Магам можно все (сборник) Марина Дяченко
        Сергей Дяченко
        Сборник избранных романов и повестей в жанре «фэнтези».
        Содержание:
        Магам можно все (роман), с. 8-302
        Варан (роман), с. 303-580
        Ритуал (роман), с. 581-762
        Мизеракль (повесть), с. 763-814
        Хозяин Колодцев (повесть), с. 815-894
        Марина и Сергей Дяченко
        Магам можно все (сборник)
        Магам можно все

* * *
        Миллион лет назад…
        Ладно, пусть не миллион лет, но все-таки очень, очень давно стоял городок на берегу моря. Жители его были бедны и кормились тем, что уступали свои дома постояльцам. Постояльцы - чужаки - являлись летом, когда море было теплым и цвела магнолия; они хотели радости, и городок, прилепившийся у кромки самого красивого в мире парка, давал им эту радость.
        Миллион лет назад.
        Двери крохотного санузла были плотно закрыты, потому что в комнате спал сын; здесь, между ванной и унитазом, было очень тесно, квадратный метр истертой плитки под ногами, квадратный метр облупленного потолка над самой головой, запасная вода в цинковом баке, маленькое зеркало в брызгах зубной пасты, в зеркале отражаются два лица - одно против другого, слишком близко, будто за мгновение до поцелуя, и собеседников можно принять за влюбленных, если не смотреть им в глаза.
        - …Ты понимаешь, что после этих твоих слов ничего у нас не может продолжаться? Что я никогда не смогу переступить через эти твои слова? Что это конец?
        - Что я такого сказала?
        (Не оправдываться! Только не оправдываться. Это… жалко).
        - Что ты сказала?!
        - Да, что я сказала? Почему ты…
        Нет ответа. Есть дверь, качнувшаяся наружу и закрывшаяся опять.
        Есть вода в цинковом баке и нечистое маленькое зеркало, отражающее теперь уже одно, некрасивое, красное, в гримасе рыданий лицо.
        Уже рассвет, но желтой лампочке под потолком на это плевать. Как летнему солнцу плевать на женщину, скорчившуюся на краешке ванны. Какая бы не случилась катастрофа - солнце будет вставать вовремя, и даже если курортный городок со всеми своими жителями однажды обрушится в море, солнце все так же будет подниматься и опускаться, миллион лет…
        Это было миллион лет назад. Теперь это не имеет никакого значения.
        Глава первая
        Занимательная геральдика: ЧЕРНЫЙ ХОРЕК НА ЗОЛОТОМ ПОЛЕ

* * *
        - …Как здоровье вашей совы?
        - Сова поживает прекрасно, благодарю вас…
        Моя сова околела пять лет назад, но я ответил, как велела мне вежливость. Говорят, современный ритуал обмена любезностями берет корни из давно забытого наречия; в старину приветствие примерно так и звучало: «Ком сава?»
        Гость кивнул так удовлетворенно, будто здоровье моей совы действительно вызывало у него живейший интерес. Откинулся на спинку замечательно неудобного кресла; вздохнул, разглядывая меня из-под насупленных редких бровей.
        Для своих пятидесяти девяти он выглядел не так уж плохо. Я знал, что маг он не наследственный, а назначенный, что магическое звание он получил, будучи уже деревенским комиссаром, и что на аттестации ему завысили степень - дали третью вместо четвертой.
        И еще я знал, как он ко мне относится.
        - А как здоровье вашей совы, господин комиссар?
        - Благодарю вас, - ответил он медленно. - Превосходно.
        Я знал, что в тот же день, как комиссар был назначен магом, все окрестные охотники получили заказ на совенка. Немало совьих семейств понесло тогда тяжелую утрату; из нескольких десятков птенцов свежеиспеченный маг выбрал одного - и теперь мой вопрос и его ответ наполнены были живейшим смыслом, потому что отобранная комиссаром сова оказалась хилой и все время болела.
        Или он неверно за ней ухаживал?..
        Молчание затягивалось. Наконец, комиссар вздохнул повторно:
        - Господин наследственный маг. От имени комиссариата и поселян я рад передать вам приглашение на праздник урожая, который состоится в последний день жатвы.
        Я вежливо наклонил голову. Комиссар смотрел на меня устало и как-то болезненно. Видит сова, он не хотел идти ко мне на поклон; он сам изо всех сил пытался поправить дело - последние три дня на небе то и дело случались тучки, бессильные, бесплодные, холостые. Он стоял посреди двора, он бормотал заученные заклинания, он даже плакал, наверное, от бессилия… А потом преодолел отвращение и страх, сел в двуколку и поехал ко мне. По дороге разворачивал оглобли не раз и не два, и возвращался, и разворачивался снова - и вот сидит теперь, смотрит, щурясь, мне в глаза. Чего-то ждет, наивный.
        - Весьма благодарен, - сказал я проникновенно. - Обязательно приду.
        Комиссар проглотил слюну; ему предстояло сформулировать просьбу, и я с удовольствием смотрел, как он мучится.
        - Господин наследственный маг… - выговорил он наконец. - Позвольте обратить ваше внимание на засуху.
        - Как-как? - переспросил я с ласковой улыбкой.
        - На засуху, - через силу повторил комиссар. - Вот уже почти месяц не было дождя… между тем состояние всходов… внушает опасение. Поселяне боятся, что праздник урожая будет… омрачен.
        Он замолчал и уставился мне в переносицу; я улыбнулся шире:
        - Надеюсь, меня никто ни в чем не подозревает?
        Комиссар пожевал губами:
        - Что вы, что вы… Никоим образом. Безусловно, это стихийное бедствие имеет естественную… немагическую природу. Однако еще немного - и нас ожидает неурожай, сравнимый с бедствием тридцатилетней давности, вы, наверное, не помните…
        В последних словах обнаружились тонкие заискивающие нотки. Еще немного - и он скажет мне «сынок»… или, чего доброго, «внучек»!
        - Не помню такой древности, - признался я со смехом. - И, если честно, я никогда не интересовался сельским хозяйством. До недавних пор мне верилось, что брюква растет на деревьях!
        Комиссар смотрел на меня с тоской; дать бы тебе мотыгу, явственно читалось в его взгляде. Выгнать бы на поле, под палящее солнце, и тогда поглядеть бы на тебя, здоровенного сытого лентяя. Поглядеть бы хоть раз на твой поединок со свекольной грядкой!..
        В следующую секунду комиссар шумно вздохнул и прикрыл глаза. Видимо, картина, представлявшаяся ему, оказалась слишком яркой.
        Я оборвал смех. Помолчал, любуясь бессильной злостью визитера; сплел пальцы, потянулся, разминая суставы:
        - Если вы, господин маг третьей степени, не в состоянии организовать маленькую тучку - обратитесь к бабушкам в деревнях. Народные средства не всегда заслуживают осмеяния…
        Он поднялся. Наверное, у него в запасе остались еще аргументы - деньги, почести, обращения к моей совести - но презрение оказалось сильнее.
        - Прощайте, господин наследственный маг… Здоровья и процветания вашей сове!
        Слово «наследственный» он произнес с нескрываемым презрением. Гордые мы, гордые, ничего не поделаешь, наша гордость бежит впереди и распихивает всех локтями…
        - Осторожнее, - сказал я заботливо. - Глядите под ноги.
        Комиссар вздрогнул.
        Про мой дом ходило в округе множество легенд: говаривали, например, о бездонных колодцах, куда в изобилии валятся жертвы потайных люков, о крючьях, клочьях, удушающих тюлем занавесках и прочих опасностях, подстерегающих нежелательного гостя…
        Я любил свой дом.
        Я никогда не был уверен, что знаю его до конца. Вот, например, не исключено, что где-то среди книжного хлама до сих пор обитает настоящая сабая, которую мне не поймать, как ни старайся. Но поведай я сплетникам о сабае - они не впечатлятся, другое дело свирепый камин, перемалывающий гостя каменными челюстями, или, скажем, бездонный ночной горшок, хранящий в круглом фарфоровом чреве смертоносные шторма…
        - Здоровья вашей сове! - запоздало крикнул я вослед уходящему комиссару.
        Из приоткрытого окна тянуло зноем. Я представил, как назначенный маг третьей степени (на самом деле четвертой) выходит на крыльцо - из прохладного полумрака прихожей вываливается в раскаленное марево этого сумасшедшего лета. Как натягивает на глаза шляпу, как бранится сквозь зубы и бредет под солнцем к своей двуколке…
        Почему он меня не любит - понятно. Но почему я его не люблю?

* * *
        ЗАДАЧА №46: Назначенный маг третьей степени заговорил от медведки огород площадью 2га. Поле какой площади он может заговорить от саранчи, если известно, что энергоемкость заклинания от саранчи в 1,75 раза больше?

* * *
        Спустя полчаса после ухода комиссара колокольчик у входной двери издал негромкое, сдавленное «динь-динь». По-видимому, визитер находился в смятенных чувствах; некоторое время я раздумывал, что бы это могло так смутить моего друга и соседа, и, так и не предположив ничего, пошел открывать.
        Гость вломился, отодвинув меня в глубь прихожей - высокородный Ил де Ятер имел свойство заполнять собой любое помещение, и заполнять плотно. В первый момент - пока не притерпишься - мне всегда становилось тесно в его присутствии.
        - Проклятье, с утра такая жарища… А у тебя прохладно будто в погребе, устроился, колдун, как вошь в кармане, даже завидно…
        За привычным напором и привычной спесью визитера пряталось смятение, то самое, что заставило хрипеть мой звонкий дверной колокольчик. Что-то случилось. Большое. Неприятное.
        - Мои приветствия, барон, - сказал я смиренно. - Желаете выпить?
        - Пиво есть? - отрывисто спросил высокородный Ятер.
        И через несколько секунд, опуская на стол опустевшую кружку:
        - Значит так, Хорт. Папаша вернулся.
        Я налил ему еще - не рассчитал, пена хлестнула через край.
        - Вернулся, - повторил барон удивленно, будто не веря своим словам. - Вот такой, преблагая лягушка, номер.
        Я молчал. Гость опрокинул вторую кружку, вытер пену с жестких усов, дохнул мне в лицо пивным духом:
        - Э-эх… На рассвете. Слугу, что ему открывал, я запер в подвале, там устройство хитренькое, знаешь, можно воду пустить - так труп потом во рву всплывает… Или не всплывает - по желанию.
        - Раскисаешь, наследник, - сказал я с сожалением.
        Барон вскинулся:
        - Я?! Слуга-то живехонек пока. Просто привычка у меня такая, как у крысы, чтобы всегда второй выход был…
        Я вздохнул.
        Папаша Ила де Ятера, самодур шестидесяти двух лет, пропал без вести год и восемь месяцев тому назад. Отправился в путешествие с молоденькой невестой - и сгинул; предполагалась смерть от руки неведомых разбойников. Через полгода, согласно закону, наследство и титул перешли к старшему сыну Илу, тому самому, что хлестал сейчас мое пиво.
        Впрочем, если старый барон вернулся… пивом такую новость не зальешь. Потребуется напиток покрепче; Ил-то, выходит, самозванец. Негодный сын, получивший наследство при живом отце.
        В самом лучшем случае моего дружка ждет удаленная обитель. В худшем - труп всплывает во рву. Или не всплывает. По желанию. О нраве старика Ятера в этих краях наслышаны даже те, кто от рожденья глух…
        - Сядь, - предложил я.
        Барон покорно опустился на козетку; еще минуту назад казалось, что комната переполнена им как дрожжами. Теперь наваждение схлынуло - посреди гостиной сидел некрупный мужчина в щегольском, но изрядно помятом платье. Даже шляпа, небрежно брошенная в угол, казалась помятой и обиженной на весь мир.
        - Подробности, - потребовал я, усаживаясь напротив.
        Барон-самозванец потрогал стриженые усы - осторожно, будто боясь уколоться:
        - На рассвете будит меня Пер, дурень этот, глаза на лбу: старый хозяин, мол изволили объявиться, изволили постучаться и пройти к себе. Я сперва подумал - приснилось, мне и не такое, бывало… ну да ладно. Потом гляжу - преблагая лягушка, все наяву, от Пера чесноком разит… Я его за шиворот - и в батюшкины комнаты, а там, знаешь, я все переделать велел, стену проломить, хотел охотничий зал устроить… И точно - стоит папаша посреди моего охотничьего зала, и глаза уже белые: видать, прошибло его от моих переделок… Я бух - в ноги: счастье, мол, а мы считали погибшим, то-се… Молчит, а глаза белые! Я…
        Барон запнулся. Я не мешал ему; горластый и не знающий сомнений, наглый по природе и еще более обнаглевший за последние месяцы, мой приятель - возможно, впервые в жизни - переживал настоящий шок.
        - Я, Хорт, струсил, честно говоря… Короче, взял я да и запер. Замок там хороший успели приладить, охотничий зал ведь, трофеи ценные… Папашу запер, Пера - в подвал… еле успел. Через полчаса прислуга проснулась - и ведь чуют, подлецы, неладное. Я им сказал, что Пера услал с поручением. Не верят! По глазам вижу… Не верят, что барон на рассвете встал и лакею поручение придумал. И отослал - пешком, в одной рубахе. И вокруг зала моего охотничьего так и крутятся… А я - к тебе, Хорт. Быстро думай, что делать, или я тебя, Хорт, этими вот руками задушу…
        Он посмотрел на свои маленькие аристократические ладошки. Перевел взгляд на меня, будто прикидывая. Вздохнул сквозь зубы:
        - Ну, пойдем… Пошли со мной. Надо что-то делать, Хорт… в долгу не останусь. Слово Ятера. Ты знаешь.
        Я молчал.
        Он шумно засопел:
        - В чем дело?
        - Странный народ эти аристократы, - пробормотал я будто бы сам себе. - Зачем тебе второй свидетель? Я, знаешь ли, не желаю всплывать во рву. Не тот характер.
        Минуту он смотрел на меня, шевеля губами. Потом переменился в лице:
        - Ты… за кого меня принимаешь, колдун? За отцеубийцу?!
        Глядя в его стремительно белеющие глаза, я вдруг понял, что он не играет. Не притворяется; в настоящий момент его действительно ужасает перспектива кровопролития: и это при том, что сам он, не отдавая себе отчета, уже совершил все необходимое для этого решительного поступка!
        Правда, его визит ко мне в схему тихого убийства не укладывается.
        - Ну что ты, Ил, - сказал я кротко. - У меня и в мыслях не было, ты превратно истолковал…
        Некоторое время он смотрел на меня фамильным взглядом Ятеров - белым бешеным взглядом. Потом в глаза его постепенно вернулось осмысленное выражение:
        - Ты… не шути так, Хорт.

* * *
        «ВОПРОС: Что такое магическое воздействие?
        ОТВЕТ: Это активное направленное воздействие, имеющее целью изменение в окружающей физической среде.
        ВОПРОС: какого рода бывают магические воздействия?
        ОТВЕТ: Бытовые, боевые, информационные, прочие.
        ВОПРОС: Какие виды бытовых магических воздействий вы знаете?
        ОТВЕТ: Природно-бытовые (изменения погоды и климата, сельскохозяйственные воздействия), социально-бытовые (изменение внешности своей и окружающих, то есть оличинивание; изменение свойств свих и окружающих, то есть оборотничество; изменение психологии своей и окружающих, то есть навеяние, сюда же относятся и любовные чары), ремесленно-бытовые (починка либо разрушение одежды, жилища, орудий труда, предметов искусства и быта), предметные (воздействия с имитацией предмета, как-то веревки, топора, факела, палки и тому подобное).
        ВОПРОС: Какие виды индивидуальных боевых воздействий вы знаете?
        ОТВЕТ: Атакующие, защитные и декоративные. К атакующим относится прямой удар (соответствует удару тупым металлическим предметом в лицо), огненный удар (соответствует направленной струе огня), имитирующий удар (удар с имитацией реального оружия). К защитным относятся общая защита и адресные защиты: от железа, от дерева, от огня, от чужого взгляда и тому подобное. Адресные защиты возможно эффективно комбинировать. К декоративным воздействиям относятся салюты и фейерверки.
        ВОПРОС: Какие виды информационных воздействий вы знаете?
        ОТВЕТ: Почтовые (позволяют обмениваться информацией на расстоянии, обязательно требуют материального носителя, как то птица, или группа насекомых, или любая поверхность, на которую наносится текст послания), поисковые, следящие, сторожевые, обзорные.
        ВОПРОС: Какие виды воздействий предпочтительнее вам, как будущему назначенному магу?
        ОТВЕТ: Природно-бытовые и ремесленно-бытовые, а также некоторые виды информационных».

* * *
        Ятеры жили богато и привольно, ни в деньгах, ни в развлечениях не стесняясь. Нас с Илом встретил целый выводок слуг - от плешивого согбенного старца до мальчишки лет двенадцати. Ни единого лица я не разглядел - только макушки; в присутствии хозяина дворня де Ятеров находилась в непрерывном поклоне.
        В гостиной нас встретила жена Ила - замученная хворями блондинка. Ее скудное личико казалось нарисованным на промасленной бумаге - еще чуть-чуть, и сквозь него проступили бы очертания комнаты.
        - Господин Хорт зи Табор пожелал осмотреть мою охотничью залу, - с неприязнью сообщил ей барон. - Распорядитесь относительно завтрака, дорогая.
        Серые глазки баронессы вдруг наполнились слезами; ни исчезновение Пера, ни суета в доме, ни взвинченность в голосе супруга не укрылись от нее, а ранний визит «постылого колдуна» - то есть меня - окончательно поверг бедняжку в отчаяние. Но - надо отдать должное Илу как укротителю жен. Баронесса присела в низком реверансе и, не проронив ни слова, удалилась. Веер в ее руках топорщился перьями и оттого похож был на дохлую птичку.
        - Идем, - хрипло сказал Ил.
        В баронских покоях стояла плотная, слоями слежавшаяся духота. Расшитый шелком платочек в руках молодого Ятера совсем раскис от пота - барону-самозванцу приходилось ежесекундно промокать лоб.
        Ключ от охотничьей залы - размером с ручку упитанного младенца - был, безусловно, шедевром кузнечного искусства. Ятер нервничал. Дверь поддалась не сразу; импульсивный барон даже предпринял попытку взлома, хотя с первого же взгляда было ясно, что выломать эту дверь под силу разве что бочонку с порохом…
        Наконец, замок поддался. Ятер в последний раз вытер лоб - сперва мокрым платочком, потом рукавом камзола. Обернулся ко мне; грозному барону было очень страшно в эту минуту, мне даже подумалось, что, откажись засов повиноваться - наследник-самозванец вздохнул бы с облегчением…
        Я отстранил Ила с дороги, отодвинул засов и вошел в залу первым.
        Да, барон-охотничек очень спешил стереть всякую память о папаше. Почти ничто не напоминало о том, что помещение когда-то служило старику спальней и кабинетом: стена между комнатами была разрушена до основания, мебель вынесена, пол заново покрыт керамическими плитами, а потолок - мозаикой из разных сортов дерева. Стены пестрели гобеленами, как старинными, искусными и радующими взор, так и новыми, изготовленными на скорую руку, вдохновенно-безобразными. Предполагалось, что всякий, впервые вошедший в охотничью залу, замрет, пораженный великолепием охотничьих трофеев (десяток грустных оленьих голов, набитые ватой разновеликие пташки и чучело кабана, изготовленное с нарушением технологии, отчего животное казалось в полтора раза крупнее, чем было при жизни), а также завороженный блеском оружия (стойка для копий и рогатин, пара арбалетов на стенах и несколько боевых клинков, к охоте не имеющих никакого отношения).
        Я остановился на пороге. Тяжелые шторы на окнах удерживали снаружи свет летнего утра, и потому я не сразу заметил старика - тем более что он одет был во все черное, будто ворон.
        За моей спиной шумно сопел наследник-самозванец; скрипнула дверь, запираемая теперь изнутри.
        - С добрым утром, батюшка, - сказал Ил до невозможности фальшиво.
        Старик не ответил. Лицо его оставалось в тени.
        Повисла пауза; я ощутил - впервые с момента, когда Ил де Ятер посвятил меня в эту историю - ощутил холодок и внутреннее неудобство, как будто груди моей коснулась изнутри маленькая когтистая лапка.
        Я прекрасно знал нравы семейства де Ятеров - ведь наши предки жили бок о бок вот уже несколько поколений. Я знал в подробностях, каким образом обращался со своей семьей Дол де Ятер - вот этот самый внезапный старец. Одно время мы с Илом дружили очень тесно - я был колдун и сын колдуна, убежденный, что мир существует исключительно для моих надобностей. Ил был наследник знатного рода, красивый и сильный мальчишка, забитый и запуганный до невозможности. Если он внезапно пропадал с моего горизонта - я знал, что отец за какую-то провинность посадил его в чулан, или привязал уздечкой к столу (массивной парте из красного дерева, за которой Илу полагалось ежедневно постигать совершенно бесполезные для него науки), или запорол до полусмерти; младшие дети Ятеров - то были в основном девочки - страдали немногим меньше. Целыми днями запертые в душной комнате, они рукодельничали под присмотром строгой наставницы, их даже не выпускали в отхожее место, а ставили один на всех ночной горшок…
        Один брат Ила - запамятовал, как его звали - в возрасте двенадцати лет сбежал из дома с бродячим цирком, и больше о нем никто никогда ничего не слышал. Другой вырос тихим молчаливым юношей, с виду вроде бы нормальным, но превыше всех развлечений ставившим наблюдения за струйкой воды из насоса. Он мог смотреть на воду часами и сутками, и лицо у него при этом становилось мягким, будто из воска, и в уголках рта скапливалась слюна… Прислуга втихаря насмехалась над младшим Ятером и приклеила ему кличку «Фонтан».
        Теперь, если наследство уйдет от Ила - его суждено получить Фонтану.
        …Старик Дол де Ятер стоял посреди залы, и мне почему-то показалось, что он стоит все там же, где его оставил Ил. Что за время, пока сын отсутствовал, он не сделал и шага.
        - Батюшка, - сказал Ил, и голос его дрогнул. - Наш сосед, господин зи Табор хотел выразить свою радость по поводу вашего внезапного возвращения.
        Старик молчал.
        Фамильная черта Ятеров - никогда не терпеть перекора ни в чем - сочеталась в старом бароне с нежной любовью к жене и детям. Эту любовь он без устали провозглашал на пиру и на охоте, открывал знакомым и незнакомым, аристократам и землепашцам. Он искренне считал свою жену красавицей, расхваливал ее перед друзьями и покупал ей дорогие украшения; если же супруге случалось провиниться (не вовремя раскрыть рот либо опоздать, когда барон изволили ждать ее) - следовало неминуемое и решительное наказание. Несчастная баронесса, мать Ила, не дожила и до сорока - после ее смерти старый Ятер убивался искренне, долго и тяжело.
        Все та же фамильная черта Ятеров обнаружилась в Иле сразу после утверждения его главой семьи, и обнаружилась так, что ни чадам, ни домочадцам мало не показалось. Жена его, когда-то румяная и шумная, сократилась до полупрозрачного состояния и низвелась на положение мышки. Дочерей не было ни видно, ни слышно, а единственный сын время от времени проливал горькие слезы, будучи привязан уздечкой к старинной парте красного дерева.
        - Батюшка… - пробормотал Ил в третий раз.
        Я подошел к окну и осторожно приподнял штору.
        Солнечный луч пробился сквозь толчею пылинок, отразился от плитки пола и придал почти живое выражение стеклянным глазам давно поверженного кабана.
        Разглядев лицо отца, Ил де Ятер издал невнятный возглас. А я понял наконец, в чем причина невнятного беспокойства, холодным комочком поселившегося у меня внутри.
        Закрепив штору золотым шнуром, я снова пересек залу и остановился прямо перед воскресшим бароном.
        На меня - сквозь меня! - смотрели белые глаза безо всякого выражения. Да, с перепугу этот взгляд можно было спутать с взглядом, исполненным крайнего бешенства, и я догадываюсь, каково пришлось Илу в первые минуты встречи.
        Я поводил рукой перед неподвижным лицом старика. Глаза глядели в одну точку. Зрачки не расширялись и не сокращались.
        - Ил, - услышал я собственный спокойный голос. - Можешь звать жену и слуг… а можешь не звать. Укрытая от посторонних глаз каморка, немая сиделка, частая смена белья и постели - вот все, что потребуется тебе для исполнения сыновнего долга.
        Дружок моего детства долго молчал, переводя взгляд с моего лица на лицо старого барона. Потом резко отошел в темный угол и опустил голову на руки; непонятно, чего было больше в его позе, горя или облегчения.
        Повернув голову, я встретился взглядом с оленьей головой, выраставшей, казалось, прямо из стены. По печальной морде путешествовала одинокая моль.
        - Где же он был? - глухо спросил молодой Ятер. - Где он был почти два года? Откуда?..
        Я разглядывал равнодушного старика, все так же неподвижно стоявшего посреди зала.
        Я его не узнавал.
        Лет пятнадцать назад это был нестарый добрый сосед, таскавший меня на плечах, обожавший бои на деревянных секирах и по первому требованию демонстрировавший славный фамильный меч, который, бывало, сносил по две-три вражьи головы за один удар. Помнится, я еще удивлялся - почему Илов папа, со мной приветливый и покладистый, так жесток к собственному сыну? И, помнится, приходил к однозначному выводу: потому что я лучше Ила. Умнее, храбрее, вот сосед и жалеет, что туповатый Ил его наследник, а не я…
        Было время, когда «дядюшка Дол» казался мне ближе, чем собственный отец. Немудрено - отец в те годы сильно сдал, смерть матери и мои бесконечные детские болезни подкосили его, у него не было ни времени, ни сил на игрища с мечами и палками, а конфеты он полагал вредными для зубов; потом я повзрослел, и дружеская связь с соседом ослабла, а с отцом наоборот - окрепла, однако первым, кто пришел утешить меня после смерти отца, был все-таки дядюшка Дол…
        Тогда мне было пятнадцать. Сейчас - двадцать пять; последние десять лет мы совсем не общались. Я знал от Ила, что характер его отца с приходом старости испортился донельзя. Я был посвящен в темную историю с его исчезновением; я тихо радовался, что безумный старик, застывший посреди охотничьего зала, почти не похож на того дядю Дола, которого я когда-то любил.
        - Откуда он явился? - с отчаянием повторил молодой Ятер. - А, Хорт?
        Усилием воли я отогнал ненужные воспоминания. Темное платье стоящего передо мной старика было неново и нуждалась в чистке - тем не менее он не производил впечатления человека, долго и трудно добиравшегося до родного дома, пешком бредшего через поля и леса. Для верховой же езды его костюм и особенно башмаки не годились вовсе.
        - Смотри, Хорт… - прошептал Ятер, но я и так уже заметил.
        На шее у старика поблескивала, прячась в складках просторного камзола, цепь из белого металла. На цепи висел кулон - кажется, яшмовый.
        - Ты помнишь эту вещь у отца? - спросил я, заранее зная ответ.
        - Нет, конечно, он не носил ничего такого, - отозвался Ил с некоторым раздражением. - Не любил цацек. Ни серебра, ни камня - в крайнем случае золото…
        Ил протянул руку, желая рассмотреть кулон поближе. Протянул - и отдернул; несмело заглянул старику в лицо. Я понимал его сложные чувства; ему трудно и страшно было осознать, что его отец, столько лет наводивший страх одним своим присутствием, превратился теперь в живую куклу.
        Кулон, которого я коснулся до безобразия беспечно, тут же преподнес мне первый неприятный сюрприз.
        Вещь была явно магического происхождения.
        Из большого куска яшмы неведомый искусник вырезал морду некой злобной зверушки - отвратительную, оскаленную, мутноглазую морду. И присутствие этой морды на груди обезумевшего барона явно имело какой-то скрытый смысл.

* * *
        Слуга Пер родился под счастливой звездой - его труп так и не всплыл во рву. Вместо этого Перу повысили жалование, подарили совсем еще новый камзол и посвятили в тайну: отныне верный слуга должен был обслуживать немощного безумца, помещенного в дальнюю коморку. Имя старого барона произносить (или просто вспоминать) запрещалось; слугам и домочадцам было объявлено, что на иждивение к де Ятеру поступил престарелый отец Пера, что он болен заразной болезнью и потому всякий, кто заглянет в коморку или хотя бы приблизится к ней, будет бит плетьми и клеймен железом. (Тяжесть обещанного наказания явно не вязалась с придуманной Илом легендой, но барона это совершенно не заботило. Обитатели фамильного гнезда давно были вышколены до полной потери любопытства).
        Новая служба Пера продолжалась целых два дня.
        На третий день вечером Пер накормил старика ужином (по его словам, он совсем почти наловчился управляться с медной воронкой, и в господина Дола удалось влить изрядную порцию жидкой каши), а, накормив, вышел ненадолго за чистыми простынями. И дверь запер на замок снаружи - относительно этого ему был строгий-престрогий наказ.
        Первая ошибка Пера заключалась в том, что он оставил в каморке горящую свечку. Вторая ошибка оказалась фатальной: Пер не повесил ключ на цепочку на шею, как было велено, а просто положил в карман рабочей куртки.
        Неудивительно, что безумный старик ненароком опрокинул свечку прямо на тюфяк. Неудивительно, что Пер, явившись к кастелянше, захотел поменять не только бароновы простыни, но и свою залитую кашей куртку.
        На этом счастливая звезда Пера закатилась. Потому что взять ключ из кармана куртки он благополучно позабыл.
        - Горит! Пожар!!
        Все случилось очень быстро.
        Тюфяк вспыхнул. Ветхое строение занялось моментально; пока Пер в ужасе ощупывал карманы, пока бежал, спотыкаясь, к кастелянше, пока выл над кучей грязного белья, в которую канула его старая куртка - пока слуга производил все эти предсмертные телодвижения, Ил де Ятер пытался сбить с дверей замок.
        Не удалось. Сработано было крепко.
        Тогда Ятер кинулся к окну; окна в каморке по понятным причинам были забраны крепкими решетками. Огонь охватил уже всю комнату - повиснув на прутьях, будто обезумевшая обезьяна в зверинце, Ил мог видеть, как его отец равнодушно взирает на подбирающиеся к нему языки огня.
        Как вспыхивают седые волосы…
        Я видел потом эту решетку - человеку не под силу так погнуть толстенные прутья. Ил сделал больше, чем под силу человеку, но на исход дела это не повлияло.
        Сбежались слуги, домочадцы, дети. Выстроились цепочкой, передавали ведра из рук в руки. Огонь, по счастью, не успел перекинуться на стоящие рядом строения; дверь в каморку наконец-то выломали, и взглядам предстала выгоревшая комната с черным скрюченным трупом посредине.
        Прибежал Пер с ключом. Постоял, поглядел на суматоху…
        А потом пошел и потихоньку повесился в бароновом саду, на осине.

* * *
        ЗАДАЧА №58: Назначенный маг третьей степени заговорил клубок шерсти на непожирание молью. Каков диаметр сферы действия заклинания, если известно, что наследственный маг первой степени почуял остаточную силу, находясь на расстоянии трех метров от клубка?

* * *
        На другой вечер мы сидели у меня в гостиной за кувшином вина, вернее, за целой батареей кувшинов. Ятер пил, но не пьянел; сам я спиртного избегаю, но из уважения к традициям всегда держу в погребе несколько породистых бочек.
        Мы молчали так долго, что ночные светильники под потолком стали понемногу убавлять свет - решили, вероятно, что мы спим либо комната пуста. Единственная свеча на столе подчеркивала мрачность осунувшегося баронового лица, зато в свете ее не видно было ни обгоревших бровей, ни поредевших волос, ни обожженных щек. Я смотрел на Ила - и картина гибели старого барона повторялась перед моими глазами снова и снова, я гнал ее, но она возвращалась опять. Самым печальным было то, что в лице старикашки, равнодушно взирающего на охватившее комнату пламя, явственно проступали черты дядюшки Дола - такого, каким я его помнил, моего старшего друга. И когда пламя, кинувшись на старика, оборачивало его рваным извивающимся коконом - я невольно закрывал глаза, зажмуривался, будто нервная дамочка.
        Если бы я оказался рядом - я мог бы его спасти!
        …Спасти, но не вернуть разум. Ему предстояло год за годом жить растением в кадке, питаться жидкой кашей через жестяную воронку, ходить под себя…
        …Но столь ужасная смерть?!
        …Почему я не властен над временем? Почему я не оказался в тот момент - там?
        …Милосерднее было бы сразу же его зарезать. Как Ил, собственно, и собирался сделать…
        Я вздрогнул. С подозрением уставился на сидящего напротив молодого барона; да уж. Вернись Ятер-старший в полном здравии - Ил недрогнувшей рукой перерезал бы папаше горло. Но теперь - теперь мой приятель жестоко страдал. Сыновние чувства, все эти годы тлевшие под коркой застарелой ненависти, были извлечены наружу; они были бледненькие, неубедительные и как бы битые молью, Ил стыдился их - сам перед собой. Уж лучше чистая ненависть, чем такая любовь.
        - Они, - светильники, отрезвленные звуком баронова голоса, вспыхнули на полную мощность, яркий свет заставил моего собеседника поморщиться. - Они… их уже не остановить… языки вырезать, что ли… болтают. А когда молчат - думают… Что это я свел батюшку в могилу. Собственного отца погубил! И Пер, скотина такая, свидетель мой единственный… Скотина, удавился! Уже болтают, что я батюшку два года в каморке держал… Уже болтают… И - верят!
        - Что тебе за дело до грязных языков, - спросил я устало. - Хочешь, я разом позатыкаю все эти рты?
        - Не-е-е, - Ил тяжело замотал головой. - Так не пойдет, колдун… Так не будет. Рты затыкать… это я сам могу, безо всякого колдовства. А надо батюшкиного убийцу… Кто его похитил, кто его разума лишил… тот и убийца. Надо найти. А Пер, дурень, поспешил - я его, может, потом сам замучил бы… но ведь это потом… Он много знать мог, вспомнить что-то, этот Пер, ведь тогда с батюшкой вместе был, помнишь, когда его эта девка свела… Эта сучка, чтоб ей жабой подавиться… Помнишь ведь?
        Я вздохнул.
        …Развязная особа постучала в ворота поздним вечером, в дождь, и назвалась жертвой разбойников. По ее словам, негодяи похитили у нее карету, убили кучера и слуг, поживились сундуком с семейными драгоценностями - а драгоценностей было немало, потому что и семью она назвала известную, знатную семью из Южной Столицы.
        На тот момент в округе не было ни одной серьезной разбойничьей шайки. Девица не смогла указать места, где лежат трупы несчастных слуг (темно было, незнакомые места, ночь, шок); короче говоря, авантюристку в ней заподозрили сразу все - кроме старого Дола де Ятера.
        Тот, вопреки обыкновению, отнесся к девициной истории очень серьезно. Более того - ни с того ни с сего пожелал несчастную девушку утешить; в первую же ночь она пробралась к старику в постель. И старик расцвел, потому что собственная жена его давно была сведена в могилу, а прочие женщины, делившие с ним ложе, бывали либо продажны, либо насмерть перепуганы.
        Уже на следующий день пришелицу ненавидели все - начиная от наследника Ила, которому мерещился претендующий на его права младенец, и заканчивая кухонным мальчишкой. Она вела себя, как хозяйка. Она откровенно издевалась над шипящими ей вслед бароновыми дочками. Она провоцировала Ила на грубость - а потом жаловалась на него старому Ятеру; жизнь семейства, и без того несладкая, медленно превращалась в ад. Барон объявил о своей предстоящей женитьбе - вразумить его и в лучшие-то времена никто не мог, а теперь старик и вовсе рехнулся. Ил в отчаянии приходил ко мне, обиняками расспрашивал о ядах, их свойствах и способе применения. Разумеется, все разговоры носили отвлеченный характер, однако скоро старик завел новый порядок приема пищи: ни сам он, ни его красотка ничего не брали в рот прежде, чем кто-нибудь из слуг не снимал с блюда пробу…
        Наконец, старый Ятер сообщил о своем желании встретиться с родичами своей избранницы. Собрана была карета для поездки в Южную Столицу; жених и невеста отбыли, прихватив с собой несколько сундуков добра, в том числе семейные драгоценности, и не мифические, как у девицы, а самые настоящие.
        Спустя неделю после отъезда влюбленных в замок вернулся посланный с бароном слуга (тот самый Пер). По его словам, барон совершенно сошел с ума, швырял тяжелыми предметами и требовал убраться с глаз долой. Перепуганная прислуга ретировалась - лучше потерять место, нежели лишиться жизни. В замок Пер вернулся один - из-за жены; прочие (кучер, повар, камеристка и два лакея) решили поискать счастья где-нибудь подальше от милостей господина Дола.
        Время шло. Через месяц я посоветовал Илу осторожно поинтересоваться: а где, собственно?..
        Справки, наведенные через городскую префектуру (почтовые голуби, летающие туда-сюда) подтвердили самую смелую догадку. В Южную Столицу влюбленные не прибывали, более того, тамошнее уважаемое семейство знать не знало ни о каких странствующих ограбленных девицах. Бедным голубям приходилось носить весьма холодные, даже жесткие послания - кому же приятно узнать об авантюристе, использующем для своих делишек твое незапятнанное имя?!
        Прошло два месяца со дня баронова отъезда; Ил пришел за помощью ко мне. Помнится, тогда я здорово потратился на разнообразные поисковые процедуры - распустил по дальним окрестностям побегаек и язычников, вопрошал принесенные Илом стариковы вещи - все без толку; чтобы не уронить свой авторитет в глазах молодого Ятера, пришлось соврать, что отец его обзавелся дорогим оберегом от магического глаза. Ил еще, помнится, спросил, сколько стоит такой оберег. Я назвал цену «от свечки» - такую несусветно громадную, что Ил мне сразу поверил…
        Тогда молодой барон назначил награду за любые сведения о своем отце. Нашлись желающие приврать и получить денежки задаром: таких гнали от ворот кнутом. Подлинных сведений не мог предоставить никто: старого Ятера с молодой невестой будто драконом слизало.
        Через полгода Ил вступил в права наследника. Еще через четырнадцать месяцев старый барон постучал в ворота собственного замка, и его встретил ошалевший Пер…
        Боком им вылезла эта встреча. Обоим.
        - Девка, - повторил я задумчиво. - Как ее звали?
        Ил де Ятер поморщился:
        - Эфа.
        - Эфа, - повторил я, припоминая. - Красивое имя… Ее искали, Ил. И не нашли. Теперь, спустя почти два года - и подавно…
        Ятер набычился. Вытащил из кармана и положил передо мной на стол яшмовый кулон; хищная мутноглазая морда была покрыта черной копотью и почти неразличима, но я-то помнил отлично каждую ее черточку, что-что, а память у меня профессиональная…
        На мгновение мутноглазая морда уплыла в сторону, а на ее месте проступило беспомощное старческое лицо - дядя Дол, только много лет спустя. Как ты изменился, мой добрый дядюшка…
        Некоторое время я подбирал слова. Надо было сказать коротко и убедительно - при том, что я отлично знал, как нелегко убеждать в чем-либо баронов Ятеров. Тем более в такой ситуации.
        Хорошо бы вообще отложить разговор на потом. Пусть он забудет эту картину - сгорающий на его глазах отец. У Ила крепкая натура и здоровые нервы…
        …А я, интересно, когда-нибудь от этого избавлюсь? От запаха паленого мяса, такого реального, что впору заткнуть ноздри?
        - Да, - сказал я, глядя на покрытый копотью кулон. - Мне все-таки думается, что, хоть злые языки и не страшны тебе - надо бы их на всякий случай поукорачивать. Давай завтра, перед похоронами, я потихонечку твоих слуг…
        - Это мое дело, - сказал Ил непозволительно резко, почти грубо. - Я к тебе… я с тобой о другом. Что ты скажешь об этой вещи?
        Я поморщился, решив на этот раз пропустить его резкость мимо ушей.
        - Видишь ли, Ил. Эта вещь… произведена крупным магом. Она несет в себе отсвет чужой силы, чужой воли…
        В камушке было что-то еще, я сам не понимал, что это такое, но Илу в своей некомпетентности признаваться не спешил.
        - Я так и думал, - сказал Ил с отвращением. - Что это колдуновская игрушка…
        - Думаю, он уже не опасен, - сказал я мягко. - Он теперь так и будет… бессильно скалиться. Что ты еще хотел узнать?
        - Отца заманили в ловушку какие-то колдуны, - сказал Ил свистящим шепотом. - Я знал, Хорт, я чувствовал…
        В голосе его была настоящая боль.
        - Какой ты непоследовательный… - пробормотал я.
        - Что?
        - Нет, ничего, извини… Ил, успокойся, пожалуйста. Ты до конца выполнял свой сыновний долг, не ты виноват, изменить уже ничего нельзя…
        - Молчи! - рявкнул Ятер, и светильники под потолком полыхнули нестерпимым белым светом. - Ты… да заткни эти свои плошки, невозможно же разговаривать!
        Я щелкнул пальцами, веля светильникам пригаснуть и не реагировать более на звуки. Ил, распаляясь все больше, продолжал:
        - Какая-то жаба заманила батюшку в ловушку… Какая-то колдуновская дрянь, прости, Хорт, но какая-то колдуновская сволочь лишила батюшку рассудка, да еще, издеваясь, цацку навесила… Огонь этот… Сам ли Пер оплошал, сам ли батюшка свечку опрокинул, или это они, глумясь, все так устроили, чтобы я…
        Он замолчал и посмотрел на свои ладони. Страшненькие были руки - после того, как довелось гнуть раскаленные прутья решетки.
        - Ил… - начал я примиряюще. - Подумай. Кто - они? С девкой он уехал, авантюристка его обманула, обокрала, зельем опоила… и бросила. Случаются такие дела, сам знаешь…
        - И это, - кулак грохнулся на стол рядом с кулоном, - это тоже девка ему навесила? А?
        Я пожал плечами:
        - Мало ли. Может, и девка.
        - Ты же сказал - здоровый колдун это сделал.
        - Я сказал - крупный маг…
        Глаза Ятера свирепо сузились:
        - Ты сказал… Юлишь. Крутишь. А я этого дела так не оставлю. Если ты, колдун, сейчас откажешься… видит жаба, я другого найду. В столицу поеду, золотом заплачу, но этого дела так не оставлю и хозяина этой цацки найду! Слышишь?!
        Он накручивал себя, намерено злил. Он сам себя убеждал, что страшная кончина отца вызывает у него сыновний гнев и желание отомстить; на самом деле уже завтра ночью он будет крепко спать, и заживо сгорающий безумный старик не приснится ему.
        Приснится - мне.
        - Дело твое, - пробормотал я, отворачиваясь. - Иди, ищи… Но никто не возьмется разыскивать человека, который производит такие кулоны. Это небезопасно, извини.
        Сделалось тихо. Светильники, не смея реагировать на тишину, горели все так же ровно; кабанья морда из темной яшмы скалилась на столе, в окружении винных потеков, мне зачем-то вспомнились заляпанные кровью осенние листья, умирающий на рыхлой земле вепрь…
        Тот самый, чье чучело пылится теперь в охотничьей зале Ятеров, тот самый, что скоро станет добычей моли.
        - Хорт, - сказал Ятер, когда молчание стало совсем уж тягостным. - Хорт… Помнишь, как я тебя из колодца тащил?
        Я поморщился.
        …Нам было лет по тринадцать, отец Ила пребывал в отъезде, а потому нам удалось удрать на ночную рыбалку. Ни до какой рыбы дело, разумеется, не дошло - мы всю ночь купались, жарили мясо на вертеле, пили пиво и дурачились, а под утро я разродился фейерверком.
        В окрестных селах до сих пор живы легенды об этом зрелище. Я выложился весь - запустил в небо все мое представление о свободе, силе и красоте; я ужасно гордился тем, что вышло, и жалел только, что этого не видит отец. Ил был потрясен моим искусством до глубины души - его наивная радость так рассмешила меня, что последний уголек я запустил баронету в штаны.
        …Мы рассорились на всю жизнь. Со слезами на глазах Ил обзывал меня скотиной, самовлюбленным поганым колдуненком; я пожал плечами и, насвистывая, пошел домой.
        По дороге мне встретился колодец.
        Наверное, сама судьба отомстила мне. Потому что когда, вопя на все голоса и наслаждаясь эхом, я наклонился над срубом особенно сильно - ноги мои соскользнули с влажного от росы камня, и я кувыркнулся в черную бездну.
        Эхо подхватило теперь уже нешуточный вопль.
        Упал я относительно удачно - по крайней мере, шею не сломал и сознания не утратил, а значит, и оптимизма не потерял. При мне были мои заклинания - я мог сдернуть цепь, закрепленную на вороте, мог подняться, как муха, по отвесной стене, мог, в случае неудачи, призвать людей себе на помощь…
        Вот тут мне аукнулся фейерверк. Оказалось, что сил, необходимых для даже для самого слабого заклинания, у меня не осталось.
        И вот когда я понял это - наступила одна из главных минут моей жизни. Жизни наследственного мага тринадцати лет, баловня судьбы, убежденного, что мир существует только для него.
        Холод. Темнота. Ужас смерти.
        Мне предстояло барахтаться в ледяной воде, пока какая-нибудь ранняя хозяюшка не соберется набрать водицы, а до этого, по самым оптимистичным расчетам, оставалось часа три; тем временем начались судороги. Плавал я изрядно, но холодная глубина колодца, казалось, засасывала меня, а ухватиться за склизкие стенки не было возможности - руки срывались, ногти обламывались. Охваченный болью и паникой, я принялся вопить что есть мочи - орать, надсаживая горло, из последних сил звать на помощь, и мои крики то и дело переходили в бульканье…
        Кто меня услышал? Конечно, Ил де Ятер, тринадцатилетний Ил, которому я полчаса назад подпустил огоньку в штаны.
        Когда я увидел человеческое лицо над собой - моя радость была столь же неистова, как и сокрушительно было последовавшее за тем разочарование. Я узнал недавнего дружка; я ждал, что он скажет ехидным голосом: что, допрыгался, колдуненок? Ты побарахтайся, а я посмотрю, как ты тонешь, ладно?
        Я знал, что он что-то подобное скажет. Потому что сам на его месте сказал бы именно так.
        - Сейчас, - хрипло сказал Ил, над которым я и до этого издевался часто и с удовольствием. - Держись, только держись, я цепь сброшу…
        Я тонул.
        Цепь упала рядом - но я не мог уже подтянуться. Все, что я мог - схватиться за нее зубами, оставив ноздри над водой.
        - Я спускаюсь… Я спускаюсь, Хорт…
        Ржавая цепь не была приспособлена для того, чтобы выдерживать вес упитанного тринадцатилетнего подростка, каким был молодой Ятер. Тяжелое дыхание моего дружка заполнило собой колодец; на меня стали падать комочки глины с его ботинок.
        Металл был соленый, с привкусом крови. Этот привкус я запомнил на всю жизнь.
        Ил окунулся в воду рядом со мной. Его пояс врезался мне в подмышки; привязав меня, Ил стал подниматься, теперь на меня падали холодные капли, и тяжелое дыхание то и дело срывалось в приглушенный стон…
        Потом цепь перестала дергаться, и завизжал ворот. Ил был сильным мальчиком, а я, по счастью, был тощ. Ему удалось вытащить мое окоченевшее размокшее тело.
        Все это я помнил уже урывками.
        Фонарь в его руках. Лицо, освещенное этим фонарем, окровавленные ладони, испуганные, участливые глаза:
        - Ты живой?..
        Те же самые глаза смотрели сейчас с лица молодого самодура, грозного барона Ятера:
        - Помнишь?
        - Помню, - сказал я, откидываясь на спинку кресла.
        …Говорят, в некоторых семьях до сих пор чтят Закон Весов. То есть дикарскую традицию прежних времен - когда человек, чью жизнь спасли, шел ко спасителю едва ли не в рабство, покуда не представится возможность поквитаться… Странно жили наши предки. И удивительно, что, подчиняясь столь глупым традициям, они не только выжили, но и потомков наплодили… Это что же получается - с тринадцати лет я, наследственный внестепенной, оказался бы должником какого-то провинциального барончика?
        - Я все помню, Ил…
        Свирепое лицо моего собеседника сделалось по-собачьи просящим:
        - Ну?..
        - Я все помню… Но я не возьмусь. Извини.
        Бешеный белый взгляд был мне ответом.

* * *
        ЗАДАЧА №69: Маг первой степени отправляет послание на расстояние 1000км. На какое расстояние отправит такое же послание маг второй степени, при условии что энергозатраты обоих на почтовое заклинание одинаковы?

* * *
        Вот уже два года прошло с тех пор, как я отпустил последнего слугу - дом, двор и огород обслуживали меня без посторонней помощи. Сложную систему заклинаний наложил по моему заказу один очень хороший назначенный маг - не потому, что я не справился, а потому, что бытовыми проблемами должен заниматься специалист; таким образом я избавлен был от необходимости самостоятельно стаскивать сапоги - и в то же время получил возможность проводить жизнь в благородном одиночестве.
        Часа два после ухода Ятера я сидел в гостиной, играл светильниками, имитируя фейерверк, и пил холодную воду.
        Терять друзей неприятно. Даже когда они не друзья давно, а просто хорошие знакомые, и даже если прекрасно понимаешь, что иного выхода нет. Я не мог не отказать Илу, но вряд ли молодой самодур когда-нибудь поймет мою правоту.
        Это здесь, в провинции, я исполняю функцию великого и ужасного, и округа трепещет при звуке моего имени. Правильно трепещет; мир же - как мы знаем из географии - широк, в мире водится много всякого… не будем упоминать ночью, и требовать от меня, чтобы я лез с рогатиной в чужое гнездо - глупо, я же не самоистязатель.
        Уходя, Ил отпустил едкое замечание по поводу моих магических способностей. Он походил при этом на развратную бабу, которая всякое целомудрие принимает за мужскую несостоятельность…
        Около четырех часов утра я собрался, наконец, спать. Поднялся наверх, но по дороге в спальню забрел еще и в кабинет - и, как выяснилось, не случайно.
        Стекло дрожало. В окно били будто мокрой тряпкой. Множеством тряпок - тяжелых, настойчивых; я не сразу понял, в чем дело, а поняв, поспешил распахнуть и окно, и шторы. Как долго они уже бьются?!
        Ночные бабочки. Их влетело сотен пять, не меньше; светильник, который я поставил на стол, сразу же перестал быть виден, так облепили его черные бархатные крылья.
        Запахло паленым. Я шарил в ящике стола, отыскивая записную книжку; щурясь, прочитал заковыристое почтовое заклинание, которое до сих пор не удосужился выучить на память, - может, лень тому причиной, а может, инстинктивная нелюбовь наследственного мага к выдумкам назначенных.
        Бабочки, в одночасье потеряв интерес к жизни, опали на пол, как осенние листья. Я закашлялся от взметнувшейся в воздух пыльцы; черные тела устилали ковер, да не просто устилали, а вязью. Складываясь в текст сообщения.
        Я обошел комнату - вдоль стены, чтобы не наступить на текст. Заново зажег светильник, и еще один, под потолком. Вернулся к столу. Взял бумагу, обмакнул в чернильницу перо, готовый сперва переписать сообщение, а потом уже разбираться.
        «Высокочтимый наследственный маг Хорт зи Табор! Закрытый Клуб Кары сообщает вам, что на последнем розыгрыше одноразовых заклинаний на ваше имя выпал выигрыш. Вы получили право на однократное использование Корневого Заклинания Кары… Для получения приза вам надлежит прибыть в правление Клуба не позже первого сентября. С собой иметь членский билет с отметкой об уплате взносов.
        Поздравляем! Счетная комиссия»

* * *
        «…Вы собрались в Северную Столицу впервые за последние десять лет, а может быть, впервые в жизни. Вы в растерянности: как подготовиться к поездке, что положить в дорожный сундук, как вести себя, чтобы не показаться дремучим провинциалом?
        Успокойтесь. Северную Столицу ежедневно посещают сотни приезжих магов, у всех у них возникают схожие проблемы, и почти все их успешно решают. Прислушайтесь к нашим рекомендациям - и ничего не бойтесь!
        Во-первых, документы. Если вы член какого-либо магического клуба - возьмите с собой членский билет. Если вы назначенный маг - возьмите свидетельство о вашем назначении и присвоении магической степени. Если вы наследственный маг - возьмите любую игральную карту и на лицевой стороне ее напишите кровью собственное имя (красные чернила тоже подойдут, все равно для вас, наследственный, любой документ - пустая формальность).
        Если на улицах города вас попросят предъявить документы - ни в коем случае не тушуйтесь и не смущайтесь, а также не оскорбляйтесь и не злитесь. Не надо изрыгать пламя или обращать стражников в свиней - люди на службе, против вас они ничего не имеют и, изучив ваши документы, скорее всего вежливо пожелают вам удачи во всех начинаниях. Если же вы станете чинить им препятствия, они, конечно, не сумеют удержать вас, однако в тот же день вам придется в спешке покидать Северную Столицу, чтобы не встретиться лицом к лицу с королевскими магами на службе порядка. Чем мощнее власть, тем более мощные маги ей служат, а власть короля Ибрина в столице все еще считается очень крепкой…
        (Если вы консерватор и всякую службу считаете унизительной для мага - просто примите к сведению, что в наши дни не все придерживаются традиционной точки зрения).
        Вернемся к нашим сборам. Документы готовы; позаботьтесь об одежде. Не стоит тащить с собой в столицу весь свой гардероб, однако кое-какие необходимые вещи просто обязаны найти место в вашем сундучке.
        Непременно возьмите два черных плаща до пят: один бархатный - для торжественных случаев, другой кожаный - на случай непогоды. Накладные серебряные (золотые) звезды для плаща и для шляпы (если вы захотите вступить в клуб, без серебряных звезд вам не сделать и шага). Побольше непротирающихся штанов и заговоренных от пота белых рубашек; теплое белье и пижама с начесом - в столице постоянно дуют сырые ветра, а в гостиницах не утихают сквозняки… Впрочем, если вы путешествуете летом, белье надо брать тонкое, а шляпу - светлую, с широкими полями.
        Заранее закажите по почте карту столицы. Выучите названия центральных улиц и основных площадей, а также их расположение; заранее прикиньте, в какой гостинице вам хотелось бы остановиться. Запомните: нет ничего более жалкого, чем маг, беспомощно вертящий головой посреди перекрестка.
        Захватите с собой так много денег, как только можете. Северная Столица не любит бедняков.»

* * *
        В Клуб Кары лет двадцать назад вступил мой отец. Какая-то была невнятная история; незлобивый и в общем-то смирный, батюшка вдруг страшно захотел воспользоваться заклинанием Кары, и не каким-нибудь производным, а именно Корневым. Подозреваю, это как-то было связано с плохим настроением матери; подозреваю, что отец ревновал, и точно знаю, что ревновал совершенно напрасно. Тем не менее, вступительный взнос - немалый! - был заплачен, и отец не стал выходить из клуба, когда его темные страсти угомонились. Наоборот - в разговоре со знакомыми стоило помянуть, что «на последнем розыгрыше в Клубе Кары…», как все лица принимали преувеличенно внимательное выражение.
        Потом оказалось, что проще укусить свой локоть, чем реально выиграть Заклинание. Отец с горечью говорил, что учредители клуба - мошенники, что они обирают рядовых членов, что заклинание Кары - как вязанка с сеном под носом глупого осла: он тянется, идет, а вязанка удаляется… Тем не менее уже уплаченных денег было жалко. Отец перестал бывать на розыгрышах, но взносы продолжал платить; после его смерти я унаследовал членский билет и тоже заплатил, помню, за несколько лет…
        Милосердная сова, а за сколько же лет у меня не плачено?! Предстоят траты, да какие!..
        Я забивал себе голову всякой ерундой, рылся в сундуках, пытаясь отыскать парадный костюм, черный с золотом плащ и подобающую случаю шляпу. Я ходил по дому с бессмысленной улыбкой, а внутри меня все натягивалась и натягивалась сладкая струна.
        Заклинание Кары!..
        Я понятия не имел, кого и за что собираюсь карать. Но Корневое заклинание! То самое, обладание которым - пусть временное! - дарит настоящее всемогущество. Я, провинциальный маг, - все-мо-гу…
        Наконец, струна натянулась до предела. Бросив сундуки раскрытыми и вещи разбросанными, я вышел на крыльцо и потянул носом воздух.
        Светало. Слишком поздний час для настоящих похождений - но я знал, что не дотерплю до вечера.
        Я огляделся. Быстрое привычное заклинание, земля кинулась ко мне навстречу, я удобно опустился на четыре лапы и повертел, осваиваясь, хвостом.
        Скользнул в дыру в заборе.
        Черным ручейком сбежал с горы - туда, где еще спала в предрассветной мути ближайшая деревня.
        Да, засуха. Пробираясь огородами, я заметил, как пожухла ботва.
        В курятнике было тихо. Прежние дыры в стенках были тщательно заделаны; это вы зря, мужички. Не бывает курятников совсем без дыр…
        Через минуту мой рот уже был залит кровью и залеплен перьями. Глупые куры не успевали проснуться; прежде чем забрехала первая собака, я перегрыз с полдесятка глоток. Пьяный от счастья, волоча за собой тушку молоденького петушка, я сунулся обратно в дыру; добычу пришлось тут же бросить. Поражаясь глупости собак, я скользнул в жухлые заросли за сараем, и сделал крюк, и подобрался к селу снова - с другого конца. И все повторилось; я ушел только тогда, когда запахло дымом, собаки одурели и тонкий голос, почти девчоночий, запричитал с подвываниями на все село:
        - Хорек! Ой, люди, опять хорек!
        Через поле я взбежал на горку, к себе. Долго терся боком о порог; потом поднялся на две ноги, и пошатываясь, совершенно счастливый, побрел в спальню.
        Поднималось солнце.

* * *
        Они явились, наверное, всем селом. Хмурые. Испуганные. Злые. С дохлыми курами наперевес; кур было, как мне показалось, штук пятьдесят.
        Затопили собой все пространство перед воротами; за калитку прошла делегация во главе с комиссаром, назначенным магом третьей степени (на самом деле четвертой).
        Никто ничего не говорил. Все смотрели на меня. Тяжело. Укоризненно. То на меня, то на перышки, невесть как прилипшие к моему крыльцу. Рыженькие и беленькие перышки в бурых пятнышках.
        Хорошо, что я успел, поднявшись с кровати, умыться. Очистить от запекшейся крови свой бесстыдно улыбающийся рот.
        Вот и теперь - они глядят на меня с яростью и отчаянием, а я едва сдерживаюсь, чтобы ухмыльнуться.
        Смотрю на них. Смотрю на чистое, без единого облачка, небо.
        - Ну, что глядите?
        Молчание.
        Я морщусь с фальшивой неохотой:
        - Ступайте по домам. Помните мою доброту… Сделаю.
        Они молчат, не верят.
        - Сделаю! - кричу я магу третьей степени, на самом деле четвертой. - Сделаю, так и быть! Век будете помнить милость Хорта зи Табора!
        Разворачиваюсь и иду в дом.
        А через полчаса на растрескавшуюся землю падает дождь.
        Миллион лет назад (начало цитаты)

* * *
        Свободных квартир было много, бабушки с картонными плакатами прямо-таки кидались на новоприбывших, обещая им все удобства за смешную плату; Стас оставил Юлю с Аликом на лавочке в окружении чемоданов, а сам пошел выбирать квартиру, и выбрал часа через три. Вернулся довольный и деловитый, в сопровождении энергичной тетки-маклерши; маклерша рвалась помогать, попыталась отобрать у Алика его рюкзачок - но сын отстоял свое право мужчины таскать тяжести, и тогда маклерша подхватила полиэтиленовый кулек с кружками, кипятильником и остатками дорожной еды.
        Топали минут пятнадцать.
        Узкая улочка серпантином вилась в гору - в полдень солнце затопило ее всю, и маленькие тени под заборами полностью оккупировались отдыхающими собаками. Рядом была почта, и совсем рядом - пять минут крутого спуска - обнаружился вход в парк.
        Квартирка, похоже, много лет стояла без хозяина. Тем лучше, сказала тетка-маклерша. Не станут докучать хозяева, проситься на кухню борщ сварить, проситься в ванну душ принять… Хотя какой здесь душ. Воду в чайнике греешь - и в лейку; впрочем, зачем вам душ, вы вроде на море приехали?
        В самом-то деле…
        Алику, кажется, понравилось. Он тут же познакомился с соседскими мальчишками, и уже спустя полчаса Юля могла видеть, как ее сын скатывается с крутого склона на чьем-то самокате - с подшипниками вместо колес. Плодовые деревья, растущие в соседнем дворе, оказались семилетнему мальчику по колено - вот какой крутая была улица; совсем рядом - кажется, только протяни руку - подмигивали с веток абрикосы, сливы, яблоки.
        Юля отошла от окна, постояла над раскрытым чемоданом. Квартирка не нравилась - здесь пахло не то кладовкой, не то скверной гостиницей; даже чистая постель, будучи извлечена из постельной тумбы, показалась очень уж чужой.
        - Где бы ты хотела поужинать? - спросил Стас.
        Она не знала. Она вообще не хотела ужинать. Она так устала - длинная дорога, жара, ожидание - что с удовольствием упала бы на койку и закрыла глаза хоть на час…
        - Давай устроим праздничный ужин, - сказал Стас. - Отыщем ресторан поприличнее…
        Она через силу улыбнулась.
        Стас был спокоен и уверен в себе. Он свой долг выполнил - городок за окнами, квартира - вот она, и даже не очень дорого. Хозяина мы не увидим три недели, кастрюли на плите, чайник электрический, окна выходят на восток, и, если хорошенько высунуться, можно даже увидеть краешек моря.
        - Устала?
        За окном вопили мальчишки. Кто-то уже ревел - не Алик, слава Богу, не Алик; Юля рванулась к окну, но Стас удержал ее:
        - Сами разберутся…
        Поймал ее за руку. Притянул к себе; от Стаса пахло домом. Блаженствуя в этом запахе, Юля прижалась лицом к твердому, надежному, обтянутому чистой футболкой плечу. Усталость осела, как подтаявший снеговик.
        - Позови мелкого… Его тоже надо переодеть…
        - Алик! - Юле неудобно было кричать на всю улицу, поэтому крик вышел ни туда не сюда - не нахальный, но и не деликатный. - Ужинать идем!
        Они нашли кафе - обыкновенное, каких много. Из динамика лился паточный попсовый поток - «люблю-не люблю, любишь-не любишь»; в маленьком фонтане зачем-то мокли пластмассовые цветы. Юля тут же и навсегда забыла, что они ели и какое вино пили - из-за усталости весь ужин казался ей смазанным, будто небрежный отпечаток пальца на мутном стекле…
        Только в парке - после ужина они отправились прогуляться - она пришла наконец в себя. Только в парке смогла наконец обрадоваться; на вечернем небе темнели глыбы магнолий, лежало под звездами неподвижное озеро, по которому парой призраков скользили молчаливые лебеди. В железной клетке содержалось несчастное дерево араукария; фонари не горели, но страха не было. По темным аллеям бродили счастливые, иногда подвыпившие люди с фонариками, и перед каждой компанией гуляющих ползло по земле белое пятно света…
        В темноте Алик нашел светлячка. Долго любовался теплым огоньком на ладони, рассуждал, как возьмет светлячка с собой, в город, и покажет в школе ребятам; потом, желая рассмотреть букашку получше, навел на нее луч своего фонаря - и после секундного замешательства поспешил отнести светлячка в кусты. Еще и руку долго вытирал о штаны; Юля смеялась. Надо же, такой милый огонек в темноте - и такая противная таракашка при свете…
        Потом они вернулись в съемную квартирку, уложили Алика и долго стояли на балконе, слушая отдаленный шум моря, положив головы друг другу на плечи, как лошади.

* * *
        Юля провела пальцем по бороздке ключа - он здесь вставлялся в замок по-странному, вверх ногами - и с третьей попытки отперла лысую, не обитую дерматином дверь.
        Они отправились на пляж - а защитный крем забыли. И вспомнив об этом, Юля метнулась обратно, оставив Стаса и Алика медленно спускаться по крутой каменистой лестнице…
        После свежего воздуха запах маленькой квартирки снова неприятно поразил ее.
        Она нашла крем - на самом дне чемодана, как нарочно.
        На секунду задержалась, чтобы глянуть на себя в зеркало. Такая примета - если приходится возвращаться, посмотри на свое отражение, и неудача минует тебя…
        Не понравилась себе. Озабоченное (вроде бы отдыхать приехали?) бледное лицо под козырьком дешевой пляжной кепки. Зеркало в прихожей тоже было своеобразное - тусклое, овальное, в древней латунной рамочке.
        Юля усмехнулась через силу. Вот еще, зеркало ей не нравится… Они приехали в самый лучший на земле уголок, они живут рядом с морем - а ей не нравится зеркало!
        И, с третьей попытки заперев дверь, она ринулась догонять Стаса и Алика, а те ушли уже достаточно далеко, и запыхавшейся Юле не раз и не два приходилось спрашивать у загорелых прохожих дорогу к городскому пляжу…
        У входа на пляж сидел, торгуя тремя лакированными шишками, чинный старичок в белой панаме.
        Пляж оказался маленьким, людным, не очень чистым, в неудобной крупной гальке; Алик, хромая, добрался до воды, плюхнулся - и с воплем вылетел на берег: сразу же за линией прибоя сизым фронтом стояли медузы.
        Юля кое-как нашла свободное местечко, расстелила подстилку, но основание пляжного зонтика никак не желало втыкаться в камни - с таким же успехом можно было бы долбить асфальт. Молча подошел Стас; налег, округляя мышцы - стальная ножка со страшным скрежетом провалилась вниз и утвердилась в камнях. До первого порыва ветра, как показалось Юле.
        Так же молча она раскрыла зонт. Маленькая тень в форме эллипса накрыла подстилку; Юля села, подобрав колени к подбородку, а рядом уселся Стас.
        - Ну, что ты хмуришься? - спросил устало. - Что тебе не нравится?
        - Медузы, - со вздохом призналась Юля.
        - Ничего, не последний же день… Завтра они уйдут.
        Сказал уверенно, так, будто сам обладал властью насылать и отзывать медузью армию. Вытряхнул из пляжной сумки матрас. Уселся надувать его; глядя, как округляются дряблые зеленые бока, Юля вдруг успокоилась. Все бытовые неурядицы, людный пляж, сиреневые студенистые тела - мелочи, совершеннейшие мелочи в сравнении с летом, с морем, с отпуском, которого ждали целый год, до которого считали дни…
        Сидя под линялым зонтом, Юла смотрела, как Стас высаживает Алика на матрас у самого берега. Как Алик подбирает ноги, опасаясь медуз; как Стас мужественно входит в воду по пояс, по грудь, отталкивается и плывет в медузьем бульоне, Алик ежится на матрасе и взволнованно вопит… И вот уже фронт прорван, матрас покачивается на чистых волнах, Стас плавает вокруг с видом голодной пираньи, Алик вопит теперь уже восторженно и сигает с матраса в воду, а толстая тетка на подстилке по соседству мрачно косится на Юлю. Как можно ребенка отпускать на глубокое, да еще с отцом, читается в ее неодобрительном взгляде; Стас машет Юле рукой, Алик, отфыркиваясь, машет тоже, Юля машет в ответ…
        Медузы ушли спустя два дня - просто потому, что море вдруг остыло до плюс двенадцати градусов.
        В одночасье появилось много времени - потому что сидеть на пляже, не купаясь, Стас категорически отказался, и Алик поддержал его, да и Юле торчать под зонтом порядком надоело - и вот, перекусив очередными сосисками в очередной забегаловке, они пошли исследовать парк.
        Старушка с красной повязкой на рукаве сидела под необъятным платаном - следила за порядком, торговала все теми же неизменными лакированными шишками. Циркулировали, как вода, экскурсанты; когда очередная волна их откатывалась к автобусам, можно было спокойно побродить по аллеям, полянам, тенистым или солнечным дорожкам.
        Одинокий лебедь шипел на собаку - собака зачем-то огибала озеро, лебедь преследовал ее, вытянув шею, и шипел, как кот.
        Мальчишки шестом вылавливали монетки из черной и прозрачной, как серебряное зеркало, воды. На одном конце шеста крепился магнит, на другом - комочек жвачки; денежки, неподвластные магниту, ловили на жвачку или вытаскивали сачком. Алик наблюдал зачарованно - но ему «порыбачить» не позволили. Да тут еще тетка-экскурсовод закричала с противоположного берега, заругалась, возмущенная хулиганской мальчишечьей деятельностью…
        Стас без конца фотографировал - Алика с лебедем, Юлю с двумя лебедями, Алика под платаном, Алика под водопадом, Юлю над водопадом, на фоне гор, на фоне дворца, еще на каком-то фоне; иногда Юля принимала из его рук фотоаппарат, он был теплый. Она ловила в видоискатель оба улыбающиеся лица - мужа и сына - и всякий раз заново удивлялась их сходству. Алик был уменьшенной копией Стаса…
        Куда забавнее, чем щелкать фотоаппаратом, было наблюдать, как снимают другие. Как выставляют детей на фоне водопада, выдвигают им вперед то правую, то левую ногу, репетируют улыбку, бранятся в случае неудачи и начинают все сначала, а ко всему привычные малыши выдерживают «фотосессию» со скучающими взорами, не забывая по команде воссоздать на лице «киношный» белозубый оскал…
        Забавно.
        В парке было по-настоящему хорошо. Легко на душе; наверное, люди, сто лет назад выбиравшие место для каждого камня и каждого дерева, находились под властью вдохновения. Наверное, праздные курортники, которых каждый день привозили сюда высоченные чадящие автобусы, каким-то образом чуяли это и входили со счастливым парком в своеобразный резонанс…
        - Женщина! Уйдите в сторону, пожалуйста!
        Юля вздрогнула. Сказано было не ей - но в голосе было столько раздражения, что даже те экскурсанты, к которым никак не могло относиться слово «женщина», завертели головами.
        Толстошеий, в белых шортах бычок фотографировал свою подругу - как водится, по стойке «смирно» напротив клумбы. В кадр попала какая-то случайная дама - ее и погнали, причем слово «пожалуйста» никак не могло скрасить бесцеремонную наглость приказа.
        - Пожалуйста, - процедила женщина сквозь зубы и медленно, брезгливо отошла.
        - Еще шипит, - пробормотал фотограф. - Ходят тут всякие Маньки с пивзавода…
        - Что?!
        - Ну, или с майонезной фабрики, откуда ты там приехала…
        Фотографируемая подруга хихикнула.
        Юля поразилась. Магнолии, небо и море внизу, лилии в бассейне, самшитовые кусты - все это настолько не сочеталось с привычным хамством чудища в белых шортах, как если бы в подтянутом симфоническом оркестре обнаружился пьяный, синий, в мокрых штанах музыкант.
        Незнакомая женщина тоже поразилась. И - не сумела пропустить слова мимо ушей. Она покраснела - волной; кажется, на глазах у нее даже выступили слезы.
        Стас шагнул вперед. Юля не успела испугаться - Стас что-то сказал Белым Шортам, те ответили отборной руганью, фотографируемая подруга радостно засмеялась на фоне куста. Стас еще что-то сказал - круглая голова, принадлежащая Белым Шортам, вдруг налилась кровью, Юле показалось, что еще мгновение - и этот ясный день омрачится, кроме хамства, еще и мордобитием…
        Но обошлось. Сделали свое дело ледяное спокойствие Стаса и его железобетонная уверенность - без единой толики лишних эмоций, без горячности либо агрессии. Наверное, в этот момент он более чем всегда был хирургом, хирургом до мозга костей.
        Белые Шорты еще долго бранились и брызгали слюной, а Юля, мертвой хваткой вцепившись в Стаса и в притихшего Алика, гордо вышагивала по аллее вниз. На них поглядывали скорее заинтересованно, чем одобрительно; вокруг Белых Шорт и его подруги образовалось пустое пространство - карантин.
        И уже у калитки их догнала та самая незнакомая женщина.
        (конец цитаты)
        Глава вторая
        Занимательная геральдика: ГЛИНЯНЫЙ БОЛВАН НА ЧЕРНОМ ПОЛЕ

* * *
        Я не был в клубе лет пять, не меньше. И примерно столько же не был в городе; суета всегда действовала на меня угнетающе. Вот и теперь - сразу же за городскими воротами у меня начала болеть голова.
        Клуб помещался в самом центре, чуть выше рыночной площади, напротив дворца для публичных увеселений. Вход в здание клуба украшали два бронзовых грифона - и если один возлежал, уронив голову на когтистую лапу, то второй развернул крылья и разинул рот, готовясь атаковать. Ступени крыльца были пологие, розового мрамора. Дверь согласилась открыться только после значительного с моей стороны усилия; я шагнул внутрь - справа обнаружилось зеркало, и на секунду я увидел свое отражение: черный плащ до щиколоток, черная шляпа, расшитая звездами, все в соответствии с протоколом. Разные глаза - правый синий, левый желтый. Вторичный признак наследственного мага проявился в моем случае очень уж ярко - у отца, например, оба глаза были голубые, разница состояла в оттенке.
        - Как здоровье вашей совы?
        Я обернулся.
        Старичок был сед, как зрелый одуванчик. Правый глаз карий, левый - карий с прозеленью; оба глядели с профессиональной доброжелательностью:
        - Молодой господин - член клуба или только желает вступить?
        Я снял с шеи кожаную сумку для документов. Извлек членский билет, поводил перед носом старичка:
        - Сова чувствует себя хорошо. Мое имя Хорт зи Табор, я хотел…
        - Как время-то идет, - сказал старичок, и оба его глаза заволокло легкой дымкой. - Я, милостивый государь, помню, как радовался ваш батюшка вашему благополучному появлению на свет… А ваша бедная матушка! После стольких потерь, в столь зрелом возрасте - наконец-то благополучные роды…
        Я нахмурился. Не люблю, когда посторонние оказываются посвященными в интимные тайны нашей семьи. Тем более не люблю, когда об этих тайнах болтают.
        - Сколько вам? - спросил старичок с обезоруживающей улыбкой. - Двадцать пять?
        - Позвольте мне пройти в правление, - сказал я ледяным тоном.
        На полированной стойке гардероба застывшей лужицей лежал птичий помет. Судя по экскрементам, здоровье оставившей их совы было в полном порядке.

* * *
        Последний раз я платил взнос двадцать пять месяцев назад; теперь мой долг улегся золотой горкой на черном бархате стола. Господин председатель правления кивнул господину кассиру - мои денежки переместились со стола в мешочек, а затем в сейф.
        - Итак, господин зи Табор, вы получаете в полное распоряжение Корневое Заклинание - с условием, что оно будет реализовано в течение шести месяцев. Если по истечению этого срока вы не воспользуетесь своим правом - оно, то есть право, у вас изымается, и в качестве штрафа вы теряете возможность участвовать в следующем розыгрыше.
        На плече у председателя правления топталась пожилая, видавшая виды сова. Приоткрыла один глаз, окатила меня желтизной сонного, презрительного взгляда - и зажмурилась опять.
        - Заклинание требует значительного усилия, использование его имеет ограничение по степени… впрочем, вам, господин зи Табор, как внестепенному наследственному, эта часть инструктажа не понадобится. Распишитесь - и получите муляж…
        Председатель наклонился, открывая ящик стола; сове пришлось полуоткрыть крылья, чтобы удержаться на его плече.
        На черный бархат легла грубо слепленная глиняная статуэтка - непропорциональная человеческая фигурка. Продолговатая голова была такого же размера, как все остальное туловище; колени и локти уродца были чуть согнуты, спина - прямая.
        Я вздрогнул - такой силой веяло от этой неприглядной, в общем-то, вещицы.
        - Муляж одноразовый, для инициации заклинания необходимо разрушить его целостность, то есть отломить голову. Караемый может быть только один, караемый должен находиться в пределах прямой видимости, Кара осуществляется один раз, при непосредственном прикосновении к затылку муляжа включается режим обвинения - то есть вы должны связно, желательно вслух, назвать вину, за которой последует Кара. Внимание! Названная вина должна в точности соответствовать действительной провинности, в случае ложного обвинения заклинание обращается против карающего! Карая, вы совершенно точно должны быть уверены, что названное злодеяние совершил именно караемый субъект! Иначе - ужасная смерть!
        Председатель патетически возвысил голос - так, что сова на его плече снова приоткрыла один глаз.
        - С того момента, как подпись обладателя Кары появляется в соответствующей ведомости, - председатель нежно погладил страницу толстой магической книги, - и в течение шести месяцев, либо до момента нарушения целостности муляжа, правом на совершение Кары обладает обладатель и только он. Если постороннее лицо нарушит целостность муляжа - магического акта не произойдет, постороннее лицо погибнет, а обладатель утратит свое право на Кару. Внимание! После начала процедуры Кары - то есть с момента, когда муляж окажется непосредственно в руках карающего - карающий находится в режиме пониженной уязвимости. Это означает, что всякое вредоносное воздействие на него будет затруднено, а сама попытка такого воздействия сопряжена с угрозой жизни нападающего, - председатель задумался, будто пытаясь вникнуть в смысл только что сказанных слов.
        - Вина должна быть соразмерна предполагаемой Каре? - хрипло спросил я.
        Председатель помолчал. Позволил себе улыбнуться:
        - Ну что вы, любезный зи Табор. В практике этого заклинания был случай, когда человека покарали насмерть за пролитый кофе… То есть покаранный действительно его пролил, вы понимаете?
        Сова на его плече издала сдавленное «хи-хи». Мне сделалось неприятно.
        - …И было, к сожалению, несколько случаев, когда весьма неглупые люди становились жертвой собственного заблуждения. Один ревнивец вздумал покарать предполагаемого любовника жены… но фатально ошибся. Между тем человеком и его женой действительно был сговор, поскольку жена курила трубку тайком от мужа, а тот человек поставлял ей табак… Если бы обладатель Кары произнес бы в приговоре - «за табак», караемый бы умер. А так - умер карающий… А другие случаи такого рода… А… - председатель огорченно махнул рукой.
        - Можно ли покарать мага? - спросил я с бьющимся сердцем. - Какой степени?
        - Любой, - проникновенно сообщил председатель. - Это же Корневое заклинание, вы должны понимать…
        - Члены Клуба Кары не могут быть подвергнуты заклинанию, - сказал кассир. С некоторой, как мне показалось, поспешностью; сова господина председателя неодобрительно на него покосилась.
        Некоторое время я раздумывал, не покажется ли наглостью мой следующий вопрос, и, так и не додумав, спросил:
        - Члены клуба не могут быть покараны по определению? Заклинание не сработает?
        - Это Корневое заклинание, - со вздохом повторил председатель. - Но если вы примените его против члена Клуба Кары - вы должны быть готовы к, э-э-э, санкциям… Очень серьезным, по магической части. Вы понимаете?
        - Понял, - я коротко наклонил голову.
        - Официальную часть инструктажа можно считать законченной, - сказал председатель, как мне показалось, с облегчением. - Теперь, согласно традиции…
        Из того же сейфа, куда уплыли мои взносы за два с лишним года, были извлечены три бокала и пузатая бутылка.
        - Ну что ж, господа… Для кого-то власть - игрушка, для кого-то - смысл жизни, для кого-то смертельный яд… Мы, маги, играем с властью, как играют с огнем. Выпьем же за то, чтобы наш молодой друг Хорт зи Табор получил от своего выигрыша пользу и удовольствие!
        Они осушили свои бокалы. Я, маясь неловкостью, едва пригубил.
        - Я не пью спиртного, - объяснил я в ответ на их вопросительные взгляды. - Последствия… тяжелой болезни.

* * *
        ВОПРОС: С помощью чего осуществляются магические воздействия?
        ОТВЕТ: С помощью заклинаний.
        ВОПРОС: Каким образом осуществляются заклинания?
        ОТВЕТ: Вербально либо интуитивно.
        ВОПРОС: Каким образом распространяются заклинания?
        ОТВЕТ: В среде назначенных магов общепринятые заклинания распространяются без ограничений посредством личных встреч либо через специальную литературу. Редкие и экзотические заклинания продаются либо даются в аренду (если при них имеется материальный носитель).
        ВОПРОС: Что такое материальный носитель заклинания?
        ОТВЕТ: Это предмет, в котором заклинание воплощено.
        ВОПРОС: Всякое ли заклинание требует материального носителя?
        ОТВЕТ: Нет, не всякое. Постоянного материального носителя требуют только Корневые заклинания.
        ВОПРОС: Что такое Корневые заклинания?
        ОТВЕТ: Это заклинания абсолютной силы, происходящие от корня всех вещей.
        ВОПРОС: Какие ограничения для магических воздействий вы знаете?
        ОТВЕТ: Абсолютно закрытой для магических воздействий остается область медицины (кроме ветеринарии). Для высших магических воздействий существуют ограничения по степени мага, по актуальному запасу магических сил, а также по количеству объектов воздействия.
        ВОПРОС: Каково максимальное количество объектов воздействия для мага первой степени?
        ОТВЕТ: Сорок объектов плюс-минус два.

* * *
        - Можно поздравить вас, любезный Хорт?
        Старичок-одуванчик стоял у гардеробной стойки - не загораживая проход, но и не оставляя дорогу свободной. Двусмысленно как-то стоял.
        Я снова увидел свое отражение в зеркале - рот до ушей, правый глаз сияет синим, левый - желтым, и требуется немедленно пожевать хины, дабы стереть с лица столь простодушное выражение счастья.
        - Поздравляю, - с чувством сказал старичок. - На правах давнего знакомца вашей семьи… хотите совет?
        Я неопределенно пожал плечами.
        - Учтите, Хорт: Корневое Заклинание, даже одноразовое, всегда откладывает отпечаток на всю последующую жизнь… а какой именно отпечаток - зависит от того, как вы используете Кару.
        Я нетерпеливо кивнул:
        - Да, да…
        - И от всего-то вы отмахиваетесь, - мило улыбнулся старичок. - Самоуверенная молодость… но на всякий случай знайте: чем справедливее будет ваша Кара, чем могущественнее покаранный и чем больше злодейств у него за плечами - тем больше возможностей откроется перед вами. Из внестепенного мага вы можете стать великим… можете, да. Если покараете - справедливо! - самого страшного, самого мерзкого, самого вредного людям злодея. Вот так, - он улыбнулся снова. - А теперь - ступайте… Вам ведь надо еще найти подходящую гостиницу?
        Я помедлил:
        - Прошу прощения… Эта, гм, связь между Карой и… на инструктаже мне ничего подобного не говорили… это… правда?
        Старичок улыбнулся в третий раз, веселые морщинки расползлись по лицу солнечными лучиками:
        - Что вы, Хорт… Это такая сплетня. Легенда, так сказать.
        …Уличный шум, солнечный свет, грохот колес, жара и пыль, галдящие голоса, все это - воздух, свет и грохот - упало на меня, как падает оборвавшаяся тюлевая штора. Я стоял на крыльце клуба, между бронзовыми грифонами, и дышал часто и глубоко, до головокружения.
        Я стоял на пороге мира.
        Я. Всемогущий. Способный покарать самого страшного в мире злодея, мага, короля, да кого угодно. Я, властелин. Я…
        Только не торопиться. Только как следует выбрать. Насладиться властью и не ошибиться в выборе - уж это я сумею. Я - сумею. Я…
        Бронзовые грифоны косились на меня - ободряюще, но чуть снисходительно.

* * *
        Пять лет назад я останавливался в гостинице «Северная Столица», самой большой и помпезной в городе. Массивное здание «Столицы» торчало в самом центре города, на рыночной площади; помнится, тогда меня донимали постоянный гам, топот и суета под окнами.
        Теперь я нуждался в покое и уединении, а потому не поленился отыскать в хитросплетениях улиц крошечную, но вполне приличную с виду гостиницу «Отважный суслик». Завидев столь важного постояльца (а я по-прежнему был в черном клубном плаще и шляпе с золотыми звездами) хозяин кинулся освобождать лучший номер; оказалось, что в достойных меня комнатах вот уже два дня живет некая дама, и для удобства господина мага (моего удобства!) даму спешно переселяют в номер поскромнее; ожидая, пока комната будет готова, я опустился в кресло посреди холла, вытянул ноги по направлению к пустому камину и прикрыл глаза.
        Футляр с глиняной фигуркой отдавил мне бок. Такую вещь нельзя доверить багажу; такая вещь способна изменить жизнь, во всяком случае, взломать ее неторопливое течение, как это уже случилось со мной.
        Такая вещь способна отравить насмерть; я сам чувствовал, как внутри меня проклевывается и растет снисходительность Верховного Судии.
        Халтуришь, думал я, глядя на горничную, наспех протирающую ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж. Халтуришь, надо бы тщательнее. За такое небрежение обязанностями рано или поздно можно схлопотать…
        Горничная поймала мой взгляд. Наверное, это был особенный взгляд, потому что девушка явственно побледнела. Я улыбнулся, и эта улыбка привела ее в ужас; надо отдать ей должное, свой пост она не бросила и лестницу домыла. Хотя и халтурила сверх всякой меры.
        Я улыбался, наблюдая за ее отчаянной работой. Когда она убежала, я улыбался ей вслед; каждый из нас хоть в чем-то, да виновен. Вернее, каждый из вас, потому что я теперь - по другую сторону приговора. Да, случайно и ненадолго - но ведь и жизнь, если вдуматься, недолга.

* * *
        Он явился поздно вечером, в такое время вежливые люди визитов не наносят. Впрочем, собственная вежливость заботила его меньше всего.
        Был сильный ветер. Кажется, намечалась перемена погоды; кажется, жара наконец спадет, и мне не придется тратить силы на прохладу в собственном жилище. Так или примерно так я рассуждал, сидя у открытого окна, вдыхая позабытый за пять лет запах большого города и глядя на проплывающие под окном экипажи.
        Не заметить визитера было невозможно. Он просто пришел и встал на противоположной стороне улицы, глядя не на меня, а куда-то вдаль - будто ему нет дела ни до чего на свете, а в особенности до зеваки в открытом окне. Ветер красиво раздувал его плащ и длинные волосы, но наступающая темнота понемногу съела это великолепие, и очень скоро доступным зрению осталось одно только белое, как стенка, лицо.
        Тогда-то он впервые посмотрел на меня. Посмотрел - и тут же отвел взгляд.
        И когда хозяин «Суслика» - в халате поверх ночной сорочки - извиняющимся голосом спросил, не жду ли я гостя - я уже знал, что жду.
        - Как здоровье вашей совы?
        Голос у визитера был бесцветный, как и брови, как и усы; еще до того, как он произнес формулу приветствия, я понял, что он маг. Наследственный. Но, увы - третья степень.
        - Сова поживает прекрасно, - ответил я автоматически. И, разглядывая гостя, неожиданно добавил: - Если только для сов существует загробный мир. Она давно сдохла.
        - Очень жаль, - отозвался гость безо всякого сожаления в голосе. - Я знаю, что вы выиграли заклинание.
        Я предложил ему войти.
        Его шляпа, будучи водруженной на вешалку, оказалась клубной шляпой в золотых звездах. Вот уж не знал, что среди членов элитного клуба встречаются столь захудалые маги.
        - Я член клуба, - сообщил он, будто читая мои мысли. - Уже почти два года. Чтобы уплатить вступительный взнос, мне пришлось продать дом.
        - Вы небогаты? - спросил я, рассудив, что если он с порога задал такой уровень откровенности, то мне и подавно церемониться нечего.
        Он усмехнулся:
        - Я торговец зельем. Вот, - он раскрыл полу кафтана. С внутренней стороны к ней были приколоты плоские мешочки м пестрыми этикетками. Мой взгляд зацепился за самую броскую: «Приворотное зелье! Бесплатный образец! Испытайте сейчас!» Да, ниже падать вроде бы некуда.
        - Вы не догадываетесь, зачем я к вам пришел? - спросил он сухо.
        Я помолчал; в моем позднем госте угадывалось какое-то несоответствие. Низкая степень, презираемая профессия, потертый кафтан - но ни намека на жалость к себе, угодливость или юродство. Вероятно потому, что на свою собственную персону ему было в высшей степени плевать.
        - Нет, - сказал я осторожно. - Не догадываюсь.
        Этого он, оказывается, не ожидал. Между бровями у него залегла глубокая коричневатая складка.
        Я не торопил его.
        - К вам еще никто не приходил, - сказал мой гость, и в его словах не было вопроса - скорее удивление. Удивление редкостной удаче.
        Я на всякий случай промолчал.
        - Значит так, - торговец зельями откинулся на спинку кресла, редкая бесцветная прядь упала ему на лоб, и я вдруг увидел, что еще совсем недавно мой гость был красавцем-блондином, повелителем женских сердец. - Значит так. Три с половиной года назад у меня похитили дочь.
        Зависла пауза; мой собеседник замолчал, но лицо его не изменилось. Как будто он говорил о погоде.
        - Я знаю, кто и зачем это сделал. Я знаю, что моя дочь погибла… Я сам ее похоронил. Ее похититель, он же убийца, скрывается сейчас за океаном, на острове Стан. Он не маг, но он очень богат и знатен. Он окружил себя телохранителями, зная, что остаток моей жизни будет посвящен… Господин Хорт зи Табор. Если вы хотите иметь вечного раба, - слово раб он выговорил с нажимом, - раба верного и преданного до последней капли крови - поедем вместе на остров Стан, и покарайте… убийцу. Ей было четырнадцать. Моя жена не пережила… Нет, я не сумасшедший. Если вы откажете мне, я буду искать новый путь - как искал их все эти годы. Я платил взносы в клуб, надеясь на чудо… на то, что в природе есть справедливость. Но ее нет. Потому я пришел к вам.
        - Вы бы не справились с Корневым, - сказал я медленно.
        Он усмехнулся, и я понял, что он, наверное, справился бы. Несмотря на свою третью степень.
        - Во время последнего розыгрыша, - он снова усмехнулся, - мне тоже немножко повезло. Я выиграл набор серебряных ложек и заклинание-очиститель для стекла. Вот, - он сощелкнул с пальцев воспроизводящий жест, и в комнате сразу стало светлее, потому что абажур гостиничной лампы мигом очистился от пыли и копоти. Откуда ни возьмись, появилась ночная бабочка и омрачила своим трупом этот праздник освобожденного света.
        - Видите ли, - сказал я осторожно. - Я сочувствую вам и верю, что этот негодяй достоин кары, но ведь я только сегодня получил… У меня шесть месяцев впереди… А, кстати, за те два года, что вы в клубе, заклинание разыгрывалось четырежды. Вы обращались к людям, которые…
        - Да, - сказал он, не дожидаясь, пока я закончу. - Они мне отказывали примерно такими же словами. Сперва они шесть месяцев нянчили в себе Судию. Потом находилось дело, куда более важное, и вина, куда более ужасная… Да. Я и не предполагал иного исхода. Извините, что потревожил вас.
        Он поднялся.
        - Погодите, - сказал я раздраженно. Мне все меньше нравилась его манера говорить - в разговоре он тащил за собой собеседника, будто пыльный мешок.
        - Единственное, что меня беспокоит, - сказал он, обращаясь к обгорелому трупу бабочки, - что убийца может сдохнуть своей смертью. Он стар и болен, время идет… Но если он протянет еще хотя бы год - я найду способ. Прощайте, господин Хорт зи Табор.
        Он повернулся и вышел. Через минуту тупого разглядывания дохлой бабочки я понял, что он так и не назвал своего имени.

* * *
        За долгий следующий день, проведенный мною в гостинице «Отважный суслик», я многое понял.
        Во-первых, все мои планы пожить светской жизнью, сходить в театр или во дворец общественных зрелищ, да хотя бы погулять по городу в часы, когда там не особенно людно - все эти планы пошли прахом.
        Во-вторых, к вечеру я серьезно стал подумывать о бегстве. То есть о том, чтобы незаметно покинуть гостиницу и город; когда в дверь моего номера постучался двадцать девятый посетитель, я, не долго думая, обернулся толстой горничной и, поигрывая тряпкой, сообщил визитеру, что господин Хорт зи Табор изволили пойти прогуляться. А затем - пока неудачник спускался по лестнице - быстро высунулся из окна и накинул на фасад гостиницы тоненький отворотный флер.
        Некоторое время после этого я имел возможность наблюдать, как под самым моим окном бродят потерявшиеся визитеры. Как спрашивают у прохожих о гостинице «Отважный суслик», а прохожие вертят недоуменно головой и посылают гостей в разные стороны, как гости глядят на меня, по пояс высунувшегося из окна - и не видят, не видят в упор…
        Глиняная фигурка лежала на столе, над ней кружилась одинокая комнатная муха.
        Ко мне приходила женщина, у которой убили мужа. Старушка, у которой ночные грабители вырезали всю семью; заплаканная служанка, которую изнасиловал собственный хозяин. Многие визитеры скорбели не только о собственных потерях - так я узнал о неправедном судье, за взятку оправдывавшем убийц и посылавшем на плаху невинных, о спесивом аристократе, который развлекался псовой охотой на людей; тощий как щепка крестьянин рассказал о судьбе своей деревни - какой-то бесчестный воротила скупил у продажного старосты общинные земли, поставив почти сотню семей на грань голода и разорения. Все приходившие ко мне рассказывали - со слезами или подчеркнуто отстраненно - о своих бедах и о виновниках этих бед, и даже мне, человеку в общем-то черствому, становилось все более кисло.
        Флер над фасадом «Отважного суслика» продержался почти час. Город плавал в теплых сумерках; не дожидаясь, пока моя маскировка опадет, я снова обернулся толстой некрасивой женщиной, положил ключи от номера в карман передника и спустился в холл. Хозяйская дочка, дежурившая за конторкой, вылупила на меня круглые голубые глазищи; я не удержался и показал ей язык.
        - …Госпожа, вы не подскажете, как найти гостиницу «Отважный суслик»?
        Спрашивал юноша лет семнадцати, тощий, хорошо одетый и очень несчастный с виду.
        - На что вам? - спросил я. Голос у моей личины оказался визгливый, напоминающий почему-то о дохлой рыбе.
        - Мне надо… - он запнулся. Посмотрел на меня, то есть на толстую некрасивую личину, исподлобья: - А… вам-то что за дело?
        - Нету здесь никакого суслика, - сказал(а) я сварливо. - Был, да весь вышел.
        Юноша отошел прочь; по-видимому, он не поверил скверной женщине, в которую я обернулся, и намеревался продолжить поиски.
        Не могу сказать, что в тот момент мне было жаль его. За один день передо мной прошло столько драм и трагедий, что на сочувствие нежному юноше не осталось сил. И кто знает, кому и за что он собрался мстить. Может, у него собаку убили. Или девушку увели…
        Я шел по улице тяжелой походкой прачки. Грязный подол колыхался над самой булыжной мостовой, победоносно грохотали деревянные башмаки. И что за извращенная фантазия заставила меня выбрать именно эту, в высшей степени неприятную личину?
        Эйфория - радость внезапного приза, гимн свалившегося с неба всевластья - закономерно сменилась тупой усталостью и едва ли не тоской. Я смотрел, как роется в куче отбросов ослепительно белый, с аристократическими манерами кот. Как он изящно поддевает чистой лапой то селедочный скелет, то обрывок картофельной шелухи; скверно, думал я. Во-первых, покарать возможно только одного злодея, в то время как злодеев в мире - пруд пруди. А во-вторых - ну что за низкая человеческая порода, что за подлое желание наказать врага чужими руками, выкупить справедливость, вместо того чтобы самому помочь ей воцариться…
        Я намеренно злил себя. Мне очень хотелось увидеть в сегодняшних визитерах - корыстолюбивых, расчетливых купцов.
        Вот если бы во всех их бедах виновен был один человек, раздумывал я угрюмо. Вот если бы… Как там говорил старичок-одуванчик? «Чем справедливее будет ваша Кара, чем могущественнее покаранный и чем больше злодейств у него за плечами…»
        - Эй, баба, сбрендила?!
        То, что я поначалу принял за стенку, возникшую прямо у меня на пути, оказалось всего-навсего пьяным ремесленником, судя по запаху, кожемякой.
        - Эй, баба? Бодаться? Ты чего это? А? - тон его из удивленного все быстрее перетекал в игривый.
        Я настолько поразился кожемякиным вкусам - польстился же на такую уродину! - что даже не сопротивлялся, когда он зажал меня - то есть мою личину - в темный угол какой-то подворотни.
        - Ты, это… - голос его истончился и романтически задрожал. - Красотка, я сегодня заработал, хошь, в трактир пойдем?
        Вонь от него исходила неописуемая. Все еще рассчитывая обойтись без резких жестов, я выдавил из глотки смущенное «хи-хи».
        - Голубок, - сказал я визгливым рыбным голосом. - Шел бы ты по своим делам. Мне с тобой баловаться недосуг, женишок-то мой, кузнец, поди заждался…
        Я забыл, что моей личине было лет сорок на вид. Такой не к жениху спешить - внуков нянчить; пьяный кожемяка то ли не понял, то ли принял мои слова за кокетство.
        - Пташка… куда спешишь… куда летишь…
        И заскорузлая ладонь смело полезла моей личине под подол.
        - Эй, эй! - я стряхнул его руку. - Я стражу кликну!
        Кожемяка обиделся:
        - Я, это… Сама завела, а теперь верещать?!
        И он притиснул меня к кирпичной стене - весу в нем было, как в годовалом бычке.
        Стоило, наверное, найти выход поизящнее - но я устал. Поспешно, почти суетливо - нервы, нервы! - я вернулся в свой естественный облик, и кожемякина рука, только что шарившая под подолом толстухи, нашла совсем не то, что ожидала найти.
        - Э-э-э…
        На секунду мне даже стало жаль его.
        - Э-э-э… - он уже хрипел. Наверное, друзья не раз предупреждали его, что много пить - вредно. Что рано или поздно ко всякому пьющему человеку приходит голая мышка на зеленых лапках и, печально подмигивая, говорит: все. Наверное, в эту секунду кожемяка был уверен, что напился уже до голой мышки; бессмысленный взгляд его скользил по моей одежде, по лицу, мгновение назад бывшим лицом толстухи. Мыслительные кожемякины процессы оказались столь замедленны, что мне пришлось в порядке поощрения ткнуть его кулаком под ребра.
        Через мгновение переулок был пуст.

* * *
        «…Я, говорит, теперь назначенная магиня, и шиш вам всем. Уеду в город, свое дело открою, денег заработаю и буду в старости вас содержать. Сунула за пояс палку свою волшебную и была такова, во как.
        Через месяц весточка приходит: устроилась! И еще как устроилась, шиш вам всем! В настоящей магической конторе, у мага второй степени, да не девочкой на побегушках - полноправной помощницей, хозяин сказал, скоро в долю возьмет… И хвалил очень за талант да за умения магические.
        Сперва мы отмалчивались, да потом и сами письмо с оказией пустили, не удержались… как контора-то называется? Что делает, что за ремесло?
        Бюро находок, отвечает. Что кто если утеряет - к господам магам идет, и господа маги отыскивают. Сама, отвечает, уже два кошелька нашла (потрошенных, правда), козу нашла, кота и пуговицу с бриллиантом.
        Ох, думаем, может, и вправду? Ясное дело, что дело чепуховое - котов искать, но раз нравится ей, раз довольна, и деньги кое-какие, и в долю возьмет…
        А еще через два месяца - беда. Контора-то оказалась не простая; контора с двойным дном оказалась, для виду котов искали, а на самом деле темные делишки обделывали - с чужими тенями, да с умертвиями по заказу, на расстоянии, это когда вечером спать ложишься, а к утру уже мертвяк, потому что кто-то твою тень выманил да на медный крючочек намотал… Накрыли контору. Хозяин - в бега… поди поймай его, он маг второй степени! А наша дурочка наивная осталась. С кого спрашивать? С нее. В тюрьму… А она тех теней даже и не видела! Она понятия не имеет, как это - на медный крючочек! Допросчик, что ее допрашивал, говорит: видно, что девка ваша ни при чем, но сидеть будет, пока ТОГО не поймают… А как поймать-то его?!
        И сидит, красавица, полгода уже. Королю прошение написала, но ответа пока не видать. Одно утешение: в тюрьме у них чисто, тараканов нет, постель мягкая, кормят сносно, видно, жалеют ее, дуру… И вроде бы стражник один ей приглянулся. Оно и понятно: как волшебную палку отобрали, так и девичьи чувства проклюнулись. Что будет с ней? Поймают ТОГО или не поймают? Любит ее стражник - или так, жалеет? Ответит король на прошение, помилует - или до старости в тюрьме запрет?
        Не знать…»

* * *
        Центр города тонул в неверном свете фонарей. Здесь еще работали питейные заведения, прохаживался патруль, крутилась скрипучая карусель, и юбки вертящихся на ней девчонок летали, как подхваченная ветром морская пена. Рынок закрывался, то и дело приходилось уворачиваться от огромных баулов, развозимых на тачках. На специальной тумбе справа от входа стоял мальчик лет двенадцати и звонким, но чуть охрипшим голосом выкрикивал платные объявления:
        - Продается дом, улица Копейщиков, два этажа, недорого! Продается корова… Куплю упряжку! Приюту для сирот требуется повариха! Продается кузница со всем инструментом! Продается…
        Я решительно свернул прочь от площади. От мальчишкиного голоса звенело в ушах.
        - Объявляется набор на трехмесячные курсы палачей! - неслось мне вслед. - Предоставляется общее жилье! Трехразовое питание, балахон за счет казны и стипендия пять монет! Успешно сдавшим… предоставляется… заплечных дел… сдельно…
        Чем дальше в ночь проваливался город, тем глуше и пустыннее становились улицы. Я слонялся без определенной цели - центр, живой и освещенный даже после полуночи, остался далеко позади. Во дворец общественных увеселений я так и не пошел, а публичные девицы, пожелавшие скрасить мой досуг, показались на редкость грязными и неаппетитными.
        Когда кончился свет ночных фонарей - кончились и девицы. Вообще все прохожие куда-то делись; меня окружали, по-видимому, ремесленные переулки. Возможно, при свете дня эти приземистые строения, вывески и подворотни обладали определенным обаянием - но теперь я смотрел ночным взглядом, а потому все предметы приобретали неопрятный коричневатый оттенок. Я давно заметил, что пейзажи, впервые увиденные в темноте, не имеют шансов мне понравиться.
        Я шел и думал, что, неверное, лучше бы мне выиграть не Корневое заклинание, а набор серебряных ложек и очиститель для стекла. И вовсе не потому, что трудно выбрать для справедливой кары одного-единственного злодея и не ошибиться. А потому, что через шесть месяцев - а может быть, и раньше - мне придется из вершителя судеб превратиться в обыкновенного провинциального мага. Судьба, прямо скажем, не из последних, и всю жизнь меня устраивавшая - пока во рту моем не возник вкус настоящей власти. И даже не вкус еще - предвкусие.
        «Чем справедливее будет ваша Кара, чем могущественнее покаранный и чем больше злодейств у него за плечами…»
        И кого же, интересно, надо мне покарать, чтобы сделаться великим магом?
        Я брел узкими улочками, полностью потеряв представление о том, куда я иду. Ремесленный квартал сменился торговым. Всюду было абсолютно темно, плотно закрытые ставни не пропускали ни лучика; где-то очень далеко перекрикивались сторожа.
        Вполне возможно, что я заведу толстую тетрадь, куда стану записывать жалобы многочисленных визитеров. А потом, когда тетрадь заполнится - устрою обход обличенных ими злодеев, чтобы своими глазами убедиться в справедливости обвинений. Я буду появляться перед подсудимыми в черном плаще до пят, клубной шляпе, надвинутой на брови, и с глиняным уродцем в руках; к тому времени молва разнесет по городам и весям правду и небылицы о моем «одноразовом муляже». При виде меня злодеи будут падать в обморок, валиться на колени, в крайнем случае просто бледнеть как полотно. И, разложив перед собой свою толстую тетрадь, я буду укоризненно смотреть им в глаза. Иногда сверяться с записями - и смотреть снова. И чувствовать, как щекочет в горле всевластие.
        А потом это все закончится. Я вернусь домой - и единственным моим развлечением останется истребление кур. Я стану оборачиваться хорьком так часто, что на любое другое занятие у меня уже не хватит сил. Дом придет в запустение, огород перестанет родить, и тогда я…
        Мое ночное зрение болезненно съежилось, потому что за углом обнаружился одинокий фонарь. Свет его падал на полукруглую вывеску - «Отважный суслик». Вероятно, моим ногам надоела затянувшаяся прогулка, и они вывели меня к месту ночлега - совершенно самостоятельно, не посоветовавшись с рассудком.
        Я безошибочно узнал окна своего номера - с крайнего правого еще свисал истончившийся обрывок защитного флера. На пороге гостиницы сидел, прислонившись к стене, незнакомый молодой человек. Неподвижные глаза его смотрели прямо перед собой; весь он был похож на небольшую статую, впечатление разрушали только пальцы, вертящие, теребящие, поглаживающие какой-то мелкий предмет на цепочке. Не требовалось большого ума, чтобы угадать в незнакомце одного из моих визитеров, не самого удачливого, но, вероятно, очень упрямого.
        Я был готов замылить глаза незваному гостю и войти в гостиницу незамеченным - когда увидел, что именно он вертит в руках.

* * *
        - Нет, она в полном сознании. Она прекрасно понимает, что с ней что-то случилось. Какая-то потеря… Она помнит, как ее захватили. И куда привезли - замок со рвом и укреплениями, с цепным драконом на мосту. И некто - она не помнит его лица - что-то делал с ней. Потом в ее памяти случился провал. Она очнулась на перекрестке, в сотне шагов от нашего дома. И на шее у нее было вот это.
        «Вот это» было кулоном. Массивным, по размеру почти таким же, как у старика Ятера. Не яшмовым, а сердоликовым, изжелта-розовым. И вместо скалящейся морды с камня смотрели только глаза - напряженные, чуть навыкате. Один чуть выше, другой чуть ниже. Нечеловеческие глаза; когда-то я видел в зверинце несчастную старую обезьяну - помнится, она смотрела очень похоже.
        Кулон лежал теперь на пустом столе; мне не надо было присматриваться, чтобы уловить плотное облачко чужой силы, заключающее в себе розоватый камень.
        - Сердолик не поддается подобной обработке, - скучным голосом сказал молодой человек; я продолжал считать ночного гостя молодым, несмотря на то что под шляпой у него обнаружилась изрядная лысина. - Я ювелир. Я знаю.
        - Вы правы, это магическая вещь, - согласился я осторожно.
        Я все теперь старался делать очень осторожно. С того самого момента, как я разглядел кулон в руках ночного гостя, внутри меня не утихало зудящее предчувствие большой удачи; наверное, подобная горячая щекотка мучает нос собаки, только что взявшей след.
        - Эта вещь, - мой собеседник брезгливо опустил уголки губ, - есть величайшая улика. Дорожка к преступнику, рядом с которым все лесные душегубы окажутся просто детьми… И поскольку традиционное правосудие…
        - Я понял, - возможно, я оборвал его не слишком вежливо, однако песня, которую он собирался завести, была мною выслушана уже без малого тридцать раз. - Я прекрасно понял. Вы считаете, что нашли лучшее применение для Кары; однако ваша жена возвратилась домой живой и относительно здоровой, в то время как многие, просившие вчера моего заступничества, потеряли своих близких. Речь идет о человеческих жертвах, в то время как ваша жена…
        - Ее изувечили! - выкрикнул он шепотом. - Ее использовали для… вероятно, ритуала, вы в этом лучше разбираетесь, ведь вы маг, а не я!..
        - Но ведь она в здравом рассудке, - сказал я примиряюще. - Даже если ее изнасиловали - она не помнит об этом, и…
        Он глянул на меня так, будто это я только что на его глазах надругался над его женой.
        - Ритуалы бывают разные, - сказал я извиняющимся тоном. - Но, возможно, ее вовсе…
        - Ее не… не… насиловали, - сказал он, и я решил не перечить.
        - Вот видите, - кивнул я. - И внешне она не…
        - Не изменилась, - он помедлил, потом губы его сложились в подобие улыбки. - Смотрите.
        Извлек из-под рубашки медальон, бережно открыл, поднес к моим глазам - насколько хватило цепочки. Миниатюра изображала женщину не то чтобы красивую, но, без сомнения, привлекательную. Лет двадцати.
        - Да, внешне она не изменилась… Но изменилась изнутри.
        - Каким образом?
        Некоторое время он смотрел на меня, не решаясь сказать.
        - Ну же?
        - Поглупела, - сказал он шепотом. Я крепко сжал губы - не улыбнуться бы. Только не улыбнуться, последствия могут быть неисправимы.
        - Да! - сказал он с вызовом. - Она сделалась веселее, чаще поет… Чаще бывает в хорошем настроении. Несмотря на то, что ей пришлось пережить. Я знаю, что вы сейчас подумали… скажите, не стесняйтесь! Скажите, ну?!
        - Я подумал, что это не так уж плохо, - честно признался я.
        Мой гость горестно покачал головой:
        - Да… не вы первый. А я люблю ее! Любил… ту, прежнюю.
        Снова зависло молчание. Я смотрел на кулон; яшмовая рожа, когда-то украшавшая грудь папаши Ятера, приходилась этому сердолику родной сестричкой.
        На ловца сова летит.
        - Кстати, - я поводил ладонью над зловещим сердоликом. - Как долго отсутствовала ваша жена?
        - Неделю, - сумрачно отозвался ювелир.
        - Всего лишь неделю?!
        Он посмотрел на меня почти с ненавистью:
        - Всего лишь? Я успел сто раз умереть. Облысел…
        И он печально провел ладонью по остаткам своих волос.

* * *
        «Друг мой, лекари - не маги, но сродни им. Здоровье каждого человека священно, как ты знаешь. Лекари обладают властью над болезнями, но настоящими властелинами нашего здоровья являемся мы сами, сынок. Ты - наследственный маг, хвала сове; ты внестепенной, а это редкое счастье. Ты можешь обернуться львом или мышью - но священное здоровье твое уже подточено коварными хворями, от которых, увы, преждевременно умерла твоя матушка.
        Друг мой! Для того, чтобы спокойно дожить до старости, тебе следует всю жизнь соблюдать простые, но очень жесткие правила.
        Запомни!
        Будь на дворе зима или лето - начинай свой день с обливания холодной водой.
        Будь на дворе дождь или вьюга - заканчивай свой день пешей прогулкой.
        Садясь за стол, придвигай стул поближе - чтобы край столешницы вовремя напомнил тебе, что живот твой уже полон. Никогда не ешь жареного, копченого, соленого, избегай мяса; твоя пища - восхитительные ароматные каши с поволокой растительного масла, душистые овощи и сладкие фрукты, хрустящие белые сухарики, тонкие и прозрачные, как весенний лед.
        Никогда не пей вина!
        Заведи себе друга среди лекарей - только сперва разузнай, хорош ли он в лекарском деле. Лекарь считается хорошим, если на десяток вылеченных им страдальцев приходится не больше одного-двух покойников.
        Друг мой, наши заклинания бессильны против болезней - но ведь кроме магии у нас есть воля и здравый смысл, не так ли?..»

* * *
        Вечером случилась неприятность: печень, прежде ведшая себя смирно, наконец-то напомнила мне о недопустимости безрежимной жизни. Шутка ли: бессонная ночь, завтрак на ходу, жареное мясо, которым щедро угостила меня ювелирша, плотный, но недостаточно изысканный гостиничный ужин… В результате мне пришлось повозиться, составляя и заваривая лекарство, и целый час промаяться в ожидании, пока оно начнет действовать.
        Утихомирив печенкин протест, я решил впредь вести себя осмотрительнее.
        Смеркалось; я провел у ювелиров часа три или четыре, а потом, ведомый внезапно возникшей идеей, посетил невзрачную контору справа от городского рынка. Переговорив с усталым чиновником в побитом молью коричневом сюртуке, я получил в свое распоряжение скрипучий стол в пятнах чернил, скрипучий стул и скрипучее же перо. Минут пять ушло на обдумывание текста; наконец я разборчиво вывел на рыжем бланке: «Скупаю драгоценные и полудрагоценные камни, кулоны, подвески. Дорого».
        Побитый молью чиновник сосчитал слова и взял с меня восемь монет. Удаляясь от базара, я слышал, как голосистый мальчишка выкрикивает со своей тумбы мое странное объявление - неизменно запинаясь на слове «полудрагоценные». Всматриваясь в лица прохожих, я не заметил, чтобы хоть кто-нибудь оживился в ответ на мальчишкин призыв; что ж, я с самого начала не возлагал на эту затею особых надежд. Но и упускать шанс было не в моих правилах.
        Итак, ювелиры.
        Филла Дрозд, жена лысого юноши Ягора Дрозда, оказалась вполне похожа на миниатюрный портрет в медальоне мужа. Молодая миловидная женщина с косами до колен; разговорчивая, чтобы не сказать болтливая. Как ни странно, похищение, стоившее шевелюры бедному Ягору, не произвело на нее особого впечатления - она вспоминала о нем легко, чуть ли не со смехом.
        Они с подругой отправились в торговый квартал за кое-какими покупками. Взяли отрез на платье (я терпеливо выслушал, какой именно отрез и почему шерсть, а не бархат). Далее побывали у парфюмера - перенюхали два десятка духов (минут пять занял рассказ об особенностях каждого запаха), в результате у обеих разыгрался насморк. Зашли в специальную лавку, где продавались акварельные краски - ювелирша, оказывается, увлекалась живописью и даже продала в прошлом году несколько своих картин. Потом отправились к сапожнику - подруга должна была забрать сшитые на заказ башмаки… И тут-то, прямо в дверях сапожной лавки, у Филлы случилось первое выпадение памяти. То есть медное кольцо на двери и деревянный молоток на веревке она помнит - а потом наступила темнота, и она очнулась оттого, что кто-то лил ей в глотку подогретое красное вино.
        - Такое впечатление, что чужая рука заливает вино прямо в горло… Потом смотрю - я сама же кубок и держу. Сама пью - представляете? За таким длинным столом. Горят свечи, на столе поросенок с хреном, тушеная рыба с морковью, тут же и жаровенки, чтобы кушанье не остыло…
        Я выслушал и это. В конце концов, каждая деталь могла оказаться важной.
        Потом в воспоминаниях возник злодей - о нем ювелирша помнила до обидного мало:
        - В маске он был, что ли? Нет, маски не помню. Но и лица вроде как нет… Помню, говорил со мной. Вышли на стену, смотрю - батюшки! Замок, да стены повыше, чем у нас в городе. Да мост опущен, а на мосту - я сперва думала, куча камней лежит! А потом куча как зашевелится - я снова едва не сомлела…
        - Вы помните, как выглядел дракон?
        - Да, о да! - оживилась ювелирша. - Коричневый, с прозеленью, крылья махонькие - при такой-то туше… На цепи, а каждое звено той цепи - как… - она запнулась в поисках наиболее цветистого сравнения. - Как колесо на королевской карете, вот!
        - О чем вы говорили? - спросил я. - С похитителем?
        На разрумянившемся лице ювелирши появилось беспомощное выражение очень близорукого человека, который только что сел на собственные очки:
        - Не помню… Но говорил он красиво.
        Я покосился на господина Ягора - и чуть не вздрогнул. Таким болезненным было в это мгновение лицо лысого ювелира.
        «Поглупела», - вспомнил я его отчаянное признание.
        После тяжелого жирного обеда (который засчитала мне злопамятная печень) ювелир нашел повод, чтобы уединиться со мной в гостиной. «Ну как?» - было написано на его лице. Как будто я доктор, а ювелирша - тяжелобольная.
        - Она действительно была другой? - спросил я осторожно.
        Вместо ответа он кивнул на стену, увешанную разновеликими картинами в тонких деревянных рамочках:
        - Вот… Это ее работы до похищения.
        Я подошел. Ничего особенного, как на мой взгляд, впрочем, я никогда не скрывал, что не разбираюсь в живописи. Только одна картинка мне действительно понравились: мостик, дерево, привязанная под мостом лодка, причем на осенние листья, плывущие по воде, хотелось смотреть и смотреть снова. Казалось, они действительно движутся… и неспешный поток их настраивал на возвышенный лад, хотелось улыбнуться, вздохнуть и, может быть…
        - А это она рисовала потом.
        Ювелир вытащил из-за шкафа два картонных листа. На первый взгляд мне показалось, что стыдливо припрятанные работы немногим отличаются от заключенных в рамочки; только всмотревшись как следует, я понял, что разница все же есть.
        - Это бездарно, - шепотом сказал ювелир. - Ей отказал вкус. Вы бы видели, как она теперь одевается… Как она пытается одеваться…
        - Сочувствую, - сказал я искренне.
        Ювелир махнул рукой - мол, что мне ваше сочувствие.
        - Можно мне поговорить с подружкой? - спросил я, глядя, как он прячет женины рисунки обратно за шкаф.
        - С какой подружкой?
        - С той самой, которая сопровождала вашу жену в походе за покупками. Которая должна была забрать у сапожника башмаки.
        Ювелир смотрел на меня, и две складки между бровями делались все глубже:
        - Тисса Граб. Да… Я искал ее, хотел спросить о Филле. Тисса Граб пропала и так и не нашлась. Можете сами спросить - улица Столпников, три…
        Распрощавшись с ювелирами, я потратил полчаса, чтобы найти названную улицу и узнать, что госпожа Тисса Граб действительно снимала здесь комнату - но уже два месяца как съехала. Нет, не пропала внезапно, а именно съехала - заплатив за все дни, собрав вещи и распрощавшись с хозяевами…
        И никому не признавшись, куда направляется.
        Ювелиры-ювелиры…
        Я сидел, как и вчера, у окна своего номера. Хозяину строго-настрого воспрещалось пускать ко мне кого-либо; зато у входной двери рядом с деревянным молотком висела на железной цепочке толстая тетрадь, купленная мною в канцелярской лавке. На тетрадной обложке большими буквами было написано: «Жалобы и предложения оставлять здесь».
        И они оставляли. Мое окно было затянуто толстым защитным флером - и я мог наблюдать, как они занимают очередь, как передают друг другу чернильницу и вполголоса ругаются, что цепочка коротка. Какой-то парень был неграмотный - его жалобу взялась записать морщинистая старушка в темном платке; парень диктовал вполголоса, до меня доносились отдельные слова: «денег не будет через… и мельницу спалит…»
        А может быть - я закинул руки за голову - может быть, мне следует посерьезнее отнестись к упавшему на мою голову подарку судьбы. Не останавливаться на однократном использовании заклинания Кары - а превратиться в эдакого профессионального мстителя с книгой жалоб под мышкой. Эти несчастные пришли ко мне не от хорошей жизни - пусть половина из них злопамятна и склонна к доносительству, но ведь есть и такие, как тот торговец зельями…
        «Ей было четырнадцать. Моя жена не пережила».
        «Чем справедливее будет ваша Кара, чем могущественнее покаранный…»
        Этот его обидчик, скрывающийся от мести на острове Стан, должен быть достаточно могущественным?
        И я подумал, что торговца, вероятно, можно было бы на всякий случай разыскать.

* * *
        «…И не говори мне про эти обереги, милая! На моих глазах такое случилось, что я колдовского теперь до смерти не трону, в руки не возьму…
        Твердят: обереги, обереги… Подружка вот моя вышла замуж, а свекровь попалась лютая. И что же? Нет чтобы угождать старухе - попроворнее мести, пораньше вставать… Пошла к магу, что безделушками торговал, и купила оберег от свекрови, ожерельице тонкое на шею. С недельку все шло - ничего не сказать: подружка жировала, работы в руки не брала, до позднего утра в постельке, и слова худого от свекрови не слышала… А потом не заладилось что-то с оберегом, не то она уронила его, не знать - но кинулась на нее свекровь с ухватом, безумная, и ну бить, бить, бить… На счастье, и муж и свекор рядом были, во дворе, на крик прибежали и оттащили старуху - та уж синяя была, а рвалась невестку душить… Пока дурочка эта оберега не сбросила - свекровь на нее рычала, у мужа и сына из рук вырывалась. А сбросила дура оберег - свекровь опомнилась, да только вся горница в кровище, невестка в синяках да с разбитым носом, да кости кое-где поломаны… А самое скверное - ребенка скинула. Да… Вот они, колдовские цацки. Потом приезжал какой-то из города маг, говорил всем, что обереги у кого попало покупать не следует, что к каждому
печать должна прилагаться и бумажка специальная, тогда, мол, можно покупать… Только я - зареклась. А вдруг подделают и печать и бумажку? Я что, грамотная? Ну их совсем с их оберегами…»

* * *
        Вечер и половину ночи я провел в клубе.
        В трубе огромного камина свистел ветер - погода стремительно менялась, и катаклизмы в грозовых облаках отдавались тупой болью у меня в затылке. Господа клубные завсегдатаи начали собираться часам к десяти, из всех лиц мне были знакомы только физиономии председателя и кассира. На плече у председателя, как и в первую нашу встречу, громоздилась сонная сова.
        Мальчик лет четырнадцати, исполненный сознанием собственной важности, обносил господ магов напитками на серебряном подносе. Я взял холодного лимонада.
        Проходя мимо моего столика, незнакомые маги вежливо наклоняли голову:
        - Как здоровье вашей совы?
        И всякий раз, приподнявшись согласно этикету, я кивал в ответ:
        - Сова поживает хорошо, спасибо…
        И ловил на себе заинтересованные взгляды. Все они уже знали, конечно, что именно этот провинциальный дикарь, занявший место за столиком в углу, только что выиграл Корневое заклинание.
        Напротив, над камином, помещались настенные часы размером с собачью будку. Тяжелый маятник вызывал у меня трепет, а из окошечка над циферблатом каждые пятнадцать минут выглядывала деревянная сова. Когда она выглянула подряд одиннадцать раз - всем уже надоело надсадное уханье - в дверях обнаружилась единственная на всем этом сборище дама.
        Дама была блондинка в простом черном платье до пят. Единственным ее украшением был пояс со множеством подвесок; пояс заинтересовал меня в первую очередь. Лицо и фигура пришелицы ничем меня не удивили: женщины не бывают наследственными магами, а только лишь назначенными, степень их как правило низка и все магические ухищрения сводятся к усовершенствованию собственной внешности. Все они предпочитают волосы цвета соломы, крупный бюст, высокие скулы и голубые глаза; во всяком случае, те немногие женщины-маги, которых я встречал в своей жизни, выглядели именно так.
        А вот пояс…
        Пояс был мужской, его потертость и некоторая засаленность не вязалась с вечерним платьем. Пряжки и бляхи потускнели; ко множеству бронзовых колечек крепилось штук двадцать цепочек, на них висели замшевый кошелек, чехол для письменных принадлежностей, чернильница, оберег от мужского своеволия, золотые и костяные украшения, и среди всего этого хлама - маленькая цацка, о которую сразу же зацепился мой взгляд.
        Проклятье, или они мне мерещатся повсюду, эти камни?!
        Я попытался определить, какой эта дама степени - и не определил. Возможно, тот второй оберег для этого и служил - защитой от чужого любопытства.
        - …Как здоровье вашей совы?
        Я невольно вздрогнул. У моего столика стоял сам господин председатель; щеки его переняли цвет выпитого красного вина, а выпил он, по-видимому, изрядно. Мне показалось, что даже сова на его плече косится на хозяина с неодобрением.
        - Прекрасно, - отозвался я коротко.
        - Вы не будете против, высокородный господин зи Табор?..
        И, не дожидаясь моего ответа, опустился на кресло рядом со мной.
        - Вижу, вы не спешите отбыть домой, наверное, наша суетливая городская жизнь забавляет вас?
        - Я давно не был в городе, - сказал я, глядя, как дама в черном платье пересекает зал. С ней здоровались, но прохладно; по-видимому, дама не была здесь чужачкой, но и к числу завсегдатаев не относилась.
        Председатель, не глядя, поймал бокал, слетевший к нему в ладонь с подноса мальчишки-прислужника. Прищурился, глядя на меня сквозь рдеющее в хрустале вино:
        - Вы уже оценили все тяготы, которые приносит наш выигрыш? Толпы просителей…
        - Да, - сказал я.
        - Мой вам совет, - председатель отхлебнул из бокала. - Не слушайте никого, не давайте спровоцировать себя, не будите в себе ложное чувство справедливости. Корневое заклинание Кары существует не для того, чтобы кого-то карать… А для обладания им. Обладания - и все. Оторвите голову вашему глиняному болвану - но лишь в последний день оговоренного срока. Чтобы не упустить ни дня. А кого вы при этом покараете - совершенно все равно, уверяю вас, Хорт, - и он отхлебнул снова.
        - Да? - спросил я недоверчиво. - А я слышал…
        - Члены правления клуба, - продолжал председатель, не слушая меня, - не имеют права участвовать в розыгрыше. Тем не менее, - он сделал хитрое лицо. Наклонился к моему уху, так что сова на его плече недовольно затопталась. - Эй-фо-рическое ощущение, господин зи Табор. Пьянит почище вина… Кстати, простите за нескромный вопрос. Какова природа вашей болезни, той самой, что не позволяет вам пить спиртное? Я могу порекомендовать первоклассного лекаря…
        - Спасибо, - сказал я поспешно и, возможно, не вполне вежливо. - Спасибо, я… пока не нуждаюсь.
        - Как хотите, - председатель слегка обиделся. - Кстати… вы не находите, что женщина в магии столь же уместна, как мышь в бочке меда?
        - А? - я оторвал взгляд от незнакомки в черном.
        - Да-да. Эта странная дама, на которую вы с таким интересом смотрите… Некая Ора Шанталья. Которая вот уже несколько лет упорно является на каждый розыгрыш… К чему ей Кара, как вы думаете?
        - Мало ли, - сказал я медленно.
        Председатель пожевал губами:
        - Кара в руках стервы - это… Это ужасно. Я надеюсь, ей не выиграть Заклинания… Я мало знаком с ней и ничего не могу сказать точно… Но она действительно производит впечатление стервы. К чему, например, эта выставка побрякушек на поясе? Все эти обереги, камушки…
        - Камушки, - повторил я задумчиво.
        - Да… При том что инициирующий предмет у нее - не палочка, не брошка и не кольцо, а искусственный зуб во рту, можете мне поверить…
        - Да? - я удивился такой осведомленности.
        - Да… - мрачно кивнул председатель. - Это не совсем прилично - приходить в наш клуб с оберегом от мужского своеволия, вы не находите? Если бы она была мужчиной, ее давно бы попросили снять половину побрякушек или покинуть зал. Но все мои коллеги, к которым я обращался с этим предложением, только отмахивались - она, мол, единственная особа женского пола, если уверенности в себе недостает - пусть утешается сомнительными артефактами…
        - В самом деле, - сказал я, глядя, как дама в черном платье цедит вино за столиком в противоположном углу.
        - Когда она вас в грубой форме отошьет, - сказал председатель, проследив за моим взглядом, - не говорите, что я вас не предупреждал.
        - Онри, больше не пей, - скрипучим голосом сказала сова у него на плече. - Ты и так болтаешь лишнее.
        Я вздрогнул.
        - Да, - смиренно отозвался председатель. - Не волнуйся, Фили, я выпил не так уж много и чувствую себя превосходно… Мое почтение, господин Хорт зи Табор. Долгих лет вашей сове.
        И ушел, покачиваясь.
        Некоторое время я честно пил свой лимонад. Потом встал, пересек зал, то и дело желая здоровья чужим совам, и оказался в непосредственной близости от дамы в черном.
        - Вы разрешите?..
        Она окинула меня сумрачным взглядом. Коротко кивнула.
        - Как здоровье вашей..?
        - Сдохла, - отозвалась дама, глядя мне в глаза.
        - И моя сдохла, - пробормотал я растерянно. - Вот неприятность.
        Дама пожала правым плечом:
        - Никакой неприятности, я терпеть не могу сов. Вы - тот самый счастливчик, который выиграл заклинание?
        - Да… Я прошу прощения. Кажется, это кресло, в которое вы сели, кажется, это то самое, на которое десять минут назад случайно пролили соус…
        Да, она инстинктивно привстала и оглянулась; я не мгновение получил возможность увидеть вблизи ее пояс. Среди прочих безделушек там висел крупный камень-брелок в виде тигриной морды.
        Еще один камень с глазами.
        - Я ошибся, - сказал я печально. - Это кресло чистое…
        Она покраснела.
        Глаза ее оказались не голубыми, а карими. Волосы - цвета выбеленного хлопка. Губы - алые и тонкие, причем уголки рта норовили опуститься вниз. Вот как сейчас:
        - Умно и тонко, мой молодой господин. Только зачем такие ухищрения? Вы могли просто предложить мне пройтись взад-вперед - тогда, оценив достоинства и недостатки моей фигуры, и решили бы окончательно, стоит ли продолжать знакомство… если бы у вас была такая возможность. А теперь будьте любезны, вернитесь за свой столик.
        - Простите, - сказал я, действительно испытывая нечто вроде смущения. - На самом деле я вовсе не так брутален… Я хотел только…
        - Избавьте меня от своего общества.
        Сказано было убедительно и емко; секунду потоптавшись на месте, я вернулся на исходную позицию.
        Господин председатель смотрел на меня их противоположного угла. Смотрел со смесью сочувствия и злорадства.

* * *
        ВОПРОС: Что такое инициирующий предмет?
        ОТВЕТ: Это основной магический предмет, позволяющий назначенному магу производить магические действия. Инициирующий предмет вручается назначенному магу в вечное пользование в случае успешной аттестации.
        ВОПРОС: Нужен ли инициирующий предмет наследственному магу?
        ОТВЕТ: Нет, не нужен.
        ВОПРОС: В каком виде существуют инициирующие предметы?
        ОТВЕТ: В виде миниатюрных волшебных палочек, колец, медальонов, браслетов и пр. ювелирных изделий, в горных условиях иногда - посохов.
        ВОПРОС: Что происходит в случае утери магического предмета?
        ОТВЕТ: В случае утери магического предмета утерявший должен подать заявление в окружную комиссию в течение десяти дней и не позднее. Комиссия рассматривает заявление и, в зависимости от обстоятельств, либо назначает штраф и выдает потерпевшему новый магический предмет, либо лишает его магического звания.

* * *
        Два дня спустя я наведался в контору справа от рынка - для очистки совести, ни на что не надеясь. Побитый молью чиновник выдал мне справку, на которой корявым почерком записаны были три адреса - эти трое желали продать мне камушки.
        По первому проживала бедная вдова, распродающая утварь и украшения. Я купил у нее кольцо с рубином - просто из жалости.
        По второму адресу меня встретил парнишка лет пятнадцати и предложил на выбор целую шкатулку с драгоценностями. Сразу сообразив, в чем дело, я пообещал обо всем донести его матери; переменившись в лице, парнишка умолял меня этого не делать. У матери так много побрякушек, она не заметит пропажи, в то время как он, вступающий в жизнь юноша, вынужден мириться с унизительной бедностью. Мать скупа и не дает на самые необходимые расходы, и так далее, и тому подобное. Я ушел, оставив юнца один на один с его проблемами.
        Третьим адресом значился какой-то постоялый двор на окраине. Я долго думал, а стоит ли тащиться так далеко и по таким грязным улицам - но в конце концов привычка доводить дело до конца заставила меня потратиться на карету с кучером и навестить гостиницу «Три осла».
        И я не пожалел о потраченном времени.

* * *
        - …Ей-ей, не похожи вы на скупщика, благородный господин. Ей-же-ей, не похожи…
        Старикашка был отнюдь не беден - ему принадлежала большая часть телег, загромоздивших двор, и горы мешков на этих телегах, и лошади, и мулы, и еще куча всякого добра - тем не менее он остановился в самом маленьком, самом вшивом номере «Трех ослов», одет был в засаленный кафтан и мешковатые штаны с чудовищными заплатами на коленях, и я своими глазами видел, как он бережно подобрал валявшийся во дворе кусок бечевки: вещь нужная, сгодится…
        - Не ваше дело, почтенный, на кого я похож, а на кого не похож. Камушек продавать будем - или лясы точить?
        Старикашка поводил кустистыми бровями; на его загорелом до черноты морщинистом лице брови были как два островка пены. И плавали по лицу совершенно независимо от прочей старикашкиной мимики.
        - Камушек, конечно, хорошо… Хороший камушек. Вот, не изволите ли взглянуть.
        Я изволил; и замусоленного мешочка с разной мелочью извлечен был камушек размером со средний желудь. Я глянул - и ощутил, как меня захлестывает теплая, в иголочках нервов, волна.
        Бирюза. Безмятежно-синяя собачья морда; то есть с первого взгляда кажется, что собачья, а по пристальному рассмотрению уже не знаешь, как эту зверушку назвать. Добренький такой, старенький, впавший в маразм волк-людоед.
        - Нравится, благородный господин? - поймав мой взгляд, старикашка споро убрал обратно в мешочек. - Коли нравится, давайте цену ему сложим, что ли. Вещь дорогая, кабы не нужда, так и не продавал бы…
        Он врал так же привычно, как чесался. Без особого смысла и не потому, что зудит. Механически.
        - Вы, почтеннейший, товар-то не прячьте, - сухо сказал я. - Так не принято - мельком камни оценивать. Погляжу - а там и о цене поговорим. Ну?
        Камень явился на свет повторно; еще прежде, чем коснуться его пальцами, я поймал облачко чужой силы, средоточием которой была собачья (волчья?) морда.
        Это был третий такой камень. Или четвертый, если считать и тот, что висит на поясе дамы в черном; надо полагать, к камушку прилагалась очередная история.
        - Возьму, пожалуй, - сказал я задумчиво. - Только, господин хороший, вы уж расскажите мне, откуда у вас эдакая милая безделка. За рассказ доплачу. Идет?
        Старикашка смотрел на меня в упор - насмешливо и холодно. Белые, как пена, удивленные брови поднялись так высоко, что, казалось, еще чуть-чуть - и они соскользнут на затылок.
        - Вам, господам все сказки подавай. До седых волос, бывает, доживет барин - а хлебом не корми, дай баек послушать, будто дитю сопливому… Только вы, благородный господин, камушек покупать собирались, а языком я сроду не торговал и не собираюсь. Берете - или как?
        Я полез в карман и выложил на покрытый жиром стол пригоршню крупных серебряных монет.
        Старикашка посмотрел на серебро, потом на меня; белые брови помедлили и вернулись на место, зато уголки безгубого рта жестко, иронично приподнялись:
        - Это ваша цена за камень?
        - Это моя цена за рассказ, - сказал я в тон ему, холодно. - Камень не стоит и половины этих денег… Вы правы, почтенный, на скупщика я не похож и ремеслом таким сроду не баловался. А сказки ваши, как вы изволили выразиться, я готов оплатить - при условии, что хотя бы половина рассказанного окажется правдой… Итак, откуда у вас эта… штучка?
        Некоторое время старикашка смотрел мне в зрачки. На третьей минуте этого взгляда я счел возможным добавить денег в поблескивающую на столе горку.
        - Атропка! - прозвал старикашка, почти не повышая голоса. За его спиной, в дверях, сейчас же возник плечистый детина - на полголовы выше меня и вдвое шире.
        - Атропка, - старик прищурился. - Тут господинчик изволит шутки шутить со старым Прорвой, так ты, будь любезен…
        Я не поверил своим ушам. Старикашка, заботливо подбирающий кем-то оброненную веревочку - и отказывается от полновесной горки серебра?!
        - Пожалуйте вон, господин, - прогудел Атропка. Голос у него был под стать фигуре. А может быть, он специально басил - дополнительной угрозы ради.
        - Право же, - сказал я ласково. - Право же, не понимаю. Кулончик беру, но должен же я быть уверен, что камушек не краденый?
        Старичок смотрел не просто насмешливо - презрительно. Атропка оказался у меня прямо за спиной:
        - А пожалуйте…
        Я ждал, когда он меня коснется. Р-раз! - заскорузлая рука непочтительно ухватила меня за локоть; два - вместо плечистого детины на пол грянулся толстый, неприлично желтобрюхий змей. Крупный, но неядовитый.
        - А-а-аа…
        Некоторое время Атропка извивался на досках, тщетно пытаясь понять, каким образом надо ползти. Потом дело заладилось - тускло посверкивая чешуей, бывший плечистый молодец зазмеился по направлению к двери. Я перевел взгляд на старикашку.
        Лицо его, и без того темное, налилось дурной кровью и сделалось как уголь. Одна белая брось взлетела вверх, другая опустилась, полностью скрывая глаз; я испугался, что строптивого деда хватит удар.
        - …Так что, почтеннейший, я к вам по-доброму, а вы, стало быть, дуболомов своих вызываете… Так откуда у вас камушек?
        - Мелко размениваетесь, господин маг, - сказал старикашка, и брови его сошлись в один мохнатый островок. - В старину колдуны сами к людям не хаживали, прислужников высылали… Мой это камень, не украл, не купил. Мой… А парня назад оберните, ему еще сегодня с кузнецом толковать, который работу нам испортил, а деньги не…
        Голубоватая коленчатая молния, слабенькая, но очень красивая, ударила в столешницу прямо перед старикашкой. Запахло паленым; дед отшатнулся, не забыв, впрочем, спрятать в кулаке кулон. Я чувствовал все нарастающее раздражение: вместо того, чтобы споро и эффективно вытянуть из старикашки такие нужные для меня сведения, я все глубже ввязывался в какой-то сомнительный балаган. Змеи, молнии…
        - Да, мелок колдун пошел, - сообщил старикашка сквозь зубы. - Мелок и суетлив, даром что глаза разные. Отец мой колдуну служил - так тот был-таки колдун, не сомневайтесь. Да чтобы он сам в корчму пришел, чтобы перед мужиком молнии метал?!
        Не говоря ни слова, я полез за пояс. Вытащил футляр; глиняный уродец оказался очень холодным на ощупь. Холодным и шероховатым; левой рукой я ухватил муляж поперек туловища, правой взялся за непропорционально большую голову. «При первом прикосновении к затылку муляжа включается режим обвинения…»
        Я посмотрел старику в глаза.
        Если бы он ухмыльнулся, играя бровями, или что-то еще сказал - глиняная голова отделилась бы от туловища, не дожидаясь оглашения приговора. Потом - уже через минуту - мне было горько и стыдно вспоминать о приступе бешенства, захлестнувшем меня в это мгновение.
        Но старик ничего не сказал. Маловероятно, что он знал, для чего служит глиняная статуэтка - скорее всего, просто правильно прочел выражение моих глаз.
        Минута прошла в молчании; а потом я опомнился. Оторвал взгляд от лица старикашки, приобретшего теперь уже грязно-лимонный оттенок; посмотрел на свои руки с зажатой в них фигуркой. Подчеркнуто неторопливо - изо всех сил стараясь избежать суеты! - спрятал статуэтку обратно в футляр.
        «В практике этого заклинания был случай, когда человека покарали насмерть за пролитый кофе… Названная вина должна в точности соответствовать действительной провинности, в случае ложного обвинения заклинание рикошетом бьет по карающему…»
        Еще секунда - и глиняный болван закончился бы. И закончилась бы моя власть. На ровном месте. А этот… этот упрямец…
        Случайность?
        Пролитый кофе?
        - Ладно, - тихо сказал старик. - Слушайте.

* * *
        «Вы наследственный маг, и ваш сын превосходит вас степенью. Поздравляем от всей души! Но если вы хотите, чтобы ваши отношения с ребенком складывались нормально, обратите внимания на наши рекомендации.
        Первое. Никогда не допускайте прямого магического противостояния! Вы проиграете ребенку, и для него и для вас это может иметь трагические последствия. Ваш отцовский авторитет должен держаться на ценностях, не имеющих отношения к магии.
        Второе. Не мешайте ему играть, пока игры его носят невинный характер. Пока он превращает соседских кур в грифонов и павлинов - молчите, пусть резвится… Как только он захочет превратить ваш нос в морковку - выпорите его. В отношениях с маленьким магом розга подчас - незаменимый инструмент.
        Третье. Учите его наукам, искусствам, благородным ремеслам. Пусть будет занят делом с утра и до вечера. Не мешайте ему издеваться над учителями - те сами обязаны поддерживать свой авторитет.
        Четвертое. Не скрывайте от него, что его магическая степень выше вашей. Сообщите ему об этом спокойно и просто».

* * *
        Через полчаса я остановился перед аптекой на углу и заглянул в металлическое зеркальце у входа. Вид у меня был еще тот: синий глаз потускнел и будто подернулся пленкой, зато желтый горел ненасытно и хищно. Не приходилось удивляться, отчего это прохожие так и шарахаются в стороны, отчего молодой и тощий стражник, встреченный при выходе с постоялого двора, с тех самых пор следует за мной неотрывно. Кстати, вот его озабоченное лицо отразилось в зеркале за моей спиной…
        Я резко развернулся:
        - Честный страж желает видеть мои документы?
        Честный страж был бледен, но решителен. Я предъявил ему членский билет Клуба Кары с уплаченными взносами; бегло просмотрев бумагу, юнец сглотнул и поклонился:
        - Прошу прощения за беспокойство, господин зи Табор… Служба.
        Я понимающе покивал. Напряжение понемногу спадало; еще чуть-чуть, и глаза мои придут в относительное равновесие, и можно будет спуститься в погребок, посидеть над бокалом лимонада и обдумать рассказ строптивого старикашки.
        - …Оладьи, плюшки, сдоба! Налетай, пока не остыло!
        Разносчица сдобы была, против ожидания, на редкость костлява. Скверная рекомендация сдобным булочкам - тощая торговка…
        Я обнаружил, что стою в двух шагах от рыночной площади, а чуть охрипший голос мальчика с тумбы тонет в рокоте толпы: «…аю…оценные… и полу…агоценные…оны, вески. Дорого!». Чуть поколебавшись, я решил зайти в контору справа от рынка и проверить, нет ли новых адресов для меня; адресов не оказалось, и я поймал себя на чувстве облегчения.
        Старикашка меня утомил.
        Он был оптовый торговец, дело его процветало во многом благодаря старикашкиной хватке и дисциплине, насажденной им среди подручных и слуг. Всякий раз, заводя новое знакомство, старик твердо знал, какую выгоду это принесет в дальнейшем; примерно полгода назад строгая система дала сбой. На какой-то ярмарке - «Это не здесь было, далеченько», - расчетливый дед сошелся с молодым торговцем, и тот в одночасье стал ему «любезнее сына».
        Корысти в их дружбе не было никакой. Парень был почтителен, разумен, строг к себе и к другим - «не то что это нынешнее племя вертихвостов». Старик предложил парню поддержку и покровительство, тот с радостью согласился. Странная дружба - именно дружба, а друзей у старикашки не было отродясь - длилась, по его словам, два месяца. Потом случилось вот что.
        Почтительный парень повез старика в отдаленную ремесленную слободку - наклевывалась выгодная сделка с кожевенником. По дороге путники зашли в трактир, и после первой кружки пива старикашка потерял память. Очнулся на земле, вся одежда и кошелек с деньгами были на месте; преодолев головокружение и разогнав муть перед глазами, обнаружил себя в сотне шагов от кованых ворот собственного немаленького дома.
        Самое интересное началось потом. Отца и хозяина встретили воплями и обмороками; оказалось, что со времени его последней отлучки прошло не много не мало, а шестьдесят восемь дней. Семейство успело оплакать безвременно почившего старикашку - а в том, что он почил, никто особо не сомневался, потому что, по верным слухам, как раз в ночь памятного путешествия от рук разбойников погибли двое невооруженных торговцев.
        Потрясенный случившимся, старикашка не сразу обнаружил у себя на шее кулон. Бирюзовый камушек прятался под одеждой; впервые взяв его в руки, старик ощутил неясную тревогу.
        Заботы о торговле отвлекли его от дурацких размышлений. За время его отсутствия дело пришло в упадок - виной тому были неразумные действия сыновей, вместо работы занявшихся дележом наследства. Пытаясь восстановить порушенные сыновьями сделки, проверяя записи в приходо-расходной книге, железный старик не позволял себе терзаться вопросом: а где, собственно, носило его тело и разум все эти шестьдесят восемь дней?! Он очнулся, не испытывая ни голода, ни жажды, одежда его была чиста, борода расчесана; не похоже, чтобы все это время он валялся без сознания в звериной норе или логове разбойников. Спустя несколько недель после чудесного возвращения - торговые дела более-менее выправились - он осмелился посетить придорожный трактир, тот самый, где ему изменило сознание; трактирщик узнал его и вспомнил его спутника. По его словам, оба поели и выпили, расплатились и спокойно отправились дальше…
        Его молодого друга больше никто и никогда не видел. Некоторое время у старика болела душа - он сам не думал, что способен так привязаться к другому человеческому существу, да к тому же чужому во всех отношениях. Но время шло, душевные раны зажили (тут я подумал, что старикашкина душа обладает живучестью таракана). Вот только кулон тяготил торговца, он несколько раз порывался его выбросить, но всякий раз, кряхтя, останавливал руку. Сроду он не выбрасывал и не дарил без умысла дорогих вещей; рассудив, он решил, что продаст камень при первой же возможности. И вот - двое торговцев безделушками отказались от покупки под разными предлогами, когда появился я со своими деньгами, молниями и любопытством…
        Выслушав старика, я осторожно поинтересовался о его душевном здоровье. Не стал ли он замечать за собой чего-то, прежде не проявлявшегося, или, может быть, окружающие заметили, что после похищения он стал не тот?
        Старикашка долго и презрительно смотрел на меня. Я все понял и извинился за бестактный вопрос.
        …Змея-Атропку отыскали по женскому визгу, доносившемуся из кухни. Желтобрюхий свалился на голову стряпухе откуда-то сверху, из отдушины, и чудом избежал кипящего котла; еще минут пять змея пытались схватить и запихать в пустую кастрюлю. Брошенный к моим ногам, Атропка имел вид странный и жалкий; под взглядами перепуганной челяди я потребовал отдельную комнату для обратного превращения.
        Мне была предоставлена тесная, но относительно чистая клетушка.
        С некоторым усилием - усталость, нервы! - я вернул Атропке человеческий облик. И, не дожидаясь, пока полуживой молодец поднимется с пола, сгреб его за шиворот, приблизил безумные глаза к своему лицу:
        - Говори… Как хозяин переменился после той переделки? После того, как вроде бы воскрес? Как переменился, говори, не то в жабу перекину!
        Атропка икал. Я испугался, что он грохнется в обморок.
        - Добрее стал или злее?
        Странное движение головой.
        - Щедрее стал или прижимистее? Щедрее?
        На этот раз вполне определенный жест. «Нет».
        - Говори, - сказал я как мог мягко. - Тебе в голову не приходило, что он умом рехнулся?
        «Нет».
        - Но ты ведь видел, что он изменился?
        «Да».
        - А другие видели?
        - Да, - шевельнулись Атропкины губы. - Отпустите, господин маг, пощадите, ей-же-ей…
        Его лицо плаксиво исказилось.
        - Говори! - я подтянул его ближе. - Говори, как изменился хозяин, и отпущу в ту же минуту! Ну?
        - П-петь перестал, - выдохнул Атропка, силясь отодвинуться от меня подальше.
        - Петь?!
        - Прежде бывало все пел… В дороге, на ярмарке… Даже кнутом кого охаживал - и то насвистывал… Теперь - не. Молчит. Всегда…
        Выпустив Атропку, я ощутил внезапную усталость. Каждый косой взгляд - а весь постоялый двор теперь глядел на меня косо - провоцировал раздражение. Футляр с муляжом неудобно тер мне бок.
        Поющий старикашка. Соловушка, чтоб ему пусто было…
        - Варенье! Купите, добрые господа, варенье!
        - А вот пироги, кому пироги!..
        Я поманил торговку пальцем. Купил круглую булку, тут же велел намазать ее розовым вареньем, и так, жуя на ходу (прости меня, печень!), побрел по направлению к гостинице «Отважный суслик».
        Толстая тетрадь на цепочке, казалось, охраняла вход. Цепная тетрадь; за дни, проведенные на страже, она безобразно разбухла. Коробились листы, там и сям темнели чернильные пятна. Свободного места не осталось вовсе, и последние посетители оставляли свои жалобы прямо на обложке.
        И еще - тетрадь оказалась тяжелой, как кирпич. Она оттягивала мне руку, когда, зажав груз жалоб под мышкой, я поднимался в свою комнату.
        Встретив в коридоре горничную, я потребовал, чтобы у меня в номере растопили камин. Если она и удивилась, то виду не подала - каменные стены еще помнят чудовищную жару, вечер стоит белый и теплый, будто парное молоко, однако желания господина мага вовсе не обязаны поддаваться разумному объяснению. Камин - значит камин.
        Дождавшись, пока дрова хорошенько разгорятся, я уселся перед каминной решеткой и минут десять смотрел в огонь. Потом протянул руку и уронил в пламя толстую, мелко исписанную тетрадь.
        Вот и все.
        Я смотрел, как сквознячок листает грязные лиловые страницы, как они скручиваются по краям, темнеют, гаснут. Вопли и стоны о возмездии, о каре, о несправедливости сочились дымком, уползали в каминную трубу. Почти беззвучно.
        Простите меня, люди добрые, но всем вам я уж точно не смогу помочь. Ни вдовам, ни сиротам, ни ограбленным, ни оболганным - собственно говоря, для решения ваших проблем не нужна никакая Кара…
        Я с трудом оторвал взгляд от догорающей тетради. Подошел к столу; вытащил из кошелька синий камушек на цепочке. Собачья (волчья?) приветливая морда.
        И еще один, сердоликовый, с двумя печальными глазами, напоминавшими мне о старой обезьяне.
        И еще один - покрытый копотью, снятый с груди заживо сгоревшего старика.
        …Огонь, раскаленная решетка, безумец, которого я мог бы спасти, если бы оказался в нужное время в нужном месте…
        Я действительно хочу отмстить за него? Давно ставшего для меня чужим человеком? За самодура, тирана, за старого барона Ятера?
        Я прикрыл глаза. Еще один камушек предстал перед моим внутренним взором - я не мог положить его на стол рядом с первыми тремя, потому что он остался на поясе строптивой дамы в черном. То была желтая тигриная морда.
        Птенцы из одного гнезда. Игрушки, вышедшие из-под руки одного мастера. И мастер тот еще. Мастер с большой буквы. Некто могущественный до того, что дрожь пробирает при одной мысли о границах его возможностей. Некто изобретательный, коварный, бессердечный… Великий, без сомнения, маг.
        «Чем справедливее будет ваша Кара…»
        Куда уж справедливее! Безумный дядя Дол, живой факел… Ладно, ювелиршу и старого купца можно сбросить со счетов, ничего ужасного с ними не приключилось… Но в природе существуют и другие жертвы Мастера камушков. Наверняка.
        Я поймал себя на том, что ковыряю в носу мизинцем. Попробовать? Раскрутить этот клубок? А платой наверняка будет громкая слава. А если старичок-одуванчик прав - еще и могущество…
        И Дол де Ятер будет отмщен.
        Я подумал еще.
        Потом уселся на подоконник и приманил с соседней крыши самого толстого и здорового с виду голубя. Дорога неблизкая, но этот, пожалуй, долетит…
        «Дорогой Ил! Во имя нашей дружбы я согласен пойти на неслыханный риск… труды и потери…»
        (Деревянный конь на колесиках - полированное чудо, куда более привлекательное, чем все породистые лошади на конюшне Ятеров. За этого коня дядя Дол заплатил дороже, чем платят за целую упряжку; Ил лезет покататься первым, но я оттесняю его, взбираюсь в бархатное седло, бесстрашно опускаю рычажок - колеса вертятся. Механический скакун трогается с места, но слишком медленно; Ил бежит рядом со стременем, Ил обгоняет меня и бежит уже впереди; Ил оглядывается, на лице у него испуг: «Останови! С горы не надо!»
        Я бестрепетно направляю скакуна с горы. Он разгоняется и разгоняется; деревья и камни несутся навстречу, зад мой неожиданно больно бьется о седло, но я терплю и даже выкрикиваю что-то удалое. Наконец колесики не выдерживают, конь сперва наклоняется, а потом опрокидывается с грохотом, а я лечу в пыль - и на лету не успеваю сообразить ни одного подходящего заклинания. Падаю на острый камень - больно ужасно; я с трудом сдерживаюсь, чтобы не зареветь в голос, а слезы уже текут по щекам, проделывая в пыли бороздки. Конь лежит рядом - безнадежно испорченный, треснувший, с отломившейся передней ногой. С горы бежит, вопя и всхлипывая, Ил, а за ним бежит дядя Дол, молча и страшно, и я облизываю губы, собираясь сказать ему про полмешка серебром, которые мой отец обязательно вернет ему…
        Дядя Дол в три прыжка обгоняет сына. Кидается ко мне - лицо у него застывшее, я пугаюсь. Хватает меня на руки: «Где болит? Здесь больно? А здесь?»
        И, даже не взглянув на разбитую игрушку, несет в дом - на руках, бережно, как сына, как никто не носил меня с тех пор, как мне исполнилось пять лет…
        «…И пошли мы в атаку, Хортик. Папаша мой, земля ему ватой, в бою был неудержим, ровно вепрь, я бился с ним рука об руку, а братец мой, земля ему ватой, прикрывал спину. Ну тут началось! Мы зашли справа, а эти, земля им камнем, спрятали лучников в засаде, а пехоту пустили на убой, лишь бы нас под эти стрелы заманить… Кабы не папаша мой, земля ему ватой, не сидел бы с тобой, колдуненок, не травил бы байки, так-то…»
        Пахнет какой-то лечебной гадостью. Коленка распухла, как мяч. Я терплю. Я даже улыбаюсь, слушая истории дяди Дола; отец далеко, в городе, а дядя Дол сидит рядом с кроватью, иногда касаясь моего лба шероховатой ладонью.
        Я хороший, думаю я, засыпая. Я хороший, это Ил - дурак…)
        «Дорогой Ил!» Так. Это уже написано. «…И потери… и разыскать злодея, повинного в трагической гибели вашего батюшки…»
        Я потер переносицу, отгоняя ненужные воспоминания.
        Что общего между старым бароном, ювелиршей, торговцем?
        У барона и торговца - сколько угодно схожих признаков. Оба стояли во главе семейства, оба были богаты и были самодурами. Оба отличались скверным характером… Но ювелирша? Ювелирша, кроткая и романтичная, со своим увлечением живописью, со своим маленьким женским счастьем…
        Ладно. Тут пока тупик. Теперь сроки: старый барон Ятер отсутствовал… сколько? Год и восемь месяцев. Ювелирша? Неделю. Торговец? Шестьдесят восемь дней. Впечатляющий разброс. Если бы тяжесть потери зависела бы от срока, проведенного в неведомом месте - барон бы занимал первое место, каковое он, бедняга, и занимает. Дальше шел бы торговец, потом ювелирша, как наименее пострадавшая…
        Но вот как сравнить тяжесть потери торговца и ювелирши? Бедная женщина потеряла, видите ли, вкус. У старикашки могло и не быть никакого вкуса, а мог и быть, все равно его потерю никто бы не заметил…
        Хорошо. Учтем, оставим на потом.
        Дальше. Когда пропал барон? Год и восемь с половиной месяцев назад. Ювелирша? Девять недель назад… то есть два месяца. Торговец? Четыре месяца назад. Что нам дает это знание? Пока ничего, но запомним.
        «Дорогой Ил! Во имя нашей дружбы я согласен пойти на неслыханный риск, труды и потери, и разыскать злодея, повинного в трагической гибели вашего батюшки… Негодяй будет покаран! Это говорю я, Хорт зи Табор».
        Я примотал послание к лапе голубя, заговорил его от хищной птицы и пустил в небо. Потрясенный голубь сперва заметался между флюгерами, и потом только, ведомый моей волей, уверенно пустился в дорогу. Я провожал его взглядом, сидя на подоконнике.
        …Обстоятельства исчезновения. Старый барон Ятер влюбился в молодую авантюристку, она потащила его в путешествие и… ага. А торговец неожиданно для себя и окружающих подружился с молодым почтительным… который стал ему любезнее сына. И этот дружок тоже потащил его в дорогу - заключать выгодную сделку. Опять сходство… И опять выпадает ювелирша. Та никуда не ездила, просто пошла за покупками… С кем? С закадычной подругой. Как ее, Тисса Граб, которая после происшествия с ювелиршей пропала, будто не бывало…
        И снова я ощутил, как поднимается изнутри теплая игольчатая волна. Как невидимые острия покалывают подушечки пальцев.
        Что-то важное. Не упустить.

* * *
        ВОПРОС: Назовите известные вам магические объекты и независимые магические предметы.
        ОТВЕТ: Большая Ложка, Быстрые Ботинки, Добрая Ель, Дом Одежды, Дуб-с-Глазами, Жестокая Скрипка, Лживое Зеркало, Приватная Банка, сабая, Свежий Источник, Сетевой Чернорот, Чудо-из-Недр.
        ВОПРОС: Какое значение в жизни мага имеет символическая птица?
        ОТВЕТ: Посвященная сова является символом принадлежности к магическому сообществу, предметом клятв и проклятий, а в некотором случае и обетов. Наиболее серьезным является обет посовничества, когда два мага, обладающие одной и той же совой, соединяются узами куда более властными, нежели даже родственная связь. Сила этих магов, объединившись, возрастает многократно, зато каждый из них становится зависим от своего посовника. Именно это последнее обстоятельство обусловило относительную редкость таких обетов.
        ВОПРОС: Какова средняя продолжительность жизни назначенного мага?
        ОТВЕТ: Шестьдесят лет для магов четвертой степени, семьдесят - третьей, восемьдесят - второй, сто - для магов первой степени. Существует мнение, что назначенный маг, достигший уровня внестепенного, получает возможность жить вечно. Так называемые «ископаемые маги» - по преданию, маги из прошлого, по природе своей назначенные, однако обретшие исключительную силу благодаря множеству прожитых веков…
        ИТОГ: Теоретическая часть испытания пройдена претендентом не без огрехов (к каковым относится упоминание досужих домыслов), однако в целом удовлетворительно. Предлагаю перейти к практическим испытаниям.

* * *
        В доме ювелиров уже все спали. Служанка сперва зевала, потом, напуганная моей настойчивостью, грозилась вызвать стражу; потом, наконец, пошла будить хозяина.
        - О… Господин… зи Табор… Как неожиданно… Есть новости? Скажите, вы нашли?..
        В следующую секунду ювелир уставился на дорожный чемодан, стоящий у моих ног. Вероятно, со сна ему померещилось, что я переезжаю к ним жить - насовсем.
        - Пока нет, - сказал я, позволяя ему подхватить чемодан и внести его в прихожую. - Но есть один очень важный вопрос… скажите пожалуйста, вашу жену можно сейчас разбудить?..
        Сонная ювелирша в чепце выглядела моложе своих лет. И симпатичнее.
        - Прошу прощения за беспокойство, госпожа Филла… Когда вы в последний раз видели вашу подругу Тиссу Граб?
        - Тогда, - был исчерпывающий ответ. - Ну, тогда… Перед тем. Когда ходили за покупками…
        - То есть в день вашего исчезновения?
        - Да…
        - Вы не пытались разыскать ее потом?
        - Пыталась… но…
        Ювелир нервно провел ладонью по остаткам волос:
        - Господин Хорт зи Табор… Время позднее, и…
        - Разве не вы просили меня найти преступника? Разве не заявились для этого ко мне в гостиницу - в еще более позднее, прошу заметить, время?
        Он покраснел. Даже лысина стала пунцовой:
        - Господин зи Табор… Филле пора спать. Если хотите, я отвечу на все ваши вопросы… Вы не возражаете?
        Я подумал. Перевел взгляд с мужа на жену и обратно:
        - Нет, господин Ягор… не возражаю. Спокойной ночи, госпожа Филла, еще раз прошу прощения…
        Она ушла. Ювелир облизнул тонкие губы:
        - Я подозревал эту Тиссу. Она мне не нравилась. Первым же делом я бросился разыскивать ее, ведь Филла ушла с ней и не вернулась! Я наводил справки, но она как в воду канула. Я…
        - Ее видели после исчезновения вашей жены? - перебил я.
        - Да, - сказал ювелир сквозь зубы. - Она вернулась к себе домой, в комнату, которую она снимала…
        - На улице Столпников, - вставил я. Ювелир взглянул на меня без удивления:
        - А-а-а, вы все-таки туда ходили… Она вернулась, расплатилась, собрала вещи и съехала. Я обращался к начальнику стражи… Но тот сказал, что не будет объявлять эту даму в розыск. Мою жену - да, будут искать… как они обычно ищут, - на лице ювелира обозначилась саркастическая усмешка. - А эту, Тиссу Граб… Никто не заявлял о ее пропаже. Она имела полное право съехать с квартиры, долгов у нее нет, в краже не замечена…
        - Еще один вопрос, - я потер переносицу. - Как и когда ваша жена познакомилась с этой дамой?
        Ювелир поморщился:
        - Это было… Недавно. Примерно за месяц до… Я был поражен. Эта Тисса возникла ниоткуда и… стала для моей жены близким существом, иногда мне даже казалось, что она со мной не так откровенна, как с этой…
        - Вы ревновали? - спросил я осторожно.
        Ювелира передернуло:
        - В какой-то степени… Никакой пошлости, поймите. Но они проводили вместе столько времени, что…
        Он замолчал и безнадежно махнул рукой. Под окном - а мы сидели в гостиной - надрывались сверчки.
        - Она… то есть ваша жена не вспомнила ничего нового? Относительно замка, цепного дракона, человека, который говорил с ней в неведомой пиршественной зале?
        Ювелир мотнул головой. Вот еще одно отличие дамы от торговца и барона, подумал я. Она единственная помнит - урывками - то, что происходило с ней после ее исчезновения…
        - И последний вопрос, господин Ягор. Как вам кажется - все эти воспоминания, замки, драконы не могут быть плодом фантазии, гм, творческого человека?..
        Некоторое время ювелир смотрел мне в глаза. Что было непросто: я и сам чувствовал, что теперешний мой взгляд - не из легких.
        - Не знаю, - сказал он наконец. - Иногда она путается в деталях… Такое впечатление, что она придумывает их на ходу - и сама тут же верит… Но точно не могу сказать. Был замок с цепным драконом или не было…
        - Спасибо, - я поднялся. Ювелир встал тоже:
        - Господин зи Табор… Прошу прощения за дерзость, но скажите, пожалуйста: у нас есть шанс быть отомщенными? За… Филлу. За нашу жизнь и… и любовь, - закончил он едва слышно.
        - Вы ее разлюбили? - негромко спросил я.
        Ювелир отвернулся.
        Я нащупал на поясе футляр с глиняным болваном. Осторожно, чуть брезгливо вытащил это чудо на бледный свет единственной свечки; «одноразовый муляж» смотрел на меня безо всякого выражения.
        - У вас есть шанс, господин Дрозд… Неплохой. Только вот, видите ли, прежде чем покарать злодея, его надо найти…
        Сверчок под окном замолчал.

* * *
        Миллион лет назад (начало цитаты)

* * *
        - Я прекрасно понимаю… Обижаться тут глупо, просто противно… но это чисто физиологическая реакция. Когда ты в трамвае, например - ты готов к хамству. А когда ты гуляешь в парке, думаешь о своем… Будто грязным мешком из-за угла, ей-Богу.
        Ее звали Ира, они с мужем жили в пансионате, муж катался на доске с парусом - «У них там целый клуб организовался, с утра и до вечера… Пока он катается, я пошла в парк - и вот тебе на…»
        Втроем они сидели на скамейке перед озером, Алик носился по камням, пытаясь покормить лебедей. Лебеди воротили клювы от булочки с маком - в воде и без того плавали куски размокшего хлеба, бывшие бублики и даже орешки, но Алик не сдавался, подзывая, умильно чмокая и щелкая на все лады.
        Мужа Иры звали Алексей. Оба они работали редакторами на популярном телеканале и весьма преуспевали - во всяком случае, у Юли сложилось такое впечатление; сама разговорчивая, Ира много и охотно расспрашивала о житье-бытье новых знакомых:
        - Ах, институт микробиологии? Как это современно, как это актуально… Отдел генетики? У вас замечательная специальность, Юлечка…
        Юле не нравилась Ирина привычка называть только что встреченных людей уменьшительными именами.
        - Ах, Станислав, вы хиру-ург? Вот здорово, я так всегда уважала мужчин-хирургов… Это особый характер - так мне, во всяком случае, казалось. Я немного завидую вам, Юлечка… А где вы отдыхаете?
        Стас сказал, что съемная квартира возле почты очень удобна и дешева; Ира кивнула и улыбнулась. И не сказала вслух о том, что в пансионате свой пляж, ресторанное питание и удобные номера с балконами на море.
        - А сколько стоит покататься на этой самой парусной доске? - с интересом расспрашивал Стас. - В час? А время любое? А вечером?
        Пора было обедать; Ира отправилась в пансионат, а Юлю и Стаса ждали пластиковые стулья очередной уличной кафешки. Алик капризничал, не желая есть суп, Стас подчеркнуто не замечал его капризов: или ешь, что дают, или оставайся голодным. Юля нервничала; Алик, надувшись, просидел полчаса над стынущей тарелкой и не солоно хлебавши отправился домой. Он шагал впереди, гордо вскинув голову, и, глядя в тощую несгибаемую спину, Юля думала почти что с ужасом: до чего же они похожи…
        Стас тоже никогда почти не менял решений. Юля знала, что тихое «нет» равносильно бетонной стене с выступающими прутьями арматуры; наверное, это свойство необходимо было в его работе. Принять решение, взять на себя всю ответственность и не отступать до конца; в повседневной жизни профессиональные достоинства иногда оборачиваются недостатками, но Стасовы решимость и упорство никогда не казались Юле таким уж криминалом.
        И с Аликом будет нелегко, но у мужчины должен быть характер. Так говорил Стас, и Юля соглашалась: человек, не умеющий говорить «нет», не может в наши дни рассчитывать на успех. Ослиное упрямство следует обратить во благо - тогда оно будет называться железным упорством; так говорил Стас, и Юля кивала, а впереди маячила, взбираясь по залитому солнцем серпантину, прямая сыновняя спина…

* * *
        На другой день они познакомились с Алексеем, мужем Иры. Это был моложавый, маленький - с Юлю ростом - подвижный человечек. Он долго жал руку Юлиному мужу - по рассказу Иры выходило, будто Стас защитил ее честь чуть ли не на дуэли.
        Пансионат произвел на Юлю впечатление. Съемная квартира показалась в сравнении еще более неуютной; пансионатный пляж был почти пуст, и в конце его, на маленьком пирсе, обосновались серфингисты.
        Алик сидел на корточках и заворожено пялился на прозрачный парус в виде стрекозиного крыла, на мокрую доску с килем, благоговел, иногда осторожно трогал святыню кончиками пальцев. Седой и загорелый, как на негативной пленке, инструктор что-то объяснял - Стас кивал; на свет явился кошелек с деньгами, и Юля удивилась, увидев, что муж уже расплачивается.
        Через полчаса Стас явился на пирс в одних только плавках - и чужих кедах на грубый носок; ловко взобрался на доску, заново выслушал инструкции - и немедленно рухнул в воду, которая в тот день была не теплее пятнадцати градусов. Юля испугалась, увидев его выпученные глаза - но уже в следующую секунду Стас овладел собой, и под градом наставлений, несущихся с пирса, стал выкарабкиваться на мокрое скользкое суденышко…
        В тот день они проторчали на пирсе до темноты. Обитатели пансионата пообедали и поужинали, Юля с сыном закусили беляшами, купленными у разносчиков, а Стас и вовсе ничего не ел - одинокий парус виднелся уже у дальнего причала, координация и хватка Юлиного мужа были многократно оценены всеми собравшимися, в особенности Ирой и Алексеем. Алик наконец-то нашел себе мальчишку для игр, и стоило Юле отвлечься, как какая-то старушка уже бежала с жалобой - в нее угодили камнем… «А если бы по голове?!»
        Стаса вытащили на берег только усилиями инструктора, которому все надоело и надо было запирать сарай. По дороге домой Юлин муж казался совершенно счастливым. Угрюмый Алик тоже развеселился - папа шутил с ним и играл в догонялки, на веселую возню отца и сына оборачивались прохожие, а Юля шла позади и думала, что прошедший день был ничего себе, что ходить в пансионат лучше, чем толкаться на городском пляже, и что хорошо бы съесть чего-нибудь горяченького…
        По толстому жилистому стволу вилась, развлекаясь, белка. То ныряла в сумерки, то показывалась опять; Алик попытался ее накормить - тщетно.
        Лебеди спали прямо посреди пруда - упрятав под крыло головы, сложив петлей пушистые шеи, медленно дрейфуя вслед за едва ощутимым течением.
        (Конец цитаты)

* * *
        Утром следующего дня в гостинице «Северная Столица», большой и шумной гостинице напротив рынка, появился новый постоялец - толстый зажиточный землевладелец, вписавший в гостиничную книгу ничего никому не говорящее имя и цель поездки - «увеселительное путешествие». Таких увеселяющихся много было в «Столице» - я рассчитывал, что на толстяка не обратят внимания.
        Так оно поначалу и случилось.
        Запершись в номере, я скинул разом личину (проклятая тяжесть!), сапоги и плащ. Не раздеваясь, повалился на кровать поверх затейливого вышитого покрывала; номер стоил в полтора раза дороже, чем мои апартаменты в «Суслике», зато теперь я мог рассчитывать на некоторую анонимность. На некоторую, потому что ни одного крупного мага моя личина не обманет.
        Хорошо, что на свете на так много по-настоящему крупных магов.
        Я лежал, закинув руки за голову, и смотрел, как шевелятся пальцы моих ног под нитяными чулками. Бессонная ночь давала о себе знать - мысли текли ровненько, дисциплинированно, ни одна не смела воспарить над прочими, подняться до уровня благородного безумия и обрести таким образом статус Идеи…
        Провалявшись часа полтора, я поднялся, умылся холодной водой из кувшина, поменял рубашку, натянул личину охочего до развлечений толстяка и отправился к городскому префекту.

* * *
        Сперва - в облике толстячка - я прогулялся по центру; затем, обнаружив вполне приличный дощатый сортир на задворках какой-то конторы, скинул личину и направился в префектуру. Меня препроводили в приемную, где пришлось проскучать минут пятнадцать; ручаюсь, все это время префект наблюдал за мной через дырочку в гобелене и пытался наводить справки - кто таков, какова магическая степень, чем знаменит? И, вероятно, осведомители у префекта работали хорошо, потому что встречая меня, улыбаясь и предлагая кресло, префект уже прекрасно знал о Заклинании Кары, счастливым обладателем которого недавно сделался его гость.
        - Э-э-э, господин Хорт зи Табор, не хотите ли вина, сливок, пирожных?
        Префект был двухметровой дылдой с широкими, как у кузнеца, плечами. Когда он опускал воспаленные, чуть припухшие веки, лицо его казалось усталым и добрым; глаза префекта оставались спрятанными почти все время, и только дважды или трижды он взглянул на меня в упор. Нет, хозяин кабинета не был магом - но под этим взглядом я подобрался, будто учуявший западню хорек.
        - Спасибо, господин префект. Я недавно позавтракал… И тем более мне не хотелось бы отнимать понапрасну ваше время.
        Префект кивнул; глаза его почти полностью закрылись, и только едва уловимый блеск между припухшими веками давал мне понять, что расслабляться не стоит.
        Я продолжал:
        - Вероятно, ранее вы не слышали обо мне, господин префект. Я наследственный маг вне степени, я достаточно богат, чтобы не обременять себя службой… Однако совсем недавно мой друг, барон, чье имя вам ничего не скажет, попросил меня о помощи в частном расследовании. А я, в свою очередь, обращаюсь за содействием к вам. Вы знаете, что в городе пропадают люди?
        Пухлые веки на мгновение взлетели - глаза префекта, две латунные пуговицы, неприятно уставились мне в лицо.
        Мгновение - веки опустились вновь. Большая длиннопалая рука поднялась, чтобы задумчиво потереть висок:
        - Давайте сразу уточним, господин наследственный маг… Кого вы представляете в этом кабинете?
        - Себя, - сказал я не раздумывая. - Себя, Хорта зи Табора, обладающего заклинанием Кары, каковое заклинание понуждает меня к проведению некоего дознания.
        - К сожалению, господин зи Табор, - рука префекта опустилась на подлокотник, полностью спрятав вырезанную на нем львиную лапу, - обладание каким бы то ни было магическим артефактом не дает вам преимущества перед государственным чиновником. Я служу городу и королю и не могу предоставить вам никаких сведений, касающихся сыска и правосудия в Северной Столице. Вы ведь этого от меня ждали, не так ли?
        - Да, - признал я после некоторой паузы. - Именно некоторые сведения мне хотелось бы получить, и я смиреннейше просил бы вас, господин префект…
        Меня прервали. Меня очень редко осмеливались прерывать, и никогда - безнаказанно.
        - Я сожалею, - сказал префект безо всякого сожаления в голосе. - Но префектура не представляет справок частным лицам. Прошу прощения, - и хозяин кабинета поднялся, давая понять, что аудиенция закончена.
        Я остался сидеть.
        - И я в свою очередь тоже прошу прощения, господин префект… Однако у меня есть доказательства некоторого, э-э-э, небрежения, которое городские власти проявляют по отношению к жертвам похищений, рядовым гражданам столицы. И у меня уже сегодня есть возможность донести до сведения горожан и короля доказательства этого небрежения…
        Я блефовал. Никаких доказательств у меня не было.
        - Вы вмешиваетесь не в свое дело, - префект перебил меня во второй раз, причем достаточно грубо. - Я вынужден попросить вас покинуть префектуру, господин наследственный маг…
        Из неприметной портьерки за его спиной возникли двое. Один - со взведенным арбалетом в руках, другой - маг первой степени, и в рукаве его прятался, кажется, боевой жезл…
        Будь здорова, моя сова. Что я такого сказал, что я такого сделал, чтобы вызвать подобное к себе отношение?!
        - Господин префект, - сказал я, едва разжимая губы. - Мне кажется, вы не принимаете во внимание некоторые обстоятельства…
        И я медленно, чтобы не нервировать людей с оружием, положил руку на открытый футляр с муляжом.
        Заклинанию Кары плевать, префект ты или бродяжка. Заклинанию Кары плевать, вооружен ты или нет; моя рука коснулась глины, а значит, вступил в действие закон о пониженной уязвимости. Как говорил господин председатель, - «всякое вредоносное воздействие на карающего будет затруднено, а сама попытка такого воздействия сопряжена с угрозой жизни нападающего»… На человеческом языке это означает, что и арбалет, и жезл обратятся против своих же хозяев.
        Гм, а любопытно бы на такое посмотреть…
        Я тянул время.
        Это было время моего всевластия - серое лицо префекта, белые лица мага и арбалетчика… Я держал в руках их жизни, и, видит сова, удержаться от Кары было так же нелегко, как трудно бывает прервать любовные утехи за миг до блаженства.
        На висках префекта выступили капельки пота. Он знал, что я не покараю - но маленькое, видимо, удовольствие, смотреть вот так в лицо лютой смерти…
        Повинуясь его жесту, арбалетчик и маг убрались обратно за портьеру - с облегчением, от греха подальше. Я подождал еще немного - и, усмехнувшись, убрал руку с головы муляжа. И демонстративно прикрыл себя заклинанием «от железа».
        - Вы осознаете, что это шантаж? - спросил префект едва слышно. Лицо его оставалось серым, зато латунные глаза явились из-под век во всем своем тусклом цепенящем блеске.
        - Осознаю, - сказал я со вздохом.
        - Вы не правы, господин наследственный маг, - припухшие веки опустились снова. - Потому что ваша одноразовая власть закончится - самое более через полгода. Я много видел таких… потерявших голову от одного предвкушения Кары. И я знаю, чем это заблуждение заканчивается… Горестно заканчивается. Стыдно, грязно заканчивается… Вы маг вне степени. Вы всего лишь маг вне степени. Неужели вы думаете, что префектура Северной Столицы простит вам сегодняшний… демарш?
        - Да в совьем дерьме я видел префектуру Северной Столицы и вас лично, господин префект, - сказал я искренне.
        Портьера шелохнулась.
        Под опущенными веками господина префекта мелькнула холодная, в высшей степени неприятная искра.

* * *
        В архиве полным-полно было темных закутков, где могли прятаться не только крысы.
        Маг, приставленный ко мне в качестве шпиона, был без личины; я вспомнил, что мельком видел его в клубе. Какое падение нравов - маг первой степени, служащий в городской префектуре! И ведь отрывает ежемесячно немалую часть жалования, платит членские взносы и надеется когда-нибудь выиграть Заклинание Кары!
        Молодой и крепкий архивариус выдал мне тяжелый деревянный ящик, до краев заполненный бумагой; устроившись на трехногом табурете, я задул свечу - чтобы не вводить в искушение арбалетчиков, ножеметателей и прочих инициативных господ, которых, возможно, направил ко мне префект. Не все же мне держать руку на глиняном уродце; шпионящий маг стоял, не скрываясь, в трех шагах от меня. Просматривая с таким трудом добытые бумаги, я старался не упускать его из виду.
        Сразу же выяснилось, что в городе не тихо. В городе грабили, резали, поджигали, воровали; увиденные ночным зрением, бумаги казались красноватыми, а чернила - бурыми. Бумаги лежали поодиночке - «убил-схватили-казнили», - и пачками, причем пачки удерживались вместе медными скобами. Получалось, что весь прошлый год господин префект работал не покладая рук, и городская префектура раскрыла невесть сколько преступлений…
        Я отставил выданный мне ящик с бумагами и, по-прежнему в темноте, пошел вдоль стеллажа. Шпионящий маг следовал за мной, как чуть отставшая от хозяина тень; прошло больше часа, прежде чем я нашел, что искал.
        Сведения о нераскрытых похищениях.

* * *
        «Мой маленький друг! Тебе уже десять, а может быть, и двенадцать лет. Ты уже подросток, а скоро превратишься в юношу; знаешь ли ты, что это значит?
        Ты наследственный маг, стало быть, твое могущество досталось тебе даром. Ты думаешь, что магия существует для того, чтобы тебе можно было запускать в небо крылатых жаб, превращать слуг в столбы из сахарной ваты и развлекать друзей фейерверками; ты ошибаешься, малыш, магия существует не для этого, вернее, не только для этого. Давай-ка поговорим о вещах более серьезных, нежели заклинание личины либо простая ручная молния.
        Хочешь ли ты, чтобы окружающие тебя люди уважали тебя, а не только боялись? Хочешь ли иметь настоящих друзей? Хочешь ли, чтобы вчерашняя ссора с бабушкой оказалась последней?
        Безусловно, ты этого хочешь. Кому же приятно слышать за спиной - «Вон пошел маг, могущественный, но бестолковый и необразованный»?
        Итак, давай договоримся, что с завтрашнего - нет, уже с сегодняшнего! - дня ты начнешь следовать моим советам.
        СОВЕТ ПЕРВЫЙ. Внутри тебя с рождения живет огромная прекрасная страна; твои шалости с превращениями - ничтожная часть ее. Для того чтобы познать свою магию полностью, каждый день тебе следует проводить не менее часа вдали от людей, в полном одиночестве. Все равно чем ты будешь заниматься - лишь бы мысли твои были направлены внутрь, в твою душу, обращены к твоей магии.
        СОВЕТ ВТОРОЙ: Всякий раз, отправляясь в уединение, тщательно мой руки, чисть зубы и вычищай сапоги. Твой внутренний настрой во многом зависит от состояния твоей обуви - увы, это так.
        СОВЕТ ТРЕТИЙ: Прежде чем использовать заклинание в повседневной жизни, всякий раз привыкай считать до пятнадцати. Если после этого желание действовать не пропадает - действуй. Если возникает хоть малейшее сомнение - повремени.
        СОВЕТ ЧЕТВЕРТЫЙ: Тщательно следи за сохранением запаса сил. Никогда не расходуй запас больше, чем наполовину! Помни: израсходовав силы полностью, ты перестаешь быть магом - надолго, до тех пор, пока силы не восстановятся.
        СОВЕТ ПЯТЫЙ: Если у тебя прохудился башмак или порвалась куртка - не поддавайся искушению зачинить их с помощью магии. Хозяйственная магия унизительна для наследственных магов; обратись к матери либо служанке.
        СОВЕТ ШЕСТОЙ: Прилежно учись географии, астрономии, математике, чистописанию, химии, по возможности - медицине. Всякий маг должен быть разносторонне образован и знать толк в лекарственных травах.
        СОВЕТ ПОСЛЕДНИЙ: Береги здоровье смолоду. Знай: пошатнувшееся здоровье невозможно поправить с помощью магии.
        Теперь, мой друг, ты знаешь, что делать для того, чтобы полностью осознать свою власть и обратить ее на пользу себе и людям. Желаю тебе жизненных успехов!»

* * *
        Я не пытался надеяться, что префект забудет свою угрозу. Он пережил несколько весьма неприятных минут - и свидетелем его страха были подчиненные; он сам был виноват, но я немного жалел теперь, что дал волю эмоциям. Такой префект подобен кирпичу на крыше. Не надо раскачивать его - грохнется в самый неподходящий момент…
        Хоть мой новоявленный недруг и располагал каналами для скорой мести, у меня были основания думать, что торопиться он не станет; тем не менее, войдя в «Северную Столицу», я выставил пять сторожевых заклинаний - у входа, в коридоре, под окном, у двери в номер, под собственной кроватью - и только тогда, изрядно утомленный, кликнул горничную и велел принести письменные принадлежности.
        Моя добыча стоила того, чтобы обрести ради нее влиятельного врага. Поскрипывая скверным гостиничным пером, я выуживал из памяти имена и даты - выуживал, чтобы перенести на чистый бумажный лист.
        Бумаги, просмотренные мной в темноте, содержали, как правило, типовую запись: «Таким-то и таким-то заявлено, что его родственник такой-то такого-то месяца такого-то числа пропал при неизвестных обстоятельствах. Ущерба имуществу не нанесено… Указанная особа объявлена в сыск». Среди прочих документов я нашел и заявление ювелира Ягора Дрозда о пропаже его законной супруги Филлы. Бумага была перечеркнута красной полосой, внизу имелась дописка: «Пропавшая явилась домой в целости. Сыск отменить». Вспомнилась саркастическая улыбка нечастного ювелира: «Да как они ищут»…
        Среди документов о бесследном исчезновении (толстая кипа - всего лишь за последние несколько месяцев!) штук двадцать были перечеркнуты такой вот красной чертой. Не скажу, что сохранить их в памяти было легко - тем не менее вот имена с адресами, выписанные в столбик, и теперь остается только обойти их и выяснить, кто из пропавших…
        Внезапный приступ беспокойства оборвал мои азартные рассуждения. Я не сразу понял, что это сработало сторожевое заклинание, установленное у входа в гостиницу; секундой спустя беспокойство усилилось - привет от сторожа, установленного в коридоре.
        Я развернулся лицом к двери. Не поднимаясь из кресла, соединил ладони и сцепил пальцы; мой отец не признавал ни жезлов, ни плетей, ни прочих модных побрякушек. Мой отец был натуралист и в том же духе воспитал единственного наследника…
        Неужели кто-то из магов вне степени способен опуститься до государственной службы?! Нет, скорее всего это тот самый, что сопровождал меня в архиве… Первая степень, подкрепленная боевым жезлом в широком рукаве.
        А мой глиняный дружочек на столе… Где?! Куда подевался?! Шляпу - на пол, шейный платок - долой… А, вот он, спрятался под небрежно брошенной салфеткой… Преблагая сова, за несколько секунд поисков я взмок, как загнанная лошадь!
        Сработало сторожевое заклинание перед дверью, я сосредоточился - но визита не последовало. Тот, кто пришел ко мне в гости, способен был предвидеть, какую встречу я готов ему оказать.
        Все, уже уходит. Шаги, демонстративно удаляющиеся по коридору - при том, что прежде визитер передвигался совершенно бесшумно. Последовательный отбой трех сторожевых заклинаний. Тишина, только где-то под окном лаются торговки…
        Это, конечно, не нападение. Так, примерочка, проверка слуха.

* * *
        - Здоровья и процветания вашей сове, дорогой Хорт зи Табор! Будьте добры, снимите личинку-то, в нашем клубе не принято…
        Старичок-одуванчик улыбался совсем по-отечески - я поймал себя на том, что его улыбка не раздражает меня, как прежде, а, наоборот, не лишена приятности.
        Я оглянулся - конечно, зеркало в гардеробной настроено было ловить личины. Сейчас в нем отражались улыбающийся старичок, полированная стойка - и толстый землевладелец, причем этот последний походил на ломоть подтаявшего студня - сквозь оплывающие контуры приземистой фигуры явственно просвечивало черное неизменное ядро.
        Я закрыл глаза, а когда открыл их, из зеркала смотрело на меня мое собственное отражение: один глаз желтый, другой синий, куртка потерта и сапоги покрыты пылью. Я явился в клуб, одетый не по протоколу; старичок укоризненно покачал головой, и спустя секунду откуда-то выскочил мальчик с двумя огромными щетками - обувной и одежной. Пока меня чистили, я с замешательством понял, что не могу определить магическую степень старичка-одуванчика. Не могу - и все тут.
        - Ой, - сказал мальчик.
        На одежной щетке извивался ярко-красный тонкий червяк.
        - Дай-ка, - сказал старичок неожиданно сухо. Стряхнул червяка в круглую урну для мусора. Плотно задвинул медную крышку.
        Я почувствовал, как наливаются кровью уши. Мальчик прятал глаза, старичок делал вид, что ничего не случилось; я хлопал глазами и никак не мог понять, как ухитрился не заметить следящего заклинания-ниточки. Когда мне ее привесили? Вчера? Сегодня утром? Днем? Стало быть, префект (а кому еще пришло бы в голову следить за мной?) уже знает, что я последовательно посещаю обнаруженные в архиве адреса…
        Сегодня я нанес визит последним пяти фигурантам из моего списка. И теперь на боку у меня помещался кошелек-переросток - купленный по случаю кожаный мешочек. Он был полон и тяжел; он глухо брякнул, когда мальчик случайно задел его щеткой.
        - Брысь…
        Мальчик исчез вместе со своими орудиями; я неловко развел руками:
        - Бывает…
        - Бывает, - подтвердил старичок без обычной своей улыбки. - Здоровья вашей сове, господин зи Табор, главное - здоровье… Приятно провести время.
        И, начищенный как медяшка, уязвленный и злой, я направился в большой зал.

* * *
        Первым человеком, которого я увидел, переступив порог, была дама с побрякушками. Все в том же черном платье, все за тем же дальним столиком, она, казалось, и не уходила отсюда после нашей первой встречи. Так и сидела все эти дни, потягивая красное вино, и на лице все так же лежала гримаска легкого отвращения.
        - О, наш счастливчик зи Табор! Здоровья вашей сове, дружище!
        Я резко обернулся; меня приветствовала совершенно незнакомая компания, господ магов было пятеро, их раскрасневшиеся лица светились пьяным навязчивым добродушием. Мой ответный кивок был сух, как бескрайняя пустыня:
        - Здоровья вашим совам, господа…
        Оставляя компанию справа и сзади, я раскланялся с несколькими полузнакомыми завсегдатаями, взял бокал лимонада с подноса запыхавшегося лакея - и наткнулся на взгляд мага первой степени, одиноко сидящего за огромным, на двадцать человек рассчитанным столом.
        Маг из префектуры первым отвел глаза. Я сжал челюсти; вспомнился красный червяк на одежной щетке, смущенный мальчик, старичок-гардеробщик без улыбки: «Бывает…»
        - Дорогой господин, простите, не знаю вашего имени. Здоровья вашей сове… Я могу сказать вам несколько слов - наедине?
        Вряд ли он испугался. Но напрягся заметно:
        - К вашим услугам, господин Хорт зи Табор…
        Выходя, я успел поймать взгляд Оры Шантальи. Сквозь обычную холодность в нем проглядывало удивление.
        - Зачем же в сортир? - в замешательстве сказал маг из префектуры. - В клубе есть множество помещений, где мы могли бы…
        Не слушая его, я переступил порог отхожего места. Надо сказать, сортир для господ магов был обустроен так, как не всякий барон оборудует свою гостиную. Из отделочных материалов преобладали мрамор, бархат и шагрень.
        По-прежнему не глядя на господина шпиона, я вытащил из футляра глиняный «муляж» - орудие Кары. Некоторое время любовался отвратительной игрушкой - потом обернулся к собеседнику, и выражение его лица доставило мне некоторое удовольствие.
        - Господин Хорт зи Табор, эти дешевые намеки…
        Я опорожнил свой стакан лимонада шпиону в лицо.
        - С-с-с-с…
        Капли подслащенной жидкости еще висели на его усах - а боевой жезл уже смотрел мне в живот; я положил указательный палец на затылок глиняного уродца:
        - Обвиняется некто шпион из префектуры - за наглое вмешательство в приватную жизнь наследственного мага Хорта за Табора…
        Обвинение было истинным. Боевой жезл дрогнул, но прятаться в рукав не спешил.
        - Убью на месте, - прошипел облитый лимонадом маг.
        - Давай, - я улыбнулся. - И-раз, и-два, и…
        - Ты не посмеешь, - сквозь зубы выдавил шпион. - Заклинание Кары… против члена клуба…
        - Тебя вышвырнут из клуба, - сказал я так уверенно, что сам себе удивился. - Ты позоришь звание наследственного мага, отродье.
        Мой собеседник сильно побледнел, но способности соображать все же не утратил:
        - Ты шантажируешь меня, как до того префекта. Ты не реализуешь заклинание сейчас!
        - А вдруг? - спросил я, поудобнее перехватывая муляж.
        Между нами затянулась секунда. Долгая, как струна. Я улыбался, и под этой улыбкой маг из префектуры все сильнее бледнел.
        Жезл опускался все ниже; наконец, исчез в рукаве. Стараясь не поворачиваться ко мне спиной, шпион взял с мраморной полочки белоснежную салфетку и принялся промокать залитое лимонадом лицо; вот и еще один смертельный враг, подумал я беспечно.
        Сова-сова, как бы не увлечься! Страх предполагаемой жертвы - убойной силы наркотик, скоро я ни дня не смогу прожить, чтобы кому-нибудь не пригрозить Карой…
        Шпион все вытирал лицо остатками салфетки. Кажется, он боялся выйти из сортира без моего приказа.
        - Постарайтесь не попадаться мне на глаза, - сказал я жестко. - Я безо всякого Корневого заклинания могу засунуть ваш жезл… не стану уточнять, куда именно. Прощайте.
        И, прикрыв за собой дверь, я направился обратно в большой зал, причем настроение мое значительно улучшилось.
        Незнакомая хмельная компания на этот раз не обратила на меня внимания - зато новоприбывшие так и лезли в глаза, спеша поприветствовать, раскланяться, рассмотреть меня поближе. Я взял с подноса новый бокал лимонада, огляделся в поисках тихого места - и встретился глазами с вопросительным взглядом дамы в черном платье.
        В следующую секунду она демонстративно отвернулась - предупреждая мою попытку возобновить знакомство.
        Жаль.

* * *
        «…Э, дружок, и кем я только не был в эти три года! Иной назначенный маг за всю жизнь того не успеет, что я за это время успел…
        Хозяйственные системы ставил - от самых простеньких, крестьянам на амбар, от мышей да гнили, до таких завернутых-навороченных, что куда там!.. Вот один наследственный заказал мне для матери-старушки: мать его одна жила в огроменном доме, одна, больная, и с постели не встает. И заказал он мне комплекс с таким условием, чтобы ни одного слуги! Чтобы ни с единым живым человеком матушка не встречалась… Так вот я и поставил ему бытово-иллюзорную систему: продукты сами подвозятся и разгружаются, кухня сама по себе работает, пыль самовыдувается, моль самоубивается, стража у дверей стоит, и постель под бабкой несминаемая, непромокаемая, вечная… Так еще, представь, в десять утра открываются двери спальни, и вбегают внуки к бабушке, иногда шесть, иногда семь, тут уж по-разному выходило… Играют, значит, внуки на полу у кровати, зайчики солнечные зеркальцами ловят… На дворе ноябрь, серо, снег идет - а они зайчики пускают, во как! Полчаса пошумят, тогда голос раздается в глубине дома… «Де-ти, сю-да…» - вроде как невестка зовет детей. Дети убегают… Приходит чтица и читает бабке нравоучительные истории по книге.
После обеда - спать, потом снова - внуки, чтица, наперсница… И снова спать. Ну, еще какие-то штуки бывали, сам уж не помню… Да. Так вот бабка прекрасно знала, что это все не настоящее, что это иллюзии-заклинания - знала, но даже радовалась. Я, говорит, на внуков смотрю, и хорошо мне… А бояться, беспокоиться за них, что с ними будет да что с ними станет - не надо… Тихо так, уютно, внуки за порог вышли - и нет их… А позову - прибегут… Померла, представь, счастливая, а этот маг - богатый был, страх! Три банки у него в подполе стояло, из каждой горстями золото черпал! Заплатил мне по-королевски… Что - вру?! Я вру? Это почему это? Что, бытовка таких масштабов нестабильна? А ты видел эти масштабы? Ты язык-то укороти, а то знаешь, я человек до поры до времени добрый…
        …Ладно, соврал. Во дворе, и на кухне слуги были и повара… А бытовка только во внутренних покоях стояла. Но какая бытовка! Два года держалась без единого сбоя! Что, опять вру?!
        …Она слепая была. Какая ей разница?
        …Да, иллюзорка под конец поплыла. Дети вбегали такие… кошмар совий, а не дети… Но она все равно слепая была! Глядела на этих чудищ - и улыбалась так по-доброму…
        …А, иди ты. И выпивать с тобой впредь не буду».

* * *
        Они шагнули ко мне с двух сторон - оба в черных плащах, заговоренных до негнущегося состояния. Ткань оттопыривалась, как картон: на ткани сидела ночная невидимость, защита от чужих заклинаний, еще что-то, с первого взгляда неопределимое…
        Глиняный болван, прикосновение к которому гарантировало пониженную уязвимость, помещался у меня на поясе в закрытом футляре. Я был беспечен, я слишком привык доверять собственным силам. И позабыл, что Северная Столица - не родимое захолустье, где всякий внестепенной маг по уникальности равен Солнцу.
        - Господин Хорт зи Табор, не надо резких движений. С вами хотят всего лишь поговорить.
        Было ясно, что они оба - ровня мне. Или почти ровня. И что это «почти» компенсируется численным превосходством.
        - Господин зи Табор, мы не посланцы господина префекта…
        Новости. Но стоит ли верить?
        - Некая особа, столь значительная, что называть ее имя раньше времени неприлично, желает переговорить с вами по поводу обретенного вами заклинания Кары. Карета ждет.
        - Я не привык подчиняться силе, - сказал я сквозь зубы.
        - В таком случае окажите нам любезность… - и, распахнув заговоренные плащи, ночные посланцы один за другим поклонились.

* * *
        Карета была, по-видимому, очень дорогая. Легкая и бесшумная, без излишней роскоши, но чрезвычайно удобная; в сравнении с ней лучшая карета барона Ятера казалась бы просто грохочущей повозкой. А на двери - я заметил - был герб. Раньше был, а теперь его зачем-то сбили.
        Мои спутники (конвоиры?) уселись напротив меня, спиной по ходу движения. Шторы были накрепко задернуты. Ехать предстояло в темноте; ночное зрение позволяло мне рассмотреть оба лица - люди в заговоренных плащах оказались до странности похожи, только одному было лет пятьдесят, а другому лет двадцать. Отец и сын?
        Я развалился на кожаных подушках как можно небрежнее; правая моя рука будто невзначай огладила футляр с глиняной фигуркой, а левая коснулась кожаного мешочка с цветными камушками. Я не решился оставлять в гостинице столь ценное имущество, хотя и таскать его с собой было не очень-то удобно.
        Ровный грохот булыжника под колесами сменился гулким громом моста, потом сбивчивым перестуком колдобин. Мы выехали за город.
        - Не беспокойтесь, господин зи Табор, - сказал старший сопровождающий в ответ на мой взгляд. - После аудиенции вас доставят обратно, в то же самое место, и это не займет много времени.
        Я прикрыл глаза. Эта особа, столь же значительная, сколь и предприимчивая, обитает за городом, но не слишком далеко. И надо быть ежом, чтобы не сообразить сразу же, о ком идет речь…
        Я впервые пожалел, что, получив свой выигрыш, не покинул сразу же Северную Столицу и не укрылся в родимой глуши.
        По тракту мы ехали минут двадцать, потом карета свернула - и колдобины сменились тишью да гладью другой, хорошей, ухоженной дороги. И еще минут двадцать прошло, прежде чем под колесами снова загудели булыжники. Карета замедлила ход, стала; заскрежетал, опускаясь, мост. Ни окриков стражи, ни паролей, ни вообще чьих-либо голосов я не слышал.
        - Мы прибыли, - сказал старший из сопровождающих.
        - Я догадался, - процедил я сквозь зубы.
        Замок Скала, древняя королевская резиденция, утопал в темноте. Шагая, будто под конвоем, между двумя молчаливыми магами, я прекрасно представлял себе, о чем пойдет разговор. Единственно, чего я не знал - как буду выкручиваться. Как стану объяснять Его Величеству, что его планы относительно моего Заклинания - напрасны и тщетны.

* * *
        Для начала Его Величество поздравил меня с неслыханной удачей - выигрышем Корневого Заклинания Кары.
        Потом мне была прочитана краткая лекция о внутренней политике, но я и без того знал, что верховная власть в стране трещит по швам. Тот же Ил де Ятер полагал себя единственным и полноправным властителем родовых земель, ничего не платил в казну и при упоминании о «государстве» высоко вскидывал брови. А у столицы не было возможности (по крайней мере пока) переубедить друга-барона и ему подобных; под реальной властью престола находились только ближайшие к столице земли, прочие, подобно Ятеру, считали себя совершенно самостоятельными.
        Все это Его Величество Ибрин Второй рассказал мне между двумя чашками чая (от кофе я отказался, и монарх последовал моему примеру). Король был высок и достаточно толст, фигурная бородка его напомнила мне аккуратно подстриженный самшитовый куст. Большие глаза - чуть навыкате - смотрели печально и укоризненно: как будто бы это я, Хорт зи Табор, исподтишка творю в государстве раскол и развал.
        - Ваше Величество, - сказал я, потеряв терпение. - Ваше Величество… Этот чай выше всяких похвал.
        Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
        - Ну что ж, - сказал наконец король, - вы правы. Пора переходить к делу…
        Дело оказалось именно таким, как я себе представлял. Простое дело. Основную опасность для державы представляют мятежные настроения на юге - в степном приморском княжестве. Воплощением опасных настроений является местный князь, самоуверенный смутьян, приходящийся королю (о несчастье!) тестем. О том, чтобы по-родственному договориться, не может быть и речи; степное княжество оказывает столице демонстративное неповиновение, в то время как торговые пути… Порты… Ну, вы понимаете… Короче, чтобы не нагружать гостя, то есть меня, тягостными подробностями, Его Величество просто велит мне покарать князя Дривегоциуса (вот здесь, на бумажке, правильно записано имя) за действия, повлекшие за собой угрозу целостности государства и перспективу гражданской войны (полное обвинение написано ниже - здесь перечисление конкретных поступков, каждый из которых действительно имел место. Для Корневого Заклинания этого достаточно, не правда ли?).
        Я долго разглядывал бумаги, которые Его Величество мне подсунул - хоть в них и не содержалось ничего, что так долго можно было бы изучать. Все было прозрачно до невозможности, имя мятежного князя расписано по слогам, прегрешения его против державы изложены филигранным почерком писца; честно говоря, я едва удержался, чтобы здесь, на месте, не обернуться какой-нибудь быстрой ночной тварью и не прервать аудиенцию самым нахальным образом.
        Но я удержался.
        - …Итак, - король мягко улыбнулся, - через пять… нет, уже через четыре дня во дворце состоится самый крупный прием за последние два года. По-настоящему грандиозный прием. Крупная знать, маги первой степени и выше… Разумеется, наш тесть, он же премерзкий смутьян, тоже приглашен, мало того - он будет. Он настолько дерзок и уверен в собственной безопасности, что…
        Я молчал.
        - Вы маг вне степени, - мягко напомнил король. - Разумеется, вы тоже приглашены. Возможно, охрана не подпустит вас близко к Дривегоциусу… Но речь не идет о том, чтобы уморить караемого какой-нибудь конкретной экзотической смертью. Нет, такой цели не ставится - наоборот… Нам нужно, чтобы он умер как можно естественнее, чтобы его смерть не вызвала кривотолков… Чтобы он наконец перестал творить зло, нам надо выдернуть эту занозу - тогда страна сможет наконец-то восстановить единство…
        Я представил себе, как прямо посреди приема королевский тесть валится на руки стражников, и подбежавшие лекари констатируют совершенно естественную смерть от удара.
        А потом вообразил, как в замок де Ятера являются королевские эмиссары. И как строптивый Ил покорно обязуется выполнять кем-то принятые законы, ежегодно поставлять такое-то количество денег и рекрутов, а в случае войны - хоть бы и со степным княжеством - подниматься по зову трубы и подставлять под чей-то меч собственную буйную голову…
        - Понимаю заботы Вашего Величества, - сказал я со вздохом. - Однако, признаться, у меня были свои планы относительно…
        Печальные глаза на выкате сделались еще печальнее. Я запнулся.
        - Боюсь, мой друг, вашим планам так и так не суждено сбыться. Господин префект, например, еще ни разу в жизни не простил обиды - а шантаж, господин зи Табор, это тяжкое оскорбление, вы должны понимать… У меня есть рычаги давления на господина префекта. Я мог бы помирить вас.
        - Я вовсе не беззащитен, - сказал я, разглядывая тонкий белый шрамик у короля на лбу.
        Бородач кивнул:
        - Понимаю. Но и господин префект… совсем не беззуб. Что до Заклинания Кары - оно одноразовое, друг мой. А нас много.
        И он улыбнулся - впервые с начала беседы; фигурно подстриженная борода разом поменяла форму.
        Я ответил ему улыбкой:
        - Еще чуть-чуть, и вы убедите меня, что ради собственного спокойствия мне следует осуществить угрозу и покарать господина префекта!
        - Не совсем так, - король потер переносицу. - Ведь тогда недовольным останусь я. А у меня на службе, даже в самые тяжелые времена, обязательно содержится несколько… очень серьезных людей.
        - Падение нравов, - сказал я горько. - В старые времена наняться на службу было позором для мага. Тем более наследственного.
        - Вы слишком молоды, чтобы грустить о старых временах, - серьезно сообщил король. - Добрую традицию так легко спутать с предрассудком…
        И Его Величество подмигнул мне. Подмигнул весело, даже развязно:
        - Вам, дорогой Хорт, поразмыслить бы о собственной судьбе. Удача - что Заклинание на этот раз досталось вам. Но главная удача - не это. Счастливый случай выдернул вас из глуши и привел сюда, в столицу. Да-да, всякий маг сам себе хозяин, одиночество возвышает душу, все это я знаю, наслушался в свое время… Однако подумайте, Хорт. Хорошенько подумайте. Стране предстоят большие потрясения - но и великие дела. И вы, мой дорогой наследственный маг, могли бы стать не просто замечательным - великим. Воином, дипломатом, министром, в конце концов… Подумайте. Да?
        Я молчал.
        - А теперь, - совсем другим тоном сказал Ибрин Второй, - соблаговолите определиться. Нам следует загодя подготовить план действий, и вам тоже следует подготовиться. Вы ведь не будете читать обвинение по бумажке?
        Я молчал.
        Королевский тесть не маг, но достаточно могущественен. И прегрешения его более чем весомы. То есть покарай я Дри… вегоциуса - у меня будет, вероятно, шанс возвысится… Тем более что сам король…
        Но времени моего всевластия прошло всего ничего! Я не успел… ничего я не успел, только префекта припугнуть да лакея его лимонадом облить.
        Ах, если бы король догадался не шантажировать меня, не брать силой! Кто знает…
        Меня очень трудно заставить.
        Меня практически невозможно принудить силой.
        Я раздумывал, следует ли притвориться и разыграть покорность. Или прямо сказать Его Величеству, что он не прав, обернуться нетопырем и…
        - Вы, Ваше Величество, несомненно… наводили справки относительно механизмов Кары?
        - Конечно, - бородач радостно кивнул. - Сам господин председатель Клуба Кары консультировал меня.
        Чтоб твоя сова сдохла, мысленно пожелал я господину председателю.
        - Тогда вы, Ваше Величество, понимаете, что столь длинный список обвинений… если хоть малейшая деталь окажется неточной - от Кары погибну я, а не Дри… а не ваш тесть.
        Король нахмурился:
        - Текст выверен многократно.
        - И все же, - я хмуро выпятил нижнюю губу. - Я предпочел бы перестраховаться… это в интересах дела! И сократить обвинения до одного пункта. Самого очевидного. Например, карается такой-то за то, что в младенчестве гадил в пеленки…
        Король некоторое время разглядывал меня, пытаясь понять, не издеваются ли над ним.
        Может, все-таки обернуться нетопырем?
        - А что это у вас в мешочке? - вдруг спросил король. - Нет, в этом футляре муляж, я знаю… А этот кошель вы так тискаете, будто там по крайней мере бриллианты…
        - Это моя коллекция, Ваше Величество, - я заставил себя улыбнуться. - Я собираю кулоны из самоцветных камней… и преуспел.
        Кожаный шнурок поддался не сразу. Я аккуратно снял кошель с пояса, и, запустив руку внутрь, вытащил пригоршню камушков - не сводя при этом взгляда с королевского лица.
        Плотное облачко чужой магии царапало мне ладонь.
        Всего камушков было два десятка. Добыча, стоившая мне множества усилий, времени, пота - и, возможно, крови, если учитывать мстительность префекта…
        Разнообразные морды, лица, рыла, глаза. Все сняты с шеи на некоторое время пропавших, а потом вернувшихся домой скитальцев.
        Король разглядывал камушки на моей ладони. Ибрину было интересно, но не более.
        Прежде он никогда не видел таких безделушек.

* * *
        «…Черный Левша? Не надо сказок, я прекрасно знаю, кто это такой и откуда взялся…
        …С самого детства со странностями - боялся что-то потерять. Ходил вечно с озабоченным лицом, проверял, на месте ли шляпа, на месте ли платок, на месте ли чернильница, не укатилась ли монетка… Дети, товарищи его, смеялись над ним и дразнили. От насмешек эта его странность не делалась меньше - наоборот; впрочем, в учебе она ему ничуть не вредила, напротив, учитель, читавший нам теорию и практику магии, был им очень доволен…
        …Когда ему было тринадцать лет, случилось несчастье: в очередной раз перепроверяя содержимое своей сумки, он попал под проезжающую карету и потерял левую руку - кисть… Тем не менее занятий магией не оставил.
        …Выбирали сами. Я, например, считал и считаю, что традиционная форма небольшой палочки с драгоценным камнем идеальна для инициирующего предмета; девушка, вместе с нами получившая назначение мага, остановила свой выбор на золотом обруче-наголовнике. А он - непривычно долго думал, размышлял, и, когда открыл рот, поразил всех: и комиссию, и товарищей. Я хочу, сказал он, иметь инициирующий предмет, который невозможно потерять. Я хочу инициирующий предмет в виде руки - искусственной левой руки…
        …Неосознанно мстит за все оскорбления, которым подвергался в детстве. Все заклинания, все магические воздействия перестроил под левую руку… Да, теперь его зовут «Черный Левша», и при имени этом вздрагивают и озираются…»

* * *
        Меня доставили, как и было обещано, в точности на то место, где я получил приглашение на аудиенцию. К парадным дверям гостиницы «Северная Столица».
        Распрощавшись с господами магами на службе (я не скрывал своего к ним отношения, а потому расстались мы весьма холодно), я некоторое время торчал на крыльце, жадно вдыхая чистый ночной воздух. Почему-то это казалось очень важным - отдышаться; спертый дух комфортабельной кареты и чад многочисленных королевских свечей накрепко забили мне нос и горло.
        Экий ты беспокойный дружок, мой глиняный болванчик. Похоже, наслаждаться твоим обществом в течение полугода - недопустимая роскошь…
        Некоторое время я бездумно любовался звездами. Потом повернулся к гостинице спиной - и побрел куда глаза глядят.
        Тусклые фонари не столько помогали моему дневному зрению, сколько мешали ночному. В Клубе Кары светились окна, там наверняка еще не закончили пирушку - но при мысли о том, чтобы вернуться в шумное общество подвыпивших магов, мне сделалось грустно.
        Почему бы королю не уморить своего тестя обычным королевским образом - подсыпав яду в вино, например? Или подарив отравленные перчатки? Да мало ли - вся история кишит убийствами по государственным соображениям, и убивают, не взирая на степень родства…
        Не исключено, что у мятежного князя тоже имеются на службе «серьезные люди». Князек не дурак, он наверняка прикрыт магическим щитом - от яда, от железа, от всякой возможной пакости…
        А от Корневого заклинания нет щитов. Не выковали еще, да и вряд ли когда-нибудь соберутся. На то оно Корневое.
        Я ощутил укол беспокойства. Потому что давать такое оружие в руки случайному человеку, безответственному счастливцу, на которого указал жребий - это, знаете, по меньшей мере легкомысленно. Ладно, пусть основатели клуба имеют на членских взносах неслыханные деньги - однако хоть намек на здравомыслие должен быть?!
        Мне на секунду представился путь шантажа, ведущий к вершинам власти. Всего-то и дела, что страхом и вымогательством зацепиться где-нибудь на троне - полугода для этого хватит, а потом уже в игру вступят другие силы, и другое оружие защитит бывшего носителя Кары…
        Неужели никто не пробовал? А если пробовал - почему сорвалось? Не хватило силы духа? Решительности? Везения?
        А может?..
        Тусклый фонарь над дверью какого-то дамского салона так и лез в глаза, так и мешал смотреть, забивая ночное зрение желтой ватой своего беспомощного света. Я раздраженно погасил его - и в следующую секунду остановился, весь превратившись в слух.
        Возня.
        Глухие вскрики. Сопение. Удары.
        Далеко, за квартал отсюда. Я услышал все это только потому, что ветер совершенно стих, что в округе молчали даже сверчки, и раздражавший меня желтый фонарь наконец-то погас.
        Я бы принял это за обыкновенную драку, или обыкновенную стычку грабителя с небезоружной жертвой - если бы не слабый поток магической воли, рваный, как ветхая мешковина.
        Маг там был только один. А потных мускулистых тел - штук пять.
        Еще несколько недель назад я, не задумываясь, ринулся бы к источнику звуков. Не обязательно ввязываться - просто посмотреть.
        Но теперь я заколебался. Уж не провокация ли? Таская у пояса столь нужное многим Заклинание, поневоле станешь подозрительным…
        Поток магической воли стремительно слабел.
        Я пошел сперва медленно. Потом - все ускоряя шаг; редкие фонари гасли при моем приближении, видимость сделалась четкой и ясной, разве что цветов я не различал. Все они казались разными оттенками коричневого.
        И я сразу же увидел их всех.
        Четверо красавцев - кожаные куртки, широкие ножи, вши и запах пота - стояли полукругом. По-настоящему страшно выглядел только один - лохматая голова, повязка вокруг глаза и перечеркнутый шрамом рот. Прочие были сопляки, страстно желавшие крови; один держался за ухо, у другого бессильно болталась рука, у третьего наполовину сожжены были волосы. И виной всему была жертва, которую молодцы не смогли по-быстрому завалить; жертва стояла спиной к стене богатого купеческого дома, и в щелку ставня - я заметил - за надвигающейся развязкой наблюдали три пары внимательных перепуганных глаз.
        Терпеть не могу трусливых купцов.
        Лицо жертвы закрывал капюшон, плащ спадал до щиколоток, но я не мог обмануться. Суровая дама в черном платье нос к носу повстречалась с человеческим неблагородством.
        Старший разбойник издал невнятный повелительный звук.
        Его ученики (а это были именно ученики) бесшумно и зло атаковали. Одновременно с трех сторон; то была не первая их атака.
        Дама в черном вскинула руку - на мгновенье позже, чем надо бы. Двое сопляков отшатнулись, но третий прорвался сквозь тонкое заклинание и схватил женщину за запястье.
        Высокомерная красавица вскрикнула от боли.
        Я смотрел, что будет дальше.
        Сопляк - физически он был много сильнее даже самой сильной магини - завернул ее руку за спину, оторвал женщину от стены и подволок к своему наставнику. За похвалой, вероятно.
        Старший разбойник снова издал какой-то жеваный звук - видимо, торжествующее ругательство. Вряд ли это существо умело изъясняться внятно, зато экспрессии в его голосе было хоть отбавляй.
        Женщина зарычала сквозь зубы - еще пытаясь сотворить заклинание, но уже не имея для этого сил. Две пары рук шарили у нее на поясе; раз! - и полетел в пыль оберег от мужского своеволия. Не уберег, вот ему красная цена! А юнцы уже добрались и до кошелька; раз-два - пали жертвой брелок в виде тигриной морды и серебряная чернильница…
        Но тут к жадным юношам, дорвавшимся до золотых монет и побрякушек, присоединился старый похотливый козел. Затрещала ткань плаща, дама в черном приглушенно взвыла, пытаясь вытряхнуть старикана из-под юбки. В какой-то момент ей это удалось - но насильник тут же предпринял ответный маневр, и обессиленная магиня растянулась на земле, и вопли ее доносились уже из-под задранного на голову подола; я решил, что урок строптивице можно считать законченным, протянул руки - метра на четыре - и взял атамана за горло.
        Похотливая тварь захрипела. Молодчики, увлеченные грабежом, услышали этот хрип только спустя секунду. Еще некоторое время понадобилось им, чтобы поверить своим глазам - их одноглазый наставник болтался над землей, дергаясь, будто в петле; да так оно, собственно, и было.
        Я бросил его в последний момент. Не из жалости, разумеется, а из брезгливости. Невелика радость - давить негодяя до смерти, и без того теперь придется долго-долго отмывать руки…
        Разбойник грянулся о землю - да так и остался лежать. Щенков так поразило мое появление, да еще неимоверно удлинившиеся руки, что они попытались было разбежаться - я поймал их «сеточкой» и стянул вместе так крепко, чтобы дышать они могли только по очереди.
        Вместо трех социально опасных юношей на земле образовался хрипящий, брызжущий страхом клубок. Секундой раньше я позатыкал им рты - чтобы не нарушали сон честных граждан; ставень купеческого окна был теперь накрепко затворен, и можно было подумать, что три пары глаз за окошком мне привиделись.
        На спасенную даму я из деликатности не смотрел. Следовало дать ей время опомниться - и привести в порядок гардероб; обереги, прежде развешенные на ее поясе, теперь валялись на мостовой. У самых моих сапог лежал притопленный в пыли желтый камушек с тигриной мордой.
        Женщина громко, прерывисто вздохнула. Я сосчитал до десяти - и посмотрел на нее.
        Она больше не производила впечатления стервы. Мокрая курица - вот на кого была похожа высокомерная посетительница Клуба Кары. Белые волосы выбились из-под капюшона свалявшимися перьями. Нос был расцарапан и заметно опух. Губы прыгали.
        - А вот не надо ходить в одиночку по темным переулкам, - сказал я наставительно.
        Ждать, что она кинется мне на шею, было бессмысленно.
        Но и совсем удержаться она не смогла - разревелась…
        Храбрая, но баба.

* * *
        - …Вас зовут Хорт зи Табор, вы недавно выиграли заклинание Кары… Меня зовут Ора зи Шанталья.
        - Не понял, - честно признался я. - Ора «зи»?
        - Что в этом удивительного? Мой отец был наследственный маг, сыновей у него не было. Да, он не смог передать мне магических способностей - по наследству. Но фамилию он имел право передать мне, вы не находите?
        Я решил не спорить. На самом деле мою собеседницу звали просто Ора Шанталья, и ее попытки присоединить к своему имени частицу «зи» свидетельствовали только о неуемном самолюбии.
        - Я не люблю быть обязанной, - сказала Ора Шанталья. - А я очень вам обязана, это глупо отрицать… Посему, милостивый государь, позаботьтесь придумать, каким образом я могла бы возвратить вам долг. Не деньгами, не надо делать удивленное лицо… Делом. Отработать, если хотите. Каким образом я могу быть вам полезной?
        - Уважаемая госпожа, - сказал я вкрадчиво. - А почему именно я должен заботиться, как вы выразились, о вашей «отработке»?
        Мы сидели в маленькой мансарде, которую, как выяснилось, Шанталья снимала вот уже несколько недель. У входа я еще мог стоять в полный рост, но по мере продвижения к окну мне пришлось бы сперва горбиться, а потом становиться на четвереньки - так резко кренился потолок.
        - Хорошо… - сказала она тоном ниже. - Простите, я перенервничала. Я, возможно, не права. Давайте встретимся сегодня вечером в клубе, около восьми… Обо всем спокойно переговорим…
        Я пожал плечами:
        - Решительно не вижу, о чем здесь говорить.
        Она сжала зубы, сдерживая раздражение:
        - Видите ли… Семья Шанталья придерживается Закона Весов, этой традиции много веков, и я, как последняя наследница…
        Я вспомнил короля: «Добрую традицию так легко спутать с предрассудком…»
        Закон Весов. Спасенный от смерти идет чуть ли не в рабство к спасителю - пока не удастся вернуть долг той же монетой.
        - Помилуйте, - сказал я мягко. - Речь не шла о спасении вашей жизни. Мерзавцы ограбили бы вас и изнасиловали, только и всего…
        Глаза Оры по-змеиному сузились. Я развел руками:
        - Циничен, признаю… Ой, а что это за камушек у меня в кармане? Это ваше, не так ли?
        И я положил на скатерть желтый камушек в виде тигриной морды.
        Никакой особенной реакции не последовало. Так, радость женщины, которой вернули потерянную безделушку:
        - А-а-а… спасибо. Я думала, что он потерялся.
        - Он вам дорог? - спросил я небрежно. - Подарок, приз?
        - Я выиграла его в карты, - в ее голосе обнаружилось бахвальство. - Это магическая вещь, вы, наверное, заметили…
        - А правда, что ваш инициирующий предмет - зуб во рту? - ляпнул я и тут же пожалел о своем длинном языке.
        Некоторое время она сумрачно меня разглядывала. Потом приоткрыла рот; зубы были великолепные. Ровные, белые, один в один.
        - Вот, - тонкий палец с розовым ногтем показал на один из клыков. - Это действительно мой инициирующий предмет… Что вам еще интересно?
        - Извините, - я действительно смутился. - Госпожа Ора зи Шанталья… Я принимаю ваше предложение. Жду вас сегодня, только не в клубе, а в гостинице «Северная Столица», номер двести шесть, в половине восьмого вечера… Вы не пойдете, надеюсь, на попятный?
        Наблюдать за ее лицом было - одно удовольствие.
        Я даже испытал разочарование, когда она наконец совладала с чувствами, проглотила слюну и коротко кивнула.

* * *
        «О побратимах-посовниках, могучих, как ураган, легенду послушайте. Были два друга, и поклялись друг другу совой, и была у них одна сова на двоих; слилась их сила и возросла стократ, и вместе творили они дела неслыханные и невиданные в наши дни - такие дела, о которых и в песне не стыдно пропеть… Одни посовник хотел, чтобы люди жили в мире, чтобы все были как равные камни на морском берегу, от короля до последнего землепашца… А другой посовник не согласен был и научил людей желать для себя лучшего. Тут бы и хорошо, но завистливы люди, рознь меж ними завелась, а где рознь, там и кровь… Увидел старший посовник, что его брат натворил, схватил вилы, которыми сено кидают, и поддел посовника своего на вилы… Так клятва посовничества нарушена была, и отмстила страшно - говорят, что и по сей день пьяница, в полнолуние из корчмы возвращаясь, ежели в колодец заглянет - на дне увидит застывшие тени их, как один поддел на вилы другого…»

* * *
        Днем мне удалось немного поспать. Часа в четыре я вышел из гостиницы и, не снимая личины, отправился в ремесленные кварталы.
        Гончары работали прямо на улице; некоторое время я поболтался по рядам, любопытствуя, спрашивая цены и придирчиво перебирая готовый товар. Потом мне приглянулся кувшин - обыкновенный кувшин с узким горлышком; громко, чтобы слышала вся улица, я договорился с мастером, что именно сейчас мне сделают точно такой же, но в полтора раза меньше и без ручки.
        Подмастерье, смышленый парнишка лет пятнадцати, молча удивился прихоти богатого толстяка - однако за работу взялся без лишних слов. Каморка подмастерья помещалась в глубине двора, за высокой стенкой-плетнем. Я пожелал своими глазами наблюдать, как будет делаться мой кувшин; парню это не понравилось, но мастер получил монетку, и подмастерье смирился.
        Я дождался, пока парень замесит глину.
        Потом тихонько окликнул его - и поймал его глаза.
        Ввести подростка в состояние покорности - не очень простая, но и не очень сложная задача. Дети подчиняются хуже, взрослые - лучше; руки у парня были что надо, и глаз наметан, и уже через полчаса на подносе передо мной была уродливая фигурка из глины - почти точная копия муляжа Кары.
        Обжигать уродца пришлось в общей печи - я постарался, чтобы все, присутствовавшие в мастерской, видели на ее месте маленький кувшин без ручки. Наконец, работа была закончена; я оставил парня с серебряной монетой в кармане и в полной уверенности, что кувшин получился на славу.
        День заканчивался; мне пришлось поспешить, чтобы застать кожевенников за работой. К счастью, среди готовых мешков и кошельков обнаружился один, очень похожий на футляр от моего муляжа. Я расплатился.
        Часы на городской башне пробили семь. Следовало торопиться - через полчаса прибудет гостья.

* * *
        Ора пришла минута в минуту. По очереди просигналили мои защитные заклинания; убедившись, что за дверью стоит действительно нужная мне визитерша, я отодвинул засов.
        - Прошу прощения за некоторую скромность обстановки… Живу под личиной - в противном случае мне проходу не дали бы просители…
        Она была бледна и сосредоточена. И благоухала нежным парфумом, чего в прежние наши встречи я за ней не замечал; что ж, Закон Весов - дело святое.
        - Вы прекрасно выглядите, Ора, - сказал я искренне.
        - Зато вы выглядите неважно, - отозвалась она без улыбки.
        - Провинциальному жителю нелегко сносить столичную сутолоку, все эти многочисленные увеселения…
        Дама молчала. Под выбеленными магией волосами ее карие глаза казались много темнее, чем были на самом деле; серьезность с некоторым оттенком жертвенности делали ее лицо интересней и значительнее и уж конечно ни в какое сравнение не шли с прежней высокомерной гримаской.
        - А по-моему, вы ни разу не увеселялись, - сказала она наконец. - Вы маялись необходимостью карать. И искали достойный объект. Для Кары с большой буквы. Нашли?
        - Всех злодеев не перекараешь, - сказал я, и неожиданно для меня самого в голосе обнаружилась горечь. - Мне исписали жалобами толстенную тетрадь, целую амбарную книгу… Я сжег ее. В камине.
        - Теперь пришло время увеселений? - спросила она с вынужденной усмешкой.
        - Вы действительно так серьезно относитесь к этому вашему закону Весов? - ответил я вопросом на вопрос.
        Она медленно кивнула:
        - Безусловно. Это повод для насмешек?
        - Нет… Знаете, Ора, мне кажется, что вы очень несчастны.
        Ее бледные щеки чуть порозовели - тем не менее глаза оставались ясными, а голос ровным:
        - Вы намерены меня осчастливить, Хорт?
        - Нет… - сказал я с сожалением. - Речь идет всего лишь о сделке.
        - Тем лучше, - она кивнула. - Приятно иметь дело с честным человеком, - на слове «честный» ее голос чуть заметно дрогнул.
        Моя гостья огляделась - номер, снятый мною под видом толстого торговца, не был изысканен, но не был и беден; кровать казалась кораблем под парчовым парусом полога, посуда для умывания, ровно как и ночная ваза под ложем, была выдержана в едином стиле - фарфор, расписанный большими синими цветами.
        - У вас не найдется вина? - спросила Ора, и голос ее дрогнул снова.
        - Сам я не пью, но могу заказать для вас…
        - Пожалуйста, - сказала она почти жалобно.
        Пока я отдавал распоряжение прислуге, она сидела у стола, прямая, черно-белая и совершенно подавленная.
        Нравилась ли она мне?
        Еще полчаса назад я твердо ответил бы - «нет». Я не люблю женщин с выбеленными волосами, властных, капризных, желчных.
        Но неужели меня способна привлечь женщина-жертва? Вот такая покорная, связанная Законом Весов, с прямой спиной и вздернутым подбородком, с большими печальными глазами?
        Или дурную шутку сыграло заклинание Кары? Я еще не использовал его, а оно уже «использовало» меня, иначе откуда эта привычка - любить жертву в ближнем своем?
        В дверь постучался слуга с вином - я велел ему поставить поднос перед дверью номера.
        - Ора, не в службу, а в дружбу… Я живу здесь под личиной, слуга наверняка подглядывает. Сделайте милость - возьмите под дверью ваше вино…
        Она легко поднялась. Закон Весов есть Закон Весов; попроси я ее стянуть с меня сапоги - стянет? Или воспротивится?
        Интересно.
        - Я совсем вам не нравлюсь, Ора? - спросил я с фальшивой улыбкой.
        Она смерила меня сухим, неприятным взглядом. Залпом осушила свой бокал; я уже готов был подкинуть ей эту идею, насчет сапог, но все-таки одумался. В данном случае дама нужна мне не для развлечения - для дела…
        Дама тем временем промокнула губы салфеткой. Глубоко вздохнула, поднялась и царственным шагом двинулась к кровати; и пока она шла, крохотные крючочки на спинке ее платья взялись выскакивать из столь же крохотных петелек, сами собой и один за другим: тресь-тресь-тресь…
        Презираю женскую магию и успешно ей сопротивляюсь - но Ора не применила ни единого прямого воздействия. Воля ее направлена была на жалкие стальные крючочки, которых в любой галантерейной лавке хоть горстями греби; а что крючки вылетали из петелек столь причудливо, и платье обнажало спину так небрежно и удивительно, будто женщина меняла кожу, и что показавшиеся из-под шелков плечи были безукоризненной белизны и формы - так магического воздействия тут не было не на грош, а было уважение к Закону Весов, предписывающему с кредитором расплачиваться по полной программе…
        И вот я поднимаюсь, в два шага настигаю жертву, нежно хватаю за волосы и разворачиваю лицом к лицу, и столь же нежно, зубами, берусь за теплые, пахнущие парфумом губы…
        Нет. Я сижу за столом, всеми десятью пальцами вцепившись в край столешницы. Собственному порыву - можно иногда поддаться. Но поступить так, как ждет от тебя провокатор…
        - Ора! - глухо сказал я в обнаженную уже спину. - Дело, о котором я хочу вас просить, ничего общего не имеет с плотскими утехами.

* * *
        - Все? - переспросила она недоверчиво.
        - Потом мы вернемся обратно. Если меня что-либо задержит - вы возвратитесь одна… Карету я оплачу.
        - Вы используете меня в качестве пешки, - сказала она задумчиво.
        - Никто не сказал, что я обязан использовать вас в качестве козырного туза. Во всяком случае, после приема ваши обязательства передо мной признаются выполненными. А вам ведь того и надо?
        Она неожиданно улыбнулась:
        - Вы никогда не замечали, как ваши глаза меняются ролями? Когда светится синий глаз, вы становитесь неотразимо привлекательны. Зато когда загорается желтый - на вас страшно смотреть… Как странно.
        И она рассмеялась. Некоторое время я смотрел, как она смеется, потом улыбнулся тоже:
        - Интересно, а вы специально подкрашиваете веки немножко разными красками? Чтобы создавалась иллюзия разных глаз, как у наследственных магов?
        - Квиты, - сказала она, сгоняя с лица улыбку. - Кстати… почему вы не одернули этих мерзавцев сразу? Я ведь заметила, вы стояли в тени минуты три, прежде чем…
        Я пожал плечами:
        - Три минуты? Вы преувеличиваете…
        - Нет, Хорт. Вы не находите ничего постыдного в том, чтобы слегка поиздеваться над женщиной, верно?
        - Еще немного, - сказал я желчно, - и окажется, что этих… предприимчивых молодых людей натравил на вас я. Чтобы позлорадствовать. Верно?
        Она улыбнулась снова. С переменой настроений на ее лице могла поспорить разве что весенняя погода.
        - Я не хочу с вами ссориться, Хорт.
        - Я тоже не хочу с вами ссориться, - сказал я примирительно. - Кстати… вы действительно выиграли этот камушек, этот желтенький такой… в карты?
        - Что значит «действительно»? По-вашему, я солгала?!
        Раздражение ее было как песок в глаза; я едва сдержался, чтобы не прикрыть лицо ладонью.

* * *
        Тот, кто наблюдал за мной, ни разу больше не опустился до прямого следящего заклинания. Правда, и я был начеку; по несколько раз на день мне случалось ощущать пристальное к себе внимание, и наблюдающий был маг, а уж кому он служил - префекту, королю или кому-то еще - выяснить не представлялось возможным.
        Частая смена личин уже не приносила должных результатов; после того, как под окнами «Северной Столицы» обнаружились просители - очередные соискатели заклинания Кары - мне пришлось съехать из гостиницы и снять комнату неподалеку от клуба.
        Маг-шпион, служащий префекту, больше не показывался в клубе. Зато однажды, за день до королевского приема, я нос к носу столкнулся с торговцем зельями, тем самым, у которого трагически погибла дочь, который знал преступника, жаждал Кары - и одним из первых получил мой отказ.
        Мне была неприятна эта встреча. Мы раскланялись, как полузнакомые вежливые люди; я прятал взгляд. Захудалый, но гордый маг водрузил на голову потертую клубную шляпу, попрощался со старичком-гардеробщиком - и ушел; глядя ему вслед, я подумал, что этот имеет больше прав шантажировать меня, нежели пекущийся о государственном благе король.
        Оба муляжа Кары - настоящий и фальшивый - лежали в футлярах, ожидая королевского приема.

* * *
        Я прекрасно помнил, что мой дорожный сундук был заговорен от моли, блох и прочих паразитов. Еще весной.
        Теперь я стоял посреди комнаты, близоруко щурясь, хотя дыра на парадном камзоле находилась перед самым моим носом и рассмотреть ее не составляло труда.
        До хозяйственной магии я опускался только в крайних случаях. Возможно, как раз теперь такой случай настал, и мне предстоит уподобиться портняжке, подмастерью, с тупым усердием корпящему над прорехой.
        Пользуется ли моль человеческой логикой? И если нет, то почему все дыры появляются обычно на самом видном месте? Вот как теперь - с левой стороны груди, напротив сердца, там, где принято носить ордена… Орденов у меня не водилось. Некому было жаловать - зи Таборы никогда никому не служили. Разве что почетная медаль?..
        Я недолго колебался. Отыскал в кошельке серебряную монету покрупнее, сосредоточившись, сотворил себе медаль - черный хорек на серебряном поле. Шутка показалась мне остроумной; более того, когда Ора Шанталья изволила проявить любопытство, я не без удовольствия рассказал ей и про моль, и про хорька.
        - Вы сноб? - вкрадчиво спросила она. - Вы действительно считаете хозяйственную магию уделом назначенных, таких, как я?
        - Я этого не говорил, - сообщил я мягко.
        - Можно посмотреть? - она протянула руку к моей импровизированной «медали», поколебавшись, я отцепил украшение и положил ей в ладонь.
        Ладонь оказалась сухой и теплой.
        - Занятно, - Шанталья повертела «медаль» перед глазами. - Теперь можете приколоть обратно… А можете не прикалывать…
        Я проследил за ее взглядом.
        Изъеденное молью место было гладким и чистым. Ни следа не осталось от уродливой прорехи.
        - Хозяйственная магия, - она усмехнулась. - Просто и эффективно…
        - Предпочитаю услуги портных, - сказал я суховато и приколол медаль на прежнее место.
        Она усмехнулась:
        - Стало быть, любимое ваше развлечение - давить кур? Это тревожный симптом, дорогой зи Табор. Это означает, что в человеческом обличье вы не в состоянии совладать с собственной агрессией… Так, прикройте-ка ваш желтый глаз, нечего на меня зыркать.
        Я сдержался.
        Собираясь на королевский прием, госпожа Шанталья надела черное платье, немногим отличающееся от повседневного - разве что юбка чуть пышнее да еще слабенький намек на декольте. Пояс был замшевый, с золотыми бляхами; к поясу, как и прежде, во множестве крепились мелочи, как необходимые, так и бесполезные.
        - Кстати говоря, от моли спасают не только заклинания. Лавандовое масло, например, достаточно эффективно… Вы заметили, как похолодало? Еще недавно все изнывали от жары, а сегодня утром я не могла спать от холода, пришлось разводить огонь…
        Преблагая сова, она не может согреться без помощи огня! И туда же, в общество Кары… Да что бы она делала с Корневым заклинанием?
        До самого замка мы молчали, глядя в окна наемной кареты - каждый в свое; время от времени я поглядывал еще и в заднее узенькое окошко. От городских ворот и до ворот королевской резиденции нас провожала - на почтительном расстоянии - пара незнакомых всадников.

* * *
        Мы прибыли в замок, как и было предписано, к семи часам. Кареты подкатывались к крыльцу, задерживались на секунду - и по команде охрипшего распорядителя катили прочь, давая место следующим; подол черного платья моей спутницы застрял в поспешно захлопнутой дверце, и столь мелкое досадное происшествие едва не повлекло за собой скандал.
        - Грубиян! Я этого так не оставлю! - кипятилась Ора.
        - Сударыня, пожалуйста, соблаговолите пройти, не задерживайтесь… - ровным голосом повторял распорядитель.
        Тут и там я замечал в толпе переодетых стражников. Младший из королевских магов, укрывшийся за огромным вазоном с цветами, делал вид, что любуется красотой моей раздосадованной спутницы; я подмигнул ему.
        Наконец, лавируя в пышно разодетой толпе, мы пробрались в просторный холл. На полукруглом балконе играли музыканты; человеческая масса, в которой я не мог выделить ни одного знакомого лица, понемногу складывалась в длинную очередь и змеей взбиралась по широченной парадной лестнице.
        Мы оказались в центре общего потока. Стоял приглушенный гомон голосов, очередь шаг за шагом продвигалась вперед.
        - Почему так медленно? - спросил я сквозь зубы.
        Наверное, я нервничал. Во всяком случае, сердцу моему было тесно, а щекам - горячо.
        - Так всегда бывает на больших приемах, - охотно пояснила Ора. - Там, на верхней площадке, стоит король и всех по очереди приветствует. А ведь все хотят поговорить с ним подольше - оттого и проволочка…
        - А вы столь искушены? - удивился я.
        Она очаровательно улыбнулась:
        - Это вы не искушены, любезный Хорт. Дитя полей и лесов, хорек, одним словом…
        В другое время я оскорбился бы, но сегодня у меня были дела поважнее.
        Мы продвигались вперед в плотной толпе. Прямо перед нами шел некто в бархатном алом плаще, накинутом поверх кожаных доспехов, и с огромным мечом у пояса; воинственного господина сопровождали два ярко одетых карлика. Справа и впереди имелись две сверкающие бриллиантами дамы - я видел, каким взглядом они оценили черное платье моей спутницы, видел, что Ора поймала этот взгляд, и в душе моей поселилось некое подобие злорадства.
        Слева шла семейная пара - пожилые супруги поразительно походили один на другого. Оба щуплые, оба сутулые, оба в лоснящихся, видавших виды одеяниях; на шее у мужа помещался золотой медальон размером с небольшую тарелку - толстая цепь пригибала сморчка к земле. На пальцах у жены переливались штук пять бриллиантов, каждый из которых стоил небольшого домика в хорошем районе.
        - Ну здесь и публика, - прошептала Ора, будто отзываясь на мои мысли.
        Очередь двигалась; справа и слева от лестницы стояли стражники. Воинственного господина в бархатном плаще попросили отдать его угрожающий меч; тот, к моему удивлению, согласился, мало того - оба карлика сдали каждый по стилету.
        Ни у меня, ни у моей спутницы не обнаружилось оружия. Во всяком случае такого, которое можно было бы отобрать.
        Младший из служащих королю магов стоял теперь на балконе среди музыкантов. Стоял, облокотившись о мраморные перила, и внимательно оглядывал поток приглашенных - сверху.
        А поглядеть было на что.
        Заморские послы, магнаты с женами, покрытые шрамами герои прошлых войн, чьи-то прыщавые отпрыски, чьи-то расфуфыренные фаворитки; пролетом выше нас терпеливо дожидался своей очереди старичок с белой бородой, и, приглядевшись, я вычислил в нем мага первой степени, но не наследственного, а назначенного. А чуть отставая от нас с Орой переминался с ноги на ногу неприметный господин лет сорока - при взгляде на него у меня по коже поползли мурашки, потому что он был внестепенной, как и я, наследственный, очень-очень серьезный маг…
        За этим господином следовало пронаблюдать в первую очередь.
        За наблюдениями я не заметил, как мы, миновав три пролета, очутились на самом верху лестницы, и в нескольких шагах от нас обнаружился король - в парадном мундире, напудренный и напомаженный до такой степени, что я едва узнал его.
        - Разумеется, я помню вас, господа, - говорил король сутулой и лоснящейся супружеской паре. - Конечно, такие услуги не забываются… Но, пожалуйста, ни слова о делах: сегодня мне хотелось бы, чтобы все развлекались.
        За спиной у короля стоял, поигрывая шнурком от портьеры, старший из состоящих на службе магов. От него исходил плотный, не вполне деликатный поток магической воли - соглядатая очень интересовали помыслы приглашенных. Меня его внимание благоразумно не коснулось, на Ору он даже не взглянул.
        - Рад приветствовать вас, господин Хорт зи Табор, столь знатных магов не так много в нашем королевстве, я хотел бы, чтобы вы бывали у нас почаще…
        Слова его лились сами по себе, в то время как глаза на королевском лице жили своей особенной жизнью - этим глазам очень хотелось просверлить меня до дна, заглянуть, распотрошить, окончательно увериться, это ведь такая эфемерная материя - лояльность мага…
        Выпуклые королевские глаза разъяли бы меня на части - если б могли. В какой-то момент я даже посочувствовал Его Величеству - такое напряжение мысли! Ора Шанталья глубоко провалилась в реверансе, я же поклонился именно так, как предписано этикетом, и ни на волос ниже:
        - Сегодня хороший вечер, Ваше Величество. Все будет в порядке…
        И, уступая право приветствия другим гостям, мы влились наконец в пиршественную залу.
        - О да!.. - прошептала Ора, непроизвольно сжимая мой локоть; я прищурился - одновременно от яркого света и оглушающей музыки. Преблагая лягушка, как говаривал мой приятель Ил де Ятер; как же в этой толчее, в этом грохоте и гуле - что-нибудь понять?!
        - Вы хоть кого-нибудь здесь знаете? - со сдавленным смешком спросила Ора.
        Сперва мне показалось, что я не знаю никого. Более того - что все эти напудренные лица и улыбающиеся зубастые рты существуют сами по себе, отдельно от высоких воротников, эполетов, пряжек, камзолов и мундиров с золотым шитьем. Мне показалось, что высокие прически дам плавают в воздухе отдельно от декольте и кринолинов - словом, королевский прием представился мне чем-то вроде колоссальной окрошки в золотом котле. Только после некоторого усилия мне удалось справиться с собой; в какой-то момент я подумал даже, что наваждение имеет магическую природу, что на меня воздействуют - но нет, чужой воли здесь не было и в помине. Просто я нервничал, просто я устал, просто «свободных хорьков» нечасто приглашают на столь многолюдные приемы…
        А по сравнению с этим сборищем даже городской базар казался островком тишины и уединения. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем в жутком гаме я стал различать отдельные голоса, а среди множества лиц наконец-то обнаружились знакомые физиономии.
        Во-первых, господин префект - в парадном мундире, в стороне от прочих гостей, окруженный кучкой надменных, тоже высоких и тоже очень широких в плечах господ. За их спинами - маг первой степени, шпион, которого я в свое время облил лимонадом.
        Во-вторых, младший из королевских магов - не прячась и не смущаясь, молодой человек стоял на ступенях лесенки, ведущей к пустому пока трону, и оглядывал толпу приглашенных; в их помыслы он проникать не пытался, однако мельчайший намек на нелояльность отслеживал.
        Потом я увидел воинственного господина, оставившего свой меч при входе на лестницу. Сопровождавших его карликов в толпе не было видно, и только некоторое свободное пространство вокруг меченосца указывало на их присутствие.
        Потом я увидел благообразного старичка, назначенного мага первой степени - он беседовал о чем-то с тем самым неприметным господином, которого я взял на заметку как внестепенного и очень серьезного. А потом, присмотревшись, я понял, что в зале десятка два магов - и нет ни одного ниже первой степени… За исключением Оры, пожалуй.
        - Ора, - сказал я, мило улыбаясь спутнице. - Нам предстоит длинная череда знакомств… Видите тех двух господ, что беседуют? И того юношу в клубном камзоле? И того тощего субъекта с большими ушами? И этого…
        - Вас интересуют маги, - сказала Шанталья, возвращая мне мою улыбку. - Что бы вы там не думали о моих возможностях, но уж выделить в толпе мага я худо-бедно умею!
        - Прекрасно, - сказал я нетерпеливо. - Итак, нам предстоит познакомиться со всеми этими…
        В этот момент меня крепко взяли под локоть. Я с трудом ухитрился не вздрогнуть.
        - Следуйте за мной, - едва слышно сказал старший из королевских магов (а это был именно он).
        - Но со мной дама, - по прежнему улыбаясь, я высвободился.
        - Дамы в договоре не было, - сказал маг, и только очень внимательный наблюдатель поймал бы признаки нервозности в его голосе. - Вы один. Сейчас.
        Ора смотрела вопросительно. Я заметил, что молодой маг на ступенях трона тоже поглядывает в мою сторону. И что за происходящим очень внимательно наблюдает господин префект.
        - Конечно, - сказал я, улыбаясь шире возможного. - Одну секунду… - я обернулся к Оре. - Дорогая госпожа моя… Я оставлю вас ненадолго. - И, наклонившись к самому уху, добавил: - Маги. Наблюдайте. Ясно?
        - Ну разумеется, мой дорогой господин, - промурлыкала Ора так громко, что ближайшие к нам гости обернулись. - Разумеется, я буду скучать.

* * *
        Королевский маг провел меня сквозь череду неприметных, кое-где потайных, кое-где просто прикрытых портьерами дверей. Поднявшись по винтовой лестнице, мы оказались в совершенно темном, узком, как кротовий лаз, коридорчике; мой проводник отдернул тяжелую бархатную завесу, и я зажмурился от внезапно хлынувшего света.
        Прямо перед нами - чуть выше - покоилась туша дворцовой люстры. Отсюда, вблизи, гигантский светильник поражал как размерами, так и тонкостью работы. Люстра казалась пышным бронзовым деревом, каждый лист, каждый стебель был выкован так тщательно и с соблюдением таких деталей, что становилось жаль: ведь снизу, из зала, невозможно оценить всю прелесть этого произведения искусства…
        Я посмотрел вниз.
        Весь зал был как на ладони - на очень большой ладони. Кое-где в прорехах между группками гостей льдисто поблескивал белый паркет. Я увидел, что в зале так тесно потому, что часть его отгорожена ширмами, там суетятся слуги и ломятся от яств уже накрытые столы. Я понял, что смотрю сквозь одно из витражных окон под потолком - цвет стекла придавал крохотным лицам гостей то кукольно-розовый, то мертвенно-синий оттенок.
        - Я говорю от имени короля, господин Хорт зи Табор. Здесь - ваше сегодняшнее место. Через несколько минут Его Величество займет место на троне. Еще через полчаса, по нашим расчетам, прибудет Дривегоциус - он специально опаздывает, чтобы появиться с наибольшим эффектом. Вы дадите ему время на приветствия… После этого, не медля, совершите необходимый обряд и примените заклинание Кары. Дривегоциус любит эффекты - его смерть превратится в грандиозное зрелище… И тысячи людей будут свидетелями тому, что никакого наемного убийцы не было и в помине. После того, как уляжется суматоха, вас выведут из дворца…
        - Не вполне понял вас, - сказал я, сам чувствуя, как неудержимо наливается желтым мой левый глаз. - Я явился на прием - как положено, с дамой… Вы хотите загнать меня под крышу - на все время приема?!
        - Вы явились исполнять ваш договор с Его Величеством, - неприязненно сказал маг. - Где вы будете при этом находиться - оговорено не было. Или вы желаете отрывать голову своему пупсу прямо в зале, у всех на виду?
        Я молчал.
        - В зале господин префект, - сказал мой собеседник тоном ниже. - У него в кармане - неподписанный указ о вашем аресте. Королю стоит только черкнуть пером. И режим пониженной уязвимости не поможет - жизни вашей никто не угрожает, а вот тюремное заключение…
        - За что?! - изумился я.
        Маг пожал плечом:
        - Служащие господина префекта проверили счета вашей семьи - и обнаружили колоссальную недоимку, деньги, которые утаил от казны еще ваш дед…
        - Но наследственные маги не платят налогов!
        - Служащие господина префекта нашли в архивах документ, подписанный еще Гваром Пятым - привилегия наследственных магов была отменена на два года, то было время Северной войны, казне требовались… что вы так смотрите на меня, господин Хорт зи Табор? Какая разница за что - неужели вы думаете, что господин префект не отыщет повода?
        Я понял, что он прав.
        И что следует держать себя в руках.
        Я посмотрел в зал:
        - Здесь полным-полно магов - они сразу заподозрят применение Корневого заклинания.
        - А мы отметем их подозрения как безосновательные, - ровно ответил королевский служащий. - Полно, господин зи Табор, все присутствующие здесь маги прекрасно понимают, что Дривегоциус - воплощенное зло, что от него следует избавляться любым способом… А те, кого он приведет с собой - не ваша забота.
        - Понятно, - сказал я медленно.
        И кого, интересно, наш мятежник приведет с собой? Магов-телохранителей, разумеется. И когда я увижу их, станет ясно, что мне делать. Либо придерживаться плана - либо срочно искать пути к отступлению…
        - Как вас зовут, я забыл? - небрежно спросил я у собеседника, который годился мне, пожалуй, в отцы.
        - Мое имя Гор зи Харик, - отозвался он после паузы. - И я советовал бы вам, молодой человек…
        - Ступайте, любезный Гор, - я зевнул, не прикрывая рта. - Вы исполнили поручение Его Величества - а теперь уйдите, вы мне мешаете.
        Было забавно смотреть, как он сдерживает гнев.
        - Любезный Хорт, - весь имеющийся яд мой собеседник вложил в слово «любезный». - Согласно приказу Его Величества, я буду находиться здесь все время и наблюдать за… процессом. Придется вам примириться с моим присутствием.
        Я демонстративно пожал плечами. Повернулся к стеклу и стал смотреть вниз.
        Все шло не так, как я думал. Все шло наперекосяк.
        Приглядевшись, я увидел Ору. Около нее - надо же! - уже увивался какой-то придворный хлыщ, и она ему благосклонно улыбалась. Во всяком случае отсюда, сверху, эта улыбка выглядела как благосклонная.
        Гости роились, переходили с места на место, сбивались группками, ждали; Ора тоже ждала. Она была уверена, что я вот-вот вернусь.
        Впервые я ощутил внутреннее неудобство - свою вину перед Орой. Она, ничего не ведающая пешка, может быть вовлечена в крупные неприятности. Все видели, что она пришла со мной… Если я сбегу, король может ухватиться за нее, как за ниточку. И вытряхивать у бедной Оры признание в том, о чем она понятия не имеет…
        Если я сумею сбежать.
        А если сработает все-таки мой план… Тогда Ора окажется в толчее, в перепуганной толпе. Почему-то мне кажется, что как только упадет мятежный князь - случится заварушка…
        Он должен упасть. Он, скотина такая, обязательно должен свалиться. Хоть на минуту. Прямым ударным заклинанием я прошибал в свое время каменную стену - так неужели не прошибу княжескую защиту? Тем более что все, что мне нужно - пятно на лбу и глубокий обморок…
        Толпа внизу загудела сильнее - и вдруг стихла. В этой тишине на люстре стали загораться свечи - одна за другой; по красоте это зрелище сравнимо было с осенним закатом. Свет тысячи огоньков дробился в тысяче хрустальных подвесок, причем кое-где были встроены маленькие магические искорки, особенно радовавшие глаз; на некоторое время я позволил себе забыть о делах - и только наслаждаться.
        И только несколько секунд спустя я понял, что свечи зажигает - при помощи простого школьного упражнения - мой спутник и надзиратель, королевский маг Гор зи Харик.
        - Вы верно служите королю, - сказал я с усмешкой. - Редкий лакей сумеет зажечь свечу вот так, на расстоянии!
        У него тоже были разные глаза. Темно-карий и светло-карий; сейчас темный глаз почернел, как уголь:
        - Вы напрасно пытаетесь вывести меня из себя, любезный Хорт зи Табор. По-видимому, мы не сойдемся во мнениях относительно того, что есть позор для мага…
        Я отвернулся. Еще раз полюбовался люстрой; посмотрел вниз.
        Оказывается, препираясь с Хариком, я пропустил появление короля. Сейчас Его Величество уже стоял на ступенях трона, а собравшиеся приветствовали его общим поклоном. Я нашел глазами Ору - ее белые волосы светились в толпе, как маячок.
        Король обратился с речью к своим гостям; говорил он сплошь банальности, и все это продолжалось минуты три.
        Потом король призвал отдыхать и развлекаться.
        Ширмы разъехались. В зале сразу стало просторнее; спрятанный на балконе оркестр заиграл деликатно и вместе с тем мощно. Оживились голоса, послышался манерный дамский смех; веселье началось.
        - Сейчас явится объект, - шепотом сказал Харик. Я недовольно на него покосился - но он обращался не ко мне. Маг вне степени так нервничал, что опустился до мыслей вслух.
        Возможно, его карьера - или карьера его сына - зависит от успеха этого покушения?
        Я криво усмехнулся. Само словосочетание «карьера мага» звучало оскорбительно.
        Харик заметил мою усмешку. Его прямо-таки передернуло; а может быть, подумалось мне, он видит перед собой конкурента? Полагает, что после успешного применения Кары я поступлю к королю на службу и тем самым отодвину его (и сына) на вторые-третьи роли?
        Гости плотным кольцом обступили столы. Ели мало - больше пили; я видел, как недоуменно оглядывается Ора. Вокруг нее был уже не один, а целых три ухажера - двое держали перед ней подносы со снедью и фруктами, третий наливал вина. Она не пропадет, подумал я угрюмо.
        Ора перестала оглядываться - и о чем-то оживленно заговорила с самым длинным из своих хахалей. Я пригляделся… и на секунду задержал дыхание: долговязый хахаль был магом вне степени. Кажется, он был одним из тех, на которых я успел Оре указать…
        Я видел, как Ора засмеялась и кокетливо потрогала магические камушки на шее. Маг улыбнулся в ответ; она указала ему кого-то в толпе и, панибратски ухватив внестепенного за рукав, повела его куда-то по направлению к трону…
        Я проследил за ее движением - и натолкнулся на взгляд короля. Секундный, как бы рассеянный взгляд; окружающим показалось, что король смотрит в потолок - но Его Величество глядел в маленькое витражное окно, и мне показалось - хоть это было невозможно - что он меня видит.
        Во всяком случае точно знает, что я здесь.
        Я моргнул; поискал глазами Ору. Долговязый маг знакомил ее… да, именно знакомил ее с неприметным человечком лет сорока - тоже внестепенным!
        Я почувствовал, как липнет к спине батистовая рубашка. Ора Шанталья оказалась превосходным исполнителем. Она была орудием, которое продолжает действовать даже тогда, когда держащая его рука разжимается. Сейчас Ора честно отрабатывала свой долг по «Закону Весов» - блистала, привлекала к себе внимание, знакомилась с магами. И я, наблюдавший сверху, мог при некоторой толике везения кое-что заметить…
        Но не замечал.
        Они видели в ней не слабенькую магиню, а прежде всего красивую женщину. Они говорили комплименты, смеялись, нескольких Ора приветствовала как старых знакомых… Я ощущал их игривые, пока еще деликатные потоки магического обаяния. Флирт? Увлечется ли кто-то сильнее, чем позволяют правила приличия? И что тогда сделает Ора - возможно, шашни на балах привычны ей? И то, что мне, «свободному хорьку», представляется скабрезным - для нее допустимо и мило?
        Королевский маг тяжело дышал за моим плечом. Минуты бежали, гости веселились, король беседовал с кем-то… нет, не «с кем-то», а с господином префектом! Только очень внимательный наблюдатель заметил бы признаки напряжения на румяном лице Его Величества. Время шло, а мятежный князь бессовестно опаздывал.
        - Послушайте, любезный Харик… А может быть, ваш Драго… ваш князь вообще не явится, а? Вы бы сходили, разузнали, в чем дело?
        - Мне приказано оставаться здесь, что бы ни случилось, - проговорил маг и после паузы добавил: - Любезный.
        Шум в зале нарастал; кто-то из магнатов застучал вилкой в медное блюдо, требуя всеобщего внимания. В чуть притихшем гомоне ему удалось сказать тост в честь короля; ласково улыбнувшись, Его Величество встал, выпил свой бокал до дна и спустился с трона - пообщаться с гостями.
        Я смотрел, как Ора беседует с прыщавым юнцом - наследственным магом первой степени. Как юнец краснеет и бледнеет - на какой-то момент мне показалось, что его поразили злосчастные камушки. Я готов был сделать стойку, как охотничья собака - но в следующую секунду выяснилось, что сопляка интересует вырез Ориного платья. Всего-то.
        Господин префект остался стоять у подножия опустевшего трона, и выражение его лица мне не понравилось. Вспомнилась угроза насчет неподписанного приказа о моем аресте; неужели они пошли бы на это? Создав прецедент, который очень смутил бы господ наследственных магов…
        А будь он неладен, тот день, когда я выиграл проклятое заклинание Кары!
        Гул в пиршественном зале достиг своего апогея. Гор зи Харик, уже минут пять пожиравший собственные усы, теперь начал грызть губы.
        - Разузнайте, в чем дело, - повторил я ворчливо.
        В эту минуту за высокой дверью зала коротко взвыла труба. Стражники у входа встали по стойке «смирно»; вбежавший маленький церемониймейстер трижды грохнул жезлом о пол:
        - Его сиятельство князь Дривегоциус со свитой!
        Я подался вперед. Тихо сделалось в зале, и, будто уважая эту тишину, мое сердце пропустило удар.
        Гости раздались в стороны, освобождая дорожку к трону. Секундой раньше король занял свое место; лицо Его Величества показалось мне до неприличия румяным. Впрочем, возможно, виной тому было цветное стекло витража.
        По образовавшемуся в толпе коридору уже шагал крепкий темнолицый мужчина лет пятидесяти. За ним, отставая на пять-шесть шагов, следовала свита - трое сопровождающих были невысоки, широки в плечах и длинноусы, четвертый выделялся исполинским ростом. На гладко выбритой голове великана плотно сидел широкий обруч желтого металла.
        Обруч притягивал мой взгляд. Я с усилием заставил себя отвести глаза.
        Сосредоточился, глядя, как князь и король церемонно друг друга приветствуют.
        За моим плечом напряженно ждал Гор зи Харик.
        Я смотрел на князя. Смотрел и чувствовал, как холодеет в груди, холодеет в животе, как выступает на лбу холодная испарина.
        Вокруг князя плотным коконом стоял сгусток чужой магической воли, и это не были простые заклинания. Это был щит, наделенный страшной силой, силой, значительно превосходящей мою. А таких сил в мире было не так уж много - во всяком случае до сих пор я так думал…
        Корневое заклинание Защиты!
        - Начинайте, - сказал Гор зи Харик за моей спиной.
        - Еще не время, - ответил я сухими губами.
        - Начинайте, - прорычал внестепенной королевский маг, - или я проткну вас стилетом!
        Вот, значит, как…
        Я обернулся. Внестепенной был опасен - отчаяние сделало его безрассудным.
        - Что вам за это пообещали? - спросил я мягко. - Чем пригрозили, если покушение сорвется?
        Его глаза сузились в две черных, полных ненависти ниточки:
        - Делайте, прах вас побери, делайте, любезный!
        Правая рука его была заведена за спину. Внестепенной маг со стилетом - еще смешнее и печальнее, чем обезьяна в камзоле и с тростью…
        - Как бы ваша сова не захворала, - сказал я укоризненно.
        Снял с пояса кожаный футляр, вытряхнул из него глиняного уродца; Гор зи Харик по-прежнему буравил меня взглядом.
        Я демонстративно повернулся к нему спиной.
        Коснулся лбом холодного стекла.
        Веселье внизу возобновилось, но какое-то искусственное. Король стоял рядом с князем у подножия трона; голова его была как-то странно наклонена к плечу. Как будто он изо всех сил сдерживался, чтобы не глянуть на витражное окошко под потолком.
        Княжья свита внимательно слушала разговор двух властителей. Я видел, что усы у коренастых свешиваются чуть ли не до плеч. И что желтый обруч на бритой голове великана способен вобрать в себя всю магию, абсолютно всю, что есть сейчас в зале; вглядываясь в бегающие по тусклому металлу искорки, я вдруг совершенно явственно услышал голос Его Величества: «…не смогла порадовать нас своим присутствием. Вот уже две недели как поправляет здоровье на островах…»
        В следующую секунду голос пропал.
        Ладони, в которых ждал своей участи глиняный болван, сделались мокрыми.
        - Никто не знает, как именно подействует Кара, - сказал я глухо. - Поэтому не спешите со своим стилетом, друг мой Гор. Если князь не свалится в первую секунду - это еще не значит…
        - Делайте!!!
        - Успокойтесь, - сказал я высокомерно. - Вашу истерику я вам припомню.
        И положил три пальца на затылок глиняного болвана.
        Проклятый князь. Проклятый колдун с проклятым обручем. Вряд ли я смогу пробить такую защиту. Для этого придется выложить все силы до конца - а чем это чревато, я понял еще в тринадцать лет, на темном дне колодца…
        А может быть, не валять дурака? Потихоньку поменять болвана и… покарать. Не надо будет заботиться ни о княжьей защите, ни о дылде с обручем, Кара все сделает сама…
        И это будет означать, что Хорта зи Табора наняли. А не наняли - так заставили, принудили. Что я отдал свою неприкосновенную собственность в обмен на обещание меня, сиротку, не обижать.
        И еще - это будет означать конец моей власти…
        - Карается, - я прикрыл глаза, будто бы вспоминая текст, - князь Дривегоциус, повинный в действиях, повлекших за собой угрозу целостности государства, как то отторжение областей Литка, Хадра, островов Малый Кин и Большой Кин, введение в указанных областях действия собственных княжеских законов, а также…
        Текст я помнил прекрасно.
        Сейчас я видел, как сгусток чужой воли вокруг князя медленно проворачивается, будто брошенный в воду мяч. Щит был однороден, одинаково крепок со всех сторон. В нем бесполезно искать брешь…
        - …и неповиновение приказам своего Государя…
        Человек с обручем на голове быстро скользнул глазами по витражным окнам. На долю секунды мой язык онемел.
        В следующее мгновение князь приятельски кивнул королю - и направился прочь из зала!
        - Скорее! - выдохнул Гор за моей спиной.
        - И неповиновение… - механически повторил я. - Уходит! Я не могу…
        Гор зи Харик ударил снизу вверх - по моим рукам. Тонкая глиняная шейка не выдержала. Раздался хруст - большая голова уродца оказалась в одной моей руке, тельце - в другой.
        - Са-а-ва… - выдохнул я.
        И ударил вслед уходящему князю. Ударил, потому что другого выхода у меня не было.
        Показалось мне - или он действительно пошатнулся в дверях?
        Показалось - или…
        Оркестр гремел невыносимо. Заглушая все на свете, даже шум крови у меня в ушах.
        На ковре под моими ногами валялся обезглавленный муляж.
        Я прислонился к задрапированной бархатом стене; Гор зи Харик смотрел на меня, и в его опущенной руке теперь уже явно поблескивала сталь.
        А я был пуст.
        Я был обессилен, как тогда, на дне колодца. Меня не хватило бы даже на то, чтобы зажечь свечку.
        - Ну вот, - сказал я, выдавив улыбку. - Все прошло как полагается, князь покаран и…
        Королевский маг больше не смотрел на меня.
        Смотрел вниз, в зал, и лицо его приобрело синеватый оттенок витражного стекла.
        Я проследил за его взглядом.
        В зале царило смятение; голоса роптали. Король стоял у подножия трона, взгляд его был прикован к дверям. Секунда - и двери распахнулись, и в зал влетел, спиной вперед, тот самый воинственный господин, которого сопровождали два карлика.
        Сейчас карликов не было видно. Воин едва удержался на ногах; он выглядел по меньшей мере растерянным - кружевной воротник его был почти оторван и свисал лохмотьями. Мгновением спустя в зал ворвался - вне себя от бешенства - князь.
        Я увидел его, и у меня потемнело в глазах. На лбу у князя имелась багровая шишка - в остальном он был бодр и вполне дееспособен.
        - …Оскорбление, какого еще никто не решался нанести мне! Вы, - это королю, - вы, любезный зятек, ответите мне позже! А теперь я потребую ответа у этой скотины, позволившей украсить себя перевернутым гербом Дривегоциусов!
        И князь потряс обрывком ткани, в котором все узнали кусок кружевного воротника.
        Вокруг зашевелилась стража; рядом с князем мгновенно оказался великан с обручем на бритой голове. Князь раздраженным жестом велел ему убираться.
        - Сделайте же что-нибудь, - истерически прокричал король. - Харик, сделай что-нибудь!
        Я видел, как рядом с князем обнаружился второй королевский маг - Харик-младший. И как человек с обручем отогнал его прочь - одним только жестом.
        - Любезный тесть, это ошибка! - рявкнул король, и ему почти удалось перекричать гул толпы. - Никто не хотел вас…
        Князь уже рвал с себя камзол. На поясе у него обнаружились два коротких меча; его не разоружили перед входом в зал!
        - Поединок! Немедленно! Я не желаю слышать оправданий! Вы все видели эту… этот оскорбительный знак! Вы все! - и он обвел вокруг широким обвинительным жестом, и те, на кого он указывал, поспешили отступить на шаг.
        Княжеская свита сбилась в кучу. Бритый маг с обручем, по-прежнему возвышаясь над толпой, внимательно всматривался в витражное окошко под потолком - мне показалось, что он смотрит мне в глаза.
        - Предатель!
        Я едва успел перехватить руку со стилетом. По счастью, Харик-старший не успел еще понять, что я обезоружен, и его заклинания были направлены пока только на защиту. Спасибо папаше, который в свое время нанимал для меня учителей гимнастики и фехтования; спасибо милосердной сове - Гор зи Харик был много старше и уступал мне силой. Стилет полетел на пол.
        Князь в зале что-то кричал; я ощутил всплеск магической воли, Харик ощутил его тоже - и его хватка чуть ослабела.
        Оставив друг друга, мы прильнули к стеклу. Как раз вовремя - чтобы увидеть, как князь истерически орет на человека с обручем:
        - Сними! Сними! Я не желаю! Поединок! Честно пролитая кровь! Сними!
        Даже сверху было хорошо видать, как человек с обручем играет желваками.
        И как спадает защитная завеса вокруг сумасшедшего князя Дривегоциуса - нет, не спадает, а раздается в стороны, впуская внутрь княжьего противника.
        И как воин в ободранном кружевном воротнике - обруганный, униженный, лишившийся у входа своего огромного меча, но получивший взамен один из коротких мечей князя - готовиться отразить нападение.
        И князь напал! Яростно, бесстрашно, умело и неудержимо.
        Зазвенел металл. В толпе случилось несколько дамских обмороков.
        - Это неслыханно! - закричал король. - Стража!
        Стражники сделали слабую попытку разнять дерущихся, но, столкнувшись с защитной магией бритого великана, поспешно отступили.
        Я успел заметить, что некоторые гости продолжают пиршество как ни в чем не бывало… И что Ора, моя сообщница Ора стоит за спиной у человека с обручем и внимательно смотрит ему в бритый затылок.
        И он оборачивается, ощутив ее взгляд. Смотрит ей в лицо, переводит взгляд на гроздь побрякушек, украшающих высокую шею…
        Ора беззаботно улыбнулась.
        Поединщики, отгороженные кругом магической воли, бились яростно и молча. Оба оказались искусными бойцами. Оба были до крайности взбешены, и недостаток хладнокровия мешал обоим.
        - Конец, - хрипло сказал Гор зи Харик, и вздрогнул от прозвучавшего в его голосе отчаяния.
        Колыхнулись огоньки свечей на люстре - будто бы от сквозняка. Некоторые погасли.
        Князь Дривегоциус, на чьем лице застыла гримаса ненависти, смотрел в глаза врагу - врагу, которого он четверть часа назад знать не знал и чей клинок торчал теперь у него из груди.
        Потом его сиятельство Дривегоциус, столь славный, столь опасный, столь неугодный королевский тесть, потихоньку осел на пол - в лужу собственной крови.

* * *
        …Все, что дается нам тяжким трудом - достается им легко, по праву рождения. Всем, чего мы достигаем к зрелым годам, они владеют уже в детстве; мой юный друг, мы с тобой - назначенные маги, и сыновья наши не смогут унаследовать ни дара нашего, ни звания. Всю жизнь кропотливо собирая магическую премудрость, мы обречены унести ее за собой в могилу. Что ж, разве это повод для отчаяния?
        Мой друг, ты пишешь, что усилия твои бессмысленны, а результаты подвергаются осмеянию; прискорбно слышать такое от волевого и серьезного юноши, каким я тебя помню. Под луной нет ничего, лишенного смысла; не осмеяние делает нас жалкими, а готовность отступиться от дела всей жизни в угоду насмешникам.
        Надеюсь, что письмо твое было написано и отправлено под влиянием минутной слабости, что детское отчаяние прошло без следа и ты сам рад бы забыть тобой же сказанное; охотно помогу тебе. Давай забудем последнее твое послание и поговорим о предметах куда более полезных и правильных…
        Мир магии стоит на наших плечах; именно назначенные маги-ремесленники, а вовсе не пресыщенные наследственные снобы определяют лицо магического сообщества. Хозяйственная магия, магия на пользу людям приносит душевное удовлетворение и постоянный доход. Наследственные маги не убивают и не разрушают, изощряясь в воинских заклинаниях, - но созидают, преуспевая в строительстве, портняжном и скорняцком деле, управлении погодой и способствовании урожаю. Назначенный маг, пусть даже четвертой степени, есть уважаемый всеми труженик, есть пчела, несущая в общий улей свою толику меда, в то время как наследственный бездельник, пусть даже и внестепенной - всего лишь яркая бабочка, порхающая бессмысленно, на потеху ребятишкам.
        А посему - не завидуй, друг мой! Не завидуй тому, что зависти недостойно!

* * *
        - Никого не принимаю! - крикнул я хрипло.
        Стук повторился. И донесся приглушенный голос хозяина:
        - Но, господин, там дама… Ее имя Шанталья, она говорит, что ее-то вы примете!
        Я подавил стон. Да что она себе позволяет, эта…
        Все мои камушки остались у Оры. Я знал, что встретиться нам все равно придется - но, сова, только не сейчас!
        Я сел на кровати. Голова раскалывалась, но я не желал расходовать силы даже на мельчайшее лечебное заклинание. Надо попросить у хозяина каких-то пилюль…
        Негоже, чтобы меня видели без личины! У служанки хватит ума подглядывать в замочную скважину…
        - Любезный господин, - послышался за дверью нарочито мягкий, едва ли не мурлыкающий голос Оры. - Вам следовало бы впустить меня, потому что то, что я скажу, очень для вас важно, мой дорогой друг… вы понимаете?
        А как она разузнала мой новый адрес?! Я же переехал, не предупредив ее…
        Я подошел к двери. Набросил плащ - чтобы капюшоном прикрыть лицо. И предосторожности оказались нелишними - когда дверь приоткрылась, впуская Ору, хозяин не преминул сунуть в щель свой любопытный нос.
        Он удивился, отчего это постоялец отдыхает в плаще. Он еще больше удивился бы, если бы увидел вместо прыщавого лавочника - моей последней личины - настоящее лицо Хорта зи Табора…
        А на личину у меня не хватает сил. Даже не личину!
        - Вы скверно выглядите, - сквозь зубы сказала Ора. От ее мурлыкания не осталось и следа.
        - Приношу свои извинения, - я отвесил шутовской поклон.
        - Да, вам следует извиниться, - Ора опустилась в продавленное кресло. - И неизвестно еще, приму я извинения или нет.
        Я снял плащ. Плотнее запахнул халат, усмехнулся:
        - Радуйтесь, вы свободны от долга передо мной, Закон Весов исполнен… И отдайте безделушки.
        Она царственным жестом бросила на стол связку магических камней. Сухо улыбнулась:
        - Это не такие уж безделушки, как вы пытаетесь меня уверить… вчера на эту наживку клюнули по меньшей мере две рыбины.
        - Что?!
        Я вскочил. Меня опять зазнобило; Ора смотрела прямо и жестко, ее взгляд мокрым камнем упирался мне в лицо:
        - Вы негодяй, Табор. Вчера вы поставили меня в очень скверное положение.
        - Вы женщина, - сказал я, судорожно проглотив слюну. - Потому я, может быть, сумею забыть это слово, которым вы меня…
        - Негодяй, - повторила она ровно. - Вы привели меня туда - и бросили. Зная, что случится потом!
        - Я не знал, - вырвалось у меня, и я сразу же пожалел о своих словах.
        Ора прищурилась:
        - Если вы не знали - куда, зачем, почему вы сразу спрятались? Вы ведь наблюдали за всем исподтишка, я чувствовала ваш взгляд…
        - Быть не может, - сказал я глухо.
        Ора подняла подбородок:
        - Я знаю, какого вы мнения о моих способностях… Тем не менее я сумела ощутить ваш взгляд. И понять, что вы с самого начала ждали неприятностей.
        - Я не так виноват, как вам кажется, - сказал я, отворачиваясь. Терпеть не могу оправдываться.
        - Откровение за откровение, - сказала Ора, помолчав. - Вы рассказываете мне, что вы делали во дворце, я рассказываю вам, кто именно из магов проявил интерес к вашим камушкам… да не просто проявил интерес, а прямо-таки затрясся! Вам ведь очень хочется это узнать?
        Я огляделся - в комнате было только одно кресло. Пришлось сесть на кровать, закинуть ногу за ногу, сосчитать до десяти, чтобы успокоился пульс.
        - Ора. Во-первых, я действительно прошу прощения за все, что случилось не по моей вине. Так получилось. Во-вторых, я пришел на этот прием, чтобы проследить… чтобы, как вы догадались, увидеть реакцию кое-кого из магов на ваши камушки. За этим я пришел, клянусь памятью отца…
        - Вы говорите правду, - сказала Ора медленно. - Как вписывается в эту версию ваше внезапное исчезновение?
        - Ко мне подошел королевский внестепенной, - сказал я, глядя ей в глаза. - Вы его видели, его зовут Гор зи Харик. Он обманом завлек меня… Короче, я не смог вернуться. Я не знал, что так сложится, клянусь… чем хотите.
        - Поклянитесь памятью отца, - потребовала Шанталья.
        - Клянусь, - сказал я медленно. - Клянусь памятью отца - я не знал, что так все получится…
        Ора неожиданно улыбнулась:
        - А вы мастак играть словами… Хорошо. Вы мне надоели, Хорт зи Табор. Прощайте.
        И, легко поднявшись из кресла, коварная мерзавка шагнула к двери.
        - Минуточку!
        Я заступил ей дорогу. Теперь мне хотелось ее ударить - по-настоящему.
        - Минуточку, милая дама! Вы ничего не забыли?
        - Нет, - она смотрела мне в лицо. Правый глаз ее был подкрашен голубой краской, левый - зеленой.
        Я взял ее за руку. Запястье было тонким, изящным, таким хрупким…
        - Вы мне руку сломаете, вы!!!
        - Сломаю, - пообещал я тихо. - Не надо играть со мной, Ора. Вы обещали мне кое-что рассказать!
        - Отпустите!
        И она ударила меня ручной молнией. Слабенькой, дамской, жгучей, как оса.
        Я отпустил ее - всего на секунду. В следующее мгновение - она пыталась отодвинуть тяжелый засов на двери - я поймал ее за воротник и бросил на кровать.
        Она ощерилась, обнажив крупные белые зубы. И совершенно спокойно сказала:
        - У вас нет сил на заклинания, Хорт. Вы истратились полностью. Ваш папа никогда не учил вас, что так нельзя делать?
        Я, не глядя, протянул руку. Снял с гвоздя узкий ремешок, принадлежавший хозяину и перешедший в мое пользование вместе с комнатой:
        - У меня достанет силы на кое-что другое.
        - Правда? - ее оскал вдруг сменился сладенькой улыбочкой. - Неужели?
        До меня дошла двусмысленность моих собственных слов. Я в бешенстве хлестанул ремнем по спинке кресла:
        - Говорите, кто клюнул на камни, и выметайтесь отсюда! Иначе я с вас шкуру спущу безо всяких заклинаний!
        Кожа на лбу, там, куда клюнула меня ее квелая молния, начинала ощутимо саднить.
        - Вы прекрасны, Хорт, - сказала женщина, беззастенчиво меня разглядывая. - Как горит ваш неистовый желтый глаз… Стоп, - она подняла руку, будто отгораживаясь от меня и моего ремня. - Стоп, не спешите, не лезьте в драку, я вам все скажу… Сядьте!
        Я смотрел ей в глаза.
        - Сядьте, - повторила она повелительным тоном. И добавила ворчливо, поправляя платье: - Вы порвали мне воротник…
        - Говорите, - сказал я. - Последний раз прошу по-человечески.
        Она чуть заметно усмехнулась:
        - Ладно… Итак, первым, кто заинтересовался вашими камушками, был этот провинциальный внестепенной… его зовут Март зи Гороф, ему сорок два года, внешне он неприметный такой… но вы сами его отметили, еще на лестнице. Все, кто знакомился со мной до того, с любопытством поглядывали на камушки, но только этот, Гороф, по настоящему вздрогнул. Понимаете, о чем я?
        Я проглотил слюну. Дамочка, оказывается, была очень добросовестной, способной наблюдательницей.
        - Второй, - она помедлила, чуть свела брови. - Второй… вы только не пугайтесь. Это тот самый, что держал защиту князя. Который так буквально исполнил приказ своего его сиятельства - и снял ее; вероятно, он и сам был не прочь, чтобы князя проткнули. Возможно, подкуп… Все было очень ловко подстроено.
        - Здоровенный бритый тип с обручем, - сказал я шепотом.
        - Вот именно, - Ора кивнула. - Обруч… если с него снять обруч, он будет внестепенным, как вы. Но сама эта вещь стоит многого. Это Корневая вещь, сродни вашей Каре, но если Кару вам дали «поиграться», то этот обруч безраздельно принадлежит Голому Шпилю…
        - Что…
        - Его зовут так. Кличка. Голый Шпиль - это имя подходит ему, правда?
        - Никогда не слышал о таком маге, - сказал я медленно.
        Ора пожала плечами:
        - Вы ведь и не претендовали на всеведение, не так ли?
        Некоторое время мы молчали. Ора приводила в порядок воротник, бормотала коротенькие бытовые заклинания; я вдруг почувствовал, что опустошен. Что не смогу встать с кресла.
        - Откуда вы все это знаете? - спросил я наконец.
        Ора подняла глаза:
        - Что именно?
        - Про Голого Шпиля. Про Корневую природу его обруча…
        - Я наблюдательна, - сказала она, как отрезала. - И приобрела вчера много ценных знакомств… Не знаю, сохранятся ли они после всего этого ужаса. Все без исключения гости ночевали во дворце, а подозрительных, вроде меня, вообще не желали отпускать, грозили кинуть в каменный мешок, уже и палача пригласили…
        - Палача?!
        - Со мной не было никого, кто мог бы за меня поручиться, - сухо сказала Ора. - Нас таких было девять человек - не знакомых королю лично, не бывавших на приемах прежде, получивших приглашение всеми правдами и неправдами. Четверо господ и пять дам. Нас загнали в одну комнату… Когда пришел палач, среди дам начались обмороки, а их кавалеры ползали на коленях, уверяя, что не причастны к провокации и убийству князя.
        Я молчал.
        - Под утро нас выпустили, - вздохнула Ора. - Только одного бросили в темницу - какого-то дурачка, который вздумал возмущаться и орать о своих правах…
        - Простите, - сказал я глухо. - Я в самом деле не думал…
        - Верю, - Ора поднялась. - А теперь разрешите откланяться. Закон Весов действительно соблюден, мой долг исполнен, прощайте, господин Хорт зи Табор.
        - Если я виноват… - промямлил я.
        Двери за визитершей закрылись.

* * *
        «Не путайте магические предметы с магическими объектами, а те в свою очередь - с магическими субъектами. Запомните - Большая Ложка, Быстрые Ботинки, Жестокая Скрипка, Лживое Зеркало и так далее - все это магические предметы. Свежий Источник - уже магический объект; он территориально фиксирован. Как правило, над Свежими Источниками строятся королевские дворцы. Возможность черпать из Источника имеет только лицо королевской крови - когда добыть воду пытается некто некоролевского происхождения, Источник высыхает, «прячется». Свежий источник называют еще Живым Источником, однако жидкость, источаемая им, не имеет никакого отношения к легендарной живой воде, хотя и используется в фармакологии для изготовления некоторых сильнодействующих лекарств. Дом Одежды - тоже магический объект, а вот Сетевой Чернорот - магический субъект… Это практически неуловимое существо похоже на паука, но питается не мухами и не кровью, а отрицательными эмоциями. Сидя в паутине над оживленной дорогой, Чернорот испускает потоки оскорблений в адрес прохожих - и растет, как на дрожжах, поглощая ответные потоки брани и обид…»

* * *
        Я сидел над грудой камушков, водил ладонью, ощущая прикосновение чужой воли, и думал, что делать дальше - когда в дверь снова постучали:
        - Господин, на этот раз вас спрашивает какой-то маг… Он говорит, что он на королевской службе… Я опасаюсь, мой господин, лучше его принять…
        - Зови, - сказал я отрывисто.
        Потом вытащил из футляра подлинное заклинание Кары и утопил в широком рукаве халата. Силы мои восстановились менее чем наполовину, а чувствовать себя беззащитным я не любил.
        Моим гостем оказался не Гор зи Харик, как я опасался, а его сын - в последний раз я видел его на приеме, с того времени юноша здорово похудел и осунулся, хотя прошло всего два дня.
        - Прошу садиться, - сказал я сухо. Глиняный болван в рукаве неприятно царапал кожу.
        Парень помедлил - и снял заговоренный плащ. Жест, безусловно означающий добрые намерения, но кто знает, что у мальчика на уме? Особенно если мальчик - маг вне степени…
        Он опустился на самый краешек кресла. Я сел на самый краешек кровати.
        - Первое, - сказал Харик-младший, глядя мне через плечо. - Король удовлетворен. Возможно, он поверил, что Кара действует именно так… Тем более что мы показали ему остатки муляжа…
        Я напрягся.
        - …Он удовлетворен и не станет вас преследовать.
        - Префект? - тихо спросил я.
        Парень пожал плечами:
        - Король сообщил ему свою волю… Открыто мстить префект не будет. Что до его тайных помыслов… вы понимаете, тут вам не поможет даже король.
        - То есть меня обманули, - сказал я горько.
        Парень сглотнул - и впервые посмотрел мне прямо в глаза:
        - Вы ведь тоже обманули, господин Хорт зи Табор. Возьмите… - он снял с пояса черный полотняный мешок, вытряхнул его содержимое на стол. Это был глиняный человечек - тело отдельно, уродливая голова - сама по себе.
        - Это оригинально, - тихо сказал парень. - Но, вы понимаете… Мы с отцом могли запросто открыть королю глаза. Пояснить, что муляж фальшивый. Любой маг выше второй степени это подтвердит.
        - Почему же вы этого не сделали? - спросил я шепотом.
        - Потому что, - парень вздохнул. - Потому что… Ну, короче говоря, князь все равно погиб. И король на радостях… исполнил обещание. Он допустил отца к Источнику… И отец смог изготовить лекарство для мамы. Три мерки. Этого ей хватит на полтора года.
        Я молчал.
        - Моя мать больна, - пояснил парень сухо. - Единственное лекарство, способное поддерживать ее жизнь, готовится на воде из Источника. Его Величество, - он криво ухмыльнулся, - черпает из Источника… Мы служим королю потому, что он дает нам - иногда - эту воду. Иногда не дает…
        Он встал. Я поднялся тоже.
        - Вот что еще отец просил вам передать, - сказал парень, оборачиваясь от двери. - Князь Дривегоциус никогда не страдал припадками немотивированной ярости. Он был всегда осторожен, хладнокровен, расчетлив. Он никогда не появлялся на людях без своего мастера защиты… которому платил больше, чем всем своим наемникам, вместе взятым. Самое страшное оскорбление не могло вывести его из равновесия настолько, чтобы кинуться в глупый поединок. Это первое.
        Я молчал. Такова была моя планида этим вечером - слушать и молчать.
        - Второе… Причиной поединка стала золотая брошка на воротнике капитана Вишги - якобы перевернутый герб Дривегоциусов. В поединке брошку затоптали - но рисунок все еще виден отчетливо. Абстрактный узор, пересекающиеся линии - вчера ночью капитан в присутствии палача подтвердил, что брошка его собственная, досталась ему от матери, никто никогда не видел на ней никаких перевернутых гербов…
        Я облизнул губы.
        - …Тем не менее капитан умер на рассвете - сердце не выдержало.
        Я молчал.
        - Третье и последнее… Нам с вами повезло, господин зи Табор. Князь пал жертвой другого заговора, куда более изящного и хитроумного, причем ловушка была подстроена с помощью немыслимо тонкой магии. Главный подозреваемый - мастер охраны Дривегоциуса, Ондра по прозвищу Голый Шпиль… Но этого на суд не притащишь. Он исчез сразу после инцидента и сейчас уже, наверное, сидит в одной из своих берлог. Непонятно, зачем ему понадобилось все это, он ведь получал баснословные деньги! Сам срубил дерево, плодоносящее золотом… Но…
        Парень оборвал сам себя. Помолчал, взялся за ручку двери:
        - Прощайте, господин зи Табор. Извините, если что не так.
        - Здоровья вашей матушке, - сказал я.
        Парень горько усмехнулся:
        - Спасибо… Вот еще, господин зи Табор. Когда вы решитесь кого-то покарать… Вспомните мои слова. Покарайте короля.
        Дверь закрылась.
        Миллион лет назад (начало цитаты)

* * *
        Они лежали, обнявшись, в темноте сопел Алик на своей раскладушке, у Стаса было гладкое, загорелое плечо. Уткнувшись горячим носом мужу в ухо, Юля думала, что все хорошо. Что она почти дома. Что ей тепло и уютно, и ни о чем не надо беспокоиться.
        …Они встретились в метро. Два взрослых уже, самостоятельных, ничуть не легкомысленных человека впервые встретились в метро - в потоке, в толчее, почти в толпе. Был ноябрь; оба возвращались с работы, усталые и голодные, обоим было неуютно и даже тоскливо, обоих дома никто не ждал…
        Эскалаторы тащили их на встречу друг с другом - и дальше, в разные стороны; оба имели обыкновение глазеть на встречный человеческий конвейер. Каждый из них сразу же заметил другого.
        Юля почти сразу отвела взгляд - неудобно пялиться на незнакомого мужчину; в какой-то момент ей показалось, правда, что она откуда-то знает этого человека, но не может вспомнить, где они прежде встречались…
        Сойдя с эскалатора, она некоторое время топталась рядом с книжной раскладкой - а потом неожиданно для себя повернула обратно и поехала вниз, туда, откуда только что выбралась. Половину дистанции она то корила себя за подростковую глупость, то утешалась тем, что времени на дурацкие разъезды потеряно не так уж много - ну, минут семь…
        А прямо посреди эскалатора - как и в прошлый раз - она увидела знакомого незнакомца, который снова ехал навстречу.
        И сразу же отвела глаза.
        Может быть, он кивнул ей. Может быть, смотрел недоуменно, как она отворачивается, упорно делая вид, что не замечает его…
        Так, краснея и глядя под ноги, она доехала вниз, до платформы.
        Первым ее порывом было удрать. Вскочить в поезд метро - и поминай как звали; она придет домой минут на сорок позже, зато не надо будет выбиваться из привычного, комфортного, размеренного одиночества. Никаких знакомств, никаких тревог…
        А потом она подумала - а вдруг они и вправду знакомы? Просто она забыла о прежней встрече, а этот мужчина - нет? Может быть, они встречались в институте, и ее бегство покажется в этой ситуации странным и оскорбительным?
        Она топталась уже внизу - возле будочки дежурной, на сквозняке. На белом мраморе стены было выцарапано дежурное ругательство; Юля чувствовала себя неуютно, будто в очереди к врачу. Прошло минут пять - она то и дело подносила часы к самому носу, ей казалось, что они остановились…
        Прошло десять минут.
        А потом пятнадцать.
        Дежурная из стеклянной будочки поглядывала сочувственно. А Юля стояла, то и дело влипая взглядом в нацарапанную надпись - будто каблуком в коровью лепешку.
        Прошло двадцать минут, и она поняла, что двадцать четыре прожитых года не добавили ей ни капли ума. Красная, будто первомайское полотенце, вступила на ведущий вверх эскалатор, и всю дорогу до самой поверхности не поднимала глаз.
        Несколько дней ей было без причины грустно, а потом все пошло по-прежнему, она успешно забыла человека на эскалаторе, и очень смутилась, когда однажды на перроне метро ее осторожно взяли за локоть:
        - Извините…
        Она глазела на него, не умея вспомнить, где они виделись раньше. Такое случалось с ней и прежде - незнакомые люди прекрасно знали Юлю и приветливо спрашивали о делах, а она натянуто улыбалась без надежды вспомнить не то что имя собеседника - область жизни, их познакомившую. И вот - она хлопала глазами, пытаясь понять, кто перед ней, только на этот раз смутился мужчина:
        - Простите, мне, наверное, не следовало… Эскалатор, помните?
        Она вспомнила.
        Подошел ее поезд; у нее еще был шанс прохладно кивнуть и проскользнуть в вагон, где так соблазнительно виднелись свободные места на дерматиновом диванчике. Она колебалась; двери захлопнулись перед ее носом. Поезд ушел.
        - Меня зовут Станислав…
        Они сходились постепенно, осторожно, опасливо - как два незнакомых зверя, как два трусливых боксера. Они подолгу молчали, бродя заснеженным парком, кружили по собственным следам - все молча. Юля опиралась на руку Стаса, и не раз и не два ее ноги в парадных сапожках, для сугробов не предназначенных, оступались и скользили на обледеневших склонах, и тогда мужская рука оборачивалась стальным поручнем, железобетонной опорой, и ни разу - ни разу! - Стас не позволил ей не то что упасть - коснуться снега краем зимнего пальто…
        Как-то сразу оказалось, что все проблемы, прежде приводившие Юлю в отчаяние, - разрешимы. Все - от насморка до разборок с неприятными соседями. Само появление Стаса заставляло, казалось, даже сцепившихся собак на улице прекращать ссору и расходиться, порыкивая, по разным углам…
        Новый год они встретили тихо и мирно, на изломанной исторической улочке недалеко от Юлиного дома, а потом пешком пошли через весь город к Стасу, разогрели красного вина и ни разу за остаток ночи не включили телевизор… Оказалось, что еще один барьер, казавшийся Юле непреодолимым, да просто пугающий барьер между мужчиной и женщиной - проламывается легко и естественно. Так трескается яичная скорлупа, поддаваясь усилиям нарождающегося птенца; утро первого января оказалось сырым и туманным. Юля сидела за крохотным столом посреди крохотной Стасовой «гостинки», и вился пар над огромной белой чашкой молока с медом…
        Еще через месяц выяснилось, что Стас прежде был женат. Юля поразилась: почему не сказать сразу?! И попросила, можно сказать, даже потребовала подробностей: что случилось в той семье, и замужем ли бывшая жена, а главное - есть ли у Стаса дети?
        Он не ответил.
        Юля разнервничалась; Стас собрался и ушел. И четыре месяца - даже четыре с половиной - они не встречались, не звонили друг другу, а Юлины сотрудницы, отследившие, конечно же, начало ее романа, теперь отследили и конец - и сочувственно кивали, поджимая губы…
        Она сделалась нервной и нелегкой в общении. Она, которую весь отдел ценил (и немножко презирал) за покладистость.
        А однажды в понедельник, в восемь вечера, в ее квартире раздался звонок в дверь; в ответ на испуганное «Кто там?» Стас невозмутимо осведомился: «Доктора вызывали?»
        Еще через две недели он поселился у нее. Сперва Юля затопила соседку снизу - засорилась труба; соседка, понятно, была вне себя от злости и грозила Юле бедами, среди которых самой скромной был визит мифических (или не мифических?) «братков».
        Стас пришел как раз в разгар разбирательства, и через две минуты после его появления соседка сбавила тон, а через полчаса конфликт был исчерпан полностью и окончательно. Стас молча починил трубу, вымыл руки, и они без единого слова поужинали - чем Бог послал…
        А когда чай был допит, Юля предложила робко: может быть, тебе сегодня не уходить? Поздно…
        И он остался.
        Больше она никогда не возвращалась к разговору о его прежней семье. Она признала за ним право на эту тайну; кроме того, честно говоря, она просто боялась. Она замечала - бывают моменты, когда Стасу лучше не перечить, он настолько убежден в своей правоте, что всякий намек на сомнение воспринимает не просто болезненно - агрессивно…
        Еще через полтора месяца они поженились.
        Раньше ей казалось, что одиночество - наиболее естественное для человека состояние. Она боялась, что, лишившись его, потеряет частичку себя; вышло наоборот.
        Она обрела то, чего не хватало ей - она поняла это не сразу! - уже много лет. Она обрела уверенность. Она обрела настоящий дом, кирпичные стены которого совпадали с границами ее, Юлиной, свободной и спокойной территории.
        Она обрела гору, покрытую лесом, свою собственную гору, к которой в любую минуту можно привалиться спиной.
        Все вещи в доме приняли на себя частичку Стаса. Самые скучные предметы обрели подобие души - потому что Стас касался их, потому что они были ему нужны; Юля, прежде ненавидевшая стирку, полюбила стоять на балконе, любуясь вывешенным для просушки бельем.
        Покачивали рукавами рубашки - в каждой из них была частичка Стаса.
        Белыми кулисами, в три ряда, висели пеленки. Вернувшись с работы, Стас, едва поужинав, выходил с коляской; соседи одобрительно перешептывались.
        Годовалый Алик бормотал, улыбаясь от уха до уха: «Папа».
        А через некоторое время они уже вместе клеили какие-то пеналы и конверты - наглядные пособия для детского садика, для всей группы. Стас мог мастерить часами напролет, и выдумка его подчас поражала воображение. Он подарил Алику рюкзачок, состроченный из старых джинсов, с наклеенной на клапан рожицей медвежонка, причем глаза у мишки двигались, а в пластиковой кружке переливался «мед»… Алик таскал в садик самодельные игрушки, при виде которых не только дети, но и воспитатели разевали рты; раза два или три Стас даже проводил что-то вроде консультаций в садиковском кружке «Умелые руки», и Алик тогда ходил гордый, осененный папиной славой.
        У них были от Юли какие-то мужские секреты; видимо, и вкусы у отца и сына совпадали: они вместе ходили покупать книги и кассеты с мультиками. Один только раз кассету выбрала Юля - мультик про Лепрекона, злобного гнома; ей, привыкшей к милым старичкам из «Белоснежки», невдомек было, что гнома можно испугаться, но Алик испугался до истерики, кассету торжественно выбросили, и с того дня Юля зареклась вмешиваться в «репертуарную политику» - пусть мужчины сами решают…
        Злобный гном - непостижимое жестокое чудовище - приснился ей раз или два. Наверное, потому, что ей очень жаль было перепуганного, зареванного Алика. По счастью, история не имела продолжения - разве что сын наотрез отказался смотреть «Белоснежку», впрочем, никто его и не неволил…
        Когда Алику было четыре года, они вместе со Стасом стали ходить в бассейн.
        Когда Алику было пять, они повадились разучивать песни под гитару; в доме через день бывали Аликины друзья и приятели, и даже недруга однажды притащили - здоровенного пацана-соседа, за что-то Юлиного сына невзлюбившего. Помнится, тогда пятилетний Алик прибежал с ревом и кинулся к отцу с требованием наказать обидчика, а Стас вместо этого организовал какую-то культурную программу, наивную и неправильную на первый Юлин взгляд, но, как оказалось, действенную - угрюмый «хулиган» если не стал Аликиным другом, то и досаждать ему, во всяком случае, надолго перестал…
        …Было очень темно. Непроницаемо.
        Алик завозился на раскладушке. Кашлянул раз, другой, закашлялся; Юля напряглась, готовая вскочить и бежать, но Стас в полусне чуть сильнее сдавил ее руку, веля оставаться на месте:
        - Юль… Спи… Спи, спи, девочка, все в порядке…
        И она послушно закрыла глаза.
        (Конец цитаты)
        Глава третья
        Занимательная геральдика: ЖЕЛТАЯ ДЫНЯ НА ПОЛЕ ТРАВЫ

* * *
        За время моего отсутствия ни в доме, ни во дворе, ни на огороде ничего не изменилось. Грядки стояли без единого сорняка; созревшие овощи снялись с кустов и повыползали на тропинку - так велело им особо изощренное заклинание. Над тропинкой кружились мухи. Мой урожай, как ни прискорбно, начинал подгнивать.
        Едва отдохнув с дороги, я послал ворона с вестью для Ятера; Ил быстро прискакал, но долго привязывал лошадь. Еще дольше шел от ворот к порогу. В дверях вообще приостановился, будто вспомнив, что оставил дома нечто важное и совершенно необходимое; набычившись, решил все-таки поздороваться первым:
        - Привет, колдун!
        И запнулся, внимательно меня разглядывая. Ох, была бы у Ила такая возможность - ввинтился бы в мои мысли, как личинка в древесную кору; с чем приехал, спрашивали напряженные глаза. Нашел ли обидчика, наказал ли? И помнишь ли все, что я здесь же, у порога, наговорил тебе в прошлую нашу встречу?
        Я, разумеется, прекрасно помнил, но напоминать не спешил. Успеется.
        - Входи, - пригласил я устало. - Поговорим…
        Мы уселись в креслах друг напротив друга. От Ятера пахло потом, пылью и каким-то сногсшибательной крепости парфумом.
        - Девку завел?
        Ятер насупился:
        - Откуда ты… Ты что, следишь за мной, колдун?!
        - Делать мне больше нечего, - я поморщился. - Смотри сюда, - и высыпал на стол пригоршню камней.
        Ил сперва склонился над россыпью, потом отпрянул с суеверным ужасом. Долго глядел, не решаясь коснуться; наконец взял двумя пальцами ярко-синий камушек с вырезанной на нем собачьей мордой (а может не собачьей вовсе, а волчьей, тут как посмотреть).
        - Да ты времени не терял, колдун…
        В голосе Ила слышалось плохо скрываемое восхищение; он перебирал камушки, будто теплые угли, казалось, что он вот-вот подует на кончики пальцев. Когда барон наконец-то поднял взгляд, в обращенных ко мне глазах явственно читались восторг и опаска: Ятер глазел на меня, как мальчик на заезжего фокусника:
        - Что это?
        - Камни, - сообщил я.
        Ятер нахмурился, производя непосильное, по-видимому, умственное действие:
        - И… что?
        - Что? - удивился я.
        - Кто, - со значением выговорил Ятер. - Кто это… чья работа? С кого за отца моего спросится… Или уже спросилось?
        - Не так быстро, - сказал я со вздохом. - Видишь, как дело-то повернулось, не только твоего отца, он многих обездолил…
        - Что мне до многих, - сказал Ил, выпячивая губу.
        - Ищу его, - сказал я угрюмо. - На след уже вышел… Спросится с него, не сомневайся. Он великий маг… но никуда не денется, будь уверен.
        Восторг в бароновых глазах пригас; Ил потупился:
        - Хорт… Я тебе в прошлый раз наговорил тут… Прости уж меня, дубину. Ты знатный колдун… прости, ладно?

* * *
        Распрощавшись с Ятером, я взял с собой плавающий светильник и спустился в подвал.
        Банка помещалась в клетушке с железной дверью. На самом деле это была не банка даже, а круглая миска сизого стекла, такого толстого, что разглядеть что-либо через пыльные стенки не представлялось возможным. Банка накрыта была железной крышкой с вензелем Таборов; под крышкой вот уже много веков хранились все средства нашей семьи.
        Я снял крышку - она весила, как хороший рыцарский шлем. Из сосуда повеяло болотом. Затхлым, холодным и без единой лягушки.
        Я подозвал светильник - так, чтобы он завис над самой водой - и заглянул внутрь.
        Да. Негусто. Негусто же, видит сова, и нечему удивляться - деньги растут, когда о них заботятся. Когда их ежедневно пересчитывают, меняют воду, когда о них думают, в конце концов…
        А я, собирая средства на уплату членских взносов, слишком много из банки выгреб. Почти ничего не оставил на расплод, хоть и знал прекрасно, что чем больше в банке оставишь - тем ощутимее будет прирост…
        Какой-такой прирост, когда корм в картонной коробочке слипся блином, а воду не меняли уже несколько месяцев. Как ни противно, но придется этим заняться - мыть, и менять, и пересчитывать, и все вручную, потому что деньги почему-то не любят заклинаний. Придется переступить через себя, побороть отвращение, что делать, ведь деньги нужны…
        Вот так уговаривая себя, я погрузил руки в грязную воду - выше локтя. Защекотали, поднимаясь со дна, зловонные пузырьки; морщась, я выложил на крышку две пригоршни золотых монет.
        Все мелкие какие-то. Придется повозиться.

* * *
        Вечер я провел в библиотеке; наследство, доставшееся мне от моих предков-магов, занимало всего несколько полок - зато что это были за книги!
        Осторожно, том за томом, книжку за книжкой я выложил их на предварительно расстеленные волчьи шкуры. Под потолком висело пять светильников, разожженных на полную мощность; в их свете клубилась, не оседая, пыль.
        Сопя и морщась от зуда в кончиках пальцев, я произвел на свет крупную волосатую поискуху. Похожая на крысу тварь поползала по корешкам, по золотым обрезам, по развернутым желтым страницам, тычась носом, разыскивая, вынюхивая. Там, где предположительно содержалась интересующая меня мудрость, поискуха приостанавливалась, чтобы оставить метки-экскременты - твердые, лишенные запаха, слабо светящиеся в темноте.
        Весь поиск занял у твари около получаса. Под конец она стала медленнее двигаться, оступаться на корешках, ронять шерстинки; с горем пополам закончив исполнение приказа, поискуха пискнула и распалась трухой.
        Я подобрал помеченные поискухой книги - два исполинских пропыленных тома («Мудрость веков» и «Геральдика, история, корни, древо»), один крошечный, но очень тяжелый томик в слепой обложке и еще одну книгу, на вид не особенно старую. Оптимистично озаглавленную: «Соседство».
        Восстановив в библиотеке порядок - а бросить все, как было, не позволило мне воспитание - я перетащил добычу в кабинет. Здесь, на письменном столе, соорудил поискуху поменьше - похожую на кузнечика, причем мощные задние ноги служили твари для быстрого переворачивания страниц. На столе у меня зашелестело, в лицо повеяло пыльным книжным ветерком; я едва успевал подсовывать закладки. А замешкайся я - и тварь самостоятельно завернула бы угол помеченной страницы, чего допустить было никак нельзя (я всегда презирал людей, неаккуратно обращающихся с книгами).
        Закончив работу, поискуха не сдохла, как положено, а, подпрыгнув, будто настоящий кузнечик, соскочила со стола и нырнула в какую-то щель. Преследовать ее я не стал, только отметил про себя, что жизненную силу сотворенных созданий следует внимательнее дозировать. Нет пользы от нечаянной щедрости…
        Подтянув светильник поближе, я углубился в чтение.
        Часы в гостиной пробили одиннадцать, потом двенадцать, потом час; глаза мои, непривычные к долгому чтению, стали слезиться.
        Мудрость веков бессмысленна, когда требуется найти полезные сведения сейчас и сию секунду. Геральдика, корни, древо, все это замечательно; да, есть такое семейство - Горофы, весьма славное и многочисленное… Но о нынешнем Горофе по имени Март, неприметном маге вне степени, вздрогнувшем при виде моей приманки - об этом интересном человеке ни сказано ни словечка!
        Я раздраженно отодвинул оба исполинских тома. Заглянул в «Соседство» - это оказался сборник советов и учебник хороших манер. Поискуха выбрала для меня эту книжку только потому, что на сто тридцать пятой странице упоминалось слово «Шпиль». «Если ваш сосед столь заносчив, что строит замок на холме и украшает башню золотым шпилем - не делайте явным свое презрение. Возможно, случайная буря сломит шпиль - да не будет повода думать, что буря подпитана вашей волей. Даже если на самом деле вы сотворили эту бурю до последнего ветерка, хе-хе…»
        Хе-хе.
        Если бы та поискуха не сдохла - придушил бы сейчас, сова свидетель.
        В последнюю очередь я взялся за маленький слепой томик. Из него сиротливо торчала единственная закладка; я развернул жесткие, липнущие к пальцам страницы…
        Лампа под потолком мигнула - или мне померещилось? Что буквы подрагивают, возникают, исчезают, строчки ползают по листу, подобно медленным гусеницам?
        Я быстро закрыл книгу; палец мой остался при этом между страницами вместо закладки, и бумажные створки сжали его чуть сильнее, чем можно было ожидать от такого маленького томика…
        Кожа на слепом корешке подрагивала, будто от озноба.
        Вероятно, за десятилетия спокойной жизни старая сабая потеряла бдительность - ведь еще с тех пор, как мой отец отчаялся найти ее, никому не приходило в голову браться за серьезные поиски. В последние годы жизни отец был уверен, что сабая каким-то образом покинула дом - такое случается, хоть и редко. А она, оказывается, и не думала никуда исчезать; когда поиски надолго прекратились, она вышла из подполья и устроилась среди книг, чуть не на самом видном месте, ведь всем известно, что в среди множества книг сабаи чувствуют себя уютнее всего.
        И, безусловно, только хорошо сделанная и вовремя выпущенная поискуха способна взять сабаю вот так, тепленькой…
        Корешок был действительно чуть теплый. Но остывал с каждой секундой.
        Я помянул добрым словом крысоподобное существо, положившее свою короткую жизнь на алтарь информации - и снова, содрогаясь, развернул сабаю. «Ту самую», в переводе с древнемагического жаргона. «Особенную». «Живущую собственной жизнью». Книгу, которую никто не писал.
        Она развернулась почти без сопротивления; палец мой безошибочно угодил на нужный абзац. Да!
        «Март зи Гороф, внестеп. маг, зак. наследн., старш. призн. сын, родовое поместье - замок Выпь, находящ. в окрестн. нас. п. Дрекол, находящ. ниж. теч. р. Вырьи, имущество оцен. как значительное, на службе не сост., сост. членом драко-клуба на протяж. 10 лет. Дети: зак. - Вел зи Гороф, внестеп. маг, ныне покойн. Баст. - Аггей (без рода), маг 3-ой ст.»
        Сабая лихорадочно экономила место на странице - еще бы, ведь ей приходилось ежесекундно вмещать столько сведений, а сколько еще предстояло вместить! Драко-клуб. Посмотрим, нет ли здесь раздела по клубам… Есть! Преблагая сова, есть, Клуб Кары, Клуб Карнавала, Клуб Кукловодов, Клуб Верных Сердец… Драко-клуб. Основан… преобразован… «чл. клуба содержат драконов в неволе, в т.ч. цепных, карликовых, племенных…»
        Я оторвал глаза от пляшущей строчки.
        «Она помнит, как ее захватили. И куда привезли - замок со рвом и укреплениями, с цепным драконом на мосту. И некто - она не помнит его лица - что-то делал с ней…»
        Ювелирша. Она одна помнила о том, что происходило с ней после ее похищения. Прочие либо не помнили ничего, либо - если мне удавалось растормошить их - бормотали невнятное: «Темнота… Ворота… Мост… Стена…»
        Ювелирша поминала цепного дракона. Примета сама по себе настолько сильная, что сойдет и за улику. Не так уж много их, драконолюбов. Вот и сабая подтверждает: «В наст. вр. клуб насчит. 9 действ. членов…»
        Хорошо, Март зи Гороф. Возможно, что к тебе первому будет мой визит. Да, скорее всего к тебе - потому что Ондра в сабае упомянут только один. Без прозвища. «Происхожд. неизвестн. Предки неизвестн. На сл. у кн. Дривегоциуса…» Строчка дрогнула. Прямо на моих глазах на страницу выпрыгнули слова «состоял» и «покойного». «Состоял на сл. у покойного кн. Дривегоциуса». Ни о месте жительства, ни о родичах, ни об увлечениях - ни слова. Вот такой загадочный Голый Шпиль. Ну и ладно; номером первым у нас будет драконофил, а там посмотрим…
        Я перевел дыхание. Отыскал среди прочих имен свое собственное имя: «Хорт зи Табор, внестеп. маг, зак. наследн., старш. и един. сын, родовое поместье в окрестн. нас. п. Ходовод, находящ. в р-не Трех Холмов, имущество оцен. как значительное, член Клуба Кары по наследству, обладат. разов. заклин. Кары на срок до 6 мес. Дети: нет» Вот и весь я - три строчки рубленого текста, и пессимистичное, как удар топора, заключение. Дети: нет…
        Будут, подумал я угрюмо.
        Снова вздохнул и взялся искать среди имен на букву «Ш».
        Шанталья был один. «Лив Шанталья, покойн. Маг 1-ой ст., зак. насл., един. сын. Могила неизв. Дети: нет.»
        Некоторое время я таращился в книгу, пытаясь понять, врет ли сабая - или врут мои глаза.
        Так и не понял.
        Откинулся на спинку кресла.
        Самозванка?
        Может быть. Но зачем?
        Или сабая не тратит своих бесценных страниц на упоминание о дочерях? Поскольку дочери не наследуют естественной магии… постольку для сабаи они не существуют?
        Может быть.
        Я стал просматривать страницу за страницей - и не нашел ни одного упоминания о чьей-либо дочери. Либо сыновья, либо «Дети: нет». Те несколько женщин, которые удостоились упоминания здесь, были назначенными магами второй-третьей степени…
        Ах, вот оно что. «Ора Шанталья, назн. маг 3-ой ст.». Все. Шесть коротеньких слов, одна цифра. Третья степень для женщины - это даже почетно.
        Вот и все; я закрыл сабаю. Теперь предстояло позаботиться о ее сохранности; мой отец когда-то не уследил, не будем повторять чужих ошибок…
        С тяжелым томиком под мышкой я сходил в подвал - давным-давно мои предки держали там узников. Выдернул не тронутую ржавчиной цепь из вбитого в стену кольца; позвякивая стальными звеньями, вернулся в дом. В своем кабинете накрепко обвязал сабаю цепью, свободный конец обернул вокруг ножки дубового стола, навесил замок и наложил хорошее запирающее заклятье.
        Подумав, обложил узницу книгами - они скрыли сабаю от постороннего взгляда и, как я искренне надеялся, придали ее заточению хоть какое-то подобие комфорта.

* * *
        Коляска остановилась перед домом. Из окна кабинета я имел возможность наблюдать, как дама в черном привстает с подушек и нервно оглядывается. Как она мрачнеет, разглядывая закрытые ставни первого этажа, и как проясняется ее лицо при виде моей удивленной - мягко сказано! - физиономии.
        - Преблагая сова, - эти слова я скорее прочитал по ее губам, нежели услышал, потому что говорила она себе под нос. - Преблагая сова, по крайней мере, вы здесь, наконец-то удача…
        Я смотрел, как она расплачивается с возницей. Как, подхватив саквояжи, идет к дому; как останавливается перед крыльцом и, задрав голову, смотрит мне в глаза:
        - Ну? Может быть, вы соизволите спуститься и встретить гостью?
        Я перевел дыхание - и соизволил. Спустя несколько минут Ора Шанталья сидела в гостиной, и, клянусь совой, ее взгляд был так требователен, как будто бы это я заявился без всякого на то основания в ее уединенный дом.
        - Что случилось, госпожа Шанталья? - спросил я как мог вежливо.
        Она молчала, поджав губы.
        - То есть ничего не случилось, и вы просто так, по старой памяти, разыскали мой адрес… Кстати, кто вам дал его?
        - В клубе, - сказала она, едва разжимая губы.
        - В клубе… Так, значит, вы просто так, по доброй дружбе, решились меня навестить?
        - Вам случалось когда-нибудь, - сказала Ора медленно, - вам случалось ощущать как бы взгляд в затылок? Чей-то пристальный темный интерес?
        Она так это произнесла, что я, к стыду своему, на секунду похолодел.
        - Что вы имеете в виду?
        Она сухо усмехнулась:
        - После того, как я столь блестяще исполнила ваше поручение… Сыграла порученную мне роль дамы с камушками… Мне не дают покоя. Преследуют какие-то незнакомцы, терроризируют расспросами относительно этих дурацких… Потом я обнаруживаю, что в мое отсутствие в комнате кто-то был, причем хозяйка клянется, что никого не было. Потом мне чуть не на голову падает кирпич… С каждым днем я чувствую себя все более скверно… Вы можете мне объяснить, в какую дрянь вы меня втравили? Под чей удар подставили? Или это в обычаях нынешних кавалеров - предоставлять использованную даму в полное распоряжение конкурентам?
        - Помилуйте, Ора, - промямлил я. - Какие конкуренты?
        - Вам виднее, какие, - она откинулась на спинку кресла. - Вы сильно навредили мне, Хорт. Вы очень подвели меня.
        Я молчал.

* * *
        - Почему вы не рассказали мне всего сразу, Хорт?
        Я раздраженно скрипнул креслом:
        - Потому что, клянусь совой, я не думал, что у вас могут возникнуть хоть малейшие осложнения!
        Ора помолчала. Улыбнулась уголками тонкого рта:
        - Вы же ощущаете, что эти камушки… какой силой они окружены. Тенью силы. Или вы думаете, что тот, кто их сделал, кто способен просто вот так, ради удовольствия, похищать и изменять людей…
        - При чем тут вы? - перебил я раздраженно. - Это мое дело и мой риск. Вы были, простите, всего лишь… - я запнулся.
        - Всего лишь орудием, - понимающе кивнула Ора, и в ее карих глазах вспыхнули две апельсиновые искорки.
        Я мысленно сосчитал до десяти.
        - Барон Ил де Ятер когда-то спас мне жизнь. Если хотите, мы связаны с ним Законом Весов… Именно поэтому я посчитал возможным начать это небезопасное расследование. Вы здесь ни при чем. Я приношу вам свои извинения, Ора, я приношу их непрерывно вот уже полтора часа.
        - Закон Весов - это серьезно, - пробормотала она, и я не понял, насмехается она или нет.
        Положение становилось все более дурацким. Я вздохнул:
        - Не знаю, в самом деле не знаю, как теперь поступить. Готов предоставить вам… - я снова запнулся. Хотел сказать - «предоставить кров», но все мое естество протестовало против такого поворота событий. Хотя, в конце концов, я же могу снять ей домик в деревне…
        - Готов предоставить вам покровительство, - выдавил я наконец.
        Моя собеседница прищурилась:
        - Спасибо. Только, боюсь, вам придется подумать в первую очередь о себе. Я, как мы оба знаем, всего лишь орудие, удочка, а рыбак в этом деле - вы… Что будете делать, когда «мастер камушков» объявит на вас охоту?
        - Вы перепутали, Ора, - сообщил я мягко. - У меня Заклинание Кары, а значит дичью автоматически становится тот, на кого я рассержусь.

* * *
        Охота…
        Я вернулся затемно. Вкус крови на губах, приставшие к подбородку перья, эйфорическая дрожь; не торопясь подниматься на две ноги, я терся боком о крыльцо, ощущая на длинной звериной морде почти человеческую улыбку. Как легко…
        Легкое поскрипывание пола заставило меня застыть на месте.
        Ора Шанталья стояла на пороге. Впервые я увидел ее не в черном, а в белом - в ночной сорочке. Волосы цвета выбеленного хлопка, бледное, будто посыпанное мукой лицо - увиденная глазами зверя, женщина походила на плывущее в небе облако.
        Мои усы встопорщились. Шерсть встала дыбом; перекидываться в присутствии свидетелей было все равно, что публично справлять нужду.
        - Я тут заснуть не могу, - сказала Ора как ни в чем не бывало. - Все думаю, как выбираться из истории, в которую вы меня втравили…
        Я попятился, не сводя с нее глаз. Вкус крови во рту потерял свою изысканность - теперь это был просто резкий, бьющий по нервам вкус.
        - …и знаете, до чего я додумалась, Хорт?
        Я отступил еще на шаг.
        Там, где секундой раньше была Ора, теперь струился по ступенькам маленький черный хорек. Самочка, как моментально подсказал мне нюх.
        Зверька скользнула в лопухи под крыльцом. Не успев ни о чем подумать, я нырнул следом.
        Лопухи смыкались перед моим носом. К запахам земли и листвы - и запекшейся крови - добавлялся, перешибая их, тонкий запах бегущей впереди зверьки.
        Лопухи смыкались - и сразу же распахивались передо мной, смыкались и распахивались, будто нескончаемые зеленые портьеры. Роса умывала морду, смывала кровь, залепляла глаза; тяжелые капли росы падали с потревоженных стеблей, вкус крови растворился во вкусе росы - но даже роса не могла заглушить запаха бегущей впереди зверьки.
        Я заурчал. Я прибавил ходу; мы вылетели на огород, сдвоенным вихрем пронеслись по грядкам и просочились через дыру в заборе. Еще немного, пел во мне чужой радостный голос. Еще немного…
        Ее хвост лизнул воздух всего в нескольких волосках от моего носа. Сердце, и без того колотившееся в невозможном для человека ритме, подпрыгнуло, как издыхающая рыбка. Дивный запах захлестнул меня с головой; я на секунду оторвался от земли, приземлился прямо на зверьку, прижал ее к земле передними лапами и убедительности ради ухватил за ухо.
        Зверька взвизгнула - я держал ее крепко. Зверька засопела, заскулила, разразилась потоком бранчливых и одновременно нежных звуков - и вдруг выросла до размеров горы; ошалевший хорек сидел на белом плече полуобнаженной женщины, но одуряющий запах не исчез - просто изменился.
        Я скатился прочь - в высокие стебли какого-то злака. И там, отползя подальше, перекинулся тоже; я был весь мокрый от росы, а одежды на мне не было никакой.
        Ора смеялась. Валялась по земле, нещадно сминая чье-то поле, и хохотала во все горло.
        Занимался рассвет.

* * *
        В темно-каштановых глазах сияли апельсиновые искры. Ора Шанталья завтракала - как ни в чем не бывало; ее черное платье растеряло большую часть своей строгости и, отхлынув от шеи, позволяло видеть ямочку между ключицами.
        Это ямочка бесила меня. Мне до одури хотелось прикоснуться к ней, и куда бы я ни смотрел и о чем бы ни думал - взгляд мой и мысли возвращались к треклятой ямочке. К совершенно незначительной, казалось бы, детали Ориного тела.
        Орин рот с вечно опущенными уголками теперь улыбался. И время от времени, приоткрываясь, являл миру безукоризненную белизну зубов.
        …Там, на поле, остались помятые стебли неведомого злака. Вряд ли они когда-нибудь поднимутся; это тем более обидно, что посевы пострадали, в общем-то, ни за что. Ничего особенного между мною и Орой не случилось; сперва она хохотала, потом я скрипел зубами, глядя, как она бежит обратно к дому - подхватив подол сорочки, чтобы не путался под ногами. И в движениях бегущей женщины нет-нет да и проскальзывало что-то от легкой зверьки, соблазнительной самочки хорька. А я скрипел зубами и смотрел ей вслед - потому что погоня по полю, столь естественная для хорька, в исполнении голого аристократа выглядит странно…
        Потом по несчастному злаку катался уже я - бранясь на чем свет стоит от злости на себя, от стыда и разочарования. И только мысль о том, что в таком виде и состоянии души меня застанут поселяне, заставила меня подняться на ноги и, по-прежнему ругаясь, побрести домой.
        А теперь Ора Шанталья завтракала, и солнце играло в ее выбеленных волосах. Воздух струился, нагреваясь, и тень этих струй плясала в ямочке между Ориными ключицами.
        - Почему вы ничего не едите, Хорт?
        - Я сыт, - сообщил я через силу.
        - А я голодна, - она хищно облизнулась, и это движение снова напомнило мне предрассветную погоню. Капли росы…
        - Я не позволю играть со мной, Ора, - сказал я хрипло. - Я не маленький мальчик.
        - Играют не только дети, - она облизнулась снова. - И не только звери… Вам недоступна прелесть игры? Или вы просто боитесь проиграть?
        - Я привык устанавливать правила!
        - А вот это не всегда возможно, - Ора перестала улыбаться. - Вы мне нравитесь, Хорт… Есть в вас эдакое… что-то от избалованного, но весьма талантливого ребенка. Может быть, во мне говорит материнский инстинкт?
        - Это похоть в вас говорит, - сказал я и тут же пожалел о сказанном.
        Но Ора не обиделась:
        - Видите ли, Хорт… Впрочем, ладно. Просто поверьте мне на слово, что утолить предполагаемую похоть я могу всегда и везде - как лодочник может утолить жажду, просто зачерпнув воды за бортом. Стоит мне поманить пальцем - и сбегутся любовники, причем не самые захудалые, уверяю вас… Впрочем, вы были на приеме у короля и сами все видели.
        Я вздохнул. Напоминание о королевском приеме вызвало к жизни не самые приятные воспоминания.
        - Игра, - Ора потянулась, как кошка, апельсиновые искры вспыхнули ярче. - Единственное, что еще доставляет мне удовольствие. Вы вступили в игру с неизвестным вам магом, хозяином камушков. Более того, вы и меня, без моего ведома, втянули в эту игру… Но я уже почти не жалею. В крайнем случае я всегда смогу отойти в сторону - я ведь всего лишь орудие. Но зато какое орудие, Хорт, какое полезное и эффективное орудие! Для начала - познакомьте меня с другом детства. Ведь это не очень сложно, правда?

* * *
        Баронесса де Ятер не обрадовалась гостям. Меня, «постылого колдуна», она по давней традиции боялась. Вид же Оры - жемчужно-белые волосы, высокомерный взгляд подкрашенных глаз - сразу же вогнал бледную баронессу в состояние депрессии.
        Я ощутил себя продавцом диковинок, представляющим на суд обществу нечто невообразимо экзотичное и дорогое. Преблагая сова, я ощутил даже некое подобие гордости - особенно когда разглядывал вытянувшееся лицо моего приятеля Ила. А Ил разве только рот не разинул - а в прочем вел себя, как деревенский мальчик, которому на ярмарке показали гигантский леденец. И, глядя на его лицо, я понял вдруг, что мой приятель - самая настоящая деревенщина, а я недалеко от него ушел, и что Ора Шанталья глядит на нас обоих, как на пастушков…
        Стол был размером с небольшую площадь.
        Меня посадили рядом с баронессой, Ил же сел подле Оры. Нас разделяло белое поле скатерти, по которому плыли в серебряных блюдах тушеный лебедь с причудливо изогнутой шеей, молочный поросенок с какой-то особенной специей во рту, мясной пирог с маслинами, салат, украшенный лепестками натуральной розы, и еще что-то, что я не счел нужным разглядывать. Все равно из всего этого великолепия мне были доступны только отварные овощи.
        - Вы на диете, дорогой Табор? - тускло спросила баронесса.
        Она уже десять лет прекрасно знала, что я на диете. Наше соседство доставляло ей неслыханные муки; я видел, как ее левая рука время от времени складывает знак, отгоняющий злых духов. Сквозь бледную кожу мышеподобного личика просвечивали синенькие тени - а ведь когда-то была красивой женщиной, подумал я без сострадания.
        Разговаривая через стол, приходилось почти кричать; в конце концов между Илом и Орой завязался отдельный, почти не слышный мне разговор. Все мои развлечения скоро свелись к попыткам понять, о чем они столь непринужденно болтают.
        Баронесса, натянуто улыбаясь, отдавала ненужные распоряжения слугам. Единственный сын и наследник Ятера, усаженный за стол вместе со взрослыми, ерзал на кресле - похоже, его недавно выпороли. Я жевал вареную морковку и смотрел, как на глазах расцветает мой друг, жестокий самодур и укротитель женщин.
        - …природа…
        - … И убил одним выстрелом!..
        - …смелости…
        - …С удовольствием! Недавно он пополнился еще одним трофеем…
        - …трофей…
        - …Трофей! Великолепнейший из трофеев!..
        Глаза у барона были как два кусочка масла. Ора сияла, будто подсвеченная солнцем ледышка; я видел, что она хороша. Что она привлекательна. Что она пикантна; прежде она не была такой - или прежде я смотрел по-другому? Или я до сих пор одурманен запахом, который, будучи недоступен человеческому нюху, столь впечатляет молодых хорьков?
        Баронесса смотрела себе в тарелку.
        - Как необычайно оживлен Ил, - сказал я, давя в себе раздражение. - Баронесса, вам так не кажется?
        Не поднимая головы, моя бледная соседка пробормотала невнятное опровержение.
        - Господа! - Ил вскочил, расплескивая вино из бокала. - Госпожа Шанталья выразила желание осмотреть охотничью залу! Дорогая, развлеките пока Хорта, его вряд ли заинтересуют наша маленькая экскурсия - он ведь презирает охоту…
        - У него другие интересы, - тонко улыбнувшись, отметила Ора. - Он предпочитает натуральную охоту!
        Барон звонко захохотал, и, смело схватив Ору под руку, повлек ее прочь из зала.
        Во рту у меня сделалось сухо. Сухо и скверно. Я успел увидеть, как при выходе из зала баронова рука упала Оре на талию - и как гордячка не воспротивилась, наоборот, рассмеялась в ответ…
        Баронет проводил папашу долгим взглядом. Спина его в отсутствие родителя заметно распрямилась - кажется, он и ерзать стал меньше. Ил растит себе опасного наследничка, подумал я, глядя в миндальные глаза недоеденного поросенка. Во всех отношениях миндальные - из двух орешков миндаля.
        - Вам пора, Гель, - сказала баронесса, будто спохватившись. - Вам пора спать. Завтра с утра занятия.
        Я видел, как передернуло мальчишку - но он нашел в себе силы вежливо кивнуть. Поднялся со стула, поцеловал бледную руку матери, поклонился мне и удалился в сопровождении лакея.
        В зале воцарилась тишина. Бесшумно подрагивали язычки свечей - где-то под гобеленами прятались потайные двери, оттуда тянуло сквозняком. Слуги - их осталось двое - замерли за спинками кресел. Баронесса молча страдала. Я методично опустошал блюдце с ломтиками вареной моркови.
        Роса. Лопухи. Легкая, как ручеек, черная зверька. Стелящийся над землей шлейф - манящий запах…
        Рука барона на талии, подчеркнутой широким мужским ремнем. Дразнящий смех…
        Я ревную, понял я, и это открытие было как удар розги.
        Еще два дня назад самовлюбленная госпожа Шанталья была мне совершенно безразлична! Почти безразлична, скажем так. С какой стати я должен менять свое к ней отношение? Только потому, что однажды ей вздумалось поиграть со мной?!
        Баронесса маленькими глотками цедила вино - белое и прозрачное, как она сама. Я понял, что испытываю к этой женщине отвращение. Ил…
        Ил!
        Дело не в Шанталье, сказало мое чувство справедливости, и его ровный голос на секунду перекрыл внутренний рев возмущения. Дело не в женщине. Дело в том, что Ил - мой друг. Пусть не такой уж близкий, пусть приятель… Но он друг моего детства! Ради него, ради его просьбы, я навлек на себя неприятности! И теперь он, этот друг, на моих глазах соблазняет мою женщину!
        Не важно, что на самом деле она вовсе не моя. Не важно, что Ора, скорее всего, «играет». А важно то, что меня, Хорта зи Табора, здесь собираются держать за дурака!
        Я огляделся. Во всем огромном зале не было никого, кроме нас с баронессой да двух лакеев.
        - Пошли вон, - сказал я, добавив в свои слова толику магической убедительности.
        Привычно согнувшись в поклоне, слуги удалились. Баронесса, удивленная и напуганная, воззрилась на меня своими прозрачными рыбьими глазками:
        - Господин зи Табор…
        Она была податлива, как мокрый снег. У нее давно уже не было собственной воли.
        - Дорогая, - пробормотал я, глядя в водянистые глаза. - Вы пылаете страстью. Вы горите. Вы моя. Я ваш. Я вас люблю. Давно. Сейчас. Вы томитесь. Вы хотите ласки - я дам вам ласку… Скорее!
        Глаза ее почти сразу потеряли осмысленное выражение. Черты лица оплыли, как оплывает свечка. В моих руках оказалась обмякшая кукла; забросив ее на плечо, я безошибочно отыскал потайную дверь.
        …Вероятно, это был запасной альков - тот самый, где Ил де Ятер предавался незаконным утехам. Я сгрузил баронессу на широкое ложе; стояла полная темнота, моя жертва была слепа, в то время как я ее прекрасно видел. В коричневатых тонах ночного зрения моя добыча представлялась немногим симпатичнее, чем при свете.
        Жертва была опутана моей волей и помыслить не желала о сопротивлении. Более того, вряд ли барон подозревал, какая пропасть темперамента кроется в забитой душе его верной женушки; баронесса звала меня в объятия, одновременно пытаясь избавиться от одежды - что было нелегко, учитывая отсутствие горничной.
        Она была не просто худа - костлява. И впадинка между ее ключицами была походила на продавленный след от утиной лапы.
        От нее пахло книжной пылью.
        Она кое-как справилась с платьем, а сорочку, судя по звуку, просто разорвала. Расширенными в темноте зрачками она смотрела куда-то через мое плечо и протягивала перед собой дрожащие тощие руки:
        - Придите… друг мой… О-о-о…
        Не дождавшись меня, она раскинувшись на кровати и приняла позу, которую, вероятно, считала неимоверно соблазнительной:
        - Ну где же вы… где вы…
        Я обнаружил в углу козетку и сел, закинув ногу на ногу.
        - Где же… мой желанный… мой голубь…
        Пауза затягивалась. Баронесса сминала постель тощими ребристыми боками. Я ждал.
        - Приди… любимый…
        Я тяжело вздохнул; ответом на мой вздох было дуновение сквозняка, принесшего с собой запах горячего воска.
        Моя воля понемногу отпускала баронессу; издав еще несколько сладострастных стонов, она вдруг замолчала. Села на кровати; выражение неги на ее лице мало-помалу сменялось удивлением:
        - Ох… Где вы?
        В следующую секунду на потолок опочивальни лег желтоватый отблеск.
        - Зачем это я?.. - прошептала баронесса, а спустя мгновение тяжелая портьера, закрывавшая вход, отдернулась, и в комнате сразу стало светло, потому что и барон де Ятер, и моя прелестница Ора принесли с собой каждый по свечке.
        Я наконец-то понял, зачем мне понадобилась вся эта комедия. Ради того, чтобы увидеть сейчас лицо барона Ятера.
        Лицо Оры, к сожалению, оказалось скрытым от меня мощным бароновым плечом.
        Первой опомнилась баронесса. Освобожденная от моей воли, нагая и захваченная врасплох, бедняга заметалась, будто мышь на сковородке; забившись наконец под одеяло и не помышляя о бегстве, она разразилась нечленораздельным горестным воплем.
        - Какая неожиданность, Ил, - мягко сказала Ора, отступая обратно в коридор. Померещилось мне или нет - но в этом голосе было злорадство.
        Ил де Ятер наконец-то захлопнул рот, и глаза его вернулись обратно в глазницы - во всяком случае опасность, что глазные яблоки вывалятся на пол, миновала.
        - Долг платежом красен, - сказал я, перепрыгивая через целую череду риторических вопросов. - Ваша гостья уже осмотрела охотничью залу? А что вы собирались показать ей в этой комнате, любезный друг?
        - Оружие! - хрипло взревел Ятер. - Люди! Ко мне! Оружие!
        - Прекратите истерику - сказал я холодно. - Или вы хотите, чтобы я поразил ваших людей параличом?
        - Будь ты проклят, колдун, - прошептал Ятер, и от его взгляда мне стало не по себе. - Будь ты проклят!
        Завывания из-под одеяла сделались чуть тише - баронесса охрипла.
        - А по-моему вы квиты, господа, - весело сказала Ора. - Вы ведь не можете отрицать, мой барон, что возмутительные действия господина Табора были спровоцированы вами, и к тому же…
        - Вон из моего дома, - тихо, с присвистом сказал Ятер. - Тебе, колдун, я пришлю вызов на поединок. И если ты уклонишься - громом клянусь! - лучше бы тебе не рождаться на свет.

* * *
        - У вас было тяжелое детство, Хорт?
        Я покосился на нее, но ничего не ответил.
        - Ну, раз у вас такие «друзья детства»… Значит, само детство было не сахар. Так мне, во всяком случае, кажется.
        Ора откинулась на спинку кресла. Вытягивая губы, подула на свою чашку; в такт ее глоткам подрагивала ямочка на шее.
        - Не молчите, Хорт. Я на вас не в обиде, поверьте…
        Я поперхнулся. С трудом откашлялся; зло уставился негоднице в глаза:
        - Вы?! Вы на меня не в обиде?!
        - Зачем вы сделали это, Хорт? - мягко спросила Ора. - Даже если покрыть баронессу шоколадной глазурью, она не прельстила бы вас, мой друг. Вы околдовали эту несчастную женщину… зачем? Кому вы мстили?
        - Никому, - сказал я сквозь зубы. - И послушайте, госпожа Шанталья, вы находитесь у меня в доме… Сам не знаю, почему я до сих пор вас терплю…
        - Потому что мы с вами союзники, - Ора улыбнулась, сверкнув апельсиновыми искорками на дне глаз. - Союзники, а не любовники, понимаете?.. Кстати сказать, ваш барон - просто деревенский самодур. Глуповат, себялюбив, похотлив…
        Ора рассуждала, рассматривая свою опустевшую чашку. Узор, идущий по внутреннему краю, состоял из повторяющихся вензелей прадеда и прабабки.
        - Не вам судить о человеке, которого вы практически не знаете, - сказал я сквозь зубы.
        - Конечно-конечно, - насмешливо согласилась она. - Вы действительно собираетесь принять его вызов?
        - Моя честь не допускает другого выхода, - сказал я сухо. - Более того - я буду драться без применения магии.
        - Этого тоже требует ваша честь? - спросила Ора разочарованно.
        - Моя честь не допускает…
        - Полноте! - Ора со звоном опустила чашку на блюдце. - Применять магию по отношению к баронессе ваша честь не запрещала, а тут, видите ли…
        - Осторожнее с посудой! - рявкнул я так, что на люстре затряслись подвески. - И не беритесь рассуждать о том, в чем не смыслите.

* * *
        Бились на берегу реки - Ятер заблаговременно велел своим людям оцепить и берег, и близлежащие поля, и не пропускать к месту поединка ни единой мыши, не говоря уже о любопытных поселянах. Накануне я немного попрыгал с мечом - мышцы кое-что помнили; правда, я не упражнялся уже несколько лет, а Ятер, я знал, ежедневно пыхтит в специальной зале, тренируясь с оружием и без. Мне приходилось полагаться на ловкость да на скорость реакции, а уж в этом я всегда - с раннего детства - превосходил бывшего друга.
        Весь вечер мои мысли занимала сабая: за те несколько дней, на которые я оставил ее без присмотра, два звена в сторожащей книжицу цепи проржавели и опасно истончились - при том что цепь была заговорена от ржавчины. Чего не сумели сделать века и сырость подземелья - сделала за неделю воля сабаи к освобождению; я полностью сменил цепь и замок, и некоторое время сидел, держа тяжеленную книгу в ладонях и нежно бормоча. Я уговаривал ее остаться со мной, утолить мою тягу к знаниям, разделить со мной радость информации - какую только чушь я не молол в тот вечер; когда глаза мои стали слипаться, я снова завалил сабаю книгами, удвоил сторожевое заклятие и пошел спать.
        Уснул я мгновенно, утро встретил бодрым и отдохнувшим; во взгляде Оры, вышедшей проводить меня, читалось явное осуждение:
        - Вам совсем не совестно, Хорт? Совсем-совсем не совестно?
        Я пожал плечами:
        - А вам не жаль меня? Совсем-совсем не жаль? А если Ил убьет меня?
        Ора усмехнулась; напряжение ее губ, напомнивших мне о натянутом луке, пробудило память о том запахе. О предрассветной погоне в росе и лопухах.
        - Постарайтесь, чтобы он не убил вас, Хорт. Иначе я очень огорчусь.
        - Врете, - сказал я, отворачиваясь. - Но на всякий случай - прощайте…
        И вскочил в седло.
        И, в последний раз обернувшись, успел увидеть в ее глазах тень настоящей, неподдельной тревоги.
        …Ил стоял, опираясь на дедовский меч; помню, как подростками мы тайком пробирались в оружейную, чтобы хоть одним глазком посмотреть на эту диковину. Меч был чрезвычайно похож на орудие, которым управлялся городской палач - но я оскорбил бы Ила, если бы сказал об этом вслух. Предполагалось, что дедушка привез свое оружие из дальнего славного похода; возможно, так оно и было. В те смутные времена ни меня, ни Ила на свете не было, а потому историю меча приходилось принимать на веру.
        Итак, Ил стоял, опираясь на меч, и лицо у него было как просевший апрельский сугроб - такое же смятое, серое и обреченное.
        Секундантов не предполагалось. Бароновы слуги отошли на всякий случай подальше; я бросил на траву куртку, шляпу, ножны вместе с перевязью; помедлив, снял с пояса футляр с глиняным воплощением Кары. Снял, отказываясь от режима пониженной уязвимости, и, сова свидетель, меня чуть не стошнило от собственного благородства.
        Барон помрачнел еще больше. С усилием выдернул меч из земли, вытер острие о рукав белой рубахи:
        - Ну… Прощай, колдун.
        Первый удар был страшен; не уклонись я вовремя - быть мне разрубленным на две половинки. Следующий удар я принял на основание клинка и тут же ударил сам - атака вышла ничего себе, барон успел парировать в последний момент и я с запоздалым ужасом понял, что едва не убил Ила. Еще чуть-чуть - и выпустил бы приятелю кишки…
        Бывшему приятелю.
        - Ты мертв, колдун. Ты мертвец!
        И Ятер подтвердил свои слова новым ударом. Клинки снова скрестились, звук получился такой, что заложило уши; мы сопели, сойдясь на предельно близкой дистанции, глядя друг другу в глаза, скрежеща клинком о клинок, состязаясь в силе; понимая, что этого соревнования мне не выиграть, я подступил к барону вплотную - и из оставшихся сил провел некое подобие подсечки.
        Как ни приблизительно был проведен прием, своей цели он почти достиг - Ил на секунду потерял равновесие. Покачнулся, но не упал, и уже в следующую секунду я едва ушел из-под хитрого, с вывертом, удара.
        Он был тренирован и силен, мой бывший друг. Его меч знавал лучшие времена - согласно легенде, по две головы сразу случалось сносить этому клинку; умелым маневром барон развернул меня лицом к солнцу, и я в одночасье почти ослеп.
        Это был, наверное, самый неприятный момент нашей схватки. Я видел силуэт врага и летящий белый блик на месте меча; в панике отскочил назад, но чуть-чуть не успел. Фамильное баронское острие коснулось моей груди, мне показалось, что я мертв, уже умер; тогда из белого солнечного марева вынырнуло оскаленное лицо Ила, на этом лице вместо радости была досада, и, ухватившись рукой за окровавленную рубашку на груди, я догадался, что ранен не серьезно.
        Царапина.
        - Продолжаем, барон!
        Барон был рад стараться.
        Я парировал удар за ударом, отступал, пятился; Ятер был вынослив, а я уже устал, мое преимущество в скорости сошло на нет. Минуту за минутой жизнь моя висела на гнилой соломинке.
        И тут Ятер совершил ошибку!
        Ярость подвела его, фамильная ярость Ятеров. Войдя в раж, Ил на секунду открыл левый бок, я понял, что мне дается последний шанс, кинулся в атаку…
        И поскользнулся на ровном месте, на сухой траве!
        Падающая сталь над моей головой; отчаянный блок, потеря равновесия, падение; у меня хватило сил тут же перекатиться на бок, а в то место, где я лежал, с хрустом вошел клинок Ятера.
        Я ударил Ила ногой - промахнулся, удар соскользнул по его бедру. С коротким звуком «хряп!» Ил выдернул меч из земли; я перекатился снова - Ил коротко, четко ударил меня по запястью носком сапога и тут же наступил на мой упавший меч.
        Поединок был, по сути, окончен.
        Благородный барон Ил де Ятер занес надо мной славную сталь своего воинственного дедушки.
        За плечом у Ятера висело солнце, маленькое и злое. Против солнечных лучей монументальная фигура моего друга-убийцы казалась плоской, будто вырезанной из жести… Мышцы моего живота свело судорогой - так они хотели оттолкнуть падающее с небес железо.
        Мгновение.
        Использовать магию в честном поединке - значит покрыть себя позором.
        Мгновение…
        Поединок-поединком, но сейчас на росистой травке окажется две половинки Хорта зи Табора, а это неправильно и несправедливо, это не лезет ни в какие ворота, я не самоубийца, в конце концов, и не дурак, шутки кончились, началось безобразие…
        И тогда я беззвучно шевельнул губами.
        Мое заклинание «от железа» способно удержать падающий кузнечный молот. Я ждал, подобрав живот.
        Сверчки предусмотрительно молчали.
        Ил шумно вздохнул - и отступил, опуская оружие. В первый момент мне показалось, что он увидел мою броню и сейчас возмутится столь явным нарушением правил; я ошибся. Ил не был магом и не заметил противозаконной защиты.
        Он просто раздумал меня убивать.
        Он нечленораздельно рыкнул, повернулся ко мне задом и зашагал прочь; широкая спина его имела вид усталый и угнетенный.
        Я полежал еще - а потом осторожно, боясь спугнуть присевшую рядом бабочку, отменил заклинание против железа.
        Ил уходил. Шагал, свирепо попирая ногами полевые цветы. За его спиной возобновляли свой стрекот сверчки, а на противоположном берегу реки, в кустах, переговаривались птицы.
        Ил ничего не понял и не заметил. Ил - провинциальный барон, каковому и пристало быть неудержимым поединщиком. А я бился с эдаким бычком почти на равных - это делает честь моим фехтовальным навыкам, моей силе, ловкости, отваге, в конце концов! Я продержался достаточно долго, а ведь схватка с Илом - не кулачная потасовка со столичными магами…
        Ил остановился у воды. Раздраженным жестом приказал сбежавшимся было слугам убираться прочь.
        Я остановился у него за спиной - в пяти шагах.
        - Скотина ты, - сказал Ятер. - Я давно знал. Еще когда ты мне уголь в штаны подсовывал…
        Я молчал.
        - Все из-за бабы твоей, - тоскливо пробормотал Ятер. - Околдовала она меня… Ну чисто околдовала. Я… отца вспомнил, как он за сучкой своей, за Эфой, ковриком ползал. Вот как Эфа отца… Так и она меня околдовала. И тебя!
        Он резко обернулся. Я увидел, что лицо его утратило серую бледность, но не утратило обреченности:
        - Она на Эфу похожа. Не лицом… Так. Повадками. Все они похожи, эти сучки… Убирайся, колдун. Видеть тебя не желаю.

* * *
        На груди у меня кровоточила здоровенная царапина, правое запястье было сплошной кровоподтек, ныли суставы и подрагивали мышцы - но в целом я отделался легко. Вот только рубашку придется выбросить.
        Госпожа Шанталья поджидала меня на дороге, у ворот. И лицо у нее было встревоженное, даже преувеличенно-встревоженное, я бы сказал.
        - Вы живы, слава сове…
        Я смерил ее внимательным взглядом.
        «Околдовала она меня». То есть знаем мы, как столичные дамы околдовывают бесхитростных баронов. Ля-ля, тра-ля, две-три улыбки, и вот уже отец семейства увлекает новую знакомую, дабы осмотреть с ней охотничьи трофеи…
        А что? Имеет право. Барон. И все в замке, от поваренка до госпожи баронессы, с полной уверенностью подтвердят это право: да, имеет.
        Но я-то тут при чем?! Кто она мне - жена? Невеста? Нет. Немножко орудие, немножко обуза, немножко… зверька. Погоня сквозь росистую траву, ТОТ запах…
        - Что с вами, Хорт? Вы ранены?!
        «Она меня околдовала. И тебя».
        А вот это вздор. Кокетничать, конечно, никто не запретит - все эти игры, трава, роса, апельсиновые искорки… А вот попытку привадить меня с помощью магии я уловил бы раньше, чем Ора бы на нее решилась. Так что барон не прав, нет, не прав мой друг Ятер…
        - Почему вы так смотрите, Хорт?
        - Зи Табор, - сказал я запекшимися губами. - И желательно господин зи Табор.
        Она захлопала ресницами; у нее был в этот момент такой беззащитный, такой невинно-обиженный вид…
        Недотрога.
        Мне захотелось снять с пояса глиняное воплощение Кары - и если не отломить ему голову, то хотя бы посмотреть, как изменится ее взгляд. Напугать ее по-настоящему. Хоть один раз.
        Я прошел в дом - Шанталья отшатнулась с моей дороги. Постанывая от боли, я стянул куртку; для стаскивания сапог служила специальная подставочка у дверей, она была расторопнее любого лакея, ей только ногу протяни…
        По-хорошему следовало разогреть баню и как следует вымыться - но сил не было совершенно, я решил, что сперва немного отдохну, а потом уже… Вырезанные из дерева совы, поддерживавшие полог, поблескивали в полутьме спальни круглыми бронзовыми глазами.
        Ил столь же непредсказуем и импульсивен, как его сумасшедший батюшка. Ора явилась в замок в качестве моей спутницы, а значит - для Ила она под запретом! Он решился на подлость - и нарвался на подлость ответную, а потом, выбив меч из моей слабеющей руки, почему-то решил проявить великодушие…
        Но я-то не знал наперед, что Ил его проявит! Знал бы, так не наложил бы заклинания «от железа»… Или нет. Лучше перестраховаться, потому что разрубленный пополам труп - это уже не маг, а падаль. Маг должен быть живым, во всяком случае, пока у него есть такая возможность…
        И в борьбе за свою жизнь маг имеет право на хитрость.

* * *
        - В чем я виновата, Хорт?!
        Я молчал, поглаживая пострадавшую руку.
        - Ну ладно, - Ора устало вздохнула. - Хорошо… В конце концов, я могу хоть сейчас собирать вещи - и отправляться восвояси. Наверное, я смогу отыскать внестепенного мага, который сумеет защитить меня… от этого мастера камушков, если тот действительно мною заинтересуется. А скорее всего, его интерес уже схлынул, я всего лишь орудие, я ему не нужна… Ладно, я сегодня уеду. Но объясните мне, Хорт: что я такого сделала?
        Я молчал. Сине-желтая опухоль спадала, поддаваясь действию бальзама на облепиховом масле с пчелиным ядом.
        Ора сидела передо мной, насупленная, без косметики и прически. Губы, прежде тонкие, теперь обиженно надулись, неподкрашенные глаза смотрели устало и затравленно: эту юную несчастную женщину можно было принять за младшую сестренку той надменной напыщенной дамы, с которой мы познакомились когда-то в Клубе Кары.
        - Вы все-таки молчите, Хорт… Ладно. Собственно, странно было бы, если… прощайте.
        Она легко поднялась; звякнули друг о друга побрякушки на потертом мужском поясе.
        В дверях она обернулась:
        - Извините за ту историю, с хорьками. Мне не следовало… И за барона простите тоже. Да, я спровоцировала… я не думала, что вас это так заденет. Если бы вы… Короче, если бы я могла предположить, что вы способны… ревновать… Если бы вы хоть намекнули… я же орудие ваше, я вам даже не друг! Стоило ли… впрочем, теперь все равно. Здоровья вашей сове.
        Она вышла; я посидел еще некоторое время, потом, кряхтя, поднялся и вышел на порог.
        Светало.
        По дороге, ведущей в поле, удалялась черная прямая фигура с дорожным саквояжем в опущенной руке.

* * *
        «Общепризнанным фактом является то, что центр магической активности у назначенных магов находится в головном мозге, а у наследственных - в спинном; наследственные маги считают эту гипотезу оскорбительной и дискриминационной, тем не менее в подтверждение ее говорят многочисленные лабораторные данные, эксперименты и патологоанатомические исследования. Одним из следствий этой анатомической особенности есть обучаемость назначенных магов и принципиальная необучаемость наследственных. Наследственный маг рождается со своей степенью - как правило, высокой (вторая, первая, внестепенной). Назначенный маг вынужден тратить годы жизни на учебу и тренировки, но зато имеет возможность переходить с низшей степени на более высшую - правда, всей жизни редко хватает на то, чтобы из четвертой степени перейти во вторую…
        Так называемые «ископаемые маги» - не более чем легенда. Самому старому из ныне живущих назначенных магов сто пятьдесят лет, он немощен и болен, и практически неспособен к магическому воздействию…»

* * *
        Желтые стены несжатого еще злака умиротворенно покачивались.
        Высыхала роса, умирал голубой василек, зажатый в белых зубах Оры Шантальи:
        - Чего же вы хотите, Хорт? Да, вы мне симпатичны… Вы использовали меня, вы предавали меня… И еще предадите, если будет такая необходимость.
        - Ора, тогда, на королевском приеме, я действительно не знал, чем все обернется. Вам нравится считать себя жертвой, вот и все…
        Я вспомнил тот вечер, когда она пришла ко мне в номер, намереваясь честно исполнить «Закон Весов». Я удержался тогда, потому что от Оры мне требовалась другая услуга; что было бы, если бы в тот вечер я не был таким расчетливым?
        Зверька.
        Вот навязалась зверька на мою голову; меньше всего мне нравится быть зависимым - от человека ли, от обстоятельства ли, от собственного ли чувства. Маг одинок от природы; спутник мага должен принадлежать ему безраздельно. Как принадлежала, по рассказам, моя мать моему отцу…
        А Шанталья? Разве она может принадлежать? Она ведь маленький, но все же маг…
        Значит, пусть идет себе… полем?
        Ора молчала. Василек в ее зубах уже был сгрызен до самой голубой чашечки; мы брели по тропинке куда-то прочь от дороги, под ногами мягко подавалась рыхлая земля, желтые стены злака сменились зарослями высокой травы, впереди обозначилась, кажется, бахча.
        - Знаете что, Ора, - сказал я через силу. - Давайте отставим взаимные обвинения… Уходить сейчас вам не стоит - сперва успокойтесь, и, если ваше решение останется в силе, вызовем бричку… Через несколько дней, как только позволит здоровье, я и сам намерен пуститься в путешествие. Где-то ждет моего визита господин мастер камушков…
        - Не стоит его искать, - быстро сказал Ора. - Он сильнее вас, Хорт. Он намного…
        И замолчала, потому что как раз в этот момент на бахче обнаружился деревенский парень, ворующий дыни.
        Он услышал наши голоса заранее и вполне мог бы дать стрекача - но, по-видимому, от страха у него отнялись ноги. Парнишка присел - да так и замер, скрюченный; на расстеленной мешковине золотой горкой лежали уличающие его пузатые плоды.
        - Что это он делает? - спросила Ора после паузы.
        - А вы как думаете? - ответил я вопросом на вопрос.
        Парнишка икнул.
        - Поди сюда, - велел я.
        Какой совы мне понадобилась эта воспитательная работа? Ему было лет пятнадцать-шестнадцать, он едва держался на трясущихся ногах.
        - Как твое имя?
        - Ш-штас…
        - Тебя учили, Штасик, что воровать дурно?
        Он тихонько заскулил.
        Он знал, кто я такой; он не сомневался, что я немедленно превращу его в жабу. Или в клопа; он не знал, как предотвратить столь ужасное наказание, он просто лег на живот и пополз по-лягушачьи, и если бы я не отдернул ногу - быть моему сапогу дочиста облизанным…
        - Вот, Ора, - сказал я негромко. - Вы видите этого… Штаса? Заклинание Кары способно самого сильного и могущественного мага превратить в такого вот ползущего сопляка… Жри землю! - приказал я парню, и тот поспешно запихал в рот пригоршню чернозема, давясь, попытался проглотить…
        - Не надо, Хорт, - сказала Ора за моей спиной. - Отпустите его.
        Парнишка ел землю, тихонько поскуливая, не смея поднять на меня глаз; я медлил.
        - Вы ошибаетесь, Хорт, - сказала Ора. - Вовсе не любого можно пронять заклинанием Кары. Не всякий поползет вот так на брюхе… И не стоит ради наглядности мучить глупого мальчика.
        - А спорим, что любого? - спросил я, поглаживая футляр с глиняной фигуркой.
        - Не стану я с вами спорить, - отозвалась Ора грустно.
        Штас по-прежнему выл, уткнувшись носом в землю.
        - Пшел вон, - велел я сквозь зубы. Парнишка секунду не верил своему счастью - а потом припустил прочь. Он бежал неуклюже, то и дело спотыкаясь, и не оглядывался, пока не скрылся в зарослях, и оттуда еще некоторое время доносился удаляющийся треск…
        Я оглянулся.
        Ора неторопливо шагнула вперед. Прошла по бахче, оставляя в рыхлой земле глубокие следы каблуков. Опустилась на колени около дынной горки, сверкнула на солнце складным ножичком, надрезала самый крупный, самый желтый плод.
        Ловко поддела лезвием сочащуюся мякоть.
        Я стоял и смотрел, как она жует. Как поблескивает душистый сок на некогда тонких и темных, а теперь упругих и розовых губах.
        - Хотите дыни, Хорт?
        Я подошел и опустился рядом. Земля была теплая. Дыня благоухала так, что, кажется, от запаха ее звенело в ушах.
        - Вы давно состоите в Клубе Кары, Ора?
        Она улыбнулась, слизывая сок с подбородка:
        - Давно.
        - Кого вы собрались карать?
        Она улыбнулась снова:
        - Послушайте байку… Когда-то давным-давно Корневое заклинание Кары принадлежало отважному рыцарю, который странствовал по земле и карал негодяев. Чем сильнее были злодеи, чем справедливее Кара - тем славнее и могущественнее, и тверже духом становился рыцарь… Но вот однажды он покарал жалкого трактирщика, в гневе и несправедливо - и сам измельчал духом, раздробил единое Корневое заклинание на бесчисленное множество Одноразовых и, торгуя ими, основал наш клуб… И с тех пор жил в покое и богатстве, и умер в мягкой постели… А вас не смущает, Хорт, что мы совершаем то самое преступление, за которое вы так бранили мальчишку? Воруем дыни, а?
        - Мы ведь маги, - сказал я, удивленный неожиданной сменой темы. - А магам, как известно, можно все…
        - Да, - она полуприкрыла глаза; на правом веке лежали голубоватые тени, на левом - серые. - Магам можно…
        И впилась в полукруглый ломоть. Заворчала от удовольствия; когда она - не сразу - отняла дыню от лица, я увидел на большом дынном полукруге маленький полукруг с неровной каймой - отпечатками ее зубов.
        - Хотите, Хорт?
        Она смотрела мне в глаза. Мне захотелось протянуть руку - и коснуться пальцами маленькой ямочки между ключицами.
        - Хотите?
        И протянула мне надкушенную дыню.
        Ни намека на приворотную магию не было в этом спокойном уверенном жесте. Ни тени заклинания - я бы почуял; взгляд мой не отрывался от маленького полукруга, и так, глядя на откушенный Орой кусочек, я принял ломоть и поднес к губам.
        Ух, как я жрал его. Никогда в жизни так не ел дыню. Обливался соком, поражаясь немыслимой сладости, я и кожуру сгрыз бы до волоконца - если бы Ора с улыбкой не протянула мне новый надкушенный ломоть…
        Я отбрасываю дыню. Я хватаю Ору за плечи, рывком вызволяю белую как снег женщину из вороньего платья, бросаю на мягкую теплую землю…
        Нет. Я сижу, через силу жую желтую дынную плоть, а женщина уже уходит - легко и быстро, хотя каблуки черных туфель с каждым шагом увязают в черноземе.

* * *
        «Милостивый государь мой сосед, благородный барон де Ятер!
        Бесконечно скорблю о размолвке, приведшей к несказанно плачевным последствиям, о розни, поселившейся в прежде благосклонных друг к другу сердцах. Приношу глубокие извинения на тот случай, если пришлось мне подать повод к столь печальному повороту судьбы…»
        Я отложил перо. Некоторое время смотрел на горку камней, тускло переливающихся отраженным послеполуденным светом; потом вздохнул продолжал:
        «…И несмотря на новоявленную рознь, принудившую нас скрестить оружие, считаю своим долгом продолжить расследование относительно таинственного исчезновения, а впоследствии возвращения, а также помутнения рассудка и последующей гибели вашего благороднейшего батюшки… Делом чести сочту завершить расследование, покарать преступника и по возможности предоставить вам его голову».
        Я подумал еще - и поставил подпись.
        Сложил письмо в конверт, оттиснул печать; теперь предстояло отправить с посланием ворона и, не дожидаясь ответа, приступать к выполнению обещания…
        Выходя из комнаты, я бросил последний взгляд на камушки - и обомлел в дверях.
        Слабенький шлейф чужой воли, окутывающий горку камней как бы облачком, вздулся, как вылезший из орбиты кровавый глаз. Я схватил воздух ртом - впечатление было такое, будто меня грубо схватили за лицо; в следующую секунду наваждение сгинуло.
        Я перевел дыхание. Добрел до кресла, дрожащей рукой коснулся самоцветов - исходившая от них магическая воля никуда не делась, но она была тенью, шепотом, в то время как мимолетный взгляд был вспышкой, взрывом, оглушающим ударом…
        «Вам случалось ощущать как бы взгляд в затылок? Чей-то пристальный темный интерес?»
        - С-с-сава-а, - прошипел я сквозь зубы.
        Миллион лет назад (начало цитаты)

* * *
        Столик кафе был пластмассовый, колченогий, ярко-синего цвета. Алик откровенно скучал; Стас беседовал с Ирой и Алексеем, и Юле казалось бесконечным время, протянувшееся между заказом шашлыка и появлением (наконец-то!) дымящихся ломтей мяса на пластмассовой мятой тарелочке.
        С появлением шашлыка стало легче. Во-первых, Алик увлекся едой и перестал ныть. Во-вторых, Юле можно было не поддерживать беседу.
        Говорили о политике. Юля терпеть не могла подобных разговоров; у Алексея по всем вопросам было свое мнение, бесконечно авторитетное, до мельчайшего пунктика обоснованное. Стас слушал, кивая - у него тоже было свое мнение, и у Иры было свое мнение, и только у Юли никакого мнения не было, потому что через полчаса надо было укладывать Алика спать, а от кафе до дома было сорок минут ходьбы через парк…
        Ей не нравилась Ира. Ей не нравился Алексей. Ей не нравилось, что Стас снова заказывает двести грамм водки.
        - Стас, нам, наверное, пора уже… Поздно…
        - Чего ты дергаешься? Почему ты нервничаешь? Сидишь как на иголках… Шашлык же только что принесли!
        - Алый хочет спать.
        - Ничего я не хочу спать, - раздраженно сообщил Алик и в подтверждение пнул ногой ножку стола, отчего стаканы подпрыгнули, а наполненные пластиковые тарелки грузно содрогнулись.
        - Ты что делаешь?! - прикрикнул Стас. - Сиди спокойно!
        Алик сморщился, собираясь зареветь.
        - Стас, - сказала Юля так спокойно, как только могла. - Давай так: мы с Аленьким пойдем вперед…
        - Давай так: ты не будешь говорить глупостей. Никуда вы ночью не пойдете, а мы сейчас спокойно поедим и вместе пойдем…
        Ира смотрела, чуть улыбаясь.
        Юля молчала. Стас говорил спокойно и весело, но выражение его глаз насторожило ее; выражение его глаз напомнило один неприятный случай, до того неприятный, что Юля предпочитала не вспоминать его.
        То была история с Сашкой.
        Сашка был школьным другом Стаса. Когда Стас знакомил Сашку с Юлей, она, помнится, поразилась: такая долгая школьная дружба встречается совсем не часто. Помнится, в какой-то момент она даже возревновала: Сашка знал о Стасе куда больше, чем она, его законная жена. Помнится, она едва удержалась, чтобы в приватной беседе не насесть на нового знакомого с расспросами о первой Стасовой супруге; слава Богу, у нее хватило ума не делать этого.
        Сашка оказался «своим человеком» - они легко находили интересные обоим темы для разговоров, они читали одни и те же книги, они имели схожие взгляды на жизнь. Сашка подарил новорожденному Алику двадцать пять великолепных ползунков и двадцать пять распашонок, и четыре пачки памперсов, и большого желтого льва с поролоновой гривой; Юля привыкла к Сашкиному голосу в трубке, привыкла вместе планировать выходные, Юле нравилось и даже льстило, что у ее мужа есть настоящий друг, и что она, жена-пришелица, так удачно вписалась в многолетние отношения двух мужчин, что не только не напрягла их - сама обрела приятеля…
        Потом случилось это.
        Был какой-то праздник, любовно накрытый стол; трехлетний Алик сидел на полу, возил по паласу игрушечную машинку о трех колесах и натужно гудел. В углу бормотал телевизор; Юля терпела его, потому что мужчины - Стас и Сашка - ждали последних известий. Потом Юля спрашивала себя: а если пропал бы свет? Если бы заболтались и пропустили новости? Если бы не смогли встретиться именно в этот день - что было бы тогда?
        Это произошло на Юлиных глазах. Речь шла о чьей-то далекой войне; Стас отстаивал свою точку зрения, Сашка возражал. Юля, политическими тонкостями не интересовавшаяся, интуитивно понимала, что Сашка, пожалуй, прав…
        Они и раньше спорили.
        Но именно в тот вечер из глаз чуть захмелевшего Стаса глянул чужой, злобный, жестокий гном. Незнакомец; холодным авторитетным тоном Стас заявил, что Сашка либо дурак, либо подлец. Либо его вконец оболванил телевизор, либо он деградировал и нравственно опустился. В любом случае продолжать беседу ему, Стасу, неинтересно.
        Алик, поймав изменения в тоне беседы, оставил машинку и заревел. Юля не умела его успокоить - потому что сама нервничала все сильнее; этот, глядевший из глаз ее мужа, внушал ей безотчетный ужас.
        Прохладно распрощались, и Сашка ушел.
        И никогда больше - никогда! - Стас не виделся с бывшим школьным другом и не говорил с ним.
        Спустя несколько недель после этого Юля позвонила Сашке по телефону. Тот отвечал односложно, только под конец беседы почему-то попросил у Юли прощения. Сказал, что больше не будет звонить Стасу, потому что «вчерашнего звонка хватило с головой». И посоветовал «не принимать близко к сердцу»; пожелание благое, но невыполнимое. Юле и раньше знаком был вкус валидола, но в те дни большие белые таблетки уходили одна за другой, только успевай отплевываться…
        Впрочем, Стасу она ничего не сказала. В ее отношениях с мужем появилась еще одна запретная тема, причем этот запрет Юля установила сама. Безотчетно боялась, что при упоминании Сашкиного имени злобный гном вернется…
        Сейчас, сидя за шатким пластиковым столом, Юля похолодела от одной мысли, что этот здесь.
        «…Мы сейчас спокойно поедим и вместе пойдем…»
        Юля молча кивала.
        Завтра. Завтра, когда Стас придет в нормальное расположение духа, когда гном уберется к себе в пещеру… Они поговорят начистоту. Со Стасом, а не с этим. И сделают все, чтобы вечеров, подобных сегодняшнему, никогда больше не было в поселке у моря…
        Ира что-то говорила - Юля кивала, не вслушиваясь. Куда важнее было то, что Алексей, кажется, соглашается со Стасом относительно политики на Ближнем Востоке. Пусть соглашается. Тем лучше для него.
        (Конец цитаты)
        Глава четвертая
        Занимательная геральдика: ЧЕРНЫЙ ДРАКОН НА СЕРЕБРЯНОМ ПОЛЕ

* * *
        Населенный пункт Дрекол оказался весьма своеобразным городишкой. Названия трех его трактиров - «Хопстой», «Заколи-поскребуха» и «Веселая удавка» - характеризовали его замечательно метко.
        Мы остановились в «Удавке» - здешние условия казались более-менее сносными. Поселились в двух отдельных комнатах; выбирая себе номер, я купился прежде всего на вид из окна: красные черепичные крыши, сторожевая башня, синяя лента реки Вырьи и на горизонте - синие шапки гор; необыкновенно красивая эта картина примирила меня с прочими неудобствами гостиницы.
        Ужинали опять-таки порознь - Шанталья спустилась в обеденный зал, а я остался в номере и велел принести кувшин простокваши. Прошло полчаса - простокваши не последовало; тогда я отправился вниз, чтобы как можно убедительнее повторить заказ.
        В обеденном зале было не так чтобы людно - но очень оживленно; моя спутница сидела за грубым столом, в окружении самых что ни есть бандитских рож - и чувствовала себя, по всей видимости, превосходно.
        Перед Орой стояла оловянная тарелка с цыплячьими косточками; Ора смеялась, обнажая ровные белые зубы. Справа госпожу Шанталью подпирал красивый юнец, поросший нежной подростковой бороденкой, разодетый роскошно и безвкусно; слева от прелестницы восседал огромный и толстый, как пороховая башня, молодчик со шрамом на лысой макушке и повязкой на выбитом глазу. И Ору, и ее спутников то и дело закрывали от меня чьи-то широкие спины; некоторое время я раздумывал, не стоит ли подойти и вмешаться - но потом решил, что раз Ора смеется, значит, компания ее устраивает, и незачем мне ввязываться не в свое дело.
        Рассудив таким образом, я прошел прямиком на кухню, и уже через минуту сам хозяин с выпученными от ужаса глазами торопился по лестнице вверх, неся перед собой на вытянутых руках тяжеленный кувшин с простоквашей, а хозяйка, низко кланяясь, уверяла, что отныне любой мой каприз будет исполнен моментально и в точности. Выдержав некоторую воспитательную паузу, я вернул ее носу прежний размер и покинул служебные помещения, где, кстати сказать, воняло неописуемо.
        События в обеденном зале развивались своим чередом: беседа обогатилась еще и поножовщиной. Красивый юнец уже не сидел рядом с Орой, а танцевал с обнаженным клинком против широкогрудого оборванного мужичка, с виду крестьянина; мужичок вооружен был почему-то огромным кривым кинжалом. Прочие рожи подбадривали соперников, приглашая их поскорее выпустить друг другу кишки. Госпожа Шанталья хоть и не подбадривала, но смотрела с интересом и безо всякого страха; вдоволь натанцевавшись, юнец пошел в атаку - грациозно и легко, словно играя. Скрежетнула сталь - но кривой кинжал оказался бессилен, и вот уже мужичок трупом валится на грязный пол, делая его еще более грязным, и азарт собравшихся сменяется деловитостью - надо побыстрее прибрать… И, пока сомнительные личности бегают с тряпками, юнец возвращается за стол и придвигается вплотную к госпоже Шанталье, и продолжает ей что-то взахлеб рассказывать, а Ора загадочно улыбается и слушает, и кивает, и запивает вином…
        Я присмотрелся.
        Юнец был магом третьей степени. Наследственным.

* * *
        Номер Оры был напротив моего - я услышал, когда она вернулась. Легкие шаги по коридору, чуть слышно скрипнула дверь…
        Посреди ночи белым улыбающимся ртом висела луна.
        Прошло минута… Другая… Третья…
        Дверь номера напротив скрипнула снова. И сразу же послышалось негромкое, требовательное - тук-тук.
        - Я сплю, - сказал я.
        - Откройте, Хорт. Вы не спите.
        Я поморщился и отпер.
        Ора была трезва и подтянута; первым делом она подошла к открытому окну и с жадностью вдохнула ночной воздух:
        - Преблагая сова… Я прямо-таки задыхаюсь. В моем номере такая вонь… Окно выходит на задний двор, это невыносимо…
        - Вы затем меня разбудили? - осведомился я холодно.
        - Нет, не за тем… - Шанталья потерла ладони и сноровисто выставила заклинание «от чужих ушей». - Пока вы наслаждаетесь видом и потребляете простоквашу, я работаю и добываю сведения…
        - Видел, - не удержался я от замечания.
        - Ничего вы не видели, - Ора усмехнулась, и я снова поразился произошедшей с ней перемене. Печальная искренняя девушка опять куда-то делась, уступив место желчной высокомерной красавице. - Мальчишка - сын местной атаманши, под началом его маменьки ходит банда в триста человек, это половина всех мужчин в городе… Чем они тут живут, вы уже поняли?
        Я молчал. Шанталья, впрочем, и не ждала ответа - вопрос был риторический.
        - Что касается господина Марта зи Горофа… Отношения у горожан с господином магом вполне деловые - они кормят его дракона. Дракон потребляет по два быка ежедневно и одну девственницу раз в год, весной, в пору цветения яблонь… Что вы так смотрите? Вы не знали, что драконы по весне имеют потребность в девственницах?.. За это господин зи Гороф являет городу свою милость и не выпускает дракона попастись на воле… Горожане, насколько я поняла, гордятся своим господином зи Горофом и охотно ему служат. Окрестные поселяне выращивают бычков в немыслимых количествах, но мясо на столе видят только по большим праздникам - все идет дракону… Ну, и горожанам, конечно, тоже перепадает, они здесь бойкие… Ни дня не проживу больше в этом хлеву. Я не выдержу, Хорт… Давайте завтра же переедем к зи Горофу? Он меня приглашал, помните, тогда, на балу…
        - Возможно, - сказал я медленно, - возможно, уже завтра не будет никакого зи Горофа, а будет труп… Я имею основания думать, что именно Горофа нам предстоит покарать.
        Ора помолчала; ее молчание было плотным, почти осязаемым. Она молчала вдохновенно, как некоторые поют.
        Вздох:
        - Ладно… Слушайте дальше, Хорт… Несколько месяцев назад с господином-магом Горофом случилась перемена. Здешние носы учуяли ее если не сразу же, то очень скоро. Внешне все остается по-прежнему - но Гороф стал мрачен сверх меры. Редко появляется вне замка и гостей к себе не зовет. Раньше-то он любил это дело - водил целые делегации зажиточных горожан посмотреть на дракона, и аристократы из отдаленных земель бывали, и приезжие их столицы… Теперь не переносит общества. Вполне может быть, что эта перемена связана с тем королевским приемом. Понимаете? Но, может быть, это простое совпадение…
        Внизу, в обеденном зале, шумели поздние гуляки - их голоса долетали едва-едва. Дом был добротный, с толстыми каменными стенами, с дубовыми перекрытиями, с тяжелыми плотными дверями.
        - У меня в комнате гораздо лучше слышимость, - со страданием в голосе сказала Ора. - Они орут… не дадут мне спать.
        Новая перемена; сегодня Ора меняла настроения, как меняют воротнички. На месте энергичной, уверенной в себе магини образовалась слабая, усталая, изнеженная дамочка.
        И достаточно привлекательная, надо сказать. Пахнущая нежной самочкой хорька…
        Только я в эти игры больше не играю.
        - Ради совы, Ора. Если хотите, ложитесь на сундуке, вон там, в углу…
        Она некоторое время раздумывала, стоит ли обижаться. Вздохнула - поднялись и опали хрупкие плечи; посмотрела на меня с мольбой:
        - Может быть, поменяемся комнатами?
        Я поморщился:
        - Завтра, Ора, важный день. Я должен выспаться и чувствовать себя хорошо… И не надо обижаться.
        - Да уж, - сказала она с непонятным выражением.
        - Если вам мешает запах - напоите комнату ароматом роз. Если вам мешает шум - поставьте магическую завесу…
        - Я уже напоила, - сказала она после паузы. - Аромат роз, смешанный с запахом гнилой капусты… Это нечто невыносимое, Хорт. Иногда я так страдаю от собственной беспомощности…
        Теперь мне предлагалось ее пожалеть и ободрить.
        - Идите спать, Ора.
        - Иду…
        От самой двери она оглянулась:
        - Хорт, я, возможно, допустила ошибку… но ради дела. Я была слишком… возможно, слишком развязна с этими… Вы понимаете, иначе они не разговорились бы. Этот щенок… возомнил себе сова знает что. Я боюсь, как бы он не вломился ко мне в номер…
        - Так поставьте защитное заклинание, - я начинал не на шутку злиться.
        - А вы заметили, что он маг третьей степени?
        - Ну так давайте я вам поставлю…
        Мы вместе вышли в коридор, я дождался, пока она провернет ключ, запираясь в своем номере, и навесил на дверь защитное заклинание, проломить которое под силу было разве что слону.
        - Спокойной ночи, Хорт, - сказали из-за двери.
        В голосе скользнула, кажется, насмешка.
        А может, мне померещилось.

* * *
        ЗАДАЧА №136: Лучник, находящийся на расстоянии ста шагов от мага третьей степени, пробивает его защиту с ослаблением силы удара на пятьдесят процентов, однако не может пробить защиту другого мага, находящегося на расстоянии шестидесяти шагов. Какова степень второго мага? Каков запас прочности его защиты? Сколько лучников необходимо, чтобы пробить его защиту полностью?
        ЗАДАЧА №213: Маг третьей степени массой тела 70кг обращается в волка массой 68кг. Маг второй степени массой тела 76кг обращается в тигра массой 100кг. В животное какой массы обратиться маг первой степени, если в человеческом обличьи он весит 120кг? Каков его коэффициент оборотничества по массе?
        ЗАДАЧА №328: Маг третьей степени производит три шаровых молнии в минуту. Маг второй степени производит девять шаровых молний в минуту. Маг первой степени производит пятнадцать шаровых молний в минуту. Кто из них первым полностью истратит силы, если известно, что перед началом боя энергетический запас третьестепенного составлял сто процентов, второстепенного - семьдесят процентов, первостепенного - шестьдесят процентов от общего запаса?

* * *
        Дубовый, окованный железом сундучок, где хранилась сабая, был пуст. Вся правая боковая стенка скоропостижно прогнила и проржавела; все до одной вывалились заклепки, которым, как уверял кузнец, не будет сносу.
        Я учинил лихорадочный обыск в комнате. Она не успела уйти далеко, ведь еще утром она была под замком!
        И я нашел ее - в каминной трубе. Как она туда попала - уму непостижимо; я ругал ее последними словами, я грозил бросить ее в огонь, я уговаривал потерпеть еще немного… Я напрасно тратил время, сабая - не вещь и не животное, ее нельзя ни подкупить, ни запугать, она живет, подчиняясь древнему завету о том, что информация должна быть свободной. Стремление сабаи к свободе - как она ее понимает! - давно переродилось в инстинкт; завтра же надо будет пойти к кузнецу и заказать сразу несколько цепей с замочками, одной заговоренной цепи сабае хватает на несколько суток…
        Я развернул книгу-беглянку на литере «Г». Горофы.
        Да, у Марта зи Горофа было девять братьев, «ныне покойн». Девять братьев, и все перемерли! Естественной ли смертью - сова знает. Думаю, Март зи Гороф не станет откровенничать на этот счет…
        «Дети - Вел зи Гороф, внестеп. маг, ныне покойн. Баст. - Аггей (без рода), маг 3-ей ст.»
        Не везет Марту зи Горофу с родичами. Братьев слишком много, сыновей слишком мало; собственно, один у него один ныне здравствующий сын, и тот бастард…
        Где-то внизу хлопнула дверь. И задрожала под тяжелыми шагами старая дубовая лестница; шальная надежда, что человек идет к себе в номер спать, не оправдалась.
        - Гей! Эй-гей! Дама Ора, я вам винца принес, того самого, открывайте-ка!
        Голос был хриплый, с проскальзывающими «петухами»; юнец - а это был именно он - старался говорить тихо, но представлению о шепоте его в детстве не научили.
        - Эй! Эй-гей! Преблагая са-ава, тут заклинаньице навешено! Гей, дама Ора, снимите-ка заклинаньице, разбойников у нас не водится, все свои…
        Я обострил слух. Да, вот скрипнула кровать; да, вот вздохнула женщина. А вот и голос, усталый, напряженный:
        - Аггей, я уже сплю.
        - Да не стыдно спать ли? У нас ночью не спят, у нас город, знаете, веселый… вставайте, дама Ора, эдак всю жизнь проспите, поднимайтесь… Да снимите это дерьмовое заклинание, а то я его счас сам сниму!
        Снимай, подумал я мрачно. Нашелся один такой… Аггей.
        Аггей?
        «Аггей», - радостно подтвердила сабая. «Аггей (без рода), маг 3-ой ст.»
        Ну разумеется. Наследственные маги просто так с неба не падают; законный сыночек на свете не прижился, зато на стороне брошенное семя взошло и заколосилось… Ой, заколосилось, думал я, слушая вопли пьяного молодчика. Чтоб твоя сова сдохла. Чтобы у всего вашего неприятного семейства передохли совы…
        - Ты, Ора, что же?! Поманила, а теперь заклинанием завесилась?! У нас это знаешь как называется? Оглоблю крутить, вот как… Только Аггею оглоблю никто не крутил, а кто пытался, тому хуже… Я с тобой как с приличной дамой! А ты что?!
        Я поднялся. Примотал сабаю цепью к ножке стола; потом рука моя - без моей на то воли - потянулась к поясу с муляжом.
        Глина была холодной, заскорузлой, неприятной на ощупь; прикоснувшись к ней, я ощутил легкий внутренний озноб.
        Как мальчишка у витрины оружейного магазина.
        Как жених на пороге супружеской спальни.
        Как скряга у входа в сокровищницу.
        Предвкушение. Эйфория.
        - А-а-а, са-ва твоя задрипанная!
        Мальчишка уже ломился в дверь, вернее, в мое заклинание. Вряд ли в гостинице был кто-то, не услышавший этих ударов - но ни одна сволочь не сочла нужным показать нос. Пусть господа маги сами разбираются…
        Аггей не заметил моего появления - слишком увлечен был пробиванием того, что ему от природы пробить не дано было. На полу у двери стояли масляный светильник - и запечатанная винная бутыль.
        - Эй, мальчик…
        Как ни тих был мой голос - Аггей услышал. Обернулся; оскалился:
        - А-а-а, господинчик…
        В следующую секунду в мою шею полетел кинжал. Надо отдать должное ловкому щенку - бросок был блестящий, даже не знаю, сумел бы я увернуться или нет…
        Уворачиваться я не стал. Позволил принципу пониженной уязвимости показать себя во всей красе.
        При действии заклинания «от железа» кинжал свалился бы на пол, натолкнувшись на невидимую преграду. «Ограниченная уязвимость» сработала иначе: оружие обернулось против агрессора, и Аггей едва не стал жертвой собственного броска. Ну и реакция была у байстрючонка: другой бы тут и улегся с пробитым горлом…
        Кинжал глухо ударил в деревянную дверь Ориного номера - да там и остался. Аггей мельком посмотрел на торчащую из дерева рукоятку, на меня - и на предмет в моих руках; нет, мальчишка вовсе не был пьян. А может быть, стремительно протрезвел.
        - Это - Корневое заклинание Кары, - сказал я, так и сяк поворачивая болванчика перед бледнеющим мальчишкиным лицом. - Ты знаешь, что это такое?
        Знает, слава сове. Вон как побелел; тем лучше. Можно будет обойтись без долгой лекции.
        Аггей пятился, отступая к лестнице. Отвернись я сейчас - только пятки затопочут…
        - Не спеши… Подойди сюда.
        Мальчишка набычился:
        - Вы, господин, не особенно пугайте… Нас тут… у мамки моей… одного болванчика на всех не хватит, ей, не хватит…
        - Тебе хватит, - прошептал я, и холодок предвкушения поднялся из живота выше, выше, ударил в голову, затопил целиком:
        - На колени.
        - Чего?!
        - На колени, щенок. Карается некий Аггей без рода за грубое нарушение ночного покоя…
        - Эй, дядя! Да я ушел уже! Какое нару…шение?
        - …И оскорбительное поведение по отношению к женщине.
        Холодная глина потихоньку разогревалась в моих руках; я распалялся, как молодой любовник, в какой-то момент мне показалось, что дело сделано, пути назад нет, сейчас я переживу миг наивысшего счастья, а у ног моих кровавой медузой ляжет покаранный, раздавленный мальчишка…
        Аггею тоже так показалось.
        Он завыл и рухнул на колени, и скорчился, закрывая голову руками; я смотрел на него сквозь сладкую красную пелену - и потихоньку, по волоску, разжимал сведенную судорогой руку.
        Еще чуть-чуть - и всему конец. Голова уродца покатилась бы по затоптанным плитам, а я стоял бы и…
        Дальше я думать не стал, потому что пальцы наконец разжались. Я вытер ладонь о сорочку, убрал проклятый муляж; щенок-Аггей по-прежнему выл, тихо, но так, что у жителей гостиницы наверняка мороз продирал по коже.
        - Хорт, - глухо сказали из-за двери.
        Я дернул плечом, снимая защитное заклинание. Из-за двери тут же показалась Ора, карие глаза ее были большими и круглыми, как грецкие орехи:
        - Хорт, я приношу извинения, это моя вина…
        На воющего мальчишку она даже не взглянула. Смотрела, не отрываясь, на футляр у меня на поясе, будто проверяя - цел ли уродец?
        - Ничего страшного, - сказал я прохладно. - Ступайте спать… тем более что времени для сна у нас почти не осталось.

* * *
        …Что это? Корневое заклинание шутки шутит?
        Или я сам привык, втянулся? Вжился в роль Судьи - и Палача в одном лице?
        Что, мне теперь и недели не прожить, не пригрозив кому-нибудь Карой?
        Забавные вещи приходят мне на ум, преблагая сова…
        Собственно, а что мешало мне наказать самоуверенного маленького разбойника безо всякого Корневого заклинания? Я неизмеримо сильнее. Испытал бы я подобный, почти физиологический трепет, поставив парня на колени с помощью собственной, от природы данной воли?
        Голоса гуляк не смолкали до утра. Я с трудом сдерживался, чтобы не прислушаться; мне мерещился сипловатый, пускающий «петухов» голос паскудного бастарда.
        Сова-сова, ведь из шести месяцев, отпущенных мне на игры с Корневым заклинанием, два уже прошли! Треть срока!
        С другой стороны, если Март зи Гороф окажется тем, кого мы ищем… Что же, всевластью моему уже завтра может наступить конец?!
        Я не удержался, протянул руку, и на кресле, вплотную придвинутом к кровати, нащупал футляр с заклинанием. Класть болвана под подушку я не осмеливался - еще раздавлю во сне ненароком…
        Муляж был шероховатый и, кажется, теплый. Что, если не карать зи Горофа завтра? Что, если только выяснить степень его вины, а расплату отложить еще на… на четыре месяца? Ведь глупо же вот так, запросто, расставаться с могуществом. Еще и половины отмерянного срока не прошло…
        Смогу ли я поставить Горофа на колени, как бастарда? Смогу ли…
        Слабый шорох привлек мое внимание. Я вскочил - как раз вовремя, чтобы перехватить сабаю, наполовину пролезшую сквозь прутья вентиляционной решетки. Ругаясь на чем свет стоит, я проверил сундучок и цепь - так и есть, гниль, ржавчина, проклятая информация без объяснения причин желала быть свободной…
        - Сожгу, - в сердцах пообещал я. - В камине.
        Показалось мне - или кожаный корешок действительно покрылся пупырышками?
        Я раскрыл сабаю бездумно, никакой особенной цели не ставы; глаза мои - ночным зрением, потому что огня я так и не зажег - остановились на строчке:
        «…как значительное, на службе не сост., бывш. член драко-клуба…»
        Чего-чего? Что за подробность заставила меня вздрогнуть - и еще раз перечитать весь абзац?
        «Март зи Гороф, внестеп. маг, зак. наследн., старш. призн. сын, родовое поместье - замок Выпь, находящ. в окрестн. нас. п. Дрекол, находящ. в устье р. Вырьи, имущество оцен. как значительное, на службе не сост., бывш. член драко-клуба…»
        Бывший член драко-клуба. В котором состоял, если мне память не изменяет, на протяжении десяти лет…
        Вышел из клуба. Без причины?
        Завтра предстоит многое узнать.
        Нет. Уже сегодня.

* * *
        Замок был правильный - у излучины на холме, защищенный с одной стороны рекой, с другой - впечатляющих размеров рвом. Возница, за немалую плату согласившийся доставить нас к зи Горофу, согласился ехать только до «памятного знака» - каменной драконьей морды, выставленной у дороги вместо указателя.
        - Доселе можно, господа хорошие, доселе мне можно. А дальше уже господин колдун ответа спросит, чего тебе надо, мол, так чем ответ держать, а лучше заверну кобылку-то… Тут дальше дорога заговоренная, званого гостя она быстро к воротам волочит, а незваного морочит… Так что… спасибо, господа хорошие, удачи вам в хотениях и приобретениях…
        И, фальшиво улыбнувшись, погнал лошадь прочь.
        Мы с Орой переглянулись, потом она оперлась на мою руку, и мы пошли - не роняя достоинства, прогулочным шагом.
        Дорога была самая обыкновенная, никаким заговором тут и не пахло, зато от замка веяло нехорошей, чуждой силой. Если зи Гороф - тот, кого мы ищем… Да. Некстати вспомнился кровавый глаз, посмотревший на меня из горстки проклятых камней.
        Сейчас камни молчали. Вызывающим ожерельем лежали на Ориных ключицах, но окутывавшее их слабое облачко воли не усиливалось ни на грош.
        - Вам не холодно? - спросил я, глядя на ямочку у основания Ориной высокой шеи.
        - Возможно, это не он, - ответила она, и я поразился, как ловко ей удалось извлечь из-под фальшивого вопроса подлинный, незаданный. - В любом случае лучше с ним раньше времени не ссориться, Хорт…
        Я подумал, что Горофов сынишка, третьестепенной Аггей, мог уже успеть нажаловаться. Возможно, между ним и отцом существует магическая связь… А может быть, Гороф вовсе не так сентиментален. Бегает где-то бастард-разбойник - и пусть его бегает…
        И снова Ора прочитала мои мысли.
        - Знать бы, - сказала она, задирая голову, чтобы рассмотреть получше зубчатую стену. - Знать бы, стоит ли ловить Аггея, чтобы Горофа шантажировать…
        - Поражаюсь вашему коварству, - пробормотал я без удовольствия.
        Мост был опущен, посреди моста имелась примитивная ловушка, насчитанная, может быть, на любопытную деревенщину, но никак не на серьезного визитера. Мы даже трогать ее на стали - обошли по краю моста.
        Как там вспоминала ювелирша - замок, ров, мост? Дракон? Не так уж много подобной экзотики в наши дни, вот и клуб драконолюбов насчитывает всего девять членов…
        Насчитывал. Теперь, без Горофа - восемь.
        Ворота целиком были выкованы из светлой стали, на правой створке имелся грубо нарисованный закрытый глаз. На удар дверного молотка ворота отозвались мелодичным низким гулом; прошло секунд пять, прежде чем нарисованный глаз открылся: радужка его оказалась красновато-коричневой, а зрачок черным, с тускло мерцающей искоркой на дне.
        - Милейший Март! - искренне обрадовалась Ора. - Наконец-то мы до вас добрались! Здоровья и долгих лет вашей сове… Ваше приглашение погостить у вас остается в силе? Вы помните?
        Глаз мигнул. Озадаченно прищурился…
        И закрылся снова.
        Мы ждали; минута шла за минутой, и глиняный человечек, которого я обхватил ладонью поперек туловища, перенимал тепло моей ладони. Если там, за воротами, встретит нас мастер камушков - только на Корневое заклинание и приходится полагаться.
        Послышался вынимающий душу скрип. Сбоку, под дверным молотком, приоткрылась крохотная, на карликов рассчитанная калиточка; из калиточки боком выбрался Март зи Гороф собственной персоной - щуплый мужчина лет сорока, тот самый, на которого я обратил внимание на королевском приеме. Правда, тогда на его плече не было совы, а теперь сова имелась - большая, круглая, крючконосая.
        Левый глаз Горофа был серый, правый - темно-серый, почти черный. Кожа казалась неестественно белой и очень тонкой. От крыльев носа к уголкам губ тянулись глубокие складки.
        Внимательный взгляд - на нас с Орой, на муляж в моей руке, на цветные камушки, украшающие Орину шею. И снова на муляж; сова на плече зи Горофа повторяла его взгляд точь-в-точь.
        - Господа, - заговорил наконец Гороф, и голос у него оказался тихий и глуховатый. - Госпожа Шанталья… Я вынужден отозвать свое приглашение обратно. Пусть тот, кто вас послал, приходит собственной персоной… Я сильно сомневаюсь, что за всеми этими играми в камушки прячется всего лишь внестепенной мальчишка со своей подружкой. Прощайте…
        По силе он равен был мне. А может, нет. Возможно, он был сильнее. Что, если он просто развернется и уйдет?!
        - Минуточку, господин зи Гороф…
        Он посмотрел прямо мне в глаза:
        - Мальчик… Я понимаю, что ты носишься со своей Карой, как сова с копеечкой. Но сам ты пришел ко мне под защитой своего болвана, а женщину привел голенькой, да простит меня госпожа Шанталья. Мне остается только повторить: пусть ваш хозяин приходит сам. Если вы попытаетесь надоедать мне, я вынужден буду…
        - Мы неправильно друг друга поняли, - быстро сказала Ора. - Уверяем вас, господин зи Гороф, за нами никто не стоит… Более того, некоторое время назад мы были почти уверены, что хозяин цветных камушков живет в этом замке.
        Зи Гороф смотрел на нее так долго и пристально, что муляж в моей руке сделался скользким от пота.
        - Значит, вы действительно не имеете к этому никакого отношения, - сказал наконец Гороф, и в его голосе скользнуло разочарование. Я вдруг понял, что и меня спустя секунду охватит подобное чувство: ложная тревога, весь путь проделан напрасно, мастер камушков здесь не живет.
        А с другой стороны - моя власть остается при мне еще на некоторое время. Власть…
        Дальнейшее произошло почти без моего участия. Правая рука поудобнее ухватила муляж поперек туловища, в то время как левая взяла уродца за голову - так, что указательный палец оказался прямо на глиняном затылке.
        Разноцветные глаза Марта зи Горофа встретились с моими. Полные превосходства, холодные, презрительные; я плотоядно усмехнулся.
        По дну его взгляда что-то промелькнуло. Как тень летучей мыши. Страх? Ужас перед Карой? Где же твое превосходство, где твое презрение, внестепенной?
        Презрение осталось на месте. Только холод сменился яростью:
        - Щенок. Чем мельче тварь, в чьи руки попадает Кара, тем больше радости от игры в палача…
        И, оставив на моей щеке след, как от пощечины, Март зи Гороф нырнул в низенькую дверь. Грохнула, захлопываясь, железная створка.

* * *
        «Никогда не сражайся с толпой! Толпа сильнее любого мага, толпа тупой и смрадный противник. Избегай людных мест, никогда не ходи на массовые действа; если уж тебя угораздило попасть в агрессивно настроенную толпу - выбирайся из ловушки с умом.
        Никогда не становись невидимым. Тебя просто раздавят.
        Если твоя степень выше второй - смело обращайся в птицу и лети. Вещи бросай без сожаления, жизнь и здоровье - важнее. Если твой коэффициент оборотничества по массе невелик - обращайся в очень крупную птицу одного с тобой веса. Далеко лететь тебе все равно не придется - ты должен всего лишь оторваться от земли и протянуть пару десятков метров.
        Если твоя степень не позволяет тебе обратиться в птицу - прикрой себя всеми защитными заклинаниями, которые есть в твоем арсенале, и, угадывая направление человеческого потока, поскорее выбирайся из него.
        Если толпа противостоит тебе… Никогда не доводи до такого, но если уж беда случилась - ни в коем случае не пытайся сражаться с множеством противников сразу!
        Оглядись вокруг. Если поблизости имеется стена - опрокинь ее на толпу. Обрушь дерево, устрой пожар, брось молнию, убей одного или двух нападающих - ты должен напугать толпу в первую минуту противостояния. Если этого не удалось - оборачивайся в кого угодно и беги сломя голову…»

* * *
        Бастард Аггей бегал по кругу. Как теленок вокруг колышка, как собака вокруг столба; видимых пут, связывающих Аггея, не было, но на невидимые я выложился даже больше, чем следовало. Все-таки Аггей был маг, хоть и слабенький, и следовало просто связать его - но я не удержался. Погнался за внешним эффектом, пожелал дополнительно унизить сопляка, и вот уже второй час он бегает, как собачка, по рыхлому песку, потный и едва живой от усталости, а его отец не отвечает на мои ультимативные требования. Плевать ему на Аггея, плевать ему на меня и на Кару.
        А может быть, он просто не получал моих писем?
        Мы с Орой сидели в центре вытоптанного Аггеем круга - между лентой реки и кромкой соснового леса. Страдальчески сморщившись, я в шестой раз выводил палочкой на утрамбованном речном песке: «Господина Марта зи Горофа приглашает к разговору господин Хорт зи Табор. Скорейший ответ послужит залогом доброго здравия бастарда Аггея, присутствующего здесь же и подвергающегося пыткам…»
        Относительно пыток я пока что врал. Аггей просто бегал, что в его возрасте и при его роде занятий даже полезно.
        Я протянул над текстом ладони с растопыренными пальцами. Напрягся, бормоча формулы отправки; послание потеряло разборчивость, подернулось рябью, исчезло. В шестой раз… Подтверждения о приеме не было. Я начинал нервничать.
        - Молчит папаша, - сказал я Аггею. - Начхать ему на тебя. Вот я тебя резать начну на части - а папаша и не почешется…
        - Ниче-о, - выдохнул бастард на бегу. - Ничо-о… Ма…маша почешется. И тебя по…чешет, и бабу твою…
        Я щелкнул пальцами, ускоряя Аггею темп. Повинуясь заклятию, парень припустил быстрее; из-под бухающих сапог его вздымались фонтанчики песка.
        - Хорт… - негромко сказала Ора.
        Я молчал.
        - Хорт… - повторила она; я не смотрел на Ору, но по тому, как изменился ее голос, догадался, что карие глаза опасно сузились. - Иногда я думаю… что зи Гороф во многом прав. Что вам за удовольствие издеваться над парнем?
        - Это убийца, - сообщил я сквозь зубы. - Разбойник. Насильник. Это недостойная жизни скотина…
        - Са… тако-ой… - выдохнул Аггей. Ага, он еще не потерял способность разговаривать; я щелкнул пальцами, и Аггей рванул вперед, как пришпоренная лошадь.
        - Противно и стыдно на это смотреть, - сообщила Ора.
        Я вспомнил четверых, прижавших ее однажды в темном переулке. Те парни ничем не отличались от Аггея; старичок, полезший Оре под юбку, был прообразом того, во что превратится Аггей, доживи он до старости.
        Я уже открыл рот, чтобы высказать Оре все, что думал по этому поводу - но передумал. Ситуация зашла в тупик; я допустил ошибку, задумав шантажировать Горофа. Вернее, это Ора подсказала мне неправильный ход…
        И теперь ей, видите ли, противно и стыдно.
        Нежно, в три голоса, заквакали лягушки у берега. Река была как черное парчовое покрывало; некоторое время я раздувал ноздри, принюхиваясь к запахам воды, сосны и мокрого песка.
        Что же. Значит, неудача.
        - Отвернитесь, - сказал я Оре. - Я намереваюсь поплавать у берега.
        Ора ничего не сказала; я перешагнул через вытоптанную Аггеем канавку и подошел к воде.
        Тишина. Лягушки.
        Некоторое время я раздумывал, не обернуться ли выдрой. Решил в конце концов, что удовольствие, полученное от купания в человеческой шкуре, стоит даже таких неудобств, как, например, мокрые подштанники. А решившись, скинул куртку, рубашку, расстегнул пояс; поколебавшись, положил поверх одежды футляр с заклинанием Кары.
        Ора старательно смотрела в сторону. Я снял штаны, ежась, вошел в реку по щиколотку. Есть особенное наслаждение в том, чтобы не плюхаться сразу в холодную воду, а вот так, по волоску, погружаться, чувствуя, как затапливает тело - снизу вверх - приятная прохлада, как бегут по коже острые, непротивные мурашки…
        Я медленно погрузился по грудь, потом не выдержал - и нырнул. Шарахнулась прочь темная рыбина, лягушки удивленно заткнулись; вынырнув, я точно знал, что мастера камушков - найду и покараю. Пусть это не Гороф; пусть это кто угодно, да хоть Ондра Голый Шпиль, но драконолюба мы посетили не случайно - он знает что-то о природе камушков, а значит, поможет мне в поисках, даже если для этого придется взять его замок в осаду. Неудача еще не означает поражения; время есть. Еще четыре месяца Кара безраздельно принадлежит мне…
        Я почувствовал, что попал в стремнину. Нырнул, выгреб в сторону, повернул к берегу…
        Сосны - вернее, их отражения - восхитительно змеились на волнистой водной глади. И столь же восхитительно подрагивали отражения множества людей, бесшумно наполнявших берег.
        Они вышли одновременно отовсюду. Их было не меньше нескольких сотен; они вышли - и остановились плотным полукольцом. Ора Шанталья отступила к самой воде и выставила защитку «от железа и дерева» - нелишне, но и не особенно эффективно. Аггей все еще бегал по кругу, некоторое время разбойники взирали на него кто с ужасом, кто с сочувствием, кто со злорадством.
        Моя одежда - и поверх тряпок футляр с заклинанием - лежали на песке, в полной досягаемости любого из разбойников. Ора, отступив, не догадалась захватить с собой столь ценного глиняного болвана; остановка изменилась так быстро, что даже я разинул рот - ненадолго, зато широко.
        - Ма! - крикнул все еще бегущий Аггей.
        Среди разбойников обнаружилась женщина. То есть я сперва подумал, что это мальчик; простоволосая, коротко стриженая, в каких-то линялых штанах, в шерстяной накидке с бахромой, в сапогах выше колена, она казалась ровесницей Аггея.
        И я не сразу понял, что именно к ней обращено было его отчаянное: «Ма!»
        Она посмотрела сперва на бегущего Аггея, а потом и на меня - голого, мокрого, стоящего по грудь в воде. От ее взгляда мне сделалось холодно - это была не просто «ма», а «Ма» с большой буквы. И на ее глазах мучили ненаглядного сыночка, малыша, беззащитную кровиночку. И что полагается за это мучителям - я прочитал в ее взгляде, и мне на секунду захотелось обернуться выдрой, бросить все и уплыть на тот берег…
        Атаманша шагнула вперед, ловко поймала бегущего Аггея за шиворот, дернула в сторону; по тому, как она вытаскивала сына из-под власти заклятия, я сразу понял, что ей и раньше приходилось иметь дело с магами. Ну вот; мальчишка рухнул на песок, хватая воздух ртом, ноги его продолжали бежать уже в воздухе - но основные нити заклинания были нарушены, через несколько секунд парень сможет наконец-то отдохнуть…
        А вот интересно, что за отношения у них с Горофом, спросил я сам себя. Та еще семейка - маг, атаманша, бастард…
        Пауза затянулась. Разбойники стояли полукольцом, ожидая, что скажет им тощая маленькая женщина с неровно подрезанными светлыми волосами; я смотрел на своего уродца.
        Пока что господа разбойники не обратили на него внимания…
        Все. Уже обратили.
        Волосатые руки, потянувшиеся было к моим вещам, сперва отдернулись под взглядом атаманши - и только потом, получив молчаливое «добро», потянулись снова.
        Я рванулся на берег - меня остановили два десятка арбалетов, нацелившихся мне в грудь. Несколько запоздало я вспомнил, что на мне-то защитного заклинания нет, и поспешил прикрыть себя - прямо поверх «гусиной кожи» и мокрых подштанников.
        Наблюдавшие за мной разбойники загоготали.
        Нет, не зря маги предпочитают черные плащи и высокие шляпы. Человек повелевающий должен и выглядеть соответственно - а попробуй-ка сотворить сколько-нибудь приличное заклинание вот так, нагишом, да еще под взглядами хохочущих вооруженных мужланов…
        Разбойники уже обшарили мое платье, вытряхнули карманы и выпотрошили кошелек; сдавленный вопль восторга знаменовал еще одну находку - разбойникам попался мешочек с камушками. Я увидел, как загадочные мои самоцветы, добытые с таким трудом, связанные каждый со своей особенной тайной - расползаются по грязным рукам, разбойники цокают языками, а кое-кто уже и напялил на себя опасное украшение…
        Но самое печально было все-таки не это. Атаманша, безошибочно определив, какой из трофеев имеет наибольшую ценность, жестом потребовала передать ей футляр с Карой.
        Я попытался вспомнить, что говорил господин председатель клуба относительно таких вот случаев - Кара в чужих руках. Я попытался вспомнить - и не смог; может быть, таких случаев вообще не предусматривалось? Ну какой же внестепенной маг допустит, чтобы у него отобрали муляж Корневого заклинания?!
        - Мадам, - сказал я как мог проникновенно. - Эту вещь вам лучше не трогать. Мне будет обидно, если с вами что-нибудь случится…
        Она бросила на меня быстрый оценивающий взгляд. Повертела муляж в руках, легонько подтолкнула Аггея, все еще валявшегося на земле, по-матерински так пнула сапогом:
        - Малый, это что за лялька?
        Голос у нее был неожиданно тонкий. Хрипловатый - от вечных простуд и, вероятно, курения, - но тонкий, как у девочки.
        Аггей сел. Посмотрел на меня - змееныш! Мог бы - живьем бы меня сожрал, проглотил бы, не жуя…
        - Это Корневое заклинание, - сообщил мрачно. - Ежели этому, - кивнул на меня, - в руки попадет - ищи-свищи, привет сове. А так - я его на части порву…
        Это даже хорошо, что на свете бывают такие самоуверенные юнцы. Это даже правильно; я приободрился.
        - Грохнуть? - спросила атаманша, с отвращением разглядывая глиняную куклу.
        - Пускай, - сказал Аггей и оглядел разбойников оценивающим взглядом, - пускай Вилка грохнет…
        - А че? - возмутился молодой разбойник, примерно одних с Аггеем лет. - А че я?!
        - Слышал? - атаманша протянула ему болвана. - Давай, сломай ему шею-то… Небось глиняный, сдачи не даст. Давай-давай, делай, что сказано…
        Аггей рассчитал верно. Понял, что завладеть Карой все равно не сможет, и решил с минимальными потерями - ну, околеет какой-нибудь Вилка - лишить меня честно выигранного Корневого заклинания…
        Я вскинул обе руки ладонями кверху. В небо ударили две очень сильные молнии; кроны сосен справа и слева вспыхнули как пакля. Если бы я был в черном плаще и при шляпе - разбойники дали бы деру все до единого. Но я был в мокрых подштанниках, а потому в стане врага случился всего лишь небольшой переполох.
        Во-первых, Вилка с перепугу - или с умыслом - уронил болвана на песок.
        Во-вторых, наиболее робкие разбойники шарахнулись и присели, а наиболее храбрые вскинули оружие; в мою защиту ударили три или четыре тяжелых арбалетных стрелы.
        - Залпом! - крикнул гаденыш-Аггей. - Залпом, остолопы!
        Да, парнишка вовсе не был глуп. Я с ужасом понял, что одновременный удар десяти, к примеру, стрел даже моей замечательной защите не сдержать…
        Я мельком взглянул на Ору; никакой Оры не было. Там, где только что стояла моя помощница, обнаружилась теперь небольшая водяная крыса; зверь ушел в воду без плеска, оставляя меня одного против трех сотен головорезов - но одновременно развязывая мне руки.
        - Всех сожгу! - заорал я, подкрепляя слова новой молнией. Разбойники отшатнулись; сосны пылали, огонь перекидывался с кроны на крону, становилось жарко. Больше всего я боялся, что в суматохе кто-то наступит на мою Кару, а тогда уж, как правильно заметил Аггей, привет сове…
        Повелительно рявкнула женщина в линялых штанах. Полукольцо разбойников, развалившееся было, снова сомкнулось; воняло паленым, кое-кто недосчитался бороды, кое-кто остался без бровей и ресниц, но в целом разбойничье воинство оставалось по-прежнему боеспособным. Атаманша махнула рукой, отдавая команду арбалетчикам, залп - и я повалился ничком в воду. Стрелы зашлепали в реку у меня за спиной; я впервые задумался о том, что этих три сотни, а я, хоть и внестепенной маг, но один…
        Где-то в юности я читал подобную историю. Трое могущественных магов пали жертвой толпы дикарей - потому что дикарей было много, и маги истратили все силы до конца. Мои силы тоже не бесконечны, я хорошо это усвоил еще в детстве, сидя в глубоком колодце.
        Да, обыкновенные разбойники давно поседели бы и отступили. Но эти - эти всю жизнь прожили бок о бок с драконьим замком, магов знали не понаслышке, а значит, запугать их не удастся, значит, пора убивать…
        Будто прочитав мои мысли, стриженая женщина скомандовала новую атаку.
        Заклинание «от железа и дерева» удержало нападающих, но ненадолго - от ножей и топоров они догадались избавиться, а металлические бляхи на одежде не воспринимались заклинанием всерьез. Мой барьер пронзительно звенел - но пропускал безоружных разбойников почти без сопротивления.
        Я отступил в воду почти по грудь. Я сбивал нападавших некрасивыми, серыми, но очень эффективными молниями.
        Они падали один за другим - но они не думали отступать! Они спотыкались о тела сраженных товарищей, но перли и перли; ко мне тянулась по меньшей мере сотня безоружных, но от этого не менее волосатых и загребущих лапищ.
        Са-ава! Да что они о себе возомнили!
        Я обернулся выдрой. Нырнул; поверхность воды, подсвеченная пожаром, колыхалась над моей головой, будто оранжевое шелковое полотнище. Я видел разбойничьи ноги в сапогах - и фонтанчики песка, поднимавшиеся со дна при каждом их шаге; кое-где на мелководье имелись безжизненные тела, и вода вокруг них мутилась.
        - Где он? Где? - спрашивало толстое копье с железным наконечником, тычась в дно и распугивая мальков.
        - Может, пусть себе? - осторожно предположили хорошие сапоги, из-за голенищ которых тянулись струйки радужных пузырьков. - На кой он нам сдался?
        Неразборчиво закричала атаманша на берегу, и владелец хороших сапог присел так, что я и качество штанов его смог оценить - штаны, между прочим, тоже неплохие…
        Достойно ли внестепенному магу спасаться бегством от банды головорезов?
        Цела моя Кара, или на нее уже кто-то наступил?
        Ни ответить на эти вопросы, ни принять решение я так и не успел. Там, за оранжевой водной поверхностью, случилось что-то не вполне понятное.
        Дикий вопль. Еще один; неразборчивые проклятия, мольбы, шипение; исчезло копье, убежали на берег хорошие сапоги, и даже одно из безжизненных тел заворочалось, пытаясь подняться.
        Грязно ругался Аггей.
        - Брось! Брось! - орала атаманша.
        Я осторожно высунул из воды маленькую, темную, покрытую жесткой шерстью голову.
        Они уходили! В панике, волоча за собой раненых, не оглядываясь, они уходили, и позади всех бежала стриженая женщина в линялых штанах…
        От черного дыма даже выдре было нечем дышать. Над берегом уверенно разрастался настоящий лесной пожар; пора было уходить, и уходить через реку.
        Я принял человеческое обличье и выбрался на берег. На всякий случай прикрыл себя заклинанием «от железа»; опустился на четвереньки. Задыхаясь и кашляя, взялся осматривать нечистый заплеванный песок - вот здесь стоял Вилка, когда муляж Кары вывалился у него из рук…
        Я полз, не разгибая спины. Совсем рядом упала горящая ветка; я просеивал песок между пальцами, я рыл ямы и воздвигал горки - со стороны могло бы показаться, что Хорт зи Табор не наигрался в детстве в песочек…
        - Вы что-то потеряли? - спросил Март зи Гороф.
        Даже не глядя в его сторону, я уже знал, что это он, и что стоит в пяти шагах от меня, и даже приблизительно догадывался, что у него в руках…
        Я поднял голову.
        Он стоял там, где я ожидал его увидеть. И в руках у него была моя Кара - целая и невредимая.
        Са-ава…
        Надо было как-то, по возможности не теряя достоинства, подняться с колен. Защитка «от железа» по-прежнему была на мне, но при беседе с внестепенным магом толку от нее не было вовсе.
        Осторожно, стараясь не делать резких движений, я перебрался в положение «сидя на корточках». И потом уже, осторожно выпрямляя колени, разогнулся.
        - Как здоровье вашей совы, господин зи Гороф?
        Гороф вздохнул. Посмотрел на фигурку в своих руках, перевел взгляд на меня:
        - Сова поживает прекрасно, благодарю вас…
        - Это вы убедили господ разбойников… удалиться? - спросил я кротко.
        Он серьезно покачал головой.
        - Странно, - сказал я, механически вытирая руки о подштанники. - Мне показалось, что их кто-то очень настойчиво убедил… и так неожиданно…
        - Я получал ваши письма, Табор, - сказал зи Гороф задумчиво.
        - Вы не находите, что вежливее было бы ответить?
        Он снова покачал головой:
        - Нет… Если сию секунду не потушить пожар, в моих владениях случится настоящая катастрофа. Было бы справедливо, если бы тот, кто этот огонь зажег, постарался поскорее потушить его.
        - Меня спровоцировали, - сказал я и закашлялся от дыма.
        - Беритесь за работу. Потушите пожар.
        - Меня невозможно принудить, - сказал я, обозлясь. - Раз уж этот лес относится к вашим владениям - вам бы и позаботиться о порядке. А пока орды разбойников нападают на честных…
        - Заткнись, - сказал Гороф. Выдержка все-таки оставила его; я видел, как напряглись, сдавив статуэтку, длинные белые пальцы.
        - Я вовсе не подвергал вашего сына пыткам, - сказал я примирительно. - Я… несколько преувеличил. Да к тому же вы ничего не сможете с ней сделать! Это не ваша Кара. Не вы ее выиграли. Не вам ее применять…
        - Да, - сказал зи Гороф. - Применить я ее не могу, да и не собираюсь… Но вот забросить болвана туда, где он преспокойно пролежит еще четыре месяца - я могу, Табор. И я это сделаю.
        - Не сделаете, - сказал я и шагнул вперед.
        Гороф прищурился.
        Нет, он не превосходил меня силой. Но я сегодня уже здорово потратился, я устал, я был зол и посрамлен, я был, в конце концов, по-прежнему в одних подштанниках, а это не добавляет самоуверенности…
        Горящее дерево зашипело, и нас с Горофом окутало облако пара. Мы одновременно обернулись; под кронами пылающего леса стояла, раскинув руки, Ора Шанталья. Тушила, по мере сил, разожженный мною пожар.
        А сил у нее было совсем немного.
        Гороф снова посмотрел на меня. Неприятно посмотрел; не отводя взгляда, упаковал глиняную фигурку в кожаную сумку с двумя ремнями, закинул за спину. Повернулся, зашагал к Оре - и огонь сразу же будто смутился, дым стал реже, зато белого пара прибавилось…
        Некоторое время я стоял и смотрел, как они тушат огонь.
        Потом принялся засыпать песком горящую траву и упавшие ветки. Я хотел продемонстрировать Горофу добрую волю, не истратив при этом ни капли магических сил. Которые, я чувствовал, сегодня еще понадобятся.
        Пожар понемногу издох.
        Стоящие у берега сосны приобрели жуткий, неживой вид. Дымились черные кусты; было уже почти темно, и дневным зрением я не мог разглядеть ни Горофа, ни Ору в ее черном платье.
        Страшно хотелось пить. Но напиться из реки, в которой все еще мокла пара разбойничьих тел, я побрезговал.
        Всего двое? Мне казалось, что своими молниями и перебил не меньше полусотни…
        Я подтащил одного из разбойников к берегу. Перевернул на спину; Вилка. Теперь, после смерти, ему можно было дать лет семнадцать.
        Сова-сова…
        Я вдруг понял, что мне холодно. Что я провонял дымом, что я почти наг, что я убийца, что я неудачник; увиденный ночным зрением, дымился коричневый лес, смотрел в небо мертвый парнишка у моих ног, а в темно-бежевом песке тут и там виднелись камушки-самоцветы с глазами и мордами, моя разграбленная коллекция…
        Я стал собирать их. Не зная, зачем.
        - Хорт, мы с господином зи Горофом нашли общий язык, - сказала Ора за моей спиной.
        Я не обернулся. Камушки находились легко, будто сами просились мне в руки; они были здесь почти все… Нет, совершенно все, до одного. Странно, я ведь сам видел, как разбойники рассовывали их по карманам, по кошелькам, кое-кто за голенище сунул…
        Моей одежды не было на берегу. Зато валялись два чужих сапога - обе левых.
        - Вы слышите, Хорт? История с Агеем полностью разъяснилась. Господин зи Гороф больше не держит на нас зла…
        Я выпрямился, держа в горстях два десятка цветных камушков. Мне просто некуда было их спрятать; стоя перед Орой и Горофом, я понял вдруг, что чувство наготы владеет мной не потому, что я раздет.
        Я ощущал себя голым, потому что со мной не было Кары.

* * *
        - Да, каждый из этих камней - магическая вещь с собственной историей и собственным назначением…
        - Догадались и без вас, - грубо сказал я.
        - Хорт, не стоит так себя вести, - предложила Ора.
        - Не стоит давать мне советы, - отозвался я еще более грубо.
        Март зи Гороф усмехнулся.
        Моя Кара была все еще при нем. В сумке, закинутой за спину; оба клапана были прикрыты сторожевым заклинанием, но я пока и не пытался отнять заклинание силой.
        Такая попытка была чревата поражением.
        Пока.
        Мы шли через ночной лес - увиденный ночным зрением, он казался мне чужим, враждебным, лилово-коричневым. Я не стал создавать на себе иллюзию одежды - это было своеобразным вызовом, все мы маги, мол, чего стыдиться? А потому и спутница моя, и спутник были вынуждены терпеть рядом с собой полуголого босого мужчину.
        И они, надо сказать, терпели меня с достоинством.
        - Так вот, - назидательно продолжал зи Гороф. - Эти камни имеют ценность как по отдельности, так и все вместе… Эти камни остаются орудием того, кто их создал.
        Он замолчал, ожидая вопроса.
        Я не открывал рта; мне казалось, что колючие шишки и выпуклые корешки сбежались со всего леса на встречу с моими нежными, не привыкшими к босоногим прогулкам ступнями. Цветные камушки, завернутые в Орин носовой платок, бились о бедро при каждом шаге.
        - Господин зи Гороф, - мягко сказала Ора. - Мы, собственно, в последние дни только и заняты, что поисками хозяина камушков… Возможно, вы знаете больше? Ведь тогда на королевском приеме… на том недоброй памяти приеме вы обратили на них внимание, я заметила…
        Гороф как-то странно хмыкнул. Некоторое время мы шли молча.
        - Одна деталь, - сказал Гороф, глядя себе под ноги. - Я наблюдал за выяснением отношений между господином зи Табором и местными жителями… не с начала, правда, но наблюдал. У меня сложилось впечатление, что битва зашла в тупик…
        Он ждал, наверное, что я вмешаюсь, но я по-прежнему молчал.
        - Да, - продолжал задумчиво Гороф. - Эти воинственные господа видели кое-что пострашнее горящего леса, молний и прочей магической атрибутики. Однако… они ушли, и причиной этому вовсе не усилия господина Табора, вернее, не только его усилия…
        Он снова замолчал.
        - Что же произошло? - терпеливо спросила Ора.
        - Самоцветы, - сказал Гороф, поддевая носком сапога бледный гриб посреди тропинки. - Глупое мужичье растащило коллекцию господина Табора в буквальном смысле по камушку… И вот, когда великая битва, - в его голосе проскользнула насмешливая нотка, - когда великая битва зашла в тупик - камушки дали о себе знать. Я сам видел, как неудачливые господа рвали на себе одежду, спеша от них отделаться…
        - Но ведь камушков было что-то около двадцати, - быстро сказала Ора. - А разбойников… гм. Местных жителей было куда больше, и вряд ли общая паника…
        - Я говорю о том, что видел, - мрачно сказал Гороф. - Именно после того, как камушки - внезапно и все разом - обнаружили свой норов, господа горожане решили покинуть поле боя…
        Я обнаружил, что руку с узелком держу на отлете - подальше от себя, как будто самоцветы вот-вот должны были превратиться в пылающие уголья; мне вдруг страшно захотелось рассказать кому-нибудь про феномен, свидетелем которого я был: тогда слабенький шлейф чужой воли, окутывающий горку камней как бы облачком, вздулся, будто вылезший из орбиты кровавый глаз…
        Я сдержался.
        - Господин зи Гороф, - сказала Ора торжественно. - Как вы уже убедились, мы с господином зи Табором не имеем никакого отношения к мастеру камушков. Мы ищем, его, чтобы…
        - Чтобы покарать, - сказал я хрипло.
        Гороф быстро взглянул на меня - но ничего не сказал.
        - Хорт, - после паузы предложила Ора. - А не рассказать ли вам… учитывая, что между нами и господином Горофом возникло некоторое взаимопонимание, и ради укрепления этого, хрупкого пока что, мира… не рассказать ли вам историю, которую вы в свое время рассказали мне?
        Я наступил пяткой на острый камень - и зашипел, подобно рассерженному коту.
        - Стало быть, это, - Гороф шевельнул плечом, поправляя сумку на своей спине, - эта вещь… предназначена хозяину камушков? Я правильно вас понял?
        - Это было бы разумно и честно, - сказала Ора, и я в друг понял, что она повторяет мои же слова. - Потому что кого-нибудь другого можно покарать и так, своими силами… если возникнет необходимость карать. А тот, кто препарирует людей, награждая их потом камушками…
        - Препарирует? - быстро спросил Гороф.
        Ора запнулась.
        - Препарирует… - повторил господин внестепенной маг, отводя от лица нависшую над тропинкой ветку. - Какое неприятное… в то же время какое точное слово. Госпожа Шанталья… мне действительно хочется услышать эту историю. Если господин Табор набрал в рот воды - может быть, вы могли бы…
        Из коричневатой темноты вылетели бесшумно, будто надутые воздухом, три пестрых лохматых шара. Две совы мелькнули над нашими головами, третья изменила траекторию - и тяжело бухнулась на плечо Горофу. Тот неуклюже присел, пытаясь сохранить равновесие.
        - Не сова, а куль с отрубями, - сказал Гороф почти зло.
        Птица повернула голову и смерила меня желтым взглядом. Потом развернулась к Оре - и таким же образом изучила ее. Переступила лапами, устраиваясь поудобнее. Гороф поморщился.
        - Я не скажу ни слова, - пообещал я мрачно. - И госпоже Шанталье не позволю ничего рассказывать… пока мне по доброй воле не вернут мою собственность.
        - Госпожа Шанталья, - сказал Гороф, поправляя на плече сову, как поправляют шарф или капюшон. - Должен сообщить вам, что Корневое заклинание Кары обладает странным, не до конца изученным свойством - она изменяет личность того, кому принадлежит. Вытаскивает на поверхность все самое гадкое и низменное. Воспитывает палача. Ваш спутник возится с Карой больше двух месяцев - вы ничего такого за ним не замечали?
        - Мы познакомились сразу после того, как господин зи Табор получил свой выигрыш, - подумав, сообщила Ора. - Но мне кажется, вы преувеличиваете, господин зи Гороф.
        Горофовская сова смотрела на меня теперь неотрывно. И неспроста - как раз в эту секунду я прикидывал, как бы половчее напасть на Горофа и отобрать у него сумку с Карой…
        - Предлагаю компромиссный вариант, - быстро сказала Ора. - Вы, господин зи Гороф, можете предложить господину зи Табору понести эту сумку. Она, вероятно, тяжелая?
        Несколько мгновений мы с Горофом молча дивились Ориной наглости. Потом он неожиданно расхохотался, так, что сова на плече подпрыгнула:
        - А ведь верно… Как иначе господину зи Табору нести свое сокровище? Под мышкой? А так мы выиграем оба: я немолод и быстро устаю от самой легкой ноши, а господин зи Табор полон сил и охотно поможет престарелому собрату… Так ведь?
        Гороф издевался. Во-первых, ему было чуть больше сорока. А во-вторых, передавая мне сумку, он умышленно не снял сторожевых заклинаний.
        Я промолчал. Усталость брала верх; я не готов был сцепиться с Горофом в открытую, следовательно, надо было терпеть.
        Сумка его вовсе не была такой тяжелой. Сквозь тонкую кожу отлично прощупывалась моя статуэтка - она была цела. Уродливая голова, над которой пронеслось столько опасностей, по-прежнему сидела на тонкой шейке. Шутки шутками, но, ощутив Кару в своих руках, я как-то сразу успокоился.
        - Хорт, - напомнила Ора. - Вы обещали рассказать.
        Ничего я не обещал.
        Лес кончился; мы вышли в поле, над нами пролегло бурое, без единой звездочки небо. Моя кожа покрылась пупырышками от прохладного и очень настойчивого ветра; с подсохших подштанников сыпался, понемногу отлипая, песок.
        На дороге не было ни души. Пахло осенью; впереди, почти на коричневом горизонте, высился камень в виде драконьей морды. Стало быть, до замка еще идти и идти…
        Хотя что мне там делать, в замке у Горофа? Ору он пригласил переночевать в комфорте, вот пусть Ора и…
        - У меня есть друг, - сказал я хрипло. - Друг детства, которому я обязан жизнью. Однажды его отец пропал…
        Я рассказывал длинно и подробно, ничего не выпуская; ни один из моих спутников ни разу не перебил меня. Когда я закончил, мы были уже на мосту перед замком - примитивная ловушка почуяла хозяина и беспрепятственно нас пропустила.
        Низенькая дверь в стальных воротах открылась широко и гостеприимно. Ора вошла первой; я замялся. Орина рука поманила меня уже из-за ворот; за моей спиной стоял Гороф, терпеливо ожидая, пока я войду…
        И я вошел.
        Здесь, по счастью, горели фонари, было почти светло, и от ночного зрения можно было спокойно отказаться.
        Мигнув, я огляделся.
        Прямо у меня под ногами начинался еще один мост - каменный, горбатый, ведущий к парадному входу; слева от моста имелось странное строение, круглое, сложенное из огромных гранитных глыб.
        Пастью темнела полукруглая арка-вход. Два узких окошка под крышей казались выпученными глазами.
        Я перевел взгляд.
        Поперек моста лежала цепь, каждое звено которой было размером с тележное колесо. Один ее конец уходил внутрь гранитного строения, другой…
        На другом помещался кожаный ошейник. Огромный.
        Пустой.
        Ноздри мои дернулись - ветер принес клочок запаха. Несильного, но - впечатляющего.
        - Идите же, - раздраженно сказал Гороф.
        Я отстранил Ору рукой - и пошел первым.
        На середине моста приостановился; запах здесь был сильнее, приходилось дышать ртом.
        Цепь перегораживала мне дорогу; собравшись с духам, я переступил через нее - и помог перебраться Оре.
        Пустой ошейник притягивал взгляд. Завораживал; мне показалось, что я вижу прилипшую к грубой коже чешуйку.
        Померещилось.
        У входа в замок запах ослабел. Гороф прошел вперед, бормоча заклинания-ключи, морщась, о чем-то тягостно раздумывая…
        Сова нагадила ему прямо на плечо - но Гороф этого не заметил.

* * *
        «…Выбирая совенка, будьте бдительны: птица должна быть здоровой, с блестящим оперением, с выразительными крупными глазами и чистым клювом. Если вам предложили на выбор нескольких совят, покажите им привлекающий внимание предмет (например связку ключей) и посмотрите, кто из птенцов первым на него среагирует.
        В доме у совенка должно быть свое место - полая изнутри колода с круглым входом-дуплом. Несложное заклинание уюта поможет сделать коробку максимально привлекательной для птицы.
        С первых же дней приучайте птенца к чистоплотности. У сов существует система сигналов, связанная с ритуальным испражнением (например, нагадить на плечо означает выразить соболезнование, нагадить на голову - выразить порицание, оставить помет на столе - предупредить об опасности пищевого отравления), тем не менее приложите все усилия к тому, чтобы птенец испражнялся не где попало, а в специально отведенной коробке с опилками.
        Почаще обращайтесь к сове с ласковой речью. Почаще сажайте ее к себе на плечо. Гармоничные отношения между хозяином и его птицей всегда благотворно сказываются на жизни хозяина. Следите за здоровьем совы: тусклые перья либо слезящиеся глаза - уже повод для волнения.
        Совы часто ревнуют хозяев к новорожденным детям - ни в коем случае нельзя ставить колыбель с ребенком в той комнате, в которой любит находиться птица. Никогда не берите ребенка на руки в присутствии совы.
        Если сова ревнует вас к жене - возможно, вы уделяете супруге больше внимания, нежели птице. Пересмотрите свое поведение. Почаще обращайтесь к сове в присутствии жены, а обращения жены игнорируйте (в отсутствие совы можете быть с супругой поласковее, это сгладит острые углы).
        Совы старше пятидесяти лет обычно сами разговаривают с хозяевами - речь их поначалу отрывиста и невнятна, однако после, разговорившись, пожилая здоровая сова способна произносить связные речи протяженностью до десяти минут. Особый эффект имеют произнесенные совой тосты; иногда сова способна дать совет, но прислушиваться ли к нему - дело ваше. Рассчитывать на по-настоящему дельную рекомендацию может только тот, кто всю совью жизнь относился к своей птице, как к близкому родственнику.
        Если ваша сова умерла, ваша обязанность похоронить ее в согласии с соответствующим обрядом. После трехмесячного траура вы можете завести другую сову, но можете и сохранить верность прежней птице. Маг, хранящий верность умершей сове, называется бессовцем (бессовкой)».

* * *
        Молчание становилось совсем уж непонятным и даже пугающим.
        Внешне все было очень благопристойно. Оре дали возможность помыться и привести себя в порядок. Мне дали возможность провести час перед камином, тупо глядя в огонь; босые ступни мои высохли и неприятно заскорузли.
        Гороф молчал. С момента, как мы вошли в замок, он не произнес ни слова.
        Он появлялся и исчезал. Бродил из угла в угол, и сова на его плече недовольно вертела головой. Он смотрел то на меня, то в потолок, то на свою правую руку, то в камин, то в ковер; мне хотелось спросить его, куда подевался дракон. Мне хотелось спросить его, что он знает о цветных камушках со шлейфом магической воли. В конце концов мне хотелось спросить, где в этом замке отхожее место…
        Но он расхаживал, самим видом своим отбивая охоту спрашивать, и мало-помалу я убеждался, что мой рассказ поразил внестепенного зи Горофа куда больше, чем я рассчитывал.
        Явилась Ора - чистая, довольная, благоухающая; погрузилась в кресло рядом со мной.
        Молчание затягивалось. Гороф расхаживал по комнате за нашими спинами.
        От нечего делать я попытался представить, где сейчас бродят мои штаны, куртка, рубашка, сапоги и прочее. Имей я лишнее время и силы - можно было бы подшутить над ограбившими меня негодяями. Хотя платье мое наверняка пришло в негодность, пострадало от лесного пожара… Хотя ни за какие бриллианты я не согласился бы надеть штаны, которые успел уже примерить немытый разбойник… Это была бы чистая месть, издевательство безо всякой выгоды; я мечтательно улыбнулся.
        Одна беда: в присутствии господина Горофа мне надо экономить силы. Тем более, что молчание из невежливого становится просто опасным…
        Ора не выдержала первой.
        - Милейший Март… - проговорила она мягко, чуть ли не заискивающе. - Мне кажется, уже можно обсудить… поделиться друг с другом…
        Гороф резко дернул плечом, стряхивая задремавшую сову. Магическая птица рухнула, как мешок с песком - и только за миг до столкновения с полом заложила вираж, избегая позорного падения.
        - Прошу прощения, - отрывисто сказал Гороф. - Дело в том, что…
        И снова замолчал; мы терпеливо - за окнами занимался уже рассвет! - ждали, пока он продолжит.
        - Госпожа Шанталья, - Гороф демонстративно обращался к одной только Оре. - На самом деле вы знаете больше, чем я. Ведь это вы собрали двадцать один камушек в одном мешочке. Вы навели справки об их владельцах…
        - Все это проделал господин зи Табор, - осторожно поправила Ора. - Это целиком его заслуга.
        Гороф бездумно стряхнул с плеча подсохший совий помет:
        - Тем не менее именно от вас, госпожа Шанталья, я впервые услышал это словечко - препаратор…
        Ора смутилась, как от незаслуженной похвалы:
        - Оно само пришло мне на язык… Известно, как лекари изучают строение человеческого тела. Они препарируют трупы, извлекая органы, классифицируя…
        - Да, - Гороф невежливо перебил ее. - Да… Вы сочли, что этот, мастер камушков, препарирует человеческие души?
        Я спрятал глубоко под кресло свои босые грязные ноги. Мне и было неуютно, а сделалось еще неуютнее.
        - Где-то так, - сказал Ора, помолчав.
        - Да, - сказал я быстро, будто опасаясь, что мне не дадут говорить. - Да. Это именно так. Все, кто был похищен, кто приобрел потом камушек… потерял вместе с тем одно из свойств своей личности. Они, эти свойства, подчас такие неуловимые, что человек и потерю-то осознал не сразу… Или вовсе не осознал, ее заметили окружающие. И не всегда их огорчала эта потеря…
        Я развязал Орин платок. Высыпал перепачканные песком камушки прямо перед собой, на ковер:
        - Вот. Этот агат… Ремесленник, который получил его, прежде имел обыкновение колотить жену до синяков. А после похищения и препарации стал мягок и добр со всеми, не только с женой… Этот изумруд - пятнадцатилетнего мальчишки, который боялся темноты, а после того, как его похитили и вернули, перестал бояться совершенно…
        Я запнулся. Оторвал глаза от рассыпавшихся по ковру камушков; и Ора, и Гороф смотрели на меня с напряженным вниманием.
        - Вот этот «кошачий глаз», - сказал я медленно, - и вот этот лунный камень… И вот эта, кстати, яшма… принадлежали сумасшедшим. Они были в здравом уме, когда их похитили. А вернули их уже свихнувшимися. Что это, ошибка препаратора?
        Гороф подошел ближе. Наклонился; взял на ладонь яшмовую морду неведомого зверя. Тот самый камень, с которого все началось. Кулон барона Ятера-старшего.
        - Нет, - сказал Гороф, забыв даже о том, что не должен со мной разговаривать. - Не обязательно - ошибка. Просто у души есть такие свойства, которые отнять - значит разрушить… Все равно что из дома выломать несущую стену. Можно выбить окно, снять дверь, убрать перегородку - дом будет стоять… Но если снести несущую стену - строение рухнет.
        За окнами было уже совсем светло. Камин горел по-прежнему, и отблески огня мерцали на россыпи цветных камней.
        Я смотрел на них почти с ужасом.
        То есть я знал, я предполагал нечто подобное… Но только теперь, перед этим камином, до конца уяснил, с кем или с чем предстоит столкнуться.
        Если я не передумаю, конечно. Если я не откажусь от этой идеи: покарать того, кто лишил рассудка - и жизни - старого барона Ятера. Того, кто потрошит человеческие души.
        «Чем справедливее будет ваша Кара, чем могущественнее покаранный и чем больше злодейств у него за плечами - тем больше возможностей откроется перед вами…»
        Извини, старичок-одуванчик за гардеробной стойкой. Вероятно, в гордыне своей я замахнулся на слишком уж… впечатляющий подвиг.
        …А Илу можно будет соврать. Сказать, мол, виновный наказан. Проверить он не сможет, да и не захочет; если Ил не любил отца - за что мне-то его любить, самодура, тирана, негодяя?! Так ему и надо, поделом…
        Я вздрогнул. И Ора, и Гороф глазели на меня, как алхимик на мензурку.
        - Я знавал одного человека, - сказал я. - У него дочь изнасиловали и убили. Он сам - слабенький маг, торгует зельями, сам не может наказать мерзавца…
        - Да-да, - отозвалась Ора с непонятным выражением. Я так и не понял, насмехается она или нет.
        - Да-да, - эхом повторил Март зи Гороф. - Да-да… На свете полно мерзавцев, которых следует покарать, которых карать легко, которых карать приятно. Да. Много лет назад у меня была возможность вступить в Клуб Кары. Я долго думал… И отказался. Платить ежемесячные взносы, ждать результатов розыгрыша, надеяться на Кару может либо слабый и униженный человек, либо прирожденный палач…
        - Госпожа Шанталья, - сказал я зло. - А вот объясните господину Горофу, почему вы являетесь членом Клуба Кары? Моих ведь объяснений он слушать не будет…
        Ора перевела дыхание. Во взгляде, обращенном ко мне, не оказалось ни раздражения, ни злобы.
        - Я женщина, - сообщила она мне, а не Горофу. - Отец мой умер… Я маг третьей степени. За меня некому заступиться… В моей жизни был эпизод, когда я ощутила сильную потребность… в оружии. Я не стану вам, господа, посвящать вас в суть того эпизода, хорошо? С тех пор прошло много лет, обида и горечь поостыли, но мне все-таки хочется… хотелось бы предстать перед тем человеком - с Карой в руках. Просто посмотреть ему в глаза. Даже карать не обязательно.
        Некоторое время было тихо. Огонь в камине, повинуясь неслышному приказу Горофа, начал пригасать; за окнами вставало солнце.
        - Сама судьба помогает вам, Табор, - сказал Гороф с неприятной усмешкой. - Вам с самого начала следовало обратить свою Кару не на этого… мастера камушков, а вот на обидчика госпожи Шантальи.
        - Нет! - сказала Ора с такой обидой, что даже Гороф, кажется, вздрогнул. - Я попрошу вас, господин зи Гороф, меня не оскорблять. Я не давала повода… Вы попросили объяснить, что я делаю в Клубе Кары - я объяснила…
        - Это он попросил, - Гороф кивнул в мою сторону. - Я спросил его. Вас я ни о чем не спрашивал…
        Я молчал. Мне почему-то вспомнилась ювелирша. И ее муж, несчастный Ягор Дрозд, который всю жизнь проживет бок о бок с чужой, веселой, бездарной женщиной. Не решится ее бросить… лет через пять запьет с горя, а через пятнадцать сопьется совершенно. И жена его будет горько плакать, не понимая, в чем она виновата…
        Босой ногой я нащупал глиняную фигурку в кожаной сумке под креслом. От одного прикосновения мне стало легче; все-таки когда Кара была со мной, я чувствовал себя значительно увереннее. Почти неуязвимым.
        - Очень легко хранить руки чистыми, - сказал я тихо, но так, что и Ора, и Гороф насторожились. - Очень легко разглагольствовать о всяких там палачах, которые только и ждут, чтобы помахать кровавым топором… А вот если господин препаратор задумает препарировать вас, Ора, или вас, господин зи Гороф! Ладно, вы внестепенной маг, на вас он вряд ли польстится… Тогда пусть препарирует вашего друга, если у вас, конечно, есть друзья! Или вашего сына! Кто ему помешает? Кто способен ему помешать? Он режет человеческие души - как подопытных крыс, как трупы… Его жертвы, настоящие и будущие, не только защитить себя не могут - они не понимают, что с ними произошло!.. И вот он, шанс, один из миллиона… Человек, распоряжающийся Карой, согласен наказать не любовника жены и не ленивого слугу - а неведомое чудище, препаратора… Кто он, этот человек? Слабое, униженное существо? Прирожденный палач? А?
        Я сам себя раззадоривал, будоражил, злил. Я был слишком близок к отступлению, следовало сжечь мосты, ведущие назад, следовало сделать так, чтобы, передумав, я сам себя посчитал бы трусом.
        - Если я правильно понял, - тихо начал Гороф, - вы все еще рассчитываете найти и покарать мастера камушков? Препаратора? Я действительно не ошибаюсь?
        Ну вот, рубеж преодолен, обратного хода нет. Я устало улыбнулся:
        - Да, все правильно. Вы не ошиблись.
        Он смотрел на меня - впервые за все это время смотрел в глаза, без высокомерия, без насмешки, без презрения.
        А я посмотрел на камушки.
        Два десятка судеб. Легкий магический флер; неужели изъятое из души качество препаратор заключает в такой вот камушек? Или, может быть, свойство он кладет в коробочку и оставляет себе, а камушек - только бирка, метка, знак?
        Я сгреб камушки с ковра. Пересчитал; двадцать. Ах да, один камушек остался у Горофа - тот самый, Ятеров, отвратительная яшмовая морда…
        Я вопросительно глянул на неприметного человека посреди гостиной.
        Гороф сжал губы, нахмурился, будто принимая важное решение; я подумал было, что он задумал оставить камень Ятера себе на память.
        - Вы бы подумали, Хорт, - растерянно сказал Ора. - все-таки вы идете на силу, заведомо, превосходящую вашу, и даже режим пониженной уязвимости - ведь это ведь не режим полной неуязвимости, вы понимаете?
        - Вас я с собой не зову, - сказал я не без грусти. - Если опасность в самом деле так велика…
        Гороф сунул руку в карман. А когда вытащил, на ладони у него лежал не один камень, а два.
        Я разинул рот.
        Гороф медленно пересек комнату. Поднес ладонь к моему лицу, чтобы я мог получше разглядеть камни.
        Второй кулон был тоже яшмовый, темно-зеленый, очень красивого оттенка. На камне угадывался один полуприкрытый глаз, крючковатый нос, как у совы, и одно неправильной формы ухо.
        Облачко чужой магической силы.
        Рядом задышала Ора - не вытерпела, прибежала поглядеть. Гороф был невозмутим, как фокусник, только что поразивший ярмарку невиданным трюком.
        - Да, - сказала Ора. - Это такой же… Это оттуда.
        Гороф ответил спокойным взглядом человека, который знает больше, чем говорит.
        - С кого вы сняли его? - спросил я глухо.
        - Это мой, - после паузы сказал Гороф. - Это мой камень.
        - Нет, - быстро сказала Ора. - Невозможно. Вы внестепенной маг, он не мог похитить вас, как деревенскую девчонку… и распластать, как мясо… ой, простите.
        Гороф не обиделся. Хотя слова Оры, я видел, задели его; я внимательно глянул на свою спутницу. За время нашего знакомства Ора не сказала и не сделала ничего случайного; любая неосторожная фраза имела смысл, любой опрометчивый, казалось бы, поступок имел логичное продолжение…
        Зачем она попыталась унизить Горофа?
        Или поддевка рассчитана была на меня?
        - Некоторое время назад, - тускло сказал Гороф, - незадолго до приснопамятного королевского приема… Меня похитили, Ора, вы правы. Я отсутствовал, как потом удалось установить, четыре дня. Всего лишь четыре дня! Предыстория была такая: мы с Елкой пошли проверить силки в лесу…
        - С Елкой? - не удержался я.
        Гороф наградил меня сумрачным взглядом:
        - Да… У меня была… падчерица. Девочка четырнадцати лет, умница, тонкая натура… совершенно одинокая. Я приютил ее… как это получилось, сам не знаю. Она жила у меня чуть меньше месяца, но мне казалось, что… впрочем, неважно. В тот день мы пошли проверять силки… по дороге мне стало плохо. Я даже подумал, что меня отравили… После этого была серия ярких, жестоких видений, галлюцинаций… И сразу - я стою на мосту перед собственным замком. Арс встречал меня… Ничего еще не понимая, я прошел к себе. И когда посмотрел на песочный календарь… Мы пошли проверять силки во вторник, а вернулся я в субботу.
        - Одежда чистая, и есть не хочется, - предположил я.
        Гороф кивнул.
        - Арс - это дракон? - спросила Ора.
        Гороф болезненно улыбнулся:
        - Да… Вот. Я посмотрел на себя в зеркало и увидел вот это, - он тронул пальцем камень. - Он висел на обыкновенной суровой нитке… Я сразу почуял чужую силу, но понять ничего не мог. Елка пропала… Я вызвал Аггея - я всегда его вызываю, когда мне нужны новости - и тот сказал, что во вторник вечером Елка пришла на постоялый двор с саквояжем, при деньгах, наняла повозку и укатила… Он предположил, что Елка подсыпала мне чего-то в воду, обокрала и сбежала. Я сильно побил Аггея… за такое предположение. Но потом все-таки проверил сокровищницу. Ни монетки она не взяла! Только то, что я дарил ей, на карманные расходы.
        Некоторое время мы ждали, пока Гороф решит продолжать. Молчали, боясь спугнуть его откровение.
        - Я изучал этот камень и так и эдак, - Гороф вздохнул, - но по-прежнему ничего не понимал… Я чувствовал себя… не так чтобы плохо, но как-то потерянно… из-за того что я потерял Елку, так мне тогда казалось. А потом я заметил, что Арс… Мне трудно объяснить это вам, которые никогда не водились с драконами. Никогда не состояли членами драко-клуба… Дело в том, что между драконом и хозяином существует тонкая связь, специфическая; очень грубо ее можно охарактеризовать, как понимание и привязанность. Так вот, эта связь между мной и Арсом… Вы поймите, долгие годы Арс был единственным близким мне существом… эта связь порвалась. Не постепенно - сразу. Арс перестал быть моим драконом. Он стал чужим существом, чудовищем, неприятным и опасным. И он сразу уловил это изменение, сделался агрессивен, отказывался принимать пищу из моих рук… Некоторое время я считал, что это из-за Елки. Что я слишком привязался к ней и утратил связь с драконом… Тогда и случился памятный нам всем королевский прием, и представьте, что я ощутил, увидев на госпоже Шанталье украшение из двух десятков таких точно камушков… Я принял это за
провокацию - тем более что тот вечер, вы помните, богат был на провокации; суматоха, смерть князя Дривегоциуса… Я решил вернуться домой и ждать - если я нужен кому-то, этот кто-то сам ко мне придет.
        Гороф перевел дыхание. Щеки его, и без того белые, приобрели теперь синеватый оттенок.
        - Через неделю после королевского приема Арс умер. Это бывает… это случается, когда между хозяином и его драконом утеряна тонкая связь. Чего я натерпелся, пока удалось его похоронить…
        Гороф поморщился и замолчал.
        - Когда мы пришли к вам, - начала Ора, - вы решили, что мы…
        - Да, - кивнул Гороф. - Я подумал, что скоро узнаю разгадку того, что со мной приключилось… и ненамного ошибся. Теперь я знаю.
        Он повернул ладонь; на горку из двадцати камушков упали еще два - первый и последний. Барона Ятера и Марта зи Горофа.
        - Препаратор имеет полную власть даже над внестепенным магом, - сказала Ора с не совсем естественным смешком. - Хорт, учитывая вновь открывшиеся обстоятельства…
        - Не думаю, чтобы полную власть, - серьезно возразил Гороф. - Меня ведь взяли обманом… Мне подсунули куклу.
        - Что? - спросил я механически. Мне представилась толстая кукла в парчовом платье и с фарфоровой головой.
        Гороф вздохнул:
        - Елка. Вы сами подчеркнули, что к каждому из препарированных - к каждому! - незадолго до похищения присасывался близкий друг, подруга, любовница… И между ними устанавливались особенные, доверительные отношения. Это я и назвал… первым подвернувшимся словом. Елка была куклой для меня, - с его голосе прозвучала настоящая боль. - Как любовница Эфа была куклой для старого барона, а эта, как ее… для ювелирши…
        - Тисса Граб, - сказал я. - А для старикашки-купца - юный почтительный помощник…
        Ора переводила взгляд с Горофа на меня и обратно.
        - Меня взяли обманом, - повторил Гороф. - Я поверил Елке… Она стала для меня… собственно, мне не столько жаль Арса…
        Он замолчал. Сел; отвернулся.
        Его Арс каждую весну употреблял по девственнице, сообщил мне циничный внутренний голос. А теперь господин драконолюб сидит и размышляет о тонких материях, готов, пожалуй, и слезу пустить… Это внестепенной-то маг!
        - Один вопрос, - сказал я нарочито холодно и по-деловому. - Вы упомянули видения, галлюцинации… Из всех похищенных они были только у вас - и у ювелирши. Ей виделись замок, мост с цепным драконом, длинный стол, вино, властный господин без лица…
        Гороф кисло усмехнулся:
        - Понимаю, почему вы так… понадеялись на меня. Но… это были чистой воды галлюцинации. Девочка мечтала о замке с драконом и о властном господине, таковы мечты многих ее ровесниц, рано выскочивших замуж за ювелиров и аптекарей, ничего удивительного… А мне виделись… нет, не скажу. Но то были порождения моей собственной фантазии, я-то способен это понять, в отличие от вашей ювелирши… Ну как, вы не передумали?
        Я молчал.
        - Вы продолжите ваши поиски? И попробуете разыскать препаратора, и попытаетесь покарать его?
        Я молчал.
        - Возьмите мой камень, - сказал зи Гороф тихо. - Пополните вашу коллекцию… Если вам удастся покарать господина препаратора - это будет возмездие и за мою беду тоже. За Арса… но больше - за тот чудовищный обман… Мой первый сын не дожил и до двадцати лет. Мой бастард… вы его видели, это животное, точь-в-точь как его мать. Елка была воплощением моей мечты о дочери… Господин препаратор знает толк в людях, что при его-то работе - неудивительно.
        И Гороф усмехнулся - весело, как белый череп в темноте гробницы.

* * *
        Миллион лет назад (начало цитаты)

* * *
        - Юлька… Юлька, это же праздник какой-то. Тебе нравится?
        Скала выдавалась далеко в море, на пологую спину ее вела неприметная тропинка. Глядя под ноги, поддерживая друг друга и распугивая горячих ящериц, они добрались до «смотровой площадки»; справа и слева имелись каменные склоны, причудливо изъеденные ветром и соленой водой. Внизу лежало море, темно-синее, в белых оспинах медузьих спин. Зеленая борода водорослей раскачивалась в такт приходящим и уходящим волнам.
        На краю скалы стоял перед мольбертом безусый щуплый художник, на голове его вместо кепки помещалась чалма из спортивных штанов. Подобравшись поближе, Юля глянула живописцу через плечо: пейзаж выглядел пребездарнейше, хотя, возможно, это только полработы, которые, как известно, дуракам не показывают…
        Юля едва удержалась, чтобы не рассмеяться.
        Стас крабом ползал по наклонному камню, выбирая кадр поживописнее; сын бормотал пиратскую песню, швыряясь камнями в зелень и синь, камни летели, проворачиваясь в воздухе, и нигде, сколько хватало глаз, не было ни единой тетки, в которую пущенный Аликом снаряд мог бы ненароком угодить…
        - Осторожно, Юль, я тебя прошу, только осторожно, - бормотал Стас. - Дай руку… Здесь камни качаются под ногами… Посмотри вон туда, вниз, там в море впадает речка, та самая, которая водопад, видишь?
        - Алик, не бегай…
        - Посмотри, вон дельфины, видишь?!
        - Посмотри…
        - А вон наш пляж… Издали кажется, что пустой…
        - А вон чайка…
        - А вон там…
        Художник демонстративно не обращал на них никакого внимания.
        - Юлька, тебе хорошо здесь? Нет, ну правда тебе хорошо? Здесь же здорово, здесь же сказка… Хочешь покататься на водном мотоцикле? А на яхте? А на доске с парусом - хочешь попробовать?
        Ей хотелось задержать время. Или хотя бы сделать так, чтобы эта картинка - скала, море, Стас, Алик - навсегда впечаталась ей в сетчатку.
        Надолго.

* * *
        У Алика было красное, как арбуз, горло. Юля даже растерялась.
        - Ну где ты простыл? Где ты мог простудиться?!
        Сын виновато пожимал плечами. Лоб у него горел; превозмогая неловкость, Юля обошла соседей в поисках градусника.
        В третьей по счету квартире ее просьбу уважили. У Алика оказалось тридцать восемь и пять.
        Юля сидела на краю дивана - руки опустились до самого пола. Все изменилось в одночасье - вместо длинного свободного дня, вместо похода в парк или на пляж предстояло лечение, аптека, полоскание, и ведь надо еще и завтрак приготовить, и пообедать…
        - Успокойся, - мягко сказал Стас. - Прекрати панику, на тебя же смотреть страшно. Ничего особенного не случилось, у меня в детстве знаешь какие ангины бывали?
        Юля молчала. У нее тоже бывали ангины.
        Стас сходил в аптеку. Принес три бутылочки разных настоек для полоскания, мятные конфеты, жаропонижающее и лимон; Алик со страдальческим видом прополоскал горло.
        - Где мои плавки? - озабоченно спросил Стас.
        - На веревке… - автоматически ответила Юля. - Погоди… Ты куда?
        - Мы договорились с Алексеем.
        - Так Алый же…
        - С Алым можно прогуляться. Ему даже полезно - на солнышке… Пусть поест - и погуляйте.
        - Да у него же температура! - растерялась Юля. - Ему лежать…
        - Температуру сбей… Да что ты смотришь на меня, как Муму на Герасима? Ничего страшного не случилось! Ребенок простудился. Лекарства я купил…
        Воняло уксусом.
        Вся квартирка провоняла уксусом; лимон, наполовину уже съеденный, валялся на блюдце посреди пестрой клеенки. Посреди старой, липкой клеенки кухонного стола…
        У Алика было тридцать девять. Жаропонижающее не действовало; Юля сидела у постели, методично опуская тряпочку в тазик с уксусом, выжимая - и протирая бледный лоб под сосульками слипшихся светлых волос.
        - Ма, мне скучно, почитай…
        - Сейчас. Сейчас, я думаю, надо вырвать лист из тетрадки, склеить дом с окнами, и пусть бумажные человечки в нем живут…
        - Ма, горло…
        - Давай еще прополощем.
        - Не хочу полоскать! У меня уже из ушей лезет это полоскание…
        - Хочешь к врачу?
        - Ну ладно, дай прополоскать, только в последний раз…
        На кухне догорал выкипевший, забытый на огне чайник.

* * *
        Спустя два дня Алику стало гораздо лучше - не то бесконечные полоскания помогли, не то вступил в свои права бисептол. Сын порывался вскочить и бежать на улицу - Юля придумывала для него все новые развлечения, читала до хрипоты, мастерила гараж из тетрадных листов, нарисовала штук пятьдесят машинок…
        Вечером неожиданно пришли гости - принесли целую сумку еды, вина и фруктов. Алик уплетал за обе щеки; липкую клеенку сдернули со стола, протерли тряпкой тусклый пластик, расставили найденные в буфете стаканы.
        - А вы здорово тут устроились, - невесть чему радовалась Ира.
        - Абрикосы-то! Прямо в окно лезут, - восторгался Алексей.
        Юля натянуто улыбалась.
        Алик долго не желал засыпать - когда он угомонился наконец, Юля на цыпочках вышла на балкон, где третий день покачивался на ветру ее сухой, заскорузлый от соли купальник.
        В городке горланили дискотеки - одновременно штук пять. Хорошо, что здесь, в отдалении, их грохот почти не слышен, во всяком случае, переносим…
        Гости ушли около полуночи; на маленьком кухонном столе громоздились объедки.
        - Почему ты так себя ведешь? - спрашивал Стас. - Они же обиделись! Как будто ты ими брезгуешь, не желаешь с ними садиться за один стол…
        - Ну Стас, я же устала. И Алый же болен…
        - Алый уже завтра будет бегать, как лошадь… Что тебе - трудно полчаса прожить без кислой мины? Без страдальческой складки на лбу?
        - Если бы ты больше думал о своем ребенке… - сказала Юля сквозь слезы.
        Стас замолчал надолго.
        Стас отошел к окну; глядя в его спину, Юля с ужасом поняла, что сейчас, на ее глазах, пробуждается к жизни гном. Все эти дни он ходил где-то рядом - и вот так, неосторожным словом, она сама призвала его. Ей представилось страшное: Стас оборачивается, и в глазах его…
        - По-твоему, я не думаю о своем ребенке? - спросил Стас, не оборачиваясь. - Ты это хотела сказать?
        - Нет, - сказала она примирительно, почти умоляюще. - Давай спать… Я действительно очень устала.
        Стас сумрачно на нее взглянул. Глаза были усталые и грустные, но гнома…
        Гнома не было?
        Юля перевела дыхание.
        (Конец цитаты)

* * *
        «Ондра (без прозвищ.) Происхожд. неизвестн. Состоял на сл. у покойного кн. Дривегоциуса…»
        Мы покинули населенный пункт Дрекол поспешно и довольно-таки бесславно. Разбойники - народ злопамятный; стыдно признаться, но я не успел даже заказать новые сапоги. В дорожную карету - а отправлялись мы рано утром, когда ночной люд уже, как правило, пьян и спит - мне пришлось сесть в одной только видимости сапог, вернее, в заклинании, заменяющем сапоги; только на второй день пути, прибыв в более-менее приличное местечко, я отыскал сапожную мастерскую и обулся, наконец.
        Какое это было счастье!
        Потом, поскрипывая новыми сапогами, я отыскал кузню и заказал кузнецу маленькую клетку с прутьями такими толстыми и частыми, чтобы сквозь них не проходил даже детский мизинец. Кузнец решил, что я путешествую с диковинным и очень опасным зверем, и даже попытался осторожно выспросить: ехидна? саламандра?
        В клетке поселилась сабая. Ни один зверь, самый свирепый и хитрый, не мог бы доставить своему хозяину столько хлопот; цепи, изъеденные ржавчиной, рвались вместе с наложенными на них заклинаниями, дубовый ящик гнил, как груша. Все труднее становилось скрывать сабаю от Оры, и в конце концов я решил, что с дурацкими тайнами покончено.
        Открытие поразило Ору даже сильнее, чем я ожидал:
        - Хорт! Вы не представляете, чем владеете! Вы не представляете, сколько это может стоить!
        - И вы не представляете, - сказал я с мудрой улыбкой.
        - И я не представляю, - призналась Ора. И смерила меня подозрительным взглядом:
        - Ну-ка признавайтесь… Нет ли у вас еще чего-нибудь в рукаве? Парочка Корневых заклинаний? Какой-нибудь убойный артефакт, а?
        Я развел руками:
        - Увы. До сегодняшнего дня у меня была от вас тайна, а теперь считайте, что знаете обо мне все…
        - Нет, я не все о вас знаю, - сказала она с внезапной грустью в голосе. - Не все…
        Я почему-то растерялся, а Ора тем временем снова развернула сабаю - тонкие страницы вздрагивали, будто от холода.
        Подобно тому, как женщина, поднявшись с постели, первым делом смотрит в зеркало, Ора вначале нашла в сабае себя. Нахмурилась, разбирая мелкие буквы; обижено поджала губы:
        - «Шанталья, Ора. Назн. маг 3-ой ст.». Немного же…
        - Сабая скупится на слова, - сказал я, невольно извиняясь. - Если бы она была чуть разговорчивее - мы узнали бы больше об Ондре Голом Шпиле. Например, где его искать…
        Ора помолчала, сдвинув брови, раздумывая. Я поймал себя на том, что терпеливо жду. Хочу услышать, что она скажет, какую подаст идею…
        Вместо этого она спросила:
        - Как долго вам осталось владеть Карой? Больше трех месяцев, так ведь?
        Я подтвердил. Она задумалась снова.
        - За три месяца и волосок в матрасе можно найти, - сказал я неуверенно.
        - Возможно, - Ора вздохнула. - Хорт… Я рискую показаться занудой, но лучше быть назойливой, чем глупой, правда ведь?
        - Не уверен, - сказал я.
        - А я уверена, - пробормотала Ора. - Давайте взвесим наши силы… ваши силы, Хорт. Теперь вы знаете, кого ищете… Сабая поможет вам в поисках. Ваше оружие - Корневое заклинание Кары, это много, но все-таки недостаточно. Собранные улики - коллекция самоцветов… которые в самый торжественный момент могут изменить вам. Например, превратиться в кучу горячих угольев…
        - Минуточку, - сказал я.
        Ора подняла брови:
        - Что?
        - Они действительно превращались в уголья? Гороф ничего не придумал, не преувеличил?
        - Нет, - сказала Ора после паузы. - Не совсем. Не просто в уголья… Те из разбойников, кто успел припрятать камушки, на секунду будто сошли с ума. Да, вопили, рвали на себе одежду… от них была такая волна паники, что…
        - Значит, мастер камушков решил помочь мне справиться с разбойниками? - спросил я.
        Ора мигнула.
        Сейчас на ней не было косметики. Не было разноцветных теней на веках; глаза ее были совершенно одинаковые, глубокие карие глаза цвета молочного шоколада.
        Я подумал, что она ни единого заклинания не истратила на усовершенствование внешности. Что все, чем наделили ее мать и природа - и слишком тонкие губы, и слишком жесткие соломенные волосы - она сумела сделать по-настоящему своим, особенным и потому красивым.
        - Я ведь и приехала к вам, потому что мне было страшно, - сказала она почти шепотом. - Вы, я знаю, не очень-то мне поверили… Всем моим рассказом о взгляде в затылок, о чувстве, будто за тобой наблюдают… Признайтесь, вы не поверили?
        В жизни бы не подумал, что Ора способна чего-то бояться. Не разыгрывать страх, а бояться по-настоящему; мне казалось, она храбрее меня самого.
        - Не знаю, - сказа я после паузы. - У меня у самого был момент, когда эти камушки, кажется, посмотрели на меня…
        - Камушки, - сказала Ора. - Их уже двадцать два. Нехорошее число.
        - Камушки победили разбойников, - сказал я со смешком.
        - Их двадцать два, - повторила Ора, нахмурившись. - Знаете, Хорт, кем бы ни был господин препаратор… Надо камушки хранить по отдельности. По две штуки, по три… Каждый камушек - клочок магической воли, и, соединяясь, они могут…
        Она замолчала, давя мне возможность самому закончить мысль. И поверить при этом, что именно мне она первому пришла в голову.

* * *
        Мы сняли комнату в чистом, относительно зажиточном доме, и целый вечер посвятили упражнениям с поискухами.
        - Жительство Ондры Голого Шпиля, - бормотала Ора. - Строгое соответствие.
        Поискуха, похожая на слабенького красного кузнечика, зарылась в трепещущие страницы. Ни единой пометки; поискуха выбралась из книги и сдохла на горке таких же, не справившихся с заданием тварей.
        - Местожительство Ондры Голого Шпиля, - бормотал я.
        Новая поискуха. Новый ветерок от быстро листаемых страниц; ничего.
        - Может, не называть кличку? - озабоченно спросила Ора. Я пожал плечами:
        - Место пребывания Ондры…
        - Дом, где живет Ондра…
        - Где живет Ондра…
        - Адрес Ондры…
        - Где находится Ондра…
        - Где находится маг, состоявший на службе князя Дривегоциуса…
        - Где искать Ондру…
        Поискухи дохли и дохли. Безрезультатно.
        - Ондра! - сказал, отчаявшись, я.
        Поискуха пошла трудиться. Единственная пометка - на уже знакомом тексте: «ОНДРА(без прозвищ.) Происхожд. неизвестн. Состоял на сл. у покойного кн. Дривегоциуса…»
        - Давайте по-другому, - сказала Ора. - Дривегоциус!
        - Он не маг, - возмутился я.
        - Ну и что? Это единственный известный нам человек, к которому этот Ондра имел отношение…
        Я щелкнул пальцами. Производить поискух мне изрядно надоело.
        Снова шелест страниц - если бы у сабаи был голос, она уже стонала бы на весь дом…
        Пометка. Я едва успел подсунуть тонкую кожаную закладку. Вторая пометка…
        - Хоть что-то, - сказала Ора.
        Первая закладка: «Ондра (без прозвищ.) Происхожд. неизвестн. Состоял на сл. у покойного кн. ДРИВЕГОЦИУСА…»
        - Понятно, - пробормотал я сквозь зубы.
        Вторая закладка: «…магич. загов. против кн. ДРИВЕГОЦИУСА, приведш. к смерти кн. ДРИВЕГОЦИУСА…»
        Я протер глаза. Раздел, на который выпала закладка, назывался «Полит. заговоры с участ. магов».
        - Са-ава!
        Я грохнул кулаком по столу. Сабая подпрыгнула; кучка дохлых поискух рассыпалась прахом.
        - Хорт, - сказала Ора, и голос ее был какой-то не такой, как обычно, какой-то очень значительный голос. - Попробуем знаете что? «Корневое заклинание Защиты»…
        Засучила лапами новая поискуха.
        Закладка. Одна. Две. Три.
        «КОРНЕВ. ЗАКЛИН. Жизни, Смерти, Воды, Огня, Кары, ЗАЩИТЫ, Простуды, Любви, Песка, Детства, Змей, Целостности, Памяти…» Хватит.
        «ЗАЩИТЫ, КОРНЕВ. ЗАКЛИН. Долговрем. защита от физич., психич., информацион. давлен. всех уровн. Наст. облад. - О., проч. данные закрыты Корнев. заклин. Защиты…»
        - Эх ты, - сказал я сабае. - Где же твое стремление к свободе? Закрытые сведения из-под Защиты выудить - это ведь не в каминную трубу заползти, верно?
        Сабая, понятно, не ответила.
        Третья закладка.
        «…нах. под защ.КОРН. ЗАКЛ. ЗАЩИТЫ».
        Очень хорошо. Я проследил фразу от начала; мелкие буквы плясали перед глазами: ниже на странице как раз началось изменение текста…
        «Мраморная Пещера - древн. хран. маг. артеф., впослед. разграбл. В наст. вр. М.П. нах. под защ.КОРН. ЗАКЛ. ЗАЩИТЫ».
        Я перечитал.
        Я перечитал еще раз и дал возможность прочитать Оре.
        Мы переглянулись.
        Все-таки человек умнее заклинания. Заклинание, возможно, сильнее - но человек умнее стократ.

* * *
        - …И что же, они все до сих пор кому-то принадлежат? Все эти Корневые заклинания Жизни, Смерти, Воды, Простуды…
        Я покачал головой:
        - В сабае они значатся как «утрач.». Все, кроме Воды, Кары, Защиты, Змей, Детства и Целостности.
        Ора хмыкнула:
        - Любопытно… Любопытно, что такое, например, Корневое заклинание Детства.
        - Согласно сабае - «напр. возд. на личн., имеющ. целью установ. долговр. сост. Детства в мировоззр., мировоспр., поступках».
        - Ужасно, - с чувством сказала Ора.
        Я пожал плечами.
        - Кажется, был в старину такой деятель, - пробормотала Ора, будто что-то вспомнив. - Вокруг него собирались адепты, и все они были в большей или меньшей степени ребячливы… невзирая на возраст. Хорт, а вам никогда не случалось тосковать по собственному детству?
        - Все равно что тосковать по прошлогоднему снегу, - хмыкнул я.
        В этот момент мы приехали. Возница натянул вожжи; расплатившись, я спрыгнул с подножки и помог выбраться Оре.
        Вывеска над огромным мрачным зданием гласила: «Дорожные кареты. Дилижансы. Путешествия и поездки».
        Ниже имелась маленькая медная табличка, прикрытая защитным флером, так что прочесть ее мог только маг не ниже второй степени: «Дальние перевозки. Срочно. Дорого. Только для магов».
        Мы вошли.
        Стены просторной конторы расписаны были аляповатыми морскими пейзажами, парковыми видами и подчеркнуто-зловещими замками; надо всем этим парили, дико вращая колесами, пузатые кареты с силуэтом хищной птицы на боках. На одной из картин я узнал короля - во всяком случае, фигурная бородка и выпуклые глаза получились у художника очень похоже. Король стоял перед распахнутой дверцей кареты и, кажется, тоже собирался отправиться в дальнее странствие, во всяком случае, нога его была оптимистично занесена над подножкой.
        В конторе было людно. Кто-то, подобно нам, рассматривал картинки на стенах, кто-то листал толстенные фолианты на низеньких столах, кто-то вполголоса вел беседу с круглым окошком в дальнем конце конторы.
        - Помилуйте! - донеслось до меня. - Если вы пойдете пешком, то вообще не заплатите ни монетки, разве что въездную подать… Кстати, вы знаете, сколько там берут за въезд?
        - Господа, вам направо, - вежливо сообщил мальчик, отворивший нам дверь.
        Направо - и вниз - вела узенькая лесенка, тоже прикрытая флером от посторонних глаз. На нижней ее ступеньки сидело, не прячась, охранное заклинание.
        - Как все это таинственно, - насмешливо пробормотала Ора. - Хорт, вы уверены, что мы сможем расплатиться?
        Бархатная занавеска раскрылась перед нами сама собой.
        Уменьшенная копия верхней конторы. Ни души; вместо ремесленной росписи стены здесь покрыты были тусклыми гобеленами.
        - Господа, здоровья вашим совам, - из кресла навстречу нам поднялся совсем еще молодой, младше меня, парень. Правый его глаз был зеленый, левый - карий. - Рады будем помочь вам в вашем путешествии, сколь бы дальним оно не оказалось… Меня зовут Лан зи Коршун, или Коршун-второй, а мой отец - хозяин конторы… Чем мы можем вам помочь?
        Он был наследственный первой степени. В высшей степени воспитанный, аккуратный, подтянутый юноша.
        - Мы хотим совершить небольшое путешествие к так называемой Мраморной Пещере, - сказал я как мог небрежнее.
        Юноша не удивился - во всяком случае виду не подал.
        - Такая поездка, господа, относится к числу дальних и оплачивается соответственно…
        - Торговаться не будем, - сказал я раздраженно.
        Юноша поспешно кивнул:
        - Просто я обязан предупредить, не все наши клиенты одинаково щедры… - он улыбнулся. - Наша контора может предложить вам два пути - воздушный и проекционный. Воздушный немного дешевле, но и труднее… Орлом - двое суток с двумя привалами, змеем - сутки с одним привалом.
        Я посмотрел на Ору. На лице ее не было энтузиазма.
        - Вы можете остаться, - сказал я. И с ужасом подумал, что будет, если вот так, опустив книзу уголки рта, она скажет сейчас: вы правы. Отправляйтесь, Хорт, я обожду…
        - А проекционный? - спросила Ора.
        Юноша задумался:
        - Проекционный намного удобнее… но и дороже, конечно. Загвоздка в том, что для пути к Мраморным Пещерам у нас, кажется нету карты… Видите ли, за всю историю нашей конторы туда еще никто не отправлялся…
        - Кажется - или нету? - спросил я резко. Резче, чем следовало.
        - Нету, - признался юноша. - Но если вы сделаете персональный заказ… Мы пошлем картографа, который сделает…
        - Сколько на это уйдет времени?
        Юноша неуверенно пожал плечами:
        - Видите ли, насколько я знаю… добираться до Мраморных Пещер обычным путем приходится месяц… если хорошие дороги и менять лошадей, то…
        - Спасибо, - сказал я с ухмылкой.

* * *
        «НАЗНАЧЕННЫЕ МАГИ: ОТБОР, ОБУЧЕНИЕ, АТТЕСТАЦИЯ.
        8.1: Теоретические занятия проводятся с наставником либо самостоятельно, с привлечением специальной литературы.
        8.2: Практические занятия проводятся обязательно под руководством наставника. Для реализации магических действий учеником используется учебный инициирующий предмет с ограниченным запасом энергии…
        10.2: На время аттестации претенденту передается под расписку личный инициирующий предмет его наставника.
        10.3: После практических испытаний претендент возвращает инициирующий предмет наставнику.
        10.4: В случае успешной аттестации претендент вместе с назначением получает собственный инициирующий предмет.
        10.5: В случае неуспешной аттестации претендент может продолжить обучение…»
        «В высшую аттестационную комиссию Северной Столицы - апелляция.
        Решение окружной аттестационной комиссии, отказавшей мне в назначении на магическую степень, считаю предвзятым. Требую повторного рассмотрения моего заявления…
        Претендентка З. Розош.
        17.09.213»
        «…В отчете сообщаю, что окружной аттестационной комиссией было рассмотрено двадцать шесть заявлений на получение магической степени, из них шесть - от претендентов женского пола. Свое право на назначение подтвердили при испытании девятнадцать претендентов, из них один - женского пола. Семерым новоназначенным присвоена четвертая степень, десятерым - третья степень и двум новоназначенным - вторая степень. Отказ в назначении получили семь претендентов, из них шесть - женского пола. Основания для отказа претендентке Зае Розош: при наличии фундаментальной теоретической подготовки обнаружила почти полную физиологическую неспособность к произведению активных магических действий…
        02.10.213»
        «Деточка! Да это же не экзамен на оборотничество - это же смех куриный! Коэффициент по массе - ноль, то есть козочка шестьдесят кило весит, как и вы! Что тут сложного?! Ан нет: то, во что вы обернулись, милочка, не то что козой - козявкой назвать совестно. Если даже цвет этот похабный розовый не считать - она же несовместима с жизнью, козочка ваша! Конечностей пять, на пятой - ороговение, хвоста нет, вымени… деточка, у вас-то в человеческом обличье - все на месте, как положено… Почему у козы вымени нет?! Ну ладно, голова лысая, без ушей, без рогов… Да на что вам эта степень, детка? Шли бы вы замуж…»

* * *
        Осень пришла и утвердилась в один день - вернее, в одну ночь.
        По дорожке, усыпанной лимонно-желтыми листьями, я прошел к добротному, из цельных бревен сложенному строению. Навстречу мне торопились дети разных возрастов - основной поток толкался и галдел, как полагается, но несколько мальчиков шагали отдельно ото всех, тихо и чинно, как взрослые.
        Я сразу понял, кто они такие. Жертвы родительского честолюбия. Будущие назначенные маги.
        Для того чтобы устанавливать погоду, изгонять с полей вредителя, заговаривать на прочность строительный раствор, - для того, чтобы заниматься всей этой мелочной нудной работой, дети жертвуют детством, а юноши - юностью. Тем, кто не маг от рождения, искусство заклинаний дается дорого; я видел, как они на меня смотрели. Сколь ни малы были их умения - но не узнать во мне наследственного внестепенного они не могли.
        Бедные дети.
        Их свободные сверстники, которым магами никогда не стать, оглядывались на меня без зависти и неприязни - просто с любопытством. Гадали, наверное, чей я отец и зачем иду в школу…
        На секунду - на маленькую секундочку - мне действительно стало жаль, что у меня нет сына. Что я не могу, усевшись на предложенный учителем стул, сообщить с доброжелательной, немного заискивающей улыбкой: вот, пришел договориться относительно нового ученичка…
        Он стоял на пороге - немолодой человечек в мятом полотняном костюме. Ворот белой рубашки перехвачен был темным шнурком: деталь, в других обстоятельствах показавшаяся бы элегантной, на пороге поселковой школы выглядела по меньшей мере странно - как будто учитель совсем уж решил удавиться…
        Я чуть было не спросил по привычке, как здоровье его совы. Еще обиделся бы, чего доброго.
        Он выдавил улыбку. Он с беспокойством переводил взгляд с желтого моего глаза на синий - и обратно:
        - Чем могу быть поле…
        Запнулся. Близоруко прищурился:
        - Хорт?!
        - Рад видеть вас, добрейший господин Горис, - сказал я. - А вы совсем не изменились, сова свидетель.

* * *
        Непременные атрибуты долгой и нудной учебы - все эти доски, грифели, мелки, книги, таблицы - наводили на меня тоску. Вот учебник на краю стола, толстый, как мошна менялы; между его страницами засушены весенние деньки, когда цветет яблоня и по молодой траве уже можно бегать босиком. Вот указка - на нее, как на вертел, насажены зимние прогулки с коньками, санками, рыжим костром и синими тенями на снегу. Вот глобус - мумия тугого кожаного мяча; я вздохнул.
        - Хорт… То есть господин зи Табор… Вот встреча-то, я и не ждал… И не думал даже…
        Он действительно почти не изменился. Мне казалось, прошли века с тех пор, как я сидел за партой, прошли целые эпохи, мир перевернулся… А невысокий плотный человечек даже не соизволил как следует поседеть.
        Любопытно было наблюдать, как меняется его ко мне отношение. Из незнакомого мага, гостя нежелательного и опасного, я по мере узнавания превращался в бывшего ученика, того самого мальчишку, чью голову он добросовестно набивал познаниями в географии, истории и естественных науках; он вглядывался в меня, отыскивая знакомые черты, и понемногу из перепуганного обывателя становился Учителем - строгим, властным, преисполненным достоинства. А когда он, взгромоздившись за учительский стол, предложил мне усесться на первую парту - я и сам ощутил себя школяром, мне даже страшно стало на какое-то время: а вдруг заставят зубрить по новой?!
        Некоторое время мы молча изучали друг друга.
        Тот, кто сидел сейчас напротив, всю молодость провел в путешествиях и экспедициях, географию знал не понаслышке, но профессором так и не стал - из-за козней конкурирующих университетских крыс. К тому времени здоровье его уже не позволяло ни спать на снегу, ни жариться на солнце; он сделался учителем, и в свое время ему выпало приобщать к наукам как меня, так и молодого Ятера. Помню, как однажды, практикуясь в магии, я превратил географа в варана - прямо на уроке; помню, что он не дрогнул и продолжал читать лекцию все таким же размеренным, авторитетным тоном, хотя раздвоенный язык здорово мешал ему. Тогда я был восхищен самообладанием учителя и больше никогда не досаждал ему своими штучками…
        - Ты совсем взрослый, - сказал он с немного напряженной улыбкой. - Ничего… что я на «ты»?
        - Ну разумеется, - я закивал головой чуть более энергично, чем следовало бы. - Мы ведь остались друзьями?
        - Надеюсь, - учитель улыбнулся теперь уже уверенно. - Как там поживает… баронет Ятер?
        - Давно уже полновластный барон, - сообщил я со вздохом.
        - О-о-о, - неопределенно протянул учитель. - А вы, Хорт…
        - «Ты», - я улыбнулся.
        - Гм, - он кашлянул. - Трудно было меня отыскать?
        Я пожал плечами, давая понять, что для магов трудностей не существует; на самом деле мне действительно пришлось потрудиться.
        - Вам, я вижу, надоели маги и аристократы? - усмехнулся я, оглядывая небогатый просторный класс.
        Мой собеседник остался серьезным:
        - В какой-то степени, Хорт… Если вы… если ты понимаешь. Маги и аристократы хорошо платят, но вообрази себе, что это за удовольствие - обучать физике твоего друга Ила…
        - Воображаю, - сказал я.
        - Да, - учитель воодушевился. - А здесь… жизнь скромнее, запросов меньше, но и претензий не так много… Спокойные поселковые ребятишки…
        В дверь постучали; секунду спустя в классе появилось щекастое, очень внушительное с виду лицо, а за ним и брюшко, украшенное золотой цепочкой:
        - Ах, господин Горис, вы очень заняты?
        Вошедший был назначенным магом второй степени. Вероятно, местный комиссар; вероятно, «спокойные поселковые ребятишки» успели растрезвонить, что, мол, в школу явился с визитом некто наследственный внестепенной…
        Учитель заерзал. Ему неудобно было оправдываться, объясняя, кто я такой; ему неудобно было оставлять меня ради разговора с комиссаром, но и пренебречь визитером он не мог никак.
        - Нет-нет, - я поднял руки, демонстрируя полнейшую добрую волю. - Господин Горис, я обожду. Я понимаю, как вы заняты… Я буду ждать столько, сколько нужно.
        В глазах внушительного господина появилось недоумение. Раньше он никогда не видел столь покладистых наследственных магов.
        - Господин Хорт зи Табор - мой бывший ученик, - сообщил учитель смущенно, изо всех сил стараясь не лопнуть от гордости.
        Комиссар расплылся в фальшивой улыбке:
        - Рад, рад приветствовать, коллега… Я на одну минуту похищу у вас господина Гориса - вы не против?
        Коллегу нашел…
        Я ухмыльнулся.
        Дверь за обоими закрылась, я остался один в просторном классе; прямо передо мной, на краю учительского стола, лежали книги в черных слепых обложках. От них слабо тянуло хозяйственной магией.
        От нечего делать я взял в руки первый подвернувшийся том.
        «Юный друг, видел ли ты, как синицы дерутся за вывешенный за окно кусочек сала? Знаю, что видел; заметил ли ты, как разнится их поведение? Одна птица спешит насытиться, у другой хватает сил оттеснить ее от кормушки, третья вертится рядом и демонстрирует силу… Третья всегда остается голодной.
        Эта третья - воплощенная ошибка начинающего мага. Когда ему предлагают бросить молнию, он думает о молнии; когда ему предлагают вызвать дождь, он думает о дожде. Он думает о внешней стороне дела, он сыплет заклинаниями, он беспомощен… Друг мой, прежде чем решиться на магический акт, ты должен всем сердцем ощутить, чего ты хочешь. Ты должен твердо знать, к чему ты стремишься, и не вообще, а конкретно, сейчас, сию секунду. Не думать о дожде, но стремиться напоить посевы. Не думать о молнии, но желать смерти врагу.
        И еще. Природа всегда сопротивляется магии; это сопротивление - признак того, что ты все делаешь правильно. Действие без сопротивления - мертво; преодоление препятствия умножает твою силу. Помни об этом…»
        Я улыбнулся. Сунул книгу обратно в стопку; наугад вытащил следующую:
        «…Всякая вещь на земле - всего лишь тень настоящей Вещи, и всякое магическое умение - лишь призрак высшей Воли, и в корне всякого заклинания лежит Корень - абсолютное Заклинание, сочетающее в себе Действие и Цель. (Я хотел бы, мой друг, чтобы ты переписал эти слова в свою рабочую тетрадку и перечитывал их как можно чаще - даже если подлинный смысл их пока что тебе непонятен. Помни - назначенный маг не получает мудрость даром, но собирает ее по крупицам. Трудись, мой друг, и тебе воздастся).
        Некоторые невежды считают, что Корневые заклинания, сосредоточенные в Корневых предметах - и есть Абсолютные заклинания. Если бы это действительно было так - любой назначенный маг, вне зависимости от степени, имел бы возможность пользоваться этим даром; тем не менее, только наследственные лентяи могут владеть Корневыми заклинаниями и управлять ими. Разве Абсолютное заклинание поддалось бы размену, дроблению, спекуляции, как это сплошь и рядом происходит с заклинаниями Корневыми? Разве возможно - вдумайся, друг мой! - «разовое абсолютное заклинание»? Смешно звучит, не правда ли? И если ты услышишь, как кто-то утверждает, будто абсолютное заклинание и Корневое суть одно и то же - отойди от этого человека и никогда не разговаривай с ним о магии, ибо он не что иное, как невежественный болтун…»
        Скрипнула дверь - вернулся Горис; я поспешно закрыл книгу:
        - Прошу прощения, вот, полюбопытствовал на досуге…
        Учитель смущенно улыбнулся:
        - С этим специальным классом, с будущими господами назначенными магами не все просто… Я учу их естественным наукам, а трижды в неделю приходит господин комиссар… он, кстати, передавал вам наилучшие пожелания… он обучает их заклинаниям. Честно говоря, мне жаль этих детей, они все какие-то пришибленные…
        - Вам здесь нравится? - поинтересовался я.
        Учитель уселся на свое место. Поерзал на стуле, будто скрип рассохшегося дерева доставлял ему удовольствие:
        - Здесь… гм. Это зависит оттого, с чем сравнивать… Скажем, такой ученик, как вы… как ты, Хорт, несмотря на некоторые особенности… особенности магии, когда она в детских руках…
        И он улыбнулся; да ведь он ждет от меня предложения, понял я запоздало. Он сидит и ждет, чтобы я пригласил его учителем к своему ребенку; он думает, я ради этого разыскал его, с тем и пришел…
        - Будь у меня дети, - сказал я так мягко, как только мог, - я бы непременно отдал их на обучение вам, господин Горис.
        Он попытался мужественно скрыть свое разочарование, и это ему почти удалось.
        - Стало быть, вы, Хорт… Нашли меня просто по старой памяти? Чтобы побеседовать… что же, тогда я приглашаю вас быть моим гостем. Я живу при школе, рядом…
        - Я не стал бы беспокоить вас ради одних только воспоминаний, - сказал я, глядя ему в глаза. - Мне нужна точная географическая карта большого масштаба. Карта, включающая Мраморную Пещеру.

* * *
        Ночью я проснулся от запаха зверьки.
        Самочка хорька - она была совсем рядом. В моем сне.
        Даже когда я открыл глаза и сел на слишком мягкой гостиничной кровати - даже тогда этот запах не покинул меня. Все еще висел в воздухе сладкими кисейными клочьями.
        Травинки бьют по лицу… Смыкаются - и вновь распахиваются лопухи… Ароматы росы и крови, и - одуряющий запах бегущей впереди зверьки…
        Я прижал ладони ко лбу, почти уверенный, что мне подослали наваждение; ничего подобного. Ни следа магии в тяжелом темном воздухе. Душная комната с наглухо задернутыми портьерами, никого… Только я - и зверька в моем воображении.
        Я улегся снова. Перевернулся на другой бок - и сразу же понял, что не усну.
        После такого тяжелого дня - четыре часа на двуколке в один конец и четыре часа в другой, и еще разговор с учителем, и еще разбирательства с Орой, которая непременно хотела знать все до последней детали. Я упал в постель и уснул как камень, чтобы спустя неполный час - я понял это по положению лунного луча на полу - проснуться от запаха зверьки.
        Луна стояла посреди плотно зашторенного неба. Удивительно, как такая огромная луна поместилась в маленькую дырочку на портьере.
        Я провертелся в постели еще полчаса, а потом поднялся. Отодвинул портьеру, приоткрыл окно - со двора тянуло сырым осенним сквозняком. Я влез на подоконник; мой хвост взметнулся, помогая мне сохранить равновесие в прыжке. Хорошо, что этаж был первый, а прямо под окном росла высокая трава…
        Окно Ориной комнаты было приоткрыто.
        Огромные стулья уходили в небеса. Их витые ножки казались мне причудливыми искаженными стволами; разглядывая комнату снизу вверх, я приблизился к высоченной кровати, с которой свешивалась белая рука с тонкими пальцами.
        Зверькой не пахло.
        Пахло женщиной.
        Прежде, чем хорек успел ощутить разочарование, я совершил привычное усилие - и медленно, боясь разбудить спящую, поднялся с четверенек.
        Ора не проснулась. От нее исходили спокойные, глубокие волны сна без сновидений.
        Счастливица.
        Я сел на пол у кровати. Я вздрагивал; я боролся с собой - мне хотелось протянуть руку и разбудить ее.
        И я боялся, что, открыв глаза, она спросит недоуменно: «Хорт? Что случилось? Что вы здесь делаете?»
        - Хорт? Что-то случилось?
        Я перевел дыхание.
        Ора сидела на постели. Неприбранные светлые волосы лежали на плечах.
        Запах зверьки исчез совершенно.
        - Я вот что думаю, - сказал я хрипло. - Ора… Не следует вам сопровождать меня. Все-таки Мраморные Пещеры… слишком далеко. Слишком… опасно. Я защищен Карой, а вы беззащитны. Я не могу взять вас с собой.
        - Вы серьезно? - спросила она медленно.
        - Да! - яростно подтвердил я. - Совершенно серьезно. Ора, вы очень помогли мне… Я всегда считал, что в моем обществе вы - в безопасности. Но только не сейчас, когда я отправляюсь на встречу с препаратором…
        - Хорт…
        - Я все решил, Ора.
        Она смотрела на меня так, будто в первый раз видела.
        И не могу сказать, что мне этот взгляд не нравился.

* * *
        Юноша долго рассматривал карту, хмурясь, что-то, по-видимому, просчитывая; потом поднял на нас просветлевшие глаза:
        - О да, господа! Вы можете отправляться уже сегодня. Час уйдет на изготовление Большой Проекции, и час-полтора - на путешествие… Разумеется, деньги вперед, господа. Но если вы захотите организовать себе обратный путь - по воздуху, или опять-таки проекционно - это обойдется вам в полцены…
        - Не надо заказывать обратного пути, - тихо сказала мне Ора. - Плохая примета…
        Юноша как-то странно притих. Перевел взгляд с Оры на меня - и обратно.
        Я расплатился; отпущенный нам час потрачен был на сборы и прощания с хозяином гостиницы - он задумал почему-то обмануть меня на серебряную монетку. Я только что выложил вежливому юноше целую гору золота - но тем бессовестнее показался мне трактирщиков обман.
        Смотреть на нашу беседу сбежались и слуги, и посетители. Я ушел, точно зная, что больше трактирщику не придет в голову обманывать постояльцев - теперь он знает, что всякий злодей рано или поздно подвергается каре…
        Расправляясь с трактирщиком, я невольно оттягивал прощание с Орой. Потому что я терпеть не мог сантиментов - но уйти сухо и холодно, как чужой человек, тоже не мог.
        У порога большого мрачного здания - «Дальние перевозки. Срочно. Дорого. Только для магов» - я остановился, давая понять, что дальше Оре идти незачем; подбородок ее, державшийся необычайно высоко с того самого момента, как я сообщил ей свое решение - этот самый подбородок задрался еще выше.
        - Ждите меня в Северной Столице, - сказал я мягко. - Встретимся в клубе. Если будет возможность - я свяжусь с вами раньше… Во всяком случае мне хочется, чтобы о каре Препаратора вы узнали из первых рук.
        Ее упрямый подбородок дрогнул - совсем не горделиво, жалобно даже. Но она ничего не сказала.
        Мимо прокатила, выстукивая колесами, открытая повозка; две упитанные дамы смотрели на нас с Орой безо всякого представления о деликатности. Улица была не так чтобы людная, но и вовсе не пустынная; на нас таращились. Я шкурой чувствовал, что стоя вот так, молча, друг напротив друга, мы привлекаем внимания больше, чем упавший с неба ярмарочный жонглер.
        Разозлившись невесть на кого, я накинул защитный флер. Назойливые взгляды перестали нас беспокоить, тем не менее неловкость не проходила, - наоборот. Как будто, отгораживаясь от улицы флером, я самому себе признался, что нам с Орой есть что скрывать.
        Она смотрела сквозь меня. Потерянная, изо всех сил цепляющаяся за остатки надменности. Жалкая. Вовсе не похожая на ту даму, которую я когда-то встретил в Клубе Кары…
        - Думаю, вам следует выйти из клуба, - сказал я, глядя на высокий воротник Ориного черного платья. - Вернувшись от Препаратора, я займусь вашим обидчиком… И глиняный болван мне в этом деле не помощник.
        Она молчала.
        - Надеюсь, вы не сомневаетесь, что я вернусь очень скоро? Надеюсь, вы дождетесь?
        - Будьте вы прокляты, Хорт, - сказала Ора хрипло. - Будь проклят день, когда я вас встретила… Вы приносите одни неприятности. Что мне делать теперь - сидеть, сложа руки, ждать… Зная, что такое Препаратор и каковы его возможности…
        - Но у меня ведь Кара, - сказал я мягко. - Да и сам я, надо сказать, внестепенной…
        - Март зи Гороф тоже был внестепенным, - сказала Ора горько. - Тем не менее его распластали как лягушку.
        - Вы в меня не верите, Ора? - спросил я. - Вы мне не доверяете?
        Она неловко взяла меня за руку. Подержала, сжимая мою ладонь жесткими, холодными пальцами. Выпустила; оттолкнула резко, даже грубо:
        - Если бы у вас была сова, Хорт… Я пожелала бы ей здоровья.

* * *
        В прохладном сводчатом подвале было совершенно темно. Почти все пространство комнаты занимал огромный стол с неровной поверхностью, в дальнем углу имелась парчовая портьера, два кресла, в одном из них сидел, сгорбившись, немолодой маг. Увиденный ночным зрением, он не имел шансов мне понравиться.
        - Господин зи Табор? Как здоровье вашей совы?
        - Сова поживает прекрасно, благодарю вас, - сказал я механически.
        Маг кивнул:
        - Мое имя Лот зи Коршун, и я готов отправить вас хоть в Мраморную Пещеру, хоть сове под гузку…
        - Сове под гузку мы не договаривались, - сообщил я холодно.
        Все эти ухватки добродушного боцмана были искусно отрепетированы. Наверное, именно такой стиль поведения должен вызывать доверие у господ, решившихся на проекционное путешествие; может быть, у меня, раскусившего трюк, тоже родилось бы такое доверие - если бы первый взгляд мой на Лота зи Коршуна упал при дневном свете, а не в предательской темноте.
        Коршун заметил мое скрытое раздражение. И сразу же переменил тактику: его простецкий тон сменился подчеркнуто корректным:
        - Господин зи Табор, перед вами Большая Проекция вашего Пути. Вот малая проекция, - проследив за направлением его пальца, я увидел стеклянную шкатулку на краю стола, а в ней - крупного муравья.
        - Это - Хорт зи Табор, - короткий палец Коршуна постучал по крышке шкатулки. - Как только вы будете готовы начать путешествие, этот маленький господин тронется в путь. Пока он будет терпеть превратности дороги, вы сможете отдыхать в любом из этих кресел… Когда Путь будет завершен, вы по моей команде встанете и пройдете за портьеру. Пока там ничего нет, - он небрежно оттянул край парчи, демонстрируя скрывающуюся за ней каменную стену.
        Я присмотрелся.
        Вся поверхность стола была ничем иным, как картой. Поднимались невысокие холмы, стеклянно поблескивали реки. На дальнем конце стола угадывалось что-то вроде небольшого муравейника - моя цель, Мраморные Пещеры, конечный пункт, куда отправится сейчас муравей, носящий мое имя…
        Я внимательнее посмотрел на старшего Коршуна - кажется, он не был внестепенным. Первая степень, не больше. Ловко же он устроился…
        - Наша семья уже вот уже много поколений занимается дорожной магией, - со сдерживаемой гордостью сказал молодой Коршун за моей спиной. - То, что вы видите - результат многолетних усилий, реализация секретов, передаваемых из поколения в поколение… Вся система дорожных заклинаний - заслуга семейства Коршунов!
        Дурачок, подумал я. Твои прадеды решили за тебя, чем ты будешь заниматься; а если бы ты захотел стать, к примеру, художником? Или воином, а?
        - Господин зи Табор, - веско сказал старший Коршун. - Все время, пока проекция будет в пути, вам надлежит находиться неотлучно - здесь. Ничто не позволит вам отлучится из проекционного пространства, ясно? Поэтому позаботьтесь заранее, чтобы справить все естественные надобности…
        - Я минуту как из сортира, - сказал я проникновенно. - И совершенно готов. Начинайте.

* * *
        Казалось бы, просидеть в кресле час - что может быть проще? А вот не тут-то было. Постоянно приходилось бороться с собой - сдерживать нервное напряжение, стараться, чтобы пальцы не барабанили, веки не прыгали, зубы не стучали.
        Муравей, носящий мое имя, продвигался по тонкой, как волосинка, дороге - задерживаясь на развилках, но всегда выбирая правильное направление.
        Глаза слезились. Время от времени приходилось доставать платок и прикладывать к векам.
        Над столом стоял, подняв руки, Коршун-старший. Зря я посчитал его дармоедом, живущим за счет богатого наследства; по лицу мага первой степени бежали, обгоняя друг друга, мутные капельки пота. Желтый светящийся шар величиной с кулак - проекция Солнца - с дикой скоростью вертелся вокруг стола, для муравья сменялись ночь и день, но он не отдыхал, он шел, с каждой минутой приближая меня к Мраморным Пещерам.
        Я прижимал к груди свое имущество - муляж с Карой, мешочек с самоцветами и клетку с сабаей.
        Мелькали, сменяя друг друга, желтый свет и полная темнота. Муравей спешил. Всякий новый «рассвет» заставал его на новом месте; до условного «муравейника» оставалось меньше трети пути.
        Чем встретит меня Ондра Голый Шпиль?
        Неужели он - Препаратор?
        Муравей устал. Двигался все медленнее и медленнее, иногда и вовсе замирал; старший Коршун закусил губу от напряжения.
        Пытаясь отвлечься, я стал думать о другом - и вдруг понял со всей ясностью, что хозяин гостиницы, над которым я так издевался сегодня утром, вовсе не обманывал меня. Это я ошибся в расчетах. Та серебряная монетка входила в плату за два номера.
        Значит, он не лгал мне. Серебряная монетка приросла к его лбу, без магической помощи оторвать ее не стоит и пытаться. Таким образом я хотел навсегда отвадить его от обмана…
        А он и не лгал вовсе.
        Меня прошибло потом.
        Я даже сделал попытку встать - но тут же одумался.
        Поздно. Я уже на подходе к Мраморным Пещерам. Меня уже давно нет в этом городе, в этой комнате… Нас с Орой разделяют долгие дни пути…
        Муравей, едва волоча ноги, вступил в преддверие муравейника.
        Коршун выше поднял руки:
        - Го-ос… подин… - произнес через силу. - Вы при-ибы… ли… Вперед!
        Парчовая занавеска распахнулась, подхваченная порывом ветра.
        По-прежнему прижимая к груди свои сокровища, я шагнул вперед…
        И кубарем покатился с некрутого, но очень каменистого склона.

* * *
        «Магическая этика - система норм нравственного поведения магов, их обязанностей по отношению к магическому сообществу и друг к другу. Наивысшим критерием магической этики является отношение мага к собственному магическому достоинству. Всякое деяние либо намерение, унижающее мага в собственных глазах, является неэтичным…
        Принуждение мага любой степени к какому-либо действию является неэтичным.
        Просьба о помощи, обращенная одним магом к другому магу и не подкрепленная сделкой (то есть просьба о бескорыстном деянии в пользу просящего) является неэтичной».

* * *
        Надо бы половину денег потребовать назад, думал я устало. А если бы здесь была пропасть?
        Мое правое плечо все еще очень болело.
        Я сидел на толстом слое коричневатого-зеленого мха. Меня знобило - но не от холода; место оказалось очень нездоровое. Как будто много лет назад здесь рылся исполинский крот, копал, испытывая к своей работе величайшее отвращение, а потом околел, проклиная все на свете, и гниющий труп его год за годом наполнял воздух миазмами…
        Не так давно я был уверен, что в окрестностях Мраморных Пещер обязательно найдутся какие-то поселения, какие-то местные жители; уверенность сперва превратилась в надежду, а потом и вовсе истаяла. Ни птиц, ни зверей, ни даже сверчков не было ни видно, ни слышно. Редкие деревья с кривыми раскоряченными ветвями походили на застывшие в ужасе изваяния; низкий слой неопрятных облаков не оставлял никакого шанса увидеть солнце. Полчаса назад - полчаса настоящего времени! - я еще сидел в просторном коршуновском подвале. А три часа назад издевался над хозяином гостиницы, который, может статься, за всю свою долгую жизнь никого не обманул и не обсчитал - даже на медяшку…
        Скрипнув зубами, я встал. Ушибы и ссадины болели и ныли, однако я, в принципе, готов был идти - если б знал, куда.
        Покряхтев, я уселся снова. Соорудил побегайку - глаза на двух ниточках и мосластые длинные ноги. Слабым пинком ноги придал шпиону ускорение - вперед, и по кругу, и опять вперед…
        Потом лег на спину, закрыл глаза и стал смотреть.
        Побегайка несся, подпрыгивая, и оттого изображение прыгало тоже. Ни следов человеческого жилья, ни детали пейзажа, за которую можно было бы зацепиться глазом; вокруг простирались владения все того же издохшего крота - ямы, рытвины, мох, камни, редкие деревья, которым, казалось, дай рот - будут вопить от ужаса. Я велел моему соглядатаю взять правее и обойти меня по широкому кругу; шпион послушался, резко свернул - и вдруг пропал.
        Я сел. Меня будто ударили по глазам; в том, что побегайка погиб насильственной смертью, сомневаться не приходилось.
        Я расчехлил Кару. Трудность состояла в том, что для производства нового побегайки мне нужны были обе руки, а глиняный болван, дающий чувство относительной безопасности, манипуляциям очень мешал.
        Новый шпион был меньше, защитно окрашен - под цвет мха - и вместо двух голенастых ног имел шесть, зато коротких. Я направил его прямиком на место гибели его предшественника.
        На этот раз глазами шпиона мне удалось рассмотреть черное отверстие в земле, небольшое, прикрытое длинными прядями травы; того, кто погубил второго побегайку вслед за первым, увидеть снова не удалось.
        Третьего шпиона я делать не стал. Поднялся, закинул за плечи дорожную сумку (угол стальной клетки больно вдавился в спину), левой рукой поудобнее перехватил глиняный муляж - и направился погибшим побегайкам во след.
        Ветки искривленных деревьев зашелестели значительно и зловеще, и это было тем более забавно, что ни ветерка, ни дуновения в природе не наблюдалось. Откуда ни возьмись обнаружился туман, выплыл и стал сгущаться с неестественной быстротой. Кем бы ни был обитатель этого кротовьего царства - а я надеялся, что это все же Ондра Голый Шпиль - но встреча с ним близилась.
        Не успел я пройти и двадцати шагов, как навстречу мне из тумана вышел убийца.
        Внешне он похож был на детский мяч, зависший над землей на уровне моих глаз. Сквозь плотную зеленоватую кожицу просвечивало заклинание-палач; у меня перехватило дыхание. Никогда еще мне не приходилось сталкиваться с таким недвусмысленным, простым и жестким желанием убивать. До сих пор даже самые злейшие мои враги не опускались до такого…
        Сдерживая дрожь, я поднял руку с глиняным болваном. Будто демонстрируя его зеленому шару - хотя заклинание ничего не могло видеть и ни на что не желало смотреть.
        Оно был простым, как топор. И таким же беспощадным.
        Вспышка! Я не удержался на ногах и сел.
        Некоторое время зеленый шар по-прежнему висел над моей головой. Потом лопнул - как будто в зеленой плоти на мгновение раскрылся красный рот…
        И ничего не стало. Только специфический запах - не то цветения, не то гнили.
        Не думая, что делаю, я приложил глиняного болвана к сухим губам. Поцеловал уродливую голову.
        Развязка приближалась, но торопить ее не следовало. Меня обнаружили, меня захотели убить, но не смогли; что будет дальше?
        Дальше очень долго не было ничего.
        Туман развеялся так же быстро, как и перед тем сгустился. Я бродил по холмам, разыскивая увиденное побегайкой черное отверстие в земле. Я присаживался отдохнуть, прислушивался, ждал; я соорудил, наконец, еще одного шпиона, и тот безнаказанно гонял по окрестностям до тех пор, пока не кончилась вложенная в него энергия.
        Хозяина холмов будто драконом слизало.
        Неужели принцип пониженной уязвимости обернул заклинание-убийцу против своего же создателя? Неужели Ондра Голый Шпиль лежит сейчас, пораженный собственным заклинанием, где-то в подземелье, и мне никогда не узнать, был ли он Препаратором?
        А вдруг вовсе не Ондра подослал мне убийцу, может, совсем другой маг свил себе гнездышко под холмами, и я никогда не узнаю, кто же это был?!
        Время шло, невидимое солнце опускалось, а я колебался между облегчением и разочарованием. Что, если обитатель Мраморной Пещеры попросту затаился и ждет, когда я уйду?
        Два события случились одновременно. В наступавших сумерках я увидел наконец вход под землю - в ту же секунду бурая трава передо мной раздвинулась, и в образовавшейся прорехе появилась зверушка вроде моих побегаек, с тем только отличием, что кроме глаз и ног у нее имелся еще и рот.
        Стало быть, будем разговаривать.
        Зверушка остановилась передо мной. Глаза у нее были круглые, мерцающие, безо всякого выражения. Ледяные шарики на жестких веревочках.
        Беззубый рот открылся.
        - Чего надо? - хрипло донеслось прямо из зверушкиной глотки. - Зачем пришел, чего надо?
        Уместный вопрос.
        Правой рукой я снял с пояса мешочек с камушками. Не без труда развязал шнурок; зверушкины глаза на ниточках бесцеремонно лезли мне под руку.
        - Ты знаешь, что это? - сурово спросил я, когда содержание мешочка сделалось доступным для рассмотрения.
        Зверушка молчала. Один ее мерцающий глаз уставился на самоцветы, другой повернулся ко мне и пристально меня изучал.
        - Назовись, - донеслось из разверстой глотки.
        - Я Хорт зи Табор, - сказал я веско. - А это - Корневое заклинание Кары, и покуда я держу его в руках, всякая агрессия против меня вылезает боком самому агрессору. Это ты уже уяснил?
        Зверушка молчала.
        - Корневая Защита помогла тебе против тобой же созданного палача, но против Кары и она бессильна. Это понятно?
        Зверушка молчала.
        - У тебя есть шанс быстро доказать мне, что ты и создатель этих вот камушков - не одно и то же лицо. Если не докажешь, если ты и есть тот мерзавец, похищающий людей и режущий их души, как лягушек - тогда я выцарапаю тебя из-под земли и покараю. Ясно?
        Зверушка пялилась на меня, то закрывая, то вновь разевая рот. Мне померещился сладковатый запах из ее глотки; игра воображения. Создание внестепенного мага ничем не пахло и пахнуть не могло.
        - Откуда ты знаешь меня? - наконец спросил Ондра; я удержал вздох облегчения. Это был он, тот, кого я искал; это был Голый Шпиль.
        - Не важно, - сказал я, закрепляя победу. - Я знаю о тебе предостаточно. Но чтобы покарать тебя, хватит и одного только подлого нападения на мирного путника. Заклинание-палач давно признанно оружием подлецов и трусов!
        - У кого ты на службе? - донеслось из зверушкиной глотки.
        Я вскинул голову:
        - Сроду не служил никому и не собираюсь служить!
        - Убирайся, - предложила зверушка.
        Я поднес глиняный муляж прямо к льдистым глазам на ниточках:
        - Видишь? Сейчас я приду к тебе под землю. С этим. Ты не в состоянии мне помешать.
        - Убирайся! - рявкнула зверушка совсем уж бескомпромиссно. Мох перед дырой в земле зашевелился; я прикусил язык.
        Ондра Голый Шпиль был неприятным, лишенным фантазии человеком. Из-под земли, подобно весенним цветам, лезли, извиваясь, железные крючья, иззубренные лезвия, искривленные острия. Лезли, решеткой перекрывая вход.
        - Глупо, - сообщил я мягко. - Я все равно до тебя доберусь, Препаратор. Побереги силы. Вспомни то приятное, что было в твоей жизни… Может, ты любил кого-то? Птичку? Рыбку? А, Ондра? Расслабься и постарайся смириться с неизбежным, я ведь уже иду…
        И я воздел над головой глиняную куклу - будто мать, впервые явившая младенца пред ясны очи папаши; я и в самом деле испытывал сейчас эйфорический восторг. Все сильные чувства, прежде мною испытанные, ни в какое сравнение не шли с этим пьянящим ощущением - я был властен над тем, кто сильнее меня. Я держал в руках его жизнь и смерть. Я вступал в его жилище носителем справедливости, возмездия, Кары.
        Небрежным щелчком я проделал в железном заграждении неровную, с оплавленными краями дыру:
        - Будешь пугать меня, Ондра? Я ведь по твою сову пришел, я долго искал тебя, препаратор… Я иду!
        И, пригнувшись, влез в дыру.
        Если кротовый ход под землей выглядит как-то иначе - что же, я ничего тогда не понимаю в кротах. Правда, тот, что торил здесь дорогу, был ростом чуть-чуть повыше меня - крупный крот. И старательный - стенки были гладкие, будто отшлифованные, даже свисающие с потолка корни выглядели ухожено, почти уютно, неплохое местечко облюбовал себе господин Голый Шпиль…
        - Ты готов, Ондра? Ты уже выбрал, как тебе умирать? Я не собираюсь мучить тебя слишком долго… А раскаявшись, и вовсе можешь заслужить мгновенную смерть… Подумай. Время есть… Но уже мало…
        Ход резко пошел вниз. Я едва не ухнул в черную яму, вернее, в бурую, потому что падающий снаружи свет остался далеко позади, и мое ночное зрение вступило в полную силу.
        Железная лестница на отвесной стене.
        - Так вот, Ондра… Ты ведь выручил меня, сам того не зная. Когда устроил несчастный случай князю Дри… то есть ты понял, о ком я. Ты позволил мне сэкономить Кару - я ведь только один раз могу воспользоваться ею, и этот момент наступил, наконец…
        Снова коридор. Развилка - веером во все стороны; я насчитал пять ответвлений.
        - Думаешь сбить меня с дороги?
        И я презрительно сплюнул. Комочек слюны завис, мерцая, над самой землей, помедлил - и втянулся, как пушинка, во второй слева коридор.
        - Лучше покайся, Ондра. Признай, что похищать людей против их воли, что уродовать их души - тягчайшее преступление. Ты погубил барона Ятера, отца моего лучшего друга…
        Я запнулся. Хорошо бы бросить к ногам Ятера окровавленный клинок, и сказать что-то вроде: «Вот кровь человека, который убил вашего…»
        Из какой-то щели выскользнул зверек вроде суслика. Встал на задние лапы, уставился глазами-бусинками мне куда-то выше бровей:
        - Что тебе надо? Чего ты хочешь от меня? Я знать не знаю никаких баронов, я в жизни никого не похищал…
        Я по инерции сделал еще шаг - и остановился.
        Чего еще ждать? Конечно, перед лицом неминуемой расплаты все мы хитрим, лжем, изворачиваемся…
        - Князя - да, я заморочил! - продолжал суслик. - Потому что если бы я его не заморочил, он бы меня предал. Не убей я его первым, он бы убил меня…
        - Ондра, - сказал я проникновенно. - Что у вас получилось с князем - не моя забота, я не за князя мстить пришел… Но почему тогда, на приеме этом распроклятом, почему ты дернулся, когда камушки увидел? А?
        - Дурак, - сказал суслик, по-прежнему глядя мне в брови. - Сам не знаешь, какую дрянь с собой таскаешь. Чужой глаз, чужая воля в камушках сидят, если не чуешь этого - болван… А еще внестепенной…
        Я сжал зубы. Сладостное предвкушение вот-вот готово было покинуть меня. Собственно, оно уже меня покидало, оставляя раздражение и злость.
        - Ондра, - сказал я. - Если ты не Препаратор - докажи. Выйди ко мне, покажи, что не боишься.
        Суслик шире разинул рот; оказалось, он смеется. Зрелище получилось жутковатое.
        - Ты… каратель, совой в темечко клеванный. Я выйду, а ты своему болвану шейку переломишь? Нет уж. Пещера большая. Ищи…
        И суслик, странно закашлявшись, исчез все в той же щели.

* * *
        «…Заботы о свекле и баклажанах, о ремонте водоводов, о здоровье овец не устраивали меня… Моя первая степень, столь редкая среди назначенных магов, требовала большего. Я решил сделать своим ремеслом информацию, хоть меня и предупреждали, что из всех магических субстанций эта - самая опасная и непредсказуемая…
        Я потратил тридцать лет на напряженные изыскания. Я и моя семья жили бедно, почти впроголодь… Но успех, которого я добился, стоит потраченной жизни.
        Я сделал это! Моя записная книжка - такая маленькая, что легко умещается в нагрудной сумке для документов - действует по принципу легендарной сабаи…
        На самом деле в ней записаны всего три имени - моей жены и моих двух дочерей. Имена и некоторые сведения; как я радовался, когда в день рождения моей младшей дочери запись о возрасте переменилась, приходя в соответствие с новой действительностью! А в день свадьбы моей старшей дочери слово «незам.» сменилось на «замуж.»… Пусть со стороны это кажется смешным - но ведь дело не в масштабах! Дело в принципе! Я, человек, назначенный маг, своим трудом создал вещь, подобную сабае! Кто из наследственных магов может этим похвастаться?!
        Любопытная деталь: когда я стою рядом со своей женой, запись в моей книжке гласит: «Сона Ветер, 48 лет, замуж. за Подаром Ветером, назн. магом 1-ой ст». Когда я отхожу на десять шагов, запись выглядит как «Сона Ветер, 48 лет, замуж. за Подаром Ветером». А когда я уезжаю куда-то далеко, от записи остается только «Сона Ветер, 48 лет, замуж», или вовсе «Сона Ветер, 48 лет». Не знаю, присуще ли сабае это чувство расстояния? Или это особенность моей рукотворной сабайки?»

* * *
        Знай я заранее, что за прорва эта Мраморная Пещера - трижды подумал бы, прежде чем спускаться.
        Я шел не по кротовому лазу уже - по широченной галерее, где могли бы без труда разминуться две груженые повозки. Вдоль стен тянулись толстые, похожие на дохлых удавов канаты - кое-где провисшие, кое-где и вовсе разорванные. Кто и для какой надобности развесил их - я не пытался и отгадывать. Время от времени попадались белые человеческие черепа: их, конечно же, раскладывали специально, это было своего рода искусство - поживописнее расположить среди камней и мусора головы неведомых бедолаг…
        Через равные промежутки пути коридор расширялся неимоверно, всякий раз я с замиранием сердца сжимал в руках Кару - и всякий раз разочаровывался, потому что новый зал, как и все пройденные мною до сих пор, был пуст, замусорен, брошен. Кое-где сохранились поддерживающие свод колонны - мраморная либо керамическая плитка, когда-то покрывавшая их, грудами валялась у их подножья. Кое-где можно было разобрать настенную мозаику - рыже-бурые цветы, коричневые человеческие фигурки, незнакомые мне буквы.
        В любом лабиринте я с легкостью сумел бы сориентироваться. Но здесь были расстояния, колоссальные подземные перегоны: Мраморная Пещера оказалась размерами с небольшой город… или даже большой. Я устал; темные коридоры тупо вели вперед и вперед, а немногочисленные боковые тропинки и лесенки преграждены были старыми завалами.
        В одном зале - стены его кое-где сохранили кроваво-красный мраморный покров - имелся огромный бронзовый барельеф. Человека, изображенного на нем, я никогда прежде не видел; был ли он магом или королем, или прежним хозяином Пещеры, или была еще какая-то причина, по которой его изображение увековечили столь впечатляющим образом - я никогда не узнаю. Из зала вела вверх широкая лестница, я пустился было по ней - но снова наткнулся на завал; тогда я понял, что не сделаю больше ни шагу, и опустился на ступеньку, только и успев смахнуть с нее острые каменные осколки. Левая рука, сжимавшая глиняного болвана, онемела, но я не мог спрятать Кару обратно в футляр. Я был враг, забравшийся вглубь чужой территории. Я был в бою, и потому ни на секунду не мог пренебречь режимом пониженной уязвимости.
        Стальную клетку - непосильная тяжесть! - пришлось бросить по дороге, благо сабая, будучи заткнута за пояс, не предпринимала попыток к бегству. Теперь, тупо изучая осколки розового мрамора на земляном полу, я подумал, что спать ни в коем случае нельзя - если сабая скроется, я никогда не найду ее в этом разгромленном подземном царстве. Информация навсегда станет свободной - так свободны мертвецы…
        Напротив меня темнели квадратные арки - пять или шесть. Что за ними? Снова коридор-галерея? Я уже знал, что из каждого зала ведет два таких коридора, что они идут параллельно и параллельно сворачивают - но толку от этого знания все равно не было никакого.
        Здесь, под землей, даже сквозняка не было. Сквозняк дал бы мне надежду найти выход - но воздух здесь был стоячий, и дышалось тяжело.
        Я вытащил сабаю из-за пояса. Погладил слепую обложку, испытывая в этот момент что-то вроде нежности; раскрыл, бездумно перебирая вздрагивающие страницы.
        «Хорт зи Табор, внестеп. маг, зак. наследн., старш. и един. сын, родовое поместье в окрестн. нас. п. Ходовод, находящ. в р-не Трех Холмов, имущество оцен. как значительное, член Клуба Кары по наследству, обладат. разов. заклин. Кары на срок до 3 мес. Дети: нет»…
        Я вздохнул. Наугад перевернул страницу.
        «Ондра Одер, внестеп. маг, пятый сын и незак. насл. Родовое поместье разруш. Предки истребл. Обладат. Корн. закл. Защиты по праву сильн. Состоял на сл. у покойного кн. Дривегоциуса».
        Я выпучил глаза.
        Не ты ли, любезная сабая, еще сутки назад клялась мне, что никаких сведений о роде, местопребывании, предках почтенного Ондры не существует в природе? Как будто Голого Шпиля в капусте нашли, под забором подобрали? Или, оказавшись в Мраморной Пещере, ты получила доступ к дополнительным источникам информации?
        Я погладил страницу свободной рукой. Страница брезгливо дернулась.
        Я не знаю толком - и никто, наверное, не знает - откуда сабая черпает сведения. Возможно, они распределены в пространстве, эти источники, возможно, они не так уж абсолютны… Но, возможно, дело во мне? Может быть, сабая снизошла до моего любопытства - и отвечает на многократно заданный вопрос?
        Я тут никогда не узнаю правды, подумал я, разглядывая простые, без виньеток и украшений, страницы. Я не узнаю, откуда взялась сабая, книга, которую никто не писал. Я не узнаю, слышит ли она человеческую речь, понимает ли, и способна ли сознательно отвечать на наши просьбы. Я не узнаю, вещь она или живое существо…
        Ты помогла мне, сабая.
        Вот ты какой, оказывается, Ондра Одер по кличке Голый Шпиль. Родовое поместье разрушено, предки истреблены. И Защита твоя досталась тебе по универсальнейшему праву - праву сильного…
        - Что это у тебя? - прошелестело над моей головой. Я едва удержался, чтобы не вздрогнуть; ладонь, сжимающая Кару, напряглась.
        - Это сабая, - сказал я, не оглядываясь. - Обыкновенная сабая.
        - Вот оно что, - сказал бесплотный голос.
        - Да-да, - отозвался я рассеянно. - Только тебе это вряд ли поможет.
        Голос хихикнул:
        - Парень… подумай головой. Сколько тебе осталось владеть твоей разовой Карой? Здесь, в тоннелях, можно бродить и год и два…
        Я резко поднял голову. Мне показалось, что в одной из прямоугольных арок мелькнула чья-то тень.
        - Не преувеличивай, Ондра. Когда твои коридоры наполнятся побегайками, следачами, насмотрелками и прочей мелочью…
        - Надолго тебя не хватит, - серьезно сказал голос. - Ты скоро останешься совсем без сил. Здесь, под землей, они почти не восстанавливаются… Проверь.
        Уже чувствуя, как противно липнет к спине сорочка, я рассмеялся:
        - Не трать слов, Ондра. Выйди - поговорим… О том, например, кто истребил твоих родичей. И у кого ты отобрал Защиту - по праву, видите ли, сильного…
        - Защиту нельзя отобрать, - сказал голос после паузы. - На то она Защита… Но когда двое оспаривают Корневое заклинание - побеждает сильнейший. Не так ли?
        В последнем вопросе мне померещилась угроза.
        Хотелось есть. Хотелось пить. Хотелось на дневной свет - желто-коричневое видение мира способствует депрессии…
        - Если хочешь, я расскажу тебе, - сказал голос почти невнятно. - У меня никогда не было таких благодарных слушателей. Никогда ко мне не подходили так близко - я всех убивал, не спрашивая, как зовут…
        Послышался звук, который с некоторой натяжкой можно было считать смехом.
        - Покажись, - предложил я.
        - Нет, - возразил голос. - Ты хочешь убить меня. Я могу только прятаться… и я преуспею, парень. Дождусь, пока истечет время твоей Кары, и тогда убью и тебя тоже. Вместе с секретами, которые ты сейчас узнаешь…
        - Нужны мне твои секреты, - сказал я зло.
        - Не важно, - мягко возразил голос. - Совершенно не важно, нужны они тебе или нет.

* * *
        У его прадеда было двое сыновей - оба внестепенные маги. Оба претендовали на наследство - замок, титул и Корневое заклинание Защиты.
        Под защитой Корневого заклинания прадед жил долго и счастливо. И умер от старости в возрасте ста одного года - к тому времени два его сына были далеко не молоды, и каждый был предводителем многочисленного клана - сыновья и дочери, зятья, внуки, внучки, правнуки…
        Пока патриарх был жив, оба клана находились в состоянии партизанской войны. Постоянно с кем-то случались несчастья - то опрокидывалась карета, то валился на голову невесть откуда взявшийся камень; кое-кто из родственников исчезал бесследно. Ранние воспоминания Ондры полны были злобными похоронами, ночными внезапными тревогами - и страхом, страхом, страхом.
        Ондра помнил, как пятилетним сопляком он пришел по наущению дядьев в покои «старого дедушки» и тонким невинным голосом поинтересовался: «Деда, а когда сдохнешь-то?»
        «После тебя, внучек», - ласково ответил патриарх.
        Но никто не вечен, и старик просчитался. Обладатель Защиты, никогда не снимавший с головы желтого обруча, он все-таки уступил домогательствам костлявой несговорчивой дамы. Тогда-то и началось самое интересное, потому что Корневое заклинание, оказывается, не дается в руки никому, кроме единственного наследника…
        Кланы сцепились, и ни один из них не мог одержать окончательной победы. Весы удачи колебались; воцарившись в отцовском замке, временный фаворит судьбы обращал враждебное семейство - немагов, женщин и детей - в кротов, и они оставались подземными тварями, пока кто-то из магов их клана не врывался в замок, силой или хитростью, и весы судьбы не колебались снова. Тогда все становилось наоборот - победители вселялись в замок, а побежденные рыли норы под огородами окрестных селян…
        Все это время непогребенный труп патриарха лежал на столе в пиршественной зале, и желтый обруч был по-прежнему при нем. Наследство не давалось братьям в руки - ждало, пока войне кланов наступит конец.
        Ондра провел под землей годы с пяти до семи, с десяти до двенадцати и с четырнадцати до пятнадцати лет. Пятнадцати лет он нашел в себе силы самостоятельно перейти из шкуры крота в человеческое обличье. Редковолосый, очень высокий и тощий, ненавидящий весь мир подросток первым из враждующих понял, что союзников в войне за наследство нет и был не может.
        Кланы тем временем изрядно поредели. То есть, конечно, кроты плодились и под землей - но рожденные кротятами никогда не превращались в людей; к моменту, когда Ондра сделал свой выбор, в живых оставались трое его двоюродных братьев, дядя - тот самый, что когда-то предложил пятилетнему малышу войти в спальню к дедушке с нескромным вопросом - и какая-то не то кузина, не то сводная сестра, с которой Ондра получил первый любовный опыт - в кротовом обличье, в норе под землей.
        С противоположной стороны живы были пятеро мужчин, в чьем родстве Ондра не стал разбираться.
        Спустя два года Ондра был уже единственным потомком своего прадеда, единственным живым и совершеннолетним потомком мужского пола. И, войдя в пиршественный зал, он легко снял с черепа прадедушки заветный желтый обруч и стал обладателем Корневого заклинания Защиты - а значит, победителем на веки веков…
        Прочих родственников, оставшихся к тому времени в живых - женщин и детей - он без колебания превратил в кротов. Навсегда. И воцарился на высоком кресле прадеда.
        Ему было семнадцать лет. Жизнь только начиналась.
        Очень скоро он понял, что жить в замке, где на пиршественном столе двенадцать лет лежал непогребенный труп, где все окрестности изрыты кротовьими ходями, ему не нравится - и пустился в путешествие.
        Его боялись; по личному опыту он знал, что тот, кто вызывает страх, всегда должен проверять свой бокал на предмет растворенного в вине яда. Он шарахался от любой тени - ему всюду мерещились персонажи их детства, наемные убийцы со стилетами; то, что Защита была при нем, ничуть не умаляло растущий страх.
        Он убивал слуг, которым случалось подойти к нему со спины.
        Он убивал ос, кружившихся над его тарелкой.
        Он убивал всех, кто смотрел на него со страхом. Ему пытались мстить - но Защита была на страже.
        Он понимал, что из растущей груды трупов надо как-то выбираться - но ничего не мог с собой поделать.
        Тогда он понял, что жить среди людей ему больше не придется, нашел Мраморную Пещеру и уединился там. Здесь он жил долгие годы - подземные норы напоминали ему лучшие дни отрочества. Да, тогда он был кротом, но еще жива была мать, и младшая сестренка составляла ему компанию в играх…
        Он скучал. Развлекался, совершенствуясь в магии; иногда читал. Мечтал раздобыть сабаю - тогда вся информация мира пришла бы к нему под землю сама, без принуждения.
        Однажды - не так давно - он счел, что вполне созрел для человеческого общества и что затворничеству пришел конец. Он покинул пещеру, придал себе более-менее приемлемый вид и отправился на поиски Настоящего Дела…
        Былая подозрительность давала о себе знать, но трупов, отмечающих Ондрин путь, стало на порядок меньше. С возрастом он научился держать себя в руках; поскольку волосы на его черепе так и не прижились, очень скоро за ним закрепилась кличка Голый Шпиль…
        Так, постигая мир, он добрался до Степного княжества и скоро узнал, что у князя Дривегоциуса много врагов - и нет достойной защиты.
        Желтый обруч позволял Ондре производить защитные заклинания любой силы. Явившись к князю, Ондра взял подвернувшегося под руку лакея, заключил его в защитный кокон и предложил Дривегоциусу зарубить беднягу мечом…
        Князь, ни секунды не сомневаясь, снял со стены самый тяжелый боевой топор. Лакей с перепугу грянулся в обморок - но не получил ни царапинки, хотя князь и бил безо всякого снисхождения.
        Бесконечно довольный Ондрой, Дривегоциус назначил ему королевское жалование. Голый Шпиль разоделся в шагрень и шелка - но в душе остался кротенком, сыном подземелья, которому за каждой портьерой мерещился отравленный стилет.
        Чем теплее и уважительнее относился к своему магу Дривегоциус - тем подозрительнее становился Ондра. Князь гордился новым мастером защиты - а Ондра ждал подвоха. Князь хлопал Ондру по плечу - а тот просчитывал, каким образом можно обмануть Защиту. По всему выходило, что Корневое заклинание можно обойти только с помощью другого Корневого заклинания; такое стечение обстоятельств было маловероятно, но Ондра не был неуязвим. Страхи его набирали силу.
        К моменту, когда князь сообщил Ондре о поездке на королевский прием, в нездоровом мозгу мастера защиты жила полная уверенность, что Дривегоциус разработал хитрый план, чтобы погубить его. Не сегодня, так завтра; Ондра ждал удара. Внешне оставался спокойным - но ждал в любую секунду.
        Обвал случился как раз тогда, когда Дривегоциус предстал перед сильным и опасным врагом. То есть когда Ондра был сосредоточен на надежной защите вокруг княжьей персоны.
        За спиной у него обнаружилась женщина, магиня незначительной степени, со связкой цветных камней на шее. Вокруг камней стояло облако чужой воли; женщина дождалась, пока Ондра обернется, и улыбнулась ему так двусмысленно, что бывший кротенок сразу понял: опасность.
        Никакого плана у него не было. Все вышло само собой - удачная импровизация; держа защиту вокруг князя, Ондра имел возможность - ненадолго, чуть-чуть - подправить его мировосприятие.
        Призрачное оскорбление. Вспышка ярости; поединок. Ондра не случайно стравил князя с лучшим в зале бойцом; когда острие меча засело у Дривегоциуса в груди, Ондра мельком успел подумать: что, если это ошибка? Если вовсе не князь угрожает ему? Что тогда?
        В охватившем зал смятении он скрылся - так, впрочем, поступили многие внестепенные маги из числа гостей. Он бежал в свою Мраморную Пещеру и посвятил долгие недели поиску ответа на вопрос: замышлял против него Дривегоциус или нет? И кто была та дама с камушками? И что именно она имела против него, Ондры, который и видел-то ее впервые?
        Время, проведенное в темноте, пошло ему на пользу. Он успокоился; когда волна подозрительности улеглась, он допустил в свое сознание мысль о том, что, возможно, заговор против него не был столь всеобъемлющим и страшным, как это показалось вначале…

* * *
        «Вы решили вступить в магический клуб, но не знаете, на каком из существующих клубов остановиться. Надеемся, наши скромные заметки помогут вам сделать выбор. Итак, на сегодняшний день для приема новых членов открыты клубы: Верных Сердец, Драко, Карнавала, Кары, Книгочеев, Кукловодов, Меломанов, Путешественников, Стрелков.
        КЛУБ ВЕРНЫХ СЕРДЕЦ. Вступительный взнос - сто золотых. Каждый из членов Клуба принес клятву верности: кто жене, кто умершему другу, кто сове, кто собаке. Общение с себе подобными помогает держать клятву, не впадая в депрессию.
        Плюсы: очень демократичный Клуб. Малый вступительный взнос, нет ограничения по степени, общество порядочных людей. Минусы: очень все это мрачно, друзья. К тому же, вступая в Клуб, вы обязаны будете принести кому-то клятву верности - а подойдет ли вам столь экстремальное отношения к жизни?
        ДРАКО-КЛУБ. Вступительный взнос три тысячи золотых. Только наследственные маги. Ограничение по степени: только первая и выше. Члены клуба содержат драконов в неволе.
        Плюсы: исключительно престижный клуб. Общение с драконом (вы сами можете выбрать, заводить ли боевого, или карликового, или декоративного, или еще какого-нибудь) изменит вашу жизнь, равно как и отношение к вам окружающих. Ваш статус подпрыгнет вверх на три ступеньки; кроме того, дракон - идеальный друг и телохранитель.
        Минусы: вы уже сами все поняли. Если вы назначенный маг, если ваша степень - вторая и ниже, вам не о чем беспокоиться. Кроме того, членство в Драко-клубе потребует значительных финансовых затрат: цены на яйца породистых драконов доходят до поистине астрономических сумм! Прежде чем завести даже самого маленького дракончика, вам надо стать единоличным владельцем просторного замка; потребление взрослым драконом огромного количества мяса и еще кое-какие физиологические особенности делают его содержание хлопотным, дорогостоящим и небезопасным.
        КЛУБ КАРНАВАЛА. Вступительный взнос триста золотых. Ограничение по степени: только третья и выше. Члены клуба практикуются в изготовлении и примерке экзотических личин.
        Плюсы: не так дорого, не так накладно, зато удовольствия - море. Если в вашей душе осталось хоть что-то от ребенка - это клуб для вас; постоянная атмосфера праздника, розыгрыша, мистификации; кстати, в клуб принимаются наследственные маги-подростки старше двенадцати лет. Вступите с сыном в Клуб Карнавала - это подарит вам массу положительных эмоций и укрепит духовную близость поколений.
        Минусы: строго говоря, пустое прожигание времени. Взрослый человек, самозабвенно конструирующий личины, представляется в лучшем случае оригиналом. Если вы считаете себя серьезным - не разменивайтесь на чепуху.
        КЛУБ КАРЫ. Вступительный взнос тысяча золотых. Ограничение по степени: от третьей и выше. Члены Клуба разыгрывают разовое Корневое заклинание Кары - розыгрыши происходят не реже чем раз в полгода. Победитель получает право на однократное использование Корневого Заклинания.
        Плюсы: использование Корневого заклинания - редкая удача для любого мага. Став победителем розыгрыша, вы получаете возможность жестоко покарать любого, самого сильного врага и не отвечать за его смерть ни перед совестью, ни перед законом. Сильно повышает статус и положительно влияет на самооценку.
        Минусы: вы платите немаленький ежемесячный взнос только за право поприсутствовать на розыгрыше. Многие члены этого Клуба сидят в нем годами - но так до сих пор ничего и не выиграли. Сосчитайте членов Клуба (их больше ста), разделите их число на два, максимум три выигрыша в год… Как долго вам придется ждать своей удачи?
        КЛУБ КНИГОЧЕЕВ. Вступительный взнос - двести золотых. Члены Клуба собираются раз в две недели, чтобы побеседовать о литературе.
        Плюсы: маленький взнос, нет ограничения по степени, общество умных и тонких собеседников, редчайшие книги во временное пользование и совершено бесплатно.
        Минусы: когда вы в последний раз держали в руках художественный текст? Учтите: если вы не в состоянии поддерживать беседу о двух-трех модных в настоящий момент книгах, лучше в Клуб не соваться. Осмеют и изгонят с позором.
        КЛУБ КУКЛОВОДОВ. Вступительный взнос - тысяча золотых. Ограничение по степени - только вторая и выше. Члены клуба занимаются изготовлением разумных кукол (а также, хоть это и не афишируется, превращением в кукол живых и мертвых людей).
        Плюсы: оригинально. Эстетично. Увлекательно, огромный простор для творчества, блестящий тренинг для ваших магических возможностей.
        Минусы: очень жестоко. Иногда на грани конфликта с законом. Среди членов Клуба встречаются настоящие маньяки - хорошенько подумайте, будет ли вам комфортно в такой компании?
        КЛУБ МЕЛОМАНОВ. Вступительный взнос - пятьсот золотых. Ограничение по степени - третья и выше. Члены клуба занимаются заклинаниями, помещенными в условно-материальный носитель - музыку.
        Плюсы: очень красиво и увлекательно. Если вы владеете каким-либо музыкальным инструментом - это Клуб для вас; если не умеете - за небольшую дополнительную плату вас научат. Фантазия членов Клуба не знает границ: кроме традиционных мелодий-затанцовок и мелодий-усыплялок используются, например, мелодии-ускромнялки для девушек, в обычном состоянии скромностью не отличающихся…
        Минусы: если у вас нет музыкального слуха либо вы равнодушны к музыке, этот клуб не для вас.
        КЛУБ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ. Вступительный взнос четыреста золотых. Члены Клуба путешествуют, не отрывая зада от мягкого кресла.
        Плюсы: нет ограничений по степени. Если вы ленивы и любите комфорт, но в то же время желали бы увидеть дальние страны - этот Клуб подходит вам как нельзя лучше. С помощью специальных заклинаний члены Клуба устраивают окошки в пространстве: эффект присутствия поразительный, плюс безопасность, удобство и относительная дешевизна.
        Минусы: если вы действительно любите путешествовать, лучше бы вам поднакопить денег на натуральную либо проекционную поездку.
        КЛУБ СТРЕЛКОВ. Вступительный взнос тысяча сто золотых. Ограничение по степени: третья и выше. Члены Клуба организовывают натуральные баталии на магическом, полумагическом, заговоренном и свободном от магии оружии.
        Плюсы: незабываемые ощущения. Азарт, игры для настоящих мужчин; в повседневной жизни не так много места для боевой магии, а так хочется ощутить себя настоящим бойцом! Крепкая мужская дружба, сброс негативных эмоций, лучшее применение вашей агрессивности - это Клуб Стрелков!
        Минусы: среди членов Клуба велик процент несчастных случаев со смертельным исходом…»

* * *
        - Мне расплакаться? - спросил я сумрачно. - От жалости?
        Он не ответил.
        Я переложил глиняного болвана из левой руки в правую, потом обратно; мы молчали долго, очень долго, и я даже не думал ни о чем - просто свыкался с новым положением вещей.
        - Значит, камушки не твои? - спросил я наконец. - Не ты их создал?
        - Камушки, - с отвращением сказал Ондра. - Камушки… На них чужая власть. Ты их не присвоишь.
        - Я и не собираюсь их присваивать, - сказал я устало. - Я хочу знать, кто их сотворил. Кто похищал людей, вырезал кусочки их душ и оформлял в виде кулонов с глазами и лицами…
        Я вдруг подумал, что Препаратор, кем бы он ни был, мог бы избавить Ондру от подозрений и страхов. Он разъял бы его душу, вытащил оттуда болезненную мнительность, втиснул бы ее в агатовый камушек с мордой слепого крота… И Ондра зажил бы снаружи, под солнцем, как подобает человеку. С красивым кулоном на шее.
        - Слава сове, ты честен со мной, - сказал Ондра саркастически. - Другие всегда говорили - или делали вид - что им нет до меня дела. Ты единственный сразу признался, что хочешь убить меня. Это радует.
        - Не радуйся так уж сильно, - пробормотал я. - Я ведь должен покарать Препаратора… Но если ты не Препаратор…
        - Кому это ты должен? - перебил меня невидимый собеседник.
        - Я обещал, - сказал я неуверенно. - Отец моего друга…
        - Ну и что?
        Я помолчал, понимая, что он прав. Действительно: ну и что?
        - Я хотел покарать самого сильного, самого страшного в мире злодея, - признался я честно. - Если бы мне удалось это - я сам бы стал великим магом… может быть.
        - «Может быть», - сварливо передразнил голос из темноты.
        Было холодно.
        Я потратил кучу денег, чтобы добраться до Мраморной Пещеры. Мне предстоит теперь возвращение - я поползу, как полз по столу муравей, только на этот раз в реальном мире и в обратном направлении. Долгий-долгий, тяжелый путь - и опять все сначала. Время идет, срок действия моего заклинания иссякает, а Препаратор опять ускользнул, и где искать его на этот раз - неведомо…
        - Вот что, - сказал я через силу. - Я уйду… оставлю тебя в покое. Сиди в своей норе… только покажи мне, где выход.
        Молчание.
        - Ты оглох? - я повысил голос. - Печальную историю я выслушал, слезы утер, убивать тебя раздумал. Покажи мне, где выход, или я сам найду…
        - Ищи, - сказал невидимый Ондра.
        - Ты не веришь мне? - спросил я тише.
        - Не верю, - сказал Ондра. - Ты говорил правду, когда угрожал мне. А теперь ты лжешь.
        - Ондра, - сказал я как мог убедительнее. - Ты болен. Я не хочу твоей смерти. Я никому не расскажу про эту твою Пещеру… да и ни один человек в здравом рассудке сюда не полезет!
        - Но ты же полез, - возразил Ондра.
        - А теперь хочу уйти.
        - Попробуй.
        - Ты думаешь, я не смогу?! - я злился все сильней.
        - Попробуй же…
        Я встал. Закружилась голова; я смертельно устал, я нуждался в отдыхе, и все сильнее - Ондра прав - хотелось пить.
        Нарочито громко щелкнув пальцами, я соорудил прямо перед собой хрустальную чашу с прозрачной водой. Выпил до капли; пустая чаша растаяла в воздухе.
        - Как, ты сказал, тебя зовут? - поинтересовался Ондра.
        - Хорт зи Табор.
        - Ты попался, Хорт. Твоя ошибка в том, что ты пришел ко мне домой. Ты вошел сюда - я силой тебя не тянул. Ты притащил с собой Кару, поэтому я не могу убить тебя сразу. Но уморить, поводить по тоннелям, пока твои силы не иссякнут, пока не закончится срок действия Кары - это я могу…
        - Тогда я тебя покараю! - рявкнул я.
        - Пока ты не видишь меня, твоя Кара бессильна, - возразил Ондра. - Ты будешь бродить и бродить, мы будем беседовать… это даже лучше, чем я думал. Это замечательное развлечение, Хорт.
        Я молчал.
        - А когда ты умрешь, - мечтательно продолжал Ондра, - я возьму себе сабаю. Моя жизнь переменится… Я наконец-то начну по-настоящему жить. Читать книгу, которая никогда мне не наскучит…
        Правой рукой я подтянул с себе сабаю, которая за время Ондриного рассказа успела сползти с моих колен. И подумал, что рано или поздно я все-таки усну. И что сил моих, позволяющих обходиться под землей без воды и пищи, хватит надолго, но не навсегда.
        Черный кожаный переплет поддавался неохотно. Что я хочу вычитать?
        «Шпиль, Голый. См. Ондра».
        Я хмыкнул. Сабая действительно совершенствуется - новые сведения появляются одно за другим, к сожалению, в них уже нету надобности…
        Страницы дернулись, переворачиваясь против моей воли.
        «Шанталья, Ора. Назн. маг 3-ой ст., ныне покойн.».
        Я подался вперед. Ночное зрение подводило меня; строчки извивались червяками на крючке.
        «Шанталья, Ора. Назн. маг 3-ой ст., ныне покойн.».
        - Что это с тобой? - подозрительно спросил невидимый Ондра.
        Я поднял глаза.
        Коричневая пещера, черные дыры тоннелей, арки. Тощие известковые сосульки на слишком высоком для подземелья потолке. Черная книга в моих руках. Книга, которую никто не писал.
        - Эй, что ты там вычитал?
        Я молчал. Надежды на то, что глаза подвели меня, больше не было; из темноты на меня смотрел Ондра, и я сам смотрел на себя со стороны - сидит на холодном камне внестепенной маг Хорт зи Табор, у которого уже много лет никого нет, некого оплакивать. Который только что потерял случайную спутницу, пешку, говорящее орудие, чужую, в общем-то, женщину.
        Миллион лет назад (начало цитаты)

* * *
        …Очень тесно, квадратный метр истертой плитки под ногами, квадратный метр облупленного потолка над самой головой, запасная вода в цинковом баке, маленькое зеркало в брызгах зубной пасты, в зеркале отражаются два лица - одно против другого, слишком…
        Юля рывком села на постели. Похлопала ресницами, прогоняя остатки страшного сна.
        Солнце пробивалось сквозь прорехи в дырявой шторе. Прямо перед Юлиным лицом торчал из розетки фумигатор, и синяя ароматическая пластинка, всю ночь изгонявшая из комнаты комаров, потеряла свой цвет, сделалась белесой.
        Ни о чем не думая, Юля протянула руку и выдернула хитрый приборчик из розетки. Пластмасса была теплой.
        На раскладушке дрых, раскинувшись, Алик; укрывавшая его простыня почти полностью сбилась на пол. На белой подушке Юлин сын казался почти арапчонком: щеки приобрели бронзовый оттенок, нос шелушился, короткие волосы выгорели; даже сейчас, в черно-белом варианте, Алик удивительно похож был на отца…
        Юля перевела взгляд.
        Стас спал на спине. Лицо его было расслабленным и безмятежным; ему ничего не снилось.
        Юля подобралась поближе.
        Стас тоже загорел; трехдневная небритость придавала ему сходство с киношным разбойником. От глаз разбегались лучами едва заметные светлые морщинки - катаясь под парусом, Стас пренебрегал темными очками…
        - Стасик, - позвала Юля беззвучно.
        Он улыбнулся во сне. Значит, все-таки что-то снится… Или приснилось вот только что, сейчас?
        Приснилось, как он катается на своей доске со стрекозиными крыльями?
        Приснилось, как его хвалят за успехи Ира и Алексей?
        Денег осталось совсем мало… Хватило бы на такси до вокзала - а то придется связываться с автобусами, да на жаре, да со всеми вещами…
        - Юлька… - в полусне пробормотал Стас.
        И привлек ее к себе.
        - Тс… Алый же тут…
        - А как люди живут всю жизнь в однокомнатных?
        - Тс… Тс…
        Его щетина колола, но небольно.
        - Юлька, да он спит… Успокойся, ну что ты пугливая, как заяц…
        …А как, действительно, как живут люди всю жизнь в однокомнатных?..
        - Юлечка, я тебя очень люблю…
        - Стаська, я тебя обожаю…
        Было шесть часов утра. В коридорчике царил полумрак; Юля босиком пробралась в ванную. В ответ на робкий вопрос, а есть ли вода, кран только удивленно булькнул; Юля влезла в ванную, зачерпнула из бака жестяным ковшом, шипя сквозь зубы от холодной воды, облилась, намылилась, облилась снова…
        В комнате Стас будил Алика. Сын ворчал спросонья, Стас что-то спокойно ему втолковывал - и Алик перестал отбрыкиваться, встал и натянул шорты, и спустя пятнадцать минут они вместе вышли из дома - так рано, как еще никогда не выходили…
        Косое солнце преображало пустой парк. Одинокий лебедь протянул шею едва ли не поперек дорожки - проголодался за ночь, требовал завтрака. Алик нашел в кармане остатки печенья и наконец-то исполнил свою давнюю мечту - накормил птицу.
        Лебеди, жившие парой, меланхолично чистили перья на островке посреди озера.
        Бабушка с красной повязкой на рукаве была уже на рабочем месте - и она, и платан, и полированные шишки на картонном подносе…
        Продавцы сувениров зевали, стоя над разобранными столиками.
        На стоянке не было еще ни одного автобуса. Ни единое облачко сизого дыма не нарушало запах этого утра.
        Последнего утра их счастливой жизни.

* * *
        Они с Аликом сидели под навесом и ели надоевшие беляши. Потом Алик стал канючить мороженое, но Юля так на него посмотрела, что он огорченно замолк.
        На пирсе и под пирсом собралось человек двадцать, в основном молодые парни, крепкие, загорелые, кто в донельзя маленьких плавках, кто, наоборот, в объемных шортах до колен. Алексей курил, присев на камень, рядом курила Ира, в своих зеркальных очках похожая на муху. Стас тоже курил, дожидаясь своей очереди кататься, а ведь Юля уже несколько месяцев не видела его курящим… Все трое оживленно беседовали, Алик носился по пляжу, то и дело норовя присоединиться к разговору, но Стас всякий раз отправлял его под навес, и правильно, нечего ребенку делать под полуденным солнцем…
        Юля считала, что Стасу под палящим солнцем тоже нечего делать, но на все ее приглашающие жесты муж отвечал отказом. Вставать же, тащиться через весь пляж к этой шумной компании, убеждать в чем-то Стаса на глазах Иры и Алексея у Юли не было никакого желания.
        - Ма, я хочу пи-ить…
        Она отправила Алика к киоску за нехолодной (обязательно нехолодной!) газированной водой.
        Насколько было бы лучше, если бы эта липучая парочка вообще не появлялась на их пути. Насколько было бы лучше, если бы отпуск, такой короткий, можно было бы посвятить друг другу, без участия случайных чужих людей, с которым они, конечно, обменяются телефонами… Но никогда не позвонят, и забудут Иру с Алексеем спустя неделю после возвращения домой - так или примерно так думала Юля, борясь с раздражением.
        - Ма, я хочу купа-аться…
        Она поднялась, размяла затекшие ноги и двинулась по направлению к серфингистам.

* * *
        …Земля покачнулась. Вслед за малым камушком двинулся оползень, стартовала, разбухая в пути, лавина. Грохот, рушатся камни, лопаются печеной картошкой, орущими ртами разеваются трещины, - и спустя несколько секунд пейзаж изменился до неузнаваемости. Не стало зеленого склона, не стало речки, гора перешла с места на место, а там, где она была, остались пыль, каменные осколки, пепел…
        На круглой бетонированной танцплощадке, где было много малышни и с десяток ребят постарше, где продавали воздушные шары и выдавали напрокат роликовые коньки, где Алик, войдя во вкус, прыгал в толпе в такт цветным мигалкам - Юля сидела на родительской скамейке, за чьими-то спинами, и все ее силы уходили на то, чтобы в этом грохоте не издать ни звука.
        Лица в этой темноте все равно не разглядеть.
        Только бы еще одна песня. Повеселее. Чтобы Алому не пришло в голову прибежать зачем-то к маме…
        - …Ты понимаешь, что после этих твоих слов ничего у нас не может продолжаться? Что я никогда не смогу переступить через эти твои слова? Что это конец?
        - Что я такого сказала?
        (Не оправдываться! Только не оправдываться. Это… жалко).
        Что было бы, если бы весь этот парк, с его водопадами, платанами, елями, магнолиями, с единственным деревом араукарией, запертым в железную клетку… Что, если бы весь этот парк в одночасье перевернулся корнями к солнцу?
        Ничего страшного не случилось бы. То, что происходит сейчас - страшнее; просто этого никто не видит. Даже Алик пока не видит - пока; то, что случилось, еще не накрыло его, но непременно накроет - сегодня, завтра… В лучшем случае - через неделю, когда они вернутся домой…
        Треск рвущихся нитей.
        Надо привыкать.
        Гном вернулся. Тот, в чье существование Юля запрещала себе верить; тот, всего несколько раз за всю их со Стасом жизнь намекнувший о своем существовании.
        Наверное, так, до неузнаваемости, меняется склон горы после сошедшей лавины - где был лес, остались камни да рытвины. Где было озеро… Трава… Ничего не осталось, прошла лавина, способная смести с лица земли не просто человеческую судьбу - три судьбы сразу, три мухи под мухобойкой, в лепешку, навсегда.
        Человека, которого Юля знала девять лет, больше не существовало.
        Землетрясение, сколь бы чудовищным оно ни было, можно предугадать. А главное - можно понять, что случилось. Откуда взялся этот чудовищный ландшафт, почему земля выгорела и растрескалась, и куда девались лес и поле…
        А то, что случилось с ее мужем, нельзя было ни понять, ни объяснить. Дом, чье имя было Стас, остался на прежнем месте, и номер его, и фасад, и крыша остались прежними - но тот, кто стоял у окна и смотрел на Юлю, отошел вглубь комнаты. На его место явился из полутьмы незнакомый, страшный, непостижимый человек; злобный гном стоял у окна, прикипел к окну, врос в оконный проем. Она догадывалась, что это навсегда, она знала, что это навсегда, у нее не было сил больше себя обманывать.
        Почему это случилось? Почему это случилось именно сейчас?
        - Ты сама виновата, Юлия. Ты сделала это своими руками. Я мужчина и не стану терпеть такого отношения к себе…
        Господи, у них и раньше бывали размолвки. И поводы для ссор бывали, и куда более серьезные; то, что случилось вчера, не поддается никакому объяснению. Не было ни малейшего повода для ссоры! На ровном месте…
        - В присутствии других людей, моих знакомых… Ты обозвала меня, по сути, дураком, усомнилась в моем ответственном отношении к здоровью сына…
        Откуда эта патетика? Эти канцелярские обороты, он же никогда так не говорил!
        Выйдя на пирс, она сказала, улыбаясь примерно вот что: Стас, не особенно разумно сидеть здесь целый день на солнце, идем поедим, а то ведь и Алик не обедал по-человечески…
        Или она как-то не так сказала?
        Что она сказала?! Если бы она промолчала, просидела под тентом до вечера - может быть, гном ушел бы восвояси? И ничего не случилось бы?
        Кто выманил этого? Солнце? Перемена климата? Глупая Ира, самовлюбленный Алексей? Ее, Юлины, неосторожные слова? Аликина болезнь?
        Кто звал его?!
        Прыгала в такт музыке малышня. Мигали лампочки - зеленые, желтые, красные.
        Что же она все-таки сказала? Наверное, и вправду что-то обидное… Или нет?
        …Грохот. Нет, небо пока на месте. Всего лишь новую песню врубили.
        Надо привыкать.
        Почему?! Почему эта чудовищная метаморфоза… Почему нельзя вернуть назад ее мужа, человека, которого она любит?
        Если она завоет посреди дискотеки… Нет, только не это. Надо держаться. Она не завоет, нет, более того - сейчас и слезы высохнут. Ей предстоит вести Алика домой, укладывать его, врать что-то про папу, который поехал по срочным делам, и до утра лежать под простыней, прислушиваясь к шагам на лестнице, к движению дверной ручки…
        Потом они молча соберут вещи.
        Потом они вернутся домой, и по дороге Алик все поймет…
        Потом…
        Каждая вещь в ее жизни носит частичку Стаса - сколько времени пройдет, пока она сменит все вещи? Вытряхнет, выбьет их тех, что остались, призрак этого человека?
        Сколько времени пройдет, пока она забудет его запах?
        Человек, ставшей ее жизнью, теперь медленно отделяется. Медленно рвется кожа, неторопливо лопаются нервы…
        Оседают и трескаются камни. Иссякают водопады, высыхают фонтаны. Столетние платаны валятся, их кроны утопают в земле, а уродливые корни тянутся к небу.
        Из мутного водоема торчат лапы дохлых лебедей. Одни только черные лапы.
        Это конец.
        Гордость обернулась гордыней, достоинство - эгоизмом, постоянство - истеричным упрямством, сила - жестокостью, ум - бессердечием, а любовь…
        Боже, каким отвратительным уродцем обернулась его любовь.
        Там, в тесном санузле, здесь, на просторной бетонированной танцплощадке…
        И здесь, в поезде, который везет их домой.
        В их с сыном разоренный дом.
        Некого спросить, за что и почему. Нет средства, чтобы выдернуть этого - злобного гнома - из оскверненного им окна, вырвать, будто сгнивший зуб, и дать возможность измененной личности Стаса - восстановиться…
        Если бы это было возможным. Если бы только…
        Тонко звенела ложка в пустом стакане. Юля вытащила ложку, положила на исцарапанный белый столик:
        - Аленький… Можешь отнести проводнику стаканы?
        Сын молчал. Бледный, насупленный, сидел, забившись в угол, отстраненно смотрел в мутное окошко, за которым бежали, бежали назад столбы, стволы, чьи-то огороды, снова стволы, ныряющие провода…
        Третье место в их купе пустовало. На четвертом ехал загорелый старичок - возвращался из санатория.
        - Аленький, - повторила Юля настойчиво, будто от исполнения ее просьбы зависело что-то важное. - Отнеси стаканы, а?
        - Что ж ты маму не слушаешься? - не к месту вмешался старичок.
        Алик сумрачно глянул от окна; Юля отвела глаза. Он был похож на отца, чудовищно похож. Сейчас - особенно.
        Как объяснить ему? Как то, что случилось, скажется на его жизни?
        Что, если однажды из глаз повзрослевшего сына на Юлю глянет злобный гном?
        И поздно будет что-либо объяснять. Все равно что разговаривать с чумой, или упрашивать о чем-то лавину.
        Она задумалась на секунду - но прошел уже час. За окном темнеет; Алик сидит, втупившись глазами в собственное отражение, а старичок, потеряв надежду завести разговор, посапывает себе на верхней полке.
        А вторая полка пуста.
        Чудо обернулось чудовищем. Время лезет, как тесто из квашни, но, в отличие от теста, собрать его и запихать обратно не представляется возможным.
        Где-то на конце безразмерной цепочки из часов и минут осталась прежняя семья Стаса, его жена, его дочь от первого брака.
        Столбы. Стволы. Провода. Бегущие сумерки за окном.
        Если бы вернуть. Если бы можно было…
        Если…
        (Конец цитаты)
        Глава пятая
        Занимательная геральдика: СЕРЫЕ СОВЫ НА КРАСНОМ ПОЛЕ

* * *
        Шел дождь. Для глубокой осени явление более чем обычное.
        Я ввалился на почтовую станцию, грязный, зловещий, заросший черной бородой; в полированном стальном щите, украшавшем камин, на мгновение отразилась жуткая рожа - синий глаз тусклый и будто мертвый, желтый - горящий, злой и ненасытный.
        - Хозяин! Лучшую карету!
        Какая-то возня справа и слева. Невнятное бормотание; оскалившись, я вырос до потолка - не рассчитал, ударился головой о балку, да так, что от боли свет в глазах померк.
        - Лошадей не надо, я говорю! Лучшую карету, осел, или пожалеешь, что родился!
        Все, кто был в помещении, расползались кто куда. Под столы, под лестницу, ведущую на второй этаж; мне сделалось душно. Потирая шишку, шагнул к двери, опустился на четвереньки, вышел… Уже за порогом вернул себе нормальный рост.
        С тех пор как коричневая тьма Мраморных Пещер сменилась светом дня, прошло две недели. Две длинных, мучительных, пустых недели. Я мог бы обернуться соколом, к примеру, и положиться на силу крыльев - но при мне по-прежнему была эта проклятая Кара, да и камушки-самоцветы были тоже при мне, их ведь не бросишь так просто…
        Карету все-таки выкатили. Это называется - лучшая?! Впрочем, доедет. До места, где я смогу добыть другую, поприличнее…
        Оглобли смотрели в небо. Как две протянутые в ожидании милости руки.
        Нет, дорогие мои, милости не будет. Милости не будет никому; я уже еду, господа, и вам не придется сетовать, что Хорт зи Табор зря появился на свет. Да, господа; в моей опустевшей жизни появился теперь новый смысл…
        Местные жители сбежались поглазеть на мага, собирающегося путешествовать в карете - и без лошади.
        Что же. Им будет о чем рассказать внучатам.

* * *
        - …Хозяин! Воды, простокваши, котлету на пару, живо!
        Эти такие же. Уже несут кувшин вина и сочащуюся соком отбивную; мясо вместе с тарелкой летит в лицо подающему:
        - Я сказал, простокваши! Я сказал, на пару!
        Беготня.
        Моя сабая досталась Голому Шпилю. Не в качестве выкупа - в качестве подарка; иногда я жалел о собственной щедрости. Иногда - нет.
        Я не взял Ору с собой - чтобы не подвергать ее жизнь опасности; я оставил Ору одну, и она погибла.
        Кто был тот враг, ради которого она вступила в Клуб Кары? Мог ли он воспользоваться тем, что она осталась одна?
        Спокойно, сказал здравый смысл. Ора могла отравиться грибами. Могла упасть с моста в реку. Могла, зазевавшись, попасть под колеса бешено несущейся повозки… Вот моя же карета без упряжки - как она неслась по проселочным дорогам, как неслась, двух гусей задавила… А если и Ора?..
        «Я женщина. Отец мой умер… Я маг третьей степени. За меня некому заступиться».
        Верно. Она была слабая. Я оставил ее одну.
        На чисто выскобленном столе стоял уже кувшин с аппетитной простоквашей; я посмотрел на свои руки. Каждый ноготь - в рамке, будто траурное объявление…
        - Хозяин… Рукомойник, полотенце…
        Вода была теплой. Подогрели, значить, убоялись гнева.
        Я вымыл руки три раза с мылом.
        Я умылся, смывая пот и пыль, и слезы, между прочим, смывая тоже - две или три слезинки выдавил из меня промозглый осенний ветер.
        Хорошенькая девочка лет пятнадцати протянула мне чистое полотняное полотенце. В ее глазах был такой ужас, что я быстро отвел взгляд.
        - Как тебя зовут?
        - Мила… - в хриплом шепоте не ужас уже, а смертное отчаяние.
        - Спасибо, Мила… Ступай…
        Неужели Препаратор свел счеты с Орой? Неужели она угрожала чем-то Препаратору?
        Назначенная магиня третьей степени? Не смешите меня. Разве что господин Препаратор постарался специально, чтобы досадить мне…
        Я похоронил отца - сова, это святое. Похорон матери я даже и не помню… Так устроен мир - все время кто-то умирает. Почему господин Препаратор решил, что я стану печалиться из-за Оры Шантальи?
        Я оставил ее одну.
        Паровая котлета была приготовлена без соли. Значит, кое-что здешний повар все-таки смыслит.
        Я поднял голову.
        Трактир был пуст. В дальнем углу стояли плечом к плечу те, кому бежать было некуда - трактирщик, чем-то похожий на Марта зи Горофа, его тощая жена, мальчик лет девяти и девочка, та, что подавала мне полотенце.
        - Прошу прощения, - сказал я через силу. - Я, кажется, всех здесь распугал… Отличная котлета, спасибо…
        И положил на стол пять золотых кругляшек. Все деньги, что у меня остались.
        Хозяин мигнул. Мальчик спрятался за спину матери. Девочка втянула голову в плечи - кажется, она не верила мне. Не верила, что человек с таким лицом может проявить добрую волю.
        Я закрыл ладонью желтый глаз. Грустно улыбнулся.
        Девочка долгую секунду глядела на меня, приоткрыв рот.
        А потом испуганно улыбнулась в ответ.

* * *
        ЗАДАЧА №400: Маг первой степени тратит одинаковое количество сил на отражение шести последовательных ударов кузнечным молотом (заклинание «от железа») и на совращение четырех крестьянских девушек (заклинание любви). Какова энергоемкость каждого заклинания?
        ЗАДАЧА №401: Маг второй степени совратил последовательно трех крестьянских девушек. Сколько ударов кузнечным молотом (заклинание «от железа») он мог бы отразить, израсходовав такое же количество магических сил?

* * *
        Место было скверное. Не раз и не два здесь кого-то резали - вероятно, разбойники; неудивительно, что передняя ось лопнула именно здесь, на распутье. Толчком меня бросило на стенку кареты; экипаж проехал немного по инерции и встал, завалившись на брюхо.
        Выходить не хотелось. Снова шел дождь.
        Разбойники были опять-таки где-то здесь - обострив слух, я мог разобрать их сопение и возню. Некстати вспомнился Аггей с его мамашей и головорезами; а ведь тогда вода была еще теплой. Ненавижу осень - все так быстро меняется, и всегда к худшему.
        Тогда рядом была Ора, сказал предательский внутренний голос. Вкрадчиво сказал и, кажется, сочувственно. Все так быстро меняется, и не к лучшему, нет, не к лучшему.
        Разбойники, кажется, убрались. Это были нормальные, магобоязненные разбойники, они не жили в окрестностях драконьего замка, ими не командовал оголтелый маг-бастард…
        Я был один. Посреди осенней дороги, посреди леса - совершенно один. И никогда прежде это чувство так меня не тяготило.
        Вспомнился Ил де Ятер - почти с раздражением. Если бы мне сейчас сказали, что больше никогда в жизни мне не суждено увидеть друга детства - я не ощутил бы ничего. То есть вообще ничего. Ни сожаления, ни радости. Ну и сова с ним, с Илом.
        Несвобода; я сплел пальцы. Я жил привольно и, что греха таить, скучновато… Меня поддели и повесили на крючок. Совершенно незаметно. Может быть, я и не понял бы, что произошло, во всяком случае, не сразу понял… если бы Ора была жива. Возможно, мы остались бы добрыми знакомыми. Возможно, обменивались бы письмами, иногда встречались бы в Клубе Кары за столиком. Выглядывала бы из окошка деревянная сова, отсчитывая часы покоя и равнодушия. Потому что настоящая свобода равнодушна. Она предполагает, что все женщины в мире, и все мужчины в мире, и все дети в мире одинаковы… Да, они разнятся цветом волос и силой ума, некоторые могут даже вызывать уважение - но любой из них, исчезая навеки, ничем не обидит свободу. И тучка легкого сожаления рассосется спустя полчаса…
        Или нет? Возможно, останься Ора в живых, все было бы гораздо хуже. Чувство потери сотрется в конце концов, и я, возможно, освобожусь снова. А будь Ора жива - она получила бы власть надо мной, это смешно и оскорбительно - власть взбалмошной бабенки над внестепенным магом…
        В окна кареты барабанил дождь. Надо было что-то делать - связывать заклинанием ось, или идти пешком, или еще что-нибудь… Но я сидел, опустив лицо в ладони.
        Если бы господин Препаратор задумал разъять меня - что бы он увидел?
        Что для него человек? Кристалл с тысячью граней, или дерево с тысячью веток, или город? Или игра? Или лес? Или еще что-то, чего даже я, внестепенной маг, не могу себе представить?
        Воображаю, как, надрезав мою душу, он аккуратно поддел бы на скальпель одно из главных моих свойств…
        И вскоре я, потолстевший и подобревший, с кулоном на шее, с женой на шее, с оравой детишек опять же на шее, сел бы за стол сочинять мемуары, а детки бы шептались, прикладывая палец к губам: тс-с, папа сочиняет…
        Или нет. Я сошел бы с ума и лежал живым поленом до самой смерти. Потому что свойство, мешающее мне раздобреть, жениться и завести детишек - это свойство, выражаясь словами Горофа - моя «несущая стена». Которую выломать - значит разрушить строение, мою личность, меня…
        Я оставил ее одну.
        Будь проклята наша встреча. Я был силен и свободен, мне и в голову не приходило задуматься, правильно ли я живу, а не обидел ли кого, а не из-за меня ли случилось то-то и то-то…
        А теперь я раб. Раб мертвой женщины, чужой женщины, полузнакомой. Потому что стоит мне закрыть глаза - и встают перед глазами поле, рассвет, удирающая от меня зверька… Или бахча, желтые тела дынь, Ора с соломенными волосами, с губами в сладком соке…
        «Будь у вас сова, я пожелала бы ей здоровья».
        Барабанил дождь.
        Я впервые задумался: а не покарать ли самого себя, решив все вопросы разом?

* * *
        - Госпожа Шанталья наняла карету именно в нашей конторе, - важно сказал Коршун-младший. - Вероятно, на нее произвело впечатление качество наших услуг, и наше отношение к клиентам, и…
        - Она собиралась в Северную Столицу? - перебил я.
        Юноша удивился. Наверное, он имел какие-то свои представления о нашей с Орой связи. Наверное, он возомнил, что я снедаем ревностью - недаром так хмур, недаром так мрачен, недаром перебиваю на каждом слове…
        - Да. В столицу. Куда и прибыла спустя два дня. Кучер утверждает, что госпожа Шанталья была довольна и поездкой, и постоялым двором, и обслуживанием…
        - Значит, она прибыла в Северную Столицу спустя два дня после моего… отъезда?
        Юноша был терпелив. Подчеркнуто терпелив; это было частью его профессии.
        - Именно так. Вы отправились - и на рассвете следующего дня отправилась госпожа Шанталья… Кстати, не хотели бы вы оставить в нашей гостевой книге отзыв о путешествии? Ведь очень редко господа, путешествующие проекционно, возвращаются к началу своего пути… Жаль, очень жаль, что вы не заказали обратной дороги.
        А ведь и вправду, подумал я. И вспомнил Ору: «Не надо заказывать обратного пути. Плохая примета…»
        Куда уж хуже.
        Значит, я узнал о гибели Оры почти сразу же. «Ныне покойн.», сообщила сабая, а Ора тем временем лежала, окровавленная, на земле…
        С чего я взял, что ее убили? Откуда эта картина - женщина в черном платье, с красными от крови волосами, в черной луже?
        - Не желаете ли, господин зи Табор, воспользоваться услугами нашей конторы для путешествия в столицу? - осведомился Коршун-младший.
        - У меня больше нет денег, - сказал я глухо.

* * *
        Я вошел так тихо, что он не заметил меня. Стоял у своей конторки, что-то подсчитывая, мусоля огрызок карандаша; голова его обвязана была шелковым платком, но я-то знал, что это не мигрень и тем более не щегольство. Под платком пряталась серебряная монетка, которую я прилепил ему на лоб. Давно. Целую вечность назад. Еще жива была Ора…
        Его племянник - а первым помощником у трактирщика был именно племянник - замер в углу, будто завороженная рептилией мышка.
        - Хозяин, - сказал я хрипло.
        Бьюсь об заклад, он узнал мой голос прежде, чем оглянулся.
        И потому оглянулся очень медленно. Мертвой хваткой стиснув свой карандашик - будто оружие, будто он собирался обороняться…
        Я долго решал, стоит ли возвращаться в эту гостиницу. Именно потому, что мне не хотелось этой сцены. Этого взгляда не хотелось - ого, а у трактирщика есть достоинство, и он посмотрел мне в глаза именно так, как я того заслуживал.
        Как на изувера, чье превосходство в силе не делает его ни на волос благороднее.
        Конечно, следовало обойти гостиницу стороной; еще не поздно и сейчас - усмехнуться презрительно, развернуться, уйти…
        - Я сожалею, - сказал я хрипло. - Приношу свои глубокие извинения. Я ошибся тогда… в подсчетах.
        Он все еще смотрел. Бледное лицо его понемногу наливалось краской, а в глазах стоял ужас - как будто гремучая змея приползла к нему с клятвой в любви.
        Я подошел вплотную.
        Протянул руку - он отпрянул, но, памятуя нашу последнюю встречу, сопротивляться не стал.
        Я снял платок с его головы. Да, монетку пытались отлепить, и порезы - следы этих попыток - затянулись не так давно…
        Серебряный кружок упал мне в ладонь, профилем Ибрина Второго кверху. На монете король был еще без бороды…
        - Прошу прощения, - сказал я еще раз и положил монету на конторку.
        Трактирщик прижимал ладонь ко лбу.
        Я переступил с ноги на ногу, раздумывая, следует ли еще что-то сказать или сделать. Не придумал; неловко кивнул. Развернулся. Вышел.

* * *
        «…И еще я обещала рассказать тебе, как сложилась судьба прочих девочек из нашего пансиона. Ты знаешь, у нас очень тесная дружба по сей день… Со всеми, исключая, пожалуй, Вику. Она и в отрочестве была честолюбива, ее амбиции простирались так далеко, как ни одна из нас и грезить не смела… И что ты думаешь? Впрочем, все по порядку.
        Многие из нас мечтали выйти замуж за мага. То есть, как ты понимаешь, всех развлечений у нас было - сидеть на крылечке и фантазировать, кто б за кого замуж пошел… Как жаль, что я не могу познакомить тебя с моим Винком! Когда мы поженились, он был просто учеником назначенного колдуна, и неясно было, выдержит испытание либо нет, и какую степень дадут. Но я - пойми! - вышла за Винка не потому, что он должен был получить магическое звание - вовсе нет! Я полюбила его всем сердцем - осенило меня то самое чувство, о котором грезилось в пансионе…
        И он выдержал испытание, вообрази себе, и дали ему степень - вторую, а это для назначенного мага едва ли не высший балл! Я была совершенно счастлива… Впрочем, все по порядку.
        Вика… Ну и амбициозная, скажу тебе, особа! Через полгода после нашей с Винком свадьбы - я уже в тягости была - узнаю, вообрази себе, что Вика вышла… за наследственного! Вообрази, что за выходка… Всем известно, что наследственные колдуны обращаются с собаками куда лучше, нежели с женами. Вику предупреждали настойчиво и неоднократно: подумай, что ты делаешь, дурочка! Но если уж кому вожжа под хвост попадет - ничего тут на поделать, так и проживет всю жизнь с вожжой под хвостом…
        …Да, так о чем это я? А, Вика…
        Как ей пророчили, так и сложилось. Первый год они прожили в мире и согласии, потом Вика возьми да роди мальчика, а мальчик, вообрази, отцовского-то дара и не перенял! Не вышло колдуненка… Муженек Викин помрачнел, пожестче себя поставил, да все еще ничего… На другой год Вика возьми да роди девочку! А девочка, знаешь, наследства колдовского не получает никогда, ни единая девчонка колдуньей покуда не родилась… Тут-то муженек наследственный и показал свою натуру… Вика при нем - все равно что тварь бессловесная, а то и вовсе вещь. Рожает ему, как крольчиха, год за годом, и все - девочки! Пятеро уж насобиралось, да тот мальчишечка старший, наследства не перенявший - шестой… И на кого она стала похожа, честолюбивица наша! Глаз от земли не поднимает, половицей боится скрипнуть, а брюхо то пузырем надувается, то мешком пустым виснет. Вот куда амбиции заводят, вот как выходить за наследственных… Не люди они вовсе. Не наша кость, не наша кровь. Сторонись их…»

* * *
        Едва переступив порог своего дома, я кинулся в подвал, к заветной банке.
        Подставка для обуви попыталась было стянуть с меня сапог - я довольно грубо наподдал ей. Время дорого; я вернулся домой не за тем, чтобы отдыхать. Я пришел за деньгами…
        Противно взвизгнули несмазанные петли. В рыже-коричневой тьме стеклянная банка показалась железной, ржавой.
        Плеснуло под ногами - я поскользнулся и чудом удержался, чтобы не упасть. Опустил глаза…
        На земляном полу маслянисто поблескивала бурая лужа. Пахло болотом - затхлым, мертвым, без единой лягушки.
        Я поднял глаза на банку.
        Трещина не бросалась в глаза. Ее можно было принять за неровную полоску на стекле - но это была трещина. Круглый сосуд лопнул, как перезревший плод; когда я, уже все понимая, но еще не решаясь верить, снял тяжелую крышку с вензелем Таборов - внутри банки обнаружилась пустота.
        Влажная гниль.
        Условия, несовместимые с деньгами.

* * *
        Никогда у меня не было сентиментальных чувств по отношению к дому. Впрочем, в последнее время многое, происходящее со мной, оказывается внове…
        Когда запылал, согревая простывшие стены, камин, когда я сел в кресло, засветил плавающие под потолком светильники и вытянул ноги на скамеечку - на минуту показалось, что все в порядке. Я не выигрывал Кару, я никуда не ходил, я никого не встречал; лето закончилось, наступила осень, только и всего…
        В оконное стекло забарабанили часто и требовательно. Я поморщился; не поднимаясь с кресла, приоткрыл окно, впуская сырой ветер и маленькую аккуратную ворону.
        Глаза у вороны были совершенно растерянные. Она была молода - недавний птенец; она никогда не имела дела с магами, боялась принуждения и не знала, что по исполнении миссии ее отпустят на все четыре стороны…
        Я взял ее двумя руками - перья были мокрыми. Я сказал, глядя в приоткрытый клюв:
        - Ил. Я приехал. Рад буду ви…
        И тут же вспомнил: трава. Кузнечики. Маленькое солнце у Ятера за плечом, звон стали, страх смерти, защитное заклинание, установленное втайне от Ила…
        Как я мог забыть?!
        Баронесса. Тело безвольное, будто сделанное из теста. «Вам недоступна прелесть игры?» - «Долг платежом красен»…
        - Отменяется, - сказал я вороне. - Уходи.
        Освобожденная от моей воли, она заметалась под потолком, с третьей попытки вылетела в окно, и я сразу же захлопнул створку - холодно…
        Холодно.
        Друга я, оказывается, тоже потерял. Давно. Когда мы из мальчишек превратились в юношей - я был внестепенной маг, а он кто? Дубина деревенская, мелкий барончик…
        Нет, от голода я не умру. Мой дом и огород прокормят меня и обслужат; взносы в Клуб Кары больше платить не придется - хватит, один раз «посчастливилось», достаточно… Конечно, поездки в столицу, а тем более проекционные путешествия мне теперь не по карману, вернее, не по банке…
        С другой стороны, разве мне было плохо, когда я жил себе сам по себе и никуда не ездил? Напротив - мне было лучше, чем теперь…
        Потому что теперь - хуже некуда.
        Бухнуло во входную дверь. Кого там сова принесла? Или это ветер?
        Бухнуло еще раз. На этот раз как-то неуверенно, будто по инерции.
        - Впустить, - сказал я шепотом.
        Прошелся сквозняк, заколебались огоньки свечей, дернулись под потолком светильники. Выше взметнулось пламя в камине.
        Он остановился в дверях - от его промокшего плаща ощутимо воняло псиной. Остановился молча - как будто это я без предупреждения вломился к нему в дом. Как будто это я должен был придумывать тему для разговора…
        - У меня банка лопнула, - сказал я меланхолично.
        Ил де Ятер дернул кадыком. Ничего не сказал.
        - Ора умерла, - проговорил я, отворачиваясь. - Ора умерла… Вот так.
        Ятер сделал два шага. Остановился за спинкой моего кресла; шумно задышал:
        - Что с ней… чего это?
        - Не знаю, - сказал я шепотом. - Меня рядом не было.
        Запах псины заполнил комнату от пола до потолка.
        - Так тебе денег одолжить? - отрывисто спросил барон.
        Я оглянулся.
        Он постарел. На висках и в бороде обнаружились седые волоски. Он смотрел на меня напряженно и как-то виновато, будто прилежный ученик, не выучивший урока.
        - Хорт, - он не выдержал моего взгляда, отвел глаза. - Я могу тебе просто, ну, денег дать, без возврата… Ты же из-за меня, это, потратился…
        - Жалование мне заплатишь? - спросил я саркастически.
        - Ну что ты, - он совсем погрустнел. - Просто… прости ты меня, Хорт. Я из-за бабы… то есть… чуть не убил тебя, Хорт.
        - Уже не важно, Ил, - я вздохнул. - Собственно… все равно.

* * *
        «…являются такими же подданными Северной короны, как и люди других сословий. Все пункты параграфа «О мерах и взысканиях» относятся к ним в полном объеме.
        В случае особо тяжких преступлений (убийство членов королевской семьи, уклонение от уплаты налогов в военное время) к лицам магического звания применяется тюремное заключение на срок до трехсот лет.
        …Назначенные маги при помещении в узилище должны быть лишены инициирующего предмета (предмет передается аттестационной комиссии, присвоившей данному магу магическое звание).
        Наследственные маги должны быть помещены в узилище особой конструкции, с учетом их магических возможностей. В помещении узилища должны быть созданы условия для постоянного расхода магических сил (прибывающая вода, либо опускающийся потолок, то есть факторы, которые заточенный маг для сохранения своей жизни должен сдерживать магическим усилием). Маг, лишенный полного запаса сил, не сможет применить активное магическое воздействие для своего освобождения.
        При формировании экстремальных условий в узилище для магов следует соблюдать меру: угроза жизни мага должна строго соотноситься с его возможностями, ведь он приговорен к заточению, а не к смерти…»

* * *
        Уже через два квартала - с момента моего приезда в город прошло едва ли полчаса - я обнаружил, что за мной следят. Сперва шпион был один, потом их стало двое, потом и патруль, мирно прохаживавшийся вдоль улицы, изменил направление и неторопливо двинулся за мной. Я прибавил шагу - патрульные, зачем-то взявшись за оружие, поспешили тоже.
        Стало быть, префект помнил об оскорблении. Стало быть, префект был введен в заблуждение известием, что заклинание Кары использовано; стало быть, я напрасно приехал в столицу. Меня ждут приключения.
        - Любезный господин! Погодите-ка минутку…
        Годить я не стал. Наоборот, резко свернул в подворотню, нырнул за чью-то пустую телегу и напялил личину; бряцающий оружием патруль появился через минуту, наполнил двор невнятными ругательствами, запахом пота и табака, сорвал развешанное на веревках белье, до смерти напугал какую-то женщину с деревянным ведром - но не обратил внимания на грязного карапуза лет шести, меланхолично сидящего под забором на мешочке с самоцветами…
        Они убрались. Я еще посидел, потом встал, закинул мешочек на тощее маленькое плечо, другой рукой прижал к груди футляр с Карой - и так, согнувшись под многократно возросшей тяжестью, выбрел на улицу.
        Увиденная снизу вверх, улица впечатляла. Грохотали по мостовой огромные ноги, обутые в огромные деревянные башмаки; где-то там, в вышине, проплывали угрюмые лица; раньше я их не видел. Раньше они все прятали глаза, встретив на улице благородного господина, мага…
        - Эй, малой, куда прешь? Где твоя мамка?
        Меня поразила фантастичность, какая-то необязательность происходящего. Где я? Кто я? Зачем я иду, куда? Чего хочет от меня этот высокий мастеровой с седыми бровями, с неровно подстриженной пегой бородкой?
        - Ну ты, малой, иди себе, я тебя не трогал… Иди, иди…
        Он смутился? Что это, страх? Откуда, я ведь всего лишь посмотрел, просто глянул - с высоты детского роста…
        Хромая и волоча ноги, я подошел к зданию Клуба Кары. Остановился, борясь с неприятным чувством, с болезненной уверенностью: стоит мне войти - и под часами в глубине зала, за маленьким столиком обнаружится Ора. Будет сидеть, надменная, с глазами, подведенными разноцветной тушью. И я пойду к ней - через весь зал…
        Я развернулся и побрел прочь.

* * *
        Он шагал по противоположной стороне улицы; я узнал его не сразу. Я мог бы и вовсе его не узнать - и немудрено. Он изменился.
        В нашу первую встречу он был подавлен свалившимся на него горем. Голос его был бесцветен, как и брови, как и усы, а лицо казалось бесформенным белым пятном; теперь оказалось, что усы у него русые, брови темные, на щеках играет румянец, оказалось, что он смеется - смеется! - и ступает легко, как танцор, и на руку его опирается женщина - юная, хорошенькая, влюбленная. И счастливая - на всю улицу, на весь мир.
        «Три с половиной года назад у меня похитили дочь…».
        Это был он, торговец зельями. Только вместо черной клубной шляпы на нем была обыкновенная, элегантная, хоть и видавшая виды.
        «Я знаю, что моя дочь погибла… Ее похититель, он же убийца, скрывается сейчас за океаном… Он окружил себя телохранителями, зная, что остаток моей жизни будет посвящен…»
        Значит, торговец зельями нашел-таки способ отомстить? И, отмстив, успокоился?
        Наверное, я никогда этого не узнаю. Потому что перейти улицу и спросить - не решился.

* * *
        «…в возрасте восьми месяцев он уверенно сидит и пытается подняться на ноги. В возрасте двенадцати месяцев он уже обычно ходит; малый ребенок способен натворить немало бед, если за ним не присматривать, однако наследственный маг способен натворить стократ больше. Начиная с четырнадцати месяцев не спускайте с сына глаз! Ни его мать, ни нянька, ни кормилица не способны будут удержать его, когда он возьмется за свои первые, неосознанные магические опыты.
        Опыт первых магических воздействий ребенок получает между годом и двумя. Поскольку абстрактное мышление у него не развито, то и первые интуитивные заклинания имитируют известные ребенку предметы и служат для достижения сиюминутных конкретных целей: например, если конфеты на столе, а до стола не дотянуться - ребенок удлинит собственную руку. (Известен также пример маленького мага, который, проснувшись в мокрой кроватке, немедленно высушивал и простыни и матрас. Мать хвалила его за чистоплотность и сдержанность - секрет открылся только тогда, когда однажды утром простыни оказались прожженными до бурых пятен: малыш не рассчитал усилия)…»

* * *
        - Как доложить о вас, господин? - спросил перепуганная дамочка в сером как мышь платье - униформе старых дев.
        - Доложите господину префекту - Хорт зи Табор, наследственный маг вне степени, желает поговорить с ним с глазу на глаз.
        Глаза у дамочки сделались как стеклянные подвески на люстре. Видимо, имя зи Табора она уже где-то слышала. И, видимо, ей и в страшном сне не мог явиться зи Табор, вот так запросто стоящий посреди приемной…
        Впрочем, стоял я недолго. Выбрал кресло поуютнее, уселся, поглаживая глиняного уродца у себя на коленях - со стороны казалось, наверное, что я притащил котенка префекту в подарок.
        - Господин зи Табор, - сказала дамочка, вернувшись, причем на щеках у нее имелись неровные красные пятна. - Господин префект готов принять вас… прошу…
        Смирный, как черепаха, я проследовал за ней в знакомый уже кабинет.
        Префект сидел в кресле, обе его руки лежали на поверх вырезанных на подлокотниках львиных лап. Префект не выглядел даже удивленным - все та же меланхоличная усталость, все те же припухшие веки, все так же поджатые губы. Плечи, ширине которых позавидовал бы любой кузнец, опустились под грузом забот. И только глаза, старательно ускользавшие от меня во время первой нашей встречи, теперь не желали прятаться. Смотрели в упор - две желтые пуговицы на заурядном, в общем-то, лице.
        - Приветствую, дорогой зи Табор…
        И замолчал, положив неподвижный латунный взгляд мне на переносицу.
        - Привет и вам, - сказал я. Огляделся в поисках кресла для гостей; не нашел. Щелкнул пальцами, производя аккуратную козетку. Уселся; префект не проявлял ни нетерпения, ни раздражения, ни злобы, ни радости - просто молчал, разглядывая меня. Молчание висело между нами, как мертвый маятник.
        Он мог бы сказать, что был удивлен, когда шпионы принесли ему шокирующую весть о заклинании Кары: оно не использовано на королевском приеме, оно по-прежнему на поясе Хорта зи Табора. Он мог бы напомнить, что власть моя все равно закончится, и самое большее через два месяца. Он мог бы позлорадствовать, он мог бы фальшиво посочувствовать - но он молчал, и по его взгляду совершенно невозможно было понять, чего мне ждать в следующую секунду.
        - Давно не виделись, - сказал я мрачно.
        Префект медленно кивнул:
        - Да-да… У вас неприятности.
        Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить хотя бы внешнюю невозмутимость.
        - …Неприятности, - со вздохом повторил префект. - У вас лопнула банка, пришлось воспользоваться заемными деньгами, и ваш бывший друг барон Ятер предоставил вам необходимую сумму - ссудил без процентов… Очень благородно с его стороны, учитывая поединок, случившийся между вами не так давно, учитывая, что причиной поединка была женщина…
        И снова замолчал, наблюдая, а я не выдержал и отвел глаза. Не только сабая поставляет людям сведения. Вот же, господин префект преуспел и без сабаи…
        Префект вдруг усмехнулся:
        - А вы мне даже симпатичны. Такая трогательная самоуверенность… Знаете, заклинание Кары погубило, оказывается, многих. Ощущение власти, вседозволенности - и человек уже не может остановиться, летит по тонкому льду и с разгону попадает в полынью… Вот вы уже в двух шагах от полыньи, хотя, возможно, все еще в это не верите…
        - Я рад вашей осведомленности, - сказал я глухо. - И буду счастлив, если вы примете во внимание полнейшее мое равнодушие и к вам, и к вашим угрозам, будь они хоть трижды выполнимыми…
        - Тогда зачем же вы пришли? - живо поинтересовался префект.
        - За тем, что вы можете мне дать, господин префект - за информацией. Я хотел бы знать, каким образом и от чьей руки погибла госпожа Ора Шанталья, назначенный маг третьей степени.
        Он смотрел на меня, все еще улыбаясь; мне хотелось протолкнуть эту улыбку глубоко ему в рот - но злости при этом, как ни странно, не было. Море не злится, захлестывая обломки корабля.
        Он перестал улыбаться. Руки его соскользнули с львиных лап; пальцы сплелись перед грудью:
        - Префектура не предоставляет сведения частным лицам.
        - Знаю, - сказал я. - Мы с вами как-то поссорились по этому поводу, помните?
        - Вы снова станете угрожать мне Карой? - спросил он озабоченно. - В самом деле? Я переоценил вас, Табор.
        - Угрожать не стану, - сказал я. - Просто покараю… поскольку выхода у меня все равно нет. Если я оставлю вас в живых - спустя два месяца вы напомните мне о нашей ссоре…
        Он укоризненно опустил краешки губ. Пожал плечами:
        - А если я буду мертв - вам напомнят…
        - Знаете, - сказал я, проникновенно глядя в его желтые плошки, - мне ведь совсем не страшно. Ни на волосок. Моя жизнь, даже моя свобода, даже мое доброе имя… как-то сразу упали в цене. Я не дорожу ими. И я ничего не боюсь… в отличие от вас. Вам приходится ежесекундно думать о том, как вы выглядите в глазах подчиненных, и что подумает о вас король, и не обидится ли на вас жена, и достаточно ли уважают ли вас дети. Вы ежедневно, ежечасно должны доказывать ваше право на обладание всеми этими необходимыми вещами: уважением, привязанностями, страхом, который вы внушаете обывателям, верностью, которую вы блюдете по отношению к трону… А не подтвердив своего права, вы начнете терять, и потеря каждой маленькой крупицы будет столь же болезненной, как утрата всего состояния сразу. Вы похожи на крестьянина, с тонким прутиком в руках охраняющего свое поле от воронья. Вы похожи на скупца, трясущегося над сундуком с ветошью. Вы…
        Я запнулся, пораженный собственным красноречием.
        - Как интересно, - проговорил префект, опуская веки.
        Мне захотелось встать и уйти.
        Префект еще помолчал. Коротко вздохнул:
        - Пойдемте.

* * *
        Он шел передо мной, все вниз и вниз, и в некоторых особенно узких местах ему приходилось протискиваться боком. Я вяло думал, что будь префект магом - на одном таком плече поместились бы в ряд три крупных совы или четыре мелких…
        Становилось все холоднее. Мы спускались в ледяной погреб под префектурой - и я понимал, зачем мы туда идем, но с каждым шагом это понимание отдалялось все дальше и дальше, я гнал его, я ни о чем не думал, так было проще, ведь у меня есть еще время - десять ступенек… девять… восемь…
        Некто в черном долго возился с замком. Я ожидал, что железная дверь заскрипит невыносимо и жутко, но она открылась легко и без единого шороха, - в хозяйстве у префекта все петли своевременно смазывались. Навстречу нам плеснуло совсем уже зимним холодом; где-то там, под темным потолком, висело заклинание-заморозка. Напротив входа, у стены, стояли в ряд четыре сундука со стальными крышками; металл подернулся инеем, напоминая о санных прогулках, о зимнем лесе, о затянутых изморозью окнах, за которыми…
        - Ее обнаружили на прошлой неделе, - сухо сказал префект. - А умерла она, по-видимому, много раньше… Около месяца назад. Ее огрели топором по голове, умирающую, ограбили и бросили в колодец… Как у вас с нервами, Табор?
        - Отлично, - сказал я сухими губами. - Не хуже, чем у вас.
        Некто в черном аккуратно снял замок. Откинул крышку сундука, кивнул мне, приглашая подойти - поощрительно так кивнул, будто купец, выставляющий на обозрение достойный зависти товар…
        - Ее никто не опознал до сих пор, - поморщившись, сообщил префект. - Блондинка, лет примерно тридцать. Убийц не нашли пока - но найдем, будьте спокойны, в этом городе очень редки нераскрытые преступления… А ее пришлось бы хоронить, как неизвестную - если бы не вы, зи Табор…
        Я слушал бахвальство, явственно звучащее в его голосе, и смотрел на сундук с откинутой крышкой.
        Из сундука торчала синяя женская рука с черными ногтями.
        «Шанталья, Ора. Назн. маг 3-ой ст., ныне покойн.».
        Дыня. Поле.
        Зверька, бегущая через лопухи.
        Глаза, подкрашенные разными тенями. Насмешливые губы. «Если бы у вас была сова - я пожелала бы ей здоровья».
        Сверкающая сталь в руке Ятера… «Или вы боитесь проиграть?»
        Я стоял, не решаясь сделать двух шагов, а мой враг смотрел на меня едва ли не с сочувствием.
        Как холодно…
        Я шагнул. Наклонился, насилуя негнущуюся спину…
        И увидел.

* * *
        «…Итак, вы наследственный маг, вы находитесь в расцвете сил и подумываете о том, чтобы завести потомство. В высшей степени достойные помыслы; осталось выбрать подходящую жену.
        Супругу выбирают не на день и не на год; супругу выбирают, как правило, на всю жизнь. Супруга должна дать жизнь вашим детям (и обязательно наследникам), а также на протяжении долгих лет создавать в вашем доме комфортную, способствующую творчеству атмосферу.
        На первый взгляд поиски соответствующей жены кажутся очень сложными, а задача по ее подбору - почти невыполнимой. Велик соблазн пуститься «во все тяжкие», однако внимание! Вашему бастарду вы никогда не передадите своего имени. Магические степени бастардов как правило низки: вероятно, это природный механизм, направленный на защиту легкомысленных магов от незаконных претендентов на их наследство. (Очень важный и правильный механизм, учитывая вечную агрессивность бастардов и амбиции их матерей, тех самых, которых вы, испугавшись долгих поисков, предпочли законной жене).
        Итак, не поддавайтесь минутной слабости. Объявите конкурс невест; воспользуйтесь почтой, расспросите знакомых. Очень часто примерными супругами становятся дочери наследственных магов: девочки, выросшие в магических семьях, понимают и принимают законы, по которым предстоит жить вашей жене. Напротив: ни в коем случае не знакомьтесь с дочерьми назначенных магов! Многие из них честолюбивы, и, по примеру отца, сами пытаются получить магическое назначение. Подобные кандидатуры отметайте с порога.
        Из всего многообразия невест отберите четыре-пять девушек. Пообщайтесь с каждой за столом, при свечах, желательно наедине; в меню должны быть трудные для поедания блюда (костистая рыба, большие куски мяса, замысловатые кусочки курицы). Обратите внимание, как будущая невеста ведет себя за столом, как держит вилку и нож, как обращается с прочими столовыми принадлежностями. Если невеста великолепно обучена, но ест много - ее кандидатуру лучше отставить. Если невеста ничего не ест, кроме хлеба - она не научена поведению за столом, однако скромна и стеснительна, ее кандидатуру следует рассматривать дальше.
        Темы для бесед с претендентками выбирайте из очень ограниченного списка: красоты природы в разное время года (эстетическое развитие невесты), цены на продукты и ремесленные изделия (практичность), ее родственники (если хоть о ком-то отзовется слишком дурно - неуживчива, если о всех чрезмерно хорошо - неискренна). В разговоре с невестой цените не слова ее, а паузы между словами, умолчания - то есть моменты, когда девушка что-то хочет сказать, но сдерживает себя.
        Внимание: даже если девушка вам очень понравилась, ни в коем случае не прибегайте к приворотным заклинаниям! Помните: место для зачатия наследника - супружеская спальня, время для зачатия - от брачной ночи до глубокой старости. А приворотные заклинания по отношению к жене - тем более к будущей жене - вредны и безнравственны, они развращают ее и разрушают ваши отношения, вместо того чтобы укреплять их.
        Итак, после застольных бесед из четырех-пяти претенденток у вас осталось две-три. Очень хорошо; отбросьте эмоции - они пригодятся вам потом - и сделайте окончательный выбор.
        Из какой она семьи? (Если выбираете между крестьянкой и аристократкой, смело выбирайте крестьянку). Сколько детей у ее отца? (Чем больше, тем лучше для вас). Блондинка или брюнетка? (Выбирайте блондинку). Худая или полная? (Выбирайте полную, если она не слишком толста). Смотрит ли вам в глаза? (Если слишком часто смотрит, может оказаться строптивицей или гордячкой. Выбирайте ту, которая смотрит в пол). В каком состоянии ее ногти? (Если обгрызенные - бракуйте. Если длинные и покрыты алой краской - бракуйте тоже). Каково ее приданое? (Разумеется, если вы наследственный маг высокой степени и берете деньги из банки - для вас это не имеет значения). Насколько она образована? (Идеальный вариант - умеет читать, писать, рукодельничать. Больше ничего не надо, но и меньше - опасно).
        Сделав выбор, не спешите сообщить о нем родителям невесты. Обождите три дня; если не передумаете - смело навещайте будущих родичей и радуйте их известием. Невесте обязательно преподнести подарок - ни в коем случае не магический! Какую-нибудь женскую безделушку.
        Выясните заранее, что вызывает у вашей жены приятное расположение духа. Если это прогулки - не ограничивайте ее свободу передвижения; если это подарки - время от времени балуйте ее. Разговаривайте с женой ежедневно, ласковым тоном; следите, чтобы у нее всегда были деньги на карманные расходы, а также на платье, обувь и украшения. Довольная веселая жена - залог счастливой жизни и здорового потомства.
        Подарите жене заговоренное зеркало: пусть оно тактично дает ей советы, слишком щекотливые для того, чтобы вы давали их сами (например, если жена злоупотребляет сладким, зеркало подчеркнет ее полноту, а если жена читает по ночам, волшебное стекло обратит ее внимание на круги под глазами. В ответ же на любую попытку исправить положение - соблюдение диеты либо режима - зеркало покажет поощрительную картинку: стройную фигуру, свежее лицо).
        С тем же терпением, с которым вы приучали вашу сову есть, спать и испражняться в отведенном месте, вы должны научить вашу жену занимать строго определенное пространство в вашей жизни. Чем раньше она усвоит то, что от нее требуется, тем спокойнее и счастливее будет ваша семья.
        Внимание! Если из пятерых ваших детей ни один не окажется наследственным магом, вы имеете полное право расторгнуть брак. Искренне желаем, чтобы подобной неприятности с вами никогда не приключилось».

* * *
        - Ваша выдержка вызывает уважение, - с чувством сказал старичок за стойкой. - Вы совершенно правильно делаете, что не спешите воспользоваться заклинанием. Многие карали быстро и опрометчиво, а потом проливали слезы вот здесь, - старичок вытянул палец, и, невольно проследив за ним, я уперся взглядом в темно-красный ковер. Можно подумать, именно в этой точке ворсистого пола несчастные торопыги и плакали…
        Старичок помог мне снять плащ. Уже знакомый мне мальчик - кажется, он подрос за то время, что мы не виделись - прошелся по моему платью одежной щеткой.
        - Вы плохо выглядите, - озабоченно сказал старичок, когда мальчик ушел. - Вы прямо-таки осунулись, любезный Хорт… Очень трудно выбрать достойное применение Каре… Я понимаю. Вы правы.
        Я посмотрел на себя в зеркало.
        Неприятный тип. Желтоватая кожа, круги под глазами, тусклые глаза - правый кажется серым, левый приобрел цвет нечистого песка.
        Та женщина, в сундуке, выглядела куда как хуже. Но безобразия своего не стеснялась - у нее была на то уважительная причина. Она уже больше месяца была мертва.
        Та женщина, погубленная ради нескольких монет и пригоршни безделушек…
        Помню, как я стоял перед раскрытым сундуком, а за плечом у меня возвышался префект. Помню - в какой-то момент он даже сделал движение, чтобы поддержать меня под локоть: слыханное ли дело!
        По счастью, он вовремя опомнился, и порыв его так и остался незавершенным.
        Помню, как треснула запекшаяся корка у меня на губах, когда после долгого молчания я сказал наконец:
        - Это не она. Это не Ора Шанталья.
        Помню, что префект, кажется, даже слегка обиделся:
        - Вы уверены?
        Я пожал плечами и побрел, как слепой, прочь - из подвала, из холода, из смерти в смерть, потому что лучше бы она была Орой. Тогда бы я мог хотя бы проследить, чтобы ее по-человечески похоронили, тогда бы я мог посвятить себя поиску убийц, тогда бы я страдал, наверное, но все-таки определенность - лучше неизвестности…
        Как было бы хорошо, если бы на свете не было сабаи. Не было короткой, обрубающей всякую надежду строчки; тогда бы я обрадовался, увидев в страшном сундуке тело незнакомой женщины. Я бы плясал, наверное, посреди промерзшего подвала, потому что эта погибшая дорога не мне - кому-то другому…
        А этот другой плясал бы, увидев в сундуке вместо своей женщины - Ору.
        - Господин зи Табор? - обеспокоено спросил отразившийся в зеркале старичок.
        - Да, - сказал я старичку, стоящему за моей спиной. - Да, разумеется.
        - Вам бы завести сову, - сказал старичок озабочено. - У меня на примете как раз есть птенец, очень хороший птенец, я не предлагаю его кому попало… Сова, господин зи Табор, необходима магу не только для поддержания традиции, о нет…
        - Я подумаю, - сказал я равнодушно.

* * *
        «Один молодой маг задумал жениться, из пятидесяти претенденток выбрал десять, из десяти - четырех, из четырех - двоих, а уж из этой парочки никак не мог выбрать. Обратился за советом к отцу, тот и посоветовал. Юноша свел невест в одной комнате, дал им набор золотых цацек (кольца, браслет, ожерелье, брошку) и сказал: кому украшения придутся впору и к лицу, того и замуж возьмет. Ушел и дверь за собой закрыл.
        Девицы, разумеется, передрались между собой. Рвали друг с дружки украшения (серег он им не дал предусмотрительно, чтобы мочки целы остались), за волосы друг дружку таскали, толкались, брыкались, наконец одна победила, все на себя напялила, а другая в уголок да в слезы… Кого наш герой за себя взял? Конечно, ту, что проиграла. Зачем ему жена-драчунья, жена-победительница?..»

* * *
        В зале приглушенно гудели голоса - как будто улей накрыли большой подушкой; кажется, посетителей было больше, чем я рассчитывал. Может быть, праздник или памятная дата? И вообще, который час?
        Будто отвечая на мой вопрос, в зале заухала механическая сова. Девять раз. Значит, девять вечера; к префекту я пришел, помнится, в полдень… Где же меня носило все это время? Восемь с половиной часов, уместившиеся между посещением подвала под префектурой - и этим вот девятикратным уханьем?
        Я отодвинул бархатную портьеру, прикрывающую вход в зал. На меня не обратили внимания - по крайней мере в первую секунду - только чья-то сова, дремавшая на спинке стула, приоткрыла круглые глаза.
        Господа маги отдыхали.
        Господа маги пили и закусывали, пыхтели трубками, и сизый дым как-то уж слишком живописно струился под потолком - наверняка кто-то специально забавлялся, конструируя воздушные замки.
        За маленьким столиком в глубине зала одиноко сидел человек в черном.
        - Здоровья вашей сове, Табор! Когда же вы воспользуетесь заклинанием, дорогой друг? Все уже соскучились в ожидании следующего розыгрыша…
        Я не обернулся. Я уже шел через весь зал - шел, натыкаясь на стулья.
        - Эй, счастливчик Табор! Вы не очень-то вежливы сегодня! Уж не захворала ли ваша сова?
        Я мигнул; кажется, обыкновенный трубочный дым выедал мне глаза. В какой-то момент померещилось, что столик пуст - кто шутит со мной?! Неужели мое собственное воспаленное воображение?
        Нет, человек в черном все так же попивал из своего бокала. Человек в черном. Женщина…
        Меня по-дружески схватили за рукав; не глядя, я освободился.
        Отпрыгнул с моей дороги мальчик-слуга.
        Я уже бежал. Сбитые мною стулья не спешили падать - по-бальному вертелись на одной ножке, собираясь рухнуть с возможно большим грохотом; даже сбитый со стола стакан еще не долетел до паркета - парил, живописно расплескивая красную жидкость на скатерть, на пол, на чьи-то башмаки…
        Женщина наконец-то посмотрела на меня.
        О ужас! Целое мгновенье мне казалось, что та поднялась из сундука, каким-то образом выбралась из подвала и явилась в клуб, чтобы меня разыграть…
        Карие глаза, испуганные и радостные одновременно. Веки, подкрашенные разными красками - коричневой и золотистой.
        - Ора?!
        - Хорт, - она счастливо и укоризненно улыбалась. - Ну что же вы… сперва заставляете меня ждать и волноваться сова знает сколько, потом врываетесь, будто сумасшедший, на нас же все смотрят, вы только оглянитесь!
        За моей спиной рушились, грохоча, сбитые на бегу стулья.
        - Ора…
        - Да что с вами? - она перестала улыбаться.
        - Ора Шанталья… это вы?
        Она пожала плечами - уже с раздражением:
        - Ради совы, Хорт… вы поставили меня в неловкое положение.
        Меня тронули за плечо; я обернулся. Господин председатель смотрел обескуражено, на плече у него топталась сова, за спину прятался мальчик-слуга.
        - Господин зи Табор, как я рад вас видеть…
        - Прошу прощения, - сказал я деревянно. - Приношу свои извинения тем господам, кого я случайно… готов восполнить ущерб…
        - Ну что вы, - председатель покачал головой. - Дорогой Хорт, человек, долго владеющий Карой, становится порой совершенно невыносимым в общении, все мы это знаем… Я подошел спросить, не нуждаетесь ли вы в помощи клуба?
        - Спасибо, - прошептал я.
        Весь зал смотрел на меня. Сильные и слабые, знакомые, незнакомые, смутно знакомые, полузнакомые…
        Я кашлянул:
        - Господа… Прошу прощения. Приношу свои извинения всем, кого обидел…
        Сидящая Ора смотрела на меня снизу вверх. Без улыбки.
        Я взял ее за руку и, не глядя по сторонам и не слушая реплик, повел к выходу.
        Она почти не сопротивлялась.

* * *
        Ее рука была в моей руке.
        Теплая. Живая.
        Остальное не имело значения.
        - Где вы остановились?
        - Хорт, ради совы… Что случилось? Вы покарали Препаратора? Нет, вы не покарали, ваша Кара при вас… Значит, Голый Шпиль - не Препаратор? Или вы не смогли отыскать его? Что случилось, не мучьте меня, вы ведете себя странно…
        - Где вы остановились?
        - Второй месяц живу в «Отважном суслике»… На что-то более приличное у меня не хватает денег…
        Я перевел дыхание. Опять «Суслик»… Знак? Случайность?
        - Куда вы меня тащите? Вы знаете, где «Суслик»?
        - Я сам там когда-то жил… Ора, давайте помолчим. До «Суслика» - просто помолчим, ладно?
        И мы пошли, как добропорядочная пара - кавалер и дама, рука в руке и гордая осанка; я едва сдерживался, чтобы не перейти на бег.
        Вот знакомая улица.
        Вот фасад «Отважного суслика».
        Вот хозяин - узнал меня, кланяется. Вот ключи от номера… Вот лестница, которую моет по утрам ленивая служанка…
        Вот мы и пришли. Номер не тот, где обитал когда-то я - я-то выбирал лучший, а у Оры проблемы с деньгами.
        У меня, впрочем, тоже. Банка лопнула, вода растеклась по земляному полу…
        Не то.
        Ора отперла номер - я механически отметил, что кроме замка на двери имелось слабенькое сторожевое заклинание.
        - Добро пожаловать, Хорт…
        Первым, что я увидел, войдя в комнату, была большая птичья клетка на столе, клетка, накрытая темным прозрачным платком. Внутри клетки угадывался силуэт птицы - совы, разумеется, очень маленькой ушастой совы.
        - Вы ведь терпеть их не можете, - сказал я, остановившись.
        - Да, - виновато призналась Ора. - Но есть такая примета - если хочешь благополучного разрешения рискованного дела - заведи себе новую сову. Ваш поход к Препаратору был делом более чем рискованным, и я решила…
        Я не то чтобы обнял ее. Я просто взял - как собственность, как едва не потерянную вещь, я прижал ее к себе, услышал биение ее сердца, услышал запах живого тела - живого, а то мне ведь в какой-то момент взбрело в голову, что это ходячий мертвец, призрак явился из неизвестной могилы, что эта Ора - ненастоящая…
        - Хорт?!
        - Неважно, - пробормотал я невнятно. Губы мои заняты были делом, не имеющим отношения к артикуляции.
        - Хорт… Да что вы…
        Никогда прежде я не позволял себе быть страстным.
        Страстный маг - это что? Это глупость…
        Никогда прежде.
        За окном мокла осенняя ночь - а я слышал запах солнца в зените, запах поющих сверчков, запах зверьки, бегущей сквозь лопухи.
        Чистые грубые простыни. Потолок в опасно растрескавшейся лепнине. Светлые волосы на подушке:
        - Хо-орт…
        Да, меня так зовут.
        Впрочем, уже неважно.

* * *
        Совенок таращился круглыми глазками. В нем не было равнодушной вальяжности, присущей взрослым совам - он был ребенок, он не боялся смотреть бесхитростно и прямо. С добрым утром, сова; я заботливо накрыл клетку темным прозрачным платком. Скоро взойдет солнце.
        Ора спала, я видел маленькое розовое ухо под спутанными светлыми прядями.
        Комната выглядела, как после битвы на подушках. Опрокинутый канделябр, на бархатной скатерти - дыра от упавшей свечки. Груда страстно перепутавшейся одежды: моя сорочка свилась в единое целое с Ориной нижней юбкой, и белые, не потерявшие жесткости оборки возвышаются пенным гребнем. Корсет похож на останки древнего животного, ряд крючков представляется строем пьяных солдат, панталоны улеглись совсем уж неприлично, и змеиной кожей притаился под столиком одинокий чулок…
        Осторожно ступая между раскатившимися из кармана монетками, я подошел к окну. Красивое это зрелище - погожий осенний рассвет на заднем дворе второсортной гостиницы. Небо разгоралось оранжевым светом, а суетящиеся внизу работники казались плоскими фигурками из картона: кто-то колол дрова, кто-то разгружал телегу с продуктами, фыркали невидимые мне лошади, и к звуку их присутствия добавлялся запах - здоровый запах заднего двора.
        Мне больше не нужна Кара. Сова с ней, с Карой. Я жил без Кары двадцать пять лет - и еще проживу; а вот проблему лопнувшей банки придется решать, но не сейчас. Деньги нужны, но не срочно - дом и подвал обеспечит нас всем необходимым на зиму. Спальню надо будет хорошенько обустроить, и пусть будет еще одна спальня, запасная. Гостиная… это уж как Ора решит. Интересно, какое лицо будет у Ятера… впрочем, Ятер поймет. Все зимние развлечения - охота, катания, приемы… Нет, приемов не надо, зачем нам эти постные рожи… Перезимуем и так. Огонь в камине ни о чем не спрашивает, и зимняя ночь ни о чем не спрашивает… Истрачу Кару на первого попавшегося воришку, и дело с концом.
        Работник во дворе закончил рубить дрова и принялся собирать их в поленницу; из-за черепичных крыш тонким краешком показалось солнце. Я прищурился.
        Наймем карету… Прощай, Северная Столица, прощай, префект, счастливо оставаться, ваше величество. Только вы нас и видели. Уже завтра - завтра! - будем дома… Сова, какое счастье!
        Я понял, что пою, причем вслух, причем довольно громко; испуганно примолк - вокальными данными меня природа обделила, и я еще в детстве отучился развлекать себя фальшивыми звуками. Какой конфуз, не разбудить бы Ору…
        Она перевернулась с боку на бок. Вздохнула и улыбнулась во сне. Я на цыпочках подошел к постели, сел рядом на ковер и несколько блаженных минут разглядывал ее - ее брови, ее опущенные ресницы, как она спит.
        В коридоре бухали чьи-то неделикатные шаги; я щелкнул пальцами, прикрывая комнату от посторонних звуков. Поднялся, снова прошелся по комнате; подошел к большому зеркалу на стене. Мой голубой глаз сиял, как чистое блюдце, а желтый потускнел до того, что казался добропорядочным карим.
        Я отступил на шаг и оглядел себя с ног до головы; с трудом сдержался, чтобы не внести с помощью заклинаний кое-какие исправления в фигуру. Неудобно, Ора заметит…
        Я подмигнул своему отражению. Нашел среди одежды собственные подштанники, наступил голой пяткой на оторвавшийся крючок, беззвучно зашипел от боли - не переставая при этом широко и счастливо улыбаться.
        Сова! Я счастлив. Хорт зи Табор - счастлив. Мне хочется поймать хозяина гостиницы, взять за мясистые уши и целовать в жесткий нос. Мне хочется безобразничать, хулиганить, пугать прохожих магическими фокусами - как в раннем детстве…
        Повинуясь моему приказу, тонкая Орина сорочка выбралась из объятий моей рубашки, церемонно поклонилась, приподняла пустым рукавом краешек подола; рубашка воспарила следом. Зависла рядом, поигрывая пуговкой ворота, потом галантно протянула рукава…
        Я был единственным зрителем этого спектакля. Я сидел в кресле в одних подштанниках и млел от восторга, глядя на танцующее белье; по комнате ходил легкий ветерок, Ора спала, и пусть выспится, ведь впереди - долгая дорога…
        Потом развлечение наскучило мне, и одежда, будто обессилев, опустилась на край кровати.
        Солнечный луч вошел в комнату и уперся в стену напротив окна. Пора вставать; подумав, я снял защиту от внешних звуков. В комнату ворвались галдеж работников во дворе, далекое мычание, стук деревянных башмаков…
        - Ора, - сказал я ласково.
        Она спала.
        Я дам ей еще несколько минут. Больше нельзя - надо отправляться, надо ехать, сейчас рано темнеет, время пускаться в путь…
        На пыльной полке стояли несколько столь же пыльных, никому не нужных книг. Зачем они здесь? Вряд ли постояльцы этого номера когда-либо испытывали потребность в чтении…
        Рядом с книгами, на свободной половине полки, стояла фарфоровая кукла - большеглазая, большеротая, с белом с вышивкой крестьянском платьице. На пышном подоле можно было прочитать надпись: «Арту Слизняку от общины огородников Приречья, процветать вам и радоваться…»
        Я хмыкнул. Кто такой Арт Слизняк, процветает ли, с какой стати община огородников решила одарить его фарфоровой куклой, как кукла оказалась на гостиничной полке…
        Я нахмурился. Какая-то неправильность, какая-то темная ненужная мысль, скользнувшая по дну сознания, заставила мою кожу покрыться мурашками.
        Что случилось? Что за слово заставило померкнуть радость этого утра? Погасило эйфорию?
        Арт Слизняк? Никогда не слышал такого имени.
        Приречье? Никогда там не был.
        Огородники?
        Я через силу усмехнулся. Отошел от полки, пересек комнату, не глядя под ноги, наступая на разбросанные вещи.
        Осторожно сел на край кровати.
        Взгляд мой возвращался к полке, будто примагниченный. Ора спала. Тяжелое ощущение не уходило.
        Процветать вам и радоваться…
        Кукла.
        Кукла, вот это слово. Не произнесенное. Фарфоровая кукла.
        Я тряхнул головой. Ерунда какая-то. При чем здесь…
        Сладко посапывала Ора. Под платком возился совенок; я встал, зачем-то переставил клетку на подоконник. Прошелся по комнате; отыскал среди груды вещей на полу футляр с Карой. Вытащил глиняного уродца, посмотрел в ничего не выражающее безглазое лицо.
        Предчувствие превратилось в чувство. Осознание было таким тяжелым и плотным, что даже отбрасывало тень - зловещую тень катастрофы.
        Ответы на все вопросы были рядом, были здесь; следовало протянуть руку и взять их. Сложить фрагменты мозаики и рассмотреть картинку целиком; от осознания того, что я могу на ней увидеть, волосы зашевелились у меня на голове.
        Наверное, я мог бы догадаться и раньше.
        А может и нет. Возможно, мне следовало все это пережить - смерть Оры и ее возвращение. И эту ночь. И все, что между нами случилось. И все слова, которые мы сказали друг другу в те короткие моменты, когда губы наши были свободны.
        И это утро. И это счастье. И танец одежды. Все это, пережитое мною впервые. Мною, внестепенным магом, которому можно, казалось бы, все.
        Впервые в жизни я привязался к человеческому существу так сильно, чтобы потеря его была равнозначна для меня потере смысла, концу всей жизни. Мне вспомнился Март зи Гороф: «У меня была падчерица. Девочка четырнадцати лет, умница, тонкая натура… совершенно одинокая. Я приютил ее…»
        Этот, каждую весну выдававший своему дракону по девственнице, едва удерживал слезы, вспоминая свою Елку. Девочку Елку, которая не прожила в его замке и месяца. Без которой он, презиравший всех на свете, чувствовал себя осиротевшим.
        «Мне подсунули куклу… К каждому из препарированных - к каждому! - незадолго до похищения присасывался близкий друг, подруга, любовница…»
        При-са-сы-вал-ся… Провоцируя любовь, провоцируя нежность, дружбу - все лучшие чувства, на которые жертва в повседневной жизни и способна-то не была. Как не имел друзей старикашка-купец, как не имела подруг ювелирша, как не любил родного сына Март зи Гороф…
        Ора пошевелилась. Откинула со лба светлые волосы; села на кровати. Меня почти против воли захлестнула волна… нежности, вот что это было за чувство. Хотелось забыть все, ничему не верить, выбросить глиняного болвана, расколотить эту глупую фарфоровую куклу, уехать с Орой домой, как и собирался, будет зима, будет новая жизнь, спокойная, счастливая, полная смысла…
        Ора встретилась со мной глазами. Улыбнулась; нахмурилась:
        - Что-то опять случилось, Хорт?
        - Случилось, - ответил я одними губами.
        - Вы пугаете меня, - сказала она после паузы.
        - Я сам испуган, - признался я.
        - Не конец света, - она улыбнулась. - Я живая, Хорт, я не явилась из могилы…
        Нанять карету прямо в «Суслике», завтрак взять с собой, не задерживаться ни на секунду. Поедим в дороге…
        Ждать друг друга. Подолгу прощаться на крыльце. Потом торопиться домой, и всякий раз, снова встретившись, смеяться от радости.
        Я опустил глаза:
        - Ора Шанталья умерла.
        - Хорт, - сказала Ора. - Это уже не забавно.
        - Да, - проговорил я, разглядывая глиняного уродца. - Настоящая Ора Шанталья умерла. Возможно, ее давно оплакали и похоронили.
        - Дальше, - сказала Ора с внезапной мягкостью.
        Я посмотрел на нее. Она казалась заинтригованной. У нее даже глаза загорелись, и на секунду мне померещилось, что они действительно разного цвета - как у наследственных магов.
        - Ора, - сказал я очень тихо. - Если у вас… если у тебя есть другое объяснение - я буду просто счастлив.
        - Да? - все так же мягко удивилась Ора. - Я ведь еще не слышала вашего объяснения, Хорт…
        Я облизнул губы:
        - Ора Шанталья - настоящая Ора Шанталья - умерла далеко отсюда… возможно, от долгой болезни. Возможно, от старости. И сабая равнодушно зафиксировала ее смерть. А вы… назвались именем настоящей женщины, но не могли предположить, что она умрет, что я узнаю о ее смерти… и обо всем догадаюсь.
        - То есть я обманщица? - поинтересовалась Ора.
        Я молчал.
        - Вот уж бред, - сказала Ора с отвращением. - Хорт, обязательно надо было испоганить это утро?
        Я снова едва не поддался слабости. Взять с собой Ору и ехать домой…
        - И кто же я, по-вашему? - Ора потянулась к своей сорочке. Нырнула в ткань, как в молоко, тут же вынырнула, повела плечами, позволяя легким оборкам улечься поудобнее на высокой, до мельчайшей родинки знакомой мне груди. - Кто я, по-вашему - авантюристка? Или ходячий мертвец? Кто я?
        - Слуга Препаратора, - сказал я, глядя в ей в глаза.
        Она на секунду замерла. Смерила меня внимательным портновским взглядом:
        - Вы заболели, Хорт.
        - Кукла, - сказал я. - Приманка. Я попался, как последний дурак… как до того Гороф. Как до него - два десятка неудачников.
        Ора смотрела на меня, не мигая, а мне захотелось, чтобы она вдруг ударилась в истерику. Чтобы рыдала, браня меня нехорошими словами, обзывала дураком, порывалась уйти и больше никогда со мной не встречаться…
        - Я не прав? - спросил я и сам услышал, как прозвучала в моем голосе неприличная надежда. - Я дурак?
        Ора поджала губы. Раздумчиво покачала головой:
        - Нет… не дурак.
        - Объясни, почему я не прав? Разубеди меня?
        - Зачем?
        Действительно, зачем?
        Мне уже все равно, где правда и где ложь. Я хочу верить только в то, что меня устраивает. Я заклеил бы себе глаза, только бы не видеть очевидного…
        Она была такой высокомерной в этот момент, она была такой красивой, такой моей и одновременно такой чужой, что еще секунда - я лопнул бы, раздираемый противоположными чувствами. Я бы порвался, как струна, которую слишком старательно натянули; какая это, оказывается, пытка - испытание на разрыв.
        Я оказался крепок. Я не лопнул, а вместо этого пришел в ярость. Она моя, эта женщина; она никогда не будет моей. Она как мыло из рук… Я оплакал ее, она жива, ей не обмануть меня, она лжет в каждом слове. Она…
        Глиняный болван стремительно теплел в моих ладонях.
        Я видел, как меняется Орин взгляд. Как расширяются зрачки. Как стискиваются белые руки поверх белого пухового одеяла. Как скулы становятся белыми-белыми - хотя белее, кажется, уже невозможно…
        В эту секунду она принадлежала мне полнее, чем несколько часов назад. Чем даже в лучшие мгновения прошедшей ночи.
        Я понял, что никак иначе не смогу присвоить ее. Что это будет правильно, логично и красиво - покарать ее именно сейчас. Что я уже караю. Глиняная шейка трещит. Погодите, ведь приговор… Повод… Покарать - за что? За то, что обернулась тогда душистой полевой зверькой…
        Я божество. Я вершитель. Я - воплощенная справедливость. Я караю, любя; я караю ради вселенского блага. Слова становятся не нужны; я плыву, как в масле, и только счастливое желание продлить этот миг подольше сдерживает меня. Никогда в жизни я не испытывал ничего подо…
        Под окном зашлась визгом собака.
        Такое впечатление, что на нее наступили.
        Визг перешел в лай, откликнулись псы со всей округи, забранились работники. Я смотрел перед собой, не понимая, кто я, где и откуда взялся.
        Под окнами кричали, стучали, пилили, скрежетали железом о железо, а в номере над нами гулко топотали башмаки, так, что опасно вздрагивала треснувшая лепнина на потолке. Собаки унялись наконец; я увидел, что стою перед кроватью, что передо мной сидит на постели немая женщина - белая до кончиков волос. И тогда я в ужасе воззрился на болвана в своих руках, и увидел, что тоненькая шейка чудом, но цела.
        - Ора?
        Она молчала. Она смотрела на меня с таким ужасом, что мне сделалось… как будто меня поймали на воровстве.
        - Ора, я… не хотел.
        Она молчала.
        - Ора, я… Сам не знаю. Я не смог бы… Я не хотел… Прости…
        Губы ее шевельнулись.
        - Что? - спросил я испуганно.
        Она не ответила.
        Перед кроватью стоял круглый столик; я смел на пол все барахло, что на нем лежало, и в центр облупившейся столешницы положил - почти бросил - глиняную Кару:
        - В твоем присутствии больше не прикоснусь к нему. Никогда. Веришь?
        Ее губы шевельнулись снова.
        - Что?
        - Оденься…
        Путаясь в рукавах и штанинах, я принялся одеваться; перламутровые пуговицы бледно подмигивали, шнурки не желали завязываться, я сражался с ними, не чувствуя собственных пальцев, и думал в полуизумлении, полуужасе: неужели! Неужели сейчас, сию секунду, она могла быть мертва… или умирала… а я стоял бы над ней с глиняной головой в одной руке и туловом в другой…
        Чудовищный бред. Я затравленный идиот, вот кто я, мне бежать из этого города, бежать вместе с Орой, и никогда больше не иметь дела с Клубом Кары, да передохнут совы всех его членов во главе с председательской…
        Расправляя воротник сорочки, я окончательно принял решение:
        - Ора…
        Она уже вполне владела собой. Более того, ее презрительно сжатые губы сложились в улыбку - будто женщина сдерживала смех, будто перед ней предстало зрелище нелепое и комичное, вроде дрессированной лошади в кружевных панталонах.
        - Я смешон? - спросил я резко. Резче, чем хотелось бы в данных обстоятельствах.
        Она накинула на плечи халат. Медленно поднялась, распространяя запах надушенного шелка; из груды моих вещей на полу у кровати выудила кожаный мешочек с самоцветами.
        - Ора, - сказал я нервно. - Пожалуйста, прости. Я зарекся иметь дело с Карой. Это…
        Моя собеседница остановилась перед столиком, над проклятым глиняным болваном. Протянула руку, будто желая коснуться Кары; отдернула, как от огня. Глянула на меня - не то с сомнением, не то с укоризной.
        - …Это действительно… Кара действительно… Ора! Прости! Я выброшу этого болвана на помойку, я…
        Она с сомнением пожевала губами. Потянула за кожаный шнурок, развязала мешочек - я все еще с недоумением наблюдал за ней - и высыпала самоцветы прямо поверх глиняной фигурки. Камни рассыпались с костяным постукиванием, рассыпались небрежно, но ни один не свалился со столика на пол. Луч солнца поспел как раз вовремя, чтобы накрыть собой самоцветную россыпь, зажечь на гранях красные, лиловые, изумрудные искры.
        Двадцать два камня. Двадцать две судьбы.
        - Красиво, - задумчиво сказала Ора.
        - Что?
        - Красиво, говорю… Правда?
        Я молчал.
        - На самом деле их, конечно же, гораздо больше. Вы собрали лишь некоторую часть… Какое разнообразие, какое богатство оттенков…
        - Что?!
        - Я о камушках говорю. Красиво, правда?
        В этот самый момент постояльцы соседнего номера, отделенного от нас тонкой деревянной стенкой - эти самые постояльцы бесстыдно и громко занялись любовью. Стоны, вздохи, надсадный скрип кровати - музыка до невозможности фальшивая сейчас, в это утро, в эту минуту. Как издевательство. Как пародия. Как пощечина.
        Я молчал; Ора снова улыбнулась. И от этой улыбки мне стало страшнее, чем когда бы то ни было.
        - Женщина в магии столь же уместна, как мышь в бочке меда, - мне вдруг вспомнились слова господина председателя, я подумал, что это подходящая ко времени шутка. Что Ора догадается - мое чувство юмора все еще при мне.
        К доносившемуся из-за стены скрипу рассохшегося дерева добавился мерный стук. Вероятно, легкая кровать, подпрыгивая, колотила в пол ножками, будто застоявшийся конь; мне захотелось заткнуть уши.
        Ора медленно подняла руки - ладони ее оказались на уровне груди, одна против другой, как два зеркала. Я напрягся.
        Мгновение. Короткая, яркая иллюзия - часы с заводными куклами. Две пары маленьких ворот, между ними желобок, по которому ползут фигурки… Я все это увидел сразу, ярко, в подробностях, и увидел, как правые воротца открылась, из них плавно выкатилась фигурка полнотелой женщины в роскошном платье. За женщиной следовал юноша с открытым простецким лицом, за ним - девочка-подросток с огромными глазами, за ней - тощая дамочка с лукавой улыбкой; я смотрел, потрясенный достоверностью картинки. Куклы-призраки казались живыми людьми, я почти узнавал их - но не мог узнать; куклы шли и шли, их было много, больше сотни, а последней шла Ора Шанталья в миниатюре - черное платье, потертый мужской пояс, и на шее - я дернулся - связка переливающихся искрами камней…
        Вереница живых фигурок скрылась в левых воротцах - за дверью-ладонью. Наваждение пропало - не было ни желобка, ни часов, передо мной стояла босыми ногами на потертом ковре Ора Шанталья, ее разведенные ладони копировали жест рыбака, хвалящегося размерами непойманной рыбины.
        Она опустила руки. Спокойно, даже весело посмотрела мне в глаза.
        Под окном тюкал топор. Как будто сооружали эшафот - ранним утром, во дворе третьесортной гостиницы…
        Мой глиняный уродец лежал на столе, окруженный цветными искрами. Неуместный, грубый, с беспомощной тонкой шейкой.
        - Ты маг третьей степени, - сказал я глухо. - Третья степень, и никаких личин, я не вижу личины! Тебе со мной не спра…
        Ора провела рукой над столом; облако магической силы распухло, будто тесто в кадке, и поднялось над камнями, как зарево света поднимается над большим городом.
        Я невольно сделал шаг назад.
        - Смотрите, Хорт… Вот этот изумруд… нет, не этот, а вот он… это обыкновенная уверенность в себе, зато вот этот дымчатый опал… это такая сложная вещь, как осознание трагичности мира. Нет, не пессимизм; прежний владелец этого камушка был жизнерадостным толстячком… Мельником, если я ничего не путаю. Помните мельника, Хорт? Или камушек продала вам его жена?
        Я молчал. Все еще не мог поверить.
        - А вот яшма… Ваша яшма, вернее, та, что вы сняли со старого барона. Хорошо, что вы не могли видеть старика изнутри - вы ужаснулись бы, Хорт, старик был устроен одновременно просто и безобразно. Вообразите ржавые шестерни, смазанные рыбьим клеем… нет, не так, вам не вообразить. Когда из старика вытянули… назовем это для простоты упрямством… упрямством пилы, вгрызающейся в дерево. Упрямством огня, пожирающего дом… Любопытно было посмотреть, как старик изменится и как станет жить. Но увы - результат оказался слишком однозначным… Осторожно, Хорт. Стой, где стоишь. Мне не нравится разговаривать с тобой, когда в руках у тебя это чучело; я не уверена, что у нас вообще получился бы разговор…
        - Ты кто? - спросил я глухо.
        - Ты догадался, - Ора опустила длинные ресницы. - Я - это я, это меня ты искал все время, это меня ты задумал покарать… даже не выяснив степень моей вины, между прочим.
        - У тебя третья степень! - рявкнул я. - Ты назначенная магиня, неспособная даже защитить себя… Это не смешно, Ора!
        Она поморщилась:
        - Тише.
        Соседи за стенкой примолкли, будто услышав ее. А может быть, просто иссякли и отдыхали теперь, довольные.
        - Твоя беда в том, - негромко сказала Ора, - что ты совершенно точно знаешь, как устроен мир. В чем разница между назначенными магами и наследственными, и почему второстепенному никогда не сравниться с внестепенным… Правда ведь?
        Я скользнул вперед - между секундами, мгновенно и неуловимо; протянул руку к глиняному муляжу. Волна чужой воли, нависшая над столом, обожгла так, будто я сунулся не в костер даже - в плавильную печь.
        Я отскочил, едва удержав крик. Налетел спиной на кресло; инстинктивно, не успев осознать, что делаю, выставил защиту. Женщина в шелковом халате до пят стояла передо мной - вызывающе беззащитная, хрупкая, уязвимая.
        - Спокойнее, Хорт… Надеюсь, вы не станете бить меня? Метать молнии? Здесь, в гостинице?
        Я медленно выпрямился.
        Что это? Откуда это существо, со смехом нарушающее мои представления о миропорядке?
        - Ты кто? - повторил я глухо.
        Ора босиком прошлась по вытертому ковру. Не выпуская меня из поля зрения, отыскала в груде на полу сперва один чулок, потом другой - будто две змеиные кожи; пальцы ее белых ног оказались цепкими и ловкими - я заворожено смотрел, как она, не наклоняясь, поднимает с пола свои вещи.
        Все еще не сводя с меня глаз, она уселась на край кровати. Медленно, основательно натянула сперва правый чулок, потом левый; надела крахмальную нижнюю юбку, а поверх нее верхнюю юбку, а потом - привычное черное платье; сняла со спинки стула широкий мужской пояс. Затянула на талии - чернильница звякнула, ударившись об недействующий оберег от мужского своеволия.
        И только завершив долгое демонстративное одевание, решила наконец заговорить:
        - Хорт… Если тебе так нужна твоя Кара - ты возьмешь ее. Но не раньше, чем я буду уверена, что, получив болвана, ты тут же не свернешь ему шею.
        - Это - твое настоящее обличье? - спросил я хрипло.
        Она смотрела мне в глаза:
        - Нет.
        - Личина?
        - Нет. Перед тобой действительно кукла. Мое порождение, моя тень. Гороф подобрал правильное слово…
        Я любил куклу.
        Я любил куклу! Тряпичную куклу на чьих-то пальцах, на толстых волосатых пальцах внестепенного мага…
        Я! Любил!
        Та, что стояла передо мной, замолчала, глядя мне в лицо. Я и сам ощущал, как мертвеют щеки. Как фонарем разгорается желтый глаз.
        - Я убью тебя, маг. Выходи! Покажись, ты, мерзавец! Покажи свое лицо, лицо мужчины! Я все равно доберусь до тебя, с Карой или без Кары - ты, ублюдок! Грязный червь, порождение выгребной ямы, не трусь, покажи свое истинное лицо!
        Белая кукла молчала. Смотрела совсем по-человечески.
        - Ты боишься встретиться со мной, как мужчина с мужчиной? Ты предпочитаешь юбки, извращенец?
        - Я женщина, Хорт, - тихо сказали ее губы, в первый момент я даже не услышал.
        - Гнойный волдырь, навозная тварь, - выкрикивал я в исступлении. - Жирный евнух… Что?!
        - Я женщина, - сказала та, что называлась Орой. - Я женщина. Назначенная магиня.
        - Врешь.
        Облако чужой воли над камушками - ее воли - поднялось выше и приобрело красноватый оттенок. Глиняный уродец в центре его казался черным.
        - Не вру. Просто мне много лет, очень много. С опытом даже назначенные маги накапливают силу, ты это знаешь…
        - Врешь, - повторил я упрямо. - Покажи свое настоящее лицо!
        Ее губы сложились в печальную улыбку:
        - Нет, Хорт… Нет, прости. Это зрелище не для тебя. Я скверно выгляжу, на самом-то деле я выгляжу просто ужасно. Я много веков подряд… постигаю искусство, давшееся тебе по праву рождения. Да, да. У меня было время, чтобы совершенствоваться… и я не теряла времени даром. Я превосхожу тебя в магии, как это ни печально… но я очень стара.
        - Врешь, - сказал я в третий раз.
        Она покачала головой:
        - Увы, нет… Возьми себя в руки, Хорт. Нам надо поговорить.
        - Сперва отдай то, что принадлежит мне по праву.
        - Моя жизнь тоже принадлежит мне по праву. Но не сомневаюсь, что, карая меня, ты испытаешь удовольствие куда большее, нежели любя меня… Уже почти испытал. Нет?
        Я молчал.
        - Этот уродец день за днем проделывал с тобой страшные вещи, а ты ничего не чувствовал, - продолжала та, что была Орой. - Когда деревенский парнишка скулил у твоих ног, а ты испытывал наслаждение, сравнимое со счастьем первой любви… Когда сегодня ты… но я не хочу об этом, - она помрачнела. - Это очень скверное ощущение, Хорт - находиться по ту сторону Кары… Сядь. Давай поговорим.
        Облачко над камнями подтаяло. Осело, как весенний сугроб. Я шагнул к столу - облачко вздулось опять.
        - Перестань суетиться, Хорт.
        Я сплел пальцы в замок. Развернул ладони по направлению к собеседнице:
        - Ты сказала, что превосходишь меня в магии?
        - Будешь драться? С женщиной?
        - Ты не женщина. Ты чудовище.
        - Тебе совсем не интересно то, о чем я собираюсь рассказать?
        Я помедлил и опустил руки.
        Меня трясло от унижения. Мне хотелось бить, рвать зубами, мстить за поруганное чувство.
        И еще - мне действительно было интересно.
        Я переборол себя - и уселся на подоконник, рядом с совой.

* * *
        …Человек изнутри виделся ей иногда деревом, иногда клубком ниток, иногда разъятым трупом, иногда сложной игрушкой. Но чаще всего человек виделся ей домом со множеством обитателей, живущих в сложных отношениях, но по незыблемым законам. Изучив этот «дом» со стороны, она запускала к испытуемому куклу; это было своего рода испытанием: если приживется подсадка, значит, обитатели «дома» разгаданы правильно и можно приступать к препарации, то есть насильственному выселению любого из жильцов.
        Она была очаровательницей Эфой для барона Ятера - что за попадание! Десять из десяти!
        Она была молодым помощником старикашки-купца - этот успех она оценивала скромнее, но тоже была горда.
        Она была Тиссой Граб, в компании которой доверчивая ювелирша отправилась к сапожнику забирать заказ - попадание приблизительно семь из десяти, но тоже положительный результат.
        Она была девочкой Елкой, к которой привязался, как к дочери, жестокосердный Март зи Гороф.
        - Да, это тоже неплохое попадание. Душа Марта зи Горофа - подземелье с мертвецами, вы ведь не знаете, Хорт, истории Горофа. Он… Впрочем, не стоит об этом… Изготовленная мною Елка сумела победить в душе Горофа даже привязанность к дракону. О, эти члены драко-клуба! Широкое поле для препарации, интереснейшая и опасная работа: они ведь все почти внестепенные, а это добавляет, знаете, риска…
        Я смотрел в ее горящие глаза. Мое болезненное раздвоение не проходило, наоборот, усиливалось. Я увлеченно внимал Препаратору - и я же выжидал, подобно охотнику в засаде. Я слушал лже-Ору и поражался ее взгляду на мир - и я чуял муляж Кары, как если бы он был теплым и грел мне кожу. Я не смотрел на уродца, но ежесекундно видел его; очень хорошо, что она придает такое значение этому рассказу. Что она так волнуется, так хочет попонятнее все объяснить. Замечательно.
        - …Знаешь, то, что я делаю - наверное, невозможно… Я выселяю из «дома» ненужных жильцов. То есть в идеале я буду выселять ненужных, а пока мне приходится тренироваться на тех из них, кто подвернется под руку. Иногда я выселяю главу «семьи», и на этом порядок в доме заканчивается. Так было с Ятером… Понимаете?
        Она обращалась ко мне попеременно то на «ты», то на «вы». Солнечный луч медленно пересекал комнату. Глиняный уродец оказался уже в тени, цветные искры самоцветов померкли.
        Нет, я не стану драться с женщиной. Пока не припрут к стенке - не стану. Но Кара - другое дело. Карают вне зависимости от пола, но в соответствии с виной. Кара принадлежит мне, и я ее добуду; между мной и столом было три полных шага. По ту сторону стола сидела та, что назвалась Орой. Глаза ее горели не хуже самоцветов, я смотрел в них, послушно кивая.
        - Ятер - это интересно… Это захватывающе. Потому что для настоящей препарации годятся только сложные личности, так называемые «противоречивые натуры», в противовес натурам цельным. В таком нетривиальном «доме» уживаются свойства, для совместной жизни не предназначенные… Вот Ятер. Старый пень умел любить по-настоящему, преданно, самоотверженно, жертвенно, если хочешь. Барон Ятер… Его внутренний «дом» - нечто среднее между казармой и богадельней. И такое трогательное, юношеское чувство! Мне захотелось «выселить» из него это потрясающее упрямство, эту носорожью повадку ломиться вперед сквозь судьбы окружающих… То, что осталось, оказалось нежизнеспособным. Жаль… Зато я получила необходимый опыт, а отрицательный результат - тоже результат… Я сотни лет отрабатывала это уменье, но только теперь, в последние годы, получила возможность пользоваться им. Смотри, - она провела ладонью над камушками. - В этом гранате заключен безукоризненный вкус. В этом аметисте - жадность… А в этом изумруде сидит еще одна жадность, но другого порядка, более сложная, если можно так выразиться. Если купец, владелец аметиста,
весьма состоятельный господин, никогда не давал взаймы без процентов, покупал ношенную одежду и подбирал из навозной лужи упавшую копеечку, - то владелец изумруда при весьма скромных средствах закатывал балы и приемы, выписывал лучших музыкантов, не пропускал ни одной красивой женщины, страдал, если породистая лошадь принадлежит не ему… Жил, жил, жил жадно, даже надрывно, каждое утро просыпался с мыслью, что жизнь ускользает, а живем-то лишь раз!
        - Что с ним стало? - тихо спросил я. - После препарации?
        - К несчастью, он заболел и умер. Вы купили камень у его племянницы.
        - Его смерть тоже на вашей совести?
        Она долго молчала.
        - Не знаю, - сказала наконец. - Он умер от воспаления легких. Если бы его жадность до жизни была при нем - разве он потерял бы способность простужаться?
        - Возможно, она помогла бы ему побороть болезнь…
        - Вряд ли, - она пожала плечами. - Жадные до жизни люди умирают, как и прочие. Самые жизнелюбивые - умирают… Вот этот белый камушек - сострадание с уклоном в сентиментальность. Вот снобизм… Вы ведь понимаете, Хорт, что когда я даю названия этим… свойствам, я упрощаю их, свожу к привычной схеме. Вы правда понимаете?
        Она не смотрела на меня; она задумалась, перебирая камушки, что-то вспоминая, переживая заново. Та часть меня, что сидела в засаде, изготовилась к внезапному броску…
        - А, может быть, вы сами что-то мне расскажете, Хорт? - она вдруг вперилась прямо мне в глаза, подалась вперед, навалилась мягкой грудью на край стола; самоцветы, усыпавшие глиняную фигурку как цветы могилу, угрожающе налились ее волей. - Вы не видите людей так, как вижу их я… Но в некоторой наблюдательности вам не откажешь. Кого вы хотели бы изучить поближе?
        - Ондра Голый Шпиль, - сказал я, помолчав. - Если вырезать его кротовье прошлое…
        - Прошлое нельзя вырезать, - она усмехнулась. - Это совсем другая операция. Но я не стала бы браться за Ондру Голого Шпиля совсем по другой причине - Ондра прост. Его страхи, его кротовьи комплексы - бродит в «доме» уродливый приживала, так и напрашивается на выселение… Нет, Хорт. С точки зрения эксперимента - ты, мой друг, куда интереснее Ондры. Ты сам по себе неоднозначен, а получив заклинание Кары, сделался просто неотразимым для исследователя…
        Она снова перешла на «ты». Я усилил защиту от магического удара; сидящая напротив женщина весело рассмеялась:
        - Нет, не надо обороняться, на тебя пока никто не нападает. Слушай дальше.
        Я на мгновение прикрыл глаза. Только на мгновение; она прочитала мою защиту! Что она еще может? Где граница ее возможностей? Такое впечатление, что я встретил мышь размером со слона - страшно до дрожи, но это ведь мышь, просто мышка, хоть и затопившая собой полнеба…
        Она говорила, а я слушал и ждал. Я не собирался сдаваться; мышка, хоть и гигантская, остается серой обитательницей подпола. Назначенная магиня, сколь угодно могучая и древняя, не дождется капитуляции от Хорта зи Табора. Меня завораживал ее рассказ - и пугали намеки; она видит во мне объект для препарации! Сова-сова, мне бы только дотянуться до Кары…
        - …С помощью этих камней я отслеживала судьбы пациентов. И знаешь, Хорт… Утрата каких-то паскудных, с моей точки зрения, свойств оборачивалась для этих людей едва ли не трагедией. Самоубийства, умопомешательства, несчастные случаи… А вот если вытащить из человека чувство гармонии, или веру в лучшее, например, или любовь к разведению гиацинтов… Никто не заметит, Хорт. Сам препарированный не заметит. Сочтет, что так и было.
        Губы ее плотно сжались. Лицо утратило мечтательное выражение; рука упала в россыпь самоцветов, как коршун на стайку цыплят, выудила желто-коричневый, с невзрачным плаксивым личиком, камень:
        - Вот. Один человек… поэт, убежден был в первостепенной ценности творчества. Ради него он предавал друзей и жен, бросал детей. Строил жизнь как хотел - имел право… Ведь ради того, чтобы гениальная рука запятнала страницу, можно сбросить со счетов пару-тройку поломанных судеб. Он действительно был очень талантлив, - она жестко усмехнулась. - Вы бы видели куклу, которой я его соблазнила. Старая дева, романтичная, как весенний ветер… Впрочем, не важно. Вот его способность к творчеству!
        И она подбросила на ладони желтый камень. Пока самоцвет летел, проворачиваясь, то открывая плаксивое личико, то снова пряча его, пока Ора заворожено смотрела на него - я кинулся.
        Заклинание стальным тросом впилось в столешницу, рвануло стол, опрокинуло - я видел, как разлетаются, перемигиваясь чужой волей, самоцветы. Я видел, как летит, кувыркаясь, глиняный болван; за мгновение до удара о пол я перехватил его - в броске.
        - Обвиняется та, что стоит передо мной…
        Один из самоцветов подвернулся мне под ногу. Я поскользнулся - но, падая, не выпустил Кару из рук.
        От удара головой о ножку кресла потемнело в глазах.
        - Об… виняется…
        - Хорт!! Стой. Послушай… Погоди! Одно слово!
        Ора Шанталья - или как там ее - стояла передо мной на коленях. Черное платье вздрагивало под грудью, напротив сердца - завораживающее зрелище; сейчас она до кончиков волос была Ора, совершенно она, совершенно такая, женщина, которую я оплакивал:
        - Хорт… Если хочешь покарать меня… покарай за то, что я привязалась к тебе. Не надо было. Исследователь не должен… Ты и не заслуживаешь. Я… Я не такая, какой ты меня видишь, но я женщина, и ты мне дорог. Покарай меня за это. Это чистая правда. Ну? Карай!
        По всей комнате перемигивались самоцветы. Кусочки чьих-то препарированных душ; я осторожно сел. Голова болела.
        - Окажи мне последнюю услугу - покарай за то, что я увидела в тебе, эгоисте, что-то хорошее… Сейчас я не имею над тобой власти. А ты имеешь власть надо мной.
        …Она права в одном - что не имеет надо мной власти. Я вижу Ору Шанталью - но Оры Шантальи не существует. Это кукла, циничная наживка, на которую я клюнул, подобно глупому карасю. Разве может карась быть влюбленным в наживку?
        - Предательница, - сказал я хрипло.
        Запах зверьки. Темно-зеленые лопухи. Желтые дыни.
        - Хорт, тебе кажется, что тебя надули? Тебе обидно, тебе воображается, что я сыграла на твоих лучших качествах? Ты впервые в жизни испытал чувство к женщине - а оно оказалось заранее просчитанным, так тебе кажется? Ты ошибаешься, Хорт. Ты ошибаешься, видит сова.
        - Я покараю тебя, - сказал я медленно.
        - Да, конечно.
        - Сядь, где сидела, - сказал я громче. - Руки на колени…
        Она села.
        Посреди разоренной комнаты, рядом с лежащим на боку столом, у неубранной постели - сидела Ора Шанталья, черное платье натянулось на круглых коленях, белые руки с пальцами без перстней лежали сверху, как руки примерной девочки.
        Мне хотелось ударить ее. Ведь она лгала мне только что. Льстила, подлизывалась с единственной целью - избежать Кары.
        - Ты, - сказал я, вставая с пола. - Ты хуже чем убийца. Тебе никогда не снился пепел безвинно сожженного старика?!
        - Не лицемерь, Хорт, - сказала она тихо. - Тебе ведь никого не жаль. И старого барона Ятера не жаль тоже. Того человека, который играл с тобой в детстве, уже лет десять как нет на свете, ведь старик с годами очень изменился…
        Я понял, что не могу с ней спорить. На каждое мое слово у нее найдется десять, и она станет выпаливать их так непринужденно и искренне, что мне опять захочется увидеть в белой кукле - женщину, ту самую, ее.
        И захочется ей поверить.
        Наверное, мой взгляд изменился, потому что она снова побледнела.
        - Как твое настоящее имя? - спросил я глухо.
        - Тебе ни к чему.
        - Ты ведь собиралась объясниться?
        - Ты ведь раздумал меня слушать.
        Я уселся на край кровати. Подумать только, всего несколько часов назад я был спокоен, доволен, даже, пожалуй, счастлив…
        - Скажи… Зачем ты это делала? - спросил я, глядя на болвана в своих руках.
        - Что именно?
        - Зачем тебе понадобилось потрошить людей? Что тебе за дело до барона Ятера? До Горофа? До несчастной ювелирши, в конце концов?!
        - Разве ювелирша ощущает себе нечастной?
        - Отвечай на вопрос…
        Я наконец-то оторвался от созерцания уродливой игрушки. Поднял глаза на Ору; она больше не улыбалась. Ее лицо сделалось жестким - непривычное выражение для знакомых черт, кажется, в бытность свою Орой Шантальей эта женщина никогда не смотрела так…
        - Хорт… Я постараюсь тебе объяснить, но и ты должен постараться - понять. Люди, какими они есть, не устраивают меня; когда в чистом и светлом доме поселяется злобный уродец… чудовищный гном… когда он подчиняет себе все добрые чувства, когда выворачивает наизнанку даже то, что казалось незыблемым… А ведь это случается не так уж редко. Ты не понимаешь, о чем я… - она беспомощно развела руками.
        - Продолжай, - сказал я сухо.
        - Я оглядываюсь, - она перевела дыхание, - и вижу души, неправильные настолько, что приблизиться к ним можно, только тщательно зажимая нос. Коснуться которых мог бы только самый небрезгливый врач… Их много. Они не понимают своего несчастья. Они слепы, глухи, они понятия не имеют о том, что есть на свете цвет и звук. А я… я могла бы помочь им. Уже скоро. Я быстро обучаюсь… я понимаю с каждым днем все больше. Все эти люди, - она снова указала на россыпь самоцветов на полу, - и все другие препарированные, о которых ты ничего не успел узнать, все они за малым исключением живы и здоровы. Лучше они не стали… почти никто из них. Но пока не было и цели такой - делать их лучше. Я учусь. Некому наставлять меня, наставник - опыт… Ты все еще спрашиваешь, зачем мне все это? Или уже немножечко понял?
        Секунды две я пытался сформулировать ответ.
        Потом здоровенный кусок лепнины сорвался с потолка и свалился мне прямо на темечко, на секунду - на мгновение! - заставив мир померкнуть в моих глазах.

* * *
        - Хорт, удача на моей стороне. Ты же видишь.
        Я лежал на спине, опутанный заклинаниями, будто корабль снастями. Заклинания были простые и некрасивые, как пеньковая веревка, и столь же надежные и жестокие.
        Если бы на голову мою опустилась дубина - пострадал бы тот, кто занес ее. Но упавший кусок алебастра никто не направлял - он сорвался с потолка, повинуясь законам тяготения.
        - Хорт, не огорчайся так сильно. Сотрясения нет, есть шишка, шишка заживет… А мы получили возможность продолжить наши изыскания.
        «Наши изыскания».
        Глядя в растрескавшийся опасный потолок, я подумал о том, что все эти месяцы таскал ее с собой. Что она в любой момент могла убить меня - или препарировать. Если бы захотела.
        Мышь, выросшая до размеров не слона даже… дракона.
        - …Собственно, ты уже стал моим союзником - когда собрал вместе двадцать два камушка; кстати, тот «тигриный глаз», который в день нашей встречи был у меня на поясе, заключает в себе скучную добросовестность одного мелкого чиновника… Хорт, не надо так на меня смотреть. Я не враг тебе, клянусь всеми совами мира. Любое из этих двадцати двух свойств, на твой выбор, достанется тебе. Я вживлю его в твою душу, подселю в твой «дом», из расчленителя превратившись в созидателя. Хочешь?
        Я рванул удерживающие меня невидимые путы; с потолка белой дрожжевой массой опустилось заклинание-паралич, такое мощное, что у меня в первый миг омертвели веки и онемела гортань. Я чуть не захлебнулся.
        Мне представилось, как белая мышь с маленькими игрушечными крыльями парит над городом, и хвост ее свисает бесконечным древесным стволом. Эту женщину я отбивал от грабителей… Защищал от нахального бастарда…
        Я горестно ухмыльнулся.
        - Прости меня, Хорт. Я не хотела бы ограничивать твою свободу… Мне надо было дождаться окончания срока действия Кары. Зачем ты догадался? Зачем раньше времени раскрыл мою тайну?
        Я молчал.
        - Но получилось так, как получилось, ты уж извини… Посмотри на эти камни. Ты можешь выбрать любой. Здесь имеются откровенно ненужные вещи, но вот этот, например, сердолик - умение радоваться жизни. Среди людей разумных встречается редко, и тем более ценен. Как?
        Я молчал. Она похитила и препарировала Горофа! Марта зи Горофа, по силе равного мне, а может быть, даже слегка меня превосходящего. Значит, и со мной она может сделать что угодно, назначенная магиня, мышка-переросток…
        - …Вот умение не вспоминать о плохом. А вот… Вот это я настоятельно рекомендую тебе, Хорт. Это способность любить женщину. У тебя никогда не было - и без моей помощи не будет! - такой способности.
        - Понимаю ваше желание уязвить меня, - сказал я хрипло. - Но я прекрасно умею любить… конечно, не тебя, стерва.
        Я ждал, что она рассмеется, или фыркнет, или еще как-нибудь унизит меня - но она отозвалась на удивление серьезно:
        - Нет, Хорт. Если бы вы умели любить… Сегодняшнее утро было бы совсем другим. Оно было бы счастливым, сегодняшнее утро. Вам никогда бы не пришло в голову сопоставить информацию сабаи, слова Горофа о «куклах», некоторые особенности наших отношений… и заниматься этим именно сейчас. Если бы вы умели любить, Хорт, то ехали бы сейчас домой вместе с Орой Шантальей. Смотрели бы в окно кареты, дышали дорожным ветром, строили бы планы на будущее…
        Мне показалось, что в голосе ее промелькнула даже горечь.
        - Да, Хорт. Любовь предполагает немножко глупости. Наивности. Доверия… Тот, кто начинает, подобно вам, докапываться до сути - не умеет любить. Это испытание вы провалили с треском.
        На ладони ее лежал красный с желтоватым отливом камень. Смотрел в потолок широко раскрытыми неподвижными глазами.
        - А человек, из которого вы извлекли способность любить, - я изо всех сил тянул время, - что с ним стало?
        Она пожала плечами:
        - Жизнь его не изменилась ни капельки.
        - Зачем же вы предлагаете мне вещь, по всей видимости бесполезную?
        - Но тот человек был глупый подмастерье, - сказала она с ноткой раздражения. - Способность любить слишком ценна, чтобы доставаться кому попало…
        И снова мне померещилась горечь в ее словах.
        - Как мне вас называть? - спросил я после паузы.
        - Что?
        - «Ора» - кукольное, вымышленное имя, не так ли?
        - Да, - призналась она с неохотой. И добавила, помолчав: - Воистину злой рок… Сочетание двух маловероятных событий: настоящая Ора Шанталья, реальная женщина, умерла, в то время как вы владели сабаей… Говорят, сабая любит красиво представлять своим хозяевам наиболее эффектную информацию.
        - Так как же мне вас называть?
        - Орой. Та, что перед вами, уже свыклась с этим именем.
        - А как зовут ту, которую я не вижу? Которая кукловод?
        - Не важно… Я понимаю, Хорт, вы уязвлены. Ради спокойствия вашего подчеркну еще раз: я назначенный маг, но очень, очень древний. Мне почти миллион лет… - она как-то скверно усмехнулась. - Поэтому потерпеть поражение в поединке со мной - не позор. Уверяю вас.
        Поединка еще не было, подумал я. Были увертки и броски исподтишка, да и то я не проиграл еще окончательно.
        - Вы смотрите на меня, Хорт, и думаете - ничего, я как-нибудь выкручусь, я одолею эту самоуверенную бабу… А рассказать вам, что у вас внутри?
        - Кишки, - сказал я, преодолевая невольную дрожь. - Сердце, селезенка, больная печень…
        - У вас внутри - огромный, мрачный, окованный железом дом. Много комнат, но все тесные; много обитателей, не все ладят друг с другом… Главный в вашем доме - строгий старичок, похожий на аптекаря. Вы ни шагу не сделаете без согласования с ним; он взвешивает на аптечных весах все ваши предполагаемые поступки… Если выселить из вашего «дома» этого педантичного старичка, случится то же самое, что случилось с беднягой Ятером. Не бледнейте, я не собираюсь столь жестоко с вами поступать, я не желаю вам зла… Итак, старичок считает и взвешивает, отбор его суров и прост одновременно: какую пользу принесет данный поступок представлению Хорта зи Табора о собственной персоне? Достаточно ли подпитает самолюбие? Поможет ли утвердиться? Вы ведь ни разу в жизни не сделали ничего бесполезного для себя. Даже удивительно, как вам это удалось…
        - Вранье, - сказал я после паузы. - Да хотя бы… Это такая чушь, которую и опровергать-то унизительно! Это…
        И вспомнил грабителей, от которых эта чудовищная дама отбивалась слабенькими ручными молниями. Значит, то была ловушка, меня заманили в спасители, чтобы сойтись поближе.
        - Да, Хорт. Но неужели вы думаете, что там, в подворотне, марали руки ради меня? Нет, вы действовали ради собственного представления о благородстве… Тем более что риска не было никакого. Четверо глупых грабителей против внестепенного мага - смешно… А руки и вымыть можно, правда?
        Я понял, что уязвлен.
        Собственно, не все ли мне равно, о чем болтает белобрысая кукла, управляемая древним чудовищем? Уродливым, между прочим, настолько, что даже стесняется показаться… Не все ли равно, какого она мнения о моей персоне?
        И тем не менее я ощущал себя уязвленным, и осознание этого было столь обидным, что силы мои удвоились.
        - Вы пустились в это расследование, вы влипли в историю с камушками вовсе не потому, что вам жаль было старика Ятера, - продолжала лже-Ора. - И вовсе не потому, что ощущали обязательства перед его сыном. Вами двигало честолюбие: приспичило покарать мага, и мага крупного, а если повезет - великого… Радуйтесь, Хорт. Вам повезло.
        Я скрипел зубами; заклинание-паралич было уже наполовину нейтрализовано моими усилиями. Еще немного - и я вырвусь…
        Глиняный болван лежал на столе перед сидящей женщиной. Между двух ее ладоней.
        - …Любопытно было наблюдать, что происходило в вашем «доме» после нежданного выигрыша. Роль вершителя судеб пришлась по нраву всем вашим «жильцам»… в особенности аптекарю. Внутреннее зеркало, в которое вы и без того смотрелись, не переставая, отразило теперь картину такую лестную и столь дорогою вашему сердцу, что, даже совершая откровенно низкие поступки, вы не переставали ощущать себя героем… Нет, я, пожалуй, сделала глупость, предложив вам в качестве подарка умение любить. Оно вам действительно ни к чему.
        Заклинание-паралич все еще держало. Дергаться в такой ситуации - бесполезно и унизительно.
        - При всем при этом Хорт, что бы вы ни думали сейчас обо мне… Я не лгала вам, когда говорила, что вы мне дороги. Я ведь не стала бы возиться с самовлюбленным павлином, если бы натура этой птички не оставляла возможности для маневра. У всех наследственных магов разные глаза, но у вас они настолько разные, Хорт… Я сразу обратила внимание на эту особенность. И не ошиблась - в вашем «доме» действительно сосуществуют разные, очень разные жильцы…
        Я молчал.
        - Если бы не заклинание Кары, - продолжала она раздумчиво. - Если бы… Хорт, послушайте, когда я увидела вас впервые, мне показалось, что вы похожи на одного человека, которого я знала раньше. Потом я поняла, что ошиблась. Вы вовсе на него не похожи. Вы надутый себялюбец… Вы даже комнату мне не уступили, в той скверной гостинице, в Дреколе, помните?!
        Я облизнул губы.
        - Молчите… Знаете, было здорово, когда я увидела вас хорьком. Хищный, не очень красивый зверь… но что-то в вас было. Нечто очень искреннее, очень мужественное. Тот самый жилец, обитающий в самой дальней комнатушке вашего «дома», тот самый, с которым я все хотела встретиться лицом к лицу… Который под действием Кары забивался все дальше в угол. Который, может быть, задохнется там и умрет навсегда… Знаете, Хорт, мне бы очень хотелось вас откорректировать. Давайте подумаем вместе, что можно сделать… Есть ли у нас в коллекции способность к сочувствию? Или хотя бы умение сомневаться?
        - Вы считаете, что человека можно осчастливить насильственно? - спросил я сквозь зубы.
        - Я вовсе не собираюсь никого осчастливливать… пока. Но явный вред, который я нанесла, к примеру, тому же Ятеру - тысячекратно окупится. Потом. Когда я научусь выстраивать чужие души в соответствии с законами гармонии.
        - Законы гармонии! - я взвыл. - Законы гармонии! Верх лицемерия и жестокости… Да, я самовлюбленный болван! Да, старый Ятер издевался над собственными родичами! Да, Март зи Гороф каждую весну выдавал дракону по юной девственнице… Но ты-то, ты ухитрилась разбудить добрые чувства даже в Горофе! Даже в Ятере! Даже я… да, я любил Ору Шанталью! Я любил куклу, которую ты, издеваясь, мне подсунула… старуха! Чудовище! Ты выманивала самое лучшее, самое теплое, что у нас было, чтобы оплевать и утопить в нужнике! За твои сотни лет у тебя не только лицо сгнило - сердце тоже отмерло за ненадобностью… Я убью тебя! Я тебя покараю - теперь знаю наверняка, за что!
        Она молчала.
        Завозился совенок под темным платком - я совсем забыл о нем; клетка по-прежнему стояла на подоконнике, а под окном кто-то стучал молотком, стучал, напевая под нос пошлую песенку - как будто громкая ссора двух магов ничуть его не беспокоила…
        Секундой спустя я понял, что Ора - или как там ее - действительно заговорила комнату от посторонних ушей.
        Все предусмотрела.
        Я понял, что устал. Что от заклинания-паралича осталось чуть меньше половины, но силы мои - как магические, так и телесные - на исходе.
        - Проклинаю тебя, - сказал я шепотом. - Пусть сдохнет твоя…
        И замолчал. Покосился на клетку с совенком.
        - Видишь ли, Хорт… Когда-то давно я поклялась, что научусь выправлять души. Как лекарь, прежде чем утолить чьи-то страдания, должен сперва… ну, ты понимаешь.
        - Лекарь тренируется на трупах.
        - Да… Но когда имеешь дело с человеческой сущностью - трупы не в помощь.
        - А почему ты поклялась? - спросил я мрачно. - Кто тебя дергал за язык? Или неумеренное любопытство? Девиз жестоких детей - «А что у лягушки внутри?»
        Она молчала. Неловко вывернувшись на кровати, я смотрел в ее лицо - жесткое, разом постаревшее, угрюмое, но не злое.
        - Была одна история, Хорт… Впрочем, не важно… Самые скверные человеческие свойства подчас живут в одном «доме» с самыми лучшими, самыми добрыми чувствами. Любящий человек всегда оказывается самым изощренным палачом. Любящий - и любимый… Тебе понятно?
        - Нет, - сказал я честно.
        - Ну и ладно, - она вздохнула. - Хорт, если бы ты знал, как я устала. Как тяжело…
        Она не договорила, потому что в этот момент я рывком, будто ветхое одеяло, сбросил с себя остатки паралича.
        Удар!
        Тяжелый бронзовый светильник сорвался с потолочной балки и рухнул на сидящую женщину.
        На то место, где она только что сидела.
        Дубовый стул осел на подломившихся ножках. Ора Шанталья - или как там ее звали - стояла передо мной, черное платье ее казалось выкованным из чугуна. Невиданной силы заклинание-приказ швырнуло меня обратно, вдавило в гору мятых простыней; с трудом извернувшись, я полоснул по стоящей женщине коленчатой молнией. Не напугать - убить.
        Край простыни затлел.
        Ора - или как ее там - пошатнулась. Не упала, но пошатнулась сильно, и платье на ее груди украсилось бурым пятном.
        Запах гари выворачивал ноздри.
        Мы смотрели друг другу в глаза - напряжение было страшное; мы давили друг друга, вжимали друг друга в землю, Ора возвышалась надо мной, как черный шпиль, а я валялся на бывшем ложе бывшей любви, и это обстоятельство почти лишало меня шансов на победу.
        За дверью затопотали шаги. Послышались обеспокоенные голоса:
        - Эй! Чем воняет-то?
        - Горим, что ли?
        И через секунду забарабанили в дверь:
        - Господа! Чего у вас, свечку в постель уронили?
        - Горим! Батюшки, горим!
        - Господа, да вы задохлись, что ли?!
        - Ясное дело, угорели…
        - Ломай дверь!
        Гостиничная дверь была хлипкая, а эти, за дверью - решительные. Оно и понятно…
        Вспыхнул бархат на полу - полог, не так давно обрушенный Орой мне на голову. Вспыхнул вместе с пропитавшей его пылью; языки огня на секунду отделили от меня противницу.
        - И-раз! И-два! И-друж-но!
        Свалившись с кровати - с противоположной ее стороны - я дотянулся до черной фигуры, захлестнул заклинанием-тросом, рванул на себя - в огонь…
        Чудовищная магиня перехватила инициативу. Рывок - и в огне барахтаюсь я, противно трещат, завиваясь колечками, волосы, я еще не чувствую боли, но огонь поднимается со всех сторон, пропадает комната, пропадает кровать, я мечусь в колоссальном костре, я - уродливый болван, которого слепили из податливой глины и бросили в печь - обжигаться…
        Я - овеществленное заклинание Кары.

* * *
        Совенок сидел на камне, а рядом валялась открытая клетка. Совенок таращился желтыми глазками - был вечер, солнце давно село, приближалось время сов.
        Я перевернулся на бок. Сел. Провел рукой по волосам - волосы кое-где обгорели, но не более. А мне казалось, что я заскорузл и лыс, что моя кожа - сплошь глиняная корка, облизанная огнем…
        Я лихорадочно огляделся - и сразу узнал это место. Если подняться вон на тот пригорок, у подножия его обнаружится мой дом. А вот по этой дороге - пустынной, слава сове, можно за полчаса добрести до замка Ятеров…
        Куда мне идти? Зачем мне идти? В ушах то нарастал, то отдалялся странный звук, как будто колеса стучали по стыкам моста, только мост бесконечный, а колеса и стыки - железные. Та-так, та-так… Та-так, та-так…
        Я огляделся снова - на этот раз внимательнее.
        Небо было странного цвета. Никогда не видел такого яркого, такого богатого оттенками заката.
        Над рощей вились, будто копоть, вороны. Молча. Ни единое карканье не нарушало тишину - тугую, торжественную, исполненную достоинства.
        Совенок смотрел на меня удивленно - не знал, наверное, чего от меня ждать. Почему я то возьмусь за голову, то посмотрю на небо, то сяду, то встану, то засмеюсь. Куда ему, неразумному птенцу, понять меня.
        - Пойдем, - сказал я в ответ на требовательный совий взгляд.
        Подставил руку; нахохленный ком из торчащих перьев привычно, будто в сотый раз, перебрался мне на руку, а потом - на плечо. Переступил лапами; устроился. До половины прикрыл желтые глазища.
        Поначалу медленно, а потом все быстрее и увереннее я двинулся в обход пригорка. Подниматься-спускаться не было сил; я шел, считая шаги, стараясь до времени ни о чем не думать.
        Она сделала, что собиралась?
        Или пожар помешал ей?
        Вряд ли человеку, столь свободно управляющемуся со временем и пространством, способна серьезно помешать пара горящих простыней…
        Совенок покачивался на плече в такт моим шагам. Шелестел над полями ветер, я различал, кажется, голос каждой пожухлой травинки. Мне казалось, что эти трав складываются в нечто большее, чем просто шорох, что ветер напевает; секундой спустя я понял, что напеваю сам, причем песню, которую никогда прежде не слышал.
        Кто сказал, что у меня нет музыкального слуха?!
        Усилием воли я заставил себя замолчать - но теперь в нос полезли запахи. Они стелились над осенней землей, как до того стелились звуки; нос мой ловил струи ветра и перебирал их, как струны. Это рождало эйфорию, это было упоительно, это было тревожно; это было почти мучительно. Это было.
        Я засмеялся. Нет, страха не было: я, Хорт зи Табор, прекрасно помню, кто я такой. В душе моей ничего не изменилось…
        Стоп!
        Я остановился посреди дороги, невольно схватившись за кольнувшее сердце. Сова-сова, а не хорек ли я? Похожий мир я видел только глазами хорька - когда на рассвете крался на охоту, и потом, когда рот был залеплен перьями и кровью…
        Я тупо уставился на свои руки, пошевелил пальцами; нет, я человек, во всяком случае, нахожусь в человеческом обличье. Я остался прежним - это мир стал другим, в нем появилось место краскам, запахам и звукам. Слава сове, что меня не тянет немедленно в ближайший курятник…
        Ведь не тянет?
        Не тянет. Я голоден, но не жажду сырого мяса. Может быть, как-нибудь потом…
        Откуда эта тревога? Откуда эти краски? Неужели она что-то сотворила со мной, или, может быть, я сам с собой сотворил?
        Какая бы ни случилась катастрофа - солнце будет вставать вовремя, и даже если городок со всеми своими жителями однажды обрушится в море, солнце все так же будет подниматься и опускаться, миллион лет…
        Откуда нежность?
        Почему мне так тоскливо оттого, что я не могу сесть сейчас рядом с рыдающей женщиной, обнять ее и успокоить?
        Тем более что она давно уже не рыдает. Слезы высохли, тот, о ком плакали, давно в могиле, и могила затеряна, и сад, который вырос на ее месте, постарел и разрушился, и выкорчеван, и вырос новый сад… Так есть ли повод для горечи?
        Нет, что-то со мной неладно.
        Сейчас дорога повернет, и там, за поворотом, покажется мой дом…
        Вот он.
        Я подсознательно боялся, что дом окажется, к примеру, развалиной. Что прошло лет пятьдесят с тех пор, как я побеседовал с Орой Шантальей в скверном гостиничном номере; слава сове, дом стоял, как надо, казалось, что я оставил его вчера, в крайнем случае позавчера.
        Огород был в полном порядке. Картошка вылезла из земли, обсохла на солнышке и забралась в мешки, ботва сползлась в кучу и самосожглась, на опустевших грядках царила благопристойная чистота, только пара тыкв, каждая с голову великана, не спешила убираться в подпол. Вероятно, ради живописности пейзажа.
        Я поднялся на порог.
        …Квадратный метр истертой плитки под ногами, квадратный метр облупленного потолка над самой головой, запасная вода в цинковом баке, маленькое зеркало в брызгах зубной пасты, в зеркале отражаются два лица - одно против другого, слишком близко, будто за мгновение до поцелуя, и собеседников можно принять за влюбленных, если не смотреть им в глаза…
        Кого мне жаль? Её, себя? Всех тех, кому это еще предстоит - разрыв, потеря, крах? Пустота?
        Почему, по какому закону гордость оборачивается гордыней, достоинство - себялюбием, постоянство - упрямством, сила - жестокостью, ум - бессердечием, а любовь - уродливым гномом, собственной противоположностью?
        Ну, и как ты хочешь изменить это? Любой предмет отбрасывает тень, в любой душе есть темный угол. Научись любить и его тоже… Не получается?
        В гостиной было холодно и сыро. Шепнув заклинание, я зажег камин. Совенок беспокойно всплеснул крыльями; я оглянулся, будто меня окликнули.
        За столом, покрытом черным бархатом, сидела маленькая, черная, согбенная фигурка.
        Мне сделалось страшно. Такого страха я не испытывал перед лицом смерти, в огненной пустыне.
        Плотный капюшон прикрывал лицо сидящей. Я видел только подбородок - оплывший, покрытый редкими седыми волосками.
        И руки - иссохшие старческие руки по обе стороны глиняной статуэтки.
        Я стоял. Совенок нервничал, время шло, а я стоял, пригвожденный к месту; между нами висел миллион лет, миллион лет одиночества, его нельзя было отменить - но и простить нельзя было.
        Наконец, я сделал первый шаг. Потом еще один; подошел на негнущихся ногах. Протянул руку; старческие ладони не дрогнули.
        И тогда я взял со стола то, что принадлежало мне по праву.
        …Три судьбы сразу, три мухи под мухобойкой, в лепешку, навсегда…
        Осенняя муха, последняя, перламутрово-зеленая, отяжелевшая, будто от пива, звонкая обреченная муха кругами носилась вокруг пустого, без свечей, канделябра. Я ухватил болвана правой рукой за голову, левой - поперек туловища.
        - Карается…
        Сидящая не сделала ни единого движения, чтобы остановить меня. Даже если и могла; даже если у нее была эта призрачная возможность - поспорить с Корневым заклинанием.
        Я хотел спросить, успела ли она вмешаться в мою душу. Это было очень важно, это было принципиально - в то же время я понимал, что не задам этого вопроса никогда. А если задам - окажусь дураком, трижды идиотом, недостойным магического звания…
        Нет. Теперь я никогда этого не узнаю.
        Я посмотрел на Кару в своих руках. Посмотрел - и ничего не почувствовал. Ни радости, ни страха. Даже интереса не ощутил - твердо зная при этом, что час пробил. Время произносить приговор.
        Глиняный уродец вдруг начал стремительно нагреваться. Он почуял развязку. Почуял, что на этот раз я не пугаю и не притворяюсь - время пришло, и Кара состоится неотвратимо.
        - Карается…
        Старый Ятер. Ювелирша, купец, Март зи Гороф, вереница невинных жертв… Изуверство, препарация душ… Самоцветы, глядящие на мир остановившимися глазами…
        - Карается та, что злонамеренно…
        Я по-прежнему ничего не чувствовал. Где Судия, величественный, грозный, упоенный властью? Где головокружение, где стук крови в ушах? Где оно, счастье обладателя Кары? Муляж уже жжет мне ладони, нельзя тянуть дальше…
        - Карается та, что злонамеренно нарушает тишину в этом доме. Карается эта муха за назойливое жужжание… и несоответствие правилам гигиены. Да будет так.
        Хрусь!
        В правой моей руке оказалась продолговатая голова, в левой - туловище; несколько крошек глины упало на пыльный сапог. Останки болвана быстро остывали; на камине лежала, картинно задрав лапки, дохлая муха.
        Вероятно, она умерла сразу. Без мучений.
        Я разжал пальцы; голова и туловище, минуту назад бывшие единым уродцем, беззвучно упали на ковер. Совенок придвинулся совсем близко - щекотал перьями мою щеку; от него исходил едва ощутимый, в какой-то степени даже приятный запах.
        Я глупо улыбнулся.
        И снова улыбнулся - так, что кончики рта поползли к ушам.
        Мне было легко. Легко и спокойно, как в детстве.
        Минута… Другая…
        Я оторвал взгляд от глиняных обломков. Медленно обернулся; если она и смотрела из-под капюшона - глаз ее я не видел.
        Совенок сорвался с моего плеча. Неуклюже спланировал через всю комнату, приземлился на стол. Оставил аккуратную кучку помета на пыльном бархате.
        Я шагнул к столу, протянул руку, взялся за край грубой ткани и коротким движением откинул ее капюшон.
        Складки увядшей кожи каскадами лежали на лбу и щеках; нос почти касался провалившихся темных губ. И с этого старческого лица смотрели такие знакомые карие глаза - правый подведен голубой краской, а левый - зеленой. Немигающие, застывшие, спокойные тем потусторонним спокойствием, которое живым недоступно.
        КОНЕЦ
        Варан
        Часть первая
        Глава первая
        Франта привезли на почтовой лодке. Среди мешков и ящиков старого Макея пассажир выглядел нелепо - смешной коротенький плащ поверх щегольского светлого костюма, над головой перепончатая штука, очень рохожая на зонтик (когда лодка подошла ближе, Варан убедился, что это зонтик и есть, только не от солнца, а от дождя. С такими игрушками ходят только верхние: приемщик с горной пристани, например, в межсезонье смешит весь поселок своим клетчатым зонтом с кружевами).
        Было тихое серое утро. Ударяясь о воду, каждая капля дождя подпрыгивала звонким столбиком, будто желая вернуться в небо, и оттого море казалось ворсистым. Широкая, почти квадратная плоскодонка шлепала по морю лопастями бортовых колес. Старый Макей вертел педали; пыхтение и покрякивание почтаря разлеталось далеко над водой. Пассажир праздно сидел на корме.
        - По-очта! - торжественно прокричал Макей, хотя никого, кроме Варана, на пристани не было. - Добрые люди, примите поклон от близких ваших и далеких, за добрые новости благословите Императора, за дурные прокляните Шуу! По-очта!
        Голос у старика был не то чтобы приятный, но раскатистый. Варан заметил, как чужак под зонтиком морщится, явно борясь с желанием заткнуть уши. Еще подумает, что Макей напоказ горло дерет!
        Варан вдруг обиделся за старого почтаря. Макей никому не кланялся, но уважал однажды заведенный порядок и бороду расчесывал надвое даже тогда, когда приходилось неделями болтаться в открытом море. Не окажись в округе ни души, Макей все равно прокричал бы уставное приветствие почтового цеха, только не станешь ведь объяснять это молодому франту, развалившемуся на корме со снисходительной ухмылочкой…
        Лодка причалила.
        - Привет, дядь Макей.
        - Привет, Барашка. Это самое, кхе…
        Ненатурально закашлявшись, Макей обернулся к пассажиру:
        - Прибыли, это, ваша милость.
        Милость сложила зонтик, кисло улыбнулась и, балансируя в шаткой плоскодонке, поднялась на ноги.
        Милости было на вид лет восемнадцать. Бесцветные мягкие волосы, невероятно длинные - до плеч, наверное, - торчали из-под низко надвинутого капюшона. Тонкие губы по цвету не отличались от бледных щек; самым ярким пятном на лице пришельца был нос - ярко-красный, распухший от насморка, с нервно трепещущими ноздрями.
        - Гости к вам, - Макей покосился на Варана. - Вернее, не гости, а… это, горни.
        Почтарь испытывал, по-видимому, затруднения. Пассажир его был одет и снаряжен как важная особа, но выглядел как простуженный сопляк и держался без подобающего достоинства - вот выбрался на каменный причал, не дожидаясь, пока сбросят трап… Опять же, если ты в самом деле горни - почему не путешествуешь верхами?
        Оказавшись на суше, чужак первым делом поскользнулся и чуть не упал:
        - Ой… Добрый день, уважаемый. Я к вам с поручением от Императора.
        Сказано было просто и буднично.
        - Ко мне? - поперхнулся Варан.
        - К вашему князю, - пришелец снова поскользнулся на ровном месте, неуклюже взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. - Туда, - и неопределенно ткнул пальцем в перепончатую изнанку своего зонтика.
        Макей бросил на причал два пузыря с почтой - для поселковых и для верхних. Махнул Варану рукой: я, мол, свое дело сделал. Сел на педали, резко крутанул назад, так что вода у пристани закипела. Лодка отошла от берега, оставляя явственно различимый след на воде.
        - Мне, наверное, следует предъявить верительные грамоты? - спросил чужак и неуверенно чихнул.
        Лодка Макея медленно уходила за мыс - к рудокопам, на Малышку. Варан закинул на плечи оба пузыря; мешки были легкие, накануне сезона у людей поважнее занятия, чем на ракушке ножичком корябать, однако Варан согнулся под ношей и с натугой засопел: пусть пришелец видит, что ему тяжело. Что у него заняты обе руки. И что нести деревянный сундучок, сиротливо стоящий посреди причала, кроме владельца, - некому.
        Чужак, помедлив, взял сундучок за кожаную ручку. Поднял легко; да он пустой, подумал Варан почему-то с раздражением. Для виду таскает с собой господский деревянный сундучок, только чтобы за важную птицу его держали. Или продать собирается. Или вообще украл где-то. А вся его болтовня насчет поручения от Императора - вранье, хуже того - поклеп и ересь…
        - Может, мне все-таки предъявить грамоты? - настойчивее спросил чужак.
        - Идемте, горни, - сказал Варан. - Кому надо - предъявите.
        И, не оглядываясь, привычно прыгая с камня на камень, двинулся к берегу. Мешки с почтой тихонько звякали и покалывали спину.
        Чужак отстал. На тропинке под козырьком Варану пришлось дожидаться его, сгрузив пузыри наземь. Господинчик не раз и не два оступился, провалившись по колено в воду; зонтик он наконец-то закрыл и спрятал под мышку. Дошло наконец-то: рыбке зонтик не нужен… А может, просто сил не хватило мучиться с сундучком и зонтиком одновременно.
        Варан ждал соплей и проклятий и немало удивился, разглядев на лице господинчика улыбку. Соплей, правда, тоже хватало: пришелец бесконечно чихал, вытирая нос раскисшим кружевным платочком.
        - Мокро у вас, - весело сказал пришелец. - Небось сезона ждете?
        - А то…
        - А где народ? Безлюдно как-то, на пристани ни человечка, и на берегу…
        Варан хотел сказать, что поскольку милость не предупредила о визите заранее, то и трубачей с волынщиками пригласить забыли. Но придержал язык. Мало ли.
        - Донные сеют… Ковчег латают… Сами же говорите, сезона ждем, вот и сытухи вчера от берега откочевали, а стало быть, скоро забулькает…
        Почему я так много говорю, подумал Варан с неудовольствием. Кто я ему - староста, отчет держать? А кстати, еще вопрос, на месте ли староста, не уперся ли с утра пораньше сетки на своем поле класть… Отец говорил - все лучшие сетки себе забрал, скотина.
        - Это… хорошо, - сказал господинчик. Слышно было, что он запыхался.
        - Что хорошего-то? - не очень почтительно отозвался Варан; сейчас они шли по сухой террасе под каменным козырьком, Варан впереди, приезжий - сзади. Терраса вилась по краю скалы, по спирали, все выше. Мешки кололи спину: что же они, паразиты, ничего мяконького в пузырь не подложили?!
        - Хорошо… что сезон… так скоро, - сказал невидимый за спиной господинчик. - Не представляю… как вы тут и живете…
        Варан состроил дикую рожу, за которую не раз перепадало на грибочки от отца. Но сейчас все равно ведь никто не видит.
        - Хорошо живем… Репс жуем, рыбу жрем. Безделушки клеим из ракушек… Сезон вспоминаем. До следующего сезона.
        - Помедленнее, - сказал приезжий. - Дышать тяжело.
        А ведь он точно потомственный горни, подумал Варан. Тут не притворишься. И родился, видать, наверху… Потому и мокро у нас, и плохо, и дышать, вишь, нечем.
        - Скоро прибудем, - пообещал, смягчившись. - Вон, дымки показались…
        Поселок издалека казался присевшим на землю облаком. Стелился по земле дым, и поднимался пар над плоскими каменными крышами. Волоча за собой, как хвост, слабеющего господинчика, Варан двинул прямо к дому старосты.
        - Карп, а Карп! Почта пришла, и дело еще есть…
        - Почту положи под дверью, а дело подождет, - отозвался сиплый голос. - Дверь не открывай, слышь: сухо у меня. Потом дело.
        Но прежде чем Варан успел что-то сказать в ответ, приезжий отодвинул его с дороги и толкнул просмоленную дверь.
        - Я сказал - не открывать! - рявкнул староста. - Ну, ты у меня получишь, дрянь такая!
        Варан не нашел ничего лучшего, как шагнуть внутрь вслед за чужаком.
        У старосты и вправду было сухо. С потолка свисали набухшие соляные мешочки - из тех, что вытягивают пар из воздуха, как губка - воду. Пол был покрыт хрустящим слоем розовой и голубой соли; сам Карп, в домашней тканой одежде, сидел перед очагом со вкусной миской на коленях. Не рыба, насколько смог разглядеть Варан. И не репс.
        Сглотнул слюну.
        - Прошу прощения, - сказал господинчик, выпрямляясь и делаясь похожим на настоящего господина. - Я прибыл на Круглый Клык с Императорским поручением для вашего князя… Готов предъявить верительные грамоты.
        Карп, надо отдать ему должное, не поперхнулся овощным рагу (а в миске было именно рагу!). Смерив взглядом чужака, мельком глянув на Варана (тот догадался плотно закрыть дверь за пришельцем), староста осторожно поставил миску на низкий каменный столик. Наклонил голову, сделавшись удивительно похожим на рыбу-горбунью:
        - Извольте.
        Варан переступил с ноги на ногу. Соль под сапогами хрустнула басовито, влажно, недовольно, но это еще что: вокруг мокрых башмаков пришельца драгоценный соляной ковер не только напитался, но начал подтаивать.
        Чужак наклонился над своим сундучком (резной сундук из цельного дерева! Варан видел, каким взглядом староста зыркнул на вещичку: кто-кто, а Карп в таких делах разбирается). Откинул крышку; сундук не был пустым, как подозревалось Варану. Он был набит тонкими свитками бумаги. Сухими хрустящими свитками, так что легкое содержимое сундука было, пожалуй, дороже оболочки…
        И как его только по дороге не ограбили, удивился Варан.
        - Мои документы…
        Чужак развернул что-то на ладони.
        Варан отпрыгнул. Над раскрытым бумажным листом разгорелось радужное сияние; с легким потрескиванием запрыгали искорки. Староста выпучил глаза, неосознанным жестом приложил два пальца к губам, отгоняя Шуу и ее приспешников.
        - Изучите внимательно, - сказал пришелец, и Варану померещилась в его голосе издевка. Как же, ткнул провинциальных крыс носом в настоящую Императорскую печать…
        Староста, к чести его, взял себя в руки почти сразу.
        Не торопясь, поднялся; отвесил официальный поклон - не выше, но и не ниже, чем следует. Вытянул шею, изучая документ внимательнее; важно кивнул:
        - Добро пожаловать на Круглый Клык, горни Лереала… ру… руун. Какого рода услуги вы желали бы получить, э-э, от местных властей?
        Варан приподнялся на цыпочки. Разглядел на бумаге играющее всеми красками поле, на нем - выпуклое, будто живое, лицо чужака-горни - без капюшона, с сухими волосами и не разбухшим, здоровым носом, загорелое и строгое до суровости. Буквы не успел прочитать.
        - Только одну услугу, - чужак со смешным длинным именем сложил бумагу, погасив тем самым сияние. - Доставьте меня наверх без промедления. Желательно прямо сейчас.
        - А-а, - староста кашлянул, прочищая сиплое горло. - Э-э, горни… Не знаю, есть ли сегодня транспорт… Ты! - он резко обернулся к Варану. - Батя сегодня воду отправляет?
        - Вчера отправлял, - буркнул Варан, не желая, впрочем, открыто дерзить. - А сегодня у него винт недовернут.
        - Пускай довернет винт, - ласково сказал староста. - Видишь - горни спешит, неохота горни с нами, селедками, мокнуть… Значит, беги к бате, пусть наворачивает винт и пусть отправляет горни. Печать Императора - ему что, жить надоело?!
        Варан чуть не задохнулся от возмущения. Так вот, играючи, спихнуть заботу с собственной спины на чужую да еще Императора приплести, Шуу тебя отрыгни…
        - Да как… вчера же летали… а пружина - ее же заводить надо… что же гонять полузаведенный… А вдруг не долетит, свалится, что тогда?
        - Бате, стало быть, приказ Императора и не приказ вовсе? - ласково осведомился староста.
        Варан беспомощно глянул на пришельца-горни.
        Тот стоял в лужице оплывающей соли, капюшон откинут на спину, волосы, и в самом деле длиной почти до плеч, прилипли к голове. В опущенной руке - верительная грамота с радугой внутри.
        - Такой у нас народ, - со вздохом заключил староста. - Ленивый народ и хитрый, что твоя уховертка, как для своего поля - из кожи вон, а как для общины или вот для государства - тут вам тысяча причин, стонадцать отговорок - и то, и это… Загор-одноглазый, этого вот тунеядца родитель, у нас подъемником ведает. Я вам, горни, записочку-то напишу - пусть выдадут вам поесть, попить теплого, одежку сухую, а то вы в поддонье, вижу, нечастый гость… - Староста мягко хихикнул. Пошарил рукой в нише стола, вытащил большую тусклую раковину, вынул из-за уха стило, послюнил зачем-то, начал царапать. Звук получался едва слышный, но донельзя мерзкий.
        Варан проглотил горькую слюну. Бесполезно спорить, этот жирный сом всегда побеждает, сетка лучшая - ему, овощное рагу в миске - ему, тунеядцем обозвать, сопляком, мерзавцем - всегда пожалуйста, и не смей в ответ посмотреть косо…
        - Чего зыркаешь? - Кажется, староста ощутил его взгляд склоненной макушкой. - Позыркай мне… Вот для отца записка. Что указано - все исполнить, из общины потом возместим… Ну-ка пшел. Шкурой за горни ответите, и ты, и отец… Пшел!
        И поклон этому Лереала… как его там. На этот раз низкий поклон, подчеркнуто почтительный. Распахнутая дверь, клубы пара… Варан едва успел увернуться, чтобы не получить пинок под зад.
        Это счастье Карпу, что Варан увернулся. Потом, конечно, кисло пришлось бы… Но домашнюю тканую рубаху старосте долго отмывать пришлось бы… от крови из разбитого носа…
        - А ты злой, - сказал горни и снова чихнул. - Глазами искры высекаешь… Сундучок-то возьми.
        Варан - некуда деваться - взялся за кожаную ручку деревянного вместилища сокровищ. Оказалось, что сундук не так легок, как думалось прежде; на самом деле он был тяжелее обоих мешков с почтой, мокнущих здесь же, под крыльцом.
        - Куда идем? - поинтересовался сопливый горни.
        Чтобы тебе у Шуу в заднице застрять, молча пожелал ему Варан. И так же молча кивнул, указывая направление.

* * *
        Три сезона назад, когда Варану было четырнадцать лет, он чуть не ушел с плотогонами.
        Они являлись обычно в первый месяц осени, когда любой голодранец в поддонье богат, как король, когда всем срочно требуются новые косяки для дверей, новые лодки, снасти, смола, древесина. Обычно их замечали на горизонте за день до прибытия - в центре колоссального плота возвышалось колесо с бегущими в нем людьми, огромные лопасти поднимались и опускались, вспенивая воду, но плот продвигался, как пьяная черепаха, - так был тяжел, многослоен, высился над водой и глубоко уходил под воду, и вся его чудовищная масса была - древесина из дальних стран, белая и желтая, твердая и мягкая, почти неподвластная гнили, душистая, свежая древесина.
        Был бы в межсезонье ветер - ставили бы, наверное, парус. Но сезон прошел, и с ним улеглись ветры, и легкие игрушки богатых горни - лодки под цветными парусами - нашли пристанище где-то в пещерах верхнего мира… Плотогоны двигались неторопливо и торговались основательно, все были кряжистые, с белыми или желтыми лицами, с бородавками-сучками, будто наспех вытесанные из дерева. У каждого за поясом имелся кривой кинжал, а кое у кого - меч или арбалет за спиной: плотогону есть что терять. Они ходят по морям верхом на куче денег - неудивительно, что охотников за плотами куда больше, чем лесорубов. Каждому охота оседлать чужой плот - и плестись черепашьим шагом от острова к острову, покуда плот не растает, а кошелек - не раздуется, словно пузырь…
        Иногда дерево, выставленное на продажу, бывало полито кровью. Суеверные не хотели брать; плотогоны скалились: не надо. Другие возьмут. Что тебе эта ржавчина: высохнет и осы-плется, в огне сгорит - не заметишь, дождем смоет - и не станет ее…
        А однажды у Круглого Клыка встал на торги огромный плот с измененными хозяевами. Толпа головорезов, один другого страшнее, среди них и опустившиеся горни, и поддонки, и белые, как лед, чужестранцы - жутколицые, в шрамах. Чистого дерева в связках почти не осталось - а плотогонов не осталось никого, известно, что они в плен не сдаются. Ничего хорошего в плену их не ждет.
        В первый день поселок, потрясенный, не вышел на торги. Выставили стражу, зарядили единственную пушку, послали наверх, князю, мольбу о защите. Ответ пришел незамедлительно: выяснить досконально намерения торговцев. Если они в самом деле древесину продают - зачем крик поднимать? Гарнизон на верхушке маленький, а Императора тревожить, патруль вызывать - так готовы ли поддонки по чести ответить, если вызов окажется ложным?
        Начались сомнения. Кто-то кричал - кровавую древесину не берите! Ничего хорошего она вам не принесет. Убийцам свои деньги отдадите - будете с ними в сговоре, мертвые плотогоны не простят, да и бессовестно это, люди, подумайте…
        Отец Варана стоял посреди квадратной поселковой площади, стоял неподвижно, уперши руки в бока, а вокруг него прыгал, надрывался сосед Соля:
        - А если не будет других в этом году? А если не будет больше никакого дерева, только это? Чем топить будешь - волосами своими? Бородой?
        Отец Варана играл желваками, но с места не двигался и в ответ ничего не кричал. На третий день поддонки потихоньку, по одному потянулись к берегу - на торги. Прятали глаза; древесина оказалась на редкость дешевой, брали помногу, весь берег заставили пирамидами бревен, только отец Варана не взял ни сучка.
        Через неделю пираты ушли на изрядно подтаявшем плоте.
        Других в том сезоне не было, как ни ждали. Где-то в середине осени у Варана в доме не стало чем топить; отец покупал сушняк наверху - сухие водоросли, которыми обычно растапливали самое мокрое, самое неподатливое дерево. Сушняк стоил дорого и сгорал в одно мгновение.
        В доме было сыро и холодно. Мелочь плакала; отец сжег в очаге лодку. Все, что было в доме деревянного, одно за другим отправилось в печь.
        В начале зимы кто-то подбросил под дверь груду поленьев. Все они казались чистыми, светлыми, теплыми; тринадцатилетний Варан, помнится, долго сидел, баюкая одно поленце, разглядывая узоры, вдыхая непривычный запах…
        Тогда мать Варана, не сказавшая отцу ни слова от печально памятных торгов, наконец раскрыла рот.
        - Возьми, - сказала она.
        И он взял. Не оставил дерево мокнуть под дождем, как намеревался сначала.
        Всю зиму соседи тайком им помогали - кто поленце, кто десять, кто груду. И всю зиму отец молча брал их подношения.
        Сильно изменился с тех пор. Много пил. На Варана иногда срывался, бил, чего прежде никогда не было…
        Хорошо хоть, девчонок не трогал.
        И Варан решил уйти; по ночам ему снились древесные прожилки. Он воображал земли, где деревья растут не просто выше человека - до неба; наверное, под ними даже можно прятаться от дождя. Ему снился лес - таким, как о нем рассказывали давным-давно настоящие плотогоны, кряжистые, в сучках-бородавках; показывали на срезе годовые кольца, и у Варана сам собой открывался рот: это дерево втрое старше его? А это - в десять раз?!
        В его сне пахло смолой и листьями. Дома пахло дымом и сырой рыбой, отец сидел на каменной лавке, хмурый и пьяный, и цеплялась за штаны мелюзга, выпрашивала сладенького… Только где его возьмешь, сладенького, если все, что заработали в сезон, спустили на дорогущий жаркий сушняк?
        Варан решил уйти.
        В сезон его решимость не только не улетучилась, но даже окрепла - специально выискивал приезжих и, продавая покрытые лаком безделушки из ракушек, заводил разговор о дальних странах. Рассказывали охотно - и о лесах, и о залитых травой степях, и о снежных пустынях. О странах, где всю жизнь можно бродить по дорогам и ни разу не замочить ног; о странах, где нет гор, но есть глубокие овраги. О странах, где живут люди с золотой кожей. О странах, где камни живые, а реки разговаривают…
        Плотогоны пришли поздно, в конце первого месяца осени. Варан нанялся помогать на разгрузке - был он хоть и пацан, но сильный и умелый. Его поставили рубить сучки - он работал чисто и весело, как брадобрей в цирюльне для горни; за несколько дней до отплытия плота Варан пробился к капитану и попросился в помощники.
        - Фу! - сказал капитан и сморщил нос. - Да сколько ты весишь? Будешь ползать в колесе, как муха по потолку!
        И добавил, видя недоумение Варана:
        - Мне тут не юнги нужны и не сучкорубы, а крутильщики в колесо, чтобы шагали неделями и не ныли… А ты с твоим весом - лишний рот!
        Варан поклялся, что нацепит на спину мешок с камнями и будет ходить в колесе с дополнительным грузом - а про себя подумал, что, добравшись до берегов, где растут леса, можно будет просто удрать, да и дело с концом. Капитан ухмыльнулся и подумал, что мальчишка может думать что хочет и что его следует продать с выгодой где-нибудь в свободных водах, на самой окраине Империи.
        Ночью накануне отплытия Варан тайком перебрался на плот, и на заре следующего дня они отчалили - продавать древесину, а потом (очень скоро, как мнилось Варану) в далекие земли, в леса, на край света.
        На второе утро плавания Варан уже не был настроен так радужно. После ночной вахты ныли ноги и плечи и разрывалась грудь, а порция воды оказалась такой маленькой, что приходилось слизывать стекающие по лицу дождевые струйки. Варан даже не испугался, когда через несколько часов после рассвета на горизонте появилась весельная лодка, куда более быстрая, чем плот. В лодке сидели отец Варана, староста и смуглый чернявый горни - представитель, как выяснилось, самого круглоклыкского князя.
        На переговорах тройки с капитаном Варан не присутствовал. О чем говорилось, так и не узнал. Отец велел ему прыгать в лодку, он и прыгнул, и сразу сел на весла.
        Всю дорогу до дома - почти день пути - не было сказано ни слова. Варан ждал чего угодно - ремня, палок, заточения в каменном подвале с водой и жгучими медузами…
        Ничего не было. Мать повсхлипывала, но слова в упрек не сказала. А отец с этого дня странным образом ожил - будто проснулся. Бросил пить, возился с малявками, обучая их грамоте, пел на свадьбах - можно сказать, стало все, как прежде…
        Вот только леса, закрывающие небо, и переплетающиеся далекие дороги - прожилки на древесине - иногда снились Варану, особенно осенью, когда запах осенних плотов стоял над мокрым берегом и влажная блестящая кора казалась живой, погладь ее - инстинктивно дернется…
        Отца не было дома. Малявок тоже не было - мать забрала с собой в поле. Внутри приземистого каменного здания царила сырость, разве что сверху не капало, и за то слава Императору.
        Первым делом Варан нашел немного сушняка в тайнике (последние припасы перед началом сезона!) и развел в очаге огонь. Зашипели сырые дрова.
        …Радужное сияние. Такое же, только не в пример тусклее, исходит от крупных денежных пластинок. Королевские маги кладут на деньги печать, которую никто на земле и на воде не в состоянии подделать. Варан много раз слыхал и от отца, и от плотогонов, и от купцов, да и от тех же рудокопов на Малышке - Империя стоит не на остриях мечей, не на крыльях летучей королевской гвардии, не на воле седых подземных магов, - а на легких пластинках императорских денег. Денег, которые не горят в огне и не тонут в воде, которым доверяет и поддонок и горни, денег, источающих радужное сияние…
        Там, в подземельях имперской столицы, седые маги сидят за длинным столом, и у ножек их резных кресел лежат, свернувшись, их собственные чешуйчатые хвосты. Говорят, раз в семь лет маг сбрасывает хвост, в точности как ящерица, и тогда может ненадолго выйти на поверхность, показать себя людям, явиться на прием к Императору… А хвост потом вываривают в бронзовом котле и готовят снадобье, продлевающее жизнь на семь лет, ровно на семь, ни секундой меньше…
        Стало быть, простуженный чужак не так давно спускался в подземелья к магам… Или верительную грамоту ему дали уже готовую? Кто он такой в этом случае? И почему путешествует низом?
        - Вы бы присели, горни, - пробормотал Варан, делая вид, что очень занят очагом.
        Гость не ответил. Варан обернулся. Горни топтался посреди комнаты, разглядывая ее с удивленной брезгливостью. Присесть? - читалось в этом взгляде. Куда? Заплесневевшие стены, влажная каменная скамейка вдоль стены, кучки соли в углах, портрет Императора - вернее, темная доска с очертанием человеческой головы, а внизу написано, что это Его раторское Вели Спо (надпись была такая же старая и облезлая, как сам портрет, и прочитать ее до конца еще никому не удавалось).
        Варан уставился в огонь. Говорить не хотелось, да и не надо было говорить. Ради официального и полномочного сопляка отец пустит винт с половинной загрузкой, а значит, потеряет два дня торговли перед самым сезоном. Сверху кричат - воды, давай еще воды, резервуары неполные… Снизу кричат - налог, давай денег, винт принадлежит общине, а вода принадлежит Императору, как и все, что приходит с неба… Малышня будет давиться рыбой и выпрашивать морской капусты, но начнется сезон, и о жалобах забудут. В сезон никто не болеет, никто не ноет, в сезон даже целуются редко - не до того. Скорее бы сезон…
        - А на Осьем Носу, - сказал горни за его спиной, - развести огонь всегда предлагают гостю.
        - Почему? - спросил Варан просто затем, чтобы не показаться дерзким.
        - Ты не знаешь? - искренне удивился гость. И тут же спохватился, будто все про Варана вспомнив: - А-а-а…
        Куда уж нам, подумал Варан. Сырьем рыбу жрем, плевком умываемся, рукавом подтираемся. Провинциалы. Дикари.
        - На Осьем Носу, - после паузы сказал горни, - много традиций с материка… А на материке до сих пор верят в того самого бродягу - Печника… Его еще называют Бродячая Искра. Верят, что в доме, где он разведет огонь… знаешь, что бывает? Не знаешь… Подвинься.
        Бесцеремонно отпихнув Варана, гость присел рядом на корточки, протянул руки к огню:
        - Ух ты… Как же вы тут одежду сушите?
        - У нас не промокает, - буркнул Варан. Горни потрогал рукав его куртки:
        - Ага… Как с крыламы вода, - и почему-то засмеялся.
        - Это сытуха, я сам добыл, - сказал Варан, которому смех гостя показался обидным.
        - Запасной нет?
        - Что?
        - Ну как там староста говорил: горячее питье… Сухая одежда…
        - Староста говорил - пусть сам и дает! - выкрикнул Варан и тут же пожалел о своей несдержанности. Добавил тоном ниже: - Нету запасной. Ничего нету. Сезон на носу. Все растратили. У меня две сестры малые. Поле маленькое. Есть рыба соленая да воды вскипятить могу. Все.
        - Давай воды, - жадно потребовал горни. - Давай рыбу. Хлеб есть?
        - Репс…
        - Давай репс. И еще… одеяла нет у вас? Просто сухого одеяла из пуха или из шерсти…
        И, не дожидаясь, пока Варан дал согласие, принялся раздеваться. С наслаждением скинул на пол куцый плащик, снял мокрую куртку, сопя, стянул странного покроя рубаху, широкую, на завязках… Варан думал, что на этом раздевание окончится, но горни, нимало не смущаясь, снял штаны и развязал подштанники, и Варан, пряча глаза, поскорее протянул ему тканое одеяло.
        - Ты чего? - горни будто только сейчас заметил темно-красный румянец на лице Варана. - Ой… Извини, если чем обидел, у всех, знаешь, свои нравы… Я думал, растаю в этой мокрести, - он с отвращением поддел ногой комок дорогого костюма на полу. - Давай скорее кипяточка, а то простужусь по-настоящему, князь, думаю, не обрадуется…
        Мне, что ли, перед князем отвечать за твои сопли, подумал Варан тоскливо.
        - Может, есть что-то подстелить на лавку? - поинтересовался гость.
        - Что?
        - Ну, подстелить… Шкуру там или другое одеяло. А то холодно, знаешь, так сидеть, да и плесени полно…
        Да кто ж тебя звал, скрипнул Варан зубами. Оставался бы у старосты, у него сухо… Весь поселок за эту сухость платит, и мы с отцом тоже…
        - Так интересно тебе? Про бродягу, который огонь разводит? Рассказывать?
        - На то и дороги, чтобы бродить, - буркнул Варан. - А у нас, господин горни, дорог нет. У нас или по морю, или вверх… Нет у нас бродяг. Все свои.
        - Суровый ты. - Гость уселся наконец, но не на лавку, а на свой сундучок. - Когда поднимать меня будем? Помнишь, что староста сказал?
        Стукнула дверь. Лилька, младшая, выбежала сразу на середину комнаты - и замерла, уставившись на длинноволосого горни, по шею замотанного в одеяло.
        - А…
        - Где мать? - сурово спросил Варан.
        - В поле, - пискнула Лилька. - Сетки ставит с тетками. Велела крепежек для якорей, и второй нож, и…
        - Тоська где?
        - Матери помогает…
        - Батя где?
        - Пружину вертит… Наполовину уже закрутил, сказал, чтобы ты все кидал и шел помогать, потому как…
        - Иди скажи отцу, - проговорил Варан с тяжелым сердцем, - пусть идет домой. Скажи, гости у нас. Скажи, надо быстро.

* * *
        Отец все понял сразу. Пробежал глазами по писульке старосты, покосился на радужное сияние, исходящее от раскрытой грамоты, изобразил корявый поклон человека, спину гнуть вообще-то непривычного:
        - Будь по-вашему, горни. Поднимем вас, не обессудьте, обыкновенным грузовым винтом. Собирайтесь…
        И сказал уже Варану, негромко, по-деловому:
        - Ползагрузки. Рыбы для солдат заказывали - три мешка… Значит, шесть бурдюков минус три мешка рыбы и минус горни - будет четыре бурдюка… Пошевеливайся.
        Варан обрадовался возможности наконец-то освободиться от приставучего горни. В нише стола отыскал очки - два прокопченных стекла в грубой металлической оправе. Плотнее затянул куртку и, не прощаясь, выскочил из дома.
        Утренняя рыба плавала здесь же, в каменном бассейне, еще живая. Орудуя сачком, Варан наполнил и взвесил три мешка; дождь припустил сильнее и смыл с него чешую прежде, чем груз был доставлен, мешок за мешком, к винтовой площадке.
        Пружина винта, накрученная наполовину, казалась непривычно тощей. К крюкам на корзине уже привешены были два бурдюка; Варан загрузил рыбу и потом, едва управляясь с деревянной тележкой, перевез к винту от водосборника еще два тяжеленных пузыря с водой. Он успел передохнуть и пожевать сладкой смолы, прежде чем над краем площадки показалась голова горни: чужак был бледен и задыхался. Как же, подумал Варан не без злорадства. Сто ступенек в скале - и мы уже падаем в обморок…
        - Дышать… нечем, - простонал горни и уселся прямо на мокрый камень. Вслед за горни на площадку поднялся Варанов отец - тот был в два раза старше, нес на одном плече деревянный сундучок, а на другом почтовый мешок для верхних, и ровное его дыхание не сбилось ни на йоту.
        - Хорошо, - сказал отец, оглядев винт и оценив проделанную Вараном работу. - Грузитесь.
        Варан влез в корзину первым и устроился у мешков с еще живой, трепещущей рыбой. Отец долго ходил вокруг, проверял крепления, связки, поглаживая пружину, бормоча молитву подъемников и время от времени сплевывая через плечо. Дал в руки Варану причальный канат с тройным крюком на конце:
        - Кто сегодня дежурит?
        - Лысик.
        - Передавай привет от меня и проверь, чтобы он все точно записал: рыбу, воду, почту… И… - Отец покосился на горни, замершего у края площадки, будто оцепеневшего при виде бесконечного серого горизонта: - И горни пусть возьмет из рук в руки… Все. Хвала Императору, лети, сынок.
        Быстро потрепав Варана по плечу, отец отошел к спускателю. Совсем другим, бесцветным голосом позвал чужака:
        - Горни, пожалуйте на взлет.
        Варан не подал господинчику руки. Чихая и соскальзывая, тот с трудом влез в корзину, поискал свободного места, со страдальческим лицом пристроился опять же на сундучке. Вцепился в край корзины:
        - Не перевернемся?
        - С половинным навертом идем, - не удержавшись, заметил Варан. - Можем и опрокинуться, если не повезет. Шуу не дремлет, - и подмигнул отцу.
        - Типун тебе на язык, - сурово сказал тот, берясь за спускатель. - С Императором… Раз, два… три!
        Спускатель взвизгнул, освобождая пружину.
        Пружина тупо и свирепо, как глубинное животное, рванула на себя цепь.
        Цепь пошла разматываться с катушки. Над головами Варана и горни распустился цветок - прекрасный цветок растущего пропеллера; его было видно всего несколько секунд, а потом он пропал, превратившись в серое, размазанное в движении колесо. Невидимая сила вдавила Варана в тугие мешки с играющей рыбой, и площадка ухнула вниз, крохотная фигурка отца мелькнула и пропала, в ушах взревел ветер, какого никогда не бывает под тучами в межсезонье…
        Еще через секунду ничего не стало видно, даже сидящего рядом горни. Воздух сделался серым и мокрым, как медуза. Варан задержал дыхание.
        - Это тучи? - крикнул горни, и Варан скорее догадался о его словах, чем расслышал их. Дорога сквозь облака была для него самой неприятной частью путешествия наверх; говорили, что облака изнутри напоминают царство Шуу, и Варан готов был с этим согласиться. Вязкое, липкое, непроницаемое…
        Серая мгла распалась клочьями. Проглянула синева над головой; облака вдруг вспыхнули белым, и Варан, зажмурившись, полез в нагрудный карман за очками.
        Горни опять что-то закричал, нечленораздельно, захлебываясь от радости. Винт, проткнув слой облаков, вырвался с другой стороны. Облака сверкали, белые, мягкие, празднично безопасные, сухие; над головой разливалась сплошная синька, посреди которой стояло страшное белое солнце. Варан старался не поворачивать голову в его направлении.
        Звук пропеллера изменился. Винт терял скорость.
        - Эй, где причал? - нервно спросил горни. «Как ты мне надоел», - подумал Варан.
        Большие и малые пропеллеры винта один над другим изменили очертания. Корзина поднялась еще выше и почти замерла; чуть поодаль маячила белая каменная стена, от стены тянулись, как лучи, тонкие досочки причалов, опутанные снастями, будто старческие руки жилами. Варан налег животом на рычаг, изменяя наклон главного пропеллера; корзина соскользнула ниже, подойдя к доскам почти вплотную, и тогда Варан размахнулся и забросил тройной крюк на причальную тумбу.
        - Где они там, заснули?!
        От скалы бежал человечек в белой рубахе, орал и размахивал руками, вот-вот, казалось, готовый сорваться в пропасть. Пропеллер еще держал обороты, но корзина опустилась ниже, чем следует. Бранясь и поминая Шуу, половинную накрутку и проклятых причальных сонь, Варан пытался самостоятельно посадить винт на жесткую скобу - но корзина проседала, и ничего не получалось.
        - Эй! Держитесь там! Ща, может, перевернемся! - весело крикнул он пассажиру; маленький человечек с яично-лысой головой в последний момент успел добежать, закинуть скобу и закрепить корзину над празднично-белыми, подсвеченными солнцем облаками внизу.
        - Сдурел? - набросился на него Варан. - Ты так дежуришь, да?
        - А какого глиста ты сегодня поднялся? Вчера тебя не было, что ли? Вчера не ты Горюхе трындел, что послезавтра, мол, будешь, нет? А кроме тебя, мы не ждали никого…
        - Дождались, - Варан поправил съехавшие очки, перевел дыхание и оглянулся на пассажира. - У нас… нет, у вас гости. Благородный горни с поручением от Императора. Прямиком к князю. Вот, - и махнул рукой в сторону бледного, какого-то очень тихого горни.
        Причальная доска подрагивала, будто дышала под ногами. Внизу лежали облака - как море. Только настоящее море серое и гладкое, а тучи, если на них смотреть сверху, кажутся сказочным садом, белой тенью императорского дворца.
        Причальная доска была крохотной соломинкой на краю большого порта. Над головой нависали широкие пристани; везде суетились люди, будто мальки в глубине, - подкрашивали, подтягивали, готовили к открытию сезона. Через две недели к причалам, пустовавшим всю зиму, прибудут корабли под цветными парусами. Верхние галереи примут всадников на крыламах, надутые огнем расписные шары, да мало ли какая диковина приплывет и прилетит с края света - порт примет всех, кто готов заплатить императорскими радужными деньгами…
        Варанов пассажир неуклюже перелез через край корзины. Невольно присел, ощутив ненадежность причальной доски. Не оглядываясь, зашагал к скале, ко входу в портовую пещеру; шел, как истинный горни, не глядя под ноги, по ниточке над бездной. И не надевая, кстати, очков - с голым лицом шагал под солнцем, и четкая черная тень, чуть задержавшись на желтом дереве, соскальзывала в пропасть, к облакам.
        - Что привез? - ворчливо спросил Лысик. - Давай считать сразу, а то знаем мы…
        Варан проглотил оскорбительный намек. Первая, что ли, обида на сегодня? Скрестил руки, стоял и ждал, пока причальник закончит возиться:
        - Бурдюки с водой - четыре. Полные, да? Смотри мне… Рыба, три мешка по мерке… Перевзвешу на своих весах, так и знай. Почта, это хорошо… Что за штука?
        Лысик указывал на сундучок горни.
        - Приезжего вещи.
        - Богатенький, - Лысик почесал редкую неровную бороду. - Ну, бери и тащи.
        - Отец передавал привет и велел проверить, как ты в книгу все запишешь.
        - Запишу, не бойсь…
        Варан не умел ходить, как ходят горни. Переступал по узенькому причалу, внутренне обмирая, покачиваясь под непривычным ветром - хоть бы перила они здесь навесили, что ли… Солнце жгло теплую куртку из сытухи, слепило глаза сквозь закопченные стекла очков. Хотелось домой, вниз.
        Горни дожидался у входа. Под солнцем его плечи распрямились, волосы высохли, он стоял, выставив одну ногу вперед и подняв подбородок, будто князь на парадном портрете. Дождался, пока Лысик подошел поближе; качнулся вперед и без замаха, без единого слова ударил причальника в челюсть. Лысик охнул и сел на каменный пол в двух шагах от края пропасти.
        - Ты на вахте? - спросил горни, снова приняв позу с парадного портрета, и даже сопли под опухшим носом не могли умалить его величия.
        - Я… - промямлил Лысик, сразу смекнувший, кто здесь главный.
        - Ответишь, - сухо пообещал горни. Повернулся и пошел вглубь скалы, как будто бывал здесь раньше, как будто точно знал, куда надо идти.
        Лысик, постанывая, поднялся. Размазал кровь по подбородку; подошел к Варану, смерил его холодным липким взглядом и, ухнув, вмазал кулаком в лицо - Варан не успел увернуться. Вспыхнули искры, полетели с потолка, будто подсвеченные солнцем дождинки. Варан обнаружил, что сидит на полу, как перед тем Лысик, и пол качается, будто перегруженная лодка.
        - Ответишь, - зловеще сказал причальник над самой его головой. - Один бурдюк я с тебя списываю, как возмещение… убытков. И чтобы я тебя больше не видел здесь, щенок!
        И, подхватив сундучок, поспешил вслед за горни, на ходу выкрикивая:
        - Господин мой, направо! Извольте откушать, переодеться, умыться, ведь поддонки - они поддонки и есть…
        Варан поднял с пола свои очки. Вытер кровь с подбородка. Ничего, подумал. Попадись ты мне в сезон.

* * *
        Как всегда, не хватало дня. Или хотя бы часа. Ну уж получаса-то всегда не хватает…
        Суетились. Паковали вещи, прятали в сухие тайники. Снимали с петель двери, обмазывали жиром ненужные в сезон инструменты, зашивали в мешки, якорили в сараях. Запасали еду на ковчеге; в последний раз осматривали поля - везде ли хорошо лежит сетка, не смоет ли донное течение первый урожай репса.
        Дождь ослабел, а потом прекратился вовсе. Впервые за все межсезонье.
        Дети визжали, бегали по поселку, обнимались:
        - Солнышко, солнышко! Выгляни, в оконышко!
        Небо явственно посветлело. Море подернулось крупной рябью.
        - Живее, живее!
        Варан помог матери забраться в лодку, подсадил мелюзгу одну за другой. Забрался сам, сел на весла рядом с отцом.
        - Ну, с Императорской помощью, - отрывисто сказал тот. - Давай.
        Берег отдалялся. Ковчег становился все ближе - кособокий поселок на воде, увешанный веревочными лестницами, с жидкими дымками, поднимавшимися из многих труб.
        Лодку раскачивало. Малявок стало мутить.
        - Мама, это Шуу под водой рыгает?
        - Не повторяй глупостей… Это Император открыл плотину, и теперь вода поднимается.
        - А почему мы так качаемся?
        - Молчи…
        Добрались до высокого борта ковчега. Выбрались, подняли лодку; кое-как разместились в крохотной комнатенке-каюте. За стенкой из натянутой кожи плакал соседский младенец.
        Растянулись на жестких полках. Замерли, прислушиваясь, как бурлит снаружи вода.
        - Ма-ам… - завела Лилька.
        - Чего?
        - А можно, я бусы себе куплю стеклянные?
        - Можно…
        - А я, - басом сказала Тоська, - ничего себе не куплю. Я денег накоплю и на большой черепахе покатаюсь. По минуте монета… По монете минута, вот так.
        - Ты сперва денег накопи…
        Ковчег качнуло. Еще и еще; Тоська села на лавке, закрывая рот руками:
        - Ой, меня вытошнит сейчас…
        - Так выйди.
        - Боюсь, что смоет…
        - Вараша, выйди с ней.
        Варан поднялся, взял малявку за плечи, вытащил на узкий козырек над бурлящим морем; небо было совсем светлым, над морем висел туман, и полузатопленный поселок казался не настоящим, призрачным. У самого берега из-под воды торчали крыши. В доме Варана вода дошла уже до уровня стола…
        Какие-то опоздавшие разгильдяи, ругаясь, выгребали от берега к ковчегу, и лодку их мотало, как перышко.
        - Смотри, Вараша! Там синее!
        Грязный малявкин палец с обкусанным ногтем указывал на небо.
        - Смотри, там уже дырка! И в дырке синее! Это небо, небо!
        Новый приступ тошноты прервал ее восторги.
        Варан, не отрываясь, смотрел вверх, но не на кусочек синевы, которую он, в отличие от Тоськи, видел много раз и в межсезонье. Высоко в разрывах облаков летели, описывая широкие круги, птицы - не дойные кричайки и не дикие сытухи, а настоящие высокие птицы, пластуны или даже крыламы…
        На серое, страшное, волнистое море упал первый луч солнца. Упал и утонул в тумане; ковчег мотался по волнам, уродливый с виду, но абсолютно непотопляемый. Пахло жареной рыбой. Пахло ветром. Туман расступался, и, когда он расступился совсем - поселка уже не было и не было туч. Перед ошалевшими, жмурящими глаза поддонками открылось море - синее, а не серое, небо - синее, а не серое, белая скала в пятнах первой зелени - мир горни, превратившийся в остров теперь уже среди воды, а не облаков, удивленно глядящийся в собственное неузнаваемое отражение.
        Глава вторая
        - Ты из местных, да? Поддонок?
        - Да.
        - А почему без очков?
        - У меня глаза привыкают.
        - Правда? Это хорошо…
        Посетитель усмехнулся. Это был не единственный посетитель, Варан уже слышал, как за соседними столами требовательно постукивают кружками, чувствовал, как начинает злиться за стойкой замотанная мать… Но отойти никак не мог. Этот посетитель намекнул ему насчет работы, а работа - другая, не эта - была мечтой Варана вот уже целый месяц, от самого начала сезона.
        Был обеденный час. Моряки, мастеровые, портнихи и прачки, торговцы, слуги - весь рабочий и праздный народ, обычно роящийся вокруг богатых путешественников, желал перекусить и выпить, стало быть, Варан должен был вертеться, как винт.
        Как он вертелся вот уже целый месяц.
        Все знают: кто не работает в сезон, тот в межсезонье мокнет и голодает. Но, когда мир вокруг меняется так разительно, человек, особенно молодой, не может оставаться прежним. Самый жадный скупердяй становится хоть немного, но расточительным, и самый жилистый труженик хоть немного, но лежебокой. Варана тошнило от тарелок и подносов, ему хотелось гулять по скалам, прыгать в синее море с белых камней, играть с рыбами, считать по ночам звезды…
        Отец и мать открыли харчевню в одной из улочек около порта. Сложили печь, натянули навес, расставили столы и стулья, взятые в долг из чьего-то «верхнего» дома (горни, особенно небогатые, тоже хотели заработать в сезон: сдавали внаем дома и жилые пещеры, переселялись в так называемые летние резиденции, а на самом деле в шатры и палатки). Место оказалось удачным: столы в харчевне не пустовали почти никогда. С каждым днем цены потихоньку росли, и это никого не пугало: на Круглый Клык прибывали все новые и новые кошельки, готовые пролиться золотым дождем. Отец стоял у плиты, мать и Варан обслуживали, малявки торговали поделками из ракушек тут же, на крохотном базарчике. Кто поработал в сезон - в межсезонье сравнится с князем.
        - Сколько, ты сказал, тебе лет?
        - Семнадцать.
        - Плаваешь?
        - Как рыба.
        - Зверей боишься?
        - Нет… Каких зверей?
        - Серпантер. Видел когда-нибудь?
        - А, змейсов… Видел. В прошлом сезоне один парень давал покататься.
        Мать у стойки делала страшные глаза и подавала тайные знаки. Посетитель вытащил из нагрудного кармана тонкий замшевый платок. Промокнул уголки рта:
        - Варан, стало быть, сын Загора Одноглазого… кстати, почему он одноглазый, у него вроде оба глаза на месте?
        - Прозвище.
        - А-а… Жди, Варан, хорошей работы. Ответственной. Мне кто угодно не подходит, я о тебе поспрашиваю среди здешних поддонков, разузнаю… Ладно, беги. Потом договорим.
        Пока Варан, осыпаемый бранью, накормил заждавшихся, притащил пива новоприбывшим и убрал с опустевших столов, таинственного посетителя и след простыл. Отец подловил Варана за кухонной перегородкой и молча отвесил затрещину, да такую, что искры из глаз посыпались.

* * *
        В межсезонье наверху нет ничего, кроме раскаленных камней. Все хоронится в щели - и звери, и птицы, и люди. А хитрые растения, ктотусы и шиполисты, сидят в узеньких щелочках, где не спрячется и капля воды. Голый берег; а стоит начаться сезону - выстреливают, как из арбалета, мясистые зеленые побеги, раскрываются, подобно зонтикам, обрастают листвой, колючками, бело-розовыми цветами, одевают берег тенью, и ни горни, ни поддонки не могут узнать свой Круглый Клык. Бабочки размером с добрую сковородку кружатся над соцветьями, над водой, над пестрыми купальнями. Купальни лепятся к скале и одна к другой, не оставляя свободного места: вниз, под пенную кромку прибоя, ведут деревянные ступени, мраморные ступени, веревочные ступеньки, глиняные лесенки; кое-где насыпают на глину мелкие камушки, или неострые ракушки, или песок.
        Что бы делал князь круглоклыкский, если бы не сезон? Если бы милостью природы суровый остров не превращался на три месяца в медовое царство тепла и света, неги и сытости? Хвала Императору и радужным деньгам его - море спокойно, над ним ходят крылатые патрули, и богатая знать со всего открытого мира является на Круглый Клык, чтобы изведать счастье и оставить здесь денежки…
        Варан сидел на причальной доске. На той самой, хорошо знакомой, на которую много раз насаживал отцовский винт. Море покачивалось под босыми ногами, почти касаясь натруженных подошв. В море отражались звезды.
        Сегодня вечером отец кричал на него. Отец боялся, что улыбчивый посетитель хочет забрать Варана в веселый дом, один из многих, что расцветали в сезон по всему Клыку.
        - Ты знаешь, как он о тебе спрашивал? «Этот смазливый»! Посмей только мне от харчевни на шаг отойти…
        - Он ничего такого не хочет! У него змейсы, эти… сер-пантеры!
        - Для отвода глаз тебе не только змейсы - крыламы будут… Только посмей мне еще раз с ним поговорить. Шкуру спущу по колени… И молчи!
        Варан понимал отца и потому почти не обижался. Веселый дом в поддонье - пугало; вон, у Торочек сманили дочку в прошлом сезоне - так и пропала девка. Говорят, осталась служить какому-то горни, а может, солдат в межсезонье развлекает…
        Нет для Варана другой работы. Мелькнула рыбьим хвостом, и привет. Так всегда бывает - долгие месяцы ждешь сезона, а придет он - и хочется, чтобы поскорее закончился. Сил нет. В ушах крик, звон посуды, пьяные песни; глаза лаются. Всю ночь гулял бы, купался, нырял… Но вышли. Завтра на рассвете вставать.
        Порт не спал и ночью. Там что-то стучало, скрипело, вполголоса бранилось; на рейде стояли корабли, касались звезд голыми мачтами. Варан насчитал одиннадцать огромных судов, а ведь прячутся еще за мысом… И на каждом, кроме знати, - служек целый выводок, все при деньгах, все жадные до развлечений и щедрые на плату…
        Вот парочка в соседней купальне. Приезжие - у парня руки голые, у девицы подол неприлично короток, почти до колен. Целуются, не видят Варана. Наконец отлепившись друг от друга, бросают в море монетки - сперва она, потом он.
        Варан ухмыльнулся в темноте. Осенью монетками засыпаны улицы и крыши; которые императорские - добавятся к доходам. Из прочих делают украшения, игрушки, грузила и блесны.
        А сколько потерянных за сезон побрякушек находится потом в сточных канавах! Колечки, заколки и гребешки, кожаные купальные туфли, цепочки, тряпки…
        И утопленники, правда, тоже попадаются. За сезон не бывает так, чтобы никто не утопился - спьяну или по несчастной любви. И лежит до осени на чьем-то поле такой неудачник, ждет, пока засмолят в мешок и отправят на дно теперь уже окончательно…
        Варан вздохнул и, как был в одежде, без всплеска соскользнул в воду.
        Обняло до самой макушки. Тепло, будто купаешься в кри-чайкином молоке. Дна нет - внизу, на страшной глубине, отцовский дом и винтовая площадка. А если опустить лицо в воду и размахивать руками - разлетаются искры, плавучие звездочки, души забытых рыб…
        Море дышало. Рядом, в порту, скрипело и постукивало; ни единого тревожного звука не разнеслось над водой - но Варан вздрогнул и поднял голову.
        На берегу у купальни, где минуту назад целовалась парочка, происходила теперь беззвучная возня. Кому-то зажимали рот, кому-то накидывали на голову мешок; чем безумнее становился сезон, тем больше работы было императорскому патрулю. А с двумя голубками, кажется, все кончено - найдет их кто-то осенью на крыше поросшего водорослями дома… А может, и не найдет, если течение…
        - Стража! Сюда! - истошно завизжал Варан. Его визг перекрыл звуки порта, пролетел над водой, разбился о скалы, может, не услышанный никем, а может, и услышанный. - Стража! Убивают! Грабят! Сюда!
        Наверху, в зарослях ктотусов, заколотили железом о железо. В порту прекратился скрип и через секунду ударил колокол.
        Возня на берегу стихла. Не разбираясь, кто победил и кто жив, Варан набрал побольше воздуха и нырнул так глубоко, что запищало в правом ухе.
        Хорошо хоть, одежду не бросил на берегу. По одежде его мигом выследили бы.

* * *
        Ничего никому не сказал - даже отцу. Ходил от стола к столу, как медуза в глубинных водах, путал креветки с творогом, а пиво с палочками для чистки зубов, когда в дверях появился улыбчивый господин, наводивший о Варане справки.
        Из-за стойки тут же появился отец, покачивая кулаками, как стальными грузилами.
        Улыбчивый господин охотно напоролся на его подозрительный взгляд:
        - К вам, хозяин, к вам собственнолично… Поговорить надо. Есть минутка?
        Свет шел снизу, из-под воды. Снаружи светило солнце, забивалось в широкую пещеру, как сладкое пиво в разинутый рот. Просачивалось сквозь подводную решетку: выход в море был глубоко перекрыт. Хозяин не хотел, чтобы старые змейсихи отправились на прогулку и ненароком угодили в чью-то жадную пасть.
        А змейсихи были очень, очень стары. Правда, определить это мог не всякий - сказывался отличный корм и бережное обращение. Вылинявшие тусклые чешуйки прятались под серебряными пластинками, под накладными самоцветами, да и порода давала себя знать - у обеих змейсих сохранилась горделивая осанка, обе сверкали глазами и раздували ноздри, так что Варану пришлось преодолеть некоторую робость, прежде чем впервые приблизиться к ним.
        - Здесь у нас стойло, - сказала Нила. - В нише - скребки, щетки, всякие нужности, все в идеальном порядке, между прочим. Взял скребок - клади на место… Вот так. Чистить надо перед каждым выездом и на ночь. Кормить - два раза в день, утром и вечером, и следи, чтобы они не переедали. Когда которая нагадит - бери сеточку, дерьмо поддевай и аккуратно вот сюда, в корзину, чтобы вода в стойле не мутилась. А потом корзину - наверх. Понял?
        Нила была старше Варана на год и держалась хозяйкой. Когда-то он видел ее на осенней ярмарке - она была с Малышки, дочь рудокопа и одной из компаньонок княгини, незаконнорожденная, но самоуверенная и богатая. Мать, от стыда сославшая ее в поддонье, не забыла малявку и не бросила - баловала то деньгами, то мешком сушняка, то обновкой. Нила считала себя горни, в сезон носила рубаху без рукавов и штаны, подвернутые до колен, расшитые цветными камушками, которых на Малышке немерено-несчитано, и работала, как оказалось, наездницей на змейсах - сопровождала богатых и знатных гостей в верховой поездке по лабиринту подводных пещер.
        Варан, договариваясь о работе с хозяином, наивно полагал, что будет гулять по морю верхом, а не вылавливать сачком дерьмо. Нила разочаровала его умело и безжалостно:
        - Седлать - не вздумай, поцарапаешь чешую - потом не расплатишься. Садиться верхом - упаси тебя Император. Спать будешь здесь же, в гамаке. Они ночью иногда шипеть начинают, так надо с ними вслух говорить, успокаивать. Та, что позеленее, называется Журбина, а та, что почернее, - Кручина…
        - А почему у них имена такие печальные? - спросил Варан.
        - Потому что так назвали, - отрезала Нила. - Вот, смотри, Кручина насрала, бери сачок и покажи, чего ты стоишь…
        Темные волосы лежали у Нилы на плечах. Самоцветы на штанах вспыхивали, будто капли воды под солнцем. Глаза часто мигали и щурились, хотя здесь, в гроте, было не так много света; глаза слезились. Спесивой девке наверняка требовались очки с прокопченными стеклами - но она, гордая кровью горни, предпочитала мучиться, щуриться и утирать слезы.
        Змейсихи смотрели на Варана с царственной брезгливостью - как будто это Варан нагадил в прозрачную воду, а им, благородным созданиям, теперь приходится убирать.
        - Они не кусаются?
        - Они едят только рыбу, но если ты их разозлишь - могут и цапнуть, просто для науки. Особенно Кручина - она подлая. К хвосту ее близко не подходи - как врежет, так и потонешь. Она в карауле служила всю жизнь, стражники на ней Малышку объезжали… Контрабандистов била, а пиратов перетопила человек сто. Вот так, хвостом по голове - и привет. Этому их еще в яйце учат.
        Варан низко наклонился, держась за поручень, пытаясь выловить сачком комочек змейсового дерьма:
        - У Малышки небось за сто лет сто пиратов не наберется.
        - Это у вас на берегу пиратов не наберется, потому как не репс же ваш воровать. А у нас рудники. У нас режим должен быть.
        Варан наконец-то справился. Опорожнил сачок в корзину для нечистот, плотно закрыл крышкой. Сел на каменный выступ, свесил ноги в светящуюся воду:
        - А Журбина сколько пиратов убила? Тысячу?
        - Журбина повозку таскала весь век, - сухо отозвалась Нила. - В шахтах. Камни на ней возили, соль… Теперь отдыхает.
        Изумрудная Журбина высоко вытянула шею, повела рогатой головой, еле слышно зашипела, будто подтверждая: заслужила. Кручина ударила хвостом так, что волна прокатилась по всему гроту. Варан невольно отодвинулся:
        - Ничего себе.
        - Не нравится - и сидел бы в своей харчевне.
        - А ты откуда знаешь, где я работал?
        - Великая тайна… Я тебя видела. Место приметное.
        - И парень приметный, - сказали сверху. По винтовой лесенке, вырубленной в скале, спустился хозяин в костюме для верховой езды. Кручина и Журбина оживились, забили хвостами, завертелись по гроту, устроив в центре его небольшую воронку. - Седлай, Нилка. Гости прибыли.
        Варан, не выпуская из рук сачка, смотрел, как Нила торопливо надевает седло сперва на спину Кручине, потом Журбине (обе змейсихи охотно подставили спины). Потом, не глядя на Варана, Нила оттолкнулась от каменного выступа - и без разбега перелетела Кручине на спину; хозяин аккуратно угнездился на спине у Журбины.
        - Ну, Вараша, нас до вечера не будет. Все здесь убери, корзину вынеси - и можешь отдохнуть чуток. Тебе сегодня ночевать здесь, помни!
        Варан поспешно кивнул.
        - Пошла! - крикнула Нила, и голос ее заметался по гроту. Кручина ударила хвостом, Нила пригнулась, распластавшись по черной чешуе. В следующую секунду змейсиха нырнула, ушла в тоннель под скалой, унося с собой всадницу. Варан перевел дух.
        - За ней, - негромко приказал хозяин, и Журбина нырнула тоже. Варан остался один; волновалась подсвеченная солнцем вода, сверху прозрачная, снизу застывшая, спрессованная в непроглядную донную темень.
        - Серпантеры. Ну, знаешь, их в просторечии змейсами зовут. Два здоровенных чудища, один зеленый, другой почти черный. Рога - во. Зубы - во. Хвостом специально обучены бить по затылку. Очень опасная работа. За то и платят.
        Варан сидел за столиком отцовской харчевни, а Кешка, четырнадцатилетний парень, нанятый родителями на место Варана, стоял напротив с подносом и смотрел с восторженной завистью.
        - Знать всякая приходит на них поглазеть, кто поотчаяннее - так и покататься. В камне, знаешь, ходов - до Шуу. И под водой, и над водой, а есть совсем сухие…
        - А как же змейсы в сухих ходят? - спросил Кешка.
        - Змейсы вообще не ходят, - сурово заметил Варан. - Они плавают… Некогда мне, - он позвенел монетками в кожаном кошельке. - У меня ночная вахта сегодня.
        До ночной вахты оставалось еще несколько часов, но Варану надоело врать. Он попрощался с матерью, потрепал по загривкам малявок и быстрым шагом занятого человека двинулся к берегу - купаться.
        - Эй, парень!
        Варан продолжал идти. Мало ли парней ходит по улицам в сезон; остановился, когда дорогу заступили двое. Один - ровесник, низкорослый и смуглый, но по виду явно не горни. Другой - взрослый, и при одном взгляде на него Варану сделалось страшно.
        - Чего не оглядываешься, когда зовут? - начал молодой.
        - Откуда мне знать, что меня? - огрызнулся Варан.
        - Пошли. Дело есть.
        - Я спешу.
        - На дно успеешь, - краешком рта заметил взрослый. - Идем… торопыга.
        У него были выгоревшие светлые брови и равнодушный, как удавка, взгляд убийцы.
        Харчевня отца осталась далеко позади. Приметное место… И парень приметный… На улице полно народу, а ведь не убежишь. Патруля поблизости нет, а и был бы - ничего не успеешь объяснить. Не такое сокровище парень-поддонок, чтобы по его милости гостей тревожить…
        - Что вам надо?
        - Там расскажем, - сказал светлобровый уже с раздражением. - Ну что, пойдешь добром - или сразу в мешок тебя?
        Далеко, на материке, о котором рассказывали Варану плотогоны, человек может убежать и затеряться. А с Круглого Клыка бежать некуда.
        Варана привели в бухту, уставленную купальнями, как праздничный стол - стаканами. В купальнях - простых, и вертящихся, и с фонтанами - резвились, ни на что не обращая внимания, холеные заморские гости. Плавали почти нагишом, бесстрашно подставляли шкуру солнцу, ныряли с вышек и катились по деревянным желобам на скользких ковриках. Ели и пили тут же, в плавучих харчевнях; Варану стало страшно жаль себя. Люди живут и любят жизнь, а он, Варан, может быть, видит небо в последний раз. За что?!
        - Садись в лодку, - сказал разбойник по-прежнему уголком рта. В том, что это именно разбойник, сомневаться не приходилось.
        В лодке уже сидел еще один, плечистый, совершенно лысый. И рядом с ним, скорчившись и обхватив живот, - Варанов знакомый, молодой рыбак Гелька, в сезон обносивший купальни жареными улитками.
        Смуглый подросток оттолкнул лодку от причала. Остался на берегу. Быстро зашагал прочь.
        - Вы, оба, - лысый разбойник кивнул Варану и Гельке. - Беритесь за весла, и чтобы не отлынивать!
        Гребли молча. Лысый правил рулем, светлобровый сидел на носу. Варан, обернутый лицом к корме, смотрел, как отдаляется берег, как лысый скручивает себе трубочку дорогущего заморского табаку, как с удовольствием затягивается… Миновали чей-то ковчег, уродливый и кособокий рядом с настоящими морскими кораблями. Миновали команду рыболовов, тянущих одну сеть тремя большими педальными лодками. Никто не смотрел на устремившуюся в море лодку - двое мужчин и двое парней идут, вероятно, на вечерний промысел…
        Тот, что сидел на носу, взялся насвистывать.
        - Заткнись, - сказал лысый. - Примета плохая.
        - Иди к Шуу со своими приметами.
        - Сам иди. Я предупреждал…
        И снова молчание.
        Когда берег, корабли и ковчеги, рыбаки и купальни остались далеко позади, лысый велел сушить весла. Варан и Гелька - у того от страха нестерпимо болел живот - оказались сидящими рядом, лицом к лысому, с белобровым за спиной. Варан все норовил обернуться.
        - Не верти головой… - бросил лысый. - Кто из вас, подлецов, по ночам купаться любит?
        Варан и Гелька молчали.
        - У меня по ночам работа, - тихо сказал наконец Варан. - Змейсов сторожу.
        - А ты?
        Гелька стучал зубами.
        - Ладно, - сказал лысый. - Ты, - он ткнул пальцем в Гельку. - Давай ори что есть силы: «Стража! Убивают! Грабят! Сюда!»
        Варан огляделся. Докричаться хоть до кого-нибудь, а тем более до стражи здесь не было ни малейшего шанса.
        - Не верти головой! - снова приказал лысый. - Повернешься еще - ухо отрежу!
        - 3-зачем орать? - дернувшись, спросил Гелька.
        Лысый вытащил из-за голенища длинный нож.
        - Ори, а то рыбам скормлю по кусочку.
        - А-а! - завопил Гелька очень натурально. - У… убивают! Стража! Грабят! Сюда! Насилуют!
        Белобровый на носу отрывисто рассмеялся:
        - Насилуют, говоришь? Мечтатель…
        - Он? - с сомнением спросил лысый.
        - Не я! - взмолился Гелька.
        - Теперь ты ори, - лысый указал ножом Варану в грудь. - Только громко. Как можешь.
        - Стра-ажа! - протяжным басом взревел Варан. - Убива-ают! Гра-а-абят!
        Взгляд светлобрового неприятно касался спины.
        - Не он, - пробормотал лысый скорее себе, чем подельщику. - Хрень это все.
        - А по-моему, он придуривается.
        - Который?
        - Этот, смазливый. По-моему, он чужим голосом орет. Подрежь его, тогда своим зачирикает.
        - Парень, - ласково сказал лысый. - Свой голос покажешь или тебе кой-чего повыдергать придется?
        - Стра-ажа! - закричал Варан что есть силы. - Гра-абят!
        И разом охрип.
        - Не он, - с сожалением сказал лысый. - Прогадил ты дело.
        - Ты прогадил, а не я.
        - Заткнись… У меня предчувствие дрянное.
        - Иди ты к Шуу со своими предчувствиями.
        - Не тот, и не этот, и не вчерашний, стало быть - кто-то еще…
        Солнце склонялось. Лодка покачивалась среди чистого моря. Круглый Клык казался далеким, и безнадежным, и нереальным, как след на воде. Варан уже много раз прыгнул вперед и откатился назад, обезоружил лысого и сбил за борт светлобрового, и выхватил весло, и разбил лысому череп, и нырнул глубоко в море, ушел от лодки вплавь - много чего сделал полезного и нужного в мыслях и планах, прекрасно понимая, что доживает последние секунды, что лучше умереть, сражаясь, и что у Нилы очень красивые, хотя и слезящиеся, глаза.
        - Стража… - захрипел Гелька.
        - Заткнись, - процедил лысый. Гелька показывал пальцем в небо:
        - Стража… Патруль…
        Лысый рывком обернулся.
        Над морем шел, снижаясь треугольником, воздушный императорский патруль на белых, как камень, крыламах.

* * *
        Нила спала в гамаке. Свисали, выбившись из ячеек, спутанные темные волосы. Над водой горела плошка с жиром, тускло освещала огромные тела спящих змейсих. Поблескивали самоцветы на старческой чешуе.
        Варан уселся прямо на камень. Обхватил себя за плечи, пытаясь унять дрожь. Бесшумно просидел полчаса, прежде чем Нила, без видимой причины, проснулась:
        - Кто здесь?!
        Забурлила вода. Настороженно вскинулись рогатые чешуйчатые головы.
        - Это я, - сказал Варан без голоса. Нила долго молчала. Змейсихи, успокоившись, снова ушли под воду.
        - Я сказала хозяину, что за тебя подежурю, - Нила закусила губу.
        - Спасибо.
        - Я их почистила, покормила… Убрала…
        - Извини.
        - Где ты был?! - шепотом выкрикнула Нила. Варан скрестил ноги, оперся локтями о колени и начал рассказывать.
        - Значит, их казнили, - сказала Нила, когда он закончил.
        - Их просто увели в тюрьму.
        - Их казнят до рассвета. Закон сезона: подозрения в разбое достаточно. Если просто возьмут в подозрительном месте за подозрительным делом - вздернут без суда.
        - Но меня тоже взяли…
        - Ты поддонок, это другое дело. За тебя отец ручился, соседи тебя знают. Ты весь на виду… как и этот твой, Гелька. А эти двое - чужие?
        - Да.
        - До рассвета повиснут.
        Сделалось тихо. Потрескивал жир в плошке.
        - А почему ты сразу не пошел к начальнику стражи? Не сказал, что видел?
        - Не видел ничего… Кто-то на кого-то напал. Вот и все.
        - Надо было пойти хотя бы с этим.
        - Надо было, надо было!.. - Варан ударил кулаками по коленям. - Тебе какое дело вообще-то?
        - А вдруг у них сообщники остались, - не обращая внимания на его обидный тон, сказала Нила. - Ты говорил, еще был парень. Он-то куда делся?
        - Не знаю.
        Снова сделалось тихо.
        - Никуда не ходи, - по-деловому серьезно велела Нила. - Сиди здесь. Кручинка хоть и подлая, но своих в обиду не дает. Сиди здесь, а я узнаю, - она неловко выбралась из гамака. На ней были все та же рубаха и все те же штаны с самоцветами, Варан мельком подумал, как неудобно в них спать.
        - Куда ты пойдешь?
        - Не сирота, слава Императору, - Нила жестко усмехнулась. - К кому надо, к тому и пойду… А ты носа наружу не кажи!
        И, небрежно прибрав волосы, зашлепала вверх по винтовой лестнице.
        Варан уснул на рассвете, и снились ему крыламы. Во сне он тыкался лицом в жесткие белые перья, а проснувшись, обнаружил, что на щеке отпечаталась сетка гамака и что Журбина с Кручиной нетерпеливо кружат по гроту - желают завтракать.
        Он накормил змейсих и впервые почистил, весь при этом вымокнув и изгваздавшись. Потом взялся за сачок для отлавливания испражнений; как назло, именно за этим грязным делом его застала вернувшаяся Нила.
        На ней была юбка до пят и блуза с короткими, по моде горни, рукавами. Гладкая высокая прическа делала наездницу на змейсах старше, величественнее и строже. Варан даже растерялся - говорить ей по-прежнему «ты»? Или все-таки «вы»?
        - Значит, так, - сказала Нила, усаживаясь на край каменного выступа. - Эти, которых грабили, остались живы - это ты их, между прочим, спас - и подали князю жалобу. Начальник стражи усилил караулы и навесил воздушные патрули. После того как патруль снял с лодки двух подозрительных при оружии, прочесали весь остров и схватили пятьдесят шесть человек. Пятнадцать сегодня выпустят. Остальных уже повесили.
        - Что?!
        - Закон сезона, - Нила провела по лицу рукой, будто убирая паутину. - Если князь не остановит разбой - в межсезонье все останутся голодными, и поддонки, и горни тоже. Есть два особо тяжких преступления: разбой и подделка императорских денег. Потом идет мошенничество, но это уже не так страшно, за него хотя бы судят… Что ты так побледнел? Хорошая новость: того парня, чернявого, который на тебя навел, взяли и казнили вместе с остальными. Тебе ничего не грозит, можешь оставаться, можешь уходить…
        Она отвернулась. Варан вдруг увидел, что она готова заплакать. Держится из последних сил. Смертельно устала. И почему-то обижена.
        - Нила, - он подошел ближе. - Спасибо…
        - Ты можешь уходить. Никто тебя не удерживает.
        - Почему ты меня прогоняешь? Или… я что, уволен после вчерашнего?
        - Нет, ты не уволен.
        - Так почему?
        Она разрыдалась. Он стоял рядом, желая ее обнять - и не решаясь. Он был грязный и мокрый насквозь. А она была - чистая и строгая, несмотря на слезы и на сопли.
        Настоящая горни.

* * *
        Пещера то тянулась тоннелем, то раздавалась вширь, то раздваивалась, а то распускала в стороны десятки щупалец, узких, иногда непроходимых. Некоторые гроты были светлыми - туда пробивались сквозь воду солнечные лучи. Другие - полутемными, а в двух или трех царил такой мрак, что приходилось целиком полагаться на змейсих.
        - Они видят в темноте?
        - Они знают дорогу…
        Варан ехал на Журбине. Она была покорна, как деревяшка, - по команде «вперед» спешила вперед. По команде «стой» немедленно останавливалась. По команде «ныряй» погружалась без раздумий.
        - Это потому, что она работала в шахтах. Там ведь еще хитрее коридоры, там в щели просачиваться надо. А Кручина - та в открытом море гуляла, ей пещеры не нравятся. Ну и характер, конечно, паскудный.
        - А ты бывала в шахтах?
        - Здрасьте! Я там, можно сказать, выросла… Знаешь, там есть такие воздушные карманы, где человек может жить даже в сезон. Темно, холодно, но воздуха хватает, и пищи тоже, и воды, если ее со сталактитов слизывать. Один человек был, так он железные заготовки воровал и потом купцам продавал, тайно. Его поймали и хотели судить, а он убежал и спрятался в шахтах. Там такие лабиринты - можно беглеца сто лет искать, а не найдешь… Ну, думали, придет сезон, он сам вылезет. А он не вылез - боялся. А может, заблудился. Уже на другое межсезонье вышел - живой, только какой-то свихнутый. И судить его не стали - сам себя наказал… Представляешь, над тобой камень и вода, целые громады воды… А ты сидишь в темноте и даже огонь не разводишь, чтобы он твой воздух не жрал. Наверху сезон, а ты как у Шуу в кишках… Он, кстати, все Шуу поминал с тех пор. Может, видел ее. А может, просто сбрендил. Как ты думаешь?
        - Я думаю, что Шуу живому видеть нельзя.
        - Я тоже так думаю… Но ты не думай, что в шахтах плохо. В шахтах на самом деле весело. Все звенит, колеса вертятся, воду откачивают, змейсихи рабочие ходят туда-сюда… Там светло от огней. Стены сверкают, как во дворце, и не понять - капли или самоцветы. Там хорошо песни петь. Все поют. Там крохотная девчонка песню запищит - а кажется, будто хор на разные голоса, и эхо подпевает. Приплывай к нам в межсезонье.
        - Да у меня своя ведь работа есть.
        - А ты осенью приплывай, когда торги. Осенью почти никто не работает, только продают и покупают… Смотри, сейчас будет глубокий тоннель, а за ним - грот-палата. Там гостей обычно ракушками угощают. Круча, вперед!
        Кручина ввинтилась в воду, ушла почти вертикально вниз. Варан мог видеть, как она несется под водой, обернутая, будто белым пламенем, миллионами крохотных пузырьков. Он едва успел схватить воздуха, как Журбина нырнула следом.
        Мазнула по лицу медуза, шарахнулась прочь огромная полосатая рыбина. Вода потемнела; змейсиха долго протискивалась сквозь плотную темноту, так что у Варана неприятно закололо в груди. Наконец впереди мелькнул свет, радужной пленочкой заколыхалась поверхность, и Журбина, царственно выгнув шею, прорвала ее. Обрушила со шкуры потоки и водопады, покосилась на Варана со снисходительным презрением: мол, как тебе, сухопутный червячок?
        Варан огляделся.
        Грот был самый большой из виденных прежде - и, конечно, самый красивый. Солнце пробивалось в него не только из-под воды, но и сверху, из щелей в куполе. Сталактиты тянулись к своим отражениям, образуя колоннаду; известковые потеки казались парадной драпировкой.
        Нила уже взбиралась по ступенькам куда-то наверх; Кручина, привыкшая отдыхать в «палате», вытянула шею по воде и сонно вздохнула.
        - Иди сюда! - позвала Нила. Варан плюхнулся с седла в воду, выбрался на плоский камень, отряхнулся, как сытуха на берегу. Полетели брызги.
        - Сюда! - голос Нилы долетал откуда-то сверху. - Поднимайся!
        На сухой квадратной площадке в беспорядке валялись кожаные подушки, имелась жаровня с остатками углей и гора перламутровых осколков. Кувшин из-под вина треснул и лежал теперь в скудной красной лужице. Нила вытащила откуда-то метлу и совок.
        - Хозяину скажешь, грот убирали. Тут они такого, бывает, натворят - змейсихи морду воротят…
        Варан протянул руку за метлой. Нила отдала не сразу. Был момент, когда они стояли лицом к лицу, в четыре руки держась за гладкое древко. Нила молчала, ничего не объясняя.
        Глаза ее, вечно прищуренные, в полумраке наконец-то открылись, и каждый зрачок казался входом в шахту.
        - Это гостевой путь, - сказала Нила глухо, будто удерживая слезы. - Мы по нему посетителей возим. Он вдоль берега идет, по краю, поэтому свет. А если свернуть вглубь - там такие переходы… такие лабиринты… и там всегда темно.
        - А ты любишь, когда темно? - спросил Варан, чувствуя, как нагревается в ладонях злосчастная метла. Нила резко кивнула:
        - Солнце режет. Не люблю.
        А очки, хотел спросить Варан, но вовремя прикусил язык. Привычные к яркому свету горни не носят очков. А заморские гости - те вообще считают, что закопченные стекла поддонков прячут ложь в глазах, и алчность, и еще Шуу знает что. Вот почему хозяину так понравилось, что глаза Варана привычны к свету…
        Нила ждала чего-то. Не сводила требовательного взгляда.
        - Поедем вглубь? - осторожно предположил Варан. Она кивнула снова.
        - А хозяин?
        - Хозяин велел в гроте прибрать и девочек выгулять. До вечера не хватится, - она наконец-то выпустила метлу.
        Варан, отвернувшись, быстро-быстро зазвенел расколотыми ракушками, загремел черепками. Нила собрала подушки и вычистила жаровню. Молча, не глядя друг на друга, они сложили мусор в мешок, привязали тяжелый камень, подтащили к выступу над водой, столкнули; разошлись по воде волны, поднялось несколько пузырей. Кому-то из наших будет по осени подарочек, подумал Варан. Впрочем, осенью и мусор хорош: плотины укреплять или еще что…
        Нила тихонько свистнула. Змейсихи подняли рогатые головы. Их выпуклые глаза бледно светились зеленым.
        Не утруждая себя спуском по лесенке, Нила прыгнула в воду с края скалы. Красиво, без всплеска, ввинтилась в воду, вынырнула прямо перед Кручиной, ухватилась за повод:
        - Хватит дрыхнуть, старуха! Поехали!
        Варан зажмурил глаза и тоже прыгнул. Вода показалась плотной, как шкура на барабане; Варан вынырнул, оглушенный. Журбина покосилась с презрением.

* * *
        - Подожди, я сейчас огонек запалю.
        Варан услышал торопливый стук кремня.
        Ничего не было видно. Закрыты глаза или открыты - не имело значения. Тьма. Самоцветы на чешуе змейсих, изумрудные выпуклые зенки, белое лицо Нилы - в темноте все умерло. Вместо самоцветов могли быть просто камни, змейсихи могли быть слепы, а Нила могла быть уродливой ведьмой…
        Варану стало страшно. Он впервые пожалел, что пошел за ней в недра горы, в лабиринт переходов. Кто она такая? Кто она ему?
        Родился огонек. Из ниоткуда появились Нилино лицо и ладонь с длинной тоненькой свечкой, поверхность воды, тени рогатых голов на длинных шеях.
        - Испугался?
        - Еще чего.
        - Я тут была раньше… Тут сухих камней нет. Направо открытый тоннель, там иногда хозяин особо храбрых гостей водит, с факелами… А прямо - очень глубокий карман. Я три раза пронырнуть пыталась, чуть не утонула… Не вышло.
        - А там? - Варан махнул рукой налево.
        - Там другой коридор, тоннель, потом два грота один за другим, потом развилка. Если налево повернуть, то скоро выйдешь в такую пещеру… Я там разные вещи находила. Шелковый платок плавал… Старый, весь почти в дырах, но с рисунком. Потом куски пробки… Потом из дерева такая фигура, с двумя головами. Принесла хозяину, говорю, может, продать… А он говорит: сожги. Я сожгла другую деревяшку, а фигуру спрятала - больно красивая. Потом тебе покажу.
        - Это с двумя-то головами красивая?
        - Ну да… Знаешь, в этих пещерах клады есть. Точно есть. Водой их постепенно вымывает… А есть просто тайники. Горни в межсезонье так их устраивают, чтобы в сезон, когда вода поднимется - не достать. Говорят, туг где-то княжеская казна…
        - А то князю больше негде казну хранить.
        - Не знаю… Мошенники, которые в сезон промышляют, так просто деньги с Клыка не вывезут - стража проверяет. Вот они и прячут. А потом, в межсезонье, когда стража разлетается - они приходят и вынимают.
        - А ты искала?
        - Ну конечно. Нашла фигуру двухголовую и еще один башмак на правую ногу с золотой набойкой. Он в щели застрял и потому не утонул. Из этой набойки мне дома колечко выковали…
        Все еще держа свечку на ладони, она тронула ногой Кручину. Змейсиха, едва различимая в темноте, двинулась вдоль пещеры - две расступившиеся волны были как пробор в черных волосах. Журбина без команды потянулась следом.
        Нила придержала змейсиху рядом с глубокой, поросшей водорослями щелью. Варан вздрогнул, но то, что показалось ему живым уродливым телом, было всего лишь огромной цепью, свисающей сверху. Цепь позеленела, покрылась ракушками; каждое звено было размером с блюдо.
        Нила обернулась:
        - Здесь чердак.
        - Что?
        - Так называется - чердак. Верхняя пещера. Сухая. Хочешь посмотреть?
        - А кто цепку повесил?
        - Может, моряки. А может, бандиты. А может, стража… Она давно тут висит.
        - Проржавела?
        - Сто лет провисит - не проржавеет… Боишься, что ли?
        Не дожидаясь ответа, Нила зажала горящую свечку в зубах. Соскользнула с седла и ухватилась за нижнее звено. Подтянулась. Цепь закачалась, скрежетнула, под сводами пещеры расползлось шелестящее эхо. Запрыгали тени - как будто не девушка взбиралась наверх, а многорукое чудовище.
        Змейсихи не встревожились. Кручина вытянула шею и прикрыла глаза; не опасно, подумал Варан. Вовсе не страшно.
        Сверху падали капли. Снова сделалось темно - Нила скрылась за нависающим брюхом скалы, и только тусклые отблески свидетельствовали, что свеча в ее зубах еще горит. Дождавшись, пока цепь перестанет дергаться, Варан ухватился за нижнее звено; цепь была холодная и склизкая. Острая ракушка тут же поцарапала мизинец.
        - Давай сюда! - Варан увидел огонек прямо над головой. - Здесь сухо!
        Тонкая рука ухватила его за плечо, помогая выбраться.
        Варан утвердился на камне, сел на пятки, вытер руки о мокрые штаны. Огляделся.
        Сухой карман, потолок низкий, так что в полный рост подняться нельзя. Камни неожиданно гладкие, явно кем-то когда-то отесанные. Странный запах - не сырости, не водорослей, а будто древесной смолы. Приятный.
        На потолке, тоже гладком, рисунки копотью. Не понятно, то ли ребенок баловался, то ли тайные знаки.
        - Эй, может, это карта? Где клады спрятаны?
        - Я искала, - Нила улыбалась, почему-то довольная. - Ничего не выходит… Если и карта, то не про нас.
        - А что здесь было-то?
        - Убежище. Склад контрабандистов. Нора какого-нибудь секретного мага… Не знаю. Все это было давно. С тех пор, как я это место три года назад нашла, сюда никто, кроме меня, не приходит.
        В углу горой лежали сухие водоросли. По-настоящему сухие; такими набивают матрасы, и как сладко спать на них в межсезонье, слушая, как бормочет за окном дождь…
        В другом углу, в каменной нише, нашлась книга со слипшимися страницами. Настоящая бумажная книга, вернее, бывшая бумажная, потому что желто-серое квелое месиво, в которое превратились страницы, не принял бы за бумагу ни один старьевщик.
        - Может быть, тут были заклинания, - мечтательно сказала Нила. - Мы бы прочитали их - и сами стали магами. А может, это просто приходно-расходная книга какого-нибудь купца.
        - Или дневник капитана далекого плавания.
        - Или список кулинарных рецептов.
        - Ну тебя, - Варан неуверенно рассмеялся. - Кстати, если бы мы прочитали заклинания, то магами не стали бы. Скорее всего, у нас просто раздвоились бы языки, или выскочил слепой глаз на затылке, или что-то еще. Магами рождаются.
        - Я знаю.
        Нила поставила свечку на жесткий морщинистый переплет. Варан увидел, что тоненький стержень догорел уже до половины.
        - Эй… нам света хватит?
        - У меня еще есть… И потом… Зачем нам свет?
        Варан поднял глаза. Нила смотрела на него без улыбки.

* * *
        Змейсихи нашлись по звуку - Кручина тихо зашипела в ответ на Нилин зов. Журбина фыркнула. В полной темноте, на ощупь, Варан вскарабкался в седло.
        Его трясло. Журбина, не любившая нервных, сделала вялую попытку сбросить всадника.
        Кручина плыла впереди. Шелест воды отражался от стен, от сводчатого потолка, мир вокруг казался объемным, как теплое облако. Змейсихи помнили дорогу обратно; когда Кручина нырнула, Варан услышал приглушенный всплеск и успел набрать воздуха.
        Журбина несла его сквозь темноту, сквозь плотную массу воды. Что теперь будет, думал Варан, зажмурив глаза. Как я смогу дальше жить… без Нилы - никак. Надо жениться на ней, вот что надо сделать. Он, Варан, еще молод, но жениться все равно можно. Отец поймет.
        Журбина вынырнула. Варан стряхнул воду с волос и открыл глаза.
        Темнота сменилась полутьмой. Сквозь воду пробивался далекий свет. Нила сидела на спине Кручины. Смотрела на Варана через плечо; он впервые увидел ее. Впервые в жизни.
        - Выйдешь за меня замуж? - крикнул поспешно, будто боясь, что она удерет.
        Нила молчала. Мокрые волосы прилипли к голове и казались блестящим шлемом.
        - Это я сказала хозяину, чтобы он тебя нанял, - призналась, глядя в глаза.
        - Выйдешь за меня?
        - Если хозяин узнает, что было, он тебя уволит…
        - Выйдешь?
        Нила зажмурилась. И так, не открывая глаз, кивнула.
        А сезон был в самом разгаре.
        Каждый день из-за моря прибывали корабли. Прилетали всадники, и воздушные повозки, и надутые огнем расписные шары. Огромные, величественные, белоснежные крыламы расхаживали по причалам, как в межсезонье - обыкновенные кричайки. Все дворцы и лачуги были заняты приезжими и их слугами. Цены росли с каждым днем. У грузовых пристаней ежедневно швартовались купцы - в основном поставщики продуктов для гостей и корма для их животных.
        На главной площади через день кого-нибудь казнили. Чаще всего - за разбой или подозрение в разбое; тем не менее, новые охотники за кошельками прибывали на Круглый Клык каждый день - в толпах челяди. Поэтому грабителей на темных улицах не становилось ни больше, ни меньше.
        Иногда казнили за распространение фальшивых денег. Отцу Варана однажды всучили поддельную бумажку с нарисованной радугой; отец тут же вызвал стражу, но мошенника так и не поймали.
        - Чтоб его Шуу отрыгнула! - кипятился отец. - А если бы я не заметил и купил на нее что-нибудь? Меня бы повязали, так, что ли?
        - Полреала, - успокаивала его мать. - Обидно, ну да не конец же сезона!
        Варан видел родителей редко. И всякий раз не находил времени, чтобы поговорить с отцом. Как тут подступиться? «Здравствуй, папа, я женюсь»?
        Они с Нилой никогда не говорили о любви, о свадьбе, о будущей жизни. Они говорили о змейсах, рудниках, магах, звездах, видимых только в сезон, о потайных письменах, об Императоре, подводных пещерах и драгоценных камнях.
        В те редкие дни, когда охотники до верховых прогулок не шли сплошным потоком, Варан с Нилой выбирались на базар. Нилу, как настоящую горни, вечно тянуло в ювелирные лавки. Хозяева ее, как правило, знали, позволяли войти, рассмотреть товар, иногда и примерить; Варан поначалу стеснялся, стоял на пороге, не решаясь приблизиться к разложенным на бархате драгоценностям. Потом осмелел.
        А посмотреть было на что. На высоких столах разложены были граненые, оправленные в золото и серебро камни - но не цветные камушки, которых полным-полно на Малышке и которыми украшены были Нилины штаны. Нет - эти были настоящие, почти живые, из тех, что попадаются рудокопу один раз за всю жизнь.
        Такие камни хранят владельца, лечат его от головной боли, придают силу и продлевают жизнь. Каждый такой камень имеет свое имя. Говорят, что они способны совокупляться и производить себе подобных, но в это уж ни Варан, ни Нила не верили. Зато легко можно было убедиться, что внутри каждого камня живет свой собственный огонек - белый, голубой или желтый. Варан и Нила часами могли стоять у раскладки, глядя, как колышутся, сжимаются и расширяются бьющиеся сердца камней.
        При них покупали украшения стоимостью в пятьдесят, сто, тысячу реалов; Варан видел, какими глазами смотрела Нила на молодых и старых аристократок, становившихся обладательницами сокровищ.
        - Ты все равно красивее, - говорил он убежденно.
        - Разумеется, - отвечала она без тени смущения. - И потом, где бы мне это носить? В рудниках?
        Они уходили, и Варан решал про себя, что больше в ювелирные ряды - ни ногой; тем не менее проходило несколько дней, они с Нилой шли на базар, и от рядов с шелками, фруктами, безделушками на память, железными и деревянными вещами снова прибивались к ювелирам - почти против собственной воли.
        У Нилы была любимая игрушка - ожерелье с белыми и голубыми камнями. Варан знал, что всякая прогулка на базар непременно закончится возле этого ожерелья; хозяин лавки, из местных, знал Нилину мать и позволял девушке брать украшение на ладонь. Нила стояла, завороженно глядя на мерцание камушков; бледный свет их отражался на ее сосредоточенном лице.
        Ожерелье стоило сравнительно недорого - сто реалов. Для Варана это был заработок за весь сезон - и то если не покупать сладостей и обходиться только самым нужным. В душе он, Варан, давно согласился отдать все свои деньги за ожерелье - но что скажет отец? Неподходящее начало для разговора о женитьбе; отец, чего доброго, разозлится и откажет, даже не выслушав. Напротив, если Варан принесет в семью честно заработанные деньги, отец поверит, что он уже взрослый, самостоятельный мужчина и вполне может привести в дом жену…
        Проклятое ожерелье снилось Варану по ночам. Ему снилось, как он приносит его Ниле. И какие у нее, у Нилы, делаются глаза.
        В счастливые дни, когда они, ускользнув от всех, забирались на «чердак» и обнимали друг друга на куче сухих водорослей, Варан, забываясь от счастья, клялся добыть ожерелье. В крайнем случае украсть; Нила зажимала ему рот ладонью:
        - Дурачок… Только попробуй мне!
        Он замолкал, но от затеи своей не отказывался.
        Обязанности Варана со временем значительно расширились. Теперь он не только ухаживал за змейсихами и вылавливал сачком свежее дерьмо, но и прохаживался по базару с табличкой «Прогулка на серпантерах, недорого», провожал посетителей ко входу в подземные пещеры и, что самое волнующее, иногда сопровождал их в поездке.
        Если поездка намечалась совсем легкая, без нырков и погружений, то двух посетителей сажали на двух змейсих, и Варан предводительствовал им неспешно, помахивая веслом в легкой лодочке и отдавая команды змейсихам:
        - Журбина, пошла! Круча, придержи… Стоять, обе!
        Он скоро выучил наизусть все слова, которые нравились посетителям, и вдохновенно рассказывал об истории каждого грота, о кладах, которых здесь запрятано полным-полно, о зловещих тайнах, большая часть которых никогда не будет раскрыта. Рассказывал, между прочим, и о змейсах на службе рудокопам, и о патрульных змейсах, и о том, что неприрученные змейсы почти так же опасны, как донный дракон, называемый в просторечии Утробой. Посетители слушали, удивлялись - и в конце поездки нередко благодарили Варана монеткой. Он устроил в расщелине свой собственный маленький тайник, но этих денег не хватало не то что на ожерелье - на один маленький камушек.
        Если посетитель требовал чего-то посложнее и поинтереснее, Варан усаживал его на покорную Журбину, а сам забирался на спину Кручине. Вел тогда запутанными переходами, рассказывал о «самом центре скалы», при надобности объяснял спутнику, где и сколько предстоит пробыть под водой. Как ни странно, богатые любители темных подводных нор оказывались не такими щедрыми, как боязливые любители спокойных прогулок. Но Варан все равно время от времени что-нибудь получал.
        Нила водила гостей чаще. Во-первых, змейсихи слушали ее лучше, во-вторых, Варан ей уступал.
        В тот памятный день посетителя - посетительницу - должна была вести опять-таки Нила. Но посетительница оказалась малолетней дочкой заморского аристократа, спесивой и вздорной. Появившись в гостевом гроте, она первым делом окинула Нилу с головы до ног оценивающим взглядом.
        - Вот так вырядилась, - сказала, глядя на расшитые камушками Нилины штаны. - Ты что, все свое состояние на штаны прилепила, девка? Тогда где оловянные монеты?
        Хозяин заговорил с гостьей почтительно, отвлекая ее внимание от Нилы; та же, как стояла, так и застыла, глядя в пространство белыми от бешенства глазами.
        - Не обращай внимания, - выдохнул Варан ей на ухо. - Шуу с ней…
        - Я ее не поведу, - так же шепотом отозвалась Нила. - Варан, выручай…
        Он испытывал к сопливой аристократке чувство не менее сильное, чем Нила, однако не мог не прийти любимой на выручку.
        - Я готов, - сказал он хозяину, и тот мгновенно все понял и кивнул:
        - По светлому кругу. Малым ходом. Понял?
        Личный слуга аристократки - круглощекий тип с заплывшими жиром глазами - подсадил ее на спину Журбине так ловко, что девица даже не замочила платья. Усевшись, она первым делом ударила змейсиху пятками; покладистая Журбина повернула голову и зашипела.
        - Ваша милость, - мягко сказал хозяин, - серпантеры - злобные и опасные животные. В ответ на ваш удар Журбина может сбросить вас в воду… Увлечь в глубину… Укусить… Я прошу вас - просто сидите в седле, ваш проводник все сделает сам.
        - Если эта тварь, - сообщила девица с неподражаемым высокомерием в голосе, - осмелится забрызгать мне платье - мой отец выкупит ее у вас для своей живодерни… Понятно?
        Варан погрустнел, предчувствуя неприятную поездку. Кручина под ним вполне разделяла его опасения - нервно била хвостом по воде, вертела рогатой головой и то и дело облизывалась раздвоенным языком.
        - Вперед, - сказал Варан самым спокойным голосом, на который в тот момент был способен. И они тронулись.

* * *
        - У моего отца пять сотен рабов, на каждом золотой ошейник, к ошейнику приделан золотой колокольчик, и когда все колокольчики одновременно звенят - получается аккорд… У меня три лошади, суслик и своя крылама. В моей комнате круглый год цветут пять розовых кустов. Ты когда-нибудь видел розы?
        - Да, - отвечал Варан, чтобы хоть что-нибудь ответить.
        - А вот и врешь, не мог ты их видеть. Вы тут живете среди воды и камня, едите рыбу и ничего не видите. А мир, между прочим, велик. В прошлом году летом мы с отцом ездили в страну вулканов. Ты знаешь, что такое вулкан?
        - Нет.
        - И никогда не узнаешь, можешь быть спокоен… Так, у меня вода в левой туфельке.
        - Но ведь это водная прогулка, ваша милость. И потом… Попробуйте ровнее держаться в седле.
        - Ровнее в седле? А ты знаешь, слуга, что я летаю верхом на крыламе, а это немножко труднее, чем хлюпать на этих твоих рептилиях… Мне обещали чудеса подводных пещер. Ну и где тут чудеса?
        Юная аристократка - на вид ей было лет пятнадцать - произнесла эту реплику в «каменном саду» - гроте, где посетители обычно глазели по сторонам, разинув рот от восхищения. Снизу грот был подсвечен солнцем, сверху свисали «ветви» и «цветы» - белые известковые отложения. Блики воды танцевали на них, и казалось, что «сад» живет, колышется, дышит.
        - Посмотрите, - Варан поднял руку. - Вон там, над нами…
        - Ну и что? - аристократка пожала плечами. - Если прогулка не оправдает моих ожиданий, мальчик, мой отец купит для живодерни не только серпантер, но и тебя, твоего хозяина, эту девку в расписных штанах…
        Она отвернулась и снова ударила Журбину пятками. Змейсиха хлестанула по воде хвостом.
        - Ты где-то был, кроме этого своего островка? - спросила мерзавка, не замечая ни возмущения Журбины, ни остекленевших глаз Варана.
        - Нет.
        - И не будешь, разумеется. Ты хоть живешь здесь, наверху - или там в сырости, где сейчас дно?
        - Я поддонок, - сказал Варан сквозь зубы.
        - Ну надо же, - рассеянно продолжала аристократка. - А если я брошу в воду монетку - ты сможешь ее поймать?
        Не дожидаясь ответа, она открыла кошелек, привешенный к поясу, и бросила в воду монету - как успел заметить Варан, в одну шестую реала. Монетка опускалась почти невидимая, пока не попала в солнечный луч и не замерцала, как рыбка.
        - Что же ты не прыгнул?
        - Она слишком быстро тонет, - признался Варан.
        - И где она теперь? Что, это правда, что под нами бездна?
        - Нет. Под нами дно, только очень-очень глубоко. Монетка упадет на дно, и осенью кто-то ее отыщет.
        - Слушай, слуга, - аристократка посмотрела на него внимательнее, чем прежде. - Вы со своим сбродом подсунули мне дурацкую скучную прогулку… Я согласна простить вас, если ты меня немножко развлечешь.
        - Как?
        - Я очень люблю смотреть, как ныряют за разными вещами. За монетками. Смотри, вот здесь у меня треть реала… Лови!
        Она метнула монетку, и Варан прыгнул прежде, чем успел подумать.
        Треть реала - светлая монета и довольно большая. Варан видел, как она погружается, суетливо покачивая круглыми боками. Он нырнул головой вниз, в несколько рывков достиг монетки - но промахнулся, и она выскользнула из ладони. Он рванулся глубже и тогда наконец-то ее поймал; сжав монетку в руке, он с опозданием понял, как это мало. Треть реала - для того, чтобы купить Ниле ожерелье, надо нырять триста раз!
        Ему захотелось разжать руку, но он удержался.
        Под водой было светлее, чем в гроте. Варан видел горящую под солнцем поверхность снаружи, видел брюхо скалы в зеленых пятнах водорослей, видел тусклую, как натянутый рыбий пузырь, поверхность грота внутри. Ему не хотелось возвращаться к дрянной избалованной девке, в чьей власти ему предстоит пробыть еще как минимум час. Вот если бы он был рыбой…
        Он повернул голову - и увидел.
        Маленькая радуга в воде. Светлая прямоугольная бумажка. Вернее, не бумажка, а…
        Они не тонут в воде и не всплывают. Если их притопить - так и будут дрейфовать, следуя течениям. А в стоячей воде - неподвижно лежать, будто листочек зелени в рыбном желе.
        Клады, сказал голос Нилы в голове. Тут полно кладов, тайников… Княжеская казна… Схроны контрабандистов…
        Варан рванулся, боясь, что наваждение рассеется и плывущая в толще воды денежная бумажка окажется всего лишь солнечным бликом. Рванулся, выбросил вперед руку, схватил…
        Пальцы ощутили плотную, мягкую, приятную на ощупь ткань денег. Варан развернул купюру, присмотрелся…
        Сто реалов! Сто реалов! Сто!
        Он понял, что ему не хватает воздуха. Что до поверхности еще плыть и плыть, а грудь уже разрывается. Что он сейчас утонет с деньгами в руке…
        Вырвавшись головой на поверхность, он долго кашлял, задыхаясь, чувствуя, как кровь приливает к щекам.
        - Достал? - нетерпеливо спрашивала аристократка. - Я уж думала, ты утонул… Достал или нет?
        Варан, не в силах вымолвить слова, помотал головой.
        - И это хваленые местные ныряльщики! - протянула аристократка, не скрывая разочарования. - Чуть не утонул, а все равно не достал…
        Варан кашлял. Сто реалов жгли судорожно сжатую ладонь. Вдруг заметит, спросит: «Что там у тебя?»
        Ухватившись рукой за уздечку Кручины, он незаметно переложил деньги в карман штанов.
        Остаток путешествия прошел, будто в мутной воде. Аристократка постоянно чего-то требовала, на что-то жаловалась, била пятками бедную Журбину; змейсихи нервничали все сильнее. А Варан, обмерев в седле, видел только одно: как он протягивает ювелиру сто реалов. Не глаза Нилы, когда она увидит подарок, не перемигивание огоньков в белых и голубых камнях - а ювелира, глядящего на сто реалов в Варановой руке. Седого загорелого горни с выцветшими бровями и залысинами на лбу.
        Тягостная прогулка наконец закончилась. Аристократка затеяла спор с хозяином, отказываясь платить оговоренную сумму; Варан потихоньку проскользнул в грот с гамаком. Хотел снять и выкрутить мокрую одежду - но в последний момент испугался потерять или испортить деньги. Его колотил озноб; кое-как обтеревшись сухими тряпками, он выбрался наверх по узкой лестнице и, никому ничего не говоря, кинулся на базар.

* * *
        - Где тебя носит?! - накинулся хозяин, когда он вернулся, задыхаясь от бега, прижимая к груди полотняный мешочек. - Хотел тебя с гостями отправить, пришлось Нилу посылать… Где ты был?
        - Нила с гостями? - спросил Варан, все еще прижимая мешочек к груди. - А когда… Когда она вернется?
        - Да ты совсем очумел, парень, - заметил хозяин, внимательно к нему приглядываясь. Прежде Варан не был замечен ни в дерзости, ни в небрежении обязанностями. - Что такое с тобой стряслось?
        Варан счастливо улыбнулся:
        - Я… подожду. Можно?
        - Можно, - сказал хозяин, совсем озадаченный. - Нельзя, что ли?
        Варан прошел в грот, где обычно держали змейсих, и улегся в гамак, не отрывая ношу от груди.
        Он скажет: «Это тебе». Нет, он скажет: «Это тебе мой свадебный подарок». Нет, он ничего не скажет, промолчит… Просто распустит шнурок на мешочке, и тогда она увидит сама.
        Может быть, в гроте слишком темно? Попросить ее подняться на свет? Нет, она не любит солнце… Здесь, в пещерах, ее глазам удобнее всего… А искорки в глубине камней горят так ярко, что светятся даже в полной темноте… Так сказал ювелир…
        Варан закрыл глаза всего на минутку. Тут же появилась Нила и встала рядом с гамаком. Он крепче сжал полотняный мешочек и приготовился сказать давно придуманные слова, но губы не разжимались во сне. Нила, не желая ждать, взяла его за плечи и крепко тряхнула.
        Варан открыл глаза.
        Вечерний свет солнца из-под воды угасал. Грот освещен был факелами. Незнакомый человек в серебристо-черной куртке стражника тряс Варана за плечи, за его спиной стояли бледный хозяин и ювелир.
        - Поднимайся, - сказал стражник почти добродушно. Варан моргал, не понимая - закончился сон или только начинается.
        - Я ничего… - начал он и запнулся. Стражник обернулся к ювелиру:
        - Он?
        Ювелир - пожилой загорелый горни с выцветшими бровями и залысинами на лбу - произвел жест птицы, склевывающей зерно:
        - Он.
        - Пошли к судье, - сказал стражник Варану.
        - За что?!
        - А ты не знаешь?
        Вода в гроте закипела. Показалась сначала рогатая голова Кручины, а потом - Нила с распущенными по плечам мокрыми волосами.
        Оглядела собравшихся, ничего не понимая. Побледнела - это было видно даже при свете факелов. Плотнее схватилась за уздечку; хотела что-то сказать, но хозяин быстро махнул ей рукой, и слова остались у Нилы в горле.
        - Не знаешь? - повторил стражник и взял из помертвевших рук Варана полотняный мешок. Распустил шнурок, вытряхнул на ладонь ожерелье; замерцали в полутьме синие и белые камни.
        Шумно вздохнула Кручина. Нила не издала ни звука - неподвижно сидела в седле, глядя то на Варана, то на ожерелье, то на стражника. По плечам ее скатывалась вода.
        - Я купил это, - к Варану вернулась твердость. - Я не украл. Я заплатил.
        - Деньги-то фальшивые, - глухо сказал ювелир. - Фальшивая сотка, парень.

* * *
        Пещера Справедливости, иначе Тюремная Кишка, имела один только выход. Судьи и подсудимые, обреченные на смерть разбойники и сам князь, пожелай он спуститься в Кишку за какой-то надобностью, обязательно должны были пройти сквозь строй вооруженной стражи, миновать шипастые ворота и каменную дверь, такую низкую, что входить в нее приходилось едва ли не на четвереньках.
        Поток людей, заглатываемых и изрыгаемых Кишкой, не иссякал ни днем, ни ночью. Кто нес жалобу, кто - донос, а кого и вели на плаху. Сезон был в самом разгаре.
        Варан шел, сопровождаемый стражником, через весь город. Почти у самых ворот Кишки его догнал задыхающийся от бега, но странно бледный отец:
        - Погоди! Служивый! Погоди, пойдем вместе! Он же сопляк…
        Стражник окинул его равнодушным взглядом:
        - Отец?
        - Ну…
        - Иди в канцелярию, пиши прошение.
        - Мне к судье надо…
        Стражник, будто играючи, снял с плеча пику-гарпун с зазубренным наконечником. Направил в грудь Варановому отцу:
        - Иди в канцелярию.
        Отец посмотрел Варану в глаза.
        Наверное, был еще шанс удрать. На вечерних улицах - толпы, можно затеряться. Можно нырнуть в какую-нибудь лавку и переждать погоню. Можно пробраться ночью в порт, напроситься гребцом на уходящее за море судно, можно уехать - и никогда не возвращаться. Никогда больше не видеть берегов Круглого Клыка - и Нилу…
        Варан стоял за спиной стражника, никем особенно не охраняемый. Переминался с ноги на ногу, как будто вечерний теплый камень жег босые ступни.
        - Пошли, - стражник снова закинул пику на плечо.
        И Варан пошел.
        Тюремная Кишка освещалась масляными лампами. Откуда-то несло сквозняком; поговаривают, что через вентиляционные щели можно сбежать. Варан слышал такой разговор давным-давно, еще когда помогал родителям в харчевне; двое загорелых пузатых моряков шептались в уголке под тентом, а Варан протирал столы и все слышал…
        Сквозняк вел по лицу ледяной струйкой.
        Стражник сдал Варана с рук на руки судейскому чиновнику в потертом черном балахоне. Тот отвел его в низкую полукруглую пещеру, где, рассевшись на гнилых циновках, ждал своей участи целый выводок всякого сброда - человек пятнадцать, один другого страшнее. Покачивались серьги в больших темно-коричневых ушах, зыркали недобрые, нездоровые глаза; кто-то бранился, кто-то храпел, кто-то молча смотрел в покрытый потеками потолок. Один тощий и плешивый, по виду явно нездешний, канючил и ныл в уголке, растирал грязные слезы по морщинистому лицу: он-де ни в чем не виноват, он жертва, просто жертва, ясно вам?..
        Его забрали первым.
        Потом стали забирать одного за другим, иногда быстро, иногда с промежутком в полчаса. Из зала суда никто не возвращался.
        - Пивка бы, - мечтательно сказал голый до пояса, с круглым животом бородач, сидевший неподалеку от Варана. - Не дадут ведь. На последних просьбах, сволочи, экономят. Повисну до рассвета, парень, и ты повиснешь… А пивка бы хоть глоточек. Напоследок.
        Варан отвернулся.
        Бородача забрали предпоследним, и Варан остался в пещере один. Тряпки, игральные кости, осколки раковин с выцарапанными на них голыми красавицами, рассыпанный по полу табак - весь скарб, брошенный за ненадобностью, остался лежать на камнях, напоминая о тех, кто недавно был жив и еще не мертв, но застыл на пороге на несколько часов - до рассвета…
        - Эй, - крикнул стражник от двери. - Парень! Иди…
        И Варан пошел.
        Чиновник сидел за низким столом, колченогим - но, несомненно, деревянным. Чиновник выглядел утомленным; глаза его воспалились и нехорошо блестели. Свечи в канделябрах сгорели больше чем наполовину.
        - Разбой? - спросил устало. Варан молчал.
        - Имя, - сказал чиновник, раздражаясь.
        - Варан…
        Чиновник мельком просмотрел разложенные на столе раковины. Выбрал одну; надел очки - не темные, как у поддонков, но со светлыми стеклянными линзами. Сморщился, разбирая чужие, по-видимому, записи.
        - Шуу что такое, - сказал, внезапно забыв об усталости. - Нет, это Шуу что такое!
        И обернулся к стражнику в дверях, да так резко, что едва не сбросил на пол канделябр:
        - Позови Слизняка, быстро!
        - Его честь в такое время спит, - неуверенно предположил стражник.
        - Подними его! - повысил голос чиновник. - Что он думает - с этим делом можно ждать до рассвета?!
        До рассвета, подумал Варан, и у него ослабели колени.
        «Сим довожу до сведения его светлости Князя Круглоклыкского, что пятьдесят второго дня сезона триста пятнадцатого от воздвижения Империи незнатный горни Тырк, состоящий в цехе ювелиров острова Круглый Клык, получил сто реалов одной купюрой в уплату за ожерелье о пяти синих и пяти белых камнях, причем платеж сей был произведен неким поддонком, обывателем того же Круглого Клыка. Спустя час пятнадцать минут после свершения сделки ювелир, желая совершить некоторые мелкие выплаты, снес купюру на обмен в Денежный Дом. Служащий Дома, незнатный горни Ребрик, ввиду большого опыта заподозрив неладное, поспешил предъявить купюру на проверку господину Императорскому магу Круглоклыкскому. Господин Императорский маг письменно засвидетельствовал, что купюра в сто реалов - фальшивая, изготовлена с отменным искусством и на простой глаз неотличима от настоящей, а стало быть, представляет угрозу для всех честных торговцев Круглого Клыка и подрывает благополучие Империи, о чем он, господин Императорский маг, поспешил уведомить лично Императорского главного казначея. Будучи поднята по тревоге, сыскная служба вашей
светлости провела дознание и скоро выяснила имя молодого поддонка, купившего ожерелье. Оказалось, что некоторое время назад он был задержан по делу о разбое, но поручительством отца и общины освобожден. Ввиду особой важности дела прошу ваше сиятельство поучаствовать в нем лично.
        С нижайшим почтением - судья и дознаватель Верон-Беломидий (Слизняк)».

* * *
        - Я велю позвать палача, - чиновник потер ладони, - и тогда ты заговоришь по-другому, щенок! Кто дал тебе деньги?
        - Я нашел их в море, - повторил Варан, глядя прямо перед собой. - Я вожу посетителей… на змейсах…
        - Кого ты куда водишь, мы знаем! Кто дал тебе деньги? У тебя есть последний шанс избежать дыбы. Кто?
        - У меня есть свидетель, - сказал Варан, с трудом проталкивая слова сквозь сухое горло. - Молодая… дама, вчера она каталась на… она бросила монету, я нырнул…
        - Монету в сто реалов?
        - Нет… Монету в треть реала… я нырнул и увидел, что деньги плывут…
        Чиновник желчно рассмеялся:
        - Деньги плывут, ну ты посмотри на него! Хватит, мне надоело это слушать, Васко, беги за Шкуродером…
        - Там есть клады, - упрямо продолжал Варан. - Я подумал, что водой размыло чей-то тайник…
        - Ага, чужой тайник! И ты никому не показал, никого ни о чем не спросил, побежал покупать побрякушку?
        - Да, - Варан чувствовал, что тонет, что поверхность воды отдаляется, а грудь уже рвется изнутри. - Я давно хотел… ожерелье. Я хотел его подарить невесте. У меня есть невеста…
        - Как зовут молодую даму? - спросил человек, сидящий в углу за простым каменным столом. - Ту, что видела, как ты нашел деньги?
        Варан наморщил лоб:
        - Я… не знаю. Хозяин, спросите у хозяина, он знает… он поможет ее найти…
        - Мы тратим время, Слизняк, - пробормотал чиновник, прикрывая ладонью воспаленные, лихорадочно блестящие глаза.
        Тот, кого звали Слизняком, пожал плечами. Тяжело поднялся, удалился в темный сводчатый коридор; в глубине коридора мерцали бледно-голубые огни. Варану вспомнились камни на бархатке - пять белых, пять синих…
        За спиной скрипнула дверь. Варан обернулся; сзади, очень близко, стоял старик с волосами такими длинными, что они доходили ему до плеч. Варан сроду не видел, чтобы мужчины носили столь бесконечные волосы. Шкуродер, содрогнулся Варан. В ту же минуту стражники вытянулись по стойке «смирно», а чиновник поспешно поднялся из-за деревянного стола:
        - Ваше сиятельство…
        Длинноволосый махнул рукой. Описал по залу широкий круг, остановился, помахал под носом у чиновника знакомой радужной бумажкой:
        - За полреала! За полреала умельцам голову снимали. Нарисуют радугу на бумажке, обольют воском… Ночью на базаре всучивают простакам… А днем, если не слепой, - видно же, что подделка… А эту я не различил бы! И сейчас в руках держу - не верится… Сядь, Суслик…
        И, будто не в силах устоять на месте, его сиятельство князь Круглоклыкский описал по залу еще два стремительных круга.
        Варан видел князя раз или два, да и то издали; тогда на князе был парадный головной убор и высокий, расшитый золотом воротник. И уж конечно, Варан не надеялся - да и не желал никогда - видеть князя так близко.
        Сто реалов лежали на столе, источая радужное сияние. Варан сидел, боясь пошевелиться. Князь, кажется, вовсе его не замечал:
        - Завтра поползут слухи… Купцы откажутся принимать купюры в сто реалов. Начнется беспокойство, паника… Мошенники, явившиеся к нам со всех сторон света, не преминут этим воспользоваться… Сегодня в казне нет ни одной фальшивой купюры - а что будет завтра? Завтра Денежный Дом рухнет, мои милые, его снесут толпы меняльщиков…
        Он вдруг обернулся к Варану и уставился на него в упор, и стало ясно, что показное равнодушие князя к Варановой персоне - не более чем игра. Его сиятельство прекрасно знал, кто виноват во всех бедах Круглого Клыка; длинные седые волосы, казалось, готовы были встать дыбом.
        - Кто дал тебе сотку?
        - Я нашел ее в море!
        - Во-от, - князь снова отвернулся, как будто потеряв к Варану интерес. - А ведь наш господин маг уже дал знать своим, в столицу… Императорской казне одной вот этой головы, - он махнул рукой по направлению к Варану, - будет мало. Она захочет вашу голову, дознаватель Суслик. И голову главного судьи Беломидия… Кстати, где Слизняк?
        Варан окончательно потерял интерес к происходящему.
        Его голову списали в расход; его шкуре вынесли приговор. Он никогда не увидит сплошных облаков, подсвеченных солнцем сверху, никогда не увидит Нилу… Никогда не нырнет в теплое море. Никогда не сосчитает звезд.
        И сделалось равнодушно.
        Его не стали казнить сразу. И даже допрашивать больше не стали. Отвели в крохотную комнату с циновкой из сухих водорослей; опустившись на колючую подстилку, Варан вспомнил «чердак» и Нилу, и от этого его равнодушие сменилось тоской.
        Прошел день, а может быть, два - ведь солнца под землей не было, только тусклая масляная лампа. Варан лежал, глядя в темный потолок, и вспоминал каждый поворот, каждый грот, каждый блик на потолке подводных пещер.
        Кормили сносно. Хотя Варану есть все равно не хотелось. На третий день - а может, на второй? - его снова отвели в судейскую пещеру, но не на оглашение приговора, а на встречу с юной аристократкой, в чьей комнате, если верить ее словам, круглый год цветут пять розовых кустов.
        На этот раз аристократка выглядела куда менее уверенно. Ее сопровождал отец - кряжистый бородач в плаще с золотой отделкой на вороте и подоле.
        - Я бросала ему монеты, - говорила девчонка, глядя в пол. - Он нырял. Я бросила шестинку, потом третушку. За третушкой он прыгнул, но все равно не поймал.
        - Вы видели его руки, когда он вынырнул? - спросил дознаватель по прозвищу Слизняк.
        Девчонка беспомощно оглянулась на отца:
        - Он сказал, что не поймал. Не могу же я проверять…
        - В руках у него что-то было?
        - Я не видела.
        - Ничего необычного в его поведении вы не заметили?
        Девчонка чуть вздернула нос, в ее голосе прорезались прежние спесивые нотки:
        - А я не знаю, какое поведение у поддонков обычное, а какое необычное… Я не смотрела на него. Делать мне нечего - разглядывать слуг.
        - Я спрятал руки за змейсихой, - сказал Варан. - Я сразу подплыл к Кручине, и…
        - Заткнись, - уронил Слизняк, и Варан замолчал.
        - Ваша честь, - сказал отец девчонки, и голос у него оказался глубокий, как Тюремная Кишка. - Мне кажется, моя дочь достаточно помогла правосудию Круглого Клыка. Теперь позвольте нам продолжить отдых, который, впрочем, уже безнадежно испорчен…
        - Приношу свои извинения, - Слизняк слегка поклонился, - и не сомневаюсь, что князь Круглоклыкский щедро восполнит нанесенный вам ущерб… Вы можете быть свободны.
        Стражник отступил от двери, открывая проход аристократу с дочкой. Уходя девчонка на мгновение оглянулась, чтобы бросить на Варана заинтересованный взгляд - но отец взял ее за плечо и поволок прочь, дверь закрылась, и стражник встал на свое место.
        - Месяц назад тебя взяли с разбойниками, - не глядя на Варана, сказал дознаватель Слизняк. - Их повесили, тебя отпустили. Почему?
        - Потому что я не разбойник. Община Круглого Клыка за меня поручилась… Наоборот, я крикнул - «стража», и за это меня…
        Слизняк поднял голову, и под взглядом его Варан замолчал.
        - Община, - с легким презрением проговорил Слизняк. - Община и теперь за тебя горой. Три прошения подали князю… Честный поддонок, мол, не может предать своих, он чтит Императора и сезон, разбоем и подделкой промышляют пришлые… Все правильно. Если бы я делал фальшивые сотки - я бы первым делом пропускал бы их через руки таких вот честных поддонков, чтобы снять возможные подозрения… А деньги - это деньги. Это дерево, сушняк, надежная крыша в межсезонье… Так?
        - Я нашел эту сотку в море, - сказал Варан безнадежно.
        - Она там родилась? Вылупилась из икринки?
        Варан молчал.
        - Проще всего было бы повесить тебя сегодня, - сказал Слизняк, тяжело раздумывая. - Может быть, и для тебя же лучше… Но дело императорское. Уже не остановишь и ничего не изменишь. Свидетелей у тебя нет… Дурак, если ты действительно поймал сотку в море - почему не показал никому? Отцу? Матери? Той же невесте?
        Варан молчал.
        - Куда ни кинь - ты виноват, - продолжал Слизняк. - Возможно, ты на службе у фальшивомонетчиков, они разбрасывают свои подарочки твоими руками и руками таких, как ты, неприметных и вроде бы невинных… Хотя, надо признать, мальчишка с соткой в ювелирной лавке - это не такое уж заурядное событие… Может быть, ты должен был все-таки отдать ее отцу? Тебе поручали отдать ее отцу, не так ли?
        - Мне не поручали…
        - Но ты виноват. Если ты никому не служишь - ты виноват в том, что присвоил чужие деньги с легкостью… По закону Клыка найденная вещь считается принадлежащей бывшему владельцу до тех пор, пока не будет доказана его смерть, или отбытие за море, или отказ от вещи. Найденные же деньги, хозяин которых не объявился, считаются собственностью общины, если найдены внизу, и собственностью князя, если найдены наверху…
        - Я нашел их в море. Не внизу. Не наверху.
        Слизняк взглянул на Варана с интересом. Коротко вздохнул:
        - Будь эти деньги настоящими… но они фальшивые. И теперь твою судьбу решаю не я… и даже не князь. Решать твою судьбу будет Имперский маг, возможно, он настоит на том, чтобы отправить тебя на дознание в столицу… возможно, станет допрашивать сам. Помолись Императору и призови на помощь всю свою удачливость, если она у тебя есть.

* * *
        Лежа на сухих водорослях, Варан пытался вспомнить все, что он знал о магах.
        Они сидят в подземелье за длинным столом. Они делают императорские деньги, печати, верительные грамоты. Под деревянными креслами, обвившись вокруг резных ножек, лежат спрятанные от глаз хвосты… А раз в семь лет хвост отпадает, как у ящерицы…
        Неужели все эти семь лет маг не поднимается с кресла? Не спит? Не ходит в сортир?
        Варан качал в полусне головой. Ну что за бред его занимает. Ясно же, что маги вовсе не ходят в сортир. И наверное, не едят… Не спят с женщинами…
        Откуда они берутся? Говорят, магами рождаются… Где рождаются? Почему?
        Варан никогда не видел императорского мага на Круглом Клыке. Хотя много раз смотрел из-под ладони на башню - самое высокое место острова, каменный палец над княжеским дворцом. Предполагалось, что в башне живет волшебник, присланный лично Императором. Говорили, он очень стар и никогда не спускается вниз. Говорили, по ночам он стоит на балконе и нюхает воздух и по одному запаху знает, кто о чем сожалеет и кто в чем виноват; правда, совсем недавно отец говорил, что мага, скорее всего, вообще нет. Круглый Клык - не столь важная провинция, чтобы присылать сюда мага; в межсезонье, если честно, Круглый Клык вообще ничего не стоит - дыра дырой…
        Но главный судья Слизняк сказал, что маг есть. А Варан склонен был верить судье.
        Завтра Варана поведут в башню. А оттуда, вернее всего, в столицу на крыламах. Варан всю жизнь мечтал о двух вещах - полетать на крыламах и побывать в столице. Теперь его желания исполнятся - но не Император помог в этом, а Шуу. Проклятая Шуу, подсунувшая Варану одуряющие деньги в радужном сиянии, проклятый соблазн, и ведь он купился…
        Утро было снаружи или вечер, помнила его Нила или уже забыла - Варан спал, и ему снилась частая сетка, накинутая по весне на донные посевы, - чтобы не унесло течением.
        Башня, издали тонкая и хрупкая, изнутри обернулась серой и мрачной утробой. И совершенно пустой - в ней не было ничего, кроме лестницы. Лестница вилась вдоль стен спиралью, все выше и выше, а в пустоте между ее витками гулял ветер. Ветер шелестел и выл, рвал полы одежды, теребил волосы.
        Поднимались в молчании - первым его сиятельство князь, потом дознаватель Слизняк, потом Варан, которого никто не связывал и не сторожил, но которому некуда было деваться - разве что с лестницы вниз головой, как в воду.
        Его сиятельство стал задыхаться уже на второй сотне ступенек, потому шли медленно, часто останавливаясь передохнуть. Князь нюхал какие-то травки, шумно вздыхал, бормотал под нос; Слизняк стоял, как статуя в развеваемых ветром одеждах. Тогда Варан честно пытался осознать торжественность момента - он, мелкий поддонок, оказался в таком обществе, в таком месте… Но священный трепет не приходил. Князь был просто старый человек с неудобными волосами до плеч, одышливый и нездоровый. Дознаватель Слизняк был просто машина, вроде отцовского винта, хорошая машина за работой. Не было торжественности, и даже страха уже не было - только усталость.
        Постояли - снова пошли. Одолели почти целый виток. Князь закашлялся и остановился. Башня дышала; пел ветер, поднимался снизу поток теплого воздуха, и в этом потоке детел сухой мусор - листья, перья, трупики насекомых.
        - Хватит, - тяжело сказал князь. - Сами идите. Не помрет господин колдун, - его сиятельство придержал пальцем нервно дернувшуюся щеку. - Полномочия, - он стянул с унизанных перстнями руки одно маленькое желтое колечко, - предъявишь… Скажи - сам. Пускай. Все сам.
        Князь вжался спиной в каменную стену, и мимо него по узкой лестнице прошли сперва Слизняк, потом Варан. Поравнявшись с князем, Варан услышал кислый запах его дыхания.
        Дальше подъем пошел быстрее. Князь стоял внизу и смотрел, как они карабкаются, виток за витком; потом князя не стало видно в полутьме.
        Ближе к вершине башня заострялась. Колодец между витками лестницы делался все уже, ветер в нем выл все громче, а смотровые окна попадались все реже. Наконец, Слизняк остановился перед темной дверью.
        - Храни нас Император, - пробормотал под нос и что-то еще добавил, чего Варан за шумом ветра не разобрал.
        Желтое кольцо, переданное Слизняку в качестве верительного документа, звякнуло о медную ручку. Еще и еще - три торжественных раза.
        Слизняк ждал ответа; Варан вдруг вспомнил, зачем он здесь, вспомнил, что его ждет отправка в столицу и затем императорский суд - и съеденный накануне тюремный завтрак забился в его животе, как птица, желающая свободы.
        Дверь приоткрылась - как раз настолько, чтобы мог протиснуться нетолстый человек. Слизняк посторонился, предлагая Варану идти первым. Варан помотал головой; Слизняк взял его за шиворот и пропихнул вперед, навстречу судьбе. Варан сделал по инерции несколько шагов - и остановился.
        Обиталище мага по роскоши своей могло, наверное, удовлетворить самого Императора. Пол, стены и даже потолок были обшиты деревом, и не узенькими планочками - широченными досками, светлыми и темными, желтыми, коричневыми и почти черными. Прожилки, по которым десятилетиями и веками где-то там, в фантастических лесах, бродили древесные соки, теперь образовывали странный, но явно осмысленный узор. Варан стоял на одной ноге, боясь опустить вторую, потому что пол был мозаичный - из разных древесных пород, и отшлифован до блеска, и теплый. Варан, если бы мог, взлетел бы и завис в воздухе, лишь бы не осквернить драгоценное дерево прикосновением босых, перепачканных тюремной грязью ног…
        - Князь Круглоклыкский в моем недостойном лице приветствует его могущество Императорского мага, - сказал Слизняк, поклонившись вежливо, но без заискивания. - Вот преступник, о котором было доложено.
        Варан вертел головой и слабо улыбался, пытаясь собраться с мыслями. За дни, проведенные в Тюремной Кишке, он привык считать себя преступником; за длинный путь от подножия башни к ее вершине он привык считать себя мертвецом. Он готов был к ужасу этой минуты (взглянуть в лицо настоящему магу, выслушать приговор, узнать всю правду о предстоящих испытаниях), - но, вот досада, не чувствовал ничего, кроме растерянности и робкого восторга. Это же сколько лет надо прожить дереву, чтобы нарастить такой ствол! Это где же земля, способная питать такие корни! А крона?! В ее тени поместится, наверное, не один десяток человек…
        Его ощутимо пихнули в спину:
        - Поклонись, дурень…
        Он поклонился так низко, что коснулся рукой пола. Отдернул руку - нельзя… Наверное, нельзя лапать это великолепие, будь он, Варан, магом - отрубил бы любопытные пальцы…
        - Волнения, конечно, были, - сказал Слизняк, будто отвечая на незаданный вопрос. - Но, поскольку больше фальшивых денег не появилось… А его сиятельство князь умело разъяснил своему народу, что слухи о фальшивых сотках - не более чем вымысел заезжих мошенников… Вы с полным основанием можете сообщить Императору, что Круглый Клык не распространяет подменных денег.
        - Но, возможно, он их производит, - сказал другой голос, отрешенный и холодный, как вода на большой глубине. Варана передернуло от звука этого голоса. Он снова завертел головой, пытаясь разыскать среди деревянной мебели - стульев с высокими спинками, столов с узорчатыми столешницами, легких резных ширм - того самого Императорского мага, который решит его судьбу.
        - Единственный человек, - сказал Слизняк с ощутимым сожалением, - способный пролить свет на вопрос о подменных сотках… Вот этот молодой поддонок, что перед вами. Спросите его, и да поможет нам всем Император…
        Вторую половину фразы Слизняк произнес едва слышно, себе под нос.
        В этот момент Варан разглядел, наконец, Императорского мага. Тот сидел вполоборота к вошедшим, глядя в раскрытое окно, и выглядел куда лучше, чем в тот день, когда Варан встретил его, вооруженного бесполезным зонтиком, на нижней пристани.
        Разумеется, вспомнилось все. Брезгливая мина, за которую Варан сразу же невзлюбил гостя, свой собственный отказ накормить и напоить. Путь вверх на отцовском винте, соскользнувшая скоба, проклятый Лысик…
        - Что, дружок, - молвил маг все так же холодно, - влип?
        Его длинные волосы закрывали уши и касались плеч. Как у князя, грустно подумал Варан. Только настоящий горни может позволить себе такую прическу…
        Он казался старше, чем тогда в поддонье. Он не просто держался с достоинством - он был воплощенное величие. Даже глаза, бесцветные под серым небом межсезонья, теперь оказались стыло-голубыми. Под стать холодному голосу.
        - Удивительный это край - Круглый Клык, - проговорил маг, будто раздумывая. - Здесь даже неграмотные сопляки умеют подделывать императорские деньги…
        - Я не сопляк, - мрачно сказал Варан. - И я грамотный.
        И поразился собственной наглости. Не зря говорят, что Тюремная Кишка меняет человека…
        Маг усмехнулся. Сложил руки на груди; складки светлой хламиды, покрывавшей его от шеи до пят, поменяли рисунок. Блеснул красный камень в перстне - на указательном пальце правой руки.
        - Ваше могущество, - медленно сказал Слизняк, прекрасно уловивший издевку. - Этот поддонок - всего лишь пособник. Он - единственная ниточка между правосудием и преступниками…
        Маг кивнул. Сколько ему все-таки лет, подумал Варан. Тогда мне показалось, что восемнадцать или вроде того… А теперь боюсь, как бы не все тридцать… Может, это вообще не он?
        В этот момент маг остро взглянул на Варана, и сразу стало ясно: он. Может, ему сто лет или двести. Он же маг… Откуда Варану, мелкому поддонку, такое знать?..
        Маг смотрел на Варана. Лучше весь сезон просидеть в Тюремной Кишке, чем минуту выдерживать такой взгляд.
        - Вот встретил бы тогда поласковее, - сказал маг, неожиданно подмигивая. - Не смотрел бы волчонком, не желал застрять у Шуу в заднице… Кто знает, как все обернулось бы?
        Конец, подумал Варан. И закрыл глаза; и тут же открыл их только потому, что испугался - сочтут ведь трусом…
        - Что ж, - маг поднялся. Светлая хламида упала вдоль тела, нижней кромкой коснувшись древесной мозаики на полу. - Что ж теперь… Я привезу Императору пособника, - маг посмотрел на Слизняка, и Варан увидел, как дознаватель сам, первый, отводит взгляд:
        - На то воля вашего могущества.
        - Император получит перепуганного мальчишку, на все вопросы отвечающего: «Нашел в море»…
        - Я не перепуганный, - хрипло вставил Варан.
        Маг ухмыльнулся:
        - Хорошо… Император получит очень храброго поддонка, знающего о происхождении фальшивой сотки не больше, чем вы, дознаватель Верон-Беломидий по кличке Слизняк… Или чем его сиятельство князь. Или любой мальчишка, торгующий на базаре лакированными ракушками…
        - Мы не знаем, что он знает, - глухо возразил Слизняк.
        Маг подошел к нему вплотную. Ноздри Варана дернулись - проходя мимо, хозяин башни оставил частицу своего запаха, и это был запах древесного дыма. Легкий, едва ощутимый.
        - Мы знаем, - маг проткнул собеседника взглядом, как иголка подушку. - Мы знаем, что он подобрал в море то, что показалось ему очень ценным… Вы хоть сподобились снарядить поисковую команду - осмотреть подводные пещеры в том месте, где он нырял?
        - Разумеется, - сказал Слизняк все так же глухо. - Но некоторые полости доступны только в межсезонье… Когда опустится вода.
        - На что и рассчитывали подельщики, устраивая тайник, - устало заметил маг. - Ну, что мне еще передать Императору?
        - Круглый Клык не опасен для денежной системы Империи, - угрюмо повторил Слизняк.
        - Как не опасна бочка с порохом, пока рядом не упадет искра, - пробормотал маг.
        - Близится конец сезона. Когда вода опустится, мы выследим человека или людей, которые попытаются открыть тайник.
        - Вы ведь не знаете, где он находится. В этом камне Шуу знает, сколько дыр и тоннелей…
        - Служба охраны располагает подробными картами, - не сдавался Слизняк. - В конце концов, это наше дело, его сиятельство князь до сих пор был доволен своими стражами…
        - Упустили время, - пробормотал маг.
        - Что?
        - Следовало запретить кому-либо покидать остров с того самого момента, когда была обнаружена поддельная сотка…
        О Варане забыли. Он стоял совсем близко у деревянной стены и боролся с желанием провести пальцем по прожилке.
        Все разговоры об Императоре, о деньгах, о судьбах Круглого Клыка скатывались с него, как дождевая вода со шкуры сытухи.
        - Такой запрет означает обвал сезона, - после короткого молчания сказал Слизняк. - Мне страшно представить, какие последствия…
        - А представьте ящик фальшивых соток, которые могут выплыть в оборот в любом уголке Империи?
        - Империя велика, - снова помолчав, сказал Слизняк. Маг кивнул:
        - Ну да, ну да, лишь бы наш сезон прошел гладко, а там хоть море высохни… Да потрогай ты эту стенку, мальчик. Несчастные дети воды и камня - всякая деревяшка вызывает у них трепет…
        Тогда Варан крепко, со всей силой отчаяния, прижался ладонями к теплому дереву.

* * *
        - Нам сказали, что тебя казнили.
        Нила сидела в гамаке. Варан стоял в округлом каменном проеме. Так и говорили, не двигаясь с места.
        Нила изменилась. В одночасье стала старше. Вместо светлых штанов, расшитых камушками, на ней была длинная черная юбка. Варану теперь казалось - прошли годы с того дня, когда они виделись в последний раз.
        - Нам сказали, что тебя казнили, - повторила Нила, разглядывая его силуэт. - Скажи… ты не мертвец?
        - Нет. Меня отпустили. Так приказал Императорский маг.
        - Мы триста раз ходили с прошениями, - сказала Нила после длинной паузы. - На триста первый нам сказали, что тебя…
        - Да живой я! Сказали просто так - чтобы отцепились.
        Варан злился невесть на кого. Он по-другому воображал себе эту встречу - с объятиями, слезами, может быть, даже обоюдными…
        Нила сидела в гамаке - взрослая и чужая.
        - Так мне можно остаться? - спросил Варан. - Или, раз уж меня казнили - до свидания, все?
        - Нет, - сказала Нила еле слышно. - Раз уж ты живой… входи.
        Глава третья
        Ночью Варану приснилось, что Император издал указ - никого не выпускать с Круглого Клыка, пока не будет найден тайник с поддельными деньгами.
        Варану снилось, что вокруг острова кольцом сомкнулись военные императорские корабли, а небо патрулируют всадники на крыламах. И что близится конец сезона, а остров набит отчаявшимися, злыми, напуганными чужаками. И что наступает межсезонье; мягкое солнце сезона становится белым и злым, выжигающим камень. Укрытий не хватает, вчерашние беспечные отдыхающие теперь умирают под палящими лучами, их трупы сжигают на пристани…
        Варан кричал и просыпался, и снова засыпал, все время возвращаясь в тот же сон. Мать, дежурившая рядом с ним всю ночь, плакала и думала, что сыну снятся кошмары тюрьмы.
        Днем он ходил по острову. Вглядывался в лица; все были спокойны, беспечны и веселы. Император не может так с нами поступить, думал Варан. Императорский маг, обитатель башни, ну не настолько же бессердечен, чтобы такое сделать…
        Сезон заканчивался. Приезжие скупали - да что там, мели подчистую - все лакированные ракушки, резные украшения из соли и камня, картинки из перламутра, кошельки и сумки из кожи сытухи, кованые поделки рудокопов с Малышки…
        Варан прошел мимо знакомой ювелирной лавки, не останавливаясь. Меньше всего ему хотелось видеть того самого ювелира с его выгоревшими бровями и залысинами на бронзовом от солнца лбу…
        Хорошо бы найти тайник, думал Варан. И тут же с тоской понимал: нельзя. Если именно я найду «клад» - потом уже не удастся доказать, что прежде я никогда не видел этих фальшивых денег…
        Хорошо бы, скорее закончился сезон. Тогда жизнь переменится, и все, что случилось, забудется. И отступит проклятая угроза - приказ Императора о превращении Круглого Клыка в одну большую тюрьму…
        Он пришел в пещеру к змейсихам, когда солнце уже опускалось. Накануне ему так и не удалось добиться от хозяина четкого ответа - нужны ли его услуги или уже нет. За время, проведенное в тюрьме, никто ему платить не собирался, это ясно; но хоть полреала заработать на последних посетителях - и в этой малости будет отказано?
        Он пришел решительный и злой. Хозяин, напротив, встретил его радушно:
        - Не дуйся, дружок, будет для тебя работа, вот прямо завтра и будет… Нила наша с богатым горни по маршруту ушла. Парень нездешний, платит хорошо, - хозяин почему-то подмигнул, - даже более, я тебе скажу, чем хорошо, наши змее-красотки столько не стоят… И Ниле он, я заметил, приятен. Так почему нет? Целый день на маршруте, я других заказов на сегодня и не принимал. Вернутся еще не скоро… До темноты пару часиков есть… Так завтра Ниле я думаю отдых дать, а ты поработай.
        Варан попрощался, пообещав явиться завтра с рассветом. И пошел прочь.
        Вдоль дороги росли шиполисты - растения заурядные и вместе с тем почтенные, удостоенные изображения на круглоклыкском княжеском гербе. В межсезонье они походили на вросшие в землю черные рыбьи скелеты, зато в сезон выстреливали во все стороны огромными листьями и бледно-фиолетовыми цветами без запаха. Цветок шиполиста был размером с хорошую шляпу и, если его сорвать, не увядал три дня. Из листьев сооружали тенты, но главным образом - ограды вокруг чьих-нибудь владений, потому что листья, оправдывая название, покрыты были шипами и крючьями, способными поранить до крови.
        Сейчас, в конце сезона, цветы шиполиста сменились плодами - тяжелыми шариками с торчащими в разные стороны иглами. Каждый год матери строго-настрого запрещали детям бросаться «шипиками», и каждый год дети все-таки бросались, иногда уродуя себе лица навсегда…
        Нависавший над дорогой шипастый плод задел Варана по макушке. Едва-едва - даже царапины не оставив.
        Варан содрогнулся.
        Разведя голыми руками колючие листья, увидел ствол - «рыбий хребет» - и ветки, обманчиво-тонкие.
        Взялся за ту, что нависала над дорогой. Рванул изо всех сил. Ветка треснула, но не поддалась.
        Варан рвал и рвал, и выламывал ветку, не обращая внимания на колючие листья, которые били его по плечам, на то, что из расцарапанного уха струйкой бежала кровь. Шиполист был исключительно крепким растением - он ведь рос на камнях и боролся за жизнь от самого рождения из семени. Варан наседал, как буря, беспощадно и слепо, и в конце концов выломал ветку. Зашелестели, падая на землю, листья. Глухо стукнул о дорогу плод.
        Варан стоял и смотрел на дело исцарапанных рук своих.
        …А что ему за дело? Нила может хоть весь Круглый Клык водить в ту пещеру, где сухая трава и книга с размытыми страницами… Сегодня она повела туда богатого горни. Кого водила раньше, пока Варан сидел в Тюремной Кишке? Их так много, богатых, щедрых; кто-то, может, и сподобится на дорогой подарок - ожерелье… На подарок, который можно носить, не таясь. Который не заберут стражники, не обвинят в мошенничестве или воровстве…
        …А что ему за дело?
        Она скажет: я не просила тебя ни о чем. Никаких подарков. Не считай, что я в чем-то виновата, что ты из-за меня попал в беду. Ты пострадал из-за собственной глупости и спеси… Ты поддонок, а я наполовину горни. Знай свое место…
        Кровь из расцарапанного уха заливала воротник тонкой нитяной рубашки - дорогой, между прочим, мать купила ее на радостях - оттого, что сын вернулся… Варан обнаружил, что идет назад. Медленно, спотыкаясь, но идет - к морю, к пещерам.
        Он развернул себя, как разворачивают тачку. Домой, приказал. Мама ждет, и отец тоже.
        Солнце коснулось моря. Варан смотрел на огненную дорожку, по которой шагать бы и шагать - в те края, где деревья растут до неба.
        Надо умыться, подумал отстраненно. Я, дурак такой, перемазался по уши в собственной крови. Что подумает мать, когда увидит? Надо искупаться и рубаху застирать…
        Он повернул обратно и через несколько шагов побежал.
        Не свернул на тропинку, ведущую к пещерам; добежал до края скалы и, оттолкнувшись, с разбега полетел вниз.
        Так ведь можно угодить и на камень, подумал уже в полете.
        Море и небо перевернулись. Мелькнул закат и погас. Варан пробил собой водную гладь и снова, в который раз, подумал: будто ныряешь в тугой барабан или бубен…
        Вода перед глазами немножко замутилась - это смывалась кровь.
        Он повисел, отдыхая, в вихре пузырьков. Потом, сильно ударив ногами, пошел на поверхность. Отдышался и огляделся; скала нависала стеной. Высоко в небе покачивались кроны шиполистов.
        Отсюда на сушу был один только выход - маленький сквозной грот, который можно было найти, только зная приметы. Варан последний раз оглянулся на солнечную дорожку - и нырнул в темноту.
        …Он подстережет их! Они непременно поплывут здесь, возвращаясь к змейсовому стойлу. Он спрячется в воде, в тени, и услышит их разговор…
        …Позорище. Отвратительно. Подло.
        …Так что же, сидеть на камне, как статуя Императора, и дожидаться голубков?
        Он не успел ничего решить. В глубоком гроте послышался голос Нилы. Звук искажался, многократно отражаясь от стен и воды, но уже через несколько минут Варан смог различить слова:
        - Круча! Н-но! Пошла, хорошая, Журбинушка, пошла!
        Еще было время спрятаться.
        Вода в пещере заходила волнами. Из темного узкого хода показалась Журбина; она шла, высоко подняв рогатую голову, из широких черных ноздрей вырывался водяной пар. Варан не думал, что ему так приятно будет снова увидеть склизкую чешуйчатую тварь.
        На спине у Журбины сидел горни в куртке и штанах из кожи сытухи - такие продают на базаре приезжим «на память». Длинные мокрые волосы наездника прилипли к голове. Это был его могущество Императорский маг Круглоклыкский, горни Лереаларуун, или как его там. И он без всякого удивления приложил палец к губам; из темноты показались Кручина со всадницей. Варан сидел на мокром камне, скорчившись, как больная жаба.
        - Ой! - только и сказала Нила. - Как?!
        Варан не смотрел на нее. Смотрел на мага; тот снова казался с виду едва ли не ровесником - лет девятнадцать от силы. Подмастерье…
        Змейсихи тоже заметили его. Забили хвостами; Журбина, неся на спине мага, подплыла совсем близко.
        - А это мой помощник, - Нила улыбнулась магу. - Варан… Вот только не знаю, как ты сюда?..
        - Со скалы прыгнул, - сказал Варан. - Поднырнул…
        Зависла коротенькая пауза.
        - Я думал, вы давно вернулись, - зачем-то соврал Варан.
        Нила смотрела на него с подозрением.
        - Садись, что ли…
        И протянула руку.
        От прикосновения ее ладони Варану сделалось горячо. Он взобрался на седло у Нилы за спиной; Кручина зафыркала. Маг держался на расстоянии вытянутой руки и, как казалось Варану, замечал малейшие подробности - изменение цвета кожи, изменение температуры щек, реакцию зрачков…
        - Ты весь порезанный, - сказала Нила. - Дрался, что ли?
        - С шиполистом.
        Нила покосилась через плечо:
        - Серьезно?
        - Случайно, - снова соврал Варан.
        - Журбина, вперед! - приказала Нила. Змейсиха скользнула вперед, оставляя за собой расходящийся волнами след. Маг в седле не обернулся.
        Длинные волосы Нилы колыхались у Варана перед лицом. Слабо соображая, что делает, он намотал их на кулак.
        - Ты что? - шепотом выкрикнула Нила.
        - Где вы были? - Варан тянул и тянул, запрокидывая голову девушки назад. - Ты хоть знаешь, кто это?!
        - Какая мне разница… Отпусти, придурок!
        Кручина заволновалась. Застучала по воде хвостом.
        - Перестань! - выкрикнула Нила громче.
        - Ты была с ним? Была, да?
        Нила ударила его локтем под дых - сильно и очень точно. Варан соскользнул с седла и чуть было не сдернул девушку, но Нила уцепилась за уздечку и не далась. Варану пришлось выпустить ее волосы; он кувыркнулся в воду, а когда вынырнул - Кручина ушла далеко вперед. Варан остался один в темноте. Свет, проникавший снизу, из моря, слабел с каждой минутой.
        Он поплыл вперед и плыл, наверное, не меньше получаса. Совсем стемнело; хорошо, что в этой части маршрута трудно было заблудиться. Варан плыл вдоль стены, время от времени нащупывая камень правой рукой.
        Потом море засветилось.
        Искры разлетались под руками, вертелись в водоворотах, вспыхивали и гасли, но не давали света. Варан плыл.
        Потом впереди - там, куда он стремился, - рассыпалось зарево, и в сполохах зеленоватых искр возникла огромная - в темноте все кажется больше - змейсиха.
        - Эй, - тихо сказала невидимая Нила. - Ты тут?
        - Да, - отозвался Варан.
        - А я думала, ты утонул, - сказала Нила. Варан не ответил.
        - Ты дурак, - сообщила Нила.
        Варан молча согласился. Может быть…
        - Давай руку, - сказала Нила.
        - А я не вижу где…
        - Да вот…
        Он снова взобрался в седло за ее спиной.
        - Какой ты холодный, - сказала Нила. - Бр-р…
        И, повернувшись, обняла его за шею.
        С самого утра она показывала «этому хлыщу» все подводные пещеры, до которых можно было добраться верхом. Они наскоро пообедали жареными моллюсками; они почти даже не говорили - только о деле. Сам по себе хлыщ ныряет, как надутый воздухом шарик, - голова вниз, все остальное на поверхности. Но он довольно быстро научился нырять на Журбине и вообще неплохо сошелся со змейсихой. В конце концов, они пробрались даже в тот колодец, ну, помнишь, там такой опасный узкий проход… Хлыщ не испугался и пожелал увидеть его тоже. Чего-то искал, но не нашел ничего, кроме дохлой змеи. Как она туда попала? Может, течением прибило?
        Нила рассказывала, а Варан сидел у костра, сушил рубаху и слушал.
        …В конце концов, они оба совершенно измотались - он потому, что относится к самой худшей породе изнеженных горни, а она потому, что все-таки за него отвечает, а шли они по таким местам, куда гостей водить опасно. И когда перед самым почти стойлом из воды вдруг вылез Варан со своими дурацкими, ну просто идиотскими подозрениями…
        - Знаешь, я бы тебя утопила. Велела бы Кручинке пару раз хвостом стукнуть… Может, и жалко было бы потом.
        - Кручинка меня любит больше, чем ты, - сказал Варан.
        - Дурак, - Нила отвернулась. - Знаешь, что тут было… из-за тебя?
        - Опять я виноват…
        Пламя костра высвечивало стены, узор мха на камнях, рисунок трещин. Варан хотел рассказать о комнате, обшитой деревом, о прожилках для соков, когда-то текших внутри столетних стволов, - но испугался, что это не к месту. Или что Нила не поймет.
        Дым тянулся вверх. Искал путь наружу. Вытягивался в дверной проем.
        - Скоро конец сезона, - сказала Нила.
        - Ты вернешься на Малышку? - спросил Варан, обрадованный возможностью сменить тему. Нила покачала головой:
        - Мать… Ну, короче, мать договорилась, чтобы меня взяли наверх. Княжна, ну, Князева дочка, хочет большую свиту…
        Варан молчал, пораженный этой новой бедой.
        - Я думала, - отрешенно продолжала Нила, - что ты… Ну, что тебя уже - все… Поэтому согласилась. А теперь поздно менять… Слушай, может, и тебе… Тут, наверху, тоже люди нужны. Хоть бы и на пристани…
        Варан вспомнил причальника Лысика.
        - Нет. У меня дом, поле, отец, мать, сестры… И ведь мы хотели пожениться - ты помнишь?
        Нила отвела глаза:
        - Помню. - Нила пожала плечами.
        - И что теперь?
        - Не знаю.
        - У тебя кто-то есть? - свирепо спросил Варан.
        Нила улыбнулась:
        - Нет… Когда ты ревнуешь, ты смешной.
        - Смейся, - предложил Варан. - А ты знаешь…
        Он вдруг вспомнил, что не успел сообщить Ниле о том, кем на самом деле был «этот хлыщ». Он уже открыл рот, чтобы сказать, чтобы увидеть на ее лице растерянность, недоумение и страх - и вдруг понял, что говорить ни в коем случае нельзя. Так она забудет его через день - а зная, станет вспоминать сегодня и завтра, перетряхивать в памяти детали, придавать им новый смысл; незначительный образ «хлыща» укрепится и вырастет, питаемый любопытством…
        - Что? - спросила Нила.
        - Ничего, - Варан отвернулся. - Давай спать.
        На другой день он провел по малому маршруту чьего-то зазнавшегося слугу - самоуверенного и наглого, в отсутствие хозяина мнящего себя господином. Варану, впрочем, было не привыкать - он ни разу не потерял терпения. Уходя слуга бросил ему мелкую монетку на чай; Варан поймал.
        Больше заказов не было.
        Варан оседлал Журбину (Кручина, чем дальше, тем свирепее проявляла норов) и отправился в пещеры - один. Добравшись до «каменного сада» - места, где была найдена сотка, - натянул поводья и велел змейсихе остановиться.
        В расщелине скалы нашел подходящий камень - не очень большой, но и не маленький, обросший ракушками. Прижав камень к груди, нырнул.
        Брюхо у Журбины было желтое, лапы врастопырку. Варан опускался все ниже, почти не прилагая усилий. Здесь нет дна; камень будет падать и падать, пока не ляжет на чей-нибудь огород…
        Вода все сильнее наваливалась на уши. Варан судорожно сглатывал, выпускал из носа пузырьки воздуха; среди толщи воды ему виделось радужное сияние. После тюрьмы оно мерещится всюду: в выгребной яме, в тарелке супа, в морской глубине…
        Воздух в груди перегорел, превратившись - так казалось - в жгучую смолу. Варан выдохнул его, пузырь за пузырем, поднимаясь на поверхность; схватил воздух ртом. Отдышался. Снова полез в расщелину - на поиски нового камня.
        Журбина смотрела на него с насмешливым удивлением.
        - Отдыхай, - сказал ей Варан. Змейсиха утомленно положила голову на воду, так что над поверхностью остались только ноздри, глаза да рога.
        Он нырял еще и еще. Звенело в ушах, кололо в груди. Камни попадались легче и тяжелее, один раз Варан нырнул так глубоко, что едва сумел выбраться…
        Близился вечер. Пробивающийся из-под воды свет сделался очень теплым, мутно-опаловым.
        - В последний раз, - хмуро сказал Варан Журбине. - Ты уж подожди меня, не злись.
        И нырнул.
        И почти сразу увидел радужное сияние.
        Выронив камень, он завис в толще воды, растопырив руки и ноги, как змейсиха. В десяти шагах - если расстояние под водой можно мерить шагами - смутно переливалась маленькая радужка.
        Нет-нет, подумал Варан. Из ноздрей его вырывались пузырьки, уходили наверх, где никто, кроме Журбины, не ждал.
        А если она настоящая? Вдруг вывалилась из кармана давешнего спесивого слуги?
        Он схватил купюру. Лихорадочно огляделся, но вокруг не было ничего, кроме воды, темной внизу, светлой - с бликами - над головой. Тогда, зажав деньги в кулаке, он ринулся наверх.
        На поверхности, очень некстати, у него пошла носом кровь. То и дело вытирая губы тыльной стороной ладони, он велел Журбине плыть домой.
        Нилы, по счастью, не было в гроте. Возможно, она еще не вернулась с базара, а возможно, просто вышла по какой-то надобности и вот-вот могла вернуться. Найдя в пещере самое светлое место, Варан разглядел купюру внимательнее. Вторая сотка была точной копией первой.
        Варан решил, что самое время сесть и подумать.
        А вдруг купюра настоящая, ныл тоненький внутренний голосок. А вдруг на нее можно купить лодку и уплыть с Круглого Клыка хоть сегодня? Уплыть в кильватере большого корабля - к тем землям, где леса до неба…
        Этот молодой поддонок, сказал князь, нашел тайник с фальшивыми деньгами и тем отвел от нашего острова угрозу карантина. Он заслуживает награды. Пусть он теперь будет горни и живет под солнцем со своей женой…
        Варан поднялся - и снова сел.
        Да засунь ты эту купюру куда-то под камни, чтобы никто не нашел. Забудь о ней, будто и не бывало… Что, соскучился по Тюремной Кишке?
        Где две купюры - там, значит, есть еще? И когда они выплывут? И кто их поймает?
        Если только дойдет до князя… Даже не так. Если только дойдет до мага - остров будет немедленно заперт от всего мира, не разъедутся гости, не придут плотогоны. Нечем будет топить в межсезонье. Нечем будет кормить невольных узников. А на следующий сезон - и на послеследующий, и еще, и еще - богатые горни повезут семейства куда угодно, только не на «этот проклятый Круглый Клык»…
        Варан, сунул купюру за пазуху. Он решил пойти к отцу; в последнее время он слишком часто полагался на себя и слишком явно совершал глупости. Пойти к отцу и рассказать все как есть: у Варана будто камень свалился с души. Он выбрался из пещеры и, то и дело вытирая губы (проклятая кровь все не унималась), запрыгал с камня на камень к дороге.
        - Далеко собрались?
        Варан споткнулся. Человек, появившийся невесть откуда, загораживал ему дорогу; у человека были серо-голубые глаза и длинные волосы. Широкополая шляпа бросала тень на слишком бледное - не по сезону - лицо.
        - Откуда кровь? - спросил Императорский маг, подходя ближе. - Донырялся?
        Варан отступил на шаг. Отнял от лица руку; губы сразу же сделались мокрыми и противно-липкими.
        - Стой, - повелительно сказал маг, протягивая руку, и Варан обмер.
        - Это не тебе, - маг усмехнулся уголком рта. - Пошли…
        - Куда?!
        - Куда-нибудь, где ты мог бы морду вымыть…
        Кровь на лице подсыхала, стягивая кожу. Варан подумал, что можно выбросить купюру так, чтобы маг не видел. Или теперь уже нельзя?..
        Не сводя с него глаз, маг снял с пояса баклажку. Вытянул пробку, протянул:
        - Умойся.
        Варан плеснул из баклажки на ладонь. Руку свело от холода - вода была ледяная и чистая. Варан осторожно лизнул - так и есть, пресная, не иначе, как из личных Князевых запасов. Глупо и даже бесчестно тратить такую воду на умывание. Проведя мокрой рукой по лицу, он вернул баклажку хозяину:
        - У нас здесь пресную просто так не льют.
        - Строго, - маг прищурился. - Может, напьешься?
        Варан, помедлив, покачал головой. Радужная купюра жгла кожу под мокрой рубашкой. Проклятая Шуу, да ведь она, наверное, просвечивает!
        - Ты много нырял, - сказал маг. - Поражаюсь, как у вас это получается… Что люди, что звери… Да, хотел бы я провести детство на Круглом Клыке…
        Варан потрогал нос. Кровь остановилась. Его могущество - вот этот парень в широкополой шляпе - сказал «стой», и она послушалась. Его, Варана, собственная кровь.
        - Гляди-ка, - маг смотрел теперь Варану через плечо. - Красиво…
        Если это ловушка, мне все равно не отвертеться, подумал Варан и посмотрел на море.
        От Круглого Клыка веером, как птицы, уходили корабли. Разноцветные паруса казались особенно яркими в свете вечернего солнца. Время от времени над бортами поднимались клубы дыма, и спустя несколько секунд доносился хлопок. Гости салютовали острову, прощаясь.
        А над кораблями плыл, раздувая бока, расписной шар, надутый огнем. Варан подумал, что шар красивее, чем солнце.
        - Ловят последний ветер, - сказал маг за спиной Варана. - Уходят… Туда, где не бывает сезонов.
        В его голосе прозвучала откровенная зависть. Варан подумал: если ты так не любишь сезоны, то и отправляйся с ними, мы тебя не держим.
        Маг вдохнул воздух. Ноздри его задрожали; он слабо улыбнулся:
        - Моряки на палубе, наверное, говорят о смерчах. Они боятся водоворотов, сейчас ведь как раз начинает крутить… Он такой красивый, этот ваш «каменный сад». Жалко, что в межсезонье до него никак не добраться…
        Играет, как сытуха с червем, тоскливо подумал Варан. Он велел отпустить меня, строго приказал, чтобы отпустили… Чтобы я навел его на поддельный клад. И я, как дурак, сделал то, чего от меня ждали.
        - А галеры уйдут последними, - сказал маг, все еще глядя на море. - Редкое зрелище - три сотни одновременно взлетающих весел… Для вас, местных, это всего лишь конец сезона. Для меня - все впервые.
        С верхней пристани поднялась патрульная крылама. Описала первый круг очень низко, пронеслась над головами Варана и мага, обдав теплым запахом ухоженного птичника. Свечой поднялась в небо, замерла в зените, снова закружила, теперь неторопливо, с ленцой, то и дело зависая в потоках восходящего воздуха…
        Парусники уходили, оставляя за собой покрытое узором море - сочетание многих следов на воде.
        - А вот эти мачты, - пробормотал Варан. - Сколько же деревьев на них уходит… Десять… или больше…
        - Одно. Каждая мачта - одно дерево. Просто ты не видел корабельного леса.
        - И не увижу, - устало заключил Варан.
        Маг странно на него посмотрел:
        - Да? Почему?
        Он лицемерил. Варан пожал плечами:
        - Мы рождаемся здесь… И здесь умираем. Это Круглый Клык…
        - Люди приходят и уходят. На свете есть корабли, лодки, воздушные упряжки, в конце концов…
        Он стоял рядом, говорил о другом и смотрел вдаль, и это было хуже всего. Ожидание разоблачения сделалось совсем уж невыносимым; Варан сунул руку за пазуху, вытащил подсохшую купюру и с каким-то даже облегчением протянул магу:
        - Я нашел. Нес отцу… И все.
        Маг сдвинул на затылок свою шляпу. Взял купюру небрежно, как меняла. Положил ее на ладонь. Прищурился на радужное сияние, бледное при свете дня.
        - Я думал, может, она настоящая, - неизвестно зачем добавил Варан.
        Маг покачал головой:
        - Она поддельная… Как и та, первая. Одна рука, один почерк… Мы ведь никому об этом не скажем, правда?
        - Мы? - пробормотал Варан.
        Маг вскинул голову:
        - Тихо, вот она идет… Ты ей, пожалуйста, тоже не говори.
        Варан обернулся, но дорога была пуста. Он открыл рот, чтобы спросить о чем-то, но в этот момент Нила появилась - она шла медленно, в обеих руках у нее были корзинки с продуктами для хозяина и лакомством для змейсих. Кручина и Журбина, питавшиеся исключительно рыбой, иногда в порядке поощрения получали сладкие репсовые печенья.
        Варан выпустил нож:
        - Не хочешь за меня замуж - так и скажи.
        - Ты еще с отцом не говорил. Может, после всего он тебе и не разрешит, - Нила смотрела в сторону. - А ты мне голову морочишь…
        Варан поднялся и вышел из пещеры.
        Небо - последнее небо сезона - было белым от звезд. И в нем кругами плавала патрульная крылама.
        Я люблю тебя - и буду за тебя драться.
        Нет, не так.
        Я люблю тебя - и буду драться за тебя, даже если ты меня уже разлюбила. Я буду драться за свою любовь, даже если в этой драке придется тебя прикончить…
        Варан сплюнул под ноги.
        Бред.
        - Я боялась, ты будешь с ним драться.
        - Вот еще.
        Нила чистила большой закопченный котел. Тонкие руки по локоть были перепачканы сажей.
        Варан потрошил рыбу.
        - Когда я увидела вас вдвоем на дороге, я подумала, что сейчас сяду на попу, Шуу свидетель. Кто он такой? Что здесь вынюхивает?
        - Просто горни, - соврал Варан.
        - Да нет, - помолчав, сказала Нила. - Не просто… Что-то в нем есть. Что - не пойму.
        - Как насчет свадьбы? - неожиданно грубо спросил Варан.
        Нила вздохнула:
        - А ты наверху останешься?
        Он бросил очередную потрошеную рыбину в корытце с красной водой:
        - Меня никто не зовет… И что мне тут делать? Только прислуживать…
        - Отвалится от тебя кусок, если будешь прислуживать, - тихо сказала Нила.
        Последними с острова ушли весельные лодки. На них отплывали жители ближайших островов, являвшиеся на Круглый Клык не столько отдохнуть, сколько заработать.
        По морю ходили, переливаясь сизыми боками, воронки. По небу ходили смерчи; глядя утром на горизонт, Варан мог насчитать и пять, и семь, и девять за раз.
        Небо сделалось блеклым, будто от усталости.
        Хозяин закрыл для публики «катание на серпантерах». Кручина нервничала, предчувствуя конец сезона, ладить с ней становилось все труднее. Даже Журбина, всегда меланхоличная и покладистая, теперь позволяла себе скалить зубы и однажды цапнула Варана за руку. Впрочем, желающих посмотреть на «красоты подводных пещер» уже несколько дней как не было. Сезон заканчивался.
        Хозяин честно выплатил Варану заработанное - ни грошиком меньше, но и не больше положенного. Варан отнес деньги отцу.
        - Я хочу жениться, - сказал, глядя в пол.
        - В следующем сезоне, - сказал отец.
        Не спросил, на ком. А может, давно знал. Не стал удивляться, выяснять, сердиться. Просто сказал, сообщил легко и буднично: в следующем сезоне.
        Варан ушел, не ответив ни слова.

* * *
        Он каждый день нырял в «каменном саду». До последнего. Сносил Журбинин испортившийся характер, таскал ей печенье в рукаве, упрашивал не сбрасывать с седла, не бить хвостом и не кусаться, потому что на лодке добраться до «сада» не было никакой возможности.
        Вода с каждым днем становилась все мутнее.
        Однажды Варан попал в течение. Сам виноват - надо было предвидеть; он привык, что летом вода в гроте спокойна, как стекло. Привык - и потерял бдительность.
        Его рвануло, как огромной грубой рукой, и потащило под камень. Мелькнул и погас свет; спасло дурака только то, что длинная уздечка Журбины, в последние дни склонной к побегу, была в тот момент намотана на запястье. Змейсихи чуют течения, как никто в мире; Журбина поплыла, избрав единственное направление, способное спасти ее и ныряльщика. Выбравшись, Варан долго кашлял и плевался, а потом от полноты чувств поцеловал Журбину в холодную чешуйчатую морду, и змейсиха сразу же отоварила его по ноге жгучим хвостом - чтобы не забывался…
        Больше Варан не осмеливался нырять.
        Сезон заканчивался. Все хорошее и все плохое, что несут в себе течения, водовороты и смена ветров, - все это будет потом.
        Глава четвертая
        Ковчег мотало и вертело. Море снова и снова, в который раз, пыталось потопить уродливую, неуклюжую с виду, громоздкую посудину. Поддонки цеплялись за стены и друг за друга. Кого-то рвало. Кто-то спокойно спал.
        Море было бурое с белым, в клочьях пены, больное, отвратительное море. Оно выдыхалось с каждой минутой. Оно теряло силы, над ним собирались, как рыбы над падалью, тучи.
        Сестры, Лилька и Тоська, висели на Варане с двух сторон. Они отяжелели за сезон. Скоро, пожалуй, они сравняются с ним в росте.
        - Вараш… А правда, что ты жениться хочешь?
        - Кто сказал?!
        - Долька соседская… А что?
        Тучи становились плотнее. Верхушки острова не стало видно; каменный мир горни остался там, где ему следует быть - наверху.
        Над водой мало-помалу поднимались осклизлые, покрытые илом и водорослями крыши поддонья.
        И пошел дождь.
        Утопленников нашлось меньше, чем в прошлом сезоне, - всего одиннадцать. Троих опознали по заранее разосланным княжеским разыскным грамотам, обернули просмоленной шкурой и отправили наверх. Прочих отдали, как положено, морю.
        Сняли сетки с полей. Донные поднялись даже веселее, чем обычно.
        - Без репса не останемся, - удовлетворенно говорил отец.
        Варан помогал матери прибираться в доме. Иногда среди грязи удавалось найти что-нибудь по-настоящему ценное - металлическое украшение или монету. Малявки радовались, прыгали до потолка; Варан всякий раз вздрагивал, когда в куче мусора обнаруживалась цветная тряпка.
        Ему мерещилось радужное сияние.
        Отец починил и вычистил водосборники. Море мало-помалу успокаивалось, обретая обычный серый цвет. Старый Макей взялся развозить почту на своей педальной шлепалке. Сестра матери с Малышки писала, что староста рудокопов велел поставить на берегу новую печь. И никто нигде не слышал, чтобы среди ила или умирающих водорослей отыскалась настоящая сотенная купюра - радужная, новенькая.
        Возвращались к дому дойные кричайки - некоторые с приплодом. Появилось молоко. Варан вспомнил вкус сыра.
        Налетели сытухи - они всегда налетают осенью, собирают дань с обнажившейся суши. Варан с отцом ходили на охоту, провели ночь на холодном камне с арбалетами наизготовку и пару сытух подстрелили. С победой возвращались домой - будет новая одежда, будут бочки маринованного мяса; к сожалению, сытух нельзя есть иначе, кроме как крепко промариновав. Воняют.
        С раннего утра и до ночи находилось множество неотложных дел. Едва справившись с домом, полем и водосборниками, взялись налаживать винт. Тросы подгнили, пришлось добывать новые; староста Карп торопил, велел подготовить транспорт как можно скорее. Не спали ночами; наконец запустили винт на пробу, и Варан, поднявшись над облаками, увидел мир горни после сезона - в желтых листьях увядшего шиполиста, в оголившихся камнях, в замусоренных расщелинах.
        Солнце палило немилосердно. Пришлось сразу же надеть очки.
        На пристани стоял причальник Лысик. Глядел мимо Варана. Цедил слова, как сквозь сито.
        Так началось межсезонье.

* * *
        Стояли туманы. Бродили по суше, съедая иногда половину поселка. Висели над морем, проглатывая и выплевывая лодки рыбаков; На носу каждого суденышка болталась в рамке металлическая рыбка, носом всегда указывала на Малышку, а правым плавником - на Круглый Клык.
        Донные посевы поднялись в половину человеческого роста.
        Мать учила Лильку и Тоську доить кричалок. Девчонки, торопливые и неуклюжие, получали то когтем по ноге, а то и клювом по лбу. Роптали. Мать грозила даже ремнем.
        Варан ходил кругами, налегая на рычаг, глядя в землю. Страшно представить, сколько тысяч кругов он прошел за свою жизнь, наворачивая пружину спускателя. А сколько прошел отец?!
        Вокруг пружины была вытоптана круглая бороздка в земле. Идти было не так уж трудно, просто уныло и скучно до одури; иногда после нескольких часов непрерывного хождения по кругу Варан засыпал с открытыми глазами. Ему виделись белые дворцы, поднимающиеся из воды, странные птицы на деревянных плотах, а иногда виделось, будто он летит на крыламе и море - внизу…
        Подниматься надо было каждый день. Горни требовали пресную воду. Поддонкам необходим был сушняк; винтом поднимали влажные водоросли и принесенные морем кусочки дерева, раскладывали на сушильнях под жгучим солнцем. Потом оборачивали просмоленной тканью и спускали вниз и распределяли под надзором старосты Карпа, и совершенно естественно получалось, что половина всего топлива попадала ему, старосте, в хранилище и в печь…
        Пружину винта наворачивали непрерывно, и днем и ночью. По распоряжению старосты молодые мужчины поселка приходили по очереди вертеть рычаг и, чтобы не было так скучно, являлись большими компаниями. Темы для разговоров имелись общие, вернее, одна большая тема: кто как и сколько заработал в сезон.
        В этом году было все как обычно и - все по-другому.Приятели сторонились Варана. А может, ему казалось, что сторонятся. В поселке болтали, что он провел в Тюремной Кишке чуть ли не полсезона. Ему, может, и самому так казалось, но если по правде - сидел-то он чуть больше недели…
        …И все эти осторожные расспросы с приторно-сочувствующими лицами: ну как там? Разбойников видел? А душегубов?.. И понимающая ухмылка. Захотел парень подзаработать более обычного, это случалось и случается. Разбойникам весточку кинуть, или внимание торговца отвлечь в нужный момент, или еще кое-какая мелкая работенка, сама по себе вроде и нестрашная, и незначительная… Правда, обычно на такое идут пришлые ребятки с окрестных островов, да хотя бы и с Малышки. Круглоклыкскому поддонку на пособлении попасться - большая редкость, может, потому и отпустили…
        Так или примерно так воображал себе Варан разговоры односельчан и не желал не то чтобы оправдываться - видеть никого не хотел.
        Сегодня утром отец на винте ушел наверх. Помощников из поселка до полудня не полагалось; Варан ходил по кругу в полном одиночестве.
        Нила осталась наверху. Что она там делает, как служит - Варан не думал. Жизнь горни в межсезонье представлялась ему бесконечной скамейкой в богато убранной пещере. Горни сидят и глядят друг на друга. Иногда ходят в гости к соседям, в расщелину, украшенную драгоценными камнями. Иногда - очень редко - принимают посланников от Императора; те прибывают в крылатых повозках, закрытых со всех сторон от палящего солнца. На лицах и мужчины, и женщины носят вуали - чтобы не сжечь кожу, ненароком выглянув из-под камня. Разумеется, князь и его приближенные проводят Время приятнее - к их услугам музыканты и рассказчики историй… И еще они читают книги, которых в императорском хранилище наберется, по рассказам, несколько десятков…
        Стараясь не думать о Ниле, Варан вспоминал Императорского мага Лер… как его там… который, похоже, тоскует на Круглом Клыке. В наказание его, что ли, заслали в такую глушь?
        Над головой Варана вдруг завертелись, свились узором серые облака. Возвращался винт. Варан застопорил рычаг, мимоходом вытер пот со лба и приготовился встречать отца.
        Корзина вывалилась из туч почти над самой землей. Иногда в такие минуты удавалось увидеть краешек неба - но не сегодня. Лопасти винта, большие и малые, стряхнули налипший туман. В облаках осталась выемка, быстро зараставшая подвижными серыми клубами. Корзина жестко грохнулась в посадочную подушку, сооруженную из песка с гнилыми водорослями.
        Лицо отца было очень спокойным и бледным, как от боли.
        - Тебя ранило? - быстро спросил Варан. Отец отрицательно мотнул головой.
        - Тогда что?
        Отец выбрался из корзины. Вытянул пустые бурдюки. Дождевая вода стекала по его лицу, мраморно-белому в обрамлении прилегающего черного капюшона.
        - Тебя наверх требуют, - сказал отец.
        Лопасти винта, помнившие полет, никак не могли успокоиться. Капельки дождя, привыкшие к спокойному отвесному полету, сносило в сторону неестественным в поддонье ветром.
        - Требуют - значит, поднимусь, - сказал Варан.
        Отец покосился на него и, волоча за собой бурдюки, побрел к водосборникам.
        Варан догнал его:
        - А зачем? Что они говорят?
        Отец, не глядя, покачал головой:
        - Немедленно наверх. Вот что они говорят. Сегодня.
        Варан через силу засмеялся:
        - Они что, не понимают, что винт…
        - Пришлют за тобой, - сказал отец, открывая заслонку водосборника. - Пришлют… кого-то. Стражу… Я вот думаю - может…
        Отец запнулся.
        - Что? - тихо спросил Варан.
        - Лодка, - сказал отец, по-прежнему не глядя. - Возьми лодку… В тумане не найдут. Уходи куда-то, хоть на Малышку… Там в рудниках, говорят, можно спрятаться… Хоть на всю жизнь…
        У Варана поползли по коже мелкие колючие мурашки. То, что говорил отец, было из другой жизни. Из бредового сна… Вспомнился беглец, о котором рассказывала Нила, - тот, что жил в пещерах даже в сезон и, наверное, видел Шуу…
        - Ты думаешь, я в чем-то виноват?!
        Отец глянул на него, сморщился, как пустой бурдюк, снова отвел глаза:
        - Какая разница… если они стражу присылают…
        - Меня ведь отпустили!
        - Отпустили… потому что куда ты денешься? Они знают, что привязан ты, не убежать… А сейчас туманы.
        - Что мне, всю жизнь в тумане сидеть?!
        Отец понурился и отошел, а Варан еще долго стоял, глядя, как бежит по желобу дождевая вода.
        На берегу стояла, нервно переступая ногами, небольшая серая крылама. Ребятишки и взрослые со всего поселка побросали дела и сбежались и встали широким кругом, не решаясь приблизиться.
        Крылама брезгливо стряхивала налипшие водоросли с когтистых пальцев. Расправляла и складывала желтые перепонки на лапах. Топорщила перья, взмахивала крыльями, разбрасывая веер брызг. Рядом, спиной к птице, стоял горни в серебристо-черной броне верхнего стражника. Ждал чего-то, скрестив на груди руки. Лицо его было закрыто частой матерчатой сеткой со стальными колечками. Из-под сетки вырывался белый пар в такт тяжелому дыханию.
        Он ничего не видит, подумал Варан. Только что было солнце, ослепительный свет сквозь защитную сетку… В поддонье для него - тьма.
        Проще простого одолеть его, подумал Варан. Угнать крыламу…
        Шуу, не кто иной, навевает такие мысли. Крылама не покорится чужаку и в лучшем случае скинет его в море. А в худшем… нападение на стражника - страшнее преступления, кажется, и нет. Приравнивается к разбою - и к изготовлению фальшивых денег…
        Односельчане расступились перед Вараном, и непонятно, чего было больше в этом молчаливом движении - отвращения или страха.
        - Я здесь, - сказал он, остановившись в нескольких шагах от птицы. Стражник повернул голову. Наконец-то откинул сетку с лица.
        Варан открыл рот.
        - Привет, - сказал его могущество Императорский маг и улыбнулся краешком рта. - Полетели?

* * *
        Крылама была стара и, по-видимому, немощна. На спине ее лежало тройное седло - Варан успел заметить, что стражники всегда патрулируют по трое. Стремян не было - пятки упирались в покрытые перьями бока и все время соскальзывали.
        Круг любопытных раздался в стороны, кое-кто на всякий случай присел, закрыв голову ладонями. Птица взяла разбег в сторону моря; Варана так трясло и подбрасывало в седле, что он, позабыв приличия, вцепился в плечи его могуществу магу. Добежав до кромки, птица не остановилась и продолжала разгон по водной глади. При этом она сильно и как бы раздраженно била крыльями, и тучи брызг смешались с дождем. Потом крылья перестали касаться воды. Крылама летела, с каждым взмахом поднимаясь, Варана то вдавливало в седло, то он вдруг терял вес, и желудок прыгал к горлу.
        Крылама вдруг резко взяла в сторону. Правое крыло ее указывало вниз, левое - в небо; Варану показалось, что он сейчас упадет. Судорожно нащупывая ногами опору, он увидел поселок, россыпь людей на берегу, гладкое море в пятнышках дождя, лодки, дома и улицы, канавы, водосборники… И сразу же все пропало - навалился туман.
        Варан задержал дыхание.
        В полной тишине - ни рева ветра, ни шума винта - крылама вынырнула из облаков, и Варан зажмурился. Очки лежали в нагрудном кармане, но дотянуться до них не было никакой возможности - обе руки требовались для того, чтобы держаться за мага.
        Солнце пробивалось сквозь кожу, выкусывало глаза из-под век. Варан наклонил голову; как жаль, что он такой слепой. Крыламы поднимаются неизмеримо выше, чем способен винт. Не увидеть, не успеть…
        Сделалось трудно дышать. Закружилась голова. Маг что-то крикнул - Варан не разобрал.
        Седло снова накренилось. Он понял, что сейчас упадет и что на этот раз смерть неизбежна. Крылама закричала - заревела начальственным басом, и снизу ей ответили такие же голоса…
        Резкий толчок швырнул Варана на жесткую спину сидящего впереди мага. Горячий свет лежал на лице, как раскаленная ладонь.
        - Приехали, - сказал маг. - Можешь разжать пальцы.
        Варан подумал, как унизительно будет, если его пальцы придется разжимать с помощью чужих людей. Собрался с силами и освободился от мага, даже, кажется, слегка его оттолкнул. Потом полез в нагрудный карман и негнущимися пальцами выудил очки.
        Видно было плохо. Посреди всего стоял черно-красный круг; только краешком глаза можно было различить каменный помост под ногами крыламы и край этого помоста, а за краем - небо и новые камни, скалы далеко внизу.
        - Это башня, - сказал маг, спускаясь с седла по ременной лесенке. - По возможности смотри под ноги.
        - Здесь нечем дышать, - сказал Варан через силу.
        - Горни тоже трудно дышать в поддонье…
        Варан нащупал на боку крыламы лесенку, спустился, путаясь в перьях, и сел на горячий камень. Ветер, коснувшийся щек, оказался ледяным.
        - Домой, - велел маг птице. Варан закрыл руками уши, потому что хлопанье крыльев оглушало, а ураган поднялся совсем уж невозможный.
        - Иди за мной, - сказал маг Варану. - Здесь люк.

* * *
        - Красное дерево. Розовое дерево. Палисандр. Можжевельник. Орех. Дуб. Груша. Каштан…
        Варан лежал на полу, водил пальцем по теплым выпуклым дорожкам. Прожилкам дерева, росшего десятки лет.
        - …Можно идти день и ночь, и снова день, и сотни дней. Можно лететь или ехать, а моря все не будет. Озера, реки… Ты знаешь, что такое река?
        - Текучая вода. Рассказывали плотогоны.
        - То, что привозят вам плотогоны, годится разве что в печку.
        - Большего нам не надо.
        - А я люблю деревянные вещи. Там, на материке, всю мебель делают из дерева.
        - Богачи.
        - Да нет… Бедняки тоже.
        - Я говорю, все люди на материке - богачи…
        Помолчали.
        В межсезонье башня была совсем другой. Оконные стекла плотно закрыты, и на каждом - серебристая сетка, защищающая от солнца. Сетка шевелится ветром, по деревянным панелям ходят тени и блики. В очаге горит огонь.
        - Я думал, здесь всегда жарко в межсезонье.
        - Здесь холодно. Просто ужас как холодно. А солнце жжет. Если останешься без крова - замерзнешь и сжаришься одновременно… Но это все-таки лучше, чем нескончаемый дождь.
        - К дождю можно привыкнуть, - сказал Варан.
        - Ко всему можно привыкнуть, - помолчав, ответил Лереала… как его там, и Варану показалось, что он вложил в эти слова совсем другой какой-то смысл. Что говорил он не о дожде.
        Их разговор продолжался много часов. Он двигался по кругу, будто накручивая пружину для спускателя. Или по спирали, как лестница в башне. Они успели поговорить о множестве замечательных вещей, и снова возвращались к ним, и снова повторяли одни и те же слова - будто пробуя их на вкус.
        - Мы иногда заходили на живые земли, - сказал маг. Варан уже успел понять из разговора, что отца у него нет либо говорить о нем не принято. И что детство он провел с матерью и почему-то в кочевьях. И успел повидать своими глазами если не весь мир, то, по крайней мере, значительную его часть. - Представь себе, плодородное поле… Такое, что дает четыре урожая в год без особых трудов… но под ним обязательно должны лежать человеческие кости. Мужчина, женщина, ребенок - все равно. И все относятся к этому совершенно спокойно - вот как вы к смене сезонов…
        - Это совсем другое, - запротестовал Варан.
        - Может быть, - легко согласился маг. - Или вот лес… Который очень милый, но время от времени у него наступает, гм, течка… И он просто снимается с места и идет. Ищет… другой лес. Я не совсем понимаю, есть ли у них половая принадлежность, но я клянусь тебе, Варан, когда они сходятся - такое начинается!.. Если на месте их встречи попадаются люди - они просто бегут без оглядки, бросая дома, скот, все бросая…
        - Ты обманываешь меня, - сказал Варан. - Смеешься.
        Маг обернулся, глаза его блеснули честным огнем:
        - Да клянусь же!.. В тех местах и не такое бывает. Ты пойди когда-нибудь сам все посмотри…
        Снова надолго замолчали.
        - Как тебе дышится? - спросил маг.
        - Ко всему привыкаешь, - Варан слабо улыбнулся.
        - Я к тому спрашиваю, что нам скоро лететь… Время, когда солнце уже село, но еще не очень темно… очень короткое.
        - Ты же можешь зажигать огонь… Я вот не могу понять - что ты можешь и чего не можешь?
        Маг печально улыбнулся:
        - Знаешь, написаны толстые книги… мудрецы тратят жизнь за жизнью, чтобы понять - что маг может и чего не может?
        - Ле-реала-руун…
        - Да ладно… Мое настоящее имя - Сполох… А друзья зовут… звали меня - Подорожник.
        - Не понимаю, - осторожно сказал Варан.
        - И не надо понимать, - отрезал маг. - Если ты будешь звать меня Подорожником, тебе будет просто, а мне - спокойно. Вот и все.
        Они вылетели на пластунах, птицах относительно мелких, способных взлетать только с края скалы - в отвесном падении. Солнце коснулось края туч, белое облачное великолепие залилось красным и золотым. От этой картины у Варана перехватило дух, и он даже не успел испугаться, когда его пластун камнем рухнул вниз.
        Выровнялся. Лег на теплый воздушный поток, замер, расправив неподвижные крылья. Рядом - чуть отстав - точно так же шел пластун Подорожника.
        Теперь Варан был зрячим. Теперь он летал так же свободно, как прежде плавал. Он смотрел сверху вниз на Круглый Клык - и не узнавал его.
        Где зелень? Где бесконечные заросли шиполиста? Где бархатки, покрывавшие самый твердый камень толстым лоснящимся ковром? Скалы, щели, снова голые скалы. Там, где было море, - пустота. Подводные красоты обнажились, как скелет. То, что было живым и красивым, теперь казалось неестественным и неприятным.
        Пластун, управляемый Подорожником, нырнул под каменный карниз и скрылся из глаз. Варан, сжав зубы, направил свою птицу следом.
        Для того чтобы укрепиться на камне, пластуну хватало мельчайшего выступа или крохотной щели. Оглядевшись, Варан обнаружил себя в перевернутом мире: здесь были деревья и скалы, устремленные вершинами вниз, к небу. Бездна, сказал себе Варан, и его замутило. Одно дело знать, что ныряешь в бездонном море, другое дело - увидеть однажды своими глазами…
        Ветер продолжал работу воды - грыз камни, свистел в промоинах, слизывал соль. Подорожник что-то говорил, но Варан расслышал лишь со второго раза:
        - …карман в скале… недоступный в сезон… смотри место, ты должен узнать…
        Стараясь дышать глубоко и ровно, Варан сполз с седла. Долго выбирал, куда поставить ногу. Пахло водорослями. На темных камнях умирали без воды моллюски в плотно сомкнутых раковинах.
        - Это не здесь, - услышал собственный голос.
        - А где?
        - Это третья «арка»… А нам надо в «каменный сад». Туда, - Варан махнул рукой.
        - Далеко? Перелетим?
        Пластуны один за другим упали в пропасть; чувство падения было привычно Варану, но оставалось тем не менее одним из самых неприятных ощущений. За секунду до столкновения с выступом скалы птицы расправили крылья и круто взмыли к зениту. Император свидетель, подумал Варан с закрытыми глазами. Такие фокусы, да со всадником на спине - как эта исполинская пичуга не ломает себе хребет?! Магия, не иначе…
        Пластуны снова нырнули под карниз и утвердились на камне. Варан долго оглядывался, пытаясь узнать место, а узнав, сморщился:
        - Надо вернуться…
        - Полетели?
        - Снова промахнемся, - Варан помотал головой. - Давай так… С камушка на камушек…
        - Доберемся?
        - Не знаю…
        Маг шел первым, Варан за ним; перебираясь с уступа на уступ, они постепенно взбирались выше и выше. Ветер носил обрывки разговора, бил звуком о стену и подхватывал осколки. Иногда Варану казалось, что его слова, отраженные эхом, касаются его ушей раньше, чем он успевает произнести их.
        - Норы…
        - Водоросли не трогай - не удержат…
        - Здесь гладко, надо правее…
        - Уровень моря видишь?
        - Что там?
        - Порезался… Здесь ракушки…
        Добравшись до «сада», оба остановились на узком карнизе вдоль скалы - Варан лицом к стене, Подорожник - спиной.
        - Ты летать не умеешь? - еле слышно спросил Варан.
        - Нет, - подумав, ответил маг. - Но я могу удержаться без опоры… несколько секунд. Это не называется «летать». Это на крайний случай… если тебе интересно, что будет, если мы упадем.
        - Я думал, ты умеешь, - признался Варан. - Я думал, сейчас ты полетишь вниз и найдешь тайник.
        - Те, кто спрятал деньги, тоже не летают, - маг разглядывал свою ладонь. Глубокий порез у основания большого пальца уже почти затянулся. - Мы закрепим веревку, и я спущусь посмотреть.
        Варан глянул вниз. Сквозь щели между камнями виднелось опрокинутое небо, серо-белый ковер облаков.
        - Ты слишком храбрый для человека, который не умеет летать, - сказал Варан неожиданно для себя.
        Подорожник ухмыльнулся:
        - Это лесть? Или предупреждение?
        Варан хмыкнул. От постоянного ветра начинали ныть и чесаться уши.
        - Сильных течений в сезон не бывает, - задумчиво пробормотал Подорожник.
        Варан кивнул:
        - Сильных - нет… Но по ночам остров втягивает воду под себя. Днем «выдыхает»… Где есть большие внутренние тоннели, движение воды чувствуется сильнее. А здесь под скалами Западный Червь, это не очень большой тоннель, но все-таки…
        - Может, тайник в Черве?
        - Туда не пробраться никак. Раньше были воздушные пробки, и в сезон можно было пронырнуть… ребята рассказывали. А потом там случились обвалы, ну, трещины… Воздух весь вышел.
        - А в межсезонье?
        Варан нехотя пожал плечами:
        - Я поддонок… В межсезонье у меня другие заботы.
        - И правда, - рассеянно согласился Подорожник.
        Варан смотрел, как он перебирается с карниза на камень и оттуда на другой карниз. Как выбирает щель поудобнее, как вбивает в щель железный костыль, как шепчет над креплением - вероятно, колдовские слова, обеспечивающие прочность…
        - Вбей два, - сказал Варан.
        - Что?
        - Надо две точки крепления… Лучше больше. Но хотя бы две.
        - Тогда помоги…
        Варан смерил взглядом расстояние до ближайшего камня. Перескочил, поскользнулся, потерял равновесие, вырвал клок сухих водорослей, испугался до холодного пота. Замер, прижавшись к камню, слушая завывания ветра далеко внизу. Снова стало темнеть перед глазами - не хватало воздуха…
        Из темной щели высоко вверху выскочила многоногая тварь. Бесшумно пронеслась по отвесной скале, уронила белый комок помета - по счастью, не на голову. Оборвала ракушку со стены, снова скрылась в щели, и оттуда послышался хруст.
        - К Шуу в задницу, - ругнулся Варан.
        Маг сбросил вниз свободный конец веревки:
        - Ну, я пошел…
        Варан нашел в себе силы кивнуть.
        Маг легко скользнул вниз - Варан до конца не верил, что он решится это сделать. Вот исчезла его голова, вот пропала из поля зрения исцарапанная рука с перстнем на указательном пальце. Варан преодолел головокружение и перебрался поближе к тому месту, откуда его могущество начал спуск.
        Где-то там, внизу, магом играл ветер. Веревка терлась о камень, прекрасная толстая веревка. Скоро волокна начнут лопаться одно за другим, веревка разлохматится, подобно уродливому цветку. А потом порвется. Варан проглотил слюну.
        Знает ли князь об их экспедиции? Разумеется, знает. Его могущество вполне мог бы прихватить сюда десяток стражников… и отправить на поиски одного из них. Но предпочел спускаться сам…
        Солнечные пятна ползли по камням, и от них полутьма делалась почему-то темнее. Варан отодвинулся, пряча лицо от жгучего пальца, пробившегося сквозь щель в скале. Может быть, маг до сих пор подозревает его. А может, вся экспедиция затеяна для того только, чтобы он, Варан, каким-то образом себя выдал…
        Он утвердился на карнизе так надежно, как только мог, и заглянул в расщелину.
        Веревка, такая толстая вблизи, по мере удаления делалась все тоньше и тоньше, и на паутинном ее конце болтался человечек - очень легкий. Ветер вертел им, как заблагорассудится, а человечек если и поднимался вверх, то очень медленно и вяло.
        Может быть, его магия ему поможет, подумал Варан. Я многое не успел спросить… О лесах, о дорогах, о подвале, где сидят маги с хвостами… И что у них было с Нилой в тот раз. Нет, я знаю, что ничего не было… Но пусть скажет сам. Пусть удивится. Пусть рассмеется мне в лицо, и я пойму наконец, что - дурак…
        Он сел на карниз, уперся ногами в камень, взялся за веревку и принялся тянуть изо всех сил.
        - Там голая стена, - сказал Подорожник. Он едва дышал. Он явно не умел летать; более того, спускаясь по веревке, он переоценил собственные силы.
        - И там такой ветер…
        - Нам очень важно найти этот тайник? - осторожно спросил Варан.
        - Мне очень важно найти этот тайник, - сказал Подорожник, не глядя на него. - Вполне возможно, что если я не найду…
        Он замолчал.
        - Императорские маги могут чего-то бояться? - спросил Варан шепотом.
        Подорожник поморщился и кивнул:
        - Не отвечу за всех Императорских магов…
        Выл ветер. Высохшие водоросли колыхались, напоминая иногда бороду старосты Карпа, иногда волосы мертвой женщины, которую в прошлом году море бросило на отцовский огород. В лицо Варан не смотрел, но волосы - запомнил…
        - Может быть, нам поискать как-то по-другому? - спросил он тихо. - Здесь столько пещер… Иногда очень маленьких… Разломы, колодцы… Попробуем найти вход?
        Подорожник подумал.
        - Море смыло человеческий запах, - сказал он наконец. - Если бы это была просто пещера… Даже спустя месяцы… годы… запах сохраняется. Особенно запах того, кто оставляет тайник. Он волнуется, боится разоблачения… Он возбужден… Я бы учуял.
        - Так это правда, что ты можешь выйти на балкон, понюхать ветер над поселением и узнать все помыслы?
        - Не все… Только самые сильные. Страх, ненависть… любовь.
        Варан разглядывал его лицо - сейчас очень усталое и немолодое. Серые глаза провалились, так что невозможно было различить их выражение. Губы запеклись.
        - Чем я пахну? - тихо спросил Варан.
        Маг взглянул на него. Хмыкнул:
        - Любопытством. Очень мало - страхом… Но любопытством - больше.
        - Можно спросить?
        - Попробуй.
        - Сколько тебе лет?
        Подорожник покачал головой:
        - Как тебе сказать… Зависит от счета. Спроси меня потом как-нибудь…
        Темная тень на секунду погасила солнечное пятно. Потом следующее, потом - дальше; снаружи вокруг острова кружила большая птица. Крылама.
        - Нас ищут, - сказал Варан.
        Маг усмехнулся:
        - Пускай… Давай послушаем тебя и станем просто заглядывать во все дыры. Авось повезет.
        Варан быстро на него взглянул:
        - Ты ведь не думаешь, что я знаю, где тайник?
        - А было бы проще, если бы ты знал, - пробормотал Подорожник.
        День клонился к вечеру.
        Они перебирались с камня на камень, то и дело рискуя свалиться вниз, в бездну. Варан не раз прикидывал - сколько займет времени свободный полет до поддонья? Успеешь вспомнить если не всю жизнь, то, по крайней мере, самые пакостные ее моменты…
        Они находили в скале провалы без света, без дна, и маг бросал в них камушки. Камушки горели пламенем против всех законов природы, и падали, освещая склизкие стены, разломы и щели, и часто гасли, не добравшись до дна. Один раз в расщелине обнаружился труп большого морского зверя - Варан так и не понял какого.
        Близился вечер.
        - Наши пластуны не улетят?
        - Они обучены ждать до последнего. Был такой случай - хозяин забыл пластуна на скале, и тот сдох от голода - в ожидании…
        - Ты смеешься, - Варан неуверенно улыбнулся.
        - Смеюсь, - маг вздохнул. - Пластуны будут ждать до заката, на закате вернутся к кормушкам, и для начальника птични это будет сигнал тревоги…
        - Я не боюсь.
        - Я знаю. Я тоже не боюсь. Я просто устал… Кстати, как тебе дышится?
        - Плохо.
        - Понимаю… Скоро вернешься в свое поддонье. Будешь выращивать репс, накручивать пружину винта… Ты странный персонаж. Поддонок, соединяющий верхний и нижний мир… Проводник…
        Варан обеспокоенно покосился на Подорожника: ему показалось, что маг бредит.
        - Ничего, - Подорожник провел ладонью по лицу. - Ничего… В эту дыру мы уже заглядывали - видишь, я ее пометил… Попробуем взять левее. На тот камень можно как-то залезть?..
        До заката оставалось полчаса, когда горящий камушек осветил внизу подобие ступенек.
        Ни Варан, ни маг не издали ни звука. Только переглянулись.
        - Надо спускаться, - сказал Подорожник.
        - Давай я, - сказал Варан.
        Маг долго его разглядывал.
        - Я покрепче буду, - сказал Варан, оправдываясь за дерзость.
        - Давай, - согласился маг.
        Закрепили веревку.
        - Я попробую тебе светить, - пообещал маг.
        - Ага…
        Темнота нервировала, но не пугала. Спускаясь, Варан упирался ногами в каменную стену. Сверху летели, кружась, светящиеся искры - казалось, вся пещера светится, как теплое море.
        - Здесь лестница, - сказал Варан, достигнув дна. - Идти?
        - Иди, - голос мага прозвучал непривычно низко, эхо повторило его сто раз, перебросив от стены к стене. - Только. Ничего. Не трогай. Просто. Посмотри.
        - Ага…
        Сверху полетел, кружась, как бабочка, комок пылающих водорослей. Сухая трава горела, но не сгорала. Когда подарок опустился на дно, в пещере посветлело настолько, что Варан смог рассмотреть нижние ступеньки каменной лестницы и узкий ход у ее подножия.
        - Я пошел, - сказал он на всякий случай.
        Комок водорослей покатился за ним по земле, будто гонимый ветром. Варан остановился - огненный шар остановился тоже.
        - Здорово, - одобрил Варан.
        Ход был узкий - такой, что даже тощему Варану пришлось бы протискиваться боком. Другое дело, что протискиваться Варан не собирался - осторожно просунул голову.
        Огненный шар оказался смелее. Миновав порог, покатился вперед по узкому коридору. Кое-где на полу еще не высохли лужи. В дальнем углу лежала раздувшаяся рыбина.
        - Ого, - сказал Варан.
        Шар остановился перед каменным сундуком с расколотой крышкой. Трещина светилась радужным светом; на большом железном замке было крупными буквами написано: «Малышка, мастер Сосн во славу Императора». А еще ниже, маленькими буквами: «Ты мертв».
        Варан стоял, не в силах отвести взгляда.
        Огненный шар взорвался, разбрасывая дымящие вонючие стебли; за мгновение до взрыва Варан успел увидеть, как маленькие буквы стекают с замка железным быстрым червячком.
        Не видя ничего, кроме красных прожилок на собственных веках, Варан кинулся назад. Император хранил его - он не поскользнулся и не споткнулся на ступеньках; он сразу нашел веревку, вцепился в нее, и веревка с неожиданной силой потащила его вверх.
        Не хватало воздуха. Потемнело в глазах, и новая темнота была куда гуще привычной темноты подземелья.
        Руки перестали слушаться. Тонкая ладонь ухватила его за запястье…
        Варан уверенно потащил спасителя вниз.
        Он увидел, как маг Подорожник переваливается через край колодца. Как лопается веревка. Как на фоне светлого проема мелькают ноги в башмаках из рыбьей кожи…
        «Ты мертв», - сказал кто-то.
        Падение замедлилось. Теперь Варана снова тащили наверх.
        Свет проема был все ближе. Варан увидел над собой белое лицо с крохотными, глубоко ввалившимися глазами.
        Следующим рывком его перебросило через край; он едва не соскользнул в соседнюю расщелину. Цепляясь руками и ногами, задержал падение. Замер. Ныл ветер. А больше не было ни звука.

* * *
        - Ты врал мне. Ты умеешь летать.
        Они сидели на каменном карнизе. Пластуны, как и было предсказано, сбежали, едва дождавшись заката. Спасибо верным птицам - пометили место, оставив на карнизе две едко пахнущие кучки. Варан уселся рядом без всякой брезгливости, но маг не успокоился, пока не нашел способ сбросить пластунов подарочек в бездну.
        Теперь они сидели в темноте, которая с каждой минутой становилась все гуще и определеннее. Нагретый солнцем камень отдавал тепло.
        - Не говори ерунды, - вяло огрызнулся маг. - Я могу продержаться в воздухе несколько секунд… ну, минуту… в крайнем случае. Честно говоря, никогда не встречал магов, которые летали бы сами, без помощи птиц или заговоренных предметов…
        Подорожник наклонился и плюнул вниз, в бездну. Плевок засветился зыбким неприятным светом. К ночи ветер стих, и мерцающая искра падала почти отвесно, пока не погасла где-то в облаках.
        - Во рту пересохло, - пожаловался Подорожник.
        - Я бы поплевал, - сказал Варан. - Но у меня так не получится…
        - Начальник птични сам ничего делать не станет - побежит к князю. Тот либо примет его, либо велит обождать до утра… А если примет - потеряет полчаса на приступ напускного гнева… За гневом так удобно прятать панику…
        - Чего ему бояться?
        Подорожник почесал кончик носа:
        - У нас сложные отношения с князем Круглоклыкским… Но за жизнь мою он отвечает головой.
        - Перед кем?
        Подорожник удивленно на него покосился. Варан прикусил язык. Маг снова наклонился над трещиной и выплюнул условный сигнал.
        В глубине разломов что-то шелестело и потрескивало. Возникли в темноте чьи-то светящиеся глаза. Мигнули, погасли. Снова тишина. Шорох осыпающегося песка…
        - Завтра вернусь со стражей, - пробормотал Подорожник. - Ты говоришь, там трещина в крышке?
        - Еще какая. И сквозь дырку в сундуке светят деньги.
        - И кто бы это мог быть, - пробормотал маг совсем тихо, себе под нос. - Скажи мне название чего-нибудь кислого.
        - Перекисший репс.
        - Не знаю, не ел…
        - Уксус.
        - О-о! - Маг снова плюнул. На этот раз плевок светился ярче обычного.
        - У тебя воды совсем не осталось, - сказал Варан.
        Маг потряс пустой флягой.
        - Нет, внутри, - сказал Варан. - А может…
        - Это идея, - сказал маг.
        Последовала возня на карнизе. В темноте Варан совсем потерял мага из виду; вдруг вниз полетела, переливаясь голубым и зеленым пламенем, струя жидкого огня.
        - Ого, - только и сказал Варан.
        Струя быстро иссякла.
        - Ты прав, воды не осталось, - печально сказал маг. - Ни внутри, ни снаружи… И они вовсе не спешат меня искать.
        Варана немного обидело, что он сказал «меня», а не «нас». Хотя, с другой стороны, это было правдой - на поиски Варана здесь, наверху, вряд ли найдутся охотники.
        - Но они же не могут совсем о нас забыть, - сказал Варан.
        Возможно, маг кивнул. Варан уже не видел ничего вокруг - только зеленые глазки-бисеринки снова вспыхнули в дальнем разломе, переметнулись поближе, мигнули и снова пропали.
        - Это люты, - сказал маг. - Души преступников.
        - Что?!
        - На самом деле это просто звери… Хотя и странные. Например, они запросто жрут друг друга. Живут семейкой - самец, самка и детеныши. Потом вдруг самка ни с того ни с сего съедает потомство и супруга… Или самец. А бывает, подросший детеныш съедает отца и мать, братьев и сестер.
        - Кошмар, - пробормотал Варан.
        - Поэтому они не плодятся. Но в то же время их не становится меньше… Говорят, преступников на земле всегда одно и то же число. Если одного повесят - другой тут же родится. На Болотном Крае считается плохой приметой, если младенец родился в один день с казнью. Такого, чуть подрастет, пытаются выжить куда подальше… А на Россыпи преступников вообще не казнят.
        - А что с ними делают?
        - Сажают в тюрьму на всю жизнь…
        Варан поежился:
        - Еще сторожить их…
        - А их не надо сторожить. Там тюрьма большая, целый город под землей… А вход один. И в этот вход уже сто лет как врос большой крючник.
        - Кто?
        - Такая тварь… Вроде как червяк. Спереди дырка, сзади дырка, по бокам костяные крючки - добычу хватать, ползать, опять же… Он быстро ползает по земле, по камню все едино… И вот, пока он свободно гуляет, ничего особенного - ну, хищник… Ну, овец крадет… А если почему-то застревает в земле… Это редко, но бывает… Тогда с голодухи пускает корни из крючков. Укореняется, и уже не сдвинуть…
        Варан нервно сглотнул:
        - Ты сам… видел?!
        - Вот этими глазами, - серьезно отозвался маг. - Так вот. На входе в тюрьму у них врос крючник. Питается водой, земляными соками… То есть уже как бы не хищник, а растение. Но рот остался, и полость внутри, и дырка сзади. Так вот преступника, которого осудили, дают ему сглотнуть. Это противно, но не больно. Он проходит тварь насквозь и выходит сзади… невредимый. А обратно - никак. Пища у крючника только в одном направлении движется…
        - Шуу, - еле слышно прошептал Варан.
        - А ты думал… Мир богат чудесами, и не все из них миленькие.
        Горящие глазки мерцали теперь у них над головами. По-видимому, лют, или кто это был, легко перемещался по отвесным камням.
        - Он на нас сверху не кинется?
        - Нет… Никогда.
        - А ты мог бы его прогнать?
        Подорожник щелкнул пальцами. Глазки исчезли.
        - Ты, наверное, очень могущественный, - сказал Варан, помолчав.
        Подорожник ничего не ответил.
        - Я слышал, - осторожно начал Варан, - что магами рождаются… То есть я хотел сказать, что от рождения… ну…
        - Когда-то давно, - устало сказал Подорожник, - я рассказывал тебе историю… пытался рассказать. Про Печника - мастера очагов. Бродягу, который никогда не ночует дважды под одной крышей.
        - Да, - неуверенно сказал Варан. И подумал: если на материке дороги такие длинные, как прожилки на древесных стволах… можно позволить себе такую роскошь - быть бродягой.
        - У него нет имени. Ни родины. Никого. Он ходит от дома к дому, от селения к селению… В жилище, где он разложит огонь в очаге, всегда - пока стоят стены - будет мир и достаток. Хоть двести лет… Я видел такие дома. Развалюхи, едва держатся… а их подкрашивают, латают, мастерят подпорки, хотя давно могли бы поставить новый дом.
        - И у них действительно мир и покой? - недоверчиво спросил Варан.
        - Представь себе…
        - А что ему стоит - разложить огонь во всех домах по очереди?
        Маг тихонько хмыкнул:
        - Он никогда не слушает ничьих советов. Никто не знает, как он ищет место для ночлега… Если бы он выбирал дома, где живут порядочные, работящие, и так далее, и так далее… Или, наоборот, несчастные, нуждающиеся в утешении… Но нет. Он может постучать в любую дверь, совершенно в любую…
        - А если его прогонят? - жадно спросил Варан. - Он накажет, наверное, молнию нашлет или еще что…
        - Какую молнию, опомнись, - маг засмеялся. - Тем, кто его прогонит, ничего не будет. Ни хорошего, ни плохого. Ничего… Кстати, его и гонят довольно часто. Потому что одно время, когда слухи о нем были особенно громкими… развелось Шуу знает сколько бродяг, просившихся на ночлег и с таинственным видом разводивших огонь. Самозванцы. Это всем надоело, ну и…
        Подорожник замолчал.
        - Почему же у него нет знака, - сказал Варан. - Какой-то метки, по которой его можно было бы отличить…
        - Ага-ага, - хмыкнул Подорожник. - Звезды во лбу, да?
        - Может, и звезды, - пробормотал уязвленный Варан. И спохватился: - Так это легенда или все-таки правда? Если ты видел те счастливые дома…
        - Я много чего видел, - Подорожник вздохнул. - Может, те люди… получили свое счастье как-то по-другому. А может, и не было счастья. Может, они хотели удивить соседей… И придумали себе сказку… Что еще у нас есть кислое?
        - Кисляк из кричайкиного молока.
        - Не пил… Какой вы, однако, гадостью питаетесь там у себя в поддонье… Ладно. Опять уксус. Уксус, да?
        Прошла долгая минута, прежде чем вниз полетел тусклый, еле заметный огонек.
        - Все, - выдохнул Подорожник. - Думаю, надо поспать.
        - Ага, - буркнул Варан. - И проснуться на полдороге в поддонье.
        Маг засмеялся:
        - Ну, давай приклеимся к скале… Есть способ…
        - Я не хочу спать, - признался Варан. - Я хочу пить.
        - Я тоже, - серьезно ответил маг.
        - Ты не мог бы наколдовать воды?
        - Сейчас? Нет.
        Помолчали.
        - Самого главного я тебе не сказал, конечно, - тихо проговорил Подорожник. - В доме, где он своими руками сложит очаг… там родится маг.
        - Ты хочешь сказать, - подумав, пробормотал Варан, - что в других местах маги не рождаются? Ни во дворцах, ни…
        - Только если он сложит очаг. Во дворце ли… в шалаше…
        - А ты…
        - И я. Все. Поэтому их так мало. Нас.
        - Значит, среди поддонков бывают маги?!
        Подорожник засмеялся:
        - Там, где он ходит, не бывает поддонков и горни. Там земля простая и плоская, как стол… и нет моря.
        - Да, ты говорил. Озера, реки…
        - Дороги…
        - И деревья до неба.
        - Да. Если повезет попасть в настоящий лес…
        - Я хочу туда! - вырвалось у Варана.
        - Тебе поздно, - серьезно заметил Подорожник. - Ты ведь уже родился…
        Посмеялись вместе. Варан оборвал смех: ему показалось, что из-за ближайшего камня кто-то глядит.
        - Этот… который сидел на замке…
        - СТОРОЖОК?
        - «Ты мертв», - Варан содрогнулся, вспомнив ползущие буквы на замке.
        - Скверно, - маг вздохнул. - Тот, кто оставил тайник, был серьезный человек… Или есть. Вряд ли он сгинул… не таков мастер, чтобы сгинуть ни с того ни с сего… Хотя бывают неожиданности… вот камнем ухнуло по крышке. Честно говоря, Варан, если бы сундук был целый и сторожок действовал в полную силу…
        - И что бы оно со мной сделало? - спросил Варан с болезненным любопытством.
        - Ничего особенного. Смертельный испуг… Трупы кладоискателей, умерших от разрыва сердца, производят неизгладимое впечатление на тех, кто идет следом. У них, знаешь, такие лица… гм. Сторожок может сто лет как протухнуть, а клады лежат себе, полеживают…
        - Я же сам вызвался, - сказал Варан после длинной паузы. В голосе мага ему померещились муки раскаяния.
        - Совестливые вы там, в поддонье, - хмыкнул маг. - Ради порядка должен заметить, что отправить сначала тебя - грамотное решение. Ведь ясно, что тайник поврежден… а значит, и сторожок подранен.
        В глубине горы что-то громко треснуло. Посыпалось. Стихло.
        - Что молчишь?
        - Да так, - глухо сказал Варан.
        - А вот не надо привыкать ко мне, - сказал Подорожник другим, холодным и отстраненным голосом. - Дружка нашел…
        Из щелей повеяло слабым, неожиданно теплым ветром. В отдалении крикнула птица, еще и еще. Маг Лереаларуун торжественно поднял руку с перстнем. Красный луч ушел вниз, мигнул, погас - и загорелся снова, указывая стражникам путь к пропаже.
        - Кто таков?
        Серебристые латы горели под солнцем так, что прокопченные стекла очков не спасали.
        - Поддонок.
        - Почему не в поддонье?
        - Винтовой… сушняк вожу. Воду.
        - Почему слоняешься без дела?
        Стражникам было скучно. Их осталось всего несколько человек на опустевшем острове. Императорская гвардия ушла, поручив неудачникам охранять голый камень, где из развлечений доступны только карты да пара потасканных шлюх.
        Варан набрался наглости:
        - Был вызван по личному распоряжению князя. Выполняю задание его могущества Императорского мага…
        - Чего?!
        - Охота - проверяйте, - с легким сердцем предложил Варан.
        Стражники благоразумно сочли, что береженого Император бережет. Для порядка хотели дать Варану пинка, но тот привычно увернулся.
        Опустевший Круглый Клык пугал его. Лысый, высохший, жалкий, неожиданно маленький; поднимись на горку - оглядишь весь остров от берега до берега. Белый камень, редкие островки растрескавшейся земли, жгучее небо, ледяной ветер… Там, где раньше помещались целые кварталы летних жилищ, теперь гладко и голо да ржавеют забытые в щелях колышки палаток. Варан попытался отыскать место, где была отцовская харчевня, но не нашел.
        Каменные дома горни стояли в центре острова - спина к спине, как горстка бойцов, готовых обороняться до последнего. Княжеский дворец, в сезон утопавший в зарослях ктотусов и шиполиста, оказался не таким уж большим и не таким величественным, как о том принято было говорить. Зато башня не изменилась нисколько - обиталищу мага плевать было на сезон и межсезонье, она все так же смотрела в небо, и на крышу ее как раз опускалась сверкающе-белая, до боли в глазах, и очень большая крылама.
        Варан потупился и часто заморгал. Поддонку не подобает так долго смотреть на небо, хоть три пары очков надень. И что ему за дело, кто и с чем навестил сегодня Императорского мага? Хотя крылама явно не княжеская. Здешнюю-то птичню он видел: четыре птицы поменьше, для патрулирования, и одна большая, для гонцов, но у той большой порода порченая - крылья с черными маховыми перьями…
        Значит, к магу прибыл гость из столицы. И речь пойдет скорее всего, о сундуке с поддельными деньгами…
        Варана чуть знобило - он не спал ночь и, что хуже, со вчерашнего дня ничего не ел. На рассвете его отвели на причал; здесь работали кое-какие знакомые поддонки - ворошили разложенную под солнцем морскую траву, сгребали сушняк, чинили причальные доски. От них Варан узнал, что отец на винте был здесь вчера вечером, расспрашивал о сыне, даже ходил к старосте причала, но ничего не узнал и ничего не добился. Обещал подняться на другой день после полудня.
        - Он винт недоворачивает, - с осуждением сказал молодой работник, имени которого Варан не помнил. - Едва цепляется, на последнем издыхании… Причальники говорят - нет хорошей накрутки, торопится слишком. Эдак он однажды навернется, и нам причал сломает, и машину к Шуу разобьет, вот помяните мои слова…
        Вскоре за этим едва не случилась драка. Работник искренне не понимал, что он такого сказал; Варана оттащили, вразумили грубыми словами и велели тихо сидеть, пока не поднимается винт. Поесть не предложили - слава Императору, на пристани нашлась бочка с водой и железная кружка на цепи…
        Варан, которому давно надоела пристань с ее лабиринтом вонючих нор, тесными складами и спесивыми причальниками, не стал дожидаться винта. Все равно отец поднимется не «после полудня», а самое раннее вечером: даже при половинной накрутке пружину так быстро не завести… Варан тщательно обновил слой копоти на своих очках и отправился в мир горни, под солнце.
        Каменная дорога поднималась на пригорок и ныряла вниз, теряясь из глаз. Казалось, она уходит прямо за горизонт. Варан наполовину опустил веки; приятно было воображать, что странствуешь. Что можно идти и идти, с рассвета до заката, и радоваться оттого, что дороге нет конца…
        Он прошел сотню шагов. Остановился на пригорке. Теперь перед ним открылся край света - пелена облаков внизу. Дорога спускалась вниз и обрывалась там, где над самой пропастью болтался и дымил погашенный сигнальный фонарь.
        А может, прыгнуть, подумал Варан ни с того ни с сего. Оттолкнуться от края - и как в море… Пронизать навылет облака. Увидеть на секунду залитое дождем поддонье. И навеки избавиться от всех разочарований…
        Он ужаснулся собственным мыслям. Вероятно, сказывались голод и недосып, и еще то, что он никак не мог набраться решимости и приблизиться к жилищам настоящих горни. Сезон уравнивает, зато межсезонье напоминает о пропасти между верхним и нижним миром. Нила - наполовину горни, а значит, все случившееся летом - змейсихи, пещеры, запах сухих водорослей - приснилось Варану. Виноват сезон - навевает странные сны…
        Красно-желтое крыло бабочки, придавленное черепком глиняной вазы, подергивалось на ветру, как живое. Варан, не думая, поднял черепок и взял крыло в руки. Ладони покрылись пыльцой, пыльца взлетела ярким облачком, которое тут же расплылось и растаяло. Крыло осталось в руках у Варана серой, кое-где прозрачной тряпочкой.
        Он выпустил крыло, и оно взвилось в воздух почти торжественно, почти красиво - в последний полет…
        Варан вытер руки о пучок бурой травы-бархатки, неизвестно как сохранившейся в щели под камнем. Может быть, придумать какой-нибудь предлог? Ведь он, Варан, является носителем тайны и - что очень кстати - никому не обещал хранить ее. Он летал сперва на крыламе, а потом на пластуне, он слушал рассказы Императорского мага, он нашел тайник и едва спасся от стража-заклинания… (В этом месте размышлений Варана передернуло. Надо же, какая гадость - «Ты мертв»…)
        Глупо и неестественно будет, если он, Варан, проведя почти целый день наверху без дела, не попытается разыскать Нилу и рассказать ей последние новости. Он вздохнул, еще раз отряхнул ладони, вытер слезы, катившиеся из глаз, несмотря на очки, и направился к сердцу острова - домам, сложенным в незапамятные времена из больших и мелких каменных глыб.
        Нет никого хуже слуг, живущих наверху, - так когда-то говорил отец. Варану редко доводилось встречаться с этой породой, но каждая такая встреча лишний раз подтверждала отцову правоту. Я потомственный горни, читалось на лбу у каждого из них. То, что я выношу горшки за княжеским племянником, и отец мой выносил, и дед выносил, - не имеет значения. Я вырос под солнцем, и ты, прячущий глаза за темными стеклами, не смеешь смотреть мне в лицо, как не смеешь взглянуть на взрастившее меня светило…
        - Ступай прочь, поддонок, или я позову стражу!
        - Что ты здесь делаешь, жаба? В Кишку захотел?
        - Я ищу девушку по имени Нила, - повторял Варан, как заведенный. - Она служит во дворце…
        - Идиот! Ты думаешь, тебя кто-то подпустит близко к дворцу? Ступай в свое поддонье!
        Перед воротами дворца помещался резервуар с водой, там плавали солонухи - две штуки. Варан подкрался поближе; рыбины, и большая и маленькая, были на редкость уродливы. Бесформенные тела их покрывала корка соли; солонухи были едва ли не самым ценным княжеским достоянием, потому что обладали свойством превращать морскую воду в чистейшую пресную - примерно по стакану в день. Отцу нынешнего князя преподнесли их в подарок чуть ли не за сто лет до Варанова рождения, и с тех пор ни один рыбак и ни один путешественник не могли преумножить сокровище, более того, никто не знал толком, где такие рыбы водятся. Поддонки втихомолку радовались этому - неизвестно, как сложились бы отношения верхних и нижних княжеских подданных, если бы пресная вода доставалась верхним без помощи водосборников нижних…
        К воротам дворца вел горбатый мостик, красиво отражался в круглом озерце.
        - Эй, ты! - стражник у ворот зачем-то поднял копье. - А ну, отойди!
        И Варан поскорее отошел. С его-то счастьем - обвинят в покушении на жизнь драгоценных рыб и повесят с облегченным вздохом: наконец-то!
        В животе бурчало все настойчивее. Варан вернулся на пристань, зарылся в кучу сушняка и проспал до заката - пока его не разбудили, тряхнув за плечо. Разбудивший оказался отцом - лихорадочно-веселым, непривычно говорливым, не верящим, кажется, в свое счастье, - в который раз потерянный сын снова возвращается живым и здоровым…
        Варан отмалчивался - то, что можно было рассказать Ниле в самых красочных подробностях, показалось бы глупой выдумкой, вздумай он поделиться пережитым с отцом. Взвалив на спины по мешку с сушняком (тяжесть невелика, но равновесие трудно удержать - сдувает), они один за другим прошли по причальной доске, навесили груз на крючья по бокам корзины, вернулись за новыми мешками и так, шагая взад-вперед по узкому причалу над бездной, нагрузили на винт восемь мешков сушняка и четыре мешка сухой, еще теплой соли.
        Отец задыхался. А Варан ничего - привык, наверное. Придышался к воздуху горни.
        Солнце уходило за край облаков. Подсвеченные сбоку, они казались совершенно реальной местностью с горами и пещерами, с деревьями, с обитателями; даже Варан, много раз испытывавший облака на ощупь, загляделся. Уж не та ли это страна, куда уходят горни после смерти?
        - Пошли домой, - отец положил руку ему на плечо. - Мать измучилась… Ночь не спала… Пойдем.
        Варан кивнул, прекрасно понимая, что дела его наверху закончены, и немного стыдясь того, что о матери за все эти полтора дня не подумал ни разу. Причальник Горюха махнул рукой, давая добро на спуск; отец первым влез в корзину, осмотрел крепления груза, кивнул Варану:
        - Император с нами… Загружены под завязку, ну да вниз - не вверх… Давай, сынок.
        Варан перебросил ногу через край корзины и в последний раз обернулся на пристань - причальные доски, как растопыренные пальцы, черные дыры складов, два причальника на краю каменного карниза сидят, свесив ноги, поплевывают в бездну, благо поддонкам все равно, плевки или дождь…
        Причальники разом обернулись, заметив что-то, невидимое Варану, и через секунду из темного коридора выскочила Нила. Варан моментально узнал ее, несмотря на то, что была она не в привычных брюках, а в платье. Широкополая шляпа сдвинута на затылок, рваной паутинкой болтается светлая вечерняя вуаль - Нила выглядела как настоящая горни, только что проснувшаяся на куче сушеных водорослей.
        - Нила! - Варан замахал рукой, разом забыв о причаль-никах, об отце и о винте. - Нила!
        Дежурный причальник поднялся, шагнул к Ниле, протянул руку, будто преграждая ход; Нила увидела Варана. Причальник крикнул что-то предостерегающее, но Нила уже бежала по доске, сложная конструкция раскачивалась под ее ногами, и крепления, удерживающие винт, стали опасно скрипеть.
        - Стой! - крикнул отец. - Да что же!.. Нельзя… Куда?!
        Ниле, казалось, наплевать было на облака внизу. Она добежала до половины причальной доски и тут только заметила, что настил скачет, как пойманная рыба. Тогда она остановилась, присела, ухватилась руками за причальную доску - и наконец-то испугалась.
        - Стой! - снова крикнул отец. - Да ты…
        Варан встал на четвереньки и, вовсе не заботясь о том, чтобы не выглядеть смешным, пополз к Ниле. Растревоженный причал ходил ходуном.
        Нила смотрела потрясенно - как будто за время, что они не виделись, у Варана выросла вторая пара ушей.
        - Здесь нельзя бегать, - сказал он и обнял ее за плечи.
        - Меня сейчас вырвет, - простонала она замогильным голосом.
        - Я тебя искал, - признался Варан.
        Причальники вопили и ругались. Ветер уносил их слова.
        - Мне сказали, - пробормотала Нила.
        Варан крепче прижал ее к себе.
        - Как там? - спросила она глухо.
        - Внизу?
        - Вообще…
        - Нормально, - отозвался он, не уверенный, что правильно понял вопрос.
        - Ну… ты скучаешь? - Нила требовательно взглянула ему в глаза.
        - А ты как думаешь?
        - Эй! - резко крикнул отец. - Да что же такое, а?!
        Они болтались между небом и землей, между отцом и причальниками, болтались, вцепившись в доску и друг в друга.
        - Как у тебя? - спросил Варан, чувствуя, как секунда за секундой выходит время их разговора.
        - Нормально, - она слабо улыбнулась. Перевела дыхание; ветер отогнул край богатого кружевного воротника, и Варан увидел, как на тонкой белой шее переливается огнями ожерелье.
        - Что это?! - поразился он.
        Она так дернулась, что чуть не свалилась в пропасть. Поняла вопрос, но зачем-то притворилась дурочкой:
        - Что? О чем ты?
        - Камни, - сказал Варан.
        Причальная доска дернулась сильнее - это отец выбрался из корзины. Варан видел, как Ниле хочется поправить воротник, но она не решается отнять руки - левую от края доски, правую от Баранова плеча.
        - У князя на службе все такие носят? - спросил Варан медленно.
        Нила вдруг разозлилась:
        - А мне перед тобой отвечать? Оправдываться, что ли? Я его украла у тебя? Ты мне кто - хозяин? Отец? Иди себе…
        Злость помогла ей преодолеть страх. Она наконец-то выпрямилась и, балансируя, на трясущихся ногах побрела обратно - к скале, где бранились причальники.
        Отец взял Варана за шиворот. Поставил на ноги:
        - А если бы навернулись?! А если… Скотина ты такая, мать все глаза выплакала… А ну пошел!..
        И Варан пошел. Сел на дно корзины. Обхватил руками колени.
        Голубое небо гасло - наступал вечер. Звякнули, открываясь, крепления; корзина замерла в обморочной тишине, покачнулась и начала падать. Этот момент полета Варан любил меньше всего.
        Засвистел ветер; развернулся, повинуясь ему, винт, распустился цветком, и в зловещий свист ворвался рокот лопастей. Винт занял собой все обозримое небо.
        Падение перешло в полет.
        Весь следующий день он провел, двигаясь по кругу, наворачивая пружину. Рядом отец длинно ругался со старостой Карпом и парой механиков с Малышки, по личному повелению князя присланных для запуска второй винтовой установки.
        - Не пойдет под таким углом! - кричал отец угрюмому Карпу. - Накренит машину, улетим в море к Шуу в гости, ищи потом… Если ставить - вот здесь! - и тыкал пальцем в камень.
        - Здесь скала, - бубнили механики. - Камень долбить - сами не управимся, давай помощников, староста…
        - Нету у меня помощников! - брызгал слюной Карп. - Все на работе - кто в море, кто на полях, и без того задолжал нам этот винтовщик, сколько парней тут у него вертелось бесплатно…
        - Князь велел вторую пружину…
        - Ну так ставьте здесь, где мягко!
        - Да не пойдет под таким углом!..
        Разговор их шел по кругу, и кругами ходил угрюмый Варан. Пружина, поначалу длинная и вялая, понемногу сжималась, наливаясь злой силой. В детстве Варан думал, что пружина живая, и недоумевал, откуда в таком маленьком существе столько мощи - рвануть трос, закрутить винт, чтобы он пробился к солнцу…
        Откуда у нее ожерелье? И не то ли это самое?..
        Подарок, и сомневаться нечего. Там, наверху, скучно. Горни развлекаются, делая подарки хорошеньким девицам…
        Но Нила!..
        Дождь барабанил по капюшону. В мокром камне отражалась размытая фигура, бредущая по кругу.
        - …А что делать? - кричал отец сорванным уже голосом. - Что, мне девчонок выгонять сюда - камень долбить?! Много они надолбят вам, так надолбят - князь просто от счастья умрет… И не грози мне, Карп! Я честный винтовщик, мне бояться нечего! У меня у самого донные не сжаты, вот осыпаться начнут! Кто мне детей кормить будет - ты, Карп?!
        Варан осторожно закрепил ворот - не приведи Император, сорвется, вся работа насмарку. Подошел ближе, глянул через плечо старосты на предмет спора - две меловые отметки, на земле и на камне, полусмытые дождем. Отец хочет ставить вторую пружину как раз напротив первой…
        - Я выдолблю, - сказал он тихо.
        Его услышали спустя полминуты. Как ни в чем не бывало, спорили, орали, ссорились; потом одновременно замолчали и обернулись. Механики смотрели удивленно, Карп - раздраженно, во взгляде отца ясно читалось: «Сдурел?!»
        - Выдолблю, - повторил Варан. - Только если наверх - меня. Только я чтобы. Я и дважды в день могу…
        Карп отозвался первый:
        - Вот оно что… Загор, - это отцу - женить бы парня. Смотри, как рвется. Девка у него наверху, крепенькая такая штучка… Долбить он хочет, - и староста улыбнулся так паскудно, что у Варана свело челюсти.
        - Пусть тогда община платит, - хмуро сказал отец. - Он мне на другое нужен… Один добытчик в семье - я на винте, мать на поле, а с девчонок что взять…
        Заспорили снова, как-то устало, без прежней ожесточенности. Варан снял ворот со стопора и привычно пошел по кругу. Каждый круг приближал его встречу с Нилой.
        А со старостой Карпом он посчитается потом - и сразу за все.
        Неделю он не разгибал спины, спал урывками, видел перед глазами только скалу, только проклятый камень. Он даже наверх не поднимался - это делал за него отец. Варан говорил себе, что нанят нижней общиной и потому не должен прерывать работу даже на короткое время подъемов; на самом деле он боялся, что, поднявшись, не увидит Нилу. Не успеет. Или она не пожелает. Или, что еще хуже, придется снова спрашивать, откуда взялось ожерелье…
        Временами он проклинал себя за эту дурацкую затею. Кто тянул за язык?! Лунка росла день ото дня, в ней скапливалась вода, Варан вычерпывал воду и зажигал в лунке масляный костер, а когда камень раскалялся, снова поливал водой; потом вбивал железные штыри в образовавшиеся трещины и бил, бил, колотил молотом…
        Он почти не бывал дома и спустился на берег только однажды - когда пришли плотогоны.
        Деревянное колесо смутно отражалось в неподвижной воде, подернутой пленкой дождевых капель. Вокруг плота кружили лодки, люди приценивались, торговались, отбирали одиночные бревна и целые связки; плотогоны, покраснев от натуги, волочили проданный товар к краю плота и бросали в воду, поднимая высокие брызги. Покупатели на лодках цепляли покупку крючьями и радостно волокли к берегу, где уже высились большие и малые поленницы…
        Варан толкался среди односельчан. Что они о нем думали - сейчас было неважно, в такие дни забывались и дружбы, и обиды, все теряло значение, кроме дерева, смолистого и жаркого, твердого и податливого, дерева для лодок, для прекрасных душистых скамеек, для детских игрушек, для женских украшений и для очага, разумеется - ведь межсезонье впереди…
        - По два реала?! Ну это вы дешево, дядя, сговорились, такой товар - и по два реала…
        - А подход надо знать, - объяснял довольный сосед. - Плотовщик, он когда видит, что ты не Шуу деланный и в древесине разбираешься - он обязательно уступит, поверь, парень…
        Варан гладил рукой мокрую кору. Считал годовые кольца. Иногда, будто наклонившись за чем-то, ненароком прижимался щекой к душистому и колючему, шероховатому или гладкому дереву. Вечером на берегу зажгут большой костер - каждая семья пожертвует на праздник по несколько бревен. Нет ничего красивее, чем осенний костер до неба; тучи подсветятся снизу, капли дождя испарятся, не долетая до земли. Наверное, даже горни увидят отблеск пламени сквозь толстый слой туч. Дети уже сейчас предчувствуют праздник - носятся по берегу, орут и смеются, пересыпают в ладонях мокрые опилки…
        В этот день играют свадьбы.
        Варан не станет дожидаться огня. Он возьмет отцов фонарь, поднимется на винтовую площадку и станет долбить камень под вторую пружину.
        И пусть староста смеется сколько влезет.

* * *
        Винт, основательно накрученный, с полной загрузкой, завис сильно в стороне от причала. Варан налег животом на рычаг - подобрался ближе, но не дотянул. Бросил цепь с крюком - и попал; причальник попробовал зацепить корзину длинным багром - и промахнулся.
        - Держись! - крикнул причальник.
        Варан, чья голова после бессонных ночей работала, на удивление, ясно, думал только о том, как бы не сломать машину. Вцепившись в стержень винта, он дождался момента, когда лопасти замрут, и сдернул вниз железное кольцо; лопасти сложились, хоть и не до конца. В следующее мгновение винт опрокинулся и повис на единственной цепи; выдержи, подумал Варан. Кузнецы с Малышки клялись, что на такой цепи можно Шуу вытащить со дна… Выдержи меня с полной загрузкой, я ведь не такой тяжелый!..
        Винт раскачивался. Корзина лежала на боку. Бурдюк с водой, привешенный к борту, опрокинулся внутрь и прижал Варана к винтовому стержню.
        Свистел в ушах ветер. Варан видел облака вверху; перевернутое небо. Обрывком вспомнился полет на пластуне, бездонные пещеры, надпись на замке - «Ты мертв»…
        Корзина дернулась и поползла вверх. Хоть бы они не порвали цепь, подумал Варан. Из такого положения, боком, никак не поймать баланс, хоть до самого поддонья лови…
        Корзина замерла. Невысоко над Вараном ухали и переругивались, корзина покачивалась, как пустое ведро на воде. Причальники, конечно, первым делом снимали груз.
        Кровь прилила к голове. Очки соскользнули с носа - Варан не успел их подхватить. Он тут же зажмурил глаза, спасаясь от солнца, но в воображении своем продолжал видеть, как они летят вниз, как ныряют в облака…
        Хоть бы не отцу на голову. Хоть бы отец вообще ничего не заметил - а то подумает Император знает что. Лишь бы оправа не очень погнулась, а стекла можно вклеить новые…
        - Эй, ты! На стержне! Живой там?
        - Был бы мертвый - свалился, - пробормотал Варан, едва шевеля губами.
        - А чего глаза закрыты?
        - Очки упали…
        Причальники захохотали - добродушно, впрочем. С симпатией.
        - Чего мимо причалов мажем, винтовой?
        - Это ж воздух, он дурной, как баба, - повторил Варан слова, однажды слышанные от отца в подпитии, и причальники обрадовались еще больше:
        - Дело говоришь…
        - Ха-ха-ха! Воздух, как баба!
        - Ну, цепляйся, пацан, не век же вниз головой висеть…
        Кинули веревку и помогли выбраться, а потом уже втащили корзину. Варан сидел на причальной доске, по-прежнему не открывая глаз.
        - Что? Припекает?
        - Рад бы поддонок ночи…
        - Нечего ржать. Винт ночью обороты теряет от холода.
        - Эй, слепыш! Как на берег пойдем?
        - Отстань от него… Лучше за руку возьми да проведи…
        - Ишь, какие нежности…
        - А то. Парень, можно сказать, чуть Шуу душу не отдал… Я как посмотрел, где он завис, - ну, думаю, плакал винт, плакала наша водичка…
        - Смотри! Девка-то…
        - А ты что, не допер, кого она высматривает?
        - Дождалась…
        - Перепугалась…
        - А то…
        Варана, державшего глаза зажмуренными, вели под руки с двух сторон. Три человека на доске! Ему страшно было даже представить, как шагают причальники - по самому краю, не иначе… Друг перед другом красуются.
        - Эй, девка! - крикнул старший. - Праздник тебе пришел, дружок твой не свалился в поддонье, как поначалу собирался… Да ты ревешь, что ли?!
        Варан чуть приподнял веки - и тут же опустил. Перед закрытыми глазами поплыли красные пятна.
        Потом он почувствовал запах. Пахло Нилой.
        А потом его обняли за шею и ткнулись в лицо чем-то гладким и мокрым:
        - Ты… Зачем?! Не летай больше на винте, не летай…
        И чужие слезы покатились по Варановым щекам.
        - Я думала… не знала, что и думать. Почему ты не поднимался? Целую неделю…
        - Поговорила бы с отцом…
        - Ага! Я твоему отцу боюсь на глаза попадаться. Смотрела на него из пещеры, через щелочку…
        Они сидели на каком-то складе, где на полу хрустели остатки сушняка, а в углу стояли бочки со смолой и будоражили резким запахом. Причальники, растрогавшись, позволили Варану не помогать в погрузке.
        - …Каждый день. Как вырвусь… такая скука! Сидишь под камнем день-деньской… Они ничего не делают, только болтают. Иногда книжки читают вслух, но и книжки какие-то глупые. Одеваются час и прихорашиваются час, а потом сходятся… Поедят, попьют, поболтают - и снова расходятся по домам… И все учат меня, учат - горни то, горни се, а ты это, какая же ты горни…
        - А чего ревешь?
        - Прости… Я столько всего… а когда ты перевернулся… видит Император, я бы за тобой - вниз головой, вдогонку.
        Варан смотрел на нее и не узнавал. Нила была какая-то новая; видно, ей и правда несладко наверху, иначе откуда эта лихорадочная нежность, да еще страх в глазах - выражение, которого прежде не было никогда… В сезон Нила одна могла на семинога выйти с маленьким ножиком, и зубоскалила бы, и шутила. В сезон Нила никогда бы не призналась в решимости скакнуть за Вараном в бездну - вниз головой…
        А может быть, в сезон Нила не боялась его потерять?
        - У нас костер был, - сказал Варан.
        - Да? - Нила уставилась на него с ужасом и надеждой.
        - Чего ты?
        - Ничего, - она быстро отвела глаза. - Значит, на Малышке скоро будет…
        - Ты правда каждый день сюда ходишь?
        Она посмотрела тревожно. Поняла, что сболтнула лишнее.
        - А я думал, ты с этим, - сказал Варан мстительно. - Который ожерелье.
        Нила поправила воротник платья, и Варан увидел, что ожерелья сегодня нет.
        - Что же так? - спросил он с самому непонятной жестокостью. - Поссорились?
        Нила просто смотрела на него. Он отвел глаза:
        - Ладно… Прости.
        - Он сказал, что он твой друг, - вдруг призналась Нила.
        - Кто?
        - Подорожник…
        Варан прищурился:
        - Как?!
        - Я никогда раньше не говорила с магами, - еле слышно пролепетала Нила. - Я думала… Ну, они живут под землей… Или никогда не спускаются с башен… У них хвосты… И все такое… Мне так плохо здесь было, Варан, а ты не приходил… Я уж думала, может, ты сговорился и с кем-то свадьбу сыграешь… Под костром…
        - Дурочка, - нежно сказал Варан. И, наверное, впервые за всю историю их знакомства ощутил, какая она маленькая, глупенькая и уязвимая.
        Нила тряхнула головой:
        - А откуда мне знать? Я же здесь сижу… Отсюда вниз - никак… Только на крыламе… Или… так. Навсегда.
        Нечто в ее глазах не понравилось Варану, даже напугало. Нила второй раз за десять минут говорила о самоубийстве.
        - Ты подумала, что я готовлюсь к свадьбе… и потому не поднимаюсь?
        - А что я должна была думать?
        - Ну, - серьезно сказал Варан, - ты могла бы подумать, что я готовлю яму под новую пружину… Чтобы почаще наверх летать. Каждый день… А иногда - по два раза…
        - Я дура, - шепотом сказала Нила. - Я такая…
        - Вовсе нет, - сказал Варан с легким сердцем. - Переживем межсезонье, потом сезон… И поженимся. Зачем себя ругать?
        Причальник, заглянувший на склад в поисках потерявшегося Варана, застал трогательную, но вполне целомудренную картину: девушка рыдала, по-видимому, от счастья, парень мудро, чтобы не сказать снисходительно, пытался ее утешить:
        - Ну, ну… Воды тебе не жалко? Зря вытекает, а я потом носись с бурдюками… Эй, ну перестань, что случилось-то?..
        - Везет, - искренне сказал причальник Горюха, человек незлобивый и несчастный в семейной жизни. - Ну, давай, там тебя нагрузили по дружбе, так что чуть корзина не отваливается…
        Варан вышел к причалу, прикрыв глаза ладонью, глядя сквозь крохотные щелочки между пальцами. Нила, памятуя опыт путешествия по доскам, осталась на камне.
        Уже ступив на причал, Варан вдруг обернулся:
        - А Подорожник… чего он от тебя хочет?
        - Ничего, - Нила смутилась. - Мы с ним иногда разговариваем… Просто от скуки.
        Варану показалось, что она чуть не спросила: «Можно?» В последний момент прикусила язычок.
        - Ну, Император в помощь, - строго сказал Варан и зашагал к винту.
        Он не видел Нилу, но очень надеялся, что она не смотрит ему вслед виновато и умоляюще.
        Однажды вечером, когда света в поселке было - только тусклые пятна окон, Варан подстерег старосту Карпа, идущего из кабака. Прыгнул из темноты, повалил на камень и несколько раз окунул башкой в сточную канаву.
        Домой вернулся довольный. Отцу сказал, что задержался у винта, и это было почти правдой - с тех пор как мастера с Малышки установили вторую пружину, работа на винтовой площадке «вертелась» чуть ли не круглосуточно.
        Наутро староста учинил дознание, и, разумеется, не ошибся с первым подозреваемым. Варан смотрел ему в глаза легко и весело, разводил руками: пусть меня Шуу отрыгнет, ежели вру. Не понимаю, о чем вы, староста. Как, избили?! И сколько же их было? Шесть? Десять? Ах, один… Печально, но при чем же тут я?!
        Он недооценил мстительность старосты. Не в силах ничего доказать, тот тем не менее не собирался спускать обиду.
        Отец, которого Карп позвал себе для беседы, не возвращался полдня - это при том, что работа стояла! Варан прилежно накручивал пружину; вернувшись, отец не стал подниматься на винтовую - прислал Тоську с приказом немедленно идти домой.
        Варан предположил, что дело не столь безоблачно, как ему поначалу думалось, и оказался прав.
        Отец встретил его оплеухой - да такой, что Варан отлетел к стене. Быстро вернул равновесие; не отдавая себе отчета, принял боевую стойку. Когда понял - было поздно: стоял, напружинившись, низко наклонив голову, прижав локти к бокам - словом, вполне готовый драться с родным отцом.
        Тоська, ставшая свидетельницей, заверещала. Отец выпроводил ее за дверь, стараясь при этом не поворачиваться к сыну спиной; эта деталь охладила Варана лучше любой взбучки. Он выпрямился. Потер горящее от удара ухо.
        - Дурак, - сказал отец с такой тоской, что Варан встревожился не на шутку. - Один сын - и такое… отродье.
        Плечи у отца опустились, руки повисли вдоль тела, Варан понял, что бить его больше не будут, но что от этого - не легче.
        Отец тяжело уселся на новую деревянную лавку. Рукавом вытер испарину с каменного стола:
        - Ты ж знал, какое дерьмо этот Карп. На тебе ж столько всего висит теперь…
        - Да чем он докажет, - сказал Варан.
        - А не надо ему доказывать! - отец поднял на него воспаленные злые глаза. - Он просто так нас со свету сживет… Зять у него давно метит в винтовые… А, ты не знал. Ты ничего не знаешь, кроме своей горни-полукровки…
        Варан сжал зубы. Отец поднялся, прошелся по дому, пытаясь выровнять тонкий слой соли на полу, который ровняй не ровняй, а все равно собьется комьями. Подкинул сырое полено в печь; угли зашипели, наполняя комнату паром.
        - Вот что, - сказал отец через силу. - Матери пока не скажем… Оставаться тебе нельзя. Покуда… Ладно, возьму я его зятя помощником… А он от тебя отстанет. Тебе убраться надо с глаз его… на Малышку. Дам письмо к тетке… Там люди нужны. Не в рудники, так на рыбу. А ты, хоть и полудурок, а работящий…
        - Я не полудурок, - обиженно сказал Варан.
        - Да? - Отец подошел вплотную, попытался взять Варана за грудки, но влажная кожа сытухи не давалась, выскальзывала из пальцев. - А кто влипает во все дерьмо, которое только может найти?! Сколько раз тебя мать оплакала - знаешь?
        - Я не поеду на Малышку, - сказал Варан. - Чего это, к Шуу, я должен…
        И осекся. Отец разглядывал его долго и внимательно; наконец отошел. Снова сел на лавку.
        Замолчали.
        Огонь все-таки справился с сырым поленом, сделал его частью себя, и в доме сделалось светлее.
        - Хорошо, - сказал Варан. - Я поеду. Макей повезет почту…
        Отец поднял голову:
        - Дам тебе лодку. На Малышке лодка понадобится… Макея ждать нельзя. Сегодня, сейчас, пока не стемнело, бери себе в мешочек пожрать - и с Императоровой помощью…
        - Погоди, - сказал Варан. - Погоди… Что, море загорелось? А что же мать… девчонки… А как…
        И замер с открытым ртом, будто теперь осознав до конца, что происходящее - не шутка.
        - Нацарапай записку, - сказал отец, глядя в сторону. - Завтра с грузом подниматься буду - передам.
        Глава пятая
        Лодка была новая, хорошего дерева, просмоленная, со своим водосборником. На носу болталась в рамке металлическая рыбка, острой мордой указывала, куда плыть.
        На всякий случай отец сунул Варану карту - дешевую, грубо процарапанную на тусклой раковине, единственную карту, которая нашлась в доме: вот Круглый Клык, вот Малышка, вот силуэт металлической рыбы - чтобы сориентироваться. А вокруг - приблизительные очертания отдаленных островов, которые тщательно прорисовывать нет смысла: в межсезонье только почтарь Макей туда ходит…
        Мать прибежала на берег, много и бестолково плакала, обнимала, слабо пыталась удержать. Варан отчалил с тяжелым сердцем. С моря, хвала Императору, шел туман, и лодке было куда спрятаться. А то ведь, доведись Варану увидеть на пирсе старосту Карпа - может, и кончил бы свои дни в Тюремной Кишке, за кровавое преступление на глазах всего поселка…
        Лодка нырнула в туман, и стало хорошо. Как будто летишь в облаках, и скоро просвет, скоро синее небо, вот-вот проглянет солнце…
        Варан поработал веслами с полчаса, а потом положил их на корму. Расстелил просмоленную ткань, наладил водосборник. Устроился поудобнее в гнезде из свернутой рыбачьей сети. Запрокинул голову к небу, позволяя дождю охладить горячее лицо.
        Он ни о чем не жалел и сам удивился своему равнодушию. Мирок, в котором он жил, - проклятый винт, вокруг которого вертишься ночами и днями, короткие встречи с Нилой на глазах всей верхней пристани, отец и мать, дом, девчонки, поселок, работники, староста Карп - вся эта привычная цепь развалилась в полчаса, и Варан не испытывал горечи. Наоборот - он вдруг понял, что свободен. Ото всех. Вообще. Навсегда… или, по крайней мере, до следующего сезона.
        Рыбу можно есть сырьем.
        Водосборник позволит ему не умереть от жажды.
        Зачем ему Малышка? Ряд чудовищных печей на берегу, дым и копоть, и тучи всегда темнее, чем над Круглым Клыком. Рудокопы, месяцами не выходящие из-под земли. Рыбаки с неподвижными лицами, привычно говорящие сами с собой. Скрип и грохот, искры… И, возможно, кто-то, кто хорошо знает Нилу. Подруги… Отец…
        Варан лежал, закинув ногу на ногу. Он так привык вечно суетиться, малейшую минутку урывать для лишнего витка вокруг проклятой пружины, таскать мешки и пузыри, приближать и приближать всякий новый подъем, как нечто важное, главное в жизни… И всякий раз, опускаясь, падая вниз и слушая нарастающий свист ветра вокруг корзины, обещать себе, что уж в следующий раз у них все будет по-другому. По-старому…
        Он так привык крутиться, как плотогон в колесе, что минута покоя, одиночества и тишины вдруг показалась нежданным подарком.
        Он вытащил карту. Если верить приблизительным расстояниям, до Малышки еще три четверти пути… Торопиться некуда. Правда, к вечеру похолодает, но все же не так резко, как наверху. А к вечной сырости он привык.
        А если взять левее и попробовать добраться, например, до Седого Крыла?
        У Варана захватило дух. Седое Крыло - это уже чужая земля. Там никто его не ждет, и это к лучшему. Он может рассказать о себе какую-нибудь небылицу… Стать совсем другим человеком. Придумать себе имя… А потом отправиться дальше, к Ночному Архипелагу…
        Тогда все-таки придется заехать на Малышку и оставить у тетки прощальное письмо. Потому что если Нила может через день утешиться, то мать - совсем другое дело, пусть знает, что Варан не утонул и его не съели…
        Очень низкий, едва уловимый звук прокатился над водой. А может, под водой; вздрогнул корпус лодки. Варан прислушался. Тишина; туман съедает звуки.
        Никто из рыбаков не видел Утробу, донного дракона. А кто говорит, что видел, - брехуны; Утроба, любимое детище Шуу, ходит вдали от населенных островов. Утробой пугают детей; правда, когда поверх тумана наваливается темнота, в Утробу верится легче, чем дома перед очагом.
        Варан приложил два пальца к губам. Вряд ли этот излюбленный старостой жест сможет помочь ему - но все-таки…
        Он осторожно улегся на дно лодки, под брезент. Пусть Утроба ходит рядом - она слепая и чует только движение либо тепло. Лодка сидит в воде неподвижно. Варан в сытушьей шкуре мало отличается от большой рыбины… Пусть лодка стынет под дождем…
        Варан закрыл глаза - и увидел дороги на древесном срезе. Они становились больше, тянулись дальше, превращались в настоящие и лежали не на воде, а на твердой обитаемой земле…
        Он увидел, как винт прорывает облака.
        И уснул.

* * *
        Наутро водосборник был полон дождевой воды. Варан напился, слил остатки во флягу и доел домашние припасы. Ему было спокойно и привольно как никогда, вот только спина ломила и затекшие ноги требовали движения.
        Он взялся за весла и греб, пока серые облака над головой не почернели. Туман пошел прорехами, и в одну из дыр Варан разглядел очертания близких скал.
        Металлическая рыбка не обманула его.
        Над водой стелился дым; Варан закашлялся. На берегу у причала никого не было, кроме пары совсем маленьких мальчишек в сопровождении няньки, - старшей сестры, играющей сама с собой «в камушки» и потому не замечающей ничего вокруг. Тот из карапузов, кто был тверже на ногах, кормил песком другого, который передвигался на четвереньках.
        Варан привязал лодку. Девочка наконец-то оторвалась от игры, в ее мутном взгляде скользнула заинтересованность:
        - Ты че?
        - Ниче, - ответил Варан.
        Ощущать твердую землю под ногами было приятно, но при мысли о том, что вот сейчас придется идти в поселок, дышать дымом, разыскивать тетку и ждать, пока она прочитает письмо отца, - при неуклюжей этой мысли Варану сделалось тоскливо. Только что обретенная свобода висела, казалось, на волоске; а если лодку уведут?..
        У самого причала стоял железный ящик без крышки. «Почта», было нацарапано на ржавеющем боку. Рудокопы любили нововведения; Варан заглянул внутрь.
        Горка исцарапанных раковин. «Кр Кл Моркам Лина сестра понесла». «Кр Кл Семовихе Мать пришли денег». «Седое Крыло Лещам работа есть привет Труш»…
        Девчонка продолжала таращиться, не обращая внимания на то, что оба ее подопечных уже барахтались в холодных волнах.
        - Гляди, потонут, - сказал Варан.
        - Не потонут, - беспечно возразила девчонка. - Ты откуда?
        - С неба, - Варан указал пальцем на черные задымленные тучи.
        Девчонка выкатила глаза:
        - Да-а?
        Варан отыскал на песке большую раковину, щербатую, но вполне годную для письма. Нашел в лодке гвоздь, сел на край причала, вывел мелко, но очень разборчиво: «Кр Кл винтовому 3».
        Рука слушалась с трудом - со времени обучения грамоте он почти ничего не писал.
        «Жив уплыл не бойтесь В».
        Потер написанное пальцем. Полюбовался оттенками перламутра. На Круглом Клыке нет никакого почтового ящика - всем известно, что Карп читает письма, прежде чем передать адресату…
        Ну и пусть читает.
        Варан забрался в лодку и тут только вспомнил, что еды больше нет, а сырая рыба - сомнительное лакомство, причем ее нужно еще поймать.
        - Эй! - обернулся он к девчонке. - Репса принести можешь?
        - Лепешку? - с готовностью уточнила та. - А что дашь? Варан порылся в ящике со всякой мелочью. Нашел красивое грузило в форме капельки:
        - А вот.
        - Фу, - девчонка сморщилась. - У меня таких железяк - завались!
        Это Малышка, понял Варан с опозданием. Железкам тут знают цену…
        - Вот, - поколебавшись секунду, он вытащил из кармана покореженные очки без стекол. - Две лепешки принесешь - получишь.
        - Ого! - сказала девчонка и сбежала, бросив малышей на произвол судьбы. Варан выбрался из лодки, взял обоих за шиворот и вытащил на сухое.
        Упавшие очки он отыскал, но так и не починил. Поднимался с тех пор в отцовых; оправу носил с собой, все хотел приладить стекла - но времени никак не находилось… А может, боялся, что они принесут неудачу?
        Девчонка вернулась через четверть часа, красная, задыхающаяся от бега, с двумя репсовыми лепешками в руках. Варан отдал ей разбитые очки - последнее, что связывало его с миром горни.
        После чего, жуя на ходу, покинул закопченный берег Малышки.
        В ящичке на корме обнаружилась закидушка с многими крючками. Варан ловил на крошки репсовой лепешки, на моллюсков, на живца. В животе одной особенно крупной рыбины нашел треть реала и долго мечтал, что было бы, если бы рыбы глотали деньги, которыми заезжие богачи разбрасываются в сезон…
        Но в рыбьих животах больше не было денег. Были склизкие кишки с их содержимым, иногда - мальки в отличном состоянии. Варана поначалу мутило от такой еды, потом он немного привык.
        Иногда среди ровного моря попадались маленькие скалы, необитаемые, если не считать сытух и диких кричаек. Варану посчастливилось разорить несколько гнезд, но сытушьи яйца оказались не вкуснее, чем сырая рыба, а подоить кричайку ему так и не удалось.
        Он мечтал об охапке сушняка и маленькой поленнице.
        Тогда можно было бы развести костер на скале и запечь рыбу. Но топлива не было.
        С наступлением темноты Варан старался не шуметь и поменьше двигаться. Несколько раз среди ночи он слышал - или ему слышались - низкие крики Утробы.
        Ему снились дороги, и тогда хотелось поскорее уплыть подальше, ступить на большой берег, пройти по земле, где чужакам доверяют разводить огонь в очаге, где рождаются маги. Иногда снилась Нила, и тогда это были мучительные сны. Он не мог понять, как отважился бросить все и уплыть, почему даже не попытался остаться наверху, прижиться среди горни, побороться за свое счастье - нет, уплыл, сбежал…
        Потом он понял, что заблудился.
        Согласно карте, он должен был уже добраться до Седого Крыла, тем не менее дни шли, а никакого подобия острова впереди не показывалось. Поначалу Варан радостно вздрагивал при виде каждой подводной скалы, чуть выступающей из моря, - потом радоваться перестал. Скал было много, ни одна не обозначена на карте, да и карта ли это? На Малышку по ней еще можно доплыть. Но - никуда больше.
        У Варана начали кровоточить десны. Лодка наткнулась на подводный камень и получила пробоину. Дыру Варан кое-как заделал, но вода просачивалась все равно, ее надо было вычерпывать. Нельзя было спать больше трех часов подряд - приходилось просыпаться и браться за черпалку; в конце концов он так устал, что уснул надолго и крепко, и проснулся оттого, что хлебнул воды: - лодка, наполненная до половины, тонула.
        Он черпал до самого рассвета, черпал и кашлял. Дождь стучал по сытушьему капюшону. Варана трясло; ему мерещилось в полусне: а что, если никакого другого мира и нет вовсе? Есть Круглый Клык и Малышка, а все остальное - и все остальные - видимость, призраки, исчезающие всякий раз, когда перейдена невидимая черта вокруг настоящего мира. Императора нет, магов нет, вернее, есть один только маг, склонившийся над доской для игры, на этой доске - Круглый Клык и Малышка… А вокруг - зеркало… И его, Варана, уже нет. Он перешел черту и скоро испарится, исчезнет, чтобы не нарушать простоту и гармонию этого маленького мира…
        Его мутило и рвало, тем не менее он продолжал забрасывать снасть и вел лодку в направлении, указанном хвостом железной рыбки на носу. Он потерял счет дням; иногда, просыпаясь среди ночи, спрашивал себя удивленно: а вдруг уже скоро сезон?
        Однажды он сидел, скрючившись, на корме и наживлял кусочки рыбьей печени на крючки. Море было такое ровное, что хотелось выбраться из лодки и попробовать пройтись по этой глади; потом прошла пологая волна, еще одна, и Варан ощутил на лице дуновение ветра.
        Он поднял голову. В это время в межсезонье все засыпает, море застывает, как масло, утыканное каплями дождя. Откуда ветер?
        Он набрал в грудь воздуха - но так и не смог выдохнуть. Между водой и низкими тучами летела, разбивая дождь, крылама.
        Варан прекрасно знал, что гордые птицы брезгуют поддо-ньем. Что только в редких, редчайших, исключительных случаях опытный наездник сможет заставить птицу лететь вот так - под слоем туч, сквозь дождь.
        Он не знал, что ему делать, - то ли кричать и размахивать руками, то ли упасть на дно лодки и замереть. В какой-то момент показалось, что птица вот-вот исчезнет в тумане или взлетит вверх, к солнцу; крылама не стала этого делать, а, резко изменив курс, повернула прямо к лодке. Пронесясь у Варана над головой, приземлилась на воду, протянула за собой длинный пенный хвост. Лодка закачалась, Варан чуть не выпустил снасть.
        Крылама снова развернулась. Вода кипела вокруг часто работающих перепончатых лап. Всадник сидел высоко над морем, смотрел на Варана сверху вниз. На нем были доспехи стражника, но лицо оставалось открытым.
        - Ну и вонища, - с чувством сказал Императорский маг Лереаларуун. - Отыскал бы и ночью - по запаху…
        Варан держал в правой руке крючок, в левой - кусок рыбьей печени.
        - Ты что, заблудился? - ухмыляясь, спросил маг. Варан молчал.
        - Хм, - маг похлопал крыламу по шее, успокаивая. - Язык проглотил? Ты куда плывешь вообще-то?
        Варан понимал, что надо ответить бойко, лучше всего пошутить…
        И продолжал сидеть, не двигаясь и не разжимая губ.
        - Держи, - маг бросил пышную репсовую лепешку. Варан поймал. Поднес к лицу. Не успев ни о чем подумать, откусил.
        На лепешке осталась кровь.
        - Ну ты сумасшедший, - сказал маг с непонятным выражением. - Давай… садись.
        - Лодка, - шепотом сказал Варан.
        - Жизнь дороже, - серьезно возразил маг. - Ну что, полетели?

* * *
        Только спустившись на ощупь по узкой лесенке, Варан наконец-то открыл глаза. С того момента, как крылама разбила крыльями тучи, и до мгновения, когда над головой хлопнул, закрываясь, деревянный люк, мир был доступен ему преимущественно в звуках, запахах и прикосновениях.
        Они возвращались долго и трудно. Ветер ревел в ушах, крылама брезгливо стряхивала дождевые капли и плохо слушалась узды - полет в поддонье был для гордой птицы неслыханным унижением. Варана мутило, он болтался между небом и землей и только изредка, на особо крутом вираже, на секунду разлеплял ресницы. В белом жгучем свете видел плечо мага, серые перья, похожие на облака, и облака, неотличимые от перьев, и все это тут же заливалось слезами из воспаленных глаз. Ветер размазывал влагу по лицу, скатывал в шарики и уносил назад, и там эти капли падали, наверное, сквозь облака и смешивались с дождем…
        Очутившись в обшитой деревом комнате, Варан первым делом зашатался - и сел на деревянный пол.
        - Мда-а, - маг ходил по комнате кругами, Варан видел, как ступают по дереву мягкие кожаные башмаки. - А ведь помер бы, путешественник, непременно околел бы через неделю…
        Под руками у мага звякнуло стекло. Густо забулькала жидкость, комната наполнилась запахом не то чтобы противным, но таким, что Варан забеспокоился.
        - Я тебя не отравлю, - пробормотал Лереаларуун, в который раз проявляя пугающую проницательность. - Но местными травками тебя выхаживать не один месяц, ты уж извини…
        - Скажи, - начал Варан, заставляя распухшее бревно языка производить прямо-таки акробатические упражнения. - Меня снова… ведь не может быть… по тому делу?
        - Не понял, - после паузы признался маг.
        Тогда Варан принудил себя спросить напрямую:
        - Ты… по приказу князя?
        - Какого князя? - снова спросил маг. Он стоял, склонившись над столом, и Варан не видел его глаз.
        - Круглоклыкского, - выговорил Варан.
        - Ага, - подумав, пробормотал маг. - Не думаешь ли ты, что все, что я делаю на этом острове, я делаю по приказу князя или хотя бы с его ведома?
        - Значит, это не…
        - Любезный поддонок, на кой Шуу ты сдался князю?
        Из-под рук Лереаларууна вылетело облачко мерцающих искр. Запах пропал.
        - У князя, - снова начал Варан, - может быть надобность посадить меня зачем-то в Тюремную Кишку… А вот на кой Шуу я сдался тебе?
        - Хороший вопрос, - маг встряхнул крошечную стеклянную бутылочку, зажав горлышко указательным пальцем. - А ты задумывался когда-нибудь, что такое этот ваш Круглый Клык, особенно в межсезонье, и каково на нем жить человеку с большой земли?
        Жидкость за прозрачным стеклом поменяла цвет с темно-синего на нежно-розовый.
        - На, глотни, - маг вышел из-за стола. - Да не вороти ты рыло - на вкус она вода водой…
        Варан глотнул. В первый момент свело челюсти, но потом стало легче. Даже нудный шум в ушах почти затих.
        - Здесь удивительно скучно в межсезонье, Варан, - признался маг. - Каждый развлекается, как может.
        - От скуки чаще губят, - сказал Варан, вытирая губы. - Чтобы высокородный горни от скуки кого-нибудь спас…
        Маг долго смотрел на него. Потом усмехнулся:
        - Откуда ты знаешь? Что-то ты мудр не по годам…
        Варан отвел глаза:
        - Вы с ней виделись, - сказал, не спрашивая, но утверждая, помимо своей воли переходя на «вы». - Оно и понятно. Здесь скучно в межсезонье… А она так одинока…
        - Ну-у, - протянул маг. - Если честно, то она первая искала со мной встречи. И не затем, чтобы спрятаться от одиночества. А затем, чтобы бухнуться в ноги и умолять найти тебя, вот так…
        Варан кивнул:
        - Я так и думал.
        Маг рассмеялся:
        - А ты тоже развлекаешься доступным способом… Ты ревнуешь. Ты бросил ее и уплыл к Шуу на зубы, но я посмел говорить с ней в твое отсутствие, и ты - о ужас - ревнуешь…
        Варан погладил половицу. Провел пальцем по выпуклой древесной жилке.
        - От кого ты хотел убежать? - мягко спросил Лереаларуун.
        - Я хотел увидеть лес.
        - Вполне возможно, увидел бы - в предсмертном бреду. Потому что в той стороне, куда ты так усердно греб, нет ничего, кроме воды… На год пути примерно.
        Варан молчал.
        Чужой человек, сидя в неподвижной лодке, подумал тогда о Ниле: через день утешится…
        Маг снова прошелся по комнате. Взял с деревянной полки нечто, тускло звякнувшее, кинул на колени Варану. Это была «сеточка стражника», тяжелая сетка с крохотными колечками металла, защищающая лицо от солнца.
        Круглый балкон на верхушке башни казался полями шляпы. Сеточка щекотала лицо и с непривычки мешала, но Варан теперь, по крайней мере, не был слеп. Что до мага, то Лереаларуун смотрел на солнце широко раскрытыми глазами - у Варана мурашки бежали по коже, и он торопился отвести взгляд, как от человека, ковыряющего ножом в собственной ране.
        Огораживающая балкон балюстрада давно нуждалась в починке. Варан старался не опираться о растрескавшийся, выпитый ветрами камень. Лереаларуун, навалившись на балюстраду тощим животом, разглядывал Круглый Клык - нагой и жалкий в межсезонье. Над каменными крышами горни дрожал разогретый воздух. Варан дрожал от ледяного ветра.
        Ноздри мага дернулись.
        - Она дома. Она уже знает, что ты здесь. Это к лучшему, потому что ее патронесса всерьез обеспокоена разбухшим носом и вечно красными глазами своей компаньонки…
        - Откуда она знает, что я…
        - Видела птицу. Она, понимаешь ли, всякую свободную минуту тратит на то, чтобы пялиться в небо…
        Варан молчал.
        - В поддонье она была горни, - сказал маг. - Ей следовало оставаться… там. Выйти за тебя замуж… великолепный был шанс… для жизни.
        - Она не виновата, - сказал Варан сквозь зубы, - что меня засадили. Что мне попались эти проклятые деньги… и я купил это проклятое… которое ты ей потом подарил!
        Здесь, на вершине башни, выл ветер, и потому приходилось кричать.
        - А его уже никто не брал, - невозмутимо отозвался маг. - Ожерелье, с которым связана темная история… которое купили, а потом вернули… все камни погасли. Я выкупил его по дешевке. Снял с нитки, выдержал три дня в молоке кричайки, потом еще три дня заговаривал… Теперь оно приносит ей если не счастье, то хотя бы - временами - спокойствие…
        Он обошел балкон по кругу - раз, потом другой; толкнул деревянную дверь, открывавшуюся внутрь. Скрылся в башне, и Варан последовал за ним, как привязанный.
        - …Она живет наверху, - продолжал маг, как ни в чем не бывало. - Теперь она - поддонок… Ты заметил перемену. Она заметила, что ты заметил. Ты сбежал, а она кинулась ко мне за спасением…
        - Я не сбежал, - Варан отбросил сетку на затылок.
        - Я хотел бы увезти ее отсюда, - тихо сказал маг. - Она стоит большего… ваш мир ее губит. Уже погубил.
        - Неправда.
        Маг не ответил. Поправил ткань, закрывавшую окно. Уселся за стол, сплел пальцы:
        - Видел я ваши «карты»… Двух одинаковых нет. Круглый Клык и Малышку рисуют похоже, а все прочее - либо выдумывают, либо перерисовывают выдуманное другими.
        - Я давно признал, что ты спас меня, - устало кивнул Варан. - Что без тебя, могучего и заботливого, я сгнил бы в море…
        Маг порылся в своем сундуке. Вытащил свиток - лист бумаги, свернутый в трубочку. За один такой лист можно купить десять ожерелий.
        Развернул - показал Варану сперва вверх ногами, потом, спохватившись, перевернул.
        Нарисовано было мастерски. Серое море. В правом нижнем углу сидела Шуу, изображенная со знанием дела, так что мурашки по коже. В левом верхнем море заканчивалось, волны нависали над берегом, и там на резном троне сидел Император с золотым лицом, милостиво смотрел вниз.
        А между ним и Шуу были очертания островов, большие и малые. Верхние земли обведены были белилами. Земли поддонья выделялись зеленым и бурым. Между островами на серой глади лежали сытухи, сидели на воде кричайки, кое-где виднелись лодки и колесные корабли…
        Маг молча расстелил карту прямо на полу. Варан склонился над ней; у него пересохло во рту.
        Надписей на карте не было, но Варан нашел Малышку по знакомым очертаниям. А потом нашел Круглый Клык. И понял с ужасом, как велик мир, на котором его остров - все равно что капля…
        Ветер поддувал в щели плотно закрытых окон. Колебались занавески. Казалось, комната дышит.
        - Как это - увезти ее? - тихо спросил Варан. - Куда?
        Маг сел рядом. Тоже склонился над картой. Поводил пальцем над далекими берегами, вздохнул:
        - Ты прав. Нет смысла. Если бы она не была так к тебе привязана… И если бы я был свободен. Тогда, может быть…
        - Ты не свободен?!
        Маг усмехнулся. Поднялся, осторожно свернул карту:
        - Иногда ты проницателен. Иногда - ну как ребенок. Я же тебе сказал, как меня зовут…
        - Не понимаю, - признался Варан.
        - Ну и не надо, - маг потер кончик загорелого носа. Слишком длинные светлые волосы висели сосульками, закрывая от Варана Лереаларууновы глаза. - Тебе пора идти. Она ждет и волнуется.
        Варан посмотрел на дверь - не маленькую деревянную, которая вела на балкон, а широкую железную, ведущую на винтовую лестницу.
        - Брось, - маг вяло махнул рукой. - Зачем тебе объяснения со стражей… Поднимемся наверх, я свистну пластуна… Ты же знаешь, где она живет… Нила?
        Маг впервые назвал ее по имени. Голос его странно изменился.
        Варан хотел снова о чем-то спросить, но Лереаларуун в самом деле свистнул - негромко, но так, что заложило уши. И, не дожидаясь Варана, двинулся по лесенке наверх, к люку; снаружи закричал пластун, Варану ничего не оставалось делать, как поспевать следом, прикрывая лицо, уворачиваться от бьющих крыльев, взбираться в седло и молить Императора, чтобы не свалиться в полете…
        Пластун сорвался с башни, прижав крылья к Варановым лодыжкам. У Варана перед глазами расплылись черные узоры. А я ведь не знаю, где она живет, успел он подумать прежде, чем черная птица выровняла полет - у самой земли.
        Винт повис прямо над пристанью, причальник Лысик ловко зацепил корзину крепежной скобой. Варан видел, как отец тормозит лопасти, как они складываются и наконец замирают, как отец тяжело выбирается на причальную доску. Большие очки закрывали половину его лица. Варан задержал дыхание.
        Отец взвалил на плечи мешок с почтой. Причальный работник дождался, пока он сойдет с доски и пока доска перестанет колебаться, и тогда осторожно, боком, двинулся на разгрузку.
        Варан стоял у входа в портовую пещеру, в тени. Отец прошел мимо, не заметив его или не узнав; только сделав еще несколько шагов, вдруг споткнулся, остановился - и после секундного колебания обернулся.
        - Я заблудился в море, - быстро сказал Варан. - Господин маг меня спас - на крыламе…
        Отец медленно стащил с головы капюшон. Короткие жесткие волосы его были почти сплошь седые.
        Сзади, из темного угла, тихонько подошла Нила. Остановилась рядом:
        - Он чуть не погиб. Из-за неточной карты… Но господин маг был столь милосерден, что…
        И она вдруг быстро опустилась на колени:
        - Позвольте нам… я буду ему хорошей женой, обещаю!
        Отец смотрел, но прокопченные стекла надежно скрывали его глаза.

* * *
        «Настоящее мое имя - Сполох».
        Варан проснулся и сел. Память свалилась на него, как небрежно брошенный мешок.
        Рядом глубоко дышала Нила. Ей ничего не снилось.
        Они гуляли по острову, пока держали ноги, - благо, Нила на сегодня выпросила у патронессы отпуск. К ночи ветер стих, но сразу после захода солнца сделалось нестерпимо холодно. Варан и Нила пробрались на причал, тайком залезли на склад и устроились греться в груде сухих водорослей.
        Пахло морем. Все время хотелось чихать. Разговор не клеился, ласки не складывались - каждое движение будило в сушняке треск и шорох. Казалось, рядом прячется кто-то еще, казалось, вокруг ползают змеи, и страшно было, что сторож услышит треск и прибежит глянуть, в чем дело…
        Они заснули рядышком, и все было хорошо, пока Варану не приснились эти его слова: «Настоящее мое имя - Сполох».
        «Разве императорские маги кого-нибудь боятся?»
        «За мою жизнь князь отвечает головой».
        «Если бы я был свободен…»
        Если бы у Варана было время задуматься над этими словами! Но его постоянно что-то отвлекало - страх за свою жизнь, страх потерять Нилу, любопытство, любовь, снова страх…
        Проклятый сушняк кололся даже сквозь кожу сытухи. У Нилы, по счастью, был плотный плащ - настоящий плащ горни…
        «Внизу она была горни. Теперь, наверху, она поддонок…»
        Варан потихоньку выбрался из сердито поскрипывающего сушняка. В темноте прокрался к выходу из пещеры; самое страшное преступление на пристани - разводить огонь вблизи складов. Впрочем, у Варана и огнива-то не было… Снаружи было почти светло - из-за звезд. Варан долго смотрел на них; нагретый камень остывал, воздух подрагивал, звезды будто подмигивали. Огромные зловещие звезды межсезонья.
        Потихоньку, кое-где на четвереньках, Варан добрался до причальных досок. Облака внизу казались мертвенно-серебряными. Сторожа нигде не было слышно.
        Варан пошел по причальной доске. Доска подрагивала; дойдя до края, Варан осторожно опустился на колени, а потом лег, вытянувшись, на живот. Подобрался к самому краю.
        Глянул вниз.
        Нет, стоит все-таки жить. Хотя бы ради того, чтобы однажды вот так посмотреть в залитую звездным светом бездну. Там, внизу, кромешная тьма, идет дождь, все спят… И мама…
        Варан вздохнул.
        Причальная доска подрагивала. Лежа вот так, Варан ощупал себя частью острова. Частью неба. Немного даже частью облаков.
        Итак, Лереаларуун. Императорский маг. Для друзей - Подорожник.
        Настоящее имя - Сполох.
        Имя Императора. Так редко упоминаемое, что Варан даже не вздрогнул, когда там, в башне, Подорожник впервые назвал себя.
        Варан осторожно повернулся. Сел на доску верхом - лицом к острову. Из-за темной каменной гряды поднималась башня, отлично различимая на фоне звезд. Может быть, Императорский маг стоит сейчас на балконе, смотрит вниз, поводит тонкими ноздрями…
        - Сполох, - беззвучно сказал Варан.
        Прошла долгая минута темноты.
        С верхушки башни ударил в небо тонкий красный луч. Задержался на мгновение - и погас.

* * *
        Мать Нилы не удостоила Варана аудиенции. Он даже не узнал толком, кто она и сколь высоко ее положение. По всему выходило, что высоко - каменный дворец, в прихожей которого Варану пришлось дожидаться невесту, немногим уступал княжескому. Во всяком случае снаружи.
        Никто не ответил «да» на вопрос о предстоящей свадьбе, никто не сказал и «нет». Варан с Нилой будто зависли в воздухе - ни вниз, в поддонье, ни вверх, к горни. Думая о предстоящей (неизбежной) свадьбе, Варан не испытывал радости.
        Девушки в белых штанах, расшитых камушками, самоуверенной насмешливой особы, что учила его ездить на змейсихах и показала ход в тайную сухую пещеру, той Нилы, которая выбрала его и завоевала, не существовало больше. Изменили ее не платье и не шляпа с вуалью. Должно быть, Императорский маг был прав: что-то случается с полугорни, когда они живут наверху. Как если бы сытуху скрестить с крыламой: из поддонья полукровка станет рваться вверх, но наверху, на пожираемых ветром скалах, вдруг испугается высоты и захочет спрятаться - вниз…
        Они нашли временный приют в хозяйственной пещерке - там стояла парусная лодка с высокими мачтами, ждала сезона. Под высокой кормой постелили одеяла; Варан спокойно спал бы и на голом камне - но Нила…
        - Где мы будем жить? - спрашивала она в сто первый раз. - На Круглом Клыке нельзя… этот ваш староста…
        Варан молчал. Со старостой, в конце концов, тоже можно договориться. Покланяться, повиниться, в грязи поваляться… Наглумившись, позволил бы. Другое дело… захочет ли Варан после всего, что с ним было, лизать Карпу сапоги?
        - Может, на Малышке? - нерешительно спрашивала Нила.
        Она рассказывала о шахтах, где сверкают самоцветы, где самый крошечный огонек тысячу раз отражается в каменных зеркалах и где такое прекрасное эхо, что все работники всегда поют. А Варан вспоминал черные облака, печи вдоль берега, грохот и вонь. Наняться на рудники - запросто, там всегда не хватает молодых и сильных, только пожелай - не заметишь, как и жизнь пролетит под тюканье кирки…
        Чего мне надо, спрашивал себя раздраженно. Накручивать винт, грузить-разгружать немногим легче. А что чистое небо увидишь раз в три дня… так ведь и причальник издевается, и спина болит, и навернуться из поднебесья - ерундовое дело. Мечтал же - вот женюсь… Любил же, придумывал будущую жизнь, детей, хозяйство… Куда все делось?
        - Не приживешься ты на Малышке, - отвечал через силу.
        Нила неуверенно улыбалась:
        - Я ведь там выросла!
        - Ну… - Варан разводил руками, пытаясь найти слово или хотя бы жест. - С тех пор… Ты ведь теперь горни…
        - Тогда останемся здесь! - горячо предлагала Нила. - Я попробую… устроить… давай останемся!
        Разговор повторялся - с вариациями - день за днем.
        Варан успел спуститься вниз, повидать мать и сестер (тайком), провести ночь в отцовском доме (здесь было сыро и душно, ныли кости… разве когда-то было иначе?), смастерить новые очки и опять подняться наверх. Права жить в мире горни у него не было, поэтому он прятался, укрывался и лгал. По счастью, стражникам было велено не трогать «бродягу» - а кто отдал этот приказ, Варан так и не узнал.
        Он прекрасно понимал, что долго так продолжаться не может. Следовало выпросить место слуги (кажется, мать Нилы обещала посодействовать), жениться и забыть обо всем. О карте, расстеленной на деревянном полу. О полетах на крыламе. «Ваш мир ее губит. Уже погубил»…
        Он искал встречи с Лереаларууном с того самого момента, как Нила, сраженная радостью встречи, перестала наконец плакать. Он шатался вокруг башни - но охрана там была столь внушительна, что Варан даже пытаться не стал. Придет дознаватель Слизняк - и того не пустят без специального распоряжения, что уж говорить о приблудившемся молодом поддонке!
        Слизняка Варан однажды встретил на узкой улочке. Шарахнулся, влип в каменную ограду; дознаватель прошел мимо, не узнав его. А если и узнал - не счел нужным показывать.
        «Выйди на балкон и понюхай, - просил Варан молча. - Выйди и понюхай и догадайся, что я хочу… мне есть что сказать тебе. Или ты все врал насчет своего чудесного носа?!»
        «А что, собственно, я скажу, - думал он через минуту. - Что я догадался, кто он? Должен был догадаться давным-давно… Мне ничего не нужно от господина Императорского мага. Ему ничего не нужно от меня. Как он сказал тогда? Не нужно ко мне привыкать. Дружка нашел…»
        Отец поднимал воду, рыбу, репс - теперь почти ежедневно, потому что оба винта работали в полную силу. Варан помогал ему разгружаться - всегда молча. Иногда, в порядке исключения, отец сообщал новости.
        Староста Карп совсем обнаглел - на винтовой площадке постоянно вертится кто-то из его людей. Зять его, Ройка, неплохой, по сути, парень и науку схватывает быстро, но трусоват и в винтовые не годится. Карп этого не знает - большие надежды возлагает на зятя, а Варанов отец до поры до времени его не разочаровывает - пусть себе надеется…
        Через день оказалось, что староста хочет немедленно видеть Ройку на винте. Отец хмурился.
        Еще через день вместо отца поднялся Ройка. Варан ждал на пристани и все видел.
        Ройка был старше его лет на пять, шире в плечах и тяжелее. Винт завис над пристанью - чуть левее, чем надо, и Варану показалось, что новый винтовой готов потерять сознание - таким белым было его лицо.
        Кром, старый опытный причальник, подвел скобу. Ройка кинул крюк, но промахнулся. Корзина накренилась, лопасти треснули, смялись, как сухие листья. Бурдюки, висевшие с левого борта, хлопнули, будто крыло, причальная скоба соскользнула, и корзина с грузом и винтовым рухнула вниз.
        Пристань, видавшая всякое, заорала в один голос. Варан наклонился над каменной кромкой и успел увидеть, как мертвый винт проваливается в облака…
        Длинных несколько минут после этого ничего не было слышно. Причальники, работники и Варан сидели и стояли, глядя кто вверх, в зеленоватое небо, кто вниз, на облака.
        Начальник пристани доложил князю. Тот послал вниз стражника на крыламе. Через несколько часов на пристани узнали новость: винт разбился, Ройка разбился, Варанов отец цел, второй винт работает.
        О том, что сказал староста Карп, ничего не сообщали.
        В тот вечер Нила опять плакала. Она умоляла Варана дать ей клятву, что тот никогда больше не войдет в корзину винта; Варан не мог дать ей такой клятвы, и оттого она плакала горше, а Варан злился - и раздражался оттого, что не может справиться с этой злостью. Наконец он оставил Нилу и вышел из пещерки, служившей им убежищем, под звезды.
        Он бродил по каменной пустоши и смотрел на башню. И думал, на этот раз угрюмо: как ты там? Не спишь? Башня оставалась темной. Ни лучика.

* * *
        Спустя два дня - Варан уже устал ждать - поднялся отец. Он выглядел усталым, но не побежденным; конечно, староста первым делом обвинил в гибели зятя винтового Загора. Конечно, винтовой Загор напомнил ему, что именно он, Карп, чуть ли не силой заставил Ройку подняться. Предложил старосте самому сесть на оставшийся винт. Или найти охотника - после того, как чуть не все селение видело, что осталось от бедного Ройки… И напоследок - сложил с себя полномочия винтового. Пусть, мол, староста сам объясняется с горни насчет воды и прочего.
        - Ты бы видел его лицо, - говорил отец с мрачным удовлетворением. - Похоже, Варашка, с этой стороны нам беды не ждать - пока во всяком случае. Парня жалко… Жалко Ройку, говорю, но Карпу уже со всех сторон тыкают: зачем выжил, мол, Варана, кого теперь найдешь винтовому в подмастерья… Погоди, может, и вернешься скоро… Мать-то как обрадуется…
        Варан вообразил, как на такую перемену в судьбе откликнется Нила, и вымучил улыбку.

* * *
        Вечером, под мигающими звездами, он вдруг решил свою судьбу. Так лихо решил, что даже споткнулся о камень. Остановился.
        Им с Нилой не жить на Круглом Клыке, ни сверху, ни снизу. И на Малышке им не место. Они уйдут в далекие земли - уплывут. Все равно как. Должен быть способ…
        Варан нашел место, где в сезон любил сидеть над морем, смотреть на огоньки кораблей и мечтать. Теперь здесь было ветрено и холодно, огней не было, моря не было, только дышали под звездами мертвенно-серебряные облака. Варан плотнее закутался в сытушью куртку.
        …Можно уйти с плотогонами. Конечно, это крайний случай… Сам-то он теперь сможет ходить в колесе, но вот Нила… И плотогоны…
        Можно уйти в сезон, это вполне возможно. Накопить денег. Купить место на кораблике попроще. Или временно наняться гребцом, а за Нилу заплатить из жалованья…
        Варан смотрел на звезды, а перед глазами у него стояла карта: серое море, Император глядит сверху, Шуу пялится снизу, а между ними - берега, берега, извилистые кромки… Как прожилки в темной древесине…
        Он обернулся на башню.
        Башня оставалась темной.
        Нила очень уставала на своей службе. От нее ничего особенного не требовалось - подавать мелкие вещи, внимательно слушать, вовремя улыбаться; тем не менее она возвращалась из покоев княжны едва живая, отупевшая, безвольная.
        Варан не решился сразу сказать ей о своем решении. Подумал: лучше утром.
        А утром ветер завывал во всех щелях, напоминая, что убежище их временное, а у Нилы есть свои собственные уютные покои, куда Варану ход заказан. Солнце тыкалось сквозь камни, ложилось на пол сверкающими кляксами, заставляло морщиться, и Варану показалось, что Нила недовольна им. Что она ждала от него другого, а он не оправдал, не смог, не проявил достаточно усердия. И сам морщился, давая повод заподозрить его в нелюбви…
        Нила ушла, всхлипывая, и Варан понимал, что княжна снова будет недовольна - зачем ей в свите столь кислая физиономия? Но главное - он опять ничего не сказал Ниле, побоялся сказать, побоялся, что невеста посмотрит на него, как на сумасшедшего.
        Надо было чем-то занять себя. Отец поднимался вчера - значит, сегодня на пристани делать нечего. Можно, конечно, грызть сушеную рыбу с работниками, травить байки с причальниками, в который раз обсуждать ужасную гибель Ройки…
        Варан до капельки выпил воду, которую Нила принесла для него из покоев, и вышел под солнце. Широкополая шляпа, раньше принадлежавшая кому-то из слуг, прекрасно затеняла лицо, можно было гулять даже в полдень. Очки, прежде натиравшие переносицу, совсем почти не чувствовались - он привык.
        Варан вдохнул ветер - и первым делом посмотрел на башню. И вовремя посмотрел.
        Высоко - в зените - летела повозка. Четыре птицы, запряженные попарно спереди и сзади, тянули крылатую конструкцию: Варан знал, что «летучие кареты» строят из полотна и перьев, дерева и рыбьего уса. Треугольные крылья торчали по обе стороны повозки, но не взмахивали - как будто грандиозное сооружение было слишком величественно, чтобы стараться самому, хватит того, что вокруг надрываются крыламы…
        Повозка описала широкий круг над башней. По всему острову выглядывали из окон и щелей любопытные головы, кое-кто выбежал на улицу: вот так новость, межсезонье - и такие гости.
        Заиграла труба у княжеского дворца. Засуетились стражники. Крыламы, на минуту зависнув в воздухе, медленно стали опускаться на специальную посадочную площадку.
        Варан знал, что хозяин повозки прилетел не к князю.
        Он вернулся в пещерку, где ждала сезона парусная лодка, и растянулся на своей подстилке. Бежать, толкаться, выведывать - небезопасно, да к тому же бесполезно: никто ничего не скажет. Никто ничего не знает сам. Ну, прилетел посланец от Императора… Ну, к господину Императорскому магу… Вечером сходить на пристань, может, кто-то что-то разузнал через знакомых слуг…
        Он проснулся через несколько часов оттого, что во сне его хлопали крылья. Вскочил, едва не стукнувшись головой о нависающую корму. Затряс головой - крылья хлопали наяву, ветер, распахнувший двери, гулял по камню смерчиками перьев и пыли.
        Варан метнулся наружу.
        На ближайшей скале стояла небольшая серая крылама. Всадник ее был одет неподходяще для верховых прогулок - на нем была широкая светлая хламида, длинная, переливающаяся складками. На указательном пальце поблескивал под солнцем красный камень. Лицо было закрыто серебряной сеточкой стражника.
        - Садись…
        Отплевываясь от перьев, Варан взобрался в седло за его спиной. Уже на взлете оглянулся: далеко на северо-западе, над самым горизонтом, едва маячили четыре крыламы, запряженные в летающую повозку.

* * *
        - Хочешь пить? - Маг плотно задергивал занавески.
        Варан не отказывался. Здесь, наверху, ему хотелось пить почти всегда - несмотря на то, что отец возил ему снизу полные фляжки.
        - Что ты надумал? Я ведь еще с утра вышел продышаться, нюхнул - батюшки, весь остров провонялся твоей решимостью…
        - Ты смеешься, - сказал Варан, отнимая от губ железную кружку.
        Маг вышел из-за расписной тканевой ширмы. Вместо блестящей хламиды на нем был светлый костюм, в котором Варан увидел его впервые. Разумеется, чистый, сухой и отглаженный.
        Варан огляделся. Комната хранила следы чужого присутствия: две большие раковины с остатками снеди… Второе кресло перед столом… Строго сдвинутые ширмы… И большой прозрачный сосуд, до половины наполненный мутноватой жидкостью. Под взглядом Варана маг убрал сосуд на полку.
        И еще - в комнате был запах. Несмотря на то, что, отправляясь за Вараном, маг оставил все окна открытыми.
        - Можно спросить?
        - Кто это был? Да так… чиновник. Садись… Ты решился уехать? Я не могу дать тебе карту, или ты ее погубишь, или тебя из-за нее убьют. Найди себе ракушку большую и сделай хорошую копию…
        Варан смотрел, как он роется в сундуке, как извлекает и разворачивает карту. Бумага похрустывала, и от этого хруста кожу царапал озноб.
        - Ты ведь не Император, - пробормотал Варан.
        - Правда? - хмыкнул Лереаларуун.
        - Тогда кто ты, Сполох?
        Не глядя на него, маг расстелил на полу карту. Взял со стола перламутровую раковину с остатками трапезы, выкинул объедки за окошко, на секунду впустив в комнату солнечный луч. Варан зажмурился.
        - На, - маг бросил раковину к его ногам. - Возьми царапалку - и займись… чем болтаться без дела.
        Варан нашел в кармане писчий ножик. Сел на пол. Маг примостился на краю стола, закинул ногу на ногу:
        - Всем отпрыскам всякого Императора дают одно и то же имя.
        - Так ты… - Варан помолчал. - Я догадался.
        - Ты необычайно проницателен.
        - Ну прости, - сказал Варан, рассматривая большую кричайку в левом нижнем углу карты. - Я всего лишь глупый поддонок… Что значит «всякого Императора»?
        - Император бессмертен… как вечен трон. Но трон, как и всякую мебель, приходится чинить. А императоры сменяют друг друга, чтобы Император никогда не умер.
        Варан поколебался.
        - А… сын Императора и одновременно маг… Так бывает?
        - Не бывает. Не было до сих пор. Это мой козырь - и одновременно мое проклятие. Тут либо на трон, либо… либо вообще никак.
        - А твоя мать…
        - Давай не будем о моей матери. Во дворцах, знаешь, тоже есть сложенные кем-то печи… Отца своего я никогда не видел, но это неважно.
        Варан провел ладонью по перламутру. Увидел внутри раковины собственное искаженное отражение.
        - Но что ты здесь делаешь? - спросил тихо.
        - Жду решения своей участи, - сухо ответил Сполох.
        - И кто ее решает?
        Маг сидел, постукивая пяткой по деревянной ножке стола. Смотрел в окно, как будто мог видеть сквозь плотно задернутую штору.
        - Наследников много. Император дряхл. Кланы, возглавляемые моими братьями, ведут затяжную войну, о которой тут, на Круглом Клыке, не имеют понятия, - даже князь. Я сижу здесь - меня убрали с глаз долой, спрятали в тайник, чтобы вытащить оттуда, когда кто-то победит…
        - Ты же маг, - сказал Варан. - Почему ты подчиняешься?
        Маг улегся спиной на стол. Хрустнули редкие сминаемые бумаги:
        - У них в заложниках моя мать.
        Варан молчал.
        - На службе у моих братьев - тоже маги, - пробормотал Сполох, будто оправдываясь. - Но пока я не буду дергаться, мать в безопасности.
        - Князь знает? - спросил Варан.
        - Догадывается… Ты никогда не задумывался, зачем здесь, на крохотном островке, который совершенно бесполезен девять месяцев в году… зачем здесь Императорский маг? Это место ссылки, Варан. Или уединения. Мой предшественник, так здорово украсивший эту комнату, был престарелый мудрец, который…
        Маг запнулся. Перекатился на бок, упал со стола, приземлился на четвереньки. Ударился коленом. Зашипел от боли.
        - …который, по всей видимости, не брезговал играми с императорскими деньгами… Может быть, из чисто научных соображений. Может, ему льстило, сколь высокой степени искусства он достиг… А может, его сослали сюда именно за это. За подделку денег. Вряд ли мы узнаем… У тебя не так много времени, эту карту надо очень точно перерисовывать, а учитывая неизбежное изменение масштаба… работа не на один день, ты мне поверь.
        - Притворись мертвым, - сказал Варан.
        - Что?
        - Ты же маг! Устрой как-нибудь собственную смерть. Пусть они поверят, что ты… тогда они не тронут твою мать, верно?
        Сполох, он же Лереаларуун, он же Подорожник, молчал.
        - Мы бы ушли вместе, - сказал Варан, сам удивляясь собственной смелости. - На лодке. Свободно… куда захотели бы. Пошли… и нашли того бродягу, о котором ты рассказывал. И спросили его…
        - О чем?
        - Мало ли, - тихо сказал Варан. - Мне очень о многом хотелось бы… например, как он выбирает дома, где потом будут, ну… мир и счастье? И как решает, где сложить печку, чтобы потом родился маг?
        Минуты две они сидели друг против друга, смотрели и молчали.
        - Спасибо за… доверие, - маг, сопя, поднялся с пола. - Твоя идея насчет фальшивой смерти… она хорошая. Но она не работает. Мне придется предъявить безукоризненный собственный труп - тогда только они поверят. Кроме того… дело может так повернуться, что я, именно я стану Императором. Собственно, я тут уже полгода сижу и гадаю, кто я - Император или мертвец…
        Он слабо улыбнулся.
        - Из тебя вышел бы неплохой винтовой, - сказал Варан.
        Лереаларуун поднял брови:
        - Это похвала? Спасибо… Теперь берись за карту. Император при смерти. Мы не знаем, когда за мной прилетят. Если завтра - ты не успеешь.

* * *
        От напряженной работы у Варана болели глаза.
        Бывали дни, когда Сполох-Подорожник-Лереаларуун не прилетал за ним. Тогда Варан шел на пристань, помогал работникам за кружку воды или миску репса. Слушал разговоры. Все повторялось: про гибель бедного Ройки, про донный урожай, про болезни кричаек, про слухи с Малышки. Об Императоре и близкой его смерти вообще не говорили - и посмотрели бы на Варана, как на пораженного Шуу безумца, вздумай он завести разговор на такую тему.
        Нила ждала свадьбы. А Варан хотел - и не решался сказать ей о предстоящем путешествии. Куда там - о предстоящем бегстве.
        - Ну и не говори, - сказал Подорожник. - Скажешь в лодке, когда отчалите… Это право мужчины - решать, так ведь?
        Варан согласился.
        Он не просил Подорожника помочь с картой, хотя у того наверняка была возможность перенести ее на перламутр одним движением пальца. Он понимал, что его работа - скрупулезная, изматывающая - есть единственная разновидность магии, доступной тем, кто родился в доме с обыкновенным очагом, сложенным обыкновенным печником. Как будто усилия над рисунком были жертвой, приносимой морю в пользу благополучного плавания. Как будто, проходя путь на перламутре, он заклинал его счастливый исход.
        Прошла неделя с того дня, как на Круглый Клык наведалась летающая повозка. Чем ближе был конец работы, тем медленнее она продвигалась - Варан, втайне от себя, тянул с последними штрихами. Как будто боялся, что с окончанием карты мир - настоящий, а не нарисованный - изменится.
        - …Если бы у меня было время, - сказал Подорожник, - я бы отбил ее у тебя.
        Он не мог остановиться ни на минуту - ходил по комнате, либо перебирал бумаги, либо заставлял предметы подниматься к деревянному потолку и там зависать, покачиваясь, будто на плаву.
        - А я бы не отдал, - сказал Варан, не отрывая глаз от ракушки. Это была неправда: Варан вовсе не был уверен в том, что, вздумай Императорский маг посягнуть на Нилу, та смогла бы хоть сколько-нибудь долго сопротивляться.
        - Ты не пахнешь любовью, - подумав, сказал Подорожник.
        Варан положил ножик. Потер ладони, помедлил - и тогда только посмотрел магу в глаза.
        - Я все равно на ней женюсь, - сказал тихо.
        Маг кивнул. Каменный кувшин для воды, висевший в воздухе последние несколько минут, упал и оставил вмятину на деревянном полу. Подорожник снова принялся расхаживать взад-вперед, и под скрип мозаичных половиц Варан вернулся к работе.
        За его спиной зашипел воздух, запрыгали отсветы по стенам, ширмам, занавескам. Он обернулся: маг стоял, откинув голову, между его ладонями металась сине-фиолетовая огненная змея.
        Нила не устояла бы, грустно подумал Варан.
        И ему вдруг захотелось сказать: бери.
        Человеку, которому, может быть, осталось жить несколько дней, дарована будет последняя возможность быть счастливым. Нила запомнит на всю жизнь… Волшебное приключение…
        Варан низко склонился над своей ракушкой. Лицо его щипало и горело от стыда, оттого, что он не властен над своими мыслями, оттого что мысли его - ниже самого низкого, самого мокрого и зловонного поддонья.
        - Что с тобой? - спросил маг. Спросил, конечно же, только затем, чтобы уверить Варана: я не догадался. Я не знаю, о чем ты подумал. Не имею понятия.
        - Покажи еще что-нибудь, - попросил Варан. - Молнию… Светящийся шар…
        - Все требуют фокусов, - печально сказал Подорожник. - Всегда и все, даже императоры… Как будто маг - это жонглер на ярмарке.
        - А кто такой жонглер?
        Подорожник поморщился. Сложил ладони, как две лодки днищами наружу:
        - Не фокусы. Не летающие предметы. Не ощущение превосходства. Даже не чувство свободы. Потому что я, например, не свободен, как крыса в самой тесной клетке. Или ты спросишь, кто такая крыса?
        Варан молчал.
        Подорожник глубоко вздохнул и разжал ладони. Навстречу Варану выпорхнула ярко-красная горящая бабочка. Огонь стелился шлейфом, размазывал очертания крыльев; бабочка опустилась на карту, но бумага не вспыхнула, как можно было ждать. Насекомое замерло. Пламя поднималось над ним, как парус. Бабочка горела, не сгорая.
        - Я знаю, кто такие маги, - сказал Варан, осторожно отодвигаясь. - Я слышал много историй… а если ты хочешь объяснить мне, как это быть магом… то я ведь все равно не пойму.
        - Поймешь, - сказал Лереаларуун. - Одно дело - производить на свет монстриков, вроде этого, - он кивнул на бабочку. - Другое дело - выпустить под небо хоть одну настоящую птицу… Так, чтобы она прожила птичий век, оставила потомство и сложила кости где-нибудь подо мхом.
        - Не понимаю, - пробормотал Варан.
        - Тогда просто слушай, вспомнишь потом… Много еще осталось?
        Варан не сразу понял, что речь идет о копировании карты.
        - Нет, - он поскреб ногтем неудачный штрих. - Все… Все, что я мог сделать. Доплыву…
        - Доплывешь, - подтвердил Подорожник. - Маги приносят в мир что-то, чего раньше не было.
        - Любая женщина с этим справляется, - подумав, сказал Варан.
        Подорожник улыбнулся. Покачал головой. Снова сложил ладони лодочкой:
        - Маги… это тайна. Тот, кто принес эту тайну… знает ответы на все вопросы, на любые. Если, конечно, правильно спросить.
        - Бродяга, да?
        - Да… Бродячая Искра. Он знает, откуда взялся мир и почему он такой… несовершенный. Куда уходят люди после смерти… Знает все.
        - Правда? - у Варана дух захватило. - Он человек или…
        Подорожник разомкнул ладони - они были пусты. Набрал воздуха, будто собираясь сказать что-то важное, - и вдруг прислушался.
        - Идут, - сказал негромко.
        - Кто?
        - Там, - Подорожник махнул рукой на северо-запад. - Они решили мою судьбу - и идут, чтобы посвятить меня… в детали.
        - А как? - быстро спросил Варан. - Как они решили твою судьбу?
        Подорожник бросился на балкон. Варан вытащил из кармана очки и поспешил следом; Подорожник стоял, опершись о древнюю балюстраду, подставив лицо ветру.
        - Ветер южный.
        - Это плохо?
        - Я ничего не чую… кроме того, что вопрос решен. Я не понимаю, в чью пользу.
        - Опять повозка?
        - Всадники. Трое или четверо.
        - Мы должны как-то… подготовиться? - с беспокойством спросил Варан. - Может быть… оружие?
        Подорожник криво улыбнулся:
        - Спасибо.
        - За что?
        - Ты скрасил мне эти дни. Теперь уходи. Там, куда он смотрел, - на северо-западе - уже можно было различить четыре точки в зеленоватом небе.
        - Я останусь, - сказал Варан.
        Ни слова не говоря, маг вернулся в комнату, и Варан последовал за ним. Огненная бабочка все еще сидела посреди бумажной карты в районе Ночного Архипелага. Подорожник хлопнул в ладоши - ворвавшийся в комнату ветер подхватил насекомое и вынес в приоткрытые двери.
        - Закрой, - устало сказал маг, усаживаясь в кресло. Варан плотно прикрыл дверь на балкон.
        - Спрячься в углу за ширмой, - сказал Подорожник, оглаживая пальцем красный камень своего перстня. - Я встречу их наверху. Ты услышишь… Если я скажу «белое», значит, можешь выйти. Если я скажу «синее», значит… значит, сиди очень тихо, пока они… мы… не улетим. Тогда быстро спускайся вниз, и еще раз вниз, в поддонье… Вместе с Нилой. Да. Карту не забудь.
        Варан оттянул уголок занавески; четыре точки висели посреди неба, и уже можно было различить мерное движение - взмахи крыльев.
        - Я пошел, - сказал маг, не двигаясь с места.
        - Еще есть время, - сказал Варан. Маг покачал головой:
        - Нет времени. Маги могут быть подлецами, дураками… Нет такого закона, чтобы… магами рождались самые добрые, умные, кроткие… Но мир тянется к ним, как ваши магнитные рыбки тянутся носом к Малышке… Принести то, чего прежде не было. Я не смог… может, не успел.
        Он поднялся. Зашел за ширму, Варан услышал шорох ткани и неожиданный громкий зевок. Маг вышел, облаченный в бело-серебристую хламиду до пола. Складки мягко перетекали с плеча на плечо, падали от пояса к ступням.
        - Слушай… найди его. Найди и спроси, как он выбирает дома, где зажечь огонь и где сложить печку. И почему люди умирают. И куда они уходят после смерти…
        Сполох взялся за поручни лестницы, ведущей вверх. Обернулся:
        - И почему время нельзя повернуть… или остановить хотя бы на минуту. А там у тебя самого… поднакопится вопросов. Найди и спроси!
        Окрылся люк. Варан зажмурился. Люк упал с основательным деревянным стуком, придавил краешек светлой хламиды. Приподнялся снова, край ткани исчез.
        Варан взял копию карты на ракушке. Спрятал в кожаную сумку на поясе. Вытащил. Спрятал за пазуху.
        Снаружи зашумели крылья.
        Варан поднялся к самому люку, прислонил ухо к теплому дереву и стал ждать.
        Часть вторая
        Глава первая
        В этих краях небо обычно зеленое… А сегодня оно синее, как в сезон, правда… друзья мои? Варан уже знал, что это сон. Сейчас надо рвануться, переменить позу… резко перевести дыхание…
        Над гладким слоем облаков летели четыре крыламы, с одной из них вдруг соскользнула человеческая фигура в длинном светлом одеянии. Полетела вниз головой. Зависла в воздухе, раскинув руки в парящем полете. Крыламы успели описать круг, а Варан успел подумать: вот оно. Ты врал, что не умеешь летать…
        А потом летящий человек сорвался с невидимой опоры, перекувырнулся в воздухе и исчез в облаках…
        Варан закашлялся и сел. Спавшая рядом Тюфа недовольно заворочалась.
        Стояла такая темнота, что, казалось, неба не существовало вовсе. И полное безветрие; даже на вершине холма, где Варан с Тюфой устроились на ночь, воздух был стоячим и вязким.
        Варан поднялся. Сон о гибели Подорожника навещал его раз в полгода и предшествовал, как правило, каким-то значительным событиям. Что именно предвещает сон, никогда не удавалось знать заранее, но одну его особенность Варан установил точно: заснуть потом не удается, как ни вертись.
        Варан прошелся, разминая ноги. Сел на камень, положил подбородок на сплетенные пальцы, попытался сориентироваться по сторонам света. Они с Тюфой третий день шли на восход, не встречая человеческого жилья. Здесь не властен Император: трудно держать в подчинении страну, где расстояние меряется днями пути. Другой меры у местных жителей нет, да и зачем…
        Варан моргнул. Нет, ему не показалось: на востоке, именно там, куда они шли, показался огонек. Крохотный, мерцающий, единственный огонь среди царства тьмы. Варан прикинул: меньше, чем полдня. Если растолкать Тюфу и выйти прямо сейчас - к завтраку, при добром стечении обстоятельств, могли бы добраться до людей…
        Но придется ждать рассвета. У подножия холма - нехороший с виду ельник, вчера вечером Варан долго его разглядывал и советовался с Тюфой. Сошлись на том, что придется обходить, причем желательно - с утра, причем желательно - подальше. Если бы хоть сосновый бор… а то ельник… Умный - побережется.
        Огонек мерцал.
        Рано они встают. До рассвета еще пара часов, а уже засветили. Или тревога? Или кто-то болен?
        - Сегодня узнаем, - сказал Варан вслух.
        Неслышно подошла Тюфа. Положила морду на плечо. Засопела. Ухо сразу же сделалось горячим и мокрым.
        - Спи, - сказал Варан. - Есть еще время… Спи.
        Тюфа заворчала.
        - Я опять его видел, - сказал Варан. - Что-то случится.
        Тюфа шумно вздохнула.
        - Знаешь, - сказал Варан. - Если мертвые и вправду смотрят на нас… Может быть, он предупреждает нас? Ведет куда-то? А? Или ты думаешь, ему больше не о ком заботиться на земле, только о безвестном бывшем поддонке? А?
        Тюфа не ответила, разумеется.
        - Раз уж мы все равно проснулись, - пробормотал Варан, почесывая у нее за ухом, - может быть, пожрем?

* * *
        Ветер разогнал тучи - и улегся еще до рассвета. Высоченные травяные стебли, облепленные росой, гнулись чуть не до земли. Тюфа бежала впереди, пролагая Варану путь. Вода скатывалась по ее жесткой непромокаемой шерсти, стебли, освободившись от груза, распрямлялись, подергивались, будто только сейчас заметив наступление утра. Дикое поле, прорезанное овражками и ручейками, было столь обширно, сколь и равнодушно. Ельник, ощетинившийся кривыми верхушками, жил на нем, как мелкая блоха на необъятной Тюфиной шкуре.
        Варан шел, поглядывая попеременно под ноги - и в сторону ельника. Деревья стояли, чуть не прижавшись друг к другу стволами. Лес был - сплошное сплетение ветвей, и только в нижнем ярусе, над слоем мертвой хвои, оставалось какое-то подобие прохода, просвета, пространства. Варану казалось, что там что-то движется, когда он не смотрит. И если взглянуть исподтишка - удастся поймать это движение краем глаза…
        От леса несло гнилью и еще чем-то. Тюфа чувствовала это куда острее Варана: то и дело замирала, повернувшись к лесу мордой, и тогда ее спутник останавливался тоже. Тюфа щетинила шерсть и чего-то ждала; не дождавшись, жутко рявкала и продолжала путь.
        - Не слишком ли близко мы идем, а? - бормотал Варан себе под нос.
        Наконец взошло солнце. Ельник остался позади. Взобрались на длинный холм, набрели на некое подобие тропинки, добрались по ней до ручья. Сели перекусить. Варан разделил поровну последний кусок «дорожного хлеба», сухого и жесткого, как вяленое мясо, и столь же питательного. Слава Императору, воды здесь было - залейся. Хочешь пей, хочешь купайся, хочешь - сиди и смотри…
        Варан сидел и смотрел, как Тюфа бродит по противоположному берегу, что-то вынюхивая. Приняв, по-видимому, какое-то важное решение, скотинка повернула к Варану круглую морду и поощрительно рыкнула. После чего двинулась прочь, не желая знать, каким образом ее спутник переберется через ручей.
        - Погоди!
        Вода была очень холодная. Пригодились бы сапоги из кожи сытухи, но сытух здесь не водится. Здесь нет ни птиц, ни зверья. Хотя ельник, мимо которого они так счастливо прошли час назад, не отказался бы от свежатинки. Ох, не отказался.
        Солнце поднялось выше. Тюфа вывела Варана на тропу - теперь уже определенно тропу, почти дорогу, с ясно намеченными узкими колеями.
        Со следующего холма открылся дом - большое деревянное строение со множеством пристроек, с дозорной вышкой из цельного соснового ствола. За домом маячил лес - по всей видимости, полуприрученный, смешанный. Между домом и лесом лежало здоровое ухоженное поле, половина сжата, половина дозревает. Ручей был перекрыт запрудой, темное сооружение над прудом было, наверное, мельницей. Тюфа шумно зевнула.
        - Хорошо живут, - сказал Варан. - Зачем им спозаранку вставать-то?
        Тюфа ткнулась мордой в поясницу, намекая, что хорошо бы поспешить.
        - Ну, поехали, - сказал Варан и улегся Тюфе на спину - не сел, а именно улегся, равномерно распределяя нагрузку по некрепкому хребту. Тюфа опустила морду и рванула с места - замелькали стебли травы, затряслись остатки хлеба в полупустом животе, проснулось и заныло раненное в прошлом году плечо.
        - Не напугать бы, - сказал Варан сквозь зубы, чтобы не прикусить язык. - В тысяче шагов остановишь, хорошо?
        Их заметили раньше. С дозорной вышки раздался пронзительный детский визг.
        Тюфу опасались и не скрывали опаски. Не желая никого беспокоить, скотинка отошла подальше и прилегла на берегу мельничного пруда, задумчиво всматриваясь в воду. Скоро удар лапы по воде и радостное урчание сообщили Варану, что в пруду водится рыба.
        Его попросили подождать во дворе - всего минуту. Потом торжественно пригласили войти. Огонь в очаге был загашен и угли выметены. Посреди комнаты лежала аккуратная маленькая поленница.
        - Крепких ног тебе, добрый человек, и путеводной звезды, - сказал крупный мужчина, к чьему облику никак не вязалось слово «старик». - Окажи нам честь - разожги огонь.
        Варан склонил голову. Неторопливо, как велит традиция, приблизился к очагу. Сложил холмиком сухие щепки, вытащил из кармана «искру», принесенную еще с побережья. Щелкнул камушком, поймал огонек, подул, раздувая нарождающееся пламя. Хозяева восторженно дышали за его спиной - Варан давно знал, что в глубине материка «искр» не знают - местные огнива громоздки и неудобны…
        Щепки занялись. Варан подложил поленце, выждал несколько минут и подложил второе. Прикрыл дверцу очага - ведь его дело зажечь огонь, а не извести все предложенное хозяевами дерево.
        - Спасибо, добрый человек, - после паузы произнес хозяин. - Садись за стол, твоя радость - наша радость…
        Варан показал себя опытным путником. Хозяин был явно искушен в приеме гостей - не спросил об имени и не назвал себя, дожидаясь, пока Варан представится сам. Значит, сюда все-таки забредают…
        Варан сел на предложенное место. Семья задвигалась, заполнив суетой все немалое пространство комнаты: женщины накрывали на стол, мужчины передвигали скамейки, старшие дети готовили воду для мытья рук, младшие путались у всех под ногами. У озера рявкнула Тюфа - все, включая хозяина, вздрогнули.
        - Она не причинит вам зла, - сказал Варан.
        Хозяин покачал головой:
        - Ты пришел, я вижу, из такого далекого далека… Я знаю, что в двадцати днях пути не водится подобных тварей.
        - Она с побережья, - сказал Варан.
        Молодая женщина, несущая на стол исходящую паром глиняную миску, споткнулась и едва не выронила ношу.
        - Побережья не бывает, - сказал из угла неуверенный детский голос.
        - Бывает, - заверил Варан. - Не только побережье, но и острова…
        Мужчины переглянулись.
        - В последний раз гости были у нас полгода назад, - сказал хозяин. - Да и то - близкие гости, два дня пути всего… жену моему младшему привезли, - он кивнул на самую юную из женщин, белокожую, рыжую и веснушчатую, которая под взглядом Варана сделалась пунцовой.
        Варан кивнул. Вытащил из сумки сверток, положил на край стола:
        - От родителей вам, любезная. Я в их доме переночевал, и они показали мне дорогу…
        Снова случилось движение. Рыженькая чуть не заплакала, прижимая к груди подарок. Сказать ничего не смогла, а может, не решилась, потому что быть невесткой в двух днях пути от родительского дома - та еще доля…
        Под радостные всхлипывания рыженькой взялись за трапезу - вернее, ел только гость, а остальные смотрели и ждали, когда он наестся. Дожевав (а в тарелке была каша, густая, горячая и наваристая), он выпрямился, обвел взглядом хозяев и, отодвинув миску, сказал:
        - Меня зовут Варан.

* * *
        Оказалось, что работы с утра не будет: прибыл путник, Какая тут работа?
        Был ясный день. Беседовать решили во дворе; семейство уселось кружком, Варана усадили в центре и предложили рассказывать.
        - О чем сперва? - спросил Варан, и это тоже было частью ритуала. Хозяин, в который раз убедившись, что путник - человек опытный, начал задавать вопросы:
        - Скажи, Император над нами еще есть?
        - Есть, - Варан с удовольствием вытянул ноги. - Император есть, и Империя по-прежнему, только вот Лесной удел бунтует. Королем у них некто «сын Шуу», кто такой, откуда взялся - неведомо, но лесовики ему верят и Императора не боятся. В лесу, понятно, на крыламах не повоюешь…
        - Крылам не бывает, - пробормотал старший внук хозяина.
        На него посмотрели выразительно, но руку никто не поднял; Варан подумал, что на северном побережье парня уже прибили бы на месте. Там, ближе к сердцу Империи, неукоснительно действует правило «младшего языка» - оттого кажется, что дети и подростки вообще немые…
        - Что же теперь? Война? - тихо спросила хозяйка, очень пожилая женщина, по виду годящаяся своему мужу в матери.
        - Война, - кивнул Варан. - Там, может, уже горит повсюду… Император лес обещал выжечь… если бунтовщики не выдадут ему «сына Шуу» живым или мертвым. А они, понятно, не выдадут.
        Он откинулся на спинку скамейки и посмотрел в небо. Ни облачка, ни дымка. Ни звука. Что бы там ни было - сюда не донесется…
        - Я хочу на войну, - еле слышно сказал упрямый мальчишка, и его мать - крепкая черноволосая женщина, жена старшего сына хозяина - отвесила сыну затрещину, впрочем, скорее для виду.
        - Скажи, - подал голос младший сын хозяина, - ельник по дороге сюда… Ельник ты проходил?
        - Обошел, - сказал Варан.
        - Понятно, что обошел… Как он, вообще?
        - Скверно. Стоит. Смотрит…
        Сыновья хозяина переглянулись.
        - Он вообще-то в дне пути был, - сказал старший. - Подбирается, дрянь такая, и подбирается… Надо пугнуть его огнем, сволочь, чтобы неповадно…
        - Скажи, - снова спросил хозяин, - про ярмарку что-то слышно?
        - Говорят, как обычно. На солнцестояние. Собирайтесь.
        Семейство оживилось. Кажется, упрямый внук хотел сказать что-то и про ярмарку, но, встретив взгляд отца, передумал. Ярмарка была для этих людей великим событием, вроде как свадьба: раз в год проходил большой торг в поселке, для здешних мест чудовищно многолюдном: в одном месте жили пятьдесят человек! Ярмарка длилась неделю, на ярмарке не только продавали и покупали, но и обменивались новостями, отдавали детей в учение и договаривались насчет невест.
        Младшая невестка хозяина, рыженькая, чье бледное лицо от волнения пошло красными пятнами, уже давно хотела что-то спросить. Воспользовавшись тем, что мужчины заговорили о ярмарке, Варан обернулся к ней:
        - Живы. Здоровы. Поле родит хорошо. Брат думает жениться в будущем году. Подарок в ответ передать не смогу - иду другой дорогой, на восток…
        Все вдруг смолкли. Варан не понял, почему разговоры о ярмарке оборвались на полуслове и почему семейство смотрит на него с недоумением и страхом.
        - На востоке у нас… - после паузы признался хозяин, - неспокойно. - Хотел вот спросить… не знают ли люди, но, раз ты на восток идешь - значит, не знают. Не успели.
        - А что так? - Варан переводил взгляд с одного лица на другое. - Лес одичавший… поле?
        - Хуже, - признался хозяин. - Человек.
        - Вряд ли так страшно, - предположил Варан.
        - Пойдем, - хозяин тяжело поднялся. - Пойдем, я тебе покажу…
        Стоило им отойти на несколько шагов, как семейство вполголоса заговорило, заспорило о чем-то, слышались «ельник», «ярмарка», «война»… Хозяин привел Варана к лестнице на дозорную вышку.
        - Высоты не боишься? Высоко там…
        - Нет, - Варан улыбнулся.
        - Тогда полезай, - хозяин отступил, давая дорогу. - Двоих не выдержит… Как поднимешься, погляди на восток. Потом поговорим, если захочешь…
        Варан полез наверх. Вышка, похоже, не только двоих не снесла бы - она и одного взрослого человека выдерживала с трудом. Варан понимал, что дежурят здесь дети. И даже догадывался, кто был дозорным в момент его появления верхом на Тюфе…
        Тюфа оставалась на берегу - мирно спала, свернувшись калачиком перед небольшой грудой рыбьих голов. Варан подумал, что скотинка наелась до отвала, если уж головами брезгует. Ничего, проснется - подберет.
        Несжатая половина поля волновалась колосьями, и ветер был тут совершенно ни при чем. В полном безветрии колосья ходили туда и сюда, от середины к углам, от углов к середине - поле нервничало без видимых причин. Или переживает, что не пришли с утра работники?
        Перед лесом - Варан разглядел - шалашом стояли мелкие бревна. В чем-чем, а в древесине семейство недостатка не испытывало. Видимо, лес все-таки ручной. Или умеют как-то договориться?
        Варан поднимался все выше. С точки зрения местных жителей, с детства обитающих среди пологих холмов, пост дозорного и в самом деле помещался на немыслимой высоте - каких-нибудь десять человеческих ростов. Деревянная лестница не была похожа на ту каменную, что вела на винтовую площадку, но память мышц вдруг подбросила Варану полустертую картинку: дождь… Мешки с почтой на плече… Отец проверяет спускатель…
        Я даже не знаю, живы ли родители, подумал Варан. Я даже не знаю, кто там родился у Лильки и кто у Тоськи. Они считают меня мертвым - это совершенно точно. После стольких-то лет…
        Ему вспомнилась Нила на причале, как она уговаривает его не плыть никуда, а остаться на Круглом Клыке. Как она плачет, и дождь размывает слезы у нее на лице… Больше Варан ничего не успел вспомнить, потому за ближайшим холмом на востоке открылась серо-коричневая равнина.
        Всматриваясь, Варан поднялся выше.
        Безусловно, там были поля. Когда-то были. До сих пор видны очертания - поля всем формам предпочитают почему-то форму прямоугольника. И еще там был лес, крупный и старый. Видны стволы. То, что от них осталось.
        Варан прищурился. Жаль, что нет подзорной трубы. Он добыл одну на Осьем Носу, но потом во время шторма утопил. А купить новую так и не смог - на северном побережье они чудовищно дорогие…
        Невысокая каменная гряда. Строение - или, скорее, развалины. С виду необитаемые. Больше ни домов, ни хибар, ни признаков человеческого присутствия. Вот только эта мертвая земля…
        - Не хочется с ним встречаться, - пробормотал Варан себе под нос.
        Огляделся. В солнечном свете лежала сонная степь, поблескивал ручей, темнел отдаленный ельник, который братья собираются «пугнуть огнем». Это еще кто кого пугнет…
        Внизу ждал хозяин. Кажется, гость заслужил еще большее его уважение, спустившись с вышки без холодного пота на лбу - и вообще без признаков боязни высоты.
        - Маг? - спросил Варан, кивнув на восток. Хозяин долго раздумывал, прежде чем ответить.
        - Убийца, - сказал наконец. - В те поля мы ходили когда-то… Тесть мой там жил. Дом сложил каменный, называл «замок». Поля там были, ох, тучные, хорошего нрава, по три урожая в год… Лес, правда, диковатый, но ничего себе лес… покладистый. Тесть овдовел, дочерей замуж выдал. И помер. Мы его похоронили, как водится, на поле… А дом бросили, потому что далеко. И вот с год назад… Мика малой прибегает вечером, говорит - огонек. Я пацану не поверил, сам полез. И точно - огонек. Кто такой, откуда взялся? - хозяин перевел дыхание. - Послал я мужиков своих разведать… Вот вам, в Империи, хорошо. Чуть обида - пишете Императору, тот присылает стражу… У нас не так. Каждый за себя. Я так думаю, - он огляделся, проверяя, не слышит ли кто, - уходить нам все-таки придется. Бросать все и уходить…
        - Чего ему от вас надо? - удивился Варан.
        - Он убивает, - хозяин печально покачал головой. - И все ближе. Если бы не бабы с нами и не мелюзга… Выманить его… ну и… порешить. Они же, маги, не бессмертные, - судя по голосу, хозяин сам понимал бесперспективность этой затеи.
        - Откуда он взялся-то? - снова спросил Варан.
        Хозяин пожал плечами:
        - Через нас не шел, это точно… Либо с востока приперся, либо… говорят, они летают, маги-то?
        - Нет, - сказал Варан.
        Хозяин посмотрел на него с подозрением:
        - Ты-то откуда знаешь?
        К полудню семейство спохватилось о недопеченном хлебе, неубранном поле и прочих брошенных работах. Варан навестил Тюфу на берегу мельничного пруда.
        Рыбьи головы исчезли - только несколько чешуек пристали к листьям лопуха и теперь металлически поблескивали на солнце. Тюфа ударила хвостом по примятой траве, и Варан увидел, что скотинка вовсе не так спокойна, как хочет казаться.
        - Знаю, - сказал он, опуская руку на жесткую шерсть Тюфиного загривка. - Нашли мы его наконец-то… Не знаю, стоит ли радоваться.
        Тюфа снова ударила хвостом, уверяя, что радоваться все же стоит.
        На противоположной стороне пруда затрещали камыши. Тюфа устало дернула ухом: в камышах шептались и посмеивались, и кто-то пропищал в ужасе и восхищении: «Харя-то какая!»
        Тюфа рыкнула. Камыши сошлись стеной, закрывая тех, кто прятался за ними. Сделалось тихо.
        - Ты привязал бы, - сказали у Варана за спиной. - Все-таки дети…
        Старшая невестка хозяина выглядывала из-за угла дровяного сарая, бледная и сосредоточенная, готовая при первой же опасности бежать, вопить, поднимать тревогу.
        Тюфа закрыла глаза, мешком разлеглась у ног Варана.
        - Вы нездешняя, - сказал Варан.
        Женщина чуть подалась назад:
        - Я десять лет здесь живу…
        - А до того жили далеко.
        - Да, - подумав, признала женщина. - Двадцать дней пути…
        - Ого, - сказал Варан.
        Женщина осмелилась выйти из-за сарая и даже сделать по направлению к Варану маленький неуверенный шаг:
        - Вам-то зачем огокать… Вы с побережья… Почему вы сказали, что я нездешняя?
        - Потому что здешние не станут всерьез бояться путника и любого, что он приведет с собой.
        - А, - сказала женщина после коротенькой паузы. - Я не подумала.
        - А ваши дети уже знают. И потому не столько боятся, сколько любопытствуют. Ведь это ваше поле? И ваш пруд? И лес тоже ваш?
        - Лес только для старика, - сказала женщина. - Только старик с ним ладит. Детей пускает погулять… но и только.
        - Вы когда-нибудь видели, как разбойники нападают на такой вот… хутор в степи?
        - Император миловал, - пробормотала женщина.
        - А я видел, - сказал Варан. - Только там было болото. Хозяева болотную ягоду очень любили. Целые кадушки у них стояли во льду…
        - А разбойники?
        - Разбойники? Ничего… Трое их было. А болото большое. Ну и…
        - Сгинули?
        - В первый раз видел, как болото добычу гонит, - признался Варан.
        - Не бывает, - сказала женщина с упреком. - Болото гнать никого не может, оно же медленное. Я думала, вы правду - а вы байки травите… Нехорошо!
        Она повернулась и ушла. Тюфа вздохнула.
        - Пришел бы к тебе кто-то, - вполголоса сказал Варан, - и сказал: в двадцати днях пути живет твой суженый, собирайся… Что бы ты сказала, а, Тюф?
        Скотинка не ответила.
        - Разумеется, он был здесь, - спокойно сказал хозяин.
        К вечеру снова собрались тучи. Поднялся ветер, отовсюду доносились шорохи и голоса: от степи. От поля. От пруда. Надо всеми вздохами и стонами нависал, то возникая, то отдаляясь, глухой рев леса.
        Дети спали - или притворялись, что спят. Взрослые торопились покончить с остатками дневных хлопот. Хозяин и Варан сидели на лавочке у дома, хозяин курил, огонек в его трубке разгорался и гас.
        - Я еще в парнях ходил, - сказал хозяин. - Мои старики этот дом и ставили, они же поле поднимали, они же запруду делали и все, что надо. Нас было четверо детей, но одна сестренка померла, под полем до сих пор лежит… Тогда здесь были соседи. Там, где сейчас ельник этот, поле у них было и дом… Трудно на новом месте, понимаешь? Он шел. Вот такой, как ты рассказал: средних лет, лысоватый, в руках палка. Мимо них прошел… у моих стариков остановился и попросил ночлега. Ну, правила знаем: пригласили огонь разжечь, вот как тебя… Он и разжег, - хозяин замолчал, и уголек в его трубке вспыхнул ярче.
        - А может, это был не он? - спросил Варан. Шум ветра налетел и заглушил конец его фразы, но хозяин и сам знал, о чем собеседник спросит.
        - Соседи-то наши… страшное дело. Работящие были, не безрукие… а детей все нет и нет. Поехали на ярмарку… прошел срок - и сын. Отец чуть не прыгал от счастья. Потом задумался… И решил, что сын чужой. Правда это или нет - но зарезал пацана и под поле положил. Поле после этого вроде как умом тронулось… Жена его сбежала. И сам он помер. Дом развалился, там теперь ельник, ты видел… А у нас? Жена у меня, - он понизил голос, - смолоду была страшна, как… вот как твоя скотинка. Все ей не нравилось. И она мне - ну ни уму, ни сердцу… С тех пор как он огонь разложил - все выправилось. И она мне по нраву, хоть и старуха совсем. И я ей. И дети… Это еще что! Мои-то мужики все хотели себе жен сами выбрать. Не на такого напали - я им выбрал, я и привез. Рева было поначалу, а теперь? Душа в душу! И внуки один за другим - все здоровые. Поле родит. И спокойно на душе. Если бы…
        Хозяин замолчал. Сокрушенно покачал головой:
        - Счастливый дом наш, бродягой отмеченный… А придется бросить. Маг этот, чтоб его… сгонит. Не сегодня… но сгонит, чувствую. Ярмарка вот - надо будет малых отвезти, отдать куда-то в учение… подальше отсюда. Ты с нами на ярмарку не пойдешь?
        Хозяин спросил как бы невзначай, но Варан прекрасно понимал его интерес. Здоровый взрослый мужчина - лишний куль поклажи, товар здесь не возят, по этим холмам приходится все носить на себе…
        - Нет, - сказал с сожалением. - Мне дорога на восток.
        Хозяин свесил трубку между коленей.
        - Ну, так он тебя встретит… А даже если не встретит - как пойдешь по дохлой земле? Там же все мертвечина…
        - Не всю же степь он уморил, - предположил Варан.
        - Кто знает… - хозяин вздохнул и замолчал надолго. Без скрипа приотворилась дверь. Выглянула хозяйка:
        - Спать пойдете? Я Варану на сундуке постелила…
        - Сейчас, - отозвался хозяин. - Докурю.
        Дверь закрылась.
        - Скажи, - начал Варан. - Когда он огонь разводил… кто-то из ваших догадался, что это он? Ты сам - догадался?
        - Трудно теперь вспомнить, - признался хозяин. - Потом уже, задним умом… Давно это было.
        - Давно… - пробормотал Варан, не скрывая разочарования.
        Свет в окнах погас. Варан перестал видеть собеседника.
        - Ты небось думаешь, - сказал хозяин в темноте, - придешь вот так к кому-то… а тебе и скажут: вчера приходил, туда-то направился. Ты тогда за ним… и нагонишь в дороге. Веришь, что нагонишь?
        - Верю, - сказал Варан.
        - А не нагнать, - хозяин снова вздохнул. - Его нельзя нагнать, понимаешь? Ты вот ходишь, ищешь, как все люди, - из одного места в другое, потом в третье. А он не ходит, как все. Он появляется и исчезает - то здесь, то на побережье, а то и вовсе в столице, у Императора под носом… Как ты думаешь, поломает Император лесовиков или они вывернутся?
        - Не знаю, - сказал Варан. - Поначалу, когда я о нем спрашивал, на меня смотрели, как на припадочного. Говорили: не бывает, детская сказка…
        - Сказка?!
        - Да… вот ты о нем точно знаешь. А они не верят… у них он не бывал уже сотни лет…
        - Где это - «у них»?
        - Неважно, это так далеко отсюда… Красные Пади, слышал?
        - Нет.
        - И не надо… За сотни лет у них не родилось ни одного мага. Нет, им-то кажется, что все нормально, земля процветает…
        Варан оборвал сам себя.
        Трубка хозяина догорела. Время было идти спать, но оба медлили.
        - Жениться бы тебе, - сказал наконец хозяин. - Поставить дом. Приручить поле. У нас тут хорошо к путникам… всякий путник - будто подарок… Но ты ведь не мальчик уже, правда? Всю жизнь ходить, ходить… Лечь все равно придется. И ляжешь не на своем поле, а достанешься чужому болоту… Зачем?
        - Ты не веришь, что я его найду? - Варан улыбнулся.
        Хозяин поднялся:
        - Пойдем… Ты устал, правда? Я устал… Ты знаешь что? Ты загадай на сон. Что приснится - так и поступи. Приснится тебе, например, что на ярмарку идешь, там себе девушку высматриваешь хорошую, красивую, работящую… Сон - хороший советчик, а в нашем доме все сны - с умом…
        Слушая его приглушенное бормотание, Варан шагнул в теплую, пропахшую травами темноту благословленного дома.

* * *
        Ему снилось, что винт замер посреди неба, сложил лопасти и вот сейчас начнет падать.
        Ему снилась Нила верхом на крыламе. Нила кружила, обдавая Варана ветром, и кричала ему, но он не мог разобрать ни слова.
        Ему хотелось, чтобы падение поскорее началось, потому что висеть вот так без движения было уже нестерпимо. И он понимал - когда вокруг корзины завоет ветер, последний шанс услышать Нилины слова будет потерян навсегда…
        Он проснулся от шума ветра и сразу понял, что и все другие в доме не спят. Ветер ревел в дымоходе, снаружи стенало и жаловалось поле, выл лес, заглушая голос степи. В разыгравшейся буре было что-то неестественное, надсадное: бури в степи случаются, но это не повод, чтобы вот так неприкрыто орать от страха…
        Он бесшумно сполз с сундука, на котором спал. Подобрался к окну, занавешенному плотной тканью. Приоткрыл уголок.
        Небо было закрыто тучами, почти как в поддонье. На бурых клочьях туч играли синие блики.
        Гроза?
        Кто-то за его спиной резко отдернул занавеску в сторону. Варан узнал хозяина.
        Наверху заплакал ребенок.
        Сыновья хозяина уже одевались, ругаясь и сталкиваясь в темноте. Кто-то засветил свечу, Варан увидел бледное, очень спокойное лицо хозяйки. Старшая невестка стояла с ребенком на руках, в ее больших глазах отражались, как цветы, дрожащие язычки свечки.
        - Что это? - тихо спросил Варан хозяина. Тот закряхтел в ответ.
        Когда открывали дверь, ее чуть не снесло с петель. Хозяин, обернувшись, крикнул жене:
        - Запри! Кочергой запри, ну!
        Варан огляделся, разыскивая Тюфу.
        Ветер не имел направления - дул отовсюду. В степи, совсем неподалеку, стояли два серых коренастых смерча. Поле уже не ходило волнами: несжатая половина колосьев лежала на земле. Поле прижимало колосья, как Тюфа, явившаяся из-за сарая, прижимала уши к голове.
        Хозяин и два его сына остановились посреди двора - спиной к спине, оглядываясь, явно не зная, куда бежать и что делать. Варан кинулся к дозорной вышке; если ему и кричали предостережения, в вое ветра их все равно не было слышно.
        Вышка раскачивалась и трещала. Варан понимал, что до самого верха подниматься нельзя ни в коем случае - снесет вместе с лестницей. Но ему и не нужно было до самого верха - только заглянуть за гребень холма на востоке…
        Тюфа завыла, перекрикивая ветер. Каково-то было Подорожнику, когда он спустился в бездну в поисках фальшивого клада, когда его мотало на веревке, вертело, грозило размазать по каменной стене…
        Варан остановился, прижавшись к лестнице всем телом.
        Над холмом на востоке синие сполохи были ярче. От невидимого в темноте замка вереницей тянулись синие и белые мерцающие шарики, будто нанизанные на нитку. Как летящее в небе огромное ожерелье.
        «Ожерелье» тянулось прямо на Варана.
        Вышку качнуло, и он едва удержался. Занозил руку, поспешил вниз, мысленно умоляя старое дерево потерпеть еще немного и не падать. Вышка снизошла к его просьбе и свалилась только тогда, когда до земли оставалось не больше человеческого роста.
        Варан отпрыгнул в сторону. Вышка упала на угол сарая и переломилась пополам.
        - Берегись! - крикнул Варан. Обломком, по счастью, никого не задело.
        - Я думал, ты уже мертвый, - сказал младший сын хозяина, и это были первые слова, сказанные им в Варанов адрес.
        - Там такое, - Варан водил руками, не зная, как рассказать. - Огни… будто бусы нанизанные. Цепь.
        Хозяин и оба его сына смотрели на него, как островитяне смотрят на извлеченного со дна осьминога.
        - Что это? - спросил Варан.
        Мужчины молчали. Небо над холмом светилось синим. Свет отражался от низких туч.
        - Что будем делать? - снова спросил Варан.
        - Может, не доползет, как в тот раз? - непонятно у кого спросил младший сын.
        - Поле, - сказал хозяин, и Варан не услышал его слова, но угадал по губам. - Зовите баб… Детей увести подальше…
        Черноволосая невестка его уже тащила детей прочь - самого маленького на руках, остальных чуть ли не волоком за собой, в темноту, в степь, на запад. Там ельник, успел подумать Варан. Черноволосая женщина на секунду обернулась, блеснули зубы и белки огромных глаз.
        Рыженькая невестка хозяина догоняла ее - с сундучком в одной руке, с подушкой - в другой. Кажется, она схватила первое, что подвернулось под руку.
        - Может, еще не доползет! - выкрикнул младший сын, и в голосе его было отчаяние.
        - Разводи огонь! - свирепо закричал в ответ хозяин. Над холмом поднималась бело-голубая цепь огней - величественное, завораживающее зрелище.
        Тюфа - отважная Тюфа! - нервничала. Что до поля, то оно просто впало в истерику. За сто шагов ощущалось, как содрогается укрытая колосьями земля.
        Пламя размазывалось по просмоленной пакле. Ветер уносил дым. Жена хозяина ползала по полю на коленях, гладила прижавшиеся к земле колосья, Варану сперва показалось, что она жнет - в темноте, в дикой спешке. Минутой позже он понял, что она просто успокаивает поле - что-то говорит ему, напевает под шум ветра, уверяет, наверное, что и на этот раз все закончится хорошо…
        Бело-голубая цепь приближалась - против ветра. Огненные шары сильнее вспыхивали под очередным порывом. Между огнями и полем горела яма со смолой, люди метались, передавая друг другу факелы. Первое «ожерелье» тяжелело, будто теряя силы, тянулось к земле, а над холмами восходила, мерцая огнями, еще одна такая же цепь. А за ней другая.
        Ожерелье.
        Каждый камень носит имя. Откликается только хозяину. Каждый камень - живой…
        «Не ходи. Не бросай меня. Не ходи, ты все равно ничего не найдешь… Ты никогда не будешь счастливым, не ходи…»
        Варан затряс головой. Навалилось безволие, захотелось сесть и обхватить голову руками; он повернул голову - и увидел, как сыновья хозяина одинаковым жестом подносят руки к лицу, потом старший брат, поборов себя, стряхивает с плеч невидимую тяжесть, а младший горбится, будто придавленный непосильной ношей. Старший шагнул к нему - преодолевая сопротивление густого вязкого воздуха, - и, несильно замахнувшись, дал подзатыльник. Младший брат качнулся вперед, вдохнул ветер широко открытым ртом, посмотрел на Варана, будто впервые его увидев… Потом заглянул ему за плечо…
        Варан обернулся.
        Первое «ожерелье» явно не дотягивало до поля. То ли теряя силы, то ли примериваясь, где лучше сесть, оно опускалось все ниже, огоньки мерцали холодно и сонно, в их перемигивании был неуловимый, сводящий с ума ритм. Варан захотел отвернуться, но не смог.
        Задрожала земля. Степь, сколь велика и равнодушна она ни была, боялась за жизнь каждой своей травинки.
        «Ожерелье» опустилось. Все огненные «бусины» коснулись земли одновременно, и к небу взметнулось кольцо пламени - бледно-зеленого, как сопли, и острого, как частокол.
        Земля дернулась так, что люди едва не попадали. Тюфа завыла и кинулась прочь, на запад. Варан, не удержав равновесия, опустился на колено. Где-то рухнул сарай, подняв тучу пыли, никто даже не оглянулся. Все смотрели на восток.
        Зеленое пламя улеглось. Ветер завертелся над ним плотным, даже во тьме различимым смерчем. Варан задержал дыхание - пахло горелым, не пахло - смердело.
        Хозяин вышел вперед, подняв над головой факел на длинном древке. Варан, подумав, подошел и встал рядом.
        Из-за холмов наползало новое «ожерелье». Оно было короче и легче прежнего; на мгновение задержавшись над дымящимся ожогом, цепь огней двинулась дальше, медленно, очень медленно - теряя высоту.
        Варан понял, что весь его путь лишен смысла. Жизнь проиграна, и ничего, кроме зла, больше уже не случится. Подорожник издевался, веля ему отыскать среди необъятных земель одного-единственного выдуманного бродягу, а люди никуда не уходят после смерти. После смерти их просто нет…
        От удара у него замельтешило перед глазами. Он упал на колени, выпустив факел и больно ударившись о камень. Хозяин, отвесивший затрещину, стоял над ним, смотрел выпученными глазами, что-то орал - Варан не понимал ни слова, но этого и не требовалось. Он поднялся и поднял факел.
        «Ожерелье» опустилось в ста шагах от поля. Подземным толчком всех посбивало с ног. Земля подернулась сетью трещин. От бледно-зеленого огня несло жаром, но света почти не было - наоборот, пламя факелов тускнело в дрожащем зеленом мареве. Оглянувшись, Варан увидел, что жена хозяина, не поднимая головы, ползает по полю, гладит рукой колосья, чуть ли не лицом тычется в трясущуюся землю, и ясно: даже если следующее «ожерелье» опустится прямо на поле, хозяйка не уйдет - останется до конца…
        Третья цепь опустилась далеко - дальше первой. Зеленый огонь поднялся и опал. Завертелся ветер. Варан не понимал, чего они ждут и каким образом собираются противостоять нашествию.
        Четвертое «ожерелье» наползало, почти не теряя высоты. За ним поднималось над холмами пятое.
        За спиной Варана закричала женщина. Хозяин резко обернулся; его старшая невестка стояла с факелом в руках, не сводя глаз с надвигающейся напасти, трясущейся рукой тянула свой огонь к небу и кричала, не то проклиная, не то умоляя о пощаде.
        Напряженное лицо хозяина вдруг обмякло, губы отвисли, глаза бессмысленно уставились в пространство. Покачав головой, будто отвечая кому-то «нет, нет», мужчина грузно опустился на землю, правой рукой все еще сжимая факел, а левую прижимая к лицу.
        Варан ткнул его в лоб костяшками пальцев.
        Хозяин дернулся. Непонимающе посмотрел на Варана; огляделся, вскочил. Варан проследил за его взглядом.
        «Ожерелье» было совсем близко.
        Внутри каждой «бусины» мерцало и переливалось пламя. В синих огнях Варану мерещились огненные рыбы, припадающие тупыми мордами к прозрачным стенкам шаров. В белых виделись уродливые лица, смеющиеся, дразнящие раздвоенными языками. Варан смотрел на них, понимая, что отвага его на пределе. Что, сражаясь здесь за чужое поле, он рискует не просто жизнью, но чем-то большим. Что самый безрассудный винтовой должен время от времени проявлять разумную трусость…
        «Ожерелье» опускалось им на головы. Снова закричала женщина, кто-то, кажется, побежал…
        Тогда хозяин выпрыгнул вверх, указывая факелом на невидимые за тучами звезды. Пламя его факела тянулось к одному из синих шаров, но погасло в двух пальцах от него, съеденное порывом ветра.
        Хозяин упал. «Ожерелье» опустилось ниже.
        - Жги! - кричал хозяин, и Варан опять не слышал его слов, но прекрасно видел глаза и губы. - Жги! Жги!
        Варан прищурился. Поднял свой факел на длинном древке и почти без усилия дотянулся до синего шара; за миг до прикосновения на него глянуло оттуда лицо Нилы - искаженное лицо утопленницы…
        Пламя факела коснулось синей «бусины».
        Бусина лопнула, разбрызгивая жгучие искры.
        Взвыв от боли, Варан упал на землю и закрыл голову руками. Земля металась под ним. На спину падали камни и комья травы. А в небе лопалось и лопалось, трескалось, и гасло, и погасло совсем - ни единого сполоха, только отблески горящей ямы со смолой…
        Под землей трудно было дышать. Варан выбрался из завала; хозяин бежал к лесу, вернее, ему казалось, что он бежит, на самом деле он ковылял, опираясь на древко факела, как на клюку.
        - Уходи! - кричал хозяин, неизвестно к кому обращаясь. - Уходи!
        Варан огляделся. Поле уцелело; по полю ползала, как заклятая, жена хозяина, гладила, и утешала, и обещала невесть что… Рядом стояла на коленях черноволосая невестка с погасшим факелом в руке. Смотрела, не отрываясь, на Варана.
        Пятое «ожерелье» опускалось у самого леса. Внизу его ждал одинокий огонь факела.
        - Уходи! - кричал хозяин.
        Варан смотрел на падающее «ожерелье», обреченно ожидал нового толчка подраненной земли - но огонек факела рванулся вверх, и Варан увидел, как один за другим лопаются, гаснут «бусины», разбрызгивая вокруг зеленые искры…
        Черноволосая женщина закричала, перекрывая рев бури и треск огня.
        Варан мельком глянул на восток. Небо над холмами оставалось темным - ни одного нового «ожерелья».
        Варан поднялся. Подошел к горящей яме, зажег новый факел.
        Кто-то лежал на земле, прижав колени к животу. Варан склонился над лежащим - это был младший сын хозяина, и он был жив.
        Хозяйка подползла к невестке, растянувшейся на земле. Неуверенно потрясла ее за плечо. Черноволосая застонала.
        Спотыкаясь о каждую кочку, Варан двинулся к лесу. На полпути помог подняться хозяину; тот снова ослабел, губы его обвисли, глаза казались не просто старыми - старческими. Варан покосился на восток; нет, новой опасности не было.
        - Он жив, - сказал он старику. - Как ты и я. Пойдем, поможем ему…
        Лес шумел. Варан не мог понять, чего больше в его шуме, - угрозы или страха.
        Они шли молча. Потом хозяин вдруг сказал громко и внятно:
        - Он его не пускал. Только за ягодами по малолетству. А так - нет…
        Варан не сразу понял, что речь идет о лесе - и том, кто кинулся его защищать.
        - Ты его не пускал! - крикнул хозяин, обращаясь на этот раз к стене деревьев, слабо подсвеченных факелом. - Ты…
        Варан споткнулся. То, что валялось под ногами, было человеческим телом.
        Старик готов был свалиться рядом, когда тело пошевелилось, перевернулось на спину и застонало сквозь зубы.
        Утро встретили на развалинах.
        Крепкий, любовно возведенный дом не выдержал конвульсивного подергивания умерщвляемой земли. Трещина расколола его пополам. Западный угол осыпался. Остатки стен покосились.
        Утро было холодным. Дети спали, укутанные ворохом одеял. Рыжая невестка хозяина разожгла костер во дворе, обложила его кирпичами и среди всеобщего оцепенения варила кашу.
        Старая хозяйка не уходила с поля. Ползала с серпом в руке, подрезала колосья. Пела в сотый раз одну и ту же песню.
        Старший сын хозяина, одолевший «ожерелье» на опушке леса, цедил кипяток из деревянной кружки. Жена пыталась намазать его лицо целебной мазью от ожогов, но тот морщился, уворачивался и просил оставить его в покое.
        Один хозяин сохранял, кажется, бодрое расположение духа.
        - Отстояли, - говорил он в десятый раз, разглядывая обожженные руки. - Теперь у него, сволоча, надолго мощь закончилась, теперь погодит… А там и второй урожай соберем…
        Никого не радовала столь короткая перспектива. Младший сын забился в единственную сохранившуюся комнату и там, скрючившись на лавке, изображал страдание. Варан прекрасно его понимал: в решающий момент рядом с парнем не оказалось никого, кто успел бы дать ему подзатыльник, парень смалодушничал перед лицом мерцающих огней и теперь сам себя презирал за трусость. А может, это с ним не в первый раз…
        К восходу солнца тучи разошлись. Вернулась Тюфа; она, в отличие от младшего сына хозяина, никаких угрызений совести не испытывала - наоборот, шумно радовалась, что страшная ночь закончилась и небо с землей не поменялись местами.
        На нее почти не обращали внимания.
        - Теперь у него, сволоча, надолго мощь закончилась… - повторял хозяин.
        Варан подозревал, что старик - а после ночного нашествия он выглядел-таки стариком, - скорее всего, не прав. Ничто не помешает обитателю развалин за холмами повторить попытку следующей ночью. И следующей. Пусть даже ему не удастся выжечь поле - но земля пойдет такими трещинами, что жить здесь станет невозможно…
        Проснулись дети, увидели остатки дома и, вместо того чтобы испугаться, развеселились. Старший внук хозяина едва не довершил разрушения, взобравшись на чердак.
        Хозяин собственноручно поднес Варану тарелку горячей каши. Со значением кивнул:
        - Послал нам Император хорошего гостя, в нужное время, в нужный час… Ну что, пойдешь теперь на восток? Или передумал?
        - Теперь точно пойду, - сказал Варан, погружая ложку в золотистое вязкое месиво.
        Хозяин долго молчал, глядя, как он ест. Потом с нерешительным смешком переспросил:
        - Шутишь?
        Лес стоял неподвижно, только верхушки сосен позволяли себе непрерывный настороженный шорох. Под соснами росли березы, примета миролюбия, хотя кое-где встречались и ели - дурной знак.
        Хозяин шел впереди, и широкий топор на его плече поблескивал неприкрыто и вызывающе. Старший сын следовал за ним с пилой в руках. Замыкал процессию Варан.
        Лес выжидал. В его неподвижности было что-то неестественное.
        Что-то мы совсем уж нагло, думал Варан, поправляя моток веревки на плече. Вряд ли можно ждать от леса благодарности. Скорее уж можно рассчитывать на испуг - лес потрясен случившимся и не знает, чего теперь ждать…
        Если бы с нами был Подорожник, думал Варан, он нашел бы способ погасить «ожерелья» еще над холмами. Если бы с нами был Подорожник, я никогда бы не увидел той картинки… Которая лезет на ум и встает перед глазами, стоит на секунду отвлечься. Лицо Нилы, синее и раздувшееся, будто из-под воды…
        Она жива, упрямо думал Варан. Она жива и счастлива… во всяком случае счастливее, чем была бы со мной. Там, в другой жизни, я остался с ней и всю жизнь вымещаю на ней зло - за то, что она не позволила мне уйти на поиски леса…
        И вот он, лес. Не тот, конечно, что в Лесном уделе, - там заросли под небо и совершенно безмозглые, просто скопище деревьев. Но, хочет лес или не хочет, мы должны добыть хорошей древесины. Заново строить дом - дело ответственное…
        Бывают ли у леса видения?
        Когда синие с белым огни наплывали на него - не увидел ли он свою страшную картинку, как Варан, как хозяин, как его сыновья? И что может привидеться лесу в кошмаре? Пожар?
        Варан улыбнулся, пользуясь тем, что никто из людей его не видит. Глупость несусветная - приписывать лесу человеческие страхи…
        Впереди открылась поляна, обрамленная колючими кустами лесной ягоды. Хозяин остановился в центре, снял с плеча топор и оперся о него, как о посох.
        - Пришли к тебе на поклон, - сказал сварливо. - Должок за тобой, сам знаешь… Слышишь меня?
        Тишина.
        После лесов побережья, где трещали птицы и где шагу нельзя было сделать, не наступив на мелкого зверя, Варана поначалу пугала тишина здешних лугов и рощ. Ни птицы, ни насекомого. Ни мухи под солнцем.
        Потом он привык.
        Шли минуты. Хозяин молчал и не двигался, хозяйский сын смотрел в землю, Варан счел за лучшее не напоминать о своем присутствии вовсе.
        Шевельнулись ветки. Дрогнули верхушки.
        Хозяин схватил Варана за рукав; Варан едва успел отскочить. Прямая, как свечка, высоченная сосна рухнула с ужасным грохотом поперек поляны, смяла кусты, подскочила - и улеглась, подрагивая кроной.
        - Спасибо, - медленно сказал хозяин, когда гул падения улегся.
        - Эдак он нас пришибет, - с нервным смешком сказал его сын.
        - Мастер, - старик сурово обернулся к Варану, - посмотри и скажи: пойдет сырье?
        …Сыновья ревновали отчаянно: они ведь сами все умели и все могли. И по дереву, и по камню, и по металлу; Варану совсем не хотелось доказывать свое превосходство, но и смотреть, как из-за ошибки гибнет хорошая работа, он тоже не мог.
        - Где ты всему научился? - спрашивала старшая невестка хозяина, и на щеках ее проступал румянец.
        Варан пожимал плечами. Едва выбравшись на сушу, он нанялся подмастерьем к столяру, бесхитростно объяснив ему, что больше всего на свете любит возиться с деревом, вдыхать запах стружек и водить пальцем по выпуклым прожилкам. Столяр ухмыльнулся, сочтя парня блаженненьким, но на работу взял и не пожалел в итоге. Странствуя по большим ремесленным городам, Варан, уже мастер-столяр и мастер-плотник, из чистого любопытства учился обжигать кирпичи, и тесать камень, и ковать железо - хотя, конечно, вершин искусства достичь не успел. Дерево оставалось его главной страстью. Резные ставни, столы и стулья, колыбельки, о которые невозможно занозиться, бревна в фундамент дома, топорища и лодки - Варан брался за все, и все у него получалось…
        - …Пойдет сырье? - спросил старик. Варан осмотрел и обстучал ствол, ежесекундно ожидая другого, валящегося на голову.
        - Хорошо, - сказал наконец. И обернулся к лесу: - Берем.

* * *
        Они распиливали бревна прямо на поляне, а потом волоком тащили к опушке. Там к делу подключалась Тюфа, ни под каким предлогом не соглашавшаяся войти в лес, зато охотно помогавшая возить древесину к месту строительства.
        Дерево сушили - Варан показывал как.
        Разбирали развалины. В уцелевшем углу обустроили убежище для детей и женщин. Из старого, тусклого дерева построили навес от дождя.
        Старшие внуки помогали родителям месить глину. Варан, как мог, удерживался от полезных советов, но сыновья хозяина все равно ревновали к его ремесленной сметке.
        По ночам дежурили, глядя на восток. Небо оставалось темным. Ветер вел себя, как обычно ведут себя ветры: менял направление и силу, но не вертелся на месте и не затихал совсем.
        Понемногу успокаивались. Уверяли друг друга, что маг за холмами позабыл об их поле, или надорвался, пытаясь убить всю степь целиком, или наконец нашел себе занятие поинтереснее. Уже не ждали беды с запада. Или делали вид, что не ждут.
        Поле хворало. Все зерно, бывшее в колосьях во время нашествия, оказалось прогорклым, и есть его можно было только через силу. Женщины разрывались между полем и остатками дома, между тем близилось время ярмарки, и пропустить ее значило окончательно впасть в нищету.
        - Идите, - сказал однажды Варан, отведя хозяина в сторону. - Мы с Тюфой тут присмотрим.
        Хозяин смотрел на него с непонятным выражением.
        - Если, - начал Варан, - если он снова… Вам тут все равно не жить. Земля и так… ямами, складками. Поле едва живое… Отобьюсь я или не отобьюсь, если что - но женщин уведу, детей сохраню, это я обещаю.
        - Уведешь, - повторил хозяин со вздохом. - Уведешь… Старший мой думает, ты на жену его заглядываешься.
        - Пресветлый Император, - сказал Варан чуть более раздраженно, чем ему хотелось. - Что он еще думает? Может, я детей ем? Может, я с этим, - он кивнул на восток, - в сговоре?
        - Не злись, - хозяин слабо улыбнулся. - А что она на тебя заглядывается, это точно… Треснул очаг, понимаешь. В котором он когда-то огонь разводил. Теперь все может быть… Не злись. Не в тебе ведь дело.
        - Могу уйти, - сухо предложил Варан. - Прямо сегодня.
        - Без тебя нам будет… тяжело, - тихо признал хозяин. - Ты… хоть рядом с ней не стой, а?
        - Постараюсь, - Варан ухмыльнулся.
        Он прекрасно понимал, что старик прав и что сын его волнуется не без причины. Черноволосая крупная женщина, мать четверых детей, слабела в коленях, услышав его голос. Это было странно, неудобно, это раздражало - и льстило; Варан и сам замечал, какая у нее ленивая грация в движениях, какие тяжелые волосы, какие блестящие темные глаза и какой в этих глазах появляется умоляющий испуг, когда она случайно встречается с ним взглядом…
        Вечерами говорили о предстоящей ярмарке, всегда об одном и том же: кто пойдет, что понесет, что купит и когда вернется. Старший внук хозяина ждал похода с нетерпением и страхом: его должны были отдать в учение. Его сестра тоже хотела идти, но ее не брали: обуза в дороге, медленно ходит, много не унесет.
        Старший сын хозяина поставил, похоже, условие отцу: гостя и черноволосую на хуторе не оставлять. Поскольку Варан на ярмарку идти отказался, решено было взять с собой старшую невестку; та вроде бы не спорила, но за день до выхода случайно уронила себе на ногу деревянную колоду. Нога распухла, ни о какой ярмарке не могло быть и речи. Решено было, что мужчины возьмут с собой рыженькую - та о походе только и мечтала, ведь по дороге на ярмарку предстояло переночевать в доме ее родителей…
        В ночь перед выходом хозяин, его старший сын и Варан уединились на берегу обмелевшего мельничного пруда (в ночь нашествия плотина треснула, и починить ее удалось только недавно).
        - Клянись именем того, кого ты ищешь, - сказал старик.
        - Я не знаю его имени, - признался Варан.
        - Тогда клянись: «Чтобы мне никогда не найти того, кого я ищу, если я прикоснусь к твоей жене», - хозяин указал на сына. - Ему клянись…
        - Чтобы мне никогда не найти того, кого я ищу, - медленно повторил Варан, - если я прикоснусь к твоей жене…
        И добавил вполголоса:
        - Не сходите с ума, добрые люди. Что я вам, зверь?..
        Они ушли на рассвете - вереницей. Трое мужчин с тюками на плечах, женщина с заплечным мешком и мальчишка с мешочком поменьше. Мальчишка часто оглядывался - понимал, что в следующий раз вернется домой не скоро. Но отец его оглядывался чаще.
        Варан махал рукой вслед уходящим, и старшая невестка хозяина махала тоже - стоя от Варана на почтительном, чтобы не сказать опасливом, расстоянии. И стояли они так до тех пор, пока хозяйка, пообещавшая сыну приглядывать за невесткой в оба глаза, не напомнила, что пора браться за работу.
        Работы было - не хватало не только рук, но и глаз. Даже девчонка, оставшаяся без товарища по играм, с утра до ночи была занята - в ее обязанности входило возиться с малышами, и нередко случалось так, что пронзительный писк двух малявок заглушался отчаянным ревом их обессилевшей няньки.
        Варан копал глину и обжигал кирпичи. Мельничный пруд, поначалу относившийся к нему настороженно, скоро привык и перестал волноваться: Варан завел правило разговаривать с песком и глиной, а пруду это нравилось. Только один раз берег под ним обрушился, и Варан ухнул в омут вместе с градом камней и пластами глины. Будь он степовиком - может, и утонул бы. Но маленький мельничный пруд, даже умей он воображать невообразимое, никогда не смог бы представить мира, в котором Варан вырос…
        Фундамент был уложен заранее. Варану, несмотря на весь его опыт, еще не приходилось самому строить дом от начала и до конца. Тем не менее время шло, до холодов оставалось совсем немного, а Варан успел уже узнать, что такое зима в степи. Когда мужчины вернутся с ярмарки, у них не останется времени; Варан клал кирпич за кирпичом. Стены поднимались. Появлялись оконные проемы; Варан тесал балки, понимая, что уложить их сам не сможет: не хватит сил. Не беда: с помощью хозяина и двух его сыновей они успеют управиться до холодов…
        Черноволосая женщина не разговаривала с ним, обходила десятой дорогой, за едой не поднимала глаз. Но Варан заметил, что она следит за его работой: спрятавшись за развалинами сарая, сидит и смотрит. Слушает, как он напевает под нос.
        Однажды, случайно обернувшись, он встретился с ней взглядом. Она едва поборола желание бежать: нелепое, детское желание.
        Он улыбнулся.
        - Ты как будто играешь, - сказала она. - Ты как будто не работаешь, а… веселишься.
        - Так и есть, - признался он. - Это ведь так интересно - складывать кирпичи… и смотреть, как поднимаются стены. Я всегда это любил.
        - Ты умеешь делать красивые деревянные вещи, - сказала она не спрашивая, а утверждая.
        - Да, - легко согласился Варан. - Хочешь, сделаю тебе деревянную брошку? Я уйду. Она останется. На память.
        Она молчала. Смотрела немигающе.
        - Что? - спросил он.
        - Я так хочу, чтобы ты уже ушел, - призналась она. - И… так боюсь, что проснусь утром, а тебя нет…
        Варан не знал, что сказать.
        - Ты работай, - она отвернулась. - Я ведь не мешаю… если я иногда буду смотреть?
        - Нет, конечно, - сказал Варан.
        - Тогда я пойду…
        И она исчезла. Не ушла, а именно исчезла - только что была здесь, и вот уже пусто.
        Варан отложил работу. Обошел вокруг недостроенного дома; более всего опасений вызывала у него печка. То есть у печника он тоже учился, но хотелось ведь сложить очаг не просто добротно - красиво…
        От пруда послышался плеск. Через минуту Тюфа свалилась будто с неба, запрыгала, разбрызгивая воду, и сразу сделалось ясно, кто там плескался.
        - Смотри, - сказал Варан. - Он с характером. Еще затянет…
        Тюфа вильнула хвостом, давая знать, как мало ее пугают строптивые мельничные пруды.
        - Пойдем, - сказал Варан. - Пройдемся… Все равно работы сейчас не будет.
        Там, где в ночь нашествия опустились мерцающие ожерелья, лежали пятна мертвой земли. Не выжженной - мертвой.
        Варан остановился на границе большого, овальной формы пятна.
        Трава была и по ту, и по эту стороны границы. Возможно, по ту сторону она была даже ярче. Но и в яркости ее было что-то отвратительное, как в густо нарумяненных щеках мертвеца.
        - Пойдешь туда? - спросил Варан Тюфу. Тюфа отступила на шаг, и стало понятно: нет, не пойдет.
        - А придется, - сказал Варан. - Там у него вся земля такая. Если он сам к нам не придет - придется идти к нему. Я пойду. А ты?
        Тюфа коротко проскулила сквозь зубы.
        - Что ж, пойдем обратно, - вздохнул Варан.
        Степь едва заметно подрагивала под ногами. Над хутором - живописные развалины рядом с недостроенным новым домом - поднимался дым костра. Тюфа заскулила снова.
        - Знаю, каша и тебе надоела, - вздохнул Варан. - Потерпи… Они вернутся - и мы уйдем на другой же день. Это я тебе обещаю.

* * *
        - …Всюду вода? Как это - всюду?
        - Как небо. Можно сказать, что небо - всюду? Вот так и вода… А пить ее нельзя. Она соленая.
        Дети спали. Старуха сидела, протянув руки к огню, на лице у нее было тупое блаженство человека, тяжело работавшего целый день и наконец-то получившего минуту покоя. Ее невестка сидела рядом, боясь посмотреть на Варана. Она тоже устала. Глаза, глядящие в огонь, лихорадочно поблескивали.
        - …А дерева там нет. Только низенькие, кривые побеги… Из них не построишь дом. Поэтому дома там из камня. А дерево привозят издалека - плотогоны… Вот такая безделушка там стоит кучу денег, - Варан показал наполовину готовую брошь, которую, рассказывая, шлифовал рукавом. - Императорских реалов. С радугой.
        - У нас не в ходу реалы, - сказала старуха. - А она, - кивнула на невестку, - вообще не знает, что это.
        - Поэтому над вами нет настоящей власти Императора. И вы вообще не знаете, что это.
        - Я видела «императорки», - тихо сказала черноволосая, по-прежнему не глядя на Варана. - Мой отец… Я вот все думаю: их война с лесовиками затронет или нет?
        - Нет, - Варан покачал головой. - Лесовиков, наверное, уже одолели… война закончилась. Может быть.
        Старуха глянула через плечо - на холмы на востоке. Ничего не сказала. Обернулась к невестке:
        - Иди-ка спать, красавица. Завтра подниму до света.
        Женщина покорно встала, ушла в развалины, в единственную уцелевшую комнату. Ни разу не оглянулась на Варана и ничего ему не сказала.
        - Ты ей сказки-то не рассказывай, - вполголоса предупредила старуха. - Придумать тоже: вода, как небо…
        - Не буду, - пообещал Варан.
        По всем расчетам выходило, что ярмарка закончилась. Значит, через пять дней или через шесть-семь, если поклажа тяжела, хозяин с сыновьями и невесткой должны были возвратиться.
        Небо на востоке оставалось светлым днем и темным ночью. Поле понемногу приходило в себя. Хозяйка сгребала солому, то и дело наклоняясь, чтобы ободряюще коснуться рукой земли. Варан с Тюфой ходили проведать неприятный ельник: тот подвинулся еще ближе к дому, но большой беды пока не обещал.
        Стены дома поднялись в человеческий рост. Варан дважды перекладывал печку; наконец остался доволен и однажды прохладным вечером развел в ней огонь.
        Наверное, вышло неплохо, подумал он, прикрывая печную дверцу (железная заслонка досталась новой печи в наследство от старой). Отличная тяга… И кирпичи, выложенные «лесенкой». Радует глаз…
        Он сначала почувствовал чужое присутствие, а потом только увидел женщину, сидящую в полутьме на полу недостроенного жилища.
        - Холодно, - сказал Варан. - Не сиди на земле.
        Она поднялась. Поколебавшись, подошла; в нескольких шагах от Варана опустилась на колени, прислонилась к теплеющему боку печки.
        - Спасибо, - сказала после длинной паузы.
        - За что?
        - Ты сделал мне подарок…
        - Брошка? Безделица…
        - Нет. Эта печка. Ты оставил в ней часть себя. Я буду разводить огонь…
        Она запнулась. Прижалась к печке лицом. Прильнула. Замерла.
        Варан не знал, что сказать. Было тихо, только в печке потрескивали дрова, да издалека, с края поля, доносилась протяжная песня хозяйки. Хозяйка пела полю о том, что скоро его засеют, взойдет новый урожай и жизнь опять начнется сначала. Варан не мог разобрать слов, но смыслы старухиных песен за столько-то дней выучил.
        Женщина смотрела на него из темноты. В глазах отражался слабый свет вечернего неба. Он попытался вспомнить, смотрели так на него когда-нибудь или нет.
        Не вспомнил.
        Понял, что слабеет. Не может подняться и уйти, как решил за минуту до того. Женщина водила ладонью по гладкому боку новорожденной печки. Печка источала тепло, в горячем воздухе искажались, подмигивая, звезды. От женщины исходила нежность, осязаемая, будто песок или глина.
        - Я буду разводить огонь, - повторила она глухо и глубоко, таким голосом могла бы говорить степь, обладай она даром речи. - Это очень много. Каждый день я буду разжигать ее… В наших краях есть поверье, что путник, о котором вспоминают, получает твердую дорогу под ноги. Если кто-то пропадает в лесу - говорят: о нем не помнили. Так вот: для тебя не станет леса. Под каждым деревом будет дорога…
        Она пододвинулась ближе. Ладони ее гладили горячий камень.
        - Ты обожжешься, - сказал он шепотом, глядя на ее руки.
        - Я уже обожглась, - она улыбнулась. - Там, где не ждала… А он вернется и поколотит меня. Это уж точно.
        - Это несправедливо, - сказал Варан медленно. - Ведь мы…
        Она зажмурилась. Прижалась к печке лицом:
        - Что такое несправедливость… если я теряю тебя? В сравнении с этим даже самое ужасное наказание - шутка…
        Варан понял, что никогда не касался ее - даже случайно. Их руки не соприкасались, когда она подавала ему кружку воды или миску с кашей. Она не задевала его краем одежды, проходя мимо. Она никогда не сидела с ним рядом - только напротив.
        Он протянул руку и взял ее за запястье. Старухина песня на поле оборвалась.

* * *
        Хозяин с сыновьями и невесткой вернулись раньше обещанного - торопились, видать. Рыжая - веселая, загорелая - первым делом кинулась обнимать маленьких племянников. Хозяин с младшим сыном, едва сгрузив тюки, побежали смотреть на Баранову работу; старший сын остановился напротив жены и долго вглядывался в ее бледное спокойное лицо.
        Хотел ударить. Очень хотел; Варан стоял неподалеку и знал, что, если мужчина ударит - беды не миновать. Потому что тогда он, Варан, вынужден будет ударить тоже.
        Мужчина сдержался. Не потому, что испугался Варана - он его не видел. Разжал кулаки. Кивнул жене и побрел распаковывать тюки.
        Варан позвал Тюфу и ушел в степь. И не возвращался до ужина.
        - Спасибо, путник, - приговаривал хозяин, чье лицо подернулось морщинками-трещинками от груза несвойственной ему улыбки. - Мы думали, мерзнуть придется… Ну, теперь вместе венец возведем, крышу положим, и…
        - Я не могу вам помочь, - сказал Варан. - Я ухожу завтра.
        Хозяин перестал улыбаться, отчего лицо его сделалось моложе и привычнее.
        - Идешь? На восток?
        - Да.
        Хозяин дернул шеей, оглянулся на холмы. Закусил губу:
        - Спокойно. Видишь - спокойно… Как бы ты не разозлил…
        - Не ври себе, - сказал Варан. - Сегодня спокойно… ты знаешь, что будет завтра?
        - Убьет тебя, - с тоской сказал хозяин. - Когда мои ходили, их знаешь что спасло? Меньшого моего трусость непроходимая. Только огонек сверкнул - он свалился, и старшего опрокинул… и на карачках - деру. И вернулись оба слегка поджаренные, но здоровые, видишь…
        - Значит, они его даже не видели?
        - Кого? Мага? Куда там… Это ты у нас всю землю обошел, с магами якшаешься, горстями огонь черпаешь…
        Хозяин замолчал. Задумался. У развалин сарая старший его сын шепотом разговаривал с матерью, вглядывался в ее лицо, как раньше в лицо жены.
        - Спасибо, что не ушел, пока нас не было, - тихо сказал хозяин.
        - С чего бы? Я же баб и малых твоих взялся сторожить…
        - …как вор, - продолжал старик, не слушая его. - Он всю дорогу твердил: вернемся, его уже нет, а моя ходит счастливая. Та бы, дура, хоть притворилась, что любит его… хоть немножко… до тебя - любила. Уж не знаю как… А может, все потому, что очаг наш треснул. Не вечное, выходит, счастье. Знаешь? - Старик вдруг обернулся к собеседнику, в глазах его что-то изменилось; померещилось Варану или нет, но на какое-то мгновение хозяину захотелось унизить гостя, отомстить за зло, причиненное, пусть невольно, его сыну. - Я вот что подумал… Может, тот дед, что моим родителям огонь в очаге разводил, может, он был просто бродяга? А счастье - случайно… И повезло нам, и жен я хороших нашел для моих мужиков… И внуки здоровые. Старшего отдали кузнецу в учение… а она хоть бы спросила, что да как! Ее же сына отдали чужим людям…
        - Это несправедливо, - тихо сказал Варан. - Она верна твоему сыну.
        - Она его не любит!
        - У тебя есть весы, чтобы взвешивать ее любовь? К мужу, к сыну? Есть?
        Хозяин внимательно посмотрел на него. Тряхнул головой, будто просыпаясь:
        - Иди… Еды с собой дадим. Иди… если сможешь.
        Шел дождь. Хорошая примета. Варан шагал, позволяя каплям свободно стекать по вискам и подбородку. Тюфа бежала рядом и, чем дальше на восток, тем ближе прижималась к хозяину. Раз или два, задев мохнатым боком, чуть не опрокинула в траву.
        Пятна мертвой земли попадались все чаще, и скоро обходить их уже не было возможности.
        - Держись, - Варан похлопал Тюфу по шее, - оно не страшно, хоть и противно поначалу. Ну, пошли…
        И первым шагнул на омертвелый, неуловимо отвратительный луг.
        Земля здесь была мягче и подавалась под каблуками. Меня стошнит, малодушно подумал Варан. И путь героя навстречу злобному магу будет отмечен лужицами рвоты… что не имеет никакого значения, потому что все равно никто не увидит.
        Медленно, в такт слабым порывам ветра, покачивались белесые венчики больших цветов. Варан присмотрелся - над цветами вились насекомые, мелкие, как песок. Во всей степи не найдется и букашки - а здесь целые тучи…
        Тюфа прижималась, наваливаясь всем своим весом, сталкивала в сторону, сбивала с направления. Тюфе было страшно.
        - Перестань, - поднявшись на цыпочки, он чесал ее между ушами, - это всего лишь дохлая земля, она не кусается. А у нас с тобой дело, мы ищем кое-кого и найдем, даже если для этого придется допросить Шуу на морском дне… Ну не толкайся ты, жирная тварь!
        Насекомых над цветами сделалось больше. Сквозь шум ветра пробивалось жужжание, нудное и липкое, как все здесь: земля, и цветы, и островки кустарника. Варан ускорял и ускорял шаг; ближе к вершине холма пятна мертвой земли слились, образовав единое пространство, на котором уже не было живой травинки.
        Она смотрит вслед, подумал Варан, но не стал оглядываться. «Я так хочу, чтобы ты поскорее ушел… И так боюсь проснуться и увидеть, что тебя больше нет». Он сделал, как она боялась, - ушел до рассвета, никого не разбудив…
        Мысли о черноволосой женщине неожиданно помогли ему - во всяком случае комок тошноты уже не мучил так настойчиво. Подбадривая Тюфу, он вышел на вершину холма и увидел каменные развалины.
        Тот, кто некогда возводил эту твердыню, в самом деле имел представление о замках. Наверное, бывал на побережье и видел тамошние колоссы; другое дело, что в безлюдной степи не от кого и незачем обороняться, поэтому внешняя стена была едва обозначена и служила, скорее всего, для украшения. А вот на две внутренние башни строители извели невесть сколько камня; Варан огляделся. Длинный овраг чуть севернее замка был, скорее всего, каменоломней.
        Одна башня обрушилась полностью и развалила стену. Другая держалась «на одном кирпиче». Варан не остался бы ночевать в таком строении. Одного маленького толчка будет достаточно, чтобы чья-то древняя гордость превратилась в груду камней… А если хозяин не в ладах со степью…
        Варан споткнулся: ну конечно. Степь здесь мертва… Хозяин замка одержал победу на тысячи шагов вокруг… и мечтает о новых победах. Очень важно, кто нанес первый удар: степь ли, разрушив слишком тяжелый для нее замок? Маг ли, опустивший первое «ожерелье» вокруг собственного жилья?
        Смотреть на развалины в окружении мертвых деревьев было неприятно. Варан взглянул на небо и снова вспомнил черноволосую женщину.
        Однажды они говорили о магах. Она сказала: я не понимаю, почему редчайший дар, такой счастливый, желанный дар достается негодяям… Знаешь, призналась она, когда я была девочкой - я хотела быть магом… я пряталась в роще и изо всех сил пыталась сотворить чудо. Зажечь взглядом огонек… или задержать в воздухе подброшенную шляпу. Я не играла в куклы, не бегала с девчонками купаться, я сидела и пробовала - ведь отец говорил, что труд способен преодолеть все… А труд не преодолел. Нельзя, если не родился магом. Я выучилась кое-каким фокусам и потом не раз дурачила брата и его друзей… Зачем маги, если они недобрые?
        - Не знаю, - вслух сказал Варан, и Тюфа нервно зевнула. - Сейчас мы попробуем спросить… О как.
        В самом верхнем окошке уцелевшей башни мелькнул огонь. Варан, прищурившись, заметил длинную и мягкую, как шарф, ленту пламени, летящую от башни ему в лицо. Задержав дыхание, прыгнул в сторону; огненная струя ударила в землю, трава едко задымилась, но больше ничего не произошло.
        - В этом месте истории братья побежали, - сказал Варан сам себе, потому что Тюфа была уже далеко. - Плохо. Если он всерьез решит меня убить - я ничего не смогу сделать…
        Может быть, разумнее всего было послушать хозяина и отступить. Это означало, что самое меньшее полгода жизни было потрачено напрасно и зря - но Варану не привыкать, он и года бросал на ветер, полагая, что жизнь длинная…
        Он посмотрел на развалины. Облачко дыма, вылетевшее из окна башни, успело отползти в сторону и почти размазаться по светлому небу. Вспомнились «ожерелья», их давящая сила, их скверная природа, ломающая волю, как сухой камыш. Беспомощен, в панике подумал Варан и поперхнулся горькой слюной. Муха на тарелке. Червяк…
        Медленно, изо всех сил удерживаясь, чтобы не поддаться панике окончательно, он отвел глаза от замка. Сел на мертвую траву, не испытав отвращения. Лег на спину. Посмотрел в небо и вспомнил о черноволосой женщине.
        А ведь она и в самом деле вспоминает. Может быть, в этот самый момент топит новую печку…
        Воздух зазвучал - как тысяча ногтей по засохшей глине. Варан, не глядя, перекатился. Огненная лента подожгла траву в том месте, где он только что лежал.
        …Какое у нее тонкое запястье. Трудно поверить - у такой крепкой, крупной, привыкшей к тяжелой работе… такое тонкое запястье. Подарить бы ей не деревянную побрякушку, а серебряные браслеты с чеканкой…
        Воздух опять наполнился скрежетом. Варан перекатился снова. На этот раз трава даже не вспыхнула - затлела, источая вонючий дым, и погасла.
        - Выйди на балкон и понюхай, - пробормотал Варан. - А, у тебя нет балкона… Кому ты служишь? Скорее всего, никому… Зря. Магов очень ценят на службе у Императора… Иногда их убивают, но не потому, что они маги, а по другим причинам, о которых мы сейчас не будем говорить… Выгляни в окошко и понюхай… а то ведь мне надоест играть со смертью. Невелика честь - позволить себя убить… Живешь в развалинах. Да знаешь ли ты, в какой роскоши купаются маги на побережье? Одна летающая повозка - без упряжки - стоит десяти таких «замков»… Выходи. Мне есть что сказать тебе. Выходи…
        Ничего не происходило. Варан сел.
        Развалины казались необитаемыми. В темных окнах уцелевшей башни не было ни огня, ни движения.
        …Итак, серебряные браслеты с чеканкой. Когда-то я уже дарил одной женщине украшение, и ничем хорошим это не кончилось. Ну что - я иду?
        Он поднялся, с запоздалым омерзением отряхивая штаны. И, размашисто шагая, двинулся вниз по холму - к замку.

* * *
        - Еще один шаг, и ты мертвец.
        Она стояла в стрельчатом дверном проеме, сложив ладони лодочкой. Варан остановился.
        Возраст ее не поддавался определению. Длинные спутанные волосы наполовину закрывали лицо. Надорванный подол темного платья лежал на давно не метенном каменном полу.
        - Я не могу ни убить тебя, ни ранить, - сказал Варан. - Чего ты боишься?
        - Грязь не может ни убить, ни ранить, - краешек ее рта дернулся. - Я хочу быть чистоплотной, вот и все.
        Подшей тогда край юбки и вымой пол, подумал Варан. Единственный глаз колдуньи, видимый за пеленой волос, злобно сузился; у тебя хороший нюх, подумал Варан. Успокойся, ты хорошая волшебница. Очень хорошая, очень умная, чистоплотная и твердая характером. Я тобой восхищаюсь.
        Она смотрела на него непонимающе.
        - Все хорошо, - сказал Варан вслух. - Я шел поговорить с хозяином этого замка. Хозяин оказался хозяйкой. Так даже лучше. Я рад.
        Она по-прежнему не разнимала ладоней.
        - Я путник, - продолжал Варан. - Хожу по миру… ищу одного человека. Пришел за советом. Может быть, ты знаешь, где его искать?
        Она молчала.
        - Я не прошу у тебя ночлега, - Варан позволил себе улыбнуться уголками губ. - Я не стану злоупотреблять твоим гостеприимством… Скажи…
        Он вдруг запнулся. Колдунья отреагировала на его запинку мгновенно - напряглась, подалась вперед, чуть приподняв сомкнутые руки.
        - Скажи… - Варан не знал, что говорить. Секунду назад он готовился спросить о том, кого искал, но теперь потерял свой вопрос, потому что понял: черноволосой женщине за холмами недолго осталось греться у нового очага. Та, что стоит сейчас перед ним, обязательно пошлет на запад новые «ожерелья», и счастье, если потери семьи ограничатся только полем и домом. Его печка останется стоять среди развалин, среди мертвой мягкой земли, и липкие мошки станут кружиться над цветами…
        - Послушай, - он заставил себя улыбнуться шире. - Может, ты перестанешь мне угрожать? Я боюсь тебя. Не надо пугать меня еще больше…
        - Ты врешь, - сказала колдунья. - Ты не боишься и вполовину против того, как должен бояться.
        - Нет, я боюсь, - сказал Варан, глядя на ее руки, и вправду почувствовал страх. - Я клянусь тебе, что не сделаю и шагу…
        Она смотрела на него, будто пытаясь прочитать надпись у него на лбу.
        - Ты что, можешь бояться меньше и больше - по желанию?
        - Я все расскажу тебе, если ты позволишь, - терпеливо кивнул Варан. - Я пришел издалека. С побережья.
        - Ты врешь, - она нахмурилась.
        - Тебе ли не знать, что не вру! Я родился на островах… Она разглядывала его - теперь почти с ужасом.
        - Ты не врешь, - пробормотала, и в голосе ее Варану почудилось благоговение. - Ты не врешь…
        Она разомкнула ладони. Руки упали вдоль тела; ей понадобилось усилие, чтобы снова ими овладеть. Она поправила волосы, и Варан наконец-то разглядел ее лицо - острое, сухощавое, с глубоко запавшими глазами.
        - Ты хочешь сказать, что я некрасива? Говори. Твои слова и твои мысли не имеют значения, - голос ее звучал теперь устало. - Ну, выкладывай, я и без того потратила на тебя слишком много времени… Зачем ты пришел?
        - Ты не попросишь меня сесть?
        Она смерила его взглядом:
        - Ты ведь не маг… Откуда в тебе эта… наглость?
        - Я винтовой. И в детстве и в юности был винтовым. Знаешь, что это такое?
        Она молчала.
        - Ну, - подсказал Варан, - люди на таких смешных конструкциях… которые не могут летать, но все равно почему-то летают. В межсезонье, когда вода опускается…
        - Ты не врешь, - сказала она с подозрением. - Ты знаешь, что я чую неправду…
        - Моя госпожа, я стараюсь не врать никому. Так проще.
        Она разглядывала его. Варан смотрел ей в глаза.
        - Там, - она показала на запад, Варану за спину, - действительно есть море?
        - Море там, - он махнул левой рукой, указывая на северо-восток. И добавил: - Я думал, ты тоже с побережья.
        - Я?
        Лицо ее исказилось, Варан подумал, что совершил-таки ошибку и сейчас расплатится за это жизнью. Но колдунья не стала плеваться пламенем; она повела плечами, будто от холода, снова поправила волосы и отступила в глубь стрельчатого проема:
        - Можешь войти.
        И Варан вошел.
        Винтовая лестница, ведущая в башню, покосилась. От щели к щели метался ветер, со ступеньки на ступеньку текли ручейки песка, стены были покрыты копотью давнего пожара. Колдунья шла сзади, ни на секунду не выпуская Варана из виду.
        - Ты не любишь гостей, - сказал Варан, окидывая взглядом круглую комнату с наклонным полом, - маленькую, темную, даже в уродстве своем удивительно похожую на комнату Подорожника под слепящим солнцем межсезонья.
        - Знаешь, почему ты до сих пор жив? - спросила колдунья.
        Варан пожал плечами:
        - Может быть, потому, что пришел к тебе с добрыми намерениями?
        - Ты - с добрыми? - Тонкий рот ее сложился в ухмылку. - Ты просто слишком слаб, чтобы угрожать мне… Но дело не в этом. Ты жив потому, что чужак и бродяга. Этих, - сухощавое лицо подернулось омерзением, - этих… пожирателей падали… я не щажу, чтоб ты знал. Помни об этом.
        Варан огляделся в поисках места поуютнее. Комната Подорожника полна была светлого дерева - панели, ширмы, половицы, мебель; здесь, как в наибеднейшей хижине поддонья, ничего деревянного не было вовсе. Черные от копоти стены, грязный каменный пол, вытертая шкура в углу, служившая, вероятно, постелью. Нет мебели. В ничем не прикрытое окно свободно врывается ветер.
        - Кого ты называешь «пожирателями падали»?
        - Ты явился спрашивать?
        Варан переступил с ноги на ногу:
        - Так принято у людей… Когда в дом приходит путник, его спрашивают и отвечают на его вопросы. Так принято на побережье, и в Лесном уделе, и на огненной земле вулканов, и на Осьем Носу… Даже среди магов.
        - Ты встречал магов?
        - Я специально их разыскиваю, - сказал Варан серьезно. - Я много дней провел в пути, потому что мне сказали, что где-то здесь обитает маг… Ты.
        - Тебе не могли такого сказать.
        - Почему? Слухи в степи ходят небыстро, но они все-таки ходят и порой забираются очень далеко… Мне рассказали о черном великане, под ногами у которого сотрясается земля. Рассказали, что он плюет огнем. Что он страшен, когда разгневается… Теперь я понимаю, что они имели в виду.
        - Что? - выкрикнула она в неожиданной истерике. - Я поняла - ты сказочник… Это люди, которые врут и верят в то, о чем говорят… Поэтому кажется, что они говорят правду…
        Она отступала и отступала, пока не уперлась спиной в закопченную стену. Снова сложила ладони - нижняя губа ее тряслась. Зреющее в костлявых руках оружие причиняло ей, вероятно, боль.
        Варан глубоко вздохнул.
        - Я говорю правду. Я ведь нашел тебя. Я так рад, что тебя нашел. Если ты убьешь меня сейчас… как будет обидно, правда? Ты ведь можешь убить меня потом, когда я все расскажу…
        Колдунья опустила голову. Лицо ее полностью скрылось за пеленой волос.
        - Один человек, - Варан говорил мягко, медленно, размеренно, - когда-то сказал мне: маги существуют затем, чтобы приносить в этот мир новое… То, чего раньше не было. Он был маг, этот человек, и кое в чем разбирался. Его звали Лереаларуун… Я долго не мог выучить его имя. Зато теперь, когда он давно умер, я все еще помню его и никогда не забуду.
        Она помедлила - и опустила руки. Варан успел заметить, как из ее ладоней вывалилось на пол нечто вроде светящегося яичного желтка. Шлепнулось, задымило, погасло.
        - Обо мне правда знают? - спросила она глухо.
        - Конечно. Но не правду. Слухи, преодолев степь, обрастают такими подробностями, что…
        - И ты не испугался огнедышащего черного великана?
        - Я сам умею придумывать великанов. Но я не сказочник. Я много лет ищу одного человека… Ты знаешь, что в степи каждому путнику, переступившему порог дома, прежде всего предлагают развести огонь в очаге?
        - Не говори мне о них… стервятники…
        Варан терпеливо кивнул:
        - Не буду… Я не понимаю, о чем ты, но я не буду. Скажи мне: в тех местах, откуда ты родом, тоже есть такая традиция?
        Она наконец-то отклеилась от стены. Боком, чтобы не поворачиваться к Варану спиной, отошла в дальний угол. Тяжело уселась на потертую шкуру, скрестила ноги; пышная черная юбка улеглась вокруг, как дохлое морское чудище.
        - Если ты ищешь его, - пробормотала колдунья, - ты дурак или сумасшедший. Никто его не видел.
        - А некоторые люди говорят, что видели. Или видели их родители или знакомые.
        - Это вранье.
        - Ты помнишь дом, в котором родилась?
        Она подняла голову. Посмотрела на него снизу вверх; Варана пробрал мороз - впервые за сегодняшний длинный день он испугался по-настоящему. Не привычным страхом бойца, велящим быть осторожным и дорого продавать свою жизнь, - этот новый страх был нутряным, парализующим, глубинным. В поддонье его звали «страх Шуу».
        - Я все равно тебя убью, - слабо пообещала колдунья.
        - Что я такого спросил?
        - Я бросила. Я оставила… И я ничего тебе не расскажу. Пока не заслужу прощения, пока не освобожу эту землю… Мерзкие твари, они едят то, что произрастает на этих полях! Они пьют воду из этих источников… Ты знаешь, что под каждым таким полем лежит человеческая жертва? А под степью… Кости, кости… кости…
        Медленно, будто ступая по канату, Варан пересек комнату. Подошел к рыдающей женщине. Опустился на каменный пол. Уселся, как она, - скрестив ноги.
        - Я знаю, что пахаря кладут под поле и жену пахаря кладут под поле… Но это не жертва. Когда человек умирает, он хочет…
        - Ты не понимаешь! Когда в этой степи сошлись Аркимонор с Эхрононом… Аркимонор заключил союз с Моа… но тот сломал договор, ему все равно было, кто победит… Трусов он сразу отправил в пещеры со светящимися камнями… А храбрецами населил эту землю… Они забыли себя… Они здесь, вокруг, и не могут освободиться… А я слишком слабая, чтобы дать им всем свободу, - сразу… Тысячи тысяч… никто не уцелел! Вороны закрыли солнце… Теперь здесь нет птиц, нет даже мух. Это проклятая степь, а я снимаю проклятие. Я одна…
        Она вдруг перестала плакать. Отвела волосы, рукавом вытерла нос, посмотрела на Варана мокрыми глазами - неожиданно спокойно, даже приветливо.
        - Ты думаешь, я сумасшедшая?
        Варан молчал.
        - Я сама так думаю, - призналась она. - Иногда мне кажется, что я рехнулась… Но все дело в том, что я совсем одна. Совсем одна перед этой степью. А она такая огромная. А дело идет так медленно. Я отвоевала у нее кусочек… Освободила от заклятия… У меня нет сил. Мне нечего есть… потому что то, что дает заклятая земля, я не возьму в рот. А освобожденная земля дает так мало… почти ничего. А ты пришел сюда и спрашиваешь о моем доме…
        - Извини.
        - Ты думаешь, я брежу? Ты ведь не знаешь, кто такие Аркимонор, Эхронон… хоть о Моа ты слышал?
        - Нет.
        - И не надо, - она сдвинула брови. - Есть люди… существа, о которых лучше вообще не знать. И ты не надейся - я потом все равно тебя убью…
        - Я и не надеюсь.
        - Врешь, - она вдруг улыбнулась. - Вот один-то раз я тебя поймала на вранье…
        - Давно ты здесь?
        - Давно. Долго. Несколько лет. Я еще молодая, мне хватит жизни… чтобы освободить их всех.
        Улыбка ее угасала медленно, как огонек уходящей лодки.
        - А ведь ты мне не веришь.
        - Не то чтобы не верю, - Варан поерзал, устраиваясь поудобнее на голом камне. - Но я видел эти поля… леса… и эту степь. Знаешь, на что похожи твои… твоя… ну, то, что ты делаешь? На убийство. Вообрази: много людей на улице, каждый идет по своим делам… И вдруг появляешься ты с топором. И рубишь людям головы. А когда они спрашивают, за что, - ты говоришь, что освобождаешь их от заклятия…
        Варан осторожно замолчал. Колдунья смотрела на него, покачиваясь взад и вперед. Когда она сидела, ее распущенные волосы доставали до пола.
        - Там, откуда ты пришел, есть лекари?
        - Да.
        - А ты когда-нибудь видел лекаря на поле боя?
        - Я никогда не бывал на войне.
        - Ты трус?
        - Нет. Но Империя не знала больших войн уже давно… Вот только сейчас восстали лесовики. Но это очень далеко отсюда.
        - Послушай, - она наклонила голову к плечу, - а, может быть, мы говорим на разных языках? Ведь странно, что ты, который пришел из такой дали… понимаешь меня. Значит, на самом деле ты не понимаешь. Ты говоришь на своем языке, а я складываю из этих звуков свои слова - и говорю по-своему о своем.
        - Но мы же отвечаем друг другу.
        - А мы и отвечаем о другом… Я рассказываю тебе о Моа… понимаешь? Который предал Аркимонора… ну чего тут непонятного? И земля, вместо того чтобы высосать души воинов Эхронона - высосала души всех! И теперь эти души мучаются…
        - Но я же видел, что поле счастливо, когда за ним ухаживают…
        Колдунья в изнеможении прикрыла глаза:
        - Да. Ты хрюкаешь себе по-своему, мне просто кажется, что твои слова имеют смысл. На самом деле этот смысл вкладываю в них я… И удивляюсь, что ты не понимаешь. А ты и не должен…
        - Ты хотела рассказать о лекаре, - напомнил Варан.
        - Лекарь, - колдунья устало вздохнула. - Лекарь освобождает раненого от размозженной руки или ноги… чтобы тот не умер.
        - Ты прекрасно понимаешь меня. Я говорил об убийце, ты вспомнила лекаря - так всегда бывает, когда один защищает свое право проливать кровь, а другой пытается его остановить. Тот первый говорит: это кровь под ножом хирурга… Я имею право, потому что так будет лучше всем, и даже отрезанной ноге, она ведь все равно пропала…
        Голова ее склонилась на грудь. В следующую секунду колдунья вскинулась, как человек, который засыпает - и боится уснуть.
        - Ты в самом деле очень одинока, - пробормотал Варан.
        - Меня одной достаточно, чтобы убить тебя. Не строй планов, бродяга.
        - А я и не строю… Ты маг. Ты - отверстие, через которое в мир проникает новое, чего прежде не было… Что это?
        - Освобождение. Свобода.
        - Кого ты освобождаешь?
        - Сколько можно тебе талдычить… Я даже не знаю, как ты понимаешь мои слова. Наверное, тебе кажется, что я говорю про базар какой-нибудь, про ярмарку, про торги… Или о том, как лучше устроить дымоход в какой-нибудь грязной крестьянской дыре…
        - Хочешь, я вымою пол? Здесь ведь есть вода поблизости?
        - Ну вот, - она улыбнулась. - Я права… Тебе кажется, что мы говорим о пыли, о воде, о тряпках. Но все равно мне легче - я так давно ни с кем не говорила.
        - Разве тебе не… неприятно жить в такой грязи?
        - Грязь - не снаружи… Я жила в доме о ста огнях, под корнями стеклянного дерева… Эти деревья не растут. Они не растения вообще. Они - камни, кристаллы… Их называют деревьями, потому что они похожи. В подземелье светло… и всегда весело. Потому что корни проводят свет, как трубки проводят воду. Под землей свет яснее, чем солнечный. Там даже младенцы всегда смеются. Но там нельзя класть печи. Потому что от дыма тускнеют кристаллы. Поэтому там не было печи. Нам приносили горячие камни… кипящую воду… У нас ведь было много слуг.
        - Не может быть, - сказал Варан.
        - Мой господин был первым советником князя! У нас было столько слуг, сколько у тебя вшей…
        - А что такое вши?
        Она вздохнула:
        - Ты говоришь на своем языке…
        - Не может быть, чтобы ты родилась в доме, где не было печи!
        - Я родилась в глиняной норе… Да, печь там была, потому что иначе эти несчастные животные, мои родители, умерли бы от холода… И, чтобы купить дрова, они продали меня моему господину…
        - Тебя? Ты что, рабыня?
        - Я устала. Твои слова сливаются, я не знаю, что такое «быня»…
        Она засыпала. Она была измучена, истощена, и она была гораздо слабее, чем хотела казаться. Бессонная ночь и потрясение, вызванное Варановым визитом, одолели ее. Кроме того, Варану все-таки удалось ее убедить - неизвестно как - что он безопасен. Что угрозы для ее жизни нет.
        - Послушай, - он подобрался поближе. - Где ты родилась? Где эта страна? Где правит ваш князь? Где «стеклянные деревья»?
        Она всхлипнула и легла на шкуру - скорчившись, прижав колени к животу. Ее волосы улеглись большим неопрятным облаком.
        Варан подождал минутку, потом поднялся.
        Неслышно ступая, подошел к окну. Выглянул; отсюда видны были верхушки леса, и, наверное, дозорная вышка была бы видна тоже - если бы ее не опрокинуло той ночью, когда над холмами плыли «ожерелья»…
        Варан оглянулся на лежащую в углу женщину. Вспомнил мерцание синего и белого, зеленые столбы огня… искаженное лицо Нилы. Вряд ли та, что спала сейчас на вытертой шкуре, имела о Ниле хоть какое-нибудь представление. Это его, Варана, собственный бред…
        Он нащупал нож, висящий на боку под курткой. Старый проверенный нож. Еще подростком он зарезал им сытуху, а это куда труднее, чем перерезать горло спящей женщине.
        …Связывать ее, конечно, не имеет смысла. Она освободится от любых пут и тогда уже не станет церемониться. Змея, ядовитая змея…
        Ну-ка не обманывай себя, сказал трезвый внутренний голос. Ты не станешь резать ее во сне. Она это, сама не осознавая, учуяла - потому и свалилась, будто тебя здесь нет… Резать ты не станешь и перестань притворяться.
        Варан поморщился. Она обездолит - или убьет - множество других женщин с детьми и мужьями, в то время как я мог бы…
        …Но это еще не значит, что вообще ничего нельзя сделать, правда?
        Варан кивнул - не то себе, не то спящей. Оглядел комнату в поисках потайного хода. Нашел. Открыл дверь лезвием ножа. Пробрался внутрь; в темноте отыскал свечку. Засветил от своей «искры».
        Здесь ничего не было, кроме горы книг. Варан подумал было, что это книги заклинаний или еще каких-нибудь магических чар; ничего подобного. Это были истории о разных людях - как правило, о принцессах; Варан читал отрывки из начала, из середины, с разных страниц - и не мог понять смысла знакомых фраз. Может, что-то и было в тех ее словах о разных языках, разных смыслах…
        Он тупо перебирал книги, надеясь на чудо, и чудо случилось. Между двумя корешками лежал плотный лист светлого, похожего на бумагу материала. Необычный вид находки Варана не обманул - он повидал достаточно землеграфических карт, чтобы узнавать их в любой одежке.
        Других тайников искать не стал. Колдунья все еще спала, скорчившись на шкуре, и Варан подумал, что она глубоко несчастна. Рабыня, презирающая собственных родителей…
        - Принесу, - сказала женщина во сне, и Варан вздрогнул. - Отдам тебе… ты увидишь… чистая. Вся.
        Варан спустился. Мельком осмотрел развалины; везде было уныло, уродливо, заброшено, пусто. Кое-где росли злаки - одичавшие, мелкие, низведенные до положения сорняков.
        Варан сел на полузаросший камень. Мертвая трава шелестела мертвым голосом; а может быть, Варану казалось. Он развернул листок, похожий на тонкий срез древесной коры.
        За все время его странствий это чувство навещало его всего два раза. Ну, может быть, три. Ощущение того, что мир не просто велик - чудовищно велик. Слишком велик для того, чтобы найти в нем одного человека.
        Он дошел до края земли - сотни дней пути. За краем оказалось, что мир только начинается. Мир, где растут «стеклянные деревья», князья обитают в подземных пещерах, где всем весело, но при этом девушек (девочек?) продают в рабство собственные родители.
        Вот он, этот мир. Белесое пространство с небрежно выведенными названиями - копия, причем не лучшего качества. Руки оторвать такому копиисту…
        А тот, кто разжигает огонь в очаге, побывал и здесь. Возможно, прав был хозяин разрушенного дома: он не ходит, как мы, по земле. Он появляется и исчезает - здесь и там. И его не догнать.
        Возможно, надо вернуться на запад, за холмы… старший сын хозяина не обрадуется, зато как обрадуется она! Вернуться и рассказать правду: от этой женщины, безумна она или нет, спасти может только расстояние. Даже если она так молода, как говорит… хотя назвать юной ее никак нельзя, по крайней мере на первый взгляд… Ее жизни все равно не хватит, чтобы уморить всю степь. А значит, не стоит тратить время на достраивание бесполезного дома. Лучше перезимовать у родичей, а потом выбрать себе новое место и новое поле - подальше отсюда… Звучит ужасно, но ведь нет другого выхода. Колдунья сцепилась со степью - достойные соперницы, но, с точки зрения Варана, у степи шансов все-таки больше.
        Как ее занесло сюда? Пешком? Или на спине какой-нибудь тамошней крыламы? Почему она так одинока? Перед кем хочет выслужиться, убивая степь? Перед своим неведомым «господином»? В пещере, где свет проходит по корням стеклянных деревьев, «как вода по трубкам»… Неплохо было бы это увидеть.
        Краем глаза он уловил движение. Поднял голову.
        Она стояла в пяти шагах. Между сомкнутыми ладонями билось, шипя, зеленое пламя.
        - Ты мертв, - сказала она глухо, и Варан вспомнил надпись на железном замке, виденную много лет назад.
        Он смотрел ей в глаза, рассеянно улыбался и искал путь к спасению. Не складывалось, не срасталось; влево бросайся или вправо - колдунья подошла слишком близко… он позволил ей подойти… впрочем, помешать он все равно не смог бы…
        - Ты усыпил меня, - сказала она.
        - Нет.
        - Ты врешь! Ты усыпил меня, чтобы ограбить и убить!
        - Нет.
        - Ты уже меня ограбил! - она посмотрела на белый листок, развернутый у Варана на коленях. - Тебя прислали пожиратели падали! Ты… мертв.
        Она шагнула вперед, раскрывая руки.
        За секунду до того, как зеленая огненная струя вырвалась из ее ладоней, из-за развалин вылетела, размазавшись в прыжке, лохматая оскаленная бестия. Упала колдунье на спину, повалила на землю и вцепилась в горло.
        Тюфа не знала благородства. Она кидалась со спины и била лежачих. Она была, возможно, трусовата, но жизнь Варана показалась ей достаточным поводом, чтобы рискнуть не только существованием своим, но и честью.
        Колдунья не издала ни звука. Тюфа тоже; впрочем, это не имело значения. Через секунду их обеих накрыло зеленое пламя.
        Глава вторая
        - Господин мой, срочные новости. Господин мой, письмо!
        Варан с трудом оторвал от подушки тяжелую голову. Треск огня, беззвучная борьба, разлетающиеся зеленые жгучие брызги - все было, как наяву. Требовалось время, чтобы отдышаться и понять, что Тюфы нет и колдуньи тоже нет, что рядом ворочается Лика, что это ее рука ложится на влажное от пота плечо:
        - Ты опять…
        - Господин мой, - бормотал слуга за дверью. - Господин, срочное письмо!
        Что-то случится, подумал Варан. И это к лучшему. Слишком давно ничего не случалось.
        Он поднялся и накинул халат.
        - Я боюсь, - пробормотала Лика.
        - Ерунда. Спи.
        Длинный коридор - сто пятнадцать шагов, в соответствии с его нынешним статусом - освещен был теплыми желтыми огнями. В свое время он строго запретил зажигать в доме светильники, горящие голубым или белым. Цельнокроеная ковровая дорожка - настоящая шкура шерстистой змеи Хаа - в ночном освещении казалась золотой.
        - Раскрой, - велел Варан слуге.
        Слуга рванул за красный шнурок, и конверт из шелковой ткани распался надвое. В мягкий желтый свет коридора влились новые тона: печать на письме нервно переливалась императорской радугой. Слуга задрожал. Варан поморщился и взял письмо из его трясущихся рук.
        Его услуги срочно требовались Подставке. Посреди ночи. Только и всего.
        - Буди всех, - сказал Варан со вздохом. - Мыться-бриться-одеваться, как на большой праздник. Его Незыблемость Императорский Столп призывает меня, поэтому через полчаса я должен быть в экипаже… Да не трясись. Ничего не случилось.
        По дому пронеслась тревога. Наполнили ванну, включили все фонтаны и водопады; поднимающиеся со дна пузырьки щекотали кожу, змеистые прохладные струи смывали воспоминания о Тюфе и о зеленом огне. Надо кому-то рассказать ту историю - хотя бы Лике. Варан столько раз собирался - и всегда что-то отвлекало…
        На дне ванны, в самом глубоком месте, лежало несколько зеркальных раковин. Варан сам себе придумал добрую примету - глядеться в одну из них перед важным или ответственным делом. Вот и сейчас он нырнул (а глубина ванны была пять человеческих ростов), выбрал самую большую - и в свете донных огоньков увидел загорелого, лысеющего, сурового на вид горни лет сорока. Из ноздрей горни вырывались, улетая наверх, радужные пузырьки.
        Время, сказал Варану незнакомый лысеющий горни. Ты плаваешь уже десять минут, а Подставка ждет. Не то чтобы мы его боялись - но вдруг ему в самом деле нужна помощь умного человека?
        Варан криво улыбнулся своему отражению, осторожно положил раковину зеркалом вниз и поднялся на поверхность. Слуги смотрели на него круглыми глазами. Они так всегда смотрели, когда он нырял. Горожане, в жизни не совавшие носа дальше второго кордона, они не видели моря, хоть жили на побережье.
        - Одеваться, - приказал Варан.
        Его растерли жесткими полотенцами и облачили в несколько слоев тончайшей ткани - одеяние столь сложное и запутанное, что Варан никогда бы не сумел натянуть его самостоятельно. Да что там: с помощью пары слуг не сумел бы тоже - здесь требовалось по меньшей мере полдесятка. Впрочем, носить это было приятно и необременительно: нигде не жмет и не трет, никогда не холодно и не жарко, не стесняет движений и вызывает приступ почтения у любого, кто окажется на дороге…
        Экипаж, присланный Подставкой, был всего лишь креслом на платформе. Правда, креслом из кости пещерной несыти, но дороговизна материала на удобстве никак не сказывалась.
        Варан уселся, закинув ногу за ногу, и легонько ткнул возницу костяшками пальцев. Возница стукнул каблуком по платформе; под деревянным настилом послышались сопение и лязг. Кресло с Вараном дрогнуло, на секунду накренилось, сразу же выпрямилось и поднялось над землей. Ездовые саможорки, во время ожидания совсем сплющившиеся, теперь приняли рабочую форму.
        Возница еще раз стукнул каблуком. Платформа дрогнула и двинулась вперед, с каждой секундой быстрей. Панцири саможорок лязгали - справа тише, слева громче. На скорости это лязганье сливалось в один нудный дорожный гул.
        Варан прикрыл глаза. Мягкое покачивание кресла напомнило ему, что сейчас ночь, что он всего два часа как лег и что прошедший день был, скромно говоря, тяжелый. Накануне проклятые писцы, его подчиненные, окончательно вывели его из себя: то, что должно быть сделано давным-давно, оказывалось едва начатым, тот, кто клялся, что все понимает, на деле не понимал ничего, копировщики тратили недели, чтобы красиво нарисовать глаза Шуу, а на мелкие неточности вроде неправильной горизонтали или «пропажи» озера вообще не обращали внимания. Варан обнаружил себя сидящим перед грудой испорченных копий, неразобранных отчетов и нерасшифрованных летописей; кричать и угрожать наказаниями - или даже наказывать - было так стыдно, а оставлять все как есть так невозможно, что Варан пошел в охранную канцелярию и взял там под честное слово ядовитого щелкуна.
        Он рассадил писцов вдоль стен рабочего зала, после чего уселся в середине, обвел всех усталым взглядом и снял со щелкуна намордник.
        Произведенное на писцов впечатление оказалось даже сильнее, чем он предполагал. Почти все знали, что щелкун кидается на резкие звуки - поэтому кричать никто не отважился, а кто и хотел бы - не смог из-за внезапной сухости в горле. Кто-то зажал ладонью рот, кто-то скорчился, прижимая руки к животу; все смотрели с ужасом. В их глазах Варан был сейчас сумасшедшим, самоубийцей, готовым погубить вместе с собой десятки невинных жизней.
        Щелкун сидел, скучающе поглядывая вокруг, изредка поднимая на Варана умные темно-красные глаза. Этот щелкун, натасканный в охранной канцелярии, прекрасно знал, что его хозяин - тот, в чьих руках желтый стек с ароматным шариком на конце. Варан похлопывал стеком по башмаку. Писцы сидели вдоль стен, в одночасье превратившись в гипсовые статуи.
        Так прошло два часа. Никто не сказал ни слова.
        Когда лица сидящих приобрели зеленоватый оттенок, Варан решил, что воспитательное собрание пора прекращать.
        - За каждую ошибку в копии, затяжку или проволочку буду запирать в кладовой - вот с ним, - Варан кивнул на щелкуна. - Все смерти заранее объявлю несчастным случаем на работе. Ясно?
        Писцы закивали с воодушевлением. Им казалось незаслуженным счастьем, что за долгие часы ожидания бестия так никого и не цапнула. Когда на ядовитых челюстях щелкуна снова воцарился намордник, двое самых ленивых работников, не удержавшись, обнялись.
        Вернув щелкуна в охранную канцелярию, Варан велел отвезти себя к морю и долго плавал в прибрежных скалах. К вечеру случился небольшой шторм; опасно катаясь на волнах, Варан расцарапал о ракушки локти и колени. Вернувшись домой, почувствовал себя пустым и слабым, как шкурка сытухи, и едва доковылял до постели. Лика завела было ритуальный танец - он махнул рукой, веля бросить глупости и просто посидеть на краешке кровати. Она повиновалась.
        Лика досталась ему вместе с домом и коридором в сто пятнадцать шагов. Она была беспамятна: год назад какой-то «торговец красотой» напоил ее «сладеньким молоком» - так на профессиональном жаргоне называется белесое зелье забвения. Лика не знала своего настоящего имени и откуда она родом. Лет ей было совсем немного, вряд ли больше восемнадцати. В доме «торговца красотой» ее выучили танцевать и повиноваться; Варан поначалу пытался отказаться от красивой куклы с бездумным взглядом, но вовремя понял, что отвергнутую девушку тут же пустят на корм саможоркам.
        Лика осталась у него. «Торговец красотой» обладал отличным вкусом: девушка была легкой и светлой, как солнечный день. Варан постепенно привязался к ней, и очень скоро оказалось, что она хоть и беспамятна, но не бездумна.
        Он рассказывал ей о разных землях, пытаясь поймать тень узнавания на ее лице. Она виновато качала головой: ничто из того, что описывал ей Варан, не казалось ей знакомым. Единственным знаком, кое-как проливавшим свет на прошлое Лики, был ее страх перед водной гладью. Может быть, она из пустыни, думал Варан. Или из Стеклянного леса - там воды много, но нет ни одного озера. Наверняка ее кто-то ищет и оплакивает… или уже забыл, как Нила забыла меня.
        Лика тоже привязалась к нему - это проявлялось прежде всего в страхе его потерять. Лика откуда-то знала, что Император суров и чиновники его часто лишаются и положения, и головы; всякий раз, когда Варан шел «наверх», в ее глазах появлялась паника. Что уж говорить о внезапных вызовах, подобных сегодняшнему…
        Варан потер лицо. Экипаж давно миновал квартал «спящих фонтанов», где помещались обиталища знати, и выехал на обводную дорогу - узкую колею, огибающую холм. Императорская столица была колоссальным человеческим муравейником, включавшим в себя многоэтажные подземные галереи, сплошную чешую крыш на склонах холмов и у подножия скал, паутину канатов и мачт, образующих «небесные кварталы». Дворец Императора был городом в городе и полностью занимал - внутри и снаружи - единственный на побережье потухший вулкан. Когда верхушку вулкана окутывали тучи, в городе говорили - Император гневается. Когда вместо туч появлялись светлые облака, говорили - Император думает о нас. В те редкие дни, когда верхушка вулкана четко виднелась среди ясного неба, говорили просто - «Слава Императору».
        Подставка обитал под южным склоном. Добраться туда можно было либо городскими улочками, либо «небесным путем»; возница, видимо, получил приказ торопиться и повернул «на небо». Варан снова прикрыл глаза.
        …Забыл, как Нила забыла меня.
        Какое счастье - вырасти на Круглом Клыке и не знать, что на свете существуют щелкуны и «торговцы красотой». И Нила никогда этого не узнает. У нее наверняка дом, семья, ее дети уже почти взрослые… Все втихомолку считают себя горни и ждут господина на белой крыламе, чтобы поступить к нему в пажи и улететь отсюда - далеко-далеко…
        Варан тряхнул головой. Его мысли ходили по кругу, как работник у винтовой пружины. Как странно: пока он бродил в поисках легенды, мысли о Ниле навещали его нечасто. Когда он решил бросить все и осесть на одном месте, наконец-то обзавестись семьей… Прожить человеческую оседлую жизнь…
        Неужели та, черноволосая, все так же вспоминает его, разводя огонь в своей печке?
        Варан дернул уголком рта. Город лежал теперь под ним - от кварталов исходил теплый воздух, в дрожащих потоках поднимались запахи и негромкие звуки, но огней почти не было. Императорский приказ: по ночам спать, днем работать. За музыку и танцы после захода солнца - каторга. Император суров, и всем это нравится. Во всяком случае все делают довольный вид…
        «Небесная дорога», натянутая от мачты к мачте, покачивалась. Лязг панцирей под платформой звучал гулко и был, наверное, слышен внизу. Не один ремесленник, оторвав голову от подушки, вслушается в небесный грохот и скажет сонной жене, что, мол, императорский чиновник едет среди ночи по важному делу…
        Варан устроил руки на подлокотниках и опустил голову на грудь.
        …Человеческую оседлую жизнь.
        Дух авантюризма и жажда странствий - вот что заставило его покинуть Круглый Клык. Тот мальчишка, что едва не ушел с плотогонами, жил в юноше и жил потом в мужчине. Потребовались годы, чтобы осознать: легенду не взвесишь в руке, а некоторые вопросы не имеют ответов, их некому задавать, кроме себя самого… Дух авантюризма ослабел с годами, жажда странствий притупилась, и Варан подыскал себе пристанище в Озерном краю - месте спокойном и плодородном, равноудаленном от моря и от степи.
        Но Император, или Шуу, или кто там играл его судьбой, рассудил по-своему.
        Несколько лет Варан учительствовал в большом поселке, за это имел комнату при школе, дрова, пропитание и полный покой. Между ним и детьми никогда не было ни ссор, ни лжи, ни особенной любви: он хорошо делал свое дело и не злоупотреблял розгой. Иногда под настроение мог рассказать что-нибудь о своих странствиях. Для рассказов выбирал только смешное или забавное; возможно, дети считали, что все годы его бродяжничества были одной затянувшейся шуткой. Зато, если кто-нибудь из них пытался рассказать о себе, Варан всякий раз мягко уклонялся от разговора.
        Вдова, жившая по соседству, охотно принимала его у себя и не раз намекала, что хорошо бы сыграть свадьбу, как люди. Вдова была крупная, осанистая и добросердечная, и Варан совсем было согласился на ее предложение, когда среди бела дня за ним приехали гонцы на голенастых, покрытых чешуей скакунах.
        Оказалось, его подвел молодой бродяга, которого Варан, помня о собственных ночевках под открытым небом, однажды пустил пожить. Бродяга казался ему чем-то похожим на него самого; не удержавшись, он показал гостю свою коллекцию землеграфических карт - не всю, конечно, но и малой части хватило, чтобы у гостя полезли на лоб его зеленые хитрющие глаза.
        Бродяга ушел и через некоторое время попался в крупном городе на воровстве. Времена были неспокойные. Бродягу допросили по всем правилам, и он рассказал о своей жизни все мало-мальски запомнившееся, в том числе и правду о «сокровище», хранящемся в сундуке обыкновенного школьного учителя. Подставка, достигший нынешнего своего положения благодаря потрясающему нюху, откопал показания воришки среди гор исписанной бумаги и тут же дал соответствующее распоряжение; позже Варан написал добросердечной вдове, что свободен и здоров. Нехорошо, когда живых оплакивают…
        «Небесная дорога» плавно опускалась. На опорах качались, слабо мерцая в темноте, дорожные знаки. В особо узком месте возница дважды стукнул каблуком о платформу: саможорки замедлили ход.
        …Коллекция карт Варана поразила даже Подставку, повидавшего в жизни многое. По государственному заданию Варан съездил в длительную экспедицию и, возвратившись, дополнил собственные чертежи Стеклянного леса и окрестностей. После этого Подставка, чей нос никогда не ошибался, устроил ему быструю, сбивающую с ног карьеру…
        Панцири саможорок застучали по камню. Мимо первой дворцовой заставы проехали, начальственно помахав рукой. Возле второй остановились, и Варан поднял голову, давая стражнику с ручной змеей на поясе увидеть его лицо.
        У третьей заставы пришлось предъявить бумагу с радужной печатью.
        Сразу после третьей заставы экипаж въехал в темную арку и, прогрохотав еще несколько сотен шагов, остановился на подъемной тележке.
        - Третий! - крикнул возница.
        - Пятый, - глухо ответили откуда-то снизу. Дохнуло жаром и дымом, ударил невидимый хлыст. Заревела несыть, приводящая в движение подъемный механизм. Загрохотало железо. Варан поморщился: грохот, вонь и рев несыти были одной из причин, почему он не любил бывать в гостях у Подставки.
        Подъемная тележка поползла вверх, миновала два боковых хода, на третьем съехала направо и оказалась в новом колодце. Здесь было легче дышать; тележка поднялась еще немного и остановилась. Возница нетерпеливо застучал каблуком, саможорки дернулись и едва не опрокинули кресло.
        - Прощения прошу у господина, - пробормотал возница. - Левая молодая совсем… ну и… брачный период у нее, можно сказать, от мил-дружка оторвали, чтобы вашу милость везти… Злится она, вот.
        - Передавай ей выражение моего искреннего сочувствия, - без улыбки сказал Варан.
        Возница уставился на него, разинув рот: в этих коридорах никто никогда не шутил.
        Кроме разве что Подставки.
        На углу прорубленного в скале тоннеля стоял стражник со щелкуном у колена. Варан кивнул вознице:
        - Поезжай.
        - Спасибо, господин…
        Возница развернул экипаж, но не к подъемной тележке, а в боковой коридор. Варан смотрел ему вслед - саможорки казались двумя гигантскими панцирными червями, слегка придавленными платформой. Надо же - «брачный период»…
        Варан криво улыбнулся, выпрямил затекшую спину и подошел к стражнику. Щелкун - без намордника - не шелохнулся.
        - Его Незыблемость вызывал меня, - сказал Варан, глядя в слепые, затянутые бельмами глаза стражника.
        Прошла длинная секунда, прежде чем стражник кивнул.
        - А-а, наконец-то Варанчик пришел… Вот мы его в железо и запытаем до кричайкиного визга…
        Может быть, это была шутка. А может быть, чистая правда. Варан ждал.
        Его Незыблемость Императорский Столп подошел ближе. Потянул воздух широкими вывернутыми ноздрями, казавшимися на его лице второй парой глаз. Растянул уголки большого рта:
        - А, вот так нервы у тебя, землемер… Что за каменные нервы, ну просто завидно… Сядь.
        Варан уселся в кресло, покрытое шкурой донного дракона. Шкура - оттенок чешуек от темно-стального до ярко-бирюзового - стеклянно звякнула.
        - Будешь есть-пить? - деловито осведомился Подставка.
        Варан покачал головой.
        - Ладно, - Подставка прошелся по комнате, полы его белого халата мели заваленный бумагой пол. - В обиде, что подняли среди ночи… Ничего, потерпишь. Три дела у меня к тебе, сразу три, а до утра далеченько…
        Его Незыблемость уселся напротив, прикрыл глаза и медленно, с негромким сопением втянул воздух. Эта привычка Подставки всегда действовала Варану на нервы - и куда больше, чем обещания немедленно запытать.
        - Просмотрел я твою работу по Озерной Цепи, - пробормотал Подставка, не открывая глаз. - Хорошая работа. Пока не знаю, какой из этого будет толк, но зарубочку поставим: Варанчик справился. Так, с первым делом покончили играя… Теперь второе. Рыба!
        Прямо из стены возникла согбенная фигура приседающего в поклоне секретаря. Не дожидаясь распоряжения, секретарь развернул на полу перед Вараном желтоватый свиток бумаги и, все так же приседая, отступил.
        - Что это? - спросил Подставка. Глаза его были закрыты, ноздри подрагивали, живя на лице отдельной жизнью.
        Варан присмотрелся. Карта была нарисована умело, вычурно, с двенадцатилистным цветком, изображающим стороны света, с любовно выписанными деталями.
        Варан рассматривал очертания незнакомой земли. Подставка сопел, принюхиваясь.
        - Это фальшивка, - сказал наконец Варан.
        Подставка поднял веки. Посмотрел поверх Барановой головы.
        - Уверен?
        - Это сделано человеком, никогда не ходившим дальше этой гряды, - Варан провел над бумагой пальцем. - Вот эта часть - Белодомье. Здесь, - он показал на правый срез карты, - должна быть окраина Стеклянного леса… Все, что западнее этих холмов, - выдумка. В крайнем случае, составлено по чьим-то неточным рассказам.
        - Так я и думал, - пробормотал Подставка. - Рыба, уйди.
        Секретарь свернул карту, еще раз поклонился и исчез.
        Подставка молчал. Глаза его снова были закрыты, однако ноздри смотрели прямо на собеседника. Варану казалось, что он чувствует взгляд из трепещущих черных отверстий.
        Подставка был маг. И Подорожник, когда-то казавшийся Варану всемогущим, оказался бы рядом с ним, как котенок рядом с пещерной несытью.
        - Третье дело совсем простое, - Подставка запрокинул голову, чтобы лучше чуять Варана. - Государственную измену на тебя вешаем. Замысел против Императора. Подлог. Что еще? Да хватит…
        Варан молчал. Подставка потянул воздух, рот его расплылся в улыбке:
        - Ага… Тут нас проняло, и мы запахли бойцом, готовым дорого продать свою жизнь… Тихо, Вараша. Драться не будем, по крайней мере сейчас…
        Варан молчал, не двигаясь с места.
        Подставка протянул руку. Ничем не приметный лист бумаги самостоятельно высвободился из груды таких же листов и прыгнул в раскрытую ладонь Его Незыблемости.
        - Рыжий, - не повышая голоса, позвал Подставка.
        Новый человек возник, кажется, прямо из стены. Он был не один - наполовину вел, наполовину нес кого-то, обернутого, как кукла, простынями. В комнате запахло кровью и блевотиной, и не надо было обладать носом Подставки, чтобы это почувствовать.
        Тот, кого звали Рыжим, - на самом деле он был полностью лыс - поставил своего спутника-ношу перед креслом Его Незыблемости.
        - Вараша, - сказал Подставка, - иди сюда.
        Варан подошел и остановился рядом с креслом.
        По подбородку человека-ноши текла розовая слюна. Он был, кажется, тяжело ранен. А может, подвергся воздействию магии. А может, его пытали. А скорее всего, и то, и другое, и третье.
        - Это Гордин Золотые Крылья, - сообщил Подставка все так же негромко. - Блестящий наш полководец, любимец Императора, поклявшийся взять очередного «сына Шуу» живым и привести в цепях…
        Гордин Золотые Крылья захрипел. Варан взглянул на него и тут же отвел глаза.
        - Тебе его совершенно правильно жаль, - сказал Подставка. - Он в большой беде… Теперь возьми штуку, которую я держу, и скажи мне: что это?
        Варан взял лист бумаги, постаравшись при этом не коснуться бледной тонкой руки. Развернул. Всмотрелся при свете белых и синих огней, освещавших заваленную бумагами комнату. Его Незыблемость предпочитал белые и синие светильники, и это было еще одной причиной, по которой Варан не любил гостить у Подставки.
        - Это карта Залесья, - сказал Варан. - Я сам ее делал.
        - Отлично, - Подставка чуть заметно кивнул. - Гордин… Так что там было? Когда славная летающая стража, возглавляемая вами, пошла в атаку - с неба на землю - на этот сброд, обезумевший в гордыне своей… Что там вдруг оказалось?
        Рот человека-ноши дернулся.
        - Я… - выговорил он.
        - Вы, разумеется, надежда императорской гвардии… Вы - что?
        - Я… мы… разло… мы. Глубо… кие.
        - Правда? - делано удивился Подставка. - Вот так, среди ровной долины?
        - Ще… ли, - подбородок Гордина ходил из стороны в сторону. - Прова… заса… да.
        Рот его еще раз дернулся и замер.
        Варан рассматривал карту. Залесье, иначе именуемое Чашей, было окружено с трех сторон горами, с четвертой - лесом и представляло собой, конечно же, идеальное убежище для разбойников и бунтовщиков. Атака с неба - единственный способ одолеть укрепившегося в Чаше врага. Атака, судя по всему, захлебнулась… Залесье было каменной равниной, диким краем, поросшим частолистом. Никаких «провалов» или «расщелин» там не было отродясь.
        - Здесь на карте - монолитный камень, - сказал Подставка, будто раздумывая. - И ровный, как стол.
        - Да, - согласился Варан.
        - Наша доблестная стража намеревалась выкурить бунтовщиков из пещер на равнину и перестрелять, как сытух. Гордин Золотые Крылья самонадеянно повел звено над самой землей, ожидая, вероятно, что от одного вида боевых крылам у мерзавцев повалится оружие из рук. Но оружие не повалилось; более того, в самом центре равнины невесть откуда взялись глубочайшие разломы, слегка прикрытые кустиками. Гордин, чья спесь несколько, гм, превзошла его мастерство полководца… не счел эти «кустики» достойными внимания - кто может спрятаться в двухлетних зарослях частолиста, какая такая засада?
        Подставка сделал паузу. Человек-ноша содрогнулся в руках удерживающего его Рыжего.
        - Их перебили, Вараша, - сказал Подставка. - Расщелины были полны лучниками, как саможорка икрой. Птицы валились одна за другой, истыканные, будто подушечки для иголок. Гвардейского звена больше нет - почти никого не осталось…
        Гордин захрипел. Розовая слюна с новой силой покатилась по его подбородку.
        - Забирай, - велел Подставка.
        Рыжий подхватил обмякшее тело бывшего полководца, и через несколько секунд в комнате опять были только Подставка и Варан. И запах крови.
        - Дать тебе последнее слово? - тихо спросил Подставка. - Или сразу - на плаху?
        Варан медленно вернулся на свое место. Уселся в кресло, покрытое шкурой донного дракона. Разгладил карту на колене.
        Подставка ждал, запрокинув голову, раздув огромные ноздри.
        - Ваша Незыблемость, - все так же медленно сказал Варан. - Первым, кто нанес Залесье на карту, был бродяга по прозвищу Масляный Крюк. Каракули его не сохранились, но по личному приказу наместника Лесного удела была снята копия… Наместник - не нынешний, а еще тот, прежний - вел бесконечную борьбу с разбойниками, гнездящимися в Чаше. Время от времени среди протоколов допросов появлялись весьма подробные землеграфические описания… Все они - или большая часть - сохранились в императорском архиве. Ни одно из них не противоречит тому, что я видел своими глазами.
        Ноздри Подставки задвигались быстрее.
        - Моя собственная карта, - продолжал Варан, преодолевая внезапную обморочную слабость, - всего лишь закрепляет на бумаге единственную правду: в Залесье, именуемом также Чашей, полным-полно обжитых бунтовщиками пещер - но по краям, в холмах, у основания гор. В центре, на равнине, никогда не было ни оврагов, ни щелей, ни скальных разломов. Это все, что я могу вам сказать.
        Белые и синие светильники, горевшие вдоль стен, заключали комнату в бледное ожерелье света. Подставка молчал, не сводя с Варана ноздрей.
        Варан вдруг вспомнил Лику. Испугался участи, которая ее ждет. Если я только выберусь из этой переделки, подумал Варан, я что-нибудь для нее придумаю. Какой-нибудь путь к отступлению - домик купить на ее имя… Выправить бумагу, что она-де сама себе хозяйка и может жить как внутри двух кордонов, так и за их пределами…
        Подставка приоткрыл глаза. Глянул на Варана с интересом:
        - Память у тебя хорошая. Есть у тебя некоторые достоинства, землемер, определенно есть… Ну скажи ты мне: откуда там взяться разломам, если прежде их не было? А? Гордина-то, беднягу, допросили, и он ни капельки не врет. Ты представляешь, какой должна быть щель, чтобы вместить сотню лучников? Что-то не слышно, чтобы в Залесье в последние годы случались землетрясения или другие какие-то бедствия. Тихо-мирно, море у берегов как зеркальце… Может, ты не разглядел разломов, а? Гордин ведь - тоже не разглядел… Травкой поросло, кустиками, ты и не заметил?
        - Среди бунтарского сброда, конечно же, нет магов? - тихо спросил Варан.
        Глаза Подставки широко раскрылись - и впервые за все время разговора сделались ярче ноздрей.
        - А вот этого ты мне не говори, - попросил он тихо и внятно. - Это дело не твоего ума, землемер. Для мира и спокойствия нам легче объявить пособником тебя, чем доложить Императору и сановникам, что на стороне бунтовщиков у нас - неизвестный доселе маг… Потому что продажный чиновник - это нормально. А неизвестный маг, способный ломать землю, как хлебушек, - это плохо, очень плохо. Вот так.
        Варан откинулся на спинку кресла. Подставка, Императорский Столп, умел быть убедительным. Наверное, он и Гордину Золотые Крылья, командиру крылатой стражи, вот так же доходчиво излагал свои соображения… совсем недавно. Вечером.
        - Если, - медленно начал Варан, - я говорю «если»… потому что это всего лишь предположение, правда? Но если среди бунтовщиков в самом деле имеется маг… Империи было бы предпочтительнее его выявить.
        - Ты что, дурак, Вараша? Империя в моем лице только этим и занимается!
        Варан быстро перевел взгляд с глаз Подставки на его ноздри и обратно.
        - Слухи о некоем маге, который помогает бунтовщикам, стары как мир! Это легендарный образ, такой же, как подземная старуха, поедающая непослушных детей, или воздушный корабль, который возит верных жен на праздник к королеве цветов, а под неверными женами его палуба проламывается… Это старая сказка. Все бунтовщики всегда твердят, что у них есть свой маг. Все они в это верят… Бунтовщикам хочется магов, магам хочется бунтовать. Именно поэтому Император держит всех колдунов на виду. Провинции и городишки, островки, где негде поставить левую ногу, - везде возводят роскошные башни или роют роскошные норы и с превеликой помпой вселяют туда императорского мага… Какого, прости меня, Шуу? Да, все они представляют империю, все они грозны, таинственны и внушают трепет… А еще - их видно, Варан. Они далеко - и в то же время как на ладони. Маг следит за местным царьком, царек следит за магом. Очень удобно. Понимаешь?
        - Да, - сказал Варан.
        Подставка наклонил голову к плечу:
        - И в самом деле… понимаешь больше, чем хочешь показать. К чему я это все рассказываю, Варан? Сейчас мне нужно время. Нужно оправдать неудачу в Залесье и задушить очередные слухи о мятежном маге. Ты согласен принести себя в жертву Империи и признаться в подлоге?
        Воздух в комнате задрожал. Белые и синие огоньки тихо заговорили друг с другом - Варан слышал их голоса, но не мог разобрать слов. Сердце его, печень и потроха сделались легкими, как во время падения со скалы, - прежде чем винт развернет свои лопасти, будет долгое-долгое падение…
        - Нет, - сказал Варан удивленно. - С чего бы это?
        Подставка смотрел на него с непонятным выражением.
        Огоньки замолчали, и воздух больше не дрожал. Варан тряхнул головой; ощущение было такое, будто накануне он здорово напился.
        - Ну ладно, - сказал Подставка мягко. - Не хочешь - ну так не надо… Иди.
        Варан не двигался с места.
        - Иди-иди, - Подставка раздраженно махнул рукой. - Убирайся к своей красавице, передай ей привет от меня… Завтра чтобы к девяти был в канцелярии. Выметайся, мне еще работать…
        Варан поднялся. Руки-ноги онемели и слушались с трудом. Чешуя донного дракона звякнула, как сквозь вату.
        - Спокойной ночи, Ваша Незыблемость.
        - Иди, ради Императора, видеть тебя не могу…
        Варан повернулся и направился к тому месту, где в стене должна была быть дверь. Обычно она сама раскрывалась при его приближении, вот и сейчас створки разъехались…
        Один шаг. И все. Свежий воздух, Лика… О, как он любит жизнь! Как он ценит каждую минуту! Каждую краску неба, каждый шарик воздуха, поднимающийся со дна к поверхности…
        - Лереаларуун, - тихо сказал за его спиной Подставка. Сказал, будто самому себе.
        Створки дверей, разъехавшиеся было перед Вараном, вдруг дернулись и захлопнулись опять. Он оказался стоящим перед глухой стеной.
        - Лереаларуун? - повторил Подставка, будто сам себе не веря. - Ты, землемер, знаешь это имя?!
        Варан медленно обернулся. Его Незыблемость резко, с какой-то даже поспешностью поднялся с кресла, пересек комнату, остановился в полушаге от Варана и жадно потянул носом воздух:
        - Ой… ой-ой-ой. А ну-ка сядь, землемер.
        Варан повиновался. Подставка остался стоять; бледная рука его с длинными змеистыми пальцами легла Варану на плечо:
        - Говори.
        - Я вырос на Круглом Клыке, - сказал Варан. - Господин, которого вы назвали, был там Императорским магом.
        - Маленький поддонок знал, как зовут обитателя башни?
        - Я встретил его, когда он прибыл на остров. Он прибыл на почтовой лодке… Потом мы виделись еще раз. Меня обвинили в… словом, мне «посчастливилось» найти тайник с фальшивыми деньгами, и я по глупости стал их тратить. Господин, которого вы назвали, оправдал меня перед князем, справедливо заметив, что пятнадцатилетний поддонок не в состоянии печатать императорские «сотки». Это все.
        - Что ты несешь? - Подставка убрал руку с Баранова плеча и брезгливо уставился на свою ладонь. - Какие деньги… какие… Круглый Клык?!
        - Господин, которого вы назвали…
        - Называй его по имени!
        - Мне всегда трудно было его выговорить, - помолчав, признался Варан.
        Подставка сопел. Бродил по кабинету, вороша бумаги носком комнатной туфли. Поглядывал на Варан свирепо, почти с ненавистью. Двумя руками чесал щеки, отчего на бледной коже проступали красные полосы.
        - Круглый Клык… Там был тайник с императорскими деньгами?
        - Вы ведь знаете это, Ваша Незыблемость. Знали и раньше.
        - Не бывает таких совпадений, - мрачно сказал Подставка.
        - Каких?
        Подставка снова засопел. Поддал носком туфли особенно упрямый свиток, отчего тот взлетел чуть не под потолок.
        - Ты недоговариваешь. Что еще ты знаешь об этом Лереаларууне?
        - Что он умер.
        - Да-а?
        - К сожалению.
        - Откуда ты знаешь? Ты видел его труп?
        - Я видел, как он падал с крыламы в море. Обычно после такого полета труп нелегко найти.
        - Как ты мог это видеть?
        - Я был наверху. Длинная история. У меня была невеста-полугорни, я навещал ее. Крыламы в межсезонье - нечастые гости. Поэтому видел почти весь остров… Все смотрели.
        - Это правда, - глухо сказал Подставка. - Но не вся… Там что-то очень интересное, Варан. Что-то… в этой истории… у меня прямо нос чешется. Взять бы тебя… и разобрать на части. Узнать все, даже то, что ты забыл…
        Варан содрогнулся. В полуприкрытых глазах Его Незыблемости мелькнул - и тут же погас - желтенький безумный огонек.
        - …Но тогда ты сломаешься, - пробормотал Приставка. - Всякая игрушка ломается, если хорошенько ее разобрать… А ты мне нужен. Да, очень нужен… Сколько раз за последние пять лет менялся наместник Лесного удела?
        - Шесть раз.
        - Умница… А маг? Императорский маг при нем менялся?
        - Нет.
        - Правильно. Зигбам, добрый древний старикашка… Ты знаешь, кто был Императорским магом на Круглом Клыке… перед тем, как туда прибыл Лереаларуун?
        - Кто?
        - Старый Зигбам! Уже тогда старый… и уже тогда… ай, умница. Я и забыл ту давнюю историю с поддельными деньгами. Если Зигбам… да-да…
        Императорский Столп бродил по кабинету, бормоча под нос и думать забыв о госте. Варан сидел, опустив плечи, вдруг ощутив, что устал. Так устал, что, предложи ему Подставка немедленно лишиться головы во славу Империи - Варан согласился бы, пожалуй. Только бы поскорее…
        Синие огоньки перемигивались с белыми. Он закрыл глаза. Под веками у него прыгала будто колючая звездочка - какой-то вопрос, который надо задать. Очень важный вопрос.
        - Ваша Незыблемость, - Варан с трудом разлепил губы, - почему вы спросили о Лереаларууне? Почему для вас так важно, что я его знал? Ведь он мертв вот уже больше двадцати лет…
        - Ты еще здесь? - рассеянно спросил Подставка.
        - Ваша Незыблемость не отпускал меня.
        - Ты сбиваешь меня. Ты мешаешь… Маг мертв, если его тело, опознано и покоится в государственной усыпальнице после соответствующего обряда. А тела того бедного мальчишки нет…
        - Оно на дне.
        - Разумеется, оно на дне, просто с этой работой становишься нервным, подозрительным… Хватаешь среди ночи ценнейших работников, запугиваешь, хочешь даже пытать… Молчи. Я сам знаю, что Империя так велика, что на дальних ее окраинах люди слыхом не слыхивали об Императоре. Но на дальних окраинах маги рождаются крайне редко… Молчи! Я знаю историю той сумасшедшей колдуньи, ты сам мне ее рассказал… Да заткнись ты, помолчи хоть минуту… Тот, кого ты искал… Знаешь, мне сейчас не до тебя. Иди домой. Увидимся завтра.
        И двери кабинета разъехались, приглашая.

* * *
        Лика кинулась ему на шею, прижалась мокрым носом и заплакала. Неужели она меня любит, подумал Варан, расчесывая пальцами ее длинные светлые волосы. Впрочем… после того, что с ней случилось, я единственный, кто видит в этой девочке человека. Да будь я стар, как море, и уродлив, как Подставка, она все равно бы сейчас рыдала от радости, что я вернулся…
        - Чего ревешь, можно узнать? - спросил он сварливо. - Я работаю, ясно? Чем реветь, пошли лучше поплаваем…
        Он велел включить все фонтаны и водопады. Морская вода развернулась перьями и причудливыми солеными цветами, и Варан ожил. Нырнул на гладкое белое дно, поднял на поверхность зеркальную ракушку и заставил Лику заглянуть в нее:
        - Видишь, какая? Самая красивая…
        Лика мельком на него взглянула, и Варан вдруг понял, как это - читать чужие мысли. Лика подумала в этот момент, что, если бы не выдающаяся эта красота - остаться бы ей дома с родителями, выйти замуж и никогда не узнать вкуса «сладенького молока»…
        Варану расхотелось купаться.
        Он оделся и позавтракал - вернее, велел одеть себя и накормить. Затем поехал в канцелярию и очень удивился, застав писцов на местах, в полной тишине и сосредоточенности выполняющих каждый свое задание. За ночными событиями он совсем забыл вчерашнего щелкуна - а писцы не забыли. Шелестела бумага, чуть слышно поскрипывали грифели, ни одна голова не поднималась, чтобы оглядеться по сторонам или перемигнуться с соседом…
        Наверное, я перестарался, с раскаянием подумал Варан.
        Он побродил по собственному кабинету, потом бросил все и поехал к знакомому чиновнику, ведающему ремесленными кварталами столицы.
        - Не понял, - сказал тот, когда Варан, морщась от неловкости, изложил свою просьбу. - Ты выставить ее хочешь? На улицу?
        - Нет, - сказал Варан. - Мне надо, чтобы в случае моей внезапной смерти она не пошла на корм саможоркам.
        - А-а, - протянул чиновник. - Это… мда. Ты что, собираешься внезапно умереть?
        - Не собираюсь, но… Ты помнишь, кому я служу?
        Чиновник помрачнел и нервно оглянулся на двери.
        - Сделаешь или нет? - спросил Варан.
        Чиновник дернул головой:
        - Постараюсь.
        Варан поблагодарил и вышел и уже на улице понял, что невольно ввел чиновника в заблуждение. Слова «кому служу» тот воспринял как угрозу, в то время как Варан всего лишь хотел объяснить, что жизнь его традиционно висит на тонкой ленточке…
        Чиновничьи кварталы помещались в надземной части. Варан решил пройти под небом хоть несколько минут - все лучше, чем в ожидании мерить шагами коридор, устланный мохнатой шкурой змеи Хаа…
        Не прошло и минуты, как его догнали.
        Птичья площадка нависала над городом, невидимая снизу из-за скального выступа. На взлетной доске стояла полностью снаряженная «крылатая повозка», по углам ее замерли четыре крыламы, и неподвижность их нарушалась только подрагиванием перьев, теребимых ветром.
        Рядом расхаживал человек в длинном плаще с капюшоном. Капюшон падал ему на глаза, оставляя открытыми огромные вывернутые ноздри.
        - Нет времени, - сказал Подставка. - Слушай внимательно. Во-первых, ты летишь в Лесной удел с письмом к тамошнему наместнику и с отдельным письмом к тамошнему магу… Третье письмо - тебе, прочитаешь по дороге. Если старый Зигбам водит делишки с сыном Шуу…
        Ноздри Подставки затрепетали.
        - Я мог бы дать тебе «шептуна»… Это блоха, сажаешь ее в ухо и сразу понимаешь, когда собеседник лжет. Но ты будешь говорить с магами, значит, уловку не удастся скрыть…
        - Я должен буду пробраться к бунтовщикам?
        - Что ты, проще сразу скинуть тебя с этой скалы… Если среди них колдун - тебя раскусят мгновенно.
        - Но мы с вами подозреваем Зигбама, а он…
        - Помолчи! «Мы с вами» никого не подозреваем, мы просто проверяем… одну вещь. Проведав Зигбама и Лесного наместника, ты полетишь на Круглый Клык… Да, на Круглый Клык! Привезешь мне все тамошние архивы. Вплоть до записок княжеского лекаря, какую траву принимать от поноса. Вот четвертое письмо - для князя Круглоклыкского. С тамошним магом можешь вообще не встречаться.
        - Ага, - выговорил Варан.
        - Не «ага»! - вдруг рявкнул Подставка. - Я знаю, смертью тебя пугать бесполезно… Но если ты точно сделаешь, что я велел, я расскажу тебе все, что знаю о Бродячей Искре.
        - О… чем?!
        - Не о чем, а о ком. О Бродячей Искре, дурак. О Печнике, которого ты искал… и продолжаешь искать. Во сне.
        Варан смотрел Подставке в ноздри - больше некуда было смотреть.
        - Полетай, - Его Незыблемость подтолкнул Варана к повозке. - Вернешься живым… отблагодарю. Лети!
        И Варан повиновался.

* * *
        «Крылатая повозка» оказалась просторным, со всеми удобствами наказанием.
        Огромная коробка снабжена была собственными треугольными крыльями. Ветер то и дело подхватывал повозку и нес, давая возможность отдохнуть запряженным в нее крыламам. Повозка плавно теряла высоту; потом четыре цепи натягивались, крыламы - а они были мельче и выносливее верховых - тянули что есть сил, треугольные крылья повозки поворачивались почти торчком, и она снова поднималась над облаками.
        Возможно, потомственные горни, богатые и спесивые «до кричайкиного визга», с детства приучены были путешествовать таким образом. Варан не привык. Его тошнило. Ни мягкое ложе, ни умывальник с чистой водой, ни солидный запас вина и пищи, ни удобное отхожее место в дальнем углу повозки не могли помочь ему в его горе.
        Он лежал на тюфяке из змеиного пуха, нюхал ароматическую смолу, которую какая-то добрая душа положила в сундучок с продуктами, и с ужасом думал о Подставкином письме. Письмо следовало прочитать в дороге, прочитать и понять, чего хочет Его Незыблемость от своего посла, - но перед глазами Варана менялись местами пол и потолок, затылок ломило, и желудок то и дело поднимался к горлу. В каком виде он предстанет перед князем Лесного удела, как посмотрит на него подозреваемый маг Зигбам?!
        Бессонная ночь напоминала о себе, кусала за воспаленные веки. Неплохо было бы заснуть, наверстав упущенное и сократив мучительное путешествие. Но письмо Подставки лежало здесь же, на круглом столике с высокими бортами, и в нем могло быть все, что угодно - смерть, возвышение, пустая болтовня…
        Варан слабо потянул за красный шнурок. Шелковые половинки письма разъехались, из конверта вылетели, радужно посверкивая, три сотенные бумажки и понеслись, подхваченные сквозняком. В один длинный ужасный момент Варану показалось, что сейчас они вылетят в щель между пологом повозки и ее дном - но деньги смиренно опустились на пол и замерли, разливая вокруг радужное сияние.
        Варан сполз с тюфяка и подобрал купюры. В наполовину раскрытом конверте остался еще лист бумаги - жесткий, заскорузлый, неспособный к полету.
        «Я предполагаю, что ты мне верен…» - начиналось письмо.
        Варан хлебнул воды, вытянулся на ложе и принялся читать, борясь с тошнотой.

* * *
        По дороге они остановились отдохнуть всего лишь два или три раза. Варан мог бы не выходить из повозки - но все равно выбирался, скрюченный и бледный, сидел у костра, разведенного возницами, и вполуха слушал разговоры. Крыламы спали, как одноногие статуи, сунув огромные головы под широченные крылья. Варан смотрел на звезды и вспоминал одну за другой скупые инструкции Подставки.
        Он старался думать только о Зигбаме, престарелом маге Лесного удела. Мысль о том, что предстоит поездка на Круглый Клык, лежала в его голове, будто последний бочонок пороха, - спрятанная, спеленутая запретами, закрытая наглухо.
        Цель путешествия приближалась. Крыламы шли над лесом так низко, что провисшая на цепях повозка почти касалась верхушек. Варан сидел перед смотровым окошком. Сверху лес был похож на облака, подсвеченные солнцем. Там, внизу, влачили свои дни - либо, наоборот, радовались жизни - здешние лесные поддонки.
        Иногда лес раздавался полянами, тогда Варан мог разглядеть огороды и пашни и суетящихся на них людей. Летящая по небу повозка накрывала работников тенью, и всюду, где она появлялась, размеренная жизнь уступала место суете и даже, возможно, панике. Варан давно понял, почему Подставка отправил его с поручением в этом летающем гробу, - и наместник, и Зигбам должны были знать заранее о приближении «крылатой судьбы» и гадать, что за сюрприз приготовил им Его Незыблемость Императорский Столп…
        За роскошь следовало платить, и к моменту, когда повозка опустилась на взлетную доску Лесного удела, Варан чувствовал себя человеком, три дня провисевшим вниз головой. Капюшон на плаще - такой же, как у Подставки, - помог скрыть зеленушно-бледное лицо и воспаленные глаза. Варан выбрался из повозки, опираясь на руки празднично одетых слуг. Взлетную доску покрасили недавно и наспех, краска не успела как следует высохнуть, подошвы Барановых башмаков прилипали после каждого шага. В стороне брезгливо перебирали лапами крыламы, вокруг них суетились и слишком громко кричали птичники в ливреях…
        Медленно, шаг за шагом, Варан спустился по винтовой лестнице к воротам дворца наместника. Ковровая дорожка, ведущая от двери прямо в парадный зал, была истоптана тысячами ног тысячу лет назад. Подошвы Варана, к которым пристала краска со взлетной доски, приклеивали к себе целые пучки ворсинок и потом выдергивали их с неприятным скрипящим звуком.
        У него не было голоса, поэтому вместо приветствия он коротко поклонился наместнику и протянул письмо с радужной печатью; его усталость была принята за высокомерие. Наместник, щуплый блондин со щеточкой бледно-рыжих усов, побледнел чуть больше и склонился чуть ниже, чем позволяло его высокое положение.
        Он был шестой наместник за пять лет. Его предшественника сместили - возможно, тот до сих пор гнил где-то в недрах императорской тюрьмы. Прапредшественника отравили за ужином. Прапрапредшественника тоже сместили; очередь рыжеусого была быть отравленным, однако и от смещения зарекаться он никак не мог - равно как и от стрелы, которая влетит однажды в окошко. Равно как и от кинжала в спину.
        Лесной удел был разорен войной. Много лет назад, когда Варан был бродягой и шел от дома к дому, по традиции разводя огонь в печах, - в те дни здесь было сытно и привольно, пели песни о веселом сыне Шуу, бессмертном, неуязвимом, явившемся в мир, чтобы поделиться с другими частичкой своего бессмертия. В странствиях Варану доводилось даже видеть двоих сыновей Шуу - один был мордатый парень лет двадцати, другой - с виду бандит бандитом, одноглазый, поросший пегим нечистым волосом…
        Потом здесь долго воевали - с отрядами Императора, с сыном Шуу, с соседями и друг с другом. Поля, родившие трижды в год, оставались незасеянными. Лес выгорал. Династия местных аристократов - древних князей удела - была перебита не без участия Подставки. Императорский Столп играл в наместников, как девочка в куклы, сменяя на расшатанном троне одного своего раба другим рабом. Гнездо мятежа по-прежнему тлело, ежесекундно грозя пожаром, несмотря на то, что одних только сыновей Шуу перевешали пять человек, а скольких подозреваемых увезли в столицу!
        Рыжеусый наместник смотрел на Варана обреченным взглядом мертвой рыбы. Передав письмо, Варан больше ни о чем не стал говорить - потребовал ванну, ароматических масел, постель.
        Ванна оказалась деревянной бадьей, в которой можно было сидеть, прижав колени к животу. Варан велел обливать себя попеременно горячей и холодной водой, был слегка ошпарен и прогнал слуг. Сам себя растер полотенцем, завернулся в простыни и лег, глядя в неровный серо-голубой потолок гостевых покоев.
        Ему казалось, что он плавно падает и снова поднимается в облака. При мысли об обратном пути делалось мерзко во рту. Письмо Подставки, выученное наизусть, проявлялось на потолке, словно написанное тайными чернилами.
        Когда Варан наконец заснул, во сне его не было ничего, кроме плывущей под крыльями плавно покачивающейся земли.

* * *
        - Благословите Императора, наместник. Его Незыблемость Императорский Столп поощряет вас к дальнейшим свершениям…
        Рыжеусый смотрел на Варана все с тем же мертвым выражением глаз. Он столько раз похоронил себя, что очередная отсрочка приговора не могла ни обрадовать его, ни огорчить.
        - Его Незыблемость желал бы также знать, не нужна ли вам помощь в управлении уделом и нет ли у вас специальных соображений, которые вы хотели донести до императорского слуха.
        Рыжеусый мигнул. Стеклянная пелена, сквозь которую он смотрел на Варана, на мгновение рассеялась - и сомкнулась снова.
        - Хотите выпить? - спросил наместник. Варан отрицательно покачал головой. Принимать за столом наместника еду или питье не входило в его планы.
        - Лесным уделом невозможно управлять, - через силу сказал наместник. - Как показали последние события, даже крылатая гвардия бессильна, когда имеет дело с этим безумием - очередным сыном Шуу… Вы слышали?..
        Варан вспомнил Гордина Золотые Крылья. Коротко кивнул.
        - Тем не менее Его Незыблемость может быть уверен, что Дворец и Башня Лесного удела преданы ему…
        - Вот как? - Варан поднял брови, изображая сильное удивление. - И Башня тоже?
        Рыжеусый смотрел ему в глаза. Благостное начало разговора ни капельки не обмануло наместника - Подставка успел приучить всех своих чиновников, что от пассажиров «крылатой повозки» следует ждать исключительно бед и наказаний, а добрых вестей - никогда. Но на этот раз во взгляде рыжеусого мелькнуло нечто иное, нежели привычное ожидание неприятностей.
        - Ваша милость, - проговорил Варан негромко, - вы понимаете - то, что случилось со звеном Гордина Золотые Крылья, принесло огорчение Императору. Но Император не станет гневаться лично на вас… за то, что вы не уследили за его могуществом Зигбамом.
        У рыжеусого дернулся уголок рта. Варан моментально это отметил.
        - Я не стал бы обещать вам прощения, не будучи уверен, что вы его получите, - продолжал он доверительно. - Его могущество принимает у себя странных людей? Уезжает на прогулку и долго отсутствует? Ведет себя… неуважительно по отношению к вам?
        Рыжеусый молчал. Варан ясно видел теперь, что прячется за стеклянной пеленой его взгляда, - паника. Обычная паника человека, летящего вниз со скалы и тщетно пытающегося за что-нибудь зацепиться.
        - Его могущество угрожал вам? - спросил он мягко. - Я знаю, сколь несносны бывают колдуны - особенно если рядом нет больше никого, наделенного магическим даром… Но пособничество бунтовщикам - это несколько переходит границы дозволенной спеси, не так ли?
        Несколько секунд рыжеусый что-то решал. Варану казалось, что он воочию видит движение мысли другого человека - как она мечется, как бьется о стекло неподвижных глаз.
        - Вы встречались когда-нибудь с его могуществом… со старым Зигбамом? - спросил наконец наместник.
        - Нет.
        Рыжеусый помолчал еще минуту.
        - Его могущество, - сказал он наконец, - тяжело болен. Не встает… с тех самых пор, как я милостью Его Незыблемости стал наместником в этом отвратительном… простите. В Лесном уделе. Поэтому он не отлучается, не принимает у себя странных людей… вообще никого не принимает.
        - Вы уверены? - глупо спросил Варан.
        - Совершенно. Как я сказал вам прежде, управлять здешним краем невозможно… Вы знаете, каким образом нам достаются налоги? Стража, набранная из числа бывших головорезов, налетает, подобно разбойникам, на поселения и забирает все, до чего сможет дотянуться, - половина идет на так называемое «жалованье», половина - в так называемую казну. Неудивительно, что в уделе множатся смертные приговоры «этому кровососу», то есть мне, - наместник криво ухмыльнулся, один его ус поехал вверх, другой остался на месте. - Моя жизнь держится на плечах шпионов, господин Варан. Его могущество Зигбам - его немощь Зигбам, если на то пошло - окружен тройным кольцом искусных соглядатаев… Я трачу на это немало денег и усилий, зато сейчас могу торжественно сообщить вам: этот полутруп вот уже полгода не поднимался со своей грязной постели. Поначалу он еще что-то соображал… а теперь ходит, простите, под себя и никого не узнает.
        Варан молчал. Что-то во взгляде наместника ему не нравилось, но он не мог понять что.
        - Я не сообщал о случившемся в столицу, - наместник тяжело качнул головой, - потому что… ведь вы понимаете… Мне очень тяжело, господин Варан. Но я предан Императору…
        Варан был уверен, что он в чем-то врет. Ощущение было такое, будто скребут ногтями по стеклу.
        - Возможно, я совершил ошибку, - нервно сказал наместник. - Но вы можете пойти и убедиться… своими глазами. Вообще-то в башню нет хода никому… Но вы, как я понимаю, должны будете дать отчет Его Незыблемости?
        Варан кивнул, не сводя с рыжеусого глаз.

* * *
        Башней Лесного удела называлось круглое жилище на вершине огромного мертвого дерева. Дерево было пусто изнутри, в полом стволе помешалась винтовая лестница, и Варан, сопровождаемый наместником, долго поднимались в темноте, духоте и взаимном напряжении.
        У входа в обиталище волшебника сидел человек со взведенным арбалетом на коленях. Наместник кивнул ему. Варан успел разглядеть грубое, в складках кожи лицо, шрам на лбу и равнодушные глаза убийцы.
        - Входите, господин посланник, - пригласил его наместник.
        Варан вошел и остановился на пороге. Комната - круглая комната под плоской низкой крышей - была точной копией той, в которой когда-то жил Подорожник.
        Мозаика из разных сортов дерева, панели на стенах, ширмы, резная мебель - да ведь и башню на Круглом Клыке обставлял, согласно своим вкусам, старый Зигбам! Подорожник прибыл туда жалкий и мокрый, в мятом белом костюме, с единственным сундучком под мышкой - сундучком, полным бумаг… Варан, кстати, так и не узнал, что это были за бумаги…
        - Вот, - сказал наместник, голос его был спокоен (показательно спокоен, отметил про себя Варан). - Здесь… за ширмой.
        Варан потянул носом воздух, невольно подражая Подставке. Окна были открыты, ветер гулял туда-сюда, шевеля занавески. В комнате пахло хвоей, ароматической смолой и немного - дымом. Либо наместник сгустил краски, говоря о Зигбаме как о «полутрупе в грязной постели», либо… либо что-то еще.
        Стараясь на всякий случай не поворачиваться к наместнику спиной, Варан отодвинул ширму. В постели - чистой, хотя и не очень тонкого полотна, - лежал, уставив на Варана пустые глаза, древний старик. Из уголка его рта тянулась ниточка слюны.
        - Ваше могущество, - сказал Варан. Старик смотрел сквозь него.
        - Я могу выйти, - предложил наместник. - Возможно, у вас есть какие-то… особенные, гм, вопросы… методы…
        Он нервничал.
        - Я был бы благодарен, если бы вы оставили нас, - сказал Варан медленно.
        Наместник вышел, прикрыв за собой дверь. Варан огляделся снова; чувство узнавания этой комнаты было таким сильным, что могло, пожалуй, перехлестнуть все события этого дня. Не по той ли половице водил пальцем подросток-Варан, впервые увидевший столько дерева сразу? Здесь, в Лесном уделе, эта комната вовсе не казалась роскошной - наоборот, в ней было что-то нарочито деревенское… Но там, на Круглом Клыке, где самый высокий ствол - в рост десятилетнего ребенка…
        Он перевел взгляд на лежащего:
        - Зигбам…
        В пустых глазах старика ничего не изменилось. Варан вытащил из-за пазухи радужную денежную купюру. Поднес к лицу «его немощи»:
        - Узнаешь?
        Старик не узнавал. Он не узнал бы родного сына. Ему было все равно.
        Сбежал, подумал Варан. Ловко ушел из расставленной ловушки. Подставка укусит собственный нос… Но сначала, вероятно, сорвет злость на мне. И не будет так уж не прав…
        Варан огляделся в последний раз.
        Неправильность. То, чего нельзя описать словами. Фальшивая нота, неправильный запах, то, что Варан упустил… и теперь уже не наверстает. Незаданный вопрос…
        - Господин наместник, - позвал он шепотом.
        Дверь приоткрылась. На пороге стоял рыжеусый, за спиной его маячил тип с арбалетом. А ведь меня пристрелят, мельком подумал Варан. Если я сейчас скажу что-то или сделаю не так…
        - Я скорблю о беде, постигшей его могущество Зигбама, - выговорил Варан.
        Лицо наместника расслабилось. Но вряд ли кто-нибудь, кроме Варана (и еще, конечно, Подставки), сумел бы это разглядеть.

* * *
        Он потребовал верховую крыламу - Его Незыблемость требовал-де отчета о нынешнем положении дел в Залесье, именуемом также Чашей. Наместник поначалу артачился, потом согласился с неожиданной охотой. Надеется, что меня собьют, подумал Варан.
        Крылама - мелкая, недокормленная в цыплячестве птаха - могла нести только одного седока. Грудь ее и живот защищались дырявым кожаным панцирем, неспособным, по мнению Варана, удержать даже самую легкую стрелу. Впрочем, он не собирался ни с кем вступать в бой.
        Его навыки всадника оставляли желать лучшего. Крылама тоже не была аристократкой - хитрила и выворачивалась и один раз даже кувыркнулась в воздухе, надеясь сбросить седока. Варан сражался с ней на глазах всего дворца и поселка и наконец победил - все еще виляя и дергаясь, но уже не выказывая явного неповиновения, крылама понесла его по направлению к месту злосчастной битвы.
        Ловя губами ветер, Варан всерьез раздумывал, а стоит ли ему возвращаться в столицу. Конечно, Подставка рисковал, посылая его так далеко; затеряться в мятежном уделе - проще простого. Жалко бросать дом с коридором в сто пятнадцать шагов, с фонтанами и водопадами, со слугами и экипажами на саможорках… С другой стороны, зачем фонтаны мертвецу? Единственное, что привязывало Варана к удобной жизни государственного чиновника, - девочка Лика, чью судьбу он так и не успел решить. С третьей стороны - а успеет? Даже если вернется пред Подставкины жадные ноздри?
        Крылама резко взмахивала крыльями, Варан то подлетал к небу, то проваливался, судорожно цепляясь за поручни седла. Зеленое облако леса отплыло назад, впереди развернулась равнина, с трех сторон прикрытая холмами. В самом центре ее изломанными линиями тянулись заросли кустов: по-видимому, под зарослями прятались разломы, погубившие Гордина Золотые Крылья. И Варан сильно сомневался, что дело тут в одной только землеграфии: наверняка над каждой щелью висел какой-нибудь специальный магический вихрь… Кроме того - в этих дебрях, несомненно рукотворных, так удобно прятаться лучникам…
        Если верить наместнику, ко времени сражения Зигбам уже лежал мешком и смотрел сквозь посетителей.
        …Кто за ним ухаживает? Сиделки, слуги, няньки? Чистый старик в чистой постели… Не тот же, с арбалетом, меняет ему простыни. К визиту Варана всех убрали с глаз долой?
        Тазики. Тряпочки. Бутылочки со снадобьями. Какие-то мелкие вещи, обязательно собирающиеся в комнате, где долго находится тяжелобольной. Спрятали перед приходом Варана?
        Крылама, будто почувствовав его неуверенность, снова вильнула в сторону и попыталась сбросить седока. Варан сбился с мысли; ему пришлось потратить несколько минут на призывание птицы к порядку.
        …В чем неправильность? Чего хотел от него наместник… вовсе не такой безопасный, как о том писал Подставка в своем письме-инструкции?
        Хотел, чтобы Варан отказался от своей идеи тащить старика в столицу. Это бесчеловечно, уверял наместник. Зигбам умрет по дороге… как будто он и так уже не мертв.
        Хотя… Подставка, пожалуй, и бездумный полутруп ухитрился бы допросить. Может быть, для Его Незыблемости такой поворот событий - не наихудший, отнюдь…
        Когда-то Подорожник пытался рассказать Варану о предназначении мага, размахивал руками, творил огненных бабочек, мучительно подбирал слова. И юноша-поддонок готов был поверить, что существа, подобные его удивительному другу, в самом деле подобны искрам, освещающим все вокруг…
        И что нового принес в мир Подставка? Кроме того, что вся Империя, по сути, его вотчина?
        И что принес в мир Зигбам, сотворивший целый сундук фальшивых денег и запечатавший его надписью «Ты мертв»? И что принес в мир тот, кто разломил Чашу, приготовив ловушку для Гордина Золотые Крылья?
        За свою жизнь Варан повидал много магов. На каждое «могущество» приходилось «ничтожество», а то и «немощь». Они бывали уязвимы, бывали несчастны, бывали глупы. Они зажигали огонь на ладонях, оставаясь при этом обывателями, самодовольными, себялюбивыми, в чем-то смешными. Но они зажигали на ладонях огонь…
        Варан кружил над Залесьем на порядочной высоте. Он не собирался знакомиться со здешними стрелами и стрелками. Пусть разбойничий дозор выследит его, пусть доложит атаману, очередному сыну Шуу, - до неба-то мятежные руки не доросли еще?
        Где-то здесь полегло звено Гордина - в полном составе. Кое-что осталось, вероятно, на поле, но сверху долина казалась чистой, и за подробностями надо было спускаться ниже. Варан не без труда развернул крыламу: следовало возвращаться к наместнику, следовало что-то решать с беднягой Зигбамом…
        Крылама пронеслась сквозь низкое облако, обдавшее Варана холодом, сыростью, памятью детства. Он вдруг вспомнил, как отец впервые взял его с собой на винт, как винт прорвал завесу туч и…
        Он схватился за голову и, выпустив поручни, едва не соскользнул с седла. Мысль, принесенная облаком, была проста и безжалостна: а кто докажет ему, что там, в обшитой деревом комнате, лежит Зигбам?! Ведь он, Варан, никогда не видел старого мага. И наместник, прежде чем вести Варана в башню, поинтересовался, знаком ли он с его могуществом…
        Крылама возвращалась теперь на птичню. Варан не стал ее останавливать. Он вспомнил, как наместник принимал решение: мысль его билась чуть ли не зримо, колотилась в стеклянные глаза - изнутри…
        Если я подам вид, что понял, со мной тут же случится несчастный случай, размышлял Варан. Если я вернусь к Подставке с обманом вместо информации… то поджидающий меня случай будет еще более несчастным. Так что?
        Стена леса приближалась. Крылама забрала слишком влево; глядя перед собой, Варан видел примыкающие к лесу холмы, сбегающий по холмам ручеек, россыпь белых камней, над которыми кружила туча птичьей мелочи…
        Туча птиц.
        Варан принудил крыламу снизиться. Где-то здесь проходила, по-видимому, граница между разбойничьей территорией и землями, которые пытался контролировать наместник. Может, кто-то из стражников Гордина не дотянул до поселка, думал Варан, соскакивая с седла. Упал среди камней… Все может быть…
        Он пробежал сотню шагов - и остановился. Из расщелины между двумя камнями торчали ноги - человеческие ноги в хороших кожаных сапогах.
        Он подошел ближе. Птичья мелочь отлетела; за спиной Варана нервно закричала крылама.
        Он склонился. Опустился на колени.
        Человек лежал ничком, будто желая защитить лицо от любителей падали. Его кожаная куртка не оставляла птицам надежды, зато кисти рук были расклеваны совершенно. На обнажившихся костяшках пальцев ясно видны были два кольца: золотое с красным камнем и серебряное с черным. Варан долго смотрел на эти кольца, прежде чем взять человека за плечи и перевернуть.
        Это был древний старик, безбородый и тонкий, с высокими залысинами надо лбом, с голубыми глазами, пронзительными даже после смерти. Варан готов был поклясться, что он был жив еще два дня назад. Когда «крылатая повозка» Варана опускалась на свежеокрашенную взлетную доску, этот человек был еще жив…
        Варан искал рану, или след удара, или кровь на одежде. Ничего не было. Старик казался безмятежным, как честный горожанин, встретивший спокойную смерть в собственной постели. Если бы не расклеванные руки…
        Крылама снова закричала - на этот раз что-то в ее крике заставило Варана резко обернуться.
        За его спиной стоял на камне человек. В руках незнакомца был арбалет, и палец с обломанным ногтем лежал на спусковом крючке.
        Варан медленно выпрямился.
        Человек был одет в зеленое - традиционный цвет «сыновей Шуу». Варан, прежде всего замечающий детали, отметил свободное, даже изящное движение, которым арбалетчик перескочил - перетек? - с камня на камень. Стрела, ни на мгновение не сбившись с прицела, по-прежнему смотрела Варану в грудь.
        Лицо незнакомца было повязано зеленым шарфом - открытой оставалась только узкая полоска кожи. Глаза казались темно-серыми. Варан почти видел в них свое отражение.
        Варан молчал. Ему почему-то казалось, что каждое сказанное слово уменьшит его шанс остаться в живых.
        Арбалетчик разглядывал его. Прошла уже целая минута с тех пор, как они встретились глазами. Если незнакомец не выстрелил сразу - возможно, Варану удастся выжить и на этот раз?
        Арбалетчик сделал шаг назад. Он был высок, отлично сложен и, вероятно, молод. Шаг… стрела не сводила с Варана острого железного рыла. Еще шаг…
        Через несколько секунд над головой Варана взвилась его собственная крылама. Судя по ее полету, всадник был на этот раз не из тех, кто позволяет с собой шутить: обдав Варана ветром и запахом перьев, крылама с арбалетчиком на спине круто набрала высоту и скрылась за холмами. Варан был уверен, что, прежде чем скрыться из глаз, человек в зеленом обернулся и посмотрел на него.

* * *
        Он добрался до поселка к утру следующего дня. Ткнул в лица стражникам верительную грамоту; наместника подняли, наверно, с постели, уснул он, вероятно, под утро, и снилась ему, весьма возможно, трагическая гибель императорского посла. Увидев Варана живым, он едва сумел скрыть разочарование.
        - Ограбили? - пробормотал он, выслушав короткий Варанов рассказ. - А кто просил вас опускаться в Залесье, рискуя собой и птицей? Вас ведь предупреждали: в Чаше неспокойно… Странно, клянусь Императором, что вас не застрелили! А может быть… - в глазах наместника появилось странное выражение, - может быть…
        Некоторое время он разглядывал Варана, полностью поглощенный своей новой идеей. Наконец угрожающе задрал поросший рыжеватой щетиной подбородок:
        - Господин посланник! Его Незыблемости Императорскому Столпу будет очень интересно узнать, почему мятежник, завладевший государственной крыламой, не убил вас, слугу Императора. Я вынужден буду отправить донесение сегодня же, потому как дело не терпит отлагательства… С какой целью вы, позвольте спросить, совершили полет над Залесьем? С какой целью вы снижались? Все это крайне неприятно, господин посланник, в наши неспокойные дни…
        Варан вытащил из кармана и положил на стол, покрытый светло-кремовой скатертью, два перстня - золотой с красным камнем и серебряный с черным. Глядя на них, посланник все еще продолжал говорить - так телега, несущаяся с горы, не в состоянии сразу остановиться:
        - …ждать от столицы поддержки, верность Императору - превыше всего, прискорбно, что даже посланник…
        Он замолчал, глядя на перстни. Каждый из них был дивным произведением ювелирного искусства - тончайшее переплетение нитей, ажурный рисунок с головками змей и крыльями птиц. На каждом запеклась кровь. Камни потеряли блеск и смотрели, как два мертвых глаза.
        - Он там лежит, - сказал Варан. - Я увидел птиц… И спустился.
        Наместник с трудом оторвал взгляд от скатерти. Посмотрел на Варана. Глаза его были похожи на два тусклых камня.
        - Что с ним случилось? - спросил Варан. - Кто мог убить мага? Да еще столь могущественного?
        - Я думаю, он умер от старости, - бесцветным голосом сказал наместник.
        - Предусмотрительно забравшись в расщелину на границе разбойничьей земли?
        - Все может быть, - тихо ответил наместник. - Он был такой дряхлый…
        - Зачем вам понадобилось водить меня за нос?
        - Я объясню, - наместник улыбнулся, как показалось Варану, с облегчением. - Я объясню… Одну минуту.
        Он повернулся и вышел. Варан остался один в тесном зале для приемов; сюда вели три двери, за каждой стояло по стражнику, наместник же скрылся за портьерой - четвертый, потайной ход, ведущий в кабинет правителя…
        Он взял перстни со стола. Сдрятал в карман. Вытащил снова. Нарастало ощущение ошибки. Он, Варан, что-то сделал не так…
        За портьерой оказалась потайная лестница, здесь пахло пылью и горелой бумагой. Варан бесшумно поднялся, прыгая через ступеньку; дверь на верхней лестничной площадке была приотворена, сквозь нее падал луч света. Ощущение ошибки сделалось непоправимым.
        Наместник сидел в кресле посреди кабинета. В камине тлела горстка пепла. Наместник улыбался, глядя перед собой. Перед ним на изумрудной столешнице лежала на боку плоская бутылочка темного стекла. Пустая - последняя капля растеклась круглым темным пятном.
        - Зачем?! - шепотом закричал Варан.
        Наместник весело взглянул на него:
        - Какое счастье… наконец-то ничего не бояться.
        Закрыл глаза и с блаженной улыбкой уронил голову на грудь.

* * *
        «Крылатая повозка» описала круг над маленьким островом - над голой скалой, затерянной среди моря облаков.
        Чем ближе была цель, тем глупее становились его страхи. Ему казалось, что острова нет - смыло. Или, что еще хуже, - там все изменилось до неузнаваемости. Столько лет прошло: вернувшись, он не узнает Круглый Клык…
        Глядя вниз сквозь смотровое окошко, он убедился, что не изменилось ничего. Круглый Клык стоял по-прежнему, дворец князя и дома горни не сдвинулись ни на камешек: ничего нового не было построено, ничего старого - разрушено. Причалы оставались на месте. Башня стояла, как и в тот день, когда Варан впервые встретился с Подорожником. Войны, мятежи, голод и беззаконие, изувечившие Лесной удел, не смогли перехлестнуть через море и добраться до скучающего в межсезонье острова.
        Повозка опустилась на площадь перед княжеским дворцом. Варан, на этот раз перенесший путешествие куда лучше, обменялся церемонными приветствиями с князем Круглоклыкским - не с тем, что когда-то поразил Варана длинными седыми волосами, но с его сыном, похожим на слегка обновленную копию отца.
        Рука князя дрогнула, принимая послание Подставки - едва-едва, почти незаметно. Читать письмо в присутствии Варана князь не стал.
        Его проводили в покои дворца, где он никогда прежде не был. Неслыханная роскошь, о которой любили порассуждать скучающие поддонки, оказалась весьма скромной и старомодной: каменные скамьи, покрытые тюфячками, кованые подсвечники, запах сырости пополам с запахом благовоний. Железные зеркала отражали солнце под хитроумными углами, пропускали сквозь сосуды с цветной водой, и в подземелье рассеивался мягкий, приятный глазу свет.
        Явилась княгиня. Варану по очереди представили княжеских детей, а потом усадили за стол - в этом было что-то наивно-семейное, крестьянское, он снова почувствовал себя путником, постучавшимся в чужой дом и попросившим ночлега. Под разными предлогами стали собираться горни: скука межсезонья была прервана незнакомцем на «крылатой повозке», никто не боялся - все любопытствовали…
        Мой дом, думал Варан, сам себе не веря.
        Его расспрашивали. Рассказывали о Круглом Клыке, беззастенчиво хвастались, что это за дивное место:
        - Вы никогда не бывали у нас в сезон? Какая жалость! Вы не узнали бы острова. Здесь так зелено, а там, где сейчас облака, плещется море… У нас никогда не бывает штормов. Летом никогда не бывает дождей. Специально для гостей - танцы, пирушки, развлечения до утра… Катания на морских животных, например на серпантерах. Вы когда-нибудь видели серпантер?
        Польщенные его вниманием, они рассказывали, едва удерживаясь, чтобы не перебивать друг друга. Они описывали летнее буйство шиполистов и ктотусов, своеобразие круглоклыкских деликатесов (а цены - вы удивитесь! - совсем скромные). Музыканты на дальнем конце стола перебирали струны, и улыбались, и кивали головами, будто говоря: все так, дорогой заморский господин. Все так. Круглый Клык - лучшее на свете место…
        Варан всматривался в их лица. Он впивался глазами в каждую новую женщину, появлявшуюся в проеме двери; иногда это были горни, тогда их подводили к Варану и представляли, и он, поднявшись, склонял перед ними голову. Иногда это были служанки - тогда он следил за ними с особенным, болезненным вниманием. Служанки скользили вдоль стен, подавали воду и вино, меняли на столе кушанья. Они оставались в полумраке, Варану приходилось напрягать зрение, чтобы разглядеть их. Они уходили и появлялись, как тени; ни одна из них не была похожа на Нилу.
        Потом появился князь. Его без особенных церемоний позвали за стол и вовлекли в разговор. Усевшись напротив Варана, князь принялся улыбаться и есть; он отлично владел собой, но Варан заметил красные пятна на жилистой шее, почти полностью скрытой высоким воротником.
        Князь прочитал письмо Подставки с требованием выдать архивы. Князь был вне себя от бешенства. Ладони его потели, он то и дело вытирал их салфеткой с вышитым в уголке изумрудным гербом.
        Обед закончился. Князь отрывистым жестом пригласил Варана следовать за ним; поднявшись по лестнице, вместо ковра устланной сухими водорослями, правитель Круглого Клыка и посланник Императора оказались в причудливо освещенной квадратной комнате - личном кабинете князя.
        У стола сидел старый человек в темном одеянии, с тяжелой цепью на шее. Человек поднялся навстречу вошедшим и низко поклонился, придерживая цепь ладонью. Потом выпрямился - и они с Вараном друг друга узнали.
        - Дознаватель Беломидий, - сказал Варан со слабой улыбкой. - Приветствую вас, господин Слизняк.

* * *
        Крылама не желала идти вниз. Она вертела головой, будто желая взглянуть седоку в глаза. Будто желая сказать ему: там сыро и унизительно, там не место ни благородной птице, ни императорскому посланнику!
        Варан настоял.
        Облака поднялись и закрыли солнце. Все, что было надето на Варане, набралось воды и отяжелело. Внизу, в разрывах туч, показался кусочек серого моря, берег, каменный причал, чья-то лодка, замершая посреди неподвижной, рябой от дождя воды.
        Крылама возмущенно закричала. Отряхнулась, едва не сбросив Варана, разбрызгивая во все стороны крупные серые капли.
        Люди бежали с полей, со дворов, дети тыкали в небо пальцами: крылама в межсезонье, какая невидаль, какая радость, какое потрясающее событие…
        Дождь щекотал лицо. И с непривычки тяжело было дышать густым, влажным, каким-то слежавшимся воздухом.
        По веревочной лесенке он слез с седла, чувствуя себя мокрым и жалким. Вокруг толпились - на почтительном расстоянии. Смотрели, разевая рты. И никто не узнавал. Ни один человек, да Варан и сам узнавал немногих…
        - Где винтовой Загор? - спросил, обращаясь сразу ко всем. И крепче сжал зубы, готовый услышать: «Умер». Или: «Разбился». Как это бывало с ним в снах - только на этот раз не удастся проснуться…
        - Там, - замахало множество рук. - Это, у себя… на пружине… там… позвать?
        - Нет, - Варан покачал головой. - Жена его?
        И снова пережил длинную, тягостную секунду.
        - Там, - махали руки, радостно разевались рты. - Дома… Где ж ей быть…
        Варан воткнул в песок трость с острием на конце - знак крыламе, что следует ждать, не сходя с места. Зашагал к поселку - сквозь толпу; перед ним расступались, освобождая дорожку.
        - Господин, проводить? Дорогу показать? - наперебой предлагали незнакомые подростки, родившиеся уже после Варанова ухода.
        - Нет, - он мотал головой, не замедляя шага. - С дороги.
        Из толпы вдруг выскочила женщина, дородная, щекастая, в мешковатом сытушьем дождевике. Остановилась, на глазах бледнея, закрывая Варану дорогу:
        - Господин. Вы бы, это… Чего вам надо-то от винтового и жены его? Чем они перед князем, это, провинились? Они себе сидят тихонько, свое дело… Вы бы сказали, господин, а то не дело…
        И обвела взглядом толпу, будто ища поддержки. И нашла; кто-то закивал, послышалось ворчание:
        - Верно.
        - Сидят тихонько.
        - С чего бы, господин?
        Ворчали неуверенно, не поднимая глаз. Женщина все еще закрывала Варану путь: казалось, еще секунда - она расставит руки, пытаясь задержать его на берегу.
        Варан всмотрелся в ее круглое, бледное от волнения лицо.
        - Тоська, - сказал шепотом.
        Женщина содрогнулась. Уставилась ему в глаза. Тряхнула головой, как будто этот простой жест мог растрясти ее слежавшуюся память.
        - Это… вы кто, господин?
        - Пойдем, - сказал Варан, беря ее за руку. На этот раз она не посмела возражать.
        Они сидели вдоль стены, разинув рты, как зрители небывалого представления. Варан шагал от окна к окну, закрывая, задергивая и занавешивая, и любопытные, коростой облепившие дом, стонали там, снаружи, от разочарования.
        Он проводил ладонью по каменным скамьям, по столешнице, по печке. Эти прикосновения делали происходящее реальным, а незнакомые люди, глазеющие на него сквозь толщу прожитых лет, понемногу возвращали себе прежние имена: мать. Отец. Лилька и Тоська, обе грудастые и крепкие, о таких говорят «на кричайкином молоке». Мужья Лильки и Тоськи были незнакомые: во времена Варановой юности они, сопляки, гоняли по берегу и кидали камнями в тритонов, а теперь, повзрослев до неузнаваемости и даже слегка постарев, таращились на незнакомого горни с недоверием: брат? Это - брат?! Да не бывает таких братьев!
        И дети, Варановы племянники и племянницы. Их взгляды тянулись за ним, как ниточки сладкой смолы, куда бы он ни пошел. Детей было много, Варан никак не мог их сосчитать: два одинаковых подростка, Тоськины близнецы, девочка помладше, тоже Тоськина… или Лилькина? Три или четыре сопляка с горящими от счастья глазами. И почти взрослая девушка, настороженная, некрасивая и незнакомая - удалась, видимо, в отца…
        - Рассказывайте, - сказал Варан, усаживаясь наконец за каменный, покрытый испариной стол.
        Никто не посмел возражать. Никто не вздумал просить, чтобы он рассказал первый; отец принялся отчитываться - подробно, даже педантично, как перед начальством.
        Жили они неплохо. Девчонок выдали замуж, расширились, прикупили поле. Репс родит, слава Императору, сезоны хлебные, рабочих рук теперь много. Община разбогатела на три винтовых пружины. С подмастерьями беда: за последние пять лет разбилось трое. Все потому, что мальчишки и не успевают научиться. Или, может, на неудачу заклял кто. Варанов отец сам пока поднимается - но стар уже, спина болит, пальцы плохо гнутся, на себе мешки таскать тяжело. Лилькин и Тоськин мужья в винтовые идти не хотят - да и бабы не пускают, воют, боятся. А теперешний подмастерье, Кормоха, всем хорош, но выпивает. Смелый парень и задиристый, винт таких любит, но вот грешок за ним… За всем ведь не уследишь. Выпимши станет подниматься или, там, спускаться - все, придется от камней отскребывать, как тех троих, а жалко…
        Отец, увлекшись, говорил о пружинах, о мастерах с Малышки, которые берут за услуги слишком много и никогда не сдают работу вовремя, о том, что и с кем Кормоха пьет… Дети сопели, разглядывая Варана, младшим уже сделалось скучно. Мать молча смотрела, и ему странно было видеть этот взгляд в глазах незнакомой старухи.
        В дверь стукнули. Варан поднялся - поспешнее, чем следовало. Жестом остановил Тоську, рванувшуюся было открывать. Секунду помедлил. Отпер.
        На пороге стоял щуплый парень в надвинутом на глаза капюшоне, смотрел, дурашливо улыбаясь, снизу вверх:
        - Кормоха я… Подмастерье… Вот, пришел…
        В нескольких шагах от крыльца толпились любопытные. При виде Варана оживились, в воздух взметнулись шесть или семь указующих пальцев…
        - Входи, - сказал Варан.
        Сопящий от восторга парень ввалился в дом - в облаке пара. Варан окинул взглядом лица зевак под сытушьими капюшонами. Ее здесь не было; и, собственно, с чего он взял, что она должна быть здесь?
        Он вернулся. С приходом Кормохи в доме стало еще теснее. Зрители по-прежнему сидели вдоль стен, их восхищенные взгляды почему-то мешали Варану, не давали сосредоточиться.
        - Ужинать будем? - спросил он отрывисто.
        Замершая, как на картине, семейная сцена разбилась, задвигалась, ожила. Женщины взялись накрывать на стол. Дети носились из угла в угол, не в силах удержать возбуждения. Коротко прикрикнул отец; Лилька и Тоська в две минуты выставили за порог всю мелочь, кроме самой старшей девочки. Та по-прежнему сидела в углу, глядя на Варана со сдержанным страхом.
        Варан подозвал Кормоху. Посмотрел ему в глаза длинным цепенящим взглядом, почерпнутым из арсенала Его Незыблемости Императорского Столпа. Дурашливая улыбка, делавшая Кормоху необычайно привлекательным в глазах поселковых девушек, сползла с подмастерья, как чулок.
        - Еще раз выпьешь, - сказал Варан еле слышно, - еще раз пригубишь, отродье… Пусть я только узнаю… Лучше и не пробуй, клянусь Императором.
        Кормоха сделался белым, как облако, подсвеченное луной. Варан оставил его и подошел к отцу.
        - Скажи, - спросил небрежно, усаживаясь рядом на лавку. - Она… ты ведь помнишь? Нила… она все еще на Круглом Клыке или…
        Отец смотрел, не понимая.
        - Нила, - повторил Варан, презирая себя за внезапную слабость в голосе. - У нее уже внуки, наверное, - он нервно усмехнулся. - Где она живет?
        Отец мигнул, как будто все еще не понимая, о ком идет речь. Потом вдруг отвел взгляд. Варан повернул голову - рядом стояла мать.
        - Мама?
        - Вараша, - мать впервые за весь этот день назвала его домашним детским именем. - Нила не живет… То есть… Она тебя как проводила, и трех дней не прожила… Померла, и невесть отчего… А ты не знал.

* * *
        Крылама шла над облаками, и от каждого взмаха крыльев клубы пара под ней меняли очертания. Крылья взлетали, будто в приветственном жесте, и после секундной паузы опускались с резким свистящим звуком. Варан сидел в седле, откинувшись, позволяя ветру сушить залитые дождем волосы, одежду и лицо.
        Только что он улетел из поддонья, чтобы никогда не возвращаться. Он кружил и кружил над крышей нижнего мира, глядя, как тень летящей крыламы ныряет и выныривает в серой вате облаков. Кружил, пока не склонилось к закату солнце.
        Потом повернул к острову.
        На верхушке башни по-прежнему была взлетная площадка для птиц. Поколебавшись секунду, Варан решил, что, поскольку его могущество уже знает о визите посланника, то специального приглашения ждать не следует. Подставка сказал: «С тамошним магом можешь не встречаться», - в этих словах было пренебрежение, но не было запрета. А Варану необходимо было побывать еще раз в той самой комнате - в круглом доме Подорожника, где когда-то юный поддонок копировал на ракушку свою первую карту…
        Да будь она неладна.
        Крылама тяжело шлепнула о камень перепончатыми лапами: вот так, можно считать, постучались в дверь…
        Варан слез с седла и закрепил уздечку на веревочной лесенке - знак крыламе, что можно возвращаться на птичню. Птица поднялась, едва не сметя Варана крыльями; прикрыв глаза от ветра, он с минуту смотрел ей вслед.
        - Эй, господин посланник! Чего стоите? У меня все готово давно, с утра вас жду, любезный, вы уж давайте, спускайтесь…
        Люк, ведущий на крышу, был распахнут настежь. Его могущество стоял, высунувшись по пояс, на нем была белая рубаха с расстегнутым воротом, на толстой шее болталась золотая цепь толщиной в палец.
        - Спускайтесь, господин посланник, а то тут сидишь с этими провинциалами, скукотища, сил нет, да еще межсезонье… Милости просим!
        И веселый, громогласный, огромный как шкаф Императорский маг втянулся вниз, всем своим видом приглашая Варана следовать за собой.
        Едва ступив на лестницу, Варан почувствовал неладное. Спустился; огляделся, как слепой. В бывшей комнате Подорожника не осталось ни следа деревянных панелей, пола, потолка. Мраморные стены были занавешены гобеленами. В ковре, что лежал на полу, имелись дыры, протертые ножками кованых кресел. С потолка свисали хрустальные светильники на железных цепях.
        - Роскошно, правда? - спросил маг, почему-то польщенный растерянностью гостя. - И учтите - в такой глуши… Производит впечатление, правда?
        - Вы, наверное, все перестроили, - пробормотал Варан. - Пришлось менять все полностью… да?
        Его могущество добродушно махнул рукой:
        - А что было делать? Башенка-то после пожара… Уж не знаю, что и как с моим предшественником, но все тут сгорело дотла. Камни прокопченные - вот что мне досталось. Пришлось потрудиться… Кованые штучки местные, с Малышки возят, может, слышали? А гобелены с Осьего Носа, императорскими деньгами плачено, вот так. Прошу вас, господин посланник!
        Он хлопнул в ладоши. Посреди комнаты возник накрытый стол, ломящийся от угощений, причем, насколько мог судить Варан, самые изысканные яства соседствовали с обильной крестьянской едой. Его могущество улыбался; Варан, изображая удивление и радость, уселся в предложенное ему кресло.
        Подставка, конечно, знал про тот давний пожар. Вот что означали его слова: «С магом можешь не встречаться»…
        Его могущество снова хлопнул в ладоши, и ушастый кувшин с вином взлетел над столом, наклонился, наполняя кубки.
        Все требуют фокусов, когда-то сказал Подорожник. Как будто маг - это жонглер на ярмарке…
        Варан поднял кубок. На секунду усомнился - пить ли? В доме Лесного наместника он не пил ничего, кроме привезенной с собой воды…
        Он задержал дыхание и отхлебнул. Понял, что яда нет, и ощутил что-то вроде разочарования. Воспоминание о нескольких часах, прожитых в поддонье, метнулось, как агонизирующая лягушка. Замерло, придавленное волевым усилием. Варан улыбался, глядя в широко расставленные голубые глаза его могущества, улыбался и кивал.
        А маг разглагольствовал, размахивая руками, пуская фиолетовые молнии к потолку. Светильники над головой вспыхивали то голубоватым, то желтым. По натуре своей крестьянин, его могущество искренне радовался редкому случаю - подарить себя еще одному, совершенно новому человеку. Поделиться сокровенным. Пожаловаться на скуку. Развлечь с помощью магического искусства. Похвалиться. Побахвалиться. Расспросить о новостях.
        Он был огромен, этот играющий молниями ребенок. Он был чуть не на голову выше Варана и гораздо шире в плечах. От звука его голоса подпрыгивала посуда на столе. Варан понимал, как нелегко ему, на годы и годы запертому на Круглом Клыке, хоронить в себе жажду нравиться. Необходимость быть в центре внимания. Притягивать восхищенные взгляды.
        - …Двор?! Это называется княжеским двором? Нет, здесь есть две-три милые дамы… и только! Нет, господин посланник, если бы не сезоны - я умер бы от тоски. А в сезон здесь бывают такие интересные люди, такие блестящие дамы… И они ценят магическое искусство, о да, они ценят!
        И его могущество устраивал очередной парад летающих предметов.
        Сын бакалейщика, думал Варан, кивая в такт льющейся из мага речи. Так удивленный своим магическим даром, что и теперь, в весьма солидном возрасте, не может наиграться. Самый симпатичный, пожалуй, из всех виденных мною колдунов… За вычетом Подорожника, разумеется.
        - …Могущество магии! Недооценивают, да-да. Сколь многие сидят сложа руки, довольствуясь только тем, что могут что-то! Нет, тот может, кто делает, - так я рассуждаю. Я врачую… пока только прыщи и бородавки, но дело ведь в практике! Дайте мне время, говорю я им, и с помощью магии можно будет опреснять воду, поднимать продукты из поддонья, не прибегая к помощи этих их ужасных винтов… Оживлять мертвых, вот куда я смотрю! Дайте мне время, говорю я этим невеждам, и все будет!
        - Давно вы здесь? - спросил Варан.
        Маг запнулся. Посмотрел на Варана внимательно, как будто тот задал вопрос на чужом языке.
        - Несколько лет? - предположил Варан.
        - Двадцать три года, - сказал маг, будто сам себе не веря. Кувшин, кружившийся по комнате, упал на ковер и разбился, выплеснув красную лужу.
        - Ну, - быстро проговорил Варан, будто пытаясь загладить оплошность, - в масштабах жизни государства… совсем немного.
        - Господин Варан, - широко расставленные глаза его могущества смотрели печально и растерянно, - вам приходилось когда-нибудь чувствовать… что время льется на вас, как густое стекло? Поток расплавленного стекла… Вы знаете - знаете! - что прошло несколько дней… И вдруг - прошли годы… Годы. Вам приходилось?..
        - Сегодня, - сказал Варан.
        Оба замолчали.
        Солнце давно село. Занавески разошлись, открывая небо с медленно разгорающимися звездами.
        - Сегодня, - повторил Варан, глядя сквозь окно на желтоватую мерцающую точку, - я увидел время - воочию… И я еще кое-что увидел. То, что невозможно исправить.
        Маг посмотрел на свои растопыренные пальцы. Черепки кувшина потянулись друг к другу, слились. Лужа втянулась обратно в сосуд сквозь тихо икнувшее горлышко.
        - Невозможно, - тихо подтвердил его могущество. - Я бы тоже хотел повернуть время вспять… вернуть… кое-что.
        - Понимаю.
        Маг несколько секунд сидел, опустив плечи, и странно было видеть его молчаливым и подавленным. Потом он вздохнул, будто просыпаясь, плечи снова расправились, на лицо вернулась улыбка:
        - А… зачем вы приехали ко мне, господин посланник?
        - За архивом, - честно сказал Варан. - Я думал, тут что-то осталось… от вашего предшественника. Я не знал про пожар.
        - А-а, - маг кокетливо помахал рукой проплывавшему мимо блюду, и поджаренный рыбий хвостик сам прыгнул к нему на тарелку. - Вы знаете, местные пишут на ракушках… а ракушки, может быть, не горят?
        - Нет, - сказал Варан. - Тот, кто жил тут до вас, хранил все записи на бумаге. Он был нездешний и прожил тут совсем немного.
        Маг деликатно похрустывал рыбьими косточками. Молчал.
        - Скажите, - начал Варан. - Когда вы только прибыли сюда… пепелище и все такое…
        - Ужасно, - подтвердил маг с набитым ртом.
        - Когда вы впервые вошли сюда… чем тут пахло?
        Маг поперхнулся. Болезненно хмыкнул, вытащил рыбью кость, застрявшую в мякоти между зубами. Посмотрел на Варана укоризненно:
        - Здесь пахло гарью, господин посланник. Вот все, что я могу вам сказать.

* * *
        По уставу караульной службы сигнальные огни на острове следовало зажигать сразу же после заката. Тем не менее сгустилась темнота, Круглый Клык перестал существовать для глаз, а зажигать огни никто и не думал; наконец ленивая искра выползла из караульного помещения и, неторопливо покачиваясь, двинулась к берегу.
        Варан стоял на круглом балконе - перила починили, видимо, после пожара, и теперь на них можно было смело облокотиться. К ночи ветер улегся, но все равно холодало. Варан кутался в дорожный плащ, еще сырой после посещения поддонья. Мерцали звезды.
        Нила умерла, говорил себе Варан. И прислушивался к тому, что происходит в нем в ответ на эти слова.
        Ничего не происходило. Как будто все, что могло в Варане любить и жалеть, в одночасье онемело, отнялось. Когда-то он любил развлекать себя мыслью о том, что вот она забыла его, вышла замуж и живет счастливо и спокойно, у нее дети. Потом думал: у нее уже внуки… Эти мысли причиняли ему боль, но он снова и снова возвращался к ним. Как будто эта боль его оправдывала, искупала все случившееся в тот день, когда он оттолкнулся от пристани веслом. А Нила, разгоряченная, злая, кричала: ну и убирайся. Бросаешь меня - ну и бросай, я не умру, найду другого. А он даже не пытался убедить ее в сотый раз, что не бросает, но зовет с собой. Он предлагал ей лодку - одну на двоих, но ей не нужна была лодка. Она мечтала выйти замуж и жить с твердой землей под ногами. А он, оттолкнувшись веслом, ощутил малодушное облегчение: вот и все, и не надо больше никого любить…
        Если бы я знал, говорил себе Варан. Я бы остался. Я бы умер через полгода от тоски, но остался бы с ней…
        Или нет?
        Он не знал ответа на этот вопрос, и это было хуже всего. А может быть, у этого вопроса не было ответа; а может быть, только тот самый бродяга - Печник, Бродячая Искра, - знал его.
        Если ответ существует.
        Человек, зажигавший сигнальные огни, лениво двигался вдоль берега. Каждые двести шагов факел в его руках замирал, на секунду делался тусклее - и раздваивался; большой огонь плыл себе дальше, а малый, оставленный посреди темноты, разгорался, высвечивая камни вокруг. Варан смотрел; он знал, что видит всего лишь факел в руках нерадивого стражника, наблюдает предписанный уставом, но часто бессмысленный в межсезонье ритуал…
        Искра, ползущая сквозь темноту. Искра, оставляющая за собой редкие, разбросанные во тьме огоньки. Искра, которая множит свет, - в то время как ночь гораздо сильнее, и в свете нового пламени можно рассмотреть только лежащие рядом камни. И огни гаснут - мало топлива, копоть, короткий фитиль, недосмотр стражи. Но искра все равно движется - и оставляет, оставляет в темноте новые островки света…
        - Господин посланник!
        Варан готов был его убить - Императорского мага, так некстати выглянувшего из приоткрытой двери.
        - Господин посланник, вы лесенкой пойдете? У нас ведь на башню не принято летать, это вы уж, извините, не знали…
        Маг запнулся. Наверное, сам себя поймал на слове - «у нас не принято».
        Варан вспомнил винтовую лестницу, по которой он когда-то поднимался в сопровождении дознавателя Слизняка. Вспомнил старого князя, который так и не смог дойти до вершины. В самом деле, летая - и возя Варана вверх-вниз - Подорожник серьезно нарушал обычаи. То ли в характере у него было пренебрежение условностями, то ли ожидание приговора делает человека беспечным…
        Он посмотрел вниз. Каменная громада острова мерцала сигнальными огоньками.
        - Спасибо за угощение, ваше могущество, - сказал он заботливому магу. - Я буду благодарен, если на прощание вы дадите мне свечку.

* * *
        - Что это? - Подставка брезгливо потрогал носком сапога тускло звякнувший мешок.
        - Архивы. Традиционно - на раковинах.
        Подставка окинул взглядом ряд мешков, составленных у стены. Все архивы всех княжеских чиновников - Варан решил истолковать приказ Подставки буквально и привез даже лекарские рецепты. Князь Круглоклыкский чувствовал себя униженным, припертым к стенке; вот так и рождаются бунты, думал Варан, глядя в его пятнистое от гнева лицо…
        - Ваша Незыблемость! Ту часть архивов, которая не вызовет вашего интереса, было бы разумно поскорее вернуть на остров.
        - Ты указываешь мне, землемер?
        - Я вырос на Круглом Клыке, Ваша Незыблемость. Архивы суда, где содержатся описания преступников, могут сохранить кому-то жизнь - в сезон, когда остров полнится разбойниками, а стража, борясь с грабежами, хватает всех подряд.
        Подставкины ноздри затрепетали, на секунду сделавшись похожи на два уродливых цветка:
        - А-а… Здесь где-то есть отчеты и о твоих похождениях? Разбой, фальшивые деньги?
        - Конечно.
        - Любопытно было бы… - начал Подставка и оборвал сам себя: - Я знал, что ты вернешься. Хотя ты сам, наверное, несколько раз всерьез думал, что не вернешься.
        - Мою поездку в Лесной удел нельзя назвать победой.
        Его Незыблемость хохотнул:
        - Там уже новый наместник… Отправил, кого не жалко. Все равно через несколько месяцев менять…
        Подставка развернулся, подняв ветер полами длинного одеяния. Отошел к столу, где на железном блюде лежали два перстня, - золотой с красным камнем и серебряный с черным.
        - У того мальчишки тоже был перстень, - сказал, будто сам себе. - Свидетельство о смерти Зигбама будет представлено Императору - это хуже, чем труп, но лучше, чем совсем ничего. Жалко, что не смогли снять перстень с Лереаларууна…
        - Вас это так волнует?
        - Да, землемер. Меня волнуют пропавшие без вести маги.
        - У вас есть свидетель его смерти. Я.
        - Очень хорошо, - в голосе Подставки явно прозвучал сарказм. - Очень удачно. Старина Зигбам выходит виноватым во всем. В бытность свою на Круглом Клыке он готовился посягнуть на Империю при помощи фальшивых денег. Спешный перевод в Лесной удел спутал его планы. Не прошло и трех лет, как в лесах объявился первый «сын Шуу»…Все это время Зигбам поддерживал мятежников - в большей или меньшей степени. В последние несколько месяцев он открыто перешел на их сторону, устроил ловушку для отряда. Гордина Золотые Крылья, победил… После чего пошел прогуляться в холмы, прилег на камешек и мирно умер.
        - Слуги и помощники наместника, судья, комендант…
        - Всех допросили, успокойся. И показания можно трактовать как угодно: может быть, это наместник водился с разбойниками, а маг старался его удержать. Или наоборот. Или они просто грызлись за кусочек власти.
        - Если речь идет о докладе Императору…
        - Мальчик мой, доклад Императором уже принят, Император спокоен и доволен, может быть, даже наградит тебя какой-нибудь золотой пуговицей…
        Подставка брезгливо, двумя пальцами, взял со стола золотой перстень Зигбама. Поднес к лицу. Понюхал.
        - Возможно, ты совершенно напрасно притащил с Круглого Клыка все эти смешные ракушки, - проговорил, вертя перстень перед глазами. - А может, и нет… Во всяком случае ты сделал все, что я тебе приказал. Что ж, и вправе рассчитывать на благодарность…
        Варан молча поклонился. Подставка спрятал оба перстня в карман. Обернулся к собеседнику, уставился ноздрями ему в лицо:
        - Что там произошло? На Круглом Клыке?
        - Я не знаю. Пожар в башне случился после моего отъезда - как раз перед прибытием очередного Императорского мага…
        - Нет, я спрашиваю, что произошло с тобой. Ты изменился. Я пытаюсь понять почему.
        - Я получил известие о смерти девушки, которую когда-то любил. Все мы рано или поздно получаем такого рода известия… Проницательность Вашей Незыблемости не знает границ.
        - Зубы-то не скаль, - порекомендовал Подставка, хотя на лице Варана не было ни тени улыбки, и губы он держал плотно сомкнутыми. - С тобой случилось что-то еще - может, связанное с этим известием, а может, и нет.
        Варан склонил голову:
        - Возможно. Человек, вернувшийся на родину много лет спустя, иногда позволяет себе кое-какие мысли, открытия…
        - И решения, - сказал Подставка.
        Варан вежливо удивился:
        - Решения?
        - Сядь.
        Варан опустился в кресло, покрытое шкурой донного дракона. Звякнули чешуйки.
        - Я обещал рассказать тебе о Бродячей Искре, - сказал Подставка. - Ты знаешь, как важно для Императора знать, сколько в Империи магов, что они могут, где обитают, чем занимаются…
        - Я знаю.
        - Ты знаешь, что Императорскому Столпу подчинена специальная служба, собирающая слухи и сплетни, выискивающая магов - детей и подростков - и дающая им надлежащее воспитание и образование, чтобы, повзрослев, они могли поступить на императорскую службу? Не я завел эту службу, и даже не мой предшественник…
        - Я догадываюсь, - сказал Варан.
        Подставка прошелся по комнате. Взялся за крайний слева мешок, подтащил его ближе к столу, взялся развязывать веревку, но сломал ноготь. Раздраженно махнул рукой. Мешок подпрыгнул и расползся по швам. Круглоклыкский архив со звонким шорохом хлынул из щелей: мелко исписанные перламутровые раковины. Треснувшие и целые. Гладкие и с обломанными краями.
        - Если бы нам удалось выследить Бродячую Искру, - пробормотал Приставка, разглядывая свою руку, - вообрази, как бы мы упростили себе жизнь… Мы могли бы выпекать таких магов, как нам нужно. Они бы рождались в срок - в них не было бы недостатка и не было бы и избытка. Можно было бы награждать верных, давая возможность их детям рождаться магами… Для этого нужны были бы кучка кирпичей и глина. И Бродячая Искра, который стал бы Оседлой Искрой и жил бы, как Император… да простит Император мою непочтительность. Всего-то несколько печей, сложенных в течение года…
        - А как же счастливые дома? - спросил Варан. - Те, где он развел огонь?
        - Помолчи…
        Подставка осторожно разровнял рассыпанные по полу раковины. Наступил на одну; та с треском разломилась.
        - Осторожнее, - сказал Варан.
        Подставка присел на корточки. Потянул носом. Провел ладонью над россыпью раковин, взял одну, поднес к глазам:
        - Забавно…
        И надолго замолчал. Широкое лицо с черными жерлами ноздрей то освещалось перламутровыми бликами, то снова пропадало в темноте.
        Варан молчал тоже. Императорский Столп ворошил историю его родины - иногда скучную, иногда страшную, обыденную, тайную. Где-то там было записано о рождении отца и его женитьбе на матери, о рождении Варана, Лильки и Тоськи. Где-то там хранилось прошение общины в пользу молодого поддонка, который никак не мог быть причастен к разбою, потому как сезон для поддонков свят… Там лежали в куче других документов донесения дознавателя Слизняка. И запись о смерти Нилы.
        - Дивные дела творятся на этом островке, - пробормотал наконец Подставка. - Сезон, сезон… А в межсезонье, что же, ничего не происходит?
        - Ничего.
        Подставка поднялся. Щелкнул пальцами; расползшиеся по кабинету раковины снова влились в мешок, и прорехи на его боках затянулись, как раны.
        - Ваша Незыблемость, - тихо спросил Варан. - Вы никогда не заставляли котлеты, например, прыгать вам в рот?
        Подставка дернулся. Посмотрел на Варана почти со страхом, почти с ненавистью; Варан испугался этого взгляда, как не боялся открытых обещаний запытать. Ждал, что Подставка крикнет сейчас: «Рыжий!», из ниоткуда явится палач, и тогда придется драться хотя бы за то, чтобы умереть достойно…
        Подставка отвел взгляд. Мрачно ухмыльнулся:
        - Перестань…
        Уселся на свое место. Сложил ладони:
        - По-твоему, кто такие маги?
        - Люди, приведенные в этот мир, чтобы расширить его границы. Те, кому дано сверх меры. Те, кто несет новое - из-за грани сущего.
        - Я, по-твоему, расширяю границы мира?
        - Нет. Вы устроились в данных границах… В тех, что были до вас.
        - А почему?
        - Это ваш выбор.
        - А Зигбам… нет, по-другому поставим вопрос. Ты видел хоть раз в жизни мага, который «нес», по твоему выражению, что-то из-за границ сущего?
        - Я видел одного, который хотя бы пытался. Который, может быть, и смог бы. Если бы прожил подольше.
        - Лереаларуун?
        - Да.
        Подставка сморщил короткий нос, будто собираясь чихнуть.
        - Почему ты спросил про котлеты? Тебя тоже раздражает, когда магическую силу, необъяснимую, священную, данную избранным… используют для пошлых фокусов?
        - Да.
        - Разве это твое дело - кто как применяет свой дар?
        - Не мое. Совершенно.
        - Тогда зачем ты задаешь глупые вопросы?
        - По недомыслию, Ваша Незыблемость. Исключительно по недомыслию.
        Подставка принюхался. Хмыкнул:
        - Думаешь, ты умнее всех? Маг рождается, чтобы нести в мир неведомое… Почему же маг не всемогущ? Почему я не смог отыскать Бродячую Искру, когда он был так мне нужен? Почему я не могу малого - истребить разбойников в Лесном уделе… Переловить сыновей Шуу, сколько бы их ни расплодилось… Почему я не смог…
        Он оборвал сам себя. Поднялся. Подошел к следующему мешку. Не касаясь его руками, заставил развязаться и вывалить содержимое на середину комнаты.
        Снова звякнула, растекаясь, россыпь исписанных ракушек.
        - Мы заставляем камни летать по воздуху, - пробормотал Подставка. - Зажигаем огонь взглядом… Ты, конечно, не знаешь. Я родился на Россыпи накануне большой засухи. Отлично помню, хоть был очень мал. Мои братья смеялись, когда я заставлял их башмаки танцевать по комнате. И, смеясь, умирали от голода. Понимаешь?
        - Нет.
        - И я не понимаю. Цена моего дара? Что такое я должен был нести в мир, если не смог сотворить для них кусок хлеба?
        - Может быть, по малолетству…
        - Нет, Варан. Магический дар непостижим и не подвластен никому. Ты сходишь с ума оттого, что понимаешь - вот граница твоих возможностей и за нее не выпрыгнешь, как ни старайся. Ты называешься Могуществом и ежесекундно осознаешь, до чего ничтожен…
        Воцарилась тишина, нарушаемая звяканьем ракушек. Подставка сидел перед ними на корточках, принюхивался, водил рукой, просматривал избранные записи. Лицо его то освещалось, то уходило в тень.
        Варан не осмелился спросить, что стало с семьей Императорского Столпа, тогда еще подростка, когда его разыскали в провинции и увезли, чтобы «дать соответствующие воспитание и образование». Известное дело, что стало. О том давнем голоде на Россыпи до сих пор ходят страшные сказки…
        - Никто из людей не понимает до конца, как чудовищен мир, - пробормотал Подставка. - Вы - как животные в шорах, бредущие по краю бездны. А мы видим и видим, как мир сползает вниз, волосок за волоском… И ничего не можем изменить. Остается делать императорские деньги, бороться за власть и показывать фокусы…
        - Ваша Незыблемость, - тихо сказал Варан. - Вы когда-нибудь пытались сотворить птицу? Не крыламу - маленькую. Чтобы она вывела птенцов…
        - Ты мне не веришь, - сказал Подставка.
        - Верю. Но Лереаларуун говорил мне…
        - Он был мальчишка. И ты был мальчишка. Что он еще говорил тебе?
        Голос Подставки обрел опасную мягкость. Варан опомнился.
        - Он показал мне карту. Первую карту в моей жизни. Мы говорили, как водится, о далеких землях, дорогах, странствиях… Для меня, с рождения запертого на каменном островке, это было очень важно.
        - Это не все. Он еще что-то тебе говорил. Называл другие свои имена…
        - Подорожник.
        - Что?
        - Я звал его Подорожником. По его просьбе.
        - А-а, - протянул Подставка, разглядывая очередную ракушку. - Младенца женского пола передать на воспитание отцу на остров Малышка… Болезнь кузины князя Круглоклыкского Ремии считать острым расстройством живота… Подробности происшествия держать в строгом секрете… Ты говорил, твоя невеста была полугорни?
        - Я не знал, - сказал Варан после длинной паузы.
        - Что?
        - Что она родственница князя…
        - Может, это не она? Здесь нет имени.
        - Горни и поддонки не так часто сходятся… По крайней мере у нас на островах.
        Подставка небрежно бросил раковину в общую груду. Потер ладони:
        - У меня на столе лежит карта… Посмотри, пожалуйста.
        Варан поднялся с кресла, покрытого шкурой донного дракона. Пересек кабинет, стараясь не наступать на рассыпанные ракушки. На столе Подставки в самом деле лежала карта - это не была работа Варана, он не помнил такой работы. Довольно точная карта центральных провинций, вышитая на шелке.
        - Присмотрись, - сказал Подставка.
        Варан наклонился ниже. На карте вышиты были огоньки, разбросанные по полям и лесам без видимой системы. Красная точка, три языка пламени. Тончайшая работа - вышивалось, вероятно, под увеличительным стеклом.
        - Это дома, где родились маги, - сказал Варан.
        - Да.
        - Там были новые печи, сложенные некоторое время назад проходившим мимо бродягой-печником…
        - Не обязательно. В некоторых домах были старые печи, сложенные, в самом деле, чужим человеком, но хозяева дома утверждали, что знают его, - он жил в соседнем поселке… Или нанимался на зиму работать…
        - Но его ни разу не удалось застать. Говорили - он ушел…
        - Или - он умер.
        Варан поднял голову. Подставка смотрел на него дырами черных ноздрей.
        - Ваша Незыблемость, - тихо спросил Варан, - вы должны знать, кто сложил печь в вашем доме.
        - Мне было шесть лет, когда меня забрали из вымирающего поселка. В то время я не задумывался о бродягах и печах. А позже - не у кого было спросить.
        Он щелкнул пальцами. Раковины сползлись обратно в мешок.
        - Я искал Бродячую Искру, Вараша, - сказал Подставка. - И не только я. Много лет все шпионы Империи искали Печника…
        - Затем, чтобы посадить его в клетку и плодить магов по своему разумению?
        - С разными целями. Здесь, в этом кабинете, передо мной стояли пять или шесть претендентов… людей, которые утверждали, что в доме, где они зажгут огонь в печи, навеки будут мир и счастье. А в доме, где они сложат очаг, родится маг…
        - Они были самозванцы?
        - Разумеется. Сколько раз мои гонцы нападали на след! Сколько крылам теряли перья, носясь взад-вперед между мной и моими шпионами! Сколько раз мне присылали подробное описание - всякий раз новое…
        - Что вы хотите сказать?
        - То, что ты боишься услышать. Бродячая Искра - метафора, Варан. Расхожий образ. Мечта о добре. Всякому приятно знать, что в темноте ходит кто-то - и оставляет свет… И носит с собой ответы на самые важные, самые больные вопросы…
        Варан вспомнил огни на Круглом Клыке. От собранных в мешок ракушек на полу осталось немного песка, ниточка сухих водорослей, острые перламутровые осколки.
        - У меня так много вопросов к Бродячей Искре, - прошептал Подставка. - Я хотел бы… да. Я допросил бы его по всем правилам и узнал почему…
        В глазах его метнулся желтый безумный огонек.
        - Вряд ли он позволил бы допрашивать себя, - сказал Варан.
        - Его нет! - рявкнул Подставка. - Ты, я, Лереаларуун - размечтались, только и всего. Его нет и никогда не было, это сказка, ты давно это понял, только боишься себе признаться.
        - Нет.
        - Варан, - устало сказал Подставка. - Если только ты… позволишь себе… предать меня и уйти - я предупреждаю… что разберу тебя на части. Ты хороший работник, и ты мне дорог, но если сделаешь, что задумал… я тебя предупредил. Ты слышал. Да?
        - Разумеется, Ваша Незыблемость, - Варан низко поклонился. - Вы предупредили. Я слышал.
        Подставка долго смотрел на него. Потом прикрыл глаза.
        Двери кабинета разъехались, приглашая отправляться восвояси.
        Глава третья
        - Пустите на ночлег, добрый хозяин.
        - Император с тобой. У нас тесно.
        - Замерзну ведь.
        - Ступай к соседям. Иди-иди, нечего тут…
        Варан отошел.
        Ветра не было. С темно-синего неба потихоньку, будто раздумывая, опускались снежные хлопья. Варан давно заметил, что поодиночке снежинки здесь не летают - только роями, вроде пчелиных.
        Дома здесь строили из снега.
        Если бы Варану когда-нибудь такое рассказали - не поверил бы, даже после Степи, даже после Россыпи, пожалуй, не поверил, что можно годами, поколение за поколением, жить в таком вот снежном доме. Обледеневшие кирпичи покрываются копотью, дома стоят уже не белые - рыжие, ноздреватые, но все такие же крепкие. И вокруг огня, горящего в очаге, можно сидеть хоть нагишом - не будет холодно.
        Варан переступил с ноги на ногу. Звук снега под его подошвами показался оглушительно резким: поселок жил в совершенной тишине. Поднимались к небу прямые, подсвеченные снизу дымы. Заборов не было - только бесформенные сугробы перед каждой дверью, большие и малые. Вот подойдет недобрый человек - из сугроба высунется черная клыкастая морда, и недобрый человек мигом свои недобрые планы позабудет.
        Холодало. С трудом передвигая ноги, Варан подошел к следующей двери. Предусмотрительно остановился подальше от сугроба. Звякнул в подвешенный на шесте ледяной колокольчик.
        После долгой паузы полог на двери отодвинулся. Выглянул мужчина - голый до пояса.
        - Пустите на ночлег, добрый хозяин, - сказал Варан, с трудом разлепляя губы. - Замерзаю.
        - Заходи, - сказал хозяин, и Варан ушам своим не поверил - Что стал? Заходи, ладно… Ша, Дружок!
        Черная клыкастая морда, показавшаяся было из сугроба, втянулась обратно.
        Варан пригнулся в дверях. Сразу за пологом начиналось тепло; это было сравнимо, наверное, с появлением на свет. Варан замер, не желая пропускать ни мгновения этой новой, темной, теплой жизни.
        - Ты кто такой? - спросил в темноте хозяин.
        - Путник.
        - Вижу, что путник… У нас тут вообще-то не ходят. Неподходящее место для бродяг. Мерзнут в сугробах, жалко их… Заходи.
        Дом был устроен, как витая ракушка, - коридор вел по спирали, все суживая круги. Сквозь снежную стену показался желтоватый теплый свет; еще через несколько шагов Варан оказался в комнате, большой и круглой. Посередине стояла печка, рядом - свеча на деревянном настиле. И сидели, прижавшись друг к другу, женщина и две девочки - очень легко одетые, младшая - в одной коротенькой юбчонке.
        - Император с вами, здравствуйте, - сказал Варан, неуклюже кланяясь. - Вот… Чуть не замерз.
        В доме было тихо - даже тише, чем на улице. Даже огонь потрескивал приглушенно; трубы не было, над очагом зияла дыра в высокой снежной крыше, и сквозь дыру посверкивали звезды.
        - Шкуру-то снимай, - сказал хозяин, усаживаясь рядом с женой. Кожа на его плечах, груди и животе была голубовато-белой и резко контрастировала с румяным, почти коричневым лицом.
        - Сейчас, - Варан виновато улыбнулся. - Пальцы отогреются…
        - Ты подмерз, что ли? - спросил хозяин и обернулся к жене: - Малушка… Дай ему выпить.
        Варан наконец-то стащил с себя меховую куртку, сшитую в одно целое со штанами и валенками. Старшая девочка в полотняном платьице поднесла глубокую тарелку с дымящимся питьем; понюхав зелье, Варан снова вспомнил Подорожника. «Я тебя не отравлю… Но местными травками тебя выхаживать не один месяц, ты уж извини…»
        Иногда Варану казалось, что он помнит каждое слово из тех давних разговоров. А иногда воспоминания смазывались - он не мог вспомнить, как выглядит Круглый Клык с моря, и никак не мог увидеть лица матери. Наверное, потому, что в голове у него смешались две картинки - настоящая мать и та незнакомая пожилая женщина, смотревшая тоскливо и тревожно…
        - Спасибо, добрая хозяйка. Император вас сохрани…
        - Садись, отец, - женщина улыбнулась. - По всему видать, ты человек бывалый и вежливый.
        Варан присел на краешек деревянного настила. «Отец»… Может быть, у него борода в инее?
        Перед ним поставили миску с похлебкой. На поверхности плавали золотистые кружочки жира; Варан ел, празднуя каждую ложку, как длинный год счастливой жизни.
        Девочки смотрели с двух сторон. Чего-то ждали. Переглядывались. Сопели. Они вовсе не были похожи на маленьких Лильку и Тоську - те были светленькие, веснушчатые и щекастые, а эти - щуплые, черноглазые и черноволосые. Но Варану казалось, что Лилька с Тоськой точно так же сопели бы, переглядывались и ждали чуда от неизвестного человека, пришедшего из ночи и скоро уходящего обратно в ночь.
        Он подумал, что Лильки и Тоськи не существует. Есть две толстые стареющие женщины, счастливые, может быть, со своими детьми и мужьями, с репсовыми полями, рыбой и сытушьим промыслом. И ожидающие сезонов не с замиранием сердца, как в детстве, а с усталостью и тревогой, как бы побольше заработать…
        - Спасибо, - повторил он, отодвигая пустую миску.
        - Издалека идешь? - хозяин подкинул поленце в огонь.
        - Издалека. Острова, Побережье, Осий Нос, Лесной удел, Огненная земля, Россыпь, Степь, Столица, Безземелье…
        - Да ну, - не поверил хозяин.
        Варан улыбнулся:
        - Жизнь длинная… А на одном месте я почти и не сидел - там пару лет, здесь пару лет… и снова в дорогу.
        Слипшиеся рои снежинок влетали в отверстие на потолке, таяли и превращались в пар, редко-редко падая на руки большими теплыми каплями.
        - Может, закляли? - тихо спросила женщина.
        - Может, - согласился Варан.
        Хозяин с хозяйкой переглянулись. Варан, наконец-то оттаявший, вдруг понял, что они не просто любопытствуют. Они знают что-то, связанное с визитами бродяг, какая-то история случилась совсем недавно… А может, им просто кто-то рассказал…
        Руки снова стали мерзнуть. Проснулся давний страх, бредовое предположение: Подставка достал его здесь, на краю света. После стольких лет игры в кошки-мышки. После поединка не на жизнь, а на смерть, когда на стороне одного - магия, деньги, шпионская сеть, щелкуны, крыламы и жажда мести, а на стороне другого только хитрость и умение затеряться в толпе…
        Два долгих года он жил в Столице - в ремесленных кварталах - под носом у Императорского Столпа. Резал по дереву и даже немного разбогател. Простой трюк, возможно, спас ему жизнь: он угнал крыламу, но не приписанную к императорской птичне, а залетную, из какой-то далекой провинции. Отлетев совсем немного от Столицы, он спешился и дал птице свободу, и она, конечно, полетела домой, увлекая за собой погоню, в то время как Варан потихоньку вернулся в муравейник у подножия вулкана и в тот же вечер нанялся подмастерьем. За два года, пока перетряхивали провинции, так оброс бородой, что и Лика, однажды встретив его на базаре, не узнала…
        В тот день он стал по-настоящему счастлив. Единственной мыслью, омрачавшей ему побег, - кроме страха быть пойманным, разумеется, - была мысль о будущем Лики. Незадолго до своего исчезновения он шумно прогневался на нее - так, чтобы каждый слуга знал, что она ему неугодна. На бедную девушку было жалко смотреть, но Варан знал, что делает. Знакомый чиновник добыл Лике документ и устроил горничной к какой-то купчихе, о которой говорили, что она справедлива. Варан опасался, что после его побега мстительный Подставка достанет ее даже в доме купчихи; день, когда он встретил Лику на базаре, живую и здоровую, оживленно торгующуюся с рыбником, стал днем большого праздника.
        Тем временем в городе участились облавы - кого искали, не говорилось, но среди схваченных подозрительно часто попадались мужчины Варанового роста и возраста. Поразмыслив, он решил, что дела его в Столице закончены, однажды ушел из города, миновав оба кордона, - пронырнул под скалами и прицепился к канату, свисающему с борта отходящего от пристани корабля. В открытом море его заметили и подняли на борт; Варан заплатил за проезд - при нем были деньги в специально сшитом нательном кармане - и честно объяснил капитану, что прибег к хитрости, чтобы миновать таможенный досмотр.
        Его высадили на Осьем Носу. Он снова был голоден, легок и чувствовал себя молодым. Ему казалось, что Подставкина решимость поймать во что бы то ни стало беглого «землемера» ослабеет с годами. Он недооценил Его Незыблемость Императорского Столпа.
        Он выбирал самые людные, самые привольные для бродяг места и никогда не ночевал две ночи под одной крышей. Ему наступали на пятки, за ним гнались, ему расставляли ловушки. Сколько указов о собственной поимке Варану довелось видеть развешанными на столбах! Сколько несчастных бедолаг, чем-то похожих на него, стражники перетаскали в столицу, к Подставке в кабинет!
        Он попытался пробиться в Лесной удел, но по дороге понял, что не дойдет: в лесах свирепствовали карательные отряды. Бродяг хватали всех без разбора, не глядя уже на внешность и возраст; Варан нанялся подмастерьем на этот раз к сапожнику и прожил оседло долгих три года. Он кроил и тачал, а внутри нарастало ощущение, что время течет сквозь него, как сизое расплавленное стекло. Он не найдет Бродячую Искру, сидя в мастерской с веером гвоздей во рту. А жизнь не бесконечна.
        Сапожник был очень доволен подмастерьем и много раз предлагал ему остаться, жениться, войти в долю; Варан ушел однажды весной, так и не сумев объяснить ему, чего ищет.
        И он снова бродил, расспрашивал, разводил огонь в очагах - там, где ему это по традиции предлагали. Как ни могуч был Подставка, но всемогущим он не был. Между ним и Вараном вставали горы и простирались степи, Империя велика, традиция живуча, а стражники тоже люди и устают от бесплодных поисков…
        Но Подставка помнит все. И вполне возможно, что совсем недавно в снежном селении были гонцы, предлагавшие деньги за пойманного бродягу, большие деньги за немолодого бородатого бродягу и немыслимые деньги за бродягу, который станет болтать о далеких странах…
        Варан подобрался. Ему во что бы то ни стало надо переночевать под крышей - ночью снаружи просто нечем дышать от мороза. Впрочем, и хозяин никуда не пойдет среди ночи, дождется утра. А там посмотрим…
        - Что ты, добрый человек? - спросил хозяин. - Поплохело тебе, что ли?
        - Нет, - Варан заставил себя улыбнуться. - У вас тут, я погляжу… редко чужие заходят, правда?
        Они снова переглянулись. Нет, определенно дело нечисто, Подставка дотянулся-таки жадными ручонками, и очень жаль, что между Вараном и его свободой оказались эти милые в общем-то люди…
        - У нас был гость две недели назад, - сказала старшая девочка. - Путник. Чудной такой… похожий на вас. Огонь попросил разжечь. Вот чудной.
        - Путник? - тупо повторил Варан.
        - Да, - кивнула на этот раз хозяйка. - Сказал, такая традиция. Правда?
        - Правда, - пробормотал Варан, переводя взгляд с одного лица на другое. - А больше никого не было?
        - Кого же еще, - улыбнулась старшая девочка. - У нас тут сильно не побродишь… А он - ничего, бывалый… У него такая штука, «искра» называется, такое огниво маленькое, не надо щелкать-щелкать, и бить, и раздувать, а надо просто «щелк!» - и огонек.
        Варан сунул руку в кожаный карман на поясе. Вытащил «искру». Показал девочке:
        - Такая?
        - Да! - она подпрыгнула от возбуждения, и румянец подпрыгнул на тонких щеках.
        - Это штука с побережья. Там у всех такие есть.
        Младшая девочка округлила рот колечком, но так и не осмелилась ничего сказать.
        - Тебя как зовут-то? - спохватилась хозяйка. - А то прежний наш гость, стыдно сказать… имени не спросили. Болтали чуть не всю ночь, утром он ушел, тут-то и спохватились: имени… не знаем.
        - Меня зовут Варан, - сказал он, глядя ей в глаза. Глаза мигнули. Она никогда раньше не слышала этого имени, оно показалось ей забавным:
        - Баран?
        - Варан.
        - А-а… Ну… Варан, значит. Просто мы как услышали, что ты на одном месте не сидишь, всю жизнь по дорогам… Он, которого мы имени не спросили, тоже так. Он рассказывал о чудесах всяких, о магах, о заклятиях, вот я и подумала: может, заклял кто? И его, и тебя?
        Это не ловушка, подумал Варан без особой, впрочем, уверенности. Если ловушка, то уж больно хитрая. Нечеловечески…
        Белые стены блестели изнутри. Тонкий слой снега таял и скатывался капельками, и застывал сосульчатым узором. Свечка отражалась в оплывающей ледяной пленочке, и казалось, что стены и потолок светятся. Истоптанная хвоя на полу наполняла комнату запахом леса.
        Снаружи послышались шорох, поскребывание, буханье раскидываемого снега. Хозяин быстро глянул на жену:
        - Ты выставила?
        - Конечно.
        Снова замолчали. Прислушались; рядом с домом шорох и скрип прекратились на минуту, потом удалились в сторону соседей.
        - Что это? - спросил Варан.
        - Снежный крот, - отозвалась хозяйка, удивленная, как можно не знать таких вещей. - Улицы чистит, дороги… Жиром топленым его кормим, так он и старается. В плошке всегда оставляю…
        - А если пустая плошка?
        - Навредить может, - хозяйка сняла с огня чайник, разлила кипяток по деревянным кружкам. - У Дровяков в прошлом году полдома снес - за жадность свою поплатились.
        - Не за жадность. Лунька просто забыла.
        - Ага, забыла… Пять раз подряд?
        - А ты… - начал хозяин, постепенно раздражаясь. И вдруг оборвал сам себя; замолчал. Засопел, как сопели перед тем девчонки, только громче.
        - Я сегодня видел снежного крота, - признался Варан. - Только я не понял, что это. Едва успел убраться.
        - Это тебе повезло, он не голодный был, - сказала хозяйка.
        Хозяин сопел все тише. Его дыхание да деликатное потрескивание огня - а больше не было никаких звуков. Девчонки сидели, как ледяные статуи.
        Варан прикрыл глаза. В последние годы он изменил тактику и уже не искал новорожденных магов. Попросившись на ночлег, он прежде всего пытался понять: применимы ли к жителям гостеприимного дома понятия «мир» и «счастье»? Очень скоро стало понятно, что «счастье» до того расплывчато, а «мир» до того непрочен, что невозможно подчас определить, есть они или нет…
        - Тот путник… Которого вы имя спросить забыли… Он старый?
        - Да постарше тебя…
        - Одну ночь ночевал?
        Хозяин кивнул:
        - Одну… До утра рассказывал сказки. Мы даже девчонок спать не гнали - до того занятно. Про два мыса, Осий Нос и Кремышек, а между ними Порог. Когда вода отступает - внутреннее море само по себе теплое становится, мелкое, цветет… А когда вода прибывает - внутреннее море и внешнее сливаются и вместо Порога делается Шея…
        - Перешеек, - шепотом поправила старшая девчонка.
        - Да… А на тех землях тоже люди живут и торгуют, когда через шею эту… через перешеек… корабли ходят. Да. Ты такое слышал?
        - Я там был, - сказал Варан.
        - Правда?!
        Варан вздохнул. На этом самом Кремышке его чуть не поймали - лет пять назад.
        - Он, выходит, обошел всю землю? Так он говорил?
        - Всю Империю да еще околицы…
        - А зачем? Чего искал?
        Хозяйка рассмеялась, сделавшись сразу на десять лет моложе:
        - А кто же вас знает, что вы ищете… Бывает, живет себе человек, все у него есть, а его ведет. Он выходит на дорогу, и…
        Глаза ее заблестели. Она еще хотела что-то сказать, но посмотрела на мужа и вдруг смутилась.
        - У нас сосед был, так он тоже повелся, - проворчал хозяин. - Мир, говорит, повидать. Напился на ближней ярмарке и замерз. Всего-то и мира повидал, что полторы дороги.
        Снова сделалось тихо. Младшая девочка зевнула.
        - Спать пора, - нерешительно заметила хозяйка. - Что же… Ты так ничего и не расскажешь?
        Под утро они заснули. Варан лежал на шкуре морской козы, густой и жесткой, пахнущей, как в детстве, водорослями. Смотрел сквозь дыру в потолке, как светят звезды.
        Очаг отлично держал тепло.
        У Варана было четкое ощущение, что он у цели. Пусть таинственный путник ушел отсюда две недели назад - но ведь не год назад, не пять лет; бродяга не медлит, но и не торопится. То, ради чего Варан бросил Нилу, то, ради чего он позже бросил высокий пост и коридор в сто пятнадцать шагов, ради чего он рискнул жизнью, смертельно оскорбив Подставку…
        «Никакой бродяга не может знать смысл сущего, - сказал Подставка за несколько дней до Баранова исчезновения. - смысл сущего находится за его пределами, а бродяга - часть нашего мира…»
        Варан, поглощенный приготовлениями к побегу, ничего не ответил Императорскому Столпу. К тому моменту ему было совершенно ясно, что маги, обычные обитатели привычного мира, носят на себе знак извне - и либо умеют быть достойными его, либо, что чаще, не умеют. А Бродячая Искра бессмертен, он появляется и исчезает, когда ему вздумается; что, если его человеческое обличье - зримая тень кого-то, находящегося «за пределами сущего»?
        Наступило утро. Небо оставалось по-прежнему темно-синим, но по всему поселку вдруг завыли, зашипели клыкастые стражи в сугробах - каждый второй по кличке Дружок.
        - Вот и здрасьте, - пробормотала хозяйка. - Эй, девки…
        - Пусть поспят, - сонно отозвался хозяин. - Только глаза закрыли, вот… Вот эти россказни-то ночные…
        За ночь остывшие стены сделались матовыми, и зажженная хозяйкой свечка тускло горела в одиночестве. Хозяин, сопя, подбросил топлива в печь.
        Небо над очагом чуть посветлело.
        Забулькала кипящая вода, в полутьме возник тошнотворный запах рыбы.
        Варан поднялся. Навестил отхожее место снаружи, у самых дверей; замерз и долго отогревался, пристроившись рядом с печкой.
        - Хозяин…
        Тот сделал вид, что не услышал. Хмуро перебирал при свечке охотничью снасть - на морскую козу, насколько Варан мог судить.
        - Спасибо тебе, добрый человек Варан, - сказала хозяйка, будто назло мужу. - Ночь недоспали… Зато вспоминать теперь будем целый год.
        Хозяин засопел.
        - Вы счастливы? - спросил Варан.
        Хозяин чуть не выронил костяной наконечник гарпуна:
        - Что?
        Хозяйка смотрела на гостя. Ее глаза казались двумя темно-вишневыми линзами.
        - Да, - сказала она наконец.

* * *
        Местный почтарь долго скреб ногтями под рукавом шубы. Бродяга? Был и бродяга. Он, почтарь, сам же его отвез на перекресток. Да, там и оставил. Бывалый человек, сразу видать, такой не замерзнет, не пропадет… Куда потом подался? А кто его знает. На перекрестке гостиница, там все про всех знают…
        Почтарю хотелось поболтать, он охотно взял бы путника в сани, да ведь в такие снега и почты-то нет. И трехлапец в округе ходил, охотники видели. Вот пусть снега улягутся, трехлапец уйдет, и на будущей неделе, может, и съездим, с перекрестка мешочек заберем, но не сегодня, упаси Шуу, не сегодня. А гость, если хочет, может сам себе хижинку из снега сложить да дровишек прикупить у почтаря - оно и переночуется…
        - Парень, продай повозку, - сказал Варан. Почтарь выкатил глаза, как будто тот самый трехлапец наступил ему на ногу.
        - Мне надо быстро, - сказал Варан. - Упряжка есть? Тягуны?
        - Шутишь, отец, - промямлил почтарь. - У тебя таких денег нет, чтобы мою повозку купить. Я же, это, у общины на жалованье…
        Варан вытащил из потайного кармана императорскую пятидесятку.
        Такой радуги снежный дом почтаря не видел от основания. Насыщенно-красный, бирюзовый, аквамариновый и желтый отражались от стен и, наверное, вырывались из дыры в потолке над очагом, так что почтарь заозирался: а вдруг соседи увидят?
        - Ты… батя… зарезал, что ли, кого?
        - Заработал, дурень. В столице такими деньгами стены оклеивают.
        - Врешь…
        - Привираю, но не слишком. Ну как, продаешь повозку?
        У почтаря дрожали руки. Он окинул Варана оценивающим взглядом - пытался понять, сколько еще денег могут вмещать потайные карманы и какую беду - или счастье - это сулит ему, скромному почтарю.
        - Спешу, - бросил Варан.
        - Продаю, - решился почтарь.
        Почтовые сани оказались неказисты - корыто корытом, вместо сиденья - охапка хвои, полог из дырявой вытертой шкуры. Зато упряжку Варан оценил - три сотни тягунов, запряженных по два десятка, могли тащить сани и по целине, и по дороге, проложенной снежным кротом.
        Почтарь маялся и поминутно менял решение.
        - Трехлапец сожрет, - говорил он, запрягая тягунов. - Жалко… Отменные мушки, где еще таких купишь…
        - Но этих же где-то купил…
        - Дорогущие…
        - За такие деньги ты знаешь сколько всего накупишь?
        - Трехлапцу прямо в пасть… Слушай, давай я тебе назад отдам, деньги-то?
        - Давай! - зло соглашался Варан.
        Почтарь вытягивал пятидесятку, долго рассматривал ее и гладил, снова прятал за пазуху:
        - Не. Сговорились, а слово, оно, знаешь…
        А через минуту опять начиналось:
        - Ну куда ты спешишь, а? В сугроб как встрянешь… До вечера не доберешься… А тут и трехлапец…
        - Давай деньги!
        - Ну… Я же так… Чего ты злишься-то?
        Через час с небольшим Варан все-таки выехал. Снежный крот хорошо знал свое дело - дорога шла сквозь снега, глубокая, как овраг. Белые стены стояли справа и слева, почти смыкаясь над головой. «О кроте не думай, - напутствовал почтарь. - Я о нем никогда не думаю, и вот - до сих пор Император миловал. Только не задумывайся. Потому что когда ты едешь, а он навстречу прет - нет никакой возможности, ну прямо все, конец…»
        Первые сто шагов тягуны брали разбег - тоненькие лапы с круглыми опорными «пяточками» оставляли смешную вереницу следов. Потом забили крыльями, и к следам на снегу добавился безумный, но по-своему гармоничный узор. Потом первая двадцатка тяжело оторвалась от снега и полетела, за ней вторая, третья и так далее. Длинное облако голубовато-розовых с перламутром насекомых вытянулось над дорогой, и круглый нос саней чуть приподнялся, будто тоже желая взлетать. Варан знал, что самый храбрый тягун в лучший момент своей жизни поднимается самое большее на два человеческих роста над землей. Те, что осмеливаются подняться выше, гибнут, не оставляя потомства…
        На дне так называемой дороги было сумрачно и жутко. Не думать о кроте, сказал себе Варан. Думать о том, кого я встречу впереди. О том, кого парень-почтарь совсем недавно вез по этой самой дороге…
        Въехали в снежный тоннель - здесь крот шел напролом, не заботясь, чтобы путник видел звезды. Потолок опасно провисал - в полной темноте Варан успевал заметить только очертание препятствия; он лег на дно саней, прикрыл глаза, вслушиваясь в скрип снега и нежное жужжание тягунов. Крот шел здесь только вчера, тоннель не успел завалиться… Во всяком случае не должен был успеть.
        Он тосковал по солнцу. Он маялся в «шкуре», которую можно было снимать только в укрытии и только ненадолго. Он так давно не нырял…
        Тоннель закончился. Глубокая колея кротовой дороги теперь показалась светлой, едва ли не уютной.
        …А хорошо было бы прийти к Подставке и сказать: я видел. Я говорил с ним. Я знаю ответ на вопрос, который вы, Ваша Незыблемость, так и не осмелились задать…
        Он не поверил бы. Взялся бы допрашивать. Нет, бесполезное дело - приходить к Подставке с готовыми ответами; сам он так и не нашел Бродячую Искру. Более того - убедил себя, что его нет…
        Варан засыпал. Дырявый полог защищал от ветра; до ночи было далеко, время убивающего мороза не пришло еще, и Варан спал, несомый тремя сотнями голубовато-розовых перламутровых мушек. Во сне его был Подорожник; он улыбался и говорил: вот видишь. Все получилось. Я просил тебя найти бродягу - и ты нашел…
        И протянул Варану ожерелье - ниточку голубых и белых огней. Ожерелье стало расти, подниматься над горизонтом, залило все вокруг сине-белым светом, наполнило чувством опасности…
        Варан проснулся. Снег под санями скрипел слишком тихо и как-то неуверенно. Третья сотня мушек по-прежнему тянула вперед, зато вторая и первая снизились, почти касаясь снега.
        Варан поднял голову.
        Трехлапец возвышался, как дерево у дороги, и издали мог в самом деле показаться толстым деревом. Две передних ступни - ласты-снегоступы - обрушили снежную стенку и теперь стояли на рыхлой обочине - «пятки вместе - носки врозь». Третья нога утопала в снегу.
        Тягуны повернули направо - подальше от неподвижной громадины. Сани въехали носом в снежную стену и остановились.
        Трехлапец жалобно застонал. Этот замирающий стон означал крайнюю степень ярости, голод и желание нападать.
        Варан нащупал факел на дне саней. Поразился собственной беспечности - факел лежал, приваленный свежими еловыми ветками; трехлапец изогнулся над дорогой и протянул к Варану единственную руку с двумя длинными белыми пальцами.
        Между пальцами проскочила синеватая молния.
        Варан щелкнул «искрой», первый раз - вхолостую. Следовало заверещать, тонко и противно, резкие высокие звуки если не пугают трехлапцев, то, по крайней мере, заставляют их задуматься. Но голоса не было. Варан снова щелкнул «искрой», факел занялся, сразу стало светло и жарко…
        Молнии между пальцами твари били белым и голубым. Варан выпрямился в полный рост и поднял факел над головой.
        - И что, подпалил?
        Так называемая гостиница оказалась большим снежным строением, рассчитанным человек на двадцать путешественников. Варан был здесь один, жался к очагу и никак не мог согреться. Смотритель перекрестка, в это время года скучающий и праздный, явился скрасить его одиночество - и потешить собственное любопытство.
        - Подпалил, да?
        - Не так чтобы очень, - нехотя признался Варан. - Жив - и то спасибо. А сотня тягунов - сдохли. Шлеи отрезал, там и бросил…
        - Сотня тягунов - это не птичкины сопельки, - степенно заметил смотритель. - Откуда у тебя упряжка?
        - Купил.
        - Да? Богатый ты бродяга, редко таких видел…
        - А много видел бродяг?
        - Летом тут санный путь - туда-сюда, купцы, посыльные, почтари, только успевай приглядывать. Сейчас вот… скучно.
        - Никто не ходит? Совсем?
        - Нет, почему… был один. Не такой богатый, как ты, - его почтарь Фолька привез. Дождался другого почтаря, из Приморок, и с ним опять же уехал. С неделю назад.
        - С неделю?!
        - Торчал он тут всего-ничего, шесть дней… На семь ночей топлива у меня купил. Почтари, они в такое время тягунов не гоняют. Вот и тебя чуть трехлапец не съел…
        Тонкие сосульки на потолке звякали в такт его голосу.
        Печка горела вполсилы, влажные еловые ветки на полу замерзали, похрустывали при каждом шаге, как битое стекло.
        - Приморки - это где? - спросил Варан.

* * *
        Море в этих местах похоже было на моллюска, покрытого раковиной. Слой льда в несколько человеческих ростов - слоистый, ноздреватый, матовый - никогда не сходил со своего места. Море, спеленатое и обездвиженное, оставалось свободным и в тюрьме - дышало под панцирем, и ритм его жизни напоминал чередование сезонов и межсезонья.
        Был отлив. Дорога уходила в прорубь, более похожую на колодец. Варан шел, двумя руками придерживая сани. Тягуны ползли по косому деревянному настилу - вниз и вниз, в зеленоватую темноту.
        Колодец закончился. Настил сделался похожим на трап. Каждый звук отражался от внутренней поверхности льда, черным брюхом нависавшего над головой, - поскрипывание настила, шорох полозьев и мушиных лапок, шаги… Наконец выехали на дно; Варан разбежался, толкая сани, тягуны - две сотни, ослабевшие и мокрые, - взлетели. Варан поднял над головой фонарь.
        Лед был, как потолок в высоком зале. С него свисали толстые пупырчатые сосульки. Вспыхивали, переливаясь цветными искрами. Отбрасывали тени. Варан как будто летел над заснеженным лесом - летел, перевернувшись вниз головой. Похожее ощущение он испытывал когда-то в юности, зависнув кверху ногами между голубым небом горни - и слоем облаков, закрывающим поддонье.
        Дорога здесь была легкая, раскатанная, тягунам не приходилось выбиваться из сил. И здесь было ощутимо теплее; Варан даже снял капюшон.
        Пахло морем. Вдыхая этот запах, легче было надеяться. Неделю назад здесь прошел Бродячая Искра. Варану казалось, что он зажал край его следа в зубах - самый краешек призрачного следа, но зажал намертво и теперь не выпустит. Неделя! Возможно, бродяга до сих пор сидит в этих Приморках, ждет следующего почтаря. В такое время ездят редко… Тягунов погоняли с помощью губной гармошки. Сигнал «вперед» звучал аккордом из двух высоких звуков. Эхо прыгало, как мяч, много раз отражаясь от ледяной крышки и возвращаясь обратно. Тягуны жужжали.
        Варан поерзал, устраиваясь в санях. Нащупал ладонью твердый комочек, поднес к глазам; это была дохлая мушка - один из тягунов, погибших во время схватки с трехлапцем. Перламутр потускнел, крылья обгорели, прозрачные шарики-глаза подернулись пленкой; Варан с сожалением выбросил тягуна за борт. Он всегда симпатизировал этим тварям - нежные и хрупкие с виду, они весили, как свинцовые шарики, и могли тянуть сани день и ночь без особого труда. Вот только огонь переносили плохо…
        Зеркальные шарики-вешки бликовали по обе стороны дороги, отражали свет фонаря. А больше не было никакого света; Варан сидел, держась за борта, глядя, как вешки одна за другой убегают назад.
        Только бы не растерять в погоне все свои вопросы. И помнить о Подорожнике… Маги - это казалось таким важным прежде, и с каждым годом все тускнее и тускнее, все равнодушнее, вот уже почти десять лет, как Варан не встретил ни одного мага…
        Он хотел снова проиграть «вперед», но остановил себя. Тягуны и так работают изо всех сил - их только две сотни, не три, и хоть дорога легкая - влажно, вода оседает на крылышках, тянет вниз.
        Шум прибоя сделался громче. Видно, дорога подобралась совсем близко к кромке живого моря. Варан подавил в себе желание остановиться и подойти к воде, посмотреть. Тормозить тягунов, потом их снова разгонять - не только время, но и силы, и опасность перепутанных шлей…
        Потом впереди возник огонек. Варан приподнялся в санях; у дороги кто-то жег костер. Дело не сверхъестественное, но довольно необычное - по крайней мере, подо льдом в это время года.
        Сигнал «стоп» для тягунов звучал как низкий умиротворенный стон. Сани побежали медленнее, тягуны спустились ниже, первая двадцатка коснулась земли, потом вторая, третья…
        У костра сидел человек в такой же, как у Варана, «шкуре». На коленях у него лежало короткое охотничье копье со стальным острием. Похоже, копье переместилось на колени совсем недавно; незнакомец смотрел исподлобья, готовый встретиться хоть с чужаком, хоть с трехлапцем, хоть с самой Шуу.
        - Здравствуй, добрый человек, - сказал Варан, не вылезая из саней. - К Приморкам я правильно еду?
        Человек у костра молчал. Варан только сейчас увидел, что рядом лежит, опутанная веревками, туша морской козы. Охотники, особенно с добычей, всегда смотрят неприветливо, подозревая в каждом встречном любителя легкого мяса.
        - Путник я, - Варан развел руками, показывая, что ножа в ладони не прячет. - Еду к Приморкам. Далеко?
        - Недалеко, - охотник наконец-то разжал узкие бледные губы. - Проезжай, старичок. Прямо по вешкам, от развилки направо - будут тебе Приморки.
        - Погреться не пустишь?
        - А разве холодно?
        - Да уж не жарко, - Варан улыбнулся. - Что ж ты, мужик, старика безоружного боишься? Съем я твою козу?
        Охотник отвернулся. Он был очень молод, в его глазах Варан действительно казался стариком и действительно, может быть, безоружным.
        - В ней костегрыз, - сказал охотник, глядя себе под ноги. - Проезжай.
        - Эге, - Варан перевел взгляд с парня на тушу у огня и снова на охотника: - Брось. Себе дороже.
        Парень помотал головой:
        - Нет. Я ее добыл… Дома жрать нечего. Я его вырежу.
        Варан выбрался из саней. Коротко проиграл тягунам «отдыхать». Мушки сбились клубком, загудели, затрещали, вытирая тонкими ногами прозрачные крылышки.
        - Помочь? - спросил Варан.
        Парень посмотрел удивленно:
        - Ты чего, дед?
        - Какой я тебе дед, - Варан подсел к костру, скинул рукавицы, протянул руки к чахлому огоньку. - Я путник, бывалый, можно сказать, человек…
        - Ты тоже?
        Варан удержался от резкого движения. Очень медленно поднял голову:
        - А у вас тут часто ходят путники?
        - Да проезжал один… С неделю назад. Совсем старый.У нас ночевал в доме…
        - Огонь разводил?
        - А ты откуда знаешь?
        - Обычай такой с Побережья. В Степи тоже принято…
        - А ты откуда знаешь?!
        - Бродил я и на Побережье, и в Степи…
        Парень смотрел на него, забыв про свое копье, про козу, про костегрыза.
        - Врешь, - сказал, будто защищаясь. - Нигде ты не был.
        - А он? Тот путник, он тоже врал?
        Парень отвел глаза:
        - Нет. Он… не врал.
        - Ушел он? Или… - Варан задержал дыхание.
        - Ушел, - парень снова смотрел в огонь. - Одну только ночь переночевал.
        - С почтарем?
        - Нет. Караван за горы шел, так он с караваном…
        - Когда?
        - Я же говорю - с неделю…
        Варан поднялся:
        - Ты костегрызов когда-то гонял?
        - Нет.
        - И взялся?! Ну дурак…
        Парень забормотал что-то обиженно и зло, но Варан не слушал. Подошел к козе - туша лежала на боку, и внутри ее, под обращенным кверху вздувшимся боком, что-то явно шевелилось и слышалось потрескивание. Варан брезгливо поморщился. Бродячая Искра удалялся и удалялся, проклятый караван нес и нес его по направлению к горам…
        Неподалеку дышало и перебрасывало камушки холодное море. В стороне от костра «шкура» покрывалась инеем; парень был седой с головы до ног. Варан тоже был седой - и, в отличие от одежды, его борода никогда уже не оттает.
        Он тряхнул рукавом. Узкий длинный нож вывалился в ладонь; Варан положил его лезвием в костер. Парень смотрел во все глаза.
        - По какой дороге ушел караван?
        - По тракту.
        - Другой караван скоро?
        - Не знаю.
        - И как тебя угораздило взять козу с костегрызом?
        Парень насупился. Ничего не ответил.
        - Сюда, - потухшим угольком Варан нарисовал крест на круглом боку козы. - Сюда ударишь копьем, когда я скажу… Только сильно бей, не бойся ей шкуру попортить… Если собственная шкура хоть немножко дорога… Готов?
        Парень двумя руками взялся за копье. Побледнел. Посмотрел на Варана; кивнул.
        - Ну, - Варан надел рукавицы, взял нож из костра, - Император в помощь!
        Треугольный наконечник копья с треском пробил козью шкуру. Чмокающий звук эхом отразился от ледяного потолка над головами, и вернулся, и вернулся опять.
        Из кровавой пробоины в шкуре взметнулась темно-красная медуза с режущей кромкой по краям студенистого купола. Парень-охотник вскрикнул. Медуза сжалась в комок - будто в предсмертной судороге; на самом деле одним таким сокращением костегрызы отнимали человеку руку. Варан дождался, пока купол с зазубренной кромкой не раскроется снова, и пырнул в самый центр его раскаленным ножом…

* * *
        - Не будет каравана, - сказал почтарь. - Или сам отправляйся, или сиди и жди. А что? Слепи себе домишко, с месяц продержишься, а там потеплеет.
        - Спасибо, - Варан снова влез в сани. - Некогда мне ждать.
        - Смотри, ночь идет! Замерзнешь и тягунов погубишь…
        Вместо ответа Варан вытащил губную гармошку и проиграл своей упряжке «вперед».
        Тракт оказался дорогой, настоящей дорогой, а не кротовым лазом в снегу. В Приморках Варан накормил тягунов салом и сахаром. Прозрачные крылья жужжали уверенно и мощно.
        Караван идет медленно, останавливается у каждого домишки, поджидает отставших, подолгу отдыхает и запасается пищей. Между бродягой и его преследователем - шесть дней…
        Провожая его, молодой охотник сказал с тоской:
        - Я бы с тобой ушел. Видит Император - ушел бы…
        - В чем же дело? Пойдем.
        Парень удивился. Долго молчал, помогая Варану ладить упряжку.
        - А тот… Сказал, что, мол, оставайся, на одном месте лучше, родина, и все такое…
        - Сам решай. Захочешь - уйдешь. Как я ушел когда-то.
        - Так ведь, - руки парня, привычно пристегивавшие тягунов к шлеям, замедлили движение, - невеста у меня. Она не уйдет - у нее мать больная, и вообще… что это такое - баба в пути? Не бывает…
        Варан вдруг разозлился. Это не было раздражением, не было минутной вспышкой - это был настоящий приступ ярости, холодной, трезвой.
        - Решай, чего ты хочешь, - сказал он, отстраняя парня от упряжки. - Если просто бродить, бездельничать и кормиться сказками - тогда да, тогда лучше жениться. А если…
        Парень хлопал глазами. Ему всю жизнь казалось, что бродяга - именно тот, кто бродит, бездельничает и кормится сказками; он не понимал, почему гость вдруг захлопнулся, как дверь, не оставив ни щелочки доброго расположения.
        - Ты боишься смерти? - спросил Варан.
        Парень удивился:
        - Ну… боюсь вообще-то, охота - такое дело… но если быть начеку, если вовремя ножичком, вот как ты костегрыза поддел…
        - Я не о том. Ты что, не понимаешь, что все равно умрешь - даже если будешь начеку?
        Разговор не вел никуда.
        - Тот путник, что был до меня, - сказал Варан устало, - велел тебе сидеть дома и никуда не трогаться?
        - Да.
        - Он мудр… Значит, оставайся. И счастливой свадьбы.
        Тягуны жужжали. Варан прикрыл лицо дырявым пологом; звезды перемигивались в небе - сине-голубые, как рассыпанное ожерелье.
        В большом поселке - тысяча бревенчатых крыш - Варан нашел предводителя каравана. Краснолицый, с тяжелым взглядом мужчина сидел на постоялом дворе и отдыхал от тяжелого пути - пятый день, как доложили Варану доброхоты.
        - За спрос деньги берут, - сказал караванщик, глядя мимо Варана. - Заплатишь?
        Варан выложил на стол серебряную монету. Глаза караванщика прояснились, он впервые взглянул собеседнику в лицо:
        - Эге… Это не тот ли, за которого награда назначена?
        Варан смотрел, не отводя глаз:
        - Не понял?
        - Ну, тот старичок, которого ты ищешь, за которого серебром платишь… Это не тот ли бродяга, за которого золотые горы сулили? Всем сулили, всех стращали, а караванщиков - в особенности…
        Варан прикусил язык. Проклятое нетерпение заставило его бросаться деньгами, а здесь ведь не столица, здесь за жалкую пятидесятку можно купить упряжку с тремя сотнями тягунов…
        - Это отец мой родной, - сказал он, глядя в желтые глаза караванщика. - В детстве, по недосмотру, потерянный… Будешь говорить, нет? А то ведь заберу денежку. Так как?
        Разговор с караванщиком оставил нехорошее воспоминание. Разумнее всего было сойти с дороги и затаиться на время, но Варан, сжимающий в зубах конец призрачного следа, пренебрег голосом разума. Единственная предосторожность, которую он смог себе позволить, - продать упряжку и пойти пешком, и не по дороге, описывающей петлю вокруг подмерзшего болота, а напрямик, через старую гать. Между ним и тем, кого он так долго искал, было теперь четыре с половиной дня.
        Болото было гораздо теплей окружающего мира. Болото пузырилось. Варан скоро притерпелся к его запаху - в странствиях ему приходилось нюхать куда более тошнотворные вещи. А болото пахло животным - большим и грязным, но безмозглым и потому невинным.
        От теплой грязи поднимался туман. Не слышно было даже собственных шагов; фонарь, который Варан держал перед собой, освещал только место на узкой кладке, куда ставить ногу. Как будто я еще не родился, думал Варан, шагая в тишине и тумане. Как будто ничего не началось. И ничего не кончится. Нила? Прошло так много лет, а мне все еще кажется, что я ее помню. И, может быть, она меня ждет - в месте, о котором мне расскажет Бродячая Искра.
        Если я сумею правильно задать вопрос…
        Он шел всю ночь. На рассвете туман поднялся, по-прежнему закрывая небо, но обнажив булькающую поверхность. Болото тянулось справа и слева; надувающиеся и лопающиеся пузыри походили на мутные глаза. Болото выпячивало зенки, чтобы лучше разглядеть пришельца, и, будто не выдержав этого зрелища, глаза лопались, истекая гноем.
        Запах стал гуще. Варану пришлось закрыть лицо тряпкой. Он очень хотел, чтобы гать закончилась наконец, но она выползала и выползала из-под стены тумана, подобно разворачивающейся ленте, - узкая, склизкая, неверная дорога.
        Кое-где гать прогнила. Иногда приходилось перепрыгивать через пузырящиеся ямы. Кочки, от которых он отталкивался, подавались и уходили вглубь, и всякий раз было страшно, что бревна не выдержат приземления и разъедутся под ногами.
        Чем дальше, тем теплее было болото. Прежде кое-где попадалась ледяная корка, островками покрывающая грязь. Теперь появилась трава, ее светло-зеленые неровные пятна, перемежающиеся темно-зелеными пятнами мха, напоминали Варану землеграфическую карту. Некоторые лужайки казались до того настоящими и надежными, что хотелось прилечь, закинув руки за голову. Среди мха цвели большие, блеклые, почти прозрачные цветы.
        Все чаще попадались «горячие ванны» - ямы в иле, заполненные прозрачной водой. Над водой поднимался пар, Варан чувствовал исходящее от поверхности тепло. Болотный запах в таких местах слабел. Ему хотелось остановиться, вымыться, искупаться, и противиться этому искушению было куда труднее, чем не поддаваться на детские ловушки травы.
        Потом запах стал гуще - Варан дышал ртом, сквозь сжатые зубы. Казалось, что-то ждет его впереди - совсем рядом. Варан замедлил шаги; туман съедал звуки, и не слышно было ничего, совсем ничего; то, что было впереди, либо умерло, либо затаилось.
        Гать прервалась.
        Покров травы и мха, весь рисунок «землеграфической карты» был нарушен и изуродован, как будто в болоте недавно боролись две гигантских свиньи. Край кладки напоминал надкушенную колбасу, Варану померещились даже следы чудовищных зубов. Он огляделся; болото таращило надувающиеся и опадающие глаза, клочки тумана бродили над землей, как призрачная похоронная процессия, тысячу лет назад отбившаяся от своего катафалка…
        Гати не было. Впереди, шагах в десяти, снова сгущался туман, и там - Варан надеялся - может быть продолжение дороги. Вряд ли неведомый катаклизм уничтожил кладку целиком - скорее всего, это прореха, дыра, препятствие, но не конец пути.
        На четвереньках он подобрался к размозженному краю кладки. Попробовал нащупать твердь дорожной палкой. Ни малейшей надежды - палка уходила в бездну, тонула в болоте, ее нелегко было вытащить обратно. Бревна под Вараном колебались, и поверхность жижи колебалась вслед за ними - как желе. По болоту расходились мягкие медленные волны, одно колебание порождало другое, жижа не была однородной. Варан присмотрелся, замер - колебания стихли, все снова сделалось черным, неподвижным, безнадежным.
        Он поднялся на ноги. Взмахнул руками, удерживая равновесие. Подпрыгнул.
        Чавкнул край кладки. Потекли волны одна за другой. Налетев на препятствие, они меняли рисунок, а то, что лежало в болотной жиже, едва заметно покачивалось, вплетая в узор волн свой жутковатый мотив.
        Варан перевел дыхание. Подпрыгнул снова, почти забыв об осторожности. У самой кладки, прямо перед ним, лежала, скрючившись, семипалая рука с когтями, с костяными гребешками на сгибе каждого пальца, и каждый палец был размером с годовалого ребенка.
        Варан сглотнул. Дотянулся палкой до руки - она оказалась твердой, будто покрытой хитином. Заколебалась болотная жижа, и Варан смог проследить глазами - вот запястье, вот локоть, вот еще что-то - вторая рука?!
        Существо было мертво уже несколько недель. Оно лежало, раскинувшись, в проломе гати, лежало на самой поверхности и не тонуло, как усталый пловец, отдыхающий в море - на спине…
        Кем было чудовище при жизни, кто сумел убить его, как и почему, и где теперь этот убийца - не имело большого значения. Варан предпочел бы думать, что создание, лежащее в болотной жиже, мирно умерло само по себе - от старости… (Вроде как старина Зигбам, насмешливо сказала память голосом Подставки.) Как бы там ни было, Варан оказался теперь перед выбором - вернуться назад, выкупить свою упряжку (или нанять новую), обогнуть болото по дороге и продолжить погоню с опозданием в несколько дней.
        Либо идти вперед.
        Варан снова ткнул черную руку палкой. Рука почти не дрогнула; она лежала, залитая грязью, раскрытой ладонью вниз. Кисть вела к локтю, локоть, надо полагать, - к плечу…
        Четыре с половиной дня между ним и Бродячей Искрой. А если возвращаться - будет снова неделя; остывающий след легко потерять. Особенно на людных перекрестках. Особенно когда боишься каждого караванщика - вдруг он уже продал тебя, вдруг ему уже заплатили люди Его Незыблемости Императорского Столпа…
        Но ведь неизвестно, есть продолжение у гати - или чудовища в схватке своей уничтожили ее на день пути вперед!
        Туман впереди и не думал подниматься. Наоборот, спустился ниже.
        Варан поудобнее перехватил палку и перескочил на тыльную сторону гигантской черной ладони. Ладонь ушла в глубину под его весом, зато приподнялся локоть; Варан перескочил снова. Плоть чудовища громко лязгала под его сапогами - не то броня, не то чешуя, не то хитиновая кожа. Туман сомкнулся за спиной, и не было видно края гати - но и впереди не показывалось ничего обнадеживающего, только черным холмом приподнимался бок поверженного чудовища. Вскочив на этот бок, Варан поскользнулся и еле удержал равновесие. Огляделся; второй руки лежащего не было видно, зато тянулось, распластавшись по болоту, сетчатое в прожилках, в пучках свалявшихся перьев - крыло…
        Цепляясь за жесткую морщинистую кожу, Варан подполз туда, где должна была быть голова чудовища. Труп покачивался, погружаясь все глубже; в клочьях тумана Варан едва разглядел острый подбородок, почти человеческий, и кривой клюв, широко открытый, как будто владелец его все еще кричал. Остальное скрывала грязь.
        Варан перепрыгнул на крыло. Звук был такой, будто рвется толстая паутина; Варан полз на четвереньках, спотыкаясь об острые надломленные кости, о жесткие маховые перья. Крыло заканчивалось, а гати все не было. Туман будто издевался - приподнимался понемногу, потихоньку, а гати не было, не было - только все та же грязь, растревоженная трясина, и кое-где - выпученный над ее поверхностью мутный болотный глаз…
        Крыло мертвеца было единственной преградой между Вараном и жадной густой глубиной, из которой нельзя вынырнуть, - в которой можно только тонуть. Он прекрасно понимал, что пути назад нет; добравшись до края крыла, он лег на живот и пополз, умоляя трясину повременить и выдержать его хоть минуту - как держала черный крылатый труп.
        Трясина не слушала. Варан, в отличие от трупа, двигался, отталкивался локтями и коленями, и трясина хватала его, как застывающий клей хватает муху. Идиот, думал Варан, выбираясь и снова увязая. Пожалел двух дней… Стоило оставлять Нилу, чтобы захлебнуться теперь в грязи?
        Стоило бросать вызов Подставке?
        Стоило?..
        Рука его схватила твердое. Край кладки - размозженный, но устойчивый, верное дерево, дорога…
        Он выполз на гать и долго лежал, обессиленный, как перемазанная медом муха.

* * *
        Поселок стоял на скале такой крутой, что улиц почти не было - были лестницы. Дома, выстроенные наподобие ласточкиных гнезд, выходили фасадами в одну сторону - вниз по склону. Народ здесь обитал суровый и подозрительный. Грязный, страшный выходец из болота не имел шанса быть принятым на ночлег.
        К ночи похолодало. Широкая лестница, вырубленная в скале и заменяющая поселку главную улицу, взялась льдом и стала опасной. Варан шел от двери к двери, стучал в дверь палкой и отходил на безопасное расстояние - нередко хозяин появлялся на пороге в сопровождении сторожевой змеи.
        - Добрый человек, пустите путника на ночь. Погибаю…
        - Проходи мимо.
        - Я ищу…
        Угрожающее шипение. Закрытая дверь. В какой-то момент Варан вдруг испугался - а что, если Бродячая Искра пришел в этот поселок, и не нашел пристанища, и замерз - либо скатился по лестнице вниз, переломал кости и умер в канаве…
        - Добрый человек, пустите путника хоть на пару часов. У меня есть деньги, я заплачу.
        - Проходи, страшилище, спущу змею…
        - Скажи, к кому мне идти? Кто пустил к себе путника три дня назад?
        Стук закрывающейся двери.
        Варан присел на ступеньку. Его «шкура» застыла сосульками, лицо было покрыто слоем грязи, палка в руках выглядела, как посох; его вид в самом деле мог напугать кого угодно. Следовало не ломиться в каждую дверь, а хорошенько подумать - что сделал Бродячая Искра, войдя в этот поселок?
        Медленно, выверяя каждый шаг, Варан двинулся вниз по главной улице - по обледенелым, с выбоинами ступеням.
        Пахло дымом. В каменном желобе шелестела незамерзающая речушка, берущая начало, по-видимому, из болота. Варан опускался все ниже и ниже; кое-где в окошках - круглых дырках в скале - зажигались огоньки.
        На перекрестке Варан остановился. Отсюда открывался вид на соседнюю скалу, покрытую снегом. За скалой остывало красное закатное небо. В ущелье уже стояли сумерки; долина, лежащая еще дальше, затянута была дымкой, где-то там брел по дороге, или ехал на повозке с почтарем, или уже разводил огонь в очаге гостеприимного дома тот, ради кого Варан бросил Нилу…
        Не ради него, поправил он сам себя. Ради правды. Ради того, чтобы знать. Ради просьбы Подорожника.
        Он снова присел на камень, и на этот раз ступенька показалась ему страшно холодной, холоднее льда. Все, что казалось таким важным - дороги, как прожилки на дереве, огонек, рождающийся в очаге, маг, рождающийся в счастливом доме, - поблекло и потеряло смысл.
        Время необратимо.
        Время.
        Он старик. Он устал.
        Лестница уходила вниз. Варан сидел, свесив руки между коленями. Озноб, мучивший его весь сегодняшний день, уходил. Пустота понемногу наполнялась теплом.
        Он устал - и теперь наконец согреется и выспится. И не надо никого ни о чем просить - ему уже тепло, он уже спит.
        Перед глазами кружились белые и голубые огоньки. Ожерелья вели хоровод сами с собой - прекрасные, живые ожерелья…
        Варан открыл глаза. Веки казались раздувшимися, как подушки. Уже не сомневаясь, что замерзает, он подумал, что унизительно умирать сидя. Пусть ползти - но двигаться. Только не сидеть и не ждать.
        И он пополз по лестнице вниз - опираясь о ступеньки руками и ногами.
        И на повороте, на самой околице селения, увидел впереди путь через ущелье - две толстые цепи, протянутые над пропастью. Рядом с цепной дорогой стоял домик, но не высеченный в скале, а сложенный из камней.
        Квадратное окошко светилось.

* * *
        - Ну, живучий, - сказал перевозчик не то с завистью, не то с обидой. - Тут, бывало, зазеваешься - и обморозился, страшное дело. А тебе - как змеюке, прости меня Император. И пальцы шевелятся. И нос не отмерз.
        Варан сидел за хлипким деревянным столом. Перевозчик кормил его пустой кашей, запивать давал кипятком - по цене, впрочем, лучших кабаков столицы; перевозчик оказался падок на деньги, и это спасло Варану жизнь.
        - У меня больше нет денег, - сказал Варан, когда перевозчик предложил ему добавки. Сказал твердо, глядя в глаза; на самом деле у него было еще несколько сотен реалов, зашитых в рубаху, и ему не хотелось, чтобы ради таких сравнительно небольших денег перевозчик брал на себя грех смертоубийства.
        - Ясное дело, - перевозчик махнул рукой. - Мы, нищие, будем тут шляться, а ты, работяга, давай нас забесплатно корми…
        Варан пожал плечами:
        - Я тут один, наверное, за сто лет… И я не нищий, хозяин. Я тебе неплохо заплатил.
        - Ага, - перевозчик хитро улыбнулся. - Как же, один… Был тут до тебя старичок, три дня как ушел. Прямо хоть гостиницу открывай… Тот тоже все жался: нет да нет… А два дня жил у меня, столовался и спал, и ничего - доволен… Как думаешь - открывать гостиницу? Или после тебя опять сто лет подорожних не будет?
        - Кого же ты тут возишь?
        - А своих. Там за горой сельцо, Мохорадное, наших невест половина - оттуда, ну и своих девок отдаем, конечно… Родственники. И дела всякие - торговать там, строить… Туда-сюда, в страду, бывает, передохнуть некогда, цепь некогда починить - так и шастают.
        - А цепь-то надежная?
        - Как скала.
        - Что, никогда не обрывалась?
        - Почему не обрывалась? Было… Глот-сосед гулял в Мохорадном, обратно шел пьяный, махнул мне, я ему скамейку-то подогнал, а он, пьяный, ну и свалился. Так и не нашли - дело было весной, река бурная, унесла куда-то… Да. А ты на дороге никого не встретил?
        - Я гатью шел.
        - Не ври! Гать уже лет десять как развалилась…
        Варан принялся рассказывать. Когда дошел до описания мертвого чудовища, перевозчик даже приоткрыл рот.
        - Так и выбрался, - со вздохом закончил Варан. - Поэтому прав ты - гатью ходить теперь нельзя… Но я прошел. И вот что думаю… У вас ведь даже птиц нет, а тягуны высоко не поднимаются - дохнут. Тяжелое небо - так про эти места говорят… А у того, что в болоте, крылья… хорошие крылья. Не для красоты, а чтобы летать. Где ему тут летать-то? А если он нездешний - откуда взялся? Я сколько по свету хожу - а про таких никогда не слышал.
        Перевозчик долго смотрел на него. Потом разинул рот, откинулся - и захохотал так, что заскрипела деревянная скамья.
        - Ну ты сказочник! - пробормотал, похрюкивая от смеха. - Ну придумал… А я поначалу поверил было… Чудище с крыльями, с клювом… В болоте… Ну, выдумал! Не, жалко мне, что не ходят через нас путники, а то занятно слушать, так бы и сидел, уши поразвесив…
        Варан ничего не сказал. Отхлебнул из кружки остывающего кипятка.
        Улыбнулся.
        Утром он перебрался через пропасть, махнул рукой перевозчику, поправил мешок на спине и двинулся в обход скалы по узкой, едва заметной тропке.
        Между ним и тем, кого он преследовал, оставалось три дня, и дистанции этой не суждено было измениться на протяжении долгих недель.
        В Мохорадном бродяга не задерживался - пошел дальше, и след его обнаружился в хижине пастуха на краю долины. Пастух приютил и Варана; дальше бродяга пошел пешком, но, как Варан ни ускорял шаг, к моменту ночлега (а ночи все еще были очень холодными) между ним и бродягой оставалось не менее трех дней пути.
        Чем дальше они шли, один за другим, тем ближе становилась весна. На людном перекрестке - здесь сходились дороги по реке и по равнине - Варан чуть не потерял след; в местной гостинице останавливалось по двадцать путников еженощно, и Варан получил два совершенно противоположных указания: хозяин гостиницы говорил, что человек, по описанию похожий на бродягу, пешком направился к югу, жена его утверждала, что он сел на лодку и ушел вниз по реке.
        Варан кинулся на пристань. Стоило немалых трудов (и денег) разузнать обо всех лодках, отчаливших вчера вниз по реке. Ни на одной из них не было никого старше сорока - это были гребцы, купцы, работники, искавшие найма. Тогда Варан поспешил на южный тракт, здесь ему повезло - он подсел в повозку почтаря. Везение чуть не обернулось бедой - в большом селении, куда почтарь доставил Варана, никто слыхом не слыхивал ни о каком старом бродяге. По счастью, почтарь вспомнил о перекрестке, который они с Вараном проехали, не останавливаясь, и где путник мог свернуть направо или налево. Варан пешком вернулся к перекрестку, кинул монету, выбирая направление, и поспешил, сбивая ноги, на юго-восток - в погоню за тем, кто уходил прочь. И тут счастье наконец-то его не подвело: след бродяги обнаружился в маленьком селении на берегу большого озера, более того - бродяга задержался там дольше, чем на одну ночь, а потому, несмотря на все злоключения Варана, между ним и Бродячей Искрой по-прежнему оставались три дня пути. Три дня.
        Пришла весна, а с ней распутица. Варан надеялся, что тот, за кем он следует по пятам, задержится хоть ненадолго в одном из поселков или городков, но бродяга выбрался на каменный тракт и шел, не сбавляя шага. Варан искал для себя транспорт - хоть какой-нибудь, за любые деньги; в этих краях все, что служило для перевозки грузов, двигалось со скоростью пешехода или медленнее, а почтари возили почту раз в месяц - в ручной тачке. Лежа без сна на постоялом дворе (а Варан уже не мог идти неделю без отдыха, как это случалось с ним в молодые годы), он воображал себе крыламу - белую, сильную, под седлом. Он так ясно видел ее перед собой - до мельчайшего перышка, до узелка на веревочной лестнице, и как он поутру садится в седло, и поднимается над трактом и проселочными дорогами, и под вечер видит одинокую фигурку, бредущую вдоль обочины…
        Если бы крылама могла появиться от одной только нужды в ней! Варан всерьез подумывал, как бы добраться до наместника провинции, под каким-нибудь предлогом проникнуть в птичню и увести хоть птенца, хоть старую списанную развалину. Однако наместник помещался далеко на востоке, и даже если допустить, что Варану удалось бы каким-то чудом раздобыть крыламу - след бродяги к тому времени был бы окончательно потерян. Поэтому он полагался только на собственные ноги, да еще на длинный язык - поздороваться, расположить к себе, расспросить - и, мысленно отсеяв болтовню от правды, идти вслед, вслед…
        К тому времени он точно знал, как выглядит бродяга. Он мог бы написать его портрет - несмотря даже на то, что разные люди описывали странника по-разному. Варан видел Бродячую Искру в деталях, которых очевидцы не помнили, в подробностях, которых они не могли знать. Он почти потерял сон; дорога вела на юг, весна вела к лету, Варан шел по ночам.
        Перекрестки стали его кошмаром. Очутившись перед выбором, он едва не впадал в отчаяние: далеко не всегда рядом оказывались свидетели, знающие, помнящие и готовые указать, куда свернул пожилой пешеход в сером плаще. Бывало, он сбивался со следа и терял то преимущество во времени, в жертву которому был принесен ночной отдых. Три дня - иногда два, иногда четыре - по-прежнему отделяли его от идущего впереди бродяги, и Варану начинало казаться, что Бродячая Искра заколдован, что он окружен непроходимым временем, как замок частоколом, и пробиться к нему ближе, чем на двое суток пути, - невозможно, хоть всю жизнь гонись…
        Потом ему вдруг повезло.
        Он остановился на ночлег в селении - не поселке даже, а хуторке - основанном всего несколько лет назад. Все дома - пять или шесть - были новые, все дворы - многолюдные, все обитатели молодые, и детей оказалось больше, чем взрослых. Прошлой осенью здесь сыграли несколько свадеб - новобрачные перезимовали с родителями и по весне взялись строить собственные дома.
        Варан давно не видел такого шумного, беспечного, веселого строительства. Подростки и юноши таскали бревна, девушки месили глину, чья-то молодая жена, на вид лет пятнадцати, с первенцем внутри большого круглого живота, командовала рытьем канавы с уверенностью опытного фортификатора. Один дом уже стоял, правда, без крыши, другой только поднимался, третий существовал в виде вбитых в землю колышков и натянутых между ними веревок; Варан узнал, что пожилой бродяга, попросившийся на ночлег три дня назад, оказался опытным печником и помог сложить очаг в одной из новостроек.
        - Ушел, - сообщила тощая чернявая девчонка, тоже чья-то молодая жена. - Сегодня утром, не рано - солнце уже высоко стояло… Мы его звали остаться еще - нет, ушел, будто дела у него. Денег? Не взял, хоть мы и предлагали. Хлеба ему положили на дорожку, пирога, мяса…
        Она говорила, довольная собой, не замечая, как побледнел собеседник. Впрочем, лицо Варана было покрыто бородой и пылью, а глаза его давно уже не были зеркалом души - разве что очень тусклым, закрытым от посторонних зеркалом.
        Он поблагодарил - и в ответ на радушное предложение остаться на ночь ответил:
        - Спасибо. Я пойду дальше - прямо сейчас.
        Молодежь принялась удивляться и уговаривать. Дорога через лес ночью, в темноте, опасна: можно и шею свернуть, и звери, опять же, дикие… Варан только улыбался и качал головой.
        - Ну хоть до столбика провожу, - сказал коренастый парень, муж, как оказалось, той беременной решительной жены, что командовала рытьем канав. - Там у нас в лесу столбик врыт - если в первый раз коснешься его, можно загадать желание. Я вот сына загадал - и вот, пожалуйста, сын!
        - Погоди… а если дочка?
        - Да сын же! Уже и на имя откликается… У нас в роду все бабы заранее знают, кто родится. Как только дитя наклюнется - сразу и имя ему дают, чтобы, значит, времени-то не тратить, пусть привыкает…
        Они шли вдоль просеки. Парень говорил, размахивая руками, низкое вечернее солнце подсвечивало красные сосновые стволы. В кронах гнездились птицы - мелкие, суетливые, но все-таки птицы, пернатые, крылатые, не боящиеся подниматься высоко в небо.
        Варан время от времени вспоминал того, что остался лежать посреди проломанной гати. Печальная участь - погибнуть в болоте, когда у тебя есть крылья. Если бы у Варана было время - а он надеялся, что время будет - он спросил бы у Бродячей Искры, откуда взялось то существо в стране «тяжелого неба» и кто погубил его…
        - …Три раза перекладывал. Отец говорит - как очаг сложишь, такое и житье будет. Я же не безрукий, чтоб меня Шуу отрыгнула, я и пашу, и тешу, и скотину лечить умею, а с этим - ну хоть плачь… Отец ворчал, конечно, говорит, надо, чтобы хозяин сам клал очаг. Ворчал, пока не увидел ту штуку, что наш прохожий, Император ему в помощь, сотворил. И как быстро! Видно бывалого человека, видно мастера, у нас таких и нет в округе… Все село ходило смотреть. Вот. Дома еще нету толком - а уже тепло, даже без крыши… Вот! Мастер…
        Парень замолчал, переводя дыхание.
        - Ты магов когда-нибудь видел? - спросил Варан, будто ненароком.
        Парень удивился:
        - А чего их видеть? Нету у нас… Маги - это в столице, у Императора под боком, ну, у наместника…
        Варан улыбнулся:
        - А рождаются они в простых домах. Вроде твоего, который еще без крыши.
        - Не-е, - протянул парень с сомнением. - Как же они рождаются?
        - Как все.
        Парень засмеялся:
        - Ну ты скажешь, дедушка… Маги - они есть, что они, малыми могут быть, в пеленки какать?
        - В пеленки, - Варан кивнул. - Именно так.
        Парень не поверил ему, но спорить не стал. Вышли на перекресток.
        - Туда, - парень махнул рукой, указывая вперед. - Направо - это к времянке, мы там ночевали, когда лес валили. Налево - тупик, охотничий домик, еще одна вырубка… А тот человек прямо пошел. Там Опуша, поселок такой здоровенный, ярмарка, гостиница, мост через реку - там он сегодня ночует, печник наш… Поня, сосед, так у него там кум хозяин гостиницы, он на словах ему привет передал, объяснил, как пройти… Хорошая гостиница. Я бывал как-то…
        - Погоди, - сказал Варан, сейчас только вспомнивший очень важное. - А как он назвался? Имя свое он сказал?
        Парень смотрел на него, понемногу краснея. Уши сделались вишневыми:
        - Ой, Шуу… Он же два дня тут горбатился… Никто не спросил. Ну, Шуу… Ну дураки мы. Все «дядя», «дядя», а то «дедушка»… Имени не спросили! Полудурки…
        - Не горюй, - Варан улыбнулся. - Он не обиделся, я знаю.
        - Ты уж ему передай, что мы «спасибо» ему, и все такое…
        - Передам. Застану - обязательно передам.
        - Застанешь! До Опуши недалеко, к рассвету дойдешь, коли звери не схрупают… Вот столбик, рукой потрогай и загадай: хочу, мол, ночь насквозь пройти живой-здоровый, - парень улыбался, передний зуб у него был со щербинкой.
        Варан посмотрел на столбик - обычный землемерский столб, обозначающий границу двух территорий: герб провинции, номер отметки - пятьдесят семь… И ниже - вырезанная на дереве фигурка. Работа была не ахти какая - Варан мог бы сделать стократ лучше; условное грубое лицо - женщина, девушка. Круглый подбородок. Завитки волос. Проделанные резцом дыры-глаза. И рука - неожиданно тонкая, живая рука на грубо вырезанной деревянной груди, безвольная рука с тонкими длинными пальцами.
        - Как это… - Варан потрогал влажное дерево, гладкое от многих прикосновений.
        - Загадал? - напористо спросил его спутник.
        - Загадал, - Варан медленно кивнул. - Спасибо. Прощай…
        И, не оглядываясь, зашагал по дороге.

* * *
        Когда стемнело, он зажег фонарь.
        Метались тени от стволов. В глубине леса загорались и гасли пары желтых и зеленых глаз. Варан шел, помахивая палкой; по сравнению с деревьями в Лесном уделе эти корабельные сосны были просто карликами, а живность, наводящая страх на местных крестьян, в сравнении с трехлапцем казалась сборищем неопасных паразитов, вроде мышей.
        Варан шел по узкой просеке, и ему казалось, что он идет по мосту, соединяющему его прошлое и его будущее. Ноги, прошедшие Империю из конца в конец и обратно, сами знали, где обогнуть камень, где переступить через корягу, где перепрыгнуть яму. Варан шел - и думал.
        Вот он достигнет цели, к которой стремился всю жизнь. Не окажется ли, что жизнь кончена? Не придет ли осознание, что больше стремиться не к чему?
        К самой обочине подобралась шерстистая тварь на низких ногах, с плоской головой и красными искорками глаз. Варан замахнулся палкой. Тварь исчезла.
        Варан улыбнулся, думая о своем. Какие глупости; встретившись с бродягой, он заживет заново. Закончится этот тягучий кошмар, который он привык считать счастьем, - дорога и погоня, ночевки всякий раз на новом месте, жизнь, на которую он сам себя обрек и, надо признаться, обрек с удовольствием…
        «Не бросай меня, - говорила Нила. - Не ходи, ты все равно ничего не найдешь… Ты никогда не будешь счастливым, не ходи…»
        В щели между кронами над головой горели звезды - не такие ослепительные, как на севере, но все-таки очень яркие. Варан вспомнил Нилу, вернее, вспомнил воспоминание о воспоминании о Ниле. Девочки, когда-то целовавшей его в пещере, полной сухих водорослей, с тайными знаками на потолке - той девочки больше не было, время съело ее, как поглощало и продолжает поглощать минуту за минутой, блики солнца на поверхности воды, влюбленность, смех, чью-то молодость… Время съело и воспоминания о ней. И оттого, что в семье веселого парня из лесной деревушки родится мальчик, возможно маг, - от этого Нила не вернется, и никто не вспомнит ее заново. Даже Варан.
        Он ускорил шаг. Дыхание сбивалось - все-таки он уже не так вынослив, как раньше. Наверное, лучше не думать о таком - трава ведь не думает, что придет осень, а за ней зима. Наверное, это Подорожник накануне смерти отравил Варана желаниями о странном, неестественными мыслями - может быть, если бы не маг, жить бы Варану на Круглом Клыке, плодить детей и внуков, счастливо отрабатывать сезоны, покупать дерево у плотовщиков…
        Он остановился. На коре сосны, стоящей у самой дороги, была зарубка. Варан прижался к дереву лицом, влип в смолу краешком бороды, вдохнул запах дерева, как вдыхал в детстве запах свежих досок…
        Две плоскоголовые твари с красными глазами вынырнули ниоткуда. Варан взмахнул палкой - одно из существ взревело неожиданно низко и убралось в темноту, прихрамывая, другое исчезло минутой позже - напоследок обдав Варана ненавидящим взглядом.
        На коре дерева, в смоле, остались седые волоски из его бороды.
        Он огляделся. Белые и синие искорки глаз поблескивали далеко в темноте, красных среди них не было. Он поднял повыше фонарь и двинулся дальше, помахивая палкой, пугая разбегающиеся от стволов тени, думая о своем.
        …Напрасно и несправедливо обвинять во всем Подорожника. Он, Варан, четырнадцати лет от роду почти ушел с плотогонами, и попал бы, наверное, в рабство, и погиб, не дожив до старости, если бы отец не поднял на ноги всю общину… Он всегда любил свои желания сильнее, чем отца, мать и Нилу. И вот одно из них - самое главное - должно вот-вот исполниться.
        Истекают последние часы - Варан увидит Бродячую Искру. Близится рассвет…
        Три плоскоголовые твари кинулись с трех сторон. Варан, ни о чем не думая, саданул первую фонарем по голове, потом прижался спиной к дереву и заработал палкой; рукав его куртки - «шкуру» он давно продал, встречая весну и теплые земли, - рукав затрещал, когти зацепили руку. Варан взвыл, выхватил нож и ударил в шею того, кто висел у него на плечах. Палка глухо встретилась с чьим-то брюхом…
        Разбитый фонарь погас.
        На рассвете он вошел в поселок Опуша - вошел потрепанный, провонявший кровью, с перетянутой жгутом рукой, но в остальном целый и настроенный решительно. Гостиница оказалась именно там, где ей надлежало быть, - на берегу реки напротив моста. Варан постучал, и ему сразу же открыли.
        Захлопотали служанки - старая и молодая. Принесли теплой воды, бинтов, еды и питья; принимать гостей здесь умели и любили.
        - Через лес? Ночью?! Ах, Император свидетель, вас же могли загрызть тошаки…
        - Кто?
        Служанки принялись объяснять, и Варан узнал много нового о жизни и повадках своих ночных обидчиков. Выяснилось, что на когтях тошаков всегда полным-полно заразы, поэтому Варана заставили выпить чуть ли не бутыль горького противоядия - оно же средство от воспалений. Прошло полчаса от момента, когда он переступил порог; из уголка обеденного зала, где Варана лечили и потчевали, видна была входная дверь. Никто не вошел. Никто не вышел.
        - Вчера у вас остановился постоялец, - сказал Варан, наконец справившись с необъяснимой дрожью, с внезапным страхом. - Вечером… Пришел из Новолесок, ну, где живет кум вашего хозяина…
        Служанки переглянулись.
        - Вчера? - задумчиво сказала старая. - Вчера у нас никто вроде не вселялся. А?
        И посмотрела на молодую. Та решительно покачала головой:
        - Вчера, добрый человек, только съехал один поутру… такой старичок приветливый. За номер платить не стал, всю ночь вот здесь просидел, внизу, пиво потягивал… А утром съехал. А вселяться - нет, не было, чтобы вчера…
        - Так тот и был, который привет передал от хозяйского кума! - вдруг вспомнила старая. - Он позавчера пришел, а вчера поутру съехал, ты, верно, о нем спрашиваешь?
        - Нет, - сказал Варан. - Вы перепутали. Тот, о ком я говорю, вчера только утром вышел из Новолесок и подался к вам. Если вчера он был еще в Новолесках, как он мог быть и у вас тоже?
        Служанки переглянулись, на этот раз уныло.
        - Не можем мы знать, добрый человек, - строго сказала старая. - У хозяина спросите, если нам не верите. Наше дело такое - подай-прибери, а отчетов мы не держим…
        И обе удалились, обиженные.
        Хозяин, поначалу глядевший кисло, сильно приободрился при виде императорских радужных купюр. Бережно спрятал десятку в нательный пояс:
        - Да, от кума мне привет был, как раз позавчера вечером. Старичок, видно, в деньгах стеснение испытывал, я хотел его бесплатно поселить - ну, все же от кума… Но он не захотел. Всю ночь сидел, пил, прямо как молодой - глаз не сомкнул… А утром встал и ушел, бодренький - аж завидно. Да, вчера и ушел, ровно сутки назад. Куда?
        Хозяин призадумался.
        - За реку. Точно, за реку. Еще спрашивал, какая плата на мосту… А за рекой одна хорошая дорога - на Ровенки, туда мы девку свою в прошлом году замуж выдали. Славный городишко, и дороги каменные. Туда и ушел…
        Ни о чем не думая, Варан заплатил за комнату и за обед. Поднялся к себе, упал на скрипучую кровать - и заснул без снов до следующего утра.

* * *
        У него оставалась еще слабая надежда, что ошиблись юные обитатели Новолесок. Что суета строительства перепутала в их головах дни и ночи, и «вчера» казалось им таким же близким, как «сегодня».
        На другой день после полудня он прибыл в «славный городишко» Ровенки и отыскал след бродяги в доме скучающей вдовы, о которой соседи говорили, что она «сказками кормится». Вдова в самом деле охотно пускала на ночлег бродяг - затем, чтобы они развлекали ее историями о своих похождениях. Варан был вне конкуренции - вдова охала и ахала, слушая об Огненной земле, уставленной конусами вулканов и накрытой тучами пепла, среди которых висят расписные шары, надутые горячим воздухом. На закате там небо бордового цвета, силуэты вулканов - темно-синие, шары - разноцветные; земля то и дело трясется, проваливаясь трещинами, и население целых поселков спасается в воздухе - в корзинах огромных шаров…
        Вдова требовала рассказывать еще и еще, и Варан рассказывал о Побережье, где стоят исполинские замки, жилые и покинутые, и где живут мохнатые твари, называемые просто «скотинками», - очень опасные в дикой стае и самые верные друзья, если удается какую-нибудь приручить. Варан рассказал, как сам приручил скотинку, и как та прошла с ним полмира, и как погибла, спасая ему жизнь; вдова плакала, не стесняясь слез.
        Выяснилось, что накануне у нее тоже был постоялец, и тоже забавный, но тот рассказывал куда меньше: все спать почему-то хотел. Когда это было? У нее, вдовы, есть календарь на стене - каждый день отмечен, на прошлое и на будущее, не забыть ничего и не напутать, - вот, четыре дня назад. Старичок такой седенький, с усами, всю Империю прошел, а сейчас идет на юго-восток - на Побережье, говорит, еще раз на море посмотреть охота… Она, вдова, все бы бросила, съездила бы на море хоть раз, да лавка у нее, работники, заказы, колбасы…
        Она говорила, Варан улыбался и кивал головой. Ему казалось, что он камень, брошенный с обрыва, - летит и летит, все ниже и ниже, и дна не видно. Не видно дна…

* * *
        Он не оставил преследования, ставшего явно безнадежным. Он шел, расспрашивал, находил дома, где останавливался бродяга пять дней назад и шесть дней назад; расстояние во времени доросло до недели и больше не увеличивалось - даже если Варану случалось сбиться с пути. Он возвращался и находил след, и снова оказывалось, что между ним и бродягой - неделя…
        Однажды в полдень он увидел в небе крыламу. Для здешних краев это была невидаль, почти сказка - крестьяне на полях задрали головы, тыча в небо пальцами с удивлением и страхом. Варану птица показалась дурным знаком, почти знамением, и он не ошибся. В селении, куда он пришел под вечер, никто и слыхом не слыхивал ни о каком бродяге.
        Варан стучался в каждый дом. На него смотрели, как на сумасшедшего, и собирались гнать дубинами. Варан вернулся до перекрестка и свернул направо, дорога привела его на хуторок, где никто не понимал, о чем он говорит. Какой такой путник?
        Днем он снова увидел крыламу - на этот раз она летела низко, не то патрулируя, не то высматривая что-то на земле. Варан спрятался в роще у дороги и не осмелился выйти из укрытия, пока крылама не убралась прочь.Вечером он развел костер в овражке, поужинал куском хлеба с колодезной водой из фляги и подвел итоги.
        Надо было вернуться в поселок, где в последний раз видели бродягу. Поселок лежал как раз в том направлении, куда улетела крылама; можно было, конечно, допустить, что визит редкой государственной птицы никак не связан с деятельностью Подставки - но тот, кто в такое поверит, не любит себя.
        Сколько лет прошло, думал Варан, глядя в огонь. А он все не может угомониться. Все не может поверить, что я уже умер.
        Страшно представить, что он для меня приготовил - после стольких-то лет унизительно бесполезных поисков…
        Он подмостил дорожный мешок под голову и лег, укрывшись курткой. Закрыл глаза. Река и дороги, перекрестки, селения возникли в темноте, будто нарисованные на темном листе пергамента.
        Бродячая Искра не хочет, чтобы его нашли. Он недооценивает упрямство Варана; следует выждать несколько дней, принюхаться, как опытному лису на пороге норы, и тогда потихоньку начать все сначала. Он не так стар - есть еще время. Вот поселок, где тот, кого он ищет, ночевал в последний раз, - Варан мысленно пометил селение крестиком на карте. Возможно, бродяга соврал хозяину, сказав, что идет на юг… А может, просто передумал. И направился в противоположную сторону - навстречу Варану; Варан входил в поселок в сумерках, какие-то люди ему в самом деле встречались, почему бы среди них не быть Бродячей Искре? Ошибка, неудача, но не трагедия. Тот, кто идет пешком, не успеет уйти далеко…
        Он заснул, твердо зная, что будет делать завтра.
        Утром он двинулся в обратный путь - в поселок, помеченный крестиком на его мысленной карте. Дорога была пуста - да и не дорога, а широкая тропа с двумя рыжими земляными колеями. Варан шел, взбирался на холм, думая о завтраке, который неплохо бы раздобыть у крестьянок - за деньги, или за сказки, или просто так. В этих местах люди приветливы и не скупы - делятся, не спрашивая даже имени…
        Никто не знает, как зовут Бродячую Искру. Никому не приходит в голову спросить. Варан давно перестал удивляться - эта примета, такая странная и такая характерная, всегда говорила ему, что он идет по верному следу. Но в этих краях - такой обычай - имен прохожих вообще не спрашивают. Попросить назваться - вроде как потребовать плату, имя - дар, который человек приносит другому по доброй воле, без спросу.
        Он вспомнил странствия по Степи. Там была похожая традиция: гость называл свое имя только после того, как его угощали ужином. Или не называл. Может быть, именно поэтому бродяга во всех легендах оставался безымянным? Печник, мастер очагов… Бродячая Искра…
        Варан запыхался, подбираясь к вершине холма. Вытер пот со лба. Поднял голову.
        Крылама взошла над холмом, как большое пернатое солнце. Она была точно такая, как воображал себе Варан в своих фантазиях: серо-белая, с кривым розоватым клювом, с плоскими желтыми глазами, с веревочной лесенкой на боку. На крыламе сидели трое - двое из них в одежде стражников; первый что-то закричал и тронул птицу тростью…
        Крылама ринулась на Варана, растопырила крылья, закрыла солнце.
        Он еще мог бежать. А может, не мог. Теперь не имело значения: он увидел крыламу, это было верное средство догнать Бродячую Искру, это было, пожалуй, единственное средство. То, что между ним и птицей стоят как минимум двое, что эти двое - стражники, специально отправленные на его поимку, не приходило ему в голову.
        Он отступил, давая крыламе приземлиться на дорогу. Взметнулись смерчики пыли, закружились белые лепестки какого-то соцветия. Первый из стражников - он казался постарше - слез с седла, шагнул к Варану, нехорошо усмехаясь:
        - Кто таков? Откуда? Как имя?
        Двое других спешились, стражник придерживал за рукав средних лет мужчину, одетого по-крестьянски. Крестьянина тошнило, он был бело-сизый, как облако.
        Крылама почесала клювом плечо.
        - Подорожник, - сказал Варан, нерешительно улыбнувшись. - Селянин местный… Вы бы, господин хороший, своим чудищем добрых людей не пугали.
        - Откуда селянин?
        - Поселок Мерки, - сказал Варан, не моргнув глазом. - Дом второй с краю, под красной крышей. Спросите, Подорожника всякий знает…
        - А ну-ка…
        Второй стражник вытолкал крестьянина вперед; Варан узнал его - это был староста самого большого здешнего поселка, которого Варан видел мельком на ярмарке не далее как позавчера.
        - Кто это? Узнаешь? - начальственно обратился первый стражник к перепуганному мужичку.
        - Худо мне, - пролепетал староста. Опустился на четвереньки, и его вырвало на траву.
        Крылама равнодушно наблюдала за происходящим - глаза ее были, как тарелки. Варан лихорадочно пытался вспомнить имя старосты. Если бы он запомнил его, если бы обратился сейчас естественно, по-дружески, может быть…
        - Что же вы, господа хорошие, так человека укатали? - спросил он с укоризной. - Худо ему, вы же видите. Ему домой надо. А вы его…
        Первый стражник шагнул вперед, сгреб Варана за воротник куртки:
        - Ты, дед, поговори мне… - и обернулся к напарнику: - Спроси этого… знает он старика или нет? Кто таков? Местный?
        Второй стражник раздраженно воткнул трость в землю - приказ крыламе оставаться на месте. Повернулся к старосте:
        - Ну, ты… Посмотри на деда, сопля!
        Староста поднял бледное перекошенное лицо. Взгляд его встретился со взглядом Варана. Долю секунды казалось, что староста, желая отомстить своим мучителям, примет сторону незнакомца; потом губы, перепачканные блевотиной, шевельнулись, и Варан увидел, как они беззвучно произносят: «Бродя…»
        Все еще растерянно улыбаясь, он сильно ударил стражника по ноге. Тот на секунду потерял равновесие - Варан стряхнул его с себя и кинулся к крыламе.
        Они могли предположить все, что угодно - что он станет драться, что он попытается убежать, но его желание угнать государственную птицу лежало далеко за гранью их ожиданий. Варан выдернул трость из земли и вцепился в веревочную лестницу. Его схватили за ногу, он лягнул кого-то, освобождаясь, в три рывка добрался до седла; команда крыламе «вверх» во все времена была одинаковой и в столице, и на островах, и в отдаленнейших провинциях. Государственная птица взлетела.
        Ударил ветер. Земля провалилась вниз. Крылама завалилась на бок, раздраженно захлопала крыльями, Варан посмотрел вниз и увидел стражника, болтающегося на конце веревочной лестницы, висящего высоко над землей, но упорно карабкающегося вверх, на спину птицы, к Варану…
        - Шуу! - закричал Варан.
        Внизу проносились дороги, поля, перелески. У Варана перехватило дыхание: он никогда не был хорошим наездником, да к тому же не поднимался в воздух вот уже много лет…
        - Вниз! - закричал он, забыв о трости. Крылама не слушала; пока Варан вспомнил команду «вниз», под ними промелькнули крыши селения, улицы, полные любопытных, окраина, речка, снова поля…
        Стражник поднимался все выше. Его мотало, как тяжелую грушу на ниточке, но он преисполнен был решимости добраться до самозваного всадника. Варан в глубине души его понимал: чем возвращаться к начальству с отчетом о потере птицы, лучше упасть с высоты и сломать себе шею…
        - Погоди! - закричал ему Варан. - Сейчас снизимся!
        Птица резко взяла вниз, внутренности Варана прыгнули к горлу. Он попытался каблуком дотянуться до рук стражника, вцепившихся в лестницу, но стражник извернулся и схватил Варана за щиколотку. Резко дернул; крылама потеряла равновесие и злобно закричала. Варан, держась за седло, пытался высвободиться, а стражник тянул и тянул, казалось, он всем весом повис не на лестнице, а на Варановой ноге. Крылама кричала не переставая: ей хотелось сбросить обоих и наконец-то обрести покой.
        Земля неслась совсем близко. Варан, с трудом удерживаясь в седле, дал команду «вверх», в это время стражник опять рванул его ногу, и Варан выронил трость. Оба на секунду замерли, провожая трость глазами. Она упала посреди мельничного пруда…
        Крылама окончательно потеряла управление и завертелась, пытаясь избавиться от обезумевших седоков. Стражник перестал дергать ногу Варана, а вместо этого полез в седло за его спиной; Варан попытался столкнуть его, но стражник снова вывернулся и схватил Варана за горло.
        Мелькали, меняясь местами, небо и земля.
        Кричала крылама.
        Стало темно, потом Варан обнаружил себя висящим на лестнице, как до того стражник. Ветер нес его, приподнимал, ему казалось, что он умеет летать самостоятельно. Мгновенно вспомнилось: винт… Влажная туча… Облака до горизонта… Падение… Полет…
        Подорожник, летящий сквозь тучи. «Ты врал мне - ты умеешь летать…»
        Его полоснули по рукам чем-то острым - кажется, ножом.
        Крылама отделилась от Варана и ушла в собственный полет. Варан видел, как она отлетает все дальше, поднимается все выше; ветер пытался нести его, но все время ронял. Варан падал без надежды развернуть над головой винт, без какой-либо надежды…
        Он упал в воду.
        Глава четвертая
        Река не бывает такой прозрачной. Ил, тина, глинистая муть - вода в тех реках, где Варану доводилось нырять, была желтовато-коричневая, как мед, и замечательно пахла свежестью, травой и листьями, пресной водой. А эта вода ничем не пахла, зато была прозрачная, как в море. Варан видел дно, выложенное рябыми камушками. Видел стайки рыб - серых, когда они проплывали внизу, и серебристо-белых у поверхности. Падая, Варан потерял сознание, но вода с детских лет была добра к нему. Вода хотела, чтобы он жил.
        Он позволил воде нести себя. Видел чистое дно с осколками глиняной посуды, с потерянными грузилами и крючками, с ямами и корягами, в которых запутались чьи-то сети. Порезы на его руках кровоточили, будто дымились мутными облачками, но в этой реке было так много чистой прозрачной воды, что даже вся Варанова кровь не смогла бы замутить ее.
        Кажется, прошел почти час, прежде чем он понял, что задыхается. Вода лезла в рот и ноздри, забивала грудь, ею невозможно было дышать. Он рвался на поверхность, но поверхность отдалялась с каждым гребком. Тогда он закашлялся и проснулся.
        Покачивался деревянный пол. Сверху, сквозь щели полотняного полога, светили звезды. Повозка не останавливалась ни днем, ни ночью, и так уже много дней…
        Железная клетка, накрытая тканью, похожа была издали на кибитку вроде тех, в которых ездят комедианты. Во сне Варан много раз выбирался из клетки, взлетал на крыламе и видел сооружение именно так, издали, сверху: кибитка. Вот только вокруг едут не наряженные в пестрое жонглеры, а угрюмые вооруженные люди, при одном взгляде на которых у поселян сразу гаснет надежда на веселое представление…
        Изловивший Варана стражник проявил смекалку и цепкость, достойные всяческого уважения: справившись каким-то образом с крыламой, не стал искать бродягу сам, а кинулся за подмогой к наместнику. Через несколько дней окрестности кишели солдатами, стражей, ополченцами, на поимку опасного беглеца поднято было все местное население. Варана взяли, когда он, обессиленный, грелся на солнышке в густой, но еще невысокой траве.
        Он потерял счет времени и не знал, скоро ли столица. Он много спал; его не морили голодом и давали пить, угощали даже вином - но из клетки не выпускали даже для того, чтобы справить нужду. Конвоиры его боялись - и правильно делали; малейший просчет стражи, открытая дверца, рука, неосторожно просунутая сквозь прутья, - Варан сумел бы воспользоваться подарком…
        Но они были очень осторожны и на редкость умны. Начальник конвоя - тот самый стражник, с которым Варан дрался на спине летящей крыламы, - собственноручно следил, чтобы в ткани, закрывавшей повозку по бокам, не было ни единой прорехи. Узник страдал бы от духоты, если бы не широкие щели в «крыше», сквозь них Варан мог видеть небо и звезды, сквозь них проникал воздух, наполненный острыми весенними запахами, сквозь них лился дождь, но Варан был рад и ему. Ухватившись за верхние прутья и подтянувшись, он мог видеть верхушки самых высоких деревьев; о том, что происходит вокруг, приходилось судить по доносящимся снаружи звукам.
        Он слышал, как выехали на главный тракт, ведущий в столицу. Как нервно переговаривались конвоиры на подъезде к первому кордону. На их счастье, среди кордонной стражи оказался знакомый одного из конвоиров; наметившаяся было напряженность пошла на убыль. Приподняв полог, начальник стражи оглядел Варана и скептически заметил конвоирам:
        - Уж возили таких-то не перевозили… Этот небось тоже не подойдет. Они там сами не знают, чего ищут, да.
        Даже Варану за плотным пологом было слышно, как возмущенно засопел начальник конвоя. Вслух, правда, ничего не сказал.
        Звук колес изменился - выехали на брусчатку. Через несколько минут Варан услышал улицы города - голоса людей и скотины, крики зазывал, смех, шорох и топот подошв; вверху, сквозь прорехи в полотняной «крыше», вдруг открылись «небесные кварталы» - Варан прищурился, вглядываясь в переплетение канатов, мачт и трапов, разглядел даже повозку на саможорках, медленно переползающую крутой и опасный участок улицы…
        Он улыбнулся. Развалившийся было мир снова обретал стройность - он должен был вернуться в столицу, и он вернулся, завершая круг. Завершая жизнь…
        Прошли второй кордон.
        Варан вдруг вспомнил черноволосую женщину, для которой когда-то сам сложил очаг. Он не вспоминал ее много лет, а теперь, за час, может быть, до встречи с Подставкой, вдруг подумал о ней. Цела ли печь? Вспоминает ли женщина, теперь уже седая, о ком обещала помнить, разводя всякий раз огонь?
        Дворец был ближе с каждым кварталом. Варан вспомнил вывернутые ноздри Подставки - и содрогнулся.
        Местная стража воспринимала его как «еще одного бродягу» - но только до определенного момента. Не то кто-то из дворцового начальства оказался более осведомлен, не то сам Подставка дал приказ быть расторопнее - но после многочасового сидения в вонючих клетушках для временных узников Варана вдруг привели в просторное, едва ли не роскошное помещение, где дали возможность вымыться и даже выстирать одежду. Варан, прекрасно понимавший цену такой перемене, потребовал бритвенный прибор и впервые за много лет избавился от седой бороды: мысль о том, что он предстанет перед Императорским Столпом не грязным и заросшим, но чисто выбритым и свежим, не просто нравилась ему - восхищала.
        Потом о нем, кажется, забыли на несколько дней. Варан воспринял проволочку как начало Подставкиных издевательств и приказал себе быть спокойным.
        Потом его вдруг подняли рано утром. У присланных за ним стражников были перекошенные от страха лица; его вели, передавая от стражи к страже, от поста к посту, вдоль коридоров с синими и белыми огнями, мимо караульных с неподвижными щелкунами у ног; потом его передали слепому стражнику, и тот повел пленника темными коридорами - совершенно темными, где слепец имеет преимущество перед зрячим…
        Варан понял, что его ведут не в тот знакомый кабинет, где он много раз встречался с Подставкой. Возможно, за эти годы Его Незыблемость свил себе другое гнездо. А возможно, именно этим путем - через темные коридоры - к Императорскому Столпу приходят не чиновники, но опасные государственные злодеи…
        Слепой стражник наступил, кажется, на рычаг в полу, и прямо перед Вараном поднялась, открывая выход, плита. Свет за ней был мутный и рассеянный, но Варан все равно зажмурился и прикрыл глаза ладонью. Слепец - и здесь у него было преимущество - довел его до поворота и там передал следующей страже: в отличие от предыдущих Барановых сопровождающих, эти были одеты нарядно, почти богато.
        И путь продолжился - теперь вверх. Ступеньки и подъемные площадки сменяли друг друга; куда мы идем, думал Варан все с большим беспокойством. Уж не переместился ли Подставка в императорские покои?!
        Стало светлее. Появились окна, забранные фигурными решетками, разукрашенные витражами. В простенках висели гобелены, плоские глиняные вазы со стеклянными цветами, каменный пол сменился деревянным, потом под ногами возник ковер… Когда дорожные башмаки Варана ступили на мягчайшую шерсть змеи Хаа, он не удержался и задал стражнику вопрос:
        - Куда ведешь, служивый?
        Ответа, конечно, не последовало, Варан и не надеялся на ответ. Стражник только смерил его взглядом - решив, наверное, что странный пленник издевается.
        Коридоры казались пустынными, но Варан кожей чувствовал, как много здесь ловушек. Как много щелкунов и сторожевых змей прячутся в нишах за гобеленами. Как много люков в полу, решеток в потолке, спрятанных кольев, сеток…
        Он брел по шкуре Хаа, как бредут по высокой траве. Дорога на эшафот страшно затянулась - или это тоже входило в планы Поставки?!
        Привыкший легко ориентироваться в пространстве, он вдруг перепутал запад с востоком. Казалось, что его ведут внутри колоссального часового механизма - подъемники имели вид гигантских шестерней, коридоры вдруг поворачивались, как спятившие стрелки, и даже сильный запах благовоний не мог перебить аромата дегтя, которым смазывают механизмы. Миновали хрустальные ворота - зубчатые половинки разъехались, пропуская идущих, и снова сошлись за их спинами с негромким звоном. Варан сделал несколько шагов - и остановился.
        Стены и сводчатый потолок покрыты были тончайшей мозаикой. Осколки перламутровых раковин - белые, синие, серые, розовые - складывались в подробные землеграфические карты разных масштабов. Луч света пробивался сквозь узкое окошко, и на подоконнике стояла стеклянная призма - вершиной вниз, на острие. Варан присмотрелся - призма медленно поворачивалась, ловя и преломляя луч, посылая его на карту; луч медленно двигался от Осьего Носа к столице, на секунду замер на точке, обозначающей потухший вулкан, пополз западнее, дрогнул, изменил направление, двинулся в сторону Лесного удела.
        Осколки перламутра казались живыми. Весь мир мерцал и переливался, раньше Варан полжизни бы отдал, чтобы увидеть такую карту… Раньше.
        Его легко подтолкнули в спину, и только тогда он вспомнил, где находится и зачем его сюда привели. Вслед за стражником он двинулся дальше по коридору, и карты были везде - карты округов и провинций, городов, бассейнов рек, горных хребтов, степи и островов. Варан шел, спотыкаясь в змеиной шерсти, оглядываясь и улыбаясь, как безумный.
        На повороте коридора стоял мужчина средних лет. Его длинные волосы касались плеч, серебристая хламида мага складками сбегала от шеи к ступням. Стражник, приведший Варана, низко поклонился и получил в ответ легкий презрительный кивок.
        Маг смотрел на Варана - прямо, бестрепетно. Под этим взглядом люди обычно терялись, менялись в лице, скорее прятали глаза; Варан смотрел в ответ, и маг не смог скрыть удивления.
        Варан приподнял уголки рта - ему было приятно одержать маленькую победу. Пусть даже очень маленькую и, скорее всего, последнюю.
        Ему недолго пришлось торжествовать.
        - Император ждет тебя, бродяга, - сказал маг будто в отместку.
        И остался доволен произведенным впечатлением: Варан сразу перестал улыбаться. Зашатались покрытые мозаикой стены, поменялись правила игры, а к этим, новым, Варан не успел подготовиться…
        Подставка сделался Императором? Невозможно.
        Еще ни о чем не думая, он шагнул в повернувшиеся вертушкой двери. Зал, в котором он очутился, был так велик, что стены и потолок терялись в темноте. Низкий стол в форме полумесяца был освещен круглым солнечным лучом. Другой луч, поменьше, падал на поверхность маленького бассейна. Поверхность дрожала, столбики пара поднимались над водой и таяли, переливаясь зеленовато-бирюзовым зыбким светом. На краю бассейна спиной к Варану сидел человек. Не перебирал бумаги, как обычно Подставка, не делал вид, что поглощен государственными делами - сидел неподвижно, глядя на воду и на туман.
        Варан присмотрелся. У человека были длинные спутанные волосы - почти полностью седые.
        - Ваше… - начал Варан и понял, что говорит беззвучно. Запнулся. Замолчал.
        - Проходи, - сказал человек, не оборачиваясь. У него был хриплый сорванный голос - как у старого полководца, не раз и не два за свою жизнь проревевшего «В атаку!».
        Варан медленно, шаг за шагом подошел. Контраст между ярким солнцем в середине зала и темнотой в его углах производил странное впечатление - казалось, отовсюду смотрят тысячи глаз.
        - Шуу… Это на самом деле ты, - сказал человек, - Я не верю собственным ноздрям…
        - Ну конечно, это я, - сказал Варан, внезапно обретая голос и спокойствие. - А вот вы, Ваша Незыблемость… неужели вы теперь - Ваше Величие?
        Человек на краю бассейна обернулся. Это был не Подставка; вместо вывернутых всевидящих ноздрей Варан увидел прямой, довольно длинный нос на бледном немолодом лице.
        Глаза под складками набрякших век - тусклые, серые. Белые губы - изогнутые в ухмылке. На голове, полускрытый седыми волосами, - тонкий золотой обруч.
        Варан запоздало поклонился. Выпрямился, встретился с Императором глазами. Тот смотрел, будто чего-то ожидая.
        - Ваше Величие, - сказал Варан, с трудом подбирая слова. - Я… принял вас за другого.
        Одних этих слов, сказанных в лицо Императору, было достаточно, чтобы отправить добропорядочного горожанина - или даже чиновника высокого ранга - на эшафот. Но Император не выказал гнева; ухмылка его стала шире.
        Варан замолчал. Его привели сюда, как пленника; его удостоили немыслимой для простого смертного чести. От него чего-то ждут, а он не может понять, в чем состоят ожидания.
        Он решил молчать и слушать. И, закрепляя свою решимость, поклонился снова.
        Император не сводил с него глаз. Это был один из тех взглядов, в которые можно смотреть долго, как в огонь или в прибой. И Варан смотрел бы, если бы не растущий страх - непривычный, вяжущий. Впрочем, в столице все всегда знали, что предстать перед Императором - страшно…
        - Ты нашел того, кого искал? - спросил Император.
        - Нет, - выговорил Варан.
        - Жалко, - сказал Император. - Подойди…
        Варан подошел, силой воли удерживая дрожь в коленях.
        - Я тоже не нашел, - сказал Император. - Иногда мне кажется, что его нет на самом деле. Он - тот, кого мы хотим встретить, но никогда не догоним… Легенда.
        - Я шел за ним, - сказал Варан. - Я шел по его следу много недель…
        Император перестал улыбаться.
        - Я тоже, - сказал тихо. - Потом оказалось, что все это были разные люди… Разные бродяги или просто странствующие мастеровые, его и описывали по-разному, а я не хотел этого замечать… И ты не хотел.
        - Есть одна особая примета. Он никому никогда не говорил своего имени - его и не спрашивали…
        - Вот видишь. А спросили бы - сказал бы.
        - Никому не приходило в голову…
        Он больше не мог сказать ни слова. В горле пересохло. Император снова улыбнулся. Покачал головой:
        - Что с тобой? Ты пахнешь страхом… Ты меня не узнал?
        - Нет, - выдавил Варан.
        - Я бы тоже не узнал тебя, если бы запах твой не остался прежним. Запах мальчишки-поддонка, винтового, проводника между верхним и нижним миром… Любителя водить пальцем по древесным прожилкам…
        Император опустил набрякшие веки.
        Прошла очень длинная минута. Тихо пела вода в бассейне, и переливался цветами туман.
        Император сложил ладони. Блеснул красный камень золотого перстня; руки напряглись, ладони раскрылись, над туманом взлетела огненная бабочка, полетела выше и выше, стала едва заметной искоркой, и там, на головокружительной высоте, осветила сводчатый потолок и цветную мозаику - сложенное из слюдяных пластинок женское лицо…
        - Подорожник, - сказал Варан.
        Бабочка под потолком погасла.
        - Ты в мыслях называл его Подставкой? Забавно. У него было имя, которое мне не хотелось бы повторять… Да.
        Варан разглядывал сидящего перед ним человека. В центре зала хватало света; Варан видел каждую складку кожи, каждую бороздку, оставленную временем - и чем-то еще. Во власти Императора надеть на себя какое угодно лицо - молодое или старое, благородное, величественное, кроткое. На то у Императора целый штат придворных магов…
        Сидящий перед Вараном не стеснялся своего настоящего лица - отечных век, жесткого рта, красноватых, с прожилками, глаз. Варан долго и тщетно пытался высмотреть в нем Подорожника, пока наконец не увидел - и не ужаснулся тому, что сделало время… и что-то еще, чему Варан не мог найти названия.
        Секунда прошла. Подорожника не было; перед Вараном сидел Его Величие Император, верховное божество всей обитаемой земли.
        Тонкие ноздри дрогнули:
        - Варан?
        Он склонил голову.
        - Я жив, - сказал Император. - Его Незыблемость совершенно правильно тебе объяснил: маг мертв, когда его тело опознано и покоится в государственной усыпальнице вместе с другими. Во всяком случае тело бывшего Столпа лежит именно там, и я не поверю в его воскрешение.
        - Тогда могу я знать, по чьему приказу…
        - Варан, императоры меняются, Император остается бессмертным. Некоторые приказы отданы столь основательно и крепко, что их, хочешь не хочешь, приходится наследовать, как трон…
        - И вы, Ваше Величие, наследуете предшественнику…
        - По праву, - его собеседник усмехнулся.
        - Понимаю. Вы были в своем праве еще сорок лет назад, когда…
        - Тогда, кроме права, у меня не было ничего. Потом появилась сила. Ты знаешь, кто был сыном Шуу?
        - Я видел десятки… - начал Варан и вдруг осекся.
        Император - Варан не мог думать о нем, как о Подорожнике - кивнул:
        - Да. Самозванцев вешали, а сын Шуу оставался. Обо мне говорили, что меня нет, и это было очень удобно - исчезать, скрываться, притворяться кем-то другим… Императорский Столп скоро понял, с кем имеет дело.
        - Залесье, - сказал Варан. - Чаша. Разломы в земле…
        - Засада. Отличное укрытие для лучников.
        - Его Незыблемость подозревал Зигбама, того старика, который…
        - …которого ты нашел потом в холмах. Да. Я видел.
        - Как…
        - Я угнал твою крыламу, - спокойно пояснил Император. - Помнишь? Такой парень в зеленом, с арбалетом…
        Варан молчал. Император улыбнулся:
        - Там на дне бассейна - ход в мою потайную комнату… Ты не против спуститься и поговорить по душам?
        Варан посмотрел на туман, клубящийся над поверхностью. Императору приходится нырять всякий раз, когда…
        - Это не вода, - Император шагнул на дно бассейна. Не было ни всплеска, ни брызг. Он поднял руку - ладонь была сухая:
        - Пойдем… Это видимость.
        Варан последовал за ним. Марево, изображающее воду, было приятно на ощупь - прохладное, струистое. На дне бассейна нашелся люк, крышка его отъехала в сторону в ответ на шипящее слово, произнесенное Императором, и так же беззвучно закрылась потом над их головами.
        В потайной комнате был стеклянный пол. Варан поначалу замер - ему показалось, что трое магов, сидящих внизу перед круглым столом, сейчас поднимут головы и увидят его; секундой позже он понял, что пол прозрачен только в одном направлении - вниз.
        - Сейчас там нет ничего интересного, - равнодушно заметил Император. Хлопнул в ладоши, и Варан увидел темный коридор, подсвеченный красноватым светом. По коридору шагал слепой стражник с щелкуном на привязи.
        - Значит, это не окно? Я думал…
        - Это окно - в широком смысле слова… Я наблюдал за тобой с того момента, как ты пересек второй кордон.
        - Да?
        Слепой стражник, достигнув развилки, уверенно повернул направо.
        - Садись, - предложил Император.
        Варан с трудом оторвал глаза от происходящего внизу. Огляделся; круглая комната освещалась голубыми и белыми шарами жидкого пламени. Варан на секунду задержал дыхание. Император, внимательно следивший за ним, вдруг щелкнул пальцами, и шары поменяли цвет на солнечно-желтый.
        Варан поймал его взгляд. Его новое Величие был, пожалуй, проницательнее даже Подставки. Варан не знал, чего теперь ждать.
        - Садись, - настойчиво повторил Император.
        - Я не уверен, что протоколом предусмотрено…
        - Ты не веришь мне? - Император прищурился. - Ты меня не видишь?
        Варан опустился на потерявший прозрачность пол. Кресло в комнате было только одно, темное, похожее на корягу, все в переплетении коричневых древесных стеблей. Корни дрогнули, когда Император, подобрав полы серебристой мантии, уселся.
        - Мне привозят бродяг. Их все еще ловят по приказу, отданному тысячу лет назад… не так охотно, как прежде, но ловят и привозят. Это небесполезно - бродяги много знают, много видят… такого, чего не прочитаешь в придворных докладах.
        Варан молчал.
        - Несколько дней назад я вышел на балкон, как обычно… и почуял странный запах. Он был как ниточка в море других, в спутанном клубке… этот город так смердит, Варан, особенно по утрам, когда они просыпаются…
        - Кто?
        - Властолюбцы, лавочники, скупцы, менялы, старьевщики… и маги, среди которых лавочников и властолюбцев куда больше, чем ты себе представляешь. И вот среди этого смрада я почуял твой запах. И решил, что схожу с ума… Почему ты молчишь?
        Варан опустил глаза:
        - Не решаюсь говорить с Его Величием Императором.
        Сделалось тихо. Император мог сейчас подняться… хотя нет, ему необязательно было вставать. Он мог вполголоса отдать приказ, и Варана доставили бы туда, куда он с самого начала ожидал попасть - в каземат.
        - Ты боишься, винтовой?
        - Это не страх. Это трезвое представление о жизни, которое приобретаешь только с годами.
        Император выпрямился в кресле. Варан выдержал его взгляд - не без усилия.
        - Ты во многом прав, - жестко усмехнулся тот, кто когда-то был Подорожником. - Я вижу себя твоими глазами. Это даже хуже, чем смотреть в зеркало по утрам…
        Варан промолчал.
        - Я не пожелал быть государственным мясом, разделанным во имя целостности Империи, - монотонно заговорил Император. - Меня не решались по-настоящему связать… и правильно - ведь мы летели на такой высоте… Я потихоньку размотал веревочку, которой меня символически привязали к седлу, и прыгнул. Ты видел.
        - Я верю, что вам удалось выжить.
        - Послушай… У самой воды я замедлил падение. Но все равно сильно ударился плечом и рукой. Неподалеку были люди - я учуял лодку… Это был старик на колесной плоскодонке, почтарь, который когда-то привез меня на Круглый Клык…
        - Макей, - вырвалось у Варана.
        - Да… Я сумел позвать его. Он подобрал меня и отвез на Седое Крыло. Я сделал так, чтобы он забыл обо всем, что случилось. Я знал, что тот, которого ты позже называл Подставкой, не поверит так просто в мою смерть. Но к моменту, когда явились с расспросами его люди, я уже был далеко. На этот раз удача меня не оставила.
        - Я верю.
        Император сплел пальцы. Красный перстень вспыхнул и погас.
        - Варан, ты сам не понимаешь, почему я так неприятен тебе. Почему страшен. Не потому, что я Император… Потому что ты знаешь - или догадываешься, - что и как я делал на пути к трону.
        Матовый пол снова сделался прозрачным. Варан увидел улицы города - толчею, трубы со сточной водой, суету, вывески, неуклюжие педальные экипажи, чем-то похожие на памятную лодку Макея…
        - Ваше Величие…
        - Помолчи. Я - носитель искры… предавший ее, как многие другие. Я отчаялся познать, что такого нового и прекрасного должны нести маги этому миру. После того как меня арестовали на Круглом Клыке, чтобы доставить прямиком в имперскую усыпальницу, я решил, что хватит прекраснодушия… У меня хватило силы выжить и прогрызть себе дорогу к трону. А тебя - тебя! - я отправил на поиски Бродячей Искры. Это мою - мою! - мечту ты всю жизнь пытался исполнить… Ты навсегда ушел с Круглого Клыка… Молчи. Я знаю, что она умерла.
        Варан отвел глаза:
        - Все, что я делал - делал по своей воле. А она умерла так давно, что… ее все забыли. Даже я.
        - Я не забыл, - Император вдруг улыбнулся. Выпрямился в своем кресле, его глаза впервые сделались ярче золотого обруча надо лбом, и в этот момент Варан окончательно узнал его.
        И нахлынуло: ослепительный мир горни. Зажмуренные глаза. Дрожащие доски трапа под ногами. Чужие слезы на его щеках.
        Нила.
        - Время - самое страшное, что есть на свете, - сказал Варан. - Мы так привыкли к нему… Нас пугает война, голод, моровая язва… тогда как время - хуже войны и мора, мы ничего не можем с ним сделать. Ни заключить мир. Ни найти лекарство. Ни повернуть вспять. Время - полная тьма, и если кто-то потерял в нем что-то - воспоминание… счастливый день… или человека… уже никогда не вернет его.
        Император - Подорожник, Лереаларуун - внимательно смотрел на него. Губы его беззвучно шевелились, но Варан не мог прочитать ни слова.
        Сквозь прозрачный пол проступало теперь море. Столичный порт - пристани, погрузочные башни, крюки и цепи, беззвучный крик и неслышный грохот, гребные суда, колесники и парусники, а в стороне от причалов - огромные перья, покачивающиеся на воде, голые мальчишки, качающиеся на этих перьях…
        - Прости, Подорожник, - сказал Варан.
        Император попытался снова улыбнуться, но вместо улыбки вышла ухмылка. Глаза погасли:
        - Его Незыблемость бывший Императорский Столп убил мою мать. Когда мне грустно, я хожу в склеп смотреть на его удивленное лицо. Он порядком подгнил за последние несколько лет - но удивление от нашей последней встречи сохранилось. Хочешь взглянуть?
        - Нет.
        - А я, в свою очередь, был удивлен, узнав, что ты ему служишь… и что ты так высоко поднялся по чиновничьей лестнице. Я всерьез хотел пристрелить тебя - там, у холмов…
        - Почему же… - начал Варан и замолчал.
        - Потому, что она тебя любила… Может быть, поэтому.
        - Ты сентиментален? - спросил Варан.
        Император поднял брови:
        - Нет. Кстати, если тебе интересно… Это я убил Зигбама. Он узнал меня… Я выманил его на холмы и убил.
        - Как?
        - Тебе рассказать в подробностях?
        - Зигбам был могущественный маг…
        - Любое могущество уязвимо.
        - А наместник?
        - Какой наместник?
        - Наместник Лесного удела, который так испугался, когда я нашел тело Зигбама, что поскорее умер, не пожелав объясниться…
        - Он никак не мог решить, чью сторону принять. Юлил, заигрывал. Но когда узнал, что солидная добавка к его жалованью, которую он почти год получал якобы от купеческой общины, на самом деле выплачивается сыном Шуу… заметался, кинулся за советом к Зигбаму, который рад был его с потрохами передать Столпу. Но в этот момент Зигбам как раз умер, а ты прилетел с инспекцией. Смерть Зигбама неминуемо повлекла бы расследование… Наместник правильно поступил. Молодец.
        - Кто же теперь занял место Его Незыблемости Императорского Столпа?
        - Никто, - Император саркастически хмыкнул. - Мне не нужны подставки, во всяком случае пока. Впрочем… Могу предложить эту должность тебе. Если хочешь.
        Варан не мог понять, шутит ли он. В тусклых, серых глазах его собеседника ничего нельзя было прочитать, как ни старайся.
        - Возможно, мне удастся выйти из дворца живым? - неуверенно предположил Варан.
        Сполох опустил плечи. Уголки его рта провалились в борозды, идущие вниз от крыльев носа и разрезающие лицо на три неравные части.
        - И куда ты пойдешь?
        Варан молчал.
        - Снова станешь бродить по следу того, кого нет? В твоем-то возрасте…
        - Когда-то на Круглом Клыке я видел, как зажигают сигнальные огни. Факельщик идет от огонька к огоньку…
        - Я это видел сотни раз. Это зрелище, Варан, развлечение для скучающих магов… в нем нету тайного смысла. Куда ты пойдешь?
        Прозрачный пол постепенно становился матовым. Желтые светильники разгорались ярче.
        - Наверху готовы подать ужин, - сказал Сполох. - От тебя не отвалится, если ты разделишь трапезу с Императором?

* * *
        Варан долго плавал в прибрежных скалах. Море казалось единственным существом, которому плевать было на время; оно так же поднималось и опадало. Далеко, на Круглом Клыке, стоял сейчас сезон, каменный порог между Осьим Носом и Кремышком был залит водой и превратился в перешеек, по которому шли и шли купеческие корабли. Внутреннее море волновалось, подступая к самой столице, и Варан катался на волнах, а потом нырнул - неглубоко, не те годы… И нашел половинку раковины. Никогда таких прежде не видел.
        Она была яркая, как самый яркий цветок. Бирюзовые, аквамариновые, алые и желтые пятна складывались в рисунок, как будто на крыле гигантской бабочки. Моллюск, наверное, пришел из дальних стран на днище корабля, потом его счистили вместе с другими, раковина раскололась, обитатель ее стал пищей для рыб…
        Варан долго разглядывал раковину, ловя на перламутр солнечные лучи. Потом уронил ее обратно в воду.
        В скалах его ждали - слуги, охрана, кресло на саможорках, даже собственный лекарь; за годы бродяжничества он отвык от подобного обращения. От всех этих поклонов, приседаний, заискивающих взглядов, жирной сладкой пищи, расслабляющего комфорта…
        «Куда ты пойдешь?» В самом деле, куда… Вот она, бухта - купайся и ныряй, гуляй, летай и плавай, доживай нелегкую жизнь в уюте и довольстве. Саможорки глухо рокочут панцирями, покачивается кресло, по бокам едет вооруженная охрана. Всякий, кто встретится на дороге, кланяется, не решаясь взглянуть вельможе в лицо. Только и видно, что макушки, макушки, согнутые шеи…
        Вчера Император изволил показать гостю свой воздушный шар. Шар поднимался над городом на высоту, недоступную даже крыламам. Ткань, из которой был изготовлен огромный круглый баллон, отражала небо и умела быть невидимой. Снизу, сколько ни смотри, ничего не разглядишь, кроме неясной точки: птица? Облако? Пылинка в глазу?
        Посреди неба никто не мог их услышать. Здесь было тихо и очень холодно.
        - …Император и маг одновременно. Почему ты ничего не хочешь менять?
        - Где?
        Варан провел рукой, указывая на колоссальный многоярусный город внизу, на изумрудно-синее море, на далекие корабли под разноцветными парусами, на многоярусные горы под слоем леса и под слоем снега, на линию горизонта - такую далекую, что мир казался круглым.
        Его Величие растянул и без того большой жесткий рот:
        - Ты имеешь в виду мудрые, праведные законы? Легкие налоги? Защиту обездоленным, справедливость в суде, всеобщее благоденствие?
        В голосе его звучала такая желчь, что Варан опустил глаза:
        - Мне уже много лет. Я вовсе не так наивен.
        - Ты не просто наивен. Ты ребячлив. Император - часть этого мира, еще один камушек на весах. Ни один император не приносил ничего оттуда - из-за грани… А маг - должен. Для этого он родился, для этого живет. Будь моя воля - я ходил бы от дома к дому, где жуют кашу или мастерят рогатки пока не отловленные государственной службой сопливые колдуны… Брал бы каждого за грудки и спрашивал: ты понимаешь, зачем ты? Не для фокусов, не ради спеси, даже не для власти… Я стучал бы их по темечку и повторял: подумай, волшебник. Подумай, кто ты и перед кем отвечаешь…
        Шар остывал, медленно опускался, сквозь прозрачные стенки Варан видел вертящиеся клубы пара - это не был простой белый пар, из которого сложены облака. Это был злобный, пойманный и взнузданный на службу Императору, коварный и опасный серый пар.
        - Я потратил себя, выбросил на дорогу к трону, прошел по магическому дару, как по канату над пропастью, - Император улыбнулся. - Но даже если бы я прожил всю жизнь в лохмотьях, пытаясь понять свой дар - вряд ли мне удалось бы одолеть время… старость. Смерть. А так - я могу предложить тебе покой и радость в твои последние годы. А главное - ты не будешь одинок.
        Он помолчал и добавил еле слышно:
        - И я.
        Они стояли на узком балконе. Город лежал под ними, огоньки торопливо гасли - приближался поздний вечерний час, когда все добропорядочные подданные должны уснуть перед завтрашними трудами.
        - Как на Круглом Клыке, - тихо сказал Император.
        - Только наоборот, - прошептал в ответ Варан. - Гаснут…
        Опасно раскачивались «верхние кварталы» - с моря дул свежий, почти штормовой ветер.
        - Знаешь… Я очень рад, что ты жив, - сказал Варан.
        Император обернулся:
        - Правда? Хоть один человек этому рад, в самом деле…
        - Отпусти меня.
        Император глубоко вздохнул. Долго молчал, прежде чем ответить.
        - Думаешь, ты знаешь, как надо жить? Я тоже так думал. Но я тогда был щенком, а ты седой дед, постыдился бы.
        - Я искал его полжизни… Потому что был молод и любил бродяжничать. Потому что был легок на подъем. Потому что ты сказал мне тогда - найди его…
        Подорожник молчал.
        - Потом я перестал его искать, - продолжал Варан. - Я думал, что успокоился. Я позволил жизни вертеть мною, как ей заблагорассудится. Жизнь привела меня на Круглый Клык…
        Ноздри Подорожника дрогнули.
        - И я снова стал искать его - теперь не ради прихоти. Наверное, не найду… Я будто в скорлупе, будто связан или спеленут, мне кажется, один рывок - и освобожусь. Знаю, что это иллюзия… Не искать - не могу. Прости.
        Сполох наклонился над перилами. Потянул носом воздух - лишенный, по мнению Варана, иных запахов, кроме легкого запаха дыма.
        - По вечерам они надеются, - сказал, будто бы сам себе.
        - Почему по вечерам?
        - Ты бы лучше спросил, на что…
        - На счастье, разумеется. Все надеются на счастье. Даже ты.
        - Варан, - серые глаза бывшего Подорожника сделались почти голубыми, ясными, как давным-давно на Круглом Клыке. - Я был так рад, когда нашел тебя.
        - Теперь отпусти.
        - Но ты мне нужен. Ты - последняя веревочка, которая связывает меня… с чем-то, чего больше нет.
        Город еще не спал, но уже погасил свечи. Затих. Затаился.
        - Ты не сказал, почему они больше надеются по вечерам… - пробормотал Варан.
        - Разве не понятно? Они ложатся в постель со своими женами и надеются, что родится наследник… Или славная девочка.
        - Или маг…
        - И что счастье, так и не доставшееся родителям, обязательно явится к детям… Что ты сказал?
        - Я сказал, может, они надеются дать жизнь магу…
        Император рассмеялся. Стражник, дежуривший у края балкона, содрогнулся и вытянулся в струнку при звуке этого смеха. Даже Варану стало не по себе.
        Император Сполох оборвал смех. Склонился над темным городом.
        - Отпусти меня, - сказал Варан. Император молчал.
        На фоне вечернего неба кружили, почти не шевеля крыльями, патрульные крыламы.
        Эпилог
        Он поднялся на пригорок и остановился, удивленный.
        Мельница, пруд и лес были на месте. Все остальное изменилось; вместо одного дома стоял небольшой хуторок, вместо одного поля - лоскутное одеяло многих полей и огородов, вместо деревянной дозорной вышки - каменная башенка с колоколом наверху…
        Колокол ударил - не тревожно, но настороженно.
        Варан спустился в долину.
        Дети выглядывали из-за невысоких плетней. Дети были черноволосые и черноглазые, одна девочка - рыженькая. Один мальчик - с соломенными волосами, зеленоглазый.
        Навстречу Варану вышел средних лет мужчина, коренастый и очень широкий в плечах. Шел, непринужденно помахивая тяжелой железной палкой. Вглядевшись в его лицо, Варан прищурился и остановился.
        - Ты кто будешь, добрый человек? - спросил мужчина, поигрывая оружием. - С чем пожаловал?
        - Путник, - сказал Варан и прокашлялся. Когда мужчина заговорил, он понял, кого так напоминает его скуластое смуглое лицо - женщину с черными волосами, ту, что обещала помнить, разводя огонь…
        - Путник я. Пустите на ночь, добрые люди, можно в сарай или на сеновал. Дождь собирается.
        Оба посмотрели на небо - и снова друг на друга.
        - Дождь, - подтвердил мужчина после короткого молчания. - Что ж, заходи… если ты с добром. Места у нас много, всем хватит.
        Следуя за мужчиной, Варан оказался на единственной и не очень длинной, но тем не менее настоящей улице хуторка. Дома стояли, похожие друг на друга, новенькие, если не считать одного - старого, хоть и ухоженного, выкрашенного и выбеленного, с обновленной крышей.
        Над трубой поднимался дымок.
        - Все мы тут родня, - сказал мужчина. - В этом доме мать жила - месяца не прошло еще… на поле легла. За работой и умерла, там и положили. Старое поле любило ее очень… любит.
        Варан смотрел на дом.
        - А теперь мы сюда молодых поселили, сына моего с невесткой. Детей у них нет пока что… может, и возьмут тебя. Сын в лес ушел, невестка дома… Сойка! - позвал в приоткрытую дверь.
        - А?
        На порог вышла молодая женщина - светловолосая и безбровая, тонкая, как стебель травы, и очень почтительная:
        - Да, отец?
        - Вот, - мужчина кивнул на Варана. - Путник… Пустишь к себе?
        Женщина глянула на незнакомого старика, потом на свекра, чуть заметно улыбнулась:
        - Как не пустить… В этот-то дом… Это надо пустить, так заведено…
        - Правда, - мужчина кивнул. - Только… Это… - и он зашептал что-то женщине на ухо, так, чтобы не услышал Варан.
        Налетел ветер. Дождь и вправду приближался не из робких.
        - Проходите, дедушка, - женщина открыла перед Вараном дверь. - Не богато… Но каша скоро поспеет, горячая. Муж вот в лес ушел с утра… Жду вот. Вот…
        Варан остановился среди комнаты. В ушах у него нарастал странный тонкий звук - как будто комариный писк, как будто далекий звон. Тяжело стучало сердце; он разглядывал печную дверцу - старую, аккуратно вычищенную. Кирпичи «лесенкой» - чтобы радовали глаз…
        - Садитесь, дедушка, - молодая хозяйка пододвинула табурет. - Я сейчас… огонь ведь надо в печке развести, так заведено…
        Варан смотрел, как она суетится. Как снимает с огня чугунок с пыхтящей кашей.
        - Померла свекровь твоя? - спросил неожиданно хриплым старческим голосом.
        - Да, - женщина вздохнула. - Добрая была… как жила, так и померла - легко… красиво.
        - Померла - красиво?!
        - Ну, - женщина покраснела, светлая кожа не давала румянцу ни малейшей надежды на укрытие, - она…
        Варан смотрел, как движутся ее губы. Эта, светлая и тонкая, совсем не походила на прежнюю хозяйку - черноволосую, черноглазую, полную.
        Наверное, хорошо, что он не застал ее. Что он не увидел ее старухой.
        «Эта печка. Ты оставил в ней часть себя. Я буду разводить огонь…»
        Она давно забыла свои слова, у нее взрослые внуки… Ей не пришлось делать вид, что помнит его, ему не пришлось скрывать, как он одинок. Он только однажды держал ее за запястье… Он не вспомнил ее ни разу за много лет. Зачем он пришел сюда - сейчас, когда он по-настоящему стар, когда идти больше некуда?
        « - Ты обожжешься! - Я уже обожглась. Там, где не ждала… Эта печка…»
        Варан вздрогнул.
        - Эта печка! - громко говорила молодая хозяйка. - Вы видите эту печку?
        Варан кивнул, не понимая, о чем она.
        - Ее сложил один человек… Давно. Он бродяга… в доме, где он разведет огонь в очаге - будет счастье. Всегда. Мир, счастье… Понимаете?
        Она говорила, а руки ее гасили огонь, подкладывали новые щепки, искали на полке огниво:
        - Вот… оттуда же и традиция…
        Варан взял огниво, не вспомнив, что в кармане лежит верная «искра». Стукнул раз, другой; щепки наконец-то занялись.
        Снаружи налетел дождь. Ударил по крыше. Женщина метнулась к окну:
        - Где же он… Промокнет… Лес этот еще, он грозы боится, вы знаете… то есть лес боится, а не муж… Ну где же он?!
        - В этом доме… мир и счастье? - спросил Варан.
        - Ну да! Свекровь моя с мужем прожили душа в душу - а в молодости, говорят, ругались. А свекор когда женился - сразу у них наладилось. Муж мой вот здесь же родился - золота не надо, когда такой муж… Где же… А!
        Она кинулась от окна к двери.
        - Идет… Слава Императору…
        Варан содрогнулся.
        Распахнулась дверь. С порывом ветра и запахом дождя вошел мокрый, веселый темноволосый мужчина лет двадцати.
        - Сойка!
        Подхватил жену и поднял, едва не ударив о потолок. Поцеловал, не давая сказать и слова. Встряхнулся; капли воды с его одежды взлетели и принялись испаряться, подниматься туманом и таять в воздухе, его куртка высыхала, высыхала на глазах, высыхали и волосы, поднимались дыбом, между волосинками проскакивали маленькие молнии…
        - Михась! - крикнула женщина со слезами в голосе. Проследив за ее взглядом, мужчина медленно обернулся и увидел гостя.
        - Ой, - он улыбнулся такой знакомой улыбкой, что у Варана мороз продрал по коже. - Ну, что ж… Главное, вы бате не говорите. А то у него прямо заклинило, он…
        - Это куртка такая, - быстро сказала женщина, загораживая мужа собой. - Не промокает. Обычное дело, из кожи тритона…
        Муж покосился на нее с недоумением. Прыснул:
        - Ух ты… Секретчики… Ну ладно. Куртка из кожи тритона…
        Женщина смотрела на Варана с таким ужасом, что ему стало жаль ее.
        - Я никому не скажу, - прошептал Варан.
        Женщина не верила. Мужчина улыбался, будто извиняясь.
        Варан прокашлялся.
        - Я никому, - голоса все равно не было, хоть шипи. - Не скажу… Клянусь… - он запнулся. - Клянусь… Императором.
        Мужчина обнял жену. Вытер готовые пролиться слезы:
        - Перестань. Когда Императором клянутся - нарушить не моги…
        Стянул сухую уже куртку. Бросил на сундук. Уселся, вытянув длинные ноги в новеньких чистых сапогах:
        - Все из-за печки. Вы знаете? Ее сложил тот самый человек. Бродяга. Где он сложит печь - обязательно родится маг, как ни вертись… А по мне - так вовсе не плохо! - он сложил ладони «лодочками», одну к другой.
        Женщина умоляюще повисла на нем:
        - Не надо… Не сейчас…
        Муж привлек ее к себе и, мельком взглянув на странника, поцеловал в губы.
        Печка нагревалась медленно, равномерно. Воздух над заслонкой дрожал. Варан прижался щекой к горячим кирпичам, сложенным «лесенкой». Закрыл глаза.
        По крыше колотил дождь. Била молния. Ежились от страха поля, и от их возни легко сотрясалась земля.
        Черноволосый парень смеялся, обняв жену за плечи. На ладони его сидела, развернув крылья, красная огненная бабочка.
        Ритуал
        I
        Сладкое пламя гортань распирает.
        Будто случайно оброненный кубок
        Земля ускользает. Арм-Анн
        Его шаги гулко отдавались в тишине, долго метались коридорами, ударяясь о невидимые в темноте стены.
        Потом звук стал глуше - кожей лица он ощутил едва уловимое затхлое дуновение и ускорил шаг.
        Стены расступились. Свет уже не достигал их, хотя факел горел ровно и ярко. Сводчатый потолок тоже терялся во тьме.
        Он бывал здесь немыслимое число раз. Откуда же снова это навязчивое ощущение чьего-то присутствия, разве не канули в землю те, чьи имена высечены здесь, на камне?
        Факел выхватил из темноты неправильной формы колонну - тяжелую, приземистую. Поверхность ее казалась покрытой сетью замысловатых кружев.
        Откуда знает лист на дереве, когда вырываться из почки? Когда оборачиваться к солнцу, когда менять цвет и падать под ноги живущим? Разве самый последний лист не продолжает веточку, не продолжает ветвь, не продолжает ствол, разве самый наипоследний листочек не есть посланец корней, которые и видеть-то дано не всякому?
        Он провел рукой по избороздившим камень древним письменам.
        «И воззвал могущественный Сам-Ар, скликая союзников, и был его рев подобен голосу больного неба, и были его слова горьки, как отравленная медь. Сзывал он детей своих под свое крыло, и племянников, и всех родичей, носивших огонь… И была великая битва, и пали под ударами Юкки дети его, и племянники, и родичи, исходящие пламенем… Огляделся Сам-Ар и увидел чудовищного Юкку, снова поднимающегося из воды… И сразились они, и солнце закрыло лик свой от ужаса, и звезды бежали прочь, и ветер, обожженный, ослабел и рухнул на землю… Непобедим был Сам-Ар, и одолевал уже он, но Юкка, да изведет проклятие его имя, исхитрился подло и захлестнул в петли свои Сам-Ара, и увлек в пучину, и угасил пламя его, и обезоружил его. Так погиб могущественный Сам-Ар, и помните, потомки, чья кровь питает вас»…
        Он читал с трудом - кое-где текст истерся, осыпался, хоть много веков его не касались ни солнце, ни дождь, ни ветер.
        Надо решаться, подумал он устало. Все сроки прошли. Надо решаться, и то, что должно быть совершено, да свершится. «Чья кровь питает вас»…
        Он обошел приземистую колонну кругом - на другой ее стороне высечен был рисунок - огромный, прекрасно сохранившийся: хлестали морские волны, поднималось из глубин отвратительное, вселяющее ужас чудовище, а над ним вился в небе огнедышащий дракон.
        «Чья кровь питает вас»…
        Надо решаться. Необходимо. Ведь это всего лишь ритуал, тягостный, но совершенно безобидный. Всего лишь ритуал.
        Сквозь темноту он прошел к другой колонне, такой же массивной и бесформенной. Поднес факел, вглядываясь в знаки, символы, обрывки текстов…
        «Дни… прославится… опустошает… имя Лир-Ира, сына Нур-Ара, внука… его преуспеяние в промысле».
        Преуспеяние…
        Обратный путь он проделал решительно, даже поспешно. Переходы замка были известны ему с колыбели, при случае он мог обойтись бы без факела - свет был необходим ему только для того, чтобы разбирать вырезанные на камне письмена.
        В большой и пыльной комнате, где узкое окошко нехотя цедило серый свет, он погасил факел и подошел к большому надтреснутому зеркалу.
        Надо решаться.
        Явился из глубин памяти сладкий цветочный запах, потемнело в глазах, тугой волной накатила тошнота, и только отчаянным усилием воли ему удалось справиться с собой.
        Проклятая слабость…
        Он провел рукой по тусклой зеркальной поверхности, стирая толстый слой пыли.
        Из мутной глубины на него глянул узколицый темноволосый человек, невысокий, худощавый, чем-то подавленный и удрученный.
        Надо решаться.
        Он снова провел ладонью - зеркало засветилось изнутри. Зарябили блики, цветные пятна, появилась большая лошадиная голова, потом копыто… Колесо повозки…
        Подавшись вперед и нахмурившись, он вглядывался в сменяющие друг друга картины.
        Много людей, суета… Похоже, ожидается праздник… Горы шляпных коробок… Карнавал, будет шляпный карнавал. Разукрашенные башни королевского дворца… Полотер с тряпкой, повара на кухне… Портьера… За портьерой паж бесстыдно задирает чью-то юбку… Снова кухня… Бальный зал… Девушки… Женщины… Какой галдеж!
        «Примерьте, принцесса!» - зеркало донесло приглушенный обрывок разговора.
        Принцесса…
        Он прищурился.
        Очаровательное юное создание, светлые кудряшки, круглые голубые глаза, пышное платье цвета бирюзы…
        «Дивно, принцесса!»
        Чьи-то руки водрузили на белокурую головку большую бархатную шляпку, голубую, нарядную, и на верхушке ее он разглядел декоративную лодочку под парусом.
        Он стиснул зубы. Помните, чья кровь питает вас.

* * *
        Шестнадцатилетняя принцесса Май отступила еще на шаг, тряхнула кудряшками и счастливо рассмеялась. Довольно улыбнулся шляпных дел мастер, благосклонно кивнули две портнихи, а горничная, с трудом удерживающая большое овальное зеркало, пробормотала под нос что-то одобряющее.
        Бирюзовое с серебром платье облегало точеную фигурку принцессы мило и естественно, крохотные, расшитые драгоценностями туфельки дробно постукивали от радостного нетерпения, сияли ясные голубые глаза в дымке тончайшей вуали, а шляпа…
        Шляпных дел мастер крякнул и в который раз удовлетворенно потер руки.
        Шляпка маленькой принцессы Май обещала стать настоящим событием предстоящего шляпного карнавала. Изготовленная с замечательным искусством, она изображала бурю на море - поверх широченных полей гуляли голубые бархатные волны с кружевными барашками пены на гребешках; одна волна, самая высокая, вздымалась над тульей, приподнимая рыбачью лодочку под белым накрахмаленым парусом - крохотную, не больше табакерки. В лодочке боролся со стихией фарфоровый рыбак - присмотревшись, можно было сосчитать пуговицы на его куртке, терзаемой невидимым ветром. Когда Май покачивала головой, лодочка кренилась то вправо, то влево, колыхался парус, играли блестки на поверхности бархатного моря, и у всех захватывало дух от мужества фарфорового рыбака.
        - Дивно, принцесса, - сказала горничная. Ее товарки - а в просторной гостиной их было видимо-невидимо - согласно закивали головами.
        Маленькая Май совершенно не умела еще скрывать свои чувства - забыв, что принцессе приличествуют выдержка и достоинство, она принялась радостно и шумно кружить по комнате.
        Сестра ее Вертрана, тоже принцесса, но двумя годами старше, усмехнулась снисходительно. Вертрана не уступала сестре в изяществе и миловидности, разве что кудряшки у нее были темнее, а нрав несколько серьезнее. Сейчас она примеряла восхитительное платье цвета чайной розы с маленьким бантиком на правом бедре, и длинные кружевные перчатки. На шляпе ее вели хоровод веселые поселяне - но не фарфоровые, а атласные, набитые ароматическими солями и расточавшие поэтому тонкий, изысканный запах, который вряд ли свойствен настоящим танцующим крестьянам.
        - Я обожаю тебя, Верта! - Май, чуть не сбив с ног снующую вокруг сестры портниху, кинулась Вертране на шею и чмокнула ее в щеку так искренне, что фарфоровый рыбак едва не опрокинулся в бархатную пучину.
        - Ах, Май, - и Вертрана снова снисходительно улыбнулась.
        - Я обожаю тебя, Юта! - воскликнула Май и, оставив Вертрану, обвила руками шею своей самой старшей сестры, которая примеряла платье в углу возле дверей.
        Та вздрогнула и отстранилась, одарив Май вымученной улыбкой.
        Платье принцессы Юты было розовым, как младенец. Оно казалось коротковатым - подол болтался высоко над землей, открывая взорам большие, чуть косолапые ступни. Юта уставилась в зеркало тупо и мрачно - а из зеркала на нее тупо и мрачно взирала некрасивая долговязая девица, которой роскошное платье шло так же, как парчовый жилет балаганной обезьянке.
        - Не сутультесь, принцесса, - деловито потребовала портниха.
        Юта ответила ей тяжелым взглядом.
        - Шляпку, ваше высочество, - почтительно предложил шляпных дел мастер.
        Юта отвернулась.
        Шляпка, впрочем, была совсем не плохая - она изображала поединок дня и ночи. Со стороны ночи мерцал черный бархат, усыпанный маленькими стеклянными звездами, со стороны дня - трепетал лоскутками розовый шелк, и над всем этим покачивались на ниточках золотое солнце с иголками-лучами и перламутровая пуговица-луна.
        - Отвратительно, - сказала Юта.
        Мастер обиженно захлопал глазами:
        - Но, принцесса, это же одобренный вами эскиз! Все… все в точности…
        Веселая конопатая горничная с пучком железных шпилек во рту уже крепила шляпку к жестким Ютиным волосам.
        Юта метнула безнадежный взгляд в зеркало - теперь поля скрывали половину лица, коротенькая вуаль свисала с кончика острого носа, а большой тонкогубый рот под ее бахромой кривился в презрительной гримасе.
        - Может, убрать вуальку? - предположила конопатая горничная.
        Портниха прищурилась оценивающе, одернула подол пышного розового платья:
        - Вуальку надо погуще… Совсем густую, понимаешь? И длинную, до шеи…
        Смышленая горничная закивала, едва сдерживая смех. Или Юте показалось?
        Снова подскочила принцесса Май, радостно всплеснула руками, принялась трогать и луну, и солнце, укололась о золотой луч, расхохоталась:
        - Юта, это чудо! Как здорово, какое у тебя платье!
        Маленькая Май была наивна даже для своих шестнадцати лет. Вертрана поглядывала на Юту издали, вздыхала и поправляла бантик на правом бедре.
        Юта между тем вертела шляпку так и сяк, надвигала на лоб и натягивала на затылок, кусая губы и становясь от этого еще некрасивее. Горничные искоса переглядывались за ее спиной; ловя в зеркале их взгляды, она едва сдерживала злые слезы. Уродина. Как ни верти - уродина.
        - Ваше высочество, - мягко начал мастер, но его дернули за рукав, и он растерянно замолк; кто-то в углу хихикнул тонко, на него зашикали сразу несколько голосов. Юта покраснела, как рак.
        - А ты не горбься, Юта, - издали посоветовала принцесса Вертрана. - Не грызи губы, не морщи лоб и не кривись так - тебе не к лицу…
        Сестра ее развернулась резко, как на пружине:
        - Зато тебе к лицу… Тебе к лицу эта… это…
        Она так и на придумала, что сказать дальше. Горничные зароптали удивленно, Юта повернулась на каблуках и выскочила из гостиной, хлопнув дверью.
        Маленькая Май широко распахнула голубые глаза, которые тут же наполнились слезами:
        - Зачем же… Портить себе праздник…
        - И другим, между прочим, - негромко заметила Вертрана, снова поворачиваясь к зеркалу.
        Три королевства существовали бок о бок вот уже невесть сколько веков, и, если верить летописям, войны между ними случались только дважды: первый раз, когда принц страны Контестарии похитил принцессу из соседней Акмалии и взял ее в жены без разрешения родителей, а спустя пару сотен лет второй раз - когда какой-то акмалийский жестянщик, подвыпив в трактире, оскорбил действием вертевшуюся под ногами кошку, которая, как известно, является геральдическим зверем королевства Верхняя Конта. В остальное же время три королевства сосуществовали тихо и мирно, время от времени заключая междинастические браки, так что все три королевских двора находились друг с другом в некотором родстве…
        Плескались на ветру флаги со свирепыми кошачьими мордами. Подготовка к шляпному карнавалу на какое-то время вытеснила все другие заботы. В этом году празднество устраивала Верхняя Конта, и Юта, слоняясь по дворцовым переходам, то и дело натыкалась на своего отца - король метался, спеша отдать последние распоряжения, бормоча свое любимое ругательство - горрргулья… Взмокшая, раскрасневшаяся свита огибала Юту, как нежелательное препятствие.
        С минуты на минуту ожидалось прибытие августейших особ из сопредельных государств - Юте видно было из окна спальни, как впопыхах расстилаются ковровые дорожки на булыжнике дворцового двора, как выстраивается оркестр, сверкая до блеска начищенной медью. Мелькали в радостной сутолоке кудряшки Май, бирюзовое платье, шляпка со вздымающейся волной - маленькая принцесса деятельно включилась в предпраздничную суматоху.
        Послонявшись по дворцу, постояв у книжного шкафа и повертев в руках до дыр зачитанный роман, Юта одернула злополучное розовое платье и направилась на половину матери.
        В покоях королевы никого не оказалось. Открытым стоял клавесин, горкой громоздились на его крышке шляпные картонки, на ковре лежали забытые пяльца. Юта машинально подняла их - ее мать вышивала фрагмент легенды о похищении девушки драконом. Зеленый шелковый дракон был уже готов и извергал оранжевое пламя, а вот жертву его обозначали пока всего несколько стежков.
        Не ведая зачем, Юта побрела в покои фрейлин.
        Она шла и трогала лепные завитушки на стенах, вздыхала, пыталась достать до носа кончиком языка - благо коридоры были пусты и никто не мог определить, к лицу это Юте или не к лицу. Остановил ее доносящийся откуда-то негромкий разговор; Юта узнала голос матери и завертела головой, пытаясь определить, откуда слышится беседа…
        - …и в этом есть и наша вина, - со вздохом призналась кому-то королева.
        Юта, помедлив, повернула на голос и оказалась в комнате, перегороженной тяжелой портьерой. Там, за бархатной стеной, королева выслушивала ответ своей собеседницы:
        - Вряд ли, ваше величество. Вы не обделили ее ни заботой, ни любовью.
        Сердце Юты на секунду остановилось, чтобы тут же забиться смятенно и беспорядочно.
        - Звездочет утверждает, что весь день будет великолепная погода, - фрейлина, похоже, пыталась направить разговор в другое русло.
        Королева вздохнула громко и удрученно:
        - Ах, дорогая… К ее лицу, к ее фигуре еще и скверный характер, раздражительность и упрямство… Придется посмотреть правде в глаза - она так никогда и не выйдет замуж.
        Юта бесшумно повернулась и вышла в коридор. Пробегавший паж со шляпной коробкой испуганно от нее шарахнулся.
        Нет, она не станет плакать. Тысяча горгулий! Если бы она ревела каждый раз по любому поводу…
        Она брела дворцовыми коридорами, как слепая. Слезы комом стояли у нее в горле.
        Во дворе радостно возопили трубы - августейшие гости наконец прибыли. Королевская чета из Акмалии с дочерью Оливией и престарелый король Контестарии с сыном…
        Юта всхлипнула.
        Сидя на траве в опустевшем дворцовом парке, она решила, что больше никому не испортит праздника. Она… уйдет навсегда. Прямо сейчас.
        Ей стало немного легче.
        Это была ее любимая игра - В-То-Что-Я-Ухожу-Навсегда. Юта играла в нее, когда не душе становилось совсем уж скверно.
        Снова запели трубы. Юта поднялась и, сутулясь больше обычного, побрела к воротам.
        Она отправляется в изгнание, она больше никогда не увидит мать, отца, Вертрану и Май. Она никогда не вернется в старый парк, хранящий воспоминания о ее детстве.
        Сначала Юта шла довольно решительно, но, с каждым шагом все более проникаясь горечью своего изгнания, в конце концов совершенно искренне в него уверовала, растрогалась до глубины души, и, пробормотав непослушными губами: «Мамочка, любимая, прости» - разрыдалась в объятиях старого платана. Жалобно зазвенело золотое солнце на шляпке, ударяясь о стеклянные звезды.
        Слезы помогли ей обрести душевное равновесие.
        Усевшись на кромке тихо ворчащего фонтана, Юта опустила подбородок на стиснутый кулачок и глубоко задумалась.
        Воистину, если твой нос чуть длиннее, чем принято, рот больше, чем люди привыкли видеть, а ростом ты под стать королевскому гвардейцу - тогда, милостивые господа, времени на размышления у вас предостаточно. Почему-то при слове «принцесса» все расплываются в улыбке и спешат добавить «прекрасная», а если принцесса чуть менее хороша, чем хотелось бы - тут, представьте, и обиды, и горькое разочарование.
        В глубине парка застучал дятел - Юта прислушалась и рассеянно улыбнулась. Интересно, как бы дятел ухитрялся долбить кору, обладай он маленьким носиком Вертраны!
        Юта удовлетворенно потрогала свой нос и улыбнулась шире. Впрочем, улыбка ее быстро погасла.
        Вертрана… Совершенно незачем было на нее орать. Гор-ргулья, у нас не так много сестер, чтобы обращаться с ними подобным образом!
        Твердо решив сказать сегодня Верте что-нибудь очень приятное, Юта успокоилась.
        В чаше фонтана сновали золотые рыбки; Юта сунула руку в теплую, чуть зеленоватую воду, и рыбки тут же принялись тыкаться рыльцами ей в ладонь. Интересно, а как рыбы дышат под водой? Когда-то в детстве Юта тоже попробовала - и чуть не захлебнулась…
        Не выдержав щекотных прикосновений, она рассмеялась и выдернула руку, подняв целый дождь разноцветных брызг.
        Да, тысяча горгулий, ее нос действительно похож на шило, но, дорогие мои, он способен различать запахи пяти сортов роз, не говоря уже о сыре и мясных подливах! А глазам не величина важна, а зоркость… Губы мы больше кусать не будем, найдутся кушанья и получше, да и горбиться не стоит… И уж конечно, маме придется взять назад свои слова и о раздражительности, и об упрямстве. Десять тысяч горгулий, да разве принцесса Юта не сможет взять себя в руки!
        На дворцовой площади снова запели трубы. Юта подскочила, как ужаленная: а ведь Остин-то, наверное, давно приехал!
        Она заглянула в воду фонтана - нос и глаза уже никому не могли выдать ее слез - и, подобрав платье, поспешила во дворец.
        Посреди самшитовой аллеи ее окликнули. Звонкий голосок Май наполнял, казалось, каждый уголок парка:
        - Юта, Юта! А вот ты где!
        Рассмеялись несколько молодых голосов.
        Юта обернулась.
        По дорожке, усыпанной морским песком, важно шествовали Вертрана в обнимку с акмалийской принцессой Оливией, вокруг них весело носилась Май. Наперсница Оливии - а у Оливии была наперсница! - торжественно, как маршальский жезл, несла яркий летний зонтик, а чуть приотстав, шел, жуя травинку, контестарский принц Остин.
        Юта на минуту задержала дыхание. Она не видела Остина почти полгода - он загорел, стал, кажется, еще выше ростом и шире в плечах. Воротник тонкой белой рубашки открывал шею и ключицы, и видно было, как покачивается в такт ходьбе камушек-талисман на золотой цепочке.
        Юте захотелось убежать, но вместо этого она улыбнулась как могла приветливо и шагнула вперед.
        - А где же ты была?! - весело выкрикивала Май. - Церемония встречи, оркестр… А ты знаешь, какая у Оливии карета?!
        - Папа заплатил десять мерок золота, - нежным голоском сообщила Оливия, и, если младшие Ютины сестры считались хорошенькими, то акмалийская принцесса слыла красавицей далеко за пределами своего королевства. Сейчас она была в ослепительно-золотом, платье струилось по ней солнечными водопадами, на шляпке красовался золотой лебедь с настоящими перышками и янтарным клювом.
        - Привет, Оливия. Привет, Остин, - пробормотала Юта.
        Остин заулыбался - привычно обозначились ямочки на смуглых щеках.
        - Почему тебя не было на церемонии, Юта? - негромко спросила Вертрана.
        Юте тут же расхотелось говорить ей приятное.
        Оливия предположила все тем же нежным голоском:
        - Юта, наверное, не любит гостей…
        Наперсница ее почему-то хихикнула.
        Вертрана вдруг страшно расширила глаза:
        - Твое платье! - прошептала она с ужасом, и, проследив за ее взглядом, Юта обнаружила пятна на розовом шелке - следы от раздавленных травинок.
        - Ничего страшного! - тонко улыбнулась Оливия. - Такие маленькие зеленые пятнышки не в состоянии испортить такое большое розовое платье… Верно, Юта?
        Наперсница снова прыснула.
        - Только вот, - продолжала Оливия с фальшивой заботой в голосе, - только вот шляпка… Может быть, и к ней пришпилить что-нибудь зелененькое, для ансамбля?
        - А правда, у Юты замечательная шляпка? - радостно вмешалась наивная Май. - Там солнце и луна…
        Оливия нарочито высоко вытянула точеную шейку, привстала на цыпочки, показывая, как трудно ей разглядеть шляпку долговязой Юты, и сообщила громко:
        - Ну, солнце-то я вижу… А вот вместо луны, господа, вместо луны болтается какая-то веревочка… Думаю, луна трагически оторвалась во время прогулки принцессы Юты по парку. Может быть, нам вместе поискать?
        - Какая жалость… - прошептала Май, и глаза ее тут же увлажнились.
        - Не беда, - бодро вмешался Остин, - у Юты есть время поправить туалет, ведь до начала еще что-то около часа?
        - Иди во дворец, Юта, - посоветовала Вертрана.
        - Да зачем же! - удивилась Оливия. - Вряд ли станет намного лучше, чем теперь… Разве что Юта наденет совсем уж непрозрачную вуаль!
        Ее наперсница с шумом вдохнула воздух и изрекла, с трудом сдерживая смех:
        - Да… И завернется… Завернется в нее целиком!
        Май только хлопала глазами, а Вертрана молчала, боясь испортить отношения с акмалийской красавицей. Остин, которого покоробила выходка Оливии, хотел было сурово одернуть дуэнью, но в этот момент к Юте вернулся дар речи.
        - Некоторым нравится таскать за собой болонок и мосек, - сказала она со всем презрением, на которое была способна. - Поздравляю, Оливия: твоя моська во всем похожа на тебя!
        - Она моя дуэнья, - невозмутимо отозвалась красавица. - А вот у тебя наперсницы никогда не будет. Дуэнья должна уступать в красоте своей госпоже; представляю, как долго придется искать наперсницу… для тебя!
        Остин! Он был здесь и ЭТО слышал.
        В два прыжка Юта подскочила к Оливии и вцепилась ей в волосы. Испуганно закричала Май, заметалась Вертрана, застыл на месте принц - ничего этого Юта не видела. Полетели перья из золотого лебедя, дождем посыпались стеклянные звезды, затрещало розовое платье.
        Наперсница Оливии с неожиданной прытью набросилась на Юту сзади.
        - Уберите от меня эту уродину! - визжала Оливия.
        Остину с трудом удалось оттащить царапающуюся, растрепанную Юту от обеих акмалиек. Шляпа, лишившаяся теперь уже и солнца, валялась на траве совершеннейшей тряпкой.
        Не заботясь уже о приличиях, Юта оттолкнула руки принца и, перемахнув через самшитовую изгородь, бросилась прочь.
        Открытие карнавала пришлось задержать на полтора часа.
        Возник вопрос о неучастии принцессы Юты в празднике, и только заступничество принца Остина позволило отсрочить наказание.
        Золотое платье Оливии пострадало, к счастью, незначительно - придворным мастерицам удалось полностью его восстановить. Сильнее пострадало прелестное личико красавицы - длинные глубокие царапины пришлось тщательно закрашивать и запудривать.
        Юте холодно предложили платье одной из фрейлин и простую гладкую шляпу. Впрочем, ей уже было все равно.
        Перед самым началом торжества в спальню Юты заглянула лукавая мордашка Май; маленькая Ютина сестра держала под мышкой шляпную коробку.
        - Обещай, что возьмешь!
        - А что там? - спросила Юта равнодушно.
        - Обещай! - Май егозила от нетерпения.
        - Обещаю…
        Она раскрыла коробку, когда Май уже унеслась прочь.
        Под крышкой лежала, искрясь блестками в бархатном море, шляпка со вздымающейся волной.
        Великодушная Май отдала свою шляпку непутевой сестре.
        Карнавал давно уже стал любимым праздником во всех трех королевствах.
        Залитая солнцем площадь была битком забита, гроздьями висели мальчишки на фонарных столбах, и немыслимым цветником колыхались над толпой шляпки - разных размеров, фасонов и цветов. Изобретательные горожане украсили шляпы бубенцами и колокольчиками, вертушками и кремовыми пирожными, а один весельчак - белым мышонком в клетке. С утра, как обычно, поддувал небольшой ветерок, и шляпки во избежание неприятностей накрепко привязали к подбородкам цветными атласными лентами.
        Церемония открылась парадом цеха шляпных мастеров - во главе колонны шагал придворный шляпник, тот самый, что изготовил шляпки принцессам. Над головой его реял цеховой штандарт с изображенным на нем ночным колпаком.
        Шляпники выстроились в каре вокруг оббитого коврами помоста, на котором торжественно восседали три королевских семейства. Золотое платье Оливии приковывало всеобщее внимание, только и слышалось: «Ах, какая красавица!»
        Юта сидела, не поднимая головы, боясь взглянуть в сторону Остина и спиной ощущая его близкое присутствие.
        Король-отец провозгласил небольшую речь о благе и процветании, после чего уступил бразды правления распорядителю праздника, увенчанному огромным белым цилиндром.
        Тот выдал каскад шуток - толпа посмеялась. Потом, по сигналу его длинного жезла, увитого плющом, все выпустили из кошельков с утра изловленных и заключенных там ос - ведь, по примете, вслед за осой в кошелек должны посыпаться денежки. Некоторым корыстолюбцам не повезло, и они разочарованно вытряхивали на землю преждевременно издохших насекомых - это, как известно, сулит убытки.
        Потом объявили поединок бойцовых ежей. Бои проходили на огромном круглом барабане, толпа вокруг смеялась и рукоплескала, а распорядитель принимал ставки. Ежи, ярко разукрашенные владельцами, сопели и фыркали, топоча по толстой шкуре барабана, то и дело сворачиваясь клубком, чтобы тут же, стремительно развернувшись, ухватить соперника за длинный черный нос. Барабан гудел, отбивая немыслимую дробь; победителем оказалась маленькая, крашенная киноварью ежиха, отличившаяся, впрочем, весьма свирепым нравом.
        Подошло, наконец, время демонстрации шляпок. Бархатная волна с лодочкой и рыбаком должна была принести приз своей владелице, но Юта отказалась от участия в конкурсе. Первое место занял, конечно же, золотой лебедь Оливии - хотя и немного ощипанный.
        Солнце стояло высоко, первая половина карнавала близилась к концу. Предстояли еще ночные забавы - хороводы с факелами, бесплатное вино за счет цеха шляпников и фейерверк за счет государственной казны, а также всеобщие пляски и ликование.
        Королевские семьи поднялись, чтобы после круга почета вернуться во дворец и отдохнуть до наступления темноты.
        Дворцовый оркестр грянул - немного нестройно; поредевшая толпа приветственно замахала платочками, а распорядитель опустил свой жезл и с облегчением вытер лоб кружевным обшлагом.
        Дунул ветерок и освежил горячий Ютин лоб - ничего удивительного, если б в ту же секунду этот ветерок не сменился сильным порывом тугого горячего ветра.
        Протестующе заворчали горожане - у кого-то все-таки снесло шляпку.
        Юта двумя руками взялась за голубые бархатные поля и посмотрела на солнце.
        Солнца не было. На площадь упала густая черная тень, хотя дворцовый звездочет уверенно предсказывал совершенно ясную погоду.
        Снова налетел ветер - внезапный, свирепый. Площадь накрыла волна резкого неестественного запаха, от которого слезились глаза и высыхала гортань.
        На мгновение стало тихо - так тихо, что явственно донесся с высоты свист рассекаемого воздуха. Солнце показалось снова и снова пропало, будто закрытое бешено несущейся тучей.
        - А-а-а!!
        Пронзительный женский крик взорвал всеобщее оцепенение. Охваченные ужасом, горожане бросились кто куда - топча друг друга и опрокидывая праздничные повозки.
        Юта стояла на покрытом коврами помосте и всеми силами удерживала на голове шляпку Май - ничего важнее она пока не могла придумать.
        Она видела, как ее отец, обнимая одной рукой Вертрану, а другой - королеву-жену, пытается протиснуться сквозь толпу к стоящей в отдалении карете, как Остин заталкивает Май под помост, как не утратившая самообладания Оливия пробирается туда же, как вертится посреди площади пыльный смерч, в котором обезумевшими бабочками пляшут сорванные цветные флажки…
        Тьма сгустилась.
        Юта подняла голову и увидела в небе над собой коричневое чешуйчатое брюхо с прижатыми к нему растопыренными крючьями когтей. У нее ослабели колени.
        - Беги, Юта, спасайся!
        Ей показалось, что она слышит голос Остина.
        По-прежнему удерживая шляпку двумя руками, Юта сорвалась с места в полной уверенности, что не остановится уже никогда.
        Она неслась по опустевшей площади, неслась вслепую, и ее преследовал волнами накатывающий запах. Она спотыкалась о брошенные сумки, флаги и погремушки, а над ней кружил, заполняя собой все небо, чудовищный крылатый ящер - дракон.
        - Юта-а!
        Она увидела Остина.
        Он несся к ней огромными скачками, широко раскрыв рот, но крик его тут же уносило ветром.
        Юта повернула было ему навстречу, но Остин вдруг оказался внизу, под ней. Она какое-то время видела его запрокинутое лицо, искаженное страхом, распахнутый ворот рубашки и камушек-талисман на золотой цепочке, но потом площадь вдруг опрокинулась, как блюдо, и Остин сделался маленьким, как фарфоровый рыбак на голубой шляпке.
        Юта увидела сверху дворец, парк, площадь и улицы, мечущихся в панике людей…
        Крепко удерживаемая в когтях дракона, принцесса Юта уносилась все дальше и дальше от дома, увлекаемая неведомо куда отвратительным чудовищем.
        Тогда она закричала - но никто ее не услышал.
        II
        Скалится призрак моих неудач.
        Сам себе лекарь.
        И сам - палач. Арм-Анн
        Ледяной ветер поднебесья хлестал Юте в лицо, забивался в гортань и перехватывал дыхание; пышные юбки хлопали, как ослабевшие паруса, и били по бешено молотящим в воздухе ногам. Она потеряла сначала одну туфлю, потом другую. Когти дракона сжимали ее, словно стальные обручи, больно давили на ребра и не давали вывернуться.
        Встало на дыбы ослепительно голубое небо, вспыхнуло и погасло солнце, медленно и как бы нехотя повернулась внизу земля. Снова небо; Юта орала, срывая голос, и вырывалась изо всех сил.
        Поля складывались мозаикой - желтый квадратик к черному. «Лоскутное одеяло», - мелькнуло где-то на краю Ютиного сознания. Голубой змейкой извивалась речушка, а там, дальше, синей дугой вставало море.
        Ветер сносил прочь пронзительный драконий запах; поворачивая голову, она видела невысоко над собой коричневую чешую и мерно взмахивающие перепончатые крылья.
        Снова небо, белое беззаботное облачко, горизонт, и небо опять… Юта дернулась, ссаживая бока о стискивающие ее когти, извернулась и изо всей силы ударила ногами по жесткой мускулистой лапе. Дракон не обратил на это никакого внимания.
        Сжав зубы, глубоко вдохнув, Юта заставила себя расслабиться.
        Она безвольно обвисла в удерживающих ее когтях, зажмурившись и считая про себя: пятнадцать, шестнадцать…
        Когти дрогнули.
        Дракон, видимо, решил, что жертва задохнулась, и ослабил хватку.
        Чуть-чуть.
        Этого чуть-чуть Юте хватило. Рванувшись из последних сил, отчаяно оттолкнувшись локтями и коленями, она вывалилась-таки в пустое небо.
        Казалось, она оглохла - вокруг встала стена ревущего ветра, юбки захлестнули Юту с головой, и когда она снова увидела землю - непонятно, вверху или внизу - земля была уже намного ближе.
        Растопырившись и замерев, как зимняя лягушка в толще озерного льда, забыв от ужаса даже зажмурить глаза, Юта летела, падала, проваливалась в воздушную яму; в следующие несколько мгновений земля стремительно потеряла сходство с лоскутным одеялом и бросилась ей в лицо.
        На некоторое время ее сознание помутилось. Ощутив толчок и внезапную боль, она решила было, что уже разбилась насмерть и лежит, окровавленная, где-нибудь в поле; но ветер все так же трепал ее платье и волосы, и, приоткрыв глаза, она увидела, как земля удаляется.
        В последнюю секунду дракон подхватил выскользнувшую жертву, и теперь его когти сжимали Юту еще крепче, еще больнее впивались в ребра и не давали продохнуть. Впрочем, у принцессы уже не было сил бороться - она только слабо возилась, тщетно пытаясь разжать чудовищные когти. Это причиняло больше неудобств ей самой, нежели дракону, но Юта не сдавалась, сучила ногами и, изогнувшись, пыталась укусить покрытую мелкой чешуей лапу.
        Сквозь туман, вставший у нее перед глазами, она видела все же, как поля внизу сменились густыми лесами, где ни дороги, ни просеки; временами она впадала в беспамятство, а тем временем леса сменились каменистой равниной, потом встали серые с прозеленью скалы, о которые разбивался прибой - дракон занес Юту на морской берег.
        Юта видела узкой косой выдающийся в море скалистый гребень, заканчивающийся огромной, странной формы горой; дракон резко свернул, и Юта поняла в ужасе, что это на самом деле замок - полуразрушенный замок, угнездившийся в скалах. Неровные башни торчали подобно гнилым зубам; дракон стал опускаться кругами, будто давая Юте возможность рассмотреть покосившийся подъемный мост, слепые окна-бойницы и круглую черную дыру - вход в тоннель, ворота для дракона.
        При виде тоннеля силы Юты мгновенно удесятерились - она рвалась и сопротивлялась, как дикая кошка; дракон зашипел и ринулся в черную дыру.
        Рот и нос Юты моментально наполнились пеплом и копотью, лишив ее возможности кричать. Задержись дракон на мгновение в тоннеле - и она наверняка задохнулась бы, но ящер, молниеносно миновав совершенно черный коридор, ворвался в ярко освещенное помещение.
        Тут страшные когти наконец разжались, и Юта почувствовала босыми ступнями холод каменных плит.
        Не удержавшись на ногах, она села на пол и огляделась, как во сне.
        Круглый зал размерами и убранством был под стать дракону; через неправильной формы отверстие в потолке падал широкий солнечный луч.
        В центре зала привиделось Юте громоздкое сооружение - стол, похожий одновременно и на алтарь, и на жертвенник. В центре его выпирал заостренный железный шип, а у подножия - Юта похолодела - горой лежали невиданные, отвратительные инструменты, вызвавшие в спутанном сознании пленницы образ не то лавки мясника, не то камеры пыток. Затуманенный Ютин взгляд не мог различить уже, что там еще грудами свалено в отдаленном темном конце зала; за ее спиной удовлетворенно зашипел ящер.
        Конец принцессы Юты оказался страшнее самых страшных сказок.
        Издав короткий сдавленный крик, жертва дракона лишилась сознания.

* * *
        Перед глазами ее плясали желтые огоньки. Она полулежала на мягком, ее окружали тепло и тишина.
        Горгулья, какой отвратительный сон!
        Она потянулась, не открывая глаз.
        Где она? Не похоже, чтобы в своей привычной постели. Может быть, она снова задремала над книжкой в любимом мамином кресле?
        Мама вышивала шелком сюжет старинной легенды о девушке, похищенной…
        Драконом?!
        Она открыла глаза и села.
        В просторном зале было достаточно светло; догорали поленья в камине, и Юта действительно сидела в кресле - но совершенно незнакомом, изрядно вытертом и таком большом, что в нем могло поместиться еще полдесятка принцесс. Прямо перед собой она увидела стол, до краев уставленный тусклыми винными бутылками, по другую сторону стола - горгулья! - в таком же кресле восседал совершенно незнакомый мужчина, темноволосый, худощавый, со страдальческой складкой между сдвинутыми бровями. Склонив голову на плечо, он не то раздумывал о чем-то, не то дремал.
        Совершенно сбитая с толку, Юта некоторое время сидела тихо, пытаясь вспомнить, что произошло, как она сюда попала, и, главное, кто этот незнакомец, имеющий дерзость находиться наедине со спящей принцессой?
        Может быть, она заболела, и это - врач?
        Мысли ее путались; она не могла довести до конца ни одну цепочку рассуждений, и, отчаявшись в конце концов, решилась разлепить губы и тихонько позвать:
        - Эй…
        Незнакомец поднял голову.
        У него были совершенно трагические, усталые глаза - как показалось Юте, темно-зеленые. Увидев, что принцесса проснулась, он не выразил ни радости, ни хотя бы заинтересованности.
        Некоторое время они смотрели друг на друга - незнакомец угрюмо, Юта - со все нарастающим смятением.
        Наконец, незнакомец со вздохом подался вперед и поставил на стол пустой стакан, который все это время держал в руке.
        Юта спросила шепотом:
        - Вы - доктор?
        Незнакомец криво усмехнулся, и Юта поняла - нет, он не доктор. Раздосадованная собственной робостью, она спросила громче и решительнее:
        - Так кто же вы, горгулья, такой и что вы здесь делаете?
        Незнакомец уставился на нее озадаченно, потом протянул руку к ближайшей пузатой бутылке и наполнил из нее свой стакан. Отхлебнул, поморщился, снова устало взглянул на Юту. Поднял брови:
        - Хороший вопрос… Вы что же, совсем ничего не помните, принцесса?
        Голос его был чуть хрипловат - Юта могла поклясться, что никогда не слышала его раньше.
        Незнакомец между тем поднялся, причем с видимым усилием - наверное, он уже достаточно много выпил.
        - Разрешите вам напомнить, принцесса, - он странно усмехнулся, - разрешите вам напомнить, что вас похитил дракон.
        Юта похолодела.
        - Нет, - пробормотала она дрогнувшим голосом, - мне только приснилось, что меня похитил дракон.
        Незнакомец поднял глаза к потолку:
        - Хорошо. А до этого вам приснилось, что вы были на карнавале… В синей шляпке с лодочкой, ведь так? - и он уставился на Юту в упор.
        Спина Юты, нос и ладони мгновенно покрылись испариной.
        Она вспомнила резкий драконий запах, пеструю землю, плывущую далеко внизу, ветер поднебесья, замок на скалистой стрелке, выдающейся в море… Было или привиделось?
        Под насмешливым взглядом незнакомца она обнаружила вдруг, что сидит босая, что ребра ее ноют, а кулаки, молотившие по жесткой чешуе, покрыты ссадинами.
        - Горгулья… - пробормотала она потрясенно.
        Незнакомец фыркнул.
        Постойте-ка, подумала Юта, а страшный зал с отвратительными орудиями, зал, куда приволок ее ящер - он тоже был? Или это уже бред?
        Но если дракон действительно принес ее в замок, чтобы съесть, и если он не съел ее, а вот она сидит живая, не значит ли это…
        Она совершенно другими глазами взглянула на незнакомца, который стоял перед ней, покачиваясь и ухватившись для верности рукой за спинку кресла.
        Страшно подумать, как опасен для человека поединок с драконом. Не удивительно, что рыцарь, одолевший ящера, столько пьет.
        - Я не забуду, - сказала Юта дрожащим голосом. - Вы увидите, что я могу быть благодарной. Вы уже знаете, я принцесса… Вы, наверное, видели меня на карнавале в этой злополучной шляпке… Да, конечно, вы были там и видели, как отвратительный ящер… смрадный дракон, как он похитил меня…
        Незнакомец смотрел на нее во все глаза.
        - Вы благороднейший и доблестнейший рыцарь, - продолжала Юта, все более воодушевляясь. - Я отблагодарю вас по-королевски… Мой отец, король Верхней Конты, выполнит любое желание человека, спасшего его дочь из лап… из гадких лап… - она готова была заплакать или зааплодировать.
        - О чем вы? - спросил незнакомец глухо.
        - Но ведь это вы спасли меня? - Юта широко улыбнулась, отчего ее большой рот растянулся до ушей. Незнакомец отвернулся.
        - Но ведь вы? - повторила Юта растерянно и немного обиженно.
        Незнакомец глянул на нее исподлобья, и во взгляде его она прочла нарастающее раздражение:
        - Я - спас?
        Юта кивнула:
        - Из лап чудовища… Извините, если я не то сказала, но ведь кто-то же меня освободил!
        Незнакомец осторожно поставил на стол опустевший стакан.
        В то же мгновение тяжелое кресло, в котором он сидел за несколько минут до того, отлетело в сторону, как перышко. Незнакомец вдруг вырос под сводчатый потолок, выгнулся дугой, вскинул руки, из которых тут же выросли огромные перепончатые крылья. Вместо головы его на плечах уже сидела увенчанная костистым гребнем, снабженная зубастой пастью башка, а по плитам пола постукивал невесть откуда взявшийся чешуйчатый хвост. Однако раньше, чем старый Ютин знакомец, дракон, закончил свою метаморфозу, несчастная принцесса глубоко и надолго погрузилась в забытье.

* * *
        Он привык называть себя Арманом, хотя имя его было Арм-Анн, и в звучании этого имени эхом отзывались все двести поколений его предков - могущественных драконов-оборотней, чьи имена хранила каменная летопись подземного зала. Одиночество его, длившееся два столетия, наполнено было их присутствием - каждый раз, спускаясь с факелом в недра замка, он ощущал на себе взгляды бесчисленных горящих глаз.
        Разве самый последний листочек на дереве не есть посланец корней?
        Бесконечно свободные в небе и на земле, неукротимые и почти неуязвимые - предки его были тем не менее рабами Закона, и несли свое рабство с радостью, и считали его привилегией.
        Тысячелетиями они гордо выполняли ритуал, дающий им право бестрепетно смотреть в глаза соплеменникам. Они жили и умирали в согласии с собой, в мире со своими родичами и почитаемые потомством.
        Не раз, щурясь от факельного дыма, проводя рукой по каменным письменам, Арман читал, с трудом разбирая знаки и слова:
        «Юное существо, дева… венценосная добыча… украшение твоего промысла… Да укрепит тебя жизнью своей, и радостью, и младостью… Преуспей в промысле и выполни Ритуал, и поднимись к звездам, и жар гортани твоей сравнится с солнечным пламенем…»
        Тысячелетиями драконы похищали юных пленниц из людских поселений - принцесс, дочерей воевод и вождей, великих и малых властителей.
        В ритуальной комнате - круглом зале с отверстием в потолке - огнедышащие ящеры торжественно вкушали добычу.
        Множество раз Арман брался читать описание этой трапезы, но так ни разу и не добрался до конца. Стена же покрылась таким толстым слоем факельной копоти, что знаки невозможно стало различить.
        Однажды, как повествует летопись, пленнице удалось спастись - ее вызволил богатырь-колдун, вступивший в схватку с ящером и одолевший его.
        С тех пор ритуал изменился - несколько уязвленные драконы уже не расправлялись с пленницами немедленно, но заточали их в башню, будто бы бросая вызов возможным освободителям. Узнав о похищении принцессы, рыцари округи отправлялись ее выручать; множество их трагически погибало, однако история сохранила имена нескольких счастливчиков, сумевших-таки добиться своего. Вероятно, на их долю выпадали совсем уж старые, или больные, или немощные драконы. Или?..
        Много лет Армана мучил этот вопрос. Неужели та странность, тот болезненный изъян, который он ненавидел в себе и берег, прятал, загоняя в потаенные уголки сознания - неужели изъян этот проявлялся когда-то в ком-то из славных его предков?
        Обнадеженный и раздираемый сомнениями, он снова и снова спускался с факелом в подземный зал и вчитывался в каменную летопись; снова и снова он получал ответ: нет. Те сумасшедшие юноши, которым удавалось отвоевать заточенную в замке принцессу, были попросту счастливчиками - ни один дракон не отдал пленницу добровольно. Он похищал ее, чтобы пожрать: «Преуспей в промысле и выполни Ритуал»…
        Необузданные и могучие, они поступали так, как велел Закон. Они были счастливы, вступая в поединок, и досадовали, если противника хватало на один лишь язычок огня. Исполнив ритуал, они, воодушевленные, устраивали игрища, которые часто заканчивались смертоубийством, потому что высечено на древнем камне: «…Пращуров почитай, и теплый ветер поднимет крылья твои, и твои потомки будут почитать тебя… Но брат твой, чья молодость приходится на твою - беда твоя… Бейся, покуда не иссякнет огонь в глотке его…»
        Теперь иссяк и сам род. Последний потомок парит над замком, последний потомок бродит с факелом в подземелье.
        «Промысел твой - честь и сила твоя. Преуспей в промысле, и не угаснет твое благодатное пламя»…
        Арм-Анн, привыкший называть себя Арманом, не преуспел в промысле.
        Бывали дни, когда он совсем об этом не думал - небо и море в такие дни имели свой обычный цвет. Если бы таких дней было больше, он смог бы спокойно дожить до старости.
        Но в другие дни - серые, сухие, подернутые мутной пеленой, когда накатывали раскаяние, застарелое чувство вины, тоска и безысходность - в такие дни он ощущал свою неполноценность так остро, что не хотелось жить.
        Он был выродком, одиноким уродом, отщепенцем - и он был последним листком на древе, чахлым посланцем могучих корней.
        Двести поколений его пращуров смотрели на него с покрытых клинописью стен. Иногда ему казалось, что он сходит с ума.
        Во что бы то ни стало он должен был исполнить требование древнего Закона, однако сама мысль о ритуальной комнате была ему страшна и противна.
        Двести первый потомок был подвержен ночным кошмарам. Просыпаясь в холодном поту, он мог вспомнить только сладковатый цветочный запах, от которого слабели колени и подступала тошнота. Стиснув зубы, он пытался расшевелить свою память - и упирался в тупик, потому что вспоминалось всегда одно и то же - круглые комья глины, скатывающиеся по склизкому склону, деревянные пуговицы, скатывающиеся по наклонной доске, и голоса - возможно, отца, которого он плохо помнил, или матери, которую он не помнил совсем.
        Каждый раз, вылетая из замка в обличье дракона и возвращаясь назад, он вынужден был передергиваться, попадая в ритуальную комнату - а миновать ее никак нельзя было, так как драконий тоннель брал там свое начало.
        Измученный все нарастающей внутренней борьбой, Арман тысячу раз принимал решение и на тысячу первый понял, что отступать некуда.
        В тот день он бесконечно долго кружил над морем, а море было так спокойно и прозрачно, что, скользя над солнечными бликами, покрывавшими его поверхность, он мог видеть далекое дно. Потом, свечкой взмыв к солнцу, он вдруг ощутил внутри безмерную легкость и столь же безмерную пустоту. Он решился.
        План его был прост, с его помощью хитроумный Арман рассчитывал примириться с родом, избежав при этом Ритуала.
        Похищенная принцесса должна некоторое время томиться в башне, рассуждал Арман. Достаточно, чтобы хоть один витязь пожелал отбить ее в честном бою; Арман же позаботится, чтобы этому храбрецу повезло.
        Нынешнее поколение витязей было, правда, трусовато и мелковато в сравнении с прежними, зато имело достаточно слабое представление о драконах и могло не знать, что на самом деле даже великий воин обречен, вступая в схватку со здоровым и сильным ящером. Арман решил сыграть на этой неосведомленности.
        Один витязь, одного достаточно! Одного глупого, наивного, храброго, расчетливого, доблестного, хитрого - лишь бы приехал и поднял копье, вызывая дракона на битву.
        Тут таился еще один секрет, на который Арман рассчитывал более всего. Дело в том, что по неписанному, но свято соблюдаемому человеческому закону освободитель должен был жениться на освобожденной.
        Приманка, думал Арман, едва не касаясь воды перепончатым крылом. Кто не хочет жениться на прекрасной принцессе? А нужен всего один храбрец, и похищение закончится не в ритуальной комнате, а за свадебным столом…
        При мысли, что тягостное чувство собственной вины и ущербности будет скоро забыто, он ощутил почти что испуг.
        Приманка. Похищенная должна быть желанна, и не только королевским происхождением. Это очень важно - не ошибиться. Та, кому предстоит быть заточенной в башне, должна являться рыцарям в грезах, лишать сна…
        Из магического наследия предков Арману достались только пара заклинаний да зеркало - мутное, покрытое сетью трещин, обладавшее способностью показывать в своей темной раме события, происходящие далеко за стенами замка. Отношения зеркала и его владельца складывались непросто - виной тому был скверный нрав самого зеркала; порой оно отказывалось служить, и Арман много раз с трудом удерживался, чтобы не расколоть его окончательно.
        Впрочем, в день шляпного карнавала магическое зеркало было достаточно милостиво; из пестрой предпраздничной суеты глаз Армана безошибочно выхватил юную принцессу Май.
        Очаровательное, веселое, грациозное создание, рожденное, чтобы пленять сердца. Прекрасная принцесса. Та, ради которой рыцарь может отважиться на смертельную схватку. Драгоценный приз в опасной игре.
        Арман тщательно запомнил шляпку с лодочкой - такую шляпку невозможно пропустить или перепутать с другой. Вздымающаяся волна должна была послужить ему приметой, видимой с воздуха, путеводным маяком. Большое стечение народа, карнавал, суета и шумиха были как нельзя кстати - тем скорее разнесется слух о похищении, тем неспокойнее забьются сердца рыцарей, воинов и витязей, желающих прослыть героем и заполучить в жены прекрасную принцессу…
        Он сделал все, как хотел.
        Праздничная площадь казалась с высоты нарядным муравейником. Он видел, как оцепеневшие было люди кинулись врассыпную, и испугался было, что не найдет в водовороте цветных шляпок ту одну, единственную; но потом, опустившись ниже, увидел ее на королевском помосте, совершенно неподвижную - принцессу, похоже, парализовало страхом.
        Он уже вытянул когтистые лапы, но принцесса опомнилась и побежала. Он несся над ней, примериваясь, чтобы ухватить жертву поаккуратнее. В последний момент она чуть не улизнула, но он рванулся - и ощутил в лапах драгоценную добычу.
        Он нес ее осторожно, как мог. Вместо овечки в когтях его оказалась дикая кошка, отчаянная и коварная - однажды он упустил ее и потом едва поймал. Признаться, он не ожидал от юного хрупкого существа такого бешеного сопротивления.
        Он втащил ее в замок через Драконьи Врата. В ненавидимой им ритуальной комнате столбом стоял солнечный свет.
        Он поставил ее на пол. Возможно, она хлопнется в обморок - это так естественно для принцессы.
        Он впервые взглянул на нее - и сам едва не лишился чувств.
        - Откуда у вас эта шляпка?
        Юта молчала, забившись в угол у камина.
        - Откуда у вас эта шляпка? Кто вы такая?
        Юта шумно втянула воздух. Выдохнула со всей гордостью, на которую в этот момент была способна:
        - Я принцесса!
        Арман фыркнул. Когда он фыркал в драконьем обличье, из ноздрей его вырывались снопы искр. Сейчас он был в обличье человека, но Юта все равно не могла смотреть на него без содрогания.
        Арман, глядя на нее, содрогался не меньше.
        Да, витязь должен быть слеп, как крот, чтобы пожелать эту девку в жены! А уж поединок с драконом…
        Перед внутренним взором Армана снова возникли бесформенные комки, скатывающиеся по склизкой поверхности. Усилием воли он отогнал видение.
        - Я принцесса, - сказала Юта тихо и твердо.
        Ничего, бодро подумал Арман. Ничего… Возможно, не все еще потеряно и, скажем, завтра удастся что-нибудь придумать. Или послезавтра… Но не сейчас, не теперь.
        И, тщательно изгнав из головы все мысли, он сделал суровое, подобающее случаю лицо и сказал:
        - Объявляю вам, принцесса, что отныне вы моя пленница. Сейчас я посажу вас в башню, где вы будете заточены до тех пор, пока… - он проглотил застрявший в горле ком, - пока не отыщется смельчак, который решится вас освободить… Если он вообще отыщется, - добавил он тише.
        Юта взглянула на него расширенными глазами. Всхлипнула. Прошептала в отчаянии:
        - Вы… Вы - мерзкое чудовище…
        Арман снова фыркнул.
        В западной башне, наименее разрушившейся, бил из-под камня родничок. Глиняная чаша полна была сухих лепешек, а рядом с соломенным матрасом сиротливо стояли огромные деревянные башмаки.
        - Здесь? - спросила Юта дрогнувшим голосом.
        Арману на мгновение стало ее жалко, но жалость тут же уступила место раздражению - он снова вспомнил, в какую историю влип.
        Подтолкнув принцессу - она гадливо отстранилась - он захлопнул за ней кованую дверь. Постоял в наступившей тишине, громко произнес запирающее заклинание:
        - Хорра-харр!
        Юта, стоящая с противоположной стороны двери, услышала его удаляющиеся шаги.
        Она закусила костяшки пальцев, переступая с ноги на ногу и не чувствуя холода онемевшими босыми ступнями. Весь ужас ее положения доходил до нее постепенно, толчками, и с каждым толчком она все больнее кусала пальцы, надеясь проснуться наконец и сказать с облегчением: какой странный кошмар!
        Мелодично звучала вода, скатываясь по замшелым камням.
        Юта угодила в темницу - глухую темницу дракона.
        III
        Полуденный воздух дрожит,
        И море зевает в скалах.
        Здравствуй, тоска. Арм-Анн
        Он проводил часы перед тусклым надтреснутым зеркалом, и в пыльной раме беспорядочно чередовались картины из жизни трех королевств.
        В Верхней Конте царила растерянность и был объявлен траур; теребя подбородок, Арман смотрел, как бледная и постаревшая королева прикладывает платочек к глазам, как король сурово отдает какие-то распоряжения, как горько плачет маленькая Май и хмурится другая принцесса - Вертрана. Потом, подавшись вперед, он попытался расслышать, о чем там сообщают на площади глашатаи, но дрянное зеркало доносило лишь обрывки: «Отважится… закон… ее высочество… под венец…»
        Глашатаи твердили одно и то же на всех площадях, как и вчера, как и позавчера, и так уже много дней. Но знатные юноши отворачивались и проходили мимо; лишь раз в зеркале обнаружился человек, готовый на подвиг - какой-о чумазый угольщик, у которого не было ни оружия, ни боевого коня, а только непомерные претензии и глупая мечта жениться на принцессе.
        Арман подумал о пленнице почти с ненавистью. Сейчас он готов был поверить, что девчонка специально натянула чужую шляпку и подло поджидала его посреди площади, чтобы расстроить так тщательно продуманный и горько выстраданный план. Еще чуть-чуть - и он поверил бы, что она сама полезет ему в рот, лишь бы досадить.
        Он застонал. Пусть посидит в башне, поделом.
        Сначала все шло совсем неплохо.
        Она сумела протиснуть в щель голову, плечи и половину туловища. Под окном башни проходил каменный карниз, довольно широкий, но во многих местах обвалившийся. Перед глазами Юты оказался кустик бурой травы, прижившейся на изъеденном временем камне; далеко внизу лениво ворочалось море.
        Ступенька над бездной. Что в ней за польза для человека, совершенно не умеющего летать? Но Юта упорно лезла и пробиралась, рассудив, что, выбравшись из темницы, что-нибудь да придумает.
        Придумывать ей не пришлось, потому что как раз на полпути удача изменила августейшей пленнице. То ли щель под решеткой была слишком узка, то ли принцесса оказалась не такой уж худышкой - но Юта застряла, причем голова ее осталась на свободе, а ноги - в заточении.
        Из кустика жухлой травы перед Ютиным лицом выбрался пыльный серенький жучок. Ему, вероятно, удивительно было видеть принцессу, пытающуюся подлезть под решетку узкого башенного окна. Юта дернулась - жучок расправил тусклые крылышки и улетел прочь. На волю.
        Отчаявшись продвинуться вперед, смелая принцесса выдохнула весь воздух из легких и попыталась отступить назад. Увы! Решетка не давала ей сдвинуться и на волосок, и похолодевшей Юте представился истлевший скелет, застрявший под железными прутьями… Картина эта была столь ужасна, что, рванувшись из последних сил, ободрав бока и исцарапав спину, она свалилась наконец на каменный пол своего узилища.
        Отдышавшись немного, пленница уселась на соломенном тюфячке, горестно подперла щеки кулаками и в который раз глубоко задумалась.
        Попытка к бегству снова сорвалась, и заточению не видно было конца-края. Конечно, ей пока хватало и лепешек, и воды, а в окошко по утрам заглядывал солнечный луч, но, в конце концов, разве это жизнь для человека? В особенности если этот человек - молодая девица, тем более - принцесса! К тому же - горгулья! - в любую минуту может появиться дракон, и если он ни разу не показывался с самого дня похищения, то не значит же это, что он забыл о жертве! Нет, бежать. Бежать немедленно!
        Юта решительно поднялась - и снова села. Все пути бегства были уже испробованы - и тщетно. Сквозь решетку не протиснешься, под решетку не пролезешь, а дверь окована железом и заперта заклинанием.
        Заклинанием…
        Юта обнаружила, что повторяет бездумно последние слова своего ужасного тюремщика: хорра-харр…
        Очень грубое, некрасивое слово, и похоже на ругательство. Хорра-харр.
        Сунув ноги в деревянные башмаки, Юта проковыляла к двери. Постояла, вслушиваясь. Ни звука. Где-то по окраинам Ютиного сознания бродила некая простая мысль.
        С влажной стенки пялилась мокрица. Пробежал мохнатый паук, противно перебирая длинными суставчатыми лапами. Простая мысль все бродила вокруг да около, и Юта никак не могла ее ухватить.
        Разозлившись, она собралась уже и отчаяться, как вдруг в памяти ее всплыл толстый дворцовый лакей, обучающий премудростям юную горничную: «Ключик направо - закрыли сундук… Ключик налево - открыли сундук…»
        И прежде, чем Юта сообразила, причем тут «ключик налево», губы ее сами собой произнесли:
        - Рраха-ррох!
        Длинный скрип огласил узилище. Кованая железом дверь помедлила и качнулась, и между ржавым ее краем и стеной, на которой сидела мокрица, возникла щелка. Из щелки потянуло сыростью, дверь приоткрылась еще, и обомлевшая Юта увидела в проеме коридор и ступеньки.
        Коридор и ступеньки! Выход! Свобода!
        Драконово заклинание оказалось похожим на ключик старого лакея - произнесешь задом наперед, и дверь откроется.
        Ошеломленная своим счастьем, Юта нерешительно подтолкнула тяжелую дверь и выглянула наружу. Коридоров оказалось сразу два - направо и налево, и имелась еще винтовая лестница, ведущая вниз.
        Юта призадумалась было, потом сбросила деревянные башмаки - в них она грохотала бы, как порожняя телега по булыжной мостовой - и, босая, деловито зашлепала по лестнице.
        Замок врос в скалы и был, пожалуй, древнее скал. Арман не знал толком, кто его строил - то ли предки его предков, то ли неведомые существа, жившие на земле в ту пору, когда на ней не было еще ни людей, ни драконов… Однако уже в бытность легендарного Сам-Ара замок представлял собой порядочную развалину.
        Арман фыркнул. Из ноздрей его вырвались снопы искр, потому что Арман, мерно взмахивая кожистыми крыльями, кружил над морем.
        К замку, угнездившемуся на скалистом полуострове, вела одна только дорога - узкая, петляющая в камнях, довольно зловещая. Почти добравшись до его подножия, дорога эта раздавалась, образуя круглую ровную площадку - традиционное место поединков. Спустившись ниже, Арман разглядел бы аккуратно сложенную в ее центре горку костей - памятник всем бывшим и будущим освободителям.
        Арман не стал спускаться. Он взмыл так высоко, что земля внизу подернулась как бы туманом, и сквозь туман этот до боли в глазах всматривался в дорогу, в дороги, во все пути и тропинки ближней и дальней округи… Но они были безжизненны, пусты и покинуты, и нигде не поднималось облачко пыли под копытами скакуна, и не взблескивало на солнце оружие, и ни один рыцарь не спешил на выручку пленной принцессе…
        И тогда он взревел, мощно, страшно, со столбом пламени из глотки и дымом из ноздрей, и рев его прокатился над морем, и в далеких прибрежных деревушках люди, бледнея, шептали заговоры и заклинания.
        Драконий рев поверг Юту на четвереньки. В первую секунду она вообразила, что ящер обнаружил ее бегство и разъярился сверх меры; в следующий момент здравый смысл взял верх над страхом, и принцесса рассудила, что зверь кричит над морем, а побег произошел в замке, и значит, ужасный вопль не имеет к ней, Юте, прямого отношения. Уверившись в этом, она решилась подняться и продолжила свой путь.
        Она искала выход из замка - и то и дело возвращалась к порогу своего опустевшего узилища. Впору было отчаяться, однако она мужественно жевала сухую лепешку, хлебала воду из родника и снова отправлялась плутать в темных коридорах.
        Вдали снова взревел дракон - но тише, слабее, печальнее.
        На другой день он потеряно бродил по замку с бутылкой в неверной руке; темные коридоры чередовались с темными же лестницами, а комнаты были либо заперты, либо пустынны.
        Наконец, он споткнулся о какой-то порог и встал, тупо разглядывая внезапно обнаружившееся перед ним помещение.
        Комната эта с давних пор называлась Органной, хотя загромождавшее ее сооружение не было похоже на орган. Скорее на огромные пчелиные соты, или богатую посудную лавку, или мозаику - хрупкую игрушку великана.
        Тем не менее, это был музыкальный инструмент - вернее то, что от него осталось. Громадина отжила свое и была бесполезна - но Арман все-таки любил бывать в Органной комнате, разглядывать серебряные завитушки, украшавшие остов инструмента, щелкать пальцами по толстым трубам из светлого металла и стирать пыль со множества хрустальных скляночек, шариков, причудливой формы сосудов, располагающихся поодиночке и гроздьями. Иногда он пытался извлечь из сооружения подобие музыки, но попытки эти не приносили ничего, кроме раздражения.
        Арман зевнул. Бесконечное кружение над дорогами совсем доконало его; слезились воспаленные от ветра глаза. Тусклые серебряные трубы музыкального чудища издевательски уродовали его отражение. Но зачем он, собственно, явился сюда?
        Пошатнувшись, он повернулся и побрел туда, где толпились бутылки на черном от времени столе, где тлел камин, где пустовали два кресла.
        Юта сидела на ступеньках винтовой лестницы, поджав под себя босые ноги, и тщетно пыталась прогнать охватывающее ее отчаяние.
        Выбраться из замка не представлялось возможным; свобода лишь посмеялась над ней, приоткрыв дверь тюрьмы. Юта оставалась в заточении, только узилище ее стало больше, обросло тупиками и лабиринтами, и теперь обессиленной принцессе мерещился истлевший скелет, сиротливо притулившийся на изъеденных временем ступеньках.
        Юта в изнеможении закрыла глаза. Перед ее мысленным взором замелькали лоскутки, обрывки видений и воспоминаний.
        Она увидела почему-то старую добродушную гувернантку, научившую читать сначала ее, Юту, а потом и младших сестер; гувернантка рассказывала что-то, оживленно жестикулируя, взмахивая рукой с зажатым в ней гусиным пером. Потом это видение стерлось, а на смену ему пришло другое - дворцовый парк, раннее утро, тяжелые от росы листья, терпко пахнет мокрая трава, а она стоит на поляне и ждет кого-то, кто должен прийти - но все не идет… И когда ожидание становится нестерпимым - вздрагивают ветки в глубине парка, дождем опадает на землю роса, и тот, долгожданный, появляется.
        Юта видит сначала только темный силуэт между стволами, потом стволы расступаются - и, улыбаясь победно и беспечно, на полянку выходит Остин.
        Юта смотрит - и не может оторваться, завороженная. А Остин подходит все ближе, голубые глаза его сияют, он протягивает руки, как бы собираясь заключить Юту в объятия…
        Сон оборвался.
        Бессмысленно улыбаясь, Юта сидела на ступеньках винтовой лестницы, ноги ее онемели, посиневшая от холода кожа сплошь покрылась пупырышками - но все это было уже неважно.
        Сон был вещим. Остин придет.
        Прихрамывая, потирая то здесь, то там, Юта двинулась наугад, снова и снова петляя коридорами замка.
        Арман оторвал щеку от стола - он заснул сидя и теперь не понимал спросонья, что его разбудило.
        Он попытался подняться - и замер на середине движения.
        Далекий звук, довольно приятный и тем более немыслимый в этих стенах, пробился из неведомого источника и заставил Армана приоткрыть рот.
        Наваждение?
        Он припомнил с удивлением, что в его сне этот звук уже присутствовал, но там он был понятен и уместен. Сон, однако, закончился. Звук же…
        Звук повторился. Арман выдернул из затылка волосок.
        Долгие минуты тянулись в тишине, прежде чем звук возник опять.
        Тогда Арман с неожиданной легкостью покинул кресло и углубился в лабиринт переходов.
        Он двигался уверенно и бесшумно, замирая, когда стихал звук, и вновь пускаясь в путь, когда звук возобновлялся и указывал ему направление. На подходе к Органной комнате его встретил мощный, дивной красоты аккорд.
        Последний прыжок - и запыхавшийся, несколько оглушенный Арман ворвался-таки в обиталище музыкальной развалины.
        Еще таяли в воздухе последние ноты. Перепугано раскачивались хрустальные скляночки, ударяясь одна о другую, но звук их столкновения совершенно не был похож на тот, удивительный, приведший Армана в Органную комнату.
        Он остановился, хищно оглядываясь. Громадина молчала, будто решив сохранить свою тайну; в комнате же на первый взгляд никого и не было.
        На первый взгляд.
        Арман свирепо сдвинул брови. Процедил страшным голосом:
        - Выходи.
        Ему ответом была тишина, и даже робко позвякивающие скляночки понемногу успокаивались.
        - Выходи, - повторил Арман зловеще. - Лучше будет.
        Никакого ответа. Арману показалось, что серебряные трубы музыкального чудища сдвигаются плотнее, чтобы укрыть кого-то, за ними притаившегося.
        Арман повернулся, будто собираясь уходить, но на пороге комнаты снова резко обернулся:
        - Ну?! Мне самому за тобой лезть, что ли?
        Ему показалось, что в глубине сооружения что-то шевельнулось.
        - Считаю до пяти, - заявил он голосом, не терпящим возражений. - После этого вызываю крыс, и они съедают тебя прямо в твоем укромном местечке. Раз.
        Тишина.
        - Два, - Арман скрестил руки на груди. - Три.
        Да, там, за строем серебряных труб, кто-то прятался. Сейчас хитрец снова шевельнулся, и тут же качнулась гроздь хрустальных шариков.
        - Четыре, - продолжал Арман.
        Понемногу, неохотно, то и дело за что-то цепляясь и что-то задевая, на свет выбирался некто, измазанный пылью и паутиной с головы до босых пяток.
        - Пять, - неумолимо закончил Арман, и перед ним предстала Юта - принцесса Верхней Конты.
        Лохмотья, в которые превратилось бальное платье, могли бы принести своей владелице немалое состояние, вздумай она просить милостыню на рыночной площади. Волосы растрепались, а длинное лицо исхудало, отчего длинный нос казался совсем уж непомерным.
        Долго же я буду ждать освободителя, подумал Арман.
        Принцесса смотрела на него исподлобья, и в темных глазах ее был страх, но не было паники.
        - И что же мы будем делать? - поинтересовался Арман с фальшивым добродушием. - Как поступают обычно с пленниками, которые совершают побег? Кажется, их бросают в колодец к змеям?
        Юта нахохлилась еще больше. Сказала тихо и с достоинством:
        - Я что, давала вам обещание - не убегать? Это мое законное право… Любому узнику позволено убегать, если его плохо стерегут…
        Арман нахмурился:
        - Плохо стерегут? А как тебе удалось выбраться, принцесса?
        Ответом ему было гордое молчание. Арман обошел пленницу кругом, размышляя вслух:
        - Дверь была заперта заклинанием. Что ты можешь понимать в заклинаниях, принцесса? Может быть, ты пробралась через крысиную нору или еще какую-нибудь дыру, а?
        Юта фыркнула - возмущение на некоторое время подавило ее страх:
        - Могли бы и получше заклинание подобрать, драгоценный господин дракон! Я эту дверь открываю и закрываю, как у себя дома…
        Конечно, она тут же пожалела о сказанном, потому что Арман неприятно оскалился:
        - Вот как?
        И, взяв Юту за плечо, подтолкнул к распахнутой двери Органной комнаты, захлопнул эту дверь перед ее лицом и пробормотал сквозь зубы:
        - Хорра-харр…
        Юта наблюдала за ним исподлобья.
        - Ну, - усмехнулся Арман, - теперь покажи, принцесса, как ты это делаешь. Откроешь - пощажу.
        Юта пожала плечами, насмешливо на него взглянула и сказала как бы нехотя:
        - Рраха-ррох…
        Дверь скрипнула и приоткрылась. Юта шагнула в проем, будто собираясь гордо удалиться.
        - У людей не пользуются этим заклинанием, - глухо сказал за ее спиной Арман. - Откуда ты знаешь?
        Юта обернулась:
        - Ключик налево - ключик направо… Ясно же, что надо все заклинание произнести наоборот!
        Некоторое время Арман и Юта смотрели друг на друга в упор.
        - Хорошо, - протянул наконец Арман, и Юта невесть почему ощутила вдруг некоторое облегчение. - Ладно. Обещал пощадить - и пощажу… Только… - тут в голосе его снова зазвучали суровые нотки обвинителя, - как ты посмела, принцесса, явиться сюда, и что ты здесь делала?
        Юта втянула голову в плечи. Действительно, какая горгулья ее укусила, зачем было трогать эти хрустальные горшочки? Проклятое любопытство… Теперь она попалась, обидно и глупо, и в лучшем случае ее снова запрут, как овцу в загоне…
        - Что я делала? - пробормотала она, стараясь говорить как можно наивнее. - Что я делала? Ничего… особенного. Я… играла.
        - Играла?!
        Арман развернул Юту за плечи - несколько грубо - и подвел вплотную к выжидающему, притихшему музыкальному инструменту.
        - Играй сейчас.
        Принцесса перепугалась не на шутку. По-видимому, она совершила нечто ужасное, по глупости в этом призналась, и теперь ее ожидают издевательства и кара.
        - Нет… - пролепетала она побледневшими губами. - Я не то хотела сказать…
        Арман воздел глаза к покрытому потеками потолку:
        - Играй. Как ты играла? Так? - он постучал пальцем по ближайшей хрустальной скляночке.
        Юта молчала, сжавшись в комочек. Арман с шумом втянул в себя воздух.
        Двести лет он не разговаривал с особами женского пола, да и вообще ни с кем не разговаривал, кроме себя. Ему стоило большого труда придать своему хрипловатому голосу оттенок, который с некоторой натяжкой можно было бы назвать мягкостью:
        - Ну, послушай, принцесса, я тебя не пугаю, не бью тебя, не кричу даже… Ты же играла, пока меня здесь не было? Ну так сыграй сейчас, а я хочу на это посмотреть.
        Юта всхлипнула и решила, что терять все равно нечего.
        Дома она любила играть с хрустальными бокалами - водить влажным пальцем по их краю и слушать мелодичный звук, который при этом получался.
        Она робко оглянулась - Арман отошел, чтоб не пугать ее.
        Тогда она быстрым мальчишечьим движением запустила палец в рот, послюнила, потом шагнула вперед и провела по краю ближайшей скляночки.
        Мягкий, чистый, необычный звук родился под замурзанным пальцем, наполнил скляночку, разбудил гроздья прозрачных шаров, которые откликнулись резонансом; разросшись и обогатившись, звук усилился серебряными трубами, отразился от каменных стен и совершенно потряс своего единственного слушателя - Армана.
        Юта провела пальцем по краю другой скляночки - звук изменился, теперь это был аккорд. Арман, сбитый с толку, туго накручивал на палец выдернутый из макушки волосок.
        Юта перестала играть и обернулась.
        Она выжидающе смотрела на него - долговязая девчонка в лохмотьях, а музыкальная громадина за ее спиной все пела, не желая умолкать после тысячелетнего молчания.
        Арман с трудом сглотнул. Спросил тихо:
        - Ты когда-нибудь видела такой инструмент, играла на нем? Где?
        Юта перевела дыхание - опасности, кажется, не было. Ответила несмело:
        - Нигде не видела… У нас такого нет… Я просто, ну, догадалась, как вы на нем играете…
        - Как Я на нем играю?!
        Юта отшатнулась. Арман, пожалуй, мог напугать кого угодно.
        Вечером она сидела в кресле, в зале, перед камином. Это было то самое кресло, в котором она впервые пришла в себя, оказавшись в замке и приняв Армана за освободителя. Воспоминание это теперь заставляло ее краснеть.
        На смену Ютиным лохмотьям пришла теперь какая-то хламида из Армановых сундуков - тот справедливо рассудил, что принцесса не должна выглядеть, как бродяжка, это может отвратить освободителя в самый последний момент. Юта помылась и причесалась; стакан выпитого вина окрасил ее впалые щеки здоровым румянцем и помог на время позабыть о своих злоключениях. Арман, сидящий по другую сторону стола, отметил с удивлением, что у пленницы довольно ясный и осмысленный взгляд - хотя, конечно, это не затмевает явных недостатков ее внешности.
        - Так вы не бро… бросите меня в колодец со змеями? - бормотала Юта заплетающимся языком.
        - Посмотрим, - задумчиво отвечал Арман. - Не брошу, если не будешь совать нос куда не следует… Запирать тебя, вижу, бесполезно, но входить будешь только туда, куда я разрешу… И не вздумай ослушаться! Помни о крысах, о змеях… - он подумал, не обернуться ли драконом для острастки, но у него уже не было ни желания, ни сил.

* * *
        Остин приснился ей еще раз - но как-то тускло, невнятно, и она не могла вспомнить свой сон. И все же каждый раз, укладываясь вечером на соломенный тюфячок, она подолгу думала о контестарском принце и пыталась призвать его в сновидения.
        Теперь она обувалась в старые веревочные сандалии - а в них гораздо приятнее шлепать по камням, нежели босиком. Сухие лепешки чередовались с вяленым мясом, а вместо воды было еще и вино. К тому же ей было позволено подниматься на верхушку западной башни - там была открытая площадка, окруженная зубцами, и можно было подставлять лицо солнцу и ветру, смотреть на море и на берег, по которому петляла дорога.
        Первое время Юта пропадала на башне - ей то и дело казалось, что на дороге появился всадник. Она принимала за всадников камни, кусты, столбы пыли, поднятые ветром - и каждый раз горько разочаровывалась, чтобы снова всматриваться и вглядываться.
        Время от времени ей случалось наблюдать, как из Драконьих Врат вырывается черное облако, а вслед за ним, окутанный дымом, как темным плащем, появляется дракон. Притаившись за каменным зубцом, Юта разглядывала горящую на солнце чешую, гибкий костяной гребень вдоль спины, длинный лоснящийся хвост, захлестывающийся петлями… Дракон изрыгал пламя, описывал круг в небе над замком, и Юта, полуоткрыв рот, смотрела, как величественно взмахивают перепончатые крылья, из которых одно было отмечено светлым треугольным шрамом. Потом ящер неторопливо пускался прочь, на глазах становился все меньше и меньше, пока не превращался в черную точку, тающую над горизонтом.
        Полетел на охоту, думала Юта. Она знала уже, что ящер охотится в горах на диких коз - драконий организм требовал обилия сырого мяса.
        Быт замка был прост до однообразия. Время от времени Арман завяливал нескольких коз, чтобы съесть потом перед камином, будучи в человеческом обличье. Вода добывалась из родника, вино - из необъятных, вмурованых в стены бочек, поивших, верно, не одно драконье поколение. Да и непременные сухие лепешки, как предполагала принцесса, испечены были лет сто назад, не меньше.
        Была и кладовая - туда, как и следовало ожидать, ход Юте был строго-настрого закрыт, и она, конечно, очень боялась ослушаться.
        Арман и в человеческом виде представлялся ей страшилищем - поначалу она пряталась в первую подвернувшуюся щель, едва заслышав его шаги в конце коридора. Когда же строгий голос повелительно звал: «Эй, принцесса!» - она не решалась ослушаться и являлась, дрожа, пред страшные Армановы очи. И, хотя никаких неприятностей он ей не причинял, а только кормил, поил да следил, чтобы не нарушала запретов - относительно спокойно ей бывало лишь тогда, когда он покидал замок.
        Потом она пообвыклась и даже несколько раз рискнула обратиться к Арману с вопросом: а здесь бывают шторма? А куда ведет та дверь? А что, если разогреть лепешку, сунув ее в камин?
        Арман отвечал сухо, но терпеливо. Разогретая лепешка оказалась вкусна, и Ютин страх понемногу отступал, давая место пока еще робкому любопытству.
        Из всех развлечений главным оставалась сторожевая башня; дороги же были пусты - и вскоре принцесса решила, что рыцарь-освободитель и без ее помощи отыщет замок, и что ожидание можно скрасить, придумав себе какое-нибудь занятие.
        И умница-Юта его придумала.
        Труднее всего было выпросить у Армана факел - заодно удалось приметить, где они хранятся. Благовидным предлогом послужила Ютина якобы боязнь темноты.
        Снарядившись таким образом, принцесса наконец решилась.
        Дождавшись на башне, пока Арман-дракон вылетит из замка, - а Юта до сих пор содрогалась при виде крылатого чудовища - негодница опрометью бросилась вниз, зажгла факел и принялась за исследование замка. Уж казалось бы: раз ты пленница, то сиди тихонько и не нарывайся на неприятности - но нет! Юта спускалась теперь в темную, подземную часть замка, куда вход ей был категорически запрещен.
        Факел вздрагивал в решительно поднятой руке. Подол темного балахона волочился по волглым ступеням - скользким, истертым до дыр.
        Лестница привела на узкую площадку - теперь можно было выбирать, спускаться ли ниже или углубиться в коридор. Юта решила спускаться.
        Стало заметно прохладнее; по стенам скатывались большие прозрачные капли. Юта остановилась - и спереди, и сзади, и сверху, и снизу была только темнота, плотная, веками слежавшаяся тьма, которую едва осиливал свет одинокого факела.
        Принцесса хотела уже испугаться - но вспомнила почему-то о светлячках. Светлячок в траве тоже испытывает похожее чувство - кругом темно, а он хранитель единственного в мире тусклого огонька… Юта вспомнила, как собирала в парке светлячков и показывала их маленькой сестре Май, которая тогда только поднималась на ноги… А Вертрана - та боялась ходить ночью в парк, и мальчишки-пажи боялись, и Юте очень нравилось смеяться над их страхами… Мальчишки - даже совсем большие - дивились ее храбрости и признавали за ней право командовать в затеях, которые она же большей частью и выдумывала…
        Плясали тени на мокрых стенах. Юта улыбнулась и двинулась дальше.
        От лестницы отделился еще один коридор; на этот раз Юта свернула и, пройдя немного, сразу же столкнулась с проблемой выбора - коридор раздваивался.
        Подумав немного, она копотью факела оставила на стене пометку и свернула вправо.
        С потолка гроздьями свисали летучие мыши, Юта испугалась, когда на них упал свет - но мыши не почтили ее вниманием. Похоже, они давно привыкли к огню факела, и это дало принцессе повод немного призадуматься - кто здесь так часто ходит со светом? Уж не хозяин ли замка? Что у него тут, в подземном лабиринте - сокровища?
        Частые развилки и тупики беспокоили Юту все больше. Она уже всерьез подумывала о возвращении, когда стены коридора вдруг раздались.
        Свет уже не достигал их, хотя факел горел ровно и ярко.
        Юта остановилась, тяжело дыша и слушая стук крови в ушах.
        Это, похоже, был огромный зал - принцесса даже ощущала движение тяжелого, затхлого воздуха. Где же потолок? Что там, дальше?
        Принцесса испугалась, что, потеряв из виду стены и не имея возможности делать пометки факелом, не найдет дороги назад. Поэтому, вернувшись немного, она продолжила свой путь, придерживаясь правой стены.
        Что он хранит здесь? В старых легендах полным-полно упоминаний о драконьих кладах, на которых будто бы и стоят их замки… А здесь пусто, огромное пустое пространство в толще скал, это кто же его выдолбил и зачем?
        Ее любопытство росло вместе с ее страхом.
        Слева показалось нечто большое и бесформенное - кажется, приземистая колонна, не то иссеченная чем-то, не то узором разукрашенная… Юта, подумав, отступила несколько шагов от стены и осветила колонну своим факелом.
        Гор-ргулья!
        Колонна была покрыта письменами, да какими сложными! Юта обошла громадину кругом - письмена заполняли ее до самого пола, а начинались, наверное, у потолка, которого не было видно. Клинописные символы кое-где поросли мхом, кое-где стерлись - сколько же им столетий? Значки теснились, прижимали друг друга - разные тексты, и почерк разный… А вот и рисунок - а на нем знакомый берег, и море, и… замок!
        Юта присвистнула. Фрейлины всегда запрещали ей свистеть. Вспомнив об этом, она свистнула громче - в коридоре захлопали крылья летучих мышей, и Юта зажала себе рот ладонью.
        Тысяча горгулий…
        На следующий день Арман никуда не вылетал - и Юта маялась, шатаясь по коридорам и глазея с башни на дорогу. Немного развлекли ее немыслимых размеров белые птицы, которые поселились в прибрежных скалах и теперь вели беспокойную шумную жизнь - вопили, ругались, по очереди высиживали птенцов и выдергивали друг у друга перья. Поколебавшись, Юта пошла с вопросом к Арману - тот скупо объяснил, что птицы называются калидонами, избегают людей и поэтому издавна селятся рядом с драконами. Бормоча удачно придуманную считалочку - «Раз - драконы, калидоны, два - драконы, калидоны» - Юта поплелась обратно на башню.
        Спустя еще день Арман - о удача! - улетел с раннего утра, и Юта, прихватив из хранилища новый факел, поспешила в разведанный ею подземный зал.
        Найти было непросто - но Юта наловчилась ориентироваться по своим же, копотью факела оставленным знакам. Летучие мыши снова не обратили на нее никакого внимания, да и Юта уже не удивилась, когда стены коридора неожиданно расступились и в лицо повеяло затхлым сквозняком.
        Потом время, кажется, остановилась. Любопытная принцесса обнаружила еще четыре колонны, покрытые клинописью, а сколько их было вообще - горгулья знает! К тому же, стены во многих местах тоже были испещрены знаками, и рисунки встречались, да какие! Юта долго стояла, разинув рот, перед изображением неведомо какого чудовища, выбиравшегося из моря. Дракон рядом с этим зверем казался просто комнатной собачкой, а ведь рисовавший изобразил чудовище в таких деталях, которые наводили на мысль о том, что он не выдумал его, а видел, и совсем близко…
        Азартно пританцовывая, Юта и дальше предавалась упоительному исследованию. В конце концов ее неистребимое любопытство было вознаграждено - продираясь сквозь незнакомые знаки, она наткнулась вдруг на обрывок совершенно понятного, обычным языком написанного текста: «У храброго Дин-Ара было двое сыновей, и когда достигли они лет и поднялись на крыло, настал день их поединка… Гортани юношей преисполнены были огня, и сами они преисполнены были доблести… Но пал в бою младший, Шан-Ан, а старший, Акк-Ар, утвердился, и заматерел, и преуспел в промысле, и крылья носили его до глубокой…»
        Текст оборвался.
        Юта, пораженная, стояла перед каменной книгой, и ей казалось, что, сделав только шаг, она попала в другой, совершенно невообразимый мир. «Гортани юношей преисполнены были огня»…
        Что же, и храбрый Дин-Ар, и двое его воинственных сыновей в самом деле существовали? Они были драконы? Ну уж конечно, раз они с крыльями и вообще… А вот правда это или сказка, и кто это написал?
        Забыв обо всем на свете, Юта водила пальцем по каменным строчкам, выискивая понятные буквы. Ну вот, опять!
        «Юкка приходит из моря, и дети его, и внуки, и правнуки явятся из пучины… Береги свой огонь, и да защитит он тебя от ужасного Юкки, и от детей его, и внуков, и…»
        Юта выпучила глаза. Вот это горгулья! Еще и ужасный Юкка, который… Постой-ка, а не тот ли это зверь с картинки? Тот, помнится, тоже из моря вылезал…
        И Юта принялась разыскивать рисунок с изображенным на нем чудовищем, но найти уже не смогла, а вместо этого прочитала вдруг:
        «Я поднимаюсь к небесам, и моя тень лежит в скалах, маленькая, как зрачок мышонка… Я опускаюсь на землю, и моя тень встречает меня, как мой брат…»
        Факел затрещал, но Юта не обратила на это внимания. Она водила пальцем по последней надписи - та была высечена глубоко, четко и читалась куда легче прочих… Может быть, этот текст не такой уж старый?
        Установить это Юте так и не довелось. То есть сначала все было хорошо, она разглядывала письмена, почти ткнувшись в них носом, и факел светил даже ярче, чем прежде… Но потом за ее спиной шумно вздохнули, и в ту же минуту оказалось вдруг, что факелов уже не один, а два, и поэтому так светло.
        Юта вскрикнула - рядом, в двух шагах, стоял Арман, стоял молча, неподвижно, как воплощенное возмездие. В пляшущем огненном свете узкое лицо его казалось зловещим, как никогда.
        - Я нечаянно, - быстро пробормотала Юта, и глупость этих слов открылась ей сразу после того, как они были произнесены.
        Арман молчал. Молчание это было приговором.
        - А что я такого сделала? - голос принцессы предательски дрогнул.
        - А вот мы сейчас посмотрим, - с убийственным спокойствием пообещал Арман.
        Из помертвевшей Ютиной руки изъят был факел. Арман постоял с минуту, глядя пленнице в глаза, потом швырнул оба факела на пол. Швырнул и наступил ногой - сначала на один, потом на другой.
        Повалил дым, и стало темно - так темно, что Юта тут же перестала различать, где пол, а где потолок.
        - Я ухожу, - сказал Арман в темноте, и голос его удалялся. - А ты останешься здесь. Вот и подумай, стоило ли совать нос, куда запретили!
        Шаги его стихли прежде, чем Юта перевела дыхание.
        Она стояла посреди полной темноты, и в голове ее бессмысленно повторялась последняя прочитанная фраза: моя тень встречает меня, как мой брат. Как мой брат. Мой брат.
        У нее, Юты, никогда не было брата, но это неважно. Никакой брат не явится в это подземелье, чтобы вывести сестру на поверхность. Она ослепла, она умрет в темноте, она никогда больше не увидит солнца. Жестокий дракон будет наслаждаться ее стонами, ее слезами, ее отчаянием…
        Но здесь он или все-таки ушел?!
        - Эй, - голос Юты расстрогал бы и ледяную глыбу, - эй, вы здесь?
        Никакого ответа.
        - Послушайте, - она старалась говорить спокойно и мужественно, но то и дело пускала петуха, - я ведь не так виновата, как кажется… То есть виновата, конечно, но подумайте… Что плохого в том, что я немножко почитала здесь надписи? Здесь же нет ни золота, - Юта всхлипнула, - ни драгоценностей… Ни алмазов, ни рубинов, ни этих… сапфиров… И я ничего не украла… - ей пришлось сделать паузу, чтобы унять всхлипы и вытереть кулаком нос. Вокруг стояла темнота - густая, как чернила; Юта плотно зажмурилась, чтобы ее не видеть, и продолжала:
        - Вам, может быть, и нравится меня пугать… Но это плохо, это… жестоко, я же и так ваша пленница… Откликнитесь, пожалуйста…
        Тишина.
        Дрожащей рукой Юта нащупала шероховатую поверхность колонны и прижалась к ней всем телом.
        - Может быть, все написанное здесь - тайна… Так я же никому не скажу… Ни про то, как они дрались, ни про этого Юкку, который все время вылезает из моря… Я же не знаю, может, и не было никакого Юкки… Да я же все равно ничего не понимаю! - выкрикнула вдруг она отчаяно и зло. - Тут же не по-человечески написано! Ну кому хуже, если я попробую прочитать?!
        Тишина.
        Юта сползла по колонне на каменный пол.
        - «Гортани юношей… преисполнены были огня», - сказала она шепотом, сама не осознавая, что говорит. - «Я поднимаюсь к небесам, и моя тень лежит в скалах, маленькая, как зрачок мышонка… Я опускаюсь на землю, и моя тень встречает меня, как мой брат».
        Жесткая рука легла ей на плечо - она вскрикнула от ужаса.
        - Пошли, - глухо сказал Арман.
        Юта семенила за ним, едва поспевая; когда они миновали лабиринт и поднимались по лестнице, она решилась спросить:
        - Вы видите в темноте?
        - Нет, - отозвался Арман отрешенно.
        Смеркалось.
        - Что ты там искала? - поинтересовался Арман.
        Юта потупилась. Пожала плечами:
        - Ничего… Я хотела… Увидеть…
        Арман молчал, и она решилась-таки спросить:
        - А все эти… люди, то есть драконы… Они на самом деле были?
        Арман отошел к окну. Над морем поднималась красная луна.
        - Это летопись моего рода, - сказал, не оборачиваясь.
        Горгулья, подумала Юта.
        - А Юкка? Он тоже из… вашего рода?
        Арман посмотрел на нее через плечо. Девчонка и девчонка. Притворяется? Или действительно настолько любопытна? Впрочем, что за беда… Странно, думал ли он, что будет, м-м-м… обсуждать… Ну, словом, что найдется собеседник, который вот так наивно спросит: «А Юкка?»
        Он усмехнулся, и Юта, посчитав это добрым знаком, усмехнулась тоже.
        - Юкка, - сказал Арман наставительно, - Юкка - морское чудовище… Издавна он и его родичи были страшными врагами драконьего рода… А появлялся он из моря, и единственное оружие против него - огонь. Ясно тебе, принцесса?
        - А кто такой Дин-Ар? - спросила Юта немедленно.
        Арман поразился: ну видано ли? Поди разбери теперь - сердиться, смеяться…
        - Дин-Ар, - сказал он со вздохом, - мой славный предок, сто шестнадцатый в роду…
        Глаза Юты сделались круглыми, как блюдца:
        - Сто шестнадцатый? А сколько всего поколений ваших предков?
        Арман в изнеможении закрыл глаза. Глупенькая принцесса, не спрашивай о том, чего не в состоянии понять.
        - Я двести первый потомок, - сказал он устало.
        - Двести первый?! А сколько вам лет?
        Он усмехнулся:
        - Двести тридцать два.
        Принцесса помолчала, прикидывая, может ли это быть правдой. Спросила осторожно:
        - Да? А сколько живут драконы?
        - Пока не умрут.
        - Да?
        Арман отвернулся.
        Он был так мал тогда, что о гибели отца сохранилось не воспоминание даже, а, по сути, воспоминание о детском воспоминании. Грохот, вспышка - отец, пораженный прямым ударом молнии, рухнул в море… Ему было, кажется, чуть больше двухсот… А через двадцать лет умер дед.
        Юта вывела его из задумчивости, процитировав страшным шепотом:
        - «Акк-Ар утвердился, и заматерел, и дожил до глубокой»… Но ведь он своего брата убил, да?
        Что ж, подумал Арман. Я сам виноват - пустился с жертвой в объяснения, позволил рассуждать о делах рода…
        Он вспомнил, как в темноте подземелья вздрагивал насмерть напуганный принцессин голос: «…моя тень встречает меня, как мой брат». И ведь что за странность, до этих ее слов он был ужасно зол, и сидеть бы девчонке без света не час и не два… Но уж очень необычно было услышать эти строки из ее уст. Необычно и… приятно, что ли? Он растрогался и вывел ее на поверхность…
        - А… - начала было Юта и осеклась.
        - Что?
        Юта отчаяно засопела, не решаясь спросить.
        - Ну, чего тебе, принцесса?
        - У вас… ну, в общем, у драконов бывают имена, как и у людей?
        - У людей, - сухо поправил он, - у людей, как и у драконов.
        - Можно узнать, как вас зовут?
        Он задумался. Выговорил с трудом:
        - Арм-Анн.
        С двумя факелами было удобнее, чем с одним.
        - Тут непонятно… - бормотала Юта. - Это драконий язык?
        - Древнее наречие.
        - А вы понимаете его?
        - Отчасти.
        Залу не было видно конца-края, и все новые и новые колонны, покрытые письменами, выныривали из темноты.
        - А что здесь написано? - Юта водила пальцем по влажному камню. Арман то и дело одергивал ее:
        - Не руками, принцесса!
        Юта отшатывалась, чтобы тут же приблизится опять:
        - Тут есть и знакомые буквы, и не совсем знакомые… Что это?
        Арман снисходительно объяснял. Чередовались более или менее давние описания нравов, обычаев, летопись наиболее важных событий, которыми, как правило, были битвы, схватки и поединки: «…и встретил Дон-Ар брата своего старшего Дав-Ана, и была их схватка подобна огненному узлу… И стянулся узел, и погиб Дав-Ан, и Дон-Ар возопил победно - но раны его были глубоки, как море, и пролил он море крови своей и в море же рухнул… Погибли оба, и осиротел род…»
        - «Осиротел род», - шепотом повторила Юта. - Война между братьями? Одна и та же история повторяется и повторяется… Только тот, про которого я читала раньше, «заматерел» и «дожил до глубокой старости», а тут, видите ли, «осиротел род»… Зачем же было биться?
        - Это обычай, - сказал Арман сухо. - Род продолжает только сильнейший из братьев. Тебе не понять.
        - Не понять, - пробормотала Юта.
        И после минутного молчания вдруг заговорила быстро и убежденно:
        - А помните те строки про тень, которая встречает, как брат? Помните? Тот, кто их писал, ХОТЕЛ встретиться с этим своим братом, и не для того, чтобы его убить. Как вы это объясните?
        - Никак, - глухо отозвался Арман. Юта, ободренная, продолжала:
        - Я думаю, что убивать братьев не так уж хорошо. Рано или поздно остаешься один-одинешенек, и тогда уже впору со своей тенью беседовать… Вот вы, - она осуждающе уставилась на Армана сквозь пламя своего факела, - вы тоже убили своего брата?
        Арман молчал так долго, что она испугалась.
        - У меня, - медленно сказал он наконец, - у меня никогда не было братьев.
        «…Гибель рода!»
        Его дед был кликушей. Малыша до обморока пугали обвиняющие выкрики и зловещие пророчества.
        «Гибель рода, распад, конец! Кого ты выплодил, сын?! Где сильные внуки, где носители моего пламени, готовые сразиться во славу семьи? Или этот выродок, Арм-Анн, уцелеет?»
        Отец молчал. Арман дрожал, забившись в угол.
        «Наши предки не простят нам, сын. Роду нужны новая кровь, свежие крылья. Арм-Анн - хилая ветвь. Где его братья, рожденные для поединка?!»
        Потом была молния, осиротившая Арм-Анна.
        Он тряхнул головой. Факел Юты мерцал далеко впереди - принцесса стояла, разинув рот, перед черной глыбой плоского, вздыбленного камня:
        - Горгулья, это что еще?
        Арман приблизился, думая о своем. Кивнул отрешенно:
        - Здесь заключено пророчество.
        - Пророчество?
        - Да… О судьбе рода и всех его колен.
        - Вам известно ваше будущее?!
        Он усмехнулся:
        - Нет. Ты же видишь, пророчество зашифровано. Не знаю, пытался ли кто-нибудь его понять… Если и пытался, то тщетно.
        Юта стояла, завороженная. Хитросплетения линий пленяли ее, гипнотизировали, сулили неслыханную тайну другого, неведомого мира…
        - А я смогу понять? Ну, прочитать, разобраться?
        У Армана опустились руки. Факел его зашипел.
        - Послушай, - сказал он проникновенно. - Этому камню много тысяч лет. Ты - девчонка, пигалица, песчинка, чешуйка… - он приостановился, подбирая слово, и Юте пришлось помочь ему:
        - Скорлупка.
        - Скорлупка, - согласился Арман, - Наглая, нахальная скорлупка с неистребимой тягой к неприятностям.
        Юта часто заморгала:
        - Знаете… Для дракона вы очень красноречивы.
        Он онемел, а принцесса, воспользовавшись этим, поспешила добавить:
        - Нет, я ничего такого не хотела сказать… Пожалуйста, разрешите мне ходить сюда самой. Пожалуйста. Ну, пожалуйста.
        IV
        Солнце - пастух без стада.
        Утром - золото, вечером - медь.
        И кажется, будто не надо
        Ни вспоминать, ни жалеть. Арм-Анн
        Теперь она дни напролет проводила в подземелье. Арман удивлялся, но и был доволен - так он, по крайней мере, знал, что принцесса занята делом и не замышляет очередной каверзы.
        Он наблюдал за ней, как за диковинным, попавшим к нему в клетку зверьком. Иногда он спускался вслед за ней в подземелье - без факела, невидимый - и подолгу смотрел, как она водит замурзанным пальцем по древним замшелым отметинам.
        С людьми - с теми, кто живет в деревенских домах под соломенной крышей, городских кварталах под черепицей или королевских дворцах - у Армана были долгие и сложные отношения.
        В самом нежном детстве он имел несчастье пристраститься к пороку - а то, что это порок, да еще ужасный, ему впоследствии объяснил вооруженный розгой дед. Причиной всему было волшебное зеркало.
        Родичи Армана пользовались им по необходимости либо от скуки, но никогда - из любопытства. Арман извлек его из хлама, почистил и установил в своей комнате; тогда еще целое, ясное и послушное воле смотрящего, оно часами показывало мальчику картины чужой жизни.
        Он был единственным ребенком в огромном замке; отец был горячо любим, но всегда угнетен и подавлен, деда же маленький Арм-Анн старался избегать.
        Отец иногда ронял тяжелую ладонь ему на макушку, заставляя замирать от радости, и дарил мелкие ненужные вещи - камушки, пряжки. Дед занимался воспитанием внука - учил его и наказывал.
        Стоя в огромном холодном зале, Арм-Анн до хрипоты повторял наизусть эпизоды из истории рода. Каждый урок начинался и заканчивался с перечисления многочисленных имен - пращуры тянулись перед глазами мальчика угрюмой нескончаемой вереницей.
        Наверное, у каждого из предков была мать - в этом счастье последнему потомку было отказано. У предков были братья - те, с кем предстояло сразиться, возмужав. Арман был одинок с колыбели, и вся детская жажда общения досталась бездушному предмету - магическому зеркалу.
        Зеркало нельзя было любить, но и наказывать оно не смело. Внешне безучастное, оно, развлекая, подсовывало малышу совершенно невероятные сведения.
        Он видел, как орава мальчишек - а он не мог представить себе, что столько мальчишек может существовать на свете - зачем-то дразнит стайку других детей: он сначала принял их за странных мальчиков, и только потом услышал их истинное название - девочки…
        Он смотрел, как делают сыр из овечьего молока, как степенно ужинает большое семейство, как пеленают младенцев, как обряжают мертвецов, как листают многослойные глыбы - книги… Те, в зеркале, были в чем-то мелочны и суетливы, но и многообразны на удивление - Арман не переставая удивлялся.
        Так он удивлялся и в тот день, когда дед решил, наконец, полюбопытствовать, за каким же занятием проводит так много времени его единственный внук. Массивный подсвечник расколол зеркало, покрывшееся с тех пор сетью трещин, а Арман долго помнил последовавшее за тем наказание.
        Много позже он понял, чем прогневил деда. Возможно, именно зеркало когда-то изувечило его драконью суть… Или нет? Может быть, несчастное стекло невинно пострадало?
        И вот теперь Юта удивлялась и пугалась, глядя, как интерес в глазах ее тюремщика время от времени подергивается пеленой давних воспоминаний.
        Очень скоро он извлек ее из ее уголка и усадил за длинный стол в комнате с камином - чтобы была перед глазами. Поначалу принцесса дичилась; потом привыкла и изо всех сил старалась держать себя по-светски.
        Впрочем, после дня, проведенного за работой в клинописном зале, светские манеры сами собой забывались. Она молча уплетала лепешки - руки черные от пыли и копоти, щеки горят, глаза азартно поблескивают - будто не принцесса вовсе, а довольный жизнью рудокоп. Наевшись, исследовательница откидывалась в кресло и оттуда, из лоснящейся глубины, смотрела на Армана долгим интригующим взглядом.
        Выдержав необходимую паузу, он спрашивал с деланным равнодушием:
        - Что же?
        Юта усилием воли опускала уголки губ, уже готовые радостно расползтись к ушам, и сообщала как бы нехотя:
        - Я поймала символ, означающий «огонь».
        Арману известно было, что символы «небо», «несчастье» и «отважный» уже «пойманы», изучены и тщательно перерисованы Ютой на стену у камина.
        - Поздравляю, - говорил Арман серьезно, с трудом прожевывая вяленое мясо, - ты вычерпала из моря уже три горсти воды! Трудись, и дно обнажится.
        Юта смотрела на него вызывающе и насмешливо, взгляд ее красноречиво говорил: посмотрим!
        Правда, бывали дни, когда Юта теряла уверенность; глаза ее уже не светились вдохновенно, и к символам, уже нарисованным на стене у камина, не прибавлялось ни единой черточки. Поужинав, она сразу уходила на башню - высматривать освободителя в сгущающейся темноте.
        Арман знал, что ночные бдения ее бесполезны. Давно охрипли глашатаи на городских площадях; давно вернулась в привычное русло жизнь в королевском дворце Верхней Конты, а в сопредельных странах размеренное течение будней и вовсе не нарушалось. Похоже, три королевства со спокойной совестью оставили Юту дракону.
        Исследования Юты зашли в тупик, потом вырвались из него - были найдены символы «море» и «ужасный» - и опять застопорились, увязли в бесконечных хитросплетениях незнакомых знаков. Несколько поостыв, она снова проводила дни на башне, посвятив долгие часы разглядыванию пустой дороги.
        И - странное дело! - вскоре она подметила, что и Арман занят тем же. Вылетая из замка в драконьем обличьи, он подчас пренебрегал охотой и дальними полетами, чтобы покружить над дорогами, будто кого-то высматривая… Похоже, появления освободителя он ждал с не меньшим, а скорее даже с большим нетерпением, нежели узница… А зачем, собственно?
        Юта задумалась.
        До сих пор сам процесс освобождения представлялся ей достаточно туманно - явится, мол, рыцарь, победит дракона в битве… А что значит - победит, и как это будет выглядеть?
        Арман кружил над берегом - освещенная закатным солнцем бронированная громадина. Юта посмотрела на дорогу и представила вооруженного всадника, бросающего вызов дракону.
        У рыцаря копье, каленый меч, и даже шипастая палица… Может он повредить чешую? Хоть сколько-нибудь значительно повредить, не говоря уже о снесении головы, как это утверждается в старинных легендах? Удастся ли вообще нанести разящий удар прежде, чем витязя сметет с лица земли огненный смерч?
        Постойте-постойте, подумала Юта в панике, но не может же ящер быть неуязвимым? Сколько существует преданий о победителях драконов, которые приносили домой кто язык, а кто целую отрубленную голову!
        Отрубленную голову… Юта сглотнула.
        Арман кружил, нежась в восходящих потоках теплого воздуха; был он похож на геральдическое чудовище, сошедшее с гравюры; силуэт его на фоне розового неба был грозным и грациозным одновременно.
        Может быть, он ждет рыцаря, чтобы пожрать его, как дикую козу? Может быть она, Юта, мысленно призывающая Остина, неосознанно желает принцу погибели?
        Она тут же отбросила эту мысль, как непереносимую. Освободители являются, чтобы побеждать, а как же иначе?
        Но мысль, отодвинутая в самый дальний уголок сознания, все же не желала уходить. Ночью Юте привиделось небо, сплошь закрытое перепончатыми крыльями, и потоки пламени, холодного и липкого, как кисель… Арман-ракон щерил зубастую пасть, и вываливался меч из чьей-то ослабевшей руки.
        У Юты пропал аппетит, она бродила по замку поникшая, потерянная, опустошенная. Арман поглядывал на нее обеспокоено.
        Спустя несколько дней он принес кого-то в когтях. Юта, дежурившая на башне, перепугалась до смерти - ей показалось, что дракон тащит еще одну похищенную принцессу. Но, присмотревшись, она заметила, что новая жертва крылатого ящера покрыта белой шерстью и четыре ноги ее, снабженные маленькими черными копытцами, беспомощно дергаются в воздухе.
        Бросившись вниз, в комнату с камином, Юта застала там Армана-человека и при нем ошалевшую, напуганную, однако целую и невредимую дикую козу.
        - Это молоко, - небрежно объяснил Арман в ответ на молчаливое Ютино изумление. - Хочешь молока? Вот и подои ее.
        Юта и коза пристально друг на друга посмотрели. Принцесса огляделась в поисках подойника - и обнаружила на столе очень удобный для этой цели кувшин. Коза отступила на шаг, не сводя с Юты настороженного взгляда.
        - Может быть, ее привязать? - осторожно предположила Юта.
        - Я подержу, - предложил Арман все так же небрежно.
        Теперь коза переводила встревоженный взгляд с одного на другого и все пятилась, пятилась, пока не наткнулась на кресло.
        Арман решительно шагнул вперед - коза, знавшая его как ужасного дракона, заблеяла в тихой панике. Арман ухватил ее за миниатюрные рожки, а Юта накинулась сзади, грохнула кувшин на пол и обеими руками вцепилась в тощее козье вымя.
        Коза завопила что есть силы. Вымя выскользнуло из Ютиных пальцев, а кувшин, громыхая, покатился по полу, ударился о стену и рассыпался грудой черепков.
        - Что же ты… - пробормотал Арман. Вырвавшаяся коза забилась в угол и оттуда посверкивала круглыми от ужаса глазами.
        - Милостивый государь, - сказала Юта горделиво. - Неужели вы думаете, что принцессы во дворце ничем другим не занимаются, только вот коз доят, да?
        Арман не нашелся, что ответить.
        После еще нескольких неудачных попыток подоить козу Арман предложил задрать ее и съесть. Впрочем, добросердечная принцесса сумела-таки отговорить его - животное было выпущено на вольную волю. Юта же осталась в заточении.

* * *
        Гигантские птицы - калидоны - вывели птенцов. Щурясь от ветра, Юта смотрела, как поднимаются над кромкой гнезда сиреневые головки, покрытые свалявшимся пушком, как разеваются желтые рты и как деловитые родители забрасывают туда мелкую рыбешку. Взрослые калидоны были белыми, как облака, и грациозными, хотя и крайне скандальными созданиями.
        Однажды Арман спустился в подземелье, в клинописный зал, и не велел Юте беспокоить его.
        Юта и не беспокоила. В последнее время она несколько охладела к тайнам клинописи, уединение же Армана показалось ей весьма удачным обстоятельством: теперь она имела возможность посетить давно интересующее ее место. Местом этим была комната, которую, и не без оснований, она считала обиталищем Армана.
        Трудно сказать, почему ее так туда влекло. Она прекрасно понимала некоторую бестактность такой затеи и мучилась стыдом; ясно было также, что Арману не понравится ее визит, если он о нем узнает. Но любопытство ее, не утоленное загадками клинописного зала, оказалось сильнее и страха, и деликатности.
        Тяжелая дверь не была заперта; воровато оглянувшись, Юта скользнула вовнутрь, оставив ее приоткрытой.
        Комната оказалась неожиданно большой, пустынной, пыльной; одно узкое окошко под потолком едва пропускало свет дня.
        Юта огляделась; вдоль стены тянулась узкая деревянная скамья, напротив, тяжело вдавившись в каменный пол, возвышался сундук - отшлифованный до блеска, но потускневший от времени. А в отдаленном, затянутом паутиной углу…
        Юта встрепенулась. Там, в углу, стояло большое зеркало, тусклое, надтреснутое.
        Горгулья, кто бы мог подумать, что в этом замке может оказаться зеркало! Даже такое пыльное… Неужели Арман имеет обыкновение глядеться в него, прихорашиваться?! По нему не скажешь, однако зеркало - вот оно!
        Юта шагнула вперед и лицом к лицу встретилась со своим отражением.
        Она не видела себя уже невесть сколько времени; темная бесформенная хламида, небрежно стянутые в пучок волосы, да и обветренные губы - не украшение… Раздумывая, она провела рукой по запылившейся поверхности, и в ту же секунду зеркало осветилось изнутри.
        Юта отпрянула, а в овальной раме замелькали вдруг лица, и крыши деревенских домов, и высокая трава, и снова лица… Что-то сердито спросил женский голос - он доносился прямо из зеркала, Юта даже ущипнула себя за руку! Но происходящее не было наваждением и не пропало от этого щипка, и мужской голос, тоже сердитый, громко ответил:
        - Да почем я знаю?! В кладовке смотри!
        Лай собаки. Мычанье коровьего стада, и сразу, без перехода - бой башенных часов.
        Магическое зеркало! Вот и награда принцессе за страх и неловкость!
        Она слышала о подобных чудесах с колыбели - няньки с удовольствием рассказывают детишкам сказки про Ложку-всех-накормешку, про Палку-всех-обивалку, Мальчика-из-морковки и Говорящее Зеркало; считалось, впрочем, что волшебные предметы хранятся далеко за морем. Но зеркало - вот оно!
        Юта подалась вперед, жадно всматриваясь в обычную, будничную, но такую далекую и недостижимую для нее жизнь. Картины сменялись бессвязно и путано - некоторые из них, откровенно интимные, заставляли принцессу краснеть и отворачиваться. Звуки доносились то ясно, то приглушенно, то вообще невнятно, и Юта уже несколько ошалела от мельтешения красок и разноголосицы, когда вдруг стало тихо, и в раме появился изысканный интерьер, сразу же оказавшийся комнатой во дворце короля Акмалии.
        Комната полна была народу, похоже, в ней происходил пышный прием. Король и королева мило беседовали с парой туго накрахмаленных послов - Юта тут же узнала их, это были послы Верхней Конты! Лакеи разносили вино в высоких бокалах, покачивались пудреные прически дам, кто-то непринужденно смеялся, но Юта не слышала ни звука - зеркало загадочно молчало… Рюшики, бантики, брошки и подвески - как она ненавидела их раньше, и какими милыми казались они теперь! Потом в унылую пустую комнату заброшенного замка ворвались и смех, и голоса, и звон бокалов, и все пространство внутри рамы заняло сияющее личико прекрасной принцессы Оливии.
        Юта закусила губу.
        Оливия, окруженная кавалерами, милостиво принимала знаки внимания. Вот рядом с ней мелькнула в толпе светловолосая голова - и Юта покрылась потом, но нет, это был не Остин. Контестарского принца не было на приеме.
        - Ну для чего же существуют летние резиденции? - тонко улыбаясь, говорила Оливия. - Конечно, для пикников и прогулок при луне… Для романтических встреч, и не смейся, Вертрана!
        Оливия повернулась - и Юта увидела сестру. Верта сдерживала смех; на платье ее, на плече, болталась тонкая траурная ленточка.
        Юта обомлела.
        Как же так. Как же так, послушайте! Она ведь еще жива… Они похоронили ее, но как же так! Как могут они смеяться, пить вино… Они ведь ДАЖЕ НЕ ПОПЫТАЛИСЬ спасти ее!
        Оливия в зеркале поднялась - засуетились многочисленные поклонники. Акмалийка двинулась к двери, за которой виден был пышный экзотический сад, но приостановилась. Спросила вполоборота:
        - Кстати, Верта… Что слышно о бедняжке Юте?
        Вертрана виновато пожала плечами:
        - Ты знаешь, герольды вызывали рыцарей раз двести… Ни один не явился. И почему?
        - Почему? - усмехнулась Оливия. - Очаровательная наивность… Да ведь по закону освободителя жениться заставили бы, вот почему. Ты представляешь, жениться на Юте! - и, развернувшись, пустилась прочь, сопровождаемая топотом воздыхателей.
        Юта сидела застывшая, оцепеневшая; зеркало погасло, и в мутной его поверхности она увидела себя - некрасивую, нескладную, с крупными каплями слез на впалых щеках… А потом она увидела стоящего за ее спиной Армана.
        - Никто не придет, - сказала Юта тихо.
        Арман молчал.
        - Никто не приедет! - повторила она громче. - Зачем вы похитили меня, за мной же никто не приедет!
        - Это не твое дело, - сказал Арман сумрачно.
        - Не мое? - пальцы Юты комкали и рвали подол балахона. - Не мое? Надо было сразу и сожрать меня, а не маяться самому и меня… морочить.
        Арман смотрел в покрытую паутиной стену.
        - Зачем… - голос Юты дрожал. - Если бы вы похитили красивую девушку… За ней бы явились, чтобы биться, сотни рыцарей… Вы же этого хотите? Я знаю, я давно поняла… Так зачем же вы похитили… меня?
        Арман спросил медленно:
        - Тебя, значит, Ютой зовут?
        Юта осеклась, и Арман отвернулся.
        Как неуместен был весь этот разговор, особенно сейчас, после долгих часов, проведенных в подземелье, наедине с предками, с родом, с Законом… Он спрашивал у мертвого камня совета, и получал все один и тот же ответ: «Преуспей в промысле…»
        Значит, придется отвести Юту в ритуальную комнату. Она права - освободителя ждать уже бессмысленно. Возможно, это… к лучшему? Почему он, Арм-Анн, до сих пор остается недостойным предков, никчемнейшим, ничтожнейшим из рода? Он, чистокровный потомок Сам-Ара! Чем эта принцесса лучше, или хуже сотен других таких же принцесс, нашедших в ритуальной комнате свой ужасный, но такой торжественный конец?
        Что-то изменилось в его лице. Юта заметила это мгновенно и сразу же перестала плакать. Новый страх, не похожий на прежние, ползущий и цепенящий страх возник вдруг по неведомой причине и в короткие несколько мгновений завладел принцессой полностью. Арман поднял на нее глаза - и в человеческих чертах его она увидела и костяной гребень, и кривые обнаженные зубы, и отблеск пламени из-под тяжелых надбровных дуг. Дракон.
        - Юта, - сказал Арман. Голос его, обычно хрипловатый, сейчас прозвучал, как скрежет. - Юта.
        Она не могла произнести ни слова. Арман встал.
        Сейчас? Прямо сейчас?
        - Пойдем, - сказал он, и слова его упали, как занесенный топор.
        Она поднялась, покорная, оцепеневшая под его взглядом. Так смотрел отец его, и дед его, и двести поколений…
        Но зрение его помутилось.
        Перед ним стояла девушка, жалкая и беспомощная. Лицо ее подернулось дымкой, но он ясно, яснее чем следовало, увидел ее ресницы, стрелочками слипшиеся от слез.
        Проклятье.
        Юта качнулась, заколебалась, растворилась в накатывающей мути, и по жирному склизкому склону покатились бесформенные комья.
        Резко, невыносимо пахло цветами; комья катились и катились, большие, маленькие, пульсирующие; каждый оставлял в покрывавшей склон жиже неровную дорожку, и дорожки эти пересекались, сходились и расходились, и Арман не мог уже на это смотреть.
        Двумя руками держа себя за горло, он опустился на каменный пол; Юта, придя в себя, стояла над ним - растерянная, испуганная, дрожащая.
        Двести первый потомок никогда не сможет исполнить предначертанное. Род закончился бесславно, произведя на свет несомненного и презренного выродка.
        V
        Рождается месяц - изогнутый коготь
        Первого в мире дракона.
        Ночь ненасытна. Небо бездонно. Арм-Анн
        Надвигался шторм.
        Весь день море колотилось о скалы, а под вечер стало тихо и душно, и даже на верхушке башни не чувствовалось ни дуновения. Затишье было нехорошим, многообещающим.
        Арман сходил с ума.
        Бледный до синевы, отощавший, исполненный едкой иронии, он восседал в кресле перед камином, забросив ноги в сапогах на захламленный стол, прикладывался к бутылке и вслух беседовал с самим собой. Юту, притаившуюся за дверью, бросало в жар от этой беседы.
        - И явился на свет двести первый потомок! - провозглашал Арман, сдерживая дикий смех. - И остался в живых… И не подавился вином, вот… - он поднес горлышко к губам и сделал большой глоток, - и не свалился в море… И не окочурился ненароком, как это бывает с вы… выродками… И преуспел… преуспел в промысле, да в каком! Он проникся… преисполнился… возлюбил… голубую шляпку. Шляпку, да! Он задумал сам себя перехитрить… Явится, мол, дурень… недоумок, да… И освободит потомка от… от… Прокля-атье!
        Скорчившись, Арман заколотил по столу кулаками. Юта, глядевшая в щелку двери, дрожала, но вот уже час не решалась уйти. Все, все давно стало ей понятно. История Ютиного похищения, лишившись недомолвок и прикрас, оказалась всего лишь глупой ошибкой.
        - Он перехитрил себя! - орал Арман злобно. - Но судьбу… Не проведешь, ты… двести первый потомок!
        Отчаяние Армана пугало Юту, что-то внутри нее сжималось болезненно, будто предчувствуя беду. Принцесса довольно быстро догадалась, что несчастье Армана связано с неким «промыслом», но что это значит, ведь драконы не занимаются ремеслом?
        Юта вспомнила тот жуткий взгляд, который так напугал ее перед тем, как с Арманом случился странный припадок. Почему-то ей стало казаться, что «промысел» и этот взгляд таинственным образом связаны, и по спине ее забегали противные мурашки.
        Слово «промысел» встречалось в клинописных текстах, украшавших собой подземелье. Что оно означало? Как это связано с ее, Ютиной, судьбой?
        - Потомок Сам-Ара! - выкрикивал Арман, захлебываясь вином. - Почему ты не околел в младенчестве? Почему ты дожил до сего дня, и до этой шляпки, и до этой принцессы?
        Юта грызла пальцы.
        - Ты думал… - голос Армана ослабел, - думал спрятаться за спину глупого освободителя с мечом… Спрятаться от долга… От чести… От славы… Думал откупиться, подонок…
        На минуту он затих, ткнувшись лицом в ладони - Юта осторожно переступила с ноги на ногу. Будто почувствовав ее присутствие, Арман обернулся к двери. В желтом свете надвигающейся грозы Юта увидела его лицо.
        Это было лицо глубоко страдающего человека.
        Юта растрогалась. Растрогавшись, потеряла бдительность, слишком сильно налегла на дверь - та скрипнула и отворилась. Юта опоздала отскочить.
        - А-а, - пробормотал Арман, ничуть не удивившись. - Вот она, жертва.
        Он попытался встать. Отступая, Юта вытянула вперед руку, будто защищаясь, и пробормотала:
        - Арм-Анн…
        Он ощерился:
        - Как-как? Что ты сказала, принцесса?
        И прежде, чем Юта успела ответить, он дунул на нее.
        Не дунул даже - дохнул, так драконы дышат огнем.
        Арман забыл, что он пребывает в человеческом обличье. А может быть, от вина и переживаний оба его обличья полностью слились в его сознании.
        Как бы то ни было, но Арман дохнул. В конец перепуганная Юта бросилась бежать. Арман, петляя, спотыкаясь и держась за стены, двинулся прочь.
        Он был пьян, как никогда.
        С третьего раза обернувшись-таки драконом, он шагом пробрался через тоннель и, только достигнув выхода, поднялся на крыло.
        Вечер был воспаленный, кроваво-красный, абсолютно безветренный. Море глухо шумело; Армана бросило в сторону, он коснулся крылом воды и чуть не рухнул в волны, но в последний момент выровнялся, хоть и с трудом.
        Быстро темнело. Немели крылья, голова шла кругом от выпитого, он никак не мог подняться повыше - тянуло вниз отяжелевшее брюхо. Море, которому полагалось быть внизу, норовило то подняться на дыбы, то опрокинуться набок. Замок то и дело лез в глаза, хотя Арман старательно поворачивался к нему хвостом.
        Я трезв, грузно ворочалось у него в мозгу. Я вполне в состоянии… Проклятье!
        Он снова зачерпнул воды и озлился, и эта злость помогла ему овладеть собой. Презирая себя и весь мир, он пустился прочь от берега и от замка, гонимый ненавистью и отчаянием.
        Безветрие затягивалось. От горизонта наползали темные бесформенные груды, больше похожие на кучи чернозема, нежели просто на тучи. Армана мутило. Суетливо взмахивая сразу уставшими крыльями, он летел и летел, будто пытаясь убежать от себя.
        Стоячий воздух над морем дрогнул. Потом дрогнул еще, и сразу, без предупреждения, налетел ледяной вихрь. Стало совсем темно, только край горизонта вдруг ярко осветился, чтобы тут же и погаснуть.
        Гроза.
        Арману стало весело. Что ж, пусть. Это забавно. Это приключение. Только прочь от замка, от принцессы, от ритуальной комнаты, от клинописного зала, от такой жизни. Прочь.
        Горизонт осветился снова, и снова, и снова, и вот уже чуткое ухо Армана уловило в мерном грохоте моря далекий отзвук: угу-гу…
        Арман хотел улыбнуться, но зубастая пасть не была для этого приспособлена. Вихрь, вдруг совершенно озверев, ударил его по крыльям, завертел, осыпал солеными брызгами; в ту же секунду по чешуе дробно забарабанили крупные капли. Арман чувствовал, как они стекают в подбрюшье, огибая чешуйки, капая с поджатых когтей.
        Надо возвращаться, подумал Арман. Ему все еще было весело, но уж очень он устал.
        Вот тут-то все и началось.
        Гроза налетела внезапно, злобно и беспощадно.
        Арман метался среди молний; небо над его головой каждую секунду покрывалось сетью голубых вен. Небо, истязаемое, ревело, истошно кричало от горизонта до горизонта, и в этой каше из волн и туч не было уже ни верха, ни низа, и ни какого-либо твердого направления.
        Он, кажется, протрезвел, но это уже не имело значения. Самое горячее желание вернуться не могло помочь в мутной тьме, и Арман окончательно сбился с дороги. Тучи облепили его черной ватой, правое крыло свело судорогой, и оно отказалось подчиняться. Несколько долгих секунд он просто падал, как подстреленная лысуха; потом крыло вдруг захлопало с бешеной силой, и он выскользнул из-под гигантской волны, которая уже готова была слизнуть его, как лягушка слизывает прямо из воздуха зазевавшуюся мошку.
        Но молния - молния не желала выпускать добычу. Некто безмерно более древний, чем все Армановы предки, некто, вооруженный сверкающим коленчатым копьем, беспощадно метил в темную спину с костяным гребнем. Он промахнулся раз и два, а третий раз едва не стал для Армана последним, и неминуемую погибель удалось отсрочить только судорожным, головоломным маневром.
        Отец. Его отец кружил над морем, и его пронзила молния. В какую-то секунду Арману показалось, что призрак отца, призрак черного, убитого молнией дракона витает совсем рядом, что сквозь тучи смотрят его красные глаза.
        Арман понял, что это смерть. Он не испугался и не испытал облегчения, только явилась, будто извне, торжественная мысль: так пришел конец славному роду…
        Молния встала во весь рост - будто кто-то намалевал на небе огромное генеалогическое древо.
        Юта смотрела на грозу сквозь решетку окна, ежилась от порывов ветра и вздрагивала от ударов грома.
        Она не боялась грозы. Когда-то она бравировала своей храбростью в кругу прочих детишек; сейчас ей то и дело шли на ум слова седой няньки - воспитательницы маленькой принцессы Май.
        - Молния, - говаривала старушка во время грозы, - молния драконов ищет… Не любит их, огнем выжигает. Как увидите молнию - знайте, это по драконью душу…
        Юта вздрагивала, заслонялась от ветра и не знала, радоваться ей, горевать или пугаться.
        Арман улетел пьяный, беспомощный; полчаса спустя налетела гроза, и вот уже столько времени прошло, а дракона все нет и нет…
        А в живых ли он еще?
        Если нет, то Юта свободна. Неясно пока, как выбраться из замка и найти дорогу домой, но тюремщик погиб и, значит, Юте не угрожает темная опасность, связанная со словом «промысел».
        А если Арман жив? Сможет ли он вернуться, найти замок в кромешной тьме?
        Если не сможет, то любой рыцарь, если он все-таки явится к ней на выручку, останется в полной безопасности. Конец страшным снам и тягостным мыслям. И замок, и сокровища - а вдруг в замке все-таки храняться сокровища - принадлежат ей, Юте, и тому, кто придет ее спасать.
        Что так, что сяк - а выходит Юте большая выгода от этой грозы. Дракон гибнет в море - какой счастливый случай!
        Хлестнула по глазам белая вспышка молнии.
        Он рассказывал ей о своих предках. Он дал ей свою хламиду. Он поймал для нее козу.
        Он может съесть ее, Юту. Он и освободителя съест.
        Молния вспыхивала без перерывов - вокруг стало светло, как днем.
        Он одинок и несчастен.
        Замок сотрясался под ударами чудовищных волн.
        На башне безумствовал ветер. Вцепившись в каменный зубец, Юта попыталась кричать - но ветер, глумясь над этой глупой затеей, заткнул ей рот. Она притихла, вжавшись в камень, слушая рев моря и удары молний. Что может сделать одна принцесса против разбушевавшейся стихии?
        Он не найдет дороги домой. Он ослабеет. Молния убьет его.
        Загрохотал гром, будто спеша подтвердить эти ее мысли. Тогда Юта высунулась из-за зубца и показала небу язык.
        Она помнила, где хранятся факелы. За раз удавалось принести всего десять-двенадцать; Юта боялась, что не успеет.
        Факелы, горой сваленные на верхушке башни, немедленно промокли. Она не знала, займется ее костер или нет.
        Упав в темноте, она ободрала колени, переломала все ногти на правой руке и больно ссадила щеку.
        Огниво нашлось на камине; руки не слушались, искра не высекалась, факел не желал гореть.
        Неконец, покачиваясь, она донесла огонь до башни. Ветер, расхохотавшись, тут же задул его.
        Она повторила весь путь сначала, и, всем телом прикрывая огонь от ветра, сунула факел в груду таких же факелов, но залитых водой.
        Огонь задымил и, как показалось ей, погас. Она готова была уже заплакать, когда из-под горы сваленных на башне факелов выполз неуверенный дымок.
        Юта отступила. Костер вдруг вспыхнул, немного опалив ей волосы. Факелы у Армана были на редкость хороши, и Юте пришлось уступить площадку, окруженную каменными зубцами, бушующему огню.
        Ветер бессильно ярился, только раздувая пламя на верхушке башни. Хлестал дождь, пылала груда осмоленных палок, Юта стояла внизу, на темной лестнице, и сжимала ладони.
        Увидит? Или уже мертв? Увидит?
        Арман увидел, но не сразу сообразил, что это не мираж и не видение.
        Огонек казался далеким, слабым и маленьким. Но это был единственный маяк в этой мешанине из неба, воды и смерти.
        И он полетел на огонек, бросаясь в сторону всякий раз, когда слышал над головой негромкий треск, предвещающий очередной разящий удар.
        Море разевало сотни жадных пастей, окруженных пенными губами. Море хотело пожрать дракона.
        Но огонек близился, и рос, и оборачивался костром, и вставала из темноты громада замка, и, последним усилием увернувшись от молнии, он бросил измученное драконье тело во Врата.

* * *
        Утром небо очистилось. Площадка на вершине западной башни хранила следы пожарища - черные угли, черная копоть на камне, белесый пепел.
        Арман прошелся по пеплу, и ноги его проваливались по щиколотку, оставляя за собой глубокие бесформенные следы - Арман хромал.
        Руки его, особенно правая, болели и ныли от плечей до самых кончиков пальцев. Губы растрескались, глаза воспалились и едва выглядывали из припухших век. Горло потеряло способность издавать членораздельные звуки, и говорить поэтому приходилось шепотом.
        - Я видел отца, - шепотом же сказал он Юте.
        Та, сдержанная внешне, но изнутри переполненная сознанием собственного героизма, удивилась:
        - Отца?
        - Мне показалось… Отец погиб от удара молнии и рухнул в море. Я тогда еще чешуей не покрылся.
        Помолчали. Арман осторожно двигал правым плечом, слушая, как стонут суставы.
        - Отец иногда приходит ко мне во сне… Ты знаешь, у меня был очень суровый дед. Он воспитывал меня, когда я осиротел. Но он презирал меня. Он и отца презирал за то, что у него не было больше сыновей, моих братьев, способных убить меня в поединке…
        Арман сипел, ему было трудно говорить.
        - А мать? - спросила Юта, и тоже шепотом.
        - Не помню… Отец рано… потерял мою мать.
        Море, желтое после шторма, захламленное обрывками водорослей и рваными медузами, неуклюже возилось у подножья башни. Юте вдруг представилась молчаливая, печальная женщина - дракониха в облике человека, и как она стояла на башне и ждала - мужа? Сыновей?
        - А… какие они, женщины-драконы?
        Арман молчал долго, и Юта поняла, что он так и не ответит.
        - А вам бы хотелось… иметь братьев? - спросила Юта тогда.
        Арман смотрел на море.
        - У меня две сестры, - сказала Юта, будто раздумывая о чем-то. - у Вертраны, конечно, скверный нрав, но она по-своему любит меня. И я ее. А Май добрая и веселая, мне было бы одиноко, не будь у меня сестер… Мне и так одиноко.
        Она вдруг улыбнулась своим мыслям:
        - А знаете, когда мне было лет десять, я умела подстрелить из рогатки муху…
        - Да? - удивился Арман. - А что такое рогатка?
        Сладостно щурясь, Юта смотрела вдаль:
        - Рогатка… Пажи, и поварята, и все детишки дворца ходили за мной табуном, и не видели, какая я дурнушка, им было плевать…
        - Ну, - протянул Арман в нерешительности, - не такая уж…
        Принцесса усмехнулась:
        - Вам-то зачем деликатничать? Из-за моего уродства много слез пролилось. И моих, и чужих… Знаете, как бывает, когда ребятишки, повзрослев, вдруг увидят во вчерашней предводительнице - посмешище?
        - Не знаю, - сказал Арман со вздохом.
        - И не надо, - согласилась Юта. И тут же, без перехода, спросила: - А что такое промысел?
        Арман смотрел, как рождаются над горизонтом облака, светлые, с округлыми мягкими боками и плоской подошвой внизу.
        - Что такое промысел? - голос Юты дрогнул.
        - Это, - медленно ответил Арман, - то самое, чем так прославились мои предки и в чем я совершенно не преуспел. Это древний обряд, связанный… ты уверена, что действительно хочешь об этом узнать?
        - Я уверена, - чуть слышно пробормотала Юта.
        Арман разминал кисть правой руки пальцами левой…
        - …связанный с похищением и последующим пожиранием принцесс.
        Юта не побледнела, не закричала и не закрыла глаза.
        - Что ж, - сказала она после паузы, - чего-то в этом роде я ожидала.
        - Действительно? - удивился Арман.
        Красавцы-калидоны плавно кружили над гнездом, то и дело вяло покрикивая.
        - Значит, - спросила Юта тихо, - и доблестный Сам-Ар, и сыновья его, и Лир-Ир, и Нур-Ар, и Дир-Ар, и сын его Акк-Ар…
        - Как ты запомнила? - удивился Арман…
        - …все они были людоедами? - прошептала Юта, не обращая на него внимания.
        Арман размял кисть правой руки и принялся за локоть.
        - Людоедами… Какое… неудачное слово.
        Юта не слышала его. На лице ее застыла маска не страха даже, а отвращения.
        - Я разбирала их письмена… Я читала летопись их жизни… Они… Я думала, они были могучие, славные… А они ели людей, к тому же женщин!
        - Не женщин, а невинных девушек, - пробормотал Арман. - Принцесс.
        Юта обернулась к нему, и глаза ее исполнены были горечи и гнева:
        - И тот, кто написал на камне эти строки… «Я поднимаюсь к небесам, и моя тень лежит в скалах, маленькая, как зрачок мышонка»… Это написал людоед?
        - Нет, - быстро сказал Арман. - Это я написал.
        Она уставилась на него, позабыв закрыть рот.
        - А я не людоед, Юта, - он сжал свой локоть до хруста, - я же сказал тебе, что не преуспел в промысле… Потому я выродок, потому я ничтожество, потому я себя презираю.
        - Презираешь?! - от потрясения Юта перешла на «ты».
        - Послушай, у всякого рода свои законы… Твои сородичи презирают тебя, потому что ты некрасивая. Это считается изъяном. А мой изъян - в другом… Я… Ну, когда я был юношей, то я… Мой дед мог перешибить мне хребет одним ударом своего хвоста… Он… Я боялся его сильнее смерти, но это… Послушай, что ты так в меня вперилась? Сам не знаю… зачем тебе это… конечно, неинтересно.
        Желая сгладить мучительную неловкость от своих нелепых слов, Арман вдруг протянул руку и с силой зашвырнул в море обгоревший факел.
        Этот совершенно неожиданный и, конечно же, не представляющий угрозы жест исторг из ее груди крик, который по силе мог сравниться с предсмертным.
        Удобно устроившись перед надтреснутым зеркалом, они молча смотрели на неторопливо сменяющие друг друга картины дворцовой жизни.
        Сновали озабоченные горничные, прачки развешивали для просушки огромный флаг с кошачьими мордами; на кухне дрались поварята, король беседовал с генералами, пажи играли в камушки на заднем крыльце. Норовистое зеркало то и дело ухитрялось втиснуть между вполне связными сценками какую-то чепуху; особую слабость оно питало почему-то к домашним животным и подолгу любовалось самыми разными подробностями из их жизни.
        Крестьянка доила корову; дрались собаки, ковыляла по обочине утка, влача за собой целую вереницу утят. Потом мелькание, пестрая сумятица - и вот уже королева Верхней Конты прогуливается по парку в сопровождении фрейлины.
        - Мама постарела, - тихо сказала Юта. Арман уловил в ее словах упрек и нахмурился.
        Поверхность зеркала снова подернулась рябью, потом пошла цветными пятнами и, наконец, прояснилась. Юта воскликнула, оживившись:
        - А это моя сестра Май!
        Девчушка сидела в парке, на кромке фонтана с золотыми рыбками - как раз там, где Юта так любила беседовать сама с собой.
        Арман тоже узнал принцессу Май - до чего хороша она была тогда, накануне карнавала, как шла ей шляпка с лодочкой! - и тяжело вздохнул.
        - Она совсем на меня не похожа, - сказала Юта, - и хорошо. Правда?
        Май пребывала в задумчивости. Рассеяно болтая рукой в воде и распугивая рыбок, она, казалось, не видела при этом ни фонтана, ни приближающуюся сестру Вертрану.
        - Завтра устраивается купанье, - сказала Верта, подсаживаясь рядом на кромку. - Поедешь?
        Май вытащила руку из воды. По ее пальцам скатывались прозрачные капли.
        - Долго ты будешь всем показывать свое горе? - спросила Вертрана, понизив голос. - Неужели ты думаешь, что мне не жа…
        Изображение заколебалось, помутнело и растаяло, а на смену ему после минутного мельтешенья пришло другое изображение - коровье стадо, забредя по колено в мелкую речушку, неспешно шевелило челюстями да хлопало хвостами по ребристым бокам.
        - Та вторая - тоже твоя сестра? - спросил Арман.
        Юта медленно кивнула.
        Коровы не исчезали из зеркала минуты три; Юта смотрела мимо и думала о своем.
        Потом зеркало снова помутнело, и сквозь этот туман проступили понемногу очертания птичьей клетки. В клетке вертелся крупный попугай, зеленый с красным; попугай беспрестанно болтал на только ему понятном языке, опасливо отодвигаясь от унизанной кольцами руки, которая норовила просунуть между прутьями решетки тонкий, холеный палец…
        - …мна не по годам, - донесся из зеркала мужской голос, хоть рука, несомненно, принадлежала молодой женщине.
        Мелодично засмеялся другой, слишком знакомый Юте голос. Юта заерзала:
        - Велите зеркалу показать что-нибудь другое.
        - Ты уже говорила мне «ты», - усмехнулся Арман.
        Юта залилась краской:
        - Прикажи зеркалу…
        Арман пожал плечами:
        - Ты же знаешь, иногда ему совершенно невозможно приказывать.
        Попугай в зеркале неистово раскачивался на жердочке.
        - Тити - хороший, - нежно сказал голос принцессы Оливии. - Ну скажи: Тити… Тити - хороший…
        Попугай разразился птичьей бранью. Холеный палец отдернулся.
        - Если ты хочешь знать мое мнение, папа… Успокойся, Тити… Если ты хочешь знать мое мнение, то вся эта история с драконом, ну как тебе сказать… Немного фальшивая. Я не удивилась бы, узнав, что похищение Юты придумано для того, чтобы выдать бедняжку замуж. Ты ведь знаешь, как ее родители переживали из-за того, что Юта обречена на вечное девичество?
        Клетка качнулась. Попугай, наклонив увенчанную хохолком голову, выкрикнул резким металлическим голосом:
        - Церремонимейстер!
        Унизанная перстнями рука тут же попыталась погладить попугая через прутья клетки. Птичка в панике забила крыльями.
        - Может быть, я немножко цинична, - вздохнул звонкий голосок Оливии, - дракон, конечно, ужасен… Но, папа, чего не сделаешь ради счастливого замужества? Юта уродлива, к сожалению, и помочь ей мог только ореол жертвы. Предполагалось, что кто-нибудь попробует ее «освободить», если это слово тут уместно. Увы… Теперь, я думаю, Юта придет домой сама, в лохмотьях, и заявит, что ей удалось бежать… Бедняжка.
        - Осторожно, - обеспокоенно проговорил мужчина, - Тити клюнет тебя в палец.
        Оливия звонко хохотнула. Потом продолжала серьезно:
        - Нет, правда, как тебе эта версия - сватовства с помощью дракона?
        - Трудно сказать, - неуверенно протянул мужской голос. - Дракон-то не игрушечный?
        - Не знаю, не знаю… Может быть, наемный?
        Оглушительно заверещал Тити.
        - Мне всегда было жаль Юту, - сказала Оливия. - Но до тех пор, пока она не открывала рот. Если уж ты уродлива, стоит хоть вежливости научиться! Девушку украша…
        Зеркало замигало, вспыхнуло и тут же, без перехода, показало поросенка с хвостом-пружинкой, взбирающегося на кучу отбросов.
        Арман молчал. Юта улыбалась, но от этой улыбки у нее болели губы:
        - Каково?
        - Кто это? - тихо спросил Арман.
        - Соседская принцесса… Вот бы кого тебе похитить - от рыцарей бы отбоя не было.
        Поросенок деловито копался рыльцем в мусорной куче.
        - А идея у нее неплохая, - сказала Юта как могла весело. - Ты бы хотел работать свахой?
        Арман посмотрел на нее невидящим взглядом. Юта забавлялась изо всех сил:
        - Если по две принцессы в месяц, но можно и три… Ладно, если две, то это двадцать четыре свадьбы в год! А если похищать сразу нескольких…
        Она осеклась, не сводя глаз с зеркала. В зеркале был принц Остин.
        Он медленно ехал на лошади темной масти, и лошадь горестно опускала голову, потому что принц то и дело отпускал поводья.
        Дорога - незнакомая Юте, посреди леса проложенная тропа - была пустынна. Принц ехал один, угрюмый и мрачный, с непривычными вертикальными складками над переносицей. Вот Остин глубоко вздохнул и поднял голову, Юте показалось, что глаза их встретились, и она едва удержалась, чтобы не окликнуть его. В ту же секунду зеркало помутилось на миг, чтобы тут же показать петуха, подминающего под себя курицу.
        - Друг? - быстро спросил Арман.
        Юта промолчала.
        - Кто он тебе? А, Юта?
        - Да никто, - буркнула она нехотя. - Это принц страны Контестарии по имени Остин.
        - Принц, - Арман встал. - Как он к тебе относится?
        Юта подняла на него измученные глаза:
        - Какая разница, Арман?
        Он расхаживал по комнате:
        - Принц… Он не трус, надеюсь?
        Тогда Юта тоже встала:
        - Прекрати. Остин не будет освободителем. Я не позволю тебе дышать на него огнем! Раньше, чем ты успеешь сделать Остину какую-то гадость, я кинусь с башни, понятно?!
        Она почти не повышала голос, но Арман, пораженный столь неожиданным и бесстрашным напором, смутился:
        - Ерунда какая… Да не собираюсь я обижать этого твоего парня, ну что ты!
        - Он такой же мой, как и твой, - гордо провозгласила Юта.
        Старинный музыкальный инструмент звучал величественно и сурово. Юта искала все новые и новые аккорды, Арман же не решался прикоснуться к хрустальным ободкам из суеверного страха, что у него ничего не получится.
        - Может быть, ты умеешь петь? - насмешливо поинтересовалась принцесса.
        Арман по своему обыкновению выдернул из затылка волосок:
        - Только над морем. Под завывания ветра.

* * *
        Почувствовав себя немного увереннее, Юта первым делом стянула у Армана связку ключей.
        Если бы ее спросили, зачем - она, пожалуй, не смогла бы ответить. Ключи хранились в заросшем паутиной углу Армановой комнаты, справа от входа. Что ими можно отпереть и с какой целью - было совершенно непонятно, но как раз это обстоятельство, быть может, и подстегнуло негодницу. Арман ключами не пользовался, и пропажу заметил поначалу только паук, которому не на что стало крепить свою сеть.
        У Юты по-прежнему было много свободного времени - Арман повадился летать в сторону людских поселений, где старался всячески напомнить о себе - поджигал деревья, ревел, кружил над обезумевшими от ужаса поселками. Таким образом он надеялся растормошить местных храбрецов, хотя пока что получалось наоборот - витязи, напуганные, боялись даже подумать о схватке с огнедышащим ящером.
        Юта не знала о похождениях Армана - возвращаясь каждый раз обессиленным и злым, он не открывал ей подлинную цель своих полетов. Предоставленная сама себе, принцесса занялась исследованием запертых комнат.
        Висячие замки изрядно заржавели, и ключи, как ни чистила их Юта камушками и песком, не становились от этого новее. Ключей было много, и почти все размером с набольшую кочергу. Насаженные на стальное кольцо и похожие от этого на неопрятную железную бороду, они были ужасно тяжелыми и неудобными в обращении, а ведь надо было еще догадаться, какой замок каким ключом отпирается!
        По вечерам она прятала от Армана руки. Горгулья, это вряд ли были руки принцессы - все в царапинах и несмывающихся пятнах, с обломанными ногтями и ободранными костяшками пальцев!
        И вот в один прекрасный день - а с утра он вовсе не казался таким уж прекрасным, было пасмурно и Юта чуть не повздорила с Арманом из-за какой-то мелочи - в один прекрасный день увесистый замок, сотни лет украшавший собой неприметную дверцу в одном из боковых переходов, щелкнул.
        Юта не поверила бы ушам, если бы сразу вслед за первым щелчком не послышался второй и ключ в ее натруженной руке не повернулся бы на два оборота.
        Десять тысяч горгулий! Дужка замка помедлила и отвалилась, как отваливается пуговица от добротного на вид, но ветхого камзола. Массивное тело замка грохнуло на каменный пол, и попади оно на ногу Юте - принцесса охромела бы до конца дней своих.
        Грохот падения долго гулял по коридорам, прыгая от стены к стене; у Юты не было времени его слушать. Сколько раз за все дни, проведенные в жилище Армана, ей приходилось открывать двери, и каждый раз она испытывала при этом ни с чем не сравнимое чувство победы. Сейчас это чувство было даже острее, нежели тогда, когда ей удалось выбраться из башни.
        Замок упал, но дверь не спешила открываться. Юта подумала, не произнести ли заклинание, но до этого не дошло - поддавшись толчку, дверь качнулась вовнутрь, и Юту окатила волна тяжелого, застоявшегося воздуха.
        Принцесса струхнула - раньше ей как-то не приходила в голову мысль, что находки ее в столь странных и запрещенных местах могут оказаться не столько забавными, сколько ужасными. Некоторое время она раздумывала, не отступить ли с честью, пока не поздно; однако чем дольше она стояла, тем свирепее требовало дани ее врожденное любопытство. В конце концов, с трудом подняв перед собой тяжелую связку ключей - свое единственное оружие - Юта протиснулась в щель приоткрытой двери.
        Впервые за сотни лет ворвавшийся сюда сквозняк развевал под потолком полотнища древней паутины, в которой колыхались ссохшиеся тела древних пауков, когда-то умерших от голода.
        Ветерок ворошил древний хлам, грудами сваленный вдоль стен. Прижимая к груди связку ключей, Юта шагнула вперед и осторожно наклонилась над ближайшей грудой.
        Из самой ее верхушки выглядывал наполовину истлевший деревянный сосуд. Длинное его горлышко носило следы огня, а из трещины на боку вытекала застывшая струйка черной жидкости.
        Юте стало не по себе. Превозмогая робость, она на цыпочках пересекла комнату из угла в угол.
        Покрытый застарелыми потеками, у стены лежал небольшой, с виду хорошо сохранившийся ящичек. Поверхность его покрыта была резьбой - треугольники, косые квадраты, круги.
        Защелка, некогда запиравшая ящичек, валялась тут же, рядом - причудливой формы крючок, совсем не ржавый - наверное, золотой. Юта изловчилась и поддала ящичек ногой, надеясь откинуть крышку.
        Удар был, пожалуй, даже слишком силен - крышка отлетела, но за ней последовали все четыре стенки ящичка, так что он совершенно развалился, подняв столб сухой и зловонной пыли.
        Юта спрятала лицо в хламиду. Пыль осела, и среди деревянных останков ящичка обнаружились разлетевшиеся в беспорядке фигурки.
        Конечно, это была настольная игра; фигурки были четырех видов и, наверное, разных цветов, но утверждать это наверняка было теперь невозможно. Выточенные из кости, с черными тусклыми глазками, они никак не напоминали ни драконов, ни людей - у некоторых из них было крыло, но только одно; другие сжимали в огромный кулак единственную руку, а третьи зато были устроены так сложно, что Юта, как ни пыталась, так и не смогла сосчитать их головы и хвосты.
        Затаив дыхание, Юта наклонилась и двумя пальцами поддела ближайшую костяную фигурку. Та оказалась неожиданно тяжелой, и, отзываясь на прикосновение, глухо звякнула, будто в тулове ее перекатился бубенчик.
        Принцесса испуганно уронила находку - та упала без малейшего звука. Воистину, у драконов все не как у людей…
        Заинтригованная, она поборола желание сбежать и продолжила осмотр. Крадясь вдоль стен и разглядывая груды хлама, она, сама не зная почему, вдруг совершенно уверилась, что попала в детскую. В бывшую детскую.
        Ковшики и скляночки… А это, кажется, остатки подвесной кроватки… Интересно, а были у Армана игрушки? Какой-нибудь тряпичный дракончик, с которым он засыпал в обнимку, или мячик, или кубики… Впрочем, зачем дракону кубики?
        Юта вспомнила ту, в розовых занавесочках комнату, которая переходила от Юты к Вертране и потом к Май. Как бы она, эта заваленная куклами комната, выглядела после нескольких столетий под замком?
        В углу под окном была клякса - будто кто-то расплескал горячий сургуч, а он так и застыл. Юта вздрогнула и прищурилась. Нет, не показалось - на краю кляксы ясно различим был присыпанный пылью отпечаток. Отпечаток детской руки.
        Глухо зашумели крылья в драконьем тоннеле - это Арман возвращался в замок.
        А вечером он обнаружил пропажу ключей.
        Юта сидела на корточках перед камином. Он видел только половину ее щеки и кончик носа - остальное были растрепанные волосы да складки грубой ткани. Тень от каминной решетки оплела комнату причудливой сетью, подрагивающей в такт колебанию огня.
        Юта повернула голову, и Арман встретился взглядом с плутовскими принцессиными глазами.
        Она тут же придала лицу нарочито невинное выражение, и Арману пришлось признать, что притворяется принцесса ловко. Он ничего не сказал, но, прежде чем усесться на привычное место, развернул Ютино кресло и пододвинул поближе к своему.
        Принцесса не знала, как расценить произведенную Арманом перестановку, и на всякий случай сделала вид, что ничего не заметила. Не оглядываясь уже на Армана, она продолжала задумчиво подкладывать дрова, так что скоро камин был завален доверху и огонь начал задыхаться под невыносимым грузом.
        Арман молчал. Принцесса занервничала и принялась дуть в камин, чтобы исправить свою неловкость. Поднялась пыль. Юта прервалась, чтобы чихнуть и протереть засоренные пеплом глаза.
        - А ты смелая девчонка, оказывается, - заметил Арман.
        Юта опасливо уставилась на него одним глазом - второй приходилось ожесточенно тереть кулаком:
        - Почему смелая?
        Арман разглядывал теперь ее руки с обломанными ногтями. Ей, наверное, нелегко было управиться со всей связкой. Но какова бесстыдница! Смотрит на него покрасневшими от пепла, но совершенно смиренными глазами, а ведь весь день провела, нарушая его запреты!
        Арман не выдержал и хмыкнул. Юта удивилась:
        - Ты чего смеешься?
        Некоторое время они смотрели друг на друга, и Юта почему-то смутилась.
        - Садись-ка, - Арман указал Юте на кресло.
        Юта вытерла руки о хламиду, поднялась, бочком обошла Армана и попыталась передвинуть тяжелое кресло туда, где оно стояло до вмешательства Армана. Увы, это было ей явно не под силу.
        Некоторое время тишина нарушалась только пыхтением принцессы да потрескиванием огня, с трудом пробивавшегося сквозь воздвигнутую ею пирамиду из дров. Потом Юта сдалась.
        - Устала? - спросил Арман, когда она, опять-таки бочком, влезла в кресло и отодвинулась в дальний его угол.
        Она не ответила.
        Волосы ее, подросшие за время заточения и небрежно сплетенные на спине в некое подобие косы, спереди растрепались и прикрывали лицо, так что вся принцессина прическа напоминала сейчас диковинный рыцарский шлем с забралом и щитками по бокам. Из прорези шлема глядели два смущенных, но и насмешливых глаза.
        - Тебе не скучно? - спросил Арман.
        Юта, никак не ожидавшая такого вопроса, заерзала:
        - Скучно?
        - Ты, верно, не привыкла к одиночеству, живя во дворце?
        Юта пытливо на него уставилась - знает или нет? Арман умело изобразил чистосердечное неведение, и Юта успокоилась. Усмехнулась, посмотрела искоса. Шлем качнулся.
        - Это спрашиваешь ты? Ты, пребывающий в одиночестве целую жизнь?
        - Я - другое дело…
        Он хотел продолжить, но она, конечно, бесцеремонно перебила:
        - Почему?
        Тут и Арману настало время смутиться.
        - Почему ты - другое дело? - продолжала принцесса. - Где сказано, что драконы должны жить в одиночестве?.. Послушай, отодвинь кресло. Я не могу разговаривать вот так - нос к носу.
        - Почему? - спросил Арман мстительно.
        - Потому что я принцесса… Потому что ты чужой мужчина… То есть не мужчина даже, а…
        Юта покраснела, как вареный рак, и выскочила из кресла. Прическа ее совсем рассыпалась.
        - Интересно, - протянул Арман. - А кто же?
        Юта не нашлась, что сказать, рассерженно махнула рукой и убежала.
        Ночью ей приснился Остин, окровавленный, нанизанный на ужасный изогнутый коготь. Во сне она бежала, обливаясь слезами, и слезы ее обильно орошали соломенный тюфячок. Она проснулась, дрожа, и долго лежала в темноте, не смея заснуть. А когда снова задремала, то увидела Армана, прикорнувшего перед камином. Она видела, как спокойны опущенные веки, как расслаблена рука на подлокотнике, как доверчиво откинулась голова, обнажая шею… А рядом, на столе, Арманов нож, тот самый, которым он резал обычно вяленое мясо… Юта увидела нож в своей руке и представила дракона, парящего над морем. Убить дракона невозможно…
        Арман спал. Сухие губы полуоткрылись, дыхание оставалось глубоким и ровным. Юта сжимала нож…
        Затекшую руку ее свело судорогой, и она проснулась. Не было ножа, не было Армана. Сквозь решетку окна пробивался рассвет.
        Он сказал ей, что устал и проведет день в своей комнате.
        Опасения, что Юта не решится продолжить запрещенные отпирания замков, не подтвердилось. Выждав для приличия целых полчаса, принцесса извлекла из тайника свое богатство - ключи - и двинулась в авантюрное путешествие.
        Сегодня ей везло - первая же запертая дверь покорилась почти без сопротивления. Юта переступила порог - и поняла, что наткнулась на нечто в самом деле любопытное.
        Выражая свой восторг радостными возгласами, Юта не могла предположить, что у нее появился зритель. Зрителем был Арман, удобно устроившийся перед магическим зеркалом.
        Он видел, как Юта опасливо вошла в зал, который оказался первым в длинном ряду комнат, расположенных анфиладой. Дверей между комнатами не было, и, оказавшись на середине первой из них, обрадованная Юта смогла увидеть последнюю - далеко и неясно.
        Связка ключей, прикрепленная к веревочному поясу, волочилась за Ютой, как слишком легкий якорь за слишком тяжелым кораблем. Арману то и дело хотелось окликнуть принцессу и приспособить ключи поудобнее.
        Первая комната была пуста. Вторая оказалась маленькой и тесной, зато третья раздалась вдруг огромным залом.
        - Горгулья, - сказала Юта вслух. Арман услышал и усмехнулся.
        В дальнем конце зала маячил, едва различимый в полутьме, не то помост, не то гигантское кресло; Юта подошла ближе - каменные ножки кресла, похожие на средней толщины колонны, изукрашены были резьбой.
        Юта глянула вниз - и еле сдержала крик. Прямо ей в глаза смотрела разверзнутая белая пасть - к счастью, тоже каменная. Голова фантастического зверя оказалась основанием ножки-колонны.
        - Это что же такое? - спросила Юта хрипло. - Прямо в чешуе, прямо с крыльями… Они усаживались… Вот так?
        Арман мрачно улыбнулся. Неумолимый старый дракон, черный с медным отливом, любил, угнездившись в кресле, подолгу слушать стоящего перед ним мальчика - щуплого, кажущегося карликом рядом с чудовищем, покрытым лязгающей чешуей… Старик очень ценил тщательно и в срок выученные уроки.
        Он был во всем прав, подумалось Арману. Он видел дальше. На его глазах могучий, процветающий род иссяк, а он ничем не мог помочь ему. Возможно, если бы отец вовремя его послушался…
        Его мысли были прерваны возгласом Юты.
        Принцесса протиснулась в скрытую за креслом маленькую дверь и теперь стояла посреди небольшой светлой комнатки, и комнатка эта завалена была блестящим, искрящимся хламом.
        Юта по щиколотку утопала в жемчужной россыпи. Между жемчугами посверкивали бриллианты, кое-где пересыпанные золотыми монетами. Вдоль стен высились сундуки, возведенные один на другой, причем нижние кое-где треснули от тяжести, и из трещин этих смотрели на Юту драгоценные камни.
        Ага, подумал Арман.
        Ему почему-то стало грустно. Драконья сокровищница - предел мечтаний даже для принцессы. Он знал, что сейчас произойдет - человек, набредший на груду золота, тут же впадает в безумие и в восторге принимается кататься по драгоценным россыпям.
        Принцесса наклонилась и зачерпнула жемчуг горстью. Ну, подумал Арман, теперь разглядывание, глупая улыбка, пересыпание в ладонях и счастливый смех…
        Юта глупо улыбнулась… и высыпала жемчуг прочь. Не высыпала даже, а уронила. Огляделась. Вытерла нос рукавом хламиды.
        Арман подался вперед.
        Но принцесса - удивительное дело! - не спешила радоваться вожделенной груде золота. Фыркнув - и Арманову уху почудилось в этом фырканье презренье - Юта принялась исследовать сокровищницу так же деловито, как до этого клинописный зал и Органную комнату.
        Бесформенные золотые самородки, как не представляющие художественной ценности, небрежно отбрасывались в дальний угол; в монетах интересными оказались гербы и профили властителей. Встречались среди них и такие, которых не видывал даже дворцовый звездочет, а уж он-то был знатоком древней истории и в свое время давал принцессам уроки… В Ютиных глазах полыхало то же неутоленное любопытство, какое Арман увидел впервые внизу, в подземелье, когда принцесса впервые пыталась разобрать древние тексты. Вот она добралась до особняком стоящего сундука, взялась за крышку…
        Крышка была тяжела, но и Юта была упряма. Пыхтя, она распахнула-таки сундук - и отпрянула.
        Внутри сундука все сияло - даже она, принцесса, выросшая при дворе, в жизни не видывала таких сокровищ. Не просто граненые камни, не просто золотые слитки - сундук был полон готовых украшений, из которых каждое стоило того, чтобы на него обменяли половину королевства Верхняя Конта.
        Юта сунула обе руки в сундук и, как два пучка соломы, ухватила два вороха ожерелий. Приложила к своей хламиде - не понравилось, бросила. Вытянула из общей кучи венец - ее голова проскочила сквозь него так легко и незаметно, что Юта очень удивилась, обнаружив вместо венца - ошейник. С трудом стянула, поцарапав ухо. Раздраженно отшвырнула. Наклонилась вперед, перевалилась через стенку сундука так, что только ноги замелькали в воздухе. Выпрямилась, потрясая целым клубком чего-то блистающего, невероятно драгоценного, звенящего и путающегося в руках…
        И вздрогнула. В клубке сокровищ рука ее наткнулась на что-то теплое. От неожиданности она выронила драгоценности, и все сразу со звоном грянуло на груду золота.
        Юта наклонилась. Чуть поодаль от прочей мишуры лежали четки - нанизанные на тонкую золотую нить цветные шарики, причем каждый будто светился изнутри.
        Принцесса протянула руку - да, они были теплые, как живая, согретая кровью плоть. И они точно светились - Юта увидела отблески на своей ладони.
        Волшебство. Горгулья, это волшебство!
        Осторожно, будто котенка, она взяла четки на руки. Они были необыкновенно приятными на ощупь, и пальцы ее сами собой принялись перебирать светящиеся шарики.
        Розовый… Лиловый… Голубой… Зеленовато-голубой… Нежно-зеленый…
        Зазвучала музыка.
        Это не был дворцовый оркестр - разве могут медные трубы играть так трогательно, так ласково? Теплый туман, мягкий, как самая нежная пена… Ярко-оранжевое над зеленым… Ослепительно-белое над голубым… У нее крылья, она летает. Она видит землю сверху, но вот это уже не земля, а морское дно… Вокруг нее снуют золотые рыбки с красными хвостами, над головой вдруг вспыхивают звезды, и она дотягивается до них рукой…
        Арман мчался коридорами замка.
        Слишком поздно. Почему он не увидел сразу? Почему он позволил… Теперь поздно.
        Но, уверенный, что опоздает, он все-таки бежал, ударяясь о стены и скатываясь по ступенькам…
        Она берет звезду в руки. Звезда покрыта серебряной шерсткой, и вот открываются два вишневых глаза, улыбаются принцессе Юте… Юта улыбается в ответ, золотые рыбки рукоплещут красными плавниками… Дивный зверек-звезда открывает ротик…
        Ротик оборачивается вселенской дырой.
        Юта не успела даже закричать, а ее уже тянуло в немыслимую слюнявую пасть, а с нею рыбок и звезды… Она цеплялась за небо, небо рвалось, как мешковина, Юта даже слышала треск… Мир сворачивался рулоном, но судорожно бьющаяся принцесса все время видела боковым зрением девочку, спокойно сидящую на стуле. Девочка пришивала к подвенечному платью черные пуговицы.
        - Юта!!
        Ее дернуло в сторону. Девочка на стуле удивленно подняла голову, но в этот момент Ютино лицо обожгла пощечина, голова ее мотнулась назад, и все пропало.
        - Юта!!
        Еще удар. Юта вскрикнула и попыталась оттолкнуть того, кто цепко держал ее в обьятиях, но не отпускал, а тряс ее и теребил, и она то и дело ударялась лицом о его грудь.
        - Н-нет… - выдохнула она.
        Тот, кто держал ее, замер. Юта сумела отстраниться и посмотреть на него - Арман. Он показался ей разъяренным - бледный и даже, кажется, вздрагивает от гнева.
        Она не придумала ничего лучшего, как разрыдаться. Арман подержал-подержал ее, да и отпустил.
        - Запри меня, - она всхлипывала.
        - Запру, - обещал он устало.
        - На три замка…
        - На четыре.
        - Можешь побить меня, если хочешь…
        - Побью…
        - Нет, правда, я заслужила!
        - Заслужила. Ну хватит, не плачь.
        - Мне плохо… Голова…
        - Пройдет.
        Он осторожно уложил ее на соломенный тюфячок. Она еще раз всхлипнула и спросила шепотом:
        - Что это было, Арман? Кто и зачем сделал эту вещь?
        Арман пожал плечами:
        - Никто не знает… Одно время такие штучки было принято дарить врагам на большие праздники. Та, что в сокровищнице, погубила невесть сколько жизней… Может быть, это растение или животное. Может быть, это сосуд для кого-то алчного, стремящегося пожирать и пожирать… Я уж было распрощался с тобой, Юта.
        Глаза ее от ужаса сделались огромными, как у всеми признанной красавицы.

* * *
        Некоторое время после истории с четками Арман не отходил от Юты ни на шаг.
        Ему это было странно и непривычно, да и она чувствовала себя не в своей тарелке. И все же Арман твердо решил не упускать ее из виду - мало ли что может случиться, а ведь он за нее отвечает.
        Он за нее отвечает. Ну ни бессмысленное ли сочетание слов? Он в жизни ни за кого, кроме себя, не отвечал. Но очень уж страшным был путь по лестницам и коридорам, когда он спешил ей на помощь - и боялся опоздать…
        Впрочем, пади принцесса жертвой несчастного случая - разве это не избавило бы Армана от лишних хлопот? Разве вопрос мучительного выбора, который никто не отменял, не исчерпался бы сам собой?
        Он занес волшебные четки далеко в море и утопил в глубокой впадине. Возвращаясь, он терзался тревогой - в какую переделку принцесса угодила на этот раз? Но она встречала его, стоя на башне, и темный балахон ее развевался, как пиратский флаг.
        Больше он никуда надолго не вылетал.
        В кладовой нашлись иголки с нитками. Иголки пришлось долго драить песком, но Арман был рад - все какое-то занятие для Юты.
        Потом она села шить. Он сидел напротив и ревниво наблюдал за этим непростым процессом. Принцесса то и дело роняла иголку, прыскала со смеху и под конец ухитрилась пришить край полотна к подолу хламиды.
        - Чему тебя учили во дворце? Чем ты собираешься порадовать будущего мужа?
        Она раскромсала полотно ножом - только в центре оставила целый лоскуток, остальное - лохматая бахрома. Скрутила бахрому в живописные жгуты, приспособила в центре веревочный бантик и, ловко орудуя камнем вместо молотка и железной шпилькой вместо гвоздя, укрепила произведение над камином. Шпилька прочно вошла в щель между камнями; со стороны все вместе смотрелось, как экзотический цветок.
        Арман удивился. Юта вздохнула насмешливо:
        - Вряд ли какой-нибудь муж захочет этому обрадоваться. Как ты думаешь?
        - По-моему, великолепно, - признался Арман.
        Через несколько дней она спросила, вертя иглой:
        - Помнишь, ты признался, что написал те строки, про тень?
        - Да? - Арман, кажется, думал о своем.
        - «Моя тень лежит в скалах, маленькая, как зрачок мышонка…»
        - Ах, это…
        - Разве ты видел, какой у мышонка зрачок?
        - Нет. Попробуй поймай мышонка, да еще посмотри ему в глаза!
        Она продолжала вертеть иголкой, не глядя на шитье. Взгляд ее подернулся некой пеленой - она казалась растроганной и озадаченной одновременно.
        - Арман… Ты не мог бы мне объяснить, вот… Ну, с чего бы это тебе сочинять подобное… ну, стихи, что ли?
        Арман поднял брови:
        - Стихи?
        Юта развела руками:
        - У нас во дворце был придворный поэт, он писал стихи на праздники и сочинял по заказу любовные послания… Но то было другое. «Благодеяния, светочу дивному много подобны»…
        Оставив полотно, она вдруг подалась вперед:
        - Арман, ты огромный, огнедышащий ящер… Ну что тебе до зрачка мышонка?
        Он пожал плечами:
        - Тебе не нравится?
        - Нравится, - отозвалась она тихо. - Очень.
        Помолчали.
        - По-твоему, стихи, это как? - спросил Арман тоном провокатора.
        Юта воспряла, вдохновленно сверкнув глазами:
        - Это то, чего нельзя увидеть, можно только почувствовать…
        - Хорошо, - сказал он серьезно. - Вот я говорю: «лепешка растворяется в моем животе». Это стихи.
        Юта, которая к этому времени уже парила в эфирных высях, чуть не поперхнулась от возмущения.
        - Ерунда! При чем здесь лепешка!
        - Но ведь я никогда не видел, как она растворяется. Но уж зато чувствую это великолепно!
        Некоторое время Юта пыталась прислушаться к тому, что происходило в ее животе. В задумчивости укололась иглой, сунула пострадавший палец в рот и попросила смиренно:
        - Не притворяйся, пожалуйста. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Если бы ты сказал: «вот рассвет ласково прикоснулся к морю», или «вот калидон нежно поцеловал подругу»…
        Юта прервалась. Новая мысль, неожиданная и дерзкая, заставила ее замереть с открытым ртом.
        - Арман… - спросила она шепотом. - А ты кого-нибудь когда-нибудь… целовал?
        Она смотрела на него в упор и глаза ее оказались карими, с черными ободками по краям. Как обручи, подумал Арман.
        В детстве он любил забиваться в темный уголок и там тихонько мечтать о чем-то неясном, расплывчатом, но бесконечно добром и ласковом. Наверное, так он представлял себе мать, которую не помнил. Доведя себя до счастливых слез, он нежно гладил кого-то, кто был виден только его заплаканным глазам, и ощущал, как этот кто-то ласкает его и целует… Слюнявое детство без женской ласки! Правда, сентиментальные приступы с возрастом быстро прошли.
        - Арман… Я что-то не то сказала?
        Ни с того ни с сего он положил ей руку на плечо. Она замерла, не зная, как расценить этот знак внимания.
        - Послушай… Там, в подземелье, я хотел еще кое-что высечь на камне. Тебе интересно?
        Она кивнула, стараясь не шевельнуть плечом, накрытым его ладонью.
        Арман покусал губу и сказал хрипло:
        - «Одинокое небо спрятало в тучи лицо.
        Наверное, с горя -
        Устало гримасничать в зеркало моря.»
        Помолчали.
        - «Черный бархат ночей - изголовье мое, - сказал Арман. - Цепь далеких огней - ожерелье мое… Будет временем пожрано имя мое».
        Принцессино рукоделье давно соскользнуло на пол и теперь тосковало там, забытое.
        - И ты не высек это на камне? - спросила Юта шепотом.
        Арман поморщился:
        - Места, знаешь, мало на тех камнях… Да и как-то все это… Мелко.
        - Мелко?
        - По сравнению с историей моих предков… На фоне всех этих братоубийственных схваток, и войн, и битвы с Юккой, морским чудовищем… Какое-то небо, которое гримасничает, да цепь огней…
        Юта серьезно посмотрела ему в глаза:
        - Знаешь… Мне не кажется, что убивать братьев или даже сражаться с Юккой… Что это почетнее, нежели рассказывать про одинокое небо.
        Арман усмехнулся:
        - «Летящие гроздья седых облаков,
        Их темные тени на зелени трав…
        Немой хоровод веков, эхо забытых забав.»
        - Это хорошо, - немедленно признала Юта. - Это… - и она тут же повторила все три строчки напамять - медленно, будто пробуя на вкус.
        Арман наблюдал за ней с интересом, накручивая на палец случайно подвернувшуюся ниточку. Как ни прячься и ни мнись - а ему неожиданно приятны оказались и похвалы ее, и горячая заинтересованность.
        А Юта повторяла, нахмурив лоб:
        - «Летящие гроздья седых облаков»… - и вдруг подняла на Армана азартные глаза:
        - Послушай, тебе не кажется… А что, если «летящие клочья седых облаков», а?
        Он не понял сразу, и она пояснила, ерзая от нетерпения:
        - Ну, «гроздья» - это что-то тяжелое, массивное, уверенное в себе… Гроздья, ягоды, урожай, достаток… А «клочья»… «Клочья» - это что-то рваное, неустроенное, раненое… Понимаешь? И все меняется сразу, ты послушай…
        Она повторяла строки так и эдак, меняла слова, а он молчал и слушал. Ее правота стала понятна ему сразу же - и теперь он просто смотрел, как шевелятся ее губы, и тихо удивлялся. «Рваное, неустроенное, раненое»…
        Она замолчала, заметив какую-то перемену в его лице. Сказала неуверенно:
        - Понимаешь, это же очень любопытно… Одно только слово сменить… Правда?
        - Правда, - отозвался он медленно.
        Помолчали. Юта усиленно думала о чем-то своем, сдвигая брови и потирая пальцем уголок рта.
        - «Немой хоровод веков», - прошептала она наконец, драматически расширив зрачки. - Тебе, значит, два века и тридцать два года?
        Он едва сдержал смешок - такого благоговения был полон ее голос.
        - Это значит… - продолжала Юта шепотом, - значит, что самый первый твой предок… А когда он жил, Арман? Может быть, он видел самое начало мира?
        Арман молчал, и улыбка его становилась все загадочней по мере того, как распалялось любопытство Юты.
        - Нет, правда, Арман… Такой древний род… Может быть, ты знаешь, откуда взялось море, и небо, и все… Что было раньше, в самом начале?
        Он откинулся на спинку кресла и продекламировал, полузакрыв от вдохновения глаза:
        - С тех пор, как воздвигнуты своды небес,
        Что злее зимы и дотошнее лета?
        О, знаю я, это - любопытство принцесс!
        Она фыркнула возмущенно. Притихла. Попросила вдруг тихо и трогательно:
        - Арман… Ты дракон и потомок драконов… «Я поднимаюсь к небесам»… Ты видишь все это по-другому… Мне так завидно, что ты летаешь, а я… Сделай мне подарок, Арман!
        Он почуял недоброе.
        - Покатай меня на спине! - выдохнула принцесса.
        Он вглядывался в ее лицо, пытаясь понять: нагличает? Шутит?
        Юта истолковала его молчание по-своему:
        - Нет, конечно, на драконьей спине… На драконьей, Арман!
        Ей пришлось убегать очень быстро. Он решил ее выпороть, чтобы не молола чепухи.

* * *
        Спустя несколько дней Арман решился-таки вылететь - на охоту. Юта пообещала ему вести себя смирно как ягненок.
        Во исполнение своего обещания, едва проводив Армана, послушная принцесса взялась за уборку.
        Неловко размахивая метлой, Юта вспомнила дворцовую горничную, которая любила провозглашать по поводу и без повода: «Ну что бы тут делалось без моей руки!»
        - Ну что бы тут делалось без моей руки! - укоризненно бормотала Юта, выгребая вековую пыль из углов и из-под стола - такого знакомого стола в комнате с камином.
        Орудуя своей лохматой метлой, принцесса - вот горгулья! - обнаружила прямо под столом деревянный круг, очень похожий на крышку от бочки. Искушенная Юта сразу догадалась, что это точно крышка - только не бочки, конечно, а потайного люка.
        С потайными люками Юта пока не сталкивалась.
        Конечно, она не такая дура, чтобы нырять в неизвестный люк, где наверняка темно, грязно и полно паутины. Арман ей запретил, да и разве забылась уже история с магическими четками?
        А раз она все равно не будет туда спускаться, то почему не попытаться открыть крышку и просто заглянуть?
        Стол отодвинуть так и не удалось - приходилось работать на четвереньках. Вооружившись кочергой, Юта, хотя и не сразу, но поддела-таки крышку люка, приподняла ее и откинула.
        Люк был, конечно же, совершенно темен. Вниз уходила железная лестница с ржавыми перекладинами. Юта подумала, выудила из вечно тлеющего камина головешку, раздула на ее конце хилое пламя и сунула в темную пасть люка.
        Колодец оказался не таким уж глубоким - лестница насчитывала каких-нибудь двенадцать ступенек, а потом упиралась в прочный каменный пол. Потайной ход не был особенно грязным и особенно зловещим - так, хозяйственная пристройка.
        Юта подумала, не сходить ли за факелом. Отругала себя за легкомыслие и все-таки сходила.
        В свете факела потайной ход представлялся прямо-таки нарядным - аллея для прогулок, а не потайной ход. И, в конце концов, если она попросту спустится вниз и пройдет два шага, это не будет нарушением данного Арману слова.
        Она спустилась вниз и прошла два шага. Коридор был низким, неровным, но не разветвлялся - значит, заблудиться невозможно. Что ж, до возвращения Армана она успеет немного его осмотреть.
        Она пошла вперед, все же несколько терзаясь угрызениями совести и для самоуспокоения бормоча себе под нос: ну что бы тут делалось без моей руки!
        Коридор резко свернул - ох! - оборвался, и Юта едва успела притормозить, чтобы не свалиться куда-то вниз.
        Потайной ход, исследуемый любопытной принцессой, в этом месте вливался в другой - но не ход даже, а гигантскую трубу, круглый тоннель такой ширины, что на середине его можно было бы поставить трехэтажный дом, и еще осталось бы место. Это был Драконий Тоннель - через него влетали в замок и вылетали из него двести поколений драконов.
        Юта осторожно втянула в себя воздух. Пахло гарью, и еще пахло драконом - этот резкий необычный запах она хорошо помнила со дня похищения. Юта принюхалась - на что похоже? И вспомнила - такой запах бывает после фейерверка, когда выдохлись все шутихи и петарды…
        А вот интересно, в каком направлении находятся Драконьи Врата?
        Она посмотрела вниз и увидела у своих ног железную лесенку - такую же, как та, по которой она спустилась в потайной ход. Здравый смысл тут же заявил, что следует возвращаться, но Юта резонно возразила ему: стоило забираться так далеко, чтобы найти самое интересное и тут же повернуть назад! А так как в тоннеле был собственный, хотя и слабый, свет, то Юта пристроила факел у стены и принялась спускаться, цепляясь за перекладины обеими руками.
        Она спускалась медленно и осторожно, но на последней ступеньке нога ее соскользнула и Юта, повиснув сначала на руках, свалилась на дно тоннеля, прямо в тысячелетнюю копоть.
        Счастье, что она не задохнулась. Закрывая лицо полами хламиды, она задержала дыхание, как ловец жемчуга, и одним прыжком выскочила из черного облака. Облако последовало за ней - Юте приходилось бежать изо всех сил, спасаясь от него, а из-под ног ее, увязающих в шлаке, поднимались новые и новые тучи пепла.
        И вот, когда она запыхалась и отчаялась, откуда-то спереди дунул свежий ветер и отогнал облако назад, глубоко в тоннель. Юта пробежала еще несколько шагов и остановилась. Навстречу ей бил солнечный свет.
        Драконьи Врата располагались ниже западной башни, на вершине которой Юта, бывало, коротала время. Но оттуда, с башни, нельзя было увидеть этой части полуострова - так человеку трудно разглядеть, что делается у него на затылке. Принцесса несмело приблизилась к краю проема - и обомлела.
        Внизу лежало море - гладкое, как кусок голубого атласа. Полосами чередовались под его поверхностью темные и светлые пятна - там сменяли друг друга подводные леса и поляны. Юта видела спины носившихся над водой чаек; подножье замка срослось со скалой, и скалой казалась отвесная стена, уходящая вниз из-под Ютиных ног. Нагромождения камней, поднимающиеся из воды, казались развалинами сказочного города - принцесса различала купола и башни, мосты, флюгера… Медленный прибой то обнажал их, то снова увлекал в пучину.
        Юте смертельно захотелось стать драконом и броситься в небо из Драконьих Врат. Раскинув руки-крылья, она поднялась на цыпочки и извергла из груди воображаемый столб воображаемого пламени:
        - Х-ха!
        Счастливая, она уже увидела себя парящей в небе - как вдруг на высокое солнце набежала тень, совсем как тогда, на площади.
        Дракон возвращался в замок. Юта увидела его снизу - чешуйчатое брюхо, перепончатые крылья, гибкий изящный хвост. Арман дохнул огнем и устремился в Драконьи Врата.
        Юта стояла, парализованная ужасом. Сейчас и она, и дракон окажутся в одном тоннеле. Ящер разгорячен, дышит огнем и дымом; принцесса или изжарится, или задохнется, или попросту будет раздавлена в лепешку.
        Арман приближался - Юту ударила волна горячего, пахнущего драконом воздуха.
        Выйдя из оцепенения, она вскинула над головой руки, закричала, стараясь перекрыть драконье дыхание и свист крыльев:
        - Арма-а-а…
        Дракон летел на нее со скоростью пущенного из пушки ядра. Она ясно увидела покрытое ороговевшими чешуйками лицо, то есть морду, и горящие глаза под нависающими надбровными выступами. Юта снова закричала - и глаза эти вдруг расширились, как столовые блюдца.
        Дракон, не в состоянии остановиться, резко запрокинулся назад, будто поднимаясь на дыбы. Перепончатые крылья забились, изо всех сил пытаясь оттолкнуться от замка потоками воздуха. Юте показалось, что сейчас Арман налетит на стену плашмя, всем телом, и разобьется насмерть. Но в последний момент дракон приостановил-таки свое движение, но не смог совсем избежать столкновения и тяжело ударился о стену чешуйчатым хвостом.
        От удара вздрогнула скала.
        Неделю Юта пряталась.
        Арман почти не ходил - лежал в своей комнате на сундуке, и даже в кресле перед камином не мог сидеть - так болела поясница. Юта приносила ему еду, но незаметно - выбравшись ненадолго из комнаты, он по возвращении находил на сундуке мисочки и кувшинчики, тарелочки и бутылочки, а рядом с ними - непременный знак внимания: то салфетка с неумело надерганной бахромой, то затейливый веревочный бантик, то кособокое сердечко, вырезанное из огарка свечи.
        Арман не подавал виду, что замечает эти немые извинения. Он съедал и выпивал все и после совершенно не интересовался, куда пропадает опустевшая посуда.
        Спустя несколько дней ему стало легче, и, выйдя однажды из комнаты, он притаился поблизости.
        Принцесса не заставила себя долго ждать. На самодельном подносе она тащила миску разогретых лепешек и бутылку охлажденного вина; на плече у нее болталось опять-таки самодельное полотенце с вышивкой.
        Убедившись, что Армана в комнате нет, принцесса шмыгнула вовнутрь. Арман выждал минуту и вошел следом.
        - Ах! - Юта едва не выронила миску.
        Арман стоял в дверях, прислонившись к косяку, и на невозмутимом лице его не было гнева, но не было и прощения.
        - Ах! - повторила Юта и, как белый флаг, развернула перед собой полотенце. Крупными торопливыми стежками на нем был вышит огнедышащий дракон.
        Коварная принцесса была прощена. В знак своего расположения Арман принес ей огромный ломоть земли вместе с росшими на нем травой и цветами. Прийдя в совершеннейший восторг, Юта оборудовала на вершине башни «сад», где любовно поливала цветы и расчесывала траву, а когда среди зеленых стебельков обнаружился росточек настоящего клена, радости принцессы не было границ.
        Однажды вечером, когда Юта с Арманом проводили время в «саду», замок дрогнул. Качнулись башни, откололась откуда-то глыба и рухнула в море, образовав в нем воронку. У подножия замка родилась волна и покатилась к горизонту. Второй толчок - вторая волна.
        - Землетрясение! - закричала Юта и вцепилась в Армана, решив, что тут ей и конец пришел.
        Арман засмеялся и обнял ее за плечи. В этом покровительственном жесте было столько спокойной уверенности, что Юта прекратила панику и удивленно на него воззрилась.
        - Это Спящий, - сказал Арман небрежно.
        - А? - Юта решила, что не расслышала.
        - Спящий, - повторил Арман. - Под фундаментом замка много тысячелетий спит неведомо кто. Другого имени ему пока не придумали - Спящий, и все… Иногда он шевелится во сне, и тогда замок трясется.
        Юта обладала богатым воображением и сразу представила себе замурованное в скалах чудовище, от одного движения которого дрожит земля.
        - И ты так спокойно об этом говоришь? - прошептала она, будто боясь потревожить покой Спящего. - А если он возьмет да и проснется?
        - Тогда я вас познакомлю, - серьезно пообещал Арман.
        Магическое зеркало чудило и мудрило, подолгу любовалось струйкой воды в городской сточной канаве, пестрело радужными пятнами и время от времени насмехалось над Арманом и Ютой, демонстрируя их искривленные отражения.
        Юте страшно хотелось увидеть Остина. Остина не было; вместо него заседал Королевский Совет Акмалии, и принцесса узнала бы немало государственных тайн, если бы зеркало не приглушило звук - словно из предусмотрительности.
        - Голова болит, - сказал Арман. - На погоду.
        - Раньше у тебя ничего ни на какую погоду не болело, - заметила Юта.
        - Это на серьезную погоду, - объяснил Арман. - Тайфун или смерч.
        - А-а-а… - протянула Юта безо всякого интереса. Но после паузы спросила:
        - Ты что, умеешь предсказывать смерчи?
        - Ну да.
        - А ту грозу почему не предсказал? Ну, ту ужасную грозу, помнишь?
        Арман помнил. Сначала его передернуло при мысли о молнии, а потом он благодарно коснулся Ютиной руки, вспомнив о маяке, этой рукой зажженном:
        - Я был пьян тогда… Мне было… не до того.
        Королевский Совет в зеркале продолжался. На трибуну вышел маленький, в седых буклях, политик, изрядно ссохшийся от радения о государственном благе. Открыл рот, и зеркало вдруг донесло:
        - Аше велич…
        «Ваше величество», - подумала Юта. Король, отец противной Оливии, сидел тут же, на возвышении, покрытом потертым бархатом.
        - Господа! - продолжал оратор. - Хочу напомнить, что, говоря о внешней политике соседней Контестарии, следует прежде всего учитывать тот факт, что король Контестар Тридцать Девятый тяжело болен, и, по сути, главой государства уже сейчас является принц Остин…
        Юта напряглась. Ссохшийся политик перевел дух:
        - Ориентируясь на личные вку…
        Зеркало издевательски подмигнуло и показало двух мальчишек, пытающихся с помощью сачка изловить одну толстую жабу. Первый, конопатый, оступился и рухнул в тину, из которой лениво поднялся рой мошкары. Второй изловчился и накрыл жабу сачком, но сачок оказался дырявым, и ловкой рептилии удалось скрыться.
        - Голова болит, - сказал Арман. - Думаю, будет волнение на море… Остин - это, кажется, тот самый принц?
        Юта хмуро молчала.
        Поверхность зеркала затуманилась и тут же прояснилась. Плавно покачивались широченные листья пальм, дрожал нагретый воздух, и вместе с ним дрожали цветники, искусственные водопады, гроты, бассейны. Потом в зеркале возник залитый солнцем золотой пляж, облизываемый волнами с той нежностью и тщательностью, с которой кошка вылизывает новорожденного котенка.
        Посреди пляжа пестрел куполом круглый навес, под навесом на широченных коврах радовалась жизни шумная компания, душой своей имевшая принцессу Оливию.
        - Опять, - процедила Юта сквозь зубы.
        Оливия облачена была в пышный пляжный костюм, открывающий локти и колени. Кожа прекрасной принцессы была гладкой, как алебастр, и чуть золотистой, хотя о вульгарном загаре, конечно же, не могло быть и речи. Показывая точеной ручкой куда-то в море, принцесса что-то весело рассказывала кавалерам, отчего те заливались счастливым смехом.
        - Вот… жизнь, - тихо сказала Юта.
        Арман удивился:
        - Ты ей завидуешь?
        Юта вздохнула. Улыбнулась грустно:
        - А ты посмотри на нее - и посмотри на меня. Завидую, конечно.
        Тем временем из парка на пляж вынырнула фигурка дуэньи. Огляделась, махнула принцессе рукой и снова скрылась среди пальм. Оливия поднялась, что-то со смехом объясняя, раскрыла над головой ажурный зонтик и поспешила туда, где в тени огромных листьев притаилась ее наперсница.
        - Разведка донесла, - дуэнья усмехнулась, - разведка донесла, что сегодня принцу Остину предложили освободить принцессу Юту.
        У Юты взмокли ладони. Сцепив пальцы, она подалась вперед.
        - Кто? - бросила Оливия.
        - Один из королевских советников. Это, мол, укрепит международный престиж принца и сделает его популярным в народе.
        - Вздор, - губы Оливии сошлись в тонкую ниточку. - Остин и так популярен. Глупышка Юта на это, конечно, и рассчитывает, но, господа, существует же обыкновенный здравый смысл!
        - Контестария рассчитывает на династический брак с принцесой из Верхней Конты.
        - Ерунда… Если на то пошло, для династического брака там созрели еще две дурочки.
        Юта скрипнула зубами.
        - У них традиция, - тихо заметила дуэнья. - Каждый король, поднимаясь на трон, должен совершить подвиг.
        Зависло молчание. Там, в зеркале, мелодично шумело море.
        - Эта горбунья не так уж глупа, - прошептала Оливия. - Весь фарс с драконом продуман был на двадцать ходов вперед.
        - У Юты нет горба.
        - Так будет! Она вечно гнет спину, как вопросительный знак… Бедный Остин, его хотят принести в жертву, но не выйдет, господа! Я поговорю с отцом. Если понадобится, Акмалия вышлет на дракона армию с пушками и метательными машинами. Посмотрим! Дракона привезут в железной клетке, а Юту притащат прямо за ее жиденькие волосенки… Остин…
        Оливия вдруг совершенно не королевским жестом схватила дуэнью за плечи:
        - А Остин-то что? Что он сказал этому своему советнику?
        - Он сказал, что не может рискова…
        Зеркало подернулось рябью.
        - Эта мерзавка просто злобствует, - медленно сказал Арман. - У тебя прекрасные волосы.
        - Не может рискова… - прошептала Юта. - Не может рисковать. Жизнью? Троном? Не может рисковать…
        - И спину ты давно уже держишь прямо, - продолжал Арман, - у тебя прекрасная осанка… А что, в королевстве этого принца действительно подвиг - это традиция?
        - Да… Но, может быть, он не может рисковать, пока отец болен? Может быть…
        - Отвлекись, - усмехнулся через силу Арман, - Не морочь себе голову… Хороший мальчик и традиции хорошие, возьмет да и явится… Освобождать…
        С трудом отрываясь от мыслей об Остине, Юта вымученно улыбнулась:
        - Кстати, как ты относишься к пушкам и этим… Метательным машинам?
        Арман щелкнул зубами, прожевал воображаемую пищу и смачно сглотнул, продемонстрировав тем самым, как он относится к пушкам. В этот момент зеркало снова прояснилось, и оба увидели тот же золотой пляж, лодку под белым парусом и капитана с золотым шитьем на мундире, который церемонно подавал руку принцессе Оливии, поднимающейся по трапу. Море понемногу успокаивалось.
        - Ага! - воскликнул Арман, озаренный внезапной мыслью.
        В голосе его звучало облегчение, как у человека, только что принявшего лекарство от головной боли. Юта удивленно оглянулась.
        - Это где же у нашей красавицы летняя резиденция? - поинтересовался Арман.
        - На острове Мыши, - ответила Юта, не понимая, к чему он клонит.
        - Это тот самый островок у побережья Акмалии, который похож на запятую?
        - Да, с хвостиком…
        - Смоет в море.
        - Что? - отшатнулась Юта.
        - Смоет в море, - Арман, морщась, коснулся рукой головы. - Сейчас я точно могу предсказать. Идет волна-одиночка высотой с башню… То-то у меня так затылок ломит… Берегу ничего не сделается, потому что там скалы. А островок низенький, пологий - ему-то больше всех и достанется. Все пальмы, орхидеи, фонтаны и тенты, паруса и золотое шитье - в море… Дай мне что-нибудь холодненькое на голову.
        - Погоди… - Юта хлопала глазами. - Ты серьезно? Это же бедствие…
        - Конечно, бедствие… Знаешь, сколько бедствий я видел за одно только последнее столетие? Послушай, намочи мне тряпочку, к затылку приложить…
        - А люди? Жители?
        - Ты человеческий язык понимаешь? Там ска-лы! Жители отделаются перепугом.
        - А остров?
        - Остров после этого приключения будет лысый, как пятка. Что ты так нахохлилась? Может быть, кто-нибудь и спасется.
        Юта вспомнила драку в дворцовом парке накануне шляпного карнавала, вспомнила сцену, увиденную в зеркале: «Вся эта история с драконом немного фальшивая… Юта уродлива, к сожалению, и помочь ей может только ореол жертвы… Чего не сделаешь ради счасливого замужества…»
        Оливия… Ну и горгулья с ней.
        Ночью Арман был разбужен чьим-то присутствием.
        Юта, босая, стояла перед его аскетическим ложем, и свечка оплывала в ее тонких пальцах.
        - Арман… - в голосе ее была отчаяная мольба.
        Он ничего не мог понять. От того, что Юта пришла к нему ночью, от того, что она стояла так близко, от того, что на ней не было привычной хламиды, а только наброшенная на плечи рогожка, прохудившаяся во многих местах - от всего этого Арману почему-то стало не по себе. Сам не понимая, для чего, он надвинул плащ, заменявший одеяло, до самого подбородка:
        - Зачем ты пришла?
        Она всхлипнула.
        Его обдало жаром.
        Она снова всхлипнула:
        - Арман… Сделай что-нибудь…
        - Что… случилось? Тебе плохо?
        Она стояла, шмыгая носом, бледная, дрожащая, и тогда он решил, что у нее горячка, или припадок какой-нибудь, одна из страшных и непонятных ему человеческих болезней, от которых, как он слышал из зеркала, и умирают… Ему стало страшно.
        - Спаси их… Они ничего… не знают, там, на острове… Не подозревают даже…
        - Тьфу ты, проклятье!
        Он окончательно проснулся, и ему стало стыдно за свое замешательство и за свой страх.
        - Какой горгульи… Вот, подцепил твое ругательство… Какой горгульи ты меня будишь и пугаешь?
        - Спаси их…
        - Как? Я не морской царь, чтобы останавливать волны.
        - Предупреди… Они еще успеют…
        Он раздраженно сел на своем сундуке. Плащ соскользнул с его плечей, и Юта увидела голую смуглую грудь с туго выдающимися мышцами. А как же, попробуй, помаши широченными перепончатыми крыльями!
        Она отвела взгляд и прошептала:
        - Пожалуйста, Арман…
        И горько заплакала.
        Слезы прокладывали по ее щеками прямые, блестящие в пламени свечки дорожки. Нос принцессы жалобно сморщился, а губы беспомощно шевелились, невнятно повторяя просьбу.
        Арман растерялся.
        Он сидел на своем сундуке, заспанный, полуголый, а принцесса Верхней Конты стояла перед ним босиком и лила слезы, упрашивая о чем-то совершенно невероятном. Да кто он такой, чтобы вмешиваться в обычный ход вещей? Разве можно справиться со всеми бедами на свете?
        - Ты понимаешь, что говоришь? - спросил он устало.
        Она заплакала еще горше.
        Под утро в маленький ажурный дворец на острове Мыши - летнюю резиденцию акмалийского короля - вломился незнакомец.
        Совершенно непонятно, как незнакомец добрался до острова, расположенного довольно далеко от берега - при нем, как оказалось после, не было ни шлюпки, ни плота. Он кутался в черный измятый плащ, низко натягивал широкополую, тоже измятую, шляпу и размахивал приказом короля в свитке и с печатью на веревочке.
        Он вертел ею перед носом заспанного лакея, потом дворецкого, потом фрейлины, занимавшей на острове пост главнокомандующего. Но прежде, чем печать была вскрыта, дворец уже проснулся, разбуженный страшной вестью.
        - Спасайтесь! Скорее! - отрывисто выкрикивал незнакомец. Голос у него был чуть хрипловатый.
        Принцесса Оливия, едва продрав глаза, засомневалась было - незнакомец ссылался на королевского звездочета, который обычно предсказывал погоду неправильно; печать на свитке оказалась больше, чем обычно - но уже заворочалось в темноте море, уже окреп ветер, доносящий от горизонта глухой, невнятный гул.
        Хлопали двери и окна. Спешно паковались чемоданы, чтобы тут же быть оставленными на произвол судьбы. Лодок на всех не хватало. Полетели за борт мешки, бочонки, ковры и тенты. Из причала соорудили плот.
        Незнакомец суетился больше всех - бегал, как сумасшедший, и торопил, подгонял, а то и просто запугивал, хотя необходимости в этом уже не было - на море явно начиналось что-то невообразимое.
        А когда принцесса Оливия с фрейлиной и дуэньей, все ее подруги и кавалеры, два десятка слуг, повар с выводком поварят, плотник и прачка отбыли к берегу, ведомые капитаном в мундире на голое тело - тогда незнакомец потихоньку отошел за постройки, в минуту покрылся чешуей и взмыл в еще темное небо.
        Флотилия двигалась медленно, слуги гребли неуклюже. Времени для спасения почти не оставалось. Занимался рассвет.
        Когда лодка с парусом, шедшая впереди, достигла маленькой пристани у подножья скал, острые Армановы глаза увидели на горизонте белый гребень.
        Когда плотник подсадил прачку на нижнюю площадку деревянной лестницы, волна занимала уже полнеба.
        Вереница людей медленно, очень медленно преодолела десять пролетов деревянных ступенек и скрылась, как червяк в норе - в скале был пробит сквозной проход, прикрытый со стороны моря круглым валуном, и потому невидимый для Армана.
        Арман оглянулся - и сразу же рванулся ввысь.
        Волна прошла прямо под ним, он видел ее гребень так же ясно, как собственные когти. На гребне развевались ленты шипящей пены, похожие на алчные языки. Дно на мгновение обнажилось, и у Армана закружилась голова от разверзшейся под ним пропасти.
        Волна перекатилась через остров Мыши, не заметив его, и ударила в берег, как в гигантский бубен. Берег содрогнулся и застонал.
        Когда котел, бурливший в море, немного поостыл, Арман увидел остров Мыши. На нем уцелели две пальмы - одна с двумя ветками, а другая - даже с четырьмя.
        Долго еще рыбаки, чьи лодки волной размозжило о скалы, выуживали из моря бочонки с дорогим вином, обрывки шелка, а порой и золотые украшения.
        VI
        Зубчатые скалы - хребет Прадракона.
        Слепящее солнце - гортань Прадракона.
        Замок - его корона. Арм-Анн
        В один из дней Юта долго разглядывала причудливые знаки, некогда перерисованные ее рукой на стену около камина. Знак «небо», знак «море», знак «несчастье»… Подумав, принцесса решила возобновить изыскания в клинописном зале.
        - Зачем? - удивился Арман.
        Юта посмотрела на него пристально и серьезно:
        - Я хочу прочитать пророчество. Если там есть строки о тебе, то обо мне тоже найдутся. Иначе как же мы узнаем, чем все это закончится?
        Она ушла, а Арман долго и горестно раздумывал.
        Он вспомнил, как нашел в сундуках и подарил Юте серебряный гребень. Принцесса обрадовалась и долго прихорашивалась, используя магическое зеркало, как обыкновенное… А однажды, задремав в кресле перед камином, он проснулся от Ютиного страха. Она стояла в двух шагах, бледная, дрожащая, и переводила взгляд с Армана в кресле на нож для разделки мяса, валявшийся тут же, на столе… «Что с тобой?» - спросил Арман. «Ничего, - отвечала она через силу, - я вошла, а ты… спал». «И что же в этом страшного?» «Ничего. Но я видела такой сон…» Какой именно сон видела Юта, осталось тайной - она ни за что не захотела его пересказывать.
        Пожалуй, принцесса права, пытаясь разобрать пророчество. Маленькая загвоздка в другом - никому еще не удавалось этого сделать.
        Исследования Юты значительно продвинулись. Однажды она выбралась из подземелья раньше обычного и, отбросив прогоревший факел, отправилась искать Армана.
        В комнате с зеркалом его не оказалось. Покрикивая «Арман! Арман!», напевая и насвистывая одновременно, принцесса двинулась на поиски.
        Разгуливая знакомыми коридорами, Юта вдруг обнаружила незамеченный раньше поворот. Как он смог укрыться от зоркого принцессиного взора - неизвестно, но Юта, конечно же, поспешила восполнить потерю.
        Впрочем, в этом коридоре не было ничего примечательного - Юта хотела повернуть назад и возобновить поиски Армана, когда ход вдруг уперся в закрытую дверь. При Юте не было верной связки ключей - но инструмент и не понадобился, потому что дверь оказалась незапертой.
        Юта, которой после всех приключений море было по колено, смело шагнула вперед.
        Помещение, куда она вошла, было Ритуальной комнатой. Для Юты спокойнее было бы считать ее порождением бреда.
        Как и в день похищения, откуда-то сверху бил столб света. Как и в день похищения, Юта задрожала, потому что в этом свете ритуальный зал предстал во всех ужасающих подробностях.
        В центре помещался круглый стол, похожий одновременно и на алтарь, и на жертвенник. Не стол даже - глыба. Из середины его торчал железный заостренный шип; солнце безжалостно посверкивало на остриях трехгранных, круто загнутых крючьев, бахромой свисающих по краю круглого стола. Каменный пол хранил следы копоти, и копотью были покрыты отвратительные приспособления, сваленные тут же неопрятной грудой.
        Юта стояла, не в состоянии сдвинуться с места. Потом подняла глаза - и увидела письмена, покрывавшие стены под самым круглым потолком. После долгих часов, проведенных ею в клинописном зале, текст был даже более понятен, чем следовало.
        «Ты славен, сын… и славна твоя добыча. Исполни волю отцов и праотцов своих, вкуси венценосную пленницу в согласии с ритуалом, как подобает носящему пламя…»
        И вкушали. Ютиному лихорадочному воображению явились молчаливые драконы, неподвижно сидящие вдоль стен. Сколько их тут помещалось за раз? Три? Четыре? Вон через ту чудовищную дыру, ведущую в драконий тоннель, вводили пленницу… Или нет? Ведь до этого она томилась в заточении, в башне… Может быть, ее вводили через ту самую дверь, куда Юта и вошла?
        Она затравленно оглянулась. В Ритуальную комнату вело множество дверей - и один драконий тоннель… Значит, Арман бывает здесь всякий раз, когда вылетает наружу? Погоди, при чем тут Арман… Арман совершенно ни при чем. Этот зал не имеет к нему отношения, он не может отвечать за дела предков своих.
        Ей горячо захотелось немедленно увидеть Армана, она уже повернулась, чтобы бежать прочь - но что-то ее удержало.
        Как завороженная, почти против своей воли, она шагнула вперед, приближаясь к каменному столу. На поверхности его лежало косое солнечное пятно, и Юте казалось, что оно движется, медленно ползет по древнему, кое-где замшелому камню.
        Шип, торчащий из середины стола, был ростом с Юту. Вокруг него вязью змеился текст; прочесть его можно было, только обходя стол кругом.
        Принцесса двинулась в обход, стараясь поменьше смотреть на бахрому из трехгранных крючьев.
        «Здесь творили свой славный промысел… здесь вкушали царственную добычу… поколения…» Далее следовала вереница имен. Юте бы остановиться, но знаки и слова приковали ее, подчинили своей воле, и она ходила кругами, то приближаясь к ужасной груде инструментов, то снова удаляясь от нее: «Им-Ар, Сам-Ар… Дин-Ар, и сын его Акк-Ар… Дон-Ир, Дан-Ан, Дар-Ар… Хар-Анн, Хен-Анн…»
        В ушах у Юты зарождалась, усиливалась торжественная, ритуальная музыка, и шаги ее невольно укладывались в жесткий, беспощадный ритм: «Лир-Ир, Лак-Анн… Сан-Ир, Зар-Ар, Зон-Анн…». У принцессы закружилась голова, крючья слились в одно железное кольцо, а Юта все читала и читала: «Ган-Анн, Гар-Ар… сын его, могучий… и сын его… и сын…»
        Сколько имен. Каждое имя - ритуал, и не один. Неудивительно, что так живучи страшные сказки. Каждое имя - гибель невинной девушки, и даже не одной. Каждое имя… Но вереница подходит к концу…
        «Ард-Ир, Акр-Анн, и сын его…»
        В голове у Юты стоял гул, она покачивалась, пытаясь удержать равновесие, и все старалась понять, что за слово, такое неприятное, царапает ее изнутри, какая тень ходит вокруг да около, никак не достигая ее сознания.
        Вот и все, она сейчас уйдет. Уйдет и больше никогда сюда не вернется. Надо только перечитать последние имена, неизвестно, зачем, но этого требует кто-то посторонний, вселившийся в Юту и пробующий там, внутри, свои острые коготки…
        Ей не хотелось перечитывать. Медленно, через силу, она подняла глаза…
        Глаза слезились. Ничего не видно, подумала Юта, но посторонний, поселившийся в ее душе, снова завозился и заставил.
        Ард-Ир… Кто это, не знаю… Акр-Анн… и сын его… сын его… сын…
        У Юты подкосились ноги. Пошатнувшись, она ухватилась за трехгранный крюк.
        Сын его Арм-Анн.
        Он творил здесь свой славный промысел. Он вкушал здесь царственную добычу. А потом он врал Юте, и Юта поверила.
        Он входил сюда, ведомый отцом и дедом. Пленница… Такая же девушка, как она, Юта. Может быть, он и не хотел… Даже наверняка… Но законы рода…
        Юта сложилась пополам, и ее стошнило. Скрипнула, распахиваясь, дверь. Ой, нет, подумала принцесса. Уходи.
        - Юта? - Арман, встревоженный, широко шагал через зал к каменному столу. - Что ты здесь де… - и осекся.
        Принцесса с трудом выпрямилась. Вот он идет, и глаза ясные. И все, как прежде… Горгулья, она позволяла ему дотрагиваться до себя.
        Принцесса с трудом подавила новый припадок тошноты.
        - Юта?! - он остановился.
        - Как… - она откашлялась, возвращая себе голос, - как это было на вкус, Арм-Анн?
        Темно-зеленые Армановы глаза стали совсем темными - так расширились зрачки.
        - Наверное… - Юта облизнула губы, - человеческое мясо очень питательное… Без прожилок… Мягкое…
        - Ты рехнулась? - спросил он отрывисто.
        - Посмотри, - Ютин палец безвольно ткнул в надпись на камне, - посмотри, как интересно… Твоего дедушку звали Ард-Ир, а папочку - Акр-Анн… И какой бы ты был дракон, в самом деле, так и не отведав…
        - Замолчи.
        - Конечно… Я не собираюсь вступать с тобой в объяснения… Будь добр, выйди. Я… видеть тебя не могу.
        Арман хотел что-то сказать, но не издал ни звука.
        Имена его отца и его деда в устах принцессы звучали почти оскорбительно. Она стояла перед ним, негодующая, исполненная ужаса и отвращения, причем отвращение это превосходило и ужас, и негодование. Она метала молнии сузившимися темными глазами. Она не желала, да и не могла сейчас его слушать. Сунув нож в его давнюю болезненную рану, она сейчас деловито проворачивала острие.
        Арман снова открыл рот, но не для слова, а для судорожного вдоха.
        - А ты нежная, - проговорил он с кривой усмешкой. - Даже видеть не можешь? Жаль… Уж придется посмотреть, дорогуша. Я ведь еще не решил, может быть, и скушаю тебя?
        Юта отшатнулась. Арман расхохотался:
        - Да, какой бы я был дракон, не отведав… Да-да… Мягкое, и без прожилок… Питательное… Молоденькое, невинное… Что ты смотришь, как оскорбленная добродетель? - Он поднял плечи, из которых туго выстрелили перепончатые крылья.
        - Нежное розовое мясо! - ударил по полу чешуйчатый хвост. - Теплое, ароматное! Да, принцесса?! - последние слова было трудно разобрать, потому что зубастая пасть плохо его слушалась.
        Едва справившись с оцепенением, Юта рванулась. Проскочив между Арманом и столом, она оставила на железном крюке обрывок темного балахона. Вслед ей летели леденящие кровь звуки - как человек, Арман еще мог смеяться, а как дракон - ревел и захлебывался пламанем. Горячий воздух ударил Юте в спину, и кончики ее волос завились, обожженные.
        Многие из дней, проведенных ею в замке Армана, посвящены были поискам выхода. Теперь, трясясь на холодной лестнице, Юта еще и еще раз проворачивала в памяти расположение комнат и коридоров. Драконьи Врата пригодны для крылатых ящеров, но должен быть другой выход. Выход для людей. Ворота.
        Она закрыла глаза. А если нет? Существа, жившие в замке, прекрасно обходились огромной круглой дырой, расположенной высоко над морем. А пленницы - пленницам ход на волю был закрыт…
        Думай, сказала она себе. Ты или убежишь немедленно, или кинешься с башни - и не мечтай, голубушка, что возможен третий выход. Сама виновата, поступилась королевской честью, вошла с чудовищем в фамильярные отношения… Думай.
        Она зажмурилась плотно-плотно и сдавила виски ладонями.
        Арман сидел на плоском камне, безвольно привалившись плечом к остову корабля, когда-то выброшенного штормом на эти скалы.
        Теперь несчастное судно походило на обглоданный рыбий скелет - крутые ребра переборок, судорожно вытянутые мачты, истлевшие тряпки на месте парусов. Над головой Армана угрожающе потрескивала высокая корма. Он представил на секунду, как корма рушится, погребая его под грудой подгнившего дерева… И остался сидеть.
        От моря дул холодный ветер - надсадный и непрерывный, как зубная боль. Арман вжимался в склизкие доски.
        Его обвинили в верности традициям рода. Он сам всю жизнь стремился им следовать - и терзался своей несостоятельностью. Почему же принцессины слова обернулись горьким оскорблением? Отчего так тошно, так пусто и так не хочется жить? Оттого ли, что никогда не преуспевал в промысле и ни разу не исполнил ритуала? Или оттого, что принцесса ему не поверила?
        Глухо ударил медный колокол на носу погибшего корабля.
        Они боялись, что он умрет в детстве, вслед за своей матерью. Дед подсказал решение - вырезать имя младенца на ритуальном столе, и жизненная сила, заключенная в камне, поможет мальчику выжить. Потом старик не раз жалел об этом…
        Арман выбрался из-под нависающей над берегом кормы и побрел прочь, трогая запятнанные лишайником скалы.
        Когда он отошел на два десятка шагов, гнилая корма протяжно заскрипела и рухнула, извергнув облако трухи.

* * *
        Была ночь - безлунная. Юта стояла у окна кладовой с внешней его стороны, вцепившись в редкую решетку. Только что она протиснулась между прутьями и теперь смотрела с замиранием сердца вниз. Внизу не было ничего - темнота, но принцесса знала, что там, у нее под ногами, ворочается море.
        Это свобода, внушала себе принцесса и стискивала зубы, чтобы унять выбиваемую ими дробь. Один шаг отделяет ее от свободы.
        Вряд ли принцесса решилась бы шагнуть в бездну при солнечном свете. Но в темноте еще страшнее - будто проваливаешься в бездонную дыру… Она изо всех сил зажмурила глаза и представила себе Армана-дракона, как он хохочет дико, а из пасти сыплются искры… Представила, охнула и полетела вниз.
        Море заглотнуло принцессу с негромким хлопком, обняло, сдавило, залило уши и глаза, и у Юты перехватило дыхание от внезапной холодной ванны - но еще в воздухе она принялась отчаянно работать руками и ногами, и поэтому мокрая голова ее очень скоро вынырнула на поверхность.
        Одежда облепила тело и стесняла движения. Вода свободно гуляла между подошвами сандалий и Ютиными ступнями, и ощущение это было неудобным и неприятным. Юта хватала воздух ртом и мелко гребла ладонями перед грудью.
        Море тяжело дышало - на вдохе принцессу поднимало вверх, и, запрокинув голову, она могла увидеть высокое окно, светящееся красным. На выдохе Юта проваливалась в глубокую яму, и тогда рядом с ее лицом шевелились водоросли - ими, как бурым ковром, укрыты были стены замка, уходящие вглубь, древние величественные стены, у подножия которых барахталась сейчас мокрая принцесса.
        Надо обогнуть замок, но в какую сторону лучше плыть? Юта хлебнула морской воды и закашлялась. Самое трудное позади, позади, позади. Она на свободе, свободе, свободе. Обогнуть замок, выбраться на каменную косу, дойти по ней до берега, и пусть он попробует поймать ее в такой темноте… Добраться до человеческих поселений - она снова хлебнула - и через два-три дня явиться домой… Увидеть маму, отца - она гребла изо всех сил и уже немного продвинулась - Май, Вертрану…
        Лениво плеснувшая волна отбросила принцессу на исходную позицию.
        Восходящее солнце застало Юту в сутолоке скал.
        Всю первую половину ночи она пыталась обогнуть замок вплавь и добраться до твердой земли. В конце концов море сжалилось над ней, и волна небрежно швырнула принцессу на узенькую полоску каменистого пляжа, где она и провела вторую половину ночи, дрожа и собираясь с остатками сил.
        Когда небо стало светлеть, принцесса опомнилась. Кровожадный ящер рядом, она все еще под стенами замка; надо было немедленно и спешно отправляться в путь.
        И она отправилась. Мокрые сандалии жестоко натирали ноги, и пришлось бросить их по дороге. Балахон, тоже мокрый, нещадно облепил принцессино тело, но снять и его Юта не решалась.
        Понемногу светало. Юта оскальзывалась на камнях, обламывала ногти, оступалась и скользила, и розовые ступни ее скоро стерлись до крови.
        Самое трудное… позади… Свобода…
        Ей было немного непривычно идти под небом и под ветром, и скоро она начала задыхаться. Впору было подумать о привале, когда камни вдруг расступились и под ноги принцессе легла дорога.
        Дорога! Забыв об усталости, Юта бодро заковыляла вперед, с удовольствием подмечая, что скорость ее возросла и до большого берега рукой подать.
        Ей припомнился вид сверху - так и есть, это та самая дорога, которая тянется вдоль косы и скоро уведет ее прочь от замка, от дракона, от всех этих ужасов… Но тут же подумалось - а ведь дорога просматривается, как на ладони!
        Было уже совсем светло. Юта оглянулась - вот он, замок, совсем еще близко, будто и не сбивала она пятки в кровь, стараясь поскорее от него отделаться.
        Спрятаться? У Юты помутилось в глазах от мысли, что целый день до наступления темноты придется сидеть в какой-нибудь щели. Но здравый смысл был неумолим - Арману достаточно просто подняться в небо, чтобы увидеть принцессу, влачащуюся по пустынной дороге.
        Как бы отвечая на ее мысли, над замком взвился дракон. Юта прекрасно видела его точеный силуэт в косых лучах восходящего солнца.
        Не успев и подумать как следует, Юта метнулась в сторону ближайшего нагромождения камней.
        Глыбы, похожие на покосившиеся каменные столбы, сразу же загородили ее от неба и от Армана, но принцесса пробиралась и продиралась вперед, гонимая инстинктом жертвы - спрятаться. В какой-то момент ей почудилось, что камни под ногами вздрагивают, шевелятся - она не придала этому значения.
        Внезапно валун, на который она смело встала ногой, качнулся и провалился вниз. Юта едва успела отскочить - но в этот момент камни пришли в движение.
        Юта видела в детстве, как в болоте тонула корова. Десять человек бегали вокруг и суетились, пока один из них сам не угодил в трясину и сразу провалился по пояс. Пока вытягивали его, корова утонула, издав перед смертью длинный рев, от которого волосы шевелились на голове…
        Камни, в которые угодила Юта, подобны были зыбучей трясине. Один уходил в землю - на его место выползал второй, мокрый, склизкий. Мелкие камни погружались почти мгновенно, крупные валуны - медленно, но неуклонно.
        Она не знала, куда бежать. Все ее мысли, желания, возможности были сосредоточены на одном - перескочить на другой камень. Не поскользнуться. Не оступиться. Не угодить ногой в расщелину. Выскочить. Увернуться.
        Но камни - камни играли с ней, как кошка с мышью. Неспешный ритм, которому подчинялись все эти тонущие и возникающие валуны, незаметно ускорялся.
        Она путалась в мокрых полах балахона. Камни уходили в бездну, как заглатываемые сластеной леденцы, и выскакивали на поверхность, как поплавки удачливого рыболова. Куда не падал затравленный Ютин взгляд - везде ходором ходили серые спины валунов, вызывая в памяти толчею на рыночной площади.
        Очередной раз извернувшись, она кинулась грудью на круглый камень размером с большого быка. Камень издевательски качнулся и медленно, по волоску, стал уходить в землю.
        - Помогите! - закричала Юта.
        У нее почти не было голоса. Суетились камни, оттесняя друг друга. Кругом стоял невыносимый скрежет - будто сама земля, мучимая горячкой, скрипела зубами.
        - Помогите!
        Большой камень ушел в землю до половины. Вокруг него, как пузырьки в кипящем котле, возникали и проваливались камушки помельче.
        - Помогите… - сказала Юта шепотом. - Кто-нибудь…
        Камень провалился на две трети. Она лихорадочно оглядывалась - перескочить куда-нибудь было совершенно немыслимо. Там и тут удовлетворенно чавкала трясина, глотая валуны и выплевывая их, как вишневые косточки.
        - Ой, мама… - прошептала Юта. - Ой, Арман…
        Мелкие камушки, стирая бока в порошек, наваливались на тонущий большой камень. Юта уходила в землю вместе с ним, а солнце поднималось, а небу было наплевать, а принцесса проваливалась, затягиваемая чем-то или кем-то, засасываемая в трясину, гибнущая так бездарно и так отвратительно…
        - Помоги… - и не звука. Хрип. Снова: - Помоги… те…
        Тень закрыла Юту от солнца, равнодушно взирающего на ее смерть. Рванул ветер, пахнущий резко и необычно. Захлопали широкие, загораживающие небо крылья. Мелкие камни навалились на Ютины ноги, но в ту же секунду огромные загнутые когти подхватили ее за плечи. Рывок… Юте показалось, что со ступней ее содрали кожу. Валун ухнул вниз, ушел в землю, но Юта, уносимая прочь, уже не могла этого видеть.
        VII
        Туда, где солнце, никто не летает при свете дня.
        Крылья устали. Внизу ожидают
        Меня. Арм-Анн
        В Ритуальной комнате он принял человеческий облик, и тащить принцессу Юту стало совсем тяжело.
        Юта вырывалась. Она царапалась и кусалась, она изворачивалась и кричала срывающимся голосом:
        - Ненавижу! Смрадный ящер! Мерзкое чудовище! Пусти меня, людоед!
        А он тащил ее и волок, и перебрасывал через высокие пороги, и тянул по ступеням бесконечных лестниц, и не пытался понять - зачем. Куда, собственно, он ее ведет? И что теперь с ней делать?
        Чтобы не задаваться этим вопросом, он тащил ее все быстрее и жестче. Она сопротивлялась все меньше - берегла силы.
        Когда, в конце концов ввалившись в комнату с камином, он оторвал свои онемевшие пальцы от ее воротника, принцесса, встав на четвереньки, сразу же оказалась в самом дальнем углу. Прокричала оттуда, причем голос ее хрипом стал подобен голосу самого Армана:
        - Ты, чудовище, кровожадный змей! Лучше умереть, чем принять помощь из твоих рук… Из твоих грязных когтей! Ты… - и не нашлась, какое бы еще оскорбление ввернуть.
        Он ощутил смертельную усталость. Неведомо зачем сунул руку в глубокий карман, извлек оттуда обломок ржавой пряжки. Уронил на пол:
        - Слышишь?
        Принцесса примолкла, удивленная. Арман поднял стальной обломок и снова уронил. Железо тускло звякнуло о камень.
        - Слышишь, принцесса Юта? Дзеннь… Мои слова для тебя значат столько же, сколько этот звук.
        Юта молчала. Арман снова поднял железный обломок и вдруг изо всей силы швырнул им о пол. Тонко взвизгнув, кусочек металла брызнул в сторону и врезался в стену.
        Арман не произнес ни слова. Юта съежилась. Некоторое время они просто смотрели друг на друга - Арман холодно, непроницаемо, Юта - смятенно.
        - Я расскажу тебе сказку, - медленно предложил Арман. - Хочешь?
        И, не дожидаясь принцессиного согласия, он взгромоздился прямо на стол. Зачем-то вытер ладони об одежду.
        - Жила-была принцесса, - заговорил он тихо и глухо. - Давно уже, лет сто пятьдесят назад. Стройная, как тополек, и веселая, как жаворонок… Впрочем, память может меня подвести. Возможно, это была мрачная толстушка… Дело не в этом. Дело в том, что однажды утром… Или днем, неважно… ее похитил дракон.
        Юта прерывисто вздохнула.
        - Это был молодой дракон, - сквозь зубы продолжал Арман. - Можно сказать, юный. Как раз в тот день он достиг своего совершеннолетия. Ты слушаешь, Юта?
        Принцесса сидела в своем углу, подтянув колени к подбородку - оцепеневшая, покрытая гусиной кожей.
        - Он был один, - Арман медленно, как бы лениво, сполз со стола и принялся бесцельно кружить по комнате. - Он остался один в своем замке, но старшие, умирая, высказали веру в его будущую доблесть… И он, преисполненный доблести, умыкнул в соседнем государстве королевскую дочку, тоже юную…
        Остановившись перед каминной решеткой, Арман зачем-то несколько раз ткнул в нее ногой. Камин безмолвствовал - черный, пустой, холодный.
        - Она стояла близко, как ты, - Арман обернулся и направил Юте в лицо длинный обвиняющий палец. - Она была…
        Подавшись вперед, Юта оказалась вдруг стоящей на коленях и умоляюще протягивающей руки:
        - Не рассказывай… Не надо никаких ужасов, я тебя… Арман, пожалуйста… не рассказывай, я сойду с ума, пожалуйста…
        Арман слушал ее бормотание, механически накручивая на палец вырванный волосок. Потом бездумно протянул руку и взял с каминной полки кочергу. Юта замолкла на полуслове.
        - Дракон есть дракон, - сказал Арман занудным менторским тоном. - Принцесс надлежит кушать, жрать… Он поставил ее посреди ритуального стола, спиной к железной спице… У нее были голубые глаза и рыжеватые волосы. Одна бровь редкая, видно, выщипывала неумело… На подбородке - родинка, и еще одна на шее. Он…
        Арман вдруг сильно размахнулся и ударил кочергой в стену. Из камня посыпались искры, а стальной прут сразу же изогнулся дугой. Юта с опозданием заткнула уши. Арман огорченно посмотрел на изуродованную кочергу, на выбоину в камне, помедлил и ударил еще раз, и кочерга сломалась с надрывным звуком лопнувшей тележной оси. Он оглянулся - и Юта с ужасом увидела, что глаза его выдают глубокую истерику.
        - Я не помню, что там было, - сказал Арман спокойно. - Но зубы мои никогда не знали человечины. Никогда, - уронив обломок кочерги, он вдруг ударил о стену кулаком.
        Юта вскрикнула. Арман стоял молча, на стене темнела кровавая клякса, а он разглядывал свою новую, будто чужую, странно большую и неповоротливую руку.
        - С тех пор, - он обращался к разбитому в кровь кулаку, - с тех пор…
        Арман содрогнулся…
        И снова этот сон.
        Над верхней губой девушки бисеринками выступили капельки пота. Она стоит, прижимаясь спиной к уродливому стальному шипу, белокожая, и поэтому бледность придает ее лицу оттенок синевы… Иссиня-бледное лицо в обрамлении рыжих, колечками слипшихся волос. Глаза распахнуты так, что светлые ресницы впиваются в кожу изогнутыми остриями. Губы, распухшие, искусанные, полураскрыты, и дыхание жертвы достигает ноздрей Армана, его огромных драконьих ноздрей… И запах. Резкий цветочный запах, будто целая похоронная процессия бросает букеты на свежую могилу… Он должен совершить ритуал, это неотвратимо, как приближение ночи, как наступление зимы…
        И тогда, угодив в тиски неотвратимости ритуала и полной невозможности его свершения, сознание Армана больно исказилось.
        Страх. Тошнота. Склизкие комья, катящиеся по воглому склону.
        Он провалялся в горячке три дня. Юта сидела над ним, как бессонный сторож. Его разбитая рука лежала поверх плаща, служившего одеялом, и Юта то и дело бережно касалась ее, удобнее устраивая в грубых складках темной материи.
        Он бредил. Днем и ночью ему являлась та роковая Ютина предшественница, рыженькая принцесса полуторавековой давности, встреча с которой привела Армана к окончательному осознанию своей никчемности.
        - Уйди… - шептал Арман, не открывая глаз. - Я ничего тебе не… Ни волоска твоего рыжего… Не буду… Не жела…
        Юта вздыхала и обтирала его горячее лицо влажной тряпочкой.
        На четвертый день он пришел в себя. Очнувшись от короткого чуткого полусна, Юта увидела его еще воспаленные, но уже вполне осмысленные глаза.
        - Прости, пожалуйста, - сказала она, едва встретившись с ним взглядом. - Я ужасно перед тобой виновата, от меня одни неприятности, и я все время плачу тебе злом за добро.
        Арман чуть заметно усмехнулся. Пробормотал одними губами:
        - Да… Уж. Что бывает добрее… похищения из дому.

* * *
        На следующий день она сбегала на башню, где на глыбе земли, принесенной некогда Арманом-драконом, отцветал «сад». Принцесса безжалостно повыдергивала все восемь еще уцелевших цветов и, соорудив из них кокетливый букет, потащила вниз, намереваясь украсить им Арманову комнату.
        Он сидел на своем сундуке и меланхолично разглядывал разбитую о стену руку. Усмехнулся навстречу Юте - и сразу же насторожился. Помрачнел отчего-то. Отвернулся.
        Принцесса смутилась. Чем она снова ухитрилась вызвать его недовольство?
        Губы Армана страдальчески искривились, и Юта решила, что ему опять нездоровится. Из всех снадобий ей известна была лишь вода, поэтому она тут же поднесла Арману ковшик, изо всех сил желая, чтобы лекарство помогло.
        Но выпитые несколько глотков не принесли, по-видимлму, облегчения. Арман поперхнулся, и вода пролилась:
        - Запах… Проклятье… Юта, уйди.
        Ненавистный цветочный запах, густой, как патока, насильно втискивался в его ноздри. Ему очень не хотелось делать ее свидетелем своей тошноты.
        Принцесса нерешительно переступала с ноги на ногу, терзая в руках невесть как подвернувшийся букет.
        Арман принялся дышать ртом, и ему стало немного легче. Юта посмотрела на свои руки - и обнаружила вдруг, что вертит в пальцах три тонких стебелька, а еще пять цветков - бывшие ромашки - валяются на полу среди лепестков, с них же и оборванных.
        Два из трех еще уцелевших цветиков были колокольчики - здорово помятые. Третий оказался невзрачным, блеклым сиреневым пятилистником.
        Повинуясь внезапному наитию, Юта поднесла его к носу.
        О да! Городской парфюмер, так часто выполнявший прихоти и фрейлин, и принцесс, и даже самой королевы, очень хвалился духами под громким названием «Истома», каковые духи сам же и готовил из лепестков…
        - Томник, - сказала Юта громко. - Этот цветочек называется томник. Считается, что запах его рождает сладостную истому, потому деревенские девчонки носят его за пазухой, а знатные дамы заказывают парфюмеру духи…
        Арман кисло на нее покосился, прогнусавил с закрытым носом:
        - Чдо ты говоришь? Одкуда ты здаешь?
        Юта держала цветок томника за кончик стебелька - двумя пальцами, вниз головкой, как дохлую птичку.
        - У той твоей жертвы были духи из томника. Тебе не мерещится, Арман. Ты не бредишь, а действительно чувствуешь…
        - Дичего я де чувствую!
        Он хотел вскочить, но вместо этого лишь тяжело поднялся, задев поврежденной рукой о ребро сундука и зашипев от боли.
        - Знаешь, - сказала Юта шепотом, - моей сестре Май в детстве часто снился волк. Знаешь, такой страшный волк из детских сказок. Она вскакивала по ночам, кричала… Мне тогда было лет двенадцать, я была сорвиголова, моя рогатка была величиной с маршальский жезл… Я сказала Май: не убегай от своего волка. Давай вместе его встретим - лицом к лицу! То есть лицом к морде… Дело было вечером, Май заснула, а я села рядом с рогаткой наизготовку… И вот, когда Май завозилась и застонала…
        Арман слушал ее, остановившись посреди комнаты и по-прежнему зажимая пальцами нос. Когда Юта натянула воображаемую рогатку, он, забывшись, ослабил хватку и тут же закашлялся.
        - Я закричала: Май, целься между глаз!.. И как пальну орехом, подсвечник - на пол… Нянька проснулась… А Май - ничего. Спала… Утром только пришла ко мне, счастливая, околел, говорит, волк-то… Понимаешь?
        Арман переводил взгляд с серьезного Ютиного лица на обмякший цветок у нее в руке.
        - Кдо тебя даучил этобу?
        - Чему? А, в ненастоящего волка стрелять из всамделишней рогатки? Никто. Само получилось.
        - Сожги цведок, - потребовал Арман.
        - Нет, - сказала Юта тихо, но твердо. - У тебя свой волк, но ты же не маленькая девочка. Ты все твердишь этой древней принцессе: уйди, я тебя не трогал… А ты не гони ее, вспомни все-таки, что там случилось, и тогда…
        Арман в два прыжка выскочил из комнаты. Оказавшись на лестнице, куда не достал еще душный запах томника, он крикнул в дверь:
        - Перестань разговаривать со мной, как с ребенком! Твой прадедушка еще марал штанишки, когда я похитил ее! Я просто обязан был ее сожрать, а не сумел! Мне двести тридцать два года, я могу за час дотла спалить пять больших деревень… Я могу опустошить столицы трех королевств, но что от этого?
        - Камни, - тихо сказала Юта.
        За дверью стало тихо.
        - Что - камни?
        - Которые катятся.
        - Откуда…
        - Ты же бредил три дня.
        - А ты подслушивала?
        - А кто бы тебя водичкой поил?
        - Водичкой?
        Слышно было, как Арман фыркнул. Продолжения беседы не последовало - через пять минут над развалинами башен тяжело поднялся дракон, немного припадающий на одно крыло.
        Было тихо и темно, понемногу оплывала свеча, прилепившаяся к стене. Свету от нее было, как от гнилушки в дремучем лесу.
        - Ты спи, - в который раз сказала Юта. На коленях у нее лежала бутылка с закупоренным в ней цветком томника.
        Арман видел в темноте только ее силуэт - силуэт девушки с распущенными по плечам волосами. Волосы у нее красивые - так мягко струятся, так величественно падают… А лица не видно. Нет, лицо у нее бывает даже симпатичным, веселым и задумчивым… Но сейчас его не видно. Только глаза поблескивают и зубы.
        - Ты спи, Арман. И вспоминай тот день.
        Тот день… Легко ли - всю жизнь гнать от себя воспоминания, чтобы теперь попытаться призвать их…
        - Что ты делал утром?
        Утро было серенькое, дождливое, и он решил, что не будет ждать рыцаря-освободителя. Это его первая принцесса, и он сожрет ее сразу. Вот почему утром он с таким трепетом ожидал вечера.
        Он еще не привык быть один. Отец его покоился на дне моря, да и дед тоже - почувствовав приближение смерти, старик успел залететь так далеко от берега, как только смог… Арман спустился в подземелье и снова с трепетом прочитал напутствие рода: преуспей в промысле.
        - Как ты ее похитил, помнишь?
        Просто, быстро и совсем буднично. Она прогуливалась по саду в сопровождении служанки; он схватил было служанку, да вовремя увидел маленькую декоративную корону, венчавшую прическу ее спутницы. Выпущенная на травку, служанка проворно забралась под куст и оттуда кричала: «Вот, вот принцесса! Не я, не я! Вот ее высочество!»
        Принцесса не сопротивлялась. Она висела в когтях, как тряпочка, но он все равно нервничал - боялся упустить или придавить слишком сильно.
        Корона ее потерялась в поднебесье, рыжие волосы растрепались; он поставил ее на ритуальный стол, как и учил когда-то дед…
        - Ты спишь, Арман?
        - Нет, - отозвался он глухо. - Давай… цветок.
        - Сейчас?
        - Да.
        Юта завозилась, пытаясь вытянуть пробку из пустой бутылки; пробка не поддавалась, и Юта пустила в ход зубы. Наконец раздался негромкий хлопок, и струйка запаха, запаха цветка под названием томник, змеей заструилась из узкого горлышка.
        Арману казалось, что он видит эту струйку в темноте. Вот она достигла его лица; он на мгновение задержал дыхание, чтобы в следующую секунду сделать глубокий вдох.
        Тошноты не было. Картины из его памяти разом ожили, приблизились, обрели цвет, звук и плоть.
        Он видел свои когтистые лапы вблизи ее лица. Лицо было совсем белым, безжизненным, но губы шевелились, и он даже мог различить полустертое слово…
        Он хорошо знал, что надо делать дальше. Его изогнутые когти - всего лишь идеальной формы ножи. Его передние зубы остры, как костяные иглы.
        От нее пахло томником. Духи «Истома», а может быть, тогда это называлось по-другому. И еще - она была теплая. Он чувствовал это, даже не касаясь ее кожи.
        Она всхлипнула - длинно, прерывисто. Одна когтистая лапа протянулась к ее груди…
        «Юное существо… дева… венценосная добыча… Да укрепит тебя жизнью своей, и радостью, и младостью»…
        Арман оттолкнул цветок томника и Ютину руку. Его трясло, опустив глаза, он с удивлением разглядел в полутьме собственные колени, подскакивающие, как крышка на кипящем котле - такая их колотила дрожь. Пятки его выбивали по сундуку плясовой ритм, и он ничего не мог с этим поделать.
        - Арман? - спросила Юта испуганно.
        Он хотел ответить, но чуть не прикусил язык отчаяно лязгающими зубами.
        - Ты вспомнил? - Юта старалась не выдавать своего страха. Он помотал головой в темноте.
        Мокрый, как мышь, с головы до ног покрытый холодным потом, он слышал, как сердце его, переместившись почему-то к горлу, отстукивает беспорядочную дробь.
        - Что же делать? - Юта чуть не плакала. - Тебе плохо? Ну вспомни, постарайся!
        Он крепко взял за запястье ее руку, сжимающую цветок. Поднес к своему лицу, снова вдохнул и заставил себя закрыть глаза.
        Черно. Черно. Красные пятна. Темень…
        И когти его сомкнулись! Сомкнулись, сжали жертву и поволокли вон…
        Он нес ее - о позор! - нес прочь от замка, а она вырывалась, почему-то только сейчас решив сопротивляться. Он принес ее в брошенный песчаный карьер на окраине какого-то поселения и опустил в размытую дождем глину. А по склону рыжей ямы, липкому, грязному склону скатывались бесформенные комья. Комья глины, всего-то…
        - Арман!
        Юта сжимала свечку в кулаке, не замечая потеков горячего воска на пальцах.
        - Я испугалась… У тебя было такое лицо…
        Соскользнул на пол вялый невзрачный цветок.
        Арману было легко, так легко, как в детстве, как в хмельном счастливом сне. Все хорошо, все еще может быть очень неплохо… Кошмар забудется. Комья глины? Скатились, упали на дно, сравнялись с землей… В сознании больше нет занозы, и колоссальная тяжесть рухнула с плеч, придавив мимоходом страх перед Ритуальной комнатой.
        Арман глупо рассмеялся, обнял Юту за плечи и по-братски поцеловал ее в щеку, у самого уголка губ.
        Она смотрела на него круглыми восхищенными глазами, но в темноте он различал только две светлых искорки.

* * *
        На Юту снизошло прозрение.
        Труды ее в клинописном зале, дни и ночи при свете дымного факела, воспаленные глаза и озябшие ноги, радости открытий и отчаяние тупиков, и даже та толстая крыса, которая, выскочив однажды из неведомой норы, перепугала принцессу насмерть - все это чудесным образом проросло в Понимание. Взглянув на текст Пророчества, Юта с благоговейным страхом осознала вдруг, что чужие символы понятны ей и она может читать.
        Она разволновалась так, что чуть не выронила факел. Потом, будто испугавшись, повернулась и бросилась бежать - прочь из клинописного зала, на поверхность.
        Арман не поверил.
        Он привык уже к ее фантазиям и не желал ничего слушать. Прочла? Расшифровала? Вытри сначала копоть из-под носа, а то извозилась, как мышь в каминной трубе…
        Она была на грани гневной истерики, когда он выбрался-таки из удобного кресла и бросил с усмешкой:
        - Что ж, покажи…
        Набрав факелов, они вместе отправились вниз, и по пути Юта становилась все спокойнее и увереннее, а Арман, напротив, невесть почему разволновался и, ругая себя за пересохшее горло и взмокшие ладони, нервничал все больше и больше.
        Пришли.
        Плоский, вертикально поставленный камень с начертанным на нем Предсказанием отбрасывал две тени - от Ютиного факела и от факела Армана. Начертанные на нем знаки слились в красивую, но неразборчивую вязь - так, во всяком случае, могло показаться неопытному глазу.
        Арману так и виделось. Он покосился на принцессу насмешливо и подозрительно.
        - Тут не про всех, - сказала Юта шепотом. - Сначала - «слава доблестному Сам-Ару».
        - Это понятно, - сказал Арман как мог небрежно, стараясь, чтоб голос его не дрожал. - Это и я могу «расшифровать».
        - А потом, - Юта перевела дыхание, - потом - по номерам… Сорок третий потомок Хар-Анн.
        Розыгрыш, подумал Арман. Шутка. Пусть даже Хар-Анн и был сорок третьим потомком - что с того?
        - Тут, - Юта кусала губы, - как бы предсказание… предостережение… ты знаешь, что случилось с этим… Хар-Анном?
        - Знаю. Но тебе не скажу. Прочитай прорицание.
        - Сейчас… Поднеси факел ближе… Значит так… Удача… И еще, кажется, доблесть. Старость, жизнь… А, доживет до старости, если…
        Она запнулась. Арман молчал. Потрескивали факелы.
        - И это все, предсказательница? - усмехнулся он наконец. Юта обернулась, и он увидел две складочки между ее бровями, придававшие принцессе необыкновенно серьезный вид:
        - Тут… Я читаю, но не могу понять. «Предок драконов». Хар-Анн доживет до старости, если не захочет посетить этого… Предка.
        Она замолчала, озабоченная и чуть виноватая. Арман смотрел на нее, на камень за ее спиной, на пляшущие тени - и ощущал благоговейный ужас.
        Неужели?
        - Предок драконов, - услышал он собственный хриплый голос, - это легендарный Прадракон. Посетить Прадракона - значит, совершить паломничество за море, в страну, откуда, по преданию, явились прародители. Хар-Анн, сорок третий в роду, не вернулся из такого паломничества, и вообще мало кто вернулся из него… - он перевел дыхание. - А теперь скажи, откуда тебе об этом известно? Я рассказывал или прочитала где-то?
        - Прочитала, - сказала Юта тихо. - Здесь.
        Арман окинул покрытый письменами камень долгим недоверчивым взглядом. Коротко потребовал:
        - Читай дальше.
        Юта прокашлялась. Подалась вперед, шевеля губами. Пробормотала наконец:
        - Значит, Хар-Анн доживет до старости, если не… отправится в паломничество. Дальше - сорок девятый потомок, Лир-Ир. Этому… суждено несчастье.
        Стало тихо.
        - Все? - спросил Арман после паузы.
        - Все, - кивнула Юта. - Что с ним сталось?
        - Погиб в юности, едва успев победить в схватке младшего брата. Разбился о скалу. Лихач был и забияка.
        - Ясно… Арман, а ты знаешь все о каждом из двухсот своих предков?
        Он стоял, опустив факел, и глаза его смотрели мимо Юты, через ее плечо, на причудливо изукрашенный камень.
        Значит, это правда. Он осознал это внезапно и с опозданием, и весь его опыт возмущенно сопротивлялся такому осознанию, но Прорицание - вот оно. А вот девчонка с радостно посверкивающими глазами, а ведь он смеялся над ней, когда на стену у камина углем наносились знаки «небо», «несчастье», «радость», «смерть»…
        - Ты действительно прочитала это? - спросил он шепотом.
        - А я тебе о чем твержу! - воскликнула она нетерпеливо, явно не понимая невероятности собственного открытия. - Смотрим дальше: пятьдесят восьмой потомок… Сан-Ир. Здесь знак смерти… Рано… А, наверное, рано умрет, раньше времени, если… будет непочтителен с… отцом отца отца… прадедом, что ли?
        Она вопросительно воззрилась на Армана, ожидая рассказа о судьбе Сан-Ира, но Арман молчал, водя рукой по письменам и повторяя пальцем их очертания. Наконец, Юта услышала приглушенное:
        - Не верю. Покажи, как ты это делаешь.
        Она тряхнула головой - несколько раздраженно. Указала на вереницу сложных знаков энергичным жестом школьной учительницы:
        - Палочки - это цифра. Я научилась разбирать цифры сразу же, там в глубине зала есть колонна, где числа написаны и по-нашему, и по-древнему… Здесь - пятьдесят пятый потомок… Имена пишутся похоже, присмотрись, и сам разберешь: Зар-Ар… Тройная птичка - «будет». Эти петельки - «смерть».
        Лицо Армана казалось безучастным, но принцесса, успевшая узнать его достаточно хорошо, без труда угадала скрываемую за этой безучастностью бурю Армановых чувств.
        - Вот забавно, да? - спросила она небрежно. За все насмешки и подначки был теперь взят блистательный реванш, и Юта упивалась победой, когда Арман спохватился вдруг:
        - Смерть? Зар-Ару - смерть? Но ведь он правнуков пережил и умер в дряхлости и довольстве!
        Юта поперхнулась, наклонилась ближе к камню, быстро зашевелила губами, обернулась. Круглые глаза ее светились восторгом первооткрытия:
        - Тут есть условие! Зар-Ар умрет, если… Видишь, черточка вверху - это «если». Если… на крыло его сядет… птица… белая… Я этого знака не знаю, чайка, что ли? Белая чайка… А чайка-то и не села, вот он и дожил до старости!
        - Читай дальше! - снова потребовал Арман. Юта часто замигала, ближе поднесла факел, хлопнула по камню ладошкой, будто стряхивая невидимую пыль… И вдруг замерла. Он увидел, как поникли вдруг ее узкие плечи.
        - Арман, - сказала она, не оборачиваясь, и в голосе ее не было уже ни радости, ни веселого напора. - Это можно читать много дней подряд. Но последние строки…
        Она нерешительно замолчала. Он понял.
        - О двести первом потомке? - во рту у него пересохло.
        Она кивнула, по-прежнему на него не глядя.
        - Ты хочешь прочесть сейчас? - спросил он шепотом.
        Она медленно обернулась. Нет, она не хотела - иначе откуда эта совершенно мертвенная бледность, различимая, наверное, даже в полной чернильной темноте?
        - Решай сам… Твой замок, твое подземелье… Твои предки… Судьба, между прочим, тоже твоя…
        - Раньше ты говорила, что там сказано о тебе тоже.
        Она облизала губы. Кивнула:
        - Если тут есть даже о чайке… Жить дракону или умереть - зависит от глупой птицы, которая то ли сядет ему на крыло, то ли не сядет. А я не чайка. Я - человек.
        - Человек, - отозвался он бессмысленно, как эхо.
        Принцесса вдруг выдохнула:
        - Знаешь, давай-ка выберемся из этой сырости наверх… Поужинаем… Я, кажется, есть хочу… Ну и решим… Надо нам это читать или нет… Можем вернуться завтра, можем вообще не прийти… Тысячелетия этот камень ждал нас - подождет еще. А?
        Он отрешенно кивнул.
        Повернувшись к плоской глыбе спиной, они зашагали прочь. Тяжелые, испещренные текстами колонны выныривали из темноты, как некие окаменевшие чудовища, чтобы тут же снова провалиться во мрак. Тени их, черные, пляшущие, прятались за их грузными каменными телами, как, по преданию, лесные духи прячутся за стволами деревьев.
        Оба молчали. Из невидимого коридора впереди едва ощутимо потянуло сквозняком.
        Арман приостановился, будто в нерешительности:
        - Зачем нужны пророчества, Юта?
        - Откуда мне знать? - отозвалась она глухо. - Нам не так-то много известно… Но у людей, я знаю, пророков не любят.
        Над головами их скользнула летучая мышь.
        - Понимаешь, - сказала Юта тихо, - пророчества ведь тоже разные… Одно приказывает: то-то и то-то случится непременно, хоть из шкуры лезь… Другое… Другое говорит: случится, если… И тогда от тебя тоже что-то зависит. Понимаешь?
        - Чего уж тут непонятного, - Арман качнул факелом, метнулись тени.
        Юта помолчала. Усмехнулась вдруг:
        - А то у нас по королевству шлялся один… Вроде странник, какой-то отшельник из норы… Все предвещал: мор, пожар и землетрясение, королевский дворец в пятницу в землю ухнет… И ни-че-го! Урожай, солнышко и хорошая погода.
        Он кружил над морем и день, и вечер, и Юта, обеспокоившись, поднялась на башню с факелом… Утром он сказал, чуть усмехнувшись:
        - Я предопределил это, когда принес в замок вещунью.
        Помолчали.
        - Все? - спросила Юта.
        - Все, - Арман вздохнул. - Дракону не пристало прятать голову под крыло, подобно петуху…
        - Курице.
        - Курице. Тем более. Дракону не пристало. Дракону и… мужчине. Пойдем, посмотрим, что там нацарапано.
        Касаясь друг друга локтями, но стараясь не встречаться взглядами, они побрели в подземелье - туда, где поднимался на дыбы плоский камень, покрытый письменами.
        Текст обрывался всего в пальце от каменного пола - Юте пришлось встать на колени, почти лечь. Арман держал над ее головой оба факела.
        - Твой дед… - начала Юта потухшим голосом, - Ард-Ир… Слава в молодости, потом испытания… Его потомство… похоже, принесет ему горе. Умрет в старости, но будет несчастен.
        - Все верно, - шепотом подтвердил Арман.
        Юта завозилась на каменном полу, и Арман увидел, что она зажимает последние строки ладошкой, прячет от себя, старается смотреть в сторону:
        - Дальше твой отец, Акр-Анн… Злая судьба… Горе при жизни… Смерть от небесного огня.
        - Все правильно, - голос Армана похож был на деревянный стук. - Читай дальше.
        Юта прерывисто вздохнула, резко отняла руку от камня.
        - Двести первый потомок, Арм-Анн… - она говорила даже решительнее, чем сама от себя могла ожидать. - Двести первый… - и замолчала. Низко-низко наклонилась над полом, подметая холодные плиты пышными волосами, почти касаясь пророчества кончиком носа.
        - Ну? - спросил Арман хрипло.
        Она подняла на него круглые, сумасшедшие, совершенно счастливые глаза:
        - Радость и счастье! Негодяй ты драконий, дурья башка, змеюка с крыльями, камин летающий! Долгие годы жизни… В ранней юности - метания и тревоги, но только в ранней! Потом - любовь… Я даже знак этот разобрала не сразу, перепугалась, тут так редко эта любовь встречается… Любовь, удача, покой, радость, благополучие… Умрешь совсем-совсем стареньким, если… - она набрала побольше воздуху, и Арман, успевший похолодеть, вставил в эту паузу:
        - Если?!
        Юта пренебрежительно махнула рукой:
        - Конечно, есть условие… Тут везде условия… Чайка сядет - не сядет…
        - Ну?!
        - Условие - не водиться с порождениями моря. Погоди-ка, сейчас скажу точно… - Она снова склонилась, разбирая текст. - Не связываться. Не дружить. Не ссориться. Ничего не делить… Порождения моря - это кто?
        Арман смеялся. Он смеялся так счастливо, как никогда в жизни, даже в детстве, и каменный зал ухал ему в ответ удивленным эхом.
        - Да это же… Юта, глупая… Это же для всех драконов заповедь… Остерегаться потомков Юкки… Тоже мне, условие…
        Он заливался и закатывался, и принцесса впервые видела, как он смеется. Она смотрела на него снизу, с холодного пола, и он, освещенный двумя факелами с двух сторон, вдруг показался ей таким же вечным и несокрушимым, как море или солнце. Что люди? Родятся-умрут, а что за существо несет свой рок через тысячелетия, и чье рождение предваряет бесконечная череда предков, таких же мощных и могущественных? Что для мира она, Юта, и что - Арм-Анн… С ним не сравнится ни один король и ни один колдун, а он приносит с охоты диких коз и пишет трехстишия, и вот теперь…
        Мысли ее были прерваны неожиданным образом. Арман отбросил один факел и освободившейся рукой поднял ее с пола, ухватил поперек туловища и забросил на плечо:
        - Ну-ка… Я твой должник, принцесса. Выполняю желание. Чего хочешь?
        Он уже волок ее к выходу, факел прыгал и качался, и Юта прыгала и качалась на его плече, цеплялась за одежду, колотила кулачком в твердую от мышц спину:
        - Отпусти!
        - Это твое желание?
        - Нет!
        - Выполняю только одно! Думай!
        Приземистые колонны мелькали справа и слева, Арман шагал легко, будто не человека нес, а белку или котенка. Юта понемногу затихла, устроившись поудобнее, ткнувшись щекой в Арманову шею…
        Когда вышли на поверхность, прошептала ему в самое ухо:
        - Покатай меня на спине. Пожалуйста, Арман! Ты обещал.

* * *
        Тяжесть ее была неощутима, но костистый гребень вдоль спины, окаменевший и почти лишенный чувствительности, содрогался от непривычного прикосновения. Принцесса сидела у дракона на холке, привязавшись тремя крепкими веревками.
        Он поднимался неспешно, кругами; день был тихий, безветренный, но в поднебесье холодно - он заставил Юту натянуть на себя все тряпки, которые только нашлись в замке. Теперь, в небе, он постоянно находился в напряжении - не слишком ли резко взмахивают кожистые крылья, не ранит ли принцессу ороговевшая чешуя, не закружится ли голова? Подсознательно он каждую секунду готов был кинуться вниз вслед за свалившейся всадницей.
        Принцесса поначалу притихла; может быть, ей неприятно было воспоминание о путешествии в драконьих когтях? Как ни вслушивался Арман, преодолевая шум ветра в ушах - ни звука. Обеспокоенный, он то и дело поворачивал клыкастую голову на длинной шее - но принцессу удавалось увидеть лишь мельком, боковым зрением. Она будто застыла, прижавшись к ороговевшим пластинам на его шкуре.
        Потом он спиной ощутил некую возню, шевеление, и, наконец, сквозь рев ветра пробился длинный восторженный клич.
        В том, что клич был именно восторженный, сомнений быть не могло. У Армана отлегло от сердца; уже не так осторожничая, он принялся кругами набирать высоту.
        Берег уходил вдаль изломанной зубчатой линией; прибой казался кокетливой кружевной оторочкой на кромке моря, а само море, выгибающееся на горизонте дугой, было подобно смирному, расслабленно развалившемуся зверю; далеко-далеко белел парус.
        Арман повернул - и перед глазами оказался длинный серп скалистого полуострова с развалинами замка на самом краю. Еще поворот - замок показался другой стороной, отчаяно тянулись в небо уцелевшие башни, чернела дыра - Драконьи Врата. Снова берег, и дальше, в острых камнях, остов погибшего судна - обнаженные мачты торчат, как иглы дохлого ежа.
        Земля качнулась. Арман отвернул от берега и направился в море, навстречу низкому вечернему солнцу, прямо по искрящейся дорожке света на невидимых сверху волнах. Крики восторга стали громче.
        А ведь он никогда не задумывался, что может испытать тот, кто поднялся в небо впервые. Именно впервые, вряд ли стоит принимать во внимание то сумасшедшее путешествие в судорожно стиснутых когтях… Сам он не помнил своих первых полетов - они принимались, как нечто само собой разумеющееся, даже тягостное. И сейчас, повинуясь внезапному наитию, он вдруг увидел небо и землю глазами принцессы Юты. Он увидел, и радостное потрясение едва не исторгло из его глотки столб пламени.
        В небо - свечкой. Юту вдавило в панцирь, ветер вздыбился тугой и холодной стенкой, так, что перехватило дыхание. Пальцы ее изо всех сил цеплялись за драконий гребень, три веревки натянулись, удерживая принцессу в костяном седле… Море опрокинулось, как блюдо, и ухнуло вниз; в голове, перемежаемые звоном, заворочались когда-то слышанные строки: «Будто случайно оброненный кубок… Земля ускользает…»
        На секунду все пропало, заволоклось туманом, Юта закашлялась, но в следующее мгновение туман уже остался внизу - облаком, маленьким круглым облаком. Сверху оно виделось комочком туго взбитой пены в чашке брадобрея. Поворот - и дракон снова нырнул в него, как в вату, прошил сверху донизу, и Юта успела удивиться - почему же облако не мягкое и не теплое наощупь…
        Дракон распластался, раскинув крылья. Замерев, стал соскальзывать по наклонной линии, и Юта снова увидела впереди землю, на этот раз - коричневую, каменистую, кое-где поросшую бурыми кустами. Среди камней и кустов панически метались белые спины диких коз.
        Дракон скользил и скользил, и крылья его чуть вздрагивали, ловя потоки теплого воздуха; Юта ощутила вдруг, как тело ее теряет вес, как, невесомые, взлетают над головой волосы, и вот уже не принцесса - новое крылатое существо парит у дракона за спиной…
        Арман спускался все ниже и ниже, кусты и редкие деревца пригибались от ветра, сравнимого разве что с диким ураганом; взметались в воздух целые комья земли, летели оборванные листья, козы разбегались по равнине, как бумажные шарики, гонимые сквозняком. Юту окатывали волны резкого драконьего запаха - запаха могучего, разгоряченного ящера. Почти коснувшись крыльями травы, Арман снова взмыл в небо.
        Солнце клонилось к западу; туда, куда оно собиралось сесть, стянулись в ожидании тонкие, прозрачные вечерние облака. Опускаясь, остывающий диск закутался в розовую ткань; небо, золотое над западным горизонтом, оставалось холодным, фиолетовым на востоке - за Ютиной спиной. С изменением освещения изменился мир.
        Солнце село, из-за зубчатого гребня скал ударил вдруг последний луч - тугой и зеленый, как стебель весенней травки. «Вот и вечер», - подумала Юта отрешенно.
        Она не помнила, сколько прошло времени. Она почти забыла свое имя. Мысль о том, что можно жить, не поднимаясь в небо, была дикой и кощунственной, а сама она - девочка, выросшая во дворце, девушка, похищенная драконом, Юта-до-полета - казалась теперь Юте-после-полета другим, почти незнакомым человеком.
        Арман куда-то летел - принцесса уже не понимала, куда. Небо гасло, и гасло море, и над далекой дугой горизонта поднималась луна, оранжевая, как апельсин. От луны по воде разбегалась дорожка - как от солнца, но мягче, таинственнее.
        Дракон описал круг над чем-то, хорошо ему заметным, и снова-таки кругами пошел снижаться.
        Юта увидела, что под ними не замок - замок маячил в отдалении, маленький, но отлично различимый. Арман спускался на скалы, но у принцессы не доставало сил удивляться - она вдруг почувствовала свою полную опустошенность.
        Толчок - когтистые лапы заскрежетали на камнях. Дракон опустился в ложбинку, устроился надежно, прижал к бокам кожистые крылья и вопросительно покосился на Юту, так и застывшую у него на холке.
        Она сидела, бледная, потрясенная, не разжимая пальцев и не закрывая рта - ему пришлось немного встряхнуться, чтобы объяснить принцессе свое желание освободиться от всадницы.
        Это оказалось не так просто; пальцы ее окоченели, а она и не заметила. Теперь, согревая их во рту, сгибая с трудом и разгибая со стоном, путаясь в трех веревках и пытаясь ослабить затянувшиеся узлы, она ощущала, как немилосердно горит обветрившееся лицо.
        Арман покорно ждал, пока она освободится и спустится. Наконец, нога ее скользнула, ища опоры, по драконьему боку, нащупала выступающий край чешуйки - и сама принцесса Юта съехала на животе прямо под Арманово брюхо.
        Осторожно переступая, он отошел в сторону и обернулся человеком - принцесса даже «Ах» не успела вымолвить.
        - Понравилось? - спросил он, по-хозяйски сматывая веревки. Он не казался усталым или запыхавшимся, и голос его хрипел не больше обычного.
        Принцесса длинно вздохнула. Попыталась подняться на ноги - и снова уселась среди камней. Не находя слов, развела дрожащими руками:
        - Арма… Как ты… Какой ты.
        Возможно, она хотела сказать, что по-настоящему появилась на свет только сегодня. Может быть, ей хотелось узнать, зачем крылатые существа вообще возвращаются на землю. А может, она попыталась сообщить о том, что стала совсем другим человеком - Арману оставалось только гадать, потому что вместо всего этого с принцессиных губ слетали нечленораздельные, исполненные восторга звуки, а руки бессознательно обнимали воздух, напоминая о рыбаке, который хвастает уловом.
        Излив, наконец, свои чувства и немного успокоившись, принцесса оглянулась, пробежав взглядом по зубчатому краю скал, окружавших ложбинку:
        - А где… мы? Зачем?
        Он без слов протянул ей руку. Привыкшая доверять ему - а может быть, просто очень уставшая - она удержалась от вопросов до того самого момента, когда вдвоем они вскарабкались на средней высоты скалу и снова увидели замок, море и поднимающуюся луну.
        - Смотри… - Арман показывал куда-то в сторону. Присмотревшись, она увидела необъятных размеров корзину, полную чего-то белого, ясно различимого в наступающих сумерках.
        - Гнездо калидонов, - усмехнулся Арман. - Они вылетели. Я сверху увидел, гнездо теперь пустует… До весны…
        Юта стояла, не в состоянии уже удивляться. Ей было холодно, она вздрагивала, обнимая плечи и пытаясь унять дрожь.
        Гнездо было размером с небольшую площадь, круглое, с высокими краями, сложенными из целиком выкорчеванных кустов. Дно гнезда неразличимо было под белым покрывалом. Белые груды, подобно огромным сугробам, тут и там разбросаны были в камнях.
        Юта разлепила растрескавшиеся губы и слабо спросила:
        - Что это… там? Помет?
        Арман негодующе фыркнул.
        Она едва поспевала за ним, перескакивая с камня на камень. Он подсадил ее на кромку гнезда; сухие ветки затрещали, но выдержали. Вряд ли птенец калидона мог весить больше принцессы Юты.
        Еще шаг - и она по колени погрузилась в мягкое, теплое, ослепительно белое.
        Калидоний пух!
        Юта шагнула еще раз - и упала. Пух обнял ее, обволок, мгновенно согрел; она перевернулась на спину - и увидела, как в темнеющем небе кружатся пушинки, поднятые в воздух ее падением.
        - Балуют они птенцов, - сказал где-то рядом невидимый Арман. - Те, правда, вылупливаются совсем слабыми, голенькими… Осеннее гнездо калидонов - что может быть лучше? Потом дожди пойдут, пух намокнет, сваляется…
        Юта вспомнила няньку принцессы Май. Та все твердила, что послушные девочки после смерти будут гулять в облаках…
        - Может быть, я умерла, Арман? - спросила она озадаченно.
        Тот, явно сбитый с толку, переспросил после паузы:
        - Что?
        - Правда, я не очень-то послушная… - пробормотала Юта, закрывая глаза.
        Луна поднималась - Юта уже могла видеть ее, лежа на спине. Высыпали звезды; длинным облаком серебрилась Медовая дорога. Пух в воздухе все держался, все не опадал, и лунный свет делал каждую пушинку подобной звезде.
        Юта давно перестала различать, где сон, где явь. Белый пух глушил звуки, каждое движение вызывало к жизни звездную метель… Юта поднялась на локтях, потом встала.
        Луна светила ярко, гнездо помещалось на вершине скалистого гребня, и все ущелья вокруг были залиты матовым белым светом. Тем чернее были изломанные тени и далекий, будто из картона вырезанный, замок, тем глубже - темное небо…
        Юта повернула голову. В нескольких шагах стоял Арман.
        Он был частью этого фантастического ночного мира, силуэт его был подобен силуэту замка вдалеке, и стоял он совершенно неподвижно, подняв лицо, будто заглядывая небу в глаза.
        Юта шагнула - взвились в небо невесомые хлопья. Принцесса оробела и остановилась.
        - Видишь вон те три звездочки? - спросил Арман у неба. - Это называется - Венец Прадракона… Посмотри, Юта, сегодня особенно ярко…
        И он протянул ввысь руку - указал длинным тонким пальцем.
        Юта смотрела на звезды - но видела только его руку. Чтобы справиться со смущением, хрипловато ответила невпопад:
        - У нас и нет… Таких созвездий… У нас просто - Улитка… Пчела… Хохолок Удода… Белая Кошка…
        Арман, кажется, удивился. Обернулся к Юте - и она увидела, как в глазах у него мягко отражается луна. Спросил недоверчиво:
        - Улитка? Пчела?
        - Еще Утиные Лапки… Сова…
        Блеснули белые зубы - Арман улыбнулся:
        - Забавно… - и снова обернулся к небу, поднял руку, будто призывая в свидетели:
        - Смотри… Вот Поединок Драконов… Вот Горящий Гребень… А там, над морем, поднимается Победитель Юкки… Только его еще не полностью видно. Пять звездочек взошли, а три пока за горизонтом…
        - Ты будешь жить долго и счастливо, - сказала Юта ни с того, ни с сего.
        Арман вздохнул. Оторвался от неба. Без улыбки заглянул Юте в лицо:
        - Ты тоже.
        Она попыталась пошутить:
        - Но про меня ведь ничего не сказано… В пророчестве…
        Он по-прежнему смотрел совершенно серьезно:
        - Сказано.
        Пух, оседая, опускался им на плечи. На фоне широкого лунного диска возник черный силуэт нетопыря. Взмахнул крыльями, пропал.
        - Мы в облаке, - сказала Юта. - Мы без спросу забрались в облака. Хотя нет, в облаке холодно и вовсе не так уютно… По-твоему, калидоны не вернутся?
        - В этой жизни, - отозвался Арман немного насмешливо, - ничто просто так не возвращается.
        Ее ноги ослабели, и она снова опустилась в белую перину. На луну набежало облачко, звезды вспыхнули ярче. Ютины глаза не видели Армана, но что-то другое, не зрение, точно знало, что он стоит в двух шагах и смотрит на море.
        - Арман… Теперь я понимаю… Я по ошибке родилась среди людей… Я должна была… Родиться среди драконов…
        Он улыбнулся - насмешливо и вместе с тем печально, Юта не видела его улыбки, но знала, что он улыбается.
        - Среди драконов, - сказал он медленно, - уже давно никто не рождается.
        Луна не спешила выбираться из тучки. Продолговатая Медовая Дорога казалась вторым гнездом калидона - но на небе.
        - У нас эта туманность называется Медовая Дорога, - прошептала Юта. - А у вас?
        - У нас… - помолчав, отозвался Арман, - она называется Огненное Дыхание.
        Он опустился в пену пуха - Юта не видела, но точно знала. Поднялось почти невидимое без лунного света облачко.
        Не ведая, зачем, Юта погрузила в пух свои руки - до плечей. Левая рука, пробираясь сквозь теплое и мягкое, вдруг встретилась с холодными и жесткими пальцами.
        Принцесса замерла. От этого прикосновения, ожидаемого и внезапного, забегали по спине полчища мурашек, а сердце, и без того неспокойное, вдруг сорвалось с цепи и заколотилось так, что новые пушинки взвились в воздух без видимой на то причины. Юте показалось почему-то, что это прикосновение важнее, чем прогулка на спине дракона, важнее всех калидоньих гнезд и всех созвездий мира, но рука ее онемела и перестала слушаться.
        Неспешно вышла из облака круглая луна.
        Бессмысленно глядя на нее широко раскрытыми глазами, Юта чувствовала, как пальцы Армана осторожно сжимают ее ладонь.
        Чуть-чуть. Очень бережно. Очень нежно.
        А потом отпускают.
        Ютина рука мечется в толще пуха, потерянная, как заблудившийся ребенок. И когда она теряет надежду - прохладные пальцы встречают ее снова. И девушка замирает, чувствуя, какой влажной и горячей становится вдруг ее ладонь…
        Юте хотелось, чтобы игра эта длилась вечно. Но рука Армана, сжав ее пальцы сильнее обычного, будто прощаясь, вдруг ушла прочь. Сам он, беззвучно оказавшись рядом, прикрыл ее плечи теплой охапкой пуха:
        - Спи… Скоро утро…
        Будто стряхивая запутавшиеся в волосах пушинки, провел по ее волосам. Мельком коснулся щеки…
        Отнял руку.
        И, засыпая в тревоге и надежде, она видела его тень, замершую на скалистой вершине. Арман смотрел на звезды, будто испрашивая у них совета.

* * *
        Утром он принес принцессу в замок. Нести пришлось в когтях - иначе как бы удалось высадить ее на вершине башни? Он осторожно поставил ее на окруженную зубцами площадку, и она тут же присела, втянув голову в плечи - такой ураган устроили его крылья.
        Он поднялся выше - принцесса выпрямилась и стояла неподвижно, отрешенная, какая-то потерянная. Запрокинув лицо, она смотрела снизу на летящего ящера. Глаз ее Арман не видел.
        Он устремился к Драконьим Вратам, и черный коридор, ведущий в замок, показался ему длинным как никогда. Приняв человеческое обличье, он поспешил наверх - но с каждым шагом шел все медленнее и медленнее, пока, наконец, не остановился.
        В ушах его все еще ревел ветер высоты, а перед глазами сиял небесный Венец Прадракона, пальцы его не забыли ни горячей ладошки в толще птичьего пуха, ни густых растрепанных волос, прикрывающих теплое ухо, ни щеки - гладкой, как вылизанный морем камушек. Он еще жил памятью минувшей ночи - но уже ныли виски, и глубоко внутри груди рождалось тяжелое и холодное, как камень клинописного зала, предчувствие.
        Он заставил себя продолжать путь. В зале с камином его встретила Юта.
        К ее черному свободному балахону пристали пушинки, сделав принцессу похожей на карту звездного неба. Все еще отрешенная, потерянная, она шагнула ему навстречу - и остановилась, будто не решаясь подойти.
        Может быть, она ждала от него каких-то слов. А может быть, ей доставляло удовольствие просто молчать, выпутывая из волос белые шарики и то и дело опуская ресницы?
        Он стоял и молча смотрел, пытаясь понять - что изменилось? А ведь перемена произошла, и сейчас, на его глазах, еще продолжалась - на смену растерянности приходило новое, а он, смятенный, пока не понимал, что именно…
        Он шумно вздохнул. Попробовал улыбнуться:
        - Ты… Тебе не холодно?
        Она отрицательно покачала головой. Арман не знал, что говорить дальше.
        Тогда она отвела с лица волосы и улыбнулась. Такой улыбки у нее Арман еще не видел - она сделала Ютино лицо не просто привлекательным - милым.
        Ему вдруг открылось, что за новая перемена случилась с Ютой на его глазах. Принцесса просто спокойно приняла все происшедшее - как неизбежное, как естественное, как единственно возможное развитие событий.
        - Ты, наверное, хочешь отдохнуть? - спросила она радушно. - Я соберу завтрак, а ты, пожалуй, отдохни… Я позову тебя. Да?
        Как просто, подумал Арман. Как просто эта девочка разрешает все вопросы. Бесхитростно и мудро, как… женщина.
        - Да, - сказал он хрипло. - Позови.
        Она улыбалась ему вслед.
        Он брел коридорами, а в ушах у него повторялось и повторялось спокойное, благожелательное: «Я соберу завтрак… А ты отдохни».
        Они будут жить долго - до самой Ютиной старости. Пророчество в клинописном зале позволило ему счастье, даже предписало, поместив рядом с его именем слово «любовь», слово, которое так редко встречается в древних текстах… Он будет носить ее над морем… Придет и уйдет зима, и снова придет, и, возможно - чем горгулья не шутит - у них будет… страшно подумать, но вдруг все-таки это возможно?.. будет ребенок…
        Арман свернул, и новый коридор вдруг обернулся тупиком. Ишь, куда занесло, это же Северная башня, развалина, и ход туда замурован…
        Он стоял лицом к лицу с влажной стеной, сложенной из крупных, грубо отесаных валунов. Тот камень, что поселился утром в его душе, был им сродни - такой же тяжелый и холодный.
        Так всегда бывает. Мысли и мечты, целая вереница планов - пока не утыкаешься носом в глухую каменную стену.
        Он закрыл глаза, чтобы не видеть лаково поблескивающих глыб. Нет такого закона, чтобы позволил человеческой дочери вступить в союз с драконом, пусть даже оборотнем. Двести поколений его предков, с которыми его примирили было слова Пророчества, двести поколений яростных, непримиримых ящеров поднимутся со дна моря, чтобы помешать такому союзу. Три королевства объединяться армией против такого союза. Проклятье придавит замок, и он погребет под собой отступников, ослушников, выродков…
        Выродков? Он вздрогнул.
        Хорошо, положим, что двести поколений уже не имеют власти над взбунтовавшимся последним потомком… Могучие корни давно усохли, последний листок сорвался с дерева и летит по воле ветра, которую ему нравится считать собственной волей… Пусть три королевства никогда ничего не узнают, пусть Юта добровольно и навсегда откажется от родных… Пусть так, но всю жизнь, всю человеческую жизнь провести в холодном и неустроенном замке? Не увидеть ни одного лица, кроме давно и до мелочей знакомого лица Армана? Проводить бесконечные часы перед мутным магическим зеркалом, по крупицам вымаливая у него то, что все люди имеют в избытке и даже не замечают этого? И, наконец, состариться рядом с огнедышащим ящером, который и через сто лет вряд ли сильно изменится… Не будет у них ребенка, это самообман… Юте некого будет баюкать и учить ходить. Она осознает свое одиночество…
        Он повернулся и, как слепой, побрел обратно.
        Он дракон и мужчина. Он должен решать. Решать сейчас, или жизнь сделается невыносимой…
        - Арма-ан!
        Она тщательно причесалась и повязала голову шнурком, подпоясалась самодельным передником - хозяйка, да и только:
        - А я тебя ищу-ищу…
        Он отвернулся, чтобы не видеть ее сияющих глаз. Решать - сейчас. Если тянуть дальше, может не хватить духу.
        Сказал в стену:
        - Извини. Мне надо улететь. Наверное, надолго.
        VIII
        Я силился жажду песком утолить,
        И море пытался поджечь.
        Мечтал я тебя позабыть. Арм-Анн
        Король Контестар Тридцать Девятый, высокий, но преждевременно сгорбленный недугом старик, нашел в себе силы поприсутствовать на судебном заседании. Тяжело опираясь на руку принца Остина - своего единственного сына и наследника - он медленно прошествовал по устланому коврами помосту и с трудом опустился в глубокое кресло.
        С давних пор король Контестарии являлся к тому же судьей; время от времени ему приходилось публично разбирать тяжбы и выносить приговоры. Но ни для кого не было секретом, что Контестару Тридцать Девятому уже не по силам справляться с этой обязанностью, и он хочет передать ее сыну.
        Королю оставалось жить на земле считанные недели. Болезнь грызла его изнутри, намереваясь покинуть его тело только вместе с жизнью; разум же оставался, на счастье, столь же светел, как прежде, и лицо, изуродованное страданием, по-прежнему носило печать благородства. Король откинулся на спинку кресла и обвел взглядом притихшую площадь.
        Народу собралось видимо-невидимо - не столько из-за предстоящего судебного разбирательства, сколько в надежде посмотреть на старого короля - возможно, в последний раз. Отцы поднимали детишек повыше, чтобы те, повзрослев, могли сказать своим детям: «Я видел короля Контестара незадолго до его смерти!»
        Остин, высокий, поджарый, весь как-то заматеревший за последние месяцы, опустился перед креслом на одно колено. Король протянул дрожащую руку и возложил на плечи сына ленту сухой змеиной кожи - символ правосудия. Таким образом он как бы благословлял его вести сегодняшнее судебное заседание.
        Остин поднялся. Змеиная кожа спускалась ему на грудь двумя изумрудными полосами. Облеченный властью, он стал за спинкой кресла, и в тот же момент площадь разразилась приветственными криками. Люди радовались, что на смену старому и мудрому Контестару придет достойный наследник - молодой, сильный и доблестный. Горожанки, молодые и зрелые, заливались к тому же кокетливым румянцем - ну до чего ж красив!
        Стражники звякнули копьями - судебное слушанье началось.
        Первыми перед помостом предстали шестеро почтенного вида крестьян. В толпе удивились - что могли натворить столь достойные старцы? Оказалось, впрочем, что старцы пришли с челобитной - просили облегчить непосильный груз налогов, взимаемых с крестьянских общин. Ничего удивительного в этой просьбе не было - без просьб о снижении налогов не обходилось обычно ни одно судебное заседание, хотя очень немногие просители добивались успеха. Стража, ожидая команды, изготовилась оттеснить хлебопашцев в сторону - но тут заговорил принц Остин.
        Он говорил, не повышая голоса, но вся площадь прекрасно слышала каждое его слово. Он напоминал, что не так давно лесные дороги были практически непроходимы - столько разбойников завелось в округе. Он перечислил по названиям все торговые корабли, ставшие жертвой пиратов в позапрошлом году. Он спрашивал - почему лесные дороги теперь безопасны? Почему пираты ушли от Контестарских берегов? Не потому ли, что вооруженные патрули днем и ночью сторожат спокойный сон сограждан? Не потому ли, что береговая охрана поймала и повесила троих самых отчаянных пиратских капитанов?
        Он говорил просто и убедительно. Где взять деньги на содержание патрулей и береговой охраны? Разве деньги почтенных хлебопашцев идут не на то, чтобы их же, хлебопашцев, обезопасить? Может быть, они предпочтут отдать налог разбойнику - только гораздо больший и подчас вместе с жизнью? А ведь где-то в горах живут еще драконы, а в море, возможно, не перевелись морские чудовища… На них ведь тоже должна быть управа!
        С каждым словом принца почтенные хлебопашцы сникали все больше и больше. Наконец, полностью осознав себя шкурниками и скупердяями, они сочли за благо поскорее смешаться с толпой. Толпа радостно загудела - принц говорил хорошо.
        Остин потрогал змеиную кожу, лентой свисавшую ему на грудь, и невольно улыбнулся.
        Следующим делом была тяжба. Спорили два мелких барончика, которые никак не могли провести границу между своими владениями - каждый норовил урвать кусок у соседа.
        Спорщики притащили на заседание старинную карту, вышитую гладью на огромном полотнище шелка. Карта изрядно вылиняла, а на сгибах и протерлась, но все еще можно было разглядеть кокетливую рамку, розового голубка в ее правом верхнем углу, а также два поместья, холм, речушку и лесок. Границы между землями двух хозяев на карте не значилось - вместо нее клочьями свисали вырванные нитки.
        - Смею обратить внимание вашего высочества на следующий факт… - в руках судящихся замелькали пожелтевшие свитки бумаги. - Племянник моего деда заверил свое право…
        - Однако более ранний документ, ваше высочество… Помолчите, вы, индюк…
        - Я индюк?!
        Бароны надрывали глотки, тыча пальцами в искусную вышивку, всячески понося друг друга и время от времени взывая к справедливости короля.
        Остин, кажется, смутился. Каждый из баронов был по-своему прав. Уловив его колебание, спорщики удвоили усилия. Из карты полетели нитки. Толпа заулюлюкала.
        Старый король болезненно поморщился и едва заметно кивнул головой. Остин наклонился к его лицу, и губы Контестара шевельнулись. Он что-то медленно и внятно говорил сыну, и на время, пока принц Остин не отодвинул свое ухо от его губ, на площади установилась относительная тишина - даже бароны примолкли.
        Остин выпрямился. Окинул спорщиков длинным серьезным взглядом. Громко велел принести чернила.
        Чернила нашлись тут же - их выхватили из-под носа удивленного писца. Остин кивнул - слуга поставил баночку на край помоста, прямо перед баронами.
        - Опустите палец в чернила, - велел Остин первому спорщику.
        Тот удивился, посмотрел на свою руку, на чернильницу - и осторожно просунул в узкое горлышко холеный розовый мизинец.
        - Так, - сказал Остин. - Теперь нарисуйте на карте границу владений вашего соседа.
        Мстительная улыбка растянула бароновы губы. Хищно шевеля ноздрями, он двинулся к карте - четверо слуг держали ее развернутой, как флаг. Барон взмахнул выпачканным в чернилах мизинцем - и на карте появилась граница, сужающая владения соперника на треть.
        - Очень хорошо, - терпеливо сказал Остин. И кивнул второму, приунывшему барону: - Теперь вы.
        Тот, обрадованный, подскочил к чернильнице и едва не опрокинул ее, сунув в чернила указательный палец. Бегом поспешив к карте, второй барон отомстил первому, нарисовав такую границу, которая не оставляла сопернику почти ничего.
        - Очень хорошо, - снова сказал Остин. - Слушайте решение суда. Мнения обеих сторон принято во внимание, тяжба разрешена, - Остин обвел взглядом площадь, спорщики тяжело дышали. - Границы будут проходить там, где вы их сейчас поместили, и каждый из вас будет владеть такой территорией, какую определил ему соперник. Пространство же, оставшееся между границами, отходит государству. Решение принято, и берегитесь ослушаться!
        Толпа взвыла в восторге, а посрамленные бароны удивленно воззрились друг на друга, причем один из них механически почесывал нос выпачканным в чернилах пальцем…
        Третьим, и самым неприятным делом был приговор грабителю, которого изловил в своем доме один неробкий горожанин. Грабителя полагалось осудить на торжественное утопление в сточной канаве, и люди, несомненно, приветствовали бы такой приговор. Но Остин медлил, поглаживая змеиную кожу.
        Подсудимый был сухоньким, никчемным на вид мужичонкой с редкой рыжей бородой, которая росла почему-то с одной стороны гуще, чем с другой. Закованный в цепи, он трясся и приседал, так что звон железа стоял - затыкай уши. Из толпы на него поглядывали с презрением и интересом.
        Остин покосился на отца - старик молчал. Принцу, по-видимому, предстояло принять решение самостоятельно. Площадь притихла.
        - Сослать на каторжные работы, - вздохнул принц.
        Толпа разразилась радостными возгласами - принц проявил милосердие. Впрочем, вряд ли радость горожан была бы меньшей, прояви принц, скажем, строгость и решительность. Остин, без сомнения, был любим и популярен.
        Наконец, судебное слушание было завершено, и на возвышение взобрался городской мэр. Судя по необычайно торжественному выражению его пухлого лица и свитку бумаги в руке, отец города собирался произнести благодарственную речь.
        Старый король не любил речей, в особенности благодарственных. Вряд ли мэр осмелился бы предстать перед собравшимися со своим свитком, если б за спиной Контестара не стоял Остин - а какой отец откажется выслушать слова благодарности в адрес сына? В особенности если отец - умирающий монарх, а сын - его молодой наследник, готовый взойти на престол… Приблизительно так рассуждал городской голова, кланяясь королю и отдельно - принцу, разворачивая свой свиток и принимая приличествующую случаю позу.
        - Ваше величество! - начал мэр нараспев. - Ваше высочество! Благородные господа! Добрые горожане! Сейчас, на ваших глазах, свершился справедливый суд. Здесь звучали мудрые речи, принимались мудрые решения, здесь порок понес заслуженную кару, а добродетель… хм… восторжествовала. Позвольте мне от нашего общего имени принести благодарность… - мэр встретился глазами со старым королем, тот чуть заметно нахмурился, - благодарность его справедливому величеству… - складки на лице короля стали жестче, - и достойнейшему, разумнейшему, а также благороднейшему из принцев - его высочеству Остину!
        Толпа, заскучавшая было и начавшая разбредаться, снова восторженно взревела. Лицо старого короля просветлело, он с трудом обернулся, чтобы полюбоваться своим зардевшимся, засмущавшимся сыном.
        Мэр снова уткнулся в свой свиток и поэтому не видел, как стража у подножия помоста вдруг заволновалась, звеня оружием, как кого-то попытались оттеснить, завертелся человеческий водоворот - и из самой его гущи вдруг выбрался на возвышение смуглый, узколицый незнакомец.
        - От имени горожан, - сказал он хрипловатым, но весьма звучным голосом. - Еще одна благодарственная речь от имени горожан. Разрешите сказать, ваше величество.
        Мэр, который еще не закончил, в оцепенении от такой наглости и самозванства только открывал и закрывал рот, как аквариумная рыбка. Толпа же, напротив, очень обрадовалась такому повороту, из задних ее рядов доносилось ободряющее:
        - Пусть говорит!
        - Слезай, мэр, хватит!
        - Шпарь, сударь!
        Незнакомец, отпихивая руки стражников, встретился глазами со старым королем. Контестар нахмурился, глянул на мэра, на площадь, на Остина - и кивнул. Стражники нехотя убрались, мэр стоял столбом с бесполезным свитком в руках, а незнакомец, оттеснив его плечом, подошел к краю помоста.
        - Ваше величество! Ваше высочество! Господа и горожане! - начал он негромко, но, как прежде принца Остина, его слышала целая площадь. - От имени многих из вас я принес сюда свою благодарность… и прежде всего его высочеству, благородному принцу… Говорят, правда, что в трех королевствах давно не осталось благородных принцев. И знаете, почему? Благородство, мол, давно толкнуло бы их навстречу опасности, на битву за свободу и жизнь несчастной, полгода назад похищенной драконом принцессы…
        Толпа завозилась, не то в смущении, не то в гневе. Остин окаменел за креслом отца, а Контестар с самого начала речи сидел, опустив голову, и лица его никто не видел. Стражники обступили говорившего кольцом и то и дело поглядывали на короля, ожидая приказа - схватить, скрутить, увести. Приказа не было.
        - Так говорят! - повысил голос незнакомец. - Но кто из нас станет слушать эти бредни! В старину, правда, действительно было принято вызволять принцесс, а не оставлять их чудовищу на забаву. Но в старину и рыцари были - ого-го! Освобождали принцесс, еще и драконьи головы на копьях приносили… Да это все в старину! А кто посмеет сегодня осудить принца, не пожелавшего вступить с драконом в бой? Никто, дорогие господа, потому что сражаться с драконом действительно страшно!
        В толпе засвистели и заулулюкали, но и свист, и улюлюканье сразу же стихли, поглощенные всеобщим гробовым молчанием.
        - Может быть, кто-то из вас, господа, и не знает, что принцесса Юта из Верхней Конты похищена полгода назад? Понимаю, нынче у каждого хватает своих забот, а несчастная девушка, быть может, уже и не ждет освободителя - погибла, замучена, умерла от горя и стыда… Так что теперь, господа, и подавно не стоит винить принца - не обязательно нашего, просто принца вообще - что он, мол, струсил… Сие не трусость, а разумная осторожность. А разве его высочество не доказал свою беспримерную мудрость в делах поистине государственных?
        - Пошел вон, самозванец! - истерически закричала какая-то женщина из толпы. - Пошел вон! Заткнись! Замолчи!
        На нее шикнули.
        Остин стоял прямой, как врытая в землю свая. Лицо его, неподвижное, как маска, покрыто было красными и белыми пятнами. И лицо, и шея, и даже пальцы, которыми он, не замечая того, теребил край накидки на королевском кресле.
        Незнакомец скорбно развел руками:
        - Но, господа мои, ваше величество и ваше высочество, я взял слово, чтобы благодарить… Благодарить, и только! Поблагодарим же принца Остина за то, что он жив, цел и с нами, а какая-то юная принцесса… Невелика потеря, в конце концов. К тому же, из соседней страны.
        Люди на площади прятали глаза. Самые глупые, в основном дети и подростки, громко спрашивали соседей, что такое плетет этот нахал. Кое-кто потихоньку выбирался из толчеи и торопливо шагал прочь. Толпа поредела; стражники у помоста хмуро переглядывались.
        Остин слышал шепот и шушуканье; мелькнувшая в толпе кривая усмешка ударила его, подобно пощечине, в каждом брошенном на принца взгляде мерещилась издевка. Люди, которые минуту назад боготворили его, теперь, казалось, молча спрашивали друг друга - а не трус ли, в самом деле, наш принц?
        Пятна на лице Остина сменились густой краской не то гнева, не то стыда. Ему захотелось убить говорящего. Прямо сейчас подойти и убить.
        - Сограждане! - незнакомец перекрыл голосом нестройный гул растерянной толпы. - У нашего короля достойный преемник! Я предлагаю покончить наконец со старым глупым обычаем, когда каждый принц, готовя себя к восхождению на трон, совершал так называемый подвиг… Не надо подвигов, наш принц хорош и так! Достойный, благородный принц!..
        На площади хохотнули - Остина будто коснулось каленое железо. Там, откуда донесся смешок, затеялась и тут же улеглась потасовка. Принц окинул толпу затравленным взглядом - кто-то смотрел с сочувствием, кто-то - с насмешкой, но большинство глаз молча вопрошало: что же ты?
        Король поднял голову. Остин с ужасом увидел, как отец постарел за последние несколько минут. Площадь тоже заметила это - и стихла.
        - Мой сын… - с трудом произнес Контестар. Это были его первые слова за все утро. - Мой сын… - и снова опустил голову.
        В голосе отца Остину послышались горечь и стыд. Не дожидаясь, пока народ на площади окончательно разбредется, он шагнул вперед. Кровь наконец отхлынула от его лица, и оно сделалось белым, как флаг над сдающейся крепостью.
        Со сладострастным наслаждением Остин схватил незнакомца за тесемки плаща, завязанные под горлом. Схватил, с треском рванул, ощущая, как уходит из груди сосущая слабость, как сменяет ее привычная уверенность и азарт. Тряхнул говоруна еще раз - толпа зарукоплескала. Толкнул незнакомца в грудь - тот отлетел на несколько шагов и едва удержался на краю помоста.
        - Твой черный рот пусть остается при тебе, шут, - Остин подбоченился. - Свои побасенки расскажешь нищим на базаре. А я завтра же отправляюсь на бой с драконом, освобожу принцессу и выставлю на рыночной площади голову проклятого ящера, насаженную на копье. А тебя, болтун, заставлю сожрать его язык!
        Толпа радостно взревела. Люди обнимались, каждый твердил соседу: вот видишь! Остин стоял над бушующим человеческим морем, как победитель - будто голова дракона уже красовалась на копье.
        Старый король, поникший, ослабевший, сидел в своем кресле, ни на кого не глядя.
        Незнакомец, по-видимому, посрамленный, потихоньку слез с помоста и отправился прочь. Люди сторонились его, обдавая презрением; какая-то молодка плюнула в него и попала на рукав. Рассеянно отирая ее плевок, он выбрел на безлюдную окраину и тяжело поднялся в темнеющее небо.

* * *
        Ютины глаза были сухими и красными. Всю долгую ночь она провела на башне, сжигая факел за факелом и вглядываясь в осеннюю темень.
        - Тебя не было два дня… Я… я думала…
        Он избегал ее взгляда. Смятенная, растерянная, она неуверенно держала его за рукав:
        - Что-то случилось? Может быть, опять твои видения?
        - Нет… - выдавил он из себя.
        - Тогда что? Может быть, я что-то снова сделала не так?
        - Нет…
        Он ничего не сможет ей объяснить. Он поступает правильно; пусть тошно сейчас - зато потом будет все хорошо. Юта будет счастлива.
        - Все будет хорошо, Юта, - сказал он хрипло.
        - А сейчас, - спросила она испуганно, - сейчас все плохо, да?
        Он отвернулся.
        - Послушай, я устал… Мне бы поесть и отдохнуть… А потом, если хочешь, мы поговорим.
        - Поговорим… - отозвалась она, как эхо. И прижала ладони к щекам.
        Он лежал на сундуке, забросив руки за голову, и смотрел в потолок.
        Осталось несколько часов. Возможно, рано утром…
        До чего хороша была шляпка с лодочкой. Жаль, что ее сорвал ветер… Давным-давно. Принцесса в когтях, как обезумевший котенок…
        Медленно гас дневной свет в решетчатом окне. Комната погружалась в темноту, и бессонным Армановым глазам являлись бесконечные калидоновы гнезда, парящий в лунном свете пух, глаза, пальцы, волосы… Он встал и подошел к магическому зеркалу, затянутому паутиной.
        Паук опоздал убраться вовремя, за что и был сметен прямо на пол вместе с обрывками своей сети. Заркало нехотя засветилось изнутри, показало пастуха, заснувшего возле догорающего костра, потом бесстыдную парочку, деловито барахтающуюся в стоге сена…
        Арман криво усмехнулся.
        Ночь застала его над морем.
        Тяжело взмахивали перепончатые крылья. Время от времени из широкой глотки бил столб пламени, и тогда освещались низкие тучи и вздрагивали от ужаса морские обитатели. А в клыкастой башке вертелись невесть откуда взявшиеся слова:
        - Я силился жажду песком утолить… И море пытался поджечь… И море… поджечь…
        Дракон ревел, и торговое суденышко, проходившее неподалеку, едва не потерпело крушение - так испугался вахтенный матрос.
        Войдя на рассвете в свою комнату, он застал там Юту. Принцесса дремала перед светящимся зеркалом, уронив голову на грудь. Неслышно ступая, он подошел и опустился рядом - на пол.
        Поверхность зеркала рябила цветными пятнами, и странные тени ложились на склоненное Ютино лицо.
        Арман протянул руку - и отнял, так и не решившись дотронуться до ее волос. Но она, почувствовав во сне его движение, потянулась и открыла глаза.
        Некоторое время они молчали, глядя друг на друга. Наконец, принцесса спросила:
        - Ты… отдохнул?
        - Что?
        - Ну, ты сказал, что мы поговорим, когда ты отдохнешь…
        Принцессины слова доходили до него будто бы с опозданием. Если принц выехал, как и собирался, вчера на рассвете…
        - А о чем ты хотела бы говорить?
        Ее, кажется, обидели эти слова, но она превозмогла обиду. Помолчала. Тихо начала:
        - Прошлой ночью, когда тебя не было… Я представила, что ты не вернешься.
        Принц, конечно, набрал с собой целую кипу смертоносного железа, его коню тяжело… Но если он выехал рано…
        - Представила… что я не вернусь? - повторил он тупо.
        Она терпеливо продолжала:
        - У меня было много времени на размышления, Арман… Мне показалось, что все-все ночи на свете слепились в одну… Я зажгла тебе маяк на башне, но ты был далеко и не видел.
        - Не видел, - эхом повторил Арман.
        - И я решила, что когда ты вернешься… Если ты вернешься, то я обязательно тебе скажу…
        Она осеклась. Он смотрел в пол и не видел того, что увидела она.
        Магическое зеркало вдруг прояснилось, и рыцарский конь, покрытый кольчужной попоной, загромоздил его от рамки до рамки. Глухо застучали копыта по заброшенной дороге, конь отодвинулся вглубь, и виден стал его всадник - воин в шлеме и железных наплечниках, в руках длинное копье, на боку огромная тяжелая секира, и древко еще какого-то оружия выглядывает из-за плеча… Рыцарь ехал по извилистой дороге, и зеркало тут же показало эту дорогу целиком - такую знакомую, до мелочей изученную Ютой во время бдений на Западной башне.
        На какое-то время принцесса лишилась речи. К замку скакал освободитель, и картинка в зеркала была на диво ясной и яркой, так что можно было различить мелкие камушки, разлетающиеся из-под копыт, дорогую уздечку и узорный, мастерски изготовленный шлем, который закрывал воину лицо.
        - Арман… - прошептала Юта.
        Он нехотя поднял голову. В ту же секунду рыцарь, придержав коня и намереваясь осмотреться, поднял забрало.
        Лицо его было молодым и суровым. Ко лбу прилипла прядь светлых волос. Глаза сузились в две голубые щелки. Этот человек ехал драться, и драться на смерть.
        - Остин… - выдохнула принцесса. - Остин! Арман, это же Остин!
        Все происходило, как в давнем сне. Совсем, как в Ютиных мечтах, принц Остин опустил забрало и решительно двинулся вперед.
        Он был героем ее детства. Он был мечтой ее юности. Сколько раз она молила судьбу, чтобы за праздничным столом их посадили рядом! Сколько раз она сладко замирала, касаясь его рукава! Сколько раз воображала - вот их выбросило штормом на необитаемый остров… Вот они вместе заблудились в лесу… Сколько раз, забывшись, выводила чернилами и грифелем, мелом и палочкой на песке - Остин… Остин…
        И вот мечта осуществилась, а ей все еще не верилось. Он едет сюда? Он хочет освободить ее и взять в жены?!
        Юту бросило в жар, мгновенно вспыхнули щеки и уши. Взять в жены? Остин? Ее?
        Арман стоял рядом. От него не ускользнули ни смятение, ни смущение, ни радость Юты. Победив первый приступ горечи, он испытал даже некое слабое облегчение - все-таки правильно рассудил.
        - Это Остин… - в который раз благоговейно прошептала Юта. Рыцарский конь тем временем взобрался на возвышение, и фигура всадника чеканно красовалась на фоне утреннего неба.
        Арман с трудом стряхнул оцепенение. Взял Юту за плечи, и ему показалось, что принцесса, чью теплую кожу он ощущает под грубой тканью балахона, разом отодвинулась от него за горы и моря, за сто лесов и сто озер…
        - Пойдем, принцесса. Надо идти.
        - Идти? - она смотрела на него непонимающе, и вдруг ее счастливые глаза наполнились ужасом. Она смертельно испугалась за Остина, она вообразила, что Арман хочет убить принца!
        И снова Арман превозмог волну острой боли. Сказал как мог мягко:
        - Все будет хорошо… Я же говорил тебе, Юта… Все будет… Ну пойдем, пожалуйста.
        Она двинулась за ним, все еще напряженная, настороженная. Он привел ее к лестнице, ведущей на башню. Легонько подтолкнул:
        - Ну же, поднимайся… Не бойся ничего…
        Спотыкаясь, она полезла вверх, а он поспешил к драконьему тоннелю, обернулся ящером и вылетел из замка.
        Принц на своей лошадке был уже совсем близко; рыцарский конь присел, когда Арман появился в небе. На башне застыла Юта, ветер красиво развевал полы ее балахона. Хорошо бы что-то беленькое, мимоходом подумал Арман. Платок там или шарф… Белое чтоб развевалось - так еще живописнее…
        Рыцарь на дороге боролся с конем, который видел дракона, пусть даже в небе и довольно далеко, впервые в жизни. Только бы не удрал, подумал Арман. Первым делом надо снять его с седла…
        Юта подняла навстречу Арману белое лицо. Он покружил над башней, вытягивая лапы вниз, пытаясь объяснить ей, чего хочет. Потом спустился и привычно ухватил принцессу в когти.
        Не глядя на принца, он нес ее в скалы, и чувствовал тяжесть, и нежность, и тепло ее тела. Он касался ее последний раз в жизни, и, будто в насмешку, не руками, а страшными чешуйчатыми лапами…
        В голубом небе висела бледная утренняя луна.
        Он поставил ее на вершину невысокой скалы. Отсюда она все увидит, потом без труда сумеет спуститься… А принц сможет ей помочь.
        В последний раз он посмотрел на нее сверху и страшно пожалел, что так и не обнял ее на прощанье.
        Неподалеку истошно заржал рыцарский конь. Арман с трудом оторвал глаза от Юты и обернулся к Остину.
        Принцу удалось призвать коня к порядку, и, дрожа как осиновый лист, но слушаясь поводьев, боевое животное влекло рыцаря навстречу битве.
        Арман поспешил к тому месту, где дорога раздавалась вширь, где его предки крушили хребты предкам Остина. Посреди ровной площадки горкой свалены были кости и черепа - Арман дохнул, страшные останки размело в стороны, и следа не осталось. Не стоит пугать принца раньше времени.
        Потом он сел на хвост и стал ждать.
        Медленно, медленно, спотыкаясь и запинаясь, рыцарский конь выбрался из-за скал - и остановился, не в силах преодолеть страх.
        Арман сидел неподвижно, сложив крылья самым мирным и добропорядочным образом. Копье принца тем не менее заметно вздрагивало - даже забрало шлема, закрывающее его лицо, казалось бледным, как мел.
        Секира Остина, впрочем, имела крайне устрашающий вид, а то, что висело за спиной, оказалось огромной шипастой палицей. К седлу был приторочен еще и арбалет; хорошо, подумал Арман, что принц не захватил с собой сотню лучников и пушку на лафете. Все-таки уважает правила игры.
        Наконец, Остин решился на некое подобие атаки.
        - Ну, ты, - послышался из-под шлема неожиданно высокий, почти детский голос, - мерзкое чудовище… Хочешь отведать каленого булата?
        Красиво говорит, - подумал Арман, но не сдвинулся с места.
        - Сейчас получишь, - пообещал Остин и примерился копьем Арману в глаз.
        Арман не шевельнулся.
        Принц вякнул что-то жалобно-молодецкое и метнул копье - он все-таки считался хорошим метальщиком. Арман отклонился и поймал копье бронированным плечом. Печально звякнув, отвалился наконечник.
        Принц попятился. Арман пожалел, что не может заглянуть ему под забрало.
        - Ты! - крикнул Остин надрывно. - Ты! Жаба с хвостом! Сейчас получишь у меня!
        Конь под принцем обгадился.
        - Сейчас узнаешь… Я-то кишки из тебя повыпущу! Я-то башку твою препоганую соломой набью! Я твоей шкурой…
        Фантазия изменила принцу, он замолк на полуслове.
        Юта волнуется, мельком подумал Арман. Пора заканчивать.
        Он развернул крылья - конь дико заржал, вернее, закричал не своим голосом, и поднялся на дыбы, грозя сбросить неуклюжего в своем железе всадника.
        Легкий, как бабочка, Арман взвился над головой перепуганного принца и, чуть зацепив его когтями, сбросил с седла. Почуяв свободу, отважный рыцарский конь ринулся бежать со всех ног. Он бежал, громыхая кольчужной попоной и все более пугаясь - ему казалось, что крылатое чудовище преследует его.
        Принц же вскочил, сжимая в руках огромную секиру. Возможно, получая ее из рук оружейников, он в самом деле верил, что принесет домой отрубленную драконью голову. Сейчас широкое сверкающее лезвие казалось ему таким же грозным, как перочинный ножик в руках школяра, и, чтобы спасти свою умирающую храбрость, он снова выкрикнул:
        - Ящер, смрадный ящер! Подходи, ну?!
        Арман внял его просьбе и чуть придвинулся. Секира со свистом разрезала воздух… и до половины ушла в каменное крошево. Принц потерял равновесие, но удержался на ногах и тут же выхватил из-за спины боевую палицу, шипастую, как стебель розы.
        Он храбр, подумал Арман почти что с сожалением. Он действительно храбр и доблестен. Девять принцев из десятка давно бежали бы прочь без оглядки.
        Остин тем временем возился со шлемом - при ударе тот съехал на бок и, по-видимому, причинял принцу большие неудобства. Забрало свернулось к уху, а на месте лица оказалась сплошная железная стенка - ни вздохнуть, ни взглянуть на противника. Принц похож был сейчас на мальчика, в шутку натянувшего на голову котел, не сумевшего снять посудину и ужасно перепугавшегося.
        Арман терпеливо ожидал.
        Наконец Остин перехватил палицу в левую руку, а правой ухитрился-таки отстегнуть ремешок. Стянул шлем с головы, облегченно вздохнув, уронил в камни.
        Светлые волосы, мокрые от пота, прядями облепили голову. Свирепые голубые глаза. Он все равно был красив - даже более красив, чем тогда на площади, перед влюбленной толпой.
        Будь счастлива, Юта.
        Арман наклонил голову и шагнул вперед. Остин стремительно размахнулся и ударил Армана прямо по голове - у того искры из глаз посыпались.
        Зашатавшись, Арман рухнул на землю. Остин размахнулся еще раз и снова ударил по костяному гребню. Жалобно застонав, дракон откатился в сторону - только камни хрустели под чешуей. Остин поспешил за ним - но ящер уклонился, тяжело поднялся, снова застонал - уже в воздухе. Сделал вид, что падает - и в последний момент удержался на лету. Неровно, зигзагами, полетел прочь.
        Остин выкрикивал ему вслед что-то азартное, боевое; он прыгал на месте и потрясал палицей, до сих пор не веря, что справился с чудовищем. Он приглашал Армана вернуться, громко сожалея, что не успел срубить отвратительную башку… А через камни и трещины к победителю бежала Юта.
        Весь поединок она простояла на вершине скалы. Она видела, как Арман сбросил Остина с седла, и прокусила до крови руку, испугавшись за жизнь принца. Несколько минут после этого она просто сидела на корточках, зажмурив глаза и зажав ладонями уши, а когда решилась, наконец, посмотреть, то увидела принца, опускающего шипастую палицу на голову распростертого дракона… И тогда она расцарапала щеку от страха за Армана.
        Когда Арман взлетел, у Юты немного отлегло от сердца, но она тут же снова испугалась за принца. Арман камнем рухнул вниз - принцесса закричала от страха, что он разобьется. Дракон удержался - и Юта обессиленно выдохнула.
        Теперь Арман улетал. Юта не до конца понимала, что произошло, но Остин жив, размахивает своим оружием, и ветер доносит его воинственные крики… И дракон жив, летает. Кто кого победил?
        Она неслась через камни, то и дело теряя Остина из виду, а в отдалении взмахивал крыльями Арман…
        Огромным усилием воли Арман удержал себя и не спустился, чтобы в последний раз взглянуть на нее. Он сделал свое дело, теперь надо было поскорее исчезнуть, улететь, спрятаться… Этим двоим нельзя мешать, нельзя подглядывать, нельзя…
        Им предстоит еще добраться до людей, а конь убежал, а Юта, наверное, голодна. Она почти босиком, а там острые камни. И не попали бы в каменную трясину, откуда он когда-то ее вызволял… Но они уже встретились, и ни помочь, ни помешать - не в его власти.
        Развернувшись навстречу бледной луне, чахнущей на голубом небе, он полетел прочь.
        IX
        Через сотни ночей к последнему утру тянусь.
        Не зови меня. Я и без зова
        Явлюсь. Арм-Анн
        Через месяц по контестарской столице катил свадебный кортеж.
        Главная улица еще за неделю до праздника была выстлана плетеными ковриками из золотой соломы; жители окрестных домов поставили на парадные подоконники цветы в горшках - все, какие только сумели раздобыть, и улица походила теперь на лавку зеленщика. На высоко натянутых веревках развешены были флаги - контестарский с коричневым богомолом и Верхней Конты с кошачьей мордой. Кое-где, правда, между флагами колыхались на ветру простыни и рубашки - ведь обычно веревки служили для просушки белья…
        О приближении кортежа возвестили истошные крики мальчишек, оседлавших крыши.
        Открывали шествие двадцать три ученые белые мыши - запряженные и взнузданные, они торжественно влекли игрушечную повозку, на которой по традиции помещались роза со сточенными шипами, баночка меда и пригоршня семян - таким образом молодым предвещались любовь без раздоров, сладкая жизнь и множество детей.
        - Слава! Слава! - кричали люди, гроздьями свисающие из окон, с крыш и фонарных столбов. - Слава! Совет да любовь!
        Далее торжественным маршем шел сводный отряд шарманщиков - их шарманки, тщательно настроенные и надраенные, играли одну и ту же мелодию - свадебный марш. Счастливые и гордые своей миссией, шарманщики изо всех сил вертели головами - видят ли их друзья и знакомые?
        За шарманщиками катилась двуколка, на которой юноша, одетый коричневым богомолом, и девушка, одетая кошкой, танцевали танец братания королевств. Оба уже здорово запыхались - ведь танцевать приходилось всю долгую дорогу! Но оказанная им честь была так велика, что, позабыв усталость, они плясали все задорнее.
        Следом, свирепо вскинув подбородки, чеканили шаг гвардейцы - контестарские в ярко-зеленых, верхнеконтийские в красно-белых мундирах. Сверкали на солнце освобожденные из ножен клинки - кривые котрестарские и узкие контийские. На верхушках причудливых шлемов курились благовония, и казалось, что гвардия движется в сизом ароматном облаке.
        И в этом же облаке не ехала - плыла над землей открытая карета новобрачных.
        Принц и принцесса восседали на бархатных подушках; Остин был необыкновенно хорош в военном мундире - а ведь он, по традиции, с рождения был полковником гвардии. В правой руке у него было длинное копье с насаженной на него маленькой головой дракона - из папье-маше.
        - Победитель чудовища! Победитель дракона! - кричали люди. - Слава! Слава!
        Принцессу Юту такой еще не видели.
        Она была необыкновенно оживлена; глаза сияли и не казались такими уж маленькими, а с лица исчезло угрюмое желчное выражение, к которому привыкли все, знавшие ее. Она улыбалась, она смеялась, она хохотала; подвенечное платье, которое двенадцать лучших портних готовили целый месяц, скрадывало недостатки фигуры, а счастье, распирающее Юту изнутри, сгладило и смягчило некрасивость лица.
        На крышах шептались: гляди ж ты!.. в плену у дракона… вот повезло… в когтях уволок… страху-то… гляди ж ты, гляди!
        Рука принца Остина лежала на Ютиной, в кружевную перчатку затянутой руке. Их только что сочетали браком.
        - Слава! Слава! Совет да любовь!
        Далее катилась целая вереница королевских экипажей. Под государственными гербами заплаканная от счастья Ютина мать обнимала двух младших дочерей - веселую Май и задумчивую Вертрану; отец Юты бережно поддерживал под локоть старика Контестара - тому посчастливилось-таки дожить до этого дня. Шумные придворные и знать двух стран грозили опрокинуть переполненные кареты; от Акмалии был только официальный посол - король и принцесса Оливия находились в горах на отдыхе.
        В хвосте процессии валом валили горожане, подбрасывая и теряя в сутолоке шляпы и платки. Какой-то мальчишка свалился с конька крыши и повис, зацепившись штанами за железный штырь.
        Процессия направлялась к королевскому дворцу; ворота были распахнуты, стражники застыли, вскинув полосатые пики. Уже на просторном дворе мышей выпрягли и собрали в ящик с дырочками - там поджидал их лакомый желтый сахар. Танцующая пара, окончательно изнуренная, спрыгнула, наконец, с двуколки; шарманщики и гвардейцы образовали живой коридор, и по этому-то коридору Остин и Юта двинулись к покрытыми ковром ступенькам.
        Опираясь на руку принца, Юта не шла - выступала. Четверо пажей несли ее длинный шлейф; горделиво подняв голову, принцесса входила в дом своего мужа - входила, сопровождаемая тысячей взглядов.
        И еще один свидетель этой сцены наблюдал за Ютой, окаменев перед магическим зеркалом.
        Он видел, как готовили свадебную церемонию и накрывали столы, как снаряжали жениха и невесту, как в присутствии горожан и знати объявили их мужем и женой, как прокатился улицами свадебный кортеж, как Юта поднялась по ступеням дворца… Целая толпа лакеев разводила гостей по празднично убранным залам, усаживала за столы, и среди мелькающих кружев и бантиков Арман потерял Юту из виду.
        Зеркало замигало, покрылось будто сетью морщин… Погасло. Вспыхнуло вновь, и Арман увидел, как Остин помогает Юте устроится в королевском кресле, а она не то благодарно, не то просто рассеянно гладит рукав его мундира…
        Армановы руки сжали деревянные подлокотники, резко выступающие костяшки пальцев побелели.
        С утра он пытался пить - но вино не лезло ему в горло, как вчера, как неделю назад, как вот уже почти месяц. Влитый в рот насильно, благородный напиток не приносил ни отдыха, ни забвения - тошноту, и только.
        Неделями напролет он пытался увлечь себя расшифровкой клинописи, острым ножом вырезал на темной столешнице знаки, когда-то перерисованные Ютой на стену около камина; он ошибался и начинал снова, но занятие это, тяжелое и нудное, не приносило облегчения. Измучившись, отупев, он путал знак «море» со знаком «смерть».
        Тогда он стал улетать из замка далеко и надолго; однажды, поймав на обед дикую козу, он вообразил вдруг, что несет в когтях девушку. Коза так и осталась в живых.
        Раз или два он летал в гнездо калидонов. Но первые осенние дожди уже напитали пух влагой, он потемнел, съежился и вместо белой перины был похож на грязную тряпку…
        И все это время он часами просиживал перед зеркалом в надежде увидеть Юту.
        Она явилась ему всего дважды, мельком - один раз с матерью и один раз - одна, бледная, отрешенная, но явно счастливая. И он радовался ее счастью - но радость получалась неважная, принудительная какая-то, фальшивая.
        Зато в день свадьбы зеркало расщедрилось, как никогда.
        Устало покачиваясь взад и вперед, Арман смотрел, как молодым подносят традиционные яства - крылья чайки и пирог с языком суслика. Как вместо короля Контестара, которому трудно говорить, праздник начинает мэр - тот самый мэр, речь которого не так давно была прервана наглым вмешательством самого Армана… Как трубачи вскидывают медные трубы, как от звука их вздрагивают язычки свечей, как в толпу, собравшуюся у входа, сыпятся цветы пополам с золотыми монетами… Как Остин нежно кладет руку на Ютины пальцы, с которых уже стянута перчатка… Как Юта…
        Остин накрыл ладонью принцессину руку. Юта вспыхнула, как факел; горячие мурашки полчищами хлынули к щекам и ушам, и без того красным от выпитого вина.
        Близилась первая брачная ночь.
        Последний месяц жизни казался Юте сказочным и беспокойным наваждением. Она, давно уже привыкшая прятаться в тени, оказалась вдруг героиней, спасенной жертвой, центром всеобщего внимания. Сам день освобождения помнился ей плохо, урывками; как она встретила Остина, как Остин встретил ее, что стряслось за время, пока они пешком брели до ближайшей к драконову замку деревни, что случилось потом - все это плавало в густом тумане. Мелькали в памяти лица родителей и сестер, руки помнили судорожные, до боли, объятья; Остин был рядом, Остин все время был рядом, до него можно было дотронуться, проверяя - не сон ли?
        Потом ее встречало родное королевство, и люди плакали от умиления, а перед Остином склонялись, как перед ожившим божеством… Никто не замечал уже, что Юта некрасива - глядя на нее, видели не угловатые плечи и длинный нос, а драконову темницу, несчастную заточенную девушку и рыцаря, повергающего ящера в прах.
        Близкие, конечно, то и дело расспрашивали украдкой - а что дракон? Но будто печать сковывала Ютин язык, и сам король велел прекратить расспросы: натерпелась, видно, бедняга.
        Тем временем воспоминания о днях, проведенных в замке, отступили под натиском стремительных событий: из Контестарии прибыла делегация, чтобы, по древней незыблимой традиции, просить Ютиной руки для принца Остина. Король, Ютин отец, не смог даже сохранить необходимую бесстрастность - согласился радостно и поспешно, но никому и в голову не пришло осуждать его. Юта стала невестой, и последующие дни слились в долгую пеструю череду.
        Оливия не нашла в себе сил, чтобы поздравить Юту хотя бы официально. Тем хуже - при дворе теперь считалось хорошим тоном запустить в адрес гордячки маленькую шпильку.
        Весь месяц был для Юты долгими, непрерывными именинами. Принцесса была пьяна без вина; иногда, просыпаясь в роскошной спальне отцовского дворца, она не могла понять, где находится, в другой раз принималась щипать себя и колоть до крови, не веря - это действительно происходит? Не кажется, не снится, не бред?
        Некоторое время она еще чувствовала себя не в своей тарелке, но к хорошему привыкнуть легче, чем к плохому, и вскоре она удивилась бы, вспомнив, что когда-то обходилась и без всеобщей любви, и без свадебных приготовлений.
        Королева-мать, сияя, повторяла фрейлинам: как она изменилась! Какая веселая и покладистая!
        Слуги шептались: а принцесса-то… ничего! Похорошела даже, хоть и дурнушка…
        Май танцевала от счастья, да и Вертрана радовалась - по-своему, сдержанно.
        И вот этот день настал…
        Ощутив руку Остина на своей ладони, Юта затрепетала, как бабочка в сети сачка. Речи и пожелания доносились до нее нестройным гулом, лица за столами слились в пестрое месиво, и, когда ненадолго удавалось закрыть глаза, перед ними в красной темноте блуждали черные пятна… Остин бормотал что-то ободряющее, и чьи-то руки в накрахмаленных манжетах наливали в бокал вино и клали на золотую тарелку изысканные яства, но Юта не съела ни кусочка.
        Наконец, Остин встал - и Юта поднялась тоже. Гости будут веселиться до утра, а молодоженам между тем пора подниматься наверх, где ждут ослепительные ароматные простыни, где тяжело колышется парчовый балдахин над кроватью, где уже теплится огонь в ночнике…
        Остин и Юта в последний раз поклонились гостям. Раздобревшие, осоловевшие, те ласково улыбались и ободряюще подмигивали. Юта, к счастью, была слишком сосредоточена на своих внутренних ощущениях, чтобы заметить эти знаки внимания - оперевшись на руку Остина, она медленно, как сомнамбула, отправилась в королевскую опочивальню.
        Происходившее потом помнилось Юте смутно и нетвердо.
        Руки горничных освободили ее от подвенечного платья, от шлейфа и корсета; шелестели какие-то ткани, кто-то говорил что-то приглушенным голосом, будто отдавая распоряжения; принцесса оказалась стоящей в тазу, и умелые белозубые служанки обливали ее горячей водой, растирали жесткими варежками и снова обливали - травяными настоями. Потом на плечи накинули мягкую простынь - Юта обрадовалась, потому что ужасно стеснялась своей наготы. Ее вытерли и высушили; в памяти осталось бледное воспоминание о какой-то душной комнатке, где она минуту или две провела в ожидании неизвестно чего; потом - опочивальня, темнота, затихающий шепот, перед глазами - парча балдахина, тяжелые золотые кисти, кто-то горячий, как печка, появившийся из темноты…
        Мечтала ли она когда-нибудь? Думала ли? Остин громко дышал ей в ухо, она закрыла глаза и не видела уже ни парчовых складок, ни огонька свечи у ложа, ни нависающего над ней лица…
        Принцесса Юта провалилась в охающую, жгучую тьму беспамятства.
        Арман, к счастью, тоже уже ничего не видел. Влив в себя две бутылки вина, он тяжело заснул, уронив голову на грудь.

* * *
        Медовый месяц решено было провести в столице - ведь король Контестар угасал, а государственные дела нуждались в присутствии Остина. Впрочем, сразу после свадьбы устроена была большая охота, и два дня молодожены провели в лесу.
        Азартная Юта включилась в забаву со всем пылом и воодушевлением. Натянув шляпу с пером, она и верхом на смирной упитанной лошадке чувствовала себя укротителем буйного коня, великолепной наездницей и прирожденной охотницей. Трубили рога; справа и слева проносились необъятные стволы старинного королевского леса, лошадка стремилась не отставать от прочих, весьма быстроногих коней - и в какую-то минуту Юте почудилось, что нечто подобное уже было. Она так же сидела верхом, но ее окружали облака, небо, а леса внизу были такого же роста, как трава под копытами лошади… Воспоминание обожгло ее, и она механически натянула было поводья - но тут в чаще послышался треск ломаемых веток, и на дорогу перед кавалькадой вылетел гонимый псами благородный олень…
        К счастью, Юта не видела, как убили оленя. Лошадка ее припозднилась-таки, и, когда принцесса выбралась на полянку с измятой окровавленной травой, красавец уже лежал бездыханный, неловко откинув рогатую голову.
        Заночевали в охотничьем домике; в просторном бревенчатом зале накрыт был длинный стол, и туша целиком жарилась на вертеле, пока разудалые охотники хвалились, как и положено, пили вино и горланили песни. Пятнистую оленью шкуру преподнесли в подарок Юте, но та испугалась вида крови - и не взяла.
        Отведя ее в сторонку, Остин спросил тихо и укоризненно:
        - Зачем же обижать людей?
        Юта смутилась и не знала, что ответить.
        - Ты учти, - покачал головой принц, - сейчас все к тебе приглядываются, кто ты, какая ты… Я хочу, чтобы они любили мою жену, как любят меня. Ведь ты скоро будешь их королевой!
        Юта горячо закивала головой.
        Весь вечер и всю ночь она старалась изо всех сил - хоть как ни хотелось ей спать, не ушла со своего места, которое было во главе стола рядом с Остином. Ей показалось, что принц поглядывает на нее с одобрением.
        На следующий день после полудня возвращались в город. К седлу Остина привешена была мертвая голова оленя; лошадь принца, чей бок задевали ветвистые рога, вздрагивала и беспокоилась. Юте тоже почему-то было неприятно, хотя она и бодрилась.
        Праздник продолжался еще целую неделю - горожане выкатывали прямо на улицы пузатые винные бочки, бродячие актеры разыгрывали сцену сражения с драконом, по ночам в небо взвивались фейерверки… Потом все понемногу успокоилось, жизнь вернулась в нормальное русло, и Юта обнаружила, что живет теперь не дома.
        Дворец королей Контестарии ничем не уступал контийскому, но парка не было - его заменяла ровная лужайка, обнесенная живой изгородью. Расположение комнат и залов было непривычным - Юта долго путалась. Но главное - тут у принцессы совсем не было знакомых.
        Незнакомые горничные улыбались ей мило и почтительно, незнакомые пажи готовы были выполнить любую ее волю. Юта попыталась наладить с ними приятельские отношения - но оказалось, что одно дело расти всем вместе, и совсем другое - явиться в чужой дом принцессой, будущей королевой, значительной и непонятной личностью…
        Юта поведала Остину, что хочет выписать нескольких слуг из дому. Тот поднял брови:
        - Зачем? Тебе недостаточно прислуги?
        Принцесса снова смутилась - ей очень не хотелось, чтобы Остин решил, что она избалована.
        Самого принца Юта теперь видела редко - навалились государственные дела. Остин проводил целые дни напролет в рабочем кабинете и в зале Королевского совета, появляясь в супружеской спальне усталый и задумчивый. Юта попыталась было влезть в суть мучавших принца вопросов - однако в этом ей было весьма недвусмысленно отказано:
        - Где ты видела, Юта, принцессу или даже королеву, занимающуюся делами? Вот твоя мать, например?
        Это было правдой - Ютина мать блистала на приемах и вышивала на пяльцах, но никогда никто не видел ее за рабочим столом.
        - Указы, законы, налоги… - усмехнулся принц. - Зачем тебе это?
        - Ты прав, - сказала Юта, краснея и ругая себя: придет же в голову такая глупость…
        День во дворце был подчинен строжайшему распорядку. Каждое утро горничные укладывали Ютины волосы в одну и ту же прическу; завтрак подавали в огромном зале, и принц с принцессой сидели на противоположных концах длинного, как зимняя ночь, стола. Отзавтракав, Остин удалялся в кабинет, а Юта отправлялась в свою комнату - Остин порекомендовал ей заняться рукодельем.
        Принцесса не умела толком ни вязать, ни вышивать; однако, задумав удивить принца изобретательностью, она потратила несколько недель на изготовление странного растрепанного букета - все цветы были из проволоки и мешковины, и в чашечке каждого встроен был осколок зеркала. В солнечные дни букет отбрасывал на стены и потолок целые пригоршни бликов.
        Когда Юта показала свое произведение Остину, был, к сожалению, хмурый дождливый вечер. Может быть, именно поэтому принц отнесся к нему прохладно:
        - Кто тебя учил… такому?
        - Никто, - Юта смутилась и расстроилась его почти брезгливым тоном.
        - Разве может принцесса рукодельничать… если это можно назвать рукоделием… возиться с грубой мешковиной? В мешках хранят сахар и овощи, а цветы вышивают на шелке и бархате! Хочешь, я выпишу лучшую учительницу вышивания?
        Юта отрицательно покачала головой, но букет был выброшен без сожаления.
        - Почему бы нам не поехать куда-нибудь? - робко спросила Юта через несколько дней. - Вместе…
        Остин тяжело вздохнул и не ответил, но Юта не унималась:
        - Или хотя бы погулять вечером… У тебя, может быть, найдется свободных полчаса? Мы могли бы поговорить о…
        - Я не принадлежу себе, Юта, - устало объяснил принц, и Юта потупилась.
        Из этого разговора Остин сделал вывод, что принцесса скучает. Скоро к Юте была приставлена дуэнья, наперсница.
        Это была маленькая розовощекая толстушка, эдакий клубок на ножках, энергичная и разговорчивая. Она ни на секунду не оставляла принцессу в одиночестве - топотала следом и усаживалась рядом, болтала, не переставая, рассказывая забавные случаи и расспрашивая Юту о ее снах:
        - Шляпа снится к мигрени, а перчатка - к известию… Я желаю вам, ваше высочество, увидеть во сне белого единорога!
        Всю ночь Юте снились клопы.
        - Убери ее от меня! - умоляла Юта Остина через неделю.
        Принц пожал плечами. Он казался немного недовольным: и то не по вкусу, и это не по нраву…
        - Принцессам, особенно замужним, положено иметь наперсниц, - заметил он мягко.
        - Да, но эта!
        Остин вздохнул:
        - Знаешь, Юта… Иногда трудно понять, чего ты хочешь.
        Он ушел, оставив принцессу в смущении и растерянности.
        Впрочем, недовольство принца можно было легко объяснить и оправдать, поскольку Юта действительно имела все, чего только может возжелать королевская особа, и даже с упреждением. Армия почтительных слуг, изысканные украшения работы древних мастеров, спокойствие и довольство - все это должно было помочь королеве пережить некоторый недостаток развлечений.
        Однажды вечером, укладываясь под парчовый балдахин, Юта рассказала принцу когда-то слышанный анекдот:
        - Герцог просит графа: «Ваша светлость, помогите мне дотащить до замка этого дохлого грифона». Граф не смог ему отказать, и с превеликим трудом они затащили грифона в герцогский замок и бросили в умывальне. Граф вытер пот и спрашивает герцога: «Ваше сиятельство, а зачем вам в умывальне дохлый грифон?» «А-а! - отвечает герцог, - вот, представьте себе, придут ко мне гости, захотят умыться - и выбегут с криком: там дохлый грифон! А я усмехнусь вот так и скажу небрежно: ну и что?»
        Юта выжидательно замолчала.
        - Ну и что? - спросил Остин.
        - Ну… потешно, - смутившись, объяснила Юта.
        Остин вздохнул:
        - Странная и дурацкая история… Какой герцог? Какой граф? Почему они не призвали слуг, чтобы тащить этого грифона?
        Юта не нашла, что ответить.
        Тем временем отступила осень, и однажды ночью выпал снег.
        Выйдя утром на террасу дворца, Юта долго щурилась на крахмально сверкающую лужайку; потом, оглянувшись, увидела, что она не одна.
        Неподалеку на террасе стояло кресло на колесиках; в кресле, укутанный пледом, сидел дряхлый старик. Юта не сразу узнала короля Контестара.
        Они не виделись со времени свадьбы; старик все время лежал, и в комнату его врачи допускали только принца Остина. Теперь король, не отрываясь, смотрел на обомлевшую Юту.
        На белую лужайку опустилась воронья стая; невидимый с террасы сторож запустил в ворон камнем - птицы с карканьем взвились в воздух.
        Губы старика шевельнулись, и принцесса скорее увидела, чем услышала: Юта…
        Преодолев смущение и невольный страх, Юта приблизилась.
        - Ну, здравствуй, - сказал король. Чтобы разобрать его слова, принцессе пришлось склонить ухо к его губам. - Здравствуй, Юта.
        Контестар смотрел прямо, и Юта увидела с удивлением, что у него совершенно ясные, живые, осмысленные глаза, и что взгляд, направленный на нее, приветливый и теплый.
        - Здравствуйте, ваше величество, - сказала Юта вежливо.
        Помолчали.
        - Остин любит тебя? - вдруг спросил Контестар.
        - Да, конечно, - ответила она быстро, даже поспешно.
        - Хорошо, - король попробовал улыбнуться.
        Юте было очень не по себе - она не знала, о чем говорить с умирающим человеком.
        - Я помню тебя, - едва слышно сказал король. - Однажды на детском празднике… ты спрятала в кувшин… ужа… Помнишь?
        Юту бросило в жар.
        Она, конечно же, помнила эту давнюю детскую историю. Мальчишки-пажи помогали ей, и все вышло как нельзя лучше. Кувшин поставили на стол… Обезумевший от страха уж ухитрился выбраться и кинулся наутек, опрокидывая по дороге подсвечники и бокалы… Ее наказали, случай она запомнила на всю жизнь, но король Контестар - а он был на празднике вместе с мальчиком-Остином - запомнил тоже!
        - Ты всегда была… сорвиголова, - сказал умирающий король. - Наверное, не зря… тебя похитил… дракон.
        Юта стояла перед креслом, сжимая покрасневшими от холода пальцами теплую меховую муфту.
        - Ты хорошая девочка, Юта, - прошептал король. - Я надеюсь, что Остин… это… поймет.
        - Ваше величество… - выдохнула принцесса.
        - Тебе… трудно. Расскажи мне… как вы… живете.
        И Юта стала рассказывать - преувеличенно бодро, преодолевая неловкость. Не про себя, конечно - про Остина, своего внимательного и нежного мужа. И чем дольше рассказывала - тем больше воодушевлялась, вдохновлялась даже.
        - Спасибо, - сказал, наконец, Контестар. - Спасибо, Юта… Приходи сюда завтра… утром… Мне теперь… легче, и меня вывезут… на прогулку.
        Все следующее утро Юта провела на террасе - одна. Никто не вывез на воздух кресло-каталку; принцесса стояла и смотрела, как укорачиваются длинные тени… Потом во дворце поднялась суматоха, захлопали двери, забегали десятки ног…
        Через три дня короля Контестара похоронили с великими почестями, и народное горе было искренним и глубоким. Впрочем, еще через две недели оно сменилось искренней и глубокой радостью - принц Остин был коронован, его звали теперь «ваше величество».
        Остину присягнули армия и гвардейцы, послы других королевств представили ему свои верительные грамоты, Королевский совет рукоплескал, а делегаты от городов и сел приносили изъявления преданности.
        Поздравляли и Юту - она стала королевой, но не обрадовалась этому ни капли. Ее бы воля - она скорбела бы по старому королю гораздо дольше, но государственные соображения заставили Остина сократить траур до одного месяца вместо обычных пяти.
        Когда срок траура истек, царственная пара отправилась с визитами в соседние государства.
        С монархами Верхней Конты Остин теперь находился в родстве; молодых короля и королеву встретили там, как своих детей. Неделю Юта блаженствовала, живя в родительском доме и радостно узнавая новости о старых знакомых; но сестры огорчили ее. Будто внезапно отдалившись, оставшись далеко внизу, они не могли побороть неловкости, общаясь с Ютой. Даже Май! Будто корона, опустившись на Ютину голову, разрушила что-то очень важное…
        Прощание было невеселым - еще и потому, что предстоял визит в Акмалию.
        В акмалийской столице Остина и Юту встретили прохладно и совершенно официально. Король, отец Оливии, вежливо извинился за то, что его дочь не сможет присутствовать на приеме в честь нового контестарского монарха - захворала, отдыхает на природе.
        Юта была искренне рада этому. Она почему-то боялась встретить Оливию.
        Сели за столы; в зале было непривычно тихо и как-то неуютно. Под тарелкой у Юты оказался маленький, сложенный вдвое листок; вздрогнув, она развернула его.
        «Длинноносая сучка ловко окрутила бедолагу-принца».
        На Юту будто небо обрушилось.
        Кто-то говорил речи, рядом внимательно слушал Остин - а Юта больше всего боялась, что он заметит листок в ее руках и спросит: «Что это?».
        За ней наблюдают. Только и ждут, чтобы она покраснела или заплакала. Надо держаться.
        Куда девать проклятую записку? Скомкать и выбросить, чтобы слуги прочитали?
        Она улыбалась так, что судорогой сводило губы, а руки под столом терзали и рвали бумажку, помогая Юте вытерпеть эту игру.
        Прошла целая вечность, прежде чем бесконечный прием завершился; Юта не прикоснулась ни к вину, ни к яствам. Остин смотрел на нее осуждающе, прошептал даже:
        - Королева, как вы себя ведете?
        Королева подавила в горле спазм.
        Запланирована была также прогулка по зимнему саду и встреча Остина с Королевским советом Акмалии, но Юта забралась в карету и сказала, что хочет немедленно ехать домой. Остин был темнее тучи:
        - В чем дело? Что за истерика?
        Юта вся дрожала, как осиновый лист; она была в таком состоянии, что спроси сейчас Остин: «Да что случилось, милая?» - она не выдержала бы и все рассказала.
        Но он не спросил.
        Визит был прерван из-за внезапной болезни королевы Юты. Остин не пожелал ехать с ней в карете - ему подали верховую лошадь.
        Трясясь в душной бархатной полутьме, Юта глотала слезы и думала: это неправда. Остин женился на ней по любви… Она еще докажет, что достойна быть его женой!
        Она отвела занавеску от окна и увидела звезды. Высоко-высоко, в зените, сиял Венец Прадракона.

* * *
        В темном и смутном своем детстве он слышал от кого-то - то ли от отца, то ли от деда - древнюю поговорку: «Дракон всегда отыщет путь за море».
        За море отправлялись самые сильные или самые отчаянные. Или же самые фанатичные - ведь за счастье увидеть землю Прадракона иногда приходилось платить и жизнью. Двести первый потомок Арм-Анн никогда не думал о паломничестве.
        И вот, зависнув в зените над замком, он впервые задумался над этим. «Зубчатые скалы - хребет Прадракона, слепящее солнце - гортань Прадракона…» Арм-Анн осознал, что оставить все как есть - значит обречь себя на долгую смерть от тоски.
        «Дракон всегда отыщет путь за море».
        Он спустился в подземелье и простился с предками - кое-кто из них сложил голову, отыскивая святыню рода. Где бы они ни находились сейчас, им должен был доставить удовольствие благородный порыв младшего непутевого отпрыска.
        Потом он вернулся в комнату с камином и долго сидел, глядя в золу.
        Теперь Юта спокойна и счастлива. Он жил без нее двести с лишним лет, а с ней не прожил и года. Пустота, прореха, оставшаяся после ее ухода, зарастет со временем; будут тянуться и тянуться дни, он состарится, и, может быть, станет иногда разрешать себе воспоминание… Иногда. И день, когда он вспомнит Юту, вдруг выделится из череды долгих и одинаковых дней. Но это будет потом, когда стихнет это… эта… Наверное, боль утраты.
        Да, люди называют это именно так. Пройдет время, и любая мелочь перестанет напоминать ему Юту. Но для этого надо выждать, перетерпеть.
        Рассвело.
        Тогда Арман встал и, не оглядываясь, покинул замок. Путь его лежал к изогнутой линии горизонта.
        Ревел ветер, рассекаемый мощными крыльями. Внизу метались в панике серые спины чаек. Он чуть сбавил скорость - кто знает, сколько придется лететь без остановки, без передышки?
        Потом чайки исчезли - Арман улетал все дальше и дальше от твердой земли. Небо над его головой оставалось чистым, но справа и слева тянулись широкие поля облаков. Поднимаясь выше, он видел их спины - розовые с белым, подобные грудам каледоньего пуха. Облака громоздились округлыми глыбами, меняли форму и цвет - бесконечные гряды, уходящие туда, где небо сходится с землей… Опускаясь чуть ниже, он мог видеть их подбрюшья - голубые с серым, плоские, как подошва.
        Мир был необъятно велик, и только солнце, неспешно пробирающееся среди облаков, могло увидеть его сразу - весь… Но нескончаемые прогулки по небу давно наскучили светилу, и оно смотрело на огромный мир привычно-равнодушно. Ну, дракон летит через море. Пусть себе летит…
        Тот инстинкт, который вел его предков прямо к цели, говорил в Армане невнятно и глухо. Он знал только, что надо держать прямо на восток.
        Миновал день, навалилась ночь, и он потерял горизонт из виду. Крылья его двигались медленнее и тяжелее, и мучительна была мысль о том, что на миллионы взмахов вокруг простирается только вода и вода, склизкая, предательская поверхность.
        Занялось утро, и он с удивлением увидел, что почти не сбился с курса. Выпуклый горизонт подернулся на востоке малиновым и выпустил в небо тяжелое розовое солнце. Облака растянулись по самому краю неба, как слепцы, ведомые поводырем.
        Раньше Арману никогда не приходилось сутками подряд держаться в воздухе. Ему хотелось пить; усталый, он обрадовался, увидев с высоты маленький пологий островок.
        Сделав круг и убедившись, что островок пуст, он с облегчением стал снижаться. Чем ниже он опускался, тем гуще становились внезапно достигшие его ноздрей волны смрада.
        Остров был раздувшимся брюхом исполинской дохлой рыбины; мелкие морские обитатели вспенивали воду вокруг, торопясь полакомиться столь щедрых размеров падалью. Как ни тяжко было Арману, но отдыхать на трупе он не стал - с усилием снова набрал высоту и с упорством безумца двинулся в направлении, указываемом глухим, едва теплящимся инстинктом.
        Следующаяя ночь была кошмаром - он впадал в забытье на лету. Море под ним слабо светилось, над фосфоресцирующими волнами поднимались чьи-то головы, и некие существа выталкивали из воды желеподобные туши, чтобы снова обрушиться в пучину. В какой-то момент Арману показалось, что в темноте он видит море насквозь - посверкивающее, тяжело колыхающееся, кишащее щупальцами и белыми выкаченными глазами, и все глаза провожают его, невесть как залетевшего в эти края дракона… Он хотел дохнуть огнем, чтобы рассеять кошмар - но из пересохшей глотки вырвалась лишь одинокая искра, да и она тут же погасла, будто слизанная ночью.
        Утром он очнулся на твердой земле. Как добрался до крохотного архипелага - память подсказать отказывалась. Не иначе, как Прадракон сжалился.
        Распростертая в песке когтистая лапа дрогнула. По ней пробежала как бы судорога, и в ту же секунду в песок впились человеческие пальцы. Ударил землю и исчез мощный чешуйчатый хвост. Вместо измученного ящера на берегу лежал измученный человек; скорпион, наблюдавший метаморфозу с песчаного холма, от неожиданности вскинул хвост и чуть не укусил себя в спину.
        Первый островок был кругл и гол, как пятка; второй казался сплошной расщелиной между двумя заскорузлыми скалами, круто выпирающими из соленых волн; на третьем, пологом и каменистом, была вода - дождевая вода, скопившаяся в каменной чаше.
        Арман пил долго и жадно. Все человеческое в нем умоляло об отдыхе, а драконье властно требовало пропитания - необходимо было кого-то поймать и съесть. Арман беспомощно огляделся.
        Птицы не долетали до крошечного, затерянного в море архипелага. Ни одно, даже самое мелкое сухопутное животное не нашло бы прокорма на голых камнях и разогретом песке. Настороженно косясь на Армана глазами-усиками, бочком отползали в море некрупные серые крабы.
        Тогда он задумал поймать рыбу. Дракону была противна сама мысль о воде, и охотиться пришлось в человечьем обличье; зайдя в море по колено, он с надеждой высматривал в прозрачной толще чью-нибудь съедобную спину. В какой-то момент ему удалось оказаться в самой гуще серебряной рыбьей стаи - но удача не далась ему, как не далась скользкая, отчаяная рыбешка.
        Голодный и очень ослабевший, он распростерся на песке. Нещадно палило солнце; тень от острова-расщелины, описав полукруг, упала Арману на лицо.
        В это же самое мгновение от подножья скал-близнецов туго разошлась волна; обе каменные половинки вздрогнули и чуть раскрылись, как лепестки стыдливого цветка. Из расширившейся щели между ними поднялась треугольная голова на длинной кольчатой шее.
        Секунду или две Арман и обитатель скал смотрели друг на друга. Потом обитатель, немало удивленный присутствием на островах человека, рывками потянул свое бесконечное тело откуда-то из глубин.
        Видимо, его заботили сходные проблемы - ему трудно было добывать пропитание в скудном мире песка и камней. В радостной спешке, глотая длинные мутные слюни, изголодавшаяся тварь форсировала узенький пролив между островами. Брызги так и летели из-под полосатого змееподобного брюха; в панике разбегались крабы.
        Арман смотрел, как чудище приближается. Голова уже достигла песчаного берега, а хвост все еще лез из расщелины.
        Обитатель скал сделал последний рывок и разинул маленькие челюсти, из которых выдвинулся шипастый черный язык. Он знавал в свое время вкус человечины; тем удивительнее и обиднее было ему обнаружить вдруг, что это мягкое и беззащитное создание ни с того ни с сего обернулось бронированным крылатым ящером.
        Обитатель затормозил, будто налетев на невидимую преграду. Длинные глубокие борозды остались в песке; мгновение длилась неловкая пауза. Арман смерил нового знакомца взглядом, размышляя, можно ли его съесть - тот прочел это в свирепых глазах под костяными щитками. Вряд ли Арману удалось бы преодолеть свое отвращение настолько, чтобы попытаться скушать обитателя скал - однако тот, смятенный и разочарованный, поспешил вернуться в свое укрытие. Створки камней сомкнулись с раздраженным стуком захлопнувшейся двери.
        Сразу же после этой встречи Арман покинул острова.

* * *
        Возвратившись в столицу, Юта принесла мужу самые горячие извинения. Это, конечно, был обыкновенный нервный припадок, болезнь. Она уверена, что это больше никогда не повторится.
        Остин кивнул, но отношения между супругами некоторое время оставались натянутыми.
        Желая угодить мужу, Юта изо всех сил старалась отвечать его представлениям о том, какой должна быть королева. Она пожелала научиться вышивать - специально для этого во дворец была доставлена серенькая старушка-мастерица. Старушка привезла с собой угрожающих размеров пяльца, коробку с иглами и нитками и целый ворох образцов для вышивания.
        Целыми днями Юта вышивала, глядя на эти образцы. Им надо было следовать в точности, если же рассеянность или неуместная фантазия побуждали Юту что-нибудь изменить - старушка поджимала губы и огорченно качала головой.
        Под вечер у Юты болели глаза и пальцы, ныли затекшие плечи - ей приходилось делать над собой усилие, отвечая на ласки Остина, которые всегда оставались одинаковыми. Король уставал еще больше, ведь он тоже работал целый день! Неудивительно, что, покончив с торопливой любовью, он тут же проваливался в глубокий сон…
        Вскоре королева преподнесла любимому мужу собственноручно вышитый платок. Король Остин принял подарок со сдержанной благодарностью, отношения супругов стали немного теплей.
        Подошел Главный Праздник Зимы. Юта надеялась, что, как когда-то в родительском доме, устроены будут Ледовый дворец и Снежная битва, что зальют каток, что накатают снеговиков и дадут им в руки факелы - но Остин заявил, что снова будет большая охота. И хоть Юта до сих пор без содрогания не могла вспомнить стеклянный взгляд мертвого оленя - она сделала вид, что рада.
        Когда кавалькада охотников выехала в поле - пошел снег.
        Он валил и валил, хлопья не кружились, как кружатся в полете первые снежинки - земля ведь тогда еще нагая, и надо хорошенько выбрать место для падения. Нет, это был снег середины зимы, когда все места уже заняты и хлопьям нечего выбирать - ложатся, как придется…
        И вот, когда первые хлопья улеглись Юте на плечи и на ресницы, она вспомнила калидоний пух.
        Он так же лежал на плечах, на волосах и ресницах, но был теплым и не таял… Она закрыла глаза и представила, как в покинутое и разоренное осенью калидонье гнездо ложится снег.
        Лошадка ее умерила рысь, а потом и вовсе перешла на шаг. Юта опустила поводья; ей захотелось спешиться и побродить по снегу. Но все охотники ускакали далеко вперед; боясь отстать и рассердить Остина, Юта хлопнула лошадку по крупу.
        Настреляли два десятка крупных зайцев.
        В бревенчатом зале горели четыре камина; подвыпившие охотники со звоном шлепали друг друга по плечам, горланили и хохотали. Юта сидела молча; Остин много и с удовольствием пил - у него впервые за много дней появилась возможность расслабиться и отдохнуть.
        Какой-то князек стал рассказывать, как ему довелось схлестнуться один на один с бешеным вепрем. Ожесточенно жестикулируя, он проигрывал сцену драки за себя и за кабана, причем за кабана удачнее. Юта потупилась. Остин жевал, ухмыляясь.
        - Вепрь! - громко и презрительно выкрикнули из дальнего угла. - Охота слушать про какую-то свинью, ротозеи, когда наш господин сражался с драконом!
        Разговоры тут же смолкли. Какого-то пьяницу, по-прежнему тянувшего свое, поспешно одернули; все как один, охотники умоляюще уставились на короля, искоса, впрочем, поглядывая и на королеву.
        Вздрогнув, Юта задела локтем медный бокал, и тот повалился с глухим звоном.
        - Ваше величество, - почтительно обратился кто-то, - сделайте нам честь, рассказав об этой великой битве!
        Остин хмыкнул и тяжело, будто нехотя, поднялся.
        Был он высок и широкоплеч; пряди светлых волос, мокрые от пота, прилипли ко лбу и завитками легли на виски. И сейчас он был красив - особой мужественной красотой.
        - Все мы воины, - бросил Остин небрежно. - Все знаем, что такое кровавая схватка… Ибо встретить дракона, господа - это уже не охота. Это - война, господа, и не на жизнь, а…
        Он пошатнулся - и Юта теперь только увидела, насколько он пьян.
        А Остин вдруг разбросал руки, больно задев при этом Ютино плечо. Не то размах крыльев показывал, не то ужасающие размеры своего страшного противника. В зале загудели.
        - Дракон! - выкрикнул Остин. - Ящер! Шкурой его можно выстелить площадь… Он кинулся внезапно, с неба, дыша огнем… Тогда я резко отклонился вправо, а слева - вот так - наставил копье… Древко опалилось, как уголь, но наконечник… Добрый наконечник мне выковали! Он снова взлетел и снова кинулся, но я…
        У Юты вдруг сжалось сердце. Она вспомнила схватку у подножия Арманового замка.
        Она не вспоминала ее давно - сказать по правде, она и не помнила ее раньше, события того небывалого дня подернулись в ее сознании как бы дымкой… Но теперь, слушая пьяную похвальбу Остина, она ясно представила и замок, и дорогу, и Армана, и принца на коне…
        Со скалы, на которую поставил ее Арман, все было видно как нельзя лучше. Она была там все время и прекрасно видела, что дракон поднялся в воздух лишь на секунду - и вовсе не дышал огнем!
        Эта маленькая, давно утерянная подробность вдруг поразила ее, как открытие. Уткнувшись глазами в залитую вином скатерть, она слушала Остина и лихорадочно пыталась понять: почему она вспомнила об этом только сейчас? Почему это не поразило ее сразу?
        - Моя секира разлетелась от одного удара по чешуе… Чешуя у него крепче крепкой стали, и я уж думал, что придется туго… На мое счастье этот единственный удар получился хорошим, чудовище потеряло равновесие и грянулось на землю! Я выхватил палицу…
        Юта закрыла глаза.
        Да нет же, это Остин шлепнулся на землю. Арман подцепил его когтями и снял с седла, как хозяин снимает с куста поспевший помидор… И она, дура, закрыла глаза и зажала уши! Она испугалась, что дракон убьет Остина, между тем как он уже двадцать раз мог убить его… Одного дыхания достаточно было, она же не раз видела, как Арман дышит пламенем…
        А Остин действительно выхватил палицу, и, когда она решилась наконец посмотреть, принц опускал эту шипастую сталь на голову… На покорно подставленную голову…
        Горгулья, как же она раньше… Остин, возвращение, свадьба, и Арман ушел куда-то далеко-далеко, стал легендой, почти сказкой…
        - Из последних сил я выхватил палицу, господа! - Остин разошелся сверх меры, глаза его лихорадочно блестели, - и занес ее над головой… над головой ящера, конечно! Но он метался и катался по песку, шипя и изрыгая ядовитую слюну…
        - Не было этого, - неожиданно для себя сказала Юта. И сама испугалась - такое действие произвели ее слова.
        Остин всхрапнул и замолк. Те в зале, что сидели ближе и слышали ее слова, онемели с открытыми ртами; те же, что сидели дальше, громко переспрашивали друг у друга, что такое сказала королева и почему вдруг замолчал король.
        Медленно-медленно, по волоску, король Остин повернул голову и посмотрел на жену. Под этим взглядом Юта, судорожно прижимая руки к груди, встала и молча, ни на кого не глядя, поднялась наверх.

* * *
        Шел пятый день полета над морем. Крылья Армана взмахивали судорожно и неровно, он летел уже над самой поверхностью воды - и опускался все ниже и ниже. Не видя ни неба, ни горизонта, он смотрел вниз, и в толще вод ему являлись видения, в которых он сам не мог отличить бред от яви.
        Виделись ему корабли - широкогрудые морские красавцы с рядами высоких и крепких мачт; раскинув паруса, они стремились куда-то, но удивительным было то, что не поверхность воды несла их - они двигались под поверхностью, поглощенные, всосанные морем. То были его пленники; море будто давало парад своих жертв перед глазами измученного дракона.
        Арман видел человеческие фигурки на чистых палубах - чаще всего это были мужчины - моряки и рыбаки, но на одном судне, самом большом, много было и женщин, и детей. Празднично, богато разодетые, они все стояли на широкой палубе, по сторонам которой плескались обрывки ярких тентов. Все как один подняв к Арману бледные лица, они смотрели прямо на него, смотрели безжизненно и безучастно, и, не метнись он в сторону отчаянным усилием - эти взгляды свели бы его с ума.
        Однажды ему померещились в толще воды перепончатые крылья и костистый гребень вдоль спины - но дракон, если это был дракон, тут же провалился в пучину. Арманово сердце болезненно сжалось - сколько еще драконьих костей лежит на темном дне?
        Много раз ему приходила мысль сложить крылья и кинуться в море, чтобы тут же и присоединиться к двумстам поколениям предков. Однако он летел и летел.
        И вот, с трудом оторвав взгляд от воды, Арман нашел в себе силы глянуть вперед.
        Прямо перед ним уже не было горизонта - его заступила от края до края темная отвесная стена. Арман никогда не думал, что такие скалы бывают на свете.
        Он заработал крыльями сильнее, но стена надвигалась медленно, так медленно, будто специально хотела поразить своими размерами и величием. Верхний край ее загородил полнеба, и Арман понял вдруг, что ему не перелететь - он просто не сможет подняться так высоко.
        Закашлявшись сухим дымом, вырывающимся из глотки, он из последних сил рванулся вверх. Скала, отвесная и почти гладкая, равнодушно взирала на его усилия темными круглыми дырами - не то гнездами, не то норами.
        Море отодвинулось ниже, и прибой, разбивающийся о подножье скалы, казался бахромой салфетки - той, что со смехом надергала Юта.
        Юта… Он рассек густой воздух, в котором увязали крылья. Но вершина скалы была недосягаемо далеко, и, сдавшись, Арман медленно заскользил вниз.
        Когда до жадных волн оставалось совсем немного, в скале - он видел боковым зрением - вдруг разверзлась пещера. Арман повернул голову - из темной глубины на него глянули, он всей чешуей ощутил этот взгляд.
        - Молодой дракон… - не то сказал, не то вздохнул глухой голос из каменной толщи. - Ты ищешь смерти, молодой дракон…
        Вовсе нет, хотел сказать Арман, но драконья пасть не умела разговаривать. У края пещеры выступал из скалы обломок камня - и Арман изо всех сил потянулся к нему когтями.
        - Все вы… похожи, - изрек Тот, Что Смотрел Из Скалы.
        Арману удалось уцепиться - в ту же секунду обернувшись человеком, он рывком забросил тяжелое, немеющее тело в пещеру. Кто бы не смотрел оттуда, это была твердь - место, где можно жить, не взмахивая крыльями.
        - Ты ищешь смерти, молодой дракон, - уверенно повторил Тот, Что Смотрел, хотя его незваный гость был уже в людском обличье.
        - Я давно не молод, - хрипло отозвался Арман. - И не смерти я ищу, а родину Прадракона, моего предка.
        - Этого мальчика, - голос потеплел, - этого смешного крылатого мальчугана… Я всегда забываю, что уже прошло время с тех пор, как он научился летать…
        - Прадракон?!
        - Да, да… Он рос на моих глазах, я всегда был против этой безумной его идеи - полететь за море… Но родина его не здесь.
        Арман неподвижно лежал на острых камнях. Слова Того, Кто Смотрел, повергли его в ужас; взгляд, источник которого был где-то в темной глубине, давил и сковывал. Арман ни разу не решился посмотреть прямо навстречу этому взгляду, но и ткнувшись в пол, ощущал его - пристальный, неотрывный.
        - Родина его не здесь, - продолжал Тот, - он подкидыш… Кто знает, откуда его подкинули - может быть, со звезд…
        - Прадракон не может быть подкидышем, - глухо сказал Арман.
        - Возможно, возможно, - легко согласился голос. - Хотя кто поручится, что всех нас не подкинули в этот странный мир?
        - Кто ты? - спросил Арман все так же глухо.
        - Разве можно ответить на этот вопрос? - удивился Тот. - А кто ты?
        - Мое имя Арм-Анн.
        - Разве в имени дело? Что говорит о тебе твое имя?
        - Я двести первый потомок великого рода, - Арман перевел дыхание, взгляд из темной пустоты все тяжелее было выдерживать.
        Кажется, голос усмехнулся:
        - Этот мальчик наплодил множество потомков… Ты похож на него, молодой дракон.
        - Возможно, - медленно отозвался Арман. - Он был первым в роду, я же - последний.
        - Кольцо, - сказал Тот, Кто Смотрел.
        - Что? - не понял Арман.
        - Кольцо. Первый - это последний и есть. Круг замкнулся.
        Некоторое время Арман лежал, переваривая его слова. Потом пробормотал сквозь зубы:
        - Ты философ… Не мог бы ты отвернуться ненадолго? Мне… тяжело, когда ты смотришь.
        - Как же я могу не смотреть? - удивился Тот.
        Помолчали.
        - Я хочу уйти, - сказал Арман.
        - Совсем уйти? Уйти из этой жизни?
        У Армана что-то екнуло в груди - не то страх, не то, наоборот, радость.
        Скала чуть заметно вздрагивала, сотрясаемая прибоем. Но в мерный звук волн не вплетались привычные крики чаек - тихо, ни зверя, ни птицы.
        - Н-нет… - проговорил он с трудом. - Я еще… не решил.
        Взгляд стал еще пристальнее - Арман задыхался под ним.
        - Решай, молодой дракон. Тому мальчику тоже было трудно.
        - Отвернись, - выдохнул Арман, закрывая лицо руками.
        Последовал звук, подобный короткому сухому смешку.
        - Тебе еще придется решать. Тебя ждет… Нет. Сначала выбери.
        И снова - короткий смешок. Взгляд исчез.
        Арман поднял голову - из глубины скал доносились тяжелые шаги уходящего.

* * *
        После случая в охотничьем домике, когда похвальба Остина прервана была негромким Ютиным замечанием, в отношениях супругов произошел внезапный и резкий разлад. Король все чаще пренебрегал супружеской спальней. Разлад внутри венценосной семьи не остался незамеченным.
        Шептались горничные; их шепоток долетал до Ютиных ушей и покрывал их краской стыда. Иногда ей хотелось заткнуть все болтливые рты разом - но она еще сдерживалась, делая вид, что ничего не слышит.
        Однажды вечером она сделала попытку объясниться.
        - Остин, - небрежно сказала она за ужином, который, как и прочие дворцовые ритуалы, оставался незыблемым, - я бы хотела поговорить с тобой.
        Он посмотрел на нее без всякого выражения - так, во всяком случае, ей показалось, - и медленно кивнул.
        Она звала его прогуляться по заснеженной лужайке, но король настоял на том, чтобы разговор происходил в его рабочем кабинете. Кабинет угнетал и сковывал Юту - ей казалось, что у этих стен особенно длинные уши.
        Остин сел за стол - вялый, равнодушный, усталый. Подперев щеку кулаком, уставился в окно.
        - Остин, - Юта осталась стоять, привалившись к стене, - Остин… Если я виновата, прости меня. Знаешь, иногда ничтожные пустяки способны рассорить людей… Но я не хотела…
        Он вскинул голову:
        - Ничтожные пустяки?! Как ты посмела встать между мной и моими… воинами! Моим народом!
        Король поднялся, уронив на пол какие-то забытые бумаги. Бумаги рассыпались веером. Юта сжалась в комок.
        - Ты ведешь себя, как… простолюдинка! Над тобой уже смеются… А если они будут смеяться надо мной?! - представив себе вероятность подобного кошмара, Остин побледнел, как мука.
        Юта смотрела, как прыгают его губы, как сверкают возмущенные глаза, и в какую-то минуту ей показалось, что между ней и королем обростает каменной корой толстая холодная стена. Ощущение внезапной отчужденности было так сильно и явственно, что Юта пошатнулась. Горгулья, они чужие. Детство, юность, сны…
        Раздраженно шагая по комнате, Остин наступил на белый листок бумаги - будто тяжелую печать поставили на уголок пустого листа.
        - Эта истерика в Акмалии… И теперь эта выходка… - Остин вскидывал ладонь и рассекал ею воздух. - Неужели так трудно жить по законам приютившей тебя страны?
        - Приютившей? - тихо спросила Юта, не отрывая взгляда от темного отпечатка королевского каблука. - Как сиротский приют? Я думала, ты меня любишь…
        Остин прерывисто вздохнул, перестал расхаживать и отошел к окну. Постоял, чуть отодвинув бархатную портьеру. Обернулся:
        - Да… Конечно… А теперь иди к себе, у меня много работы.
        Спустя два дна королю понадобилось нанести визит в Акмалию.
        Непонятно почему, но Юте не по душе была эта поездка. Не потому, что жалко было расставаться с Остином - отчуждение теперь разлеглось между ними, как тяжелый ледяной зверь. Однако мысль об Акмалии была ей с некоторых пор противна.
        Остин, возможно, придерживался иного мнения. Снаряжен был королевский отряд; прощаясь, Остин, неукоснительно следуя дворцовому этикету, коснулся губами Ютиной руки. Рука вздрогнула и высвободилась.
        Потянулись долгие дни без Остина - и королева с удивлением поняла, что они почти не отличаются от тех, что были проведены вместе с ним. Все та же череда ритуальных обедов и ужинов, все та же вечно одинаковая прическа, пяльца со строго предписанными узорами… А без однообразных любовных ласк она вовсе не страдала - чему тоже была немало удивлена.
        С преувеличенным старанием она вертела иголкой, перенося на тонкое полотно кем-то придуманные узоры; в душной густой тишине наглухо закрытой комнаты ей являлись странные мысли и видения.
        Она видела Остина - улыбчивого мальчика, сдержанного подростка. Вот он идет по аллее замка, ее родного замка, родительского дома… Поневоле накатывало то давнее, забытое чувство, когда от прилива крови уши вот-вот отвалятся, и никакими силами не стереть с лица глупую улыбку, а кругом ведь люди, и что, если заметят… И Юта улыбалась, склонившись над пяльцами, но в ответ тут же являлось другое воспоминание - окровавленная голова оленя, привешенная к седлу, равнодушное лицо мужа - пустое, чужое… Юта закусывала губы, и вот уже умирающий король Контестар пытается улыбнуться: «Ты хорошая девочка… Надеюсь, Остин это поймет». И сразу - дракон покорно подставляет голову под удар стальной дубины с шипами…
        Арман! Юта укололась иглой и замарала вышивку кровью.
        Остин вернулся спустя почти две недели. Дворец сразу наполнился многоголосым шумом и хохотом; король зашел поздороваться с женой и застал ее за вышиванием.
        - Здравствуй, моя красавица! - выкрикнул он весело и от всей души хлопнул Юту по плечу.
        Юта сжалась. Ей почудилась в этих словах насмешка; раньше Остин никогда не называл ее красавицей, да и никто не называл, зачем…
        Остин ушел, а ей расхотелось вышивать.

* * *
        Волны разбивались об отвесную скалу. Исполинские, горбатые, в белых клочьях пены, они казались твердыми и скользкими на ощупь; солнце просвечивало сквозь их грузные тела.
        Верхний край скалы был закрыт облаками. Облака вздымались и пухли, чтобы тут же истончиться и растаять бесследно, перетечь в соседнюю клубящуюся глыбу, вывернуться наизнанку, поглотить и быть поглощенным… Арман до бесконечности мог смотреть на их стремительную, жутковатую игру.
        Он поймал себя на мысли, что Юта оценила бы это зрелище. Он не мог отделаться от мучительной привычки - воображать себе, что Юта смотрит на мир вместе с ним, его глазами… Вернее, он теперь старался смотреть глазами Юты, переживая за нее и восторг, и удивление, и страх…
        Он знал, что скала, все такая же гладкая и отвесная, раздирает облачную гряду и тянется выше, еще выше, чтобы упереться в небо. Здесь не летали - ни птицы, ни драконы.
        Мир же скалы был подобен миру замка - множество темных переходов, больше похожих на норы. Тот, Что Смотрел Из Скалы, больше не появлялся.
        Темный инстинкт, который вел предков-драконов прямо к цели, прорастал теперь в Армане все сильнее и повелительнее. Повинуясь ему, Арман двинулся в темноту.
        Ему не приходилось думать и решать - его влекла безымянная сила. В скале гнездилось еще много Смотрящих - но их взгляды были слабее и тоньше взгляда Того, встреченного Арманом вначале. Он ощущал их справа и слева, они упирались ему в спину - но в лицо почему-то не хотели или не решались смотреть.
        И он брел, стараясь не думать о том, что вместо неба над головой - тысячелетние сгустки камня, кладбище ветра и облаков. Время замедлилось - делая шаг, он успевал передумать сотни мыслей, не доводя, впрочем, ни одной из них до конца…
        Так шел он в полной темноте, сопровождаемый взглядами, и миновало, кажется, столетие, пока он вдруг понял, что свода над головой больше нет. Чернота не отступила, а, похоже, стала гуще, но Арман почему-то верил, что это ненадолго. Он сел, где стоял, подобрал под себя скрещенные ноги и стал терпеливо ждать.
        И ожидание его было достойно вознаграждено.
        Сначала он увидел бледную, изломанную линию высоко над собой. Потом все, что оставалось над линией, стремительно стало наливаться светом, а то, что было ниже, оставалось бархатно-черным. Разлом в небесах становился все ярче, и Арман решил было, что здесь, на краю мира, небо растрескалось подобно старому магическому зеркалу…
        Но свет прибывал и прибывал, линия распадалась, и Арман, затаивший дыхание, прошептал, не отдавая себе отчета: «Смотри, Юта!». Перед ним наливалась солнцем круглая чаша долины, окруженной немыслимой высоты горами.
        В разломах ползали черные тени - Арман сперва принял их за живые существа, но это все-таки были тени, хотя и довольно уродливые. Солнце гнало их глубже в трещины, а выше, вчеканенные в наливающийся синевой свод, ослепительно горели ледяные вершины.
        Арман смотрел, потрясенный. На какое-то мгновение ему показалось, что он видит исполинскую челюсть с полукругом сверкающих зубов - оскаленных, хищных. Открывающаяся ему картина была страшной и величественной одновременно - горы стояли, как памятник кому-то вечному, как насмешка над временем, как вызов всем силам мира.
        Жаль, что Юте никогда не увидеть этого…
        За два с лишним столетия своей жизни Арман тоже не видел ничего подобного. Скалы были его родиной, случалось охотиться и в горах, и, может быть, для ящериц, греющихся там на солнце, те горы были таким же потрясением… Теперь сам Арман ощутил себя ящерицей - маленьким, зачем-то крылатым зверьком.
        Может быть, это горы Прадракона?
        Забыв о голоде и жажде, он принял драконье обличье и взмыл в узкое, запертое вершинами небо.
        Теперь он узнал, что такое холод.
        Протискиваясь среди вершин, закованных в ледяной панцирь, огибая полупрозрачные мутные глыбы, он стремился все дальше, ведомый только инстинктом и предчувствиями. Воздух стал жидким и будто бы пустым - чтобы удержаться, все чаще приходилось взмахивать крыльями. Дышал он теперь так часто, что обморозил глотку и не пытался уже выдыхать огонь; сверкающие короны каждой гранью отражали солнце, и, оставаясь холодным, оно слепило и жгло. Арману казалось, что он обугливается на лету, так и не успев согреться.
        За горами вставали все новые и новые горы, бесконечная горная страна. Арман то и дело опускался на смерзшийся снег, отдыхал, соскальзывал… Четырехгранная ледяная глыба была не первой на его пути.
        Он обогнул ее, не в силах подняться выше и пролететь над ее вершиной. В серо-синей глубине ему почудился темный силуэт.
        Предчувствие велело ему вернуться; приблизив драконью морду к стене льда, он долго всматривался, подергивая свернутыми крыльями.
        Он разглядел длинную шею и мощный хребет, вдоль которого тянулся массивный гребень. Переступая чешуйчатыми лапами - когти впились в скользкую ледяную корку - он осторожно двинулся в обход.
        Глыба выступала мощным углом, и, миновав его, он встретился взглядом с одним широко раскрытым, незряче уставившимся из-под надбровного щитка глазом. Арман встал.
        Вмерзший в глыбу дракон, казалось, пытался вырваться из окаменевшего льда. Морда его застыла в нескольких шагах от края, и половина ее, повернутая к Арману, была видна до последней чешуйки. Очертания тела терялись в глубине.
        Кто это был? Уж не Хар-Анн ли, сорок третий в роду? Но сколько же веков тогда простоял он здесь, пойманный, плененный, лишенный огня и погибший страшной для дракона смертью?
        Арм-Анн собрал все свои силы и, превозмогая боль в обмороженной глотке, дохнул пламенем на ледяную глыбу. Пламя вырвалось двумя скудными языками, лизнуло лед и сразу иссякло. Поверхность глыбы около мертвой морды Хар-Анна покрылась застывшими потеками, как залитое дождем стекло.

* * *
        Спустя неделю Остин снова уехал, и снова вернулся, и уехал опять. Вернулся по-прежнему веселый; гвардейцы и придворные, составлявшие его свиту и охрану, галдели, хохотали и как-то особенно низко кланялись Юте, и ей мерещились усмешки, скрываемые в усах. Она ругала себя за глупую мнительность и глухие, недостойные подозрения, зашевелившиеся в душе с тех пор, как какой-то барон хихикнул за ее спиной и подмигнул гвардейскому лейтенанту. Юта увидела его гримасу, отразившуюся в стоящем на столе серебряном кубке, и долго потом ее мучил постыдный вопрос: почему подмигнул? Почему за спиной?
        Тогда, помнится, королевская свита въезжала в дворцовые ворота, Юта смотрела из окна, как Остин, красиво выпрямившись в седле, помахивает ладонью сбежавшимся придворным… Потом он явился к жене, строгий, как учебник по дворцовому этикету, заученным движением потянулся к ее руке и ровным голосом произнес приличествующую моменту фразу:
        - Ваше величество, моя супруга, как я мечтал снова увидеть вас.
        Прибывшие вместе с ним поклонились, Юта кивнула и отошла к окну, Остин тоже кивнул и вышел, а свита его поспешила следом, толкаясь в дверях… Тогда-то Юта и увидела баронову усмешку, которая, впрочем, могла относиться к чему угодно, а вовсе не к ней, и не к этим холодным и правильным, совершенно официальным словам Остина. Да и кто запретит придворным смеяться!
        Однако яд был пролит, и Юта, всю жизнь горячо презиравшая сплетни и перемигивания, отравилась незаметно для себя.
        В каждой горничной ей виделась насмешница; все, даже пажи, даже старушка-вышивальщица, все знали что-то, заставляющее многозначительно кривиться их рты, придающее вежливым, почтительным голосам скрытую нотку издевательства… Юта снова, но во много раз острее, чем в отрочестве, осознала свою некрасивость.
        С Остином они давно не разговаривали по-человечески - только гладкие, бесстрастные, предписанные Ритуалом фразы. Король жил своей, совершенно чужой для Юты и, по-видимому, безбедной жизнью - отправлял и принимал гонцов, как правило, с гербом Акмалии на рукавах, все чаще выезжал на охоту, забросив государственные дела, где-то пропадал по нескольку дней…
        Поддавшись приступу раздражения, Юта выбросила пяльца и выставила старушку-вышивальщицу со всем ворохом рекомендуемых образцов. Взамен вытребовала себе бумагу и письменный прибор.
        Она села писать письмо сестрам и матери, но нужные слова не шли, а перо то царапало, то исходило кляксами. На бумагу ложились бессвязные жалобы, Юта злилась и зачеркивала, зачеркивала и злилась, пока, на минуту задумавшись, не обнаружила вдруг, что, не пытаясь уже писать, бессмысленно водит пером по бумаге.
        На белое поле ложились линии, круги, змейки и дуги… Юта не умела рисовать, но из-под пера вынырнули вдруг очертания лохматой птицы. Закусив губу, Юта пририсовала рядом еще одну такую же птицу и трех маленьких - птенцов. Подумала и добавила корзину-гнездо.
        Она тогда, помнится, спросила: «По-твоему, калидоны не вернутся, Арман?» А он ответил: «В этой жизни ничто просто так не возвращается».
        Он был прав. Ничто не вернется теперь.
        Королева снова опустила перо в чернильницу. Рука ее вывела среди каракулей: «Рождается месяц… жемчужный коготь первого в мире… дракона…»
        И снова клякса - жирная, как сытый клоп, скользнула с пера и убила последнее слово.
        Однажды ушей королевы достигла случайно оброненная кем-то фраза: «…Да виноват ли? Женился-то не по своей воле…»
        Мало ли о ком могли говорить во дворце. Сотни людей женятся и выходят замуж, почему же Юта не сомкнула глаз той ночью?
        Одна посреди широкой холодной постели, под парчовым балдахином, с мерцающим у кровати ночником, окруженная негой и роскошью, королева начисто сгрызла уголок подушки.
        Не по своей воле. Его принудили. Женат по воле долга. Все это понимали и понимают, и только она…
        Ворочаясь и сбивая простыни в комок, она прокляла Армана. Вспоминая поединок с принцем, бесконечно повторяя его перед своими глазами, выуживая из памяти мельчайшие детали, она поняла с ясностью солнечного дня, что Арман подарил ее принцу.
        Подарил… Она не вытирала злых слез, обильно орошающих подушку. Зачем?
        Бессмысленно пялясь на балдахин, она припомнила давным-давно слышанную историю, будто накануне битвы Остина с драконом прямо на судебное заседание явился человек… Что он говорил, повторять никто не желал, однако на следующий день тогдашний принц водрузился на коня и…
        Арман, ты провокатор. То, что ты сделал, Арман, не может быть оправдано. Актер, балаганный актер, шут гороховый…
        И тут Юту обожгло. Судорожно потянувшись, она вцепилась в простынь двумя руками.
        Она ведь чуть не умерла от радости, увидев Остина в магическом зеркале. Она ведь была по самые уши счастлива. Она боялась за принца и неслась ему навстречу, прыгая по камням подобно дикой козе… И как дикая коза, кинулась освободителю на шею, и ждала свадьбы, то и дело хлопаясь в обморок от сладостного предвкушения… Но, может быть, все это было лишь испытанием, пробой, и Арман желал, чтобы она выдержала это испытание?
        Не в силах больше барахтаться в ненавистной постели, Юта рывком вскочила и, как была в ночной сорочке, выбежала на середину комнаты.
        Она предала Армана.
        Она поплатилась.
        Под утро ей удалось заснуть.
        Сон ее был полон облаков из калидоньего пуха.
        Бело-розовые, как диковинное произведение кондитера, они обволакивали ее и несли над землей, и острое, ни с чем не сравнимое чувство свободы и полета сотнями иголочек впилось в Ютину кожу, так что волосы встали дыбом… Во сне она была крылатым существом, может быть, калидоном, и тот, кто подарил ей все это, был рядом. Тот, кто подарил ей право летать, парил на расстоянии вытянутого крыла.
        Юта вонзалась в трепещущие бока облаков, и были они схожи с белыми языками пламени - так вились, перетекая друг в друга, облизывая небо… И страшно и весело было тонуть в этом безмолвном небесном пожаре, в холодном камине небес…
        Тот, кто подарил ей полет, протягивал руку сквозь толщу калидоньего пуха, и она ощущала прохладу его ладони.
        «Арман… Я по ошибке родилась среди людей… Я должна была родиться… Среди драконов…»
        Она проснулась и долго лежала, глядя сухими глазами прямо перед собой.
        Арман хотел ей счастья. Он устроил ей счастье… Как мог. Через утрату… Только вот человек, который летал на драконе, не может жить согласно дворцовым Ритуалам.
        Умрет от тоски.

* * *
        Случилось так, что потомок вмерзшего в лед Хар-Анна перевалил через горы и остался в живых.
        Холод отступил; крылья уже не несли Армана-дракона, и потому он просто брел, забыв обернуться человеком.
        Сначала когти его оставляли на камнях длинные глубокие царапины, потом он не заметил как, но чешуйчатые лапы с каждым шагом стали все более увязать в мелком каменном крошеве, и он едва переставлял ноги, когда предгорья остались за спиной и перед Арманом разлеглась желтая равнина.
        Это было то же море, но море бесконечного мелкого песка. По поверхности его бродила рябь; крупные волны вздымались и опадали, сшибались с разгону и менялись местами, а что творилось в глубине, на самом дне, в золотой толще - этого Арману не суждено было знать. Поэтому он просто стоял и смотрел, и песок протекал между одетыми в чешую когтистыми пальцами.
        Солнце поднималось все выше и выше, песок из золотого становился белым; Арман почувствовал, как оживает пламя в давно уже холодной глотке. И он дохнул огнем, и песок у его ног сплавился в лепешку.
        Тогда, обновленный, он взмахнул крыльями.
        Все повторялось - он снова летел над бесконечной волнистой гладью, но это не была предательская, враждебная гладь моря. С каждым взмахом он приближался к чему-то, а, как он теперь твердо знал, впереди его действительно что-то ждало.
        Тень его, подобная маленькой черной птице, скользила по нагромождениям песка - вверх-вниз, стелясь, изгибаясь, как отражение в неспокойной воде. Воздух над пустыней дрожал и струился; мощные восходящие потоки подхватывали Армана под крылья, и он парил, распластавшись, дивясь новому странному ощущению…
        Так прошел день, и вечером небо от горизонта до горизонта налилось тяжелым красным светом. Наступила ночь, холодная, как горный перевал, но Арман летел и не опустился на остывающий песок.
        Прошел еще день, и еще ночь, и еще. Солнце вливало в уставшего за ночь дракона новые силы, а пустыня была добра к нему - глаз отдыхал на мягких линиях бродячих барханов, и Арману нравилось смотреть на игру песка, как когда-то - в огонь камина… У него появилось смутное чувство, что он вернулся домой.
        Потом впереди показались не то холмы, не то занесенные песком развалины. Затрепетав, Арман рванулся вперед так бысто, как только мог. Инстинкт двухсот поколений предков обрел в его голове форму - то было слово «цель».
        Цель! Арман опустился в песок, и вокруг него взметнулась горячая туча. Ветер тут же снес ее в сторону.
        Ветер. Арман откуда-то знал о нем, что он никогда не меняет тут ни силы, ни направления. Потому и рябь на песке была здесь слежавшейся, безупречно правильной, как оконная решетка.
        Арман… Нет, Арм-Анн стоял неподвижно, и ветер тонко пел в поднявшихся дыбом чешуйках.
        Перед ним был темный осколок скалы, не осколок даже, а сплав, сгусток - невысокий, мучительно искривленный, будто сгорбившийся, конус. Там, где должна была быть съехавшая на бок вершина, зияло темное слепое отверстие.
        Древний вулкан, некогда извергавший из страшного жерла сгустки пламени, давно утих и застыл; некая сила, превосходящая его собственную силу огня, искорежила старческое тело, и последний вулкан предстал перед последним драконом, как стылая развалина.
        Арм-Анн взревел.
        Так ревели тысячелетия назад его предки; услышав этот жуткий крик, сошел бы с ума любой смельчак, рожденный людьми. Далеко за песчанными гребнями поднялась над желтой поверхностью безобразная голова на длинной шее. Поднялась - и скрылась опять.
        Арм-Анн шагнул вперед. Одно усилие - и слепое жерло оказалось на уровне его глаз. Из недр скалы остро пахло драконом - Арман узнал свой собственный запах, схожий с запахом гари.
        О Прадракон, Стоящий в Начале, Ты, перед которым я виноват, Ты, на кого я возлагаю самую последнюю надежду. Услышь меня, где бы ты ни был, я стою на твоей земле, я, Арм-Анн, пришел и трепещу, и ожидаю. Яви мне свое присутствие, Первый Предок.
        Он закрыл глаза и длинно выдохнул пламя в погасшее жерло - будто хотел вдохнуть жизнь в губы умирающего.
        Земля вздрогнула; ветер изменил вдруг направление, и тучи песка, растерянные и неприкаянные тучи давно успокоившегося песка взлетели в небо.
        Арман дохнул еще. Гортань его полна была пламени, и он готов был отдать все, без остатка.
        Содрогнулся искривленный конус. Жерло по-прежнему оставалось темным, но там, в глубине, что-то рвалось и трескалось, Арману почудился судорожный вздох.
        И тут на него навалилось.
        Не теряя сознания, но будто оцепенев, он видел пустыню насквозь - она полна была жизни, как и море, и, как в море, на дне ее таились жуткие и беспощадные существа… А потом он видел море, из которого когда-то поднялась эта пустыня, и горы, которые ушли под воду и стали морским дном… Кольцо, кольцо замыкалось - высыхали морские раковины, обжигаемые солнцем, как глина в гончарной печи… Чужие твари заселяли чужие горы, а потом случалась перемена, горы проваливались, давая место морю, где жили совсем другие твари, жили, чтобы умереть и дать место следующим…
        Он видел Спящего, замурованного в скалах под фундаментом замка и ужасного Юкку в подводных чертогах…
        Он видел звездное небо не таким, каким оно было всегда - на его памяти и на памяти предков. Венец Прадракона на этом небе был ярче и многокрасочнее, а туманностей Огненное Дыхание было две… Закручивались, пожирая друг друга, черные спирали пустоты, а рядом рождались новые звезды, увенчанные извивающимися лучами, белые с желтым…
        Арм-Анн вдувал и вдувал пламя в холодные уста мертвого вулкана. Он задавал мысленные вопросы - но видения, сменявшие друг друга, вряд ли можно было назвать ответами. Многое из увиденного было непонятно ему, но безусловно источало мудрость, уверенность, спокойствие.
        И Арм-Анн успокоился - впервые за много дней. Погасший вулкан не был мертвым, и угасающий род не был обреченным. Двести первый потомок вернулся домой, к колыбели предков, и не было силы, которая помешала бы ему остаться тут навсегда.
        Он не заметил, когда принял обличье человека; растянувшись в горячем песке, он слушал небо и слушал пустыню, и не горевал более об отце, потому что твердо надеялся когда-нибудь встретиться с ним.
        И он заснул, умиротворенный, на песке под звездами, слушая пустыню.

* * *
        Невероятное событие привело в ужас и королевский дворец, и последнюю лачугу: морское чудовище, уже долгое время не тревожившее берега, готово было объявиться снова.
        Все гадалки предсказывали лиха и беды; компасы ушедших в море кораблей вертелись, как детские волчки.
        Рыбацкие суда возвращались без улова, охваченные паникой. Кто-то что-то видел, кто-то слышал звуки, доносящиеся прямо из моря, кто-то попросту пропал без вести.
        Были приведены в боевую готовность части береговой охраны, но с каждым днем доблестные ряды их редели и истончались. Зато по стране бродили полчища дезертиров, распостраняющие такие слухи, что даже самые добропорядочные и зажиточные хозяева готовы были бросить все и бежать куда глаза глядят.
        Остин то и дело выступал с речью, одной и той же: король и советники, мол, не допустят, чтобы какое-то чудовище терроризировало мирных граждан… Раз или два приходили сообщения, что какой-то рыбак изловил чудовище сетью и скоро привезет на всеобщее обозрение, но верить таким слухам не спешили. Напротив - стоило кому-нибудь завопить благим матом, что «подводный ужас» вчера сожрал две деревни с жителями, скотом и домашней утварью - ему внимали, выкатив глаза и стуча зубами… Настали нехорошие, смутные времена.
        - Ты ведь победил уже дракона - почему бы тебе не победить и морское чудовище? - громко спросила королева у своего мужа.
        Дело было за завтраком, длинный стол разделял супругов, и, разговаривая, приходилось почти кричать.
        Остин вздрогнул. Слуга чуть на пролил на скатерть белый винный соус, а присутствующие здесь же камердинер, паж и поваренок повернули головы так дружно, будто их дернули за ниточки.
        - Ты же храбрец! - бесстрастно заметила королева.
        Лицо короля пошло красными пятнами, но он ничего не ответил и склонился над тарелкой.
        После завтрака Юта удалилась в свои покои, и туда же ворвался Остин. Одним свирепым взглядом окинул жену, сидящую за столом, чернильницу с торчащим пером, ворох исписанной и исчерканной бумаги. Щелкнул пальцами, отсылая молчаливую фрейлину. Протянул сквозь зубы:
        - Если еще хоть раз ты посмеешь без разрешения открыть рот…
        Да, король был по-настоящему взбешен. Уроки этикета слезали с него, как кожа со стареющей змеи.
        - Если ты еще раз посмеешь вякнуть…
        Юта встала - по-прежнему бесстрастная, даже чуть насмешливая:
        - Что же? Ты снова отдашь меня дракону?
        Остин всхрапнул:
        - Значит, правда… То, что про тебя говорят…
        Юта вскинула голову:
        - Что же?
        За портьерой тихо возились два подслушивающих пажа.
        - Сосватанная драконом - вот что! Замуж тебя выдал змей, мерзкий дракон, склизкая тварь…
        Юта шагнула вперед, презрительно сжав губы, безжалостная, как фехтовальщик перед дуэлью:
        - Он стократ благороднее тебя!
        - Да?! Твой дракон, помнится, смердит, как обгадившаяся коза!
        Юта будто натолкнулась на невидимое препятствие. Со свистом втянула воздух. Бросила, как камень в лицо:
        - Глупец… Я видела весь ваш бой. Я видела, как ты струсил.
        За портьерой упало что-то тяжелое, послышался топот убегающих ног. Остин смотрел сквозь Юту белыми, ненавидящими глазами.
        Уходя, он споткнулся и ударился лицом о дверную ручку. Вечером слуги, посмеиваясь, передавали из уст в уста: королева поколотила короля, вон какой синяк оставила!
        Остин дожил-таки до самого страшного: над ним смеялись.

* * *
        Пустыня приняла Армана, почти что усыновила.
        С каждым днем он становился сильнее, и видения, являющиеся ему под жерлом потухшего вулкана, наполнялись новыми красками и новым смыслом. Предки говорили с ним - молча, но внятно, и никто не упрекнул его, что оставил замок на произвол судьбы, что не исполнил Ритуала…
        Замок. Ритуал.
        Разваленные башни, черный зев Драконьих Врат, запертые комнаты, пустые залы… Мертвое строение, и та, чей смех оживлял его, далеко, ох как далеко…
        Поймав себя на подобной мысли, он скрипел зубами и отталкивал Юту от себя, изгонял, забывал. Но дни шли и шли, и вновь обретенное спокойствие таяло, как лед на ладони.
        Однажды ночью он проснулся, покрытый потом. Звук, длинный красивый звук явился из остывающей пустыни - а пустыня богата голосами… Но во сне Армана голос пустыни был голосом старинного музыкального чудовища, инструмента, загромождавшего Органную комнату. Инструмент пел, а перед ним стояла, упрямо вскинув голову, странная, некрасивая, случайно похищенная принцесса…
        В полдень он сидел под прямыми лучами солнца и пересыпал песок из кулака на ладонь. Золотая струйка завораживала, как огонь, как море, как игра облаков… Арман снова зачерпывал и снова пересыпал пригоршни песчинок, пока в голове его не возникла строчка:
        - Я силился жажду песком утолить…
        Он пошевелил сухими губами. Прошептал неуверенно:
        - И море пытался поджечь… Мечтал я…
        Песок соскользнул с его ладоней.
        - Мечтал я тебя позабыть…
        - Снова ты, молодой дракон, - сказал Тот, Что Смотрел Из Скалы.
        Арман перевел дыхание и тяжело опустился на камни.
        - Ты вернулся оттуда? Но обычно оттуда не приходят.
        - Ты знаешь, где я был? - спросил Арман равнодушно.
        Голос издал короткий сухой смешок, но ничего не ответил. Пещера казалась круглой, замкнутой, и Арман не видел выхода, который был здесь раньше.
        - Ты вернешься туда, за море, молодой дракон? Безумная затея. Что мне сказать твоему потомку, если он явится сюда через пару тысяч лет?
        - У меня не будет потомков.
        - Жаль. Но тогда зачем тебе лететь за море?
        И тогда Арман собрался с силами и посмотрел прямо навстречу взгляду Того:
        - Послушай… Я не знаю, кто ты, но, может быть, ты сможешь ответить мне…
        Он замялся. Взгляд его собеседника оглушал, как удар в лицо.
        - Я не знаю, как спросить… Да и откуда тебе знать… Но, может быть…
        - Про эту человеческую дочку? - спросил голос просто, даже буднично. - Я знаю… Ты - нет, ты не знаешь. Не лети за море, молодой дракон. Там бродит смерть, ее и твоя… Близко…
        Взгляд исчез, и в глубине нор ухнуло, будто гигантскую пробку вырвали из бутылочного горла. Пещера разверзлась, как пасть, и в образовавшийся проем Арман увидел море.
        X
        Я - бабочка в душной сети Ритуалов.
        Свободнорожденный, свободным я не был
        Без тебя. Покажи мне, где небо. Арм-Анн
        Три королевства, безбедно стоявшие на морском берегу долгие века, содрогнулись от ужаса. Древнее морское чудовище, о котором доселе помнили только летописи, поднялось из глубин - впервые за последнее столетие.
        По морю гуляли воронки, и до берега уже явственно доносился глубинный рев, от которого волосы шевелились на голове. Прибой выбросил на берег остатки пиратского судна - добротный корабль был перекушен пополам. Один пират уцелел - пальцы его, вцепившиеся в обломок мачты, пришлось разжимать четверым сильным мужчинам. Седой, как лунь, в свои двадцать с небольшим лет, пират оказался сумасшедшим и ничего не смог рассказать.
        Конечно, береговая охрана и помыслить не успела о сопротивлении - просто разбежалась, как стая зайцев, да и кто посмел бы ее осуждать? Одно селенье было уже смыто в пучину - правда, без жителей, которые успели заблаговременно ретироваться. Судоходство и рыбалка преданы были забвению; чудовище колотило о берег огромными волнами, грозя расколоть его, размыть и разрушить людские поселения на много верст вокруг. Все, кто хоть немного смыслил в повадках подобных существ, ожидали со страхом, когда чудовище потребует жертвы.
        Правители трех королевств собрались на срочный совет, и, как ни крути, но главное решение оказалось на плечах короля Остина, потому что чудовище обосновалось именно в его территориальных водах.
        Заседали ночью, в полнейшем секрете; постаревший король Верхней Конты, Ютин отец, предлагал совершенно фантастический план - изготовить колоссальную пушку из всех возможных медных запасов, и каменное ядро к ней - величиной с гору, собрать порох со всех трех армий… Король сам не верил в успех этой затеи.
        Король Акмалии, отец Оливии, предложил сразу два варианта - отравить море большим количеством крысиного яда либо вступить с чудовищем в переговоры.
        Остин хмуро отмалчивался. У ворот дворца его дожидался неприметный человечек в сером плаще - знаменитейший на три королевства колдун.
        Разошлись, так ничего и не решив; серый человечек, повинуясь едва заметному кивку короля Остина, скользнул вслед за ним в увешанную коврами комнатку, и двери за его спиной плотно и надежно затворились.

* * *
        Обратный путь над морем был вдвое короче.
        В море поселились возня и беспокойство; что-то происходило, и к поверхности зачем-то поднимались огромные безглазые рыбы, привыкшие жить в вечной тьме, а их маленькие, живущие под солнцем сородичи, наоборот, проваливались в пучину… Море бурлило, как горячий, исходящий паром котел, и ядовитые испарения несколько раз едва не достигли Армана, но он летел вперед, с точностью зная, что и со дна моря ему суждено добраться до цели. Случись ему погибнуть - что ж, он и мертвый будет лететь, и никакая могила не примет его до того, как Юта избегнет неведомой, безымянной опасности…
        И вот впереди показался берег, и покинутый замок, который, казалось, еще больше развалился и обветшал… Арман хотел продолжить путь, но интуиция, подарок предков, властно приказала ему спуститься.
        И, подчинившись ей, он понял, зачем. Магическое зеркало, густо затянутое паутиной, охотно и сразу ответило на его присутствие.
        Замелькали полосы… Арман ждал, закусив губу, он должен был увидеть нечто важное.

* * *
        Трем королевствам грозили неслыханные беды. Берег кое-где уже стал трескаться, распадались брошенные деревни, оказавшиеся сколь-нибудь близко от побережья; по полям бродили смертоносные смерчи, высыхали колодцы, и ни один человек не мог чувствовать себя в безопасности.
        Ни убить, ни напугать чудовище не было никакой надежды - от него можно было только откупиться. Жертвой.
        Согласно обычаю, жертву надлежало приковать цепями к скале и дать чудовищу возможность пожрать ее спокойно и со смаком. Чудовища прошлого, о чьих кровавых злодеяниях повествовали летописи, обычно требовали девственниц - одну, или троих, или сразу десяток. Иным из них все равно было, кого жрать - они требовали просто жертву, жертву вообще; нынешнее чудовище оказалось привередливым и избирательным. Оно пожелало съесть именно королеву, и именно королеву Контестарии.
        Слух об этом пронесся по трем королевствам подобно пожару. Кто-то оцепенел от ужаса; кто-то заголосил, сострадая королеве, но немало среди голосивших было тех, кто не Юту жалел - себя, потому что король Остин, конечно, не отдаст жену, и ожидания чудовища будут обмануты, и что тогда станет с несчастным народом!
        Цвела и разворачивалась весна; поля стояли пустыми, черными - никто не пахал и не сеял, зато черные смерчи каждый день собирали обильную жатву, закручивая в свои воронки растяп и неудачников. Весне, впрочем, было наплевать - сквозь булыжник мощеных дорог пробивались зеленые ростки, и возвращались домой певчие птицы - хотя им лучше, пожалуй, было оставаться на зимовьях.
        Солнечным, ясным, по-весеннему теплым днем король Остин вышел на площадь - говорить с народом.
        Тысячи взглядов бродили по его лицу, пытаясь прочитать на нем судьбу страны и свою собственную судьбу, но лицо это, сильно осунувшееся за последние недели, казалось непроницаемым. Матери прижимали к груди младенцев, готовые уже плакать и умолять; старики скептически качали головами - чтоб муж, родной законный муж да жену в жертву отдал? Никогда…
        Остин поднялся на помост - тысячи глоток судорожно вдохнули свежий, пахнущий навозом весенний воздух.
        - Подданные, - сказал Остин, и голос его дрогнул. - Люди. Дети мои… Братья мои…
        Кто-то всхлипнул. Остин запрокинул лицо - и десятки стоящих близко могли поклясться, что видели слезы в его глазах.
        - Королевство в страшной опасности… Враг явился, откуда не ждали, и вот… Чудовище из моря требует от нас жертвы. Страшной жертвы, люди! Пусть каждый спросит себя - готов ли он отдать… сына? Брата? Мать? Жену? Пусть каждый спросит сейчас, люди…
        На тех, кто стоял на площади, холодной глыбой навалился страх, почти уверенность: нет, не отдаст.
        - Подданные… Братья, - голос Остина дрогнул, но тут же окреп, - дети… Сейчас я - ваш отец. Послушайте, мне выбирать…
        Ни шороха. Ни звука. Полуоткрытые рты.
        - И я выбрал, люди… Я отвечу за свой выбор… Я…
        Остин воздел трясущиеся руки, будто прося у неба защиты.
        - Я спасу вас, люди! - закричал он протяжно и мощно. - Во имя королевства я отдаю самое дорогое, что у меня есть - жену!
        Тишина длилась столько, что ловкий успел бы сосчитать до десяти. Потом воздух взорвался исступленными криками, в которых смешались восторг избавления, и надежда, и горечь, и удивление… Но громче всех ревела преданность - преданность его величеству Остину, отцу и спасителю своих подданных.
        Арман видел и слышал королевскую речь от начала и до конца.
        Ему следовало куда-то бежать, что-то делать - а он не мог оторвать ног от пола. Он явился из немыслимой дали, чтобы спасти Юту - а теперь стоял, будто парализованный, и смотрел в магическое зеркало.
        А оно упрямо показывало короля Остина, в сопровождении свиты возвращавшегося во дворец; Арман тупо смотрел, как он поднимается по лестнице - той самой, по которой так недавно всходила Юта в одеянии невесты! Кажется, прошли века… Остин нырнул за какую-то портьеру и оказался в маленькой комнате без камина - чтобы нельзя было подслушивать через каминную трубу. Там ждал его неприметный человечек в сером.
        И снова Арман остался, хотя должен был спешить на помощь.
        - Поздравляю, - негромко, насмешливо сказал серый человечек.
        Остин свирепо на него взглянул:
        - Придержи язык… Все будет, как условлено?
        - Честная сделка, - сказал человечек со странной улыбкой. - Вы выполняете условия - и наш… партнер выполняет их неукоснительно.
        - Все, - бросил Остин. - Можешь идти.
        И снова серый человечек улыбнулся - ласково, даже сладко:
        - Не все, мой король… Недоразуменьице вышло. Золотых слитков должно быть пять.
        - За пятый получишь монетами.
        - О, мой король… Кому, как не вам, знать, что за сплав в этих ваших монетах… Профиль ваш, бесспорно, хорош, но золото…
        Остин дернулся:
        - Со мной не торгуются, колдун. Но, может быть, тебя устроит должность придворного волшебника?
        Человечек хохотнул:
        - Заманчиво, мой король…
        Лицо его вдруг, без перехода, стало жестким:
        - Шутки в сторону. Того, что я сделал для вас, не сделал бы никто другой. Говорить с морским чудовищем, торговаться, назначать цену - подите, сыщите охотника! Да не нужна ему супруга ваша, поверьте, ему лишь бы сожрать, Ритуал свой исполнить… Это ж сколько труда стоило объяснить, втолковать: король, мол, сам жену предлагает, не угодно ли?
        - Тихо, ты! - прошипел побледневший Остин.
        Колдун снова усмехнулся:
        - Да не золото ваше… Мне принцип дорог: пообещал - плати!
        - Получишь, - сказал Остин сквозь зубы. - Но с условием: завтра, как все кончится, убирайся прочь, далеко и надолго…
        Серый колдун хмыкнул, отвесил преувеличенно низкий поклон и выскользнул прочь.

* * *
        День выдался по-весеннему ясный и теплый.
        Черная карета выползла из столицы еще ночью, под покровом темноты; от нее шарахались, прятались, не хотели смотреть. Экипаж был снаряжен и украшен согласно древнему ритуалу: государственный флаг, покрывающий крышу, и на каждой дверце - изображение протянутой ладони, руки, приносящей жертву. На передке смиренно увядали белые орхидеи.
        Карета ползла и ползла, покачиваясь на ухабах, и вот в воздухе запахло морем, а впереди послышался едва различимый шелест волн; возница на козлах поежился, но внутри кареты, наглухо закрытой и зашторенной, не слышалось ни звука и не угадывалось ни движения.
        Спутники страшного экипажа держались поодаль - король с офицерами стражи, все верхом; серенький человечек на смирном муле, несколько испуганных каменотесов в телеге с высокими бортами и дальше, укрывающиеся в кустах и клочьях тумана - самые храбрые и любопытные из окрестных жителей.
        Карета выехала на берег, и узкие колеса ее тут же увязли почти по самые оси; возница немилосердно лупил лошадей, а они храпели и в ужасе косились на море, а море-то было удивительно спокойно - прямо-таки как стекло.
        Карета, с трудом продвигаясь, дотянулась до плоской отвесной скалы и стала. Возница соскочил с козел, подбежал к лошадям и застыл, будто ища у них поддержки.
        Храбрецы, схоронившиеся за скалами, видели, как офицеры стражи открыли карету и опустили подножку, как король почти на руках вытащил безвольную женскую фигурку, облаченную в длинное белое одеяние. Из телеги выгрузили каменотесов с инструментом; в песок со звоном упала положенная ритуалом золотая цепь.
        Возница прятал лицо в лошадиных гривах, что-то шептал, дрожащей рукой оглаживая морды - наверное, успокаивал. Король махнул ему рукой - птицей взлетев на козлы, возница направил карету прочь от моря, и лошади понеслись, как последний раз в жизни. В песке остались глубокие борозды, оставленные ободьями колес.
        Женщину в белом подвели к скале; любопытные, наблюдающие издалека, толкали друг друга локтями в бок. Король нервничал, то и дело поглядывал на светлеющее небо и на тихое, гладкое море; серый человечек, оказавшийся рядом, что-то неспешно ему объяснял.
        Рабочие стояли, сбившись в кучу, и начальнику стражи пришлось долго орать и потрясать кулаками, пока они собрали инструмент и, по-прежнему прижимаясь друг к другу, двинулись к скале.
        Серый человечек деловито указывал, где именно долбить скалу, где вбивать скобы; застучал молот, сначала нехотя, а потом все быстрее и смятеннее - приближался рассвет. Женщина в белом сидела, вернее, полулежала на песке, и король то и дело обеспокоенно на нее поглядывал.
        Наконец, работы у скалы были закончены. Офицеры, не глядя друг на друга, взяли женщину под руки; она не сопротивлялась. Общими усилиями ее поставили у скалы, руки оказались разведенными в стороны и вверх, две скобы на запястья, две скобы на щиколотки, и золотая цепь поперек груди.
        - Эдак ему неудобно будет жрать, - прошептал парнишка лет шестнадцати, среди других притаившийся в скалах. Ответом ему была тяжеленная оплеуха, отвешенная соседом.
        Рабочие побросали кайла и молотки и бегом бросились прочь; отошли офицеры стражи, поспешно взобрались в седла. Король несколько секунд стоял перед прикованной к скале женщиной, потом быстро глянул на море - и заспешил к лошади.
        Занимался рассвет.
        Он летел, обламывая крылья и зная, что не успеет.
        Будь прокляты все задержки и промедления! Будь прокляты предания, высеченные на каменных стенах, и все на свете пророчества!
        «И была великая битва, и пали под ударами Юкки дети его, и племянники, и родичи, исходящие пламенем… Огляделся Сам-Ар и увидел чудовищного Юкку, снова поднимающегося из воды… И сразились они, и солнце закрыло лик свой от ужаса, и звезды бежали прочь, и ветер, обожженный, ослабел и рухнул на землю…»
        А теперь ветер стоял стеной, сносил Армана назад, будто отбрасывая, желая предостеречь…
        «Юкка приходит из моря, и дети его, и внуки, и правнуки явятся из пучины… Береги свой огонь, и да защитит он тебя от ужасного Юкки, и от детей его, и внуков, и…»
        Внук, либо правнук великого Юкки пожелал сожрать принцессу Юту. И вот Арман летел, а крылья немели, потому что сказано в пророчестве: «Для двести первого потомка радость и долгая жизнь, если будет остерегаться порождений моря…»
        Он еще надеялся, что успеет перехватить принцессу по дороге - по дороге на казнь. Но весной ночи становятся все короче и короче, а дети Юкки, как велит им закон, являются за жертвой на рассвете…
        Прошлый раз на дорогу в королевство Остина Арман потратил ночь и полдня. Теперь оставалась только ночь, а еще ветер навстречу, а еще тошнотворное, гадкое чувство страха: не успеть. Не успеть выдернуть Юту из-под носа чудовища, не перехватить, не унести далеко-далеко… Потомок Юкки явится на рассвете, и он, Арман, окажется лицом к лицу с…
        Крылья обвисли, будто парализованные. Этот ужас сидел во всех его предках, начиная с доблестного Сам-Ара, который проиграл великую битву и, умирая, умолял немногочисленных оставшихся в живых потомков: остерегитесь!
        Только с большим трудом Арману удалось овладеть собой и удержаться от позорного падения. Еще есть время. Морские создания медлительны, он вырвет Юту из рук конвоиров… по-настоящему, палачей…
        Ему привиделось лицо Остина, и ненависть, почти такая же сильная, как до того - страх, скрутила его волю в тугой жгут.
        Предатель… Палач, убийца… Но - потом. Это потом. Сначала - Юта.
        Так он летел, и приступы страха перемежались с приступами отчаянной надежды и судорожной решимости, а ветер толкал и сносил, и скоро стало ясно, что он не успеет.

* * *
        Временами она проваливалась в забытье, и это было лучше всего - окутываемая густыми черными волнами, она бессмысленно и бездумно плыла водами темной реки, полностью покорившись течению. Тогда она ничего не чувствовала и не понимала, что происходит; но временами то неудачное движение, то внезапное прикосновение скалы или просто несчастная случайность выдергивали ее из обморока, и, охваченная небывалым ужасом, она начинала биться в цепях и кричать от страха.
        Истерика сменялась полной безучастностью; Юта смотрела на море, гладкое, будто покрытое пленкой, на небо, где занимался рассвет, и в этом усталом ожидании смерти к ней приходили видения.
        Почему-то представлялся ей фонтан с прозрачными струями и золотые рыбки в фонтане, лужи под дождем и какая-то повариха в мятом переднике. И уж совсем неясно, откуда взялась незнакомая девочка лет пятнадцати, пришивающая к белому свадебному платью черные пуговицы.
        Свадьба… Остин… Кстати, кто это? А, вот открывается и закрывается красивый чувственный рот, но голос звучит чужой, и слова доносятся не изо рта, а будто со стороны: во имя королевства… Великая жертва, великая потеря… Потомки не забудут, Юта…
        Потомки… Двести первый потомок… Подземный зал, и факел выхватывает из темноты приземистые колонны, покрытые письменами… Двести первому потомку - долгие годы жизни… А вот рисунок вспоминать не стоит… Глупый рисунок, будто детский - кто-то там поднимается из воды…
        Юта вздрогнула и посмотрела на море. Вода оставалась гладкой, и солнце еще не взошло.
        Еще есть время, подумала Юта лихорадочно. Еще минуты три. Почти целая вечность… Надо подумать о чем-то… Таком…
        Мы поставим тебе памятник, Юта.
        Горгулья, не то!
        « - Я зажгла тебе маяк на башне, но ты был далеко и не видел.
        - Не видел…»
        В ее маленькой незадачливой жизни был маяк, зажженный ради жизни дракона… Тело теряет вес, невесомые, взлетают над головой волосы… Последний луч - зеленый, как стебель весенней травы… Пять звездочек взошло, а три пока за горизонтом… И все это теперь не имеет значения, и хорошо, что старик Контестар умер и не видит, как Остин…
        Сколько раз она была на грани смерти, но когтистые чешуйчатые лапы выдергивали ее у смерти из-под носа. Море пока спокойно, и любой смельчак может… Мог бы…
        И глаза ее в неосознанной надежде принялись вдруг шарить по склону небес над морем, задерживаясь на каждом облачке, широко раскрываясь при виде сонной чайки… В какую-то минуту вера в спасение заполнила Юту целиком, без остатка, и навалившееся сразу за этим разочарование отобрало последние силы. Стиснув зубы, она вызвала в памяти картину полета в поднебесье - но вместо этого ей увиделся мертвый дракон.
        Распростертый на каменном крошеве, он лежал, неловко подвернув голову с широко раскрытыми мутными глазами. Стеклянный неподвижный взгляд направлен был на Юту, сквозь разорванное перепончатое крыло росла трава, на покрытом чешуей боку сидел стервятник.
        Юта замотала головой, ударяясь о скалу, желая прогнать видение… Чтобы услышать еще раз его голос, она готова была отдать жизнь, но жизнь уже ей не принадлежала - как не может хрипловатый человеческий голос принадлежать мертвому дракону.
        И тогда, навсегда потеряв надежду, она посмотрела на море.
        Гладкая, лоснящаяся поверхность его еще больше успокоилась, и посреди этой темной равнины зародилось вдруг движение.
        Медленно, будто в неспешном хороводе, двинулись по кругу волны. На поверхности моря образовался как бы круг, потом середина его провалилась - вспенились гребни по краям, а чаша вод вдруг вывернулась и плеснула белой пеной - будто кипящее молоко, не удержавшись в кастрюльке, сбежало на горе нерадивой хозяйке…
        Юта смотрела, не в силах оторваться.
        А круг становился шире, от него расходились волны, первые из них уже достигли берега, и, разбежавшись, опрокинулись у самых Ютиных ног, и несколько брызг упало королеве на лицо.
        Из глубин донесся звук - негромкий, низкий, будто рев множества глоток, слышимый сквозь вату… Когда он достиг Ютиных ушей, она принялась рваться с удесятеренной силой, едва не вырывая из камня железные скобы.
        Над морем взвился белый, сверкающий в первых солнечных лучах фонтан. Струи его, вспыхивая цветными огнями, туго выстрелили в небо и низверглись, поднимая новые тучи брызг. И в светлых потоках этого нарядного водопада показалась черная голова.
        Юта не сразу поняла, что это голова. Несколько секунд она смотрела, и глаза ее едва не выкатились из орбит; потом, зажмурившись изо всех сил, принялась призывать забытье, как спасение, как счастье, как последнюю милость.
        Забытье не шло!
        Волны, наваливавшиеся на берег, становились все выше и теплее; то, что явилось из глубин за своей жертвой, неторопливо двинулось к берегу.
        Обморок, молила Юта.
        И она ударилась затылком о скалу, и в глазах ее стала сгущаться спасительная темнота, но острая боль прогнала ее.
        Абсолютно ясными глазами королева смотрела, как вслед за головой поднялись из воды сочленения шеи, пластины плечей, какие-то петлями захлестывающиеся жгуты…
        Вода раздавалась перед плывущим, нет, уже идущим по дну чудовищем. Раздавалась двумя длинными, к горизонту уходящими волнами. Юта увидела направленный на нее взгляд и обвисла в цепях.
        Из воды одним движением вырвались крылья-плавники, чудовище добралось наконец до мелководья и показалось из воды полностью, целиком, будто красуясь. Повело взад-вперед щупальцами и, шагнув вперед, подняло навстречу Юте первую пару клешней. К одной из них прицепилась длинная, мокрая нитка водорослей. Еще шаг…
        Перепуганной толпой высыпали на берег крабы, заметались в поисках укрытия, разбежались по каменным щелям; все это Юта видела, как сквозь мутную пелену.
        Чудовище ступило еще; вода сбегала водопадами с членистого тулова, и бугорчатая кожа его казалась лакированной.
        Еще шаг…
        Вторая пара клешней жадно потянулась вслед за первой.
        Еще…
        И тогда будто исполинский бич рассек небо пополам. Небо лопнуло с треском рвущейся материи, и из-за скалы, из-за спины прикованной к ней жертвы взвилась крылатая тень.
        Тень легла на бесформенную морду чудовища, и, будто ощутив замешательство, пожиратель королев остановился. В ту же секунду с неба на него упал дракон.
        Извергая потоки, столбы белого пламени, он сомкнул когти там, где на этой морде должны были быть глаза. Дикий, оглушающий рев вырвался из глотки обитателя глубин, и клешни взметнулись вверх, но дракон не ждал, скользнул ниже, и несколько щупалец задергались в конвульсиях… Над берегом поплыл густой, тошнотворный запах паленого.
        До Юты донеслась волна жара, клешни чудовища метались, ловя дракона в небе и не умея поймать. Ящер был намного меньше и уязвимее, но на его стороне было преимущество внезапности и страшное оружие - огонь.
        И тогда чудовище снова взревело, но это был не крик боли и неожиданности. Ярость и оскорбленное достоинство были в этом крике. Удар - и дракон отлетел, как отброшенный ногой котенок.
        И спрятавшиеся в скалах, трясущиеся храбрецы услышали вдруг в надсадном вое вполне членораздельную, раздраженную речь:
        - Король! Король!! Что это?! Ты предложил ее сам! Именно ее! А теперь что?! Ты нарушил условия! Ты мошенник, король!
        Но дракон кинулся снова, и чудовище умолкло.
        Храбрецы в скалах пялили друг на друга глаза, Остин, залегший в какой-то щели, схватил ртом горсть песка… Но до Юты, к счастью, слова чудовища не дошли, потому что она кричала, не слыша себя:
        - Арман, нет! Арма-а-а… Пророчество-о…
        А дракон будто обезумел. Одно крыло его теперь слушалось с трудом, он заваливался на бок, но огонь из глотки был скор и беспощаден. Волны с шипением покрывались будто волдырями, и клубы пара поднимались над морем, затягивая поле битвы, мешая зрителям и не давая понять, кто побеждает… Пар то и дело освещался вспышками пламени, а поднимаясь вверх, заволакивал небо и солнце, и вот стало темно - такие густые облака сомкнулись над головами сражавшихся…
        Когда порыв ветра разорвал на мгновенье пелену перед Ютиными глазами, схватка продолжалась уже далеко в море. Огонь вспыхивал все реже и реже; лесом вскинулись вдруг черные щупальца и тугой петлей захлестнулся раздвоенный, с пикой на конце хвост - смертоносный хвост чудовища. Громкий глотающий звук - и темная туша чудовища провалилась под воду, увлекая за собой охваченного, спеленутого этим хвостом дракона.
        Алчно ухнув, сомкнулись волны. Пар поднимался выше и выше, и вот открылась поверхность моря, и чистый горизонт, и солнце.
        Всякий воин, вступая в битву, должен быть готов к смерти.
        Но всякий воин, даже самый отчаянный храбрец, всегда лелеет надежду остаться в живых.
        Когда Арман вырвался из-за скал и увидел клешни, протянутые к прикованной к скале женщине…
        В бездонных тайниках его памяти, прапамяти, оставшейся от предков, гнездился закон жизни: схватившийся с потомком Юкки обречен. Все могучие инстинкты немедленно приказали Арману бежать, сломя голову; но в этот момент, в этот самый момент он стал неподвластен ни инстинктам, ни здравому смыслу.
        Клешни тянулись к Юте.
        И тогда он понял, что погиб. Потому что порождение моря не осквернит Юту даже прикосновением, и ни волоска не упадет с ее головы, и за это он, Арм-Анн, сейчас отдаст жизнь.
        Самый отчаянный храбрец идет в бой с надеждой выжить; свалившийся на голову дракон показался морскому чудовищу безумцем - похоже, он твердо решил умереть в схватке.
        Внезапность и огонь были верными союзниками Армана - чудовище ведь готовилось к трапезе, а не к смертельному поединку. Растерявшееся и возмущенное, в эти первые секунды оно понесло наибольшие потери.
        Арман нападал и нападал, и не жалел себя, и разом забыл все древние наставления о бойцовой доблести - не доблесть хотелось ему проявить, а изувечить врага как можно серьезнее. И он жег и кромсал, и растерянность чудовища вскоре сменилась яростью.
        «Непобедим был Сам-Ар, и одолевал уже он, но Юкка, да задушит проклятье его имя, исхитрился подло и захлестнул в петли свои Сам-Ара, и увлек в пучину, и угасил пламя его, и обезоружил его…»
        Арман не был непобедим, и потомок Юкки, пожалуй, справился бы с ним и на поверхности. Справился - если б Арман не бился, как последний раз в жизни. А так оно и было.
        Удар тяжелого, тугого, как мокрый канат, щупальца ожег его крыло, потом еще и еще; крыло обвисло, а клешня захватила лапу, сдавила, и треснула Арманова чешуя, и от немыслимой боли помутилось сознание. Пар поднимался от кипящего моря, густой, удушливый пар. Рванувшись, Арман дохнул огнем - зашипела, покрываясь волдырями, бугорчатая кожа чудовища. Рев; Арману показалось, что шея его сейчас сломается, как сухая щепка.
        Два кольца затягивались на шее, еще три прижимали к бокам крылья, и крылья трещали, ломясь. Живая удавка тянулась и захлестывалась, и Арман слишком поздно понял, что сейчас произойдет.
        Рывок. Туша чудовища камнем низверглась на дно, и Арман увидел вдруг, как на месте неба сомкнулись волны.
        Погас огонь, и чужой мир, стихия, несущая смерть, обступила раненого дракона. Солнце здесь было не солнце уже, а размытый круг на поверхности волн, и вместо воздуха, которым можно дышать - стаи, полчища крошечных пузырьков, живописно посверкивающих, ловящих блики на тугие бока, стремящихся вверх, вверх, туда, где солнце и ветер…
        «Так погиб могущественный Сам-Ар, и помните, потомки…»
        А чудовище проваливалось все глубже, и сжимало Армана все сильнее, и сквозь искры, пляшущие в его глазах, пробилась вдруг простая и беспомощная мысль: все напрасно. Утопит и вернется за Ютой.
        И тогда в ужасе шарахнулись прочь морские обитатели. Забились в раковины все, кто имел раковину; кинулись прочь обладатели плавников, остальные прижались ко дну, слившись с ним, став его частью…
        Потому что обезоруженный, задыхающийся дракон невиданным усилием разорвал смертельные объятья и схватился с царствующим в своей стихии морским чудовищем, и никогда за всю свою долгую жизнь потомок Юкки не встречался еще с таким соперником.
        Сумасшедший, да зачем?! Разве та жертва на скале стоила его жизни? Драконы не могут дышать под водой, ему бы на поверхность рваться, а он, окровавленный, с рваным горлом - кидается, нападает сразу справа и слева, задыхается, но бьет, кромсает, смыкает и размыкает челюсти…
        И чудовище смутилось, потому что ему-то жизнь была чрезвычайно дорога. Проклятье, должен же быть предел безумию!
        Со дна поднимались тучи песка. Обламывались и вертелись в водоворотах веточки кораллов; в глубокой-глубокой впадине обнажился и сверкнул зубами человеческий череп.
        Этот, обезумевший, шел до конца. Не ярость вела его - нечто большее, чем ярость, огромное и чудовищу недоступное. И, поняв это, потомок Юкки впервые в жизни испугался.
        Не дракона - дракон издыхал. Испугался того, что двигало им. Того, что превратило страх смерти - святой, всеми владеющий страх - в посмешище.
        И вот тогда-то, смятенный, сбитый с толку и не желающий более неприятностей, потомок Юкки отступил, оставив жизнь дракона океану.
        Солнце поднялось высоко. Прошел час, не меньше, прежде чем первые смельчаки решились выбраться из укрытий в скалах.
        Юта пребывала в сознании; глаза ее безучастно скользнули по лицам несмело приблизившихся людей - и снова уставились на море, подернутое рябью.
        Люди подходили и подходили - среди них крестьяне и рыбаки, каменотесы, приковавшие Юту к скале, и даже офицеры стражи. Один из них сжимал в опущенном кулаке серый плащ сбежавшего колдуна.
        Последним вышел Остин.
        Он брел, проваливаясь в песок, враз постаревший, с запекшимися губами. Люди шарахались от него, как от чумного, как от прокаженного - напрасно он ловил чей-нибудь взгляд. Кто-то, уходя с дороги, плюнул ему под ноги.
        - Юта… - сказал Остин, странно бегая глазами. - Юта…
        Ветер швырнул пригоршню брызг ей в лицо, и крупные соленые капли катились по щекам, но глаза оставались сухими. Ее взгляд не отрывался от поверхности моря, поглотившего чудовище и дракона.
        Он на дне. Теперь он на дне, и толща воды сомкнулась. Под тяжестью ее погребены перепончатые крылья - и хрипловатый голос, укоризненные глаза, прохладные ладони. Прощай.
        Офицер стражи шагнул к Остину и бросил, почти швырнул ему серый плащ колдуна. Голыми руками попытался выдернуть из камня железную скобу, удерживающую тонкую Ютину щиколотку - не смог, уронил руки, отошел, глядя в песок.
        - Юта, - дрогнувшим голосом проговорил Остин, - не верь. Неправда это…
        Она не слышала. Стоящих перед ней будто и не было - она смотрела на море.
        - Ну, чего уставились? - почти взвизгнул Остин, оборачиваясь к людям.
        Никто не взглянул в его сторону.
        - Отвязывать, что ли… - пробормотал Остин, похоже, обращаясь к самому себе. - Господа офицеры… Отвязывать? Или вернется?
        Короля наградили таким взглядом, что он сник, сгорбился, сразу стал обиженным и жалким. Каменотесы медленно, будто через силу, принялись снимать цепь, протянутую поперек Ютиной груди. Королева оставалась безучастной.
        На берег накатывали приливные волны - длинные, безопасные, совсем не похожие на те, поднимаемые чудовищем… Люди стояли по щиколотку в воде и не замечали этого. Брызги пены достигали уже Ютиных ног.
        А солнце поднималось и поднималось, и ажурная сеточка невесть откуда взявшихся облаков прикрывала его, будто вуалью. Солнечная дорожка на волнах поблескивала мягко, приглушенно, будто не солнечная даже, а лунная.
        И тогда Ютины губы шевельнулись. Увидев ее глаза, все обернулись одновременно, как по команде.
        И разом вскрикнули, разглядев что-то в воде. Мгновение - и берег был снова пуст, люди отпрянули под защиту скал, и только Юта по-прежнему стояла у своего камня, раскинув прикованные руки.
        Долго-долго не было следующей волны. Вот она пришла - и глаза Ютины открылись шире.
        Волны прибывали и прибывали. Юта стояла, прямая, тонкая, будто впечатанная в скалу.
        И вот за камень, громоздившийся на границе моря и суши, ухватилась человеческая рука. Соскользнула беспомощно и ухватилась опять.
        Юта стояла. От скал слабо донеслись крики удивления.
        Вторая рука потянулась - и упала в мокрый песок. Новая волна помогла, протащила истерзанного человека вперед - и отхлынула, окрасившись кровью.
        Он оперся на локти. Еще усилие - поднял голову.
        Глаза их встретились.
        Лоснились на солнце вылизанные морем камушки. Волна, как игрок в кости, то прибирала, то снова выбрасывала их на песок. Над морем покрикивали осмелевшие чайки; от скал медленно приближались осмелевшие люди.
        Распростертый на песке человек смотрел на женщину, прикованную к скале. В лучах высокого солнца она было невыносимо прекрасна.
        Мизеракль
        Опасного она заметила сразу. Сидит в углу, не откидывая капюшона, постреливает взглядом из-под черных слипшихся волос, длинные пальцы с обломанными ногтями крошат хлеб на столе… Хорош. Знаем, чего от таких ждать. На всякий случай велела Сыру, чтобы приглядывал.
        Ужинали нервно. Хоть и говорят, что разбойников якобы повывели и что, мол, юная дева, да хоть с мешком золота, да хоть среди улицы может ночевать, и никто не тронет… Хоть и говорят все это и пишут на вывесках у входа в королевство - а все-таки доверия нет. Чужие места, чужие люди, чужой неприятный выговор знакомых слов. Грязная харчевня. Наверное, еще и клопы в матрацах. Знаем мы…
        Сыр остался поболтать с хозяином - Доминика поощряла. Пусть почешут языки, может, и просочится сквозь ворох болтовни что-нибудь небесполезное. Нижа тем временем поднялась наверх, взбивать перины, готовить комнату.
        Доминику шатало от усталости, и вина, наверное, не стоило пить. Весь день в трясучей карете, обедали на ходу… И, конечно, от вина разморило. Ступеньки высокие, темно и воняет жиром. Рука скользнула по перилам, брезгливо отдернулась - липко…
        Вот тут-то из темноты и выступил тот, в капюшоне.
        Закричать?
        Темный коридор, лестница, внизу гудят пьяные голоса. Где-то там, в глубине дома, в переплетении коридоров - Нижа с ее перинами. Нижа не поможет, а Сыр не услышит…
        -Я напугал вас?
        Доминика не видела его лица. Только силуэт: в глубине коридора горел фонарь.
        -Госпожа, у меня к вам очень важный и очень короткий разговор. Подойдемте к свету.
        Незнакомец отступил в глубь коридора, остановился под фонарем, тогда она впервые увидела его лицо - широкие скулы, длинный узкий рот. Шрам на лбу. «Фазаньи лапки» вокруг глаз. Сколько ему лет?
        -Прошу вас…
        Она повиновалась, как завороженная.
        Незнакомец вежливо, но решительно взялся за край ее плаща. Рванул подкладку - так, что нитки не выдержали. Тр-ресь…
        Под подкладкой что-то было. Доминика, как ни было ей страшно, все-таки присмотрелась; на изнанке плаща обнаружилась вышивка размером с крупную монету. Огромная вошь. Золотыми нитками.
        Не паниковать. Соблюдать достоинство. Достоинство прежде всего…
        Ломкими пальцами отстегнула застежку. Плащ тяжело свалился на пол, лег к ногам, сразу же сделавшись похожим на падаль.
        -Это, конечно, не мое дело,- сказал незнакомец.- Но лучше сжечь.
        -Да,- сказала Доминика.
        Плащ купили неделю назад, когда в карете поломалась ось, и пришлось тащиться под дождем до ближайшей деревеньки. Доминика в тот день вымокла, как крыса, полы старого плаща сделались тяжелыми от налипшей грязи, и очень кстати пришлось предложение портного купить у него совершенно новый, подходящий по размеру…
        Потом уже оказалось, что плащ ношеный, но возвращаться назад и разыскивать портного не стали.
        -Мое почтение, госпожа.
        Он поклонился и ушел в темноту. Доминика осталась стоять, и тяжелый ключ, висевший у нее на шее на цепочке, подпрыгивал в такт биению сердца.
        Прошло минуты две, прежде чем она смогла крикнуть:
        -Нижа!
        Молчание. Доминика попыталась вспомнить номер отведенной ей комнаты. Три? Или пять?
        -Ни-жа!
        Скрип несмазанных петель. Несносная гостиница. Наверняка клопы в матрасах…
        -Госпожа изволили звать?
        Нижин длинный и бледный нос вопросительно торчал из приоткрытой двери. Тень служанки падала наружу - угловатая, настороженная тень.
        -Возьми вот это.- Доминика трясущимся пальцем ткнула в лежащий на полу плащ.- Сожги.
        И, не слушая возражений, шагнула через высокий деревянный порог - в комнату.
        Пахло свежей соломой. Нет здесь никаких перин, и слава Небу; соломенный тюфяк, полотняная постель, простое, даже бедное убранство. Чисто. Огонек в маленькой печке. Доминика тяжело опустилась на табурет.
        В дверях встала Нижа с плащом в руках:
        -Госпожа! Зачем сжигать? Может, мне отдадите, если, это… опротивел он вам или как?
        Доминика облизнула сухие губы. Именно сейчас у нее не было сил на объяснения.
        -Отнеси. К себе. Сожги. В печке. Проверю.
        Нижа засопела, как ветер в печной трубе. Ни слова не говоря, закрыла дверь.
        Доминика обняла себя за плечи.
        Кто он? Наверняка маг. Разумеется. Может быть, он сам из тех, что шьют эти плащи… Хотя нет. Говорят, что золотых вшей, а также пауков и жаб вышивают исключительно женщины-ведьмы, да не всякие, а те, что живут по триста лет под землей, доят древесные корни, свисающие с потолка в их пещерах, и пьют зеленое молоко, а кто спилит доеное дерево и сделает из него хоть дом, хоть стол, хоть даже свистульку - занеможет и сляжет, и после смерти сам превратится в жабу…
        Доминика перевела дыхание. Зачем незнакомому магу предупреждать ее насчет плаща с меткой? «Не мое дело…» Это точно. Не его дело. Пожалел? Ой, не верится, здесь никто никого просто так не жалеет. Тем более маг. Завтра, стало быть, подкатится снова - за вами, госпожа, должо-ок…
        Она решила ни за что, ни при каких обстоятельствах не заговаривать больше с лохматым колдуном. Она не просила его о помощи - стало быть, ничем не обязана. Хотя, если подумать, что было бы, проноси она этот плащ еще хотя бы неделю…
        Доминика глубоко вздохнула. Ее подташнивало, и неизвестно, чем более вызвано недомогание: скверной магией плаща или же страхом и отвращением.
        Отвлечься, вяло подумала Доминика. Занять мысли чем-то другим.
        На круглом столике оплывала свеча. Доминика не без брезгливости взялась за круглую ручку подсвечника. Ничего, вроде бы чистая; она подняла свечу повыше и огляделась.
        Так. Замочная скважина входной двери. Сундук в углу; скоба для замка есть, самого замка не видно. Окно запирается на засов… И больше в комнате нет ничего, что можно было бы запереть и отпереть снова.
        Дверная скважина слишком велика, не стоит и пытаться. Правда, в темном коридоре полным-полно дверей, не меньше десяти. И в каждой - замочная скважина…
        Но мало ли кто там встретится, в коридоре. Давешний колдун вполне может там поджидать. Или кто похуже…
        Не давая себе времени на раздумья, Доминика приоткрыла дверь и, держа перед собой свечу, выглянула.
        Фонарь горел по-прежнему. Плаща на полу не было - Нижа его утащила. А что, подумала Доминика, если жадность служанки одолеет ее преданность… ерунда, какая там у Нижи преданность, видимость одна… и дуреха припрячет плащ для себя?!
        Слышно было, как внизу, в зале, гудят и хохочут гуляки.
        Не прикрывая дверь в комнату - и вообще стараясь от нее не удаляться,- Доминика быстро прошла по коридору, касаясь пальцем дверных скважин. Эта большая… Эта и того больше… Вот эта разве что… да и то - сомнительно.
        Привычным жестом она стянула с головы цепочку. Нервно огляделась: вряд ли кто-нибудь поверит вранью о том, что молодая госпожа ошиблась дверью…
        Сунула ключ в замок чужой комнаты; не влезает. Чего и следовало ожидать.
        В этот момент коридором хлестанул отчаяный вопль. Доминика, чьи нервы и без того были напряжены, дернулась и чуть не сломала торчащий в чужом замке ключ.
        Крик повторился. Источник его находился в комнате прислуги, имя источнику было Нижа, хотя Доминика и не сразу узнала ее голос.
        -Черти зеленые, что там еще?- послышалось из-за той самой двери, замок которой Доминика только что пыталась отпереть.
        Голоса гуляк внизу притихли. В конце коридора распахнулась дверь:
        -Пожар? Грабители? Что такое, черт вас забери?!
        Доминика, задержав дыхание, пыталась вытащить ключ из замка, но он - возможно, от ее неосторожного движения - застрял и не желал повиноваться.
        В комнате прислуги кто-то подвывал вполголоса. Доминика дунула на свечку - и едва успела отшатнуться, когда дверь с застрявшим в скважине ключом распахнулась, и в проеме возник грузный, по-видимому, мужчина: Доминика видела только огромную тень, вывалившуюся в коридор.
        -Эй! Хозяин! Что там еще?
        Доминика молчала, вжавшись в стену за распахнутой дверью.
        -Проклятые бабы,- пробормотал толстяк, вслушиваясь в приглушенные причитания.- Крыса ее, что ли, укусила…
        Постояв еще и ничего не дождавшись, закрыл дверь. И дверь в конце коридора закрылась тоже. Доминика зажмурилась, стараясь успокоиться.
        Погасшая свеча дымила на редкость смрадно. Причитания Нижи перелились в едва слышное монотонное нытье. Доминика сперва вызволила - со всеми предосторожностями - застрявший ключ и надела цепочку на шею, и только потом отправилась посмотреть, что за крыса укусила служанку.
        Комнатка прислуги помещалась напротив той, где поселили хозяйку, и отличалась от Доминикиной только размерами. Одной свечки было достаточно, чтобы целиком осветить крохотное помещеньице; свечка стояла на Нижином сундучке с рукодельем. Хозяйка сундучка сидела, с ногами забившись на кровать. Злосчастный плащ валялся на полу, по ткани расползались темные блестящие пятна, и все вокруг было замарано кровью.
        -Я же велела сжечь,- простонала Доминика.
        -Госпожа?..
        Сыр стоял за ее спиной, в коридоре. Прибежал на крик. Может быть, даже узнал Нижин голос.
        -Дай света, Сыр…
        Густая кровь продолжала сочиться из чуть надрезанной ножичком золотой вши.
        -Я подумала,- бормотала Нижа, дрожа всем телом.- Я подумала, чего же ниткам пропадать… Золотые все же… Я подумала - ниточки выпорю, а плащ сожгу, как вы велели… Про ниточки-то ничего не говорено…
        -Дура,- просто сказал Сыр.- Дурища безмозглая. До свадьбы не доживешь, видит Небо, схрупает тебя леший где-нибудь на болоте!
        -Перестань,- попросила Доминика.- Пусть молчит…
        -Только пискни,- свирепо предупредил Сыр, и рукодельница Нижа застыла, зажав себе рот обеими ладонями.
        Сыр осторожно, двумя пальцами поднял плащ; осмотрел. Рванул - снова затрещали нитки, Доминика вздрогнула, Нижа икнула. Сыр оглядел две получившиеся половинки, разорвал каждую еще пополам; покосился на Доминику:
        -Вы, госпожа, идите-ка к себе… Незачем вам на такое… А эта дура пусть смотрит! В следующий раз станет думать, прежде чем колдовскую метку ножиком пырять…
        -Я не знала,- простонала Нижа сквозь сомкнутые ладони.- Не знала я! Я только подпороть хотела… А кровища как брызнет… И теплая кровища, о-ох…
        -Заорешь - придушу,- снова предупредил Сыр.
        -Тихо,- сказала Доминика.- Тихо. Мы пойдем… А ты, как закончишь, в дверь постучи, ладно?
        -Как прикажете,- пробормотал Сыр, присаживаясь перед печкой и раскрывая дверцу.- Только пятна на полу пусть сама затирает.
        Доминика разглядывала обширную темную лужу вокруг сундучка с рукодельем. Большей частью это была ее, Доминикина, кровь. И, может быть, чья-то еще… Кто носил плащ до нее? Как долго носил? И мог ли портной не знать?..
        Сыр раздувал угли.
        Доминика взяла Нижу за плечо и вытолкала в коридор. Плотно прикрыла дверь; в конце коридора мелькнула тень. Или показалось?..

* * *
        Что за сон может быть после такого происшествия? Доминика лежала, зажав в кулаке ключ на цепочке; под окнами прокричала ночная стража - два часа ночи. Три часа ночи…
        Неподалеку от гостиницы, на той стороне реки живет мастер-кузнец, чьи механические игрушки славятся на десяти базарах десяти больших городов. Если он не выполнит просьбу - никто не выполнит, и Доминике придется скитаться до конца дней своих и, засыпая, всякий раз видеть перед глазами череду замочных скважин…
        Она поднялась рано, оделась без помощи служанки и спустилась к завтраку прежде всех постояльцев. Так ей, по крайней мере, казалось; тем не менее, стоило ей появиться в пустом и холодном обеденном зале, как в углу - на том же самом месте - обнаружился вчерашний незнакомец, черноволосый колдун, оказавший Доминике услугу.
        Возвращаться было поздно. Доминика гордо выпрямилась и прошествовала между темными и липкими деревянными столами к тому единственному, что был накрыт скатертью. У этого господского стола стоял единственный стул; Доминике волей-неволей пришлось усесться лицом к залу. Колдун - на этот раз без плаща и капюшона, в темной кожаной куртке, простоволосый - смотрел на нее из своего закутка. Отводить теперь взгляд было бы невежливо, прямо-таки вызывающе; Доминике вовсе не хотелось ссориться с колдуном. Вот как бы помягче дать понять, что она не считает себя обязанной?
        Она кивнула - пожалуй, слишком по-приятельски. Пытаясь загладить оплошность, нахмурила брови и отвернулась. Теперь вышло слишком высокомерно; за стойкой тем временем не было ни хозяина, ни прислуги, никто не спешил желать Доминике доброго утра, не интересовался, что именно она желает съесть на завтрак…
        Чуть помедлив, колдун поднялся из-за стола. Неторопливо пересек зал. Остановился перед стойкой. Мельком глянул на Доминику; чуть усмехнулся и вдруг грянул кулаком по дереву - так, что затрещали доски, подскочили пивные кружки, а одна из них охнула и раскололась пополам.
        В двери кухни сейчас же возник хозяин. Очень бледный, насколько могла судить Доминика.
        -Госпожа желает завтракать,- сказал ему черноволосый.
        -Сию минуту,- просто ответил хозяин.
        Доминика разглядывала скатерть. Что, благодарить еще и за эту нежданную услугу?..
        -Вы позволите?- Колдун был уже рядом. Взялся за скамейку, стоявшую у соседнего стола, без усилия подтянул ее поближе, уселся напротив Доминики.- Сожгли?- спросил, глядя ей в глаза.
        -Да,- сказала Доминика, наблюдая, как заспанный мальчишка-поваренок собирает черепки расколовшейся кружки.
        -Я хотел бы узнать, добрая госпожа, где проживает купец, который продал вам плащ.
        -Портной,- пробормотала Доминика.
        -Портной. Вы носите плащ недавно, вы путешествуете небыстро, стало быть, мерзавец обретается неподалеку?
        Пауза затягивалась. Доминика никак не могла выбрать правильный тон.
        -Селение называется Погреба,- сказала она наконец.- Портной там один, направо от постоялого двора… Но он мог ничего не знать.
        Незнакомец кивнул:
        -Разумеется, добрая госпожа, он мог ничего не знать… Все возможно.
        Кухонная девушка уже расставляла посуду. Поваренок принес хлеб и фрукты; странный собеседник Доминики поднялся:
        -Приятной трапезы, добрая госпожа, и легкой дороги… К сожалению, я покидаю этот гостеприимный кров прямо сейчас.
        И, слегка поклонившись, двинулся к выходу. На ходу подбросил, не глядя, большую золотую монету; вертясь волчком, монета описала дугу и упала на ладонь хозяину, за мгновение до этого показавшемуся в дверях кухни.
        Хозяин быстро справился с оторопью. Оглядел монету, спрятал куда положено, потер ушибленную ладонь. Запоздало поклонился в сторону закрывшейся двери.
        Доминика только сейчас сообразила, что этот, ушедший, так и не назвал своего имени.

* * *
        Мастер-кузнец долго рассматривал ключ. Поворачивал то так, то эдак, смотрел на просвет.
        -Позвольте, госпожа, подмастерьям показать?
        -Зачем?
        Кузнец смутился:
        -Ну… Редкая вещица. Они такого в жизни не видывали, так пусть бы поглядели… Но ежели не хотите,- добавил, следя за ее лицом,- так и не покажу. Как скажете.
        -Я не на смотрины его принесла… За работу возьметесь?
        Мастер задумчиво подергал себя за длинный седовато-рыжий ус:
        -Новые ключи к старым замкам - делал, как не делать. Но вот чтобы новый замок к старому ключу…
        -Возьметесь?- резче спросила Доминика.
        -Н-ну,- кузнец теперь держал ключ на ладони, как в колыбели. Руки у кузнеца были огромные, потому ключ казался куда меньше, чем был на самом деле.- Ну как вам сказать, госпожа… Ключик-то… не простой. И замочек к нему полагается не простой… Невесть сколько провожусь, все другие дела брошу…
        -Сколько?
        -Не о том речь.- Мастер нахмурился.- Работы много. Заказы. Ярмарки опять же. Не сделаю - что мне скажут? Скажут - шельма. Доброе имя - оно дороже…
        -Вы попробуйте,- сказала Доминика.- Если не выйдет - задаток оставите себе.
        -Задаток,- кузнец с опаской потрогал острую, как бахрома сосулек, бородку ключа.- Задатка мало… Работу сделаю, время потрачу…
        -Ну, все деньги оставите.
        -Ежели все деньги - что мне за выгода стараться? Я, может, и пробовать не буду, а вам скажу - не вышло…
        -Давайте так.- Доминика сжала кулаки.- Если ничего не выйдет - все деньги за работу возьмете себе. А если выйдет… Тогда я вас отдельно поблагодарю. Еще приплачу - вдвое… Пусть только дело будет!
        Последние слова она почти выкрикнула. Мастер наконец-то перестал разглядывать ключ и перевел взгляд на Доминику:
        -А вам, стало быть, большая надобность?
        -Большая,- глухо уверила Доминика.

* * *
        Выйдя от кузнеца, она едва держалась на ногах. Прославленный мастер - а перед этим плащ-жизнесос - постарались на славу.
        В последний момент сделка едва не сорвалась: кузнец поставил условием передачу ключа в мастерскую на все время работы. «А как прикажете иначе к нему делать замок?..» - удивлялся он громко и чуть фальшиво; Доминика представила, что за радость будет подмастерьям разглядывать диковинку, обсуждать ее и неумело копировать. Она вообразила себе, как от неосторожного обращения ключ ломается пополам; она почти увидела, как в лавку при кузнице пробираются грабители, как их привлекает холодный блеск ключа… И, разумеется, она отказала мастеру. Сделайте копию, сказала она.
        Все началось сначала. Только когда Доминика отчаялась и собралась уходить, кузнец вдруг сдался. Ключ был с великими предосторожностями оттиснут на алебастре и возвращен хозяйке…
        -Госпожа,- сказал Сыр, когда, тяжело опираясь на его руку, она брела обратно в гостиницу.
        -Что?
        -А чего это хозяин гостиницы все меня расспрашивает - вернется тот колдун или не вернется? Откуда мне знать, как вы думаете?
        -Не знаю,- призналась Доминика. И, помолчав, добавила: - Наверное, он решил, что мы знакомы.

* * *
        Прошла неделя в безделье и ожидании; наконец от мастера прибежал мальчишка с известием, что «работа для госпожи готова».
        Доминика, прежде ни на секунду не верившая, что у кузнеца что-то может получиться, вдруг впала в горячечную надежду. Собираясь, наступила на подол собственного платья и оторвала его - пришлось спешно переодеваться. Дорога до кузницы показалась длинной до невероятности.
        Мастер встретил Доминику на пороге лавки, довольный, преувеличенно почтительный:
        -А ведь, госпожа, и хитрый ваш ключик оказался… Ох и хитрый… Ну да мы хитрее. Извольте-ка!
        И выложил на прилавок большой навесной замок в форме подковы. На черной стали светлели, как глаза, большие круглые заклепки. Дужка была обильно выпачкана оружейным маслом, резкий запах его заставил Доминикины ноздри вздрогнуть.
        Неужели, подумала она растерянно. Конец пути?..
        Кузнец еще что-то говорил - кажется, похвалялся; не глядя ни на кого, Доминика сняла с шеи цепочку с ключом. Ей казалось, ее торопят; как настрадавшийся от жажды человек спешит поднести к губам кружку с водой - так ключ спешил навстречу этой скважине. Скорее…
        Впервые за много попыток ключ вошел в скважину без усилия, легко. Доминика вдруг испугалась; что будет, если замок сейчас откроется? Как это произойдет? Что подумает кузнец… Впрочем, разве важно… Унести замок, попробовать в укромном месте… Может быть, как-то себя подготовить, придумать подходящие слова…
        -Да у вас руки трясутся,- осуждающе заметил кузнец.- Дайте-ка я…
        Она отстранила его. Взялась за ключ крепче; ничего не происходило. Стальные грифоны врезались в кожу. Ключ не желал поворачиваться.
        -Эх,- сказал кузнец, и в голосе его ясно прозвучало мнение обо всех на свете неумехах.- Позвольте…
        На этот раз она безропотно уступила и ключ, и замок. Мастер долго возился, пробовал так и эдак - ключ не поворачивался.
        -Да что же за дьявол!- рявкнул наконец, не смущаясь присутствием заказчицы.- Да не может же такого быть!
        Вытащил откуда-то копию - точно такой же ключ, только тусклый, оловянный. Вставил в замок, повернул - дужка отскочила.
        -Вот! Ну что я говорил!- положил на прилавок оба ключа, оригинал и копию, обернулся к Доминике, собираясь что-то доказывать; она вяло махнула рукой.
        Мастер, уязвленный, втолковывал ей, что заказ выполнен как нельзя лучше - вот ключ, вот замок… Второй ключ ничем не отличается от первого, а если она пожелает, можно сделать и стальную копию… А коли она недовольна - сама виновата, просили же ее оставить для работы ключ-оригинал…
        Доминика взяла с прилавка то, что принадлежало ей. Ни слова не говоря, надела на шею цепочку. Повернулась и вышла из лавки.

* * *
        В тот вечер лил дождь. Доминика сидела в обеденном зале, за единственным столом, покрытым скатертью, и вяло ковыряла вилкой остывшее мясо.
        Неудача была сокрушительной. Прежде она уговаривала себя не надеяться особенно - и, как ей казалось, преуспела; теперь, когда положение окончательно прояснилось, сделалось ясно, какой живучей и цепкой была ее надежда.
        Можно еще невесть сколько таскаться по дорогам, хоть всю жизнь. Шарить, как воровка, в поисках замочных скважин, и однажды, как воровку, ее и поймают… Она содрогнулась, вспомнив тот случай на постоялом дворе - два месяца назад. И ведь едва сумела вымолить пощаду… Вернее, не столько вымолить, сколько откупиться.
        …Или ключ не выдержит. Сколько раз Доминике снился этот сон: головка ключа у нее в руке, бородка - в замке…
        А мир велик. И может быть,- она содрогнулась,- может, в ее скитаньях ей однажды встретится нечто, перед которым даже плащ-жизнесос окажется безделицей. Может быть, ее ждет судьба стократ худшая, нежели…
        Дверь в обеденный зал распахнулась, будто ее пнули ногой. Немногочисленные едоки одновременно повернули головы; Доминика увидела сперва сапог, заляпанный грязью по голенище, потом мокрый капюшон с выбивающимися из-под него темными спутанными волосами, потом тусклую пряжку набрякшего водой плаща.
        В дверях кухни появился хозяин - будто чуял, будто ждал; новоприбывший встряхнулся, как пес, и, не откидывая капюшона, направился к своему обычному месту - в темном углу.
        Доминика опустила глаза.
        Собственно, что ей за дело? Она завтра уезжает…
        Почему он вернулся? Неужели он был у портного? Неужели портной знал? И что сказал ему колдун, и что портной ответил? Как объяснил?..
        Может быть, портной тоже колдун? Вряд ли, ой, вряд ли…
        Поваренок уже тащил новому гостю поднос со всякой всячиной - как будто тот заранее дал знать, чего хочет. А может, так оно и было?
        Хоть бы к камину сел, подумала Доминика. Он же вымок, как жаба…
        Тьфу, некстати жаба вспомнилась.

* * *
        Поздним утром, когда счета были оплачены, вещи собраны и все, казалось, готово к отъезду, Сыр обнаружил вдруг трещину в рессоре. Ругать его за небрежение было поздно, тем более что он клялся всеми добродетелями, мол, вчера еще смотрел со всей тщательностью, и никакой трещины не было в помине…
        Доминика стояла посреди двора, погруженная в апатию. Принимать решение было не о чем - предстояло вернуться в постылую гостиницу, проторчать здесь еще невесть сколько дней и потратить невесть сколько денег, потому что Сыр утверждал, будто поломка серьезная…
        Знакомец, чьего имени она не знала, сидел теперь на ее обычном месте - за столом, покрытым скатертью. Капюшон его был откинут на спину; засохшие прядки волос торчали во все стороны, как иголки большого ежа. Доминика вошла - и остановилась в замешательстве.
        Хозяин, которому уже доложили о неприятности с каретой, радушно поклонился. Мельком глянул на колдуна, крошащего хлеб за господским столом; подозвал служанку, что-то сказал ей на ухо, та умчалась - за еще одной скатертью, подумала Доминика.
        Тем временем колдун отвлекся от своего занятия и поднял глаза.
        Должок, в ужасе подумала Доминика. Он играет, как кошка с мышью - все эти приезды, отъезды… А случайно ли треснула рессора - именно сегодня? Ни с того ни с сего?..
        Чего он хочет от меня, подумала Доминика. Я ничем-ничем ему не обязана. Близятся теплые дни, я велела бы Ниже спрятать плащ в сундук. И он пролежал бы там до осени. А что случилось бы осенью - никто не знает, может быть, к тому времени мы нарвались бы на разбойников, и плащ сделался бы их добычей. Или нас растерзали бы звери в лесу, и плащ так и сгнил бы вместе с прочими вещами под слоем опавших листьев…
        Да что ему надо, подумала Доминика. Что есть у меня такого, что он пожелал бы сделать своим? Сундук с тряпками, поломанная карета… И ключ. Ключ!..
        Она едва удержалась, чтобы тут же, при всех, не сжать ключ в ладони. Плотнее запахнула шаль на груди; двинулась к лестнице - в ее прежней комнате еще никого не поселили, стало быть, она получит возможность любоваться знакомым узором трещин на потолке…
        Наверху горничная бранилась с Нижей. Доминика остановилась на пороге: матрас был выпотрошен, солома валялась по всей комнате, постельное белье грудой высилось в углу. Старательная девушка взялась за большую уборку, едва за постоялкой закрылась дверь…
        Не слушая бранящихся служанок, Доминика повернулась и вышла. Спустилась вниз; в конце концов, почему она должна прятаться?
        Близился обед. На кухне гремели посудой; зал понемногу наполнялся мастеровыми и лавочниками, становилось шумно и душно. Доминика сидела за столом, покрытым серой скатертью, а вокруг жевали, хлебали, стучали кулаками и ложками, болтали, смеялись чужие, неприятные люди. У одного лавочника был с собой сундучок, и Доминика, как ни старалась, не могла отвести взгляда от маленького замка в стальных петлях…
        За спиной резко, бесцеремонно расхохотались сразу несколько голосов. Доминика с трудом сдержалась, чтобы не обернуться. То, что смех предназначался ей, сомнения не вызывало.
        Загрохотала отодвигаемая от стола скамейка; из-за плеча Доминики выплыл и остановился напротив подмастерье лет пятнадцати, плечистый, как молотобоец, и красный, как девчонка. Уши, выглядывавшие из-под длинных светлых волос, алели рубинами; видимо, проспорил, обреченно подумала Доминика. Сейчас начнет дерзить - на радость публике… А Сыр на заднем дворе возится с каретой. Позвать хозяина?..
        Парнишка вытер ладони о куртку, подошел к столу почти вплотную, наклонился над Доминикой, собираясь - но все еще не решаясь - произнести заранее придуманную речь. Открыл рот. Вдруг из красного сделался белым. Согнул колени. Исчез.
        Сзади не смеялись.
        Доминика повернула голову. Колдун сидел рядом; на лице его таяло выражение терпеливой брезгливости.
        -Добрый день,- сказал колдун, встретившись с ней глазами. Пальцы его, секунду побарабанив по столу, нашли корочку хлеба и тут же принялись крошить.- Так и не уехали, госпожа?
        -Рессора.
        -А-а-а,- протянул колдун, поддевая ногтем одну особо удачную крошку.- Сочувствую…
        Крошки под его пальцами выстраивались, образуя смутно знакомый символ; Доминика всматривалась, нахмурив брови.
        -Может быть, мы могли бы немного погулять?- спросил колдун, не отрываясь от своего дела.- Здесь становится… шумно.
        Доминика молчала. Колдун мельком взглянул на нее, смел крошки ладонью. Поднялся. Молча предложил ей руку.
        Осторожно, кончиками пальцев, она оперлась о его локоть.
        Нижа, по какой-то надобности оказавшаяся во дворе, уставилась на странную пару ошалелым взглядом яичницы-глазуньи. Доминика семенила, никак не в состоянии приладиться к широким шагам сопровождающего.
        -Вы напрасно полагаете, что чем-то мне обязаны,- сказал колдун.
        -Я вовсе так не…- запротестовала Доминика и осеклась. Получилось невежливо.
        Колдун кивнул:
        -Разумеется. Если бы я на ваших глазах шагнул бы, не зная дороги, в трясину… Вы предостерегли бы?
        Доминика молчала, смутившись. Молчание затянулось.
        -Вы видели того портного?- спросила она, пытаясь преодолеть неловкость.
        -Да.
        -И… что?
        Колдун помолчал, прежде чем ответить.
        -Ничего,- сказал наконец.- Вы правы: он ничего не знал.
        И чуть заметно улыбнулся; улыбка не понравилась Доминике.
        -Зачем же было трудиться?- спросила она резковато.- Ездить, расспрашивать…
        Колдун пожал плечами:
        -Я человек свободный… Дорога - мой дом. Отчего не съездить?
        И улыбнулся снова, на этот раз светлее.
        -Почему вас так занимают мои дела?
        -Нисколько не занимают. Я просто не люблю, когда направо и налево продают беспечным людям плащи-жизнесосы.
        -Как… направо и налево?
        -Это полемическое преувеличение.
        Доминика нахмурилась:
        -Значит, портной…
        -Драгоценная госпожа, зачем вам тревожиться из-за пустяков? В любом случае, портной - дело прошлое.
        -И… что вы с ним сделали?
        -А что я должен был с ним сделать?- удивился колдун.
        Доминика промолчала. Десять шагов… Двадцать шагов…
        -Вы маг, конечно?
        -Конечно,- просто согласился ее собеседник.
        -Тогда почему вы бродяжничаете, вместо того чтобы жить в своем замке?
        -А вы? Вы происходите из хорошей семьи, не стеснены в средствах - почему вы, выражаясь вашими же словами, бродяжничаете?
        -Я путешествую,- сказала Доминика устало.
        -И я путешествую.
        Они прошли вдоль улицы до самой окраины. Дома закончились; дальше было поле, мост через узкую речку и лес.
        -Может быть, вы разыскиваете зло, чтобы его покарать?- в голосе Доминики скрипнул жесткий, почти старушечий сарказм.- Может быть, поэтому вы сказали мне про плащ и потом навестили беднягу-портного?
        -Может быть,- колдун глядел на дорогу, где в синих лужах отражалось небо.- А может быть, у меня есть другая причина… Как и у вас… Только не пугайтесь. Вы всякий раз так вздрагиваете, что мне неловко делается, честное слово.
        Не говоря ни слова, Доминика повернула назад в поселок. Обратный путь проделали молча; уже подходя к гостинице, Доминика спросила:
        -И много вы знаете… о моей причине?
        -Зависит от того, много ли вы хотите услышать…
        -Все,- сказала Доминика почти грубо.- Я хочу услышать все.
        -У вас с собой некая вещь.
        -Понятно и ребенку. Я его не особенно прячу, к тому же мои слуги… и кузнец… и…
        -Разумеется,- покорно согласился колдун.- Все знают, направо и налево, что у вас с собой ключ. Никто не знает, что это такое.
        -А вы?
        Он остановился. Некоторое время Доминика смотрела на него снизу вверх, упрямо и требовательно:
        -Вы знаете, что это?
        -Это и есть причина, по которой вы не ведете соответствующую вашему положению достойную размеренную жизнь, но скитаетесь по дорогам.
        Доминика сжала ключ в кулаке - сквозь шаль:
        -А вы знаете, что я никому его не отдам?
        -А вы знаете, что я не собираюсь его у вас отбирать? У меня своих забот хватает, зачем мне предмет с темной историей, для меня бесполезный?
        -Тогда чего вы от меня хотите?
        -Ничего.- Колдун вздохнул.- Это как история с плащом… или, к примеру, болотом. Человек тонет на твоих глазах, но правила приличия требуют, чтобы ты смотрел в другую сторону…
        -Я тону, по-вашему?
        -Да. За вами уже тянется дурная слава. В той гостинице, где портной всучил вам плащ, все убеждены, что вы воровка. Кто-то видел, как вы пытались открыть своим ключом хозяйский сундук…
        -Я…- Доминика покраснела.
        -А горничная нашего хозяина приходится двоюродной племянницей кухарки с того постоялого двора, где вас застали у дверей чужой комнаты… И, возможно, она уже написала - среди прочих новостей - обо всех ваших приключениях. И письмо уже в дороге.
        -Я немедленно уезжаю.- Доминика развернулась.
        -Куда? У вас же рессора…
        -Откуда вы знаете? Это вы?!
        Он развел руками, как бы говоря: уж от таких-то подозрений меня избавьте.
        Обеденное время подошло к концу. Из дверей трактира вываливались во двор последние насытившиеся посетители.
        -Что же мне делать?- спросила Доминика шепотом. Скорее себя спросила, нежели собеседника.
        -Меня зовут Лив,- сказал колдун.- Во всяком случае, это лучшее из моих имен.

* * *
        Все время, пока он рассматривал ключ, Доминика не выпускала из рук цепочку.
        -Вы мне не доверяете?
        -Вы ничем не заслужили мое доверие…
        -Правда?
        Доминика смутилась.
        -Итак?- спросил колдун по имени Лив, возвращая ей ее собственность.
        -Это не просто ключ,- сказала она.
        -Я догадался.
        -Мне нужно… мне непременно нужно найти какой-нибудь замок, который открывается этим ключом.
        -И вы перебираете подряд все замки, которые попадаются вам по дороге?
        -А что мне делать?
        -Как давно вы путешествуете?
        Доминика молчала.
        -Судя по состоянию вашего гардероба,- безжалостно заметил колдун,- а в особенности судя по теням под вашими глазами… путешествие оказалось долгим.
        -Вы можете чем-то помочь мне, Лив? Или просто так насмехаетесь?
        -Как я могу вам помочь, если вы ничего мне не рассказываете!
        -Я и так уже сказала слишком много.
        -Тогда я сейчас уйду и оставлю вас в покое, Доминика. Через несколько дней, когда рессору на вашей карете наконец поменяют, вы продолжите свое безнадежное дело.
        -Оно не безнадежное!
        -Оно безнадежное. Для этого ключа в мире нет скважины.
        Она поднялась:
        -А ну-ка повторите.
        Он тоже встал. Стол, разделявший собеседников, качнулся. Дернулись язычки двух свечей в подсвечнике.
        -Для этого ключа в мире нет скважины,- сказал Лив, глядя Доминике в глаза.- Но, может быть, есть другой путь.
        Она посмотрела на ключ.
        Сейчас, в полумраке, при свете колеблющихся огоньков, морды стальных грифонов казались живыми. Широкая бородка ключа отблескивала хищно и строго.
        -Я слушаю,- сказал Лив тоном ниже.
        Доминика села. Лив склонился над ней, упираясь ладонями в стол:
        -Это человек, да?
        -Да,- Доминика через силу кивнула.
        -Он вам дорог?
        -Он мне нужен. Не важно, зачем… Вы сказали, есть другой путь?
        -Погодите, Доминика… Кто это?
        -Какая разница.- Она с силой потерла лицо.- Какая разница, кто он… Что такое этот ваш другой путь? Или вы сказали о нем просто затем, чтобы развязать мне язык?
        Лив выпрямился:
        -Все. С меня довольно. Худшего врага себе, чем вы, Доминика, редко встретишь на этой земле… Удачной дороги.
        -Да погодите вы!..
        Он обернулся в дверях.
        -Это мой сводный брат,- сказала Доминика.
        Лив стоял одной ногой на пороге.
        -После смерти матери мой отец женился второй раз…
        Колдун слушал, не трогаясь с места.
        -Сын моей мачехи… был такой, знаете, нескладный… но милый. Вечно лежал в гамаке, ел вишни, стрелял косточками… И в пятнадцать лет, и в двадцать пять…
        Доминика замолчала.
        -И что?
        -И однажды явился прохожий. С виду бродяга, каких много.
        -Среднего роста, борода с проседью, на правой руке нет мизинца?
        -А вы его…- Доминика подалась вперед,- знаете?
        Лив вернулся к столу. Уселся. Побарабанил пальцами, будто в поисках хлебной корки; корки не было.
        -Если это тот, о ком я подумал… Вероятно, он имел беседу с жертвой… с вашим братом?
        -Да, брат был любитель поболтать с прохожими. Кабаки…
        -Опасная привычка,- Лив усмехнулся.
        -Да… С этим, без пальца, они встречались несколько раз. Почти по-приятельски; на упреки отца брат возражал, что, мол, бродяга забавен, бродяга складно врет и вообще оригинал…
        -А в последнюю встречу? Вы знаете, что эти двое друг другу сказали?
        -Нет. Не было свидетелей… почти. Остался ключ, который провалился в ячейку гамака и едва не потерялся в траве. И остался мальчишка, некстати воровавший вишни. Когда его сняли с дерева, он был в трансе… говорил чужим голосом, будто повторял заученный текст.
        -Что именно?
        Доминика зажмурилась:
        -«Человек, не имеющий цели, подобен ключу, не имеющему замка. Когда замок откроется ключом - Гастону вернут человеческий облик…» Гастон - это его так звали. Моего брата.
        -Когда это было?
        -Четыре года и три месяца назад.
        Лив кивнул:
        -Понятно. Бродягу, лишенного мизинца, зовут Рерт. Он спятил, возомнив, что все на свете имеет цель, явную или скрытую… Таких ключей, как вы носите на шее, в мире не один десяток, смею вас уверить.
        -Вы знаете, как его вернуть? Гастона?
        Колдун сощипнул со свечки каплю мягкого оплывшего воска. Помял в пальцах; вылепил шарик, похожий на тусклую жемчужину.
        Доминика ждала ответа. За тонкой перегородкой гудел обеденный зал; за дверью на лестнице топтался Сыр, хмурый и настороженный. Сыр не доверял чародеям.
        -Все зависит от того, как сильно вам нужен ваш сводный брат,- проговорил наконец Лив.
        -Я очень к нему привязана,- быстро сказала Доминика.
        Лив поднял брови:
        -Привязаны настолько, что выждали три года - и только потом пустились на поиски подходящего замка?
        Доминика поджала губы:
        -Есть и другая причина. Полтора года назад мой отец умер. Наследство - а отец был человек небедный - отписал нам с братом, в равных долях… При условии, что брат явится к нотариусу в человеческом обличье.
        -Ваша мачеха…
        -Ну разумеется! Она настояла на внесении этого пункта, а умирающий не хотел ее обижать.
        -Трогательно.
        -Я ее понимаю.- Доминика вздохнула.- Сама она уже не в том возрасте и не того здоровья, чтобы таскаться по дорогам и шарить в поисках замочных скважин…
        -С чего вы взяли, что замок надо искать, путешествуя?
        -Уважаемый Лив, в нашем городке не осталось ни одной скважины, к которой мы не примеряли бы наш ключ. Кузнечные лавки, часовые мастерские - все было испробовано…
        -Значит, вы рискуете здоровьем - а иногда и жизнью - ради наследства вашего батюшки?
        -Я не стану врать, что делала бы это просто ради Гастона. Но он все-таки мой брат, хотя и сводный, и, в общем-то, всегда был со мной приветлив… А кроме того - это ведь страшно и отвратительно, превращать людей в ключи просто так… ради каприза…
        -Понятно.- Лив покивал.- Доминика, приготовьтесь к тому, что наследства вы не получите.
        -Как!.. Вы же сказали, что есть другой путь…
        -Да, но это надо ехать к Рерту домой, разговаривать с ним, может быть, сражаться…
        -Мне сражаться?!
        -А вы хотели бы?
        -Нет.- Она сцепила пальцы.- Я не хотела бы вступать в бой с колдуном… То есть магом. Ведь он тоже маг?
        -О да.- Лив повел плечами.- Более того - он маг с твердыми принципами. Это ужасно.
        -Лив,- проникновенно сказала Доминика,- а что бы вы… нет, не так. Что могло бы вас… Гм.
        -Вы хотите спросить, что я взял бы от вас в обмен на драку с Рертом?
        -Да. Приблизительно так.
        -Ничего. Потому что драка сама по себе бессмысленна. Чтобы вернуть вашего брата, необходимо заставить Рерта изменить его мнение о людях… Хоть чуть-чуть.
        -Все.- Доминика бессильно откинулась на спинку стула.- Я больше не могу. Спасибо вам, Лив, за интерес к моей скромной персоне… Поеду дальше.
        -Поедемте вместе.
        -Что?!
        Колдун вздохнул:
        -Так случилось, что я сейчас совершенно свободен… Могу съездить с вами к Рерту. Это не так далеко.

* * *
        -Заведет он вас в ловушку. Безумие это, госпожа.
        -Все безумие, Сыр…
        -Или вам жизнь не дорога? Может быть, он сам вам тот плащ и подсунул. А потом через него в доверие вошел. А потом…
        -Зачем так сложно? Что с меня взять?
        Сыр, не находя аргументов, засопел. Раздраженно подергал себя за волосы. Ссутулился; поклонился. Вышел.
        С его уходом решимость Доминики поиссякла. Она взвесила в руке приготовленный Нижей узелок (только самое необходимое, чтобы унести в руках). Тяжело опустилась на край кровати. Закрыла глаза.
        «Никакой кареты,- сказал колдун.- Никаких слуг, никаких громоздких вещей. Двинемся быстро - пешком».- «Пешком?!» - поразилась Доминика. «Как все бродяги»,- усмехнулся Лив. «В какую авантюру вы меня втравливаете?» - «Ни в какую. Я никуда вас не втравливаю. Вы идете со мной сами, по доброй воле и по собственной надобности… Разве нет?»
        Еще не поздно отказаться, подумала Доминика. Сжала ключ в кулаке - стальная бородка впилась в ладонь.

* * *
        Они вышли в путь на рассвете, как это делают все бродяги. Нижа и Сыр остались ждать в гостинице, но если Сыр до последнего момента пытался удержать госпожу от безрассудного поступка, то служанка рвения не проявляла - спала и видела, как без помех займется рукодельем, а денег, оставленных Доминикой на прокорм, должно было хватить надолго…
        Они вышли в путь на рассвете. В молчании миновали последние дома поселка; перешли мост (сквозь широкие щели Доминика видела, как несется под ногами бесшумная быстрая вода) и углубились в лес.
        На вырубке у дороги уже стучали топорами чьи-то работники; их лица представляли собой сплошную бороду с тремя дырами - для рта и глаз. При виде пеших путников лесорубы призадумались было, но, встретившись взглядом с колдуном (а Лив шел впереди, капюшон надвинут на лоб, край плаща явственно оттопырен ножнами), поспешно вернулись к работе. Доминика прошла мимо, держа голову высоко и неподвижно, будто лебедь, мучимый мигренью.
        Ключ покачивался на груди в такт шагам. Поскрипывал под ногами песок, из которого торчали, как жала, опавшие хвоинки. Впереди - в пяти шагах - маячила спина колдуна.
        Почему я ему поверила, смятенно думала Доминика. Как случилось, что я иду по дороге пешком, как сроду не ходила, тащу на плече узелок с пожитками, будто нищенка или погорелец… Он взял меня на простую приманку - немножко помощи, немножко сочувствия, немножко страха… Святая добродетель, неужели я и сейчас не поверну назад?
        Она сделала еще шаг и остановилась. Лив, слышавший ее шаги, оглянулся:
        -Вы устали?
        -Да.
        -Это самая утомительная часть пути… Хотя и не самая неприятная - все же прогулка по лесу, солнце, птицы…
        -Вот что,- сказала Доминика.- Я не сделаю больше ни шага, пока вы не объясните мне, что вам за выгода - помогать мне.
        Колдун, помедлив, откинул капюшон на спину. На хищном его лице Доминика увидела кислое, почти брезгливое выражение:
        -То есть вы останетесь тут стоять навеки? Или пойдете назад одна, мимо тех лесорубов?
        Доминикино сердце прыгнуло раненой жабой:
        -Вы признаете, что завели меня в ловушку?
        -Я веду вас к Рерту. Остановившись на полдороге, вы можете попасть в ловушку - просто потому, что мир жесток, моя госпожа…
        Он вытер лоб тыльной стороной ладони. Вдруг зевнул, небрежно прикрывая рот:
        -Ладно, слушайте. У меня в самом деле есть свой интерес в этом деле; помогая вам, я помогаю себе… Искусство превращения человека в вещь интересует меня с давних пор. Никто из магов, владеющих этим искусством, не преподаст мне урока по доброй воле. Но если я стану свидетелем обратной метаморфозы вашего друга - я получу ценнейшую информацию и смогу самостоятельно превращать людей в ключи и обратно. Или в книги, например. Да хоть в подставки для обуви… Не пугайтесь, вас это не касается. Но вот портного, по договору с ведьмой продающего людям плащи-жизнесосы, я с удовольствием превратил бы в швейную иголку. Нет?
        -По договору с ведьмой?!
        -Это я так. К примеру…
        Доминика молчала. Лив покосился на высокое уже солнце и снова накинул капюшон:
        -Госпожа Доминика, не смешите мои сапоги. Если бы я хотел зачем-то погубить вас - вы бы уже были надежно погублены… Мы идем к Рерту или нет?
        Доминика кивнула. Лив, ни слова не говоря, повернулся и зашагал вперед. Доминика потащилась следом.
        Она не привыкла ходить пешком. Узелок натирал плечо, тянул к земле; Доминика совсем выбилась из сил, когда идущий впереди колдун вдруг свернул направо - с дороги, в лес.
        Доминика споткнулась:
        -Лив!
        -Там поляна, видите?
        Доминика ничего не видела. Лес казался совершенно непроходимым; исцарапав руки и надорвав подол, она все-таки выбралась вслед за Ливом на круглую, как блюдце, полянку.
        -Привал,- колдун уселся на обломок пня.
        -Я далеко не уйду…
        Доминика огляделась, выбирая место. Трава на затененной поляне росла кое-как, ствол давно упавшего дерева был трухляв и изъеден червями. Доминика потрогала пальцем склизкую кору, вздохнула и села, подобрав юбку.
        -Не очень-то вы устали,- сказал колдун.- Иначе плюхнулись бы, где стояли, прямо на землю.
        -Сколько нам еще идти?
        -Нисколько. Уже пришли.
        Доминика содрогнулась. Огляделась вокруг; глухой лес, дубы и елки, высокие пни, покрытые мхом, никто не придет на помощь… Колдун наблюдал за ней со скептической ухмылкой:
        -Я имею в виду, что дальше мы поедем, а не пойдем… Вы странный человек, Доминика. Это сколько же вам наследства причитается от батюшки?
        -Много,- сказала она еле слышно.
        -Земли? Замки?
        -Все. Земли, озеро… Деньги, золото… Дом… Много. Все.
        -А без него вы никак не можете?
        Доминика молчала.
        -Мне просто жалко смотреть, как ради завещания вашего батюшки вы готовы подвергаться немыслимым опасностям - все равно, настоящим или воображаемым. Я-то вас не съем… но вы ведь верите, что вполне могу съесть. И все равно идете. Чудеса.
        Доминика молчала.
        -Еще не поздно вернуться,- сказал колдун совсем другим, жестким, деловым тоном.- Впрочем, вернуться не поздно никогда. Если у самых ворот Рерта вы скажете, что передумали…
        -Нет,- сказала Доминика.
        Колдун потянулся, как кот:
        -Хорошо…
        Он поднялся. Небрежно отряхнул плащ. Нашел в траве суковатую палку. Вышел на середину поляны, наклонился, разгреб палкой слой прошлогодних листьев и хвои. Присев на корточки, забормотал, и Доминикины ноздри дернулись: в стоячем воздухе леса возник резкий, неприятный запах.
        -Доминика,- позвал Лив.- Вы в погреб спускаться не боитесь?
        -В погреб?
        -Идите сюда…
        Она остановилась в пяти шагах. Колдун взялся за железное кольцо, невесть как появившееся в земле, с усилием потянул; открылась, как крышка кастрюли, черная дыра в земле.
        Доминика отшатнулась.
        -Был такой человек,- сказал Лив, обрывая свесившийся в подземный ход пучок бурой травы.- Как его звали, никто не помнит, а прозвище было Крот… Понимаете почему?
        -Я туда не пойду,- сказала Доминика, отступая на шаг.
        -Это не то, что вы подумали… Это самый скорый путь в любой конец света. Ну, почти в любой. Только так мы доберемся до Рерта и сможем расколдовать вашего братца…
        Доминика отступила еще. Она была близка к тому, чтобы бежать без оглядки.
        -Я спущусь первым,- сказал Лив мягко.- Зажгу огонь. Если вам не понравится - останетесь наверху. Но это значит, что бедный Гастон будет ключом до конца дней своих… и ваших. Решайте.
        -Наверняка есть другой путь,- сказала Доминика.
        -Есть. Обратно в гостиницу. Через неделю вам починят, я надеюсь, рессору.
        Доминика отступила снова, запнулась пяткой о корень и грянулась навзничь.

* * *
        Шахта вела прямо вниз, как печная труба. И была, как труба, узкой - двоим здесь не разминуться; Ливу приходилось прижимать локти к бокам и придерживать ножны. Доминика мучилась с юбкой, которая топорщилась и задиралась, и это было особенно неприятно, потому что внизу был Лив и у него в ладони был огонек - тусклый, единственный свет в давящей темноте.
        А над головой у Доминики была светлая точка - вход в шахту. Теперь она казалась далекой, будто звезда.
        -Доминика, как поживаете? Мы прошли больше половины…
        Она молчала. Перехватывала ржавые перекладины железной лестницы. С каждым шагом, с каждым перехватом опускалась все ниже и ниже, к ведьмам, к подземным тварям, в преисподнюю…
        -Доминика, я спустился. Жду вас. Уже близко. Не спешите.
        Легко сказать «не спешите»; чем глубже опускалась Доминика, тем страшнее ей было находиться на лестнице, тем сильнее хотелось выбраться из колодца, и движения, поначалу дававшиеся с трудом, приобретали сбивчивую, лихорадочную поспешность.
        Лестница закончилась. Доминику осторожно взяли за талию и втянули… куда-то, она поняла только, что здесь есть воздух - совсем свежий, по сравнению с духотой, царившей в «трубе». Она огляделась; ее окружала пещера с низким ровным потолком, со множеством нор-тоннелей, ведущих во все стороны. Под ногами поблескивала толстая ледяная корка (странно, Доминика вовсе не чувствовала холода), в углах смутно белели глыбы оплывшего льда.
        -Этот самый Крот,- сказал колдун, все еще придерживая Доминику за локоть,- владел редким искусством подземных путешествий, но совершенно не умел постоять за себя. Еще в юности он стал пленником некоего, гм… вы все равно его не знаете. И этот некто заставил Крота работать всю жизнь - для того, чтобы его жадный хозяин мог появляться, как из-под земли… ха-ха. Как из-под земли - всюду, где его не ждут.
        -Значит,- сказала Доминика, цепляясь за руку Лива,- значит, мы влезли в чужое владение. И хозяин, этот самый некто, вполне может…
        -Нет, что вы. Дороги Крота давно перестали быть собственностью его зловещего хозяина. Теперь любой, кто сумеет открыть дверь, может войти сюда и прокатиться… Злоупотреблять не следует, да. Но я не был здесь давно, ой как давно…
        Огонек на его ладони дрогнул и раздвоился. Одна искорка поднялась под потолок, другая поплыла к дальнему ходу-норе и остановилась над ним, как бы приглашая войти.
        -А… у вас никогда не было знакомых магов, да, Доминика?- тихо спросил Лив.
        -Никогда,- призналась она, наконец-то выпуская его руку.- Лив… Если вы меня обманете, это будет… очень нехорошо с вашей стороны.
        -Дорогая госпожа Доминика.- Колдун меланхолично вздохнул.- Вы и сами не верите в то, что говорите. Жизнь - это война, а на войне нет хороших и плохих… есть только сильные и слабые. Мы с вами заключили сделку - и будем выполнять ее условия по мере возможности… Идемте.

* * *
        В тоннеле стояли сани - огромное резное корыто, поставленное на полозья. Доминика остановилась в нерешительности; Лив тронул сани рукой - они двинулись легко, как по воде.
        -Сами влезете или подсадить?- спросил Лив.
        -Мы поедем на этом?
        -Удобнейший транспорт. Садитесь.
        Доминика неуклюже перевалилась через высокий бортик. Внутри не было ничего - голое деревянное донце. Доминика уселась, скрестив ноги, на собственный узелок с пожитками.
        -Держитесь там за что-нибудь,- сказал снаружи Лив.
        -А вы?
        -Я запрыгну на ходу…
        Доминика уперлась в стенки саней растопыренными руками и коленями. Лив снова забормотал; слова его сливались в одно длинное неприятное слово, и Доминикин нос зачесался: запах похож был на вонь от горящей ветоши.
        Сани плавно двинулись вперед. Некоторое время Доминика слышала шаги - Лив бежал рядом, толкая сани, разгоняя, как мальчик, решивший прокатиться с горки; потом последовал толчок, темная тень мелькнула над Доминикиной головой, и сани стали вдвое тяжелее.
        Лив, нисколько не сбивший дыхания, опустился рядом.
        Доминика, притихшая, напуганная, слушала шум ветра по обе стороны саней. Зажженные Ливом огоньки остались позади; сани неслись сквозь темноту. В темноту. В никуда.
        Потом вернулся свет. Доминика сперва зажмурилась и только потом разглядела в руках у сидящего рядом Лива - стилет; на треугольном острие горел, нервно подрагивая, язычок пламени.
        -Страшно?- спросил Лив.
        Доминика, не отрываясь, смотрела на стилет в его руках.
        Колдун вздохнул:
        -Ни один конь не может нести человека с такой скоростью… Я боюсь, что даже ездовой дракон - если бы даже рассказы о ездовых драконах не были сказками - не способен на это. Вы мужественная женщина, госпожа Доминика, с вами легко…
        -Я трусиха,- сказала Доминика.
        Лив хмыкнул.
        Теперь, при свете, была видна резьба, покрывавшая сани изнутри. Деревья, знаки, животные, птицы; одно изображение перетекало в другое, и вместе они образовывали третье. Доминика засмотрелась.
        -Это для красоты?
        -И для красоты тоже.
        -Сани тоже делал Крот?
        -Нет. Для работы по дереву у него были другие… существа.
        -А почему здесь лед?
        -Для скорости… Сядьте удобнее, Доминика. У вас затекут ноги. Нам ехать не очень-то долго, но достаточно, чтобы…
        Он вдруг замолчал. Прислушался; резко дунул на свой стилет. Огонек погас.
        В темноте слышно было, как шелестит ветер и постукивают полозья. И все.
        -Что…- начала Доминика.
        -Ш-ш-ш…
        Некоторое время Доминика ждала, стиснув пальцы. Потом Лив забормотал; Доминика зажала нос. Шум и постукивание сделались тише: сани замедлили ход. Остановились совсем.
        Лив бесшумно поднялся. Доминика встала на колени.
        Пещера теперь не была темной. Потолок ее, поросший сосульками, отблескивал красным, и свет становился с каждой секундой ярче.
        -Ну вот,- сквозь зубы сказал Лив.- Как на заказ.
        -Что?!
        -Ничего особенного, госпожа Доминика… Просто переждите. Сделайте вид, что заняты размышлениями… в разговор не вступайте.
        -С кем?
        -А сейчас придет…
        Доминика втянула голову в плечи. Сосульки на потолке вспыхнули цветными огнями, свет сделался нестерпимым - и почти сразу пригас; глядя поверх резной кромки саней, Доминика успела увидеть, как из бокового хода - а у тоннеля был боковой ход!- выскочило животное, похожее одновременно на пантеру и паука; на спине чудища помещался всадник, которого Доминика даже рассматривать не стала - просто легла на дно саней, закрыв лицо ладонями.
        -Привет, Мизеракль,- сказал глуховатый отрывистый голос.
        -Привет, Соа,- невозмутимо ответил Лив.
        -Все маешься?
        -А ты ревнуешь?
        Чужой голос хохотнул:
        -Твоя беда - это только твоя беда, Мизеракль.
        -Рад был тебя видеть,- все так же ровно отозвался Лив.
        -Ты уже уходишь? Как жаль… И совсем не хочешь угостить меня этой старой девой?
        -Совсем не хочу, Соа. Более того - уверен, что ты пошутил.
        Сделалось тихо. Так тихо, что удары Доминикиного сердца казались набатом, созывающим деревню на борьбу с пожаром.
        -Ну ладно, Лив,- совсем глухо и очень отрывисто сказал чужой голос.- Захочешь еще раз прокатиться Кротовыми норами - милости прошу…
        Послышался скрежещущий звук, будто провели пилой по камню. Ударил ветер. И свет померк.
        Чуть приоткрыв глаза, Доминика успела заметить в последних отблесках этого света, как Лив прячет под плащ странный предмет, отдаленно похожий на пастушью свирель.

* * *
        -Последнее усилие! Р-раз!
        Над их головами открылась крышка, впуская восхитительный воздух, впуская свет солнца и запах травы; Лив вылез первым и помог выбраться Доминике, вернее, вытащил ее, как пробку из бутылки.
        Доминика глубоко дышала, запрокинув голову.
        -Ну вот,- сказа Лив бодро.- Если мы осмотримся вокруг, что мы увидим? Степь. Совершенно безлюдную, и это правильно. Зато в двух шагах отсюда, в замечательно живописном месте на берегу реки, живет мой хороший знакомый, у которого мы переночуем в комфорте и безопасности… Госпожа Доминика, вы меня слышите?
        Доминика с трудом села. Тряхнула головой. Поморщилась; вокруг в самом деле простиралась степь до горизонта, солнце опускалось с каждой секундой все ниже, морем ходила высокая трава. Ледяное подземелье с санями, и зловонные заклинания колдуна, и то чудовище верхом на другом чудовище, что обозвало Доминику «старой девой»,- все это казались дурным сном.
        -Нельзя раскисать,- посоветовал Лив.- Вот там, видите - деревья? Туда можно добраться за полчаса, если идти, не сбавляя шага… Доминика, вставайте. Помните о цели - вам нужно получить наследство, земли, воды, золото… что там еще?
        Доминика поднялась, беззвучно заплакав.

* * *
        Дорога заняла час. Оказавшись в просторном дворе незнакомого дома, Доминика застонала и опустилась на землю - где стояла.
        -Вот теперь верю, что вы устали,- одобрительно заметил Лив.
        Хозяин дома был невысок, ростом Ливу по плечо, щупл и немногословен. Стук в ворота - окрик - ответ Лива - распахнутые створки - короткое рукопожатие. Хозяин степного хутора либо знал о предстоящем визите, либо всегда был готов принять в своем доме Лива - с кем бы тот ни явился.
        -Здесь есть какие-то слуги?- спросила Доминика, не поднимаясь.- Служанки?
        -Увы.- Лив развел руками.- Здесь не такое место, чтобы жить посторонним… Если я донесу вас до постели - вы не будете шокированы?
        -Я хотела бы помыться,- слабо возразила Доминика.
        -Глупости,- беспечно заметил Лив.- Усталый человек сначала спит, а уж потом занимается галантереей… Есть-то вы будете?
        -Есть?- Доминика приподняла голову.- Буду…
        -Вы прирожденная путешественница,- восхитился Лив.- Идемте в гостиную, Наш-Наш уже накрывает на стол…
        -Наш-Наш?
        -Это одно из его имен… Но вообще-то он Егор.
        -Тогда я буду звать его Егором…
        -И правильно сделаете.- Лив протянул ей руку.- Вставайте. Здесь замечательно готовят, поверьте слову знатока…
        -А вымыть руки?
        Лив поморщился:
        -У вас странные привычки… Бочка с водой в углу двора, рядом черпак. Если будете настойчивы, то найдете это самое… пемзу.

* * *
        Доминика проснулась и долго таращилась в потолок, пытаясь вспомнить, где она и что с ней произошло.
        Вспомнив, ужаснулась. Спустила ноги на пол; постель была удобная и чистая, чего не скажешь о Доминикиных ногах, вчера вечером так и не дождавшихся бани. Чудо еще, что, укладываясь на покой, она ухитрилась стянуть с себя одежду; в отсутствие служанки платье и нижняя юбка не пожелали развешиваться на спинке стула, а лежали так, как их бросила Доминика - грудой на полу.
        Доминика поднялась (тело отозвалось мышечной болью). Подошла к окну; окно выходило на противоположную от фасада сторону, в сад. Густые кроны поднимались выше второго этажа; яблони цвели, соцветья покачивались под весом пчел. Доминика захотела открыть окно - но рама оказалась заколоченной.
        В дверь стукнули:
        -Госпожа Доминика?- спросил Лив.- Мы с Наш-Нашем уже позавтракали, ваш завтрак ждет вас на столе… Ведь мы не собираемся отдыхать здесь весь день, правда?
        Доминика со стоном признала его правоту.
        Ей удалось-таки выпросить у хозяина таз и кувшин разогретой воды; после купания она почувствовала себя лучше, а одевшись и причесавшись, и вовсе воспряла духом. Обеденный стол стоял на веранде под навесом; Доминика ела творог с медом, закусывала свежевыпеченным хлебом и слушала гудение пчел. Лив сидел на крыльце, свесив руки между коленями, и, покусывая губу, смотрел в небо. Его черные волосы казались лохматой, надвинутой на глаза шапкой.
        Хозяин Егор, называемый также Наш-Нашем, работал в саду - окапывал деревья; время от времени в бело-зеленом мареве мелькала его ярко-красная рубаха.
        -Лив,- негромко позвала Доминика.
        -Да?- отозвался колдун, по-прежнему глядя в небо.
        -Я ведь вовсе не старая дева.
        -Я знаю.
        -Этот…
        -Я прошу вас, не надо о нем. Мне он тоже неприятен.
        -Это он держал в плену Крота?
        -Как вы догадались?
        -Он считает Кротовые норы своей собственностью…
        -Он может считать все, что угодно…
        -Кто сильнее - вы или он?
        -Ах, Доминика… Это ненужный разговор, уверяю вас.
        -Извините,- пробормотала она.- Как вы думаете… Наш-Наш, то есть Егор, не будет против, если я немного погуляю по саду? Здесь очень красиво…
        Лив наконец-то отвлекся от созерцания облаков. Мельком взглянул на Доминику:
        -Вообще-то можно… Если вы будете только гулять. Если не попробуете, например, сорвать веточку с цветами, чтобы приколоть к прическе…
        -Да?- смущенно спросила Доминика, которой как раз пришла в голову мысль, что хорошо бы отломить цветущую веточку.- Я понимаю, хозяин… он, наверное, будет против…
        -Наш-Наш тут ни при чем… Сад будет против. Это очень своеобразный сад, Доминика. Лучше, если вы будете гулять со мной или с Наш-Нашем.
        Доминика посмотрела на сад.
        Мирно покачивались соцветия. Гудели пчелы. Негромко напевал, работая, садовник; маленькие яблони стояли, опустив ветки к земле, большие, напротив, поднимали их к солнцу.
        Небо черными точками пересекли две вороны. Описали круг; закаркали, переговариваясь. Одна опустилась вниз, выбирая, на какую бы приземлиться ветку; Доминика глянула на Лива, собираясь о чем-то его спросить,- и краем глаза уловила быстрое движение. Обернулась; ветви распрямились. Между обильных яблоневых цветов черным снегом кружились, падая на землю, вороньи перья. Доминике показалось, что кое-где соцветья стали красными… Но это могло быть обманом зрения, потому что уже через несколько секунд все лепестки вернули свой первоначальный бело-розовый цвет.
        Сверху, с голубого неба, ошалело каркала вторая ворона.
        -Нет,- пробормотала Доминика.
        -Да,- Лив кивнул.- Самая большая беда - это бродяги. Раз в месяц кто-то забредает, не верит знакам-предупреждениям и забирается через забор… Или ведет подкоп.
        -И… что?- в ужасе спросила Доминика.
        -Съедают,- коротко объяснил Лив.- Они плотоядные.
        -Я не буду там гулять.
        -Напрасно… Если сад увидит, что вы с Наш-Нашем,- вас не тронут, даже не попытаются.
        -Я все равно не буду там гулять…
        -Как хотите.
        Песенка садовника слышалась теперь совсем близко. Наш-Наш орудовал лопатой; красная рубаха прилипла к его спине темным пятном пота.
        -Он тоже маг?
        -Нет. Он просто работник. Работяга.
        -Почему же сад…
        -Он хозяин.
        -Он его купил?
        -Он его выходил. Старый хозяин умер много лет назад, сад никому не позволил его похоронить - так и оставил себе… Одичал, зарос, оскудел. Надо было быть Наш-Нашем, чтобы, во-первых, прийти сюда без страха, во-вторых, взять лопату, удобрения, садовый нож, черенки…
        Доминика с новым интересом взглянула на садовника. Тот продолжал работать; ветви над его головой не шевелились.
        -Сад, который ест птиц? А насекомые?
        -Насекомых здесь нет… Кроме пчел, разумеется.
        -Кроме пчел.- Доминика усмехнулась, будто что-то вспомнив.- Скажите, Лив… Почему…
        Она запнулась.
        -Ладно уж.- Лив вздохнул.- Спрашивайте.
        -Почему он… этот-называл вас Мизераклем?
        Колдун беспечно усмехнулся:
        -У меня много имен, Доминика. То из них, которое мне нравится, я вам назвал.

* * *
        Садовник вышел попрощаться. Махнул широкой ладонью, указывая направление:
        -Вдоль речки. Там увидишь.
        Он был немногословен, Доминика давно заметила.
        Дорога вдоль полноводного по весне ручейка, гордо именуемого речкой, оказалась поросшей кустами и кое-где размытой; неизвестно, когда ею пользовались в последний раз. Доминика брела рядом с Ливом, время от времени опираясь на его руку. Лив не возражал.
        -Может быть… вы все-таки расскажете о себе? Хоть несколько слов?
        -Я очень скучный человек, Доминика.
        Хутор с хищным садом остались позади и плавно опустились за горизонт. Солнце склонялось все ниже, собираясь последовать вслед за хутором. В степи вокруг не было признаков жилья.
        -Мы будем ночевать на голой земле?- осторожно спросила Доминика.
        -По моим расчетам, сегодня мы ночуем у Рерта,- отозвался Лив.
        -Где?!
        -У Рерта… Терпение, Доминика.
        И пошел вперед.
        Иногда он останавливался, чтобы разглядеть случившееся по дороге одинокое дерево. Пока все встреченные ими деревья были из породы плакучих - стояли у берега, опустив ветки в бегущую воду, оплакивая неведомую беду.
        Примерно за час до заката Лив наконец-то нашел, что хотел. Это было высокое, ветвистое, некогда мощное дерево; речушка, понемногу выгрызая свое глинистое ложе, разрушала его мир, и теперь дерево стояло будто на границе - часть его корней висела над потоком, пытаясь дотянуться до воды. Половина кроны была сухая и голая, другая половина пыталась делать вид, что ничего не происходит, и шелестела листьями, сверху серебристо-зелеными, с изнанки темными, как болотная вода.
        Доминика, в чьей памяти все еще свежа была история хищного сада, на всякий случай не стала приближаться к дереву; пользуясь каждой секундой покоя, села на жесткую траву, а потом и легла, вытянув ноги. Подумать только - два дня назад к ее услугам были все перины гостиницы… Пусть не самой уютной, но удобной и чистой… С теплой водой в бочках… С горничными…
        Тяжелый ключ соскользнул с груди на плечо. За ним щекотно потянулась цепочка.
        Она ждала с тяжелым сердцем, что колдун окликнет ее и надо будет вставать. Но Лив, по-видимому, всерьез заинтересовался деревом - все бродил вокруг, пробовал ветки, постукивал носком сапога по могучим обнаженным корням. Ну что же, какая ни есть, а все передышка…
        Доминика легла на спину и заглянула в небо. В самом центре его стояло единственное большое облако; игра цветов на его волнистых боках завораживала, холодные тона сочетались с теплыми и оттенялись ослепительно белым. Доминика на секунду увидела город с башнями и рынками, флюгерами, колокольнями, садами…
        Прекрасное наваждение пропало, когда ноздрей ее коснулся отвратительный, пробирающий до костей запах. Доминика задержала дыхание, потом схватила воздух ртом - и села.
        Лив стоял на коленях. В правой его руке был кинжал, в левой - стилет; бормоча и напевая, он то проводил лезвием по земле, то легонько поддевал острием приподнявшийся над поверхностью древесный корень. Корни подергивались и потрескивали. Доминика зажала нос.
        -Идите сюда,- позвал Лив, не отрываясь от своего дела.- Умеете лазать по веткам?
        -Что вы делаете?
        -Открываю вам путь к наследству… Можете встать мне на спину. Я подсажу.
        -Я доверяю вам во всем, и если вы меня обманете…
        Доминика замолчала. Лив почесал затылок рукояткой стилета:
        -То что?
        Доминика, стиснув зубы, взялась обеими руками за ветки. Чуть не закричала - ветки были теплые, почти горячие.
        -Погодите.- Лив уже спрятал свое оружие и теперь стоял рядом.
        -Что…
        -Наденьте мой плащ поверх своего. Будет холодно.
        Не решаясь сопротивляться, она приняла на плечи шерстяной груз. Плащ почти не имел запаха, да и то незначительное, что Доминика унюхала, было каким-то странным: как будто колдун, таскавший эту вещь день изо дня в любую погоду, был растением, а не мужчиной.
        -Давайте-ка…
        Она встала ногой на его сцепленные ладони и через секунду уже сидела на нижней ветке. Ветка странно подрагивала.
        -Она дрожит!
        -Так и надо, лезьте выше!
        Он подал ей ее узелок и взбежал по стволу, как муха. Доминика разинула рот.
        -А-а…
        -Выше,- сказал колдун, и ветка под ним затряслась.- На той стороне, где листья. Пристегну вас ремешком.
        Сквозь просветы в листьях Доминика видела, как один за другим выдергиваются из земли, суетятся, подобно огромным червям, живые корни полумертвого дерева. Остатки корней над обрывом тоже двигались - странно и страшно, как парализованные ноги.
        Лив на секунду обнял Доминику, а когда отстранился, она была уже привязана к ветке ремнем.
        -Держитесь,- посоветовал Лив серьезно.- Это так… Видимость одна, а не страховка.
        Доминике не требовались советы. Наверное, по собственной воле она не могла бы выпустить ветку - пришлось бы разнимать пальцы силой. Дерево выбиралось из земли, осыпало в ручей камни и глину, ворочало корнями, как слепой великан; Доминика не кричала от ужаса только потому, что у нее пересохло в горле.
        Лучше бы мы спустились в Кротовые норы, подумала она, когда дерево, последним усилием вырвав последний корень, стряхнуло с него чьи-то истлевшие кости.
        -Па-ашел!- невесть кому рявкнул колдун, и, глянув на него, Доминика поняла, что Лив доволен. Прямо-таки счастлив.
        Дерево, перебирая корнями, двинулось прочь от ручья - в степь. Доминика болталась на ветке, как плохо закрепленный фрукт. Земля вздрагивала; из травы метнулся линялый заяц, в панике припустил прочь. Доминику начало мутить.
        Хрустела трава, сминаемая переступающими корнями. Неужели мы так и будем идти до самого Рерта, тоскливо подумала Доминика. Почему бы не взять лошадь… Лошадь быстрее… Но куда приятнее…
        Будто услышав ее мысли, дерево зашевелилось с удвоенной резвостью. Трава и комья земли взлетали по обе стороны идущего чудища, позади тянулась борозда, как от исполинского плуга. Сухие ветки, не выдержав, падали одна за другой. Крона идущего дерева походила теперь на ущербную луну - половина в силе, половина - призрак.
        Лив что-то прокричал - наверное, успокаивал. За грохотом и треском Доминика его не услышала.
        Дерево неслось теперь, как никакой лошади мчаться не под силу. Доминика, как ни страшно ей было, успела поразиться - корни сливались в движении, будто спицы катящегося с горы колеса, дерево наклонилось вперед, как бегущий человек, кора под Доминикиными пальцами сделалась почти нестерпимо горячей. Никогда прежде Доминике не приходилось двигаться так быстро; горизонт прыгал, ветер выл в ушах, сносил зеленые листья. За несколько секунд здоровая половина дерева сделалась неотличима от мертвой. Пояс впился Доминике в тело; если бы не пояс, мельком подумала она,- я слетела бы, осталась лежать в этой жуткой борозде…
        Земля вдруг накренилась. Доминика увидела степь сверху - траву, чахлый кустарник, жирную черную линию - как будто степь треснула пополам и в глубокой трещине шевелятся разбуженные черти…
        И место, где линия прервалась.
        И корни дерева, обломанные, измочаленные, все еще переступающие, как бы по привычке - в воздухе.
        Дерево летело. Дерево поднималось с каждой секундой выше; капюшон Лива то падал Доминике на лицо, то отлетал назад, и управлять его движениями Доминика никак не могла, потому что судорожно цеплялась за ветки обеими руками. Край юбки хлопал звонко и пугающе, взлетал выше колен, падал и снова взлетал, и с этим нельзя было ничего поделать, совсем ничего…
        Тем временем земля, залитая вечерним солнцем, становилась все обширнее. Лишенное листьев дерево было теперь прозрачным; Доминика увидела селения, о которых прежде не имела понятия, развалины, отбрасывающие изломанную тень, темно-зеленое пятно незнакомого леса. Ручей, вдоль которого они с Ливом тащились полдня, превратился сперва в ниточку, а потом слился с равниной.
        Дерево рывком поменяло направление полета. Доминике хлестанул в лицо ветер, она готова была задохнуться, но дерево повернулось вокруг ствола, как вокруг оси, и Доминика понеслась теперь спиной вперед. Так, спиной, влетела в сырое холодное облако, закашлялась в плотном тумане; облако, подсвеченное солнцем, вдруг вспыхнуло битым стеклом, Доминика зажмурилась и несколько минут не открывала глаз - пока не ощутила, что дерево накреняется.
        Пояс снова врезался в тело - на этот раз ощутимее и глубже. Дерево летело, почти лежа в воздухе, будто снесенное топором небесного лесоруба, но беда была не в том. Доминика, разинув полный ветра рот, увидела, что Лив висит, уцепившись обеими руками за самую нижнюю ветку, что его тело развевается на ветру, как ленточка, и сам он почти не принадлежит летающему дереву - ветер хочет оборвать его с ветки, как плод, и получить в свое полное распоряжение.
        Доминика закричала - и не услышала своего голоса, зато Лив, будто ощутив ее взгляд, поднял голову и посмотрел на нее.
        Он смеялся. У него было азартное, сияющее, вдохновенное лицо - как у игрока, ощутившего за карточным столом покровительственное прикосновение судьбы. Доминика вдруг в ужасе поняла, что сейчас он разожмет руки…
        Дерево плавно выпрямилось, опустив корни, как и подобает, вниз. Лив подтянулся, поставил ногу на развилку, уместился между сучьями удобно и естественно, как книга на знакомой полке. Помахал Доминике рукой; она вдруг увидела, что земля гораздо ближе, чем была минуту назад, и продолжает приближаться. Мелькнули перекрещенные дороги, потом светлый прямоугольник поля - и потянулся лес, сперва редкий, потом все более густой, без полян и просек, мрачный непроходимый лес с красными верхушками, подсвеченными заходящим солнцем.
        Лив стоял теперь, обхватив руками ствол. Смотрел вниз. Верхушки елок мелькали под самыми корнями несущегося дерева; иногда особенно высокая верхушка задевала за длинный корень, и летающее дерево опасно тряслось.
        Доминика совсем отчаялась, когда дерево вдруг резко нырнуло в лес. Стволы неслись по обе стороны, сливаясь в один непроходимый забор. Ветер стал тише и теплее, в нем обозначились запахи. От сильного толчка Доминика стукнулась головой о ветку и едва не прикусила язык; в следующую секунду стало ясно, что дерево не летит, а бежит по лесу, причем бежит по прямой, неведомым образом избегая столкновения.
        Движение становилось медленнее с каждым взмахом корней.
        Дерево качнулось - и остановилось. В ту же секунду в лесу стало почти совсем темно - вероятно, за невидимым горизонтом наконец-то угомонилось солнце.
        Доминика обвисла на ветвях, как мертвая русалка. Капюшон Лива закрыл ее лицо до подбородка; как хорошо было бы на секунду заснуть - очнуться в постели, в чистоте и тепле, и в безопасности, святая добродетель, в безопасности!
        Дерево стояло, подрагивая, похрустывая, покачиваясь. Стояло, хотя Доминика на его месте давно уже повалилась бы набок, сделавшись добычей плотника.
        -Госпожа Доминика, мы на месте… Между вами и вашим наследством остались сущие пустяки. Давайте-ка руку…
        -Привет, Зубастик,- сказал сухой незнакомый голос, который Доминика - она была в этом уверена!- уже когда-то слышала.
        Она вздрогнула и откинула с лица тяжелый Ливов капюшон.
        Бывшее летающее дерево стояло перед каменным крыльцом большого, зловещего с виду строения, похожего одновременно на руины и новостройку. С верхней ступеньки крыльца смотрел человек - смотрел, по счастью, на колдуна, а на не на Доминику. Человек был среднего роста, и Доминика могла поклясться, что борода у него с проседью и на правой руке нет мизинца.
        -Ты испоганил мне аллею, Зубастик.
        -Привет, Рерт.- Лив расстегнул ремень, удерживавший безвольную Доминику от падения.- Мы нуждаемся в ужине, отдыхе, неторопливой беседе.
        -Кто это «мы»?
        -Твой старый друг и прекрасная девушка трудной судьбы… Доминика, разжимайте-ка пальцы. Мы уже прилетели.
        Дерево, кажется, вздохнуло, стряхнув с себя ездоков.
        В полутьме - после заката в лесу наступили глухие сумерки - Доминике удалось разглядеть два идеально ровных ряда елей, образовывавших узкую аллею. Аллея брала начало от каменного крыльца; конец ее терялся в темноте.

* * *
        Ключ лежал на кожаной скатерти, делавшей стол похожим на огромную книгу. Стальные грифоны тускло поблескивали глазами. Хищно и остро топорщилась бородка.
        -Зачем тебе это нужно, Зубастик?- Рерт прошелся вокруг стола, заложив руки за спину.
        -У меня есть имя, Рерт. Оно мне нравится.
        Хозяин дома наконец-то угнездился в кресле. Своды потолка нависали над его головой, как обрывки каменной бахромы. В углу журчал, перекатываясь с камня на камень, ручеек, тонул в миниатюрном озерце. Поверхность озерца время от времени беспокоил всплесками большой рыбий хвост; жилище колдуна Рерта походило на пещеру. Удобную, теплую, жилую пещеру.
        Лив помещался за маленьким столом у камина - пальцы его привычно крошили хлеб. Доминика, усаженная на покрытую шкурами скамью, массировала запястья и боролась со слабостью.
        -Хорошо.- Беспалый колдун ухмыльнулся.- Хорошо… Зачем тебе это надо, Лив?
        -Дружище Рерт, разве это имеет значение?
        Рерт глянул на Доминику. Оглядел ее с ног до головы (святая добродетель! На кого же она похожа после безумного полета на дереве?!), щепоткой подергал себя за седеющую бороду.
        -Благородная госпожа… Как вы думаете - зачем этот совершенно чужой вам человек тратит время, силы… Рискует, между прочим… Зачем?
        -У него есть свой резон,- хрипло сказала Доминика.
        -Какой же?
        Доминика посмотрела на Лива. Тот развел руками, всем своим видом показывая: чего только не делает с людьми любопытство.
        -Спросите у него,- порекомендовала Рерту Доминика.- Пусть он сам скажет.
        Рерт снова поднялся, прошелся по комнате; зачерпнул воды из озерца, выпил, умылся. Подошел к камину; остановился перед сидящим Ливом, снова заложил руки за спину:
        -Зубастик… У тебя свои принципы, но у меня - свои. Я не дразню тебя Мизераклем, но и ты не вправе требовать, чтобы я изменил однажды принятое решение. Это понятно?
        -Вполне.- Лив кончиком пальца расставлял крошки на столе.
        Рерт почему-то разозлился. Качнулся с пятки на носок и обратно:
        -Этот ключ не имеет скважины! Его давно пора перековать на что-то полезное - на шило, например… Если его не перекуют на шило - он так и останется бесполезным хламом до скончания веков!
        -Если ты не вернешь ему человеческий облик,- вполголоса добавил Лив.
        Рерт подошел к нему вплотную, наклонился, тяжело опираясь на стол ладонями, задышал в лицо:
        -Я не верну ему человеческий облик, Лив.
        Лив наконец-то оторвался от созерцания крошек:
        -А если я попрошу?
        -А ты не проси,- сказал Рерт еле слышно.- Соарен наступает тебе на пятки… Не проси, Зубастик…- И добавил фразу, которую Доминика не расслышала.
        Лив приподнял брови. Рерт резко выпрямился, отошел в угол, в темноту; Доминика слышала, как он звенит посудой и шелестит страницами, по-видимому, книги.
        -Одна деталь, от которой зависит многое,- пробормотал Лив, разглядывая крошки.- Скажи мне, Рерт… Скажи мне, сколько лет этому ключу? Как давно он в последний раз разговаривал с тобой?
        -Четыре года,- сказал беспалый из темноты.- Он был бессмыслен и безмыслен, как пудель.
        -Неправда,- резко сказала Доминика.
        Лив быстро повернул голову:
        -Что неправда? Не четыре года, меньше?
        -Неправда, что он был бессмыслен,- сказала Доминика.
        Лив прищурился:
        -Вы же сами говорили мне, что ваш сводный братец был преимущественно стрелок вишневыми косточками… и все.
        -Он был бессмыслен!- провозгласил Рерт, появляясь из темноты с аптечной бутылочкой в руках.- Все они появляются из ниоткуда, не зная, зачем родились. Всем им кажется, что жизнь - всего лишь ящик без стенок и дна. Они не делают ни малейшей попытки осознать свое предназначение, они плывут, куда гонит их ветер, катятся с глупой улыбкой и довольны собой, полагая, что в этом-то и заключается мудрость!
        -Он не сделал вам ничего плохого,- злобно сказала Доминика.
        -Он вылил на мою голову полную бочку отборной чуши - о бессмысленности всего на свете, о том, что мертвое умирает навсегда, что миром правит случайность…
        Доминика подобралась, как перед прыжком:
        -Он вовсе так не думал! К тому же… Вам-то какое дело? Не он явился к вам в дом - вы пришли к нему!
        -А теперь вы пришли ко мне,- бросил Рерт, разглядывая бутылочку на просвет.
        -Эдак к любому человеку можно придраться и во что-нибудь превратить! Будем превращать всех?
        -Моя бы воля - и превращал бы, невзирая на пол и возраст,- Рерт сопел, отдирая от пробки сургуч.- Жаль, что я редко выбираюсь… Спина болит от прогулок, голова кружится от высоты, а Кротовые норы…- Он раздраженно махнул рукой.
        -Одного я не могу понять,- пробормотал Лив, собирая крошки ребром ладони.- Со сроком выходит неувязка.
        -Со сроком?!- Рерт зубами выдернул пробку из узкого бутылочного горлышка.- Она врала тебе от начала и до конца!
        -О благородных дамах не говорят «врала».- Лив сбросил крошки в камин, отряхнул ладони.- Говорят - «не открывала всей правды».
        Он сунул руку за пазуху, выудил странный предмет, отдаленно напоминающий свирель; Рерт отскочил:
        -Проклятый Мизеракль!
        -Лив, я не врала!- выкрикнула Доминика почти одновременно с ним.- Я…
        -Не так уж важно.- Лив покачал головой, надевая «свирель» на пальцы правой руки.
        Рерт поспешно приложился к горлышку бутылки и сделал глубокий глоток. Глаза его закатились, рот разинулся, в щели между потрескавшимися темными губами вспыхнула искра; искра превратилась в сверкающий клубок, в котором Доминика - мгновение спустя - вдруг опознала кроличью голову.
        Ни один из кроликов, прежде виденных Доминикой, не выглядел так зловеще. Свалявшаяся шерсть его была покрыта комочками темной смазки, глаза смотрели холодно и мертво, зазубренные уши казались орудиями убийства. Не ожидая команды к бою, кролик ударил огнем из ноздрей - так, что голова Рерта, все еще служившая чудовищу оболочкой, мотнулась назад.
        Доминика, невесть как оказавшаяся в самом дальнем углу, успела увидеть, как слегка прокопченный Лив поднимает руку, и очертания огромных зубов вдруг заполняют пространство Рертова жилища.
        Кролик вырвался на свободу. Хвост его оказался непропорционально длинен и подобен хвосту скорпиона; момент удара Доминика видеть не могла - таким стремительным был каждый бросок.
        Брызнуло стекло, рассыпаясь осколками; зашипел и высох ручеек. Чудовищные зубы, одновременно реальные и призрачные, несколько раз сомкнулись впустую, потом послышался хруст, кролик забился, перекушенный пополам, и вдруг взорвался, опрокинув Рерта в бассейн и отбросив Лива к стене.
        -Ты проиграл мне желание, Рерт.- Лив расстегнул пряжку у горла и сбросил на пол обгорелые лохмотья, прежде бывшие его плащом. Край ткани вспыхнул; Лив наступил на него ногой.
        Беспалый с трудом выбрался из бассейна. Уголки его рта кровоточили, темные струйки сбегали по седеющей бороде.
        -Мизеракль,- просипел он с откровенной ненавистью.- Проклятый Мизеракль… Ты не сможешь меня принудить.
        Лив поднял брови:
        -Почему это?
        -Потому что раньше меня придется убить!
        -Доминика.- Глаза Лива нашли ее там, где она пряталась, в темном углу за сундуком.- Во-первых, можете выйти… А во-вторых - давайте подумаем, как нам быть. Не слишком ли высокую цену нам приходится платить за ваше наследство?
        -Я не врала вам!
        -Милая Доминика, я не стал бы связываться с вами, если бы вы не врали. Но теперь наступил момент истины: давайте сюда ключ… Кстати, когда вы успели его взять?
        Доминика посмотрела на свои руки. В правой зажат был ключ. Прежде чем забиться в щель за сундуком, она успела-таки схватить со стола свою драгоценность, унести подальше от греха…
        -Рерт,- сказал Лив мягко.- Прости меня, если я в чем-то не прав.
        Беспалый, не глядя на него, разводил огонь в камине. Промокал уголки рта рукавом рубахи.
        -Доминика,- Лив обернулся,- зачем вы рассказали мне всю эту историю про наследство? Ладно, молчите, я догадываюсь. Вам казалось, что в истинную причину никто не поверит. Что она не покажется серьезной.
        Доминика молчала.
        -Вы видите, я сделал все, что пообещал вам. Почти все. Рерт думает, что я не могу его принудить,- он ошибается.
        В камине занялся огонь. Рерт не торопился подниматься, сидел, обхватив себя за плечи, подставив теплу мокрый бок. От одежды его поднимался пар; Доминика не могла видеть его лица, но видела руку, нервно сжимающую и разжимающую перепачканные кровью пальцы.
        -Итак, Доминика, прежде чем я начну принуждать Рерта… А я твердо решил добиться своего… Скажите мне: почему вы ждали три года, прежде чем отправиться на поиски скважины для вашего ключа?
        -Вы не поверите,- пробормотала Доминика.
        -Правду,- резко бросил Лив.
        -Этот человек - на самом деле не мой сводный брат…
        -Я догадался.
        -Его имя - не Гастон…
        -Его имя не имеет значения.
        -Он был аптекарь. Самый скучный и смирный человек на свете. Когда я проходила мимо, он странно на меня смотрел…
        -Теплее.
        -И однажды пригласил прогуляться… Но у меня были гости, и я отказалась.
        -Какая жалость.
        -Больше он не тревожил меня. Я была только рада. Нам с ним не о чем было разговаривать… К тому же родственники были бы против такой дружбы, ведь мы неровня…
        -Разумеется. Что же потом?
        -Потом к нему в аптеку зашел господин Рерт.- Доминика покосилась на побежденного колдуна.- Остался ключ на полу… и мальчишка, забившийся под прилавок. Видите, в этой части рассказа я вам не врала… «Человек, не имеющий цели, подобен ключу, не имеющему замка. Когда замок откроется ключом - Денизу вернут человеческий облик…»
        -Никогда,- глухо сказал Рерт, поворачиваясь к камину другим боком.
        Лив побарабанил пальцами по столу:
        -Не похоже, чтобы из-за этого скучного безродного человека вы готовы были пожертвовать всем на свете, Доминика.
        -Прошло три года. Брат Дениза разбогател и задумал перестроить дом. Когда ломали чердак, нашли коробку, на которой было написано мое имя. Брат Дениза человек на редкость порядочный - он просто передал коробку мне.
        -Подарки?
        -Письма. Десятки писем, на каждом дата. Ни одно не отправлено.
        -Зачем вы их читали?
        -Я тоже себя спросила… потом. Я была любопытна, Лив. А письма были адресованы мне. Я прочитала сперва одно. Потом другое. Потом все остальные.
        -Что дальше?
        -Я испугалась и сожгла их. И решила о них забыть.
        -Но не получилось?
        Доминика в отчаянии помотала головой:
        -Я не могу объяснить… Я ходила мимо его аптеки, кивала в окошко - и понятия не имела, что… Задаром. Вы понимаете? Навсегда! Он такой… честный в этих своих письмах, острый на язык, умный, щедрый… И понимает меня лучше, чем… Но я-то, как я могла догадаться… когда он уныло пялился на меня из-за своего унылого прилавка?!
        -Вы хотите сказать, что влюбились в него по уши, начитавшись романтических писем?
        -Нет.- Доминика поморщилась.- Этих-то слов я и боялась. Любовь тут вообще ни при чем… А письма вовсе не были романтическими… Конечно, легче поверить в наследство.
        -Уж простите мне некоторую пошлость формулировки.- Лив посмотрел на Рерта. Под его взглядом тот тяжело поднялся - хмурый, бледный, в бороде застряли сгустки крови.
        -А теперь я скажу: ваш дружок - пустоцвет, и пустоцвет говорливый. Звенел своими склянками и рассказывал - мне, мне рассказывал!- что смысла нет ни в чем. Тогда я спросил его, есть ли хоть капля смысла в его собственной жизни…
        -Провокация,- подбросил Лив.
        -Это нечестно!- выкрикнула Доминика.- Он был в отчаянии… Он разуверился… Он страдал, в конце концов! А у того, кто страдает, не может не быть цели!
        Рерт с силой вытер окровавленный рот.
        -Если у него была цель - значит, где-то есть скважина для этого ключа. Надо только хорошо поискать.
        -Я искала!
        -Значит, у него не было цели.
        -Дружище Рерт,- мягко сказал Лив.- Я не стану разубеждать тебя. Я не стану ничего тебе доказывать. Я даже не стану перекусывать тебя пополам. Но если ты откажешься помочь нам по доброй воле - поможешь по недоброй. Выбирай.
        -Каким бы дураком ты ни был…- пробормотал Рерт, снова усаживаясь перед огнем.
        -Ты вернешь ему человеческий облик?
        -Нет.
        Доминика отшатнулась: Лив метнулся в длинном, не уловимом глазом движении. По комнате прошел ветер, Доминика захлебнулась от густой вони; Рерт, все еще сидящий у камина, захрипел - и вдруг лопнул, как воздушный шарик. На месте, где он только что сидел, брякнулся о пол огромный замок с фигурной черной скаважиной.
        -Быстрее!- приказал Лив.- Ключ!
        Доминика опустилась на четвереньки - ноги не держали ее. По-деревенски разинув рот, она смотрела на бывшего человека, бывшего колдуна, оказавшегося теперь ржавым куском стали.
        -Да отпирайте же!- раздраженно торопил Лив.- Это та самая скважина!
        Доминика попятилась. Перевела взгляд с замка на ключ, с ключа на Лива, с Лива на замок.
        -Вы… лгали мне. Вы умеете превращать людей. Это отвратительно… как вы…
        -Но ведь и вы мне лгали!
        Доминика помотала головой:
        -У меня была причина…
        -Но ведь и у меня была причина! Вам не понять… Или, наоборот, понять слишком хорошо… Но я Мизеракль, и Мизераклем умру!
        -И очень скоро,- сказали из камина.
        Грохнули, разлетаясь во все стороны, поленья. Погнулась чугунная решетка; легко переступив через ее обломки, в комнату шагнул некто, кого Доминика узнала сразу же. На этот раз при нем не было верхового животного, похожего одновременно на пантеру и паука, и сам он выглядел почти по-человечески, если не считать третьего глаза на лбу - но не над переносицей, как можно было бы ожидать, а над левой бровью.
        Все три глаза лихорадочно блестели.
        -Привет, Мизеракль… Что ты сделал с моим другом Рертом?
        -Привет, Соа,- сказал Лив, делая шаг по направлению к замку.
        Незваный гость протянул руку:
        -Стой! Зачем? Ты и без того принес моему другу слишком много зла… Ты испоганил его аллею - я видел! Ты превратил его в эту дрянь. Не удивлюсь, если узнаю, что ты съел его кролика!
        -Да, я съел его кролика,- устало подтвердил Лив.- Соарен, ты пьян. Осторожнее.
        Новое неуловимое движение, новая волна смрада; замок будто взорвался, разрастаясь и принимая форму человеческого тела. Мгновение - и Рерт со стоном сел, держась за голову.
        -К тебе гости,- сказал ему Лив.
        Рерт невидящим взглядом скользнул по Доминике. Тяжело посмотрел на Лива, потом уставился на трехглазого и тяжело задышал.
        -Фу-у!- трехглазый замахал ладонью перед лицом.- Ну и смердят же в наше время добро и справедливость! Здравствуй, друг Рерт. Тебе не надоел еще Мизеракль? Мне надоел смертельно.
        -Он в моем доме,- хрипло сказал Рерт.
        -Я заметил,- подтвердил трехглазый.- И что он с тобой делает - в твоем-то доме! Но я - другое дело. Я пришел не зубами с ним меряться, я кое-что принес… Вот!- И он вытащил из-за пазухи две покрытых воском доски для письма, а из кармана - два острых деревянных стержня.
        Безобидные эти предметы произвели странное впечатление на Рерта и в особенности на Лива; Доминика, привычно забившаяся в щель за сундуком, имела возможность видеть его лицо. В комнате было достаточно света для того, чтобы разглядеть бумажную бледность поверх несколько застывшей невозмутимости.
        -Не надо,- сказал Рерт.
        -Надо!- провозгласил тот, кого звали Соареном.- Я давно ждал этого дня! Там,- он ткнул пальцем в сводчатый потолок,- наконец-то сочли, что нам с Мизераклем пора выровнять чаши весов… Окончательный поединок - вот что я принес в подарок моему другу Зубастику. Сядем же и нарисуем пару формул!
        -Погоди,- сказал Лив.
        -Немедленно. Чистый и окончательный счет. Выбирай оружие, Мизеракль, честно говоря, мне все равно - эта доска или та…
        Доминика смотрела, утратив представление о смысле происходящего. Трехглазый Соарен уселся за низкий стол перед камином - тот самый, где недавно крошил свой хлеб Лив; через всю комнату бросил одну доску, и Лив поймал ее левой рукой, а правой подхватил летящий стержень.
        Рерт, которому тяжело было двигаться после превращения в замок и обратно, отошел к бассейну (ручеек, едва пришедший в себя после полного испарения, журчал теперь тихо и как-то неуверенно), сел на краю и свесил руки ниже колен.
        Лив молчал. Глаза его были стеклянно-отрешенными, и Доминика вдруг поняла, что боится за него - до холодного пота.
        Соарен положил вощеную доску на стол. Вольготно вытянул ноги, взял в правую руку стержень; искоса, нехорошо взглянул на Лива.
        Лив слепо огляделся. Не увидел Доминику. Пододвинул к стене стол, покрытый кожаной скатертью (стол был огромный, Лив сдернул его с места, будто пушинку), сел прямо, как школьник. Взял стержень в левую руку. Уставился на свою доску, словно рассчитывая прочитать подсказку на нетронутой вощеной поверхности.
        -Ты готов?- отрывисто спросил Соарен.
        -Я готов,- эхом отозвался Лив, и Доминика не узнала его голоса.
        -На счет «пять» начинаем,- сказал Соарен.- Рерт, посчитай.
        -Раз,- глухо сказал Рерт.- Два, три, четыре… пять.
        Два стержня одновременно коснулись досок. Доминика замерла; поначалу ничего не происходило.
        Соарен усмехался. Его стержень постукивал о доску, выводил письмена, рождая при этом зеленоватый пар; пар вырывался с силой, струйки его шипели, как обваренные змеи.
        Лив все еще сидел очень прямо. Левая рука его выводила совершеннейшие, с точки зрения Доминики, каракули; только что проведенные линии через секунду таяли на воске, будто впитываясь. На их место ложились новые; Доминика никогда бы не могла себе представить, что решающий магический поединок выглядит именно так.
        Рерт сидел, сгорбившись, переводя взгляд с одного писца на другого. Иногда его глаза останавливались на Доминике, и тогда она всей кожей чувствовала исходящую от Рерта неприязнь.
        Потом Соарен начал рычать - вероятно, от азарта. Третий глаз его над левой бровью сделался совершенно красным - даже маленький острый зрачок потонул в прилившей крови. Зеленый дым из-под его стержня повалил гуще.
        Лив сидел, не шевелясь, не издавая ни звука. Только рука его летала и летала над доской и метались, пролагая ей путь, глаза.
        -Отойди от него,- сказал Рерт.
        Доминика не сразу поняла, что обращаются к ней.
        -Отойди от него, разнесет.- Рерт дернул рукой, будто приглашая. Доминика подумала - и не двинулась с места; Рерт отвернулся, всем своим видом говоря: я предупреждал.
        Соарен плотоядно урчал, нанося на доску линии и символы. Соарен лоснился удовольствием; казалось, он гонит добычу. Казалось, рот его полон горячей сладкой слюны; он раскачивался на стуле, его танцующий грифель плевался молниями, и там, где коленчатые стрелы попадали в столешницу, возникали горелые пятна.
        На лице Лива лежало такое страшное, такое непосильное напряжение, что Доминика избегала на него смотреть. Давай, бормотала она, сжимая кулаки до боли в ладонях. Давай, давай, ну пожалуйста…
        Соарен с рыком начертил на своей доске округлую, судя по движению его руки, петлеобразную фигуру. Лив вдруг отшатнулся, будто его ударили по лицу. Деревянный грифель в его руке вспыхнул, как щепка в костре, грифель горел, но Лив продолжал писать, и с лица его не сходило мучительное выражение человека, решающего тысячу задач одновременно…
        Потом грифель рассыпался пеплом. Лив удивленно глядел на свою доску, потом на руку и снова на доску; Соарен, хохоча, завершал комбинацию. Росчерк - Лива отбросило, будто толчком, затылок его ударился о стену…
        Тогда Доминика зарычала сквозь зубы и нащупала шпильку в своих волосах. Подавшись вперед, вложила теплое острие в упавшую руку Лива.
        Рука дернулась. Пальцы сжались вокруг железного стержня.
        Соарен выписывал свою победу, над его доской дрожал воздух, закручивался смерчиками, подхватывая обрывки зеленого пара; Лив медленно, будто ломая ржавчину в суставах, выпрямился. Рука, сжимающая Доминикину шпильку, упала на стол рядом с гладкой (все впиталось!) вощеной доской.
        Соарен занес свой стержень. И, прежде чем опустить, мельком глянул на побежденного.
        Лив снова сидел по-школьному прямо. Удивленно смотрел на свою доску.
        Соарен опустил руку, ставя точку. За мгновение до оглушительного стука, с которым орудие Соарена коснулось доски, Лив, будто проснувшись, подался вперед, и угловатые, рваные символы полились на воск.
        Соарен рыкнул, на этот раз раздраженно. Он полагал схватку оконченной; добивая раненую жертву, он выписывал и черкал, рисовал и снова выписывал, казалось, на стержне его путаются безумные кружева…
        Лив сидел, будто надетый на черенок лопаты, прямой и неподвижный. Рука, вооруженная Доминикиной шпилькой, летала с удвоенной скоростью.
        Соарен замычал, мотая головой. Забранился; в комнате пахло дымом и раскаленным воском.
        -Давай!- закричал вдруг Рерт, о существовании которого Доминика забыла.- Мизеракль!
        Соарен наклонился над доской, почти касаясь ее подбородком. Стержень его надсадно визжал, кричал почти человеческим криком - все громче и громче.
        Лив сидел как статуя. Только рука металась, нанизывая одну формулу на другую. Быстрее, еще быстрее; Доминика перестала видеть руку. Видела только капли пота, падающие со лба и кончика носа; касаясь доски, капли шипели и испарялись.
        Соарен взвыл.
        В вое этом не было ничего человеческого; тем не менее Доминика сумела разобрать слова «Мизеракль» и «Будь проклят».
        А потом утробный рев Соарена распался на многоголосый вой внезапно возникшего хора; басовитые раскаты сменились сначала криком теноров, а потом нестройным визгом множества мелких тварей.
        Соарен опрокинулся на бок - вместе со стулом. Из тела его один за другим вылетали, как брызги, крошечные существа, похожие на членистых червячков; каждое из них кричала, проклиная Мизеракля, грозя и ругаясь.
        Тварей было несчетное количество; они вырывались из тела, как струи фонтана, падали на деревянный пол и исчезали в моментально прогрызенной дырочке. Через несколько секунд писклявые крики стихли - тело Соарена оседало, будто из него выпустили воздух, и вскоре осело совсем. Осталась одежда - рубаха, вложенная в жилет, жилет, вложенный в куртку, штаны, вложенные в сапоги…
        Доминика шумно хватала ускользающий воздух.
        Лив, сидящий за столом, не пошевельнулся. Рука по инерции нанесла несколько знаков - и замерла. И остановились глаза.
        Рерт встал. По широкой дуге обошел то, что осталось от тела Соарена. Подошел к сидящему Ливу, наклонился, тронул за плечо:
        -Мизеракль…
        Лив не двигался.
        -Мизеракль.- В голове Рерта был страх.- Эй, Зубастик…
        Доминика подошла, не чуя под собой пола. Остановилась за другим плечом сидящего; увидела доску - воск, освобожденный от чар, оплывал, и последние строчки, написанные несколько секунд назад, скатывались мутными потеками.
        -Лив,- сказала Доминика, не решаясь коснуться его плеча.- Лив, вы… ты меня слышишь?
        Рерт протянул руку. Взял из застывших пальцев Лива покореженную шпильку; подержал на ладони. Перевел взгляд на Доминику.
        -Ему нечем было писать,- сказала она, будто оправдываясь.
        Рерт что-то пробормотал - она не разобрала слов.
        Левая рука Лива лежала, впечатавшись в теплый воск. Под ногтями запеклась кровь. Синие жилы казались раздутыми, как весенние реки.
        -Что значит «Мизеракль»?- спросила Доминика.
        -«Чудо, совершаемое из жалости»,- глухо отозвался Рерт.
        -Из… жалости?- не поняла Доминика.
        -Они называют «жалостью» все, что не приносит прямого дохода,- сказал Лив, качнулся вперед и упал лицом в стол, покрытый кожаной скатертью.

* * *
        Дерево, наполовину умершее еще у себя на родине, проделавшее долгий путь по земле и по воздуху, испоганившее в конце пути лесную аллею Рерта,- это дерево все еще стояло, более того: его натруженные корни потихоньку укреплялись в сытной почве леса.
        Доминика, повидавшая слишком много за последних два дня, не удивилась даже тому, что у дерева хватило сообразительности не врастать в землю прямо перед крыльцом: оно отбрело немного в сторону, где и хозяину не мешало, и в то же время оставляло за собой шанс поймать полуденный лучик солнца.
        В дальнем конце аллеи появился Рерт. На плече у него лежала лопата; он шел, подволакивая ногу, беззвучно разговаривая сам с собой.
        -Что было бы, если бы я открыла моим ключом тот замок… в который вы его превратили?
        -Ваш друг снова стал бы человеком.
        -А Рерт?
        Рерт шагал по направлению к крыльцу. На светлом лезвии лопаты высыхали комочки земли.
        Лив вздохнул, покачивая левую руку на перевязи:
        -Он был бы унижен… Все эти шутки с превращениями - неприятная рискованная игра.
        Доминика невольно взялась за ключ на своей груди. Лив усмехнулся:
        -А вы уверены, что он вам нужен - живой? Что тот человек, открывшийся вам в письмах, сможет точно так же открыться, глядя вам в глаза? Вы не боитесь разочарования?
        -При чем тут мое разочарование? Я хочу, чтобы он жил…
        У нижней ступеньки крыльца Рерт воткнул лопату в землю. Оперся на нее, как на посох.
        -Все.
        -Не все,- мягко напомнил Лив.
        Рерт поднял некоторое время разглядывал стоящих на ступеньках Лива и Доминику.
        -Ты обязан этой женщине жизнью,- сказал он наконец.
        -Я знаю.
        -Я тоже обязан ей… Хоть она понятия не имеет, чем рисковала. И что бы с ней сейчас было, если бы Соарен…
        Он запнулся. Вытер губы, будто желая очистить их от только что произнесенного имени; по Доминикиной спине пробежали крупные холодные мурашки - от поясницы к затылку.
        -У этого ключа есть скважина,- тихо сказал Рерт.- Теперь я знаю точно. Она есть.
        -Где?- быстро спросила Доминика.
        Рерт зажмурился, будто что-то припоминая; запекшийся уголок его рта дрогнул - и снова начал кровоточить. Рерт перевел дыхание, открыл глаза, промокнул губы и бороду мятым зеленым платком.
        -У него есть цель. Ты создала ее. Или увидела заново.
        -Где его скважина?
        -Там.- Рерт махнул рукой.- Та, которую ты изберешь… Ты придала его жизни смысл - ты найдешь ему скважину.
        -Спасибо, друг,- тихо сказал Лив.
        Доминика недоуменно оглянулась на него:
        -Он издевается!
        -Нет.
        -Он…
        -Пойдемте, Доминика. Мы и так злоупотребили гостеприимством нашего хозяина… Идемте. Я объясню.

* * *
        -Госпожа!- причитала Нижа, и на ее крики в минуту сбежались все слуги и постояльцы гостиницы.- Вернувшись! Святая добродетель, мы уж не чаяли! Исхудали-то как! А осунулись! А где же…
        Проталкиваясь сквозь толпу любопытных, Доминика прошла в дом, поднялась в знакомую комнату на втором этаже - и повалилась на кровать, как умерщвленное лесорубами дерево.
        Рука ее сжимала ключ, висящий на шее, на цепочке.

* * *
        Ветер ходил по полю, гоняя темно-зеленые и светло-зеленые волны. На дорожном указателе, криво приколоченном к столбу, сидела ворона.
        -Я боюсь,- призналась Доминика.
        -Понимаю.
        -Я не знаю, что ему говорить…
        -Он будет не в себе в первые дни. Лучше, если вокруг окажется спокойная привычная обстановка, знакомые лица… Кстати, что скажут родичи при виде его возвращения?
        -Обрадуются… наверное.
        -Даже если не обрадуются - ничего страшного. Привыкнут.
        Карета, на козлах коротой сидел Сыр, укатилась далеко вперед и теперь поджидала хозяйку у моста, на другой стороне поля.
        -Лив, я боюсь. Мне хочется найти первую попавшуюся скважину - и…
        -Вы можете это сделать хоть сейчас. Правда, потом придется везти домой совсем беспомощного человека… Но у вас ведь экипаж.
        -Нет. Я просто хочу попробовать, Лив. Просто увериться, что Рерт не лгал, и теперь любая скважина…
        -Рерт не лжет мне. Он же не сумасшедший.
        Доминика нервно рассмеялась:
        -А я вам солгала.
        -Я даже догадываюсь, зачем.
        -Для правдоподобия. Скажи я правду - кто бы мне поверил?
        -Я.
        Доминика отвела глаза:
        -Мизеракль.
        -Да. Я сам не всегда понимаю, Доминика, что мною движет. Одно могу сказать совершенно точно: ничего в своей жизни я не совершил из жалости.
        -Я вас обидела?
        -Ну что вы.
        -Вы ведь тоже солгали мне, Лив. И были правы. Если бы вы признались тогда, что хотите мне помочь,- я только уверилась бы, что это ловушка.
        -А почему, собственно?
        Доминика сцепила пальцы:
        -Действовать, не преследуя выгоду,- противоестественно. Зато разбойник, у которого слишком мало сил, чтобы напасть в открытую, прежде всего предложит помощь - и проводит до ближайшей рощицы… Разве не так?
        -Так.
        -И нормальный человек скорее поверит в наследство, чем в стопку писем, от которых к тому же ничего не осталось, кроме горстки пепла.
        -Вы помните их наизусть.
        -С чего вы взяли?
        Лив чуть заметно усмехнулся:
        -Знаете что? Не говорите никому, что это вы его спасли. Придумайте что-нибудь. Груз так называемой благодарности способен погубить что угодно, тем более - такой груз…
        -Но ведь это вы его спасли. Это я вам благодарна.
        Лив хмыкнул. Вытянул откуда-то покореженную, закопченную шпильку:
        -Узнаете?
        -Еще бы…
        Лив бросил шпильку в траву. Земля разошлась с негромким треском; на месте, где упала шпилька, поднялся, как змеиная головка, росток. Секунда - и молодое дерево неизвестной породы стояло, покачиваясь на ветру, поводя клейкими листочками, удивляясь само себе.
        -На память,- сказал Лив.
        -Почему здесь?
        -Здесь раздорожье. Место, где мы разойдемся.
        -Погодите, Лив… Что заставило вас сесть с ним… с этим… за эту доску? Кто? Почему он показывал пальцем… вверх, в потолок?
        -Кто его знает.- Лив беспечно улыбнулся.- Он суетился, он размахивал руками… Как мы теперь догадаемся, что он имел в виду?
        Ворона смотрела с дорожного указателя - насмешливо, как представлялось Доминике. Время шло; каждая уходящая секунда трогала волосы на голове - как ветер или как сильный страх.
        -О чем еще вы хотите меня спросить?
        Доминика оглянулась на карету в отдалении. Сыр не маячил больше на козлах - видимо, спустился вниз поболтать с Нижей.
        Тогда она поднялась на цыпочки и крепко обняла своего спутника. И снова поразилась, обнаружив, что он почти ничем не пахнет. Разве что древесным соком и небом после молнии - чуть-чуть.
        -Куда вы теперь?
        -Я ведь бродяга, Доминика, вы помните. Дорога - мой дом…
        Он осторожно высвободился. Церемонно поцеловал ей руку:
        -Прощайте, моя госпожа. Берегитесь сомнительных портных и никогда не говорите вашему Денизу, что произошло с ним на самом деле.
        -Я еще увижу вас… когда-нибудь?

* * *
        Этот вопрос она задавала себе потом - много раз.
        Особенно он мучил ее ночью, когда, просыпаясь рядом со сладко сопящим мужем, она прогоняла свой сон.
        Ей снилось, что ворона слетает с дорожного указателя, садится на верхушку молодого дерева и, широко разевая рот, отрывисто каркает:
        -Привет, Мизеркаль!
        Хозяин колодцев
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
        В первый день лета Юстин нашел пять мертвых воронов. Все трупы выглядели одинаково: клюв разинут, перья на боках слиплись, а на спине выпали, образовав круглую кровавую проплешину.
        - Наездники, - сказал дед, когда Юстин рассказал ему о находке. - Вчера вот только подумалось… - и помрачнел. На другой день Юстин нашел крысу. На боках у нее явственно виднелись следы маленьких шпор, спина, сбитая седлом, кровоточила; тем не менее крыса не спешила подыхать и, завидев Юстина, уползла под порог.
        Дед всю ночь просидел, запершись в своей каморке, и к утру дом провонял едким и кислым. На рассвете Юстин получил пригоршню лягушачьих костей, моток шелковой нитки, один деревянный гребень, один железный - и объяснения, как всем этим пользоваться. Пока Юстин ходил по саду, разматывая нить, выламывая зубья из деревянного гребня и зарывая лягушачьи кости, дед возился с домашней живностью - метил спины уткам, курам, козам, поросенку и кошкам.
        - Огонька я тоже на всякий случай пометил, - сказал дед, когда усталый Юстин мыл руки во дворе.
        Огонек был волкодавом, и когда его передние лапы ложились Юстину на плечи, пес смотрел на человека сверху вниз. Смывая мыло с твердых широких ладоней, Юстин думал, каков же должен быть наездник, чтобы укатать Огонька.
        - Дед… А человека они могут укатать?
        - Человека не могут, - сказал дед после паузы. - Свинью, бывало, укатывали. Теленка… А человека - нет. Разве что Королева… Королева наездников. Та - может…
        Юстин улыбнулся, давая понять, что оценил шутку.
        Четыре ночи ничего не происходило; на пятую Юстин проснулся не то от звука, не то от прикосновения, не то от дурного сна.
        А может быть, от едва слышного звона натянувшейся шелковой нитки.
        - Стой! - рявкнул дед. - Сам не ходи… Вместе…
        Бесновался на цепи Огонек.
        Они выскочили в сад, вооруженные - Юстин косой, а дед вилами. Прямо у порога что-то прыснуло из-под ног; Юстин отшатнулся и едва не напоролся на вилы, тогда дед на полуслове оборвал заклятье-оберег, выругался и забормотал снова. Слова его вплетались в шелест ветра, от слов качалась трава и прыгал по стволам свет фонаря. Юстину показалось, что кто-то глядит из-за деревьев, что свет отражается в маленьких равнодушных глазах; прямо над головами мелькнули три или четыре нетопыря, ветер стих, наваждение исчезло.
        Дед отбросил вилы и взял у Юстина фонарь. Поднял повыше; в нескольких шагах валялась дохлая крыса, снежно-белая посреди вытоптанной травы, со жгутом спутанных ниток на шее.
        - Сказано - на чьей земле наездник коня переменит, тому счастья семь лет не будет, - сообщил дед мрачно. - У нас они уже на семь семилетий изменялись, не меньше… Чтоб им провалиться, сволочам!
        - А может, обойдется? - спросил Юстин, осторожно трогая пальцем острие косы.
        - «Обойдется», - безнадежно буркнул дед. - За наездниками всегда саранча идет, вот помяни мое слово… Горевестники они. Ненавижу.
        Дед подошел к крысе. Поднял за шелковый жгут, рассмотрел дыры от шпор на боках; отбросил под куст смородины:
        - Навернулся наш сторожок… Слушай, Юс, не в службу, а в дружбу. Надо караулить, ничего не поделаешь, нельзя, чтобы они тут, как у себя дома… Посиди до утра. Я тебе фуфайку принесу.

* * *
        Под утро Юстин проснулся от сырого холода. Костер превратился в кучу пепла; Юстин плотнее завернулся в дедову фуфайку, встал сперва на четвереньки, потом, потирая затекшую спину, поднялся в полный рост. Вокруг стояла тишина, не смела пискнуть ни единая пичуга, и Юстину припомнились дедовы слова: горевестники… За наездниками всегда саранча идет, помяни мое слово…
        Он вспомнил, как накануне козы отказывались идти на луг, жались друг к дружке и истошно мекали. Как не выходили из дому гулены-кошки, а куры, спокойно бродившие по двору, ни с того ни с сего вдруг устроили такой гвалт, будто они были уже в желудке у хорька. Да, незавидная судьба - шпоры в бока и бег до смерти…
        Юстин рывком оглянулся. Ему казалось - вот-вот на шею свалится с ветки беспощадный любитель быстрой езды, разорвет рот невесть откуда взявшимися удилами…
        Ветки покачивались, будто успокаивая. Среди листвы виднелись маленькие, едва начавшие вызревать яблоки.
        Юстин закинул косу на плечо - и медленно двинулся в обход огромного сада, их с дедом единственного достояния, их гордости и кормильца, вечной заботы, их сада, короче говоря…
        Он шел и думал о наездниках. О том, что вся их короткая жизнь - забава. Что они забавы ради гоняют на птицах и крысах, на собаках, волчатах и летучих мышах. И, скорее всего, у них нет никакой Королевы. Зачем им Королева? Каждый из них сам себе король…
        С другой стороны… Не бывает дыма без огня, верно? Пусть все, кто якобы видел Королеву, врут… Но ведь люди, случается, пропадают невесть куда, был - и нету… Может быть, те, пропавшие, и видели Королеву на самом деле? Просто никому не успели рассказать?
        Прямо над головой у него закачалась ветка, дернулась, обрушивая на Юстина редкий дождик росы. Он вскинул голову; в кроне старой черешни, как в зеленом шаре, сидела девушка.
        Лицо ее было белое и круглое, слишком большое для наездника. Шея, плечи, тонкие руки, подол светлого платья; Юстин напряженно искал взглядом перепончатые крылья. Если только за спиной прячутся складки, то…
        Девушка покачнулась, теряя равновесие. Уперлась в ветку босыми ногами; Юстин разглядел очень тонкие, нежные ступни, круглые пятки, два ряда круглых пальчиков - будто четки.
        Она сидела, насупившись; с каждой секундой небо становилось все светлее и светлее, и Юстин уже мог видеть, что незнакомка не так бледна, как показалось вначале. Что щеки ее - румяные, кончик носа - розовый, а волосы - каштановые. И еще он видел, что ей неловко - и оттого она злится.
        - Ты косарь? - спросила она наконец. - Шел траву косить? Вот и иди себе…
        Голос у нее был будто бы простуженный - низкий и хрипловатый.
        - Я хозяин этого сада, - сказал Юстин. - И этого дерева.
        - Значит, это твою черешню я ем, - спокойно подытожила девушка. - Будь добр, иди своей дорогой. Я сейчас слезу.
        Ветка качнулась; девушка потеряла равновесие, пытаясь прикрыть подолом круглое колено:
        - Ну, что уставился? Иди отсюда!
        - Черешня у нас еще не созрела, - сказал Юстин.
        - Это внизу не созрела… А здесь, на верхушке, вполне уже хорошенькая… Ай!
        Юстин отбросил косу и бросился ей на помощь - однако в последний момент воровка ухитрилась приостановить падение. Снова взобралась на ветку, залезла еще выше; с высоты насмешливо взглянула на Юстина:
        - Поймал?
        - Пеняй на себя, - сказал Юстин. - У нас с ворами знаешь как? Голая домой пойдешь. В смоле и в перьях.
        Круглопятая девушка засмеялась - хрипловато и низко, точь-в-точь Королева наездников:
        - Сперва поймай.
        - А я обожду, - Юстин сел на траву. - Куда мне спешить…
        Девушка в ветвях притихла.
        - Спешить некуда, - Юстин растянулся, подложив под голову ладонь. - Скоро дед мой придет, собаку приведет… Собачка до вечера посторожит. А вечером сама, как груша, свалишься.
        - Ну-ну, - сказала девушка, без особой, впрочем, уверенности в голосе. И почему-то посмотрела на светлое небо, подернутое перышками облаков.
        Юстин задумчиво изучал ее круглые пятки; нет, эти пятки не знают, что такое горячая дорога, острые камушки, что такое стерня. И если хорошенько поискать под деревом…
        Долго искать не пришлось. Пара туфелек, кожаных, не особенно маленьких, но очень ладно сшитых, небрежно валялась в траве под кустом.
        - Дорогие, - сказал Юстин, разглядывая находку.
        - Не твои, - отрезала круглопятая.
        - Конфискую за потраву, - сказал Юстин. - Тебе ни к чему, все равно голая домой пойдешь…
        - Ну и дурак, - сказала девушка. В низком ее голосе неожиданно прорезались высокие нотки, нервные такие петушки.
        И снова воцарилось молчание. Юстин уселся на траву, а потом и растянулся, закинув руки за голову.
        - Тебя как зовут? - спросила круглопятая девушка.
        - Юстин.
        - А меня Анита…
        Она замолчала, ожидая продолжения диалога; Юстин жевал травинку. Ему было интересно, как круглопятая станет выкручиваться дальше.
        - А я наездника видела, - сказала девушка. - Прямо сегодня. Вот близко, прямо как тебя.
        Юстин нахмурился:
        - Где?
        Девушка неопределенно махнула рукой - закачались ветки:
        - Там… На берегу. Маленький, мне по колено. В кожаном колпаке. Глаза зеленые. Рот здоровый, как у лягушки. Золотые шпоры. Вскочил на ворону и - фьють…
        - Врешь, - разочарованно сказал Юстин. - Не могла ты его так рассмотреть. «Золотые шпоры»… Про золотые шпоры и так все знают.
        - Не вру, - обиделась девушка. - Впрочем, не хочешь верить - так и не верь…
        - Жаль, что ты не Королева наездников, - неожиданно для себя сказал Юстин.
        Девушка покачнулась на своем ненадежном насесте:
        - Что?
        Юстин понял, что не помнит, как ее зовут. Надо же, ведь она минуту назад назвала свое имя! А из-за этих проклятых наездников он все позабыл…
        - Э-э-э, где же солнце? - озабоченно пробормотала девушка, глядя вверх.
        - А тебе зачем?
        - Погреться хочу, - буркнула девушка.
        - Замерзла? Погоди, то ли еще будет. Может, и дождик к обеду соберется…
        - Слушай, чего ты ко мне пристал? Удавить готов за пару ягодок? Все вы, крестьяне, такие жадные…
        - Я не крестьянин, - сказал Юстин.
        - А кто?
        - Садовник.
        - Не все ли равно? Садовники тоже жадные…
        Юстин разглядывал подошвы ее туфель. Нет, в этом она не могла прийти издалека.
        - Откуда ты взялась?
        - Ниоткуда. С неба упала.
        Юстин огляделся. Никакой лошади - и даже следов ее пребывания - поблизости не было.
        - Ты одна? - спросил Юстин почему-то с беспокойством.
        - Одна, - помолчав, сказала девушка. - И вступиться за меня некому. Так что издевайся как хочешь.
        - А как ты приехала? Ты по дороге не шла, у тебя туфли чистые и подошвы тоненькие… Морем?
        - Морем, - согласилась девушка, но снова после крохотной паузы, и эта заминка не понравилась Юстину.
        - Знаешь что? Добром слезай.
        Девушка демонстративно поболтала ногами:
        - Мне и здесь неплохо.
        - Плохо, - сказал Юстин с нажимом. - А будет хуже… Ты, надеюсь, не русалка?
        - Королева наездников, - фыркнула круглопятая. - Да хоть ведьма. Как тебе будет угодно.
        Она смотрела на небо, и Юстин смотрел тоже. Почему-то представился ворон размером с быка, верховая птичка, камнем падающая из поднебесья…
        - Что ты там забыла? На небе?
        - Ниче…
        Вероятно, круглая пятка все-таки соскользнула с тонкой ветки. Девушка на вид была изящной и легкой - однако, падая, опрокинула Юстина, будто деревянную плашку. Вместо того чтобы поймать летящий и вопящий предмет, Юстин послужил ему периной при падении.
        Было больно. Девушка не нарочно заехала ему коленом в живот и локтем в зубы, и он был очень рад, когда она слезла с него и проворно отпрыгнула в сторону.
        - Королева наездников, - пробормотал он, с трудом поднимаясь.
        - Извини, - сказала она и отступила на два шага. Туфли ее валялись там же, где Юстин их уронил. Теперь он поднял их, сложил подошва к подошве и сунул под мышку.
        - Отдай, - сказала круглопятая, переминаясь с одной босой ноги на другую.
        - Сейчас, - хмыкнул Юстин.
        Девушка протянула руку:
        - Дай.
        - Не дам. Босиком не убежишь.
        Девушка мельком взглянула на небо - тучи тем временем сгустились, солнце не проглядывало.
        - А я и так не убегу. - сказала она почти шепотом. - Давай, мажь меня дегтем… Чего уж там. Вперед.
        Юстин нахмурился. Помолчал, глядя круглопятой в глаза; бросил ей туфли тем мгновенным плавным движением, каким дед учил его метать ножи:
        - На!
        Она поймала. Проглотила слюну; обулась, нарочито не глядя на Юстина. Выпрямилась, вскинула подбородок; Юстин сроду не видел благородной дамы, но подумал в эту минуту, что именно так, вероятно, благородные дамы и выглядят…
        - Прощай, - сказала девушка так горделиво и таким низким голосом, что Юстин подумал: пробасила.
        - Прощай…
        Она повернулась и пошла прочь. Не шла - выступала, будто по ковровой дорожке; на десятом шаге споткнулась о корень и чуть не упала. Зашипела от боли.
        Обернулась.
        Юстин стоял, не двигаясь с места.

* * *
        - У тебя поесть найдется?
        - А что, черешни не сытные?
        - Дались мне твои черешни… У меня ноги вон все исцарапанные. И колено болит.
        Юстин остановился:
        - Слушай, откуда ты взялась? Среди ночи, под утро? Одна? Отсюда до ближайшего хутора целый день топать, если пешком… А до города все два дня… Где твой экипаж? Где твоя лодка?
        - Лодка?
        - Но ты же сказала, что морем добралась?
        Девушка некоторое время пыталась придумать убедительную ложь. Не придумала. Поморщилась:
        - Давай присядем.
        И она уселась прямо на траву, требовательно уставилась на Юстина снизу вверх, и он вынужден был последовать ее примеру. Девушка посмотрела, насупившись, Юстину в глаза, вытащила откуда-то из-за пояса маленький ножик и, вспарывая траву и землю, очертила вокруг себя и Юстина широкий круг.
        Последовала долгая пауза.
        - Это зачем? - спросил наконец Юстин.
        - Это у меня привычка такая, - серьезно ответила девушка. - Так вот, что же я хотела тебе сказать… У тебя поесть найдется?
        - Хлеб, - медленно сказал Юстин. - Сыр… Но это все в доме, а там дед… Деду про тебя говорить или как?
        Девушка опустила глаза:
        - Нет, деду про меня лучше не говорить… А у вас в доме нету такой штуки, чтобы погоду предсказывать?
        - Есть паук заговоренный… На сегодня дождь обещал.
        Девушка застонала. Помотала опущенной головой, так что коротко - до плеч - остриженные волосы закачались светлым шатром:
        - У-у-у… А на завтра?
        - Он дешевый, - сказал Юстин. - Только на один день предсказывает.
        Помолчали.
        - Ты забыл, как меня зовут, - сказала девушка.
        - Ага, - признался Юстин.
        - Анита.
        - Вот теперь точно не забуду.
        - Это хорошо, что я тебя встретила, а не деда, - серьезно сказала Анита.
        - Дед тоже добрый, - нерешительно возразил Юстин.
        Анита хмыкнула. Некоторое время было очень тихо.
        - Птиц не слышно, - сказал Юстин. - Плохо.
        - Наездники, - сказала Анита. - Я… Слушай, ночью страшно было. Их в саду вашем гоняло штук шесть.
        - Ага, - сказал Юстин. - Мне дед велел сторожок наладить, так они сторожок сорвали…
        И опять стало тихо.
        - А вот почему люди наездников боятся? - спросила Анита. - Ну ладно, они могут загнать курицу, поросенка там… если не намазать заговоренной смолой. Ну, ворон загоняют… Крыс… А люди почему боятся?
        - Горевестники, - коротко ответил Юстин. - И потом… Птиц нет, саранча приходит. Яблоки созреть не успеют, про вишню я уж молчу… А зачем ты круг нарисовала?
        - Это такой символ доверия, - сказала Анита. - Ты меня за черешни свои простил… Ну и я тебе благодарна. Так, в общем.
        - А откуда ты взялась?
        Анита вздохнула:
        - Слушай… Будь другом. Принеси мне поесть, а заодно посмотри, что там твой заговоренный паук показывает. А я тебя здесь обожду. Хорошо?
        Юстин помолчал, потом без слов поднялся и пошел к дому. Дед был в сарае; не окликая его, Юстин потихоньку вошел в дом, отрезал хлеба, сыра и кусочек колбасы, налил в небольшой кувшин молока и, подмигнув Огоньку, пустился в обратный путь.
        На полдороги вспомнил, что забыл посмотреть на паука. Возвращаться не стал; тучи, против ожидания, перестали сгущаться и даже слегка разошлись, так что в голубое окошко брызнул на какое-то мгновение луч солнца…
        Потом серые перья сомкнулись снова.
        Когда Юстин со свертком и кувшином, добрался до места, где оставил Аниту - там уже никого не было. Только пустой круг, нарисованный ножом.

* * *
        - Дед… А когда круг рисуют на земле - это зачем?
        Дед скосил на Юстина здоровый глаз:
        - Да разные заклятия бывают… От чужого уха, или от чужого глаза, или от дурного помысла. А тебе зачем?
        - Да так, - сказал Юстин, и дед не стал расспрашивать. Вздохнул только и вернулся к своей работе - рубашку штопал.
        - Да так, - повторил Юстин виновато. - Девушка тут была…
        Дед поднял бровь.
        - Да, - Юстин поерзал. - И главное, непонятно, откуда взялась. Ноги нежные, туфли господские, новенькие. Ни экипажа, ни лошади, платье такое, будто только что из дому. На берегу следов нет… Я специально на берег ходил. Песок нетронутый с прошлого дождя…
        - Горевестники, - сказал дед, пряча лицо глубоко в бороду. - Так я и знал.
        - Так ведь нету никакого горя…
        - Девушка ниоткуда - это не радость, сынок. Радость - это когда девушка настоящая, здоровая, усталая, потом пахнет; когда ты знаешь, чья она и откуда пришла… А это не девушка, сынок, это мара, или русалка, или еще какая-то гадость, ты вот что… Давай-ка оберег тебе сочиню какой-нибудь.
        - Она живая, - растерянно возразил Юстин. - Ноги расцарапала… И тяжелая такая…
        Дедова бровь поднялась еще выше.
        - Она на меня с дерева упала, - виновато пояснил Юстин.
        Здоровый дедов глаз смотрел пристально, слепой - отрешенно.

* * *
        Всю следующую неделю шел, иногда прекращаясь, дождь. Трава в саду поднялась по пояс; паук-предсказатель упрямо сидел в левом нижнем углу паутины, что во все времена означало облачность, дожди и непогоду.
        Дед все-таки уехал на ярмарку. Угнездился в телеге, прикрывшись от неприветливого неба куском рогожки, и Юстин на несколько дней оказался ответственным за все хозяйство и всю скотину.
        Поздно вечером, закончив наконец-то все дела и забравшись на холодную печку - они с дедом никогда не топили летом, - Юстин долго мерз, кутался в отсыревшее одеяло, стучал зубами и, вспоминая Аниту, сжимал в кулаке изготовленный дедом оберег - смолистый шарик с торчащими из него перьями.
        Наутро небо было чистое, ясное, и прежде чем паук-предсказатель успел перебраться из левого нижнего угла в правый верхний, весь двор и весь мир оказались залитыми солнцем.
        - Стой!
        Девушка вздрогнула и остановилась. Платье на ней было уже другое - зеленоватое, с высокими пышными рукавами.
        - Не ходи сюда, - сказал Юстин. - Откуда ты снова взялась? С неба?
        - Извини, - сказала девушка, чуть помолчав. - Я думала… Ну если я так тебя возмущаю самим своим видом - я уже ухожу.
        - Погоди, - сказал Юстин в замешательстве. - Я только хотел… Ты нежить?
        - Что? Опять?! Королева наездников я, ты сам сказал… Прощай.
        - Да погоди ты! - рассердился Юстин. - Я по-человечески с тобой… Я тебе колбасы принес. Я ее сам нечасто ем. А тебе принес - хлеба, сыра, молока… колбасы… А ты куда девалась? И как после этого поверить, что ты не нежить?
        - А, - Анита запнулась. - Я в самом деле… Ты извини. Мне надо было быстро уйти… - и она опустилась на траву, прямо где стояла, и приглашающе похлопала по земле рядом с собой.
        Юстин потрогал оберег на шее - и сел. Анита тут же вытащила свой ножик и заключила их обоих в круг.
        - Мне надо было уйти, - повторила Анита. - Понимаешь… Я человек, такой же, как и ты. Можешь мою руку потрогать - теплая… Это что у тебя, оберег? Я его хоть на себя надеть могу, и мне ничего не сделается. Потому что я человек.
        - А куда ты девалась? - мрачно спросил Юстин.
        Анита вздохнула:
        - Ну, есть у меня один… способ… Я на солнце смотрю.
        Юстин невольно поднял глаза к ясному небу. Зажмурился:
        - Я тоже иногда смотрю… Через стеклышко. Ну и что?
        Анита кивнула, будто обрадовавшись:
        - Вот-вот… Через стеклышко. И я…
        Она коснулась цепочки на шее - на цепочке болталось закопченное стеклышко, очень темное, круглое, с отшлифованными краями.
        - Я смотрю через него на солнце, и оно переносит меня домой, - шепотом объяснила Анита. - А если солнца нету… Я тогда, помнишь, когда наездники… Я на закате не ушла, хотела поближе на них посмотреть. А утром были тучи… А если тучи, я не могу попасть домой. И если бы я тогда, в тот просвет, солнце не поймала - неделю мне тут сидеть, а отец… Он, в общем, не понял бы.
        Юстин молчал. Смотрел на круглое стеклышко.
        - Это заговор? - спросил наконец.
        Анита усмехнулась:
        - Скажешь такое… Это не заговор. Это магия.
        - Да? - Юстин повел лопатками, будто от холода.
        - Ничего особенного, - с напускным равнодушием сказала Анита. - Посмотришь - и дома…
        - А можно мне посмотреть?
        Анита отпрянула. Быстро спрятала стеклышко за вырезом платья:
        - Ты что, хочешь оказаться у меня дома?
        В голосе у нее был такой ужас, что Юстин помрачнел:
        - А что?
        - Ничего, - сказала Анита. - Просто… ни к чему это.
        - А оно только к тебе домой переносит?
        - Отсюда - да, - кивнула Анита. - Из дома - в любое… место. То есть, конечно, не в любое, но во многие места. Надо захотеть. Если старое место - то вспомнить. Если новое - представить.
        - Значит, - сказал Юстин, - значит, сегодня ты захотела вернуться сюда?
        Анита отвернулась:
        - Да… Чего особенного?
        - А зачем? За черешнями? Понравилось?
        Она покосилась на него почти неприязненно:
        - Знаешь, если все время шутить одинаково, то шутка становится чем-то совсем другим, тебе не кажется?
        - Ну извини, - сказал Юстин, чувствуя себя дураком.
        - Мне здесь понравилось, - сказала Анита просто.
        И в полной тишине этого утра они замолчали. Надолго.
        Анита сидела вполоборота к Юстину. Русые волосы были не распущены, как в прошлую встречу, но аккуратно подобраны гребнями. В мочке розового уха поблескивала зеленая искорка-серьга. Анита смотрела мимо Юстинова взгляда - вдаль.
        - Знаешь, - сказал Юстин, - наверное, тебе не следовало вот так, сразу, открывать свою тайну кому попало. Другой человек мог бы… обидеть тебя. Отобрал бы стеклышко, разбил…
        Анита удивленно на него покосилась:
        - Ты думаешь, я дура? Я же вижу, с кем говорю… Ты же мне колбасу принес, вот какого лешего ты потащил колбасу незнакомой воровке? А?
        - Наверное, ты права, - смущенно согласился Юстин. - Наверное…
        Снова замолчали.
        - А я один остался, - сказал Юстин. - Дед уехал на ярмарку… Раньше завтрашнего вечера и ждать нечего.
        - Слушай, - после паузы сказала Анита, и голос у нее был почти торжественный. - Покажи мне, как вы живете, а?

* * *
        Юстин опасался, что Огонек не примет нежданную гостью - но тот, хоть и не радовался особенно, команды послушался и убрался под порог, звеня цепью.
        Анита, как оказалось, совсем не боялась собак.
        Она восхищалась козами, курами, она заглядывала в печь, с восторгом брала в руки грубые тарелки и миски, залезала на лавку, чтобы понюхать пучок сушеных трав под потолком:
        - Здорово!
        Юстин стеснялся их с дедом дома - убогого, не очень чистого, сырого и темного. Юстин не понимал, где должна была вырасти девушка, с таким интересом разглядывающая печной ухват. Против Юстинового опасения, дедовы «штучки» (заготовки для оберегов, лягушачьи кости, перья диковинных птиц, клубки цветных ниток и заговоренный воск) нимало Аниту не заинтересовали. Расписные деревянные ложки увлекли ее куда больше; правда, за все время, пока Анита изучала дом, двор и сарай, между ней и Юстином не было сказано и двух слов - Анита всякий раз останавливала Юстина, когда тот пытался что-то объяснить:
        - Потом…
        Потом они вышли во двор, Анита изъявила желание сесть на землю, и Юстин подстелил ей рогожку. Анита дождалась, пока рядом усядется Юстин, и вытащила свой ножик.
        Юстин смотрел, как она вырезает круг. Краем сознания прошла мысль, что к дедовому возвращению надо будет затереть след ножа на земле.
        - Спасибо, - сказала Анита. - Жалко, что печку растопить нельзя. Мне хотелось бы посмотреть, как туда дрова бросают.
        - А у тебя дома, - осторожно спросил Юстин, - печку топят чем?
        Анита перестала улыбаться. Подумала, потрогала кончик носа:
        - У меня дома печки вообще нету. Про мой дом давай не говорить, ладно?
        - Это немножко нечестно, - сказал Юстин. - Я же тебе все показал… Все, что у меня есть.
        - Ну да, - Анита нервно скомкала подол. - Конечно, это не очень честно… но только что поделаешь? Есть такое слово - «нельзя». Слышал когда-нибудь?
        - Но ведь мы же в кругу, - напомнил Юстин.
        Девушка насторожилась:
        - А что ты знаешь про круг?
        - А что мне надо знать?
        Анита отвернулась:
        - Ничего не надо знать. Не твое это дело. Просто мне захотелось сегодня прийти… Сюда. Я и пришла. Скоро уйду.
        Мимо сидящих прошла рыжая курица. Походя склюнула какого-то жучка. На куриной спине уродливым черным пятном лежала заговоренная дедом смола.
        - У тебя отец строгий? - предположил Юстин.
        - Да, - нехотя отозвалась Анита.
        - А мама есть?
        - Нету… Слушай, мне правда скоро пора.
        - А я не буду тебя расспрашивать. Сиди спокойно.
        Анита вдруг улыбнулась:
        - Да нет, спрашивай, я не боюсь. Если не смогу ответить, так и скажу.
        Юстин понял, что волнуется.
        - Твой дом далеко? - начал он осторожно.
        Анита кивнула:
        - Да. Наверное. А может быть, не очень.
        Юстин помолчал, выбирая вопрос.
        - Твой дом… там всегда светит солнце?
        Анита посмотрела удивленно:
        - Нет. Там вообще нет…
        И она зажала себе рот рукой.
        - А как же ты тогда смотришь через стеклышко? - спросил Юстин, ощущая неприятный тяжелый холод в груди.
        - А я там не на солнце смотрю, - сказала Анита глухо.
        - Это под землей? - спросил Юстин.
        - Может быть, - вздохнула Анита.
        - Твой отец…
        Анита резко подняла голову, взглянула на солнце, зажмурилась:
        - Мне пора, Юстин. В прошлый раз, когда я опоздала, мне такое было… Лучше сейчас уйти, а то вон туча ползет, смотри!
        И Юстин поддался на детскую уловку. Глянул туда, куда указывала Анита, а когда обернулся снова - рядом с ним уже никого не было.
        Вообще никого. Только куры.
        На цепи скулил Огонек.

* * *
        Дед вернулся на другой день. Едва посмотрев в его здоровый глаз, Юстин понял, что новости плохие.
        - Худо с торговлей?
        - Какая уж торговля! - Дед стоял, привалившись к стене, и безучастно смотрел, как Юстин распрягает лошадь. - Пришли наездники - быть беде, помнишь мои слова?
        - Что случилось-то? - Юстин старался говорить как можно небрежнее, в то время как руки почему-то начинали дрожать. Лошадь, которую дед обычно щадил, теперь чувствовала себя плохо: мокрая, заморенная, со следами батога на спине.
        Ее немилосердно погоняли.
        - Наш-то войну затеял, - проговорил дед глухо.
        Юстин не стал переспрашивать. «Наш» - означало «князь».
        - Войну, - продолжал дед с отвращением. - Жди рекрутского набора!
        В голосе его звучал ужас, который не удавалось скрыть.

* * *
        - Что ты делаешь? - спросила Анита.
        Юстин с трудом разогнул спину. Посмотрел вверх; увидел щегольские кожаные туфли, ноги, стоящие в траве у свежевырытой ямы, так близко к краю, что осыпались черно-рыжие комья.
        - Что ты делаешь? - повторила Анита обеспокоено. - Это что, могила? Кто-то умер?
        - Это моя могила, - сказал Юстин нехотя.
        - Что?!
        Прежде чем он успел возразить, она легко спрыгнула к нему, на дно ямы, в глину.
        - Что? Ты что, Юстин?
        Ему захотелось успокоить ее. Потому что она действительно испугалась не на шутку.
        - Рекрутский набор, - объяснил он мягко. - Приедут вербовщики, а дед им мою могилу покажет. Нет, - он улыбнулся, - пустую. Но могилу надо соорудить по всем правилам, чтобы вербовщики поверили.
        Анита нахмурилась. Посмотрела вниз, на грязную лопату в Юстиновых руках; подняла взгляд:
        - Рекрутский…
        - Рекрутский набор, - со вздохом повторил Юстин.
        Анита без слов попыталась выбраться из ямы, но влажная земля проминалась под носками туфель, и ноги соскальзывали, оставляя борозды на стенке Юстиновой могилы. Он помог ей; под светлым платьем, сшитым из очень тонкой, очень мягкой материи, напрягалось теплое тугое тело, и когда Анита выбралась наконец наверх, Юстину стало жаль, что дозволенное прикосновение закончилось.
        Потом он увидел, что на светлом платье остался след его грязных ладоней. Ему сделалось неловко.
        - Я тебя запачкал…
        - Ерунда, - Анита села на траву.
        Юстин выбрался следом - чумазый, потный, смущенный. Молча сел рядом; Анита обвела на земле круг - и сразу же заговорила:
        - Рекрутский набор - это в солдаты?
        - Да. Наш затеял войну… Снова. Наш князь.
        Анита свела брови. Выпятила нижнюю губу:
        - Что-то я слышала… Ты думаешь, вербовщики поверят?
        Юстин пожал плечами:
        - Надеюсь… Вот живи мы с дедом в поселке или на хуторе - тогда некуда было бы деваться, только в леса уходить… А так - может быть, и поверят. Ты же им не скажешь? - спохватился он вдруг.
        Анита обиделась. Юстин смутился снова:
        - Ты… это…
        Она сидела рядом, и на платье ее ясно виднелись следы его ладоней. Юстин потер руки одна о другую; ладони помнили прикосновение и не хотели забывать. Разозлившись, он несколько раз громко хлопнул в ладоши - чтобы хоть болью прогнать воспоминание.
        - Ты кому хлопаешь? - улыбнулась Анита, и Юстин понял, что она не сердится.
        - Я глупость брякнул, - признался он честно. - Тебе платье… замазал. Дома ругаться не будут?
        Анита покачала головой:
        - Не заметят. Я ведь иногда, если из дома переношусь и место перепутаю, так в ручей падаю или в болото… И такая домой возвращаюсь - ну просто хоть к лешему в дупло!
        - «Переношусь» - это когда в стеклышко смотришь?
        - Ага…
        - А как ты к нам в сад попала? В самый первый раз?
        Анита смутилась:
        - Ну… Мне тогда черешен захотелось. И я загадала такое место, где уже созрели черешни…
        Юстин засмеялся, а Анита взглянула на небо. Солнце то пряталось за неширокие ленты облаков, то выныривало снова, однако Анита смотрела не на солнце; черная туча, не похожая на прочие облака, обозначилась на востоке и быстро приближалась, захватывая все небо, растягиваясь частой сеткой.
        Вороны.
        Юстин разинул рот. С того самого дня, как в саду побывали наездники, он не видел ни одной птицы; теперь вороны летели тысячами, будто на чей-то зов, закрыли собой все небо - ни края, ни конца молчаливой стае не было и не предвиделось.
        - Вот оно, - тихо сказала Анита. - Быть войне.
        Юстин обхватил плечи выпачканными в земле руками:
        - Добычу чуют…
        Дед рассказывал, как его самого когда-то забрали в рекруты - еще при батюшке нынешнего князя. Немного, впрочем, рассказывал; больше говорили слепой глаз, шрамы на лице и следы палки на спине.
        И ненависть к воронам.
        - Чуют, - мрачно подтвердила Анита.
        И оба посмотрели на почти полностью готовую могилу.
        - Вашего князя Краснобровым зовут?
        Вороны все летели и летели.
        - Да… - не сводя глаз с могилы, пробормотал Юстин.
        - «Краснобровому вечно тесно в отцовых границах», - сообщила Анита, будто повторяя чьи-то слова. - «Но на этот раз заварушка закончится не так, как ему хотелось бы».
        - Что? - удивился Юстин. Вороны все летели и летели.
        - Хочешь, я предупрежу тебя, когда вербовщики в вашу сторону двинут? - просто спросила Анита.
        Юстин захлебнулся:
        - А ты… Ты можешь?
        - Попробую, - Анита нахмурилась. - Слушай, небо затягивает: мне пора. Отвернись.
        - Погоди, - быстро проговорил Юстин. - Ты в следующий раз… когда?
        - Попробую поскорее, - деловито пообещала Анита. - Ну, отвернись, давай!
        И Юстин покорно отвел глаза - как будто Анита собралась купаться.
        Вороны все летели, но девушки рядом уже не было; Юстин тщательно затер нарисованный на земле круг.

* * *
        - Непростая у тебя подружка, - сказал дед.
        Юстин помрачнел.
        - Но она - не нечисть, - продолжал дед серьезно. - Я ее следы волчьим порошком посыпал - и хоть бы что. Человек, значит.
        - Ну конечно, человек, - сказал Юстин немного раздраженно.
        - Я за тобой не шпионил, - проворчал дед. - Это ты от меня чего-то прятаться надумал. А напрасно.
        - Она обещала предупредить, когда вербовщики в нашу сторону повернут, - сказал Юстин.
        Здоровый дедов глаз мигнул:
        - А откуда ей знать-то?
        - Я вот что думаю, - сказал Юстин, осторожно вымакивая остатки ухи корочкой черного хлеба. - Я думаю, отец у нее - колдун. Хороший такой колдун. И нездешний.
        - Ясно, что нездешний, - пробормотал дед. - В округе таких нет. Я не знаю.
        - И вот еще, - продолжал Юстин, - она сказала - «ваш князь». А не «наш князь».
        - Колдунам князья так и так не указ, - вздохнул дед.
        - И еще, - Юстин совсем разволновался, - она говорила, будто слышала где-то, а мне повторяла. Что Краснобровому вечно тесно в отцовых границах. Что на этот раз он не победит.
        Дед долго разглядывал дно опустевшей миски.
        - Да, - вымолвил он наконец. - Отец ее - тот еще колдун… Но ты не тушуйся. Колдуновы дочки - они и за простых замуж выходят, и за благородных, и за богатых, и за нищих… Им на все плевать, понимаешь. Свободные они в своем выборе… Так что не робей.
        Ворочаясь на холодной печи, Юстин вспоминал дедовы слова и молча удивлялся: как деду пришло в голову, что он, Юстин, сможет жениться на Аните?
        А потом не выдержал - и поверил сам. И размечтался.
        Ох, как он мечтал! Какая длинная, какая бессонная, какая счастливая выдалась ночь!
        Наутро не было солнца.

* * *
        Могила получилась на славу; Юстину даже сделалось немножко страшно. Дед ходил вокруг косого камня с выбитым на нем Юстиновым именем, бормотал заговоры, посыпал семенами трав - и уже через два дня могильный холмик выглядел так, будто сооружен был ранней весной, несколько месяцев назад.
        - С весны тебя никто из чужих не видел, - раздумывал дед. - Поверят, куда денутся… Еды себе собери, мешок приготовь, чтобы всегда под рукой. На берег пойдешь - по песку не ступай, только по камням… Вокруг дома я траву-отбивайку насадил, она любой запах отбивает, если собаку пустят - как раз до камня доведет… Чего смотришь, Юстинка? Оробел? Не бойся, сто лет проживешь. Если кому при жизни могилу соорудили - сто лет проживет, это уж точно!
        Юстин молчал. Вот уже несколько дней солнце проглядывало хоть изредка, но все же проглядывало, а Аниты не было и в помине, и у Юстина поскребывало на душе. Вид собственной могилы не добавлял радости.
        Ночью он долго не мог заснуть, но не мечты одолевали его - страх. Как только темная комната и дедово сопение провалились в никуда - оттуда же, из ниоткуда, вынырнула Анита: «Вставай же! Сколько можно тебя звать! Вербовщики идут, уже идут, вставай же, вставай! Они уже близко! Вставай, вставай, вставай!»

* * *
        Дед стоял у колодца, облокотившись на сруб, пошатываясь. Рядом стояло пустое ведро. Ни кур, ни коз, ни поросенка, ни лошади не было ни слышно, ни видно. Перед крыльцом лежал Огонек, над ним вились мухи.
        - Дед?!
        Дед обернулся - рубаха на нем была разорвана во многих местах, сквозь огромную прореху на спине видны были свежие багровые отметины - поверх старых палочных шрамов.
        - Злились, - сказал дед с трудом. Здоровый глаз его заплыл, дед смотрел на Юстина сквозь щелочку. - Сильно злились, Юстинка. Огонька пристрелили… Хотели могилу раскопать, да передумали. Скотину со злости забрали. Чуть дом не подпалили… Злились, в общем. Чуяли, что мы их дурим.
        Юстин помог деду сесть на скамейку у колодца. Быстро вытащил воды, дал напиться; дед долго умывался, опуская разбитое лицо глубоко в ледяную воду. Утерся остатками рубахи, улыбнулся, обнажая редкие зубы:
        - Молодцы мы, Юстинка. Сберегли тебя.

* * *
        Вторая половина лета была солнечной. Время от времени с запада на восток пролетали бессчетные стаи ворон - где-то шли сражения, поставляли воронам добычу.
        Наездники больше не показывались.
        Дед отлеживался; ради него Юстин топил печку по вечерам. Деда вечно знобило; молока не было, яиц не стало - Юстин ловил рыбу и кормил деда ухой, с ужасом думая, что станет осенью и зимой. Голод?
        Анита приходила каждый день.
        - Я тебе поесть принесла, - сказала она однажды.
        Юстин поперхнулся:
        - Зачем? Я ведь не нищий…
        - Ну ты же мне колбасу предлагал, - нимало не смутясь, возразила Анита. - Я тебе не как нищему, я как другу… И деда покорми.
        У нее в узелке было копченое мясо, нарезанное тонкими розовыми ломтиками. Солоноватый сыр, подобного которому Юстин никогда не пробовал. Белый хлеб, такой нежный, что таял во рту. Желтоватое душистое масло…
        - Откуда? - спросил дед.
        - От верблюда, - сказал довольный Юстин.
        Верблюда он видел однажды в детстве - на ярмарке.

* * *
        Они сидели в границах круга, нарисованного на земле, и Анита рассказывала, что войско Краснобрового полностью разбито в сражении при речушке Белой, что армия его противника, Ушастого Звора, преследует князя и скоро нагонит его и что предстоят большие перемены и потрясения…
        - Куда уж больше, - сумрачно отвечал Юстин.
        Дед понемногу выздоравливал - но все-таки очень медленно.
        - Наверное, ты прав, - подумав, сказала Анита. - Всем, кто живет в глуши, все равно, кто там сидит на троне - Краснобровый или Ушастый Звор.
        - Не все равно, - возразил Юстин. - Если Краснобровый останется - он через несколько лет захочет ответной драки, снова будет собирать по дворам тех, кто хоть сколько-нибудь подрос. Вон деда забрали в рекруты, когда ему было пятнадцать.
        - А сколько ему теперь? - спросила Анита, помолчав.
        - Да уже за сорок.
        - Да? - почему-то удивилась Анита. - Я думала…
        И замолчала.
        - Слушай, - сказал Юстин. - А про все это… Про эти сражения, про речку Белую, я даже не знаю, где она… Про все это ты от отца слышала?
        - Ну, в общем-то, да, - нехотя призналась Анита.
        - У него есть волшебное зеркало?
        Анита поморщилась:
        - Нет у него никакого зеркала. Ему не надо.
        - Ого, - уважительно протянул Юстин.
        - Ты вот что, - думая о своем, продолжала Анита, - ты своему деду - внук?
        - Ну вообще-то, - теперь поморщился Юстин. - Вообще-то я ему приемыш.
        - А родители твои…
        - Нету, - сказал Юстин. - И не было.
        - Ладно, - Анита не стала дальше расспрашивать. Опустила ресницы, раздумывая; Юстину ужасно захотелось потрогать ее щеку. Дотронуться до мягкого уголка чуть поджатых губ.
        - Скажи, - проговорил он поспешно, прогоняя прочь недозволенные мысли, - скажи, а почему этого Звора Ушастым зовут? Это же вроде как насмешка. Наш бы Краснобровый ни за что не потерпел…
        - Вот потому-то ваш Краснобровый разбит, а Ушастый за ним гонится, - со снисходительной улыбкой пояснила Анита. - Ушастый - он умный. У него уши большие, так он на шлеме себе велел выковать железные уши - еще больше. Чтобы в бою его всегда узнавали… И он никогда не собирает по деревням мальчишек на убой. У него своя армия, настоящая. Он красивый.
        У Юстина неприятно царапнуло внутри.
        - Ты его видела? - спросил он.
        - Ну да, - призналась Анита. - Я раньше… Еще до того, как с тобой познакомилась, ходила через стеклышко к Звору в парк. Один раз с ним говорила… У него действительно большие уши. Но он все равно красивый.
        - Что ж ты не осталась? - мрачно спросил Юстин. - С Ушастым своим?
        Анита вдруг рассмеялась:
        - Так здорово смотреть, как ты ревнуешь… Ушастый - ровесник твоему деду, ему тоже за сорок. Только выглядит он, конечно, куда как моложе…
        Юстину вдруг стало очень, очень грустно. Так грустно, что даже опустились плечи; он сбежал от рекрутского набора, трусливо сбежал, подставив деда под издевательства и побои. Он никогда не увидит поля битвы. Не того, где пируют вороны, а настоящего, где сходятся войска, где сверкает на солнце сталь и сразу ясно, кто герой, а кто слизняк. Где хрустят под конскими копытами кости - но поверженный снова встает, потому что так надо.
        И, конечно, он никогда не увидит шатра, в котором собрались полководцы. Не увидит Ушастого Звора в его знаменитом шлеме, не увидит, как он проносится перед своей армией - не стадом сопливых мальчишек, а настоящей армией! - и выкрикивает слова, звонкие и горячие, слова, от которых мурашки бегут по коже, от которых каждый солдат чувствует себя бессмертным…
        Он проглотил слюну.
        Всю жизнь он будет голодать и прятаться, копошиться в земле, удобрять плодовые деревья, продавать яблоки и вишни.
        Может быть, собственноручно вырыв себе могилу, он безвозвратно сломал что-то в своей судьбе? Похоронил себя заживо? Может быть, следовало быть мужчиной - и явиться на призыв Краснобрового, чтобы хоть издали, хоть из-за леса копий поглядеть на Ушастого Звора?
        - О чем ты загрустил? - спросила Анита.
        - Скажи, - медленно начал Юстин, - а твое стеклышко… Нет ли другого такого, только чтобы переноситься - отсюда? Куда захочешь?
        - А куда бы ты хотел?
        Юстин молчал.
        - Такого стеклышка нет, - задумчиво сказала Анита. - Пока - нет… Но ты не грусти!

* * *
        Перед рассветом они пошли в поле, и Юстин научил ее приманивать эльфушей.
        В мае, в пору цветения, эльфуши опыляют плодовые деревья лучше пчел и шмелей. На дереве, где по весне резвились эльфуши, вырастают яблоки величиной с дыню и вишни размером с яблоко; если садовод умел и не ленив, если вовремя подопрет ветки рогатками - за урожай с одного только дерева можно будет накупить хлеба на целый месяц. Богатые горожанки просто сходят с ума, стоит им увидеть плоды с опыленного эльфушами дерева; говорят, что гигантские эти фрукты помогают от женского бесплодия.
        Летом эльфуши в саду нежелательны. Ломают ветки, портят яблоки, выгрызая на зеленой кожуре большие и маленькие сердечки. Ловить эльфушей - себе дороже: они братолюбивы и мстительны и за одного изловленного соплеменника могут поджечь сарай, а то и дом. Значит, задача умного садовода - отвадить летунов от сада, завлекая в другое место, например, на цветущую липу, или на ромашковое поле, или еще куда-то, где есть чему радовать глаз.
        Для приманивания эльфушей, объяснял Юстин Аните, лучше всего годится ребенок лет до шести-семи. Почуяв в поле малыша, эльфуши слетаются, будто на мед: рассаживаются вокруг малыша на цветы и на ветки, складывают прозрачные крылышки - и заводят вроде бы беседы, то есть взрослому кажется, что это просто череда мелодичных звуков, отдаленно похожих на человеческую речь, но Юстин отлично помнил, что, когда он был маленький и сидел вот так же в круге хрупких разноцветных созданий, речь эльфушей казалась ему вполне осмысленной, хотя и однообразной. Они бесконечно повторяли что-то вроде: «Хор-рошо… Мал-льчик… Быть хор-рошим мальчиком - хор-рошо…», - повторяли то хором, то поодиночке, на разные голоса и с такими разными интонациями, что маленький Юстин готов был слушать их часами…
        Когда ему исполнилось восемь, эльфуши потеряли к нему интерес, но дед скорее обрадовался, нежели огорчился. Он сказал: ты совсем большой… И научил выманивать эльфушей из летнего сада манком.
        И вот, когда небо уже начало сереть, Юстин и Анита залегли в высокую граву среди спящих ромашек, поставили рядом фонарь с цветными стеклами, и Юстин протянул Аните манок - хрупкую дудочку с вертушкой. Запах влажных трав поднимался до неба; Анита облизнула губы - сердце у Юстина подпрыгнуло - и подула; дудочка нежно заскулила, вертушка завертелась, издавая неповторимый эльфушачий звук, потому что в каждой лопасти была особая прорезь, и воздух, пробиваясь сквозь нее, по-особому свистел…
        Анита манила и манила, и скоро к обычному шелесту утреннего ветра добавился необычный - шелест прозрачных крыльев. Эльфушей было много, штук десять; они кружились над фонарем, над замершими в траве людьми, иногда соприкасались крыльями и чуть не падали, но выравнивались вновь. Юстин ждал, что они, как обычно, покружатся-покружатся, да и пойдут танцевать на цветах, сбивая росу; случилось иначе. Эльфуши, слетевшиеся на манок, впервые в жизни Юстина - вернее, впервые с тех пор, как ему исполнилось восемь - заинтересовались людьми.
        Небо светлело. Один большой изумрудно-зеленый эльфуш опустился Юстину на грудь. Юстин замер - в эльфуше почти не было веса, но сапожки с подковками щекотали и царапали грудь. На голове у зеленого эльфуша был желтый обруч, вроде как кольцо с иголочками, а справа и слева от кольца острыми листочками топорщились уши. У эльфуша было белое лицо, почти человеческое, с длинными темными глазами, острым носом и маленьким розовым ртом. Юстин встретился с эльфушем взглядом - и невольно перестал дышать; изумрудное существо взвилось над ним, растопырив руки и ноги, будто обхватив невидимый мыльный пузырь, и Юстин услышал будто издалека, будто из детства:
        - Тили-тили… Хор-роший. Тили-тили… Тесто - хор-рошо…
        Сразу два эльфуша, нежно воркуя «тили-тили», опустились Юстину один на грудь, другой на живот. Юстин чуть не вскрикнул, попытался подняться, но три других летающих существа вились у его лица, обнажая в улыбке маленькие острые зубы; нежно-розовый эльфуш уже перекусывал нитки, на которых держались Юстиновы пуговицы, а кто-то еще перегрызал завязки штанов.
        - Тили-тили… - заклинанием стелилось над травой. - Тили-тили-тили… Тессто, тессто…
        Манок давно уже молчал. Эльфуши кружились над Анитой, высвобождая ее из одежды, а она не сопротивлялась, завороженно улыбалась. Ее платье, разобранное по частям, уже лежало рядом светлой лужицей, сразу пять поющих эльфушей подхватили подол ее рубашки и с натугой потащили вверх, а под рубашкой не было вообще ничего, кроме самой Аниты.
        - Тили-тили-тили-тили… Тессто, тессто…
        От эльфушиного пения мутилось в голове и бежали мурашки по голой спине, голой до самых пяток.
        Фонарик с цветными стеклами опрокинулся на бок и погас.

* * *
        - Ты… знал? Про эльфушей?
        - Не знал.
        Анита смеялась:
        - Зна-ал… Все знал…
        Юстин обомлел:
        - А ты… знала?
        - Все знают, - смеялась Анита, - что эльфуши клюют на детей и на влюбленных… Я-то сразу все поняла, когда ты мне манок показал.
        Юстин чувствовал себя очень красным, очень счастливым и очень глупым. Они лежали в сене, под навесом, и Аните пора было уходить, но она не могла, потому что небо заволокло тучами и собирался дождик.
        - Ты права, - сказал Юстин, закрывая глаза. - Тебя не обманешь… Конечно, я знал.
        …Он чувствовал, как выступают на глазах слезы. Не от горя; Анитины губы были средоточием всей на свете нежности, у Юстина будто горячее солнце взорвалось внутри, он плыл, как в топленом молоке, и ничего, кроме Анитиных увлажнившихся глаз, не видел.
        - Тили-тили… - еле слышно пели в ушах несуществующие голоса.
        По навесу стучали капли, Юстин плавился в своем счастье, пребывал в своем счастье, в их общем, разделенном, оранжевом и синем, ярком солнечном счастье. Потом они долго лежали, убаюкивая друг друга, не было холодно, ни о чем не надо было беспокоиться, и закопченное Анитино стеклышко с отшлифованными краями лежало у Юстина на голом плече.
        Потом он заснул.

* * *
        Только месяц спустя после визита вербовщиков дед почувствовал в себе достаточно сил, чтобы выйти «в мир». Юстин отговаривал его, но дед был непреклонен: выстругал себе палку, обмотал ноги тряпками и пошел - до ближайшего хутора, за новостями.
        Вернулся на другой день - прихрамывающий, но довольный.
        Новостей и в самом деле оказалось выше крыши. Краснобрового свергли; говорят, сам он сгинул где-то в горах, сорвался с кручи, уходя от погони. Ушастый Звор вошел в княжью столицу, одним указом низложил всех княжьих советников, наместников и начальников и другим указом назначил своих - и они разъехались по городам и поселкам, потрясая оружием и верительными грамотами, сопровождаемые многочисленной угрюмой стражей. Цены на хлеб подскочили втрое; народ на всякий случай затаился, прекратил всякую торговлю, спрятал все, что можно было уберечь - до выяснения обстоятельств, пока не станет понятно, чего от новой власти ждать.
        - Теперь свободно можешь ходить, Юс, - говорил дед, почесывая бороду. - Ты теперь не дезертир. Ты теперь можешь хоть куда наняться, хоть где поселиться, нам-то с тобой конец Краснобрового - в радость, ну его, кровопийцу…
        Юстин отмалчивался. Умом понимал, что дед говорит о важном, но никак не мог заставить себя озаботиться свержением Краснобрового, подорожанием хлеба и новыми наместниками. Ему было даже обидно, что дед настолько поглощен пугающими и радостными новостями; ему даже страшновато было оттого, что его собственные мысли соотносились с дедовым рассказом, как небесные облака - с псовой охотой в далеком лесу. Пугающе, шумно, кроваво - но далеко внизу, подернуто дымкой, безразлично…
        Все, что происходило в эти дни с ним и Анитой, казалось ему столь же значительным, как солнце и луна. Как небо и яблоки. Как жатва.

* * *
        Они купались на отмели вдали от берега. Вместе грелись на плоском бородатом камне - нагишом; это было прекрасно и мучительно. Мелкие ракушки впивались в бока; Анитины волосы вплетались в морскую траву.
        - Какое бесстыдство, - блаженно шептала Анита, глядя в небо.
        Нигде-нигде на свете не было ни души.
        Дни шли один за другим, как ожерелье из белых черешен; дни были солнечные, ночи - короткие, вечером Анита уходила, чтобы вернуться наутро.
        - Юс… - сказал однажды дед, когда звездным вечером они улеглись спать во дворе, под небом, дед на телеге, а Юстин под телегой. - Ты уже знаешь, кто она?
        - Нет, - сказал Юстин, с которого моментально слетел весь сон.
        Дед посопел; за этим сопением стояли долгие дни, когда Юстин уходил на рассвете и возвращался в сумерках; вечера, когда дед косился на Юстина, желая и не решаясь о чем-то спросить, но Юстин не замечал этих взглядов и счастливо засыпал на соломе, и ему снилось утро…
        - Юс, - сказал дед, и сквозь щели в телеге на Юстина упало несколько соломинок, - я ведь жду все, жду. Думаю, Юс мой женится, жену приведет, будут дети… Ты ведь не дезертир теперь. Можешь жениться, на ком хочешь. Парень ты видный: красивый, здоровый, умный… А я больной уже и старый, Юс. Сколько проживу - неизвестно. Ты бы спросил у нее - пойдет она за тебя замуж? Если она, конечно, человек?

* * *
        «Пойдешь за меня замуж?»
        Сколько раз он задавал ей этот вопрос. То грозно, то мягко, то просяще, то небрежно. Сколько раз он спрашивал ее - в мечтах.
        Сколько раз, открыв рот, он закрывал его снова. Она спрашивала - что? И он отзывался - нет, ничего…
        А потом зарядили дожди на целую неделю.
        А потом…

* * *
        - Юстин! Юс! Вставай… Пожалуйста…
        Он протер глаза. Была ночь; он содрогнулся, вспомнив, как она снилась ему накануне визита вербовщиков. Что, неужели опять беда?!
        Но она не снилась. Она стояла рядом и трясла его за плечо. Ночью! В доме!
        - Что? - спросил он, перехватывая ее руку.
        - Отец все знает, - сказала Анита в темноте. - Юстин… Теперь или мы бежим - или ты меня больше никогда не увидишь.
        - Мы бежим, - легко согласился он.
        Как ни тихо шептались они - сопение деда на лавке прекратилось.
        - Мы бежим, - повторил Юстин уже не так уверенно. - А куда?
        - Я добыла другое стеклышко, - сказала Анита. - Две его половинки. Я знаю место, куда оно ведет. Это очень далеко. Даже отец, может быть, не найдет нас… Только смотреть надо не на солнце, а на луну.
        Юстин глянул в ту сторону темноты, где должно было находиться окно. Ничего не увидел.
        - Сегодня полнолуние, - сказала Анита. - Под утро ветер развеет тучи… Только я тебе сначала должна сказать, кто мой отец. Иначе это будет нечестно.
        Юстин не слушал, думал о деде. О том, что дед чуть жизни не лишился, спасая его, Юстина. О том, что, кроме Юстина, у деда нет ни одной живой души. О том, что скоро осень, а скотину забрали. О том, что дед болен - по его, Юстина, милости.
        - Погоди, - сказал он шепотом. - Погоди…
        - Ты боишься?
        - Нет! Но я подумал… А как же дед? Можем мы его взять с собой?
        Заскрипела лавка. Дед пошевелился. Юстин прекрасно понимал, что он не спит. Слушает.
        - Но у стеклышка только две половинки! - сказала Анита уже в полный голос. - Только две… Мы уйдем сегодня - или я тебя больше никогда не увижу!
        Юстин молчал.
        - Кто твой отец, девонька? - тихо спросили с лавки.
        - Какая разница, - шепотом сказал Юстин.
        - Большая разница, - с горечью отозвалась Анита. - Мой отец… Мой отец - Ос, Хозяин Колодцев.
        Тихонько запел ветер в печной трубе. Значит, в самом деле - скоро небо очистится, выйдет луна.
        - Этого не может быть, - сказал Юстин. - Так не бывает. Анита, так не может быть!
        - Так есть, - глухо сказала Анита. - Я его люблю… Но он - такой, какой он есть, и другим быть не может.
        Темнота тихо застонала. Скрипнула под дедом скамейка.
        - Я бы могла не говорить, - сказала Анита, будто оправдываясь. - Но это было бы нечестно. Он ведь будет искать меня и, может быть, найдет - даже там. И тогда… понимаешь?
        - Он не разрешает нам встречаться? - глупо спросил Юстин.
        - Он считает, что я должна делать то, чего хочет он, - тихо сказала Анита. - Он иначе не умеет. Он же Хозяин Колодцев.
        - Не повторяй! - тихонько вскрикнул дед. - Не повторяй… Накликаешь…
        Ветер в трубе завыл сильнее.
        - Значит, ты не пойдешь со мной, Юстин? - тихо спросила Анита. - Значит… мы можем попрощаться?
        - Уходи, - взмолилась темнота. - Зачем ты пришла, девонька… Зачем ты влюбила его в себя… Ты ведь знала, чем это может кончиться - для него… Зачем же ты?
        Ветер в трубе выл сильнее, выл, будто одичавший пес посреди кладбища. Уи-и-и…
        - Да, - тихо сказала Анита. - Вы правы. Конечно.
        Воздух заколыхался; в приоткрытую дверь потянуло сквозняком. Юстин соскользнул с печи, опрокинул в темноте табурет, метнулся мимо лавки - к двери.
        - Ю-ус! - неслось ему вслед.
        На улице было светлее. На небе, в том месте, где была луна, облака уже светились белым.
        - Стой! - он догнал ее у ворот. - Стой… Послушай. Неужели мы никак не можем взять деда с собой?
        - Так ты готов идти со мной?!
        - Пойду, - сказал Юстин, стуча зубами, вероятно, от холода. - Я уже сбежал один раз - от вербовщиков… Как трус.
        - И правильно сделал, - возразила Анита. - Тебя ведь вели не на войну, а на бойню.
        - Теперь не важно, - сказал Юстин. - Слушай… Я с тобой. Куда хочешь. Если бы деда не было - я бы вообще не думал, пошел бы за тобой - и все.
        - А если отец нас поймает?!
        - Не поймает, - Юстин махнул рукой.
        - А если поймает?
        - Не поймает! - рявкнул Юстин. - Что мне с дедом делать-то, а? Как он будет без меня?
        Анита на минуту умолкла. Потом вдруг сцепила пальцы:
        - Ну вот что… Я знаю способ, чтобы ты мог время от времени к деду наведываться. Помогать ему. Деньгами… Скотину можно будет купить новую, дом починить…
        - Навещать? - переспросил Юстин. - Здесь?
        - Ну да, - Анита тряхнула волосами. - Раз в неделю… Примерно.
        - Так о чем же мы раздумываем? - удивился Юстин. - Погоди, я скажу ему, что скоро вернусь…
        - Не надо, - Анита удержала его за руку. - Сейчас луна выйдет… может быть, на одну секундочку. Если ты идешь со мной - то прямо сейчас!
        - Я иду, - сказал Юстин.
        Туча отдернулась в сторону, будто рваная занавеска. Высвободила луну; Анита оторвала наконец свои губы от Юстиновых - и протянула ему половинку закопченного стеклышка.
        Юстин поднес стекло к глазам. Рука его шла все медленнее, но все-таки не успела остановиться, не успела полностью оказаться во власти страха; ему показалось, он увидел кольцо на белой поверхности луны, обручальное колечко…
        Ощущение было такое, будто падаешь в неглубокую яму. Луна мигнула и пропала; колени подогнулись, под босыми ногами была уже не трава, а каменные плиты. В его руке по-прежнему жили тонкие Анитины пальцы, холодные, как луна…
        Он слышал, как Анита тонко, болезненно вскрикнула.
        Ее пальцы выскользнули из его руки - и тогда он открыл глаза.

* * *
        Здесь было немногим светлее, чем на залитом луной дворе. Справа и слева угадывались каменные стены; воздух был не то чтобы спертый, но какой-то слишком густой, с едва ощутимым неприятным запахом, и Юстин, привыкший к свежему воздуху сада и поля, закашлялся. Плохо, если это и есть то самое место, куда они с Анитой убежали, где им теперь предстоит жить…
        Анита стояла рядом - чуть согнув колени и разведя руки в стороны, словно загораживая Юстина от чего-то, словно он, Юстин, был маленьким, как эльфуш, и мог спрятаться за узкой Анитиной спиной.
        А перед Анитой, в трех шагах, стоял еще кто-то, и вокруг него полутьма сгущалась, превращаясь в тьму.
        Юстин содрогнулся. Сделал движение, чтобы загородить собой Аниту - но она неожиданно сильно оттолкнула его.
        Стоящая перед ними безликая фигура излучала темноту точно так же, как светлячок излучает свет; через мгновение оказалось, что и лицо у стоящего было. Юстин заглянул в него - и покрылся холодным потом.
        - Если ты его тронешь, я удавлюсь! - непривычно тонким голосом пообещала Анита.
        Фигура, излучающая тьму, молчала.
        - Я имею право! - почти взвизгнула Анита. - А ты шпионишь! Ты не имеешь права! У меня своя жизнь! Я человек! Я женщина!
        У Юстина подкосились ноги. Он понял вдруг, куда они попали и кто перед ним стоит.
        - Отпусти его, - очень тихо, жалобно попросила Анита.
        Юстин, сдерживая дрожь, обнял ее за плечи:
        - Не…
        Он хотел сказать «не плачь», или «не беспокойся», или «не надо», он сам еще не решил. Но ничего не получилось - голоса не было, а пищать не хотелось.
        - Иди к себе, - медленно сказал тот, кто стоял перед ними.
        - Нет! - крикнула Анита.
        - Иди к себе, - бесстрастно повторил стоящий. - Ступай.
        Анита втянула голову в плечи:
        - Если ты его тронешь… Если ты только его тронешь…
        - Ты заслужила серьезное наказание, - сказал стоящий. - А он… Ты ведь соврала ему и не сказала, что его ждет в случае неудачи.
        - Я сказала, - прошептала Анита.
        Ее отец, источающий тьму, поднял глаза и посмотрел прямо на Юстина; Юстин едва удержался, чтобы не упасть на колени - от внезапной слабости и еще оттого, что на него накатила вдруг волна мутной одуряющей покорности.
        - Правда? - спросил Ос, не сводя взгляда. - Она сказала тебе, чья она дочь?
        Юстин кивнул, и капля пота щекотно прокатилась от виска до подбородка.
        - Но я ведь чую между вами какую-то ложь, - сказал Ос, Хозяин Колодцев, и перевел взгляд на Аниту. - В чем ты солгала ему?
        Анита вздрогнула. Медленно обернулась к Юстину - бледная, с двумя мокрыми бороздками вдоль щек:
        - Я солгала тебе про деда. Ты бы не смог… навещать его. Ты бы ушел навсегда. Я соврала, чтобы ты не чувствовал себя предателем…
        Юстин открыл рот, как рыба. Снова закрыл. Захотел проснуться, проснуться еще раз, на рассвете, проснуться на этот раз по-настоящему.
        - Теперь иди к себе, - жестко сказал Хозяин Аните. - Иди.
        Она сгорбилась, прижала ладони к животу и, волоча ноги, побрела куда-то прочь, в темноту, вверх по едва различимой винтовой лестнице. Юстин потрясенно смотрел ей вслед.
        Анита солгала ему!
        «Чтобы ты не чувствовал себя предателем…» Но ведь он был бы предателем!
        Он уже предатель. Потому что дед остался один… Теперь на веки вечные - один.
        Хозяин Колодцев шагнул вперед. Юстину показалось, что он движется, как круглая капля масла на поверхности воды. Что пространство рядом с ним мягко изгибается.
        И он зажмурил глаза, потому что ему не хотелось видеть собственной смерти. А Хозяин Колодцев все стоял и смотрел, и новая волна покорности в Юстиновой душе поднималась все выше, готовая захлестнуть его с головой…
        - Так ты знал, против чьей воли идешь? - спросил Хозяин Колодцев.
        Юстин облизнул губы. Во рту нарастал железный привкус - будто он, Юстин, был запряжен и грыз удила.
        - Да.
        Хозяин Колодцев смотрел.
        - Я не понимаю, почему это… против воли, - с усилием продолжал Юстин. - Я не понимаю, почему такая воля… Почему она не может… выбрать меня?
        Хозяин Колодцев не отводил взгляд - будто положил холодную ладонь на лицо.
        - Она человек, - в отчаянии продолжал Юстин. - Если ей в след волчьего порошка насыпать, то ничего не будет. Значит, она человек.
        Тот, что стоял перед ним, молча склонил тяжелую голову к плечу.
        - Она любит меня, - громче сказал Юстин. - Я люблю ее. Почему - нельзя? Почему нельзя ее любить? Ведь она человек! Она… свободна! Ну скажите, зачем вам принц?! То есть зачем ей принц… Вам же не надо ни власти, ни богатства, у вас и так все есть… Так почему - нельзя? Я по-честному… я хочу на ней жениться. Я не то чтобы там… Я же по-честному!
        - А ты ее не знаешь, - неожиданно мягко сказал Хозяин Колодцев. - Она вовсе не так проста, как тебе кажется… Она солгала тебе в первый раз, но не в последний.
        - Не говорите так о ней, - попросил Юстин.
        - …И она знала, что провести тебя туда, куда ей хотелось - через луну, - ей скорее всего не удастся. И она знала, как я с тобой поступлю.
        - Это неправда, - сказал Юстин.
        - Что неправда?
        Юстин молчал.
        - Не бойся, - молвил Хозяин Колодцев. - Ты умрешь мгновенно и безболезненно.

* * *
        Вокруг, насколько хватало глаз, была темная глубина. Юстин сидел на круглом столбе, верхушка его была будто каменный остров в море пустоты. Юстин сидел в самом центре маленькой тверди, скорчившись, подтянув колени к животу. Сидел и думал над словами Оса, Хозяина Колодцев.
        Анита знала, что ведет Юстина на смерть? Не может быть. Возможно, она переоценила возможности своего стеклышка…
        «Ты заслужила серьезного наказания»… Что он с ней сделает? Выпорет? Юстин криво усмехнулся. Убивать-то он ее точно не будет, она не рисковала жизнью, глядя на луну через осколок стекла…
        Но она ведь предупреждала! А Юстин в ответ сказал: «Я пошел бы с тобой на край света». Тогда она соврала, что он сможет проведывать деда…
        Ос, Хозяин Колодцев, тоже соврал. Анита не могла вести Юстина на смерть. Это яд, заключенный в словах - будучи сказанными, они разрушают доверие изнутри.
        Юстин крепче обхватил колени. О чем он жалел сильнее всего? О жизни? Ерунда! Было жаль деда, который остался совсем один, и жаль, что никогда больше не придется поцеловать Аниту.
        Иногда он спрашивал себя - а может быть, он уже умер? Может быть, после смерти каждый человек оказывается вот так, в одиночестве, на вершине каменного столба? Наедине со своими воспоминаниями?
        Он вспоминал цветных эльфушей. Прикосновение ажурных крылышек. «Тили-тили». Запах трав. Запах Аниты.
        Он зажмуривал глаза и пытался заснуть - но разве можно спать на вершине исполинской колонны? Того и гляди скатишься вниз и будешь лететь, не находя опоры и смерти, много сотен лет…
        А потом темнота рядом с ним сгустилась, и из ниоткуда появилась фигура, плывущая через пространство, будто капелька масла по воде. И Юстин понял, что он все-таки еще жив и что это - ненадолго.
        - Я наказал свою дочь, - сказал Ос, Хозяин Колодцев. - Но в процессе наказания выяснились новые обстоятельства. Поди-ка сюда… Юстин.
        Юстин вздрогнул от звука своего имени; каменный столб исчез. Теперь он стоял посреди круглого зала, можно было бежать вправо и бежать влево без боязни свалиться в темноту - но Юстин остался на месте. Только с некоторым запозданием раскинул руки, балансируя посреди возникшей - и исчезнувшей - бездны.
        - Она в тебя не на шутку влюблена, - сказал Хозяин брезгливо.
        - Да, - согласился Юстин. - И я тоже люблю ее. Я… позвольте попросить руки вашей дочери.
        Ос долго смотрел на Юстина, а потом захохотал. Это было страшное и отталкивающее зрелище; Юстин втянул голову в плечи. Неужели Анита действительно - его дочь?!
        - А кто была мать Аниты? - спросил Юстин шепотом, надеясь, что хохот Хозяина заглушит его слова. - Вы любили ее?
        Хозяин оборвал свой смех. Под взглядом его Юстину захотелось стать плоским, как рисунок на стене. Взгляд размазывал и сплющивал; немедленно надо было что-то придумать, какую-то уловку, чтобы тот, кто стоял перед ним, хоть на секунду задумался, хоть на мгновение отвел глаза…
        - Вы можете заглянуть в будущее? - почти выкрикнул Юстин. - Вы можете? Ну посмотрите туда - и увидите, что будет, если вы меня не убьете, а позволите жениться на Аните!
        Хозяин усмехнулся. Юстин ждал, обливаясь холодным потом.
        Ос медленно двинулся сквозь пространство, огибая Юстина, и тьма следовала за ним коротким шлейфом. Там, где прошел Хозяин Колодцев, на каменных плитах пола выступал иней.
        - Будущего не существует, - сказал Хозяин как-то даже печально. - Все эти ворожеи, гадалки, заглядывающие в будущее… Его нет. Оно создается каждую минуту, секунду, сейчас. Показать, как это бывает?
        Юстин молчал.
        - У тебя есть монетка? - мягко спросил Хозяин.
        Юстин полез в карман штанов. Негнущимися пальцами вытащил единственную монетку. Медный грош.
        - А ты не бойся, - все так же мягко продолжал Хозяин. - Дай ее мне.
        Юстин поднял руку - и уронил медяк в протянутую темную ладонь.
        - С одной стороны здесь единица, с другой - профиль Краснобрового. Всего только две стороны. Я бросаю монетку, и никто не знает наверняка, как она упадет. Если выпадет мертвый князь, я убью тебя, как обещал. Если выпадет единица - я верну тебя в то самое место, откуда Анита тебя выдернула.
        - И позволите на ней жениться? - быстро спросил Юстин.
        Хозяин усмехнулся:
        - А вот это случится, если монетка встанет на ребро.
        Юстин опустил голову.
        - Сейчас будущего нет, - продолжал Хозяин. - Его не будет вовсе, если выпадет орел. Если решка - ниточка твоей жизни продолжится, но некое странное «будущее», о котором ты говоришь, от этого не появится. Сам станешь строить свое «сегодня» и вспоминать свое «вчера»… Будущего нет. Понял?
        Юстин молчал.
        - Я бросаю, - сказал Хозяин.
        Медная монетка летела суетливо, слишком быстро, без подобающей торжественности. Тускло звякнула о каменный пол, подпрыгнула, упала снова, заплясала, успокоилась.
        - Теперь погляди, что там выпало.
        Юстин стоял, не шевелясь.
        - Погляди, - сказал Хозяин. - Не наклоняться же мне… Из-за такой малости.
        Юстин подошел к месту, где лежала монетка. Зажмурился; накрыл медяк ладонью.
        - Будущего все еще нет, - сказал за его спиной Хозяин. - Но судьба твоя уже решена… Итак?
        Юстин убрал ладонь, заранее зная, что увидит надменный профиль с кривым, как у ведьмы, носом - профиль мертвого теперь Краснобрового.
        Он ошибся. Монета упала единичкой кверху.
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ
        На телеге желто-розовой горкой лежали яблоки. Отдельно - гигантские, с тех яблонь, где танцевали по весне эльфуши. Отдельно - обыкновенные, но тоже очень крупные, чистые, без единой червоточинки. Светало; Юстин выехал затемно, чтобы успеть к началу базарного дня.
        Близилась осень. Кляча, взятая взаймы у соседей с хутора, прекрасно понимала, что Юстин ей не хозяин и погонять хлыстом не имеет права, а потому шла нога за ногу - Юстин никогда не видел, как гуляют горожанки по бульвару, но, вероятно, как раз таким прогулочным шагом они и фланируют…
        На передке телеги покачивался фонарь. Желтый свет его вплетался в серые сумерки наступающего дня.
        Перед въездом в город Юстин остановился у колодца. Умылся; мозолистые ладони почти не ощущали прикосновения многодневной жесткой щетины.
        …Первое время он все коптил стеклышки, накладывал самодельные заговоры и смотрел на солнце. И всякий раз видел ровный белый круг, и всякий раз оставался на том же самом месте, только однажды, сгоряча выложив все известные ему заклинания, при взгляде на солнце почувствовал будто удар по затылку, упал и не сразу поднялся.
        Дед сперва уговаривал его и утешал. Потом молчал, делая вид, что ничего не произошло. Потом - это случилось после очередной попытки Юстина посмотреть на солнце сквозь заговоренное стекло - дед вдруг обезумел. Он, ни разу в жизни не повысивший на воспитанника голос, теперь орал, бранился, плевался и даже замахивался на Юстина.
        Юстин стал сутками пропадать на берегу, в поле или в саду. Засыпал на голой земле, вскакивал от прикосновения к плечу - но прикосновение всякий раз оказывалось сном. Он выходил в поле, пытался приманивать эльфушей; те слетались, заслышав манок - но, едва завидев Юстина, бросались врассыпную.
        Дед затих. Перестал бранить Юстина, вообще перестал с ним разговаривать. Сильнее сгорбился, снова стал кашлять. Близилась осень…
        Юстин тяжело взобрался на телегу, погасил фонарь. Было уже совсем светло, следовало торопиться - но Юстин вдруг откинулся назад, лег, закинув руки за голову, прямо на яблоки.
        Белые яблоки были холодные, будто из льда. В капельках росы.
        Розовые яблоки казались теплыми, их прикосновение было - как прикосновение живой кожи.
        Юстин лежал на яблоках и смотрел в небо. Предстоял базарный день, а Юстин всегда задыхался на базаре, всегда вздрагивал от окриков, ненавидел суету, толпу, пыль, надменных горожанок, скупых крестьян, грубых сборщиков податей, смазливых служанок, чье назойливое кокетство было столь же изящным, сколь колода для колки дров: «Эй, красавчик, почем нынче яблочки?» И вытянутые вперед губы, жирные и красные, только что целовавшиеся с масляной пышкой…
        Юстин знал, что пройдет год, два - и Анита станет призраком, и вспоминать ее можно будет без горечи, а можно будет вообще не вспоминать…
        Юстин знал, что никогда больше не будет улыбаться.

* * *
        Ярмарки сменяли одна другую; пора стояла горячая, только успевай. Юстину везло - он продавал дорого, покупал дешево, скоро у деда во дворе снова завелись две козы и два десятка цыплят, а самое главное - удалось купить лошадь, не старую еще, хотя, конечно, и не молодую. На соседнем хуторе ощенилась сука, Юстин выбрал самого злого щенка, принес домой и назвал Огоньком. Дед ночами напролет варил зелье в котле - гадал; Юстин хотел сказать ему, что будущего не существует и предсказывать его - только время терять.
        Но не сказал.
        Однажды ночью Юстин проснулся оттого, что дед стоял над ним со свечкой. Юстин обозлился и чуть было не обидел деда грубым словом, но удержался.
        - Юстинка, - сказал дед, и свеча в его руке дрогнула, проливая воск на пальцы. - Ну поверь ты старику…
        - Что? - спросил Юстин, испугавшись, что дед рехнулся от переживаний.
        - Будь он проклят! - тонко вскрикнул дед. - Колдуны ведь, хоть какие могучие - из людей все же, и ясно, чего от них ждать… А этот - ты знаешь, каких колодцев он Хозяин? Не знаешь, Юстинка… Не тех, где воду берут. Других колодцев… Ох, глубоких, Юстинка. Не надо нам беды, заклинаю, забудь ее, забудь, объяснить не могу - так хоть поверь старому, поверь, а?
        Из здорового делового глаза скатилась слеза. Юстин испугался.
        На его памяти дед не плакал никогда.

* * *
        Того, что случилось в самой середине осени, никакое дедово гадание предсказать не смогло. Наверное, не солгал Хозяин Колодцев - будущего нет…
        Юстин был дома - разгружал телегу дров, которую удалось накануне выменять на десять корзин «эльфушачьих» яблок. Носил дрова под навес, сортировал, складывал; перестук многих копыт услышал только тогда, когда всадники были уже совсем близко.
        Пятеро. На высоких сытых конях, таких огромных, что Юстинова кляча была рядом с ними, как лягушка перед курицей. Бородатые. Хорошо одетые. Загорелые. Хмурые.
        У каждого на поясе имелась сабля.
        Юстин как стоял перед поленницей - так и опустил руки, и дрова выкатились на землю со звонким, каким-то даже музыкальным стуком.
        - Отопри ворота, - велел старший всадник, глядя на Юстина поверх хлипкого покосившегося забора.
        Юстин повиновался. Два всадника въехали во двор и спешились; трое остались снаружи.
        Старший вытащил из-за пояса желтую, свернутую трубочкой бумагу. Развернул, провел по написанному толстым, как молодая яблоня, пальцем:
        - Как звать?
        - Меня? - в ужасе спросил Юстин.
        Стражник поднял на него светло-голубые мутные глаза:
        - Меня я знаю, как звать… Тебя, суслик!
        - Юстин…
        Стражник снова заглянул в свою бумагу.
        - Ага, - сказал удовлетворенно. - Не зря, значит, в такую даль перлись…
        Из дома вышел дед. Вышел - и будто врос в порог.
        - Лет тебе сколько? - продолжал допрашивать стражник, не глядя на деда.
        - Восемнадцать…
        - Ага! - повторил стражник еще более удовлетворенно.
        - В армию? - слабо спросил дед, придерживаясь рукой за дверной косяк.
        Обладатель бумаги наконец-то заметил его. Поманил плохо гнущимся пальцем:
        - Поди сюда, старый…
        Дед чуть не упал, спускаясь с порога. Юстин бросился к нему, подхватил под руку.
        - Родич он тебе? - спросил стражник, когда дед и поддерживающий его Юстин остановились прямо перед ним.
        - Нет, - сказал дед, не опуская глаз. - Приемыш.
        - Это молодец, что не врешь, - похвалил стражник. - Где взял? Как звали бабу, которая тебе его принесла?
        - Фрина-гусятница, - с трудом выговорил дед. - Господин мой, помру без него. Не забирайте.
        Стражник не обратил на его слова никакого внимания.
        - А эта Фрина была мать ему?
        - Нет. Мать его померла.
        - А отец?
        - А отца не знаю.
        - Сколько ему было, когда ты его взял?
        - Год ему был… Господин, не забирайте! Он хворый…
        - А вот теперь врешь, - разочарованно сказал стражник. - Он здоровее нас всех, вон какой румяный…
        И перевел взгляд на Юстина - а у того тем временем вся кровь ушла куда-то в живот, и щеки стали, наверное, белые-белые - во всяком случае, стражник хмыкнул:
        - Ну, теперь-то он испугался… А то красный был, как девка.
        Юстин молчал.
        Вот так, значит. От тех вербовщиков он в могилу спрятался… Напрасно, выходит, старался. Напрасно Огонька прикончили, напрасно деда чуть не забили до смерти… Потому как все равно - вот она, судьба. Хозяин Колодцев говорит - нет будущего, а народная мудрость не соглашается - чему быть, мол, того не миновать…
        - Я не боюсь, - через силу выговорил Юстин.
        - И славненько, - одобрил стражник. - Вон к тому тощему в седло сядешь. За спину. Понял?
        - Куда? - едва слышно закричал дед. - Не пушу!
        - Ты, старый суслик, под копыта-то не лезь, - рассудительно посоветовал стражник. - Пустишь ты, не пустишь - тебя не спрашивают…
        И обернулся к Юстину:
        - Что стал?
        …Он оказался сидящим за чьей-то потной спиной. Босые ноги болтались в воздухе; кричал вслед дед, и Юстин кричал в ответ, что не волнуйся, мол, скоро вернусь…
        А лошадь пустилась рысью - и скоро не стало видно ни дома, ни забора, а только спина, перетянутая кожаным ремнем, спина - и немножко неба.

* * *
        Расстояние, на которое Юстиновой кляче требовалось много часов, сытые лошади стражников одолели играючи. Один раз остановились у колодца - умыться, напоить лошадей, перекусить; пленнику дали кусок мягкого черного хлеба, он откусил раз - и не смог больше есть.
        - Эй, парень, - сказал ему стражник, за чьей спиной он ехал, - а что ты натворил-то?
        - Натворил? - тупо переспросил Юстин. - Я… а разве меня - не в солдаты?
        - Не-ет, брат, - хмыкнул старший, тот самый, что привез за поясом свернутую в трубочку бумагу. - Тебя по специальному приказу велено доставить, так что ты у нас важная птица! Может, языком трепал в таверне?
        - Сроду не бывал я в тавернах, - пролепетал Юстин.
        - Ну да разберутся, - бросил тот, у кого Юстин ехал за спиной.
        - Наше дело доставить… Ну что, трогаем?
        И они снова поскакали, и Юстин все пытался сообразить, откуда на него могла свалиться беда - но его подбрасывало на конском крупе, и мысли сбивались, будто масло в маслобойке.
        Было уже темно, когда въехали в город.

* * *
        Над большой комнатой нависал низкий, черный от копоти потолок. Юстин шагнул через порог - и остановился; комната была полна народу, и все лица обернулись к вошедшему.
        За его спиной скрежетнул засов.
        - Еще один, - сказал кто-то.
        - Парень, ты чей?
        - Юстин я, - хрипло сказал Юстин. И переступил с ноги на ногу.
        - Ну так заходи, - сказал смуглый парень, по виду лет двадцати. - Все мы тут… такие. Не бойсь, заходи.
        Вдоль стен комнаты тянулись лавки. Кое-кто лежал, закинув ногу на ногу, кто-то сидел на полу, на куче соломы. Смуглый парень похлопал ладонью по свободному месту на лавке рядом с собой:
        - Иди, сядь…
        Из-под ладони его выскочил многоногий домохранец, возмущенно пискнул, погрозил тонким кулачком. Смуглый парень равнодушно сощелкнул пискуна в щель; Юстин вздрогнул - он терпеть не мог домохранцев. Брезговал.
        - Меня Акиром зовут, - сказал смуглый парень. - Я деревенский, но в городе нанялся водовозом… Так меня прямо с улицы сграбастали. Сегодня утром.
        - А за что? - спросил Юстин, оглядываясь. Лица вокруг были молодые и не очень, напуганные и равнодушные, угрюмые и отрешенные. Один мальчик лет тринадцати сидел, забившись в угол, и тер кулаками глаза.
        Акир фыркнул:
        - За что, за что… В армию когда берут - разве спрашивают за что?
        - А нас разве в армию? - осторожно спросил бородатый мужчина с лавки напротив.
        - А куда? - снисходительно хмыкнул Акир.
        - Я слышал, - сказал Юстин, - что меня по специальному приказу…
        - Возомнил, - фыркнул тучный юноша с очень бледным, не знающим загара лицом. - Прямо сейчас! Будут на всякую деревенщину специальный приказ сочинять…
        Узники загалдели:
        - А что…
        - Сам деревенщина…
        - В армию, это точно… Князь призывает…
        - Не в армию! Какой князь, ты с дуба свалился?! Свергли князя, наместник есть…
        - А я разве говорю, что Краснобровый?
        - Краснобровый…
        - Краснобровый объявился! - веско заявил Акир. И добавил, удовлетворенно оглядывая притихших собеседников: - Краснобровый не умер, оказывается. Все брехня… нам сабли дадут, самострелы, каждому - коня хорошего…
        - Разогнался, - мрачно сказали из угла. - Пешком потопаешь, пушечное мясо.
        - Ты, может, и пушечное мясо, - обиделся Акир, - а у меня отец охотник… Я такой стрелок, что меня в войске на вес золота…
        - А меня вообще скоро заберут отсюда, - сказал тучный юноша. - Я здесь случайно.
        - Погоди, - перебил его жилистый светловолосый парень с оловянной серьгой в ухе. Обернулся к Акиру: - Кого, ты говоришь, мы воевать пойдем? Краснобрового? Или, наоборот, под Краснобрового знамена? Кто рекрутирует-то?
        - Меня заберут, - упрямо повторил тучный, и его ткнули в бок.
        - Я слышал… - снова начал Юстин, хотя голос его тонул в общем гуле голосов. - Я слышал, что не в армию, не в войско!
        На его слова не обратили внимания. Все говорили разом, никто никого не слушал, всем было страшно и муторно, всех неизвестно зачем выдернули из повседневной жизни, все боялись будущего, все хотели выговориться… В конце концов Юстин уснул, свернувшись калачиком. Во сне к нему пришли эльфуши, выгрызающие сердечки на круглых розовых яблочных боках; Юстин кричал, чтобы перестали портить товар - но эльфуши только издевательски скалили зубы…
        А под утро Юстин проснулся оттого, что какой-то домохранец влез ему за шиворот. Юстин взвыл от отвращения, воем разбудил соседей и получил тумака от бородатого. Воздух в комнате сделался за ночь таким плотным, что из него можно было, наверное, отливать свечи.
        Было уже светло, когда узников подняли, вереницей вывели во двор и велели умыться. Холодная вода вернула отупевшему Юстину способность соображать; отойдя в сторонку, он сосчитал товарищей по несчастью - вместе с Юстином их оказалось сорок девять человек! Слишком много, чтобы содержаться в одной комнате с низким потолком, но явно недостаточно, чтобы пополнить армию.
        Дед рассказывал - в тот год, когда его забрали вербовщики, рекрутов считали тысячами. Кормили по двадцать человек из одного котла, содержали в чистом поле, в загородке, будто скот. Нет, сорок девять человек - слишком мало для рекрутского набора…
        Что теперь с дедом будет? Как он сейчас? Мучается, не зная ничего о Юстиновой судьбе…
        Тем временем на середину двора выкатили котел, и молодец в белом переднике взялся наполнять кашей глиняные миски. Мисок тоже было сорок девять; тучный юноша не наелся, а плечистый парень с неприятными черными глазами попытался отобрать порцию у мальчика, однако встретился взглядом со скучающим стражником в углу двора - и раздумал. Поев, Юстин приободрился; узникам дали возможность справить естественные надобности и привести себя в порядок, а потом выстроили вереницей и повели куда-то, и вскоре Юстин вслед за прочими очутился в высоком просторном зале, прохладном и вовсе не душном.
        Сорок девять мужчин выстроили вдоль стены. Справа и слева стояли, поигрывая кнутами, бесстрастные воины в шелковых плащах поверх кольчуг. Юстин оказался на левой стороне неровного строя - рядом с Акиром и мальчиком.
        Откуда-то из боковой двери появился богато и неряшливо одетый человек без головного убора, с лысеющей, ловящей блики макушкой. Остановился посреди зала, окинул взглядом оробевших узников; кивнул кому-то, невидимому в проеме:
        - Можно.
        Загрохотали по полу тяжелые колеса; Юстин разинул рот. Двое стражников вкатили и осторожно установили у противоположной стены тележку. На тележке помещался серебряный поднос, а на подносе возлежала, поднимая и опуская бока, необъяснимых размеров серая жаба.
        Мальчик, стоявший слева от Юстина, не выдержал и вскрикнул, на полмгновения опередив общий вздох удивления и ужаса.
        Юстин видел, конечно, больших лягушек, но та, которую привезли на серебряном блюде, была размером с хорошую собаку. Бока ее - Юстин разглядел - были покрыты жесткой седой шерстью, влажная спина поблескивала, это обстоятельство чем-то роднило гигантскую жабу и лысого человека.
        Один из стражников с поклоном передал лысому простой глиняный кувшин с широким горлом. Откуда-то взялся лекарь в черном одеянии и черном же колпаке, поставил на пол объемистый саквояж, вопросительно воззрился на лысого.
        - Начнем, - сказал плешивый надтреснутым скучным голосом. Вытащил из-за уха черное перо и нежно пощекотал жабью морду.
        Дремлющая рептилия открыла оранжевые глаза. Выскочил, как на пружине, и задрожал в воздухе длинный клейкий язык.
        - Подходить по одному, - велел стражник, стоявший справа.
        И, подхватив под руку, повлек навстречу жабе того самого тучного юношу, который из бледного сделался теперь синим.
        Лекарь шагнул вперед, быстро завернул тучному юноше рукав - и блеснул ланцетом. Юноша охнул; в подставленный кем-то тазик звонко закапали капли. Юстин стоял сбоку - и поэтому отлично видел все.
        Жаба поймала каплю крови на кончик языка - и язык спрятался. Лекарь тут же перехватил руку юноши широкой лентой пластыря; жаба совсем по-человечьи пожевала губами, потом широкая пасть открылась, и все - лысый, стражники, лекарь, Юстин - услышали глухое утробное:
        - Да.
        Тучный юноша мягко упал в обморок. Два стражника подхватили его и уволокли в дверь направо, в то время как лысый вытащил из своего кувшина что-то небольшое, извивающееся и положил на требовательно вытянувшийся жабий язык. Прежде чем жаба сглотнула, Юстин успел догадаться: кормом ей послужил обыкновенный домохранец.
        Навстречу жабе уже вели следующего - бородатого, который отвесил Юстину затрещину. Лекарь завернул ему рукав, полоснул ланцетом - бородатый не дрогнул; закапала кровь, жаба слизнула каплю, подумала и изрекла:
        - Нет.
        Бородатого увели в дверь налево. Лысый предложил жабе домохранца, а стражники вели уже следующего Юстинового товарища, на ходу поддергивая тому рукав…
        Неровный строй волновался. Кого-то, успокаивая, огрели плеткой; Юстин стоял, разглядывая жабу, пытаясь понять, страшно ему или нет.
        Страшило всех одно - непонятно, что происходит. «Да» - «нет». Как тогда, когда Хозяин Колодцев бросал монетку. Будущее возникает ежесекундно…
        - Я боюсь, - скулил мальчик.
        Акир молчал.
        Все происходило очень быстро. Строй у стены таял; жаба выдавала приговор то немедленно, едва получив каплю чьей-нибудь крови, а то задумывалась на минуту, и тогда лысый доставал из кувшина очередного домохранца и начинал соблазняюще вертеть у жабы перед глазами. Прошли странное испытание первые десять человек; три было «да», семь - «нет». Прошли испытание двадцать; восемь было «да», двенадцать - «нет». Юстин чувствовал, как нарастает волнение; он стоял сорок восьмым, перед ним к жабе отправился Акир, и, попробовав его кровь, жаба сразу же сообщила:
        - Да.
        Акир был семнадцатым из тех, кто отправился направо.
        Юстин двинулся к лекарю сам - стражник просто шел рядом. Юстин протянул руку с уже поддернутым рукавом; лекарь, порядком уже усталый, полоснул ланцетом, но Юстин не почувствовал боли. Липкий жабий язык был совсем близко; Юстинова кровь, рубиново-красная, закапала в таз, брызги полетели на штаны - жаба не сразу нашла языком летящую каплю. Наконец приняла кровь и сглотнула; Юстин ждал. В зале оставались только он - и напуганный мальчик за его спиной (не считая, разумеется, лысого, лекаря, стражников и жабы).
        Лекарь залепил Юстинову руку пластырем.
        Жаба молчала. Вокруг было очень тихо. Даже мальчик не всхлипывал.
        Жаба молчала. Юстину впервые сделалось страшно в этом зале - страшно по-настоящему.
        Лысый - от него пахло сладковато и неприятно - вытащил из почти пустого кувшина полудохлого придавленного домохранца. Юстин гадливо отстранился; домохранец был в обмороке, шесть его ножек безвольно болтались, когда лысый тряс приманкой перед полуприкрытыми глазами жабы.
        - Нажралась, - шепотом сказал кто-то из стражников.
        Лысый бросил бесчувственного домохранца обратно в кувшин. Вытащил другого - тоже примятого, но подающего признаки жизни. Юстин поразился - как он берет эдакую гадость руками?!
        Новый домохранец вяло пискнул. Жаба открыла глаза.
        - Да, - глухо сказал длинный рот.
        И Юстина подхватили за плечи и подтолкнули к проему двери направо.

* * *
        Их набралось девятнадцать человек - тех, вкус чьей крови оценен был жабой как «да». Среди несчастных - или счастливчиков? - оказались и Акир, и тучный юноша, во время испытания упавший в обморок, и мальчик, представленный твари последним.
        Теперь с ними обходились если не почтительно, то по крайней мере вежливо. Повели в баню, потом накормили сытно и вкусно; когда Юстин получил обратно свою одежду, она оказалась выстиранной и высушенной. Одетые во все чистое, со свежими пластырями на руках, отобранные жабой счастливчики - или все-таки несчастные? - оказались запертыми в просторной, богато убранной комнате, где пол вместо соломы устилали ковры, а вдоль стен вместо лавок высились перины с подушками.
        Никто ни о чем не говорил - не хватало сил. Товарищи по несчастью - или по удаче? - повалились на перины и долго лежали молча, глядя в пол и в потолок, за полчаса не было сказано ни слова - однако никто не спал.
        Наконец молчание нарушил тучный юноша со слабыми нервами.
        - Меня скоро заберут отсюда, - сказал он, будто продолжая, давно начатый разговор.
        Никто не ответил. Молчали еще минут пять. Юстин сидел, привалившись спиной к стене, и разглядывал невольных своих товарищей. Самому старшему было лет двадцать восемь-тридцать, младшему, мальчишке, оказалось при ближайшем рассмотрении лет четырнадцать-пятнадцать - правда, страх и отчаянная жалость к себе делали его моложе. Чем дольше Юстин смотрел, тем более улавливал сходство между подростком и Акиром - словно два брата. Это казалось тем более странным, что они явно не были знакомы прежде.
        - Я здесь случайно, - снова сообщил тучный. Акир потрогал пластырь на руке. Поморщился.
        - Не в войско нас забрали, - задумчиво сказал жилистый парень с оловянной серьгой, - ох, не в войско…
        И обернулся к Юстину:
        - Ну, ты… что ты там говорил? Про специальный приказ? Что знаешь?
        - Ничего не знаю, - сказал Юстин, которому сделалось неуютно под восемнадцатью требовательными взглядами. - Слышал… те, что везли меня, спрашивали, не натворил ли чего, не болтал ли в тавернах…
        Восемнадцать лиц помрачнели. Каждый, по-видимому, пытался вспомнить за собой более или менее весомую вину; всеобщее раздумье оборвал Акир.
        - Брехня, - сказал он без особой, впрочем, уверенности. - Если по крови судили… По крови! Значит, мы особенные. Перины постлали, ковры, стол накрыли, как благородным - значит, будет честь.
        - Поросят тоже откармливают, прежде чем на нож насадить, - мрачно напомнил тонкогубый и тонколицый ровесник Юстина, тот самый, что вчера обозвал Акира пушечным мясом.
        Все притихли.
        - Эй, ты! - Обернулся к Акиру жилистый обладатель серьги. - Что ты там говорил насчет того, что Краснобровый жив?
        На Акировом лице обозначилась внутренняя борьба. Наверное, ему очень хотелось пофорсить, порисоваться, дать понять, что он знает больше прочих.
        - Да так, - промямлил он наконец. - Слышал.
        - От кого слышал?
        Акир совсем скис:
        - Да так… От людей каких-то.
        - Трепло, - презрительно процедил тонкогубый.
        Акир даже не глянул в его сторону.
        - Это, вот что, - озабоченно начал жилистый. - Вот что… Кровь. Из вас кого-нибудь двухголовый змей кусал когда-нибудь?
        - Иди ты, - обозлился почему-то Акир. - Типун тебе на язык!
        - А меня кусал, - сообщил жилистый с мрачной гордостью. - Я вот подумал… Говорят, кого двухголовый змей с обеих голов цапнет - у того кровь меняется.
        Юстин попытался припомнить, кусал ли его когда-нибудь двухголовый змей. Если и кусал, то в раннем детстве - потому что иначе столь значительное событие не могло бы забыться.
        - Может, порча какая-нибудь? - неуверенно предположил кто-то. - Или зараза?
        - Я тут ни при чем! - выкрикнул тучный юноша. - И змей меня не кусал, и порчи нет никакой, и я не заразный! У меня вот что… У меня отец - Краснобровый, это точно, моя мать у него в покоях служила, так что я наполовину князь!
        Юноша замолчал. Беспомощно огляделся - на него устремлено было восемнадцать тяжелых взглядов, и ни один не обещал утешения.
        - Это правда, - тихо сказал юноша. - Я Краснобрового даже видел однажды, вот как тебя! - и почему-то ткнул пальцем Юстину в грудь.
        Сделалось тихо. Кто-то недоуменно вертел головой, кто-то сидел, выпучив глаза, будто увидев на стене перед собой Королеву наездников.
        - Моя мать тоже в покоях служила, - сказал жилистый парень после длинного, очень длинного молчания.
        Все уставились на него, как будто он признался в пристрастии к человеческому мясу.
        - И у меня, - неожиданно признался мальчик. - А когда я родился, ее выгнали.
        Все взгляды переметнулись на мальчика.
        Юстин понял, что ему холодно. Что мурашки дерут по коже, будто деревянная терка. Они сидели кружком - девятнадцать молодых мужчин - молчали и смотрели. Передавали друг другу взгляды, как передают ведра на пожаре.
        Кто-то беззвучно спрашивал и надеялся получить ответ. Кто-то взглядом искал поддержки. Кто-то оценивал, кто-то примеривался.
        Кто-то ничего не понимал, но таких было меньшинство.
        - У меня, между прочим, тоже Краснобровый - отец, - медленно сказал тонколицый парень, предсказатель несчастий. Жилистый обладатель серьги свирепо вскинул голову:
        - А ну, у кого мать в покоях служила - поднимите руки!
        Мальчик поднял руку сразу. И тучный юноша - тоже; прочие смотрели на жилистого, напряженно решая для себя, а стоит ли признавать за ним право распоряжаться.
        Наконец тонкогубый хмыкнул и поднял руку. И сразу пошли вверх, одна за другой, еще восемь или девять рук; жилистый пересчитал. Всего рук оказалось двенадцать.
        - А ты? - жилистый обернулся к Акиру.
        - А у меня мать никогда из дома не выезжала, - сказал Акир одними губами, и смуглое лицо его сделалось желтым. - А отец мой - охотник… Белку в глаз бьет.
        Жилистый нехорошо усмехнулся. Взглянул на Юстина:
        - А ты? Где твоя матушка Краснобрового повстречала?
        - Вранье! - выкрикнул Акир, но жилистый не обратил на него внимания.
        - Моя мать умерла, - сказал Юстин. - Давно.
        - А ты? - жилистый обернулся к парню, сидевшему напротив и тоже не поднявшему руки, а потом к следующему; как-то незаметно смирившись с тем, что жилистый имеет право задавать вопросы, ему отвечали. Трое, как Юстин, не помнили своих матерей, у одного мать была маркитантка в обозе, а у еще одного мать была крестьянка, нарожавшая мужу одиннадцать детей, и все, минуй нас несчастье, живы-здоровы…
        - Братишки, - с нехорошим смешком сказал тонкогубый вестник несчастья. - Ну и рожи, покусай меня эльфуш. Что, и этот, - он кивнул в сторону тучного юноши, - и этот тоже - мой брат?
        И щелкнул пальцами, будто сбрасывая со стола домохранца - жест, означающий крайнее презрение.
        - У меня отец охотник, - тихо сказал Акир.
        - Ага, - хмыкнул тонкогубый. - Расскажи это той жирной жабе.
        Юстин сжал виски ладонями, но легче не стало. Он понял, давно понял, о чем говорили жилистый и тонкогубый. Он понял - и даже поверил.
        Рекрутчина, вороны, страх. Вот что вспоминается при слове «Краснобровый».
        «…Я брошу монетку, и никто не знает наверняка, как она упадет. Если выпадет мертвый князь…»
        Дед - знал? Вряд ли.
        - Понимаешь, - сказал Акир жилистому, очень серьезно сказал, без тени рисовки. - Я лучше буду верить своей матери, нежели какой-то жабе. Может быть, ты поступил бы по-другому - твое право…
        Юстин понял, что незаметно для себя теребит пластырь на руке и уже треть его раздергал бахромой.
        - Да сколько хочешь, - равнодушно отозвался жилистый. - Верь… Только вопрос весь не в том. Вопрос, братишки, вот в чем - на кой ляд нас собрали? В бане попарить?
        - Прикончить, - с непонятным удовольствием сказал тонкогубый. - Так всегда делается. Когда свергают князя, то и детишек всех под нож - чтоб, значит, диначтию сменить начисто.
        - Династию, а не диначтию, - шепотом сказал Юстин.
        - Чего? - тонкогубый прищурился.
        - Династию, - сказал Юстин. - А не диначтию.
        - А ты откуда знаешь, ублюдок?
        - От ублюдка слышу, - Юстин даже чуть-чуть усмехнулся. - Говорят: «Золотарь трубочиста пятнышком попрекает».
        - Ты, может быть, даже грамотный? - после паузы поинтересовался тонкогубый.
        - Может быть, - сказал Юстин.
        - А-а, - тонкогубый отвернулся, будто потеряв к Юстину интерес.
        - Ребята, - сказал Акир, окончательно растерявший всю свою браваду. - Ребята… Ну не может так быть. Не бастард я. И ты, - он ткнул пальцем в того парня, чья мать была крестьянкой и вырастила одиннадцать здоровых детей, - ты тоже… И ты, - Акир обернулся к Юстину. - Что же ты веришь так легко, что твоя мать…
        И Акир запнулся. Смуглое лицо его сделалось медным из-за прилива крови.
        - А то ты не знаешь, как это бывает, - сказал в наступившей тишине веснушчатый парень лет двадцати. - К нам на хутор Краснобровый ездил, как к себе домой. Кто из девок понравится - готово, родителей не спрашивает и колечек не дарит, тут-таки и свадьба на один день…
        Акир замотал головой:
        - Нет. Моя мать из дому не выезжала даже… Мой отец - охотник!
        - Охотник, - хмыкнул тонкогубый. - Большой охотник до баб.
        Акир вскочил и кинулся на тонкогубого; кто-то бросился разнимать, но по несчастной случайности получил в нос, разозлился и включился в драку на правах участника. Пролилась первая кровь; Юстин отошел в сторону, взял ведро с водой, стоявшее у порога, и опрокинул на дерущихся.
        На него окрысились:
        - Дурак! Домохранец вонючий!
        Драка сменилась перебранкой. Юстин смотрел, как Акир вытирает разбитый нос, как у веснушчатого стремительно заплывает глаз, как жилистый, бранясь по-черному, пытается отжать полы мокрой рубахи - а перед глазами у него стояли яблоки, медленно валящиеся в высокую траву одно за другим.
        И как трава покачивается, смыкаясь.
        Теперь все смотрели на него.
        - Я не хочу умирать, - жестко сказал Юстин. - Это вы, домохраний корм, можете друг другу носы разбивать. Давайте, лупите друг друга… Братья-бастарды, вас же отобрали, вымыли, накормили и в чистое переодели. Сказать, кого в чистое переодевают? И что с ним потом делают? Или сами знаете?
        - Сядь, мальчик, - негромко сказал жилистый с серьгой. - Не отец семейства, чай, чтобы перед ужином добру учить.
        - Ты тоже не отец семейства, - бросил Юстин. - И он, - кивнул на тонкогубого, стремительно теряющего этот свой признак из-за разбитой, быстро распухающей губы. - Тут не спорить, кто главный, тут выбираться надо, нас тут девятнадцать здоровых лбов…
        Сделалось тихо. Жилистый медленно обводил взглядом братьев-бастардов - Юстин видел, как он молча вербует себе сторонников.
        - У них сабли, - тихонько предположил веснушчатый, тот самый, на чей хутор Краснобровый ездил, как к себе домой. - И потом, дверь не выломать…
        - Тебя как зовут? - спросил Юстин у жилистого.
        Тот почему-то вздрогнул. Скривил губы:
        - Ну, Арунасом…
        - Ты, Арунас, не кузнец случайно?
        - Ну, кузнец, - сказал жилистый после паузы. - А ты откуда знаешь?
        - А сильный ты, - Юстин смотрел жилистому в глаза, лесть его была безыскусна, как бревно. - Посмотри, брат, мог бы ты эту дверь сломать?
        Арунас ответил взглядом на взгляд. Хмыкнул:
        - Дешево же ты меня покупаешь, брат-бастард.

* * *
        Они вспоминали расположение коридоров, загибали пальцы, считая стражников, предлагали, отвергали и соглашались, доказывали, спорили, но не дрались больше. Надо всеми висел один топор; Юстин скоро знал всех по именам, знал, кто чем слаб и в чем силен. Распоряжался по-прежнему Арунас - Юстин был при нем главным советчиком. Тонколицего вестника несчастья звали Уляном, сперва он отмалчивался, сидя в углу, но тень топора и лихорадочная жажда спасения в конце концов и его толкнули навстречу братцам-бастардам.
        Юстин, никогда не имевший настоящих друзей, в течение получаса обрел восемнадцать почти родных душ. Арунас на поверку оказался не только тщеславным и сильным, но и умным, отважным парнем. Тучного звали Флором, у него обнаружилась необыкновенная память - он до последней мелочи помнил, кто из стражников где стоял, чем был вооружен и куда смотрел.
        Этот длинный день представлялся Юстину одним из самых страшных - и самых лучших в его жизни. Ведь несмотря на страх смерти, несмотря на все, что пришлось пережить, а может быть, благодаря этому - они любили друг друга, как только могут любить настоящие братья. Почти у всех были невесты и жены, у некоторых - дети, у некоторых - старые матери; все знали, для чего жить, всем нужно было выжить, и Юстин, как мог, убеждал их в том, что спасение - возможно.
        У Арунаса был годовалый сын, и Юстин поклялся брату, что если во время побега Юстин спасется, а Арунас нет - то Юстин обязательно доберется до поселка Липы и расскажет все Арунасовой жене, и передаст, что деньги зарыты в просмоленном мешке под елкой и что ждать ей надлежит год, а потом выходить замуж, чтобы малый Ронька без мужской руки не рос…
        Однако чем дальше готовился побег, тем яснее становилось, что Арунасу сына не видать. Железную дверь не способны были снять с петель и сорок кузнецов, а не то что один. А если бы и удалось как-то выбраться из узилища - в узких коридорах девятнадцать безоружных парней не имели никакого преимущества перед парой-тройкой вооруженных и обученных стражников.
        Лихорадочное возбуждение сменялось унынием и готово было перейти в тоску - когда за дверью послышались шаги, скрежетнул засов и на пороге встал некто в черном, одеждой похожий на лекаря, но с саблей на боку. Пришелец был гладко выбрит, голубоглаз, улыбался широко и жестоко; девятнадцать братьев-бастардов попятились, кто сидел - вскочил, кто стоял - отшатнулся.
        - Здравствуйте, мальчики, - весело сказал вошедший.
        У него были длинные светлые волосы, зачесанные назад и собранные в косичку. И еще у него были крупные, не прилегающие к голове уши.
        - Надеюсь, вас никто тут не обидел? - поинтересовался незнакомец все так же весело; знакомые слова в его устах звучали непривычно, хотя и вполне разборчиво.
        Бастарды молчали. Переглядывались; за спиной у незнакомца стеной стояла стража.
        - Вы уже догадались, зачем вы здесь? - спросил длинноволосый.
        Юстин с тоской смотрел через его плечо. Стражников собралось человек десять, а может, и больше. Попытка побега была обречена.
        - Что ты там увидел?
        Юстин не сразу понял, что вопрос обращен к нему. Отступил на шаг; веселые - и очень холодные - глаза незнакомца глядели ему в переносицу.
        - Я не люблю, мальчик, когда заглядывают мне за спину, - с улыбкой продолжал длинноволосый. - Мое имя - Звор… Ушастый Звор, если кто-нибудь из вас слышал.

* * *
        - Краснобровый князь умер. У всех у вас в жилах течет кровь Краснобрового. Каждый из вас может стать его наследником…
        Вероятно, сейчас последует приговор; Юстин сидел, не поднимая головы.
        - …Я хочу, чтобы на трон взошел человек, в чьих жилах течет кровь династии Краснобровых. Такова традиция; никто, даже самый умный враг, не сможет назвать нового владыку самозванцем. Законных детей у князя не было, зато, по счастью, он много оставил бастардов, здоровых и крепких, вменяемых и разумных, и одному из них предначертано стать властителем… Вы слышите меня, мальчики? Это может быть любой из вас: ты, - Звор кивнул тучному Флору, - или ты, - тонкий палец почти уткнулся в грудь Арунасу, - или ты, - он мягко улыбнулся подростку.
        Сделалось тихо.
        Они сидели вдоль стен, Ушастый мягко ступал, расхаживая взад-вперед, время от времени его взгляд останавливался на чьем-нибудь лице - и тогда тот, кто удостоился Зворова внимания, краснел, бледнел и отводил глаза.
        Им требовалось время, чтобы осознать. Слишком много ударов судьбы обрушилось на каждого из них за прошедшие два дня; попасть в рекруты, оказаться бастардом, пережить страх смерти и сразу после этого оказаться наследным принцем - даже Арунас, чьему самообладанию Юстин завидовал, сидел теперь бледнее непропеченного блина и часто сглатывал, дергая шеей.
        - Итак, - Звор остановился. - Итак, кто из вас не хочет быть князем? Кто не хочет доказывать свое право на трон? Встаньте!
        У Юстина задрожали колени.
        «Отпустите, меня ждет дед, ярмарки еще не кончились, мне нужно домой…»
        Все эти слова должны были быть сказаны именно теперь, Юстин должен был встать - и громко сказать их в лицо полководцу, приказавшему выковать на своем шлеме стальные уши, чтобы любой солдат в бою мог видеть его и следовать за ним…
        Скрипнула скамейка.
        Но никто не поднялся.

* * *
        «Он красивый», - сказала Анита далеко-далеко, давным-давно.
        Падали яблоки в траву. Покачивались гроздья черешни; мелькали в ветвях круглые пятки.
        «Я ходила через стеклышко к Звору в парк. Один раз с ним говорила… У него действительно большие уши. Но он все равно красивый…»
        Юстин лежал без сна, закусив зубами подушку.
        Когда укладывались на ночь, Арунас сказал ему, будто ненароком:
        - Ты один теперь знаешь, где я деньги зарыл. Так что если недосчитаюсь…
        Юстин не понял:
        - Что?
        - Деньги под елкой, - жестко сказал Арунас. - У меня дома, в поселке. Так ты учти - ты один знаешь…
        Юстин долго смотрел на него. Потом отвел глаза; не нашелся даже, что сказать. «Подавись ты своими деньгами»? Унизительно.
        Юстин знал, что Арунас хочет быть князем больше всех. И тучный Фрол хочет быть князем больше всех; и каждый из них хочет быть князем, а на пути к трону стоят ни много ни мало - восемнадцать других претендентов, восемнадцать братьев…
        Юстин лежал, закусив подушку, и думал об Аните.
        Это была будто ниточка между ним - и Звором. Ушастый тоже видел Аниту, пусть и однажды. Может быть, он ее помнит…
        Может быть, став князем, Юстин вернет Аниту?
        Его бросило в пот. От частых ударов сердца подпрыгивала простыня, которой он был укрыт. Он возблагодарил судьбу за то, что у него хватило ума не отказаться от борьбы за трон - побуждение это было слабостью, трусостью.
        Что такое князь? В своем княжестве князь может все. Может, например, разыскать колдуна, потребовать от него, чтобы нашел Аниту… Да если Юстин станет князем - с какой стати Хозяину Колодцев отказывать ему?!
        Юстин разжал зубы, выпуская край подушки. Во рту стоял вкус полотна и перьев; Юстин подумал, что на пути его к трону - и к Аните - стоят восемнадцать человек.

* * *
        - …Давай же! Пошла! Пошла, скотина, вперед!
        Это было последнее испытание. В крытой повозке их привезли на большое поле, обнесенное свежим забором. В центре стояло на возвышении одинокое кресло для Звора. У ворот имелась коновязь, к ней были привязаны две клячи - старые, тощие, с разбитыми копытами, но под хорошими боевыми седлами.
        - Вперед!
        Свист плетки. Ржание - будто стон.
        - Ну вот, ребята, - начал Звор, останавливаясь перед последними из братьев-бастардов. - Вы у нас оба отважные и умные, обладатели многих бесценных качеств… Видите это поле и этих лошадей? Вам надлежит проехать каждому по десять кругов. Кто придет первым - будет княжить.
        Юстинова кляча вырывалась вперед только тогда, когда он поддавал ей шпорами. Та соседская скотина, на которой Юстин одно время возил на базар яблоки, была еще ничего, по сравнению с этой несчастной старухой; он мысленно поклялся, что если победит и если кляча выживет - остаток дней ее пройдет в покое, холе и сытости.
        И он шпорил снова и снова. И хлестал по бокам кнутом, и всякий раз лошадь содрогалась - и прибавляла шагу.
        Он слышал, как свирепо кричит на свою клячу Арунас.
        Из девятнадцати их осталось двое. Испытания заняли неделю, которая показалась Юстину годом; им задавали мудреные задачки и каверзные вопросы, их до одури поили какими-то зельями, с ними подолгу беседовал тот самый лысый, что кормил жабу домохранцами - и всегда во время бесед где-то поблизости обретался Ушастый. Им велели по многу раз выбирать между двумя совершенно одинаковыми статуэтками, им показывали нагих соблазнительных толстух, их пугали до смерти и потом считали удары сердца - и после каждого испытания претендентов становилось все меньше, и вот наконец остались только Юстин и Арунас.
        Пять кругов пройдено; клячи едва шевелили ногами, однако полпути уже осталось позади.
        - Пошла! - кричал Арунас и бранился.
        - Пошла! - кричал Юстин и бранился тоже.
        Ощущение, что именно он будет-таки князем, не покидало Юстина со вчерашнего дня. Это было не просто ощущение - уверенность; Юстин не радовался этому и не удивлялся. Он просто знал.
        Наверное, накануне последнего испытания Арунас чувствовал его уверенность - и потому был настроен, как кулачный боец перед схваткой. Наверное, из Арунаса вышел бы хороший князь - азарт и вдохновение предстоящей борьбы делали его простецкое лицо величественным и почти красивым.
        - Пошла!
        Юстин дал шпоры. Кляча не рванулась вперед - только содрогнулась и застонала.
        Разбитые копыта ее ступали все медленнее. Почему, в который раз подумал Юстин, почему для этого последнего состязания им не дали хороших коней? Что, в войске Ушастого перевелись лошади?
        Нет, не перевелись. Но для состязания специально выбрали самых старых и немощных. Уж не для того ли, чтобы унизить претендентов? Чтобы о будущем князе говорили - он выиграл скачку на полудохлом одре?
        - Пошла, - сказал Юстин умоляюще. - Ну пожалуйста, давай, осталось немного…
        Арунас опередил его уже на четверть круга. Юстин взмахнул новым кожаным кнутом - но не ударил.
        Кляча дрожала крупной дрожью. Капала в пыль тягучая слюна. Мокрые бока поднимались и опадали. На шкуре видны были полосы от предыдущих прикосновений хлыста.
        Арунас опередил Юстина уже на полкруга! Юстинова уверенность, что именно он станет князем, вдруг потускнела и сморщилась, как проколотый бычий пузырь.
        - Давай же!
        Лошадь едва тащилась. Юстину ни с того ни с сего вспомнился мертвый Огонек у порога, и как дышал дед, когда его избили вербовщики…
        Сзади налетел Арунас. Молодецки присвистнул; непрерывно шпоря свою клячу и без устали нахлестывая ее, он опередил Юстина уже на целый круг.
        Юстин понял, что проиграл.
        Почему им велели скакать на клячах? Нет, не для того, чтобы унизить. Каждое предыдущее испытание имело свой смысл - пусть Юстину не всегда удавалось разгадать его, но он был. Звор ничего не делает без смысла; вероятно, по его задумке будущий князь должен добиваться цели любой ценой, и если во время скачки придется до смерти загнать лошадь - так тому и быть…
        Арунасу оставалось проехать два круга. Юстину - четыре. Он не скакал - тянулся, не решаясь коснуться шпорами впалых окровавленных боков, не решаясь ударить, да и зачем, все равно Арунаса уже не догнать…
        Когда Арунас пересек черту в десятый раз, Юстин сразу же слез с лошади. Она стояла, опустив голову, глядя на него мутными старческими глазами; в этих глазах не было благодарности, только упрек.
        Арунас бросил повод, вскинул руки, будто намереваясь схватить в ладони солнце. Лошадь под ним зашаталась и рухнула, и забилась в конвульсиях - Арунас выбрался из-под тяжелого тела, прихрамывая, двинулся к возвышению, на котором стояло кресло Звора; по мере того, как он шел, грудь его все больше выдавалась вперед, подбородок поднимался выше, это шагал не кузнец и не бастард, а молодой князь, и стражники, заметив эту перемену, расступились почтительно и, казалось, подумывали, а не поклониться ли?
        Юстин подошел и остановился в стороне. Арунасова лошадь перестала дергаться, окончательно обратившись в падаль.
        - Молодец, - сказал Звор Арунасу, - ты победил, значит… что ж. Теперь отдыхай, готовься… Я распорядился - тебя отвезут во дворец.
        Вероятно, Арунас ждал поздравлений, каких-то более теплых и уважительных слов. Он замешкался, а потом, решив, видимо, что его княженье только начинается и разгуляться он еще успеет - все той же величественной походкой пошел за приставленным к нему стражником.
        Юстину показалось, что о нем все забыли. Он уже подумывал, не сбежать ли под шумок - когда Звор поднялся из кресла, и голубые глаза его остановились на Юстиновой переносице.
        - Поди сюда, - Юстин скорее прочитал эти слова по губам, нежели услышал их.
        Бежать было некуда. С неприятным предчувствием Юстин подошел и остановился в двух шагах от Звора.
        Глаза Ушастого были такими светлыми, что казались кусочками зеркала, отражающего небо. Юстин подумал, что этот вот красивый человек с большими, как лопухи, ушами вел в атаку войска, выигрывал битвы и собирал генералов к себе в шатер, и что он, Юстин, мечтал увидеть его хотя бы раз в жизни, перед боем, хотя бы над верхушками копий.
        И что у него был шанс стать с ним вровень. Стать князем. Как странно; кто бы ему сказал восемь дней назад, что он будет сожалеть о княжьем венце, уплывшем прямо из рук…
        - Почему ты не боролся за победу? - спросил Звор.
        Юстин не знал, что ответить. Он в первый раз в жизни разговаривал с Ушастым вот так, лицом к лицу.
        - Уж не лошадь ли ты пожалел? - Звор чуть заметно усмехнулся.
        - Нет, - быстро сказал Юстин. - Конечно, нет.
        - А почему, как ты думаешь, хороший князь не должен жалеть лошадей?
        - Я не знаю, - сказал Юстин беспомощно.
        Звор некоторое время разглядывал его. Потом кивнул:
        - Пойдем…
        И зашагал к своей карете. Юстин тащился следом, не зная, куда себя деть, и, мельком оглядываясь, искал пути к отступлению, однако бежать было по-прежнему некуда.
        Звор вошел в карету (дверь открыл и опустил ступеньку слуга). Юстин замешкался.
        - Сюда, - сказали из бархатной полутьмы. - Иди сюда, неудачник, я тебе что-то скажу…
        И Юстин впервые в жизни влез в карету. Опустился на мягкое сиденье. Карета тронулась, но так легко, что Юстин почти не почувствовал толчка.
        Звор сидел напротив. Ветер из приоткрытого окна теребил шелковую занавеску с гербом Краснобрового.
        - Так почему хороший князь не должен жалеть лошадей? - снова спросил Ушастый.
        - А чего их жалеть? - сумрачно спросил Юстин.
        - Вот и неверно, - Звор потрогал мочку своего огромного уха. - Хороший князь, как и полководец, обязательно должен жалеть лошадей… Обязательно. Людей еще так-сяк, но лошадей - всенепременно. Понял?

* * *
        На террасе бил фонтан, в чаше его цветными лепестками плавали красные и желтые рыбки. Герб Краснобрового, вышитый шелком на темной тяжелой скатерти, был во многих местах закрыт донцами тарелок, бутылок и блюд.
        - Завтра примешь княжение, - неторопливо говорил Ушастый. - Дела мои здесь закончены… Людей тебе оставлю. И посоветуют, и научат. Пей. Отдыхай.
        - Мне надо деду весточку передать, - сказал Юстин. Серебряная вилка в его руках была причудливо изогнута, и Юстин продолжал сгибать и разгибать ее, сам того не замечая. - Мне надо деду дать знать, что я живой… И что я князь.
        - Ты еще не князь, - Ушастый отхлебнул из кубка. - Ты завтра будешь князь. Вот тогда хоть приказ подписывай, чтобы деда твоего разыскали и с почестями доставили, хоть сам к нему поезжай… Вилку оставь. А впрочем - гни, твое право, хоть все вилки переломай здесь, твое добро, не мое…
        И Ушастый улыбнулся. И Юстин понял, что если сейчас не возьмет себя в руки - хлопнется в обморок, как толстяк Флор перед жабой.
        Он поднялся. Пошатываясь, подошел к фонтану. Перегнулся через бортик и сунул голову к рыбкам. В воде раскрыл глаза; дно фонтана было мозаичным, и на нем изображена была сцена купания толстомясых белокожих девиц.
        Юстин выпрямился - капельки холодной воды приятно щекотали шею, стекали за ворот новой шелковой рубашки. Он виновато оглянулся на Звора, однако Ушастый вовсе не был раздосадован Юстиновой вольностью - наоборот, улыбался.
        - Сделай так, - Звор щелкнул пальцами.
        Юстин повторил его жест. Откуда ни возьмись выскочил слуга - и с поклоном протянул Юстину полотенце.
        Юстин почувствовал себя человеком, проглотившим солнце. Как будто светило мягко распирает его ребра, теплый шар изнутри толкается в грудь, намереваясь взлететь во что бы то ни стало и поднять с собой Юстина. Спрятав лицо в нежный ворс княжеского полотенца, он только сейчас - спустя несколько часов - полностью осознал, что произошло с ним и что за жизнь ждет его, начиная с завтрашнего дня.
        Он заберет во дворец деда. И, конечно, он разыщет Аниту - и сделает ее княгиней.
        Он сравнялся с Ушастым Звором, на которого мечтал когда-то посмотреть хоть мельком.
        Правда, Звор держит свою судьбу в собственных руках, а он, Юстин, пока что просто ставленник, счастливчик, которому повезло больше других…
        Он проглотил слюну, будто пытаясь угомонить внутреннее солнце, загнать его ниже, в желудок. Вернулся к столу; кубок его был полон. Юстин отхлебнул и закашлялся.
        - Можно… спросить?
        - Разумеется, - кивнул Звор.
        - Эти… люди, - начал Юстин. - Бастарды… Арунас… Акир… Флор… Где они сейчас?
        Ему показалось, что огромные уши его собеседника чуть шевельнулись.
        - А ты как думаешь? - поинтересовался Звор.
        Юстин молчал. Ему сделалось страшно. Внутреннее солнце сжалось в точку и потемнело, как уголек.
        - Я не знаю, - проговорил он медленно.
        - Ну вот ты - без пяти минут князь… Где, по-твоему, они должны быть? Если мудро, по-княжески, рассудить? Как лучше для будущего, для страны?
        - Мудро, - Юстин опустил голову. - Если мудро… то конечно. Для будущего… Чтобы усобиц не было. Да. Но понимаете, - он вскинул на Звора умоляющие глаза, - ведь они же ни в чем не виноваты! Разве может князь казнить невинных?!
        Звор улыбнулся. Голубые его глаза сделались чуть темнее; Юстину показалось, что он сейчас подмигнет.
        - Разумеется, нет, - мягко сказал Ушастый. - Разумеется, казнить невинных - не дело… Я не ошибся в тебе, Юстин, ступай отдыхать, завтра тяжелый день… Ступай.

* * *
        Он ночевал в княжеской спальне. И, разумеется, не мог сомкнуть глаз.
        Величественно ниспадали портьеры. Мерцали ночные светильники. Пахло розовым маслом, но не приторно и душно, а так - чуть-чуть.
        Юстин лежал на высокой постели, под шелковыми простынями, на пуховых подушках, будто на облаке.
        Мысли его были не мысли, а картинки. Он видел лицо Арунаса - как он теперь? Что чувствует, узнав, что удача в последний момент отвернулась?
        Надо будет разыскать его и взять к себе… советником? Много же кузнец насоветует. Полководцем? Но он ведь, кроме дубины, и оружия в руках не держал… Он злится на Юстина, он завидует Юстину, не надо его разыскивать, пусть себе работает в своей кузне…
        Под сомкнутыми Юстиновыми веками высвечивались и снова терялись в темноте фонтан с золотыми рыбками, лицо деда, когда дед узнает, что Юстин князь, лицо Аниты, когда вот здесь, в этой комнате, он обнимет ее на этих вот перинах…
        И он обнимал пуховую подушку, тонул в ней лицом, бормотал что-то неразборчиво даже для самого себя, катался по постели и понимал, что надо спать, надо достойно пережить эту ночь, ведь завтра - церемония, завтра Звор опустит венец на его голову и перед всей страной признает законным наследником Краснобрового, князем…
        Ему показалось - или пламя ночных светильников действительно заколыхалось? И откуда-то потянуло вдруг холодом, будто приоткрыли дверь в глубокий погреб?
        Он сел на постели. Ему привиделся Арунас, прокравшийся в княжеские покои через потайную дверь - с топором.
        - Кто здесь?!
        - Я.
        Нет, это не был Арунас. Юстин в ужасе завертел головой; в углу спальни стояла высокая фигура, и полутьма рядом сгущалась, превращаясь во тьму.
        - Это я, господин будущий князь, - в голосе Хозяина Колодцев была насмешка. - Не пугайся. Я здесь по договору со Звором.
        - Нам можно пожениться?! - Юстин спустил с кровати босые ноги. - Нам - можно? Ведь теперь я князь… Анита…
        - Ты еще не князь, - Ос вольно или невольно повторил слова Ушастого. - Будешь князем - завтра… Но сперва я войду в твою душу и оставлю там красный шелковый флажок. Звор заплатил мне - не деньгами, конечно…
        - Анита… Что?!
        - Это условие твоего княжения. Флажок в твоей душе будет неощутим для тебя, однако ты никогда не сможешь поступить - или помыслить - против воли Ушастого. Ты был червяком, он сделал тебя князем - ведь он может рассчитывать хотя бы на верность, не так ли?
        Юстин сидел, не касаясь ступнями ворсистого ковра. Тонкая ночная сорочка медленно прилипала, приклеивалась к холодной мокрой спине.
        - Погодите, - сказал он шепотом. - Но я ведь и так буду верен Ушастому… У меня и в мыслях не было предать его!
        - Сейчас ты молод, - возразил Хозяин Колодцев, делая шаг вперед, плывя сквозь зыбучее пространство, будто капля масла по поверхности воды. - Сейчас ты наивен… Твои клятвы легки… и легко забываются. Флажок - вечен… Тебе придется некоторое время смотреть мне в глаза.
        - Я должен буду впустить вас в свою душу? - в ужасе спросил Юстин.
        - Тебе нечего бояться. Я всего лишь оставлю там красный шелковый флажок. Незаметный, размером с ореховую скорлупку. И ты не изменишься ни на волосок, ты останешься собой.
        - Я не впущу вас, - сказал Юстин, отодвигаясь назад.
        - Но ведь ты хочешь быть князем?
        - Но я и так верен Звору! Он ничего не говорил про…
        - Звор очень мало говорит, гораздо больше делает. Ты хочешь быть князем?
        - Хочу!
        - Тогда ты должен принять флажок.
        Сделалось тихо. Огоньки в ночных лампах едва тлели.
        - А если я не приму? - шепотом спросил Юстин.
        Темная фигура покачнулась:
        - Тогда я уйду… Князем станет другой юноша. Его имя Арунас, он сейчас в темнице…
        - В темнице?!
        - Да. А прочие мертвы, и ты тоже будешь мертв. Потому что мудрый князь никогда не оставит в живых претендента на трон столь же законного, сколь и он сам…
        - Это неправда!
        - Ты сам сказал об этом Звору. Ты сам понял смысл этого жестокого, не спорю, поступка… Кто говорил тебе, что быть князем - просто?
        - Никто не говорил, - сказал Юстин, внезапно чувствуя полное спокойствие. И - пустоту.
        Хозяин Колодцев снова шагнул вперед - и одним движением переместился через всю комнату, и оказался прямо перед Юстином:
        - Ты боишься. Ты струсил. Ты, как ребенок, впервые увидевший лекаря.
        - Я не боюсь, - сказал Юстин, понимая, что врет.
        - Сейчас решается, быть тебе князем или червяком. Мертвым червяком. Думай.
        Юстин перевел взгляд на окно. За парчовыми портьерами обозначились очертания башен на сереющем небе, потускнела звезда, всю ночь глядевшая в окно.
        Розовый запах растаял, сменившись запахом сырости. Мокрого камня.
        - Я подумал.
        - Ты готов?
        - Нет, - сказал Юстин. - Я не буду.
        - Не будешь князем?
        - Не буду человеком, в чьей душе побывал чужой. Не буду подставкой для красного шелкового флажка. Не буду убийцей своих братьев…
        - Значит, ты мертв. Кузнец Арунас - князь.
        - Пусть так, - сказал Юстин.
        И ничего не почувствовал.

* * *
        В конце галереи стоял стражник. Юстин отпрянул; стражник насторожился, но Юстина не заметил.
        Утренний ветер был неожиданно холодным. А может, холодным было дыхание ямы, в которую Юстин неудержимо валится?
        Он вернулся в княжьи покои. Звор предусмотрел все - у каждой двери поставил стражу. Почивающему на перине князю она не была заметна, но вот беглец, ищущий пути к спасению, не мог отыскать ни мышиной норки, ни щели. Даже каминная труба была перегорожена решеткой.
        Юстина трясло. От мысли об открытом поединке со стражей при шлось отказаться - он не настолько ловок и хитер, чтобы напасть со вершенно беззвучно, а значит, сразу поднимется тревога. Впрочем думал Юстин, если через полчаса выход не будет найден - не миновать сражения. Лучше погибнуть в поединке, нежели ждать развенчания, тайной казни в каком-нибудь темном каземате.
        - Звор, - шептал Юстин, обхватив себя за плечи. - Но Звор!.. Все братья-бастарды - Акир, Флор, Миха, тот мальчишка - все они мертвы, мертвы…
        Он понимал, что Звор действует безукоризненно правильно. От такого понимания хотелось лезть на обитую шелком стену.
        Хозяин Колодцев уже передал Ушастому, что Юстин не годится в князья? Если да, то где же стража? Если нет - чего он ждет? Рассвета?
        На тяжелых дверях не было замков. Юстин не мог даже запереться в комнате, прожить в осаде лишних несколько часов…
        Может быть, он действительно струсил, как ребенок при виде лекаря? Может быть, еще не поздно все вернуть?
        Юстин взялся за ворот сорочки. Но Звор, Звор… Юстин хранил бы верность Звору безо всякого флажка… Хранил бы, жизнь бы отдал за величественного воина; еще вчера вечером он был в этом совершенно уверен - до того, как узнал правду о судьбе братьев-бастардов… Но вдруг для того, чтобы хранить верность Звору, и в будущем придется убивать, казнить, отдавать людоедские приказы, идеально соотносящиеся с государственным благом, с неписаным законом большой власти…
        Юстин рванул воротник, будто желая выдернуть из себя душу. Хуже, чем домохранца на грудь… впустить в себя шелковый флажок, неслышно отдающий приказы, проводящий невидимую грань, за которой решение Юстина - уже не решение Юстина, и все, что с малых лет казалось добром или злом, за этой гранью перестает иметь значение. Верность Звору - вот единственное добро за этой гранью. Верность Звору…
        Юстин зубами взялся за конец простыни. Рванул; ткань расползлась двумя широкими полосами. Юстин рвал и рвал, давая выход отчаянию и обиде, скоро простыня превратилась в четыре длинные ленты, Юстин связал их одна с другой, все три узла намочил водой из умывального кувшина, получилась веревка, годная для того, чтобы спуститься на землю из окна. Вот только окно забрано решеткой, и замок на ней Юстину не сломать. Он знал это, когда принимался рвать простыни, просто ему нужно было что-то делать - что-то осмысленное, указывающее хоть призрачную, но дорогу к спасению…
        Юстин вздохнул. Плотнее сдвинул створки дверей, ремнем связал ручки, затянул как мог крепко. Хотя бы так.
        Маленькую дверь на лестницу запер ножкой тяжелого стула.
        Лег на кровать. Вытянулся. Закрыл глаза.
        Подумал об Аните. Об эльфушах, о яблоках…
        Небо за окном стало совсем светлым, когда кто-то без стука рванул дверь. Ремень не позволил створкам распахнуться.
        - Эге, - сказали за дверью. И рванули снова.
        Заплясал стул, ножка которого служила засовом потайной двери. Кто-то рвался к Юстину в гости.
        - Открывай, - устало сказали за дверью. - На коронацию пора, князь.
        Створки дернулись снова. На этот раз между ними обнаружилась щель; в щели блеснуло длинное лезвие, полоснуло по ремню…
        Холодные пальцы схватили Юстина за запястье. Он чуть не заорал от неожиданности.
        - Держи, - сказала Анита. - Посмотри на солнце!
        В кулаке у него оказался осколок закопченного стекла. С острыми краями - Юстин сразу же порезался.
        Дверь распахнулась. Аниты уже не было рядом; Юстин не успел сказать ни слова, а его уже брали под руки, уже куда-то вели, вывели на галерею; небо подернуто было перышками облаков, низкое солнце едва угадывалось за серой пеленой. Никто не говорил ни слова, да и потребности такой - о чем-то говорить - ни у кого не возникало.
        Юстина вели через двор - к башне. Темница, подвал, туда никогда не достигают солнечные лучи…
        Осколок стекла все еще был у Юстина в кулаке. Никто не заворачивал ему руки за спину - будто подразумевая, что он сам выбрал свою судьбу и теперь волен без принуждения идти навстречу смерти…
        - Погодите, - сказал Юстин хрипло. - Одну минуту… Только на солнце посмотреть…
        Стражники переглянулись.
        - Смотри, - с плохо скрываемым сочувствием сказал старший.
        - Солнца-то нет, - заметил другой.
        - Сейчас выйдет! - пообещал Юстин. - Одну минуту!
        - Нам нельзя тут стоять, - сказал старший стражник.
        - Но оно сейчас выйдет! - не сдавался Юстин. Сперва будто искорка прорвалась за край облачного покрывала. Потом - кусочек диска.
        И в следующую секунду Юстин увидел светлый небесный круг сквозь осколок закопченного стекла.

* * *
        Он лежал на теплой земле, затылок упирался в твердое. Трещали кузнечики.
        Он полежал немного - и сел.
        Под ним была могила. Не очень давняя. Он вскочил; на могильном камне было грубо вытесано его имя.
        Юстин вздрогнул и огляделся.
        Да, эту могилу он вырыл своими руками, спасаясь от вербовщиков Краснобрового. И получилось так, что Краснобровый - мертв, а он, Юстин, вот уже несколько раз стоявший на пороге смерти - жив…
        Он посмотрел на свою ладонь. Закопченного осколка не было - остались лишь порезы и запекшаяся кровь.
        За деревьями виднелся дом. Юстин сперва пошел к нему, потом побежал. Навстречу ему выскочил щенок-подросток и сперва залаял, а потом узнал; дед, месивший глину в старом корыте, обернулся. Подслеповато сощурился.
        Комья свежей глины налипли на шелковую княжью сорочку. Дед, не обнимавший Юстина с тех пор, как он стал взрослым, теперь намертво заключил его в белые, пахнущие глиной объятия.
        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
        Поздней осенью Юстин встретил Королеву наездников.
        Это было время долгих ночей, время сухого шороха и далеких огней, видимых с холма сквозь голые ветки деревьев. Юстин перебрался из шалаша в заранее обустроенную землянку - с лежанкой, печкой и дымоходом. Много дней он жил один, прячась ото всех, промышляя охотой и рыбалкой, подбирая хлебные «гостинцы», которые дед оставлял для него в условленном месте, и только редко-редко, если уж становилось совсем невмоготу - наведываясь по ночам домой.
        Он знал, что его ищут. И что за дедом наблюдают, тоже знал. И знал, что в последнее время слежка стала менее пристальной. Может быть, Ушастый Звор и за ним князь Арунас поверили, что Юстин либо сгинул совсем, либо обретается в чужих землях?
        - Звор уехал, - шепотом пересказывал дед добытые для Юстина новости. - У него новая война, на этот раз на западе… Ему, вишь, все воевать надо… А новый князь тише воды, ниже травы. Все по-Зворовому продолжается, какие он указы издал - такие и остались… Оно и понятно, с флажком-то в душе особо не посамовольничаешь…
        Юстин кивал, потирая ребра. Слева в груди покалывало - привычно уже, несильно, будто тупой иглой.
        - А Хозяин-то Колодцев знает, где ты, - еще тише шептал дед. - От него не скроешься… Но Звору не выдал. Звор ему за флажок заплатил, не за шпионство… А знаешь, чем Хозяин Колодцев плату принимает?
        - Не знаю и знать не хочу, - шептал в ответ Юстин.
        И дед замолкал.
        Он сочинял Юстину обереги - от случайного глаза, от недоброго помысла. Давал семена-обманки: бросишь такое в землю, и вырастет дерево, с виду старое, лет пятидесяти, и простоит сутки или двое, а потом распадется трухой. Такими обманками кого угодно с толку можно сбить: придет человек в знакомый лес - а лес-то другой совсем…
        Силки и ловушки, сооруженные дедом, помогали Юстину прожить если не сытно, то хотя бы не голодно. Другое дело, что лесовики не любят заговоренных силков: рвут их, путают, поганят пометом. От лесовиков у Юстина была соль пополам с волчьим порошком.
        Близилась зима. В первое утро, когда выпал иней, Юстин пошел проверять ловушки - и встретил в лесу Королеву наездников.
        Под ногами не шелестело, как обычно, а похрустывало и даже позвякивало. Юстин вышел на поляну - и увидел девочку лет четырех, в зимней меховой безрукавке, но простоволосую, с длинной светлой косой, небрежно перекинутой через плечо. Он уже открыл рот, чтобы спросить, откуда в лесу ребенок и не заблудился ли он - когда вдруг увидел на высоких девочкиных сапожках шпоры с алмазными звездами.
        Юстин замер с открытым ртом, а девочка смерила его внимательным взглядом - и вдруг расхохоталась звонко, на весь лес:
        - Умора! Тебе могилу вырыли, а ты живой!
        - Ты думаешь, это смешно? - шепотом спросил Юстин.
        Девочка перестала смеяться, шагнула вперед, Юстин сразу вспомнил все страшные дедовы рассказы - и уже ни на что не мог смотреть, кроме маленьких шпор, сияющих, как полуденный лед. И, кажется, уже чувствовал их на своих боках…
        - Та, которую ты ждешь, скоро придет к тебе, - сказала Королева наездников. - Она уже в пути… Йях-ха!
        Юстин услышал шорох за спиной и успел пригнуться. Из кустов сиганул через Юстинову голову огромный волк; девочка вскочила на него верхом и всадила шпоры в бока:
        - Йях-ха! Прощай!
        Беззвучно качнулись заиндевелые ветки.

* * *
        Вернувшись к землянке, он сразу понял, что сюда кто-то наведался. Первым побуждением было бежать прочь сломя голову; он отступил к толстому дереву у тропинки, наложил на лук стрелу - и долго оглядывался, прислушивался и принюхивался, пытаясь определить: где засада?
        Засады не обнаружилось. Сквозь голые ветки было видно и тропинку, и вход в землянку, и замаскированный из нее выход, который Юстин устроил, как лис, на всякий случай. Если кто-то где-то и прятался - то только внутри, а там больше двух человек не поместится…
        Не опуская лука, Юстин подошел ближе.
        - Кто здесь?
        Деревянная дверь медленно отворилась. В низком проеме стояла, пригнувшись, круглолицая девушка с короткими, до плеч, светлыми волосами.
        «Та, которую ты ждешь, скоро придет к тебе. Она уже в пути…» Королева наездников никогда не лжет.

* * *
        - Я соврала тебе, - сказала Анита.
        - Но ты ведь спасла мне жизнь…
        - А перед этим я соврала тебе. Прости, а?
        - Но ты ведь спасла мне жизнь!
        Они лежали, обнявшись, и вокруг была темнота.
        - Я помнила тебя каждый день, - говорила Анита. - Я вспоминала тебя каждый час…
        - Ты убежала от отца?
        - Нет… Я еще не научилась убегать от него, но когда-нибудь научусь…
        - Но он знает, что мы вместе?!
        - Да… Он знает.
        - Значит, нам надо прятаться?
        - Я еще не научилась прятаться от моего отца… Даже круг, нарисованный Ножом Забвения, больше не помогает…
        - Значит…
        - Это мой отец велел мне принести тебе стекло.
        - Как?!
        - …ничего не знала о тебе, не знала, что с тобой, не знала, где ты… Отец запер меня.
        - Как…
        - …А потом он сказал, что тебя собираются убить и что если я хочу - могу отнести тебе стекло, которое уведет тебя от смерти… - она счастливо рассмеялась. - Хочу ли я… Если я хочу…
        - Ты успела в последний момент, - сказал Юстин, с трудом переводя дыхание. - Но потом… куда ты исчезла потом?
        - Тысячу раз в день я говорила ему, что рано или поздно убегу снова.
        - Убежала?
        - Я теперь буду с тобой… всегда. Он разрешил.
        - Что?!
        - Он разрешил. Он сказал: пусть. Он сказал, что ты ему нравишься.
        - Скажи еще…
        - Он разрешил. Мы будем вместе.
        - Не верю, - бормотал Юстин, а теплое солнце распирало его грудь, толкалось в ребра. - Не верю… Наконец-то…
        Над землянкой гулял ветер. В маленькой глиняной печке догорали угли.

* * *
        Юстин топил печку всю ночь. К утру в землянке было мокро и душно, а ветер, врывавшийся в щели, превращался в пар.
        - Теперь надо думать, где жить, - сказал Юстин виновато. - Если бы мы могли вернуться к деду… Но мы не можем. Князь…
        - Ушастый?
        - Нет, - сказал Юстин, чувствуя неловкость оттого, что Анита ничего не знает и придется ей, оказывается, объяснять. - Новый князь… его имя Арунас, раньше он был кузнецом…
        И он рассказал ей все, что случилось с того момента, как на их с дедом двор заявились всадники на высоких конях, и до последнего испытания - их с Арунасом скачки на клячах.
        - …Знаешь, как наездники загоняют до смерти любую тварь, которую удастся оседлать? Вот так и мы должны были… Он нахлестывал и шпорил…
        Юстин рассказывал, предвкушая, как удивится Анита, узнав, в чем на самом деле состояло испытание Звора - однако рассказ его как-то сам собой оборвался в том месте, где умирающая лошадь Арунаса грянулась о землю.
        - И он победил? - спросила Анита. - А лошадь пала?
        - Пала, - сказал Юстин, уже понимая, что не станет рассказывать дальше, и понимая почему. - Он победил, и… он стал князем. А я убежал, потому что всех остальных бастардов Звор велел убивать…
        Анита задумалась. Юстин понимал, что солгал ей ни с того ни с сего. Просто затем, чтобы не рассказывать о ночной встрече с ее отцом. Об их разговоре. О красном шелковом флажке.
        Стала бы Анита любить человека, в чьей душе чужой рукой оставлен кусочек красного шелка? Может быть, зря он утаил правду?
        Может быть, Анита спросит сейчас - но почему же ты был в княжеских покоях, когда я принесла тебе стеклышко?
        Она не спросила. Думала о другом:
        - Князь ты или беглец - мне все равно… Где ты захочешь жить - мне все едино… Мы сможем убежать так далеко, где не только новый князь - сам Ушастый Звор нас не достанет. Мы можем жить в теплой стране, где никогда не бывает зимы, там, куда улетают эльфуши, как только у нас наступают первые заморозки… Мы можем жить хоть в людном городе, где все друг к другу добры… Хоть в горах, одиноко, где только грифы и нет ни одной живой души… Мы можем все, что захотим, Юстин. Мы заслужили… Давай поженимся завтра? Я дам знать моему отцу…
        - Да, - сказал Юстин, чувствуя холодок в животе. - Конечно, его присутствие на свадьбе… обязательно?
        - Ведь это он совершит обряд, - улыбнулась Анита.
        - Какой обряд?
        - Древний, самый правильный свадебный обряд… Чтобы не только в поступках мы не могли изменять друг другу, но не сделали бы этого и в помыслах - он войдет каждому из нас в душу и оставит там красный шелковый флажок.

* * *
        По первому снегу Юстина выследили. От неминуемой гибели его спасла муха-аукалка, заговоренная дедом, поначалу увлекшая преследователей за собой. А когда охотники поняли свою ошибку - дичь была уже далеко; Юстин бежал, рассыпая за собой последние семена-обманки, слыша, как с треском врастают в промерзшую землю корни деревьев-однодневок, как поднимается частокол стволов, авось не проберутся конные…
        Потом обманки кончились. Он бежал, выбирая овраги поглубже и чащобы погуще. Шел, не останавливаясь ни на минуту, не отдыхая даже ночью, будто и не зная, что такое усталость. Он шел сквозь забытый людьми лес, это была тяжелая работа - но работа куда более трудная происходила у него внутри.
        «Почему, - потрясенно спрашивала Анита. - Разве ты собираешься изменять мне?»
        «Нет, - твердил он сквозь зубы. - Именно потому, что не собираюсь. Именно потому, что люблю тебя и доверяю тебе… И ты мне доверяй! Безо всякого флажка в душе!»
        «Но ведь это традиция, - говорила Анита и казалась при этом такой растерянной, что даже теперь, вспоминая, Юстин скрипел зубами от жалости. - Это - как клятва, - говорила Анита. - Ведь во все времена и у всех народов будущие супруги дают друг другу клятву… Ты скажешь, что не надо давать, ведь и так понятно, что они любят друг друга?»
        «Клятву я могу дать и без помощи твоего отца», - твердил Юстин.
        «Значит, ты просто боишься, - с облегчением смеялась Анита. - Ну что ты, это не больно и не страшно. Это вообще незаметно, вот увидишь…»
        Юстин вспоминал душную ночь в княжеских покоях. Так говорил Ос, Хозяин Колодцев: «Ты боишься. Ты струсил. Ты, как ребенок, впервые увидевший лекаря». Ну конечно, как он мог забыть, чья Анита дочь…
        «И потом, - говорила Анита, - ведь сегодня мы молоды… А потом пройдут годы. Впереди целая жизнь, я сделаюсь старой, а ты еще будешь полон сил… Кто знает, что может случиться?»
        Юстин возмущался. Он доказывал ей и убеждал ее, что никого, кроме нее, пусть больной и старой, пусть вовсе немошной старухи, ему не надо - но она только непонимающе качала головой: «Юстин, я не узнаю тебя. Не ты ли обещал, что ради меня готов на все, что угодно?»
        «Да, - говорил Юстин. - Я обещал… и я готов».
        «Значит, - говорила Анита. - просто прими этот флажок, будто жертву. Пусть это будет твоя первая уступка жене… А потом и я тебе в чем-нибудь уступлю».
        Тогда он сдался и сказал: «Мне надо привыкнуть к этой мысли. Дай мне время, чтобы я мог смириться с этим».
        Поднялось солнце, и Анита ушла, печальная и задумчивая, но на прощание поцеловала Юстина и сказала: «Я буду ждать. Вот тебе монетка, когда решишься - брось ее в огонь…»
        А на другой день его выследили, и теперь он бежал, ежесекундно ожидая выстрела в спину.
        Немного утешало то, что если погоня совсем уж наступит на пятки - можно будет наскоро развести огонь и бросить в него Анитину монетку. И Анита поможет - если, конечно, на небе в этот момент будет солнце или хотя бы луна…
        Когда Юстина догнали, было пасмурное, безо всякой надежды утро. Стрела воткнулась в ствол в полупальце от его уха; не успев ни о чем подумать, он упал в неглубокий осенний снег и покатился вниз по склону оврага. Под слоем снега лежали сухие дубовые листья, можно было бы зарыться в них и переждать погоню - если бы не далекий лай собак, охотничьих бестий, от которых прятаться бесполезно…
        Он скатился на дно, укрылся за поваленным стволом, взял лук на изготовку - и понял, что сейчас придется впервые в жизни стрелять в человека.
        Те, кто преследовал его, не испытывали никаких неудобств, целясь в себе подобного. И, безусловно, в охоте на человека они были куда опытнее Юстина - стоило ему неосторожно приподнять голову над укрытием, как шляпу с него сдернули, будто шутя. Оглянувшись, он увидел ее на земле - нанизанную на стрелу с красивым черно-белым оперением.
        Вооруженные люди в сером - кажется, их было четверо - ловко, будто играючи, перебегали от укрытия к укрытию, спускались все ниже в овраг. Юстин лежа натянул тетиву - и, внезапно поднявшись над поваленным стволом, выстрелил в первого из бегущих. И сразу же увидел, что стрела его идет мимо и что навстречу ей сверху, из чужого укрытия, движется другая стрела. Юстин скорее почувствовал ее, нежели увидел - и, как в дурном сне, понял, что не успевает убраться с ее пути, увернуться, упасть…
        Под снегом была листва. Запах осени, покоя, кладбища. Юстин лежал лицом вниз, а там, на склоне оврага, кто-то кричал, и в крике этом была смерть.
        Юстин приподнялся.
        Погоня, что секунду назад спускалась склоном оврага, теперь пыталась отступить под градом стрел. Стрелы приходили из-за Юстиновой спины, доставали бегущих, те падали и барахтались в снегу и в листве. Собачий лай приблизился, потом отдалился; Юстин оглянулся. В десятке шагов за его спиной стоял тощий, по глаза заросший седой бородой старикашка.
        - Тикай сюда, - сказал старикашка неожиданно густым басом. - Беги, братушка, а то ведь пристрелят, неровен час…
        И поманил кривым, словно дубовый сучок, пальцем.

* * *
        Они называли себя «лесными призраками» - для красоты и чтобы страху было жителям соседних местечек. Жили не очень-то сладко; каждый за плечами имел печальную историю, подлинную либо выдуманную. Первые трое - бывшие каторжники (один из них сделался атаманом), четвертый и пятый - солдаты-дезертиры, шестой - сирота без роду без племени, седьмой - младший сын богатого купца, лишенный наследства и разобиженный на весь мир. Восьмой был поэт и бард, на все лады повторяющий, что мир - коровья лепешка и потому всем должно быть на все плевать. Девятый был пастушок, сбежавший в лес от скуки. Десятый был дурачок, одержимый духами.
        Быт разбойников оказался почти столь же убогим, как и у Юстина в его землянке - за исключением того, что среди тряпок, служащих постелью, иногда попадались остатки по-настоящему дорогих вещей: полы бархатных кафтанов, обрывки шелковых плащей, клочки не то покрывал, не то портьер. Юстин догадывался, откуда взялись эти вещи, но не хотел думать, что стало с их прежними владельцами.
        О безопасности разбойники заботились основательно. Над входом в жилище белели приколоченные гвоздями кости человеческой руки; каждый костяной палец выполнял свою работу: мизинец оберегал от лесовиков, безымянный - от собак, средний - от стражников, указательный - от княжьего гнева и большой - от крестьян с дубьем. Широко вокруг разбойничьего укрытия расставлены были колья с надетыми на них кукушечьими черепами - когда рядом появлялся кто-то чужой, в лагере слышно было леденящее душу «ку-ку». Кроме того, перед избушкой денно и нощно горел костер, на закате в него бросали кусочки мелко нарезанного кабаньего хвоста - испытанное средство от непрошеных гостей.
        В хибаре разбойников, в многолетней грязи, полным-полно водилось домохранцев, и никто не обращал на них внимания. Юстин ночевал под открытым небом, сам вызывался сторожить костер. Сперва ему не доверяли, думали, что хочет бежать, а потом, раскусив его брезгливость, взялись потешаться: подбрасывать многоногую мелочь ему за шиворот. Первым, кто проделал этот фокус, был старый каторжник; тогда Юстин сдержался и пригрозил, однако никто не принял его слова всерьез. Вторым шутником оказался плечистый дезертир; дрались долго и жестоко, пока наконец Юстин не повалил соперника на землю и не засунул дохлого уже домохранца ему в зубы.
        С тех пор шутить над Юстином перестали.
        По ночам приходили какие-то люди, подолгу сидели у костра, что-то приносили в мешках, что-то уносили; порой разбойники отлучались, оставив поэта сторожить хибару и присматривать за Юстином. Поэт заводил свои однообразные песни, а Юстин смотрел, как открывается его рот, и думал о своем.
        Огонь горел. На небе висела луна; он разыскивал в кармане Анитину монетку.
        Не та ли это самая, которую бросил когда-то на каменный пол Хозяин Колодцев, определяя Юстинову судьбу? Орел - смерть. Решка - жизнь…
        Юстин сидел, зажав монетку в кулаке.

* * *
        Однажды утром он пошел в лес за хворостом. Почему-то именно в это ясное, хрусткое зимнее утро тоска его была особенно черной.
        Под заснеженным дубом он остановился. Когда-то в дерево ударила молния, верхушку сожгла, а прочие ветки так сильно напугала, что теперь они росли как придется, вкривь и вкось. Издалека казалось, что в развилке дуба сидит человек.
        Он вернется в разбойничий лагерь - и бросит монетку в огонь.
        «Ты решился?» - спросит Анита.
        «Объясни мне, - скажет Юстин. - Разве твой отец настаивает на обряде?»
        «Нет, - скажет Анита. - Но ты решился?»
        «Я люблю тебя, - скажет Юстин, как не раз уже говорил. - Мне не нужен флажок, чтобы быть тебе верным».
        «Ты не хочешь уступить мне?» - спросит Анита. Как не раз уже спрашивала.
        «Пойми меня», - попросит Юстин.
        «Не понимаю, - скажет Анита. - Одно дело - флажок на верность Звору… А другое дело - на верность жене… Ведь и у меня будет такой же флажок! Ведь я тебя люблю, в отличие от Звора! Я не потребую от тебя злого!»
        «Флажок - зло», - скажет Юстин.
        «Нет, - скажет Анита. - Флажок - это средство. Огонь не может быть злом потому только, что людей сжигают на площадях».
        Юстин не найдется, что сказать. В это время Анита, в своей обиде похожая на обманутого ребенка, вытащит откуда-то круглую прозрачную льдинку, взглянет на солнце…
        Развилка дуба была пуста. Осыпался потревоженный ветром снег.

* * *
        Он часто думал о деде. Как он там? Как перезимует? Наступила весна. Разбойники отощали и обносились. Среди добычи, перекочевывающей в мешки ночных визитеров, больше не было ни золотых украшений, ни парчи - только грубое крестьянское полотно, оловянная утварь и стеклянные бусы. Юстин понимал, откуда они взялись.
        Он ненавидел разбойников.
        Иногда ему казалось, что он понимает их. Что разбойники - люди без единого флажка в душе. Даже тот флажок, что вырастает сам по себе в душе каждого человека и не велит убивать себе подобных - даже этот флажок у них втоптан в грязь.
        Он знал, что с первым теплом уйдет отсюда. Уйдет в горы, где его не достанет князь Арунас, станет жить совсем один и, может быть, сумеет все-таки принять решение…
        Не раз и не два он думал о том, как бы объяснить Арунасу, что Юстин не соперник ему. Что он никогда не заявит права на трон - а хочет спокойно жить в своем доме и помогать деду.
        Но не Арунас вынес Юстину приговор, а Ушастый Звор, который был мудр и всегда поступал правильно. А в душе Арунаса цвел красный шелковый флажок, и никогда в жизни ему не отступить от мудрой правды Звора - потому что Арунасу кажется, что это его собственная правда.
        Юстин просверлил дырочку в Анитиной монетке. Просверлил - и повесил себе на шею.

* * *
        Сошел снег. Лопнули почки. Вернулись солнечные дни.
        Однажды днем, когда разбойники спали после ночного налета, Юстин снова отправился за хворостом, однако собирать его не стал. Откопал заранее припрятанную сумку с едой и флягой, закинул за плечо - и пошел прочь. Туда, откуда явился поздней осенью.
        Миновал овраг, где его непременно подстрелили бы, если бы не «лесные призраки». Шел и шел; с каждым днем становилось теплее, и однажды вечером Юстин услышал в чаще тоненькую песню эльфушей.

* * *
        Сад цвел.
        Эльфуши летали с ветки на ветку, с цветка на цветок. Смеялись. Не боялись людей - подпускали близко. Купались в пыльце.
        Любили друг друга, прикрывшись прозрачными крыльями.

* * *
        Юстин долго сидел на пригорке, невидимый. Смотрел, как дед бродит по двору - наводит порядок… Что-то мастерит…
        Камень, лежавший на Юстиновой душе всю зиму, стал немного легче.
        Он вернулся в сад. Расчистил место, развел костер - подальше от низко склоненных веток. Эльфуши не обращали никакого внимания ни на человека, ни на дым.
        Тогда Юстин снял с шеи потускневшую монетку.

* * *
        А кто предоставит страже беглого садовника Юстина, злодея и дезертира, тому положена награда - сто монет - за живого или мертвого.

* * *
        «Как я скучала по тебе, - скажет Анита. - Каждый день, каждые полдня, каждые четверть дня… Мне казалось, что я больше никогда в жизни не буду счастлива».
        «Я люблю тебя», - скажет Юстин.
        «Ты знаешь, что сегодня за ночь? - спросит Анита. - Ночь легкого воздуха, сегодня все ночные птицы поднимаются выше обычного, а нетопыри - до звезд… Кого этой ночью благословят эльфуши - тоже сможет немножко полетать… Так рассказывают…»
        Она будет говорить, а Юстин молчать. Ее волосы будут течь, как время, сквозь его пальцы.
        Ведь он так и так никогда не изменит Аните, даже в мыслях.
        Эльфушей вокруг соберется больше, чем звезд, они слетятся тучей, завертятся в воздухе хороводом, зазвенят свое извечное «тили-тили», и легкий ветер пойдет от стрекозиных крыльев, от плащиков, вытканных пауками, от широких невесомых рукавов…
        Люди, которые дают друг другу обет на веки вечные - разве они не подобны тем, в чьих душах стоит флажок?
        Он будет видеть ее лицо и россыпь звезд в траве; а потом он будет видеть ее лицо - и россыпь светлячков в небе…
        Ведь не чужому человеку он доверяет свою драгоценную свободу - любимому человеку! Единственно возможному, необходимому человеку…
        Счастье взорвется в нем синими и желтыми огнями. Воздух будет, как молоко, и теплый ветер понесет мимо белые лепестки…
        И запах весны поднимется, как зарево…
        Десять лет в одиночестве, двадцать лет в одиночестве, тридцать лет в одиночестве и сожалении, потому что вот он костер и вот она монетка. И на этот раз все равно, упадет она орлом или решкой.
        Много лет она будет ждать его по ту сторону костра. Ждать, пока он решится.
        Много лет он будет молча смотреть в огонь.
        Много лет он будет одинок, озлоблен и гоним, как волк, перед которым вдруг возникают в спасительной чаще - красные шелковые флажки.
        ЭПИЛОГ
        Его все-таки поймали. Его везли в клетке, будто зверя; на него показывали пальцами - он был страшен.
        Им пугали детишек.
        Его втихомолку жалели. О нем шептались, что он был добрый разбойник, благородный разбойник, и все, что силой отнял у алчных, отдавал потом слабым…
        А он сидел, выпрямив спину, глядя поверх голов, будто ничего вокруг не замечал - знаменитый Юс Садовник, двадцать с лишним лет бывший ночным повелителем страны, разбойник столь легендарный, что умные люди говорили не раз: никакого Юса Садовника нет, его давно убили, и с тех самых пор любой разбойничий атаман по традиции называется Юсом - чтобы внушать страх…
        И вот его поймали. Долго охотились, долго травили - и выманили старого лиса из норы.
        Клетка с разбойником приехала в столицу, окруженная утроенным против обычного конвоем. До последней минуты боялись побега - ведь известно было, что Юс Садовник имеет волшебную возможность исчезать, будто пар.
        Однако исчезнуть на этот раз ему не удалось. Клетка въехала во двор княжьего дворца; натянулись цепи, и закованного в колодки разбойника повели наверх - показать князю.
        Князь, седой уже и сгорбленный, сидел в высоком кресле с волчьими мордами на подлокотниках. При виде знаменитого разбойника встал, с какой-то даже торопливостью подошел поближе, всмотрелся - и вдруг улыбнулся так широко, как давно уже не улыбался:
        - Покусай меня эльфуш, это действительно ты… Это он! Наконец-то!
        Закованный разбойник смотрел на князя без страха и без почтения - внимательно, будто задал вопрос и теперь ждал ответа.
        - И за кем осталось последнее слово? - с усмешкой спросил князь, останавливаясь прямо перед лицом Юса Садовника, благо тот, закованный, не мог причинить ему вреда.
        - Ты его чувствуешь? - тихо спросил разбойник. - Там, внутри? В душе? Каково тебе жить с ним - легко?
        Усмешка князя медленно померкла.
        - Легко, - сказал он, жестко глядя разбойнику в глаза. - Совсем не заметно. Я теперь думаю, что его вообще не было. Это было просто еще одно испытание, и ты - струсил.
        - Ты думаешь? - спросил Юс Садовник.
        - Тебя казнят завтра, - сказал князь. - Я выписал из-за моря палача - такого, каких прежде у нас не бывало. Ты проживешь под пыткой часа три, не меньше. Мастер не позволит тебе потерять сознание.
        - Ушастый Звор не ошибся в своем выборе, - сказал Юс Садовник.
        - Да, - подтвердил князь. - Не ошибся.

* * *
        Утром его, закованного, посадили в позорную телегу и медленно-медленно повезли на рыночную площадь, где уже сооружен был специальный эшафот. Не просто помост с плахой или виселицей - на этот раз площадку для казни строили по чертежам иноземного мастера, и местные палачи дивились хитроумным устройствам, до которых соотечественники приговоренного до сих пор не додумались.
        Юстин ехал, прислонившись спиной к деревянному борту телеги. Смотрел назад; город уходил от него, будто уносимый отливом. Улицы соскальзывали в никуда. Толпы тянулись мимо - и тоже соскальзывали. Юстин поразился, как много стало в городе людей. В давние времена все было не так.
        На нем камнем лежали слова Арунаса: «Я теперь думаю, что его вообще не было. Это было просто еще одно испытание, и ты - струсил».
        Он был уверен, что Арунас не прав - но жизнь соскальзывала с него, отступала, как вода, позади были годы лесной жизни и чужих смертей, впереди были три часа пыток - и Юстин думал, что, может быть, он ошибся?
        От этой мысли ему становилось плохо. Он следил, чтобы лицо его не выдало тоски - ведь люди, которые пялят на узника глаза, решат, что он боится смерти. Боится иноземного палача, специально выписанного Арунасом из-за моря…
        Случайно ли, что Арунас так ненавидит его?
        Звор не стал бы выписывать заморского палача. Но, придумывая для Юстина казнь, Арунас не нарушает воли Звора. Красный шелковый флажок - если он действительно есть в душе Арунаса - не помешает ему присутствовать на казни…
        Хватит ли у Юстина сил все три часа хранить мужество - и не дать князю повода для злорадства?
        Он сам выбрал свою судьбу. Но, может быть, его отчаянная воля к неприкосновенности собственной души - всего лишь предрассудок? Вроде брезгливости к домохранцам?
        Он мог бы стать князем… Он мог бы прожить счастливую жизнь рядом с любимой женщиной. Воспитать детей.
        Толпа глядела на приговоренного разбойника со священным ужасом. Странная усмешка на покрытом шрамами лице вгоняла обывателей в дрожь.
        Кое-кто защищался от его взгляда домашними оберегами.
        Кое-кто вытирал слезы. Те, в чьей бесправной жизни не на что было надеяться, кроме как на помощь Благородного Юса…
        Телега свернула. Дорога осталась позади; впереди простиралась площадь, а на ней - помост, зрители и, конечно, Арунас на особом возвышении.
        Цепи снова натянулись; Юстина втащили на помост, он увидел крепыша в красной накидке, с круглыми карими глазами, которые с нескрываемым любопытством глядели на узника сквозь прорези. Заморский мастер был польщен громкой славой своего клиента; радостно суетясь, он что-то объяснял благосклонно слушающему Арунасу, по очереди показывал инструменты, водил пальцем по своему животу, вдаваясь в анатомические подробности.
        С Юстина сняли рубаху, растянули его руки в стороны, плашмя положили на деревянное колесо…
        Он стоял перед белой, покрытой толстым слоем известки стеной. На стене был нарисован углем эшафот, палач, колесо - и распятая на колесе обнаженная человеческая фигура.
        Юстин вздрогнул. Увидел поверх рисунка на стене свою собственную тень, обернулся.
        Полутьма. Небольшой зал. В центре его - стол, на столе кувшины и бутылки, блюда, кубки. Огоньки свечей - но какие-то тусклые, будто ночные бабочки. Два кресла.
        За спинкой одного из них Юстин разглядел высокую фигуру, и сумрак вокруг нее сгущался, превращаясь в тьму.
        - Добро пожаловать, - сказал Ос, Хозяин Колодцев. - Как ни странно, эти три часа тебе приятнее будет провести со мной, чем с ними… Не так ли?
        Юстин окинул быстрым взглядом рисунок на стене. Картинка чуть изменилась теперь - палач взялся тешить князя искусством.
        Юстин посмотрел на свои руки. На запястьях медленно бледнел след железа.
        - Прошу к столу, - пригласил Ос, Хозяин Колодцев. - Три часа пройдут, и ты отправишься в смерть, однако здесь, за этим столом, тебе будет проще думать о жизни… Ты ведь не побрезгуешь выпить со мной?
        - Нет, - отозвался Юстин. - Я благодарен.
        - Тебе не за что меня благодарить. Пей.
        И они выпили.
        - Это правда, то, что он сказал? - спросил Юстин. - Красных шелковых флажков на самом деле не существует?
        Ос усмехнулся:
        - Как ты думаешь… почему ты здесь, а не там?
        - Я был разбойником, - сказал Юстин. - На самом-то деле я сделал в своей жизни все, чтобы быть сейчас не за столом, а на площади. Я старался быть справедливым… но я убивал, потому что сказки о благородных разбойниках остаются сказками. Мои руки в крови.
        - Я знаю, - кивнул Ос, Хозяин Колодцев. - Поэтому ты умираешь.
        - Я щадил, - возразил Юстин. - Я убивал, но я и щадил тоже.
        - Я знаю, - сказал Ос. - Но всех жизней, которые ты спас, недостаточно для того, чтобы оказаться среди живых, а не на эшафоте.
        - Значит…
        - Пей.
        Юстин отхлебнул; красный ручеек потерялся в густой разбойничьей бороде.
        - Она… жива?
        - Да. Но она далеко.
        - Она… счастлива?
        Молчание.
        - Вы думаете… я был прав?
        - Пей, Юстин. У нас еще много времени. Целая вечность впереди.

* * *
        Вечность.
        Юстин отвык от вина. В бытность свою разбойником он пивал напитки покрепче.
        Он от многого отвык.
        Догорали тусклые свечи, похожие на ночных бабочек. Ос, Хозяин Колодцев, молчал, и Юстин молчал тоже. Это было глубоко понимающее, незыблемое, как небесный свод, молчание.
        Далеко на площади - и рядом, на белой стене - искусный палач заканчивал свое действо над еще живыми останками человека.
        Юстин пил, запрокидывая голову, у вина был вкус полыни пополам с диким медом. Хозяин Колодцев смотрел на маленькую тусклую монетку, видневшуюся из-за выреза рубашки.
        Истекало время.
        - Чего бы ты хотел напоследок? - спросил Хозяин Колодцев.
        - Увидеть, - сказал Юстин. - Только увидеть.
        - Смотри, - сказал Ос.
        Юстин обернулся.
        Белой стены со страшным рисунком не было. Была трава; был туман, до половины заливший невысокие стволы яблонь.
        Было лето. Был рассвет. И над землей вставало столько запахов, что каждый вздох становился аккордом.
        Июнь.
        Навстречу Юстину шла по траве девушка в светлом платье, босая, круглопятая, с русыми волосами до плеч. Юстин смотрел, ежесекундно боясь, что наваждение исчезнет; а она шла, шагала легко и уверенно, будто каждым своим шагом утверждая и это утро, и этот сад, и эту жизнь.
        Она шла, вытянув вперед руки, сложенные лодочкой, и в ладонях у нее горкой лежали бело-розовые крупные черешни.
        Юстин смотрел.
        Девушка подошла совсем близко. Протянула черешни; он видел, как поблескивают глянцевые бока, отражая солнце, отражая Юстина - восемнадцатилетнего.
        Он поднял глаза - преодолевая страх, усмиряя надежду.
        Девушка смотрела серьезно, без улыбки. По-доброму. Светло. И еще - Юстину показалось - понимающе.
        Она смотрела, склонив голову к плечу; ему так хотелось, чтобы она разомкнула губы.
        - Был ли я прав? - спросил он шепотом.
        Она печально улыбнулась.
        И все померкло.