Сохранить .
Не/много магии Александра Сергеевна Давыдова
        Можноли отравиться насмерть, влюбившись вмухомор? Кчему приводят беседы снезнакомцами? Что делать, если взеркале отражаешься неты? Ипочему самолеты насамом деле непадают? Фокус втом, что слишком тонкая грань отделяет реальность отснов. Проще говоря, вкаждом персонаже, авторе или тебе самом, всегда прячется немного магии.
        Александра Давыдова
        Не/много магии
        Вчера
        Ниточки и марионетки
        В канун осеннего равноденствия девяносто седьмого года, когда барон Монтгомери приехал погостить в имение Тейтов с женой и маленьким сыном Эдгаром, произошли ровно три странные вещи.
        Старый электромеханик, яростно пыхтя и поминая всевышнего всуе, проклял к вечеру и котлы, и проводку, и налетевшую из-за леса грозу. Сеть то и дело сбоила, узлы проводов рассыпали искры, а барон Тейт даже позволил себе громко чертыхнуться при гостях, когда посланный им разряд вместо того, чтобы закрыть окно, чуть не обрушил люстру на обеденный стол.
        Всегда спокойный, послушный и«шелковый» Алекс, племянник Тейтов, подрался сЭдгаром и был заперт в своей комнате без ужина, чтобы подумать о неуважении к гостям и плохом поведении. Там он уселся на подоконник и глядел в дождливую темноту, пока глаза не заслезились, а под утро делился с кузинами сказками о призраках и демонах, которые завелись в имении - не иначе, как проникли с«этими Монтгомери, дьявол их забери».
        А наутро, когда гости уже забрались в мобиль и долго махали на прощание, а их сын Эдгар пытался изящно гарцевать на механическом коньке - сбитом криво и неслишком красиво, зато собственными руками - младшая из дочерей Тейтов, Джулия, обнаружила у себя в комнате на подоконнике мертвого голубя. С золотистыми бусинами застывших глаз, обугленными взъерошенными перьями и обгоревшими «до корней» крыльями. От ее визга Эдгар даже свалился с коня. Хотя потом неоднократно доказывал отцу с пеной у рта, что просто неловко потянул за повод, «и нечего тут шутить».
        С той осени минуло десять лет.
        - Тогда принц сел на коня и… - тут все затаили дыхание, глядя, как принц из золотистого картона пытается умоститься на коня из белого папье-маше с гривой и хвостом из толстой коричневой пряжи. Главное - не спутать ниточки, чтобы после долгой скачки можно было расцепить фигурки.
        - И поехал за своей прекрасной принцессой. Жила она в башне, - картонное жилище принцессы было внушительным - возвышалось даже над верхней рамой самодельного театра. Стены башенки были раскрашены сеткой красных чернил, издали казалось - и вправду кирпичная кладка, а накрыше из тонкой жести поблескивал солнечный зайчик.
        - Ехал он через поля и луга - тык-дык, тык-дык, тык-дык, - Анна постукивала друг о друга гладкими боками камушков, загодя выковырянных из садовой дорожки. Марго и маленькая Вилма, стараясь не хихикать и несталкиваться лбами, вели принца с конем через бумажные заросли.
        - А когда наконец приехал, закричал во все горло - эгегей! - принцесса выглянула из окна башни, обрадовалась и спрыгнула прямо к нему в объятия, - Джулия, прищурившись, быстро дернула за нитку. Картонная принцесса в платье из обрезков полосатого шифона спорхнула на голову принцу. И коню.
        - И они вместе ускакали в закат, и жили потом долго и счастливо.
        - А почему не врассвет?
        - Алекс, ты, как всегда, не мог помолчать? - Анна надулась и сделала вид, что собирается кинуть в кузена камушком.
        - К тому же, это только вторая репетиция. Может, он в итоге вообще ускачет в сказочный лес. Или в царство Фаты-Морганы, - Маргарита улыбнулась, и тут же сразу нахмурилась. Нитки от принцессы, принца и коня все-таки перепутались.
        - Сразу видно - девчоночий спектакль, - Алекс подошел к театру и скептически уставился на сцену. - Могли бы спросить меня, прежде делать кукол. Их можно было вырезать из жести, тогда нитки вовсе не понадобились бы.
        - Нет, - Джулия, закусив губу, посмотрела на кузена, - тогда с нами не могла бы играть Вилма, с ней еще никто не занимался электростатикой. А уж динамикой…
        - Что, лучше мучиться с нитками после каждого спектакля?
        - Лучше. Так мы играем поровну, и ни у одной куклы нет преимущества перед другими.
        Алекс насмешливо приподнял брови. Башенная крыша дернулась раз, другой, поехала вбок и стихим звоном грохнулась прямо на середину сцены, помяв треугольнички бумажного ельника, пальму с зелеными лентами вместо листьев и цветы из разноцветных булавок.
        - Тогда вам стоит сделать все из картона. А то, глядишь, преимущество получат декорации.
        Искры взлетали над гладкими темными камнями подъездной дороги. Тяжелый, гулкий звон копыт, обогнав всадника, влетел в раскрытые окна имения и заметался по комнатам и коридорам. Эдгар подъезжал к дому Тейтов, легко придерживая повод одной рукой и уголком рта улыбаясь, вспоминая себя - избалованного ребенка, который выклянчил десять лет назад у отца разрешение ехать в гости на недоделанном, необъезженном коньке.
        Сейчас у стального тела под седлом был тот же хребет, те же цепи передачи сигнала и - простительная уступка ностальгии по детству - та же грива, уже поредевшая и измочаленная, из бахромы материнского шерстяного платка, которую она пожертвовала на первый сыновний опыт. Когда он сбегал с занятий по динамике и позорно, на грани возможного, сдавал контрольные по разрядам, вместо общей программы до дыр зачитывая конструкторские трактаты, именно мать поддержала его и посоветовала барону отдать сына именно в колледж Кэнтербери, где готовили лучших механистов Англии. Теперь за плечами уЭдгара было звание первого ученика на курсе, десятки грамот и патентов и главная гордость - три абсолютные победы на скачках в классе «аристократы, механикс». Джои считался одним из лучших стальных коней в королевстве, а младший Монтгомери, сидя на нем, вполне тянул на сказочного принца, мечту любой красавицы. Хотя сам себя таковым считать не любил, предпочитая славу отличного механика и выдающегося наездника.
        Он подъехал к крыльцу, осторожно высвободил левую ногу из стремени и спрыгнул на землю. Навстречу ему с подобострастной ухмылкой спешил дворецкий, а побоковой тропинке, со стороны подсобки ковылял старик-электромеханик. Вот уж чья улыбка была действительно искренней. Поэтому Эдгар рассеянно кивнул дворецкому на попытки немедленно проводить себя в комнаты и представить барону и дождался, пока старик подойдет ближе.
        - Рон, - прохрипел тот, кладя дрожащую руку на блестящий конский бок, - слежу за цепями в имении и замобилями. А вы, должно быть, Эдгар. Новый зверь у вас, сэр?
        - Нет. Тот же самый.
        Электромеханик уважительно покачал головой, причмокнул губами, будто конь был живым, и взялся за повод.
        - Чем прикажете накормить? Угля насыпать? Торфа?
        - Мазуту залейте. Если у вас Нет его, так за мной следом привезут со станции, с личными вещами.
        Вечером после ужина Джулия вновь нашла мертвую птицу. На этот раз огромного черного ворона с широко распахнутым в немом крике клювом. Он лежал на полу галереи, куда семейство с гостем вышло на прогулку, подышать на удивление теплым для сентября воздухом, прогуляться перед отходом ко сну.
        В этот раз девушка не стала кричать. Сдавленно ойкнула, рассмотрев, обо что именно она споткнулась, и схватилась за горло. Ей на мгновение показалось, что кошмары, снившиеся ей десять лет подряд, стали явью. Пред глазами поплыл багровый туман, а вуши будто набили вату. Потом в кошмарную марь ворвались крики младших сестер и громкий голос отца:
        - Да заберите кто-нибудь эту чертову птицу! Ро-о-он! Дьявол тебя побери!
        - А он тут при чем? - мало кто осмеливался вставлять слово в разговор, когда барон Тейт гневался. Одно из двух - либо Эдгар был плохим дипломатом, либо слишком смелым, не погодам.
        - Да потому что птицу явно ударило разрядом, - барон поднял ворона за огрызок крыла и ткнул почти в самое лицо гостю. - Значит, пробило купол над домом! А это чья вина - Рона, чья ж еще. Но иты хорош, выскочка нашелся, а?! Помню, папаша твой так же любил якшаться с простолюдинами и защищать их!
        Алекс, первым прибежавший на шум, не сдержал самодовольной, гаденькой улыбки. Уж он-то никогда не позволял себе перечить дядюшке.
        Через полчаса Анна пришла к сестре в спальню и молча протянула ей желто-серую почтовую карточку.
        - Что это? - Джулия протянула дрожащую руку из-под одеяла. Она все никак не могла успокоиться, несмотря даже на опийные капли.
        - Подобрала там же, на балконе. Посмотри на дату.
        Серые разводы на карточке оказались не типографской краской, а следами пепла. Джулия перевернула картинку с цветущим кустом жимолости и летним желтым зонтиком и прочла: «Будем на следующей неделе, думаю, успеем к равноденствию». Сентябрь тысяча восемьсот девяносто седьмого.
        - Будем рассуждать логично, - Джулия с ногами забралась на широкую доску садовых качелей и откусила от яблочного пирога. Пожалуй, было не слишком вежливо сбегать так быстро с утреннего чая, но ей просто необходимо было побыть в одиночестве на свежем воздухе. И обдумать происходящее. Это только в детстве для борьбы со страхом хватает визга и слез в три ручья, а вшестнадцать лет нужно уметь справляться с ним рационально. Ра-ци-о. Любимое слово ее любимого учителя динамики Коррингтона.
        - Итак, будем думать логично. Если принять во внимание совпадения и случайности, то виноват принц. То есть Эдгар. Тогда мне не стоит прыгать к нему в объятия из окна и уж тем более - уезжать в закат. Или рассвет, - она раскусила попавшее на зуб яблочное зернышко и прикрыла глаза. Посмотрела на кружащиеся в воздухе листья из-под длинных ресниц. - Еще это вполне может быть Алекс.
        Тот со вчерашнего дня упражнялся в остротах насчет механистов, «ведь в них просто идут те, кто так и ненаучился управлять разрядами, верно, Эдгар?»
        - Или папа, который до сих пор лелеет мечту выдать меня замуж за графа Кервуда.
        «Понимаешь, милая, - барон Тейт разговаривал с женой, не замечая пару дочерниных любопытных ушей в дверях библиотеки. - Дружба дружбой, я Монтгомери с детских лет знаю, но все же брак - это дело слишком серьезное. Надо тянуться вверх, а непотакать пустым эмоциям, так ведь?»
        - Или сестра, которая мне просто завидует.
        Накануне, за ужином, Анна смотрела наЭдгара, широко распахнув глаза и даже приоткрыв рот. «Это же принц, - когда тот спешился, она дернула сестру за платье и вытерла слезинку. - Настоящий принц. Не игрушечный. И она приехал за тобой. А я,я…»
        - А я чувствую себя марионеткой, - Джулия поежилась, спустила ноги вниз и оттолкнулась. Качели дернулись вперед. Затем плавно ушли назад. - Только не знаю, кто меня держит за ниточки.
        Туча наползла после полудня, небо стало низким и серым. В воздухе запахло озоном, и младшие девочки, вереща от восторга, бросились на балконную галерею - пробовать разряды. Какой бы хорошей ни была сеть в имении, ничто не могло сравниться с настоящей природной статикой. Поговаривали, что в королевском дворце и вВестминстерском аббатстве проводка давала такое же напряжение, как и гроза, но мистер Коррингтон в свое время сказал ученицам - «враки». Мол, лет через сто в такое можно поверить. А пока - вряд ли.
        Ныряя в облаках, на юг летел птичий клин. Порывами ветра уносило вдаль трубные крики.
        УДжулии заболела голова, и она решила прилечь. Вошла в комнату, откинула покрывало с кровати… Сзади тяжело бухнула оконная рама.
        Она оглянулась. На полу лежал мертвый лебедь с еще дымящимися перьями.
        Джулия закусила губу:
        - Так, значит, - вытерла слезы, сглотнула шерстяной ком в горле. - Значит, так.
        И потянула лебедя за крыло, чтобы затащить его под кровать. Надо было дождаться вечера, чтобы незаметно отнести его в сад и там спрятать.
        «Разум может обрести всю силу магии, пройдя через несколько ступеней алхимического познания. Следует принести несколько жертв на пути к могуществу.
        Голубь - это жертва, знаменующая собой отказ от добра. Уничтоживший голубя обозначает свое желание встать на путь битвы, воинского деяния, сражения с действительностью.
        Черный Ворон в духовной алхимии указывает на первую встречу алхимика со своим внутренним космосом, удаление от внешнего мира чувств при помощи медитации и вхождения в то, что первоначально является черным внутренним миром души. Это опыт Nigredo, часто изображающийся как процесс смерти - в форме caput mortuum, головы смерти, или, как видно из некоторых алхимических рисунков, в виде алхимика, умирающего внутри колбы. Таким образом, в символе Черного Ворона мы встречаемся с сознательным выходом из мира физических чувств - ограничений, привязывающих нас к физическому телу.
        Следующая стадия представляется символом Белого Лебедя. Алхимик начинает проживать внутренний опыт как наполненность светом - опыт яркости, которую профаны ошибочно принимают за истинное озарение. Это всего лишь первое сознательное соприкосновение с тонким миром, и посравнению с опытом физических чувств - момент настолько всепоглощающий, что изображается в виде яркого белого света. Лебедь - птица, которую редко можно увидеть летящей, но чаще - плывущей по озеру или реке, изящно скользящей по водной глади, а говоря в духовных терминах - по поверхности души, тонкой оболочке между собственно душой и физическим миром.
        На стадии Павлина алхимик приступает к внутреннему опыту астрального мира, который первоначально кажется постоянно меняющимися цветными узорами…»
        - Павлина, - Джулия нервно усмехнулась, захлопнув толстый фолиант с золотым обрезом. - Интересно, где он - или она? - собирается раздобыть павлинов в нашем захолустье? Или к нашему имению уже движется бродячий цирк, а я об этом еще ничего не знаю? Вот уж не ожидала, что птичий мор и вправду окажется «алхимической ворожбой».
        Потом она потянула с полки тоненькую книжицу «Электростатика. Титулы и наследование». Она натвердо помнила иерархию: первородное электричество - способность создавать поле и разряды, при посвящении в рыцари или за особые заслуги - выдаются стальные элементы для разрядов средней силы; для простолюдинов - лишь вспомогательные роли, обслуживающий персонал искусственных сетей. Просто надо было утвердиться в этом знании. Проверить - возможно, существуют исключения?..
        Через полчаса Джулия со вздохом вернула книгу на место. Скрипнула зубами. Исключение невозможно, никто из прислуги или посторонних людей не мог послать разряд такой силы, чтобы убить лебедя. Значит - это кто-то из людей ее круга, кто-то из своих. Либо Алекс. Либо Эдгар. Либо… папа.
        Слава Всевышнему, теперь она не подозревала хотя бы Анну. У девочки, всего полтора года как вступившей в силу, не хватило бы мастерства для того, чтобы сбить крупную птицу.
        Наутро распогодилось. Пахло прелой листвой, тянуло дымом сгоревших листьев. Солнечные зайчики плясали на камнях, мокрых от росы. Баронесса Тейт решила, что дочерям необходимо прогуляться после всех этих ужасов с мертвыми птицами и грозы, да и гостю будет интересно посмотреть окрестности, поэтому на воскресную службу решили ехать в соседний приход.
        Когда все уже толпились во дворе, заводя мобили и выводя стальных коней, Джулия - взволнованная, раскрасневшаяся, сбежала по ступенькам и кинулась на шею к отцу.
        - Папа, папочка, мне так стыдно, что я днем ранее испортила вам настроение своими слезами и дурным настроением!
        - Ну, что ты, - барон отстранил ее, смущенный. Он не умел и нелюбил нежничать с дочерями.
        - Возьми, пожалуйста, этот браслет - я сплела его из своих волос и серебряной нити, в тон твоему камзолу. На удачу. И для хорошего настроения…
        Алекс усаживался на своего коня, краснея и надуваясь от осознания того, что день начался замечательно. Вот уж у кого действительно было хорошее настроение. И немудрено - когда любимая кузина, смущаясь, дарит тебе талисман из собственных волос… Не обэтом ли он мечтал уже несколько лет? Алекс щурился, как довольный кот, объевшийся сметаны, и мысленно показывал незваному гостю кукиш.
        «Незваный гость» Эдгар смущенно вертел в кармане подарок от милой девушки. Так трогательно, браслет из волос и бело-серой пряжи, как раз под цвет Джои. Однако, вот беда, она ошиблась с размером - подарок сваливался с узкого запястья.
        Дорога проходила мимо башни. Старая, полуразрушенная стена замка и обвалившаяся кладка с высокими, сводчатыми окнами. Если хорошо приглядеться, внутри можно было различить какие-то трубы - похоже, раньше здесь располагалась часовня, и досих пор сохранился орган. Джулия помнила, что в детстве они с сестрами очень любили сюда ездить. Здесь, казалось, оживала сказка кормилицы оСпящей красавице - вокруг башни все заросло терновником, а вглубине виднелись кусты шиповника с сиренево-голубоватыми цветами. Нигде таких больше не вырастало - только в этом волшебном месте. Казалось, камни и природа замерли и только ждут, когда к башне подъедет принц, чтобы разбудить свою красавицу…
        Девочки Тейт хором упрашивали отца остановиться «хоть на секундочку» и погулять вокруг развалин, когда раздался пронзительный птичий крик. А одновременно с ним - крик человеческий. Среди ветвей закружились сиреневые лепестки и заметался соловей, отчаянно махая дымящимися крылышками.
        По земле катался, держась за карман, садовник Поль - и кричал. От его одежды шел дым.
        «Как же так, - отстраненно удивилась Джулия. - Я же прочитала и все просчитала - это не может быть кто-то из прислуги! И мой браслет, как он оказался у него…» Тут события хлынули мутным потоком и захлестнули ее с головой.
        Алекс первым взмахнул рукой, чтобы послать в садовника шоковый разряд - и сам взвыл от обжигающей боли. Стальная струна, спрятанная в браслете, впилась ему в запястье - аристократы недаром не носят железных пуговиц на манжетах и вороте. Вне себя от ярости и непонимания, он послал второй разряд… и нерассчитал силы. А может, это произошло из-за того, что совсем рядом с башней громоздилась вышка электропередач.
        - Он всего лишь хотел вывести новый сорт роз, - жена Поля рыдала и то и дело прикладывала фартук к лицу. - Господин барон… Хозяин… Всего лишь новый сорт роз!
        - Я вижу. Я все отлично вижу, - барон ходил туда-сюда по крошечной теплице на задворках сада, давя каблуками тонкие анютины глазки и маргаритки, и выдергивал из земли таблички с подписями под розовыми кустами. «Красавица Джулия», «Милая Джулия», «Джулия - фея»… - А вы знаете, что мы осмотрели тело и нашли у вашего мужа вшитые стальные элементы в запястье? Вы знаете, что это преступление?
        - Не знаю, и ничего не знала, - женщина в ужасе распахнула глаза и стала часто судорожно дышать, глотая слезы. - Клянусь, ничегошеньки не знала!
        - Вас еще будут допрашивать. И разберутся, уж будьте уверены, - барон развернулся, вышел из теплицы и швырнул под ноги испуганно согнувшемуся Рону таблички. - Прибереги до приезда полиции. И если я узнаю, что ты приложил руку…
        - Доченька, ты уверена, что хочешь поехать с ним? - баронесса обнимала Джулию так крепко, будто хотела никогда ее не отпускать. - Ведь это Алекс тебя спас. Я давно замечаю, как он смотрит…
        - Мама, прости, - Джулия высвободила прижатую к боку руку и заправила за ухо прядь, выбившуюся из прически. - Мне больше по сердцу Эдгар.
        «В конце концов, - добавила она мысленно, - он так похож на сказочного принца. Принц на белом коне подъезжает к башенке, кричит - эгегей! - и принцесса прыгает к нему прямо в объятия».
        Эдгар ждал перед домом, немного чумазый - пришлось повозиться со смазкой цепей, нервно дергал за поводья, то и дело вглядываясь в свое отражение в гладкой шее коня. Наконец его невеста вышла - с серьезным лицом, растрепанными волосами и вразвевающейся амазонке из полосатого муслина. Подошла. Протянула ладошку к ноздрям Джои. Тот шумно фыркнул и покосился на нее лиловым глазом.
        - Вам уже приходилось кататься на механических лошадях? - «принц» подал ей руку.
        - Я не очень хорошо езжу верхом, - Джулия смущенно улыбнулась. - Но, думаю, вы, как один из лучших наездников королевства, сможете меня потренировать?
        - Безусловно, - Эдгар расплылся в улыбке, весело подмигнул Алексу, который сжимая кулаки и пыхтя от бессильной злобы, плохо прятался за портьерой в окне второго этажа, и подсадил Джулию в седло позади себя.
        «И они поскакали в закат, - она закрыла глаза и прижалась щекой к спине принца. - Вот и сказке конец. А убийца - садовник. Хотя… - эта мысль на секунду пронзила Джулию отвратительной холодной иглой - почему все-таки пытались убить соловья, а непавлина? Где логика?»
        Когда звон копыт затих за поворотом, старая кормилица, трубно сморкаясь в клетчатый платок, сказала старику Рону:
        - И все-таки не лежит, ох, не лежит у меня сердце к этим махинам, прости господи. Вот этот, к примеру, так и смотрит, так и смотрит, будто живой. Глядишь, он и сглазил-то беднягу Поля - вот не вру, зверь ему сунул что-то в карман макинтоша как раз в то утро, в воскресенье, когда они к башне-то поехали. Боязно отпускать с ним нашу девочку, а?..
        Джои скакал в закат и скалился своим мыслям. Будь он человеком, улыбался бы, но кони - даже механические - улыбаться не обучены. Он всхрапывал, пуская из ноздрей пар, и весело размышлял о том, прибыли ли уже в имение Монтгомери павлины, заказанные на свадьбу сэра Эдгара и леди Джулии.
        Будь он человеком, улыбался бы…
        Туманная дорога
        На восточном побережье, среди заболоченных равнин, спрятался городок Лоустофт. Находится он почти посередине дороги, ведущей вдоль берега изИпсвича вНоридж, и усталые путники довольно часто останавливаются в здешней гостинице. Если им нужен лишь отдых да кружка пива и ужин - нельзя сказать, что изысканный, но вполне сытный - что же, они найдут здесь всё, чего пожелают.
        Однако любители живописных видов будут разочарованы. Если выйти на порог гостиницы и прошагать вдоль по улице - всего несколько домов - попадешь на берег моря. Волны здесь круглый год неприветливого, серого цвета, с взлохмаченными гребнями грязно-белой пены. Они накатывают на широкий берег и отползают с тихим шипением, оставляя за собой полоски бурых водорослей. Пляж широкий, но это единственное его достоинство. Даже тропинка, гордо именуемая здесь набережной, не убрана - галька, острые обломки ракушек, сухие листья, птичий помет… Что уж говорить о той полоске суши, за которую ведут непрерывную борьбу море и материк - песок вперемешку с мелкими камнями бугрится, будто шкура гигантского пресмыкающегося. ВЛоустофте пляж именно того свойства, чтобы привлекать лишь детей, которые еще не научились ценить живописность пейзажей, и рыбаков, для которых море - это работа.
        Если же обратить взор в сторону от побережья, открывшийся вид будет не лучше. Серые и коричневые крыши домов, лепящихся вдоль главной - и единственной - улицы. Большая каменная церковь - массивная, с широкой неуклюжей колокольней, смотрящей на юг. Будь то лето или осень, дождь или ясная погода - здешние колокола звучат одинаково глухо, утробно - так скупой святоша укоризненно бормочет на нерадивых прихожан, будто жалея для них отпущения грехов. Чуть дальше, на самом краю городка, топорщится крыльями ветряная мельница, ее окружают столетние дубы. Узловатые мощные ветви будто тянутся к вечно хмурому небу, соревнуясь с мельничными крыльями, чтобы успеть первыми ухватить облака за нижний край и вызвать ливень. Должно быть, они преуспевают в своем занятии - дождь вЛоустофте частый гость. Местные жители полагают, что слишком частый. Стоит перекинуться парой слов с хозяином гостиницы, и он расскажет вам всё о зловонных испарениях с болота, легочных заболеваниях и лихорадках, от которых каждую весну мучаются жители городка… Закончит он скорбную тираду словами: «Впрочем, здоровье и жизнь наша в руках
божьих!», молитвенно сложит руки и устремит масляный, ничуть не смиренный взор в потолок.
        Откуда у него такое религиозное чувство? Со временем узнаете.
        За городом начинается вересковая пустошь, которая тянется почти до самого горизонта. Изредка на ней виднеются группы елей, разросшийся кустарник и узкие, еле различимые дорожки, ведущие в никуда. Плоские холмы, поросшие сорной травой, довершают унылую картину. Даже самая поэтическая натура не всилах представить себе, что под такими холмами мог бы скрываться Пак со своим озорным войском или марклейкские ведьмы. Кто мог бы найти приют в этом сером месте? Лишь клочки утреннего тумана, зацепившиеся за колючие ветви кустов на рассвете.
        К чему же я пишу о таком скучном, ничем не примечательном месте? Ничего не могу с собой поделать. Стоит вспомнить об этом городке, как образы, один за другим, сами толпятся в моем мозгу, отталкивают друг друга, просятся на бумагу. И я наконец склонен уступить их напору - некоторые воспоминания той весны до сих пор не дают спать спокойно - надеюсь, что подробно запечатлев их, я несколько угомоню тревожные мысли. Да и читателю будет интересно узнать о том невероятном событии, что приключилось со мной десять лет назад в этой глуши.
        Я ехал вНоридж со своим другом, Уильямом Уейзом. Мы двинулись в путь по скорбному поводу - в мир иной отошел двоюродный дядюшка Уилла, и тетка его пришла в полное отчаяние, не умея распорядиться делами, как следует. Она написала племяннику длинное письмо, в котором сетования о потере дорогого мужа мешались с мелкими придирками - «родственники вечно обходили меня вниманием» - и даже угрозами. Тетушка ни много ни мало сулила оставить Уилла без причитающейся доли наследства, ежели тот не поможет ей с бумажными и хозяйственными хлопотами. Обычно Уейз не отличался расторопностью и горячей любовью к дальним родичам, однако тут, по всей видимости, в дело вступила жадность. Я же решил подсобить другу детства, разделив с ним дорогу, кров и несколько десятков кружек пива, как в старые добрые времена. Итак, хмурым апрельским утром мы отправились в дорогу.
        Однако дело было вовсе не того свойства, чтобы спешить вНоридж, как наРождество к любимой жене, поэтому мы двигались по пути весьма размеренно. Сначала изСаутхемптона добрались доЛондона, где и остановились на пару дней у общего приятеля - любителя истории и букинистики, Стэнли Корина. Он долго хвастал своей коллекцией редких документов, собранных в самых заурядных церквях и поместьях, но представляющих для истории «невероятную ценность». Счета, переписка между родственниками, купчие, судебные протоколы, старые семейные библии… Всё это не представляло для нас сУиллом абсолютно никакого интереса, ноСтэнли был так воодушевлен, что рассказывал о бумагах часами, и ему хватало просто нашего присутствия в гостиной. Впрочем, думается, когда у него не было гостей, он продолжал изливать восторги старинным портретам на стенах.
        Узнав, что мы едем вНоридж, Стэнли разволновался и запросил о помощи, которая состояла как раз в приобретении подобных бумаг. ВИпсвиче, Лоустофте иГрейт-Ярмуте, через которые пролегала дорога, мистер Корин не был еще ни разу и неимел надежды в скором времени самостоятельно добраться туда - воспаление суставов мучило его вот уже полгода. Он всучил мне увестистый бархатный кошель с двумя десятками гиней и принялся буквально заклинать: непременно расспрашивать каждого встречного об интересных архивах и возможности их приобрести.
        Сначала мы не испытывали особого рвения в поиске древних манускриптов, однако поразмыслив о тетушке, которая - вместе с ворохом утомительных дел - приближалась с каждой милей, Уилл решил, что можно вполне позволить себе остановки в городках вдоль дороги.
        - Ведь эти бумаги - единственная радость для бедного Стенли, - проговорил он, выбираясь из кареты на первой же станции после Лондона. - Он доверил нам деньги, поведал о самом сокровенном… Как мы теперь можем обмануть его ожидания?
        - Никак, - согласилсяя.
        И стого момента дорога стала если не веселее, то гораздо занимательнее. Местные жители принимали нас с редким радушием и прикладывали все усилия, дабы помочь в поиске редких документов. Большинство из них, стоит заметить, оказывалось в итоге сущей безделицей, однако среди бумажного хлама попадались и настоящие жемчужины. Прибывая вЛоустофт, мы уже являлись обладателями подробной, интереснейшей переписки между некой Маргит и ее племянницей, которая собиралась идти в монахини («Вот дурища!» - охарактеризовал эту находку Уильям), потрепанной книги в темном переплете, в коей я подозревал «Книгу Жабы», а мой друг ценил ее за качество обложки («Даже орехи можно колоть!») и трактата на латыни о чудовищных ламиях. Последний было особенно приятно читать темными вечерами, между ужином и отходом ко сну.
        - Не думал, что я буду настолько благодарен Стэнли, - Уилл вытянул ноги и, собрав пальцы в замок, хрустнул пальцами. Потом зевнул. Экипаж уныло тащился вдоль берега по плохой дороге, то и дело проваливаясь в глинистые выбоины. В окна залетал мелкий дождь, не отпускавший нас из своих объятий вот уже часа три. Извозчик тихо, но яростно переругивался с лошадьми - те отвечали тревожным ржанием. Сгущалась тьма. - Теперь у нас есть оправдание для задержки и чтение на ночь. Причем не какие-то сказки, пустые стихи или нудный трактат, а документы с величайшей исторической значимостью! Находки! Экземпляры для коллекции!
        К тому моменту я, признаться, уже несколько тяготился компанией Уилла, потому в ответ лишь пожал плечами и уставился в окно, будто не успел за последние часы досконально изучить серую гладь моря, постепенно переходящую в такую же мутную небесную ткань. Вдруг послышалось скрипение колес - как если бы нас кто-то догонял. Сейчас я отдаю себе отчет в том, что просто не смог бы услышать ничего - снаружи завывал ветер, гудел прибой, да и наш экипаж двигался вовсе не бесшумно, он то и дело визжал и вздыхал, выбираясь из грязных луж. Однако тогда я, охваченный надеждой на новое впечатление, беззаботно высунул голову в окно. И напрасно. Мгновением позже я чуть не лишился ее - мимо, по внешней части дороги, с немыслимой скоростью пролетел экипаж, обдал нашего кучера и лошадей водой из глубокой рытвины и исчез впереди, за поворотом.
        - Вот наглец, - проговорил я. - Понятно, когда на улицах большого города экипажи не находят места, чтобы разъехаться, но чтобы тут…
        - Кого ты назвал наглецом?
        - Возницу, который только что нас обошел.
        - Ты бредишь? - Уилл придал лицу одно из своих любимых выражений - «презрительное удивление». - Или ламии породили у тебя в голове сонм видений, которые теперь нас преследуют?
        В устах Стэнли подобный вопрос, быть может, звучал бы серьезно, ноУилл никак не подходил на роль собеседника о высоких или даже просто странных материях. Поэтому я лишь усмехнулся.
        - Не думаю.
        - Так что за экипаж, о котором ты говоришь? Я его не заметил.
        - Странно. Он пронесся весьма близко и, надо признаться, - тут я провел ладонью по мокрым волосам, - довольно опасно.
        - Ставлю гинею, никто нас не обгонял! - в глазах уУилла загорелся огонек азарта, и он протянул мне руку, чтобы скрепить пари, однако я был не втом настроении, чтобы спорить.
        - Спросим нашего кучера, когда доберемся до места, - пробормотал я и досамого Лоустофта - благо, мы подъехали уже совсем близко - не поддался на уговоры Уилла, который в нашем кругу издавна считался отчаянным спорщиком.
        Я питал абсолютную уверенность, что по прибытии в город все разъяснится, однако был посрамлен. На вопрос о том, видел ли он обогнавший нас экипаж, кучер решительно помотал головой и, крепко сжав губы, отвернулся. Попытки разговорить его ни к чему не привели.
        Неужели галлюцинация? Уже поставив чемодан возле кровати в номере и разобрав вещи, я продолжал недоумевать. Конечно, в темноте предметы часто кажутся не тем, чем являются на самом деле, однако я не мог допустить, что меня посетило видение. Слишком ясно я рассмотрел этот образ. Белые лошади с длинными шеями и тяжелыми копытами. Изящный силуэт самого экипажа. Кучера я не сумел разглядеть, зато успел заметить силуэт путника в окне. Высокие колеса. Бледные фонари, пляшущие от бешеной скачки. Всё это было настолько реально, пронеслось так близко, ощутимо… Нет, это не могло быть фантомом воображения. Должно быть, Уилл решил подшутить или выиграть спор и заранее подговорил возницу, чтобы тот отрицал мои слова. Наверняка, так и было.
        Найдя разумное объяснение своему «видению», я вышел в гостиную. Горничная по моей просьбе позвала хозяина, Лоргуса Тотта, он вскоре явился, и мы завели обстоятельный разговор о местных легендах и записях, где они сохранены для потомков - или заезжих гостей, пожелавших приобрести подобные бумаги. К моему разочарованию, история Лоустофта оказалась такой же серой, как и пейзаж, его окружающий. Ни единого факта, который мог бы вызвать хоть искру интереса. Напоследок, после трех пинт пива, разомлевший хозяин все же попытался мне продать очень ценные и древние, по его словам, записи. Вопреки уверениям бумаги оказались дорожным дневником какого-то бедняги, который, по всей видимости, просто забыл его здесь. Однако хозяина это не смутило, и он продолжал настаивать на невероятной важности документа - в конце концов мне стало смешно и, чтобы поощрить подобное упорство в торговле, я приобрел книжицу за шиллинг.
        Мы не стали засиживать надолго после ужина - плохая дорога, дождь и усталость сделали свое дело, единственное, чего мне хотелось - оказаться в теплой кровати и опустить веки. Я поднялся к себе в комнату, положил дневник на подоконник, намереваясь изучить его утром, лег в постель и быстро заснул.
        Разбудил меня громкий звук шагов. Доносился он из гостиной - проснувшись, я решил обязательно попенять хозяину на толщину стен в номерах. Было похоже, что кто-то мечется по комнате, от стены к стене, ударяясь о них всем телом, а также роняет на пол стулья, натыкается на мебель… Шум мешал мне заснуть, и, промучившись с полчаса, я поспешно оделся и направился в гостиную, дабы приструнить ночного буяна.
        Вопреки ожиданиям, тот оказался вовсе не перепившим гостем, который никак не может закончить веселую ночь и заснуть. При виде меня замер на месте худой, бледный до синевы юноша с волнистыми каштановыми волосами, длинным лицом и несчастными глазами. Всем своим обликом он походил на побитого спаниеля, которого жестокие хозяева выгнали ночью во двор, под проливной дождь.
        - Прошу меня извинить, - молодой человек говорил высоким, надтреснутым голосом. - Только приехал, буквально с дороги, очень взволнован…
        - Чем же вы взволнованы, позвольте узнать?
        - Я хотел бы заказать номер, но хозяин, за которым я послал сонного грума, всё никак не идет… А еще во время прошлого визита вЛоустофт я забыл свои дорожные заметки.
        - Помочь в пробуждении хозяину гостиницы я, пожалуй, не всилах, а вот способствовать вам в избавлении от второй беды могу.
        - О, дневник у вас? - голос юноши задрожал, как оконное стекло под порывами шквального ветра. - Прошу…
        - Не беспокойтесь, - я на мгновение почувствовал себя гостеприимным хозяином. Что же, пока никто не явился, я вполне мог составить компанию молодому человеку и успокоить его, насколько это возможно. Уж больно плохо он выглядел. - Садитесь рядом с камином - по-моему, там еще тлеют поленья - а я схожу в номер за вашей книжицей.
        Не слушая робких возражений юноши, которые тот бормотал мне вслед, я направился к себе в комнату. Взял с подоконника дневник и после некоторых колебаний извлек из чемодана бутылку с крепкой настойкой. Парень выглядел так, что доктор наверняка прописал бы ему стаканчик горячительного в ночь. А то и два. Когда я уже выходил за дверь, со двора сквозь приоткрытые ставни послышался звонкий крик петуха.
        В гостиной никого не было. Я решил, что молодой человек наконец дождался хозяина гостиницы и спешно ушел в предоставленный номер. Посетовав на нравы молодежи, я вернулся в комнату, в сердцах швырнул дневник на пол рядом с кроватью и заснул, как убитый.
        К завтраку я вышел поздно. Уильям сидел в кресле у камина и беседовал с господином Тоттом.
        - Друг мой! - радостно воскликнул он. - Я совершил подвиг - растормошил нашего хозяина - три шиллинга сотворили чудо! - и он поведал презанятнейшую историю, о которой смолчал вчера.
        - Что за история?
        - Местная байка. Суеверие и людская глупость - вот та почва, из которой растут деревья страшных сказок для детей. Но мы-то с тобой взрослые…
        - Не томи, - я присел за угол стола. На тот самый стул, где сидел давешний ночной гость. - Рассказывай.
        - Лоргус поведал: на повороте перед городом, где дорога проходит совсем рядом с морем, раньше любили играть местные дети. Собирали ракушки, строили песчаные замки, копали рвы, чтобы прибой наполнял их пеной… Все эти глупые забавы. Но однажды - дело было вечером, в туман, мутная тьма, хоть глаз выколи - возница не свернул вовремя. Выехал на пляж и задавил троих детей насмерть. Двух мальчиков и девочку. Забавно, правда?
        - Что же тут забавного? - я в который раз подивился отсутствию такта уУильяма. Ему стоило бы заметить, что хозяин гостиницы при последних словах рассказчика вздрогнул, втянул голову в плечи и стал настороженно озираться по сторонам. Казалось, что его неожиданно усадили на иголки.
        - Забавно, что местные жители придумали из этого страшную историю. Будто бы матери детей собрались на одном из холмов за городом и прокляли убийцу. И холмы их услышали, земля разверзлась - можешь себе представить - и оттуда выбрались духи, ведя в поводу призрачных коней и крытый экипаж, на котором в день летнего солнцестояния разъезжает сама королева трав. Сказочный народец выследил возницу, задушил его в полнолуние и усадил на козлы, наказав вечно ездить по дороге туда и обратно, катая изредка озорных фей.
        - А что же с детьми? - не знаю, почему этот вопрос вдруг сорвался с языка. Наверно, из-за того, что мне показалось - из-за дверей смотрит маленький белобрысый мальчишка с веснушками и щербатой улыбкой… Только из рукавов его рубашки выглядывали не пухлые ладони, а костяные культяпки с обрывками иссохшей плоти на них. Слава небесам, через мгновение он исчез.
        - Дети будто бы остались призраками, теми, что незримо и крепко привязаны к месту собственной смерти, продолжают играть на любимом пляже, поэтому никто и никогда не выходит там из кареты. Знающие возницы проносятся мимо, нахлестывая лошадей что есть сил и трусливо зажмурившись.
        - Да уж… - я попытался сообразить, не там ли видел вчера таинственный экипаж.
        - Но я радуюсь вовсе не этой истории, - Уилл сиял, как начищенный пенни. - Мы сЛоргусом уже заключили пари - серьезное дело, две гинеи на кону! - что я по собственной воле схожу туда - хоть в полдень, хоть в полночь - и даже выстрою песчаный домик.
        - Полдня будет достаточно, - пробурчал Тотт. - Ночью я с вами, господин хороший, на юг по нашей дороге не пойду, хоть озолотите.
        - Так давайте же я быстрее получу выигранные деньги! - Уилл потер руки. - До полудня совсем немного осталось, как раз дойдем до места.
        Когда мы добрели до нужного поворота, слегка запыхавшись и проклиная возницу, который наотрез отказался везти сюда пассажиров, солнце стояло в зените - яркое пятно в тумане висело точно над головой. Пенные языки тихонько шипели, наползая на берег. Однако, кроме размеренного шипения, ничто не нарушало тишину. Ни одного птичьего крика. Ни одного звука не доносилось из городка, который только что скрылся за поворотом.
        - Ау-у, - Уильям нагнулся, снял ботинки и стал ходить босиком по песку туда-обратно, загребая его пальцами. - Детки, где же вы? Я пришел с вами поиграть!
        Оглянувшись на хозяина гостиницы, я обнаружил, что он зажмурился и мелко крестится, бормоча себе под нос: «Дева Мария! Смилуйся! Святой…» тут он начал быстро перебирать все имена святых, которые помнил, и слова посыпались быстро, как горох. Я оторопел и хотел уже подозвать Уилла к себе, чтобы убедить его срочно прекратить дурацкую затею со спором. Однако почувствовал, что меня сзади кто-то дергает за штанину.
        Я никогда не забуду этого взгляда. Пустые глазницы, в которых плавают красные искорки. Голый череп, будто отполированный песком и ветрами. Разорванная одежда, из-под которой выглядывают высохшие сухожилия и желтые кости. Он - или она? - ритмично дергал меня за штанину, словно звал поиграть. Дерг-дерг-дерг. Дерг.
        И тут раздался дикий крик Уильяма - такого вопля мне не доводилось слышать ни прежде, ни потом. Я обернулся и замер. На пляже никого не было, как, впрочем, и надороге. Ему негде было спрятаться, понимаете? Ни кустика. Ни деревца. Ничего. У него не было времени закопаться в песок или добежать до моря, чтобы нырнуть…
        Уилл пропал. Только ботинки валялись около придорожной канавы. Один из них был смят, будто по нему проехалось колесо.
        Через час были начаты поиски, обшаривали даже морское дно, тыкали с лодок в воду черными скользкими палками, пытаясь обнаружить тело. Но уже к вечеру я был полон горькой уверенности, что Уильяма найти не удастся. Почему? Я всего лишь прочел две последние записи из дневника ночного гостя. Кстати, первая датирована была тысяча восемьсот семьдесят вторым годом - то есть заметка сделана за семь лет до описываемых мной событий. Другая же появилась зимой семьдесят шестого. Привожу отрывки полностью и без изменений, дабы не исказить смысл пересказом. Решайте сами, можно им верить или нет.
        22апреля 1872год. Остановился сЛоустофте. Городишко мерзкий, молодой хозяин гостиницы - проныра еще тот, содрал за ужин и ночлег почти все деньги. Решил его проучить, как раз кстати подвернулся предмет для спора - здешнее суеверие о проклятом побережье рядом с дорогой. Заключили пари: завтра я иду туда без провожатого и охраны, не убоявшись нечистых сил. Какими порой умилительными бывают предрассудки в маленьких городках и деревеньках!
        Дек.1876, дорога, дорога, и днем и ночью, это смерть. Не могу остановиться. Кругом туман, визг колес, храп, стоны возницы… И визг, дикий визг, ввинчивается в мозг через уши, ни на минуту не дает забыться. Лишь иногда, здесь, королева меняет лошадей перед праздником. Мне кажется, если бы я мог разбудить кого-то, попросить ключ от комнаты, запереться от них… Быть может, спасение в этом? Но нет, все спят мертвым сном. И мне уже пора…
        Кстати, прошлым летом я снова гостил уСтэнли Корина. Он хватался новыми экземплярами в своей коллекции - пухлой стопкой бумаг с восточного побережья. Сам он так и несмог объездить всё, однако студенты из колледжа, вооруженные блестящими шиллингами, оказались хорошими добытчиками.
        Одним из самых драгоценных приобретений Стэнли считает свежую запись предания о призрачном экипаже, что разъезжает по дороге меж Ипсвичем иНориджем туманными ночами. Со слов очевидцев написано: кони сотканы из чистого лунного света, на козлах сидит, раскачиваясь и мелко тряся головой, согнутый в три погибели кучер, а всамой карете видны еще два человеческих силуэта.
        Сегодня
        Шестерёнки
        Вагон тряхнуло, звякнули ложечки в пустых стаканах из-под чая, а стоящий в проходе муфлон вскинул голову и несколько раз стукнул копытом. Пошевелил хвостом, как будто отгоняя мух, и стал внимательно рассматривать спящих пассажиров влажными глазами. Пытаясь не выдать свое присутствие, он тонко сопел и похрапывал исключительно в унисон стуку вагонных сцепок. Осторожно заглянул под нижние полки, обнюхал напиханные туда баулы, потом сунулся под стол и задел его рогами. Дзынькнули подстаканники, завалилась на бок и покатилась бутылка минералки. Когда она громко шлепнулась об пол, Ник вздрогнул и открыл глаза.
        Слышно было, как ворочается и что-то бормочет себе под нос сосед снизу. С одного края стола на другой бежали наперегонки рваные пятна лунного света. Бутылка с минеральной водой стояла, прислонившись к стеклу, как ни в чем не бывало.
        Ник зачем-то погрозил ей пальцем, протер глаза и свесился с полки, высматривая нарушителя спокойствия. Естественно, тот уже успел спрятаться. Испариться, как они это обычно делают. А наполу лежала книга.
        Пришлось стаскивать простыню, потягиваться и осторожно спускаться вниз, пытаясь не наступить на спящих. Потом забрасывать книгу наверх, забираться следом и, пытаясь поймать скудные обрывки лунного света и редких фонарей, перелистывать ломкие страницы.
        Почти все они были разорваны, как будто кто-то методично терзал книгу, не пропуская ни одной страницы. Или кромсал ее неизвестным науке оружием, которое заставляло края разрезов махриться, чернеть и заворачиваться в тоненькие трубочки.
        Каждый листок пришлось разглаживать и долго водить пальцами по шраму, пока тот зарастал. Дольше, чем вчера или позавчера. А уж если сравнивать с прошлым годом, то и вовсе - со скоростью лекаря-улитки.
        Небо за окном уже начало наливаться серо-стальным предутренним светом, а повагону потянулись первые жаворонки, больше, правда, похожие не напернатых, а нанеупокоенных мертвецов, когда Ник провел ладонью по последнему листу и закрыл книгу. Отчаянно зевнул, несколько секунд разглядывал пустую обложку. Потом сунул свой излеченный трофей под подушку, накрылся простыней с головой и почти сразу провалился в тяжелый утренний сон.
        Когда ближе к полудню его растолкала проводница, книга уже истаяла, как дурное наваждение.
        Его потянуло в путь несколько недель назад. До этого случайностей хватало по горло и вродном городе. Со старых заборов облезала краска, открывая когда-то давно выведенные на занозистой древесине символы и буквы. Несущиеся к лобовому столкновению автомобили разъезжались на волосок друг от друга. Стаи ворон вдруг сбивались в пути и начинали бешено метаться между низкими закатными облаками. А если задремать в автобусе, то можно было увидеть и зверей, которые порой теряли нужные предметы, и зародыши деревьев, ползущие к фонтанам, чтобы напиться, и половинчатое сияние - между днем и ночью.
        Точки разрывов в мировой ткани Ник научился видеть с детства, да уже и забыл, как это - не чувствовать на лице холод из-за-той-стороны. Лет в десять он смутно осознавал, что взрослые, рассказывая сказки, полностью и абсолютно искренне не верили в их реальность. В то время как домовые каждую ночь ходили гуськом в ванную стирать свои мохнатые носки, а вдеревне у бабушки можно встретить лису, которая, прячась в зарослях лопухов, уговаривала гусей выйти прогуляться и звала на кашу.
        Чуть позже Ник понял, что может влиять на происходящее. Он прокрадывался вслед за домовыми и учил их пользоваться стиральной машиной «Малюткой», чтобы процесс шел быстрее, шикал на лису, стирал странные надписи с заборов, пока их никто не увидел. Вобщем, помогал реальности мирно уживаться со сказкой, а людям - обычным людям - оставаться при своих заблуждениях.
        В семнадцать лет он научился видеть саму ткань мира. Он даже стал улавливать чуть слышный щелчок перед тем, как она разрывалась, чтобы выпустить на свет очередной парадокс. Теперь заботы Ника состояли не столько в том, чтобы заметить и спрятать странное, а вобработке ран на теле реальности. Он стягивал разошедшиеся призрачные края, дышал на них,… и вселенная возвращалась на круги своя. На месте цветов появлялись ягоды, из зародышей деревьев выглядывали любопытные зеленые носики, а души людей вовремя прилетали к окнам роддома, чтобы успеть переродиться.
        «Ассистент, иглу!» - весело бормотал он себе под нос, шагая вечером с работы домой по огромной трещине в асфальте, которая у него за спиной становилась меньше, а потом исчезала - будто ее и небыло…
        А потом пришла беда.
        Случайностей становилось всё меньше. Сначала Ник не заметил этого - сложно уловить разницу между лавиной странных происшествий на единицу времени и лавиной-минус-один. Но когда минус принял значение десятков, парень забеспокоился.
        Сначала исчезли совпадения, парные числа на циферблате часов и звонки «Ой, а я как раз о тебе думала». Потом перестали находиться вещи в неожиданных местах и попрятались нечеловеческие сущности. Найденные же разрывы мировой ткани было всё сложнее залечивать: вначале Ник грешил на ослабление собственной силы, но потом почувствовал, что виноват не врач, а травмы, которые становились тяжелее и глубже с каждым днем.
        Родной город впервые стал казаться ему чужим. А иногда и вовсе враждебным. Когда Ник поздно вечером шел по засыпающим кварталам, между громадами домов - по привычке, как челнок, переходя с одной стороны улицы на другую, чтобы «зашить» проход для ветра, - дыхание города набрасывалось на него из-за угла. В переулках поднимался пронзительный свист, в лицо летела пыль и грязные пластиковые пакеты. Ник поглубже засовывал руки в карманы, надвигал капюшон на глаза и представлял себя туристом-первопроходцем, который идет кСеверному полюсу. Помогало. Как минимум, пережить ураганные порывы ветра при минус двадцати градусах.
        Когда количество разрывов свелось к одному-двум за сутки, Ник начал бояться. Теперь лечение было не детской игрой в сказочки и непассами врача-терапевта. Он чувствовал себя выжатым и опустошенным, как после многочасовой полостной операции… да, примерно, столько часов теперь у него и уходило на лечение мира. Нетрудно было предположить, что, если тенденция сохранится, то с более редкими, но разрушительными прорывами он не справится. И что тогда?.. Проверять не хотелось.
        Однажды Ник сел на подоконник, закурил сигарету в комнате - чего обычно не делал, предпочитая не дымить при близких - и посмотрел в окно. Чернильная темнота стекала по небу, превращая вечер в ночь. Потом из-за горизонта вынырнула луна. Из платяного шкафа вылетела и начала порхать вокруг белесая моль. Блеснула крыльями в лунном свете и вдруг бросилась на тлеющий кончик сигареты. Ник не успел отдернуть руку, и домашняя недобабочка осыпалась на ковер щепоткой пепла.
        - Тебе пора, - сказал город.
        - Понятно, - пожал плечами Ник и начал собирать дорожную сумку.
        Со следующим поездом повезло - удалось взять билет на нижнюю полку. В купе оказался всего один сосед, крупный неразговорчивый мужчина с внушительной бородой, больше пассажиры не подсаживались.
        Сначала ехали молча, потом бородач отложил газету в сторону и тихо спросил:
        - Уже хирург?
        - Что? - не понялНик.
        - Я пальцы твои рассматривал, - пояснил сосед. - Изрезанные и всиняках, как будто ты всю ночь напролет мироздание штопал.
        - Так и есть. А вы..?
        - Давай на ты. Я Курт.
        - Ник.
        - Будем знакомы. Руки не подам, извини, - он демонстративно помахал кистью в воздухе. Через всю ладонь змеился белый шрам. А если присмотреться, то и нешрам вовсе - а свежая рана, из которой сочилась черная лёдь. - Не насвой вес замахнулся, ну и обкрай - того…
        - Очень больно? - глупый вопрос, ноНику больше ничего не пришло в голову. Как ни смешно, он первый раз говорил с таким же «видящим», и странность разговора перебивала все его попытки выдумать действительно нужные и правильные фразы.
        - Скорее обидно. Я ж ведь не сдетства таким стал. Ты, небось, судя по стажу в глазах, еще года в три на колобков в печи заглядывался.
        - Не было у нас печи, - Ник невольно улыбнулся.
        - Ну, значит, на домовят под кроватью любовался. Не втом суть. Скажи, ты помнишь, как оно - не видеть?
        - Нет.
        - А я вот помню. Мне только лет в двадцать это обухом ударило по голове - разом всё увидал: и призраков, и разрывы, и закрай заглянул - испугался, конечно. В аварию попал и, видимо, выскочил из собственной шкуры, чтобы поменять сущее. И обратно уже не вскочил. Сначала думал, что с ума сошел, потом привык. Но всё равно ностальгия мучает по тем временам, когда я вместо живого солнца на небе умел видеть просто планету.
        - Тяжело было?
        - Скорее, странно. Как будто чья-то рука сверху взяла и перемешала самое сокровенное. Мечты, планы, мировосприятие - всё на свалку отправилось. Знаешь, родители на десятилетие мне подарили настоящую ракету. С меня ростом. Как «Буран», по-моему, - запамятовал уже, как она называлась. Ни у кого такой не было. Друзья готовы были даже во двор не выходить на прогулку, а сидеть у меня в комнате и снедетским благоговением играть вГагарина. Зато мне было страшно обидно. Я-то мечтал о самосвале. И никогда не хотел в космос.
        Через три дня, когда Ник ухитрился заехать в железнодорожный тупик, за которым рельсы кончались, пришлось пересаживаться на автобус.
        Автовокзал находился прямо напротив платформы, только площадь перейти. Ник выбрал самый дальний маршрут, взял билет на ближайший рейс и направился в кафе, выпить кофе и съесть хотя бы булочку. Накануне ему не удалось ни позавтракать, ни поужинать - мироздание не ограничилось банальными парнокопытными, теряющими книги, а решило просто и незамысловато треснуть титан с кипящей водой. Вечер ушел на лечение ткани мира, а утро - на лечение себя подручными средствами. Не так страшно, конечно, как рана на ладони давешнего попутчика, но ни один палец уберечь от ожогов не удалось.
        Ник купил пластиковый стаканчик с кофе и, с трудом удерживая его, оглянулся по сторонам. Прямо рядом с прилавком стоял столик - что самое приятное, без трещин и сне облупившийся краской. За ним сидела девушка в клетчатой рубашке и зеленоватых джинсах. Она посмотрела на парня немигающим взглядом, улыбнулась и сделала приглашающий жест рукой - «присаживайся, мол». Потом сморгнула, и глаза у нее стали ярко-голубые. Как у самого Ника.
        - Мимикрирую, - объяснила она. - В последние недели так страшно, что не только разрывы стягиваю, но исебя подтаскиваю ко всем, за кого можно ухватиться.
        - Ухватиться зачем?
        - Боюсь упасть. Хм, не так - оторваться и выпасть. Даже не наружу, а просто - из жизни.
        - А это возможно?
        - Думаю, возможно все, - девушка порылась в сумке, брошенной на пол рядом со столиком, и вытянула оттуда книгу. Вроде тех, что последнее время приходилось чинить Нику. - Любопытство, таскаю с собой под присмотром, чтобы не исчезло. Вроде якоря. Тешу себя надеждой, что если не справлюсь - за книжечку ухвачусь. Могу и тебе почитать. Хочешь?
        «Раньше шестеренки вращались быстро - в начале времени, когда Гея была молодая еще и радостно кормила всех своих обитателей, чтобы те перерождались в срок. Зубчики часового механизма цеплялись за материал, оставляли на нем крошечные царапины, которые нам ничего не стоило залечить. Желтые головки одуванчиков в срок становились семенами, и парашютики разносило по всей поляне, чтобы выросли новые цветы - и так по кругу. Люди не пытались вырваться из цикла, жили - как жилось, и толкали сообща эти чертовы шестеренки.
        А теперь Гея постарела. Механизм вращается с трудом и скрипом; если уж зубцы цепляются - так намертво, вырывают целые лоскуты из мироздания. Нашей помощи едва хватает, чтобы их залечить. Порой сил не хватает, и холод с темнотой - привет, давно не виделись - хлещут внутрь через прорыв, заставляя целые города и страны орать ночами от неизбывных кошмаров, а днем творить непонятное. Тут бы всем сплотиться и поддержать мир, но нет. Мы ведь особенные. Каждый второй хочет вырваться, выпрыгнуть, выбежать… Стать одиноким и непознанным, гордиться своей инаковостью, двигаться лишь вперед - и никогда, никогда не возвращаться к прошлому. Замыкаться циклам всё сложнее. И поэтому в конце марта идет град со снегом, а вконце осени при минусовой температуре с небес льет дождь, одевая улицы в отвратительно-скользкую глазурь…»
        - Я прошлой осенью раз десять падала.
        - Сильно?
        - От души. Не так больно, как обидно. Один раз чуть под лед не соскользнула, пытаясь предотвратить ледоход в декабре. Вдумайся. Картина неизвестного художника-пейзажиста «Река вскрылась внезапно». Но обошлось.
        - В средней полосе пока до такого веселья природа, вроде, не дошла.
        - Дошла, не сомневайся. Просто, видимо, тщательно это скрывает. Готовит сюрприз, как говорится. Вот представляешь - возвращаешься домой в апреле,… а почек на деревьях нет. Или травы на газонах не предвидится.
        - И после землетрясений теперь разломы не полечишь… - Ник закурил очередную сигарету, глубоко втянул едкий дым и криво усмехнулся собеседнице. Та в ответ встряхнула рукой над пепельницей, как будто сбивая пепел со своей невидимой сигареты, и вздохнула:
        - Ведь признайся, хочется иногда самому вырваться? Плюнуть на все эти знаки, тайны, символы. Не ждать у моря погоды, сверяясь с флюгером предназначенности, а рвануть вперед, срезая дорогу. Пусть нечестно, зато самостоятельно. С одной стороны, вроде, и знаешь, что всё в итоге сложится как надо…
        - …Но вот ждать, пока оно сложится, иногда невыносимо.
        - Именно.
        Потом они молчали, аНик листал книгу. Подъехал автобус, и ломкий голос из репродуктора позвал пассажиров на посадку.
        - Прости, - Ник замялся, поднимаясь из-за стола. - Что-то я сегодня совсем не воспитанный… Забыл вот спросить, как тебя зовут.
        - Не извиняйся, - девушка грустно улыбнулась, и ее глаза поменяли цвет с голубого на жемчужно-серый. - Не это же главное. Главное - добраться до горизонта.
        Ник вылез из автобуса на станции, название которой сразу забыл. Оставил сумку на обочине дороги и налегке зашагал через поле к закатному солнцу. Оно было огромным, пухлым, больным… И отего лучей, казалось, по земле разливалась лужа крови.
        Когда Ник зашел за горизонт, он увидел кокон багрового цвета, размером с железнодорожную цистерну, из которого уже наполовину выбралась жемчужная бабочка. Она подрагивала серебристыми крыльями и скреблась тоненькими лапками о край своей «колыбели», но почему-то не могла окончательно вылезти наружу, а тем более - взлететь в небо. Ник закинул голову и посмотрел наверх. Чернила ночи казались абсолютно беспросветными - даже звезды не загорались, ожидая, когда же луна переродится и взлетит.
        - Ну, давай же! - Ник осторожно потянул на себя край то ли кокона, то ли солнечной шкуры, чтобы помочь бабочке выбраться.
        Та дернулась всем телом и вытащила мягкое брюшко наружу. Повела усиками, нерешительно хлопнула одним крылом и начала, спотыкаясь, бродить по полю, путаясь в остовах прошлогоднего бурьяна.
        Ник вздохнул и подошел к луне вплотную. Заглянул в ее муаровые глаза, в которых догорал желтый цвет, сменяясь холодным стальным, и обнял.
        Через минуту на ночное небо величественно выплыла из-за горизонта жемчужная бабочка. На пол квартир легли серые квадраты лунного света, искры скользнули по крыльям ночных самолетов, а рваные белые пятна побежали наперегонки по столам в вагонах скорых поездов.
        - Этой весной мы спасли луну, - пробормотал Курт, положив руку на теплую спину невидимого грифона. Тот подозрительно покосился на человека и продолжил читать книгу Земли, подсвечивая страницы медовыми глазами.
        - Дожить бы всем до следующей, - ответила девушка с бесцветным взглядом и достала из сумки ножницы. - Пошли уже странничать. Или случайно происходить.
        …Или случайно происходить.
        Вечная мерзлота
        Поезд стоял вТобольске долго, больше двадцати минут, ноЗимин все равно чуть не опоздал на посадку. На подъезде к вокзалу такси закрутило на скользкой дороге, водитель коротко и хрипло вскрикнул, выкручивая руль - машину юзом повело на фонарный столб. Зимин будто оцепенел и тупо смотрел, как приближается темная полоса, готовая вмяться в бок автомобилю, и пассажира вмять, и… Таксист в последний момент чудом вырулил. Тормоза взвизгнули, и машина со скрежетом припечаталась к высокому бордюру.
        - Черт. Вот черт, - Зимин задрал рукав пальто и уставился на часы. Пытался убедить себя, что волнуется, опаздывая на поезд, а неиз-за того, что перед глазами у него до сих пор маячил приближающийся столб. - Ехать дальше сможем?
        Водитель хлопнул ладонями по рулю и сочно выругался. Потом вытянул из кармана телефон и стал неуклюже тыкать в него. Толстые волосатые пальцы ходили ходуном.
        - Понятно. - Зимин вытащил кошелек, бросил на приборную панель двести рублей и полез наружу. Хорошо, хоть багажа нет - сумка с ноутбуком и сменой белья не всчет. Побежал к вокзалу по пустому утреннему тротуару.
        Проводница последнего вагона еще не успела махнуть флажком, когда он подлетел и, задыхаясь, хватая морозный воздух раскрытым ртом, стал вытаскивать смятый билет.
        - Да потом покажете, запрыгивайте!..
        Еще полчаса он шел до своего вагона почти через весь поезд, то и дело останавливаясь в тамбурах и прикладывая ладонь к груди. Сердце все никак не унималось, колотилось, рвалось наружу. Успел-успел! Или нет? Спасся-спасся! Выжил-выжил!
        - Выжил, - пробормотал Зимин и хрустнул пальцами. Прижался лбом к грязному холодному стеклу. За окном бежала заснеженная темная равнина в желтых пятнах редких фонарей. Посветлеет часа через три, не раньше… Сердце снова екнуло и затрепыхалось. - Ладно-ладно, - успокаивающе пробормотал Зимин. - Сделаю доброе дело. Помогу кому-нибудь. За чай заплачу вдвое. Завалюсь спать до вечера. Буду тих и приличен. Идет?
        В купе оказался всего один сосед, уже проснувшийся. Сидел около столика и созвоном мешал бледный чай в стакане. Близоруко щурился, глядя, как новый попутчик устраивает сумку под сиденье и стягивает пальто. Потом потянул ладонь для пожатия:
        - Илья.
        - Зимин.
        - Так официально?
        - Привык, - Зимин пожал плечами. - Меня и пациенты все так зовут…
        - Вы врач?
        - Не совсем. Головопатолог.
        Обычно на такое представление реагировали смехом. Или хотя бы вежливой улыбкой.
        Илья же нахмурился и серьезно кивнул. Снова наклонился к чаю, нахохлившийся, как больная ворона.
        Вернулся к разговору он ближе к полудню.
        - Психиатр, значит? - спросил, будто не было между фразами ста километров пути, позднего рассвета и маленькой станции с гордым названием Юность Комсомольская.
        - Психотерапевт, - поправил Зимин и выглянул из-за края газеты.
        - Должно быть, в поездках тишину любите? Достали вас разговорами?
        - Ну, почему же. Интересная беседа всегда лучше молчания. К тому же, - он поежился. Из приоткрытой двери тянуло сквозняком. Вагон был старый, и через деревянные потрескавшиеся рамы просачивалась снаружи стынь, - я люблю слушать. Иначе давно ушел бы из профессии.
        «Ты обещал помочь кому-нибудь», - екнуло в груди.
        «Да, помню», - досадливо поморщился Зимин.
        - С чужими иногда проще разговаривать, чем со своими. Мне вот совсем не скем поделиться было, - Илья криво улыбнулся. - Но я это потом понял. Дорога немного проясняет голову. Я ведь сначала обрадовался, что еду один…
        - Издалека?
        - От самой Москвы. А потом расстроился. Думал, что получится поболтать. Ну, вНижнем села парочка - хотя они друг другом были заняты, знаете, глубоко так, на все сто процентов от остального мира - и я не стал их беспокоить. ВЕкатеринбурге сошли. Потом к проводникам зашел… но они уже выпивали, да и вообще, что они поймут? А теперь вот вы.
        - Теперья.
        - Хотите грустную историю послушать? Под пиво?
        - Лучше под обед. Есть тут вагон-ресторан?
        Заказанный из ресторана обед был невкусный: гарнир пресный, недосоленный, мясо жесткое. С другой стороны, горячее лучше сухомятки.
        - Итак? - Зимин отложил вилку в сторону, сложил ладони домиком и осторожно оперся на них подбородком. - Я слушаю.
        - Жена мне изменяет. - Илья покачал перед лицом сплетенными в замок пальцами. Костяшки побелели. Суставы хрустнули в такт стуку колес. - Я точно знаю. Каждую неделю бегала к нему на свидание. А потоми вовсе сбежала. Теперь возвращать ее еду. И думаю - может, зря?
        - С этого места подробнее, - Зимин откинулся к стене, устраиваясь поудобнее.
        - Вы понимаете, - Илья подался вперед, расцепил руки, уронил ладони на колени, потом суматошно замахал ими, будто не зная, куда девать. Потянулся к двери и плотно прикрыл ее. - Она… Мы давно уже вместе… В общем, началось это с полгода назад.
        …
        В раковине кисла не мытая три дня посуда. Из полуоткрытого шкафа на пол вывалились книги. Журналы валялись на диване, в углу, на полках разноцветными кляксами, один выглядывал из-под кресла. И навсем - толстый слой пыли, как будто здесь не жилая квартира, а заброшенный чердак.
        Она кругами бродила по комнате, механически приподнимая длинную юбку, когда приходилось переступать через упавший стул. Стул упал еще утром.
        - Может, хватит? - Илья не выдержал, выбрался из-за стола, шагнул к ней и схватил за плечи. Она дернула головой, будто просыпаясь, посмотрела на него удивленно. Вытащила изо рта прядь волос, которую жевала все это время.
        - Что?
        - Что?! - Илья сорвался на крик. Если порох долго и тщательно сушить, с каждым днем он вспыхивает все быстрее и легче. Без осечек. Жена была лучшим сушильщиком пороха из всех, кто встречался ему в жизни. - Ничего! Именно что ничего! Я специально провел эксперимент - не загружал посудомойку, не заправлял за тобой кровать, не убирал книги… Не убирал этот чертов стул!
        Он яростно пнул деревяшку.
        - И что? - Она смотрела сквозь длинную рыжую челку, склонив голову. Тупо моргая. Не человек, а кукла. Долбаная кукла, не способная даже убрать за собой. Она лишь ходила туда-обратно, пока завод не кончится, а вечером молча валилась на кровать и вяло отталкивала, если он пытался ее обнять.
        - Что происходит? У тебя депрессия? Или вегето-что-то-там? Надо к врачу? Скажи - пойдем! Хочешь гулять? Давай съездим куда-нибудь!
        Она отцепила от себя его пальцы, один за другим, медленно и показательно лениво, больно вцепляясь ногтями в кожу. Потом улыбнулась - одной стороной рта, гаденько, искусственно, будто делая одолжение.
        - Знаешь, как в песне? Ничего.Я.Не.Хочу.
        …
        - Я как-то пропустил момент, когда у нее началась эта дурацкая прострация. Знаете, как бывает. Вроде все нормально, ты приходишь домой в девять вечера с работы, привет-привет, ужинаешь перед компьютером, смотришь фильм или там играешь в игру, а потом уже два часа ночи, а наутро рано вставать. Нет времени на все эти рассусоливания, разговоры об отношениях, «расскажи, о чем ты думаешь»… Она всегда была не очень многословной, и я сначала не заметил. А когда заметил…
        - Дайте я угадаю. Потом ваша жена пошла к психологу, он вытащил ее из депрессии, а заодно оказался весьма интересным мужчиной, и она…
        - Если бы, - Илья хрустнул пальцами. - Нет, она сначала уехала. Теперь я думаю, какого дьявола не поехал с ней…
        Зимин рассеянно смотрел в окно. Снежная равнина к полудню не побелена, а стала мертвенно-серой - и складчатой. Будто на землю накинули гигантскую застиранную скатерть и расчертили ее узкими овражками и цепочками следов.
        «Уеду, - который раз подумал Зимин. - На юг, только на юг. Жить тут зимой становится положительно невозможно».
        …
        Сентябрьский дождь моросил день за днем, и листья прилипали к асфальту желтыми плевками. Проснуться на работу казалось абсолютно немыслимым, выбраться из-под теплого одеяла - еще сложнее. В доме еще не топили; стуча зубами от холода, Илья первым делом шлепал на кухню и врубал электрический чайник, ругая сквозь зубы панельные хрущовки и ранние сентябрьские заморозки.
        - Я уеду. - Обычно жена валялась в постели до полудня, завернувшись в одеяло с головой, поэтому Илья чуть не выронил кружку с кипятком, когда она внезапно оказалась на пороге кухни у него за спиной. - Сегодня.
        - Куда это? - Язвительной интонации не вышло. Вопрос получился глупый и чуть растерянный.
        - Домой, к родителям.
        - Ты…
        - Прости, надо было съездить раньше.
        Она подошла и прижалась лицом к его спине.
        - Может, тогда станет лучше. Помнишь, ты спрашивал, чего мне хочется?
        - Конечно! - он обернулся, крепко обхватил, прижал к себе ее острые локти, спутанные волосы, мятую теплую пижаму. - Конечно…
        Сначала он радовался, помогая ей собирать вещи. Собирать - громкое слово, пришлось всего лишь бросить в рюкзак джинсы и свитер, притащить из ванной зубную щетку, распечатать маршрутную квитанцию. Потом, когда она уже садилась в поезд - почему не насамолет? отМосквы доУренгоя ехать больше двух суток, но она отнекивалась, мотала головой, утверждала, что боится летать, а стук колес помогает упорядочивать мысли, - Илья будто споткнулся. Поймал себя на ощущении, что вся эта радость, и показная деловитость, и«милая, не забудь ключи и бумажные платки» из-за того, что он просто рад избавиться от жены. Эдакая радость облегчения. Хотя бы какое-то время никто не будет слоняться по комнатам, лежать лицом к стенке, тихо всхлипывая во сне. Не будет часами стоять у окна, всматриваясь в дождь. И небудет повторять раз за разом это кукольное «не-хо-чу».
        Он чуть не бросился следом по перрону. Пожалуй, и бросился бы - но впоследний момент жена обернулась, иИлья снова поймал в ее глазах выражение безразличия. Блестящую пустоту. Он поглубже сунул руки в карманы и тупо зашагал обратно, к метро, пиная листья.
        …
        - Я понимаю, если бы она была с юга. Краснодар там или Одесса. Тогда можно было бы хвастаться. Но нет, она каждый раз находила возможность ввернуть при всех - и желательно, чтобы компания побольше - мол, вМоскве зимы отвратные, зато у нее на родине…
        - Уфф, - Зимин понимающе закивал. Ухватил со столика кружку с еще теплым кофе. Порылся под сидением, добыл оттуда пакет арахиса в шоколаде. Кивнул на него - угощайтесь.
        - Новый, мать его, Уренгой! Самый что ни на есть север. Морозы под пятьдесят, вечная мерзлота под боком, дома-коробки, здание Газпрома - единственная радость. Зато снегу по пояс, да. С сентября по май. Вот сейчас у нас март на дворе, да? И вокне сугробы выше крыши. Не весна, а хрен знает что!
        - Не слишком хороший город… - осторожно согласился Зимин. И лучше в него летать, чем по железке. Намного лучше.
        - И я о том же!
        - Что же она там, в гостях, делала? На лыжах каталась?
        - Не знаю. Но вернулась она… Не она, в общем.
        …
        Вернулась она через месяц без предупреждения.
        Он приехал с работы и обнаружил жену на кухне: та жарила мясо на воке и насвистывала под нос монотонный мотивчик. В такт свисту раздавался еле слышный звон. Илья сначала не понял, что в ней изменилось, потом увидел пять косичек, выползающих из-под короткого каре. На каждой - крохотный колокольчик: четыре металлических, один - стеклянный.
        У нее был насморк и температура, горячие руки, губы и лихорадочно блестящие, живые, совсем не кукольные глаза. Она смеялась, шлепала его по спине кухонной варежкой, рассказывала, как там поживают «все, иЛиза, иКатька, иСережа сМаксом»… И ночью впервые за полгода сама подобралась кИлье под бок, осторожно подышала в ухо и скользнула рукой под одеяло.
        Она привезла из дома кучу фотоальбомов и видеокассет, забрала у знакомых древний похрипывающий видеомагнитофон и принялась целыми днями смотреть старые пленки. Когда Илья подсаживался к жене на диван, она передергивала плечами, начинала пихать его в плечо, смешно злилась и ставила кассету на паузу.
        - Жадность, жадность, - шипела она. - Не хочу делиться.
        - Чем?
        - Кем. Ты же не знаешь их…
        Илья и вправду не знал всех этих лиз, кать и максов. Да, впрочем, и нехотел знать. Он пробовал смотреть записи тайком, когда жена была в ванной, и необнаружил ничего предосудительного.
        Общие дни рождения. Самый скучный жанр типичного хоум-видео, когда оператор навеселе, картинка под углом в тридцать градусов, гости ржут, именинник в лучшем случае задувает свечки на торте, а вхудшем уже перебрал и лежит где-нибудь в уголке квартиры, заботливо обложенный подарками. Жена на этих видео была совсем другая, не похожая на себя: в рубашках или свитерах под горло, с длинными тусклыми волосами, тихая, серьезная и настороженная. Будто тогда в ней пряталась свернутая пружина, которая только потом развернулась и«расплескалась» в разболтанность движений, визгливые нотки голоса при ссорах, короткую ярко-крашенную стрижку и нервный тик.
        Илья не знал ее другой. Да и нехотел знать. Встреть он ее на одном из этих праздников… пожалуй, не подошел бы знакомиться.
        Когда он в шутку попытался поделиться этой мыслью с женой, она страшно надулась и даже порывалась тем вечером спать отдельно, на диване. В обнимку с пультом от видеомагнитофона.
        …
        - И только неделю назад я выяснил, что вовсе не вгости она тогда ездила. И нек родным. А… по делу.
        - Серьезному? - Зимин улыбнулся.
        - Серьезнее не бывает. Она сняла со своего счета два миллиона… я и незнал, что у нее такие деньги лежат. Выписку нашел, когда по ящикам ее стола шарил.
        - Доказательства искали?
        - Искал. И злился. И так… - Илья махнул рукой. - Там ее вещи остались. Понимаете?
        - И что с теми двумя миллионами?
        - Потратила там, вУренгое! Или отвезла… ему! Купила…
        - Ему? Или его? Вы думаете, человека можно купить за два миллиона?
        - Миллионеры, что ли? - Дверь отъехала, в купе заглянула краснощекая проводница с прилизанным каре. Хохотнула. - Сургут через полчаса. Стоянка длинная, туалет закрываю.
        Илья кивнул. Проводница мялась на пороге, не уходила.
        - Будьте добры, принесите нам еще кофе. И чаю, - Зимин неискренне улыбнулся и полез в карман за купюрой. - И сдачу можете оставить себе.
        …
        - Мне нужны деньги.
        В конце февраля Илья спросил, почему жена не носит кольцо с бриллиантом, подаренное на годовщину свадьбы. Она замялась на секунду, сцепила ладони, скрытые длинными рукавами свитера, и чуть слышно пробормотала:
        - Я продала его. Мне были нужны деньги.
        - Что? - На секунду он подумал, что ослышался.
        - Мне нужны деньги, - она подняла глаза и посмотрела на него внимательным, сухим взглядом.
        Он сразу не нашелся, что ответить, просто стоял и думал, как же ее испортила зима. Вымыла из нее все краски, превратила в себя из прошлого, в ту самую серую тень с напряженным лицом. Жена перестала краситься и, когда чуть отросли корни, подстриглась под мальчика - собственные волосы у нее были мышино-серого цвета. Косички остались, но скаждым месяцем с них пропадало по колокольчику, две недели назад исчез последний - стеклянный.
        Сначала Илья шутил «о потерях с пугающей периодичностью». Но она в ответ на эти шутки морщилась, отворачивалась и уходила в себя. Поэтому он перестал.
        Но - странно - несмотря на эту тусклость, жена ни на секунду не возвращалась в то самое дурацкое безразличное состояние. Упавшие стулья исправно убирались, книги стояли на полках в образцовом прядке, на кухне вечером скворчало под крышкой и упоительно вкусно пахло, а настаром видеомагнитофоне не было ни одной пылинки. И главное, никто в доме не плакал. До сегодняшнего дня Илье даже казалось, что все в порядке.
        - А попросить - не судьба?
        - Ты бы поинтересовался, на что.
        - Ну, так я сейчас спрошу - на что? - Порох исправно вспыхивал. Как и раньше.
        - Не твое дело, - она резко развернулась и выбежала из комнаты. Что-то звякнуло.
        …
        - И вы стали контролировать ее расходы, так?
        - Так. - Илья смотрел чуть в сторону, мимо Зимина. За окном, несмотря на мороз градусов под сорок, бродили неизменные бабки, предлагающие купить «курочку, картошечку, еще совсем горяченькую…». Это донельзя противное, скользкое «контролировал расходы жены». Когда он делал ей предложение, он ни на секунду не сомневался, что их пара никогда не будет похожа на другие… никаких истерик, ссор, непонимания, грызни из-за денег, конфликтов с родственниками… Вот дурак. Господи, каким же дураком он был. Хотя… Хотя бы с родственниками ее никогда не общался. И то хлеб. - Это было несложно, контролировать. Последние два года она не работала, больше рисовала свои картинки… Покупали их редко. Брала деньги у меня.И…
        - И?
        - Она стала продавать украшения, потом одежду. До смешного доходило: как-то я вернулся чуть раньше и застал дома какого-то типа, которому она продала стиральную машину. Зачем ей это, не признавалась. Потом заговорила о том, что нужно разводиться и делить квартиру. Меня это выбесило.
        - Неудивительно.
        - Мне показалось, что она кого-то содержит. Или ее шантажируют. Но скорее первое.
        - Давайте начистоту. - Зимин вздохнул и, потерев щеки, на секунду стал удивительно похожим на усталого, потрепанного жизнью бульдога. - Вы до сих пор не сказали мне, почему так уверены в его существовании.
        …
        - Я не люблю тебя! - она не просто уронила тарелку на пол. Швырнула ее с размаху, так, что осколки и горячая лапша разлетелись по стенам. - Ненавижу!
        - Почему мы не можем помириться? Попробовать начать снова? - Порох уже тлел. Но… мужчина на то и мужчина, чтобы держать себя в руках. Илья и держал, сжимая порез на предплечье - один из осколков оказался более метким, чем остальные.
        - Потому! Потому что ты - не моя история!
        - Да? А кто же твоя история? Есть такие?
        - Не поверишь, есть! - Она непроизвольно дернула головой - в ту сторону, где на полке громоздились старые кассеты.
        - В твоем прошлом? В твоем замечательном, охренительном, обалденном прошлом, среди всех этих тупых друзей, ни один из которых почему-то и открытки на день рождения тебе не присылает, есть кто-то, кто лучше меня? Есть такой человек?
        - Есть. - Она как будто погасла. Отступила на шаг, опустив плечи. Почти прошептала: - Есть. И я… я не могу без него.
        Дальше было совсем некрасиво. Она собирала вещи, Илья хватал ее за руки, оставляя синяки. Она рвалась уйти прямо ночью, в никуда… «в гостиницу, к подруге», он загораживал дверь и орал, не думая о соседях, что никуда не отпустит. Она сползла по стенке, села на пол в коридоре и беззвучно плакала, раскачиваясь взад-вперед. Потом уползла спать на диван, пообещав остаться.
        И ушла наутро, дождавшись, когда Илья напился и уснул.
        …
        - Сначала она поселилась у подруги. ВМитино. И каждый деть, черт побери, каждый… день бегала к нему. Я пытался следить за ней. Но она как будто чувствовала. Все время оглядывалась. Путала следы. И уменя не получилось.
        - Илья, - Зимин высыпал в кружку с кофе три ложки сахара и стал его размешивать, противно звякая ложечкой. - Это, конечно, не мое дело и невполне относится к сюжету, но…
        - Спрашивайте, конечно.
        - Не мое дело, повторюсь. Но скажите, почему вы никогда не называете ее по имени?
        - Не знаю, - Илья зажмурился и прижал подушечки пальцев к векам. - Не сложилось у нас как-то… с именами. Ей страшно не нравилось, когда я звал ее Валей. Даже не то что не нравилось… Она и неотзывалась даже, говорила, что не привыкла. В детстве ее звали Тиной… а мне как-то глупо казалось. Как русалка. Или это, Канделаки. Тьфу.
        - Тьфу, - дунул Зимин на горячий кофе. Закашлялся. Сделал бодрый вид, но глаз все равно предательски дергался. - И что, нашли вы, к кому ходила ваша русалка?
        - Я нанял частного детектива. Как в кино. Совсем головой тронулся, да?
        - Ну, почему же, - Зимин кашлянул в рукав, поднялся. - Сейчас вернусь. Извините.
        Он прошел до конца коридора, хлопнул тамбурной дверью. Встал у окна, успокаивая дыханье. И что, спрашивается, накатило? Мало ли Валентин на свете. Или Валентинов.
        «Не всех их в детстве звали Тина. Или Тин, - снова некстати шепнуло сердце. - Некоторых только».
        - Это совпадение, - упрямо пробормотал он, мелко постукивая костяшками по холодному металлу. - Сов-па-де-ни-е.
        - И что же дальше? - спросил он через десять минут, вернувшись.
        - Детектив письменный отчет прислал. Как в лучших домах Англии. Я вам даже зачитать его могу, все равно с собой таскаю его, просматриваю долгими зимними вечерами. - Илья криво улыбнулся и вытащил из кармана джинсов мятую распечатку. - Хотите приобщиться к высокому слогу?
        - Вай нот, - пробормотал Зимин.
        - «Полагаю, ваша жена попала в лапы секты, выманивающей деньги из людей со склонностью к обрядовому сознанию»… ишь, как загнул, а? «или шизофреников. На их сайте - вот адрес, ознакомьтесь - утверждается, что если душа, оторвавшаяся от тела, почувствует себя плохо, то эти прекрасные люди готовы помочь. За несколько сотен тысяч они готовы перезахоронить тело поближе к душе и поддерживать связь между ними. Суммы за поддержание связи называются тоже значительные. По результатам слежки могу сказать - жена ваша ходит на кладбище. Иногда - на собрания секты. Ищите жену среди них. И мыслите позитивно. Это не любовник».
        - Неплохой стиль официального отчета, - Зимин сглотнул.
        - И неговорите.
        - Но вы не поверили.
        - Это же бред! - Илья фыркнул. - Во-первых, двадцатый век на дворе. Походы на кладбище, магия… Я бы заметил по ней. Я бы не женился на ненормальной. Я решил, что она просто дала детективу больше денег, чемя.
        - Не находите, что это еще больше попахивает киноштампами?
        - Не нахожу.
        - И что дальше? - Зимин сцепил пальцы в замок, чтобы скрыть дрожь.
        - Я выследил ее подругу. Припер к стенке. Стал выспрашивать. Она сказала, что у жены кто-то только что умер… здесь, вМоскве… и она буквально неделю назад повезла тело на поезде вУренгой. Я не поверил.
        - Почему?
        - Да не было у нее никого вМоскве! Когда мы познакомились, три с половиной года назад, она только что приехала сСевера и никого в городе не знала! Все там! Никого здесь, кроме меня!
        - Не кричите так, - Зимин скрипнул зубами. За окном свинцовели сумерки.
        - Я бы не кричал, если бы все они не сговорились меня обманывать. Вы знаете, что мне по телефону ее мать сказала? Знаете, а?
        - Не знаю.
        «Знаешь, - стукнуло сердце. - Все ты знаешь».
        - Я ведь даже телефон ее не знал. Нашел по фамилии в телефонном справочнике. И начал обзванивать. И раз на третий меня спрашивают: кого к телефону? Валентину, говорю. Извините, отвечает мне ее мамаша. Или не знаю кто, седьмая вода на киселе. Извините, блеет несчастным голосом. Никак не могу Валентину позвать. Умерла она, три с половиной года назад умерла. Ну, не суки, а?
        - Суки, - безразлично кивнул Зимин и стал мешать кофе, уже не слушая, как Илья доберется доУренгоя и всем там покажет. И особенно тому, из прошлого, которого его жена внезапно, погостивши в родных местах, очень полюбила. Или она его и раньше любила? Привезла с собой… деньги на него тратила. А потом, небось, за ним и уехала, потому что тот вМоскве не прижился. С-с-скотина он.
        «Она», - хлюпнуло в груди.
        «Заткнись», - выдохнул Зимин.
        …
        Ближе к одиннадцати вечера, после остановки вХанымее, Илья задремал, предварительно получив заверения от собеседника, что история печальна, но банальна… Заверения и немного сочувствия. Не какого-то там психотерапевтического, а искренне человеческого.
        Зимин приглушил верхний свет в купе, но нелег. Продолжал сидеть, уставившись в окно. Под рельсами перекатывалась вечная мерзлота, километры упокоенной земли, укутанные в иней и снег. Под этим стылым одеялом лежали с доисторических времен мамонты, олени, целые собачьи упряжки, когда-то вмерзшие в лед… Идеально сохранившиеся, целые: наверно, если откопать их и согреть на жарком солнце - они проснутся и побегут дальше.
        Дверь в купе скрипнула.
        Зимин скосил глаза. У него тут же свело шею, пронзило острой болью - до крика - но кричать не получалось, в рот будто натолкали ваты. Нет, не ваты. Снега. Зимин зажмурился, потянулся руками к горлу. Зачем-то сжал его. Раз, другой.
        Не помогло. В снежной вате утонул не только голос - пропало дыхание.
        Зимин стал заваливаться набок, неловко засучил ногами, сбивая коврик на полу неровными складками.
        Сердце забилось противно, мелко-мелко, закололо под ребрами и отдалось тупой болью под ключицу. Вдохнуть, надо вдохнуть, хоть раз. Но как? Он ударился щекой о столик и открыл глаза.
        На соседнюю полку, рядом с мирно сопящим Ильей опустилась девушка в темном свитере с высоким воротом. Тихо звякнули колокольчики. Сквозь голову девушки, отрезая скулу от лица, просачивался свет из коридора. Она внимательно посмотрела в лицо Зимину, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому.
        Тот хрипел и драл горло, оставляя под ногтями кровавые полоски и клочки кожи.
        - Тебе привет от брата, - прошептала Тина.
        …
        В конце семидесятых на месте Нового Уренгоя еще был поселок. Бараки, времянки, первые наспех построенные приземистые дома… Взрослые занимались геологоразведкой и метеонаблюдениями, а дети вечно мерзли, болели и путались под ногами. Все, кроме Тина. Брат Зимина не только летом, но изимой обожал лазить по окраинам, заглядывать под старые вагончики, расспрашивать старожилов, ковыряться в бумажках - даже не умея читать, он ухитрялся выискивать там какие-то схемы, чтобы искать сокровища. От дошкольного детства уВали - Валеры Зимина - сохранилось одно и тоже, повторяющееся десятки раз, воспоминание.
        Он лежит дома. Холодно. Чадит керосиновая лампа. Саднит больное горло. Тин деловито шуршит бумажками, завернувшись в одеяло около стенки. Потом шепчет:
        - Пойду клад искать. Никому не скажешь?
        - Никому! - мотает головой Валя.
        Тин шуршит в ночь. Возвращается под утро. Холодный, как ледышка, лезет под одеяло, под бок к брату.
        - Нашел?
        - Нет! Завтра пойду…
        Однажды брат вернулся неправильный.
        - Нашел? - Валя не сразу понял, в чем подвох. Это потом он что-то осознал, сопоставил… а пока заговорил с этим, как будто оно было Тином.
        - Нашел, - вернувшийся взамен брата, выглядящий, как брат, опустил на пол толстую стопку бумаг, несколько папок, покрытых инеем. От них тянуло гнилью и сладковатым, тошнотворным запахом.
        - Это… сокровище? - Валя даже забыл на миг о больном горле.
        - Еще какое, - незнакомо, по-взрослому ухмыльнулось… ухмыльнулсяТин.
        …
        От этого воспоминания Зимин даже на секунду забыл о кончившемся воздухе. Дернулся ниже, нырнул под стол и протянул руку к ноутбуку… нет его, пропал! Со всеми данными из тех папок… В порядке, с выводами, с версиями. Про три года, и про то, как этот срок сложно продлить, и как это… этот Тин, или Тина, или кто бы то ни был из живущих взаймы рыдает по прошлому. На мертвой дороге умели поднимать людей, но неучили жить вперед. Зачем? Пусть работают, пусть строят.
        - Думаешь, тебе поверят? - Девушка сидела, покачивая скрещенными ногами в такт колесному ритму. - Не сочтут сумасшедшим? Вон, Илья никому не верил. И неповерил бы. Он думал, что у меня любовник, без которого я не могу. А я не могу без себя. Вот ты, Валя… сможешь без себя?
        Вместо снежной ваты во рту оказалась раскаленная смола. Теперь Зимин не просто задыхался: в легкие и желудок текла жидкая боль. Вцеплялась во внутренности, закручивала их, превращала в тлеющие угли. Живот будто наполнялся жаром и пеплом. Зимин свалился на пол и, корчась, пополз к двери.
        Вагон тряхнуло, и купе захлопнулось, отрезав луч света из коридора.
        …
        Валя ехал в лагерь наЧерное море - на самое настоящее море! Туда, где тепло, и юг, и даже обещали настоящую черешню… Что это такое, Валя не знал, но очень хотел попробовать.
        Тин - ссохшийся и осунувшийся, то и дело перхающий гноем - оставался дома. Родителям он не по-детски серьезно доказывал, что не вынесет дороги. Вале сказал прямо:
        - Мне уже от тела далеко не отойти. Мутит.
        Еще давно, через неделю после того, как был найден «клад», Тин сводил брата к месту своей гибели. Они прошли по длинному извилистому оврагу, влезли в едва приметный лаз и спрыгнули в комнату с бетонными стенами. На одной из них висел плакат «Трансполярная магистраль: Салехард-Игарка». Тин - новый Тин - протянул руку и показал на себя старого, придавленного железной балкой на проходе в соседнюю комнату.
        - Вот, - пробормотал он, будто это все объясняло.
        - Вот, - прошептал Валя. Смысл этого самого «вот» он понял, уже учась в институте, разобрав записи мертвой лаборатории по косточкам. Восемьдесят тысяч заключенных. Сорок миллиардов рублей. Километры рельсов по вечной мерзлоте, и вместо шпал - трупы. Когда «шпалы» в этом аду начали оживать, кто знал, что эксперимент над смертью вырвется на свободу и начнет расползаться все дальше и дальше от трансполярной?…
        Позже, вернувшись с моря, он не застал брата дома.
        - Пропал, - вытирала слезы мать.
        - Сбежал, негодяй, - коротко брякнул отец.
        «К телу вернулся», - шепнул Валя. Именно тогда у него появилась привычка разговаривать с самим собой.
        …
        Перед глазами уЗимина плыли багровые круги. Он уже не чувствовал тела, не помнил себя, не ощущал ничего, кроме всепожирающей дикой боли.
        И только голос Тины шелестел вокруг него, не давая до конца раствориться в плавящем мясо и кости пламени.
        - Я любил его. Понимаешь? Любила. И хотела остаться. Забыть про прошлое. Платила шаманам, бабкам, сектантам… деньги кончались. А он не понимал. И я сорвалась. Вернулась к себе. И все равно плАчу. Раньше платила, а теперь плАчу. Думаешь, сколько он меня будет искать? День? Неделю? Доведет моих родителей до слез? Поверит им? Как ты думаешь?
        Сердце Зимина екнуло в последний раз и остановилось.
        - Илья тоже тебя любил, - буркнул он, поднимаясь с пола. Отряхнул колени. Морщась, потянул волос из-под ногтя. - Не как ты его, но все же… Не рыдай.
        Бывший головопатолог сошел с поезда вПурпе и уселся на вокзале, ждать состава в южном направлении, к черешне.
        Утром в вагоне включили радио. На удивление, из скрипучего приемника звучало не диско десятилетней давности и не«Белые розы», а свежие новости.
        Проводница шваркнула на столик стакан с чаем и удалилась к себе, шипя «сошел раньше и белье не сдал… самый умный, к-козел».
        Илья звенел ложечкой, щурясь от головной боли.
        - Авария на привокзальной площади вТобольске, - деловито вещал диктор. - Водитель такси не справился с управлением и врезался в фонарный столб. Водитель погиб на месте, пассажир к вечеру скончался в реанимации от полученных травм.
        Илья допил чай и стал собирать вещи. В окно он старался не смотреть - в рассветных сумерках почему-то казалось, что от подножья железнодорожной насыпи, из-под снежного одеяла расползается черная гниль. Илье даже казалось, что он чувствует на губах сладковатый привкус, хотя… он же не клал сахар в чай?
        Огни святого Эльма
        На краю смотровой площадки виднелась тоненькая фигурка. Кто-то сидел по-турецки спиной к лестнице. Плечи чуть подрагивали - казалось, что из-за порывов штормового ветра, который обнимал скалу со стороны моря и пытался скинуть вниз всё, что не являлось частью его любимого камня. Над головой фигуры парили сине-голубые искорки, похожие на светлячков.
        - Эля? - Макс крикнул, но звук подхватило и вмиг унесло в темноту. Как во сне, когда пытаешься сказать что-то важное, но только беззвучно открываешь рот.
        В ответ на лицо ему упали капли - стеной рухнул дождь. Глаза вмиг залило, и свечение прибрежных огней стало размытым, поплыло радужными кругами. Искры у края площадки превратились в зарево, будто в воздухе соткалось крохотное северное сияние.
        Макс уцепился за перила двумя руками - мокрая опора стала скользкой и пугающе ненадежной. Шагнул ближе.
        Облака раскололо ударом грома, и следом за ним послышался крик. Горестный и пронзительный, как будто птенец Рух выпал из гнезда, и теперь в панике звал родителей.
        Макс сложил ладонь домиком и, закрывая глаза от потоков воды, поднял голову. С неба падал кусок чернильной тьмы, стремительно и остро - как будто тьма вообще может обладать формой. Что-то царапнуло Макса по щеке. Потом боль пронзила запястье. Не решаясь отнять другую руку от перил, он, морщась, согнулся, поднес раненую кисть к глазам и попытался рассмотреть, чем его задело. Черное перо.
        - Нет! - крикнул он и бросился вперед.
        - Ч-черт, - сквозь зубы выругался Макс и хлопнул дверью тумбочки. Та скрипнула и издевательски вывалила на пол мятые листы бумаги и каменный прошлогодний пряник.
        Кофе с корицей не было и неожидалось. Нашелся только дрянный растворимый «Нескафе» и чайный мусор в пакетиках, обещавший «Роскошный вкус с нотами корицы». Максим справедливо полагал, что если скрестить эти два полуфабриката, получится напиток как отличный, только наоборот.
        Опять до девяти на работе, потом домой. Там хотя бы победить лень и приготовить ужин, не говоря уже о кофе. С корицей, которой нет. Продуктовый магазинчик по пути после девяти уже закроется, а тащиться лишние три квартала до супермаркета выше его сил.
        Надоело. Рабочие дни, казалось, слились в черно-белую пленку. Она с треском наматывалась на катушку, недели складывались в месяцы, и ничего не менялось. Даже царапины и брак находились на одних и тех же местах. События проплывали мимо Макса, как мимо невкусной наживки.
        Проспать будильник. Сначала включить компьютер, потом открыть глаза. Пролистать ленты новостей и блоги друзей. С ужасом обнаружить, что почти полдень и опаздываешь на работу. Выбежать из дому в разных носках, жуя бутерброд. И наработе допоздна - вечный аврал. По выходным - навестить родителей и сестру, выслушать отчет о родственниках, улизнуть из кухни и рассказать племяннице сказку. Про лягушку-путешественницу, что схватилась за веточку, которую держали в клювах птицы, и улетела из своей топи.
        И квечеру вернуться опять в болото.
        Надоело.
        Макс поднял руку к глазам и рассмотрел царапины на костяшках. Бил кулаком в стену, хотя она не виновата ни в чем. Когда это было, вчера? Или неделю назад… Когда он готов был обменяться судьбой с кем угодно - даже с любым из десяти негритят. Ведь у них был впереди какой-то элемент неожиданности, а уМакса - нет.
        Он вбил в строку кинопоиска «Десять негритят» и завис, рассматривая скриншоты из фильмов. На одном их них актеры шли вверх по лестнице, которая опоясывала каменную гряду. «Скала Дива, - гласил всезнающий сайт. - Самая живописная из природных достопримечательностей южного Крыма. Здесь снимались многие…»
        Из тумбочки опять выкатился пряник. Макс ненавидящими глазами проследил, как тот скрылся под столом - естественно, в самом труднодоступном месте, и распечатал бланк заявления на отпуск.
        - Почувствуй себя негритенком, - пробормотал он и даже перестал расстраиваться из-за корицы. В самом деле, какие мелочи.
        В самолете Макс обычно выбирал место у окна, чтобы разглядывать облачные пейзажи. Однако в этот раз лететь пришлось через Москву, стык между рейсами приходился по закону подлости на ночное время, а выспаться в зале ожидания - задача для сильных духом, а также железных спиной и прочими частями тела. Поэтому Макс решил подремать про запас. Сложил руки на груди, наклонился вперед, уютно засопел…
        И ему приснился двигатель. Тот висел на крыле и задыхался. C хрипом втягивал в себя влажный облачный воздух, захлебывался им и трясся. Самолет стонал и заваливался в бок, грозясь вот-вот уйти в штопор.
        Вдруг на крыле показался человек. Девочка с огненно-рыжими волосами, поскальзываясь и неуклюже размахивая руками, подбежала к двигателю. Подула на ладонь, размахнулась и резко шлепнула по нему. Из сопла вылетел черный растрепанный комок, похожий на обгоревшую мокроту, и двигатель задышал свободно.
        Самолет, спешно выправляясь по курсу, вздрогнул.
        Плохо закрепленный столик упал и разбудил Макса, чуть не стукнув его по носу. Тот первым делом посмотрел в иллюминатор. Внизу перемигивались огни Москвы, самолет заходил на посадку. На крыле никого не было.
        Через два часа прогулок по залу ожидания Макс успел изучить высокие цены на бутерброды, скормить автомату по продаже кофе всю мелочь, полюбоваться на ночную взлетную полосу и посчитать типы плитки на полу аэропорта. Типов было три, а делать - решительно нечего. От скуки Макс решил положить денег на телефон и вдруг, за автоматом в закутке, обнаружил девушку из сна.
        Она сидела на полу с ноутбуком и чему-то звонко смеялась.
        Макс прямо врос в пол, тщетно пытаясь придумать, как познакомиться. «Что там такого смешного?» - пошло. «Мы с вами, по-моему, одним рейсом летели» - банально. «Скажите, а вы умеете гулять по крыльям самолета?» - прекрасная фраза, чтобы выставить себя сумасшедшим.
        Неожиданно она вскочила. Из ушей ее вылетели наушники, выдернутые проводом, свистнули в воздухе и чуть не хлестнули Макса по руке. Ноутбук громко хряснул о плитку и, погаснув, развалился на две части. Девушка наклонилась, подняла маленькую клетчатую мышку, сунула ее в карман и подняла глаза наМакса.
        - У вас ноут упал, - брякнул он. Да уж, придумал фразу, верх оригинальности.
        - Я знаю, - ответила девушка. - С отвратительным звуком, согласитесь. С ним обычно разбивается сердце.
        - Обычно?
        - Я бы даже сказала, регулярно, - она вздохнула. - Но я привыкла. Хотя падает не всегда именно ноут, иногда менее ценные вещи.
        - Понятно, - протянул Макс, хотя понятного в разговоре решительно ничего не было.
        - Не верю, - улыбнулась она уголком рта. - Ну, да ладно. А как вас зовут?
        - Макс, - слава небесам, она подняла этот вопрос! Теперь и самому спросить не страшно. - А тебя? Чем занимаешься?
        В тот самый момент объявили очередной полет, и изответа девушки было слышно только:
        - Ля… Путеше…
        - Лягушка-путешественница? - переспросил Макс, краснея от собственной наглости. Обычно он не пытался каламбурить с почти незнакомыми девушками.
        - Можно и так, - засмеялась она. - Но лучшеЭля.
        - А… - парень начал было реплику, но девушка вдруг распахнула глаза, круглые и зеленые, как трава, будто увидела у него за спиной ночной кошмар.
        Макс оглянулся. Сзади ничего не было, только панорамное остекление во всю стену.
        - Извини, - девушка нервно взъерошила пальцами волосы и стала еще больше, чем раньше, напоминать горящую спичку. - Иногда за мной следят, но сейчас просто показалось. Пошли лучше туда, где людей побольше - так спокойнее.
        В зале регистрации было гораздо больше людей. Шум, очереди, снующие туда-обратно пассажиры всевозможных рас, полов и размеров.
        - Дальние страны, - Эля улыбнулась.
        Он понимающе кивнул в ответ. Дальние страны - это волшебно. О них можно мечтать, вспоминать детство, как хотел стать летчиком или капитаном, и ориентироваться в жизни не поавтобусным остановкам, а помаякам и сигнальным огням.
        - Смотри, - девушка подошла к стойке электронной регистрации. - Здесь можно перебирать рейсы - на сегодня, завтра, через неделю. Выдумывать коды бронирования или, что проще, вписывать свою фамилию и инициалы. И надеяться, что вдруг - а почему бы и нет? - всплывет окошечко «Далее», и ты найдешь себя в списке пассажиров на какой-нибудь дальний рейс.
        - Странное развлечение, - хмыкнул Макс. - Раз попытался, два. А зачем дальше кормить пустую надежду?
        - Почему пустую? - возмутилась Эля. - Ты не веришь в случайности?
        - Разве что в параллельном мире.
        - Как раз в этом.
        - Случайности-то я встречал, а чудеса - ни разу. Разве что во сне. К примеру, в этом мире можно гулять по крылу самолета, когда тот летит?
        Эля перестала водить пальцем по сенсорному экрану регистрации, и внимательно посмотрела наМакса. Глаза у нее как заледенели, даже цвет будто поменялся - трава покрылась инеем.
        - Видишь, но неверишь? - спросила она. - Если не боишься, идем. И я покажу тебе, что это вовсе не бред и неподелки этих… - Эля постучала пальцем по виску. - Тараканов, в смысле.
        Они юркнули в неприметный проход с самого края, в левом крыле Домодедово.
        - Уф, проскользнули, - девушка тихо хихикнула. - Дальше пройдем спокойно. Тут залы еще не достроены, и рабочие по ночам спят. Так что если не будем выглядывать в незастекленные окна и громко орать «тут мы!», никто не заметит.
        Макс кивнул с довольным видом. А что - путешествие еще толком не началось, а наголову уже свалился целый ворох приключений.
        Они подошли к стеклу, за которым открывался вид на стоянку самолетов и здание самого аэропорта.
        - Красотища, - Макс зевнул и потянулся от удовольствия.
        - Еще не красотища, - ответила Эля и посмотрела на часы. - Сейчас настанет полночь…
        Парень хотел было пошутить про карету, превращающуюся в тыкву, но неуспел. Так и застыл с разинутым ртом. С восточного края взлетного поля на них катилась волна, будто перелистывали страницу огромной книги. Максу даже показалось, что он различает строчки - вместо разметки на бетоне. Потом его накрыло с головой, перехватило дыхание… - и ничего больше.
        Но неуспел Макс разочарованно вздохнуть, Эля тронула его за рукав.
        - А теперь гляди в окно. Только не вупор, а краем глаза, как будто между делом. Думаю, у тебя получится…
        Макс прижался щекой к толстому стеклу, сморгнул некстати попавшую в глаз пылинку и обмер. На первый взгляд, всё было как раньше. Однако через несколько секунд можно было смело подвергать сомнению все материалистические науки о мире, склонные твердить направо и налево о невозможности чудес.
        Самолеты, не обращая внимания на копошащихся у них в мозгах пилотов, забавно поводили тупыми носами и будто нюхали воздух. Осторожно взмахивали перепончатыми крыльями, сворачивали и разворачивали дополнительные секции. Щурились иллюминаторами от слишком ярких огней и передергивали стальной шкурой.
        Какие-то мелкие твари тащили по бетонке огромные рулоны полупрозрачного, голубовато-белого материала.
        - Это взлетные полосы, - шепнула Эля. - Для каждого самолета - своя, заговоренная. Именно по ним поднимаются в воздух, и скорость тут не при чем.
        Над аэропортом, на парапете вокруг башни диспетчеров, сидел самый натуральный звездочет с подзорной трубой и востроконечной шляпе. Он болтал ногами и взмахивал светящимся флажком.
        По полю туда-сюда ходили высокие, худые призраки с ружьями через плечо.
        - Охраняют.
        - Кого?
        - Не«кого», а«от кого». От птиц. Сам видел, что бывает, если допустить их к двигателю, например. Им бы только забиться куда-нибудь, чтобы устроить аварию. Или, - Эля поежилась, - забить кого-нибудь.
        Будто в ответ на ее слова, в окно врезалась черная молния. С клювом и острыми когтями, оставляющими царапины даже на прочном, толстенном стекле. Макс отшатнулся от неожиданности и чуть не упал на спину. Эля отлетела от окна, кувыркнувшись назад через голову, и всхлипнула:
        - Бежим! На той стороне бетонный каркас еще без стекол! Если полезут там, могут догнать!
        И они понеслись назад. Сначала Макс на бегу думал о том, как бы поаккуратнее ввалиться в зал, чтобы не заметили работники аэропорта, но потом эти мысли вылетели у него из головы. Из-за хищного «Карр!», которое ударило в спину, как хлыст. Он никогда раньше не боялся птиц, но вэтом одном крике было столько ужаса, сколько нет во всех сериях «Пятницы 13-го» вместе взятых. Оглядываться он даже и недумал.
        Им повезло. Влетев в«обжитый» зал, поймали только пару удивленных взглядов от китайцев, которые медитировали над своими горами чемоданов, и тоскливый вздох от уборщика-таджика: «Носятся тут, топчут…»
        Отдышавшись, Эля виновато посмотрела наМакса:
        - Прости, пожалуйста. Они за мной, тебя бы - не тронули.
        - А почему именно вороны? - наверно, существовали в этой ситуации и более умные вопросы, ноМакс озвучил первый пришедший в голову.
        - На аэродроме - вороны. На железной дороге - драконы…
        Тут Макс поперхнулся, но решил не переспрашивать.
        - В метро - кроты, в воде - морские змеи.
        - А если ты не вдороге?
        - Я? - Эля горько улыбнулась. - Я в дороге всегда.
        Оказалось, что вСимферополь они тоже летят вместе.
        Устроившись у окна в самом хвосте самолета, Эля рассказывала:
        - Ты никогда не задумывался, что если бы все герои сразу жили долго и счастливо, читать книги было бы невыразимо скучно? Если бы мы знали, что каждый обязательно найдет тихую гавань, совьет гнездо и обзаведется семьей, мы бы волновались за них? Конечно, нет.
        Мне кажется, наш мир, как его видит большинство - жестянка. Сделанная по законам и правилам не настоящим, а отжестянщика. Потому что так удобнее. Что ты с большим удовольствием заглотишь, если бог подкинет тебя крючок - извивающегося червяка или красивую блесну? Наживка, может, и вкуснее, но ты никогда об этом не узнаешь, потому что второе - комфортнее. Глянцевое, блестящее, понятное. Материалистичное, в конце концов. С неминуемым хэппи-эндом в конце.
        А другие персонажи странные. Видят то, что спрятано от глаз других, ищут от моря погоды, зачем-то боятся обыденности. Их считают мечтателями, сумасшедшими или одержимыми. Но именно они тащат за собой сюжет, попадают в интересные ситуации или бросают вызов - всё равно кому: богу, дьяволу или - вот - птицам. События нас никогда не пропускают. Заглатывают, жуют - смачно и подолгу. Зато потом у обычных людей наступает «жили долго и счастливо», а мы продолжаем идти и искать дальше. До самой смерти, если она и вправду что-то заканчивает. Бродим на границе.
        - Между чем?
        - Между вашим миром и настоящим. С одной стороны, я родилась здесь, и мне иногда до смерти хочется, чтобы «долго и счастливо». С другой стороны, я вижу их, но они меня никогда не примут. Разве что захотят съесть.
        - Съесть?
        - Я так думаю. А проверять на практике, насколько истинно эта мысль, почему-то не хочется. Вот и получается, гонит меня ужас, а тянет к себе - невозможное. Вечный двигатель. Иногда даже забавно.
        Макс попытался ободряюще улыбнуться, но губы почему-то дрожали и улыбки не получалось. Он протянул руку и погладил Элю по волосам. Те распушились и чуть слышно затрещали от статического электричества. Девушка вздохнула:
        - Сейчас еще ничего, а зимой бьюсь током, как на практикуме по физике. Помнишь в учебнике, в разделе электричество, было про огни святого Эльма?
        - Ага. Название красивое, но никогда не видел.
        - Вот я вроде них. Развожу огонь загадочный и бесполезный вместо того, чтобы подкидывать дрова в костер, у которого и отогреться можно, и мамонта пожарить… И никого не приманишь. Ноутбука-то не жалко, но вот сердце собирать по кусочкам уже устала.
        Эля отвернулась и прижалась лбом к стеклу.
        До самой посадки они не разговаривали, а потом девушка тряхнула рыжей челкой на прощанье и будто испарилась в толпе.
        Симеиз - городок возле скалы Дивы - оказался зеленым и уютным, но отсамого моря до верхнего шоссе завален мусором. Днем не было даже смысла идти в сторону пляжа - не протолкнуться от красных, будто вареных тел, разносчиков кукурузы и пронзительно визжащих детей.
        С темнотой легче не стало - на берег обрушился вал попсы из окрестных дискотек. Макс до трех утра ворочался под влажной от пота простыней, пытаясь заснуть, а потом плюнул и, ругая себя за безрассудство, поднялся и стал зашнуровывать кеды.
        На тропинке к морю почти никого не было, на лестнице с тонкими железными перилами, ведущей на вершину Дивы - тем более.
        - Таких дураков только поискать, - бормотал Макс, чувствуя, как перила дрожат под порывами ветра. Похоже, надвигался шторм.
        Макс сбил Элю на камни, чуть было не скатившись вниз. Над ними глухо захлопнулся гигантский клюв и через мгновение распался на стаю обиженно вопящих ворон. Некоторые из них еще раз попытались добраться до жертвы, но шмякнулись о скалу, не справившись с порывами ветра, и были смыты дождем вниз. Ветвистая белая молния ударила вДиву, разогнав остатки неудачливых птиц.
        - Ты цела? - Макс пытался перекричать ветер. - Вытащил из-под девушки руку, сморщился от боли - кожа была свезена чуть ли не докости.
        Эля охнула:
        - Кажется, ребра сломаны.
        И разжала ладони. В горсти плескалась прозрачная голубая бабочка. В волнах далеко внизу заплясали изумрудные искры, и звезды вынырнули из-за туч.
        - В учебнике он выглядел не так, - Макс наклонился и вдохнул свет широко открытым ртом. Сердце забилось, как птица в клетке, под диафрагмой развернулись крылья, и почему-то захотелось петь.
        Эля серьезно посмотрела на него, отряхнула ладонь от синих искр и улыбнулась:
        - Счастливого пути тебе.
        В горсти плескалась прозрачная голубая бабочка.
        Горячий шоклад
        Ко мне на предплечье запрыгивает кузнечик. Поводит треугольной головой, потирает одну зеленую лапку о другую. Раньше я бы, наверно, затаил дыхание и стал прикидывать, как его поймать… Но сейчас мне, во-первых, лень, а во-вторых - другую руку пришлось бы доставать из-под головы Сони. Поэтому я просто наблюдаю за тваринкой, прикрыв глаза - свет дробится в кристалликах соли на ресницах, и вокруг кузнечика колеблется маленькая радуга.
        - Саш, иди купаться!
        Я мотаю головой в ответ, кузнечик пугается и, раскрыв крылья, с жужжаньем уносится прочь.
        - Потом греться будешь! Все лето впереди!
        Но я уже накупался до синевы губ в ледяной майской воде и теперь лежу на берегу, как тюлень. Отогреваюсь и сплю.
        Девчонки тоже остаются загорать.
        Гибкая Соня с каштановыми кудрями и миндалевидными карими глазами. Просто зной. Говорят, она танцует сальсу. Я бы поглядел. Судя по всему, Соня не против - когда я предложил ей положить голову мне на ладонь, «чтобы удобнее было», не отказалась. Напротив, прижалась мокрым затылком, зажмурилась и широко улыбнулась. Многообещающе.
        Ира закуривает одну сигарету за другой, кривит уголок рта, выпуская дым. Бледная до синевы, с огромными черными глазищами, худая, как вешалка. Длинные пальцы, цветастое парео, мундштук из агата. Нервная и утонченная до оскомины девочка-истеричка. Говорят, приехала на подкурсы в академию парапсихологии откуда-то изБлаговещенска. На нее засматривается Валерка.
        Близняшки Света иСтелла, смешливые рыжие девицы - двойной набор веснушек, толстых щек и бюстов пятого размера. Воплощенная жизнерадостность. Не понимаю, что они делают в нашей компании. Хотя… чужая душа - потемки. Мало ли.
        Пацаны в воплями и брызгами забегают в воду. Борются, как маленькие, и ржут, как стая гиббонов вПекинском зоопарке, не обращая внимание на пляшущие в волнах прошлогодние гнилые водоросли, мусор и укоризненные взгляды мамаш, которые притащились на косу гулять с детьми.
        Если закрыть глаза, можно представить, что мне снова двенадцать лет, я опять в лагере, и воспитательница орет: «Ребята, главное - за буйки не заплывать!», но ребята не слушают - да и как тут услышишь? гам, шум прибоя, свист ветра и смех.
        Что-то падает мне на голову. Я запускаю свободную руку в волосы и нашариваю кузнечика. Интересно, то же самый? Отрываю ему одну из лапок и смотрю, как он криво подпрыгиваем между камнями, уходя в сторону прибоя.
        - Изверг, - Ира, оказывается, наблюдает за мной.
        - Все там будем.
        Это лето обещает быть долгим. Даром, что последнее.
        Для нужд «шоколадной» промышленности используют три основных типа какао. Самый ароматный из них - «Criollo» («креольский»), на втором месте стоят дающие 80% всего мирового урожая три подтипа какао «Forastero» («чужой»), на третьем - «Calabacillo» («тыквочка»). Благодаря активной работе селекционеров на современных плантациях выращиваются также и новые типы деревьев, полученные путем скрещивания трех основных.
        - Валер, у тебя тысячу стрельнуть можно? - Дима выпрашивает деньги с таким отстраненно-виноватым выражением лица, что можно подумать - он делает это впервые.
        Черта с два. В конце каждой нашей встречи, когда приходит время расплачиваться за выпивку. Он крепко сидит на мели и неделает никаких усилий с нее слезть.
        - Может, тебе хоть грузчиком устроиться, на временную работу? Ну, чтобы, с одной стороны, не отступать от принципа, а сдругой - по друзьям побираться не будешь, - Света не выдерживает и отпускает шпильку. Они с сестрой почти круглыми сутками пашут на рыбном складе - мать лежит в платной клинике, и счета оттуда будут почище, чем за любую из наших гулянок. На мой взгляд, учитывая грядущий конец света, можно было бы и тихо отойти в мир иной, позволив дочерям дожить спокойно. Но глупая тетка, которая болеет уже двенадцать лет, с раком и метастазами продолжает упорно цепляться за жизнь, несмотря на всю бессмысленность этого мероприятия.
        По субботам у близняшек дрожат руки, они никак не могут скинуть напряжение рабочей недели, поэтому быстро напиваются и потом тихо клюют носом где-нибудь в углу. К воскресенью девиц мучает похмелье, но они показательно бодры, веселы, сыплют шуточками и стреляют глазами направо-налево. А кпонедельнику - снова на работу.
        - Ты что, моя мама? - Димка ощеривается и сплевывает на пол. - Я не для того придумал нашу тусовку, чтобы еще и здесь выслушивать нотации. Что, помирать передумала? Пометаться захотелось? Как таракан на сковородке?
        В ответ Светуня молча встает, одергивает юбку-мини и виляет бедром так, что задевает Димкин бокал, опрокидывая его со стола. Смеется и идет к танцполу, на котором уже часа два без передышки отплясывает Стелла.
        - Теперь у меня будет в глазах двоиться, - бормочет Валерка. Одной рукой он не перестает обнимать Иру, а другой лезет в карман, достает помятую оранжевую купюру и кидает на стол. - Так и быть, за нас и заотца-основателя.
        Две «рыжие бестии» отжигают так, что все свободные посетители клуба, обладающие хотя бы искрой здорового либидо, плавно мигрируют в сторону танцпола. Лично я всегда восхищался женским умением вытворять акробатические этюды на десятисантиметровых шпильках.
        - Что, нравится? - выдыхает Соня мне в ухо с коротким смешком. Хватает губами мочку, покусывает ее.
        - То, что ты сейчас делаешь - да, - я оборачиваюсь и хватаю ее за затылок. Крепко и счувством целую. Раз. Другой. - И то, как девчонки танцуют - тоже. Но ты умеешь все равно лучше.
        Соня удовлетворенно кивает. Кладет голову мне на плечо и тоже глазеет на близняшек.
        Движения у них дерганые и рваные, в такт мигающему свету. Временами кажется, что это марионетки повинуются веревочкам в руках паралитика, или роботы - с жестко заданным ритмом. Но потом освещение меняется, и вих танце появляется нежность, плавные переходы, мягкость. Они танцуют не порознь, а вместе, собирают из разрозненных движений и па единое целое, смысл которого - здесь и сейчас, наслаждайся одним днем, открывай себя миру! Срывай быстрее плоды с дерева жизни, они истекают соком, липким соком, горячим…
        Уф. Я беру стакан и залпом допиваю мохито, давлюсь веточкой мяты и кубиками льда.
        Официант забирает оплаченный счет. Мы поднимаемся, чтобы уходить. Стелла оглядывается и машет рукой - чао, мол, мы пока остаемся.
        В следующие выходные Ира жаждет «разумного и вечного, а неэти ваши пивняки с танцами», поэтому мы решаем съездить на экскурсию за город. Но то да се, организацию поездки некто на себя брать не хочет, и дело в итоге заканчивается походом в крепость. В наличии отдельные куски природы, красивые виды и большие железные экспонаты. Все, что надо для счастья.
        Мы встречаемся в три часа дня у ворот. Близняшек нет.
        - Не дозвонился, - пожимает плечами Димка. - Наверно, опять с матерью проблемы. Может, наконец все-таки померла?..
        - Хорошо бы, - кивает Соня.
        Мы покупаем билеты в крепость и идем бродить по щербатому асфальту и бетонным плитам между пушек, танков и бронемашин, выкрашенных серой краской. На некоторые разрешено забираться. Я влезаю за артиллерийскую установку Б-13 - 3С и смотрю сквозь прицел на недостроенный мост через Золотой Рог. Его обещали сдать в этом году но, как обычно у нас в стране бывает, сроки давно прошли - власти клянутся и божатся, что «уж к лету две тысячи тринадцатого…» Ха. Я стучу кулаком по стальной обшивке и представляю, как расстреливаю несостоявшийся мост, он разлетается на куски, и они падают, поднимая фонтаны брызг, в воду. Кому он будет нужен, этот ваш мост, после декабря?
        Ира фотографирует Валеру в героических позах на фоне бронетранспортера, Димка куда-то пропал, аСоня вылезла на парапет и разглядывает море. Я подхожу сзади, обнимаю ее. Целую родинку на лопатке. У нее опять платок соскользнул с плеч.
        - Обгоришь.
        - Ну, обгорю.
        - Больно ведь, - прижимаюсь губами к горячей шее.
        Она отстраняется:
        - Мне такой сон вчера снился.Брр.
        - Да?
        - Будто люди лежат на тротуаре рядком, как на витрине. Взрослые, маленькие, всякие. А кто-то приносит все новых и новых - за волосы. Я спрашиваю - «почему за волосы?» И он отвечает - «мы их срезаем, и потом не перехватываем»…
        - А дальше? - я зарываюсь носом в ее волосы и шумно дышу. Пахнет розовым маслом и кисло-сладким Light Blue отD&G.
        - Я проснулась.
        - Ну, вот, на самом интересном месте.
        - Дурак. Знаешь, как страшно?
        - Не знаю.
        Я и вправду не знаю. Когда в понедельник, перещелкивая каналы, я случайно попадаю на криминальную хронику и вижу колтун рыжих волос в полиэтилене, который следователь называет «вещественным доказательством»… Просто не знаю, как реагировать.
        Бояться?
        Ужасаться?
        Или… завидовать?
        Так и неопределившись с реакцией, я просто тупо смотрю. И слушаю. Про изуродованные трупы двойняшек, найденные в лесополосе за городом. Оскальпированные. Кому-то явно не давали покоя их рыжие волосы. И бегущая строка внизу экрана: «Если кто-то может помочь следствию, звоните по телефонам…»
        Я не звоню.
        Собирают только полностью созревшие плоды, срезая их острыми мачете. Затем разрезают плоды вдоль на2 - 4части, высвобождают из липкого желатинового слоя зерна и оставляют их на несколько дней бродить под действием собственных ферментов и диких дрожжей.
        Эта операция придает зернам неповторимый шоколадный аромат. Потом какао-бобы сушат на солнце, разложив на циновках или специальных бетонных площадках. На этом предпромышленная подготовка изготовления шоколада заканчивается.
        Ира ложится на спину и«зависает» в воде, едва шевеля кистями рук. Сейчас, при свете луны, она ужасно похожа на русалку. Валера шумно фыркает, плавает на спине, изображая кита. Димка на берегу расшнуровывает кеды и рассказывает Соне, как родители пытаются выжить его из квартиры. Доносятся обрывки фраз:
        - …Сами подарили, теперь - отбирать? Выкусят… Ну, счета не плачу. Пока они бумажки соберут, чтобы отключить мне коммуналку, в тартарарах все будем уже… Поздно спохватились.
        Мы слышали эту волынку сто раз, как минимум. На одной стороне баррикад упорствующий в своем нежелании учиться и работать сын, на другой - обеспокоенные родители. Они почему-то не желают принимать аргумент о неминуемом апокалипсисе, из-за которого все виды социальной деятельности теряют смысл. Хотят наставить ребенка на путь истинный. «Ребенок» тем временем пытается успеть попробовать все.
        Например, ночное купание в водохранилище. Под светом луны и укоризненными «взглядами» плакатов «Купаться строго запрещено!».
        - Строго купаться! - тихо смеетсяИра.
        Вода к августу прогрелась - такое впечатление, что плывешь с теплом молоке. Никакого сравнения с холодным грязным морем. Надо бы почаще приезжать сюда. Морока, конечно, пробираться через бурелом и лезть через дыру в заборе, но результат того стоит.
        - Тут нет течения? - Соня опасливо трогает воду большим пальцем ноги. Она не слишком хорошо плавает.
        - Нет! Давай сюда!
        - Только я буду медленно заходить, ладно?
        - Ладно-о-о-о… Я тебя жду!
        - Хей-хей! - ко мне подплывает Валерка, толкает плечом. - Айда наперегонки, к тому берегу?
        - Я тоже хочу, - Ирка-русалка выныривает из оцепенения, подгребает ближе и широко улыбается, глядя на луну.
        - И я! - справившийся со шнурками Димка прыгает в воду с разбега.
        Мы плывем наперегонки с облаками, в которых ныряет луна, смеемся, брызгаем друг на друга, Валерка хватает Диму за пятку и пытается утянуть на дно. Первой оказывается Ира - кто бы сомневался в русалке? - она единственная не устала и готова сразу же двигать обратно. Остальные выбираются на берег и сопят, как стадо морских котиков. Потом я внезапно вспоминаю, что Соня там одна.
        Когда мы возвращаемся, Сонина одежда лежит на берегу, а ее самой не видно.
        Я ныряю да звона в ушах, и кричу - пока не срываю голос. В результате появляется охрана с фонарями и собакой. Хорошо, что собака толстая и медленная - мы успеваем к дыре в заборе раньше, чем она.
        Пока мы бежим по лесу, поскальзываясь и спотыкаясь в темноте, я судорожно думаю, что делать. Кроме анонимного звонка в службу спасения в голову ничего не приходит.
        - Хочешь совет?
        - Ну? - мы доезжаем наВалеркиной машине доОрлиной сопки, тут мне выходить.
        - Если хочешь остаться в счастливом неведении, будто ее инопланетяне там забрали или подводные жители… Не смотри телевизор в ближайшие дни, - Ира сочувственно смотрит на меня. Я брякаю первое, что приходит в голову:
        - Ты видела про близнецов?
        - Сложно было не увидеть, они по всем каналам и влентах новостей были. Теперь вот маньяка ищут.
        Я молча киваю и выхожу из машины.
        - Ты и вправду послушайся Иру, хорошо? - Димка выглядывает из окна. - Просто если она утонула…
        «Тело с силой протянуло через первую, крупную решетку водозабора, и его фрагменты застряли уже в трубе. Во всем Владивостоке было отключено водоснабжение, пока специальные службы извлекали части трупа из системы. Еще раз напоминаем: купание в городском водохранилище…»
        - Строго запрещено, - я запрокидываю голову и выливаю в глотку последние сто пятьдесят грамм коньяка. Больше спиртного в доме не осталось.
        На шоколадной фабрике зерна очищают и обжаривают во вращающихся барабанах при температуре 120 - 140°C. Правильное и равномерное обжаривание окончательно формирует вкус шоколада.
        После этого ставшие хрупкими зерна дробят в особой машине, которая сортирует крошку по размеру частиц, пропуская через систему сит, заодно удаляя оставшиеся фрагменты кожуры.
        Владивосток стоит - если улицы некоторых городов не готовы к зиме, то наш не готов просто к любому времени года. Узкие извилистые улочки, постоянные мелкие аварии и бесконечные пробки. Я оставляю машину где-то за километр от бара и бреду пешком, подняв воротник пальто. От промозглого ветра и мороси это не спасает. Впрочем, не спасли бы ни зонт, ни шапка - ветер сТихого океана пробирает до костей через самые понтовые шубы и крутые пуховики, купленные в специальных спортивных магазинах. Непродуваемая мембрана, гортекс… Тьфу. Только не для прибрежного города, я вас умоляю.
        Ребята уже на месте. Несмотря на то, что они уже успели согреться, сидят нахохленные и хмурые. Окно залеплено мокрыми желто-бурыми листьями. Бармен включил радио - передают, что в двух десятках километров от берега затонул нефтяной танкер. Рассказывают про умирающих птиц со слипшимися перьями. Про тюленей и дельфинов, которых выбрасывает на берег.
        - Тюлени, - Ира морщится, как будто собирается заплакать. Кутается в серую шаль, кусает губы. Смотрит на нас так, как будто это мы подплыли ночью к танкеру и продырявили обшивку.
        - Все там будем, - говорю я и заказываю ирландский кофе.
        - Скучно, - Дима откидывается на спинку стула и пялится в потолок. - На работу устроиться, что ли?
        Валера встает и аплодирует:
        - Где же небо, падающее на землю? Ты, часом, время года не перепутал?
        - Ничего я не перепутал, - голос уДимки сухой и бесцветный, как зимняя трава под снегом. - Кто же знал, что мы такие быстрые. За лето все успели. А сейчас, как раз, когда нужно веселье…
        Он, не прощаясь, отодвигает стул, встает и молча идет к выходу.
        Ира провожает его сухими глазами.
        - Давай тоже пойдем? - она тянет Валерку за рукав. - Мне здесь холодно.
        Он протягивает ей ключи:
        - Подожди меня в машине, хорошо? Минуту.
        Ира неуклюже выбирается из-за стола. Я только сейчас замечаю, что она беременна.
        Подождав, когда она скроется за дверями, Валера наклоняется ко мне и шепчет:
        - Ну, и что мне с ней делать?
        - В смысле?
        - Без смысла. Понимаешь, она чем дальше, тем больше с ума сходит. На полном серьезе строит планы. Выбирает страну для свадебного путешествия следующей весной - весной, черт побери! Рассуждает об обоях для детской и оцвете коляски.
        Я молча кручу пальцем у виска.
        - Вот и я о том же! Он же даже родиться не успеет…
        - Он?
        - Или она, я не знаю. И узнавать не хочу. Чтобы не привязываться. Меня все это давит, понимаешь? Ужасно давит. Как будто между плитами. С одной стороны - мы же с вами все решили, приняли, успокоились… А сдругой стороны - это какое-то неожиданное невозможное будущее, ребенок. ИИрка, предательница, кто ж мог знать, что ей гормоны настолько в голову ударят?!
        Что я могу сказать. Я молча пожимаю ему руку, понимающе молчу. Он встает и медленно, нехотя идет к выходу.
        В следующую субботу Дима мне не звонит. Впервые с мая. Я жду до семи вечера, потом сам набираю его. «Абонент недоступен».
        Делать все равно нечего, поэтому я обуваюсь, натягиваю пальто и, натянув на глаза уже зимнюю шапку, отправляюсь к нему домой. Там застаю плачущую мать и, судя по количеству полицейских, все местное отделение.
        Передозировка героином, если оценивать по состоянию тела - мертв уже несколько дней. По полу вокруг тела равномерно рассыпан белый порошок.
        Следующий этап изготовления шоколада - растирание перемолотой крошки между жерновами и превращение ее в густую, вязкую массу, на основе которой и изготавливается какао-порошок путем гидравлического прессования шоколадной массы, удаляющего из нее избыток жира. В шоколаде-сырце его содержится 54%, а вкакао-порошке 10% и менее.
        - Сказали - послеродовая депрессия, - Валерка вертит незажженную сигарету в руках, крошит табак на скатерть. - Нынче повеситься на простыне в палате - это называется послеродовая депрессия.
        - А ребенок что?
        - Девочка-то? Лежит в какой-то этой… - он водит рукой по воздуху, вспоминая слово, - кювете, что ли. Недоношенная родилась. Наверняка умрет. Как и все мы.
        - А тыкак?
        - Я-то? Ничего. Решил не тянуть до декабря. Димон ушел, но принципы его остались. Live hard - die hard. Приятель звал вХабаровск на выходные. Там какая-то тусовка стритрейсеров. Уж я постараюсь отжечь.
        - Чтоб назад не пришлось возвращаться?
        - Сечешь, - он достает из кармана пятитысячную купюру. - Я заплачу. За нас с тобой, и заотца-основателя, ну, и задевочек. Ничего такое лето было, согласись? Пассионарное.
        - Угу, - я давлюсь лимонной кожурой, закусывая коньяк. - Удачи.
        - Тебе тоже. Сдохни красиво.
        В первую неделю декабря город накрывает метелью, дорожные службы опять не готовы к зиме, мост не достроен, поэтому Владивосток тихо стагнирует под метровым слоем снега. Я взял отпуск и почти не выхожу из дому. Днем пью, а ночью смотрю сны. Те самые, про людей на тротуарах, и про фрагменты на решетке, и про пресс, под который нас всех затягивает. Можно сказать, выбираю себе участь.
        Валеру раскатало по дорожному полотну на сто с лишним метров. Шустрые любители сенсаций выложили видео с его аварией на you-tube. Год назад меня бы наверняка стошнило от увиденного, но сейчас я спокоен как удав.
        Хотя, когда календарь подходит к двадцатым числам, я начинаю нервничать. Малодушно раздумываю о путях отступления и мечтаю, чтобы апокалипсис не наступил. Трачу всю заначку на дорогой алкоголь и ухожу в самый роскошный запой в своей жизни. Как говорится, и пусть весь мир подождет.
        Когда я открываю глаза и вижу над собой белый потолок - и людей в белых халатах - у меня возникает два варианта, что бы спросить. Прикинув, что в раю наверняка нет бэушных капельниц с железными стойками времен второй мировой, судя по ржавчине, интересуюсь:
        - Какой сегодня день?
        - Пятнадцатое января.
        Я закрываю глаза и пытаюсь как можно больнее ущипнуть себя. Это не сон. А мы - идиоты. Я скриплю зубами так, что скалываю уголок одного из нижних передних. С-с-сука. Какой же Дима, все-таки, с-с-сучий сын. Втянул нас в это дерьмо.
        Я жмурюсь до боли и изо вcех сил пытаюсь не думать о том, что я такой же сукин сын, как и он. Как и все мы. Горстка любителей пожить последним днем.
        Я вспоминаю Соньку и понимаю, еще немного - и я проиграю.
        - Вколите мне что-нибудь, ради бога, - прошу, скулю, просто умоляю. - Чтоб я заснул. Свет… слишком яркий. Чтобы не видеть его.
        Чтобы не думать. Не вспоминать.
        Для приготовления молочных и полугорьких сортов шоколада определенное количество жира потом вновь добавляется в шоколадную массу.
        Летом тринадцатого мост все-таки сдают.
        Летом пятнадцатого смотрю на него с парапета крепости, прихлебывая из фляжки. Родители достают, просят закодироваться, но яже не дурак. Без алкоголя этот гребаный новый мир не пережить. Просто не пережить.
        Какой-то идиот привел на экскурсию детский сад. Мальки визжат и гоняются друг за другом среди орудий.
        Кто-то смотрит мне в спину. Я оглядываюсь. Белокурая девчушка, бледная до синевы и счерными глазищами пялится на меня, потягивая через трубочку «Чудо-шоколад».
        Экстренное торможение
        Антон стукнулся лбом о зеркало, прикусил язык и шепеляво выругался. Мыло и зубная паста соскользнули с полочки и - шмяк-шмяк - улеглись на пол, как нарочно - в середину грязной лужи. Из-за двери послышались возмущенные крики. Судя по накалу эмоций, кому-то приходилось тоже несладко. Хотя, казалось, что может отвратительнее, чем набить шишку и уронить… Тут Антон еще раз выругался и стукнул кулаком по тускло блестящему крану в известковых пятнах. Зубная щетка, как оказалось, тоже упала на самый чистый в мире пол. Антон вздохнул и стал шарить по карманам, пытаясь найти салфетку или кусок бумаги, чтобы подобрать безвозвратно погибшее добро и выбросить его.
        - Водку теплую, - бормотал он, пытаясь подбодрить себя. - Из мыльницы. В туалете поезда.Бу..
        Вагон тряхнуло еще, на этот раз сильнее. Под полом заскрежетали тормоза, поезд громко застонал и через десяток секунд остановился.
        Антон отлепил щеку от зеркала и, решив, что аттракцион «кульбиты в санузле» уже принес ему все положенные впечатления, крутанул задвижку и распахнул дверь наружу.
        «Ух ты. Не зря вопила», - подумал он. От резкого торможения переполненный мусорный ящик напротив туалета не выдержал и сделал вклад в окружающий хаос. Обглоданные куриные кости, колбасные шкурки, скомканные целлофановые пакеты и яичная скорлупа высыпались наружу и еще немножко - на гламурную барышню в нежно-розовом спортивном костюме - шорты и футболка с глубоким вырезом - с махровым полотенцем через плечо. Матерясь, как помесь сапожника с портовым грузчиком, она вытряхивала из волос огрызок яблока и сулила машинисту все кары небесные.
        Антон боком проскользнул в тамбур и закурил. Пальцы дрожали, под ложечкой сосало, болела шишка на лбу и, пожалуй, ему тоже очень хотелось призвать машиниста к ответу. Ну, или любого, кто виноват в этой остановке.
        Сигарета быстро закончилась. Он собирался было сразу вернуться в купе, но прислушался и понял, что девица до их пор яростно воюет с мусором. Не желая стать объектом для вымещения злобы, Антон решил переждать «бурю» и прислонился лбом к ледяному серо-инеистому стеклу. «Лечение и эстетика, два в одном», - подумал он. - «Хотя… второе подкачало». За окном имелись: лесополоса на горизонте, заснеженное не то поле, не то болото и куст унылый рядом с рельсами, одна штука.
        «Как в американских фильмах, - лениво размышлял Антон, чувствуя, как постепенно утихает боль. - Когда по шоссе едет машина с открытым верхом, а вокруг только оранжевая пустыня и кактусы, а доближайшего городка - день пути. И здесь же самое, только russian edition. Вместо машины - поезд, вместо потрескавшейся от солнца земли - снег. То же одиночество, только вид сбоку. Интересно, сколько здесь до человеческого жилья?..»
        - … И что, не поймали идиота?
        - Прикинь, нет, - дверь между вагонами распахнулась. Наряд милиции шел как раз от головы поезда.
        Антон посторонился и шагнул в свой вагон следом за парнями, навострив уши. За дверью обнаружился раздраженный проводник с веником, а изтуалета неслись визгливые причитания и такой громкий плеск воды, будто купали здорового бегемота. Или маленького слона.
        - Чего там? - по голосу проводника было ясно, что он тоже не прочь найти виноватого.
        - Шутник гребаный, в последнюю секунду с рельсов сиганул. А то стоит, блин, черный плащ в шляпе. Ему гудят, и хоть быхны.
        - Жаль, изСибири вМоскву не«Сапсан» ходит. Размазали бы дебила по рельсам, не успев остановиться, хрен бы он еще на шпалы вылез.
        Железная логика, с которой Антон сразу же в душе согласился. Во-первых, скорость пассажирскому составу «Нижневартовск-Москва» явно не помешала бы, особенно когда он начинал останавливаться у каждого столба по полчаса. А во-вторых, если кому-то хватило мозгов довести до экстренного торможения поезд, такой человек срочно заслуживал премии Дарвина, и желательно посмертно.
        Парень медленно дошел до своего купе, потянул дверь за ручку… и неприятно удивился.
        Сосед, занимавший верхнюю полку напротив, еще с вечера переместился в вагон-ресторан к друзьям с пятилитровой канистрой коньяка. Сообщив попутно, что ждать его обратно раньше Казани не стоит. Нижние полки со вчерашнего дня пустовали, народу в поезде было вообще немного - иАнтон уже свыкся с мыслью о том, что так и будет ехать один, а вслучае победы коньяка над человеком - и досамой столицы. Оказалось, нет.
        - Здравствуйте. Нас Зоя, проводница из соседнего вагона, пристроила. Сказала, у вас свободно, - за столиком сидел узкоглазый чернявый мальчик. Настороженный взгляд, пальцы теребят угол газеты, полосатая водолазка топорщится на узких плечах. Напротив него с ногами на полку забралась серая девушка. Фактически в буквальном смысле - серым у нее было всё: феньки на узких запястьях, обгрызенные ногти, дымчатые очки, длинный шарф с пыльной растрепанной бахромой, джинсы с большими квадратными карманами, волосы… Рядом валялся яркий красно-золотистый пуховик.
        - Не волнуйтесь, нам не доконца ехать, - девушка будто читала мысли Антона и отвечала на незаданный вопрос. - Если повезет, то вообще через четыре часа слезем.
        - А если не повезет?
        - В каком-нибудь Челябинске…
        - Проводники дурацкие пошли, сами не знают, на какие места у них билеты проданы и сколько денег им надо, - мальчик заговорил опять, иАнтон понял, что тот гораздо старше, чем кажется на первый взгляд. Твердый, спокойный, чуть хриплый голос не мог принадлежать подростку.
        Между тем он продолжал:
        - Я Влад. А это моя старшая сестра…
        - Мира, - серая девушка кивнула.
        - Антон. Только сразу предупрежу: «Старый мельник» на троих не распиваю, в карты не игрок, к чужой жареной курице отношусь с подозрением, а заслуженные бутерброды-ветераны обхожу стороной.
        - Тогда мы тоже не очень правильные пассажиры, - Влад улыбнулся. - Обряд кормления соседа мятыми вареными яйцами и куриной ногой знаем плохо, а сдвенадцатым ударом часов не начинаем разговоры о смысле жизни.
        - Отлично, - Антон стянул с полки сумку, перекинул через плечо. - Тогда обустраивайтесь пока, а я - в вагон-ресторан. Проверю, не водятся ли там в дополнение к завтраку - или по дороге - зубные щетки.
        И только миновав три вагона, он вдруг понял.
        «А когда они сели? Последняя остановка была три часа назад. Если не считать… Черт!»
        Когда он вернулся, девушка спала. Она даже не стала расстилать матрас - свернулась на полке калачиком и тихонько сопела, сунув палец в рот. Длинные волосы лежали «солнышком» вокруг ее головы, как лучи. Странно. Теперь они уже не казались серыми - переливались разными цветами, как перламутр. Вагонное радио орало во весь голос про белые розы, но, казалось, девушку это волновало не больше, чем какая-нибудь колыбельная.
        - Мира может и под звук канонады спать.
        - А мне казалось, я еще не задал этот вопрос.
        - Он был бы логичным.
        - Не спорю.
        Антон сел на полку рядом сВладом, уставился в окно. Пейзаж продолжал баловать - белая пустыня с грязно-белыми пятнами. Ни домика, ни дороги. Поиграл от нечего делать в тетрис на телефоне. Перечитал последние десять сообщений. Пожалел о том, что не взял с собой нетбук. Радийные страдания по поводу белых роз сменились доверием к слепой ночи. Антон вздохнул.
        - Разговоры о смысле жизни? - Влад улыбнулся и сложил руки на груди.
        - Что?
        - Я обещал их не затевать с полуночью. Но если скучно, то можно вполне поболтать сейчас. Миру не разбудим, всё нормально.
        - Вай нот, - нет, все-таки у сегодняшних попутчиков явно было припрятано по карте угадывания мыслей в каждом рукаве.
        - Она очень любит людей, - вроде, невежливо разговаривать за спиной у отсутствующих и спящих, ноВлад уверил, что Мира и наэто не обидится. - Разговаривать. Понимать. Собирать новые точки зрения, споры, глупости и умные мысли. Кто-то коллекционирует подушечки изИкеи, аМира - встречи. Запоминает мельчайшие детали, выражение лица, странности… Зуб даю, что про тебя она поставит галочку - «искал щетку в вагоне-ресторане».
        - Гораздо смешнее потеря ее предшественницы. Трагедия в трех лицах: я, она и стихийное бедствие.
        - Какое?
        - А что, вас не тряхнуло, когда состав тормозил? - Антон покосился наВлада. Тот крутил на пальце брелок с серебристой рыбкой. Чешуя ее была покрыта сине-голубой эмалью. С того места, где сидел Антон, складывался любопытный оптический эффект - казалось, что рыбка бьется, как живая, а вокруг ладони «фокусника» колышется вода.
        - Еще как. Мира выбила плечо, а я вывихнул запястье.
        - Сочувствую.
        - Ерунда. А ты знаешь, почему поезд остановился?
        - Ну, я, грешным делам, сначала думал, что кто-то бросил лом в унитаз, чтобы проверить эту легенду. Потом узнал, что это какой-то недосуицидник был. На рельсах стоял. Потом смылся в последний момент.
        - Очень жалко щетку? И шишка на лбу болит? - Мира открыла один глаз и внимательно посмотрела наАнтона.
        - Ну-у-у…
        - Это классная деталь для коллекции. Мне нравится. Поэтому в обмен могу рассказать, почему поезд на самом деле встал.
        Влад закатил глаза и покрутил пальцем у виска.
        - Что? Ну, что? - Мира зашипела, как дворовая кошка, и бросила в парня огрызком яблока.
        - Ты уверена, что это стоит делать?
        - Да! - провозгласил Антон и, присоединившись к общему безумию, кинул ботинком в радиовентиль. Тот крякнул: «Мечты сбыва…» и заглох.
        - Представь. Ты сидишь на работе днями и ночами, - Мира говорила, прикрыв глаза, «сказочным» голосом - напевно и завораживающе, как рассказывают истории перед сном. Это несколько не вязалось с темой повествования, но слушалось отлично. - Не сказать, что работа скучная. Наоборот. Разнообразная, сложная, интересная. Ты излучаешь энтузиазм и энергию, ты щелкаешь проекты, как семечки, и - главное - полностью уверен, что находишься именно на своем месте. Вот только в один прекрасный момент ты осознаешь, что попа не то чтобы приросла к стулу, но стала уже явно чуть более плоской, чем раньше. У тебя не бывает выходных, праздников, отпусков. Даже свой день рождения ты вынужден справлять в четырех стенах…
        - По-моему, ты сгущаешь краски, - Влад недоверчиво улыбнулся.
        - По-моему, если кто-то привык работать с открытым видом на море, ему не стоит навязывать этот стереотип окружающим.
        - Понял. Молчу. В конце концов, ты у нас рассказчик.
        - То-то. И вот, рано или поздно ты решаешь - довольно. Как ответственный человек, ты приводишь все бумаги в порядок, пишешь с десяток программ для автоматизации рабочих процессов, покупаешь трогательного круглого робота-уборщика, чтобы мебели было не скучно в твое отсутствие… Потом ты уговариваешь себя еще несколько дней - «ничего не случится, я только погуляю и вернусь обратно, небо не рухнет на землю, апокалипсис не настанет».
        - А вот насчет апокалипсиса я бы… - Влад не успел договорить, Мира воинственно перебила:
        - Фиг! У меня нет в собственности ни гигантского креста сХристом, ни Эйфелевой башни, ни статуи Свободы. Поэтому я не смогу плакать, попадая в формат фильмов-катастроф. Если будешь и дальше перебивать…
        - Молчу. Нем, как рыба.
        - Ты встаешь из-за стола и нацыпочках крадешься к двери. Выглядываешь в коридор. Пусто. Идешь к лифту. Как нарочно, наступаешь на самое скрипучее место этажа. Сам пугаешься, сам подпрыгиваешь. Плюнув на конспирацию, забегаешь в лифт и жмешь кнопку первого этажа. Свобод-а-а-а! Ты, раскинув руки, выбегаешь из здания, готовишься уже запрыгнуть на плечи ветру…
        - Почему это люди не летают, как птицы?…
        - Заткнись уже, а?.. Мешаешь. Так вот. Ты уже готовишься полететь, хотя некоторые уверены, что ты это не умеешь делать, и вдруг слышишь за спиной громовое «кхе-кхе». Ты оборачиваешься. А там - кто бы ожидал, да? - стоит босс. Пропитанный укоризной, как пончик - абрикосовым сиропом. И говорит: «Иди-ка ты, ситный друг, назад. Нагулялся». Согласись, разочарование?
        - Д-да… - Антон кивнул. На разговоры о жизни уж точно не было похоже. А натеатр абсурда - вполне. Эдакий слегка кафкианский.
        - Короче, это всё предыстория. Чтоб нагнать напряжения, - Мира растопырила пальцы: между большим и указательным пробежала молния. Настоящая. Хотя и крохотная. В купе запахло озоном. - В общем, я оглянулась на босса, посмотрела вперед, на ветер свободы, и решила, что некоторое время меня вполне может заменить круглый робот-пылесос.
        - Некоторое, прошу заметить. Не-ко-то-ро-е. Скромно замечено. Почти сто лет нам не срок…
        - Слушай, если ты держался долго, это не значит, что у других такие же сильные нервы.
        - Я после правого руля сломался, - Влад криво усмехнулся и, прищурив глаза, стал вылитым японцем. - Когда на работе его запретили, я молча встал и вышел.
        - Уважаю, - разговор возвращался в понятное русло, что не могло не радовать.
        - Только одна беда - босс всё никак не успокоится. Нанял убийцу…
        - Инспектора!
        От последнего возгласа в исполнении Влада Антону захотелось срочно спрятаться куда-нибудь. Нет. Градус неадеквата всё же никак не желал понижаться.
        - А я говорю - убийцу. И вопрос вовсе не втерминологии. Теперь он гоняется за нами и мечтает вернуть обратно.
        - Почему тогда убийца?
        - Он считает, что лучший способ успокоить работника - это успокоить его навечно. Как бы объяснить. Чтобы понятнее. Антон, ты видел Марс?
        - Хм.
        - На нем нет жизни.
        - Предположим. Правда, роботы ее там вовсю ищут.
        - Но ненайдут. Понимаешь, наши друзья когда-то жили там. Бродили и искали глупые истории, нелепые совпадения и неловкости. Одним словом - тепла. Недополученного у своих жителей. Там вообще с теплом не очень хорошо, если сравнивать сЗемлей. Просто в какой-то миг сердцам городов захотелось свободы. И тогда к ним вызвали инспектора, который остановил их всех. Привязал к улицам… к стенам марсианских каналов и убил. Экстренно.
        - Достаточно, - Влад щелкнул ножом-рыбкой. - Ты рассказала достаточно, чтобы Антон понял, инспектор - не лучший способ привязать нас к месту. Поэтому мы боимся. Скрываемся среди людей - они производят помехи, чтобы спрятаться. Детали. Истории. Сказки. Радость. Грусть. Что угодно, лишь бы не пустота. А инспектор старается загнать нас в такие безлюдные места, где холод делает нас видимыми, как на ладони. Какое счастье, что даже в бескрайних сибирских просторах ходят поезда.
        - Уже уральских, не сибирских, - дверь купе отъехала в сторону. Давешняя барышня в розовом заглянула вовнутрь. - Три часа до бывшей работы мальчика Е. У него отличный офис. Даже есть гигантский храм на холме на случай апокалипсиса. И недостроенная телебашня. Спорим, к ней привязаны сотни историй, падений и подвигов?
        - Знакомься. Это Рая. Полжизни работала на пляже, поэтому абсолютно не знает, как прилично одеваться на людях, которые не горячие южные парни.
        Антон молча протянул ладонь для приветствия. Ему хотелось противоречивых вещей - то ли заснуть, то ли наконец проснуться. Ни то, ни другое не происходило - видимо, из-за неопределенности в желаниях.
        - Скажи, ты в столице на какой ветке метро жить будешь? - спросила Мира. - Хотя глупо спрашивать. Если я чувствую, что ты едешь ко мне жить, то должна, по идее, знать, что квартира будет… хм… вНовых Черемушках. Поэтому возьми калужско-рижскую. На счастье.
        Она щелкнула неизвестно откуда взявшимися ножницами и положила Антону на колени прядь своих волос. Ярко-оранжевого цвета, с неровными узелками. Улыбнулась, помахала на прощание и вслед за своими друзьями выпрыгнула в окно. В окно??!
        - Мужчина, вы с ума сошли, в минус тридцать стекло опускать? - проводник укоризненно заглядывал в дверь. - Сквозняк по всему вагону. Пассажиры с маленькими детьми жалуются.
        - Я сейчас всё закрою, - Антон потянул раму вверх. Обернулся, подумал секунду и медленно спросил:
        - Скажите, а как зовут проводницу соседнего вагона?
        - Елена. Или Тамара… А что?
        - Ничего, - Антон неловко улыбнулся и полез к себе на полку. Свернул гнездо из одеяла, как в детстве, и сунул под подушку кулак с оранжевой линией метро.
        «Принцесса Мария»
        Из конфетного фантика Ира сделала самолет и отправила его за борт. Блестящий-крылатый сначала дернулся, поймал ветер и рванулся в ярко-голубое небо, но потом вошел в штопор и поспирали устремился вниз - к узкой полоске воды между причалом и высоким паромным боком.
        - Бренд не помог, - Ира вздохнула и вытащила из кармана еще одну карамельку «Взлетная».
        Ей самой хотелось подпрыгнуть, взмахнуть руками и лететь… лететь над огромными трубами, над столиками открытого кафе, над детскими панамками, кружить у пузатых спасательных шлюпок и канатов и заглядывать круглые окна кают. Солнце резало глаза, ветер танцевал над палубой, пассажиры «Принцессы Марии» толпились у перил, пихая друг друга локтями и показывая на чаек - те совершали фигуры высшего пилотажа, подхватывая брошенные кусочки хлеба.
        Ира засмотрелась на птиц, а паром тем временем медленно отвалил от берега. Полоса воды расширялась, поблескивая масляными пятнами. Самолетик с размякшими крыльями бился о причальную плиту, будто пытался уцепиться за нее и выбраться наверх.
        …
        - Паромы всегда ходят по двое, - обстоятельно вещал очкастый студент своей подруге. Та кивала, убирала с лица перепутанные волосы и глупо влюбленно улыбалась. - На случай аварии. Тогда всех пассажиров успеют подобрать, и никакой трагедии не случится.
        «Уже, уже случилась, - рассеянно думала Ира, привалившись к перилам рядом с влюбленной парочкой. Неловко было нарушать их уединение, но весь периметр верхней палубы и так заполонили туристы. Они торопливо хлебали пиво из пластиковых стаканов, видимо, чтобы достичь нужной кондиции к открытию дьюти-фри, и курили. - Сама виновата. Размечталась. Море-романтика, говоришь? Аналог турецкого отеля «все включено» не хотели бы? То-то же…»
        Радость от предстоящего путешествия куда-то ушла. Осталась на берегу? Сдуло ветром?.. Или новизна ощущения «я впервые на таком огромном корабле!» стерлась, не выдержала столкновения со звуками попсы из бара и подвыпившими попутчиками?
        «Хоть наКронштадт полюбуюсь», - попыталась взбодриться Ира. Что-то слишком быстро у нее в последнее время менялось настроение. Или это равноденствие так дурно влияет?
        За бортом медленно проплывал островок, на нем стояли голенастые чайки и хрипло покрикивали, вторя низкому, тяжелому паромному басу. Одна склонила голову и боком подскочила к темному блестящему камню, клюнула его. «Камень» в ответ встрепенулся, подпрыгнул и, шумя крыльями, рванулся к людям. Ира едва успела отшатнуться - черные жесткие перья мазнули по щеке, громко плеснули в воздухе и обернулись огромной вороной. Та, скрежеща когтями, устроилась на краю спасательной шлюпки, уставилась наИру глазами-бусинками и насмешливо каркнула.
        - Сумасшедшая! - девушка прижала ладонь к горящей щеке. И навсякий случай пробормотала «заклинание» из любимых мемуаров Одоевцевой: - На свою голову каркаешь, на свою!
        - Кар? - теперь это прозвучало, как смешок.
        - И вообще… - Ира сунула руки в карманы и быстро пошла прочь. Очень хотелось оглянуться, но она держала себя в руках. Какая-то ворона… Кронштадт гораздо интереснее. И гигантский поворотный механизм, открывающий проход через дамбу. И оборонительные сооружения.
        Самоубеждение, правда, совсем не действовало. Больше всего хотелось спуститься вниз и запереться в каюте. Дождаться открытого моря и, возможно, только вечером выйти поглядеть на закат. Или просто заснуть - а проснуться уже вФинляндии.
        - Угу, - пробормотала Ира. - Повести себя не хуже любителей пива. Они тоже, небось, большую часть поездки по каютам пролежат. После того, как дьюти-фри сметут.
        Она взялась за дверную ручку и замерла, пытаясь понять - может, лучше остаться на воздухе? Скоро людей станет меньше… Даже шезлонги, наверно, освободятся. Или сходить в каюту за курткой? Вечером похолодает. Да что ж это за дурацкая привычка разговаривать с собой, то споря, то последовательно аргументируя…
        - Кар? - раздалось за спиной.
        Ира рванула на себя дверь, юркнула внутрь и оглянулась через плечо. Сквозь дверное стекло было видно, как ворона ковыляла по палубе, совсем близко, будто шла следом. В клюве у нее была зажата то ли бечевка, то ли длинная водоросль. «Кыш», - прошептала девушка. В ответ птица беззвучно разинула клюв. Ира развернулась и, не дожидаясь лифта, побежала вниз по лестнице.
        …
        Паром, с его золотистыми перилами, красными ковровыми дорожками и широкими холлами очень напоминал «Титаник» из фильмов. Или просто дворец, вид с парадной лестницы. Внутри его движение совсем не чувствовалось. Не было слышно двигателей, не ощущались волны.
        Седьмая палуба, шестая, пятая… Ира оглянулась. Вороны не было. Можно успокоиться.
        - Дурочка, - поругала девушка саму себя. Положила ладонь на гладкие широкие перила, перевела дыхание и медленно пошла вниз, рассматривая рекламные плакаты на стенах. Судя по ним, на пароме можно было смело оставаться жить - хоть на год, хоть на два. Кинотеатр, ресторан, спортзал, ночной клуб… Что еще надо для счастья?
        Ира вздохнула. Ничего не надо. Больше ничего. Подняла глаза на блестящую золотистую табличку с номером палубы - третья…
        Стоп. Ведь только что была пятая?
        Другой бы поленился проверять, но лучше лишний раз побродить по лестнице вверх-вниз, чем позорно прятаться в каюте, поэтому Ира пошла обратно. Все правильно, пятая.
        Девушка потерла переносицу, огляделась по сторонам. Работников парома как ветром сдуло, спросить, что за странность, было не укого.
        Медленно, тщательно считая ступеньки, Ира снова пошла вниз.
        Третья палуба.
        Загадка требовала немедленного разрешения, поэтому Ира отпустила перила и решительно направилась по коридору к центральному холлу, туда, где всего полчаса назад закончилась регистрация билетов и посадка. За информационной стойкой уж точно кто-нибудь будет… На стене, между дверями кают, висел план парома. Она сначала прошла было мимо, потом хлопнула себя по лбу и притормозила, повела пальцем по чертежу.
        Так и есть, никакой тайны! Выйти на нижние палубы и подняться на четвертую можно было с другой стороны парома, по второй лестнице.
        …
        Здесь не было ни золотых перил, ни красных ковров с толстым ворсом. Серые грязноватые ступеньки с металлической окантовкой, приглушенный свет и стены, обшитые пластиковыми панелями. Снизу пахло хлоркой - настенный план обещал бассейн и сауну. Ира потопталась на крошечной лестничной площадке и пошла вверх. Она привыкла доводить все дела до конца: надо же удостовериться, что четвертая палуба на месте?
        На двери неровно висела облупившаяся табличка с цифрой «четыре» и чернели обведенные по трафарету слова «Закрыто. Служебный вход». Ира разочарованно ткнула пальцем в номер этажа. Недолгим было расследование.
        - И карамельки, как назло, кончились, - пробормотала она.
        В ответ дверь скрипнула и приоткрылась.
        Тут Ира одновременно возликовала и преисполнилась подозрительности. Часть ее рвалась немедленно отправиться на исследование четвертой палубы. А что? Отличное обоснование для непребывания на открытом воздухе. Можно оправдаться перед собой: иду, мол, просто на поводу у любопытства и ничуть не боюсь птиц! Другая половина Иры беззвучно вопила, что ничего хорошего в темных коридорах не бывает, и что вороны, по правде говоря, вовсе не такие уж и грозные существа… Торопливо, чтобы не передумать, она достала из кармана телефон, включила фонарик и толкнула дверь посильнее.
        Открывшийся вид ничем не напоминал служебные помещения. Пятно света выхватило деревянные двери кают, многоярусные светильники на потолке, ковровую дорожку и темные квадраты картин на стенах.
        - Ух ты! - Ира шагнула вперед. Дверь за стеной тихо закрылась. Задвижка медленно повернулась на несколько оборотов, но девушка этого не заметила. Она шла вслед за лучом фонарика, в котором плясали разбуженные пылинки. Поворот, еще поворот, и стены коридора разошлись в стороны.
        - Так вот почему закрыто, - пробормотала Ира. Слова тихим гулом отразились от стен, вернулись, обхватили голову шелестом и шепотами… девушка тряхнула головой.
        Она вышла в центральный холл. Стойка информации пустовала, и лифты не работали. Вход в один был заколочен досками крест-накрест, двери второго покосились и кривились полуоткрытой черной ухмылкой - для того, чтобы разогнать темноту в шахте, луч фонарика был слишком слаб.
        На стене между лифтами висела огромная картина. Ира прищурилась, пытаясь разглядеть ее в подробностях. Тот же портрет, что и натретьей палубе - принцесса Мария, именем которой, собственно, и назван паром. Вот только на том портрете у принцессы в уголках губ пряталась улыбка, запястья обхватывали светлые кружева в тон платью и…
        Ира вскрикнула и выронила телефон. Он с глухим звуком упал на ковер, но фонарик не погас - продолжал светить прямо на портрет, излишне отчетливо вытаскивая из темноты кроваво-глянцевый подол платья, искаженное от муки лицо и капающие с нижнего края рамы красные капли.
        Кап. Кап.Кап.
        Кар. Кар. Кар, - послышалось Ире, она охнула, подхватила с пола телефон и побежала обратно. Коридор повернул раз, другой, третий. Дверь на лестницу пропала.
        Зато впереди показался тусклый серый свет.
        Ира выбежала к широкому панорамному окну с видом на палубу. Там по-прежнему толпились пьяные туристы. Небо потемнело и нахмурилось, и начала чувствоваться качка. Волны глухо толкали огромный бок парома и отдавались дрожью в ногах. Двери на палубу не было. Но снаружи, совсем близко к стеклу, проходил официант из бара.
        - Эй! - крикнула Ира и стукнула кулачком по раме. - Эй! Как мне выйти?
        Она была готова выглядеть глупо и получить выговор за то, что зашла, куда не следует. Лишь бы выбраться отсюда. Из коридора за спиной полз чернильный холод. Он мелкими коготками вцеплялся в плечи и тянул обратно.
        - Расс-с-с-смотри, расс-с-смотри, что с ней случилось, - шептал холод. - Рас-с-скажи, что случилось с тобой.
        Темные двери кают медленно открывались и оттуда выглядывали призраки с вытянутыми бесстрастными лицами и пустыми глазами. Учуяв Иру, они растягивали полупрозрачные губы в улыбках, кривили лица и щурились.
        - Э-эй! - Ира завизжала, стуча уже ногой по стеклу.
        Снаружи ее не слышали. Все так же тянули пиво, смеялись и показывали друг другу на сиренево-алый закат. Мимо прошествовала, обнявшись, давешняя парочка. Парень все продолжал учить подругу жизни. Та продолжала влюбленно смотреть на него.
        - …А ведь Титаник можно было спасти, - Ира слышала звук голоса, но он искажался и звучал с жестяными нотками, будто неживой. - Если бы спасательных шлюпок было достаточно…
        - Эй! - пленница с размаху ударила кулаком в стекло, всхлипнула и согнулась, прижимая к животу разбитые костяшки. - Вы издеваетесь, что ли?
        - Нет, - раздалось у нее за спиной. - Ты же сама пришла.
        Ира повернулась, не поднимая глаз. Увидела босые ноги, мятый подол платья, безвольно висящую кисть руки в обрамлении кружев.
        - Вот твой самолетик. Возьмешь?
        Ира сглотнула, вздернула подбородок и сквозь слезы посмотрела на комок блестящей бумаги на полупрозрачной ладони. Закашлялась и почувствовала, как одно за другим выламываются из грудины ребра, выплескивая наружу липкий ужас, разворачивают пока живую Иру в плоский человеческий лист, который еще немного - и станет самолетиком.
        Снаружи у стекла огромная черная ворона медленно склоняла голову то на одну сторону, то на другую, поблескивая бессмысленными глазами-бусинами.
        …
        У другого борта парома, на верхней палубе бригада медиков погрузила тело девушки на носилки. Понесли вдоль борта к запасной лестнице, разгоняя любопытную толпу - народ, как всегда, жаждал зрелищ.
        - Несчастный случай, - бормотал дежурный врач в рацию. - Сердце. Время смерти - семь двадцать, на подходе кКронштадту. Реанимация не удалась.
        - Пар-р-р-ромы всегда ходят по двое, - проскрипела им вслед черная птица, поднялась в воздух и, заложив крутой вираж, полетела назад, навстречу сестре - «Принцессе Анастасии».
        Чистая логика
        (Олег Титов, Александра Давыдова)
        Человек в желтом шарфе уткнулся в стекло, наблюдая, как пролетают мимо сумрачные километры кабелей. Дмитрий на всякий случай отодвинулся. Человек не производил впечатление нормального. Хотя одет хорошо, прилично. Но глаза бегают, пальцы воткнуты в междверную щель, во всем теле чувствуется невидимая напряженность: ткни - взовьется, взорвется, окатит волной безумия.
        Едва двери вагона открылись на«Боровицкой», человек пулей рванул к переходу, расталкивая людей. Дмитрий влился в толпу, бредущую к эскалатору. Он успел увидеть, как желтый шарф продирался наверх, едва не сталкивая пассажиров со ступенек.
        Интересно, что будет, если кто-то все же упадет? Удержатся люди, или, подобно косточкам домино, повалятся вниз, живой многорукой елочкой?
        Дмитрий помотал головой. Слишком много психов в последнее время. Неудивительно, что дурные мысли лезут в голову.
        Со стороны «Арбатской» послышался полный отчаяния вопль.
        Слишком много психов.
        Мальчик смотрел прямо перед собой. Не сказать, что у него был большой выбор. Мать комкала платок, уже не плакала - или еще не плакала, тут не угадаешь - и ожидающе смотрела на вошедшего незнакомца, пока тот не предъявил коричневую корочку с фотографией.
        Дмитрий не любил больницы. Эти существа, раскиданные по койкам, еще не трупы, но уже не люди - даже если излечат их тело, разум навсегда останется исковерканным, а вглазах застынет фильтр «что, если». Что, если подобное повторится? Что, если у меня опять будет инфаркт? Что, если я потеряю вторую ногу?
        - Как это случилось? - тихо спросил он женщину.
        - Мы гуляли. Паша хотел залезть на дерево. Вы же знаете, они в этом возрасте такие непоседливые. Вот. А потом он сорвался. А там… там был камень… - она всхлипнула.
        Дмитрий кивнул.
        - Понятно, - сказал он. - Что говорят врачи?
        - Говорят, скорее всего, от удара временно сместились позвонки, повредили какие-то важные нервы. Говорят, не повезло.
        - Где вы гуляли? Вас видел кто-нибудь?
        - В овраге. В квартале от нашего дома протекает речка, там есть овраг. Паша любит… любил… Я не помню, был ли там кто-нибудь. Зачем вам это?
        - Работа такая, - привычно ответил Дмитрий, размышляя, достаточно ли у него информации, чтобы развернуться и уйти. Несчастный случай, дело закрыто, все довольны. Можно было вообще не ездить.
        - У вас нет никаких заявлений?
        Женщина печально покачала головой. Мария, кажется, ее так зовут. Мария Стеклова.
        - Нет, - сказала она.
        - До свидания. Простите, что побеспокоил вас.
        По коридору спешила какая-то тетушка, похожая на колобка. Она ухватила вышедшего из палаты Дмитрия за рукав и забухтела громким шепотом:
        - Вы отМашки? А вы хто ей будете? - узнав, что следователь, запричитала:
        - Горе-то какое! Что же это делается!
        - Да, да, - кивал Дмитрий, пытаясь освободиться, - ужасно не повезло…
        - Горе-то какое! - на глаза тетушки навернулись слезы. - Теперь и младший тоже. Дай ей бог сил это вынести. Ну, я пойду к ней, поддержу.
        - Да, да. Конечно. До свидания.
        Дмитрий остановился перед металлическими створками лифта.
        Что будет делать женщина, если парализует ее ребенка? Если врачи будут отвечать невразумительными предположениями? Что она скажет представителю государства?
        У следователя не было детей, но почему-то ему казалось, что за своего ребенка он бы порвал глотку любому. Особенно здесь, на пороге между жизнью и смертью. Надо будет - и самой смерти досталось бы. Пытался бы выпросить у врачей невозможного, стучался во все двери, метался, действовал. А тут - никаких заявлений. Возможно, это шок… Или он просто не слишком хорошо научился разбираться в людях за одиннадцать лет работы с ними? Усмехнувшись, Дима потряс головой. Закрыв глаза, помассировал пальцами веки, отгоняя россыпь черных точек, метавшихся в углу зрения. То ли день был слишком нервным, то ли…
        - Вы едете? - спросили из открывшегося лифта.
        - Нет, - сказал Дмитрий. - Не еду.
        Раньше интуиция его никогда не подводила. Поэтому она имела право являться в любом виде - хоть голодной болью под ложечкой, хоть черными «мухами» на сетчатке.
        Он сел на скамейку напротив столовой. Мимо сновали медсестры, выставляли на повозку чайники и кастрюли.
        Минут через пять колобок выкатился из палаты и посеменил к выходу. Дмитрий встал. При виде следователя тетушка резко затормозила, в глазах появилось подозрение.
        - Что, выпытывать будете? - едко произнесла она. - Машка мне все рассказала! О том, что вы ее подозреваете!
        Дмитрий провернул в голове несколько вариантов оправданий. В свете его грядущих вопросов достаточно искренним не выглядел ни один.
        - УМарии Евгеньевны есть старший сын? - спросил он напрямую. - С ним тоже случилось несчастье?
        - Вам какое дело? УМашки беда, а вы тут лезете! А ну, пропустите!
        Разозленный колобок отпихнул Дмитрия боком и влетел в удачно подошедший лифт.
        Дмитрий, подумав, вновь толкнул дверь палаты. Женщина посмотрела на него с плохо скрываемым раздражением. Не нужно быть гением, чтобы понять, что - вернее, кто - послужил поводом для его возвращения.
        - Мария Евгеньевна, из разговора с вашей родственницей я понял, что у вас есть старший сын. Это так?
        - Не родственница она мне! Так, в каждой бочке затычка.
        - Что с вашим старшим сыном?
        - Он тоже парализован.
        «Тоже упал с дерева?», хотел спросить Дмитрий, но передумал.
        - Как это случилось?
        - Не знаю! - Мария Евгеньевна раздражалась все сильнее. - Какая-то болезнь. УЛешки постепенно отнялись ноги, затем руки, и вконце концов он стал растением. Теперь вот сПашкой то же самое! Мне плохо! Понимаете, что мне плохо, а тут вы со своими расспросами!?
        - Где находится Алексей? Кто за ним ухаживает?
        - Дома! Я за ним ухаживаю! У меня не так много денег на больницу.
        - Ясно, - помедлив, сказал Дмитрий. - Простите. Не буду вас больше беспокоить.
        «Сегодня», мысленно добавил он, закрывая за собой дверь.
        - Здравствуйте, - Дмитрий показал удостоверение. - Я хотел бы поговорить о вашей соседке, Марии Стекловой.
        Толстый небритый мужик с лицом, едва не стекающим на плечи, недоуменно посмотрел на следователя и посторонился.
        - Проходите, - прохрипел он. - А что случилось?
        Дмитрий шагнул внутрь. Однушка, уставленная книжными полками. Незаправленная кровать. Холостяк, по всему видно.
        Толстяк провел его на кухню, уселся напротив. Табурет жалобно скрипнул под его тяжестью.
        - Я не вправе рассказывать, - сказал Дмитрий. - Скажите, вы давно с ней соседи?
        - С тех пор, как здесь живу. Лет десять.
        - Вы помните, когда ее старшего сына парализовало?
        - Да. Ему, кажется, двенадцать было. Я сам не очень интересовался, но напротив тогда жила бабка, которая все про всех знала и постоянно сплетничала. Жаль, померла уже. Вам бы к ней.
        Святая простота, подумал Дмитрий. К ней я еще успею, спасибо. А вот что старшему было столько же, сколько сейчас младшему - это интересно. Многовато совпадений.
        - Она пыталась его лечить?
        - У них денег не было. От нее муж ушел годом раньше, очень переживала. Глаза на мокром месте были постоянно. Даже я заметил.
        - То есть совсем не пыталась?
        - Алексея пару раз на скорой увозили, но вскоре возвращали обратно - деньги нужны на анализы, на операции. Вы бы у нее спросили.
        - Ее я уже спрашивал. Скажите, а муж почему ушел?
        - Почем я знаю? Я только знаю, что этот второй был. У нее сыновья от разных мужей. Это все мне тогда бабка рассказала.
        - Понятно. Вы не дадите свой номер телефона? Обещаю часто не звонить.
        - Конечно.
        Опрос других соседей представил Марию просто идеальной мамой. Она души не чаяла в сыновьях, ни в чем им не отказывала, провожала в школу, гуляла с ними каждый день… вплоть до того момента, как их парализовало. Естественно, такая опека привела к тому, что оба паренька росли избалованными и вредными подростками. Несчастье, которое произошло сАлексеем, соседи описывали с плохо скрываемым злорадством, хотя его мать жалели вполне искренне. Про младшего сына Дмитрий им не говорил.
        Что-то не нравилось ему. Даже если не учитывать странные совпадения, веяло от истории этой семьи чем-то тошнотворным, болезненным. Провожать сыновей в школу в пятый класс? Гулять с ними в парке? Это ненормально. Так не должно быть.
        Дмитрий вышел из подъезда и посмотрел на часы. Почти пять. Сигнал на скорую поступил в пятнадцать минут седьмого. Пора навестить злополучный овражек. Может, кто-то их вчера видел. Другие мамочки с детьми или собачники. Из тех, что регулярно бродят по одним и тем же местам. Вдруг повезет?
        Шагая по тротуару, Дмитрий вытащил мобильник.
        - Миш? Это я. Выяснил насчет Стекловой? Фармацевт? Интересно. А образование? Менделеевский? Очень интересно. Спасибо, Миш! Пока ничего… хотя стой! Ее старшего сына, Алексея, три года назад клали в больницу пару раз. Попробуй выяснить, в какую. Давай, пока.
        Овраг был пуст.
        Одно из тех мест, которые еще прекрасны потому, что к ним не протоптаны тропы. Место, о котором знают только избранные. Сухие кленовые листья ровным пологом укрывали землю - даже вездесущие дворники еще не добрались сюда со своими граблями и огромными уродливыми мешками.
        Впрочем, кто-то шебуршился вдалеке, за деревьями. Дмитрий подошел ближе. Парнишка лет десяти утрамбовывал саперной лопаткой холмик, в центр которого была воткнута разлапистая ветка.
        - Привет, - спросил Дмитрий. - Это что ты тут сотворил?
        - Здесь лежит Генри, - торжественно заявил мальчик. - Он упал с балкона.
        Только сейчас Дмитрий заметил, что под веткой, полускрытая листьями, лежала фотография щенка.
        - Ох ты. Как жаль.
        - Нет, - неожиданно возразил паренек. - Хорошо, что он умер. Если бы он выжил, он бы стал бешеный, и его пришлось бы убить.
        - Вот как? - Дмитрий поднял бровь. - А почему ты так думаешь?
        - У моего друга была собака. Сенбернар. А потом он стал бешеный и напал на моего друга. Теперь у него вот такие шрамы. Поэтому, пока Генри маленький, я его… то есть, я хотел сказать, хорошо, что он умер, пока маленький.
        - Понятно. Ты здесь один? Хочешь, провожу тебя домой?
        Мальчик подумал и кивнул.
        Звали его Артемом. Жил, как выяснилось, неподалеку. По дороге Дмитрий расспросил, не видел ли он кого-нибудь в овраге двумя днями раньше, ноАртем помотал головой, сказав, что был в это время в музыкальном классе.
        - Артем, с кем это ты! - раздался крик. Ухоженная женщина в дорогой шубке бросилась к ним, схватила паренька за руку и даже попыталась отгородить его собственным телом отДмитрия, как будто тот угрожал.
        - Я решил, что нелишне будет проводить мальчика, - сказал следователь. - У него такое горе.
        - О, вы очень любезны, - голос мадам потеплел, но недоверчивые нотки не исчезли. - Действительно, такая неудача. Уже третья собака за два года. Как же ему не везет. Я все говорю ему, не играй на балконе. А он не слушает. Спасибо за заботу!
        А уж как щенкам не везет сАртемом, думал Дмитрий, наблюдая, как мамаша повела сына к подъезду, сверкая дорогим лисьим воротником. Конечно, они могут себе позволить покупать ему живые игрушки. Столько, сколько нужно. Интересно, они действительно верят в то, что собаки погибают случайно? Или прячутся от реальности, оставляют ребенка бороться со своими страхами в одиночестве, превращаясь в равнодушного убийцу?
        Во дворе никого не было. В этом районе вообще царила непривычная для Москвы пустота. Ветер таскал между домами опавшие листья, смятые бумажки и окурки, зашвыривал их охапками на ступени, ведущие к подъездам. Только их неровный шелест и слышался. Дмитрий рассеянно коснулся опоры для качелей, отковырял несколько хлопьев краски, закинул голову и посмотрел в небо.
        Зарево от городских огней расцвечивало темноту в красно-сиреневый. Один за другим загорались окна домов, бледными мерцающими квадратиками. Сверху чуть слышно жужжал фонарь.
        Следователь потер шею и зашагал к ближайшему метро, загребая листья ботинками. Прошел мимо замороженной стройплощадки и двух домов-«призраков», предназначенных на снос. В другое время он бы притормозил и осмотрел их подробнее, по старой студенческой привычке - в свое время Диме приходилось не раз и недва бегать от сторожей и собак с недостроев и заброшенных объектов, срываться с ржавых лестниц и царапаться об арматурины - но сейчас было не дотого.
        В голове крутилась фотография щенка. Который не успел стать бешеным, потому что умер. Потом всплывали глаза мальчика в больнице. Уже третья собака. Уже второй сын. С одной стороны, это может быть совпадением. Или не может?
        Он дошел до метро, спустился по эскалатору и удачно притулился в самый угол вагона. Устало прикрыл глаза. Ехать до конечной - если никто не помешает, он успеет всё обдумать в десятый раз. Подберет болтающиеся «ниточки», составит план, еще раз расспросит мать - ничего не поделаешь, придется ей вытерпеть внимание к своей персоне. И обязательно выяснит, как было на самом деле. Потому что такие дела нельзя оставлять так просто. Когда кого-то приводят на порог смерти без его на то согласия.
        Но думать не получилось.
        Сначала его прервали визгливые тетушки - из разряда тех, кого можно считать проклятием общественного транспорта. Громкие, пребывающие в полной уверенности, что всем окружающим важно их мнение и мысли. Дмитрий поморщился и открыл глаза. Аккурат напротив него примостились две старушки в мешковатой одежде, в стоптанных грязных ботинках и склетчатыми китайскими сумками - по две на каждую.
        - И ведь как орал, как орал-то! Вы-ы-пустите меня! Будто его кто держит! - одна из них бурно жестикулировала. Вторая мелко и часто кивала, соглашаясь с каждым словом товарки.
        - Ладно бы только кричал, так и налюдей кидаться начал! Пока его не скрутили, женщину толкнул, мужика избил…
        - Изби-и-ил?
        - Вот те крест, своими глазами видела. Врезал ему по носу, кровищей весь переход залило. Псих, как ни есть.
        - Сумасше-е-е-едший?
        - Да кто ж в здравом уме будет драку с толпой устраивать?
        «Слишком много психов», - снова подумал Дмитрий и уставился пустым взглядом в пол.
        Через три станции тетки вышли. Но думать уже не хотелось, подкрадывалась усталая вечерняя дрема - его всегда слегка убаюкивало в метро. Дмитрий несколько раз моргнул, потер глаза, притопнул ногой, меняя неудобное положение. От подошвы отклеился и остался лежать на полу вагона ярко-оранжевый кленовый лист. Из того самого овражка. Дремота спряталась, вновь уступив место карусели образов. Могила щенка, ребенок, который боится собственных игрушек, мать, которая боится…
        В кармане запищал телефон. Хуже нет, чем говорить по сотовому в метро - мало того, что половину слов не слышишь, так и связь постоянно пропадает. Хотя, вдруг Миша раздобыл что-то интересное? Тогда об этом нужно срочно узнать.
        Дима подцепил телефон за угол и вытянул из кармана. Посмотрел на определившийся номер. Медленно опустил сотовый на колени. Потом поднял и зачем-то подышал на экран. Стер пелену от дыхания большим пальцем. Звонила жена.
        - Да, я слушаю. Уже подъезжаю.
        - Ты что так задержался? Небось, опять убийство?
        - Да.
        - Ты так спокойно говоришь, будто они у тебя каждый день!
        - Почти…
        - Не перебивай меня! Неужели сложно позвонить? Я же волнуюсь. Сколько раз…
        Связь пропала. Теперь надо было дождаться, когда в углу экрана рядом с антенной вырастет палочка, перезвонить, выслушать те же самые претензии, опять вылететь из зоны доступа. Выйти из метро, снова набрать жену, ознакомиться с известным наизусть набором претензий.
        Поздно приходишь с работы.
        Тебя могут убить.
        Я волнуюсь.
        Почему ты не позвонил, что будешь поздно?
        Неужели нельзя приходить раньше?
        И снова по кругу, по кругу, по кругу… Обычно, подходя к подъезду, Дмитрий отнимал от уха трубку и, подняв глаза, смотрел на желтый квадрат - пятый этаж, окно кухни, крайнее справа. Прислушивался - за голосом жены слышалось шипение. Наверняка, что-то жарит. На той самой кухне. Где через пять минут повторит в лицо мужу уже сказанное по телефону. И добавит то, что забыла. В последнее время Диме казалось, что стоит взять еще одну ставку на работе. И ночевать - там же. Потому что он уже не раз и недва ловил себя на мысли, что боится возвращаться домой, где не ждало ничего, кроме упреков, ссор или напряженного молчания.
        Телефон завопил, едва Дмитрий вышел из метро. Сердце болезненно сжалось - что еще ей надо? Он ведь успел перезвонить еще со станции…
        Но это наконец-то оказался Михаил.
        - Алексея Стеклова привозили в седьмую больницу. Оба раза его отправляли обратно через несколько дней. Оба раза у его матери запрашивали согласие на анализы - платные, естественно - она отказала. Так что… Там же постоянная нехватка мест, сам знаешь.
        - Дорогие анализы, не узнавал?
        - Да не очень, в сумме тысяч семь-восемь.
        Недорого за возможность вылечить сына. Если, конечно, сына хочется вылечить.
        - Миш, напомни, где она работает?
        Из трубки послышалось шуршание бумаг.
        - Сто восьмая дежурная аптека. Это около Семеновской.
        - Телефон скинь и топай домой. Завтра разберемся.
        Он дождался сообщения и набрал телефон аптеки. Представился.
        - У вас работает Мария Стеклова… - начал он. - Вот как, вы уже знаете?.. Да, именно поэтому… Скажите, вы не регистрируете, какие именно медикаменты покупают ваши сотрудники?.. Можете определить по скидкам? Замечательно! В ближайшие, скажем, полгода ничего необычного не покупалось?.. Как-как, еще раз? По слогам, если можно… А что это? Регулярно покупает, говорите? Интересно… Спасибо большое! До свидания!
        Он сунул телефон в карман.
        Над ним, ощетинившись десятками окон, возвышался дом. Его дом. Он стоял, насмехаясь, ожидая, когда человечек войдет в него, ибо другого выбора нет.
        - Ме-ка-ми-ла-мин, - прошептал Дмитрий, словно заклинание, и шагнул в зияющую дыру подъезда.
        Седовласый сухопарый доктор, которого следующим утром навестил следователь, держался уверенно, но немного настороженно. Узловатые стариковские пальцы чуть подрагивали, перебирая документы из архива. Голос через каждые несколько фраз срывался на дребезжание, как будто доктор был механической игрушкой, которую не доконца завели. Или начали ломать, но недоломали. Бред какой-то. Дмитрий отмахнулся от назойливого образа и заставил себя внимательнее прислушиваться к словам собеседника.
        - Бесплатная диагностика не всеобъемлюща, - тем временем объяснял доктор. - Все ее методы мы исчерпали, а отплатных тестов Стеклова отказалась.
        - Скажите, а что такое мекамиламин? - спросил вдруг Дмитрий.
        - Ганглиоблокатор. Применяется при гипертонии.
        - Его передозировка может привести к параличу?
        - Это возможно, - кивнул врач.
        - Платные тесты, которые вы предлагали Стекловой, могли выявить наличие этого вещества в организме?
        - Тесты могут почти все, - улыбнулся доктор. - Вопрос в том, какие из них выбрать. Учитывая тот факт, что позвоночник пациента был в порядке, пожалуй, мы бы раньше или позже проверили его на подавляющие ЦНС вещества. Однако, если это была передозировка мекамиламина, пациент должен был вылечиться сам собой.
        - Почему? - удивился Дмитрий.
        - Через несколько дней - скажем, неделю - вещество выйдет из организма, и паралич пройдет.
        - А, предположим, если он не проходит, что тогда?
        - Тогда причина в другом. Разве что уровень мекамиламина в крови искусственно поддерживается на постоянном уровне.
        На постоянном уровне.
        Если постоянно играть на балконе, рано или поздно собачка упадет.
        Рано или поздно собачку упадут.
        Трам-пам-пам.
        - Вот как, - сказал Дмитрий. - Вы мне очень помогли.
        - Тут полный ужас, - Миша и раньше славился умением начинать разговор без приветствия, но тут уж зашел, так зашел. В тему последних дней, ничего не скажешь.
        - Где?
        - Приезжай, тебе же все равно надо кСтекловой, в соседний дом. Зайдешь?
        - Хорошо.
        В вагон набилась толпа, Диму сдавили и приперли боком к стеклу - ни повернуться, ни даже положить телефон обратно в карман. Так и пришлось ехать, с неуклюже вывернутым локтем, держа сотовый перед собой, а другой рукой придерживая рюкзак. Потом народ ломанулся к выходу, и тяжелый, очень тяжелый мужик в желтом шарфе со всего маху, основательно наступил следователю на ногу. Тот зашипел, выругался и толкнул «обидчика» в спину - мол, нечего тут стоять.
        Человек обернулся.
        - Из-извините, - поперхнулся Дмитрий и отшатнулся.
        Это был давешний псих с бегающими глазами. Точнее, уже без глаз. Его голову опоясывала марлевая повязка с проступающими пятнами крови. В руках подрагивала палка - с какими обычно ходят слепые - мужик неуклюже шарил ей по полу. Но налице вместо растерянности, с которой больные обычно приноравливаются к новым условиям бытия в этом мире, читалась безмятежность. Счастливая безмятежность.
        Дежа вю - они снова одновременно вышли на«Боровицкой», и слепой двинулся к эскалатору, подняв руки перед собой. Он наталкивался на встречных, тряс головой, извинялся, спотыкался… Но все же двигался гораздо увереннее, чем несколько дней назад. Ни следа паники. Дмитрий с минуту смотрел ему вслед, потом махнул рукой и пересел на голубую ветку.
        - Дом-то на снос предназначен. Коммуникации готовились отключать, ходили по квартирам, проверяли - все ли съехали. А здесь никто не открывал. Квартира съемная оказалась. Нашли хозяйку, приехали с ордером. Ну и…
        Забившись в угол дивана, кусая себя за запястье, рыдала девушка. Широко открывала рот, как рыба, вытащенная на сушу, затравленно поглядывала на врачей иМихаила, который заканчивал составлять протокол. Спутанные волосы, прическа - «взрыв на макаронной фабрике», как говорили в детстве, синевато-бледная кожа, круги под глазами. Девушка была похожа на привидение. Не очень опрятное привидение, если судить по несвежей футболке и бесформенным треникам.
        - Все же хотелось бы уточнить, - Миша постучал карандашом по столу. - Зачем вы это сделали? Вы не понимали, что это статья - похищение человека?
        - Я не похищала, - шмыгнув носом, пробормотала девушка. - Он просто спал.
        - Спал? Несколько месяцев непрерывного пребывания под снотворными - это «просто спал»?
        - Я… Я ухаживала за ним. Кормила через трубочку. Меняла одежду. Белье… - у нее опять затряслись плечи.
        - А то, что у него есть родственники, которые могли волноваться - это вас не смущало? Зуб даю, - повернулся Миша к другу, - парень наверняка числится в базе пропавших без вести.
        - Я просто любила его!
        - Это мы уже слышали…
        Друзья вышли на балкон с видом на тот самый злополучный овраг. Закурили. Откуда-то из крон деревьев скрипуче орали вороны, в воздухе лениво кружились листья.
        - Ничего так райончик, - сказал Миша.
        - Тихий.
        - Правда, не пользуется уважением у риэлторов.
        - Почему?
        - Мы понятой взяли тетку, которая занималась расселением этого дома. Обмолвилась, что расселить отсюда - раз плюнуть, люди бегут, как крысы с корабля. А вот продать квартиру в квартале - почти невозможно. С одной стороны, тихо, недалеко от метро, природа вот… С другой стороны, старый фонд, многие дома сносят - значит, скоро устроят стройплощадку: шум, пыль бетонная… Хотя я бы и без этого здесь жить отказался. Мерзкое местечко.
        Дмитрий прислушался к внутренним ощущениям. Молча помотал головой. Была в этом квартале какая-то неуютная притягательность. Вроде бы и дрянное место, ведь преступления одно за другим никогда не происходят случайно. Всегда есть резон - то ли время, вон, во время солнечных бурь сколько невротиков срывается, то ли пространство. Разломы тектонические, поля геомагнитные или некробиотические, пейзаж не пофэншую или некрополь под современным микрорайоном.
        Здесь же в воздухе звенела опасность, но было… хорошо. Как будто вышел в поле ночью, лег на спину и уставился в небо. Появлялась в голове чистота, незамутненность и, главное, понимание того, что делать дальше. Чтобы не бояться.
        - …Боялась, что он уйдет, видите ли, - Миша смял недокуренную сигарету и швырнул ее вниз. Стукнул ребром ладони по ржавым перилам. - Вот и опоила снотворным. Потом докалывала регулярно. Во сне-то не уйдешь. Восемь месяцев парень провалялся на диване! Вдумайся! Восемь! Пролежни, мокрота в легких, абсцессы от неправильно поставленных уколов. Вонь на всю квартиру. А она и рада!
        - Сейчас будет продолжение банкета, - Дмитрий тоже затушил сигарету и поежился. По тротуару внизу, постукивая палкой по асфальту, брел давешний слепой. Когда он завернул в соседний подъезд, Дима продолжил:
        - Стеклова - из той же оперы. Думаю, тоже боялась, что пацаны вырастут и уйдут от нее. Как это уже сделали их папаши. Как обезопасить себя от ухода близкого? Сделать так, чтобы он на все сто процентов зависел от тебя. Вот она и того… Составишь мне компанию?
        Казалось, толстяк, два дня назад закрыв дверь за следователем, так и остался стоять за ней, как выключенная декорация, и сейчас ожил лишь со звонком - та же щетина, те же синие треники с пузырями на коленках, то же выражение туповатого недоумения в глазах.
        - Пойдемте, - сказал Дмитрий. - Понятым будете.
        Мария Стеклова как будто даже не очень удивилась, увидев следователя в сопровождении милиционера, врача и двух соседей. Дмитрий предъявил постановление об обыске и прошел в комнату. Там он увидел две кровати, на которых лежали без движения сыновья Марии. Двое парнишек, виновных лишь в том, что их мать боялась, что они вырастут.
        Рано или поздно.
        У каждой кровати стояла капельница.
        - Что в капельнице? - спросил врач.
        - Глюкоза, - мгновенно ответила Стеклова. - Необходим приток углеводов для сохранения жизнедеятельности внутренних органов.
        Дмитрий подошел и принялся откручивать пузырек с лекарством.
        - Сами признаетесь, - спросил он, - или мне один интересный препарат назвать? От гипертонии? Вы его ой как часто покупаете.
        Мария мгновение ошарашено смотрела на него, а затем вдруг накинулась, сбивая его с ног, избивая, царапая лицо. Из ее рта вырывался безумный, истеричный вой, в котором скорее угадывались, чем слышались слова:
        - Они мои! Не отдам! Они мои! Навсегда!!! МОИ!!!
        Жена, конечно, не поверила в причину царапин. По ее словам, Дмитрий поругался с любовницей, и та ему достойным образом отомстила. Она мгновенно связала свою версию с поздними возвращениями мужа, устроила истерику, заявила, что сама когда-нибудь выцарапает ему глаза, надавала пощечин и отправилась рыдать в подушку. Дмитрий поплелся следом, нехотя, ненавидя себя за малодушие, и принялся утешать ее, и говорить, что любит, и что никого у него нет, и быть не может.
        Ночью, в постели, она все равно демонстративно отвернулась, отгородилась невидимой стеной, и он оказался в благословенной тишине. Утром все начнется снова - слезы, крики, обвинения, слышные даже на лестничной клетке. Казалось, ей было необходимо спускать пар, избыточное давление разума, иДмитрий часто жалел, что нельзя воткнуть ей в голову крантик, как в просмотренном давным-давно мультфильме.
        Воткнуть крантик. Ха! Было бы неплохо.
        Сон бродил где-то далеко.
        Самое странное, что одиночество не так уж прельщало его. Бывало, жена уезжала в командировки - по возвращению устанавливая режим жесточайшей паранойи, неизменно заканчивающийся скандалом - но впустой квартире ему было так же неуютно, как и сженой. Он топтался по комнатам, лениво шарил в интернете, но большей частью просто спал.
        Ему была нужна компания, но тихая. Как сейчас, за невидимой стеной.
        Как бишь там называлось это вещество?
        Мысли Дмитрия сами собой вернулись к прошедшему дню. Такие разные случаи. Такие одинаковые преступления. Хотя почему разные? Все эти люди боялись потерять кого-то. Боялись так сильно, что им оказалось проще зачеркнуть чужую жизнь, чем справиться со страхом.
        Простой эгоизм.
        Хотя… Разве человек в метро - эгоист?
        Проплывали в тумане мысленного взора лица. Повязку с окровавленными пятнами глазниц сменила чистая, наивная детская рожица, которая, в свою очередь, расплылась и превратилась в испуганное лицо девушки со спутанными волосами.
        Разве не имели они права устранить причину страха? Разве перед лицом страха не теряют силу общепринятые моральные нормы?
        Это же чистая логика.
        Боишься, что любимые люди уйдут от тебя - сделай так, чтобы они не могли ходить.
        Боишься, что собака вырастет и нападет на тебя - сделай так, чтобы она не выросла.
        Боишься, что увидишь что-то плохое - ослепи себя, чтобы не видеть.
        Боишься возвращаться домой…
        Боишься возвращаться домой?
        Чистая логика!
        Что-то будто щелкнуло и оборвалось в голове. Что-то, сдвинувшееся с места еще тогда, когда он первый раз пришел в тот овраг. Повисшее на ниточке, когда он курил на балконе с коллегой, глядя в завихряющееся разноцветными облаками небо. Огонь безумия, который пожирал тихий район Москвы, человека за человеком, дом за домом, перекинулся на следователя. Тихо, чтобы не разбудить жену, он встал и вышел из комнаты. Снял с полки самодельную свечку, толстую, многочасовую - за них его тоже пилила жена, не было ни одного увлечения, которое бы ей понравилось - зажег и поставил в углу, у стены спальни. Затем обулся и уже полностью одетым прошел на кухню.
        Качели легонько поскрипывали под его весом.
        Дмитрий сидел и смотрел на окна квартиры, прислушиваясь к своим ощущениям. Над ним, глядя одинокими квадратами окон, нависала темная громада. Дом, в который он никогда не вернется.
        «Я не боюсь!», восторженно понял он.
        На поясе завибрировал телефон, истошно разрываясь осточертевшей мелодией.
        Я - не - боюсь!
        - Дима, где ты ходишь?! - взвизгнула трубка. - У нас дома пахнет газом! Ты шляешься по своим шлюхам, а унас пахнет газом! Сколько раз я тебе говорила, что надо вызвать мастера! И что это за тряпки под…
        В ночи басовито и наудивление тихо бухнуло. Звонко посыпались осколки стекла. Окрестности осветила рукотворная заря.
        Дмитрий улыбнулся.
        «У меня нет дома», умиротворенно думал он, глядя на оранжевые языки, вылизывающие небо. «Наконец-то у меня нет дома».
        Плоский снег
        - Мама, я опять рассыпаюсь.
        Она спала, зарывшись в лицом в подушку, накрывшись тяжелым одеялом с головой. Накануне сон не шел, и она до рассвета лежала, уставившись в низкий потолок, зажмуривалась, ворочалась на широкой кровати, потом вставала и шла по длинному коридору в ванную. Там, не включая свет, прислонялась лбом к зеркалу. Сквозь босые ступни в тело заползал холод. Она возвращалась в постель, сооружала гнездо из одеяла - как в детстве - зажимала уши ладонями и пыталась забыться, провалиться в никуда, не быть. Ведь невозможно быть все время, так? Когда проемы окон стали жемчужно-серыми и ночные насекомые утихли, сон наконец пришел и слизнул ее мягким языком.
        - …рассыпаюсь!
        «Засыпаю…» - разлепить веки казалось немыслимым. Голова была словно набита ватой, вата была во рту и облепляла лицо, замедляла дыхание, делала его почти бесполезным…
        - Ну, мама же! Ма-а-а-ам!
        Она со всхлипом зевнула, втянула ноздрями влажную наволочку и перевернулась на спину. Сердце дергалось и стучало об ребра так, будто она только что пробежала километр. Два. Три. И неуспела отдышаться, как…
        - Рассыпаюсь!
        Женя вздрогнула и открыла глаза. Над ее головой завис темный силуэт когтистой лапы. С длинными когтями и бугристыми наростами по краям. Лапа сжималась и разжималась, когти с шелестом скребли друг о друга, и налицо ей сыпалась пыль и чешуйки. С соленым запахом гноя. Прямо в открытый рот. С едким вкусом…
        Она закашлялась и резко села.
        - Мама…
        Сын осторожно положил ей руку на колени. Длинные ногти - слишком длинные для мальчишеских пальцев, когда он в последний раз просил маникюрные ножницы? - были покрыты темными ветвящимися полосами. Она сморгнула. Трещины. Ни одного целого ногтя, иззубренные края, как будто мальчишка всю ночь рыл каменистую землю голыми пальцами. В основании каждого ногтя - кровавые заусеницы. И сухая, шелушащаяся кожа на костяшках, если потереть - облазит хлопьями.
        - Зачем ты себя уродуешь?
        - Но…
        - Человек - не кукла из песка! Он не может рассыпаться просто так. Ты расползаешься, когда идет дождь? Ты разваливаешься на куски, когда тебя пинают в школьной драке?
        - Нет, но…
        - Что ты делал ночью? - она стряхнула его ладонь с колен, поднялась с кровати - господи, как мальчик вырос, скоро она будет ниже ростом - взяла сына за подбородок. У него сонные глаза, водянисто-серые, с комочками желтой слизи во внутренних уголках. Ресницы дрожали. Быстро мелькнуло прозрачное третье веко, туда-обратно. - Не смей! Сколько раз я говорила тебе, не смей так делать!
        Женя оттолкнула подростка и быстро ушла, почти убежала, в ванную. Там она до предела открутила кран и сунула руки под струю зеленоватой теплой воды. Стянула рубашку, уронила ее прямо на пол. Согнулась, уцепившись за края ванны, покачала головой, чувствуя, как бьется кровь изнутри в глазные яблоки, подставила затылок под кран. Застыла.
        Когда она наконец открыла дверь, в квартире никого не было.
        Пошлепала, оставляя мокрые следы, на кухню.
        Приготовленные с вечера бутерброды исчезли. Значит, все в порядке. Ушел в школу.
        В раковине громоздилась немытая посуда. Когда она в последний раз видела губку? Вчера? Позавчера?…
        Губка нашлась на полу, рядом с мусорным ведром. Заросшая тонкими зеленовато-белесыми волосками. Куда ее, такую, выбрасывать? В окно? Чтобы кто-нибудь подобрал ее, да, глядишь, и вернул - из жалости. Соседки и так не жаловали Женьку. Стоило ей выйти на улицу, судачили за спиной, показывали пальцами, швыряли в затылок комки грязи - или глины? - дергали за рукав, забрасывали вопросами - на своем квакающем испанском, сухими голосками:
        - Cuentame…
        - Cuentame…
        - Cuentame…
        А что можно рассказать, когда жизнь наполовину состоит из бессонных ночей, когда приманки для сна не осталось совсем, и ты лежишь, прислушиваясь к стонам и скрипам тонких стен и балок, ловишь дыхание непутевого сына из дальней комнаты. Ноют щиколотки и колени, нельзя бродить босиком по ледяным плитам, ты это знаешь, но все равно ходишь. В глаза будто песок насыпали, а вуши вставили смычки ночные музыканты. И ты замираешь, вцепившись в одеяло, мокрое от пота, а мысленно идешь… идешь по коридору на кухню - в кладовку ведет ма-а-аленькая дверь, ты откидываешь крючок и протискиваешься внутрь, встаешь на колени, достаешь спрятанный за ящиками ноутбук, дрожащими руками набираешь пароль… А потом - не остановиться. И ты говоришь, говоришь, говоришь с ним, с тем, с кем говорить не нужно, до тех пор, пока в глазах не начинает рябить от букв, и плачешь, как девочка. Плачешь ты только ночью.
        Вторая половина жизни - серые дни, одинаковые, как подсохшие ломтики хлеба. Отправить сына в школу, обойти комнаты, одну за другой, ведя ладонью по пыльным стенам, тяжело опуститься на пол посреди кухни. Сидеть, как истукан. Ни звука, ни движения, чтобы ни у кого повода не было подняться по ступенькам крыльца и постучать в дверь. Ни к чему ей чужие. Ни к чему. Когда же тени начнут удлиняться, она пересилит себя и встанет, пошарит на полках, сварганит простой ужин, приоткроет форточку, чтобы сын не жаловался на духоту, уйдет и запрется в кладовке. На час. Два. Три. Чем дольше - тем больше хочется…
        Об этой жизни рассказывать соседям?
        Женя двумя пальцами взяла бывшую губку для посуды, завернула ее в грязное вафельное полотенце и уронила сверток в мусорное ведро.
        Посуду в последний раз мыли полторы недели назад. Легче купить новую.
        Она взяла скользкую тарелку, покачала ей туда-обратно, пуская солнечные зайчики по стенам и потолку, и уронила на пол. Осколки брызнули из-под ног. Круглая плоская снежинка спланировала на плиты и умерла. Женя криво ухмыльнулась и потянулась за второй тарелкой. Сын потом уберет. Он все уберет. И небудет больше спрашивать, что с пальцами. Что с ладонями. Помнится, в прошлый раз что-то было с запястьями? Ничего. Вот ему - объяснение.
        Она лежала на спине в куче осколков, как в сугробе, и думала о морозе. Холод в этом доме все время был рядом, он поджидал снизу, хватал за пятки, переливался под ногами каменной тяжестью. Но заокном никогда не бывало зимы. Почему?
        Женя повернула голову и прижалась щекой к мелким колючим искоркам. Стеклянная пыль. Ни разу за три года не было зимы. С деревьев осыпались листья, соседи расчесывали локти и затылки - и сних сыпалась перхоть, с неба планировали длинные ленточки паутины, падал туман, тянуло сыростью… а снега - не было. Ни метели, ни мороза, ни ветра. Впрочем, лета не было тоже. Сплошная слякоть, липкая погода и липкие взгляды, чуть только сунься наружу. Уроды.
        Она старалась выходить как можно меньше, в лавочку - бегом, пригнувшись, только в сумерках. В последний раз у края дороги, на островке ярко-зеленого мха, сидела девочка и размазывала по щекам слезы. Страшненькая. Бугристое лицо, мутные глазенки, худющие, неловко подергивающиеся руки… Девочка жевала мясистый травяной стебель, икала и бормотала что-то под нос.
        Женя невольно замедлила шаг. Прислушалась. «Не буду-не буду-не буду-не буду-не буду…» - бормотала девочка скороговоркой, слова рассыпались, как горох, падали ей в подол мешковатого длинного пальтишка и выплескивались на землю. Ученица из русского класса. Должно быть, ей тут тоже не сладко. Угораздило же некоторых притащить в экспедицию детей! Условия, конечно, перед отъездом расписывали райские… но неужели сложно было разделить надвое? Нет же, всем романтики захотелось. Раскопки в священной долине инков, тайны древних цивилизаций… Расхлебывай их теперь. Полной ложкой.
        Женя передернула плечами. А её сын… Её сын родился уже здесь. Или не здесь… Она ведь привезла его с собой. Или он был всегда? Можно не винить себя. Или нельзя?
        Она присела на корточки перед девочкой:
        - Что - не будешь?
        - Не буду невестой чудовища, - уродинка подняла глаза и внимательно посмотрела наЖеню. - Они не взяли меня играть, сказали, что боятся - к таким красивым всегда приходит чудище и берет в жены. Оно по проводам приходит. Или по воздуху. От него не спрячешься. Но я не буду, не буду…
        «Бред, - Женя потерла лицо, будто смывая дурацкую картинку. Поднялась, встряхнула пальцами - ощущение, будто жабу погладила. И быстрее зашагала домой. - Господи, какой бред».
        Она поднялась с пола и осторожно, чтобы не пораниться об осколки, пошла в коридор. Оттуда - тринадцать плиток, шесть мутных, семь прозрачных, всего пять шагов, если ступать не накаждую - опять в кладовку. Включила веб-камеру, вывела на экран себя, медленно подняла глаза. К щеке прилипли мелкие осколки, кожа бледная, на шее бьется темная жилка. Она уронила лицо и стала тереться щекой о клавиатуру.
        На затылке зашевелились волосы. Мягкая рука скользнула по шее. Погладила - раз, другой. Примерившись, ухватила, подтянула голову Жени поближе к монитору, вмяла лицом в расплывающиеся пиксели, лизнула холодным влажным языком.
        Женя закашлялась и сглотнула. Скользкий комок скатился под ребра, заворочался тошнотой. Перед глазами плыли белые круги.
        Следующим вечером ей почудился отец. Он был, или его не было? Мама придумывала, или он и вправду приходил по праздникам, дарил подарки, громко смеялся, подкидывал ее в воздух, сажал на плечо? Или бил? Ее и маму? Она не помнила.
        - Женька!
        Она помотала головой, не отнимая руки от лица. Воспоминания пусть убираются прочь.
        - Жень, да очнись же!
        Кто-то ухватил ее за запястья, рванул вверх. Она всхлипнула сквозь зубы и замотала головой. Пусть убираются, чужаки. У нее не было отца. Она точно вспомнила. Наверно.
        - Женя!
        Два голоса.
        - Мама…
        Три голоса. Она открыла глаза.
        Сын привел в дом незнакомцев. Один до боли напоминал отца. Женя бессильно сжала кулаки, потом вцепилась зубами в костяшки пальцев и залилась слезами.
        - Я же говорил… - голос сына доносился как будто сквозь вату.
        Женя очнулась на кровати. Голова - на коленях у мужа. На тумбочке россыпью - пустые шприцы.
        Все окна в спальне распахнуты, по комнате гулял ветер с запахом цветов.
        - Прости, что я так долго не возвращался, - Андрей гладил ее жесткой ладонью по лицу. Пальцы дрожали. - Транспорт - ни к черту, добирались пешком отЧокекирао. Сезон дождей, чтоб его. Думали - за неделю обернемся. А витоге два месяца там мариновались. Потом тащили на себе все оборудование. И - да ты знаешь, что я рассказываю! - в каждой деревне необходимо было остановиться, иначе не пропустили бы. Поговорить…
        - …С финиками? - слово само выпрыгнуло из глубины памяти, как из шкатулки с сюрпризом. Три месяца… нет, какие месяца - три года назад они придумали называть перуанцев так. Сморщенные бугристые лица были так похожи на сушеные фрукты.
        - С ними, - муж улыбнулся было, но быстро стер с лица улыбку. - Но стобой что?
        - Что со мной? - она потерла виски, зажмурилась. В голове как будто слишком много лишнего места, мысли перекатывались и сталкивались друг с другом, как маленькие шарики. Шелестели и звонко щелкали. Внутри черепа металось эхо, мешало сосредоточиться. - Смешно… Не помню. Пустота какая-то. Я перестала ходить на раскопки…
        - Ты перестала работать три месяца назад. К тебе приходили - никто не открывал дверь. А мелкий, когда его выдернули из-за парты, только и знал что повторять: «Мама в порядке, просто она спит».
        - Спит… Это и вправду похоже на сон. Не знаю. Как будто щелкнули выключателем, и уменя разом кончилась энергия. И самое страшное - память. Я… даже тебя стала забывать.
        Женя потянулась к мужу, крепко обняла его, прижалась лбом к колючему подбородку, замерла. «А ведь я забыла тебя, - беззвучно прошептала она. - Совсем забыла. Но теперь - вспомнила». И похолодела. Она и вправду вспомнила.Всё.
        - Что ты видел? - Женя смотрела на сына в упор. Прищурившись. Оценивающе. На его глаза с тяжелыми веками. На горбинку носа, которая будто росла изо лба, чуть ли не над бровями. На широкие ноздри. На исцарапанные, покрытые белесыми язвами ключицы, выглядывающие из ворота толстовки. На руки. Она судорожно сглотнула. - И невздумай соврать мне. Ты видел. Иначе бы не рассыпался.
        Закаты вПеру волшебные. Облака лимонно-сиреневые, как разноцветные леденцы, небо наливалось зеленым и золотым. На закате всегда поднимался ветер, и начинали вопить птицы. На все голоса. Громко. Торжественно. Впечатляюще. Можно заслушаться, особенно если то ли хочешь, то ли не хочешь упустить, что именно соврет тебе в лицо собственный сын. Или скажет такую правду, которую поневоле захочется прослушать.
        - Почему-то раньше тебя это не волновало. А ведь я приходил к тебе каждый день…
        - Я была не всебе!
        - Да ты и сейчас не всебе! - надо же, всего девять лет парню, а уже осмелился кричать на мать. Весь в нее. Женя закусила губу. - Не всебе! Совсем сумасшедшая! А если кто-нибудь зайдет в кладовую? Если папа спросит: «Что вы там прячете, за маленькой дверью в глубине дома?»
        - И. Что же. Мы там прячем?..
        - Мы? Я тут ни при чем! Ты знаешь, как я испугался? Я видел… видел кошмары, они спали у нас на кухне!
        «Ну, почему же спали…, - Его тень подошла сзади, положила тяжелую голову Женьке на плечо, вдавила ее в землю - не пощиколотку, как в сказках, всего на пару сантиметров, но голени привычно заныли. - Ты не спала. Я не спал».
        - Всё в прошлом. Успокойся, - она тряхнула головой. - Папа вернулся. Он защитит нас. Тебя. Будем жить, как раньше. Когда ты еще не сунул нос, куда не следует.
        Сын отвернулся и побежал прочь вдоль обочины, потом нырнул под кроны деревьев. Там, в лесу, всегда играют местные дети. И он - вместе с ними.
        «Почему я никогда не зову его по имени? - Женя продолжала смотреть на закат. Стремительно темнело, и над горизонтом трепетала изумрудно-фиолетовая пелена. - Ведь мы… нет, Андрей, назвал его… Хотя не стоит».
        - Он иногда и сам не знает, что чудовище, - девочка назидательно подняла палец вверх. Остальные ученики кивали, как деревянные болванчики. Мстислав сидел неподвижно. Ему казалось, что все уставились на него и сверлят взглядами, до самого сердца, до самого позвоночника, и видят его настоящего. Но дети смотрели на поднятый палец рассказчицы, как загипнотизированные. - Не знает до тех пор, пока его не позовут по имени. У имени зла великая сила, она срывает покровы с темной души и тела. Мы начинаем видеть тьму, но итьма распускает крылья, обретает боль и волю. Поэтому лучше молчать.
        - Лучше молчать… - бормотал сын Жени, грызя расслоившийся ноготь. Лучше просто сын. НеМстислав. Пусть лучше у него не будет имени. Тогда зло промахнется, не сумев упомянуть его в строке. Не посмотрит на него из телефона. Не назовет сыночком.
        Женя выдраила пол и стены до блеска. Ей привезли новые стеллажи из отполированного желтого дерева с разноцветной стеклянной посудой, пузатые шкатулки для приправ и пряностей, связки душистых трав и аквариум с нежно-сиреневыми рыбками. Ни пылинки, ни паутинки - кухня стала теплой и радостной. Незаметные перестановки - чуть-чуть сдвинуть мойку, немного сместить полки… И уже никто не догадается, что тут была когда-то дверь в кладовку.
        Дом наполнился голосами и смехом. Андрей всегда был душой компании, и когда он сидел дома, люди поневоле тянулись сюда следом за ним. Сидели на ступенях крыльца, пили чай и горячий глинтвейн, травили байки, глазели на чужое небо. Правда, все чаще хмурились… Но раз в селение вернулся глава экспедиции, все беды поправимы, не так ли?
        Женя - впервые с тех пор, как вернулся муж - заперлась в кладовой, услышав обрывки разговора на крыльце. Прислонилась лбом к ледяному экрану. Закрыла глаза. Шепнула для верности: «Слушай… Они про тебя говорят».
        - …Должно быть, еще один приполз. Или народился поблизости.
        - Где он мог родиться? Мы в лепешку расшиблись, но срезали эти провода, про которые нам говорили. Разобрали стену святилища. Вычерпали воду из каменных зеркал…
        - Значит, приспособился. Пришел по сотовой сети. Научился прятаться в лесу. В кустах. В домах. Объявим облаву, чего гадать.
        - Ты уверен?
        - Зуб даю, - Андрей улыбнулся щербатым ртом. Обколотые во время драки зубы крошились и гнили. Слишком влажный здесь климат. Грибков, бактерий и плесени - видимо-невидимо. - Да ты поспрашивай местных. Почему вдруг в школе сократили число уроков? Зачем добавили в программу фольклор, который и так известен каждому с пеленок?
        - Так зачем?
        - А затем. Приглядись. Они все чешутся. Кашляют кровью. Обрастают полипами. Меняются. Что нам говорит главная местная легенда?…
        «Мы меняемся, значит - рядом чудовище. Если ты утром не узнал себя в зеркале, пора уносить ноги, - Женя открыла глаза. - Но мы будем жить, как прежде. Никто ничего не узнает».
        - Раньше их звали жрецы - и умели с ними управляться. А теперь чудище позвал кто-то неопытный. Долго раскачивается. Нужно проверить всех наших. Выключить все компьютеры, отобрать смартфоны. Чтобы не пробралось в тыл. Справишься?
        На следующий день выпал снег. Он падал крупными, грязно-белыми мокрыми хлопьями и почти сразу примерзал к земле. Детишки выламывали из наста блестящие неровные куски, били их на мелкие ледяные осколки о стволы деревьев и углы домов, восторженно визжали. Снег был здесь нечастым гостем.
        - Слава? - Андрей подошел к сыну, положил ему руку на плечо. Тот стоял на одном месте уже около часа, нахохлившись, как больная птица, и сплохо скрываемой завистью наблюдал за играющими детьми. - Что с тобой? Почему ты не сними?
        - Я… - Мстислав шмыгнул носом. Молча уставился в другую сторону.
        - Эй, я знаю, что ты молчун. Но сейчас я вижу - тебе плохо. Давай поговорим, как мужчина с мужчиной? Как отец с сыном, а?
        Как отец с сыном, да. Слава не спал уже четвертый день. Сон не шел к нему, несмотря на таблетки обезболивающего, украденные из аптечки, несмотря на ружье в углу комнаты, несмотря на оберег под подушкой. Казалось, что его медленно сжигают - изнутри и снаружи. Под ложечкой будто скребли заточенной ложкой, он сгибался пополам от приступов тошноты и тайком блевал в ванной. Глаза слезились, ноздри разъедало от собственных соплей - вот смеху-то! - а напальцы было страшно смотреть. Утром он попытался взять в руку вилку - и несмог. В зеркало он не глядел принципиально.
        - Сынок?
        - Я рассыпаюсь, - Слава вытолкнул это из себя сквозь сжатые зубы, чувствуя себя одновременно предателем и спасителем. Стянул правую рукавичку и протянул ладонь вперед. Почти уперся ею в грудь Андрея.
        Тот со свистом втянул воздух.
        - Я знаю, где он, - Слава уже выпустил боль на свободу и немог остановиться, не завершив дело до конца. - В коморке. За кухней.
        Женя бросилась на мужа, когда он уже протискивался в маленькую дверь, накинулась со спины, повисла и стала грызть. Ей не хватало сил и остроты зубов, чтобы прокусить куртку из толстого материала, но она раз за разом тыкалась лицом ему в плечо, всхлипывала и выла.
        Конечно. Можно было стоять на пороге и молча смотреть, как муж совершает очередной подвиг. Если подвигом можно назвать избиение раненой, беспомощной твари. Сейчас не то что три года тому назад. Болота осушены, святилища разобраны, заклятья разорваны, и сила растеклась по холодному полу и почужим снам. Одного выстрела или даже удара хватит. Разбить ноутбук - иОн не выберется наружу.
        Можно было визжать, ужасаться, падать в обморок. Грешить на строителей дома, на наведенный морок, на сонное зелье. Мол, ничего не знала, и знать не хочу.
        Можно было жить, как прежде. Женой героя. Обманщицей героя.
        Только не захотелось - на секунду. И этой секунды хватило.
        С потолка посыпалась штукатурка. Щелкнули и один за другим отлетели прочь три новых блестящих замка с ма-а-а-аленькой дверцы. Чудовище выбиралось на свободу. Брызнули вразные стороны маленькие блестящие клавиши. Монитор развернулся белесым цветком, потянулся следом за бугристой тушей - длинными липкими нитями.
        - Бл-бл-бл-бл-бл… - захрипело в зубастой пасти. Со звоном рухнул новенький стеллаж со стеклянной посудой. Змей силился подняться, скреб зелеными когтями по каменному полу, пытался стать выше, чтобы грудью пойти на врага. Но это был не сон. НеЕЁ сон. Когти только зря высекали искры из плит, гниющее израненное брюхо дрожало. Хвост… хвоста он не чувствовал уже давно. Новая сеть не поддерживала его. Не кормила. Биться между менгирами он привык, а обвышки сотовой связи вечно обдирал чешую. Не смог приспособиться. И потому был очень зол.
        Андрей крутанулся в сторону, пытаясь сбросить жену, и врезался в окно. В новый проем, недавно расширенный, в разноцветное витражное стекло.
        Слава, которого, как обычно, никто не замечал, на четвереньках подполз к чудовищу и, когда змей на мгновение замер, посмотрел ему в глаза. Мутные, серо-водянистые, с мелко трепетавшим прозрачным веком. А потом раздались выстрелы, и через мгновение огонь внутри мальчика угас.
        О таких подвигах не слагают песен, и местные потом долго обходили белых стороной, и детей учили - прикрывать глаза ладонью. Чтобы трусость не пробралась внутрь. Даже здоровый на больного - это слишком, а уж пятеро мужиков с ружьями там, где хватило бы одной пули…
        УАндрея, когда он поднимется с земли и отряхнет грязную одежду, еще будет будущее. Он напьется, как сапожник, проломит кулаком стену, будет орать и рыдать в фиолетовое небо. Черед неделю - а может, месяц - успокоится, уволится, уйдет прочь, и отселения к селенью станет охотиться на ночные страхи и последних чудовищ, потерявших древнюю привычную сеть, ныне затаившихся по оврагам и пролескам.
        Он, наверно, даже возьмет с собой Славу. Тот научится читать звериные следы и метко стрелять в чудовищ. Хотя это у него всегда будет получаться гораздо хуже, чем путать следы собственные… и чуять вкусных перуанцев, прячущихся за ветхими стенами домов с наступлением темноты. Но ничего. Его новый, настоящий отец, любивший его мать за маленькой дверью в кладовке, успел перед смертью рассказать мальчику легенду. Когда-нибудь он отыщет самую красивую девочку, и всё снова будет. Будет.
        А внастоящем Женя лежит на земле, и изщеки ее торчит широкое прозрачное лезвие. Что это, ледяная корочка или обломок витража - совсем не важно. Болотный сон уже положил тяжелую голову на плечо, и она возвращается в пустое бесцветное время, когда ей было так спокойно. И хорошо. Ведь невозможно же быть все время, так?
        Когда-нибудь он отыщет самую красивую девочку…
        Завтра
        Фотографировать животных запрещено
        - По-моему, я застряла, - Инка сморщила нос и посмотрела на дикобраза, который целеустремленно и свесьма опасным топотом двигался по клетке, подбираясь всё ближе к ее руке с фотоаппаратом. - А если он выстрелит в меня иголками?
        Дикобраз тут же, как назло, зафырчал, блеснул глазами-пуговками и распушил черно-белую колючую шубу.
        - На твоем месте я бы скорее опасался охранников, - Макс с независимым видом взялся за полы куртки, закрывая Инку от ближайшего служителя зоопарка, развел руки в стороны и даже немного помахал ими, делая вид, что собирается взлететь. - Дырки мы, если что, заклеим пластырем. А вот отмазать кого-то от наказания будет гораздо сложнее.
        Прямо над головой у них висела табличка «Фотографировать животных строго воспрещается!» С жирным ярко-красным восклицательным знаком и черепом с перекрещенными костями.
        Дикобраз тем временем пришуршал к самым прутьям и ткнулся носом вИнкино запястье. Щекотно засопел, оскалил неожиданно оранжевые зубы и тронул лапой фотоаппарат. Девушка закусила губу и резко дернулась, пытаясь вытянуть руку наружу. Получилось. Большая пуговица на плече не выдержала и отлетела, щелкнув по полу клетки как раз перед мордой ошалевшего дикобраза. Тот отпрыгнул и заворчал, угрожающе потрясая иглами.
        Охранник обернулся на шум, ноИнна чудом успела засунуть фотоаппарат в карман пальто и уже невинно смотрела по сторонам такими круглыми глазами, будто ржавые решетки, увешанные запрещающими табличками, аллеи парка, замусоренные обертками от мороженого, и вяло облетающие деревья были самым удивительным зрелищем на ее памяти. «Господи, кто-то еще способен глядеть на этот ад с интересом», - хмуро подумал работник секции грызунов и пошел по дорожке, загребая листву тяжелыми ботинками. Он ошибся. Инка всегда смотрела вокруг именно так, как любознательный турист на чужой планете. Из-за этого, собственно, всё и началось.
        Год назад родители затеяли на даче ремонт, иИнне достался «на растерзание» чердак. Хлама там было раза в три больше, чем на всех остальных этажах старого дома, и кто-то другой, наверно, возмутился бы по поводу несправедливого распределения работы… но зачем? Зачем напрасно расстраиваться, если среди подшивок газет десятилетней давности можно обнаружить журнал с каким-нибудь интересным рассказом и зачитаться до вечера, сидя у крошечного окна на теплых щелястых досках. Если в картонных коробках, криво сваленных одна на другую, можно найти решительно всё - от маминой свадебной фаты до своих первых погремушек. Если в темных углах, помимо паутины и дохлых мух, скрываются разноцветные склянки и ключи от неизвестных дверей. Если пылинки искрятся и пляшут в тонких лучах солнца, пробивающихся из-под крыши, и кажется, что чердак насквозь проткнули золотыми спицами… В общем, Инка ни разу не пожалела, что вызвалась разбирать осколки прошлого. Быть туристом во времени ничуть не менее интересно, чем покорять пространство.
        Пачка старых фотографий пряталась между страницами глянцевого журнала, на обложке которого красовался призыв худеть с умом. Подкреплялся он красочной фотографией болгарских перцев, иИнна, которая терпеть не могла этот овощ, уже отбросила было журнал в сторону, когда из него посыпались карточки. Темные, без современного три-дэ эффекта, нечеткие. Но нев фокусе дело.
        С фотографий смотрела смешная девочка с пухлыми щеками, в пуховике с синим капюшоном и желтой игрушечной лопатой в руках. За спиной у нее виднелись то прутья, то железная сетка. А заними - то морда белого медведя, то клетчатый бок жирафа, то шерстяной лоб овцебыка. Инна задумчиво пересмотрела карточки несколько раз. На одной из них, в самом уголке, можно было разглядеть вывеску «Добр… пожа… в зоо..».
        - Это ведь бабушка? - спросила она за чаем, протягивая фотографию через стол.
        - Да, - мама улыбнулась. - Тут ей года четыре, не больше.
        - Тогда в зоопарках не запрещали фотографироваться со зверями? - Инкина любознательность уже почуяла тайну, и рвалась с поводка на поиски разгадки. А что вопрос - вопрос был риторическим.
        - Как видишь.
        - А теперь почему…
        - Не знаю, я не зоолог. Кому еще пирога? - мама сделала вид, что чаепитие важнее старых фото. Но потом, собирая посуду со стола, вспоминала, как в юности долго ждала весны - сколько ей было? семнадцать? или восемнадцать? - чтобы почувствовать себя ребенком - покататься на пони, и чтобы дядя с круглым зеркальным глазом крикнул: «Улыбнись, сейчас вылетит птичка!» Наконец случились майские праздники, они с друзьями пришли на аллею, где обычно маялся в ожидании наездников шерстяной лопоухий коник, но его уже не было. Не было ни краснолицего толстяка в пробковом шлеме с удавом на шее, который раньше зазывал всех «Почувствуйте себя вАфрике!», ни совы с обрезанными крыльями, ни смирных лохматых обезьянок, ни толстого лори с круглыми глазами. А вдоль аллеи, прибитый к деревьям, висел длинный плакат: «Фотографироваться с животными запрещено!»
        - Ты же начинающий биолог, - Инка сидела на парапете и отволнения грызла уголок карточки. - Ты должен знать!
        - Представь себе, не знаю, - Максим маялся рядом, не зная, что делать - вскарабкаться на теплый пыльный камень, сказав чистоте штанов «прощай», или продолжать переминаться с ноги на ногу, не зная, куда их девать. - Если ты думаешь, что в университете мне дали тайное знание, отличающееся от дежурных фраз в школьном учебнике, я тебя разочарую. Не дали, пожадничали.
        - Ведь это бред. Забота о сохранении редких зверей - это прекрасно, но принять версию о том, что на них плохо действует фото- и видеосъемка, я не могу.
        - Я тоже не могу, но факт остается фактом. «Содержащиеся в неволе животные чувствительны к тонким электромагнитным полям от камер…» - Макс начал цитировать фразу из учебника, ноИнна замахала на него руками.
        - Уже перечитала и посмеялась неоднократно. В этом пункте уж очень сильно зоология не дружит с физикой. Ты никогда не задумывался?…
        - Все задумывались, - Максим все-таки решил усесться рядом и запрыгнул на парапет. - Ты думаешь, на биофак идут одни идиоты, принимающие дурацкие фразы как догму? Вовсе нет. Но первое, чему нас учат на первом курсе - зоопарковый вопрос про фото не обсуждается. Хочешь проблем - спрашивай, ага. С угрозой отчисления. Не хочешь - интересуйся всем остальным.
        - Что за всемирный заговор, а… - Инна выплюнула кусок жеваной бумаги, метко попала в ковыляющего мимо голубя-попрошайку и решительно сунула обгрызенную фотографию в карман. - Скажи, а ты случайно не знаешь, в какую смену работают самые ленивые охранники зоопарка? Желательно, с плохим зрением.
        - К сожалению, знаю, - Макс обреченно вздохнул. Тайны, по законам жанра, всегда лучше раскрываются, когда за ними охотятся двое. Но порой они слишком опасны - в частности, для карьеры одного из охотников. - И почему я всегда соглашаюсь лезть с тобой в дурацкие авантюры?
        «Потому что тебе и самому интересно» - успел шепнуть внутренний голос, прежде чем разум его заткнул. В конце концов, должен же кто-то из команды хотя бы притворяться законопослушным и здравомыслящим, не так ли?
        - Ничего, - Инка потерла слезящиеся глаза и зевнула. Ночная проявка фотопленки чрезвычайно плохо влияет на степень выспанности. - Опять ничего.
        - Если бы знать, что мы вообще ищем… - Макс перебирал внушительную пачку фотографий. - Правда, теперь у нас есть куча улик против себя на случай обыска и возможность стать монополистами на черном фоторынке. Спешите видеть! Млекопитающие во всех ракурсах и позах!
        - Да ну тебя! - девушка закусила губу и тряхнула челкой. - Лучше придумай, что теперь делать, когда следствие зашло в тупик.
        Тупик и вправду был темный, внушительный и непреодолимый.
        Они ухитрились заснять почти всех зверей, которых держали в открытых клетках на дальних аллеях. Фотографировали их поодиночке. Парами. Друг друга на фоне любопытных носов и лап, сжимающих подаренные бананы или морковку. Ничего криминального или хотя бы чуть-чуть странного не обнаруживалось. Обычные фото, качеством получше, чем двадцатилетней давности, но неболее того.
        Инка уже стала сомневаться в своей интуиции. Обычно она не подводила, но вэтот раз, похоже, готовилась расписаться в собственной беспомощности. Или пошла не потому пути… Ведь должна же быть какая-то причина для всех этих запретов, арестов и штрафов. Причем достаточно серьезная, чтобы девятнадцать лет назад - осторожные расспросы старшего поколения позволили выяснить точную дату - фактически в одночасье все зоопарки планеты были объявлены табу для фотографов.
        - Почему не национальные парки? Не шапито всякие? Не собачьи питомники или выставки? Почему именно зоопарки?
        - Еще живые уголки и лаборатории при институтах, - Макс поправил очки и всотый раз стал пересматривать фото. - Что у них общего?
        - Там совсем разные звери всю жизнь сидят на одной территории, причем каждый в замкнутом пространстве. Как им, должно быть, неуютно, странно и несвободно. Хочется выбраться на волю. Решетки разогнуть или подкоп сделать…
        - Подкоп! Именно! - Макс уставился на фотографию дикобраза, сделанную накануне. - Скажи, а тебе не кажется странной вот эта дыра в бетонном полу клетки?..
        Юстас ненавидел людей в спецодежде с блестящими жужжащими глазами в руках. Когда они приходили и начинали шнырять вокруг, всё осматривать и обнюхивать, Бродящие-сквозь-решетку прятались и потом долго не появлялись. Осторожничали. И приходилось жить несколько дней, а то и недель, без запаха свободы и без рассказов о лохматых травяных степях. А это нелегко, когда у тебя всего один кусочек неба в кроне дерева и жесткий серый пол вместо теплой земли.
        Юстас жевал хрустящие крошки печенья, которое так же, как и свобода, было все закона - по мнению зоологов, дикобразу не положено питаться мучным - и вспоминал, сколько раз он уже видел Бродящих. И чуял их запах - травяной, свежий и пряный, запутавшийся в зеленой одежде и длинных волосах. Если правильно сжать когти на двух передних и одной задней лапе, получалось, что встречать их осталось совсем недолго. Еще разочек. Или два.
        Морские свинки в клетке напротив переливчато заурчали. Юстас пошелестел иголками в ответ. Агути за стенкой захрустели капустными листьями. Все готовы, сегодня ночью опять можно призывать их. Вместе. На разные голоса, чтобы наверняка. И если они придут, кому-то повезет уткнуться носом в теплые руки, пахнущие молоком и имбирным печеньем, и забыть хотя бы на мгновенье о том, что ты родился взаперти и никогда не видел настоящего мира. О том, что тебя отобрали у матери, выкормили из бутылочки и засадили сюда, не спросив - а хочешь ли ты быть здесь. Бродящие добрые. Они милосердно забирают память - взамен же дают надежду на лучшее будущее. Которое уже совсем близко.
        - Надо еще раз сходить туда и сфотографировать поближе. У меня получится просунуть руку сквозь прутья.
        - Не боишься? - Макс невольно улыбнулся. - Юстас - самый большой дикобраз среди живущих в российских зоопарках. По крайней мере, так написано на его табличке. И вообще, он очень внушительный и независимый на вид. Даже несмотря на то, что я иногда подкармливаю его печеньем.
        - Тогда у нас тем более не будет проблем! - Инка сдернула пальто с вешалки и стала его натягивать, всё никак не попадая в рукав - должно быть, от волнения. - Я чую, теперь мы совсем близко.
        - Будьте внимательны, прошу вас! - директор зоопарка отчитывал сотрудников. - Почему ночная смена задержалась?
        - Всего на пару минут…
        - И этой пары минут хватило, чтобы грызуны устроили концерт! Хоровое пение, чтоб его!
        - Я бы на вашем месте радовался, что не более серьезные млекопитающие… - главный зоотехник пригладил бороду. - На прошлой неделе вТокийском парке исчез тигр. А месяцем раньше вЛондонском - целый слон. Так что если нам грозит потеря одной-двух морских свинок, я бы не слишком волновался. Купим новых.
        Директор вытер платком вспотевший лоб и сдосадой покосился в монитор рабочего компьютера. Оттуда звал и манил недоразложенный пасьянс.
        - С каждым годом мне всё больше кажется, что мы превращаемся в фарс. Держать зверей вместе нельзя, потому что так они пропадают. Держать порознь - тоже нельзя, потому что это будет уже не зоопарк. Но, вместе с тем, наука требует, чтобы мы пребывали в неизменном формате.
        - Ученые охотятся за объектом. Специальные ловушки придумывают, поля какие-то… Пытаются поймать за хвост.
        - И как хвост?
        - Засняли-таки. У пингвинов. Только, - зоотехник поморщился, - некоторые теперь сомневаются, что мы охотимся за сверхъестественным явлением. Мол, это просто очередные хиппи, борцы за права животных. Волосы из хвоста уж больно похожи на человеческие. Обычные длинные волосы. Светлые. Правда, на несколько сантиметров больше снято, чем вМехико три года назад. И пару волосков, якобы, нашли на прутьях клетки и отправили в лабораторию. Обещают под это дело выбить очередной грант. Построить новые павильоны, поправить забор…
        - Михал Палыч, уже за сорок, а всё в сказки веришь, да? - директор хрустнул пальцами и повозил мышкой. Курсор выполз из угла экрана и радостно двинулся к картам. - Скорее, плакаты обновят! Запрещающие. Чтоб населению неповадно было лезть в тарелку к высокой науке, к закрытому отделу. Всё, свободны.
        Девочку Бродящие не испугались - потому что она, наверно, не хотела поймать их души и запрятать куда-нибудь, как ученые. Просто шагнули назад и слились с тенями по краям клетки. Поэтому Юстас не стал ее кусать, просто понюхал - интересно же. Эта человеческая лапка пахла свежескошенной травой, пылью и ягодами. А вовсе не горькими лекарствами и металлом, как руки здешних работников. Один из таких как раз проходил мимо - легок на помине. Девочка испугалась его и дернулась, черная круглая штука отлетела от нее и чуть не стукнула Юстаса прямо по носу.
        Он возмутился сначала, засопел… а потом забыл обо всем, проследив за тем, как кругляш катится по полу клетки. Он подпрыгнул несколько раз и упал в нору. Вот же она. И как это Юстас не замечал раньше? Совсем рядом с лапой, большая, как будто сам выкапывал - и оттуда пахнет теплым ветром. ИБродящие-сквозь-решетки радостно голосят, приплясывая и хлопая ладонями по корягам и прутьям: «Что же ты встал? Беги скорее!»
        - Черт, - Макс схватил Инку за рукав. - Ущипни меня. Так не бывает.
        - Что?… - она обернулась и застыла с открытым ртом. Дикобраза в клетке больше не было. Пуговицы, которая несколько секунд назад блестела на солнце в полуметре от решетки, - тоже.
        - Идем отсюда. Быстрее, пока не заметили, - Макс потащил ее к выходу. Инна сжимала фотоаппарат в кармане - наверно, совсем уже мокрый, от волнения у нее всегда потели руки - и всё время оглядывалась.
        По степи катились травяные волны - оливково-белесого цвета, с яркими островками цветов. Земля была мягкой, красновато-бурой, той самой, которую так приятно раскапывать. Юстас громко засопел от полноты чувств и прижался квадратной мордой к траве, закрыл глаза.
        На небе горели разноцветные звезды, в зонтиках деревьев с острыми блестящими листьями пересмеивались молодые Бродящие. «Не сквозь решетку они бродят, - понял Юстас. - Дальше. Гораздо дальше». Над звериным царством поднималась оранжевая луна. Ночные драконы выползали на отроги скал и расправляли крылья.
        По траве прошуршали быстрые шаги. Юстас поднял глаза. К нему протягивал руку мальчик с длинными серебристыми волосами, заправленными за острые уши. Глаза у него были как плошки, в которых расплавили лунный свет.
        - Я не мальчик, - тихо засмеялся он, прочитав мысли дикобраза. - Я такой же, как те, что привели тебя сюда. Просто еще не научился растворяться в тенях.
        Он погладил Юстаса по носу.
        - Пошли, я покажу тебе наш дом?
        Дом веял свободой, перешептывался на разные голоса и оседал на усах запахом настоящего мира, куда Бродящие-по-мирам со временем уводят всех своих несправедливо запертых детей.
        - Отличная нора, - Инка до боли в глазах всматривалась в еще влажную карточку. Ее домашняя фотолаборатория теперь выглядела, как посудная лавка после танцев маленького и неочень неуклюжего, но всё же слона. Спешка не располагает к аккуратности. - В самый раз для самого большого дикобраза вРоссии. Вполне по размеру.
        Макс сглотнул и тихо заметил:
        - Между прочим, я не толще Юстаса. И ты тоже.
        - Угу, - Инка отвернулась и медленно стала водить пальцем по столу. - Ты не помнишь, что было почти во всех газетах за неделю до того, как началась эта свистопляска с запрещающими табличками и изгнанием фотографов?
        - Напомни, ты же любитель древних чердачных архивов…
        - Что тут напоминать, - уИнны задрожал голос. - Люди стали пропадать. Много. По большей части взрослые с детьми. Ушли в зоопарк и невернулись. И я их, наверно, понимаю. После того, как мы проявили эту фотографию. Они… Дело не втом, что я их видела в иллюстрациях к сказкам. Дело не вкнигах или мультиках. У этих существ в глазах что-то такое, от чего невозможно отказаться. Мечта, не сказанная словами. Свобода, как о ней поют песни. Кажется, что тебе снова пять лет, и впереди бесконечное воскресенье.
        - Угу, - Макс поднялся, чуть было не уронив стул. - Взрослые с детьми пропадали, говоришь… Так кто из нас будет взрослым, а кто ребенком?
        Девятнадцать лет назад, когда в зоопарке Дублина потерялся первый малыш, его мать в полицейском участке, размазывая слезы по щекам, уронив на пол фотоаппарат и расплескивая кофе себе на колени, твердила, что ее сына украли эльфы. Настоящие живые сказочные эльфы. Но кто поверит в такие глупости?
        Ньаавэл таннья
        Бело-фиолетовый довольный морж занимал всю парту. Массивным клыкам немного не хватило столешницы, поэтому они причудливо изгибались и заползали на стену. Благодаря этому зверь смотрелся как изображение то ли в духе средневековых бестиариев, где реальные твари соседствовали с мантикорами и василисками, то ли с афиши, повествующей о выступлении цирка уродов.
        - Имаджинариум какой-то, - профессор Бойко кашлянул и поправил очки. Морж продолжал благодушно взирать на него, всем своим выражением морды и лучиками вокруг глаз демонстрируя солнечное летнее настроение.
        За окном серели ранние декабрьские сумерки. Шел дождь со снегом.
        - Я это… - нескладный студент-троечник Игорь Прохоров виновато переминался рядом. Он то и дело тянул себя за обтрепанные рукава свитера, то складывал на груди руки с широкими ладонями, то прятал их в карманы. - Я все вытру. Или покрашу. И стену тоже. Если надо.
        В качестве ударного завершающего штриха в ластах морж сжимал тщательно прорисованную методичку по солнечно-земной физике.
        - Игорь, - профессор оторвался от созерцания от шедевра и, прищурившись, поднял глаза на собеседника. - Я не буду вдаваться в комментарии о художественной ценности объекта. И про то, когда и как привести стол в порядок, узнаете у заведующего матчастью. Я спрошу лишь одно: вам не кажется, что вы все-таки ошиблись с выбором специальности?
        - Н… нет, - помотал головой Прохоров, успевший единожды уже схлопотать академ и ни разу не осиливший сдачу физических дисциплин с первого раза.
        - Кого вы пытаетесь обмануть? Меня? Родителей? Зачем вам сдалась эта физика? Вы ж ее не любите. В этого моржа вложено гораздо больше души, чем во все ваши контрольные и ответы на семинарах вместе взятые. У вас сколько на него ушло?
        - Три часа…
        Итоговый семинар по факультативу занимал как раз две пары.
        - Игорь, я вам в последний раз советую. Забирайте документы и поступайте заново. В архитектурный, на дизайн, на иллюстратора… вас там с руками оторвут! И все будут счастливы. Мне не придется ставить вам двойки, а ваши моржи будут куда больше востребованы.
        За окном совсем стемнело.
        Игорь мял в руках методичку. Наконец собрался с духом, убрал с глаз непослушную челку и твердо посмотрел в глаза профессору.
        - А можно, я сначала все-таки попытаюсь ответить на вопросы? Я готовился. Правда.
        На следующую зиму их группа поехала вФинляндию - праздновать Новый год иРождество. По приезду их заселили в деревянный дом, пахнущий смолой и еще чем-то теплым, неуловимым, не формулируемым обычным, повседневным языком.
        - Огнем пахнет, - сказали девочки, ежась от холода перед еще не затопленным камином.
        - Оранжевым, - буркнул под нос Игорь и понесся вверх по лестнице, занимать место в самой верхней комнате.
        Он всегда как будто стремился забраться поближе к небу. Точнее, к солнцу, луне и звездам - всему, что светит.
        К десяти годам он уже отчаянно боялся темноты - плакал, когда по вечерам гасили лампу, отказывался заглядывать в чуланы и нелазил с друзьями по чердакам и подворотням. Стоило ему закрыть глаза - и казалось, что вот-вот на спину ему опустится мягкая лапа и… Дальше воображение работать отказывалось. Слишком страшно.
        Он боялся потеряться, заблудиться, быть украденным. Сказка про Гензеля иГретель, изданная отдельной тоненькой книжкой со страшноватыми для детей серо-зелеными картинками леса и пряничной избушки, была зачитана до дыр. Всегда оставлять зарубки на деревьях. Сыпать за собой пряничные крошки. Обязательно говорить отцу или матери, куда и зачем идешь.
        - Да что ж тебя родители так запугали-то? - причитала бабушка, глядя, как ребенок вместо того, чтобы гонять по всему пригороду с соседскими сорванцами, шатается по маленькому двору. - Вот я в твои годы знаешь, куда гулять уходила…
        Игорь в ответ щурился, молчал и кусал губы.
        Уж он-то знал, что родители тут были ни при чем. Во всем виновата была полярная ночь.
        Осенью, когда Игорь учился в третьем классе, в школе объявили карантин из-за эпидемии какого-то особенно лютого вируса, и отец взял его с собой в отпуск, «к старикам». Стариками назывались прабабушка и прадедушка, жившие далеко на севере. Сначала летели доКрасноярска - в памяти уИгоря сохранилась только смешная самолетная еда: джем, мед и масло в маленьких коробочках. Потом пересели на маленький самолет - «по знакомству», как сказал отец, у него школьный друг занимал какую-то высокую должность в грузовых авиаперевозках по краю.
        Вот тут Игорь немножечко понял, что имела в виду мама, которая шипела ночью на кухне: «Сам езжай, куда хочешь, но ребенка с собой тащить не дам! Он же там натерпится!» От воздушной болтанки, от посадок и взлетов, от бесконечно тянущейся воздушной дороги ему к вечеру стало так плохо, что хоть кричи. Тошнило, крутило живот, болела голова. И - главное - не было никакой самолетной еды, чтобы хоть немного скрасить горькую путевую пилюлю.
        Зато, когда они наконец прилетели вХатангу, Игорь понял, что все мучения стоили этого. Потому что они приземлились в сказку. Над полем маленького аэропорта, над поселком - да и над всем горизонтом окрест - трепыхалось зелено-золотистое огненное полотнище. Он стоял, запрокинув голову, не мог прийти в себя от восторга и просто не понимал, как взрослые могут спокойно ходить, разговаривать и тянуть его куда-то за руку, когда в небе происходит такое чудо.
        Потом прабабушка - маленькая, будто игрушечная, почти не встающая с постели и разговаривающая шепотом - рассказала ему все сказки про «белую волну», которые знала. Прадед был русским, а сама она - младшая дочь долганского шамана. Именно из ее шелестящих тихих рассказов, поведанных будто не обычным человеческим языком, а впеснях сверчков, шорохе крыльев ночных бабочек и треске пламени, Игорь узнал тогда про зов предков и белого моржа.
        Но сияние приходило не каждый день. Когда его не было, Хатанга вечерами была похожа на мертвый город. Фонари горели только на перекрестках центральных улиц, огни квартир тонули за мутными стеклами, на окраинах выли собаки. Окна у стариков смотрели не наулицу, а напустырь, за которым пара маленьких частных домишек - и тундра. И темнота.
        Там, вХатанге, сосед подарил Игорю щенка. Не спросив разрешения у прадедушки или отца, он поймал мальчика во дворе и сунул в руки круглого мехового зверя. Это был щенок хаски, с толстыми щеками, тяжелыми лапами и теплыми ушами - будто специально созданными для того, чтобы прижиматься к ним щекой. Игорь опустил его на землю, и щенок начал бегать вокруг, ластиться и смешно, басовито тявкать. Мечта ребенка, как она есть.
        Сначала Игорь радовался подарку, но потом стал думать, как привести его домой. У отца - аллергия на шерсть, и дома, вПетербурге, сроду не водилось домашних животных. Но расстаться со щенком было выше сил, и он придумал, казалось бы, отличный план: гулять до самой ночи, а позже прийти домой с повинной и ссобакой - не погонят же их за порог в темноту, так ведь?!
        Первая часть плана удалась на ура.
        Они бродили вокруг дома где-то до четырех вечера, потом Игорь решил прогуляться на пустырь и вернуться - кругом стало уже совсем темно.
        Когда дошли до пустыря, щенок сначала терся о ноги мальчика, а потом стал бегать кругами. Игорь раздумывал, не найти ли какую-нибудь палку и некинуть ли ему… Но уже было слишком темно.
        В том-то и дело. Слишком.
        Много лет подряд Игорь не спал ночами, размышляя, что именно тогда произошло: щенок испугался, или услышал чужих собак, или пресловутый голос предков… Он коротко тявкнул и убежал в темноту. Игорь бежал следом, звал его - «хаски, хаски!» - даже имени так и неуспел придумать. В итоге бродил по пустырю до ночи, отец его искал, нашел, привел домой и отшлепал.
        Но… Игорь точно знал, что если бы было светло, он бы сумел догнать щенка.
        А так темнота украла у него несостоявшегося друга, иИгорь стал ее ненавидеть. Сперва ненавидеть, а потом бояться.
        Ведь как назло, северного сияния в этот день над Хатангой не было
        Новый год в финской деревне получался волшебным.
        Огонь ворочался в камине, как теплый оранжевый кот, огромная наряженная елка во дворе переливалась бело-золотыми огоньками гирлянд, щелкали пробки от шампанского, с неба планировали редкие снежинки - на редкость правильной формы, как из учебника природоведения.
        К двенадцати ночи высыпали во двор с бокалами. Зажигать бумажки с желаниями, топить их в шампанском и давясь, выпивать синхронно со сменой года - чтобы всё-всё исполнилось! Играть в снежки, лепить снеговика - кособокого и немного странного, с энергосберегающей лампочкой вместо носа и свернутыми конфетными обертками вместо пуговиц на несуществующем фраке. Вместо волос ему приспособили бенгальские огни.
        Когда все закричали «ура»и стали чокаться, Игорь вдруг встрепенулся, бросил поджигать снеговиковую шевелюру и ткнул пальцем в небо:
        - Смотрите!
        Они ничего не видели, пока Игорь не вырубил елочную иллюминацию и свет во всем доме. Зато когда увидели - ахнули.
        Над горизонтом развевалась желто-белая, с полосами зеленого светлячкового огня, вуаль. Редкие снежинки, летящие с неба, искрились и переливались всеми цветами радуги, отражая северное сияние.
        - Класс… - только и мог выдохнуть кто-то.
        - Красотища-то какая!
        - Обидно, и почему у нас такого не бывает, ведь совсем близко?..
        - Бывает, - Игорь улыбался. - Еще Ломоносов писал: «Северное сияние нарочито порядочно приметил я здесь вСанкт-Петербурге и сколько возможно было смерил…» Просто редко. И очень слабое. Почти никто не замечает.
        Утром, когда все сонные, снежно-мокрые, зевающие и по-детски счастливые разбредались по комнатам, к нему подошла Таня - чернявая девушка со зрением «минус шесть» и лучшими оценками по физике на потоке.
        - Теперь, кажется, даже я, - она постучала себя по узкой оправе очков, - понимаю, из-за чего тебя занесло на кафедру, где читают солнечно-земную.
        - Угу, - Игорь рассеянно кивнул, пытаясь оттереть с дверного косяка свеженарисованного маленького белого полярного медведя.
        - У долганских племен есть легенда. Однажды их бог - огромный морж, большой, как айсберг, старый, как многолетние снега, и белый, как шаман-звезда - решил выйти из моря, чтобы посмотреть, как живут его дети. Сначала он долго ворочался и примеривался, как бы встать и каким из ластов ступить на берег, но пока он мешкал, подкрался к нему сзади шкодливый крошка-тюлень и укусил за зад. Тогда морж - даром, что бог! - взревел, что было сил, и рванулся из моря на землю. И отего движения поднялась такая огромная волна, что пена ее долетела до самого небосвода - да там и осталась. Вот это и есть северное сияние, а по-долгански - ньаавэл та?нья, белая волна.
        - Красиво, - Таня, покусывая ноготь, смотрела в окно. Автобус стоял на границе, за мутными оконными разводами перемигивались желто-красные огоньки машин. - А много ты еще про него легенд знаешь?
        - Порядком, - Игорь улыбнулся. - У каждого племени есть своя. Те, кто живут ближе к полюсу, привыкли к сиянию, как к зубной щетке, и восновном рассказывают не отом, как оно выглядит, а овсяких побочных явлениях.
        - Например?
        - Зов предков. Когда человек сначала смотрит на небо и разговаривает сам с собой, а потом куда-то уходит. Если ему повезет не замерзнуть, не свалиться в расселину или прорубь, не переломать ноги о камни и непомереть от переохлаждения, очнувшись, он не помнит ничего. Долганы считают, что в это время души умерших говорят с живыми. А современная наука утверждает, что так на организм действует инфразвук, который сопровождает сильные магнитные бури.
        - Брр.
        - Соглашусь.
        Тут автобус дернулся и наконец поехал.
        Когда в восьмом классе учебник физики превратился в натуральный учебник по электричеству, Игорь сообщил всем друзьям, что нашел себе профессию. Инженер-технолог, на какой-нибудь крупной электростанции - чем не работа? Правда, задачки давались ему с величайшим трудом, стоять у доски и мямлить было пыткой, но он решил потерпеть. Игорь до сих пор винил темноту во всех бедах и немог забыть ей детской обиды. Не мог забыть щенка. Это стало навязчивой идеей… манией, ради которой он готов был поступиться гуманитарным складом ума - в угоду «великой цели».
        Но через пару лет он понял, что электричество - не предел, и если уж замахиваться на свет, то лучше северного сияния цели нет и быть не может. К тому же, словосочетания «солнечный ветер» и«магнитные бури» звучали гораздо интереснее, чем «цепи накаливания» и«сопротивление тока».
        Весной перед поступлением в университет Игорь почти не спал - физика и математика поддавались ему со скрипом, будто эти науки были не изгранита, а изалмаза, как минимум. Блокноты для зарисовок и планшет пылились, задвинутые в дальний ящик секретера, а наэкране мелькали формулы, формулы, формулы…. Родители хвалили за упорство и немного удивлялись тому, что лирик так внезапно превратился в физика.
        Ему повезло - проходной балл оказался низким, и результатов тестирования хватало для поступления на теоретическую науку или астрономию. Тогда Игорь вздохнул с облегчением: он не знал, что сложности только начинаются.
        - Игорь, боюсь вас разочаровывать, но… - Бойко постучал пальцами о край стола. Придвинул к себе бумаги. - В теоретическом плане ваша заявка на грант безупречна. Таких базовых знаний не демонстрирует никто из наших студентов. Однако с практическим воплощением идеи все не так радужно.
        - Разве? Уж куда радужнее…
        - Вы не поняли меня. Сам замах поражает воображение. Освещать города во время полярной ночи рукотворным северным сиянием - это могли придумать только вы. Представители фонда восхитятся, не сомневаюсь. Однако грант выделят кому-нибудь другому.
        - Почему?
        - Потому что вы то ли делаете вид, то ли и вправду не представляете огромной сложности, на которую замахиваетесь. По отдельности и вмалом масштабе все элементы выполнимы. Создать разряженную газовую атмосферу, бомбардировать ее заряженными частицами… В рамках лабораторного эксперимента - да. Это уже делалось. Но создать целый купол ионосферы над городом - пока это фантастика чистой воды, к сожалению. Перепишите заявку, пока не поздно. Попросите денег на оборудование, даже обустройте лабораторию заПолярным кругом - и занимайтесь теорией, на здоровье! Это перспективная область исследований, вас ждут публикации вScience и доклады на международных конференциях. Признаться, когда на первых курсах вы рисовали моржей во время моих семинаров, я и представить себе не мог, что художник превратится в одного из самых перспективных студентов кафедры.
        - Знаете… - Игорь посмотрел на потолок. Один из плафонов не горел, а тускло мигал. - Если бы я хотел сидеть в лаборатории, я бы справился и без гранта. Вы сами говорите, что это вполне возможно. Но яже не завозможности сейчас борюсь, понимаете…
        - Вы боретесь за мечту. Она уже позволила вам перекроить собственные склонности и добиться успеха в той сфере, которая вам дается сложнее всех остальных. Но всему есть пределы. Если вы можете изменить себя, это не значит, что окружающий мир сможет измениться так же легко.
        - И все-таки давайте попробуем - подадим документы с моей формулировкой.
        Иногда по ночам Игорю снился Ледовитый океан, который в теле огромного моржа ворочался и терся о материки. Берега стонали и трещали, от ледников откалывались айсберги. Потом морж поднимался, отряхивался и смотрел на юг. Оттуда ему подмигивали Североморск иАрхангельск, Петербург иМурманск, большие порты и маленькие поселки на несколько тысяч человек, растянувшиеся по хребту России. И когда морж делал первый шаг, за спиной его взлетала огромная белая волна - ночь превращалась в день.
        Сквозь сомкнутые веки пробивались лучи солнца, за окном шумели машины, а будильник ловил утреннюю программу на«Нашем Радио». Вынырнув из-под одеяла, Таня сопела Игорю в плечо и сонно бормотала: «Где мои очки, ты не помнишь, куда мы их дели?»
        Грант ему не дали.
        За дипломную работу Игорь получил «отлично», был зван в аспирантуру и преподавателем на четверть ставки, читать спецкурс вместо Бойко, который, по собственным словам, «устал от студентов и собирался на покой». Приходилось кивать, улыбаться, принимать поздравления. Он морщился, как от горького лекарства и уворачивался от предложений «пойти выпить и отпраздновать». Надо было ехать в аэропорт - Таня улетала вШвейцарию. Стажировка «сначала на год, а там посмотрим…»
        Все слова были проговорены уже заранее, дежурные «так будет лучше» и«если что - останемся друзьями» произнесены, поэтому они молча стояли и смотрели на взлетающие самолеты, пока не объявили регистрацию на ее рейс.
        - Может, все-таки попробуешь приехать? - Таня заправила челку за ухо дрожащей рукой. Та подержалась секунды две и снова упала на глаза.
        - Я слишком узко мыслю в этой вашей физике, - Игорь грустно улыбнулся и подул ей на лоб. - К тому же не хочу заниматься теорией. Пока ты возделывала целое научное поле, я бурил скважину. Как оказалось, вода там слишком глубоко. И бурильщики на такую глубину науке не особо нужны. Но ничего, я что-нибудь придумаю. Наверняка есть еще пути…
        Таня хотела что-то возразить, потом махнула рукой, поцеловала Игоря и пошла к стойкам регистрации. Губы ее беззвучно шевелились - «все это твой дурацкий зов предков».
        Через десять лет она вернулась вРоссию - родители затеяли продавать квартиру, надо было разобраться с документами у нотариуса. Из вечно растрепанной девочки-ботаника в очках она превратилась в худую серьезную леди: строгие костюмы, модельная обувь и линзы изумрудно-зеленого цвета. Еще не светило, но уже звездочка мировой науки, которая иногда может позволить себя маленькие ностальгические слабости.
        Ни на что особо не надеясь, она набрала номер Игоря.
        Он ответил.
        «Тебе повезло, я редко бываю в городе. Выездные проекты, все дела».
        Сначала оба молчали - говорить после стольких лет было вроде как не очем, потом он предложил:
        - Хочешь сегодня вечером на концерт? Сегодня наДворцовой будут Keith Toyo, а моя фирма делает для них свет. Пойдешь?
        - Пойду.
        Над музыкантами и толпой плескались световые волны. Красные и фиолетовые, желтые и зеленые. Потоки заряженных частиц били из установок, стоящих по углам площади, превращая тусклые петербургские сумерки в разноцветный день. В карнавал.
        Причем дело было не только в свете. Она чувствовала, как сердце начинает биться в такт музыке, меняется вместе с ним, зовет подчиниться ритму и стать с мелодией единым целым. Хотелось закрыть глаза и говорить с музыкой о самом сокровенном, забыться, отбросить мысли, умные и глупые, выпасть из памяти, превратиться в девочку, которая тридцать лет назад смотрела в небо на гроздь улетающих шариков.
        Игоря рядом не было - он прислал ей билет и договорился встретиться после концерта, у бокового выхода.
        Таня начала пробираться туда еще во время последней песни, но выйти без потерь все равно не получилось. Толпа нахлынула, и вдавке ей наступили на ногу, больно прижали локоть, а главное, она потеряла старый, еще университетских времен - крошечная дань ностальгии - брелок с рюкзака, молочно-белую таксу из агата. Плиты под ногами были почти того же цвета, светлые, и среди мелькания ног здесь нечего было и пытаться найти ее.
        Игорь подошел, когда толпа уже схлынула.
        - Привет. Извини, что так долго - пятая установка барахлила, никак не могли добиться нужного цвета.
        - Привет. Нет слов. Ты все-таки выбил этот грант?
        - Нет, - Игорь криво усмехнулся. - Слишком большой замах, ты же помнишь.
        - Тогда как?
        - То, что не получилось у физика, вышло у художника по свету. Мне повезло - попал на стартап-сессию на базе нашего универа и познакомился с ребятами из концертной индустрии, они заинтересовались. Написали заявку, съездили вАмерику наBurning Man и неожиданно выиграли премию. Некоторые музыканты вложились, и открытые площадки… Пробивались долго, но - как видишь. Правда, на город в итоге не хватило. Пока максимум - на эту площадь.
        - Пока?
        - Пока. Если учесть, что все патенты принадлежат мне, а подобных установок по миру - раз-два и обчелся… Я верю, что хорошие деньги, которые нам платят, скоро превратятся в приличное состояние, и я смогу наконец поиграть с маленьким северным городом в большого белого моржа.
        - Чтобы почувствовать себя богом?
        Игорь поморщился:
        - Богом? Не смеши. Человек, предавший свое призвание и рассорившийся со всеми близкими ради разноцветного света? Я могу разве что почувствовать себя тем, кто даже ночью может найти крошечную собаку на огромной площади, - он протянул руку. На ладони лежала агатовая такса.
        Придумать получше
        - Осторожно, трап скользкий! - представитель авиакомпании в кислотно-зелёном жилете - и тот не устоял. Почтительно согнулся, как лакей, стянул с головы шапку, несмотря на метель, и подобострастно заулыбался.
        - Благодарю, - мэтр Камю снисходительно кивнул и двинулся вверх, держась за обледенелые перила. Вой самолётного двигателя сливался с ураганом, снег летел такими крупными хлопьями, что казалось - это слепленные лилипутами снежки, которыми целятся обидно и больно: в глаза, в уголки рта и даже в ноздри. Но пустяки. Всего двадцать ступенек - и ждет теплое нутро боинга.
        Камю рассеянно выслушал приветствия бортпроводниц, пробрался боком на свое место 1F и выпутался из насквозь промокшего пальто. Черный кашемир, шёлковая отстрочка… красиво и дозубовного скрежета бесполезно. Точнее, рассчитано на теплую погожую осень, плюс десять и легкий ветерок, прогуляться не дольше получаса по набережной, взявшись за руки, купить букет цветов и посидеть в кафе. Круассаны, террасы наМонмартре, запах опавших листьев… Или отправиться вШарль-де-Голль и там чинно проследовать по застеклённому рукаву на свой рейс.
        - Мадам и месье, авиакомпания Air France приветствует вас на борту самолета и приносит извинения за задержку рейса в связи с погодными условиями в аэропорту вылета, а также за заминку у трапа самолёта.
        Метель, обледенелые полосы и самолётные заторы на поле. Несуразица и невнятица, как обычно в конце пути.
        Мэтр довольно усмехнулся в кулак, расстегнул запонки и блаженно вытянул ноги, завернувшись в плед. Спешил насладиться преимуществами бизнес-класса, пока можно.
        - Просим пассажиров пристегнуть ремни, наш борт вошёл в зону турбулентности!
        Мэтр взглянул на часы, кивнул и, выбравшись из кресла, быстро пошёл по проходу - через весь самолёт, в хвостовую часть.
        - Месье, вы куда? Сядьте и пристегнитесь.
        - Мне плохо… очень надо, простите, - ловко проскользнул мимо бортпроводника, хлопнул узкой хлипкой дверью. Самолёт трясло, флакончик с жидким мылом катался по дну раковины. Мэтр не удержался на ногах, тяжело стукнулся боком о стену, болезненно сморщился.
        Первый пилот выругался сквозь зубы, пытаясь не дать боингу свалиться в штопор.
        Время перекатило через полночь.
        Самолёт выровнялся и, сделав плавный вираж, пошел к востоку.
        Из туалета вышел пассажир в мятых джинсах и клетчатой рубашке, на секунду замер, будто забыл, где его место. Потом хлопнул себя по лбу и уселся с краю, в двадцатом ряду, вытянув ноги в проход. Случайно двинул соседа локтем, извинился, достал газету, не сумел ее толком развернуть - тесно. Под статьёй, датированной завтрашним числом, тускнела и расплывалась фотография разбившегося боинга. Буквы сворачивались в запятые и кляксы и осыпались с бумаги.
        Камю украдкой смахнул их на пол, извозив в чернилах рукав, и фыркнул:
        - Трагедии ей, видите ли, захотелось. Как романтично, а?..
        Вытащил из кармана молескин с желтоватыми линованными страницами, долго смотрел на фотографию, вклеенную на первый лист: мелкие кудри над высоким лбом, лицо сердечком, веснушки и удивлённые, как у ребёнка, глаза. Флёр. Между страницами лежали открытки, записки, даже засушенная ромашка.
        - Как романтично… - еще раз пошептал он, пробежал глазами по строчке, выхватив «…любимая, я буду всегда с тобой…», и смял засохший цветок в кулаке.
        - Уточните, пожалуйста, какие услуги входят в договор?
        - Основная услуга - поиск идеального партнёра. Вы проходите несколько тестов, и мы подбираем именно того человека, который вам нужен. К примеру, на время отдыха. На неделю или месяц. Представьте: курортный роман без досадных случайностей и ненужных сложностей. Наоборот - тот, о котором вы давно мечтали.
        - У контракта жёсткий срок действия? Что, если я захочу продлить его?
        - К сожалению, это невозможно. Мы не занимаемся долгосрочными проектами. Сезонный роман - максимум, на что вы можете рассчитывать.
        - Камиль, эй, ты меня слушаешь?
        Камиль провел ладонью по лицу, смел снежинки с ресниц и бровей. Кто придумал лежать на снегу - ночью, посреди ледяного городка - и смотреть в небо? Сам же и придумал. Терпи теперь.
        - Извини, задумался. Красиво очень. Чёрное небо, и внем кружатся звезды. Не отличишь - настоящие или ледяные.
        - Да-а-а, - Света потянула его за рукав, засопела, устраиваясь поудобнее, положила голову ему на плечо.
        - Так что ты говорила?
        - Так здорово, что мы дружим. Без всяких этих свиданий, и неловкости, и«не знаю, о чем говорить», и«а вдруг я ему разонравлюсь». Можно всем делиться. Ходить вместе в баню. И вподземелья лазить. И куда-нибудь ещё. Полезем на башню?
        - Зимой? - Камиль засмеялся и начал тискать Свету, как плюшевого медвежонка - толстого и смешного, в синем пуховике и лыжных штанах. - Нетерпение или желание открыть клуб самоубийц?
        - Да ну тебя, я ж серьёзно!
        - Полезем, ага. Когда снег сойдёт.
        - Быстро, через забор, по одному, - парень из клуба экстремальщиков заметно волновался: подстукивали зубы и мелко дрожала нижняя губа. - Внизу засекут - хана. Сразу берите налево, я там скобы на прошлой неделе вбивал - вроде пока не сняли. Бегом, бегом!
        Камиль пропустил Светку вперёд, подсадил и, сложив ладонь ковшиком, с минуту глядел вверх - как ловко она перецепляет страховку. Улыбнулся - хотя темно, все равно не разглядит - и провёл пальцами по своей верёвке. Купленная только вчера в«Спортмастере», сегодня она расползалась на волокна, будто пожёванная кем-то. Жаль. Он и вправду хотел слазить на башню. Но нев этой жизни.
        Он крадучись вернулся к забору, отмахнулся от парня, ставшего на стрёме, и перемахнул наружу. Быстро зашагал прочь, кусая губы. Сам виноват, зачем надо было тот разговор заводить? «А что, если я захочу уйти? Пропасть без объяснений? Не отвечать на звонки и письма? - С чего бы это? - Ну… просто так. Вдруг. - «Вдруг» можно и состены упасть. Просто сорваться. С чего бы тебе пропадать, а?»
        - Случайностей захотелось, - Камиль погладил угол коммуникатора в кармане. Противоударный, с защитой от пыли, почти полукилограммовый кирпич - хоть рацию из него делай, хоть гвозди заколачивай. Универсальная штука. На заставке была Светкина фотография - в криво надетой шапке, в красно-синем свитере с оленями и сулыбкой до ушей. И там же - срединОчные смски «Спишь? Ну и дурак! Там такая погода, айда гулять!», фотки дурацких ростовых кукол и нелепых рекламных объявлений, снеговик из смайликов и десятки пирожков про какого-то Олега, который «за все берётся смело».
        - Камиль за все берётся смело! - улыбнулся и, размахнувшись, швырнул телефон в островок ноздреватого, серого весеннего снега.
        - Вы специализируетесь только на любовных отношениях?
        - Как пожелаете. Любовники, партнёры по бизнесу, друзья. Коллеги по работе, сотоварищи для самых безумных увлечений…
        - Я правильно понимаю, что если кто-то уже отчаялся найти сообщника для ночной прогулки по склону Этны с завязанными глазами, вы мне найдёте такого человека?
        - Конечно. Без проблем.
        - Кэм, черт бы тебя побрал, где ты был? - Кэтрин всхлипнула и вытерла глаза уголком фартука. - Мы ждали тебя пораньше. В конце концов, у твоего сына сегодня день рождения!
        - Да помню-помню, - он подхватил жену и крутанул ее вокруг себя. Та засмеялась, прижалась к его шее. ОтКэтрин пахло вишневым пирогом и ванилью. - ГдеСэм?
        - Боюсь, уже лёг спать. Знаешь, он даже плакал…
        - Значит, придется разбудить! - Кэм прошел через гостиную, остановился около лестницы, закинул голову и заорал во весь голос. - Эй, Сэмми! Вставай! Угадай, что тебе привёз папка?
        - Что, что? - восторженный писк из детской.
        - Пойдем вместе в гараж и проверим багажник. Боюсь, я один не дотащу подарок, слишком огромный!
        - Машина! Это красная машина, да? Та самая, из…
        - И машина, и новый Лего, и куча страшно вредных и вкусных гамбургеров, и пепси, и всё-всё-всё!
        - Ё-ё-ё! - завизжал приёмный сын и кубарем скатился вниз по лестнице в одном носке.
        - А почему папа не едет с нами? Он не хочет смотреть на пирамиды?
        - Его не отпустили с работы, - Кэтрин улыбнулась через силу. Чтобы скрыть волнение, полезла в сумочку проверять билеты. - Прощайтесь быстрее, нам уже пора на борт.
        - А почему мы не летим на самолёте? - Сэм взялся за большой палец Кэма и потянул его к себе. Не хотел без него. - Почему плывем на пароходе? Это же до-о-о-олго.
        - Зато ты можешь представить себя мореходом!
        - Колумбом?
        - Хоть бы иКолумбом. Из иллюминатора самолёта что увидишь? Облака и океан - далеко внизу. А ты будешь смотреть на волны, слушать чаек, бегать по палубе, загорать… Вернёшься почерневший от солнца, как настоящий морской волк.
        - И успеет немного тебя забыть, так удобно, - Кэтрин наклонилась к уху Кэма. Хотела было поцеловать, но раздумала - просто подышала ему на ухо. - В машину лучше не садись, поезжай на экспрессе. Я как-то не сдержалась, пожелала…
        - Не переживай. Я бы и сам как-нибудь разобрался с этим…. Но спасибо за предупреждение!
        - Не зачто, - она отвернулась, крепко взяла сына за руку и пошла к трапу.
        Кэм глядел им вслед, поглаживая бумажник в нагрудном кармане. Там семейная фотография на пикнике, Сэм вымазался в соусе барбекю, размахивает игрушечной лопаткой - вот-вот стукнет маму по уху. ИСэмов рисунок - неровное солнце с разноцветными лучами и подпись корявыми печатными буквами: «З первым дном лета пап!»
        - Контракт можно подписывать только для себя?
        - Нет, вы можете приобрести наши услуги в подарок. Для друзей, родственников…
        - Можно и для детей?
        - Конечно. К тому же, для клиентов любого возраста на детскую литературу у нас скидки.
        - Всё правильно, господинКам?
        - Да, всё верно, - он рассматривал иллюстрации. Влюбленную парочку на берегу Сены, двух дуралеев в пуховиках - изображают «снежных ангелов», мальчик с папой строят игрушечную башню…
        - Тогда подпишите - здесь и здесь, рядом с галочками.
        Он задумался на несколько секунд. Прикрыл глаза, прокручивая в голове получившиеся книги. По-моему, вышло неплохо.
        - Угу, готово.
        - Деньги за выполненную работу можете получить в центральной бухгалтерии.
        - И отпускные?
        - Да. Вы ведь отдыхаете всю осень?
        - До декабря, верно.
        Кам вышел из офиса и зажмурился - на оранжевое осеннее солнце и золотую листву. Пошёл, загребая пыль ботинками, стряхивая с себя придуманных героев из чужих историй - Флёр нужен был романтичный возлюбленный, Светке - безбашенный друг, аСэму - добрый папа, вместо того, который сидел сейчас в тюрьме. Все эти персонажи уже почти до конца истаяли, держались заКама совсем слабо тонкими призрачными пальцами - и разбившийся в авиакатастрофе Камю, и сорвавшийся со стены башни Камиль, и попавший в аварию на трассе Кэм. У каждой истории бывает конец, что тут поделаешь. Так заведено. За десять лет, которые Кам провел, превращаясь в героев чужих мечтаний, ему ни разу не захотелось остаться там навсегда.
        - Ну, и ладно, - пробормотал он. Передёрнул плечами - за них больше никто не держался. На душе было легко и спокойно.
        Кам сунул руки в карманы и, насвистывая, пошел домой. Нужно будет посчитать и прикинуть, на сколько хватит заработанных денег. И придумать, наконец придумать на осень нормальный сюжет, без банальщины. Чтобы она - как её будут звать, Джина? Инна? Катрин? - забыла про свою собственную историю и захотела остаться в его истории, навсегда. Главное - придумать получше. Чего уж проще.
        Puzzle
        Я села в угол, достала чуппа-чупс и уставилась на ковер. Там лежал недособранный паззл, над которым я билась уже с полгода, если не больше…
        Тогда шел снег, и те продавцы, которым не досталось места в крытых павильонах, стояли за забором рынка и предлагали всякую всячину, приправленную своей дрожью и проклятьями по поводу холода. На развале можно было найти что угодно: белых крысят, учебники по химии и астрономии, наклейки голографические, ножи кухонные, ерунду брендированную. У ног одного из продавцов свалены были коробки неровной мятой кучей, сквозь уже порядочный слой снега, засыпавший их, читались надписи «неликвидно».
        - Почему неликвидно? - спросилая.
        - Производственный брак. Не хватает частей, нет инструкции по сборке. Нелицензионные версии.
        - Посмотреть можно? И сколько они стоят? - у меня вдруг покраснели щеки и неровно запрыгало сердце. Вспомнила о рассказах друзей про то, как на свалках или закрытых фабричных складах находили порой шедевры, подобных которым никогда не встретишь в официальных магазинах.
        - Смотри, - равнодушно отозвался торговец.
        Буквы на мокром картоне, за исключением красного штампа о неликвидности, читались плохо. В основном под руку попадались паззлы карьер с отсутствующими ступенями, детей с непредсказуемым набором хромосом, отпусков без обратного билета. Мне никогда не казалось, что для подобного рода явлений требуется паззл - жизнь может предоставить это в полном объеме и даже больше - абсолютно бесплатно. Понятно, почему их никто не покупает.
        Но наодном из глубинных уровней «культурных слоев» обнаружилась коробка с магом. Мало того, что просроченная, без инструкции и, как объяснил продавец, с потерянными частями паззла, так еще и запрещенная к сборке в реальности.
        Известно, что сказочных героев собирают на киностудиях. Отведенный им срок жизни - около года, пока снимается фильм. С ними общаются режиссеры, операторы и специально обученные психологи. Обычные люди, не имеющие отношения к киноиндустрии - никогда. В магазине просто так их не купишь. И встретить головоломку, из которой можно собрать настоящего мага, на черном рынке - неслыханная удача и редкость. Поэтому я сразу же шепнула:
        - Сколько?
        Ответ не порадовал. Не то что с собой, у меня в принципе не было такой суммы.
        Тем более, не хватает частей… А хотя бы при отсутствии одной части паззл не реализуется. Или реализуется неправильно. Но, понимая, что это безумие, из-за того, что больше такого шанса могло никогда не представиться, я попросила отложить его для себя хотя бы на пару часов и пошла искать деньги.
        Дома у меня лежало несколько собранных паззлов: лицензионных, с прилагающимися товарными чеками. Я повертела их в руках, задумалась - но лишь на мгновение, уж слишком велик был азарт - не упустить бы редкую находку! И побежала в ближайший секонд-хэнд. Ведь там за уже собранный паззл (специально для ленивых покупателей) можно выручить иногда даже большую сумму, чем та, за которую ты приобретал головоломку в новом, не сложенном состоянии. Вырученных за мои готовые «картинки» денег плюс пары тысяч, отложенных на отпуск, хватило как раз для покупки такого вожделенного и бесполезного, но безумно редкого экземпляра.
        Тогда это еще казалось выигрышным и вполне забавным.
        Сладости и головоломки… Где-то мне приходилось слышать фразу о том, что именно наличие сладостей и головоломок априори знаменует собой успешность проведения детского праздника. Накормить и развлечь - вот и весь секрет успеха. Думаю, правда, что он работает не только с детьми.
        Мы питаем слабость к конфетам и варенью с тех самых пор, когда родители начинают их прятать от нас. Найти в вазочке на комоде припрятанную шоколадку и влезть ложкой в вожделенную банку с яблочным джемом - что может быть лучше? Это даже не просто сладкий вкус, а натуральный вкус победы. Я, мол, перехитрил взрослых и добыл-таки сладости!
        С возрастом спектр применения сладкого расширяется.
        Чуппа-чупсом при случае рот заткнуть можно; упоминание о пунше и пироге приписывается в виде посткриптума к приглашению на корпоратив, чтобы заманить туда побольше народу; денрожденный пирог сопровождает, как это ни странно, именно дни рождения; а сладкой ватой можно смело давиться летом в зоопарке, глядя на белых медведей, изнывающих от жары на берегу бетонного бассейна.
        А, как же так, забыла «Родные просторы». Как же без «Родных просторов» - то. Непатриотично. Итак, граждане, конфеты «Родные просторы» наилучшим образом подходят для того, чтобы посыпать крошками обширные пространства стола, кухни, дивана, ковра и так далее.
        Только вот нет уже той радости, что была в детстве от добычи сладостей. Чем дальше, тем проще они достаются.
        А отпищи обычной мы плавно перейдем к пище для ума. К паззлам, да. К головоломкам.
        Паззлы бывают разной степени сложности: от десятикусочковых для детей дошкольного возраста до трехмерных-извращенческих, изображающих… мм, ну, например, синее небо без облаков (ну и собирай это до второго пришествия, если заняться больше нечем).
        Главный подвох любого паззла - это отсутствие подвоха. Внимательно смотрим на коробочку - и опля! там всегда нарисовано, что должно получиться в итоге.
        Любой паззл всегда собирается по инструкции и пообразцу. Образец описан в журнале, втемяшен родителями, рассказан друзьями, подсмотрен в замочную скважину, прочитан в книжке, увиден в телевизоре, поведан духовным наставником. Некоторые образцы попроще, некоторые посложнее, но несуть важно.
        Суть важно то, что весь мир с упоением собирает паззлы. Кто-то их покупает, кто-то ворует, кому-то - в наследство достаются (такие ценные-преценные паззлы - семейные реликвии). Всегда - по образцу. Шаг влево шаг вправо равняется побегу. И кусочки все готовые идут в комплекте - с коробочкой.
        Но образец - это же так скучно. Собранный по образцу паззл похож на шоколадку в супермаркете. Их десятки видов перед тобой, и ты можешь позволить себе купить любую. Но, как ни крути, на вкус она вовсе не так замечательна, как та, которую ты впервые попробовал в детстве, получив в награду за хорошее поведение или утащив тайком из коробки, спрятанной на самой дальней полке серванта.
        Некоторым не нужны безвкусные сладости, не нужны головоломки по образцу. Они пробуют создать что-то свое, а если кусочки не складываются - пускают в ход ножницы и клей. И пытаются собрать куски реальности в нужном им, только им порядке. А нетак, как это положено.
        Как ребенок лезет за конфетой на верхнюю полку, не думая о том, что может упасть и удариться, так и экспериментаторы в поисках не-образцовых элементов паззла рискуют собой. Такой углядит себе где-то под потолком выше антресолей великолепный кусочек, которого в паззле как раз только и нехватает, и пододвигает уже к стене стол. А настол ставит стул. А настул пару томов англо-русского словаря, и еще пару книжек, и путеводитель по какому-нибудь Таймырскому автономному округу. И сам влезает на это сооружение неустойчивое, и тянет, и тянет ручонки к вожделенному кусочку. И ведь навернется же, как пить дать, глупец с этого своего сооружения, и разобьет голову к чертям собачьим, и будут уже врачи собирать паззл из костей его черепа, и невсе найдут, и будет у кого-то уже в голове дыра. Черная, прошу заметить.
        - А ненадо потому что велосипед изобретать и кантресолям тянуться. Что мешает купить нормальный человеческий паззл в состоянии полной комплектации? С прилагающимся образцом?
        - Ну… мне нужен тот, именно тот кусочек, без него моя вселенная не полная, какие, к черту, эти ваши головоломки и детские игрушки!
        - Так. На вот тебе чуппа-чупс, заткнись и посиди в уголочке. Хотя бы к сладостям ты адекватно относишься или как?..
        Я села в угол, достала чуппа-чупс и уставилась на ковер. Там сидел недособранный паззл, над которым я билась уже с полгода, если не больше. Эти разговоры в стиле «сама с собой» уже порядком действовали на нервы, но одиночество и невозможность общения я переношу очень плохо. Поэтому и приходилось говорить с собой. Чтоб не оглохнуть (честно говоря - не свихнуться) от тишины.
        Я его почти собрала. И он оказался великолепен. Волшебен, как и положено магу. Он в шутку дезинтегрировал материю и выдергивал куски Предвечного Света из колеса Сансары. Его харизма заставляла окружающих искренне улыбаться, а его ум зашкаливал за пределы разумного.
        Но мне не давал покоя единственный, ма-аленький недостаток - он был немножечко мертв. Тот самый отсутствующий элемент, о котором говорил продавец… Вобщем, в паззле не хватало сердца. Как он действовал без него - не знаю. Наверно, с помощью магии.
        Маг был холоден, как лед, и иногда даже просто не хотел со мной разговаривать.
        - Привет.
        - Привет, я занят.
        - Понятно.
        Не более пирамидки из трех фраз, не более, чем просто обратить внимание. От кокона одиночества, в котором он принципиально пребывал постоянно, сводило челюсти. Он был холодным, как абсолютный минус. Как полярная зима. Как вакуум на орбите. Как айсберг. Я же не хотела играть роль «Титаника», хотя была весьма близка к оной.
        Что будет, если обнять льдину? Либо она растает, либо ты замерзнешь насмерть. А если льдина размером с небоскреб? Какой из ответов будет верен?
        Поэтому я видела единственный выход - найти недостающий кусок паззла. Я пыталась так и этак приладить к нему осколки своих лучших снов, его мечты, несбыточные вещи и контрабандой привезенное из музея голливудского кинематографа Кольцо Всевластья. Но ничего не получалось. Кусочки не подходили.
        Дыра на месте его сердца оставалась дырой, маг оставался мертвым, а я оставалась в одиночестве рядом с ним.
        Я выплюнула чуппа-чупс, выдернула себя из угла и потащила из кухни табуретку - к антресолям. Плюс два толстых тома какого-то словаря, плюс путеводитель поТаймыру - высоты как раз хватило, чтобы дотянуться до самого верха, куда была задвинута коробка с документами.
        Под руку попадалось всё не то - инструкция к паззлу об окончании школы, свидетельство о победе в конкурсе сборки «красный диплом престижного вуза», квитанции из секонд-хенда о продаже уже собранных было паззлов об ученых степенях и своем доме, квитанция о так и неполученном на почте наборе, на который мне стало уже давно и решительно наплевать «здоровые, гениальные и любящие дети. собери сам».
        Как говорится, всё, что нужно человеку для счастья. В свое время я собрала необходимые головоломки по образцу и могла спокойно жить дальше. Но теперь ими, наверно, пользовался кто-то другой, а купленный на деньги от их продажи паззл оказался неправильным. Отнюдь не безвкусным. Редким. Необычным. Удивительным. Но неспособным полюбить или избавить меня от одиночества.
        На самом дне коробки я всё-таки нашла схему сборки себя - потерять ее было бы верхом глупости, всё равно что страховой полис или паспорт. «Угасание реализации после начала демонтажа - от одной до шести минут» - утверждал производитель, и я от души хотела верить, что он не врет. Уж одной минуты мне должно было хватить за глаза.
        Какой элемент можно правильно вложить в дыру на груди слева, если никакие заменители не работают? Правильно, такое красное и стучит. А где его взять? Недаром синонимом слова «полюбить» является фраза «отдать свое сердце». Так что выход из тупика был найден.
        Я вытащила из холодильника бутылку с абсентом, от его вкуса хотелось спать, блевать, болеть и щуриться, как от слишком яркого солнца, но я заставила себя выпить как можно больше. Просто в трезвом виде мне не хватило бы храбрости. С ножами был полный порядок, как раз недавно точила; тот, который для разделки мяса, даже мыть не пришлось. В голове плыло, в глазах двоилось, и, боюсь, магу в итоге достанется весьма неровно вырезанное сердце. Хотя, надеюсь, ему понравится кусок из лицензионной версии, проверенной 25-ю годами эксплуатации.
        Сжимая в кулаке еще трепыхающийся комочек, я вхожу в комнату. Подхожу к магу. Протягиваю руку. Слышится негромкий щелчок - паззл наконец сложился. Он оглядывается, и я больше не вижу в его глазах льда, только удивление. А через мгновение не вижу уже вообще ничего, потому что без сердца рассыпаюсь на отдельные кусочки и умираю. Если слово «умереть» приложимо к паззлу.
        Все люди в нашем мире - головоломки. В большей или меньшей мере.
        …
        Шел снег, и те продавцы, которые не нашли себе места в крытых рядах рынка, стояли за забором и предлагали всякую всячину, приправленную проклятиями по поводу метели и перепрыгиванием с ноги на ногу. Здесь можно было найти что угодно: хамелеончиков, учебники по алхимии и астрологии, лейблы известных фирм, кинжалы, прочий полезный хлам. У ног одного из продавцов громоздились коробки неровной кучей, сквозь уже порядочный слой снега, засыпавший их, читались надписи «неликвидно».
        - Почему неликвидно? - спросиля.
        - В них не хватает частей, иногда очень важных. Нет инструкции по сборке… - он продолжал что-то говорить, но я уже не слушал его, яростно зарылся в гору мокрого картона, который раз, питая абсолютно дурацкую надежду, шанс - один на миллион… Сломанные головоломки увозят за город и«хоронят» там на огромных свалках. Но иногда контрабандисты притаскивают оттуда отдельные, особенно хорошо сохранившиеся или красивые паззлы, и продают нелегально.
        Мне кажется, что когда-нибудь я обязательно найду ее, как когда-то она - меня. И мы придумаем, как жить дальше, даже если сердце - всего одно на двоих.
        Черный дворецкий
        - Скажи, а если заниматься любовью с мухомором, то можно отравиться насмерть?
        - Что? - я резко оборачиваюсь.
        Мика - помятая со сна, в пижаме, с фиолетовым плюшевым слоном под мышкой - зябко переступает босыми ногами по кафельному полу и дрожит от утренней прохлады. Мне почему-то вспоминаются птенцы пингвинов, передачу о которых я недавно вырезал из ленты. Такие же взъерошенные и насупленные, они выбирались из гнезд и начинали бродить, путаясь среди взрослых и внося изрядную долю беспорядка в жизнь птичьего острова.
        - А если сначала подарить ему букет цветов?
        - Кому?
        - Ну, мухомору же. Он тогда станет добрый и нестанет тебя отравлять, да?
        Я медленно, стараясь выиграть время на обдумывание ответа, откладываю в сторону надкушенный бутерброд. Машинально смахиваю крошки со стола. Осторожно интересуюсь:
        - Почему ты решила спросить об этом?
        - Не знаю, - пожимает плечами девочка. - А зачем влюбленные дарят друг другу цветы? Чтобы задобрить или для красоты?
        - Давай, ты сначала умоешься, почистишь зубы, оденешься и обуешься - сколько раз тебе говорили не ходить на террасу босиком? И потом, когда приведешь себя в порядок, приходи завтракать - я отвечу на все вопросы.
        Мика рассеянно кивает, утаскивает из вазочки абрикос и убегает в дом. Я иду за ней следом, и спорога слышу крики. На втором этаже ссорятся.
        - Ну, хватит, успокойся, купим тебе новый, - бубнит мистер Кейн, хозяин дома.
        - Папа, но мне же его Марк подарил! А теперь эта, эта… - Алиса, старшая сестра, задыхается от возмущения. - Почему она вечно берет мои вещи без спроса? Ничего без присмотра оставить нельзя!
        - Ты же обычно запираешь спальню на ключ?
        - Да кто же знал, что она так рано вдруг проснется? На пять минут оставила дверь открытой - и пожалуйста!
        - Сегодня после работы мы с тобой поедем и выберем точно такой же, как подарил Марк. Тем более, ты, вроде, не собиралась активировать сет срочно? Хотя бы до вечера дело ждет?
        - Ждет…
        - Вот и отлично. А теперь извини, я опаздываю, - мистер Кейн спускается в холл. Смотрится в зеркало, снимает с вешалки плащ и подзывает меня к себе:
        - У нас непредвиденная ситуация, Кристоф. Мика не пойдет сегодня в школу, вам придется посидеть с ней. Ничего сверхопасного, просто несвоевременная активация чужого сета. Мне не хотелось бы везти ее к психологу сейчас, лучше выждать пару дней, не находите?
        Я киваю.
        - Как обычно, накормите ее завтраком… потом, может быть, сводите на прогулку - погоду обещали хорошую. Главное, проследите, чтобы она не забила голову какой-нибудь ерундой. Я на вас надеюсь. С меня - лишний выходной в этом месяце и двойная ставка за сегодня. Договорились? Вот и ладненько.
        С улицы слышится шорох. Служебный мобиль обычно забирает Говарда Кейна от самого крыльца.
        Когда я иду обратно на террасу со стаканом молока и тостами, мимо проносится Алиса. Аккуратно - волосок к волоску - уложенная прическа, бледно-фарфоровое лицо, крепко сжатые губы и шаг, как у манекенщицы на подиуме - будто вбивая гвозди в паркет. Улыбается мне, легкий кивок, на лице ни тени волнения. Как будто и неона вовсе кричала десять минут назад.
        Хотя неудивительно - уАлисы в голове ни капли «глупостей». С одной стороны, для карьеры это прекрасно, но сдругой стороны, в некоторых банальных душевных вопросах она навсегда останется как дитя малое. В самом деле, в двадцать пять лет бегать ко мне, чтобы выяснить, «что такое стыдно?» - это слишком. Уж от загрузки морально-ценностного блока я бы на ее месте отказываться не стал…
        Мика стремительно допивает молоко, держа стакан обеими руками, облизывает белые усы и выдает очередной гениальный вопрос:
        - Крис, а если я полюблю кого-то сильно-сильно, мне обязательно придется выпить яду?
        - Нет.
        - Тогда надо будет заколоть себя кинжалом?
        - Нет, Мика, - я понимаю, что кто-то еще до завтрака успел добраться доВильяма нашего Шекспира. Вот ведь, обычно девчонку из-под палки даже с экрана читать не заставишь, а тут сама пролезла в отцовскую библиотеку. Можно сказать, прикоснулась к антиквариату.
        После завтрака мы начинаем срочно собираться в парк. Я пресекаю все попытки просочиться мимо меня к компьютеру «хоть на секу-у-ундочку!» и иду следом заМикой до самого порога ее комнаты, следя, чтобы она никуда не свернула. Говорю: «У тебя пять минут на сборы», запираю ее на ключ и направляюсь в библиотеку. Надо же выяснить, что еще она успела прочитать.
        Прохожу мимо родительской спальни. Судя по какофонии, доносящейся из-за прикрытой двери, Стелла Кейн сегодня дома. Я громко стучусь, потом заглядываю внутрь. Мама Мики слушает больше пяти звуковых дорожек одновременно - я не умею их считать, нормального слуха на это не хватает - от хип-хопа до тяжелого дума. И дирижирует карандашом в такт эквалайзеру на мониторе, закрыв глаза.
        Мне приходится кричать:
        - Доброе утро!
        - Утро, - отзывается Стелла и делает звук чуть тише. - Как там моя девочка?
        В отличие от своей старшей дочери миссис Кейн выглядит неважно. На щеках дорожки от слез, голос дрожит. Уж если кто в этом доме и волнуется заМику, то это она.
        - Мне так жаль, что я сама не могу… - она постукивает карандашом по столу, пальцы дрожат. - Понимаешь?
        - Конечно, понимаю, - я смотрю наСтеллу и вспоминаю, как десять лет назад сидел с ней на той же террасе за вечерним чаем и отвечал на вопрос: «Почему я люблю мужа?». А потом и наостальные вопросы. - Всё будет хорошо. Мика здоровая и умная девочка, она справится.
        Стелла всхлипывает, вытирает глаза тыльной стороной ладони и врубает звук на полную катушку. Я поспешно ретируюсь в коридор.
        Книжная «добыча» Мики оказывается не такой уж и великой, к моему облегчению. Спасибо эстетическому вкусу мистера Кейна, у которого в библиотеке большинство томов без суперобложек, да и поназваниям романы о любви среди классики отыскать не так-то просто.
        Кроме «Ромео иДжульетты» на столе лежат только «Женщина французского лейтенанта» и«Война миров». И если первая грозит мне необходимостью ответов на довольно логичные вопросы в стиле «А почему та тетенька - вне общества? Ее за это нельзя любить?», то дизайнера обложки для уэллсовского романа я готов просто удушить собственными руками. Спрашивается, зачем было изображать влюбленную пару под прицелом треножника? И какие нервы мне теперь понадобятся, чтобы с хорошей миной выдержать град предположений о межвидовых связях людей с инопланетными захватчиками?
        Ставя книги обратно на полку, я не могу удержаться от соблазна, и нанесколько мгновений замираю, проводя подушечками пальцев по кожаным переплетам и вдыхая щекочущий запах пыли. Всё-таки газеты для «черных» на бесчувственной глянцевой бумаге - это не то. И пусть к новостным лентам я уже привык… Не сказать, чтобы мне приятно было их читать, но, уменьшив скорость вдвое, я вполне могу воспринимать необходимую часть информации.
        А вот книги - это же совсем другое…
        Когда меня только выписали из больницы, мама со слезами на глазах отдала для двоюродной сестры подаренный накануне мне на семилетие сет восприятия. Это было гораздо обиднее, чем, например, отобранная в песочнице игрушка.
        Друзья во дворе один за другим хвастались, что им родители наконец разрешили смотреть познавательные передачи наTV, а я чувствовал себя больным изгоем. Самым отвратительным из детских кошмаров были слова доктора при выписке из больницы, куда я попал, неудачно слетев с качелей. Этот разговор потом снился мне почти каждую ночь:
        - К сожалению, никаких сетов. У мальчика было слишком сильное сотрясение, и гематома передавила некоторые нервные окончания… Безопаснее будет записать его в«черные».
        - А может?… - мама тогда так больно сжала мою руку, что я чуть не закричал.
        - Вы же не хотите, чтобы ваш сын сошел с ума?
        Именно книги тогда не позволили мне окончательно ощутить себя ущербным.
        - Сам подумай, - сказал отец, вывалив на пол моей комнаты гору потрепанных томиков с разноцветными обложками. - Ты пока не можешь смотреть TV, зато некоторые из твоих друзей, может быть, никогда в жизни не прочитают ни одной книжки. Не потому что не умеют - им просто покажется это не нужным. Зачем тратить время на чтение одной повести, если можно за десять минут прокрутить ленту о ней со всеми видеорядами и гиперссылками? А ты сможешь ее вдумчиво прочитать. Если понравится - посмотреть фильм по ней. Заинтересует - узнаешь всё об авторе. Да, пусть не одновременно и нефункционально, зато сможешь сам выбирать, что тебе надо. А незаглатывать весь ком образов разом.
        Тогда я, пожалуй, не понял и половины того, что он хотел мне объяснить. Но, повзрослев и осмыслив отцовские слова, не раз сказал за них «спасибо». Конечно, порой я чувствовал зависть по отношению к пользователям сетов - без активации мне не хватало чувств для адекватного восприятия СМИ, потребления продуктов новейшего искусства и понимания нюансов научного прогресса. И, естественно, я даже не мог мечтать об интеллектуальной работе.
        Зато получал хорошие деньги - «черным» в сфере обслуживания, если их уровень интеллекта позволяет устроиться на частную службу в семью, неплохо платят. Еще - всегда мог ответить на вопрос из любой сферы: не всилу своего всезнайства, а потому что не барахтался во всей полноте образов и значений, которые неизбежно вываливались из ноосферы на любого пользователя сета.
        А ввыходные выбирался с хорошей книгой в сад и погружался в один, тщательно выбранный мир, не отвлекаясь на другие раздражители.
        Погода и вправду оказалась волшебная. На тротуары планируют желтые листья, в воздухе пахнет осенними цветами и чуть уловимо тянет запахом костра. Солнце выпуталось из редких облаков и весело скачет по следам поливальных машин и вокнах домов.
        Рабочие мобили и первая волна общественного транспорта уже прокатилась, на улицах виднеются только «черные» воспитатели, провожающие детей ко второму уроку. Обычно я искренне сочувствую тем из них, кто работает с мальчиками - стоит отвернуться, те не только тянут в рот всё, что плохо лежит, но ипытаются попробовать окружающий мир на прочность. На секунду ослабишь внимание, а воспитанник уже нашел палку, и супоением колотит ей - хорошо, по ограде или дереву, а если по витрине магазина или даже по первому встречному?
        Девочки в этом плане спокойнее. Женщины вообще легче адаптировались к сетам, гораздо лучше с ними сжились, и поэтому на сотню «черных» девяносто девять - мужчины. Алиса, помнится, после активации восприятия всего через полтора месяца уже научилась себя контролировать и уяснила, что лучше спрашивать и смотреть, чем пробовать несъедобное и трогать осиные гнезда.
        Но сегодня я, напротив, завидую встречным счастливцам. Я бы предпочел вести в школу двух мальчиков, даже если бы они были сверхлюбознательны и сполным отсутствием самоконтроля. Тут надо крепче держать за руки и полностью напрячь внимание - вот и все дела. И вовсе не требуется отвечать на лавину самых неудобных вопросов, которые только может придумать любознательное существо, «заглотившее» сет не повозрасту:
        - А кто такие извращения? Как можно заниматься любовью с ними? Они будут третьи, да?
        - А когда бабочка опыляет цветок, она его любит? А если не любит, то ягоды не получится?
        - А почему любить детей и взрослых - это по-разному? Как именно по-разному? Какая любовь лучше? А какая сильнее?
        - А могут ли любить друг друга человек и страшное инопланетное чудовище? А как же они могут сделать это технически?
        Спасибо тебе, старина Уэллс…
        Мы доходим до парка, и мне удается ненадолго отвлечь внимание Мики. Вытащить его из океана новых смыслов, в которых ее умишко беспорядочно барахтается, и«прилепить» к привычному материальному миру. На земле лежат красноватые и бордовые листья, некоторые из них напоминают сердечко.
        Мы собираем гербарий, и я рассказываю, почему именно сердце считается символом любви. Зачем именно его показывают в лентах о чувствах, и почему оно бьется, когда кто-то влюблен. Мика улыбается и перебирает собранные листья, бормоча под нос какую-то песенку. Различаю только «L’amour, l’amour…» с неправильным акцентом.
        Я не понимаю, что случилось, но через секунду Мика начинает плакать. Сначала она просто всхлипывает, потом начинает горько рыдать и стучать кулачком о рукав моего пальто.
        - Что такое, девочка моя?
        Она со слезами на глазах показывает мне разорванный напополам листик:
        - Что делать, если влюбленным приходится расстаться? У них так же рвется сердце? А как после этого жить?
        Новые вопросы сыплются лавиной. Мика даже не слушает и неждет моих ответов, ей надо просто выговориться, чтобы осознание обратной стороны чувства не расплавило ей мозг.
        - Правда, что любящие люди могут обманывать друг друга?
        - А если один любит, а другой ему изменил?
        - А если оба изменили?
        - Неужели любовь может умереть?
        Я сочувственно глажу ее по голове, успокаиваю, как могу, и вспоминаю своего брата. Сейчас он уже на пенсии, хотя и младше меня на двенадцать лет, нежится где-то на юге, на пляже у теплого моря. Хочется верить, что под пальмами. Иногда звонит, спросит «Как сам? Как родители?», посетует на то, что никак не соберется навестить нас - и доследующего звонка.
        А раньше был актером. Пять лет учился, готовился, проходил психологическую подготовку. Активировал все требуемые приложения, купил самую современную версию сета. И всё равно - отыграл всего шесть лет, потом «сломался».
        Так же, как Мика только что, он за секунду мог упасть из объятий самой светлой радости в бездны черного отчаяния, если этого требовала роль. Он мог почувствовать и прожить десяток жизней за пять минут. Со своей партнершей они вдвоем играли любой спектакль, он - все мужские роли, она - женские. И каждый зритель в зале верил в перевоплощение, пусть даже молодой влюбленный мальчик через всего долю секунды становился старым озлобленным скрягой.
        Сет выдает человеку всю палитру чувства или знания. Ты получаешь все точки зрения на вопрос, ноосфера вываливает их к тебе в черепную коробочку независимо от того, был ли у тебя связанный с ними жизненный опыт и готов ли ты к ним.
        Мой брат был готов, и тот сломался.
        АМика - не готова. Что там говорить, большинство из«цветных» так никогда и неактивируют сет любви. Боятся. И незря. Уж слишком широка палитра.
        - А любовь вообще бывает счастливая?
        - Бывает, девочка моя, конечно, бывает. Твои мама и папа - они же любят друг друга вот уже столько лет. Они вместе, и никогда не расстанутся, у них есть ты иАлиса…
        УГоварда Кейна не активирован этот сет вообще, и никогда не будет - все платы заняты бизнес-приложениями. АСтелла считает, что любит своего мужа, потому что так спокойнее. Любит ли она его на самом деле - не ведаю. Я знаю ее с детства, но она давно перестала со мной откровенничать. Особенно после активации этого злосчастного сета - от скуки, перед рождением Мики.
        Мы идем домой медленно. Мика устала, она загребает листья ногами и беззвучно шепчет что-то себе под нос. Вопросы кончились, или она ищет новые формулировки? Не знаю.
        Сейчас я как никогда чувствую себя счастливым. Наверно, это несправедливо по отношению кМике, но, глядя на нее, я очень рад тому, что знаю о любви - да и очем угодно! - не изсета. Пусть для меня она не многофункциональна, я чувствую лишь то, чему научился сам, но зато для меня она естественна.
        Я «черный», а значит поглощаю переживаемые чувства, они навсегда остаются при мне в каком-то, пусть не всегда правильном, но однозначном виде. А те «цветные», которые осмеливаются активировать эмоциональные сеты, не могут их принять полностью. Чувство преломляется на поверхности сознания и дробится во множество точек зрения, между которыми ум так и мечется до конца жизни, не всилах выбрать единственно правильную. Если же эмоция не активирована, то, «возможно», цветной никогда не сможет ее испытать. Потому что не научился извлекать ее из жизни и забирать внутрь. Только черный цвет способен поглощать мир без остатка.
        Уже на пороге Мика спрашивает меня почти шепотом:
        - Скажи, как мне теперь жить с этим? - У нее заплаканные огромные глаза, окруженные сетью морщинок - кажется, что десятилетняя девочка вдруг постарела, как в страшных сказках, по мановению палочки злой колдуньи. - Вдруг я кого-нибудь полюблю, и буду заранее знать, что любовь может умереть? И уменя разорвется сердце?
        - Не знаю, Мика, - вздыхаю. Надо убедить мистера Кейна не ждать, а завтра же везти дочь в больницу. Наверняка, психологи смогут успокоить ее лучше, чем я. - Я сам никогда не думал о таком. Можно просто - любить, не предполагая ничего. А сложно - я не умею. Я же не«цветной», как ты.
        Вечером Стелла набирается храбрости и забирает у меня Мику в свою комнату. Нет, я уверен, у нее не хватит духу поговорить с дочерью, она просто обнимет ее, может быть, укачает, как маленькую. Поставит на мониторе заставку с розовыми сердцами и l’amour в наушниках.
        А если Мике повезет, даже расскажет сказку. Из тех, что я рассказывал Стелле сорок лет назад, когда только пришел работать к ним в семью дворецким. Тем, кто отвечает воспитаннику на пороге, когда двери в палитру сета распахиваются настежь. И лишь надеется на то, что его слова потом помогут внутри, в разноцветном пространстве multitasking. Потому что сам никогда не смогу зайти туда.
        После одиннадцати, когда в округе начинают гаснуть огни, я всегда обхожу дом - закрываю ставни. «Цветные» должны спать в полной тишине и темноте, чтобы ничто лишнее не царапало их сознание, и так перегруженное изнутри крошечными муравьиными смыслами, разбегающимися в разные стороны.
        Под окном Микиной комнаты я спотыкаюсь о что-то мягкое. Наклоняюсь и поднимаю с газона фиолетового плюшевого слона, без которого до этого она лет пять наотрез отказывалась засыпать. Его голова наполовину оторвана от тела, из«раны» сыплются темные шарики набивочного материала. Окно разбито.
        Разворачиваюсь и бегу обратно, к парадному крыльцу - до него ближе. Я дворецкий и всегда остаюсь на пороге… но вэтот раз моя помощь потребуется внутри. Лишь бы успеть.
        Скажи, если заниматься любовью с мухомором, то можно отравиться?
        Посмертный корабль изСивера
        «Пассажиров, опаздывающих на рейс доСивера, просим срочно пройти к выходу номер четыре, посадка заканчивается!» - электронный голос был прямо-таки проникнут ощущением надвигающейся катастрофы. Типа, опоздаешь - и капец. И небудет больше в жизни счастья. Ни тебе, ни службам космопорта, ни Сиверу, ни электронному голосу.
        Лина выглянула из-за угла, внимательно осмотрелась по сторонам - докторов или служителей порядка вокруг видно не было - и быстро пошла, даже побежала к кораблям. Если что, никто не придерется - мало ли, опаздывает человек на рейс, волнуется, вот и спешит. А вовсе ни от кого не убегает, нет-нет.
        Как раз за это Лина и ценила порты. Каждый второй здесь куда-то несется, тащит сумки-чемоданы, тянет за собой женщин, детей и собак, нервничает, смотрит на часы, ругает нерадивые аверокомпании. Текут с деловитым скрипом ленты транспортеров, пролетают капсулы с багажом, на полу сидят и невозмутимо курят «дети звезд» в полосатых беретах, а постеклам то и дело пробегает дрожь от стартующих кораблей. Если хочешь потеряться в толпе, лучше места не найти.
        Кое-кто навострился отлично прятаться, да и портов (что авиа-, что космо-) по пути было достаточно, поэтому за всю дорогу Лина почти ни разу не попалась докам на глаза. Вообще пыталась ничье внимание не привлекать. Всего-то трижды побегать пришлось: из отделения банка, где она обналичивала свою карточку - опасно, конечно, но без денег никак, по улицам Чареи - знакомый сдал, сволочь, и еще дома, наГейле, когда из больницы выписывалась.
        …
        Парень на соседней кровати больше походил не начеловека, а накибер-привидение. Белый, почти прозрачный, весь обмотанный проводами. Днем он молча считал пластиковые квадраты на потолке, беспомощно улыбался медсестрам, демонстрируя полную покорность судьбе, и тайком тренировал гибкость шейного отдела позвоночника. Народ его уважал, потому что однажды тому уже удалось дотянуться и перекусить проводки на внешнем водителе сердечного ритма. Но - как сказала Вигдис, будь проклята бессонница старшей сестры вместе с ее ночным обходом клиники! - парня в очередной раз достали с того света.
        Ночью кибер начинал вещать. Или делился известными ему дорогами, или просто - байки рассказывал. От него-то Лина о посмертном корабле и услышала.
        Плавает в звездном море корабль. Режет чернильную ночь неба отСивера до маяка, на самом краю системы. Если полететь на нем и загадать желание никогда больше не вернуться - всё сбудется. Сам сойдешь на маяке, а душа твоя пересядет в призрачный корабль, брат-близнец рейсового космолета сиверского - и поминай, как звали. Только увидишь краем глаза, над плечом у тебя промелькнет посмертной птицей клипер призрачный с рваными парусами или дирижабль пылающий. Подмигнет взлетными огнями и умчится в пустоту, и похоронит в себе дух, а тело твое осядет мешком бесформенным на улицах Валдена, города-маяка. И заголосят прохожие, и завоют сирены.
        - Вот в сирены я верю, - говорила Вигдис, когда парень замолкал. - А остальное - пфф, сказка.
        Правда, сама порой приговаривала:
        - Эх, на маяк бы…
        - Ты ж в него не веришь, - подкалывали соседи.
        - Не верю, что Летучий голландец с него стартует. А вто, что там глухая провинция, ни медицины хорошей, как здесь, ни системы слежения нет - почему бы не поверить.
        …
        Лина устроилась в кресле у окна и аккуратно застегнула ремни безопасности. Вежливо кивнула проводнице - мол, не беспокойтесь, всё в порядке - и уткнулась носом в стекло. Взлет уже перестал казаться ей волнующим зрелищем (еще бы, когда взлетаешь раз двадцать за последний месяц), зато иллюминатор отлично холодил лоб. И нос, раз уж на то пошло.
        Где-то впереди капризничал ребенок. Пухлая томная пассажирка требовала сразу три пледа и - аллилуйя! - сеточку на волосы и очки для сна. И то, и другое требовалось неимоверно срочно, еще до старта. Шутка ли, четырнадцать часов лететь - как такое без очков-то возможно? Чета милых старичков через проход лихорадочно штудировала священное писание, а какой-то мужик уже подготовился к гипотетически возможной встрече с господом, закинувшись коньяком до воистину свинского состояния.
        Лина усмехнулась и включила плеер, чтобы не вникать в суету живых. Аверобус наконец вырулил на взлетную полосу под героическую детскую песню о зеленых мармеладных мишках.
        …
        Некоторых почти не охраняли, даже в коридор выпускали - гуляй, не хочу. Из здания, конечно, так просто не выйти. Но ине лежишь целым днями к кровати привязанный - и то гут. Смешное слово - «гут». Лина его уВигдис подхватила.
        Вигдис не повезло, у нее обе ноги оторвало - а пока протезы конструируют, особо не побегаешь. Поэтому весь день компанию киберу составляла. Он-то рецидивистом считался, на особом счету был, поэтому томился связанный. В общем, они на пару то тихо лежали, то шептались о чем-то. И витоге нашептали Лине, как из больницы сбежать.
        Психиатр на обход каждое утро приходил. Присядет на кровать и заведет волынку о радостях жизни. Планшет с собой таскал со всеми историями болезни. И как-то просит его Вигдис:
        - Док, а док, а позвольте, я вам самое-самое личное расскажу?
        И смущенно хлопает ресницами.
        Док обрадовался, стал руки потирать - рассказывайте, мол, быстрее, весь трепещу.
        - Только я на ухо, можно?
        Док наклонился, и стал слушать, а планшет на тумбочке лежал, а порт у него открытым оказался, а вмозгу у кибера дистантная ю-эс-бишка. Пока психиатр откровениям нежной девицы внимал, парень в чужую выписку из архива данные Лины вносил. Типа, осознала свою ошибку, больше не буду, признана здоровой для общества и безопасной для себя. Посылаем, мол, уважаемый док, этот документ вам на освидетельствование. Подпишите, перешлите на вахту и готовьте Лину Нилот - домой.
        Психиатр кваканье почты услышал, выписку прочитал, удивился, ноЛину к себе подозвал. Та сделала скорбное лицо, всплакнула о своей несчастной судьбе, и долго рассказывала доку, как ей на море хочется. И винограду. И сушеных креветок. И вкино.
        Вот кино доктора окончательно убедило, что пациент скорее жив, чем нет. В самом деле, мертвых кинематограф не колышет. И удовольствия им не доставляет. Даже фильмы о зомби, как ни странно.
        И вуаля - авантюра удалась. Документ полетел на вахту, аЛина - собирать вещи. Правда, уже в коридоре, по дороге к выходу, сказала сопровождающей сестре, что колечко в палате забыла, мол, подождите секундочку.
        То-то за ней потом санитары пять кварталов бежали. За секундочку можно и неодин проводок выдернуть, да. И воткнуть его, куда надо, тоже можно.
        …
        Сиверский порт оказался огромным городом. Всё, как положено: метро- и монополитен, банки и университеты, рекламные площадки - с футбольное поле. И, естественно, живописные группы местных протестантов в парке - прямо на траве, несмотря на октовер месяц, с пивом и адреналином. Очаровательные животные, как ни крути. Утром пиво, вечером водка - вечером пиво, утром водка. Страшный протест против действительности, что уж там. Особенно в мире победившей детоксикации. Лина уселась на парапет неподалеку от них и задумалась.
        Рейс на маяк действительно существовал, и набилет даже хватало денег. Впритык, но хватало. Корабль летал каждую неделю, ближайший вылет - через четыре дня. А вот это было уже хуже.
        В большом городе спрятаться сложно. Любой патруль документы проверит - и что, опять бегать? Тем более, что в последний раз удалось спастись каким-то чудом, удачно проскочив через шоссе с десятиполосным движением. В гостинице официально не остановишься, квартиру не снимешь - загребут. В космопорте ночевать опасно, за четыре дня можно примелькаться тамошней охране - и что дальше? Грустно быть снятой со звездолета мечты из-за собственной глупости или неосторожности, еще как грустно.
        Лина пробежалась по списку контактов в мессенджере. Какие-то знакомые вСивере у нее, помнится, были… Но, смерть побери, опасно! Не далее как на прошлой неделе дорогой друг чуть не заручку привел в приемный покой. Эх, Чарея, страна непуганых идиотов…
        …
        Тогда Нил отшатнулся от нее, как от прокаженной. Или, хуже того, как от больной всеми штаммами свиного, рыбьего и кротового гриппа, вместе взятыми.
        - Замечательно, - горько усмехнулась Лина. - Я думала, ты мне друг.
        - Друг, конечно, друг, - выдохнул он. А вглазах - ужас пополам с презрением, как будто на«чужого» наткнулся в собственном доме.
        Такими же глазами врач скорой помощи на нее смотрел, когда Лину только в больницу привезли. И нетолько смотрел. Бил по щекам и орал так, что стекла в перевязочной дребезжали. Колол глюкозу и матерился. Давал разряд на сердце и чертыхался.
        - Да ты вообще знаешь, - надрывался он, - сколько всё это стоит? Тысячи кредитов только на предварительные генетические исследования! А потом на оплодотворение - удачным бывает одно из восьми сотен, чтобы ты знала, дура! - а выживает тоже не каждый, далеко не каждый! Тысячи прививок, лучшие препараты, новейшие системы безопасности - всё только для того, чтобы деньги твоих родителей и государства не пропали даром! А ты, идиотка, хотела всё прое***!
        Лина дергалась под его руками тряпичной куклой. Не потому, что снаружи больно или обидно. Из-за того, что внутри. Лине казалось, что кто-то насыпал ей в голову битого стекла. Осколки позванивали, цеплялись друг за друга, скреблись и нестерпимо кололись. Один из них, видимо, по какой-то вене, приплыл прямиком в сердце и намертво там засел. Жить не хотелось. Хотелось только приблизиться по агрегатному состоянию к битому стеклу - может, тогда легче станет. А жить - слишком больно.
        Правда, чувствовать осколки уЛины получалось, а вот объяснить про них - нет. Пожалуйста, Нил, один из лучших друзей - сколько лет уже знакомы! - а понять не смог. То ли не захотел, то ли она плохо рассказала… Покивал для виду и:
        - Давай погуляем?
        И погуляли, угу. До ближайшей клиники. А ведь когда-то еще другом назывался!
        Хотя она всё равно не собиралась задерживаться наЧарее надолго.
        …
        Подумав, Лина решила всё же написать одному из знакомых. Трудно, конечно, судить, общаясь на расстоянии, ноРей, вроде, не походил на воинствующего витаиста. И нестрадал излишним любопытством, что не менее важно.
        Он появился через полчаса, поздоровался и кивнул на полянку с протестантами:
        - Все жЫвотные - братья.
        Лина прыснула в кулак. Рей улыбнулся:
        - А, значит, ты не изтаких. Я рад. Хотя, признаться, боялся. Сколько мы ни общались, ты всегда играла в оппозицию. Вот я и подумал…
        - Не играла, - Лина нахмурилась. - Вот они - играют. А я вполне серьезно. Просто у меня в голове не укладывается, как можно принимать, не проверяя и необдумывая, всё, о чем тебе говорят или пишут. Вот я и проверяю.
        - И смногим не соглашаешься.
        - Именно.
        …
        Сколько она себя помнила, жизнь была расписана, как по нотам. Танцы, пение, живопись - для души. Элитная лингвистическая школа - для мозгов. Гармония духа и тела, сбалансированный рецепт. А то, что рецепт пациента не устраивал, мало кого волновало.
        Однажды, лет в пять, Лина всё лето пыталась улизнуть от родителей и залезть на старую, раскидистую черешню, которая росла на соседней даче. Добежать до дерева иногда удавалось, а вот подняться выше полуметра над землей - уже нет. Либо ее находил на месте преступления отец, либо, как из-под земли, возникал сосед в панике: «Деточка, ты же ушибешься!» Когда того не было дома, его роль исполняли случайные прохожие, дальние соседи или стражники в яркой форме.
        Лет в пятнадцать Лина уже знала, что ее тело стоит больше, чем среднестатистический счет в солидном банке, поэтому душа должна вести себя соответственно. Читай - не делать глупостей и держать планку. Когда Лина смотрела на себя в зеркало, то всегда думала о том, какая же это высокая планка, черт побери.
        Душа паниковала. Лина разбивала в ярости костяшки о планшет, когда понимала, что не знает, как нарисовать скорость, как изобразить полет, как представить опасность. Стихи о свободе и полной жизни получались тусклыми и безжизненными, как осенние листья, пролежавшие до весны под слоем снега. Строки не складывались. Нельзя творить о том, чего ты не знал и никогда не пробовал.
        …
        - А ты пробовала любить?
        - О, да, как раз любить я и пробовала. Это же не запрещается.
        - И как она, любовь? Помогает творить?
        Лина поежилась. Они сидели на краю виадука через озеро. По мосту как раз пролетал состав, грохоча и разгоняя смешных серых птиц, похожих на гибрид нырка и цапли. Они обиженно покрикивали поезду вслед и усаживались обратно на облюбованные краешки свай, задумчиво подбирая под себя несуразные длинные ноги.
        - Ну, как тебе сказать. Сначала мешает, потому что ни на стихи, ни на рисунки не остается времени. А потом… потом творить уже поздно. Нужно действовать.
        - И ты действовала?
        - Угу.
        …
        Лина набрала номер его скайпа и замерла на мгновенье, склонив голову на плечо и прищурив глаза. Иногда ей казалось, что так можно поймать что-то интересное среди всех чужих цифр, номеров и слов, пока программа соединяет тебя с тем единственным, который тебе нужен именно сейчас. Или именно всегда. Для настоящего момента между этими постулатами разницы нет.
        Скайп коротко выругался и мигнул. Сбой в программе, не иначе. Лина потянулась к клавиатуре, чтобы перезагрузить коннект, но краем глаза увидела на мониторе движение. Какая-то незнакомая девица. Через секунду она поняла, что это чужой разговор. Через две секунды - что не совсем чужой. А уже через минуту пожалела о том, что вышла в сеть сегодня, и вчера, и вообще два года назад.
        «Вы хотите выйти из скайпа?» - разбилось в глазах на голубые снежинки, замерзло в горле горстью ледяной крупы. Стало нечем дышать. Лина легла щекой на кристаллический планшет. Щека горела, и носу тоже было жарко. Лед из горла поднялся выше, в носоглотку. В глазах защипало. «Держи планку», - прошипела Лина и сжала зубы. Один из них от этого скололся, но было уже всё равно. В голове развернулось пышным цветом битое бутылочное стекло.
        …
        - Понимаешь, никто не спросил меня, хочу ли я жить. Хочу ли существовать. Они могли себе позволить меня - и хоп, родилась Лина. А если я захочу умереть? Это же катастрофа, гибель капиталовложений. Меня будут хватать за руку, тащить тягачом с того света и прибивать к этому намертво. А если мне всё это не надо? Если на деньги - наплевать?
        - Редкое мнение, - задумчиво проговорил Рей. - Веков десять назад, когда людей рождалось достаточно, тебя бы еще поняли. Хотя уже тогда бы - не одобрили. Пугали бы преисподней и прочими приятностями. А сейчас, когда нас всё меньше… С жизнью носятся так, как будто это ценность apriori. Какая бы она ни была: злая, уродливая, бесполезная… Она жизнь, она стоит денег, она - главный объект государственной пропаганды. И этого достаточно.
        - Но мне-то - недостаточно.
        - Мне тоже. Я эту любовь к жизни, пожалуй, никогда не понимал.
        - Чтобы что-то понять, нужно что-то сделать, - Лина подняла глаза и уставилась пустыми глазами горизонт за спиной Рея. Через минуту он спросил:
        - И как?
        - Что «как»?
        - Как там? Где нет жизни?
        …
        - Да я уже на три четверти киборг, - жаловалась Вигдис. - Каждый раз, вроде, наверняка всё продумываю. Но всё-таки, на случай провала, обставляю это как несчастный случай. До последнего ни разу не попалась. И под поездом была, и снебоскреба летала, и траншеекопатель меня переезжал. А толку? Чудны деяния современной медицины, велика они и непостижима. Скоро всё человечество станет двигаться на титановом скелете и глядеть из светодиодных моноклей, простигосподи.
        - А ты что-нибудь там видела?
        - Ничего. Ни разу. А ты?
        - Мне сначала показалось, что я куда-то иду. Но… я не дошла.
        …
        Первый раз за всю дорогу ее кто-то провожал. Рей стоял, привалившись к стойке регистрации, и наблюдал за взлетными всполохами.
        - Знаешь, - проговорил он. - Для меня это так странно. Ты говоришь с человеком, находишь с ним общий язык. Гуляешь. Делишься какими-то мыслями. Может, даже сокровенными. И вдруг понимаешь, что еще полчаса - и он уйдет. Не всоседнюю комнату, и нена другую улицу. А навсегда.
        - Мне тоже странно, - улыбнулась Лина. Сивер оказался совсем неплохим городом, если знать, по какому маршруту и расписанию ходят патрули стражей, где тусуются доки и как обойти системы слежения. Правда, ни моря, ни винограда там не оказалось. Зато в кино они сходили. - Ну, я полетела. Прощай.
        Рей молча приобнял ее, прижался щекой к волосам. Потом отстранился, махнул рукой на прощание и ушел. Через пятнадцать секунд его уже не стало видно в толпе. В портах всегда такая суета.
        Валденский маяк завораживал. Зачаровывал. Заставлял почувствовать себя ничтожеством. Вокруг его лепестков, как мухи, кружились огромные звездолеты, а межпланетные капсулы и вовсе казались мошкарой. Маяк горел ровным голубым пламенем. Пилоты говорят, его даже среди звезд не заметить нельзя. Валден - край мира. Дальше есть небесные тела, но нет жизни.
        Шоссе из космопорта шло вдоль тусклого серого моря. Хотя, тут всё было тусклым, за исключением маяка.
        Лина спустилась к воде. Вдоль линии прибоя волны полоскали об камни мелкую дохлую рыбешку, сгустки черных водорослей, целлофан, цветные фантики и хлопья грязной пены. От моря тянуло тошнотворно-сладким запахом гнили. Над головой «перекрикивались» между собой, деля посадочную полосу, корабли. Лина зажмурилась.
        Откуда-то сбоку, из-за ее плеча, вынырнул и ушел в небо пылающий Р-38«Лайтнинг», оставляя за собой тающий радужный след. Волны под ногами шипели и перекатывали округлые зеленоватые камушки, которые когда-то давно были бутылочными осколками. «Гут», - прошептала она и наконец заплакала.
        Черное пламя и серые крысы
        Проходя мимо, Дэвид шипит сквозь зубы и пинает гамак. Я лениво уворачиваюсь, и вместо того, чтобы врезать тяжелой подошвой мне по бедру, он попадает по веревке, теряет равновесие и чертыхается уже громко. В ответ я молчу, закрываю глаза и подставляю лицо ветру. Сегодня он прохладный и наудивление свежий - только запах гниющих свалок и испарения с болота. Гари почти нет.
        - Заткнись, - за меня вступается Ирвин. Отличный парень. На его месте я бы уже давно разогнала эту лавочку неудачников. Занятых идиотским делом в одном из самых сомнительных мест Вселенной.
        - Теперь отчет по желтому сектору, - Ирвин пытается сохранить подобие регламента, хотя наши официальные собрания, положенные по инструкции, давно уже превратились в посиделки до изнеможения уработавшихся за день людей. С жалобами вместо отчетов. Так вечером дети сбегаются к матери и начинают жаловаться, кто сколько раз расшиб коленку, получил синяк в драке или даже выбил себе зуб или сломал палец на руке.
        Мой сектор - белый. Дэвид, например, считает, что мне повезло. Ни клановых разборок, ни кровной вражды, ни самураев, ни людоедов. Лафа, как ни крути. С другой стороны, белые гораздо менее предсказуемы и вразы изобретательнее, чем остальные. Выродки индивидуалистической цивилизации. Там, где у черных происходит одно большое побоище квартал на квартал, мне приходится контролировать десятки мелких стычек, размазанных по всему району.
        - Десант совсем распоясался, - Маар заканчивает доклад уже традиционным образом. Это всё равно, что заявить: «Погода сегодня облачная». Угу. Такая же облачная, как вчера, позавчера и еще несколько сотен дней подряд. Говорят, что раньше здесь было по-другому, но когда мы высадились, дни уже выглядели серыми и отвратительно бесцветными.
        Я продолжаю раскачиваться, отталкиваясь одной ногой. Шуршит гравий, поскрипывают веревки. Нет сил вставать и идти в палатку, тянет заснуть прямо тут. В голове тянется на одной ноте колыбельная песенка, подслушанная у диких: «Белый-черный-желтый, не касайся круга, подберешься близко - там тебя съедят». И опять по новой. На редкость медитативная дрянь. Уже неделю не могу отцепиться. Как сказал бы Ирвин - так тебе, больше не будешь на фронтир таскаться, когда внутри города и так забот хватает.
        - Иди спать уже, - Дэвид решает проявить заботу. Правда, сразу же добавляет:
        - Хотя лично я только обрадуюсь, если насекомые объедят тебе лицо за ночь. Раскрасавица ты наша.
        Я вытряхиваюсь на землю, кидаю вДэвида горсть камней и, пока он не успел ответить чем-нибудь более внушительным, бегу к палатке. Не поцапался с ближним - день на ветер.
        В белом секторе с утра паника. По улицам бегают испуганные женщины, собаки и дети, мужчин почти не видно - наверняка, самые отчаянные умельцы уже засели по подвалам, сжимая в руках самодельные пистолеты и стрелометы. Над крышами домов носятся черные «птицы». Что-то их много.
        Я выбираюсь из своего уютного уголка между мусорниками на задворках любимой местными авторитетами забегаловки и, сложив ладонь козырьком, считаю флаера десантников. Два, четыре… пять! Совсем обалдели военные. Пять машин на один сектор. Люди всё больше беспокоятся, того и гляди, устроят перестрелку - а там и доискры недалеко. Поэтому я нахожу ржавую пожарную лестницу и лезу на крышу, как прилежный монтажник-высотник.
        Прячусь за широкую трубу и начинаю размахивать белым флажком, достав его из кармана. Всего через пару минут меня замечают, и прилетает один из черных.
        - Сержант Котто, - цедит он сквозь зубы, сняв ветрозащитный капюшон. - Чем обязан?
        У сержанта глаза цвета серого кварца, широкие плечи, непослушные волосы и длинные изящные пальцы. По сержанту сохнут все пять лиц женского пола, официально находящиеся в командировке от штаба на этой планете. У сержанта мягкая, кошачья походка, прямая осанка и чудовищный список служебных нарушений. Он еще долго не улетит сАлькатраса - здесь на превышение полномочий закрывают глаза. Все, кроме нас.
        - Вам снова нечего делать? Ребята заскучали? - я складываю руки на груди и пытаюсь изобразить саркастическую ухмылку. Кажется, получается.
        Он в ответ вопросительно вскидывает бровь. Я продолжаю:
        - На фронтире закончились кровожадные мутанты? Или вам больше не надо сопровождать челноки со свежими заключенными?
        - Делу время - потехе час, - Котто смотрит на меня, как на мелкую, но досадную помеху вроде заевшего во время тренировки затвора. - Мы, как обычно, наводим прядок. Сегодня в вашем секторе.
        - По-моему, наоборот - вы их провоцируете.
        - Даже если так? - сержант решает, что официально положенной вежливости достаточно, и отворачивается к флаеру. Договаривает уже из-под капюшона:
        - Люди - это наше дело. Ваше дело - пожары, и несуйте нос в чужую тарелку. Силенки не хватит.
        Вечером Алькатрас закутывается в непроглядную тьму. Серая хмарь чернеет, и становится ничего не видно на расстоянии протянутой руки. Ни жители города, ни дикие на фронтире не осмеливаются зажигать свет - дотла выгоревшие кварталы и мертвые пепелища отлично напоминают, к чему приводит такая неосторожность.
        - Нечего было курорт здесь устраивать, не выработав рудники до конца, - Ирвин шуршит жестяными листами, на ощупь складывая их в аккуратную стопку. Рапорты начальству, не иначе. - Или закрывать сразу, как только это началось.
        - Ну что ты, такое поле для исследований, - я скептически отношусь к чистоплотности нашей науки и нескрываю этого. - Даже холодный свет палит. Чудо же. Сжигает. Не только флору, но ифауну вида хомо сапиенс. Которая - какая удача! - не возмущается и неустраивает экологические протесты. Рай, как есть - рай.
        - И мы на теле этого рая, как мертвому припарка. Предотвращать здесь огонь нашими силами - всё равно, что тушить горящую нефтяную скважину ведром воды.
        - Не скажи. Правительство за наш счет отлично гасит свою совесть. И гуманистам от оппозиции возразить нечего - есть проект, под него выделяются деньги, задействованы лучшие специалисты…
        - Лучшие, - в темноте этого не видно, но я почти на сто процентов уверена, что Ирвин утвердительно кивает. - Лучшие муравьи против горы. Справедливый бой.
        Я способна почувствовать, даже если кто-то чиркнет спичкой на расстоянии километра. Поэтому, когда висок пронзает боль, а где-то внутри глаз будто взрывается ядерная боеголовка, я не дожидаюсь, пока это пройдет - а бегу по улицам наслепо, уворачиваясь от столкновений с прохожими и столиками придорожных кабаков чисто рефлекторно.
        Горит на краю желтого сектора. Уже обуглившийся до костей труп сжимает в руках - постойте, а откуда у заключенного бластер? - оплавленный ствол, вокруг него шипит асфальт. Круг пламени расширяется слишком быстро.
        - Под асфальтом горит земля, - Маар, задыхаясь, стремительно мешает нужные реактивы. - Почти над бывшей выработкой полыхнуло, чтоб ее.
        - Зашьемся тушить.
        - И неговори.
        - Вызывай Дэвида, и пусть выгоняет людей.
        Дэвид появляется ровно через семь минут на взмыленном волке, обвешанный черепами, до зубов вооруженный и вокружении свиты из своих черных. Рявкает на них, и те, размахивая битами и обломками труб, начинают выгонять жителей из ближайших домов наружу.
        - Им это в кайф, да и быстрее справимся, - Дэвид сплевывает на тлеющий асфальт и, прищурившись, смотрит на небо. - Дайте мне еще три минуты, сейчас нашаманю.
        Дождь накрывает весь город. Мутные грязные потоки несутся по улицам, сбивая с ног неудачников и смывая велики и тележки. Собаки шумно сопят и, отчаянно молотя лапами, плывут к парапетам и подоконникам полуторных этажей.
        В этот раз огонь тухнет гораздо быстрее, чем в прошлый. Маар победно улыбается и бормочет что-то на тему новых удачных реактивов. Я вытираю обгоревшие ладони о штаны, не обращая внимания на боль, и бреду по хлюпающей черной грязи к мертвому виновнику пожара. Наклоняюсь. Вытягиваю из скрюченных костей ствол. Хорошее оружие, огнеупорное, даже гравировка сохранилась.
        - Спасибо огромное, - Котто протягивает руку. - А я-то думал, где его потерял?
        - Потеряли? - я, не мигая, смотрю ему в глаза. Там пляшут наглые бесенята и черное пламя.
        - Дорогая, у меня три с лишним десятка единиц оружия, - сержант смеется. - Неподконтрольного части. Личного. Трофеи, подарки… Один небольшой бластер вполне мог потеряться во время прогулки. Или даже во время патрулирования. Точно, так и было. Должно быть, я совершил слишком резкий маневр, он и свалился вниз.
        Мне хочется перегрызть сержанту горло, но вместо этого я пожимаю ему руку, разворачиваюсь и ухожу.
        - Десантники будут только счастливы, если город сгорит дотла. Для них это всё равно, что спалить мусорную кучу, - я хожу взад-вперед, пиная мелкие камушки. Рядом, привалившись друг к другу, храпят Маар иДэвид, перемазанные сажей. - Для них это будет означать перемену мест. Новое задание. Если повезет, не такое скучное, как охрана планеты-тюрьмы. А назаключенных им наплевать.
        - Понимаю, - Ирвин смотрит на меня, закусив губу. - Я их понимаю. Несладко работать смотрителем свалки, когда хочется подвигов и славы.
        Никто из военных не попадает наАлькатрас просто так. Только за серьезные провинности, по решению трибунала. Государство любит держать под контролем армии все свои земли, даже такие сомнительные, как тюрьма, грозящая со дня на день превратиться в выжженный остов планеты. Логично предположить, что никто по доброй воле сюда не полетит.
        Кроме нас.
        …
        На следующий день удача поворачивается ко мне задницей. Груда тряпья, через которую я собираюсь перебраться во время патрулирования улицы, неожиданно поднимается и оборачивается здоровенным двухметровым оборванцем. В руках у него длинный нож. На лице - радостная улыбка, во все пять зубов.
        - Раздевайся, детка, - неразборчиво булькает он.
        Предложение, от которого просто невозможно отказаться. Однако я разворачиваюсь и бегу назад по переулку, перепрыгивая через мусорники и горы каких-то ржавых труб. Добежав до открытого места, я оглядываюсь. Недооценила собеседника. Он ухитрился почти не отстать и уже замахивается ножом. Я мгновенно прикидываю, хватит ли здесь места для кругового режущего, но тут вдруг с небес падает прекрасный рыцарь. Не набелом коне, а начерном флаере - в соответствии с современными реалиями - но неменее героичный от этого факта. Сержант без зазрения совести сажает машину прямо на голову любвеобильному громиле, через миг от того остается неаппетитная подушка из мяса и изломанных костей.
        - Неэстетично, зато действенно, - Котто протягивает мне руку. - Случайно пролетал мимо и несмог пройти мимо прекрасной леди в беде. Хочешь полетать?
        От чего я никогда не откажусь - это от полета. Так что киваю и забираюсь на флаер у него за спиной, обхватываю сержанта за талию и прижимаюсь щекой к черной куртке из гладкого материала.
        Оказывается, внутри уКотто бушует огонь. Течет по венам, бурлит в сердце, пляшет на кончиках пальцев. Я закрываю глаза и дышу чужим пламенем. Как хорошо, что его не надо тушить. Оно не способно зажечь ничего важного, кроме меня.
        У сержанта стальные объятия и мягкие глаза, в которых будто бы плавится лунный свет, которого здесь не бывает. С сержантом каждый раз, как последний, с привкусом горечи и безысходности. Потому что военных презирают нас, а мы - их. Потому что чувства наАлькатрасе смешны - это все равно, что пытаться любить на фоне гриба ядерного взрыва. Потому что на безымянном пальце у сержанта кольцо, а я ни с кем не привыкла делить свою добычу. Потому что он всего лишь слабый человек.
        Но я так давно не сидела около костра, который не надо уничтожать. И так давно не грелась. Ночами наАлькатрасе от холода кровь стынет.
        Я заползаю в палатку и долго не могу заснуть. Лежу, сложив руки за головой, и слепо таращусь в невидный за чернотой потолок.
        Справа посапывает Маар. Каждую ночь ему снится вымерший мегаполис наМарсе, в лабораториях которого трудился слишком гениальный и амбициозный химик, работавший над созданием идеального напалма. И действительно, когда тот выбрался из экспериментальной колбы наружу, ничто его не смогло остановить. Только отсутствие еды на окраинах. А химику с тех пор снятся кошмары.
        Слева ворочается с боку на бок и ворочается Дэвид. Я уже наизусть знаю все его разговоры с духами. Дэвид спрашивает - как вы позволили? А духи отвечают - как ты осмелился? Легенда о вожде племени, который в припадке ярости уничтожил весь свой род огнем молнии и остался последним шаманом из«говорящих с небом», до сих пор бродит поЗемле.
        Ирвин, как всегда, забился в угол палатки и стонет сквозь сон. Я не знаю, какие призраки прошлого гоняются за ним, но должно быть, у них очень острые зубы. Я верю, если бы Ирвин мог - он никогда бы не ложился спать, а вместо этого круглые сутки бродил вокруг города. «Белый-черный-желтый, сегодня мы снова спасли мир…»
        Я зажмуриваюсь и запару секунд до того, как провалиться в черную бездну без сновидений, вижу полыхающие крыши домов и слышу крики ужаса в толпе, которая вот-вот сварится в котле улиц, внизу. Или лучше сказать «поджарится»? Воды там не было…
        Мы все по доброй воле высадились наАлькатрасе. Но мотивы у нашей воли будут пострашнее, чем военный трибунал у десантников.
        Наутро мне трудно дышать. В горле першит, будто всю ночь я набивала рот горячим песком. Я с трудом доползаю до гамака, привязанного к ветвям ближайшего дерева, и начинаю раскачиваться туда-обратно. Так лучше думается, чем стоя на твердой земле.
        Ирвин подходит и сочувственно гладит меня по голове.
        - Совсем худо?
        - И неговори, - я выплевываю слова, как раскаленную гальку. - По-моему, я сделала ошибку.
        - Бывает. Со всеми бывает, - за что я люблю Ирвина, так это за то, что в его устах самые банальные слова звучат успокаивающе.
        - Думаю, сегодня я не пойду в город. Во избежание.
        - Правильно.
        Я смотрю в серое небо, а насетчатке всё продолжают танцевать вчерашние языки черного пламени. Кто же знал… Сегодня мне наплевать, что у сержанта в анамнезе жена и преступлений на целый десантный батальон. Сегодня я буду вспоминать о нем, и пить свои воспоминания снова и снова. Чтобы утолить эту жажду и завтра опять стать нормальной. Хладнокровной и способной держать себя в руках.
        - Наша девочка влюби-и-и-илась! - напевает Дэвид и строит мне рожи с безопасного расстояния. Ирвин хватает его за плечо и утаскивает прочь. Очень вовремя. Сегодня не тот день, чтобы меня злить. Совсем не тот.
        Вечером, как обычно, собрание. Только сегодня я слушатель.
        - Отчет по желтому сектору. Чрезвычайное происшествие, военные на ушах, - Маар кашляет в кулак и косится на меня. Но всё же продолжает начатую фразу. - Удачный бунт. У десанта потери. Хотя, я считаю - сами доигрались.
        - Расскажи подробнее, - я выбираюсь из гамака и подхожу кМаару. Беру за руку и смотрю ему в глаза.
        И он рассказывает. Оказывается, кланы якудза могут быть гораздо более изобретательны, чем белые. Особенно если в руки к ним попадается давний обидчик. Сержант Котто, как известно, любит подразнить заключенных. Точнее, любил. Начинал делать это с момента их высадки наАлькатрас - и допобедного финала. Ведь если охранник тюрьмы хочет затравить жертву, что может ему помешать?
        - … А ступню нашли в сливе унитаза, - заканчивает Маар скорбное повествование, не замечая, как Ирвин машет на него руками и делает знаки с целью заставить замолчать наконец.
        - Спасибо, - отворачиваюсь и смотрю на город. Серая громадина на сером фоне. Самая большая свалка Вселенной, которую я знаю. Изломанная фольга домов и отбросы государства, крысы, ползающие в мусоре тюремного игрушечного мирка. И мы, милосердные Гаммельнские ветеринары, пытаемся спасать этих животных, чтобы заткнуть чужое и свое чувство вины.
        - Карму испортишь, - сокрушенно шепчет Ирвин. Он уже всё понял. Качает головой и идет к палатке упаковывать вещи. Маар смотрит виновато. Дэвид - непонимающе. Они не знакомы с моими призраками прошлого. Пока еще не знакомы.
        - Плевать на карму, - улыбаюсь я, поворачиваюсь к дереву и резко выдыхаю. Гамак вспыхивает и осыпается пеплом. Губы покрываются ожогами. На глаза наворачиваются слезы, которые тут же испаряются. Больно. Обычно мы не извергаем пламя в человеческом облике, но сейчас мне все равно. Бывает. Со мной такое бывает.
        Я раскидываю руки и бегу к городу. «Подберешься близко - там тебя съедят».
        - Съедя-а-а-ат! - кричу я и запрыгиваю на спину ветру, чувствуя, как за спиной разворачиваются крылья. Надо же. Я думала, что больше никогда не полечу. Не зарекайся.
        …
        - Не будем предупреждать военных, - пыхтит Дэвид. Он тащит с собой на корабль все нажитые здесь черепа, амулеты, кастеты и клинки, поэтому ему приходится нелегко.
        - Не будем, - соглашается Маар.
        Прежде чем нырнуть в ложбинку, где спрятан звездолет проекта «Алькатрас: против огня, за милосердие», Ирвин останавливается на холме и смотрит, как вдали над городом беснуется золотой дракон, превращая тюрьму в пепелище.
        …
        Я кувыркаюсь в воздухе и запару секунд до того, как провалиться в черную бездну безумия, вижу полыхающие крыши домов и слышу крики ужаса в толпе, которая вот-вот поджарится в котле улиц там, внизу. Именно так. Правильное слово - поджарится. Люблю точность формулировок.
        Правильное слово - поджарится. Люблю точность формулировок.
        Тьии
        Глаза у нее были лиловые, как слива, в оранжевую крапинку, а кожа прозрачная. За несколько минут пути Илан Верн успел рассмотреть уже и переплетенья вен, и молочно-белые кости, и сгусток радужного света в районе солнечного сплетения… хотя, применимы ли понятия человеческой анатомии для тьии? Он даже забылся и потянулся рукой с особенно яркому световому завитку, но вдруг спохватился - неприлично. Отодвинулся было, но трак нырнул в особенно глубокую колею, Илан потерял равновесие и навалился на девушку всем телом.
        - Простите, ради Бога…
        - Не извиняйтесь, - лиловые глаза смотрели мягко, тепло, как будто это не он только что навалился на хрупкое создание всем телом - вместе с разгрузкой и защитным костюмом, а, наоборот, его надо было жалеть по какой-то причине. - Тут хорошая дорога, но иногда трак потряхивает.
        Тьии говорила на чужом языке легко и правильно, изящно придерживая гарнитуру переводчика у виска. Так не всегда получалось даже у профессиональных лингвистов, что уж говорить о необразованной девушке…
        «Хрупкие тьии принципиально не получают образования, - вспомнил Илан фразу из учебной лекции. - Считается, что мудрость приходит к ним вместе с рождением, в отличие от остальных членов их социума, твердых, или грубых. Точного перевода этого определения на наш язык не существует…»
        - Хорошая дорога? - Илан посмотрел в переднее окно. За мутным, грязным стеклом с трудом просматривались очертания колеи. Она то и дело ныряла вниз, изгибалась между деревьями и скалами, как змея. Трак натужно ревел, с трудом вытаскивая гусеницы из болотистой почвы, переваливался сбоку на бок, дрожал всем корпусом.
        - Да, - тьии улыбнулась. В кабине стало светлее, даже Джек на секунду отвернулся от руля:
        - Эй, кто там фонарик врубил?
        Встретился с лиловым взглядом и осекся.
        - Хм… - сделал вид, что поперхнулся, и покрепче уцепился за руль.
        Народ тьии устроил торжественную встречу с людьми на главной площади города. Джек с вежливой улыбкой оглядывался по сторонам, кивал зрителям, рассеянно глядел поверх толпы. АИлан держался из последних сил, пытаясь справиться со смешинкой, которая попадает в рот с самый неподходящий момент и пытается заставить тебя рассмеяться. Хотя, надо признать, поводов для смеха было достаточно.
        Здешний город имел право называться городом ровно настолько же, насколько дорога сюда могла назваться хорошей. По краям площади торчали неровные глиняные полусферы с черными провалами окон. Под ногами хлюпало, зелено-бурая жижа доставала до щиколоток. Покосившиеся заборы из неровно связанных соломенных пучков, копошащиеся в грязи детишки и какие-то толстые, ленивые птицы с коротенькими крыльями, которые то и дело истерически пищали, получая под зад от собравшихся.
        Надо же. Центр культурной жизни, да и вообще - цивилизации! - тьии больше всего напоминал занюханную деревеньку на краю мира. Если бы не хрупкие, Илан бы подумал, что над ними зло подшутили, приведя в селение к свинопасам вместо дипломатического центра.
        Хрупких и грубых было примерно поровну. Просто вторые были шумные, громкие, угловатые, один в один похожие на свою планету - грязную, ухабистую и постоянно ругающуюся грозами и дождями. А первые стояли неподвижно. Молчали и светились, кто-то ярче, кто-то - совсем тускло. И глаза у них были всех цветов радуги.
        - Не могу поверить, - Илан закинул руки за голову и потянулся.
        По крыше гостевого домика стучал дождь, на полу копошилась какая-то живность, между щелястыми стенами гуляли сквозняки.
        - Во что?
        - В то, что самые волшебные скульптуры, самые обалденные картины и… скажем, самые проникновенные стихи из всех, что я читал в этой жизни, создаются здесь.
        - Будто ты не знал, куда летишь, - Джек зевнул и прихлопнул крылатую тварь, которая села ему прямо на нос.
        - Одно дело - знать, другое - видеть собственными глазами.
        - И что? Тебе будет теперь сложнее с ними торговаться? Будешь думать, что не просто покупаешь цацки, а отнимаешь единственную прекрасную игрушку у обиженного жизнью ребенка?
        - Не единственную… - Илан вспомнил жемчужные кости глазниц и светящиеся в них лилово-оранжевые глаза. Его бросило в жар. Пальцы задрожали. Нестерпимо захотелось пить. Он сглотнул и продолжил. - Хрупкие, пожалуй, могут поспорить с любым произведением искусства.
        - Да уж.
        «Хрупкие тьии никогда не покидают родной планеты. Сначала бытовало мнение, что космические перелеты для них губительны - все тьии, украденные пиратами, умирали через несколько дней - просто растворялись с воздухе или растекаясь по полу кают. Однако, когда с тьии были налажены торговые и дипломатические отношения, стало известно, что взрослые хрупкие заболевают и умирают без своей грубой пары. Пара у них появляется в самом нежном возрасте, поэтому зрелые хрупкие тьии, отлученные от близкого, неминуемо погибают», - Илан нажал на«стоп». Сунул руки в карманы и подняв подбородок, уставился вверх.
        Потоки воды текли по прозрачному потолку галереи. Небо было серым, света слишком мало - поэтому экспонаты, выставленные на продажу, были видны не слишком хорошо. Какой-нибудь владелец картинной галереи удавился бы от стыда, если бы ему выставили подобное освещение. Или - от неспособности поверить в собственное счастье, потому что таких великолепных картин не видел никто и никогда. По крайней мере, так казалось.
        Нежнейшие цвета, идеальная композиция, жанровые сцены и глаза их персонажей, которые, казалось, следят за тобой с холста, пейзажи, в которые хотелось убежать из этой сырой, грязной, приземленной действительности.
        Илан развернулся на каблуках и быстро пошел к выходу. На сегодня с него хватит. Если передозировка прекрасным существует, то он ее сейчас проверил на себе.
        Рядом с крайним полотном стояла она. Нарисованные лиловые волны, расцвеченные трезубцами молний, кажется, не заканчивались в пределах рамы - они выплескивались в мир и отражались в ее глазах.
        - Правда, красиво? - улыбнулась хрупкая.
        - Очень, - Илан облизнул губы, сглотнул. - Очень похоже на тебя.
        - Конечно. Мой художник думал только обо мне, когда рисовал ее.
        - Ты… - вопрос был некстати, но для человека, измученного искусством на чужой планете - простительно. - Ты любишь его?
        - Его? - хрупкая тьии тихонько засмеялась. - Нет…
        - Ты сумасшедший, - Джек крутил пальцем у виска. - Тратить весь пятилетний заработок на какую-то картину? Ты свихнулся от приступа внезапной любви. Противоестественно межвидовой, заметь. Или от этой дурной планетки. Точнее, от постоянного дождя.
        - Ты не понял, - Илан лихорадочно упаковывал холст в уже десятый слой мягкой стружки. - Хрупкие умирают не потому, что их разлучают с любимыми. Они умирают, когда их разлучают с творцами и сискусством.
        - Не понял?
        - Все, что творится здесь, создается исключительно во имя и поподобию хрупких! Я попросил - и она мне объяснила. Иначе быть не может. Бриллианты ярче блестят на скотном дворе. Хрупкие вдохновляют грубых, ибо здесь нет ничего прекрасного, кроме них. Они музы, понимаешь? Му-зы.
        - И?..
        - Но муза не может любить грубого, он слишком плох для нее. Муза любит способность создавать. Его скульптуры. Картины. Стихи, в конце концов! И я подумал… Ведь пираты никогда не пробовали красть хрупких вместе с теми предметами, которые были сделаны во имя них? Вдруг у меня есть шанс?
        - Твой самый главный шанс - быть арестованным за разжигание межрасового конфликта. За похищение разумного существа. И, возможно, за растрату - я боюсь представить, сколько стоит эта гениальная мазня. Если что, Верн, я тебя предупреждал!
        Глаза у нее были оранжевые, с фиолетовыми разводами. Дорн даже на секунду забылся и протянул ладонь, потрогать - ведь не может же быть, чтобы такой взгляд был у живого человека, не куклы? Девушка дернула головой, испуганно отшатнулась в сторону. Казалось, она даже побледнела от страха - кожа у нее была белой, как бумага, сквозь нее просвечивали голубые венки.
        - Простите, - Дорн покраснел и мысленно выругал себя. Идиот! - Я не хотел вас испугать. Просто… вы очень красивая. Я хотел… Знаете… Меня зовут…
        - Скажите, - девушка прищурилась. Показалось, что под ее ресницами зажглось теплое пламя. - Это у вас не планшет случайно?
        - А… Да, еду на плэнер.
        - Хорошее слово, - она потянулась, как кошка, прищурилась и протянула Дорну руку. - Как здорово, что мы встретились. Меня зовут Тиа. Тиа Верн.
        Жукоглазые членистоногие и слабые людишки
        - Вот тебя дразнили в детстве четырехглазым? - Дима разглядывал свое отражение в отполированном боку чашки-термоса. Картинка расплывалась, и уотразившегося криволицего парня можно было при желании насчитать даже не четыре глаза, а все шесть. - Меня - каждый день. Сначала в садике. Потом в интернате. На«вышке» уже не дразнили. Так, ласково называли.
        - Было дело, - Сергей вздохнул и поерзал в кресле. Мягкое и широкое, оно со всеми удобствами вместило бы и трех Сергеев - худых, неуклюжих, с длинными руками и ногами, которые вечно непонятно, куда девать. Единственному же экземпляру сидеть тут было совсем неуютно. Как лилипуту в гулливерской одежде или комару на взлетном поле. - Поэтому я на линзы перешел.
        - И что? Сразу почувствовал себя супергероем?
        - Куда там. Утром полчаса корячишся, пока нормально их вставишь, вечером - не дай бог напиться, иначе не вынешь! Круглые сутки носить не мог - а то просыпаешься красноглазым поросенком, слезы, сопли, раздражение. А операцию делать мне отказались - мол, организм слабый, хирургические вмешательства не рекомендуются…
        - Вот! Что я и говорю! - Дима победно поднял палец и крутанулся в кресле. Стукнулся локтем о скругленную кромку стола и зашипел. - Я и ты - очкарики со стажем. Пусть не без мозгов, но тело подкачало. Ни на стометровку, ни на ринг не годимся. Кир - астматик, невротик, холерик… - Тут Диме пришлось быстро уворачиваться от брошенной кружки. - Яростный холерик, я бы сказал. АКатерина все две недели полета тоскует по шоколадкам и тортикам, при том, что чья-та попа с трудом влезает в кресло.
        - И что?
        - И то! Вас не волнует, каким образом именно мы прошли отбор? Я уже весь мозг сломал. Два хлюпика, нытик и пончик - это что, новое слово в военной тактике? Непобедимая десантная группа?
        - Я могу не раскрывать парашют и раздавить врага собственным телом, - с юмором уКати было все в порядке, ибо без него девушке с размером XXL не прожить. Точнее, прожить, но невесело. - Если повезет хорошо прицелиться, даже двух врагов. Правда, на этом я кончусь как боевая единица.
        - Пфф… Эт если получится раздавить! - Кир состроил яростную рожу, правда, кровожадный оскал на худом «лошадином» лице смотрелся нелепо. - Нам же врага какого пообещали? Бесстрашного, нечеловечески хитрого, коварного, с непостижимой логикой, и - главное! - он физически в разы круче, чем любой человек! Поэтому хоть профессиональных боевиков посылай, хоть нас… одна фигня. Расходный материал. Они там галочку себе поставили «десант отправлен». А нам отдувайся. То есть сдувай. Пепел. Наших тел. С поверхности этого гребанного Кеплера-22.
        - Поэт, блин, - буркнул Дима и снова уставился на кружку, точнее, на свое размытое многоглазое отражение с реденькой бородкой и длинным носом. Чтобы хоть как-то отвлечься - от страха перед скорой высадкой его подташнивало.
        …
        Во время заброски на нужную планету команда «Ядовитые когти» привычно скучала. Все инструкции получены, переход выполнен успешно, тактика отрепетирована уже десятки раз, оружие и экипировка проверены-перепроверены. Оставалось или отсыпаться впрок, или лениво переругиваться. Поэтому измаявшийся за неделю ничегонеделанья Резак предложил пари. Чтобы развеяться.
        - …Каждому - по условию. Кто не выполнил, тот жалкая козявка. Мерзкая в своей беспомощности, - прорычал он и заржал, обнажая бело-серые зубы, острые, как иглы. - Смерч пусть высаживается без защиты, например.
        - Ух, ты! - Смерч потер бугристую костяную чешую за ухом. - Что навело тебя на эту сверхзвуковую в своей офигительности мысль? Желание огрести по морде?
        - А мне нравится! - Пламя потянулся и хрустнул сегментами четырех ног. В пятой он сжимал прожаренный до угля бифштекс из триффера, а шестую подтянул к животу, массируя дальний сустав. Тот ныл - то ли из-за поля астероидов за иллюминаторами, то ли в предвкушении скорой высадки. - У тебя же половина тела - шрам, переходящий в ожог. Или наоборот. Никакой жары не почувствуешь.
        Резак, не переставая ржать, хрустнул позвоночником, метнулся к потолку, уцепился когтями за плафон и начал раскачиваться туда-обратно. Каждый раз, пролетая над Смерчем, цвыркал в него ядовитой слюной и шипел:
        - Йу-ххуу, добавим ожоговой ткани!
        …Когда Пламя иРоид наконец ухитрились разнять клубок из лап, стальных имплантов, щупов и зубов, на панели уже мигало «Гекса периода до высадки».
        - Цейсс, - Роид скользнула в кресло, один за другим подщелкнулась к лоцманским разъемам. Искин шлюпки отрапортовал, что все программы в норме, аппарат к высадке готов, «желаете порцию тонизирующих инъекций для биосуществ?» - Эй, биосущества! Ширнетесь адреналинчиком? Я вот приняла вкусненького вируса и разряд, для поддержания тонуса.
        - Нам и без адреналинчика того, задорно, - Смерч удобно развалился в кресле, шмякнул хвост на стол перед собой и зализывал глубокие царапины. - Резачок постарался, жаба слепошарая.
        - От жабы слышу! - Резак скривил морду, выдавил из глазницы матово-прозрачный шарик, протер его об обивку кресла и схлюпаньем вставил на место. - Кстати, я и вправду на взводе. Не очкую, но близко к тому.
        - Не смеши, - Пламя зевнул и весело хрюкнул. - Кого ты там боишься, наКеплере-22? Неужто слабеньких людишек?
        …
        Сотня десантных шлюпок, в каждой - по четыре человека. Все, как на подбор, «отлично» подготовленные к боевым действиям. Гики, романтичные очкастые программисты, обиженные на родителей подростки, отчаянные дурачки с лозунгом во весь лоб «Брошу все, махну кСатурну!», обиженные жизнью девочки и робкие самоубийцы. Пассионарное завоевание чужих планет. Блеск!
        Временами Диме казалось, что это все дурацкая шутка и что после того, как прозвучит сигнал «к высадке», их выбросят на экспериментальный полигон, где-нибудь в пустыне Нахла или в районе кратера Гейла. А вместо жестоких врагов на них будут пялиться ученые и генералы, незнамо зачем затеявшие этот опыт, с трудом сдерживая смешки.
        Диме не спалось по расписанию, и он часами залипал в сан-капсуле, напротив зеркала. Оттуда глядела растерянная физиономия. Заклеенный пластырем подбородок, круги под глазами, тяжелые веки с редкими светлыми ресницами. Нет, не таким должен быть космический десантник! Вот если бы вместо выпирающих ребер бугрились мышцы, и сколиоз бы заменить на широкие плечи, гордо развернутые навстречу врагу…. Ну и образ! Чего только от бессонницы не придумается. Дима хихикал, поправлял очки и снова начинал думать.
        Как он вообще сдал этот дурацкий тест? Пошел за компанию с братом, проиграв тому в шелбаны за завтраком - Костя был младше на пять лет, но регулярно шпынял Диму, будучи и выше, и тяжелее. В итоге младший остался за бортом, а старший - вот он! - летит на подвиги.
        Тут уДимы начинал дергаться глаз.
        Блин, почему он не отказался?
        Что и кому он хотел доказать?
        Поверил в«новейшую экспериментальную программу»? Купился на«страховку, покрывающую все риски»? «В случае вашей смерти родственники получат достойную компенсацию», угу. Скорее всего, тем дело и кончится, если весь этот десант наКеплер-22не шутка.
        Их ведь и неготовили толком.
        Так, прочитали пару лекций о тактике боевой высадки. Научили обращаться с бластерами. Выкинули один раз из вертолета с автоматически раскрывающимися парашютами. Подвернувших щиколотки и сломавших в процессе приземления ноги тут же отсеяли. Остальных объявили годными к службе, выдали аванс и назначили дату вылета.
        Умные сразу же после этого отказались от участия в операции и запросились домой.
        Хитрые смылись по-тихому, никого не предупредив, но савансом в охапку.
        Дима остался. Наверно, чтобы хоть на секунду почувствовать себя героем любимых книжек. Любитель космоопер, блин.
        Остался Сергей, лучший игрок с земного сервера «Боевых фрегатов». На витруальном счету тысячи честно выигранных в бою кредитов, в реале - зрение минус шесть, вегетососудистая дистония и регулярные прогулки по врачам.
        Остался Кир, которому «осточертела Земля». Проваленный выпускной экзамен и девушка, ушедшая к другому, - в один день, как назло! - убедили его в желании совершать подвиги. Хотя потом он менял свое решение по десять раз на дню. За что оправдывался темпераментом. И правда, что с холерика возьмешь?
        Осталась Катька, мечтающая о красоте чужих галактик. Катька, на которую перешивали скафандр - стандартные не налезали, которую за глаза называли «ватрушкой» и«птицей-надутышем», которой страшно захотелось доказать всем, что толстенькое тело тоже способно на деяния…
        - …Десять лет назад наКеплере-22была развернута наша база, - инструктор, позевывая, тыкал лазерной указкой в презентацию. - Там проводились уникальные геологические исследования, а также испытания искинов. Модификация для планетарных станций. Полгода назад ученые должны были отправить нам итоговый отчет, однако не вышли на связь. Выяснилось, что сигнал глушат. Судя по конструкции корабля, засеченного нами на орбите Кеплера, это кайры, раса пиратов-пауков из системы Глизе, Зона Златовласки. До этого нам удавалось избежать прямых столкновений с ними, однако теперь…
        - Идиоты мы, - Дима криво улыбался в потолок и пытался заснуть. Вместо овец он считал экзоскелеты. «Вы получите самую лучшую защиту, которая существует на данные момент. Революционная разработка молодого, подающего надежды ученого. Боевой экзоскелет - в комплекте». Да, пожалуй, это единственное, что позволяло хоть как-то успокоиться и провалиться в сон. Хорошо бы не впоследний…
        …
        Резак щелкнул когтем об отполированную стенную панель и широко зевнул.
        Потянулся. Залюбовался на сильное тело, перевитое жилами и проводами-своротками из титана и стальных сплавов. Может, врезать еще один имплант после возвращения? Какой-нибудь серьезный, многозарядный… или огнемет лучше? А то яд, жало железное… детские игрушки, в самом деле.
        Если бы им предстояла серьезная заварушка, Резак нашел бы время еще до полета сдаться биотехам, но ожидалась не бойня, а так, свалка. Категории А-ноль.
        - …НаКеплере-22вас встретят кайры, раса пауков-пира… - начала было обучающая программа, ноПламя ее быстро заткнул.
        - Пауков-пиратов, и без тебя знаем, говорилка, - выключил звук и, паясничая, стал докладывать остальным. - Живучесть повышена, на поражение - только в голову, или обрубить все ноги нахрен. Крючья на этих гадских ногах, кстати, ядовитые. Челюсти - тоже. Паутина прожигает десятисантиметровую обшивку корабля за тридцать секунд. На поверхности Кеплера чувствуют себя прекрасно. В атмосфере повышенное содержание метана, болотистая почва, жара под шестьдесят градусов…
        - Рай, цейсс, - прошипела Роид. - Я не понимаю, зачем нас вообще четверых вызвали. Двоих бы хватило с головой.
        - Это они, кибер наш ненаглядный, чтобы ты от печали не загнулась, - Смерч улыбнулся во всю ширину обожженой морды. - От тоски-грусти по мне, к примеру. Типа, заботятся о нашем душевном комфорте. Чтобы команду не разделять…
        Резак сплюнул на пол от избытка чужой заботы. Как трогательно! Аж вспоминать противно.
        Если же рассуждать по делу, на всю операцию и вправду хватило бы одного десантника. Пауки - мясо на убой. Что уж говорить о людях, которые там будут. Резак хмыкнул. С их калечной системой отбора, низко развитыми технологиями и слабыми телами… на что они вообще надеются?
        …
        Прозвучал сигнал на высадку, и ребята - уже в скафандрах - устроились на креслах для катапультирования. Дима кусал губы, Сергей то и дело поправлял очки дрожащим пальцем, Кир ругался сквозь зубы, аКатя испуганно ныла: «У меня ремень не застегивается… Парни, эй? Слышите? Ну, ремень не застегивается! Как же я теперь, а…»
        Над приборной панелью зажегся монитор.
        - Здравствуйте! - на экране возник нескладный юноша в мятых штанах и жилетке с множеством карманов. На плече у него сидел и глупо улыбался механический хамелеон. - Я так волнуюсь… Я очень рад за нас! Грант позволил мне сделать эти скафандры… Верьте в них! Они были моей мечтой. Всю душу вложил. Чтобы такие, как вы, могли теперь не просто мечтать о космических подвигах, но иучаствовать в них. Вы первая волна. Первопроходцы. Пусть у вас все получится! Я верю в вас!
        В нижнем левом углу экрана мигала подпись: Грим Свифт, разработчик технологии и программного обеспечения экзоскелетов «Хэм Лимитед-1/01».
        Дима закусил губу до крови.
        Хамелеон, черт побери! Еще один гик! Верит он. Грант получил.
        - Слышь, Кир, - он пихнул соседа кнопкой в бок, включив кнопку связи. - По ходу, прав ты был насчет пепла. Так что если что - не геройствуем, а валим оттуда нафиг! Я скафандры эти гребаные вдоль и поперек изучил, так вот в инструкции есть опция отступле…
        Договорить он не успел. Четыре сотни десантников одновременно были сброшены на поверхность Кеплера-22, в квадрат у болота Эдгара Райса, рядом с земной станцией. Бывшей земной станцией.
        …
        Цель приближалась.
        - Шестерня периода до высадки, - прокричала Роид. - Слышь, Пламя, ты опять в последние три секунды будешь в защитку забираться? Может, сразу уже начнешь ноги паковать? А то «не тот рукав, не тот рукав…» И так раз двенадцать по кругу!
        - Не ври, не больше шести, - Пламя звонко щелкнул суставами. - Харэ гиперболизировать. Раздуваешь из мошки кадавра, главное - что на абсолютно, кристально-чисто пустом месте…
        - Задрали с преувеличениями, ага, - Смерч уже натянул защитку и проверял контакты бластеров. - Как этот хрен из центра напутствовал нас, а? «Вы, ставшие предвестниками величия моей империи… На вас сейчас я трачу огромные средства и энергию, ибо вновь верю…»
        - Ага, лучше бы говорил «предвестники величия меня», - хохотнула Роид. - Видели, как он отожрался? Чисто Джабба-Хат хрестоматийный. Табло поперек себя шире, глазенки имплантированные помаргивают в такт, и еще эта кожа синяя. Где эстетика, я вас спрашиваю?
        - Это потому что он нас в голубом зале принимал, - примиряюще хмыкнул Резак. - Ну, страсть у чувака к хамелеонам, что ж его в это, мордой тыкать до скончания века? Хватит болтать. Готовимся к высадке.
        Десантный шаттл приближался к поверхности планеты, над которой скорлупками бултыхались пустые шлюпки, сто штук.
        …
        Дима неудачно приземлился, на скользкий глинистый склон - упал и покатился вниз, кувыркаясь и чертыхаясь. Небо-грязь, небо-грязь, небо-грязь, дымящаяся «веревка» проносится мимо с шипеньем, небо-грязь…
        Катька врубила связь еще во время полета и истошно орала на радость всем - в три наушника:
        - Гадский паук, я на него прямо!..
        - Он не сдох, сука!..
        - На тебе, на!..
        - Ай, бластер отдай, ты…
        Сражение вовсе не походило на высадку десанта из космоопер. Слаженные действия? Шквальный огонь? Кто в каком сладком сне выдумал это?
        Дима сглотнул кровь от прикушенного языка. Вокруг творилась невнятица, мешанина, каша из беспорядочных выстрелов, криков, ударов… Кто-то от кого-то убегал, кто-то отступал, кто-то ползал в грязи.
        Нет, это не его книжка. И неего подвиг. Надо было срочно сваливать. Он уже приготовился было скомандовать остальным и запустить программу катапульти… капитуля… отхода нафиг, к чертям собачьим из этого пекла! - но случайно посмотрел вверх.
        С неба падал остроносый серебристый корабль, поливая огнем из сопел проклятых пауков - те корчились и дрыгали поджаренными лапками. Вдоль всего борта шла надпись огромными черными буквами: «Хэм Лимитед - Тайм.1».
        - Помощь! Они прислали нам помощь! - Дима заорал - от радости, от удивления, от того, что хоть какие-то глупые стереотипы начали сбываться и рванулся к остальным. Сергей, Катя иКир стояли на берегу болота, потрясенно смахивая со скафандра пепел от сгоревшего камыша, паутины и кайров. - Слышите, ребята? Ура!По…
        Ударной волной от посадки их отшвырнуло на десяток метров, и четыре белых скафандра - снабженные экзоскелетами! новейшая модель! - с громким «хлюп» погрузились в болотную жижу. С головой.
        …
        Отбросив в сторону труп последнего кайра - с взрывчаткой подбирался к станции, гад! так его! - Пламя снял защитный шлем и зашипел.
        Врезал по стене станции раз, другой. Высек фонтан искр. Чуть не свел собственные усилия по спасению от взрывчатки на нет. Выругался.
        - Ты чо ругаешься, ну? - Смерч выломился прямо сквозь стену из станции, таща охапку системных бриков. - Вон, жукоглазых раскидали. И данные спасли - без нас бы тут погорели к черту. Говорят, сцуко, ценные. Мы с тобой - а ты, идиот, возмущаешься! - буквально только что обеспечили человечеству такой прыжок в плане прогресса, что…
        - Выходит, не зря Свифт со своим пространственно-временным сверлом возился. А ведь не верил никто, - Роид улыбнулась, сдувая с плеча крупные хлопья пепла.
        - Зря, не зря, вы что, не рубите? Сейчас нас тут нафиг не станет, зазря! Резак-то в прошлый раз скомандовал «уходим!» - мы и свалили. Ладно. В космосе покувыркались - так ведь нас выловили потом! И скафандры проверенные оказались не боем - а круче, полет без корабля, космическая радиация, все пироги! А теперь? Я что-то не видел, чтобы с поверхности четыре молнии в небо ушли… А вы?
        Серега Кулагин, для приятелей просто Смерч, иКатерина Трифонова, по прозвищу Астероид, для самых близких друзей Роид, переглянулись. В ужасе.
        - Что теперь? Если мы еще где-то здесь, то спровоцируем хроноклазмы? Или если сдохли, то исчезнем?
        - Интересно, потихоньку или сразу, хоп - и нету?
        - Хоп, блин! - Резак вынырнул из-за груды паучьих трупов. - Я вам покажу - хоп! Я нашел их. Бросили ныть, взяли ноги в руки - и марш в болото, вылавливать голубчиков.
        - А то, что мы-прошлые рожи себя-нынешних углядим и отужаса коньки двинем, этого ты не боишься? - Пламя почесал ногу об ногу. Шестую об четвертую. - Ну, и нетолько рожи?
        - Если ты, Кир, экс-холерик недоделанный, от ужаса двинешься, я сам тебя так двину, что мало не покажется! Шевели задницей. А то пока мы тут треплемся, ребята, небось, наслаждаются. Гниль, водичка, метан, чернота кругом, засасывает - все дела.
        …
        Когда они уже стояли на краю болота, примериваясь, кого бы подцепить первым, Резак добавил:
        - И, главное, скафандры! Скафандры берегите! Чтобы испытания признали успешными, Свифту отвалили денег побольше и потом… - махнул когтистой рукой. - Короче, осторожнее со скафандрами. Без них мы бы на себя таких прекрасных похожи бы не были.
        «Не вскафандрах дело, - отстраненно подумала Роид, случайно выяснившая на днях, чем на досуге занимается командир. Запершись в своей каюте, он тайком читал космооперы. - Явно, не вскафандрах».
        Огонь под железным небом
        (Шимун Врочек, Александра Давыдова)
        А10
        Вдалеке закричала женщина. Она кричала надрывно, выжигая из легких остатки кислорода. Гильермо поднял голову: в небе, черном, разодранном лучами прожекторов, плыли туши цеппелинов - будто стада серых китов. Вой сирен резал висок, словно внезапная головная боль.
        Проклятые дирижабли. Гильермо слышал равномерный гул винтов. Вдруг мелькнуло - белый разрыв в воздухе, высоко, цеппелин покачнулся, но продолжал плыть. В него уперся луч прожектора, застрекотал пулемет - Гильермо видел, как бьется на земле злой огонек. С дирижабля сорвалось нечто маленькое, темное… мешок с песком? Гильермо почему-то вспомнил, что в кабину аэростата кладут мешки с песком, чтобы сбрасывать их и подниматься выше… Но тут?
        Маленькое и черное падало.
        Пологая траектория. В следующее мгновение маленькое и черное достигло земли.
        Взрыв!
        Вспышка ослепила Гильермо на несколько секунд, он зажмурился, чтобы не видеть мечущихся фигурок… отблесков взрыва… На внутренней стороне век плыли бело-фиолетовые круги, подрагивали в такт разрывам. Гильермо поднял лицо к небу и приставил ладонь к закрытым глазам. Ему казалось, что он различает крохотные белые силуэты, суетящиеся под брюхом у гигантских китов.
        «Души уходят на небеса», - шепот из прошлой жизни.
        - Почему бы нет, - пробормотал Гильермо.
        Когда взрывы утихли и он разлепил дрожащие веки, цеппелины уже ушли на север.
        А1
        Фонари горели тускло, желтый свет с трудом пробивался сквозь туман. Когда Гильермо подошел к переходу, несколько пятен на противоположной стороне улицы мигнули. На миг показалось, что желе из смога, перемешанного со светом, задрожало и волной покатилось вниз по улице. На мокрую брусчатку посыпались искры. Опять перебои с электричеством.
        На светлом капюшоне прохожего, идущего впереди, расплылось черное пятно. Потом еще одно. Гильермо наклонил голову и зашагал быстрее. По стеклам очков потекли капли воды, оставляя за собой мокрые хлопья гари.
        - Цеппелин подбили, - прошелестел кто-то рядом. Гильермо, не сбавляя шага, повернул голову. Рядом шел кто-то из той же заводской смены, в форменной спецовке. На воротнике тускло блестели пуговицы - десятый разряд, третий цех. Серые рабочие перчатки.
        Гильермо рассеянно пошевелил пальцами в карманах. Высвободил правую руку и протер мокрое стекло. Кончики пальцев защипало.
        Шипели и искрили вывески на стенах домов. Не поднимая голову, Гильермо мог сказать, что там написано. Каждый день по одному и тому же маршруту. Дважды. А сейчас из-за угла вывернет патруль. Глянцевые черные погоны, блестящие суставы, вокруг шеи - плотный защитный воротник. Пройдут быстрым шагом, вколачивая гарь в мокрую брусчатку, а тем временем Гильермо дойдет до поворота, а там и додома…
        Не может быть. Он снова вытащил руку из кармана и стал неуклюже стирать с очков дождевые разводы. Будто нож, прорезая черную толпу из одинаковых широких фигур, навстречу шла незнакомка - тоненькая, легкая. Держала руку козырьком, прикрывая от дождя лицо.
        Лицо…
        Гильермо остановился. Обернулся. Проводил ее глазами - узкая спина, короткие полы приталенного пиджака, бархатная юбка с кружевными оборками… И блестящие мокрые волосы, собранные в высокий хвост.
        А2
        Впервые за последний год Гильермо пришел домой позже, чем в семь двадцать три. Ударился бедром о край стола. В воздухе закружилась пыль.
        Сел, поставил перед собой консервную банку, подкрутил респиратор… И замер, охватив голову, будто забыл об ужине. Затылок топорщился резиной.
        «Надо поправить маску», - подумал он. Мысли ворочались в голове медленно, как плохо смазанные шестеренки. Из окон, заклеенных крест-накрест, в комнату падал желтовато-бледный свет. Ложился на пол, разбивая квадратами дорожку, вытоптанную в пыли, от стола к дивану. За спинкой дивана виднелась широкая дверь - массивная, с железной окантовкой.
        Гильермо несколько раз со свистом втянул воздух. Машинально открыл банку, поднес к подбородку, запрокинул голову. Потом, не глядя, швырнул жестянку в угол - там громоздилась куча таких же. Рассеянно посмотрел на стол: круглое пятно, свободное от пыли, - место для завтрака и ужина; по обе стороны от него - смазанные следы локтей. Тусклая круглая лампа. Не горит, сегодня не нужно - затемнения не обещали. Черный блестящий коробок с гармошкой сбоку.
        Плотно закрутив респиратор, он пошел к дивану. Лег на спину, с облегчением вытянул гудящие ноги. Уставился в потолок. Бомбили где-то за городом, поэтому бетонная крошка не сыпалась сверху. И то хорошо.
        Уже засыпая, Гильермо понял, что забыл снять ботинки.
        А3
        Окна третьего цеха выходили на главную площадь. Туда, где с утра до ночи в божественном нутре горел огонь, разгоняя туманную мглу. Дышал жаром. Если к нему подходили слишком близко, вокруг разносился запах паленой резины.
        Широкий, плотный, тяжелый - бог стоял в центре города и смотрел во все стороны красными глазами. Блестели заклепки, топорщились бока паровозных котлов. Когда шел дождь, капли шипели и испарялись, лишь коснувшись горячего металла. Бог не прощал напрасных прикосновений. «Винсент Харт» - выпуклые золотистые буквы на постаменте. Скульптор. Рабочие поговаривали, что его тело залили бетоном в основании статуи, чтобы изваяние вышло живым.
        - Железное сердце города, - пробормотал Гильермо под нос и через минуту запоздало удивился. Откуда у него эта фраза? Должно быть, слышал где-то. Сегодня за окном было на удивление ясно, видно даже тусклое солнечное пятно. Широкие плечи станков маслянисто блестели. Пахло горящим мазутом, запах пробивался сквозь респиратор и будто оседал влажной пленкой на лице. От нее никак не избавиться, но можно привыкнуть.
        Гильермо сосредоточенно кивнул. Привыкнуть ко всему можно.
        Под ногами у бога скорчился белесый призрак того, кто придумал сердце города. Он тоже уже привык.
        А4
        По небу елозили широкие лучи прожекторов. Цеппелины шли на север. Гильермо видел, как раздвигая небо серыми жесткими корпусами уходят они во тьму. Тишина. Они были огромны, эти киты поднебесного моря, они ворочались плавно и тяжело, обтекаемые воздухом Города, маслянисто-вязким и горьким от гари многочисленных заводов.
        Город работал на износ. В военное время каждый должен занять место у станка. И работать, работать, работать, как если бы враг уже стоял у стен города и надо делать, делать и делать снаряды круглые сутки, постоянно.
        Теперь каждый раз по дороге с работы он ловил странное ощущение у себя в груди. Сосущая пустота. Чем ближе к последнему повороту перед домом, тем сильнее тянуло. Скорее всего, разболталась одна из деталей поддерживающего хомута. НоГильермо хотелось думать, что во всем виновата она.
        А точнее, ее лицо. Прозрачно-фарфорового цвета, с тонкой линией губ, со чуть вздернутым носиком и высоким лбом. Гильермо всё хотел заглянуть ей в глаза и узнать, какого они цвета.
        Мимо прошагал патруль. В груди уГильермо заныло, будто вонзили тупую игру… И тут же отпустило. Она вывернула из-за угла и пошла ему навстречу. Девять шагов, он считал. Первый, второй, третий… Вдруг над головой у девушки мигнул и через мгновение взорвался снопом оранжевых искр уличный фонарь. А она, замешкавшись, посмотрела вверх. И пощекам ее скользили радужные квадратики света, а под ногами расцветал блестками асфальт.
        Гильермо даже остановился. Он оперся о стену, чтобы не упасть, и, прикрыв глаза, мерно раскачивался в такт своим мыслям. Они бежали слишком быстро. Непривычно. И непоспеешь следом.
        - Вспышка, - прошептал он, а потом еще раз, пробуя слово на вкус. - Вспышка. Ее… Я хочу ее сфотографировать.
        А5
        В квартале от его дома был парк. Старый, скрюченный и черный. Те деревья, которые еще не были сломаны, тянули к слепому небу узловатые пальцы. Как у покойника, который сгорел. Или попал под кислотный дождь.
        За неровной гребенкой кустов плескалась грязная вода. Когда-то - Гильермо закрыл глаза и несколько раз тряхнул головой, вспоминая - здесь плавали… Как же их называли? У… уточки. Маленькие игрушечные птицы. Скользили по глади пруда и отбирали друг у друга хлебные крошки.
        Тогда по берегу пруда гуляли люди. Парочки. Семьи. Одиночки - руки в карманах, пальто нараспашку, лица подставлены ветру…
        Теперь здесь было не так. Не так уютно, вот правильное слово.
        - Зачем ей идти сюда? - подумал Гильермо. - Она не придет. Свидание проще назначить на площади Будущего.
        Проще. НоГильермо почему-то казалось, что ей там не понравится. Ведь это механический бог, а она… она была живая. Не такая, как все.
        По аллее, загребая носками ботинок черный песок, брел старик. Карикатурно выряженный, словно картинка из старого журнала. Гильермо помотал головой, отгоняя наваждение, отвернулся и несколько секунд просто рассматривал медленный поток машин. Когда он опять взглянул на аллею, галлюцинация исчезла.
        Он не мог быть настоящим, этот вырезанный из глянцевого фотографического картона призрак прошлого.
        А6
        Гильермо снял тяжелый фотоаппарат со стола и застыл, ощущая, как затекают пальцы от угловатой тяжести. Потом решил проверить, все ли детали на месте… Под дулом пистолета он не смог бы сейчас вспомнить и рассказать об устройстве фотоаппарата, но руки помнили больше, чем их хозяин. Гильеро усмехнулся. Забавно быть сторонним наблюдателем - наблюдателем себя.
        Он двинулся в угол, перешагнул через коробки, угловато топорщившиеся ненужными вещами, и заглянул под диван. Так и есть - ванночки, красная лампа… - почему именно красная? - жидкость для проявки, серая фотобумага с загибающимися краями.
        Гильермо снял перчатку и подцепил завернувшийся картонный край. Тот, вместо того, чтобы расправиться, осыпался белесой трухой.
        А7
        - Постойте! - слово застряло в горле и никак не хотело выбираться наружу. Гильермо сжал руку в кулак, ногти вонзились в ладонь. - Постойте!
        - Да? - она замедлил шаг и обернулась.
        Желтые. У нее были желтые глаза. С красноватыми пятнышками. Будто припорошенные кирпичной кошкой. Гильермо казалось, что это его любимый цвет глаз. Был. Или не был?
        - Про… Простите. Вы мне…Мы…
        - Да? - она вопросительно подняла бровь. Не засмеялась ему в лицо. Не убежала. Просто стояла и ждала, а пешеходы текли справа и слева. Ее не задевали, аГильермо то и дело пихали в бок. Он неудобно встал. На самой середине тротуара.
        - Фото… Фотографию. Сделать хотел. А вы?
        - Что - я?
        - Вы… - Гильермо зажмурился и докрови прикусил губу. Потом облизнулся. Кровь чуть горчила, как воздух в конце рабочей смены. - Вы не хотели бы сфотографироваться?
        - Почему бы нет, - она провела ладонью по лбу, убирая выбившийся из прически волосок. - Только я спешу.
        - Это не важно, совсем не важно, - Гильермо суетливо вытаскивал из сумки фотоаппарат. - Я быстро вас сфотографирую, а портрет отдам потом. Скажем, завтра. Вы согласны?
        - Да.
        Вспышка выстрелила белым цветом ей в лицо и осыпалась на брусчатку закопченными осколками. У этих ламп такое тонкое стекло.
        А8
        В лампе треснула и погасла проволочка. Гильермо беззвучно выругался. В последние дни всего не хватало, в том числе самого необходимого - а тут еще и лампы начали лететь. Просто нет нормального трансформатора, из-за генераторов напряжение постоянно скачет, лампы мрут, как мухи. Воюют на износ, как и люди. Вот уже третий год. Ничего, подумал Гильермо. Ничего, я что-нибудь придумаю.
        На белом глянце выступали черты ее лица. Такие правильные. Такие нежные. Такие…
        УГильермо защемило в груди. В памяти вдруг всплыло слово - ностальгия. Тоска по лицам без масок. По небу без смога. По ночам без канонады и взрывов. Он осторожно подхватил один из портретов за уголок - второй она получит в подарок завтра, уже завтра, подумать только! - и выбрался из-за стола.
        Оттащить диван в сторону - минутное дело. Тяжелая дверь приоткрылась сразу, как только ее перестала подпирать спинка. Гильермо с облегчением вздохнул. Будь она заперта, найти в этой комнате ключ было бы невозможно.
        Он потянул дверь за ручку и шагнул в темноту, широко распахнув глаза. Поправил очки, нервно протер стекла. Распахнул дверь пошире, чтобы впустить свет.
        А9
        На стенах висели цветные фотографии.
        Пожилые мужчины в костюмах песочного цвета. С внушительным брюшком и скучным выражением лица.
        Семейные портреты - из тех, где обязательно кто-то закрыл глаза, чихнул или потянул сестру за косичку.
        Девушки с кружевными зонтиками - в изящных шляпках, с мечтательными улыбками и темными, как вишни, глазами.
        Нарядные девочки.
        Целующиеся пары.
        А вот родители Гильермо кормят уток на берегу того самого пруда…
        На стенах висело прошлое - десятки людей. Которые умели хмуриться, улыбаться, гримасничать, щуриться, морщить лоб и надувать губы. Которые были уместны в осеннем парке, но их совсем невозможно было представить идущими по приказу Механического Бога. Вперед.
        Скорее, их души взлетели на небеса, вслед за дирижаблями в изрезанном молниями небе.
        Гильермо поднял новую фотографию к глазам и долго разглядывал.
        Потом сполз по стене и уселся прямо на пол, уронив карточку лицом вниз.
        - Я слишком соскучился по вам, - прошептал он. - По нам. И забыл - какие мы с открытым лицом на самом деле. Я перепутал.
        Лицо девушки было как будто собрано из осколков. Аккуратный шов на подбородке - искусно прилаженная нижняя челюсть. Трещины на щеках, глубокие борозды на лбу - ровно три горизонтальные полосы, темно-синие. Товарный знак завода «Трес».
        Если внимательно приглядеться к прическе, то видны отдельные пучки волос, приклеенные к блестящему пластику.
        Нарисованные брови. И белая, беззубая челюсть, прячущаяся внутри улыбки.
        - Ты… - беззвучно проговорил Гильермо. - Ты же кукла.
        Он так и заснул, скорчившись, на полу. А наутро поднялся и долго стоял, покачиваясь с пяток на носки. Потом вышел из комнаты, где жило прошлое, громко хлопнув дверью. С потолка посыпалась бетонная крошка.
        - В девять утра. В парке.
        А10
        …Мелькнуло - белый разрыв в воздухе, высоко, цепеллин покачнулся, но продолжал плыть… В него уперся луч прожектора, застрекотал пулемет - Гильермо видел, как бьется на земле злой огонек. С дирижабля вдруг сорвалось нечто маленькое, темное… мешок с песком? Гильермо почему-то вспомнил, что в кабину аэростата кладут мешки с песком, чтобы сбрасывать их и подниматься выше… Но тут?
        Маленькое и черное падало.
        Пологая траектория. В следующее мгновение маленькое и черное достигло земли.
        Взрыв.
        Вспышка ослепила Гильермо на несколько секунд, он зажмурился, чтобы не видеть мечущихся фигурок… отблесков взрыва…
        …
        Она не пришла.
        Гильермо сел, прислонился спиной к обгорелому стволу. Удобно, неудобно - какая разница? Механическое ощущение собственного тела. Он поднял голову - на окуляры медленно падали хлопья сажи, в следующую секунду порыв ветра - и хлопья закружились в траурном танце.
        Черная обгорелая осень.
        Все тело как затекшая конечность. А есть ли во мне еще живые части? Гильермо закашлялся, уронил голову на грудь.
        Когда-то здесь падали желтые листья. Стоит закрыть глаза - он закрыл глаза, увидишь - он увидел: листья лежат плотным слоем, еще видишь? - еще вижу. Желтые и красные. Он моргнул. Порыв ветра, и листья осыпаются. Понимаешь? Пони… нет, не понимаю.
        Зачем?
        Все дело в маске. Он поднял руку, нащупал защелку. Металл холодил пальцы. Нажать и… нет, не так. Я хочу видеть.
        Он поднялся, помогая себе руками. Между черных стволов поднимался зеленый, клубами, дым. Цеппелины все-таки сбросили бомбы, подумал Гильермо. Зеленый дым плыл, с виду безобидный и даже радостный. Вдруг Гильермо увидел, как сквозь дым медленно идет знакомая фигура…
        Гильермо ждал. Высокий старик в пенсне неторопливо брел по парку, держа зонт на плече. «Так я и знал», - подумал Гильермо. Не настоящий. Старик - механическая игрушка.
        Старик шел. Гильермо видел его аккуратный костюм, кремовый галстук и беззащитное лицо с бородкой. Ни маски. Ни респиратора.
        Коричневый зонт вдруг вырвался из руки старика, ветер подхватил его и понес - кувыркаясь, зонтик влетел в крону и застрял. Ветер трепал его, с обнажившихся спиц слезала ткань. Дыра в зонтике становилась все шире.
        Гильермо перевел взгляд на старика. Не может быть! Клуб бледно-зеленого дыма медленно разворачивался в воздухе над лежащим телом. В следующее мгновение Гильермо понял, что бежит - усилием воли переставляя неподатливые столбы ног. Быстрее, быстрее.
        Старик умер. В блестящих открытых глазах застыл некто в черной маске.
        - Да это же я, - понял Гильермо. Дрожащими пальцами стянул резину с головы, провел ладонью по лбу и снова уставился в блестящие глаза старика. Там отражалось бесчувственное кукольное лицо с покосившимся провалом рта и серыми глазами навыкате. Гильермо сел на землю и расхохотался.
        Механический бог с площади яростно смотрел в небо, откуда проклятые «киты» стреляли в армию его послушных игрушек. Те души, что он не успел украсть, вели цеппелины за горизонт, чтобы назавтра вернуться с новым огнем.
        Старик, обернувшись, долго глядел наГильермо.
        Но когда ветер швырнул в него горсть обгорелых листьев, дрогнул и полетел вослед своим, прочь из железного города-клетки.
        Нигде
        Кемь
        - Почему стоим? - спросил Иншек.
        Пассажиры отодвигались от него, жались к стенкам, переминались с ноги на ногу. Кто-то сорвал с окна рогожку, и потупым, уставшим лицам мазало серым светом. Перешептывались, всхлипывали, толкали друг друга, охали - но все исподволь, скупо, испуганно. Никто не отвечал на его вопрос.
        Но итак было ясно.
        Свободцы.
        Пол под ногами кренился. Клетушки застыли - настил под ними с чавканьем и вздохами медленно тонул в красноватой воде. Свободцы оцепили караван и шли теперь вдоль пассажирских вагонеток. Стучали широкие подошвы сапог, слышались отдельные лающие слова, мимо окна протащили беловолосого охранца с разбитым лицом и безвольно волочащимися по воде кистями рук. Те были чистыми.
        Иншек сглотнул, сунулся было в карман за платком - будто тот поможет, глупость какая - и тут на подножку вскочил молодцеватый парень с длинным хлыстом. Пробежал по всем цепким, липким взглядом, безошибочно ткнул пальцем вИншека:
        - Ты, руки покажь!
        И тот медленно, безвольно выпростал из глубоких карманов и протянул к свободцу розовые ладони с карминово-багровыми разводами трещинок, ползущих от подушечек пальцев к запястьям и выше, вокруг бледных безволосых предплечий. Ближе к локтевым сгибам яркие полоски бледнели и терялись, сливаясь с кожей.
        Парень удовлетворенно хмыкнул и указал рукояткой хлыста на выход.
        Два дня назад Иншек сказал отцу, что идет в мастерскую и будет уже совсем вечером, поздно. Суетливо сбежал с крыльца… Через минуту он вспомнил, что забыл перчатки, но нестал возвращаться - плохая примета. Сунув несколько засаленных бумажек в карман обознику с замученным безразличным взглядом, он получил уголок жесткой скамьи в пассажирской клетушке и билет доЦересского уезда.
        Город Карев быстро остался позади, и обоз потащился вслед заходящему солнцу по болотистой равнине с озерцами красной воды и блеклой седой травой. Доски настила ныли и хлюпали. Перегруженные телеги скрипели, махинисты остервенело дергали за рычаги, шипя сквозь зубы и сплевывая желтую слюну на широкие передние колеса.
        Пассажиров было - не продохнуть. Толстые бабы в плетеных кожаных платках и суконных накидках, заросшие мужики с рябыми лицами, пара чумазых мальчишек в одинаковых меховых шапочках. И глаза у всех - испуганные, взволнованные, вороватые. Иншека притиснули к стене, он с трудом шевелился, пытаясь расправить плечи, хотя бы чуть-чуть изменить положение. По отсиженной ноге гуляли игольчатые мурашки, кусала мошка, забивалась в ноздри и уголки глаз. На раме окна бесполезно хлопала дырявая рогожка.
        На полу клетушки, под лавками, на лавках и всетках, подвешенных к щелястому потолку, топорщились мешки с кемью. Как бы тщательно их ни завязывали, по доскам уже мело пылью и крошкой телесно-розового цвета. Пассажиры отирали щеки, встряхивали грязными, слипшимися волосами, обмахивали обшлага рукавов… Бесполезно. Кемь расползалась по обозу быстрее, чем он катился по извилистой спине настила, по единственной дороге отКерта доЦересских земель, от знаменитых красных оврагов к цивилизации. Кемь облизала все лица, будто закатное солнце, и даже моторы кашляли и плевались терракотовым.
        Контрабандная, ворованная. Любой обоз отсюда, как его ни досматривай, как ни грози и ни ссаживай преступников, оказывался набит ею под завязку. Везли пассажиры, везли обозники, махинисты, охранцы… Везли пакеты, мешочки, тюки - кто сколько урвал. Все мысли и разговоры три дня пути отплясывали вокруг кеми и добычи ее, да еще - кому сгружать, не доезжая доЦересса. А потом, когда болото заканчивалось, и обоз с трудом взбирался на пузатую насыпь, пассажиры, подхватив мешки, спрыгивали, бежали прочь, спеша, спотыкаясь, скатываясь по булыжникам, а клетушки полупустыми уходили, ухая и подпрыгивая на стыках деревянного настила.
        Но доэтого надо было еще дожить, трое, а то и четверо суток духоты - с чужими потными телами, с насекомыми и кисловато-сладким, прилипчивым запахом кеми. Даже Иншека, еще при обучении притерпевшегося к нему, чуть не выворачивало, что уж говорить о непривычных, от жадности решившихся на переезд. Мальчиков тошнило прямо на пол. Ругань и недовольство сонно клубились под потолком, Иншек уплывал вслед за ними, проваливался в мутный кошмар.
        Как оказалось в итоге - чтобы проснуться и неуклюже выбраться из клети: под тусклое утреннее солнце, под самострелы свободцев.
        Всего из обоза вытащили шестерых и повели их по тропинке, от метки к метке, вглубь болота. Следом тащили несколько саней, нагруженных мешками - забрали почти все. Сколько сумели.
        Иншек спотыкался и загребал ботинками красную воду, горький комок подкатывал из подбрюшья к горлу, и дергалось веко. Сознание цеплялось за мелочи - звон мошкары, оклики конвоиров, мерность шагов… Никак не получалось сосредоточиться.
        Тропинка выбралась на холм, идти стало легче, и впереди, в широком овраге, показалось временное логово свободцев. Три больших шалаша из черно-красных ветвей, аккуратно стянутых широкими кожаными полосами, коновязь и саманная хибара. Пленников подвели к ней и поставили в ряд.
        Иншек трусливо, краем глаза косился на товарищей по несчастью. У троих руки были чистыми, зато на вороте - охранцовская звездочка. Этих, может, и неубьют - поучат прикладом в зубы, до кровавой пены, и отпустят на все четыре стороны. Найдешь дорогу назад, выберешься из топи - молодец, живи. И наука на будущее - не жадничай, не берись охранять обоз с ворованным. Да и государственный - тоже не берись.
        Один парнишка - тоненький, чернявый, с дрожащими губами - стоял и разглядывал свои ладони как чужие. Багровый узор добрался до запястий только - то ли подмастерье, то ли в училище первый… ну, второй курс закончил. Этому тоже бояться нечего - не успел еще нагрешить, неглубоко кемь въелась.
        А ближе всех, плечом к плечу сИншеком, стоял, покачиваясь, перекатываясь с пятки на носок, сероволосый пожилой капитан. То есть любой назвал бы его капитаном - по той же звездочке на воротнике судя, по военной выправке и поладоням, мозолистым, шершавым, но без розовинки. НоИншек узнал его по профилю, по горбинке на узком носу и поповороту головы, и горький комок наконец растаял в горле, разлился тягучим жаром под ребра, и успокоилось веко. Он понял, что дело выгорит, и меленько, трусливо, до дрожи в солнечном сплетении обрадовался.
        И когда к маленькой шеренге пленных подошел старшой, скользнул взглядом по охранцам, чернявому ученику и«капитану» и махнул рукой: «Дрянь, мелочь. Отпустить!», аИншека подхватили под локти и потащили в хибарку, потолковать, просто потолковать - с щипцами, жаровней и крошечными молоточками, что плющат подушечки пальцев… Иншек извернулся и крикнул: «Колго… Господин Колго! Позвольте слово, одно слово, вам, только вам…» И быстро, заикаясь, жарко зашептал что-то на ухо старшому, кивая в сторону отпущенных.
        Старшой свободцев, Колго Болотный, за голову которого назначена была великая цена вЦерессе и заоврагами, цена в мешок драгоценных камней, а денег - сколько с собой унесешь, выслушал Иншека и втри прыжка догнал пленных. Развернул «капитана» лицом к себе и, выхватив из нагрудного кармана лезвие, рубанул сверху вниз длинным движением, разрезая тому рукав. На плече сероволосого вырос длинный алый порез, а рядом с ним - заголились круглые черные рубцы, с малиново-белой каемкой. Они самые, «поцелуи кеми», до которых не каждый творец дорастет - лишь гений, или столетний мастер, вдышавшийся пылью до розовых слез и слюны, либо… либо Её страж, из любимых.
        - Сколько ты наших убил, а? - Колго отступил на шаг и стоял, играя лезвием и громко прищелкивая пальцами. - Не помнишь? А сколько дряни в людскую кровь запустил - тоже не помнишь? Не твоими руками делалось… А приказы тоже не ты отдавал? А сколько ублюдышей-творцов напутствовал? Один, вишь, оступился, сдал тебя. Чтобы ты, тварь, не ушел безнаказанным и непривел сюда…
        Колго не договорил, из-под руки его, как из-под земли, выскочил вихрастый парнишка с хлыстом - тот самый, что забирал Иншека с обоза. Оскалился по-волчьи, тоненько взвизгнул и коротко щелкнул кнутом перед лицом сероволосого.
        - Показалось, - прошептал Иншек. Ему вдруг до боли понадобилось говорить, выталкивать слова наружу, лишь бы они не оставались внутри и недавили потом на память. - Показалось, что перед…
        Лицо пленного будто расцвело - плеснуло кармином, лохмотья кожи завернулись в разные стороны, обнажая костяной оскал и глазное яблоко, которое, хлюпнув, покатилось вниз по красно-белому… тому, что секунду назад было похоже на человека, а теперь напоминало учебный муляж в училище, мертвую голову, первый неудачный опыт на трупе, если кемь отказалась тебя слушаться. Не дожидаясь, пока жертва упадет, Колго выхватил из-за пояса самострел и трижды выстрелил в упор.
        Тело глухо упало на землю.
        За хибарой трое свободцев, распотрошив захваченные мешки, жгли кемь - дымило до облаков и пахло неожиданно тонко, лимонной цедрой и пирожными.
        …
        Шумы и запахи улицы просачивались через щели в ставнях. Корица и аромат сдобного теста из булочной мамаши Мюлье, перецокот верховых по мостовой, кисловато-горькое утреннее дыхание вокзала, щелчки рычагов, ругань махинистов, собачий визг - должно быть, толстая поварова собака снова застряла между прутьев ограды и просилась на свободу.
        Ливика улыбнулась было, представив грядущее спасение пухлой болонки, но кожа в уголках рта засаднила. Не иголочкой косметички «Пустяки, деточка, всего один укол!», не острым ногтем мастера «Не вертись, егоза! А то личико кривым выйдет!», а будто ножовкой пилят, да с оттягом. Красная струйка слюны потянулась к подушке, Ливика всхлипнула, пытаясь сдержать рыдания. Плакать было слишком больно.
        - Хорошо, что живая вернулась, - родные считали этот аргумент утешительным. Неделю назад, дохлюпав до города с грязным подолом и обрывками веревки на запястьях, Ливика была с ними согласна. Однако теперь поменяла мнение.
        - Лучше б мне там сдохнуть, - бормотала она, глядя в потолок. По трещинам ползали мухи. Вдоль карниза виднелась «заплатка» из свежей штукатурки.
        Снова подступили рыдания. Ливика выпростала из-под одеяла ладони в бурых волдырях и, давя пузыри, разбрызгивая по подушке мутную жижу, стала хлестать себя по лицу.
        - Мразь! Уродка!..
        Распахнувшись, хряснула о стену дверь. Ливика визжала, захлебываясь от боли и тошноты. Мать судорожно ловила ее за руки, шипя от отвращения.
        - … И вишь, не берет ее кемь, - повар сочувственно тряс блестящим подбородком, прижимая спасенную болонку к животу. Мамаша Мюлье с показным равнодушием в глазах рассматривала закрытое окно девичьей спальни. - Хоть ты сколь купи - не берет. Мастер приходил, сказал, мол, лицо материал не примет.
        Булочница фыркнула. Провела пальцами по своему фарфорово-гладкому лбу с еле видимыми пылинками кеми у края волос.
        Болонка натужно тявкнула и заскребла грязными лапами по белому фартуку.
        - Но ничего, скоро кончится, - повар улыбнулся неловко и шлепнул собаку по спине. - Угомонись-ка. Мадам уже и плотника вызвала.
        …
        - Совсем озверели, - Цересский уездный старшой, господин Геррот, отпустил угол карты и она с шуршанием завернулась, свалив, смешав в кучу бумажные фигурки и указатели. - Тут не планы нужно строить. Не игрушечных охранцев расставлять. Что если мы нападем справа, что если ударим слева… - он заговорил противным писклявым голосом, передразнивая подчиненных.
        Начальник обозной охраны болезненно поморщился, но карту не отпустил. Молчал, подслеповато щурясь.
        АГеррот продолжал распаляться:
        - Пока вы думаете, с какого бока бы их куснуть, они нам в горло вгрызаются. В гор-ло, - для наглядности попилил себя краем узкой ладони по волосатому дрожащему кадыку. - На живца, быть может, рассчитаем, быть может… Не мо-жет! Вы мне шесть лет как обещаете голову этого Колго - и что? Есть результат? Е-е-еесть. Кеми на рынок идет все меньше, даже контрабандисты трясутся от страха, не хотят ее возить. Да я бы взял и самого завалящего этого вашего контрабандиста расцеловал, если бы он путь проложил мимо проклятых свободцев!
        - Но позвольте… Результат есть…
        - Конечно! Явный, посчитанный, разнесенный по всем уездам газетчиками и бродячими актеришками. Озвучить? Хотите насладиться?
        - Я уж как-нибудь… простите… - обозник неуклюже поправил очки. Со лба через бровь сбежала едкая капля пота, в глазу защипало.
        - А я озвучу. Три года назад: выкрали добрую сотню девиц из столичного колледжа. Тех, что поумнее, скрутили и увезли, перекинув через седло, а глупеньких сманили легендами про «красоту без кеми, естественную, волшебную…» Чем закончилось?
        В кабинете повисло молчание.
        Скрипнула оконная рама.
        Секретарь господина Геррота выждал положенную минуту, удостоверился, что желающих высказаться больше нет, и хрипло забубнил:
        - Находить их начали уже через неделю. Тех, что под нож пошли и кровью истекли, ну, носы им подправили, подбородки… Через месяц - других, которые отварами мазались. С отравлением налицо, как говорится. Распухшие, кожа в пузырях. Некоторых и вовсе не нашли. А те, которые в город вернулись…
        - …Отказались сотрудничать с уездной охраной, отказались выходить в свет и покончили с жизнью, - Геррот значительно поднял над головой длинный палец и назидательно им покачал. - Предварительно доведя Цересских творцов до белого каления. Не знаю, чем уж их там Колго травил, но кемь от них пластами отваливалась.
        - Не приживалась, - уточнил секретарь и показательно безразличным взглядом проводил звенящую муху, которая сложным маршрутом летела к окну, между бутылками, стаканами и людскими фигурами, которые пахли волнением и потом. Младшую дочь секретаря хоронили в закрытом гробу, но он утешал себя тем, что она хотя бы не удавилась шнуром с кисточкой от шторы, как ее подруга Ливика. Написав предварительно предсмертную записку в адрес родителей и письмо жениху, вКарев. С подробным перечислением своих грехов, страданий и, не поймешь, то ли проклятий в адрес кеми, то ли мольбы и страстного желания вновь с ней сливаться.
        - Продолжим. Два года назад: десятки нападений на обозы вЦересс, и насчету уКолго двенадцать запуганных подмастерьев, отказавшихся продолжать обучение в творцы, двадцать девять пропавших без вести, предположительно убитых, кемь-мастеров и, главное, смерть его высочества, покровителя училищ и моего аншефа, господина Мекра. Который путешествовал под прикрытием и, казалось бы… - Геррот закашлялся, тяжело оперся ладонями о стол.
        Капля пота со лба начальника обозной охраны шмякнулась на карту и расплылась темным пятном, в районе Карева.
        - Что же в этом году? Теперь он убивает пророков. Говорящих с нею, вдыхающих в нее жизнь. Он святотатствует. Он еретик. Лет сто назад его без разговоров отправили бы на костер. Я же всего лишь прошу поймать его и казнить по закону, с судом и следствием! Это так сложно сделать?!
        - Вы не дали нам договорить… Точнее, начать говорить, - Глас, свят-охранец обозов, всего двадцати семи лет, но уже с тремя звездами на вороте, со шрамом через все лицо и терракотовми точками вокруг глаз и рта, отступил на шаг от стола. Обозник, его родной дядя, одобрительно крякнул - продолжай, мол. - Мы сумели-таки отправить в логово Колго одного из наших. Он был там четыре месяца, собирал планы движения банды, слухи…
        - Тогда я удивлен вдвойне - почему проклятая болотная голова еще не намоем столе?
        - …Колго осторожен и никого к себе не подпускает. Почти никого. Он спит только в седле, с полуоткрытыми глазами. Он ест лишь то, что приготовил сам. Вокруг него - лишь трое.
        - Кто же?
        - Писарь, который и сочинил «Отповедь кеми», с языком, подвешенным что мельничный жернов. «Мы рука об руку пройдем по этому пути», так говорит про него Колго. Подкупить его - невозможно. Фанатик, дым от сгоревшей благодати пропек ему легкие до угля. Второй - младший брат Колго, звереныш. Он не хмурится, лишь когда брат дает ему убивать пленных. Разделывать кнутом с железным наконечником. А вот третий…
        - Ну, не томите!
        - Третий вас заинтересует. Во-первых, у него руки мастера - как Болотный подпустил его к себе, загадка. Свободцы за глаза зовут его пиявкой и красной жальницей. Побаиваются. А во-вторых… - охранец полез в карман и достал оттуда грязный, несколько раз обвитый засаленным шнурком свиток. - Он передал вам письмо, господин Геррот. Прочтите сами.
        …
        Иншек писал ночью, при свете пойманного светляка, под одеялом - вздрагивая от каждого шороха. Мусолил карандаш, водил по бумажному краю пальцами, отвыкшими от письменных принадлежностей… И допоследнего сомневался - что, если это Колго проверяет его? Что, если завтра не придется вторить духовному брату, эхом читая отповедь, а выведут его прямиком в передвижную кузницу и положат руки на плаху, вверх ладонями… Как всем тем мастерам, что они изничтожили за последние два года. Почти. За последние пятьсот девяносто шесть дней. Зарубками по чужим рукам. Кривыми зазубринами по жизни. Иншек все время шептал, но память переполнялась и жгла нутро все больнее.
        С письмом, исчезнувшим в правильное время из-под двери, стало легче.
        По крайней мере, должно было стать.
        Только Младший теперь все сильнее скалился, заглядывая Иншеку в глаза, снизу вверх, и поигрывал кнутом. Гроздь железных бляшек с острыми краями чертила в грязи замысловатые узоры.
        …
        «…Когда Ливика умерла, я поклялся, что отомщу Колго. Я составил представление о его нападениях на обозы, я оказался в правильном месте, чтобы он захватил меня. И нашел… нашел нужные слова, чтобы остаться в живых и приблизиться к нему - ровно настолько, чтобы иметь возможность ударить в спину. Но уменя нет воли, чтобы привести задуманное в исполнение.
        Я слизь, вода, гной.
        Я слабый человек, трусливый, я мерзок себе, как таракан, прячущийся под половицей. Как моллюск, не имеющий сил раздвинуть створки раковины.
        Вот если бы кемь подала мне знак… Если бы я одарен был ее поцелуем, это прибавило бы мне храбрости. И я смог бы. Верю. Смог.
        Но нет, я не гений. И никогда бы не поднялся выше мастерской по переделке женских лиц. Я не могу создать шедевр, я не могу вдохнуть новый образ, я хуже гримеров шапито, которые изукрашивают клоунов до неузнаваемости.
        Но я могу…
        Если вы пообещаете…
        Я могу встретить ваших людей и проводить их, показать им, рассказать, как его поймать. Я могу направить их руки к его горлу.
        Или пообещайте награду вдвое, втрое, впятеро больше - без промедления! - и я организую восстание внутри банды.
        Мне самому не надо денег.
        Пощадите только.
        Позвольте вернуться нормальной жизни.
        И дайте - дайте вновь прикоснуться кНей…»
        …
        Иншек наклонился к«болотному глазу», умыться, и вздрогнул, будто его пнули в спину. Из-за плеча скалился Младший.
        - Полощи чище, - скрипнул он жестяным сорванным голосом. - Оттирай. Готовься.
        - К чему? - Иншек удивился, что голос его прозвучал спокойно и кротко. Не сорвался. Не дал петуха. Не задрожал.
        Младший нагнулся и поскреб ногтями заскорузлый край сапога. Засохшая кровь бурыми лепестками падала в грязь. Чуть вдалеке, на пригорке, чадил жирными вонючими клубами костер. Сырой тростник не желал разгораться. Писарь визгливо выпрашивал у свободцев «настоечки покрепче, чтобы зажарить пиявку». Труп взятого накануне и выпотрошенного плетью пророка тлел и дразнил запахом сладкого мяса. Иншек сглотнул.
        - К встрече с любимой, - скрипотнул Младший. - Так ты ее называл, да?
        Колго наблюдал с пригорка, как брат ухватил мастера за локоть и потащил дальше, в распадок, чтобы не мучать отдыхающих свободцев криками. Наблюдал, потирая тонкими пальцами кривой подбородок. Зацепившись за щетину, ярко рдели алые пылинки. Впервые за три года Её не стали жечь.
        - Я проповедничков многонько порасспрашивал, - ласково просипел волчонок, разглаживая плеть. - Пели они складно. Тебе перепою сейчас. И вобью, чтобы до души. Чтобы поглубже тебя кемью, красная жальница, проняло.
        Комар, дергая тельцем, тыкал хоботком Иншеково веко. Тот стоял, чуть скособочившись и безвольно свесив ладони. Розовые пятна опоясывали запястья, и всумерках руки мастера походили на кукольные.
        …
        Геррот смял бумагу, отшвырнул на край стола.
        - Он не врет. Тут все буквы пропахли страхом. Поднимем награду, организуем засады вдоль настилов - и будем ждать.
        - А что делать с этим, Иншеком?
        - Попадется под выстрел - убивайте. Гнида. Неврастеник, - и сплюнул на край стола.
        …
        Через пять недель, перед весенним равноденствием и праздником Молодой Пыли банда свободцев ворвалась на двор уездного Цересского пророка, скрутила его и попыталась увезти в болотный край. Но охранцы были наготове - лучшие кони и молодые, яростные будущие «святоши» с заголенными плечами: выждав чуть, бросились следом, отбили заложников по дороге и зажали таки разбойников в овраге, не дали улизнуть в топь.
        Они перестреливались, перебегали с места на место, прощупывая лучшую позицию, когда из-за кустов с криками: «Кемь всемогущая, я свой!» выкатился навстречу двас-охранцу веснушчатый, курносый парень с бегающими глазами и проплешинкой вдоль пробора. В руках он тащил сверток - с того капало, оставляя на земле алую дорожку.
        - Иншек?… - начал было Глас, опознав того по описаниям засланного шпиона. Но осекся.
        - Мм-м-мне! - пробормотал Иншек, бросая под ноги охранцам круглую ношу. - Мм-н-нее и полмешка камней хватит…
        Из развернутой дерюжки смотрела остекленевшими глазами в небо голова свободца Колго. Аккуратно, по уши, отрезанная от тела, она стремительно бледнела щеками, а вдоль крыльев носа начинали синеть глубокие посмертные морщинки - признак лица, либо никогда не знавшего кеми, либо вылепленного настоящим творцом.
        - Сумел всеж. Осмелился трус, - выдохнул Глас, махнул курносому Иншеку, который трясся от страха и пританцовывал с ноги на ногу, как жеребенок - подожди здесь, мол, потом разберемся с наградой, и скомандовал «в атаку, сломом!»
        …
        Писарь, когда понял, что им не отбиться, бросился в костер, утащил с собой три пуда отборной пыли и все бумаги. Кемь жарко горит, пышет, как праздничный порох - ничего спасти не удалось, обугленных костей - да и тех не осталось.
        Младший волчонок забил девятерых, но был взят живым: бился, кусался и выл. Ему нахлобучили мешок на голову, спеленали, закинули на телегу и приставили шестерых конвоиров. На радость господину Герроту, чтобы по закону.
        Обезглавленное тело Колго нашлось в свежей выгребной яме, засыпанное пучками серой болотной травы. Глас лично вытащил его, бросил в грязь. Задумался на секунду, стоит пнуть мертвого врага под ребра - или это недостойно того, кто может дослужиться доЕё благословения. Решил ограничиться презрительным взглядом.
        Вдруг дернулся.
        Наклонился ниже.
        Еще ниже.
        Схватил мертвую ладонь, поднес к глазам.
        Рывком задрал мокрый, дурно пахнущий дерьмом и смертью рукав.
        Ладонь, запястье и предплечье были мастерски забледнены - другой и незаметил, не узнал бы ничего, если бы не звездочки на ногтях - цеховой знак творцов Карева.
        А наплече еще крошечными, но уже яркими черно-малиновыми пятнами расцветали «поцелуи кеми». Знак либо старого мастера, либо ярого стража…
        - Либо… гения? - растерянно пробормотал Глас и оглянулся. У края свободнецкого логова, возле кустов, чернела голова. Рядом с ней уже никого не было.
        В чашке меда
        - Если завтра устанете, - говорила мать, сворачивая шерстяной плащ Лии и укладывая его на дно сумки, - то дойдите до края Каменной чаши и оглянитесь на вчера.
        - Как это? - Лия громко засмеялась - будто колокольчики посыпались по ступенькам. Мать поджала губы: опять девчонка добро разбазаривает. - Как это - на вчера?
        …
        Потом оказалось, что проще не бывает. Когда Лия устала, старший брат, Рин, сначала подхватил ее сумку, потом, устав глядеть, как девочка спотыкается и загребает башмаками дорожную пыль, ухватил ее под руку.
        - На спине не утащу, прости, - пробормотал он. - Нечего было и брать тебя с собой, раз нормально идти не можешь…
        А про себя подумал: «Чтоб тебя… Нет, нет, нет, слово-стой, не думаю, не говорю». И оглянулся во вчерашний день, где были свежеумытые радугой улицы города, и крики над улицами, и разноцветные флажки, хлопающие на ветру. И никакой дороги в оправе серых жестких трав, ни палящего солнца, ни несчастных усталых сестренкиных глаз.
        Тогда он и увидел Перекресток.
        Прямо по стене дома змеилась надпись: «Отдых для путников, усталых от слова и дела».
        …
        Мед тянулся в миску зеленовато-лимонной прозрачной нитью. Воздух звенел пчелами, в лучах солнца плясали крошечные белоснежные лепестки. Хотелось подскочить с места и ловить их, весело хлопая ладонями, как в детстве. Но голова кружилась, а тяжелый сладкий запах будто прижимал к земле, окутывал теплым одеялом.
        Лия пила чай с пряностями, неуклюже обхватив круглобокую кружку. По лбу, из-под челки каплями стекал пот. Было жарко, сонно и невероятно уютно.
        Рин сглотнул слюну, зажмурился… потом не выдержал, быстро протянул руку, сунул палец под медовую «струну» и потянул в рот.
        - Злозык! - охнул, скривившись. Даже отшатнулся от стола, едва не завалившись вместе со стулом назад.
        Мед оказался горьким до одури, вяжущим, жгучим. Наполнил рот терпкой слюной с привкусом гнили, противной до того, что Рин невольно ухватился за горло двумя руками, чтобы сдержать позывы к рвоте.
        Лия от неожиданности уронила чашку. По столу растеклось душистая лужа.
        Будто из ниоткуда вынырнула хозяйка.
        Хлопнула Рина ладонью по спине, чтобы перестал кашлять, скользнула к столу и смахнула на землю горячие капли. Одобряюще улыбнулась Лии, подхватила кружку, приподняла вопросительно.
        Мол, еще налить?
        - Д-да, - Лия вытерла лоб дрожащей рукой. - И брату. Можно?
        Хозяйка скорчила понимающую гримаску, криво улыбнулась - понимаю, мол, такая вкуснятина без запивки не вто горло пойдет - и засеменила к водопаду с кипятком. Молча.
        На камнях-уступчиках стояли разноцветные чайники. Одни стеклянные, прозрачные, радужные. Наполненные солнечными зайчиками и паром. Другие темные, из матовой нелакированной глины, толстые, приземистые. Были и стальные с длинными носиками, почти кофейники, и фарфоровые крошки, больше похожие на пирожные или игрушки.
        Рин дышал широко открытым ртом, как пес на жаре. С ужасом глядел в спину хозяйке, которая нарочито медленно, совсем как герои в страшных ночных сказках, оглаживала бока чайников выбирая… Выбирая тот самый, вода из которого окончательно отравит Рина, свернет его язык шуршащим мертвым листком, склеит губы кровавой коростой…
        И повинуясь мгновению паники, забыв о том, что он гость наПерекрестке, а потому - бояться нечего, Рин выбрался из-за стола и кинулся из чайного грота наружу.
        …
        Он опомнился только стоя над обрывом. Вниз убегала сиренево-желтыми волнами Долина Цветов. Гудела пчелиным голосом, швыряла в лицо охапки прохладного, скрипящего сладостью на зубах ветра.
        Рин оглянулся.
        За спиной остался пыльная дорога, низенький плетень из сухой травы и высокий дорожный знак, собранный из досок крест-накрест. За ним жалобно поскрипывала дверь.
        - Не понравилось чего?
        Хозяин, как и его жена, возник из ниоткуда, гулким «деревянным» голосом с левого плеча. Рин вздрогнул. Прочистил саднящее горло и прохрипел:
        - Меда глотнул, не сочтите за дерзость. Теперь вот… голову проветрить…
        Хозяин неодобрительно покачал головой.
        - Предупреждал ведь.
        - Уж больно вид у него аппетитный.
        - Так и смотрел бы.
        - Не удержался… - Рин внезапно похолодел. Спина и плечи покрылись десятками ледяных, колючих мурашек. Трус, зло бы тебе выговорилось! Проветриться сбежал. И оставил сестру. С той… С безъязыкой.
        Он выдохнул сквозь зубы, затоптался на месте, примериваясь, как бы улыбнуться хозяину и поспешить обратно. Лишь бы сЛией ничего не случилось…
        Но собеседник будто мысли читал. Широко улыбнулся, сверкнув щербатыми оранжевыми зубами, и положил тяжелую руку на плечо гостю.
        - Хозяйки моей поди испугался? - и вглаза уставился испытующе. Будто насквозь смотрел.
        - Ага, - еле слышно выдохнулРин.
        - Будто у вас в городе молчунов нет.
        - Там-то их обойти можно…
        Хозяин в ответ рассмеялся и закинул широкое щербатое лицо к небу. Взмахнул руками. Над Перекрестком заклубился туман и, переливаясь через край каменной чаши, потек в долину.
        Цикады затянули разноголосую польку.
        - Будто здесь идти некуда!
        - Я и несобирался, - Рину было стыдно за себя и страшно - заЛию, а когда он моргал, на внутренней стороне век ворочался непрошенный образ: говорящий водопад рядом с отговорившим человеком. Во сне такое привидится - проснешься от скрипа собственных зубов, с изгрызенной наволочкой во рту. Чтобы крик ужаса заглушить. А тут - вживую.
        - Ну, так пошли в дом. Скоро дождь будет.
        ИРин пошел медленно, аккуратно наступая в собственные пыльные следы, в которых уже ворочались первые грязно-серые капли.
        …
        В грот он заглянул одним глазком. Лия, как ни в чем не бывало, сидела с чашкой. Покачивала сцепленными ногами, туда-обратно и, склонив голову к плечу, вслушивалась в перестук дождя по стеклянной крыше.
        Хозяйка примостилась напротив. Уперев острые локти в столешницу, ловко разминала в длинных пальцах темно-красную лепешку. Запах меда почти ушел, сменился малиновым ароматом.
        - Что она делает? - Рин вернулся к хозяину, устроился рядом с ним за один из приземистых столиков.
        - Чайник, - хозяин широко махнул рукой. - Когда осенью люди за правдой идут, и здесь, и вгроте все места заняты бывают. Отказывать приходится. Посуды и заварки на всех не хватает. Сколько запас ни делай…
        Рин присмотрелся. В стенных нишах до потолка громоздились прессованные чайные плитки.
        - Можешь попробовать, он сладкий. Моими руками собран. Я-то не говорю.
        - И даже не отвечаешь?
        Хозяин хмыкнул.
        - Зачем понапрасну слова терять. Тихо удивляюсь. Да и ты, поди, думаешь, как я жив еще на свете? Пчел-то хозяйка держит, мед из сот собирает.
        Рин рассеянно кивнул, гоняя зыком по небу жесткую чаинку. Горечь наконец отступила. Лиственный комочек расправился и размяк, последовательно раскрываясь разными вкусами: снег и сахарная пудра, арбуз и персик…
        Четыре. И все сладкие.
        Рин сглотнул.
        - Все слова сберег?
        - Не для себя стараюсь, - хозяин кивнул в сторону грота. - Сначала для нее. Потом для всех.
        Помолчали. Дождь продолжал идти, из-под двери на улицу тянуло запахом мокрой пыли.
        - А что же ты с сестрой, а нес подругой за неправдой-то собрался? Побоялся?
        - Да, - Рин прижал ладони к лицо, надавил подушечками пальцев на закрытые глаза. Загнанный в темноту мыслей страх продолжал пульсировать изнутри. - Лия… она дурная. Не то чтобы не говорит. Просто смеется. Направо и налево. Пока смех не растеряла, с ней не опасно.
        Хозяин понимающе кивнул. Встал. Потянулся. Стянул рубаху через голову.
        Ребра на груди слева у него были разломаны, торчали наружу острыми розовато-белыми краями. Внутрь тела вела нора, в глубине которой ворочалось сердце. Шрамы на месте вырванных крыльев. Дымящаяся язва до колена правой ноги.
        - Зачем? - вопрос уже успел сказаться и обрел жизнь, хотя Рин уже понимал, истинно понимал, что не желает слышать ответ. Но«зачем» отправилось к хозяину и привело его слова:
        - Чтобы далеко не ушел. И чтобы сердце мое всегда рядом с ней было. Так она пожелала.
        Рин зажмурился.
        Вопрос с ответом отплясывали в темноте, рисуя серебристые узоры на блуждающем слепом пятне.
        «Будь рядом» - первое пожелание потрачено.
        «Никуда не уходи» - второе сказано.
        «Не смей летать!» - третье выкрикнуто.
        «Отдай мне свое сердце» - четвертое слово корежит ближнего.
        Все четыре, от рождения хозяйке отведенные, на одного потрачены. Ничего для него, все для себя. Последнее - заклинание смертное, недаром с младенчества детям толкуют: не желай другим больше трех! Не смей. Секут до кровавых ошметков. Бьют головой об стол - пока идиотом не сделается.
        Лучше дурак в семье, чем молчаливый. Все желания потративший. Чужое бытие искореживший. В сказках ночных говорилось, что молчаливый потом в демона превращается, летает по домам и жертвы высматривает. У кого бы слова себе забрать, чтобы дело свое черное продолжить.
        …
        В гроте засмеялись - будто колокольчики хрустальные по полу рассыпались. Дурочка Лия, когда смех закончится - что ж она будет делать?
        Рин открыл глаза.
        Из окон квадратами в пол смотрелось утреннее солнце. Хозяина нигде не было.
        - Пошли? - Лия появилась на пороге, в одной руке - сумка, в другой - кругленький красный чайник, похожий на вишню-переростка с зеленым носиком. - Смотри, что нам подарили!
        - Пошли-ка обратно, в позавчера, - пробормотал Рин, отворачиваясь от сестры. - Ни к чему тебе за неправдой ходить. Маленькая еще. Простудишься.
        Вытащил со дна сумки шерстяной плащ и укуталЛию.
        …
        Дорога назад провела их позавчера над долиной. Сверху каменная чаша, наполненная цветами, завораживала. По сиренево-лимонной тени плавала одинокая чаинка - безъязыкая хозяйка бродила от улья к улью, собирая бесполезный мед. Рин сглотнул. В страшных сказках все есть, только нет рецепта, как спастись от слов, которые могут с тобой сотворить, что угодно.
        «Может, не влюбляться?» - подумалРин.
        А вслух торопливо произнес:
        - Знаешь, что… Пусть у тебя смех никогда не заканчивается!
        В воздухе пропела лопнувшая струна, и одним желанием в чашке стало меньше.
        К вопросу о сваях
        (Максим Тихомиров, Александра Давыдова)
        А.1
        ХИЛЬСТЕРР

1650ГОД ОТОРАНЖЕВОГО ОГНЯ
        Караван с фабрики прибыл к полуночи.
        Все вздохнули с видимым облегчением. Успели вовремя.
        Шесть грузовых шагоходов мерной поступью, от которой содрогалась земля, притопали со стороны города. Корыта их кузовов были полны маленьких тел, стоящих плечом к плечу, тесно, не пошевелиться. Детишки и непытались - только крутили из стороны в сторону большими головами, лупали выпученными глазенками и глупо улыбались слюнявыми ртами.
        Борта кузовов обернулись аппарелями, и детишки тронулись по ним вниз, шеренга за шеренгой, как и стояли. Оранжеворясная братия организовала коридоры, вдоль которых пупсы потопали к котловану.
        Тот был выкопан в форме пентакля - то, что надо для успешного строительства. Пересекающиеся линии звезды образованы множеством глубоких, в рост человека, лунок, слагающихся в пунктир. Пламя сотен факелов бросало багровые отсветы на дно огромной ямы, превращая тени во всполохи насыщенной черноты.
        У края котлована детишек встречали заклад-мастера. Каждый отбирал нужное ему количество улыбчивых пупсов и вел за собой. Те жались к ногам мастеров и, словно стадо овечек, послушно семенили следом.
        Мастера вели табунки детишек вдоль линий, останавливаясь у лунок. Каждый раз по их знаку один из улыбающихся глупышей спрыгивал вниз, в тесный колодец, и оставался стоять там, глядя в темное небо и шепеляво лепеча что-то себе под нос.
        Следом за мастерами шли забойщики. При каждом был заступ. Земля летела в лунки лопата за лопатой - прямо в доверчиво распахнутые глаза. Детишки улыбались до самого конца, пока земля не скрывала их с головой.
        Ровно в полночь луна зависла в зените. Облака, затянувшие было небо тяжелым пологом, враз расступились, и сияние чистого серебра залило весь мир. Факелы превратились в колючие искры злого огня, очертив контур огромной звезды, и тогда забойщики двинулись вспять по своим маршрутам.
        Длинное древко, испещренное вязью рун, упиралось острием в шевелящуюся земляную насыпь над лунками. Мерно взлетал к небу тяжелый деревянный молот - и опускался: раз, два и три, вбивая древко в почву на треть длины. Рыхлая земля вскипала на мгновение короткой дрожью агонии - и успокаивалась. Когда забойщик с усилием вырывал кол, в темное небо коротко ударял фонтан - черный, густой, тяжко рассыпающийся жирной капелью брызг, щедро орошая землю.
        Забойщик шел к следующей лунке.
        Все заняло считанные минуты - люд на строительство набирали бывалый.
        Когда замерла земля над последней лункой и забойщики выбрались на край котлована, грандмейстер подал знак бетонщикам. Потоки жидкого серого камня хлынули в установленные по тем же линиям опалубки, заполняя их до самого верха.
        Фундамент вышел на славу.
        ИЗ ПИСЕМ КОЛЬВЕРА ВОЙЛЕСА, ПУТЕШЕСТВЕННИКА

1750ГОД ОТО.О. СЕМРИЦА, ЛЭ
        Милая Дженни!
        Наконец есть минутка, чтобы написать тебе пару строк!
        Бумаги у портье - не допросишься, лишь в обмен на монетку выделил мне половину листка. А искать канцелярскую лавочку - мне же терпения не хватит, когда можно сию же секунду начать тебе письмо. Пусть и короткое. Обещаю, следующее будет длиннее.
        Дорога доХильстерра была на редкость утомительной. Не могу сказать, что мне тяжелее далось - пыль, жара или бесконечно унылые пейзажи. Представь себе: серая степь без единого деревца или куста, только перекати-поле и грязно-белые ветряки. Никакого сравнения с нашими любимыми зелеными холмами.
        Гостиница здесь неплохая: комната мне досталась маленькая, но уютная. Матрас мягкий, таркаранов - не видать (надеюсь, к ночи не вылезут - не хотелось бы подвешивать съестное к потолочной балке), окно открывается почти без скрипа.
        Думаю, что я проведу здесь недельку. Буду сидеть с газетой у камина, бродить по улицам и отвыкать от дорожной тряски.
        Ну вот, лист и кончается.
        Целую без счету и обнимаю. Как я соскучился уже, милая Дженни. Твой Коль.

1750ГОД ОТО.О. СЕМРИЦА, ЛЭ
        Здравие тебе,Фай.
        Начну с наболевшего. Маскировка под обычного туриста обошлась мне в лишнюю неделю пути. Пассажирские дилижансы ходят медленнее улитвей. Неудивительно - возницы ленивы настолько, что я с трудом сдержался, чтобы не раскрыть себя, потребовав служебный транспорт. Его бы мне, конечно, выделили… Но жители этой провинции, как я успел заметить, с большой опаской глядят на госслугов, а уж тем более - из столицы.
        У меня есть всего неделя времени на расследование, потом уйдет последний дирижабль до озера Гин в этом месвесте, следующий - только через шесть несемрель. За это время я успею привыкнуть к местному диалекту с присвистом сквозь зубы, буду ходить осторожной походкой, каждую секунду ожидая землетрясения (кстати, сегодня толчки были уже трижды) и научусь кланяться встречным оранжевым братьям. Боюсь, тогда Дженни меня не узнает и непустит на порог.
        К делу: назначил встречу с владельцем одного из строительных цехов. Притворюсь любителем архитектуры, который скупает себе дома во всех провинциях Каммера.
        Завтра отпишусь по результатам. Кольвер.
        ГОЛОСА В ТЕМНОТЕ
        «Эй, младцаны да младчане, гляньте-ка! Да гляньте, говорю, хорош дремать! Проспите так жизнь всю, да и неувидите ничего!»
        «Уже проспали… Какая ж это жизнь?»
        «Не ворчи, Доттен. Что, опять ребра мозжат? Эт к непогоде. Мож, дождь пыль прибьет? Да все одно нехорошо - от дождя потом плесень, а где плесень, там таркараны. А их и так полным-полно… Что там у тебя, Войт? Чего всполошился и других всполошил? Раз на улице крайний, так все можно, что ли? Мал еще…»
        «Да что ты, Майр, право… Я не созла да без умысла же…»
        «Что без умысла, мне ведомо. Вот с мое постоишь, разговоров людских понаслушаешься, да товарищей, что постарше - тогда, мож, умысел у тебя и образуется какой-никакой. А пока - говори, что там, раз уж поднял…»
        «Да я ж так… Путешественник давешний идет, домой, должно быть. Думал, может, интересно кому… Новый, как-никак, человек. Такие не каждый месвест появляются. Слышь, Бойрон? Готовь ему норку, ха-ха-ха!»
        «Чего?»
        «Тебе говорю! Во, смотри, смотри, возвращается твой чудной!»
        «Чего это он мой-то?»
        «Твой, конечно, чей еще? К тебе же заселился, нет разве?»
        «Ну, ко мне. Но счего бы ему моим быть? Он сам по себе, я сам по себе. Как иначе?»
        «Неправда твоя. Не бывает так, чтобы они - сами по себе были, и мы тоже - сами… Они от нас зависят, а мы им обязаны до скончания времен. Не согласен?»
        «Согласен, отчего ж не согласен. Только все одно - никакие они не свои».
        «Чего его слушать? Он же сирота. Сиротой был, сиротой и останется. Кто ж виноват, что ему гостиница досталась? Никто. А понятия у него никакого. О своих вон пускай Ламмель сАнкене и остальными расскажут. Сколько квартир, столько и своих, а то и поболе».
        «Ежели о своих говорить, то свои - это Катти Лайме и ее старенькие родители, и бабушка ее, совсем древняя, столько не живут…»
        «…или вон толстяк-пекарь, который мелкой мучной пылью весь дом запылил да корицей провонял, да с женой со своей, тоже толстой и вечно в муке…»
        «…или госпожа адвокатесса из номера тринадцатого, у самого сердца…»
        «…на людях она строгая и колкая, как битый лед…»
        «…а внутри, в тепле, среди своих полосатов, с кружкой травяного чая, словно как будто бы оттаивает, глядит на спицы, песенки деревенские поет тихонько под нос да петли считает…»
        «Вот! Вот это вот - свои. А те, что у тебя, Бойрон, останавливаются - кто переночевать ночку да с девкой потискаться, кто по государеву делу или вовсе не пойми зачем, как этот вот франт… Не успевают они своими стать, потому что им съезжать скоро - кому через день, кому через два, кому через неделю…»
        «Отстань, Майр. Без тебя тошно».
        В.1
        ХИЛЬСТЕРР

1750ГОД ОТО.О.
        Путник был запорошен пылью местных разбитых дорог, и пылью имперского тракта, и пылью Огонь знает еще каких путей-перепутиц великой Империи. Был он немолод уже, а может, просто притомился с дороги. Длинный, до пят, плащ обвис на сутулой спине, поля шляпы легли на плечи. Глаза тускло светились в тени под шляпой - безразличные и смертельно усталые. Ждал смиренно у врат обители, держал за руку ребенка.
        Девочка - некрасивая, разноглазенькая, с паклей нечесанных волос, во все стороны торчавших из-под уродливого чепца - оглядывалась, раскрыв широко немалый рот. Слюна тянулась ниточкой на нечистый с дороги кружевной воротничок. Платьице поизмялось и изорвалось. Время от времени девочка дергала мужчину за руку и начинала лопотать что-то совсем непонятное, не то в тревоге, не то в недоумении. Иногда улыбалась щербато - зубов не хватало, и видно было, как сквозь розовую плоть десен прорезываются остренькие молодые клычки.
        Братья появились из потайных калиток - справа и слева от портала выскользнули тонкие тени: горел закатный оранж сутан, бритые черепа блестели, как натертые жиром. Вежливо улыбнулись - разом, одновременно. Протянули руки ладонями вверх - суставы бугрились узлами, пальцы тонки, как ветви кустарника, который в изобилии рос вокруг скита. Пальцы чуть шевельнулись - словно ветер пролетел мимо и колыхнул их мельком, мимоходом, на лету. Ладони хотели даров.
        И получили их.
        В одну смуглую ладонь лег, звякнув металлом, тугой кошель. В другую - крошечная шестипалая ручонка с кружевной манжетой на запястье. Девочка ахнула, взглянула вслед стремительно уходящему спутнику. Крикнула зверенышем - тоненько, без слов, надрывом - и рванулась вдогонку из рук братьев. Но те держали крепко - им не впервой было держать так.
        Выла страшненькая девочка, захлебываясь слезами, до тех пор, пока не хлопнула дверца дилижанса и нестукнули о спекшуюся в камень глину цопыта упряжных. Потом твердые, как дерево, ладони бережно утерли слезы и повлекли за собой - мягко и настойчиво - в раскрывшие створки ворота.
        Там, во дворе, ждали остальные, улыбаясь честно, широко и щербато сотней мокрых ртов. Они протянули ей навстречу руки, и девочка улыбнулась им в ответ.
        За ее спиной неслышно закрылись ворота, отрезая прошлое - навсегда.
        ИЗ ПИСЕМ КОЛЬВЕРА ВОЙЛЕСА, ПУТЕШЕСТВЕННИКА

1750ГОД ОТО.О. ВАЙНЕС, ЛЭ
        Милая Дженни!
        Бродил сегодня поХильстерру. Стер ноги, зато приобрел несколько серебристых оттисков на стекле - тонкая работа, чудные городские виды - дворец правителя и храм. Надеюсь, тебе понравится. Теперь бы только довезти, не разбив.
        К сожалению, жилые дома здесь мрачные. Тебе бы они не понравились.
        Серые громадины с бетонными ребрами по фасаду, брр. На них и смотреть-то неуютно, не то, что жить внутри.
        Гостиница спроектирована так же, но хотя бы отделана камнем теплых цветов - видимо, чтобы приезжие селились без дрожи. И натом спасибо.
        На улицах шумно даже вечером, когда прохожих почти нет. Постоянный гул, шорох. Скрип - должно быть, рядом проходит дорога для грузового транспорта. Не получается посидеть в тишине и сосредоточиться.
        Лениво повожу время: гуляю, ем и пытаюсь спать. Для полноты спокойного счастья не хватает только тебя, моя милая. Жду не дождусь, когда вернусь обратно. Как жаль, что дела не отпустили тебя из столицы.
        Целую. Коль.

1750ГОД ОТО.О. ВАЙНЕС, ЛЭ
        Здравие тебе,Фай.
        После разговора с цеховым главой я понял, что приехал не зря. Та женщина, что подала запрос на расследование, была права, чьма побери! Мастер Громе прямо не признался в преступлении, однако намеков и оговорок столько…
        Какое количество детей в фундаменте вас устроит?
        Важен ли для вас возраст инвестиций?
        Если вы ценитель, то вам подходят дома только с осиновыми закладовыми кольями, или из вяза тоже предлагать?
        Фай, да они тут, как полтысячи лет назад, приносят в жертву людей во время строительства. Я поражен - как Государь это терпит? Возможно, просто никто пока не удосужился собрать и предоставить ему доказательства происходящего.
        Ведь Хильстерр в месвесте пути от столицы. Пока вести доберутся… Или им просто не позволяли добраться? Не выпускали из города, так сказать.
        Холодный пот прошибает, знаешь ли.
        Искренне радуюсь сохраненному инкогнито и неснимаемой печати для писем, которую в последний момент захватил с собой. Без нее я бы не осмелился писать тебе прямо о расследовании.
        Буду держать в курсе. Кольвер.
        ГОЛОСА В ТЕМНОТЕ
        «Вон он, видишь? Про него я рассказывал».
        «Симпатичный».
        «Че-его?! Опять ты из ума выжила?»
        «И совсем не выжила. Войт правду сказал, когда его своим для Бойрона назвал. Только он неБойрону свой вроде как, а словно бы мне…»
        «Точно, спятила. Солнцем крышу нагрело, девочка?»
        «Что такого? А вэтом все равно что-то родное есть… свое, знакомое!»
        «Быть того не может, Хильма, зуб тебе даю - первый раз он в городе! И нетолько за те годы, что ты с нами, а вообще - в первый раз».
        «На что мне твой зуб, Рокос? Да и нет у тебя никаких зубов, и давно уже…»
        «Эй, тише вы там! Разгалделись…»
        «Что, боишься, услышит? Ха-ха!..»
        «Кто его знает, какие там люди в дальних землях живут. Он же заезжий, вон, сами гляньте!»
        «Странный он…»
        «И впрямь, странный!»
        «Одет не по-нашему, и говорит чудно. Издалека, наверное, господин приехал».
        «Да какой он господин? Молодой совсем».
        «Молодой - не молодой, а вишь как ему жизнь личико-то порасполосовала? Шрам на шраме, рубец на рубце… Помнишь, годиков несколько тому как народ с юга тянулся? Ты, Бойрон, баял еще, что постояльцы все про большую войну на побережье рассказывали. Этот, поди, там же раны свои заработал».
        «Мож, он просто душегуб какой?»
        «Нее… Человека служивого я враз от шпака гражданского отличу. Насмотрелся. Я тут, почитай, вдесятеро вашего подольше стою-поживаю. Еще помню, как прадед нынешнего Государя здесь огнем да мечом порядок наводил, когда дедушка хильстеррского наместника решил волю взять. Нашего брата, однако, не трогали. Понимали, значит. А людской кровушки земля попила вдоволь…»
        «Что служивому делать в нашей глуши-захолустье?»
        «Кто знает… Государева, вестимо, служба. Нам с тобой не расскажут, хе-хе…»
        «Государевы люди мундиры носят, а этот… Видишь, вырядился как? Шляпа с пером и пряжкой, сапоги до колен, манжеты, кружева, что ж ты поди жты…»
        «Тайнослужцам мундиры без надобности, пустая голова. А что до шляпы да пера… Столичная мода, должно быть».
        «Может, на государевом пенсионе, по ранениям да за геройство? И впрямь - путешествует. Отчего бы и нет?»
        «Ду-урень… Ты забыл, что тут за место? Иначе, как по государевой необходимости, путешествовать тут незачем. Только если к оранжевым братьям, на фабрику…Хм».
        «Да он слыхать не слыхал про нее, про фабрику-то. Чужак, одно слово. Таркаранов боится, еду прячет… Какая ему фабрика? Без надобности: что фабрика ему, что он фабрике…»
        «А ты чаще повторяй - «фабрика, фабрика, фабрика», Бойрон. Особенно когда он - там, внутри. Они, бывает, чувствительные окажутся. Глядишь, сам ему эту мысль в голову вложишь, если ее еще нет там пока, дубина… Хлопот потом не оберешься. НеГосударево это дело. Ни к чему и этому… красавцу вашему о ней знать. Даже если и отслужил он свое. Слышь? Чтоб и недумал даже…»
        «Не буду, Майр».
        ИЗ ПИСЕМ КОЛЬВЕРА ВОЙЛЕСА, ПУТЕШЕСТВЕННИКА

1750ГОД ОТО.О. ТЕВИСС, ЛЭ
        Милая Дженни!
        Сегодня я немного приболел - ничего страшного, легкое желудочное расстройство - поэтому рассказывать не очем. Дремал в комнате, пил чай с корицей, читал.
        Увидел наконец здешнего таркарана - подобрался по столу совсем близко, чтобы утащить с подноса кусок печенья. Зверь не такой крупный, как мы видели в доме уФая, всего-то с кулак, но усы знатные. Помахал мне вежливо - воришка, но понимает, что со мной не постати нельзя - и убрался восвояси. Да, придется все же подвешивать еду.
        Как ты там ешь? Как спишь без меня?
        Не скучай, постараюсь вернуться пораньше. Твой Коль.

1750ГОД ОТО.О. ТЕВИСС, ЛЭ
        Здравие тебе,Фай.
        К стыду признаюсь - сегодня мне изменила профессиональная выдержка. Еле добрался до гостиницы. Как меня полоскало и выворачивало наизнанку, вспоминать страшно. Думал, до ошметков желудка дело дойдет. Но обошлось.
        Спросишь, с чего бы это храбрый Кольвер, прошедший резню в окопах и обыски в бездомных поселках, так разнюнился? Храбрый Кольвер всего лишь съездил на фабрику.
        Сегодня с утра опять заехал кГроме, подтвердил готовность к сделке, но пожелал увидеть материал.
        - Вы имеете в виду инвестиции? Или вложения?
        Чьма меня дернул за язык ответить:
        - И то, и другое.
        Тогда меня с почетом и«под большим секретом, только из уважения к вашей любви к архитектуре, господин Кемме!» отвезли в натуральный альд.
        Ты никогда не задумывался, куда деваются дети со всей империи, от которых отказались их матери сразу после рождения? Не только простые безродные сиротки, которым не повезло родиться в семьях непорядочных людей или вовсе вне семьи, а еще и вырожденцы, которые напугали бы любую, даже самую добрую мать? Кривые, косые, уродливые, дебилы? Дети с крысьей губой и жабьей пастью, с перьями вместо волос, с плавниками вместо ручек и ножек? Все те, в ком жив Оранжевый Огонь? Все, кого собирают по больницам оранжевые братья и уносят… Не вприюты они уносят брошенных выродков, так и знай! Свозят сюда, вХильстерр, и растят - на убой.
        Растят в светлых, больших комнатах, водят гулять в сад, вкусно кормят и гладят по головке. Те привыкают к сытой жизни, становятся добрые, доверчивые. Куда их позовут, туда и идут. Когда им лет по семь исполнится, на фабрику начинают приходить мастера, знакомятся с детьми, играют с ними.
        - Чтобы дети к ним привыкли, - пояснил Громе.
        А потом мне продемонстрировали колья, которыми этих самых детей, как я понимаю, забивают перед закладкой здания. Колья гладкие, будто отполированные, покрытые нестираемыми уже подтеками крови. Некоторыми из них пользуются аж по сто лет. Обращаются бережно, протирают бархатными тряпками.
        Сволочи.
        Изверги.
        Надеюсь, мы прижмем их к ногтю.
        Кольвер.
        ГОЛОСА В ТЕМНОТЕ
        «Ну что там ваш приезжий? А, Бойрон? Побывал уже на фабрике, твоими-то стараниями? Нет?»
        «Да ну, Майр, брось. Что ему там делать? Кошель у него тощий. С собой никого он не привез - ни калеки, ни дурачка, ни вырожденца. Один он в номере остановился, как есть один. А если на фабрику и собирается, то не говорит об этом - да право, что он, оглашенный, с самим собой-то вслух разговаривать?»
        «Для этого совсем не нужно быть оглашенным, дубина. Люди очень много делают вещей, которые даже самым странным созданиям кажутся странными. Взять вот тебя - удивляешься же? Вот то-то…»
        «Да нет, точно. Не был он еще на фабрике. А если и побывает, ничего с этого иметь не будет. Братья строги, и навывоз дальний никого ему не отдадут. Всем известно - не увезти ему никого из наших мест, не приживутся свайки нигде во всем свете, кроме нашей северной земельки…»
        «Ну, он-то как раз и невсе. Может выкинуть чего-нибудь этакого… столичного. А столица - это Государь. Я давно уже уяснил, с тех самых стародавних времен, когда кровью наша земля напилась на тысячу лет, что чем дальше Государь от наших мест, тем всем тут спокойнее. Присмотреть за ним надо. Слышь, Бойрон? Пригляди…»
        «Да тюфяк он, а негосударев служень! Квелый какой-то. Видно, не подуше ему наши края. Словно вЧьму угодил, а нев человеческие земли. Уходит словно через силу, а как вернется, сидит, строчит что-то на листиках бумажных, остервенело так, словно гресами одержимый. После листки в конверт складывает, да поцелуем запечатывает. И видно, что тоскует сильно. А потом спит до утра, и как проснется - снова по городу бродит».
        «Ну-ну, посмотрим. И впрямь: может, просто праздный гуляка. От несчастной любви в наши пустоши подался, подальше от столичных огней да веселья. Или наоборот - от счастливой любви сбежал, н-да… Не каждый ее, счастливую-то любовь, вынесет да выдержит… Особливо отставной вояка, даа…»
        «Мож, и впрямь турист какой. Блаженный».
        «Щеголь!»
        «Франт!»
        «Фу-ты ну-ты!»
        «Вишь, как разоделся? Что я говорил! Чучело самое настоящее!»
        «Нее… Хорошенький. На папу моего похож…»
        «Дура ты, Хильма. Что ты об отце помнить можешь? Маленькая была, да глупая не погодам. Оттого здесь и очутилась».
        «Помню. Дом большой был, с колоннами, не такой, как здесь, нет - просто камень мертвый да дерево уснувшее. Но все равно - теплый, свой. Маму помню. И папу. Мама плакала, папа сердился, что глупая. Потом увез сюда. Папа всю дорогу трубку курил, пахло от него плохо, но своим. Отвез, братьям отдал, молчит, а вглазах мокро…».
        «У-у, девчонки… Глаз не будет, чтоб реветь, так все одно - разревутся… Чего плачешь-то? Не воротишь сделанного, да и отец твой, должно быть, не жив уже давно. Не живут столько… живые».
        «Я тоже не живая! Что ж теперь, не скучать, не горевать? Раньше не умела, так хоть теперь научили добрые люди слушать, выучилась, поняла… А тут еще этот приехал… В шляпе своей да в кружевах, да на папу похож…»
        «Дура!»
        «Дура… Ток все равно - похож…».
        ИЗ ПИСЕМ КОЛЬВЕРА ВОЙЛЕСА, ПУТЕШЕСТВЕННИКА

1750ГОД ОТО.О. ФАВЬЕР, ЛЭ
        Милая Дженни!
        Сегодня я чувствую себя лучше.
        Прогулялся на рынок, по дороге наткнулся на лавочку кукольника - и приобрел тебе милый подарок. Очаровательного фарфорового пупса в платьице с атласными кружевами, цвет - пепел розы. Эдакое нежное увядание, весьма изящно. В твоей коллекции ему найдется достойное место.
        Погода нынче хороша: на небе ни облачка, солнце не сильно припекает, в воздухе - запах виззелий, тут они цветут почти в каждом дворе. Смотрю на них и думаю - вот бы подарить тебе букет… Но виззелии не выдержат долгого переезда, даже если их заморозить в багажной камере. Так жаль.
        Впрочем, я не слишком печалюсь - ведь наша встреча с каждым днем приближается!
        Обнимаю. Твой Коль.

1750ГОД ОТО.О. ФАВЬЕР, ЛЭ
        Фай, здесь происходит что-то гораздо более страшное, чем даже массовое убийство невинных детей.
        Сегодня я купил фруктов на рынке и решил сразу же спасти их от таркараньих посягательств, подвесив на балку, как привык делать это у себя дома. Так вот. Щели между потолком и балкой не оказалось, поэтому я решил вбить туда клинышек, и уже к нему подвязать сетку с грушами.
        Хватило одного удара.
        Не знаю, чьма побери, из чего они делают балки в домах… но оно кровоточит, Фай. И стонет. Такое ощущение, что стонет весь дом. И дрожит. И укоризненно смотрит.
        Я не сошел с ума, Фай. Без глаз - но смотрит. И стыдит меня.
        Чьма забери это место, я как ошпаренный выбежал из гостиницы и невернулся, пока не нашел лавку с куколками против сглаза. Скорее для личного успокоения, чем для действительной пользы… НоХильмстерр испортил мне нервы сильнее, чем перестрелка с бандитами в прошлом году.
        К тому же, природа не способствует покою. Сегодня здорово трясло - со стен штукатурка осыпалась. И, что удивительно, никто из местных не паникует. И, еще страннее, вместо того, чтобы выбегать на улицу, как положено, прячутся по домам.
        Завтра пойду кМастеру Громе, буду подписывать контракт. Денег на залог потрачу прилично, но заполучу его подпись под документом. В котором будут собраны все улики. Уж я позабочусь, чтобы «про материал» расписали подробнее. Кольвер.
        ГОЛОСА В ТЕМНОТЕ
        «Бойрон… Бойрон, аБойрон…»
        «Чего тебе?»
        «А этот, который путешественник… Он какой?»
        «Ты ж сама видела. Еще сказала, что на отца похож твоего».
        «Ну да. Только я ж его мельком вижу, когда он по городу проносится, сапогами своими с гвоздями стальными в подметках по мостовой топочет. Раз - и уже не видать его. Близнецы Ерике, Хоген иНайла, что из базилики у рыночной площади, передавали, что он стеколки с картинками покупает, да трав местных пучки, да куколок все смотрит - из тех, что сиротки в приютах делать обучены. Я таких делала, помню. А еще говорят, он в ратуше был - ноГроммер, что со своей кодлой ратушу держит, ничего не рассказывает про то, что внутри происходит. Государственные дела, говорит, и все. Не нашего, дескать, ума дело. Пфф!»
        «Ну, то, что не нашего, в этом он прав. Магистрату виднее. Дался тебе этот чужеземец! Влюбилась, что ли?»
        «Вот дурень! Влюбилась… Кто он, а кто мы… Он же чужой, не поймет ведь ничего, даже если объяснят ему, а поймет - не поверит. Там, откуда папа меня привез давным-давно, по-другому люди живут, и думают тоже по-другому. Раньше, доОранжевого огня, говорят, все одинаково думали. А потом долго порознь жили, и думать одинаково разучились - до тех пор, пока Государь, который не нынешний Государь, а прапрадед нынешнему, заново всех воедино не свел. Но того понимания, что доОгня было, уж нет, да и, братья говорили, не будет».
        «Смотрю, ты сильно умная стала».
        «Нет. Просто помню, почитай, все, что в жизни видела и слышала. Я с детства самого все помню - только говорить не могла, так и нерассказала папе с мамой, что все понимаю и их очень люблю. Бедные, бедные… Так и неузнали, как я их любила!»
        «Ду-ура… Они же тебя сюда, оранжевым отдали! А ты их жалеешь!»
        «Они ж не знали, что со мной будет. Думали, так лучше. И ведь правы были, хоть и незнали!»
        «Да разве же это - лучше?!»
        «А как же? Я теперь умнее стала, и польза от меня есть. Теперь они уже не плакали бы из-за меня и меж собой не ругались. Я ж и это помню».
        «Нет их больше. Забудь».
        «Не могу. А тут еще этот приехал, красивый, на папу похожий…»
        «Красивый? Да у него лицо словно псорог изжевал!»
        «Папа был солдат. У него тоже такое лицо было. Красивый…»
        «Вот глупая!»
        «Расскажи скорее, что сегодня твой постоялец делал? А, Бойрон? Ну, расскажи!»
        «Отстань, чего привязалась? Делать нечего больше, о чужаках с рваной рожей рассказывать… Скорее бы уж он убрался туда, откуда приехал, или подальше даж…»
        «Ты чего, Бойрон? Злишься, что ли? На кого? На меня? На меня-то за что? Или на него? Так, а он-то тебе что сделал?»
        «Сделал, сделал… Поранить меня хотел, да я на него зыркнул так, что он в лице переменился. Громко у меня получилось, должно быть. Даже такой простолюд услыхал».
        «Он же не созла, он не здешний же. Ему откуда ведать про такое, что нельзя так, как там, в столичных землях да центральных провинциях? У них там Огонь выжег все до камня. Все чудеса, все волшебство, всю душу тамошней земли - напрочь. Потом море снова всего принесло, да оставило, когда уходило. И теперь там земля плодородна - а вроде и бесплодна, потому что только хлеб да репулину и родит. Тут-то совсем другое дело. Но неспросишь об этом - сам не расскажет никто. А спросишь - ухмыльнутся да промолчат».
        «Да ты-то откуда знаешь все это? Тоже скажешь - родители рассказали?»
        «Конечно, родители. Любили меня, и говорили со мной. Они думали, я не пойму, и правы были. Только я запомнила. А потом, когда смогла понять, поняла. Мама, бедная моя мама! Сильно убивалась, когда отец меня увозил. Пережила ли, родила ли нормального ребеночка? Ах, не узнать теперь…»
        «Она тебя на смерть отдала, дуреха ты. Отреклась. А ты ее жалеешь!»
        «Конечно, жалею. Это же мама! Как непонятно? А ты злой такой, потому что родителей своих не помнишь, Бойрон. Бедный ты, бедный… Никто тебя не любил, когда ты маленьким был, никто не полюбил таким, каким ты остался. Тоже - маленьким…»
        «Себя пожалей. Умная нашлась…»
        «А ты не плачь, Бойрон. Я же чувствую, что плачешь. Не плачь. Лучше расскажи про того, приезжего».
        «Отстань уже».
        «Не отстану. Сам знаешь».
        «Знаю…»
        ИЗ ПИСЕМ КОЛЬВЕРА ВОЙЛЕСА, ПУТЕШЕСТВЕННИКА

1750ГОД ОТО.О. СИНЬМЕР, ЛЭ
        Милая Дженни!
        Надеюсь, ты еще не прочитала новостных телеграмм изХильмстерра. Даже если прочитала - не волнуйся, землетрясенье было вовсе не таким страшным, твой Коль жив, здоров и цел.
        Даже хрупкие подарки для тебя - и те не разбились.
        Не буду подробно писать - лучше сам все тебе расскажу!
        Завтра уже сяду на дирижабль.
        Обнимаю крепко-крепко и нежно целую. Твой Коль.

1750ГОД ОТО.О. СИНЬМЕР, ЛЭ
        Фай.
        Я чуть было не сел в лужу. Если бы не вчерашнее землетрясение, я бы сохранил свое направление мыслей и приехал кГосударю с доносом на извергов. Которые якобы убивают детей-инвалидов.
        Идиот. Конечно, Государь о них давно знает. Конечно, все не так просто.
        Фай, ты слышал когда-нибудь, как дома разговаривают?
        А видел, как они, выпростав из земли паучьи ноги-сваи, бегут прочь от гор, спасая жителей от землетрясения? Перепрыгивая трещины и провалы?
        Можешь представить?
        Я тоже не мог до вчерашнего вечера.
        Оранжевые братья уносят детей не насмерть, Фай. Они дают им новую жизнь. Дети не умирают, а переходят в новое бытие - их на протяжении трех лун бережно растят в ребра для нового дома, а потом одевают в стены. Серый цвет жилых кварталов - это цвет живых костей. Дома болтают меж собой, дружат со своими жителями и радуются каждому землетрясению, как дети…
        Стоп. Они же и есть дети.
        Фай, я что-то заговариваюсь.
        Давай по возвращении выберемся в трактир, возьмем по кружке пива… и еще по одной… и я расскажу тебе все. В лицах. Кольвер.
        Путешественник отложил письма в сторону, нервно потер щеки сухими непослушными пальцами и застыл, сгорбившись, глядя в одну точку. Он все никак не мог прийти в себя после пережитого.
        Подземные толчки разбудили его ранним утром. Кольвер попытался встать с кровати, но упал, будто подрубленный под колени - земная шкура дернулась, пытаясь стряхнуть с себя людишек, будто назойливых насекомых. Посыпались книги с полок, с ворчащим скрипом завалился одежный шкаф, из пола с жестяным стоном тянулись шляпки гвоздей. Только теперь Коль понял, что кровать прибита к доскам не случайно.
        У него сжалось сердце от темного, нестерпимого ужаса, в голове протяжно и басовито ныло, с улиц слышались крики. И громкий скрип, будто гигантскую телегу разбирали на доски посреди городской площади. Именно тогда Кольвер по-настоящему почувствовал, что дом вглядывается в него. Что стены «дышат», то сжимаясь, то разжимаясь. Что в полу образовалась выемка, чтобы упавший никуда не выкатился, когда…
        Дом захрипел и одну за другой вытащил из земли сваи. Снаружи он теперь походил на неуклюжего, угловатого деревянного паука, изнутри же Кольверу казалось, будто он оказался в корабельной каюте во время шторма. Упав со стола, жалобно заплакала музыкальная шкатулка. И будто пытаясь укачать ее, дом сделал шаг, другой и понесся прочь от эпицентра землетрясения, прочь от трещин в земле и глыб, катящихся с горных склоном. Побежал в череде таких же, как он, строений - выращенных из детей, ранее неуклюжих, теперь - быстрых и ловких. Они неслись вперед, спасая горожан, их утварь, здоровье и достоинство. И заодин такой момент, когда в окнах свистит ветер, а внутри тебя самое ценное, что существует в мире, жизнь человеческая, они, без раздумья готовы отдать все. Особенно воспоминания о неуклюжем бесполезном детстве.
        Когда дом остановился и надежно утопил сваи в грунт, Кольвер поднялся на ноги и долго стоял, прижавшись лицом к неровному деревянному ребру.
        ГОЛОСА В ТЕМНОТЕ
        «А инечего рассказывать-то про чужеземца твоего. Когда не бегает по городу, все бумаги пишет. Наверное, лиходей он все же. Или шпиён из заокраинного Юга. Точно, шпиён! У него музыкальная шкатулка есть, она марш наигрывает, когда он ее заводит. А я марша такого не знаю. Не наш марш, точно тебе говорю!»
        «Напой. Ну, мелодию эту».
        «Я не умею же».
        «Представь музыку, как ты ее слышал. Я с тобой ее послушаю, я умею.Ой…»
        «Что?»
        «Я ее слышала раньше. Точно, она нездешняя, мелодия эта».
        «Говорю же - шпиён!»
        «Нет-нет. Ее там играют, откуда меня папа привез. У него музкательная машина была, он часто заводил кружину и нам с мамой слушать давал. Оттуда и мелодия, из детства… «Марш Государевых дружин». Очень старая. Папа был военным, и его предки - тоже».
        «А унас другие были военные песни. Эту я не знаю».
        «Конечно, не знаешь. Потому что ваши военные и наши были врагами. Вот и марши у них разные были. Ваши проиграли, а песни до сих пор живут. Солдат уж нет давно, а музыка звучит. Это как с нами…»
        «И вовсе не так. Не сочиняй. Ничего общего. Но зато песен ваших никто не помнит, победители! То-то же!»
        «Вот видишь, Бойрон, так и выходит: для того, чтобы быть вечно живым, не обязательно выиграть битву…»
        «Это не ты придумала. Куда тебе!»
        «Точно. Куда мне? Но ведь как верно…»
        «Слышь, Хильма… А ты родителей своих помнишь?»
        «Я же говорила - помню. Чего спрашиваешь опять?»
        «Стеколко у него на столике стоит. Я тебе не говорил раньше…»
        «Что за стеколко?»
        «Ну, такое… С картинкой внутри».
        «Что на картинке-то, Бойрон?»
        «Дама там. Красивая. Молодая, в платье охотничьем, в ботильонах на шнурах по колено, в шляпке… тож с пером, как у блаженного нашего. Волосы такие, знаешь, по пояс, вьются…»
        «Темные?!»
        «Что - темные?»
        «Волосы - темные? Мама?!»
        «Чего несешь-то, дурында?! Светлые волосы, светлые».
        «Не мама…»
        «Нет, конечно. Чудик твой на нее не наглядится. Когда писульки свои пишет, глаз не сводит, улыбается, губами шевелит. Разговаривает вроде, только не слышно ни слова. Люба она ему, не иначе… Ты чего, взревновала, что ли?Ха!»
        «Дурак ты, Бойрон. И шутки глупые у тебя. И вообще не понимаю, зачем ты мне про даму в стеколке рассказываешь. К чему мне все это?..»
        «Да не вдаме дело-то. Дама так, к слову пришлась… Позлить тебя хотел, вот и рассказал».
        «Дурак!»
        «То-то… А наобороте стеколка у чудика другая картинка. Там господин при парадном мундире и орденах, да с цепями наградными, да с усами что твои сапожные щетки. И другая дама рядом - вот как ты сказала, с темным волосом, до пояса, да вьются… И ребенок на руках у них. Девочка. Страшненькая, если честно…»
        «Ты… Спасибо тебе… Ведь… Я это, Бойрон».
        «Ты красивая, Хиль…»
        «Глупец, ты меня и вжизни не видел, и после жизни не видел, и я тебя не видела и неувижу никогда!»
        «Не вой только. Прошу…»
        «Не буду-у… Про мою он душу здесь, Бойрон. Про мою. И сотцом, ой, не зря я его сравнила, и заприметила сразу тоже не зря…»
        «Зачем ты ему, Хильма?»
        «Вот и я думаю - зачем?»
        «Не отдам».
        «Что?»
        «Ничего. Показалось тебе, дуре».
        «Не смей! Слышишь? Не смей ничего ему делать!»
        «И несобирался даже. К чему?»
        «Даже не думай! Из мыслей выбрось! Не то…»
        «Что - не то? Чем напугать хочешь, Хильма? Ты - меня? Нечем пугать-то. Нечем».
        «Просто - замолчу. И все».
        «Страшно как».
        «Навсегда, дурак».
        «Слышь, Хильма… Э-эй!»
        «Чего тебе?»
        «Ничего я ему не сделаю. Чуешь, трясти начинает? Пусть трясет. Даже балкой не прибью, потолком не задавлю. Спасу чужака твоего, если надо. Клянусь. Не молчи только. Прошу».
        «Не буду».
        «Слава Огню!»
        «Слушай, Бойр… Слышишь?»
        «Угу».
        «Ты не печалься, пожалуйста. Он же уедет. Скоро. Потому что меня не найдет».
        «Ну, уедет он, и что? Мне-то что с этого, Хиль?»
        «Так я-то - останусь…»
        «Не бойся, дуреха. Я ведь с тобой».
        ИЗ ПИСЕМ ДЖЕННИРЫ ЛОЙГЕН-ВОЙЛЕС

1750ГОД ОТО.О. СЕМРИЦА, МИЛЛЭ
        Милый Коль!
        Ужасно соскучилась и жду не дождусь твоего возвращения!
        И землетрясение - о котором писали во всех газетах - страшно меня взволновало. Поехать в такую опасную провинцию, где трясет раз в несемрель, это лишь ты мог додуматься…
        Знаешь, я бы ни за что тебя не отпустила одного, если бы не твоя сводная сестра. Это же ваше семейное дело, а я пока еще не совсем твоя семья - надеюсь, так будет еще совсем недолго.
        Ты, наверное, думал, что я забыла - а я все помню прекрасно. Я помню все-все, что только с тобой связано. И про сестру, которую отдали в приют до твоего рождения и которую ты так пылко порывался искать в ту сладкую ночь у камина - я тоже помню… Помнишь, я не отговаривала тебя? Так сильно я тебя люблю, милый мой Коль.
        Кстати, ты так и ненаписал… Ты нашел Хильму?
        Возвращайся быстрее.
        Целую. Твоя Дженни.
        С.1
        ИМПЕРИЯ КАММЕР
        СТОЛИЧНЫЙ ОКРУГ

1750ГОД ОТО.О.
        В сгущающихся сумерках столица кажется огромным спрутом, разбросавшим огненные щупальца ярко освещенных проспектов до самого горизонта.
        Двое за столиком кафе на открытой террасе. У мужчины военная выправка; легкий ветерок играет пером на широкополой шляпе. Женщина очень красива. Травяной чай в изящных чашечках давно остыл, но никто к нему так и непритронулся.
        - Он пишет, что возвращается. Он возвращается!
        - Я знаю. Его миссия закончена.
        - Мне очень страшно. Он ведь узнает.
        - Разумеется. Сразу по возвращении. С первого взгляда на тебя. Это уже не скрыть под свободными одеждами. Будет лучше, если ты сама все расскажешь.
        - Я не знаю, как сказать ему об этом.
        - Это будет непросто. Но как еще ты сможешь это объяснить ему, когда он вернется? Никто не поверит в непорочное зачатие, дорогая. Сейчас совсем другие времена. В них нет места чудесам.
        - Чувствую себя совершенно ужасно. А ты спокоен, словно не имеешь к этому никакого отношения.
        - Привычка. Мы обучены держать себя в руках.
        - Привычка?! Это же твой ребенок! Что делать?! Я отправлюсь кОранжевым сестрам и попрошу их избавить…
        - Нет.
        - Что значит - нет?
        - Я не позволю тебе. Ты верно все сказала. Это мой ребенок.
        - Я пропала… Он возненавидит меня, а тебя убьет. Я окажусь на панели, а ты в могиле.
        - Нет. Я не допущу этого.
        - Убьешь его прежде, чем он доберется до тебя?
        - Нет. Он мой друг. Я поступлю иначе.
        - И как же, хотелось бы знать? Возьмешь меня в жены? А что скажет твоя милая Грейт?
        - Есть другие пути. Какой у тебя срок?
        - Семь недель. Или восемь, не знаю. Он едва успел уехать в свой отпуск, когда… Чьма на наши головы!
        - Боюсь, зиму вам придется провести в разлуке, милая. Я знаю, как все устроить.
        - Но… С ним ничего не случится? Я люблю его, ты же знаешь.
        - А меня?
        - Обоих. Ты знаешь. Ты сказал, что простил мне мой выбор. Разве нет?
        - Неважно. Зиму он будет занят. Очень занят. И будет очень далеко отсюда.
        - Но… Он ведь вернется? Пусть он вернется, заклинаю!
        - Несомненно. Но нераньше весны. До тех пор и тебе придется пожить в одном местечке, где жители не болтливы. Весной, когда ребенок родится, я отошлю его туда, где он ни в чем не будет нуждаться. Со временем я усыновлю его.
        - Его… Ты словно уверен, что будет мальчик. А если родится девочка?
        - Будет прекрасна, как ее мать. В любом случае, ее отцу повезет, кто бы им не стал.
        - Поясни.
        - Если длительное пребывание на крайнем юге лишит К… лишит его способности иметь детей… Там было куда больше Огня, чем даже здесь.
        - И что тогда?Что?
        - Тогда ребенка усыновите вы. И он ничего не узнает. И даже если ребенка не усыновит никто из нас, с ним все будет хорошо. Так или иначе.
        - Как жестоко… И как просто. Ты все давно решил.
        - Привычка.
        - Каково это - предавать друга?
        - Точно так же, как предавать мужа, я полагаю.
        - Ты чудовище,Фай.
        - Я тоже люблю тебя, милая.
        Город-спрут сворачивает щупальца улиц в клубки площадей, жонглируя бесчисленными огнями. Женщина прижимается к мужчине. Ее тонкая фигурка пока еще удивительно грациозна и стройна.
        С летного поля одного из столичных вокзалов поднимается, сияя огнями, пассажирский дирижабль. Берет курс на юг. Они провожают его взглядами, пока судно не скрывается за грядой невысоких холмов на горизонте.
        Ни один из них не говорит больше ни слова.
        ИЗ ПИСЕМ КОЛЬВЕРА ВОЙЛЕСА, ПУТЕШЕСТВЕННИКА

1750ГОД ОТО.О. СЕМРИЦА, МИЛЛЭ
        Милая Дженни!
        Прости меня, все изменилось в одночасье.
        Душой я весь уже с тобой, и тело ждет встречи, и ласки, и объятий. Но невсегда мы вольны в своих желаниях и поступках.
        Вечером поспела срочная телеграмма из управления. Меня отзывают из отпуска и реквестируют для дела столь деликатного, что я не могу рассказывать о нем в письме, любимая. Но ничего опасного, свет мой! Намекну лишь, что дело касается тяжбы с наследованием немалого весьма состояния, которую надобно разрешить так скоро, как только возможно.
        По счастливому стечению обстоятельств, управление имеет в здешней глуши своего представителя в моем лице - уж не знаю, откуда они об этом проведали, да и чьма с ними. Задержусь, надеюсь, только еще на несколько дней - дело не обещает оказаться чересчур сложным.
        Не скучай, не убивайся. Скоро-скоро буду с тобой.
        Целую нежно. Твой Коль.

1750ГОД ОТО.О. СЕМРИЦА, МИЛЛЭ
        Здрав будь,Фай.
        Не скрою - читая телеграмму вчера, испытывал чувство, будто мне подложили изрядную слинью. Даже перебрал в уме всех в управлении, кто мог бы мне не желать добра. Как нарочно, все именно в тот момент, когда утомившее меня задание ко всеобщему удовлетворению наконец закончено. Словно подгадал кто.
        Новое мое поручение весьма запутано. Все эти странные воскрешения, все эти внезапные возвращения людей, давно канувших в альд! Дело грозит затянуться до самой весны. А я-то уж размечтался, что скоро буду с вами. Этак я никогда не созрею до отцовства - времени не будет передохнуть, осесть в уютном домике на берегу Иггра с красавицей-женой и все как следует обдумать.
        На время моего отсутствия вверяю Дженни твоему попечению. Присмотри за ней, друг. Она столь нежный оранжерейный цветок, что я опасаюсь за ее приспособленность к нынешней жизни. Будь ее проводником в нашем жестоком мире. Очень рассчитываю на тебя.
        Подними за меня кружку в нашем трактире. Кольвер.
        Д.1
        ХИЛЬСТЕРР
        ГОД 1750ОТО.О.
        ГОЛОСА В ТЕМНОТЕ
        «Я подумала, Бойр, так странно…»
        «Что?»
        «Иной человек приходит, и ты сразу понимаешь, то этот - свой. Навсегда. Даже если он будет в иных морях плавать. И жить в домах не-воодушебленных».
        «Ты опять о незнакомце? Только хотел сказать… Только ты не расстраивайся…»
        «Уехал?!»
        «Два часа как вещи собрал. К вокзалу отправился».
        «А я-то надеялась… Ведь он ко мне сегодня приходил. Стоял под окнами. Наличники гладил украдкой. И втрубе водосточной куколку оставил. На память, выходит, оставил. Прощался со мной».
        «Ты снова плачешь? Не надо… Не смей… Что из-за людей-то плакать!»
        «Из-за брата, Бойр. И отсчастья. Я теперь всегда буду помнить о нем. И желать счастья. А давай - вместе?!»
        «Что - вместе?»
        «Пожелаем ему… Отдадим свои искры Огня Оранжевого. Пусть греется ими, и сердце они его пусть держат… Как свайки. Пусть пригодятся они ему в будущем. Спасут. От других. Или от себя».
        «Не жалко тебе искр-то?»
        «Новые со временем зажгу. Ведь ты - рядом».
        Небо над городом - цвета старого армейского одеяла. Солнца не видно сквозь драный занавес туч. Погода портится: год поворачивает с лета на осень. Еще немного, и устойчивый ветер с крайнего юга, несущий стылый холод ледяных равнин, что тянутся вдоль мертвого южного океана, на целых шесть несемрель сделает невозможным воздушное сообщение с остальными провинциями Краммера. Летней навигации в этих краях подходит конец.
        Дирижабль пляшет у причальной мачты над старым вокзалом, выстроенным в стиле последнего ренессанса. Воздушное судно почти такое же древнее, как сам вокзал. Плавучий пузырь пестрит заплатами, краска на некогда роскошной лепнине, украшающей пассажирскую гондолу, давно облупилась и утратила прежний цвет. Части стекол не хватает, и окна попросту заколочены деревянными щитами. Рули расщеплены, треугольные паруса курсовых стабилизаторов, которые как раз сейчас разворачивает команда, больше похожи на сито из-за бесчисленных прорех. На борт поднимают лебедкой капитана; совершенно пьяный, он свешивается из люльки, размахивает руками и кричит что-то неслышное отсюда, из пыльного тепла зала ожидания. Потом капитана начинает безудержно рвать.
        Молодой человек, сидящий в древнем кресле у самого окна, вздыхает и задумчиво трет ладонью шрам на щеке. Не менее задумчиво пересчитывает монеты в кожаном кошельке, переводит взгляд на ухоженную стремительную сигару корабля внутренних линий. Воздушный корабль следует до озера Гин, курортного рая в самом сердце центральных провинций. Оттуда до столицы уже рукой подать. Билет туда недешев, но монет хватает - в самый раз. Жаль, что ему не попути с красавцем-лайнером и его усердной, хорошо обученной командой. Скупые фразы депеши из управления содержат совершенно однозначные и четкие распоряжения.
        Молодой человек со вздохом ссыпает деньги обратно. Достает из кармана письмо, бегло прочитывает его - в который уже раз. Улыбается своим мыслям, украдкой прижимает листок к губам. В ожидании посадки торопливо пишет на клочке бумаги, пристроенном на подлокотнике кресла, короткий ответ. Сворачивает вчетверо, запечатывает сургучом из карманной термальеры, надписывает адрес. Бросает мелкую монету посыльному, и тот мчится в почтовый приказ. Если повезет, красавец-дирижабль прихватит письмо с собой, и через несколько дней оно попадет той единственной и ненаглядной, которая ждет молодого человека в далекой столице.
        Распорядитель наконец выкрикивает посадку, и молодой человек, подхватив окованный железом дорожный сундучок, вливается в разношерстную толпу крестьян, мелких торговцев, добытчиков пушнины и старателей, которые один за другим предъявляют служителям билеты и проходят в ворота большого подъемника. Через несколько минут посадка закончена, и дирижабль, столь же жалкий, как и его пассажиры, отдает концы и устремляется на юг, держа курс на далекий городок Айстен на самом краю империи Краммер.
        Когда воздушный корабль совершает разворот над Хильстерром, молодой человек, перегнувшись через соседку - чопорную старуху, закутанную с ног до головы в черный газ скорбных вдовьих одежд, бросает последний взгляд в иллюминатор на кварталы одинаково безобразных серых домов. В какой-то миг он явственно чувствует многоглазый ответный взгляд - теплый и по-детски веселый, словно призрак улыбки.
        - Прощайте, - говорит он невесть кому.
        Когда соседка отрывается от вязания и снедоумением смотрит на странного попутчика, тот лишь пожимает плечами.
        - Это не вам, сударыня. Прошу извинить, - только и говорит он.
        Потом откидывается на скамейке, прикрывает глаза и молчит весь остаток полета, улыбаясь лишь ему одному ведомым мыслям.
        Внизу плывет пыльная бурая степь, и южный ветер, крепчая, гонит по ней шары перекати-поля и все быстрее крутит крылья грязно-белых ветряных мельниц.
        ИЗ ПИСЕМ КОЛЬВЕРА ВОЙЛЕСА, ПУТЕШЕСТВЕННИКА

1750ГОД ОТО.О. ВАЙНЕСС, МИЛЛЭ
        Милая моя Дженни!
        Прости за почерк. Пишу второпях - если успею закончить вовремя, письмо долетит до тебя с последним экспрессом, а если нет, дилижанс довезет его до тебя через много дней. Спешу!
        Скучаю, отчаянно скучаю по тебе! Беспокоюсь: не произойдет ли ненароком что-то непоправимое, пока мы так долго и так далеко друг от друга? Верю - не произойдет, но душа не наместе.
        Береги себя. ВФае найди опору на время моего отсутствия. Его я предупредил; знай, что он не так суров, как тебе всегда казалось. Надеюсь, вы подружитесь по-настоящему.
        Хотел спросить - как ты думаешь, если бы люди казались друг другу домами, каким домом виделся бы тебе я? Не отвечай, нет-нет - местный воздух, вездесущая пыль и все эти подземные толчки странно влияют на ход моих мыслей. Всякое мерещится.
        Вчера видел домик - небольшой, аккуратный, в два всего этажа, с резными карнизами и кружевными занавесками на окнах. Подумалось - а если бы встретилась мне моя сводная сестрица (Хильма, ты должна помнить, я рассказывал тебе о ней), не была бы она похожа именно на такой домик? Странные мысли.
        Смешу сам себя, а тебя тревожу. Не печалься, милая моя. Все у нас хорошо.
        Скучаю безумно.
        Целую и обнимаю, тысячу тысяч раз. Твой Коль.
        Е
        ХИЛЬСТЕРР

1758ГОД ОТО.О., СПУСТЯ ВОСЕМЬ ЛЕТИН ОТ СОБЫТИЙ, РАНЕЕ ОПИСАННЫХ
        Девочка играет с соломенной куклой, укрываясь от ветра за выступом стены из красного кирпича. Пологий склон холма сбегает к дороге. Неширокая тропинка вьется среди волн травы, которые гонит ветер. Час предзакатный, и совсем скоро кто-то из братьев в смешных оранжевых одеждах позовет ее внутрь, для ужина, молитвы и причастия.
        Сегодня она вернется в обитель в последний раз. Готовится что-то важное - девочка сама видела, как братья долго беседовали с приезжими мастерами, которые в последний год часто гостили в стенах фабрики. Любимый мастер девочки - улыбчивый Громе: немолодой и очень, очень добрый.
        Мастер Громе именно таков, каким девочке хочется видеть своего дедушку. Если бы у нее только мог быть дедушка! Он сажает девочку на колени и подолгу беседует с ней о том и осем. Сегодня он по секрету рассказывает ей, что завтра она навсегда покинет фабрику. Навсегда - значит, ей не придется больше возвращаться сюда, потому что пришло время выполнить свое предназначение.
        Оранжевые братья тоже все время говорят о предназначении человека в жизни, о важности единственной миссии, ради которой только и стоит человеку жить на свете. Девочка слушает их, но понимает немногое. Но все же наверняка она понимает больше, чем остальные ее сверстники и друзья по спальне и игровым комнатам.
        Раньше девочка не замечала особой разницы между собой и прочими воспитанниками, но впоследние годы она понимает, что те слегка глуповаты… а порой даже и неслегка. Она рассказывает о своих наблюдениях Оранжевым братьям, но те лишь мягко журят ее и советуют относиться к товарищам по играм как к равным себе - ведь именно равными сделал всех людей в мире Оранжевый огонь много, много лет назад.
        Сегодня мастер Громе спрашивает девочку о странном. «Ты хочешь жить долго-предолго, малышка? Так долго, что это будет почти вечная жизнь?» Девочка думает некоторое время, а потом отвечает, что хочет. Мастер удовлетворенно кивает, и девочка понимает, что это именно тот ответ, которого мастер ждал от нее.
        «Завтра ты покинешь фабрику навсегда. Я буду рядом с тобой все время. Ты должна довериться мне, маленькая птичка. Что бы не происходило, ты должна знать, что с тобой ничего не случится». Так говорит мастер прежде, чем попрощаться. Девочка обдумывает его слова и решает, что пообещает мастеру то, чего он от нее хочет. Но поступать ли так, как он хочет, она решит завтра сама. Девочка считает себя уже вполне взрослой и способной принимать важные решения самостоятельно.
        Соломенные волосы куклы никак не хотят заплетаться в косицу. Девочка высовывает язычок от усердия. Внизу, на дороге, дробно стучат цопыта, а потом хлопает дверца экипажа. Девочка отрывается от своего занятия и поднимает глаза.
        Двое: мужчина, очень старый, решает девочка, но ненастолько старый, как мастер Громе, и женщина - очень-очень красивая. Волосы у женщины того же цвета, как у соломенной куколки. У девочки точно такие же волосы.
        Сзади скрипит калитка, и наплечо девочке мягко ложится рука. Оранжевый брат стоит за ее спиной и разводит руками, давая понять: ей пора. Рядом улыбается мастер Громе. Девочка улыбается ему в ответ и вкладывает руку в его широкую ладонь, позволяя старику вести себя обратно. На фабрику. Домой.
        До ее слуха доносится странный звук - словно кто-то вскрикнул и тут же заглушил крик. Девочка оборачивается. Мужчина из экипажа мчится к ней прямо по волнующейся траве, минуя прихотливые извивы тропинки. С его лицом когда-то произошло что-то странное, но девочка, которую с младенчества окружают десятки куда более причудливых лиц, не обращает на это внимания. Она, не отрывая взгляда, смотрит на женщину, которая замерла, прижав ладонь ко рту, и смотрит прямо на нее широко раскрытыми глазами цвета осеннего неба.
        Пора, напоминает мастер Громе и тянет девочку следом - уже настойчивее. Безмятежно улыбается оранжевый брат. Мужчина на бегу выкрикивает чье-то имя. Хи..! Хи..! - слышится девочке, и почему-то она уверена, что мужчина обращается именно к ней. Она замедляет шаг и останавливается, выдернув руку из ладони старого мастера.
        Мужчина останавливается рядом. Переводит дыхание. Прикасается к шляпе с пером.
        - Мастер Громе.
        Старик мгновение всматривается в его лицо. Потом напряжение оставляет его, сменившись покоем.
        - А-а, господин Кемме! - говорит мастер Громе. - Давненько не виделись. Куда же вы пропали тогда, в самый разгар сделки?
        - Неважно, - отвечает мужчина.
        Он во все глаза смотрит на девочку, словно ища в ней какие-то одному ему ведомые черты. Она застенчиво поднимает на него глаза и видит, что лицо его похоже на дерево, изъеденное временем. На неровную деревянную сваю, от которой идет тепло.
        Потом он смотрит на мастера и оранжевого брата в упор. Жестко и непреклонно.
        - Я пришел, чтобы забрать свою дочь.
        - Позвольте! - возмутился мастер Громе. - Вы не можете вот так вот запросто…
        - Могу, - просто говорит мужчина с испорченным лицом. Потом протягивает девочке руку. - Здравствуй, дочка. Меня зовут Коль. Пойдешь со мной? Тебя ждет мама.
        Девочка берет его за руку. На сердце у нее становится тепло-тепло, внутри будто пляшут горячие радостные искры. Девочке кажется, что она пробудилась от долгого горячечного сна.
        Старый мастер кричит им вслед что-то о вечной жизни, альде иОранжевом огне, но девочка уже не слушает его. Она идет навстречу плачущей женщине с глазами цвета осеннего неба, сжимая в одной руке соломенную куклу, а вдругой - руку мужчины, который почему-то решил стать ее отцом.
        Девочка знает, что он все ей объяснит.
        Совсем уже скоро.
        Сказки на ночь
        Бригитта готовит торт
        Бригитта заходит на кухню, шипя, открывает шкафчик - у нее обгрызены ногти и больно сжимать пальцы. Бригитта смотрит на полку - сахара кот наплакал, зато муки два пакета и вдоволь ванильной пудры. Она все швыряет на столик - клубы мучной пыли. В страхе бегут муравьи с грузом из хлебных крошек, ложка падает на пол, из глубины серванта на свет достается варенье. Темно-темно-коричневое, с ароматом горелого сахара, из переваренной сливы.
        Бригитта готовит торт.
        Линнет наклоняется, чтобы завязать шнурок, и тут кто-то бьет ее по спине. У девочки подламываются колени, и она с размаха упирается ладонями в мокрый песок.
        - Эй, ты взяла ведерко?
        Это Кевин из соседнего подъезда. Вечно сначала врежет, и только потом подумает.
        - Будем лепить куличики?
        Линнет вовсе не кажется, что это хорошая идея. После дождя в песочнице мерзко. Мокро, грязно и серо. Лучше шататься по двору туда-обратно, заложив руки за спину, и посматривать на соседские балконы. Вдруг оттуда вылетит птичка?..
        НоКевин смотрит с такой надеждой, огромными зелеными глазищами, круглыми, как глаз светофора. И даже рот открыл - смешной, на птенца похож.
        Линнет вздыхает:
        - Схожу домой, принесу ведерко. Подожди меня здесь.
        Линнет идет домой.
        Уоллес глядит из-за шторы, ждет удачного ракурса. В дрожащих руках Никон, в углу рта - сигарета. Он ждет, когда девочка примет свою любимую позу - руки замком сзади, подбородок и нос - кверху, озирается по сторонам. Как будто чего-то боится.
        УУоллеса сотни фото, спрятаны в дальней папке. На диске с литерой F, под названьем «Расчет и закупка чермета». Но нужно еще больше. Искусство требует… образов. Нет, образа. Маленькой девочки.
        Она гуляет по часу, по два или даже больше. Каждый вечер этого лета. Уходит домой с темнотой, по ней можно сверять закаты. Видимо, девочке дома совсем нечего делать.
        Уоллес косится на огонек сигареты, потом снова глядит во двор. Подается вперед, трет ладонью стекло. Девочки нет во дворе. Куда-то делась, чертовка.
        Уоллес думает: «Может, она завернула за угол?» Перехватывает фотоаппарат и идет на кухню, посмотреть из углового окна.
        Вилма болтает с мамой по телефону, громко, на всю кухню. Муж все равно не услышит - он после обеда сиднем сидит в спальне, чинит то фотик, то плеер, читает «ПланетуIT».
        - На ужин сварю макароны…
        - Да, что его баловать, что ты!..
        - Перебьется и без подливки…
        - Тебе его жаль, заразу?..
        - В театре не были вечность…
        - Ласково слово не скажет!..
        - Сидит, как рохля, в халате…
        - И скучный, как старый свитер..
        - Любовник? Что скажут люди?..
        - Мама, не надо морали!..
        - Он меня свозит вНиццу…
        - И кофе - не изСтарбакса…
        - Ммм, а какая машина…
        - Нет, к сожаленью, неБентли…
        - Мерседес - тоже неплохо…
        - Сошлись у меня на работе…
        - Партнер, из транспортной фирмы…
        - Ах, а какой он в постели!
        Уоллес стоит в дверях и слушает с полуулыбкой, которая больше похожа на полуоскал безумца. Размахивается и швыряет любимый проверенный Никон. Промахивается на два пальца. Стекло разлетается вдребезги.
        Никон весит прилично. Особенно если сверху. С четвертого этажа - где-то под двадцать метров. Прямо на голову. Кошке.
        У кошки кудрявая шерсть и длинные слабые лапы. Очень хорошие предки и стоимость в тысячу баксов. Бантик с табличкой на шее: «Шеннон Овеверли Сансет, питомник «Вел Кейси-17», если вы меня нашли, вернуть по адресу…»
        Дальше уже нечитабельно. Кровь на стальной табличке. Кровь на ленточке, грязная шерсть и мозги вокруг на два метра.
        - Шеннон! - визжит хозяйка, выпускает из рук поводок и начинает заламывать руки.
        Мечется взад-вперед, озирается в поисках помощи, бросается в сторону, через дорогу, там вроде как стоит полицейский.
        Родви едет в аэропорт, там ее ждет Гарри. Им наконец дали командировку вместе.
        - Гарри такой рассеянный, - твердил начальник вчера. - Возьми его загранпаспорт с визой, билеты туда-обратно, страховку и распечатку брони. Я знаю, он их засунет куда-нибудь и забудет. Так что проконтролируй.
        Родви серьезно кивает. Она уж проконтролирует. Как только окажутся вЦЕРНе, она отправит Гарри на ужин, сама возьмет ключ и влезет в его номер. Возьмет ноутбук с разработкой - и поминай, как звали.
        Ей обещали вИране пять миллионов баксов. Родви не верит вТретью мировую, зато она верит в деньги. Поэтому согласилась. Срок передачи расчетов - декабрь этого года.
        Родви мечтательно жмурится и представляет, как поедет в круиз вокруг света, будет купаться в шампанском и панцирь ломать омарам.
        До аэропорта осталось каких-то пять километров.
        Но тут на дорогу выносится девушка. Чуть ли не под колеса.
        - Куда ты поперлась, дура?! - Родви орет, выворачивая руль. Машина идет юзом. Боком идет на фонарный столб, тот вспарывает ее, как консервную банку.
        Родви лежит щекой на руле, пуская кровавую пену.
        Бригитта наклоняется и поднимает чайную ложку.
        - Примета - к приходу девочки, - бормочет она, улыбаясь.
        Слышит звонок в дверь.
        - Что ты так рано?
        - Мама, я просто забыла ведерко.
        Гарри приходит домой поздно, с досадой бросает рюкзак на пол. Он пропустил свой рейс, не дождавшись коллегу. У той были все документы, билеты и, главное, паспорт. Пропала командировка на конференцию вЦЕРНе.
        Гарри громко сопит, дома пахнет какой-то сдобой. Он быстро идет на кухню и видит сливовый торт. Лезет в крем - прямо пальцем - потом обнимает Бригитту.
        - Скучала?
        - Угу, скучала, еще и дня не прошло, а я все ногти обгрызла.
        - Ты будто знала, что я вернусь?
        Та пожимает плечами:
        - Даже не подозревала.
        - Тогда почему приготовила мой любимый?
        - Так, захотелось, - улыбается хитро.
        ….
        Дети давно разошлись, только Кевин играет в грязной песочнице. Лепит кривые кексы, загребая песок ведерком.
        Кевину стыдно за то, что он больно ударил Линнет.
        Но вдекабре точно рано, он еще не наигрался.
        Сказка… о ком?
        В ночь зимнего солнцестояния куда-то таинственно скрылись нырки. Сначала их становилось всё меньше и меньше с каждым днем, а тут - как сквозь воду провалились. Больше не подкрадывались из-за угла, не выныривали из монитора и неоставляли следы мокрых маленьких лап на экране телефона, радостно и неожиданно: -         И поэтому, пока остальной мир шумно праздновал свое Рождество, пока улицы боролись с пробками, магазины - с наплывом посетителей, а менеджеры среднего звена - с корпоративами, я применял дедуктивный метод поиска нырков.
        Но, несмотря на огромное число выкуренных трубок - с вишневым табаком, высшего сорта! - и вдумчиво поглощенные литры крепкого кофе, моя цепная мысль их так и ненашла.
        Самое страшное предположение о том, что нырки могли оказаться замурованными подо льдом, опровергалось теплой погодой вКрыму. Пока прохожие, чавкая по жидкой грязи, выпрашивали у природы хоть немножечко мороза и снега, я облегченно потирал руки: ледяной плен нырочьему народу не грозил. Но что же тогда могло заставить их пропасть?..
        Логическое мышление забуксовало, и пришлось искать правду в ногах. Хлопнув створкой, я вышел в окно днем тридцать первого, трижды обернув шею пушистым полосатым шарфом. Благодаря ему дворовые коты всегда принимали меня за своего и смело делились последними новостями.
        - Мне нужны… кто? - спросиля.
        - Нырки? - вскинул одну бровь самый серьезный рыжий кот. - Не встр-р-речались нам.
        И я направился, куда глаза глядят.
        На улицах сердито перекрикивались машины и нервно перемигивались витрины. Народ, вооружившись пестрыми пакетами и последними елочными трофеями наперевес, оккупировал тротуары и штурмовал транспорт. В такой сосредоточенной спешащей толпе чувствуешь себя особенно одиноким.
        - Так не хватает… кого? - задал я вопрос в шумную пустоту.
        - Нырков? - переспросила она.
        Тогда, зайдя в магазин игрушек, я купил маленькие вязаные башмачки. Потому что отсутствие отсутствием, а подарки к празднику никто не отменял. И ничто не помешает им найти под елкой свой подарок - теплую обувку для холодных лап.
        Все башмачки примерно-нырочьего размера я сгреб на кассу разноцветной кучей. Продавцы поглядывали с удивлением и даже спросили:
        - Подарок покупаете кому?
        - Ныркам, - улыбнулся я. И больше вопросов не последовало.
        Прямиком из магазина я полез по пожарной лестнице на крышу здания. Там было вполне живописно. Сиренево-оранжевое надгородское зарево отражалось в мокром рубероиде лужицами небесного света, а надеревьях антенн прехихикивались воробьи. Правда, в рукава и под капюшон задувал ветер, но, слава расписанию, оленя ждать пришлось совсем не долго.
        - В качестве адресата вписать кого? - спросил посыльный, загружая в свои сани увесистый подарочный сверток.
        - Ныр-ков, - четко проговорил я по слогам, чтобы он запомнил.
        Олень кивнул, и, взбив крышовые лужи в алмазную морось, ускакал дальше по подарочному маршруту.
        А я пошел вниз. Спускаясь, заглядывал во все темные лестничные углы. Идя по улице, изучал темные подворотни и закоулки. Читал расплывшиеся буквы шариковой ручкой в объявлениях на фонарных столбах. Спрашивал бегущие навстречу тени:
        - Вы не встречались?
        - С кем?
        - С нырками…
        Но они пожимали призрачными плечами и убегали дальше.
        Когда же часы подползли к концу суток этого года и начали подпрыгивать в нетерпении, не чая уже избавиться от устаревшей одежки, огромными мягкими хлопьями пошел снег, заставляя щуриться окна домов. Наверно, это была последняя уловка декабря, чтобы время подольше побыло с ним вместе, завязнув в мокрой белой круговерти. А мне снегопад был как раз на руку.
        Сняв с ладони мохнатую снежинку, я стал загадывать желание. Летом для этого обрывают лепестки с ромашки, а зимой - с ледяного цветка.
        Остановившись на перекрестке, я услышал, как стрелки часов догнали январь, и прошептал:
        - Я мечтаю… о ком?
        - О нырках? - послышался радостный клич за спиной.
        Они бежали ко мне по мостовой, звонко шлепая мокрыми лапами по снежной каше, и смешно топорщили хвосты.
        - Мы это, - сказал главный нырок, - за подарком плавали-ныряли.
        И протянул мне полуторалитровую пластиковую бутылку, в которой когда-то была минералка, а сейчас плескалась мутная, зеленоватая и весьма опасная на вид субстанция. Судя по блестящим глазам дарителей, мне еще не одну неделю предстояло слушать героические саги о том, как добывался сей кусок лета из самых глубин Гольфстрима.
        - С кем вы говорите? - спросил меня случайный «добрый» прохожий.
        Мы молча улыбнулись в ответ и пошли домой по бордюру, помахивая куском лета. О нырках не разговаривают с незнакомцами.
        Три сказки про аэроотель
        Пролог
        Двадцать третьего июня тысяча девятьсот восемьдесят пятого«боинг» индийской авиакомпании летел изМонреаля вДели. Не долетая пятидесяти километров до европейского берега, лайнер взорвался над Атлантическим океаном и рухнул в воду. Ни один из пассажиров или членов экипажа не выжил. Как показало дальнейшее расследование, один из пассажиров рейса сдал в багаж сумку со взрывным устройством, которое благополучно прошляпили канадские таможенники, и неявился на вылет. Поставил сумку натранспортер, а потом спокойно покинул аэропорт. С того самого дня внесены правила: если пассажир прошел регистрацию, но неявился на посадку, наземные службы ищут его до последнего, обшаривая все залы ипереворачивая дьюти фри с ног на голову.
        Про охранника аэропорта
        В данный момент Джес Кимбли искренне и даже почти яростно - что обычно ему не свойственно - сквозь десятилетия ненавидит проклятого террориста. Пыхтя и вытирая пот со лба, он рысцой пробегает между стойками с шоколадом и духами, поправляет выбившуюся из-за пояса рубашку и оглядывается по сторонам. Пит Огделл, пассажир бизнес-класса, опаздывающий на рейс вКуршавель, как сквозь пол провалился.
        - Эй, Кимбли! - кричит начальник охраны.
        Джес поправляет кобуру и поворачивается на голос.
        - После того, как вылет задержался, их отвозили ночевать в аэроотель. Здесь, неподалеку. Съезди, проверь. Может, он там остался? - начальник вполголоса прибавляет еще пару непечатных фраз, которые стоило бы распечатать на клейкой бумаге и вобязательном порядке приклеивать на спину нерадивым потерявшимся пассажирам.
        «Уволюсь! - тоскливо думает Джес, спеша к выходу и то и дело поскальзываясь на блестящем полу возле табличек «warning: wet floor». - Устроюсь работать вДиснейленд. Там охрану так не гоняют. К тому ж, шарики и сладкая вата…»
        Здесь же такое легкомыслие немыслимо. Здесь коллеги приходят на работу в черных плащах и кашемировых темных пальто. Некоторые - даже с темными очками на носу. Зимой. Прежде, чем оставить верхнюю одежду в раздевалке, они замирают на миг и величаво оглядываются по сторонам, будто демонстрируя причастность к тайному обществу людей, на плечах которых лежит великая ответственность. За жизнь целых рейсов.
        Вот и сейчас они собрались группами и многозначительно шепчутся, поглаживая длинными пальцами пистолеты в кобуре. Приподняв брови, презрительно смотрят наКимбли, так не похожего на правильного охранника. Тот втягивает голову в плечи и буквально вылетает из здания аэропорта, крутится на месте, щурясь от огромных хлопьев снега, которые липнут на брови и ресницы, пытается вспомнить, где оставил машину. Хотя - и тут мы в который раз можем посмеяться над нелепым Джесом - нигде, кроме как на служебной стоянке, его автомобиля быть не может.
        Нос оранжевого Fiatа Panda выглядывает из сугроба. Десятисантиметровый слой снега на капоте нельзя, конечно, назвать полноценным сугробом, однако Джес решает, что иногда гиперболизация может считаться не хвастовством, а данью уважения стихии. Снег валит третьи сутки подряд. То блестящими правильными снежинками, то неровными мокрыми хлопьями, то мелкой крупой. Службы аэропорта держат пальцы крестиком - в дополнение к небесным дарам, которые кто-то сверху так щедро разбазаривает, не хватает, пожалуй, лишь града с дождем.
        АКимбли держит кулаки сжатыми, чтобы оранжевый «жук» завелся с первого раза. Да и потом руки особенно и неразожмешь: надо же успешно выбраться со стоянки, не зацепив накат машинным пузом - у панд уж больно короткие лапки! - и быстро вырулить через пробку по трехуровневой развязке, похожей на творение безумной кружевницы, которой вздумалось поработать с бетонным полотном.
        Угрюмые, приземистые автомобили натужно пыхтят, переругиваются короткими гудками. Резко хлопают двери. Из-за стекол, покрытых инеем, видны серые, перекошенные лица водителей. А«жучок» Джеса прокрадывается вдоль отбойника по обочине, слишком узкой для внушительных коробок на колесах, и вприпрыжку - то есть буксуя на скользких лежачих полицейских - несется в отель.
        «Добро пожаловать воFlice!
        Три километра от аэропорта.
        Уютные номера.
        Приветливый персонал.
        Есть ли смысл ехать в город или проводить ночь на ногах, в толпе, в зале ожидания?»
        - Стоит, - бормочет Кимбли под нос, демонстрируя тем самым полное фиаско копирайтера, который выдумывал текст для рекламного буклета. Пока худенькая, будто вырезанная из картона девица на ресепшене выясняет, можно ли пустить сотрудника службы безопасности в номер «потерявшегося» гостя, Джес от скуки перебирает глянцевые листки на стойке.
        Хотя, возможно, копирайтер ни в чем не виноват.
        По дороге в номер Кимбли несколько раз кивает в такт этой мысли, все больше утверждаясь - проблема в самом отеле.
        Пол в холле и коридорах покрыт красными ковровыми дорожками, которые при ближайшем рассмотрении оказываются ковролином. Металлические штыри, которые издавна предназначены для фиксации ковров на лестнице и для того, чтобы об них спотыкались и летели вверх тормашками, демонстрируют облупившуюся позолоту и даже кое-где ржавчину. Колонны с претензией на монументальность и искусственный водопад соседствуют с залапанным панорамным окном, на котором отпечатались десятки «ладошек». Как будто постояльцам нечего делать, кроме как глядеть сквозь стекло на взлетающие с горизонта самолеты, обязательно уперевшись в окно жирными ладонями с растопыренными пальцами.
        Джес спохватывается и ускоряет шаг. Сейчас ему не нужны детали, настоящий детектив - а кем еще быть в такой ситуации? - не станет загромождать мозг лишней информацией.
        Итак, что мы видим, зайдя в номер?
        Волоски в раковине - пассажир брился.
        Скомканное, еще влажное полотенце на кровати - утром успел принять ванну.
        Забытые на столе часы - их ценник позволяет судить о состоятельности хозяина, плюс-минус миллиард.
        Джес на мгновение замирает, сосредоточенно жуя губу, затем продолжает поиски улик.
        Вытоптанная «дорожка» на ковре, ведущая по окружности - пассажир явно нервничал, ходил кругами.
        Нераспакованное лавандовое мыло - у гостя аллергия на фиолетовые растения.
        Капает кран - и слабые руки, даже вентиль толком не сумел закрутить.
        Деталей хватает. Единственная проблема - каким образом они помогут Кимбли найти искомого господина, остается загадкой.
        Он сбежал?
        Был украден?
        Выпал в окно?
        В поисках облупившейся краски и следов крови на подоконнике Джес бочком подходит к окну и смотрит наружу. Ничего, кроме огромных синеватых сугробов.
        Из-за стены раздается грохот и ругань. Охранник бережно, стараясь не расплескать мысли о ворохе уже имеющихся улик, готовится подслушивать, но нетут-то было.
        Распахивается дверь номера, и напороге появляется тучный господин, вытирающий пот со лба, по цвету отлива на щеках - явно тот самый, который брился здесь накануне.
        - Что вы тут, собственно, делаете? - возмущается он.
        - То же самое хотел бы спросить и увас, - вот момент, когда Джес наконец может блеснуть меткой фразой и переключиться на серьезный жанр. Хотя бы на десять секунд. - На рейс давно объявили посадку. Ждем только вас.
        - Зачем? - пожимает плечами мужчина. - Ведь я отменил регистрацию и снял место. По интернету.
        Джес несколько секунд беспомощно хлопает глазами, однако в дело снова вступает дедукция - главное оружие сыщика.
        - А интернет работал стабильно? Из-за снегопада мог произойти обрыв линии, и ваша заявка на отмену не прошла.
        Пассажир пожимает плечами и, плюхнувшись на кровать, достает из-под подушки ноутбук. Полминуты - и выясняется, что связи действительно нет. Джес звонит начальнику и объясняет ситуацию. Тот предлагает срочно «взять за шиворот и тащить сюда этого дегенерата», чтобы тот подписал бумаги на отказ от перевозки.
        «Дегенерат» досадливо морщится, но соглашается с необходимостью процедуры.
        - Тут ведь как, понимаешь, - пыхтит он, забираясь кДжесу в машину. Внутри нее явно меньше места, чем требуется двум крупным мужчинам, и«жук» Кимбли начинает отчетливо напоминать детский игрушечный грузовичок, на котором решили увезти из магазина пару огромных тыкв. - Решил не лететь вКуршевель - что там, только лыжи да бани, а. Вот Лего-Лэнд вДании - другое дело. Лет десять о нем мечтал, так и несъездил. А вчера ночью как ударило - ну, приеду на курорт, ну, поселюсь в такой же дыре, непременно с коврами. И что? Дальше-то что?
        Джес полностью согласен сОгделлом, он немедленно проникается теплом к причине своей «командировки» и решает расспросить его подробнее оЛего-Лэнде.
        Тем временем на порог отеля выходит парень в шапке набекрень и всером помятом свитере.
        - Ишь, мороз не пугает, - восторгается пассажир из глубин своего пуховика, похожий на толстого лоснящегося тюленя.
        Морозостойкая личность мнется на крыльце и тоскливо смотрит в сторону аэропорта.
        - Подвезти? - радушно кричит, опустив стекло, Кимбли, и«жук» в панике скрипит, видимо, прикинув железными мозгами - третий тюлень, даже худой, в игрушечный грузовик не влезет, как пить дать.
        - А вы куда?
        - ВЛего-Лэнд, - восклицает Огделл.
        - Зимой? Он ведь не работа…
        Нога Джеса сама давит на газ, мотор ревет, заглушая последние слова, и«жук» рвется вперед.
        - Главное - найти цель, а остальное приложится, - голосом из сдавленных пуховичных глубин Огделл подбадривает приунывшего было Кимбли. - В конце концов, всегда можно посмотреть издали.
        «Ну, и накрайний случай, - хитро бормочет забытый пассажир про себя, - в багаже, который как раз сейчас снимают с рейса серьезные парни в стиле «нуар», есть аппарат для производства сахарной ваты».
        Про вечного пассажира
        Элли смотрит на улицу, прижавшись носом к холодному стеклу. Если бы рамы не были двойными, она бы уже примерзла. Панорамные окна превращают холл в полупрозрачный кубик льда, который уже заморожен метелью, а дальше…
        Девушка чихает, и наглаза ей падает длинная рыжая челка. В камине у нее за спиной раздается громкий треск полена и шипенье. Уголек выстрелил? Элли медленно оглядывается. Камин электрический. Искусственный. Подделка, как и все вокруг.
        Кому-то, наверно, нравится сидеть дома зимой. Пить горячий чай, укрывшись пледом. Раскачиваться в кресле. Укладывать себе в ноги урчащую теплую кошку и наслаждаться тем, что снаружи, мол, холод и непогода, а здесь уютно.
        Элли скрипит зубами и дергает плечом, пытаясь отогнать этот образ. Потому что даже если дома тепло и хорошо, ты все равно в ловушке. Потому что ты загнан в теплый плед напополам с подушками и кошками. Загнан тридцатиградусным морозом и ветром - острым, как хрустальный нож, осколки которого вонзаются в щеки каждого осмелившегося выглянуть за дверь. Потому что если ты сидишь дома - ты покорился стихии. А покорился - значит проиграл.
        Девушка с размаху шлепает ладонями по стеклу. Потом еще. И еще. Метель снаружи, издевательски пританцовывая, заставляет снежинки лететь снизу вверх. Метель прижимает дома и дороги белой ладонью к земле, но это еще полбеды. Она ловит ледяными пальцами самолеты за фюзеляж, сдергивает с курса и швыряет в сторону, а потом хлопает сама себе, наблюдая, как железная птица борется с потоками воздуха и земным притяжением. На высоте десяти тысяч метров буре все равно, из чего сделана крылатая повозка - сталь или папиросная бумага - если стихия захочет, она порвет любую людскую поделку на конфетти.
        Поэтому аэропорт закрыт.
        Рейсы отложены.
        Пассажиры шатаются по залам ожидания, селятся в гостиницы или, махнув рукой, уезжают в город.
        И уЭлли наконец появляется возможность сделать вдох. Потом медленный выдох. И посмотреть на себя со стороны.
        Вот девочка с огненно-рыжими волосами отходит от окна и осторожно, чуть ли не нацыпочках, движется по холлу гостиницы. Как будто боится спугнуть… Кого? Стеклянную сиренево-оранжевую саламандру, застывшую на вершине искусственного водопадика? Пучеглазых меланхоличных рыб, которые лениво полощут плавники за стенками аквариумов, на каждом по логотипу: Flice, Flice, Flice?
        Слово скользит и переливается, оно быстрое, тонкое и острое - не поймаешь, а если поймаешь, то ни на секунду не удержишь.
        Изрежет ладони.
        Исколет пальцы.
        Девочка боится спугнуть слово, крадется за ним, собирая пальцы ковшиком - так человеческие детеныши ловят бабочек. Элли - не они, но ловить умеет.
        Слово кружится, порхает, мечется от стены к стене, летит, как подхваченный ветром лист на второй этаж.
        Элли скользит следом, то и дело поправляя челку. Приблизившись к лестнице на второй этаж, она задирает подбородок, пару секунд кусает губы, но невыдерживает и начинает смеяться. Огненные зайчики разлетаются во все стороны и созвоном катятся по углам, как будто по отелю рассыпали четыре горсти серебряных колокольчиков. Девочка смеется над лестницей.
        Та все никак не может решиться, какая она на самом деле. То широкие ступени с вызывающе-красной, потертой ковролиновой дорожкой и позолоченными железными прутьями, то две дорожки эскалатора, с тихим жужжанием ползущие друг другу навстречу. Сморгнешь - картинка меняется, как в калейдоскопе. Зажмуришься. Потом приоткроешь один глаз и глянешь из-под ресниц, будто случайно - лестница начинает двоиться.
        Двое парней думают, что они едут наверх. Толстый круглолицый мужчина уверенно шагает вниз. Парень в смешной шапке стоит неподвижно, перебирая измахрившийся край свитера.
        Элли садится на перила и едет вверх, болтая ногами. Где-то там, на втором этаже, спряталось flice. А девочке обязательно, просто обязательно, до зубной боли хочется срочно понять, что такое Flice. Что такое дом в метели. Отдых или ловушка.
        Она как лестница - не может определиться сама.
        Девочка поворачивает ручку на двери в собственный номер, заходит внутрь, делает несколько шагов и садится на кровать. Ужасно хочется спать. Глаза слипаются, а сны даже успели устроить потасовку за право присниться первым. На мир наплывает прозрачная черная пелена. Но спать нельзя. Элли отворачивается от подушки и изо всех сил кусает губы. Еще. И еще. Пока из уголка рта не начинает ползти красная струйка.
        Такой же, как она, однажды заснул в автобусе. Не специально. Шаттл между терминалами аэропорта сМонреале так и располагает к отдыху - широкие сидения с мягкими подголовниками. Он только на секунду закрыл глаза. А открыл их, намотав уже несколько кругов между стеклянными зданиями. Он вытащил из кармана смятый посадочный талон и растерянно проводил глазами свой боинг доДели, взмывающий над полосой. И для полутора сотен пассажиров, у которых не стало попутчика, сюжет жизни закончился. Ап - и нету. Не надо больше ни за кого жить. Не надо нести ответственность. Не надо заботиться о том, чтобы все в нужное время прилетели из пункта А впунктB.
        А потом - вС.
        А потом - вD.
        А когда закончится алфавит - начинай сначала.
        Поэтому спать можно только в самолетах.
        - Говорят, тот парень, - произносит она в пустоту, - сумел пережить это. Он купил домик на берегу озера вПеру, и каждый вечер сидит на террасе, курит сигару и наблюдает закат. Спокойно. В тишине. Не набегу. Если он смог, то почему другим нельзя?
        В конце концов, осколок не падает дважды в одну воронку.
        Белоснежку не кладут дважды в стеклянный гроб.
        И вечность тебе тоже дважды не предложат.
        Приходится выбирать.
        Или вечность, или коньки.
        Элли до смерти устала. Стертые подошвы. Стертые воспоминания. Стертые крылья. Триста шестьдесят взлетов в год. Ей надоела дорога для других. Хочется остановиться - для себя. И, возможно, отмена рейса - это намек. Намек на то, что она сможет наконец стать обычным человеком.
        С террасой.
        Домом.
        И кошками.
        Без серебряных колокольчиков и умения поджигать стеклянные дрова в фальшивых каминах.
        «Я засну, - думает она, опрокинувшись на спину. - Просплю открытие аэропорта. Просплю рейс. И просплю все новости о том, как он совершился. А потом я поймаю машину. Доеду до города. И сяду в поезд. Больше никаких самолетов. Никогда».
        Сонная мысль выглядит, как безе или зефир. Приторно-сладкая, белая до боли в глазах. Как мороженое. Холодно-расчетливая до ломоты в зубах.
        Элли закрывает глаза.
        Из коридора доносится приглушенная перепалка.
        Кто-то психанул и кричит на горничную.
        - Почему? Ну, скажите мне, умоляю, почему у вас такие пошлые вазочки на столиках? И бумажные цветочки? Обязательно розы, на большее ума не хватает? Зачем вам штампованные пейзажики на стенах? Они мне вот где уже, вот где…
        Слышится глухой стук.
        Кажется, одной из пошлых вазочек не повезло. Хотя… она толком даже разбиться не может.
        Элли распахивает глаза, скатывается с кровати и втри прыжка оказывается у двери. Дергает ее на себя так, что вырывает ручку вместе с гвоздями. Снаружи - никого. Двери здесь толстые. Гвозди - двухсотка. Девочка истерично смеется. Потом отбрасывает непрошенный трофей в сторону и счувством пинает пузатую фарфоровую вазу.
        С чувством.
        Ее сердце, сколько Элли себя помнит, чувствует себя огнем, а огню не повкусу икеевкие безделушки и прочие банальности оседлой жизни. Ее сердце чувствует себя маленьким драконом с очень острыми когтями и кипящей кровью.
        Элли разлепляет запекшиеся губы. Наклоняется к несчастной вазе и серьезно шепчет, чеканя каждое слово:
        - Если в песне не будет огня, то победит лед. А когда он победит…
        Она машет рукой и бежит по коридору.
        Вниз.
        Мимо стойки ресепешна - на улицу, без куртки.
        Вдохнув стаю неосторожных снежинок, она потягивается всем телом, хрустит суставами и идет по обочине к аэропорту, над которым в небе на мгновение приоткрывается форточка и среди облаков появляется просвет. Боинги и аэробусы сопят и почесывают шасси об землю, готовясь к разбегу. Взлетные полосы разворачиваются и ложатся на асфальт с тихим шелестом. За секунду до того, как в двух километрах отсюда, в терминале F, объявляют посадку на ее рейс. Элли переходит на бег.
        Она несется сквозь метель, раскинув руки. Вокруг носятся снежинки и бумажные листы с сумасшедшими рисунками. Элли смеется. Снег под ее ногами мгновенно тает и разлетается в стороны хрустальными каплями. Естественно, они звенят.
        Иногда коньки стоят чуть больше, чем вечность.
        Про вечного встречающего
        УДаниэлы Уиззет бледное вытянутое лицо и темные мешки под глазами, всегда тщательно замазанные толстым слоем корректора и затертые пудрой.
        УДаниэлы все пальто с узким силуэтом и широким поясом, она выглядит в них, как черные песочные часы, выбравшиеся на прогулку из лавки старого фокусника. Или как ферзь с неправильным центром тяжести.
        УДаниэлы длинные пальцы, нежно-фарфоровые, спокойные, покрытые вязью фиолетово-синих узоров. Кажется, их называют мехенди.
        Каждый понедельник Даниэла просыпается в шесть утра, долго стоит напротив зеркала, опираясь о край массивной раковины, и смотрит, смотрит, смотрит… Любой другой на ее месте давно бы тронулся умом. Девица, которая приходит помогать сюда с уборкой, заходит в ванную не иначе как боком, держа в дрожащих руках кусок ткани. Только накинув его на зеркало, она вздыхает, вытирает с висков капельки пота и быстро - как говорится, в ритме венского вальса - трет кафель и краны.
        Из-за плеча наДаниэлу смотрят многоглазые ошметки тьмы. Они дрожат и переливаются, отращивают себе то длинные клювы, то паучьи лапки, мягко касаются ее подбородка… Скул… Уголков глаз…
        Женщина выдавливает на кончик пальца тональный крем и начинает наносить макияж. Тщательно. Неторопливо. Как будто перед свиданием.
        В семь тридцать она выходит из дома, опираясь на длинный зонтик-трость - неважно, что на небе, солнце или тучи - и ловит такси.
        - В аэропорт, - говорит она.
        Ни один из постоянных таксистов на этом популярном маршруте не остановится, чтобы подобрать миссис Уиззет. Нервы стоят дороже, чем несколько десятков евро. От этой женщины пахнет ночью. В ее присутствии сходят с ума приборы. Ломаются замки. Стонут сидения. После того, как она выходит из машины, в салоне остается озеро, в котором плещутся детские страхи, забытые кошмары, сквозняки из темных углов и скрип открывающихся дверей, которые ты сам только что закрыл на замок. Повернув ключ. Три оборота.
        Даниэла входит в терминал прилета и замирает напротив дверей, откуда выходят пассажиры.
        Каждый понедельник.
        Семь лет подряд.
        Новичкам, поступающим на работу в наземные службы, обязательно показывают миссис Уиззетт. Издали. Чтобы она не заметила. Чтобы не поймать на себе случайный взгляд щелевидных зрачков. Взгляд не изэтого мира.
        Как странно, что Даниэла не замечает. Хотя многое ли замечают мраморные статуи? Фарфоровые куклы? Фигуры в ледяных городках?
        - Мадам, послушайте меня! - Даниэла ко многому слепа, но сложно не увидеть и неуслышать того, кто трясет тебя за плечо. Она поднимает глаза. Круглолицый толстый охранник в голубой рубашке смотрит на нее и улыбается.
        Она не помнит, когда ей улыбались в последний раз.
        На подбородке у толстяка прилип розовый кусок - то ли крема, то ли сахарной ваты… Не различишь. Даниэле давно пора заказать очки.
        - Мадам, рейс, который вы встречаете, задержался из-за бури! Многие самолеты задержаны, поэтому залы ожидания переполнены. А вгород вы не вернетесь… Так ведь?
        Она кивает.
        - Давайте, я провожу вас в отель - неподалеку? Там есть бар. Посидите, выпьете кофе. А потом вернетесь сюда - шаттлы ходят регулярно.
        Прежде чем осознать, что она делает, Даниэла соглашается и идет, держа охранника под руку.
        - Или хотите, я подвезу вас? - тот, по-видимому, тоже подслеповат и вупор не замечает круглоглазого молочно-белого призрака, который поддерживает Даниэлу с другой стороны. Либо… Либо сахарную вату можно использовать как противоядие от ночных кошмаров.
        Через пятнадцать минут Даниэла Уиззет оказывается в холле Flice. Она делает шаг, другой… И сталкивается с неуклюжим парнем в свитере с оленями.
        - Простите, - бормочет он.
        - Осторожнее, - шипит на него тонкая «картонная» девица с ресепшена. УДаниэлы плохое зрение, но отличный слух. - Это же сумасшедшая Уиззет. Семь лет назад она встречала детей и мужа, они летели с пересадкой, изМонреаля. Но самолет взорвался, ее родственники погибли, даже тел не нашли. С тех пор она так и ходит.
        - Она не ходит, а стоит, - шепчет парень. - Она не дает себе идти дальше. Она завязла в болоте. Прошлое, - он повышает голос. - Это же прошлое вас держит, да?
        На призраков слишком давно не кричали. Они удивленно корчатся от чужого голоса.
        Даниэла молчит.
        Потом разворачивается и уходит.
        Подойдя к дороге, она поднимает руку. На противоположном краю шоссе тормозит такси водитель кричит, опустив стекло:
        - В аэропорт?
        - Нет, - отвечает она. - Сначала в аэропорт, но… Мы там развернемся. Так что на железнодорожный вокзал, пожалуйста.
        Бумажные сны
        Сказка для волшебной Даниэль
        Каждый день в половину пятого утра Луиджи просыпался от третьего будильника, нащупывал в темноте кота, зевал сладко-пресладко, потом одевался, приплясывая босиком на холодном полу, брал сачок в заплатках из розовой марли и отправлялся ловить сны. Самые лучшие водились в двух кварталах от дома, на самой южной аллее парка вокруг виллы Боргезе. Луиджи перебегал пустую сонную улицу под возмущенное пиликанье светофора, протискивался сквозь кусты, притворявшиеся живой изгородью, и шагал прямо по газону, оставляя ямки в мягкой земле. Однако Луиджи вовсе не чувствовал себя виноватым, потому что совесть его просыпалась гораздо позже, после первой чашки кофе, а то и после второй.
        Он устраивался на старой скамейке и замирал, притворяясь статуей с пыльными нарисованными глазами. Даже утренний ветерок обходил охотника стороной, переставал гладить его по волосам и теребить сачок. Парк вокруг выцветал до буровато-серых прозрачных контуров, а впыли на дорожках начинали появляться Они. Сны трепетали бахромчатыми крыльями, дремотно поводили черными усами и тихонько звенели. Каждый на свой лад. Иногда Луиджи даже закрывал глаза и выбирал жертву не поузору и цвету, а позвуку. Правда, однажды ошибся и прихлопнул двоих: мелодичную карамельную грезу и почти неслышный, с крошечными треугольничками бритвенных крыльев, утренний кошмар. С тех пор всегда тщательно рассматривал содержимое сачка, прежде чем занести его домой, а то мало ли.
        Зимой сны были толстыми, неповоротливыми и мохнатыми, как ночные мотыльки, весной - разноцветными и звонкими, летом - длиннокрылыми, синими до рези в глазах, как римское небо, а осенью - бархатно-шепчущими. Со временем коллекция пойманных постепенно расползлась со стола на стены, вместо игрушки у кота завелась засушенная февральская дремота, аЛуиджи уже подумывал прикупить аквариум и оставить парочку снов «на развод». Но нетут-то было.
        Когда Луиджи первый раз поймал искусную подделку, даже не понял, в чем дело. Принес в комнату, выпутал из сачка трепыхающийся комочек, и тут вместо сонной пыльцы на пол посыпались конфетти. Бумажные конфетти, оранжевые и желтые, заплясали в пыльных лучах света, щекотнули кота по носу и недали Луиджи заснуть. Ни на секундочку. В пальцах у него осталась бабочка из прозрачной рисовой бумаги, глянцевая от иллюзии и скапельками утренней росы на усиках.
        - Где-то завелся мастер оригами, - Луиджи хрустнул пальцами и пригрозил коту. Тот слишком уж оскорбительно улыбался в усы. - Ну, я ему покажу!
        В следующее утро охотник поднялся до второго будильника, оставил сачок в углу комнаты, зато прихватил с собой длинный стеклянный нож и вышел из дома через балконную дверь. Побалансировал на перилах, глубоко вздохнул и заскользил к югу по чужим видениям. Детские леденцовые истории, тетрис из цифр и таблиц, невозможные встречи, круговерть из ненастоящих лиц, дат и смыслов, шестипалые ладошки, чернильные глаза и горящие бумажные свитки проносились мимо, как за окном идущего поезда. Некоторые сны были скользкими и прозрачными, как ледяной каток, другие - мутными и вязкими, как болото, третьи только звучали оглушительно, четвертые били в грудь и перехватывали дыхание. И чем дальше, тем больше попадалось оранжево-желтых бумажных поделок, изящных до оскомины и чуть-чуть более красивых, чем остальные грезы.
        На небо выкатился час Быка, когда Луиджи открыл глаза на холме Палатин. В тени мраморной колонны сидела лиса и, высунув от усердия кончик языка, рисовала острым гусиным перышком на песке. Взвихряясь маленькими ураганчиками, из-под лапы ее выплывали искусственные сны и уносились прочь, смущать людские умы. Луиджи сглотнул и переложил нож из одной руки в другую. Лиса фыркнула.
        - Зачем ты их делаешь?
        - А зачем ты их ловишь?
        Луиджи замялся. И вправду. Для чего он их ловит. Чтобы… чтобы самому выбирать, какие сны видеть? Лиса обернула лапки одним хвостом, другим чертила в пыли силуэты крыльев. Ждала, склонив голову набок, что скажет человек.
        - Чтобы выбирать.
        - Я тоже, - из-под рыжих лап выпорхнуло облачко конфетти. Оранжевые искры запорхали вокруг Луиджи. - Хочу выбирать, кто увидит мои сны. А что именно ты мне хотел показать?
        Нож выскользнул из похолодевших мокрых пальцев на землю и разбился.
        - Коллекцию, - пробормотал Луиджи. - Самую полную коллекцию снов. И кота.
        - Пошли, - лиса зевнула и поднялась, затуманилась и пошла рябью, как сон с дырчатыми крыльями, сменила пушистую шкурку на вельветовую куртку и рыжую челку. Подхватила Луиджи под руку, улыбнулась краешком рта. - Только придется пешком. Город уже просыпается.
        И они зашагали напрямик, не обращая внимание на ругающиеся утренними голосами редкие машинки и таблички «По газонам не ходить». Совести их крепко спали, сопели, прижавшись друг к другу, и ждали больших чашек кофе с корицей. В маленькой квартирке неподалеку от виллы Боргезе шкодный кот повалил сачок на пол и сосредоточенно пробовал его на зуб. Розовая марля расползалась, а сонная пыль, смешавшись с кошачьей слюной, проедала дырочки в реальности.
        Пропавшее солнце
        Сказка для Жени Шилина и его сыновей
        В понедельник маленький Джек вышел на крыльцо, посмотрел на небо и ненашел на нем солнца. Обычная восьмиутренняя тучка была на месте, косматая, сиренево-синяя, прямоугольники высоток перемигивались окнами, в лицо дул лимонный ветер, но наместе желтого блестящего круга зияла дыра. Джек вернулся в дом и заполз под кровать, чтобы в углу у стены нашарить ящик с сокровищами. Там лежали самодельные солдатики, оживленные из кусочков металла, болт с семиугольной шляпкой, цветные стекла, пластиковый водяной пистолет, мармеладный медведь с откушенным ухом и большой бинокль. Именно он-то и требовался сейчас.
        Джек деловито вытащил бинокль на улицу. Посмотрел через него на дыру от солнца. Оттуда на город смотрела чернота с маленькими, хищно глазками.
        - Чер-но-та, - прошептал Джек, перекатывая опасные звуки во рту, как горсть леденцов. Нет, это было не то слово, которому его научил бы отец. От этого слова нужно было спасаться. Или нет. Не спасаться. Защищать. Себя, и брата, который до сих пор спал, накрыв голову подушкой, и отца, который уже ушел на работу, и соседского пса, и близнецов из дома напротив… Всех надо было защитить от тьмы-на-небе. Поэтому Джек отправился в экспедицию.
        Вокруг дома, через дырку в заборе, мимо будки с собакой - осторожно, на цыпочках, чтобы не услышала и незалаяла! - мимо кустов крапивы, мимо пожухших желтоватых лопухов, в укромный уголок соседнего двора. Самым страшным было пробраться мимо паука, который сплел сеть над тропинкой, висел в ней, сторожил - мохнатый, длиннолапый, пушистый. НоДжек зажмурился и прополз на животе, будто уж, под паутиной, не обращая никакого внимания на чудовище.
        За поворотом тропинки, у деревянного щелястого забора, от которого пахло сосной и пылью, весело желтел огромный одуван. Именно одуван - не одуванчик какой-нибудь! - топорщащийся яркими крепкими лепестками, на длинной ножке, с гудящим толстеньким шмелем в качестве охраны и глянцевыми зелеными листьями.
        - Там солнце пропало! - выпалил Джек и только потом вспомнил о вежливости и добавил. - Привет! Ты же поможешь?
        Одуван важно кивнул в ответ. Шмель отлетел в сторонку и одобрительно забурчал. Джек потянул за стебель, сорвал цветок, испачкал ладони липким белым соком. Вытянулся во весь рост, даже на обломок кирпича встал, чтобы стать выше, потянулся в небо - ага, чернота, испугалась? Желтый цветочный кружочек вырвался из рук мальчика, рванулся ввысь, навстречу дыре в небе, чтобы закрыть ее и светить людям вместо солнца.
        Но издыры выползла навстречу ему черная туча, закряхтела и начала плеваться молниями и дождем. Одуванчик намок, потяжелел, от одного разряда увернулся, от другого метнулся в сторону, а оттретьего - не сумел. Разлетелся желтыми искорками и погас. Джек уселся на землю, прямо в пыль с пятнами от дождевых капель, и сунул кулак в рот, чтобы не зареветь. Потому что настоящие мужчины не плачут.
        …
        В понедельник утром Джон проспал школу. Он выскочил на крыльцо встрепанный, не позавтракав и забыв половину учебников. Отец уже давно ушел на работу, а младший братец, Джек, куда-то запропастился. На улице было холодно и темно, как будто солнце еще не встало. Небо затягивали фиолетово-черные тучи, из них тянулись хвостики молний и хлестали по городу.
        - Джек? - Джон поправил рюкзак на плече и прислушался. По козырьку крыльца барабанил дождь. Младший брат не отзывался. - Эй, ты где?
        Дома младшего брата не было. Ни под кроватью, ни за диваном, ни в шкафу, ни в комоде, ни за тяжелыми серыми шторами. Ни в одном из привычных тайных мест. Во дворе его тоже не было видно - ни на качелях, ни на старой вишне, ни под навесом среди игрушек.
        - Джек! Хватить играть в прятки!
        Нет ответа.
        Джон вздохнул, поймал горсть дождинок и вытер мокрые ладони о штаны. Плохо опаздывать в школу. Но как можно уйти, не найдя брата? Никак!
        Из соседнего двора гулко залаяла собака. Точно, как можно было забыть о тайном-месте-у-забора!
        - Ага! - Джон обежал дом, перепрыгнул подвернувшийся куст, весело помахал соседскому псу и начетвереньках прополз в укромный уголок за лопухи. - Вот ты где!
        Маленький Джек сидел, насупившись. По его макушке бродил и грустно гудел шмель.
        - Ты что тут делаешь? - спросил у него Джон.
        - Я солнце сделал. Из одувана. А он… А его… Молния ударила! - Джек всхлипнул и протянул старшему брату бинокль. Мол, сам гляди.
        Тот приложил бинокль к глазам и увидел дыру на небе, спрятавшуюся за тучами, и черноту, смотрящую на город, и желтые искорки от бывшего одуванчика. Одувана.
        - Ничего! - Джон встал, потянул за собой младшего, отряхнул с него пыль и заглянул в свой рюкзак. Там лежал вчерашний бутерброд с сыром, значит, можно отправляться в путешествие. - Я знаю, где растет цветок побольше.
        Они взялись за руки и пошли: мимо паука и будки с собакой - совсем не страшной, потому что вдвоем! вдоль по улице мимо разноцветных дверей и прохожих с зонтиками, мимо остановок, маленьких домиков и больших домин, мимо парка и колеса обозрения, в маленький городской сад.
        По улицам катились оранжевые машины с мигалками. Они кашляли моторами, ругались, рычали на пешеходов, потому что светофоры сломались - должно быть, от грозы - и наперекрестках выросли длинные очереди автомобилей. Шипованные шины ростом с человека взбирались на бордюры, грозились, заставляли вжиматься в грязные стены домов и щуриться, чтобы уберечься от грязевых брызг. Джон ужасно переживал. То, что происходило вокруг, ничуть не походило на опрятные разноцветные картинки из учебника по дорожному движению. А ведь он был не один, с ним брат, которому нужно подавать пример, беречь и делать вид, что сам ни чуточки не боишься.
        - Подумаешь, машины, - Джон вытер грязное ухо и хлюпнул носом. У него уже совсем замерзли ноги, а вправом ботинке притаилась лужа. Большой палец влажно пришлепывал в ней с каждым шагом, и можно было представлять, что по тротуару шагает не большой десятилетний человек с рюкзаком и братом, а выбравшийся на прогулку лягух. Хлюп-хлюп, как же здорово под дождем! Стоп, да они же почти пришли…
        - Куда нам дальше? - Джек остановился и, разинув рот, уставился на живую изгородь вокруг городского сада. Из ее глянцевой зелени торчало несколько чахлых розочек, порядком пострадавших от дождя, и длиннющие шипы.
        - Где-то тут он должен расти, на прошлой неделе видел! - Джон поглядел на кустарник как на врага, сжался, втянул голову в плечи и полез вперед.
        Они вымокли до нитки, исцарапались до крови, оставили на кустах маленький клочок куртки и половину бутерброда в качестве выкупа, но витоге добрались-таки до укромной полянки. Там, незнамо кем посаженный, желтый и круглоголовый, цвел подсолнух. Цвел и размахивал зелеными листьями-руками под дождем.
        - Он очень похож на солнце! - серьезно кивнул Джек.
        - Еще бы, - ответил Джон, подошел к подсолнуху и обхватил его голову. - Скажи, ты нам поможешь?
        В ответ зашелестели, защелкали подсолнечниковы глаза из семечек, желтый круг завертелся в руках уДжека, и шмель, героически допутешествовавший сюда на воротнике младшего, брата скомандовал:
        - В-в-в-верх!
        Джек иДжон вскинули головы и, разинув рты от восторга, наблюдали за улетающим в небо желтым снарядом. Сейчас он покажет туче! Сейчас он прогонит черноту! Одуванчиковы искорки-лепестки летели следом за большим товарищем и отводили глаза молниям, чтобы не попали в новое солнце. В одиночку подсолнух бы точно не справился, но вместе можно победить что угодно! На миг совсем потемнело, громыхнуло так, будто весь город рассыпался на кубики… А потом стало тихо.
        Дыра на небе исчезла. Тучи разошлись, ветер утих, а повоздуху протянулась разноцветная радуга с малиновым запахом.
        Джек дернул старшего брата на рукав.
        - А теперь пошли к папе? Расскажем, что мы солнце обратно вернули.
        - Пошли. Только хвастаться не будем. Пусть это будет нашей тайной, - уДжона покраснели кончики ушей. И даже нос - немного. Хвастаться и вправду нехорошо, кто же спорит. Но прогуливать школу - тоже. И кто виноват, что все подвиги приходится совершать в ущерб учебному процессу?
        …
        Они пришли к серьезному рабочему зданию, постучались в большое окно, за которым маячили долговязые серые силуэты, а потом заулыбались, глядя на высунувшееся в форточку отцовское лицо.
        - Привет, пап! - крикнули хором братья.
        - Привет! Здорово, что вы пришли! Сильно промокли под дождем? А то у нас солнце пропадало.
        - Не сильно, - братья переглянулись и синхронно вытерли о штаны желтоватые, пахнущие подсолнечными семечками, маленькие светящиеся ладошки. И ничего не прибавили. Потому что хвастаться - нехорошо.
        О домах и улицах
        Сказка для Silvertongue
        Бывают улицы, на которых хорошо снимать кино, зато жить и работать там абсолютно невозможно. Все эти стены, тянущиеся друг к другу, нависающие балкончики, скользкая брусчатка под ногами, наверху - узкое извилистое небо, днем солнце не добирается до мостовой, вечером - не справляется фонарь, зато ветру есть где разгуляться, сдергивая с прохожих шапки и разматывая шарфы. На обычных ровных тротуарах, среди современных домов, можно включать автопилот и тратить дорогу на обдумывание судеб мира. Или отдельно взятой маленькой вселенной. Но если тебя угораздило работать на узкой улочке Старого города, пиши пропало. Судьбы мира придется обдумывать кому-нибудь другому, пока ты в очередной раз балансируешь на обледенелой брусчатке, проталкиваясь между туристами и толстобокими домами… А потом, поскользнувшись на замерзшей луже под водосточной трубой, смеешься уже на земле. В светлых брюках. По крайней мере, с какой-то стороны они должны еще оставаться светлыми, так?
        Мартин специально выходил из дому заранее, чтобы с чувством-толком прогуляться по улице, в конце которой квартировал их офис. Он и сработы уходил бы пораньше, но начальник и так косо поглядывал. Ведь на столе уМартина вместо свидетельств нормальности вроде фотографии семьи, ежедневника и стопки квадратных листов для записей жили маленькие скульптуры из фольги (после Нового года их поголовье вырастало, как минимум, вдвое!), жвачка для рук и фигурка дракона. Дракон был толстопуз, фиолетов и явно до сих пор не определился, относить себя с восточной или европейской традиции. Эдакая неопределенность сквозила в его криво покрашенных глазках, насупленных бровях, длинном туловище с острым хребтом и даже в хвосте с пошлым сердечком на конце. И ладно бы Мартин привез его из отпуска - как трофей из дальних стран можно принять любое чудовище, особенно под соусом «народного творчества». Однако дракон был куплен на соседней улице - о позор! - по туристической цене и посмехотворной причине «кто его еще такого возьмет?»
        Коллеги искренне потешались над Мартином. Он не вписывался в коллектив, начиная с дракона, заканчивая заляпанными джинсами. Он не пил утренний кофе вместе со всеми, не любил «серьезные разговоры» о политике, не умел складывать документы ровной стопкой. Вечно у него все падало, ломалось, шло вкривь и вкось, в разрез с общественным мнением. Правда, спроси в лоб, они бы не сумели толком сформулировать, чем их так раздражает нелепый коллега, именуемый начальником «шут гороховый». Еще бы, только шут - или дурачок - будет разговаривать с домами.
        Мартин знал их, как свои пять пальцев, и искренне любил. Он спрашивал у домов «как дела?» и болтал с открытыми окнами. Во время дождя восемнадцатый дом будто покрывался узором - трещины в штукатурке разбухали и темнели от воды, под крышей пятнадцатого тоненько пел ветер с моря, на оконной решетке девятого иногда появлялись настоящие яблоки, подвешенные за черешок, из подвала четвертого по утрам пахло яичницей и свежим хлебом, а номер один, в самом начале извилистой улицы, если смотреть на кособокое, с вечно запертой дверью крыльцо, походил на улыбающуюся каменную морду. Правда, не все это замечали. Раньше Мартин пытался поделиться наблюдениями с остальными, но перестал, когда лучший друг - ну, как «лучший», вместе просидели пять лет за одной партой - сказанул: «Бывают люди, про которых кино хорошо снимать, а вжизни общаться категорически невозможно».
        Правда, в кино «Жизнь Мартина» показывали почему-то сплошной скучный реализм. Ни спасения мира, ни инопланетян, ни привидений там не случалось. Разве что осколки, тени потустороннего. Разноцветный град, подмигивающие ставни, уличные театры с растрепанными куклами, прогулки у основания радуги, хитрая морда манула в зоопарке, парные числа на часах, умение всегда успеть на последний автобус и следы непонятно чьих лап на подоконнике, стоило только выпасть первому снегу. И дракон на рабочем столе, по выражению морды которого можно было предсказывать погоду на неделю вперед. Грустит - значит, будет ясно. Улыбается - жди ливня.
        Однажды, в конце декабря, фиолетовый предсказатель встретил Мартина таким оскалом, что тот всерьез задумался, не стоит ли заночевать на работе. Судя по ширине драконовой улыбки, ожидался ураган, град и метель, и еще немного дождя, а также скачки атмосферного давления и вспышки на солнце. Все в одном флаконе, то есть отдельно взятом городе, хорошенько взболтать, вырвать из рук прохожих зонтики, повалить деревья, оборвать провода и пуститься в пляс в компании сорванной черепицы. Но заокном было солнечно, как ни в чем не бывало, только в воздухе кружились редкие искорки снега. Коллеги пили кофе и обсуждали курсы валют, радио покрякивало jingle bells, квартальный отчет не удавался, а снаружи, наРатушной площади, шумела рождественская ярмарка. Вот как тут работать, а?
        К вечеру небо насупилось серо-сиреневым, снег повалил огромными хлопьями, иМартин, выйдя из офиса, ощутил под ногами дрожь. Как будто мостовая превратилась в шкуру каменного существа, которое пытается устроиться поудобнее. Мартин улыбнулся краешком рта, замотал шарф поплотнее и зашагал-заскользил по ледяной брусчатке, балансируя и подставляя ладони снежинкам. Восемнадцатый дом топорщился чешуей, пятнадцатый распевал песни напополам с ветром, на окне девятого красовались елочные шарики-с-метелью-внутри, из подвала четвертого тянуло жаром и запахом корицы, а номер один гостеприимно распахнул дверь - заходи, мол. На ступенях лежали квадратики оранжевого света. В обычной жизни никто с бухты-барахты не заходит в незнакомые двери без вывески над ними и без приглашения, но если, по словам нормальных людей, ты годишься только для съемок фильма - почему бы и нет!..
        …Ночью, когда метель расплясалась вовсю, самая длинная и нелепая улица Старого города встопорщила брусчатку и встала. Длинные узкие дома превратились в лапы, разноцветная черепица - в чешую, неровные ставни насупились бровями, в глазах зажегся оранжевый огонь, а внутри заворочалось печное тепло. А насамой драконьей макушке, вцепившись в бывшую дымовую трубу, стоял Мартин в полосатом шарфе и длиннохвостой теплой шапке. Он щурился от снега, улыбался до ушей и чувствовал, как внутри звенят и водят хоровод смешинки. Мир наконец стал правильным и непредсказуемым. Дракон осторожно подобрал лапы, фыркнул и взлетел в черно-белое пятнистое небо.
        Когда крылатая тень накрыла один из спальных районов, начальнику Мартина приснилось, что его подчиненный окончательно сошел с ума и напялил сказочный колпак с бубенчиками. «Шут гороховый», - пробурчал шеф и перевернулся на другой бок.
        Медузы и морские звезды
        Сказка для Тигры
        После шторма на берегу лежали медузы. Прозрачные, как молочное желе с красными прожилками смородинового-мусса. Толстые, как шляпки грибов-переростков в тропическом лесу. Пахнущие водорослями, йодом и приближающейся смертью. Туристы обходили их, протаптывая по тусклому песку вторую линию прибоя - дугами от медузы к медузе, между водорослями, грязным чаячьим пухом, раскрошившимися ракушками и потеками серой пены. Самые смелые - или не брезгливые? - подходили к полупрозрачным холмикам и трогали их носками ботинок.
        Кито нетерпеливо глазел им в спину, приплясывая от нетерпения, крошил в кармане сухой пальмовый лист, измочаливал его в пыль и жесткие ломкие нити. Кито не нравилось, когда ойкающие женщины с белыми наманикюренными пальчиками или пузатые одышливые господа лезли в его работу. Вот уже третий год, изо дня в день, Кито ходил по пляжной линии Паракаса и переворачивал медуз. Иногда - очень редко - среди них попадались морские звезды.
        Из рабочего инвентаря у него водилась пара брезентовых перчаток - в меру шершавых, серо-зеленых, в кристалликах соли - и маленький черный мешочек на поясе. Кито переходил от одной медузы к другой, присаживался на корточки, покачивал головой и цокал языком, разглядывал тянущиеся в сторону воды полоски щупалец. Потом крепко вцеплялся в студенистый край и рывком переворачивал амебоподобное тельце. Иногда «тельце» тянуло на полдесятка килограмм, и спервого раза не давалось. Тогда Кито крякал, вытирал соленые брызги с щеки и заходил с другого края.
        К полудню он проходил весь берег - туда и обратно, мимо заснувших дискотек, моторных лодочек, голубых пятен отельных бассейнов, мимо пеликанов и пальм, и устраивался за маленьким столиком на террасе рыбного ресторанчика. Вчетверо сложенные мятые соли менял на кофе с молоком, острый суп с кусочками краба и горячие лепешки. Сдувал со стола крошки, сдвигал тарелку в сторону и высыпал из мешочка собранную добычу.
        Блестящие пуговицы, обрывки карты с виньетками, куски белого шелка, стеклянные шарики, отполированные щепки цветного дерева… Вот уже три года Кито переворачивал морских звезд, и дня не проходило с тех пор, чтобы под одним-двумя желейными тельцами не нашлось улики из подводного мира. Они будто заманивали его. Мокрая бумага карт не расползалась под пальцами. По краям пуговиц насечками змеились буквы несуществующего языка. Белая ткань переливалась в темноте обрывками северного сияния.
        Дома уКито, в хлипкой хибарке с картонной дверью, в изголовье кровати стояла коробка с грязным бельем. Под серыми простынями и наволочками прятались добытые у медуз осколки другой жизни. Отдельно, завернутые в желтую тряпичку, лежали лепестки человеческих ногтей, снятые с морских звезд.
        В июле, когда из пустыни пришла и улеглась на курортный город узорчатая инопланетная жара, Кито нашел десятый ноготь и понял, что пора отправляться в путь. Он осторожно, тщательно приладил ребристые сиреневые лепестки поверх собственных, помахал руками для верности, будто пеликан на пристани, и отправился на пляж. В голове он держал танцевальную мелодию, подслушанную в местном баре, число солей, оставленных под матрасом, и подробный список найденных улик. Кито вошел в прибой, закашлялся от грязной пены и, закрыв глаза, нырнул навстречу волне. Под веками расцветали фиолетово-черные пятна медуз, вели за собой, от предмета к предмету - как по крошкам, рассыпанным по лесной тропинке, чтобы найти дорогу домой - а впереди, еще далеко, но вполне хватит дыхания, чтобы добраться - подмигивала морская звезда.
        Кито вынырнул, фыркнул и, мотая головой, ухватился за веревочный трап, спущенный с борта яхты. Вода была цвета бутылочного стекла, прозрачно-искрящаяся, с косяками рыб и цветными водорослями на синем дне. В розовом небе плыли две рогатые луны. Девушка в шелковой рубашке перегнулась через борт, засмеялась и протянула Кито руку с блестящими сиреневыми коготками:
        - Капитан! Вы так долго ныряли, мы думали - вы утонули.
        - Почти, - усмехнулся Кито и полез на борт. В воде, в аккурат под тенью яхты, таяли морские звезды.
        Сказка про ночь
        Сказка для Василисы
        У ночи мягкие лапки, черная шерстка и блестящие глаза из звезд. Ночь умеет рассказывать сказки и непослушных детей хватает за нос. Ночь не любит яркого света, ей по душе больше свечи и фонари. Если ее попросить хорошенько, ночь покажет, что у нее внутри. Так что закрой глаза и считай - до десяти.
        Раз. В самом укромном углу, за диваном, куда не досветишь фонариком, спрятана нора. Делай вид, что не знаешь, кто там живет. Тогда, если ты заберешься в кровать и правильно, крепко-накрепко закроешь глаза, из темной нормы покажется мягкая черная лапка.
        Два. По полу стучат коготки, ночь выбирается на середину комнаты и принюхивается. Ей не нравится запах рассыпанных игрушек, недоделанных дел и взрослых. Ей нравится, как пахнет горящий ночник, теплое одеяло, молоко и плюшевые медведи.
        Три. Главное, не открывать глаза, когда она подберется совсем близко и будет заглядывать в лицо. Ночь проверяет, спишь ли ты. Она трогает за бок, подтыкает одеяло поуютнее и сопит. Нет-нет, ни в коем случае не засыпай, сейчас начнется самое интересное!
        Четыре. Ночь возьмет тебя зубами за шиворот и понесет прочь. Вы вместе пройдете сквозь стены и полетите над городом. Когда на горизонте появится лес, можно приоткрыть один глаз и посмотреть вниз. Там живут сны.
        Пять. Ночь аккуратно опустит тебя на полянку с синей травой. По ней можно гулять, можно гладить ее пальцами, можно рассматривать цветы-искорки на длинных ножках, но нельзя пробовать их на вкус. Если коснешься языком цветочной росы, сразу же забудешь обо всем, что здесь видела.
        Шесть. Из-за деревьев на поляну выйдут олени. Можно погладить только одного. Если погладишь белого с черными глазами, он подхватит тебя на спину и прокатит по небу. Если черного с белыми глазами - он стукнет копытом и откроет тебе дорогу в подземное царство.
        Семь. Посмотри вверх. Там, в небе, играют большой медведь с маленьким, по звездному пути скачут гончие псы, а прекрасная Вероника расчесывает волосы. Днем их не увидишь, днем они прячутся, а сейчас можно выпросить у них звезду в подарок.
        Восемь. В волшебном лесу ты можешь делать, что угодно. Взлетай, маши руками, как крыльями. Ныряй в лужи из лунного света. Бегай наперегонки с ветром. Катайся на совах и собирай стеклянные желуди.
        Девять. Если неожиданно обернуться через левое плечо, ты заметишь, как ночь играет с клубком снов. Катает его лапой, фыркает, сплетает и расплетает нитку, чихает от лунных брызг, попавших в нос. Говорят, что как только ей удастся распутать клубок, все люди наЗемле перестанут спать совсем.
        Десять. Ночь подойдет, обхватит тебя лапками и унесет обратно в кровать. Примнет подушку поудобнее и убежит в соседнюю комнату. За диван. В нору, до следующего вечера.
        Правда, некоторые взрослые не верят в живую ночь. Но ты-то знай! Если утром лечь на живот и заглянуть в самое темное место под диваном, можно заметить следы её маленьких лап.
        Сказка про альпинистов
        Альпинист Семен Иваныч Крузенштерн крякнул, размахнулся и жахнул ледорубом. Во все стороны веером полетели осколки льда, один из которых вонзился прозрачной острой молнией прямо в глаз Семену. «***!» - завопил тот и схватился варежкой за свое суровое лицо. По стене ледника зазмеились трещины. Глаз саднил нестерпимо, а вгорле у альпиниста противно першило от снежной пыли. «Ля-ля-ля…» - издевательски перекрикивалось на соседних перевалах эхо.
        Крузенштерн досадливо крякнул во второй раз и врезал кулаком по льду. Ледник отозвался удивленным вздохом, трещины побежали наперегонки, по скорости обгоняя олимпийских бегунов, а ледоруб угрожающе зашатался. Сверху прилетел кусок смерзшегося жесткого снега и саданул обидчика по голове. «Шлем - всему голова!» - пробормотал тот, с неистовой грацией полярного медведя оглядываясь по сторонам в поисках пути к отступлению. Шестое чувство где-то в районе низа спины твердило: «Щас тут станет жарко, рви когти, Сеня!»
        Из ледяной стены величественно выломалась глыба льда и заскользила вниз по склону, увлекая так и неуспевшего отступить Семена за собой. С завидной скоростью от границы ледника до плоского плато пронеслись они с грохотом, звяканьем, кряканьем и разными словами. Эхо стыдливо краснело лучами закатного солнца на перевалах и повторяло выборочно.
        Из палатки на краю плато вышел Иван Семеныч Пароходов, тоже альпинист.
        - Ну что? - спросил он ошалевшего Семена, пытающегося подняться на ноги из каменно-ледяной окрошки и нащупать в ней свой ледоруб. - Принес кубик чистого льда, чтоб чайку сготовить?
        - А то! - Крузенштерн представил, как проклятый лед превращается в прекрасный кипяток, и наего квадратном суровом лице расцвела нежная улыбка.
        Сказка про тех, кто сделал магию материальной
        Почему-то мне всегда интересно узнавать, кому посвящена книга. Иногда это одно имя, иногда несколько, иногда целый ряд персон. И мне казалось, как здорово было бы перелистнуть страницу и найти в списке себя. Прикидывала так и эдак - интересно, что чувствует себя человек, который попадает таким образом в текст? Действует ли на него книжная магия? Ужасно любопытно было…, а витоге получилось все шиворот-навыворот. Меня в собственной книге нет на странице посвящений, но зато есть все вы, без кого «Не/много магии» не случилось бы.
        Некоторые целенаправленно просили для себя немного «магии текста» в виде личной благодарности, другие - нет, но я подумала, что невозможно не упомянуть всех, кто так или иначе приложил руку к созданию этого сборника. Некоторых из вас мы дружим (с2001года, подумать только, с2001года, Карл! ну, или не настолько долго), с некоторыми мы знакомы только по интернету, а третьих я вообще не представляю - только знаю, как пишутся ваши имена или ники. Потом я еще подпишу бумажные книги, а сомногими мы встретимся лично (и наконец познакомимся!), но уменя уже готовы для вас слова. Которые невозможно не сказать.
        Дорогие те, кто перечислен ниже. Пусть у вас все получается, и мечты становятся реальностью. Причем именно в тот момент, когда это особенно нужно. И именно ТАК, как нужно. Да-да, это универсальное «желаю тебе того, что ты сам себе желаешь». Работает просто, но эффективно. Я проверяла.
        Владимир Кукушкин, shack4839, Игорь, Владимир Борисов, Droplet, АндрейБ., Benedict, Polumary, Алексей Власов, Анастасия Шакирова, littledpurple, Koder, Антон Котельников, Скарабей, Poison Angel, dzyab, Ася Якова, Евгений Байдаков, Asanty, Molika, Irina Ryukhova, Владимир Томских, BugBuster, Dmitry Grechikha, Анастасия Моисеева, Ефим Гамаюнов, kitycool, Александр Горбачев, Somesin, Керим Джемилев, Nina Boldyreva, Павел Волкодав, ThreeHandShaman, Essie, Dina Tukhvatulina, TallMan, Александр Чумаков, neo anderson, nastya rentsova, taurel, Nataly Dubovaya, Андрей Скоробогатов, Виталий Коломеец, Юлия Кита, Elena Ashmarina, Slon74, Хельг, Анастасия Егорова, Ирина Трушко, Сергей Смирнов, Акир, КоЛенка, Alex-sandrs, Amon-Shi, SirYoga, Sloniara, Иван Кузнецов, Afft8r, Аня Бессмертная, Кирин, Basil.snow - вы классные!
        А теперь немного персональной магии текста (хотя, кому я вру? МНОГО!)
        Грифон - теплая ламповая магия: радость, друзья, вкусная еда и булочки с корицей! Работает в любой ситуации - в городе и влесу, дома и наработе, днем и ночью.
        Kerbin - магия структуры: интересные идеи, системы, схемы и ощущение неповторимого мирового баланса.
        Дмитрий Лазарев - магия вдохновения: буквы, тексты, впечатления и нужные слова.
        Catherine Alferova - волшебные случайности: когда всё один к одному, и измелочей собирается мир, который отличается от миров-других-людей капелькой чудесного.
        Максим V - магия горького шоколада (процент какао не меньше 70-ти!): баланс радостей, дел, спокойствия и вкусностей от жизни в нужной тебе пропорции.
        Аня Татьянкина - лесная магия: искрящийся зеленый воздух, секреты, хитрые тропинки и звездочки-в-темноте.
        Дмитрий Колодан - магия странного: растения, цветущие не вовремя, животные, похожие на инопланетян, и город, притворяющийся живым существом.
        Вячеслав Кокорев - магия веселья: когда каждый день похож на пузырек в шампанском - быстрый, прозрачный и радостно-круглобокий.
        Женя Якунина - магия скорости: сто сороков дорог перед тобой, выбирай любую, и все равно они сплетутся в волшебный узор, как пожелают.
        Фелицата - магия весны: каждый день похож на цветок сакуры, разворачивается, трепещет нежными лепестками-часами и осыпается розовыми вечерами.
        Ван - магия пирога-с-вишней: когда тепло, пахнет сдобой и детством, кисло-сладко и можно до ушей вымазаться, сыграть в прятки с сахарной пудрой и поймать смешинку.
        Антонина Весна - магия снега: прозрачно-блестящая, красивая и элегантная, делающая весь мир кристально ясным и узорчатым.
        Андрей Стерхов - магия цифр: чтобы на часах всегда было то время, которое тебя надо, чтобы счета, оценки и курсы валют слушались тебя, чтобы число в календаре показывало тот день, когда тебе хорошо и радостно.
        Александр Жданов - магия слов: различать правду и вымысел, знать, какие речи сбудутся, чувствовать подтексты и наслаждаться текстами.
        Петр Королев - магия реки: когда жизнь течет плавно к своей цели, вне зависимости от того, какие каменистые вокруг берега.
        Мария Волкова - магия огня, яркого и теплого, который согревает в самый холодный день и отгоняет мороз и ночные кошмары.
        Брисоль - мозаичная магия, когда картинка мира разноцветная и радостная, да еще и умеет складываться то ток, то эдак.
        Иван Сенников - людская магия, когда всегда находится тот, кто поддержит, подскажет, составит компанию, подхватит дело, подтолкнет к свершениям.
        Мария Зеленова - магия ночи, когда оживают сны, шепчутся грезы и нереальное перестает быть несбыточным.
        Marina Fridman - магия стихов: мир, поделенный на строфы, дни, похожие на рифмы, ритмичные и сузором скрытого смысла.
        Laad - бумажная магия: чтобы мир можно было складывать и менять, как листок бумаги, и бытие в твоих пальцах шуршало, как послушное оригами в руках у мастера.
        Ирина Овсянникова - магия звезд, ярких «Иголочек» света даже в самой непроглядной темноте, ярких мгновений и воспоминаний.
        Andrew b - водная магия, когда в зависимости от ситуации у тебя получается принимать любое агрегатное состояние и чувствовать себя в нем просто замечательно.
        Константин Ананич - магия ступенек, когда вне зависимости от того, куда идешь - вверх или вниз - время разбито на маленькие плоскости, каждая из которых радует чем-то новым и дает минутку для отдыха и накопления новых сил.
        Александр Растов - магия брандашмыга: когда простые и обычные явления всегда имеют шанс обернуться пугающе-странными, восторженно-непонятными перевертышами, перетряхивающими реальность, как сундук с ветхим тряпьем.
        JokR13 - магия воздушных шариков, которые не просто разноцветные и парят над головой, но еще и по-настоящему радуют вне зависимости от того, праздник на дворе или нет.
        Леся Шарова - магия творчества, когда чудо творится под твоими руками, и ты уверен в том, что можешь сделать его настоящим.
        Мария Мазакова - магия смеха, когда кажется, что весь мир тебе улыбается, подмигивает окнами домов и весело размахивает ветвями деревьев.
        Борис Сухомлин - летняя магия, сонная и жаркая, с запахом шашлыков, негородским ветром и асфальтовым полотном, которое уводит за горизонт.
        Bergsteiger - карманная магия, когда, будто фокусник, ты можешь достать из кармана ключ к любой двери и решение к любой загадке.
        Кованов Кирилл - зеркальная магия, когда к тебе неизбежно возвращаются все твои улыбки и добрые слова, отразившись от стекла, а все невзгоды отскакивают прочь, как шарик, брошенный в отражение.
        Danuda - чужестранное волшебство со странными обычаями, непереводимой игрой слов, травяными отварами и шепотом джунглей.
        Алексей Чвикалов - транспортная магия, которая приводит всегда нужный автобус, паровоз или самолет прямо к твоему порогу, стоит только захотеть.
        Ольга Жакова - магия времени: хочешь - растянул, хочешь - сжал в гармошку. Когда счастливые моменты бесконечны, а сложные - проносятся мимо стрелой.
        Malecula - магия внимания: подмечаешь нужное, отметаешь неважное, всегда на острие момента.
        Андрей Басов - магия теории вероятности: из мешочка с белыми и черными камушками ты всегда достанешь белый.
        Сергей Соболев - узорчатая магия: события и люди вокруг сплетаются в сложный и логичный узор, делая происходящее не просто интересным, но икрасивым.
        Maria Kostyleva - магия прибоя: накатывает на песок и каждый раз оставляет новый рисунок. Если понравится - его можно запомнить, а непонравился - стереть с песка, чего проще.
        Roineric - магия контраста: свет и тьма, лед и пламя, здесь нет простых скучных неопределенностей, эмоции и мысли поистине глобальны.
        Otto Bunz - бездонный сундук-с-магией: сюда можно спрятать и надежно упаковать ценные воспоминания, опыт и знания, а как только что-то понадобится - сразу же извлечь на свет с первого раза, в десять раз краше и полезнее, чем раньше.
        Lexa - магия воодушевления не позволяет ни одному делу становиться скучным. В тебе всегда будет гореть огонек незатухающего энтузиазма.
        Татьяна Иванова - магия цвета. С ней мир вокруг никогда не будет серым и скучным. Дни будут переливаться всеми цветами радуги - под которой, кстати, лепреконы любят закапывать горшки с золотом.
        Александр Подольский - сетевая магия: когда любой поисковый запрос оказывается успешным, когда из своей комнаты можешь дотянуться до любой точки мира, когда тянешь за паутинку, а отзывается вся сеть.
        Dyatil - магия игры, когда сюжет накручивается на идею, когда заходят самые сумасшедшие модели бытия, когда в ответ на любой вызов мира легко можно ответить «а почему бы и непопробовать?»
        Виталий Придатко - артефактная магия, когда из любого слова, знака или впечатления ты можешь создать талисман, способный защитить, подбодрить вылечить или осветить путь.
        Xarkonnen - фольклорная магия, когда сказки, песни и былины оживают, дарят ощущение сказочности происходящему и позволяют почувствовать себя героем.
        Людмила Зимина - картинная магия, когда у любого дня или события есть рамка, которая делает его еще выразительнее.
        lutra-lo - папоротник цветет в ночь наИвана Купала, и цветок его достанется именно тебе. Говорят, что с ним мечты всякие сбываются.
        Зеленый Медведь - магия воспоминаний, не позволяющая забывать нужное, складывающая на самые дальние полки скучное, обтачивающая прожитые дни в драгоценные многогранники.
        Andrejus Gajosinskas - архитектурная магия: когда каждый дом, встречающийся тебе на пути, может рассказать свою историю или открыть тайну.
        Елена Решетова - магия-в-голосе, когда весь мир звучит в ритм твоему сердцу, не шумит, а поет, не заглушает мысли, а делает их громче и яснее.
        Роман Пустовойт - магия иронии, когда даже в грустных, серьезных и нудных вещах всегда отыщется что-то забавное.
        Kidkiedis - магия-гирлянда, делающая любой день в году похожим на новогодний праздник с разноцветными огоньками и запахом апельсинов.
        Ekaterina Grakova - утренняя магия: просыпаться легче и раньше всех, встречать рассветы, слушать соловьев, быть первой, разгонять сон и усталость.
        Ахум - шаманская магия: ритм бубна и дыхание ветра, всегда попадать в такт себе, окружающим и природе, всегда звучать, а немолчать, приплясывать вокруг костра, быть тем, кого магия слушается.
        Андрей Малышкин - магия предсказаний: предчувствовать изменения, предугадывать повороты, рисковать не случайно, осторожничать не напрасно.
        Анна Смирнова - книжная магия: открывая любую книгу, ты всегда найдешь там ответ на сегодняшний вопрос.
        Татьяна Пономаренко - магия цветочного луга: солнце, ветер и запах одуванчиков, когда хочется раскинуть руки и бежать, бежать босиком по траве, дыша полной грудью, забыв обо все, что только есть вокруг.
        Korovsky - ледяная магия, безупречно прозрачная и ровная, холодная для тех, кто снаружи, и способная согреть тех, кто внутри.
        Anatoly v01 - магия ветра, летящего над землей быстрее, чем птицы, обгоняющего всех и разгоняющего тучи.
        Che - магия космоса: сокращает расстояние от земли до звезд, дарит гиперпространственные двигатели и солнечный ветер для парусов, на случай, если кто-то предпочитает яхты.
        Strider - стальная магия: решимость и уверенность в собственной правоте в любую секунду, острый меч - из слов или дел - всегда под рукой.
        Артем Харламов - магия улья: все ерунда, кроме пчел! С таким настроем любая проблема по плечу, да и весело выглядит желто-полосатый мир.
        Петр Смирнов - корабельная магия: опытный лоцман и лучшая команда для управления парусами в комплекте, с ними ты всегда будешь нестись по ветру, а влицо - соленый ветер и брызги.
        Никита Аверин - магия океана, глубокого и неизведанного, спокойного и сильного, способного укачать, поддержать или вознести на вершину волны, если надо.
        Макс Олин - музыкальная магия звучит в такт твоим мыслям, подбирает отрывки к твоему настроению, будит ноты в рисунках, тянет струны из слов, дарит завораживающий ритм, с которым не скучно.
        Jossen - магия мысли: соображать быстрее, чем все вокруг, формулировать идеи с невообразимой точностью, бросать аргументы, как отточенные смертоносные дротики.
        Тimur Anikin - соколиная магия: взлетать над горами, подставлять крылья ветру, чтобы погладил каждое перышко, и камнем бросаться вниз, как только появилась цель - и ей не удастся спрятаться или увернуться.
        Ольга Захарова - магия урагана, который может унести домик вКанзас, может принести цилиндр на единственно нужное место и может перевернуть дни с ног на голову так, чтобы ничего в них не осталось рутинного, кроме, разумеется, лимонного пирога.
        Sergey Ovsyannikov - магия золота: ты всегда отличишь настоящий блеск от фальшивого, такую магию не обманешь показным лоском.
        БГ - дорожная магия: вставать с нужной ноги, двигаться в правильном направлении, спать под стук колес, уметь работать и жить на ходу.
        Alina Zotova - магия двери-в-шкафу, когда за любой, самой обычной створкой, может скрываться фонарный столб, зима и сказочные существа.
        Hoha Dobrinskiy - магия иллюзии: создавать миры и разрушать их, придумывать оазисы и миражи, повелевать северным сиянием и движущимися картинками.
        Koctep - лингвистическая магия: понимать любой язык и человека, разбирать не то, что прозвучало, а то, что действительно хотели сказать, смотреть в суть понятий, отбросив оболочку.
        Евгений Сарнов - магический калейдоскоп: вращать мир вокруг себя, складывая из стекляшек - знаний-впечатлений-моментов-деталей - каждый раз новый узор.
        Jan Steinberg - магия шепота: уметь услышать самые тихие мысли, замечать невидимое, понимать незримое.
        Andrey Kapulin - магия кофе: бодрость и неиссякаемый источник энергии, батарейка для себя и окружающих, радость вне зависимости от внешних «аккумуляторов».
        lionkingst91 - туманная магия: скрытная и таинственная, мутные образы, зыбкие очертания, встретить здесь можно что угодно и кого угодно.
        Kirill Byvshev - магия облаков, замок Фата-Морганы, череда превращений, перетекание формы одна в другую. Абсолютно завораживающее зрелице.
        Shaman Cat - восточная магия, лисья хитрость и тонкий расчет, дипломатия и умение договариваться.
        Кирилл Синельников - магия карт: разложи одну, и всегда найдешь нужный маршрут, раскинь несколько - и выиграешь любую партию.
        Ольга Дорофеева - ящеричья магия: отбрасывать хвостик в безвыходных ситуациях без вреда для себя, греться на камнях и переливаться на солнышке.
        Людмила Панькина - магия порога, за которым всегда скрывается что-то необычное. Не каждый решиться переступить через него, но ты сможешь - причем не один раз.
        Den Neyman - западная магия, алхимия и мистика, научные трактаты и песни средневековых студентов, узкие улочки и высокие башни.
        Irina Govorova - магия источника: ты всегда отличишь живую воду от мертвой, никогда не окажешься в мутной воде, всегда сможешь победить любую жажду.
        Seldi - южная магия: горячие ночи, пляски под барабанный ритм, танцующие языки пламени и море, теплое, будто парное молоко.
        Lance - магия электричества: идеи и мысли, будто разряды, а ты - проводник. Возьмешься с кем-то за руки - цепь. И сила разряда сильнее, чем у молнии.
        Мария Беркутова - кружевная магия: тонкая и неимоверно искусная, лепесток за лепестком оплетающая края жизни, нежная и красивая до боли. Никому не хватит сил ее расплести.
        Yulia Halfina - магия бусинок: каждый день превращается в подвеску на память, перламутрово-прозрачную, если потереть ее - можно согреться в самый холодный одинокий вечер.
        Widler - северная магия: ветер и искрящийся воздух, песни китов и стон айсбергов, абсолютный холод и абсолютная белизна, куда ни глянь.
        Ивори - магия кино: истории и сюжеты, сказки и трейлеры, мультфильмы и мелодрамы, а режиссерский пульт у тебя в руке, и если что-то не нравится, всегда можно перемотать пленку.
        Babay - магия первого хода: никто не догонит тебя, ни Ахиллес, ни черепаха, ты всегда будешь на шаг впереди.
        Antonina Mal’gina - магия поездов: мелькающие за окном пейзажи, душистый чай в стеклянном стакане, задушевные разговоры с попутчиками, ни дня на месте, каждый раз - новая станция.
        Яна - яблочная магия: она пахнет солнцем, садом и зеленой листвой, она кисло-сладкая, хрустит на зубах и истекает соком, она липкая и смешная, как детство, она радует без причины и распевает веселые яблочные песни.
        Лиля Галиева - совиная магия: мало того, что она не то, чем кажется (ибо совы!), так еще и позволяет смотреть вокруг себя на360градусов, не поворачиваясь всем телом, и прекрасно существовать в темноте.
        Alex Andr - скатерть-самобранка: что ни пожелал, всегда на столе - и для тебя, и для гостей, и навесь честной мир.
        Лорута - инопланетная магия: престранные идеи, внеземные решения, хроноклазмы и пространственные выверты - все тебе подвластно.
        Евгений Терон - полярная магия: край земли и мера всего, разбираться в противоположностях и знать абсолютные значения, самому доходить до точки, не надеясь на опыт предыдущих экспедиций.
        Липка - самолетная магия: разбежаться и прыгнуть на спину ветра, никогда не уставать на высоте, слушать пенье железных крыльев и бегать вприпрыжку за собственной тенью по облакам.
        Файбер - магия театра: любая роль твоя, любое амплуа и любой костюм - выбирай, какой больше нравится!
        Сергей Ярков - магия маяка: твой корабль не заблудится по пути домой, потому что глаз света проводит его через любой фиорд, даже тот, где живут тролли.
        …
        Еще отдельные улыбки и ура! Денису Муравлянскому, Silvertongue, tigra178 иЖене Шилину, без которых новые сказки на ночь не были бы написаны. Лисы, шуты и драконы, морские звезды, солнце и подсолнухи говорят вам «спасибо!»
        И особые благодарности:
        1.Дима Малков
        Ты первый заставил меня поверить в то, что книжка действительно состоится. Это невообразимо крутое ощущение, спасибо огромное. Ты большой, классный, несокрушимо уверенный в себе и суровый. Ты появляешься в нужное место и внужное время. Ты как мифический герой, который приходит по делу с большим мечом, а потом уходит в закат (обязательно с принцессой). Тебе по плечу все драконы, дисептиконы и дроиды. Если бы вместо книги мы снимали боевик, то просто не обошлись бы без твоего участия, а зрители упали бы в восторге после первых же кадров трейлера с твоими подвигами.Ура!
        2.Илья Савчук
        Когда ты присоединился к проекту, наш стихийный краудфандинг внезапно обрел систему. Потому что ты сложный и про будущее. Ты можешь разложить на схему, по-моему, любую гипотезу и нарисовать ее в тысячу ярусов, перейдя при этом с доски в лектории на стену и потолок. Ты кумир студентов - причем умных студентов! ибо не каждый тебя поймет. Ты умеешь привязывать общее к личному, а личное - к общему. Ты положительный, комплексный, позитивный, обгоняющий свое время и очень обаятельный. И это очень здорово.
        3.Настя Никульшина
        Знаешь, я хочу тебя обнимать, плясать с тобой и делиться радостью. Ты такая солнечная, яркая, человек-улыбка, человек-путешествие, та. Которая прислала мне десятки открыток со всех краев света - и одно это стоит дорогого! - но теперь еще и накормила мою книжку будущим. Люблю тебя очень. Скучаю. Готовлюсь печь пирог, чтобы с помощью него выражать все свои теплые чувства к тебе. Ты луч солнца в цветах, утренне-рыжий, в котором кружатся пылинки из шкафа-с-Нарнией. Знай об этом!
        4.Леша Волков
        Ты позволил мне поверить в то, что мысли материализуются, и это невообразимо круто. С твоей помощью каждый из будущих читателей получил чуть больше книг, чем задумывалось (под словом «чуть» я подразумеваю тысячи, ага), и это какая-то натуральная магия. Ты очень здоровский, с тобой приятно работать, понимать очевидные и неочевидные вещи, делать классные штуки и материализовывать магию. Ты маг и волшебник.Ага.
        5.Юра Некрасов
        «Сто тысяч!» орали мы хором сЮргеном, а человек эдак несколько десятков, офигев, наблюдали - ну, и слушали немного - мои вопли в телефон. Еще в этот момент я прыгала. Довольно высоко. Юран, ты должен об этом знать. Ты очень поддерживал меня (всегда и сэтой книгой, в частности), и продолжаешь это делать. Ты оранжевый, теплый, волшебный, удивительный собеседник, с тобой здорово смеяться и абсолютно не страшно грустить. Кстати, я читал твою книгу семь раз - мва-ха-ха, теперь тебе придется столько же раз прочесть мою! (шутка) Обнимаю тебя крепко-крепко, смазываю лыжи ехать вЕкатеринбург и скучаю.
        ….
        Спасибо Вадиму Нестерову за площадку «Сбор-ник», на которой рождалась книга.
        Спасибо Максиму Тихомирову, Шимуну Врочеку иОлегу Титову, в соавторстве с которыми написаны некоторые рассказы в этом сборнике. Каждому из вас я желаю много магии текста, слов и фраз, которая подарит не только вдохновение и сюжеты, но ивремя, для того, чтобы их записать.
        Спасибо Сергею Малицкому, который поддерживал меня в процессе подготовки книги. Твои произведения для меня - один из образцов того, к чему я стремлюсь в плане писательства. Я очень рада, что мы с тобой знакомы.
        Спасибо Алене Муравлянской, которая отвечала за львиную долю волшебства в процессе сбора. Твое умение превратить жизнь в сказку дорогого стоит, я это очень ценю. Очень хочется, чтобы «Бытовое волшебство» росло и крепло, ибо что-то, а уж магия в everyday life - самое нужное дело.
        Спасибо Маше Ермаковой за иллюстрации к рассказам. Идея с рисунками-текстами - это то, чего мне хотелось, но неформулировалось, а тут - ты ее наколдовала.
        Спасибо Кате Покидышевой за иллюстрации к разделам. Кать. Я еще обязательно повторю это лично, но издесь не могу не написать - ты мой самый любимый иллюстратор! По-моему, ты чувствуешь, что «автор имел в виду», гораздо тоньше, чем какой-нибудь целый институт литературных критиков.
        Спасибо Борису Рогозину за лучшую в мире обложку. Боря, это просто огонь. Не устану повторять еще долго. Ты крут немыслимо.
        Спасибо дорогому соавтору, которого как бы нет в этой книге, но насамом деле есть. Главный герой «Шестеренок» в свое время написан именно в подарок Вику, и настроение этого рассказа, по сути, вот уже пять лет сопровождает мои буквы. Я хочу пожелать тебе немного магии имени, чтобы слова становились частями заклинания, чтобы текст оживал и убегал ловить как можно больше читателей, чтобы у тебя всегда было вдохновение, время, радость, покой, деньги, веселье и интересности, и все в одном флаконе. Смешать, но невзбалтывать.
        …
        И немного пингвиньей магии. Специально для тебя:) Спасибо за поддержку и радость, для меня это очень важно.
        ….
        Спасибо интернет-библиотеке Mybook за поддержку сбора.
        И - главное! - огроменное спасибо издательской системе Rideroкоторая вдохновила меня на этот проект. Вы даете возможность опубликовать книгу, сделав ее точь-в-точь такой, какой она представляется в мыслях. Это натуральная материализация мечты. Вы лучшие.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к