда во время первого акта. Наверное, потом еще раз придется. А в чем твой секрет? У тебя металлический мочевой пузырь?
        - Да вроде того.  - я покраснел.
        - Ты краснеешь? Ничего себе! Я думала, мальчики-подростки без остановки говорят о естественных потребностях. Мои братья только этим и занимаются.
        - Здесь жарко.
        - Ага. Ладно, об экскреторных функциях говорить больше не будем. Другие запретные темы есть?
        - Вам, то есть тебе, я даже намекать не буду.
        - Заметано!  - Милли засмеялась.  - Ты местный?
        - Вроде того. Я много путешествую, но сейчас мой дом здесь.
        - А я не местная. Приехала сюда на неделю отдохнуть и развеяться. Через две недели мне снова на учебу.
        - Где учишься?
        - В Университете штата Оклахома, на факультете психологии.
        Я на минуту задумался.
        - В Стиллуотере?
        - Ага. Чувствуется, что ты путешествуешь.
        - Только не по Оклахоме. В Стиллуотере учился мой дед еще в пору, когда университет был Сельскохозяйственно-машиностроительным колледжем.
        - А ты где учишься?
        - Нигде. Я неспособный.
        Милли посмотрела на меня сквозь очки:
        - Особо глупым ты не выглядишь.
        Я снова покраснел:
        - Просто живу своей жизнью.
        В зале погасили свет - начинался второй акт. Милли допила шампанское и бросила стаканчик в контейнер для мусора. Потом протянула мне руку:
        - Приятно было поговорить с тобой, Дэвид. Наслаждайся вторым актом!
        - И ты тоже, Милли!
        Второй акт довел меня до слез. У Люси, обезумевшей после изнасилования жены Суини, украли дочь. Во втором акте она предстает перед зрителями сумасшедшей, распущенной побирушкой и проституткой. Потом на глазах у Люси Суини казнит судью Терпина, ее насильника, затем убивает ее саму. В первый раз эта сцена мне не понравилась, да и вся постановка тоже. Лишь когда я поймал себя на том, что вглядываюсь в лица побирушек и в каждой ищу свою мать, я понял, почему та сцена мне не понравилась.
        В итоге я не перестал всматриваться в лица побирушек. Через какое-то время я снова пришел на «Суини Тодда».
        В этот раз до конца я не досмотрел и прыгнул на Центральный вокзал. Ночью такси нужно ловить именно там. Я стал голосовать, и откуда-то сразу выскочил темнокожий парень лет двадцати пяти, в лохмотьях.
        - Такси? Тебе нужно такси? Я найду тебе такси.
        Я мог бы дойти до организованной стоянки такси на Вандербильт-авеню, но какого черта?! Я кивнул.
        Темнокожий парень вытащил хромированный полицейский свисток и дунул в него - получился двойной резкий сигнал. В конце квартала машина свернула на двухрядную дорогу и подъехала к нам. Темнокожий парень открыл мне дверь, а я протянул ему купюру.
        - Эй, за поиск такси два доллара. Два!
        - Это десятка.
        Темнокожий отступил, удивленный до глубины души:
        - Ага, спасибо, братан!
        Я велел таксисту по Пятьдесят пятой улице вернуться к театру, где шел «Суини Тодд», и встать у обочины. Я выбрался из салона лишь наполовину и отмахивался от искавших такси.
        - Нет, такси занято! Я жду человека, простите! Нет, попутчики не нужны. К черту идите!
        Затея уже казалась сомнительной, когда наконец вышла Милли. Лицо решительное и сосредоточенное, сумочка через плечо - вылитая жительница Нью-Йорка!
        - Милли!
        Она повернулась ко мне, явно удивленная:
        - Дэвид! Как ты поймал такси?
        Я помахал ей и пожал плечами:
        - Фокус-покус! Давай я тебя подвезу.
        Милли приблизилась:
        - Ты же не знаешь, куда мне.
        - И что?
        - Я остановилась в Гринвич-Виллидж.
        - Местечко теплое, непыльное. Садись!  - Я придержал дверцу.  - Шеридан-сквер,  - сказал я таксисту и нахмурился.
        «Теплое, непыльное местечко»  - папино выражение. Интересно, в чем еще я его копирую?
        - Шеридан-сквер, где это?  - серьезно спросила Милли.
        - В самом центре Гринвич-Виллидж. А еще рядом с отличными ресторанами. Есть хочешь?
        - Что? Я думала, ты просто меня подвозишь,  - проговорила Милли, а сама улыбнулась.  - Сколько стоит проезд? Я ведь обратно на метро собиралась, на такси не рассчитывала. Я слышала, что после вечернего шоу такси поймать нереально.
        - Это точно. Пока я тебя ждал, бешеные театралы чуть не отняли у меня машину.
        - Ты ждал меня?  - Милли заметно нервничала.  - Мама говорила мне, что с незнакомыми болтать нельзя. Так сколько стоит проезд?
        - Нисколько. Я предложил подвезти тебя, а не прокатиться на такси за полцены. Если желаешь, я готов угостить тебя ужином.
        - Дэвид, а сколько тебе лет?
        Я покраснел и взглянул на часы:
        - Через сорок семь минут восемнадцать исполнится.
        Отвернувшись от Милли, я стал смотреть на плывущие мимо светофоры и тротуары. Вспомнив события, сопутствовавшие моему семнадцатилетию, я содрогнулся.
        - Ой! С днем рождения через сорок восемь минут!  - Милли смотрела прямо перед собой.  - На вид ты постарше. Одет очень стильно и разговариваешь не как подросток.
        - Я много читаю.  - я пожал плечами.  - И имею средства хорошо одеваться.
        - Значит, у тебя есть работа.
        Господи, что я делаю в этом такси с этой девушкой? Одиночка!
        - Нет, Милли, у меня нет работы. Она мне не нужна.
        - Твои родители настолько богаты?
        Я подумал о скряге-отце с его «кадиллаком» и бутылкой.
        - Папа неплохо зарабатывает, но у него я ничего не беру. У меня собственный доход - банковская рента.
        - Ты не работаешь и не учишься. Чем же ты занимаешься?
        - Много читаю,  - невесело улыбнулся я.
        - Ты уже говорил.
        - Ну… это правда.
        Милли смотрела в окно со своей стороны и крепко, обеими руками, сжимала сумочку. Наконец она проговорила:
        - Я поела перед самым шоу, но с удовольствием выпью капучино или эспрессо в каком-нибудь кафе.

        Через пару дней после ограбления, когда нервы немного успокоились, я перебрался в «Грамерси-парк-отель». Поначалу там было неплохо, но через месяц атмосфера отеля и размер номера стали меня тяготить.
        Я решил снять квартиру. Сперва я искал в Гринвич-Виллидж. Цены не пугали, но в большинстве случаев требовались рекомендации, удостоверение личности и счет в банке, а у меня ничего не было.
        В итоге квартиру я нашел в Ист-Флэтбуше - получилось в два раза дешевле и в два раза проще. Квартиру я снял на год, почтовым переводом отправил владельцу гарантийный задаток и оплату за три месяца. Владелец остался доволен.
        Вскоре после переезда я сделал небольшой ремонт - по обеим сторонам двери прибил металлические кронштейны для перекладин и отгородил в коридоре гардеробную. За глухой стеной получилась каморка, недоступная для всех, кроме меня.
        Соседи ничего не узнали, ведь за редким исключением стучать я старался днем, когда все на работе. Пиломатериалы я прыжками перетащил со склада в Йонкерсе. Никто не видел, как я несу в квартиру брусья или гипсокартон.
        После этого я забрал деньги из библиотеки и аккуратно разложил по полкам закрытого шкафа. Целая неделя ушла на замену бумажных лент «Кемикал банк» резинками. Ленты я потом сжег в кухонной раковине.
        Перед этим я все время был уверен, что однажды прыгну в библиотеку и нарвусь на полицейского. Теперь я опасался лишь, как бы не нагрянул владелец квартиры и не спросил, что я устроил в коридоре.
        Поставив аккуратнейшую стену, я почувствовал себя намного лучше. Я ведь не за деньги ее купил и не взял у кого-то. Появились гордость и удовлетворение. Раз так, нужно почаще что-то мастерить.
        Мебель я купил лишь такую, какую мог поднять. Слишком тяжелое приходилось разбирать, чтобы переносить в квартиру прыжками.
        Из мебели я в основном брал книжные полки, а помимо мебели - книги.

        До отъезда Милли оставалось четыре дня. Она разрешила мне сопровождать ее в несколько традиционных для Нью-Йорка мест - Бронксский зоопарк, Метрополитен-музей, Эмпайр-стейт-билдинг. Я сводил ее на пару бродвейских шоу и на ужин в «Таверну на лужайке»[3 - «Таверна на лужайке» - знаменитый ресторан на территории Центрального парка.]. Приглашения Милли принимала неохотно.
        - Дэвид, ты очень милый, но я старше тебя на три с половиной года. Мне неприятно, что ты понапрасну тратишь на меня деньги.
        Мы гуляли по Центральному парку - через лужайку Шип-медоу направлялись к Центральному моллу. Воздушные змеи пытались раскрасить небо в свои яркие цвета, велосипедисты группами проезжали мимо нас по тротуару за оградой.
        - Что же тут напрасного? Во-первых, ты мне ничего не должна. У меня есть деньги, и я хочу проводить время с тобой. Тебя прошу лишь уделить мне это время. Я не против чего-то большего, но купить это не рассчитываю. А твои слова о разнице в возрасте - чистой воды сексизм. Ты меня удивляешь.
        - Что же тут сексистского?  - Милли нахмурилась.
        - Будь я на три года старше тебя, романтические отношения вовсе не казались бы чем-то невозможными. Ты никогда не встречалась с парнями на три года старше тебя?
        Милли покраснела, и я продолжил:
        - Это общепринято, ведь старики богаче, а значит, круче как поклонники. Может, причина в этом, может, в брехне про альфа-самцов. Мол, чем старше самец, тем лучше у него гены, ведь он столько лет прожил. Неужели ты не выше этих древних предрассудков? Неужели ты позволишь мужскому мировоззрению решать, кем тебе быть и какой?
        - Дэвид, прекрати.
        Я пожал плечами:
        - Если не желаешь со мной общаться по другим причинам, так и скажи. Только разницу в возрасте не приплетай.  - Я посмотрел себе под ноги и куда тише добавил:  - Из-за возраста мне и так головной боли хватает.
        Милли молчала долго - пока мы не прошли кафе у фонтана. Уши у меня покраснели: я злился на себя и почему-то сгорал от стыда. Зря я не удержал язык за зубами!
        - Как-то нечестно,  - наконец проговорила Милли.  - У нас формируются такие стереотипы, такой тип мышления. Мозги нам промывают с самого раннего детства.  - Когда мы вернулись на тротуар, Милли остановилась и села на ближайшую скамейку.  - Попробую по-другому. Нам не стоит привязываться друг к другу, ведь завтра я улетаю в Стиллуотер.
        - Я много путешествую,  - пожал я плечами.  - Могу заглянуть и в Стиллуотер.
        - Ну, я не знаю,  - покачала головой Милли.
        - Пошли!  - Я схватил ее за руку.  - Куплю тебе итальянского мороженого.
        Милли засмеялась:
        - Нет, это я куплю тебе итальянского мороженого. На него мне денег хватит.  - Милли поднялась, но мою руку не выпустила.  - Я постараюсь подходить ко всему непредвзято.
        - Ко всему?
        - Да, ко всему, к жизни. Замолчи и прекрати улыбаться!

        Лишь сняв квартиру, я решился прыгнуть в папин дом. В «Грамерси-парк-отеле» я отдавал белье в стирку, а когда не желал никуда выбираться - заказывал еду в номер, поэтому причин заглядывать в Станвилл было меньше.
        На второй день после переезда мне понадобились молоток и гвозди, чтобы повесить гравюру, купленную в Гринвич-Виллидж. Можно было прыгнуть в магазин, но гравюру хотелось повесить скорее.
        Я прыгнул прямо в папин гараж и стал разыскивать на полках гвозди. Уже нашел подходящий и потянулся за молотком, когда услышал шаги. Глянув в окошко над дверью, я увидел крышу папиной машины.
        Ой, сегодня же суббота!
        Дверь со стороны кухни начала открываться, и я прыгнул к себе в квартиру.
        Забивая гвоздь, я дважды попал молотком по большому пальцу. Потом решил, что гравюра висит слишком низко, и сделал все снова, даже палец снова ушиб.
        Черт бы подрал отца!
        Я прыгнул обратно в гараж, с грохотом швырнул молоток на верстак и вернулся в квартиру.
        Так ему и надо! Пусть сломя голову прибежит в гараж и ничего не найдет.
        Неделю спустя я прыгнул в дом, удостоверившись, что папы нет, и устроил большую стирку. Загрузив белье в машину, прошелся по дому и заметил перемены. Бардак, который я видел месяц назад, исчез бесследно. Может, папа кого-то нанял, раз меня нет и убираться некому? А вот его спальня не изменилась - носки и рубашки валялись в углу, брюки криво висели на спинке стула. Вспомнилось, как я снял с папы брюки и увидел бумажник. Тогда я нашел стодолларовые купюры.
        Стоило вспомнить те деньги, и у меня, как всегда, началась мигрень. Б?льшую их часть у меня отняли бруклинские грабители. Снова кольнула совесть.
        Черт!
        Полминуты мне хватило, чтобы прыгнуть в свой денежный шкаф, взять двадцать две стодолларовые банкноты и прыгнуть обратно. На покрывале получился красивый узор - пять рядов по четыре банкноты и еще по одной справа и слева.
        Я представил, как папа вернется домой и найдет деньги на кровати. Предвкушал его шок и смачные выражения.
        Вынимая вещи из сушилки, я принял решение здесь не стирать. Папе я больше не должен - это ощущение мне очень нравилось.
        Отныне я буду брать вещи только из своей комнаты. Только то, что мое по праву. Папиного больше ничего не возьму. Ни-че-го.

        Других прыгунов я стал искать там, где мне было уютнее всего,  - в библиотеках. Информацию я черпал в книгах, над которыми прежде смеялся,  - из серии про оккультизм и сверхъестественные способности. В основном попадался фольклор, но я отчаянно штудировал и такие книги.
        Отдел сверхъестественного буквально ломился от книг о диковинном - о дождях из лягушек, о кругах на полях пшеницы, о призраках, о пророках, о людях, живущих не первую жизнь; о телепатах, о гнущих ложки взглядом, о рудознатцах, об НЛО.
        О прыгунах попадалось мало.
        Из городской библиотеки Станвилла я перебрался в Публичную библиотеку Нью-Йорка, в главное здание с мраморными львами у входа. Там материалов было больше, но, бог свидетель, доказательства не впечатляли.
        Впрочем, какие доказательства?
        Мои способности можно документально зафиксировать. Они воспроизводимы. Они поддаются проверке.
        То есть я так думаю.
        Если честно, я только чувствовал, что сам могу повторять прыжки. Я чувствовал, что сам способен на такое. Я не повторял прыжки перед беспристрастными свидетелями и не планировал повторять.
        Единственное объективное доказательство, которым я располагал,  - ограбление банка. В конце концов, о нем в газетах писали. Может, в поисках других прыгунов нужно ориентироваться на отчеты о нераскрытых преступлениях?
        Точно, Дэви! Как отчеты выведут тебя на других прыгунов? Они же не подразумевают участия других прыгунов - они подразумевают лишь нераскрытые преступления.
        Обескураженный, я временно бросил поиски и вместо этого задумался о причине.
        Почему я телепортируюсь? Не каким образом, а почему? Что со мной такое?
        Или в критической ситуации телепортироваться может каждый? Это вряд ли. В критические ситуации попадают слишком многие и либо терпят и страдают, либо ломаются. Если люди выбираются из таких ситуаций, то обычными способами, зачастую, как получилось у меня с Топпером, попадая из огня да в полымя. Хотя, может, кто-то выбрался так, как я.
        Опять-таки почему я? Это наследственное? От мысли, что папа способен телепортироваться, стыла кровь, возникало желание проверить все темные углы и оглянуться. Впрочем, холодный рассудок твердил, что это невозможно.
        Вспоминалось слишком много случаев, когда папа сделал бы это, если бы мог. Воспоминания воспоминаниями, а боязнь не уходила.
        Может, мама умела телепортироваться? Она так и поступила? Прыгнула подальше от папы, совсем как я? Почему же меня не взяла с собой? Если мама умела телепортироваться, то почему не вернулась за мной?
        А если не умела, что с ней стало?
        Всю свою жизнь я подозревал, что я пришелец-инопланетянин, какой-то странный подкидыш. Помимо всего прочего, это объяснило бы папино отношение ко мне.
        Если верить самой фантастической фантастике, правительство старательно прячет информацию на эту тему - скрывает доказательства, заставляет молчать свидетелей, плодит ложные теории.
        Примерно так же вел себя и отец. Стабильности и постоянства у нас в семье не было никогда. Правила менялись, события искажались, воспоминания стирались. Частенько я гадал, кто из нас сумасшедший, я или он.
        Нет, вряд ли я инопланетянин… хотя кто знает.

        Когда я спросил, можно ли платить за квартиру наличными, владелец смерил меня удивленным взглядом:
        - Наличкой за аренду? Нет, черт подери! Мне и почтовые переводы не очень нравятся. Почему не откроешь счет в банке? Почтовые переводы меня сразу насторожили, но я списал их на то, что ты здесь недавно. Хочешь натравить на меня налоговую?
        - Нет.  - Я покачал головой.
        Владелец прищурился:
        - Налоговая косо смотрит на крупные операции с наличкой. Не хотелось бы думать, что доходы у тебя нечистые.
        Я снова покачал головой.
        - Нет, много наличности осталось у меня после поездки,  - соврал я, чувствуя, как горят уши и подкатывает тошнота.
        В тот же вечер я снова отправил деньги за аренду почтовым переводом, но теперь понимал: владельцу это кажется подозрительным.

        Женщина-консультант объяснила мне по телефону: чтобы открыть счет у них в банке, нужны права и номер социальной страховки. Ни того ни другого у меня не было. Я даже в банк звонил с таксофона, потому что без удостоверения личности ставить телефон в квартиру не решался.
        Спрятав в карман тысячу, я прыгнул на Манхэттен, к западу от Таймс-сквер. Там, на Восьмой авеню и на Сорок второй улице, много книжных «только для взрослых» и кинотеатров, где крутят порно. За два часа мне предложили наркотики, девушек, парней, маленьких детей. Один раз предложили права, но я чувствовал, что меня просто хотят заманить в темный переулок и ограбить.
        Я прыгнул обратно в квартиру и в тот день больше не искушал судьбу.

        Городская библиотека Станвилла недалеко от центра. В Станвилле центр небольшой - административные здания, рестораны, умирающие магазины. «Уолмарт» на окраине и большой молл в соседнем Уэверли сгубили торговлю в центре. Я шел по Мейн-стрит и думал о том, как сильно этот глупый городишко отличается от Нью-Йорка.
        Заколоченный фасад кинотеатра «Роял» украшало граффити, но надпись на фанере гласила: «Жеребцы рулят». В Нью-Йорке граффити на кинотеатрах злые и непристойные, они не восхваляют футбольные команды средней школы. С другой стороны, на Среднем Манхэттене более пятидесяти кинотеатров, и это не считая порнографических. Здесь, в Станвилле, единственный кинотеатр уничтожили видеофильмы. Желающим посмотреть «настоящее кино» теперь нужно ехать двадцать миль до шестизального кинотеатра в Уэверли.
        Кафе и рестораны сравнивать бесполезно. Богатство и разнообразие нью-йоркских я почувствовал, заглянув в местный «Дэйри куин», кирпичное здание с высокими окнами и ярким люминесцентным освещением. Очарования в таком не больше, чем в приемном покое. Я подумал о семи заведениях в Гринвич-Виллидж, где подают хоть гурманское мороженое, хоть тофутти, хоть замороженный йогурт, хоть пирог с баварским кремом. В любом из тех заведений я мог оказаться в мгновение ока.
        - Маленький рожок в шоколаде, пожалуйста.
        Пожилую даму за прилавком я не знал, а вот бургеры жарил Роберт Вернер, с которым мы вместе ходили на биологию. Роберт оторвал взгляд от гриля и нахмурился, словно мое лицо казалось ему знакомым, но он не мог меня вспомнить. Мы с ним не виделись больше года, но неужели он так быстро меня забыл? Обидно.
        - Семьдесят три цента.
        В Гринвич-Виллидж мороженое куда дороже. Направляясь к облицованной пластиком кабинке, я глянул в зеркало на задней стене. Неудивительно, что Роберт меня не узнал.
        На мне были слаксы из магазина «Бергдорф Гудман», рубашка, купленная на Мэдисон-авеню у противного продавца, и туфли из универмага «Сакс Пятая авеню». Аккуратная стрижка в стиле панк разительно отличалась от бесформенной копны, которую мои волосы представляли собой год назад. Тогда я носил вытертые джинсы не по размеру, рубашки несуразных расцветок, древние тенниски и дырявые носки.
        Я уставился в зеркало: призрак прошлогоднего заморыша Дэви заставил содрогнуться.
        В кабинке я сел спиной к зеркалу и принялся за мороженое.
        Роберт вышел из кухни, чтобы убрать посуду с соседнего столика. Он снова взглянул на меня, но так и не узнал. Что за черт?!
        - Как дела, Роберт?
        Тот улыбнулся и пожал плечами:
        - Нормально. А у тебя? Мы же давно не виделись.
        Я засмеялся: Роберт до сих пор меня не узнал.
        - Да, пожалуй. Уже целый год.
        - Так ты из…  - Роберт не договорил, надеясь, что я выручу.
        Я ухмыльнулся:
        - Нет, вспоминай сам. Я помогать не буду.
        - Да, черт подери, я знаю тебя, но откуда?  - Роберт пронзил меня свирепым взглядом.  - Кончай темнить!
        Я покачал головой и снова принялся за мороженое.
        - Дэви? Господи, Дэви Райс!
        - Он самый.
        - Ты же вроде бы пропал?
        - Ну, в какой-то мере да.
        - Так ты вернулся домой?
        - Нет!  - выпалил я и захлопал глазами, удивленный своим тоном, потом спокойнее добавил:  - Нет, просто навещаю родной город.
        - А-а…  - Роберт сунул руки в карманы.  - Выглядишь классно. Ты очень изменился.
        - У меня все нормально. Я…  - Не договорив, я пожал плечами.
        - Так где ты сейчас живешь?
        Я начал сочинять, чтобы сбить Роберта с толку, но собственное вранье показалось малодушным.
        - Об этом лучше умолчу.
        Роберт нахмурился:
        - Твой отец до сих пор развешивает те плакаты?
        - Господи, надеюсь, что нет.
        Роберт принялся протирать стол.
        - Ты будешь здесь в субботу? У Сью Киммел вечеринка.
        Я почувствовал, что краснею.
        - Я ведь с теми ребятами никогда особо не общался. Половина их сейчас в колледже. Мне они не обрадуются.
        - Не знаю.  - Роберт пожал плечами.  - Может, они слишком зациклены на шмотках и на другом барахле. Меня пригласили только потому, что моя сестра дружит со Сью. Сейчас ты, чисто по виду, вписываешься в ту компанию лучше меня. Если хочешь пойти, я скажу, что ты со мной.
        Господи, сильно же я изменился!
        - У тебя есть девушка?
        - Не-а, постоянной нет. Там будет Триш Макмиллан, мы вроде бы встречаемся, но она не моя девушка.
        - Спасибо за приглашение, Роберт! Но ты не обязан за меня ручаться.
        Тот захлопал глазами:
        - Ну… Я не особо вхож к мажорам. Может, ты добавишь мне веса.
        - Ну… Постараюсь с удовольствием. Ты всю неделю тут работаешь?
        - Ага. Даже в субботу до шести. Сам понимаешь, на колледж зарабатываю.
        - Во сколько сможешь поехать на вечеринку?
        - Часов в восемь.
        - Ты за рулем?
        Роберт показал на стоянку:
        - Ага, вот тот драндулет мой.
        Я вдохнул поглубже. Заявляться к Роберту домой не хотелось. Кто знает, что скажут его родители или что они скажут обо мне папе. Но на вечеринку пойти соблазнительно…
        - Заберешь меня прямо отсюда?
        - Да, конечно! В субботу ровно в восемь.

        В тот вечер я поговорил по телефону с Милли. Было очень неудобно, потому что постоянно приходилось кормить таксофон двадцатипятицентовиками.
        - Ну, как учеба?
        - Нормально. Особых сложностей пока нет, первый месяц же идет.
        Механический голос попросил меня добавить денег. Я закинул несколько двадцатипятицентовиков, а Милли засмеялась.
        - Тебе очень нужен телефон.
        - Да, я над этим работаю. Поставить телефон в Нью-Йорке… Я позвоню тебе, когда появится номер.
        - Ладно.
        Я стоял у таксофона в заднем фойе отеля «Гран Хаятт» у Центрального вокзала. Передо мной на полочке лежала горка двадцатипятицентовиков. Мимо проносились люди, спешащие в уборные. Периодически охранник в костюме выгонял из уборных тех, кто в отеле не жил. В основном темнокожих, плохо одетых людей с пакетами, набитыми разным барахлом.
        Почему-то мне не давало покоя то, что охранник тоже темнокожий.
        - Что ты сказала?
        Милли разозлилась:
        - Я сказала, что меня пригласили на вечеринку! Она через две недели, а я не хочу идти, потому что там будет Марк.
        - Марк - твой бывший бойфренд?
        - Ага. Только он уверен, что я еще с ним.
        - С чего бы это? Ты же вроде говорила, что не отвечаешь на его звонки и не пускаешь к себе в квартиру?
        - Не отвечаю и не пускаю. Но Марк - гений невозмутимости и гнет свое, хотя я знаю, что у него есть другая.
        - Хм, похоже, тебе очень хочется на ту вечеринку.
        - Черт побери, я не желаю, чтобы мои поступки зависели от Марка и от возможности с ним столкнуться! Меня это бесит!
        - Я мог бы…
        Механический голос снова попросил денег.
        - Что ты сказал, Дэвид?
        - Я мог бы пойти с тобой.
        - Эй, проснись! Забыл, что ты в Нью-Йорке?
        - Ну, сейчас я в Нью-Йорке, а через две недели могу быть в Стиллуотере.
        На секунду Милли притихла.
        - Было бы здорово! Поверю, когда увижу тебя.
        - Можешь на это рассчитывать. Приедешь в аэропорт или мне взять такси?
        - Господи, такси в Стиллуотер не поедет - шестьдесят миль, как-никак. Я приеду за тобой, но только после занятий.
        - Ладно.
        - Слушай, ты это серьезно?
        - Да.
        Милли снова притихла.
        - Хорошо, тогда жду вестей.
        Вот, две следующие субботы заняты…
        Я попрощался и повесил трубку. Охранник вывел из уборной очередного бродягу. Я сгреб оставшиеся двадцатипятицентовики и высыпал их тому парню в пакет. Он взглянул на меня оторопело, даже испуганно, а охранник - со злостью. Я вышел из фойе, свернул за угол и прыгнул подальше от отеля.

        Лео Паскуаль служил посыльным в замечательном «Грамерси-парк-отеле», где я жил, пока не снял квартиру. Среди персонала отеля именно Лео завоевал почетное право мне прислуживать. Я давал отличные чаевые.
        - Здравствуйте, мистер Райс! Рад вас видеть.
        - Здравствуй, Лео.  - Я кивнул.
        - Вы снова живете у нас? В каком номере?
        - Нет, я снял квартиру.  - Я покачал головой.  - Но мне нужна твоя помощь.
        Лео посмотрел, где старший коридорный, и кивнул на лифт:
        - Поехали на десятый этаж.
        - Ладно.
        На десятом этаже Лео провел меня по коридору к двери, которую открыл общим ключом.
        - Заходи,  - пригласил он.
        Мы попали в номер люкс. Лео толкнул дверь, за которой скрывался большой балкон, почти терраса. День выдался погожий, теплый, но без духоты. Гул транспорта с Лексингтон-авеню доносился волнами, как шум прибоя. Соседние высотки напоминали скалы.
        - Так что тебе нужно, Дэвид? Девочек? Легких наркотиков?
        Я вытащил из кармана деньги и отсчитал пять стодолларовых банкнот. Их я протянул Лео, а еще пятьсот зажал в руке, так чтобы он видел.
        - Это аванс. Остальное после доставки.
        Лео облизал губы.
        - Доставки чего?
        Теперь замялся я.
        - Мне нужны водительские права штата Нью-Йорк. Такие, чтобы не дергаться, если документы проверят.
        - Фальшивые права стоят меньше сотни. Качественная фальшивка - меньше двухсот пятидесяти.
        Я покачал головой:
        - Лео, тебе я плачу посреднические. Тысячу я плачу не за фальшивые права, а за наводку на эксперта. Ему за услуги я заплачу отдельно.
        Лео изогнул бровь и снова облизал губы.
        - Так вся тысяча мне?
        - Если принесешь то, что нужно, то да. А если увижу наспех сварганенное нечто, еще пять сотен не получишь. Найди мне умельца - заработаешь тысячу. Ты сможешь или как?
        Лео потер банкноты кончиками пальцев, оценивая текстуру бумаги.
        - Да, почти уверен, что смогу. Умельцев я лично не знаю, зато знаю многих нелегалов с приличными документами. На какой телефон тебе звонить?
        - Ни на какой.
        - Вот это осторожность!
        Я покачал головой:
        - У меня просто нет телефона. Я свяжусь с тобой. Когда у тебя будут новости?
        Лео аккуратно сложил деньги и убрал в карман.
        - Попробуй завтра.

        Я дал бездомному двадцатку и отдельно добавил на самое дорогое шампанское в магазине. Тот вернулся с большой бутылкой для меня и дешевым вином для себя.
        - Держи, парень, развлекайся по полной! Я вот точно оттянусь.
        Я подумал об отце. Может, отнять у бездомного вино и прыгнуть далеко-далеко, пока он и опомниться не успеет? Вместо этого я вежливо сказал спасибо и, как и планировал, прыгнул к себе в квартиру, едва бездомный отвернулся.
        В мой мини-холодильник бутылка влезла только горизонтально. Впрочем, дверца не закрывалась и так, пришлось приставить к ней стул.
        Следующие пару часов я провел на Пятой авеню, пополняя гардероб. Местные продавцы меня уже запомнили. Потом я заглянул к своему парикмахеру в Гринвич-Виллидж и освежил стрижку.
        Дэви, та компания тебе даже не нравится, напоминал я себе. Зачем суетиться?
        Я тщательно побрился - исцарапал себя ради нескольких волосков. Надо купить электробритву. Только бы до вечера порезы перестали кровоточить! Из зеркала на меня смотрело чужое лицо, спокойное, невозмутимое. Никакого сосания под ложечкой, никакого бешеного пульса. Я промокнул капельки крови влажным пальцем, но только размазал их.
        Черт!
        До вечеринки три часа, а мне не хотелось ни спать, ни читать, ни смотреть телевизор. Я переоделся в старую удобную одежду, которую привез из Станвилла, и прыгнул к папе на задний двор.
        «Кадиллака» там не оказалось, и я переместился к себе в комнату.
        Письменный стол и подоконник покрылись тонким слоем пыли. Чувствовался запах плесени. Я попробовал открыть дверь в коридор, но ее словно заклинило. Я толкнул сильнее - безрезультатно.
        Я прыгнул в коридор.
        К дверной коробке и к сам?й двери прикрутили по блестящему металлическому ушку. Большой медный замок крепко их соединял. Я почесал затылок. Что за черт?
        Коридором я прошел на кухню и увидел на холодильнике записку:
        «Дэви, чего ты добиваешься? Может, просто вернешься домой? Обещаю больше тебя не бить. Мне очень жаль, но порой я не в силах совладать со своим темпераментом. Пожалуйста, возвращайся навсегда, а тайком приходить не надо. Ты меня пугаешь. Я могу принять тебя за грабителя и ненароком подстрелить. Вернись домой, ладно? Папа».
        К холодильнику записка крепилась магнитом, который я в начальной школе украсил сине-зеленым глиняным шариком. Я вытащил записку и смял в комок.
        Снова обещания. Хватит с меня нарушенных обещаний! Немного подумав, я расправил уголок записки и сунул ее обратно под магнит. Бумажный комок повис, удерживаемый цветным глиняным шариком. Посмотрим, как отец отреагирует…
        Я злился, сердце болело.
        Зачем я прихожу сюда? Я взял с разделочного стола емкость с мукой - большую стеклянную банку с деревянной крышкой - и подбросил к самому потолку. В верхней точке банка на миг остановилась и полетела вниз. Прежде чем она упала на пол, я прыгнул.

6

        - Боже, откуда у тебя такие шмотки?
        Я пожал плечами и молча забрался к Роберту в машину. Пружины заскрипели, дверцей пришлось хлопнуть дважды, пока она наконец не закрылась. Бутылку шампанского с кокетливой белой лентой на горлышке я поставил на сиденье между нами.
        Роберт аккуратно выехал со стоянки. Когда пересекали сточную канаву, трясло машину немилосердно.
        - Амортизаторы смазаны, но хреново,  - посетовал Роберт.
        - Да ладно тебе! Сколько народу будет на вечеринке?
        Роберт махнул свободной рукой:
        - Человек пятьдесят или сто - кто знает? Сью даже музыкантов каких-то пригласила. Ей такое по карману.
        - А где ее родители?
        - Уехали за пределы штата.
        Вот и хорошо.
        Остановиться пришлось за полквартала от дома: столько было машин. У парадной двери собралась толпа футболистов из школьной команды, с сигаретами в зубах и банками пива в руках. Когда мы продирались через них, один крикнул:
        - Эй, Роберт, у тебя не подружка, а дружок? Кто он?
        Роберт шел себе дальше, словно ничего не слышал, но я заметил, как покраснела у него шея. У самой двери я обернулся. Футболисты ухмылялись. Подначил Роберта Кевин Джамотти, в седьмом, восьмом и девятом классах отнимавший у меня деньги на обед. Я посмотрел на него, и буквально на миг живот скрутило, а пульс участился.
        Господи, да он же просто мальчишка! В сравнении с парнями из подворотни у Таймс-сквер Кевин - младенец! Неужели я его боялся? Бред какой-то!
        Кевин перестал ухмыляться.
        - В чем дело?  - хмуро спросил он.
        - Ни в чем,  - отмахнулся я.  - Ни в чем абсолютно!
        Я отвернулся и, уже не смеясь, а безудержно хохоча, вошел в дом.
        В прихожей стояла Сью Киммел и разговаривала с молодой парой. Парню и девушке было куда интереснее тискаться, чем слушать ее.
        - Эй, вы что, с полуоборота завелись?  - спросила она.  - Бар в гостиной. Если будете пить, отдайте ключи Томми. Он за стойкой.
        Парочка двинулась в гостиную, без конца соприкасаясь то бедрами, то губами.
        - Привет, Роберт! А это кто с тобой?
        Роберт открыл рот, чтобы объяснить, но я опередил его:
        - Меня зовут Дэвид.  - Я вытащил из-за спины шампанское и с поклоном преподнес его Сью.  - «Как чудесно, что вы позволили мне прийти!»
        Сью изогнула брови:
        - Спасибо, что пришли, мисс Дулиттл. Это ведь «Болленже»? Здесь его не продают. Здесь калифорнийское «Андре» крутым считается.  - Сью коснулась белой ленточки и пальцем провела по запотевшей бутылке.  - Где ты его взял?
        Я нервно сглотнул.
        - В холодильнике.
        - Хитро!  - засмеялась Сью.  - Ладно, хватит смотреть в зубы дареному коню.  - Она взглянула на Роберта.  - Триш тебя искала. Она в патио.
        - Спасибо, Сью!  - Роберт повернулся ко мне.  - Хочешь познакомиться с Триш?
        - Я верну его буквально через минуту.  - Сью Киммел не дала мне ответить.  - Мы только бутылку откроем.
        Из прихожей меня привели в большую комнату, набитую парнями и девушками моего возраста или чуть старше. Там было на пару градусов жарче, чем в холле. Ослабив узел галстука, я шел за Сью. Та пробиралась сквозь толпу, используя бутылку как пастуший посох - разгоняла гостей, касаясь холодным стеклом голых или прикрытых тонкой материей тел.
        В итоге мы прорвались к длинной, во всю стену, барной стойке. За ней хозяйничал парень ростом под шесть футов четыре дюйма и из встроенного крана наливал пиво кому-то из гостей. Через плечо тот парень надел ремень, увешанный ключами от машин.
        - Привет, Томми!
        - Привет, Сью!
        Сью поставила двухлитровую бутылку «Болленже» на стойку и потребовала бокалы.
        - Ага.  - Томми снял с полки два винных бокала.
        - Не эти, а флюте. Господи, Томми! Бокалы для шампанского.
        Сью глянула на меня и закатила глаза. Томми покраснел.
        - Сам я вообще из банок пью,  - вставил я и улыбнулся Томми.
        Тот кивнул мне примерно через минуту и отошел в сторону налить кому-то пива.
        - Ну так что?  - Я повернулся к Сью и поднял брови.
        - Давай,  - отозвалась она, показав на бутылку.
        Я ждал чего-то подобного и заранее прочел, как открывать шампанское. Фольга оторвалась легко, как и следовало, и я стал раскручивать проволоку, осторожно поднимая ее над пробкой. Судя по тому, как отвернулась Сью, бутылка могла разорваться, словно бомба. В книжке, которую я читал, советовали вытаскивать пробку осторожно, крепко ее держа, чтобы не вылетела и никого не ударила. В книжке говорилось, что стрелять пробками - пижонство.
        Как я ни тянул, пробка не шевелилась. Я попробовал дергать и крутить, но ничего не получалось. Взяв бутылку со стола, я зажал ее коленями, чтобы ухватиться поудобнее. Так я и опустил голову до уровня груди Сью.
        - Боже, Дэвид, что там у тебя между ног?  - Сью положила ладонь мне на затылок и легонько притянула к себе.
        Я боднул ее в яремную впадину и уставился в вырез платья, ловя запах ее кожи и духов. Попробовал выпрямиться, чувствуя, как горят уши и щеки. Пробка сидела уже не так плотно. Я сумел отодвинуться от Сью, а она засмеялась, увидев, как я покраснел.
        Потом Сью перестала улыбаться, а меня схватили за плечо и развернули.
        - Эй, какого хрена ты клеишься к моей девушке?  - заорали мне на ухо низким голосом.
        Крупный блондин с бородкой был ниже Томми, но тем не менее куда выше меня. Я тупо смотрел на него, держа в руках все еще закупоренную бутылку. Блондин толкнул меня - я отступил на шаг, врезался в стойку и в Сью и случайно тряхнул бутылку.
        Тут пробка и вылетела. Она ударила блондина по подбородку, так что он клацнул челюстью и прикусил язык. Шампанское ударило фонтаном, окатив и блондина, и меня. Я в ужасе смотрел на бутылку, отчаянно стараясь остановить поток большим пальцем. За пеной полетели брызги.
        - Преждевременное семяизвержение… снова,  - чуть слышно проговорила стоящая рядом Сью.
        - Мелкий говнюк!  - Блондин бросился ко мне, собираясь схватить за горло.
        Я съежился, а он навалился на меня, накрыв собой и пряча от чужих глаз.
        Я прыгнул.
        Мокрые от шампанского рубашка и галстук шмякнулись о стену моей ванной.
        - К черту! К черту! К черту!
        Почему я вечно влезаю в разное дерьмо?
        Шея болела, отчаянно хотелось бить, громить, крушить. Я уставился на себя в зеркало.
        Влажные волосы прилипли ко лбу, зубы стиснуты, скулы и шея напряжены. Я постарался расслабиться и понял, что у меня болят челюсти: так сильно были стиснуты зубы. Склонившись над раковиной, я сделал несколько глубоких вдохов.
        Через минуту я пустил холодную воду, умыл лицо и сполоснул волосы надо лбом, чтобы избавиться от винного запаха. Потом гладко зачесал их назад.
        Вот это трансформация внешности! Волосы теперь казались намного темнее, даже форма черепа визуально изменилась. Нахмурившись, я зашел в спальню и выбрал рубашку с жестким воротником-стойкой. Надел рубашку и глянул в зеркало, оценивая результат.
        Неужели я тот парень, который заявился к Сью Киммел с шампанским?
        Я прыгнул.
        Футболисты ушли с парадного крыльца, но порядком наследили: в траве и на дорожке валялись окурки и пивные банки. Уже на подступах к дому я понял, что музыканты взялись за дело: от бас-гитары и ударных тряслась подъездная дорожка и дребезжали окна. Я открыл дверь, и музыка ударила меня с почти ощутимой силой.
        Захотелось прыгнуть домой, но я глубоко вдохнул и окунулся в дикий рев.
        В прихожей народу стало больше, а в комнате с барной стойкой, когда я наконец в нее пробрался,  - наоборот, свободнее. Музыка ревела в соседней комнате, там же виднелись бешено пляшущие гости. У бара осталась лишь пара человек, хотя Томми никуда не делся - он стучал по стойке в такт музыке. Теперь на ремне у него висело раза в два больше ключей.
        Я поставил ногу на металлическую опору и облокотился на стойку. Томми взглянул на меня раз, другой, потом подошел к концу стойки и закричал сквозь рев музыки:
        - Господи, быстро же ты внешность меняешь! А я-то думал, что знаю всех местных.
        Я покачал головой:
        - Так и есть, наверное. Просто я не местный.
        - Слинял-то ты быстро. Сью тебя искала.
        - Правда?
        Томми вытащил из-за стойки бутылку «Болленже».
        - Вот, кое-что осталось. Целую кварту можно было выжать из рубашки Лестера, но вкус у того пойла был бы поганый.  - Томми вылил остатки из бутылки в бокал-тюльпан.
        - Лестер - парень, который на меня набросился?
        - Ага. Сью отправила его домой. Она очень разозлилась.
        Я улыбнулся:
        - Может, я зря вернулся, но я рад, что не застал этого Лестера.
        Томми кивнул:
        - Чтоб ему в яму провалиться!
        Я захлопал глазами:
        - Ты его не любишь?
        Томми покачал головой и, ухмыляясь, отошел к другому концу стойки.
        На вкус шампанское напоминало несладкую имбирную шипучку с неприятным послевкусием. Я посмотрелся в зеркало и велел себе не морщить нос. Потом взял бокал немного иначе, чтобы выглядеть увереннее и изысканнее.
        Я снова пригубил шампанское и содрогнулся. Вот тебе и изысканность!
        Взяв бокал, я отправился на веранду, подальше от музыки. Там стояли столы и стулья, белые, из кованого железа. Три столика были заняты, а один, свободный, стоял чуть поодаль, в тени изгороди. За него я и сел.
        Музыканты заиграли песни начала шестидесятых. Хитами они были задолго до моего рождения, но я их неплохо знал. Мама ставила только рок-н-ролл, песни своей юности, и я рос под эти песни, гадая, что в них такого. Ни любви, ни особой неприязни они не вызывали, зато слова я знал наизусть.
        - Вот ты где.  - Сью Киммел придвинула стул и поставила на стол бокал с чем-то ледяным.  - Томми сказал, что ты вернулся, но я трижды прошла мимо, прежде чем сообразила, что ты переоделся.
        Я облизал губы.
        - Не хотел создавать проблем.
        Сью закатила глаза:
        - Проблемы создавал Лестер, а не ты.
        - Наверное, он очень тебя любит.
        - Любит?  - Сью засмеялась.  - Лестер не знает значения этого слова. Лестер метит территорию. Он ссал бы на пожарные гидранты, если бы считал, что у людей достаточно сильное обоняние.
        Я не знал, что на это ответить, поэтому снова пригубил шампанское. Уф! Сью глотнула из своего бокала и чмокнула губами.
        - Вообще-то, я хотела извиниться за поведение Лестера. Ему невдомек, но мы с ним расходимся.
        - Мне очень жаль.
        - Жалеть тут нечего. Я всю неделю об этом думала. Он слишком часто меня злит.
        Я снова пригубил шампанское. Вкус ужасный, но куда лучше, чем казалось вначале. Я поднял бокал, но тост не объявил. Сью подняла свой и осушила.
        - Ну, пошли танцевать!
        Я запаниковал. Танцевать? Я поставил бокал на стол.
        - Я не очень хорошо танцую.
        - Какая разница? Пошли!
        - Я лучше не буду.
        Сью схватила меня за руку и заставила подняться:
        - Пошли!
        Не отпуская мою руку, Сью поволокла меня туда, где ревела музыка.
        Музыканты играли что-то очень быстрое и громкое. Мы пробирались меж извивающихся тел, пока не освободилось несколько квадратных футов пола. Я чувствовал себя зажатым, беззащитным в кольце чужих тел, бешено работающих руками и ногами. Сью начала танцевать, а я на миг замер, потом последовал ее примеру. Музыка хлестала меня, как волны - берег. Я старался поймать подходящий ритм, но не успевал за темпом.
        Сью ничего не замечала, молотя ногами в такт музыке. Я старался не глазеть на колышущиеся части ее тела. Мне было тоскливо.
        Я едва дождался, когда Сью закружится, отвернулся от нее и прыгнул в патио.
        Справа от меня кто-то охнул. Я повернулся в ту сторону: за столиком сидела девушка и смотрела на меня.
        - Господи! Во всем черном ты подошел совершенно незаметно!
        - Прости, не хотел тебя пугать.
        Я отнес свой бокал-тюльпан обратно на стойку.
        - Эй, Томми!
        - Эй, Дэвид! Шампанского больше нет, братан.
        - Так налей имбирной шипучки. И побольше, чтобы с шапкой пены.
        Томми кивнул и поставил мой бокал под кран разливной линии.
        - Имбирная шипучка для вас, молодой человек!
        - Благодарю!
        Я вернулся на террасу и сел за столик.
        Секунду спустя подлетела Сью, удивленная и слегка рассерженная:
        - Эй, что за фокусы? Знаешь, сколько парней на этой вечеринке мечтают со мной танцевать?
        - Отлично их понимаю. Ты прекрасна и танцуешь божественно.
        Сью захлопала глазами и открыла рот, словно решив что-то сказать, но потом закрыла рот и села.
        - Классно ты выразился. Суперклассно. Почти чересчур классно. Почему же ты не хочешь со мной танцевать?
        Я пожал плечами:
        - Дурацкое положение. Ты вот умеешь танцевать, а я чувствую себя ущербным уродом. Контраст удручающий. Наверное, я парень недалекий, но я не хочу, чтобы все знали насколько.
        - Ага, недалекий! В сравнении с Лестером ты дальше линии горизонта.
        - Танцевать Лестер наверняка умеет.
        - Бездарно и самовлюбленно. В стиле Джона Траволты, а не Барышникова.
        Я снова пожал плечами и почувствовал себя глупо. Я что, не способен на другие жесты?
        - Пойду принесу себе выпить. Тебе что-нибудь нужно?
        Я поднял бокал с имбирной шипучкой.
        - Смотри не исчезай!
        - Да, мэм!
        Сью вернулась с бокалом янтарной жидкости. За ней шли Роберт и рыженькая красотка, которую я смутно помнил по старшим классам. Ясно, это Триш Макмиллан, с которой он «вроде бы встречается».
        - Черт, я везде тебя искал!  - начал Роберт.  - Ты как, ничего? Слышал, на тебя Лестер набросился.
        - У меня все нормально.
        - Когда ты успел переодеться? У тебя с собой сумка?
        Я улыбнулся и использовал свой любимый универсальный жест - пожал плечами. Роберту явно хотелось спросить о чем-то, но его опередила Триш:
        - Роберт сказал, что привез тебя на вечеринку, но я не сообразила, что ты Дэвид Райс. Как давно ты сбежал из дома?
        Сью смотрела то на Триш, то на меня:
        - Что значит «сбежал»?
        Я поднял бокал и глотнул шипучки. Чувствуется, здесь кивком не отделаться.
        - Я уехал из дома год и два месяца назад.
        Триш не успокоилась:
        - Ничего себе! Похоже, у тебя все сложилось отлично. Так ты советуешь бежать отсюда?
        - От ситуации зависит.
        - От какой ситуации?
        - От домашней. Чтобы побег показался спасением, дома должно быть очень плохо.
        - Значит, у тебя было так?
        Я поставил бокал на стол.
        - Об этом я лучше не буду.
        Триш захлопала глазами:
        - Извини, мне не хотелось допытываться.
        - Ничего страшного. Зато погода сегодня прекрасная.
        Роберт заметно смутился:
        - Ага, прекрасная. Дэвид, я отвезу Триш домой. Если хочешь, потом вернусь и заберу тебя.
        - Нет, спасибо.  - я покачал головой.  - Сам доберусь.
        Они встали, собираясь уйти.
        - Не забудь о контрацепции, Триш,  - сказала Сью.  - Крайне важно поговорить о ней заранее.
        Триш и Роберт синхронно покраснели.
        - Да уж,  - отозвался Роберт.
        Когда они ушли, Сью повернулась ко мне:
        - Милые ребятки. Где ты живешь?
        Причин врать я не нашел:
        - В Нью-Йорке.
        - Ясно… Так ты просто решил навестить родной городок?
        - Ага, почему бы и нет?
        Сью засмеялась:
        - А чем ты занимаешься?
        - Много читаю.
        Сью снова глотнула из своего бокала.
        - Что ты пьешь?
        - «Гленливет».
        Я непонимающе покачал головой.
        - Вискарь.
        - А-а.
        - Хочешь попробовать?
        Перед глазами встал небритый мужчина с волосатыми ногами, в нижнем белье и в черных носках. Глаза закрыты, рот раскрыт - в руках он, как младенца, держит открытую бутылку виски. Это папа.
        - Нет, спасибо.
        Сью наклонилась вперед, словно предлагая заглянуть в глубокий вырез своего платья. Я отвел глаза. Сью выпрямила спину и подтянула бретель.
        - Дэвид, ты уже видел дом?
        Я покачал головой.
        - Пошли, найдем для разговора место поспокойнее.
        Сью встала и, пошатываясь, повела меня в дом, а затем вверх по лестнице. Экскурсия получилась короткой: «Это холл второго этажа. Это моя спальня». Господи…
        - Сью, что мы тут делаем?  - спросил я, когда она закрыла за нами дверь.
        - Разговариваем, как я и предлагала чуть раньше. Ну, Триш и Роберту.
        Сью двинулась ко мне. Я отступил на шаг и врезался в запертую дверь. Сью продолжала надвигаться.
        - Сью, ты же знать меня не знаешь. Вдруг у меня целый букет венерических заболеваний?
        Сью положила мне руки на плечи. На каблуках она была выше меня.
        - А он у тебя правда есть?
        - Что у меня есть?
        - Ну, венерический букет?
        - Нет, насколько мне известно.
        Губы Сью прильнули к моим губам, язычок очертил мне рот и скользнул меж зубов. Я почувствовал, как от затылка по позвоночнику бегут мурашки - ощущение странное, но вполне приятное. У губ Сью был вкус виски, и я осторожно отстранился.
        - Эй, погоди!
        Господи, Сью - красавица! Я не знал, что сказать. Мне хотелось переспать с ней. Хотелось сбежать. Хотелось прыгнуть подальше.
        А как же Милли?
        Сью прижалась ко мне:
        - В чем дело? Я тебе не нравлюсь? Такое занятие не для тебя?
        - Ну, я… Где тут уборная?
        Сью показала на дверь в другом конце комнаты и проводила меня до нее. Так я попал в маленькую уборную, из которой не было другого выхода. Черт! Сью включила свет.
        - Презервативы в нижнем ящике,  - объявила она и захлопнула дверь.
        Наверное, такой же звук издает мышеловка, когда в нее попадает мышь.
        Я выдвинул нижний ящик. Пачка «Троян голд» лежала рядом с заколками, бигуди и тюбиком лубриканта. Только одна пачка? Это значит, Сью осторожная или, наоборот, легкомысленная? Я закрыл ящик и выглянул в окно. Оно было два фута шириной, находилось справа от раковины и открывалось внутрь. Я выглянул на улицу. Окно в гладкой кирпичной стене, футах в двадцати над землей. Придется использовать его. Помадой Сью я написал на зеркале «Прости, не могу!», спустил воду в унитазе, проверил, что дверь открыта, и прыгнул домой в Бруклин.

        - Они нашли парня с физическими параметрами как у тебя и соединили его права с твоим фото. Имя похоже на твое, но немного отличается. Адрес, конечно, его, но, если права пробьют по базе, расхождений не обнаружат.  - Лео остановился и посмотрел на меня.  - Кстати, все расходные материалы и устройства для тиснения у них настоящие. Права у тебя настоящие.
        - А как насчет подписи?  - спросил я.
        - Тут придется потренироваться.
        Поглядывая на права, я молча обдумывал ситуацию. Мы дошли до Лексингтон-авеню и зашагали по ней.
        - Вариант отличный, мистер Райс. Все честно.
        - Успокойся, Лео. Полный порядок. Я согласен.
        Я выплатил ему гонорар с бонусом, и мы расстались.
        В тот же день, но чуть позднее я положил тридцать тысяч долларов на паевой счет в «Либерти сейвингс энд лоун» на имя Дэвида Майкла Риса - так значилось на моих новеньких правах. Номер страховки придумал. В подарок девушка предложила мне кухонный комбайн или тостер. Я выбрал тостер.
        Новыми чеками я оплатил билет бизнес-класса в один конец до Оклахомы-Сити с прибытием в аэропорт Уилла Роджерса.
        - Вам точно не нужен билет туда и обратно? Бизнес-классом получится на триста долларов дороже.
        - Нет, спасибо, обратный билет не нужен.
        - Так вы не вернетесь?
        - Нет, вернусь,  - заверил я, покачав головой,  - но другим способом.
        - А-а, на машине, наверное.
        Я пожал плечами. Пусть кассирша думает что хочет. В отсутствие международной пластиковой карты билет я мог забрать, только когда произойдет клиринг по чеку. Уши у меня покраснели, словно я сделал что-то плохое.
        - Тогда почему нельзя просто заплатить наличными?  - Я достал ворох пятидесятидолларовых купюр.
        Кассирша аж глаза вытаращила:
        - Ну, мы предпочитаем не принимать наличные. Вы торопитесь и не хотите ждать клиринга?
        - Да,  - выдавил я.
        Ну что такое со мной?
        - Давайте я уточню у начальницы.
        Кассирша отошла, а я почему-то почувствовал себя школьником, сидящим у кабинета директора в ожидании нагоняя за плохое поведение. Хотелось уйти. Или что-нибудь сломать. Разреветься.
        Я уже собрался прыгнуть к себе в квартиру и плюнуть на свою затею, когда кассирша вернулась с женщиной постарше.
        - Здравствуйте, мистер Рис, я Шарлотт Блэк, владелица сервиса.
        - Здравствуйте,  - бесцветным, апатичным голосом ответил я.
        - Мы избегаем операций с наличными, потому что их не одобряет наш бухгалтер. Выручку в банк отношу я, и, если честно, мне страшновато ходить с деньгами по этому району.
        - Да, понимаю,  - сказал я, чувствуя, как затылок пульсирует от боли.  - Не хочу создавать проблемы, но я планирую много путешествовать. Все оргвопросы удобнее решать в одном месте.  - Я сделал паузу.  - Но морока с ожиданием клиринга мне не нравится.
        Шарлотт нахмурилась:
        - Вы можете открыть у нас кредитную линию. Заведем вам учетную запись и в конце каждого месяца будем рассчитываться.
        - Как это работает?
        - Вы напишете нам заявку на кредит, и наше кредитбюро вас проверит.
        Бюро кредитной информации станет копаться в моем прошлом… Только этого мне не хватало!
        - А если поступить немного иначе?  - предложил я.  - Давайте я выпишу вам чек на десять тысяч долларов. Когда мы их израсходуем, я выпишу еще один. И сегодня я дождусь клиринга по моему чеку и заберу билет до Оклахомы-Сити,  - добавил я.
        Шарлотт прищурилась и резко выдохнула:
        - Это вполне приемлемо.
        Я выписал чек, стараясь, чтобы подпись получилась естественной и напоминала стоявшую у меня на правах. Шарлотт взяла чек и посмотрела на него:
        - Ой, у нас счет в «Либерти». В обеденный перерыв я отнесу туда ваш чек. Можно позвонить вам после обеда?
        Я покачал головой:
        - Телефонная компания - моя следующая остановка. Прямо сейчас у меня телефона нет. Давайте я загляну к вам часика в три.
        - Отлично, мистер Рис!

        Милли встретила меня у выхода для прибывших, улыбаясь одними губами. У меня внутри словно что-то оборвалось.
        - Привет!  - сказал я, но прикоснуться к ней не попытался.
        - А ты быстро вышел!  - Милли заметно успокоилась.  - Небось в первом ряду сидел.
        Я пожал плечами:
        - В бизнес-классе только три ряда.
        - А-а, ясно.
        Милли повела меня прочь.
        - Багаж у тебя есть?
        - Только это.  - я приподнял сумку.
        - Машина в той стороне.
        Мы пересекли зал ожидания и свернули направо.
        - Пожалуйста, подожди!
        - А?
        Милли остановилась. Мы подошли к табличке «Смотровая площадка». За турникетом, глотающим десятицентовики, наверх убегала лестница.
        - Давай поднимемся туда хоть на секунду!
        Милли удивленно подняла брови:
        - Это, конечно, не Эмпайр-стейт-билдинг, но если тебе хочется…
        - Спасибо!
        Я разменял в баре двадцатипятицентовик, и мы прошли за турникет, потом поднялись на три лестничных пролета.
        С площадки открывался вид на взлетно-посадочные полосы, далекие деревья и бурую траву. Я огляделся по сторонам, запоминая подробности, чтобы в следующий раз прыгнуть прямо в аэропорт.
        Милли по-прежнему держалась отстраненно и неуверенно. Оставалось надеяться, что он будет, этот следующий раз.
        - В чем дело?  - с непринужденным видом спросил я, оглядывая аэропорт.
        Искоса посмотрел на Милли: она кусала губы. Вот она перехватила мой взгляд, и я улыбнулся:
        - Милли, я создаю тебе проблемы? Ты не рада, что я приехал?
        Милли нахмурилась, открыла рот, потом закрыла, словно передумав говорить, а затем выпалила:
        - Я не знаю, черт подери! Дурацкое ощущение! Чувствую себя идиоткой, на которую давят, и не представляю, чего хочешь ты.
        Казалось, Милли сейчас расплачется. Я поднял руку:
        - А чего хочешь ты?
        - Даже не знаю.  - Милли повернулась к окну.
        - Так давай попробуем выяснить. Ты рада, что я приехал, или не рада?
        - Да.
        - Ясно, «да» относится и к тому и к другому. Наверное, так лучше однозначного «не рада».  - Я сам чуть не плакал.  - Почему тебе кажется, что на тебя давят? К чему тебя принуждают?
        Милли покачала головой чуть ли не со злостью:
        - Это неправильно. Если бы я с тобой спала, то, возможно, оправдала бы то, что ты потратился на прилет сюда. Но мы не любовники, и я чувствую себя чуть ли не обязанной переспать с тобой, чтобы компенсировать затраты.
        - А тебе этого не хочется?  - не смог не спросить я.  - Никогда?
        Милли прищурилась:
        - Видишь? Даже ты считаешь, что должно быть именно так.
        Я покраснел:
        - Прости, но нет, я так не считаю. Не буду врать, утверждая, что не хотел бы этого, но само собой разумеющимся не считаю. Я прилетел, чтобы пойти с тобой на вечеринку, но принуждать тебя ни к чему не собираюсь.
        - Но давление есть. На меня давит сама ситуация.
        - Хм, похоже, ты думала о нашем возможном сексе больше, чем я. Мне это очень лестно.
        - Прекрати!  - буркнула Милли, свирепо на меня взглянув.
        - Это ты прекрати. Будь добра отвечать только за свои действия. Ты лишь согласилась пойти со мной на вечеринку. Похоже, ты стремишься взять ответственность и за мои действия. Я взрослый, по крайней мере имею право голосовать. Да, я моложе тебя, но это не значит, что ты обязана думать за меня.
        Милли снова нахмурилась:
        - Я не могу контролировать свои чувства.
        - Ладно, ты хочешь, чтобы я уехал? Я наверняка придумаю, как провести выходные в Оклахома-Сити. Где тут такси?
        - Ты сам этого хочешь?
        Я резко выдохнул:
        - Я хочу быть рядом с человеком, который мне рад. Я провел слишком много времени с людьми, которые мне не рады. С меня хватит.
        От такого Милли притихла, потом невидящими глазами посмотрела на взлетно-посадочную полосу:
        - Ладно, пошли!
        Я не сдвинулся с места.
        - Куда?
        Милли схватила меня за руку, в которой я держал сумку, и потащила за собой.
        - На вечеринку, черт подери!  - На лестнице она взяла меня за руку.  - И да, я рада, то ты здесь. И прекрати лыбиться!
        Время поджимало, поэтому мы поужинали по дороге и отправились прямиком на вечеринку.
        Когда мы подходили по асфальтовой дорожке к дому, я испытал дежавю. Футболисты, в свитерах и куртках с логотипом команды, стояли у парадной двери и пили пиво. Курильщиков оказалось меньше, хотя, наверное, для спортсменов из колледжа такое естественно. Тем не менее их присутствие и музыка, волнами льющаяся из дома, напомнили мне вечеринку недельной давности.
        Милли представила меня хозяину, изучавшему антропологию в магистратуре. Звали его Пол, фамилию не помню. Я пожал Полу руку.
        - Ну и какой у тебя главный предмет?  - спросил Пол, потом оглядел мое лицо и одежду.  - Попробую угадать. Ты первокурсник, изучаешь искусствоведение.
        Я покачал головой:
        - Извини, я не местный. Нет у меня главного предмета. Даже школьного аттестата нет.
        - О-о…  - разочарованно протянул Пол.  - Так откуда ты?
        - Из Нью-Йорка.
        - Ты родственник Милли?
        Милли в это время разговаривала с кем-то другим, но последнюю фразу услышала.
        - Нет, Дэвид мне не родственник,  - твердо сказала она.  - Он мой парень.
        Пол захлопал глазами:
        - Как скажете, мэм. Мне просто показалось, что Дэвид - твой двоюродный брат и помоложе тебя.
        Милли погрозила ему пальцем:
        - Ты свинья сексистская! Будь Дэвид на три года старше, ты ни слова не сказал бы! А так чушь лицемерную порешь.
        Пол попятился:
        - Ладно, ладно, он твой парень. У него и культурный прецедент имеется.
        Милли глянула на меня:
        - Рот закрой! А то муха залетит.
        Милли утащила меня на кухню, где устроили бар.
        Я решил воздержаться от комментариев.
        Милли знакомила меня с другими гостями. Я улыбался, жал руки, но говорил мало. Милли пила вино, я - имбирную шипучку.
        Чуть позднее я оказался в патио вместе с Милли и двумя ее знакомыми. Разговор зашел о Нью-Йорке, о его преступниках и бедняках. Самого категоричного мнения придерживалась дама, которая там не бывала.
        - Не верю я бездомным,  - заявила дама.  - По-моему, они либо наркоманы, либо лентяи. Не хотят работать, вот и побираются.
        Я вскинул брови:
        - Вас послушать, Нью-Йорк черно-белый.
        - Хочешь сказать, дело в расовой проблеме?
        Милли зажала рот рукой.
        - Нет, я хочу сказать, что это чересчур упрощенная точка зрения. Разумеется, такие люди, как вы описали, есть. Но есть и многодетные матери, которые не могут найти работу, потому что их домашний адрес - подворотня, и они…
        Милли положила мне руку на плечо.
        - Дэвид, это Марк,  - тихо сказала она, и я посмотрел на дверь.
        Широкоплечий парень ростом чуть выше меня со светлыми волосами и бородой стоял на пороге в обнимку с девушкой, но смотрел на нас, вернее, на Милли.
        Я повернулся к категоричной даме.
        - Вы удивитесь тому, сколько бездомных не подходят под ваше описание,  - сказал я и больше не добавил ни слова.
        Милли вся сжалась и скрестила руки на груди. Марк не сводил с нее глаз. Музыканты заиграли медляк - «Sittin’ on the Dock of the Bay»[4 - «Сижу на пристани залива» - песня, написанная американским певцом Отисом Реддингом и гитаристом Стивом Кроппером.] Отиса Реддинга.
        - Милли, пошли потанцуем!
        Милли резко повернулась, словно успела забыть, что я здесь, и слабо улыбнулась:
        - Пошли.
        Я извинился и повел ее через патио к двери, ведущей на танцпол. Марк таращил на нас глаза.
        - Господи, ты видел, как он выпучился?  - шепнула мне на ухо Милли, когда мы наконец попали на танцпол.
        - Да. Не обращай внимания.
        - Легче сказать, чем сделать.
        Я погладил Милли по спине - она немного успокоилась и принялась раскачиваться под музыку.
        - Много времени нужно?
        - Что?  - Я прижался чуть плотнее.
        Милли, похоже, не возражала.
        - Много времени нужно, чтобы забыть человека? Особенно если он не оставляет тебя в покое?
        - Так кто кого бросил?
        Милли чуть заметно напряглась:
        - Я бросила Марка. Он переспал с Сисси.
        - С Сисси?
        - Ага, с секс-бомбой, которую он обнимал.
        - Ясно. Он нравился тебе, но оказался предателем.
        Милли поникла и уткнулась мне в шею.
        На плечо мне легла рука. Марк! Не прерывая танца, я стряхнул чужую руку. Марк схватил меня за запястье. Милли увидела его и отошла в сторону. Я повернулся к Марку лицом.
        - Вот, братан, вмешаться захотелось,  - заявил он.
        Марк широко расставил ноги и улыбался, но совсем не по-доброму.
        Я взял Милли за руку и повел прочь с танцпола. Марк двинулся следом, то и дело стараясь повернуть Милли к себе лицом. Меня замутило, почти как в пору, когда я чувствовал, что папа пьян, значит мне достанется. Я загородил Милли собой, и Марк толкнул меня прямо на нее. Милли была на каблуках, и один каблук застрял в деревянном пороге. Она замахала руками, чтобы не упасть.
        Я поддержал ее и обернулся. Мы стояли у самой двери, за спиной у меня оказались выключатели. Марк широко расставил ноги и поднял руки. Вокруг гости перестали танцевать и смотрели на нас.
        Хотелось, чтобы меня скорее вырвало. Хотелось сбежать. Убить Марка, этого мерзавца. Как он смеет так обращаться со мной и с Милли?
        Я резко отвернулся от Марка и обеими руками нажал на кнопки выключателей. Танцпол погрузился во мрак, свет теперь проникал лишь из-за двери патио. Я прыгнул Марку за спину - примерился еще до того, как выключил свет. Я схватил его за пояс и оторвал от пола. Он взмахнул руками, локтем ударил меня в глаз, но я, не отпуская его, прыгнул на смотровую площадку аэропорта Уилла Роджерса в шестидесяти милях к юго-западу от Стиллуотера. И лишь там выпустил Марка. Он отшатнулся от меня, изумленный внезапной переменой места и освещения, рухнул на колени и вытянул руки перед собой, чтобы окончательно не потерять равновесие. Но не успел еще он подняться и обернуться, как я уже был на прежнем месте - на танцполе.
        Кто-то включил свет.
        Милли в изумлении вытаращила глаза. Я ощупал свое лицо и поморщился. Милли приблизилась и запрокинула мне голову:
        - Ой, здесь лед нужен! Где Марк?
        Я огляделся по сторонам. Вокруг снова танцевали, и я решил не врать:
        - Наверное, сбежал, когда свет погас.
        - Он тебя ударил?
        - Да, кажется, локтем задел.
        Взяв под руку, Милли потащила меня на кухню. По дороге она то и дело оглядывалась, высматривая Марка. В прихожей мы наткнулись на Сисси: та разговаривала по телефону, зажав ухо ладонью, чтобы не мешал рев музыки. Она буквально орала в трубку:
        - Где ты сейчас? Хорош врать! Ты был здесь минуту назад. Нет, я не приеду за тобой! Хочешь, чтобы я потащилась туда, где тебя быть не может? Не хочешь говорить правду - не надо. Да пошел ты!  - Сисси швырнула трубку на базу и с решительным видом отправилась на танцпол.
        Милли вскинула брови и улыбнулась:
        - Похоже, Марк и ей врать начал. Что ты с ним сделал?
        Я захлопал глазами, но промолчал.
        На кухне Милли завернула кубики льда в полотенце и осторожно прижала к моему лицу. Больно! Только я не жаловался: процедура получилась очень приятной.
        - Легче стало?
        - Не особо, но лед не даст появиться синяку.
        Милли засмеялась, и мы вернулись в патио со свежими напитками и льдом в полотенце. Чуть позже мы станцевали еще один медляк, затем Милли танцевала с Полом и еще с одним близким другом. Потом мы ушли.
        - Я рада, что выбралась сюда,  - сказала Милли в машине.  - Прости, что с Марком так получилось.
        - Ничего страшного. Я отлично провел время. Ничуть не жалею, что прилетел.
        Милли посмотрела на меня поверх очков, вздохнула и снова сосредоточилась на дороге.
        Мы проехали университет, и Милли притормозила у многоквартирного дома.
        - Опа! А как же мой отель?
        - Пустая трата денег.  - Милли скупо улыбнулась.
        - Деньги у меня есть.
        Милли отключила зажигание, внимательно посмотрела вперед, потом повернулась ко мне.
        - Я хочу, чтобы ты остановился у меня,  - сказала она, отводя глаза.
        - Ты уверена?
        Милли кивнула.
        - Ладно.
        Милли снимала двухкомнатную квартиру, но не одна, а с подругой.
        - Шерри уехала на выходные к родителям в Талсу,  - ответила Милли, когда я спросил, где та девушка.
        Я бросил сумку на диван и сел. Комнату оккупировали горшечные растения - висячие, на подставках, на полу. Диванчик, кофейный столик и большое плетеное кресло стояли словно в джунглях. Откинувшись на спинку дивана, я разглядывал большое растение с ветвями как у пальмы, стоящее в глиняном горшке у меня над головой. Сердце бешено стучало.
        - Как называется вон то горшечное дамоклово растение?
        Милли как раз успела убрать наши куртки.
        - Это нефролепис бостонский, в подвесном горшке его не разместишь.
        - Моя мама разводила такие цветы, но названия я не знал.
        Нахлынули мрачные воспоминания: папа хватает цветок за цветком и бьет горшки о плитку патио, а мальчик забился в угол и плачет, потому что мама уехала от него.
        - Хочешь выпить?
        Во рту у меня вдруг пересохло. А может, давно пересохло, но заметил я только сейчас.
        - Воды, пожалуйста. И побольше.
        Милли принесла полулитровый стакан воды со льдом. Я залпом выпил половину, заморозив горло так, что оно заболело.
        - Ты пить хотел.
        - Ага.
        Милли села на диванчик, но на спинку не откинулась. Совсем как птичка, которая вот-вот упорхнет.
        - Миллисент, а мы не зря это затеяли?
        - Я слишком напориста?  - Она потупилась.  - Кажется, ты обвинял меня в сексизме.
        Я вспомнил, как на вечеринке Милли чихвостила Пола, и улыбнулся:
        - Нет, дело не в этом. Напор мне нравится. И ты нравишься. Просто я нервничаю и еще… Хочу кое в чем тебе признаться.
        - Только не говори, что у тебя герпес!  - Милли слегка отодвинулась от меня.
        Я вытаращил глаза и покраснел:
        - Нет.  - Я понизил голос, уперся локтями в колени и уставился на пол.  - Я девственник!  - пролепетал я.
        - Кто ты? Я не расслышала?
        - Девственник! Поняла?
        Милли вздрогнула, и я понял, что орал на нее.
        - Извини.
        Я снова уставился на пол; уши горели все сильнее. Милли села иначе. Искоса глянув на нее, я увидел, что она прислонилась к спинке дивана и смотрит на меня с открытым ртом.
        - Ты ведь шутишь?
        Я в очередной раз потупился и покачал головой, чувствуя себя жалким ничтожеством.
        - Сколько тебе лет?
        - Ты же знаешь. Восемнадцать лет и два месяца. Мы же вместе отмечали мое восемнадцатилетие, помнишь?
        Напряжение, как перед боем, разом схлынуло с Милли. Она села поудобнее, разжала кулаки, лежащие на коленях. Теперь она казалась открытой и расслабленной.
        - Девственник, ничего себе…  - Милли медленно покачала головой.
        - Да! Это что, преступление?
        Милли снова переменила позу. Я почувствовал, как она обнимает меня за плечи и тянет к спинке дивана. Она улыбалась так нежно и ласково…
        Я заревел.
        Я зажмурился, задержал дыхание, но слезы текли ручьем.
        Прекрати! Я ничтожество, сопливое ничтожество…
        Милли разжала объятия, и в то мгновение ее отстраненность ранила сильнее ножа.
        Я испортил, я все испортил! Теперь Милли знает, какое я ничтожество!
        Но вот Милли снова положила мне одну руку на спину, а другой обняла меня и притянула к себе.
        - Ничего страшного, Дэви!  - Милли стала качать меня, и всхлипы, сильные и судорожные, вырвались на свободу.  - Ничего страшного, Дэви, поплачь.
        После такого остановиться я уже не мог.
        - Извини… Извини… Извини…  - повторял я между всхлипами.
        - Т-ш-ш! Плакать можно. Ничего страшного в этом нет. Ничего страшного нет…  - Милли качала меня, баюкала.
        Она повторяла, что плакать можно, а я слышал отцовский голос: «Плакса! Плакса! Хорош жалеть себя. Сейчас я дам тебе повод поплакать!»
        - Извини…  - без остановки твердил я сквозь бесконечные слезы и всхлипы.
        Господи, какой кошмар…
        Наконец всхлипы стали тише, слезы - реже. Милли баюкала меня, пока я не успокоился.
        - Мне нужно высморкаться.
        Одной рукой придерживая меня за плечо, Милли протянула мне коробку салфеток с журнального столика. Стыдно мне больше не было - было неловко. На то, чтобы прочистить нос, ушли три салфетки. Милли откинулась на спинку дивана и подтянула ноги под себя.
        Использованные салфетки я сжал в мокрый комок.
        - Извини, что так получилось.
        - Не нужно извиняться. Тебе требовалось выплакаться. Я рада, что ты сделал это при мне.
        В глазах у Милли было столько нежности и заботы, что я испугался, как бы слезы не вернулись.
        - Я редко позволяю себе слезы,  - проговорил я, вздохнув.  - Не стоило мне вываливать все это на тебя.
        - Мужчины!  - раздраженно воскликнула Милли.  - Почему у нас вся культура через задницу?! Плакать не стыдно. Плакать хорошо и полезно. Каждый имеет на это право, и ты в том числе.
        Я в изнеможении откинулся на спинку дивана. Мама обнимала меня, когда я плакал.
        Смотреть на Милли было трудно, а уходить не хотелось. Это и удивило меня. Что мне стоило метнуться обратно в Нью-Йорк? Сбежать? Причин для побега набралось предостаточно.
        - Я заварю чай.  - Милли поднялась и небрежным жестом взъерошила мне волосы.
        Я поднял голову, и небрежный жест превратился в ласку. Милли ушла на кухню, а нежность ее прикосновения осталась со мной - я все еще ощущал тепло ее легкой руки.
        Поднявшись, я поплелся в ванную. Глаза покраснели, из носа по-прежнему текло. Я умылся теплой водой, насухо вытер лицо и пригладил влажными пальцами взъерошенные волосы.
        - Дэви, ты знаешь о моей семье все, а я о твоей - ничего. Как же так?  - Милли принесла чай в гостиную на лаковом подносе.
        Чашки и чайничек оказались японскими, с неглазурованными краями. Милли налила мне чая.
        - Спасибо!
        - Так что?
        - В смысле?
        - Твоя семья,  - напомнила Милли.
        Я пригубил чай:
        - Очень вкусно! Восхитительно!
        Милли подняла брови:
        - Так я и думала. Дэви, ты внимательный слушатель и способен мгновенно сменить тему. О себе ты почти ничего не говоришь.
        - Я… говорю слишком много.
        - Ты говоришь о книгах, о пьесах, о кино, о еде, о достопримечательностях, о происходящем вокруг. О себе ты не говоришь ничего.
        Я открыл рот, потом снова закрыл. Я и впрямь не рассказывал о себе. Прыжки, разумеется, не упоминал, а вот остальное…
        - Ну, говорить особо нечего. Шикарных историй о четверых братьях у меня нет.
        - Не сработает,  - с улыбкой предупредила Милли.  - Не хочешь говорить о себе - не надо. Но ты меня больше не собьешь с толку, обманом больше не заставишь рассказывать о моих охламонах.
        Милли подлила мне чая, и я нахмурился:
        - Я правда так поступаю?
        - В смысле? Не говоришь о себе?
        - Нет. Пытаюсь сбить тебя с толку?
        Милли уставилась на меня:
        - Да ты виртуоз, черт подери! Ни разу не видела человека, который так легко съезжал бы с темы.
        - Я не нарочно.
        - Ну конечно!  - засмеялась Милли.  - Может, ты делаешь это неосознанно, но однозначно с умыслом.
        Я глотнул чая и уставился на стену. Милли поставила чашку на поднос и пододвинулась ко мне:
        - Дэви, посмотри на меня!
        Я повернулся к ней. Милли не улыбалась - она глядела на меня спокойно и серьезно:
        - Я не буду заставлять тебя развивать темы, которые тебе неприятны. Ты имеешь право хранить личное в тайне. Судя по тому, как ты меняешь темы, ты никогда мне не врал. Я ведь права?
        Я задумался над вопросом Милли, вспомнил наши нью-йоркские свидания, наши телефонные разговоры.
        - По-моему, ты права. Врать тебе я точно не собираюсь. И не помню, чтобы хоть раз такое было.
        Милли кивнула:
        - С Марком получилось именно так - я не доверяла ему, вечно подозревала во лжи. Если выясню, что и ты мне врешь, между нами сразу все закончится. Понял?
        Я уставился на Милли.
        - Да, мэм, понял,  - ответил я и взглянул на нее искоса.  - Ух, так получается, между нами что-то есть. У нас роман, да?
        Милли посмотрела на ковер.
        - Похоже на то.  - Она подняла голову и спокойно посмотрела на меня.  - Да, у нас романтические отношения. Мы намерены выяснить, перерастут ли они в интимные.
        Я опять принялся ерзать. Уши у меня покраснели, губы по собственной воле растянулись в улыбке. Милли вздохнула, уставилась на потолок, но уголки рта у нее подрагивали. Я отодвинулся от спинки дивана, прильнул к Милли и положил голову ей на плечо. Милли крепко обняла меня. Так и сидела, не произнося ни слова.
        Чуть позже я начал свой рассказ. О папе с мамой и о побеге из дома. Как меня ограбили в Нью-Йорке. Рассказал про бруклинский отель и про инцидент в уборной. Про водителя грузовика, который хотел меня изнасиловать. Милли слушала молча, обнимая меня за плечи. Собственный голос казался мне далеким и чужим.
        Прыжки и ограбление банка я упоминать не стал. Меня до сих пор мучили угрызения совести. До сих пор снилось, что меня поймают. Если расскажу о прыжках, то собью Милли с толку.
        Наконец рассказ кончился, мой голос стих. Мне было стыдно, словно я только что признался в ужасных поступках. Я не мог смотреть на Милли, хоть она и сидела рядом и гладила меня по плечу. Моя щека у нее на плече, моя правая рука у нее на груди. Стыдился я и того, о чем умолчал, и чувствовал себя недостойным ее внимания и заботы. Боялся снова разреветься. Еще чего не хватало: я от первого приступа пока не отошел.
        Милли обняла меня так, что я уткнулся ей в затылок. Я посмотрел ей в лицо: Милли зажмурилась, по левой щеке у нее текла одинокая слезинка. От такого мне самому захотелось плакать.
        Потом мы оказались в постели.
        - Все хорошо,  - сказала она сначала.  - В первый раз такое бывает. Второй раз будет лучше.
        - Вот, говорила же я тебе!  - сказала она потом.  - О-ох…  - Милли сделала глубокий вдох.  - Получилось намного лучше.
        - Боже!  - воскликнула она под конец.  - Где ты этому научился? Я у тебя точно первая?
        - Да, я же говорил тебе,  - искренне ответил я.  - Просто много читаю.

        Часть III
        Поправки

7

        Черт бы побрал эту любовь! Милли соглашалась видеть меня только по выходным и не чаще двух раз в месяц. Она не желала, чтобы я впустую тратил деньги. Я предложил переехать в Стиллуотер, но она была непреклонна:
        - Ни в коем случае! Я понимаю, что ты богат, как Крёз, но, черт подери, у меня тоже своя жизнь! У меня есть занятия, есть подработка, есть целые сферы жизни, в которых тебя нет.  - Милли подняла руку.  - То есть, возможно, со временем ты в них появишься, но не сейчас. Давай не будем спешить.
        - Работать тебе не обязательно. Я могу платить тебе жалованье.
        У Милли аж челюсть отвисла.
        - Знаешь, как это называется?! Поверить не могу, что ты предложил такое!
        - Что?  - Я задумался.  - Прости, мне лишь хочется почаще тебя видеть.
        Ценой нелегких переговоров вместо одного общего уик-энда в месяц я выторговал два.
        К черту любовь!

        На Сорок седьмой улице давал представления иллюзионист по имени Боб Великолепный. Гвоздем программы было чудесное исчезновение, озадачившее обозревателя новостей культуры «Нью-Йорк таймс». Поэтому я купил дорогущий билет в первый ряд и отправился смотреть.
        Боб, невысокий коренастый бородач в смокинге, развлекал публику неплохими фокусами с жонглированием, с картами, с появляющимися из ниоткуда голубями. Фокусы с кольцами и огнем тоже получались отлично. Впрочем, перед представлением я прочел «Иллюзиониста среди духов» Гарри Гудини и в программе Боба ничего паранормального не почувствовал.
        Само имя Боб Великолепный (сокращенно Б. В.) подразумевает, что в шоу немало юмора. Боб представил нам Сару и Ванессу, своих помощниц. В начале представления они вышли в длинных платьях, но для каждого нового фокуса Бобу требовалась то одна их вещь, то другая. К антракту на девушках остались лишь закрытые купальники в блестках и сетчатые чулки. Для мужской части аудитории гвоздем программы стали именно девушки, а не Боб и его фокусы.
        Во время антракта я прыгнул домой, сходил в уборную, попил колы. В театрах за напитки дерут втридорога, но цена меня не пугает - я просто ненавижу огромные очереди и крохотные стаканчики. Когда поднялся занавес, я уже сидел на своем месте.
        В начале второго акта Боб вызывал зрителей на сцену и доставал разную живность у них из карманов, ушей, вырезов платья. Мне особенно понравился шестифутовый питон, которого извлекли из кармана одной дамы. А вот даме питон не понравился.
        Следующим фокусом Боб запланировал исчезновение помощницы, и ему потребовался кто-нибудь из зала - подтвердить, что реквизит у него самый обычный. И на эту роль Боб выбрал меня.
        Нехотя я поднялся. Вообще-то, я уже приготовился прыгнуть в театр после окончания шоу и осмотреться за кулисами. Тогда завтра я спрячусь там и проверю, телепортируется ли Боб Великолепный во время своих исчезновений. Но если сейчас подняться на сцену, заглянуть за кулисы и более-менее осмотреться, может, я успею спрятаться там до сегодняшних исчезновений?
        - Давайте поприветствуем нашего волонтера!  - попросил Боб Великолепный.
        На сцену я поднимался под аплодисменты. И тут же приметил место для прыжка. Вот оно, сразу за сценой.
        - Ну, юноша, как вас зовут?  - спросил Боб.
        - Дэвид.
        Яркие лампы слепили, собственный голос оглушал, усиленный направленными микрофонами по краю сцены, и эхом разносился по залу.
        - Просто Дэвид? Фамилии нет?
        Боб ухмыльнулся, зуб даю.
        - Просто Дэвид,  - отозвался я, покраснев.
        - Вот как грустно получается, когда женятся близкие родственники,  - изрек Боб, обращаясь к зрителям. Те оглушительно захохотали. Потом он снова повернулся ко мне и заговорил медленно, как с идиотом:  - Ну, Дэвид Простой, я Боб Великолепный.  - Боб негромко засмеялся.  - Помнишь ли ты, откуда взялось это?  - Он взял накидку помощницы Ванессы.
        В начале шоу эта накидка служила Ванессе юбкой.
        Я кивнул.
        - Я не сомневался, что ты помнишь.  - Боб сделал паузу, чтобы зрители посмеялись.  - С помощью этого куска обычной ткани я заставлю Сару исчезнуть. Ты должен подтвердить, что это кусок обычной ткани. Простое задание для простого парня.  - Боб снова сделал паузу.  - Для Дэвида Простого.
        Уши у меня так и пылали. Насмешник Боб казался мне все менее великолепным. Да что там - он самый настоящий говнюк, и надеюсь, никаких особенных способностей у него нет.
        Я взял у него накидку и расправил. Накидка оказалась полубархатная, достаточно большая, чтобы спрятать Сару, если уж ее не драпировали на талии. Зрители захохотали, и, подняв голову, я заметил, как Боб гримасничает у меня за спиной. Очень смешно! Я набросил накидку себе на голову и, едва она скрыла меня от Боба и от зрителей, прыгнул в примеченное место слева от сцены.
        На сцене накидка упала на пол.
        Зрители охнули, потом бешено зааплодировали. Боб тупо взглянул на накидку и спросил:
        - Куда он делся, черт подери?
        Зрители сочли вопрос очень смешным. Боб, напуганный их реакцией, поклонился и поднял накидку так осторожно, будто она могла его укусить. Он топнул по месту, где только что стоял я, и чуть дрожащим голосом объявил:
        - Видимо, нам понадобится другой доброволец.
        Я не понял, изумлен ли Боб, как был бы изумлен обычный человек на его месте, или он догадался, кто я такой. Ну и что мне это дало? Зря я принялся здесь прыгать. Хотя шоу иллюзиониста, пожалуй, самое безопасное место для таких вещей.
        Я попятился и встал за краем занавеса. В этой части сцены никого не было, хотя у колосников я заметил рабочего, поднимающего и опускающего занавес. У другого конца сцены стоял еще один рабочий и смотрел на место, где упала накидка. За кулисами было темно, и я не слишком опасался, что меня заметят.
        На сцене Боб руководил исчезновением Сары. Я со своего места видел, как она падает в люк, хотя прятался довольно далеко от него. Чуть позднее Сара появилась в пустом коробе под потолком. Получилось впечатляюще, хотя я заметил, что в подвешенный короб Сара проникла с платформы за ширмой, осторожно скользнув в щель. Ловкая девушка: короб едва качнулся.
        Где бы еще спрятаться? Устройство для чудесного исчезновения стояло за сценой - вот поднимут занавес, и мое укрытие обнаружится. Слева от меня стояли ящики для реквизита. Я спрятался за ними, сев на самый маленький.
        Пока я прятался, Боб продолжал веселить публику, но я пропустил его клоунаду. Через минуту сектор занавеса поднялся, и прожектор осветил часть устройства для исчезновения.
        - Леди и джентльмены, Молоты Судьбы!
        Прожектора освещали серую платформу, неподвижно висящую в трех футах над полом на четырех толстых тросах. От креплений на полу тросы тянулись к углам платформы и дальше к колосниковой решетке над сценой. По разным сторонам платформы стояли огромные поршни - круглые стальные пластины фута три в диаметре и дюймов десять толщиной, приваренные к стальным же стержням длиной несколько футов и диаметром в фут, блестевшим, как от масла. Стержни погружались в гигантские стальные цилиндры, которые стояли на стальных опорах и крепились к полу массивными болтами.
        Неподалеку от устройства стояла Сара и загружала уголь в топку парогенератора с манометром на лицевой панели. Стрелка манометра ползла вперед - давление пара увеличивалось. Тут я и заметил трубы, тянущиеся от рычажного клапана на боку парогенератора к обоим поршням.
        Ванесса, другая помощница Боба, вернулась на сцену с каталкой, на которой лежало какое-то тело, накрытое простыней.
        - Вы, ребята, гадаете, что случилось с Дэвидом,  - начал Боб, схватившись за край простыни.  - Продолжайте гадать.  - Он сорвал простыню с каталки - под ней оказался манекен вроде тех, что используются для аварийных испытаний.  - А сейчас познакомьтесь с Ларри!
        С помощью Боба Ларри сел на каталке, свесив ноги. Туловище ему выпотрошили, оставив брешь пару футов длиной и фут шириной. Заткнули брешь крупным арбузом.
        Ванесса и Боб закатили Ларри на платформу и заковали его в наручники, которые на проводах висели примерно на уровне плеч. Получилось, что манекен, вытянув руки в диагональ, встал посреди платформы, аккурат между поршнями.
        - Что, не позавидуешь Ларри?  - спросил Боб, отступая от платформы.
        Стрелка манометра тем временем ползла к красному полю шкалы.
        - Сара, нам починили предохранительный клапан?
        Девушка пожала плечами, словно не знала ответа.
        - Я мог бы сказать, сколько тонн пара в час производят эти два паровых молота, но лучше приведу наглядный пример. Прошу опустить защитный экран!
        Между платформой и зрителями опустили экран размером десять футов на десять из туго натянутого прозрачного пластика. Из динамиков посыпалась барабанная дробь. Стрелка манометра приблизилась к красному полю. Боб снова подкормил огонь деталями костюма Сары, оставив девушку в усыпанных блестками стрингах и в бюстгальтере.
        Боб опустил рычаг. Из отверстий в цилиндрах вылетели мощные потоки пара, на миг скрыв платформу от зрителей, и два поршня соединились с оглушительным лязгом и грохотом. Арбуз лопнул, брызги, стекающие по экрану, до неприятного напоминали потоки крови.
        Боб сдвинул рычаг в другую сторону, и поршни разошлись. На сцену рухнула нижняя часть туловища Ларри, отсеченная ударом поршней. Голова свесилась вниз, но ее вместе с плечами удерживали на платформе наручники.
        - Вот непруха, Ларри!  - посетовал Боб.
        Защитный экран подняли, помощницы Боба уложили останки Ларри на каталку и накрыли забрызганной арбузом простыней. Из динамиков полилась похоронная музыка, и Боб прижал ладонь к сердцу.
        Сара подкинула угля в топку, и стрелка манометра снова поползла к красному полю. Боб скормил огню что-то из одежды Ванессы - теперь наряд девушки не отличался от Сариного. Потом Ванесса вывела на сцену еще кого-то из зрителей, чтобы тот проверил целостность наручников и приковал ими Боба к платформе.
        - Нервничаете?  - спросил Боб зрителя-добровольца, который искоса поглядывал на поршни.  - Ничего удивительного. Ваш предшественник исчез и больше не объявлялся.
        Нужно признать, мое исчезновение ничуть не смутило Боба. Пожалуй, до конца шоу мне стоит показаться еще раз.
        Ванесса проводила добровольца на место, а Боб сказал:
        - Если вы, ребята, думаете, что я велю опустить экран, то жестоко заблуждаетесь. Раз я встал меж соединяющимися поршнями, значит… Скажем так: я надеюсь потрясти публику.
        Стрелка манометра подползла к красному полю, из динамиков донеслась барабанная дробь. Ванесса и Сара вместе подошли к рычагу и взялись за него. Сцена погрузилась во тьму. Широкий прожекторный луч осветил Боба и устройство, узкий и яркий - девушек.
        Во внезапно наступившей тьме жерло топки бросало на сцену оранжевые блики. Зажегся третий прожектор и направил свой луч на шкалу манометра.
        Я заслонил глаза от ярких прожекторных лучей и вгляделся в полумрак вокруг Боба, стараясь рассмотреть то, что иллюзионист скрывал от публики. Напряжение передавалось и мне, ведь с каждой секундой возрастал риск того, что Боб превратится в пюре.
        Платформа на возвышении, значит в люке Боб не укроется. Вокруг прожекторного луча клубились тени, но не такие густые, чтобы позволить иллюзионисту незаметно шмыгнуть в сторону.
        Барабанный бой усилился, девушки подняли три пальца, потом два, потом один, потом резко опустили рычаг.
        Я не сводил глаз с Боба. На счет «два» он крепко схватился за цепи наручников. Рукава смокинга закатались, и я заметил на запястьях у Боба, между кожей и наручниками, что-то вроде металлической манжеты. На счет «один» с проводами, на которых висели наручники, что-то случилось. Из них пробилась тонкая матово-черная проволока и натянулась. Наручники отцепились от толстых проводов и приподнялись: они явно крепились к тонкой проволоке.
        Боб притворялся, что его крепко держат наручники и он не может двинуть вытянутыми руками. Вот девушки опустили рычаг, и из цилиндров вылетел поток пара. В этот момент проволока натянулась, и Боб взмыл в затемнение над платформой прежде, чем поршни соединились.
        Когда поршни со страшным лязгом сошлись, я прыгнул прямо на них и посидел там минутку, пока пар не рассеялся.
        Грянули оглушительные аплодисменты.
        Боб вышел на сцену с другой стороны от парогенератора и захлопнул топку. По его сигналу зажглись огни рампы. Боб жестом велел помощницам поклониться и лишь тогда заметил, что девушки смотрят на меня, оседлавшего Молоты Судьбы.
        Боб двинулся ко мне - глаза вытаращены, губы поджаты. Я спрыгнул вниз - сначала на платформу, потом на сцену. Аплодисменты усилились, и я отвесил полупоклон. Боб повернулся к зрителям и сказал:
        - Спасибо, что пришли!
        По его сигналу занавес опустился, и я решил, что мне пора сваливать.
        Боб повернулся ко мне и сжал кулаки.
        - Ну, кретин, как ты это устроил?  - воскликнул он так резко, что я невольно отступил.
        Боб двинулся на меня. Я испуганно огляделся по сторонам: четверо рабочих приближались ко мне, гадая, кто я такой. Вид у них был сердитый. Ванесса и Сара наблюдали за происходящим с полным равнодушием.
        - Боб, ты просто клоун!  - громко объявил я.
        А потом поднял руки и, щелкнув пальцами, прыгнул к себе в квартиру.

        Наутро после встречи с Бобом Великолепным я вдруг решил отправиться во Флориду к дедушке. Турагент забронировал мне билет на самолет, вылетающий из Ла-Гуардии менее чем через двадцать минут. На борт я поднялся, когда посадка уже заканчивалась.
        В Орландо я пересел на самолет, вылетающий в Сосновые Утесы, конечный пункт моего путешествия. Восходящие токи воздуха безбожно трясли тесный шумный самолетик. В какой-то момент сильный нисходящий поток прижал меня к ремням безопасности, и я едва не прыгнул прочь из салона.
        Остановила меня лишь неуверенность в том, что получится прыгнуть обратно в движущийся объект, который к тому же вне поля зрения. Если уж выпрыгивать из салона, то когда самолет снизится и качка станет невыносимой. В действительности полет продолжался полчаса, а мне показалось, что всю жизнь. На земле стало куда легче.
        Здание аэропорта оказалось чуть больше первого этажа дома, в котором я жил, а кассир исполнял заодно обязанности члена посадочной команды, носильщика и охранника. Из Орландо прилетели шесть человек, включая меня, пятерых встретили друзья и родственники, а я остался на милость службы трансфера, в виде помятого синего микроавтобуса с морщинистым водителем.
        - Куда едем?
        - Ой, подождите секунду. Мне нужно проверить адрес по телефонному справочнику.
        Я вернулся в терминал и подошел к таксофону в углу.
        Артура Найлса в справочнике не оказалось. Черт! Я огляделся по сторонам: никто за мной не следил. Я старательно «выучил» угол у таксофона и прыгнул в дом к папе, в свою бывшую комнату. Ну и пылища! Порывшись в письменном столе, я отыскал дедушкино письмо - открытку ко дню рождения в конверте с адресом. Я спрятал конверт в карман и закрыл все ящики.
        В коридоре послышались шаги. За дверью моей комнаты они остановились. Я замер. Если дверная ручка шевельнется, я тут же прыгну прочь.
        - Дэви!  - позвал папа с дрожью в голосе.
        Не помню, чтобы когда-то ранее его голос дрожал.
        После небольшой паузы я неожиданно для себя ответил:
        - Да, это я.
        По-моему, папа не ждал ответа. Он охнул и, судя по скрипу половиц, переступил с ноги на ногу. Начал возиться с замком. Когда раздался щелчок, я прыгнул обратно в аэропорт Сосновых Утесов.
        Я устало прислонился к стене, и кассир-носильщик-охранник изумленно на меня уставился. «Пусть удивляется»,  - подумал я, имея в виду папу, а не кассира. Меня мутило, но я чувствовал и странное удовлетворение, как в день, когда разбил контейнер с мукой. Впрочем, удовлетворение могло быть и больше. Результатов своей выходки я не увидел, но, кажется, и не наследил.
        К таксисту я подошел, держа в руках открытку в конверте.
        - Помоза-серкл, триста сорок пять.
        С заднего сиденья я наблюдал, как мимо проносятся белые дома и зелень. Папин голос звучал иначе, по-стариковски, но я старался об этом не думать.
        - Ну вот, мы на месте, Помоза-серкл, триста сорок пять. С вас четыре бакса.
        Я расплатился, и таксист уехал. Дом оказался таким, как я помнил,  - маленьким белым бунгало в окружении финиковых пальм и каналом чуть поодаль. «Джонсон»  - было написано на почтовом ящике.
        Женщина, которая открыла дверь, говорила по-испански, а по-английски - почти нет.
        - Un momento, porfavor[5 - Секунду, пожалуйста (исп.).],  - сказала она, когда я спросил Артура Найлса, и исчезла в доме.
        Вместо нее появилась блондинка, говорившая с тягучим южным акцентом.  - Мистер Найлс? Ну… Он умер года четыре назад. Да-а, четыре года назад, в августе. Стояла сильная жара, и у него случился инфаркт. Мистер Найлс умер в тот же день.  - Блондинка прижала палец к губам, словно задумавшись.  - Тогда мы жили чуть дальше по Помоза-серкл, в доме триста тридцать, а этот дом купили у дочери мистера Найлса.
        - У Мэри Райс?  - спросил я, захлопав глазами.
        - По-моему, это ее фамилия по мужу, а в документах было Мэри Найлс.
        - Она живет в Сосновых Утесах?
        - Думаю, нет. Мэри похоронила отца на кладбище «Олив бранч», а договор купли-продажи дома подписывал адвокат по доверенности от нее.
        - Фамилию адвоката не помните?
        Блондинка подняла на меня глаза:
        - Полагаю, вы не захотите объяснить мне, почему обо всем этом расспрашиваете?
        - Я Дэвид Райс, сын Мэри,  - ответил я после небольшой паузы.  - Когда мама ушла от отца, она… ну, она и меня оставила.
        Ладони вспотели, я почувствовал, что краснею.
        Мама ведь оставила меня? Оставила, потому что такого брать не стоило?
        - Пытаюсь разыскать ее,  - проблеял я.
        Молчание.
        - Хм, давайте я загляну в документы и посмотрю, как его звали. Не стойте на солнцепеке, войдите в дом, пока я ищу.  - Блондинка завела меня в дом и показала на стул в прихожей.  - Розали-и-инда! Aqua frio, porfavor, por el hombre[6 - Пожалуйста, холодной воды для парня! (исп.)].
        Блондинка исчезла в глубине дома. Минуту спустя служанка принесла мне стакан ледяной воды.
        - Gracias!  - поблагодарил я.
        - Por nada.  - Служанка улыбнулась и ушла.
        Прихожая казалась совершенно чужой, ведь в ней сменили всю мебель. Лишь взглянув в окно и увидев дом напротив, я почувствовал, что бывал здесь раньше. Нахлынули воспоминания, яркие, четкие, болезненные.
        «Черт побери, Дэви, ты в третий раз даешь мне даму пик!»
        «Ну, Дэви, пожалей своего дедушку! Он ведь старый и слабый!»
        «Знаете, юная леди, я ведь запросто могу вас выпороть! Получайте, вот вам!»
        «Ой, папа, снова черви, только не это! Похоже, Дэви опять выиграл».
        В тот летний приезд мы много играли в карты. Рано утром я с дедом ловил рыбу, несколько раз с мамой выбирался на пляж. Хорошая получилась поездка!
        - Договор хранится в банке, и я позвонила мужу. Он вспомнил фамилию адвоката. Его звали Силверштайн. Лео Силверштайн.  - Блондинка принесла с собой телефонный справочник.  - Если верить справочнику, у него офис на Мейн-стрит. Ист-Мейн-стрит, четырнадцать,  - судя по адресу, это прямо на площади.
        Я поблагодарил блондинку и ушел. Едва она закрыла дверь, я прыгнул в местный аэропорт, к таксофону в углу. За стойкой кто-то охнул, но я как ни в чем не бывало вышел на улицу. Глянув через плечо, я заметил, что за мной крадется кассир. Черт! Я свернул за угол и прыгнул в Нью-Йорк.

        До тела Милли допускала меня не чаще двух раз в месяц, зато звонить разрешала каждый вечер.
        - Привет, это я!
        - Что случилось?
        - В смысле?
        - Ты звонишь мне каждый вечер. Обычно голос у тебя не такой похоронный.
        - А-а. Я пытаюсь разыскать маму. Вот и полетел во Флориду, к дедушке.
        - Что? Ты сейчас во Флориде?
        - Нет, я уже вернулся. Мой дед умер четыре года назад.
        На миг в трубке воцарилась тишина.
        - Ты только что об этом узнал?
        - Угу.
        - Интересно, твой отец в курсе?
        - Трудно сказать,  - устало пролепетал я.  - Не исключено.
        - Вы с дедом были близки?
        Я задумался. Игра в карты, рыбалка, редкие открытки ко дню рождения с двадцатидолларовыми банкнотами, аккуратно подклеенными внутрь…
        - Да, были, но очень давно.
        - Тяжело терять близких. Мне очень жаль.
        - Да, но…
        - Ты же не подозревал об этом.
        Я уставился на телефон.
        - Как ты догадалась?
        - О чем? Что ты винишь себя в том, что не знал, что дед умирает? Что ты не знал, когда он умер?
        - Я должен был знать!
        Милли сделала глубокий вдох:
        - Нет. Дэви, я хорошо тебя понимаю. Сдержаться ты не можешь, и чувство вины вполне естественно. Только ведь ты просто не мог об этом знать! Каждый человек порой чувствует себя виноватым в том, что случилось не по его вине. Уверяю, тут ты ничего поделать не мог.
        Почему-то предложенное Милли простое объяснение чувства, с которым я боролся целый день, разозлило меня.
        - Я должен был догадаться, когда дед не прислал мне открытку к пятнадцатилетию. Я мог написать ему. Мог послать письмо из школы - тогда папа не помешал бы мне!
        - Отец проверял твою почту?
        - Почти не сомневаюсь в этом. Дом у нас в поселке, а почтовый ящик мы арендовали в городе. У меня ключа от него не было. Однажды я нашел в машине письмо на мое имя без обратного адреса.
        - Боже! Зачем твой отец так делал?
        - Не знаю. Он не позволял мне писать родственникам.
        - Неудивительно. С учетом того, как он к тебе относился.
        Какое-то время я не говорил ни слова. Милли не тянула меня за язык, она просто оставалась на линии, шелестом дыхания напоминая, что слушает меня.
        - Прости, Милли,  - наконец сказал я.  - Сегодня я не самый приятный собеседник.
        - Ничего страшного. Мне очень жаль, что тебе сейчас так трудно. И жаль, что я не могу быть с тобой прямо сейчас.
        Я зажмурился и услышал, как скрипнула телефонная трубка - так сильно я ее сжал.
        Милая, я через секунду мог бы оказаться в твоих объятиях. Я мог бы…
        Вслух я заставил себя сказать другое:
        - И мне жаль, что ты не рядом. Потерплю до пятницы.
        - Ладно. Ты точно не хочешь, чтобы я приехала за тобой в аэропорт?
        - Нет, не приезжай. Жди меня к семи вечера. Только не ужинай без меня.
        - Ладно. Выспись как следует.
        - Спасибо, я постараюсь. Милли, один момент…
        - Да?
        - Я… Я… Завтра я снова лечу во Флориду, но вечером я позвоню тебе, хорошо?
        - Хорошо, Дэви,  - ответила Милли, чем-то немного разочарованная.

        Я прыгнул к терминалу аэропорта Сосновых Утесов и, глянув за угол, увидел помятый синий микроавтобус и морщинистого таксиста. Тот очень мне удивился.
        - Как вы сюда попали? Самолет из Орландо прилетит только через пятнадцать минут.
        Я пожал плечами:
        - Мне нужно на кладбище «Олив бранч», потом к дому четырнадцать по Ист-Мейн-стрит.
        - Хо-ро-шо. Садитесь.
        Пару раз таксист пытался разговорить меня, но я отвечал односложно или просто пожимал плечами. На длинной извилистой дороге к кладбищу он попробовал снова:
        - Я знаю почти всех, кто здесь похоронен. Кого вы ищете?
        Кладбище оказалось большое.
        - Артура Найлса.
        - А-а. Теперь ясно, зачем вам понадобилась Помоза-серкл.  - Таксист заехал в дальний конец кладбища и остановился в тени дерева.  - Видите белый мраморный памятник, четвертый с конца?  - Таксист показал на ряд надгробий вдоль края кладбища.
        - Вижу. Мне он нужен?
        - Да. Не спешите, я вас подожду.  - Таксист вытащил газету.
        «Артур Найлс, 1922 -1989, любимый муж, отец, дед».
        Дед… Мама, ну почему ты мне не сообщила?
        В ржавом кольце на столбике засохли цветы. Я убрал их и опавшие листья с травы.
        Дедушка, извини, что я не смог попрощаться с тобой, хотя предпочел бы поздороваться.
        Как грустно… Очень грустно…
        Я запомнил место для будущего прыжка, потом отнес сухие цветы и листья в решетчатую урну у аллеи. Таксист уткнулся в газету, поэтому я укрылся за деревом, прыгнул на манхэттенский цветочный рынок на Двадцать восьмой улице и купил готовый букет из роз, альстромерий, хризантем и орхидей. Стоил он тридцать баксов. Я прыгнул обратно к могиле и вставил букет в кольцо.
        Таксист оторвался от газеты, когда я сел на заднее сиденье. Не сказав ни слова, он завел мотор и повез меня обратно в город. Остановившись на Мейн-стрит, он спросил:
        - Дэви, потом тебе машина понадобится?
        Я вытаращил глаза. Откуда?.. Ах да!
        - Вы хорошо знали моего деда?
        - Неплохо.  - Таксист пожал плечами.  - Мы с ним каждую среду играли в безик. Стариковская компания собиралась у него дома. Твой дед был хорошим человеком. Ужасным игроком в безик, но человеком хорошим.
        Я прижался к спинке сиденья:
        - А где моя мать, вы не знаете, мистер?..
        - Стайгер, Уолт Стайгер. Нет, я не знаю, где Мэри. После разрыва с твоим отцом она почти год жила здесь. Занималась разными делами.  - Стайгер помрачнел, на минуту отвернулся, потом продолжил:  - Арт говорил, она нашла работу в Калифорнии. Кажется, так, хотя я не уверен. Еще он говорил, что Мэри опять переезжает. Дело было перед самым его инфарктом, и подробности я не запомнил.  - Стайгер сел поудобнее.  - На похоронах мы с Мэри перекинулись парой слов, но речь шла об Арте.
        - Ясно…  - Я прижался к сиденью еще на пару секунд.  - Спасибо за информацию. Сколько с меня?
        Стайгер пожал плечами:
        - Пять баксов.
        - Но ведь вы ждали полчаса с лишним…
        - Я читал. С тебя пять баксов.
        От чаевых Стайгер отказался.

        Офис Лео Силверштайна находился на втором этаже над аптекой. Я поднялся по узкой лестнице, толкнул стеклянную дверь и увидел женщину средних лет. Она торопливо набирала текст и слушала что-то через наушники. Заметив меня, женщина вздрогнула и сняла наушники.
        - Диктант?  - с улыбкой спросил я.
        - «Грейтфул дэд»[7 - «Грейтфул дэд» - американская рок-группа с фронтменом Джерри Гарсией, основанная в 1965 году в Сан-Франциско. После выступлений на фестивалях в Монтерее и в Вудстоке группа заняла значимое место в американской музыке и контркультуре.],  - уточнила женщина.  - Чем я могу вам помочь?
        - Меня зовут Дэвид Райс. Я хотел бы встретиться с мистером Силверштайном и поговорить с ним о своей матери, Мэри Райс.
        - А-а, ясно. Вы записаны на консультацию, мистер Райс?  - спросила женщина таким тоном, каким спрашивают, прекрасно понимая, что записи у вас нет.
        Я покачал головой и нервно сглотнул.
        - К сожалению, нет. Я прилетел из Нью-Йорка на один день. Еще вчера я даже не подозревал, что мистер Силверштайн вел дела моей матери, и не был уверен, что сегодня окажусь в Сосновых Утесах.
        Женщина взглянула на меня с недоверием.
        - Много времени я не займу. Кстати, почему город называется Сосновые Утесы? Ни обрывистых берегов, ни сосен я здесь не видел.
        - Утесы на десять миль выше по реке, первоначально город был там,  - сухо пояснила женщина.  - Ну а сосны спилили на заре девятнадцатого века. Присядьте,  - добавила она, показав на диван напротив своего стола.  - Я спрошу мистера Силверштайна, сможет ли он уделить вам время.
        По телефону она говорила совершенно спокойно. Я сел на диван. Дурацкая ситуация! Терпеть не могу встречи с новыми людьми. То есть терпеть не могу общаться с незнакомыми.
        «Чего ты боишься, Дэви?  - спросил я себя.  - Они руку тебе оторвут?»
        Я заерзал на диване, устраиваясь поудобнее. Ну да, незнакомые могут руку мне оторвать или, хуже того, невзлюбить меня.
        Дверь кабинета открылась, и ко мне вышел мужчина лет пятидесяти, седой, примерно моего роста. Он был в брюках и в жилете от костюма-тройки и в нетуго затянутом галстуке.
        - Мистер Райс? Я Лео Силверштайн. У меня встреча через десять минут, и я могу уделить вам лишь это время.
        Я поднялся и пожал адвокату руку.
        - Вы очень любезны,  - сказал я и вслед за Силверштайном прошел в кабинет.
        Адвокат закрыл дверь и показал мне на кресло.
        - Так вы сын Мэри Найлс?
        - Да.
        - Чем я могу вам помочь?
        - Я разыскиваю ее.
        - Ах!  - Силверштайн взял со стола пресс-папье и стал перекладывать его из одной руки в другую.  - Я ждал чего-то подобного.
        Я нахмурился. Мягкое кресло вдруг показалось жестким.
        - О чем это вы?
        Силверштайн сделал глубокий вдох:
        - Шесть лет назад ваша мать пришла в этот самый кабинет с тремя сломанными костями лицевого отдела, рваными ранами, синяками и серьезной эмоциональной травмой. Она стала жертвой физического и психологического насилия. Она прошла годичный курс антидепрессивной терапии в психиатрической клинике. Для восстановления лица понадобились две пластические операции.
        Я потрясенно уставился на Силверштайна. Меня замутило.
        Лео Силверштайн внимательно наблюдал за мной. Пресс-папье застыло в одной его руке: пора бы упасть в другую, но оно почему-то не падает.
        - Для вас это новость?
        Я кивнул:
        - То есть… Я знаю, что мой отец бил ее как минимум однажды. Но когда она ушла, я просто вернулся из школы и не застал ее. Отец не пожелал ничего объяснить.
        Как же я не догадался?!
        - В ту пору мне было лишь двенадцать.
        Теперь кивнул Силверштайн.
        - Я не раз пытался убедить вашу мать подать иск против мужа. Она категорически отказалась. Заявила, что не желает находиться с ним даже в одном штате. Она боялась его панически.  - Силверштайн снова начал перекладывать пресс-папье из одной руки в другую.  - Еще думаю, она боялась того, что он сделает с вами. Очевидно, ваш отец прибегал к таким угрозам.
        Я чертов заложник… Отец остался безнаказанным благодаря мне. Меня чуть не вырвало.
        - Где она сейчас?  - спросил я.
        Прости, мама! Прости… Прости…
        - В этом-то и дело. Я не могу вам сообщить. Моя клиентка пожелала сохранить эту информацию в строгой тайне. Выбора у меня нет. Исключений она не оговаривала.
        - Даже для меня? Для своего сына?
        Силверштайн пожал плечами:
        - Откуда ей знать, что вы не заодно со своим отцом?
        - Я сбежал от мерзавца больше года назад. Я не заодно с ним!
        Силверштайн откинулся на спинку кресла и вдруг стиснул пресс-папье так, что оно приобрело сходство с оружием.
        Успокойся, Дэви!
        Медленно выдохнув, я прижался к спинке кресла и положил руки на колени.
        - Я не заодно с отцом,  - отчеканил я.
        - Верю,  - отозвался Силверштайн, разжал кулак с пресс-папье и чуть заметно расслабился.  - Только к делу это не относится. Я не могу сообщить вам местонахождение вашей матери.
        Я плотно скрестил руки на груди. Уши пылали, я умирал от стыда и злости, в любой момент мог выкинуть или сказать что-то глупое.
        - Но я готов передать ей послание, устное или письменное.
        Что мне сказать маме? Что она обо мне думает? Она ведь связываться со мной не хочет…
        Я резко поднялся и выпалил:
        - Я подумаю об этом!
        Силверштайн снова напрягся и стиснул пресс-папье. Неужели адвоката так пугает мое лицо? Я подошел к двери, распахнул ее и замер. Я злился на адвоката. Умом понимал, что он не виноват, но злился.
        Хотите прыгнуть со мной на стоянку дальнобойщиков в Миннесоте, а, мистер Силверштайн?
        - Спасибо, что уделили мне время,  - поблагодарил я не оборачиваясь.  - Пожалуйста, простите за вспыльчивость!
        Я прошел мимо женщины-администратора, скользнул за стеклянную дверь и спустился по лестнице. Я уже собирался выйти на улицу, но у парадной двери заметил Уолтера Стайгера, таксиста. Разговаривать с ним не хотелось, и я прыгнул в Бруклин.
        С таким настроением в квартире было тесно. Я попробовал сесть, но мне не сиделось на месте, попробовал лечь, но не сумел расслабиться. Этажом ниже Уошберны снова ссорились и кричали друг на друга. Расхаживая взад-вперед, я аж вздрогнул, услышав звон битой посуды.
        Я был одет как для Флориды, но переодеваться не хотелось. Поэтому взял пальто, длинное, из мягчайшей кожи, и прыгнул на пешеходную часть Бруклинского моста.
        Часы на Сторожевой башне показывали, что температура семь градусов, ветер с Ист-Ривер кусался, как зверь. Низкое, грязно-пасмурное небо точно соответствовало моему настроению.
        Целый год в больнице… Боже! Боже! Боже! Я стиснул лацканы пальто и устремил невидящий взгляд к югу, на бухту, против ветра. Вспомнилось, как я, полный сомнений и робости, стоял над спящим отцом с тяжелой бутылкой виски в руках. Вспомнилось, что я решил не убивать его. Или просто не смог?
        Не важно! Не важно, что помешало мне разбить ему голову. Сейчас я об этом жалел. Я жалел, что не убил негодяя. А что, если сделать это сейчас? Ветер выл мне в уши, раскачивал. Можно и сейчас.
        Остаток дня я обдумывал различные варианты убийства. В большинстве фигурировали прыжки. Схвачу отца, прыгну на вершину Эмпайр-стейт-билдинг и сброшу его вниз. Я взглянул на холодные воды Ист-Ривер. С моста сбросить было бы тоже неплохо. Я проигрывал в голове различные способы, сотни насильственных действий. Вместо того чтобы утолить мою злость, каждый новый вариант наполнял меня стыдом и чувством вины. От этого я злился еще больше и неожиданно для себя сжал поручни и стиснул зубы. У меня аж челюсть свело.
        Пропади все пропадом! Не я переломал ей кости!
        Лишь осознав, что способен безнаказанно убить отца, я начал успокаиваться. Тогда я и решил, что убивать не стану. А вот проучить хотелось. Страшно хотелось что-нибудь изуродовать, превратить кулаками в кровавое месиво, собственноручно сломать пару костей.
        Вспомнилось, как я планировал поквитаться с адвокатом во Флориде. Я хотел прыгнуть с ним на стоянку дальнобойщиков в Миннесоте, где Топпер Роббинс, водитель грузовика, пытавшийся меня изнасиловать, купил мое доверие за дрянной ужин.
        Топпер Роббинс. Вот кого следует наказать!
        Я плотнее закутался в пальто и прыгнул.
        Топпер приехал на стоянку дальнобойщиков в половине одиннадцатого вечера. По словам официанток, обычно он появлялся минут на двадцать раньше. Я больше часа прождал его под снегопадом, но не мерз, поскольку купил кальсоны и перчатки.
        Впрочем, решимости от ожидания на холоде у меня поубавилось. К тому времени как Топпер приехал, я уже почти отказался от своей затеи. Но теперь кулаки сами сжались, зубы оскалились. Я и думать забыл о возвращении в Бруклин.
        Топпер заправился у колонки, взъехал на стоянку для полуприцепов, запер кабину и вошел в кафе. Я проследил, как он устраивается в секции для водителей, и подошел к его бензовозу.
        Кабина оказалась маленькая, без спального места за сиденьями. Было только заднее окно, чтобы проверять слепую зону. Я огляделся по сторонам и залез на место соединения прицепа и кабины.
        Там приварили запертый контейнер и соединения для тормозных пневмошлангов прицепа. Если сидеть на контейнере, голова окажется под задним окном. Если встать на него, можно заглянуть в окно. Я запомнил место для прыжков и вернулся к хвосту бензовоза.
        К хвосту приварили стремянку, поднимавшуюся выше эмблемы «Петрокема», знаков «Огнеопасно» и «Пологий разворот направо». Я забрался на крышу цистерны и понял, что цепляться там особо не за что. В самом хвосте, между цистерной и стремянкой, нашелся выступ, образованный контейнерами для пневмошлангов. Я вскарабкался по стремянке с другой стороны и сел на выступ. Сидеть на металлическом контейнере было холодно, хотя ехать так можно.
        Я прыгнул в кафе «Борджиа», что в Гринвич-Виллидж, и выпил горячего шоколада с корицей и взбитыми сливками. Теплый зал кафе, шоколад и кальсоны согрели настолько, что я едва не вспотел к тому моменту, когда прыгал обратно на край стоянки.
        Топпер еще ел.
        Я принялся расхаживать туда-сюда. Тонкий слой снега на траве похрустывал у меня под ногами.
        Замерзнув, я на пару минут прыгнул к себе в квартиру. Вдруг вспомнил, что не звонил Милли, но сейчас тратить время не хотелось. Топпер мог уехать, тогда мне придется ждать еще день.
        Я успел несколько раз прыгнуть к себе и обратно, когда Топпер наконец вышел из кафе. У меня на глазах он прошагал к бензовозу, открыл кабину и достал из-под сиденья молоток. Обошел бензовоз и постучал молотком по дискам. Явно удовлетворенный, Топпер сел за руль и завел двигатель.
        Прежде чем бензовоз сдвинулся с места, я прыгнул в контейнер за кабиной. Теперь я могу спрыгнуть с него, а вот обратно не получится: бензовоз скроется из вида.
        Пока Топпер возился с передачей, ветер нещадно обдувал кабину. Я поднял воротник пальто. Когда бензовоз выехал на федеральную автостраду, я попробовал прыгнуть в хвост прицепа, на выступ, образованный контейнерами пневмошлангов. Получилось без проблем, хотя здесь ветер дул еще сильнее. Я прыгнул обратно за кабину. Снова получилось.
        Я надеялся, что так пойдет и дальше. Бензовоз двигался, но я четко представлял расстояние до цели. Наверное, если спрыгнуть с движущегося бензовоза, то получится и обратно, главное - не терять его из вида. А вот если сейчас прыгнуть в квартиру, вернуться я точно не смогу.
        Пора начинать игру, пока я не замерз окончательно и еще в силах сосредоточиться.
        Я встал на контейнер, по сути, за пассажирским сиденьем и левой рукой схватился за пневмошланг. Правой рукой я взял фонарик и, глядя в заднее окно, посветил себе в лицо.
        Топпера я не видел, но мое лицо отражалось в окне, словно паря в воздухе. Свет фонаря я направил под небольшим углом, поэтому на лицо мне падала густая тень, делая его неестественно-бледным. Темное пальто в окне не отражалось.
        Мои фокусы Топпер заметил быстро. Возможно, он взглянул в заднее правое зеркало и краем глаза увидел свет там, где его быть не должно, вот и обернулся, чтобы проверить. Возможно, он обернулся во второй раз, возможно, и в третий. Это все догадки, зато я наверняка знаю, что потом он дал по тормозам. Как следует дал.
        Я выключил фонарик и прыгнул на заднюю платформу.
        Бензовоз остановился. В последний момент Топпер съехал на обочину. Я услышал, как распахивается дверь кабины и как Топпер выбирается наружу. По асфальту скользнул луч света: фонарик имелся не только у меня.
        Дизельный двигатель заглушал голос Топпера, но я услышал, как он ругается. Вот он идет к хвосту бензовоза. Перед ним по асфальту скользил луч фонарика. Я дождался, когда Топпер приблизится к хвосту вплотную, и прыгнул на контейнер за кабиной.
        Я оказался у самого двигателя и из-за гула почти не слышал Топпера. Водительская дверь осталась приоткрытой, поэтому внутреннее освещение работало, и я видел кабину. Я прыгнул на водительское сиденье и выключил зажигание. Двигатель погудел и заглох. Я глянул в боковое зеркало заднего вида. Топпер бежал к водительской двери кабины. Я прыгнул на выступ в хвосте бензовоза.
        Топпер снова выругался. По стремянке я забрался на крышу и глянул вперед. Топпер стоял у водительской двери и, опустив фонарик, смотрел на ключи зажигания. Вот он запер кабину, спрятал ключи в карман куртки и зашагал к хвосту бензовоза, освещая фонариком колеса, днище, прицеп… Когда он добрался до середины, я прыгнул в кабину.
        В ней было так тепло!
        Топпер обошел бензовоз кругом, потом шагнул к невысоким кустам за обочиной и давай высвечивать их лучом фонаря. Обратно он двинулся, качая головой.
        Я засмеялся. Едва Топпер открыл дверь, я прыгнул в хвост бензовоза. Топпер завел мотор и поехал дальше, а я вновь очутился на контейнере за кабиной.
        Картина ясна?
        За следующий час я проделал этот фокус еще пять раз. По федеральной автостраде 94 Топпер не проехал и двенадцати миль. В шестой раз он обходил бензовоз, дыша с присвистом.
        - Кто ты, черт подери?! Что тебе нужно?
        Я дождался, когда Топпер доберется до хвоста бензовоза, и зашагал вперед по дороге. В ста футах оттуда кульверт, бетонный желоб четыре фута в диаметре и шесть футов глубиной, помеченный отражателями, тянулся оттуда к краю обочины и нырял под автостраду. Я прошел чуть дальше по дороге, запомнил указатель на месте для прыжка и прыгнул обратно к кульверту.
        Вдали я видел светящуюся точку, медленно обходящую бензовоз. Я встал на край обочины, поднял воротник, опустил руки в карманы и «случайно» заслонил первый отражатель - знак кульверта.
        Топпер наконец забрался в кабину и завел двигатель. Когда он включил фары, их свет ударил мне прямо в лицо.
        Я так и стоял на своем месте. Поначалу бензовоз не двигался, затем рванул ко мне.
        Развернуться бензовоз не пробовал - он продолжал набирать скорость. Замерев, я пристально смотрел на лобовое стекло со стороны водителя. Бензовоз все набирал скорость. Я не шевелился, пока не почувствовал тепло двигателя. Тогда я прыгнул к указателю чуть дальше по дороге.
        Правое переднее колесо тягача провалилось в кульверт и врезалось в дальний край. Судя по громкому прерывистому шипению, прокололась шина. Под напором цистерны задняя часть тягача повернулась вправо. Потом весь бензовоз грузно повалился набок. Кабина чиркнула по бетонным краям кульверта - посыпались искры и сверкающие осколки оконного стекла, подсвеченные фарами.
        А вдруг цистерна взорвется? Испугавшись, я приготовился к прыжку, но бензовоз замер. От падения кабина смялась и искорежилась, одна фара потухла, другая под острым углом направляла свет к небу. Похоже, цистерна даже не протекала.
        Я подошел ближе.
        Топпер лежал поперек кабины, на рычаге переключения передач. Одна рука у него застряла в руле, лицо усеяли кровоподтеки. Он увидел меня; взгляд его следил за мной, когда я для лучшего обзора встал перед кабиной. Топпер застонал и попытался схватиться за руль свободной рукой, чтобы уменьшить нагрузку на застрявшую.
        За разделительной полосой начали останавливаться машины. Доносились встревоженные голоса и хлопки дверей, но я не обращал внимания.
        Я медленно улыбнулся Топперу. Тот снова застонал, отчаянно хватаясь за руль.
        Убедившись, что Топпер внимательно смотрит на меня, я прыгнул.

8

        - Привет!
        - Эй, сколько времени?
        - Половина двенадцатого. Я тебя разбудил?
        - Я ждала твоего звонка и заснула на диване.
        - Прости, что звоню так поздно.  - Я глупо улыбнулся телефонной трубке.  - Занят был.
        Я лежал на кровати под одеялами, пытаясь согреться после небольшого приключения в Миннесоте.
        - Маму свою искал?
        - Нет. Сводил кое с кем старые счеты.
        - О чем это ты?  - Голос у Милли изменился, в нем зазвучали тревога и настороженность.  - Это имеет отношение к твоему отцу?
        Я стиснул трубку: на какое-то время мне удалось забыть об отце.
        - Нет, к нему не имеет. Я не с отцом поквитался, хотя он этого заслуживает.  - Я сделал паузу.  - Сегодня выяснилось что-то плохое. Что-то ужасное…
        - Что?
        - После разрыва с отцом мама провела год в психиатрической клинике. Чтобы восстановить лицо, ей сделали две операции.
        Милли судорожно вздохнула:
        - Ой, Дэви, какой ужас!
        - Ага. Где она сейчас, мне не говорят. Боятся, что я наведу на маму отца.
        - Ого! Успокойся, Дэви. Сделай глубокий вдох.
        Я закрыл глаза, выдохнул, потом вдохнул.
        - Извини,  - сказал я секундой позже.
        - Ничего страшного, что ты расстроился. Сегодня ты услышал столько плохих новостей. Кто именно не говорит тебе, где твоя мать?
        - Ее адвокат. Она распорядилась не сообщать адрес никому, даже мне.
        - Ой, Дэви, вот это наверняка тяжело!  - воскликнула Милли и, немного поколебавшись, добавила:  - Жаль, меня нет рядом.
        - Боже, Милли, я так соскучился по тебе!
        Мы оба затихли, но я почти физически ощущал ее присутствие.
        - Что же мне делать? Адвокат сказал, что может передать ей письмо.
        - Правда? Чтобы ты мог ей написать?
        - Да, наверное.
        - А ты не хочешь?
        - Я не знаю! Если мама не желает меня видеть, что толку писать?
        Милли притихла.
        - Дэви, ее желаний ты не знаешь. Думаю, она просто боится твоего отца. Напиши ей. Расскажи о том, что ты чувствуешь. Расскажи ей о том, чего ты хочешь.
        - Я не знаю, чего хочу. Я не смогу написать.
        Милли снова выдохнула и ненадолго затихла.
        - В чем дело, Дэви? Реальное неприятие хуже воображаемого? Если не напишешь, можно убеждать себя, что мама обрадовалась бы, пошли ты ей весточку. В этом дело?
        Господи! Я плотно зажмурился. Из глаз потекли слезы. Я не мог сказать ни слова.
        - Дэви, ты меня слушаешь?  - тихо спросила Милли.  - Ты как, нормально?
        - Нет, не нормально,  - выдавил я.  - Наверное, ты попала в точку и для меня это немного слишком.
        Горло у меня сжалось, рука до боли стиснула трубку.
        - Знаешь, мне надо подумать. Я позвоню тебе завтра, ладно?
        - Ладно, до завтра,  - чуть слышно ответила Милли.  - Дэви, ты мне очень, очень дорог.
        Я повесил трубку и засунул голову под подушку. Остро захотелось умереть.
        Я так радовался, когда перевернулся бензовоз Топпера. Почему утром я ликовал из-за аварии? Почему злорадствовал?
        Но разве Топпер не заслужил смерти? Я снова разозлился. Попробовал взяться за книгу, которую читал накануне, только ничего не вышло: я не мог сосредоточиться, слова расползались по странице. Я надел куртку и прыгнул в Миннесоту.

        - К западу отсюда я видел странную аварию. Автоцистерна набок завалилась.
        Официантка поставила кофе на мой столик.
        - Да, это постоянный наш клиент. Похоже, он заснул за рулем и вылетел с трассы.
        - Так он погиб?
        Ну вот, я озвучил вопрос, продиктованный не то страхом, не то надеждой.
        - Нет, слегка поранился и, по-моему, плечо вывихнул. До утра его оставили в окружной больнице под наблюдением.
        Жив! Я удивился, но почувствовал облегчение. Помощник официанта протирал соседний столик.
        - Сегодня утром четверо патрульных заходили к нам за пончиками. Я слышал, как один сказал, что они проверили Топпера на наркотики. Сам Топпер твердит, что не засыпал. Мол, он гнался за призраком и тот заманил его в канаву.
        Официантка покачала головой:
        - Топпер всегда казался мне странноватым, каким-то неправильным. На чем он сидел?
        Помощник официанта отложил тряпку.
        - Ни на чем. Патрульные сказали, что он чист. Вот почему Топпера до утра оставили под наблюдением: подозревается травма головного мозга. Ему рентген черепа сделали, чтобы проверить, нет ли перелома.
        - Ничего себе!  - Официантка посмотрела на мою чашку.  - Милый, тебе еще кофе нужно?
        - Да, пожалуйста,  - с улыбкой ответил я.

        «Дорогая мама! Я сбежал из дома год и три месяца назад. Сейчас живу в Нью-Йорке и устроился неплохо. Очень хотел бы встретиться с тобой, однако не уверен, хочешь ли этого ты. Очень скучаю, но, если не пожелаешь меня видеть, пойму. В общем, буду рад любой весточке. Можешь позвонить мне на номер 718/553-4465 или написать по адресу: а/я 62345, Нью-Йорк-сити, штат Нью-Йорк, 62345. Твой сын…»
        Получилось неловко, грубовато, бесхитростно, но это была моя шестая попытка, и переписывать в седьмой раз совершенно не хотелось. Я щелкнул по иконке, и лазерный принтер бесшумно распечатал страницу. Я подписал письмо и положил в конверт, на котором стояли мамино имя и девичья фамилия, Мэри Найлс. Прыгнул на лестницу под офисом Лео Силверштайна, поднялся по ступенькам и попросил администратора передать письмо адвокату. Женщина согласилась, не задав ни одного вопроса, и я понял, что она знает, в чем дело.
        Не нужна мне ваша жалость! Так и подмывало прыгнуть домой на глазах у этой понимающей дамы, только чтобы стереть с ее лица выражение сочувствия. Нет уж, я уже и так напрыгался! Поблагодарив женщину, я вышел на лестницу и прыгнул оттуда.
        Вечером я позвонил Милли и рассказал ей про письмо.
        - Очень хорошо, Дэви. Ясно, что тебе тревожно, зато ты узнаешь правду.
        - Вдруг мама не захочет меня видеть? Вдруг я ей безразличен?
        Милли ответила не сразу.
        - По-моему, тебе не стоит из-за этого переживать. Даже если ты безразличен ей, то, по крайней мере, выяснишь это, учтешь и пойдешь дальше. Так лучше, чем вязнуть в неизвестности.
        - Вязнуть в неизвестности? По-моему, описание очень точное. Я завяз в неизвестности: есть у меня мать или нет.
        - Дэви… матери у тебя не было последние шесть лет,  - деликатно напомнила Милли.  - На самом деле неизвестность в другом: станет мама частью твоей жизни или нет.
        - Не чувствую разницы.  - в досаде я покачал головой.
        - Сейчас ты не такой, каким был, когда ушла твоя мама. Само время изменило тебя, не говоря уже о жестоком отце. И твоя мать сейчас не такая. Психотерапия способна сильно изменить человека. Прежних отношений не вернуть ни тебе, ни ей. Только если притворяться и фальшивить. У вас просто не получится.
        - Черт подери, Милли, все так сложно!
        - Ага.
        Я сменил тему:
        - Какие планы на выходные?
        - Еще не думала. Может, просто отлежусь.
        - В постели?  - спросил я, слабо улыбаясь.
        - Ну, часть времени в постели, но не все выходные. Так и отношения угробить недолго.
        - Сексом угробить?
        - Одним сексом. Надо, чтобы нас связывал не только тонкий слой влаги.
        - Тебе не нравится? А мне казалось… Ну, что тебе хорошо.
        - Я люблю секс. Люблю настолько, что порой это идет вразрез с протестантским воспитанием. Я люблю заниматься сексом с тобой, Дэви, потому что… потому что я люблю тебя.
        У меня что-то случилось с лицом, подкатила тошнота. Я не видел ни телефона, ни стула, ни книжных полок - только лицо Милли.
        - Милли… Можно мне прилететь к тебе сегодня?
        Голос мой звучал резко, рука, сжимающая трубку, дрожала. Милли шумно выдохнула:
        - Даже если бы сегодня был рейс, до меня ты доберешься лишь к утру. У меня занятия.
        Я мог бы оказаться рядом с ней через мгновение. Страсть и обоюдное желание грели тишину. Я был на седьмом небе от счастья и умирал от тоски.
        - Если хочешь, можешь приехать в четверг.
        - Ты уверена?
        - Занятия заканчиваются в половине пятого, значит в аэропорту я могу быть к шести. Нет, к половине седьмого: на час пик же попаду.
        - Нет, в четверг в половине пятого я буду у твоего дома,  - пообещал я и, чтобы не струсить, быстро добавил:  - Я тоже тебя люблю.
        Пару секунд Милли молчала, потом чуть слышно шепнула:
        - Ой, Дэви, я сейчас разревусь.
        - Имеешь полное право.
        «Иди к ней!  - толкало что-то изнутри.  - Иди немедленно».
        Меня так и подмывало прыгнуть, но холодный голос рассудка проговорил: «Подожди! Тебя она любит. Но полюбит ли прыгуна?»
        Судя по звукам, Милли высморкалась:
        - Терпеть не могу то, как течет нос, когда я плачу.
        - Извини, что довел тебя до слез.
        - Да замолчи ты, дурачок! Говорила же я тебе: плакать хорошо и полезно. Ты сделал мне подарок, а это повод радоваться, а не грустить. Плачут не только от горя. И ты не дурачок. И я люблю тебя.
        Иди к ней! Подожди… А-а-а-ах!
        - Я люблю тебя. Хотел признаться тебе, еще когда позвонил сказать о смерти дедушки, и уже начал говорить…
        - А я-то гадала…
        - Признаваться было страшно. Мне и сейчас страшно.
        - Рада это слышать,  - серьезно проговорила Милли.  - Такими словами не бросаются.
        - Тогда почему мне хочется повторять их снова и снова?
        - Может, потому, что глубоко их чувствуешь. У меня есть теория относительно этих слов. Их нужно говорить искренне, но не так часто, чтобы дошло до тупого, дешевого автоматизма. Их нельзя уподоблять фразам вроде «С добрым утром», «Простите» или «Передай мне масло», понимаешь?
        - Думаю, да.
        - Но если хочешь, сейчас ты можешь сказать эти слова снова.
        - Милли, я тебя люблю.
        - Я тоже тебя люблю. Сейчас я лягу спать, но вряд ли смогу заснуть. Думай обо мне, ладно?
        - А то как же!
        Иди к ней. Иди к ней, иди к ней!
        Милли засмеялась:
        - Спокойной ночи, любимый!
        - Спокойной ночи, любимая.
        Милли отсоединилась, а я изумленно уставился на трубку. Потом я прыгнул в Стиллуотер, к ее дому, и смотрел на окно ее комнаты, пока в нем не погас свет.
        В поисках подарка для Милли я вспомнил кое-что, примеченное в сувенирной лавке Метрополитен-музея. Я попробовал прыгнуть на лестницу музея, но ничего не вышло. Быстро, чтобы не растерять уверенность, я прыгнул в Вашингтон-сквер-парк.
        Никаких проблем.
        В музее я был лишь раз, с Милли, неоднократно планировал заглянуть туда еще, но так и не собрался. А может, просто плохо его помнил.

        Чем чаще я прыгаю, тем больше мест нужно запоминать, чтобы прыгать в них снова. Мне что, раз в неделю прыгать в каждое знакомое место, чтобы освежать воспоминания?
        Пора купить новые игрушки.
        На Сорок седьмой улице я без труда потратил две тысячи долларов. Вот мои покупки: видеокамера под восьмимиллиметровую пленку; видеоплеер для кассет с такой пленкой; блок из десяти двадцатиминутных кассет, два никель-кадмиевых аккумулятора; один внешний быстрозаряжатель для аккумуляторов.
        Часом позже, зарядив батарею и прочитав руководство по использованию камеры, я прыгнул на площадку для крокета в западной части Центрального парка. Пересек ее и поднялся к Восемьдесят первой улице, где находится Метрополитен. Там я потратил несколько минут, снимая неприметную нишу у дверей музея: для начала снял саму нишу, потом встал в нее и снял панорамный вид. Запахи и зрительные образы я комментировал, наговаривая в микрофон.
        Потом я прыгнул домой, извлек кассету, аккуратно написал на ней: «Художественный музей Метрополитен г. Нью-Йорка, лестница у главного входа». Вставил кассету в плеер, подсоединенный к моему двадцатипятидюймовому телевизору, и просмотрел отснятое. По качеству ролик получился великолепный.
        Теперь проблем с прыжками в музей возникнуть не должно. Я только что побывал там и смотрел внимательно. Однако, если не заглядывать туда с полгода, воспоминания поблекнут. Я надеялся, что тогда кассета с записью станет мне хорошим подспорьем.
        Там видно будет.
        Я купил подарки Милли и остаток дня провел, снимая места, в которые прыгал не слишком часто. Если места оказывались чересчур людными, я менял их на ближайший закоулок. Так, в аэропорту Орландо я освоил новый уголок меж двумя колоннами, в Сосновых Утесах - местечко меж кустами на площади напротив офиса Лео Силверштайна. В Стиллуотере я нашел проулок неподалеку от дома Милли. В Станвилле выбрал места за мусорным баком у «Дэйри куин», между изгородью и зданием городской библиотеки и у отца на заднем дворе.
        Пришлось купить еще два блока кассет и полку, чтобы хранить их.
        Так я провел вторник, а в среду рано утром прыгнул в аэропорт Орландо и на маршрутном автобусе добрался до Диснейуорлда. Автобус приехал за двадцать минут до открытия парка. Я нашел и тщательно осмотрел место в кустах, прыгнул домой за камерой, вернулся и занял это место. Место на территории парка я тоже заснял. Охрана в Диснейуорлде отменная, и я старался выбрать место, не попадающее в объектив камер слежения. Почему-то мне казалось, что сейчас ко мне подскочит Микки-Маус и закричит: «Игра окончена! Игра окончена! Хи-хи-хи! Гуфи, надень ему наручники!»
        Несколько раз за день я едва не прыгал в людных местах, потому что уставал от очередей. Ненавижу очереди, но рисковать нельзя. Я ведь смогу прыгнуть сюда в любой момент, либо рано утром, либо вечером, перед самым закрытием, когда поток посетителей схлынет.
        Жаль, здесь нет Милли! Вместе с ней и в очереди постоять можно.
        Неожиданно всплыло воспоминание о давно забытом: в следующий приезд к деду мама собиралась взять меня сюда, в Диснейуорлд.
        Около шести вечера силы кончились: ноги гудели, голова болела от жары. Я прыгнул домой, вздремнул пару часов, потом позвонил Милли. Как и накануне, мы проболтали больше часа, потом я прыгнул в Стиллуотер и смотрел на ее окно, пока в нем не погас свет.
        В полночь по восточному стандартному времени я разглядывал снимок Милли, сделанный в фотобудке, и спорил с собой.
        Почему ты ей не признаешься?
        Взять и сказать Милли, что я ограбил банк? Что я не способен сделать ничего полезного? Что я краду заработанное другими людьми?
        Скажи ей только про прыжки.
        Да, конечно, а как насчет вопросов, которые она наверняка задаст? Милли меня любит. Она любит не эксцентричного чудика, а меня, таким, какой я есть.
        Неужели? Милли любит то, что ты ей показал. Разве прятать остальное не то же самое, что насаждать ложь? Разве не во лжи ты живешь? Чем дольше ты прячешь от Милли правду, тем больнее ей будет, когда правда откроется.
        Так зачем ей открывать правду?
        Ты любишь Милли?
        Ох…
        Ладно, она должна узнать все. Когда наступит подходящий момент.
        Я посмотрел на фотографию Милли и содрогнулся.
        В два часа ночи Уошберны снова начали ругаться. На этот раз дошло до настоящей драки. Сначала женщина кричала и огрызалась, а через двадцать минут визжала от страха и плакала от боли. Ее вопли напоминали мамины. Я спешно натянул джинсы, накинул куртку на голое тело и прыгнул к продуктовому на углу улицы. Там есть таксофон. Я набрал 911, продиктовал адрес Уошбернов и сообщил, что там драка. Когда меня попросили назвать свое имя и местонахождение, я сказал: «Да я просто мимо проходил. Не хочу вмешиваться, но, похоже, мужчина убивает женщину». Я повесил трубку.
        Не в силах слушать крики, домой я прыгать не стал, а расхаживал туда-сюда, босыми ногами чувствуя холод асфальта. Приглушенные крики женщины слышались даже с улицы.
        Скорее, черт подери!
        Полиция приехала через пять минут: у дома остановилась машина с мигалками, но без сирены. Два копа позвонили в домофон Уошбернам и о чем-то с ними поговорили. Раздался звуковой сигнал - дверь подъезда отворилась, и копы вошли в дом. Я стоял у таксофона в тени фонаря. Ноги замерзали, хотелось прыгнуть туда, где теплее, но я не шелохнулся. Не хотелось ни возвращаться домой, ни уходить с этого места. Ситуация напоминала язвочку во рту: коснуться ее больно, но язык к ней так и тянется.
        Два копа провели в доме менее двух минут, вышли из подъезда, сели в машину и уехали.
        Черт!
        Я прыгнул домой и прислушался. Женщина плакала, но мужчина явно перестал ее бить. Чтобы заглушить плач, я включил радио и снова лег спать.

        Выходные получились волшебными. Омрачал их мой внутренний голос, нудно требовавший сказать любимой правду, и еще то, что подружка Милли не уехала домой.
        Первым я подарил Милли мраморный бюст.
        - Господи, какая красота! Что это?
        - Это репродукция части скульптуры «Пьета» Микеланджело Буонарроти. Называется она «Голова Девы». По-моему, подарок очень уместный.
        Милли покраснела и засмеялась:
        - Ты во второй раз даришь мне девственность? Бюст чудесный, мне очень нравится. Боюсь спросить, сколько он стоит.
        Я пожал плечами и вытащил следующую коробочку. Милли взглянула на меня с укоризной:
        - Я же говорила, что мне неловко, когда ты тратишь на меня деньги!
        - Тогда заранее извиняюсь. Вообще-то, я старался держать себя в руках, но вот прокол случился. Ты заслуживаешь большего, намного большего.
        Милли растерянно смотрела на коробочку в подарочной упаковке.
        - Умасливание тут не прокатит.  - Милли взяла коробочку, на глаз оценила ее размеры и взвесила на ладони.  - Надеюсь, это книга.
        - Нет, не книга.
        Милли распаковывала коробочку медленно, осторожно, стараясь не порвать бумагу. Достав коробочку из ювелирного, она снова смерила меня неодобрительным взглядом.
        - Открой.
        Милли открыла коробочку и разинула рот. Чувствовалось, она удивлена и обрадована.
        - Ты запомнил…
        В коробочке лежала копия «Ожерелья принцессы». Оригинал принадлежал Ситхаторюнет, дочери Сесостриса II, египетского фараона двенадцатой династии. Каплевидные бусины из лазурита, сердолика, авантюрина и позолоченного серебра чередовались с круглыми бусинами из аметиста. Египетская принцесса наверняка носила ожерелье с золотыми бусинами, а не с позолоченными, но уж чем богаты… За ожерелье я выложил двести пятьдесят долларов и еще тридцать за серьги, чтобы получился комплект.
        - Ага. Я еще тогда чуть не купил его тебе, но ты так переживаешь из-за денежных вопросов.
        Милли отложила коробочку и толкнула меня на диван.
        - Я и сейчас переживаю. Прекрати покупать мне дорогие подарки.  - Милли поцеловала меня медленно и очень нежно.  - Я серьезно.  - Она снова поцеловала меня.  - И спасибо тебе!
        Тем вечером мы ужинали в лучшем ресторане Стиллуотера, чтобы Милли могла нарядиться и продемонстрировать египетский комплект. Три девушки спросили ее про обновку, заставив бедняжку «плавать» в краткой истории двенадцатой династии Египта. После третьего экскурса в историю Милли гневно на меня взглянула.
        - Хорош смеяться! Я же психологию изучаю, а не археологию!  - возмутилась Милли, а сама улыбалась и весь ужин трогала ожерелье.
        Неловкая ситуация возникла, когда Милли спросила, как я довез костюм в маленькой сумке, не помяв. А ведь я из уборной Милли прыгал домой, чтобы взять костюм с плечиков. В сумке он никогда не был. Я вообще его не складывал.
        - Ты веришь в паранормальные способности?
        - В смысле, ты способен гладить костюмы усилием воли?
        - А что, было бы очень удобно, да? Телеглажка… Психоутюжка…
        Милли засмеялась, и я сменил тему.
        В пятницу у Милли было три пары, поэтому я прыгнул домой в Бруклин немного почитать, а потом, когда открылся Диснейуорлд, прыгнул во Флориду и три раза подряд прокатился на «Стар-турс».
        На этот раз в очереди стоять не пришлось.
        Пожалуй, стоит привезти сюда Милли.
        Вторую половину дня мы провели в постели, в этой теплой, уютной крепости недоступные для октябрьской стужи. Потом мы прогулялись полмили до кафе неподалеку от кампуса. Из труб домов кое-где валил дым, и мне вспомнился Станвилл.
        За ужином Милли спросила:
        - От твоей мамы нет вестей?
        - Пока нет, но ведь прошло всего три дня. Сегодня я проверял автоответчик - сообщений не было.
        - Автоответчик можно проверять по телефону?
        - Да можно, если у тебя кнопочный аппарат.
        Удаленную проверку автоответчика я еще не пробовал, но такое действительно возможно.
        Полуправда, умалчивание - разве это честные отношения? Я прикрыл рот салфеткой, потом спросил:
        - А от твоего бойфренда нет вестей?
        - Ух, зачем ты его вспомнил?
        - Прости.
        - Сисси его бросила.
        Я захлопал глазами и, не удержавшись, спросил:
        - Из-за того случая на вечеринке?
        Интересно, какую байку сочинил Марк?
        - Ну… Он заявил, что НЛО похитили его прямо из сумеречной зоны. Сисси обожает нью-эйдж, поэтому проглотила эту брехню.  - Милли покачала головой.  - Марк не был таким, когда со мной встречался. Но однажды Сисси прогуляла учебу и застукала его в постели со своей соседкой по комнате.  - Милли ухмыльнулась.  - Вот такого Марка я знаю.
        - Ну и кретин!
        Эх, жаль, я не утащил его в Гарлем или в Центральный парк: тогда ведь уже стемнело. Нет, Марк не Топпер Роббинс. Хорошо, что я сделал то, что сделал.
        После кафе мы посмотрели дрянной фильм. Такой дрянной, что мы развлекались, шепотом перевирая диалог героев. Домой мы отправились пешком через кампус, потом сидели на скамейке, считая звезды, пока холод не загнал нас в теплую постель. Как ни странно, любовью мы не занимались - просто заснули в обнимку, прижавшись друг к другу.
        Хуже от этого не стало.
        Я растянул свой визит до утра понедельника, заявив, что у меня билеты на этот день. Милли заинтересовалась расписанием вылетов, и я чуть не выложил ей всю правду. Вместо этого я «случайно» пролил на нас обоих стакан воды. Пришлось сушиться-переодеваться, и вопрос о вылетах отпал. Впрочем, думаю, Милли почувствовала, что я не хочу говорить на эту тему, и не стала тянуть меня за язык.
        Вернувшись в Нью-Йорк, я обнаружил на автоответчике три сообщения. Пожал плечами, нажал кнопку воспроизведения и по-турецки сел на пол, обхватив голову руками.
        «Вы когда-нибудь задумывались о гарантиях страхования жизни?  - говорилось в первом сообщении.  - О том, как защитить своих близких…» Ясно, это рекламный аудиоролик. Я раздраженно нажал кнопку, и автоответчик воспроизвел следующее сообщение.
        «Вы когда-нибудь задумывались о гарантиях страхования жизни? О том, как защи…» Ругаясь сквозь зубы, я снова нажал кнопку. Следующее сообщение тоже небось окажется тупой рекламой…
        «Здравствуйте! Я Мэри Найлс, это сообщение для Дэви Райса. Сейчас вечер воскресенья, на западном побережье около восьми часов, значит в Нью-Йорке около одиннадцати. Свой номер я оставлять не буду, но позвоню завтра, то есть в понедельник вечером, в это же время».
        Мама…
        Ее голос звучал обнадеживающе знакомо, так же молодо, как я запомнил, сначала неуверенно, потом бесстрастно.
        Что мне ей сказать? Я еще раз проиграл сообщение, чтобы услышать мамин голос. По щекам катились слезы, из носа текло, но я не шел в ванную за носовым платком, а снова и снова прокручивал сообщение.
        Ожидание вечера было невыносимо. Целое утро я слонялся около телефона: вдруг мама позвонит пораньше? Напряжение росло с каждой минутой. В итоге я прыгнул в кинотеатр «Эмбасси 2, 3, 4» на Таймс-сквер и посмотрел два фильма подряд, чисто чтобы отвлечься.
        Когда прыгнул домой, на автоответчике ждало одно сообщение. Я выругался и нажал кнопку воспроизведения. Какой-то Морган спрашивал Шейлу: парень ошибся номером. Какая досада и какое облегчение!
        Милли я позвонил в семь вечера, то есть в шесть по центральноамериканскому времени. Рановато, конечно, только мне не хотелось пропускать мамин звонок. Не хотелось, чтобы она нарвалась на автоответчик или на короткие гудки.
        К счастью, Милли только что вернулась домой.
        - Твоя мама звонила? Вот это здорово! Что она сказала?
        - Я только прослушал сообщение на автоответчике. Обратный номер она не оставила, но обещала перезвонить сегодня. Поэтому я и звоню сейчас, чтобы не занимать телефон потом.
        - Дэви, я очень рада. Надеюсь, все будет хорошо.
        - Ну, посмотрим.
        С одной стороны, я страшно боялся, с другой - надеялся на лучшее.
        - Милли, если б не ты, я не послал бы письмо. Не решился бы, так что спасибо.
        - Эй, ты несправедлив к себе! Не унижай моего любимого!
        - Я тебя люблю. Сейчас мне нужно отсоединиться, ладно?
        - Да, конечно. Я люблю тебя. Пока!
        - Пока.
        Трубку на базу я положил с преувеличенной осторожностью, аккуратно, бережно. Глупо, наверное, но раз Милли рядом не было и я не мог приласкать ее, то свои чувства я излил на телефонную трубку. Я посмеялся над собой.
        Господи, как же я боялся…
        После семи ждать стало еще невыносимее.
        В половине восьмого телефон зазвонил, и я мигом взял трубку.
        - Вы когда-нибудь задумывались о гара…
        Я швырнул трубку на базу.
        Пять минут спустя телефон зазвонил снова.
        - Привет, это Морган. Шейла дома?
        - Здесь таких нет. Вы ошиблись номером.
        - Ой, простите!
        Морган отсоединился.
        Через мгновение телефон зазвонил снова.
        - Привет, это Морган. Шейла дома?
        - Вы опять не туда попали.
        - Ой!  - с досадой воскликнул Морган.  - Наверное, я набираю неправильно. Шейла же четко назвала мне свой номер… Простите!
        Придурок! Девка небось дала тебе левый номер. После паузы минуты в две телефон зазвонил снова.
        - Привет, это Морган. Шейла дома?
        Пару секунд я молчал, потом понизил голос на октаву и, ловко изображая бруклинский выговор, ответил:
        - Ё-моё, братан, прости, но Шейла умерла!
        Я повесил трубку.
        Некрасиво получилось! Мне стало стыдно, хотя Морган больше меня не тревожил.
        В девять телефон зазвонил снова.
        - Вы когда-нибудь задумывались о гарантиях страхования жизни? О том, как защитить своих близких от опасностей, подстерегающих в будущем?
        На этот раз я дослушал сообщение до конца, записал название страховой компании и контактный телефон. Потом повесил трубку, начал искать в телефонном справочнике адрес тех страховщиков и думать, какую бы гадость устроить им с помощью голосовой почты.
        В 22:55 телефон зазвонил снова.
        Боже, боже, боже… Я взял трубку и облизал губы.
        - Алло!
        - Дэви? Дэвид Райс?
        Я судорожно выдохнул.
        - Привет, мама,  - тихо ответил я.  - Какие новости?
        Это отголосок прошлого, кусочек моего детства, в котором я сходил со школьного автобуса, бежал по подъездной дорожке, распахивал дверь черного хода и говорил: «Привет, мама! Какие новости?» Она отвечала: «Особо никаких. Что нового в школе?»
        Голос на другом конце провода стал не громче моего:
        - Ой, Дэви… Дэви, сможешь ли ты меня простить?
        Как же мне сдержать слезы? Они жгли мне глаза, и я часто-часто заморгал.
        - Мам, я знаю про изуродованное лицо и про сломанные кости. Знаю про год в клинике. По-моему, выбора у тебя не было. Все нормально.
        Может, когда-нибудь и станет на самом деле нормально…
        Судя по шороху, мама задела трубкой щеку - она покачала головой.
        - Я послала тебе семьдесят писем, а ты не ответил… Наверное, ты очень сильно обиделся.
        - Я не получал твоих писем. Сколько, говоришь, ты написала?
        У меня засосало под ложечкой, как в ожидании избиения или перед стычкой с Марком.
        - Черт подери твоего отца! Из клиники я отправила тебе лишь два длинных письма, зато первый год после выписки каждый месяц посылала по письму. Ответов не было, и я стала писать только четыре-пять раз в год. Последние несколько лет посылала только подарки ко дню рождения. Их ты получал?
        - Нет.
        - Вот мерзавец! И я оставила тебя с таким человеком…
        Я заерзал на диване. Хотелось, чтобы мама перестала говорить об отце, перестала напоминать мне о нем. Хотелось убежать - меня сейчас вырвет!  - хотелось повесить трубку или прыгнуть. Хотелось прыгнуть в Стиллуотер, или на Бруклинский мост, или на Лонг-Айленд, чтобы бродить по песку, пока Атлантика хлещет берег бурунами.
        - Мам, все в порядке,  - сказал я, но не убедил ни ее, ни себя.
        После небольшой паузы мама спросила дрожащим голосом, тщательно подбирая слова:
        - Дэви… он обижал тебя?
        Не говори ей! Зачем делать больнее? С другой стороны, мне хотелось сделать маме больнее, хотелось пристыдить ее, хотелось, чтобы она прочувствовала страдания, выпавшие на долю двенадцатилетнего мальчика.
        - Иногда,  - сухо ответил я.  - Он бил меня ковбойским ремнем с тяжелой пряжкой. Потом я несколько дней не мог ходить в школу.
        Мама не выдержала и разрыдалась, а я чуть не сгорел от стыда.
        - Прости! Прости! Пожалуйста, прости меня!  - повторяла мама между всхлипами, опять и опять, пока слова не слились со всхлипами, не превратились в бесконечную горестную литанию.
        - Т-ш-ш, мама, все хорошо. Все будет хорошо.  - Неизвестно почему, но плакать мне расхотелось. Накатила меланхолия, сильная, чуть ли не сладостная. Вспомнилось, как Милли утешала меня, когда я плакал.  - Т-ш-ш, я прощаю тебя. Ты ни в чем не виновата. Ты ни в чем не виновата. Т-ш-ш!
        Наконец всхлипы стихли, и я услышал, как мама сморкается.
        - Меня гложет чувство вины за то, что я тебя оставила. А я-то думала, что мы с моим психотерапевтом давно с этим разобрались. Терпеть не могу то, как течет нос, когда я плачу.
        - Наверное, это наследственное.
        - Ты тоже? Ты часто плачешь?
        - Даже не знаю, мама. В последнее время бывает. Только получается не очень. Наверное, не хватает практики.
        - Это шутка?
        - Вроде того.
        - Чем ты занимаешься, Дэви? На что живешь?
        «Банки граблю…»
        - Работаю в банковской сфере. Дела идут неплохо, я много путешествую,  - соврал я, мучась чувством вины и презрения к себе.  - А ты чем занимаешься?
        - Я турагент, потому тоже много путешествую. Такая работа сильно отличается от жизни домохозяйки.
        - Путешествия хорошо помогают уйти от реальности, да?  - спросил я как беглец - беглянку.
        «Ты тоже умеешь телепортироваться?»  - хотел спросить я на самом деле. Но если мама не умеет, то подумает, что я свихнулся.
        - Да. Порой человеку нужно именно уйти от реальности. Дэви, я скучала по тебе.
        Ну вот и слезы подкатили, а я-то думал, они высохли навсегда.
        - Мама, я тоже по тебе скучал.
        Я отодвинул трубку от себя, но всхлипы мама услышала. Впрочем, я быстро их подавил.
        - Прости меня, сынок, прости!  - Судя по голосу, мама сильно расстроилась.
        - Ничего страшного. Просто иногда накатывает. И ты права: я терпеть не могу, как течет нос, когда я плачу.
        Мама нервно засмеялась:
        - Дэви, ты по-прежнему пытаешься меня развеселить. Мой личный придворный шут. Ты необыкновенный!
        «Ты даже не представляешь насколько…»
        Мне хотелось попросить ее кое о чем, но я не решался, боясь нарваться на отказ. Но вот мама попросила об этом сама, и необходимость отпала.
        - Дэви, мы можем увидеться?
        - Я сам хотел об этом попросить. Я могу прилететь к тебе на этой неделе.
        - Ты работаешь?
        - Нет.
        - Тогда ты прилетишь в следующий раз. Я через неделю отправляюсь в тур в Европу. Вылетаем мы из Нью-Йорка, я могу взять выходной и задержаться на денек.
        Я засмеялся.
        - Что смешного?
        - Ничего. Ну… кто-то из друзей сказал, что, если ты снова появишься в моей жизни, старых отношений не вернуть, придется строить новые.
        - У тебя очень мудрый друг.
        - Не друг, подруга. Едва ты заикнулась о приезде, я забеспокоился о том, что нужно прибраться в комнате.
        - Значит, над чем-то годы не властны,  - засмеялась мама.
        Мы болтали еще около часа. Я услышал про мужчину, с которым встречается мама, про курсы в колледже, на которые она ходит, про красоты северной части калифорнийского побережья. В ответ я рассказал о Милли, о своей квартире, снова о Милли, о Нью-Йорке, снова о Милли.
        - Похоже, она девушка чудесная,  - подвела итог мама.  - Я позвоню тебе, когда будут новости о прилете. Я точно тебя не потесню? Просто я наслышана про нью-йоркские квартиры и вполне могу позволить себе отель.
        - Ты слышала про манхэттенские квартиры. У меня места полно,  - парировал я, решив купить новую кровать.  - Если меня не будет дома, оставь сообщение на автоответчике.
        - Хорошо, Дэви. Я так рада, что мы с тобой поговорили.
        - И я рад. Спокойной ночи, мама! Я тебя люблю.
        Мама снова заплакала, и я повесил трубку.

9

        В среду ко мне пришли прикрепленные к дому уборщицы. Я так давно не открывал входную дверь, что ее заклинило. Женщинам пришлось навалиться на нее, чтобы открыть. Когда дверь распахнулась, на лицах у них было странное выражение.
        - Господи!  - воскликнул я.  - Что это за запах?
        Одна из уборщиц вместо ответа показала себе через плечо. Посмотрев туда, я увидел, что за дверью у меня кто-то соорудил лежанку из газет и старых диванных подушек. Рядом стояла жестянка из-под кофе, над которой роились мухи. Судя по запаху, ее использовали как ночной горшок.
        - Ничего себе!  - растерянно воскликнул я.  - Этим выходом я редко пользуюсь.
        - Неудивительно,  - отозвалась уборщица, крупная, темнокожая, с широкими плечами и проседью над правым ухом.  - Я Вайноа Джонсон из «Рук помощи». Вы мистер Рис?
        - Да.
        - Насколько я поняла, вам нужно ВИП-обслуживание. Хотите, мы и лестницу вымоем? За это придется заплатить дополнительно, ведь она за пределами квартиры. Здесь еще то, что называют повышенным загрязнением.
        Почему-то мне стало стыдно.
        - Да, пожалуй. Доплата меня не смущает. Я впрямь не в курсе, откуда эта грязь.
        - Ясно.  - Вайноа пожала плечами.  - Вам нужно поговорить с арендодателем. В этом доме есть управляющий?
        Я покачал головой.
        - Шарлен, неси эту гадость в мусорные баки.
        - А-а-а!  - простонала другая уборщица, молодая латиноамериканка.  - Почему мне всегда ссанье достается?
        Она поставила ведро и метлу на пол и пошла вниз по лестнице, держа кофейную жестянку в вытянутой руке.
        Когда Вайноа взглядом измерила мою гостиную, я показал на лестничную площадку:
        - Часто встречаете такой бардак?
        - Очень часто. Если квартира долго пустует, а на двери подъезда барахлит замок, появляются сквоттеры. Без договора об аренде воду они включить не могут. Потом сквоттеров выгоняют, а нас вызывают на уборку.  - Вайноа кивнула на гостиную, в которой, кроме видеотехники и стереоустановки, стояли диван, глубокое кресло и стеллажи.  - После той жути в коридоре я подумала, что вся квартирка жуткая. А тут и делать нечего. Покажите другие комнаты.
        Я показал ей свободную комнату с компьютерным столиком, стеллажами и новеньким диваном-футон, который я купил накануне в качестве второй кровати; потом спальню с кроватью-футон на платформе, книжными полками и антикварным креслом-качалкой, которое я купил в Сохо. Ванная и кухня были совсем небольшие.
        - По-моему, здесь пылища, а так ничего страшного. Книги собирают пыль,  - с явным неодобрением изрекла Вайноа.
        Тут меня осенило, что в квартиру первый раз пришел кто-то, кроме меня. Даже неполный год назад, когда я смотрел квартиру, прежде чем ее снять, риелтор отправила меня сюда с ключами, не удосужившись приехать лично.
        Разумеется, с одной стороны, это объяснялось паранойей. В закрытом денежном шкафу у меня хранилось семьсот пятьдесят тысяч долларов. Я не хотел, чтобы гости задавали вопросы о каморке между кухней и спальней. С другой стороны, легче принести в квартиру книгу, чем привести гостей. Книга, кассета, бутерброд из продуктового - все это уютные, невзыскательные вещи. Только, в отличие от людей, квартиру они не оживляют.
        После ухода уборщиц я посетил Страховую компанию Гамильтона. Эта компания использовала рекламный ролик, начинавшийся словами: «Вы когда-нибудь задумывались о гарантиях страхования жизни?» Я заглянул в приемную, запомнил место для прыжка и ушел, не сказав никому ни слова.
        Позднее, когда служащие разошлись, я вернулся. В угловом кабинете я обнаружил оборудование для телемаркетинга, в приемной - список сотрудников с номерами домашних телефонов.
        Час спустя оборудование начало обзванивать сотрудников и проигрывать им ролик. Снова и снова. Я отправился домой и лег спать с улыбкой на лице.
        В одиннадцать вечера мистер Уошберн снова начал бить жену. Ссоры как таковой не было. Пара резких фраз, женщина закричала, раздалось звучное хлюпанье - это в ход пошли кулаки.
        Я прыгнул на их лестничную площадку и давай колотить в дверь.
        - Прекратите!  - орал я.  - Прекратите!
        Женщина затихла, застучали тяжелые шаги. Дверь распахнулась, и я увидел Уошберна - с красным лицом, прищуренными глазами и оскаленными зубами.
        - Какого хрена тебе надо?  - Левую руку Уошберн сжал в кулак, правую держал за дверью.
        Он вышел ко мне босой, в черных брюках и белой майке. Вот он подтянул к себе правую руку. В ней был зажат пистолет.
        Я замер.
        - Какого хрена тебе надо?  - снова спросил Уошберн.
        Из глубины квартиры послышался стон его жены. В нос мне ударил хорошо знакомый запах - запах скотча. Меня аж замутило.
        Я прыгнул ему за спину, схватил за пояс и поднял. Уошберн оказался очень тяжелым и, почувствовав мои железные объятия, откинулся назад. Я потерял равновесие и начал падать, грузный Уошберн - сверху. Прежде чем мы рухнули на пол, я прыгнул в Центральный парк, рядом с детской площадкой возле Сотой улицы Вест-Сайда.
        Мы упали в песочницу у бетонной горки-туннеля. Из-за тяжелого Уошберна у меня окончательно сбилось дыхание, а он с проворством змеи вывернулся, вцепился в меня и навел на меня свою пушку.
        Я совершенно бездумно отпрыгнул от него и попал в городскую библиотеку Станвилла. Минут пять я жадно ловил воздух ртом, прежде чем смог дышать, не испытывая острой боли.
        Я прыгнул обратно в бруклинскую квартиру и заглянул к Уошбернам: входная дверь у них так и осталась открытой. Из ближайшей комнаты послышался шорох, и я громко спросил:
        - Эй, вы в порядке?
        Гениально! Идиот, ты же понимаешь, что она не в порядке!
        Миссис Уошберн лежала на полу у кровати и пыталась подняться. Я забыл о нарушении прав владения и подошел к ней:
        - Лучше не двигайтесь. Я вызову «скорую».
        - Нет! «Скорую» не надо.
        Женщина упорно пыталась подняться с пола на кровать. В итоге я сдался и помог ей, но лечь она не захотела. Она хотела сидеть.
        - Где он?
        - На Манхэттене.
        - Давно?
        - Что?
        - Давно он ушел?
        - А-а. Только что.
        Лицо у миссис Уошберн распухло. Под глазами темнели синяки, по цвету которых я догадался, что их поставили накануне. Изо рта текла кровь, царапина на лбу тоже кровоточила.
        - Сумочку…
        - Что, мэм?
        - Принесите мне сумочку. Пожалуйста… По-моему, она на кухне.
        Я с сомнением посмотрел на миссис Уошберн. После таких побоев у нее могло случиться кровоизлияние в мозг. Ей в больницу нужно!
        - Пожалуйста… у меня там адрес приюта. Это приют для женщин - жертв насилия.
        Я принес сумочку и по просьбе миссис Уошберн отыскал в ней адрес, записанный на листочке лавандового цвета с сердечками и цветочками наверху.
        Господи!
        Я вызвал такси и помог миссис Уошберн собраться. Она взяла кое-что из одежды, немного денег, спрятанных в книге, и альбом со старыми фотографиями. Потом я помог ей спуститься вниз и усадил в машину.
        К тому времени миссис Уошберн двигалась куда лучше, и я почти поверил, что она только кажется полуживой. Я заплатил таксисту вперед - с лихвой заплатил - и убедился, что он знает, где этот приют. Если миссис Уошберн станет хуже, я велел отвезти ее в ближайший пункт скорой помощи.
        Такси отъехало от дома и покатило по улице, становясь все меньше и меньше. Я очень надеялся, что миссис Уошберн справится. Помогая собираться, я подложил ей в сумочку две тысячи долларов. Пригодится.
        В четверг и в пятницу я боялся оставаться в квартире - боялся устроить бардак и боялся Уошберна.
        Поддавшись порыву, я прыгнул в терминал D Международного аэропорта Даллас-Форт-Уэрт и улетел в Альбукерке, где целый день изображал туриста - даже на фуникулере поднялся к вершинам гор Сандия. Когда устал и понял, что смогу заснуть, прыгнул домой.
        В десять вечера по сигналу будильника я позвонил Милли.
        - Чем ты сегодня занимался?
        - Разными пустяками,  - неуверенно ответил я.  - Играл в туриста, играл с компьютерами.  - Я улыбнулся самому себе.  - Пытался не думать о мамином приезде.
        - Нервничаешь?
        - Очень!  - признался я, шумно выдохнув.
        Ожидание было тягостным, совсем как перед папиным возвращением домой, когда я не успевал выполнить его поручение. Вместо радости меня наполнял страх.
        - Это вполне логично. У тебя есть все основания нервничать.
        - Что? Думаешь, встреча пойдет наперекосяк?
        Милли быстро вздохнула:
        - Нет, милый. Думаю, все у вас будет хорошо. Просто ты давно не видел маму и не знаешь, чего ждать. После ее ухода с тобой случилось много плохого - твоя неуверенность неудивительна. В такой ситуации кто угодно разнервничается.
        - Ясно… А я уже думал, что слишком «гоню».
        - Не больше, чем вынуждает ситуация.  - На секунду Милли затихла, потом проговорила:  - Дэви, порой меня удивляет то, как здорово ты справляешься, с учетом всего, что тебе выпало.
        Я сглотнул.
        - Милли, ты не представляешь, каково это с моей колокольни. Порой не верится, что я вытерплю. Так больно…
        - Дэви, в твоей ситуации большинство людей даже не поняли бы, что им больно. Они отгородились бы стеной бесчувственности, такой толстой, что не различишь ни боли, ни грусти, ни даже счастья. Сильная, неотвратимая боль заставит их спрятаться и от нее, и от других чувств. Прочувствовать боль - единственный способ избавиться от нее, единственный способ исцелиться.
        - Хм… Ну, если ты так считаешь… А то кажется, что большинство право. Кажется, что избегать боли - то, что надо.
        - Послушай меня, Дэвид Райс! Если пойти по этому пути, то никогда не узнаешь ни любви, ни радости. Тогда случившееся между нами никогда не случилось бы. Ты этого хочешь?
        - Нет, только не этого,  - поспешно заверил я.  - Я очень тебя люблю. От этого тоже порой больно.
        - Правильно. Так и должно быть.  - Милли судорожно вздохнула.  - И мне порой больно. Значит, наша любовь того стоит. Надеюсь, ты тоже так считаешь.
        - Да, конечно.
        - Приедешь через неделю?  - спросила Милли.
        - Могу опять в четверг приехать.
        - О, у меня тест в пятницу. Мне нужно заниматься. Но ты, если захочешь, сможешь остаться до вторника.
        Я самодовольно улыбнулся:
        - Хорошо, так и сделаю.
        Чуть позже я прыгнул в Стиллуотер и немного посмотрел на окно Милли. Потом метнулся в аэропорт Альбукерке, дождался, когда уши привыкнут к высоте, переместился на парковку у нижней станции фуникулера, снова дождался, когда уши привыкнут к высоте, и прыгнул на смотровую площадку на вершине горы. На этот раз уши заложило аж до боли, но через секунду все прошло.
        При спуске нужно найти площадку на полпути к вершине, то есть где-то на высоте 7800 футов.
        Сеть улиц и парковок, испещренная яркими точками домов,  - Альбукерке простирался у подножия гор и напоминал звездное небо, рухнувшее на землю. Разница во времени с Нью-Йорком - минус два часа. Здесь догорали последние лучи заката, цвет неба на западе менялся с индигового на черный; наверху надо мной было море звезд, внизу - городских огней.
        Дул легкий ветерок, от студеного воздуха огоньки вверху и внизу казались недосягаемо далекими и тоже холодными на вид. Прекрасные, они замораживали меня изнутри. Ими не стоит любоваться в одиночку, ведь их множество и яркость подавляет. Глядя на них, я чувствовал себя букашкой.
        Я зажал нос, поэтапно спустился с горы и прыгнул домой.

        Маму я встретил в аэропорту с розами и с лимузином.
        В Ла-Гуардиа у стойки регистрации собралась огромная толпа. В аэропорту было так людно, что за стойку пропускали только пассажиров. Разумеется, меня это не остановило. Мимо поста службы безопасности, мимо металлоискателей и сканеров ручной клади я прыгнул вглубь длинного коридора - в самое дальнее место, которое видел.
        Стыковочный рейс из Чикаго опоздал на двадцать минут, и я чуть не умер от волнения. На ум лезли крушения самолетов, сбои техники, пропущенные рейсы. Вот будет номер, если мамы не окажется в том самолете! Я в двадцатый раз понюхал розы. Сперва их запах казался легким, потом навязчивым, потом удушающим. Я понимал: дело не в цветах, а в моем волнении.
        «Прекрати нюхать розы!»  - велел я себе.
        И тем не менее я мерил шагами транзитную зону, периодически нюхая цветы.
        Когда самолет наконец прибыл, мама, с портфелем в руках, вышла чуть ли не последней.
        Мама изменилась. Не знаю, почему это меня удивило. До ухода от отца у нее были длинные волосы, густые, черные, блестящие. Еще она была полненькой - без конца говорила о диетах, но от десерта не отказывалась. Ее нос добрые люди называли орлиным, а недобрые - крючковатым. Такой нос я через маму унаследовал от деда, поэтому прекрасно знаю, что про него говорят.
        Сейчас мама носила стрижку даже короче, чем у Милли. Волосы у нее стали светлыми, так же как и брови. Она сбросила фунтов пятьдесят и в Нью-Йорк прилетела в приталенном платье. У меня на глазах как минимум два бизнесмена повернулись, чтобы посмотреть ей вслед.
        Мамино лицо тоже изменилось. Нет, узнать я ее узнал, но не сразу. Нос стал маленьким, чуть вздернутым - на миг мне стало больно: оборвалась еще одна ниточка, связывающая нас. Мне даже почудилось, что я придумал унаследованные черты, что я ей не сын, а чужой. Может, и в самом деле так.
        Потом вспомнился год в больнице и пластические операции, которые перенесла мама после ухода от нас. Она осматривала собравшихся у выхода из транзитной зоны - все, кроме меня, ждали посадки на стыковочный рейс до Вашингтона. Вот ее взгляд прошелся по мне, молодому человеку в новом дорогом костюме, скользнул дальше, метнулся обратно, и на губах у нее появилась робкая улыбка.
        Я шагнул к ней, держа цветы перед собой как щит.
        - Добро пожаловать в Нью-Йорк!  - проговорил я.
        Мамин взгляд метался между букетом и моим лицом. Она поставила портфель на пол, взяла у меня розы и распахнула объятия. По щекам у нее текли слезы. У меня тоже. Я потянулся к маме, и мы изо всех сил сжали друг друга в объятиях.
        Ощущения странные, какие-то неправильные. Мама стала ниже меня, исчезла уютная полнота рук, которую я помнил с детства. Теперь ее объятия почти шокирующе напоминали объятия Милли. Вскоре я отстранился и отступил на шаг, расстроенный и смущенный.
        - Как ты вырос!  - воскликнула мама, и все встало на свои места.
        Голос был тот самый, из детства. Таким мама отвечала мне на вопрос про новости: «Особо никаких. Что нового в школе?» Таким говорила: «Сынок, папа не виноват. Он очень-очень болен».
        - Уж наверное, вырос. Шесть лет прошло.
        Я взял ее портфель и беззвучно отругал себя: «Мама прекрасно знает, сколько времени прошло, зачем напоминать?»
        - Мам, ты прекрасно выглядишь. Ты очень постройнела, и быть блондинкой тебе идет.
        Про лицо я говорить не стал: не хотел возвращаться к событиям, которые вызвали операцию, а еще раньше заставили маму уехать.
        Мама лишь кивнула и зашагала рядом со мной, часто нюхая розы. Она держала букет двумя руками, прижимая к груди, как младенца.
        В зоне получения багажа я с таксофона позвонил на сотовый водителю лимузина. Автомобиль ждал на Девяносто четвертой улице, напротив центральной парковки аэропорта. Когда мы получили мамин багаж и вышли на тротуар, лимузин уже стоял у обочины. К багажнику прислонился водитель, невысокий темнокожий мужчина в черном костюме.
        С водителем я познакомился накануне в агентстве по аренде лимузинов, поэтому он тотчас меня вспомнил, шагнул вперед и предложил:
        - Мэм, давайте я понесу ваш багаж.
        Мама взглянула на меня удивленно, может, даже чуть испуганно.
        - Все нормально,  - заверил я.  - Это мистер Адамс, наш водитель.
        - Это же лимузин? Настоящий лимузин?
        - Ну да, именно он.
        Мистер Адамс, сама забота и внимание, распахнул дверцу, придержал ее и подался вперед, в любую секунду готовый помочь маме. Она села, а он не захлопнул дверцу и многозначительно посмотрел на меня.
        - Ах да!  - Я поставил на асфальт чемодан, который по-прежнему держал в руках, и сел рядом с мамой.
        Мистер Адамс захлопнул дверцу и убрал чемодан в багажник.
        - Это правда лимузин?
        - Мам, ты уже второй раз спрашиваешь. Выпьешь что-нибудь?  - Я открыл мини-холодильник.  - Здесь есть шампанское.
        Захоти мама шампанского, открывать бутылку пришлось бы ей самой: без тренировки в домашних условиях экспериментировать я больше не собирался. Мама выбрала минералку, я - имбирную шипучку. Впрочем, пили мы из флюте.
        По Вай-Уайк мистер Адамс выехал на Белт-паркуэй. В субботу после обеда дороги пустовали, транспорта было мало, и уже через тридцать минут лимузин подъехал к моему дому.
        - Сэр, адрес правильный?  - с сомнением спросил мистер Адамс.
        - Да,  - ответил я, покраснев.
        Понятно, что наш район удивил водителя - мусор, граффити, мрачные латинос и темнокожие в подворотнях. Я этого фактически не видел, потому что прыгал сразу в квартиру, а если хотел прогуляться, прыгал в Гринвич-Виллидж, на юг Центрального парка, в центр Станвилла, штат Огайо,  - места более приятные.
        Впрочем, сейчас меня волновал сам дом. Я искренне надеялся, что мы не нарвемся на Уошберна. Обошлось. Прежде чем занести мамин багаж в квартиру, мистер Адамс убедился, что окна-двери закрыты, а сигнализация включена. Когда он поставил вещи в свободную комнату, мама хотела дать ему на чай.
        - Не надо, мэм. За эти выходные мне заплатили более чем достаточно.
        - За выходные?
        - Мистер Адамс будет возить нас, пока ты здесь гостишь. В Нью-Йорке порой такси не поймаешь.
        Мама захлопала глазами:
        - А-а.
        Мистер Адамс приподнял шляпу:
        - Мне лучше вернуться к машине. Сэр, вы позволите ее переставить? В квартире у вас столько добра,  - может, не стоит лимузином привлекать к нему лишнее внимание? Телефон при мне - вызывайте в любую минуту.
        - Очень хорошая мысль,  - похвалил я, провожая таксиста до двери. Прежде чем он вышел, я добавил:  - На Флэтбуш-авеню есть полицейский участок. По-моему, это хорошее место для стоянки… то есть для машины.
        - Да, сэр,  - с облегчением проговорил мистер Адамс.  - Надеюсь, неудобств это не создаст.
        - Нет,  - заверил я.  - Пожалуй, это лучший вариант во всех смыслах.
        Мама ушла в ванную привести себя в порядок, а я устроился в кресле в гостиной, поставив ноги на опору и слушая плеск воды. Под душем мама напевала. Вот еще один привет из прошлого, успокаивающий и одновременно тревожный.
        - Вижу, ты сумел прибраться в комнате,  - отметила мама, когда вошла в гостиную и остановилась у книжных полок.
        - Ну да…  - отозвался я и почти машинально добавил:  - Я клининговую службу вызывал.
        - Рада, что ты до сих пор читаешь. Твой отец книги никогда не жаловал.
        Я промолчал, и мама посмотрела на меня, подняв брови.
        - Да, для меня очень важно читать,  - проговорил я, заполняя неловкую паузу.  - Если бы я не читал, то с ума сошел бы.
        Слабая улыбка, игравшая у мамы на губах, померкла.
        - Книги помогают уйти от реальности?
        - Ну да, уйти от реальности и понять, что не весь окружающий мир превратился в бардак и сошел с ума. Что в жизни других людей не обязательно присутствуют…  - Я осекся.
        Дурень я, дурень!
        Мама набрала в легкие побольше воздуха:
        - Дэви, я должна кое-что тебе сказать. Я должна сказать то, о чем думала много лет.
        Казалось, она была смущена, но при этом настроена решительно. Я сел прямо, опора для ног, тихо скрипнув, сложилась. Меня замутило.
        - Ладно,  - проговорил я.
        Мама опустилась на краешек дивана, ближний к моему креслу, и подалась вперед: локти на коленях, пальцы переплетены.
        - Ты когда-нибудь слышал про «Ал-Анон»?
        Я покачал головой.
        - «Ал-Анон»  - организация наподобие «Анонимных алкоголиков». Основной акцент в работе делается не на самих алкоголиках, а на членах их семей - супругах и детях. Я стала ходить на их собрания после переезда в Калифорнию.  - Мама сделала паузу.  - Человек, живущий с алкоголиком или рабом другой пагубной зависимости, отстает в эмоциональном развитии не меньше самого алкоголика. Поэтому методы лечения алкоголиков применимы и для их жертв.
        Я кивнул. Я не знал, к чему она клонит, и, пожалуй, не хотел знать. Но ведь это моя мама!
        - Обе организации используют так называемую программу «Двенадцать шагов». Каждый шаг - этап, на котором нужно чего-то достичь или с чем-то примириться, чтобы преодолеть последствия случившегося. Все этапы я разъяснять не буду, но «Девятый шаг» мне нужно сделать с тобой.
        Это не моя мама. Это не женщина, которая шутила со мной, утешала меня и присматривала за мной. Я не знаю, кто эта серьезная, решительная особа.
        - Что еще за «Девятый шаг»?  - неохотно спросил я.
        - Искупление вины. Признание вреда, нанесенного жертве этого вреда.
        - Ой, мама, ты не навредила мне…
        - Т-ш-ш! Все не так просто. Дай мне договорить.
        Я ссутулился, плотно скрестил руки на груди и уставился на пол между нами.
        - Дэви, я ужасно поступила по отношению к тебе. На целых шесть лет я бросила тебя на милость человека, которого знала как алкоголика, способного на эмоциональное и физическое насилие. До ухода из дома я молча потворствовала его издевательствам над тобой. Я позволила твоему отцу разрушить твое самоуважение. Я позволяла ему наказывать тебя, когда ты был ни в чем не виноват. В его насилии над тобой я была теневым партнером.
        Я сжался в комок, будто живот сводила судорога. Будто хотел спрятать свою боль и обиду, заслонить от внешнего мира.
        Мама снова заговорила:
        - Заступиться за тебя мне мешали страх, сомнения, неуверенность. Но после ухода из дома я ничего не сделала - не защитила тебя от отцовского насилия, не избавила тебя от него. Самое страшное в том, что я сама причинила тебе зло, когда бросила тебя, лишила своей любви и заботы. Отнеслась к тебе как к потерянному багажу, до которого больше нет дела.
        Мама снова сделала глубокий вдох. Я посмотрел ей в лицо, не поднимая головы, прямо сквозь челку, падающую на лоб. Щеки у мамы стали совсем мокрыми, но она глядела прямо на меня, смаргивая слезы.
        - Молю господа о том, чтобы однажды ты смог меня простить.
        - Ой, мама, ты не виновата. Тебе пришлось так поступить!
        Она категорично покачала головой:
        - Я… Вины моей это не умаляет. Я признаю эту вину, хоть ты и не считаешь меня виноватой. Однажды ты изменишь свое мнение и, боюсь, разозлишься на меня сильнее, чем на отца.
        - Нет, никогда… О нем… о нем я без мата и говорить не могу…  - Я сам заплакал.
        Мама быстро подошла ко мне и присела на подлокотник кресла. Я потянулся к ней, мама обняла меня и стала гладить по спине. Получилось довольно неловко. Через минуту я кое-как вытер слезы. Из носа текло, поэтому я буркнул: «Извини меня»  - и поднялся, вырываясь из маминых объятий. Из спальни я принес коробку бумажных салфеток. Мы оба вытерли носы и засмеялись.
        - Гены - великая вещь,  - сказал я.
        - Ты совершенно прав.  - Мама громко высморкалась, по звуку получилось как сирена в диапазоне меццо-сопрано.  - Спасибо, что выслушал меня.
        - Дело не в тебе. Ты не виновата.
        - Наверное, ты прав…
        Хотелось отстоять свое мнение, но еще больше - сменить тему, поговорить о чем-нибудь другом.
        - Есть хочешь?
        - Немного.
        - На полседьмого у меня забронирован столик в ресторане в Гринвич-Виллидж. Ехать туда минут сорок пять, так что отправляемся через полчаса. Еще у меня билеты в театр на «Гранд-отель».
        - Боже, я не разорю тебя своим приездом?
        - Ничего подобного, мама.  - Я бросил взгляд на мой денежный шкаф в трех шагах у нее за спиной.  - Не беспокойся.
        - Тогда я пойду переодеваться.
        Ужинали мы в «И Тремерле», итальянском ресторане на Западном Бродвее. Когда мы выбирались из лимузина, люди смотрели на нас разинув рот. Мама тепло поблагодарила мистера Адамса за то, что он придержал нам дверь. Мы вместе решили, когда он нас заберет, чтобы времени с запасом хватило на дорогу в театр.
        Столик нам подготовили немедленно: ужинали мы рано, да еще старшая официантка видела, как мистер Адамс высаживал нас из лимузина, и это тоже сыграло свою роль.
        За ужином официант предложил вино, произведенное на собственных виноградниках ресторана. Мама согласилась.
        Я выпил бокал красного, отлично гармонировавшего с едой. Вино взбудоражило меня, завело с полуоборота. Я сказал об этом маме.
        - Дэви, ты много пьешь?  - Мама искоса посмотрела на меня и подалась вперед.  - Просто формально по нью-йоркским законам ты до сих пор несовершеннолетний, да? Хотя выглядишь старше.
        - Дело не в том, как я выгляжу.  - Я пожал плечами.  - В любой момент могу приплатить человеку, который купит мне спиртное. Просто я не знаю… Ведь папа…
        - А-а, ты боишься тоже стать алкоголиком? По-моему, слишком сильно беспокоиться не стоит, если это твой первый бокал спиртного… за какое время?
        - Месяца полтора назад я пробовал шампанское. Не особо понравилось.
        Мама кивнула:
        - Вот следить за этим нужно, а зацикливаться не стоит. После переезда в Калифорнию я боялась того же. Психотерапевт убедил меня, что у моих проблем иные причины.
        Вдруг на свете есть тайная организация «Анонимные прыгуны»? «Привет, меня зовут Дэвид Райс, я прыгун». Мама-то на прыгунью не похожа. Впрочем, как выглядит прыгун? Я хотел поделиться с ней, но ужин шел так гладко, не хотелось портить его признанием в паранормальных способностях или - боже упаси!  - рассказом об ограблении банка. На моей памяти мама назвала меня вором всего раз, когда я украл игрушку у соседа.
        «Гранд-отель»[8 - В основе пьесы роман австрийской писательницы Вики Баум «Люди в отеле».] мне очень понравился: прекрасная постановка, чарующая музыка. Из персонажей мне особенно пришелся по душе мистер Крингеляйн, смертельно больной еврейский бухгалтер. Два Джимми - темнокожие официанты-артисты были тоже хороши. Финал получился отличный, но одна деталь глубоко меня взбудоражила. Стареющая балерина ждет, что молодой красавец-барон встретит ее на вокзале. Ни ее агент, ни ее компаньон не говорят ей, что накануне вечером Крингеляйн умер. Низость, какая низость, доброта с тенью предательства! Балериной манипулировали, чтобы она не перестала танцевать… Какая низость!
        Мама пожала плечами:
        - Очень жизненно. Может, даже слишком. Зато реалистично.
        Предыдущую ночь мы оба спали плохо: очень боялись предстоящей встречи. Поэтому, едва мистер Адамс привез нас домой, отправились спать.
        Следующим утром, когда мы усаживались в лимузин, я заметил, как Уошберн смотрит на нас в окно. Я сделал вид, будто его не заметил, но невольно вспомнил пистолет, что в тот раз был у него в руке. Интересно, как он вернулся из Центрального парка?
        Мы позавтракали на Верхнем Вест-Сайде, потом мистер Адамс доставил нас к Метрополитену, и мы осмотрели передвижную выставку французских импрессионистов, которую привез музей из России.
        - У тебя абонемент в этот музей? Как часто ты сюда приходишь?
        Я пожал плечами:
        - Стал чаще, с тех пор как купил абонемент. Но я заглядывал сюда, еще когда жил на Манхэттене.
        Выставка нам понравилась, хотя посетителей в воскресенье было много и вели они себя отвратительно. Например, мама рассматривала картину, а одна женщина взяла и встала перед ней, загородив обзор. Мама отвела меня в сторонку и спросила:
        - Людей специально учат вести себя по-нью-йоркски? Иначе такая грубость просто необъяснима.  - Мама нахмурилась.  - Да, наверное. Поведение в семье - та же учеба. Проблемы и неблагополучие передаются из поколения в поколение. Господи, надеюсь, не все жители Нью-Йорка из неблагополучных семей!
        - Среди местных жителей немало дружелюбных. Я, например.
        - Ха, ты - продукт импортный, в Нью-Йорке однозначно чужой.
        - Ну, тогда мистер Адамс.
        Мама кивнула:
        - Да, я уверена, дружелюбных здесь много.
        Я позвонил мистеру Адамсу с таксофона, и он забрал нас от главного входа. До Международного аэропорта имени Джона Кеннеди добираться предстояло около часа.
        - Знаю, что времени у нас предостаточно,  - начала мама,  - но хочу убедиться, что мне дадут место у прохода. Терпеть не могу сидеть в середине или у окна.
        По дороге в аэропорт мама уговаривала меня обратиться к психотерапевту.
        - Ты что, считаешь меня сумасшедшим?  - спросил я, слегка расстроенный и слегка обозленный.
        Я собирался с духом, чтобы заговорить о телепортации - спросить, есть ли эта способность у нее или у кого-то из родни. Раз она считает, что мне нужно к психотерапевту…
        - Нет, ты не сумасшедший. Но полностью отстраниться от своих подростковых мытарств ты не можешь. Каждый человек носит с собой эмоциональный багаж, эмоциональный мусор. С ним нужно разобраться, чтобы в итоге не передать детям,  - заявила мама, пряча от меня взгляд.  - Если человек обратился к психотерапевту, это еще не значит, что он сумасшедший, больной или плохой. Психотерапевт вроде гида и проводника. Он знает дороги, указатели, повороты, ямы. Он помогает найти свою внутреннюю боль, разобраться в ней и в ее причине и преодолеть ее.
        Я отвернулся к окну. Мама не унималась:
        - Ты сбежал от отца, и это хорошо. Но боль, причиненная им, живет в тебе. От нее не убежишь. Она часть тебя.
        Если перефразировать Лайнуса ван Пельта из мультика про Снупи, то «нет такой проблемы, от которой нельзя телепортироваться»[9 - Лайнус ван Пельт говорит: «Нет такой проблемы, от которой нельзя убежать».]. Невольно я злился все сильнее. «Остынь, Дэви, оно того не стоит»,  - велел я себе.
        - Хорошо, я подумаю,  - соврал я, чтобы наконец сменить тему.
        На миг показалось, что маму с толку не собьешь, но она улыбнулась и попросила:
        - Расскажи мне про свою работу.
        Я еще раз пожал плечами. Может, зря я увел разговор от психотерапии?
        - Работаю в банковской сфере. Рассказывать тут особо нечего. Я лучше послушал бы про твою поездку в Европу.
        Вряд ли я провел маму. По-моему, она поняла, что в моей «работе» есть нечто, о чем я не желаю рассказывать, но давить на меня не стала.
        - Четыре дня мы проведем в Лондоне, два дня в Париже, три дня в Риме, два дня в Афинах, три дня в Стамбуле, потом домой. График бешеный, только ведь это специальная промопоездка для турагентов. Нужно оценить удобства отелей. Для меня это третья такая поездка. По опыту знаю, что от усталости оценить удобства отелей получается не всегда. Впрочем, потом можно рассказывать клиентам, как ловить такси в Лисабоне или менять деньги в Амстердаме. В Турции я раньше не бывала, так что встречи со Стамбулом жду с нетерпением.
        - Звучит здорово! Был бы у меня паспорт, я полетел бы с тобой.
        - Хорошая мысль!  - Мама улыбнулась.  - Ладно, в следующий раз. Ты ведь и в Калифорнию хотел приехать?
        - Да,  - кивнул я,  - жди меня в гости. Дам тебе недельку отдышаться после поездки и прилечу.
        Улыбнулась мама, улыбнулся я, и на миг я почувствовал, что в отношениях у нас полный порядок, что мы сделали все возможное, чтобы снова сблизиться. Теперь в жизни у нас разные дороги, они будут пересекаться, а может, на время протянутся параллельно друг другу. Я почувствовал, что у меня снова есть мама.
        Прежде чем пройти на посадку, мама заплакала и крепко обняла меня. К лимузину мистера Адамса я вернулся опустошенным.
        Таксист открыл передо мной дверцу, но я поднял руку.
        - Нет, мистер Адамс, спасибо! Бал окончен, карета превращается в тыкву.  - Я протянул ему сто долларов и сказал:  - Вот, хорошего вам остатка выходных! Вы очень помогли нам.
        - Вас точно не нужно везти домой?
        - Нет, спасибо. Я сам доберусь. Я серьезно!  - добавил я, когда таксист начал протестовать.
        Мистер Адамс кивнул:
        - Если понадобится лимузин…
        - Я знаю, кому звонить.
        Лимузин влился в полуденный поток транспорта, эдакий черный кит в косяке суетливой рыбешки. Я прыгнул домой.

        Часть IV
        Китайское проклятие

10

        В понедельник я, как обычно, отнес грязную одежду в стирку - прыгнул в переулок за прачечную и оставил вещи стираться. Семьдесят пять центов за фунт одежды, не крахмалить, сорочки повесить на плечики. Когда я вышел на улицу, солнце ярко светило, воздух казался холодным и в кои веки чистым. Свежий воздух чуть ли не хрустел, как яблоко из холодильника, и я решил прогуляться шесть кварталов до дому.
        За выходные, пока нас с мамой возил мистер Адамс, я видел наш район больше, чем обычно. Вообще-то, он по-своему красив, но в начале ноября, когда деревья и кустарники голые, кажется грязным и унылым. Удивительно, как зелень меняет городской пейзаж!
        Чем ближе к дому, тем больше мусора и граффити. Может, переехать? Что бы я чувствовал, если бы Милли жила со мной и ходила по этим улицам? Совершенно бездумно я начал вглядываться в сидящих на ступеньках возле домов и в стоящих на углу. Мрачные парни вызывающе смотрели в ответ, заставляя отводить взгляд. Если Милли приедет в гости, мы поселимся в отеле на Манхэттене.
        Я вглядывался в каждого, кто попадался на улице, поэтому и заметил мужчин в машине. Они припарковались за три дома от моего и, спустив стекла до половины, читали газеты. На приборной панели стоял кофе в бумажном стаканчике, от которого на лобовом стекле появился кружок конденсата. Шагая мимо них, я услышал треск рации, совсем как в фильмах про копов.
        Я посмотрел на сидящего на пассажирском месте. Уошберн!
        Он потягивал кофе из другого стакана и читал газету, но, услышав мои шаги, поднял голову и посмотрел на меня. Наши взгляды встретились, и изумленный Уошберн дернул голову назад. Горячий кофе пролился ему на грудь - Уошберн снова дернулся и, ругаясь, стал промокать пятно газетой. Затея бесполезная! Зато в процессе у него распахнулся пиджак, и я увидел инкрустированную деревом рукоять пистолета в плечевой кобуре.
        Боже, так он коп! Вот чем объясняется пистолет и бездействие патрульных в ночь, когда я звонил в службу 911.
        Я двинулся дальше, не сбавляя шагу. Хорошо, что он пролил кофе, но глазеть на него сейчас не стоит. Ничто не злит человека больше, чем пристальное внимание посторонних в момент, когда он оплошал.
        Раз копы выбрали такое место, я проулком дошел до задних ворот и прыгнул в квартиру с незаметного места за мусорными баками. В окно я увидел, как Уошберн, с кофейным пятном на груди, выбирается из машины и тротуаром идет к проулку. Оказавшись прямо подо мной, он глянул за угол.
        Я сходил в ванную за «алка зельтцером».
        Что угодно Уошберну? Дело ведь не в ограблении банка? Других преступлений я не совершал, за исключением использования фальшивых водительских прав, если, конечно, предъявление фальшивого удостоверения личности при открытии счета в банке не приравнивается к мошенничеству.
        Черт, может, они вообще за мной не следят? Может, у меня паранойя?
        В час дня копы так и сидели в машине. Я прыгнул на Сорок седьмую улицу, купил треногу и, вернувшись домой, с ее помощью поставил видеокамеру у окна. Через разъем-тюльпан я подсоединил камеру к телевизору и смог наблюдать копов на двадцатипятидюймовом экране - в «живых» цветах и в максимальном масштабе. Пару раз копы по одному отлучались в уборную и бегали за кофе в корейский магазин на углу.
        Они что, следят за мной?
        Я прыгнул на лестничную площадку, спустился по лестнице и вышел из подъезда. Как ни в чем не бывало я зашагал прочь от копов. В тот момент на улице было довольно тихо, и я услышал, как за спиной у меня хлопает дверца и заводится мотор.
        На углу я свернул направо, потом прыгнул к себе в квартиру, успев заметить Уошберна, спешащего следом за мной. На углу он посмотрел направо, поднес руку к уху и беззвучно зашевелил губами. Шины визгливо скрипнули, потом мерно зашуршали - машина проехала под моими окнами и свернула за угол.
        Пожалуй, сомнения отпадают. Я расстроенно оглядел квартиру. Арестовать меня копы не смогут: я исчезну прежде, чем они откроют дверь. Но мои вещи, мои любимые книги…
        Папа не позволял мне держать книги. «Чего ради, ты ведь уже прочитал их, так?» Он уносил их к букинисту и продавал за бесценок, за жалкие проценты их истинной стоимости. Папа не желал захламлять книгами дом, даже мою комнату.
        Нет, книги копам не достанутся.
        В жилом комплексе Милли, рядом с кампусом Университета штата Оклахома, появилась свободная квартира. Хозяева даже не рассчитывали найти жильца посреди семестра. Аренда двухкомнатной квартиры на втором этаже оказалась в два раза дешевле, чем аренда моей нынешней квартиры, а в задаток просили только двести долларов. Во избежание сложностей я заплатил аренду за восемь месяцев вперед, до конца весеннего семестра. Я объяснил, что только что обналичил чек на стипендию и если не заплачу аренду, то бездарно потрачу деньги на пиццу. Нью-йоркские водительские права и папин адрес в Огайо прошли без проблем, и мне разрешили въехать сразу же.
        Сборы я начал в гостиной нью-йоркской квартиры, по пояс голый, с потными руками. Я посмотрел на стеллаж, прыгнул в стиллуотерскую квартиру, выбрал стену для него и вернулся в нью-йоркскую квартиру. Подошел к стеллажу три фута шириной и высотой мне до плеч, обхватил и поднял одну его секцию. Сухожилия, соединяющие плечи и шею, натянулись, поясница заболела, но секция, одна из самых больших, с места не сдвинулась. Резкий выдох, и я откинулся назад. Секция накренилась и оторвалась от пола.
        Я прыгнул.
        В стиллуотерской квартире я тотчас подался назад. Стеллаж рухнул на пол, наклонился и ударился о стену так, что с него соскользнули шесть или семь книг.
        Поднимать книги я не стал.
        Секция оторвалась от пола буквально на секунду, но, когда я прыгнул, перелетела со мной. Об этом стоило подумать, только тратить время не хотелось.
        Другие секции оказались легче, но под конец у меня заболели плечи. Полки для телевизора и видеоаппаратуры я переправил частями. После стеллажа их вес я едва почувствовал. Компьютерный стол тоже не создал проблем, хотя я вытащил ящики и перенес их отдельно. Переправив одежду на плечиках, я хотел разобрать кровать, но вдруг вспомнил про деньги.
        Ой! Я засмеялся. Чем дольше я смеялся, тем смешнее становилось. В денежном шкафу у меня семьсот тысяч долларов, а я беспокоюсь о книгах! Дрожа, я прислонился к стене: по щекам текли слезы, я чуть не задыхался от смеха. Может, для меня еще не все потеряно!
        Я прыгнул в Стиллуотер и в коридоре обнаружил бельевой шкаф, с полками, но недостаточно большой. Решив добавить еще одну полку сверху, я поднял голову и увидел люк, ведущий на чердак. Захватив из бруклинской квартиры фонарик и табурет-стремянку, я выяснил, что между потолком моей квартиры и крышей есть трехфутовые антресоли. Сразу вспомнилась городская библиотека Станвилла.
        От соседней квартиры чердак отделяла глухая противопожарная стена, так что он оказался всецело в моем распоряжении. В несколько заходов я перенес деньги из Нью-Йорка и не думал о других вещах, пока аккуратно не сложил пачки долларов на чердаке.
        Что полиция подумает о шкафе без дверей? Не стоило ли сломать гипсокартонную стену? Вспомнилось тупое телешоу с участием бойкого тележурналиста, решившего, что в подвале чикагского отеля он нашел пропавший сейф Аль-Капоне. Хотелось бы посмотреть на реакцию копов, когда они сломают шкаф. Может, оставить немного денег, чтобы сбить их с толку?
        Я решил сделать паузу и поужинать в «Таверне Фрэнсиса», что в финансовом квартале Нью-Йорка. Напрасно я так решил. Обслуживание в ресторане неспешное - к десерту спина стала деревянной, каждая клеточка тела, от затылка до лодыжек, ныла от боли.
        Я попытался разогнать боль прогулкой по Бэттери-парку, но холодный ветер с устья Гудзона сделал только хуже - вдобавок ко всему у меня заболела голова.
        Чертова полиция!
        Я прыгнул в ванную бруклинской квартиры, чтобы выпить ибупрофен. В комнате было темно, я потянулся к выключателю, но остановился.
        В квартире кто-то был.
        Как незваные гости сюда проникли? Входная дверь-то на засовах.
        Дверь ванной оказалась полуоткрыта, и я быстро шагнул за нее, чтобы глянуть в брешь между петлями. Входную дверь приоткрыли футов на шесть, в стальной раме зияло отверстие в форме кривого овала. На полу, сразу за порогом, стояла кислородно-ацетиленовая горелка с маленькими баллонами и режущей головкой. «Управление полиции г. Нью-Йорка»  - было написано на баллоне с кислородом.
        Дальше по коридору, в спальне, полицейский в форме помогал мужчине в штатском осматривать мою кровать. Они тыкали в матрас чем-то вроде шляпных булавок - тонкими иглами дюймов шесть длиной. На кухне звенела посуда - кто-то рылся среди моих кастрюль и сковород.
        Интересно, у них есть ордер на обыск?
        Уж не хочу ли я спросить их об этом? «Извините, у вас есть документ, разрешающий делать иглоукалывание моей кровати?»
        Лучше поискать ибупрофен в другом месте. Я так и стоял за дверью, словно во власти каких-то извращенных чар. Казалось, я со стороны наблюдаю, как меня насилуют. Услышав звон тарелок, я сжал кулаки. Тарелки у меня ручной работы, куплены за пятьсот долларов в специальном магазине Гринвич-Виллидж.
        Ладно хоть книги в безопасности.
        Зазвонил телефон. Я посмотрел на часы.
        Боже, Милли!
        Телефон и автоответчик я еще не перенес по вполне веской причине: в стиллуотерской квартире не было ни электричества, ни телефонной связи.
        Телефон остался в спальне. Вон он, на тумбочке.
        Мужчина в штатском взял трубку, не дав включиться автоответчику.
        - Алло!  - проговорил он, наклонив голову в сторону коридора.
        Уошберн! После утреннего инцидента он сменил рубашку.
        - Нет, вы попали правильно. Это квартира Дэвида. Я сержант Уошберн из Управления полиции Нью-Йорка. С кем я разговариваю?  - Уошберн прикрыл трубку рукой и скомандовал копу в форме:  - Звони диспетчеру, пусть отследят вызов!
        - Нет, насколько мне известно, Дэвид в порядке. Вы давно с ним знакомы?  - Уошберн выслушал ответ.  - Проблемы? Это нам предстоит выяснить. У нас пара вопросов к мистеру Рису.  - Уошберн снова послушал Милли и ответил ей:  - У нас есть ордер на обыск, вот почему. Мисс Харрисон, пожалуйста, продиктуйте мне свой адрес и номер телефона.  - Уошберн записал информацию в блокнот, который вытащил из кармана пиджака.  - Оклахома? Сейчас вы в Нью-Йорке? Нет? Если мистер Рис с вами свяжется, пожалуйста, попросите его перезвонить сержанту Уошберну из Семьдесят второго участка.
        Полицейский в форме вернулся в спальню и показал Уошберну записанное в своем блокноте. Уошберн сравнил записи и кивнул.
        - Уверяю, вы попали правильно. В договоре аренды у Дэвида стоит «Райс», в договоре об открытии счета в банке - «Рис». Мы не знаем, который из вариантов верен. Это один из вопросов, которые мы хотели бы ему задать. Пожалуйста, убедите его позвонить нам. До свидания.
        Из кухни показался еще один коп в штатском:
        - Ну и?..
        - Подружка. Из Оклахомы. Звонит ему каждый вечер. По-моему, она удивилась, расстроилась, а о делах Риса знать ничего не знает. Номер продиктовала верный.
        - Интересно, она в курсе, откуда у него деньги?
        - Мы потом до нее доберемся, если здесь ничего не выясним.
        - А ты уверен, что игра стоит свеч? Кроме использования фальшивых документов, предъявить нам парню нечего.
        - Черт, Бейкер, а как насчет нападения? Где Рис деньги берет? У него краденый номер соцстраховки, он принадлежит старухе из Спокана, штат Вашингтон. Налоговая очень этим интересуется. По их данным, ни Дэвид Райс, ни Дэвид Рис по тому адресу не проживает, значит подоходный налог парень никогда не платил. Уверен, дело тут в торговле наркотиками.
        - В матрасе ничего нет,  - заявил коп в форме.  - Что ты хочешь повесить на парня?
        - Заткнись и ищи дальше.
        - Боже, сержант, да в чем дело-то?
        Бейкер высунул голову из кухни:
        - Уошберн живет этажом ниже. Он следил за этим Райсом - Рисом, и парнишка почуял неладное. Вместе с дружками он напал на Уошберна, вырубил его и бросил в Центральном парке.
        - Господи, сержант, что же ты обвинение ему не предъявишь?
        Потому что ничего подобного не было!
        - Я хочу посадить его за что-то серьезное. Свидетелей нападения у меня нет,  - неохотно признал Уошберн,  - сообщников Риса я не видел. Они сзади на меня набросились. Но здесь что-то не так. Я уточнил у арендодателя: задаток и первые несколько месяцев аренды парень оплатил почтовыми переводами. Потом начались чеки, только имя на них отличается от того, что стоит в договоре аренды. В прошлые выходные парень привез сюда женщину на лимузине. На лимузине в наш район? Мы пробили права по серийному номеру, указанному на чеке, и - вот тебе и на!  - к ним привязан другой адрес. Мы пробили адрес и нашли другого Дэвида Риса - с совершенно другой внешностью, но теми же правами. В общем, с субботы мы следим за этим Дэвидом. В аэропорту Кеннеди мы потеряли его, испугались, что он сбежал, но в понедельник утром он пешочком вернулся в эту квартиру. После обеда он вышел на улицу, свернул за угол и снова исчез.
        - В следующий раз арестуем его сразу, как увидим,  - подал голос из коридора Бейкер.  - А то парень слишком юркий. Вот почему Рэй и твой напарник внизу караулят.  - Он вернулся на кухню.
        - Кто та женщина?  - спросил коп в форме.
        - Его мать. Так сказал водитель лимузина. Парень заранее заплатил ему за выходные. Наличными заплатил, а в конце дал сотню на чай. Женщину они забрали из Ла-Гуардиа, а отвезли в аэропорт Кеннеди. Ни имени женщины, ни информацию о рейсах таксист не запомнил. Не исключено, что она привезла наркотики.
        Оставьте мою маму в покое! Захотелось прыгнуть к подъезду, поджечь полицейские машины и разбить лобовые стекла. От злости голова заболела еще сильнее.
        Я прыгнул в Стиллуотер, купил ибупрофен в мини-маркете и запил таблетку «Севен апом».
        Что мне делать с Милли?
        Дверь мне открыла Шерри, соседка Милли. Узнав меня, она сделала такое лицо, что объяснения мне не потребовались.
        - Погоди минутку,  - сказала Шерри, а войти не предложила.
        Она не поздоровалась, не спросила, как дела. Просто закрыла дверь у меня перед носом.
        Злость и головная боль вернулись. Когда на пороге появилась Милли, лицо у меня покраснело, кровь стучала в ушах.
        - Дэви, что ты здесь делаешь?
        - Хочу поговорить с тобой.  - Я пожал плечами.  - Раз войти меня не приглашают, может, прогуляемся?
        Милли нервно сглотнула.
        - Я не уверена, что хочу гулять с тобой.
        - Милли, ради бога!
        Она вздрогнула, и я заговорил спокойнее:
        - Сержант Уошберн не сказал, что я склонен к насилию? Нет ведь? Он предупредил бы, если бы меня подозревали в убийстве.
        - Откуда ты знаешь? Ладно, сейчас куртку накину.
        Вскоре Милли вышла на крыльцо: руки глубоко в карманах куртки, глаза холодные, лицо бесстрастное. Я вышел на улицу, Милли - следом, на несколько шагов позади меня. Мы неспешно зашагали по тротуару. Небо мрачное, еще немного - и начнет подмораживать. От тонкой дымки, больше похожей на туман, чем на морось, все вокруг стало влажным и скользким. Чувствовался запах древесного дыма.
        Молчание нарушила Милли:
        - Почему ты хромаешь? Поранился?
        - Нет, я мебель таскал. Слегка переборщил с нагрузкой, но я торопился.
        - Я-а-асно,  - протянула Милли с таким сарказмом, что мне стало не по себе.
        - Это правда!
        Милли резко повернула голову ко мне, и я увидел: зубы у нее стиснуты.
        - А-а, правда! Вот это интересно. Давай поговорим о правде!
        Я шумно выдохнул:
        - Давай. Почему бы и нет.
        - Начнем с имени, мистер Райс, или мне звать тебя мистер Рис? Как правильно?
        - Райс. Тебе я никогда не врал.
        Милли подняла голову и приоткрыла рот:
        - Неужели? А кому ты врешь? Банковским служащим? Подружки от твоего вранья освобождаются?
        Я опустил голову и упрямо повторил:
        - Тебе я никогда не врал. Все, что я тебе говорил, правда.
        Милли мне не верила.
        - Ложь бывает разная. Ты знаешь, что такое лгать недоговаривая? А что такое косвенная ложь, знаешь? Почему тобой интересуется полиция? Что ты натворил? Почему утаил это от меня?
        «Я хотел, чтобы ты любила меня, вот почему!»  - лишь мысленно ответил я.
        Милли отступила на шаг, и лицо у нее снова стало испуганным.
        - Я хотел, чтобы ты любила меня… О черт!  - Я остановился и посмотрел на небо: слезы смешивались с холодной дымкой.
        Милли отвела взгляд, не желая смотреть на меня.
        Хватит слез! Зажмурившись, я выдавил из себя последнюю влагу.
        - Чего ты хочешь?  - спросил я.  - Что мне сделать, чтобы мы помирились?
        - Ты солгал мне. Ты меня предал. Я предупреждала, чем это чревато.
        Я покачал головой, не веря собственным ушам:
        - Ты говорила, что если уличишь меня во лжи, нашим отношениям конец. Ты этого хочешь? Мне просто уйти и никогда тебя больше не тревожить?
        Глаза у Милли сузились, рот превратился в жесткую тонкую полоску.
        - Да.
        Я чувствовал ее злость, ее ненависть, ее отвращение и вытерпеть такого не мог:
        - Тогда до свидания.
        Со злости на Милли я прямо у нее на глазах прыгнул, сам не зная куда.
        На полу городской библиотеки Станвилла я свернулся в клубок и плакал, плакал, плакал…
        Переночевал я в стиллуотерской квартире - откинул спинку кресла и накрылся кожаным плащом вместо одеяла. Ни света, ни тепла не было - коммунальные услуги я еще не подключил. Приснился кошмар: папа бил меня за то, что я плакал. Милли в том сне тоже присутствовала - стояла в сторонке и кивала всему, что говорил папа.
        Проснулся я в предрассветной мгле. Меня била дрожь, спина ныла. Пожалуй, не стоило пытаться снова заснуть.
        Обувшись, я прыгнул на лестничную площадку у бруклинской квартиры.
        На двери появились петля, навесной замок и объявление: «Опечатано Управлением полиции г. Нью-Йорка. За справками обращаться к сержанту Д. Уошберну, 72-й участок».
        Я прыгнул в спальню. Постельное белье содрали и бросили в угол. Помня об осторожности, проверил другие комнаты.
        Копы заметили, что между кухней и гостиной слишком мало свободного пространства. Они сорвали гипсокартонную стену - только денежный шкаф оказался пуст.
        На кухне царил бардак. Посуду небрежными стопками составили на разделочном столе. Кое-что отложили в сторону и присыпали дактилоскопическим порошком. Мусор вывалили в раковину и тщательно осмотрели. Не обращая внимания на бардак, я начал переправлять посуду в стиллуотерскую квартиру и расставлять по ящикам. Удивительно, что копы ничего не сломали, хотя разве это важно?
        Теперь ничего не важно.
        Тем не менее с каждой тарелочкой я обращался бережно и трепетно, тщательно стирая пыль и порошок, прежде чем определить ее в шкафчик. Посуду я купил в конце лета, Милли помогала мне выбирать. Маме она очень понравилась.
        Часам к десяти утра я переправил в Оклахому кухонные и банные принадлежности, кровать и матрас. Из оставленного я жалел только о шторах и о мини-жалюзи, но ведь копы наверняка следили за квартирой с улицы. Зачем показывать им, что я дома?
        В Стиллуотере я подключил воду, телефон, газ и телевидение. Новый банковский счет я решил не открывать. Если нельзя платить за что-то наличными или почтовым переводом, лучше вообще не покупать.
        Никого из коммунальщиков задатки наличными не смутили. Может, в университетских городках другие правила? Услуги они обещали подключить к завтрашнему вечеру.
        Я прошел мимо офиса телефонной компании, но телефон решил не ставить. Общаться мне особо не хотелось.
        Одно из моих окон выходило на улицу, отделяющую кампус от жилого комплекса. Почти до самого вечера я просидел у окна, наблюдая за прохожими, спешащими под дождем. В середине дня я прыгнул в продуктовый на Манхэттене, купил кофе и сэндвич, но перекус устроил у окна в Стиллуотере.
        В 16:15 Милли перешла через улицу на светофоре и зашагала прочь от кампуса. Шла она медленнее остальных. Лицо каменное, взгляд приклеен к тротуару… Она несла зонт, который купила у лоточника в Нью-Йорке, когда мы только познакомились.
        «Четыре доллара, мисс! Всего четыре доллара!» Милли покачала головой. «Три доллара, три доллара!»
        В итоге они сторговались на трех с половиной. Я предупредил, что зонт растворится под дождем, но пока он опровергал мое предсказание.
        Хотелось прыгнуть на тротуар и загородить ей дорогу, но вспомнилось, каким холодным было вчера ее лицо, и я передумал.
        Так почему я до сих пор в Стиллуотере?
        У меня на глазах Милли брела прочь.
        Я попробовал написать ей письмо и объяснить, почему меня ищет полиция. Почему я купил фальшивое удостоверение личности на деньги, украденные из банка благодаря способности, которой у других нет. Едва слова появлялись на экране, я тут же их стирал.
        Черт, если я сам не до конца верю своей истории, чего ждать от Милли?
        Захотелось спрятаться, лечь на дно, переждать бурю. Я заглянул в турагентство «Наитие» и изучил их буклеты. Направления, сулящие улыбки и веселье, я отметал. Мне сейчас было не до улыбок. Наконец я нашел совершенно дикое место в западном Техасе. В буклете говорилось, что оно уединенное, подходящее для серьезных размышлений. То, что надо!
        До Эль-Пасо я добирался почти целый день и там в последнюю минуту сел на автобус, устроившись впереди, подальше от мест для курящих. В рюкзаке, купленном сразу после ограбления «Кемикал-банка», лежал фотоаппарат, в кармане куртки - антигистаминные, ибупрофен, носовые платки.
        Я простудился.
        По федеральной автостраде № 10 мы поехали на запад, попетляли вдоль Рио-Гранде и угодили в пыльную бурю с грозой. Я забылся тревожным, наполовину стершимся из памяти сном, и впечатление не оставляло меня даже после пробуждения. На санитарной остановке, прежде чем автобус свернул на юг к Ван-Хорну, я вышел из автобуса, чтобы найти попить. Во рту пересохло, кожа горела, глотать стало больно.
        Автобус отправился в четырехчасовую поездку к следующему пункту назначения. Песчаная буря усилилась, так же как и моя простуда, только мне не хотелось, чтобы все уже потраченное время шло насмарку. Если прыгнуть домой сейчас, вернуться я смогу на санитарную площадку у Ван-Хорна. Я высморкался и снова заснул.
        У города Марфа автобус свернул на федеральную автостраду № 67, которая пересекает пустыню, взбирается на горы Куэста-дель-Бурро и Чинати, потом долго спускается к Рио-Гранде у Пресидио, расположенного на высоте тридцати трех футов. Здесь пассажиров высадили на перекус в кафе «Пресидио тейсти-фриз», но я прыгнул в Гринвич-Виллидж за фалафелем в пите. Съел я только половину: пропал аппетит. Я прыгнул в автобус и отправился на последний этап путешествия по Фарм-ту-Маркет-роуд № 170.
        День клонился к вечеру, небо затянули облака, но в Редфорде было жарко. Я поблагодарил водителя автобуса, запомнил место для прыжка и метнулся в стиллуотерскую квартиру. Побаливало правое ухо.
        Меня отвергла любимая, за мной гонится полиция, у меня температура под сорок, еще болит ухо и тяжело дышать. Я испытывал чувство вины за то, что жалею себя. Разве трудно сказать: «Эй, Дэви, ты имеешь полное право себя жалеть»? Я понимал это, но помогало мало. Пожалуй, стало даже хуже, ведь чувство вины вызвало злость и раздражение. В итоге я жалел себя, винил себя и злился. В глубине души я знал, что все это заслужил.
        В восемь утра я прыгнул в круглосуточную клинику на Среднем Манхэттене. В регистрационной карточке указал липовые имя и адрес. Заранее предупредил, что заплачу наличными. Доктор-индус по фамилии Патил выслушал мои жалобы, измерил мне температуру, проверил уши и послушал легкие.
        - Боже мой!  - пробормотал он. Когда я закашлялся, доктор убрал стетоскоп от моей груди, а когда кашель стих, послушал снова.  - Боже мой!
        Доктор достал из холодильника пузырек и наполнил до неприятного большой шприц.
        - Аллергии на лекарства нет?
        - Нет.
        - Спустите штаны.
        - Что вы мне колете?
        - Антибиотики. Ампициллин. У вас пневмония начинается. Сейчас сделаю вам укол и выпишу рецепт на антибиотики в таблетках, на лекарство от кашля, на антигистаминный препарат и на капли в уши. Будь застой в легких чуть хуже, а температура чуть выше, я отправил бы вас в больницу. А так вам дорога в аптеку, потом сразу домой, в постель.
        Доктор вонзил иглу мне в верхнюю часть правой ягодицы. Сначала боли я не почувствовал, но когда он нажал на поршень, мышцы свела судорога.
        - Ой!
        - Пешком не ходите. Возьмите такси. Не переутомляйтесь. Пейте как можно больше. Столько, сколько влезет.
        Я кивнул, растирая мышцы чуть ниже места укола. Доктор прищурился:
        - Вы ведь понимаете меня?
        Я негромко засмеялся:
        - Неужели я так плохо выгляжу?
        - Да, да, очень плохо.
        - Ясно. Аптека, домой, много воды, отдыхать. Такси. Что-то еще?
        Доктор немного успокоился:
        - Через два дня приходите снова. Вы присядьте, пока я рецепты выписываю.
        - Я лучше постою,  - сказал я, растирая ягодицу.
        - Тогда прилягте.  - Доктор показал на кушетку.  - Как врач, настаиваю. Отдых для вас очень важен.
        Закончив с рецептами, доктор спросил, как я себя чувствую.
        - Ягодица болит.
        - Зуда нет? Нет ощущения, что отекают веки, губы, язык, руки или ноги?
        - Нет, а что?
        - Хочу удостовериться, что у вас нет аллергии на укол. На сегодня все. Не забудьте прийти через два дня.
        Я заплатил наличными, прыгнул в круглосуточную аптеку в Бруклине и взял лекарства по рецептам. Аптекарь возился целую вечность, а сесть было некуда. Когда он все же закончил, я расплатился, выполз на улицу и прыгнул, думая только о постели.
        Я попал в пустую темную комнату с мини-жалюзи на окне. Это же бруклинская квартира, до сих пор опечатанная управлением полиции. Идиот! Я сосредоточился, вспомнил стиллуотерскую квартиру, вид из окна на кампус и Милли, бредущую под дождем. Снова прыгнул и на этот раз попал правильно.
        Я выпил все нужные таблетки в нужном количестве, дважды проверив каждое лекарство. А то в моем нынешнем состоянии мог ошибиться с дозой. Самыми гадкими оказались антибиотики - сущие колеса, зато я запил их несколькими стаканами воды, чтобы в горле не застряли. Если я правильно понял аннотацию, в следующий раз лекарства пить надлежало утром.
        Огромным усилием воли я заставил себя раздеться и рухнул в постель.
        Следующие тридцать шесть часов превратились в блеклое пятно: марево лихорадки и антигистаминного препарата, тревожный сон.
        Если я не спал, то мысли неминуемо возвращались к Милли. Если я не думал о ней, то думал о полиции. Малейший шорох за дверью внушал уверенность, что сейчас ко мне ворвутся копы. Спотыкаясь, я подходил к окну и с одержимостью параноика озирался по сторонам. Однажды мимо прошел почтальон, и из-за синей формы я принял его за копа.
        Улучшение наступило в четверг под вечер - я заснул крепче и спокойнее, хотя сны видел.
        В пятницу утром я вымылся, оделся и прыгнул в манхэттенскую клинику. Едва не дошло до конфуза: я не сразу вспомнил, как назвался в прошлый раз, но потом выудил имя из недр памяти.
        - Ну, так гораздо лучше,  - объявил доктор Патил, слушая мне грудь.  - Как себя чувствуете?
        - Слабость есть. Ухо не болит.
        - А грудь?
        - Тоже не болит.
        - Ну, похоже, мы захватили болезнь вовремя. Антибиотики обязательно пропейте до конца, антигистаминные и таблетки от кашля - по самочувствию. На всякий случай капли в уши капайте еще два дня, и хватит.
        Я поблагодарил доктора и расплатился.
        Мне не сиделось на месте, и я бесцельно слонялся по стиллуотерской квартире. Брался за книги, но не мог сосредоточиться. В итоге время я убил на установку видеоаппаратуры - подсоединил видеомагнитофон, телевизор, стереоустановку и видеоплеер для кассет с восьмимиллиметровой пленкой к кабельному выводу из стены.
        Посмотрев по киноканалу вторую половину старого фильма, я принялся щелкать пультом в поисках чего-нибудь интересного. Попались сериалы, телевикторины, фильмы, которые я уже видел или считал тупыми. Остановился я, когда наткнулся на Си-эн-эн.
        «В результате захвата заложников в Международном аэропорту Алжира один человек погиб, еще несколько получили ранения. Трое террористов на машине и четырнадцать заложников были по отдельности вывезены с территории аэропорта через блокпост алжирской армии. Пять часов спустя автобус с заложниками остановился возле консульства Швейцарии. Четырнадцать заложников, вывезенных с самолета,  - американцы. Других граждан США на борту не было, если не считать погибшей, Мэри Найлс».
        Что?
        «Требования США и Великобритании арестовать и допросить террористов властями Алжира оставлены без ответа. Сейчас я передаю слово нашему корреспонденту в аэропорту Афин, где произошел захват самолета авиакомпании „Пан Американ“, выполнявшего рейс номер девятьсот тридцать два».
        Вместо ведущей программы новостей на экране появился светловолосый корреспондент, стоящий в главном вестибюле аэропорта.
        «Незадолго до того, как самолет „Пан Американ“ отъехал от посадочных ворот, члены наземной команды увидели трех мужчин, несущих большие сумки от машины бортпитания к самолету. По словам пассажира-англичанина, эти люди спрятались в туалете хвостовой части самолета, а после взлета вырвались оттуда с гранатами и автоматами „узи“. Они заставили пассажиров убрать руки за голову и прижаться лицом к коленям. Пассажиры бизнес-класса услышали, как один из террористов на ломаном английском кричит пилотам через переговорное устройство, что, если кабину не откроют, они начнут убивать стюардесс. Капитан Лоренс Джонсон, старший пилот рейса девятьсот тридцать два, сообщил о захвате пассажиров в Афинский центр радиолокационного управления и сменил код приемоответчика на семь-пять-ноль-ноль, то есть подал международный сигнал о захвате самолета. Затем он приказал второму пилоту открыть дверь».
        На экране появился зал диспетчерской вышки, и послышался закадровый голос, искаженный помехами: «Говорит старший пилот рейса девятьсот тридцать два „Пан Американ“. Наш самолет захвачен. Мы меняем курс и летим в Бейрут». Внизу экрана появился значок, показывающий, что это запись.
        Ведущая программы новостей Си-эн-эн снова появилась на экране и продолжила рассказ: «Четыре часа спустя рейс девятьсот тридцать два попытался сесть в Международном аэропорту Бейрута, но сирийская армия, контролирующая Западный Бейрут, приземлиться не позволила, заблокировав взлетно-посадочную полосу автобусами и пожарными машинами. Террористы пригрозили разбить самолет или утопить его в море, а в ответ услышали: „Нам все равно, в нашем аэропорту вы не сядете“. После этого террористы направили самолет на Кипр, в аэропорт Никосии. Местные власти также не дали разрешения на посадку, но учли проблему с топливом и позволили террористам сесть в Ларнаке. Разрешение на дозаправку сначала не давали, но террористы пригрозили, что если не получат топливо, то перебьют пассажиров одного за другим, и киприоты уступили. Во время заправки бойцы антитеррористического отряда аэропорта в форме топливозаправщиков поставили на шины шасси маленькие радиоуправляемые боезаряды».
        Камера показала самолет, отъезжающий от топливозаправочного комплекса. Посредине рулежной дорожки у самой взлетно-посадочной полосы из каждого колеса повалил белый пар, и самолет остановился.
        Следующей на экране появилась женщина, лежащая на больничной койке. Лицо у нее распухло, на щеке белела повязка. Закадровый голос объяснил, что это Линда Мэттьюз, стюардесса рейса девятьсот тридцать два «Пан Американ». Линда начала рассказывать:
        «Инцидент с шинами очень разозлил террористов. Они начали кричать, бить второго пилота и орать на капитана Джонсона: „Взлетай! Взлетай!“ Он еще дважды пытался поднять самолет в воздух, но не сумел - только фюзеляж раскачал. В итоге он так и объяснил террористам: „Не могу, у самолета нет шасси“. Тогда террористы открыли люк и заставили кого-то из пассажиров подстраховать меня, пока я выглядываю из кабины и проверяю шасси. Я сказала, что все шины на шасси сдулись и самолет взлететь не может. После этого террористы стали бить меня прикладами. Капитана Джонсона тоже избили».
        На экране снова появилась ведущая.
        «После инцидента с шинами террористы потребовали немедленно предоставить им новый самолет. Местные власти отказали. Переговоры продолжались несколько часов. За это время террористы потребовали освободить некоторых шиитских лидеров из тюрем в Иордании, Саудовской Аравии и Италии. Наконец наметился прогресс: в обмен на новый самолет террористы пообещали отпустить всех заложников-американцев. Руководство аэропорта внесло контрпредложение: террористам дадут самолет, но они отпустят всех заложников. „Ждите ответа“,  - сказали террористы».
        На экране появилась стюардесса Линда Мэттьюз.
        «Во время перелета из Афин террористы освободили бизнес-класс, заставив пассажиров пересесть в экономкласс. Свободные места нашлись, так что проблем не возникло. Главарь террористов вышел из кабины. Меня к тому времени бросили на сиденье в конце салона бизнес-класса. Террористы думали, что я без сознания, но я притворялась, не желая, чтобы меня снова избили. Главарь на арабском обратился к сообщнику, стоявшему в конце салона эконом-класса. Тот принес ему чемоданчик. Я слышала, как по пути он набрасывается на каждого, кто не прижимал лицо к коленям. Террористы заставили встать женщину, сидевшую в первом ряду у прохода, и наручниками прикрепили ей чемоданчик к запястью. Потом раздался голос главаря: „Отнеси послание американцам“. От страха женщина, которую подняли с места, едва стояла на ногах. Я снова услышала голос главаря: „Ты везучий. Ты покидать самолет“».
        На экране появился салон самолета. Крупным планом показали люк, из которого кто-то выбросил желтый надувной трап. Потом из люка вышвырнули, буквально катапультировали человека. Тот боком скатился по трапу и растянулся на взлетной полосе.
        Это была моя мама!
        Она с трудом поднялась и, хромая, побрела прочь от самолета. Чемоданчик был явно тяжелый: мама хотела переложить его в другую руку, но не смогла из-за наручников. Поэтому она понесла его двумя руками. Мама наклонилась в сторону, при ходьбе колени у нее выворачивались и бились друг о друга.
        Камера снова показала Линду Мэттьюз на больничной койке.
        «Все трое террористов смотрели в иллюминатор. Главарь держал в руках коробочку. Я заметила антенну и подумала, что это приемник. Главарь нажал на кнопку».
        Камера показала взлетную полосу и маму в паре сотен футов от самолета. На переднем плане стоял джип внутренних служб аэропорта. Вот он покатил навстречу маме, и в этот миг чемоданчик взорвался, превратившись в шар огня и дыма.
        Маму отшвырнуло на несколько футов в сторону. На взлетную полосу бесформенной кучей упало окровавленное тело - одна рука вывернута, на другой оторвана кисть. Прежде чем камера снова показала ведущую, на заднем плане послышались возгласы: «Господи! Господи!» Наверное, это оператор не выдержал.
        «Вскоре после трагической гибели Мэри Найлс кипрские власти предоставили террористам заправленный топливом «Боинг - семьсот двадцать семь». Террористы вывели из самолета четырнадцать американских граждан и летчиков. Прикрываясь ими, они сели в „боинг“ и вылетели в Алжир. В аэропорту Алжира начались переговоры террористов с представителями Алжира, Саудовской Аравии и Организации освобождения Палестины. После четырнадцати часов переговоров заложники были отпущены, а террористы вывезены за пределы аэропорта под конвоем военных».
        Камера показала ведущую в другом ракурсе.
        «Сегодня в ЕС начались переговоры между…»  - продолжила она.
        Я отключил телевизор.
        «Терпеть не могу сидеть в середине или у окна…»
        Пульт выпал из моих безвольных пальцев. Мама не умела телепортироваться. Очень жаль. Жаль, что меня не было рядом. Мне следовало быть с ней рядом!
        Ну, мам, вот тебе и дали место в проходе…
        Стряхнув оцепенение, я обнаружил, что сижу на полу в углу квартиры, между диваном и стеллажом. На полу лежала книга, половина страниц были вырваны и смяты в плотные шарики. Моя рука выдирала очередную страницу, когда я сообразил, что творю.
        Мама…
        Я посмотрел на книгу: это же «Простофиля Вильсон» из собрания сочинений Марка Твена, которое подарила мама. На душе стало скверно. Книги рвал папа, я не хотел становиться таким, как он. Я швырнул книгу в другой конец гостиной и сел на подлокотник кресла. Наверное, мне следовало плакать - только слез не было.
        Ничего не случилось. Это все моя болезнь. Это горячечный бред.
        Я включил вечерние новости на Эй-би-си и снова увидел тот же видеоматериал. Перед взрывом чемоданчика я выключил телевизор.
        Милли… Милли должна мне помочь.
        Человеку такое не вынести. В одиночку - никак. Я выбрался из квартиры и уже свернул за угол, твердо решив заставить Милли выслушать меня и рассказать ей о маме, но замер в нерешительности.
        Два образа - взрыв чемоданчика и лицо прогоняющей меня Милли - чередовались перед мысленным взором, борясь за мое внимание, а порой объединялись и вместе причиняли мне боль.
        Дом у Милли из красного кирпича. Я прислонился к нему лицом, почувствовав холод и шероховатость стены. Дул северный ветер, чистое, без единого облачка, ночное небо усеяли звезды, похожие на осколки кремня и стекла.
        На подъездной дорожке послышались шаги. Я обернулся и вжался в тень изгороди, обрамлявшей дорожку. Не заметив меня, какой-то мужчина прошагал мимо прямо к подъезду Милли. Вот он прошел под фонарем, и я увидел его лицо.
        Это был Марк, экс-бойфренд Милли, парень, которого я в прыжке перенес на полсотни миль и бросил на смотровой площадке в аэропорту Уилла Роджерса.
        Неужели он опять докучает Милли?
        Я мог бы снова стать героем - мог дождаться, когда Марк начнет приставать, и прыгнуть вместе с ним в Бруклин, в Миннесоту, в дальнюю даль, где ему станет не до Милли. Вдруг тогда она меня выслушает?
        Марк уверенно постучал в дверь, а я прыгнул в сторону от дорожки, за вечнозеленый куст высотой мне по грудь. Я сжимал и разжимал кулаки, горя желанием что-то схватить, что-то ударить. Вспомнилась дорожка в Бэттери-парке и ограда между берегом и холодной-прехолодной водой.
        Разве трудно прыгнуть с ним к самому краю…
        Дверь открылась, и я весь подобрался, готовый прыгнуть, схватить, сделать больно. Прислушался, ожидая резких слов.
        Голос Милли я услышал, но в нем не было ни гнева, ни возмущения.
        - А-а, Марк! Спасибо, что пришел.
        Дверь открылась шире, Марк переступил порог, и дверь закрылась. Дверь закрылась. Закрылась…
        Господи! Я чувствовал себя дураком, полным идиотом. Метнувшись прочь с дорожки, я прыгнул домой, в квартиру, в паре сотен футов от квартиры Милли. Господи! На разделочном столе лежали антибиотики, и я машинально взглянул на часы. Настало время пить таблетки и капать в уши. На миг прислонившись к столу, я подумал: «Где слезы? Где слезы, черт подери?»
        На пузырьке с антибиотиками была крышка с защитой от детей. Чтобы открыть такую, нужно изрядно постараться. Наконец я справился и попробовал проглотить таблетку, не запивая. Она застряла в горле, словно косточка. Словно кусочек черствого хлеба. Я открыл ближайший шкафчик - там стояли тарелки, прекрасные тарелки ручной работы. Стаканы прятались в дальнем конце шкафчика, но не тянуться же за ними!
        Я взял большую кружку, наполнил водой из-под крана и выпил. Таблетку проглотил, но казалось, она снова застряла в глубине пищевода, неприятная, противная. Я снова наполнил кружку, злясь на Милли, на Марка, на самого себя.
        Вторая порция воды протолкнула антибиотик куда надо. Машинально я поставил пустую кружку на самый край раковины, она опрокинулась и упала на пол ручкой вниз. Ручка отлетела, хрустнув, как прутик, который сломали пальцами.
        К черту все!
        Я поднял кружку, попробовал приладить к ней ручку, но понял: бесполезно. Тогда я швырнул кружку в раковину с такой силой, что она раскололась со звоном, пугающим, но вполне приятным. Осколок пролетел мимо уха и ударился о холодильник.
        Я достал другую кружку и швырнул еще сильнее.
        Тут и подступили слезы, тут и подкатили душераздирающие рыдания. И лишь когда я разбил последнее блюдо из сервиза, они наконец понемногу стихли.

11

        По телефону Лео Силверштайн предупредил меня, что гроб открывать не будут. Так и вышло.
        Прибыл я за час до начала церемонии - прыгнул в аэропорт и воспользовался службой трансфера. Микроавтобус Уолта Стайгера оказался на месте, но за рулем сидел мужчина помоложе.
        - Где Уолт?  - спросил я.
        - На похоронах.
        В ритуальном зале Кэллоуэя-Джонса степенный седовласый мужчина в темном костюме тихо подошел ко мне и спросил, в каком родстве я с покойной.
        - Я ее сын.
        - А, так вы мистер Дэвид Райс? Мистер Силверштайн предупредил нас о вашем приезде. Я мистер Джонс. Сюда, пожалуйста!
        Через двойные двери он провел меня в зал, похожий на церковный, с витражными окнами. Гроб установили напротив дверей, чуть правее. Спиной к нам, низко опустив голову, стоял мужчина. Услышав наши шаги, он вытащил носовой платок, высморкался и лишь потом повернулся к нам. Я его прежде никогда не видел. Он безучастно взглянул на нас с мистером Джонсом, потом, уже внимательнее, на одного меня. Мужчина шагнул вперед и неуверенно спросил:
        - Дэви?..
        Я кивнул. Смотреть на него не слишком хотелось. В глазах у него было столько боли, что тянуло убежать и спрятаться.
        - Простите… Простите, я не помню, как вас зовут.
        - Мы раньше не встречались. Меня зовут Лайнел Биспек.
        - А-а… Вы мамин… бойфренд.  - Я почувствовал себя идиотом, назвав сорокапятилетнего мужчину бойфрендом.
        Лайнел резко отвернулся, чтобы высморкаться.
        - Извини. Боже, у меня кончились носовые платки.
        - Секунду…  - проговорил я и, порывшись в кармане пиджака, вытащил полотняный носовой платок огромного размера.  - Вот, я припас четыре штуки.
        Платками я запасся из-за последствий своей пневмонии. Ну и чтобы слезы вытирать.
        - Первые два ряда предназначены для членов семьи,  - откашлявшись, объявил мистер Джонс.  - Можете сесть туда, когда пожелаете.  - Он показал на две скамьи, самые ближние к гробу. С одной стороны висел аккуратный плакатик: «Только для родственников».
        - Мистер Джонс, думаю, кроме меня, родственников не будет.
        Тот поднял брови:
        - Звонил некий мистер Карл Райс и спрашивал о времени и месте панихиды.
        Я нервно сглотнул.
        - Не ожидал, что мой отец объявится.
        «Убью его!»  - подумал я, а вслух сказал:
        - Просто они с мамой развелись много лет назад, и он членом семьи не считается.
        Мистер Джонс расстроился:
        - Если мистер Райс назовет мне свое имя, я постараюсь усадить его на другую скамью. К сожалению, в таких вопросах мы бессильны.
        - Я понимаю, мистер Джонс. Лео Силверштайну известно, что мой отец приедет?
        - Вряд ли. Только если ваш отец напрямую связывался с мистером Силверштайном.
        - А мистера Силверштайна вы ждете?
        - Да, конечно.
        - Пожалуйста, когда он приедет, предупредите его относительно планов моего отца.
        - Обязательно.  - Мистер Джонс двинулся прочь, этакая седовласая тень, источающая благоприличие.
        Я содрогнулся.
        Боль в глазах Лайнела Биспека сменилась гневом.
        - Чувствую, вам известно, что за фрукт мой отец.
        Лайнел кивнул, начал что-то говорить, но потом лишь раздраженно покачал головой.
        - Вам лучше сесть со мной.
        - Нет, это неправильно,  - неуверенно проговорил Лайнел.
        - Конечно правильно. Моему отцу здесь делать нечего.
        - Нет, неправильно мне сидеть в первом ряду.
        Я воздел глаза к потолку.
        - Вы любили ее?  - с досадой спросил я.
        - Да.
        - Тогда садитесь со мной. По-вашему, маме не хотелось бы, чтобы те, кто ее любил, сидели рядом? Тем более, если приедет папа, мне понадобится помощь.
        - Ну ладно,  - проговорил Биспек и почти улыбнулся.
        - Что такое?
        Биспек сел на скамью и пожал плечами:
        - Ты очень похож на свою маму. Она частенько наезжала на меня, чтобы подвигнуть на вполне разумные поступки.
        - Наезжала? Вы не представляете, что это на самом деле значит. Вы с моим отцом не пересекались.
        Его слабая улыбка погасла.
        - Нет, мы не пересекались, но я с удовольствием набил бы ему морду.
        Я кивнул:
        - Может, встречаться вам и не следует. По сравнению с террористами мой папа - ангел.
        - Мать их!  - Лайнел крутил в пальцах носовой платок.  - А я-то считал себя пацифистом. Отказался воевать во Вьетнаме по идейным соображениям. Но сейчас, доберись я до тех мерзавцев, спустил бы курок с удовольствием.  - Лайнел ударил себя по коленям.  - Впрочем, большой разницы между ними и твоим отцом я не чувствую. Жертвами террористов всегда становятся невинные.
        Зал поплыл у меня перед глазами - я сделал глубокий вдох, потом еще один. Я сам хотел расправиться с террористами. От злости мне стало дурно - в животе закрутило, пульс подскочил.
        - Тихо!  - сказал я скорее себе, чем Лайнелу.  - Спокойно.
        Лайнел снова высморкался.
        - Извини.
        - Прекратите извиняться, черт вас дери! Ничего плохого вы не сделали.
        Я вспомнил, как Милли говорила мне то же самое, и опустил голову, чтобы сдержать слезы. Пришлось вытащить еще один носовой платок.
        Тут вошел Лео Силверштайн, и я представил его Лайнелу.
        - Дэвид, можно тебя на минутку?
        Силверштайн увел меня в дальней конец зала, к небольшой нише с крючками для одежды.
        - Речь пойдет о моем отце?
        - Нет, не о нем. Что делать с ним, я не знаю. Хотелось бы, чтобы его арестовали, но главная свидетельница…
        - Мертва. Она мертва. Так в чем дело?
        - Вчера, прежде чем ты позвонил мне, я набрал твой нью-йоркский номер.
        - Откуда он у вас?
        - Когда ты передал мне то письмо для мамы, я связался с ней по телефону. Мэри попросила меня вскрыть конверт и прочитать ей текст.
        - Ясно. Так в чем проблема?
        - По твоему номеру ответил полицейский оператор. Он спросил, где ты. Я рассказал про похороны.
        Класс… Я пожал плечами, словно считал это пустяком.
        - Ясно. Что-то еще?
        Силверштайн пристально посмотрел на меня:
        - Зачем полиция хочет с тобой побеседовать?
        - Вас это не касается.  - Я двинулся было прочь, но Силверштайн схватил меня за руку:
        - Погоди минутку! Это меня касается. Я душеприказчик по завещанию твоей матери. Ты бенефициар.
        Завещание. У умерших есть завещания. Мама мертва. Вот ведь какая штука - я постоянно забываю, что она мертва. Мое сознание пытается защитить меня, но от реальности не спрячешься. Ах, мама… Почему ты вечно меня покидаешь? Перед мысленным взором возникла та картинка из телевизора. Я уставился на Силверштайна. Тот бросил мою руку, как горячую картошку, и отступил на шаг.
        - Что-то еще?  - повторил я.
        - На улице караулят представители СМИ - из газет и с телевидения. Операторов мистер Джонс не пускает, но заглянуть в зал журналистам не запретишь. Вот если попытаются взять интервью, полиция их выведет.
        - Так полиция здесь?
        - Только обычная пара внештатных мотополицейских для сопровождения процессии. Хотя за журналистами они следят.
        - Спасибо, мистер Силверштайн!  - поблагодарил я.  - Ваша помощь бесценна. Извините, что я постоянно огрызаюсь.
        Смущенный Силверштайн пожал плечами.
        Люди понемногу собирались. Таксист Уолт Стайгер похлопал меня по плечу и сел в глубине зала. Миссис Джонсон, новая хозяйка дедова дома, выразила соболезнования, познакомила меня со своим мужем и села на скамью сзади. Лео Силверштайн привел мужчину в темном костюме.
        - Дэвид, это мистер Андерсон из государственного департамента.
        Я медленно поднялся и пожал ему руку:
        - Мистер Андерсон, спасибо, что организовали доставку тела домой.
        - Не стоит благодарности. Это моя работа. Как правило, дело касается туристов - жертв инфаркта или ДТП. Когда смерть насильственная, всегда тяжело.
        Я молча кивнул.
        - Понимаю, сейчас не время,  - продолжал Андерсон,  - но, если появятся вопросы, вот моя визитка.
        Я снова поблагодарил Андерсона, и тот отошел.
        Лайнел, сидевший рядом со мной, встрепенулся:
        - Боже, вон Сильвия, Роберта… все турагентство.  - Он помахал рукой.
        Несколько женщин вошли в зал и тихо направились к задним скамьям. Они чуть сутулились - такую защитную позу люди всегда принимают в церквях или при встрече с потерявшими близких. Лайнел представил их:
        - Это Сильвия, Роберта, Джейн, Патриша и Бонни, турагентство «Улетное» в полном составе. Сильвия была начальницей твоей матери, Патриша и Бонни летели рейсом девятьсот тридцать два.
        От пожилых до ровесниц Милли, от полноватых до худощавых по сложению - я пожал руку каждой маминой коллеге, впитывая их боль и сочувствие, как губка.
        - Спасибо, что приехали, путь-то неблизкий.
        Сильвия пробормотала что-то о дешевых билетах для турагентов.
        - Пожалуйста, не могли бы вы сесть с нами?  - попросил я.  - Для членов семьи отведены целых две скамьи, а одному мне сидеть очень не хочется.
        Получилось хорошо. Мамины коллеги заняли первую скамью и сидели тихо. Их взгляды периодически пускались блуждать по залу, но неизменно возвращались к гробу.
        Присутствие маминых коллег очень утешило: я больше не чувствовал себя одиноким и ничтожным, а шесть лет разлуки с мамой не казались бездарно потерянными. Мама завоевала уважение этих людей и их любовь.
        За десять минут до начала церемонии появились сержанты Бейкер и Уошберн, по случаю одетые в темно-коричневые костюмы с галстуками. Они остановились в дальнем от меня конце зала и принялись оглядывать собравшихся.
        Я намеренно отвернулся от них. Лицо у меня словно застыло. Я впился взглядом в мамин гроб и почувствовал, что безудержные эмоции вот-вот хлынут через край.
        За пять минут до начала появился отец. Мистер Джонс встретил его у двери и попросил расписаться в журнале регистрации. Тот черкнул свое имя. Мистер Джонс провел его к пустой скамье в центре зала. Отец что-то сказал, но мистер Джонс покачал головой и показал на скамью. Отец протиснулся мимо мистера Джонса и зашагал по центральному проходу. Мистер Джонс перехватил мой взгляд и бессильно развел руками. Я поднялся со своего места. Лайнел двинулся было следом, но я покачал головой и натянуто улыбнулся. Увидев меня, отец встал как вкопанный и побледнел. Я жестом поманил его за собой и направился к двойным дверям у самого гроба, ведущим к катафалку. Я вышел за дверь, отец следом. На улице я сразу повернул налево, прочь от журналистов, стороживших главный вход, прочь от двух сотрудников ритуального зала, прислонившихся к катафалку.
        Свернув за угол и скрывшись от чужих глаз, я запомнил место для прыжка. Потом сделал с десяток шагов и обернулся.
        Отец с опаской следовал за мной. На улице было прохладно и пасмурно, а он обливался п?том. Остановился, не дойдя до меня шага три-четыре.
        Я молча смотрел на него. В животе крутило, подкатывали воспоминания… неприятные воспоминания. Отец приехал в костюме в стиле вестерн с галстуком боло и в ковбойских сапогах. Пиджак распахнулся, и я увидел тяжелую узорную пряжку.
        - Черт тебя дери! Скажи что-нибудь!  - громко, с надрывом потребовал папа.
        Легкий ветерок донес до меня запах нервного пота и алкоголя.
        Я не шелохнулся, снова вспомнив ночь, когда я стоял над ним с тяжелой бутылкой в руках.
        - Я думал, что убил тебя,  - наконец произнес папа.  - Думал, что убил…
        Ага! Вспомнилось, как я гадал, не связана ли моя способность телепортироваться с провалами в памяти, о которых я знал не понаслышке: у папы они случались то и дело. Я чуть не улыбнулся: папа решил, что его преследует мой дух.
        - С чего ты решил, что не убил меня?  - спросил я, прыгнув ему за спину.  - Может, все-таки убил?
        Отец вздрогнул, обернулся и увидел меня. Он сильно побледнел, глаза чуть не вылезли из орбит. Я снова прыгнул ему за спину, схватил за пояс - боже, какой он легкий!  - и вместе с ним прыгнул в гостиную дома в Станвилле. Папа затрепыхался, и я отпустил его, подтолкнув вперед. Отец налетел на кушетку и упал. Но не успел он рухнуть на пол, как я уже прыгнул обратно во Флориду, к ритуальному залу Кэллоуэя-Джонса.
        Когда я свернул за угол, чтобы войти в зал, то вдруг увидел сержанта Бейкера: тот прислонился к стене у входа и нащупывал в кармане сигарету. Интересно, сержант Уошберн сейчас обходит здание с другой стороны? Я вошел и сел рядом с Лайнелом.
        - Что случилось?  - Он с огорчением взглянул на меня.
        - Отец отправился домой.
        Вернулись сержанты Бейкер и Уошберн и заняли свой пост в глубине зала. Вид у них был озадаченный.
        Служба получилась отвратительная. Методистский священник не знал маму, никогда не общался с ее близкими и понятия не имел, какой она была. Он рассуждал о «бессмысленной трагедии», о том, что «Пути Господни неисповедимы». Служба еще не кончилась, а я горел желанием устроить новую «бессмысленную трагедию» и начать именно с него. Священник распространялся о «непоколебимости» маминой веры, а я понимал, что это ерунда. После занятий в «Ал-Аноне» в маме проснулась какая-то духовность, хотя она признавалась мне, что не представляет, какую форму имеет «высшая сила».
        Немного утешало лишь то, что я не был одинок в своем мнении. После службы священник подошел ко мне выразить соболезнования, но я лишь покачал головой.
        Лайнел оказался категоричнее.
        - Где его откопали?  - спросил он, когда мы выходили к машинам.
        - По словам Силверштайна, этого же священника приглашали на похороны моего деда. Наверное, Силверштайн решил, что в этот раз получится хорошо.
        - Зря он так решил.
        - Точно.
        Когда мы гуськом вышли из зала, журналисты засуетились. Камеры щелкали, вспыхивали, гудели, журналисты говорили в микрофоны и в портативные мини-кассетные диктофоны. К нам никто пока не приближался.
        Меня посадили в лимузин, который отправился следом за катафалком. Ехал я один, если не считать молчащего водителя. Мне показалось, что у мистера Адамса лимузин в сто раз лучше, но я промолчал. Ради чего я здесь? Ради мамы.
        К счастью, само погребение прошло быстро. Кроме меня, присутствовали Лайнел, сотрудницы турагентства «Улетное», Лео Силверштайн, сержанты Бейкер и Уошберн. Журналисты тоже присутствовали - заняли места на краю кладбища и давай орудовать телеобъективами и микрофонами-пушками. Прыгнуть бы к ним разок-другой, тогда репортажи получатся по-настоящему крутые.
        Поминки должны были состояться в местном отеле. Мы рассаживались по машинам, когда Бейкер и Уошберн наконец выступили вперед.
        - А, сержант Бейкер, сержант Уошберн! Как мило, что вы пришли!  - с досадой проговорил я.
        Оба застыли как вкопанные. Они же не знали, что я подслушал их разговор в моей бруклинской квартире. Потом вытащили жетоны: определенный порядок действий у копов запрограммирован.
        - Мы хотели бы задать вам пару вопросов, мистер Райс. Или правильно - мистер Рис?
        - Можно и так и этак.  - Я достал права и, как бумеранг, бросил их сержанту Уошберну.  - Вот, на них мои отпечатки пальцев. Может, совпадут с теми, что вы, ребята, сняли с моих тарелок. Как ваша жена, сержант Уошберн? Как у нее с синяками, есть свежие?
        Права отскочили от груди Уошберна и упали на траву. Сержант наклонился и поднял их, держа за краешки. Уошберн покраснел, Бейкер искоса на него поглядывал.
        К нам подошел Силверштайн, озадаченный по виду.
        - Это сержанты Уошберн и Бейкер из Управления полиции Нью-Йорка,  - объяснил я ему.  - Они выбили себе мини-отпуск во Флориде, чтобы допросить опасного преступника… меня.
        - Дэвид, а ты преступник?
        Гнев разом вырвался на свободу.
        - Да, черт подери! Я виновен в том, что сбежал из дома, купил фальшивое удостоверение личности и с его помощью открыл счет в банке. Главное мое злодеяние заключается в том, что я помешал некоему полицейскому до смерти забить свою жену. Говорю же, я мерзавец почище террориста!
        Лео захлопал глазами и уставился на Уошберна с откровенной гадливостью.
        - На преследование по горячим следам не похоже. Джентльмены, зачем вы сюда явились? Почему не попросите власти Флориды задержать Дэвида?
        - Мы хотели установить его личность,  - зло ответил Уошберн.
        - Теперь установили,  - проговорил я.
        - Да, теперь установили,  - кивнул Уошберн.
        Силверштайн смотрел то на полицейских, то на меня.
        - К тому же, джентльмены, вы за пределами своей юрисдикции. Вы уже говорили с шерифом Тэтчером?
        - Еще нет.
        - Тогда поехали, Дэвид. В «Холидей-инне» начинаются поминки. Вряд ли там будет много друзей твоей матери, зато там будет много друзей твоего деда, которые хотят отдать ей дань уважения.
        - У нас есть несколько вопросов,  - раздраженно напомнил Уошберн, встав у нас на пути.
        - Дэвид, как твой адвокат и как фактический представитель суда, имеющего юрисдикцию в этом территориальном округе, советую не отвечать на вопросы,  - проговорил Силверштайн, глянув на Уошберна поверх очков.  - Поехали, мы опаздываем на поминки.
        Посмотрев на Уошберна, я развел руками, пожал плечами и вслед за Силверштайном зашагал к лимузину.
        - Вы не мой адвокат,  - шепнул я, когда мы отошли на приличное расстояние.
        - Как я говорил ранее, я душеприказчик по завещанию твоей матери. За исключением нескольких отписок в пользу коллег по турагентству и мистера Биспека, ты главный бенефициар. Так что в какой-то мере я твой адвокат. Кроме того, я считаю себя вашим семейным адвокатом в старомодном смысле этого слова. К сожалению, от семьи остался только ты. Кстати,  - Лео открыл дверь лимузина,  - как ты заставил своего отца уехать? Что ты ему сказал?
        - Я лучше сохраню это в тайне,  - ответил я, забравшись в салон.
        Силверштайн пожал плечами.
        - Двигайся!  - велел он.  - Раз два сержанта здесь околачиваются, мне разлучаться с тобой не стоит. Удивительно, как отрезвляюще адвокат действует на полицейских, особенно когда они вне своей юрисдикции. За машиной я вернусь позднее.
        По пути к «Холидей-инн» Силверштайн спросил:
        - Дэвид, у тебя есть доллар?
        Я заглянул к себе в бумажник:
        - Извините, сегодня утром я плохо соображал. Только сотни взял, ну, когда выходил из дому.
        Я посмотрел на Силверштайна: тот уставился на мой бумажник, в котором было около двадцати стодолларовых купюр.
        - Ух! Дэвид, ты где работаешь?
        - В банковской сфере. Занимаюсь финансовыми спекуляциями.
        Угу, принюхиваюсь, приглядываюсь к финансам, потом забираю их из банка.
        - Тогда дай мне сто долларов.
        Ну вот, не зря я читал детективы о Ниро Вульфе.
        - А-а, старый фокус с профессиональной тайной юриста! Вы хотите задавать вопросы мне, а на вопросы полиции отвечать не хотите.
        Силверштайн покраснел:
        - Скажем так: я хочу оставить за собой право не отвечать на вопросы полиции.
        Я вытащил пять стодолларовых банкнот:
        - Тогда, пожалуй, сделаю аванс убедительным.
        - Ты можешь себе это позволить?
        - Легко.
        Силверштайн достал блокнот из кармана пиджака:
        - Давай я напишу тебе расписку.
        - Я вам доверяю.
        - Спасибо за доверие, но расписка защитит нас обоих. Она, выражаясь профессиональным языком, создает документальный шлейф.  - Силверштайн вырвал листок с распиской из блокнота и протянул мне.  - Вот, не потеряй.  - Он аккуратно убрал в карман блокнот и деньги.  - Теперь задам вопрос, который задавал раньше: зачем полиция хочет с тобой побеседовать?
        - Уошберн - мой нью-йоркский сосед. Он живет этажом ниже и бьет свою жену. Я помог ей уехать в приют. Уошберн начал копать под меня и выяснил, что я купил и использовал фальшивые нью-йоркские права.
        Силверштайн вскинул брови:
        - Ради всего святого, зачем ты так поступил?
        - Я убежал из дома в Нью-Йорк, а без удостоверения личности не мог устроиться на работу.
        - У тебя не было прав штата Огайо?
        - Нет. Равно как и номера соцстрахования. Самое неприятное, у меня не было свидетельства о рождении, и я не мог оформить другие документы.
        - Что же ты не получил дубликат свидетельства о рождении?
        - А такое возможно?
        Силверштайн хохотнул, но, увидев мое лицо, осекся:
        - Извини, я не знаю, в какой ты был ситуации. Просто нелепо, что ты совершил правонарушение, имея законную альтернативу.
        - Ха-ха-ха!
        - Это единственная их претензия?
        - Это единственное, что они мне могут предъявить, только… Почти уверен, что Уошберн обрисовал меня коллегам как торговца наркотиками.
        В глазах Силверштайна мелькнула неприязнь.
        - Это соответствует действительности?
        - Черт подери! Мой отец - алкоголик. Больше я ни с какими видами дурмана не связан. Не торгую наркотой и сам не употребляю.
        - Успокойся. Я рад, что это так. В противном случае я не выдал бы тебя полиции, но аванс вернул бы.  - Силверштайн глянул в тонированное заднее стекло лимузина.  - На хвосте у нас по-прежнему оба сержанта. Я-то думал, что они разделятся: один поедет за нами, другой - к шерифу Тэтчеру.
        - У них только одна машина,  - напомнил я.  - Хотя они могут вызвать машину из отеля.
        - Хм, на твоем месте я постарался бы избежать ареста. Экстрадиция - дело муторное, ты рискуешь надолго засесть во флоридской тюрьме, пока я бегаю по инстанциям и сражаюсь в суде.
        - Так вы советуете мне сбежать?
        Силверштайн пожал плечами:
        - Съезди в отпуск.
        - Мы с вами одним миром мазаны.  - я покачал головой.
        Силверштайн снова пожал плечами:
        - Оторваться от полиции можно в «Холидей-инн». Заглянешь на поминки, а я попрошу Уолта Стайгера забрать тебя у черного хода. Рядом с мужской уборной есть дверь. Я много раз сбегал через нее с заседаний клуба «Киванис»[10 - Клуб «Киванис» - международная неправительственная некоммерческая благотворительная организация. Создана в 1915 году в США. Главная цель киванисцев - «сделать мир хоть немного лучше».].
        - Спасибо за подсказку, но у меня уже есть другие планы.
        - Относительно побега?
        Лимузин подъехал к отелю и остановился у двери.
        - Нет, относительно отпуска. Впрочем, они и для побега сойдут. Под арест я точно не попаду.
        По-моему, я пожал больше рук, чем могло быть у собравшихся в зале. Может, кто-то из гостей - скрытый осьминог? «Да, мэм! Спасибо за добрые слова, сэр. Да, мне будет очень ее не хватать. Спасибо, что приехали. Мама была бы рада, что вы здесь…» Господи, это когда-нибудь закончится?
        Минут через сорок пять меня спасла «команда из Сакраменто».
        - Знаешь, Мэри звонила мне из Лондона рассказать, как прошли ваши совместные выходные.  - Лайнел улыбнулся.  - Боже, она так боялась вашей встречи!
        - И я боялся.  - я нервно сглотнул.  - Мама сказала, что выходные получились отличными?
        - О да! Мэри очень радовалась, что вы повидались.
        Патриша закивала:
        - Мэри всю поездку вспоминала выходные. Даже на самолете, даже… ну, при террористах, она повторяла: «Хоть Дэви повидать успела».
        Этого я не выдержал.
        - Прошу прощения…
        Спотыкаясь, я побрел в мужскую уборную, закрылся в кабинке и прильнул к стене. По щекам текли слезы. Глубоко внутри меня кричал голос - кричал что-то нечленораздельное, неразумное, полное боли. Не знаю, почему меня это удивило.
        Через пару минут, сделав несколько глубоких вдохов и высморкавшись, я вышел из кабинки, ополоснул лицо и поправил галстук.
        Пора прощаться и сваливать.
        Флоридский полицейский стоял у двери, у той самой двери, через которую Лео Силверштайн сбегал с заседаний клуба «Киванис». Вернувшись в приемный зал, я ободряюще улыбнулся Лайнелу и сотрудницам агентства «Улетное».
        - Простите.
        Они закивали, показывая, что поняли. У парадных дверей застыли сержанты Бейкер и Уошберн, в холле - пожилой флоридский полицейский. Лео Силверштайн разговаривал с ними, выразительно жестикулируя. Флоридский полицейский поднял руки: успокойтесь, мол. Уошберн явно злился, а Бейкер бросал на него встревоженные взгляды.
        Похоже, Бейкер понемногу прозревает.
        Ко мне подошла Джейн из турагентства «Улетное».
        - Понимаю, время сейчас неудачное, но я хотела бы сфотографировать тебя, чтобы потом держать снимок вместе со снимком Мэри.
        - Внесу контрпредложение. У меня нет свежей маминой фотографии. Если пришлете мне копию, я покрою вам расходы.
        Мне показалось, что Джейн сейчас расплачется.
        - Да, конечно. Платить не надо. Я с удовольствием…
        Я нервно сглотнул и продиктовал адрес абонентского ящика в Нью-Йорке. Вряд ли о нем известно полиции. Счета за коммунальные услуги приходят в квартиру, письма Милли - на абонентский ящик.
        - Давайте сделаем групповое фото - Дэвид, Лайнел и агентство «Улетное». Попросим кого-нибудь нас щелкнуть.  - Я махнул рукой на стол с закусками.  - Можно у той стены.
        Одна минута подталкивания, выстраивания, умасливания, и мы встали у стены - Сильвия в центре, Лайнел, Джейн и Патриша с одной стороны от нее, Роберта, Бонни и я - с другой. Мистер Стайгер быстро сделал два снимка.
        - Отлично! Теперь давайте сделаем один большой шаг вперед!  - скомандовал я, осторожно отодвигая группу от стены, и тихонько попросил Бонни:  - Я шагну назад. Пожалуйста, сомкните ряд, чтобы меня прикрыть.
        - Зачем это?  - недоуменно спросила Бонни.
        Я кивком показал на полицейских:
        - Пожалуйста!
        - Ладно,  - нервно отозвалась Бонни.
        Я сделал шаг назад, а Бонни притянула к себе Роберту, полностью заслонив меня от всех присутствующих в зале.
        Я прыгнул.

12

        Вот уже десять дней я обитал в «Серенити-лодже» и три дня как начал мои прогулки по окрестностям. В тихой столовой, где я собирался позавтракать, меня остановила миссис Бартон:
        - Все в порядке, мистер Райс?
        - Зовите меня Дэви, миссис Бартон.
        Так звала меня мама…
        - Хорошо, Дэви. Как вам домик? Вам что-нибудь нужно?
        - Нет, все хорошо,  - покачал головой я.
        Пятидесятишестилетняя миссис Бартон овдовела десять лет назад: ее муж умер от рака. Она работала психотерапевтом, но о маме я говорил с ней лишь однажды, сразу по приезде. Как погибла мама, я не сказал.
        - Ну, мы любим проверять. Как вы проводите время?
        - Гуляю. Много гуляю.
        - Если вам что-то понадобится…
        - Да, я попрошу. Спасибо.
        Миссис Бартон зашагала дальше, ненадолго останавливаясь у других столиков. Большинство гостей были старше меня, пенсионерами, и меня не трогали: таковы у миссис Бартон были правила. Между приемами пищи желающие общаться собирались в главном здании пансионата, помимо этого донимать людей разговорами запрещалось. Я сторонился телевизионных залов, собраний, игры в карты.
        По-моему, миссис Бартон считала, что я склонен к суициду.
        Возвращаясь к себе в домик, я задержался в регистратуре у крупномасштабной топографической карты округа Пресидио. Округ занимает площадь более трех тысяч квадратных миль, в нем имеются целые горные цепи, а населения меньше, чем в крупном городе. Округ Брустер, западный, более крупный сосед Пресидио, благодаря расположенному на территории национальному парку Биг-Бенд, населен гуще. Пресидио лежит в самом центре пустыни Чиуауа. Редфорд, ближайший к пансионату город, стоит на Рио-Гранде, в шестнадцати милях от города Пресидио и в тридцати четырех милях от городка Лахитас у западной границы Биг-Бенда. На северо-востоке от пансионата раскинулась Эль-Солитарио, кольцеобразная горная цепь - не слишком высокая, но по причине изрезанного рельефа причисленная к самым труднопроходимым на свете.
        В «Серенити-лодж» я приехал вместе с еженедельной партией продуктов. Водитель рассказывал, как вез в Эль-Солитарио группу геологоразведчиков. Они ехали на полноприводных внедорожниках и при самом удачном раскладе продвигались на семь миль в день.
        На карте пройденный мной сегодня участок выглядел жалким.
        Я вернулся в домик и прыгнул на прогулку. В первое прогулочное утро я прошел по бескрайней пустыне около семи миль - выступил затемно, без двадцати семь, и остановился в полдень, когда стало совсем жарко. Я записал на камеру выбранный участок песка, скалы, фукьерию блестящую и прыгнул обратно в домик.
        Пообедав в общей столовой, я вернулся к себе в домик и проспал до обеда. По словам миссис Бартон, это вполне предсказуемая, нормальная реакция на горе и депрессию. Первую неделю по приезде в «Серенити-лодж» я спал от семнадцати до двадцати часов в сутки.
        В пять вечера, еще не восстановившись после утренней прогулки, я доковылял до пансионата, тихо поужинал и снова вернулся в домик просмотреть отснятое утром. Потом я прыгнул в пустыню и гулял до самого заката, еще примерно час. Для прогулки света вполне хватало, но мне хотелось качественно заснять пустыню на камеру.
        Бескрайнюю пустыню, на первый взгляд везде одинаковую, запомнить трудно. Участки, конечно же, отличались друг от друга, но почти неуловимо - здесь старое мескитовое дерево, лежащее определенным образом, здесь камень с дырой, здесь истль, по форме похожий на озеро Онтарио.
        На второй день я достиг предгорья, и идти стало тяжелее. За день, медленно поднимаясь по холмам, я преодолел менее пяти миль. Натруженные накануне мышцы болели.
        В первый день я пересек несколько грунтовых сельхоздорог, перемахнул через пару-тройку оград из колючей проволоки. На второй день я перемахнул через одну ограду и обошел еще полдюжины старых с рваной, ржавой проволокой. Старые ограды были из мескитовых стволов, кривых и рассохшихся. Чем дальше, тем больше встречалось камней, от мелкой гальки до валунов размером с дом. Редкие грунтовые дороги, попавшиеся на второй день, заросл? и размылись дождями. Свежих следов на них не было.
        На пятый день, огибая выступ в десяти футах от поверхности земли, я подвернул лодыжку.
        Из-за резкой боли я отвлекся, потерял равновесие и упал. Расстояние небольшое, и я держался прямо, чтобы приземлиться на ноги, но из страха нагрузить подвернутую лодыжку немного изогнулся.
        Вместо того чтобы рухнуть на каменистую осыпь внизу, я оказался в городской библиотеке Станвилла - обнаружил себя стоящим опершись на стеллаж и поджав ногу.
        Погодите, а законы физики тут не нарушаются? Закон сохранения импульса или что-то еще? Хромая, я перебрался в отдел периодических изданий и сел на диванчик. Библиотека работала, но никто не заметил, что я одет чересчур легко.
        Если подумать, телепортация сама по себе нарушает законы физики. Я потер лодыжку.
        Когда я прыгаю из Флориды в Нью-Йорк, почему не пробиваю стену или что-то подобное? Как-никак во Флориде я ближе к экватору, а в Огайо - ближе к Северному полюсу. На экваторе Земля вращается со скоростью тысяча миль в час. Не знаю, какова разница в скорости вращения между Нью-Йорком и Флоридой, но наверняка больше пятидесяти миль в час.
        Почему, когда я попадаю в Нью-Йорк, эта разница не швыряет меня на восток со скоростью пятьдесят миль в час?
        На миг я уверовал, что при следующем прыжке меня расплющит о ближайшую стену, словно огромной машиной снесет.
        «Успокойся!  - велел я себе.  - Такого до сих пор не было, а прыгаешь ты уже больше года».
        Что же происходит, когда я прыгаю? Почему нет клятого руководства к действию?
        Раз я не врезался в пол после прыжка из Техаса, значит моя относительная скорость не имеет значения.
        Вспомнилась когда-то прочитанная книга о теории относительности Эйнштейна. Большинство рассуждений я не понял, но, помимо всего прочего, там говорилось о координатах относительного движения. Пусть в Техасе я шел с другой скоростью, чем та, с которой мог идти в Огайо, и падал со скоростью футов двадцать пять в секунду, но получается, что при прыжке я соответствовал обеим координатам, поэтому не было ни разницы в скорости, ни разницы в моменте импульса.
        Выводы напрашивались интересные.
        Я снова прыгнул в Техас, на выступ, где подвернул лодыжку. Я не записал его на камеру, но в памяти он запечатлелся очень ярко.
        Выступ был на поверхности глухой лощины, в которую я забрел. Я старался идти только вперед, а выступ, казалось, вел наверх. В лощине было сравнительно прохладно, градусов восемнадцать, потому что склон холма закрывал ее от утреннего солнца.
        Я глянул на каменную осыпь в десяти футах подо мной и выбрал сбоку ровный участок. Прыгнул туда и забалансировал, стараясь поменьше нагружать травмированную лодыжку. Для будущих прыжков осыпь запомнить нетрудно - из трещины в камне торчал причудливой формы кактус. Я прыгнул обратно на выступ и развернулся, встав лицом к склону холма.
        Если не получится, будет очень больно!
        Шаг с каменного выступа - я начал падать, но до приземления прыгнул на ровный участок у кактусов. Ни удара, ни сотрясения. Лодыжка пульсировала болью, но это потому, что я стоял.
        Я снова прыгнул на выступ. Он вдруг пошел круто вверх, и через минуту я оказался в двадцати футах над землей. Сердце бешено заколотилось, я с трудом восстановил дыхание. Шаг с каменного выступа - воздух засвистел в ушах, и в панике я прыгнул на ровный участок у кактуса, не пролетев и четырех футов.
        Черт!
        Я снова прыгнул на выступ.
        - Дэви, ты можешь лететь вниз целую секунду и не упасть на землю,  - произнес я вслух.  - За первую секунду ты упадешь только на шестнадцать футов. Устрой честную проверку.
        Шаг с каменного выступа, и я проговорил: «Двадцать один». Воздух свистел в ушах, но вот падение прервалось, и я оказался на ровном участке у кактуса. Опять никакого сотрясения, никакой разницы в скорости.
        Я снова прыгнул на выступ и снова шагнул с него. Страха было меньше, волнение осталось. Шагать с выступа вниз для меня противоестественно, но на этот раз на ровный участок я прыгнул позже, когда был ближе к земле. Снова никаких проблем.
        Вот только лодыжка пульсировала от нагрузки, и я прыгнул в домик.
        Впервые за несколько дней мне не захотелось спать после ланча. Может, дело в прерванной прогулке, может, в том, что сознание наконец позволило мне думать о маме, не выключаясь. Я понял, в каком тумане жил последние две недели.
        Я слонялся по домику и вспоминал. Первый приезд в Нью-Йорк с мамой, выходные с ней перед ее туром в Европу. Выставка в Метрополитене. Наш ужин в Гринвич-Виллидж.
        Теперь я мог вспоминать, а не отключаться, не погружаться в глубины сна. Я по-прежнему плакал, каждое воспоминание заслоняли страшные кадры выпуска новостей. Но я наконец мог думать о маме.
        Вспомнив глупую службу на похоронах, я лишь слегка разозлился. За похоронами вспомнилось обещание Джейн прислать мамину фотографию. Вдруг она уже лежит в моем абонентском ящике на Манхэттене?
        Фотография размером четыре на шесть действительно там лежала, в конверте из плотной бумаги. Еще там лежало письмо от Милли. Я прыгнул обратно в свой домик в «Серенити-лодже» и оставил письмо на столе нераспечатанным. Подкатила тошнота, на глаза вновь навернулись слезы.
        Мамину фотографию я поставил в уголок рамки зеркала на туалетном столике. Родное лицо с чужим носом - мама ласково улыбалась мне.
        «Похоже, она девушка чудесная»,  - проговорила мама, когда я рассказал ей о Мили.
        Я вскрыл письмо.

        Дорогой Дэви!
        Я долго думала, прежде чем написать тебе. Я толком не понимаю, что чувствую и чего хочу. Если бы ты тогда, хм, не ушел так внезапно, я, наверное, сказала бы: «Нет, я хочу, чтобы ты остался». В расстройстве я, как и все, склонна говорить и делать гадости. Да, я хотела сделать тебе больно, а вот гнать тебя - вряд ли. Хотя теперь я не уверена ни в чем. Дэви, ты пугаешь меня, я сомневаюсь в собственном здравомыслии. По-моему, это ненормально. Еще я сомневаюсь в твоей искренности. Ты сбежал… Я думала, ты хотя бы позвонишь, но прошло целых две недели.
        Видеть тебя я не хочу, а вот получить от тебя письмо хотела бы.
        Милли

        Меня захлестнули облегчение и злость. Я взял лист бумаги с логотипом «Серенити-лоджа» и написал:

        Милли!
        Мою маму звали Мэри Найлс. Пару недель назад ее имя мелькало в новостях. Я был занят.
        Дэви

        Я сунул листок в конверт, написал имя Милли, прыгнул в Стиллуотер и сунул письмо ей под дверь.
        На следующий день, хорошо выспавшись, я прыгнул на место последней прогулки - на выступ, ведущий из лощины. По моим расчетам, я находился милях в пятнадцати от Редфорда и почти за предгорьем Эль-Солитарио.
        С большой осторожностью я зашагал по выступу. Когда я выбрался из лощины, лодыжка пульсировала так, что было больно ступать. Солнце палило нещадно, от ближайшей тени отделяло ярдов тридцать. Я направился было в ту сторону, потом сказал: «К черту!» Тенистый участок я видел недостаточно хорошо, чтобы на него прыгнуть, зато хорошо видел место на полпути к нему. Я прыгнул на сорок пять ярдов к тени. Оттуда замечательно просматривалось местечко, затененное огромным камнем. Там даже был камень поменьше, на который я мог сесть. Я снова прыгнул.
        И хлопнул себя по лбу - зачем я вообще хожу?! Если вижу участок достаточно четко и понимаю, где он относительно меня, то могу на него прыгнуть.
        Последние несколько дней в качестве ориентира я использовал горный пик высотой 4600 футов под названием Ла-Мота. Я тщательно изучал местность вокруг горы. Казалось, оптимальный маршрут - обойти хребет, лежащий прямо передо мной, а потом… Нет, не так. Оптимальный маршрут - прямо на хребет по склону, скорее крутому, чем покатому.
        Внимательно рассмотрев участок между собой и склоном, я переместился к холму - понадобилось три прыжочка по десять ярдов каждый. Потом диагональными прыжками я поднялся на вершину - то направо прыгну, то налево, каждый раз футов на десять выше. Менее чем через минуту я оказался на вершине холма, на которую даже со здоровой лодыжкой карабкался бы полдня.
        Вид с вершины завораживал. Так высоко я еще не поднимался. В стороне Редфорда я увидел тесную группу зданий у дороги. Рио-Гранде отсюда была не видна, но я различил верхушку ее каньона.
        Я повернулся и посмотрел в сторону Эль-Солитарио. Горы устрашали. До них менее десяти миль, но каждый участок земли между мной и Ла-Мотой казался сложнее и мрачнее мною пройденных.
        Жаль, что так плохо видно. Вдруг я смог бы прыгнуть прямо туда?
        Плохо видно? Я быстро запомнил место для будущих прыжков и прыгнул на перекресток Первой авеню и Пятьдесят шестой улицы. Через двадцать минут я вышел из магазина с большим биноклем в футляре через плечо. Лил дождь, температура не превышала пяти градусов.
        Дрожа, я прыгнул обратно в Техас на вершину холма в пятнадцати милях от Редфорда. В обед я уже стоял на пике Ла-Мота, в 4600 футах над уровнем моря. Вокруг меня простирались горы Эль-Солитарио, похожие на поверхность Луны.
        Я вернулся в «Серенити-лодж» и пообедал. Теперь меня не могло расстроить даже письмо Милли.
        То есть не могло расстроить сильно.
        Через два дня в абонентском ящике появилось письмо от Милли, отправленное срочной ночной доставкой.

        Дорогой Дэви!
        Узнав, кто такая Мэри Найлс, я сперва не могла в это поверить. Новости я не смотрела (сдавала внутрисеместровые экзамены), но когда справилась в библиотеке, мне объяснили, что к чему, даже описали хроникальные кадры. Ну почему судьба так мстительна и жестока?! Слова тут бессильны, но жаль, что ты не пришел ко мне, когда это случилось. Не представляю, как ты делаешь то, что ты делаешь, но раз ты на такое способен… Очень жаль, что ты не пришел ко мне. Я постаралась бы помочь тебе. С удовольствием постаралась бы.
        Милли
        P. S. Раз ты кладешь мне письма под дверь, почему не дашь мне свой местный адрес?

        Милли!
        Наверное, я должен поблагодарить за сочувствие. Сразу после трагедии я приходил к тебе и наткнулся на Марка. «Спасибо, что пришел»,  - кажется, так ты его встретила. Вряд ли я могу тебя упрекать. В конце концов, ты велела мне убираться. Просто из того, что ты говорила раньше, я сделал вывод, что ты разборчивее.
        Дэви
        P. S. Ответ можно положить под дверь квартиры 33. Сейчас меня там нет, но я появляюсь почти каждый день. Разумеется, это при условии, что ты хочешь продолжить наш разговор.

        Я прыгнул в Стиллуотер и положил ответ Милли под дверь. Не успев выпрямиться, услышал, как на дверную ручку нажали. Я прыгнул в свою стиллуотерскую квартиру, одолевая дрожь.
        Так стыдно. Так страшно… Прислонившись к стене у окна, я увидел, как Милли выходит на лестницу. Через минуту она показалась из подъезда и свернула за угол, проверяя номера квартир.
        Милли посмотрела на мое окно, но свет я не включил, а на улице ярко светило солнце. Милли двинулась дальше, и на лестнице застучали ее шаги. Вот она поднялась наверх и позвонила в дверь.
        Ох, Милли…
        Я неуверенно подошел к парадной двери и нажал на ручку. Дверной звонок снова подал голос - я вздрогнул и оторвал ладонь от дверной ручки, словно она была горячей. Я прыгнул в Техас, в свой домик в «Серенити-лодже», упал на кровать и зарылся лицом в подушку.
        Только я подумал, что мрачный, истерзанный, опустошенный Эль-Солитарио идеально соответствует моему настроению, как мне попался первый оазис.
        Я увидел каньон с почти вертикальными стенами, верх которого завалил древний камнепад, а низ упирался в скалы. В том месте, где поднявшийся участок земной коры рассек каменную толщь, получился уклон футов на восемьдесят. Возле заваленного камнями верха бил пресный родник. Вода текла по каньону в небольшое озерцо. Исток я не заметил. Вокруг озерца росли мескитовые кусты, высокие, как деревья, и старая бизонова трава. Я увидел горных коз, зайцев, разных птиц.
        Я просидел здесь целый день - читал, спал, слушал плеск воды, опустив лодыжку в родник.
        В сердце пустыни мне попались еще два зеленых островка. Один, побольше, питаемой несколькими родниками, растянулся в долине на пару миль. В том оазисе мне попались оленьи экскременты, следы пумы и банки из-под пива. Банок было немного, но они указывали на присутствие человека на этом райском островке, что совершенно меня не радовало. Пару часов я потратил на уборку: собирал банки и другие следы человеческого пребывания, иногда прыгая в Станвилл, чтобы выбросить их в мусорный бак.
        Может, я и грабитель, но на природе не сорю.
        Третий оазис лежал в углублении, образованном камнепадом и, вероятно, подземной рекой. Края были очень высокими, на дно солнечные лучи падали только в полдень. Дно было шире верха и заполнено водой, если не считать зеленого островка в середине футов шестьдесят длиной и двадцать шириной. В этом оазисе банок из-под пива я не увидел.
        Высота краев достигала ста футов, поэтому мне пришлось несколько минут рассматривать дно каньона, выбирая место для прыжка. На зеленом островке было даже слишком прохладно, высокие стены каньона подавляли. Пожалуй, здесь куда приятнее летом, когда вокруг адская жара.

        Дэви!
        Ты не подумал, что я лишь хотела услышать от Марка его версию того случая, когда ты, ну… удалил его с вечеринки? Я знаю, что Марк - ничтожество, и не увлечена им, но что прикажешь думать, после того как ты исчез у меня из-под носа? Я ведь даже не знаю, человек ли ты. Я знаю, что ты летаешь, как НЛО, и похищаешь людей направо и налево. Если подобный вывод тебя задевает, подумай, какие варианты объяснения ты мне предложил. Понимаю, что тебе больно, и, наверное, еще больнее от подозрений, что я опять увлеклась Марком. Но, черт подери, ты в долгу не остаешься.
        Милли
        P. S. Я впрямь не знаю, человек ли ты, зато знаю другое - ты достаточно дорог мне, чтобы сделать больно. Ты сделал мне больно.

        На письменном столе валялось несколько листов бумаги, смятых в шарики. На каждом я написал по паре фраз, потом забраковал. Несмотря на все старания, у меня так и не получилось сочинить подходящий ответ, и я сгреб шарики в корзину для мусора. Подумывал отправиться к Милли, но боялся. Видеть никого не хотелось.
        Чуть раньше, прежде чем забрать письмо от Милли, я обнаружил в горах выступ, который смотрел на юг, вглубь цепи Эль-Солитарио. Выступ больше напоминал пещеру - широкий каменный пласт с каменным же навесом в двухстах футах над поверхностью земли по отвесной скале. От гребня хребта его отделяли пятьдесят футов, добраться до выступа мог только очень умелый скалолаз или прыгун.
        Выступ оказался футов тридцать длиной и относительно плоским. Я приблизился к самому краю и замер. Порывы сухого ветра раздували мне рубашку. Я чувствовал беспомощность и безразличие ко всему. Лучи садящегося солнца окрасили облака в огненный и оранжевый. Каменный выступ наверху, крепкий и массивный, был еще длиннее моего. Я словно попал в разверстую пасть. Сейчас челюсти сомкнутся и сжуют меня заживо.
        На выступе мне очень понравилось.
        Тем вечером я начал перетаскивать стройматериалы со склада в Йонкерсе, которым уже пользовался. На складе был охранник, но он стоял у двери главного входа и полагался на сигнализацию. Я взял только известковый раствор, краски по бетону, еще корыто для смешивания, кельмы и мелки, чтобы разметить стены.
        В пособии для каменщиков говорилось, что работать с природным камнем сложно, мол, начать лучше с кирпичей. Эту часть я проигнорировал и внимательно прочел остальное.
        Ночью на выступе холодно, и я решил сложить материалы в заднем конце, где их могли видеть лишь пролетающие грифы.
        Вернувшись в домик, я уставился на письмо Милли. По-прежнему сбитый с толку и обозленный, сильно обозленный, я тем не менее понимал, что причина не в ней. Я написал короткую записку.

        Дорогая Милли!
        Пожалуйста, прости, но боль сейчас не позволяет мне рассуждать здраво. Ты написала, что дорогие люди причиняют боль, и это правда. Если бы я не дорожил мамой, ее смерть не ранила бы меня. Если бы я не дорожил тобой, твои резкие слова не задели бы меня. Я не буду писать, пока не разберусь в ситуации, но я обязательно объявлюсь. Надеюсь, ты найдешь в этом больше плюсов, чем минусов. Если я откажусь от тебя, значит я откажусь от себя самого.
        Я тебя люблю.
        Дэви

        Физический труд позволяет отрешиться от всего вокруг.
        Камни я брал с осыпи у основания скалы. По цвету и текстуре камни совпадали с выступами, просто от времени и воздействия стихий они отломились и упали.
        Известь наносить сложно, я загубил несколько партий, пока не получилось как нужно. Некоторую сложность создавало то, что высохшая известь куда светлее сырой. Я начал класть стену из глубины выступа, футах в десяти от края, и сделал ее длиной в сорок футов, то есть в половину от длины самого выступа.
        К полудню гудела спина, болели руки, зато вдоль выступа я выложил стену высотой по колено. Со стороны обрыва я оставил проем для двери, а другим концом стена упиралась в скалу. Когда на нижних рядах кладки высохла известь, даже с расстояния десяти футов стало сложно определить, где кончается скала и начинается стена. С гребня на другой стороне каньона разница не просматривалась вообще.
        Я прыгнул в оазис каньона с вертикальными стенами, минут десять купался в озере, потом вернулся на выступ и до самого заката выкладывал стену.
        Ночью я снова наведался на склад в Йонкерсе. На этот раз я взял навесные окна с двойным остеклением, рамы, навесную дверь с оконцем из резного стекла, пиломатериалы для каркасов, светло-коричневую краску, еще известкового раствора, дровяную печь, дымоход и крепежные детали. Я перенес добычу на выступ - печь едва поднял - и задержался у кассы, пробивая свои покупки. Длинный чек и тысячу двести долларов я оставил на прилавке под кофейной чашкой.
        Я же грабитель банков, а не просто вор.

        - Дэви, вчера на ланче вас очень не хватало.
        - Я гулял, миссис Бартон. Наверное, зашел слишком далеко.
        Миссис Бартон улыбнулась:
        - Ну, прогулки пойдут вам на пользу. Рада видеть, что у вас улучшается аппетит.
        Я уставился на вилку. О еде я даже не думал - размышлял об оконных рамах и о кондиционировании для своей тайной крепости, для своего «замка уединения». Но вот я увидел на вилке кусочек яйца, и еда в желудке слиплась в неприятный тяжелый комок.
        Миссис Бартон отправилась дальше, а я отодвинул тарелку.
        Прежде чем отправиться на выступ, я прыгнул в Нью-Йорк и проверил свой абонентский ящик - переместился в проулок и свернул за угол к почтовому отделению Боулинг-Грин.
        Пришло письмо от Лео Силверштайна с просьбой позвонить.
        Я прыгнул в аэропорт Сосновых Утесов и позвонил с таксофона.
        - Мистер Силверштайн, это Дэвид Райс.
        - А-а! Ты получил мое письмо?
        - Да.
        - Значит, ты опять в Нью-Йорке.
        - Нет.  - Я решил не врать.  - Сейчас я в Сосновых Утесах.
        - Да? У меня к тебе дело. Как тебе известно, ты фигурируешь в завещании твоей матери.
        Я нервно сглотнул.
        - Мне ничего не нужно.
        Перед мысленным взором мелькнули страшные картинки. Взрыв, тело, похожее на сломанную куклу, кровь, дым. «Терпеть не могу сидеть в середине или у окна…»
        Силверштайн кашлянул.
        - Тебе стоит хотя бы прийти и ознакомиться с его содержанием.
        - К вам в офис прийти? Даже не знаю. Полиция до сих пор меня ищет?
        - Пару дней велись тщательные поиски, но шериф Тэтчер не станет бесконечно гоняться за парнем, которому вменяют лишь использование фальшивых документов.
        - Скоро буду.
        Я прошелся по аэропорту, увидел, как взлетает маленький одномоторный самолет, потом прыгнул на лестницу, ведущую наверх, к офису Силверштайна. На лестнице был какой-то мужчина, но, к счастью, он спускался и смотрел в другую сторону. Я ждал затаив дыхание, пока он не вышел на улицу, потом поднялся по ступеням.
        Мистер Силверштайн стоял в приемной и смотрел в окно на площадь. Услышав мои шаги, он обернулся:
        - Джо, вы что-то забыли? Ой, Дэви! Я не видел тебя на тротуаре. Как ты так смог?
        - Что - смог?
        Смутившись, Силверштайн переступил с ноги на ногу:
        - Ну, заходи.
        В кабинете он протянул мне целый ворох бумаг с пометкой «Последняя воля и завещание Мэри Агнес Найлс».
        Едва я взглянул на бумаги, как вернулась острая, резкая боль.
        Черт, я думал, это уже в прошлом!
        Я положил бумаги на стол:
        - В чем тут суть?
        - В том, что десять тысяч долларов уходит на завещательные дары, а тебе достается наследственное имущество - около шестидесяти пяти тысяч долларов в депозитах и сбережениях плюс таунхаус в Калифорнии.
        Я захлопал глазами:
        - Похоже, в турагентстве она получала хорошие деньги.
        - Не слишком.  - Силверштайн покачал головой.  - Б?льшую сумму ей оставил твой дед, а она еще дом продала.
        - А-а.
        - Можешь ничего не говорить, но, сдается мне, твой нынешний источник дохода тщательной проверки не выдержит.  - Силверштайн взглянул на меня, проверяя, понял ли я его слова.
        Я почувствовал, что уши у меня краснеют, а Лео продолжил:
        - Наследство Мэри дает тебе легальный источник дохода. Для тебя это шанс выйти из тени.
        Я медленно, неохотно кивнул.
        - Что мне нужно сделать?
        - Первым долгом - получить свидетельство о рождении. Если хочешь, я помогу. Потом ты получишь номер соцстраховки, а я проверю, есть ли у тебя задолженность по уплате подоходного налога за период после ухода из дома. Вряд ли ты знаешь, объявил ли тебя отец имеющим самостоятельный доход.
        - С него станется. Да, мистер Силверштайн, машину я не вожу, так что права…
        - Можно запросить другой документ. Об этом не волнуйся.
        - А как насчет нью-йоркской полиции?
        - Тут дело странное. После того как ты исчез с поминок, шериф Тэтчер не пожелал принимать меры без официального запроса из Управления полиции Нью-Йорка. Сержант Уошберн разозлился, но я сегодня утром говорил с шерифом Тэтчером, и он никакого запроса не получал.  - Силверштайн затих и, вытянув руки, посмотрел в окно.  - Твой рассказ и реакция сержанта Бейкера наводят на мысль, что, прилетев во Флориду, сержант Уошберн превысил должностные полномочия.
        - Какое облегчение!  - воскликнул я, выдохнув.
        - Ну так что, ты согласен? Будем делать свидетельство о рождении и прочие документы?
        Я закивал.
        - Кстати, а можно мне получить паспорт?
        Силверштайн удивленно прищурился:
        - Почему бы и нет? Но зачем? Ты за границу собрался?
        Я посмотрел в окно, но увидел не городскую площадь, а взрыв, убивший мою мать. Кадры хроники снова и снова прокручивались перед моим мысленным взором. Возникло смутное предчувствие, ощущение чего-то, пока не осознанного. Я покачал головой, чтобы избавиться от наваждения, и посмотрел на Силверштайна:
        - Хочу поехать в Алжир.

        Часть V
        Поиски

13

        - Перво-наперво давайте уясним: насилие и терроризм культурной подоплеки не имеют. Ни частью арабской культуры, ни частью мусульманской культуры они не являются. Я провел слишком много инструктажей для сенаторов и конгрессменов, уверенных, что каждый мужчина в тюрбане держит за пазухой пистолет или гранату. Если вы не в силах избавиться от такого стереотипа, то дальше нам разговаривать бесполезно.
        Я почувствовал, как у меня краснеют уши. Этот вопрос я по-настоящему не обдумывал, но сам считал именно так. Мне стало стыдно. Расовые предрассудки - это очень в стиле моего отца.
        - У меня такой уверенности нет,  - ответил я.  - Есть враждебность. Я об этом знаю и постараюсь не делать огульных выводов.
        Мой собеседник кивнул. Он принимал меня в маленьком кабинете и сидел за деревянным письменным столом. Когда он подавался вперед, опершись на локти, подложенные плечи его твидового пиджака образовывали нечто вроде горба. Одной рукой он поправлял красный галстук, связанный из пушистой шерсти, который повязал на серую рубашку.
        Утренним поездом «Амтрака» я с Пенн-стейшн в Нью-Йорке доехал до Юнион-стейшн в Вашингтоне. Инструктаж мне организовал мистер Андерсон из государственного департамента. Мужчину в пушистом галстуке звали доктор Перстон-Смайт, он был адъюнкт-профессором, занимался арабистикой в Джорджтаунском университете. Теперь я сидел в его кабинете.
        - Враждебность понятна. Но если не откажетесь от стереотипов, то не сможете уяснить сущность арабского мира и терроризма.
        - Ясно,  - кивнул я.
        - Вдумайтесь, с тысяча девятьсот восьмидесятого по тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год погибло свыше сорока тысяч ливанцев. В ирано-иракской войне погибло более миллиона. За этот же период на Ближнем Востоке от атак террористов погибло менее пятисот американцев, если считать атаку на казармы морской пехоты в Бейруте, которую я в расчет не беру.
        - Почему не берете?
        - Одна из проблем государственной антитеррористической политики США - отсутствие четкой границы между нападениями боевиков на вооруженные формирования и военные объекты и нападениями на мирное население. Разумеется, нападение на мирное население - это терроризм, а вот нападение на вооруженные воинские формирования, оккупировавшие родную землю? Это не терроризм. Я не говорю, что это хорошо или плохо, я говорю, что если это терроризм, то США финансируют террористов в Афганистане и в Центральной Америке. Вы понимаете, о чем я?
        - Да.
        - Я хотел лишь показать, что число американцев, ставших жертвами террористов, совершенно несопоставимо с ответной реакцией. Мы даже не попробовали остановить ирано-иракскую войну, потому что считали: ослабление обеих стран в наших интересах. Лично я полагаю это непростительным, но ведь я не вырабатываю государственную политику. Разумеется, лидеры обеих стран были безумцами с давней личной неприязнью. Их народы заплатили за это страшную цену.
        - Я не знал о личной неприязни.
        - Ну разумеется, она присутствовала. В тысяча девятьсот семьдесят пятом, когда Хусейн и шах Ирана подписали договор о границе по реке Шатт-эль-Араб (восточный берег объявлялся территорией Ирака), одним из неписаных условий было то, что Хусейн остановит политическую деятельность Хомейни.
        - Как же Хусейн мог это сделать?
        Перстон-Смайт посмотрел на меня как на идиота:
        - Хомейни жил в Ираке. После высылки из Ирана он отправился в священный шиитский город Ан-Наджаф. В общем, Хусейн велел Хомейни остановиться. Хомейни отказался, Хусейн изгнал его в Кувейт, власти Кувейта тотчас изгнали его во Францию. За пятнадцать лет из Ирака были изгнаны семьсот тысяч шиитов. Разумеется, шииты обижены. Сейчас, после войны, обида особенно сильна.
        Я захлопал глазами:
        - Понимаю, вы хотите дать мне общее представление о ситуации, только как все это связано с интересующими меня террористами?
        - К ним мы и подбираемся. Кружным путем, но так даже лучше. Что вам известно о разнице верований суннитов и шиитов?
        Вечерами после работы над своим горным жилищем в Эль-Солитарио я кое-что об этом читал.
        - К суннитам принадлежит около девяноста процентов мусульман. Они признают четырех первых халифов после смерти Мухаммеда. Шииты считают праведным халифом только Али, двоюродного брата Мухаммеда, а его лучшего друга Абу Бакра - нет. Они верят, что после смерти Мухаммеда законных наследников пророка убивают и всячески ущемляют. Сунниты более консервативны. У них нет таких понятий, как богослужение и духовенство. Страны, в которых шииты составляют большинство,  - это Иран, Ирак, Ливан и Бахрейн.
        - Совершенно верно,  - подтвердил Перстон-Смайт, явно удивленный, что у меня, задававшего глупые вопросы, такие знания.  - Терроризм не приемлют даже шииты. Одно из предписаний Мухаммеда - защищать стариков, женщин и детей. Одно из девяноста девяти имен Аллаха - Всемилостивый.
        - Хорошо. Допускаю, что большинству мусульман терроризм чужд. Я это учту. Но мне хотелось бы услышать о тех, кто приемлет терроризм. О тех, кто убил мою мать.
        - Хорошо.  - Перстон-Смайт откинулся на спинку стула и открыл папку, лежащую перед ним.  - Захватившие рейс девятьсот тридцать два, по-видимому, были шиитскими экстремистами, членами «Исламского джихада», террористической организации, связанной с движением «Хезболла», что переводится с арабского как «партия Аллаха». Личность двух террористов нам неизвестна, но мы подозреваем, что главарем являлся Рашид Матар, сотрудничавший с Махмудом Аббасом, организатором захвата круизного лайнера «Акилле Лауро»[11 - Захват «Акилле Лауро» - террористическая акция Палестинского фронта освобождения, проведенная в октябре 1985 года. Четырьмя боевиками в море был захвачен итальянский круизный лайнер «Акилле Лауро». Один из заложников был убит террористами.]. Как ни странно, в участии Матара мы уверены именно потому, что жертвой выбрали вашу мать. Если не считать беспорядочных обстрелов, при захвате самолетов террористы первыми освобождают женщин. В восемьдесят седьмом году Матар участвовал в избиении нескольких итальянских проституток в Вероне. Он уехал из страны, едва избежав ареста, но в квартире, которую ему
пришлось бросить, нашли автоматы и техническую документацию к самолетам разных моделей. В начале тысяча девятьсот восемьдесят девятого Матар бежал из Каира после того, как до смерти избил шведскую туристку. За день до захвата самолета Матара засекла камера видеонаблюдения в аэропорту Афин. Таких совпадений не бывает.
        Перстон-Смайт протянул мне фотографию восемь на десять.
        Фотографию увеличили, пересняв с газетной, а ту, похоже, пересняли с паспортной. Надпись под фотографией была на итальянском, и я разобрал только имя: Рашид Матар. Ксерокопия получилась с точками - пришлось держать ее на расстоянии, чтобы как следует разглядеть черты лица. Матар оказался моложе, чем я ожидал, вопреки всему прочитанному. Гладковыбритый, с темными кустистыми бровями, смуглый, но не такой, каким я представлял себе араба. Нос обыкновенный, подбородок слабый. Лицо длинное, худое, уши плотно прижаты к голове. Глаза темные, глубоко посаженные.
        - То, что террористы не только не отпустили женщин, но и выбрали женщину в жертвы, явно указывает на Матара, откровенного женоненавистника.
        Я показал на фото:
        - Можно мне сделать копию?
        - У меня есть другие, эту можете взять.
        - Где сейчас Матар?
        - Неизвестно. Мысли у меня есть, а уверенности нет.
        Я стиснул зубы и стал ждать.
        - Вы ведь понимаете, что это лишь предположение?
        - Это обоснованное предположение,  - уточнил я.
        - Да, пожалуй.  - Перстон-Смайт резко подался вперед и переплел пальцы.  - Вскоре после освобождения заложников из Алжира в Дамаск вылетел административный самолет. О его пассажирах не говорилось ни слова, но взлетел он на глазах у алжирских журналистов. Выводы здесь следующие: во-первых, алжирские власти пообещали террористам воздушный коридор, если они отпустят заложников; во-вторых, террористы улетели в Сирию. Именно так случилось в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом после угона кувейтского авиалайнера.
        - Так вы хотите сказать, что террористы в Сирии?
        - После угона самолета «Кувейт эйрвейз» террористы наземным транспортом вернулись из Дамаска в Ливан и укрылись в долине Бекаа, которая считается опорным пунктом «Хезболлы».
        - Так, по-вашему, они в Ливане?
        - В этом нас хотят убедить. По-моему, террористы никогда не покидали Алжира. У меня есть друг в агентстве Рейтер, который говорит, что один участок аэропорта усиленно патрулировался Национальной жандармерией Алжира, в то время как журналистам позволили наблюдать за вылетом самолета. Мой друг - человек подозрительный: когда чиновники велят смотреть в одну сторону, он смотрит в другую. Поэтому он и заметил, как трое небритых мужчин в военной форме не по размеру усаживаются в грузовик, который под конвоем жандармов выезжает за территорию аэропорта. Мой друг считает, что одним из небритых мужчин был Матар, но как следует он его не видел.
        - По-моему, очень вероятно, что террористы до сих пор в Алжире.

        Я вышел из-за угла и приблизился к ее двери. Мутило от волнения, а дыхание сбилось, словно я долго бежал или получил кулаком в живот. Когда я потянулся к звонку, рука дрожала так сильно, что я опустил ее, решив дождаться, когда дрожь пройдет. Я собирался с силами, чтобы попробовать снова, когда Милли вдруг сама открыла дверь.
        - Привет!  - выпалила она, потом, медленнее и спокойнее, повторила.  - По-моему, ты собрался передумать. Ты точно готов?
        - Ну, прошло две недели.
        Две недели с моего последнего письма.
        - Я обрадовалась твоему звонку, но ты говорил как-то неуверенно.
        Я пожал плечами:
        - Нет. Просто… Просто… Я боялся.
        Я не попытался ни коснуться Милли, ни приблизиться к ней. Я боялся до сих пор. Милли показала на открытую дверь:
        - Ты зайдешь или мне надеть пальто?
        - Я здесь подожду. Я не убегу. Честно.
        - Ладно.  - Милли неуверенно улыбнулась.
        Через минуту она вышла, накинув серое пальто.
        - Куда пойдем?  - Милли порылась в сумочке, вытаскивая ключи от машины.
        Есть мне совершенно не хотелось.
        - Не знаю. В любое место, куда хочешь ты.
        - В любое место?
        - В любое, куда мы можем попасть.
        Милли посмотрела на тротуар, потом приподняла голову, из-под челки взглянула на меня и положила ключи обратно в сумочку.
        - Я хочу поужинать в «Уэйверли-инне».
        Теперь я удивленно на нее уставился. «Уэйверли-инн» в Вест-Виллидж, на Манхэттене. Я взглянул на часы. Время - шесть, значит в Нью-Йорке семь. Место для прыжка рядом с «Уэйверли-инном» я не помнил, зато помнил одно в десяти минутах ходьбы.
        - Мне придется поднять тебя на руки,  - объявил я.
        Милли захлопала глазами, закусив верхнюю губу, потом сказала:
        - Ладно, что мне делать?
        Я встал у Милли за спиной и обнял ее за талию. Ее волосы оказались у самого моего лица, я чувствовал ее запах. Я замер на несколько секунд, пока Милли не начала ерзать. Тогда я поднял ее на руки и прыгнул к Триумфальной арке в Вашингтон-сквер-парк. Я отпустил было Милли, но потом снова обнял: у нее подкосились ноги.
        Я подвел ее к скамейке в паре ярдов от арки.
        - Ты как, ничего?
        - Извини меня,  - отозвалась Милли.
        Вытаращив глаза, она смотрела то на арку, то на здания, то на улицу.
        - Я знала, что ты так можешь, но не знала, что сделаешь. Если ты понимаешь, о чем я.
        - Теоретические знания в контрасте с уверенностью. Понимаю, можешь не сомневаться. Еще понимаю, что потом ты начнешь сомневаться, хотя только что прочувствовала.
        В Нью-Йорке было холоднее, чем в Стиллуотере, здесь уже подмораживало, и немногочисленные посетители Вашингтон-сквер-парка шагали быстро. Только пятница есть пятница, и жизнь в Вест-Виллидж кипела.
        Милли медленно поднялась и спросила:
        - Куда теперь?
        Я повел ее вдоль границы парка. По пути Милли спросила про похороны, и я ответил, что все прошло нормально. Пожаловался на пастыря и рассказал про маминых подруг. Потом объяснил, что сделал с папой, когда тот появился на службе.
        - Теперь я чувствую себя виноватым.
        - Почему?
        - Не знаю. Чувствую, и все.
        Мы свернули на Уэйверли-плейс, и Милли после недолгого колебания проговорила:
        - Твой отец плохо обращался с вами обоими, но, по-моему, ты понимаешь, что он тоже способен горевать. Понимаешь, что он по-своему любил твою маму. Гармоничными их отношения точно не назовешь, но ты винишь себя в том, что лишил его возможности скорбеть.
        - Пусть скорбит подальше от меня!  - выпалил я и понизил голос:  - Наверное, ты права. Или же я виню себя в том, что бросил папе вызов.
        - И такое возможно.  - Милли кивнула.  - А вот и «Уэйверли-инн».
        Свободных столиков не оказалось, поэтому мы, чтобы не мерзнуть, пятнадцать минут прождали в фойе, стараясь не мешать официантам. Когда мы с Милли ели здесь в последний раз, то сидели на задней террасе, но ведь дело было летом.
        Я рассказал ей про сержантов Уошберна и Бейкера и почему они меня разыскивали.
        Милли нахмурилась, потом тихо посетовала:
        - Ну почему ты мне сразу не сказал?
        Я отвернулся и нервно сглотнул. Заводить спор из-за этого не хотелось. Милли пожала плечами:
        - Ладно, наверное, я не дала тебе возможности сказать.
        - Ну, мы тут оба хороши.  - Я с трудом сдержал улыбку.
        Старшая официантка подвела нас к столику в углу. Я выдвинул стул, и Милли села.
        - Как ты это делаешь?  - спросила она, прижав ладони к стеклянному подсвечнику, чтобы согреться.
        Я поджал губы:
        - Нужно взяться за спинку стула и выдвинуть его. Когда девушка устроится, нужно легонько подтолкнуть стул, чтобы девушка села ближе к столу.
        - Ха-ха-ха. Tresamusant![12 - Очень забавно (фр.).]
        Непохоже, чтобы Милли забавлялась.
        - Как я делаю что?
        Я прекрасно понимал, о чем она.
        - Как ты… телепортируешься?
        Я шумно выдохнул:
        - Я называю это прыжками. Как это получается, понятия не имею. Прыгаю, и все.
        Милли нахмурилась:
        - То есть никакого специального устройства нет?
        - Есть только я.
        Поиграв с салатной вилкой, я пожал плечами и объяснил, как получилось в первый раз. Милли уже слышала историю в кровавых подробностях, но не слышала, как я спасся. Я рассказал ей о своих гипотезах, о попытках найти других прыгунов, об ограничениях при прыжках. Как отомстил потенциальному насильнику Топперу и парню из транзитного бруклинского отеля. Под конец я рассказал ей, как украл деньги.
        - Что ты сделал?  - Милли резко выпрямилась, вытаращила глаза и разинула рот.
        - Т-ш-ш!
        Другие посетители ресторана уставились на нас, живописно замерев кто с ложкой, кто с вилкой на полпути ко рту. Милли часто-часто моргала.
        - Ты ограбил банк?  - куда тише спросила она.
        - Т-ш-ш!  - Я почувствовал, что у меня горят уши.  - Не устраивай сцену.
        - Не затыкай мне рот! Не я банк ограбила.
        К счастью, Милли понизила голос до шепота.
        Подошел официант, и мы заказали выпивку: Милли - мартини с водкой, я - бокал белого вина. Я не знал, поможет ли вино, но решил, что не помешает.
        - Миллион долларов?  - переспросила Милли, когда официант ушел.
        - Да, почти.
        - И сколько осталось?
        - А что?
        Милли покраснела:
        - Любопытно. Чувствую себя настоящей охотницей за деньгами!
        - Около восьмисот тысяч.
        - Долларов!
        Мужчина за соседним столиком аж воду пролил.
        - Господи, Милли! Хочешь, чтобы я оставил тебя здесь? Ты в полутора тысячах миль от дома.
        Официант принес напитки и спросил, готовы ли мы сделать заказ.
        - Пожалуйста, подождите немного. Мы еще даже не заглядывали в меню.
        Милли глотнула мартини и скривилась.
        - В чем дело? Коктейль не тот?
        Милли покачала головой, сделала еще один глоток и снова скривилась.
        - Коктейль отличный. Ты ведь не бросишь меня здесь, в Нью-Йорке? С собой у меня только пятнадцать баксов.
        - Ну… могу оставить тебя в Центральном парке. Да и в Вашингтон-Хайтс кое-где еще довольно людно.
        - Дэви!..
        - Ладно, ладно. Я тебя не покину.
        Милли как-то странно на меня посмотрела.
        - Что? Я думал, ты вздохнешь с облегчением.
        - Слова ты подобрал примечательные.  - Милли облизала губы.  - Хотя не столько примечательные, сколько чересчур точные.
        - В смысле?
        - «Я тебя не покину». В этом дело, да? Она снова тебя покинула?
        - Она погибла, а не сбежала.
        - Она покинула тебя навсегда,  - кивнула Милли.
        Я почувствовал, что злюсь:
        - Извини, я отлучусь на секунду.
        Я резко встал и пошел в уборную, но там оказалось занято. Я прижался к стене, плотно скрестив руки на груди. Я смотрел перед собой, но не видел ничего. В уборную мне особо не хотелось, но я боялся накричать на Милли. Мама стала жертвой террористов, а не бросила меня! На этот раз не бросила…
        Никто не смотрел, поэтому я прыгнул в ванную стиллуотерской квартиры. Ударить бы что-нибудь, и посильнее! Тарелок не осталось - бить нечего. Я опустился на колени у кровати и принялся лупить матрас. Я ударил его раз двадцать с такой силой, что ладони заболели. Потом я сделал несколько глубоких вдохов, зашел в ванную и сполоснул лицо.
        В памяти четко запечатлелся тротуар у ресторана, туда я и вернулся. Старшая официантка увидела, как я открываю дверь и захлопала глазами:
        - Я не заметила, как вы вышли.
        - Захотелось на воздух,  - ответил я, пожав плечами.
        Старшая официантка кивнула, и я вернулся за столик. Отсутствовал я около пяти минут.
        Милли вздохнула с облегчением:
        - Официант снова подходил. Нам пора взглянуть на меню.
        Следующие десять минут мы выбирали и заказывали еду. Когда мы снова остались одни, Милли не захотела говорить ни о чем серьезном. Думаю, боялась снова испугать меня.
        - Милли, прости, но о том, что связано с мамой, я пока рассуждаю не слишком здраво. Эту тему мне лучше не поднимать.
        Милли кивнула. В свете свечи она казалась очень бледной, зато ладони пылали алым: она снова прижала их к стеклянному подсвечнику. Мое раздражение растаяло как воск. Она такая красивая, такая привлекательная! На глаза навернулись слезы. Я отвернулся к стене и проговорил:
        - Милли, я скучал по тебе.
        Она потянулась ко мне и сжала мою руку. Ладонь у нее была очень теплая. Подавшись порыву, я поцеловал ей ладонь, и Милли приоткрыла рот. Я накрыл ее ладонь своими.
        - Я скучала по тебе,  - призналась она, ненадолго замолчала, потом осторожно освободила ладонь из плена моих рук.  - Должна сказать, мне очень не по себе оттого, что ты украл деньги. По-моему, это неправильно.
        - Я никому не навредил.
        - А как насчет вкладчиков?
        Об этом я думал уже не раз и не два.
        - Такую сумму банк ежемесячно теряет на просроченных ссудах. Такую сумму они ежедневно зарабатывают на процентах. Банк-то большой. То, что я украл, для них мелочи. Ни один вкладчик не пострадал.
        - Мне это все равно не нравится.  - Милли покачала головой.  - Воровать - плохо.
        Я почувствовал, как мое лицо становится апатичным, а когда скрестил руки на груди, почувствовал холод.
        Милли развела руками:
        - Это не меняет того факта, что я тебя люблю. Я жутко по тебе скучала - по твоим звонкам, по твоему телу в моей постели. Даже не знаю, что с этим делать. Моя любовь сильнее неприязни к краже.
        Я опустил руки и через стол потянулся к Милли, а она подалась вперед. Мы целовались, пока свеча не прожгла дыру у меня на рубашке. Мы засмеялись. Потом я приложил лед к обожженному месту, принесли еду, и все было хорошо.

        Рейсом 1555 «Американ эйрлайнс» я вылетел из аэропорта Кеннеди в южный терминал лондонского Гатвика. Вылетали мы после полуночи, в Лондон прибывали в 7:20 по местному времени. Летел я самолетом «Макдоннел-Дуглас ДС-10», бизнес-классом, и мой сосед без конца отпускал глупые шутки про гидравлическое масло.
        Я всерьез подумывал прыгнуть с ним обратно в Нью-Йорк, когда мы прибыли в Лондон. Вот кретин!
        Лондон встретил сыростью и страшным холодом, а люди говорили как дикторы по телевизору. Если бы выспался в самолете, то слушал бы их часами. До моего стыковочного рейса в Алжир через Мадрид оставалось шесть часов. Я прошел таможню, прыгнул в Стиллуотер за камерой и снял в аэропорту несколько мест для прыжка. Потом я прыгнул в Эль-Солитарио, поставил будильник, чтобы зазвонил через четыре с половиной часа, и заснул.
        В Мадрид я летел самолетом «Эйр Алжир». На борту разрешалось курить, и сизые клубы долетали до меня из конца салона бизнес-класса, где четверо французов дымили как паровозы. К счастью, до Испании лететь только два с половиной часа, а там французов сменили некурящие арабы.
        На алжирской таможне возникли проблемы. У меня не было ни обратного билета, ни брони в отеле, поэтому меня заставили отойти в сторону, чтобы контроль прошли другие пассажиры. Я прыгнул бы прочь, но у таможенников остался мой паспорт.
        После сорокапятиминутной задержки мне предложили купить обратный билет или внести залог. Под зорким взглядом таможенника я купил возвратный билет на рейс «Эйр Алжир» до Лондона на следующую неделю. Я также обменял около ста девяноста долларов, чтобы получить тысячу алжирских динаров, минимальную необходимую сумму, и задекларировал оставшиеся доллары, эквивалентные более чем пяти тысячам алжирских динаров. Лишь тогда мне отдали паспорт, предупредив, что любой обмен валюты следует должным образом задокументировать, и да поможет мне Аллах, если при выезде из страны я не смогу отчитаться в трате долларов.
        Я заснял несколько мест для прыжков и вышел из здания. Было холодно, влажно, зелено, со стороны Средиземного моря высились горы. Если бы не мужчины в халатах и в джеллабах и не пара женщин под паранджой, я не поверил бы, что прилетел в Северную Африку. Мимо меня, болтая, прошли английские туристы. Они направлялись в Тикжду, где «снег в этом году особенно хорош».
        Мужчина за информационной стойкой внутри терминала отправил меня в ВИП-терминал. Попасть туда я не мог, но в окно у выхода на посадку увидел бетонированный участок, на котором самолет с заложниками стоял два дня, пока велись переговоры. Может, мне полететь на Кипр, чтобы увидеть взлетно-посадочную полосу, на которой погибла мама?
        Места для прыжков я заснял буквально за пару минут, но ретироваться не мог из-за толпы нищих куда грязнее и настырнее нью-йоркских. Только я давал мелочь одной группе, появлялась другая. В итоге я вернулся в терминал и прыгнул из кабинки туалета.

        Ворота открываются в десять утра, поэтому мы с Милли прыгнули в Диснейуорлд на пять минут позже, прямо к «Спейс маунтин». Сели мы вторыми и прокатились три раза, прежде чем образовалась очередь. Потом заглянули на «Стар-турс» в «Дисней MGM», потом на «Боди ворс» в «Эпкоте».
        Мы побывали на «Пиратах Карибского моря», в «Особняке с привидениями», на «Дикой горе мистера Тоуда». К этому времени посетителей стало до неприятного много, поэтому мы с Милли прыгнули в Лондон и на такси поехали в центр.
        В Лондоне на четыре часа больше, чем во Флориде, и куда холоднее, но таксист отвез нас в старый отель, где кормили хорошим полдником. Потом мы гуляли у Темзы, пока с реки не наползла ледяная мгла. Тогда мы прыгнули в Эль-Солитарио.
        В Англии мы видели закат, а в Техасе было два часа пополудни и температура за двадцать пять градусов.
        Милли разок посмотрела вниз с пика Ла-Мота и сказала:
        - Я думала, что держусь молодцом, но, боюсь, мне нужно присесть.
        Мы прыгнули в мое горное жилище, и я усадил ее на диван. За несколько недель с начала строительства я сложил стену от верхнего выступа до нижнего, поставил окна, дверь и вытяжку для дровяной печи. Пространство в глубине выступа я отделил и поместил там самый большой бензиновый генератор, какой смог поднять. Он обеспечивал электричеством пять напольных ламп, освещавших жилище. Самые явные неровности пола я выровнял, хотя заметный скос остался. Я купил несколько ковров из овчины и мебель из некрашеной сосны. Вдали от входа, где верхняя каменная плита клонилась к нижней, я поставил кровать. У самого высокого участка искусственной стены, между окнами, втиснулись книжные полки, как следует укрепленные, на подпорках, чтобы стояли более-менее ровно. Полки я понемногу заполнял новыми приобретениями.
        Милли откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Я прыгнул в стиллуотерскую квартиру, наполнил большой стакан ледяной водой и вернулся. Милли так и не подняла веки.
        - Вот холодная вода,  - проговорил я, поставив стакан на приставной столик.
        Милли открыла глаза и посмотрела на стакан, стенки которого покрылись капельками конденсата. Она глотнула воды, взглянула по сторонам, увидела природный камень над диваном, снова осмотрелась, пытаясь разглядеть дальний конец помещения:
        - Где мы сейчас?
        - В Техасе. Недалеко от вершины горы, которую я тебе показывал.
        - А это откуда?  - Милли приподняла стакан с водой.
        - Из Стиллуотера.
        Милли покачала головой:
        - Вспоминается «Сон в летнюю ночь».
        - Которая часть?
        - Где Пэк говорит: «Весь шар земной готов я облететь за полчаса»[13 - У. Шекспир Сон в летнюю ночь. Акт II, сц. 1. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.].
        - Какой копуша!
        - В одном месте фея говорит: «Над холмами, над долами, сквозь терновник по кустам, над водами, через пламя я блуждаю тут и там! Я лечу луны быстрей…»[14 - Там же.]
        - Пожалуй, твой Шекспир лучше меня,  - признал я, улыбнувшись.
        - «Веселый дух, ночной бродяга шалый. В шутах у Оберона я служу…»[15 - Там же.] Школьная постановка, но отзывы были отличные. Доброго Малого Робина играла я. Меня хотели заставить играть ту зануду Гермию, но я стояла на своем. О роли Пэка мечтали все парни, но на пробах только я прочла первый акт наизусть.
        Милли как-то нерешительно поднялась и подошла к окну.
        Солнце отбрасывало резкие тени, профиль скалы четко отражался на противоположной стене каньона, наклоненный под углом три градуса, так же как мой кренящийся пол. Милли встала на цыпочки и подалась вперед, чтобы заглянуть за край выступа. Дно каньона в двухстах футах внизу едва просматривалось.
        - Почему я не слышала, как ты рванул в Стиллуотер?
        - В смысле?
        - Ну разве не должно было быть шороха, шелеста или какого-то хлопка?
        Об этом я не думал.
        - Может, ты плохо слушала, может, звук очень тихий.
        Милли отставила стакан с водой:
        - Попробуй еще раз, мы проверим. Я буду само внимание.
        - Просто прыгнуть куда-нибудь, а потом обратно?
        Милли кивнула.
        - Ладно.
        Я прыгнул на выступ со стороны отсека с генератором, сделал глубокий вдох, прыгнул обратно в дом, и Милли вздрогнула.
        - Ну что?
        - Ничего.  - Милли шумно выдохнула.  - Твои прыжки пугают, даже когда ожидаешь их.
        - Прости.  - Я потянулся к Милли и обнял ее.  - Это одна из причин, по которой я тебе не открылся. Боялся тебя испугать. Не хочу терять тебя, я уже потерял слишком много.
        Милли прижалась ко мне, уютно устроившись у меня на груди. Я начал баюкать ее, но вскоре она отстранилась и спросила:
        - Где туалет?
        - Ну… В Стиллуотере.
        Милли закатила глаза.
        - Ладно, я зажмурюсь.
        Я поднял ее на руки и прыгнул в стиллуотерскую квартиру. В моей бруклинской квартире Милли не была, поэтому мебель и игрушки не видела. Я показал ей, где уборная, а сам подождал в гостиной.
        - У меня возникла страшная мысль,  - объявила Милли, выйдя ко мне.  - Вдруг ты унесешь меня в свое горное убежище, сам отлучишься куда-нибудь и пострадаешь или погибнешь.
        К сожалению, представить нечто в этом роде было нетрудно. На выступе нет ни еды, ни воды, ни возможности спуститься.
        - Я об этом не подумал.
        Милли пожала плечами:
        - Я не против того, чтобы туда прыгать, но оставаться там одна не хочу. Ты ведь понимаешь, о чем я? Решишь за чем-то отправиться - бери меня с собой или возвращай в Стиллуотер, ладно?
        - Да,  - кивнул я.  - Никаких проблем.
        Милли обвела взглядом гостиную и увидела видеоаппаратуру. Я объяснил ей, что записываю места для прыжков. Милли смотрела то на камеру, то на меня.
        - Хм, а ты снимаешь свои прыжки? Вдруг в замедленном режиме что-то видно?
        - Хм, давай проверим.
        Я поставил камеру на треногу и направил объектив в центр гостиной. Для воспроизведения я подсоединил провода к большому монитору и включил режим замедленной съемки.
        - Куда мне прыгать?
        Милли следила за моим изображением на мониторе. Я сам посмотрел туда, но быстро отвел взгляд: что там за непонятный парень?
        - Куда угодно. Досчитай до пяти и сразу возвращайся, ладно?
        Я прыгнул на смотровую площадку аэропорта Уилла Роджерса. Высота там примерно та же, что в квартире, в ушах не хлопало. Стараясь увидеть всю площадку, я огляделся. К счастью, она пустовала. Я медленно сосчитал до пяти и прыгнул обратно.
        Милли ждала меня, но все равно вздрогнула.
        - Прости.
        - Я привыкну. Наверное. Научил бы ты меня прыгать!
        - Если бы я знал, как это делается…
        Я перемотал пленку и включил воспроизведение на нормальной скорости. Вот я стою посреди гостиной, ниже колен обрезанный кадрированием, потом исчезаю. Я снова мысленно сосчитал до пяти и примерно через то же время снова появился в кадре. Милли, сидевшая на диване, подалась вперед и уперлась локтями в колени.
        - Если бы увидела такое по телевизору, сказала бы, что это дешевый спецэффект. Ну, когда останавливают камеру, уводят актера со сцены и снова начинают съемку.
        - Ага. Посмотрим в режиме суперзамедления.
        Я перемотал пленку и включил супермедленное воспроизведение. Мы стали ждать, наблюдая, как мое изображение спрашивает Милли, куда прыгать. Рот я открывал словно с трудом. Прежде чем я исчез, прошла целая минут. Только стоял в гостиной, потом раз - и нет.
        - Что это было?
        - В смысле?
        - Когда ты прыгнул, мелькнула какая-то вспышка.
        - Я ничего не видел,  - заявил я, качая головой.
        - Перемотай назад. Можно воспроизвести еще медленнее?
        - Самый медленный вариант мы уже видели, хотя, по-моему, есть покадровая перемотка.
        Я встал около камеры, перемотал пленку к самому прыжку и начал прокручивать, используя кнопки «стоп-кадр» и «следующий кадр». Еще больше времени ушло на то, чтобы добраться до моего исчезновения, но когда я добрался…
        - Опа!  - воскликнула Милли. Сначала на экране подрагивал кадр, на котором я стоял в гостиной, а на следующем появился мой контур, брешь в форме Дэви. В глубине бреши просматривался хвост «Боинга-727» авиакомпании «Американ эйрлайнс», видный в окно смотровой площадки.  - Что это?
        Я объяснил Милли, куда прыгал. Она вытаращила глаза и энергично закивала. Я нажал на кнопку «следующий кадр»  - брешь исчезла, в кадре осталась гостиная.
        - Здорово! Понятно, почему нет хлопка. Ты не исчезаешь из одного места, появляясь в другом, ты как через дверь проходишь. Точнее, дверной проем проходит вокруг тебя, ведь ты не двигаешься. Перемотай к месту, где ты появляешься.
        Я отыскал на пленке нужный момент и прокручивал кадры с пустой гостиной, пока снова не появилась брешь в форме Дэви, немного иная, ведь я изменил позу. Мелькнул другой кусок «Боинга-727», соответственно месту, где я стоял перед прыжком. В следующем кадре вместо бреши появилось мое тело.
        - Видел?
        Я кивнул.
        - А что случится, если я не смогу пройти сквозь ту дверь?
        - О чем это ты?
        - Ну, что случится, если меня наручниками приковать к чему-то неподъемному? Или если меня схватит человек, которого я не смогу сдвинуть с места?
        Милли встала:
        - Так попробуй! Я буду держать тебя за спину, а ты постарайся прыгнуть.
        Я обдумал ее предложение:
        - По-моему, мысль не слишком удачная. Вдруг я унесу с собой не всю тебя, а лишь часть?
        - С тобой такое бывало?  - Милли захлопала глазами.
        - По-моему, это маловероятно.  - я покачал головой.
        - Но если ты прыгнешь только с моими руками, боюсь, получится не очень здорово.
        - Погоди, есть другой вариант.
        Я прыгнул к магазину подарков на Седьмой авеню у самой Таймс-сквер и купил дешевые наручники. Продавщица пыталась впарить мне дешевую резиновую маску Ричарда Никсона, очень дешево, по спеццене, но я отказался.
        - Ну вот, и времени для сексуальных причуд нет,  - посетовала Милли, когда я показал ей наручники.
        - Нужно найти место, где я смогу прицепить их к чему-то прочному,  - сказал я, смеясь.
        Мы вышли на крыльцо. Оно не просматривалось из других квартир, а железные перила на нем надежно крепились к бетону лестничной площадки. Прежде чем надеть наручники, я убедился, что оба ключа работают на обоих наручниках, и отдал один ключ Милли на хранение. Потом я приковал один браслет к перилам, другой надел на левое запястье.
        - Куда ты прыгнешь?
        - Просто в квартиру.
        Я представил себе гостиную и попробовал прыгнуть. На миг почудилось, что я прыгнул, но секундой позже левую руку и предплечье обожгла боль. Я так и остался на крыльце.
        - Черт!  - выругался я, горячо желая озвучить целый список синонимов.
        На запястье появилась кровоточащая ссадина, а предплечье словно горилла помассировала. Локоть и плечо болели, но, по-моему, вывихов не было.
        - Пожалуйста, разблокируй наручники!  - простонал я.
        Милли достала ключ и освободила меня. Я прижал руку к груди и выругался.
        Милли явно испугалась:
        - Неудачная мысль, да?
        Я хрипло засмеялся. Боль стихала, ссадина оказалась неглубокой. Мы вернулись в квартиру, и, пока я промывал запястье под краном в ванной, Милли рассказывала, что увидела:
        - Ты словно замерцал. Клянусь, на миг я увидела книжную полку в гостиной, но ты не исчез. Что ты почувствовал?
        - Словно левая рука на дыбе, словно ее дикие лошади отрывают.
        Локоть и плечо теперь двигались свободнее, кровь едва сочилась. Милли сходила к себе за бинтом и пластырем и аккуратно перевязала мне запястье.
        - По крайней мере, можно не беспокоиться о том, что ты оторвешь руку или ногу. Все, что ты не можешь протащить через портал, тянет тебя обратно. Нужно проверить, что случится, если я буду крепко держать тебя сзади.
        Любопытство Милли оказалось сильнее моих опасений. Мы вышли в гостиную и отодвинули кресло, чтобы освободить больше места. Милли встала сзади и обвила меня руками на уровне груди.
        - Готова?
        - Готова.  - Милли стиснула меня изо всех сил.
        Я прыгнул в спальню, ожидая, что меня потянет назад, но в итоге чуть не упал вперед, оказавшись в спальне без Милли. Через раскрытую дверь я услышал, как она охнула. Вернувшись в гостиную, застал ее на полу, на четвереньках.
        - Эй, ты как, ничего?
        - Просто равновесие потеряла. Ты вдруг словно смазкой покрылся и выскользнул у меня из рук, как арбузное семечко. Давай попробуем снова.
        - Ну, если хочешь,  - пожал плечами я.
        На этот раз одну руку Милли положила мне на левое плечо, другую - на правый бок, обвив мне грудь, как живой патронташ. Она взяла себя за запястья и сжала так сильно, что мне стало трудно дышать.
        - Давай!  - скомандовала Милли.
        На этот раз прыгать было тяжелее, и когда я оказался в спальне, Милли была со мной, по-прежнему в виде живого патронташа. Шумно выдохнув мне в правое ухо, она разжала объятия:
        - Ну надо же, как интересно!
        Обернувшись, я увидел, что она стоит спиной к кровати и улыбается. Я скользнул к ней и толкнул ее на кровать. Так в тот день закончились эксперименты с телепортацией и начались эксперименты иного рода.
        Потом Милли сказала:
        - Дэви, сегодня я побывала во Флориде, в Лондоне, в Техасе, в Оклахоме. Возник один вопрос.
        - Какой?
        - Мне полагаются бонусы для часто летающих пассажиров?

14

        Автобус Государственного предприятия пассажирского автотранспорта до Тигзирта был битком набит алжирцами, пропах п?том и неизвестными пряностями, зато пейзаж за окном - то крутые холмы, то лазурные волны - был совершенно чудесный. Настоящие туристы добираются в Тигзирт на автобусах, арендованных Алжирским туристическим агентством, или берут напрокат «фиаты». От столицы до Тигзирта лишь двадцать шесть километров, но из-за многочисленных остановок поездка растянулась на полтора часа. Попутчики несколько раз заговаривали со мной на французском, арабском и берберском, но я лишь плечами пожимал.
        В полдень автобус затормозил на остановке № 24, у моста, где ручеек течет с хребта Телль-Атлас к морю. Пассажиры и водитель вышли из автобуса и вымыли руки в ручье. Кто-то захватил с собой маленький коврик, кто-то опустился на колени прямо на землю - арабы обратились лицом к Мекке и стали молиться. Через пятнадцать минут все вернулись в автобус, и мы поехали дальше.
        В тигзиртском отеле «Мирзана» администратор говорил по-английски и твердил, что свободных номеров нет. Я и не надеялся: меня предупредили, что на алжирских курортах отель бронируют за несколько месяцев вперед.
        - Мне номер не нужен,  - повторил я.  - Я ищу одного человека, приезжего.
        Я положил на стойку двадцатидолларовую банкноту. По официальному курсу за доллар давали около девяноста пяти динаров, а по уличному - в пять с лишним раз больше. Интересно, администратор в курсе? Я прочитал об этом в путеводителе Фодора. Администратор взял банкноту и стал слушать внимательнее.
        - Кого именно вы ищете?
        - Рашида Матара.
        Администратор захлопал глазами, потом проговорил:
        - Я не знаю этого человека.
        Брехня! Я вытащил копию фотографии и показал администратору. Тот снова захлопал глазами, пожал плечами и проговорил:
        - Извините, нет.
        - Вы уверены?
        - Да. Очень уверен.  - Администратор снова пожал плечами.
        - Ну, спасибо, что уделили мне время,  - сказал я и через фойе прошел в ресторан.
        Меня усадили за столик с видом на море и на теннисные корты. «Мирзана» стоит на холме, то есть над пляжами. В Тигзирт приезжают ради пляжей, впечатляющих древнеримских руин, византийской базилики. Я заказал мятный чай и предъявил официанту фото Рашида Матара.
        Официант явно испугался и заявил, что не видел Матара, хоть я и предложил деньги. К деньгам он не притронулся.
        Чай мне принес другой официант, который не говорил по-английски и тут же ушел, даже не взглянув на фотографию, которую я поднял.
        Чай оказался приторным.
        На корте играли двое смуглых мужчин с густыми усами, в кипенно-белой форме для тенниса,  - мяч летал через сетку, как из катапульты. В открытую дверь я слышал хлопки ракеток, бьющих по мячу. Ни один из теннисистов Матаром не был. У самого берега на якоре стояли моторные и парусные яхты, справа просматривался кусок пляжа - ни единого свободного места.
        Я потягивал чай и наблюдал, сравнивая каждого прохожего с фото.
        Может, Матар и не здесь. «Мирзана»  - лучший отель города, но ведь есть частные апартаменты, которые сдают в аренду. Мой информатор обмолвился лишь о том, что Матара здесь видели.
        «Он был на городском пляже, точно был. И полиция неподалеку. Они держали ситуацию под контролем, защищая не то Матара, не то местного вали».
        Доктор Перстон-Смайт из Джорджтаунского университета дал мне рекомендательное письмо и посоветовал обратиться к мистеру Теодору, сотруднику посольства Великобритании. Тот повел меня в ресторан «Бакур» на улице Патриса Лумумбы. Еду там подавали местную. Под конец мы пили мятный чай, куда вкуснее, чем в «Мирзане».
        Б?льшую часть времени мистер Теодор критиковал полуофициальных гидов, ошивавшихся в местном Музее народного искусства, и оплакивал касбу, старый город, некогда живописный, но давным-давно изгаженный.
        - Видите ли, французы оставили в Алжире отличную систему здравоохранения и неплохие общественные сооружения. Местная экономика держалась на нефти, но вот грянул кризис, и теперь это страна со всплеском рождаемости (спасибо хорошему медобслуживанию) при крахе экономики. Алжир был экспортером продовольствия, нынче же все рвутся в города, а лучшие сельхозугодья превращаются в пустыню. Сегодняшняя касба - одна большая трущоба.  - Мистер Теодор аккуратно поднес ко рту чашку и сделал глоток.  - Я левша, но есть левой рукой нельзя. Только не на людях, чтобы до скандала не дошло.
        О Рашиде Матаре мистер Теодор сообщил лишь, что его видели в Тигзирте, якобы отдыхающего и расслабленного.
        - Нет ведь прямых доказательств того, что он участвовал в угоне самолета.
        - Вы правда верите, что Матар невиновен?
        - Нет, не верю,  - улыбнулся мистер Теодор.  - Он однозначно виновен. Просто ради освобождения заложников алжирские власти явно заключили с ним сделку и свои обязательства выполняют. Любые попытки экстрадировать Матара алжирцам не понравятся.
        Я кивнул.
        Мистер Теодор посмотрел на меня чуть ли не критически:
        - Вы же никакую глупость не планируете? То есть если планируете убить Матара, осуждать вас я не вправе. Только ничего не получится. Матар сам убийца, вас мигом разоблачат.
        Я почувствовал, как краснеют уши:
        - Определенных планов у меня нет. Пока хочу просто его разыскать.
        - Ну, будь вы английским подданным, я определенно попробовал бы отослать вас на родину.

        В итоге я задержался в Тигзирте, где Рашид Матар якобы расслаблялся на пляже и якшался с вали, правителем местного вилайета. Решил остаться в отеле еще на час, а на следующий день вернуться и попытать удачи на пляже. Счет я оплатил динарами и направился в фойе. У главного входа стояла банкетка, с которой отлично просматривались и фойе, и лифты. Я сел на банкетку, достал из кармана книгу и начал читать.
        Прошли немецкие туристы, группа французов. Арабов было совсем мало, и на Матара они не походили. Я собрался отложить поиски на завтра, когда в фойе вошли два служащих Дарак эль-Ватани, Национальной жандармерии. Они зашагали к стойке администратора, и тот показал на меня.
        Сукин сын! Я направился к двери и прочь из отеля. За спиной закричали: «Arretez! Arretez!»[16 - Стойте! Стойте! (фр.)] Я повернул направо, спрятавшись от копов, и прыгнул в стиллуотерскую квартиру. В ушах хлопнуло, колени задрожали, и я сел. На улице зашумел автобус, и я вздрогнул.
        «Успокойся!  - приказал я себе.  - Копы что, в квартиру к тебе ворвутся? Они на другом конце света!»
        Я сделал несколько глубоких вдохов. Ну почему я такой пугливый? Я же неуязвим. Могу хоть сейчас прыгнуть обратно в «Мирзану». Главное, чтобы наручники не надели, без них копам меня не удержать. Могу даже дождаться, когда меня закроют в камере, и прыгнуть на свободу.
        «Тебя могут убить»,  - напомнил внутренний голос. Да, верно.
        Первую неделю рождественских каникул Милли гостила у отца в Оклахома-Сити, а в день Рождества собиралась в Уичито, штат Канзас, чтобы провести вторую неделю с мамой и отчимом. В общем, праздники у нее семейные, и, хотя мы запланировали несколько свиданий, часто тревожить ее не следовало.
        Я прыгнул в Станвилл, к «Дэйри куин» на Мейн-стрит, и неспешно зашагал по улице, глядя на рождественские украшения.
        Снег выпал сразу после Дня благодарения, и с тех пор держались холода, так что дворы и парки лежали под снежным покрывалом, грязным от сажи и мусора. У здания суда на сером снегу темнели тропинки, протоптанные до мертвой травы. На улицах было чисто, снег остался только у обочин, куда снегоуборочные машины нагребли целые сугробы.
        Рождественские украшения, чудеса нефтехимии, город использовал уже лет шесть - я увидел те же пластмассовые звезды и сахарные посохи. Гирлянды на падубе заметно обтрепались, красную звезду на фонарном столбе у здания суда украсили надписью краской из баллончика: «Революция близка!» Кто-то другой зачеркнул слово «близка» и написал взамен «неизбежна».
        Ясно, власть империалистов в Станвилле доживает последние дни.
        В Алжире уже вечерело, а здесь еще и полдень не настал и люди вовсю ходили по магазинам. Если в нашем сонном центре такая суета, то страшно представить, что творится в «Уолмарте». Тут я увидел папину машину у таверны Джила, возле паркометра с просроченной оплатой.
        По улице ехал трицикл, который полиция выделила женщине-контролеру платных стоянок. Миссис Томпсон, растолстевшая и расфуфыренная, в полицейской форменной куртке с синим меховым воротником, выписывала талон «БМВ» с номерами другого штата. Интересно, там оплата просрочена или миссис Томпсон штрафует водителя как чужака и/или аморального декадента? Она же все-таки жена преподобного Томпсона, баптистского священника.
        Я полез в карман за мелочью. Половина монет оказались алжирскими, попалось несколько английских пятипенсовиков, хотя и пятицентовиков набралось достаточно, чтобы оплатить нужные сорок пять минут. Стрелочка поднялась вверх, и лишь тогда я понял, что помогаю отцу.
        Я нахмурился. У главного входа в таверну лежал шлакоблок, которым в теплую погоду припирали дверь, чтобы не закрывалась. Может, швырнуть его в лобовое стекло «кадиллака»? Я уже двинулся в ту сторону, глядя на шлакоблок, когда мимо проехал трицикл миссис Томпсон и отвлек меня.
        Наверное, отец заметил миссис Томпсон в окно, потому что в тот самый момент вышел из таверны, отсчитывая мелочь. Тут между таверной и паркометром он увидел меня.
        - Дэви!  - испуганно позвал он.
        Моя злость никуда не делась, а тут еще ее подогрели страх и изумление на отцовом лице. Раз - и я шлепнул его по вытянутой руке. Монеты рассыпались, поскакали по тротуару, а я прыгнул в свое горное убежище в техасской пустыне.
        В Тигзирт я вернулся в наряде построже - в легком льняном костюме - и отправился не в отель, а через деревню на пляж. Попрошайки на улицах попадались, но куда меньше, чем в столице. Ветер дул со Средиземного моря, ярко светило солнце. Я надеялся, что мой словесный портрет не распространяют среди жителей и гостей Тигзирта, а если и так, то сейчас я не слишком на него похож.
        На пляже оказалось не очень людно, женщины в купальниках явно были туристками. Вдоль самой воды, закрытые длинной чадрой и паранджой, шли три женщины (хотя кто скажет точно?)  - длинные одеяния подняты до лодыжек, голые ступни - в пене. По черным нарядам я решил, что они из Саудовской Аравии, ну а девушек в бикини мысленно записал в шведки.
        Пятнадцатый загорающий, француз, говоривший по-английски с акцентом, но вполне прилично, узнал человека на фотографии.
        - Да, да, мужчина с телохранителями. Он приплыл на большой яхте.  - Француз посмотрел на бухту, где, защищенные мысом справа, стояли яхты.  - Хм, ее тут нет. У того мужчины моторная яхта с синей трубой. Большая, как минимум метров тридцать. Тот человек сходит на берег и разговаривает с красивыми девушками, приглашает их кататься на водных лыжах.
        Я поблагодарил француза и решил ограничить дальнейшие поиски этой яхтой. На пляже никто не знал ни ее названия, ни когда она отплыла, хотя несколько человек ее видели. Одна англичанка посоветовала заглянуть на топливный причал в гавани, рядом с рыбацкими лодками.
        - На причале есть пара магазинов, где яхтсмены пополняют запасы. Еще там дежурит портовый инспектор, а он должен знать, что к чему.
        Я сказал спасибо и пошел обратно через пляж. В туфли набрался песок: я не догадался вовремя разуться. Рядом был парапет, отделявший от улицы чей-то сад; я облокотился на него и вытряхнул песок из обуви.
        Наклонившись вперед, чтобы завязать шнурки, я случайно бросил взгляд в конец улицы. На углу, ярдах в ста от меня, стоял мужчина. В руках он держал камеру с очень большим телеобъективом, направленным на меня.
        Это турист, просто делающий панорамный снимок улицы? Вряд ли. Я выпрямил спину и быстро свернул за угол, в узкий проулок, идущий вверх по холму от пляжа. Оттуда я прыгнул на террасу отеля «Мирзана».
        Отель стоял прямо над рыбацкой гаванью, от него добираться ближе, чем с пляжа,  - тропа вниз по склону холма короче дороги, петляющей по берегу. Я быстро покинул территорию отеля, стараясь не нарваться на администратора, сдавшего меня Дарак эль-Ватани. Ясно было, что полиция следит за отелем.
        Топливный причал я нашел без труда. Запах дизеля был таким тяжелым, что казалось, я его вижу. Причал напоминал тонкий палец, вытянутый в бухту, с небольшой постройкой вместо ладони. Похоже, наступил отлив: вода плескалась футах в восьми под настилом.
        Двое мальчишек, дежуривших у насосов, по-английски не говорили, зато привели из постройки немолодого мужчину в джеллабе поверх западной рубашки с галстуком.
        - Большая лодка, «Хадж» из Омана. Лодка приплыть ну… за горючее и сразу уплыть.
        - Куда они поплыли?  - Я вытащил несколько алжирских банкнот и стал держать на виду у мужчины.
        Тот пожал плечами и знаком велел мне стоять на месте.
        - Один момент. Я спросить.
        Мужчина вернулся в постройку, но дверь за собой не закрыл. Я увидел, как он поднимает телефонную трубку и что-то говорит. Один раз он глянул через плечо, проверяя, не сбежал ли я, потом положил трубку на базу и медленно двинулся ко мне.
        - Я спросить начальник порта. Он сперва не говорить, но я, ну… спорить. Он не простой.  - Мужчина посмотрел на динар у меня в руке.
        - Это поможет?  - Я протянул ему пять банкнот по двадцать динаров.  - Возьмите, подарок. В знак благодарности.
        Мужчина кивнул, но теперь смотрел не на деньги, а на берег. Я глянул в ту же сторону, но ничего не увидел.
        - Куда поплыла лодка?
        Мужчина задумчиво потянул себя за галстук.
        - Она поплыть, ну… до Сицилии,  - ответил он не слишком убедительно и посмотрел на меня чуть ли не в упор.
        Я обернулся.
        По причалу шли двое полицейских в форме Дарак эль-Ватани. Двигались они не спеша, очень решительно. Жандармы считали, что сбежать с причала невозможно - разве что в море. Разозлившись, я посмотрел на мужчину в джеллабе. Тот улыбнулся и начал пятиться, ускользать от меня. Я перепрыгнул пять футов, разделяющих нас, и вырвал деньги у него из рук. Мужчина отшатнулся от меня и разом перестал улыбаться. Я приблизился еще на шаг, он снова отступил и упал в воду.
        Мальчишки захохотали.
        Так ему и надо!
        По дощатому настилу застучали шаги. Я обернулся. Видя, как я наступаю на мужчину в джеллабе, Дарак эль-Ватани бросились бежать к нам. Я подошел к самому краю причала и шагнул в пустоту. Прежде чем мои ноги коснулись воды, я прыгнул в свое горное убежище в Техасе.
        Чуть позднее я переместился в Вашингтон, на Юнион-стейшн, и с таксофона позвонил доктору Перстон-Смайту. Секретарь факультета сняла трубку после четвертого гудка, чем удивила меня: сочельник, как-никак.
        - Кабинет доктора Перстон-Смайта.
        - Он у себя?
        - Доктор в конференц-зале, у него посетители.
        - Ой, я звоню с таксофона и контактный номер оставить не могу. Когда мне перезвонить?
        - Сейчас загляну в конференц-зал и спрошу, когда ему удобно. Как вас зовут?
        - Дэвид Райс.
        - Не вешайте трубку.
        Дожидаясь ответа, я наблюдал за людьми, что спешили мимо ярко украшенных магазинов. Из колонок лилась рождественская музыка.
        Мимо прохромал старик в клетчатом костюме, в рваном пальто и грязных кроссовках. Левая ступня была вывернута внутрь, подошва смотрела не в землю, а на другую ногу. При ходьбе он нагружал внешнюю сторону стопы, поэтому и хромал. Следом шла дама в шубе до колен и пристально смотрела вперед, разглядывая бесконечность. Когда хромой старик загородил ей дорогу, дама аккуратно обогнула его, одной рукой придерживая полу шубы, чтобы ненароком не коснуться старика. В другой руке дама держала пакет, полный красиво упакованных рождественских подарков.
        Линия вновь ожила, но я услышал не секретаря, а доктора Перстон-Смайта.
        - Извините, мне не хотелось мешать, у вас же встреча.
        - Ничего страшного, мистер Райс. Мой секретарь не поняла, что вы звоните из Алжира.
        - Нет-нет, я в Вашингтоне.
        - Да? Не сможете приехать ко мне в университет?
        - Я сам хотел попросить вас о встрече.
        Я услышал, как доктор прикрыл трубку рукой, что-то сказал кому-то рядом с собой, потом спросил меня:
        - Когда вы могли бы приехать?
        Прямо сейчас! Очень захотелось прыгнуть прямо к нему в кабинет.
        - Ну, дайте мне минут десять.
        - Отлично.
        За следующие десять минут я прыгнул в Техас, собрал немного наличных и разыскал старика с вывернутой ногой. Я вручил ему двадцать тысяч долларов, искренне надеясь, что его за них не прибьют. Через одиннадцать минут после звонка с Юнион-стейшн я стучал в дверь кабинета доктора Перстон-Смайта.
        Тот сам открыл мне дверь:
        - Заходите, Дэвид.
        Я переступил порог и тут увидел, что за столом Перстон-Смайта сидит еще какой-то человек.
        - Ой, я подожду здесь, когда вы закончите.
        - Нет, пожалуйста, входите. Мы ждали вас,  - проговорил незнакомый мужчина низким, звучным, хорошо поставленным голосом.
        - Дэвид, это мистер Кокс, мистер Брайан Кокс.
        Я кивнул и неохотно прошел в кабинет. Перстон-Смайт закрыл за мной дверь и показал на один из двух стульев. Сам он сел на тот, что стоял ближе к двери.
        Что-то здесь не так…
        - Я точно вам не помешал?
        - Абсолютно точно,  - ответил Кокс. Мясистое лицо, черные кудри очень короткие на висках, широченные плечи - он напоминал бывшего полузащитника, способного переломить меня пополам.  - Мистер Райс, чем вы занимались в Алжире?
        Я захлопал глазами:
        - С чего вы решили, что я был в Алжире?
        - В прошлую пятницу вы прошли алжирскую таможню. В субботу встречались с Бэзилом Теодором из посольства Великобритании. Вчера полиция преследовала некоего американца из тигзиртского отеля, уличенного в валютных нарушениях. Этот американец очень напоминает вас.
        - Мистер Кокс, вы работаете в университете?
        Почему-то мне подумалось, что это не так.
        Кокс положил на стол черный кожаный портфель и открыл его. Из портфеля он достал удостоверение служащего Агентства национальной безопасности на имя Брайана Кокса. На удостоверении и фотография имелась. Вот черт!
        - Что вам угодно, мистер Кокс? Раз вы побеседовали с доктором Перстон-Смайтом, то знаете, что я ищу Рашида Матара, и знаете зачем.
        - Если бы вы остановились в обычном отеле, а не исчезли из уборной аэропорта, я поверил бы в этот вариант. В посольстве не смогли установить, где вы провели время между приездом и ужином с Теодором. Или где вы были между ужином и прибытием в Тигзирт. На кого вы работаете? На какой явке прятались в Алжире? Вы не один из нас. Мы и в других агентствах справки навели. Кто вы?
        - Я Дэвид Райс, восемнадцатилетний американский подданный. Я ни на кого не работаю.
        Я встал и направился к двери. Думалось, что доктор Перстон-Смайт поднимется со стула и попробует меня остановить, но он лишь через плечо смотрел, как я открываю дверь. За дверью стояли трое мужчин в костюмах. Двое спрятали руки в карманы пиджаков, третий держал наготове наручники. Я закрыл дверь.
        - Я арестован?
        Кокс проигнорировал вопрос. Он открыл конверт из плотной бумаги и выложил на стол фотографию.
        - Этот снимок сделан в Тигзирте шесть часов назад. Его проявили и час назад по каналам спутниковой связи переслали мне. Поэтому я оказался здесь, когда вы позвонили.
        Кокс повернул фотографию, и я увидел, что на ней.
        Я собственной персоной, завязываю шнурки и подозрительно смотрю на фотографа. На мне тот же льняной костюм, что и сейчас.
        Кокс хлопнул ладонью по столу и заговорил куда громче:
        - Я хотел бы услышать ответы на вопросы, которые уже задал, но особенно хочу понять, как, мать вашу, вы добрались из Алжира в Вашингтон, округ Колумбия, менее чем за шесть часов?
        От громкого голоса я вздрогнул. На стене имелся выключатель, но яркое полуденное солнце лило из окна за спиной у Кокса. Незамеченным мне отсюда не выпрыгнуть. Такой вариант не исключался с самого начала. Я это понимал… Они знают о моих способностях?
        Вспотели ладони, бешено забилось сердце.
        - Я хочу поговорить с адвокатом.
        - Вы не арестованы.
        - Тогда я пошел.
        Кокс подался вперед. Он с трудом сдерживал улыбку.
        - Это вряд ли. Харрис!  - громко позвал он.
        За спиной у меня открылась дверь. Я посмотрел на Перстон-Смайта:
        - Вы позволите им так поступить?
        Тут Кокс улыбнулся:
        - Доктор Перстон-Смайт - контрактный служащий АНБ. Кто, по-вашему, поставил нас в известность?
        Я шагнул к письменному столу и порадовался, увидев, что улыбка сползла с лица Кокса. Пять свидетелей. Нужно, чтобы получилось эффектно. Я улыбнулся:
        - Хочу сказать только одно. Надеюсь, вы доложите своему наверняка многочисленному руководству.
        - Да, слушаю.  - Кокс прищурился.
        - Мы не угроза вашему миру,  - объявил я и прыгнул.

15

        Ни у Милли, ни в доме ее отца трубку не брали. Я счел это хорошим знаком. Доберись до них АНБ, агенты отвечали бы по телефону, чтобы попытаться заманить меня в ловушку. Из стиллуотерской квартиры я успел перенести б?льшую часть своих пожитков, пока АНБ до нее не добралось. Я переправил самое важное - видеоаппаратуру, кассеты с местами для прыжков, деньги, одежду, б?льшую часть книг. АНБ не шумело - на лестнице я их даже не услышал,  - но у входной двери я построил башню из сковородок и кастрюль, и, когда дверь открылась, башня с грохотом рухнула. Я выпрыгнул из квартиры с охапкой книг.
        Адрес квартиры я давал Лео Силверштайну и искренне надеялся, что АНБ не выбило его из Лео пытками. В заявке на получение паспорта стоял адрес офиса Лео. Если в качестве наводки АНБ не хватило паспорта, оставались похороны. Мистер Андерсон из государственного департамента тоже знал Лео, а заодно и Перстон-Смайта. Раз ко мне в квартиру АНБ проникло только в полночь, значит им пришлось вламываться в офис к Лео, чтобы добыть информацию.
        Я всегда подозревал, что Билль о правах некоторые трактуют вольно.
        Главным образом я беспокоился о Милли. Если АНБ придет по моим следам в Нью-Йорк к сержанту Уошберну, то сможет заполучить имя и адрес Милли. Сразу после прыжка из кабинета Перстон-Смайта я сообразил, что зря не позволил АНБ забрать меня и запереть в камеру. Зря в уборную не попросился и не прыгнул оттуда. Что угодно, кроме прыжка на глазах у АНБ.
        Господи, только бы они не добрались до Милли!
        Из Международного аэропорта Уилла Роджерса я снова позвонил в дом отца Милли в Оклахома-Сити. Трубку взяла она сама.
        - Я тебя люблю,  - проговорил я.
        - Что случилось?
        - Почему ты так думаешь?  - Я откашлялся, не дав ей ответить.  - Ты права. Кое-то случилось. Мы можем встретиться сегодня вечером?
        - Ну, Дэви, сочельник же наступил. В день Рождества я уезжаю к маме, и моя мачеха бухтит, что я провожу больше времени с мамой, чем с ними. Тем более завтра я за тобой заеду, как мы договаривались.
        Я не представлял, как быстро АНБ примет меры. Если они их уже не приняли.
        - Помнишь, где мы с тобой ужинали, когда я впервые приехал к тебе в Стиллуотер?
        - Ты имеешь в виду…
        - Не говори название вслух!
        Милли сообразила, почему я об этом прошу.
        - По-твоему, телефон прослушивается?
        - Не исключено. Надеюсь, что нет.
        - С какой стати? Что случилось?
        - Сама подумай.
        Милли сделала глубокий вдох и проговорила:
        - До праздничного ужина, ладно?
        - Ладно.
        Я намекал на «Стейк-хаус» у федеральной автострады № 35 на севере Оклахома-Сити. Мы там ужинали по пути из аэропорта на вечеринку в Стиллуотере.
        - Когда ты поедешь в Стиллуотер?
        Я не хотел упоминать Уичито. Если АНБ прослушивает телефон, они узнают, куда направляется Милли.
        - Я собиралась выехать в девять.
        - Давай встретимся… в том месте. Я буду ждать. Слежку мы заметим сразу - в день Рождества транспорта не так много.
        Я услышал, как Милли сглотнула.
        - Ладно.
        - Милли, если до того дойдет… Если этот телефон не прослушивается, ты порвала со мной в день, когда тебе позвонила полиция, хорошо?
        - Мы ведь почти поссорились.
        - Да, я люблю тебя.
        - А я - тебя,  - проговорила Милли, и я повесил трубку.
        Следующим утром в семь часов таксист отвез меня из аэропорта в «Стейк-хаус». Я там ужинал, но помнил место недостаточно хорошо, чтобы туда прыгнуть. Таксист не хотел оставлять меня там: заведение закрылось на праздники, ледяной северный ветер резал ножом, но я заявил, что меня скоро заберут.
        С самого начала я хотел назначить встречу в доме отца Милли, но вдруг за домом следят? У «Стейк-хауса» казалось безопаснее. Через стеклянную дверь я прыгнул внутрь кафе. Отопление не отключили, чтобы трубы не промерзли. Возле кухни я запомнил место для прыжка и прыгнул домой, в свое горное убежище.
        Накануне вечером, перед сном, я воспользовался уборной в городской библиотеке Станвилла, но потеря ванны и душа стиллуотерской квартиры была весьма ощутима. Потом, когда появится время, я собирался снять номер в мотеле, предположительно в Миннесоте. Возле трейлерной стоянки, на которую часто наведывался Топпер, был «Вестерн-инн».
        Я поставил будильник на 8:45 и попытался заснуть. Ничего не получилось. В животе бурлило, перед мысленным взором мелькали ученые в белых халатах, скальпелями и зажимами шуровавшие у меня в голове. Вспомнился эпизод из романа Альфреда Бестера «Моя цель - звезды». Там ученые поместили мужчину по имени Джанте в прочнейший стеклянный сосуд и попытались утопить в надежде, что он джантирует, то есть телепортируется, прочь от опасности. Джанте телепортировался, но мое воображение дополняло страшный эпизод: экспериментаторы в белых халатах сажают в сосуд Милли и пускают воду. «Ничего страшного,  - сказал один ученый другому.  - Если она способна телепортироваться, то не пострадает, а если нет, не понадобится больше тратить на нее время». Воды в сосуде становилось все больше…
        Зазвенел будильник - я проснулся, весь дрожа. Хорошо, что сон кончился. Получается, я сумел заснуть, только это не радовало. Я прыгнул в городскую библиотеку Станвилла, ополоснул лицо, метнулся в Техас за биноклем, потом в обеденный зал оклахомского «Стейк-хауса».
        Отец Милли живет на востоке города, но по свободной дороге Милли доехала сюда всего за двадцать минут. Тем же наклонным съездом воспользовались еще две машины. Одна проехала мимо «Стейк-хауса» и остановилась на служебной дороге, другая встала у подъездной дорожки кафе. В каждой сидело по четверо мужчин.
        Я взял бинокль и посмотрел на Милли: она остановила машину на стоянке перед кафе. Милли явно заметила преследователей и нервничала. До Милли каких-то пятнадцать футов, но окна заведения затонированы, и салон машины мне не был виден. Я присел, представил себе заднее сиденье в машине Милли и прыгнул.
        - Не оборачивайся.
        Милли вздрогнула. Она повернула было голову ко мне, но потом уставилась перед собой.
        - И губами не шевели, когда разговариваешь. У тех козлов могут быть бинокли.
        - Вдруг в машину насажали жучков?
        Этого я не предвидел. А что, вполне возможно.
        - Ночью машина стояла на улице?
        - Нет, отец загонял ее в гараж.
        - Нам придется рискнуть. Я тебя люблю.
        - Надеюсь, а то столько разного дерьма творится!
        - С Рождеством тебя!  - улыбнулся я.  - Езжай на север. Как выберемся на главную дорогу, бросай играть в чревовещательницу.
        Милли снова завела машину и выехала на служебную дорогу. Когда мы проезжали одну из машин-преследовательниц, я напрягся и вжался в пол.
        - Что они делают?
        - Карту изучают. Очень убедительно изображают четверых заблудившихся парней. Так нужно рок-группу назвать - «Четверо заблудившихся». Другая машина подъехала к «Стейк-хаусу». Похоже, они его обыщут. Ага, «Четверо заблудившихся» завели машину.
        Я заерзал, устраиваясь поудобнее. У Милли машина с задним приводом, значит на полу бугор для вала привода. Я сбоку посмотрел на переднее пассажирское сиденье: и оно, и пол рядом с ним пустовали. Туда я и прыгнул. Сел на пол, прижавшись спиной к сиденью. Милли вздрогнула, и машина слегка вильнула.
        - Прости, но сзади сидеть неудобно.
        Милли коснулась моей щеки, а я легонько сжал ей бедро.
        - Кто в машинах?  - спросила Милли.
        - Люди из Агентства национальной безопасности. Их человек сфотографировал меня в Алжире. Шесть часов спустя, намного раньше, чем я мог прилететь пассажирским самолетом, другой агент засек меня в Вашингтоне. У него была копия алжирской фотографии, на мне - та же самая одежда. У АНБ… хм… проснулось любопытство.
        - Разве нет самолетов, на которых можно быстро прилететь из Алжира?
        - Есть, разумеется, но сверхзвуковые истребители редко берут пассажиров. Чтобы полететь на военном самолете, нужно быть очень крутым крутышом.  - Я сделал паузу.  - Короче, в итоге я запаниковал и выпрыгнул из кабинета на глазах у пяти свидетелей.
        - Ах, вот это шоковая терапия!
        - Да уж, я сожалею об этом. Но мне не разрешили позвонить адвокату, и я испугался, что сейчас пытать начнут.
        Милли сделала недовольное лицо:
        - Ясно, так получилось. Тебе-то хорошо, ты можешь прыгнуть прочь от любой опасности, но вдруг АНБ возьмется за меня?
        - Надеюсь, до такого не дойдет, но, если честно, я не знаю. Теперь АНБ представляет, на что я способен, и примет соответствующие ответные меры - начнет пороть военную горячку.
        Моя ладонь лежала на бедре у Милли, и она накрыла ее своей.
        - О чем это ты? Боишься, АНБ решит, что ты ограбишь все банки страны?
        - Про ограбление АНБ неизвестно.  - Я покачал головой.  - Надеюсь, связь они не нащупают. Наверное, их выводы еще страшнее. Я способен убить или похитить президента. Украсть ядерные боеголовки и направить их на крупные американские города. Провезти в страну огромную партию наркотиков, обойдя все заслоны. Прыгнуть на закрытые объекты, украсть документы и продать их китайцам. Ничуть не лучше будет, если меня заставят делать все это в интересах нашей страны. Ты ведь понимаешь, о чем я?
        - Дэви, ты ничем подобным заниматься не станешь.  - Милли не задала вопрос, а заявила с абсолютной убежденностью.
        Я чуть не расплакался, заерзал и лицом уткнулся ей в ногу. Она погладила меня по голове.
        - Прости, Милли!
        - Ты не виноват. Не факт, что тут кто-то виноват, зато факт, что ситуация усложняется, так ведь?
        - Ага.
        - Что, по-твоему, нам теперь делать?
        - Не знаю. Можно вместе прыгнуть подальше от всего этого. Я поставлю душ в горном убежище, и мы отправимся путешествовать по Европе и Ближнему Востоку.
        - Соблазнительно, но неосуществимо. В следующем семестре у меня шесть часов лекций еженедельно.
        Моя рука двинулась вверх по ноге Милли, пока кончики пальцев не заскользили по внутреннему шву ее джинсов.
        - Прекрати! Хочешь, чтобы я аварию устроила?  - Милли стряхнула мою руку с ноги.  - Как прикажешь поступить мне?
        Я сел поудобнее.
        - Если желаешь жить нормальной жизнью, тебе придется создать впечатление, что мы поссорились. Если вчера вечером телефон прослушивали, то ничего не выйдет, а если нет, у нас есть шанс.
        Милли обогнала едва ползущий грузовик. Я скрючился у двери, чтобы водитель не заметил меня со своего высокого сиденья.
        - По-моему, когда ты звонил, телефон еще не прослушивался.
        - Почему ты так думаешь?
        - Вчера вечером я дважды выгуливала собаку отца. Первый раз сразу после твоего звонка, и второй - перед сном. В первый раз улица пустовала, а во второй в конце квартала стоял пикап на холостом ходу, а в другом конце квартала, на углу,  - парень. В том районе на углах и на перекрестках не стоят, особенно когда на улице минус десять.
        С пола вид из окна открывался странный - вершины деревьев, порой - куски рекламных щитов и указателей съезда. Еще пару раз высоко в небе я заметил вертолет, летящий на север. Чтобы не укачало, я смотрел Милли в лицо.
        - Судя по твоему рассказу, АНБ прибыло после моего звонка. Еще чем дальше, тем больше мне кажется, что тебе нужно вести себя как ни в чем не бывало. Твои родители в курсе наших отношений?
        Милли покачала головой:
        - Я не рассказываю им о своей личной жизни. У родителей… ну… определенная позиция. Подробностями я не делюсь.
        - А как насчет соседки по квартире?
        - Ей я ничего не сказала. Если бы я поделилась, то всем, и не думаю, что она мне поверила бы. Кроме того, она считает, что ты для меня слишком маленький.
        Я захохотал:
        - Сейчас я впрямь чувствую себя маленьким. Кстати, нас преследует вертолет, так что, если машины исчезнут, не надейся, что за тобой не следят.
        - Да ты шутишь!
        - Сама посмотри. Сейчас он повернул на запад, но уж очень долго висел над нами. Я доеду с тобой до Уичито, чтобы потом прыгать к дому твоей матери. Мне бы и в комнату твою заглянуть! Видеться мы сможем, только когда ты якобы спишь. Если пойдешь погулять и исчезнешь, АНБ заподозрит, что мы встречаемся.
        Милли кивнула:
        - Я поставлю машину в гараж. Вот тебе место для прыжков. После полудня мы пойдем к моей сестре на рождественский ужин. Комната для гостей в глубине дома. Я положу чемодан на кровать, и ты поймешь, какая комната моя.
        - В котором часу ужин?
        - Нас ждут к четырем.
        - Ясно. Сейчас я прыгну назад и лягу на сиденье. Прошлой ночью я очень плохо спал.
        Милли поцеловала себе указательный и средний пальчики и прижала их мне к губам:
        - Поняла. Спи спокойно.
        Милли разбудила меня, когда въехала в микрорайон, где жила ее мать. Я снова прыгнул на пол у переднего сиденья и спросил:
        - Эскорт по-прежнему с нами?
        - Да. Едва я въехала в Уичито, обе машины приблизились. Дэви, я начинаю злиться.
        - Прости, Милли,  - сглотнув, проговорил я.
        - Я не на тебя злюсь.  - Милли покачала головой.  - Не извиняйся. Меня бесит их мировоззрение в духе гонки вооружений. Ну вот, мы на месте.
        Милли буквально влетела на подъездную дорожку - машина покачнулась и остановилась. Я пригнулся. Милли выскочила из машины, и я услышал, как с грохотом открылись гаражные ворота. Она снова села за руль и загнала машину в гараж.
        - Не поднимай голову. Мама наверняка слышала, что гараж открылся. Я отвлеку ее, а ты изучишь место для прыжка.
        Дверь дома отворилась, и Милли вышла из машины.
        - Как раз вовремя!  - донесся женский голос.  - Как ты, доченька?
        Милли захлопнула водительскую дверь, отошла от машины, поэтому ее голос звучал глуховато.
        - Привет, мама! Ну и холодрыга у вас! Ты как, в этом году сварила рождественское какао?
        - А как же! Принести тебе?
        - Да, выпью с удовольствием. Пока ставишь чайник, я закрою гараж и перенесу свои вещи в комнату.
        - Да, конечно.
        Дверь дома закрылась. Милли прошла мимо водительского окна, и вокруг заметно потемнело: она опустила гаражные ворота.
        - Бо-оже!  - Я выбрался из салона и потянулся.
        Милли подошла ко мне, и мы поцеловались.
        - Давай прыгай!  - велела она, отталкивая меня.  - В дом можешь пробраться с четырех до семи. К тому времени мои племянники сведут маму с ума.
        Я огляделся, запоминая угол возле машины Милли.
        - Я прыгну к тебе в комнату в полночь, ладно? Когда прыгну, не разговаривай со мной. Пока вас нет дома, АНБ может поставить жучки.
        Лицо Милли перекосилось от гнева.
        - И я должна терпеть такое?
        Я пожал плечами:
        - Справедливостью и не пахнет.
        - Ну, можно вызвать полицию. Кстати, отличная мысль. Когда в следующий раз увижу преследователей, я вызову полицию. Четверо на машинах докучают двум одиноким женщинам. Посмотрим, что получится.  - Милли обняла меня.  - До встречи в полночь.
        - Ага,  - отозвался я, поцеловал Милли и прыгнул.
        За исключением прыжка в Уичито в 16:15, послеобеденное время я провел в дреме и размышлениях. Так жаль, что Милли не прыгнула со мной! Где она сейчас, в доме сестры или с агентами АНБ? Если я буду наблюдать за ней, на случай если понадобится помощь, меня могут увидеть. Так Милли рискует еще больше. А вот если меня увидят в другом месте, может, ее оставят в покое?
        В университете доктора Перстон-Смайта не оказалось. К сожалению, его картотечные шкафы были заперты. Как их взломать, я не представлял и совершенно не хотел пробовать. В здании университета, запертом на праздники, царила тишина. В регистратуре я нашел домашний адрес и телефон Перстон-Смайта и отправился к нему на такси.
        Итак, доктор жил в северо-западной части Вашингтона, на Эм-стрит, в таунхаусе, зажатом между другими таунхаусами. Прежде чем подойти к двери, я огляделся по сторонам: не сидит ли кто в машине, не стоит ли в подворотне? Никого подозрительного я не заметил. Дверь открыла женщина лет сорока, то есть ровесница Перстон-Смайта, в зеленой водолазке и в красной юбке-шотландке - живой символ Рождества. Волосы у нее были платиновые, на лице намечались морщины.
        - Доктор Перстон-Смайт дома?
        В глазах у женщины мелькнуло раздражение, но она быстро взяла себя в руки:
        - Да, конечно. Заходите, не стойте на холоде. Я позову его. Как вас представить?
        - Дэвид Райс.
        Женщина кивнула. Очевидно, мое имя ничего ей не говорило. Меня провели в гостиную, расположенную сразу за прихожей. Там стоял электрокамин. Я повернулся к нему спиной, к двери лицом. Ждать пришлось пару минут. Наверное, сейчас доктор кому-то звонит и получает указания: «Задержите его. Мы выезжаем».
        В гостиную он вошел, не вынимая правой руки из кармана твидового пиджака.
        - Не ожидал, что вы сюда придете.
        - Вчера я не выяснил то, что хотел, надеюсь, сегодня получится,  - пожал плечами я.
        Перстон-Смайт прищурился. Лоб у него покрылся испариной, и доктор осторожно вытер его левой рукой.
        - Например, я надеялся выяснить, куда мог отправиться Рашид Матар. Позавчера он покинул Алжир на частной яхте под названием «Хадж». Яхта ходит под оманским флагом.
        Перстон-Смайт облизал губы. Я шагнул в сторону, к креслу, а доктор вздрогнул и отступил на полшага. В кресло я опустился с нарочитой неспешностью.
        - Взглянем на ситуацию иначе: если вы начнете рассказывать, я здесь задержусь. Не исключено, что АНБ успеет приехать. Не исключено, они даже успеют меня поймать.
        - Я не могу помочь вам,  - проговорил Перстон-Смайт.  - АНБ уже разыскивает яхту, но не знает, куда она направляется. Есть предположение, что это отвлекающий маневр. Нам точно не известно, на яхте ли Матар. Возможно, он залег на дно и готовит новый угон.  - Доктор вдруг вытащил правую руку из кармана. В ней он держал маленький автоматический пистолет.  - Ни с места!  - скомандовал он.
        Круглое черное дуло мне совершенно не нравилось, а оно смотрело на меня. Я аж вздрогнул:
        - Вы это серьезно?
        - Я только что вернулся домой после целой ночи допроса на полиграфе. Еще меня наркогипнозу подвергли. Думаете, я не выстрелю?
        Я прыгнул ему за спину, в коридор, и спросил:
        - Куда именно вы выстрелите?
        Доктор обернулся, с трудом удерживая пистолет в вытянутой руке. Я снова прыгнул в кресло. Доктор судорожно оглянулся опять и увидел меня сидящим на прежнем месте - нога на ногу, пальцы переплетены.
        - Вы впрямь думаете, что Матар угонит еще один самолет?
        Вдохи у Перстон-Смайта получались резкими, короткими, пистолет он сжимал побелевшими от напряжения пальцами. Если выстрелит, куда прыгать, где залечивать рану? Раз я так плотно общаюсь с АНБ, мне стоит найти место для прыжка в хорошем травмпункте.
        - При последнем угоне своей цели Матар не достиг,  - проговорил Перстон-Смайт и опустил пистолет так, что дуло смотрело на пол между нами. Дыхание его постепенно выравнивалось.  - Как вы это делаете?
        - Лучи Бертольда, энергия в неведомой людям форме,  - ответил я, гадая, уловил ли доктор отсылку к общеизвестному «Звездному пути».
        С таким же успехом я мог сказать: «Подхвати меня лучом, Скотти».
        Тут в дом ворвались агенты АНБ. Они ни позвонить не потрудились, ни повернуть дверную ручку. Вот треснул косяк, и я вздрогнул.
        - Надеюсь, они купят вам новую дверь,  - сказал я, когда в гостиную влетел первый агент с маленьким автоматом в руках.
        Но не успел он оттолкнуть Перстон-Смайта в сторону, как я прыгнул.
        Городскую библиотеку Станвилла закрыли на Рождество, но, пожалуй, так было даже лучше. Интересно, когда в почтовых отделениях появится мое фото с надписью: «Разыскивается как представляющий угрозу национальной безопасности»? Может, АНБ и на этом не остановится. В конце концов, публичные обвинения можно публично опровергнуть.
        На микрофильмах «Нью-Йорк таймс» я прочитал об аэропортах, где начинались и заканчивались угоны самолетов. В двух я уже побывал - в Мадриде и в Алжире. Оставалось еще несколько, включая два кипрских аэропорта, где угоны привели к гибели заложников. Я так и так собирался на Кипр - хотел увидеть место, где убили маму.
        С каталогом микрофильмов я возился долго - отыскивал нужные катушки, потом статью, потом конспектировал информацию об аэропортах и дальше к следующему микрофильму. Закончил уже за полночь, в пять минут первого. Листок с конспектами я спрятал в карман, аккуратно собрал катушки и прыгнул в Уичито, штат Канзас, в комнату, где ждала Милли.
        Она не спала - в длинной фланелевой ночнушке лежала в постели, маленький свет включила, шторы задернула. Послеполуденные опасения испарились, я сел на краешек кровати и поцеловал ее. Милли обняла меня за шею, я прыгнул с ней в свое горное убежище и уложил ее на кровать.
        - Холодно!  - пожаловалась она и забралась под одеяло.
        - Сейчас огонь разведу. Ну, расскажи, что сегодня было.
        Пока я собирал дрова и растопку, Милли рассказывала:
        - За нами ехали до самого дома Сью, моей старшей сестры, и я позвонила в полицию. Пожаловалась, что четверо мужчин в темном «седане» преследуют нас с мамой. Мол, «седан» этот сейчас стоит возле дома моей сестры. Копы подогнали машины к обоим концам улицы, заблокировав «седан». Мы с мамой смотрели на них со двора. В общем, агенты АНБ помахали перед носом заместителей шерифа какими-то удостоверениями и уехали. Потом я снова позвонила в офис шерифа, так он разговаривал со мной сквозь зубы. В итоге шериф сказал, что люди в «седане»  - федеральные агенты и ничего противозаконного не делают. По его тону я поняла, что он считает меня какой-то преступницей.
        Дрова хорошо разгорались. Я подошел к кровати и разделся.
        - Наверняка неприятно было.
        - Скорее, эта ситуация меня бесит. Марк, муж Сью, занимается изучением судебной практики для Американского совета по страхованию жизни. Завтра утром, когда откроется судебная канцелярия, он подаст заявление о наложении запрета на действия агентов АНБ.
        - Отлично. Так им и надо. Я беспокоился о тебе.
        Я скользнул под холодные простыни, чтобы прижаться к теплому телу Милли. Потом рассказал ей о визите к Перстон-Смайту, о поисках в библиотеке.
        - Так ты хочешь помешать Матару совершить следующий угон?
        - Да, если получится.
        - Мне это не нравится. Я боюсь, что тебя убьют.
        Это и мне в голову приходило.
        - Перво-наперво я найду место для прыжка в какой-нибудь больнице. С моим даром я смогу пережить самые серьезные ранения, главное - вовремя прыгнуть в больницу.
        - Ну, я не знаю. Зачем так рисковать?
        В очередной раз я подумал о маме, вспомнил шокирующие кадры со взлетно-посадочной полосы.
        - Милли, я хочу разыскать Матара. Хочу, чтобы он заплатил за содеянное. Я не могу не рискнуть.
        В пять утра я вернул Милли в Уичито, чтобы она немного поспала и проснулась под непрерывным наблюдением правительственных агентов. Сам прыгнул в Лондон и купил билет на рейс до Кипра через Рим. И в римском, и в кипрском аэропорту угоняли самолеты. Пока летели в Рим, я спал.
        В Риме я взял бинокль и через иллюминатор стал высматривать место для прыжка. Потом отлучился в туалет, прыгнул в избранное место, записал его на видео и прыгнул обратно в самолет. В кипрском аэропорту Никосия сделал то же самое, только обратно в самолет не прыгал. Я и таможню с паспортным контролем не прошел.
        В терминал я вошел через двери, запертые изнутри. А ведь основное назначение дверей в обратном - не выпускать людей из терминала. Попав внутрь, я спросил у стойки информации, как добраться до аэропорта Ларнаки на южной оконечности Кипра. Туда ходили автобусы, а еще имелся дорогущий утренний авиарейс. Я купил авиабилет, стиснув зубы при мысли об очередном маленьком самолете, потом прыгнул в Нью-Йорк перекусить и кое-что выяснить.
        Проблема заключалась в следующем: как мне угадать, где угонят самолет? Нельзя же рассчитывать, что все угоны продлятся двадцать дней, как получилось с самолетом «Кувейт эйрвейз». Об угоне мне следовало узнавать в первые же часы, чтобы прыгнуть в нужный аэропорт.
        В итоге я обратился в службу мониторинга СМИ под названием «Манхэттен СМИ-мониторинг».
        - Угоны самолетов? Хм, мы уже отслеживаем новости на эту тему для авиакомпаний и пары страховых агентств. Желаете копии печатных статей, видеоролики теленовостей или и то и другое?
        - Видеоролики устроят. Главное, мне нужны оперативные уведомления о новостях.
        - По телефону или по факсу?
        Я сообразил, что телефона у меня больше нет.
        - Я постоянно в разъездах. Я лучше сам буду звонить вам раз-два в день.
        Мы договорились об оплате, и я заплатил сразу за несколько месяцев дорожными чеками. На меня косо посмотрели, но ничего не сказали. Свое настоящее имя я не называл.
        Кипр на семь часов впереди канзасского Уичито, поэтому с Милли я провел только два часа, потом прыгнул в аэропорт Никосии, чтобы успеть на самолет, вылетающий в девять утра. Я забрал Милли в полночь и унес в горное убежище.
        - Милый, не знаю, как ты, а я целый день боролась с правительственным фашизмом.
        - Ничего себе,  - отозвался я, раздеваясь.
        На этот раз огонь я развел за час до того, как забрал Милли, и в помещении уже было тепло. Еще я купил маленькую бутылку шампанского прямо в пластмассовом ведре. Вспомнив приключения с шампанским на вечеринке у Сью Киммел, я попросил Милли открыть бутылку.
        - Сегодня на кухне мы нашли микрофон. Я снова позвонила в полицию, а Марк подал заявление на наложение запрета. Еще он отправил пресс-релиз во все местные газеты и службы новостей.  - (Пробка с хлопком вышла из бутылки.)  - Когда обнаружился микрофон, полиция проявила чуть больше сочувствия. Судебного предписания у АНБ явно нет. Мама разозлилась.
        Я скользнул под одеяло и взял бокал шампанского.
        - Я извинился бы, но, похоже, тебе весело.
        Как и в прошлый раз, по вкусу шампанское напоминало кислую имбирную шипучку.
        - Боже, как вкусно!  - воскликнула Милли, выпив полбокала, и прижалась ко мне.  - Ну, мне нравится борьба. Вот только хотелось бы как-то их задеть. Когда мы выходим из дому, агенты на посту, стоят себе в темных очках. Ни раздраженными, ни усталыми они не кажутся. Они даже людьми не кажутся.
        Я вздрогнул:
        - Вот и я тоже не кажусь.
        - О чем это ты?
        Я рассказал Милли, как попрощался с агентом Коксом. «Мы не угроза вашему миру»,  - заявил я тогда.
        - Ничего себе!  - захихикала Милли.  - Зачем ты так сказал?
        Я покачал головой:
        - Наверное, понадеялся, что АНБ направит поиски к околоземной орбите или другим подобным местам и оставит в покое Дэви-человека.
        - По-моему, зря ты так. Теперь за это дело возьмутся военные.
        - Вот беда!
        Я сделал еще глоток и отставил бокал.
        - Через два часа я верну тебя домой, чтобы успеть на самолет в Ларнаку.
        Милли осушила свой бокал.
        - Печальная новость. Тогда не будем терять время.
        Я потянулся к ней.
        Полет до Ларнаки продолжался лишь двадцать пять минут. Б?льшую часть времени я проспал. Проходить таможню было не надо, зато я спросил, где два месяца назад погибла американка. Турок-киприот с приличным английским показал в окно терминала на пятно.
        - Было очень страшно. Видите серый участок? Он был черным от взрыва. Его чистят, чистят, а след не сходит. Очень страшно.
        Я поблагодарил турка, даже предложил чаевые, но он не взял - только покачал головой и ушел. Надеюсь, я его не обидел, хотя в тот момент мысли были совершенно не об этом. В полном оцепенении я смотрел на серое пятно. На деле оно лишь слегка выделялось на асфальте, но поверх него я видел кадры выпусков новостей - поток огня и дыма, искореженное тело, похожее на сломанную куклу. Ах, мама…
        «Отмщение вернет ее, а, Дэви?  - спросил я себя.  - Миллионы погибших в Иране и Ираке. Пятьдесят тысяч в Ливане. Одна женщина на Кипре. Ты за всех отомстишь? А как насчет погибших в Камбодже, в Латинской Америке, в Южной Африке?»
        Они не мои погибшие. Это не моя мать.
        Мне стало дурно. Столько погибших. Столько страдания… Ну зачем люди так поступают друг с другом?
        «Что ты сделаешь с Матаром, когда разыщешь его?»  - явился следующий вопрос.
        Я смахнул слезы.
        Вот разыщу - тогда и будет видно.

        Часть VI
        Игра в салки

16

        В Эль-Солитарио, в пятидесяти футах над прудом с зеленым островком посредине есть выступ. На него я и прыгнул. Скалы тянулись вверх еще футов на пятьдесят, но этот выступ располагался над глубоким участком. Кроме того, при прыжке с высоты сто футов до входа в воду развивается скорость пятьдесят пять миль в час. Профессиональных прыгунов такая высота не смущает, но, если войти в воду под неправильным углом, можно запросто сломать себе шею.
        Солнце еще не поднялось в зенит, и прямые лучи падали только на вершины скал напротив. Впрочем, белый известняк хорошо отражает свет. В чистейшем зеркале пруда отражались и голубое небо, и белые скалы, и я. Шаг за край выступа, и я начал падать.
        До воды лететь 1,767 секунды, но примерно через секунду, когда в ушах засвистел ветер, я прыгнул обратно на выступ и взглянул на нетронутую водную гладь. Глубокий вдох. Вода казалась холодной, как шлифованное железо.
        Снова попытка, только на этот раз стартовал я не с выступа, а в двух футах от края, прямо в воздухе. Я опять начал падать, но опять прыгнул прочь до входа в воду.
        Я пробовал снова и снова, еще и еще.
        Афины, Бейрут, Каир, Тегеран, Багдад, Амман, Бахрейн, Эль-Кувейт, Стамбул, Тунис, Касабланка, Рабат, Анкара, Карачи, Лахор, Эр-Рияд, Мекка, Кносс, Родос, Смирна, Абу-Даби, Мускат, Дамаск, Багдад, Неаполь, Венеция, Севилья, Париж, Марсель, Барселона, Белфаст, Цюрих, Вена, Берлин, Бонн, Амстердам.
        Я не смог получить ливийскую визу, чтобы полететь в Триполи, но все равно полетел, прыгнув мимо агента у стойки регистрации и мимо стюардессы. Рейс в Ливию популярностью не пользовался - самолет вылетел полупустым. На обратном пути я действовал по той же схеме.
        Я старался посещать один-два аэропорта в день. Вставал в два-три часа ночи, прыгал в аэропорт вылета, урывками спал в полете, исследовал новое место для прыжков и к десяти утра возвращался обратно.
        Потом я звонил в «Манхэттен СМИ-мониторинг» и справлялся, не угнан ли где самолет. За январь случился лишь один угон - советские заключенные захватили самолет «Аэрофлота» и приказали лететь в Кабул. Вскоре после прибытия в Афганистан они сдались. Если бы они не сдались, не представляю, что сделал бы я. Места для прыжка в Афганистане на тот момент у меня не было.
        После недели юридических препирательств Милли дала АНБ согласие на допрос под контролем федерального судьи и в присутствии своего адвоката. Подробности я услышал однажды вечером, когда принес ее в горное убежище.
        - Они пригласили твоего дружка из Вашингтона.
        - Кого, Перстон-Смайта?
        - Нет-нет, Кокса,  - ответила Милли, покачав головой.  - Брайана Кокса из АНБ, такого, с боками.
        - С какими еще боками?
        Милли показала себе на виски:
        - Бритого по бокам. Широкоплечего, с бычьей шеей.
        - Да-да, я догадался, о ком ты, только про бока не понял.
        - А, ясно. Кокс сразу спросил, где ты.
        - Как именно он спросил?
        - «Где Дэвид Райс?» В ответ я фактически не солгала - сказала, что не знаю, где ты, и что мы поссорились в ноябре. И то и другое - правда. В тот момент ты был где-то в Европе, а в ноябре мы с тобой ссорились.
        - А дальше?  - спросил я, кивнув.
        - Дальше мне пришлось врать. Кокс спросил, виделись ли мы после ссоры. Я сказала, что нет. Боялась, что прозвучит не слишком убедительно, но, по-моему, вышло отлично. Боюсь, ты плохо на меня влияешь. Потом Кокс спросил, звонил ли ты мне. Я опять сказала, что нет, добавила, что ссора получилась бурной и что я больше не желаю с тобой общаться.  - Милли поцеловала меня в щеку.  - Снова ложь!
        Я улыбнулся и стал ждать продолжения.
        - Кокс поинтересовался, почему мы поссорились, и я рассказала о звонке из Управления полиции Нью-Йорка. Он не очень удивился.
        - Ясно,  - кивнул я.  - Прежде чем заняться тобой, агенты АНБ допросили Уошберна с Бейкером и услышали их версию. Интересно, а про жену Уошберна они слышали? Если Уошберна с Бейкером допрашивали отдельно, то, наверное, да. Особенно если допрашивали на полиграфе.
        При упоминании полиграфа Милли разозлилась. Одним из требований АНБ было допросить ее на полиграфе, но судья его сразу отклонил. Не помогло АНБ и то, что они не желали говорить о причине расследования.
        - Кокс допытывался, как мы познакомились, как часто встречались, насколько близки были. На первые два вопроса я ответила, а на последний отвечать отказалась. Я снова спросила, по какой причине АНБ тобой интересуется. Кокс не пожелал ответить, и я встала, чтобы уйти.
        - Как жестоко!  - засмеялся я.  - Люблю тебя.
        Милли пожала плечами:
        - Кокс немного смягчился и объяснил, что причину расследования открыть не вправе, так как оно секретное. Но, мол, если я передумаю насчет полиграфа, он посвятит меня в тайну. На это я даже ответить не успела: Марк и судья вцепились Коксу в горло. С тех пор как обнаружились несанкционированные жучки, судья на нашей стороне.
        - Вот и хорошо.
        - Я чуть не пожалела Кокса. Он ведь про интим расспрашивал, чтобы понять, человек ты или нет. Я хотела помилосердствовать и признаться, что у тебя четыре яичка и сумка как у кенгуру, но решила, что лишние сомнения ни к чему. Если мне неизвестно, что ты растворяешься в воздухе, как Коксу спросить об этом и не выглядеть по-идиотски?
        Я кивнул:
        - У него двойная проблема. Если я не человек или получеловек, Кокс не хочет, чтобы о моем существовании узнали правительства других стран. Вдруг они первыми до меня доберутся? Страна, которая контролирует телепортацию, контролирует весь мир.
        - Боже, благослови Америку!  - сухо сказала Милли.
        - К сожалению, по словам Кокса непонятно, попадались ли ему другие прыгуны. Или он как-то на это намекнул?
        - Нет. Ну, Кокс спросил, не ведешь ли ты себя странно. Я уточнила: «О чем это вы? Болтает ли Дэвид во сне по-русски и всякое такое? Нет, не припомню». Потом я сказала полуправду: «Он заучка-чудик. Симпатичный, но чудик. Боже, он ведь из Огайо, чего вы ждали?»
        - Та-а-ак. И где тут правда? Я чудик?
        Милли засмеялась и сжала меня в объятиях:
        - Ты из Огайо. Тут Кокс сдался. Попросил меня связаться с ним, если ты объявишься, и обещал прекратить слежку.
        - Так она прекратилась?
        - Даже не знаю.  - Милли покачала головой.  - Откровенная прекратилась, но по соседству у нас продавали дом и три года не могли продать. А на днях его взяли и купили. Кто покупает дома в январе? В общем, не знаю.
        - Исходим из того, что слежка продолжается. Через две недели у тебя начинается учеба. Может, по возвращении стоит попросить кого-нибудь поискать у тебя в квартире жучков. К счастью, твоя комната мне уже знакома,  - проговорил я и дал волю рукам.
        Милли изогнулась, сделала резкий вдох и ладонью скользнула мне по спине к пояснице.
        - Ага. Когда начнется учеба, я не смогу проводить с тобой много времени. Мне нужно будет нормально спать.
        - Но я же не смогу видеть тебя днем, даже по выходным. Это несправедливо!
        Руки Милли скользнули мне ниже пояса.
        - Посмотрим,  - пообещала она.

        В самолете, летевшем из Глазго в Лондон, свободных мест не было. По прилете я прыгнул в Нью-Йорк и, как обычно, позвонил в «Манхэттен СМИ-мониторинг». У нас появилось что-то вроде ритуала: я звоню, девушка-оператор проверяет мое имя по компьютеру и говорит: «Новостей нет». Я благодарю ее и перезваниваю часов в пять вечера.
        Сегодня, услышав мой голос, девушка проговорила:
        - А, мистер Росс, для вас есть новости.
        - Правда?  - спросил я, чувствуя, как подскакивает пульс.
        - «Боинг - семьсот двадцать семь» авиакомпании «Эйр Франс» захвачен террористами после вылета из Барселоны и перенаправлен в Алжир. У нас есть только первоначальное сообщение ЮПИ[17 - ЮПИ (Юнайтед пресс интернешнл)  - информационное агентство США, в прошлом одно из крупнейших в мире.]. Отправить его вам по факсу?
        Сердце у меня колотилось так, что я дышал с трудом.
        - Нет, спасибо. Есть данные о том, сколько террористов на борту?
        - В сообщении ЮПИ этого нет.
        - Самолет уже приземлился в Алжире?
        - Этого в сообщении тоже не сказано, зато сказано, что алжирцы позволят самолету приземлиться.
        - Спасибо. Пожалуйста, следите за новостями, я вечером перезвоню.
        Повесив трубку, я прыгнул сперва в Техас за биноклем и маленькой сумкой с полезными мелочами, потом в аэропорт Алжира. В терминале натянули ленту, отгородив ВИП-зону, которую охраняли Дарак эль-Ватани с пулеметами. Зеваки уже собрались, но они стояли поодаль от барьера. Я огибал их толпу, снова и снова спрашивая, в чем дело, пока не наткнулся на человека с достаточно хорошим английским, чтобы мне ответить.
        - Приземлился самолет с террористами. Десять минут назад приземлился,  - ответил мне мужчина, говоривший на американский манер, но с французским акцентом.
        В руках он держал ноутбук и чехол с фотокамерой.
        - Вы журналист?  - спросил я.
        - Да,  - кивнул он,  - я из Рейтер. Работал на встрече министров ОПЕК и возвращался домой, но теперь, похоже, пропущу свой самолет.  - Журналист огляделся по сторонам.  - Интересно, куда сейчас поставят прессу?
        Мой собеседник зашагал прочь, огибая толпу, чтобы попасть к концу барьера. Я следовал за ним на некотором расстоянии, но услышал, как он быстро говорит по-французски с жандармом. Тот показал в другую часть терминала, и журналист устремился в ту сторону.
        Барьер установили до поворота в ВИП-зону, и что творится там, разглядеть не получалось. Вслепую я прыгнул на место, которое запомнил в первый свой приезд. В самом конце коридора, у выхода на посадку, стояли люди.
        Я выглянул в окно и на рулежной дорожке, ярдах в ста от выхода на посадку, увидел самолет «Эйр Франс». Переднюю дверь открыли, но трап к ней не подкатили. В бинокль я увидел у двери мужчину с автоматом вроде «узи». На голове у мужчины был бордовый пакет с вырезанными отверстиями для глаз. Террорист смотрел вперед, будто бы прямо на меня. Вот он повернул голову налево, к кабине пилотов, потом направо, к пассажирам.
        Я направил бинокль на иллюминаторы кабины: там неподвижно сидели пилоты. На всех иллюминаторах пассажирских салонов опустили шторки.
        Услышав крик, я посмотрел на выход на посадку. Мужчина в форме обратился ко мне сначала на арабском, потом на французском. Я оглянулся на дверь самолета, запоминая каждую деталь. Застучали шаги - кто-то ко мне приближался. Оторвав взгляд от окна, я увидел двух Дарак эль-Ватани: они шли ко мне, и с ними был мужчина, похожий на военного.
        Я посмотрел в окно: в тени терминала стояла тележка для перевозки багажа. Я прыгнул к тележке и спрятался за нее, чтобы меня не увидели из ВИП-зоны.
        Глядя в бинокль на дверь самолета, я ждал удобного момента. По сути, я уже увидел достаточно, чтобы прыгнуть в самолет, но ведь я окажусь рядом с террористом. Хорошо, если он один, а если у него есть сообщники, мне нужно об этом знать.
        Если ошибусь, погибнет много заложников.
        Колени вдруг задрожали. Дэви, что ты творишь, черт подери?
        Я вдруг почувствовал всю серьезность, самонадеянность и опасность своей затеи. Почувствовал и испугался так, что заболел живот и сбилось дыхание. Может, отступиться, пока не поздно?
        Один взгляд на бетонированную площадку, неотличимую от той, на которой погибла мама, и сомнения отпали. Я буду осторожен. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, не дай мне ошибиться! Я толком не понимал, к кому обращаюсь, но мне стало легче.
        Террорист в бордовом пакете вдруг развернулся, махнул «узи» и ушел к пассажирам. У двери больше никого нет, дорога свободна.
        Господи!
        Я опустил бинокль и прыгнул.
        За углом кто-то кричал. Я прижался к шкафу для ручной клади, что справа от двери. Прямо напротив была бортовая кухня для пассажиров бизнес-класса, в ней ни души. Я глянул вперед и увидел кабину. Второй пилот как раз повернул голову, чтобы посмотреть, из-за чего кричат, и заметил меня. У него чуть глаза из орбит не вылезли. Я поднес указательный палец к губам и беззвучно шепнул: «Тихо!» Второй пилот захлопал глазами и кивнул. Его запястья были скотчем прикреплены к подлокотникам кресла. Между перегородкой и его сиденьем оставалось свободное место. Туда я и прыгнул. Оба пилота сильно вздрогнули, а у старшего вырвалось громкое «Merde!»[18 - Черт! (фр.)]. Я снова поднял указательный палец к губам, но было уже поздно. В коридоре застучали шаги, и я прыгнул обратно к тележке для багажа. У меня на глазах Бордовый Пакет прошел мимо двери к кабине. В бинокль было видно, как он наотмашь бьет обоих пилотов по лицу. У тех аж головы закачались, а я заскрежетал зубами. Вот сукин сын!
        Террорист вышел из кабины, задержался у двери, проверил, не подбирается ли кто к самолету, и вернулся к пассажирам. Я прыгнул обратно в кабину. На этот раз старший пилот вздрогнул, но промолчал. Когда я появился, он с ненавистью смотрел в дверной проем. На лице краснели следы от удара, губа кровоточила. Я снова поднял указательный палец, призывая к тишине, и пилот кивнул. Я наклонился к правому уху второго пилота:
        - Сколько террористов?
        - Трое,  - ответил он шепотом.
        - Какое у них оружие?
        - Я видел пистолеты, автоматы и ручные гранаты.
        - Черт! А чеки выдернуты?
        - У некоторых гранат выдернуты.
        Я отвернулся от него, достал из сумки маленькое стоматологическое зеркало, осторожно продвинул его за угол и осмотрел проход.
        В салоне горел свет, тонкие шторки на иллюминаторах с солнечной стороны казались оранжевыми. Пассажиров я не увидел, зато увидел троих террористов. Они стояли в проходе, двое в конце салона бизнес-класса, один в середине экономкласса. Этот то и дело оглядывался.
        В салоне бизнес-класса пассажиров не было: похоже, террористы пересадили всех в экономкласс и заставили пригнуться.
        На голове у террористов были пакеты разных цветов. Ближе других ко мне стоял Бордовый Пакет с «узи». Одну руку он держал на спусковом крючке, другую - на ложе автомата. У Оранжевого Пакета, второго террориста, «узи» висел за плечом на ремне, из-за пояса торчал пистолет. Он давал пассажирам указания, перекидывая гранату из руки в руку. Так, значит, чеку он еще не выдернул.
        Зеленый Пакет, террорист номер три, держал «узи» наготове, как и Бордовый Пакет. Вдруг он бросился в конец салона и ударил прикладом кого-то из пассажиров: мне отсюда было его не видно. Я заскрежетал зубами, старательно запоминая, где кто стоит.
        Однако пакеты на голове ограничивали террористам обзор, и это давало мне преимущество.
        Я прыгнул Бордовому Пакету за спину, схватил его, прыгнул в Техас, на высоту пятьдесят футов над дном каньона, выпустил и тут же отпрыгнул прочь. В самолете я появился за спиной у Оранжевого Пакета: тот поворачивал голову, дабы выяснить, что означает удивленный крик Бордового Пакета, и потянулся к «узи».
        Я схватил террориста, прыгнул в Техас, выпустил его над прудом на дне каньона и вернулся в самолет. Успел услышать плеск: это Бордовый Пакет упал в воду. Интересно, всплывет он к тому времени, как Оранжевый Пакет долетит до воды?
        Вновь я появился в шести футах за спиной у Зеленого Пакета. Тот с криком рванул со своего места к началу прохода. Я прыгнул следом, сократив расстояние между нами, но террорист по-прежнему был вне досягаемости и по-прежнему двигался. Черт! Я прыгнул в точку перед ним и отвел ствол «узи» от себя и от пассажиров. Автомат выстрелил, оторвав куски пластмассы от потолка, а террорист налетел на меня и начал падать, давя на меня всем телом.
        Еще не рухнув на устланный ковром пол, я схватил террориста и прыгнул в Техас. Я появился в воздухе, падая спиной. Мне такое было непривычно, а Зеленый Пакет, лицом вниз полетевший ко дну каньона, перепугался до смерти.
        Я прыгнул на выступ и стал смотреть, как он входит в воду рядом с Бордовым Пакетом, вяло барахтавшимся на поверхности пруда. Брызги полетели фонтаном: это на поверхность всплыл Оранжевый Пакет. Он цеплялся за свой «узи», но автомат тянул его ко дну. В итоге оружие террорист бросил.
        Тут всплыл Зеленый. Под водой его пакет перекрутился, и террорист отчаянно хватался за него, чтобы снять, пока не задохнулся. Вот он стащил пакет и принялся хватать воздух ртом, да так, что я услышал с выступа. Свой «узи» Зеленый Пакет потерял в пруду.
        Я присмотрелся. Волосы у Зеленого Пакета намокли, но сомнений не оставалось: он блондин. Лицо побелело от холода и воды, но сама кожа была светлой от природы.
        Террористы побрели к островку, но рухнули на мелководье, не в силах ползти дальше.
        Я прыгнул на островок, зашел по щиколотку в воду и за шиворот поволок Бордового Пакета на сушу. Тот вяло сопротивлялся и тянулся к своему поясу. Я вдохнул поглубже и пнул его в живот. Террорист перестал трепыхаться, и его вырвало. Я вытащил его на островок, достал из сумки длинную нейлоновую стяжку и, как наручниками, зафиксировал ему руки за спиной. Потом я вытащил на островок остальных двоих и сделал с ними то же самое.
        Я обыскал их, забрав два пистолета, три гранаты и нож. Лишь тогда я снял пакеты с головы двух других террористов. Европеоидные черты, светлая кожа. Ни один из них не был Рашидом Матаром.
        - Кто вы такие?
        Террористы оторопело уставились на меня. Температура воды в пруду не превышала пятнадцати градусов, надо думать, они замерзли. Падение в воду на скорости более сорока миль в час тоже сказывалось. Я взял пистолет и выстрелил в озеро неподалеку от террористов. Они вздрогнули и немного оживились. В кольце скал выстрел прозвучал в два раза страшнее.
        - Кто вы?  - снова спросил я.
        - «Фракция Красной армии»[19 - «Фракция Красной армии» - немецкая леворадикальная террористическая организация, действовавшая в ФРГ и в Западном Берлине в 1968 -1998 годах.],  - пролепетал бывший Оранжевый Пакет.
        Он говорил с немецким акцентом. Это не шиитские экстремисты. Ничего подобного. Я хотел спросить их о Рашиде Матаре, только вряд ли они что-то знали.
        С начала моей атаки на террористов не прошло и пяти минут. Надутый воздухом зеленый пакет всплыл и на попутной струе за бывшим хозяином прибился к берегу. Я выловил его из воды и натянул блондину на голову. Другим террористам я тоже надел пакеты на голову.
        - Что ты делаешь?  - спросил Оранжевый Пакет.
        Я рывком поднял его на ноги. Террорист едва мог стоять. Я прыгнул в бизнес-класс самолета и швырнул его на сиденье, потом перетащил остальных. Часть их оружия я тоже вернул, в качестве доказательства.
        Пассажиры постепенно выходили из ступора. Когда появился я, все испуганно посмотрели в начало прохода. Потом кое-кто снова пригнулся, но ни один не отважился встать и дойти до кабины. Стюардесс, как выяснилось, привязали к креслам в конце салона бизнес-класса.
        - Все в порядке!  - крикнул я.  - Все закончилось. Кто-нибудь, развяжите этих девушек!  - Я показал на стюардесс, потом заглянул в кабину, захваченным у террористов ножом освободил пилотов и объявил им то же самое:  - Все закончилось. Террористы связаны и сидят в салоне бизнес-класса.
        Старший пилот взглянул на меня в полном недоумении:
        - Что нам теперь делать?
        - Что хотите,  - ответил я и прыгнул прочь.
        Когда самолет подрулил к терминалу, я стоял с представителями прессы. Зевак по-прежнему держали за барьером, а вот журналисты оказались достаточно близко и увидели, как выходят пассажиры. Я забрал с багажной тележки свой бинокль и затерялся среди журналистов. Словно щит, они заслоняли меня от алжирцев и от пассажиров.
        Адреналин так и бурлил в крови, живот урчал, руки дрожали. Хотелось захохотать, а ведь ничего смешного не было. Журналист Рейтер быстро-быстро щелкал фотоаппаратом. Он заряжал новую пленку, когда заметил меня. Я вежливо кивнул, журналист в явном недоумении кивнул в ответ и снова принялся снимать.
        Перед тем как самолет подрулил к терминалу, алжирцы зачитали заявление для прессы. Якобы пассажиры сами обезвредили террористов и взяли их в плен. Когда пассажиры шли мимо - Дарак эль-Ватани помогали им держаться подальше от журналистов,  - они шутили и смеялись, но смех звучал натянуто, грозя оборваться в любую секунду. Я хорошо понимал, откуда этот смех. Я сам едва его сдерживал.
        Последними вышли члены экипажа. Второй пилот посмотрел в мою сторону и уставился на меня, разглядев за толпой журналистов. Как и в самолете, я поднял к губам указательный палец. Тш-ш! Пилот нахмурился, а я улыбнулся ему и прыгнул прочь.

        Я нес ко рту ложку супа, когда Милли воскликнула:
        - Пиф-паф!
        - Милли!
        Большой палец поднят, указательный вытянут - Милли сложила руку пистолетом и прижала мне ко лбу.
        - Пиф-паф! Слишком поздно! Первая пуля угодила тебе в живот. Может, тебя еще можно было спасти, но эта пробила тебе мозг. Все, спасать уже нечего.
        Я опустил ложку.
        Мы были на Манхэттене, в кабине ресторана «У Бруно» на Восточной Пятьдесят восьмой улице, и zuppademussels[20 - Суп из мидий (ит.).] был по-настоящему хорош, только есть мне внезапно расхотелось.
        - Умеешь ты испортить парню аппетит.
        - У нас был уговор,  - напомнила Милли.
        Я кивнул:
        - Да, прости, больше такого не случится.
        Милли немного успокоилась.
        - Ладно, доедай свой суп.
        Я зачерпнул бульон, отодвинув открытые ракушки, и почти поднес ложку ко рту, когда Милли сказала:
        - Я не хочу, чтобы ты попал в беду, но если уж попадешь, хочу, чтобы ты остался жив.
        Я кивнул:
        - Я люблю тебя и… Пиф-паф!
        С ложкой во рту я прыгнул в укромный уголок приемного отделения балтиморского Центра травмы и шока Адамса Коули. Мимо прошла медсестра, но даже не посмотрела в мою сторону. Белые стены, запах метилового спирта и дезинфицирующих средств… Я наморщил нос. С супом запахи не сочетались, но приемное отделение Центра травмы и шока считалось одним из лучших в стране.
        Я прыгнул на улицу возле «У Бруно» и зашел в ресторан. Ложку я предусмотрительно спрятал в руке, а салфетку, лежавшую на коленях, засунул в задний карман брюк. Официантка увидела, что я возвращаюсь к столу, и удивилась. Когда я уселся, Милли улыбнулась и поцеловала меня.
        В эту игру мы играли с тех пор, как я описал случайный выстрел «узи» при угоне. На любом свидании, в любую секунду Милли могла сказать «Пиф-паф!», и мне без вопросов и промедлений следовало прыгнуть в приемное отделение. Голый я, сижу за столом или в туалете - значения не имело.
        Еще я купил несколько будильников. Циферблатом вниз они лежали в моем горном убежище. Каждый вечер Милли ставила их на разное время. По звону будильника мне тоже следовало прыгать в приемный покой.
        На звон будильника я реагировал куда лучше, даже нагишом прыгал в приемный покой, когда утром звонил мой обычный будильник. Однажды на меня закричала медсестра: думаю, внезапность моего появления испугала ее больше, чем нагота.
        В Нью-Йорке было одиннадцать вечера. Милли, у которой началась учеба, пораньше ушла к себе в комнату, и я утащил ее на Манхэттен на первое свидание более чем за месяц.
        - Си-эн-эн снова взяли интервью у американца и двух англичан, готовых рассказать, как ты появлялся на самолете, потом исчезал. Потом взяли длинное интервью у психолога, который поведал о посттравматическом стрессовом расстройстве. В тебя никто не верит.
        - Или никто не признается, что верит.  - Я улыбнулся.  - Часть информации скрывает АНБ. Даже если прыгунов нет у них в агентстве, все прыгуны, которые смотрят новости, поняли, что я существую. Если они сами существуют.
        Милли пожала плечами:
        - Если они существуют, то наверняка думают: «Вот так идиот, напоказ выставляется».
        - Чем эксперты объяснили воду? Ну, то, что террористы промокли с головы до ног?
        - Это пот,  - засмеялась Милли.  - Нервный пот.
        - Ясно, антиперспирант подвел.
        Милли снова засмеялась.
        - Какова официальная версия?
        - Та же, что в самом начале. Террористов нейтрализовал пассажир, но он остался в Алжире и не полетел в Рим на самолете, предоставленном взамен.
        Моя улыбка померкла.
        - Кого в итоге наградят, мне глубоко безразлично. Жаль только, Рашида Матара на борту не было.
        - Твоими усилиями двести ни в чем не повинных людей сегодня остались живы и здоровы. Тебе этого недостаточно?
        Я нервно заерзал на стуле.
        - Что планируешь сделать с Матаром, если поймаешь его?
        - Не «если», а «когда». И я не знаю.
        Милли задрожала:
        - Просто подумай, в кого ты превратишься, используя его методы. Как бы ты ни поступил, Матару не уподобляйся, ладно?
        От такой перспективы похолодела кровь, суп показался странным на вкус.
        - Ладно,  - сказал я.
        - Пиф-паф!

        Отца я не видел с Рождества, с нашей случайной встречи возле бара. Поэтому однажды вечером я прыгнул на задний двор и глянул на дом. «Кадиллак» стоял на подъездной дорожке, свет горел на кухне и в гостиной, а в моей бывшей комнате - нет.
        В моей комнате было темно, из-за приоткрытой двери по полу тянулся тонкий клинышек света. На пыльном полу виднелись следы. За спиной у меня что-то шевельнулось, негромко, механически кашлянуло, и самая большая пчела в мире ужалила меня в икру.
        Я отшатнулся, прыгнул прочь и оказался… в отделе художественной литературы городской библиотеки Станвилла. «А мы с Милли столько тренировались!»  - с досадой подумал я, изгибаясь, дабы рассмотреть то, что я нащупал.
        Это оказался металлический предмет полтора дюйма длиной с оперением из поролона. Я его вытащил. Игла на конце оказалась три четверти дюйма длиной и такой толстой, что испачкалась в крови. Из иглы капала прозрачная жидкость. Совсем как в «Царстве животных»[21 - «Царство животных» - телевизионное шоу о дикой природе.].
        Библиотечный зал закружился. С дротиком в руке я прыгнул в свое горное убежище и бросился на кровать. Не знаю, когда я отключился, до падения на матрас или после.
        В шпионских фильмах храбрецы после укола дротиком с транквилизаторами вскакивают с ясными глазами, ясной головой и четким пониманием ситуации. Мне запомнилось, как я свешиваюсь с кровати и поливаю пол рвотой. Кажется, это первое воспоминание. Судя по обнаруженному впоследствии, меня вырвало несколько раз - до того, как я проснулся и посмотрел, сколько времени.
        Отцовский дом я навестил четырнадцать часов назад.
        Мысли путались, от запаха рвоты меня снова затошнило. Я перекатился на другую сторону кровати, подальше от вонючей лужи. Вдруг подумалось, что за отцом АНБ следило не тайком - они присутствовали в доме вместе с ним. Надеюсь, агенты досаждали ему больше, чем Милли. Надеюсь, его допрашивали под наркогипнозом и ему было так же худо, как мне сейчас.
        Когда я прыгнул в свой любимый оазис, ярко светило солнце, температура поднялась за шестьдесят градусов. Я умылся холодной водой и прополоскал рот. Вчера вечером мы не виделись с Милли, и она, наверное, сходит с ума от тревоги. А если прыгнуть к ней в комнату и дождаться, когда она вернется с учебы? Нет, я рискую нарваться на ее соседку или засветиться на пленке АНБ, если они поставили жучки.
        Я сильно разозлился.
        За сто долларов бездомная женщина на автовокзале Стиллуотера согласилась помочь мне. Я написал ей текст и набрал на таксофоне номер Милли, загородив диск. Когда закончил вещать автоответчик, я протянул трубку женщине. Изумительно приятным голосом она проговорила: «Милли, я виделась с Бруно, у него все нормально. Он надеялся устроиться в больницу, но с работой ничего не получилось. Бруно извиняется, что не ответил на твое последнее письмо, но обещает скоро написать. Я перезвоню тебе». Я повесил трубку и вручил женщине еще четыреста долларов. Она искренне удивилась:
        - Черт подери, а я думала, что после звонка ты отнимешь у меня стольник.
        - Не живите на улице,  - посоветовал я.  - Это же ад.
        - Чистая правда.
        В хозяйственном за углом я купил ведро и швабру.

        Милли хотела, чтобы я больше не прыгал к отцу, но я пообещал ей лишь быть осторожнее. В полночь я перенес ее в горное убежище и показал дротик. Милли посмотрела на него, заставила обработать рану и спросила, когда мне делали прививку от столбняка.
        - Два года назад.
        Милли пожевала губу.
        - Ее должно хватить… Черт, я начинаю ненавидеть АНБ! Чем это так пахнет?
        - Дезинфицирующим средством,  - ответил я и сменил тему.

        - «Боинг - семьсот двадцать семь» авиакомпании «Пан Американ» угнан после вылета из Афин. Он приземлился в Ларнаке, на турецкой половине Кипра. Местные власти утверждают, что террорист один, но он опутал себя взрывчаткой, а топливные баки самолета полны на три четверти.
        - Я перезвоню,  - пообещал я.
        И прыгнул в Техас, потом в Ларнаку.
        Журналисты в терминале нацелили на самолет свои камеры, точно пушки. Целых пять пожарных машин окружили самолет, словно индейцы - повозку с белыми. Ни дать ни взять сцена из вестерна. Только где Джон Уэйн[22 - Джон Уэйн - голливудский актер, которого называли главным ковбоем Америки и королем вестернов.], когда он так нужен? Я устроился в тени автомобиля пенного тушения и поднес бинокль к глазам.
        Двери самолета были закрыты, один двигатель работал вхолостую, наверное, чтобы не отключался кондиционер. Шторки на иллюминаторах не опустили, и я видел встревоженные лица.
        С другого конца, у открытой кабины автомобиля-пенотушителя, собрались пожарные и слушали радио. Я придвинулся ближе, чтобы тоже разобрать, о чем речь.
        «…Если мои требования не выполнят, я детонирую бомбы. Я убью двести двенадцать пассажиров и экипаж».
        Голос звучал спокойно и бесстрастно, слышался арабский акцент. Почему-то не верилось, что это Матар. Он способен взорвать пассажиров, но себя - никогда.
        Я оглянулся на самолет. Раз террорист использует рацию, значит он в кабине.
        Я прыгнул на верхнюю часть крыла, точнее, на его заднюю кромку у фюзеляжа. С трудом удалось заглянуть в иллюминатор: там виднелось испуганное лицо какого-то мужчины. Я поднес палец к губам. Мужчина часто-часто заморгал, но, по-моему, не сказал ни слова. Я подобрался к следующему иллюминатору. В том ряду места у окна и в середине пустовали. Женщина, сидевшая в проходе, заметила меня, зажала рот рукой, но потом опустила руку и буквально склеила губы.
        Я прыгнул в салон, на пустое сиденье. В самолете пахло страхом. Когда я вдруг появился, женщина в проходе подскочила и вскрикнула. Где-то ближе к хвосту заплакал ребенок. Пассажиры зароптали, реагируя на эти возгласы.
        - Тихо!  - рявкнули из передней части самолета.
        По рации я слышал этот же голос, но из-за перегородки салона бизнес-класса террориста не видел.
        Женщина на соседнем сиденье зажала рот обеими руками и смотрела то на меня, то в начало прохода. Я пересел на место в середине, а она отодвинулась, стараясь не касаться меня.
        С этого места я видел салон бизнес-класса до самой кухни в передней части самолета. Кабина не просматривалась, но в тот момент террорист подошел к перегородке между салонами бизнес- и экономкласса.
        Это не Матар! Это молодой худощавый араб, у него очки в металлической оправе. Сначала я подумал, что на нем пуховый жилет, но я ошибся - араб «оделся» во взрывчатку, привязанную к чему-то вроде упряжи. К детонаторам тянулись провода, к поясу крепились батарейки. В руке он сжимал пульт на проволочном удлинителе. Большой палец араб держал в четверти дюйма от красной кнопочки.
        В четверти дюйма…
        «Прыгай!  - завопил мой внутренний голос.  - Прыгай отсюда!»
        Из образа смертника выпадал пистолет в правой руке террориста: им он запугивал не целые группы, а пассажиров по отдельности. Пистолет меня не смущал, но страшила четверть дюйма до красной кнопочки. Террорист прошел мимо нас в самый хвост самолета. Когда он приближался, пассажиры наклоняли голову, пряча глаза. Кто главный на этом самолете, сомнений не вызывало. Но едва террорист проходил, люди поднимали голову, присматривались к взрывчатке и красной кнопочке, словно взгляды могли предотвратить детонацию.
        Четверть дюйма… По крайней мере, это не аварийный размыкатель, который сработает, если перестать на него давить. Террорист направился в переднюю часть самолета. Когда он прошел мимо меня, я достал из сумки стальной прут полдюйма толщиной и двенадцать дюймов длиной. Нижние четыре дюйма я обмотал тканью - получилась рукоять. Цветом и жесткостью прут напоминал глаза террориста.
        Когда террорист снова исчез из вида, я прыгнул за перегородку, в конец бизнес-класса. Трое мужчин, сидевшие там, вздрогнули, но, запуганные террористом, не закричали. Я поднял палец к губам, и они моргнули в знак согласия. С помощью стоматологического зеркала я глянул за угол. Террорист разговаривал со стюардессой, обворожительной блондинкой с бледным лицом и пятнами пота под мышками. Для пущей убедительности террорист махал левой рукой, а блондинка дергалась в такт движениям пульта.
        Вдруг вспомнилась фраза из недавно прочитанного. «Иншаллах,  - подумал я.  - Если пожелает Аллах». Я поднял прут над головой и резко, с силой опустил. Прежде чем необмотанный конец поравнялся с рукой террориста, я прыгнул. Я возник прямо перед арабом, когда прут ударил его по локтевой кости в паре дюймов за запястьем. Как я и надеялся, араб выпрямил большой палец, отдалив его от кнопки. Он ослабил хватку, и пульт повис на проводе у его бедер.
        Боль наверняка была сильной - я слышал хруст кости,  - но правой рукой террорист проворно развернул пистолет. Прут отскочил от пола и ударил араба по правому запястью, выбив пистолет из руки как раз в момент выстрела. Крупицы горящего пороха ужалили мне щеку, пуля обожгла плечо. Пистолет упал террористу за спину, и правой рукой он потянулся к пульту.
        Тут я схватил террориста и прыгнул к техасскому каньону. В воздухе я отпустил его, а он отчаянно пытался нажать на кнопку. Я отстранился и прыгнул на край выступа.
        В пяти футах от дна каньона террорист взорвался.
        Будто огромная ручища шлепком сбила меня с ног, и я прыгнул прочь от каньона, не успев услышать грохот и упасть лицом на камни. Спотыкаясь, я выбрался из ниши в Центре травмы и шока и рухнул на пол. Из плеча текла кровь, лицо саднило, дыхание сбилось.
        Подошла медсестра и начала задавать вопросы, но я не мог вдохнуть. Наконец удалось набрать полные легкие воздуха, и постепенно дыхание наладилось.
        Перед глазами стояла первая вспышка взрыва. Конца я не видел, но память услужливо воскресила подробности маминой гибели.
        - Простите, что вы сказали?
        «Я убил его,  - стучало в голове.  - Он взорвался, как мама».
        Медсестра увидела кровь у меня на плече и пороховые ожоги на лице.
        - В вас стреляли,  - заявила она, отвернулась от меня и крикнула:  - Каталку сюда!
        К разочарованию медперсонала, оказалось, что кровоточит неглубокая царапина на плече, а остальные раны - пороховые ожоги. Медсестра перевязала мне плечо и тоненьким пинцетом извлекла крупицы пороха.
        - Если их не убрать, у вас останется татуировка.
        Медсестра еще не закончила, когда у двери кабинета появились двое балтиморских полицейских. Я спросил, зачем они здесь.
        - Пулевое ранение. Нам пришлось о нем сообщить. Вы не поверите, сколько людей сюда попадает, когда не срастаются наркосделки. С полицией они разговаривать не хотят, а вот жить хотят очень. У нас лучшие специалисты, поэтому дружки и подбрасывают сюда подстреленных. Кто стрелял в вас?
        Головой я покачал медленно, осторожно, стараясь не дернуть плечом, и уставился в стену.
        Он погиб…
        Медсестра нахмурилась и фонариком снова посветила мне в глаза: проверяла, сужаются ли зрачки, нет ли признаков сотрясения мозга.
        - Это не мое дело. Полиции расскажете.  - Она выключила фонарик и смазала ранки на лице неоспорином.  - Тут даже пластырь не нужен. Держите раны в чистоте, и они заживут. Если снова не попадете под обстрел.
        - Спасибо.  - Я кивнул, по-прежнему глядя в стену.
        Медсестра прошла меж копами, которые сторожили единственную дверь кабинета.
        - Парень ваш.
        Копы дружно повернулись, чтобы проводить ее взглядом. В этот момент я прыгнул.
        С помощью водолазного костюма и акваланга я постарался максимально очистить озеро от останков террориста. Старался я не из уважения к памяти погибшего, а скорее ради заботы об окружающей среде. Совершенно не хотелось, чтобы труп сгнил в водоеме. Думая о том, что в воде его кровь, я всякий раз плотнее обхватывал губами легочник регулятора.
        Мелких останков попадалось много, а вот кровь ушла. Подземный канал и наполнял озеро водой, и отводил воду, что я понял, когда течение понесло меня по дну в сторону. Погружался я с сеткой для сбора останков, но работать получалось только в полдень, когда на поверхность воды падал солнечный свет.
        Руки и ноги обнаружились почти целыми, голова лежала на дне лицом вниз, волосы шевелились, словно водоросли. На лицо я даже не взглянул - просто сунул голову в сетку.
        Меня много раз вырвало. В первый раз я не вытащил изо рта регулятор, и рвота попала в легочник. Я был на глубине двадцать футов, максимальной в озере, а пришлось всплывать, давиться и отплевываться. Чтобы промыть легочник, я прыгнул в каньон с вертикальными стенами. Водой из того озера пользоваться больше не хотелось.
        На второй день, собрав все останки, которые смог, я выпустил в водоем три ведра солнечника, два ведра мелких сомов и четыре ведра речных раков. Когда я покупал рыбу, стиллуотерский продавец наживки прочел мне целую лекцию о донном ужении. Я внимательно его выслушал и поблагодарил. Я очень надеялся, что рыба и раки подберут все, что не подобрал я. Вот она, биоремедиация от Дэвида Райса.
        Собранные мной останки террориста я сложил в оцинкованное корыто и три дня спустя подбросил в Ларнаку на рулежную дорожку. Даже накрыл прозрачным полиэтиленом, чтобы защитить от мух. Хотел оставить записку, объяснив, что террориста погубила своя же взрывчатка, но подумал, что лучше без объяснений. Решат, что это я с ним расправился,  - отлично. Может, это следующего террориста остановит.
        А кто убрал со взлетно-посадочной полосы мамино тело?
        Каждую ночь, когда я плакал, Милли обнимала меня.

17

        Много споров разгорелось вокруг видеоматериалов, запечатлевших меня на крыле «Боинга-727». Материалы подготовили два разных информагентства, поэтому кое-кто заподозрил сговор. В тех роликах даже с максимальным увеличением просматривалась только моя спина. Через три дня после угона нашли оцинкованное корыто, и споры разгорелись с новой силой.
        «Нэшнл инквайрер» выдвинул следующие версии - НЛО, призрак Элвиса, новая антитеррористическая диета.
        Много писали о корыте американского производства. Кто-то заподозрил пытки, но кипрские судмедэксперты заявили, что смерть наступила от взрыва, а впоследствии труп находился в пресной воде. Тут же вспомнили промокших угонщиков самолета «Эйр Франс». В эфире снова появились материалы, связанные с тем угоном, и довольно бестолковое интервью со стюардессой самолета «Пан Американ». Я снова задумался: существуют ли прыгуны, кроме меня, и смотрят ли они новости.
        В субботу, через неделю после угона, я прыгнул в станвиллскую «Дэйри куин» и заказал рожок в шоколаде, семьдесят три цента. Вот, пожалуйста, и возьмите салфетку. Я перешел через дорогу к городской площади и сел на скамейку с облупленной зеленой краской. На сером снегу отпечатались следы, ветра не было, небо затянули тучи, мороз не чувствовался. Из баптистской церкви по двое-трое выходили люди. Вдруг от одной такой группы отделилась девушка и направилась ко мне.
        - Эй, мы знакомы!
        Я приготовился прыгнуть, но тут же ее узнал. Это же Сью Киммел, девушка, которая устраивала вечеринку. И затащила меня к себе в спальню.
        - Да, мы знакомы,  - подтвердил я и смутился.  - Ну… как колледж?
        Сью засмеялась, в ее невеселом смехе сквозила боль.
        - С колледжем не получилось. Летом попробую снова.
        - Очень жаль. А в чем проблема?  - спросил я и спохватился: черт, ей вряд ли хочется об этом говорить.
        Сью села на край скамейки, не слишком далеко от меня, не слишком близко, и вытянула ноги. Руки она засунула глубоко в карманы.
        - В выпивке. Моя проблема в выпивке.
        Я заерзал: стало совсем неловко.
        Сью подняла подбородок и показала на церковь:
        - Вот, возвращаюсь со встречи «Анонимных алкоголиков». Я только месяц как из «Ред пайнс» выписалась.
        «Ред пайнс»  - так называлась наркологическая клиника на окраине Станвилла.
        Сью содрогнулась:
        - Лечиться сложнее, чем я думала.
        Я подумал о своем отце с бутылкой скотча.
        - Надеюсь, у тебя получится.
        - Должно получиться,  - с улыбкой проговорила Сью и посмотрела на мой полусъеденный рожок.  - Господи, какой аппетитный! Съешь со мной еще один?
        - Я кофе выпью.
        Сью посмотрела на церковь:
        - А я упилась кофе. На встречах «Анонимных алкоголиков» он рекой льется.
        Мы вернулись в «Дэйри куин», я купил Сью рожок, а себе - маленький кофе. Мы устроились в угловой кабинке, и я прижался спиной к стене.
        - У тебя ведь отец - алкоголик?
        Меня удивил вопрос Сью, но еще больше - свое первое побуждение защитить его.
        - Да, так и есть.
        - В прошлом месяце он приходил на две встречи «Анонимных алкоголиков», но не досиживал даже до начала. Выглядел ужасно, словно у него трясучка. Оба раза со встречи он отправлялся в таверну Джила, его там видели. Для алкоголика со стажем самолечение чревато гибелью. Ты в курсе?
        - Нет, не в курсе,  - покачал головой я.
        - Альдегиды замещают нейромедиаторы, и, если резко бросить пить, остаешься без передатчиков нервного импульса, без химических искорок. Такой человек бьется в судорогах и умирает. Ты часто видишься с отцом?
        - Нет,  - ответил я.  - Не часто.
        - Ему нужно лечиться. По-моему, он сам это понимает, но не может сделать последний, самый трудный шаг.
        Я промолчал, хлебнул кофе, потом спросил:
        - Что заставило тебя обратиться за помощью?
        - Многое,  - смущенно ответила Сью.  - Заначки спиртного. Пьянство в школе. Галлюцинации. Ну, как на вечеринке, когда ты приходил. Ты ведь приходил ко мне на вечеринку?
        - Да.
        - Вот, и мне почудилось, что ты вылетаешь из окна ванной.
        Я уставился на Сью.
        - Не смотри на меня так. Я понимаю, что это безумие.
        У меня загорелись уши.
        - В общем, я хочу извиниться за то, как вела себя тем вечером. Я была сильно пьяна. Сейчас мне приходится много извиняться. Мы называем это «Девятым шагом».
        Я аж кофе подавился. «Девятый шаг»?
        - Моя мама не была алкоголичкой,  - начал я, когда смог нормально дышать,  - но она как раз проходила «Девятый шаг» со мной, перед тем как улетела в Европу. Перед тем, как погибла.
        - Да,  - кивнула Сью.  - У «Ал-Анона» та же программа «Двенадцать шагов», что у «Анонимных алкоголиков». Я лежала в больнице, когда твоя мать погибла, но родители рассказали мне. Я очень расстроилась.
        - Угу.
        - Надеюсь, я не наболтала лишнего.  - Сью вздохнула.  - О лечении могу говорить без конца. Это как религия, а я - новообращенная.
        - Я ничуть не против. Пожалуйста!
        Мы вспомнили общих знакомых, и Сью собралась уходить.
        - Я рада, что встретила тебя.
        - И я рад,  - искренне проговорил я.
        Сью ушла, а я остался смотреть на пустую чашку. Интересно, агенты АНБ до сих пор караулят у отцова дома?
        В «Дэйри куин» возле туалетов есть таксофон, но мне нравилось сюда приходить. Это приятная часть моего прошлого. Если позвонить отсюда, АНБ начнет караулить здесь в надежде на мое возвращение. Я вышел на улицу, к мусорному баку, и прыгнул на автовокзал Станвилла.
        Маленький зал ожидания с торговыми автоматами, казалось, не изменился за полтора года с моего побега в Нью-Йорк. Грусть и страхи того времени пропитали зал, облепили стены, витали в воздухе. Я подошел к таксофону и вставил двадцатипятицентовик.
        Отец взял трубку после двух гудков.
        - Алло!
        По раздраженному голосу я понял, что ему нужно выпить.
        - Привет, папа!
        Домашние звуки, которых обычно не замечаешь, стихли, и я остро почувствовал их отсутствие. Мне стало еще грустнее.
        - Пап, можешь не закрывать трубку рукой. Они умеют отслеживать звонки.
        - О ч-ч-чем эт-т-то ты?  - спросил он, заикаясь.
        - Пап, тебе нужно лечиться. У тебя же есть страховка. Обратись в «Ред пайнс».
        - Черта с два! Знаешь разницу между пропойцей и алкоголиком?
        Это вроде старой-престарой шутки. Ответить нужно «Пропойцы не ходят на анонимные встречи». Прежде чем отец добрался до ключевой фразы, я подсказал:
        - Да, знаю, пропойцы упиваются до смерти, а алкоголики порой излечиваются.
        - Пошел ты!  - изрыгнул отец.
        - Тебе нужно лечиться.
        На секунду отец затих.
        - Почему ты прячешься от правительственных агентов? Где твое уважение к родине?
        Я разозлился и едва не бросил трубку. Потом сделал глубокий вдох и процедил:
        - У меня больше уважения к Биллю о правах, чем у них. И уважения к конституции больше. Я для них не угроза, но они в это не верят. Наверное, не могут поверить.
        На стоянке заскрипели тормоза - ничего экстраординарного. Казалось, кто-то пытается побыстрее поставить машину на переполненной стоянке, но я-то знал правду.
        - Иди лечиться, папа. Иди, пока не умер и не испортил кому-нибудь жизнь.
        Я оставил трубку висеть на проводе, вышел в коридор, ведущий к уборным, и застыл там в полумраке.
        Четыре агента АНБ разом ворвались сразу в обе двери. Каждый сжимал в руках нечто вроде автомата с укороченным стволом и широченным дулом. Господи, что это за дрянь? Почти уверен, из стволов торчало что-то еле видимое, поблескивающее при люминесцентном освещении зала.
        Один из агентов заметил меня и вскинул автомат на плечо.
        Я прыгнул.
        Доктору Перстон-Смайту я позвонил с уличного таксофона. Вашингтон я еще толком не видел, но держался подальше от Национальной аллеи[23 - Национальная аллея - комплекс разнообразных памятников и музеев в историческом центре Вашингтона.]. Не хотелось, чтобы АНБ устроило слежку за Аэрокосмическим музеем, пока я не успел его осмотреть.
        Доктор ответил по своему рабочему номеру, и я подумал: не сидит ли у него в кабинете агент с короткоствольным автоматом или с шипометом, из которого меня подстрелили во время последнего визита в свою комнату?
        - Что за жуткие ружья носят ваши друзья?
        Доктор судорожно вдохнул:
        - Мистер Райс, что вам угодно?
        - Чтобы меня оставили в покое. Я не угрожаю никому, а национальной безопасности - тем паче, а вы, ребята, перегибаете палку.
        Раздался щелчок, и я услышал другой голос:
        - Мистер Райс, пожалуйста, не вешайте трубку. Это Брайан Кокс.
        - Неужели вы сидите день-деньской в кабинете доктора Перстон-Смайта?
        - Нет. Мы договорились перенаправлять звонок на меня, если вы выйдете на связь. Доктор Перстон-Смайт уже не на линии.
        - Чего вы хотите?
        - Чтобы вы на нас работали.
        - Нет.
        - Ладно. Мы хотим знать, как вы это делаете.
        - Нет.
        - Вы уже работаете на нас. Вы отлично поработали и в Алжире, и в Ларнаке. Особенно в Ларнаке.
        Я наморщил нос:
        - Ничего подобного. Я не для вас старался.
        Кокс негромко засмеялся, а я внимательно огляделся вокруг. Вдруг Кокс нарочно усыпляет мою бдительность, чтобы ко мне подобрались другие агенты? Отчаянно хотелось спросить, известно ли ему о других прыгунах, но ведь Кокс запросто может соврать, чтобы заманить меня в ловушку. Не хотелось делать свой жгучий интерес его оружием.
        - Даже если те операции - месть за гибель матери, они нам на руку. А ведь мы можем отдать вам Матара.
        Вот же гады!
        - В обмен на что?
        - Ну, на периодические услуги. Ничего трудоемкого, ничего неприятного. Однозначно ничего хуже операции в Ларнаке.
        - Террорист взорвал сам себя,  - сказал я, хотя и не следовало.  - Я лишь собрал его останки. Если бы я не вмешался, все пассажиры и экипаж погибли бы.
        - Да?  - бесстрастно спросил Кокс. Я даже не понял, поверил он мне или нет.  - Откуда такая уверенность? Вдруг террорист планировал сдаться через пять минут? Вдруг своим вмешательством вы подвергли пассажиров дополнительному риску? Вдруг он не нажал бы кнопку, если бы вы не вмешались?
        Кокс озвучил то, чем я терзался неделю назад.
        По улице медленно ехала машина, в салоне сидели четверо. По тротуару шли мужчины в длинных расстегнутых пальто, каждый прижимал руку к бедру, держа что-то под полой. Ярдах в пятидесяти от меня, на самом виду, они остановились.
        - Кокс, я вижу ваших людей.
        - Пока мы разговариваем, они вас не тронут.
        - Ну зачем миндальничать? Думаете, им по силам меня поймать? Что за жуткие ружья им выдали?
        - В них пули с транквилизатором.
        Я решил, что он врет: дула были слишком широкие.
        - Вдруг у меня аллергия на это лекарство? Я прыгну куда-нибудь и умру. Вы с носом останетесь.
        - Вы должны помогать нам. Мы защищаем родину. Разве это плохо?
        - Меня сейчас вырвет.
        - Вам нужен Матар?
        - Я сам его найду.
        - Рано или поздно мы до вас доберемся, если вы, конечно, не хотите всю жизнь прятаться.
        - Вы не боитесь, что меня наймет другая сторона? У них же перестройка и так далее - разницы я почти не вижу. А еще они ликвидируют секретные службы, а у нас есть вы, ребята. Оставьте меня в покое.
        - Как насчет вашего отца?
        - Делайте с ним что хотите. Он это заслужил.
        Я бросил трубку и прыгнул прочь.
        Восемь часов я летел из Международного аэропорта Даллас-Форт-Уэрт в Гонолулу. Террористы из «Красной армии Японии»[24 - «Красная армия Японии» - японская леворадикальная организация со штаб-квартирой на территории Ливана.] захватили заложников в неохраняемой зоне аэропорта Гонолулу. Когда я прилетел, операция уже завершилась. «Морские котики» из Пёрл-Харбора при поддержке военного спецназа армейской базы Шофилд-Баррекс освободили почти всех заложников. Потери были «небольшими»  - двое туристов, один «морской котик» и шестеро или семеро террористов.
        В Гонолулу прекрасно - вода удивительной голубизны, изумрудно-зеленые горы. Но я осмотрел место для прыжков и прыгнул прочь, сильно расстроенный. В числе погибших оказалась женщина, мамина ровесница.
        - Ты не можешь успеть всюду.
        Я сидел на ковре из овчины, подкладывая прутики в дровяную печь. Было зябко. Выловив останки террориста из стылой темной воды, я с тех пор никак не мог согреться. Даже в мягком климате Гавайев я покрывался холодным потом.
        Милли удобно устроилась рядом, распахнув халат, надетый на голое тело. А я и не думал раздеваться, даже куртку на плечи накинул.
        - Знаю,  - отозвался я, обхватив поднятые колени.
        Жар печи почти обжигал кожу, но до костей не доходил.
        Милли уговаривала меня обратиться к психотерапевту - еще одно болезненное напоминание о маме. Я к психотерапевту не хотел.
        Милли села удобнее - прильнула ко мне, положила голову мне на плечо. Я повернулся и поцеловал ее в лоб.
        - Ты уверен, что, добравшись до Матара, ты выполнишь свою миссию. Что ты все исправишь. Думаю, ты ошибаешься.
        Я покачал головой и придвинулся ближе к огню.
        - Скорее всего, ты обнаружишь, что дело совсем не в Матаре. И я боюсь, что в процессе ты погибнешь. Ты способен прыгнуть прочь от ножей, пуль, бомб, но от себя и своей боли никуда не прыгнешь. То есть пока не разберешься в ней.
        - Пока не разберусь в своей боли? Как это?
        - Обратись к психотерапевту.
        - Только снова не начинай!
        - Психотерапевт не убьет тебя… в отличие от террориста. Почему мужчин легче отправить на войну, чем за помощью?
        - Мне что, просто смотреть со стороны, как террористы убивают невинных?
        - Сегодня по Си-эн-эн показывали интервью с палестинцем,  - проговорила Милли, пару секунд молча посмотрев на огонь.  - Он хотел знать, почему таинственный борец с терроризмом не спасает палестинских детей от израильских пуль.
        - Я не могу успеть всюду,  - парировал я и поморщился от собственных слов.
        - Так где ты подведешь черту?  - Милли улыбнулась.  - Ты ведь еще до отлета в Гонолулу понимал, что этот теракт с шиитскими экстремистами не связан. Что Матара там не будет.
        Ну вот, начинаем сначала!
        - Так мне бездействовать? Стоять в стороне, когда есть шанс кого-то спасти?
        - Иди работать в пожарную команду. Ты спасешь больше людей с меньшим риском для себя. Боюсь, если продолжать в таком же духе, ты станешь похожим на агента АНБ. Чем чаще сталкиваешься с террористами, тем больше им уподобляешься.
        Я аж отпрянул от Милли:
        - Я что, начал вести себя как они?
        Милли покачала головой и притянула меня к себе:
        - Извини. Я просто боюсь этого. Может, если постоянно предупреждать тебя, этого не случится?
        Я растворился в объятиях Милли, прильнул к ней, положил ей голову на плечо:
        - Очень надеюсь.

        Афины, откуда так часто угоняют самолеты, стали местом следующего теракта. «Макдоннел-Дуглас ДС-10» авиакомпании «Олимпия эйрлайнс» взял курс на Мадрид и через десять минут запросил аварийную посадку из-за разгерметизации. Одновременно пилоты сменили код приемоответчика на 7500, то есть подали международный сигнал о захвате самолета.
        Самолет приземлился и стоял в афинском аэропорту уже два часа, когда «Манхэттен СМИ-мониторинг» сообщила мне о теракте.
        Когда я прыгнул в терминал, греческая армия окружила самолет. Первым делом я решил разыскать журналистов: они ведь наверняка уже разнюхали, сколько на борту террористов, чем они вооружены и чего хотят.
        Среди представителей прессы оказался журналист Рейтер из Алжира. При виде меня у него чуть глаза из орбит не вылезли. Он мигом попятился из первого ряда и оттеснил меня в сторонку.
        - Это вы!  - взволнованно прошептал он.  - Я так и подумал, когда просмотрел видеоролик.
        Журналист тревожно озирался, не желая делиться сенсацией с коллегами.
        - О чем это вы?  - спросил я, гадая, катастрофа это или неожиданный козырь.
        - Не исчезайте! Позвольте взять у вас интервью!
        - Успокойтесь! Не то всполошите коллег, и я уйду.
        Журналист глубоко вдохнул и опустил плечи.
        - Я так и знал!  - шепнул он.  - Давайте найдем место потише.
        - А вы ничего не забываете?  - спросил я, кивнув на окно терминала.
        Самолет стоял в конце взлетно-посадочной полосы, примерно в полумиле от нас.
        - Тогда после?  - спросил журналист, облизав губы.
        - Посмотрим. Что творится в самолете? Что вам известно?
        - Ну, если я скажу вам, что мне известно…
        - Я могу и у них спросить,  - перебил я, большим пальцем показав на других журналистов.
        - Ладно, ладно, вот моя визитка.  - Он протянул мне белую карточку с логотипом Рейтер, своим именем, телефоном, факсом и телексом. Звали его Жан-Поль Корсо.  - Террористов трое, вооружены пистолетами. Секьюрити в штатском ранил одного, но двое других его застрелили. Прямо в воздухе пуля пробила иллюминатор в салоне бизнес-класса. Самолет успел подняться лишь на восемь тысяч футов, то есть ничего страшного не случилось, но пилот настоял на посадке. Террористы требуют другой самолет. Они не позволяют пилоту увести самолет со взлетно-посадочной полосы, поэтому самолеты перенаправляются на другие полосы.
        - Кроме самолета, что требуют? Какой национальности террористы?
        - Пока они больше ничего не требуют. Террористы из ЭТА, баскской националистической организации. Большинство пассажиров - испанцы.
        - Баски? С каких пор баски угоняют самолеты? Они же бомбы взрывают?
        Корсо пожал плечами.
        - Что-нибудь еще? Третий террорист серьезно ранен?
        - Неизвестно.
        - Ну, спасибо. Если получится, мы с вами потом поговорим.  - Я огляделся. Похоже, никто за нами не следил.  - А что творится вон там?
        Корсо отвернулся, и я прыгнул.
        Один из террористов, в длинном кожаном плаще, стоял у двери с пистолетом в руке. Заднюю дверь закрыли, шторки на иллюминаторах опустили. Еще один террорист просматривался в кабине, он говорил по рации. Таким образом, оставался третий, раненый.
        На самолетах «Макдоннел-Дуглас ДС-10» передняя дверь расположена за салоном бизнес-класса, в перегородке два прохода, ведущие вперед и назад. Между проходами бортовая кухня. Я прыгнул в середину кухни, так что она защищала меня сзади, а перегородка - спереди.
        Я не видел, чтобы за террористом у двери наблюдали сообщники, но такая возможность существовала. Я решил рискнуть: прыгнул ему за спину, одной рукой стиснул ему пояс, другой зажал рот, перенес в Техас и бросил на дно каньона. Потом прыгнул обратно в кухню самолета и прислушался. По-моему, никто ничего не заметил. С помощью стоматологического зеркала я заглянул в салон эконом-класса.
        К перегородке прислонился мужчина в мятом костюме. В руках он держал какой-то странный пистолет и целился в сидящих пассажиров. Левая пола его пиджака пропиталась кровью, левую руку он крепко прижимал к себе. Покрытое испариной лицо казалось неестественно-бледным. Со своего места он мог контролировать весь проход от двери.
        У ног террориста я увидел голову и плечо убитого. Рука вытянута, ладонь полураскрыта - жест получился умоляющий.
        Я подобрался к другому проходу и с помощью зеркала осмотрел дверь кабины. Дверь оказалась открыта, и я увидел третьего террориста с радиогарнитурой на голове. Он стоял у порога и помахивал пистолетом, подчеркивая важность своих слов. Из всего экипажа в зеркале просматривался только старший пилот. Он сидел неподвижно, голову держал прямо, демонстрируя проплешину.
        Я вытащил из сумки стальной прут. Как перетащить в Техас террориста с радиогарнитурой незаметно для третьего? Я поднял прут над головой, прыгнул к двери кабины, и прут ударил террориста по затылку. Мне показалось, что он наклонился вперед, но я сразу повернулся, чтобы прутом выбить пистолет из рук раненого террориста. Хрустнула кость, и я поморщился.
        Пистолет упал в проход, и пассажир на переднем сиденье его подхватил. Террорист сел на пол, держась за бок и за запястье. На стене остался кровавый след.
        Я заглянул в кабину. Бортмеханик и второй пилот обхватили террориста, потерявшего сознание, а старший пилот вырвал пистолет у него из рук. Когда он оглянулся на дверь, в глазах у него читались страх и решимость.
        - Не стреляйте! Я на вашей стороне,  - заверил я с улыбкой, попятился от кабины в проход и через кухню вышел в салон экономкласса.
        Старший пилот встал с кресла и двинулся следом. Казалось, никто из пассажиров не пострадал. В самом хвосте самолета ждали стюардессы.
        - А где третий?  - спросил старший пилот.
        - Дожидается своей очереди. Сейчас я с ним вернусь,  - пообещал я и прыгнул на выступ над озером.
        Мужчина в длинном кожаном плаще выбрался на островок и дрожал. Он ухитрился не выронить пистолет и сгорбился, скрестив руки на груди. С плаща стекала вода. Террорист оглядывался по сторонам.
        - Бросай оружие!  - крикнул я.
        Террорист вскинул голову, капельки воды заблестели в последних лучах полуденного солнца. Он нацелил на меня пистолет и крикнул что-то на неизвестном мне языке.
        Я прыгнул на скалу с другой стороны каньона, у него за спиной.
        - Бросай оружие!  - снова крикнул я.
        Террорист обернулся и на этот раз быстро выстрелил. Я снова прыгнул ему за спину, но теперь на островок и ударил его прутом по голове. Террорист рухнул на колени и обеими руками схватился за голову. Я выбил у него пистолет, быстро поднял и отступил в сторону.
        Пистолет оказался пластмассовым. Я читал про такие: металлоискатели в аэропортах их не «видят». Террорист поднял голову и изрыгнул ругательства на своем неведомом языке. Я жестом велел ему лечь ничком, а он в меня плюнул. Тогда я угрожающе поднял прут. Террорист поморщился и лег на живот. Пистолет я спрятал в карман, проводом завязал негодяю руки за спиной, поднял на ноги и прыгнул с ним в Афины, в кухню «Макдоннел-Дугласа ДС-10».
        Капитан стоял там и разговаривал со стюардессой по-гречески. Когда появились мы с пленником, они оба вздрогнули.
        - Извините,  - проговорил я.  - Вот третий.
        Капитан медленно кивнул, и я прыгнул прочь.
        Пока пассажиры выходили из самолета, я старался не попадаться им на глаза. Двоих террористов вынесли на носилках. Третьего вывела полиция. Потом салон покинули члены экипажа, последними вынесли закрытые носилки. Очень грустно, хотя гибель туристов на Гавайях расстроила меня сильнее.
        Когда зачитали официальное заявление для прессы, я похлопал Корсо, журналиста Рейтер, по плечу. Он повернул ко мне диктофон, но я покачал головой.
        - Хорошо,  - проговорил он, отключив диктофон.  - Вы дадите мне интервью?
        Я задумался.
        - Куда вы отправляетесь теперь? Этот теракт вы освещаете, потому что оказались здесь проездом?
        - Да, по пути в Каир.
        - А где ваш багаж?
        - Уже там. Я сдал его и собирался пройти на посадку, когда случилось это.
        - Отлично.  - Я улыбнулся и подошел к нему сзади. Корсо начал оборачиваться, но я велел:  - Не шевелитесь!
        За нами никто не следил. Я схватил Корсо за пояс и вместе с фотоаппаратом, ноутбуком и остальным перенес в терминал аэропорта Каира, точнее, на тротуар за стоянкой такси.
        - Merde!  - Корсо чуть не выронил ноутбук, но я помог удержать его.
        - Вы узнаете это место?
        - Да.
        - Отлично,  - проговорил я и прыгнул.
        В Оклахоме на пять часов больше, чем на Гавайях, поэтому я решил забрать Милли, как обычно, в одиннадцать и провести с ней целый вечер в Гонолулу. В столицу Гавайев я и прыгнул из Каира и в аэропорту взял такси.
        Странный город, странные ощущения. После Нью-Йорка Гавайи стали вторым знакомым мне местом в США, которое казалось иностранным. Все объявления и указатели были на английском, а вот пейзаж с Америкой не ассоциировался. Все очень странно и очень красиво. Впервые за последние несколько недель я согрелся.
        После обеда я гулял по пляжу Вайкики, купил себе гавайскую рубашку, платье муу-муу[25 - Муу-муу - гавайская одежда свободного покроя, свисающая с плеч.] для Милли и выбрал ресторан в отеле «Роял гавайан». Завтра суббота, значит Милли не нужно рано вставать.
        Мне хотелось устроить праздник.
        В одиннадцать по центральному поясному времени я прыгнул в спальню к Милли, одетый в белые слаксы и в новую бирюзовую гавайскую рубаху. Муу-муу дожидалось Милли в Техасе, но я захватил гирлянду из орхидей, чтобы повесить ей на шею.
        Прикроватная лампа с гусиной шеей и металлическим абажуром оказалась отодвинута в сторону, и постель осталась в полумраке. Я шагнул в ту сторону, решив, что Милли заснула, но тут на темной постели что-то сверкнуло.
        Я отвернулся, но что-то царапнуло меня по ноге. «Пиф-паф!»  - подумал я и прыгнул в нишу балтиморского Центра травмы и шока Адамса Коули.
        Я нагнулся и осмотрел ногу. Со штанины свисала серебристая трубка шесть дюймов длиной, один дюйм в диаметре. С одного конца трубки выпирала тонкая антенна, с другого - стержень из нержавейки четверть дюйма толщиной. Стержень проколол мне штанину насквозь: через два дюйма в ткани торчал его зазубренный конец наподобие гарпуна. В самом кончике собиралась прозрачная жидкость, и я подался вперед. Кончик был полый.
        Что же, Кокс не солгал. Это транквилизатор. Но господи, зазубренный конец мог вонзиться мне в ногу, и я ни за что его не вытащил бы. У меня шла кровь, но гарпун лишь слегка царапнул мне кожу и застрял в штанине. Антенна означала, что трубка работает и как радиопеленгатор.
        Принцип действия выглядел пугающим: гарпун вонзается мне в ногу, я прыгаю прочь. Вытащить гарпун я не успеваю - меня вырубает транквилизатор. Ну а антенна сделает остальное. Вдруг она подает сигналы через спутник?
        Как скоро они доберутся сюда? Это устройство создано специально для меня или агенты АНБ уже использовали его ранее, для охоты на других прыгунов? Я метнулся в Центральный парк, темный и холодный, особенно для одетого в гавайскую рубашку с коротким рукавом и обутого в сандалии. Перочинным ножом я отрезал гарпун и хотел сломать.
        Куда они девали Милли?
        Прождав пять минут, я прыгнул в Миннесоту, на трейлерную стоянку. От нее как раз отъезжал большой самосвал с пустым кузовом. Я прыгнул поближе, швырнул гарпун в кузов и услышал глухое звяканье. Набирая скорость, самосвал покатил по служебной дороге к въезду на шоссе. Интересно, куда направляется водитель?
        Ночь получилась неприятная: если я забывался сном, то видел кошмары. Рассвет я встретил, скрючившись у печки. Я ломал хворост, не нужный для растопки, на мелкие-мелкие кусочки.
        Тем утром жилой комплекс, где снимала квартиру Милли, кишмя-кишел агентами АНБ. Но если она была где-то там, то на учебу не пошла. Я взял бинокль и наблюдал за происходящим с крыши. Когда я позвонил, ответила женщина, но не Милли и не ее соседка. Я молча повесил трубку.
        Я прыгнул в Топику, штат Канзас, позвонил зятю Милли на рабочий телефон и назвался секретарю вымышленным именем.
        - Милли Харрисон, вашу свояченицу, вчера похитило Агентство национальной безопасности.
        - Кто это говорит?
        - Друг Милли. Агенты АНБ стерегут жилой комплекс, где она снимает квартиру. Ни самой Милли, ни ее соседки дома нет.
        - Как вас зовут?
        - Пожалуйста, помогите ей,  - попросил я и повесил трубку.
        За две тысячи долларов манхэттенский продавец аквариумных товаров продал мне цилиндрическую емкость из высокопрочного поликарбоната три восьмых дюйма толщиной. Цилиндр был пять с половиной футов высотой и три фута в диаметре. В комплекте к нему мне предложили стальную подставку и фитинги для фильтра, но я отказался. Использовать цилиндр как аквариум я не планировал. Эту возможность я исключил, едва перенеся его к себе в горное убежище,  - взял и привинтил внутри, примерно на середине длины, две ручки. Когда я держался за ручки, цилиндр чуть возвышался у меня над макушкой и доходил до лодыжек, защищая меня со всех сторон.
        Я прыгнул в Вашингтон, в кабинет Перстон-Смайта.
        Гарпун ударился о поликарбонат и отскочил под углом. Доктора Перстон-Смайта в кабинете не оказалось, зато в углу прятался мужчина. Он бросил гарпунное ружье и рванул ко мне, вытянув руки.
        Я прыгнул на четыре фута в сторону, к книжному шкафу. Мужчина влетел в освободившееся место и врезался в письменный стол. В последний момент он пытался предотвратить столкновение, но вытянутые руки не помогли - головой и плечом агент ударился о край стола, рухнул на пол и застонал.
        Я выпрыгнул из цилиндра к двери и прислушался. Похоже, на помощь агенту никто не спешил. Я забрал пистолет у него из плечевой кобуры, схватил его за пояс и поднял. Агент начал отбиваться. Я перенес его на пляж в алжирский Тигзирт и оставил лежать ничком на песке.
        Когда в кабинет вернулся Перстон-Смайт, я прятался за письменным столом. Он был один. Я взял его на прицел и велел закрыть дверь. Потом я обыскал его и перенес в пустыню у подножия Эль-Солитарио.
        Когда я отпустил его, Перстон-Смайт упал на колени. Я отошел футов на десять и сел на камень. Доктор озирался по сторонам, щурясь на ярком солнце:
        - Как ты это делаешь?
        Если бы не тревога за Милли, я посмеялся бы над выражением его лица.
        - Где Брайан Кокс?
        - Что? Наверное, у себя в офисе. Ты там смотрел?
        - А где у него офис?
        Перстон-Смайт замялся:
        - Ну, он указан в Правительственном справочнике, так что, пожалуй, я могу тебе сказать. Он орудует в Пирс-билдинг, недалеко от Госдепа.
        - Так он не в Форт-Миде?[26 - Форт-Мид - штаб-квартира Агентства национальной безопасности США в штате Мэриленд, занимает около 260 гектаров.]
        - Нет, у АНБ офисы повсюду. Что ты сделал с Барри?
        - Кто такой Барри?
        - Агент, дежуривший у меня в кабинете. Он работал в утреннюю смену.
        - Барри отправился на пляж. Куда они дели Милли Харрисон?
        - Никогда о ней не слышал.
        Я прицелился ему в голову.
        - Боже! Я правда о ней не слышал. А должен был? Вспомни, с кем имеешь дело. Без крайней нужды эти ребята и полслова не скажут.
        Я опустил пистолет:
        - Имейте в виду, от парня с моими способностями так просто не скроешься. Станете меня дурачить, начнутся проблемы.
        - Честное слово, я никогда о ней не слышал. Я связан только с ближневосточными делами.
        - Повернитесь ко мне спиной.
        - Ты меня застрелишь?
        - Только если вы меня вынудите. Повернитесь спиной!
        Перстон-Смайт медленно повернулся. Я схватил его, перенес в аэропорт Анкары и бросил. Надеюсь, у него есть карта «Американ экспресс».
        Когда я вернулся в жилой комплекс к Милли, агентов там стало меньше. Двое стояли на улице, притаившись за углами дома. Один вытащил из-под полы пальто рацию и что-то говорил. Я перенес его в аэропорт Бонна, пусть там машет своим гарпунным ружьем и вещает по рации. Служба безопасности аэропорта мигом взяла его в кольцо, а рация у него вряд ли доставала через океан.
        Другого охранника я перенес в аэропорт Орли под Парижем. Он ухитрился сильно ткнуть меня локтем меж ребер, но я держал его крепко и оставил возле группы японских туристов, собравшихся у стойки информации.
        Караулившие в квартире начали стрелять, но я справился с ними благодаря карбонатному цилиндру и раскидал их по аэропортам Кипра, Италии и Саудовской Аравии.
        Отец, очевидно, уехал на работу,  - по крайней мере, «кадиллака» на подъездной дорожке не было. В доме оказалось три агента, и я отправил их в Тунис, Рабат и Лахор. В процессе мне снова ткнули в ребро и отдавили ногу.
        Может, в будущем использовать металлический прут? Нет, так ведь и убить кого-нибудь можно. Одно дело - орудовать прутом, когда на кону жизнь пассажиров целого самолета, но против американцев?
        «По-своему они сами террористы». Вспомнив слова Милли, я содрогнулся. Я не хотел становиться похожим на агентов АНБ.
        Но сильнее всего я не хотел стать похожим на своего отца.
        В Вашингтоне было пасмурно, тучи заволокли садящееся солнце, с востока дул холодный ветер. Я вошел в здание вокзала и позвонил Перстон-Смайту. Сам доктор, скорее всего, еще в Турции, если при себе у него не оказалось паспорта. На деле мне хотелось поговорить с Коксом.
        Ответил мне бесстрастный мужской голос, принадлежащий явно не Перстон-Смайту.
        - Это Дэвид Райс. Мне нужен Брайан Кокс.
        Мой собеседник замялся.
        - В чем дело?  - спросил я.  - То есть помимо отслеживания звонка?
        - Мистер Кокс говорит по другому телефону. Вы подождете?
        - Вот только дурацких предложений не надо!
        - Он правда говорит с нашим послом в Бонне. В конце концов, это вы создали проблему.
        Ага, это тот гарпунщик в аэропорту. Я улыбнулся:
        - Я перезвоню.
        Я проехал пять остановок на переполненном в час пик метро, удивляясь чистоте и свежести станций. Ничего общего с Нью-Йорком! На платформе я снова воспользовался таксофоном. На этот раз ответил сам Кокс.
        - Вы создали нам столько проблем!  - гневно сказал он.
        Этот гневный тон напомнил мне об отце. На миг мне показалось, что я совершил что-то плохое и невероятно постыдное. Я онемел сперва от шока, потом от негодования. Я повесил трубку и выкрикнул что-то злое и нечленораздельное. Пассажиры поворачивались и смотрели на меня, кто с удивлением, кто со страхом. Морпех в форме, жующий табак, спросил:
        - Плохие новости?
        - Да пошел ты!  - изрыгнул я и прыгнул в свое горное убежище.
        Хоть бы он подавился жвачкой!
        Я снова закричал, зло, гневно, яростно. Этот человек похитил Милли. Он приказывает своим агентам стрелять в меня острыми стальными колючками и имеет наглость говорить, что я создаю проблемы?! Я рухнул на колени у кровати и принялся колотить матрас.
        Господи, как мне было страшно!

        С работы отец приехал в сопровождении двух агентов: один сидел на пассажирском сиденье, другой - сзади. Из окна кухни я следил, как отец сворачивает на подъездную дорожку, и удивлялся, что он за рулем. Агенты АНБ стерегут его уже пару недель и наверняка знают, что он алкоголик. Лично я не сел бы в машину, когда он за рулем.
        Один агент нес гарпунное ружье. Пока шли в дом, он держал его под курткой, но уже стемнело, и застегнуться он не удосужился.
        Едва он вошел в дом, я перенес его в аэропорт Севильи, другого агента - в Каир. Когда я вернулся, отец по лужайке бежал к машине. Он подобрался к дверце, а я прыгнул на водительское сиденье и уставился на него. В машине сработала сигнализация. Отец вскрикнул, отпрянул от машины и неуклюже побежал по улице. Я оставил его в покое и прыгнул обратно в Вашингтон.
        На этот раз Кокс просто сказал:
        - Я слушаю.
        - Где Милли Харрисон?
        - В надежном месте.
        - Где именно?
        - С какой стати мы должны тебе говорить?
        Я уставился на телефонную трубку, потом вспомнил, что нужно смотреть по сторонам. Я стоял у мини-маркета в Александрии.
        - Вы должны не только сказать мне. А то ведь есть шанс оказаться в месте куда неприятнее аэропортов. Ваши агенты могут упасть с вершин. С очень высоких вершин. Да и почему я должен ограничиваться вашими агентами? Что скажет президент, если я умыкну его в Колумбию на пару слов? По-моему, он не слишком популярен там у определенных групп заинтересованных лиц. А если на Кубу его? Гениальный же ход: президент выполняет миссию по установлению фактов. Поездка-молния, удивлены даже разведслужбы.
        Кокс ответил не сразу.
        - Ты не посмеешь.
        - Давай проверим!
        - Мне проверять не нужно. У нас твоя подружка. Где она, ты не знаешь. Ее ты под удар не поставишь.
        - Почему это? Ты же готов поставить под удар президента.
        - Вряд ли я чем-то рискую. Приходи, поговорим. Объясни нам, как ты делаешь то, что делаешь. Мы тебе поможем. Ты здорово придумал с антитеррористической кампанией. Мы отдадим тебе Рашида Матара…
        Я повесил трубку.
        Следующим утром квартиру Милли стерегло больше агентов. Я отправил их в Кносс, в Маскат и в Цюрих и почувствовал себя маленьким турагентством. Надеюсь, АНБ потратится, чтобы вернуть их на родину. Я заглянул в Станвилл: отцовский дом был пуст и заперт.
        Прокатившись на метро, я оказался в паре кварталов от Пирс-билдинг. Правительственное здание напротив него не охранялось, и я без проблем попал на крышу. Отсюда был виден торец Пирс-билдинг и черный ход, который вел к автостоянке. Саму стоянку обнесли забором, у ворот дежурил охранник. Еще один сидел в стеклянной будке у двери Пирс-билдинг. Этот охранник нажимал на кнопку, и дверь в здание открывалась. Камеры наблюдения стояли на автостоянке, со всех сторон Пирс-билдинг и даже на крыше.
        Я прыгнул на Юнион-стейшн и позвонил с таксофона.
        - Соедините меня с Коксом,  - попросил я и услышал шелест бумаги.
        - Здравствуй.
        - Давай встретимся.
        - Хорошо. Приходи ко мне в кабинет.
        - Давай без идиотских предложений.
        - Тогда где?
        - У Зеркального пруда Капитолия. Иди по центру лужайки к монументу Вашингтона. Один.
        - Кто теперь делает идиотские предложения?
        Пусть приведет с собой столько охранников, сколько захочет, главное, пусть думает, что я впрямь приду на встречу.
        - Можешь взять с собой охранника, но никакого оружия. И никаких плащей. Ничего маскирующего жуткие гарпунные ружья. Охранник пусть идет следом за тобой.
        Мы сошлись на двух охранниках.
        - Когда?  - спросил Кокс.
        - Прямо сейчас. Сам понимаешь, на месте я окажусь первым, так что давай без фокусов. На Национальной аллее сейчас пусто, так что подставу я замечу сразу.
        - Хорошо.  - Кокс сглотнул.  - Мы будем через десять минут.
        Я повесил трубку, прыгнул обратно на крышу и поднес к глазам бинокль.
        Из Пирс-билдинг Кокс вышел в сопровождении шестерых агентов. Кое-кто нес гарпунные ружья. Четверо сели в машину, еще двое, без плащей, но в толстых свитерах, двинулись к другой машине. Кокс, сама беззаботность, зашагал следом за ними. Очевидно, настоящую схватку он ждал только на Национальной аллее. Один из агентов в свитере распахнул перед Коксом дверцу и придержал ее. Тут я его и настиг.
        Кокс тяжелый и крупный, но я уже научился сбивать таких с ног и прыгать. Агент, придерживавший дверь, успел закричать, но крик быстро оборвался: мы оказались в Техасе, в пятидесяти футах над холодной водой пруда.
        Я прыгнул на островок, чтобы понаблюдать за падением Кокса в воду. Поднялся целый фонтан брызг, моя куртка стала пятнистой от капель. Когда я отпустил его, Кокс наклонился вперед, поэтому в воду вошел «солдатиком», но потом ударился животом и грудью. Он закряхтел: от удара сбилось дыхание. На поверхность Кокс выбрался через несколько секунд, а на то, чтобы отдышаться, ушло еще больше времени. Надеюсь, удар о воду получился болезненным.
        Впрочем, падение в воду испугало Кокса куда меньше, чем всех остальных. Он на боку доплыл до островка и самостоятельно выбрался из воды. Я направил на Кокса пистолет Барри.
        - Если в ближайшее время от меня не будет вестей, твоей подружке станет солоно.
        Я повернул пистолет чуть в сторону и выстрелил мимо него в воду. Пуля отскочила от поверхности пруда и чиркнула по скале. Шум был оглушительный, словно горы содрогнулись, но при мне здесь детонировала взрывчатка. Я знал, чего ждать, но даже при этом чуть заметно дернулся. Кокс вздрогнул и прищурился.
        - Раздевайся, живо!  - Я снова прицелился в него, но Кокс покачал головой:
        - Спасибо, но я пас.
        Я почувствовал, как на моем лице невольно проступает раздражение. Снова выстрелил - на этот раз в другую сторону. Кокс опять вздрогнул, но заскрежетал зубами и покачал головой. Он все больше напоминал мне отца. Так почему бы и нет? Он забрал у меня любимую. Я поднял пистолет над головой, прыгнул и со всей силы ударил Кокса по затылку. Тот упал как подкошенный.
        Я достал из кармана очень острый нож и разрезал на Коксе одежду. При нем оказалось два пистолета, но то, что я искал, он носил на бедре - серебристая трубочка с антенной, тянущейся вниз к носку. Эта трубка была без зазубренного конца, тем не менее опасность представляла.
        Я прыгнул на сорок миль к югу, где Рио-Гранде прорезает скалы, разделяя США и Мексику, и швырнул трубку в ее бурные воды. Трубка едва держалась на поверхности воды; покачиваясь, она поплыла мимо национального парка Биг-Бенд к городу Дель-Рио.
        Вернувшись на островок, я распорол оставшуюся на Коксе одежду, прыгнул в Нью-Йорк и запихал ее в мусорный бак у лужайки Шип-медоу. Оружие я унес к себе в горное убежище: стволов в Нью-Йорке и так хватает.
        Вернувшись в каньон, я перевернул Кокса на спину, приподнял ему веки и проверил зрачки. Вроде бы одного размера и оба реагируют на свет. Кокс покрылся гусиной кожей, но дышал ровно. Солнечные лучи падали в каньон, температура была за шестьдесят градусов. Пожалуй, без мокрой одежды Коксу даже лучше.
        Я метнулся в стиллуотерский «К-март», купил спальный мешок и скорее обратно. Молния мешка расстегивалась сверху донизу. Я расстелил его на земле рядом с Коксом, перекатил его на одну половину, накрыл другой и застегнул молнию. На затылке у Кокса набухла шишка, из нее сочилась кровь. Вспомнилось, как меня ограбили вскоре после прибытия в Нью-Йорк.
        Да, я надеялся, что Коксу больно, только от черных мыслей плохо стало мне самому. Я чувствовал себя не лучше Кокса. Черт… Я чувствовал себя не лучше отца.

18

        Проснувшись, Кокс обнаружил рядом с собой биотуалет и плакат с надписью: «Не загрязняй пруд, это твоя питьевая вода». Еще я оставил ему пузырек ибупрофена и большой стакан воды. Я следил за ним из центра островка - залег в мескитовые кусты и смотрел сквозь траву. Не хотелось быть рядом с ним, когда он проснется. Тогда зачем было смотреть?
        Вспомнились воскресные утра в Станвилле. Отец просыпался с похмельем, и я ходил вокруг него на цыпочках, пока он не выпивал две чашки кофе. Уйти из дому я не мог: отец во мне нуждался. Кто-то должен был сварить ему кофе и приготовить завтрак. С похмелья отец руки не распускал. Это начиналось потом…
        На плакате Кокс сосредоточился с трудом - то отодвинет его, то придвинет ближе к себе. Наконец он отложил плакат и выпил ибупрофен. Двигался Кокс осторожно, время от времени поворачивая шею набок, словно у него свело мышцы.
        Я прыгнул в Вашингтон, на станцию метро у Юнион-стейшн. Я собирался позвонить в АНБ и поторговаться насчет Милли, но, уже бросив в таксофон двадцатипятицентовик, увидел мужчину, который в ожидании поезда читал газеты. Первой мыслью было, что это агент АНБ, один из многих, разбросанных по городу, но потом я заметил заголовок: «Круизное судно захвачено шиитскими экстремистами». Под ним красовался сделанный на расстоянии снимок белоснежного корабля, рядом - фото Рашида Матара.
        Я прыгнул в Нью-Йорк и позвонил в «Манхэттен СМИ-мониторинг».
        - А, мистер Росс! Для вас много новостей,  - начала оператор.  - Захвачено круизное судно.
        - Я только что видел статью в газете. Где его угнали?
        - В Египте, неподалеку от Александрии.
        Я аж зубами заскрипел. В маленьком аэропорту Александрии я не бывал.
        - В газете напечатали фото Рашида Матара. Он тут замешан?
        - Так сообщает Рейтер.
        - Ясно. Известно, сколько там пассажиров и сколько террористов?
        - Террористов как минимум пятеро, пассажиров сто тридцать, членов экипажа - сто пять.
        - Почему такой большой экипаж?
        - «Арго»  - яхта люкс. Круиз организован здесь, в Нью-Йорке, Метрополитеном. Большинство пассажиров - богатые спонсоры музея. Почти все американцы. Одна пара из Англии. Экипаж греческий.
        - Далеко они от берега?
        Из трубки донесся шелест бумаги.
        - Об этом данных нет. Видеоролик об «Арго» снят с вертолета, на нем берега не видно.
        - А где журналисты? Откуда они освещают угон?
        - Неизвестно.
        - Хорошо, спасибо.
        Я прыгнул в Лондон.
        Пришлось поменять валюту, чтобы можно было воспользоваться таксофоном и набрать номер Рейтер, указанный на визитке Корсо.
        - Ближневосточная редакция,  - проговорили с британским акцентом.
        - Мне срочно нужен Жан-Поль Корсо,  - зачастил я.  - Вы знаете, как с ним связаться?
        - Мы можем передать ему сообщение.
        - Информация конфиденциальная.
        - Простите, но не в правилах редакции сообщать местонахождение наших журналистов. Если оставите телефон, я попрошу его связаться с вами.
        - Нет,  - отозвался я и на секунду замолчал.  - Недавно я подбросил его в Каир. Вам это о чем-нибудь говорит?
        Теперь замолчал мой собеседник.
        - Та дикая история? Корсо чуть не уволили. Вы тот парень, который предотвращает теракты?
        - Да.
        - Приходите поболтать! Мы с удовольствием возьмем у вас интервью.
        - Мне нужен Жан-Поль Корсо. Немедленно.
        - Откуда мне знать, что вы тот самый парень?
        - Еще немного, и я повешу трубку. Три… два… один…
        - Ладно-ладно. Он остановился в Александрии, в отеле «Метрополь», но освещает теракт из крепости Кайт-Бей у восточной бухты.
        - Спасибо.
        Терминал каирского аэропорта кишел мужчинами, готовыми обменять мне валюту по самому выгодному курсу, и детьми, которые бежали за мной и кричали: «Бакшиш! Бакшиш!» У стойки информации я спросил, когда следующий самолет в Эль-Искандарию. Женщина объяснила, что ближайший рейс завтра, сегодняшний самолет уже улетел, но есть поезд. Он отправляется с вокзала у площади Рамзеса, идет всего шесть часов, а первый класс очень удобен.
        Я читал, что дорога из аэропорта на вокзал может занять больше часа, особенно если движение плотное, а в Каире другого не бывает. Потратив полчаса и полторы тысячи долларов, я поднялся в воздух на вертолете «белл» и полетел на северо-восток на высоте четыре тысячи футов. Я пообещал пилоту премию, если мы доберемся до восточной бухты менее чем за час.
        - Это Гелиополь,  - объявил пилот, показав на участок чуть западнее аэропорта, для меня неотличимый от других районов Каира.  - Мы летим над Гелиополем на моем геликоптере-вертолете.
        Пилот по имени Георг был египтянином, но гордился своим по-книжному правильным английским. Я нажал на переговорную кнопку на своей гарнитуре и сказал:
        - Гелиополь, геликоптер - как остроумно!
        Ну и идиот… Настроение мое к болтовне не располагало.
        Пока заправлялся, Георг рассказал мне, что обычные его пассажиры - сотрудники нефтяных компаний, направляющиеся на Синайский полуостров, и очень богатые туристы, которые хотят осмотреть Гизу, а на каирский транспорт не полагаются.
        Вертолет повернул на запад, Георг показал вниз со своей стороны вертолета и объявил:
        - Абу-Раваш.
        Я нашел эту местность на карте, которую разложил на коленях. Георг показывал на пирамиду, но я со своей стороны ее не видел.
        - Зачем так далеко на запад?  - спросил я.
        Теперь Георг показал прямо вперед на тонкую темную линию, которая пересекала пустыню:
        - Мы летим над нефтепроводом. Прямой маршрут, очень короткий.
        Я снова посмотрел на карту. Нефтепровод тянется от Суэцкого канала у курорта Айн-Сохна к Средиземному морю, точнее, к месту чуть западнее Александрии, и несет арабскую нефть из стран Персидского залива на западные рынки. В самом Египте нефти очень мало, но страна зарабатывает на ее транспортировке и по нефтепроводу, и по Суэцкому каналу.
        К востоку от нашего маршрута, там, где дельта Нила сменяется пустыней, я видел растительность намного зеленее бурых кустов прямо под нами. «Дальше воды нет»,  - говорила эта граница.
        Наше продвижение я оценивал по второстепенным дорогам. Вот мы пролетели над второстепенной дорогой № 7, и пустыня сменилась дюнами, а мы оторвались от нефтепровода и повернули прямо на север. Мы снова приблизились к краю дельты, и на горизонте показался океан. А вот и Александрия - длинная полоса вдоль моря. Западная часть города построена прямо на озере Марьют, поэтому с нашей стороны Александрия напоминала остров. Потом внизу мелькнул узкий перешеек, мы повернули на северо-запад и полетели вдоль побережья над нефтяными доками и западной бухтой. Внутреннюю акваторию порта усеяли коммерческие суда и древние дау, круизные лайнеры стояли на швартовах или на якоре. Все круизные суда были слишком большими, чтобы оказаться «Арго». Вот мы пролетели над перешейком еще уже первого, потом над старой, многое повидавшей крепостью.
        - Эль-Атта,  - объявил Георг.
        Чуть дальше на крохотной полоске земли, защищавшей восточную бухту, морю противостояла другая крепость.
        - Кайт-Бей,  - сказал Георг и посмотрел на часы.
        Я взглянул на свои. Полет из Каира занял пятьдесят семь минут.
        - Отлично!  - похвалил я, и Георг улыбнулся.
        Вертолет сел в двухстах пятидесяти ярдах от Кайт-Бей, на вертодроме Института океанографии и рыбного хозяйства. Я достал из сумки премиальные пятьсот долларов, протянул ему и нажал на переговорную кнопку.
        - Еще пять сотен за один короткий перелет.
        - Насколько короткий? Если не очень, мне понадобится дозаправка.
        - Минут на пятнадцать или даже меньше. На двадцать максимум.
        Георг кивнул:
        - Когда вылетаем? Вертодром долго занимать нельзя.
        Я огляделся по сторонам, запоминая место для прыжков:
        - Через десять минут.
        На карте-врезке, которую я изучил во время полета, улица называлась Куаср-Рас-эль-Тин, но указатель попался только на арабском, поэтому уверенности у меня не было. Зато я увидел английский указатель крепости. Швейцар отказался пускать меня, даже доллары, предложенные в качестве взятки, отверг, и мне пришлось его перепрыгнуть.
        Журналистов я нашел быстро. Они устроились на парапете и смотрели на море в бинокли и фотографические телеобъективы. Примерно в миле от берега на якоре стояло белое судно с синей дымовой трубой. Корсо, журналист Рейтер, разговаривал со служащим египетской армии. Я помахал ему. Корсо оборвал беседу на полуслове, подошел ко мне и за локоть повел вниз по лестнице. Подальше, подальше от коллег!
        - Из редакции мне звонили час назад. Почему вы так долго сюда добирались?
        Объяснить ему, что прыгать я могу только в места, где бывал? Нет, зачем ему знать мои ограничения?
        - В пробке застрял,  - ответил я.  - В Тонком Мире одни косяки.
        Мы спускались по маленькой лестнице, скрытые от чужих глаз.
        - Я собираюсь на «Арго»,  - объявил я, остановив Корсо.  - Но мне нужна информация, и побольше. Так, не двигайтесь!  - Я встал ему за спину.  - Одну…  - я перенес его на вертодром,  - секунду!
        Когда я отпустил Корсо, он резко развернулся, но без труда устоял на ногах, вероятно сообразив, что перенесся лишь на четверть мили. Корсо резко выдохнул, и я жестом показал ему на заднее сиденье вертолета. Он взял гарнитуру, висевшую над сиденьем, и надел. Глаза у него едва не вылезали из орбит, но видно было, что на вертолетах Корсо уже летал: он потянулся к ремням безопасности и застегнул их. Я залез в кабину и поднял большой палец. Пока я пристегивался и надевал гарнитуру, Георг раскрутил лопасти, чтобы набрать скорость и подняться над вертодромом.
        Когда мы увидели океан, я показал на далекую яхту:
        - Сделай большой круг вокруг той яхты в паре сотен футов над водой. Слишком близко не подлетай.
        Георг кивнул.
        - Жан-Поль, ты меня слышишь?  - спросил я, глянув через плечо.
        - Да,  - ответил тот, нажав на переговорную кнопку.
        - Расскажи, что случилось.
        - Только если на этот раз ты дашь мне настоящее интервью.
        - Хорошо,  - ответил я без колебаний: уж слишком мне хотелось добраться до Матара.
        Корсо явно удивился, но начал рассказывать:
        - Вчера после обеда с яхты отпустили мужчину-инфарктника и его супругу. Женщина подтвердила, что террористов на борту как минимум пятеро, вооружены они автоматами, пистолетами и гранатами. По фотографии она опознала их главаря как Рашида Матара. Еще террористы утверждают, что обложили топливные баки пластитом, который могут взорвать за секунду с помощью радиоуправления.
        Георг подвел вертолет к яхте и закружил вокруг нее по часовой стрелке, чтобы «Арго» оставался с моей стороны. Я слушал Корсо и смотрел в бинокль. Так, яхта длиной ярдов сто и шириной ярдов пятьдесят, перед трубой бридждек, за ней - каютная палуба с бассейном, в хвостовой части нижнего яруса - большая площадка для солнечных ванн. На конце бридждека высилась антенно-аппаратная мачта. Гирлянды флажков тянулись с верхушки мачты к носу яхты и назад, к шесту перед желто-коричневым навесом бассейна. Флажки развевались на ветру, будто на площадке для подержанных автомобилей. На крыше бридждека стояли двое с автоматами и смотрели на нас.
        - Военное командование по рации велит мне лететь прочь от яхты,  - объявил Георг, взглянув на меня с удивлением.
        Место для прыжка я наметил за дымовой трубой, между большими белыми вентиляторами. Два террориста на мостике смотрели прямо на вертолет. Один поднял автомат, и дуло дважды полыхнуло, словно он фотографировал со вспышкой.
        - Летим отсюда, скорее!  - воскликнул я, а сам тем временем разглядывал в бинокль место для прыжков, беспокоясь, что слишком далеко.
        Вертолет начал бешено нырять и вилять, и я испугался, что нас подбили. Но это маневрировал Георг, уклоняясь от удара.
        - Летим обратно к Институту океанографии.  - Я расстегнул ремень безопасности, достал из сумки деньги и прикрепил к планшету со списком контрольных проверок перед вылетом.  - Георг, вот твой гонорар,  - сказал я и повернулся к Корсо.  - Жан-Поль, увидимся чуть позже.
        Я прыгнул.
        Палуба слегка вибрировала, и я понял, что если не двигатели, то как минимум генераторы работают. Гирлянда флажков трещала на ветру. Вдали затихало жужжание лопастей вертолета. Помимо этого, я не слышал ничего - ни выстрелов, ни разговоров, ни криков, ни шепота. Я словно оказался один в открытом океане.
        Интересно, голова у Кокса до сих пор болит?
        С помощью стоматологического зеркала я заглянул за дымовую трубу. Я увидел только одного террориста на мостике. Он то и дело подносил рацию к губам и что-то говорил, но слова уносил ветер. Он может задействовать заряд? Хоть кто-то из террористов может? В конце бридждека, напротив дымовой трубы, я увидел дверь и прыгнул к ней. Небольшой выступ прикрывал меня сверху. Стоматологическое зеркало помогло заглянуть за дверь. Узкий, обрамленный дверями коридор вел вперед, к самому мостику. Не заметив никого, я скользнул за порог и дальше по коридору, с помощью зеркала проверяя каждую открытую дверь. Я почти добрался до радиорубки, когда услышал скрип стула и шарканье ног. Пришлось прыгать обратно к задней двери палубной рубки. Шарканье стихло в глубине коридора, и я, опять с помощью зеркала, увидел, как некий мужчина выходит на мостик и поворачивает направо.
        Я прыгнул к радиорубке и в стоматологическое зеркало увидел пустую комнату, заставленную стеллажами с какой-то серьезной аппаратурой. Скользнул мимо капитанской каюты и выглянул на мостик. Никого. Штурвал замер, радар, система дальней радионавигации «лоран» и штурманский стол брошены.
        Над головой слышалось шарканье - там ходили взад-вперед.
        Террорист ушел от радиорубки направо - к правому борту, поправил я себя,  - поэтому я очень медленно и осторожно двинулся к левому борту. Лестница вела наверх, к другой палубе. Я открыл дверь и пополз вдоль самой стены, прячась от двух террористов наверху. На словах это легко, а на деле оказалось проблематично, ведь у стен стояли шезлонги, и я либо перешагивал через них, либо аккуратно их огибал. На этой палубе я увидел шлюпки - они висели за бортом на шлюпбалках.
        За дверью начинался центральный отсек с работающими кондиционерами, с большой лестницей посередине и узким коридором, тянущимся к корме. По обе стороны того коридора были каюты, а сразу у входа, слева от меня,  - дверь с надписью «Галерея Кастора». На этой палубе царила тишина, а вот с лестницы мне что-то послышалось, и я начал спускаться. К счастью, ступени застилал толстый ковер.
        Внизу лестницы еще один коридор вел в центр яхты. По левому борту была стеклянная дверь с надписью «Кофейня». По правому борту начинался коридор, и оттуда доносился шум. Я опасливо глянул за обшитый красным деревом угол. Футах в семидесяти впереди, там, где коридор расширялся, спиной ко мне стоял мужчина с автоматом наготове. За ним в креслах, на стульях и на полу плотной группой сидели люди. В дверном проеме просматривалась небольшая часть той каюты, но людей там было много.
        Я отошел от угла и вернулся к кофейне с другой стороны по правому борту. Узкое помещение обставили в стиле уютного кафе, но сейчас оно пустовало. За кафе, на другой стеклянной двери было написано «Бар». Он тоже пустовал, но дверь оказалась заперта, и я прыгнул внутрь. Темное дерево, кожаные кресла - бар стилизовали под мужской клуб. За стойкой стояли бутылки, закрепленные кожаными кольцами, защищающими их от шторма. В конце бара я увидел очередную стеклянную дверь, закрытую шторой.
        Судя по указателю, за той дверью была кают-компания «Золотое руно». Я чуть отодвинул штору. Очевидно, в «Золотом руне» собрали всех заложников - двести тридцать три человека пассажиров и членов экипажа.
        Нарядная одежда пассажиров успела помяться. Большинство мужчин развязали или сняли галстуки. Некоторые женщины явно мучились в своих облегающих платьях, другие накинули на плечи мужские пиджаки и жались друг к другу. Никто не разговаривал.
        Члены экипажа держались вместе - моряки в белой форме, официанты и официантки в темной, горничные в фартуках, повара тоже в белой форме, шеф-повар в колпаке, за два дня смятом почти до неузнаваемости.
        Вон и капитан - загорелый и совсем седой, хотя ноги, обтянутые форменными шортами, крепкие и мускулистые. Он сидел на стуле, его помощники - рядом на полу. Они поместились перед остальными заложниками, словно прикрывая их собой. Лицо капитана казалось бесстрастным, хотя пальцы безостановочно крутили фуражку.
        Жена отпущенного пассажира-инфарктника ошиблась. Пять террористов находились только в кают-компании: трое держали заложников под дулами автоматов, еще двое переговаривались. Таким образом, получалось, что всего их на судне семеро.
        Я все больше сомневался в существовании других прыгунов. И действия Кокса, и мои собственные поиски свидетельствовали об обратном. Хотя сейчас помощь пары «коллег» очень пригодилась бы. Насколько я разобрался, одним из занятых беседой был террорист, за которым я шел из радиорубки.
        Другим был Рашид Матар.
        Я смотрел на него, прищурившись. Первым, почти непреодолимым порывом было сбросить его с выступа за моим горным убежищем. Там двести футов пустоты. Потом камни и кактусы, но сначала двести футов пустоты…
        Семь террористов. У меня заболел живот, во рту появился привкус желчи. Разговор закончился, террорист, охранявший радиорубку, ушел. Матар повернулся в другую сторону, и я заметил у него рацию в кожаном чехле. Такую же я видел у террориста на крыше бридждека, но у Матара на шее висела рация поменьше, с красной кнопкой на черном пластмассовом корпусе.
        Я посмотрел на других террористов, нет ли чего-то подобного у них? У каждого было по «узи» и по четыре гранаты в «разгрузке», на которой держался оружейный ремень. К изнанке ремня крепились кожаные чехлы с запасными боеприпасами. Рации в чехлах у них тоже имелись, а вот детонатора я не заметил.
        Не следовало уповать на то, что террористы блефуют относительно бомб. Рашид уже показывал, что в этой технике разбирается.
        Я прыгнул к кофейне у главной лестницы и заглянул за дверь. Лестница пустовала. Палубой ниже располагались каюта старшего стюарда и отдел приема гостей. К стойке регистрации был прикреплен план корабля, и я тщательно его изучил.
        Отдел приема гостей, в котором стоял я, находился на палубе Диониса, одной из четырех палуб с каютами. Палуба выше, на которой удерживали заложников, называлась палубой Венеры; палуба с бассейном - палубой Аполлона, а та, что пролетом ниже,  - палубой Посейдона. Из-за соседства с машинным отделением кают на ней было в два раза меньше, чем на остальных.
        Со всей возможной осторожностью я начал спускаться по лестнице. Следующая палуба тоже пустовала. В самом низу лестницы оказалась дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен» и иллюминатором посередине. Я даже не попробовал ее открыть - вгляделся в крашенный белым коридор, который начинался за ней, и прыгнул туда.
        Приглушенный гул, который я почувствовал на верхних палубах, здесь слышался отчетливо. Это голос дизельного двигателя! Я пошел быстрее, уверенный, что шум заглушит мои шаги. Пройдя мимо еще одной двери, я оказался в машинном отделении, на мостке меж двумя дизельными двигателями, каждый выше меня. Оба двигателя бездействовали, но, как я и предполагал, в начале отсека работали дизельные генераторы, вырабатывающие энергию для кондиционеров.
        За машинным отделением располагалась каюта старшего механика, сущая каморка, забитая книгами и рулонами схем. Я перебирал планы, схемы и чертежи, бросая ненужные, как осенние листья, пока не нашел то, что относилось к топливным бакам. Их оказалось два, по правому борту и по левому за переборками с двойным армированием.
        Согласно плану, баки стояли за машинным отделением возле нескольких кают на палубе Посейдона, включая каморку старшего механика. Буквально за минуту я убедился: здесь взрывчатки нет, и с планом в руках зашагал дальше, проверяя каждую каюту.
        Взрывчатку я не нашел, поэтому стал подниматься наверх в носовую часть корабля. Я не покидал служебной зоны и оказался на камбузе. Если верить плану, верхняя часть бака, стоящего по правому борту, упиралась в пол камбуза и в пол обеденной каюты для пассажиров по обоим бортам. На камбузе взрывчатки не нашлось.
        Я осторожно перебрался в обеденную каюту. Она располагалась прямо под кают-компанией «Золотое руно», где держали заложников, и открытая лестница в носовой части обеденной каюты вела именно туда. Взрывчатки не было и в обеденной каюте.
        Могло это означать, что Матар блефовал? Что никакой взрывчаткой топливные баки не обложены?
        Тут я увидел другую возможность. Что, если взрывчатку герметизировали и погрузили в один из баков через заливную горловину? Судя по планам, внутренний диаметр заливных труб - четырнадцать сантиметров, то есть почти семь дюймов.
        Наверху кто-то заплакал, кто-то другой закричал. Я вернулся на камбуз и стал думать.
        Вряд ли Матар погрузил взрывчатку в бак. Двойная стальная переборка блокирует радиосигнал. Но блефовать относительно взрывчатки - это тоже вряд ли.
        Я огляделся. Вдоль одной стены тянулась плита с шестнадцатью горелками. На ней стояли большие стальные кастрюли. У дальней от меня стены - холодильники и морозильные камеры, у другой стены - печи. Кухонная плита? Я повернул ручку - над горелкой появилось ярко-синее пламя. Бытовой газ! Он взрывается легче дизельного топлива и находится ближе к заложникам. Я хотел посмотреть, куда тянется газопроводка, но вместо этого прыгнул в каморку старшего механика и отыскал другие схемы.
        Большой баллон с бытовым газом хранили в отдельной вентилируемой каюте за камбузом. Я прыгнул в камбуз и увидел дверь, ведущую к носовой части. На первой двери направо, с уплотнением и стальными щеколдами, красовалась надпись «Пропан! Не курить!».
        Две тяжелые цепи держали на двери навесные замки, с которых еще не ободрали ценники. Оконца, даже маленького, не было, и я не мог пробраться за дверь. Целую минуту я от отчаяния подумывал принести пистолет агентов АНБ, не с транквилизатором, а с настоящими пулями, застрелить Матара и прыгнуть прочь.
        Какая глупость! Главное - избежать жертв, особенно среди заложников. А как насчет Матара?
        Я снова вгляделся в схему. В хранилище пропана не проникнуть. Вентиляционные трубы длинные, извиваются, внутрь заглянуть не дают…
        Значит, пора избавиться от детонатора. Я прыгнул обратно в закрытый, занавешенный бар и глянул за шторку. Один из террористов выводил пассажиров в уборную группами по четыре человека. Рашид расхаживал взад-вперед и периодически говорил по рации в кожаном чехле. Детонатор болтался у него на шее.
        Я прыгнул в центральный холл на палубе Аполлона и коридором пробрался к бассейну. К нему примыкал еще один бар. Скрытый от пассажиров крышей бридждека у навеса бара, я глянул за борт. С этой палубы до воды футов тридцать, не мой каньон, конечно, но сойдет. Я внимательно осмотрел поручни и прыгнул в занавешенный бар.
        Очередная группа пассажиров вышла в коридор под присмотром террориста. Таким образом, оставались два автоматчика, целящиеся в заложников, и Матар с единственным детонатором бомбы у баллона с пропаном.
        Матар не успел ни вскрикнуть, ни потянуться к детонатору - с высоты пятьдесят футов он летел ко дну техасского каньона. Я уже вернулся в кают-компанию, схватил террориста, стоящего у коридора, и швырнул его в море с левой стороны палубы Аполлона. Он жал на гашетку, пока не упал в воду. Я спрятался за шторкой в баре и оттуда наконец услышал, что очередь оборвалась.
        Последний террорист в кают-компании орал на пассажиров, веля пригнуться. Он дико озирался по сторонам, пытаясь увидеть все сразу, потом змеей метнулся к капитану, стащил его со стула и поволок к стене. Автомат болтался на плече, а террорист вынул из кобуры пистолет, прижал капитану к затылку, а другой рукой схватил его за горло.
        Нет, господи, нет…
        Я боялся, что террорист сразу же застрелит капитана, но нет: тот просто замер, со спины защищенный стеной. Малейшая провокация, и мозги капитана разлетятся по кают-компании.
        Я прыгнул в узкий проход на бридждеке. Террорист из радиорубки бежал от меня к мостику с автоматом наготове. Я опередил его, прыгнув на мостик, и, когда он влетел за дверь, поставил ему подножку. Террорист упал, автомат выстрелил и разбил ветровое стекло. Террорист рухнул на штурвал, попытался встать, но я пнул его в живот. Он ударился головой о стойку, я нагнулся, чтобы бросить его с кормы в море, и надо мной засвистели пули. Не успев изменить направление, я прыгнул к корме без раненого террориста. С бридждека послышались крики, и я выглянул из-за навеса.
        Один из террористов до сих пор стоял на мостике, а вот другой - рядом, на палубе. Наверное, этот второй и стрелял в меня. Прыжок - и автоматчик с палубы полетел в море, еще через секунду - его товарищ с мостика.
        Тем временем в кают-компанию вернулся террорист с заложниками, которых водил в уборную. Он пригнал их пинками, периодически стреляя в воздух. Меня передернуло. Ситуация крайне нестабильная. Вдруг, если я отлучусь хоть на минуту, террористы начнут убивать пассажиров? Я прыгнул на мостик. Террорист, который ударился о штурвал, медленно поднимался на ноги. Он держался за лоб, где появилась кровоточащая рана. Я столкнул его в море и, чтобы он не утонул в таком состоянии, следом швырнул штук пять спасательных жилетов из шкафчика.
        Все заложники лежали на полу, кто-то ничком, закрыв голову руками, кто-то прятался между столами и стульями. Оба террориста держали по живому щиту, усадив на стул заложника. Одним из щитов стал капитан, другим - пожилая дама в норковой горжетке, совершенно не соответствующей нынешней ситуации. Обоим прижали к затылку пистолет. Оба наклонили голову, точно молясь. Может, они и впрямь молились.
        Будь живым щитом только один заложник, я мог бы что-то сделать. Я прыгнул в обеденную каюту палубой ниже и стал подниматься по лестнице, двигаясь нарочито медленно. В ладони я сжимал металлический прут, для скрытности прижав его к внутреннему шву рукава. Очень хотелось выплеснуть злость и страх на переброшенного в Техас Матара, а с заложниками будь что будет.
        Так нельзя, успокойся!
        Я спустился в кают-компанию и стал перешагивать через пригнувшихся заложников, как через поваленные деревья. Увидев меня, террористы решили, что я из пассажиров.
        - На пол!  - крикнул стоявший справа от меня.
        Я шел к центру корабля, держась на равном расстоянии от обоих террористов.
        - На пол, я сказал!
        Лицо террориста и высокий лоб капитана блестели от пота - пленителя и пленного объединял страх.
        Я внимательно следил за обоими террористами - план я уже составил и лишь ждал удобного момента. Первым не выдержал террорист, прикрывавшийся женщиной. Он оторвал пистолет от ее виска и прицелился в меня. Прыжок - металлический прут ударил по пистолету другого террориста, отводя ствол от капитана. Пуля пролетела мимо капитанова уха. Я снова махнул прутом, наотмашь ударил террориста по лицу и тотчас прыгнул к другому, потянувшемуся к шее дамы. Он закричал и бросился на меня. Я позволил ему в меня вцепиться, прыгнул на корму и с высоты тридцать футов бросил его в море. Пусть борется с волнами.
        Когда я вернулся в кают-компанию, террориста уже повалили на пол, капитан держал его пистолет и вынимал гранаты из разгрузки. Он опасливо мне улыбнулся.
        Раздался крик. В левой стороне кают-компании на полу лежала женщина в форме горничной. Она вытянула руку вперед, ковер под ней покраснел от крови. Я прыгнул к ней. Боже… Боже… Боже… Пуля, предназначенная капитану, угодила ей в грудь. Пульс не прощупывался. Нет! Пассажиры так и напирали…
        - Назад!  - крикнул я и едва узнал собственный голос.
        Очень осторожно я поднял ее на руки и перенес в Балтиморский Центр травмы и шока Адамса Коули.
        Доктора бились над ней два часа, но не спасли.

        Часть VII
        Вышел зайчик погулять!

19

        - В следующий раз позволь мне захватить багаж, чтобы я мог остаться подольше.
        Раздражения и обиды в голосе Перстон-Смайта почти не слышалось,  - скорее, он говорил философски.
        - Как вы вернулись из Турции?  - полюбопытствовал я.
        - На самолете ВВС США - паспортный контроль не проходил,  - ответил доктор и куда серьезнее спросил:  - Что ты сделал с Коксом?
        Я обернулся и проверил, не подбирается ли кто к телефонной будке.
        - Кокс в полном порядке. Верните Милли Харрисон.
        - С чего ты решил, что она у АНБ?
        - Хорош гнать пургу! Кокс признался, что забрал ее. Передайте его боссу, что, если Милли не отпустят, я устрою зарубежный мини-тур каждому агенту АНБ, до которого доберусь. Дорогое удовольствие, да? Если это не поможет, переключусь на администрацию президента.
        - Но ведь…
        Я повесил трубку и прыгнул в Техас, на скалистый выступ над каньоном. На островке в паре футов друг от друга сидели Матар и Кокс. Матар был в одном белье, его брюки и рубашка сушились на мескитовых кустах, а Кокс - голый. Лицом к Матару, он сидел на уголке спального мешка, а остальную часть обмотал вокруг тела. У Кокса был пистолет Матара и две гранаты, у Матара - рассеченная губа и синяк под глазом. Я прыгнул Коксу за спину и прижал ему к затылку холодный массивный конец стального прута. Поза вышла совсем как у террористов с «Арго», в кают-компании прикрывавшихся заложниками. Кокс замер, а я велел:
        - Отдай мне пистолет.
        Кокс протянул оружие через левое плечо рукоятью вперед, и я спрятал его в карман куртки.
        - Теперь гранаты.
        Гранаты я убрал в другой карман, прыгнул к себе в убежище и пополнил разложенный на столе арсенал. На миг я застыл, разглядывая пластиковый пистолет баскского террориста, пистолет с транквилизатором от Кокса и девятимиллиметровые пистолеты, самые распространенные. В правую руку я взял пистолет, в другую - гранату.
        Малый «бах!» и большой «бах!». Горничная с «Арго» умерла оттого, что девятимиллиметровая пуля пробила ей аорту и полулунную заслонку. Граната напоминала о маминой гибели, но почему-то еще больше - о террористе-смертнике. Наверное, сказались два дня вылавливания его останков из пруда.
        Зачем люди выпускают эти страшные игрушки?
        Я содрогнулся и положил оружие обратно на стол.

        - АНБ не ведет переговоры с террористами. Такова наша политика.
        Я уставился на телефон, невольно вытаращив глаза. Дара речи я лишился, потому что был очень-очень зол.
        - Вы меня слушаете?  - осведомился чиновник АНБ, пожелавший остаться неизвестным. Перстон-Смайт представил его как супервайзера Кокса.
        - О чем это вы, черт подери?
        - Переговоры с террористами не соответствуют политике нашего правительства.
        - Так вы считаете меня террористом?
        - Разумеется.  - Ответ прозвучал чуть ли не чопорно.  - Вы захватили заложника.
        - Террористы нападают на невинных людей ради достижения своих целей,  - процедил я.  - Если вы собираетесь назвать Кокса невинным обывателем, говорить нам не о чем.
        - Террористы зачастую…
        - Да пошли вы! Хотите терактов, чтобы причислить меня к террористам? Ядерный арсенал страны вам от меня не уберечь. Что мне уничтожить первым? Пентагон? Белый дом? Здание конгресса? Некий объект в Москве или в Киеве? Разве не интересно? Как по-вашему, ракеты запустятся?
        - Вы этого не сделаете.  - Чопорности в голосе значительно поубавилось.
        - Нет-нет, сделаю. Потому что я не террорист!  - Я с грохотом повесил трубку и прыгнул.
        В техасском каньоне Матар держал в руке камень размером с кулак. Он притаился на травянистой части островка и внимательно следил за Коксом. Тот сидел в нескольких ярдах на спальном мешке и якобы игнорировал Матара, хотя спиной к нему не поворачивался.
        - Еда!  - объявил я.
        Матар отшатнулся от меня, а Кокс демонстративно зевнул, хотя картонное ведерко с жареной курицей его заинтересовало. Я поставил ведерко на землю и зашагал прочь от них вглубь острова. Кокс положил несколько кусков на крышку ведерка и снова уселся на спальный мешок. Матар подошел, внимательно осмотрел ведерко и унес его к себе на траву.
        - Старый рецепт полковника[27 - Имеется в виду полковник Сандерс, основатель «KFC».] лучше,  - объявил он, повернувшись ко мне.
        Я сильно удивился: у Матара разговорный английский, американское произношение. Это делало его человечнее и разрушало придуманный мной образ, поэтому я взволновался. Монстр, убивший мою мать, не должен разговаривать как человек. Вспомнилась лекция Перстон-Смайта о предрассудках и предубеждениях. Боже, Дэви, по-твоему, только американцы - люди?
        Кокс доел второй кусок курицы и спросил:
        - Долго ты намерен меня тут держать?
        Вопрос Кокса напомнил мне комментарии его босса и снова разозлил.
        - Сколько потребуется. Если объяснишь, где прячут мисс Харрисон, дело пойдет быстрее.
        - Если честно, я понятия не имею, где она.  - Кокс пожал плечами.  - В надежном месте. Я даже телефона не знаю. Когда хотел поговорить с ее охранниками, секретарша меня соединяла.
        Я бесстрастно смотрел на Кокса. Может это быть правдой?
        - Как твоя голова?
        - Нормально,  - ответил он, поморщившись.  - Кофе не помешает.
        Я глянул на Матара: тот по-турецки сидел на траве. Темные глаза на узком лице казались неестественно большими.
        - Он понимает, почему здесь оказался?  - спросил я Кокса.
        - Не желает со мной разговаривать.  - Кокс покачал головой.  - Когда он выбрался из воды, мы немного поспорили из-за его оружия.
        Матар взглянул на Кокса и сплюнул на землю.
        - Кофе хочешь?  - спросил я его.
        Матар медленно кивнул:
        - С сахаром и сливками.
        Я вопросительно взглянул на Кокса, и тот проговорил:
        - Черный, пожалуйста.
        По-моему, «пожалуйста» он добавил автоматически. Я снова повернулся к Матару:
        - Мою мать звали Мэри Найлс.
        Матар нахмурился, словно помнил имя, но не мог определить, где именно его слышал.
        - Ты взорвал ее на Кипре. Выпустил на взлетно-посадочную полосу и разорвал на куски радиоуправляемой бомбой.
        И даже не помнишь, как ее звали…
        Я прыгнул в нью-йоркский мини-маркет и купил два больших кофе в пластиковых стаканах. Других посетителей в магазине не оказалось, я дрожащими руками отсчитал деньги и прыгнул в каньон, обернувшись менее чем за две минуты. Увидев меня, Матар снова вздрогнул. Выражение лица у него изменилось - он вытаращил глаза и приоткрыл рот. Я прыгнул прямо к нему - Матар отшатнулся и попятился от меня. Я поставил кофе перед ним и прыгнул к Коксу, протягивая кофе ему.
        Кокс вздрогнул, но умело это скрыл. Я метнулся в горное убежище, взял стул и, вернувшись на островок, устроился футах в двадцати от Кокса и Матара. Я сел скрестив ноги и стал наблюдать за пленниками. Матар медленно приблизился к стакану с кофе и взял его осторожно, словно боялся укуса. Вот он снял крышку и принюхался.
        - Не отравлено,  - объявил я.
        - Что ты за существо? У тебя все как по волшебству появляется.
        - Может, я джинн или африт. А может, ангел.
        Кокс слушал нас с интересом.
        - Может, ты шайтан.
        Я поднял глаза на Кокса, и тот услужливо подсказал:
        - Сатана.
        Я растянул губы в улыбке, а Матар побледнел.
        - Очень может быть,  - проговорил я.  - Добро пожаловать в ад!

        - Вы готовы отпустить Милли Харрисон?
        - Мы не ведем переговоры с террористами.
        - Я не террорист,  - устало проговорил я.  - К тому же это чушь. США всегда вели переговоры с террористами. Иначе почему мы продали оружие Ирану?
        - Отпустите Брайана Кокса. Мы подумаем над вашей просьбой.
        - Милли Харрисон удерживают незаконно. Брайан Кокс ее похитил. Так кто тут террорист? Кто нападает на невинных обывателей? Отпустите Милли, и я верну вам Кокса.  - Я повесил трубку.
        Я принес на островок хворост, спички и газеты. Кустарник из пустыни, сухой, как пергамент, горел ярко. Матар и Кокс придвинулись к костру. После заката в каньоне стало холодно. Я принес стул и уселся - мы втроем напоминали вершины равностороннего треугольника. В безветрии искры поднимались вертикально вверх на струях дыма и таяли среди холодных точек звезд.
        - Откуда ты на самом деле?  - спросил Кокс.
        - Из города Станвилла. Штат Огайо. Соединенные Штаты Америки. Континент Северная Америка. Планета Земля. Солнечная система. Галактика Млечный путь.  - Последние три координаты я добавил для пущей выразительности.
        «Другие прыгуны на свете существуют, а, Кокс?»  - добавил я мысленно.
        Кокс смотрел на меня прищурившись. Я пожал плечами и повернулся к Матару. Скрючившись у огня, тот бросал взгляды то на меня, то на Кокса.
        - Зачем?  - наконец спросил я.  - Зачем ты убил ее?
        Матар расправил плечи:
        - Зачем? Зачем ваше правительство поддерживает израильских фашистов в Ливане? Зачем ваша страна свергла демократию в Иране и вернула к власти шаха? Зачем ваши нефтяные компании лишают наши страны богатства и власти? Зачем запад оскверняет нашу религию, зачем плюет на нашу веру и наши святыни?
        Меня замутило.
        - Разве моя мать в этом была виновата? Понятно, почему вы злитесь на наше правительство. Но зачем вы нападаете на беспомощных женщин и детей, а не на политиков? Разве это честно и благородно? Разве этого хотел бы Мухаммед?
        Матар плюнул в костер.
        - Ты ничего не знаешь о благородстве! У вашего правительства чести нет и в помине. Вы - нечестивые пособники шайтана. Твоя мать погибла за правое дело. Она не жертва, а мученица. Тебе впору гордиться ею.
        Прыжок - я присел и ударил Матара по лицу. Кулак скользнул ему по скуле, и Матар откинулся назад. Костяшки пальцев заболели от удара, и я снова прыгнул, чтобы увернуться от пинка. Матар поднялся, а я сделал замах, прыгнул ему за спину и ударил по пояснице над почкой. Матар отпрянул в сторону и схватился за бок. Он замахнулся на меня левой рукой, но я снова прыгнул и со всей силы влепил ему пощечину. Потом еще одну, под другим углом. У Матара аж голова назад качнулась. Он прижал ладони к лицу, а я пнул его в пах. Матар упал на землю, а я пинал его снова и снова. Он сжался в комок, пряча голову. Лицо он заслонял локтями, к промежности подтянул колени.
        - Тебе впору гордиться!  - орал я.  - Ты мучишься за правое дело!  - Я наступал на Матара, не прыгал, а просто наступал - шаг-пинок, шаг-пинок, пока он не плюхнулся в холодную воду на отмели.
        Господи, что я творю?! Я еще хуже отца!
        Из груди вырывались всхлипы, по щекам текли слезы, руки тряслись. Я обернулся. Кокс стоял у костра и смотрел на меня разинув рот. Я прыгнул в горное убежище, подальше от чужих глаз, чтобы спрятать свой стыд. Там свернулся калачиком на кровати и накрылся одеялом, хранящим запах Милли. Перед мысленным взором стояло отцовское лицо, перекошенное от злости.
        Вдруг я сел на кровати: шальная мысль пронзила сознание и показалась абсолютной истиной.
        Там, на островке, сидят двое, что лишили меня дорогих мне женщин. Кокс отнял у меня Милли, а Рашид - маму. Хотя отец тут тоже виноват.
        Отцовский дом оказался пуст и заперт. Я не увидел даже агентов АНБ. Хотя, может, они действуют издалека, опасаясь, что я снова заброшу их на Ближний Восток. Я прыгнул в центр Станвилла и обнаружил отца в таверне, у конца барной стойки. Через большое витринное окно я увидел перед ним стакан с жидкостью янтарного цвета. Отец прижал руки к стойке и смотрел на стакан, как на змею. Он начал поднимать его, но отдернул руку, словно обжегшись. Он не сделал ни глотка, но вот заметил в дверях меня и залпом осушил стакан, будто боялся, что я отниму.
        - Что ты здесь делаешь?  - спросил он зло, но при этом испуганно.
        Отец вжался в барный табурет, хотя я остановился посреди таверны. Я сжимал и разжимал кулаки, спрятав их в карманы куртки. Руки болели, костяшки пальцев пульсировали, словно распухая. Боль напомнила, как я снова и снова бил Матара по лицу. С сидящим за стойкой хотелось проделать то же самое.
        - Что тебе надо?  - спросил отец громче, и бармен на него покосился.
        На этот раз в дребезжащем голосе ясно слышались страх и отчаяние.
        Я прыгнул к нему, схватил за спину и выпустил на островке, в паре футов от костра. Отец ничком упал на песок. Вот он отполз от костра и поднялся.
        Матар стоял по другую сторону костра и дрожал. Увидев меня, он поднял руки, защищаясь от ударов. От его сырой одежды шел пар.
        Кокс сидел чуть дальше - обернулся спальным мешком и устроился на моем стуле. Отец озадаченно оглядывался по сторонам. Не злобно, не испуганно, а именно озадаченно. Я разозлился еще сильнее, прыгнул к нему и ушибленной рукой ударил в челюсть, звучно захлопнув ему рот. Отец повалился назад, а я прыгнул к костру, прижимая гудящие пальцы к груди. Матар уполз от огня во тьму.
        - Теперь моя очередь?
        - Что?
        - Спрашиваю, теперь моя очередь?  - проговорил Кокс, выпрямив спину.  - Ты ведь разборку начал. Мне встать?  - Он приподнялся.
        - Замолчи! Сиди смирно!
        - Это ведь твой отец?  - спросил Кокс, усаживаясь.
        Я смерил его хмурым взглядом.
        Отец сидел, прижав к нижней челюсти обе ладони, и стонал. Захотелось снова ему врезать. Даже сильнее, чем хотелось продолжить разборку с Матаром.
        - Долго же ты отца не трогал. Почему раньше его не убил? Со своими фокусами ты мог обставить все как самоубийство или обеспечить себе железное алиби. То есть… Осторожно!
        Зашуршал песок, и я прыгнул на пять футов в сторону. На место, где я только что стоял, влетел Матар. В руке он сжимал камень размером с кулак, причем держал его острым концом вперед. Из-за моей увертки Матару пришлось прыгать через костер. Получилось неловко, и он повернулся ко мне, оскалившись.
        - Брось камень в воду,  - велел я.
        Матар захлопал глазами. Я замахнулся как для пощечины, хотя стоял в десяти футах от него. Матар быстро повернулся к озеру и бросил камень во тьму. Раздался плеск, и я опустил руку.
        - Это мой отец,  - проговорил я, показав на папу, озадаченный взгляд которого превратился в откровенно ненавидящий.  - Папа, это Рашид Матар. Убийца мамы.
        Они уставились друг на друга с любопытством и опаской.
        - Почему он еще жив?  - спросил отец.
        Я вгляделся в костер. Его отблески напомнили мне взрыв на кипрской взлетно-посадочной полосе.
        - Почему ты еще жив? Хочешь убить его, убивай сам.
        Кокс поднялся, кутаясь в спальный мешок,  - совсем как индеец! Я прыгнул ему за спину и велел:
        - Не брыкайся!
        Я схватил его за пояс и поднял. Кокс напрягся, но не шевельнулся. Я перенес его в Вашингтон, на автостоянку у Пирс-билдинг, откуда забрал накануне вечером. Охранник в стеклянной будке увидел нас и нажал на кнопку. Где-то сработала сигнализация.
        Кокс огляделся, переступая с ноги на ногу на ледяном тротуаре, узнал место и удивленно на меня посмотрел.
        - Кокс, другие подобные мне существуют?  - спросил я.
        Мне следовало это выяснить.
        Взгляд Кокса стал недоуменным, потом задумчивым. Я ответил на некоторые его вопросы, теперь пришла пора выяснить, ответит ли он тем же.
        - Нет,  - наконец проговорил Кокс.  - По нашим данным - нет.
        Один. Навсегда один…
        Горло у меня сжалось, плечи ссутулились.
        - Если Милли отпустят живой и невредимой, я прекращу разбрасывать агентов АНБ по разным частям света. Оставлю вас в покое. Если ее не выпустят…  - Я осекся.  - Просто отпустите ее. Она вам ничего не сделала.
        Кокс облизал губы и задрожал. Из Пирс-билдинг выбежали люди.
        Я прыгнул.
        Меня никогда не оставят в покое.
        Обернувшись одеялом, я сидел на полу в своем горном убежище и подкладывал хворост в печь. Что бы я ни сделал с папой и с Рашидом Матаром, маму не вернешь. Она погибла. Она мертва. Ее едят могильные черви, как греческую горничную с «Арго», как тощего арабского террориста-смертника. Мама не вернется.
        Когда-нибудь АНБ оставит попытки поймать меня, использовать меня, а если не удастся, то убить меня? Когда-нибудь прекратит дергать Милли? Мы когда-нибудь будем счастливы?
        Я хлопнул заслонкой - искры полетели вверх, потом упали на каменный пол и на одеяло, прожигая в нем крохотные дырки. Я машинально потушил их и встал, сбросив одеяло. Прыгнул на дно каньона.
        У самой воды Матар повалил отца на спину и душил, сжимая ему горло. Отец вяло хватал Матара за руки. В отблесках костра его лицо казалось темным. Прыжок, и я пнул Матара по ребрам. Он слетел с отца, снова упал в воду и схватился за спину. Похоже, пару ребер я ему сломал.
        Отец задышал, глубоко и хрипло. Я схватил его за шиворот и перетащил от озера поближе к костру. Матар выбрался из воды. У него дыхание было слабым, поверхностным.
        Зачем я его остановил? А если прыгнуть в убежище за гранатой, вернуться сюда и выдернуть чеку? Успею ли я прыгнуть прочь до взрыва? Хочу ли я успеть?
        У Матара восстановилось дыхание, он начал говорить по-арабски и плевать на землю между нами. Я понял, что не могу подорваться на гранате. Если покончу с собой и АНБ об этом не узнает, Милли могут не отпустить вообще.
        Женщина появляется в твоей жизни, потом навсегда исчезает - разве это нормально? Ох, Милли…
        Я прыгнул Рашиду за спину, схватил за пояс и за шиворот, держа его сырую одежду на расстоянии вытянутой руки. Он пнул меня по голени, но я прыгнул на смотровую площадку Всемирного торгового центра.
        Сто десятый этаж, двадцать футов от башни с ее стеклянно-стальными конструкциями. Воздух холодный, бодрящий. Мы камнем полетели вниз, к плазе. Матар закричал, когда я оттолкнул его от себя, бросив кувыркаться и барахтаться. Ветер надул мне куртку. Он развевал ее, как белье на веревке, и относил нас с Матаром все дальше друг от друга. Через девять секунд мы ударимся об асфальт и моментально умрем. АНБ опознает тела и отпустит Милли. Матар больше не убьет ни одного невинного, а у меня перестанет болеть душа.
        Через две секунды ветер превратился в рвущий, цепенящий ураган. Через четыре секунды он стал равномерным давлением снизу вверх, и я вытянулся в горизонталь. Я падал ничком и видел, что Матар футов на тридцать ниже, а меня из-за куртки-паруса сносит в сторону. Я отвел руки за спину, и куртка соскользнула, будто снятая огромной рукой. Я полетел быстрее, сокращая расстояние до Матара. Подсвеченный фонтан на плазе неумолимо приближался. Матар голосил без умолку, но его вопли почти полностью заглушал ветер. Я невольно улыбнулся.
        К черту все это!
        Я прыгнул к нему, схватил за ремень и утащил в техасский каньон. Матар растянулся на песке, продолжая вопить во всю мочь.
        Отец, сидевший у костра, уставился на Рашида.
        - Что ты…  - Он сглотнул и хрипло спросил снова:  - Что ты с ним сделал?
        - Достопримечательности ему показал. Теперь твоя очередь.
        - Спасибо, не надо,  - проговорил он. Я прыгнул ему за спину и поднял, схватив за шиворот. Ноги его не особо слушались.  - Что ты…
        Я прыгнул в Сосновые Утесы, на кладбище, и толкнул папу на траву. Перевалило за полночь, но ртутная лампа над кладбищенскими воротами ярко освещала надпись на памятнике: «Мэри Найлс, 13 марта 1945 - 17 ноября 1989».
        Отец всхлипнул. Я швырнул его на могилу, а свободной рукой вытащил ремень у него из шлевок.
        - Помнишь это, а папа?  - Я махнул ремнем, и массивная серебряная пряжка качнулась, как маятник, мерцая на свету.
        Резко замахнувшись, я хлестнул землю рядом с отцом так сильно, что травинки полетели.
        - Сколько раз такое случалось?  - Я хлестнул с другой стороны, и пряжка выбила комок земли.  - Сколько раз?
        Я прыгнул ближе и принялся хлестать памятник. Эмалевые накладки треснули и раскололись, серебряные края помялись. На камне появились царапины. Я швырнул ремень отцу на колени и показал на могилу:
        - Лежала бы мама здесь, если бы ты не избивал ее? Если бы не третировал ее? Если бы не изуродовал ей лицо? Лежала бы мама в этой могиле, если бы ты перестал пить?
        От моего крика отец задрожал сильнее, чем от ударов ремнем.
        - Да что ты за человек?! Что за существо?! Что за жалкая пародия на человеческое существо?!
        Я приблизился еще на шаг, и отец заплакал.
        Что?
        - Прости меня! Прости! Прости! Я не хотел. Я… я не хотел обижать ее. Я не хотел обижать тебя…  - По щекам у него покатились слезы, и меня чуть не вырвало.
        Чего я от него добиваюсь?
        - А ну прекрати! Прекрати!
        Отец снова вздрогнул и замолчал.
        - Встань!  - (Отец медленно поднялся, одной рукой придерживая брюки. Ремень с помятой пряжкой остался на могиле.)  - Обернись!
        Он обернулся, и я перенес его в Станвилл, на стоянку наркологической клиники «Ред пайнс».
        - Ты знаешь, где мы?  - спросил я, выпустив его.
        - Да.  - отец нервно сглотнул.
        - Ну и?..
        - Я не могу! Я работу потерял! У меня теперь нет страховки.
        Боли в его голосе было больше, чем когда он передо мной извинялся. Он считал унизительным потерять работу, которой отдал всю жизнь, или признаться в этом мне.
        - Машину можно продать.
        - Ее за долги забрали!  - Отец снова заплакал.
        - Прекрати! Если бы деньги были, ты пошел бы лечиться?
        Отец упрямо поджал губы.
        - Сколько людей ты доведешь, прежде чем умрешь сам? Черт подери, это твоя жизнь! Покончи с собой, если хочешь!  - Я стоял перед ним, скрестив руки на груди.
        - Я не говорил, что отказываюсь лечиться. Я согласен. Сам собирался пойти сюда, пока не потерял работу.
        Я прыгнул в горное убежище и вернулся с сумкой под мышкой. Вслед за мной отец поднялся по ступенькам и вошел. Документы мы заполняли добрых полчаса, но в итоге отец расписался везде, где нужно. Касаемо оплаты мне объяснили, что стандартный шестинедельный курс стоит двенадцать тысяч долларов. Я заплатил наличными и вперед.

20

        К телефону подошел Кокс. Голос у него звучал устало:
        - Милли Харрисон и ее соседку вернули в квартиру.
        - Что?
        - Девушек отпустили. Они дома в целости и сохранности. Федеральный судья из Уичито выписал ордера на арест меня, моих агентов и главы АНБ по обвинению в похищении. Мы могли бы блокировать ордера, но я отговорил начальство.
        - Надолго отпустили девушек? Когда их снова схватят?
        - Не знаю,  - ответил Кокс, немного помолчав.  - Я не знаю, кому еще известно твое имя и что Милли - твоя девушка.
        - Тут ты мне точно не помогал!
        Кокс откашлялся.
        - Нет, не помогал. Но Милли мы освободили. Подумай об этом. Чем не жест доброй воли? Чем не жест вроде твоего, когда ты отпустил меня?
        Я уставился на трубку:
        - Я подумаю.
        - Наш номер у тебя есть,  - напомнил Кокс и отсоединился.
        Милли я позвонил с таксофона, не уверенный, что Коксу стоит верить.
        - Алло!  - тут же ответила Милли.
        В голосе у нее слышалась тревога.
        - Страшилищ рядом нет?  - весело спросил я, хотя горло сжалось, а глаза заволокло слезами.
        - Ой, Дэви! Как твои дела? Как ты себя чувствуешь?
        - Ты одна?
        - Да! Тем мерзавцам лучше ко мне не приближаться, не то Марк обвинит их в…
        Я прыгнул к ней в спальню, и Милли уронила трубку. Кровать стояла голая, на полу коробки с вещами. Потом я забыл обо всем - я прижался к Милли, упиваясь запахом ее волос и вкусом ее слез на щеках. Когда мы разжали объятия и наконец посмотрели друг на друга, Милли отметила:
        - Ты плохо ел.
        - Да, неважно,  - засмеялся я.  - Зачем эти коробки?
        - Шерри уезжает. Не желает больше меня знать. Я общаюсь с «подозрительными людьми». Одна я эту квартиру не потяну.
        - Вот так подруга!
        - Она скорее соседка.  - Милли пожала плечами.  - Шерри целую неделю просидела взаперти только потому, что жила со мной в одной квартире.
        - Вас обижали?
        - Нет, с нами были любезны, только общаться ни с кем не позволяли. На второй день даже вопросы перестали задавать.
        Получается, на второй день я начал отправлять агентов АНБ в Европу, в Африку и на Ближний Восток…
        - Что собираешься делать? Снимешь квартиру поменьше?
        - Ну, если не поступит предложений интереснее…  - Милли пожала плечами.  - И прекрати лыбиться!
        Я поцеловал ее.
        - Не хотелось бы тревожиться о том, что ко мне ворвутся головорезы. У твоего жилища неоспоримый плюс - уединенность.
        - И арендная плата приемлемая.
        Милли снова пожала плечами:
        - Только придумай, как мне оттуда выбираться в экстренном случае. Еще я хочу нормальную ванную. Прекрати скалиться как идиот и помоги мне собраться.

        Милли посмотрела на дно каньона. Матар сидел у дымящего кострища. Я отметил, что, когда хворост кончился, он сжег стул, а винт попытался заточить на куске песчаника, но твердый металл лишь прорезал на камне борозду.
        - Что ты собираешься с ним делать?  - шепотом спросила Милли.
        - Могу снова сбросить с вершины Всемирного торгового центра, только на этот раз…  - Я резко опустил кулак до уровня пояса и раскрыл ладонь.  - Шлеп! Ну или можно опять спасти Матара в самый последний момент и повторять до тех пор, пока он не перестанет бояться. А потом дать ему разбиться.
        Милли поморщилась:
        - Если ты решил убить его, просто убей. А играть как кошка с мышью не надо.
        - По-твоему, я должен его убить?
        - Это не мне решать.  - Милли посмотрела на горизонт и вздохнула.  - Матар убил не мою мать, верно?
        Я кивнул:
        - Но это изменит твое отношение ко мне.
        Теперь кивнула Милли и серьезно на меня посмотрела.
        - Я хотел оставить его в каньоне. Принести еды на несколько лет и навещать раз в пару месяцев. Так он больше никого не убьет.
        - Безумие! Получается, ты берешь на себя ответственность за него, и тебе придется постоянно о нем заботиться.
        - Да уж… Тем более рано или поздно Матара обнаружат или он выцарапает в камнях ступеньки и выберется.
        Милли опять кивнула:
        - Просто передай его АНБ.
        - Американскому правосудию? Матар был в маске, когда убил гражданку США. Сомневаюсь, что его посадят. Горничную он убил в водах Египта на борту греческой яхты. Боже… Я забыл про горничную. Ее тело в Балтиморе, и там понятия не имеют, кто она такая.
        - Ее семья…
        Я кивнул, прекрасно понимая, что чувствуют эти люди.

        Я назначил Коксу встречу у морга Балтиморского Центра травмы и шока и ждал, внимательно глядя по сторонам. Кокс явился один и принес документы. Тело горничной, Марии Каликос, положили в похоронный мешок. В газетах напечатали ее имя и подняли шум вокруг ее исчезновения. Мария Каликос… Я хотел запомнить это имя навсегда. Кокс расписался в получении тела и отвлек работника морга. Я тем временем перенес тело в аэропорт Афин и положил на пустую багажную тележку у взлетно-посадочной полосы. Потом я вернулся в Балтимор и перенес в афинский аэропорт Кокса.
        Солнце садилось. В Афинах вечерело, а в Балтиморе было еще утро. Кокс взглянул на часы.
        - Десять минут,  - объявил он, вытащил нож и срезал с похоронного мешка этикетку с надписью «Балтиморский морг».
        - Без проблем,  - отозвался я и прыгнул в аэропорт Хитроу.
        Корсо, с фотоаппаратом и диктофоном в руках, ждал у билетной стойки авиакомпании «Эйр Каледония». Мы свернули за угол, и я перенес его в Афины.
        - Брайан Кокс, Агентство национальной безопасности США. Жан-Поль Корсо, информационное агентство Рейтер. Мистер Кокс будет «анонимным сотрудником американских спецслужб».
        Корсо скривился, но мы договорились именно так - об эксклюзивном, но с определенными ограничениями репортаже о передаче террориста. Коксу затея нравилась еще меньше, только среди прочих условий я выдвинул это.
        - Хорошо,  - отозвался Кокс.
        - Я быстро,  - пообещал я и прыгнул на дно каньона.
        Матар был уже готов. Я заранее надел на него наручники, кандалы и усадил на стул. Увидев меня, он, как всегда, вздрогнул и вжался в стул. Я улыбнулся и подумал, не стоит ли еще разок сбросить его с вершины Всемирного торгового центра. Нет, Милли это не понравится.
        - Как звали мою мать?
        - Мэри Найлс,  - ответил Матар, облизав губы.
        - Верно!  - радостно подтвердил я.  - А горничную с «Арго»?
        - Мария Каликос.
        Бейсджампингом мы с Матаром больше не занимались, но я пригрозил, что займемся, если он посмеет забыть эти имена. Если погубил человека, изволь помнить его имя.
        Матар закричал, когда я перенес его на асфальтированную площадку, но осекся, сообразив, что стоит на земле, а не падает. Я подтолкнул его к тележке для багажа, на которой лежал мешок с телом. Кокс протянул мне листок бумаги и греческие монеты.
        - Позвони по этому номеру и сообщи, какой у нас выход. Пока все не уедут, на глаза не показывайся. Плохо уже то, что мы знаем твое имя.
        Кокс начинал мне нравиться. Доверия к нему не было ни капли, а вот симпатия появилась.
        - Запомни: если сбежишь, я разыщу тебя,  - сказал я Матару.  - Если тебя не посадят, я разыщу тебя. Если убьешь снова, я разыщу тебя, и, клянусь, ты этому не обрадуешься.
        Матар не взглянул на меня, но заметно побледнел.
        Милли ждала меня в терминале с биноклем на шее. Я заранее доставил ее в афинский аэропорт, потому что она хотела увидеть передачу Матара.
        - Метаксас,  - представились на другом конце провода.
        - Выход номер двадцать семь,  - сообщил я.
        - Сейчас же пришлю людей,  - пообещал Метаксас с сильным греческим акцентом.
        Через пять минут у дальнего от нас конца терминала остановились две машины без номеров и «скорая помощь». Милли протянула мне бинокль. Из каждой машины вышли четверо. Лицо Матара сравнили с фотографией и усадили на заднее сиденье одной из машин. С обеих сторон от него сели по двое мужчин. Корсо делал снимки, а Кокс предусмотрительно стоял у него за спиной.
        Потом открыли похоронный мешок, и лицо Марии Каликос сравнили с другой фотографией. Фельдшеры «скорой помощи» закрыли мешок, положили его, то есть ее, Марию, на носилки и загрузили носилки в машину «скорой помощи». «Мария Каликос»,  - повторил я про себя. Мне хотелось запомнить это имя. Кокс пожал руку одному из греков, и три машины уехали.
        - Отнести тебя домой?  - предложил я Милли.
        - Я подожду,  - сказала она, забирая у меня бинокль.  - Сначала их отнеси.
        Я поцеловал ее и прыгнул на асфальтированную площадку.
        - Все в порядке?  - спросил я Кокса.
        - Да.
        - Этого недостаточно,  - покачал головой Корсо.  - Мне нужно интервью.
        - Извини, но б?льшая огласка для меня рискованна. Думай о хорошем, если нужно срочно куда-то попасть, я всегда выручу.
        - Ладно,  - неохотно проговорил Корсо.  - Настаивать не буду. Но если ты когда-нибудь захочешь выйти из тени…
        - Тогда я знаю, к кому обратиться. Без вопросов. Я весь твой.
        Я перенес Корсо обратно в Хитроу, а вернувшись, спросил Кокса:
        - Ты готов?
        - Нам нужен надежный способ поддерживать связь с тобой,  - устало проговорил Кокс, явно выполняя поручение начальства.
        Я покачал головой:
        - Я же обещал просматривать объявления в «Нью-Йорк таймс». Других гарантий дать не могу. Увижу объявление - позвоню. Если тебе понадобится быстрый транспорт, тоже постараюсь помочь. Но я не шпион. И не агент АНБ.
        - Чем же ты будешь заниматься? Только угонами? Рано или поздно до тебя доберутся. Ради этого могут даже фальшивый угон организовать.
        - Не знаю. Может, устроюсь в пожарную команду. Может, начну помогать «Международной амнистии»  - спасать узников совести[28 - Узник совести - термин, введенный в обращение в начале 1960-х годов основателем международной правозащитной организации «Международная амнистия» британским юристом и правозащитником Питером Бененсоном. Относится к человеку, находящемуся под стражей или в заключении исключительно за то, что мирно выражал свои политические, религиозные или научные взгляды.]. Или в отпуск отправлюсь.
        - Ты точно не хочешь, чтобы мы охраняли Милли?
        - Вы скорее привлечете к Милли ненужное внимание, чем защитите. Я сам буду ее охранять, вам лучше не вмешиваться.
        Я перенес Кокса в Вашингтон и на прощание пожал ему руку.
        Милли я перенес в техасский каньон. Здесь полдень еще не наступил, и солнечные лучи падали косо, не касаясь воды на дне каньона.
        - Зачем мы сюда прыгнули?  - спросила Милли, и я поднял руки.
        - Все закончилось, а у меня такого чувства нет. Отец извинился, но это ничего не меняет. Матар передан спецслужбам, а я… не уверен, что поступил правильно.
        - Твой отец признал, что обращался с тобой неправильно?
        - Он извинился, сказал, что не хотел обижать нас с мамой,  - хмуро ответил я, и Милли закрыла глаза:
        - Это не признание вины. Это вроде «только не злись на меня».
        Я поднял обугленный камень и швырнул в воду. Он упал, чуть не долетев до скалы, и поднял тучу брызг.
        - Дэви, вину он может не признать никогда. Может, он никогда не сумеет.
        Я нашел камень побольше и вытащил из песка. Этот бросок получился в два раза короче. Я начал выковыривать камень еще большего размера, но остановился.
        - Я столько сил отдал!
        Милли молча смотрела на меня - глаза блестят, уголки рта опущены.
        - Так ты об этом говорила? Что я не смогу убежать от себя?
        Милли кивнула.
        - Это больно. Очень больно.
        - Да, я знаю.
        Я подошел к Милли и обнял ее. Пусть, пусть она обнимет меня, прижмет к себе, погладит по спине… Мне было так грустно, так невыносимо грустно…
        Наконец я отстранился и сказал:
        - Я готов обратиться за помощью. Ну, если мы вместе подберем хорошего психотерапевта.
        - Конечно подберем.
        Я слабо улыбнулся. Оказалось, улыбаться я способен, просто это очень, очень трудно.
        Я прыгнул прочь и быстро вернулся.
        - Что это?
        - Гирлянда. Гавайская гирлянда из орхидей.  - Я надел ее Милли на шею.  - Это традиция,  - добавил я, целуя ее.
        - В техасской дыре довольно неуместная,  - с улыбкой заметила Милли.
        Я поднял ее на руки:
        - Давай отправимся туда, где она уместна. Держись!
        - Давай,  - отозвалась Милли.
        Мы прыгнули.

        Благодарности

        Надеюсь, для научной фантастики телепортация - это троп, а не клише. Разумеется, без романов «Моя цель - звезды» Альфреда Бестера и «Тоннель в небе» Роберта Хайнлайна, без новеллы «Безумная толпа» Ларри Нивена, без рассказа «Рожденный изгоем» Филлис Эйзенштейн и даже без древнего луча-транспортера из «Звездного пути» я не задавал бы себе вопросов о телепортации. Из тех вопросов вырос этот роман. Клише у меня получилось или что-то новое - пусть решают читатели, но я должен выразить признательность тем, по чьим стопам шел.
        Еще хочу поблагодарить Боба Сталя за его изначальный вопрос; Джека Холдемана и Барбару Денц за информацию о Балтиморском Центре травмы и шока Адамса Коули; членов литобъединения «Только для персонала»  - Рори Харпера, Марту Уэллс и Лору Дж. Миксон за поддержку и вдумчивые замечания; а также сотрудников издательства «Тор», и особенно, но не исключительно, Бет Мичем, лучшего редактора на свете.
        notes

        Примечания

        1

        Лен Дейтон - английский писатель, автор шпионских романов и детективов, книг по военной истории и кулинарии. (Здесь и далее примеч. перев.)

        2

        Десятичная классификация Дьюи - система классификации книг, разработанная в XIX веке американским библиотекарем Мелвилом Дьюи.

        3

        «Таверна на лужайке» - знаменитый ресторан на территории Центрального парка.

        4

        «Сижу на пристани залива» - песня, написанная американским певцом Отисом Реддингом и гитаристом Стивом Кроппером.

        5

        Секунду, пожалуйста (исп.).

        6

        Пожалуйста, холодной воды для парня! (исп.)

        7

        «Грейтфул дэд» - американская рок-группа с фронтменом Джерри Гарсией, основанная в 1965 году в Сан-Франциско. После выступлений на фестивалях в Монтерее и в Вудстоке группа заняла значимое место в американской музыке и контркультуре.

        8

        В основе пьесы роман австрийской писательницы Вики Баум «Люди в отеле».

        9

        Лайнус ван Пельт говорит: «Нет такой проблемы, от которой нельзя убежать».

        10

        Клуб «Киванис» - международная неправительственная некоммерческая благотворительная организация. Создана в 1915 году в США. Главная цель киванисцев - «сделать мир хоть немного лучше».

        11

        Захват «Акилле Лауро» - террористическая акция Палестинского фронта освобождения, проведенная в октябре 1985 года. Четырьмя боевиками в море был захвачен итальянский круизный лайнер «Акилле Лауро». Один из заложников был убит террористами.

        12

        Очень забавно (фр.).

        13

        У. Шекспир Сон в летнюю ночь. Акт II, сц. 1. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

        14

        Там же.

        15

        Там же.

        16

        Стойте! Стойте! (фр.)

        17

        ЮПИ (Юнайтед пресс интернешнл)  - информационное агентство США, в прошлом одно из крупнейших в мире.

        18

        Черт! (фр.)

        19

        «Фракция Красной армии» - немецкая леворадикальная террористическая организация, действовавшая в ФРГ и в Западном Берлине в 1968 -1998 годах.

        20

        Суп из мидий (ит.).

        21

        «Царство животных» - телевизионное шоу о дикой природе.

        22

        Джон Уэйн - голливудский актер, которого называли главным ковбоем Америки и королем вестернов.

        23

        Национальная аллея - комплекс разнообразных памятников и музеев в историческом центре Вашингтона.

        24

        «Красная армия Японии» - японская леворадикальная организация со штаб-квартирой на территории Ливана.

        25

        Муу-муу - гавайская одежда свободного покроя, свисающая с плеч.

        26

        Форт-Мид - штаб-квартира Агентства национальной безопасности США в штате Мэриленд, занимает около 260 гектаров.

        27

        Имеется в виду полковник Сандерс, основатель «KFC».

        28

        Узник совести - термин, введенный в обращение в начале 1960-х годов основателем международной правозащитной организации «Международная амнистия» британским юристом и правозащитником Питером Бененсоном. Относится к человеку, находящемуся под стражей или в заключении исключительно за то, что мирно выражал свои политические, религиозные или научные взгляды.