Андрей Дашков
        Глаз урагана.
        Анонс
        Он - последний. Последний из своего рода.
        Последний из людей, обладающих уникальным даром - выходить во сне из своего тела.
        Он - последний. Последний - и сильнейший. Сильнейший из тех, что способны во сне повелевать стихиями, насылать дожди и грозы, ветры и ураганы.
        
        Каждый его сон - кошмар. Каждый его кошмар -несчастье для тысяч ни в чем не повинных людей. Еще немного - и сила его сможет разрушить весь наш мир. Как же остановить его? Как закрыть ГЛАЗ УРАГАНА?..
        1. ЯН
        "Парк, усыпанный розовой скорлупой, - остров посреди затвердевшего неба... Фламинго... Фламинго в углах моего подземелья..."
        2. ДИНА
        Был прекрасный майский день. Наступил тот долгий предвечерний час, когда время приобретает свойство замирать. - и оно почти замерло; в воздухе плыли густые запахи цветущих садов; природа томилась во вновь обретенной юности, и все было пронизано льющимся сверху нежным сиянием. Солнце набросило на город тончайшую золотую сеть - лучистую вуаль, которая оживляет даже глубокие тени и держит их в плену неясной тоски и сладостных беспочвенных надежд...
        Человеческие фигуры казались издали мозаичными творениями пуантилиста, пронизанные светом кроны - изящнейшими полуволшебными витражами; все звуки были отчетливыми и чистыми, как грани и толща хрусталя; только эхо оставалось внутри - слишком тихая невыразимая музыка жизни, услышанная будто в первый раз. Или просто хорошенько забытая с раннего детства. У того, кто прислушался, возникало некое предчувствие. Скорее всего чуду не суждено произойти. Может быть, это была та самая минута, в которую зарождалась подлинная тайна...
        Молодая женщина медленно катила коляску по аллее парка. То, что она счастлива, было видно сразу же. Не важно, что произошло вчера и что случится завтра; в тот день она находилась в гармонии со всем миром. Мыслям о старости или о грязном белье не было места. Ее сын спал; на его лице отражался немыслимый для взрослых покой, будто неподвижное пятно света, пробивавшегося изнутри, сквозь тонкую кожу. Дыхание было почти незаметным; ресницы не подрагивали; маленькая рука прикрывала солнечное сплетение и казалась отлитой из фарфора.
        Блаженный сон невинности. Изгнание из рая еще впереди. И сердце матери пока спокойно. Она была удовлетворена физически и чувствовала себя великолепно. В ее жизни кое-что изменилось к лучшему. Она справилась с одной маленькой интимной проблемой. Но для нее это было важно. Спустя несколько месяцев после рождения ребенка она наконец-то испытала полноценный оргазм. Теперь она еще сильнее сблизилась с мужем. Растаял последний лед - обломок того самого айсберга, который на девять десятых в подсознании. Все стало... острее, что ли. Свободнее, ярче, контрастнее. День или ночь вместо серых сумерек. Если это не любовь, значит, она вообще не знала, что такое любовь.
        Женщину звали Дина. Ей только что исполнилось двадцать лет. Не каждый назвал бы ее красивой, однако в ней было что-то еще более эфемерное и преходящее, чем красота, - свежесть и непосредственность, граничащие с наивностью. Сочетание, возбуждающее подпорченные цинизмом и преждевременно состарившиеся души.
        Кроме того, у нее были стройные ноги, узкие бедра, тонкая шея. Грудь небольшая; еще совсем недавно не хватало .молока. Волосы светлые, с пепельным отливом. Это был их естественный цвет: короткая стрижка с чуть более длинными прядями на висках. На лице минимум косметики; губы вообще не тронуты помадой - они потрескались и слегка припухли после "веселой", почти бессонной ночи. Кожа чистая, уже успевшая чуть загореть и приобрести персиковый оттенок; зубы белые, между двумя передними - небольшая щель ("как у Мадонны" - утешал Дину отец лет пять назад, когда она не на шутку страдала и старалась пореже улыбаться).
        В тот день на ней были джинсы в обтяжку, коттоновая мужская рубашка и кроссовки. Издали ее вполне можно было принять за мальчика. Она вся - воплощенный унисекс. Нательный крест из полированного полудрагоценного камня поблескивал в треугольнике расстегнутого ворота. Обручального кольца Дина не носила, хотя на ее тонких пальцах было многовато серебра.
        Коляска была небольшой, синего цвета; на полупрозрачных шторках, защищавших лицо ребенка от солнечных лучей, были вытканы стилизованные фламинго. Дина предусмотрительно запаслась всем необходимым для длительной прогулки. В багажной сетке лежали пакет с памперсами, баночка с подогретым детским питанием, бутылочка с соской, одеяло (для него), фляга с водой, зонт, джинсовая куртка (для нее). Дина оказалась весьма благоразумной, если учесть ее небольшой материнский стаж, и ей было приятно это осознавать. Она полагала, что хорошо подготовилась к разного рода неожиданностям. Иллюзия стабильности и прочности семейного счастья - одна из самых дорогих и хрупких. Кое-что Дина открыла для себя совсем недавно, но она быстро взрослела.
        Женщина, катившая коляску, прошла мимо скамейки, на которой сидели полураздетые парни и пили пиво. Из бум-бокса доносились истошные вопли "Prodigy". Парни откровенно разглядывали молодую мамашу и отпускали на ее счет громкие замечания. В другое время она испытала бы как минимум смущение и злость, но не сегодня. Агрессия посторонних самцов разбивалась о невидимую стену покоя и светлой радости, отгородившую Дину от остальных. Она едва заметно улыбалась.
        Впереди показался фонтан с бассейном посреди небольшой площади, на которой пересекались несколько аллей. Самое оживленное место парка. В бассейне с радостным визгом купались дети. Фотографы лениво развалились в шезлонгах среди нагромождений своего инвентаря - от пластмассовых машин и игрушечных пони до муляжа Кинг-Конга в человеческий рост.
        Дина остановилась в тени старой липы и достала флягу с водой из источника. На поверхности фляги, пролежавшей несколько часов в холодильнике, выступила роса. Дина сделала несколько глотков. Она пила только чистую воду. Никакой химии, боже упаси! Потом в течение нескольких минут она наблюдала за детьми. Для купания было прохладно, но те, похоже, ничего не знали об этом. Воды в бассейне оказалось по пояс, и один шустрый малыш даже пытался кататься по дну на трехколесном велосипеде.
        Поблизости толстый папаша уговаривал сынишку взобраться на плечи Кинг-Конга и секунду посидеть спокойно. И еще улыбаться при этом. Мальчик смотрел испуганно и беспомощно. Фотограф оживился и пытался "работать с клиентом". В конце концов мальчишка завыл и запросился на землю. Папаша был явно раздосадован.
        На скамейке возле фонтана устроилась парочка. Она курила, он лизал мороженое. Старушка кормила голубей семечками, ненадолго забыв об одиночестве. Голуби были какие-то нервные и то и дело вспархивали, поднимая пыль. От городка аттракционов доносилась старая песня: "Быть может, мы могли бы быть и счастливей, но в чем наше счастье, не знал бы никто..."
        Дина прогулялась в глубину парка и увидела над верхушками деревьев ажурную дугу "чертова колеса". Разноцветные гондолы плыли на фоне неба - краткий восход, быстрый закат... Дина поискала взглядом незанятую скамейку. И не нашла. После долгой зимы и дождливой весны всех потянуло в парк, на обновленное солнце: курсантов, пенсионеров, роллеров, свидетелей Иеговы, шахматистов... В одной из боковых аллеек фланировали гомосексуалисты. Она ни за что не догадалась бы об этом, если бы не забрела туда случайно пару недель назад. Какой-то милый и печальный гей, глядя на нее глазами спаниеля, поделился своей слезоточивой "love story" с несчастливым концом. Она слушала, испытывая одновременно сочувствие и любопытство. Она почти поверила ему, когда он намекнул, что покончит с собой... Интересно, что сказал бы Марк, если бы узнал, как и с кем она проводит время?
        Но сейчас ей хотелось побыть одной. Впрочем, она "оговорилась" в мыслях. Нет, конечно, не одной, а с этим существом в коляске. Они были связаны друг с другом, словно сообщающиеся сосуды. Дина - сосуд побольше, доверху наполненный любовью. Чем наполнен маленький сосудик? Она не знала. Когда она задумывалась об этом, ее саму начинала засасывать дыра, ведущая куда-то в межзвездную пустоту, где уже не за что зацепиться и нет никаких ориентиров.
        Поэтому она думала о другом. О том, что вечер принадлежал ей. О том, что часы, отсчитывавшие секунды, разбились. И ей достался цельный кристалл времени, в котором отражался парк - каждый лист, каждый паук, каждый звук птичьего пения, каждый жест неуловимого ветра, золотистый свет и пятнистые тени...
        Этот кристалл был чистым и прозрачным, пока не появился человек в зеленом макинтоше.
        Дина заметила незнакомца, когда тот уже оказался почти рядом, на расстоянии нескольких шагов. Возможно, дело было в длинном плаще бутылочного цвета, маскировавшем его на фоне листвы. Наверняка человек вышел из узкой темной аллеи, посыпанной гравием и песком. Аллея вела к заброшенному зданию, где когда-то размещалась парковая контора.
        Даже с небольшого расстояния силуэт незнакомца напоминал бутылку - прямая спина, покатые плечи, длинная шея, маленькая голова и шляпа почти без полей, смахивающая на пробку. Судя по лицу и легким движениям, он был еще не стар. Сразу же бросалось в глаза, что одет он не по сезону. И в то же время невозможно было представить его потеющим или испуганным. Лицо было бледным, костистым, неподвижным; взгляд ледяных светло-голубых глаз - цепким и неотвязным.
        Этот взгляд Дина ощутила на себе почти физически. Она повернула голову. "Макинтош" направлялся прямо к ней. Старуха, случайно наблюдавшая за ними издали, почему-то вспомнила середину минувшего века, времена своей молодости. Тогда такие плащи были в моде. С минуту она сидела неподвижно, не замечая никого и ничего вокруг. Потом рассеянно улыбнулась и обнаружила, что голуби разлетелись..
        Дина невольно напряглась, хотя непосредственной опасности как будто не было. Пусть попробует, пусть кто-нибудь только попробует тронуть ее малыша!.. "Да я ему глаза выцарапаю!" - подумала она и сама удивилась своей внезапной решимости. Она даже бросила быстрый взгляд вниз, на свою руку. Пальцы с длинными ногтями были согнуты характерным образом - получилось очень похоже на лапку хищной птицы...
        Незнакомец остановился рядом с коляской и попытался улыбнуться. Попытался - потому что улыбаться ему явно не хотелось, но он как будто считал необходимым соблюсти нелепый ритуал. Дина поняла, в чем причина возникшей напряженности. "Макинтош" казался абсолютно чужеродным телом в этом спокойном тихом месте, среди майского благоухания и расслабленных людей, предающихся беззаботному отдыху. Грубый случайный мазок поверх картины импрессиониста. Заноза в нежной коже. Скрежет, разрушивший очарование мягкой музыки...
        - Вам повезло. Хороший мальчик, - сказал "макинтош", склонившись над коляской. У него был приглушенный голос. Он умудрялся разговаривать, почти не двигая губами.
        "Откуда он знает, что у меня мальчик?" - мелькнуло у Дины в голове. Даже костюмчик не был виден, чтобы судить по цвету. Впрочем, можно просто угадать - вариантов не так уж много.
        - Берегите его, - сказал незнакомец с нажимом, глядя на нее так, словно не был убежден, понимает ли она его.
        Она и в самом деле не понимала. Какого черта? Неужели ее собственный ребенок дорог ей меньше, чем постороннему, у которого скорее всего (она даже была почти уверена в этом!) вообще не было детей? Глупое положение. Дурацкое. Она не знала, как себя вести.
        "Макинтош" вдруг повернул голову, будто прислушивался к чему-то. Что можно было услышать? Отдаленную музыку, голоса, детский визг, шелест листьев, пение птиц... И больше ничего не было под пронзительно голубым куполом неба. Именно туда - в небо - он и посмотрел, а потом медленно проговорил:
        - По-моему, вам пора домой.
        - Извините. Я решу сама.
        - Вы не понимаете. Вы ничего не можете решить. Его нужно защищать.
        - Да, правильно. От маньяков вроде вас.
        Это было грубо, но он ей надоел. Впрочем, незнакомец не обиделся. Он только сильно сжал зубы и покачал головой. Она не верит. Она не будет слушать его. Это означало, что он бессилен. Он не мог изменить того, что произойдет в ближайшем будущем... Некоторое время он будто подыскивал аргументы. Наконец вытащил последний козырь.
        - У вашей матери сердечный приступ.
        Дина окаменела. Кровь отлила от лица. Потом сквозь матовую бледность начали проступать розовые пятна, свидетельствовавшие о проснувшейся ярости. Если это была шутка, то очень плохая. Если попытка предупредить о чем-то, то чертовски неудачная и неуклюжая. В любом случае ее мать умерла четыре года назад.
        От сердечного приступа.
        - Пошел ты... - прошипела Дина и раздраженно толкнула коляску. Тут же испугалась - толчок получился слишком сильным. К счастью, малыш не проснулся. Она быстро покатила коляску к фонтану, где было побольше людей. Она не оглядывалась и надеялась, что "макинтош" не идет за нею следом, иначе придется звать на помощь. А вон, кстати, и патруль. Патрульные были заняты - они болтали с хорошенькой продавщицей пива.
        Дойдя до площади, Дина украдкой посмотрела назад. Незнакомец шагал по направлению к ближайшим зарослям. В правой руке он держал что-то похожее на футляр для очков. Если бы не белые пятна лица и кистей, она бы его вообще не заметила. Плащ скрывал своего обладателя не хуже маскировочного халата.
        Дина остановилась и перевела дух. Нельзя сказать, что эта нелепая короткая встреча выбила ее из колеи. Конечно, нет. Она была достаточно сильной, чтобы держать себя в руках. Полная безмятежность сегодня уже не вернется, но зато вечером, когда стемнеет и появятся звезды (ночь будет безлунной и наверняка ясной)... Она машинально бросила взгляд вверх и замерла.
        Дина не сразу поняла, в чем дело. И даже не сразу поверила своим глазам. Такое она видела только в фантастических фильмах. Никто из людей, находившихся поблизости, не замечал ЭТОГО потому, что кроны деревьев закрывали происходящее. До поры до времени.
        Голубую извилистую реку неба, текущую в зеленых берегах, перерезала стремительно надвигающаяся черная туча. Ее край был настолько ровным и четким, что действительно напоминал гигантское вороненое лезвие.
        Тень в мгновение ока поглотила парк и распространилась дальше, словно выскользнувший из-за горизонта занавес. Гроза налетела внезапно. Слишком внезапно. Это поразило не только Дину, но даже старую деву, прожившую на свете в несколько раз больше. Старуха была очень осторожна, почти мнительна и панически боялась простудиться. Она не могла припомнить случая, чтобы перемена погоды застала ее врасплох. Сейчас произошло именно это. "Надо было повнимательнее следить за голубями", - сказала она себе, а потом у нее уже не осталось ни времени, ни возможности рассуждать.
        Солнце еще светило на западе, когда первый шквал хлестнул по парку леденящим кнутом. На самом деле ветер казался ледяным по контрасту с только что вытесненным теплым воздухом. Дина, получившая нешуточный удар в лицо, пошатнулась и почувствовала, что ее охватил озноб. По рукам и спине пробежали мурашки. Ручка коляски толкнула ее в живот... Первая мысль была о ребенке. Тот безмятежно спал, хотя шторки с фламинго туго трепетали, будто наполненные ветром паруса.
        Обрушились глубокие лилово-фиолетовые сумерки. Промелькнули черные тени птиц, то ли летевших очень низко, то ли просто сметенных шквалом. Деревья тревожно шумели; отовсюду доносился зловещий и пронзительный скрип. Уютный уголок парка мгновенно превратился в подобие дикого леса.
        Дина озиралась, испытывая странную смесь испуга и восторга. Она еще не осознала степень опасности. Впрочем, она недолго торчала на одном месте, тем более что порывы ветра усиливались и настойчиво толкали в спину. А коляска рвалась из рук. Дина поспешно бросилась к ближайшему выходу из парка. Она видела перед собой множество мелькающих человеческих фигур. Еще быстрее неслись клочья бумаги, обрывки газет, пакеты и пластиковые бутылки. И даже невесть откуда взявшиеся розовые лепестки.
        Зеленая метель из оборванных листьев мешала разглядеть, что происходит в сотне метров впереди. Верхушки самых высоких деревьев уже были обломаны и превратились в летящие кусты. Внизу, за частоколом стволов, было поспокойнее, зато вдоль аллеи двигалось плотное грязно-коричневое облако пыли и мусора, пожирая расстояние чуть быстрее, чем бегущий человек. Облако напоминало волну, падающую на берег и подминающую под себя купающихся. Те, что оказались внутри, корчились, зажимая уши и глаза. Пыль и мелкие камешки крутились с бешеной скоростью. Каждыйновый удар ветра по обнаженной коже был словно мазок наждаком...
        Дину охватила нарастающая паника. Интуиция подсказывала, что она не успеет добраться до дома. Это два квартала вверх по улице. Больше полутора километров. Надо было искать укрытие. Бежали те, кто был налегке. Остальные прятались под большими деревьями или сооружениями типа навеса-раковины над летней эстрадой. Раздавался веселый женский смех - в те секунды происходящее еще казалось безопасным приключением.
        Детей, игравших возле фонтана, уже не было. На парапете бассейна осталась забытая кем-то мокрая майка, которую вскоре подхватил порыв ветра и поднял высоко в воздух. Зацепившись за фонарь, она забилась, как рваный флаг. Инвентарь и шезлонги разметало в стороны. Что случилось с самими фотографами, Дина не видела. Кинг-Конг перекатывался по аллее, словно огромная и нелепая опрокинутая урна - слишком большие габариты и слишком маленький вес.
        Дина спряталась под старым кряжистым дубом и надела джинсовую куртку. Она надеялась, что, если хлынет ливень, густая развесистая крона защитит ее от воды. Открывать зонт было бесполезно - все равно вырвет из рук. Сейчас полутораметровый ствол принимал на себя напор ветра невероятной силы, однако и за ним Дине пришлось несладко. Она почти налегла на коляску всем телом, чтобы удержать ее на месте. И все время следила за ребенком. А тот спал как ни в чем не бывало. Она нашла в себе силы улыбнуться...
        Сверкнула молния. После вспышки все показалось еще более мрачным, словно безумный художник исхлестал грязной кистью еще недавно сверкавший мир. Раскат грома был оглушительным. Дина невольно втянула голову в плечи и приготовилась услышать детский крик. Но малыш не проснулся.
        Теперь она испугалась не на шутку и потрогала его рукой. Он дышал легко и размеренно. От него исходило тепло и ощущение покоя. Вот так - от него, а не от матери. Она уже давно дрожала, чувствуя себя мокрой кошкой. И вдобавок голодной - как всегда, не вовремя.
        Природа взбесилась. Посыпался град величиной с голубиное яйцо. Поскольку ветер не стихал, градины летели почти горизонтально и напоминали шарики для пинг-понга. Дина ничего не смыслила в метеорологии, но даже ей было ясно: ураганный ветер, град и молнии ОДНОВРЕМЕННО - это абсурд. Тем не менее она все видела своими глазами. И даже ощутила телом, когда несколько крупных градин, прошивших крону дуба, стукнули ее по голове и плечам. Она сжалась, нагнулась над коляской и попыталась открыть зонт. Градины нещадно колотили по ногам и спине. Ей удалось раскрыть зонт наполовину, а затем раздался хруст и резкий хлопок. Дина потеряла равновесие и оступилась. Зонт тут же вырвало из ее рук и унесло куда-то вверх, будто дохлого птеродактиля.
        ...Паника вызвала болезненные спазмы в животе. В какой-то момент даже стало трудно дышать. Уже ничего не соображая, Дина рванулась к летней эстраде, с трудом толкая коляску по скользкому влажному грунту, присыпанному градинами. Возможно, это спасло ее и ребенка. Молния ударила в дерево, под которым она стояла минуту назад. Верхняя часть кроны вспыхнула, как факел. Мимо Дины, каким-то чудом не задев ее и коляску, пронеслись куски дымящейся коры и обугленной древесины. И почти сразу же настигло облако горячего пепла. Она закашлялась, будто в глотку набилась вата, и в течение нескольких секунд ничего не видела. Даже лица своего ребенка. Затем воздух внезапно прояснился.
        Вокруг порхали листья - догорая, чернея и съеживаясь , Зрелище было почти красивым. По крайней мере завораживающим. Черный снег в уголке преисподней... Раздвоенный ствол раскололся на шестиметровой высоте. Это сопровождалось жутким скрипом, с каким, наверное, лопается мачта парусного корабля, попавшего в сильнейший шторм. Странно: тяжелая прочная древесина издавала невыразимо тоскливый звук... Верхняя, пылающая часть ствола массой в несколько тонн, казалось, зависла на мгновение без всякой опоры, а затем, ускоряясь, заскользила вниз и рухнула на землю.
        Дина невероятным образом избежала и этой опасности. К ее счастью, она не оглядывалась, иначе малейшая задержка стоила бы ей жизни. Или ЕМУ. Но скорее всего обоим.
        Заостренный сук толщиной в руку вонзился в землю в полуметре от коляски. Однако неприятности на этом не закончились. Лишь немного позже Дина начала догадываться, что все происходившее в тот злополучный вечер не являлось только цепью случайных совпадений. Против благодушных объяснений была не только теория вероятности, но и восставал житейский здравый смысл.
        Впрочем, тогда, в парке, здравый смысл помог бы ей меньше всего. Она металась, истязаемая ледяными плетками, и думала, что наступил конец света. Нигде не было спасения. И никто не пришел ей на помощь. Если бы она верила в бога, то, наверное, молилась бы, а так шептала бессвязные ругательства. Малыш по-прежнему спал, будто его не касались ни дикий грохот, ни сотрясения коляски, ни даже сильнейшие волны страха и отчаяния, излучаемые матерью. С одной стороны, Дина была благодарна ему за это. Если бы вдобавок он орал, она сошла бы с ума. С другой стороны, его молчание пугало ее едва ли не сильнее, чем буйство стихии...
        Ей оставалось пробежать несколько десятков метров до эстрады, и она уже видела темную человеческую массу, скопившуюся внутри, под навесом, больше чем когда-либо напоминавшим готовую захлопнуться раковину. Тут произошло нечто ужасное и непоправимое. Вероятно, виной этому тоже была молния. Во всяком случае, края листового металла, которыми был крыт навес, загнулись кверху (точь-в-точь вставшие дыбом слипшиеся волосы) и образовали сверкающую корону. Искры посыпались от нее во все стороны, словно кто-то зажег на эстраде гигантский бенгальский огонь. Запахло озоном - настолько сильно, что в первую секунду газ показался отравой. Оглушительное шипение прерывалось только раскатами грома. И не было человеческих криков, которые Дина подсознательно ожидала услышать, - может быть, это означало самое худшее...
        Ослепительно яркая электрическая дуга пылала там, где только что стояли люди. Голубоватые вспышки с огромной скоростью ползли по еще уцелевшим Проводам, растекаясь подобно подожженным струям бензина. Смертоносная иллюминация подсвечивала сумерки потусторонним сиянием. В момент каждой вспышки выбеленные лица тех, кто прятался под деревьями вблизи эстрады, казались парализованными. Дину тоже парализовал ужас, но она с огромным трудом высвободилась из невидимых тисков и заставила себя бежать - теперь уже все равно куда.
        Рекламный щит "Lucky Strike" едва не поставил последнюю точку в ее жизни. Она вполне могла оказаться жертвой сигаретного бизнеса, ни разу не затянувшись по-настоящему. Баловство с подружками в седьмом классе - не в счет. Щит представлял собой хоть и дырявый, но внушительный металлический парус площадью около, десяти квадратных метров. В нем зияли рваные отверстия с отогнутыми краями.
        С Диной могло случиться то же самое, что с жуком, попавшим под летящую консервную банку. Ураганный ветер нес щит практически горизонтально. И тот вращался, сверкая флюоресцентной краской и некрашеными дюралевыми уголками...
        Она затылком ощутила приближение этой гигантской фрезы, будто сорвавшейся с вала и отправившейся в короткий полет вдогонку невинной жертве. Дина обернулась. Внешние звуки перестали для нее существовать. И время замедлило сумасшедший бег. Засосало в желудке; это был, конечно, не голод, а предчувствие страшной беды...
        Теперь в ее сузившемся до предела мирке, где все приобрело вязкость кошмара, щит вращался неправдоподобно медленно - и в унисон с отблесками молний на его острых краях сменяли друг друга шумные приливы и отливы крови в ее голове. Шорохи вместо пульсации. Стеклянная ясность вместо серой смазанной неопределенности... Дина знала заранее, что произойдет через секунду. Этой секунды ей хватило, чтобы сделать только одну, уже бесполезную вещь. Сработал голый инстинкт. Она заслонила собою коляску, испытывая сильнейшее давление воздуха, плотного, как резиновая стена, из которой высовывались ледяные пальцы, занятые массажем, причинявшим жестокую боль. Эта стена успела отодвинуть ее метра на два, прежде чем красное пятно заслонило весь остальной мир.
        Дина отступала; трение подошв об асфальт оказалось слишком слабым, и отчаянного напряжения всех мышц явно не хватало. Раздался мощный хлопок и металлический скрежет. Дина закрыла глаза. В паху стало мокро. Нельзя сказать, что она приготовилась умереть. Ведь к этому нельзя приготовиться... Лист металла небольшой кривизны обладал плохими аэродинамическими качествами. В последнее мгновение что-то воздействовало на него - возможно, изменение направления ветра было случайным, но своевременным. Щит взмыл вверх; его развернуло в вертикальной плоскости и швырнуло в сплетение ветвей. Две из них толщиной в руку были срезаны, будто на высоте второго этажа пронеслась циркулярная пила. Еще шесть оказались сломанными и поглотили энергию удара.
        Дина выдохнула. Повернувшись лицом к ветру, даже дышать было трудно. Сверкающий уголок щита пронесся в десяти сантиметрах от ее макушки, прежде чем врезался в дерево. Затем щит сполз вниз по веткам, ураган подхватил его и понес дальше, переворачивая и сминая. Металл громыхал при ударах об асфальт. Щит снова начал вращаться, но больше не взмывал кверху. И никого не осталось на его пути...
        Дина еще была не в силах думать о том, что это значит. Зато она осознала другое; ее ребенок только что чудом остался жив. От этой мысли возникал холод в кишках, поднимался выше и отзывался в груди болезненным спазмом. И слабость в ногах предвещала скорую реакцию, но пока она могла двигаться, стремилась убежать подальше.
        Она была уже на улице. Арка центрального входа в парк осталась позади; Дина и не заметила, когда проскочила под нею. По дороге несся поток воды пополам с грязью. Кое-где ветер перекатывал нерастаявшие градины, но быстро терял силу. Молнии еще сверкали на западе, звук грома стал приглушенным. Машины ползли мимо медленно, как побитые собаки. На корпусах многих из них были вмятины. Дина прошла мимо трех легковушек, припаркованных у обочины. У этих были выбиты стекла.
        Какое-то несоответствие не давало ей покоя, пока она брела, пошатываясь, в сторону своего дома. Что-то не так. Это "что-то" было из разряда чудес - прекрасных, добрых, СПАСИТЕЛЬНЫХ чудес, - но все-таки причиняло неудобство, как любая неразрешимая загадка.
        Разбитые стекла. Вмятины в металле. Отверстия с рваными краями. Град. Ледяные шарики. Дробь, отлитая на небесах...
        Дину осенило через сотню шагов. Судя по всему, НИ ОДНА градина не попала в коляску. Дина провела ладонью по мокрым волосам. Как насчет ее собственной головы? В то же время на руках и спине наверняка остались синяки, но это она стерпела и, несомненно, переживет. А ОН до сих пор сладко спал! Этот маленький негодник проспал все на свете, даже свое почти неправдоподобное спасение! Господи, малыш, если бы ты только знал!.. Нет, лучше тебе не знать. Спи, и пусть тебя минуют все беды!..
        Она извлекла сына из коляски и прижала к груди. Вернее, к насквозь промокшей рубашке, уже не опасаясь, что он простудится. Конечно, он не мог простудиться. Его хранила высшая сила.
        О человеке в зеленом макинтоше Дина так и не вспомнила до полуночи.
        Она окончательно пришла в себя только после возвращения мужа. Марк явился поздно и слегка навеселе. Тем летом он записывал на телевидении музыку для рекламных роликов. Работа была периодической, а денег не хватало всегда. Впрочем, в удачные дни он зарабатывал достаточно, чтобы обеспечить семью на пару месяцев вперед.
        - У шефа день рождения!.. - громогласно объявил он с порога и тут же осекся. От небольшой дозы он обретал усиленную яркость восприятия.
        Дина стояла в коридоре, обхватив себя руками, и глядела на него широко открытыми глазами. Ее волосы до сих пор были мокрыми. И она дрожала, несмотря на то что надела теплый махровый халат.
        - Что случилось? - спросил он, почему-то понизив голос до шепота.
        - Ты не поверишь... - Она закусила губу, с трудом сдерживая слезы. До этого она держалась, а теперь, когда он пришел, могла позволить себе расслабиться.
        - Ян?
        - Нет-нет. С ним все в порядке.
        - А с тобой?
        - Сейчас уже все хорошо.
        - Фух-х. От сердца отлегло. Расскажешь?
        - Потом.
        - Ладно. Женщина, подойди! Я тебя утешу. - Он достал из кармана компакт-диск с ее любимыми "Garbage". Она улыбнулась, но как-то не вполне лучезарно.
        - Спасибо, милый.
        Дина обняла мужа и поцеловала в щеку, заросшую щетиной. Ее губы были такими холодными, что Марку стало не по себе. Если она заболела, то очень некстати.
        - Надеюсь, это только первый номер программы? - спросил он. Его рука нашла ее грудь.
        - Ну, если один знакомый алкоголик не свалится с ног...
        - Детка! - сказал он хриплым низким голосом, пародируя крутого героя боевика. - Когда ты рядом, я всю ночь на взводе.
        Ей уже передалось его возбуждение. И влага в глазах блестела чуть иначе. Он нежно провел пальцем по ее губам. Она была домашней, теплой, ласковой, и ей нужно было оказаться в его объятиях, чтобы забыть кое о чем. Все могло начаться прямо тут, в коридоре, и закончиться на полу в гостиной, но в это время из дальней комнаты донесся плач ребенка.
        Лицо Марка мгновенно преобразилось. Вожделеющее выражение сменилось смешной и трогательной растерянностью.
        - Где мой сыночек? Где мой маленький? - Он сорвал с себя куртку и ринулся в детскую.
        - Не дыши на него, пьяница! - строго сказала Дина вслед.
        - Есть не дышать!.. Иди ко мне, мой сладкий...
        Черта с два "не дышать"! "Чмок-чмок". И уже раздается радостное повизгивание, смех вместо плача...
        Она коснулась затылком стены и подумала: "Кажется, все по-прежнему. Жаловаться вроде бы нет причин. Господи, только не надо больше приключений!" Сейчас она со всей остротой чувствовала, насколько уязвимы все, кто ее окружает. А сама она - как стекло. Это было жутковатое чувство, мешающее свободно жить. Из головы не выходил образ рюмки, балансирующей на краю стола.
        Впервые в жизни Дине захотелось выпить.
        Лежа на диване, они смотрели какой-то фильм. Дина не вникала. Она слегка опьянела, куталась в плед, отхлебывала капуччино из громадной чашки и наслаждалась покоем. Приглушенное, вялое удовольствие от тепла и уюта хотелось растянуть надолго. Именно для того, чтобы ощутить безопасное настоящее. Вот оно - единственное, что принадлежит тебе. Все остальное - иллюзии. Плюс приятное дополнение - мысли о будущем, надежды, мечты, которые, очень может быть, иногда сбываются...
        Марк предпринял очередную попытку забраться под плед. Не всерьез, конечно. Если бы всерьез, он получил бы свое сразу же. Но он понимал, что все впереди. Он уже неоднократно совершал поползновения и следил за тем, как меняется настроение Динки. "Дай допить", - просила она, зная, что рано или поздно уступит его домогательствам. И от этого тоже становилось тепло. Сладострастие медленно охватывало ее, словно неощутимая вода омывала тело, отслаивая шелуху усталости...
        Ей не пришлось долго пересказывать ему все то, что случилось с нею (с НИМИ) в парке. Он понимал ее с полуслова. Иногда вообще без слов. К тому же существовала грань, за которой любые слова звучат фальшиво или ничего не выражают. Остается только молчание и близость - если повезет и кто-то в эту самую минуту есть рядом. Если не повезет - одиночество, тогда уже неизбывное...
        Дине повезло, и она не знала, кого благодарить за это - судьбу, случай, Марка или саму себя. "Я заслужила семейное счастье, ведь я хорошая девочка. Я никому не сделала ничего плохого. Даже в мыслях..."
        Хорошая девочка поставила чашку на столик.
        - Эй, пьяница, ты еще не спишь?
        Он медленно раздел ее при слабом свете ночника и начал целовать каждый синяк на бронзовой коже.
        - Может быть, тебе неприятно? - спросила она. Это была игра. Она догадывалась, что ему приятно.
        - Омерзительно, - сказал он. - Похоже на татуировки.
        Они расхохотались.
        - А ты хотел бы?..
        - Конечно. Здесь... И здесь... И здесь... И вот здесь... Он обозначил места легкими прикосновениями губ. Потом его язык проник глубже, и ей стало совсем хорошо.
        Марк отправился принять душ, а Дина лежала, глядя в потолок, по которому скользили тени. Из приоткрытого окна веяло прохладой. Шумели деревья, но сейчас в этих звуках не было угрозы.
        Ровно в полночь по местному каналу начали передавать новости. Дина поленилась встать, чтобы выключить телевизор. Сообщение об урагане, пронесшемся над центральной и северо-западной частями города узкой полосой, занимало главное место. Метеорологи недоумевали - и это еще мягко сказано. Она слушала вполуха лепет корреспондентов и думала о своем. Спросили бы лучше у нее - она бы им такого порассказала об этом чертовом катаклизме! Но теперь - все. "Я труп, - думала она. - Глиняная кукла. Меня разбили и слепили заново. Сил нет. И не будет как минимум до одиннадцати утра. Ох этот Марк со своими штучками! Не встану, даже если Янчик... Нет, милая, куда ты денешься! Встанешь и побежишь как миленькая. Невзирая на то что муж рядом..."
        "Восемь человек погибли. Двадцать девять пострадавших доставлены в городские больницы; одиннадцать из них находятся в тяжелом состоянии..."
        Когда Дина услышала это, у нее перехватило горло. Восемь трупов. Их могло быть десять. Вот так иногда заканчиваются прогулки прекрасным майским днем. Нелепость смерти не укладывается в голове, но от этого не легче. Она зажмурилась, чтобы не заплакать. Запоздалая реакция на нервное перенапряжение... В темноте под веками медленно вращалось красное пятно с надписью "Lucky Strike". "Что вы курите? - "Лаки Страйк". Угощайтесь. - Спасибо. Можно я возьму две? - Конечно. Травитесь на здоровье..."
        "Что со мной? Неужели определенное сочетание букв будет каждый раз запускать в мозгу один и тот же документальный фильм, включать болезненные воспоминания? Неужели по ночам будет сниться одно и то же: темная аллея, рев ветра, медленный полет щита, ужасный скрежет перед самым концом?.."
        "...Не выяснено, что стало причиной гибели еще одного человека, труп которого был обнаружен..."
        Она резко села и почувствовала, как заныла спина. Уставилась в телевизор. На экране проплывали какие-то тени. Дина вытерла слезы, чтобы увидеть хоть что-нибудь. Снимали, когда уже стемнело, и вдобавок на ходу. Луч подсветки последовательно выхватывал из темноты стволы, перевернутые скамейки, обломанные сучья, сломанные деревья, заросли смятого кустарника, прибитую градом траву... Наконец впереди появилось что-то похожее на кучу хлама, прикрытого брезентом. Только это был не брезент, а зеленый макинтош.
        Когда видел главное, ошибиться невозможно. Дина оцепенела. "Я тут ни при чем", - мысль казалась нелепой и все же... Разве существовала какая-то связь между нею и тем человеком? Дине не хотелось этого, однако связь была, и возникало предчувствие, что краткий контакт вовлек женщину в чужую темную игру, правил которой она не понимала и не могла понимать.
        "...Личность погибшего не установлена. Возможно, неизвестный скончался от сердечного приступа. Не исключается также передозировка наркотиков, поскольку при нем найден шприц и ампулы с пока еще не идентифицированным препаратом..."
        Она не может оторваться от картинки на экране. Слишком белая рука торчит из рукава. Потом все заслоняет фигура человека в штатском, который предлагает оператору отойти подальше. Другие уже натягивают сверкающую ленту; по ту сторону барьера - только профессионалы. Однако они ни о чем не догадываются. И они ничего не поймут. В отличие от них Дина знает, что человека в зеленом макинтоше убили, хотя и неведомо каким способом.
        Но КТО убил или ЧТО убило - вот этого она не узнает никогда.
        З.МАРК
        В новогоднюю ночь 2*** года клуб "Фламинго", естественно, был открыт до утра. Марк предпочел бы провести эту ночь дома, с Диной и Яном. Весь день накануне его одолевали дурные предчувствия. Ничего определенного - блажь, переутомление, расстроенные нервишки. В крайнем случае он мог бы сказаться больным. Пришлось напомнить самому себе, что безработных музыкантов полно и многие из них ничем не хуже его. Кое-кто наверняка лучше - просто ему повезло. А когда повезло, то человеку остается вцепиться в удачу зубами и обеими руками и держаться до последнего. И ни в коем случае не искушать судьбу. Не плевать против ветра. Не мочиться в колодец. Наслаждаться тем, что имеешь, - до следующей черной полосы. И надеяться, что своей цепкостью и сосредоточенностью отодвинул день расплаты подальше...
        Деньги, деньги. Старая песенка. Все упиралось в деньги. В тот год деньги нужны были, чтобы отдать Яна в приличную школу. Марк подсчитал, что сможет оплатить обучение, если начнет откладывать с самой зимы. Динка в своем турагентстве зарабатывала ровно столько, сколько требовалось на текущие расходы. При этом за последние годы они сами никуда не выезжали на отдых. Марк имел всего по одному выходному в неделю, да и то по понедельникам.
        Деньги. Чертовы бумажки. Группа как раз играла "Любовь, жизнь и деньги" Диксона и Глоувера. Мягкую и очень длинную версию. Чарли - чернокожий из Денвера - пел без надрыва. Он уже понял: все не так уж важно. Чарли был неизлечимо болен и знал, что скоро уйдет на покой. Для него многое утратило былое значение. Но не для Марка. В промежутках между саксофонными соло у того был повод еще раз подумать о главных вещах. Блюз облекал вялые размышления в куда более красивую форму. Двенадцать с половиной минут медленного полета - и ты снова на грешной земле. Возвращение неизбежно. У тебя есть жизнь и даже любовь (восемь лет вместе - это не шутка!), а вот с деньгами - вечные проблемы. Из-за необходимости добывать их ты не принадлежишь самому себе. Валялся бы сейчас с Динкой где-нибудь на теплом песочке...
        Он усилием воли прервал эти мазохистские фантазии. Старые вещи он играл свободно, как бы не вполне присутствуя здесь. При этом музыка не была для него формой эскапизма. Скорее иной формой существования. Он будто сам превращался в вибрацию. Возможно, это было одним из доступных лично ему способов заглянуть в вечность через черный ход. Или разновидностью подпитки - естественной потребностью и необходимостью для всякой живой твари...
        Во время длинных импровизаций легкая отстраненность даже помогала. С каждой нотой он все глубже увязал в трясине, чаще всего не зная заранее, как выберется, и вдруг все разрешалось само собой, в силу присутствия некоей основы, объединяющей все и всех на этой земле. Похоже на бег в темноте по незнакомой местности. Быстрый бег, при котором каждый шаг чреват опасностью. Оступишься - и рухнет карточный домик гармонии, порвутся ветхие сети, удерживающие и придающие форму хаосу. Но если думать об этом, обязательно упадешь в яму или наткнешься на пень и сломаешь ногу. Если же бежишь самозабвенно, с абсолютной, бездумной уверенностью, то все будет в порядке. Сам получишь кайф, и, может быть, кому-то еще придется по вкусу то, как ты несешься сломя голову.
        Эмоции напрокат - вот и вся музыка. Богатый и счастливый, если он еще не покрылся непробиваемым слоем жира и самодовольства, может ненадолго ощутить, каково это - быть нищим, одиноким и неприкаянным. Услышать тоскливый вой бродячего пса на луну - преображенный и положенный на ноты. Или наоборот - получить безвредную инъекцию радости. Происходит передача вибраций, от которых всем становится лучше, или по крайней мере ощущаешь соприкосновение в каком-то другом слое жизни и чувствуешь - ты не один. Точнее, не ВСЕГДА один...
        Благополучные и сытые люди, сидящие в зале, пришли сюда не затем, чтобы рисковать чем-то или расстраиваться всерьез. Они пришли расслабиться и отдохнуть после тяжелого дня. Весь персонал "Фламинго" знал, что для этого нужно. И Марк тоже знал. Благополучные и сытые не любят, когда их гладят против шерсти. Блюз в миноре годится только как аперитив. Для нормального пищеварения. Затем последуют жирные блюда из обширного меню поп-джаза...
        Марк ничего не имел против клиентов клуба. В конце концов, кое-что из их глубоких вместительных карманов перепадало и ему. Они жили хорошо и давали сносно жить другим. Это был в высшей степени гуманный расклад. Лучше уже не бывает. Когда кому-то хочется изобрести совершенство, все заканчивается резней. У Марка хватило ума понять, что так устроена жизнь, и не дергаться. Он делал свое дело, ублажая более удачливых ребят с ихними проститутками, порой сам чувствовал себя проституткой (причем одной из самых дешевых) и ждал, когда судьба улыбнется ему. При мысли, что можно не дождаться, охватывал страх и презрение к себе. Но потом все проходило...
        В ту праздничную ночь он получил предложение, которое могло радикально изменить все. Правда, гримаса судьбы была больше похожа на ухмылку пресловутого ростовщика, выдавшего кредит под немыслимые проценты.
        К пяти утра он был выжат как лимон. Ему всего тридцать шесть, а здоровье уже растрачено. И шило почти все время торчало под сердцем - малюсенькое шило, еще только дающее знать о себе. Ничего удивительного - он забыл, когда жил в нормальном ритме, не путая дни и ночи, не лакая кофе лошадиными дозами, не подстегивая себя всякой дрянью, от которой собственные мозги кажутся пачкой старых мятых писем, написанных самому себе в забытые времена и теперь сгорающих внутри металлического чайника...
        В начале шестого подъехали освободившиеся ребята из "Центуриона", а в зале обнаружился заезжий суперстар. В общем, назревал джем, о котором хозяин наверняка позаботился заранее. Пока техники ставили дополнительные микрофоны и делали звук, выдалась передышка минут на пятнадцать. Народ повалил в бар, а Марк с клавишником Гошей отправились перекурить и заодно хлебнуть кофе.
        Гоша был музыкантом от бога. Музыка являлась для него пищей и постоянной любовницей, которой он оставался верен при любых обстоятельствах. Вероятно, он ощущал жизнь по-настоящему только тогда, когда играл или лежал в постели с женщиной. Остальное время было для него лишь бесплодным скучным ожиданием в преддверии гармоничного сочетания звуков или оргазма. Впрочем, хозяин "Фламинго" сумел выдрессировать его и сделать послушным, вполне управляемым мальчиком. Первый и последний конфликт между ними произошел в тот вечер, когда Гоша явился в клуб в майке с надписью: "Если бы дураки имели крылья, это место было бы аэропортом". Никто не знал в точности, что произошло (разговор происходил в офисе босса), но с тех пор за роялем или "роландом" неизменно восседало чучело, запакованное в строгий вечерний костюм.
        Удобнее всего было выпить кофе на кухне. Пока они шли по длинному коридору к задней двери заведения, Марк сообразил, что ему надо в сортир. "Я жду", - сказал Гоша, прикуривая на ходу от новой золотой зажигалки. Зажигалки менялись часто; соответственно менялись и дарственные надписи. Гоша был большим специалистом по скучающим богатым, бабенкам и не раз посмеивался над "моногамностью" Марка. Тот, конечно, тоже не был святым, но Дина до сих пор устраивала его во всех отношениях.
        В дверях туалета он столкнулся с изысканно одетым мужчиной, явно только что нюхнувшим кокса, вошел внутрь и с чувством облегчения воздвигся над писсуаром. Мочась в чистейшую, белую, благоухающую освежителем и причудлива изогнутую раковину, он думал о том, до чего же быстро человек привыкает к хорошему. При этом невольно вспоминались загаженные отхожие места во всех кабаках, кафе и клубах, где ему приходилось когда-либо работать. От частностей он перешел к общему.
        Еще каких-нибудь пять лет назад более или менее длительное существование клубов, подобных "Фламинго", казалось почти невозможным. То есть существовать они, конечно, могли - по чьей-то барской причуде или для отмывания бабок. Ни о какой "окупаемости" не могло быть и речи. Поскольку стабильных причуд и надежной, долговременной крыши не было, клубы-однодневки открывались с большой помпой и пару месяцев держались на приличном уровне, после чего сразу закрывались или постепенно скатывались в трясину самого дурного вкуса. Это проявлялось во всем: в качестве кухни, в состоянии сортиров, в музыке, которая в них звучала, а главным образом в клиентуре.
        При воспоминании о клиентуре Марк содрогнулся. Один раз его самого чуть не зарезали, и дважды он был свидетелем того, как в сортирах находили еще теплые трупы. Да, то были поганые денечки. Труд стоил дешево, а жизнь - еще дешевле. Кабацкий, лихой, кровавый загул. Звериные потасовки.
        Глубочайший дисбаланс между запросами и потреблением... Все объяснялось тем, что, как правило, у нормальных людей денег было мало. А богатые толстолобики нуждались в своеобразных развлечениях. Они явно обладали другим диапазоном восприятия - часто смещенным в такую область, куда Марк не мог проникнуть, сколько ни пытался. На радио, ТВ и в засоренных ими мозгах царило засилье самой гнусной попсятины и полублатного романса. Чем тупее, тем лучше продается - правило становилось почти универсальным. Бытие определяло сознание, но еще лучше работала обратная связь.
        Впрочем, толстолобики тоже прогрессировали, не говоря уже о следующем поколении, гораздо более цивилизованном. Мелкие зверьки и крупные звери, пересаженные в искусственно созданный постбуржуазный зоопарк, прекрасно приспособились к новым условиям и успешно размножались. Поскольку жратвы хватало всем, отпала необходимость рвать друг другу глотки. Можно было позволить себе благородство и благочестие. Некоторые настолько сжились с этой ролью, что уже не мыслили себя вне ее. Тем лучше. Жизнь постепенно становилась спокойной и комфортной.
        И бывших люмпенов быстро разворачивало лицом к ценностям среднего класса, включая музыку для среднего класса, книги для среднего класса, одежду и аксессуары для среднего класса, спортивные клубы для среднего класса и даже образ мыслей среднего класса. Надежность, солидность, конформизм, респектабельность, уверенность в будущем... Неплохие свойства, особенно если они подкреплены соответствующим счетом в банке.
        Марк не мог этим похвастаться, однако и его потребности возросли пропорционально изменению общего уровня. Когда родился Ян, они с Динкой жили в двухкомнатной квартирке с тесной кухней, а о машине даже не мечтали - та была им просто не нужна. Теперь у них большая четырехкомнатная квартира в тихом районе, у него - "фиат", а у жены - маленький "форд-ка". Но Даже если они с Диной пересядут на велосипеды, а он продаст свой, не самый дешевый тенор фирмы "L.A.Sax", денег все равно не хватит, чтобы оплатить приличное образование.
        И при этом он ощущает, что "держать планку" становится труднее и труднее с каждым днем. Гонка без финиша изматывает. Приходится все время бежать вверх по эскалатору, съезжающему вниз, - ради будущего ребенка и собственного будущего. Правда, теперь он уже называет это про себя не "будущим", а "обеспеченной старостью". Печально. Во что он превратил свою жизнь? Впрочем, взрослея, все его друзья постепенно превращались в тех, кого ненавидели или даже презирали в юности. В богатых самодовольных жлобов, или в скучных отцов семейств, или в спивающихся нытиков, или в истеричных мамочек, а все вместе - в стадо ТЕХ, КОМУ ЕСТЬ ЧТО ТЕРЯТЬ, в баранов, увешанных лапшой, щедро и круглосуточно производимой телеящиком и прочими органами выделения СИСТЕМЫ. А если кто-то избегал подобной участи, то становился изгоем, преступником или ходячим воплощением инфантилизма, абсолютно бессильным и бесплодным. Выбор невелик: меняйся - или система перемелет твои косточки. Но уж душу-то возьмет точно - в любом случае.
        И Марк тоже пережил незаметную для него самого трансформацию. Как сильно изменились приоритеты в период с двадцати пяти до тридцати пяти лет! До тридцати он жадно схватывал и щедро отдавал. Затем вокруг образовался незримый кокон, отделивший его от остальных людей и воспрепятствовавший непосредственному контакту с миром. Вначале кокон состоял из тончайших нитей и был почти незаметен, потом становился все более плотным и прочным. К тридцати пяти Марк был туго спеленут и, как ему казалось, надежно защищен от всего - от ударов судьбы, чрезмерных эмоциональных потрясений, человеческой подлости, а заодно и от чистой радости. Усталость, легкая горечь, скепсис - вот удел всех разочаровавшихся и не обладающих достаточной пробивной способностью. А ведь когда-то Марк неплохо начинал. Даже записал два собственных альбома. Но давно понял, что всегда останется в категории крепких профессионалов-середнячков, к которой, кроме него, относились тысячи, десятки тысяч. Дело не в тщеславии или комплексе неудачника; этого он был лишен начисто. Просто ему казалось иногда, что знать свой потолок - почти то же самое, что
знать день и час своей смерти.
        ...Какая только чушь не полезет в голову в сортире! Может, от того, что в эти редкие минуты он оставался наедине с собой? Правда, вскоре у него возникло иррациональное чувство, что он не один. Телекамера не в счет, хотя пару лет назад поборники гражданских свобод громко вопили о нарушении элементарных прав человека. Козырный аргумент о борьбе с терроризмом, преступностью и наркоманией сыграл свою роль, и наличие средств наблюдения во всех помещениях общественных заведений было узаконено...
        Кто там сегодня у мониторов? Случайно не Стелла? В таком случае понятно, почему он ощущает на себе липкий, неотвязный взгляд, даже минуя электронных посредников. Правда, была еще одна линия, к которой подключен компьютер федеральной службы, но то, чего никогда не видел, как бы и не существует.
        Страусиный прием. Иногда помогает.
        Судя по всему, предостерегающие вопли об угрозе тотального надзора были явно преувеличены. Сектор обзора камеры охватывал только проход и пространство у двери. Существовала также небольшая мертвая зона, где осторожные клиенты обычно и занимались предосудительными делишками. Марка не покидало подозрение, что эта зона устроена специально и федералы о ней прекрасно знают. Для чего она устроена - это другой вопрос, над которым лучше не задумываться... Так что человек всегда оказывается изворотливее системы. Того времени, когда было наоборот, Марк уже не помнил - тогда он был еще слишком юн. А сейчас все просто; стесняешься - запрись в кабинке.
        Кстати, двери всех кабинок были закрыты. Он зачем-то нагнулся и заглянул под них. Ни одной пары ног. Только стерильный фаянс и плитка. Стояла тишина, чуть ли не зловещая. Потом внезапно загудела лампа. Марк ополоснул руки и выдернул из коробки салфетку. Странно все-таки: в клубе полно людей, а в сортире он один... Тоненько пискнул сигнал тревоги в мозгу. Опасность! Еще неизвестно, откуда она исходит, но этого лучше и не знать. Ему захотелось поскорее убраться отсюда. Что он и сделал, не дожидаясь, пока паранойя достигнет пика насыщенности. Бедные мои нервы! - думал он, шаря по карманам. Оказалось, где-то забыл сигареты. Ну ничего - Гоша тоже курит "Chesterfield"...
        Возле задней двери о чем-то трепались здоровенный охранник и недавно сменившийся паренек, обычно занятый парковкой на клубной стоянке. Марк обменялся с ними быстрыми приветствиями и выскочил наружу, надеясь, что мороз его взбодрит. Стальная дверь тяжело лязгнула, закрывшись за ним.
        Было даже чересчур холодно. Черный ход выводил в узкий переулок. Лунный свет окаймлял крыши, прилипая к каждой грани резким голубоватым отблеском. Мрачноватые стены из красного кирпича, пожарные лестницы, мусорные контейнеры, обледенелые гидранты. Справа находился пандус для разгрузки рефрижераторов. Несколько машин, казалось, вросли в слежавшиеся снежные сугробы. При одном только взгляде на заиндевевший металл все стыло внутри... А куда же запропастился Гошик? Неужели затянулся пару раз и смылся? Что-то не похоже на него. Обычно Гоша выкуривал не менее двух сигарет подряд.
        На всякий случай Марк еще раз обшарил карманы. Нет сигарет, хоть тресни! Зато спать действительно расхотелось. Он схватился за металлическую скобу, обмотанную тряпкой, чтобы не примерзали пальцы, и снова открыл дверь. Хотел стрельнуть сигаретку у кого-нибудь из персонала. И прямо на пороге столкнулся с представительным стариканом в отличном смокинге. Тот загораживал собою проход и протягивал ему вскрытую пачку "Lucky strike". Без тени улыбки.
        Марк бросил взгляды по сторонам. Охранник и парковщик испарились. Позади старика маячил хмурый молодой человек, одетый не хуже хозяина, - то ли секретарь, то ли телохранитель. Скорее всего второе. Старик явно был важной шишкой, хотя держался подчеркнуто просто. Его лицо излучало властную силу, но без малейшего оттенка самолюбования или упоения своей значительностью. Все еще густые седые волосы были зачесаны назад; светлые глаза спокойны и неподвижны; губы обесцвечены, но не запали в беззубые пустоты; тяжелые веки опускались и поднимались медленно; всякий раз, когда открывался зрачок, взгляд казался почти гипнотическим. Кисти рук были покрыты пятнами пигмента, ногти ухожены, розового цвета и без трещин - признак хорошего здоровья. В общем, это был красивый, солидный, абсолютно уверенный в себе старик, и его самоуверенность подкреплялась чем-то таким, о чем Марк еще не догадывался.
        - Закуривайте, - предложил незнакомец голосом, начисто лишенным неприятного старческого дребезжания, и встряхнул пачку, элегантно выбив одну сигарету.
        Марк почему-то мгновенно вспомнил эпизод шестилетней давности, когда его жена и ребенок едва уцелели во время урагана. Впрочем, причина была очевидна - пачка "Lucky strike". Крючок, навечно засевший в его памяти, не говоря уже о Дине. Ту до сих пор пробирала дрожь при виде черной надписи на ярко-красном фоне...
        Марк взял предложенную сигарету и прикурил от дешевой пластмассовой зажигалки, не переставая удивляться, куда это все подевались. Коридор был пуст, словно заброшенный подземный ход. Старик в упор смотрел на Марка, и тот почувствовал себя неуютно.
        - Не будем тратить время на знакомство. У вас его мало, а у меня и подавно. Перейду сразу к делу. Не перебивайте и не думайте, что я шучу. Возможно, мое предложение покажется вам чудовищным, однако мы все тщательно взвесили и пришли к выводу, что другого выхода нет. Все слишком серьезно. Если бы мы хотели нанести вам или членам вашей семьи какой-либо вред, то сделали бы это без предупреждения...
        При словах "членам вашей семьи" Марк насторожился. До этого он действительно не воспринимал болтовню старика всерьез. Сердце провалилось куда-то, но по пути было подхвачено колючей ладонью. Ладонь сжалась в кулак. Секундный ледниковый период внутри. Все, отпустило...
        Он не был гением, но интуиция - это то, без чего невозможно играть джаз. И он испытывал не страх - старик не внушал ничего подобного Скорее приступ клаустрофобии, словно приближалось землетрясение, а он был заперт в тесной темной кладовке на пятом этаже ветхого дома. При этом ключ от входной двери находился в чужих руках. Возможно, в руках этого незнакомца... Предчувствие катастрофы? Да, именно так.
        - Надеюсь, у вас нет сомнений по поводу важности вашего мальчика? Его надо сохранить во что бы то ни стало, - продолжал между тем старик с ледяным спокойствием. И леденящим, если на то пошло.
        Он изъяснялся так странно ("по поводу важности вашего мальчика"!), что Марк даже не сразу понял, о ком, собственно, идет речь. И вообще - о живом ли существе? Не о семилетнем же ребенке, в самом деле?! А когда понял, то задохнулся от праведного гнева: "Важность?! Что ты знаешь о том, насколько он важен для меня, папаша? Ведь это мой единственный сын. Может, это ты держал его на руках, когда ему было четыре месяца и он задыхался, а я тупо молился, хватаясь за маленькую белую ручку, как за соломинку, и этот бессмысленный захват не могли разорвать все время, пока реанимационная бригада делала свое дело?.. Или три года назад, на речном пляже (наш последний на сегодняшний день пикник!) - разве это ты, старая развалина, сорвался с места, отбросив пластмассовый стакан, с водкой и едва не подавившись куском мяса, тяжело рухнул в одежде в омут и поплыл, рассекая вязкий черный кисель, устанавливая немыслимый собственный рекорд скорости (при этом казалось, что барахтаешься на одном месте) и отчетливо понимая, что если ЕГО не вытащишь, то и самому незачем плыть обратно, и скорее всего на это не хватит сил и
просто не останется воли к жизни?.."
        В тот раз он уже не молился, догадываясь подсознательно, что все зависит только от него... А моментом истины был тот, когда он прикоснулся к телу, трепетавшему в беспросветной глубине, внутри отвратительной субстанции - мертвой и все-таки сверхъестественным образом ОХОТИВШЕЙСЯ за маленькой жертвой... И когда он эту жертву забрал, выхватил из владений бесформенного демона, стихия воды предприняла последнюю попытку взять их обоих. Ее вязкость изменилась. Что-то взорвалось у него в ушах, а в глазах и без того колыхалась чернота, и мокрая, аморфная, многопалая рука проникла ВНУТРЬ, поглощая, вбирая в себя остатки кислорода и цепляясь за стенки легких тысячами микроскопических крючков, и закрепившись надежно, рванулась обратно, и он едва не выблевал свои внутренности в окружающий мрак...
        А после появился свет, было чудо нового рождения, голубое небо, и ребенок дышал, выплевывая жижу, которая чуть не стала причиной его гибели, и самая никчемная жизнь показалась бесценным подарком, раем, и Марк чуть ли не впервые был благодарен за каждое мгновение тому безликому, что сталкивало существа и силы в безжалостной игре вероятностей и позволило ему протянуть еще немного, задержаться ненадолго по ЭТУ сторону, пока везде и всюду, в клетках и Галактике, продолжалась непрерывная, смертоносная пляска...
        "И разве это ты, старик..."
        - Я уважаю ваши родительские чувства, - заметил незнакомец, прерывая его бессвязный внутренний монолог. Возможно, он читал по лицу или просто хорошо изучил человеческие мотивы и реакции. - Более того, я пытаюсь помочь вам и ему. Если вы проявите благоразумие, он выживет, а вы исполните свой долг до конца. Иначе все было напрасно...
        "Что было напрасно?!" - хотелось завопить Марку, но вместо этого он выдавил из себя что-то банальное и невнятное. Человекообразная кукла с несомненными телепатическими способностями превращала его потуги сопротивляться в жалкую клоунаду.
        - Ему что-то угрожает? - спросил он, разомкнув одеревеневшие губы.
        - Бессмысленный разговор, - оборвал его старик. - Он в смертельной опасности. Если вы этого до сих пор не поняли, значит, вы просто слепой кретин. Даже сейчас, пока мы здесь болтаем, может произойти все что угодно. Самое худшее. Время - не только деньги, и я не блефую. Мое предложение таково. Я принимаю на себя все расходы и заботы по его воспитанию. Я богат и обладаю кое-каким влиянием. У меня обширные возможности, которые намного превышают возможности средней семьи. Ваш сын не будет ни в чем нуждаться. Но главное - его будут хорошо охранять. Вы и ваша жена получите приличную компенсацию. ОЧЕНЬ приличную. Речь идет о шестизначных суммах, с помощью которых вы сможете реализовать любые ваши мечты, желания и планы. В конце концов, заведете другого ребенка. Да хоть пятерых!.. Вам, вероятно, кажется, что я предлагаю вульгарную сделку. но мне некогда обсуждать каноны обывательской морали.
        - Другими словами, вы хотите купить у меня моего сына?
        Старик поморщился и резко махнул рукой, будто отметал праведный отцовский гнев.
        - Я сделаю вашего сына тем, кем он может стать потенциально. Извините за прямоту, но с вами он - даже если выживет - останется недоразвитым калекой. Я, конечно, имею в виду не физический аспект. Что же касается купли-продажи... Вы и его мать сможете встречаться с ним несколько раз в год в тех местах, которые будут определены моими людьми, и, разумеется, под их охраной...
        Это звучало так нелепо (по крайней мере в первые секунды), что Марк не знал, что делать - смеяться, дать старику по роже или просто послать подальше и вернуться в зал, где рассеиваются любые наваждения, кроме музыки... Гнев и впрямь испарился; осталось только ощущение дикой неловкости, словно его попросили совершить нечто непотребное при свидетелях и за деньги.
        - У меня другое предложение, - сказал Марк, выбрасывая сигарету в урну и успокаиваясь настолько, чтобы связно соображать. - Сейчас вы уходите и никогда больше здесь не появляетесь, не говоря о том, чтобы приблизиться к моей жене или сыну. В этом случае я не буду заявлять в полицию и забуду о нашем разговоре. И даже ничего не скажу Малышу.
        Малыш - это была кличка того самого вышибалы, смахивавшего на хорошо одетую и чисто выбритую гориллу, который пять минут назад курил возле задней двери.
        Старик впервые позволил себе бледную улыбку. Но не превосходства, а скорее сожаления. Он был явно разочарован в собеседнике. Он отступил на два шага и поманил Марка пальцем, приглашая заглянуть в бетонный аппендикс, где был установлен распределительный щит.
        Марк заглянул. Там сидел Малыш, привалившись спиной к стене. Он выглядел вполне благополучно, но при этом, судя по всему, находился в безусловной и длительной отключке. Под прикрытыми веками поблескивали свинцовые белки. Марк присмотрелся повнимательнее и убедился в том, что Малыш дышит. На его огромной бритой голове и иссеченном шрамами грубом лице не было ни малейших свежих повреждений.
        Сам собой возникал вопрос: каким образом старик или его сопровождающий вырубили эту боевую машину, которая когда-то уложила на пол восьмерых не самых слабых ребят на глазах у Марка и еще пятерых свидетелей? Кстати, на тот подвиг Малышу понадобилось меньше минуты. Сейчас же подобная неприятность случилась с ним самим - только все произошло мгновенно и бесшумно.
        Марк был впечатлен, но если они думали, что такие дешевые способы давления эффективны, то ошибались.
        - Я не хочу продавать своего сына, - сказал он, испытывая только опустошенность и уже понимая, что эти люди вряд ли оставят его в покое. Они были опасны, по-настоящему опасны. Он чуял это нутром. А значит, придется как минимум забыть о спокойной упорядоченной жизни (теперь его жизнь вплоть до этого утра действительно казалась ему спокойной и упорядоченной, несмотря на сбитый ритм и ночной угар!). Объяснения с милицией - тоже далеко не самая приятная процедура. Так что при любом раскладе его не ожидало ничего хорошего.
        Старик вздохнул и принялся втолковывать ему с выражением бесконечного терпения на лице, словно имел дело с пациентом психушки:
        - Вы предпочитаете, чтобы он погиб? Сколько раз его жизнь подвергалась непосредственной опасности, начиная с того случая в парке? Шесть? - ("От кого он узнал?! Не от Динки же!" Кроме того, шесть - это было совершенно точное число. Марк помнил каждый эпизод - ведь такое не забывается до гробовой доски. Выходит, ОНИ знали о нем все. Кошмар?) - Вам не кажется, что шесть потенциальных смертей - многовато для семилетнего ребенка? Вы возразите, что на него никто не покушался, всякий раз это было всего лишь случайностью, трагическим стечением обстоятельств, не так ли? Поверьте мне, вы ошибаетесь. Ваши заблуждения могут стоить ему жизни. Дело даже не в статистике или теории вероятности. Не хочу пугать вас, дорогой мой, но вы столкнулись с вполне сознательными действиями...
        Марк бросил взгляд на часы. Ему пора было возвращаться. Он опаздывал уже на пару минут. Хотя какой, к чертям собачьим, сейшн после такого разговора?! Надо срочно позвонить домой, убедиться в том, что с Диной и Яном все в порядке. И думать, думать, что делать дальше. Друзья, гостиница, отпуск?.. И опять старый хрен будто прочел его мысли.
        - Без нашей помощи вы пропадете. Все трое. Упорство бессмысленно и губительно. Давление будет нарастать. В конце концов вашего сына достанут. Где угодно. Это сломает или убьет вас, не говоря уже о вашей жене. Я предлагаю вам другое: благополучную жизнь до старости и полную реализацию способностей вашего сына. Что вы выберете?
        Старик неоднократно намекал на некие "способности". До сих пор Марк надеялся, что все в пределах нормы. Он ненавидел крайности. Его сын - парень как парень, если судить о нем трезво и без родительских соплей.
        - Почему именно он?
        - Я же сказал: полная реализация. Вы замечали какие-нибудь странности?
        О да. Он замечал. Вот, например... Нет, сейчас не время для воспоминаний, хотя кое-что он помнил до мельчайших подробностей. Однако не обсуждал этого даже с женой. На подобные разговоры у них было установлено что-то вроде негласного табу. Старик хладнокровно разбивал хрупкую скорлупу его защиты. Но то, что замечал Марк, заставляло его ЖАЛЕТЬ сына, беспокоиться о его физическом здоровье, уязвимой психике и такой немаловажной штуке, как взаимопонимание. Пока взаимопонимание было полным (по крайней мере днем), но Марк знал, что существует некая тайная комната (в душе? в голове?), а там, за неосязаемой дверью, - чернота и полная неизвестность. Ему казалось, что маленькие "странности" делают его сына беспомощным и бесконтрольным, обрекают на одиночество и изоляцию в будущем; старик же намекал на некую скрытую СИЛУ (при условии, что Марк правильно понял своего визави, а тот не был сумасшедшим или богатым ублюдком, ищущим экстравагантных развлечений). Но если все сказанное - ложь. то совершенно несуразная, бесцельная и бесполезная. Непонятно, кому и зачем это надо. Впрочем, Марк уже получил первые
доказательства того, что старик не лжет. И во что тогда он вляпался, не ощущая за собой ни малейшей вины? С возрастом он приобрел стойкое отвращение к авантюрам. Сейчас отвращение стало почти физиологическим,
        - Возвращайтесь домой, - мягко посоветовал старик. - Мы обо всем позаботимся. Зейгера я беру на себя (Зейгер был номинальным владельцем клуба. Кто стоял за ним, Марк не знал). Поговорите с женой, постарайтесь ее убедить...
        - Разве я непонятно выразился?
        - Вполне понятно. Но ваше сопротивление только ухудшит положение вещей. Есть то, чего невозможно избежать.
        "И все-таки я попытаюсь", - подумал он. Что сделать, чтобы они оставили его в покое? Он туговато соображал после бессонной ночи.
        - Мне надо работать. Я подумаю.
        - У вас нет на это времени. Боюсь, что в любом случае мы будем вынуждены выполнить свой долг.
        Фанатики, решил Марк. Наихудшая разновидность. Даже хуже помешанных. С такими невозможно договориться. И такие не откажутся от попыток добиться своего. Все остальные люди; для них - мусор, прах под ногами, досадная помеха. "Долг!" В чем состоит их долг? И где гарантия, что долг этот правильно понят?..
        Отчаянно не хотелось подставлять им спину. И все же он сделал шаг вперед, и они расступились, пропуская его. Что дальше? Положат его рядом с Малышом и отправятся к нему домой? Это не исключалось... Пока он шел по коридору, все время ожидал некоего враждебного действия - не удара по затылку, конечно, а чего-то более тонкого. Может быть, даже слов, которые будут произнесены ему вслед и станут последней каплей...
        Впрочем, старик и так заронил поганое семя, а из этого семени уже успели прорасти страх и растерянность. От былого меланхолического благодушия не осталось и следа. Ядовитое жало засело в мозгу, отравляя существование. Марк был выбит из колеи и завяз в топкой грязи на обочине. В таком состоянии обычно совершаются глупости. Сознание этого парализовало волю. Нарастало отвращение к себе. И возникало совсем уж нелепое ощущение вины. Перед кем? Перед женой и сыном. Особенно перед сыном - ведь тот казался таким слабым и беззащитным. "Да, я спасал его пару раз, но смогу ли я защитить его от ЭТОГО?" Ответ был ясен. Он ничего не мог противопоставить невнятной угрозе, таившейся где-то внутри бездушного механизма, состоящего из миллионов роботизированных существ, ищущих выгоды и наслаждений. За пределами ближайшего окружения происходили вещи, которые он не мог контролировать. Жалкий обыватель...
        Он завернул на кухню, где находился ближайший телефон, и схватил трубку. Людочка, готовившая закуски, подмигнула ему, но Марк вряд ли вообще ее заметил. По пути он задел стопку подносов, и те рухнули на пол с металлическим грохотом. Марк даже не обернулся. Людочке показалось, что он малость не в себе. Но и не под кайфом - слишком собран и сосредоточен.
        Марк набрал свой домашний номер, потом оглянулся и неожиданно послал Людочке воздушный поцелуй. "Я все уберу", - сказал он после третьего длинного гудка, ожидая, что Дина вот-вот снимет трубку. После пятого гудка он решил, что она уже спит. После двенадцатого стало ясно, что ее нет дома. Или отключен телефон. Оба варианта Марка категорически не устраивали, ибо оставляли простор для различных домыслов и подозрений.
        На всякий случай он перезвонил. Снова была засасывающая пустота между гудками, а сами гудки - будто механические вопли тревоги, заблудившиеся в проводах... Может, все гораздо банальнее? Она могла пойти к кому-нибудь из своих бесчисленных приятелей или подруг и заперла дома Яна, а тот спит крепко. Даже слишком крепко...
        При мысли об этом Марка прошиб холодный пот. Он бросил трубку, про себя послав Динку к черту. Хорош он будет, если начнет обзванивать своих друзей, разыскивая жену в новогоднюю ночь! Впрочем, оставить сына одного - это так не похоже на нее. Он не мог упрекнуть ее в отсутствии должного внимания к ребенку и пренебрежении семьей...
        "Не будь самоуверенным болваном! - сказал он себе. - Ты испортил ей третий праздник подряд. И ты думаешь, что она не найдет, с кем развлечься? Желающих хоть отбавляй..."
        Ну так поезжай и убедись сам, подсказывал маленький сволочной двойник. Но он ведь не о жене беспокоился, а о сыне. Как там говорил старик - "Пока мы с вами болтаем, может случиться все что угодно"?..
        Тут Людочка пристала к нему с вопросами: "Эй, все в порядке? Почему такой бледненький? Что это с тобой, лапуля?"
        Он нервно засмеялся.
        - Сам еще не знаю...
        - Кофе выпьешь?
        - Некогда. Труба зовет... Устал, как собака, - неожиданно для самого себя пожаловался он.
        - Понимаю. Я тоже с копыт валюсь. Пару часов осталось. Эх!.. - Она сладко потянулась, предоставляя Марку возможность полюбоваться тем, как взыграли спелые грудки под тонкой тканью клубной униформы. - Зато потом возьму неделю отпуска. Шеф обещал.
        - Что будешь делать? ("О чем я треплюсь? Разве это меня интересует хоть в малейшей степени?!")
        - Махну со своим парнем на лыжный курорт.
        - Неплохо. Я его знаю?
        Людочка хихикнула:
        - Вряд ли. Мой новый. Денег куча и к тому же разведенный. Адвокат с собственной конторой.
        - Импотент, наверное?
        - Сама вначале так подумала. Представляешь - нет!
        - Уникально. Где ж ты откопала это сокровище?
        - В "Короне" подцепила. Вот увидишь - я отсюда свалю. Тоже хочу побыть богатенькой стервой. Никто меня здесь не ценит... - Она кокетливо потупила глазки, ожидая опровержений.
        - Живут же люди! - сообщил Марк навесному потолку. - Осторожнее там, на курорте. Береги себя, куколка. Не поломай ножки!
        - Еще бы! - воскликнула Людочка, переступая, как молодая кобылка. - Мой самый ценный товар...
        Тут ввалился пожилой официант Ромочка и принялся пересказывать какую-то хохму, приключившуюся с пьяненьким клиентом. Официант был гомиком, и бабы его обожали. Ромочка смеялся, подвывая, Людочка округляла глаза и тоже вставляла "хи-хи" в нужных местах.
        Марк не слушал. Он поймал себя на том, что тянет время. И ему это вовсе не казалось противоестественным. Он находился в таком положении, когда любое необдуманное действие может только навредить. Дернешься - и по неосторожности порвешь единственную нитку, на которой еще держится относительное благополучие. Надо довериться кому-то, кто знает больше. Но он отверг сомнительную "помощь" совсем недавно...
        Ни к чему не обязывающий треп был неуклюжей, абсурдной попыткой зацепиться за старое, понятное и в общем-то удобное существование, убедиться в том, что все о'кей. Но чем дольше он тянул резину, тем с большей ясностью ощущал себя трусливым подонком, УЖЕ продавшим своего ребенка - лишь бы его, усталого папашу, оставили в покое. Реакция на уровне моллюска. Хотелось спрятаться внутри своей раковины и захлопнуть створки, однако нож нечистой совести безжалостно выковыривал его оттуда, и беззащитная мякоть болезненно соприкасалась с враждебной внешней средой.
        - Ну, пора. Пошел, - сказал он, отдавая приказ самому себе.
        - Ты еще здесь? - промурлыкал Ромочка, удивляясь. - Ну ты даешь, деточка! А мальчики уже начали...
        Когда Марк пробирался через зал; группа играла "Снегопад" Маузона. Изрядно "подкисленный" вариант. От оригинала остался один скелет. В хорошие времена (закончившиеся кое для кого совсем недавно) Марк накручивал на этот костяк спирали шизоидных воплей саксофона. Музыка была предельно абстрактной и в то же время глубоко физиологической вещью. Марку приходилось слышать, как великолепно играли иногда самые тупые, ограниченные и сволочные из людей. Значит, невыразимое гнездилось в каждом... А сейчас Гоша был особенно хорош, обрамляя клавишными зиявшие пустоты. Суперстар, как оказалось, слегка перебрал и уже свалил в отель на клубном "линкольне". Наверняка ему и девку подсунули. Тем лучше.
        - Покурил? - спросил Марк в самое Гошино ухо, глядя на бокал, который стоял на рояле. В бокале осталось примерно на палец жидкости. И там же плавал окурок сигареты "lucky strike", если только он не ошибался. Но вряд ли он ошибался... Наклоняться и рассматривать этот натюрморт с близкого расстояния он счел неуместным.
        Гоша повернулся к нему и сделал большие глаза, лаская клавиши пальцами, форма которых выдавала сладострастие. Потом подозрительно прищурился. Марк прочел на его физиономии пару немых вопросов: "Ты о чем это? Коксу нанюхался, скотина?"
        Он решил замять. У него появилось куда более важное дело.
        4. ВИНС
        Эх, дядя, дядя... Ты был единственным по-настоящему сильным человеком из всей нашей семейки генетических неудачников. Ты выжил во время войны; ты преодолел проклятие рода; ты шел своей дорогой в дохлые времена, не обращая
        внимания на укусы терзавших тебя собак (верные друзья и, что еще более невероятно, верные женщины зализывали твои раны), - и на финише ты выглядел лучше других. По-моему, ты был просто великолепен.
        Ты лежал в гробу безмятежный; на твоем застывшем лице обозначилось даже некое подобие улыбки, и это было так похоже на очередную мистификацию, что мне тоже захотелось улыбнуться, но мой "всадник" тогда еще работал нормально, соответствующий импульс был послан, и я подавил улыбку, трусливо и торопливо сжевал ее, убил в себе чистую радость, получив твое последнее послание. Ты будто говорил мне: "Держись, пацан! Все эти похороны - херня, фальшивка и дешевый спектакль. Будь самим собой. Научись свободно смеяться!"
        Неужели действительно было так важно, что подумают обо мне все эти люди, собравшиеся чинно поскорбеть, а затем выпить водочки, поговорить о том, как мало им осталось, увидеть тупик в конце, ужаснуться и снова зажмуриться? А до того они могли принять меня за идиота, кайфолома, бессердечную и неблагодарную тварь. Был повод задаться вопросом: на что же способен этот человечек, улыбающийся над гробом любимого дяди? Я был твердо уверен: хотя бы один из присутствующих состоит в спецкоманде.
        ...Ты разительно отличался от всех покойников, которых мне приходилось видеть. Не скажу, что у меня богатый опыт по этой части, и хоронил я главным образом стариков и старух, однако ты любому дал бы фору в сто очков. Даже в смерти ты не стал куклой. Я не мог представить себе, что тебя обмывают, потрошат, подвязывают тебе челюсть, кладут монеты на глаза, наряжают, словно жениха перед встречей с костлявой невестой... Впрочем, самое смешное, что так оно и было.
        Потом я разглядел у тебя на голове плохо замаскированное отверстие. То ли череп был пробит пулей, то ли остался след хирургического вмешательства. В последнем случае нет ничего удивительного - соответствующая операция по изъятию "всадника" обязательна в течение тридцати шести часов и для всех без исключения. Ему же, бедняге, нечем питаться в трупе... Я так понимаю, что этим ребятам, сидящим на самом верху и дергающим за ниточки, не нужны муляжи с высоким коэффициентом общественной полезности. Хватит и живых. Но мне было достаточно и подозрений. Постепенно я внушил себе, что тебя убрали. Так было.., романтичнее, что ли. Хоть и дешевая романтика, однако лучше, чем никакая.
        ...Твое лицо... Как мне сохранить в памяти твое лицо? Гипсовая маска, фотография, видеозапись - все это не то. Память изнашивает образы, как тело - старую одежду. В конце концов остаются лохмотья, неспособные согреть и прикрыть голую уязвимую кожу. Нужно воспроизвести слишком многое: ту черную осень; грачей в опрокинутой луже неба; оцепеневшие деревья; гробокопателей, с вожделением ожидающих награды за старание; людей в лоснящихся плащах; дурацкие надписи на венках; запах сырой земли и гниющих листьев. И твое лицо - незначительный рельеф над ровным, как горизонт, краем гроба. Ни следа болезни или усталости. Только легкая синева, будто нас разделял грозовой фронт.
        (Теперь, несколько месяцев спустя, тускнеют и картинка и боль. Боль становится тупой и прячется в глубине; это уже никак не связано с тобой, дядя. Это скорбь по самому себе.)
        Когда закрывали крышку гроба, я не смотрел в него. Грязь, красное дерево', облупившаяся позолота, цветы, мелькающие лопаты, облегченные вздохи и всхлипы - но тебя-то там не было! Я смотрел на твоих полинявших любовниц, только что осознавших приговор, вынесенный временем; на твоих всесильных друзей, чуть ли не впервые столкнувшихся с проблемой, которую нельзя "уладить", и потому немного ошарашенных; на твоих коллег, которым ты освободил лыжню, на твою дочь Нелли, оставшуюся один на один с жизнью и потому обреченную - так же, как я (если, конечно, кто-нибудь срочно о ней не позаботится). Огромная толпа. Умри я сейчас - на моих похоронах не было бы и двадцатой части тех, кто пришел проводить тебя (меня зароют поспешно или скорее всего сожгут, чтобы не занимал много места). Но ты умудрился достать всех!
        Через пару минут мой "всадник" вырубился. Такое случалось с ним все чаще и чаще. По-моему, периоды отключки были распределены хаотически, что причиняло мне немалые неудобства. Вот и тогда это имело последствия.
        ...Когда твой дружок Шварц расставил на капоте стоявшего поблизости "мерседеса" акустические колонки, из которых вскоре грянул цыганский хор, я не удержался и захохотал. Мне понадобилось всего мгновение, чтобы увидеть ошеломленные и покрывшиеся белилами рожи собравшихся клоунов, а потом я согнулся пополам и начал смеяться прямо в могилу. Я сильно рисковал, демонстрируя неконтролируемое поведение.
        Если кто-то и обратил на меня внимание, то наверняка подумал, что парень решил проблеваться. Пока голос солиста взбирался в стратосферу, мои слезы смешивались с дождевой водой. О Господи, как мне было хорошо! Едва ли не последний раз в жизни...
        Этой веселой музыкой ты плюнул в морду прибравшей тебя вечности и отменил ее.
        Навечно.
        Смутно помню, как закончился тот день. Еще одно сильное впечатление: длинная вереница автомобилей, вытянувшихся вдоль кладбищенской стены. Возникало чувство принадлежности к некоему могущественному клану - абсолютно жалкое и абсолютно иллюзорное. Момент возбуждения - выяснилось, что со стоянки угнали чью-то "альфу". Все сразу стало на свои места. И я понял: жив ты или мертв - от этого ничего не меняется.
        Шварц подошел ко мне, положил руку на плечо и задал тот же вопрос, который задавал тридцать шесть часов назад, когда мы встретились в дядиной квартире.
        - Чем ты сейчас занимаешься?
        - Ничем.
        Он хмыкнул.
        - Смотри не попади в группу риска.
        (Я не "голубой" и не наркоман. Мы оба знали, о чем он говорит. Мой КОП (коэффициент общественной полезности) стремительно падал. За последние четыре месяца - на пятьдесят два пункта. Я действительно оказался в опасной зоне. И я не слыхал о тех, кто, опустившись, снова выкарабкивается наверх. Но имелась веская причина моего "падения". Говорю вам: эта проклятая штуковина в моей башке барахлила непредсказуемым образом. И прежде чем я открыл в себе новые способности, прошло немало времени.
        Вообще-то вероятность отказа (или смерти?) "всадника" составляет что-то около одной десятимиллионной. Поэтому я мог считать себя членом самого элитарного клуба на планете. По официальной статистике, нас около тысячи, и все мы-потенциальные покойники. Хуже, чем беглые пациенты психушки.)
        - Помощь нужна? - спросил Шварц.
        На этот раз я не понял, что он имеет в виду. Если деньги, то мне не помешала бы пара сотен, чтобы продержаться до конца года. Если душеспасительные беседы, то я был сыт ими по горло. Особенно доставало "неподдельное" участие. Я решил не рисковать и помотал головой - возможно, отказавшись от билета на тот чертов экспресс, который везет всех счастливчиков к таким же пышным и незаурядным похоронам.
        - Если передумаешь, я в твоем распоряжении, - сказал Шварц и протянул мне визитную карточку. Поднес яд, действующий настолько медленно, что о нем забываешь. - Береги себя, малыш. - Никчемное пожелание на прощание.
        Визитка была черного цвета, как будто ее вырезали из траурных лент. Тогда это не показалось мне странным. Я сунул клочок бумаги в карман - туда, где лежали деньги, счет за междугородный телефонный разговор, карточка на получение дозы в аптеке и джокер из затерявшейся колоды.
        Я видел, как Нелли упрятали в папин лимузин. Последняя дядина женщина уехала на "мазде" с каким-то безупречно корректным пожилым красавцем, подернутым сединой, словно старый тополь. Чьи-то голоса предлагали меня подвезти. Я не знал, куда мне деваться. Ничего не осталось. Даже дома, в который хотелось бы вернуться.
        Но человек так устроен, что все его "жалобы" и фразы типа "не могу без тебя жить" обычно сильно преувеличены. Вернувшись домой, я обнаружил, что пропал дядин сувенир, доставшийся ему от деда, - русский серебряный рубль двадцать четвертого года с удовлетворенным жизнью молотобойцем и восходящим солнцем нового мира на заднем плане. Девять граммов чистого серебра. В чьих грязных руках оно теперь находилось? А может, кто-то заранее побеспокоился о том, чтобы я не отлил для него серебряную пулю?...
        Дурные предчувствия - это не так уж мало, если вы понимаете, о чем я. В общем, был повод напиться.
        И я честно его использовал.
        5. ДИНА
        До полуночи она не скучала. Поболтала по телефону с подругами - с теми, кого можно было застать дома. Испытала белую зависть, когда узнала, кто и как будет веселиться в эту ночь. Стало ясно, что даже ближайшие из друзей отдалились еще на полшага. Полшага на долгом многолетнем пути к одиночеству. Почти незаметное расстояние. Так устроена жизнь. Некого винить в этом. Время задумываться над тем, стоило ли менять одну тюрьму на другую, еще не пришло.
        Дина подпилила задравшийся ноготь, критически рассмотрела себя в зеркале. Для своих двадцати шести она была еще в полном порядке. Но настроение от этого только ухудшилось. Как поговаривали у нее в агентстве, "такой товар пропадает". В шутку, конечно, но в каждой шутке...
        Около одиннадцати она вспомнила о своей школьной подруге Ольге - некрасивой, незаметной и почти наверняка все еще незамужней. Та никогда не вызывала у парней даже мимолетного интереса.
        Ольга жила со своей матерью в соседнем доме, но после окончания школы Дина встречала ее редко. А когда встречала, разговор не клеился. За последний год они не виделись ни разу. По слухам, Ольга тяжело болела. Когда нам хорошо, нас окружают успешные люди; когда нам плохо, мы тянемся к тем, кому еще хуже. Похоже, это всего лишь вопрос резонанса... Дина набрала номер, который знала наизусть.
        - Алло? - Если бы не знакомый голос, Дина подумала бы, что говорит автомат.
        - С наступающим вас! Можно Олю?
        - Ольга в больнице. - Тон матери был ледяным. - И вряд ли уже оттуда выйдет. Это ты, Дина?
        -Да. А в какой больнице?
        На том конце провода возникла пауза.
        - Это не важно. Она никого не хочет видеть. Не советую навещать ее. Зрелище кошмарное. - Безразличие матери было хуже, чем рыдания и вой. За ним угадывалась непроницаемая стена страдания, о которую разбивалось сочувствие посторонних.
        - Все так плохо?.. - робко спросила Дина.
        - До свидания.
        Мать Ольги положила трубку. Дина чувствовала себя так, будто ей надавали пощечин. Они и сама презирала себя, хотя это было глупо... Чтобы немного успокоиться, она зашла в детскую. Ян безмятежно спал. Она обещала разбудить его к приходу Деда Мороза. Кажется, он уже начинал догадываться, что никакого Деда Мороза не существует, а подарки появляются отнюдь не из его мешка.
        Несколько минут она смотрела на сына и вскоре перестала испытывать чувство стыда и чудовищной неловкости. Только рядом с ним и еще, пожалуй, рядом с мужем она освобождалась от давления дурацких условностей. Означало ли это, что большую часть времени она прячется под различными масками, включая ту, носить которую труднее всего, - маску естественности? Не хотелось думать ни о чем. Хотелось только, чтобы Марк был рядом-.
        "Ты нужен мне сегодня, и к черту твой клуб!" - мысленно обратилась она к мужу. Звонить ему она считала неудобным и знала, что ему это тоже не понравится. Он действительно был ей нужен. Она пыталась вспомнить, когда в последний раз они занимались любовью. Двенадцать дней назад? Тринадцать? Ничего особенного. Бледная тень былого. Теперь Марк сам стал таким затраханным, что секс превратился в приятную, но тяжкую работу. Кое-что он делал лишь для того, чтобы не обидеть ее. Оскорбительно? Она так не думала, чувствуя его старую любовь, погребенную где-то под наслоениями новых проблем. Он был уставшим и каким-то заблудшим. Вернее, они оба были такими и даже не заметили, когда именно закончился пикник на залитом солнцем лугу молодости и когда их окружила серая бытовая помойка. И по ночам уже не пылал костер любви, а холодно мерцал не тающий лед. То, что ярко горит, быстро сгорает... Теперь они кружили под вечным дождем, пряча от сырости свои чувства и узнавая среди отбросов обрывки прежнего карнавала, уже не способные вызвать радость, желание, взаимную страсть...
        Нет, так дальше нельзя. Она решила прогнать тоску, которая подкрадывалась из темных углов квартиры, зарождалась в тишине и незаметно проникала внутрь, будто отравленный воздух. Она налила себе бокал красного вина, включила Оливера Шанти и села на диван. Циферблат, белеющий в полумраке, вдруг показался ей человеческим лицом - расплывшимся, застывшим, безразличным и... покрытым пудрой, будто физиономия актера в каком-то извращенном театре.
        Дина отвела взгляд от часов и стала рассматривать маленькую живую ель, растущую в заполненном землей пластиковом горшке. Ель была украшена пятью миниатюрными игрушками, которые Ян выбрал и повесил сам. Вначале его выбор показался Дине немного странным, однако теперь она увидела в этом намек на какую-то неизвестную ей таинственную сказку. Старуха-колдунья, моряк, принцесса, розовый фламинго и дракон. Персонажи в наличии; дело за малым. Только фламинго не очень вписывался в этот ряд. И хочет ли она услышать эту сказку, независимо от того, КТО расскажет ее? Пожалуй, нет...
        Дина прилегла, поставив бокал себе на живот, и пошарила рукой по дивану. Нащупала пульт дистанционного управления и включила телевизор, убрав звук. Некоторое время она смотрела на чужое немое веселье, говорящие головы, сверкающую ночь, кукольные лица, потом созерцала голубоватое мерцание на потолке, в котором было что-то завораживающее. В груди разлилось приятное тепло, постепенно вытеснившее тоску.
        Дина задремала, а когда очнулась, было уже около двух часов. Бокал упал на толстый ковер и не разбился. Вино впиталось без остатка. Она проспала момент наступления Нового года. Ну что ж, она ничего не потеряла,
        Дина направилась в детскую и разбудила Яна. Чаще всего он просыпался трудно, будто возвращался издалека, из мрачной страны в промежутке недоступных грез и кошмаров. Порой ей становилось не по себе при мысли, что ТАК ОНО И БЫЛО. Но семейный врач утверждал - возможно, просто успокаивая ее, - что это всего лишь признак очень крепкого детского сна...
        В этот раз Ян проснулся сразу же, и некоторое время повалялся, притворяясь сонным и наблюдая за нею сквозь полуприкрытые веки. Маленький хитрец, конечно, готовился получить подарок. Интересно, подумала она, откуда это у него - взрослая манера оттягивать удовольствие, почти сладострастно смаковать предвкушение с мудростью эпикурейца?..
        - Вставай, милый. - Она похлопала его по руке. - С Новым годом! По такому случаю я собираюсь угостить тебя шампанским.
        - А где папа?
        - Разве ты не знаешь?
        - Ах да... Когда он приедет?
        - Утром. Наверное.
        На несколько секунд его лицо стало гротескно печальным. Отца он любил самозабвенно. Дина улыбнулась.
        - Я думаю, он позвонит, чтобы поговорить с тобой. Может быть, уже звонил, а ты проспал. Не хочешь взглянуть на подарок?
        
        Его взгляд прояснился.
        - Конечно, хочу. Но сначала...
        Он запустил руку под подушку и сделал эффектную паузу, пытливо всматриваясь в лицо матери. С каждым днем он удивлял Дину все больше. Иногда казался маленьким старичком. Сейчас она действительно была заинтригована.
        - У меня тоже есть для тебя подарок, - объявил Ян. - С Новым годом, мама!
        Он медленно потянул из-под подушки серебряную цепочку, наблюдая за реакцией Дины. К цепочке был прикреплен диск из какого-то темного камня, окаймленного серебром. Дина взяла диск в руку. Серебро потемнело; на поверхности камня была видна паутина царапин, образовавшихся естественным путем. На металле не было ни пробы, ни заводского клейма. Под определенным углом зрения в толще камня возникало какое-то изображение - мерцающее и зеленоватое, будто кошачьи глаза в темноте. Камень был теплым, как человеческое тело, что, впрочем, казалось вполне объяснимым.
        Держа его против лампы ночника, Дина попыталась рассмотреть пересекающиеся штрихи. Внезапно она поняла, что это иероглифы. Один - похожий на незавершенный наскальный рисунок человека с торчащим фаллосом, второй - зигзаг в четырехугольнике, пересеченный вертикальной линией.
        - Спасибо, дорогой, я очень тронута. Но где ты это взял?
        - Купил в антикварной лавке.
        - Ты уже знаешь такие слова? - Почему-то ее это не удивляло.
        - Специально выучил, - гордо подтвердил он. - А деньги - ты не думай! - я взял...
        - Тс-с-с! - Она приложила палец к губам. - Не говори мне. По-моему, это ваша с папой тайна.
        Он комично закрыл ладошкой рот и покивал, признавая, что чуть не проговорился.
        - Ты сам выбирал? - Она вращала украшение (хотя вряд ли украшение), пытаясь понять, подделка ли это или действительно старая вещь.
        - Да. Папе было некогда. Эта штука мне сразу понравилась. Дядька советовал взять кольцо, но я не захотел, - простодушно сказал Ян. - Кольцо было золотое, а ты золота не носишь, правда?
        - Какой дядька? - Что-то насторожило ее.
        - Продавец в лавке. Он такой... такой странный.
        - Хм, Янчик... Спасибо тебе огромное, но лучше не ходи один в... - Она запнулась, потому что не умела запрещать.
        - Куда?
        - Туда. - Она потрепала его по голове. - Обещай, что будешь брать с собой маму или папу!
        - А как же мой подарок? - Он погрозил ей пальцем. Дина повела подбородком в сторону гостиной. Он выскочил из постели и зашлепал по паркету босыми ногами. Минуту длилась тишина. Наверное, он пытался угадать, что лежит под елкой. Затем раздалось шуршание упаковочной бумаги и радостный возглас.
        Она задержалась в спальне, ощущая ладонью тепло и приятную тяжесть черного диска с иероглифами. Эта вещь была ЧУЖОЙ. Что делать с нею? Дина хотела повесить ее себе на шею. но в тот момент, когда камень прикоснулся к груди, она испытала внезапный дискомфорт, чуть ли не отвращение, будто он был украшением, снятым с мертвеца, или фетишем какой-то опасной секты... Она помотала головой, отгоняя зарождавшийся страх, сунула камень в карман и вернулась в гостиную.
        Тут Ян бросился ей на шею. Он получил в подарок детские горные лыжи с ботинками, а это означало, что отец действительно возьмет его с собой на Домбай. Когда? Этот вопрос был второстепенным и несущественным. Папа обещал и сдержал свое слово - вот что было важнее всего.
        Шампанское ему понравилось даже больше, чем кола. Он пытался выяснить, нельзя ли перейти на "шипучку" совсем. Дине пришлось долго объяснять, что такое алкоголь. Это заинтересовало его еще больше, и она усомнилась в эффективности мягких методов воспитания. Потом он упросил ее поиграть с ним на компьютере, и они сразились в "Heroes-3", причем Дина безнадежно проигрывала.
        После четырех часов утра у Яна начали слипаться веки. До детской он не добрался и рухнул прямо на диван. Дина пожалела его и укрыла пледом, затем налила себе еще красного. Так незаметно она выпила почти всю бутылку. Сейчас ей казалось, что праздничная ночь прошла не так уж плохо.
        Однако ночь еще не закончилась.
        6. МАРК
        Пока машина мчалась по пустынным обледенелым улицам, он молился. Его молитва была до смешного короткой и простой. Она состояла всего из четырех слов: "Пожалуйста, только не сегодня!" Как будто в любое другое время он был бы лучше готов к неприятностям, которые всегда заставали его врасплох! В противном случае это уже не неприятности, а запланированные потери...
        Он пытался избежать хотя бы мелких досадных помех, Беседа с инспектором означала бы невыносимую задержку, поэтому он сбрасывал скорость, проезжая мимо редких постов. Но не слишком, иначе точно примут за пьяного. Тот вариант, когда чрезмерная аккуратность может повредить. Ему повезло. Он проскочил через центр, всего лишь дважды притормозив на светофорах и встретив по пути не больше десятка машин.
        Несмотря на то что обогреватель исправно нагнетал в салон теплый воздух, Марк ощущал мерзкий холодок внутри, будто напротив сердца образовалась дыра, из которой веяло подвальным холодом. И еще запах... Откуда в его машине взялся запах сырой земли? Он даже включил свет и посмотрел вниз. К коврику прилипло несколько оттаявших комьев, но вряд ли они могли пахнуть так сильно. Тем более что на зеркале заднего вида болтался листок эвкалиптового ароматизатора.
        Он свернул с проспекта за угол и увидел абсолютно темные кварталы к северу от центрального парка. Это было похоже на регулярно повторявшиеся и все равно каждый раз неожиданные эффекты осени - когда в пору листопада внезапно открываются пустоты в небе и некстати обнажается даль. Но сейчас там, где обычно сверкала россыпь электрических огней, зияла каверна, казавшаяся еще более темной по контрасту со слепящими лучами прожекторов, которые метались по краям и даже не пытались высветить сердцевину мрака.
        Марк подъехал к колонне спецмашин и пристроился в хвост. Жест автоинспектора был предельно ясен. Дальше стоял кордон. За натянутой сверкающей лентой начинался хаос - там были видны поваленные деревья, столбы, спутанные петли оборванных проводов, и блестело на снегу битое стекло.
        Примерно такое же чувство Марк испытывал дважды - за некоторое время до того, как ему сообщали о смерти близких. Что-то сгущалось в воздухе, холодели кишки, отрава ясновидения проникала в мозг. Потом раздавался телефонный звонок - и все. Он точно знал, какие слова произнесет голос на том конце провода.
        
        Он вышел из машины и подошел к патрульным. Взгляд натыкался на хмурые и усталые лица. Еще бы - никому не хотелось торчать на ледяном ветру в такую ночь.
        - Что случилось?
        - Езжай отсюда! - грубо ответил человек в куртке с сержантскими погонами.
        - У меня там жена и ребенок... - начал было Марк, но патрульный резко повернулся к нему. От него несло перегаром.
        - Думаешь, ты один такой? Приходи утром, все узнаешь. А сейчас проваливай. По-хорошему говорю...
        Доказывать что-либо было бесполезно. У Марка имелся на сей счет кое-какой печальный опыт. Он испытывал стойкое отвращение к аккуратным коридорам бюрократического ада. Но было кое-что похуже. Когда бюрократическая машина срасталась с аппаратом подавления, получалась та еще соковыжималка!
        Он молча сел в машину и завел двигатель, не представляя, что делать дальше. Отъехать, найти место поспокойнее и дождаться рассвета? Бензин есть, и обогрев работает. Или завалиться к кому-нибудь из друзей? Или (ха-ха!) позвонить адвокату? Но кто мог сейчас помочь ему хотя бы в самой ничтожной малости? Есть вещи, которые приходится расхлебывать самому.
        Однако он сам не мог помочь себе. Просто не знал - как. Судя по тому, что он видел возле кордона, в его районе произошла серьезная авария, если не катастрофа. Тихая катастрофа. А наличие оцепления заставляло предположить самое худшее...
        Он включил приемник, чтобы послушать ночные новости, но тут затрещал мобильный телефон. Он схватил трубку и с величайшим облегчением узнал голос жены, пробивавшийся сквозь треск помех, словно она была на Марсе.
        - Наконец-то!.. Ни о чем не спрашивай, потом все объясню. Ты в порядке? - Пожалуй, это прозвучало чересчур обыденно, учитывая сложившиеся обстоятельства.
        - У меня все нормально. А ты где?
        - Я же сказала - об этом потом. Ты знаешь бар "Махаон"?
        Марк успел удивиться - про себя. Он-то знал, но откуда знала она? Ни разу они не бывали в "Махаоне" вместе. Это было явно не то место, где проводят вечера счастливые семейные парочки. А они, что ни говори, были счастливой парочкой. До нынешнего Нового года...
        - Конечно, знаю.
        - Жди меня там. Буду минут через сорок. Максимум через час.
        Она дала отбой, оставив его в полнейшем недоумении. "Буду"? А где же Ян? Она ни словом о нем не обмолвилась. Не похоже на Дину, хотя Марк мог дать голову на отсечение, что разговаривал именно с нею. Ее голос, ее манера, но не ее эмоции. Впрочем, он допускал, что она могла пережить нечто такое, после чего человек выпадает на время из привычных рамок. По крайней мере она жива, здорова, и Ян; судя по всему, тоже. Все остальное было не так уж важно.
        Марк развернулся и медленно поехал к "Махаону". Усталость незаметно выродилась в мягкую, обволакивающую и не слишком навязчивую пелену. Может быть, потому, что в этой пелене увязали тревожные мысли. Если не делать резких движений, состояние почти нормальное.
        Он рассчитывал забрать Дину из бара и снять номер в каком-нибудь мотеле - при условии, что с Яном все в порядке. Обо всем прочем он сможет думать только тогда, когда проспит часов шестнадцать...
        Бар "Махаон" был открыт всегда. Марк не помнил случая, чтобы дверь, озаренная жутковатым фиолетово-зеленым сиянием сюрреалистической бабочки, оказалась запертой. Бабочка, раскрывшая над входом неоновые крылья, была прочно и навечно пришпилена стальной арматурой к мрачной кирпичной стене. Внутри бара было уютно, тепло и спокойно. Тут мог громко разрыдаться пьяница, но ни разу дело не доходило до потасовки. Бар работал даже тогда, когда закрывались все другие заведения, в любые праздники или траурные дни. Вероятно, у хозяина был на то свой резон и тонкий расчет. Если идти больше некуда, остается одна дорога - в "Махаон". Для всех заблудших и потерянных. Утешительный тупик в конце скорбного пути. Не то чтобы Марк ощущал себя таким уж парией, однако здешний декадентский душок явно пришелся ему по вкусу.
        Тут давно устоялась особая атмосфера и звучала только хорошая блюзовая музыка. Сюда приходили те, кто задыхался от одиночества в гостиничных номерах; опустившиеся и постаревшие красотки; потенциальные самоубийцы, с радостью соглашавшиеся на очередную отсрочку; спившиеся художники, поднакопившие деньжат на дешевое пойло; непризнанные поэты индустриальных помоек; холостяки, страдающие от бессонницы на исходе ночи, и случайные прохожие, которых бар либо принимал в свое закрытое от мира чрево, либо нет. Но если уж принимал, то человек становился постоянным клиентом надолго. Кое-кто - до самой смерти.
        Это было последнее пристанище, что-то вроде клуба изгоев, более или менее остро ощущавших свою вечную бездомность - конечно, в экзистенциальном смысле, потому что некоторые из этих "бедняг" давно сколотили себе состояния и имели особняки в престижных районах. В "Махаоне" все были равны. Любой находил себе интересного собеседника. Каждый - банкир, нищий, инвалид, брошенная женщина, биржевой маклер, неудачник, университетский профессор, игрок, полное ничтожество - мог ощутить на время родство с кем-нибудь, изрядно спрыснутое алкоголем. Они были в чем-то одинаковы и так понятны друг другу - эти люди, пропивающие то, за что было заплачено кусочком души-не важно когда: сегодня или тридцать лет назад...
        Паркуя машину на стоянке возле бара, Марк увидел несколько знакомых тачек. Завсегдатаи в сборе. Он и не сомневался. Несмотря на то что последние пару часов его терзало беспокойство, переступая порог, он чувствовал себя потрепанной штормом посудиной, входящей в тихую гавань. Плыл сизый и горьковатый сигаретный дымок, мягко светили лампы, тихо звучал "Прячущийся среди теней" в исполнении Питера Гринбаума. Расплавленные отблески лежали на бронзе пивных кранов, и жидким янтарем плескалось само пиво в высоких бокалах. Приглушенные голоса создавали мерный неотступный рокот, будто шорох океанских волн, наползающих на заброшенный пляж. К счастью, ящика для идиотов в "Махаоне" сроду не водилось. О новогоднем празднике напоминал только огромный игрушечный тигр, брошенный кем-то на стойке. Между передними лапами тигра была зажата бутылка шампанского. Начинался плохой год для слабых и травоядных. Точнее, начнется в феврале...
        Марк внимательно оглядел помещение, включая темные закоулки. Несколько человек приветствовали его поднятыми рюмками и бокалами. Дины еще не было, если только она не отправилась припудрить носик в дамскую комнату. К своему немалому удивлению Марк увидел, что за его любимым столиком торчит Гоша в обществе юной девицы (странно, что они еще не в кровати) и хорошо знакомого ему борзописца из музыкального ежемесячника. Пить и даже болтать с ними настроения не было, однако Гоша уже воздел руку над спинкой полукруглого дивана и заорал:
        - Эй, старик! Двигай сюда!
        Марк поморщился и направился к стойке, прикидывая, когда это Гошик успел набраться - ведь из клуба они уехали почти одновременно. Он заказал себе коньяк и обменялся с барменом парой фраз о "собачьей погоде". На дальнем краю стойки отставной генерал и проститутка играли в нарды. Генерал был разбит наголову и получил "марс".
        Марк покатал во рту аморфную коньячную дозу и слил ее в пищевод. В этот момент на плечо ему упала мягкая Гошина лапка.
        - Брезгуешь, приятель?
        -Динку жду.
        - Здесь? Сейчас?! - Гоша округлил глаза и потряс жирноватыми щеками. Он всегда отличался богатой мимикой. - Ну вы даете, ребята! Вечный медовый месяц, да?.. Слушай, Марк, пойдем за столик. Познакомлю тебя с одной красотулькой. Будешь смеяться - консерваторская курочка. Кого-кого, а скрипачки у меня еще не было! Представляешь; как мы с нею сыграем дуэтом?!
        Он двусмысленно захихикал. У него были мясистые красные губы и влажные волосы. Маслянистый завиток лежал на белом лбу, как запятая между двумя похабными междометиями глазок.
        - Да видел я ее... - пробовал Марк отвертеться.
        - Нет-нет, видеть мало. Ты должен с ней поговорить. Высокий класс - и никаких комплексов. Генка вон уже икру мечет! Пошли, пошли!
        Гошик был из тех пиявок, от которых невозможно безболезненно избавиться, пока они вдоволь не насосутся крови и не отпадут сами по себе. Отказ означал обиду почти смертельную. Гоша дулся бы месяц, как отвергнутый гомосек. Поэтому Марк смирился со своей участью и со вздохом принял неизбежное, надеясь, что Дина явится поскорее.
        Гоша, настойчиво подталкивая потными ладошками в спину, сопроводил его к столику и усадил на лучшее место. Марка это устраивало, раз уж все равно приходилось ждать. С его позиции просматривался почти весь бар и входная дверь. Телекамера оказалась прямо над ним, и объектив фиксировал почти то же самое, что видел он. И скрипачка, и журналист его не интересовали. К Генке он большой симпатии не испытывал, хотя иногда тот мог быть желчно-забавным.
        Потягивая коньяк малюсенькими глотками, Марк снова и снова прокручивал в памяти последний телефонный разговор - не столько содержание, сколько интонации, тембр голоса, даже дыхание. Некоторые вещи по-прежнему казались необъяснимыми. Вместе с тем возникло и крепло подозрение, что кто-то сыграл с ним очень плохую шутку.
        Пятнадцать минут прошли в мутном хаосе - сигарета за сигаретой, глоток за глотком, шум собственных мыслишек, обрывки фраз, словесный мусор, бульканье жидкости, истертый смех, реплики, брошенные невпопад. Вокруг - манекены, разевающие рты. Давно перегорели все их эмоции, воля, вера, надежды, стремления. Внутри него самого - тоже пепел взамен подлинных чувств, пепел, время от времени складывающийся в идеограммы: вот это - долг, вот это - страх, а вот это, должно быть, любовь...
        Где же Дина? Если только звонила ОНА... Теперь он почти не сомневался в обратном. На месте его удерживала только слабая надежда, что все это в конце концов окажется недоразумением и нелепые загадки найдут вполне прозаическое объяснение. А разминуться с женой сейчас, когда он достиг .стадии полной опустошенности, представлялось ему самой большой нелепостью.
        От нечего делать он прислушался к разговору. Гена, как :всегда, трепался о том, в чем неплохо разбирался, то есть о музыке. На этот раз его болтовня, кажется, была рассчитана на скрипачку, томно откинувшуюся на спинку дивана и потягивавшую коктейль. На ней было платье, оставлявшее открытыми плечи и подчеркивавшее линию груди. Девица сидела, закинув ногу за ногу. В разрезе виднелся клин очень белой кожи. Отсутствие белья угадывалось. В общем, было на -что посмотреть. Лицо - бледная маска с темной чечевицей рта. Неуловимое выражение в глазах. Возможно, презрение...
        Браслеты на голых руках. Татуировка на плече - "цветок Аравии".
        Гена много чего слышал на своем веку, но по-настоящему поклонялся старому доброму бопу и року шестидесятых. Спиртное развязывало ему и без того хорошо подвешенный язык. Он становился плавен и почти литературен. Частенько впадал в дешевую патетику и при этом скорее всего был, искренним. Хотя бы изредка быть откровенным - это ведь тоже потребность. Для некоторых - почти мучительная. Для хорошо оплачиваемого журналиста это был шанс достучаться до кого-нибудь, высказываясь напрямик. Его мнения отличались радикализмом - в отличие от лакированной заказной патоки, которая изливалась на страницы красиво оформленной макулатуры. Сейчас Генка был вдохновлен присутствием "скрипачки" и "грузил" по полной программе.
        - Слушать современный мэйнстрим - все равно что спать с дорогой и слегка перезрелой проституткой. Она искушена, опытна, технична и... предсказуема. К большому сожалению. Нет-нет, она, конечно, делает то, что нравится клиенту, она прекрасно разбирается в его желаниях, но еще лучше знает себе цену и осознает собственную привлекательность. Ее кожа идеальна; каждая поза изящна или по крайней мере эротична; каждый жест продуман и отточен до совершенства, а некоторые выверены по отражению в зеркале. Освоены все приемы, стимулирующие вожделение. Даже когда она расслаблена я "отпускает" себя из-под контроля, есть то, что уже проникло в кровь и стало ее плотью, - способность лгать и смаковать банальные, "комфортные" эмоции. Она настолько искусна в имитации, что заметить подделку можно только при наличии сверхчувственного восприятия, которым большинство потребителей не обладает. Эта музыка-проститутка добрала солидности и состарилась вместе с музыкантами, исполнявшими ее и научившимися выдувать великолепные мыльные пузыри. Она может быть потрясающе профессиональной и в силу этого порой "прячется" за
дьявольски совершенным звукоизвлечением. Но лично я предпочитаю консервам парное мясо...
        Он поднес девице зажигалку. Та затянулась и окурила журналиста сложным букетом табачного дыма и собственного парфюма. Потом кивнула, требуя продолжения. Но Генку и так уже несло по кочкам.
        - Рок-музыка периода ее полового созревания - это девственница, невинное душой создание, полюбившее в первый раз и обреченное на несчастье. Сочетание свежести и страсти, наивности и неискушенности, легкости и естественности, "сырости" и искренности, эксгибиционизма и неуправляемых порывов. Куда? Да куда угодно! Лишь бы не гнить заживо в клоаке обывательщины! Музыку спасает примитивизм, но когда его пытаются подделать, хочется блевать. Это как с бабой - пусть щебечет глупости, но хотя бы не врет! О чем это я? Ах да - о нашей "девушке". Если не клиент, то она сама уж точно потеряет голову. Вполне вероятно, что удовлетворения вы не получите, однако почувствуете тайну, скрытую от вас так же надежно, как ушедшая в прошлое собственная юность. Встряска может оказаться очень сильной. Но чаше она пробуждает только ностальгию. Проворачивается некий ключик - и заржавевшая шарманка внутри вас воспроизводит одну и ту же мелодию. Единственную. То, что ужалило в пятнадцать лет, забыть и разлюбить невозможно. Это - тот самый чертов праздник, который всегда с тобой. Или хотя бы его затрепанная афиша. Вы
превращаетесь в тень - призрак чистого и открытого для всех вибраций мира создания, которым были когда-то... Вы можете цинично воспользоваться "девушкой", которую вам навязали, например, испортить ее, но это будет означать только признание собственной тупости и эмоциональной глухоты. Вы забиваете скрипкой гвозди? Прекрасно! Можете похвастаться этим в компании таких же болванов, потребляющих сухофрукты вместо натурального сока. Моя незамысловатая "девушка" может вернуть вас на остров молодости. Ненадолго, но эти минуты, секунды или мгновения того стоят. Они возвращают вас к источнику жизни. Пара глотков - и вы снова можете окунуться в удушливый смрад современного существования...
        Гоша слушал эту высокопарную чушь с иронической ухмылочкой, изредка подмигивая Марку - дескать, знаем мы вас, писак гребаных! Большую часть времени он уделял все же созерцанию плоти, томившейся так близко и с полной очевидностью принадлежавшей ко второму типу по Генкиной классификации. Скрипачка хранила загадочное молчание, поощряя журналиста взмахами длиннющих ресниц.
        Марку было скучно и тревожно - крайне необычное сочетание. Слишком много слов. Они кружили вокруг него, будто назойливые мухи, и падали на липкую ленту сознания, пока оно не оказалось засижено ими. До него вдруг дошло, что эта болтовня служит какой-то вполне определенной цели. Слова - как дымовая завеса, за которой происходит что-то, скрытое только от одного Марка...
        В зеркале над стойкой отражались старые маятниковые часы. Прошло сорок пять минут с того момента, как он вошел в бар. Она сказала "максимум час"? Что ж, он подождет еще немного. Столько, сколько понадобится, чтобы червяк внутри нажрался нервных клеток и наконец успокоился.
        Ему показалось, что маятник замедляет ход. Он следил за тем, как диск описывает сверкающие дуги, нарезая пространство тонкими ломтями. Из образовавшихся щелей полезли золотые мухи; обнажилась до предела обветшалая изнанка обоев, прикрывающих суть вещей... Он ощутил приближение эйфории. Маятник все дольше зависал в крайних положениях. Почти незаметная, но непрерывная смена ритма привела к тому, что голоса превратились в низкий и неразличимый гул. Вскоре коса времени почти остановилась, прекратив свою безжалостную работу...
        И тут Марк понял, что не чувствует ног. При обычном онемении ими можно было пошевелить. Сейчас же он не сумел сделать ни единого движения. Более того, паралич стремительно распространялся вверх по телу. Когда Марк решил помочь себе руками и попытался опереться на столик, обнаружилось, что и руки ему уже не подчиняются. Они безвольно лежали на бедрах, и он не мог даже согнуть пальцы. В этом не было ничего болезненного - просто тело будто превращалось в невесомый и неуправляемый шар. Физическая легкость и тошнотворная волна паники - "Черт подери, что это со мной?!"...
        Впрочем, голова еще работала достаточно ясно, хотя где-то на окраинах сознания уже образовался золотистый туман, в котором тонули все неприятные образы и мысли о плохом. Тишина вытеснила гул и стала почти осязаемой, будто Марк был игрушкой, обложенной прозрачной ватой. Золотая стена, сулившая изоляцию и покой, приближалась; мир сузился до размеров пятачка, на котором стоял столик, диван и сидели два человека - Гоша и его скрипачка. Гена куда-то исчез. Вместе с ним исчез интерьер "Махаона", все остальные люди и память о том, зачем Марк вообще приезжал сюда.
        Гошик внезапно протрезвел. Его лицо оказалось очень близко, а шепот звучал, как глухое рычание..
        - Вот и славно, старик, - сказал он, похлопав Марка по щеке. - Сейчас мы выйдем проветриться.
        Марк пялился на плоскость, посреди которой торчали лампа, пепельница и бутылка коньяка, из которой ему дважды доливали. Он не заострял на этом внимания и воспринимал как само собой разумеющееся. Выходит, зря.
        Гоша ловко смахнул бутылку в карман, а "скрипачка" раздавила сигарету в пепельнице. Оба вдруг стали чрезвычайно деловитыми. До Марка дошло (эту мысль еще не поглотил золотистый туман забвения), что девица, безусловно, действует заодно с Гошей, опоившим его "сладкой печалью". Последние сомнения на этот счет исчезли, когда та придвинула к нему свою кукольно-гладкую плоть и голосом, абсолютно похожим на голос Дины, сказала, сплевывая слова с тонких ядовитых губ:
        - Спасибо, что дождался, милый!
        Потом его подхватили под руки и повели к выходу, как перебравшего пьянчужку. Девица оказалась в неплохой физической форме, а Гоша тяжело пыхтел. Кто-то из бывших собутыльников вызвался помочь, но его вежливо отшили. К тому моменту Марк уже не мог подать сигнал бедствия. Его голова свесилась на грудь, а ноги двигались бесконтрольно, выпадая из-под туловища в полном соответствии с силой тяжести, словно конечности манекена с хорошо смазанными шарнирами. Он не владел даже мимикой лица. Внутри черепа перекатывались черные шарики страха, а на физиономии застыло то самое выражение, которое она приобрела пять минут назад, - скука и надетая поверх этой скуки .растерянная глуповатая полуулыбка.
        7. ВИНС
        Прошло четыре месяца после дядиных похорон. Я сидел в "Драйв-клубе", пил пиво и слушал изрядно затасканную джазовую пьеску в исполнении чахлого оркестрика-комбо, не способного раскачать даже группу умственно отсталых ребятишек. Работы не было; деньги заканчивались; на горизонте маячил призрак нищеты. Друзей разнесло по миру. Выражаясь высокопарно, пепел дружбы развеялся над океанами. Одни навсегда увязли в трясине прошлого, другие отправились на поиски счастья, третьи - на тот свет. Без друзей жизнь становится скучным затворничеством или одиноким рысканьем среди чужих в тщетных поисках зеркала.
        Пусть даже и кривого. Но отражение никогда не удовлетворяет. Оно кажется оригиналу более уродливым или более красивым, чем он есть на самом деле. Недовольный оригинал начинает корчиться и кривляться в тщетных потугах добиться мнимого сходства...
        Я старался не впадать в грех уныния и убеждал себя в том, что живем-то мы здесь и сейчас, а значит, у меня нет причин для пессимизма. Причин, возможно, и не было, но пессимизм был. Тоска вцепилась в грудь, как выпустившая когти беременная кошка. Чертовски тяжелая кошка.
        Я закурил, еще больше уплотнив висевшую вокруг дымную пелену. Ни одной знакомой физиономии. Мне хотелось поболтать с кем-нибудь. Желательно о всякой чепухе. Иногда не хватает самых простых вещей. Музыка тоже нагоняла скуку. Джазбои играли устало; даже их усталость не казалась стильной, как это иногда бывает. Я решил слинять и пошататься по улицам. Разменял у стойки последнюю двадцатку и выбрался на свежий воздух.
        Весна - это было гораздо лучше алкоголя. Фонари расплывались во влажном тумане. Люди скользили мимо, будто сухопутные "летучие голландцы" - такие же отчужденные, такие же неуловимые. Я все еще жил надеждой. Если что-то и могло поднять меня из руин, так это вмешательство бабы. Очередной шлюхи. С тех пор как я узнал, что Анжела "подрабатывает" в гостиничном баре, я стал смотреть на вещи гораздо проще. А после развода со своей благоверной, обожавшей деньги, отдавал предпочтение проституткам - с этими хоть знаешь, за что платишь.
        Я не был ни романтиком, ни циником. Я оставался прагматиком - скучноватым из-за своего неизлечимого скептицизма. Сейчас у меня не было денег, чтобы купить дорогую женщину. И я не был уверен, что с дешевой у нас выйдет что-нибудь путное...
        Я бесцельно брел по проспекту, вдыхая опоэтизированную более удачливыми охотниками за удовольствиями отраву желаний. Наступил час, когда все дома кажутся уютными, парки - таинственными, таксисты - дружелюбными. В такие вечера хорошо мчаться на машине куда глаза глядят. Дорога, музыка, темнота. Было бы неплохо, если бы существовал пресловутый "край света". Примерно там же, где и "край времени". Тогда я устремился бы туда и мог бы, как следует разогнавшись, сорваться с обрыва и падать, падать, падать... к чертовой матери. Вечно. Но, боюсь, в этом случае взбунтовавшийся мочевой пузырь рано или поздно поломал бы весь кайф.
        Я приближался к окраине. Раньше тут было небезопасно.
        В городе полно людей, равнодушных к проблемам расслабившихся кроликов и мечтательно настроенных мизантропов. А ведь достаточно несильного удара в зубы, чтобы вернуть на землю кого угодно... Но теперь мне вряд ли что-либо угрожало. Я даже хотел бы избить парочку ублюдков - чтобы потом не мучила совесть и заодно проверить себя...
        Тротуар оборвался, под ногами расползалась жидкая грязь. Я повернул обратно. Где-то за спиной лаяли собаки. Лай звенел, отражаясь от невидимых стен. Волшебный час закончился. Теперь на улицах было холодно, ветрено и сыро. Идеальное сочетание, чтобы подхватить простуду.
        "Домой, домой", - нашептывал внутренний надзиратель, лучше меня знающий расписание каждого Моего дня на много лет вперед. Домой, в мою холодную берлогу, к дивану, телевизору, книге - к вещам, спасающим от других предметов - веревки, бритвы, включенной лампы, "случайно" упавшей в ванну, наполненную водой. Я не фетишист, но посудите сами: противостояние вещей сопровождает нас на протяжении всей жизни. Одни приближают наш конец, другие поддерживают шаткое существование и придают некоторую устойчивость на узкой извилистой дороге. Телефон, фотография матери, водка, лазерный диск, шприц, деньги, вырезка из газеты, билет в один конец, пузырек со снотворным... Знаю, знаю все, что вы скажете о придании ложного смысла. Мне было плевать на умозрительные рассуждения. Я пытался поймать за хвост ускользающую жизнь, этого хищного зверька, игривого и ласкового, пока он сыт...
        Клин клином вышибают. Я попробовал лечиться музыкой от нахлынувшей тоски. Зашел в один из клубов, открывшийся недавно и обещавший блюз "олл найт лонг". Послушал пару номеров, в продолжение которых юное дарование с бородкой под молодого Джона Мэйолла упражняло пальцы, не оставляя пустот в пространстве и ни малейшего шанса тишине. Понял, что попал вместо ресторана для гурманов в "Макдоналдс", и поспешно свалил оттуда.
        У меня был выбор - топать пешком до станции метро или ждать автобуса на ближайшей остановке. Я решил пройтись, тем более что по дороге был открытый до полуночи винный магазинчик. Я прикидывал, стоит ли экономить на вине. Иногда от плохого пойла трещала голова. В конце концов я решил взять бутылку "Кагора", который в подогретом виде мог снести крышу на пару часов. Я не возражал бы - сегодня сухой чердак мне уже не понадобится.
        По кабельному ТВ крутили допотопные клипы Педиков из зоомагазина*. Потом я переключился на новости. Первым делом сообщили об очередной жертве серийного убийцы, которого репортеры окрестили Черным Хирургом. Труп показали только издали. Все равно чувствительных баб наверняка потянуло блевать, хоть сработано было сравнительно чисто...
        * дуэт "Pet Shop Boys".
        Законопослушным гражданам полагалось прийти в ужас и священный трепет, но лично я втайне восхищался этим Парнем. Думаю, не я один. Его не могли вычислить третий год! Он продержался намного дольше других. И, похоже, продержится еще долго. Сверхэффективные спецкоманды обла-жались. Какой болезненный и смачный плевок в харю нашей непогрешимой системе, уравнивающей всех, как штамповочный пресс!
        Завидовал ли я Хирургу? Вряд ли. У меня не было ни силы, ни решимости, ни необходимой жестокости, и я слишком уж любил комфорт, баб и выпивку. Той ночью комфорт и выпивка были в наличии.
        Я изрядно набрался, прежде чем вспомнил, что могу устроить себе именины души. Покопавшись в беспорядочной груде компактов, я отверг все отвратительно-прогрессивное, помпезно-навороченное, фальшиво-отчаянное, тошнотворно-высокое, приторно-аккуратное, жалобно-любовное и слезно-ностальгическое. Все эмоции перегорели, превратившись в поганый шлак.
        В результате я неплохо провел время, слушая "Сектор Газа" - жлобскую музыку из сердцевины жлобского быта. (Откуда взялся компакт, до сих пор не пойму.) Я был в том настроении, когда тараканы становятся культовыми насекомыми, а вой бродячей собаки кажется единственной до конца честной песней. Но кто сказал, что собаки не умеют притворяться? В то же время я был далек от нытья и того, чтобы обвинять кого-либо, кроме самого себя. Но и самообвинения - это довольно безболезненная штука, если знаешь, что ничего не хотел бы менять. Во всяком случае, в прошлом. А будущее - вот оно! Хватай, беги, лови! Корабли в Новый Свет отчаливают непрерывно - настолько часто, насколько ты сам можешь дробить свое время. Однако мы предпочитаем оставаться на безжизненном берегу и дуреем от голода и жажды. Строим лачуги, прячемся от ветра, плодим и калечим детенышей, обучая их искусству медленной смерти и долгой тоски. Кто-то сказал нам, что корабли иногда тонут; впрочем, мы сами видели обломки и трупы, выброшенные на песок. Эти мертвецы почему-то всегда улыбаются; они не принадлежат нам. Кто хоронит их - загадка; скорее
всего они лежат, неустроенные, в назидание следующим поколениям.
        Когда в мыслях появляется подобный гнилой пафос, это верный признак того, что мальчику нужна девочка. Я решил позвонить Линде. Раньше она мне никогда не отказывала - при условии, что была свободна, конечно. Если ее не окажется дома, значит, судьба такая же сука, как моя бывшая жена. Я накрутил номер, стараясь для разминки с первого раза попадать пальцем в нужные отверстия....
        (Линда - потаскуха по призванию, но, несмотря на это, у нее огромный КОП. А может быть, как раз благодаря этому. Серьезно. Она помогает снять стресс еще более полезным членам общества. Гасит напряженность. Они "открыли", что кастрация - не выход. Они хотят жить полноценно - за чей-нибудь счет. Я их хорошо понимаю. Они мудры, ибо пороки обращают в достоинства.)
        Линда, скажу я вам, это уникальный экземпляр. Секс - ее религия. Всякий раз, когда она приносит себя в жертву на уютном алтаре кровати (или в заброшенной церкви, в тесной кабинке гостиничного душа, в лимузине, в туалете во время какой-нибудь шикарной вечеринки), она требует того же и от партнера. Она трахается самозабвенно и неистово и знает об этом серьезном деле все. Полная самоотдача. Огромное количество мужских голов украшает ее личный зал славы. Кое-кто из "великих" мужей нашей эпохи расписался в собственной несостоятельности, лежа на Линде или под ней. Эх вы, властолюбцы, - потерянные для природы самцы с дезориентированным инстинктом!..
        Линда, Линда, тантрическая стерва... Мужчины для нее - одушевленные инструменты. Олухи со своими ритуальными крис-ножами, терзающими плоть во имя насыщения прожорливых божков наслаждения и тщеславия! Вряд ли мне удавалось достичь большего - например, благодарности. Следовало бы благодарить безликое нечто, породившее нескончаемую головокружительную возню, на которую можно смотреть без смеха только изнутри.
        Однако в любом случае то были сладостные жертвоприношения. Не знаю, как другие, но лично я, оказавшись в постели с Линдой, на несколько секунд, минут или часов забывал своих богов - дутых, конечно. Нынешние боги - что-то вроде фантастического покет-бука, который берешь в очередную дальнюю поездку, чтобы не сдохнуть от скуки. Или, не приведи господи, не остаться наедине с самим собой! Наши придуманные ложные боги - гораздо более приятные собеседники, не так ли? И они всегда чуть-чуть великодушнее нас.
        Конечно, я сделал глупость, позвонив по обычной линии. Какой-нибудь вшивый анализатор на автоматической станции мог зарегистрировать сверхвысокий уровень стресса - и, как говорится, попрошу к стеночке! Но я надеялся, что пронесет.
        
        Эта шлюха заставила себя ждать. Она сняла трубку после восьмого гудка (я считал). Может быть, Линда уже стала девушкой по вызову? Во всяком случае, она усвоила этот дурацкий жеманный тон, от которого, по идее, мужик должен сразу возбудиться, а его убогая фантазия отправиться в полет. Но меня ее томно-игривое "алло" только раздражало.
        - Привет, - буркнул я, уже почти жалея о том, что позвонил.
        - А, это ты, - протянула она. Мне показалось - разочарованно. По крайней мере она сразу перестала ломать комедию. - Ну, в чем дело?
        - Соскучился. - Я впрыснул в это слово весь скопившийся яд.
        - Который час, черт бы тебя подрал?
        Я не знал, но теперь, когда она спросила, посмотрел на часы; Стрелки показывали что-то около четырех. Наверное, было утро - судя по темноте за окнами.
        - Длинная стрелка на одиннадцати... - забубнил я голосом дебила.
        
        - Хватит дурака валять! Откуда звонишь?
        - Какая разница?
        - Пошел ты!..
        - Эй, тише, тише... Ты одна или как?
        - Или как.
        - Бери тачку и приезжай.
        - Хер тебе! Много хочешь...
        - Я заплачу.
        Она соображала. Я поймал себя на нехорошем: я пялился на трубку в надежде увидеть ползущий оттуда фарш из мозга моей бывшей подружки.
        - Ты что, разбогател? - спросила она с ироническим смешком, но не без надежды. Всякое случается - а вдруг я и вправду при деньгах?!. Вот за эту гибкость мышления я ее и любил.
        - Хватит на дешевую потаскуху.
        - Ублюдок! - рявкнула она и бросила трубку. Я не гордый. Если бы я был гордый, я остался бы дома и предался бы безудержному мазохизму. Вместо этого я натянул пальто, взял в ящике стола пару завалявшихся презервативов и поддал ногой пустую винную бутылку.
        Она проснулась от того, что Ян закричал ей прямо в ухо. Она вздрогнула и резко повернулась к нему. В комнате было темно; только свет уличных фонарей проникал снаружи сквозь щели в портьерах. Ян тяжело дышал; его глаза были закрыты. Она услышала невнятное бормотание, затем снова крик. Впервые в жизни он кричал во сне, во всяком случае - вее присутствии.
        Она обняла его, стала нежно целовать в лоб и щеки, стараясь разбудить, но так, чтобы не испугать. Впрочем, ей вряд ли удалось бы напугать его сильнее. Он был покрыт холодным потом. Нижняя губа прокушена, а пальцы скрючены... Она шептала бессмысленно-ласковые слова, и они становились все более бессмысленными по мере того, как она осознавала: она НЕ МОЖЕТ его разбудить!
        Несмотря на ее попытки, Ян не просыпался. Его руки начали дрожать, губы раздвинулись, обнажая сжатые зубы. Она почти догадалась, что происходит с его лицом, заметив, как блестит зубная эмаль. Это был звериный оскал - гримаса особенно противоестественная в таком юном возрасте. Дина невольно отшатнулась, а затем схватила сына на руки. Его ноги, будто конечности заводной куклы, безостановочно двигались и нанесли ей несколько ощутимых ударов в живот, а руки обхватили шею, царапая ногтями кожу. Она не могла поверить, что он душит ее. Слава богу, у него не хватило на это сил. Все же он как будто пытался одновременно оттолкнуть ее и вцепиться покрепче, а она была похожа йа спасателя-дилетанта, гибнущего вместе с утопающим, который потерял рассудок в нездешней тьме. Ее лицо пылало. В глотке клокотал кашель. И эти маленькие, беспощадные пальчики из липкой резины не ослабляли хватки...
        "Это не мой сын, - ошеломленно думала она. - ЭТО не может происходить с моим сыном. Я сплю и вижу кошмар..."
        Но плохой сон приснился не ей. Когда Дина сумела дотянуться до выключателя и вспыхнул свет, она увидела явный и непрерывно меняющийся шлейф кошмара на искаженном детском лице. Мышцы беспорядочно сокращались, и возникала страдальческая улыбка, затем сразу же - невероятно глубокие морщины (это было особенно страшно - почти мгновенное превращение ребенка в старика), а потом - чрезвычайно совершенная имитация звериной морды. Иногда все выглядело так, словно кто-то ПРИМЕРЯЛ чужое лицо. Маски сменяли одна другую с калейдоскопической быстротой. А еще под опущенными веками двигались глазные яблоки. Дина видела легкие волны, пробегавшие по тончайшей коже и отдававшиеся у нее внутри леденящей зыбью ужасного прилива...
        Она уже была близка к истерике, когда все внезапно кончилось. Лицо Яна разгладилось; сквозь загрубевшую кору и извращенный макияж отвратительных масок пробился свет, и тотчас заблестел пух на округлившихся щеках. И его пальцы разжались...
        Он открыл глаза. Тени растаяли в зрачках, как зыбкие порождения тумана при появлении солнца. Через секунду там была прозрачность и чистота небес, омытых летним дождем.
        - Мама? - Казалось, он был немного удивлен тем, что проснулся у нее на руках.
        - Все в порядке, малыш, - прошептала она, зная, что с нею далеко не все в порядке. Она ощупывала свою шею - те места, где наверняка появятся кровоподтеки, - и пыталась отыскать точку опоры - сначала во времени, затем в пространстве. Бросила взгляд на часы. Пять сорок девять. До рассвета еще слишком долго... Стол. На нем неубранные приборы. Бутылка с остатками вина. Живая елка с игрушками. Телефон. Немое надгробие, под которым - лишь призраки голосов. Она подавила в себе порыв позвонить кому угодно, хоть в справочную железнодорожного вокзала. Только бы убедиться в том, что снаружи все осталось прежним...
        Существовала какая-то причина для тревоги - за гранью очевидного и рационального. Наверное, вот так же чувствуют себя животные за несколько часов или минут до землетрясения. Что-то заставляет их метаться, но что? В отличие от животного Дина в полной мере осознавала свое бессилие.
        И тут она вспомнила, что снилось ей самой перед тем, как ее разбудил крик.
        
        Стекло. Ей снилось разбитое стекло.
        Это было почти красиво - медленный, гипнотический полет треугольных осколков, отливающих то бирюзой воды, то мертвенно-лиловым светом заката; опасные лезвия маньяка, окрашенные кровью солнца; твердые хрупкие грани поддельных алмазов; сломанные ледяные пики, обрушившиеся в пропасть;-лодки, падающие парусами вверх в беззвездные небеса; клинки, вспарывающие беззаботную негу бархатной ночи с неумолимостью орудий казни; парящие в вязкой атмосфере кошмара тени заколдованных птиц... Осколки разбитого стекла летели из темноты и вонзались во что-то уже за границей ее сновидения - там, куда она, может быть, попадет наяву.
        На губах остался холод, как будто Дина целовала покрытое инеем зеркало, пытаясь вобрать в себя перевернутую жизнь Зазеркалья, но поверхность лишь запотевала, скрывая от нее тревожные образы... Стрелы, пущенные из другого, сумеречного мира, чтобы убить призраков, проникших на ЭТУ сторону. Напоследок ей приснилась красивая бабочка, пришпиленная иглой. Бабочка трепыхалась; с крылышек осыпалась пыль... Она сама была этой бабочкой.
        Дина положила мальчика на диван. Казалось, необъяснимый припадок прошел бесследно, но не для нее. Трансформации страшного лица врезались в память, будто жутковатый ролик, рекламирующий упругие свойства резины с помощью гримасничающей куклы. И, возможно, этот ролик будет прокручиваться в ее голове всякий раз, когда она будет прикасаться к сыну и думать при этом, что держит в объятиях самое близкое существо из живущих на свете. Новый, незаживающий и не рассасывающийся гнойник в памяти... Это было по меньшей мере неприятно. Хуже того -- вызывало рефлекторное брезгливое чувство, внутреннее, тщательно подавляемое, но неизбежное содрогание. Все равно что найти змею в своем холодильнике. Или червя в шкатулке с бижутерией. Или засохшего мотылька - "мертвую голову", - неведомо как очутившегося между страницами семейного альбома...
        Много ли надо, чтобы отравить материнскую любовь? До сих пор Дине казалось, что это вообще невозможно... Но сейчас ее любовь приобретала тоскливый привкус, будто она должна была неизбежно потерять родного человека или осознала, что уже потеряла. Так какую же отраву она проглотила этой ночью?..
        Она подошла к окну и раздвинула шторы. Открывающийся вид всегда казался ей довольно унылым, даже летом, в прекрасную погоду, хотя район считался одним из лучших в городе. Окно выходило на тихий бульвар, ограниченный с севера забором пожарной части, а за нею виднелись крыши особняков, построенных еще в начале прошлого века. И уголок ТОГО САМОГО парка. Слева - вышка, увешанная красными сигнальными фонарями. Справа - колокольня полуразрушенного и до сих пор не восстановленного мужского монастыря. Грязно-белые стены, а на облупившихся участках - кроваво-коричневый кирпич. Старые тополя немного скрашивали неприглядную картину. Сейчас они были похожи на черные пальцы, проткнувшие коросту тумана и шевелящиеся в апатии.
        Одно время Дина избегала гулять Там, где все напоминало о случившейся трагедии, но постепенно все улеглось, страх рассеялся, призраки отступили и не возвращались даже ночью. Спусковой крючок под невинным названием "Lucky Strike" срабатывал все реже. Неужели сегодня каникулы призраков закончились?
        Она всматривалась во мглу, в которой тонули и слепли фонари. На всем лежал стылый отсвет, будто город был всего лишь отражением в ледяной глыбе. Вдруг единственный голубой луч пробился сквозь матовый колпак неба. Кто-то запустил ракету. Та светила совсем недолго, но Дина успела заметить тощую собаку, ковылявшую через улицу на трех ногах. Костлявое воплощение голодной смерти среди наглухо запертых домов, набитых жратвой...
        Дина положила руки на батарею центрального отопления. Нервная дрожь прошла. Хотелось думать, что все позади. Здесь она в безопасности. (А ОН?!.) Ей нравилась ее уютная квартира. Так уж сложилось, что все хорошее случалось с ней именно здесь, а все плохое -- вне этих стен. Поэтому квартира стала чем-то вроде недвижимого амулета. С собой не возьмешь, зато всегда можно укрыться внутри, переждать непогоду, отсидеться, когда началась полоса неудач, справиться с неприятностями, подавить депрессию. До сих пор амулет не подводил, но вот сегодня, кажется, случилось что-то непоправимое...
        Она отвернулась от окна и обвела взглядом комнату. Вещи были настолько привычными, что она уже перестала их замечать. Старое немецкое фоно "Беккер", на котором изредка бренчал Марк, исполняя рэгтаймы, рок-н-роллы или картавя под Вертинского ("...знает он, что капитан из Англии не вернется никогда к невесте..."); гравюры (на одной были различимы только летающий сказочный замок и плывущая черепаха); широкие удобные кресла; низкий длинный столик; диван у стены... Сейчас предметы обстановки показались ей притаившимися оборотнями, и другая форма их существования, которую они тщательно скрывали на протяжении краткой человеческой жизни, была абсолютно загадочной...
        Оконное стекло тихо задребезжало. Дина иногда слышала такое, но только не у себя дома. Поблизости не было ни железной дороги, ни трамвайных путей. Она прислушалась. Снаружи не доносилось никаких громких звуков, способных вызвать вибрацию стекла. Тем не менее оно задребезжало снова. Если бы Дина сама ощутила дрожь, она решила бы, что произошло слабое землетрясение. Но не звякнули даже хрустальные подвески люстры, отзывавшиеся обычно на малейшее колебание.
        Она медленно подняла руки и приложила ладони к стеклу. Ее пальцы были белыми и казались выточенными изо льда, а серебряный блеск колец превратился в тусклый свинцовый отлив. Стекло слегка прогнулось, как будто какая-то сила давила на него снаружи. Через секунду Дина поняла, что эта сила - ветер.
        Она начала пятиться, все еще не отнимая увлажнившихся ладоней от стекла. Оно было бы пугающе похожим на обмороженное, но еще судорожно дышащее тело с прозрачной твердой кожей и черными внутренностями, если бы не исходивший от него холод. На вышке сиял красноватый фонарь - безлунной ночью его можно было спутать с Марсом, - но сейчас из сумерек уже проступили контуры всего того, что раньше составляло незыблемый и слишком хорошо знакомый уголок, чтобы в нем могло происходить нечто угрожающее.
        Силуэты крыш и деревьев были удивительно четкими на фоне мглистого неба, и Дина увидела, что верхушки тополей неподвижны. А между тем она ощущала давление ветра на свои руки, передававшееся через стекло и постепенно возраставшее. Это означало, что ширина образовавшегося ветрового "коридора" не превышает нескольких десятков метров.
        Послышался тихий, едва различимый свист. Ход времени начал замедляться, как всегда в отсутствие мыслей и задаваемого ими ритма. В состоянии созерцательности, близком к оцепенению, Дина заметила еще более необычное явление. В сплошных низких тучах набухал белесый "пузырь", превратившийся вскоре в провисшее почти до самой земли "брюхо", которое приобрело гораздо более светлый пепельный оттенок и волокнистую структуру. Затем над "брюхом" появился разрыв; в нем сверкнуло ярко-фиолетовое пятно - яростный звездный огонь в чистом небе, - но оно тотчас было затянуто верхним слоем облаков. Отделившаяся часть "брюха" вытянулась и вскоре уже представляла собой что-то вроде кишки, хобота или рукава.
        Этот белый извивающийся "рукав" стал увеличиваться в размерах и коснулся крыш особняков. Казалось, он вырождается в шатающуюся колонну, готовую рухнуть на квартал. Потом до Дины дошло, что это визуальный эффект, а на самом деле странное образование движется в ее сторону. "Рукав" был похож на горизонтальный смерч, однако на его поверхности не было заметно вращательного движения, зато поступательное, судя по всему, отличалось огромной скоростью. То, что издали представлялось мельтешащей черно-белой чересполосицей, а также отдаленно напоминало переливающуюся змеиную шкуру, вблизи оказалось концентрированной и сжатой в тугую струю метелью, несущей бесформенные кусочки льда. Отблески света на летящих кристаллах и создавали впечатление искрящегося, почти живого тела без хвоста и головы, возможно, замкнутого в кольцо где-то по ту сторону облаков.
        Дина видела северное сияние всего раз в жизни. Сегодняшнее явление было таким же прекрасным, но явно таило в себе опасность.
        Спустя невероятно долго длившуюся секунду она стала очевидцем того, как "рукав" задел и буквально сбрил верхушку вышки вместе с сигнальными огнями. Обломки были подхвачены мощным потоком; вниз устремилось только сварное металлическое кольцо с ограждением, установленное в месте стыка ферм и весившее не меньше тонны. Но и его отнесло на сотню метров в сторону, прежде чем оно рухнуло на чью-то крышу. Потом одна за другой начали гаснуть цепочки уличных фонарей...
        Белая стена, похожая на бурлящее тесто, приближалась с неотвратимостью скорого поезда, летящего сквозь узкий тоннель. То, что тоннель на самом деле был улицей, ничего не меняло. Многоэтажный дом, в котором жила Дина, находился прямо на пути "рукава". Ей было предельно ясно, что она не успеет даже выбежать из квартиры, не говоря о том, чтобы убраться подальше. Рыхлая стена, состоявшая из ледяной крошки, начала вспучиваться; на ней возникли бугры и впадины; иногда их случайное сочетание в совокупности с искаженными тенями придавало образованию черты огромного лица, изъеденного порами размером с обычную человеческую голову.
        Вероятно, некстати заработавшее воображение сыграло с Диной дурную шутку - во всяком случае, это было нечто, живо напомнившее ей недавнее сновидение, которое балансировало на грани кошмара и зыбкого произведения искусства. Оно успело подернуться туманом, но сейчас туман внезапно рассеялся. Дина поняла, что произойдет через несколько мгновений.
        Мысль безнадежно запоздала. Телом руководил инстинкт, но страх превратил мышцы в желе. Кое-как она пригнулась и то ли отвалилась, то ли неуклюже отшатнулась от окна. Пытаясь сделать шаг, поскользнулась на паркетном полу и начала падать лицом вниз. В тот же момент оконное стекло за ее спиной раскололось с неописуемым звуком - это был одновременно и звон, и хлопок, и хруст яичной скорлупы.
        Удар застиг Дину в падении. Шквал, сравнимый разве что со взрывной волной, швырнул ее на противоположную стену, и хорошо еще, что на пути не оказалось ничего, кроме стула, который она опрокинула, врезавшись в спинку плечом. К тому же она упала в стороне от основного потока осколков. Стеклянное крошево пронеслось над ее головой, будто заряд дроби. Впрочем, настоящую опасность представляли как раз крупные куски, похожие на треугольные кинжальные клинки. Проблески этих летящих лезвий она заметила, пока разворачивалась и падала затылком вниз. Лишь в последний момент Дина успела прикрыть руками голову. В ее пророческом сне все происходило гораздо медленнее.
        Ледяной воздух ворвался в комнату, как огромный кулак, утыканный иглами. Стало трудно дышать., В глотку будто набилась алмазная пыль. На стекле сверкал иней, стена казалась иссеченной обломками бритвенных лезвий и вдобавок обклеенной наждаком.
        Уже после удара об эту колючую поверхность Дина почувствовала, как несравнимо более сильная боль обожгла руку. И тогда увидела кровь. Кровь сочилась из множественных порезов, которые образовали рисунок, подобный татуировке. Но крови становилось все больше. Темные пятна быстро меняли очертания и сливались, пока вся рука от плеча до кончиков пальцев не стала багровой...
        Дина застучала зубами от холода. Колючая ладонь ветра прижимала ее к стене, и женщина скорее догадалась, чем услышала, как тонко и противно дребезжат гравюры, медленно сползающие вниз. Это напоминало звук зубоврачебного бора. Рука онемела, а губы стали деревянными. Ее жизнь была в опасности, но она могла думать только о том, что случилось с ее ребенком. Впрочем, у нее не было связных мыслей; существовало постоянное притяжение, заставлявшее ее стремиться к нему, чтобы быть рядом, защитить, избавить от боли, утешить, спасти... Их разделяло каких-нибудь пять-шесть метров, но ей казалось, что в этом промежутке образовался глубокий космический вакуум и пустоту пронизывают только летящие с убийственной скоростью частицы метеоров. Все же она нашла в себе силы встать на колени. Ветер сразу повалил ее, и она поползла, опираясь на неповрежденную руку...
        Вскоре она осознала, что потемнело не только у нее в глазах, но и в комнате - лампы были разбиты, а люстра вообще сорвана с крюка. Улица тоже погрузилась в темноту. Ближайшие к дому уличные фонари будто срезало ножом; обрывки проводов свивались в искрящиеся клубки. Дина не могла видеть этого; она различала только призрачно-серый фон, который всегда присутствует даже в самых темных закоулках города. На этом фоне диван возвышался перед нею, как черный айсберг.
        Откуда-то снова донесся звон стекла и длился почти непрерывно целую минуту. Вероятно, все окна в доме были разбиты. Ледяной таран еще дважды бил ползущую женщину в спину и заставлял ее вжиматься в пол, а значит - снова царапать лицо, грудь и живот. Хорошо еще, что на ней были джинсы и плотная рубашка, и она не порезалась слишком сильно...
        Взбешенный и ослепший демон ветра водил стволом брандспойта, из которого с ревом вырывалась неистощимая струя сжатого воздуха. Дина понимала, что нужно поскорее убраться из-под нее, хотя и не вполне осознавала, чем грозит промедление.
        ...Когда слева от нее обозначилась белая рамка двери, ведущей в коридор, который соединял прихожую и кухню, в мозгу будто вспыхнула голубая неоновая вывеска: ГАЗ! Ее газовая плита была отключена, но где-нибудь, хотя бы в одной квартире, в соответствии с законом вероятности и законом подлости, газовые краны наверняка были открыты. Успеет ли она, прежде чем произойдет взрыв, - этот вопрос терзал Дину, пока она преодолевала в сгустившейся темноте последнюю пару метров, оставшихся до дивана. С одной стороны, окна повсюду выбиты и скорее всего повреждена электропроводка, С другой - стихия была абсолютно непредсказуема. Дина приготовилась к худшему и поползла так быстро, как только могла.
        Теперь приходилось двигаться на ощупь; под нею омерзительно скрипело битое стекло. Несколько мелких осколков застряли в порезах на коленях, локтях, ладонях. Малейшее давление на них вызывало жгучую боль, и Дина казалась самой себе медлительным роботом с заржавевшими шарнирами.
        Наконец она добралась до дивана. Услышала сквозь рев ветра какие-то хлопки, словно где-то рядом бились о тьму тугие крылышки. Оказалось, трепещут куски изрезанной диванной обивки. Лучше не задумываться над тем, во что же тогда превратилось находившееся тут же человеческое тело. Но натиск ветра заметно ослаб. Во всяком случае, уже можно было стоять, не упираясь в стену.
        Дина принялась ощупывать диван, постепенно подбираясь к тому месту, где лежал Ян. На самом деле она смертельно боялась прикоснуться к нему, а хуже всего было бы найти его коченеющим, истекшим кровью, пронзенным десятками стеклянных лезвий. Мать опоздала, и только чудо могло спасти ее ребенка. Дина не верила в чудеса. Значит, надеяться было почти не на что.
        Время уже измерялось не секундами, а сантиметрами, на которые продвигались ее пальцы - окровавленные, дрожащие, потерявшие чувствительность... Что-то теплое и мягкое? Или ей показалось? Всего лишь смятый плед. Но до сих пор ТЕПЛЫЙ... Хрупкое жало вонзилось ей в ладонь, и она зашипела, стиснув зубы. Еще один порез... Пальцы наткнулись на спинку дивана. Сына не было. Она не могла понять, хорошо это или плохо. Она испытывала глубочайшее отчаяние и растерянность самки, вернувшейся в разоренное логово и обнаружившей, что ее детеныш пропал.
        Зачем-то она обшарила и спинку. Ей почудилось (только ли почудилось?), что она разглядела в темноте пятно, очертания которого соответствовали силуэту человеческого тела. За пределами этого контура густо торчали вонзившиеся в спинку стеклянные осколки. Дина даже различила их слабый блеск, подобный звездному. Но крови не было, если только она не принимала кровь сына за свою собственную.
        Кто-то коснулся ее плеча. Она дернулась и чуть не закричала.
        - Я в порядке, мама. - Это было сказано по-взрослому. Дина беззвучно заплакала. Она вдруг почувствовала, что поменялась с сыном ролями: она - маленькая девочка, израненная, ослабшая, жалкая, заблудившаяся в собственной изуродованной квартире, остро нуждающаяся в поддержке и тепле; и он - тот, который еще ничего не может объяснить ей, но может избежать продолжения кошмара, быть с нею рядом и вывести к свету и покою...
        Она попыталась обнять его. Но прежде он перехватил и поцеловал ее окровавленную руку.
        - Как ты?
        - Плохо, - призналась она. Уже не было смысла притворяться.
        - Пойдем отсюда.
        - Надо позвонить Марку.
        - Телефон не работает. Наверное, оборван провод. Ты можешь идти?
        
        - Да. - Но даже встать с колен ей удалось с трудом. - Надо взять теплые вещи...
        - Я приготовил. И вот еще... -- Он сунул ей в руку какой-то сверток.
        
        - Что это?
        - Бинт. Взял из аптечки. Когда станет светлее, я тебя перевяжу.
        - Откуда ты зна...
        - Мама, нет времени объяснять. Нужно уходить, - сказал он настойчиво и твердо. Если бы сейчас у нее спросили сколько ему лет, она не знала бы, что ответить. Будто в темноте подменили сына, и какой-то старый, умудренный жизнью карлик разговаривал с. нею его голосом.
        Вдруг она заметила, что ветер стих. Совсем. Воцарилась гнетущая тишина. Не хватало звуков, составлявших привычный уютный фон. Часы остановились. Вырубился холодильник, не говоря уже о телевизоре. Не было слышно ни человеческих голосов, ни собачьего лая. Потом откуда-то снаружи донесся запоздалый скрежет, прозвучавший особенно гулко в стылом каменном лабиринте. Дина прислушивалась, ошеломленная внезапным окончанием урагана. Не может быть, чтобы погибли все...
        Ее собственное свистящее дыхание казалось слишком громким и неуместным, как пение в морге. Ян тоже притих.
        Они были в мертвом доме, остывающем и занесенном снежной метелью...
        Ее вещи действительно были сложены в коридоре. Ян помог ей натянуть свитер и сапоги. Дина закуталась в шубу нащупала ключи в кармане и только теперь вспомнила о том что ее машина в ремонте. Впрочем, даже если бы "форд" стоял в подземном гараже, это вряд ли помогло бы ей, учитывая что энергоснабжение прекратилось. Лифты, подъемники, освещение, ворота - все отключено. И она сама вот-вот отключится, если не начнет двигаться...
        Она проверила, что надел на себя Ян, возившийся рядом с простуженным сопением. Два свитера, теплая куртка, шарф вокруг шеи, лыжная шапка надвинута до бровей... Что ж в здравомыслии ему не откажешь. Экипирован в соответствии с происходящим и готов ко всему. А она еще нет. Теперь ей надо было вернуться в комнату за деньгами и документами.
        - Слушай, где-то должен быть фонарик...
        - Не работает. Батарейки сели.
        Ну конечно! Он уже проверил и это.
        - Тогда подожди здесь. Вернусь через минуту.
        - Мама, я с тобой.
        - Милый, постой возле двери. Мне надо кое-что взять. Не спорь, иди!
        - У меня есть деньги, - сказал он и схватил ее за руку, словно не хотел расставаться ни на минуту, предчувствуя что-то плохое. Она застонала от боли. Теперь он испугался, и ей не нужно было видеть его лицо, чтобы понять это.
        - Где ты взял?
        - Я откладывал. Это мои карманные деньги, - заявил он с гордостью. Она узнала стиль Марка - "У ребенка должны быть карманные деньги!". Сколько же там? Пятерка? Десятка? Воспитатель хренов! А малыш-то, оказывается, откладывал. Значит, были вещи поважнее мороженого и компьютерных кафе...
        - Боюсь, что твоих денег нам хватит ненадолго... - сказала она неуверенно. Вязкий, бессмысленный разговор. А времени, возможно, уже не осталось. Надо уходить или возвращаться. Проявить решительность и строгость на грани жесткости, иначе предательская жалость превратит ее в желе. Но не было сил. Кружилась голова. Дина оперлась на стену. Под подошвами сапог скрипели осколки зеркала. Усталость затягивала, будто трясина, на дне которой был обещан ласковый бархатный сон.
        С громадным трудом преодолев искушение сдаться и провалиться в темноту, она высвободила руки и направилась в гостиную. До сих пор она тешила себя иллюзией, что в собственной квартире найдет все что угодно с закрытыми глазами. Теперь, когда предметы были сдвинуты со своих мест, перевернуты или разбиты вдребезги, это оказалось не так просто. Для надежности она опиралась плечом на стену.
        Перед дверью гостиной ей почудилось, что забрезжил рассвет. Но потом стало ясно, что слабый свет просачивается не через окна. Ее собственная, искаженная и огромная тень упала на потолок и поползла к стене, словно угловатое облако. Дина увидела, где находится источник призрачно-бледного свечения. Она с трудом нагнулась и разгребла осколки стекла. Среди них лежал черный камень с иероглифами. Сейчас сердцевина камня выглядела как звездное скопление, сиявшее в отвердевшем мраке миниатюрного космоса.
        Дина ничего не смыслила в излучениях и радиации. Ее уверенность в том, что камень безвреден, не была ничем обоснована. Во всяком случае, очередную загадку она приняла как должное. Какова ни была бы природа этого свечения, оно значительно облегчило ей поиски. Дина перешагнула через упавший стул. Повсюду ее сопровождал омерзительный стеклянный хруст, от которого сводило зубы и к которому невозможно было привыкнуть. Она протянула руку к ящику, где обычно лежали документы, наличные и кредитные карточки.
        В этот момент зазвонил телефон. Аппарат стоял в нише; лишь поэтому он не свалился на пол и не разбился. Пронзительный звук расколол тишину. Затем повторился снова и снова. В паузах Дина слышала собственное участившееся и хриплое дыхание, похожее на зловещий шорох камыша. Звонки пригвоздили ее к месту. ("...Не работает. Наверное, оборван провод...") То, что Ян мог обмануть ее, она не заподозрила ни на секунду. Просто она столкнулась с новой дикостью в ряду необъяснимых событий этой проклятой ночи.
        "Марк!" - вспыхнуло в мозгу. Наконец-то! Сейчас он бросит свой дурацкий клуб, примчится, отвезет их куда-нибудь, где есть теплая постель, и все будет в порядке. Никогда больше он не оставит их надолго. Особенно ночью. Отныне они всегда будут вместе. Это урок, который запомнится навсегда...
        Она подняла трубку и сказала "Алло?". Ей показалось, что ее засасывает черная воронка ватной тишины и это медленное падение в гнетущую неизвестность будет длиться вечно. Затем внутри воронки зародился какой-то звук, неразличимый шепот, такой слабый, будто он доносился из-под земли. И раздался тихий, далекий смех, прозвучавший тем не менее удивительно отчетливо. Кроме него, не было слышно ни шорохов, ни потрескиваний, неизбежных при обычной связи. От этого смеха волосы вставали дыбом и ледяные мурашки пробегали по спине.
        Дину начало трясти.
        - Плохи дела, вдовушка. Никто не приедет за тобой, - произнес тонкий женский голос, очень молодой, почти ласковый, но полный какого-то гнусного яда. - Твой щенок - следующий.
        Дина отшвырнула от себя трубку, словно из отверстий пластмассовой решетки полезли черви. Затем, подавив приступ страха, схватила ее снова и несколько раз стукнула кулаком по рычагу. Никаких гудков. Телефон был отключен, как и все в этом доме. Она сбросила его на пол, сильно дернув за провод, чтобы узнать хотя бы, воткнут ли штепсель в розетку.
        - Мама?! - испуганно позвал Ян из коридора. "Твой щенок - следующий". Что ж, им почти удалось убедить ее в этом. Она была предупреждена и теперь готова поверить во все что угодно. Даже в то, что действительно стала вдовой. И откуда только брались силы? Казалось, еще немного - и она упадет, растечется по паркету бесформенным студнем, который уже не будет испытывать ни боли, ни страха, ни приступов острой жалости к себе...
        - Уже иду! - крикнула она в ответ, сжимая в руке обрывок провода с косым срезом. Тот был чисто обрублен упавшим стеклом. Означало ли это, что у нее возникли слуховые галлюцинации? А может быть, дело обстояло еще хуже?
        "Ты будешь здорово смотреться в психушке, дорогая, - сказала она самой себе. - Муж будет навещать тебя по выходным. А сыну, пожалуй, придется скрывать от своих друзей, что его мать чокнулась во время урагана..."
        Поиздевавшись над собой, она преодолела растерянность и подкравшееся оцепенение. В ней появилась какая-то холодная сосредоточенность. Рыдать и жалеть себя она будет потом, а сейчас должна спасти сына, уберечь его от новой беды.
        Далее Дина действовала трезво и вполне расчетливо. Она нашла деньги, наручные часы, сложила в кошелек свои побрякушки и даже на всякий случай достала из бара бутылку водки, как раз поместившуюся в глубоком кармане шубы, Вначале хотела отхлебнуть из нее, но воздержалась, опасаясь, что тогда уж точно свалится прямо на месте.
        После этого она вернулась за камнем. Вероятно, она потеряла его, когда ползла к дивану. Он был испачкан в крови, и пробивавшееся изнутри сияние приобрело красноватый оттенок. Дина не сразу решилась взять камень в руки. Но это был подарок Яна, и она подняла его.
        Свет пробивался сквозь щели между пальцами, и можно было разглядеть контуры фаланг. Но как только она зажала камень в ладони, сияние стало меркнуть и погасло прежде, чем она успела вернуться в коридор.
        Возле входной двери Ян ткнулся головой ей в живот и обхватил руками бедра. Она поняла, чего стоили ему эти несколько минут, проведенных в темноте и одиночестве.
        - Кто звонил, мама?
        - Не знаю. - Дина слишком устала, чтобы лгать и выдумывать. Она поцеловала сына в мокрую от слез щеку и почувствовала, что к ней возвращается уверенность в себе. Это было как смена лидера в гонке. Сейчас настала ее очередь вести за собой.
        ...Когда они спускались по лестнице, из шахты лифта донесся стук и приглушенные крики. На него это подействовало так сильно, что он задрожал. Он вспомнил свою недавнюю встречу - восемь, нет, девять снов назад. Рассказывать о ней матери или отцу - а тем более доктору - было абсолютно бессмысленно...
        Чем же все закончилось? ТАМ и ТОГДА он впервые узнал, как звучат голоса замурованных заживо. А эти крики были похожи на них.
        Слишком похожи.
        10. ВИНС
        Надо сказать, что эта стерва пьет только шампанское. Да, вот так. Испорченная интеллигенция "новой волны". Перезрелый персик с ароматной гнильцой... Мне же надо выпить очень много газированной дряни, чтобы хоть что-нибудь ощутить. Поэтому я взял шампанское для Линды и бутылку водки для себя. Вряд ли она докатилась до того, что отдается за бутылку, но я рассчитывал на скидку для старых друзей. Иначе выходило бы, что я обманщик, а я на самом деле честный.
        Честный и не гордый.
        Осталось немного денег на такси, но я не был уверен, что этого хватит. Впрочем, ни одной тачки я не видел и порулил в сторону проспекта.
        Была какая-то собачья ночь. В том смысле, что на улице было полно нерезаных собак. И я не назвал бы их домашними животными. Они выглядели голодными и опасными, как бегающие плоскогубцы. Мне показалось, что они поглядывают на меня, оценивая доступность куска свежего мяса, упакованного в ткань и обладающего способностью самостоятельно перемещаться. Наверняка это зрелище пробуждало в них первородные инстинкты. И кто в этом виноват? Конечно же, мясо!
        Я не боялся. Я знал, что с ними сделаю, если они посмеют броситься. Некоторое время я отвлеченно размышлял над тем, каково это - быть растерзанным на улице большого города. Представил себе строчку в биографической статье. Не "пал на самое дно и скончался в нищете", не "покончил с собой от несчастной любви" и даже не "повесился в приступе черной меланхолии", а "был съеден стаей одичавших псов в двух шагах от своего дома". Оригинально и заманчиво. Впрочем, о ребятах вроде меня не пишут биографических статей; в лучшем случае я мог попасть в сводку происшествий...
        На этот раз все обошлось. Мясо уцелело и продолжало двигаться. У мяса были нескромные желания. Жажда бытия. Оно, видите ли, хотело ощутить полноту жизни. Оно шарило в темноте еще более темным лучом своей нереализованной любви. В нем пульсировала сексуальная энергия. Оно хотело исполнить горячий и самозабвенный танец соития...
        Выбравшись на проспект, мясо убедилось в отсутствии патрулей и свернуло головку водочной бутылке. После этого оно припало к горлышку и сделало три обжигающих глотка.
        "Всадник" оставался безучастным, а это была почти вожделенная свобода. Но мясо боялось свободы. Оно еще не привыкло к ней. Оно не знало, что делать с таким счастьем. Свобода была действительно огромна; она простиралась во все стороны на миллионы километров и во все времена на миллионы лет, как безграничная вечная пустыня, - и, значит, было все равно, в каком месте жить или умереть.
        В желудке заработал атомный реактор. Проспект покачнулся, будто палуба океанского лайнера. Где-то в высоте выл ветер и встряхивал гроздья звезд. Здесь, внизу, ветер приподнимал полы моего пальто, трепал потертые джинсы, и я чувствовал себя так, словно прямо из тощих ног растут черные крылья. Слишком слабые, чтобы взлететь. Состояние обманчивой легкости - на самом деле я был намертво привязанным дирижаблем и мог подняться в воздух в лучшем случае только на длину каната.
        Наконец вдали показалась светящаяся шахматная доска. Я сделал ей "хайль!". Старая рухлядь подкатила к тротуару, позвякивая металлическим корсетом и пуская газы. Я залез в салон, пропахший табачным дымом. Кроме того, совсем недавно кто-то оставил тут приторно-сладковатый запах парфюма. Сразу стало ясно, что КОП у таксиста в порядке. Парень был здоров как бык и крепко сжимал своими лапами рулевое колесико.
        На то, чтобы добраться к Линде на метро, у меня обычно уходило двадцать минут. Мы ехали полчаса. Еще один дурацкий парадокс! Вдобавок печка в салоне не работала, и мерзли ноги, не говоря уже о незримых крыльях любви. Те вообще вскоре отпали. При вырубленном "всаднике" перемены в моем настроении становились просто пугающими. Я снова пил, чтобы не замерзнуть окончательно.
        Парень за рулем злобно помалкивал. Он работал. Его глазки пытливо всматривались во мглу за лобовым стеклом. Внезапно он рявкнул:
        - Слыхали, вчера таксиста убили?
        Я газет не читаю, хотя и выписываю, а по телевизору принципиально смотрю только низкобюджетные фильмы, чтоб не захлебнуться дерьмом. Хватит с меня этой штуковины в башке!
        - Ну и что? - сказал я, зная заранее, что разговора не .получится.
        Парень бросил на меня подозрительный взгляд. Он меня уже ненавидел и проворчал сквозь зубы:
        - Потом ему вскрыли череп и вынули "всадника". И еще... Поговаривают, что его опустили в жидкий азот. Работа Черного Хирурга, это точно. Ох, ну и ублюдок!
        - А зачем?
        -Что?
        - В жидкий азот - зачем?
        Он посмотрел на меня как на несмышленое дитя. Но я-то знал, что вынуть "всадника" - это совсем не то, что вырезать аппендикс. Тут скальпелем и фонариком не обойдешься. Если, конечно, речь идет не о вандализме, а о повторном использовании. Что же касается жидкого азота... Я действительно не представлял, о чем идет речь.
        - Сам знаешь, - разъяснил этот умник и заткнулся до конца поездки.
        Однако он успел заронить зерно сомнения в мои плохо соображавшие мозги. По моему скромному разумению, Черный Хирург занимался своим кошмарным ремеслом исключительно из любви к чистому искусству. Слишком маниакален для вульгарной торговли. Я не мог вообразить себе кретина,. который станет платить за такой товар, как незаконно извлеченный "всадник", а тем более подсаживать его себе. Но, возможно, у меня туго с воображением...
        Я проклинал эту холодную раздолбанную тачку и ее медлительного увальня-водителя. Его компания нагоняла тоску. Вот он сидит рядом со мной, представитель того же вида животных, и при этом чужд мне, как инопланетянин. К инопланетянину, а особенно к инопланетянке, я испытывал бы по крайней мере слабый интерес. В отношении же таксиста я не испытывал ничего, кроме желания, чтобы он побыстрее исчез из моей жизни.
        И я сделал так, что он исчез.
        Потом я взял еще одну бутылку водки. Денег хватило в обрез. Я очистился от скверны, но радости это почему-то не доставило. В окнах нужной мне квартиры было темно. Это меня не остановило. Когда мне чего-то хочется, я разбужу кого угодно. Кажется, Наполеон говорил, что больше четырех часов в сутки спят только идиоты. Сейчас я был с ним полностью согласен.
        11.ДИНА
        Она потащила сына прочь от лифта с ужасными гудящими голосами, зовущими на помощь. Она знала, что ничем не поможет застрявшим, пока остается внутри здания. Но по крайней мере кто-то еще жив в этом склепе...
        Преодолеть семь лестничных маршей оказалось нелегким делом. Поражало количество снега, наметенного через выбитые окна и снесенные двери подъезда. Кое-где ступени превратились в невысокие трамплины на скате обледенелой горки. Поскольку Дина могла держаться за перила только одной рукой, спуск был для нее особенно мучительным. Другая рука болталась как плеть. В плече тупо пульсировала боль. Один раз она поскользнулась и упала набок. Шуба смягчила удар, но бутылка водки разбилась. Остро запахло спиртом. В довершение всего осколок бутылки прорвал подкладку шубы, плотную ткань джинсов и впился ей в бедро.
        Она зарыдала не столько от боли, сколько от раздражения. Ее бесила собственная неуклюжесть. И еще то, что она не могла определить, реально ли все происходящее. Эта затянувшаяся пытка никогда не кончится. Будто чья-то злая и пока слепая воля не отпускала ее, цепко удерживая в когтях отчаяния и нараставшего страха. Где все остальные люди? Где "скорая", милиция, спасатели, случайные прохожие, в конце концов?! Ведь дом находится в самом центре города! Она напомнила себе, что наступил предутренний час новогодней ночи. И все-таки...
        Они вышли из подъезда, перебравшись через глубокий сугроб. Дверь была сорвана с петель и занесена снегом. Из сугроба торчала черная собачья голова с залепленными глазами. Возможно, пес пытался спрятаться в подъезде, и ему не хватило для этого какой-нибудь секунды.
        Дине сразу стало ясно, что на таком морозе она долго не продержится. Ледяной воздух сковывал движения, прилипал к лицу колючей маской. Улица погрузилась в темноту. В соседних домах стояла гробовая тишина, и ни в одном окне не было света. Крыши сливались с небом. Неизвестно, уцелела ли вышка. Белый седан лежал на боку, врезавшись в столб смятой крышей. Дверь со стороны водителя была открыта; в салоне - никого. Другой автомобиль вынесло на тротуар и, очевидно, протащило несколько десятков метров вдоль стены. Еще дальше замерли четыре машины, сцепившиеся между собой.
        Дина в замешательстве огляделась по сторонам. Влево и вправо тянулось мрачное каменное ущелье, перегороженное поваленными деревьями и столбами. Кое-где ощерились рваным металлом взломанные витрины и вскрылись темные норы подвалов. Город выглядел заброшенным и вымершим задолго до обрушившегося на него катаклизма.
        Немного поколебавшись, Дина сделала выбор. Ян терпеливо ждал. Лица не разглядеть, однако было ясно, что он тоже замерзает. Взявшись за руки, они побрели в сторону площади. Дина никогда не думала, что тишина и безлюдье могут действовать так угнетающе. А когда где-нибудь возникала темная фигура или проскальзывала чья-то тень, первым чувством был испуг, но не надежда. Может быть, уцелевшие одиночки испытывали то же самое. Во всяком случае, тени исчезали раньше, чем женщина с мальчиком успевали приблизиться к ним. В этом не было ничего от романтики постапокалиптических фильмов. Тишина порождала безнадежность, а та окутывала мозг мглистым туманом, сквозь который не просачивалось ни единой законченной мысли. Спустя всего несколько минут Дине начало казаться, что все окружающее - лишь повторяющаяся декорация посреди огромной голой тундры, в которой господствуют холод, тьма и забвение...
        Так они шли, брели, плыли в тягучем кошмаре через два или три квартала. Боковые улицы уводили в такую же непроглядную тьму. Приходилось лавировать между завалами, и это значительно удлиняло путь. Дина чувствовала, что достигла той стадии замерзания, когда охватывает безразличие ко всему. Даже судьба сына волновала ее все меньше и меньше. Она брела, как заведенная кукла, - просто потому, что еще не кончился завод и не было причин останавливаться. Она уже не различала, что сжимает в своей руке - камень или руку Яна. Она не слышала его жалоб и обращенных к ней вопросов. Кажется, он звал отца. Или это бредила она сама...
        И вдруг она увидела впереди два желтых продолговатых глаза. Что-то, оставшееся в ней к той минуте от цивилизованного человеческого существа, содрогнулось. Зверь на городской улице? Почему бы нет? После всего, что с нею случилось, она ничему не удивилась бы. Волки, оборотни - какая разница? Скорее бы уж все закончилось...
        - Машина! - закричал Ян, и его крик вернул ее к действительности.
        То, что она приняла за сияющие полузвериные глаза, было фарами автомобиля. Она никогда не думала, что электрический свет может казаться- потусторонним. Ей надо было подойти поближе, попасть в эти узкие слепящие лучи, чтобы стать прежней, чтобы вернулись силы и рассудок...
        Но лучи сами нашли их, выхватив из темноты два силуэта, и больше не отпускали. Дина двинулась прямо на свет, несмотря на то что фары яростно жалили зрачки и она дважды падала, натыкаясь на поваленные стволы. И при этом почти не замечала боли. Ян крепко держался за нее, помогал подниматься на ноги, а под конец почти тащил за собой.
        Граница полосы завалов была удивительно четкой. В те минуты Дине казалось, что ее мозг блокирован и она не фиксирует ничего вокруг, а только инстинктивно двигается, словно бабочка, летящая на свет. Она почти хотела сгореть, почувствовать испепеляющий жар, лишь бы не превратиться в кусок льда... Но позже ее преследовал образ многосуставчатого пальца, проникшего в муравейник, разрушившего часть искусственного лабиринта и по непонятным причинам оставившего другие ходы в неприкосновенности.
        Автомобиль был красивым, длинным, черным. Хромированные детали лишь подчеркивали строгость и чистоту обводов. Тонированные стекла таинственно поблескивали. Передняя дверь открылась мягко и бесшумно. Дина слишком замерзла, чтобы думать о чем-либо, кроме спасительного тепла. Она с величайшим трудом нагнулась, чтобы помочь Яну забраться на сиденье. Окоченевшая спина была как деревянная, а конечности ничем не лучше. Свинцовые веки давили на глазные яблоки; на ресницах лежал смерзшийся иней...
        В салоне было темно. Только тускло сияли шкалы на приборной доске. Смутно угадывался силуэт водителя. Звучала тихая музыка, рождавшая удивительное, уже почти невообразимое чувство уюта и покоя. Дина все-таки была женой музыканта и даже в полуобморочном состоянии сразу узнала одну из его любимых вещей - "Время вспоминать" Нила Креко. Очередное странное совпадение не отпугнуло ее. Ей казалось, что самое худшее осталось позади.
        Она подобрала полу шубы и тяжело опустилась на сиденье. Оно было настолько широким, что она без проблем поместилась рядом с Яном и еще осталось свободное место. Дина успела заметить боковым зрением, что задние сиденья отсутствуют. Она медленно повернула голову, словно ржавый кран, и увидела красивый гроб из полированного красного дерева.
        Водитель, одетый в строгий костюм с галстуком, лучезарно улыбался ей. Когда до нее дошло, что она села в катафалк, автомобиль уже мягко тронулся с места и дал задний ход.
        Она обожала черные комедии. И вот сейчас почти превратилась в персонажа одной из них - изобиловавшей чересчур реальными, болезненными деталями и в то же время невероятной. Может быть, с нею поступили несправедливо; ведь она слишком сильно пострадала, чтобы сразу оценить юмор. Выяснилось, что на деле все не так уж забавно и даже страх имеет другой привкус; и нарушение табу щекочет нервы совсем иначе, чем тогда, когда сидишь в кресле перед светящимся экраном, сытая и благополучная...
        Катафалк развернулся и помчался по проспекту, на котором не было заметно ни малейших следов каких-либо разрушений. Навстречу пронеслись несколько машин с мигалками, Поздновато, подумала Дина, цепенея от того, что все оказалось правдой, а не кошмарным сном. Сменяли друг друга привычные виды ночного города - Дина и не заметила, как окунулась в электрическое сияние, - вдобавок прорезался рассвет. Мгла расступалась на востоке - там, куда они направлялись. Теперь можно было рассмотреть водителя. Она сделала эта украдкой, не имея сил ничего предпринять, обернись тот хоть вурдалаком с пятисантиметровыми клыками или личным шофером самого Дракулы.
        Но тот был жизнерадостным молодым цыганом с густой черной шевелюрой и гладко выбритым лицом. Пожалуй, даже слишком жизнерадостным для своей профессии... Ее косой затравленный взгляд он воспринял как вопрос.
        - Меня зовут Цезар, - представился он, выговаривая слова с легким акцентом.
        - Цезарь? - машинально переспросила она еле слышным шепотом, но двигатель работал так тихо, что цыган услышал.
        - Цезар-р-р! - зарычал он, подчеркивая твердую "р", и засмеялся. Она увидела блеск его прекрасных белых зубов. Сама улыбка была не менее великолепной - открытой, доброй, обезоруживающей. Ян смотрел на него восхищенно и уже улыбался в ответ. Дина прижала сына к себе и только теперь заметила, что тот крепко сжимает в кулачке какой-то предмет.
        - Покажи, - попросила она почти беззвучно. Он разжал пальцы, и она увидела игрушечного розового фламинго, еще совсем недавно болтавшегося на елке в их квартире. Когда он успел снять игрушку? Неужели еще до того, как начался ураган? И почему именно фламинго? Она запретила себе думать об этом - по крайней мере сейчас.
        Она посмотрела на свои руки. Одна была белой, как молоко; другая, покрытая коркой засохшей крови, казалась выточенной из темного дерева. Пальцы не сгибались на обеих; вернее, Дина не могла преодолеть боль, пытаясь их согнуть.
        - С вами все будет в порядке! - вдруг заверил ее водитель катафалка, очевидно, заметив ее мучительные упражнения.
        Она коснулась затылком подголовника и почувствовала, что мир сдвигается, а сама она уплывает к краю, за которым - бездонная пропасть. "Время вспоминать" сменилась "Берегами Авалона". Комедия продолжалась. Возможно, соответствующее музыкальное сопровождение входило в комплекс услуг. Покойнику, конечно, все равно, а скорбящие родственники настраивались на возвышенный лад. В конце концов, это было не более странно, чем катафалк, разъезжающий по городу в новогоднюю ночь с роскошным гробом в грузовом отделении. Но разве люди не умирают в самые "неудобные" для живых моменты?
        "Куда мы едем?" - этот вопрос она так и не успела задать. В любом случае у нее не осталось воли к сопротивлению. Она полностью доверилась первому встречному перевозчику трупов. И то, что она прижимала к себе Яна, было не более чем самообманом. Она не могла защитить сына, и теперь все зависело только от того, в чьей команде они очутились.
        ...Беспамятство подкрадывалось на мягких лапах. У него была невероятно пушистая, мягкая, обволакивающая шкура... "Гроб пустой или нет?" - еще один праздный вопрос, который занимал Дину на протяжении нескольких секунд, прежде чем она провалилась в черноту. На самом деле содержимое ящика имело не больше значения, чем ее мимолетные эмоции, стертые вместе с сознанием.
        Но она успела стать свидетельницей того, как цыган поднес к уху трубку мобильного телефона.
        - Бабушка Нина, я забрал их, - сообщил он и, услышав ответ, улыбнулся, рассеивая всякие сомнения в своих благих намерениях. - Да, еду.
        12. ЯН-ЯНУС
        Про себя он называл это Луна-парком. В общем-то бесполезный ориентир на несуществующей карте. Не самое удачное название, но по крайней мере лучше, чем пресловутые "территории", "площадки 49", "ангары 18" или "зоны Z". В прототипе, который существовал на ТОЙ стороне, он побывал лишь однажды и... возненавидел аттракционы. Ему хватало острых ощущений и без смехотворных приспособлений, способствующих выбросу адреналина и приводимых в действие электродвигателями.
        У здешних "аттракционов" явно был другой привод. Янус даже не пытался понять силы, которые стояли за всеми мрачными и абсурдными чудесами. Он нередко чувствовал боль, тоску скитальца, которому не суждено обрести дом, а .несколько раз бывал на волосок от смерти. Боль служила постоянным напоминанием о том, что все происходящее - не стабильная галлюцинация и не сон, повторявшийся снова и снова. Порой у него возникало сильнейшее искушение считать Луна-парк ночным кошмаром, а себя - очень больным существом. Но почти сразу же следовало опровержение. Настолько убедительное, что сомнений не оставалось. В отличие от детей и взрослых, заплативших за билет в старом добром мире, он не мог просто уйти, почувствовав, например, головокружение или тошноту. Присутствие здесь уже не зависело от него. "Выпадения" происходили более или менее регулярно. Спустя годы он вычислил закономерность. Это не слишком помогло ему. Разве что немного успокаивало... пока он находился на ТОЙ стороне. Тут же зевать не приходилось. И жаловаться некому - рядом не было папочки или мамочки (во всяком случае, он не обнаружил их в
привычных воплощениях). Кое-кто из тех, с кем он встречался, тратил на жалобы драгоценное время. И затем бесследно исчезал.
        Да, Луна-парк, безусловно, не был сном - ведь в сновидениях иногда возвращаются даже мертвые... А туда никто не возвращался.
        Именно эти исчезновения (еще боль и смертельная угроза) убедили Януса в том, что все балансирует на опасной грани, хотя и напоминает порой странную игру. Возможно, грань порой была размыта, и то, что случалось, случалось по обе стороны зеркала ночи. Сокрушительное влияние своей тайной жизни на жизнь явную он наблюдал неоднократно, а вот обратной связи не было. Если не считать того, что некоторые научились ВЫПАДАТЬ по собственной воле. И эти "некоторые" не были существами с известной ему Земли.
        Он не знал, как здесь течет время и является ли оно вообще однонаправленным. Случалось, он обнаруживал себя мужчиной, дряхлым стариком или даже женщиной. При этом его личность оставалась неизменной, и приходилось воспринимать перемены внешности как маскарад, причинявший массу неудобств. Он мог носить улыбку мудреца, но внутренне все равно был ребенком. Сущим дитем. Несмышленышем, не разгадавшим и половины тайн, включая самую главную: куда катится этот чертов мир и есть ли вообще "цель" и "направление"? Или все - только снежный ком случайностей, летящий в бездонную пропасть искаженного времени и неизлечимых болезней? Тогда, пожалуй, он встрял в очень уж дурацкую и безнадежную авантюру вроде "русской рулетки". И если он выглядел здесь на пятьдесят, то и чувствовал себя на пятьдесят. О да - на полновесные пятьдесят (старше своего папаши на ТОЙ стороне!) со всеми вытекающими последствиями: тяжеловат, суставы уже не те, при длительном беге - одышка, гибкости - никакой, не хватает нескольких зубов, в сексе - далеко не чемпион (не говоря уже о том, что в Луна-парке непросто найти себе подружку -
НОРМАЛЬНУЮ подружку). Но что отсчитывало эти годы, кроме встроенных биологических часов, которые у всех шли по-разному? Он был слишком занят, чтобы задумываться о так называемых астрономических аспектах. Может быть, когда-нибудь потом? Однако спокойной старости что-то не предвиделось...
        13. МАРК
        Он лежал на спине и слушал тишину, открывая в ней колодцы, гроты и опасные норы. Он был достаточно хорошим музыкантом, чтобы не только знать, как играть, но и понимать, когда нужно делать паузы. Отсутствие звука может быть так же ценно, как звук. Возникает некое натяжение, напряжение, накопление энергии, "вдох", прежде чем вещество начинает вибрировать... Оказалось, что эта тайна похищена у самой природы. В безмолвии прятались невероятные, невыразимые призраки, дразнящие прекрасной бледностью обертонов на пороге слышимости. Если материя - это возбужденный вакуум, то сейчас он присутствовал при зарождении возбужденной тишины.
        Потом она была нарушена поднявшимся ветром. Ветер разбил отражения грезившего в лунном зеркале. Земля плыла куда-то под шелест листьев (в середине зимы!), и звезды в черном океане сулили покой. Но, возможно, это было остаточное влияние наркотика. Или чем там его накачала эта сволочь...
        У сволочи было имя и лицо. Лицо проступало из темноты так же, как звуки приходят из разрушенной тишины. Его память сложила перемешавшиеся осколки мозаики. Гоша. Бывший тапер. Гениальный музыкант. И ублюдок. Ну как же! "Руки Орлана"... Но кто пришил мерзавцу чужие руки, а заодно и приделал чужое лицо?
        
        ...Звезды сместились за окном. Когда небо чуть посветлело, выяснилось, что на окне - решетка. Он взаперти. Это его не удивило. Планка упала гораздо раньше. Если началось то самое, о чем его вежливо предупредили еще в клубе, шансов у него маловато. Зато и терять нечего. Наконец свободен? Он понял, чего подсознательно боялся всю свою жизнь: такой вот свободы от своего фальшивого "я", когда жизнь становится щепкой в грязных водах анархии. А ведь судьба еще не приложила его как следует, смерть пока не дышала в затылок, и не надо было драться, защищая себя и свою семью.
        Он попытался встать. Тело было каким-то чужим. Приходилось таскать его с собою, будто чересчур просторный мешок, в котором беспорядочно болтаются внутренности. До этого он валялся на жесткой кровати без матраса и постельного белья. Теперь с трудом переставлял ноги на голом холодном полу. Маленькое окно было расположено высоко под потолком - не дотянуться. Но даже если дотянешься, что толку? Стальная решетка на вид абсолютно надежна.
        Постепенно серый свет зимней зари проник через окно в комнату - обычную комнату третьеразрядного отеля, но со стенами, покрытыми детскими рисунками. Чуть позже стали различимы персонажи мультфильмов и сказок.
        Во что пытались превратить эту комнату? Кого держали здесь прежде? Похищенного ребенка или талантливого шизофреника? Во всяком случае, веселые картинки придавали заключению абсурдный оттенок. Впрочем, Марк мог представить себе и кое-что другое: как он сам, просидев в этой комнате (камере?) лет десять, начинает медленно сходить с ума и ногтями, из-под которых сочится кровь, соскребает чужие рисунки со стен... Или нет, не соскребает - исправляет. Рисует заново. Новые образы заполняют его сознание...
        Дверь казалась ему лишь частью стены, обведенной прямоугольным контуром. На ней тоже было кое-что нарисовано. Вровень с коленями - черепахи, а чуть выше - Винни-Пух с шариком, изображающий тучку. Мурашки по коже - при мысли о том, что все это, кажется, малевало безумное дитя. Мочилось под себя, ело краску, звало маму и выло от страха...
        На двери не было ни ручки, ни замочной скважины. Для очистки совести Марк пнул ее ногой. Она даже не дрогнула. Все равно что пинать глубоко врытый в землю могильный камень...
        Он отошел от двери и сел на кровать. Никто не спешил принести ему еду и воду. А в глотке было сухо. Так сухо, что десны казались кусками пемзы. Видеокамеры наблюдения нет, но, может быть, где-нибудь установлена скрытая. Впрочем, это ничего не меняет... Он медленно и тщательно обыскал свои карманы, заметив попутно, что на нем надето все то же самое, в чем он явился в "Махаон". Спасибо, хотя бы не раздели. Но он понимал: это к худшему. Значит, им нужно от него что-то другое. И он догадывался, что именно. Тот разговор, который начался на клубных задворках, будет продолжен - и теперь Марку придется выслушать их предложение до конца. Предложение, от которого он не сможет отказаться... Прилетел на свет, безмозглый мотылек? Похоже, тут тебе слегка подпалят крылышки...
        Если его и обыскали, пока он был без сознания, то сделали это деликатно, не нарушив многолетнего порядка, в котором люди хранят и складывают всевозможные мелочи, не придавая этому никакого значения. Деньги были на месте, хотя кто знает, понадобятся ли ему деньги! Фотографий жены и сына он с собой не носил, считая это слишком большой уступкой сентиментальности. Теперь же почувствовал, что был бы не прочь взглянуть на них.
        Он закрыл глаза и попытался вспомнить лица. Они вспыхнули слишком ярко, как два солнца на фоне чего-то изумрудного - кажется, морской воды, - и пронзительно синего - конечно, летнего неба. На фотографиях даже цвета были насыщеннее, чем в жизни. Еще одна уловка системы, еще один невинный маленький обман... Но Марк вспомнил и кое-что другое. Это "другое" было настоящим, хотя и окрашенным всего лишь в один цвет. Теперь он мог повоевать с памятью, заткнуть ее гнилую черную пасть, нашептывавшую совсем не то, что он хотел бы услышать.
        Как? Да, это трудно, но он знал способ. Примитивный способ, превращающий мозг в спичечный коробок. Надо всего лишь перекладывать спички. Считать их. Одна, вторая, третья... И так далее. Если понадобится - считать до тысячи. Почему бы нет? У него теперь куча времени. А потом он почувствует голод или жажду, и ему станет не до воспоминаний.
        ...Однажды ночью он досчитал до четырех тысяч, но так и не сумел заснуть. Прошлое назойливо возвращалось, отягощенное десятками документальных кадров. "С чего начнем? - шептал двойник, идеальный внутренний враг, потирая ладошки. - Ну, хотя бы вот с этого..."
        Кажется, это было... Ах да - эпизод в детской. Он же эпизод первый. До того случая все "странности" были слишком незначительными. Они кое-как укладывались в рамки допустимого и объяснимого. А после Марк уже смотрел на сына совсем другими глазами.
        14. ВИНС
        Линда живет в престижном районе. Та же гниль, что везде, но приличия соблюдены, и всем хорошо. Что бы мы делали без двойной морали? До сих пор поджаривали бы друг друга на кострах или дырявили на дуэлях... Зато теперь превратились в колонию моллюсков, и каждый из нас - практически неуязвим.
        Квартира досталась Линде по наследству от предков. Когда у нее появились неправедно заработанные денежки, она превратила обшарпанную норку в довольно уютное местечко (надо отдать ей должное - по крайней мере она сохраняет независимость и вряд ли станет содержанкой какого-нибудь геморроидального старикашки). Здесь я частенько отдыхал душой и телом. Однажды даже имел глупость предложить Линде "прочные отношения". Она рассмеялась мне в лицо. Думаю, я был не единственным кретином, который претендовал на оседлость, но до сих пор ни с кем не пересекался.
        Домофон, слава богу, был сломан,, а консьержка уволена, иначе мое проникновение в подъезд осталось бы под вопросом. Внутри каменного мешка всегда гулко, темно, холодно, и стоит кисловатый запах старости. Кабина лифта казалась гигантской давильней; из подвала доносились неясные звуки...
        Я взбирался по лестнице вдоль стен четырехгранного колодца. Темная Башня изнутри. Но никакого долгожданного волшебства не будет. Ползи вверх, пока не сдохнешь от одышки или не оступишься, свалишься вниз и сломаешь себе шею!..
        Если бы не водка, все выглядело бы гораздо прозаичнее. Знакомый интерьер, застоявшийся воздух, жирные перила. Стены чуть более чистые, а ступеньки чуть менее заплеванные, чем обычно. Лампочка, облепленная мертвыми насекомыми, тонко зудела. Светящееся кладбище... Моя тень, ползущая по стенам. Двери, двери, двери. На каждой номер. Для кого - убежище, для кого - палата, для кого - камера...
        Дверь квартиры номер восемнадцать была приоткрыта. Я ухмыльнулся. Что ни говорите, а приятно, когда тебя ждут. Я представил себе Линду и чуть не прослезился: вот она, бедняжка, сидит у окна, выглядывает и предвкушает, как я, старый потрепанный корабль, вернусь из плавания, войду в гавань и воткнусь форштевнем в уютный док между двух ее причалов...
        Я остановился на пороге и отхлебнул из бутылки, чтобы стать совсем теплым. Теперь я был полностью готов к встрече с моей куколкой и. не ожидал, что она окажется такой холодной.
        В буквальном смысле слова.
        Все окна в квартире были распахнуты настежь, и на ледяном сквозняке порхали огромные белые бабочки. Пронзительная красота. Никогда не видел столько салфеток одновременно. В ту ночь я действительно ощутил нутром, что белый - это цвет смерти.
        Меня начало трясти, как шейкер в умелых руках. Я даже крепко сжал челюсти, чтобы не прикусить язык, и попытался глубже дышать. Это не помогло. Видимых причин паниковать не было, но часто ли они у нас есть? Во всяком случае, я догадывался, что шампанское уже не понадобится... Еще один характерный штришок: играла музыка. Самый что ни на есть попсовый Вивальди - "Времена года". Кажется, у него тоже "наступила" зима...
        Ледяная чернота за окнами поджидала меня. Но я из тех ребят, которые любят знать, "чем же там все закончилось". Я начал с ванной, затем заглянул на кухню и в гостиную. Везде полный порядок, если не считать порхающих салфеток. Вдруг моя обывательская половина испытала неудобство при виде грязных следов на полу. Моих следов. Так вторгается хаос - не глобальной войной, а крушением одного маленького частного мирка...
        Я нашел ее в спальне. Она лежала на кровати по диагонали, словно тянулась к снятой телефонной трубке. Она была голая, но это ничего не значило - она всегда так спала. Тело приобрело красивый мраморный оттенок. Предельно натуралистичное "ню". Слишком изящные изгибы. Слишком застывшие линии. Тверда, как камень. Ее превратили почти в предмет, главную деталь натюрморта.
        Глаза были открыты. В каждом - бездонный грех. От неподвижности они казались еще более огромными. Глубокую небесную голубизну заволокло коркой льда. Но выше бровей лучше было не смотреть.
        Хорошо, что я не брезглив. Раньше я видел такое только в популярных фильмах о нейрохирургии. Крышка черепа была аккуратно срезана, и, если я не ошибаюсь, кто-то основательно покопался в сером веществе. Кстати, оно оказалось не совсем серым и напоминало затвердевшую багровую магму...
        (...И птичий помет по краям. Рукотворное извержение давно закончилось. Больные чайки жмутся к скалам. То ли вспышка, то ли крик прорезает тьму и вонзается в меня, как шприц. Линда МЕРТВА.)
        Я потрогал ее ногу. Почему она такая холодная? В этих маленьких фаянсовых пальчиках было что-то невыразимо сексуальное. Только поймите правильно: я люблю экспериментировать, но некрофилом никогда не был. Меня охватила ужасная, сокрушительная, возвышенная печаль. Я был последним, кому это тело принесло удовлетворение - в данном случае чисто эстетическое. Вот так проходят мирские забавы...
        "Всадник" слабо шевельнулся, Я вдруг вспомнил, что чужая спальня - не музей, а труп Линды - не восковая фигура. Здесь было полным-полно отпечатков, в том числе моих. Вряд ли ее "всадник" умирал тихо. Спецкоманде уже полагалось быть в пути, Моя жизнь зависела от того, когда поступил сигнал о незаконном изъятии. Эта жизнь и раньше-то стоила немного, а теперь я сам не дал бы за нее и остатка водки в бутылке.
        Сопровождаемый визгом скрипок, я скатился по лестнице, выскочил из подъезда и быстрым шагом направился к ближайшей станции метро. Хотелось бежать без оглядки, но лучше не привлекать к себе внимания. Я абсолютно не предоставлял, что делать дальше. Скорее всего любые попытки спрятаться или устроить алиби бесполезны. На роль героя-одиночки я не годился. Даже в безобидных ночных кошмарах, когда я "выпадал" из действительности, мои ноги становились ватными, а голова - пустой. Я не из тех, кому нравится опасность, а обреченность кажется мне почти невыносимой... Однако ожидание конца в бездействии было еще более нестерпимым.
        Холода я уже не замечал. Конечности заледенели, зато мозг превратился в комок раскаленного мусора. Он выделял только ядовитую гадость, от которой становилось еще хуже. Никакого плана у меня не было, да и не могло быть. Карательная система весьма совершенна; избежать контакта с нею невозможно. Кое-кому удавалось оттягивать встречу, отсиживаясь на ТОЙ стороне, но, конечно, недолго (кроме Черного Хирурга - ай да мужчина!). Что хуже всего, я был главным подозреваемым в убийстве с целью извлечения "всадника". Одно из тягчайших преступлений, включающее в себя и несколько антигосударственных. Правда, я мог представить себе еще более тяжкое - организацию подпольных нейрохирургических операций...
        Я погрузился в кишку подземки, стараясь не пялиться на патрули. Мне казалось, что те уже высматривают высокого н бритого придурка средних лет с преждевременно поседевши волосами. Но пока никому не было до меня дела. (В том-то беда. В этом пакостном обществе каждый прячется в скорлуп Изоляция - плата за удобства. Только мозгам не повезло: уши глаза открыты; сквозь них большую часть времени просачивается всякое дерьмо, Или лекарство? Иногда мне кажется, что э одно и то же. На протяжении многих сотен лет цивилизация строила гигантский мусоропровод. В этом веке строительств было наконец завершено. С чем себя и поздравляю. Всех на сделали калеками с головами, вставленными в одну и ту же трубу. Неудивительно, что мы видим одно и то же и даже думает? одинаково. "Всадники" сняли последнюю проблему - сделал) всех счастливыми. Почти всех. Почему же мне так не повезло а? Мой кусок счастья отвалился от соответствующей извилины Смешно сказать - все дело в отсутствии электрического импульса ничтожной мощности! Не хватило навоза, чтобы удобрить крохотный участок моего серого вещества...)
        И вот теперь я мечусь, словно жестяной заяц в тире. Тир устроен так, что рано или поздно в меня попадет даже слепой. Одиночество в стаде - особая пытка. Это в сто раз хуже, чем заблудиться в лесу. Вокруг полно людей, но не к кому обратиться за помощью. Если сделать это, то либо приблизишь свой конец, либо подпишешь еще один смертный приговор - на этот раз лично. Не позавидуешь человеку, который вступит со мной в контакт. Поэтому, падая в пропасть, лучше не хвататься ни за чьи руки.
        Народу в вагонах становилось все больше. Я дважды прокатился по одной и той же линии из конца в конец. Но не сидеть же под землей целый день! Метро - отличная ловушка. Я выбрался наверх, впервые понимая, что может испытывать крот, вынужденный выползать из затопленной норы.
        Подальше от дома, в котором лежит красивый труп, - и на том спасибо.
        В общем-то в моем положении можно было делать все что угодно. Лучше, конечно, убраться на ТУ сторону, но пока "всадник" проявлял вялую активность, я не мог контролировать "выпадения". Я совершил очередную глупость. Высмотрел знакомый символ и зашел в аптеку, открытую круглосуточно. Зачем? Наверное, хотел подстраховаться, запастись дозой, а заодно лишний раз продемонстрировать свою лояльность. Раб, сидящий внутри, изрядно проголодался и истосковался по хозяйской плетке,..
        В этот час других посетителей не было. Две телекамеры разглядывали зал. Девушка в зеленом халатике и очках глазела на меня, как рыба в аквариуме из бронестекла. Я старался не суетиться, чтобы ничем не выдать себя. Спокойно подошел к витрине и стал разглядывать полку с дозами. От изобилия рябило в глазах. Любые упаковки, для детей и взрослых, для паралитиков и беременных, семейные наборы, комплекты для групповой терапии, специальное предложение - "эротическое приключение". Кажется, были учтены все случаи жизни. Кроме моего.
        Я достал карточку и просунул в окошко вместе с мелочью, которую удалось наскрести в карманах. Девушка-рыба вставила карточку в приемную щель декодера. С каким-то дурацким облегчением (подобное чувство я испытывал всякий раз, когда приобретал дозу в течение последних пяти лет) я увидел, как на панели вспыхнул зеленый сигнал. Это означало, что индивидуальный код расшифрован, доступ разрешен и федеральный компьютер зарегистрировал своевременное потребление. В случае несанкционированной задержки у владельцев карточек начинались неприятности. Насколько я знал, задержка никогда не длилась дольше двадцати четырех часов. Да и какой смысл откладывать неизбежное? - аптек больше, чем фонарных столбов.
        Получив суточную дозу, я хотел тут же употребить ее прямо перед камерами, но потом решил, что переигрывать не стоит. Возможно, кто-нибудь уже уловил отклонение от "стандартного" поведения.
        К тому времени мне казалось, что свидетельство такого отклонения отпечатано у меня на лбу, а для верности - и на всех прочих участках тела. Прежде всего я не мог вести себя естественно. Не умел, разучился, забыл, что это такое. Как ни странно, большинство моих благополучных сограждан, сопровождаемых "всадниками", казались мне вполне естественными - именно в силу того, что утратили самоконтроль. Мне же приходилось следить за каждым своим жестом, словом и шагом, непрерывно оценивать себя, угадывать, как я выгляжу со стороны, и пытаться скрыть признаки болезни, гнездящейся в черепушке. Эта неизбежная рефлексия порождала цепочку искаженных и зыбких отражений личности, падавших в прошлое и в будущее. Чем глубже в прошлое, тем сильнее искажение; чем дальше в будущее, тем все более жалкой становилась картина. Я устал и хотел только одного - чтобы конец был не слишком болезненным.
        Тут меня осенило - а не лучше ли сдаться добровольно? В этом случае я мог бы, наверное, рассчитывать на новую операцию, на пересадку "всадника" и счастливую жизнь. Перспектива превратиться в овцу, конечно, ужасает, но только не самих овец. Они растут, пасутся, едят травку, жиреют, отращивают шерсть. Периодически их стригут и совсем уж редко некоторых баранов режут, чтобы сделать шашлык. Впрочем, вероятность оказаться в их числе невелика. Пастухи гуманны и прогрессивны; овчарки надежно охраняют стадо, а овчарни комфортабельны и оборудованы всем необходимым для нескучного и приятного времяпровождения. Так какого же черта я бегу, зная, что выход из загона все равно закрыт? Сдавайся, паршивая овца, и, может быть, у тебя появится шанс стать хорошей!
        "Слишком поздно", - подсказывал здравый смысл, не находивший выхода из создавшегося положения. Он был бессилен. Все, что ему оставалось, - это постреливать по сторонам маленькими пульками черного юмора, оставлявшими пятнышки на действительности. Но надеяться на то, что эй самая действительность рассыплется, словно замок из песка, не приходилось. И, самое обидное, я знал способ. ДРУГОЙ способ. Но не мог им воспользоваться. Слишком поздно! Слишком долго я пренебрегал "гражданским долгом", слишком долго молчал, слишком велики "отклонения". Голова без "всадника" - это хуже, чем всадник без головы. Не просто опасное и непредсказуемое пугало, а зародыш разрушения. Клеточка раковой опухоли, подлежащей однозначному и скорейшему удалению.
        15. ДИНА
        Она очнулась. Мягкий сумрак окутывал ее. Было тепло и удобно, как в материнской утробе. Но первое же воспоминание разрушило иррациональное чувство безопасности и защищенности. До этого, пребывая в каком-то полусне, она парила над океаном, который казался ей сгустившейся любовью. Упасть в него означало невыразимое блаженство. Может быть, и невыносимое...
        Однако уже через секунду после пробуждения Дина поняла, что чудесный, золотой, медоточивый сон - чужой (будто она "подсмотрела" его, спрятавшись в спальне), не вполне принадлежит ее подсознанию и является лишь способом отвлечь ее, заставить забыть о чем-то важном. Например, о том, что кто-то устроил настоящую охоту за ее сыном.
        Она резко села, и кокон мнимого покоя, в котором измученному телу было так хорошо, сразу же разорвался. Болели порезы, ломило в суставах, давящая-тяжесть всколыхнулась в голове лужей расплавленного свинца... Сколько она была без сознания - час, ночь, сутки? Где Ян? И где она сама?
        Первое впечатление - запахи. Не то чтобы неприятные, на какие-то странные. Смутно знакомые и все-таки экзотические. Эти запахи исходили отовсюду - от белья, на котором она лежала, от связок высушенных растений, развешенных на стенах, на двери и на переплетах оконных рам. Кстати, за окнами было темно - то ли стояла ночь, то ли были закрыты ставни...
        Дина внимательнее присмотрелась к обстановке. Широкая, низкая и очень удобная кровать, комод, шкаф. Вся мебель была старой, но не производила впечатления тяжеловесности или ветхости. Вероятно, это светлое, будто сохранившее запекшийся солнечный свет и слабо сиявшее даже в полумраке дерево и есть карельская береза, которую Дина, дитя пластмассового века, видела разве что на фотографиях...
        Она редко чувствовала себя хорошо в чужих домах (особенно в чужих постелях), и это же относилось к купе поездов, а также гостиничным номерам, но в этой комнате ничто не отталкивало ее. Во всяком случае, пока...
        Что, если ей просто давали небольшую передышку, возможность прийти в себя, отдохнуть и восстановить силы? Следует ли благодарить за это неизвестного благодетеля? Она будет благодарна, бесконечно благодарна, если с Яном все и порядке. Если же нет... Любая мысль о сыне обжигала, подгоняла, как удар плетью, заставляла двигаться. Ловушка... Они оба попали в уютную ловушку...
        Дина опустила босые ноги. и осторожно коснулась подошвами пола. Тот оказался не таким уж холодным и тоже был сделан из светлых пород дерева. Все доски тщательно подогнаны друг к другу и отполированы. "Ну и куда ты пойдешь раздетая?" Только теперь Дина обратила внимание на огромную пижаму, просторные брюки и шерстяные носки, в которые ее обрядили, пока она была без сознания. Нагрудный карман пижамы украшала какая-то вышивка - но не буквы, а знак. При таком тусклом свете толком не разглядишь.
        Между прочим, свет теплого, оранжевого оттенка, как на полотнах средневековых мастеров, исходил от странного ажурного фонарика с занавешенными оконцами, внутри которого теплилась свечка. Силуэты теней напоминали Дине что-то из полузабытого прошлого. Пламя колебалось, и силуэты начинали двигаться. Это были огромные, но бесплотные птицы.
        Может быть, фламинго...
        Дина выпрямилась и почувствовала ту самую боль, которую ожидала. Именно боль всякий раз возвращала ее к действительности. Она поднесла к лицу забинтованные руки. Кое-где на умело наложенных повязках уже проступили розовые пятна...
        Она сделала шаг по направлению к двери и ощутила непривычную тяжесть на шее. Кончиками пальцев, торчавшими из рукавов, она прикоснулась к плоскому камню с иероглифами, окаймленному металлическим кольцом. Теперь он висел на кожаном шнурке, завязанном так, что в петлю невозможно было просунуть голову. И это тоже проделано без ее согласия. Дина усмотрела в этом покушение на свою свободу. Она раздраженно дернула за тонкий шнурок, но разорвать его у нее не хватило сил. Вместо этого шнурок болезненно впился в поврежденную кожу.
        Она почувствовала себя то ли окольцованной птицей, то ли сломанной куклой, но в любом случае - игрушкой, которую нарядил опасный сумасшедший по своей необъяснимой прихоти и только ради одному ему ведомой игры...
        Дина вплотную приблизилась к двери. Запах трав усилился. Приятный запах. Хотелось вдыхать его снова и снова. От него легкие будто наполнялись прохладой. Прохладой ночного луга... Лиловые цветы под бледной луной... Фиолетовые тени... Машущий куст... Опахало черного раба... Вверх-вниз, вверх-вниз... Уплывает тревога, растворяется в вечных сумерках волшебного луга...
        Дина пересилила желание постоять здесь подольше (остаться навсегда?), хотя это желание в любой момент могло смениться на противоположное. "Что ты будешь делать, если тебя заперли здесь? ЗАПЕРЛИ, понимаешь?" Она решительно взялась за ручку и потянула дверь на себя.
        Та была плотно прикрыта, но не заперта. Дина зажмурилась от брызнувшего в глаза яркого света. Потом поморгала и постепенно привыкла. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять - она находится в огромном доме. Сделав два тихих, крадущихся шага, она уперлась в перила балкона, на который вели две лестницы. Внизу располагалась большая и светлая гостиная, обставленная во вполне современном стиле. Шторы были раздвинуты, и сквозь широкие окна падали снопами золотистые лучи солнца.
        Всего Дина насчитала пять дверей - две на балконе и три внизу. Она могла попытаться тайно обследовать другие помещения. Главной ее целью было найти Яна. А если получится, то и сбежать отсюда. Ей пришло в голову, что хозяева вряд ли настроены враждебно - судя по всему, до сих пор с нею неплохо обращались и, как выяснилось теперь, предоставили относительную свободу передвижения. Не стоило играть в шпионку - ведь она всего лишь жалкая жертва обстоятельств. Но если они недооценили ее? Решили, что она еще долго проваляется в постели и не сумеет очухаться так быстро? Тогда у нее есть мизерный шанс, и фактор неожиданности на ее стороне... Ей пришлось напомнить себе, что снаружи - зима.
        - Эй! - негромко позвала она. - Есть тут кто-нибудь? Собственный голос показался ей слишком робким и слабым. Она начала спускаться по лестнице, тяжело опираясь на перила. Внизу ее нога ступила на мягкое ковровое покрытие. Диван, стоявший посреди гостиной, был таким огромным, что на нем могли бы свободно разместиться человек шесть. В матовом экране телевизора с роскошным корпусом из красного дерева ничего не отражалось. Картины на стенах были в основном пейзажами. Только на одной был изображен табун диких лошадей, бешено несущийся прямо на зрителя. Работа Далеко не ремесленная. Дина почти услышала хрипы и топот. Возникало ощущение надвигающейся беды и вместе с тем - осознание ее смехотворности и легкий стыд от собственной чрезмерной впечатлительности. Казалось бы, она уже видела нечто худшее и гораздо более реальное. И все-таки... Разве в комнате не запахло внезапно конским потом? А откуда ей известен запах конского пота?! Возле этой картины становилось не по себе, и она поспешно отошла.
        Когда Дина увидела телефонный аппарат, первым ее порывом было тотчас же позвонить домой. Потом она вспомнила свой последний разговор ("Твой щенок - следующий!"), и это слегка охладило ее. К какой линии был подключен теперь ее домашний телефон? Может быть, угроза не миновала, и Яна прячут здесь? Тогда надо хотя бы позвонить в клуб. Зачем? Чтобы найти Марка или чтобы подтвердилось самое худшее?..
        Она все-таки решилась набрать номер. И услыхала длинные гудки. Никто не ответил ей, даже охранник. Такого еще никогда не было. Она бросила трубку и открыла ближайшую дверь, которая, как оказалось, вела в кабинет. Яркий свет был приглушен шторами. Вдоль стен - стеллажи с книгами, почти посередине - стол, на полу - большой ковер. В углу пара кресел и кушетка, круглый столик возле дальней стены. На нем стоял бронзовый подсвечник, лежала раскрытая книга, по виду антикварная, и еще кое-что. На столе - дорогой . письменный набор, пресс-папье и компьютер с модемом.
        У Дины мелькнула мысль связаться по сети со своим агентством. Но что она сообщит, даже если эта затея удастся? "Меня увезли на катафалке в неизвестном направлении?" Шеф не оценит черного юмора...
        Неизвестность и бессилие. Желание дать знать о себе любым способом было навязчивым, но не настолько, чтобы рисковать сыном, которого она до сих пор не нашла.
        Дина потеряла интерес к кабинету, но ее взгляд зацепился за какую-то деталь. Постепенно, по мере того как ржавые шестеренки со скрежетом прокручивались в адской машинке памяти, эта в общем-то малозаметная деталь приобрела огромное, почти зловещее значение.
        На столике рядом с фолиантом лежал сафьяновый несессер. Изящная и явно старинная вещица с закругленными краями, потертая и на вид слегка шероховатая. Праздник для гурмана тактильных ощущений.
        Теперь Дина внезапно вспомнила, какой предмет она видела шесть лет назад в руке человека, одетого в зеленый макинтош, буквально за несколько минут до его смерти. Не футляр для очков, как могло показаться издали, не кисет, не портсигар и не сложенная вдвое брошюра. Она была уверена, что не ошиблась, хотя тогда, в парке, расстояние было гораздо большим.
        Она сделала несколько шагов по кабинету. Здесь застоялся другой запах - едва уловимый аромат дерева и кожи. Дина мельком взглянула на книги. Среди них было много толстенных томов с потемневшими от времени переплетами и безо всяких надписей на корешках. Книги, которые не удержит на весу женская ручка. Скорее можно было представить себе вцепившиеся в них пальцы старика, изуродованные артритом. Каждая хранила какую-нибудь тайну. Это была коллекция призрачных голосов, предназначенных не для веселой праздной болтовни, а для серьезной и долгой ночной беседы. Место, где хозяин предавался в уединении меланхолическим размышлениям, а мертвые нашептывали ему свои сожаления с запыленных страниц...
        И все же книги были лишь дополнением, обрамлением для несессера, в котором заключалась некая сакральная суть. Дина поняла это интуитивно; почти забытое чувство не обмануло ее. Она взяла вещь в руки и ощутила не вполне соответствовавшую размерам тяжесть. На ощупь сафьян оказался именно таким, как она ожидала. Мечта фетишиста. Она невольно провела по нему кончиками пальцев, и - странно! - боль притупилась в израненных руках, исчез абразив, царапавший изнутри...
        Она открыла несессер. Внутри, пристегнутые кожаными ремешками, лежали шприц, набор игл и пара ампул без маркировки.
        Дина испытала одновременно и надежду, и разочарование. И, конечно, легкую брезгливость. При виде шприца будто зажглось где-то вдали предупреждающее табло, а она все еще, не могла различить надпись. О чем ее предупреждали? Чего ей бояться? Вроде бы отыскался ключик, но не замок, который им отпирается. Это был пока не испуг, во всяком случае, не очередная волна страха, поднимавшаяся над тем, почти незаметным в обычных условиях, уровнем, который -существовал как фон всех ее ощущений, всегда и везде, - страха глубинного, неподвластного доводам рассудка.
        Она почувствовала что-то вроде прикосновения холодных мокрых ладоней к спине. Или прямо к сердцу. А надежда заключалась в простом вопросе: может быть, хозяин - обыкновенный наркоман? "Кто же еще, идиотка?!" - сказала она себе, глядя на ампулы. На их поверхности мягко переливались световые блики. Жидкость была прозрачной и вязкой...
        Нет, судя по тому, что она здесь увидела, он не обыкновенный наркоман. Если можно так выразиться, утонченный. А такие бывают? Ну как же - Кольридж, Бодлер, Готье, Верлен, де Квинси, Хаксли, Блейк. Не говоря уже о ее любимых рокерах. Неплохо, если учесть, что голова раскалывается от боли. Она ведь образованная девочка... "Что еще ты можешь вспомнить, образованная девочка? "Искусственный рай", Ксанаду, врата восприятия и все такое... Тебе от этого легче? Пожалуй, нет. А брезговать никем нельзя. Ты у нас такая правильная... И что ты будешь делать теперь, когда наркоманы, кажется, спасают твоего сына? Что-то не складывается, малышка. Попробуй еще раз..."
        Она закрыла несессер и положила его на место. Затем, стараясь ступать неслышно, вышла из кабинета. Снаружи донеслись какие-то неясные звуки; один раз ей даже показалось, что она слышит детский смех. Ее сердце слегка оттаяло. Она поспешила к окну и увидела заснеженные деревья, в просветах между стволами - пологий склон холма, а еще дальше - лес. Иней искрился, как россыпи алмазов. Черная птица снялась с ветки, стряхнув сверкающую пыль. Раздался заливистый лай собаки - теперь уже совершенно отчетливый. Каждый звук сопровождался в морозном воздухе звенящим эхом...
        Ждать чего-то или кого-то в пустом доме было невыносимо. Дина заметалась в поисках выхода. Другая дверь оказалась той, что нужно. В прихожей тихо гудел какой-то агрегат, пульт управления которым находился около входной двери. Тут же обнаружилась ниша в стене, прикрытая декоративной панелью. Отодвинув ее, Дина увидела, что ниша завалена разнообразной одеждой и обувью. Чего тут только не было - от канадской дубленки до детского комбинезона и от женских туфель на шпильках до болотных сапог. Этот набор на все сезоны смахивал на театральный реквизит. А иначе зачем и кому он мог понадобиться?
        Она без труда отыскала свои сапоги, но шубы среди прочего барахла не оказалось. Впрочем, как раз это объяснимо - шубу вряд ли можно было очистить от крови и грязи. Дина с трудом натянула сапоги на распухшие ноги и надела первый попавшийся полушубок на овечьем меху. В прихожей висело большое зеркало, и она не удержалась, а заглянув в него, ужаснулась. На осунувшемся бледном лице резко выделялись порезы и кровоподтеки. Если забыть, что это ее собственная физиономия, то надо признать, что некоторые синяки даже выглядели живописно, словно шокирующий макияж. Нет, на такое лучше не смотреть...
        Двойная входная дверь была снабжена внушительными замками с десятками тысяч комбинаций, но и она оказалась незапертой. От внешней металлической створки повеяло холодом. Отворив ее, Дина вышла на прямоугольную веранду, с которой убрали снег. Солнечный свет брызнул в глаза. Она зажмурилась. Первое, что она услышала, был голос Яна, вопившего от восторга.
        
        Прищурившись, она посмотрела в ту сторону. Уже знакомый ей цыган, водитель катафалка, катал ее сына на белой лошади. Молодая овчарка носилась вокруг, совершая головоломные прыжки и, по всей видимости, разделяя удовольствие от забавы. Ян, похоже, был в полном порядке.
        Убедившись в этом, Дина испытала громадное облегчение, но это сразу же подломило хрупкий костяк, на который опиралась ее воля. Теперь она вспомнила о Марке и о том, что Ян еще ничего не знает о его возможной смерти. Она разрыдалась и ничего не могла с собой поделать. Ее мозг плодил жуткие фантазии. Она хотела избавиться от внезапного наваждения, но его можно было лишь загнать вглубь. Оно поднималось из подсознания, набухало, как зловонное темное тесто...
        Ян спрыгнул с лошади. Цыган легко подхватил его и поставил на ноги. В этот момент Дина заметила под курткой у Цезара кобуру. Ей снова стало не по себе. Ее бросало то в жар, то в холод, и причина была не только в лихорадке. Возносясь на волне надежды, она уже в следующую минуту про-. валивалась в бездну отчаяния. И не знала, долго ли еще будет продолжаться эта игра...
        Пес прыгнул к Яну в объятия, и оба упали в сугроб. Глядя на сына, играющего с овчаркой, Дина снова почувствовала, что однажды придется с ним расстаться. Разлука неизбежна, как исполнение отсроченного приговора. Уже сейчас он будто находился за сотню световых лет от нее, забыл о ее существовании и не замечал ничего вокруг. Конечно, это только лишний повод упрекнуть себя в материнском эгоизме, но ей было по-настоящему больно...
        Снег был не очень глубоким, и белый конь двигался легко и красиво - животное, порабощенное для того, чтобы всадник мог испытать иллюзию свободы... Она вытерла слезы забинтованными кистями и кончиками пальцев. Нужно держаться - хотя бы ради него. Сын обязательно перерастет ее, станет чем-то большим, чем личное, принадлежавшее ей душой и телом существо, которое она воспитывала по своему образу и подобию (а по чьему же еще?!), - и однажды ей придется отпустить его, проводить в неизвестность с невыносимой болью в сердце, с ощущением того, что она сама лишается смысла существования. Зеркало, в котором видна бесконечная череда собственных отражений, протянувшаяся в будущее, вдруг потускнеет, а лицо, в котором она мнит найти свое прямое продолжение, исказится, приобретет непостижимые черты или станет попросту неразличимым... Это все равно что узнать о бессмертии души, но одновременно и о том, что душа претерпевает в вечности необратимые изменения, Образ куколки, ждущей в коконе своего часа, был самым подходящим, однако не исчерпывал и десятой доли того, что она испытала, став невольным свидетелем мирной,
почти идиллической сценки...
        Спасаясь от внезапно нахлынувшей тоски, она попыталась привести мысли в порядок, зацепиться за что-нибудь обыденное, сиюминутное, пусть даже примитивное. Пользуясь тем, что ее до сих пор не увидели, она прошлась по веранде от одного края до другого.
        Дом господствовал над окрестностями, будто помещичья усадьба вековой давности. Дальняя часть двора не просматривалась из окон. Собственно, назвать двором огромный неогороженный пустырь, лишь кое-где поросший кустарником, было бы не совсем верно. Плоский участок между холмом и лесом, как догадалась Дина, был замерзшим озером. Посреди Него торчало что-то вроде беседки, к которой вел мостик на сваях.
        Дубовая аллея протянулась в противоположном направлении. Сейчас черно-белый застывший пейзаж выглядел как гравюра. Каждая голая ветвь казалась глубоким следом резца в бледно-синем небе. Крики ворон звучали повторявшимся без конца эхом старого проклятия...
        Дина спустилась с веранды на протоптанную в снегу дорожку. Она уже чувствовала, что замерзает; но могла позволить себе недолгую прогулку поблизости от дома. Цезар заметил ее первым, и на его смуглом лице вспыхнула неотразимая улыбка. Он нагнулся и что-то сказал Яну. Тот с радостным криком побежал навстречу маме. Овчарка бросилась вслед за мальчиком, но цыган отозвал пса.
        Они неловко обнялись. Ее руки налились свинцом. Она выставила их, как клешни обороняющегося краба. Каждое движение причиняло боль. Кроме того, она чувствовала себя тут лишней и завидовала той легкости, с которой Ян принял новую реальность. Казалось бы, его неподдельное счастье должно было развеять ее затаенный страх, но вышло наоборот - она заражала ребенка своей подавленностью, ему передавалось ее состояние нервного ожидания. Чего она ждала теперь? Может быть, чего-то худшего, чем уже случилось. Впрочем, она действительно не хотела втягивать в это сына. Но его втянули ОНИ...
        Лучше всего было бы увезти Яна куда-нибудь на пару месяцев, но у нее не осталось родственников. У Марка был дядя по отцовской линии, всегда слишком занятый, чтобы поддерживать постоянные отношения. Она и видела-то его лишь однажды... В общем, рассчитывать на то, что кто-нибудь спохватится, или на чью-либо помощь ей не приходилось. Если Марка уже нет в живых, то пройдет достаточно много времени, прежде чем ее и сына начнут искать. Они оба вполне подпадали под категорию пропавших без вести.
        И опять ее мысли вернулись к самому худшему. Обрывки страшных историй о людях, похищенных и проданных в рабство, всплывали в памяти. До сих пор она думала, что это случается где-то в других местах и с теми, кто был хуже защищен. Что ж, она могла ошибаться...
        - Как вы себя чувствуете? - спросил Цезар вполне по-светски, ласково поглаживая морду лошади, из ноздрей которой валил пар.
        - Голова трещит, - сказала она и пошатнулась. На всякий случай. Пусть думает, что ее состояние хуже, чем на самом деле.
        - Это от переутомления. А вы молодец, хорошо держитесь! Бабушка Нина опасалась, что вы можете заболеть, но я видел, что вы сильная женщина. - Он дружески подмигнул ей. О неведомой бабушке он говорил с неподдельным почтением.
        
        - Когда вы отвезете нас домой?
        Лицо цыгана омрачилось. Казалось, он был искренне огорчен.
        - Но вам нельзя домой. Разве вы не понимаете?.. "Ага, я так и думала". Дина испытала странное торжество, будто доказала себе, что дважды два - пять.
        - Что я должна понимать?
        Он помедлил, всматриваясь в ее лицо. Потом сказал:
        - То, что началось шесть лет назад, продолжается.
        У нее перехватило горло. Он знал! Откуда? Неужели Марк?!
        Наверное, спрашивать бесполезно. "Спроси лучше, как давно онширяется!"
        - Значит, нас держат тут под замком?
        - Господи, конечно, нет! Здесь ваш сын в безопасности, только и всего.
        - А как насчет моего мужа?
        - О нем нам пока ничего не известно.
        - Кому это "нам"?
        Он снова сделал паузу, потом осторожно проговорил:
        - Если все закончится хорошо, вы узнаете. Она горько усмехнулась. "Закончится хорошо"? За минувшие сутки ее врожденный оптимизм подвергся необратимой эрозии. Впрочем, она здесь, кажется, далеко не на первых ролях. По-настоящему ИХ интересовал только ее сын. Ну а с ним-то, похоже, действительно все прекрасно. Он здоров, сыт, весел, и возврат к природе явно подействовал на него благотворно. Он в восторге от лошади и здешнего полудикого простора. Легко ли обмануть ребенка, увлечь его, влюбить в себя? Она так не думала, но у водителя катафалка это, кажется, получилось. В течение нескольких часов. Но, если честно, несмотря на сделанные открытия (Наркоман! Да еще с оружием!), и у нее самой цыган не вызывал ни антипатии, ни явного страха.
        А что подсказывала знаменитая женская интуиция? Вполне вероятно, интуиция не срабатывает, когда чувствуешь себя драной больной кошкой. И все же... Дина могла трагически ошибаться в своих знакомых, кое-что, очевидное для других, навсегда оставалось для нее тайной за семью печатями, но опасность, исходящую от мужчины, она чуяла всегда. Вероятно, эта рудиментарная способность передалась по наследству от предков. Сейчас она чувствовала себя загнанным в угол животным. Покров человеческого очень тонок и вот-вот прорвется. Животное может не знать врага, даже не видеть его, но появление опасного зверя обязательно вызывает панику...
        - Хотите поесть? - прервал Цезар ее сумбурные размышления. - Ян, кажется, уже проголодался.
        Заботливый красавчик! Теперь, когда он напомнил о еде, она действительно ощутила голод. В любом случае не мешало бы набраться сил. Кроме того, такая процедура, как завтрак, могла отвлечь ее от непрерывного изматывающего допроса, на котором она была и обвиняемым, и следователем.
        Если бы позволяло физическое состояние, она не возражала бы и против самой тупой, однообразной работы - лишь бы не сорваться, не дать отчаянию обглодать душу, а червям сомнения превратить ее в ветхое решето, не способное удержать ничего, ни хорошее, ни плохое...
        - Хочу, - сказала она, жмурясь от яркого солнца. - И неплохо было бы выпить чего-нибудь покрепче.
        - Вот это дело! - обрадовался Цезар. - Сейчас организуем. Обещаю кофе с бальзамом. Или бальзам с кофе... Бабушка Нина делает такой бальзам, м-м-м-м! Не выздоравливают разве что покойники. Старые рецепты...
        "О Господи, - подумала Дина, пропустив мимо ушей образчик специфического юмора. - Если он еще раз вспомнит эту чертову бабушку, я взвою".
        - Дядя Цезар, а у тебя йогурты есть? - встрял в разговор Ян, обожавший йогурты, мороженое и фруктовые соки.
        - А как же, дорогой?! Найдем все, что захочешь. Кстати, компьютер тоже в твоем распоряжении.
        - Это здорово!.. Мама, мне здесь нравится. - Он снова схватил Дину за руку, и гримаса боли, исказившая ее лицо, напомнила ему, что далеко не все в порядке. Тогда он, не стесняясь цыгана, вдруг поцеловал ее ладонь, обмотанную бинтами, и прижался щекой к бедру.
        У нее защемило сердце, и слезы снова выступили на глазах. "Ты совсем раскисла, девочка. Так не пойдет".
        Она смахнула с ресниц тяжелые капли и заставила себя улыбнуться. Потом взяла сына за руку и повела к дому. По пути он потянул ее в сторону, чтобы показать стойло Гермеса и вольер Ванды. Убедившись, что коню и овчарке не грозит голодная смерть, он успокоился. Но Дину заинтересовало кое-что другое.
        За домом она увидела гараж с открытыми воротами. В глубине поблескивали бампер, решетка радиатора и фары того самого черного автомобиля, на котором ее привезли сюда, - или его близнеца. Впрочем, два одинаковых катафалка - это многовато даже для трагикомического фарса, если только цыган не является владельцем целого похоронного бюро. Прежнее подозрение пополам с опаской снова шевельнулось в ней.
        Ведь, в конце концов, и со скотиной неплохо обращаются и сытно кормят перед тем, как зарезать.
        16. МАРК
        Теперь у него было много времени для воспоминаний. Он сидел взаперти, и порой ему казалось, что мысли о будущем сведут его с ума. Поэтому он думал о прошлом.
        Он вспоминал, как все было в тот раз.
        Он проснулся среди ночи, чтобы сходить по малой нужде. И не сразу осознал, что так сладостно ласкает обоняние. Стряхнул сонливость и глубоко вдохнул порцию воздуха с примесью дразнящего вещества. Внезапно нахлынувшее желание закурить было таким острым и мучительным, что задрожали руки.
        Два месяца. Вот уже скоро два месяца, как он не курит. Но третья по счету попытка бросить, похоже, была обречена на неудачу. А кто виноват? Конечно, Дина. Они бросили оба, в один день. Это было страшно принципиально. Вообще-то он знал, что она сдастся первой. Но такого он от нее не ожидал - чтобы курить ночью, украдкой, на кухне или в сортире! И чудесный ароматный дым растекался по всей квартире, отравляя сон людей, у которых, черт возьми, есть сила воли!..
        Потом до него дошло, что он слышит ее дыхание, а за минуту до этого ощущал ее тепло. Обернулся - так и есть. Луна светила в окно, обрисовывая контуры ее тела под одеялом. Он любил смотреть на нее, когда она не подозревала об этом. Особенно на спящую. Она выглядела настолько сексуально, что иногда он не выдерживал и начинал ее ласкать... Но не сейчас. Сейчас он был не на шутку озабочен тем, откуда тянет табачным дымом. Так озабочен, что даже проблема с переполненным мочевым пузырем отодвинулась на второй план.
        Он встал, не зажигая света, точно попал ступнями в разваливающиеся тапки и вышел из спальни в коридор. Тут было почти совсем темно, и запах табака ощущался сильнее. Дальнейшее напоминало детскую игру в "Холодно, тепло, горячо". Марк прошаркал на кухню, озаренную зеленоватым свечением цифрового табло. В этом мертвенном сиянии кухня чем-то напоминала стерильную операционную, приготовленную к приему очередного пациента. "Холодно..."
        Марк направился к входной двери, но та была двойной и закрывалась достаточно плотно, чтобы не просачивались запахи с лестницы. Тем временем его страдающий организм уже бунтовал вовсю. Во рту пылал пожар, в ноздрях щипало, легкие трепыхались от жалкой дозы никотина, голова слегка кружилась... Проходя мимо детской, Марк машинально потянул носом воздух. "Теплее, значительно теплее..." Он вернулся на два шага назад и приоткрыл дверь.
        Что ж, это было неплохо - но только в первый момент. Он получил физиологическое удовольствие и эмоциональный шок. В образовавшуюся щель хлынул свет. Окно детской выходило на юг, как и спальня. За окном висела полная луна, разбухшая от избытка ночной влаги в земной атмосфере. На ее круглую морду набегали тени, так что призрачное сияние то меркло, то вспыхивало с новой силой. Может, причиной тому были всего лишь клочья облаков. Во всяком случае, это показалось Марку куда более завораживающим, чем изысканная подсветка в клубе.
        Впрочем, луна интересовала его в последнюю очередь. Он зацепился взглядом за то, что происходило в самой детской комнате. Струи дыма, пронизанные отраженным светом, были хорошо различимы и почти осязаемы. Более того, они приобрели стабильную и почти неизменную форму. Марк не мог бы поручиться, что их плавное, тягучее, гипнотизирующее движение не является результатом его собственного головокружения. Ему это напоминало чрезвычайно замедленную музыкальную фразу, невероятным образом преобразованную в игру нежнейшего света и бархатных теней.
        В последнюю очередь он заметил силуэты. Марк был настолько поражен тем фактом, что детская наполнена сигаретным дымом, что не придал им значения. А между тем силуэты двигались. Более всего они были похожи на нестабильные скульптуры из тяжелого полупрозрачного дыма - результат все той же обманчивой игры, усугубленной воображением. Однако через какое-то мгновение Марку показалось, что дело обстоит совсем иначе и воображение тут ни при чем.
        Яна не было в кровати. Он сидел в кресле лицом к окну, и Марк видел с порога только его ноги и левую руку, свисавшую с подлокотника. Над спинкой кресла всплывали подвижные и тонкие струйки дыма, которые легко свивались, сгущались, переплетались, обретали тяжесть и форму, опускались вниз и превращались... в кого?
        Марк был еще очень далек от этого нелепого вопроса. Он только стоял и смотрел, впитывая, как сухая губка, все: запахи, видения, смещения, оттенки, мертвенный блеск мебели сквозь завесу дыма. Но он не мог отделаться от ощущения, что кресло, в котором сидит его сын, обступают призраки.
        Силуэты оставались почти неразличимыми; они парили на границе ночи и навеваемых луной кошмаров и при этом таили в себе что-то неуловимо страшное - даже для тридцатилетнего мужчины, отнюдь не страдающего неврозами и паранойей. Что же тогда говорить о четырехлетнем ребенке? Но вот как раз ребенок был абсолютно спокоен. Так спокоен, что запоздалая тревога пронзила Марка и ненадолго развеяла наваждения.
        Он открыл дверь пошире и вошел в комнату. "Призраки" не исчезли. Они только отступили вглубь, слились с глубокими омутами мрака, наполовину скрылись в стенах, частично растворились в лунном свете. Ничего удивительного - он поменял ракурс и потревожил струи дыма. Будто порыв ветра пронесся по комнате. Тени заколебались и задрожали...
        Видел ли он когда-нибудь такую огромную луну? Она беспокоила его, но ему по-прежнему было не до нее. Неслышно ступая, он приближался к Яну, который оставался неподвижным, словно изваяние из фарфора. Именно такой казалась Марку молочно-белая рука. Потом он подошел еще ближе, и у него перехватило дыхание.
        
        "Щенок! Да как он смеет?!" Но это не злость. Это больше , похоже на страх, безуспешно прячущийся за бравадой...
        Его четырехлетний сын сидел в кресле и спокойно курил. Кроме того, он был полностью одет, как будто собирался уходить куда-то посреди ночи. В уголке его рта торчала сигарета, а на бедре лежала пачка "Lucky Strike".
        В первый момент Марку захотелось отвесить ему пощечину, но он сдержался. Вернее, что-то внешнее удержало его от этого опрометчивого поступка. А в следующий момент обстоятельства изменились настолько резко, что Марк оцепенел.
        Его праведный гнев захлебнулся, и он больше не помышлял о наказании. Говоря по правде, потом он был больше озабочен тем, чтобы сохранить собственное благоразумие и любовь к этому СУЩЕСТВУ.
        ...Ян повернул к нему голову. На какое-то мгновение Марку почудилось, что у сына на глазах лежат сверкающие монеты. Но монет не было, а были широко открытые, немигающие глаза с закатившимися зрачками. Бельма. Две стылые лужицы, в которых целиком отражалась луна. Они загадочно поблескивали, и в то же время в них просматривалась глубина и угадывалась податливость. Казалось, в них можно окунуть пальцы, а потом отряхнуть капли светящейся жидкости... Однако, присмотревшись, можно было заметить жутковатое шевеление сморщенной тонкой кожицы поднятых век - под ними скользили зрачки...
        Несколько секунд Марк стоял, будто пригвожденный к месту. Не то чтобы его парализовал ужас, скорее он просто не знал, что теперь делать. Забрать сигареты? Орать на спящего? Топать ногами? Брызгать слюной? Воспитывать? Идиотизм! И разве спящие курят?.. А странное "общение" с призраками? Ведь это было общение, непостижимое взаимодействие - и не надо себя обманывать, подыскивая рациональные объяснения. Впрочем, объяснений у него как раз и не было.
        А потом Ян заговорил, и тут уж Марк почувствовал, что внутри у него образовался нетающий ледник страха.
        - Не мешай мне. Иди спать! - приказало СУЩЕСТВО.
        Раздавшийся голос был низким, глухим, властным. Позже, вспоминая его, Марк приписывал этот голос мужчине лет пятидесяти. Но тогда он был поражен звуками, исходившими из маленького ротика с пухлыми детскими губами. Тлеющая сигарета, приклеившаяся к нижней губе, слегка подрагивала. С нее осыпался столбик пепла...
        Марк оторопело глядел на тусклый огонек, который двигался в полумраке, вычерчивая исчезающие иероглифы новой, круто изменившейся судьбы. Черный лед наступал; отвердевал желудок; корка затягивала сердце; отключился мозг. Бессмысленность любого действия была очевидна. Любого, кроме одного: послушаться приказа и отправляться спать. И постараться забыть обо всем? Марк не сумел даже горько улыбнуться. Челюсти сковало тем же льдом.
        Произнеся это, существо отвернулось и снова уставилось на луну своими бельмами. Марк рассматривал фарфоровое лицо. Подделка. Что произошло с его сыном? Куда девался его сын? КТО поселился внутри?..
        "Иди спать!" - все еще звучал в ушах низкий голос. Марк точно знал, что не заснет этой ночью и что ему вряд ли удастся заснуть следующей. Или же сон станет просто темной норой, в которую он будет проваливаться от изнеможения. Но отпуск наверняка покажется ему слишком коротким. А утром - добро пожаловать в ад с воспоминаниями! Пилюльки? Интересно, долго ли он на них продержится...
        Пока вся эта чушь (впрочем, спасительная чушь) вертелась в голове, он по-прежнему стоял возле кресла. Уйти сейчас было бы так же больно, как отодрать от свежей раны запекшуюся кровь. Но ему пришлось сделать это. Безмолвный клубящийся ужас, у которого не было названия и постоянной формы, прогнал его. Призраки вытеснили его прочь из детской - сквозь боль и осознание того, что с этого часа все непоправимо изменилось, в уютный обывательский мирок проникло нечто такое, чему место где-то на свалке средневекового мистического мусора, в тлеющих могильниках души, среди подавленных фобий, в извилистых катакомбах детского безумия, прорытых под прямыми проспектами практичного "взрослого" ума...
        Вернувшись в спальню, он не стал будить жену. Он только надеялся, что она не проснется, пока в детской не закончится (перекур?..)... сеанс. А потом СУЩЕСТВО проветрит комнату, ляжет спать, и наутро все будет как прежде. Почти как прежде. Неужели это случилось в первый раз? А если даже нет - какая разница? И если это продолжается годами, то чего ждать от будущего счастливой стандартной семейке, считавшей, что все так славно и спокойно на этой цивилизованной, изученной вдоль и поперек части шарика?..
        Нет, Марк не стал будить жену и мать этого... этого... "Его зовут Ян, и он - твой сын, - напомнил он себе. - Помоги ему, если сможешь. А если нет - хотя бы не мешай. Кажется, это соответствует твоим принципам. Ты ведь прогрессивный "предок", правда? Не станешь скулить о том, какое оно дерьмовое - новое поколение? Вот и не мешай, чудак. Ведь он сам попросил тебя об этом. Но был ли это действительно Ян?.."
        Марк пролежал без сна до рассвета. Притворился спящим, когда проснулась Динка. С замиранием сердца он прислушивался к ее шагам в коридоре. После туалета она направилась в детскую.
        Ему хотелось остановить время. Этим он будто заклинал реальность: ничто не изменилось, ничто не изменилось, пусть все останется по-прежнему! И, кажется, у него получилось. Как выясняется теперь, он обманул только самого себя.
        Когда он услышал детский смех и ласковый голос жены, он испытал невиданное облегчение. Значит, пока этот яд, отравляющий существование, придется пить ему одному. Пусть она ни о чем не догадывается как можно дольше. Пусть будет счастлива. Он не сомневался, что для нее удар будет сокрушительным. Вряд ли она выдержит. Он жалел ее. У него появилось стойкое предчувствие, что в будущем ей предстоит взвалить на свои слабые плечи гораздо более тяжкий груз.
        17. ВИНС
        Раз уж я решил до конца играть в отщепенца, надо было придумать, что делать дальше, где провести время между полуночью и рассветом, когда все как на ладони, несмотря на темноту. Преступников, оленей и орлов практически извели, хотя последних можно увидеть хотя бы в зоопарке. А вот подавляющее большинство "плохих" ребят давно превратилось в полезных членов общества. Но мне промывание мозгов, вернее всего, не грозило - слишком запущенный случай. И еще - сущий пустяк! - я был озабочен тем, чтобы не стать очередным пациентом Черного Хирурга.
        От дальнейшего выбора я был избавлен очень скоро. Как только я ступил на тротуар, прямо в башке раздался жуткий свист, будто фонил микрофон. Этот свист забивал все, раскалывал череп на части; кроме него, не оставалось ничего - ни мыслей, ни ощущений. Однако мне повезло. Я по крайней мере мог двигаться, а свист означал не только жуткую боль, но и содержал в себе предупреждение. Мой "всадник" сообщал таким неприятным способом о том, что меня засекли и спецкоманда находится совсем близко. Настолько близко, что меня глушили узконаправленным излучателем. Был бы "всадник" в порядке, я бы уже корчился на тротуаре от невыносимой боли, а то и смирненько лежал бы в параличе, избавленный от всех проблем, связанных со свободой и ответственностью. Дальнейшая перспектива - более или менее длительное пребывание в состоянии "куколки" и небольшая польза обществу в качестве донора внутренних органов...
        Вначале я заметался, но очень скоро стало ясно, что деваться некуда. Улица наверняка перекрыта с обеих сторон, так же как проходные дворы. "Всадник" принял защитные меры, и свист снизился до уровня назойливого шума, позволявшего действовать и принимать решения. Во всем дальнейшем я вижу некое предопределение; простым совпадением этого не объяснишь. Символы из моих сновидений сыграли роль указателей, и я следовал им, не пытаясь анализировать.
        Все равно терять было нечего...
        Я бросил взгляд в обе стороны. Улица опустела, что хуже всего. Прохожих разогнали, а местные жители попрятались в своих квартирах. Это означало, что облава перешла в "жесткую" фазу, а сам я-в категорию "особо опасных". Церемониться не будут, пристрелят на месте. Вдобавок был слышен приближающийся рев вертолетных турбин. Времени почти не оставалось.
        Я бросил взгляд через улицу. На противоположной стороне находилось самое что ни на есть траурное и подходящее к случаю заведение под вывеской "Салон ритуальных услуг". Вполне вероятно, скоро придется этими услугами воспользоваться... Мое внимание привлекло то, что было выставлено в большой, обитой черным бархатом витрине, за толстым стеклом. Я уже видел когда-то такую штуку, но только не наяву. Но где? Я не мог вспомнить, и это было мучительно. Так обидно упускать последний шанс!
        Предмет выглядел как-то чужеродно, однако я не сумел бы сказать, в чем это заключается. Ноги сами понесли меня в ту сторону. Я побежал через дорогу и по пути совершенно определенно решил: если салон закрыт, то я разобью витрину, чтобы добраться до той большой деревянной штуки, - и будь что будет. Хоть башкой, но разобью - все равно от нее уже мало толку.
        Однако таранить стекло не пришлось. Кроме того, оно почти наверняка было небьющимся. Строгая черная дверь с изящной позолотой распахнулась от легкого толчка. Я вбежал внутрь, гадая, что делать с персоналом, со всеми этими назойливыми похоронными агентами, секретарями и потомственными гробовщиками, принимавшими профессионально-сочувствующий вид и готовыми оказать помощь в тяжелую минуту. Я отчаянно нуждался в помощи, но совсем другого рода.
        В холле салона не было ни одного человека. Я с облегчением вдохнул застоявшийся воздух и уже направился к заднику витрины, когда справа от меня дрогнули тяжелые мрачноватые портьеры. Я уловил движение краешком глаза и резко повернулся, готовый драться. Боюсь, что выглядел я при этом паршиво - непрерывный свист в мозгу заставлял меня удерживать на лице уродливую гримасу.
        Однако на старика, бесшумно выскользнувшего из-за портьер, это не произвело особого впечатления. По-моему, он видел и не такое. Он обезоружил меня своей ухмылкой. Он нисколько не опасался контакта с "прокаженным", но и не давал повода заподозрить себя в том, что участвует в облаве. Это было бы чересчур тонко, а такая тонкость спецкоманде ни к чему. Всегда есть возможность "подчистить" последствия грубой работы. Свидетелей не оставалось. Их не убирали, нет. Они просто забывали о том, что видели.
        Старик, одетый во все темное, приблизился и протянул очень бледную руку. Явно не для того, чтобы я ее пожал. Я не стал отодвигаться. Рука коснулась опухоли под волосами и сделала это почти ласково.
        - "Всадник"? - спросил он тихо. Я кивнул.
        - Когда ты принял дозу?
        -Уже больше суток...
        - Плохо. Но ждать некогда, придется рискнуть.
        У меня не было ни желания, ни времени задавать дурацкие вопросы. Но прежде всего у меня не было выбора. Старик казался мне кем-то вроде перевозчика, которого я встретил на берегу реки, разделяющей этот мир и место чуть погорячее. А я был согласен спрятаться где угодно, лишь бы остаться самим собой.
        Он раздвинул портьеры и нырнул в образовавшуюся щель.
        Там плясали пылинки и пахло искусственными ароматами, заглушавшими торжественный, тяжелый и предельно естественный запах тления. Затем из пыльного пространства появилась его рука и поманила меня туда. Я перешагнул через невысокий порожек и оказался в коридоре с тремя дверьми, освещенном лампой, которая процеживала через рассеиватель болезненный желтоватый свет. Старик подвел меня к самой дальней двери. В проем мы шагнули вместе.
        Кажется, это было что-то вроде Зала прощания. В центре просторного помещения был установлен роскошный гроб на постаменте - близнец того, что я видел двумя минутами раньше в витрине. Неужели меня манило это затхлое ложе, да еще там, где смерть приобретала бутафорский оттенок идиотской комедии?! Нет, не может быть, тут что-то другое...
        Перед гробом стояло несколько стульев. Запах цветочных эссенций усилился. Сумрак казался застывшей музыкой. Комната плача, печальных масок, загримированных, мертвецов и горестного оцепенения...
        Старик указал мне рукою на гроб. Я понимал его без слов, Он был последним человеком, провожавшим меня на ТУ сторону. Положение обязывало. Я проникался к нему глубочайшей симпатией. Уродливый состарившийся ангел, ставший циником после того, как выяснилось, что вечной жизни не существует, смотрел на меня с непонятной ухмылкой. То ли смеялся надо мной, то ли... завидовал.
        Я забрался в гроб, перевалившись через борт. Довольно утлая лодчонка, доложу я вам. Кажется, рассказы о моряках, выплывающих на гробах, - всего лишь романтические бредни... Я лег и положил руки вдоль тела, чтобы не быть похожим на покойника. Ох, глупая суета, когда же ты покинешь меня?.. А теперь скажите, разве я не предвидел заранее, какими будут мои "проводы"? Никаких друзей, женщин, детей. Только старый черт, который вполне мог оказаться некрофилом... Он быстро и ловко сделал мне укол. Я ощутил внезапную тяжесть. Старик положил мне на живот прохладный предмет с обилием выступающих частей. Я ощупал его. Это был револьвер.
        - Береги себя, сынок, - сказал старик напоследок почти ласково, но в этом неожиданном участии сквозила насмешка. Когда и от кого я слышал эту фразу в последний раз? От Шварца? Точно, от него. Неужели он давно ЗНАЛ? Все они - из одной шайки. Хорошо, что я не воспользовался предложенной тогда помощью. Небольшая отсрочка, но все же... А теперь уже поздно дергаться. Добро пожаловать, барашек, на новый лужок с сочной травкой или на барбекю!
        Старик тем временем продолжал:
        - Ты даже не представляешь, насколько ценна эта штука у тебя в голове. Она ПЕРЕРОЖДАЕТСЯ во что-то, абсолютно неизвестное, ты понимаешь это?!
        Ни черта я не понимал. Мне было очень плохо, и все. Если он хотел поразить меня, то ничего не добился. Свист в башке снова нарастал и вытеснял любые эмоции и ощущения. Отчаянно хотелось закрыть ладонями уши, но самое мучительное заключалось в том, что при любых попытках защититься становилось только хуже. Свист, будто скальпель, кромсал мой мозг на части. Кажется, я начал орать, и старик поспешно закрыл крышку гроба.
        Сразу же стало легче. Под слоем дерева был спрятан экран. Я почувствовал, что погружаюсь куда-то, причем "тонуло" не только мое тело, но и мое сознание. Чей-то шепот доносился издалека; мне казалось - из-за невидимых звезд. Поначалу я опасался, что эти звуки окажутся голосами громил из спецкоманды, потом растворился и страх. Наверное, все-таки бормотал старик: что-то о "куколках" и "бабочках", о трансформациях "всадника", о демоне-призраке, сидящем у меня на плечах. А под занавес он упомянул Черного Хирурга...
        Мне все. становилось безразлично. Потом я увидел и звезды - новое небо на внутренней стороне крышки гроба. Оно расширилось до границ вселенной и заполнило мои сны. Укол действовал как наркотик, но я слышал выстрелы. Кто в кого стрелял? Какая разница...
        Странное ощущение - будто стоишь на абсолютно голой равнине, простирающейся до горизонта, и вокруг нет никаких стен; однако ты ясно слышишь звуки за стеной, которая находится где-то совсем рядом... В конце концов все исчезло.
        Я уплыл в темноту.
        18. ДИНА
        Вначале она хотела отказаться от бальзама, но затем сказала себе: "Не валяй дурочку! Ты целиком в его власти, и вряд ли он воспользуется гнусными приемчиками. Если он захочет сделать то, о чем ты подумала..." Потом она вспомнила свое отражение в зеркале и успокоилась окончательно. Надо быть извращением, чтобы польститься на нее сейчас...
        А бальзам оказался вкусным, густым и маслянистым. Кроме того, вскоре она действительно почувствовала себя заново родившейся.
        Они сидели в столовой за большим обеденным столом. Цыган оказался расторопным парнем и успевал повсюду. Пока Дина раздевала Яна и отдыхала в кресле, он расседлал Гермеса, а через десять минут уже спустился к обеду, переодевшись и благоухая туалетной водой. Дина выпила чашку горячего бульона и съела пару бутербродов с сыром, а Ян получил свой йогурт.
        Сквозь широкий проем в стене, разделявшей столовую и кухню, была видна девчонка-подросток, ловко орудовавшая ножом. Вначале ее присутствие показалось Дине хорошим признаком, но чуть позже выяснилось, что девочка глухонемая. Цыган общался с нею на языке жестов. По ее безучастному и малоподвижному лицу пробегали тени - наверное, в кухне был включен телевизор. Дина тщетно пыталась поймать ее взгляд.
        - Где же ваша бабушка?
        - Нина? Она не моя бабушка. Не родная. Она скоро освободится.
        - Вы живете здесь втроем?
        - Нет. Семья большая, но редко собирается в полном составе. Одни приезжают, другие уезжают...
        Цезар явно избегал прямых ответов. Дина и не рассчитывала на откровенность. Она была готова к тому, что рано или поздно здесь обнаружится симпатичный скелетик в шкафу.
        Или целая компания скелетиков. Или выгребная яма за красивым фасадом. А под "семьей" явно подразумевались не близкие родственники.
        Цыган ел много, весело терзая жареное мясо крепкими зубами и запивая его вином. Напоследок он тоже принял немного бабушкиного зелья - видимо, для профилактики. Насытившись, он откинулся на спинку стула с удовлетворенным видом и достал из кармана пачку "Winston".
        - Вы позволите? - спросил он у Дины. Для похитителя и шантажиста он был чрезвычайно вежлив и внимателен.
        - Я у вас в гостях. Вы хозяин, а я...
        - Считайте, что вы у себя дома.
        - Это всего лишь слова.
        - Когда-нибудь вы поймете, что это были не просто слова.
        Она посмотрела на Яна, который уже поел и возился на ковре с Вандой. Как скоро ему надоест очередная игрушка - на этот раз живая? Пока он был поглощен ею полностью...
        Сигаретный дым всплывал под высокий потолок и засасывался в вентиляционные отверстия. Дина с удивлением обнаружила, что ей совсем не хочется курить. Раньше это был чуть ли не единственный быстрый способ успокоиться. Что-то вяло сопротивлялось в ней этому странному состоянию отрешенности. Она как будто чувствовала, что не имеет права на покой, однако не Могла преодолеть влияние релаксанта. Усыпленная жертва? Да, пожалуй. Сейчас она спала наяву и еще не знала, что вскоре вообще не захочет просыпаться.
        Она повернула голову и посмотрела в окно. Короткий зимний день уже заканчивался. Солнце садилось, и слепящий снежный блеск сменился синими сумерками. Здешняя тишина и безлюдье казались необычными. Дом смахивал на уединенное убежище, напичканное всем необходимым для того, кто хотел отсидеться подольше. Или был вынужден прятаться. Или пытался спрятать женщину и ребенка. Так с кем же, черт возьми, она имеет дело?
        Дина не успела спросить об этом. Раздался телефонный звонок. Ванда тут же навострила уши. Цезар извинился, положил сигарету в пепельницу и направился в кабинет. Бесшумно прикрыл за собой дверь. Разговор длился около минуты.
        Когда цыган вернулся, Дина поняла, что и у него бывают в жизни неприятные моменты. Он выглядел встревоженным и напряженным; в глазах появился какой-то опасный блеск.
        - Мне надо срочно уехать. Бабушка Нина не сможет поговорить с вами сегодня, она очень занята. Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к Марии. - Он показал на глухонемую. - Она девушка понятливая.
        Перед тем, как уйти, он еще раз внимательно посмотрел на Дину и мягко попросил:
        - Пожалуйста, не делайте глупостей. И, что бы ни случилось, ничего не пугайтесь...
        Если под "глупостями" он имел в виду попытку сбежать отсюда, то именно это она и собиралась сделать... Где бы только взять силы или хотя бы ключи от его дурацкого катафалка? Ее не смутил бы даже покойник в гробу.
        Но сил не было, по телу разлилась приятная усталость, и Дина лишь криво улыбнулась, словно хотела сказать: "Можешь не волноваться, сегодня обойдемся без глупостей. А завтра будет видно".
        На его последнюю фразу она вообще не обратила внимания.
        19. МАРК
        Наручные часы остановились, пока он спал. Прошло минимум двое суток с тех пор, как его заперли здесь. Проснувшись, он обнаружил возле двери полулитровую бутылку с водой и рисовую кашу на пластмассовой одноразовой тарелке. Ложка тоже была пластмассовой.
        Он поел, и затем снова возникла необходимость гасить угли, тлеющие в мозгу. Он пытался сдвинуть кровать к другой стене, чтобы выглянуть в зарешеченное окно, но та оказалась намертво прикрепленной к полу. В бездействии он провел еще не меньше суток. Он не мог больше заснуть. Время становилось его худшим врагом и великолепным пыточным инструментом...
        
        Разница между днем и ночью была лишь в том, что днем в комнату просачивался тусклый свет сквозь маленькое окошко под потолком. И можно было разглядывать рисунки. Но почему-то он не делал этого. Что-то отталкивало его, как будто в рисунках заключалась опасность. Плоский лабиринт образов - войдешь и заблудишься, если будешь вглядываться слишком пристально и дашь им увлечь себя. Ведь там были не только персонажи мультфильмов.
        Там было еще кое-что, едва проступавшее в полдень из вечных сумерек. Может быть, то, что пытался закрасить несчастный безумец, запертый в комнате раньше. Закрасить и таким образом спастись. Пустая затея... ОНО поджидало. Непобедимое. Нечто поглощающее. Особенно неприятное для тех, чье сознание "изголодалось", готово было от вынужденного бездействия принять в себя все что угодно и рыскало в поисках привычной жвачки, чтобы заполнить пустоту...
        До некоторых пор Марк находил, чем занять этого зверя.
        Еще одно воспоминание, связанное со "странностями" сына, - не самое болезненное и не самое характерное. Именно поэтому он вытаскивает из памяти тот случай, пытаясь нащупать связь с настоящим. Это действительно похоже на документальный фильм. Раздражает порванная во многих местах пленка... Трещит проекционный аппарат... Луч пронизывает темный зал... Вспыхивают разноцветные огни, целая галактика огней, и на ее фоне становятся различимыми тени...
        
        Все произошло осенним вечером, при огромном скоплении людей. Среди силуэтов выделяются два, большой и маленький. Марк узнает в них себя и Яна, которого он держит за руку. Вокруг сверкают аттракционы Луна-парка. Мимо дефилирует молодежь, сосущая колу и хрустящая чипсами. Тут же мамы и папы, дедушки и бабушки. Почти все одеты слишком хорошо и увешаны побрякушками. Он подмечает множественные проявления неистребимого провинциализма.
        Странная избирательность памяти... Например, Марк помнит, что в тот день у него был выходной и он хотел потратить его на что-нибудь стоящее. С утра он поехал за грибами и взял с собой Яна. Во влажной тишине и сумраке леса Марк слегка отошел от городского безумия, а возвращаясь, снова почувствовал себя придурком, променявшим настоящую жизнь на пустой маскарад с истеричными танцами и бессмысленными интригами. Но где она и в чем она, эта пресловутая "настоящая" жизнь? Кто ж тебе скажет!.. Только присутствие Яна спасало от хандры. Но и тот был уже продуктом новой эпохи, маленьким клоном будущего электронного рая, которого виртуальная реальность интересовала больше любых земных красот.
        ...Марк стоит в очереди за билетами в "Лабиринт кошмаров". Ярко размалеванные щиты обещают "встречу с ужасным и таинственным" ("Если у вас больное сердце, лучше не входите!"). Возле павильона установлены фигуры вампиров, зомби, гоблинов и прочих уродов. Над крышей расправил нейлоновые крылья огромный нетопырь с ублюдочной мордой...
        Пятилетний Ян пританцовывает на месте от нетерпения. Марк морщится от бесконечных вопросов типа "Папа, а зомби едят людей?", "Кто хуже: Дракула или Фредди?", "Почему луна не падает?" или "Где умирают птицы?". ("А в самом деле где? - подумал Марк. - Тысячи, десятки тысяч птиц - и что-то не видно трупов...")
        Другие аттракционы Яна не интересуют вовсе. Марк вяло размышляет, всели в порядке с воспитанием. Наконец спина впереди стоящего отодвигается в сторону, и открывается темный искусственный грот, подсвеченный изнутри багровыми фонарями. Грот напоминает зев чудовища. Это и есть вход в лабиринт.
        - Сколько? - спрашивает парень с наглыми глазами, торгующий билетами.
        - Один.
        - Для него? - Парень показывает на Яна.
        - Ну не для меня же!
        - А ему не рановато?
        Марк так не думает. Его сын уже пересмотрел на видео всего Уэса Крейвена и кое-что еще. В течение пары месяцев он доставал маму, старательно изображая Дэнни из "Сияния" и разговаривая со своим указательным пальцем. Во время просмотра "Восставших из Ада" Марк неоднократно замечал на лице мальчика вполне взрослое выражение. Это была скептическая улыбка.
        Он уже не помнил, кому пришла в голову светлая мысль разрешить сыну смотреть фильмы "ужасов". Вполне вероятно, что Ян сам добрался до кассет, ведь бытовую технику он осваивал быстрее, чем Динка. И как-то раз даже консультировал самого Марка насчет "наворотов" новой стиральной машины...
        В любом случае папаша не переживает. Его не по годам развитый сынок нигде не пропадет!
        Пока маленький поезд из шести открытых вагончиков утаскивает повизгивающих детишек в лабиринт, Марк собирается воспользоваться передышкой и выпить пива. Он провожает поезд взглядом. Пожалуй, Ян единственный дошкольник, отправившийся в лабиринт без сопровождения взрослого. Он сидит впереди, в кабине паровозика, объятого натурально нарисованным пламенем.
        В последний момент Марк вдруг забеспокоился. У него мелькнула мысль, не совершает ли он все-таки ошибку. Впрочем, уже поздно - поезд под названием "Адский" (по одной большой алой букве на каждом вагончике) исчезает в черной пасти, и за ним со скрежетом захлопываются металлические ворота, отрубая поток багрового света. На воротах намалеван злобного вида мутант, явно позаимствованный у Родни Мэтьюза. Не иначе Цербер, страж преисподней...
        Марк ухмыляется и качает головой. Дешевый балаган. Но пиво, которое продают рядом, хорошее и холодное. Он отхлебывает из бутылки и смотрит вверх, на бледные осенние звезды. Вечность отступает перед слепящей мишурой, как вода во время отлива. Шум толпы стихает у него в ушах. На плечо опускается невесть откуда взявшийся розовый лепесток...
        В полной тишине медленно вращаются призрачные карусели. Тени меняются местами, пересаживаются, путешествуя по кругам маленького ада, переходят из круга в круг, торопятся испробовать все...
        Потом тишина взрывается.
        Тяжелый удар сотрясает землю. От неожиданности Марк едва не роняет бутылку. Вспышка, яркая, как молния, ослепляет его на несколько секунд. Весь Луна-парк разом погружается во тьму. Короткое замыкание?! Неужели силовой кабель - единственный? Сомнительно. Марку остается только догадываться, почему не сработала защита. Но его предположения уже не имеют значения.
        Со всех сторон раздается скрежет - ужасный, оглушительный звук, раскалывающий голову и терзающий внутренности ржавыми гвоздями, заставляет его зажать руками уши и согнуться. Скрежет сопровождается истошными воплями сотен глоток, переходящими в запредельный по высоте фальцет. Посреди освещенных кварталов образуется темная зона с четкими границами. Она заполнена людьми, мечущимися среди аварийных механизмов. Что-то выходит из-под контроля. Во всяком случае, блокировки не действуют. Огромные, шестерни продолжают вращаться. Металлические монстры пробуждаются во мраке и обретают потустороннюю жизнь...
        Страх, растерянность, отчаяние, паника - смесь приобретает смертельно опасную консистенцию. Кто-то оказывается прижатым к решеткам ограждения, кого-то -топчут ногами, визжат насмерть перепуганные потерявшиеся дети... Толпа охвачена безумием и бурлит в бессмысленных столкновениях. "Мягкие игрушки" оказываются слишком уязвимыми.
        В наэлектризованном воздухе появляется резкий запах аммиака. Теперь Марк даже не пытается гадать, что это могло бы означать. Ему не до того. Он изо всех сил пытается устоять на ногах и выжить. Он вовлечен в хаотическое движение и с трудом пробивается сквозь ревущее стадо. Что страшнее всего, тут полно детей, и Марк мечется среди них в поисках сына. Бесполезно. На расстоянии нескольких шагов уже ничего не разглядишь - только корчащиеся тела, разинутые рты и разодранная одежда...
        Когда толпа опрокидывает решетки заграждений, он бросается к лабиринту. Кто-то надвигается на него из темноты (кажется, парень, продававший билеты), хватает Марка за рукав и орет в самое ухо: "Куда лезешь, папаша?!" У Марка нет ни желания, ни возможности объяснять. Он кладет ладонь на прыщавую физиономию парня и резко отталкивает в сторону. Освободившись, добегает до наружной стенки лабиринта (бутафория из крашеного металлического листа, однако достаточно прочная) и слышит доносящиеся изнутри крики. Вроде так и должно быть в "Лабиринте кошмаров", но он четко улавливает разницу между тем, как люди визжат, забавляясь безопасными ужастиками, и тем, как они вопят, испытывая настоящий страх. Правда, есть и следующая стадия - "слишком страшно, чтобы кричать", безмолвный, удушающий, смертельный ужас,- и Марк понимает, что эта стадия, возможно, уже наступает. Судя по глохнущим крикам и сдавленным, захлебывающимся стонам, так оно и есть.
        Волосы шевелятся у него на голове, а ведь он еще ничего не видел. Он снаружи, не внутри... Лабиринт излучает что-то, не поддающееся осознанию. Только намек на кошмар, но, кажется, этого достаточно, чтобы обмочиться. В течение нескольких секунд ему трудно двигаться; кишки скручены, мышцы окаменели, дыхательный центр почти парализован...
        Затем мысль о сыне, как всегда, освобождает Марка от физического ступора и бессилия, превращает в автомат, нечувствительный к собственной боли и побуждаемый к действию одним только стремлением защитить... Но он слишком хорошо помнит волну ужаса, захлестнувшего его. Каково же пришлось ребенку там, ВНУТРИ?! Следующую мысль Марк недодумал, в мозгу сработал защитный механизм. Насчет того, что... кто-то... его сын... может сойти с ума...
        И вот он- уже у ворот, спотыкается о рельс и налегает на створку всем телом. Та поддается неожиданно легко, распахивается, и Марка обдает струёй ледяного воздуха, вырывающегося из лабиринта. Холод почти нестерпимый, обжигающий лицо и гортань; при каждом вдохе кажется, будто глотаешь стальную стружку... Вдобавок, сделав три или четыре шага, он оказывается по щиколотку в воде.
        Какая вода? Откуда?!
        Вскоре он уже не чувствует ног. Отовсюду надвигается мороз, а внутренности и без того скованы леденящим страхом. Впереди - там, куда уводят рельсы узкоколейки, скрывшиеся под водой, - тишина, и это хуже всего. Тишина означает конец. Невольно возникает образ - разинутый рот трупа, не способного издать ни звука...
        Тем не менее Марк погружается в черную безмолвную нору, которая вполне может оказаться братской могилой. На него обрушивается нечто, гремящее костями и кандалами. Судя по всему, скелеты (первый номер шоу), однако сейчас это не то, что может стать последней каплей. Он готов выдержать гораздо худшее. А скелеты - чепуха, более или менее удачная имитация. Детские забавы по сравнению с тем, что, вероятно, ждет его впереди. Начинка лабиринта - ниже порога восприятия.
        Но он ощущает присутствие чего-то, проникшего извне. И это - не творение человеческих рук. ОНО просочилось сквозь ветхую, истончившуюся в этом месте ткань пространства-времени - неподдельное, настоящее, глубинное, первозданное, жуткое, вечное... Неотделимое от порождаемого им ужаса... Кормящееся этим ужасом... Может быть, оно уже сожрало детей или по крайней мере отняло у них разум, поселилось в закопченных мозгах и заполнило перегоревшие лампы глаз...
        20. ДИНА
        Когда Цезар ушел, Ян выразил желание поиграть на компьютере. Дина сама отвела его в кабинет - только затем, чтобы проверить кое-что. Как она и предполагала, сафьянового несессера на столике уже не было.
        Пока Ян с воодушевлением тарахтел по клавишам, сражаясь с инопланетными монстрами, она воспользовалась случаем и осмотрела полки более внимательно. Вытащила один из тяжеленных фолиантов и едва удержала его в руках. Пыли было совсем немного - главным образом на верхнем срезе. Иголки темного кожаного оклада были отделаны металлом.
        Дина раскрыла книгу наугад и наткнулась на алхимические символы. Меньшая часть страницы заполнена текстом на незнакомом языке. Буквы напоминали криптограммы, разделенные промежутками, в которых часть строк повторялась в зеркальном отображении. В том, что она видит такое впервые, сомнений не было. Дина захлопнула фолиант и не без труда задвинула его на место.
        Потом она вернулась в просторную гостиную и села на диван напротив выключенного телевизора. Снова ей почудилась легкая издевка в действиях того, кто режиссировал эту нелепую пьеску. Ситуация была почти комическая. Ее оставили наедине с глухонемой девушкой именно Тогда, когда она больше всего нуждалась в общении и ответах на свои многочисленные вопросы. Кстати, кто она, эта девушка, - служанка, член семьи, сирота-инвалид, взятая на попечение, или пленница, уже наделавшая "глупостей"? Если верно последнее, то перед Диной открывалась пугающая перспектива. Но как спросить у бедняжки о таких вещах, которые и словами трудно выразить?..
        В эту самую минуту девушка неслышно, словно тень, появилась сбоку. Дина вздрогнула, задумавшись. Оказывается, ее поведение было неправильно истолковано. Цыганка включила телевизор и сунула Дине в руку пульт дистанционного управления. Несколько раз ткнула в него пальцем, показывая, как выбрать канал. Дина безразлично уставилась на экран.
        Транслировали футбольный матч, и комментатор бодро вещал о том, сколь велика цена только что забитого гола. Дина убрала звук и похлопала перебинтованной ладонью по обивке дивана, предлагая девушке присесть рядом. Та отрицательно покачала головой и быстрым круговым движением провела кулаком над запястьем. Что ж, если она хозяйничает здесь одна, то прохлаждаться в самом деле некогда.
        Дина показала на дверь кабинета и приложила тыльную сторону ладони к щеке. В том, что Ян будет спать сегодня с нею, она не сомневалась. Вероятно, глухонемая умела читать по губам, но Дина предпочла общаться с нею при помощи жестов. Цыганка кивнула, вышла и через несколько минут принесла комплект чистого постельного белья. Потом мягко взяла Дину за руку и провела по ней пальцами, как будто разматывала бинты. Это было недвусмысленное предложение сменить повязку.
        Дину тронула забота, но не настолько, чтобы она рассталась со своими подозрениями. Довольно болезненная процедура заняла около двадцати минут. Нижний слой бинта пропитался кровью и присох; его приходилось смачивать и снимать аккуратно, сантиметр за сантиметром. Дина надеялась, что она стонет не слишком громко, - незачем пугать Яна. Руки у молодой цыганки были теплые и умелые, а. сама она обладала, по-видимому, безграничным терпением.
        Потом Ян все же услышал что-то и прибежал посмотреть на экзекуцию, но Дина отослала его обратно движением головы. Он скорчил в ответ жалобную гримасу, но послушался - должно быть, почувствовал, что сейчас не стоило с нею спорить.
        Все время, пока глухонемая возилась с нею, Дина пыталась поймать ее взгляд и понять, что означает отсутствующее выражение на гладком смуглом лице. Не хотелось думать, что девушка ко всему еще и слабоумная. Однако ее темные глаза оставались пустыми и блестящими, будто пластмассовые пуговицы, и подолгу смотрели в одну точку. А руки знали свое дело, быстро и ловко сновали, наматывая чистый бинт.
        Когда вынужденная пытка закончилась, Дина почувствовала головокружение от усталости и дурной привкус во рту. На старинных маятниковых часах, стоявших в гостиной, было около восьми вечера. Ей показалось, что день тянулся раз в десять дольше обычного и большую часть этого безразмерного срока она провела в странном анабиозе. Она думала, что осталась прежней, в то время как необратимо изменилось все вокруг - начиная с людей, окружавших ее теперь, и заканчивая не подтвержденной до сих пор, но вполне вероятной смертью Марка...
        
        Девушка жестами спросила, не налить ли ей чего-нибудь выпить. Дина кивнула, и глухонемая вскоре принесла чашку с теплым молоком.
        В половине девятого Ян без напоминаний выключил компьютер, чего раньше с ним никогда не случалось, и пришел к матери, чтобы побыть с нею. Но она понимала, что дело не только в ее слабости. Он боялся приближавшейся ночи, боялся оставаться один и больше всего, вероятно, боялся уснуть. Почему именно сегодня? Она не знала. Но не собиралась бросать его ни на минуту.
        Она заставила его тоже выпить подогретого молока и даже подумала, не попросить ли у девушки снотворное. Однако это показалось ей последним делом - накачивать химией собственного малолетнего сына. Стереть то, чего не можешь понять, рискуя его здоровьем? Вычистить мозги? Оставить лишь черную мертвую тишину там, где звучат жуткие голоса, зовущие в чуждые пространства? Ну уж нет!.. Хотя... Эта мысль была вроде подтаявшего сгустка шоколада, и Дина долго смаковала ее. Обманчивая сладость и непредсказуемый эффект...
        В конце концов она сама незаметно провалилась в сон на незастеленном диване. Ян свернулся калачиком у нее в ногах и положил голову, на бедро. Ее близость успокаивала его. Сейчас он сильнее, чем когда-либо, ощущал нерасторжимую связь с матерью. Тепло ее тела и ритм Дыхания заполнили его маленькую пульсирующую вселенную, в которую не могло проникнуть зло...
        Глухонемая девушка вошла в гостиную, когда оба уже спали. Она приблизилась к дивану и развернула плед, чтобы укрыть мальчика. Потом нагнулась и долго смотрела как завороженная на черный камень, висевший на шее у женщины и оказавшийся во впадине над ключицей. Ее лицо приобрело благоговейное выражение, а в глазах впервые вспыхнул огонек узнавания...
        Простояв неподвижно и бесшумно дыша около пяти минут, она протянула руку к камню.
        Вдруг ее будто ужалило что-то. Она отшатнулась и открыла рот, но не смогла закричать. Потом туповатая маска, как занавес, снова опустилась на ее лицо. Она заботливо укутала мальчика в плед и даже ласково погладила его по голове. Он улыбался во сне. Она тоже улыбнулась и беззвучно прошептала что-то. Может быть, пожелала ему доброй ночи.
        Если у него будет спокойная ночь, то и она сможет сегодня поспать.
        21.ЯНУС
        Он зачерпнул воды из металлической бочки, чтобы напиться. Вода оказалась ледяной, и от нее ломило зубы. Кроме того, она отдавала ржавчиной. Тем не менее он глотал эту отвратительную воду, потому что не знал, когда сможет напиться в следующий раз. За такие подарки в Луна-парке благодарят слепую судьбу.
        Склонившись над жидким зеркалом, он увидел черный силуэт своей головы, окруженный призрачной короной из звезд. Трепет восторга охватил его, словно он подсмотрел нечто, не предназначенное для человеческих глаз. Миры крутились под ним. Неисповедимая, головокружительная карусель холодных далеких огней...
        Янус поднял голову и посмотрел вверх.
        Небо было затянуто тучами, настолько плотными, что за ними не угадывалась луна - вечная спутница и свидетельница его странствий. Госпожа его сновидений... К подобным безобидным штукам он давно привык. Подумаешь отражение! Подумаешь бочка с ледяной водой посреди теплой пасмурной ночи, в которой видны звезды чужого мира! Ничего особенного...
        Он снова посмотрел вниз. Если бросить в бочку камень, рано или поздно услышишь стук. Гораздо труднее было привыкнуть к переменам собственного лица.
        Вот и сейчас он потрогал эту грубую, но живую МАСКУ из кожи, мышц, сухожилий. Подвигал ею, как умел. Почувствовал колкую щетину, которая будто сторожила твердые потрескавшиеся губы... Это было лицо юнца, еще не знавшее бритвы. Сколько же у тебя всего лиц, странник? И кто выбирает их? Ты сам или тот, кто сидит внутри тебя? Тот, кого в некоторых "фрагментах" называют "всадником"? Личный сатана... А ты - лишь одна из его "лошадок". Что делают с загнанными лошадьми? Сам знаешь...
        Заглянуть СЕБЕ в глаза не удалось - слишком мало света вокруг. Темные провалы глазниц казались еще более глубокими, чем угольные мешки между звездами. И там-то уж точно не было никаких отражений.
        Он пил до тех пор, пока вода не приобрела кислотный привкус и его потянуло на рвоту. Он выпрямился и смотрел на то, как восстанавливается изображение звездной полусферы, разбитое его ладонями. Этот секундный интерес мог стоить ему жизни.
        Но опять повезло. Хруст стекла, раздавленного чьей-то подошвой, выдал присутствие чужого. Янус резко обернулся и остолбенел. Неужели на этот раз слишком поздно?
        На него был наставлен револьвер тускло-серебристого оттенка. Большой револьвер неизвестной ему модели, продукт совершенной технологии. Неудивительно, что на человека, державшего его, Янус обратил внимание во вторую очередь. Вначале - оружие; все остальное - потом. Только один вопрос, кроме жизни и смерти, имел значение: как незнакомцу удалось протащить СЮДА огнестрельную погремушку?
        Впрочем, и об этом Янус думал отвлеченно - шансов у . него не было. Чужак подобрался почти вплотную, и было непонятно, почему он медлит с выстрелом. Кроме револьвера, поблескивали белки его глаз и зубы.
        - Привет, сынок, - сказал незнакомец. - Наверное, думаешь, как некстати было бы умереть в такую ночь, а? Не бойся. Я тебя не буду убивать. Пока.
        Янус немного расслабился, хотя отсрочка могла оказаться только шуткой маньяка. Все, кого он до сих пор встречал в Луна-парке, были в той или иной степени маньяками. Он и сам себя считал маньяком, одержимым поисками Дома Святых. Того места, где его избавят от влияния Луны. А без одержимости долго не протянешь...
        - Поговорим? - предложил чужак.
        - Где и о чем?
        Тот ткнул стволом в направлении старого сарая, который Янус обследовал полчаса назад, обнаружив там только две перевернутые лодки с пробитой обшивкой. Но теперь на сарае зажглась неоновая вывеска "бар" и название "Последняя четверть". А потом и за спиной вспыхнуло пламя.
        Янус покосился через плечо. В металлической бочке, из которой он пил совсем недавно, пылал костер. Очень своевременно; удобный выпал "фрагмент". Заметно похолодало с беззвездных небес зарядил ледяной дождь, и действительно было бы неплохо погреться возле живого танцующего огня...
        Иногда все менялось слишком быстро. Перемены неприятны, когда за ними невозможно уследить. И только постоянная цель помогала примириться с непредсказуемыми судорогами окружающего мира. Однако Янус не думал, что этой ночью приблизился к своей цели. Вероятно, абсурдные чудеса перестанут происходить только тогда, когда его самого "исправят".
        Он подошел к бочке и поднес руки к огню. Настоящее пламя, настоящее тепло. В бочке горели обломки стульев, и пахло мебельным лаком. Янус бросил взгляд в небо, затянутое непроницаемой пеленой. В который раз Госпожа подвела его - сегодня была Фаза Любви. Хотя как знать, что ожидало его за порогом следующей минуты?..
        Лицо незнакомца, озаренное пламенем, можно было разглядеть теперь во всех подробностях. Оно оказалось очень бледным, породистым, злым и умным. С тонких губ не сползала ироническая улыбочка.
        Янус уже прошел через это - ирония была неплохой защитой. Но только среди людей и до определенного момента. Потом в игру вступали более весомые аргументы. Впрочем, у чужака были и такие - он не спешил убирать револьвер.
        Кстати, разговаривали они на дикой смеси языков, понятной обоим без всяких предварительных условий. Так было всегда, при каждом "выпадении". Язык был частью узнаваемых обломков другого, привычного мира - как вещи, как тела и как мысли...
        - Ищете кого-нибудь? - спросил Янус, понимая, что остается пока в живых отнюдь не по причине благоприятной фазы.
        - Угадал, сынок. Я ищу Черного Хирурга. Не встречал? Янус помолчал, гадая, как он выглядит в своем черном джинсовом костюме и черном плаще.
        - Может быть, и встречал. Зачем он вам?
        - Не играй со мной в эти игры, дурачок, - посоветовал незнакомец.
        Он слегка повернул голову и показал пальцем на опухоль за левым виском, нарушавшую симметрию черепа. Волосы в этом месте выпали почти полностью, и опухоль напоминала огромную уродливую шишку. Или крайний сегмент червя, высунувшегося из норы.
        - Мой "всадник" накрылся. Говорят, Хирург может помочь.
        - А если нет?
        - Тогда, пожалуй, мне придется убить его. Ну и тех, кто окажется поблизости. И себя, конечно. Не буду же я ждать, пока ОНО проснется...
        
        Янус догадывался, о чем идет речь. Он тоже не хотел бы, чтобы ОНО проснулось и превратило его в муляж. А с тем, что происходит, когда сам он спит, Янус давно смирился.
        Вдруг издалека донесся долгий протяжный гудок. Янус невольно вздрогнул.
        - Что это было? - спросил он,
        - Адский поезд, - оскалился чужак. - Хочешь прокатиться?
        - Может быть. Смотря в какую сторону.
        Незнакомец заржал так, словно Янус выдал что-то невероятно смешное. Тот начал прикидывать, не воспользоваться ли приступом веселья и попытаться выбить револьвер, но холод все сильнее сковывал мышцы, да и смех резко оборвался.
        - Хорошо сказано, мой мальчик. Но это всего лишь шутка. Бессмыслица. Если уж оказался в Мусорной Долине, то остается один путь. Столовой у тебя, кажется, все в порядке. Кого же ищешь ты?
        - С чего вы взяли, что я кого-то ищу?
        - Ну-ну. - Незнакомец укоризненно ухмыльнулся и покосился на револьвер - дескать, сегодня я задаю вопросы.
        - Не я ищу. Меня ищут.
        - Врешь, сынок. Но я сам тебе скажу. Шепотом. Как насчет Дома Святых? Угадал?
        Где-то неподалеку завыл зверь - то ли волк, то ли одичавшая собака. Несмотря на близость огня, мороз продрал до костей от этого воя. Лицо Януса приобрело землистый оттенок.
        - Да уж, проклятое место, - с удовольствием прокомментировал незнакомец. - Похоже, мы оба ищем прошлогодний снег. Почему бы двум обреченным бродягам не объединить свои бесплодные усилия?
        Янус не верил ни единому слову проходимца. Впервые за все время, которое он провел в Луна-парке, ему предлагали помощь. И кто? Существо с испорченным "всадником". Хуже, чем сумасшедший... Он посмотрел на револьвер. ТАМ у него был почти такой же. Игрушечный. Папа купил.
        - Слушайте, эта штука стреляет?
        - Не знаю. Давай проверим! - предложил незнакомец и приставил ствол к его голове.
        Ощутив холод металла, Янус глубоко вздохнул.
        - Может, побережете патроны? Они нам еще пригодятся.
        - Хороший совет, малыш. Пойдем выпьем?
        - Я не пью.
        - Зато я пью. В "Последней четверти" подают кефир.
        22. МАРК
        Лабиринт был не так уж велик. Поезд, двигавшийся со скоростью пешехода, преодолевал извилистый маршрут всего за несколько минут. Марк был не в силах сосчитать даже секунды. Его обступил абсолютный мрак. Дыхание было аритмичным. Он чувствовал себя голым, а волоски на коже торчали, превратившись в сенсоры, которые улавливали все - от легчайших движений воздуха до изменения влажности. И конечно же, приближение того, что излучало липкий страх...
        Он миновал какой-то грот, из которого вдруг донеслось громыхание сцепок и стук колес на стыках рельсов - звуки приглушенные и неправдоподобно далекие, как будто состав проходил в километре отсюда. Но Марку было отлично известно, что в пределах слышимости проложены только трамвайные пути...
        Раздавшийся потом пронзительный гудок окончательно вычистил его мозги, вяло сопротивлявшиеся наступлению абсурда. С этого момента он даже не пытался ничего анализировать. У него осталась единственная цель - найти Яна и убраться подальше.
        Что-то мохнатое и одновременно склизкое упало на лицо. Он схватил ЭТО ладонью. На ощупь - вуаль из паутины, пропитанная чем-то, напоминающим блевотину с желчью. Он и сам едва не выблевал от омерзения недавно выпитое пиво. Недавно? Ему казалось, что с тех пор прошли годы...
        Нечего и думать о том, чтобы очистить лицо и руки. Он отодрал "паутину" от век, хотя смотреть все равно было не на что. Но так по крайней мере он избавился от ощущения, что веки склеены.
        Между тем его пальцы одеревенели от холода. Куртка похрустывала, будто была сделана из толстой бумаги. Еще через несколько шагов он проломил подошвой корку льда, которой подернулась вода. И щекой ощутил чье-то зловонное дыхание. Во всяком случае, прерывистые волны тепла, сопровождаемые смрадом...
        Возможно, зверь притаился в темноте. Марку хотелось так думать. Ему было удобно так думать, дабы свести то, о чем нельзя и помыслить, к понятному и вообразимому. К счастью, новая пытка длилась не очень долго. Или же он сам двигался быстрее, чем ему казалось. Он будто полз вдоль съемочных павильонов студии, специализировавшейся на реализации кошмаров, и подслушивал то, что происходило в иной реальности. Случайный свидетель? Может быть. А иная реальность, конечно, иллюзия. Но не для его сына.
        И он "подслушал" следующее: рев урагана, колокольный звон, яростный шепот на незнакомом языке, молитву, которую гнусаво тянул священник... У Марка появилась слабенькая надежда, что это и в самом деле какая-то странная игра - пугающая до чертиков, но безопасная для жизни. И где-нибудь на выходе он получит свой приз - например, Яна, довольного, целого и невредимого...
        Однако нелепая надежда очень скоро угасла. Что-то ткнулось ему в грудь. Он пошарил перед собой руками, пытаясь определить, с какой стороны обогнуть препятствие. Его руки двигались в пустоте, пока не встретили... чужую руку, и пальцы невольно сомкнулись на запястье.
        Он вздрогнул, и эта дрожь передалась руке, которая покачивалась, как антенна на пружине. Его пальцы начали ощупывать конечность, продвигаясь от запястья к локтевому сгибу. Сам он не мог выдавить из себя ни звука. И тот, другой, которому принадлежала рука, тоже молчал. На этот раз не ощущалось дыхания, и не было даже исходящего от человеческого тела тепла...
        Протез. Он держался за бесчувственный, черный, сделанный из упругого материала протез. Догадавшись, Марк едва не пустил в джинсы теплую струйку. Но в конце концов, протез - это не так уж страшно, разве нет? А откуда пот? Как отличить свой собственный холодный пот от выделений, покрывающих чужую руку?..
        Локтевого сустава не было. То есть его не было в пределах досягаемости. Длина предплечья, которое он ощупал, составляла не меньше метра. Минимум. Хотя оно и оканчивалось кистью нормальных размеров. Сталь, обтянутая резиной? Но разве он не ощутил едва заметной дрожи, когда впервые прикоснулся к руке? И как быть с живой на ощупь плотью, с мышцами, шевелившимися под кожей, длинными жесткими волосками, рельефными венами, бьющимся в них пульсом и всем прочим?!
        Нет, это был не манипулятор и не муляж. Во всяком случае, не часть аттракциона. Впрочем, через несколько секунд и это уже не имело значения. Он хотел двинуться дальше, но его пальцы наткнулись на то, что ДЕРЖАЛА рука. Все было смыто очередной, гораздо более мощной волной ужаса.
        Он прикоснулся к какому-то круглому предмету, мячу или, скорее, камню. Как только он дотронулся до него, рука стремительно убралась, втянулась в невидимую нору, и загадочный предмет оказался у него в ладонях.
        Те потеряли чувствительность от холода, и он не сразу определил, что поверхность "камня" влажная и неровная. Догадка едва не лишила его остатков рассудка и мужества.
        Ему вручили голову. Судя по размерам, это была голова ребенка. Возможно, голова его сына. У кого на его месте нашлось бы достаточно силы воли, что бы установить это на ощупь?
        Он скорчился и захрипел. В легких не осталось воздуха. Судороги сотрясали тело... Он достиг предела, за которым его поведение стало непредсказуемым. Вскоре он сумел сделать вдох и разразился неудержимым хохотом.
        Шок был настолько сильным, что в течение нескольких секунд Марк не выпускал голову из рук. Пальцы вцепились в нее намертво. По ним медленно стекало что-то густое и обладавшее гнусным запахом. Впрочем, в ледяном туннеле все запахи будто превращались в стеклянное крошево. Бросить голову казалось столь же немыслимым, как унести с собой чудовищный сувенир...
        Его безумный смех перешел в хриплый стон, и Марк упал на колени. У него не было слез.
        Все решилось само собой, когда теплая вязкая жидкость слегка отогрела руки, он стал осязать ее и окончательно убедился в том, что это кровь. Тогда он снова взвыл, выронил голову, вскочил на ноги и побежал, рискуя разбиться, попасть в одну из ловушек, потерять сознание, сломать ноги, замерзнуть и подохнуть в этой мрачнейшей из искусственных пещер. Больше всего ему хотелось исчезнуть, раствориться без боли и памяти, погрузиться во что-то более глубокое, чем сон без сновидений...
        23. ДИНА
        Она не могла понять, что разбудило ее, если это вообще было настоящим пробуждением. Но точно не ровный лиловый свет, который заливал гостиную, потому что свет не имел источника. Он был изнанкой темноты. Дина "видела" его, даже если бы опустила веки. Но ее глаза были широко открыты.
        За минуту до того, как появился лиловый свет, она почувствовала кожей своего лица чье-то дыхание. Потом ноздри уловили неприятный запах. А уже затем она рассмотрела старуху со сморщенным желтым лицом, которая склонилась над ней и протягивала костлявую руку. Рука тоже была желтой, а из ладони росли длинные черные волоски, которые шевелились, как черви.
        Белки старушечьих глаз напоминали по цвету шляпки бледных поганок. Дину передернуло. Волна омерзения прокатилась по телу. В голове промелькнула столь же мерзкая Мысль: "И ты когда-нибудь станешь такой! Если доживешь..." Она не смогла закричать - в этом странном полусне у нее был зашит рот. Она промычала что-то невнятное и в ужасе нащупала пальцами стежки, сделанные грубой ниткой.
        Старуха прикоснулась к камню, и кожаный шнурок натянулся. В желтой маске образовалась черная трещина, через которую старуха вдыхала и выдыхала маленьких белесых мух. И все же это была улыбка.
        "Если это страшилище и есть бабушка Нина, то я в полном дерьме", - подумала Дина, морщась и испытывая нарастающую боль в проколотых губах. Ей казалось, что чужая рука медленно сжимает сердце...
        "Но где я ее видела?!"
        Внезапно она вспомнила. Игрушка, висевшая на елке, была точной копией этой жуткой старухи, только увеличенной во много раз. Кукла ведьмы из неизвестной сказки... "Где ты, Ян? Где ты, сынок? Почему тебя нет рядом, когда ты так нужен?! И кто дал тебе эти чертовы игрушки?.."
        - Не снимай это, - то ли попросила, то ли приказала старуха, подержала черный камень еще немного и отпустила с явным сожалением.
        ...Пролился лиловый свети смыл видение. Старуха исчезла. Но и Яна не было рядом. Дина села, опираясь на спинку дивана. Она чувствовала себя ужасно скованной из-за повязок и в то же время достаточно отдохнувшей, чтобы мысль о побеге полностью завладела ею.
        Но сначала надо найти сына. Где он? Пошел в туалет? Вполне вероятно. Она сама ощутила резь в низу живота. Истинной причиной пробуждения был переполненный мочевой пузырь.
        Она не сразу сориентировалась; дом был слишком велик. Пока она брела по коридору, ей пригрезился маленький мальчик, запертый в тайной комнате. Навсегда. Готическая, безысходная пытка...
        Пробуждались забытые детские страхи, рудиментарные и как бы заимствованные из сказок, легенд, историй. Ничего подобного не случается в жизни, но раз это пугает, значит, существует иное, психическое измерение, над которым не властно обыденное сознание, законы "единственной реальности" и собственный здравый смысл. Эти страхи, на первый взгляд, нелепы, как плач ребенка, потерявшегося в универмаге. Что может быть банальнее универмага? Что грозит ребенку? Абсолютно ничего. Но некоторым явно не везет, и время от времени они оказываются в положении потерявшихся детей. Дине, например, не повезло.
        Еще в гостиной она бросила взгляд на часы. Было далеко за полночь. Снаружи, похоже, испортилась погода. Глухо завывал ветер, что-то назойливо дребезжало под крышей. Это не имело особого значения - прислуга-то глухая. Дина проверила окна. Металлические ставни были закрыты. А на двери - кодовый замок, услужливо подсказала память. Дом превращен в крепость.
        И все-таки ее беспокойство нарастало с каждой секундой. Не только из-за погоды. Она подозревала, что настоящая угроза притаилась в маленьких клеточках ее мозга. "Что ты сделала с НИМ, сука? - раздался у нее в ушах голос Марка. - Найди его. Найди нашего сына!"
        Когда она наконец отыскала туалет, в нем никого не оказалось. Дина задержалась внутри не дольше, чем на полминуты. За это время ей удалось взять себя в руки. Она надеялась, что глухонемая не сможет ей помешать. Пробраться на кухню и завладеть ножом? Может быть - когда она найдет сына.
        Вероятно, туалетов было несколько. Но вряд ли Ян отправился на второй этаж. Она помнила его явный страх, который он испытывал вечером. Она до сих пор не верила, что он мог пойти куда-то сам, не разбудив ее. Или, например, в то, что его вдруг одолело любопытство и он бродит по темному дому. В любом случае ей смертельно надоела вся эта непонятная возня вокруг ее мальчика.
        Она вспомнила, что так и не спросила у него, где он взял фигурки, которые были развешены на елке. В той же лавке, где купил камень? Мерзкая старуха посоветовала не снимать его, но чего стоили советчики, приходящие в кошмарных снах? И не проще ли было наглотаться транквилизаторов и ждать, пока химия одолеет кошмары?..
        Ее сомнения улетучились, как только она открыла дверь, ведущую к главному входу. По коридору бесшумно удалялся мужчина, которого Дина видела со спины, но мгновенно узнала его походку, фигуру, прическу. Это был Марк, и она сумела сдержать крик, хотя ей очень хотелось закричать. В глубине души она не верила в его смерть. Ни секунды.
        Он все-таки нашел ее. Не важно - как; гласное, он пришел за нею. Что еще он мог делать здесь? На мгновение закралось ужасное подозрение, что он - один из ЭТИХ, и тогда объяснялись многие загадочные вещи, но... Лучше не думать о таком.
        Еще шаг - и он скроется за поворотом. Она бросилась вслед за ним. Он обернулся и, казалось, совершенно не удивился её появлению. Он лишь слабо улыбнулся и приложил палец к губам. Дина молча кивнула, хотя не понимала, для чего нужно соблюдать тишину. Девка-то глухая... Но ему видней. Может быть, в доме скрывается еще кто-то. "Только выведи меня отсюда, - попросила она мысленно. - Верни мне мою прежнюю жизнь". Сейчас прошлое, наполненное тревогой, действительно казалось ей потерянным раем...
        На Марке был клубный пиджак, отлично сидевшие брюки и чистая обувь. Не похоже, что он побывал под снегом. Значит, приехал на машине. Тем лучше. Он увезет ее куда угодно, лишь бы подальше отсюда. "Ее и Яна. Семья наконец воссоединится...
        Он привел ее к открытой наружной двери. В прихожую задувал ветер, неся с собою колючий снег. Дина поежилась, и Марк набросил ей на плечи полушубок, который достал из ниши.
        - Ян, - прошептала она одними губами. - Где-то в доме...
        Он кивнул и обнял ее. У него был незнакомый запах. Не то чтобы неприятный, но чужой. А может быть, она просто отвыкла и стала забывать...
        - Иди в гараж, - прошептал он ей в самое ухо. - Сядь в машину и жди.
        Он достал связку ключей с брелоком в виде раскрытой ладони и легонько потряс ими в воздухе.
        - Смотри не потеряй!
        Ну нет, она не настолько глупа, чтобы упустить свои последний шанс. Дина взяла ключи и вышла наружу.
        В темноте роились белые осы. Фонарь на веранде освещал только маленький пятачок перед домом и заметенные снегом ступени. Сквозь вой ветра донеслось лошадиное ржание.
        Дина оглянулась. Дом был погружен во мрак, и только из. открытой входной двери просачивался слабый свет. Как будто стены коридора, между которыми она недавно прошла, таяли, истончались, рассеивались, превращаясь в холодное, тусклое, мертвенное сияние.
        Снова она усомнилась в реальности происходящего, но в одном была уверена твердо: наваждения и грезы - плен, даже если плен этот сладок и удобен. Она не хотела поддаваться силе, навевавшей их, тем более что образовавшиеся пустоты мгновенно заполнялись призраками...
        Дина завернула за угол, и здесь ее встретил гораздо более яростный напор. Ветер, ветер - ее извечный враг. Ее стихией был огонь, и- когда-нибудь сквозняк задует ее слабеющее пламя...
        Сейчас она вдруг ощутила предопределенность конца. Но будет ли это темный и теплый ветер легкой смерти, приходящей наяву, будто во сне, чтобы избавить от всех неудобств старости - тихий поток, подгоняющий усталую душу, - или неожиданный удар, нанесенный из тьмы, опрокидывающий в пропасть, которая все время рядом, - злой леденящий порыв, пронизывающий, как стальной клинок, причина нелепой гибели, делающей бессмысленным все предыдущее существование? Но Дина уже была большой девочкой и знала, что единственный доступный смысл - это жить здесь и сейчас. Она хотела уцелеть среди миражей. А что еще есть, кроме них? Если вдуматься, то ничего...
        Где находится гараж, она помнила весьма приблизительно. Ее тревожило, что за вечер намело много снега и роскошный труповоз может застрять. Да и куда ехать - ни одного огня в округе. Впрочем, Марк выглядел вполне уверенно. Она всегда интуитивно чувствовала, что ее муж не обладает достаточной внутренней силой, которая нужна для преодоления настоящих трудностей. Она готова была помочь ему выдержать что угодно. Раньше он был типичным городским паразитом - слегка расслабленным и взращенным в тепличных условиях. Однако тот Марк, который вручил ей ключи, вселял уверенность и надежду увидеть сына. Она легко смирилась с тем, что его образ раздвоился в ее сознании - Марк "до" и Марк "после", - но разве испытания подчас не изменяют людей до неузнаваемости?
        
        Створка гаражных ворот была приоткрыта, и судя по всему - давно. На цементном полу лежал тонкий слой снега. Поблизости от гаража не было видно ничьих следов, кроме ее собственных. Внутри поблескивала радиаторная решетка катафалка.
        Дина вошла в гараж и перевела дух. Потом дотронулась до заиндевевшей крышки капота. Ей пришло в голову, что нужно прогреть двигатель. Она подобрала нужный ключ и села на место водителя. Двигатель завелся сразу же. Когда засветилась передняя панель. Дина решила, что справилась со своей частью работы- Теперь оставалось дожидаться Марка и Яна.
        Потянулись едва ли не самые долгие секунды в ее жизни. Она хотела включить фары, но побоялась выдать себя раньше времени...
        Кто-то поскребся в стекло. Она вздрогнула и невольно отшатнулась. Снаружи шевелилась чья-то неясная тень. Потом тень метнулась вверх, и на капоте появился четвероногий силуэт. Дина разглядела клыки и красноватые точки глаз. Собака. Хорошо, если Ванда. Во всяком случае, псина была достаточно тяжелой, чтобы катафалк покачнулся на рессорах. Когти заскрежетали по металлу; собака прыгнула на крышу и затихла.
        Дине казалось, что та легла прямо у нее над головой. Разве это не странно? Позвать ее? Нет, лучше не рисковать. Не похоже на добрейшую Ванду. Пёс не издавал ни звука. Самые опасные атакуют бесшумно... Значит, Марка ожидает очередной неприятный сюрприз. Надо предупредить его. Но как? Свет. Марк должен увидеть собаку раньше, чем та набросится на него.
        Дина включила свет в салоне, чтобы осветить гараж. Она увидела гроб в зеркале заднего вида. На этот раз крышка гроба была поднята, и мысль о собаке сразу отодвинулась на второй план.
        Не все ли равно, как и на чем бежать? Оказалось, не все равно. У Дины появилось предчувствие, что прямо сейчас она может прикоснуться к тайне, которая порождала долгое ожидание зла, готового обрушиться на нее и ее семью. Она устала ждать. Неизвестность невыносима...
        Куда же запропастился Марк? С ним ей было бы намного легче... Но ничего, она справится с этим, как справлялась до сих пор. Держись, Мамаша вундеркинда! За все надо платить.
        Дина повернулась, чтобы заглянуть в гроб. Это было сильнее ее. Она поступила бы точно так же, даже если бы знала, ЧТО увидит внутри гроба. Или КОГО.
        Полушубок мешал ей двигаться. Ей пришлось встать на колени и перегнуться через спинку водительского кресла.
        Он лежал там. Он был одет в строгий черный костюм. Его умиротворенное лицо было покрыто слишком толстым и явным слоем грима. На щеках лежал дешевый кукольный румянец. Волосы на голове тщательно уложены и смазаны чем-то блестящим. Руки аккуратно сложены на груди, а между пальцами вместо креста воткнута игрушка - фламинго с оторванной головой. Челюсть подвязана; в щелях под веками тускло блестело что-то, похожее на воск.
        Это не ее сын. Ей подсунули какую-то куклу и думали, что она испугается. Черта с два! Вот только она почему-то не могла сдвинуться с места.
        В течение десятка секунд она смотрела в гроб широко открытыми, немигающими глазами. Казалось, за эти секунды из нее выдавили всю кровь. Ее ноги смерзлись, и она ничего не чувствовала в груди. Совсем ничего. Черный камень.
        Отвратительный загримированный карлик. "Отпусти меня, проклятый уродец!" "Нет, ты еще не все видела, детка! Ты еще не все разглядела как следует!.." Нет, не кукла. В нем было что-то... настоящее. То, что хотели замаскировать гримом. И сделать это почти удалось. Должно быть, он пережил что-то ужасное перед смертью. Но теперь для него все было кончено.
        Она не хлопнулась в обморок. Какое-то едва уловимое движение крючком подцепило ускользавшее сознание и вытащило Дину из темного омута. Она балансировала на краю темноты, но осталась по эту сторону. О Марке она уже не вспоминала и не ждала его возвращения. Он был просто оживленной деталью ловушки, человекоподобной формой, одной из силовых линий, затянувших ее сюда, к месту, где глупцам открывается истина, а слепцы прозревают. Но так ли это? Разве она может отличить правду от лжи в зыбком кошмаре? И почему труп погружается, тонет в матово-черной трясине, не отражающей ни единого луча света?
        Преодолевая окаменелость мышц, Дина подвинулась еще ближе, чтобы заглянуть в ГЛУБИНУ. Какой-то рычаг впился ей в живот, но она не обратила на это внимания. Она не ошиблась, и ей не почудилось: у гроба действительно не было внутреннего дна, по крайней мере видимого. Было нечто, напоминавшее густой кисель цвета ночного неба, и только шестое чувство подсказывало ей, что не стоит доверять глазам. ТАМ было некое пространство...
        До нее дошло - это проход. Что-то вроде двери в потустороннее. Пересадочная станция в промежутке миров - потайная щель между агонией и явью. Есть и капсула для отправки "клиента" на "тот" свет. А что? Гробы, катафалки - действительно отличное прикрытие. Идеальное. Только пункт назначения совсем другой... В общем, адская почта. Но не для всех. Далеко не для всех... Как просто, правда? И главное, страшно облегчает жизнь...
        Она криво улыбалась. Кто и зачем подложил сюда эту куклу? Или Ян послал двойника? Или... Подобные мысли могли завести ее очень далеко.
        Теперь, когда она не верила в его смерть ей стало чуть легче. Любая новая нелепость уводила от того варианта реальности, которого она боялась больше всего... Гроб был просторный, и в нем оставалось достаточно места, чтобы просунуть руку между телом покойного и обитой бархатом стенкой.
        Тем временем ноги трупа полностью скрылись из виду. Без всплеска, волны или замутнения. Это было просто исчезновение за некоей границей, будто ластик стирал изображение. У Дины вдруг возникло безумное желание схватить мертвеца за руку и вытащить ОТТУДА. Может быть, она так и поступила бы, но тут он сделал попытку заговорить с нею.
        Женщину прошиб липкий пот. Платок, которым была подвязана его челюсть, мешал ему, и он выдавливал из себя звуки, почти не двигая ею. Поначалу Дина ничего не могла разобрать. Оцепенело не только ее тело, но и сознание; Потом хриплый шепот вполз в уши, нервные импульсы достигли мозга и разогрели застывшую кашу. Невнятное шипение рассыпалось на отдельные слова:
        - В дом! Беги в дом! Скорее!..
        Исчезли восковые кисти рук, торчавшие из накрахмаленных рукавов ослепительно белой сорочки. Исчез безголовый фламинго.
        - В дом! Мама, беги в дом!..
        Уже одна голова плавала на поверхности черного "киселя", заполнявшего прямоугольную ванну. Веки беспорядочно дергались, губы извивались, как придавленные черви, и искаженный до неузнаваемости голос шептал, шептал, шептал:
        - В дом! Скорее! В дом!!!
        Осталось лицо. Маска японского актера. Гипсовый слепок. Содранная плоть. Между губами и между векам и - чернота. Уже нет глотки, а губы все еще шевелятся...
        Дина слышала отдельные слова, но пока не осознала, что они означают. Предупреждение (если это было предупреждение) приняло слишком дикую форму. А потом будто перерубили пуповину, питавшую ее невнятной надеждой. Ужас одиночества снова затопил ее.
        Исчез кончик белого носа...
        Дина медленно протянула руку. Время перестало иметь какое-либо значение. Куда ей теперь спешить? Куда бежать? Кажется, она уже опоздала.
        Ей казалось, что ее рука погрузится в липкую густую жидкость, но она не ощутила вообще ничего. Ни тепла, ни холода, ни боли, ни сопротивления. Она завороженно следила за тем, как укорачиваются ее пальцы. В конце концов осталась культя с идеально ровным "срезом" в области запястья.
        И в этот момент что-то коснулось ее пальцев с ТОЙ стороны. Что-то скользкое и прохладное. Оно щекотало кожу, будто ощупывало незнакомый объект частыми движениями усиков или пробежалось по ней, перебирая множеством мохнатых лапок.
        Дина взвизгнула от внезапно охватившего ее омерзения и отдернула руку. Поднесла ее к глазам. Повязка была чистой и целой, только на кончиках пальцев появились какие-то едва заметные розовые пятнышки.
        Когда в гараже стихло краткое эхо, она услыхала отдаленный хруст. В этом новом звуке было что-то невыразимо зловещее. Казалось, само небо трещит, будто гигантская яичная скорлупа...
        Дина поняла, что никуда не уедет сегодня. А может быть, и никогда - если не успеет спрятаться от того страшного, что надвигалось из темноты.
        Скованность исчезла. Дина выскочила из машины и побежала к дому. Но успела сделать всего несколько шагов. Что-то тяжелое ударило ее в спину, и она повалилась лицом в снег. Боль, пронзившая руки, показалась ничтожной по сравнению с более чем реальной угрозой. Проклятая собака! Дина услышала глухое рычание где-то за правым ухом и втянула голову в плечи.
        Воротник полушубка спас ее. Пес (конечно, не Ванда!) вцепился в него и почти вытащил женщину из сугроба. Дина воспользовалась случаем и перекатилась на бок. Потом она рванулась, отведя руки назад, и ей удалось освободиться от тяжести собачьего тела. Поскольку челюсти пса намертво сомкнулись на воротнике полушубка, Дина осталась в просторных брюках и свитере, не стесняющем движений. Но и не греющем, если на то пошло.
        А холод нахлынул жуткий. Идти становилось труднее с каждым шагом. Оглядываться не было сил, и каждое мгновение она ждала того, что собачьи клыки вопьются в ее, теперь уже ничем не защищенную, шею... Температура понижалась стремительно, будто она попала внутрь холодильной камеры или оказалась на темной стороне планеты, почти лишенной атмосферы. И дышать стало Пыткой; иглы вонзались в носоглотку и трахею, а затем и в легкие...
        Она поняла, что ее настигает стена немыслимого, невероятного холода. А хруст... Хруст объяснялся просто. По мере приближения "стены" деревья и кусты превращались в ледяные изваяния и разбивались, как хрусталь, от малейшего колебания атмосферы. Этот нарастающий неописуемый звук - почти нежный стеклянный звон - Дина все время слышала за спиной, пока продиралась сквозь застывающее, как цемент, пространство. Ей никогда не пришло бы в голову, что при запредельном морозе воздух тоже может оказывать сопротивление телу, словно корка из прозрачного льда. И она, конечно, не знала пока о том, чем закончится для нее эта короткая прогулка до двери (каких-нибудь тридцать - сорок метров) - если она вообще сумеет добежать! Обморожение лица и конечностей? Мелочь по сравнению с тем, что она вообразила себе очень ясно: ледяную статую, застигнутую в движении; самое ужасное, что внутри - еще что-то живое, успевающее осознать постепенную смерть, наступающую с поверхности; лопнувшие глаза, чернота, сжимающееся пятно сознания; вокруг - нечто худшее, чем зыбучий песок; окаменелые внутренности (затем промелькнул образ
ископаемого животного, полностью сохранившегося в вечной мерзлоте); в довершение всего легкое касание ветра - и она рассыпается на тысячу осколков, а на их сверкающих гранях - идеальные срезы ее сосудов, кишок, извилин, кожи, волос, ногтей...
        Позади нее что-то зазвенело, а через мгновение мимо пролетела какая-то красно-черная шрапнель, изрешетившая снег. Кажется, псу не повезло.
        Но и ее ждала та же участь.
        Однако где-то поблизости все же оставался призрачный источник тепла. Рядом с нею или даже ВНУТРИ нее. Эта вещь, болтавшаяся на шее... Разве не она была горячей, словно уголек, но не обжигала кожу, а излучала нечто, пронизывавшее тело насквозь и достигавшее самого сердца?..
        Черный камень. Черный осьминог, запустивший в нее свои щупальца... Нечто, ставшее сутью ее замерзающего существа;
        кусок мертвой субстанции, в который на минуту переселилась (спряталась?!) ее душа... Внутри камня тлело какое-то. совсем иное существование, и злобные ветры этого мира были не властны над ним.
        "НИКОГДА НЕ СНИМАЙ ЭТО..."
        Хорошо, что она забыла о предупреждении страшной старухи, явившейся в бреду или во сне, а то сняла бы обязательно. Теперь талисман стал ненадолго ее вторым, безотказным сердцем, и в нем пульсировала не кровь, а жизненная сила" похищенная из неизвестного источника. Эта сила не позволяла сдаться и прекратить сопротивление... Дина продолжала двигаться, несмотря ни на что.
        
        Хруст раздавался уже очень близко, будто великанские челюсти крошили айсберг. Следующую порцию воздуха она уже не смогла вдохнуть - колючие сгустки застряли в ноздрях и глотке; захотелось безжалостно выдрать их одеревеневшими пальцами, но это было невозможно, и пришлось закрыть лицо руками, чтобы "ежи" не пролезли дальше, не порвали все внутри, однако любое лишнее движение оказалось чересчур большой роскошью...
        Лед на лице, черная летящая стена льда за спиной... Небо превратилось в ледяной купол, а звезды стали всего лишь крупинками инея. Они никогда и не были раскаленными сгустками плазмы; В мире не было вообще ничего, кроме льда... Эта чернота, подступающая отовсюду, слишком непроницаема даже для мыслей... Мыслей больше нет; остается только инерция...
        Ступени. Порог. Дверь. Глаза... Она больше не видит. Что с ее глазами? Они - всего лишь стеклянные шарики с запаянными внутри зрачками. Сверху примерзла тонкая кожица век. Ресницы обламываются и осыпаются, как кусочки тонкой проволоки...
        Последний звук в наступившей темноте... Кучки, оставшиеся от звенящих деревьев и разбитых столбов...
        Вокруг дома - поверхность, усыпанная обломками, и почти космический холод. Антарктический пейзаж, в котором по нелепому стечению обстоятельств сохранилась декорация вымершей станции. Дом с автономным энергоснабжением. Полумертвая женщина, ползущая вслепую...
        Она перевалилась через порог, будто мешок со смерзшимся углем, брошенный в темный чулан. Дверь автоматически захлопнулась за нею. Умный дом. Или умный хозяин. Кто-то принял и отразил внезапный удар, и стена холода была остановлена на неразличимой отсюда границе. Почти сразу же область сверхнизкой температуры начала рассеиваться.
        Дина ничего не знала об этом. От слепоты и ампутации пальцев ее спасла только кратковременность воздействия. Вокруг нее начала вращаться черная спираль. Обессиленная женщина недолго держалась на внешнем витке спирали, а затем стремительно понеслась к ее недостижимому центру.
        24. ЯНУС
        Человек, который попросил называть его Винсом, не соврал насчет кефира.
        Бар торчал посреди голой скальной плиты и выглядел так же чужеродно, как вилла на астероиде. Янус не стал гадать, откуда взялась эта постройка неопределенного стиля. Внимания заслуживал только один вопрос: появился ли бар "случайно", в результате перемешивания "фрагментов", или же кто-то сознательно декорировал пейзаж. В последнем случае необходимо было учитывать вероятность изощренной ловушки.
        Впрочем, теперь, когда у Януса появился спутник, его могли ввести в заблуждение вносимые Винсом искажения. Янус еще помнил тот внезапный холод, которым сопровождалось вторжение чужака. Очень может быть, что новый знакомый действительно безумец, но при этом обладающий уникальными способностями...
        Бар оказался почти пустым. Через маленькие зарешеченные оконца внутрь падал голубоватый свет. Долька луны в последней четверти не двигалась, постоянно освещая бар под одним и тем же углом, словно лампа, горящая за темным стеклом. По ту сторону оцинкованной стойки торчал хозяин заведения, а на жердочке висел вниз головой гибрид попугая и, летучей мыши невероятного розового цвета. Какая-то старуха в черном сидела за столиком у стены и клевала носом над стаканом.
        Тучный бармен был одет в засаленный жилет и опирался на зловещего вида костыль. Багровое лицо с заплывшими глазками оставалось непроницаемым. Оно ничего не выразило даже тогда, когда Вине попросил кефиру для "мальчишки" и дозу для "всадника". Бармен молча подал и то, и другое. Кефир в стакане, а дозу - в двухмиллиграммовой ампуле.
        Новый приятель усадил Януса за ближайший столик, по- среди которого лежала морская раковина, используемая в качестве пепельницы. Янус осторожно отхлебнул из стакана. Обычный кефир, и если эта жидкость тоже иллюзия, то дьявольски совершенная.
        Тем временем Вине достал из кармана серебряный портсигар с монограммой на крышке и щелкнул замком. В одном отделении находились три сигареты, а в другом - шприц архаичного вида с деталями из желтого металла и мутным стеклом.
        - Вине, из какого ты года? - спросил Янус как бы между прочим.
        - Отстань! - Вине сделал себе инъекцию, и на его лице появилась блуждающая улыбка.
        - А откуда?
        - Взлетная площадка-1.
        - Что это значит?
        - Это значит, что тебе пора заткнуться.
        - А какой ориентир твоей Земли? - не унимался Янус. Он почувствовал, что сейчас Вине безопасен.
        - Не знаю. Впрочем, есть один. У нас очень не любят маленьких умников, сующих нос в чужие дела...
        Они помолчали. Вине сидел, слегка покачивая головой, как китайский болванчик. Он словно спал с открытыми глазами и отрешенной улыбкой на губах. Его полнейшая безучастность насторожила Януса. Тем более что вскоре стали заметны облачка пара, вырывающиеся из ноздрей Винса при каждом выдохе.
        Янус не знал, что делать. Еще никто подобным образом не ускользал от него.
        - Это наркотики, Вине? - спросил он шепотом, не очень надеясь услышать ответ.
        - Дурак! - Вине едва шевелил губами. - Это система жизнеобеспечения. Потерпи немного, деточка. Черный Хирург тебе все расскажет...
        Янус ухмыльнулся. Нет, Вине еще здесь. Двойное "выпадение"? Такое трудно было себе представить.
        - Кем же ты был, Винс?
        - Где? Когда?
        - Там. Раньше.
        Мужчина поморщился; безмятежности как не бывало.
        - Я не хочу возвращаться.
        - Придется. Ты ведь знаешь...
        - Да знаю, знаю! - Его взгляд стал мутным. Он огляделся по сторонам, словно заново изучал обстановку, затем сказал, понизив голос: - Станция "Регул", слыхал?
        - Нет. Где это?
        - Отвали, тупица!
        - Так ты астроном?
        - Метеоролог.
        Янус покачал головой. В его представлении Вине больше смахивал не на ученого, а на золотоискателя из рассказов Джека Лондона, которые он (вернее, Ян) прочел минувшей осенью.
        - Я ухожу. Винс, - объявил он.
        Вине полностью пришел в себя и сунул руку под плащ. Янус думал, что непредсказуемый приятель снова начнет угрожать ему револьвером, но тот вытащил земной шар размером с футбольный мяч. Это напоминало фокус. Янус не верил своим глазам. Шар с отломанной осью был когда-то главной частью глобуса, но где. он мог поместиться? Разве что... у Винса внутри.
        - Смотри, чудак, - предложил Вине и ткнул пальцем в какое-то место посреди Тихого океана.
        Янус присмотрелся повнимательнее. Почти такой же глобус стоял у него (у Яна) в детской. Но то был просто пластмассовый каркас, оклеенный бумагой, а тут... Янус был неплохо образован для своего возраста и без труда узнал очертания земных материков. Однако эти очертания выглядели слегка размытыми и .искаженными, а кое-где затянутыми рваной пеленой.
        Когда он заметил это, ему нестерпимо захотелось протянуть руку и прикоснуться к шару. Сомнений не оставалось - шар Винса был окружен атмосферой с облаками, спиралями ураганов, грядами циклонов и антициклонов...
        - Притягивает, правда? - тихо спросил Вине, покосившись на мальчика. - Это и есть СИЛА, сопляк! Кто еще расскажет тебе об этом, кроме дяди Винса? И покажет...
        С этими словами он сунул свой не очень чистый палец в центр одного из расплывчатых пятен и сделал вращательное движение. Янус завороженно смотрел на то, что происходит. Облачные массы, производившие в миниатюре впечатление разлившейся сметаны, стали медленно закручиваться вслед за пальцем, образуя лохматые "хвосты".
        Янусу это что-то мучительно напоминало - но не сама меняющаяся картинка, а ощущение, возникавшее в те иече-зающе краткие мгновения, когда он моргал и оставался в темноте. Вскоре он понял: это действительно была сила - темная, непонятная, почти пугающая. Она давно вибрировала в нем, искала выхода наружу, наращивала давление, угрожая взорвать его мозг. И клеймо этой силы - только взбесившейся и достигшей разрушительного апогея - лежало на Винсе, как отметина зараженного чумой.
        - ГЛАЗ УРАГАНА... - прошептал тот. В его глазах пылал огонь одержимости. От шепота маньяка мороз продирал по коже. Кажется, на минуту он забыл обо всем, кроме пальца и сформировавшейся спирали...
        "Хвосты" закручивались против часовой стрелки и двигались с колоссальной скоростью. Под спиралью на поверхности океана возникла темная кольцевая "морщина". Она расползалась во все стороны, будто круг от камня, брошенного в воду. Через пару секунд Янус понял, что это и есть гигантская волна...
        - Ты ведь обманул меня. Вине? - проговорил он, тоже почему-то шепотом. - Ты не метеоролог, верно? И я, кажется, знаю, кто ты.
        Вине вздрогнул, приходя в себя.
        -Ах ты, умненький маленький говнюк!..
        - Да, я знаю, кто ты, - продолжал Янус, несмотря на охвативший его ужас. Он вдруг стал очень-очень взрослым, будто вобрал в себя чужие жизни, и все же, каким-то немыслимым образом, эти непрожитые жизни принадлежали ему. Его мальчишеский фальцет вдруг зазвучал, как визг ржавой пилы, которая терзала барабанные перепонки Винса: - ТЫ И ЕСТЬ ЧЕРНЫЙ ХИРУРГ! Ты тот, кто вскрывает головы! Но ты не можешь пересадить "всадника" самому себе! Может быть, я и говнюк, а ты... Ты - ЗОМБИ! Причем такой, что и. не снился гаитянским хунганам. Ого! Ты воспроизводишь самого себя... Помнишь Линду, проклятый урод?..
        - Заткнись... - прошептал Вине, у которого начала дрожать нижняя губа. Похоже, смысл слов все-таки доходил до него, и это заставляло его терять контроль.
        - Послушай меня, несчастный придурок, я ведь хочу тебе помочь. - Янус протянул руку и коснулся пальцем громадной шишки на голове Винса. Недавний шрам пересекал опухоль. - Ты делал это, когда ЗДЕСЬ было темно? Мне ты можешь довериться, я знаю, как это бывает. Похоже на затмение луны, правда? Только что была ясность и свет, а через секунду - черная дыра в небе... Тогда ты ОПЕРИРУЕШЬ... Их... И самого себя. Твою мать! Да ты кошмарная помесь Франкенштейна с Господом Богом!!!
        - Нет! - закричал Вине и замотал головой.
        Ян замер, догадываясь, чего будет стоить ему эта бессмысленная кратковременная победа над чудовищем. И не важно, случайно ли пересеклись их пути. Уже не определить, откуда исходила подлинная угроза...
        Старуха, сидевшая в углу бара, подняла голову, будто разбуженная криком Винса. Это была старая цыганка. Януса не покидало ощущение, что он уже где-то ее видел. На смуглом лице лежал отблеск нездешнего света, падавшего с той стороны, где никакого видимого источника не было. Но кого же она напоминала ему?
        Вдруг он вспомнил. Там, в другом мире, у него были фигурки, подаренные неизвестным человеком прямо на улице, и среди них - одна. Кукла, которую он тоже повесил на новогоднюю елку. Старуха колдунья, определяющая судьбу. Ведьма, испортившая жизнь моряку и принцессе. Моряк отправится в плавание из которого уже не вернется, а принцесса... Ей останется только ждать без надежды и знать, что не суждено дождаться, - ведь дракон сжег корабли и замки. Но разве это не есть настоящее ожидание?..
        Значит, подарок - не просто блажь незнакомца. Не случайно Яну даже в голову не пришло выбросить фигурки. Еще чуть-чуть - и прояснится их тайная роль...
        Янусу показалось, что старуха дружески подмигнула ему. В тот же момент окно бара разбилось и в него ворвалась струя ураганного ветра. Он нес с собой раскаленный, пышущий жаром воздух пустыни. Температура мгновенно подскочила настолько, что Янус почувствовал, как рубашка прилипла к телу. Струя ударила Винса в голову, лишь ужалив сидевшего рядом Януса множеством горячих песчинок.
        Эффект был страшным, поскольку Вине не ожидал ничего подобного. Он вылетел из-за стола и ударился о стену. В стене образовался ломаный контур, приблизительно воспроизводивший очертания его тела. Тотчас же выломанный кусок начал проваливаться в открывшуюся за ним бездну. Вине, Пришпиленный к нему напором ветра, напоминал человека, корчащегося под струёй пожарного брандспойта. Но потом стало ясно, что его движения бессознательны. Череп Винса деформировался, как резиновый, и шишка на правой стороне начала стремительно увеличиваться в размерах. Со стороны это выглядело так, словно голова плавно перетекала из одной формы в другую. Новая форма показалась Янусу ужасной - несмотря на то что расстояние между ними возросло до десятков метров. Слепое личико зародыша, лишенное бровей, ресниц и даже глазных впадин... Из беззубого ротика высовывался длинный язык, похожий на щупальце... Череп Винса превратился всего лишь в шишку на этой уродливой лысой головке. Янус содрогнулся - теперь его недавний "напарник" сам стал "всадником" неведомого существа. Трансформация заняла каких-нибудь пятнадцать - двадцать
секунд, на протяжении которых чудовищная песчаная буря уносила его прочь...
        Больше не было ни верха, ни низа. Бездна зияла со всех сторон; стены бара истончались и таяли, как воск. Бармен сделал шаг назад и "вошел" в находившееся позади него зеркало с потускневшей амальгамой. Мгновение там висел его силуэт, затем и он исчез. Туда же отправился розовый мыше-попугай. После этого зеркало не отражало никого и ничего, кроме темноты.
        Янус почувствовал головокружение, кошмарный натиск пустоты, замыкание вокруг себя нематериального кольца силы, позволявшего висеть в этом странном промежутке миров, где не осталось ни привычных ориентиров, ни надежды уцелеть. Его охватило сильнейшее желание схватиться за что-нибудь или за кого-нибудь, но даже старуха цыганка отдалялась от него, нелепо вращаясь .в голубоватом пространстве...
        25. МАРК
        Стены и выступы лабиринта направляли его бег, в принципе бесцельный. Металлический червь выдавливал из себя чужеродное тело. Теперь Марк не воспринимал даже звуков, настигавших его, - воплей, ангельского пения, шума водопадов. Удары градом сыпались из темноты - в плечи, в затылок, в лицо, в бедра, в спину. Каждый новый удар отбрасывал его все ближе и ближе к выходу. В конце концов он наткнулся на какую-то ширму, запутался в ней, начал задыхаться от пыли, прорвал ветхую ткань, увидел сияние городских огней и оказался снаружи, так и не сумев отыскать исчезнувший поезд с маленькими пассажирами.
        Толпа почти рассосалась. В воздухе ощущалось горькое послевкусие паники. Пахло человеческим потом и страхом.
        Вонь горелой изоляции примешивалась к этому букету. Марку показалось, что запахи приобрели цвета, и сейчас его обвивали пахучие ленты, укутывая в ядовитый кокон: страх - багровый, пот - цвета дерьма, горелая изоляция - черное-удушливое щупальце...
        На асфальте корчились несколько десятков человек. Еще больше не подавали признаков жизни. Истошно выли сирены. Зато не было слышно металлического скрежета. Злые духи аттракционов снова погрузились в спячку. Жертвы нездешним богам были принесены, даже если эти "боги" - лишь тени-двойники расщепленной личности. И бесполезны современные заклинания: авария, массовая галлюцинация, интоксикация сознания...
        В состоянии странной послешоковой отрешенности Марку открылась истина: лабиринт был одним из алтарей, разбросанных повсюду на Земле, порой в самых невообразимых местах. Обычный, наспех собранный и оборудованный павильон мог являться тем не менее местом соприкосновения с другими мирами.
        Марк почти верил в это. Его убедило сотворенное чудо. Собственная жизнь теперь казалась ему до крайности случайной штукой; он будто обнаружил адскую машинку внутри мягкой детской игрушки и не знал, как отключить часовой механизм.
        Но что, если его сын и был этой самой "мягкой игрушкой"?
        Что делать тогда?
        ...Кто-то взял его за руку. Очень осторожно. И все-таки Марк дернулся как ужаленный. Ему показалось, что покрытая слизью змея вползает в ладонь. Он не мог избавиться от этой иллюзии даже тогда, когда нащупал маленькую детскую кисть. Она была еще холоднее, чем его собственная.
        Он открыл рот, но что-то помешало ему. Не время для расспросов, глупой заботы и суеты.
        Ян поднял к нему бледное лицо. Если лицо пятилетнего мальчика может внезапно ПОСТАРЕТЬ - без морщин, желтизны и седых волос, - то это был именно такой случай. Потом он сказал просто:
        - Все кончилось, папа. Пойдем домой.
        Третий и, наверное, последний случай, когда Марк безоговорочно подчинился, ощутив, что за всем этим (за КЕМ?) стоит неизмеримая и нечеловеческая сила.
        Больше ему было не о чем вспоминать.
        Он сидел взаперти четвертые сутки. Никто ае приходил к нему, когда он бодрствовал. А в часы (или минуты?) сна появлялась скудная еда и несколько капель воды в пластмассовом баллоне. Но чувство постоянного голода уже притупилось. Воды хватало лишь на то, чтобы смочить губы. И еще сильнее ощутить жажду...
        Наступила апатия. Большую часть времени он лежал на полу, глядя в пустоту. И действительно ВИДЕЛ эту пустоту. Пустота оказалась бездонной.
        Отливать приходилось в угол, и запах в комнате стоял соответствующий. Но и эта проблема вскоре перестала волновать. Желудок давно не работал. Губы потрескались. Слюна почти не выделялась. Гортань и язык стали шершавыми.
        Вначале он кричал и стучал, стремясь хотя бы увидеть своих тюремщиков, потом осознал, что это бессмысленно. Сидя в голой холодной комнате и почти не надеясь уцелеть, он вдруг понял, что если его лишить всего того, что он имел - собственности, одежды, положения в обществе, множества современных фетишей, воплощавших в себе так называемую "духовную жизнь", - а также возможности носить привычную маску, сыпать словесной шелухой и разыгрывать ожидаемую роль, в этом случае от него (да и от любого другого человека, включая Дину) останется так мало, что до этого малого будет очень трудно добраться. Голый, замерзающий и никому не интересный комочек плоти...
        Для чего кривляться и приукрашивать себя, когда ты больше никому не нужен и никакая морковка уже не болтается в полуметре от твоей морды? На что опереться теперь? За что зацепиться хотя бы в ближайшем будущем, которое наступит через секунду? В пору позавидовать слепым фанатикам...
        Ему оставили только тело, но если оно постаревшее, больное и уродливое, то что тогда? Тогда чувствуешь себя бывшей звездой, выгоревшей дотла и висящей в абсолютной пустоте. Ничего не излучаешь, и свет, приходящий извне, не способен осветить или хотя бы чуточку подогреть...
        А ведь с ним так и случилось. Он всего лишился. Где теперь, например, его дом, машина, клуб, дурацкая музыка, инструмент, книги, компакт-диски, стильные английские пиджаки, сигареты, культовые наручные часы и прочие игрушки для взрослых? Где его приятели, женщина, с которой он имел приятный секс, и маленький мальчик, который стал большим чудовищем? Где все это, не говоря уже о менее плотных материях вроде иллюзий и надежд? Неужели он такое ничтожество, что ничего не смог унести с собой по совету древнего мудреца?
        Подобных безжалостно "раздевающих догола" ситуаций он мог представить себе не так уж много - война, тюрьма, неизлечимая болезнь, катастрофа, опрокидывающая мир на свалку. Впрочем, две последние обладали неким черным романтизмом, оставляющим лазейку для игры и позирования - пусть даже перед самим собой. Если сильно постараться, в них можно было отыскать нечто извращенно-привлекательное...
        Ему выпала тюрьма. И вот кем он оказался - тварью, -дрожащей от ужаса перед неизвестностью. А ведь прошло всего несколько суток. Могло быть и хуже, гораздо хуже, если бы тут были сокамерники, желающие его "опустить". Где найти силы, чтобы расколоть самого себя, добраться до сердцевины, до мякоти, и попытаться слепить из нее нечто такое, ради чего стоит продолжать жить и бороться? (Ради мальчика? У Марка была стойкая уверенность в том, что мальчик САМ О СЕБЕ ПОЗАБОТИТСЯ. "Не путайся под ногами, смешной человечек!.." Ради себя? От него самого ничего не осталось.
        Он - призрак, тень... Да и с КЕМ бороться? С собственным сыном?! Или с неизбежностью перемен, непонятных и неприятных? Марк не хотел такой борьбы.) Но если не получится слепить новую, спасительную иллюзию, тогда самоубийство - никакой не грех. Ведь он и так уже мертв, и только миллионы красивых или безобразных призраков бродят вокруг него. Они делают красивых или безобразных детей; они наполняют пространство пустой трескотней; они участвуют в безвыигрышной лотерее тщеславия; они лелеют взятую напрокат и пожираемую микробами плоть; они убегают от самих себя или стоят на перроне в ожидании поезда, который не придет никогда...
        Он надавал себе пощечин, чтобы не раскиснуть окончательно. Он попытался собрать обломки своей личности, все то, что удалось наскрести в полутемном чулане сознания под тусклеюшим лучиком рассудка. Он постарался убедить себя в том, что, может, так оно и лучше - когда нечего терять. Его приперли к стенке, а в таком положении даже паршивая трусливая овца начнет сопротивляться. По идее. На рациональном уровне он зацепился за одну-единственную мысль: если бы его хотели убить, то сделали бы это быстро. Но что, если о нем попросту забыли? Или те, кто засадил его сюда, уже сами мертвы? Что тогда? Тогда больше не будет еды и воды в одноразовой посуде. Тогда он узнает, насколько реальность страшнее самых лучших и натуралистичных рассказов о погребенных заживо...
        И кто же виноват в этом? Он сам? Он не помнил, чтобы совершал трагические ошибки или нечто такое, за что следовало наказывать его голодной смертью. И видениями, которые сами по себе были пыткой...
        Временами у него мутилось сознание. Из мглы всплывали события, которые происходили в прошлом или могли бы произойти. Однако едва уловимые искажения придавали им характер изощренного издевательства.
        Постепенно в нем зародилась навязчивая мысль: под овечьей шкурой скрывался волк. А как насчет лилипута с ангельским личиком? Его, Марка, угораздило быть отцом... маленького негодяя, которого он постепенно начинал ненавидеть. Кажется, это и было то, чего добивались тюремщики.
        На шестую ночь заключения он услышал слабые звуки, доносившиеся из-за двери. Неужели кто-то пришел,, чтобы избавиться от тела и выпустить на свободу полудохлую птичку его души? Но, вероятно, это была просто очередная галлюцинация. Он потерял им счет.
        В течение последних пятидесяти часов спонтанно включался внутренний "телевизор" и начинался просмотр случайно подобранных программ. Иногда без звука. Чаще это было черно-белое кино, почти документальное. Дважды - джазовый сейшн в преисподней, когда величайшие грешники решили выступить вместе с благотворительной целью - не дать ему сойти с ума. И он действительно удержался на краю пропасти, в которой заманчиво и головокружительно клокотало варево хаоса. Заманчиво - но лишь со стороны.
        Рисунки на стенах тут были ни при чем. Днем он закрывал глаза, чтобы не видеть даже их маленьких фрагментов на краю освещенного пятна. Взгляд невольно увязал, перемещался дальше; мучительно хотелось узнать, что там, в темноте? Чуть расслабишься - и трясина примет тебя. Мозг, сознание - это ведь тоже чья-то еда. Любимая еда.
        А когда появляется еда, ОНИ ОЖИВАЮТ...
        Сегодня же "фильм" не начинался, а вот звук появился и' не исчезал. Дробный стук на фоне чего-то слитного и смутно знакомого, но ускользающего. То ли шум крови в голове, то ли шорох прибоя, то ли... Ну конечно! Стук - это шаги, а в паузах звучал орган. Марку в его полудохлом состоянии показалось, что этот звук - зов ОТТУДА. Добрый и светлый, как сама церковная тишина. Нежные ангельские пальчики не давали звуку "растаять" в горячей тьме, наполнявшейся возбужденным дыханием и обретенной надеждой.
        Почти одновременно он услышал и кое-что другое. Шепот, показавшийся ему очередным наваждением.
        "Папа! Папа!" - позвал голос сыта из темноты за спиной. Но за спиной находилась стена.
        Ему захотелось закрыть руками уши и вытряхнуть из головы этот ноющий голосок, но тот продолжал звучать на пределе слышимости. "И разве погремушка не тарахтит тем громче, чем сильнее встряхиваешь ее?" - подумал он почти весело. Почему бы не повеселиться напоследок, ведь теперь ясно, что он окончательно свихнулся...
        Не слезая с кровати, он привалился спиной к стене, ожидая следующего звукового "эффекта" со спокойным интересом человека, изучающего новый галлюциноген. Ему не пришлось ждать долго. Шаги за дверью приближались, а между тем он почувствовал, что стена ЗАШЕВЕЛИЛАСЬ.
        Это было что-то новенькое. И голосок звучал настойчивее и чуть громче, хотя все еще был приглушенным. Но не таким, как голоса, доносящиеся из соседней комнаты, пусть даже отделенной толстым слоем бетона или кирпичной кладкой.
        От стены отделился кусок покрытия и рассыпался с тихим шорохом. Марк потрогал это место рукой и ощутил слабые толчки. Но не размеренные механические удары, а постепенное вспучивание, похожее на... на движения ребенка в материнской утробе.
        Марк вытер выступивший на лбу пот (а ведь он пил так мало, что организм был практически обезвожен!) и понял, что на ладони осталась пыль и каменная крошка. Нечто вещественное. То, чего не спишешь на расшатанные нервы и сумерки сознания.
        Шаги стихли. Человек остановился за дверью. Он насвистывал какой-то мотивчик и, кажется, выбирал из связки нужный ключ.
        "Папа!!!" - В далеком голосе появились нотки отчаяния. "Слышу, слышу! - подумал он, ощутив внезапную боль в сердце. Сердце реагировало, а спекшиеся мозги - уже нет. - Что тебе надо? Оставь меня в покое, чудовище!.."
        Все-таки если ОНИ хотели именно этого, то их можно было поздравить. Наступило полное отчуждение.
        ...Маленький кусочек отвалился от стены и покатился по линолеуму. Марк прикинул, что кусок остался под кроватью, и не полез за ним. Вместо этого он нащупал образовавшееся отверстие и сунул туда палец. Но прежде он понял, что из
        дыры в стене дует.
        Это был не просто сквозняк, это было нечто странное. Примерно как нора в небоскребе где-нибудь на сороковом этаже. Глубокая, бездонная нора, из которой доносился запах сырой земли... Только в данном случае все было наоборот. Из отверстия била струя свежего воздуха. И этот воздух пах морем.
        Марк повернулся и приблизил к отверстию лицо. Конечно, там была непроницаемая тьма. Не ожидал же он увидеть .морской пейзаж? Но ему показалось... нет, он был УВЕРЕН в том, что соленые брызги обдали его лоб и щеки.
        Шорох прибоя. Безлюдный пляж, погруженный в темноту безлунной ночи. Что-то похожее на хлопки крыльев. Нет, это ветер треплет ткань брошенных шезлонгов. И где-то там (или уже ТУТ?) бродит мальчик, зовущий отца. Зачем? Кто нуждается в ком? Кто кому хочет и может помочь? Зачем?
        А вот зачем.
        Струя морского ветра пропала. Кто-то заткнул дыру с ТОЙ стороны. Марку в ладонь ткнулось что-то мягкое. Он некстати вспомнил "Лабиринт кошмаров" и оцепенел. Но предмет ничем не напоминал голову и, уж во всяком случае, не был окровавленным. Он целиком поместился в его ладони. На ощупь - какая-то кукла, упругая и гибкая, одетая в игрушечное тряпье...
        Голос зовущего пропал. Последний вздох донесся из стены, и края отверстия сомкнулись. Тут же раздался скрежет проворачиваемого в замке ключа. Дверь приоткрылась.
        Снаружи в комнату проник луч света, но не было тени стоявшего на пороге. Человек не спешил входить, словно ожидал от пленника подвоха. Как будто у того хватило бы сил напасть! Воды он получал ровно столько, чтобы мог самостоятельно передвигаться. Но может быть, тюремщик Просто наблюдал за ним сквозь узкую щель.
        Марк украдкой посмотрел на то, что лежало у него на ладони. Свет, падавший в комнату, был слишком слабым. Глаза почти сразу же адаптировались к нему. Марк различил фигурку моряка, которую где-то и когда-то уже видел. Вспомнить бы только - где. Уж не на стенах ли этой самой комнаты? Сейчас он почти пожалел, что не поддался искушению и не изучил рисунки как следует, во всех подробностях. Но кто знает, что бы с ним тогда случилось?..
        Так был ли моряк? Если да, то что означал его "выход" из стены? "Только то, что ты созрел для психушки, придурок!" Внезапно он вспомнил. Прежняя, относительно благополучная жизнь лежала, нетронутая, на полке .его памяти, и сейчас в сознании возник ясный образ, почти видение, застывшее, будто старая диковина в янтаре, - новогодняя елка, украшенная игрушками. В том числе фигурками сказочных персонажей, которые развесил Ян. Фламинго, колдунья, принцесса, моряк. Кажется, был еще кто-то...
        Мгновение Марк колебался - выбросить дурацкую куклу или нет. На первый взгляд от нее не было никакого проку. Кусок резины - и только. Если не считать того, что фигурка была своеобразным сувениром из канувшего в небытие прошлого. Пусть даже это подарок самому себе. Его пальцы сжались, спрятав моряка в кулаке.
        Человек, стоявший снаружи, толкнул дверь, и та открылась полностью. Стало почти светло. Марк увидел знакомую фигуру, казавшуюся неуклюжей, несмотря на прекрасно сидевший дорогой костюм. У него появился кислый привкус во рту. Не страх, но ощущение какой-то почти невероятной подмены. Хотя это было страшно само по себе.
        Гоша улыбался, приближаясь маленькими танцующими шажками. В руке он держал что-то, похожее на электробритву. Марк едва не засмеялся, представив себе абсурдную картину: Гоша явился, чтобы побрить его. И затем "сыграть дуэтом"...
        - Пойдем, красавец ты мой! - сказал тот. - Только веди себя прилично, ладно?
        Он показал Марку то, что держал в руке. Не электробритву, конечно, а электрошокер?
        Марк неуклюже сполз с кровати, пытаясь справиться с головокружением. Он разогнулся и с трудом утвердился на ногах. Его шатало от слабости; в голове возник шум, похожий на шорох набегающей волны. Лицо Гоши то расплывалось, превращаясь в кривляющуюся луну, то вновь обретало резкость.
        - Топай, старичок! - приказал бывший коллега, предпочитая осторожно держаться сзади.
        На прощание Марк обвел прояснившимся взглядом стены комнаты. Особенно ТО САМОЕ место над кроватью. Там действительно был рисунок - голый скалистый островок посреди океана. И никаких признаков отверстия в панели. Гоша слегка подтолкнул его в спину. Он вышел в коридор. После многих суток, проведенных в темноте, свет неярких ламп слепил его, будто летящая навстречу снежная крошка. Марк прищурился и побрел вдоль стенки почти на ощупь. Гоша натужно сопел сзади, словно тащил в гору свою совесть.
        Теперь вместо органа звучал рояль. Звуки падали звенящими каплями и постепенно нарастали. Дождь превращался в ливень. Прекрасный летний ливень, омывающий пыльную зелень... Впереди показалась широкая лестница. Марк не был уверен, что сумеет спуститься по ней самостоятельно. Он пошатнулся и ударился плечом о запертую дверь. - Прямо! - ухмыльнулся за спиной Гоша. Марк кое-как добрался до верхней ступеньки и вцепился руками в деревянные поручни. Он осознал, что дерево старое, очень твердое, отполированное десятками тысяч прикосновений, а решетки под поручнями увиты побегами плюща. Это не было сном или галлюцинацией. Зловонное присутствие жирного человека, страдающего одышкой, делало абсурдным такое предположение.
        Марк оторвал подбородок от груди и посмотрел прямо перед собой. Открывшаяся его взгляду картина была почти невозможной и все-таки реальной. Огромный зал старинного дома; в потолке зияет провал; изломанная линия полуразрушенных стен напоминает далекую горную гряду. Над нею мелькает луна в разрывах летящих туч. Не сразу заметишь, что тучи двигаются по кругу, влача за собой рваные хвосты, словно спиральные галактики. Эта воронка засасывает автомобили, дома, людей, вырванные с корнем деревья, целые стада коров и овец, горы мусора, содранные пласты земли, решетчатые фермы подъемных кранов и линий электропередач, обломки труб и столбов. Издалека все это представляется жутким черным роем, аморфным существом, которое будто карабкается в небо по невидимой лестнице. И вскоре бесформенная масса поглощает луну...
        Там, снаружи, ледяная зимняя ночь, но внутри дома, накрытого незримым колпаком, навсегда воцарился мертвый сезон. Сквозь истлевшие ковры видны плиты пола со странной полустертой резьбой, кое-где из стыков торчит желтым стеклом пожухлая трава, и повсюду протягивают щупальца вьющиеся побеги, проникающие сквозь распахнутые застекленные двери из заброшенного парка и оранжереи.
        В центре зала на полу - громадный панцирь черепахи, тоже украшенный тонкой резьбой. Вдоль стены - статуи, занесенные из парка, зеленоватые от плесени и с выщербленными поверхностями. В голову божка плодородия вцепился неподвижный ворон - скорее всего только чучело. На других стенах - картины, потемневшие от времени и затянутые паутиной. Вездесущие растения уже увяли, но еще удерживают в плену своих переплетенных стеблей ветхий интерьер и словно предохраняют его от окончательного разрушения. Пыль лежит толстым слоем, словно крупа времени. Время рассыпалось, но мозаика пространства еще цела, хотя в ней явственно виднеются щели. Намечена паутина трещин; нужен только завершающий толчок... Фрагменты плохо скреплены, иллюзия целостности развеяна, и ничто не держится долго; все обращается в прах. Этот дом хранит некая сила, противостоящая природе. Ах да - еще листья желтые опавшие листья лежат, как красивые бабочки, везде, в том числе на крышке белого рояля.
        Играет старик. "Скрипачка" танцует. Ее танец не имеет никакого отношения к музыке, но именно поэтому он воздействует на отупевшего Марка как ярчайшее произведение искусства. Эфемерного, ускользающего искусства...
        Она танцует босиком на каменном полу; роится пыль, и вкрадчиво шуршат опавшие листья. На ней платье забытого года, превращенное молью в сеть; на бледном лице женщины ни кровинки; черные губы лаково поблескивают. Она напоминает то сломанную куклу, то призрак, то оплывающую фигуру из воска. В ее танце нет ни постоянного ритма, ни системы, ни даже привычной гармонии...
        Гоша восхищенно булькает рядом с Марком. Этот физиологический звук возвращает его к реальности. Итак, что же он видит? Нелепый дом с тремя сумасшедшими обитателями. Вернее, с четырьмя - ведь он сам принимает происходящее всерьез. Его убедили в том, что это не розыгрыш.
        - Я хотел бы быть женщиной, - мечтательно шепчет Гоша, следя за "скрипачкой" клейким взглядом. - Певицей в ночном ресторане...
        - Придурок, - бросает Марк сквозь зубы, однако у него нет сил смеяться. И, кроме того, он вдруг понимает, что жирный белый слизняк не потенциальный транссексуал, а законченный декадент.
        Рояль смолкает; старик со стуком опускает крышку. Но "скрипачка" продолжает кружиться еще некоторое время. Слабый сухой шорох раздается в полной тишине, словно трутся друг об друга перепонки. По контрасту с сильнейшей бурей, очевидно, бушующей за стенами дома (по ту сторону декораций?), это производит неотразимое впечатление. Кощунственный реквием по исчезающей эпохе. Выражение безнадежной тоски по всему несбывшемуся... Рождаясь, обретаешь таинственный мир; потом растворяется тайна; и каждый обречен терять все, что ему дорого, раньше, чем умирает сам. Раньше на годы или на секунды - но всегда РАНЬШЕ...
        Марк интуитивно понимал, что он давно стал рудиментом, что без его участия случилось нечто непоправимое, что ему остается лишь цепляться за обломки привычных понятий, а все, происходящее вокруг, - какая-то зловещая тайная война. Не его война, и он - случайная жертва....
        - Пошел! - снова скомандовал Гоша, очнувшийся от своих грез и подобравший слюни.
        Марк начал медленно спускаться по лестнице, скрючившись и налегая грудью на поручень.
        Старик поджидал его внизу с бокалом шампанского в руке. Конечно, это был тот самый старик с благородной осанкой, который навестил его однажды в клубе "Фламинго". У них состоялась краткая беседа, но она сохранилась в памяти Марка до малейших деталей.
        Старик совершенно не изменился. Телохранитель отсутствовал. Впрочем, было ясно, что тут никто не станет угрожать хозяину, а сам он не опустится до размахивания пистолетом. Никакой дешевки, боже упаси!.. Но вот бокал шампанского - многозначный штришок. ("Что празднуем, ребята? Приближение чумы?..") И,, кроме всего прочего, напоминает о жажде. Только напоминает, как о временном неудобстве, оставшемся в прошлом.
        - Добро пожаловать, наш упрямый друг! - приветствовал старик Марка своим прекрасно поставленным голосом.
        Марк с трудом опустил отощавший зад на нижнюю ступеньку. Стул, стоявший возле рояля, был единственным предметом мебели, на котором можно было сидеть. Старик возвышался над Марком, как отец перед блудным сыном. Но тот не собирался каяться.
        - Ты не захотел решить проблему по-хорошему, - с беззлобной укоризной сообщил старик. - А теперь уже поздно.
        И что в результате? Все равно ты потерял сына, но очень скоро потеряешь еще больше.
        - Пошел ты... - сказал Марк, глядя себе под ноги и безуспешно пытаясь понять, что было изображено на каменных плитах пола до того, как наступило запустение и в дом проникли растения. Вряд ли этот разговор мог изменить к лучшему его судьбу.
        Старик сухо засмеялся.
        Марк поднял голову. От "гряды" на краю пролома медленно и беззвучно отделилась остроконечная "вершина" и посыпалась вниз, обнажая кусочек неба, в котором продолжалась бешеная карусель... Островок невероятной тишины становился все меньше...
        Это укрытие, вдруг понял Марк. Это только ИХ укрытие. И эти... ублюдки... существа... далеко не всесильны. Что-то вышло из-под контроля, как тогда, в городке аттракционов. Что-то противостоит ИМ. Но обречены все. И выбора теперь нет. Демоны разрушения пляшут на развалинах, а людям остается лишь сплясать последний танец скорби. Не важно, что это будет - приторно-печальный вальс, безудержный рок-н-ролл или просто судорога. В этом смысле упадочные телодвижения "скрипачки" - осознанное кривляние, наслаждение концом, чудовищная издевка над теми, кто все еще ни черта не понимает. Ему самому можно кое-что объяснить, и тем не менее он навсегда останется жалким слепцом. Разве муравью дано понять, чей сапог раздавил его?..
        Тогда зачем он здесь? Зачем он вообще нужен ИМ? Он слишком ничтожен, чтобы замечать его существование. Почему ОНИ возятся со случайным человеком - с бесполезной, сломанной игрушкой? Ведь не затем же, чтобы просто поиздеваться над ним и заодно над прочими обыкновенными двуногими? О нет, ОНИ не настолько мелочны и не настолько мстительны. Кто же станет мстить муравью?
        ...Старик улыбался, глядя на него. И чем ближе была догадка, тем шире и добрее становилась улыбка.
        - Что у тебя в руке, малыш? - пропела "скрипачка", оказавшаяся рядом. Сквозь прорехи в ткани платья просвечивало ее белое и наверняка уже бесплодное тело. Ногти на ногах были покрыты черным лаком. Между, пальцами застряли сухие листья.
        Он невольно сильнее сжал фигурку моряка в потеющей ладони и этим выдал наличие некоей тайной связи. Но и это уже не имело значения.
        Улыбка старика стала снисходительной, даже немного презрительной. Все-таки не его уровень... Он, не мигая, глядел на Марка в упор, потом медленно кивнул:
        - Ты правильно понял. Все очень просто, не так ли?
        - Ах ты, падаль... - прошептал Марк, бледнея. Бессильная злоба - что могут выразить слова?
        - Но-но, без истерики, - предупредил старик. - Мне не нужны тут твои сопли... Это называется ловля на живца. Ты и будешь живцом, глупец! Он придет, обязательно придет, чтобы спасти дорогого папочку... И мы будем ждать его.
        Марк покачал головой, почти совершенно пустой, потому что безжалостный свет истины выжег все внутри. Даже злоба ушла. Осталось только осознание того, что скорее всего он умрет в ближайшие несколько часов. Старик был дьявольски умен и весьма искушен в коварных играх, но сейчас и он совершал ошибку. Вероятно, роковую. Он подходил с человеческой меркой к существу, которое уже стало чем-то совсем другим.
        Марк был уверен в том, что никто не придет ему на помощь. Дина?.. Может быть, в эту минуту она в худшем положении, чем он сам. Ян? Если он не обманулся, наблюдая странные метаморфозы своего сына, то Ян абсолютно лишен сентиментальности. И вряд ли знает теперь, что это за чувство - любовь. Он неуязвим... Марку хотелось рассмеяться в лицо лощеному высокомерному зверю, торчавшему перед ним, но подобная театральщина уже потеряла всякий смысл.
        Когда-то он (да он ли, в самом-то деле?!) всерьез искал то, что находится по ту сторону цинизма и тотального разочарования. А что там? Может быть, новая вера, слепая и бездонная; утешение слабых? Он не знал. Теперь он только уяснил для себя, что так называемое "человеческое" составляет небольшой островок в бескрайнем океане "нечеловеческого". Оазис в пустыне, которую не, суждено перейти никому. Лагерь, разбитый случайными попутчиками в дикой местности и окруженный кострами, которые ничего не освещают, кроме малюсенького пятачка внутри огненного кольца...
        Так что "живец" сдохнет понапрасну, извиваясь на крючке монстра-рыбака.
        Марк испытал внезапное облегчение. Приобрел легкость, будто сорвался в пропасть после долгих часов изнурительной борьбы. Впереди - ничего, но остались еще секунды, которые стоило прожить. Конец света? Извольте. Он мог наблюдать за уникальным, единственным и неповторимым представлением сквозь огромную прореху в занавесе. У него было приличное место в партере...
        Он смотрел вверх, туда, где плясали демоны. А вскоре содрогнется и вся планета.
        Темный "глаз", место покоя, вокруг которого вращался гигантский атмосферный Мальстрем, оказался прямо над ним.
        26. ДИНА
        Слова падали из окружавшей ее темноты - сначала как бессмысленная капель, затем она стала узнавать их. Незнакомый голос тихо, успокаивающе бормотал:
        - С нею все будет в порядке. Но ты поступил опрометчиво.
        - Я не ожидал, что она решится... - Кажется, голос Цезара,
        - Молодой ты еще, а я видела и не такое. Она мать, помни об этом. Для нее нет ничего невозможного, и она готова жертвовать собой. На этот раз ей просто повезло...
        Дина понимала, что говорят о ней, но оставалась безучастной. Даже самым простым мыслям было слишком трудно продраться сквозь вязкий туман в сознании.
        - Нет, - проговорил мужской голос. - Это не везение. Мария ее прикрыла.
        - А что с Марией?
        - Плохо. Посмотришь ее?
        - Конечно. Почему ты сразу не сказал?
        - По-моему, уже поздно. Все равно спасибо тебе, бабушка.
        "Бабушка!" Как бы ни было тяжело, надо открыть глаза, увидеть ту, которая, возможно, была причиной всех несчастий или по крайней мере знала причину.
        И Дина сделала это.
        В первое мгновение ей показалось, что слегка размытый по краям белый силуэт излучает свет. Но полуденное сияние солнца лилось из окон, превращенное шторами в мягкий золотистый поток... Та же гостиная, тот же диван, на котором она заснула вечером. Да и было ли все на самом деле - бегство, Марк, гараж, гроб, существо в гробу и ледяной кошмар? Во всяком случае, она провалялась без сознания часов двенадцать.
        К ней приблизилось смуглое лицо старой цыганки, покрытое сеточкой морщин. Потрескавшийся глиняный рельеф... Жуткий лиловый шрам пересекал правую щеку, слегка оттягивая вниз уголок глаза. Если женщина получила такой шрам в молодости, то это могло искалечить всю оставшуюся жизнь. Или направить ее в другое, не вполне обычное русло. Вероятно, так и случилось...
        Дина попыталась произнести ее имя, но получился только вздох.
        - Не надо, дочка, - сказала бабушка Нина, улыбаясь, и накрыла сухой твердой ладонью ее лоб. Дине сразу стало легче, как будто прохладная тень упала на нее в самый разгар палящего зноя. И в голове прояснилось. - Отдохни еще немного, - сказала цыганка. - А потом мы поговорим обо всем. Теперь у нас будет много времени для разговоров... С твоим сыном все в порядке. Хочешь увидеть его?
        Эта старуха понимала ее, как родная мать. Или сестра милосердия - в зависимости от того, что произойдет, когда она возьмет Дину за руку и поведет. Куда? К покою или новой муке?..
        Дина кивнула, и уже через минуту Цезар привел в комнату Яна. Тот постоял в изголовье дивана, схватившись за ее руку. Он молчал, понимая, что ей тяжело говорить. На его щеках были видны следы высохших слез.
        Под взглядом этих громадных невинных глаз она успокоилась и поверила в то, что у нее теперь действительно есть время. Она закрыла глаза, уплывая в забытье, и капли дрожали на ее ресницах, рассеивая золотистый свет...
        Цезар помог ей встать и напоил бальзамом из чашки. На часах было семь, но Дина не знала - утра или вечера. Теперь она на самом деле чувствовала себя намного лучше и даже смогла дойти до туалета без сопровождения. На обратном пути все поплыло перед глазами и пришлось опереться на стену. Цезар подскочил к ней, готовый поддержать ее, но она жестом отказалась от помощи, преодолев головокружение, обычное после длительного пребывания в постели. Тем не менее он держался рядом, пока она снова не опустилась на диван.
        В гостиной ее уже ждала бабушка Нина. Старая цыганка заняла глубокое кресло, стоявшее спинкой к окну, и ее лицо оставалось в тени. Оно казалось почти мрачным. Причина не просто в недостатке света, а в усталости, тяжести, плохих ожиданиях... Окна были зашторены. Глухонемая девушка не появлялась. Приглушенный голос, доносившийся из радиоприемника, тревожно и настойчиво предупреждал о беспрецедентных угрозах для атомных электростанций. Для ВСЕХ станций в Европе без исключения.
        Дина поздоровалась и поблагодарила за спасение своей жизни.
        
        - Не спеши благодарить, - прервала ее цыганка. - Тебе предстоит кое-что узнать.
        Дина насторожилась. Она слишком расслабилась за последние часы, а может быть. и дни;, решив, что все позади, подставила миру мякоть, и теперь у нее появилось ощущение невероятной уязвимости. Она ожидала очередного удара, и предчувствия не обманули ее.
        - Прочти это. - Старуха протянула ей лист, сложенный пополам. Дина взяла его кончиками пальцев. Прекрасная бумага; краешком можно порезаться. Она развернула лист и увидела отпечатанный на принтере текст. Насколько она могла судить, это было сообщение, полученное по сети. Она пробежала взглядом по первым строчкам и на минуту закрыла глаза. Она не знала, что думать, как отнестись к этому.
        Дурацкие стереотипы крепко засели в сознании. Если бы она увидела печатные буквы, выведенные фломастером, или отдельные слова, вырезанные из газетных статей и наклеенные на оберточную бумагу, она поверила бы скорее. Но не письму, присланному по электронной почте и содержащему исключительно правильные выражения. Разве такой вид имеют подобные письма?
        "А какой же вид, идиотка?! Много ли ты их получала? Кажется, это первое в твоей жизни, не так ли?.."
        Смысл... Смысл ускользал от нее до тех пор, пока она не наткнулась на ключевые слова. Она поняла, что находится только в самом начале страшного пути. Самое худшее было в конце письма: "...если вы не примете наши условия, то мы пришлем вам его пальцы, а затем вы получите его голову..." Дина смертельно побледнела.
        - Скажите, что мне делать? - прошептала она.
        - Отдай им ребенка! - сурово сказала цыганка.
        - Я не могу, - выдавила из себя Дина слабым, осипшим, до неузнаваемости изменившимся голосом - будто какая-то кукла с батарейкой говорила изнутри.
        Похоже, она услышала окончательный приговор. Если эти двое не могут помочь ей, значит, не поможет больше никто. Приговор был вынесен силами добра (может быть, кажущегося), и от этого становилось еще хуже....
        - Ты должна, - твердо сказала старуха. - Твоя слепая любовь укорачивает его дни!
        - Как вы можете?.. - прошептала Дина, ощущая, что симпатия к цыганке сменяется ненавистью.
        - Понимаешь, девочка, я пытаюсь быть справедливой, хотя это не более, чем слова. Вероятно, ему действительно будет лучше с... с этими людьми. Он - ихней породы и все больше отдаляется от тебя. С каждым днем ему труднее жить по обычным законам. И среди таких, как ты.
        Дина замотала головой.
        - Не понимаю! Не хочу понимать! Какая порода? Какие люди?..
        Старуха переглянулась с Цезаром. Он еле заметно пожал плечами, а она положила свою темную руку на бескровную и покрытую свежими шрамами ладонь молодой женщины. Дина содрогнулась от этого прикосновения.
        - Ты помнишь, каким он родился? - спросила Нина. - У него была пленка на голове?
        Дина неуверенно кивнула. Цыганка продолжала:
        - Это незначительный и не обязательный признак, но тем не менее. Я не буду напоминать тебе о том, что ты тщетно пытаешься забыть, прогнать от себя. Ты закрываешь глаза и не хочешь принять очевидного. Ничего удивительного - это нормальная реакция любой матери... Ты не желаешь признавать, что твой сын - необыкновенное существо. В этом его проклятие, но и его сила. Он изгой, обреченный на изоляцию своей редчайшей природой, и этого уже не поправить материнскими слезами. Мне хорошо знакома твоя боль, я ведь тоже мать здухача. Я преодолела ее и смирилась... Твой сын - здухач.
        Дина снова дернулась.
        - О Господи, кто?! Скажите хоть что-нибудь такое, что я могла бы понять!
        - Для этого ты здесь и находишься, но понять все до конца ты не сможешь. Даже он сам не знает еще почти ничего о природе той силы, которой обладает. Эта сила сверхъестественна и капризна. Она входит в тех, кого сама выбирает. Ее нельзя приобрести по собственной воле, и она неисчерпаема. Ее источник неизвестен. Я еще не встречала человека, который полностью подчинил бы ее себе, а я долго живу на свете. Может быть, слишком долго... Здухачи пользуются силой, но никто не понимает, как это происходит. Избежать ее влияния не удавалось даже старикам, не говоря уже о маленьком мальчике...
        Дина саркастически кивала, находя в сарказме последнее убежище:
        - Сейчас двадцать первый век, бабушка, если вы забыли...
        Цыганка поднесла палец к ее виску.
        - Я слежу за временем, дочка. А ты постарайся выключить свой ум, приспособленный только для того, чтобы расчленять реальность. Слушай меня сердцем. Сердце соединяет все, что разбито умом на части. Сердце склеивает осколки. Любовь заживляет швы и сращивает края ран. Ты вся изранена; никто не поможет тебе, кроме тебя самой... Слушай, детка, слушай внимательно - ведь ты этого хотела. Сила действует, когда тело здухача спит. Дух выходит из него и странствует свободно. Не только в ЭТОМ мире. Для него не существует преград, однако его странствия, по большей части случайны. Сила выбирает места, эпохи, измерения. А он - будто слепая крыса в бесконечно сложном лабиринте - готов сражаться в любую секунду, однако не знает, с кем и ради чего. В этом смысле он марионетка, но даже мне не известно, куда, к КОМУ тянутся нити. По правде говоря, я и не хотела бы это знать. Посмотри на меня. Мне много лет. Поверь, я видела ужасные вещи, но клянусь духом моей матери, Я НЕ ХОТЕЛА БЫ ЭТО ЗНАТЬ!..
        Дина долго молчала. Она не могла переварить услышанное, как невозможно при всем желании переварить проглоченный стальной шарик. Этот "шарик" жег внутри, словно был раскаленным или, наоборот, обледеневшим. Он причинял физическую боль. И в то же время Дина все еще отказывалась верить в его существование...
        - Да, во сне... - наконец проговорила она. - Я видела это-Он...
        - Не надо, - прервала ее Нина. - Не мучай себя. Я знаю, как проявляет себя сила... Гораздо хуже то, что другие здухачи пытаются его убить. Насколько я понимаю, пытаются давно. Войне не видно конца...
        - Вы хотите сказать, что... - Дина запнулась, оглушенная внезапно открывшейся перед нею истиной. То, что дремало в подсознании, выбралось на поверхность, как молодая гадюка из гнезда. В глубине души Дина знала все это, знала уже несколько лет - чуть ли не с тех самых пор, когда ураган в парке едва не покончил с нею и с младенцем, - но старательно воздвигала стену между собой и болезненной правдой.
        Старуха кивала, будто прочла ее мысли.
        - Теперь ты, кажется, уловила главное: степень опасности. Они - я даже не знаю, кто ОНИ, потому что по ТУ сторону здухачи не имеют постоянных обличий, - либо уничтожат его, либо вовлекут в свой круг. Стихийные бедствия - еще не все, на что они способны.
        - А вы? - почти истерично воскликнула Дина. - На что ВЫ способны? Сами-то вы - кто? Для чего вам нужен мой сын? Во что вы его втягиваете?..
        - Ты имеешь право задавать вопросы, - спокойно сказала бабушка Нина, и ее спокойствие погасило разгоравшийся пожар истерики. - Конечно, мы тоже здухачи. От ТЕХ мы отличаемся лишь одним: по какой-то случайности мы оказались на твоей стороне. Могло быть иначе; тогда ты сидела бы не здесь... Как видишь, я с тобой вполне откровенна.
        - А шприц? - быстро спросила Дина. - На кой черт нужен шприц? Я же видела!..
        - Ну, это очень просто. - Бабушка Нина грустно улыбнулась. - Ты слушала невнимательно. У здухачей есть одна слабость. Они могут действовать лишь тогда, когда спят. Только дух спящего обретает свободу. Чтобы освободить его, люди тысячи лет ищут различные способы. Но до сих пор шприц - самый простой и быстрый. До сих пор не придумано ничего лучшего. Я не припоминаю никого, кто научился бы погружать себя в сон без внешнего воздействия... Теперь ты знаешь все, что тебе нужно знать.
        - Для чего? - В голосе молодой женщины осталась только горечь.
        - Чтобы принять решение.
        Дина оцепенела. Тело налилось свинцом; сердце едва трепыхалось под этой сдавливающей тяжестью; потолок, казалось, придавил голову...
        - Неужели нет никакого другого способа? - в отчаянии проговорила она. Выбор, который стоял перед нею, был слишком тяжел. Впрочем, на донышке разума покоился готовый ответ. Она уже знала, каким будет ее решение, причем знала давно. Еще с того времени, когда в ней зародилась новая жизнь. Она до последних дней ощущала нерасторжимую связь со своим сыном. Связь, которая теперь была под угрозой.
        И все эти люди... Для чего они находятся рядом? Не для того ли, чтобы окончательно разрушить ее хрупкое существование?.. А если она сделает выбор, то как будет жить с этим ПОТОМ? Легче умереть самой, чем приговорить к смерти одного из любимых людей...
        - Другой способ? - переспросила цыганка. - Может быть, и есть, но он не годится для нашего случая.
        - Почему?! - мелькнула искорка надежды. - Я справлюсь!
        - Дело не только в тебе. И даже совсем не в тебе... Пойдем. Ты должна кое-что увидеть.
        С того момента, как Дина фактически доверила бабушке Нине судьбу своей семьи, в словах и жестах старой цыганки появилась спокойная властность. Она приняла на себя ответственность за чужие жизни и знала, что это всегда дорого обходится.
        Вместе они прошли в ту часть дома, где Дина еще не была. Бабушка Нина привела ее в маленькую спальню, в которой помещались только кровать, тумбочка и нечто, похожее на игрушечный алтарь. Свет единственной лампочки был приглушен абажуром. В этом тусклом свете все казалось серым и безжизненным.
        Дина остановилась на пороге, потому что ощутила шестым чувством близость смерти. Старуха жестом поманила ее к себе. Преодолевая отвращение, Дина вошла и замерла у изголовья кровати. Потом заставила себя опустить взгляд. Сколько можно играть в прятки с самой собой? Рано или поздно ужасные вещи все равно становятся очевидными - рядом с тобой, поодаль от тебя или... в зеркале.
        То, что неподвижно лежало перед ней, было человеческой руиной. Дина с трудом узнала глухонемую девушку в обтянутом кожей скелете землистого цвета. Правда, теперь никто не назвал бы несчастную девушкой. Существо без возраста и пола, почти мумия, оболочка, из которой кто-то одним вдохом, длившимся целую ночь, высосал жизнь. Глаза оставались открытыми, только это -ничего не меняло - они казались двумя обломками раковины, покрытыми грязным перламутром. Но кое-что осталось на самом донышке выжженного сосуда и теперь дотлевало внутри, словно замурованное заживо, и слабо дышало сквозь ноздри, как через отверстия в глиняной стене...
        Дине было страшно, но теперь она не могла оторвать взгляда от тяжелобольной или умирающей. Второе, пожалуй, было намного ближе к истине. Но как называется смертельная болезнь? Да и болезнь ли это вообще?! Бактериологическое оружие? Какой вирус убивает за сутки? Может, и есть такой, однако в этом доме никто и не думает об опасности заражения...
        А что можно сказать о видимых симптомах? Почти ничего. Крайняя изможденность и абсолютно пустой взгляд, направленный в потолок. На появление двух женщин лежащая никак не отреагировала. Вряд ли она ощущала хоть что-нибудь.
        Дина не могла понять, действительно ли она улавливает запах тления, витающий в комнате. Во всяком случае, через минуту ей стало дурно, и старой цыганке пришлось поддержать ее за локоть. Потом Нина сказала:
        - Прошлой ночью она спасла тебя и твоего сына. Дина была потрясена тем, что увидела. Но еще больше тем, что абсолютно чужой человек пожертвовал ради нее всем.
        - Неужели... Неужели ей нельзя помочь? Старуха покачала головой:
        - Вряд ли. Слишком много энергии потеряно. И утечка продолжается; я не могу перекрыть канал. Одной ногой она уже ТАМ и, кажется, сама не хочет возвращаться... Такое случается. Этот мир далеко не лучший... Мне очень жаль. Меня и Цезара не было рядом, чтобы прикрыть тебя и твоего сына. Внезапная атака. Несчастная приняла весь удар на себя. : Дина зажмурилась, чтобы сдержать рыдание. Цезар неслышно приблизился сзади, взял ее под руки и вывел из комнаты, где умирала Мария. Проводил по длинному коридору, напоминавшему теперь переходы морга, и снова усадил в кресло. Предложил выпить, но она отказалась. Бабушка Нина села напротив; ее лицо превратилось в маску, не выражавшую никаких эмоций. Она не могла себе этого позволить.
        - Я виновата... Это все из-за меня... - прошептала Дина. - Я идиотка. Я ведь пыталась сбежать...
        - Глупости, - оборвала ее цыганка. - Я показала тебе Марию не для того, чтобы ты до конца жизни терзалась чувством вины. Это противостояние отличается жестокостью и безжалостностью; бедняжка знала, на что шла. А ты, кажется, не знаешь до сих пор... Ты спрашиваешь, есть ли способ. Есть. Этот способ - война. Прошлой ночью ты побывала в эпицентре сражения, почувствовала, каким может быть нападение здухача, а ведь это еще цветочки... Сейчас силы почти равны, а если твой сын будет с нами - в чем я, кстати, не уверена, - то мы скорее всего победим. Однако цена победы может оказаться слишком высокой. Например, с ним случится то же самое, что случилось с Марией. Я не говорю о миллионах других жизней. Как тебе такой исход?
        - Война?.. - оторопело переспросила Дина. (Ее все еще не оставляло дурацкое-подозрение, что она смотрит мистический фильм и по-детски отождествляет себя, с главной героиней, а на самом деле все происходит не с нею... Кроме того, многие слова звучали просто дико в устах помрачневшей старухи. "Эпицентр", "противостояние", "канал"... И потом, кажется, что-то о "гравитационных аномалиях", "вспышках на солнце", "нарушениях физических законов"... Нет, это не фильм. Это изощренный, циничный и точный репортаж о том, что произойдет вскоре. Неотвратимость? Дина поняла, что это означает. И еще открыла для себя абсолютную достоверность предчувствий... Репортаж из будущего. Вот только репортер, сообщавший "плохие новости", почему-то напялил на себя нелепую личину, к которой больше подошли бы забубонный лексикон старых проклятий и психологическое оружие темных суеверий...)
        - Да, - со вздохом подтвердила цыганка. - Но война за пределами твоего понимания. Ни стрельбы, ни танков, ни бомб. Ничего подобного. Вместо этого - ураганы, землетрясения, наводнения, извержения вулканов, ледниковый период, катастрофы и черт знает что еще. В общем, ад покажется санаторием. Результат тот же - смерть. Тихая, без крови - для здухачей. Чаще всего такая, какая ждет Марию. Для обыкновенных людей - взбесившийся мир, извращенная природа... В конце концов уничтожение без всякой надежды на спасение. А таким, как ты, уготовано безумие. Догадываешься, почему? Да-да, твой сын. Все из-за него. Он будет спать, и ему будут сниться СНЫ. Ужасные, кошмарные, неописуемые и непереносимые вещи. Но что хуже всего, он будет терять энергию, отдавать собственную жизненную силу в обмен на силу здухача. Ты справишься с этим? Представь себе, что ты почувствуешь, когда увидишь, как из твоего сына по каплям уходит жизнь... И у тебя уже не будет возможности его разбудить. Разбудишь - и потеряешь его сразу же. Навсегда.
        Дина молчала, уставившись в одну точку. Безумие? Цыганка напрасно пугала ее этим. Она и так балансировала на грани. Оказывается, пропасть совсем близко. Один шаг - и станет легче. Намного легче. Она была уверена в этом... И кроме того, за гранью можно будет спокойно относиться ко всему. Жизнь, смерть - какая разница?.. Один шаг - и уже нет искушения закрыть глаза, спрятаться в снах, забыться в пригрезившемся океане любви; ничего не поможет - в том числе ласка ладони, дарующая отдохновение...
        Старая цыганка продолжала медленно убивать ее:
        - ...Существует древняя легенда о Последнем Здухаче, который будет обладать такой силой, что разрушит планету, не желая этого... Порой я думаю, не совершаю ли роковую ошибку...
        Она осеклась, а у Дины заледенел позвоночник и свело скулы от того, что скрывалось за этой неоконченной фразой и последовавшей за нею многозначительной паузой. И надо было молчать, не выдавать своего ужаса, чтобы какой-нибудь дурацкой репликой или даже прорвавшейся наружу дрожью не подтолкнуть цыганку к непоправимому поступку. А впрочем, что вообще было "поправимым"? Рано или поздно все будет разрушено. Включая, оказывается, и планету. "...Смещение оси вращения... Земная кора лопнет, как кожура гнилого плода..."
        "Слоны в посудной лавке, - внезапно пришло Дине в голову. Она могла произнести это только про себя, продолжая разговор в уме. - Каждый из вас - слон в посудной лавке, какими бы всезнающими и добрыми вы ни казались,
        И я тоже, но я слаба и потому не могу натворить много бед... Маленький такой, смехотворный слоник из бумаги. Если я что-то и разрушаю, то скорее саму себя. И плачу слишком дорого за каждый разбитый "горшок" или "тарелку"... Мой сын - Последний Здухач, подумать только!.. Последний..."
        - Извини, - сказала бабушка Нина. - Я знаю, что это страшная правда.
        - Не извиняйтесь, - выдавила из себя Дина. - И спасибо вам за все.
        - За что ты меня благодаришь, дочка?
        - Как за что? - Она пожала плечами. - За то, что не умерла намного раньше. Насколько я понимаю, возможностей было хоть отбавляй...
        Она робко хихикнула, а затем засмеялась, откинув назад голову. Ее смех звучал так, словно ложка скребла по дну кастрюли.
        Старуха смотрела на нее, как на сумасшедшую. Дине было безразлично даже это. Она-то знала про себя, что может выдержать и не такое. Сейчас ее психика ставила защитный барьер, и тот, кто понял бы это, дал бы ей посмеяться вдоволь или предложил бы, например, сыграть партию в шахматы.
        Но и бабушка Нина, и Цезар оказались слишком суровыми людьми. Милосердие имело в этом доме другое измерение. Милосердие было не сентиментальным чувством, а действием. Подлинное милосердие сейчас умирало в соседней спальне, превратившись в обтянутый кожей скелет...
        Одновременно для Дины прояснилось и кое-что другое.
        - Я не отдам им своего сына, - сказала она, внезапно обрывая смех.
        В ее голосе появилась сталь, закаленная в слезах, и бабушка Нина почувствовала: на этот раз решение окончательное.
        - Если так, то я обязана предупредить тебя, что ты скорее всего больше не увидишь мужа.
        - Я знаю, - сказала Дина, снова уставившись в стену помертвевшим взглядом.
        
        - А твой сын, может быть, не выдержит долго...
        - Я знаю, не повторяйтесь!
        - Тогда и тебе не уцелеть.
        - Я знаю!!! - закричала она.
        Цезар подошел сзади (ох эти его хищные повадки и бесшумная походка!), положил ей руки на плечи. Она вздрогнула; в голове с бешеной скоростью проносились хаотические мысли:
        "Вот оно, началось!.. Старуха сама признала, что они - из ЭТИХ. Все маньяки одинаковы. Они кажутся абсолютно нормальными до определенного момента, пока в башке у них не щелкает выключатель и не гаснет свет... И от них действительно не скроешься. Нигде. Бесполезносопротивляться..."
        Но молодой крепкий цыган, который мог задушить ее одной рукой, и не помышлял о насилии. Он всего лишь хотел успокоить ее, и постепенно она ощутила, как из груди уходит мучительная тяжесть, будто чужие ладони впитывали ее в себя... Когда наступило спокойствие, все стало казаться таким элементарным и сводилось, в сущности, к тому, что уже от нее не зависело. Она не могла ничем помочь Яну ни в его потусторонней борьбе, ни в угрожавшем наяву безумии.
        "Разве ему нужна моя помощь или - ха! - мое разрешение? - с горечью подумала она. - Чего же ждут от меня эти люди? Неужели они до сих пор не понимают, что я - меньше, чем пешка в этой игре? Я не гожусь даже для того, чтобы пожертвовать мною ради более крупной фигуры. Жертвой будет Марк... Почему же они возятся со мной, прикрываясь фальшивыми масками добра, когда, как выяснилось, между добром и злом трудно уловить разницу? Что у них за странная мораль, черт подери?!"
        Ей хотелось бросить эти вопросы им в лицо, но не осталось сил. Разговор измотал ее сильнее, чем она предполагала, а то, что показалось вначале спокойствием, было безмерной усталостью души, копившейся много лет...
        Но любовь... Любовь останется в ее сердце, пока она жива. Эта любовь не нужна Яну; любовь нужна ей самой, чтобы хоть иногда дуть на гаснущие угли.
        - Ты знаешь, что означают эти иероглифы? - Старуха вдруг резко изменила тему и ткнула пальцем ей в грудь,
        Очередное открытие? Последний удар, который ее доконает? Что ж, она готова...
        Дина только теперь вспомнила, что все еще носит на груди подарок Яна. Она коснулась пальцами теплого черного камня. Ощутила что-то вроде легкого приятного покалывания. Стоило опустить веки, и в мозгу возникало некое видение. Другое место. Совсем ДРУГОЕ место... Преисподняя, единственным обитателем которой остался ее сын. Если он действительно Последний Здухач...
        Ей стало слишком жутко, и она открыла глаза.
        Старуха смотрела на нее с сочувствием. Дина отрицательно покачала головой.
        - Священный ветер. - Бабушка Нина произнесла два слова шепотом, словно катала их на языке, пытаясь распробовать, но они не имели никакого вкуса. Гладкие мертвые камни, отшлифованные бессильным прибоем времени у берегов вечности. - Эта вещь - ОТТУДА, хотя и сделана человеком. Очень давно. Я не понимаю, как она вернулась в наш мир, и не знаю, как попала в твои руки, но амулет может спасти тебя, если дело дойдет до... Не важно. Не снимай его ни в коем случае!..
        - Меня уже предупредили об этом, когда я спала. Или бредила, не знаю.
        Нина посмотрела на нее чрезвычайно пристально, потом щелкнула пальцами.
        - Это Мария. У нее было другое лицо, и она умела говорить, но это была она. На той стороне все мы меняем лица... Как видишь, она оказалась права.
        Дину не покидало ощущение, что разговор идет по кругу, вращаясь по орбите около некоего центра, скрытого за черным непроницаемым туманом неизвестности. Не узнаешь, что там, пока не окунешься с головой, но тогда уже будет поздно. Возврат невозможен...
        И все-таки она решила рискнуть. Что она теряет? Прежняя жизнь не вернется никогда, а ужасом и напряжением .постоянного бегства она была сыта по горло.
        Война?
        Пусть будет так.
        "...Страшно подумать, что ОНИ сделают с матерью-Землей", - лицемерно сокрушалась старуха. Но Дине уже не было страшно. Запредельное изнеможение и непреодолимый материнский инстинкт соединились в странный коктейль.
        "ЭТО все равно случится, но среди НИХ будет мой сын". Ее сын... Непостижимое существо, с которым она надеялась сохранить хотя бы кровную связь. Не важно, что он такое на самом деле. Может быть, только замочная скважина, через которую она заглянет в новый, чужой мир. Кровь стыла у нее в жилах при мысли о том, КАКИМ будет этот мир... Война? Но последняя война уже началась...
        Ураган "Янус" шел с запада, разрушая все на своем пути.