В дороге Борис Петрович Екимов
#
Екимов Борис
В дороге
Борис Екимов
В дороге
В детстве ли, в юности куда-то отчаянно хочется ехать. Помню, давным-давно завидовал я не пассажирам скорых поездов, их мягким вагонам, а стрелку-охраннику на продутой тормозной площадке товарного вагона: перед ним не окош-ко, а весь мир. Хотелось скорее вырасти, взобраться туда и катить, открывая ог-ромную страну километр за километром.
И нынче, в годах почтенных, многое повидав, все же тянет меня порою в дорогу, в места, где бывал не раз. В Задонье, к станицам и хуторам далеким и близким: Голубинская, Евлампиевский, Большой Набатов... Или в сторону Бузулука: Клейменовский, Вихляевский, Мартыновский хутора, станица Алексеевская... А может, и дальше, в Затовскую, недавно еще умиравшую, нынче, говорят, там иное. Хочется поглядеть. Повидать знакомых людей. Тем более что пришли на донскую землю новые времена. Может, и они зовут нас в дорогу...
Поздним июньским утром на хуторе Клейменовский по приказу хозяйки моей Елены Федотьевны приводил я в порядок уже скошенный прибрежный лужок, разрывая высокие муравьиные кучи, которые мешали косьбе. Появились они не вдруг, постепенно, но год за годом все больше портили покос. И вот наступила расплата. Я лопатою раскапывал кучи, вскрывая муравьиную потаенную жизнь: кладовые с припасами, галереи, ходы, камеры с муравьиными яйцами - буду-щим расплодом. Белая россыпь выворачивалась наружу. На нее с ходу слетались бедовые воробьи. А в муравьином мире поднялась, конечно же, предсмертная суматоха: нежданно-негаданно средь бела дня свалился на них разбой, гибель нажитого, построенного, налаженного - словом, всей жизни.
Два часа назад, как и вчерашнее утро, провел я на утреннем бригадном наряде. В хуторской конторе стоял единственный телефон. Пытался я дозвониться до райцентра. А вокруг текла обычная утренняя жизнь. За столом сидел управляющий от-делением Виталий Иванович, рядом его помощники Максимов, Кривошеев, другой народ. Решали утренние дела. Ругались, спорили. Так было всегда.
Но нынче на хуторе шла и другая работа. Нынче время реорганизации. Сначала разукрупнялись, выходя из колхоза "Деминский" и создавая свой, поменьше. За-ставляли людей писать два заявления: на выход и на вступление. Кое-как написали. Теперь снова надо писать две бумажки: на выход из нового колхоза для выделе-ния земельного и прочего пая и тут же на вступление, теперь уже с паем. Месяцем раньше, отделяясь в свой малый колхоз, люди еще что-то понимали: "Отделимся и расхорошо заживем. Без нахлебников".
Из всех свобод, дарованных новым временем, две сразу приняли мы и с ра-достью стали применять в жизни. Первая - "гнать в шею!". Вторая "отделяться!".
"Гнать в шею" начали с Горбачева. Гнал каждый своих. Россия ли, Украина... Вольный Кавказ и счет своим вчерашним лидерам потерял. Сегодня несут портреты, а завтра - "по шеям!". Волгоградская область прогнала Калашникова, Хватова, Анипкина и других.
Селяне моего родного Калачевского района гнали директоров совхозов. Начали с прославленного В. И. Штепо, за ним пошли совхозы пожиже: "Донской", "Калачевский", "Советский", "Крепь". В последнем до двух раз прогоняли, а потом снова призвали "володеть". Веселое время.
Вторая свобода - "отделимся!". Так просто все кажется порой... Клейменовским колхозникам как дважды два ясно было, что уйдут они из большого колхоза в свой маленький и "расхорошо" заживут. Ведь все сливки снимает центральная усадьба Деминка, там лишь метро нет. Новые дома - целыми улицами. Средняя школа, Дом культуры, служба быта (подстричься ли, платье сшить), по дорогам - асфальт, три магазина, автобус к ним ходит из райцентра. А работать разве не легче? Все под рукой: мастерские, электросварка, пилорама, склад запчастей, гараж. Да и работают ли там, в этой Деминке? Вряд ли... Лишь "цобекают", клейменовских дураков подгоняют. Построили двухэтажную контору ("Все там блестит как малированное"), позасели и командуют.
А Клейменовка за все долгие годы что получила? Ровным счетом ничего. "Сталинская" куня, со всех сторон подпертая. Ее при Сталине делали. А после нее, лет пять назад, слепили начальную школу, которая на следующий год развалилась. И два дома для отчета. Жить в них нельзя. Многодетный Капустин кинулся было в один из них, но прожил лишь до первых холодов и вернулся в старую хату. Вот он - весь нажиток клейменовской бригады. За пятьдесят послевоенных лет.
Украину, Армению, Грузию угнетал Советский Союз. Москва да Россия "сни-мали сливки". "Отделимся и заживем расхорошо". Живут...
"Отделимся и заживем расхорошо", - повторяют вослед им в Татарии, Чечне и в Клейменовке тож.
Отделились, написав две бумажки: одну на выход из "Деминского", другую на вступление в новый колхоз "Возрождение".
Только-только просохли чернила - новая докука. Снова бумажки пиши. Управляющий сердился, требовал: "Пишите заявление. Образец на стенке висит".
"Пишите!" - легко сказать. Когда уходили из "Деминского", там все было ясно: отделимся и заживем. А нынче другое. Толкуют про годо-рубль, условный гектар и паи земельные да имущественные, про акции, дивиденды. Раньше: колхоз ли, сов-хоз - и весь выбор. Нынче можно стать акционерным обществом открытого да закрытого типа, коллективным сельхозпредприятием, сельским производственным кооперативом, коллективно-долевым хозяйством, народным предприятием, ассоциацией крестьянских и фермерских хозяйств... (Читатель мой, я ничего не придумы-ваю, лишь перечисляю те "формы собственности", которые появились в наших краях.) А ведь образование клейменовских жителей не экономическое, в лучшем случае - "восемь классов да коридор с братом Митькой напополам". И потому но-вые формы, пока теоретические, мало-мальски осознавались лишь в головах не-многих руководителей. Рядовой же колхозник, перевидавший на своем веку много перемен, поеживался да с тоскою глядел вперед: что там будет? А те, кто "поумней", делали вывод четкий: воровать надо как можно больше, теперь и ночи нельзя ждать, средь бела дня тяни, иначе
опоздаешь. А бригадир свое требовал: "Пишите. Обра-зец на стенке". Кто-то покорно сдавался, писал. Другие бунтовали: "Не буду! Подпись дашь - и обдурят! Всю жизнь дурили и дурят нашего брата". Третьи молчком ухо-дили, надеясь переждать: там будет видно. Лишь известная личность по прозвищу Шаляпин с ходу нацарапал два заявления и объяснил всенародно: "Надо получить и пропить этот пай. А то помру - и пропадет!"
Для Шаляпина все было ясно, а для других - сомнения и боль невтерпеж. И мне, человеку со стороны, жаловались и жаловались наперебой:
- Хоть бы нам кто приехал да объяснил.
- Кто тебе объяснит? Сами никто не знают.
- Какая мне земля положена, где?
- На кладбище, две сажени...
- Одной хватит за глаза.
- А технику как делить? По колесу?
- Поделим. А Шаляпин свое колесо пропьет. Будем на трех ездить.
- Двужиловым, фермерам, пятьсот га выделили. А мне - девятнадцать. По-чему? Я жизнь свою поклал...
- У меня сын в армии. Пока вернется, все поделят. Останется с таком.
"Пишите. Образец на стенке", - твердил свое управляющий. Но не больно слушали его. Судили, рядили... В самой конторе, на крыльце, возле кузницы, у амбаров, посреди хуторской улицы. Народ гудел.
Елена Федотьевна три дня назад, еще до приезда моего, поставила "подпис" на двух бумажках, которые за нее написали. Теперь ей "чегой-то будут давать... не знаю чего...".
Елена Федотьевна, матерь Лелька, как зовут ее в семье, - добрая хозяйка моя, колхозный пенсионер, героиня моих рассказов и страдалица за них. Хутор-ской народ порой узнавал себя ли, родных в моих писаниях. Одни посмеивались, другие, вроде Холюши, внимания не обращали, но нашлись и обиженные. Они-то и подняли бучу, свалив на матерь Лельку мои грехи. Тяжко ей пришлось. Даже в магазин боялась ходить. Теперь, слава Богу, утихло. Да и матерь Лелька в последние годы на хуторе родном летняя гостья. Зимою живет она у дочери, скучая там и торопя холодные месяцы, и уже с февраля начинает надоевшую зятю песнь: "Пора бы меня на хутор везть. Тепло уж... Рассаду пора готовить... Водички своей хоть напиться. Ваша-то горькая, полыном отдает".
По теплу ее увозят, и старая женщина долгое лето живет в родном дому, слади-мую хуторскую воду пьет и обихаживает немереный огород: картофельник, капустник, помидоры, лук-чеснок и прочее - всему там место есть. С утра до ночи гнется с мотыгою да лопаткой. Порою гостей встречает, как меня теперь. Лицо ее дочерна загорело, нос лупится. Седая, от работы сутулая. Лишь живые глаза под выгорев-шими бровями синеют по-прежнему. Нынче в них недоумение и боль.
- Мой сынок... Такая жизня настала... Велят писать, я послухалась, подпис дала. Все всгалчилися... Тришкина свадьба... Аж страшно. Пенсию сулят большую, сотня... Да никто им не рад. Получала шестьдесят рубликов, трудилася, и все у меня было. Сам знаешь, любила я, чтоб чисточко. Халатик новый куплю, платок, чирики. В своем ли магазине, на станцию перекажешь. К празднику, ко Святой, например, любила я обновку в дом принесть: занавески, клеенку новую. Ситчик-то был полтора руб- ля. Гости приедут, бабка Лелька их встренет как положено: внукам конфетки да печеники, сынку да зятьям бутылочку. А ныне - все, отконфетилась и отбутылилась бабка Лелька. Где такую денежку взять? Пенсию другой месяц лишь обещают. Халат в магазине - четыреста рублей, печеники - сто рублей. Господня страсть...
Подошедший сосед, Иван Бочков, встрял в разговор:
- Чего об вас, старых, гутарить. Вас - под яр. Тут вроде еще в силах, работаешь, а получишь получку - и не знаешь, куда ее прислонить. Раньше я семьдесят рублей зарабатывал. Конечно, мало. Но я мог пойти в наш магазин и на эти деньги одеться с ног до головы. Костюм за сорок рублей, болгарский, праздничный, мне купили за шестьдесят, так он до смерти. Рубашка - пятерка. Полуботинки десять - двена-дцать рублей. Еще и на кепку хватит. Ныне я триста рублей отхватил. Костюм магазинный - тысяча девятьсот. Об нем и думать нечего. А ныне я и вовсе без ра-боты, бензину нет, стоим.
- На черный день да на смерть всю жизнь копейку сбивали. Другие таятся, а я гордилась: три тыщи на книжке, - приосанилась матерь Лелька. - Где теперь моя денежка? Родная дочь корит, говорит: ты, мать, глупая, чем копить, купила бы нам по ковру, а ныне подотрись своими тыщами. Так-то вот...
Одна ли ты, матерь Лелька, руками разводишь? Мой земляк, лучший чабан в округе, Бувашов, Герой Труда, всю жизнь провел в голой степи на чабанской точ-ке. Отработал свое, скопив 25 тысяч "на книжке". "Купим домик возле людей, будем с бабкой жить". Пока собирался - грянуло. Теперь удивленно разводит руками: "Где мои
25 тысяч?" Спасибо совхоз ему "домик" строит за былые заслуги. Иначе бы без угла остался старый чабан, как остались на Дальнем Севере мои читатели, от которых получил я письмо. Тридцать лет отработали. Накопили 50 тысяч на маши-ну и дом в России. А тут новые времена. 53 тысячи стоит заказ одного контейнера для вещей. А куда их везти? "Так и останемся, словно мамонты, в вечной мерзлоте". Матушка моя и сестра ее, тетя Нюра, скопили себе на похороны по тысяче, отрывая от пенсий, весьма небогатых. Тетя Нюра успела помереть. Ее схоронили на эти день-ги и помянули на сорок дней и на годовщину. Материнской тысячи теперь не хва-тит и на дешевый бумажный венок.
Народ, для народа... - языки истрепали наши высокие радетели. Грязные свары их, нескончаемый дележ, взаимные упреки. Не моей ли бедной матери да матери Лельки за трудную жизнь заработанную копейку никак не поделите вы?
Стоял я на берегу речки, глядел на развороченные муравьиные гнезда, думал о нынешнем и вчерашнем, о чужом и своем, о людях и о муравьях тоже. Муравьи не ведали, что по приказу хозяйки провожу я улучшение прибрежного луга. Для них это было - разор и беда. Не ведали и люди, земляки мои, что проводится реорганизация сельскохозяйственного производства да и жизни прежней. Им казалось - света ко-нец. И слепо пытались они куда-то брести, бежать, тащить, спасаясь и спасая, словно вот эти муравьи у меня под ногами.
Мир сельский, мир гудящий, человечий, растревоженный улей, что с тобой?
Моя нынешняя поездка, разговоры с людьми - стремление не столько по-нять и осмыслить, сколько лишь услышать и донести до читателя мало-мальски достоверную правду. Всей-то правды нам век не узнать. Она, говорят, лишь у Бога.
Колхозные ли, совхозные боги не в красном углу - они не иконы. На хуторе главный бог - управляющий отделением, бригадир ли. В его руках техника, хлеб, корма, дрова и прочее, чем жив человек на селе.
А ныне Виталий Иванович, клейменовский управляющий, сам ничего не пой-мет. Он уверен лишь в одном: колхозы решили уничтожить.
- Да, уничтожить, - говорит он. - Всеми средствами. Налог колхозы платят дурачий, а фермеры - освобождены. Процент по кредитам: колхозу - восемьдесят три процента, фермерам - четыре. Людям вовсе перестали платить. У меня пятьсот рублей оклад, шоферу - триста, главному специалисту колхоза - девятьсот. А жена в магазин пошла, на двести рублей принесла товару - в одном кармане халата все уместилось. Платить перестали, значит, указывают: не работайте в колхозе, глядите на сторону. Бегите туда. Вон на Долговском хуторе фермеры набрали кре-дитов и горя не знают: женам накупили бархатных платьев, а сами на бугре водочку пьют. Да что Долговка, в нашем колхозе, в Мартыновке, фермеру пятьсот га зем-ли, а наши паи - по девятнадцать. Им "Волги" по госцене продали, они их по миллиону на бирже загнали. Чем не жизнь? Другой фермер, тоже на нашей земле, новой техники накупил и поставил ее, бережет на случай. А землю ему колхозные трактористы на колхозных тракторах обрабатывают за магарыч. Тут и слепому ясно: уничтожить хотят колхозы!
Виталий Иванович всю жизнь бригадирствует. Меняются в колхозе председа-тели, течет время, а он - на месте. Роста высокого, с крупными чертами лица, большерукий, сильный. Хозяйка моя, Елена Федотьевна, долгие годы работала под началом Виталия Ивановича и всегда говорит о нем с уважением:
- Делучий... Что трудяга, то трудяга. Уважительный. Лошадь ли надо, трак-тор - всегда поможет. Лишь пьяницы его огорчают. Он, бедняга, иной раз аж кри-ком кричит... За шкирку их, как котят, и кидает. Он же вон какой сильный.
Виталий Иванович немногословен, обстоятелен. Дом построил большой, хороший сад посадил, сенник соорудил возле сараев - словом, готовился на ху-торе доживать, когда придет время уйти на пенсию. Но теперь он растерян. Да и только ли он...
Началось все в конце 1991 года. Два правительственных документа: указ Президента Российской Федерации "О неотложных мерах по осуществлению земельной реформы в РСФСР" от 27 декабря и постановление правительства "О порядке реорганизации колхозов и совхозов". Там было много всего:
"Колхозы и совхозы обязаны провести реорганизацию...
Местной администрации организовать продажу земель фонда по конкурсу...
Земли передаются или продаются... на аукционах гражданам и юридическим лицам...
Предоставить крестьянским хозяйствам право залога земли в банках.
Разрешить с 1 января 1992 года гражданам, владеющим земельными участками на правах собственности, их продажу...
Невыкупленные участки земли продаются на аукционе...
Колхозы и совхозы, не обладающие финансовыми ресурсами для погашения задолженности по оплате труда и кредитам, объявляются несостоятельными (банкротами) до 1 февраля и подлежат ликвидации и реорганизации в течение первого квартала 1992 года".
Указ и постановление были опубликованы в газетах в начале января. За ними последовали разъяснения. Министр сельского хозяйства В. Н. Хлыстун: "Мы будем настойчиво рекомендовать изменить форму хозяйствования... Принятие указа Президента РФ и постановлений правительства следует воспринимать... как создание механизма для быстрейшего реформирования сельского хозяйства". Правительство: "Мы твердо поддерживаем фермерское движение, рассматриваем его как нашу опору и будущее сельского хозяйства".
Согласимся, что было от чего кругом пойти голове не только у клейменовско-го бригадира Виталия Ивановича, тем более что колхоз давным-давно был в долгу как в шелку.
Короткие заметки с февральского совещания в райцентре. Народу немного: председатели колхозов, директора совхозов, руководители района, агропрома. Вопрос один: что делать? Сначала, чтобы дать направление разговору, руководящее:
- Как сказал один из руководителей облагропрома, сев будем вести в другой формации. Давайте задумаемся над тем, что даже испытанные и проверенные командармы колхозно-совхозного производства Штепо и Попов (дважды Герой и Герой Социалистического Труда. - Б. Е.) не голосуют сегодня двумя руками за старое... Пошел необратимый процесс.
И разговор пошел:
- Колхоз - все там условно. Это образование эффективно не работало и рабо-тать не будет.
- Если валить, то шустрее. Дров много. Давайте до сева поделимся, чтобы потом с саженью по хлебам не бегать.
- Работа по разделу не страшит, - бодро доложил главный землеустроитель района. - Участвовал в укрупнении колхозов. Теперь пришла пора делить, будем делить. Штат расширен, справимся.
- С разделом будут трудности. Уже находятся чудаки, которые достают из сундуков или из-за икон документы о сдаче их отцами в колхоз молотилки, сеялки с веялкой. Теперь пойди найди, где та молотилка, та веялка.
- Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда, - философски про-изнес председатель райпо. - Хорошо бы не пороть горячку. Федоров нас уже накормил.
Знаменитого Федорова здесь знали все. Кто и не видал, так был наслышан. Федоров - первый фермер района, хозяин 112 гектаров земли.
Объявился он в Калаче летом 1990 года. Ростом невеликий, метр с кепкой, по профессии механик бытовых машин, волгоградский житель. Просил землю: "Хочу работать на земле. Согласно новому времени..." - и так далее. За словом в карман не лез. Поглядели на него, посмеялись, сказали: "Будь здоров. Езжай, холодильники ремонтируй". Через неделю звонок из области: "Почему препятствуете? Человек хо-чет работать. У вас в районе ни одного фермера". Пытались объяснить: "Этот человек сроду земли не видал. Ездить умеет лишь на троллейбусе с водителем".
Уж чего-чего, а показуху устраивать мы научились. Отрапортовать, доложить, прибавить пару-другую ноликов. Головокружительная карьера Махарадзе, чуть не за год взлетевшего с должности директора стеклотарного заводика в райцентре до российского вице-премьера, тому подтверждение. Ко всему прочему Махарадзе, став председателем облсовета, вовремя доложил, что фермеризация Волгоградской области идет успешно, сообщил цифру с ноликами.
Одним из этих "ноликов" и стал первый калачевский фермер Федоров. Когда привезли его на поле, он упал на землю, картинно обнимая ее, кричал: "Моя родная земля-кормилица!" "Кормилица" потом зарастала бурьянами год и другой, пока ее не забрали.
К февралю 1992 года в Калачевском районе было зарегистрировано 54 крестьянских хозяйства с 2806 гектарами пашни. Лето 1991 года было уже позади. Федоров на своей земле вырастил бурьян. Семья Найденовых, тоже волгоградская, имея 4,5 сотни гектаров, на 100 гектарах посеяла просо, но получила тоже бурьян. Сам Найденов - пенсионер, бывший юрист, сыновья, на погляд крепкие, деловые, жили в городе, работали на производстве. Во-первых, за двумя зайцами, во-вторых, крыловская басня про пирожника и сапожника - словом, и у них не вышло.
Из 54 крестьянских хозяйств района всерьез можно было говорить лишь о двух: Чичеров и Ляпин - на 103 гектарах земли, Хлиманенко - на 127. Причем говорить всерьез не о какой-то отдаче, а лишь о том, что землю свою обработали, урожай собрали, подчеркну - с доброй помощью тех совхозов, откуда вышли. К этим людям мы еще вернемся не раз, любопытствуя, как живется им, как работается.
А теперь снова к тому совещанию в райцентре, где собрались директора совхозов, "сельские бароны", как принято их называть в "демократической" прессе, люди пожившие и повидавшие много чего.
- С семнадцатого года сельхозорганы претерпели уже двадцать девять реорганизаций, - сообщил один из "баронов". Сам ли он подсчитал, в газете ли вычитал, не знаю. Есть такие сборники, они выходили за томом том: "Решения партии и правительства по сельскому хозяйству". Ежегодно таких решений принимался не один десяток: "О неотложных мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства" или "О природных сенокосах" и прочее, прочее.
Совхозные руководители хорошо знали еще и иные цифры: в районе около 150 тысяч гектаров земли, 40 тысяч голов крупного рогатого скота, почти 100 тысяч овец. Это реальная продукция. А для селян - работа, а значит, плохое ли, хорошее, но реальное житье. А для страны (про страну "бароны" не забывали) это реальные хлеб, мясо, молоко на каждый день. Раньше получали поболее. Сейчас началось снижение. Причина: падение дисциплины снизу доверху - от тракториста и скотника до директора совхоза. Прежде утром директора совхозов и управляющие долго не спали. Уже в пять, в шесть утра может на ферму с внезапной проверкой приехать "хозяин" из райкома, проверить кормление, дойку. Так что не позорюешь. Нынче - свобода.
Но около 150 тысяч тонн хлеба и 33 тысяч тонн молока, 6,5 тысячи тонн мяса район ежегодно дает. И поэтому лучше всего погодить. Новая метла, горячие молодые головы - все это понятно. Головы поостынут, метла изотрется... Надо годить. Чтобы тот спад, который идет в совхозах, не превратился в обвал. Потому что убыточный совхоз "Голубинский" все же дает мясо, шерсть, хлеб. А посади на его земли сотню федоровых и найденовых - получится бурьян.
Высокому начальству перечить нельзя. Велит президент проводить реорганизацию колхозов и совхозов - будем проводить, составим график. Но в постановлении написано: "...по 1 января 1993 года". Сколько воды за год утечет, сколько будет перемен. Не надо спешить. Поставим срок выполнения... 26 декабря, например, или
25. А кто очень спешит, пусть к 23 декабря реформируется. А главное, нужно готовиться к севу (техника, горючее, семена) и зимовку скота завершить. Но в то же время, выполняя указ президента, создать районные и внутрихозяйственные комиссии, которые будут проводить реорганизацию хозяйств по графику, по плану. Какую реорганизацию? А такую, какую захочет народ.
Уже в начале марта калачевская районная газета под рубрикой "Пути приватизации" на первой полосе объявила: "Землю - крестьянам". Заголовок был набран крупными буквами, а внизу, помельче, сообщалось, что во всех хозяйствах района, "как и предполагалось, абсолютным большинством голосов участники собраний высказались за владение землей на к о л л е к т и в н о-долевой основе, то есть по-прежнему, как и раньше, лишь вывеску изменив на современную. В совхозе "Калачевский", например, знатный механизатор, ветеран труда Н. Ф. Ткаченко прямо сказал о том, что люди на селе не готовы работать на земле индивидуально. Для это-го в стране просто нет условий: селяне привыкли трудиться сообща".
Значит, по-старому все. Не скажите...
Московское начальство день за днем повторяет: "Колхозы отжили. Страну спасут фермеры". Большинство газет, телевидение, радио о том же шумят. Из редакции журнала, где я работаю, пришел наказ: дать зримо шаги фермерства, первые результаты.
Областное начальство внушает: "...земельная реформа затрагивает интересы колхозов и совхозов, а те настроены так, что не подходи и не трогай, у них-де все решено. Ничего там не решено. Хорошие фермеры уже в минувшем сезоне получили со своих земельных участков в 1,5 - 2 раза больше продукции".
Вчерашний директор совхоза, дважды Герой, заявляет: "Колхозы-совхозы гибнут на глазах... Жрать что будем?" И вот уже другой председатель, но работающий, тоже Герой Труда, вздыхает: "До осени бы дожить... и поделиться".
Колхозные да совхозные специалисты, те, что помоложе, начинают прикидывать вслух: "Можно взять хотя бы свиноферму. Кредит получить, выкупить. Разогнать лодырей, оставить людей работающих и работать".
В фермеры пошли серьезные люди: бывший секретарь обкома партии, секретари райкомов, директора совхозов. Пока немного их, но имена известные, сами за себя говорят.
Владимир Федорович Гришин - в прошлом секретарь обкома партии, ведав-ший сельским хозяйством, позднее председатель областного комитета народного контроля. В шестьдесят лет уйдя на пенсию, он взял землю, стал работать на ней. Сейчас у него
800 гектаров пашни под озимой пшеницей, подсолнухом, кукурузой и гречихой. Работают с ним сыновья. Старший - инженер-механик по сельхозмашинам, младший - бывший военный, связист. Гришин хозяйствует два года. До встречи с ним стороной от людей разных слыхал я о нем и хорошее и худое. Утверждали, что сам он лишь командует, нанимая совхозных трактористов для работ.
И вот я приехал. Новоаннинский район, совхоз "АМО". Земли богатые, чернозем. На окраине села - два вагончика, кое-какая техника, внуки да жена одного из сыновей.
- В поле, - ответили на мой вопрос о мужчинах.
Поехали в поле, на стан. Здесь, рядом с землей, должны были встать два дома. Но пока лишь груда кирпича. Младший сын возится с комбайном, готовя его к жат-ве. Поле озимки уже бронзовеет.
- Культивирует, - ответил сын на мой вопрос об отце.
На счастье не только мое, а и всех земледельцев, собрался и закапал дождь, пер-вый почти за два месяца. Тут и подъехал Владимир Федорович. Спрятались мы под крышей недостроенного склада, беседовали.
Когда заходит разговор о таких хозяйствах, как у В. Ф. Гришина ли, В. И. Штепо, бывшего директора совхоза "Волго-Дон", дважды Героя Труда, слышишь порой раздраженное: "Конечно, они нахватали по блату техники. Теперь живут..." Что же, Гришин действительно купил достаточное количество техники по ценам сносным. Но разве в одной технике дело? Ведь наша страна по производству тракторов да комбайнов давно всех перегнала. А проку? У Гришина техника работает. В первый год он произвел по 40 тонн зерна на работающего, во второй - 150 тонн. Землю получил засоренную. Бодяк - выше человеческого роста. 12 14 культиваций провели за сезон. Работали по четырнадцать - восемнадцать часов. "Подремлешь часок-другой в кабине - и поехали", - вспоминает Владимир Федорович.
Неделю спустя встретил я Виктора Ивановича Штепо, от него услышал те же слова:
- Пятнадцать - восемнадцать культиваций. Страшно засорена земля. Бодяк, осот, горчак... Ну ничем не возьмешь...
А ведь у Гришина земля опорно-показательного хозяйства сельхозинститута. Показательные земли - хозяина нет. Новоаннинский район, Михайловский, Урю-пинский - черноземы. А средняя урожайность за двадцать лет - 15 - 17 центнеров с гектара. Считай, такая же, как в южных районах, на песках. Хозяина нет - товар плачет.
Нынешний хозяин Гришин ночует в кабине "КамАЗа" на своем полевом стане. Сторожит технику да кирпич, который уже воровали. Приходится продукты из города возить. Словом, нет райской жизни, есть лишь тяжелая работа. А ради чего? Вчера - секретарь обкома, нынче - за рычагами трактора по десять двенадцать часов. В шестьдесят с лишним лет. Показатели советского благополучия (квартира, дача, машина) у него были и есть - так зачем такая ломка в жизни? В двух строках и с на-лета ответить не могу. Лишь обещаю вернуться к таким людям, как В. Ф. Гришин. Сейчас же прошу ответить хозяина, хорошо ли ему живется при новом деле.
- Плохо, - ответил он. - И если бы я заранее знал, что так все обернется, то в это дело не полез бы. Ельцин обманул нас. На словах он за фермерство. Но что проку от его слов, если отбирают у нас шестьдесят - семьдесят процентов нами заработанного: десять процентов - за хранение, двадцать восемь процентов - всем известный коэффициент, тридцать процентов - госзаказ. И все кажется мало. Весной район-ный Совет постановил шестьдесят процентов сдирать с нас. И еле-еле отбрыкались. Да еще не до конца. А где гарантия, что завтра сельский Совет не потребует девяноста процентов? Что мы имеем от этой жизни кочевой? И от работы? В прошлом году на каждого для прожитья взяли по двадцать пять тысяч. Значит, по две тысячи в месяц. А главное - не видим определенности, перспективы. Что завтра правительству в голову придет - как угадать? Я сыновьям говорю: "Давайте быстрей рассчитываться с кредитами. Иначе завтра грянет их индексация - и мы пойдем по миру". Сидим без электричества. Линию электропередачи поставили за сутки. А подключают: три провода накинуть второй месяц. В Волгоград, в Урюпинск, в Филоново уже раз
двадцать ездили. Бумаг - кипа, света нет. И так во всяких мелочах. Не работа стра-шит, а такая вот дурь. Вот почему говорю: знал бы, не полез в это дело.
Опять к В. И. Штепо вернемся, у него те же слова:
- Не пробьешь... Тонешь в пустой волоките... Колотишься как об стену...
И кто это говорит! Гришин - прошедший путь от агронома, председателя кол-хоза до секретаря обкома. Штепо - дважды Герой Труда, директор одного из луч-ших в стране совхозов. Это не просто люди. Это - "бульдозеры", "тяжелые танки", "генералы" с могучей энергией, хваткой, способностями, связями, высокими знакомствами. С именем, наконец: Штепо! Гришин! Такое имя любые двери откроет. Они жалуются. Говорят: невозможно работать. А что же делать простому Ване, Пете, вчерашнему трактористу, ныне полноправному хозяину 20 ли, 50 гектаров?
Ранним утром на Алексеевском грейдере подвез я попутчика, механизатора. Спросил о фермерстве.
- Было желание, - ответил он. - Пошел к председателю, он говорит: техники нету. Поехал в район: тоже нету. В область поехал: там нас и вовсе не знают. При-жал хвост.
Самому Гришину в свое время помогал встать на ноги глава областного агро-прома. Так-то вот...
Дождь кончился, не оправдав наших надежд. Гришин, наскоро перекусив, сел на трактор и повел его в борозду. Поехали и мы. Мимо двух взгорков, на которых белели кирпичные невеликие кучи. А должны были стоять два дома, ведь начал Гришин свое дело в 1990 году. Позади остался наполовину собранный склад-ангар. Другую половину разворовали в дороге, пока везли из областного центра.
Когда проезжали хуторской улицей мимо жилья устроенного, налаженного быта, думал я о том, что ни один человек из совхозных работников земли не взял, в новое дело не пошел. А ведь Гришин у них на виду, на пригорке. Поля его отсюда хорошо видать: зеленый подсолнушек, кукуруза, бронзовеющее поле озимой пшеницы.
Может, именно поэтому, что - на виду?
На той же волгоградской земле почти у самого Дона - поля совхоза "Мариновский". Земля здесь много хуже - песок да суглинок. Другая земля, а вот жизнь та же самая - лето, год 1992, смутное время. Июль месяц. Уборка.
Судьба совхоза "Мариновский". Организован пять лет назад на месте глухого се-ла (150 работников да фермы-развалюхи). За эти годы много построено: 60 квартир, крытые тока, картофелехранилища, дороги. Механизировали фермы, удои намного выросли, люди пришли, теперь их 350 человек. В школе было 43 ученика, сейчас 120. Думали кирпичный завод поставить, заняться шубным делом. И ведь долгов у них не было до последнего времени. А потом, как по всей стране, обвал, переход на картотеку - и теперь уже вроде и не совхоз, а что-то принадлежащее Волго-Донскому судоходному каналу. Советское хозяйство рухнуло. Что впереди? А впереди то же самое - наша жизнь.
Амплеев Виктор Николаевич, механизатор, звеньевой арендного звена, один жизненный "обвал" оставил уже позади. Родился и вырос он в далеком казахстанском совхозе. Пришлось уехать.
- Русским там жизни не будет, - говорил он. - Сейчас еще Назарбаев их дер-жит, но худшее впереди. У нас сорок семей сразу уехало. Самые крепкие специа-листы.
Два года Амплеев живет в "Мариновском", получив квартиру, устроившись. Теперь вот новое испытание. О нем разговор.
- В прошлом, девяносто первом году тоже работал в арендном звене, зарабо-тали вроде неплохо, - вспоминает Виктор Николаевич. - Но деньгами, бумажными. А зерна получили лишь три тонны. А надо больше. У меня трое детей, держу двух коров, телят, свиней, птицу. С сеном совхоз плохо помогает. И вообще в звено идут люди неохотно. Тут работа от темна до темна. На свое хозяйство времени не хватает. Выгодней работать где-нибудь с восьми до пяти. Чем получать бумажные рубли, лучше вырастить лишних свиней, бычков. Это ведь и семье прокорм и настоящие деньги.
Амплеев за весь 1991 год заработал 22 тысячи рублей. Ежедневным трудом механизатора "от темна до темна".
Мясо, говядину и свинину, в январе 1992 года на рынке в райцентре оптом ску-пала кооперация по 70 рублей за килограмм. Значит, один хороший откормленный бычок, проданный на рынке, дал бы Амплееву денег больше, чем его годовой заработок. Простая и горькая арифметика. Сразу понятно, кто умный, а кто дурак.
- О фермерстве я думал, - говорит Виктор Николаевич, - но не решился. Троих детей надо поднимать. В совхозе есть гарантия, что без заработка не оставят. А фермер... он ведь с протянутой рукой. У меня под боком сосед - взял земельный пай, завел немного скотины. Мучение, а не жизнь. Надо сено косить, а нечем. Хо-дил в совхозе выпрашивал. Пока выпрашивал, сено перестояло. Одни будылки. Надо бы с осени озимку посеять. Землицы-то немного, а трактора нет. Опять проси. Казнь господня... Глядеть на него и то мука.
Амплеев в свободные хозяева уйти не рискнул. Тем более была еще причина: он лишь недавно приехал сюда, совхоз его встретил хорошо, квартиру дал, помог обустроиться.
- Неудобно бросать совхоз... Перед директором неловко.
Тоже резон понятный, человеческий.
Амплеев остался в общем хозяйстве. Но уже сегодня, отработав полгода, не знает он, что выйдет из трудов его. Какие цены на зерно, на горючее? В колхозе "Возрождение", о котором уже шла речь, заработал опытный механизатор Клей-менов за месяц посевной... 500 рублей. Вот тебе и весенний день год кормит. Прокормит ли он семью колхозного тракториста Андрея Клейменова? Конечно, нет. Кормить будут хряк да телушка с личного подворья.
Рядом с "Мариновским", в колхозе "Россия", от Тамары Андреевны Перфи-ловой услышал я те же речи, когда о фермерстве завел разговор:
- Какое фермерство... Одна легковая машинешка во дворе, ей ума не дашь, не знаешь, как раз в неделю на базар съездить. То горючего нет, то еще чего. Муж в колхозе месяцами на ремонте стоит - нет запчастей. А если самим начать хозяй-ствовать, тогда сразу - конец.
Замечу, что не труда боится семья Перфиловых. У них три коровы, телята, козы, овцы, свиньи и птица, большой огород. К труду им не привыкать, как и другим. Но из
993 колхозников в "России" забрал земельный пай лишь один человек. Плохой он, хороший - это другой разговор. Но лишь один, а других не видно.
В "Мариновском" из 350 работников - три фермерских хозяйства. Одно из них - самое крепкое крестьянское хозяйство Юрия Геннадьевича Чичерова и Анатолия Григорьевича Ляпина. Первый - бывший главный экономист совхоза, второй опытный механизатор. Размах тут не гришинский, земли - 103 гектара, из кото-рых 60 пашни, причем 22 гектара с орошением. 47 гектаров пашни не свои, арендованные у совхоза.
Объединенное, на две семьи, хозяйство официально называется "Луч". Шутли-вая расшифровка: Ляпин у Чичерова. А если всерьез, то объединила их необходи-мость друг в друге. Чичеров с высшим экономическим образованием, работал в хозяйствах, в райкоме партии. У него и теперь осталась в лице, фигуре, повадке некая вальяжность "главного специалиста", хоть и подсушила его работа "на технике", и загар теперь не конторский. Ляпин - типичный механизатор: жилистый, дочерна загорелый, взрывной.
- Один я землю взять не мог, - признается он. - Работать - пожалуйста, день и ночь. А вот банк, кредиты, проценты - не мое. И к тому же характер шумоватый. Поэтому объединились с Чичеровым.
- Я человек сельский, - говорит Чичеров. - Работал на земле с детства. И по-тому переход из конторского кабинета в кабину трактора трудным не был. Работая в райкоме, в совхозе, я видел, куда мы идем. В прежней системе работать уже невозможно. Раньше колхозную систему держал кнут. Его убрали. Рано ли, поздно все развалится. Поэтому как только появилась возможность взять землю, я взял ее. С Ляпиным потому, что он хлебороб, специалист, без него было бы трудно.
Ляпин и Чичеров взяли землю в 1991 году и осенью сдали совхозу согласно договору
88 тонн зерна по 24 копейки за килограмм, практически ничего на этом не заработав. Себе оставили 15 тонн. Весной 1992 года продали его уже по нормальной цене, почти по 10 рублей за килограмм.
Легок ли путь их? Может быть, легче, чем у других, потому что Чичеров работал главным экономистом и с директором совхоза М. Н. Титовым жил и живет в ладу. Директор выходу из совхоза не противился, помог техникой, дал землю в аренду, не отказывает в помощи и теперь. Чем может выручает: сеялку ли, культиватор пусть хоть на ночь, но в срок давал в горячее посевное время. Горючее, бензовоз, ремонтная база - все совхозное, но отказа ни в чем нет.
Но и при таких довольно добрых с хозяйством отношениях проблем у Чичерова и Ляпина выше головы. Первая забота - земля. Добивались ее непросто, и теперь о ней голова болит, потому что 100 гектаров на двух хозяев - это очень мало. Да еще взрослые сыновья Ляпина - отслуживший в армии Юрий и будущий агроном Валерий. Земли нет и пока не предвидится. А она нужна, еще бы 4 - 5 сотен гектаров, а может, и больше. Ведь четверо мужиков, да с техникой! Толковые головы, умелые руки. Но "добрый директор" Титов земли не даст. И земельный комитет района тоже не даст. Фонд перераспределения исчерпан. А совхозу тоже без земли не жизнь. У не-го 350 работников. У него животноводство. Раздай землю, а сам иди с протянутой рукой?
Экономист Чичеров говорит:
- Продавать землю нельзя и бесплатно раздавать ее нельзя. Пусть государство дает в аренду тем, кто лучше работает, больше заплатит. Я - плачу, совхоз - пусть платит. Посмотрим, кто победит.
Но это лишь мечты. И хотя в 1992 году у Чичерова с Ляпиным все шло нормаль-но - подходят озимая пшеница, горох, гречиха, будут помидоры, положение их не назовешь прочным. Предположим, что завтра директор совхоза Титов уйдет или просто передумает и заберет 47 гектаров арендованной земли. Это ведь в его власти. Сейчас Чичеров с Ляпиным работают вполсилы, а тогда и вовсе им делать нечего.
Пока они довольны своим началом, считают, что в сельском хозяйстве другого пути нет. Хотя и признают:
- Большинство людей, живущих в селе, к фермерству не готовы. Они привыкли жить не рискуя, не пытая судьбу. Люди боятся. Ведь ясно, что кто-то разорится, у кого-то хорошо пойдет. Это жизнь. Один разорился, другой думать будет. Легко идут на фермерство городские люди. Они думают, что калачи сразу растут, и у них есть куда отступать - снова в городскую квартиру. А наши сельские семь раз примерят. В совхозе - гарантированная плата. Здесь - риск. Но кто хочет ехать быстрее, все же покупает машину, хотя есть риск разбиться.
Из признаний (или полупризнаний) директора совхоза:
- Дал им все по-дружески... Вроде по блату. Конечно, другим того не дам, потому что сам с пустыми руками оставаться не хочу. Ведь их двое. А у меня целый совхоз.
- Мы рискуем, потому что быстрей ехать хотим, - сказал Ляпин.
Три года назад приехал я к знакомому председателю колхоза. Человек он ум-ный и грамотный, работает давно.
- Я знаю, - огорошил он меня, - разогнать вы хотите колхозы...
Сроду никого и никогда не хотел "разгонять". Но человеческая боль председа-теля была мне понятна: жили мы, жили, сначала похуже, потом получше, - и вдруг... Вчера я председатель колхоза, исполкома ли, главный специалист, а завтра кто? Гришин, Чичеров потому и известны нам, что редки. В пятьдесят лет очутиться у разбитого корыта несладко.
Никого не хотел я "разгонять", но сказал председателю:
- Знаю все ваши нехватки - техника, стройматериалы и прочее. Но предположим, что завтра все это будет у вас. На сколько поднимете вы удои, привесы, уро-жай? Ведь с тринадцатью центнерами да с двумя тысячами литров мы никогда лю-дей не накормим. Нужно шестьдесят центнеров и семь тысяч литров.
Председатель честно ответил:
- Сможем за год поднять на семь-восемь процентов.
Я молча развел руками.
И прежде и сейчас говорю: способы и методы хозяйствования должны опреде-лять работающие на земле специалисты. Но "разгонять" и "загонять" дело опасное. Об этом сказал и Ляпин, нынешний фермер, пожизненный механизатор: "Если в новое дело загонять кнутом, получится хуже коллективизации". Не кнут, а пример Чичерова, Ляпина, Гришина должен убедить. Но пока он не убеждает.
У Гришина хоть куча кирпича лежит на облюбованном месте. У Чичерова с Ляпиным и того нет. Вагончики, керосиновый фонарь и мечты, которые испол-нятся ли. Мечтали об электричестве. Его нет и вряд ли будет. Мечтали о домах. Но по-ка не осилили даже проекта их. Просят еще земли, им не дают.
Отыскать "врага" и указать на него пальцем - старый прием. Искали и нахо-дили раньше. Находим и теперь. Раньше - "враги народа", сегодня "партократы". Вот и в "Мариновском" не дают землю Чичерову. Кто виноват? "Партократ" директор Титов Михаил Николаевич, работавший прежде и в райкоме и в исполкоме. (Как, впрочем, и Чичеров, а Гришин из обкома ими руководил.) Но ведь у Титова, кроме трех фермерских хозяйств, еще 350 работников со своими семьями, со своей жизнью, где школа, детский сад, поселковый водопровод, земля, техника и худые финансы. Проще всего представить его врагом. Но он не враг. Он дал Чичерову и Ляпину все что мог - землю, технику. И он ведь прав, когда говорит: "Если все раздам, то с чем хозяйствовать, что другим людям останется?"
Чичеров и Ляпин говорят твердо: "Большинство людей к фермерству не готовы. Они привыкли жить по-иному".
Как по-иному? Давайте разберемся. Тот же колхоз "Россия", хутор ли Камыши, Ильевка. Если на подворье колхозника стоит до 5 коров, до 50 коз, свиней до 20 го-лов, их ведь нужно кормить. А кормят эту скотину не только руки хозяина, но и колхозная техника, колхозная земля. Платит он за это весьма условно или вообще не платит. Оторви это личное подворье от колхоза - выживет ли оно? Нет!
"Привыкли жить по-иному". По-колхозному, уточняю я. Колхозный автобус возит школьников. Спортивная школа в колхозе бесплатная. Путевки в санатории, на курорты даже при нынешних ценах полностью оплачиваются колхозом, и даже оплату проезда, нынче не дешевого, берет на себя колхозный профсоюз. Причем отказа в путевках никому нет, приходится их даже навязывать. Бесплатный подвоз топлива, газовые баллоны по 40 рублей (остальное за счет колхоза), значительную часть затрат на газификацию берет на себя колхоз. В колхозном детсаде на каждого ребенка расходуется в месяц 1000 рублей, родители платят в 10 раз дешевле. Похороны, наконец. О них сейчас много говорят и пишут: непосильны они. Колхоз и эти расходы берет на себя. Все это и многое другое, всего не упомнишь, потому что складывалось годами, десятилетиями, вошло в обычай и часто не замечается. Потому что сжились. Плохо это или хорошо, но приросли к колхозу. Оборви - кровь пойдет. Таких людей большинство.
И куда же теперь, я спрашиваю, девать это большинство? Не героев, не первопроходцев, а русских мужиков, которые за век свой - короткий ли, длинный - навидались и наслыхались всяких перемен, на своих боках чуя каждую. Ведь "паны дерутся - у холопов чубы трещат". И жить-то люди стали давно ли не впроголодь. Оделись, обулись, поселились в новые дома. У них вчера коровенку последнюю отбирали, шарили на базу, считая коз да свиней: не завел бы лишнего. Нынче лозунг иной.
Но проклятая память сильна. Шолоховскому герою Титку Бородину тоже род-ное государство приказывало: "Расширяй хозяйство до невозможности". Он поверил. Грыжу от работы нажил. И через короткий срок раскулачили его и увезли далеко-далеко, откуда не возвращаются.
Людская память сильна. Тем более в газетах да по телевизору властители то и дело пугают: опасность нового путча! опасность переворота! "Правого" да "левого", а мужику все равно, красные ли, белые его будут грабить.
Людскую горькую память победят не лозунги, а обычная жизнь. Может быть, такая, как у братьев Анатолия и Николая Епифановых, о которых следующий рассказ.
Задонье. Невеликая речка Чир, мелеющая год от году. Займищные перелески с вербой да тополем. Озера в камышах. Луга. Выжженная солнцем холмистая степь. На песках - полынь да чабер. Время летнее. Лебеди на воде. Посвист утиных крыл по утрам, вечерами. Днем жаркий степной ветер.
Это земля Епифановых - Анатолия Степановича, Николая Степановича, их детей и внуков. Братья - близнецы. Но Анатолий появился на свет божий первым. Может быть, поэтому и из совхоза ушел раньше Николая, весной 1990 года. Взял в банке кредит, выкупил у совхоза 100 лошадей, при которых работал конюхом, полу-чил 280 гектаров пашни и 50 гектаров пастбищ.
Анатолий Епифанов - коннозаводчик. Сейчас у него 200 лошадей буденновской, англо-буденновской и английской пород, среди них чемпионы области, призеры России. Он строит закрытый конный манеж размером двадцать один метр на шестьдесят. Здесь можно будет проводить конные соревнования любого масштаба, вплоть до международных. Рядом с манежем - конюшни, хлебный склад, непода-леку просторный дом.
Николай Епифанов весною 1991 года вышел из совхоза "Суровикинский", где проработал скотником двадцать лет. Земли ему дали 50 гектаров да сыну Михаилу - 17,5 гектара. Скотником Николай в совхозе был, коровами и стал заниматься. Просил в хозяйстве на имущественный пай коров ли, телок, но ему отказали. Начал искать сам. В своем районе, в соседних. Для счета поголовье ему не было нужно. Он искал породистых, племенных, молокастых. 10 голов удалось купить на опытной станции сельхозинститута.
Летом 1992 года у Николая Степановича было 50 дойных коров. На молочный завод ежедневно он отвозит полтонны молока. Каждый месяц вносит по 20 тысяч рублей в банк для погашения кредита. Брал он 500 тысяч на покупку скота, техники, на строительство.
Семья Николая Степановича - жена Людмила, сын Михаил - живет на своей земле, в двух вагончиках, но для коров уже построена ферма, рядом склад фуража. Свой дом, в котором раньше жили, оставили на хуторе. Послушаем Николая Степановича:
- Мой отец, мой дед, как выпьют да разгутарятся про старые времена, всегда говорят: "Кто не ленивый, тот жил". А у нас, Епифановых, ленивых не было. Своевольные - да. Но работящие. А я в колхозе с малых лет. Всегда у скотины. Передовик, а зарплата то семьдесят рублей, то сто. Приду в контору и спрашиваю у бухгалтера: почему у меня снег, и дождь, и навоз по колено, и руки в музлях, как копыто, а зарплаты нет, она у вас, у конторских? Мне в ответ: учиться надо. А вот чему учиться, не говорят. Решил я уйти из совхоза. Отпускали трудно. Был бы пья-ница, лодырь, легко бы отпустили. Но мы, Епифановы, всегда трудяги. Но ушел, землю дали, хотя и маловато... В совхозе я отработал двадцать лет. Каждый год в День животновода везут людей на праздник. Там самодеятельность, автолавки, подар-ки. Кого везут: бухгалтеров, зоотехников, профсоюз и начальника химзащиты, а если из нашего брата, то тех, кто начальству улыбается да быстрее других руку на собра-нии поднимает. Меня за двадцать лет ни разу не взяли. А теперь - проработал я хозяином лишь год меня пригласила на праздник районная администрация, и за мой труд
(я до шестнадцати тонн в месяц молока сдаю) наградили бесплатно холодильником... Двадцать лет отработал как спутанный. Оглянешься - самого себя жалко: ни выходных, ни отпусков, работал день и ночь - и был вором. Сено воровски коси в какой-нибудь балочке и трясись, чтобы тебя не поймали. Вези и опять тря-сись. С зерном та же песня. Семью ведь кормить надо, на сто рублей не проживешь. А начальству это выгодно - вор да пьяница слова поперек не скажут. Работай, воруй и гляди на колхозный бардак. Начальников - туча черная, и все с машинами и с шоферами. Учетчик на грузовом "ЗИЛе" ездит, на персональном. Вот он куда вылетает, мой труд.
А нынче я - вольный, никого не боюсь. Коровки - мои, земля - моя. Правда, ее маловато. Лошадки есть. Две машины за год купил. На этом бугре будет мой дом стоять. А на том бугре - дом сына. Этот пруд мы вычистим, углубим и заведем карпа. А вон там племянник с семьей построится. Везде наша земля, Епифановых... Перед тем как из совхоза выйти, мы с сыном ночьми сидели, обсчитывали, что и как. Же-на с дочкой сомневались. Но мы доказали: должно получиться. Правда, наши рас-четы полетели к чертям при новых ценах. Они нас били влет, подранили, но не навов-се подшибли. Они нас обозлили. Все равно можно работать. Молочко идет. Корма заготовили. Патока есть. Есть уже телочки свои, племенные. Работать мне сейчас много тяжелее, чем в совхозе. Там наука одна: не твое! не суй нос! не командуй! отпас - и сопи! А теперь я - хозяин, работник, строитель, прораб, агроном, зоотехник, бухгалтер, да еще своей жене муж, внуку дед. Но это настоящая жизнь, дорогая работа, которой еще и еще хочется. Радуюсь, что на волю вышел, и жалею тех, кто в совхозе, они спутанные. Меня на десять - пятнадцать лет еще хватит. Вылезем из
долгов, построимся. А когда помру... Я уже детям сказал: помру, ни-куда меня не везите, схороните здесь, на моей земле, на земле Епифановых.
Когда говорил я о хозяйствах Чичерова и Ляпина, Гришина, то огорчался, не ви-дя вокруг них молодой доброй поросли, которая и поможет при случае, и поучится у первопроходцев. У Епифановых по-иному. Рядом с Николаем Степановичем взял землю и начал заниматься молочным хозяйством его племянник, тоже Николай. И еще один племянник, Анатолий, по специальности зоотехник, тоже вышел из сов-хоза, поставил вагончик для жилья, базы, ищет коров, чтобы заняться тоже молочным производством. Из того же совхоза "Суровикинский" вышел Владимир Коновалов, его земля рядом, коровы пасутся рядом. Образуется новый "колхоз", "епифановский", в котором каждый при своем деле, при своем интересе, но связаны родством и всегда придут друг другу на помощь.
Рассказывая о Епифановых, я предвижу упреки в пристрастии. Слышу голоса: "Экономический анализ покажет... Завтрашний день прояснит..." Многие будут правы.
Я приехал к братьям Епифановым раз и другой. Приеду еще, потому что это новая жизнь, от которой не отмахнуться. О ней много судят да рядят, а здесь вот она! Здесь та жизнь, о которой я лишь слышал от старых людей да читал. Вспомним еще раз шолоховского Титка Бородина, который после войны и крови вцепился в работу и землю, "как голодный кобель в падлу". Не в гульбу, а в рабо-ту. Перечитайте роман, это было.
Тетя Нюра Крысова, сестра моей бабушки, имела в хозяйстве 12 коров. Спала три-четыре часа в сутки. Грудного ребенка кормила так: падала на пол, вынимала грудь, пока он сосал, спала. Там же в Забайкалье, в Самаринском Затоне, Кочмариха, хозяйка земли и лошадей, пешком шла пять километров вечерами домой, а по утрам на себе несла работникам харчи в кожаных торбах через плечо. "Лошади должны отдыхать, - говорила она. - Им работать". Она приходила на поле, становилась рядом с наемными жницами и работала день-деньской. А вечером снова пешком. "Лошади должны отдохнуть, чтоб потом хорошо работать".
Титок с книжных страниц и живые тетя Нюра Крысова, Кочмариха с семейством, миллионы других ушли одной и той же горькой дорогой - на высылку. Они ушли, и все рухнуло. И когда теперь возродится? И возродится ли? До этого далеко-далеко. Но добрый костер, который согреет наши тела и души, начнется с малого огонька. Не он ли перед нами? Мы все его так ждем. И потому простите меня, легковерного, за то, что радуюсь. И говорю единственное: Господи, помоги им, Епифановым, - Анатолию, Николаю, Любе, Людмиле и другому Николаю, Олегу, Степану, Михаилу, и совсем малому Степану, и Аленке, и всем, кто рядом с ними. Помоги им, Господи, и ты, Россия.
* * *
Свободное крестьянство ли, фермерство - дело новое. Идут туда с расчетом или просто с надеждой - всякий народ. "Они думают, калачи сами растут", сказал опытный механизатор, бывший звеньевой полеводства Ляпин. "Они хотят жить в Париже, а земля у них будет рожать", - усмехнулся агроном, бывший председа-тель колхоза Гришин, намекая на одного из соседей своих, нового хлебороба.
Всякие есть. Из наших калачевских свободных земледельцев "первого призыва", получивших наделы в 1990 - 1991 годах, кроме Чичерова и Ляпина, слежу я за Федоровым (тот, метр с кепкой, волгоградский механик по холодильникам, который на землю кидался: "Родная моя..."), Найденовыми, Шахановым.
Эпопея Федорова закончилась нынешним летом. Два года простояла его земля в бурьяне, непаханая. Ее изъяли. Федоров на банковский кредит "под землю" успел купить большегрузную машину, бульдозер. Техника работала в городе. Здесь все ясно.
Когда Найденовы, отец с сыновьями, предстали перед комиссией, вопросов было немного. Сыновья на вид крепкие, рукастые, желание есть - дело пойдет. На земле Найденовых я бывал, она в Задонье, у Фомин-колодца, место известное. Два раза приезжал, хозяев не было. Вагончик стоит, возле него - кое-какая техника, сторожевая собака и работник из местных, Голубинской станицы. Показывал он землю, посевы. Глядеть особо не на что было: земля не больно хороша и обработана, засеяна кое-как. Это не Гришина, не Штепо, не Чичерова - не хозяйские посевы. Здесь работник трудился. Там же, возле вагончика, металлическая сетка в рулонах, корморезка. Я прежде слыхал, и работник подтвердил, что собирался Найденов заняться откормом скота. Но как? Когда? Все это пока вопросы. Не суди в три дня, говорят у нас, суди в три года. Подождем и вернемся к Найденовым через год...
* * *
Еще один новый землепашец - А. К. Шаханов. О нем, наверное, стоит расска-зать подробнее.
В районном центре Калаче-на-Дону Александр Константинович Шаханов человек известный. Прежде он работал экономистом на заводе, преподавал в техникуме, в шумную пору "волгоградских митингов" избирался депутатом районного Совета, где был очень активен. Сторонник здорового образа жизни - бега трусцой, лыж, русской парной. Шаханов всегда жизнерадостен, улыбчив. Руки у вчерашнего преподавателя стали крестьянскими - мозолистые, потресканные, и намертво въелась в них земля. Встретил его недавно бывший сослуживец и охнул: "Ты чего, Константинович, так похудел? - И сам же догадался: - Земля тебя сосет..."
Дело в том, что молодой пенсионер, шестидесятитрехлетний бывший экономист А. К. Шаханов с 27 апреля 1991 года является владельцем 3,3 гектара земли на месте уже забытого ныне хутора Бугакова рядом с Бугаковским озером. Три гектара на первый взгляд мелочь по сравнению с крестьянскими хозяйствами в 50, 100, 800 гектаров. Но недаром сказал Шаханову председатель колхоза "Россия" В. Ф. Попов: "Если справишься с этой землей, памятник тебе поставим". Он знал, что говорил: ведь не зерновые культуры собирался сеять Шаханов на своем клочке земли, а овощи. В коллективных хозяйствах нагрузка на одного овощевода один-два гектара. Но работает на него колхозная техника, а помогают городские помощ-ники. И все равно тяжкий труд. Шаханов же остался со своими гектарами один на один, без радетелей и подмоги. Давайте посмотрим, что получилось из этого, на мой взгляд, невольного, но очень показательного эксперимента. Стоит ли сооружать Шаханову памятник? Злые языки говорят, что надо сооружать не памятник, а завод репейного масла, потому что новый земледелец репьями зарос. Как очевидец, живой свидетель, вдоль и поперек
обошедший землю Шаханова, утверждаю, что репьев там нет. Сорняк, конечно, имеется, о нем разговор ниже. Но репейник пышно растет на соседних участках.
Дело в том, что "подвиг" свой Шаханов начинал не один, а в компании сотоварищей. В одиночку он бы не решился. "Лишь земли добейся, Константинович! - уверяли его сотоварищи. - У нас все в руках: электричество, тракторы, машины, вода". Он добился. Землю весной 1991 года дали всем шестерым друг возле друга: Шаханов, Борисов, Полянский, Горшенин, Марченко, Криштопа. Но "колхоз" не получился. Вместе кое-как землю вспахали, кое-как засеяли бахчевыми, пошли сорняки. Шаханов с семьею начал прополку. Сотоварищи медлили, но говорили, что "урожай будем делить поровну". Все поняв, Шаханов оставил напрасный труд. "Прополку" вела лишь чужая скотина. И делить оказалось нечего. Тогда и понял Шаханов, что коллективное хозяйство вшестером нежизнеспособно. Он ушел в единоличники, имея 3,3 гектара земли, собственные руки и желание работать.
Новоявленный фермер не был восторженным юнцом, он понимал трудности, которые ждут его. Обманувшись в "колхозе", он надеялся на государство, которое обещало помощь деньгами, техникой, организацией. Шаханову положена была ссу-да в 30 тысяч рублей. В райцентре обещали организовать предприятие по обработке земли мелким крестьянским хозяйствам. Идея отличная. Подаст заявку - и вспа-шут. Надо прокультивировать - сделают. Лишь плати. Ведь и в самом деле, иметь при трех гектарах машинный парк незачем. А еще было много постановлений московских, президентских указов о помощи фермерам. Им поверил Шаханов.
Поверил, но, не дожидаясь манны небесной, взялся за лопату. Осенью 1991 года он начал ставить ограду вокруг своих трех гектаров: вкапывал столбы, натягивал проволоку. Вручную вырыл шестиметровый колодец. Вручную углублял полузасохший пруд на краю участка. Он понимал, что без воды - погибель. Той же осенью и тоже вручную посадил 600 саженцев: яблони, груша, вишня, слива, грецкий орех, абрикосы, смородина, виноград. Завез навоза. Готовился к новой весне.
От государственной власти новый хозяин помощи не дождался. Ссуду получил поздно. Единственную технику, мотоблок МБ-1, купил в конце сезона. А значит, все лето работал на трех гектарах лопатой, мотыгой, воду носил ведрами на коромысле. На свой участок ушел он жить постоянно в конце апреля. Дневал здесь и ночевал, соорудив плетневый шалаш, плетневые же туалет и будку для собаки.
Пройдем вместе с хозяином по участку. Позади долгое знойное наше лето, сухое, почти без дождей. Посажено было 20 соток картошки. Она не уродилась. Нужен полив. Ведрами воды не натаскаешь. Тем более на Дону не было тогда половодья. Уровень воды упал. Колодец и прудок обмелели. 15 соток капусты тоже не порадовали. Ручной полив - двести метров до пруда. Словом, с капустой не получилось. 8 соток огурцов - вовсе никакие. Помидоры достались трудно. Первая рассада померзла, вторую сгубили прорвавшиеся на участок коровы. Но все же поднялись кусты, а пло-ды мелкие. И тут воды не хватило. Подсолнух сгубил жаркий суховей. Сахарная свек-ла вовсе не взошла из сухой земли. Тыква и та не уродилась.
Словом, выручил Шаханов за свою продукцию - арбузы да помидоры - около двух тысяч рублей. А еще обеспечил свою семью на зиму. Это в доход. А расход все немалые затраты: огорожа, саженцы, семена, навоз да еще немереный тяжкий труд все долгое лето с утра до ночи. Лопата, мотыга, ведра на коромысле. Вся пенсия ухо-дит сюда. Последние деньги со сберкнижки сняты. "Умру - не на что похоронить", - признается Шаханов. А на что он надеялся? Ведь не мальчик же. Да вдобавок экономист. Считать умеет. Надеялся, что в пруду и колодце будет вода. Надеялся, что лето будет не такое знойное. Надеялся, что купит небольшой трактор "Т-40" или "Т-25". Но все надежды оказались пустыми. Даже мотоблок удалось купить слиш-ком поздно. И ожидаемого дохода с земли новый крестьянин не получил. Ко всем бедам добавился анализ почвы, который лишь теперь сделан волгоградской лабораторией по заявке земельного комитета. Вывод специалистов достаточно суров: "0,5 процента гумуса... пригодна для пастбища и орошаемого сенокоса". А ведь Шаханов занимается овощами и садом. Он и сейчас мечтает:
- Здесь будут ореховые деревья стоять, защита от ветра. Здесь виноградник. Вдоль ограды - черная смородина.
Но молодые деревца приживаются плохо, многие засохли. Воды не хватает. А он не сдается:
- Трагедии нет. Тружусь с утра до вечера. Стыдно перед семьей, перед внуками, перед знакомыми. Но не отчаиваюсь. Попробую еще один год. А там...
Честно сказать, он не похож на крестьянина XX века, тем более на заморского фермера, скорее на Робинзона Крузо или Генри Торо. Был такой в прошлом веке в Америке чудак философ, который поселился и жил на земле, доказывая, что любой человек способен себя прокормить от земли. Вот и хозяйство Шаханова не из нынешнего века: лопата, мотыга, ведра на коромысло, вручную выкопанный коло-дец. Посмеяться над ним? Позлословить про репейное масло? Не могу. Тяжкий и долгий труд на плечах этого человека. Труд честного земледельца. Он не сам туда пришел, на сгинувший хутор Бугаков. Его позвали новые времена. Он им поверил. А теперь не может даже положенного бензина для мотоблока получить на нефтебазе. Дело понятное. . В далеком Калаче-на-Дону свои президенты, тем более на нефтебазе. Им никто не указ.
На землю нашу пришли новые времена. Как ни крути, а треснутый горшок не склеишь. А и склеишь - недолгая ему жизнь. А коли это признать, то в новой системе сельского хозяйства должно быть всему место: и выжившим колхозам, и тысячегектарным хозяйствам Гришина, Шестеренко, Штепо, и саду-огороду Шаханова на трех гектарах. Шаханову не нужно памятника, ему бы раздобыть тракториш-ко. Вдвоем они потянут. И может быть, на месте ушедшего хутора Бугаков на бугре, где стояла казачья усадьба Ушаковых, раскулаченных и сосланных, возродится жизнь. А уйдет Шаханов, тогда - снова репейник. И горький пример для других.
Хутор Клейменовский. Пора отъезда. Как всегда, иду к речке через старый одичавший сад. Вот она - обережь, на которой зорил я муравьиные кучи. Но неистребима жизнь, муравьиная тоже. На тропинке передо мною черно от муравьев. Это вылет у них. Самая пора. Летнее утро: солнечно, тепло. Весь муравейник словно вывернулся наружу. Суета, беготня. Десятки, сотни крылатых самцов и самок, будущих маток, суетятся, лезут по травинкам выше и выше, взлетают, сверкая слюдяными крыльями. Даже рабочие муравьи, бескрылые, тоже стремятся вверх и падают. А крылатым дорога - небо. Вот они исчезают в утренней синеве. От земли в сияющем блеске летят другие. Время вылета, время любви. Большинство этих счастливцев погибнет. Но кто-то останется. И нынче ли, завтра в том и другом углу этого просторного зеленого мира молодые самки, сияя ярким хитиновым покровом, опустятся на землю уже матками. Праздник кончился. Обломав теперь ненужные слюдяные крылья, матка начнет работать, пробивая ход в землю. Основательнице нового рода на первых порах будет очень трудно. Жвала и ножки ее будут стираться, выкрашиваться, потускнеет сияющий
чернью хитин на груди и брюшке. Тяжкий труд никого не красит. Самка пробивает ходы, строит камеры все в одиночку. Не каждой это удастся. Снова из сотен выживут единицы. Самые сильные, самые стойкие. Не вдруг, а через долгие месяцы появится подмога, потомство, работники. Потом новое гнездо - молодая семья начинает свой путь...
1992-1993 гг.
Люди старшего поколения несомненно помнят новомирские очерки Валентина Овечкина 50 - 60-х годов. По нынешним временам эти очерки не произвели бы никакого впечатления: подумаешь, спорят два секретаря райкома КПСС, один чуть передовой, другой чуть отсталый, оба партийные ортодоксы, - смешно! ("Районные будни") По тем временам было не смешно, а настолько серьезно, что очерки эти открыли новую страницу русской словесности, страницу "деревенской прозы" - под таким названием вошли в мировую литературу (нисколько не преувеличиваю) произведения многих и многих писателей.
Нынче не так, нынче и реализм подается через фантастику, нынче жизнь наша действительно настолько усложнена, что писатель не справляется с нею и находит выход в том, чтобы выдать за сложность и непостижимость жизни собственную сложность и непостижимость: и я не лыком шит, попробуйте-ка меня понять - по зубам или не по зубам? Все это говорится без иронии, литературу создает время, это его требование, но вот в чем дело: пройдут годы, люди захотят понять, чем же все-таки была "перестрой-ка", и вот тут-то они и потребуют реализма как такового, типа овечкинского, новомирского времен Твардовского, и, наверное, я не ошибусь, если скажу - типа екимовского. Вот мы и договорились с Борисом Екимовым, что он будет присылать нам свои очерки (зарисовки, дневниковые записи) из Калачевского района Волгоградской области. Полагаю, что это дело необходимое, что литература попросту не имеет права мимо такого материала пройти, миновать его.
Сергей ЗАЛЫГИН.
В ДОРОГЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
В конторе вчерашнего совхоза, ныне акционерного общества "Кузнецовское", во время моего пребывания случился небольшой пожар. Конторский народ расходился на обед, и в это время закричали женщины: "Дым! Горим!" Бросил кто-то окурок в одном из кабинетов, стала тлеть бумага. Быстро вскрыли дверь. Ведро воды - и робкому еще огню конец. Дым скоро выветрился.
А вот в самом "Кузнецовском" горит и дымит давно. Считай, целый год. "Пожар" этот виден даже в областном центре, за семьдесят километров. Не раз слыхал я: мол, в "Кузнецовском" Иловлинского района делятся - никак не разделятся. Клочки земли понарезали, теперь драка за землю, за технику, милицию приходится вызывать.
Приехал я в Кузнецы. Январь, 1993 год. "Пожар" сам собою утих. Потушили его не люди, а время. Как тушат пожар низовой, глубинный, долгие осенние дожди, снег; но дремлет огонь невидимый, угли его тлеют до времени, до поры.
Разговоры были спокойные. Никто никого особо не клеймил, сознавая очевидное: бывший совхоз "Кузнецовский" распался, и на землях его возникли три объединения - акционерное общество "Кузнецовское", то есть бывший совхоз, ассоциация фермерских хозяйств (тоже "Кузнецовское") и товарищество на хуторе Широковский. Между ними и шла война.
- Идет война народа с администрацией, - определил распрю один из ее участников, понимая под "народом" ассоциацию новых фермеров ли, крестьян, руководимых М. А. Хабаровым, под "администрацией" - бывший совхоз со всеми его структурами.
- Прислали милицию, меня с хлебного поля гонят, а я на этом поле четверть века пахал и сеял, - говорит рядовой механизатор.
Кто его гонит с помощью милиции? Бывший совхоз, его нынешнее руководство.
Итак, вроде бы все яснее ясного: борьба старого с новым, партократов с народом. Только в "народе" оказались: бывший директор совхоза, главный агроном, замдиректора, заведующий МТМ.
- Мы, совхоз, хозяева. Кто хочет уходить, пусть берет землю и технику, какую дадим. Но командовать, своевольно брать не позволим. Нам работать, говорят руководители нынешнего совхоза.
- Мы хотим, чтобы у наших людей остались те машины, на которых они работали, - требуют "выходцы" из него.
Бывший механизатор П. Н. Шлепин (теперь на пенсии, но работает фуражиром) заявляет решительно:
- Новые фермеры - это не народ, а помещики. Хотели помещиками стать. Главный агроном, завмастерской, директор с ними, замдиректора. Все в их руках было, они всю технику забрали себе. А мы с пустыми руками остались. Сенокос подошел, а траву косить нечем. Хлеб убирать нечем. Землю пахать - хоть лопатку бери. У пенсионеров они повыманили паи, наобещали им коров, соломы, сена златых гор. А ничего не дали. Механизаторов тоже заманили брехней. Сейчас все назад бегут.
- В фермерство, а вернее в их ассоциацию, сначала ушло много механизаторов, - вспоминает нынешний главный агроном. - Почему? Им наобещали скорых больших заработков. Ведь если ты фермер, тебе и налог не надо платить, и кредиты государство дает под малый процент, и зерно продавай кому хочешь, а не государству по твердой цене. Но быстрого богатства не получилось. Наши механизаторы, те, что остались в совхозе, заработали хорошо. Глядя на них, стали возвращаться ушедшие.
- Да, - соглашается руководитель фермеров Хабаров, - нас осталось всего двадцать шесть человек. Но это твердый костяк. Те, кто выстоял. Ведь мы работали, а почти ничего не получали. Нас давили со всех сторон и чем могли. Но мы не надеемся, а твердо знаем, что выстоим и будем работать. Мы озимых посеяли почти в два раза больше, чем совхоз. Будем работать по-новому, как задумали.
Чего же они хотели?
Как и по всей стране, осенью 1991 года начались в совхозе "Кузнецовский" разговоры о реорганизации. Декабрьский приказ из Москвы был строгим: с колхозно-совхозной системой покончить за год. А перейти к чему? Думается, как и везде, будущее виделось в тумане. А тут, как на грех, в совхозе оказалась "лишняя" земля, которая уходила к районным властям, в фонд перераспределения, для создания фермерских хозяйств. И немалый кус - 8 тысяч гектаров.
Решили создавать ассоциацию фермерских, крестьянских хозяйств и производственных кооперативов, работающих совместно, на тех же землях. Вроде тот же совхоз, но уже из свободных фермеров, вышедших из хозяйства, а значит, можно оставить у себя "лишние" 8 тысяч гектаров земли и получить все преимущества, которые фермерам положены: отмена налога на пять лет, льготные кредиты и прочее.
Придумали все это, конечно, не механизаторы, не скотники, а руководители. Объясняли преимущества, новизну: вместо звеньев товарищества (полеводческое, животноводческое), отношения между ними договорные, у каждого свой счет. Руководство выборное.
Говоря о туманном будущем такого проекта, я вспоминаю недавнее прошлое, когда были в колхозных подразделениях свои чековые книжки, взаиморасчеты и прочее. Все минуло, не оставив следа. Это факт. Но категорично ставить крест на задуманном в Кузнецах не могу, потому что работающим на земле людям и специалистам виднее. Им работать и жить. Тем более что перемены в хозяйстве были нужны. Ведь рентабельность производства в нем - 6 процентов, удои на корову - 1,5 тысячи литров, среднесуточный привес крупного рогатого скота 300 граммов, а привес свиней и вовсе цифра, которой трудно поверить: 14 граммов.
М. А. Хабаров, нынешний председатель мятежной ассоциации, а в пору начала преобразований - главный агроном совхоза, и сейчас уверен, что дело было задумано стоящее. И не только задумано, но и воплощалось в жизнь: проводили агитацию, разъясняли людям. Начали подавать заявления в районный земельный комитет, получали землю в собственность, но работали по-прежнему вместе: пахали, сеяли. Создавали вместо привычных звеньев товарищества, выбирали в них руководителей, утверждали взаимные договоры, но работа, повторю, шла, как и прежде, вместе. За зиму провели два собрания. Теперь никто не докажет, с кворумом они прошли или без кворума. Но пока - в согласье.
Но вот уходит прежний директор совхоза. (Другие скажут: "Директора убрали районные власти, потому что он не хотел их слушаться".) С уходом директора появилась оппозиция новому курсу в лице руководящего состава. Может быть, потому, что подошло время выборов руководства всего хозяйства.
И мне было сказано жестко, впрямую:
- Выборность руководства была не всем руководителям по нутру. Ведь могли и не выбрать. Могли спросить, например, чем кормит главный специалист двадцать голов крупного рогатого скота на своем подворье. Откуда берет корма? У одного двадцать голов одной лишь крупной скотины, не считая овечек, коз и прочего, а у другого - одна корова. Значит, счастье и нажиток не тому, кто лучше работает, а тому, кто, пользуясь властью, может свободно взять или, пользуясь всегдашними порядками, украсть совхозное или выпросить у начальника.
Это дело (нажиток, скотина) очень серьезное, называется оно - наша сельская жизнь, где на зарплату не проживешь, а спасение - "второй фронт": личное подворье.
- Мы хотим честно работать, честно зарабатывать, не воровать или клянчить, - заявляли сторонники Хабарова.
- Хотят стать помещиками, - говорили другие.
Летом 1992 года состоялось третье совхозное собрание. Там грянул бой. Загорелось в открытую.
Если раньше разговоры шли тихомолком (о "помещиках", которые хотят все заграбастать, о том, что совхозы "в Москве запретили", не уйдешь в фермеры - и все пропадет, с пустыми руками останешься) - теперь пошел бой открытый. Ставка была серьезнее некуда - жизнь, которая не кончается. По-прежнему надо будет есть и пить, детей растить. И все это при нынешних сумасшедших ценах. Да и земле этой отдано столько лет и трудов - своя, родная. Другой нет. Тем более если на душу полагается по 14,4 гектара пашни, по 2 гектара "золотой" орошаемой земли, 1,4 гектара сенокоса, большой кусок пастбища. Да еще имущественный пай. Это не бумажный ваучер. Это весомое, очевидное, не одним поколением нажитое. Есть за что драться. В результате третьего собрания народ разделился почти пополам: 47 процентов - за фермерскую ассоциацию, остальные за прежнее единение с новым названием "акционерное общество".
Тут пошла стенка на стенку, кто кого одолеет.
В хабаровскую ассоциацию фермеров ушли большинство механизаторов, захватив с собою собственной волею тракторы, комбайны, другую технику. Она ведь всегда при дворах стоит. Попробуй отними. Повод простой и весомый: "Я на нее жизнь поклал. Работал и буду работать. Никому не отдам".
Но земли, посевы на них, склад горючего, мастерские, банковские счета все в руках бывшего совхоза. Спели хлеба.
- Мы пахали это поле, культивировали, сеяли, значит, оно наше, - говорили механизаторы-"выходцы". - Мы и будем убирать.
- Нет, не будете, - отвечали им. - По закону сеяли не вы, а совхоз. Совхоз и уберет. А уж потом выделим вам землю.
Понимали, что друг без друга не смогут провести уборку: у одних в руках техника, другие сторожат свои хлебные поля. Поэтому заключили договор о со-вместной работе, который продержался лишь день-другой. Страсти взяли верх. Уличили друг друга в самоуправстве, воровстве. Расторгли договор. Вызвали милицию, чтобы прогнать "вражеские" комбайны с "моего" поля. Пусть пшеница стоит, пусть осыпается, но "чужое не тронь".
С горем пополам убирали - и губили хлеба, нанимали варягов из задонских чужих хозяйств. Уборка не закончилась и в январе. Кукуруза стоит, ушло под снег сорго, не вспахали под зябь.
И прежде "Кузнецовский" достижениями не блистал, а нынешний "пожар" и вовсе доконал хозяйство. Возвращать надо срочные кредиты, платить проценты. Но из чего? Скотина осталась без кормов. Под нож ее.
Трудно всем: бывшему совхозу, тем, кто ушел оттуда и кто снова вернулся. После летних баталий и осенних итогов ассоциация Хабарова потеряла много людей. Если летом разделились почти пополам, то теперь у Хабарова не осталось и четверти. Возвратились в бывший совхоз пенсионеры, не получив желанного пая. Ушли и работники, поняв, что ассоциация и доходы ее - это еще журавль в небе, а жить надо сейчас.
Время, зимние холода остудили прежние страсти. Прежний совхоз и ассоциация делят землю, делят технику. Конечно, нелегко. Но верно сказал Хабаров:
- Те, кто занимается производством, всегда между собой договорятся, потому что ими правит экономика. А когда просто эмоции, - добавил он, - тогда худо.
Дележ еще не закончен. Пожар погас, но угли горячи. И пламя может снова проснуться. Потому что решается дело великое: з е м л я, с о б с т в е н н о с т ь, а значит, и ж и з н ь. Тех, кто работал, кто ныне работает и кому завтра жить на этой земле, в хуторе Кузнецы.
Вот, кажется, и вся невеселая история про "пожар" в хуторе Кузнецы. Остается последнее: зачем я туда ездил - чтобы просто вынести сор из хуторского дома? Нет. Чтобы найти виноватого? Да.
Времена нынче иные. Не разборов и оргвыводов я хочу. Но великий передел на нашей земле лишь начинается. И каждый опыт, пусть даже горький, для нас урок.
Последний разговор в Кузнецах (уже при отъезде, на заснеженной улице) был с пенсионером, бывшим механизатором Николаем Лаврентьевичем Рогожниковым. Он не старец, выживший из ума, а крепкий еще мужик, общительный, энергичный.
- Ваша-то где земля? Ваш пай? - спросил я его. - В бывшем совхозе или в ассоциации?
- Какая земля?.. - не сразу понял он. - Бумажка эта, на какой написано? Отдавал я ее... этому... как его... - стал он вспоминать.
- Кому?
- Ну этот... Петро вроде...
Подошел тут П. Н. Шлепин, призвали его на помощь:
- Кому я землю отдал?
- Может, Тибирькову?
- Нет.
- Хабарову?
- Нет.
- Сашке Хомякову?
- Ему, ему! - обрадовался Николай Лаврентьевич. - Сказали, совхоз распускают, все пропадет.
- В помещики полез? За белыми буханками? - поддел товарища Шлепин. - Как же: корову дадут. Дали?
- Ничего не дали. Бумажку Сашка возвернул, говорит: не нужна ему.
- А теперь в совхоз вернетесь? - спросил я.
- Они вроде не берут.
- И не возьмем, - решительно подтвердил Шлепин. - Нацелился в помещики туда и шуруй.
- Не берут. Приехал этот, как его... Попов. Говорит: дай. Я отдал. А потом приезжал начальник комплекса, тоже говорит: дай. Я говорю: где ты раньше был?
- А за что отдали? Продали или заключили договор? - добивался я, ведь разговор шел о земельном пае, что заработал этот человек за всю свою нелегкую жизнь.
- Не знаю, - ответил владелец земли и махнул рукой. - Ничего нам не надо. Подыхать скоро...
- А подохнем, - вздохнул Шлепин, - опять совхозу хоронить, кому же еще...
- Конечно, - согласился "помещик". - Мы туда жизнь поклали. - И, распрощавшись, зашагал к магазину за хлебом.
Плакать ли тут, смеяться... Над кем? Над "помещиком" Николаем Лаврентьевичем с корявыми от труда руками?
Да все мы такие: и я и вы, мой читатель. Работали, жили... Было вроде бы все - мое. А в руках оказалось - пусто. Потом нас "пожалели". И выстояв, как послушные овцы, очередь, получили мы на руки блеклую бумажку с печатью - всего века нажиток. Теперь вот глядим на нее в городах и весях. Ломаем головы: что делать с этой бедой? Стать то ли фабрикантом, то ли помещиком? А может, сменять на бутылку водки да кус вареной колбасы?
Так что не будем смеяться над Николаем Лаврентьевичем и земляками его. Новая жизнь пришла, их не спросила. Как понять ее?
А ведь "понятливых" много. Целый год пылал "пожар" в Кузнецах. В том огне горел хлеб, скотина. Огонь и дым видны были в районном центре и областном, где высятся этажи руководства: Советы, комитеты, постоянные комиссии, администраторы, представители президента, специалисты по экономике, праву, земельной реформе. В Москве их и вовсе пруд пруди. И один другого умнее. По телевизору днем и ночью соловьями поют. Помочь Николаю Лаврентьевичу - прямой их долг. За это их хлебом кормят, и не коркой сухой, а с маслом да икоркой.
Не помогли. Лишь при случае приводили как негативный пример кузнецовские страсти. Может быть, это проводилась в жизнь мысль одного из руководителей Агропрома, всерьез ли, в шутку высказанная на одном из совещаний: "Надо в каждом районе распустить по одному хозяйству и глядеть, что получится. Для примера".
Пример, конечно, нужен. Но вчерашний колхоз ли, совхоз - это живые люди. Глядеть, как они корчатся от боли?
А еще это живая земля. Ее муки. Вот она - прикрытая снегом, тянется и тянется вдоль дороги. С неубранной кукурузой, сорго, с непашью в Кузнецах. С оставленными подсолнухом, ячменем, картошкой в других колхозах, районах. С погнившим сеном. С неубранной соломой. С запаханными в земле арбузами, капустой, помидорами.
"Акт от 18 ноября 1992 года... Комиссия в составе Государственного инспектора района... главного специалиста райкомзема составили настоящий акт на обследование и использование земли в колхозе им. Калинина... На день обследования в колхозе не убрано: просо - 200 га, кукуруза - 140 га, суданка 182 га, подсолнечник - 751 га. Итого 1283 га. Вспашка зяби и черных паров составила 49% от плана... Колхоз своими силами не справляется в течение нескольких последних лет".
В течение последних лет не справляется, но когда четыре человека вышли из колхоза, получили землю, купили технику, семена, горючее и вышли в поле весной 1992 года, то "боевой отряд" во главе с председателем и главным агрономом, председателем сельского Совета выгнал законных хозяев с их земли. Вот здесь они "справились", отбив все атаки властей областных и прочих. Пусть все прахом идет, но 847 гектаров богатейшего чернозема никто не получит.
Только не сжата полоска одна...
Грустную думу наводит она,
когда-то печалился поэт. Тут не полоска, тут - поля и поля.
Знал, для чего и пахал он и сеял,
Да не по силам работу затеял.
* * *
Конторский пожар, о котором говорил я, потушен был вмиг. Потому что люди, почуявшие дым, не стояли и не рассуждали: загорится? а может, потухнет? Они не тратили времени зря, а взяли ведро воды - и огню конец.
Когда начинался "пожар" в Кузнецах, потушить его, наверное, можно было в самом начале. Объяснить людям, что жизнь не кончается, что пришли великие перемены и встретить их нужно по-крестьянски спокойно и мудро, всем миром. Объяснить и квалифицированно помочь в разделе земли, имущества.
Передо мной "Манифест 19 февраля 1861 года". Великая крестьянская реформа. Освобождение. Прочитаем последние строки: "Исполнители приготовительных действий к новому устройству крестьянского быта и самого введения в сие устройство употребят бдительное попечение, чтобы сие совершалось правильным спокойным движением, с соблюдением удобства времени, дабы внимание земледельцев не было отвлечено от их необходимых земледельческих занятий. Пусть они тщательно возделывают землю и собирают плоды ее, чтобы потом из хорошо наполненной житницы взять семена для посева на земле постоянного пользования или на земле, приобретенной в собственность".
Сто лет назад русским царем подписано. Нам не указ. Но может быть, хоть в науку тем, кто сегодня должен вводить "новое устройство селян", иметь о них "бдительное попечение", чтобы внимание нынешних земледельцев "не было отвлечено от их необходимых земледельческих занятий". Чтобы завтра могли они сеять "на земле, приобретенной в собственность". Каждому нужно делать свое. Это понимали царь Александр II и его окружение. Понимают ли наши "цари", от кремлевских до районных?
От хутора Кузнецы мой путь лежал на север по асфальту московской трассы. Зимняя дорога скучна: сизое, озябшее небо, короткий, в один взгляд, окоем. Летом вздымаешься с холма на холм, и раз за разом открывается просторная, на полмира, зелень хлебов и трав, пенятся пахучие поля цветущей гречихи, золотится подсолнух, желтеет и бронзовеет пшеница, серебрится ячмень - будто все друг на друга похожее, сто раз виданное, но всякий раз от холма к холму сладко обмирает душа от земной красоты.
Нынче иное. Километры и мысли текут скучные, особенно после Кузнецов. Ведь он не один, такой хутор, такая беда. Приходят на память камышинский "Великий Октябрь", "Логовский" в Суровикине, 2-я Березовка под Филоновом... Сколько их... Знамых, а больше незнамых. Вот они, тонущие в безвестье, в снегах хутора, которые остаются рядом с дорогой, а более там - в конце занесенного снегом проселка, куда зовут указатели: Авилов, Вилтов да Лог, Нижний да Верхний Герасимов.
Мой путь нынче - к Филонову, потом на Алексеевский тракт, в Хоперскую да Бузулуцкую округи.
Когда возвращаешься в родные края после долгой разлуки или приезжаешь в те места, где давно не бывал, первое дело - новости: что да как?
В Алексеевском районе я не был давно, целый год, наверное. Разве не приятно узнать, что станица Зотовская оживает: асфальт к ней пришел, народ появился, и даже храм начали восстанавливать всей округой. А ведь еще вчера лежала станица в забытьи, в седых преданиях о былом величии, многолюдстве, о докторе своем - профессоре Протопопове, который лечил станичников всю жизнь и остался здесь на вечном покое.
Как не порадоваться, узнав, что не сдается хутор Митькинский, живет и работает трудами одной семьи, Петра Васильевича Елисеева. А на Гореловском хуторе, где из живых оставался лишь одинокий инвалид, теперь взяли землю и работают Анфимовы, у которых пятеро детей, восемь внуков, из последних старший - Сергей - уже работник.
И еще одна новость, весьма интересная: четыре колхозных председателя недавно оставили свои кресла и ушли в вольные землепашцы. В. П. Касаткин из "Борьбы" имеет теперь 144 гектара земли, В. С. Аникеев с сыном из колхоза имени Карла Маркса - около 250 гектаров, Ю. Н. Столетов из "Ударника" - 146 гектаров, П. В. Зарецков из "Победы" - 86 гектаров. И все люди серьезные, с долгим опытом руководства в сельском хозяйстве. А некоторые из них еще вчера ярые противники фермерства.
Проще всего прокукарекать восторженно: новое побеждает! И для такого кукареканья основание есть: ведь не мальчишки ушли, не городские неумехи, а поседевшие в колхозных делах спецы. И не один, не два, а сразу четверо. Подумать есть над чем. Давайте подумаем. А кукареканья у нас всегда хватало.
Первая поездка на землю алексеевскую - в колхоз, а теперь акционерное общество "Дружба" с центральной усадьбой на хуторе Самолшинский. Здешний председатель Евгений Васильевич Легчило молод, красив, легок на ногу, полушубок его - нараспашку. Шесть лет руководит он колхозом. На день моего приезда ни один человек из числа работников не пожелал выделиться из колхоза. (Теперь и далее буду называть все хозяйства колхозами, потому что они к о л л е к- т и в н о х о з я й с т в у ю т, не в одиночку; а всевозможные акционерные общества закрытого да и открытого типа пусть останутся для бумаг строго официальных.)
Колхоз "Дружба" энергично строится. Напогляд видны новые школа, детский сад, жилые дома, телятник, свинарники, мастерская, магазин, крытые тока, маслобойка, новые дороги, линии электропередачи. Отопление почти везде электрическое. О дровах да угле у людей голова не болит. Скоро откроется новая столовая. Она уже под крышей. Там же будет кондитерский цех и пекарня.
Я пообедал в старой колхозной столовой за цену нынче смешную - 5 рублей. Эту пятерку в городе не везде возьмут при расчете. Скажут: "Капусту не принимаем". А я поел сытно. (Тут же обедали механизаторы - и вовсе за талоны.) Председателя рядом не было. Разговор я повел о колхозе, фермерстве, хуторской жизни.
- Будем вместе, - ответили мне. - Мы вроде теперь хозяева.
- В такое трудное время разбегаться нельзя.
- Ну, положим, возьмешь свой земельный пай - что с ним делать? Техники нет...
- Над колхозом и то всю жизнь измываются. Я двадцать лет на заправке проработала. Как весна, так и начинается мука: то денег нет, то фондов нет... Это колхозу! А на человека и глядеть не станут.
- Сто тонн первоклассного люцернового сена мы отдали нынче людям бесплатно, - скажет потом председатель. - В этом году ведь не было разлива, для личного скота косить было негде. Теперь решили все луга отдать людям. Колхозу хватит орошаемых участков. Продали людям достаточное количество зерна по низкой цене. Мясо безотказно выписываем по шестьдесят четыре рубля, на рынке вдвое дороже. Газ наши люди получают по льготной цене, электричество тоже. За детский сад совсем малая плата.
Вот, на мой взгляд, то главное, чем сильно коллективное хозяйство в нынешнюю пору: оно позволяет любому человеку в ы ж и т ь. Ведь зарплата в "Дружбе", как и везде на селе, была в 1992 году низкая, около двух тысяч рублей в месяц. Деньги ли это, если костюм полушерстяной мужской пятидесятого размера в октябре стоил по магазинной цене 2364 рубля, колготки - 150, черно-белый телевизор "Фотон" - 13
500! Колхоз больше платить не мог. Две с лишним тысячи свиней принесли ему миллион убытка. Крупный рогатый скот, молочный и мясной, прибыли не дал. Выжили за счет полеводства. Но и теперь убыточных свиней и коров под нож пускать не думают. Напротив, купили телочек черно-пестрой породы, более удоистых, улучшая стадо. Доводы председателя очень простые.
- Хаос в экономике страны не может продолжаться вечно. Не сегодня, так завтра животноводство будет приносить доход. Я в этом уверен, - говорит Евгений Васильевич. - А во-вторых, мы должны думать о своих людях: вырезать скотину - значит, лишить людей работы. А здесь не город, другой работы не сыщешь. И в-третьих, мясо для нас - валюта. В нынешние времена без него давно бы вся техника на приколе стояла без запасных частей. А мы ведь продолжаем строить и жить получше хотим. Объездили всю страну. Наладили хорошие связи с Нижегородской областью. Получаем от них строительный лес, для людей мебель гарнитуры да стенки.
Осматривая хозяйство, приехали мы к новым крытым токам и встретили фермера. Он не самолшинский, из соседнего колхоза и хутора. История простая. Убирать подсолнух было нечем, он пропадал. Спасибо, Евгений Васильевич дал фермеру комбайн (конечно, за плату), разрешил ссыпать семечко под крышу (тоже не за спасибо). Но семечко было влажное, сушить негде. Оно и прело и плесневело. Такое и свинья есть не будет. Теперь вот очищали от него ток.
Глядя на эту горькую работу, мой провожатый, молодой колхозный шофер, сказал:
- Себя мучает и землю.
- А на тысячу в месяц, как в нашем колхозе, можно с семьей прожить? разогнувшись, спросил его одногодок-фермер.
Поистине: чужую беду рукой разведу, свою - ума не приложу.
Председатель в разговоре сказал четко:
- Кто захочет из колхоза уйти, пусть берет свой пай и уходит.
Желающих пока нет. "Дружба" живет дружно. При средней заработной плате в 1992 году около двух тысяч рублей в месяц. (Средний заработок промышленного рабочего в нашей области был тогда более 5 тысяч рублей.) А значит, колхозник в "Дружбе", на других хуторах и в селах едет на козе. При чем тут коза? Объясню.
Когда едешь на север нашей области по московской трассе, то Михайловку не проглядишь. Там на высоком холме стоит фанерная ли, жестяная доярка с молочным бидоном. Что-то вроде монумента. Я давно думаю, что там или на другой какой горе, у Калача ли, Серафимовича надо поставить памятник донской пуховой козе. Да-да! Именно ей - рогатой, настырной, с вылупленными глазами. Это она спасла и ныне спасает наши донские хутора, брошенные всеми властями - прошлыми, нынешними, земными и небесными. Ведь не надо быть больно грамотным, чтобы понять: колхозная зарплата прошлая и нынешняя - это филькина грамота. Никто на эти деньги не жил и не проживет. А вот бабьими руками связанный пуховый платок - это деньги, прожиток. И тогда, когда он стоил 50 - 70 рублей, и теперь, когда за него можно несколько десятков тысяч взять.
Когда зимними вечерами хуторяне приводят козу в хату, валят ее на пол и всей семьей щиплют пух, рогатая от боли ревет. А ей внушают: "Терпи, Катька, такая наша жизнь". Подчеркну - н а ш а. Одинаковая у козы и у крестьянина. С тех и других живьем пух ли, шкуру снимают.
И прежде и теперь песня одна: "Свяжем платок, продадим и угля купим... Продадим и сына-дочку обуем-оденем". И сам голый ходить не будешь. Цыгане ли, армяне (а теперь и наши) ездят по хуторам, меняют на платки, на пух красивые свитера, женские сапожки, цветастые шторы - все, чем обделяла и обделяет хуторян магазинная торговля.
В нынешний мой приезд на одном из хуторов муж упрекал жену:
- Тягаешься на эту ферму, с утра до ночи там, а больше двух тысяч не получаешь. Сидела бы да вязала платки. И дом с хозяйкой.
На другом хуторе жена-учительница мужа-тракториста корила:
- Две тысячи принес, это позор. Мне повысили, целых двадцать получила. Лучше бы дома сидел да за скотиной глядел. Да вязал бы... - И объяснила мне: Он умеет. На машинке хорошо вяжет.
А те, кого корили малой получкой, доярка да тракторист, лишь вздыхали. И все, я в том числе, знали, что заплати им завтра еще меньше - все равно на работу пойдут. Здесь не только "привычка к труду благородная", но ясное понимание: уйдешь с колхозной работы - сразу лишишься сена, соломы, зерна, а значит, не сможешь держать ту самую козу Катьку, без которой семье погибель.
Красивая легенда о том, что 3 процента земли личных приусадебных хозяйств дают 30 процентов производимого в стране мяса, молока и прочего, - не более чем легенда. Основой любого личного подворья, его твердым фундаментом, стержнем, являются колхозные угодья и колхозные машины с запчастями, горючим; все убираемое, убранное и брошенное, все, что плохо лежит и завтра все равно пропадет: кукуруза, силос, подсолнух, сенцо, дробленка, комбикорм, сенаж - все сгодится и впору на своем подворье. И чем богаче подворье, хозяйственней мужичок, тем более зависим он от колхоза. Без него не прокормишь три-четыре, а то и пять коров (если рядом город, поселок, то базар заберет молоко, сметану, каймак, творог), без колхоза не выкормишь десяток-другой свиней, табун гуляка. Такие подворья есть, и они не редкость.
На областном 1991 года совещании фермеров выступил чеченец, даргинец ли, словом, человек кавказский, и с гордостью сообщил, что он уже двадцать лет на этой земле фермерствует подпольно, занимаясь козами, которых у него не десятки, а сотни.
А эти две сотни, три, даже пять сотен коз (я видел такие стада) - где и чем они кормились и кормятся? Один человек в силах ли накосить на 500 голов? Вопросы детские. На колхозных угодьях, на его полях все паслось, с колхозных гумен везлось днем и ночью.
На хуторе Большой Набатов долгие годы проживал всем известный Ибрагим. Скотины держал несчетно. В совхозе не работал. Косы в руки не брал. Таких Ибрагимов на нашей земле - легион.
Выписка из районной газеты: "Поезжайте на хутор Логовский и посмотрите, какие стога стоят у дворов коренных жителей и что запасено чеченцами. А потом сравните количество скота у одних и других. У чеченцев скота в 2 - 3 раза больше, чем у коренных жителей, а кормов или нет вовсе, или в 2 - 3 раза меньше. Как же думают они зимовать? Да так же, как и раньше. За счет совхозного гумна". Поехали, посмотрели, верно-неверно, но посчитали. "В хуторе Логовский 12 чеченских семей, у них - 129 голов крупного рогатого скота и 1479 голов овец и коз. У 92 семей местных - 103 головы крупного скота, 519 овец и коз... Когда некоторым чеченцам был задан вопрос: "Где берете корма?" - никто из них не мог дать вразумительного ответа".
Когда в Задонье, на хуторах Большая Голубая, Евлампиевский, Осиновский и других руководство совхозов убирало овечьи отары, гурты крупного рогатого скота, а значит, и совхозные гумна, корма, чеченские семьи со всем своим добром сразу же уходили с этих хуторов.
Большинство наших людей помногу скотины не держат. Но корова Манька, бычок, козы, пара-тройка хряков и птица - единственно надежная экономическая основа сельской семьи. Продашь удачно пуховой платок ли, свиную тушу - вот тебе и доход.
Колхозные же заработки в большинстве своем пока что смешные. Их практически нет. Селянин по-прежнему зарабатывает на жизнь, ишача вторую, после колхозной, смену на своем подворье с лопатой, вилами, мотыгой - с тем нехитрым снарядом, какой находят археологи на раскопках древнего Рима, Египта... Он, этот снаряд, и нынче на подворье хутора ли Павловского, Кузнецов или Малой Бузиновки. Но сельское подворье за долгие годы "социалистической аграрной политики" надежно присосалось к колхозному организму. И порой уже не поймешь, где здесь чье: чей трактор у двора? чьи телята пасутся и в чьем зеленом ячмене? чьи это гуси на все лето прописались у колхозного амбара, потом на току? чье это сено в кипах? чье молоко несут с фермы доярки? чью дробленку развозят средь бела дня скотники по дворам? Вопросов не счесть. Ясно одно: все наше общественное сельское производство, разваленное и еще живое, держится на практически б е с п л а т- н о м, а значит, н е п р о и з в о д и т е л ь н о м труде многими способами з а- к а б а л е н н ы х л ю д е й, которым сегодня и вовсе некуда податься. Города их уже не ждут.
* * *
Распрощавшись с колхозом "Дружба" и его председателем Е. В. Легчило, раскулаченных дедов которого увозили в эшелонах на Север и на Восток (он из тех редких счастливцев, чьи матери все же вернулись на родину через годы, разжижив свой казачий замес, отсюда и фамилия - для Дона чужая, но та же кровь), - распрощавшись, отправимся на Бузулук, в бывший колхоз имени Карла Маркса, а нынче "Восход", конечно же, акционерное общество.
Строки из письма: "Наш "Восход" превращается в "Закат". Ушел председатель колхоза в фермеры, за ним - наш заведующий свинофермой. О колхозе они не думали. Летом ремонт помещений на ферме не проводился. Ведра доброго нет, гвоздя не сыщешь. Нечем старые дыры на ферме латать. Ни сена, ни соломы не заготовили. Все под дождем пропало, превратилось в ледяные глыбы. Начался падеж крупного рогатого скота, и свиньи по-другому захрюкали. Решили избавляться от животноводства. Сдаем на мясо, продаем. А значит, готовимся к безработице. Грошовая зарплата, и ту не дождешься. А что будет завтра? Частная собственность, фермерство? Только об этом и слышишь... Да разве можно продавать землю?! Никогда она не попадет в руки крестьянину. За какие шиши я ее куплю? За ваучер? Так я его давно отвез на базар, выменял на аккумулятор. Вовремя успел. На другой выходной уже три ваучера за аккумулятор просили. Землю не мы купим. А значит, готовиться в батраки. Колхозы, один черт, обречены".
Может быть, адресат мой, колхозный свинарь, сгущает краски, не видя общей картины? Послушаем, что говорят люди, сидящие выше, из разных краев нашей области:
- Сегодня животноводство переживает трудности, которые сравнить можно только с разгромом, - говорит главный зоотехник сельхозкомитета Суровикинского района. - Сокращение поголовья из месяца в месяц набирает темп. За год на девять процентов сократилось дойное стадо. От семнадцати до тридцати шести процентов сократились гурты в колхозе имени Суворова, совхозах "Солонцовский", "Бурацкий", "Красная звезда". На двадцать пять процентов снижено свинопоголовье. На восемнадцать процентов сокращено поголовье овец. Причин тому много. Руководители хозяйств больше упирают на неразбериху в современной экономической политике. Но на мой взгляд, основная причина: нежелание руководителей всерьез браться. Полученная самостоятельность позволяет сворачивать животноводство. Падеж скота, бесконтрольность, халатность... Район потерял целое хозяйство.
- Четкой перспективы не вижу, спад производства нарастает, - заявляет руководитель районного сельхозкомитета из Котельникова. - Колхозы и совхозы на грани развала. Поголовье дойных коров за год уменьшилось на девятьсот голов, удой снизился на шестьсот литров. Мясное поголовье крупного рогатого скота значительно снизилось. Свиноводство как отрасль идет под нож. На корма нельзя жаловаться, обеспечение выше, чем в другие годы.
Председатель комитета по сельскому хозяйству Ленинского района вторит своим коллегам:
- Колоссальный ущерб несут хозяйства от падежа. Это явление достигло катастрофических размеров. В АО "Степное" из 29 356 овец за пять месяцев пало
4870. В совхозе "Колобовский" из 14 915 пало 4166. Всего по району падеж - 19 703 овцы и тысяча с лишним голов крупного рогатого скота. Причина: недоста-ток заготовленных кормов. Бывают перебои с водопоем. Не обходится и без халатности. Объективных причин пруд пруди, поэтому установить виновных невоз-можно.
Так что у рядового ли, колхозного свинаря и у руководителя района песня одна.
Теперь личные впечатления.
Хутор Павловский стоит на берегу Бузулука. Просторные подворья, добротные дома. А вот и свиноводческая ферма, от которой остались рожки да ножки. Запущенные строения, на выгульных базах по брюхо в грязи бродят тощие свиньи. Глаза бы на них не глядели.
Но жизнь продолжается. По утрам на работу сходятся люди. Оставшихся свиноматок, поросят надо ведь кормить. Конечно же, все вручную: ведра, лопаты, вилы. Но это дело привычное. Другого не знают. Горше иное: вчера была определенность, а нынче с недоумением и страхом глядят в завтрашний день. Вот-вот последних свиней увезут на бойню - что тогда? Не столько потеря грошовой зарплаты страшит, сколько потеря места работы: плохо ли, хорошо, оно помогает держать хозяйство домашнее, без которого - гибель.
Перед работой сходятся и не первый уже день и месяц гадают: как быть? Ферму забрать на коллектив? С радостью отдадут. Но что от этого проку? От свиней в колхозе одни убытки. Взять бы трактора, землю, на ней корма выращивать, может, тогда бы...
Если бы да кабы... Неподалеку, в соседнем районе, по весне поделили колхоз. Свинарник назвали кооперативом "Озерный", коровник вроде "Надеждой", полеводческую и кормовые бригады тоже как-то красиво. Но по осени оказалось, что кормов вовсе нет. Скот пришлось отправлять на мясокомбинат. Остались пустые стойла и безработные люди.
Может быть, поэтому и здесь, в Павловском, дальше туманных рассуждений "если бы да кабы..." боятся идти. С тоскою ждут, что даст Бог ли, правление или другие власти. И не надо их особо винить. Они прожили жизнь в колхозе. Не хозяева - лишь работники.
Не лучше идут дела и на ферме крупного рогатого скота. И есть ли там выход? Что будет завтра с хутором Павловским и его людьми? Сомнений моих не мог рассеять и молодой председатель "Восхода", по образованию экономист. Да и в помощь ли образование, когда в стране один "экономический" закон: хватай за горло и требуй, тогда получишь. Селяне в таких вещах не больно сильны. Это не шахтеры, не авиадиспетчеры. Они терпеливы, судьбе покорны, легко поддаются на уговоры да обещания.
Может, и впрямь им дорога в батраки, а если помягче и без политической окраски, то - в наемные работники. Какими, к слову, и были они всегда. Лишь хозяин поменяется. Значит, должен прийти хозяин на хутор Павловский. Где он?
С одним из новых хозяев, В. С. Соловьевым, сидим мы и рассуждаем о жизни на селе. В прошлом работал Валентин Степанович экономистом, председателем колхоза, парторгом. Весной 1991 года взял землю и стал хозяйничать на ней вместе с двумя родственниками. Работой и результатами он доволен. В 1992 году 75 тонн пшеницы сдали государству, урожай озимки 32 центнера с гектара. Для здешних песков очень хорошо. Для трех работников 120 гектаров - это мало. Но кто еще землю даст? Вся она поделена на паи.
На дверях павловской почты видел я объявление: "Принимаю земельные паи у пенсионеров. Оплата по договору. Обращаться к В. С. Соловьеву". Тут же на почте, под теплой крышей поговорил я с двумя пенсионерами.
- Отдадите свой пай? - спросил я их.
- Не отдадим. Колхоз за газ доплачивает, зерно дает, солому, сено, выписывает мясо, молоко. А отдашь - и останешься с таком.
Все же шесть человек согласились отдать свои земельные паи. Соловьев заключил с ними договор, определив, сколько зерна, сена, соломы даст им осенью.
Сегодня отдали паи. Но ведь завтра могут забрать, как это сделали пенсионеры в Кузнецах. Верит ли Соловьев, что ему долго на этой земле работать? Конечно, нет. Будет ли он эту землю улучшать, удобрять, как положено рачительному хозяину? А ведь Гришин да Штепо по 12 - 16 культиваций проводили на своей земле, затратили немалые средства на дорогие химикаты, чтобы избавиться от сорняка, которого и на этой земле хватает. Вложишь деньги и силы, а завтра все это уже не твое. Соловьев это прекрасно понимает. Да и только ли Соловьев?
"Но что в самой России Америка может конкурировать с нами мукой, это уж совсем плохо. Оскудела она... по вине либеральных теорий людей шестидесятых годов, которые ввели безначалие в крестьянской среде под названием самоуправления и систематически разоряли людей общинным владением с присущими ему частыми переделами душевых наделов. Можно ли безнаказанно в течение 1/4 столетия вкривь и вкось вспахивать землю, выжимая из нее все соки и ничего ей не возвращая, а это делается на всей надельной русской земле. Это будет продолжаться, пока не введется подворный земельный надел... не подлежащий отчуждению... земля увидит наконец хозяина, благосостояние которого связано с ее обогащением, а не проходящую душу, которая ее царапает кое-как, зная, что она достанется другому", - писал граф И. И. Воронцов-Дашков Александру III.
С тех пор прошел целый век. Нынче новая земельная реформа. А где земля? У хозяина или у "души проходящей", которая поцарапает ее кое-как, засеет ячменишком и... что Бог даст.
Земли у Соловьева до обидного мало. Хотел он весной взять у колхоза на откорм по договору 130 голов крупного рогатого скота. В колхозе скот беспризорный, некому пасти. Соловьев с напарниками откормил бы его. Не вышло. Колхоз согласен, хуторяне против. Говорят, что выпасов самим мало. Пришлось отказаться. Откармливает полсотни свиней. Так что работают Соловьев с товарищами пока в четверть силы. А будут ли в полную силу работать? Этого не знает никто. Нет земли. Хотя вот она, во все стороны лежит. Но - чужая.
В правлении колхоза вместе с председателем начинаем прикидывать, гадая наперед, у кого из павловских или ольховских может дело пойти на своей земле.
- Братья Березнёвы, - в один голос говорят Соловьев и председатель.
- У Иванова должно получиться...
- В Ольховке есть толковый механизатор...
И смолкли.
Два просторных и людных хутора. Работники есть. Хозяев не можем найти. Наступила пора горестной жатвы. Долгие годы под корень выводили с нашей земли доброго хозяина. Вспомните, как рабочие продотряды под метлу очищали хозяйские закрома. Продразверстка. Начало пути. Потом началось вовсе страшное.
Волгоградский областной архив. "Приоткрытые" фонды. Очевидцы. Спросим их: что творилось на этой земле?
"Коллективизировать все население во что бы то ни стало. Все это выполнить к 15 февраля без минуты отсрочки" (из постановления районной партийной конференции).
Телеграмма из Сталинграда: "Нарследователю. Нарсуд. Срочно поставьте ряд процессов за распродажу кулаками всякого имущества..."
"Сов. секретно... Окончательная цифра по раскулачиванию, утвержденная окружной комиссией по Калачевскому району 6 февраля 1930 года: 1-я группа 32, 2-я группа -
82, 3-я группа - 40, 4-я группа - 301".
"В 3-дневный срок произвести раскулачивание, оставив минимальное имущество: верхнее и нижнее платье, обувь и продукты питания из расчета по 30 фунтов на едока на 2 месяца" (то есть по 60 - 200 граммов продуктов на день).
За что же их "в 3-дневный срок"?
"Вихлянцев Иван Степанович как кулацкое хозяйство применено кратное обложение участник белой армии и упорно сокрывател излишков хлеба и во время голода исплотировал батраков и розлагател колхозно строительства..."
"Топилин Илья Иванович как бывший Атаман и участник белой Армии и как активист по розложению колхозно строительства..."
"Свинцов Степан Кондратьевич как кулацкое хозяйство применено кратное самообложение участник белой Армии и бывший жандарм и розлагател колхозно строительства..."
"Щепетнов Митрофан Семенович как активно бело бандит и розлагател колхозно строительства..."
В той же папке заявление Щепетнова М. С. о том, что он служил не в белой, а в Красной Армии. На нем резолюция: "В просьбе отказать, потому что Щепетнов пошел в ряды Красной Армии для спасения нажитого чужим трудом".
"Бубнов Леонтий Киреевич как хозяйство середняцкое участник зеленой Армии..."
Как видим, в какой бы армии ни служил (белой ли, зеленой и даже в красной), судьба одна, потому что - хозяин. Главный грех - что-то иметь: "...имел с/х машины, косилки, занимался скупкой и перепродажей скота". Последнее обвинение следует объяснить. В наших краях издавна занимались мясным скотоводством: скупали молодняк, брали в аренду землю, попасы, откармливали на ней скот и осенью продавали на Никольской ярмарке в Калаче и станице Голубинской, куда съезжались купцы со всей России. Купца Чертихина из Москвы помнят и сейчас.
Продолжим список "грехов".
"...имел с/х машины, которые давал беднякам в отработку, давал деньги взаймы".
"...расширяет и укрепляет свое хозяйство".
Это, конечно, грех. Но рядом противоположный:
"...систематически сокращал посевы, до революции имел с отцом арендованной земли до 300 десятин, в настоящее время имеет посевы 15 десятин". (Продразверстка и продотряды заставили.)
"...имел сапожную мастерскую, умышленно не имел посева".
"...имеет молотилку с конным приводом, аренду земли, сенокоса".
"...имел гурты по 80 голов, привлекался к суду за хищническое разбазаривание своего скота". (С в о е г о, подчеркну, личного; продать значит "разбазарить".)
"...арендовал участки земли, занимался бахчеводством, арбузами, вагонами отправлял их в Москву". (Замечу, что про батраков ли, работников в этом деле ни слова нет, значит, трудился лишь своей семьей. Но Москву кормить арбузами, конечно, смертный грех.)
"...накапливаемый капитал убивал на постройки и часть держал в кубышке". (И то и другое - грех.)
"...разбазарил из 28 голов своего скота 11".
"...арендовал государственные земли до 150 га. Занимался скотом. Занимался Эксплоатацией сельхозмашин и тягловой силы". (Эксплоатация недаром выделена заглавной буквой, потому что это грех вовсе немыслимый: использовать косилку, да молотилку, да лошадей с волами в работе.)
"...самораскулачился и пролез в колхоз с целью скрыть свою шкуру".
Расплата была одна:
"...очистить из колхоза";
"...ликвидировать как класс";
"...с конфискацией тягла, продуктивного скота, фуража, семфонда, с/х инвентаря, озимых посевов, сбруй, лишением усадебных земель и выселением из пределов края";
"...семейство в полном составе немедленно выслать на спецкулацкий участок";
"Ввиду наступления холодов... кулацкие хозяйства выселять. Семейства батраков и бедноты переселить в кулацкие дома";
"Высланы эшелоном No 15, вагон 10 6 июля 1931 года в Казахстан";
"Краснов С. В., Краснова А. С., Краснов... высланы в Северный край".
У одних было что кулачить:
"После революции хозяйство имело посева 30 десятин: на надельной - 20 десятин, на арендованной - 10 десятин. Снимал лугов на Дубовском острове до 25 десятин, у Троицкого земобщества до 25 десятин. Имел скота: 2 лошади, 2 пары волов, 2 коровы, молодняка - 5 голов, овец 15. Занимался торговлей арбузами. С 1928 года хозяйство значительно сократилось. Состав семьи: Безруков П. Н. - 52 года, Безрукова А. А. -
46 лет, сын Андрей - 18 лет, сын Федор - 14 лет, сын Иван - 7 лет, сын Василий - 5 лет, сын Алексей - 2 года, дочь Александра - 9 лет... Ликвидировать как класс";
"Опись имущества Рыбакова: дом деревянный, крытый железом, амбар, крытый железом,
2 сарая, крытых соломой, 1 котун деревянный рубленый, крытый железом, 2 плуга, 2 бороны железные, 1 сеялка рядовая, 1 веялка, одна косилка-лобогрейка, конные грабли... Рыбаков государству сдал разных культур до 100 пудов. Упорно не сдает излишки, предположительно до 400 пудов. Контрольную цифру в размере 200 пудов выполнить отказался. Хозяйство Рыбакова раскулачено решением комиссии по ликвидации кулачества".
Здесь хоть было что забирать. Но рядом:
"Турченков М. К., хутор Черкасов, Калачевский район: дом - 1, корова - 1, кадушки - 3, котел - 1, кур - 5".
Устинов, хутор Липо-Логовский:
"...лошадь - 1, коза - 1, кур - 5. Семейство в полном составе выселить на спецкулацкий участок".
А вот еще кое-что из имущества, конфискованного у разных людей, что уж больно бросилось в глаза:
"...кальсоны - 1, дулей - 1/2 пуда, плотницкий инструмент... детское пальто - 1, одеяло детское - 1, нитки - 7 катушек... бусы - 3 нитки, шпилек 6, партмане - 1, зубной порошок - 1".
И последнее. Из имущества, отобранного на хуторе Кумовка у Каргина Алексея: "... рестов медных - 2".
"Признать кулацким. Подлежит ликвидации как класс. Хутор Скворин. Манжин Иван Сергеевич, арендовал до 300 га. 4 лошади, 4 вола, 2 коровы, 6 гуляка, 15 овец, 2 свиньи, доход 544 рубля... сын - Георгий, сын - Михаил, сын - Федор, сын - Иван, дочь - Ксения, сноха - Аграфена, внук - Михаил, внучка..."
И так страница за страницей. За семьей - семья: Переходновы... Калмыковы... Никулины... Камышановы... Дедуренко... Исаев... Каждая страница горькая судьба.
Кулачество разгромили, искоренив хозяев. Колхозы создали. Запели новые песни, из тех, что поем и сейчас.
Выписки из протоколов колхозных собраний 1931 и последующих годов:
"Слушали: о соцбое. Постановили: включиться в соцбой за зябь и силос";
"Слушали об агропоходе. Постановили: всем записаться на курсы животноводов, полеводов, огородников";
"Бицся за переходящий красный флаг";
"Идти всей бригадой в соцбой";
"В ответ на вредительство меньшевиков-интервентов объявить себя ударниками на севе";
"Завтра же, 12 октября, всем бригадам взять себя в руки и также взять все руководство над бригадой и повести работу. Строго соблюдать дисциплину. Строго смотреть за зерном на току. Обратить серьезное внимание на рабочий скот, который часто объедается зерна";
"Утвердить порядок кормления и ухода за лошадьми и волами: конюх обязан выполнить следующее:
В 6 часов утра - водопой из колодцев.
В 6 1/2 часов - первая дача.
В 8 часов утра - вторая дача..."
Будто люди сроду скота на базу не держали. И лишь порою сквозь пустую трескотню пробивается живой голос:
"Тов. Соков сказал: "Мы от уборки не отказываемся, но работать чтобы отдельно, установить цену каждого гектара"...";
"Тов. Захаров сказал: "Мы работали весной, а ничего не заработали. То же может получиться в уборку"...";
"Тов. Атарщиков сказал: "Весной заработали мало. Так же в уборочную. На чего же будем существовать?"".
Вопрос был, что называется, в лоб. Только теперь, спустя время, можно на него ответить.
За пять лет коллективизации поголовье скота в стране сократилось наполовину. Сбор зерна в 1932 году упал по сравнению с 1926 годом почти на 10 миллионов тонн. Шел массовый вывоз зерна за границу для оплаты закупок оборудования.
Осенью 1932 года в стране начался голод. Число умерших подсчитать теперь вряд ли возможно. Называются цифры от 1 до 5 миллионов человек.
На село пришла долгая пора советского крепостного права, когда колхозник не мог даже в Юрьев день поменять хозяина или уйти из деревни. Государство заставило его работать впроголодь и бесплатно. Командовали кому ни лень, в грош не ставя крестьянский ум, трудолюбие, опыт. 32 председателя сменились на хуторе Затон-Подпесочном. Нынешний - тридцать третий. Угоди на всех. Не менее двух тысяч постановлений по сельскому хозяйству придумали наши правители. Успевай лишь слушать да исполнять.
Поэтому при первой возможности бежали и бежали с земли умные головы, крепкие руки, молодежь. Село вырождалось десятилетиями, в третьем, в четвертом уже поколении отдавая высокую кровь. Т е п е р ь п р и ш л а н е м о ч ь в р а с п л а т у. И еще одним постановлением не поможешь. Ни хутору Павловскому, ни Вихляевскому, ни иным далеким и близким российским весям.
Колхоз ли надо с п а с а т ь, совхоз, акционерное общество? По-моему просто л ю д е й.
* * *
Колхозно-совхозное, ныне опереточно-акционированное, производство от перемены вывески не стало работать лучше. Кнута нет, да и некому подгонять. И который уже год снижаются привесы, удои, сокращается поголовье. Под нож идет даже маточное стадо, а значит, завтра и вовсе некого будет растить и доить. Все верно: распад Союза, рост цен, разрыв экономических связей.
Но, как и прежде, на личном подворье - сытые коровы, тяжелые хряки, бокастые козы. Крыши у домов не текут, стены не валятся, узорчатый штакетник или глухой забор надежно хранят хозяйское добро.
А что до колхозного, акционерного...
Колхоз имени Ленина. Февраль 1992 года. Молочно-товарная ферма первого участка. В помещении, где содержится скотина, холод, сквозит из многих дыр. Уже более недели на ферме нет воды. Корма - одна озимая солома. Простуженная, с гриппом, доярка Наташа Журавлева рассказывает:
- Вот уже одиннадцатый час, а солому и воду для коров еще не подвозили. Без слез на них и смотреть нельзя. Людей у нас не хватает. Подмены нет. Долгое время без выходных работали.
Буренки действительно вызывают жалость. Кажется, еще чуть-чуть - и потребуются привязные ремни, чтобы удержать их на ногах.
Зоотехник участка Р. Ж. Эшмуханов говорит:
- Кормов нет, рабочих рук не хватает. Начался падеж. В январе пало семь телок. Зарплата маленькая, редко кто из доярок триста рублей зарабатывает. Каковы надои, такова и плата.
За прошедшие сутки в этом коровнике от 90 коров надоено 29 литров молока. В соседних гуртах и того хуже.
- Виноваты все мы, - продолжает Эшмуханов. - Но прежде всего - руководство и главные специалисты хозяйства. Например, можно было организовать летом заготовку сенажа. Рожь у нас неплохая уродилась. Но...
Валили все на отсутствие техники.
- Промашка вышла, - объяснил полное отсутствие кормов главный агроном колхоза, - на орошение понадеялся, а оно не сработало.
А далее разговоры о другом, в том числе и о том, "с какой легкостью вздохнули колхозники, когда в сельском хозяйстве кончился диктат непрофессионалов". Журавлева да Эшмуханов вздыхали о другом, коровы - тоже.
А ведь этот колхоз на неурожайный год пожаловаться не может: осенью почти в два раза он перевыполнил госзаказ по хлебу - больше всех в районе. По встречной продаже получил красавец автобус, грузовые машины, холодильники, телевизоры. Лишь буренкам ничего не досталось. Председатель с главным агрономом радуются, что "диктат" кончился, уверенно заявляют: "Общий настрой людей - на коллективное хозяйствование. От коллективных методов работы нам не уйти".
Когда про "коллективные методы" говорят в совхозе "Волго-Дон", у них на руках весомые козыри: 40 центнеров с гектара средняя урожайность зерновых, 500 центнеров - овощных, 5 тысяч литров - надои. А здесь скотина от голода и холода дохнет, привычная доярка и та в слезах, а у руководителей - никаких сомнений. А ведь это хозяйство по "продуктивности" молочного животноводства от среднерайонного недалеко отстало. Осенью 1992 года, в ноябре, районная газета напечатала сводку по коровьим надоям, иронично озаглавив ее "Козьи надои". В колхозе имени Ленина они составили
1,1 литра на фуражную корову. По району 1,9 литра на корову. Это даже не козий надой, потому что коза у хорошего хозяина 3-4 литра дает, а это надой "колхозный".
Еще одна картина - из района, отстоящего почти на четыре сотни верст: "...скот прикован цепями к кормушкам, куда вместе с силосом загружаются глыбы льда... Сырой бетон, в проходах сыро, в помещении даже днем полумрак. Скот не выгуливается на площадках, так как они не огорожены. Содержание коровы обходится в сутки в 160 рублей, а отдача - 1 литр молока. Неявки на работу, самовольный уход с фермы, пьянки стали обычным явлением".
Сейчас идут жаркие споры: кто накормит страну - колхоз или фермер? Сторонники колхозов доказательно объясняют, что нужны денежные вложения, государственная поддержка - и все будет хорошо. Скажите: вот этой ферме, где коровы в цепях, впроголодь, в карцерной тьме, под надзором пьяниц, - ей что нужно? Какие "вливания"? Да ее хоть золотом осыпь - пропьют, прогуляют.
А какая "государственная поддержка" поможет хозяйствам, где у руководителей за "промашкой" "промашка": коровы от холода и голода дохнут, а они радуются - кончился диктат. Да и как им не радоваться: ведь во времена "диктата" с них могли и спросить за провал подготовки к зиме, а теперь свобода. И диктатура пустоголового руководителя.
В прежние годы и теперь не раз я писал о том, что у нашего государства село - нелюбимая падчерица. Пробовал доказывать это документально. Но знаем мы и другое: миллиарды и миллиарды рублей (не нынешних, а прежних, весомых) как в песок ушли, вложенные в село.
33 председателя сменилось на хуторе Затон-Подпесочном. Каждый со своим норовом, со своими "задумками". А в Москве их сколько сменилось, радетелей о селе? Учителя, журналисты, летчики... Пусть порой люди и хорошие. Но беда, "коль скоро сапоги начнет тачать пирожник...".
Животноводческие комплексы, железобетонные крепости, - по всей великой Руси, в каждом районе их две-три и по 2 - 5 прежних миллионов стоимостью каждая. Улетели денежки. Заводы и цехи по производству АВМ? Где от них след?
Помню, как плакала немолодая телятница, глядя на спешно возводимый по очередному приказу сверху Дом животновода на отлете от хутора, возле фермы:
- Шифера бы три листа... Крыша худая... Телятки болеют...
Что она понимала, глупая, в высокой "политике развития села"?
Они и сейчас стоят, "дома животновода", "комплексы - фабрики мяса", "заводы", - заросшие бурьяном, разбитые памятники. Брошенные на ветер деньги. И кто поручится, что новые, уже триллионы, не обернутся каким-нибудь колесом обозрения вроде того, что торчит в степи в одном из колхозов Серафимовичского района? Огромное, выше, чем в Москве в парке Горького. Деньги-то все равно чужие. Дают и будут давать. Придет время - спишут. Будут сопротивляться нажмем. Шахтеры нас научили.
В колхозах теперь: то - невыгодно, другое - нерентабельно. Свинофермы - в убыток, коровы - без прибыли. Вывод один - ликвидировать. В одном из районов нашей области сумели за восемь месяцев 1992 года произвести 2 тысячи тонн мяса, а продать 50 тысяч тонн. Еще один такой год - и в районе на колхозных фермах установится мертвая тишина: ни мыку, ни хрюканья.
Но на том же хуторе Павловском просил Соловьев 130 голов гуляка на откорм. Он что, хотел разориться, по миру пойти? Нет. Ему бы скотина принесла прибыль. И 60 свиней он все же взял и выкормил. И опять себе не в убыток. В Суровикинском районе четверо фермеров держат коров, получают молоко, продают на молокозавод и особо не жалуются.
Про полеводство я уж не говорю. Завидны успехи Ишкина, Мельникова, Гришина.
Значит, в фермерстве наше спасенье? И разгони мы нынче колхозы, завтра хорошо заживем? Вряд ли...
Новых хозяев мы в области знаем наперечет и повторяем, словно таблицу умножения, одни и те же имена: Гришин, Епифановы, Шестеренко, Шалдонов, Штепо... А новых почти нет. Одна причина: не каждый решится круто изменить свой жизненный путь. Другая: далеко не каждый решившийся способен хозяйствовать самостоятельно. Третья, одна из самых веских, - отсутствие земли. Те, что пошли первыми, успели взять землю из фондов перераспределения. А теперь земли свободной нет. Заводить же серьезное хозяйство с 10 - 12 гектарных паев нельзя. По просьбе областной администрации институты "Южгипрозем" и "Волгоградагропромпроект" подсчитали, что в наших условиях оптимальные размеры хозяйств от 90 до 350 гектаров на одного хозяина. Да и без подсчетов ясно, что 15 гектаров - это для двух лошадей много, а для одного трактора мало. Два дня пахать, день сеять, убрать за день-другой. На неделю работы.
Советуют набирать пенсионерские паи. Этот путь ненадежен. Сегодня дадут, завтра - отберут.
Разделив колхозную землю по-коммунистически справедливо: пенсионерам, учителям, продавцам, - мы отняли ее у работника. А без умелого, сильного пахаря земля не кормилица, а пустыня. К безземелью добавим широкоизвестное: цены на технику, горючее, отсутствие кредитов. Вот и попробуй замани серьезных людей в вольные хлебопашцы. На мой взгляд, надеяться, что уже завтра накормит страну новый хозяин, нельзя. Но сидеть сложа руки, ожидая его пришествия, просто преступно. Где же выход?
Я не экономист, не специалист сельского хозяйства, но уже долгие годы слушаю людей, на земле живущих, гляжу и мотаю на ус... Не я первый сказал о "золотой середине", о правде, которая лежит "по гипотенузе, а не по краям угла".
Горшок треснул. А склеенному - отмеренный век.
В конце концов, есть же чужой опыт: те страны, которые сумели давным-давно решить продовольственную проблему. Не надо изобретать особый русский велосипед то с треугольными, а то и с квадратными колесами. Не надо придумывать новые и новые подпорки к системе, которая за полвека так и не смогла эффективно работать, несмотря на тысячи постановлений ЦК КПСС и Совета Министров. И не помогут тут отговорки от лукавого: мол, все на Западе кооперируются, а мы наоборот. Коллективно работают только кибуцники в Израиле. Но их объединила идея. Все же остальные к о о п е р и р у ю т с я в н е о б х о д и м о м: переработка, реализация - и не больше. Еще "довод": весь Запад дотирует сельское хозяйство. Если и д о т и р у е т, т о п о л у ч е н н ы й п р о д у к т. Никакое самое безумное правительство не будет дотировать буренку с удоем в литр, свинью с привесом в 12 граммов за сутки, а к ним в довесок - полки и полки руководства от хуторского до московского с "волгами", "мерседесами", персональными шоферами, секретарями и секретаршами и прочим, чему нет предела.
К слову, суровикинские фермеры-молочники уже объединились: держат общего бухгалтера и на одной машине возят сдавать молоко.
Горшок треснул. Но выбросить его, не обретя нового, - значит, в пригоршне будешь щи варить. Нельзя взрывать необходимые структуры, замены которым нет: ремонтные службы, подработка зерна, его хранение, склады ГСМ. Они нужны и колхозу и фермеру.
Но о том, что колхозный горшок треснул, помнить все-таки надо. В нашей области 7 тысяч самостоятельных крестьянских хозяйств. Из них около тысячи имеют не клочок земли, не пай, а от 150 до 1000 гектаров. Это уже всерьез, что бы ни заявлял на очередном совещании очередной над селом начальник, будь он даже вице-президентом. Потому что братьев Епифановых, семью Фроловых из Верхней Бузиновки и других просто так с земли уже не смахнешь - укоренились. И в колхоз они уже не вернутся, "хоть кнутом запори", как сказал Фролов Николай Яковлевич. Их можно лишь вырвать силой, как в 30-х годах. И когда после выступления Руцкого в зале Волгоградского облсовета аплодируют и кричат: "Колхозы победили!" - это, извините меня, не от великого ума. Потому что земля у нас общая и поражение будет - одно на всех. А зловещая тень его уже висит над нами: если производство зерна (в зависимости от погодных условий) остается более или менее стабильным, то производство мяса и молока в течение последних четырех лет у нас в области сокращается ежегодно на 10 процентов. 1992 год: сельское хозяйство области произвело молока и мяса
уже на 30 процентов меньше, чем в 1989 году. Падение продолжается такими же темпами. Причем наша область считается относительно благополучной. Общероссийские показатели хуже. И никакой стабилизацией не пахнет, что бы ни заявляли очередные руководители сельского хозяйства страны. Ведь падение производства обусловлено не плохим или хорошим московским начальником, а социально-экономической обстановкой на селе. Сменой вывесок изменить ее не удалось. Идет всеобщее ожидание с поглядом на Москву.
Но светлые, даже колхозные головы уже давно понимают, что старая система на селе отжила. Нельзя, чтобы крестьянин метался, как заяц, между колхозным полем и своим подворьем. Нельзя, чтобы честный работник и вор жили одинаково. И даже вор - лучше. Многие это поняли. И что-то пытались сделать. Вспоминается давнее: опыт колхоза "Панфиловский" Новоаннинского района, звена Гавры из Клетского района и других. Кажется, это называлось бригадным подрядом. Люди там хорошо и ответственно работали: не сразу, но становились почти хозяевами своей земли.
Вспоминается и опыт сравнительно недавний. Арендные звенья. О них протрубили недолго и смолкли. Но были оглушительные скандалы, судебные разбирательства, когда администрация колхозов-совхозов заключала договор с такими звеньями и они, поверив, работали честно. Приходило время получать заработанное, и тогда у бухгалтера ли, директора на лоб лезли глаза. Ведь привыкли копейки платить. А здесь... "Больше директора хотите получить? Не выйдет!" В очередной раз обманутые люди искали правды у прокурора, в судах. Но где она, правда?
Арендное звено в идеале - это уже не огромный колхоз, где все вокруг не твое, а пяток-десяток людей, работающих друг у друга на глазах и знающих, кто чего стоит. Такие звенья (повторяю: в идеале) и создавались добровольно: кто с кем захочет работать. Трудяга к трудяге. Берешь у колхоза по договору технику, семена, горючее или скотину, корма - за все платишь, но и колхозу же продашь произведенное. А потом подсчитывай, с барышом или без последних штанов остался, если плохо пахал и сеял, зря жег горючее (за водкой на "Кировце" ездил), морил голодом скотину, получая по 60 граммов привеса в разгар зеленого лета.
Общий переход к землеробу-хозяину от нынешней системы (без пожара революций), на мой взгляд, лежит в русле аренды. Глубокая аренда, когда каждое колхозное подразделение - полный хозяин на своем участке. А меж собой полеводы ли, животноводы, гараж, зерноток связаны договорными отношениями. Пообвыкнутся, поймут вкус такой работы - тогда с Богом на выкуп.
Путь, конечно, не гладкий, как на этом листе бумаги. И кто-то из экономистов, сельских спецов посмеется над наивностью литератора. Но если есть иные способы не единичного, а массового перехода от всеобщего и чужого к своему, личному, то где они? Ведь теперь мы вовсе никуда не идем. Топчемся на месте, катимся вниз. Как в старые времена, пытаемся залатать то одну, то другую прорехи. Но главное - чего-то ждем. То ли "наших", то ли манны небесной. Все. Начиная от высокого правительства, которое сделает шаг вперед, а потом, убоявшись, попятится. Указ президента и постановление правительства от декабря 1991 года оказались во многом лишь пустой угрозой. По-прежнему здравствуют хозяйства, где у коров козьи удои, у свиней да гуляка комариные привесы, а у руководителей, испуганных поначалу, давно отлегло от души: давали деньги и будут давать. Одинаково люди живут в хозяйстве передовом и отстающем, на одинаковых "волгах" катаются их руководители. А фермерам, даже очевидно перспективным, отвечают: "Земли нет и не будет".
Ожидание второго и третьего шагов в земельной реформе затянулось. И если растерянность простима доярке, скотнику или замученному председателю колхоза, то люди, принявшие на свои плечи груз руководства районом, областью, а главное - страной, должны видеть, куда ведут они сельский мир. А если не видят, не знают или изуверились, то честнее уйти, как это сделали четыре председателя в Алексеевском районе. (Пока писались эти строки, кажется, и пятый ушел.) Спасибо за честность. Потому что слепые поводыри слепых у нас уже были не раз. Оглянитесь: куда они нас привели?
* * *
Когда рушатся великие государства, люди остаются и приходят в себя не вдруг. И правят ими тогда не новые законы, а обыденная экономика жизни, указами ее не сразу возьмешь. Обыденная жизнь вековечно мудра и поэтому, будто бы подчиняясь новым законам, приспосабливается к ним, при нужде находя в законах "прорехи" и "дыры", продолжая существованье. Житейскую экономику не сломать, не изменить в одночасье.
Колонне танков ли, тракторов можно отдать приказ: в 16.00 всем повернуть на 90о. И послушная колонна повернет. В 19.00 - на 180о! И снова получится. Конечно, будут отдельные недостатки. Но в общем, можно с высоты наблюдательного пункта даже полюбоваться картиной впечатляющей.
Но если вместо тракторов взять отару послушных овечек, про коров, а тем более коз не говоря... Кто их пас, тот знает. Даже приученную животину не повернешь вот так разом по команде: в 16.00 - на 90о! Какое там... Будет крик и ор, беготня и скачки, хлопанье кнута, лай собак. Передних криком, дубиной, но вразумишь. А сзади все прут и прут прежней дорогой.
Многоликая, многомиллионная крестьянская Россия, силой согнанная и сбитая в колхозную колонну, год за годом полвека тащилась разбитым сельским проселком под гиканье лозунгов и призывов, под надзором железных законов, с охраной по сторонам, со сторожевыми псами. Путь ее долог. Полвека - позади.
И вот наступило время, когда сначала понемногу, а потом словно разом исчезли сторожевые собаки и люди с винтовками. Уже иное кричат вожди и пастыри. Но слышат ли их?
Кое-кто слышит. Вначале осторожно те, кто посмелей, передовые в колонне да крайние, начали понимать, что "шаг влево, шаг вправо" - уже не побег. Не будет зубов овчарки и выстрела. Можно уйти из колонны, свернуть на обочину, передохнуть, оглядеться или вовсе покинуть Великую Орду, которая все бредет и бредет, не замечая перемен, не поняв, что другие впереди вожатые, к другому они зовут.
Но даже передовые да крайние смелеют не вдруг и провожают отчаянно смелых горькой укоризною. В их памяти долгий опыт пути, когда было всякое: мягчела охрана, на собак надевали намордники, а то и вовсе они отходили вдаль. И тоже такие вот смелые кричали: "Земля! Свобода!" Но через сотню метров, невидимый из-за бугра, строчил пулемет; не успев докричать, падали в придорожную траву самые смелые:
"...на колхозных собраниях всегда против проводимых мероприятий...";
"...на все мероприятия относился скептически...";
"...имеет огород свыше 1 га. Отобрать";
"...имеет личного скота выше установленной нормы...";
"...совершал незаконный покос на землях, принадлежащих...";
"...похищала колхозную свеклу в количестве...";
"О невыработке минимума трудодней: Карпова Евдокия - отдать под суд";
"...передать в суд";
"...приговорить... 10 лет исправительно-трудовых...";
"...8 лет с исправлением...";
"...15 лет..."
Строчил и строчил пулемет. С довольной ухмылкой смыкались конвоиры, и лаяли взахлеб другие, но сторожевые псы:
"...площадь теплицы превышает...";
"...количество личного скота не соответствует..."
Год 1939... 1956... 1990...
Поэтому и нынешних смелых провожают настороженно и завистливо; и вглядываются, вслушиваются: откуда застрочит пулемет?
Вслушиваются и бредут вперед.
Долог наш путь...
1993.
В ДОРОГЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Мой знакомый, Федор Иванович Акимов, долгие годы проживший на хуторе Большая Голубая, как-то вспомнил:
- В молодости, бывало, доберешься от своего хутора до Клетского грейдера, глядишь - машины идут. Думаешь: счастливые люди тут живут, куда хотят, туда и едут. В Голубинку ли, в Калач, в Клетскую... И даже в Волгоград можно попасть. А у нас... В нашей глухомани помри все - и никто не узнает.
Несколько лет назад снежной зимой на Калиновом Колодце обвалилась кошара. Поставленная кое-как, она не выдержала тяжелых снегов и рухнула, хороня под собой овечью отару. Сколько-то овец осталось, их угнали на центральную усадьбу дозимовывать. Туда же ушли и чабаны.
А на Калиновом Колодце до весны пировали лисы и волки, обжираясь падалью. Порою туда приезжали охотники, устраивали засады. Добыча всегда была.
Весною приехали на Калинов совхозные рабочие, чтобы разобрать завал. И обнаружилось, что зимою не всех уцелевших овец забрали. Какие-то остались, отрезанные, под обломками. Они и выбраться не смогли, и волки их не достали. И что самое удивительное: несколько голов дожили до весны. Они грызли камыш, которым утеплена была крыша. А потом - шерсть...
Когда еду глухою осенью ли, зимой и от асфальта, от грейдера ли уходит разбитая, снегом занесенная дорога, вспоминаю Калинов. Думаю: может, и здесь где-то, в конце пути, от мира отрезанный, кто-то ждет спасенья. Дождется ли, весна далеко...
Но к делу. Лето 1993 года. Алексеевский район.
* * *
"Бесхозяйственность, растащиловка и прямое воровство глубоко укоренились. Пока не поймут, что воровать у самого себя нельзя, рассчитывать на улучшение оснований нет", - прочитал я два дня назад и выписал в блокнот строки из выступления в районной газете главного агронома комитета по сельскому хозяйству района. О колхозах он писал и колхозниках.
А нынче ранним утром собирался я уезжать с хутора после короткого гостеванья, ждали меня в станице Дурновской.
Поднялся я вместе с хозяевами, до зари. Они управлялись по хозяйству, коров доили, потом выгоняли скотину к стаду, а я собирался в дорогу.
Сели завтракать: дымились горячие щи, шкворчала в жаровне картошка с мясом, блинцы, яички, молоко - завтрак был основательный, крестьянский. Хозяевам моим до обеда еще работать и работать, летний день долог, а меня неизвестно куда Бог припутит. Так что ели не церемонясь. Тем более что на этом хуторе, в этом доме знают меня не первый год.
Хозяин оставлять меня одного не хотел: редко виделись, поговорить охота, но жена и мать его торопили: "Поезжай. Съезди быстрей да вернешься". Я сначала не понял, а потом спохватился: "Поезжай. Я не уеду, дождусь". Он поднялся, через минуту за стеной рыкнул, отъезжая, мотоцикл. Хозяин мой торопился не на работу, туда было рано, да и припозднись он, напарники поняли бы его, о городском госте они знали. Спешил он поутру на свою ферму по делу, которое отлагательств не терпело.
Через короткое время он вернулся, сел к столу, и потекли прежние разговоры. А жена с матерью оставили нас. Я знал, что пошли они кормить свиней. Хозяин мой привез в люльке мотоцикла несколько ведер каши, какую готовят на свиноферме для колхозных свиней. Он не воровал, он просто брал эту кашу, как все другие, кто работал на свиноферме. Делали они это ежедневно, всегда. Так уж положено.
Теперь лето, месяц - июль. А нынешней же зимою в этом доме я гостевал и заметил, что приезжает хозяин с работы, со свинофермы, после утренней кормежки и уборки, вечерней, - корова встречает его нетерпеливым мычанием. Из теплого стойла через крепкие стены услышит рокот подъехавшего мотоцикла и давай мычать. Объяснялось все просто: понравился корове силос, беремя которого каждый раз привозил хозяин.
Напомню слова, с которых начал: "...растащиловка и прямое воровство глубоко укоренились". Очень глубоко. Когда одна из свинарок этой же фермы ушла на пенсию, то как ни в чем не бывало следующим же утром явилась с двумя объемистыми ведрами за кашей. Ее пыталась остановить заведующая фермой: "Ты чего пришла? Ты же теперь не работаешь!" "Я на эту ферму жизнь поклала, ответила молодая пенсионерка. - Имею право". И свое "право" она утвердила: после нескольких скандалов махнули на нее рукой: бери и отвяжись, не от себя отрываем.
Несколько лет назад, когда еще главной властью в районе был райком партии и сверху приказывали бороться с несунами и растащиловкой, с этого хутора поступил сигнал: у Степаныча, который живет от свинофермы неподалеку и трудится на ней, на личном подворье много свиней, чем он их кормит - понятно. Разбираться с сигналом приехал сам первый секретарь райкома. Подъехал он ко двору, Степаныча вызвал, спрашивает:
- Свиньи есть?
- Конечно.
- Веди. Показывай.
Степаныч повел, показал закут, где сытно похрюкивали несколько боровов. Секретарь открыл было рот, чтобы начать воспитательные речи, но хозяин остановил его и похвалился:
- У меня еще есть. Пойдем, покажу. - И повел к другому закуту, где тоже хрюкали.
- Для чего ты мне этих-то показал? - недоуменно спросил секретарь. - Тебя и за тех надо наказывать. Ты же их с колхозной фермы кормишь.
- Конечно, - ответил простодушный Степаныч, - имею право. Я на колхоз жизнь поклал. С двенадцати лет начал работать, скотину пасть. Да не так, как теперь, - пешком пасли, не на лошади. День-деньской бегаешь, все пятки отобьешь. С двенадцати лет, голодный, раздетый. Джуреков желудевых мать в сумку покладет... До морозов - босой. По утрам иней, бело. Глядишь, где корова навалит, бежишь, становишься в тепленькое, ноги греешь... Пастухом, скотником, свинарем. А в войну. . А после войны...
Степаныч пел и пел. Первый секретарь послушал его недолго, повернулся молчком и уехал. Во-первых, он был характера мягкого, из учителей, во-вторых, сельский: он знал - "положено".
За четыреста верст от этого хутора пришлось мне присутствовать нынешним же летом при нешуточном разговоре, когда колхозные доярки требовали прибавки к зарплате. В колхозах нынче с деньгами туго, и начальство пыталось доярок урезонить.
- Пусть зарплата невеликая, - соглашались с доярками. - Но вы прибавьте то, что тянете: два раза в день, после утренней дойки и после вечерней, по три литра молока несете и по сумке дробленки, а в той сумке не меньше ведра. Прибавляйте это к зарплате - и получится...
Негодующий всеобщий крик был ответом, в нем лишь одно можно было разобрать: "Это положено! Это нельзя считать!"
Так повелось. Так положено. "Хороший бригадир ли, председатель отвернется, когда увидит, что тащат, - объясняла мне старая колхозница в давние еще времена. - Он же знает, это для жизни".
Хороший председатель знает, что свинарка до трети опороса себе заберет, но сначала их вырастит там же на свиноферме, ведь от матки поросят на второй день не отнимешь. Как говорил один добрый человек: "Пусть лучше у людей растет, чем в колхозе сдохнет".
Нынче из статьи в статью кочуют слова Карамзина, короткие, но выразительные: "Воруют!" Сказано о России, о народе ее. Вот и мои речи словно о том же. Но не совсем о том. Напомню слова старой колхозницы: "Это для жизни". Давайте поговорим о жизни.
* * *
На хутор приехал я в полдень и поспел к работе: сено привезли ко двору, скирдовали, взялся я за вилы. Хозяину, моему старому знакомцу, перевалило за сорок. Две дочери у него. Одна помощница сено подгребает, другая еще забава и баловница. Старики, отец с матерью, хворые - болеют. Но отец тоже не утерпел, сено протрясает. Жена на скирду - раскладывает, топчет. День солнечный, веселый. И работа веселая. Как не радоваться: нынче сено будет в скирду. Конечно, две тележки тракторные - это маловато для двух коров да телят, для коз. Но еще, даст Бог, подкосится, да соломой колхоз поможет, просяной да гречишной, пусть и ячменной - все пойдет зимой. Главное есть - вот он, скирд, растет на глазах. Таскаем за навильником навильник, подаем. Сено всякое: пыреистое, с луговым разнотравьем; займищное, с лесных полян; зеленое, по-доброму высохшее на солнце, пахучее, и темное, полежавшее под дождем.
- Лило? - спрашиваю я.
- Сам видишь, - отвечает хозяин.
Нынче сено давалось тяжко. Лето дождливое. Косили с мукой. Положишь траву, она чуть подсохнет - дождь пошел. Перевернул, протряс, вроде обвенулось снова полил. Подсохло, в копны сложили, а тут ливень. Снова раскидывай и суши. И так день за днем. В колхозах весь первый укос, считай, пропал: люцерна, эспарцет. Свалили, намокло, стали ворочать раз и другой, осыпались листы, остались лишь черные будылки. Словом, погноили. Это еще аукнется нынешней зимой. Осенью будет дешевое мясо, а потом... Но это в колхозах, там вечно не слава Богу, а потом кто-то поможет: государство, район, область. А своей корове надежда лишь на хозяина. Оттого он мучается, порой криком кричит, но косит и косит, косит и сушит, не больно надежное, как нынче, сено солью щедро пересыпает. Надеяться не на что и не на кого.
Последнюю зарплату получили в колхозе в прошлом месяце, в июне, но она была за март. Хозяин мой получил 8 тысяч. За апрель начислили 10 тысяч, за май - 8 тысяч, сейчас середина июля. Когда деньги дадут, неизвестно. Жена, хуторской почтальон, получает 10 тысяч. Хлеб нынче стоит 25 за буханку, рис 320 рублей за килограмм, сахар - 550, пряники - 1000, конфеты "Золотой ключик" - 1500. Дочки просят, куда денешься. Молоко свое, сало, яйца, картошка и прочее. Но и это с неба не падает. А деньги все равно нужны, девчонок одеть-обуть, самим одеться. Старшей купили спортивный костюм за 7,5 тысячи. Почти за столько же, за 8 тысяч, сдали зимой быка, кормили его, считай, два года, а потом мучались, не знали, куда его деть: кооперация не принимает, приезжие "купцы" из Москвы берут лишь свинину. А бык сено жрет. Насилу сдали в откормсовхоз почти за бесплатно, за спортивный костюм. 210 килограммов по 41 рублю! Куда как доходно...
Правда, свинью в апреле сдали уже за 60 тысяч. На это и живут. Старшая дочь просит магнитофон, самый простенький стоит 60 тысяч, младшей подай велосипед, в райцентре они есть, по 25-30 тысяч. Не по карману такие покупки.
Сено сложили, покумекали, как лучше его сберегать: приклячить ли жердями, придавить гнетом? Поглядели на небо: солнце, высокие облака. Пусть осядет. И отправились в летнюю кухню обедать.
Дело свершилось великое, бутылка - на стол. Разговоры пошли, как косилось да как сушилось. Хозяин мой ростом невелик, телом худ, по-летнему, по-крестьянски, черен, словно галка. Болеет он желудком, язвенник.
- Нынче думал - и не откошусь, - признается он. - Время подходит, а у меня так прихватило: махнешь косой - боль, махнешь - боль. Я и ремнем солдатским и платком подвязывал. Нет мочи. Спасибо объявилась бабка на соседнем хуторе. Прогнали их, из Киргизии. Люди хвалят. Я к ней кинулся. Она как поглядела, враз определила: ты, говорит, один в семье работник, без очереди тебя полечу. До двух раз к ней ездил, хорошо лечит: за руки меня возьмет крепко, аж у самой руки синеют. И глядит в глаза. А потом такие катышки дает, чтобы глотать. И мне полегчало, слава Богу, почти откосился. Может, съездишь к ней?
Он знает, что у меня зимой объявилась та же болезнь.
- Съезди, хорошая бабка. Экстрасенс. Глядит и руками водит.
- Поглядим... - уклончиво говорю я.
К экстрасенсам отношусь я весьма скептически. Но хозяина моего переубеждать не буду. У меня неплохая больница, лекарства заграничные помогли добыть. А что у него? Жена рожала, он ее за триста с лишним верст в город возил, ближе негде. Мать лежала тоже в больнице областной. Отец нынешней зимой в районную попал. Спал там в шапке-ушанке. Еле выбрался. Это сельская медицина. Спасибо Алану Владимировичу да Кашпировскому, они проторили дорогу. И теперь в какой райцентр ли, а теперь уж и хутор ни приедешь, везде афиши висят: "От всех болезней!" Экстрасенс, белый колдун, черный колдун. Пантелеймон - шаман Чукотки. Этим летом из Дурновки я сам по телефону по просьбе хуторских баб до райцентра дозванивался: будет ли завтра на стадионе Пантелеймон с Чукотки? Сообщили, что будет. Спасибо ему. И той бабке Пантелеймонихе, какая моего хозяина выручила, по виду поняв, что он "один в семье работник". Теперь он откосился, доволен. Тем более по рюмке выпили, разговор пошел. Сейчас он везде одинаковый: цены, всеобщий развал, когда этому конец будет. .
Хозяйка, нас покормив, сбегала на почту и принесла сумку с газетами да письмами. Прежде эта сумка была неподъемной, нынешний год полегчала. Мало стали выписывать газет да журналов, дорого. Но все же выписывают. "Советская Россия" - самая читаемая. Говорят, в ней - правда.
Хозяйские девчата понесли по хутору письма да газетную "правду": старшая на велосипеде, младшая - вприпрыжку; хозяйка подалась на огород: полоть да гонять жука колорадского; мы же по хутору пошли вольными казаками.
Встретили Соловьева, фермера, я о нем прежде рассказывал. Валентин Степанович, бывший колхозный руководитель, вместе с двумя родственниками самостоятельно хозяйствует уже третий год. Нынче к своей земле, 120 гектарам, набрал он еще 100 из пенсионных паев. Но все равно на троих земли мало. И надо бы заняться мясным скотом, чтобы не сидеть сложа руки, когда нет работы в поле. Но дело опять в земле, в попасах. А еще в кредитах, которых нет. А что до сил и желания, так этого хватает. На этом и расстались. Подъехал трактор c возом сена. Соловьев рассчитывался с пенсионерами, которые ему землю отдали, по договору: сейчас сено, дрова, позднее зерно, подсолнечное масло, гречку.
А что до земли, то ее просят все новые хозяева. Кого ни встретишь, сначала валят беды: дорогая техника, дорогое горючее, нет кредитов, палки в колеса ставят. Спросишь: "Земли надо?" Сразу глаза загораются: "Где?" В моем Калачевском районе нынче, в 1993 году, около 250 хозяев работают самостоятельно. Спросил я у руководителя земельного комитета: "Сколько человек из них просят еще земли?" "Все", - ответил он коротко.
Направлялись мы в конец хутора, но мимо Филипповича не прошли. Ему шестьдесят семь лет, он словно сухой дрючок, говорлив, когда есть с кем. Огород - дурачий. Одной картошки полгектара. Пусть земля трактором пахалась, но сажалось, пололось, подгребалось - все руками: лопатой и мотыгой. Теперь одолевает колорадский жук. Полгектара стоит зеленой картошки. Каждый куст надо нагнувшись осмотреть, полосатую тварь найти, раздавить, красных личинок тоже, да еще и желтые яички, завтрашний расплод на нижней стороне листвы. Каждый куст, один за другим. Полгектара.
- Жука много? - спрашиваю.
- Кипит... Милия. А яду нет. Лишь в городе. Тыща стоит. Какой-то ядучий. Гутарят, ложку на ведро - и все кругом дохнет на сорок дней. Либо брешут. Мне бы такого. А то третий день ползаю на коленках.
- Почему на коленках?
- Спина не гнется, на коленках ловчее.
Поговорили и разошлись, каждый по своим делам. Мы - на своих двоих к свиноферме; Филиппович - на коленках от куста к кусту, "так ловчее".
А на свиноферме, где нынче с утра, заменив моего хозяина, работал его напарник, дела уже кончились. "По правилам арифметики" - эту формулу я слышал прежде. Она проста: два ведра в руки, а в ведра наваливай из котла каши побольше и таскай, корми свиней. Семь раз по два ведра - это четырнадцать, три раза по два ведра дробленки - это двадцать, два ряда клеток, в которых свиньи, почистить. Пятнадцать умножить на два получается тридцать. Вытри лоб, а чтобы охладиться, запрягай лошадь и грузи силос ли, зеленку, что есть.
Нынче арифметика стала пожиже, потому что от прошлогодних 1500 свиней осталось 150 голов. Часть продали, чтобы зарплату зимнюю заплатить, много за зиму разокрали. Сторож прятался, чтобы не тронули его. Сам председатель по ночам приезжал. Но разве укараулишь.
От фермы, от невеселой ее "арифметики", отправились восвояси. День стоял солнечный, с высокими белыми облаками. Хутор был пуст. Люди "убивались" на сене. Третий день не было дождя. А снова его обещали. Хозяин мой остался на гумне сено очесать да сверху прикрыть, чтобы при дожде не затекло. Я же отправился на речку дорожную пыль да сенную труху смыть.
Речка возле хутора неширокая, быстрая, имя носит славное - Бузулук. Сегодня она пустынна, даже ребятишек нет, все в делах. Искупался я, поплавав в чистой воде. Уходить не хотелось.
Солнце уже клонилось к вечеру, к маковкам старых верб. Донный песок был светел, а вода темнела. Синие стрекозы бесшумно реяли над водой, временами садясь на листья кувшинок, лилий. Розовато-белые и желтые цветы уже закрывались, смыкая лепестки. Скоро они опустятся в воду до завтрашнего утра. На краю хутора два огромных вековых тополя шумели листвой. Ласточки-береговушки сновали рядом. Веяло духом пресной воды, зелени, свежего сена. Мир и покой. Но думалось не о вечном - о бренном, о жизни, которая рядом текла, об ее "арифметике".
Полторы сотни свиней осталось на ферме. Не сегодня, так завтра и им конец. И если это случится, то чем будет жить мой знакомец? Сейчас хоть своих свиней держит, кормит их от колхозного. Он на это "имеет право" хотя бы потому, что работает на колхозной ферме практически бесплатно: 8 да 10 тысяч рублей апрельских да майских, до сих пор не полученных, - что они нынче, в июле ли, в августе (если дадут), при инфляции в 20 да 30 процентов в месяц. Чем его укоришь, когда он всем нам живой укор. Худой не по-доброму. Широким солдатским ремнем подтянулся, чтобы язва не так болела, и день за днем косит - ранним утром, потом в жару, потом ночью, в комарье, считай, не спит. Спасибо мудрая бабка его не столько вылечила, сколько напомнила: ты один в семье работник. Реви - но коси. Без коровы не обойдешься: дочки да старики, да сам еще живой. Так что коси. И ты, Филиппович, ползи на коленках, чтобы спина не болела, день за днем по своей картошке, пока живой, пока не ткнешься головой в борозду.
В мире тишь и покой. Ласточек посвист. Легкий ропот вербы. По бревенчатому мосту через Бузулук везут из займища сено. В займище нынче зелено, цветут луга. Озера лежат - вода не шелохнется в вечерней тиши. По малиновой от заката глади плывет, словно зеленый корабль, просторный остров с белыми березовыми парусами. Это озеро называется Большое Бабинское. Там не один плавучий остров, а несколько. Твердая земля на них, зеленая трава, кусты, высокие деревья. По-местному эти острова называются коблы. Они могут подолгу стоять возле берега, и не всякий поймет, что это остров. Причалят и стоят, будто приросли. А потом вдруг, при ветре, поплыли. Озеро большое, плывут и плывут, словно зеленые корабли.
А возле Строкального озера в прошлом году осадили меня лисята. Ехал я не спеша по дороге на хутор Исаков. Слева - озеро, тополя да вербы по берегу, справа песчаные бугры, густо заросшие талами. Оттуда, с бугра, на дорогу выбежали два лисенка. Завидев машину, они не прочь побежали, а кинулись к ней. Я остановился, выключил мотор и вышел. Лисята чуть не под ноги мне совались. И с одной и с другой стороны забегут и глядят. Мамаша их с сиплым тявканьем носилась по бугру, призывая. А им на мамкины приказы наплевать. Разглядывают и меня и машину, кружат возле колес. Еще не порыжевшие, в темном меху, веселые лисенята.
* * *
Нынешний год выбирался я с хутора другой дорогой: не займищем, боясь там увязнуть, а верхом, мимо хуторов Ольховский да Кочкаринский. В первый даже хотел заехать, но потом передумал. На тамошней ферме два свинарника. В одном работает семья Донсковых, в другом - Ахромеевы. На "новых формах хозяйствования" они обжигались не раз. Еще в 1990 году Донсков заключал с колхозом договор на "аренду". Все было просто на бумаге: колхоз дает две тысячи поросят, обеспечивает кормами, ветеринарным обслуживанием; Донсковы работают, получая небольшой аванс, а в конце года - полный расчет за полученную свинину. Гладко было на бумаге, а в жизни все пошло наперекосяк. Поросят завезли, а корма для них приходилось выбивать в правлении с криком. Чуть не каждый день ездил Донсков к председателю, к другим "спецам". А те от него двумя руками отмахивались: "Ты на аренде, думай сам". Хотя в договоре ясно было записано: "Колхоз обеспечивает кормами". У свиней начались болезни, падеж, а ветеринары не кажут носу, ответ тот же: "Арендатор, думай сам". Так и бились Донсковы весь год. Не работа, а мука. Свиней все же вырастили и
деньги по тем временам получили неплохие. Но на следующий год договор заключать отказались.
В ту пору, когда Донсков мучался на "аренде", была на нее мода, очередной "подъем сельского хозяйства". Новый редактор нашей областной газеты, как говорится, лично поехал, чтобы "передовой опыт" Донскова в газете отобразить. Съездил, поглядел. Случилось мне в эти дни зайти к нему. Он сидит невеселый, спрашивает меня:
- Разве это жизнь? Разве можно так? Себя гробит, детей. Света белого не видят. С утра до ночи свинарник, свинарник... Корма добывает, мыкается. Ночами у свиней. Разве жизнь это?
Что я мог ответить ему? Лишь пожать плечами: мол, всюду жизнь.
Такая вот она разная, наша жизнь. Словно живем хоть и на одной планете, но в разных веках. И континент один, и страна, и разделяют порой всего лишь сотня ли, тысяча километров. Но века разные. В одном - лишь прищурься и погляди, как мудрая машина, подчиняясь воле твоей, даже не на Земле, а на Луне и вовсе в космической дали сделает, что прикажешь ей: направо пойдет и налево, словно в волшебной сказке. Но тут же рядом, в том же времени, но в веке другом: накладывай в ведра кашу - и бегом! Тридцать умножить на два получится шестьдесят. Вытри лоб и пятнадцать клеток, в два ряда, чисти мотыгой да лопатой. А у Донскова их не пятнадцать, а много более: две тысячи голов, аренда. Корыто, навозом полное, бечевку через плечо - потянул на волю. Упрись, опрокинь, тяни назад и отдыхай, пока корыто пустое. А неподъемные молочные фляги у доярок и тоже корыто с навозом, мотыги, с дробленкой мешки на загорбке. Разбитые коровники, свинарники, зимние ледяные сквозняки. Да разве перечтешь все, им привычное, а для нового глаза - страшное. И можно понять и простить машинистку, которая, перепечатав рассказ "Тарасов" ли,
"Сено-солома", спрашивает с горечью: "Неужели это правда?" Или когда почтенная московская писательница, тоже прочитав, пожимает плечами: "Вроде крепостное право..." Милые городские женщины, от машинисток редакционных до докторов физико-математических наук, - вам простимо. Но вот когда Михаил Сергеевич, будучи президентом страны, попал, если помнится, в Красноярском крае на колхозную ферму к дояркам, а потом всенародно охал: "Отсталость... Ручной труд... Позор..." Или наш областной руководитель тоже всенародно, на пленуме, чуть не навзрыд: "На ферме я был... Корытами навоз... Вручную..." Они ведь не городские барышни, не физики, не математики, спрятанные от жизни за "проходной". Они зубы проели на руководстве селом. А теперь, к седым волосам, Бог на ферму занес. А может, просто жили прижмурившись. Это хуже. "Слепые поводыри слепых".
А что до работяги Донскова, то, отмучившись, а потом отдышавшись, он ведь снова в аренду полез в 1992 году. И слезно просил лишь об одном: "Дайте нам возможность работать! Мы хотим именно заработать, а не урвать куш! Дайте поработать!" Крестьянской наивности, вере, долготерпенью не устаешь удивляться. Нет! К Донскову я нынче не поеду. Чего без толку себе и ему душу травить. Поеду я лучше в Дурновский, к Мазиным. К Галине Федоровне, к Владимиру Яковлевичу. Там всегда мне рады.
Владимира Яковлевича Мазина я застал уже за двором, в седле мотоцикла.
- Ключ на всегдашнем месте, - на ходу сказал он мне. - Харчи в холодильнике. Галина в городе, будет к вечеру. Я к обеду надбегу.
Ключ от дома у Мазиных уже не первый год "на всегдашнем месте", чтобы и жданные, и нежданные гости у порога не торчали. А знакомых у них немало. Владимир Яковлевич - хороший, опытный агроном, с недавних пор районный депутат, хуторской атаман. Бороду он носил несколько лет, нынче побрился. Галина Федоровна директорствует в известной на всю область дурновской восьмилетней школе.
Вошел я в дом, помыслил и решил, не упуская доброй погоды, ехать в Вихляевку да Клейменовку транспортом, сердцу милым, - велосипедным. Нашел в доме двухколесного конька, подкачал ему шины, примкнул дом и подался.
Станица Дурновская (это по-старинному, нынче уж - хутор) тянется вдоль Бузулука по берегу высокому. За речкой, за быстрой ее водой, на многие километры раскинулся край зеленый, займищный. Там просторные луга Ярыженский, Дурновский, Вихляевский, Мартыновский; там озера, из них самое большое - Ильмень, а малых не счесть; там речки текут Паника и Лесная Паника; там Мартыновский лес и Летник - дубы да березы; там Большие да Малые Городбища, Татарские валы, Проран; там милые сердцу хутора, хлебные поля, полевые дороги, по которым хожено-перехожено в золотую летнюю пору, зимой, в весенние разливы, когда Бузулук играет, ярится, а потом заливает свои луга: ни пройти, ни проехать.
Нынче июль, позднее, холодное лето. Но третий день стоит словно у доброго Бога вымоленный: солнечный, с высокими белыми облаками, с теплым ветром - для сена лучше не надо. Дорога моя - по займищу, перелесками и лугами, где трава нынче, словно в сказке, многоцветным пахучим ковром: белая кашка качается, словно малые облачка под ветром плывут, желтый донник, пахучая медуница, золотистый звездчатый зверобой, стройный аржанец, легкая овсяница, мышиный горошек в розовом да белом цвету - море трав колышется незнамых и знамых. Сладкий цветочный дух плывет над землей и томится под солнцем. Чуешь мед его на губах, и невольно тянет шагнуть от дороги и пойти ли, поплыть, купаясь в душистом мареве, словно иная тварь: золотая пчела ли, тяжелый шмель, что с гудом переходит с цветка на цветок, голубая хрупкая стрекоза, невесомая бабочка, радужное - разноцветье пестрит в глазах, неумолчный звон стоит над лугами.
В тенистой дубраве продышишься - и снова в луга. Легкая волна ветра донесет горячий хмельной дух подсыхающих трав, скошенные, они томятся под солнцем, источая последнюю цветковую сладость и горький сок.
Но мало скошенного. Облака, томится жара, видно, дождь недалеко.
Снова прохлада, живительный дух сосняка. Песчаная дорога течет к Вихляевке, тихому селенью, забытому людьми и Богом. На окраине ее полуразваленные колхозные фермы, давно уж без скотьего мыка. Над хутором сомкнулись тишина и зелень. Ни людей, ни детского крика. Тонут крыши старых домов в одичавших садах. На базах, во дворах конопля да крапива тянет к небу острые пики, словно орда татарская на долгом постое. Не селенье - зеленое кладбище. По улице, по разбитым колеям с зеленой водой, с трудом пробираюсь. И вот он наконец, асфальт, - вековечная мечта вихляевская, черный, новенький, еще не обкатанный и пахучий. Сколько лет о нем говорено-переговорено, писано-переписано... Вот и пришел наконец, опоздав на десять ли, на двадцать лет. Теперь эта дорога на кладбище, к старым людям, да еще к райцентровским дачникам, которые, здешние дома за бесценок скупив, хорошо если посадят картошку, а то и просто наезжают в месяц раз к целительной хуторской тишине.
Старая женщина, бабушка, сидит у двора.
- С новой дорогой вас, - поздравляю я. - С асфальтом.
- Пропади он пропадом, - ругается она. - Машины всю ночь гудят, голову поразбили. Едут всякие ащаулы, замков не наставишься. Тянут все...
Еще в прошлом году, когда дорога лишь подбиралась к хутору, жаловался старый учитель Павел Михайлович Соснин: "Тянут. Два насоса один за другим из колодца вытащили. Чем теперь огород поливать?"
Старая женщина, старый учитель... Старая память.
Вроде недавно все было: средняя школа, Дом культуры, медпункт, почта, три магазина, людная улица, детвора. Потом все помаленьку отмирало. Восьмилетней стала школа, потом начальной, а потом вовсе закрылась: некого учить. Навсегда запирались магазины. Дом культуры затих. А потом, за последний год-другой, все разломали: школу разбили вдрызг, выломав рамы; теперь появились ученики, но ютятся в бывшем медпункте; Дом культуры тоже не пощадили - во все стороны щепки летят; на почте сумели украсть единственный на весь хутор телефон. И кому в радость асфальтовая дорога? Только лишь мне. Прежде по колдобинам пробирался, на вездеходе "Нива" посреди хутора застрял, нынче на велосипеде качу, как говорят, легкой ногой, через хутор, мимо Ильмень-озера, где плывут степенно гордые лебеди - два белых красавца и семеро черных еще птенцов, мимо пустой земли, где стоял хутор Туба, а за ним раньше были табачные да овощные плантации на низинах. И наконец, Клейменовский, хутор, считай, родной, в котором прежде живал подолгу, а ныне - лишь на косьбу да на провед.
Елена Федотьевна, матерь Лелька, как всегда, на леваде, не в дому. Нынче она колготится, как и все добрые люди, у сенного скирда.
- Дожди одолели. Боюсь, затечет - и попреет. На выгоне кошу, вожу, докладываю. Не в силах, мой сынок...
Передо мной не выгон, а левада. Скошенная деляна люцерны в зеленых валах лежит.
- А это кто свалил? - спрашиваю я.
- Я косила, кто же еще. Такая погода. Никто не едет. Начну, думаю...
- Да, - только и смог сказать я, зная о нездоровье матери Лельки.
А тут заурчала у двора машина: прибыл зять Федотьевны, Василий Макаркин. Еще не здороваясь, издали углядел он скошенное и спросил у меня:
- Ты, что ли, повалил?
- Она, - показал я на матерь Лельку.
Василий аж закряхтел в досаде, стал головой крутить.
- Сказал же тебе: приеду и скошу.
- Мой сынок, - оправдывалась мать, - такое вёдро стоит, думаю, может... Чую, в силах... Попробую, может... Так, помаленьку...
Поговорили с Василием. Он в отпуске, "отдыхает": неделю сено косил ("Не косьба - казня, льет и льет"), три дня картошку пробивал ("Трава - стеной, дожди, она прет и прет"), два дня "жука колорадского морил", эту неделю в квартире ремонт. В понедельник на работу, к колхозной скотине. Макаркин ветврач.
- Тогда я поехал, - скоро распрощался он. - Нынче обои клеим. Подсохнет, ты перевернешь, послезавтра приеду и сложим.
А я прошелся по хутору, в бригадную контору завернул.
Клейменовский хутор живой, не чета иным. Но тоже... Клуб - разоренный. Старая кузня коптит, словно и нет ей сроку. А вот старые люди понемногу выживают. Ушел дед Архип. На пенсии да в болезнях Тарасов, Холюша, кум Николай, Солонич теперь в райцентре - все работяги, на них хутор стоял, теперь дрогнул. Недаром, когда хвалил я хлеба и говорил: "Дала бы погода убрать", матерь Лелька добавила:
- Да механизаторы не запили бы. Отец да сын Кузнецовы - это работяги, Андрей Клейменов придерживается, а другие... - махнула она рукой, - не Шляпужки, не Тарасовы, таких уж нет работяг.
На уборке хлеба "не запили бы"... В другом краю области, в другом колхозе, собирались давать зарплату. Председатель противился: "Запьют". "Взрослые люди... Уборка... - уговаривали его бригадиры. - Бабы ждут денег". Председатель сдался, "взрослые люди" запили. Что им уборка, этим "взрослым" людям...
В бригадной конторе народу было негусто: ветврач, продавщица. Терзали они телефон. Шумели в трубку: "Але!.. Але!!" Из трубки явственно гремела музыка. Как и в прошлом году, когда три дня подряд пытался я дозвониться до райцентра, а из трубки лишь музыка да музыка, да чисто так. Зато радио говорило "по-немецки", как матерь Лелька объясняла: "Наше радио все боле по-немецки бельмекает: не пойми, не разбери, часов не проверишь". Вот и нынче оно то урчало, то пищало. Ветврач его выключил в сердцах.
- Раньше было кому пожалиться, - вздохнул он. - В райком: мол, наведите порядок. А нынче встретишь начальника связи, он и рта не даст раскрыть, еще издали шумит: "Людей нет! Провода нет!" "А вы ведь опять цену повысили". "И еще повысим, - подтверждает он. - А людей нет, провода нет. Да еще и столбы пилят".
Не верится, но чистая правда: валят столбы и увозят, целыми линиями. Электрические еще побаиваются, а линии связи сносят. Что чеховский злоумышленник, он лишь гаечки отворачивал. Нынешние работают посерьезней: снимут десяток столбов, увезут, а ты алекай через пустое поле...
В Дурновскую станицу, к Мазиным, вернулся я вечером, хозяева были дома; но Владимир Яковлевич снова спешил, торопясь еще раз объехать свои поля. В его арендном звене ли, бригаде 25 механизаторов, 3200 гектаров земли, а нынешняя головная боль, как и у всех, - сено. Колхозное сено, корма, а значит, зимовка. Прежде в колхозе было 5 тысяч голов скота, и кормов вечно не хватало. Пришло время свободы: райком не командует. Хочешь - значит, уменьшай поголовье. Уменьшили в пять раз. Не вдвое, а впятеро! Земли осталось столько же и люди те же. И все равно кормов не хватает. Почему?
Едем полями. Вот скошенный, в валах, эспарцет. Уже просохший. Но ни людей, ни машин не видно. А вот уже в копнах доброе сено. Вокруг безлюдье. Седьмой час летнего погожего дня, того самого, который год кормит. Но кончился рабочий день, и с кнутом рядом - никого. Вот и разъехались по домам колхозные работники. Свое сено к подворью будут ночь напролет возить и в скирды класть, а потом еще и укроют от дождя. Возили и возят, ночи не спят, потому что погожих дней нынче раз-два и обчелся. А колхозное жди дождя, который уже недалеко: мглой обступает со всех сторон.
Приехали на гумно. И там ни души. Недовершенный скирд, свезенное сено и сваленное. Уже черное, прихваченное дождями. Снова мокнуть ему. "Нынче пуд сена что пуд меда", - говорили старые люди. И я это видел и чуял сегодня, когда ехал цветущими лугами. Но пропал, считай, по всей области первый укос люцерны. И это все пропадет. Черными будылками будут скотину кормить. А то и соломой. Трудная будет зимовка.
На гумне останавливаемся, гул мотоцикла смолкает.
- Не мое, - горько роняет Мазин.
И это не просто слова, рисовка ли передо мной, это правда, им выстраданная. Владимиру Яковлевичу за сорок. Работал он агрономом, главным агрономом, управляющим, не раз звали его председательствовать. Одним из первых в области ушел он в аренду, и не в угоду моде. Человеку неглупому, грамотному агроному разве сладко всю жизнь с кнутом стоять? В аренде он увидел выход для колхоза, для земли, для себя.
3200 гектаров земли взяли 25 человек. С колхозом заключили договор: платят за технику, горючее, удобрения, сдают готовую продукцию, производят расчет. В звене ни одного лишнего человека, Владимир Яковлевич сам в кабину трактора полез. Тогдашний первый секретарь обкома партии Калашников, приехав как-то на поле, заподозрил маскарад, когда из трактора вылез пропыленный агроном-звеньевой. Но потом понял, что это не игра для начальства. Проговорили они тогда на поле два часа. Калашников пригласил членов арендного звена приехать в обком договорить. Ездили пять человек. Три часа шел разговор. Об аренде, ее сегодняшних достоинствах, недостатках, о завтрашнем дне.
За два года людей в арендном звене уменьшилось вдвое: избавлялись от нерадивых. Количество земли осталось то же, а отдача от нее повышалась. Росли заработки. Все будто хорошо. Но недаром говорят, что дорогу осилит идущий. Сказав "а", нужно говорить "б". А именно: закреплять чувство хозяина. Нужно было дать право на выкуп техники, чтобы она стала личной, своей. Нужно было заводить звену собственный банковский счет, как и положено настоящему хозяину: плати за горючее, удобрения, за услуги мастерской, зернотока так, как платишь в своем личном хозяйстве. И нужно было от лишних людей избавляться по-прежнему, уже не от явных лодырей, которых убрали, а от скрытых, которые понимали, что в большом стаде всегда можно отлежаться и даже в арендном звене работать не в полную силу. Мазин это чувствовал, видел, но в пору ту сверху все же главенствовал "социалистический выбор" и разговоры о выкупе техники встречали, мягко говоря, прохладно. А снизу шумела молва о "бешеных" арендаторских заработках; колхозное руководство и районное скептически спрашивало: "А остальных людей куда девать? Какие в мазинскую аренду не
подойдут?" И в самом деле, куда этих лодырей, полулодырей, придурков-"краснодеревщиков"? Даже сейчас ответ неясен. Тогда тем более. А тут еще банковский счет собственный, считай, личный. А своим денежкам мы хозяева всегда недурные. И что достанется с этого счета колхозной конторе, районному комитету сельского хозяйства, областным начальникам, министерству? Ведь не Божьим промыслом они живут. Вот так все вместе, снизу и доверху, Мазина остановили. И сегодня он там же, где и начал, у того же разбитого корыта: 25 человек вместо 13. И сидит вот, вздыхает: "Не свое... Свое сено будут ночь напролет возить. А колхозное..."
Колхозное мы поглядели и возвратились домой. Там ждали нас домашние дела и заботы. Хозяйство у Мазиных, как и у всех жителей сельских, очень немалое: свиньи, птица, пчелы и, конечно, огород, в котором нынче пришла пора помидоры подвязывать да пасынковать. Вместе с родителями работали взрослые уже сыновья. Старший - студент пединститута, младший - без пяти минут студент сельхоза. Огород у Мазиных образцовый. Галина Федоровна не только директор школы, но и биолог. На пришкольном участке в теплицах растут лучшие в области сорта помидоров, перца, капусты, полученные от областной сортоиспытательной станции для проверки. Рассадой школьники снабжают не только своих станичников, но и целые колхозы. Огород Мазиных именно такой, каким и должен быть у семьи биолога, агронома и будущего агронома...
К сумеркам помидорные ряды стояли словно на параде - шпалерами, аккуратно подвязанные. К тому времени поспела и банька, за ней поздний ужин, а потом долгие, за полночь, разговоры о делах сельских.
Семья Мазиных, на мой взгляд, - редкий теперь в России островок сельской интеллигенции, которая, в отличие от городской, не только мудра, но и практична в делах житейских. У Мазиных прекрасная библиотека, допоздна горит свет в их доме. Но сильны они не только книжной премудростью. Дурновская школа, где много лет директором Галина Федоровна, - одна из лучших в области. Сюда, несмотря на дальность, едут за опытом и на практику ученые пединститута, преподаватели и студенты из областного же педагогического лицея.
Звено Владимира Яковлевича тоже на виду, в своем деле он специалист авторитетный.
В делах обыденных: дом и подворье, у Мазиных есть чему поучиться. Скотина и птица - в добротных стенах, а не в каких-нибудь покосившихся катухах. Дом, а рядом, под одной крышей, баня, летняя кухня, кладовые, мастерская - все сделано удобно, как говорится, с умом, своими руками. О сыновьях тоже худого никто не скажет. У Мазиных не только и не столько слова, но и дела, что для села ли, хутора очень важно. Потому что и дед Щукарь порою неглупые вещи говорил. Но это - пустая говуря, какой много нынче. А вот речи Яковлевича, как зовут его в округе, послушать не грех.
Нынче он говорит с горечью, много курит.
- Аренда не пошла еще и потому, что характеры разные: у председателя, агронома, работника - у каждого свое "я". Помирить их должен закон о земле, чтобы производственные отношения определялись законом, а не моим ли, твоим характером. Ты говоришь про павловскую ферму, я ее знаю. Две тысячи было свиней - пятнадцать человек обслуги. Сто пятьдесят осталось - те же пятнадцать человек. Свинина дорогая, невыгодно, нерентабельно. Но может один человек и тысячу и полтысячи голов откормить. Это жизнью доказано.
На здешней свиноферме в ту пору, когда работал Мазин главным агрономом, такое было. Уговорил Мазин хорошего работягу, прежде крепко пившего, но завязавшего, взяться за свиней на аренде. Правда, уговаривать больше пришлось жену, и даже расписку написал, что если не заработают арендаторы, как агроном обещает, то из своего кармана заплатит. Два года работал человек на аренде. Все было: отличные привесы, заработок. Восстал народ на колхозном правлении: "Ворует! Догляду нет, он ворует!" Напрасно взывал Мазин: "Если ворует, поймайте! Накажите, вычтите, заставьте честно работать!" "Ворует! - был ответ. - Не может быть, чтобы не воровал! Прикрыть лавочку!" Аренду прикрыли. Свинина опять стала убыточной.
- А нынче вовсе свобода, - говорит Мазин. - Агроном человек лишний, он может советовать: "Надо бы удобрения, надо бы обработать гербицидами..." "Не надо!!" - кричат. "Надо бы..." "Не надо! Дорого!!" "А выйдет дороже: амброзия уже пожаром пошла. Земля работает на истощение. Это все равно что не кормить человека, а требовать с него работы. Он ведь все равно упадет".
Мы говорили и слушали. И вот за темным стеклом окна зашуршало. Вышли на веранду. По крыше сеется дождь, неторопливый, как видно, долгий. Послушали, вздохнули разом. Мне сразу привиделся просторный луг в займище, который вчера косили; люцерна на огороде у матери Лельки, зеленые валы ее; а еще завтрашняя дорога, раскисшая и разбитая. У Мазина вздыхать было больше причин.
Пошли мы спать. Конечно, не спалось мне. Не мог разом окончиться разговор, который веду я давно с тем же Мазиным, бывая здесь то зимой, то летом. Какие-то фразы Мазина вертелись в голове, обрастая иным, подходящим:
"Как зайцы мечемся: абы как на работе, абы как дома"... Трактористы, которые бросили нынче работу по-светлому, оставив сено мокнуть под дождем, они ведь не отдыхать подались, не телевизор глядеть. Им надо свое сено возить, для своей скотины, которая семью кормит. И тут им ни ночь, ни даже дождь не помеха;
"Работают, чтобы красть"... То сено, подсохшее, добрый, едовый эспарцет, над каким мы с Мазиным вздыхали, оно скорее всего не намокло, успев до дождя перекочевать в какой-нибудь сенник, под крышу. Дело вполне естественное. Об этом говорено-переговорено;
"Нужно, чтобы хороший работник получал в десять раз больше лодыря и жил в десять раз лучше. А теперь они одинаково воруют";
и самое главное: "Не мое! Не мое - и все тут!"... Вроде бы у самого Мазина звено арендное, работают неплохо. Но вот недавно поставили на трактор одному из механизаторов новый двигатель, цена ему, считай, миллион. Проехал трактор пятьсот метров и стал. Заклинило новый движок. Пробку картера "хозяин" не затянул, она от вибрации выпала, масло ушло. Двигателю конец. И в звене никаких особых страстей: ладно, мол, с кем не бывает... А было бы "мое"?
Не спалось мне. Мазин тоже поднялся, пошел на кухню курить. Трогать его я не стал. Для меня все эти разговоры, раздумья, конечно, несладки. Но уеду развеется. А для Мазина это жизнь. Нелепая, горькая в своей ежедневности, но его жизнь, которую уже не переиначишь.
Два года назад Мазин сделал попытку вырваться из нее. Он хотел взять землю. Все обдумал, столковался с одним из хороших механизаторов, и решили они взять 600 гектаров земли. Не вышло. На хуторском собрании народ им в земле отказал. (А против воли хуторян он не пошел: "Мне с ними жить". Хотя мог бы.) Устроили на правлении колхоза, где окончательно этот вопрос решался, невеселую игру. Никто не знал, с чем он пришел на правление. Главные специалисты держали ушки на макушке, понимая, что уход такого человека, как Мазин, - сигнал тревоги нешуточный.
Кто проморгает, может остаться на бобах. Недаром отказали ему хуторяне: "Помещиком хочет стать. Землю заберет, технику - всем завладеет, а мы останемся..." И когда во время заседания правления стал писать Мазин бумагу, которую тут же углядели: "Прошу выделить..." - один за другим стали исчезать из председательского кабинета главный агроном, главный инженер, главный зоотехник. Они возвращались через короткое время с наспех написанными заявлениями. И если бы уперся в ту пору Мазин и вышел - следом ушли бы многие, колхозу, видимо, пришел бы конец... Но Мазин, свою бумагу дописав, подал ее председателю. У того в усмешке дрогнули губы, и он прочитал вслух:
- "Прошу выделить воз ржаной соломы для мочки яблок..."
Остался Мазин в колхозе, в звене.
В наших беседах он, конечно, всего не договаривал. Я рассказывал о Гришине, Штепо, Шестеренко, других удачливых фермерах. Он знал больше меня. Он понимал все. А мое дело - лишь догадываться, что там, в душе человеческой...
Впрямую мне Мазин не сказал и не скажет, не тот человек. Но брошенное вскользь: "А звено?.. А школа?.. Животноводство рухнет"... В хозяйствах других говорили мне откровеннее: "Уйду я, все брошу - а что с ними будет?" И указывали на людей, колхозников рядовых, не способных уже самостоятельно, без кнута иль указки работать. И полуспившихся, и от роду таких. "Вот доведу до ума всю социалку и уйду", - обещал в другом месте другой руководитель. "Жалко бросать, - вторил им третий. - Такое хозяйство развалится". А хозяйство действительно могучее, одно из лучших в стране.
Мазину трудно из души вынуть и выбросить ответственность за все хозяйство, за всех людей. За школу, к примеру, в которую он вложил много забот и труда. И не только потому, что там директорствует его жена, а потому что там его сыновья и дети его товарищей. А значит, это его заботы. Идея образцового сельскохозяйственного двора школы, не хуже западных, тех, что на телеэкране. Разве можно эту мечту отбросить? Пусть сейчас ей не время. Но именно нынче школа была бы нищей, если бы не звено Мазина, а точнее, не энергия и самоотверженность самого Владимира Яковлевича. Полторы сотни гектаров школьной земли: ячмень, горох, горчица, техника, кредиты, люди, выгодный сбыт - все бы разом рухнуло, уйди Мазин в самостоятельные хозяева, потому что на первых порах у него хватило бы времени только на свое: свои кредиты, своя техника, своя земля.
Для колхоза, для хутора, конечно, выгодно, что Мазин остался. А для него? Недаром он говорит: "Нужно, чтобы хороший работник жил в десять раз лучше, чем лодырь". Конечно, Мазин не бедствует, живя, как и все, подворьем. Но даже легковой автомобиль, показатель сельского благополучия, теперь ему не под силу. И он латает свой старенький. Несколько лет назад, еще при старых порядках, дал им обком на арендное звено два автомобиля. Владимир Яковлевич, организатор звена и его руководитель, конечно, себе не взял, сказав: "Давайте по-честному: кинем жребий". Кинули. Повезло не ему...
Дождь сеялся ночь напролет. Утром не разведрилось. Хуторская округа тонула в мороси, хуторская дорога - в просторных лужах да бездонных колеях. Мазин во дворе прогревал тяжелый свой мотоцикл, точнее, колхозный, положенный ему как транспортное средство. Дали его нынешней весной, не пешком же бригадиру по полям мотаться. На хуторе "догадались": Мазин на школьный урожай себе мотоцикл купил, а еще "сигареты дорогие курит" - словом, нажился.
Пророки в своем отечестве не в чести. Это истина древняя. Радетелям та же цена. Хотя труды их и порой немалые жертвы далеко не напрасны. Кто оценит их? Одна надежда - на Бога...
Уезжал я из хутора в дождь. Выбрался на асфальт. До Филонова рукой подать. Но что мне райцентр... Разговоры про беспредел, про московские козни. Хотелось поехать к Гришину - до него не доберешься. Можно бы во 2-ю Березовку, новый "экспериментальный центр". Колхоз там реорганизовали, разделив на "кооперативы с полной самостоятельностью". И теперь друг на друга с вилами идут.
Но нынче, в пору дождливую, скучную, что-то не хотелось мне съезжать с асфальта и соваться в грязь дорожную и житейскую. Поехали-ка домой, ведь уже больше недели в дороге. Асфальтом, московскою доброй трассой, за сотней верст сотня, пусть по дождику, не спеша, но доедем. И всюду почти на полтысячи верст мокла под дождем кошенина. В рядах, валках, кучах, сгребенное. А то и на гумнах, возле ферм, свезенное, но в скирды не сложенное. Сено мокло, чернело. Люцерна, эспарцет. Луговое да сеяное разнотравье. Тяжелая будет для скотины зимовка.
В придорожных хуторах в хозяйских дворах стояли сенные скирды, прикрытые целлофановой пленкой, толем, а то и брезентом. Что им дождь...
* * *
Хутор Большой Набатов лежит в просторной долине вдоль речки с красивым названием - Голубая. Охраняют хутор справа и слева Городская гора да Львовичева, Белобочка да Лысенький курган, Прощальный да Кораблев. Впереди, немного отступив от крайних домов, синеет батюшка тихий Дон. За ним в займищных густых уремах среди вербовой, тополевой, дубовой гущины прячутся тихие озера: Бурунистое, Песчаненькое, Большие да Малые Клешни, Синие Талы.
От центра областного, города Волгограда, до Большого Набатова полторы сотни километров, до районного, Калача-на-Дону, - шестьдесят, до центральной усадьбы совхоза, станицы Голубинской, - менее тридцати, но уже без асфальта, колдобина на колдобине. Слава Богу, что сухо. Недолго я поплутал, взяв левее от Дона, но скоро выбрался к долине речки Голубой. Справа вдали Большой Набатов, рядом, под горою, - Евлампиевский, он же Горюшкины. Там лучшие из всей округи груши. Они и сейчас стоят, вековые, могучие дулины. По весне цветут, в свою пору светят желтыми душистыми плодами, потом устилают ими землю. Некому собирать их и есть. На хуторе никого из наших людей не осталось, лишь пришлые, чеченцы, две-три семьи сменяют друг друга. Чуть далее - хутор Осиновский в вишневой да терновой гущине. Там нынче лишь одна старая, больная женщина. Уходить не хочет. Еще дальше - хутор Большая Голубая, где когда-то стояло пять мельниц-водянок. Ныне и он на последнем вздохе. Сорок три километра от центральной усадьбы, без асфальта. От хутора Тепленький остались лишь дикие сады, да развалины, да красивое имя. Эти имена греют
горькую память: Березов, Каменно-Бродский, Липо-Лебедёвский, Липов Лог, Зоричев, Еруслань. . Сколько их...
Дорога моя - в Большой Набатов, но уж коли случилось так, проедем через Евлампиевский, спустившись с горы. Тем более слышал я и в местных газетах читал, что поселились на хуторе новые люди: Лысенко, Караваев. Первый зерном занимается, второй - коневодством.
Нынче осень. Ударили первые утренники, и как-то разом, пожухнув, опала листва. Груши стоят голые, по хутору далеко все видать. На въезде рядом с дорогой - павшая лошадь, терзают ее три собаки. Слева - убогий домишко, на веревке сохнет белье. Разоренный двор, забора и признака нет, про другое не говорю. Это временные, чеченцы ли, даргинцы, азербайджанцы - словом, пришлый народ и, повторю, временный, взяли свое и ушли. Вот другой дом, на вид поприглядней, с забором; у двора - хозяева, говорят: "Уезжаем домой, в Грозный. А сюда приедут другие, тоже из Грозного". И тоже на время, добавлю я. Чуть далее живут Магомадовы. Вот и все.
Посреди хутора у дома заброшенного грудится техника: тракторы, сеялки. Там же кучи старых досок и бревен. Это хозяйство Караваева, коневода. Земли у него больше 300 гектаров. Несколько лошадей бродят под горою. Хозяев нет. Бывает вроде какой-то работник. Но редко. Самого Караваева я часто в райцентре встречаю.
Неподалеку тоже признаки жизни: техника, тележка с просом. За речкою гудит комбайн, видно, хлеб убирает. А ведь конец октября. Добрые люди в июле уборку закончили. Давно посеяли, озимь кустится. Здесь - уборка. Это фермер. Кажется, Лысенко.
Никого не хочу укорять. Как говорится, чужую беду рукой разведу. Но не сказать не могу. Ведь и земля есть, и техника, и кредиты получены немалые. А результат: дохлая лошадь у дороги. Переверну присловье: строить - не ломать.
Лет десять, наверное, назад приехал я на этот хутор впервые. Тогда здесь закрыли школу. Она стояла под горою, у хутора на виду. Потом ее сожгли. Закрыли школу, а хутор был живой. Вон там, у колодца, который потом завалили, говорили мне хуторские бабы: "Никого нас не будет здесь через год-другой". Не верилось. Больно уж хутор был хорош. Большие казачьи дома-курени - с низами, "галдереями". Просторные огороды, левады, в плетневой огороже. Возле речки луг, за речкою - хлебные поля. Даже не верится, что все это было.
Для тех, кто не верит, не знает, как погибают хутора ли, села, пример, как говорится, наглядный - хутор Большой Набатов, он рядом, в пяти верстах. Дорога - лугом, над речкою.
Большой Набатов еще живет. Он умирает трудно, как все могучее. Но умирает. Из людей, которые здесь родились и крестились, остались лишь пенсионеры: Вьючнов Василий Андреевич, 1910 года рождения; Жармелов Фома Тимофеевич, 1918 года рождения; жена его Евдокия Ивановна; другие под стать им - Арькова Акулина Яковлевна, Одининцева Ольга Игнатьевна, Евсеев Иван Григорьевич, Пристанскова...
Когда-то большенабатовский колхоз имени Буденного известен был на всю область. Хутор людный: 300 семей. "Тут улица, там улица... Как в городе..." вспоминают старые люди. 5 полеводческих бригад. Из них одна молодежная. Птицеферма с гусями, утками да курами, молочнотоварная... Овечьи гурты... На конеферме одних маток было до 500. Все это в прошлом: тяжкий труд, палочки-трудодни, то копеечные, то вовсе пустые, когда вместо хлеба давали 200 ли, 300 граммов куколи. Куколь - черные семена сорняка вьюнка, какой при молотьбе в хлеб попадал. Потом на току его отделяли. Зерно сдавали государству, куколь оставляли колхозному трудовому народу. Его запаривали и ели. Он был едовее желудей, вязового листа, лебеды, речных ракушек-перловиц и прочего, чем кормился колхозный народ. Ведь хлеба-то начали досыта есть лишь году в 1954-м ли, 1955-м.
Но работали - на фермах, в полеводческих бригадах, плохо ли, хорошо, но кормили страну, сами кормились, детей растили. И наконец, отработав свой немереный стаж, ушли на пенсию. Началась новая жизнь. Длится она и поныне.
В последние годы с экрана телевизора, газетных страниц, с трибун, доказывая нужность свою, народ разный, от президентов до милиционеров и шахтеров, кивает на Запад, где платят президентам и полицейским поболее, и предлагает на тех равняться. Доводы звучат убедительно. Появляются все новые "Форосы", роскошные и надежно охраняемые особняки, "мерседесы" и прочее. Догнать и перегнать Америку хотят все. Но могут лишь сильные мира сего.
А набатовские старики... Да только ли набатовские. Там и здесь, глядя на их немудреное житье, вспоминаю я старость иную. Стоит в глазах венгерская деревенька, дом и двор тамошнего бригадира, куда вошли мы передохнуть после долгой дороги. Не дом я вспоминаю, не убранство его, не цветник, а обыкновенные качели во дворе. Когда отворил я калитку и вошел во двор, на тех качелях качалась теща колхозного бригадира, милая пожилая женщина в светлом платье, в седых кудельках, в туфельках. "Пирошка! - позвала она дочь. - К нам гости!"
Скажи, мой читатель, мой невидимый собеседник, где ты видел такое селенье у нас в стране? Я уж не буду кивать на Америку, где под Филадельфией, на окраине Джорджтауна, и день и другой приходил я в уютный городок пенсионеров. Там зелень и тишина, милые домики, хорошая обслуга, цветы. И не миллионеры там живут, а, как говорят, простые американские люди. Мой коллега там же, в США, неделю прожил во Флориде, гостя в пансионате у бывшей медицинской сестры. Мы встретились в Нью-Йорке перед отлетом, и он взахлеб рассказывал о плавательном бассейне, теннисном корте. Но Бог с ним, этим кортом, - читатель мой, мне качели покоя не дают, обыкновенные качели во дворе венгерского сельского дома. Туда-сюда... Качи-качи... Старушка на них. В седых кудельках, в светлом платье...
Арькова Акулина Яковлевна, набатовская колхозница с немереным стажем, с тяжелыми, разбитыми руками, сидит возле меня, горбится, рассказывает с усмешкой:
- Пролежала я две недели в больнице на центральной усадьбе. Врач домой выписывает, говорит: "Свинину не ешь". "Откель у меня свинина?" "Колбасу тебе тоже нельзя". "Колбасы нам, слава Богу, два ли, три года не возили". "И яиц тебе нельзя". "Кур перевела давно. Чем кормить? Добывать уж не в силах". Врач поглядел, говорит: "А вот сливочное масло можно". А я уж забыла, какое оно и напогляд.
Малая хатка Акулины Яковлевны стоит рядом с хуторским магазином. Но что в том холодном, нетопленном магазине? Лишь длинные пустые полки по стенам. Он кажется огромным, пустой, и оттого еще более холодным. А на дворе лишь октябрь. Что тут будет зимой? Знаю точно, что тепла не будет, потому что нужен новый водяной котел, а сельпо - нищее, у совхоза больше 100 миллионов рублей долгу. До магазина ли ему? Так что спасибо за хлеб, который еще возят. Он, батюшка, главная еда Акулины Яковлевны. Какое-никакое хозяйство держать она не в силах. "Изработалась", - признается честно. Я вижу: все верно, она изработалась за долгие-долгие годы. Теперь вот сидит в малой хатке своей. Что здесь? Постель, да икона, да сундук со смертной одежей - вот и весь нажиток за семьдесят лет труда. В своих заметках я не раз еще буду подчеркивать: нажиток... За тридцать лет колхозного труда, за пятьдесят, за сто.
- Своего не будешь иметь, сбирайся - и на попов баз, на кладбище, указывает Фома Тимофеевич Жармелов перстом на хуторской погост.
- Работаем, трудимся, вот и живем, - вторит ему Василий Андреевич Вьючнов, ему нынче восемьдесят четыре года. - Ноги не идут, а надо. Реву, но иду работать.
Просторные левады, подворья, где хрюкают свиньи, гребутся куры да плещутся в луже утки. Овечки да козы - в степи, на попасе. И все это - труды и труды. Копать и полоть, поливать, чистить, сено косить, возить дрова. А ведь годы немалые: семьдесят, восемьдесят...
Где-то дети - далеко ли, близко. Приезжают налетом. У них свои заботы. А хозяйство, которому отдана жизнь (раньше колхоз имени Буденного, теперь "Голубинский"), - какая от него помощь своим ветеранам? Тут ответ один: никакой. Вспахать ли огород, сено привезти, дрова. На себе не потянешь. Не поможет тебе управляющий, а директор и вовсе. Кланяйся трактористу, готовь бутылку ли, две. А водку нынче на хутор редко привозят. И стоит она - две тысячи рубликов. Вот и приходится расплачиваться овечкой ли, козой. А по-другому никак. Бутылка, бутылка, бутылка... Горсть зерна, что выдают пенсионерам, что от нее проку? Двух курят прокормить? Надо? Привезут. Но готовь за бутылкой бутылку. Принимай да побаивайся. Ведь ворованное. Поймают будешь отвечать.
Восьмидесятилетняя Евлаша не стала было свинью держать, мочи нет. За год в хуторской магазин не привезли ни жиринки. Снова пришлось свинью заводить в восемьдесят лет. Какая уж тут Америка, какая Европа, какие качелики. Как сказал Василий Андреевич: "Ноги не идут, а надо. Реву, но иду работать". Это по-нашему.
Когда Акулина Яковлевна рассказывала о больнице, о советах доктора, то нет-нет да и прикладывала руку к иссохшей груди.
- Болит? - спросил я.
Она кивнула. Хотя о чем было спрашивать, погляди - и увидишь.
- Лекарства надо пить, - посоветовал я.
Собеседница лишь вздохнула в ответ.
Фельдшерский пункт на хуторе третий год уже на замке. Дай мне Бог ошибиться, но, кажется, этой зимой он рухнет, а к лету его растащат. А ведь дом еще хороший, старинный, как на Дону говорят, круглый, казачий дом. Прежде ему каждый год делали небольшой ремонт: подмазывали фундамент, красили, доску-другую прибивали. И он стоял, приглядный, уютный. Старый Вьючнов последнюю фельдшерицу вспоминает добром. Она делала ему уколы, после которых он чуял себя здоровым: "Буравлем ходил". Нынче, когда "прихватит что-то внутре", он лечится... Рука не поднимается, да и читателя жаль, так что умолчу я, чем лечится восьмидесятичетырехлетний Василий Андреевич, когда у него прихватит "что-то внутре".
- Хочешь - болей, хочешь - нет, - говорит Фома Жармелов. - В ту весну я без сознания больше суток лежал. Приезжали, сказали - вроде инфаркт. Трогать нельзя. Больше не трогают.
- Те годы таблетки возили, - вспоминает его жена. - Много было таблеток: от головы, от кашля. А последний раз, тот еще год, привезли лишь зеленку. Хочешь - лечись ей, хочешь - курей мажь для отметки.
Не станичным, с центральной усадьбы, докторам мой укор. Что они могут сделать, имея единственную машинешку для всех забот? А дороги от станицы Голубинской к пяти ее хуторам далекие и нелегкие, там и метра асфальта нет. И что хутора... Уже станица чует новые времена: собираются закрывать как нерентабельную аптеку.
А в Большом Набатове у фельдшерского дома осыпается обмазка фундамента и, что самое главное, исчез столб, который поддерживал кровлю веранды. Теперь эта кровля висит. Ляжет снег, она рухнет и потянет за собой всю крышу дома. А тогда дом растянут в два счета. К лету останется лишь обглоданный остов. Вот он, рядом, живой пример: хуторской клуб. За год-другой от него лишь кирпичные стены остались: ни потолка, ни сцены, ни окон, ни дверей. А здание хуторской почты? В прошлом году приезжал - стояло. Не успели закрыть - остался лишь фундамент. В Евлампиевском магазин еще недавно работал, теперь - разбили. А школу там сожгли давно. Хорошая была школа. Любил я там летом на ступенях посидеть. Сидишь, весь хутор видать и всю округу. Закрыли ее - и хутору конец.
Большой Набатов умирает от такой же беды. Ни почты теперь, ни медицины. А началось все со школы.
Николай Николаевич Семерников, управляющий совхозным отделением в Большом Набатове, еще молод, но работает в этом хуторе десять лет. Сначала агрономом, теперь - в нынешней своей должности. А школа будто бы к полеводству да животноводству отношения не имеет. Но это будто бы. Семерников же знает и чует не первый год на собственной шкуре, что имеет отношение. Нет в хуторе работников для фермы и для поля, и новых, даже беженцев, сюда не заманишь, потому что с семи лет детишки должны на целую неделю отправляться из родительского гнезда на центральную усадьбу, в тамошний интернат, в котором доброго мало. Нынче осенью там не топят, и спят ребятишки под тремя одеялами.
- Уж как мы просили, - говорит Николай Николаевич, - сделайте нам начальную школу. Старая стоит. Давайте отремонтируем. Нет, говорят в районо, санэпидстанция не примет. И ведь деньги тогда были, не то что сейчас. Ну давайте, говорю, в клубе (он еще целый был), там тепло. Немного переделаем, и получится школа и квартира для учительницы. А мне районо толкует: окна низкие, света будет мало, ребенок будет нагибаться к парте и искривит себе позвоночник. Заботники... А то, что наши ребята в распутицу да в снега по месяцу то из школы не могут домой попасть, то в школу не доберутся... Мелюзга - и без матери. Какие родители это будут терпеть? А теперь и вовсе конец, никому не надо.
Это уж точно. Какая там школа, когда столб у фельдшерского пункта некому поставить. Совхоз в долгах. Сельсовет нищий. Его председатель, узнав, что я еду по хуторам, просил меня прихватить его на свои владения посмотреть. У него даже лошади нет. Главврач района, выслушав мой рассказ, мне же и пожаловался: "Те больницы и фельдшерские пункты, что работают, пора закрывать. Денег - одни долги. За лекарства, за питание, за освещение и прочее платить нечем".
Осень. Россия. Хутор Большой Набатов. Не нынче, так завтра пойдут дожди, развезет дороги. Ни проехать тогда, ни пройти. До станичной больницы, до школы лежат нелегкие версты. Автобусы сюда не забирались отродясь. Прежде добирались до станицы и райцентра водой, по Дону, рейсовым катером. Отменили его два года назад по причине нынче обычной - нерентабельность. По той же причине отменили прежде делавшую два рейса в неделю, по вторникам и пятницам, совхозную машину со скамейками. На ней успевали к автобусам - районному и городскому. Теперь же при нужде даже на центральную усадьбу совхоза можно добраться лишь с оказией, случайно. А потом в станице снова искать такую же. Ночевать там, коли не сыщешь. И снова искать. Да и всякая ли попутка сгодится малышу-первокласснику или старому человеку: железный кузов самосвала, тракторная тележка?
Про хуторскую медицину, торговлю, почту, школу, точнее про их отсутствие, я сказал. Осталось добавить немногое: два телевизора и холодильник в доме Жармеловых который год не работают, та же песня у Вьючновых, про Евлашу да Кулю и говорить нечего. В годы прежние была слабая надежда на колесивший по району фургон "Бытовые услуги". Нынче "услуги" кончились. Районной "бытовки" не существует. А значит, и надежда ушла.
С газетами на хуторе, считай, все распрощались. Во-первых, не по карману, во-вторых, почта закрылась и привозить газеты будут раз в месяц скопом, половину растеряв. Радио понемногу смолкает, но старый Вьючнов умеет его "ремонтировать": кулаком стучать по репродуктору или дрючком провода шевелить. Тогда оно "чисточко загутарит".
Когда приезжаешь на хутор, то каждого для беседы невольно отрываешь от дел: один в огороде, другой на печурке кашу варит свиньям - все в заботах. А потому в конце разговора обычно просишь прощения за то, что от дел оторвал, и слышишь в ответ: "Тебе спасибо за то, что приехал, поговорил, послушал нас. Мы от людей отвыкли". И правда ведь, в магазине не постоишь, там холод, клуб разорили, редкие праздники: Первомай да 7 ноября, День Победы, когда собирали всех, поздравляли, - все это кончилось. В опустевшем хуторе там и здесь едва теплится жизнь. Каждая в своем углу. В основном стариковская.
Сельские старики, на мой взгляд, нынче единственная опора деревенского мира. Не будь их - половина нашей земли стояла бы в бурьяне по пояс. Во-первых, потому что работают они до последнего вздоха. Тетя Нюра моя плакала в последний год жизни: "Работать не могу... Возьму лопатку, а руки не держат... Хочу работать, а не могу". Покойный дед Архип из Клейменовки за день до смерти все же выполз из хаты, с тоскою смотрел на огород, спрашивал: "Как там, картошку заволочили? В два следа? Иль поленились?"
Приедешь на хутор, вроде и неживой он, одни старики копошатся. Но картошка стоит стеной в делянах немереных, лук топырится, цветут помидоры, арбузные плети устилают землю. Живы старики, и к ним, выбирая время, глядишь, надъедут из райцентра да города молодые - кто помочь, а кто и забрать выращенное. Ведь цены на базарах растут. А здесь - картошка, капуста и прочая зелень бесплатная, да еще и сальцо деревенское и мясцо. Детишек можно отправить к старикам из душного городского лета. Особенно теперь, когда закрылись бесплатные пионерские лагеря. Да и самим приехать, вольным воздухом подышать и подкормиться. Профсоюз теперь не подмога. Пока сельские старики живут на своей земле, все это возможно. И как тяжко они расстаются с ней, пусть даже ненадолго, на зимовку, в городские квартиры, к детям, где, по их словам, люди "бьются один об одного", где "вода горчей полына, я ее проглонуть не могу", где "в клетке сидишь на этом этаже и плачешь".
Одним некуда уйти, другие никуда не пойдут, потому что здесь их родная земля, родные могилы. Они живут. И горькое их житье не только просто укор нашему государству, а еще - наглядный пример молодым, полным сил, которые ищут и пока не могут найти себе пристанища. У одних нет работы в городе, у других жилья, третьих стронуло с места тревожное время. Таких нынче много. Приезжайте в Большой Набатов! - зову я их. Работы хватит по горло, на долгую жизнь. Но жить будете без медицины и почты, без школы, дорог, без надежного транспорта, телефона, телевизора и прочей "сложной" для хутора техники. Забудете, какие напогляд бывают конфеты ли, колбаса. Единственное, что пока обещаю, магазинный хлеб. Но может быть, завтра не будет и его, как в Евлампиевке, где пекут уже свой. Но будет - работа, работа и работа: с лопатой, вилами, мотыгой, на своем ли, на колхозном базу. Без выходных и отпусков (ведь скотину и на день не оставишь), с пяти утра до полуночи.
Такая вот наглядная и доходчивая агитация свое дело сделала. Погас огонь в хуторах Большая да Малая Осиновка, Липов Лог, Тепленький... Считать их можно долго: Малый Набатов, Лучка, Картули, Екимовский... Это лишь те, что рядом, рукой подать. Евлампиевский, Большой Набатов... Сомкнется над округой кладбищенская тишина.
- Озимых мы нынче не посеяли, - говорит управляющий. - А от них - хлеб. Кормов мало. Гурты мясного скота надо с хутора убирать. Нет ни кормов, ни людей. Работать не с кем. Остались лишь пьяницы да чечены. Над пьяницами надо с кнутом стоять, и то они через пень-колоду делают, на уме одно: чего бы пропить. А у чечен свои гурты больше совхозных, на них все корма идут, какие мы заготовим. Людей нет, и никто сюда не приедет из добрых работников. Одни лишь дачники, горе мое. Раньше в магазин вино привезут, два-три дня пьянка - и шабаш, кончилось, до следующего привоза я спокоен. А нынче в любой день, хоть среди ночи, иди к дачникам. У них - хоть залейся. Наши пьяницы им в первую очередь отвезут совхозное сено, силос, дробленку, зерно - все, что те им прикажут.
Те, кого управляющий называет дачниками, - люди разные: местные и пришлые, молодые и крепкие пенсионеры. Никто из них в совхозе не работает. Но держат скотину, хозяйствуя на себя.
- Помощи от них никакой, - жалуется управляющий. - В горячую пору скирдовать никто не пошел. А чуть что, ко мне идут: воды нет, принимай меры, управляющий. И тянут, тянут... Нынче опять семь голов третий день ищем. А рядом, у соседей, трактор украли на этой неделе. Быка за голову зацепили прямо с база и волоком тянули до двора. С емкостей замки сбили, солярку слили в бочки. И хорониться не думали, следы-то явственные. Сколько скотины своей находил в чеченских гуртах. Наша порода - абердины, наши метки. Участкового привозил, в райцентр ездили, к начальнику милиции. Бесполезно. "Погодите, погодите..."- один ответ.
Управляющий - мужик молодой, с агрономическим образованием и опытом. Не дорабатывать ему, как иным совхозным спецам, до пенсии, а жить и жить, и потому я спрашиваю:
- Вы что, не видите, что совхоз в долгах по уши? Он же с ними никогда не расплатится! Чего вы ждете? Какой манны небесной?
- Все я вижу, - отвечает он, - а вот что делать, не знаю. Наверное, надо было уйти в фермеры. Но землю сейчас дают самую плохую. А если бы всем расходиться, досталась бы хорошая. Сверху бы, из Москвы, сказали твердо. А то крутят то в одну сторону, то в другую. Уйти бы, на себя работать, а не с пьяницами кохаться. Не будет совхоза - они погибнут, и все. А по-нынешнему все равно проку не будет.
- А по какому же будет? - спросил я. - Вот у вас тут фермеры появились, на ваших землях...
- Это горе горькое, - ответил молодой управляющий. - Они сроду земли не видали и не знали ее. Поезжайте и поглядите.
Ездил не раз. Глядел. И в прошлом году и в нынешнем. Особенно памятна поездка в конце лета. Тогда, теплым августовским днем, в пору уборочную, ехали мы из Калача на хутор Большая Голубая не асфальтом и грейдером, а сделав добрый крюк, дорогами полевыми. У кургана Хорошего свернули влево и покатили вниз через Липологовскую балку, где когда-то хутор стоял, а оттуда через бугор на Осиновку, краем ее, а потом вовсе дорогой неезженой к просторной долине Голубой речки.
Эти полевые дороги и земли - на гранях соседних районов: справа Калачевский, слева Суровикинский. Справа - совхоз "Голубинский", слева "Логовский". Вернее, когда-то совхозные земли, а нынче не разберешь... В "Логовском" от 11 тысяч гектаров к лету осталось лишь 3,5 тысячи. Совхоз "Голубинский" недавно был целым государством в 70 тысяч гектаров, сейчас наберет ли половину. В "Логовском" землю фермеры разобрали. "Голубинский" отдавал свое направо и налево. В 1992 году, следуя необходимости ли, моде, здесь хозяйствовало чуть не два десятка организаций: корабелы и нефтяники, железнодорожники и строители, агроснаб и райпо, больница и дом отдыха - всех не перечтешь. Не от хорошей жизни отдавал "Голубинский" свои земли: сроду он с ними не справлялся. До "белых мух" убирали, пахали, гноили, потом скотину морили голодом. Причин было много, и все объективные: край далекий, отрезанный рекой, нет хорошей дороги, нет жилья. Потом появился мост, асфальт, жилье, земли вдвое меньше стало, а значит, нагрузки в работе. Но все осталось по-прежнему.
Вот и сейчас едем дорогой полевой: справа поля и слева поля, справа осот и слева осот, белые, седые его головки. Порой из машины выходим, пытаемся разобрать: что же тут сеяли? Ячмень ли, просо, а может, все это - падалица? Единственное хорошее поле - перед Липологовской балкой. Здесь, у фермера Горячева, озимки получили почти по 30 центнеров с гектара. Хотя особо удивляться нечему. Год выдался благодатный. Хорошие хозяева по 50 центнеров получили. Но для этих краев 30 центнеров - небывалый рекорд. Для них привычней жиденький ячменишко, какой и встречал нас порою то слева, то справа.
Вчера - совхоз "Голубинский" ли, "Логовский", нынче - земли Горячева, Найденова, Бударина, Боброва, Старовойтова, Кузнецова, Пономарева... Их уж точно не перечесть. На одной земле голубинской полсотни числится, не считая хозяев крупных - Гидростроя да Водстроя. Но глядеть на эти поля радости мало. У кого-то лучше, у кого-то хуже, а в общем, тот же совхоз "Голубинский" далеко не добрых его времен. То, что было построено в пору совхозную, совсем недавно (кошары, добротные полевые станы, стригальные пункты в Осиновке да на Большой Голубой), растаскивается, ломается, а иного и вовсе нет, словно провалилось сквозь землю. А ведь строили трудно. Совхоз не богатый, хутора далекие. Строили трудно - погублено в одночасье, словно перед концом света. Но ведь жизни еще не конец. И хозяин не навовсе ушел с этой земли. Кто-то ведь да придет? Но кто?
На мой взгляд, те люди, что нынче заполонили голубинские земли, - народ временный, за очень редким исключением. Коренных голубян-земледельцев среди них мало, больше городских, из райцентра. Кто-то решил легкую деньгу зашибить, кому-то банковский кредит нужен; или завтра указ выйдет, и можно будет эту сотню гектаров продать. Один кое-как царапает землю, другой - ждет указа. Какая уж тут агротехника... Взбодренный нынешними дождями, сорняк стоит, словно гвардия на параде.
Картина нерадостная, какая и прежде была, если не хуже. В недавние еще годы один из секретарей райкома в сердцах обещал продать собственную легковую машину, купить на вырученные деньги атомную бомбу и кинуть ее на совхоз "Голубинский". После этого Калачевский район сразу выйдет в передовые.
Времена новые. Много новых порядков и хозяев. Но на голубинских землях и нынче до ноября будут хлеб убирать. По 2-3 центнера в конце уборки наскребать будут с гектара. У добрых людей, напомню, по 30, по 50. И дело не только в нерадивости хозяев новых и старых. Ведь эти земли приличных урожаев никогда не давали. Поговорите со стариками, и они скажут, что хлеб здесь сеяли лишь для себя. А настоящий доход получали на откорме крупного рогатого скота. Земли много - паси и паси. А осенью продавай. Ежегодная Никольская осенняя ярмарка в станице Голубинской проходила на Солонцах, там, где нынче заброшенные плантации. Рассказывали мне об этой ярмарке В. А. Рукосуев, старинный голубянин, и В. А. Вьючнов из Большого Набатова. Тот и другой помнят "красного купца" Чертихина. Из Царицына, Ростова, Москвы приезжали сюда за скотом.
В областном архиве, просматривая дела раскулаченных этой округи, читал и читал я: "арендовал участки земли, занимался торговлей скотом", "снимал участки для отгула скота", "арендовал до 150 га, занимался отгулом"... После коллективизации на этих землях располагался огромный совхоз "Красный скотовод" с центром на Фомин-колодце. В 1937 - 1938 годах руководство совхоза арестовали, совхоз расформировали. Все больше и больше запахивалось земель. А уж целинная горячка и вовсе попасы на нет свела. Перепахивали все подряд, выворачивая наружу мел. Получили за "целину" ордена и стали гонять комбайны по тощим полям, сбирая урожай скудный, но выполняя "наказ Родины": "Хлеб - любой ценой!" А хороший хлеб на этих бедных землях бывает один раз в сто лет.
Пришли новые времена. Но что принесли они этой земле? Пока лишь горячку фермеризации. Умеешь ты, не умеешь пахать, коренной хлебороб или горожанин, который трактор лишь в кино видел, но глотка хорошая, настойчивость есть - не мытьем, так катаньем получишь землю.
История с первым в районе фермером Федоровым весьма показательна. Человек городской, в сельских делах абсолютно неумелый - это было видно с первого взгляда, - 300 гектаров земли он все же получил. Речи в его защиту звучали с трибун сессии облсовета, райсовета. Тех, кто не хотел ему землю давать, величали врагами аграрной политики. Землю Федоров получил, взял под нее банковский кредит, на этом завершив хлеборобскую деятельность. 300 гектаров земли зарастали бурьяном, пока их не отобрали.
Но отсутствие четкой перспективы в аграрной политике и боязнь руководителей районов прослыть саботажниками аграрной реформы делали свое дело. Свободная земля в задонской стороне раздавалась налево и направо. У хозяев вовсе нерадивых изымалась и порой передавалась таким же.
Мы и ехали-то в Большую Голубую, чтобы показать новому хозяину его земли. А этот "новый хозяин" был не лучше старого. Всю дорогу шли разговоры лишь о кредите, который банком обещан.
Посмотрели мы поле, сплошь заросшее осотом. Думаю, при новом хозяине этой земле не станет легче.
Так за что же я ратую, укоряя земельный комитет, хуля новых, еще неопытных хозяев? За возврат к совхозу "Голубинский" с 70 тысячами "нищих" гектаров? Нет. Твержу я о том же, о чем и ранее: в стране отсутствует четкая, грамотная аграрная политика. Она заменена лозунгами и сиюминутными нуждами. Не новым толпам "желающих" нужно отдавать землю, а тем людям, которые успели за прошедшие два-три года доказать делами (состоянием земли, урожаем), что они на земле хозяева рачительные.
В начале сентября в Калаче прошло очередное заседание земельной комиссии. На свободные 300 гектаров земли претендовали несколько человек. Досталась она работникам совхоза. "Пусть попробуют, - сказали мне. - У них преимущественное право". А я думаю, что преимущественное право было не у них, вполне возможно, хороших людей и работников, а у Штепо, Олейникова, которые по 40-50 центнеров со своей земли получили. И тогда уже в следующем году эти 300 гектаров начали бы работать. А в ближайшие годы для государства с этой земли пошла бы весомая налоговая отдача. А теперь "пусть попробуют".
Когда я говорил об этом в Калаче, мне возразили, что существуют законы, их надо исполнять, поступи комиссия иначе - прокуратура и суд восстановили бы справедливость. Какая уж тут справедливость, если к земле не пускают хозяина, а поют прежние песни о всеобщем равенстве, когда справа - осот, слева - тоже осот. Но социальная справедливость торжествует.
В Задонье, на землях совхоза "Голубинский", вчерашних и нынешних, за лето побывал я не раз. В конце октября, в последнюю неделю перед ненастьем, дважды там был. Люблю я этот просторный, пустеющий край: степь и степь, крутые холмы, пологие балки, синяя донская вода под обрывом. Но нынче вела меня и другая забота.
В середине октября районные власти решили подвести итог колхозному труду. Собрались руководители администрации, Совета, комитета по сельскому хозяйству, банка. Вопрос один: финансовое состояние коллективных хозяйств. Какие доходы имеем, закончив уборку и сдачу продукции? Какие результаты ожидаются к 1 января
1994 года? Что будем делать в 1994 году? Ответ давали руководители колхозов вместе с экономистами.
Отчет оказался очень неутешительным: все хозяйства района придут к 1 января с пустым карманом. (Лишь "Волго-Дон" получит доход, но теоретический, так как денег ему не заплатят его должники.) С 1 января 1994 года все хозяйства начнут жить в долг. А район наш, Калачевский, один из лучших в области по всем показателям. Такие вот результаты. Причин много, они всем известны. Но легче от этого кому?
Самое тяжелое положение у "Голубинского": на 1 октября долгов примерно 80 миллионов, на 1 января их будет 250 миллионов. Доходов не предвидится до следующей уборки урожая, когда долги вырастут, по самым скромным подсчетам, уже до 1,5 миллиарда.
Послушали руководителя хозяйства, пожурили его, посетовали на тяжелые времена, решили просить "область" предоставить "Голубинскому" отсрочку по кредитам на 121 миллион. Хозяйствуйте, мол, дальше. Неделю спустя приехали районные руководители в совхоз ли, колхоз - поди пойми теперь, как их называть. И разговор пошел не только и не столько с директором, сколько с главными специалистами: агрономами, зоотехниками, механиками, экономистами.
Сначала говорил Ю. Ю. Барабанов, директор. Рассуждал он реально:
- Долгов много. А впереди просвета не видно. Займем еще и еще, до следующей уборки урожая. Долги будут расти. А чем отдавать? В животноводство надо вложить двести миллионов. Ожидаемая прибыль - сто миллионов. На каждую овцу расходуем пять тысяч рублей, доход получаем - тысячу. Просвета нет. Если сейчас начать ликвидацию хозяйства, то, продав все животноводство, остатки зерна, можно будет что-то выделить каждому работнику на имущественный пай - за прежние годы нажиток. Если дележ будет следующим летом, то уже и делить будет нечего. Все имущество уйдет на покрытие долгов. Руки друг другу пожмем и разойдемся.
Приезд районного начальства для разговора серьезного был известен заранее. Просили главных спецов подготовиться, прикинуть в цифрах и доложить. Поэтому главный агроном начал читать по писаному:
- "Должны повысить урожайность... Ввести новые сорта... Расширить... Паровать... Ожидаемый доход... Должны получить миллиард сто миллионов рублей..."
Сказки все это были, такие привычные сказки для взрослых людей, опытных, сединой убеленных. Признаюсь, что слушать такие речи мне было страшновато. Все словно десять, двадцать лет назад. Но времена новые все же подпирают, и потому спросили:
- А что же вам в этом году помешало "повышать", "расширять", "паровать"? Ведь год был, каких сто лет не будет. Люди по сорок-пятьдесят центнеров получили, а вы, как всегда, десять. А ведь вам отказа ни в чем не было. И опять нынче вы озимку не посеяли, значит, никакого зерна не будет. А вы нам басни тачаете...
Страсти накалялись, началась обычная колхозная планерка.
- Доруководились... От ста коров - тридцать телят выхода. Они у вас что, через два года на третий лишь телятся?
- Они на наших кормах не то что телиться - давно подохнуть должны. Ни люцерны, ни соломы нет.
- Нет, они все же телятся. Даже в райцентре ваши телята, абердины, приметные, их ни у кого больше нет. Разворовывают!
- Конечно. Мы платим скотнику за теленка тысячу шестьсот рублей, бутылка водки - две тысячи. Ему поллитру поставь - он этого теленка не в райцентр, а еще дальше утянет.
- Надо контролировать, вас вон сколько. Каждому по ферме, контроль и контроль. Раздачу кормов, отел. Работать разучились. Вам люди доверили. А у вас выход ягнят какой? А настриг шерсти?
- По полгода не кормим скотину. А требуем отдачи. Это не медведи.
- Кормите, организуйте. Возьмите по ферме и живите там... Сейте сорго. Займитесь подсолнухом... Пришлем специалистов. Будем жать и жать. Заставим работать!
Сидел я, слушал старые-престарые речи. Ведь тех же районных руководителей их же собственным вопросом можно было донять: а кто вам в начале этого, того ли года мешал "жать и жать", "прислать", "заставить"? Никто не мешал. И сколько помню, все жмут и жмут, а в "Голубинском" все те же 7-10 центнеров с гектара, все тот же падеж овцы, все те же комариные привесы.
Словно остановилось время. Но это лишь кажется, оно течет. И горе обманутым или себя обманувшим. Кто их спасет?..
На следующий день после разговора в совхозной дирекции ранним утром приехал я на хутор Малоголубинский. Лежит он в тесном распадке меж холмами, крайними домами спускаясь к берегу Дона. На взгорье - новая контора, новый магазин. В конторе - народ, как всегда, после утреннего наряда: бригадир животноводов, зоотехник, механизаторы. Вопросы я задавал прямые:
- Знаете ли вы финансовое положение своего хозяйства? Как думаете дальше жить? Колхозом? Самостоятельно?
- Знаем, что в долгах... Переживаем... А что будет? - стали отвечать все разом, невпопад и впопад.
- Вы разогнать нас хотите! Ну разгоните, возьмем по пятнадцать гектаров да по тракторному колесу - и что? Нас ведь кто-нибудь купит, и пойдем к нему в работники.
- Мы выросли в колхозе. Как без него, не знаем.
- И сейчас не жизнь. Получаем по восемь-десять тысяч, скотники по пятнадцать-двадцать. И тех по два-три месяца не дождешься. Разве можно так жить? Спасибо все свое: мясо, картошка, овощи. Но это все - труд.
- Начальство хочет всю скотину порезать, все убыточное. А случись завтра засуха, она ведь и по три года подряд бывала. Выживали на мясе и шерсти. А если все порежем - чем жить?
- Но ведь оно и вправду убыточное. По пятьдесят ягнят на сто овцематок получаете. А ведь получают по сто тридцать-сто пятьдесят, - сказал я.
Поднялся галдеж:
- Кошары разбитые... Холод, сквозняк... Они померзли там! Сроду кормов нет!
Ругали начальство, новые времена, московских правителей. Кто-то о выборах спрашивал, о новой конституции.
Оставив вместо себя для допросов молодого моего спутника, я вышел из конторки. Спорить не хотелось. У каждого своя правда. В кошарах холод и сквозняк? Утеплите их, побитые окна заделайте. В домашних стойлах не дует? В тепле стоит скотина? А ведь руки одни и те же, но дома - "мое", а в колхозе "не мое". И что говорить о кошарах, ягнятах, когда колхозная контора, совсем новая, разбита вдрызг. Большая комната уже без полов и кое-где стекол нет. Сбились в одну, тесную, но холодную, и это по осени. Придут холода, что будет?.. И о каких толковать выборах, конституции? Все это пустое. Государственная дума не придет твою кошару утеплять, чтобы ягнята не померзли. Или твой дом, чтоб у тебя под носом, не дай Бог, не примерзло.
Скучно на все это смотреть, скажу я вам...
Во времена прежние, давние и не очень, когда поездишь по хуторам в зимнюю пору, по осени, насмотришься на голодную скотину по брюхо в грязи - тошно становилось. Но было у меня одно лекарство: доехать до поселка Волгодонской, свернуть влево, к скотьим базам, выйти из машины. И сразу на сердце теплело. Вот она, на выгонах и под крышей, сытая, ухоженная скотина. Черно-пестрая порода, без примеси, одна в одну. Бычки лобастые, с живыми глазами, из розовых ноздрей - струйки горячего пара. Чистая, блестящая шерсть, какая бывает у кормленой, доброй скотины, у доброго же хозяина. Это - совхоз "Волго-Дон" Калачевского района. Директор - Виктор Иванович Штепо, дважды Герой.
Нынче время иное. Год 1993-й, время перемен. Почти на треть везде снизилось поголовье скота, надои, привесы. Животноводство в развале.
Совхоз "Волго-Дон", сменив, как и все иные хозяйства, вывеску, остался тем же высокопроизводительным сельскохозяйственным предприятием. Как и в прежние годы, он имеет 8 тысяч голов крупного рогатого скота, большое молочное стадо с удоем в 5 тысяч литров. Урожайность - 40 центнеров пшеницы с гектара, 500 центнеров - овощи. Показатели - лучшие в области, одни из лучших в стране. Это хозяйство по мощности, интенсивности, производительности сродни тем европейским и американским образцам, которым мы завидуем.
Сколько было примеров, когда вчерашний лидер, передовик, потеряв руководителя ли, высокого покровителя, тут же гаснет. В "Волго-Доне" теперь директором не дважды Герой Штепо и времена нынче суровые, но хозяйство не рухнуло и не пошло под уклон. "Волго-Дон" был и остается трудягой и добрым хозяином, хотя нынешние бури не обошли его.
Разговор весьма показательный.
- Поздравь, я телочку купил! - обрадовал одного из руководителей совхоза, Н. Н. Самарского, совхозный же пенсионер.
Самарский поскучнел и спросил нового хозяина:
- А косу ты купил?
- Нет.
- Надо бы сначала косу, сена заготовить, а потом о телочке думать.
Этих хозяйских телочек да бычков, свиней появилось в "Волго-Доне" за последний год очень немало, почти треть от общесовхозного. Трещат хозяйские скотные дворы. И не крестьянская жадность тому виной. Вчера большинство работников "Волго-Дона", отработав нелегкую смену, стремились к отдыху. Ведь нагрузки в хозяйстве большие: по 300 голов на скотника, по 100 коров на доярку. После такого трудового дня спина и руки отдыха просят. Но если вчера мужики, отработав, на рыбалку спешили, то нынче - к своей скотине.
Из разговора в совхозной поликлинике:
- Не могу сейчас дочку на консультацию в город отвезти. Денег нет. Может, вот получим, вроде обещали...
В 1992 году средний заработок работника "Волго-Дона" - 8-10 тысяч рублей, овощевода ли, доярки. Да еще задержка с выдачей на два-три месяца. Детские босоножки в местном магазине 6 тысяч, рядом у торговца детский же летний костюмчик
15-20 тысяч. Вот и приходится вместо отдыха браться за лопату да вилы. Удачно продашь бычка - 100-200 тысяч, годовой заработок.
"Волго-Дон" каждый месяц производит 800 тонн молока, 100 тонн мяса, овощами весь областной центр может прокормить. И кормит. Но деньги за свою продукцию получить вовремя и сполна не может. Еще за прошлый год с ним за овощи не рассчитались. Что осталось от тех бумажных миллионов при нашей инфляции? По прикидкам, год 1993-й совхоз закончит с прибылью в три четверти миллиарда. Но эти деньги опять будут липовыми, их ему не отдадут. А липовыми деньгами не выдашь зарплату, на них не купишь технику. Уже три года в "Волго-Доне" не покупали автомобили, скоро будет не на чем молоко возить. Зарплату людям не платишь - значит, сквозь пальцы смотри, как они растаскивают совхозные корма по своим подворьям. И если так дело пойдет, то уже через год-другой скотина хозяйская съест скотину совхозную, как в "Голубинском" и во многих других. И совхоз рухнет.
Украсть у человека 50 рублей - это воровство. Уголовный кодекс карает. Годами не отдавать "Волго-Дону" сотни миллионов за произведенное мясо, молоко, овощи - это "неплатеж". При таких порядках "Волго-Дон", конечно же, развалится.
Выписка из газеты: "В этом году Литва будет иметь в 3 раза меньше мяса, чем 4 года назад, - сообщил литовский премьер-министр. - Причина: провал экономической реформы на селе... Опустение животноводческих комплексов, почти половина которых находится в заброшенном состоянии".
В один из летних дней, возвращаясь из "Волго-Дона", заехал я к Н. Н. Хлиманенко, бывшему скотнику совхоза "Маяк", а нынче, третий уже год, самостоятельному хозяину, у которого на семью в семь человек - 127 гектаров земли. Мечта Николая Николаевича - иметь 50 коров, механизированную молочную ферму, молодняк. Сам он человек работящий и опытный, в подмогу - пятеро детей, которые рядом. Два сына и две дочери уже взрослые. Но мечта пока остается лишь мечтой, в лучшем случае в этом году будет проект да колышки. А те полтора десятка голов, которые держал Хлиманенко, понемногу со двора уходят. Потому что вручную, на пупке, долго не продержишься, надорвешься. Хлиманенко единственный в Калачевском районе из 250 новых хозяев хотел бы заняться животноводством. Хотел бы... В светлом, как говорили, будущем. Дай Бог его мечтам исполниться. Но "пока поспеют каныши, не останется бабкиной и души". В нынешнем дне кормит нас "Волго-Дон", об этом надо помнить. А таких совхозов в стране - единицы. Одной руки хватит, чтобы их посчитать. И может быть, это одна из новых форм хозяйствования на земле. Недаром я ездил сюда в
годы прошлые, чтобы душу согреть. Езжу и сейчас. Хотя нет уже в совхозе Виктора Ивановича Штепо, бывшего директора, его прогнали, как это у нас в нынешнюю пору умеют делать: митингами, криком, взашей. У Виктора Ивановича сейчас своя земля. Он хозяин отменный. Лучший в районе. Это мнение не только мое, но агрономов сельхозуправления. О Викторе Ивановиче Штепо стоит поговорить отдельно. Рядом с ним - бывшие волгодонцы Олейников, Колесниченко, тот и другой агрономы. Хозяева настоящие. Но их пока единицы.
Чуть подалее, на землях колхоза "Мариновский", - Ляпин и Чичеров, о которых я писал в прежних заметках. Бывший главный экономист колхоза, бывший звеньевой механизаторов. Земли у них было немного, и они справились с ней, получив хороший урожай пшеницы. В зерноводстве у хороших хозяев особых проблем нет, лишь работай. А с овощами сложней. У колхозных овощеводов по всей стране проблемы одни и те же, и о них вся страна знает, от Москвы и до окраин. Еще вчера ведь было такое: начинается прополка овощей, а с нею - совещания в обкомах, райкомах; готовятся постановления, разнарядки - и красные "икарусы" друг за другом мчатся по сельским дорогам, развозя городских помощников, а потом собирая их; а в августе - вовсе пожар, теперь уж "до белых мух"; студенты и школьники про учебу забывают, заводы, городские учреждения впору закрывать; с утра до ночи колонны автобусов мчатся из города; бензина, денег, людей - затрат никто не считает. "Заказывай больше народа!
Такая уборка овощей и картофеля для нас настолько в плоть и кровь вошла, что был я поражен, попав в осеннюю пору в сельские районы Италии, Германии. Идет уборка картофеля, а в полях - тишина и покой: не видать верениц автобусов, людских толп, взмыленных начальников. Потихоньку ползет комбайн или трактор с копалкой, волочит за собой тележку, в которую клубни ссыпаются. Наполнилась тележка - он другую прицепил. Признаюсь, что ни Эйфелева башня, ни статуя Свободы не поразили меня так, как уборка картофеля в западном мире. А мы ведь и нынче убираем так или почти так, как в прошлом. Лишь без обкомов, с другим начальством.
Чичеров и Ляпин прожили прежний свой век при колхозных порядках и потому овощей побаивались, но все же посадили 9 гектаров помидоров, 2 гектара моркови, немного лука. И оказалось: с овощами работать можно. Обработку вели машинами, на прополку наняли школьников из своего села, хорошо им платили. А с уборкой и вовсе легко получилось. В райцентре договорились с одним из небольших заводиков, арендовали у него автобус и сообщили, что желающие каждое утро могут ехать к ним на плантацию. Оплата по желанию овощами по цене втрое дешевле, чем в магазинной продаже. И тот небольшой автобус, что каждое утро уходил из райцентра, был полон. Случалось, заказывали 20 работников, приезжало втрое больше. "Лезут, не могу выгнать", - оправдывался водитель. По выходным работало до 150 человек. Приезжали на своих машинах даже из областного центра. Так что с уборкой проблем не было. Можно было вдвое и втрое больше сажать.
Но площадь под овощами в нынешнем году сократили в пять раз. Проблема реализация. Продали 120 тонн помидоров; 70 тонн, уже собранных, готовых к отправке, так и погибло: отправлять было некому. Торговля помидоры не брала. А если и брала, то торговала плохо. Отвезли в магазин 2,5 тонны, там продавали неделю, говорили: "Не берут". Привезли на своей машине те же 2,5 тонны, встали рядом с магазином и продали по той же цене за два часа. Люди спрашивали: "Когда еще привезете?" Но возить и самим продавать было некогда. Пришлось площадь под помидорами уменьшать.
В год нынешний у Чичерова с Ляпиным стало больше земли на 150 гектаров. Взяли ее в аренду. Купили еще один трактор, комбайн. Купили и просторный крытый ангар, куда будут ссыпать зерно, ставить технику. Рядом с вагончиком, первым приютом, на пустоши возле Ванюковой балки поднимается первый дом. По задуманному их будет здесь три, чтобы жить на своей земле, а не дежурить по очереди всю зиму в вагончике да не мотать утром и вечером долгие километры к селу.
Все складывается у Чичерова с Ляпиным по-доброму. Ушли с конторских насиженных мест их жены, чтобы не разрываться, а стать хозяйками дому и в работе помощницами. Их уход с прежней работы - показатель уверенности. Помню, весной жаловался мне один из фермеров: "Говорю жене: уходи из конторы. Она свое: подожди, пусть пройдет референдум, подожди, поглядим..." Взрослые сыновья Ляпина работают вместе с отцом. Юрий окончил зимой фермерские курсы при сельхозинституте. Валерий - студент, будущий агроном. Его знания в хозяйстве будут нужны. В планах семенное производство. Думают заняться картофелем на поливных землях.
- Будем прикидывать, пробовать, - говорит Ляпин. - Чтобы все уметь и тогда заниматься тем, что выгодно, что приносит доход.
Зачастую новых хозяев обвиняет молва в стремлении "сорвать вершки", быстро обогатиться. Вспоминаю упрек бригадира из Клейменовки: "Накупили себе машин, женам - бархатных платьев". У Ляпина с Чичеровым не увидел я ни того, ни другого. И, как сказали они, на личное потребление много не берут. Не бедствуют, в необходимом себе не отказывают, но основные доходы идут на производство. И мечтают не о заморских курортах, про которые телевизор трубит, а о нормальном отпуске, чтобы "хоть месяц дома посидеть и отдохнуть". Потому что много работы. И ответственность.
- Раньше как было, - вспоминает Ляпин совхозную жизнь. - Пришел утром, тебе сказали, что делать. Сделал, не сделал, к вечеру - домой. И голова не болит, в долгах совхоз или в шелках. В долгах - значит, спишут или еще дадут. (Прямо в "Голубинский" совхоз попал, хоть и далеко от него.) А нынче нам надеяться не на кого. Лишь на себя - на свою голову да на свои руки.
* * *
На стан к Ляпину и Чичерову я приехал из колхозной конторы, где шла обычная утренняя планерка. И как в любом хуторе ли, селе шел там разговор "по-крупному", с укорами и упреками: "Кто за вас думать будет? Не хотите головой работать - давайте руками! В субботу-воскресенье чтоб не вылезали! Кровь из носа, а дайте воду!" Не зря потом директор сказал, провожая меня к Чичерову с Ляпиным: "Я им завидую".
В истоке Ванюковой балки, у новых хозяев, ясный день поднимается нешумно. Слышится птичий пересвист. Ветер шуршит по непаши в высоких травах. Анатолий Григорьевич Ляпин улыбчив, приветен. Прошлогоднюю бородку он сбрил и помолодел, глядится чуть не впору взрослым своим сыновьям. Мира им, здоровья и доброй работы.
А наш путь к Виктору Николаевичу Амплееву, звеньевому арендного звена колхоза "Мариновский". Поля его соседствуют с землей Чичерова и Ляпина. Но нынче звеньевой в селе, возле своего дома, где стоят рядком комбайны и тракторы - техника амплеевского звена. 1000 гектаров земли, из них половина орошаемой, на семерых механизаторов, в подмогу им 12 тракторов, 5 комбайнов, 12 дождевалок и грузовик. В подмогу, но и в нагрузку, потому что весь технический уход и ремонт делается своими руками.
С Амплеевым встречались мы в прошлом году. О нем я рассказывал: недавний казахстанский житель; новые времена, межнациональные розни привели его с братом в село Мариновка. Получили жилье, начали работать. В прошлом году я спрашивал Амплеева о фермерстве. Уйти в новую жизнь Виктор Николаевич тогда не решился. С одной стороны, страшась неопределенности в стране, зыбкости фермерского бытия, с другой - не хотел в трудную минуту бросить хозяйство, которое хорошо его приняло. И вот новая встреча год спустя. Мы сидим в доме Амплеевых, сюда же - как без нее! - собралась детвора: сыновья-школьники да милая Олечка.
- Помощники? - спрашиваю я.
- А как же, - отвечает отец. - Скотина, поливка. Одного навозу с базов тонн двадцать выгребли. На огород его - тоже работа.
Детишки у Амплеева милые, и сам он молод и крепок. Тяжкий воз, что он тянет, по силам ему. В половине пятого - подъем. Скотину напоить, накормить, в стадо отправить. Две коровы, телка, бычки, свиньи да птица. Управился - ступай на колхозную работу, которая не бывает легкой и короткой. Она до ночи, тем более у звеньевого. И сколько в той работе часов, пятнадцать ли, восемнадцать, никакой рабочий табель не скажет. Сколько надо. А надо много, когда на семерых - 1000 гектаров, половина с поливом. А земля у Амплеева - это не степь с пахучей полынью да чабором, какие сами растут, а 200 гектаров пшеницы, столько же ячменя, 100 гектаров картофеля да 200 - кукуруза да пары. С весны и до поздней осени паши, боронуй, сей, культивируй - одно за другим. За последние два месяца в звене Амплеева было три выходных дня. И то из-за дождей. Все остальное - работа. А что до прошлогоднего разговора о фермерстве, то нынче Амплеев более категоричен:
- Конечно, у Чичерова с Ляпиным дело идет. Я им завидую. Люди они работящие, но и получают по труду. А у нас - копейки. А ведь работаем, нас никто не укорит. И сердце у меня за землю, за урожай болит не меньше. Но из колхоза меня не пустят по-доброму. Я с директором говорил, он сказал: отпусти тебя - значит, всех надо распускать. С голыми руками я ведь не пойду. А землю, на которой я работаю, и технику мне не дадут. Теперь мы работаем и вроде получаем неплохо, но в завтрашнем дне уверенности нет. Ну получил я сто, двести тысяч рублей. Во-первых, мне их обязательно на месяц-другой задержат, а значит, третью часть заберет инфляция. Остальное на прожитье нашей братии, обвел он добрым взглядом своих детей. - Три года здесь работаю день и ночь, в поле и дома, но даже задрипанный "Запорожец" не в состоянии купить. На одну-две зарплаты не купишь. Деньги копить - они пропадут. Один раз уже накопил на машину, десять тысяч на сберкнижке, - посмеялся он. - Теперь ученый... Ладно, были бы живы и здоровы.
На том и кончился разговор. Ребятишкам пора было бежать на речку, а их отцу - к работе: комбайнам осталось недолго ждать, скоро уборка. А мой последний разговор с директором ли, председателем колхоза (как теперь величать?), словом, с Михаилом Николаевичем, давним моим знакомым.
И в прошлом году и в нынешнем говорит он:
- Впереди - туман. Что будет, не знаю. На мой взгляд, нужен союз кооперативов, фермеров, выросших из аренды. Но моя задача - строить. Совхоз новый, не успели мы многого сделать. А при любой организации будет нужна мастерская для ремонта техники, которой пока нет, нужны дороги, животноводческие помещения, крытые тока. Этим и стараюсь заниматься. И ежедневная текучка. Сейчас с водой плохо в детском садике. Заведующая пойдет не к фермеру, хотя их дети тоже там, а ко мне. Рожать ли, хоронить - не в сельсовет, а ко мне. Так и живем.
После недолгого разговора я уехал. А в дороге пытался представить себя на месте директора и решить: отпускать Амплеева в свободные хозяева или придержать под колхозным крылом? Резоны простые: лучшее звено, лучшие механизаторы, о 1000 гектарах голова не болит. У другого звена не пошли 200 гектаров полива: не могли запустить поливалки, помучались и бросили, отказались наотрез. Передали Амплееву, у него - пошло. Чичерова с Ляпиным нельзя было держать, время было другое: даешь фермеров! Отпустил хорошего звеньевого и техникой не обидел. Но отпусти теперь Амплеева со звеном да техникой - с чем останешься? И с кем? Землю отдай с поливом - куда девать животноводство? Кто коров да свиней накормит? Ни один фермер в районе животноводством заниматься не хочет. Оно убыточное. Но как и прежде (хоть и высокие это слова, но верные): "Надо кормить народ". Значит, держать убыточное животноводство. А без Амплеева полив опять не пойдет. Куда же его отпускать? Будем тянуть вместе и животноводство убыточное и "социалку": детсад, дороги, водопровод, школу и прочее. Нельзя Амплеева отпускать в вольные хлебопашцы.
А Чичеров с Ляпиным, они не такие уж и свободные: захочет директор - и расторгнет договор на аренду земли, заберет ее, оставив лишь жалкий клочок земельного пая. Захочет - откажет в мастерской, в заправке, во всей обслуге.
Аренде Амплеева тоже цена невысока: сверху у нее лозунг "работай, не обижу", а снизу "отдай мое!". Но - факт очевиднейший, кричащий! - Чичеров с Ляпиным богатеют: их тракторы, автомобили, комбайны, другая техника, новые дома, ангар, пшеница и ячмень, что спеют на поле, - это уже личный нажиток, он растет с каждым годом. И один из домов, что поднимутся у Ванюковой балки, предназначен работнику, в котором уже теперь они чувствуют нужду. У Амплеева лишь руки да теоретический, а скорее мифический имущественный пай. Мифический потому, что у хозяйства 100 миллионов рублей долга. Чичеров с Ляпиным из этого хомута вывернулись, покинув хозяйство, на Амплееве теперь этот долг висит. И отдавать нечем.
Так вот я рассуждал в дороге. Не знаю, верно ли.
Всех нас - Чичерова, Ляпина, Амплеева, всех, на земле работающих и живущих, рассудит лишь время, которое теперь, в жарком июльском дне, словно спешит, торопится. На глазах наливается, спеет пшеница. Вот она золотится на холмистой донской земле, в жарком полудне - наша нужда и богатство. А что до Амплеева, его судьбы, то таких очень много...
Осенью, в конце сентября, на хуторе Камыши колхоза "Россия" стали мы подсчитывать трудовой стаж семьи Великановых. Глава ее Александр Иосифович работает механизатором, хлеборобом вот уже тридцать лет. Ныне он бригадир полеводства. Жена его Раиса Алексеевна в колхозе всю жизнь. Сыновья Александр и Алексей, шофер и механик, - добросовестные и умелые работники. Поднимается на ноги уже третье поколение Великановых - внуки: Сергей, Иван, Рая. Но разговор нынче о старших. Семья Великановых (все вместе - отец, мать, сыновья) отдала колхозному производству около ста лет. Подчеркнем, что они труженики добросовестные и умелые. Но что в итоге? Каков нажиток?
На просторной великановской усадьбе сливаются левадами два гнезда: дом, где живут родители и младший сын с семьей, и дом старшего сына, Александра. Отцовское гнездо для двух семей тесновато, тем более что строено давно. Думали летнюю кухню расширить да утеплить и старшим уйти жить в нее, оставив молодых в доме. Но нынешние цены на стройматериалы обращают эту задумку в мечту, вряд ли осуществимую. Есть в семье легковая машина, купленная давно. Старший сын хотел себе машину купить, но не смог, осилив лишь мотоцикл. Плата за него - не колхозный заработок, а подворье. Откормил трех быков, удачно продал и успел купить мотоцикл. Сейчас бы уже не смог.
Нажиток семьи Великановых не больно заметен, хотя отработали они, повторю, сто полновесных трудовых лет. А нынче они и вовсе вряд ли разбогатеют. Месячная зарплата 20 - 30 тысяч рублей. Разве это деньги, когда женские сапоги - 100 тысяч? Выжить помогает личное подворье: коровы, свиньи, птица, огород да еще близость райцентра, на базаре которого все это можно продать. Но это дополнительный труд, полностью ручной. За долгий, с рассвета, а вернее с темна до темна, нелегкий рабочий день хорошо, если найдется свободный час для телевизора. Но и этот час для женщин праздным не будет. Гляди и пряди пряжу, гляди и орудуй спицами, вяжи пуховый платок, тоже на продажу, на прожитье. Завидна ли такая жизнь, достойна ли? И впереди у Великановых, как и у всего колхоза, светлого не видно. Четыре года не обновляли машинно-тракторный парк. Это уже сказывается на производстве: затягиваются сроки пахоты, сева, уборки, а значит, растут потери. По меньшей мере нужно покупать 4 трактора, 4 комбайна, 4 автомобиля. А на какие доходы?
Животноводство убыточно, зерна маловато, получили от его продажи 110 миллионов рублей, это лишь на два месяца людям зарплату платить. До конца года что-то выручат от молока, мяса, остатков зерна, но все это уйдет на запчасти, горючее, налоги, удобрения. А может и не хватить. Так что придется брать краткосрочный кредит миллионов на 200 и долгосрочный на полмиллиарда. Иначе не выжить. А взяв кредит, его придется отдавать с немалыми процентами. Колхоз "Россия" вступает на новый для него путь - жизнь взаймы.
На подворье у Великановых, в полях, на бригадном стане разговоры я вел разные, но все об одном: о земле, о жизни.
- Это ваша земля? - спрашивал я, указывая на поля и поля. - Вы считаете ее своей?
- Конечно, наша, - твердо отвечал Александр Иосифович. - Тридцать лет на ней работаю.
- Почему же она вас так скудно кормит? Почему, лишь собрав урожай, собираетесь вы лезть в долги? Может быть, лучше взять землю и начать хозяйствовать самостоятельно? Ведь примеры тому есть. Тем более вашей семье умения и опыта хлеборобского не занимать.
- Земли у нас нет, - в один голос отвечали отец и сын Великановы. - А на паях в пятнадцать гектаров толку не будет. Тем более нынче высокие цены на технику, колхоз ее не может осилить, а один человек что сделает? Так что надо держаться вместе.
О том же несколько ранее говорил мне председатель колхоза В. Ф. Попов. Он опытный руководитель, бывал за границей, видел, как работают на земле англичане и немцы, тамошним порядкам завидует. Колхозную систему производства он считает отжившей, неработоспособной. Но переход к новой, западной видит длинным, в десять - пятнадцать лет.
- У нас в колхозе нет земли, - говорит он. - Пай в пятнадцать гектаров для зерноводства несерьезен. А дать желающим по сто гектаров значит обездолить других. Кто будет заботиться о пенсионерах? Кто будет содержать детский сад, Дом культуры, школу, дороги, отопление? Государство не берет это на свои плечи. Да и психологически наши люди не готовы стать самостоятельными хозяевами.
К словам председателя можно относиться по-разному: сочувственно ли, скептически. Но за три года земельной реформы на хуторах колхоза ни одного серьезного хозяина не объявилось. "Выходцы" были - не было проку. Но и колхоз даже прежних своих показателей удержать не может, он во всем катится вниз: в надоях, поголовье, урожаях. Причин тому много. А может быть, лишь одна-единственная: новая жизнь. И никуда от нее не денешься.
* * *
О новой жизни и речь. Район Суровикинский, хутор - Епифанов ли, Епифановский. На картах его пока не сыскать. Но он существует. И когда поднимутся новые пять домов, которые начинает строить Анатолий Степанович Епифанов, присоединившись к тем четырем, что есть уже, то хочешь не хочешь, а имя придется давать новому селенью.
От хутора Камыши, от Великановых, ехал я, а из головы не шел несложный и горький подсчет: сто трудовых лет отдала земле семья Великановых - а что получила за свои труды? И вспомнился прошлогодний разговор с Николаем Степановичем Епифановым, когда он сказал с гордостью и болью: "Двадцать лет проработал в колхозе, ничего не имел, кроме мозолей. Один год на себя потрудился - купил две машины". Эту гордость надо понять, ведь легковая машина у нас, особенно на селе, - показатель благосостояния. "Он машину имеет" - этим все сказано.
О братьях-близнецах Епифановых я немного рассказывал, обещая вернуться к ним. Прошел год. Что изменилось, что нового на земле Епифановых? Николай Степанович, как и прежде, занимается молочным животноводством. У него нынче 60 дойных коров. За прошлый, 1992 год получил он молока 160 тонн. Все первым сортом. Еще имеет 60 голов мясного скота, 25 лошадей. Добавилось и земли, 98 гектаров. И там, где два года назад была пустая степь, стоят капитальный коровник, телятник, зерносклад, силосохранилище, новый дом, поднимаются стены своей машиноремонтной мастерской с теплой стоянкой для техники. В планах строительство птицефермы для зятя, который будет заниматься товарным яйцом. Есть договор на аренду земли с соседним колхозом, присмотрена хорошая порода скота в Палласовском районе - казахская белоголовая,
150 голов. Надо взять ее, заниматься мясным скотоводством. Кроме своей семьи в хозяйство пришлось нанять трех работников: доярку и двух скотников. Но главное - труды собственные в "убыточном" для колхозов животноводстве. Епифанову оно приносит доход.
Усадьба другого Епифанова, Анатолия Степановича, и вовсе впечатляет. Прошлым летом кипела здесь стройка. Нынче потише. В кирпичной конюшне, в ее денниках, стоят лошади. Скаковые, участники и призеры российских и международных соревнований. Тренируют их в огромном крытом манеже, который рядом. При конюшне зерносклад. Идет отделка в новом доме хозяина.
Лошадей у Анатолия Степановича почти две сотни, 100 голов мясного скота, 100 свиней. Опять то же "убыточное" в колхозах мясо Епифанову приносит доход. Пришлось в этом году купить еще 2 трактора и комбайн "Дон", ведь земли у Анатолия Степановича почти 350 гектаров, из них 300 пашни. Впереди новые стройки, ведь конезаводу Епифанова от роду лишь три года. Нужны еще одна конюшня, скаковое поле, гостиница, чтобы конники съезжались не только на соревнования, но могли жить и тренироваться. Нынешней осенью на первом в России частном конезаводе Епифанова прошли областные соревнования. Надеюсь, что впереди - российские и международные.
Трудно поверить, но еще два года назад здесь было пустое поле. Братья Епифановы пришли сюда, отрезав прежнюю жизнь. Это было очень непросто вчерашнему конюху и скотнику. Анатолий Степанович в свое время собственный дом заложил, чтобы получить ссуду на выкуп лошадей. И нынешнее их бытие не мед, а труды и труды. Кипела стройка в прошлом году, строятся и теперь. Но вместе с этим пашется земля, сеется и убирается хлеб, по полтонны молока отправляет каждый день Николай Степанович на завод, 100 тонн мяса получил Анатолий Степанович, он растит и тренирует лошадей. Хозяйства братьев расширяются. И все это - земли, постройки, скот, техника - собственность Епифановых, которая по наследству перейдет от отцов к детям. Это не теоретические паи да дивиденды колхозной семьи Великановых. Хотя Великановы трудятся, наверное, не меньше.
У Епифановых те же трудности, что и у колхозов. Но уверенность в завтрашнем дне бульшая. Хотя бы потому, что они лучше хозяйствуют. В совхозе, из которого они вышли, в октябре еще хлеб не весь убрали, еще пашут и сеют, надеясь на авось. У Епифановых озимая пшеница взошла и кустится. Сена заготовлено вдосталь. А когда зашел разговор о том, можно ли сейчас выходить из колхоза при таких ценах на технику и горючее, при всеобщей неразберихе, Николай Степанович сказал: "Можно. Трудно, но можно. Надо иметь желание".
При нашем разговоре присутствовал еще один Епифанов - Александр Степанович, старший брат, бригадир животноводства колхоза "Суровикинское". Он добавил: "Можно, если ты - Анатолий или Николай Епифанов", имея в виду мощную энергию братьев во всех делах. С этим доводом нельзя не согласиться. Одно дело, когда хозяйствует самостоятельно вчерашний секретарь обкома, директор совхоза, главный экономист, у них немалый хозяйственный опыт, образование. У вчерашних колхозных скотников Епифановых - восемь классов хуторской школы. Но справились, одолев все премудрости и препоны. Хотя многое непривычное их еще ждет впереди.
Когда год назад я написал о Епифановых в районной да областных газетах, то получил несколько негодующих писем. "Расхваливаете Епифановых, - укоряли меня. - Они, дескать, умеют трудиться. Им - землю. Но для всех 300 миллионов советских граждан земли не хватит. Что же им делать? В батраки идти?" Батраками мои читатели быть не желали.
И вдруг этим летом одна из областных газет поместила небольшую заметку в спортивном отделе. Там говорилось о соревнованиях конников и сообщалось, что победу одержал "батрак из хозяйства Епифанова". Газету заметили, и попала она в руки работников А. С. Епифанова, которых у него нынче 12, что совершенно естественно для большого хозяйства. Газетная заметка людей взбудоражила, оскорбила. К тому же кто-то "объяснил" им, что написал заметку сам хозяин. А значит, он их батраками считает. Работники Епифанова отказались выходить на работу. Бастовали целый день. С трудом, но удалось Анатолию Степановичу доказать, что всему виной чужая глупость. Пришлось ехать за сто пятьдесят верст в областной центр, в газету, требовать объяснений и опровержений.
На следующий день работа в хозяйстве пошла своим чередом, но один из работников все же уволился, не желая быть батраком. Такая вот психология: хозяевами быть не готовы, но и работниками у Епифановых - тоже. Можно ли это понять? Считаю, что можно и нужно. Все мы вчерашние советские люди, воспитанные одними идеями: коммунизм, всеобщее равенство, братство. С детских лет мы запомнили, что "владыкой мира будет труд", "гордое имя - рабочий", "кто был никем, тот станет всем", "мир - хижинам, война - дворцам".
И слово "батрак", в начале века стоявшее вне политики и по словарю Даля означающее лишь наемного работника, "особенно в деревне для полевых работ", постепенно обретало острую политическую и социальную значимость. А ведь еще в 20-е годы наемный работник в пору сенокоса, уборки хлебов - явление рядовое. Сосед мой, ныне покойный Кузьмич, вспоминал, что каждый год косить хлеб его отец нанимал двух человек, обычно из России приходивших в эту пору на заработки. Семья была небогатая, с шестью малыми детьми. В уборку выгоднее было нанять людей, заплатив им, но не потерять урожай. Большая же Советская Энциклопедия внятно разъясняет, что "батраки - наемные рабочие в капиталистическом сельском хозяйстве. Батраки работали по 12 - 14 часов, жили в хлевах, амбарах, землянках". Батрачкой ли, работницей была с тринадцати лет моя покойная тетя Нюра. Умерла моя бабушка рано, оставив деда-вдовца с четырьмя детьми. Тетя Нюра - старшая. Когда началась уборка хлебов, пришла Кочмариха, владелица земель, скота. "Твоя мать у меня хорошо работала, сказала она. - Иди и ты. Платить буду, как всем. Старайся". Тринадцатилетняя
жница всю жатву проработала рядом с другими, рядом с Кочмарихой. Когда уборка закончилась, Кочмариха похвалила: "Молодец. Будешь у меня работать, подрастешь, я тебя в хорошую семью замуж отдам".
Позднее, когда Кочмариху раскулачили, а батраков отменили, тетя Нюра работала на пароходе официанткой, прачкой и уборщицей одновременно, спала в сутки три - четыре часа. Но была уже не батрачкой, а членом профсоюза. За жизнь ей пришлось много и тяжело работать. Однажды послали ее от артели на сельхозработы сено косить. Косить нужно было на залитой водой земле и таскать накошенное по воде на берег, там раскладывать и сушить. Работа тяжелая, но пообещали дать копну сена для своей коровы. Две недели тетя Нюра косила по пояс мокрая, среди комарья. "Кошу, таскаю, раскладываю, сушу. Увозят мое сено и увозят. Так и не дали ничего. Уж так я плакала, так горько плакала... Так мне было обидно..." Обиду не утишили годы. А ведь была она тогда не батрачкой - полноправным членом артели, а значит, "хозяйкой".
Знаю, что найдутся люди, которые приведут примеры прямо противоположные. Вот строки из письма: "Мою свекровушку мать с 7 лет отдала на хутор Липолебедевский в няньки. Там до 19 лет она и жила, пока не подошла пора выходить замуж. Ну и чем же наградили ее хозяева под венец? Сшили ей сатиновую розовую кофту и голубую с лентами юбку. Это за 12 лет труда и труда". Наверное, было и такое. И человеческая мудрость не в том, чтобы проклинать или славить времена прошлые, правильней будет горького не повторить, доброго не утерять. Называется это - опыт человеческий. Надо понять, что все мы у царя ли, у Бога в работниках. Лишь "цари" разные. У одного - директор, у другого редактор, у третьего - Епифанов, который хозяйствует, расширяет дело и, как всякий хозяин, рискует однажды потерять все от засухи ли, эпидемии, пожара, перемены политики наверху. Он и работает не меньше, а больше других. Недаром сказала женщина-штукатур из тех, что Епифанову дом строят: "Я здешней хозяйке не завидую".
За многие тысячи верст, в стране с порядками иными, рассказывал нам работник: "Прежде я имел землю, занимался зерном. В одну из засух разорился. Больше рисковать не хочу. Сейчас есть работа, жилье, дочь учится. На плечах нет груза ответственности. Я сплю спокойно, а думает пусть хозяин".
Пусть думают Чичеров, Штепо, Епифановы. Они - хозяева. Им богатеть, им разоряться. Наше дело и право - выбрать себе хозяина и работу.
В хозяйстве А. С. Епифанова разговариваю с В. М. Бекешевым. Прежде он работал в колхозе "Рассвет". Когда ушел к Епифанову, тот стал платить ему втрое больше. Но дело не только в этом.
- Здесь лучше работать, - говорит Вячеслав Михайлович. - В колхозе десять хозяев. Председатель скажет одно, агроном - другое, а бригадир кричит: пошли они на х.., делай, что я велю! У меня к хозяину претензий нет. Он любит лошадей, и я с трех лет в седле. Но затеял все он и весь воз на нем. А про батраков в газете написал человек глупый. А может, хочет разжечь вражду.
Последняя мысль горька. Как просто окрестить человека батраком ли, совком, продажным писакой, дерьмократом... Каких только кличек друг для друга мы не придумали. Одна ядовитей другой. Опыт же человеческий учит: не судите, да не судимы будете, не ищи соринки в чужом глазу, не рой другому яму... Ведь у всех у нас одна земля, одна родина, один короткий человеческий век; оборвать ли, сократить его можно, а продлить нельзя.
А возвращаясь к работникам Епифановых, скажу, что Николай Степанович установил им зарплату не выше совхозной, но зато полностью обрабатывает за свой счет их земельный пай и берет на содержание их личную скотину. Анатолий Степанович своим работникам начал строить жилье. Куплено пять домов. В двух к Новому году должны справить новоселье. Все это - новая жизнь, от которой не отмахнешься. Принимай ее, не принимай, а она есть. Целый хутор. Пока безымянный. Но это дело, как говорят, наживное.
* * *
Всякий раз, бывая в Задонье, в краях голубинских, стараюсь я завернуть на Городище, еще зовут его Стенькин курган. На этот раз, хоть и торопил меня вечер, тоже свернул с дороги, стал петлять, объезжая пашню да лесистые балки. Скоро выбрался, оставил машину.
Вечер подступал ветреный и ненастный. Низкие тучи, вот-вот морось пойдет. Но, как всегда, на Городище, сделав шаг-другой, о погоде да времени забываешь. Могучий курган словно поднял тебя высоко-высоко. Далеко внизу - донская вода. За Доном - огромная, на десятки верст пойма с займищным лесом на берегу, с просторными луговинами, с желтыми даже в ненастье песками. И дальше земля и земля. До самого неба.
Осень. Займище почти облетело. Оно лежит черное, с седой индевелой остью, словно зимняя выкуневшая волчья шкура. Стылая, впрозелень донская вода. И на многие, многие версты - ни души. Лишь ветер да шелест сухой травы под ногами. Душа не вмещает, не может вместить этого простора и высоты.
И вдруг вспоминаю мальчонку из малоголубинской начальной школы. Заглянул я туда нынче ненадолго, устав от галдежа в конторе. В школу зашел, поздоровался с учительницей Галиной Михайловной, с ребятишками. Самый юный школьник, шестилетний Володя, успел мне показать, как он умеет делать уголок, подъем переворотом. Славный парнишка, шестилетний, а уже учится в третьем классе. Он вспомнился мне здесь, на кургане. И подумалось: неужели вот этот веселый умница, живой непоседа, неужели и он повторит судьбу своих хуторян-земляков и если не убежит куда-нибудь, то сопьется и будет в разбитой кошаре отбирать у голодных овец последний корм, дробленку ли, сено, чтобы свезти их заезжему ли чеченцу или дачнику и променять на бутылку вонючего самогона? Избавь его, Господи, от такой судьбы... Избавь и сохрани.
* * *
И последнее. Уезжал я из Калача ранним утром. Утром же услышал по радио сообщение о президентском указе про землю. Не утерпел, зашел к районным властям. Было семь часов. По радио снова про указ говорили.
- Слыхал? - спросили меня.
- Слыхал, по радио.
- Вот и мы по радио...
- Ну и чего? - спросил я.
Молчание да вздохи были мне ответом: поживем, мол, увидим. Что ж, поживем...
Сентябрь - ноябрь 1993.
В ДОРОГЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
В районной гостинице, вручив мне ключи от номера, дежурная сказала: "На этаже темно". Слова ее я легкомысленно пропустил мимо ушей и понял их, лишь поднявшись на второй этаж. В коридоре - хоть глаз коли, нет ни единой лампочки. Ткнулся я было во тьму. Но как найдешь заветную дверь?.. Счел за благо отступить и вернуться на первый этаж, к дежурной. "Я ж говорила вам, темно", - повторила она. Кое-как разыскали мы коробок с двумя-тремя спичками. Снова поднявшись на второй этаж, зажег я неверный огонек и от двери к двери пошел разыскивать двадцатый номер, свой приют. Одна спичка погасла. Опять я очутился в кромешной тьме. Чиркнул, не зажглось. Потом повезло - спичка загорелась. И вновь я шел, подымая робкий огонь. Тьма нехотя расступалась. Но вздохнул я шумно, и снова - тьма. Последняя спичка. Но вот он - желанный номер. Замочную щель для ключа искал я ощупью. И в номере шарил по стенам в поисках выключателя. Отыскал в прихожей, щелкнул, но света как не было, так и нет. Продолжил поиски в самом номере, куда пробивался с улицы неверный фонарный отсвет. И наконец сыскал, включил. Вспыхнула лампочка под
потолком, освещая обыденное гостиничное: кровать, стол, пара стульев. Какой-никакой, а приют, спасенье от той непогоды, что за окном, где ветрено, сыро, по-зимнему зябко.
* * *
Прошлым летом встретил я двух знакомых руководителей хозяйств, ехали они на одной машине.
- Бензин экономите? - посмеялся я.
- Тоже дело нелишнее, - ответили мне. - Четыреста километров в один конец, а интерес - общий.
- Какой же?
- За опытом ездили.
- Привезли?
- Такого нам не надо. Не дай Бог...
Разговорились. История обычная. В областном агропроме, на одном из совещаний, поставили в пример хозяйство, бывший колхоз, который удачно преобразовался в ассоциацию фермеров. Пример этот нынче дорог. Большинство колхозных руководителей, особенно из тех, что помудрей, ясно понимают, что нынешняя система организации труда на селе отжила. Государственный корабль, повернув круто, направился в доселе чужие воды под названием "рынок". Тут не спасешься, открещиваясь: "Чур меня!" Налицо очевидное: некуда мясо сбывать, овощи, а если и сбудешь, то себе в убыток и денег не дождешься. Чем платить людям? Чем кормиться? Чем хозяйство держать? Вопросов столько, что семь мудрецов не ответят. Да и где эти мудрецы? Прежде за опытом колхозным ездили к Штепо в "Волго-Дон". Нынче - пора иная. Вот и рыщут...
Знакомцы мои коротко рассказывали, что рекомендованный в агропроме колхоз реорганизацию провел просто: разделились на семь коллективов. Шесть из них получили по 600-700 гектаров земли и животноводство в придачу. Седьмой, где оказались "свои да наши", во главе с бывшим председателем взял вдвое больше земли, хорошую технику и ни одной убыточной буренки. Прошел год. Буренки разорили своих хозяев - сплошные убытки. Председательский "зерновой" кооператив цветет и здравствует. Начались свары, потравы, поджоги, полетели во все стороны жалобы. Сотня комиссий перебывала здесь. Но разбирательства проходили скоро: "Голосовали за раздел?" - "Голосовали". - "Выходит, на самих себя и жалуйтесь".
Вот тебе и обещанный "пример для подражания".
На хуторе 1-я Березовка, в колхозе имени Ленина, эксперимент начали с приходом нового председателя. Немалый чин областного агропрома, всю жизнь сельским хозяйством руководивший, выйдя на пенсию, он вернулся на родину, в 1-ю Березовку, и начал реорганизацию. Вовсе не корить я хочу ныне покойного. Желал он землякам, конечно, добра. И казалось ему: колхозы свое отжили, надо создать союз фермерских кооперативов. Людей убедить было просто: "Уйдем из колхоза, реорганизуемся, не будем пять лет платить налогов, кредиты будем брать под четыре процента, а не под восемьдесят три".
Преимущества нового ясны были как белый день. И вместо колхоза имени Ленина появились "Нива", "Колос", "Надежда"... Теоретически все было верно: каждый занимается своим делом. Свиноферма свиней растит. "Надежда" доит коров. А корма для "Надежды" заготовит "Нива", которой отдали поливной участок. "Колос" займется зерном. Но гладко все было лишь на бумаге. "Нива", как нынче говорят, по дворам корма растащила, не оставив "Надежде" да свиноферме никаких надежд. Своими силами животноводы не смогли обойтись, потому что не было техники. Пришлось корма закупать на стороне. А деньги откуда взять?
В первый же год работы по-новому от 7 тысяч свиней осталось 700. Вдвое уменьшилось поголовье крупного рогатого скота. Пошел разброд, взаимные обвинения, свары. Люди оставались без работы, а те, кто ее не потеряли, получали копейки. "Наши "спецы" химичат. Себе в карман кладут", - смекали догадливые.
А эти самые "спецы" - нынешние руководители - не знали, как концы с концами свести: как уберечь от гибели остаток коров, как землю вспахать да засеять, как людям объяснить, что нынешним горьким днем жизнь не кончается.
С Василием Степановичем Инякиным, Василием Ивановичем Панченко прошлым летом встречался я не раз.
- Жмем только на патриотизм, - говорил Василий Степанович. - Надо скотину спасать.
- А понимают? - спрашивал я.
- Кто как... Часть понимает. Всю жизнь при скотине. Жалеют ее. Но не все.
- Куда все подевалось?.. - разводил руками Панченко. - Ведь в колхозе всегда лишняя была техника, механизаторов не хватало. Ее продавали по цене металлолома. "МТЗ" стояли, про сеялки, косилки и говорить нечего. А как разделились, оказалось, что ничего нет и все нужно снова покупать.
Осенью, получив деньги за зерно, купили тракторы, по ценам великим. Но ведь без них не обойдешься. Понемногу пытаются восстанавливать поголовье скота. О какой-то сносной зарплате и речи нет. Такова цена реорганизации.
В одной из областных контор при мне укоряли В. И. Панченко:
- Неправильно вы все делали, - внушали ему. - Нужно было заводить счета отдельные. Каждое подразделение должно рублем отвечать... Обговорить штрафные санкции... Объяснить людям. Поехать поучиться, например, в Кузницы Иловлинского района. Там сделали по-умному. Не то, что вы.
В. И. Панченко, понурив голову, лишь вздыхал, зная, что начальству перечить - пустое. Перемолчал и я, хотя бывал в Кузнецах и видел, как "по-умному" там делились. "Умный дележ" довел до того, что милицию вызывали, чтобы выгнать "чужие" комбайны с "моего" поля. Выгнали, урожай погубили, часть его так и оставили под снегом. Но вот для областного начальства это был передовой опыт, "умный дележ".
* * *
Хутор Попереченский, оправдывая свое имя, одним из первых в районе и области пошел поперек привычной жизни, напрочь развалив совхоз "Аксайский". Такие "поперечники" есть теперь почти в каждом районе. Оправдываются слова одного из руководителей областного агропрома: "Надо в каждом районе распустить по одному колхозу и поглядеть, что получится". В Попереченском развал начал главный агроном В. С. Николаев. Это становится правилом - уход главного агронома с группой хороших механизаторов. Агрономы - люди грамотные. Они видят, что зерноводство дает прибыль, а животноводство ее съедает. Все очень просто: балласт - долой. В феврале
1992 года сорок пять механизаторов во главе с Николаевым вышли из совхоза, организовав товарищество "Степь". Получили они 4500 гектаров земли, технику, взяли кредиты, на которые еще тракторов да комбайнов купили. Хорошо поработали, погода помогла, и вот он - высокий урожай, а значит, деньги, не сравнимые с теми, что зарабатывали в совхозе, у которого в довеске дойный гурт: овцы, гуляк, социальные нужды. Зима 1992-1993 года стала концом совхоза "Аксайский". Люди поняли, что можно жить по-другому. Начался развал ли, раздел. "Рассвет", "Кристалл", "Искра", "Маяк" - названия новых товариществ были хорошие, с надеждой на лучшее впереди. Хотя и тогда, в марте 1993 года, ясного было мало.
- Только создали крестьянские хозяйства, пришлось объединяться в товарищества, потому что для них - налоговые льготы. Создали товарищества, впору снова разъединяться, потому что товарищество - это, оказывается, мини-колхоз и льготы вовсе не для него.
- В нашем ТОО тридцать девять семей. Теперь тридцать девять счетов в банке открывать? И тридцать девять кредитов брать? И тридцать девять отчетов? Тридцать девять балансов? А на кого оформлять единственный комбайн? А если не делиться, то налог на прибыль тридцать три процента сразу нас задушит.
- С молоком возиться невыгодно. Крупный рогатый скот, доставшийся при дележе, сдали на мясо.
- Голова кругом идет. Кто мы? Нищие с дырявым карманом. Зарплаты никакой не получаем, и не видать нам ее до ноября.
Это - разговоры мартовские 1993 года. Теперь - январь 1994-го. Год без совхоза. Как прожил его хутор Попереченский и как живет?
Лето выдалось к новым и старым хозяевам доброе. На Бога не будем грешить: дал дождей и тепла.
Машину, на которой мы ехали по хутору с главой сельской администрации, остановил человек:
- Хлебушка лишнего нет, Григорьевич?
- Нет, - ответил Иван Григорьевич. Для села все это привычно: очередь у магазина, заветная хлебовозка. Для хутора Попереченского такие картины лишь в памяти. Часом позднее Калашников принесет и закроет в шкаф неполный мешок с хлебными буханками. Они предназначены для молодых учителей из общежития.
- Свой печем, по домам, мука у всех есть, - объяснили мне. Рядом, через дорогу, пекарня со всем оборудованием. Она стоит. Есть и машина-хлебовозка, прежде она возила хлеб из соседнего хутора. Теперь "на приколе". Шофер просил повысить зарплату. Из каких средств? Сельский голова - Иван Григорьевич собрал глав крестьянских хозяйств: "Давайте доплачивать шоферу. Сбросьтесь - и будем с хлебом". Отказались сбрасываться: "Нам не надо. Мы муку завезли".
Новые времена, новые хозяева, новые порядки. Лишь хутор остался тот же Попереченский, бывший совхоз "Аксайский", молодое хозяйство, которому от роду было шесть лет.
Образовался "Аксайский" в 1986 году, выделившись из совхоза "Выпасной". Тогда на хуторе было 800 жителей и один телефон. Через шесть лет число жителей и работников выросло вдвое. Совхоз "Аксайский" имел 21 тысячу гектаров пашни, 400 коров, 27 тысяч овец. Молока сдавали до 800 тонн, мяса до 600 тонн, шерсти 800 центнеров, хлеба (в 1991 году) 15 920 тонн.
Как всякое молодое хозяйство, "Аксайский" с помощью государства энергично развивался. Было построено очень много. Производственные помещения: гараж на 50 автомобилей с машинным двором, машинно-тракторная мастерская с теплой стоянкой на
25 тракторов, стройчасть с пилорамой, складами, газовый склад с хозяйством, крытый ток, два зерносклада, восемь кошар с жильем для чабанов (там проводили областные семинары, показывая, как нужно обустраивать овцеводческие "точки"), нефтебаза, птичник и даже перерабатывающий комплекс с полным циклом - от забоя овцы до производства колбасы, мясокостной муки, выделки овчин и пошива шубных изделий. Это для работы. А для людей, для жизни было построено 50 квартир, два больших магазина (500 кв. м полезной площади), пекарня с кулинарией - там делали и мороженое, столовая по улучшенному проекту на 360 кв. м. Дом быта (250 кв. м) с парикмахерской, швейным цехом, ремонтом телевизоров и прочей техники. Школьный интернат. Медицинский профилакторий с детским, зубным кабинетом, лечебными ваннами, душами, физиотерапией. Построили, закупили оборудование, но не успели ввести в строй. Подвели под крышу детский комбинат на сто сорок детей. Старый, на пятьдесят, стал тесен. Заложили новую баню с бассейном, сауной, кафе. Поставили АТС на 100 абонентов. Детей в школу с хуторов и чабанских точек возили на автобусе.
Все, что было, не сразу и припомнишь. Тир, например. И более важное: рушилка для гречки и проса, давильня, чтобы свое масло иметь. Сепаратор, чтобы принимать от людей молоко и сразу его перегонять.
Понимаю, что скучновато этот список читать: детсад да баня... рушилка. Но все это - хуторская жизнь, цену которой можно понять, лишь потеряв нажитое. Все это было. Нынче, в январе 1994-го, станем считать, что нашли, что потеряли в Попереченском за год, прожитый по-новому.
Животноводство бывшего совхоза практически ликвидировано. Коров раздали по дворам, пустили "под нож". Из 27 тысяч овец наберется ли теперь тысяча-другая? Большая часть их передохла, пока шел дележ. Остатки - "под нож". Что говорить об овцах, если из восьми новых капитальных кошар, которыми на всю область гордились, шесть уже уничтожены. Все равно пропадать, растянут. Говорят, что и железобетонные балки уже в ход пошли. Увозят.
В. С. Николаев, председатель первого в хуторе товарищества под названием "Степь", сказал ясно: "Животноводство экономически не выгодно. Поэтому его и нет. Вся наша область и Ростовская овцу потеряли. Если шерсть не берут, зачем овца?"
Владимир Сергеевич, повторюсь, бывший главный агроном. Дело в его товариществе идет неплохо. В 1993 году 1700 гектаров "озимки" дали в среднем по 37,5 центнера. Подсчитали, что у каждого работника годовой заработок около 7 миллионов рублей. Правда, получили пока от государства лишь половину. Но купили почти два десятка новых "Жигулей". Об этом знает весь район. И если нынешней зимой распадется еще один котельниковский колхоз, то один из главных доводов будет: "Двадцать "Жигулей" люди купили!"
Владимир Сергеевич молод, по виду энергичен, хвалят его как агронома. Своим нынешним положением он доволен.
- Производительность труда, дисциплина несравнимо выше, чем в совхозе, говорит он. - Из сорока пяти человек у нас двое управленцев: бухгалтер и я. На мне банк, элеватор, запчасти, горючее и электричество. Имею диплом, допуск. За тем, кто как работает, я не слежу, никого не подгоняю. У нас рабочий день стоит тридцать тысяч рублей. Люди сами понимают и друг за другом глядят. Троих мы выгнали за пьянку. От желающих к нам прийти отбоя нет. Но мы никого не берем, только детей членов нашего товарищества. Народ у нас и так лишний. Мало земли. Можно бы десять-двенадцать человек убрать. Но куда им деваться? Пусть работают. Есть у нас пенсионеры. На доход с земли они права не имеют. Но мы им выделили нынче по шесть-восемь тонн зерна, по двести пятьдесят тюков сена, соломы - по потребности, муки привезли, гречки. Они довольны. То, что совхоз разделился, хорошо. Но государство должно понимать: это первый шаг. Поделили. Кто-то работает, у других - земля в бурьяне. Нужен высокий налог на землю. Тогда будет невыгодно зря держать ее. Неумелые и лодыри землю продадут нам, настоящим работникам. Мы ее купим. У нас
земли сейчас мало. И конечно, нужны честные отношения. Мы продали государству зерно в августе, сейчас - январь. Где наши деньги? За полгода от каждой тысячи осталось сто пятьдесят рублей, остальные съела инфляция. И сколько еще съест? Мы ремонт не можем вести, нет запчастей. Нам сепараторы нужны для очистки семян. Где наши деньги? А если по-честному, то работать можно. И легче стало. Люди зимой отдыхают. Нагрузки не очень большие. Получается труд в удовольствие.
Еще один собеседник: Иван Владимирович Коротков, бывший главный инженер совхоза, ныне председатель товарищества "Искра". Говорят, что окончательно развалил совхоз именно он. Не все хотели уходить. На том, последнем, собрании Иван Владимирович выступил резко и четко: "Расходиться!" Прежде ушел главный агроном, теперь - главный инженер, люди молодые, грамотные. Не зря уходят... Позиция И. В. Короткова оказалась решающей. Собрание большинством проголосовало за раздел совхоза.
Прошел год. В "Искре" у Короткова 20 работников, 1500 гектаров пашни. При разделе получили тракторы и комбайны, на которых работают. Свою долю крупного рогатого скота сдали на мясокомбинат. Овец досталось две отары. Большинство из них пало. "Животноводство не выгодно", - тот же вывод, что и у Николаева. Во-первых, оно убыточно, во-вторых, вяжет руки. Когда я говорил с молодыми механизаторами из "Искры", они сказали: "Работать сейчас проще. Раньше всю зиму на скотину работаешь: корма, навоз. Теперь ее нет. Стало гораздо легче".
"Производственная дисциплина теперь намного выше, - говорит Коротков. - На севе ли, на пахоте, на ремонте. - И заработок был бы сносный, если бы государство не обмануло. Мы ведь, как люди честные, девятьсот тонн хлеба сдали. А денег нет".
О том, что люди стали работать ответственнее, говорят все. Заместитель председателя районного сельхозкомитета В. Т. Алпатов вспоминает, что прежде в сов-хоз "Аксайский" ежегодно возили помощников из райцентра на пахоту, сев и уборку. Нынче людей не прибавилось, а со всеми работами справились сами.
С землей справились. Правда, не все. Недаром ждет Николаев серьезного налога на землю. С зерновыми сладили, тем более природа ли, Бог помогли получить редкостный урожай.
Животноводство свели к нулю. Но потеряли не только коров да овец, но, думается, и перспективу. Ведь здешние места - полупустыня. Славились они всегда дешевой бараниной, шерстью. О серьезном зерноводстве можно не говорить, если засухи бывают по три года подряд.
* * *
Еще зимой прошлого года, когда раздел только начался, появились в жизни хутора приметы тревожные. О них говорили:
- Хлеб доставляется с перебоями.
- Учеников из других хуторов в школу не возят. Школьный интернат не работает, детей кормить нечем.
- Дети у нас сейчас школу не посещают, не на чем возить. Роженицу недавно не могли в роддом отправить.
- Принять социальную сферу от бывшего совхоза мы вряд ли сможем. Фермеры же говорят: мы налоги платим в госбюджет - вот пусть государство и раскошеливается.
Это говорили уже в первые дни после "кончины" совхоза. Правда, звучали и успокаивающие нотки:
- Даст Бог, все наладится...
"Образуется...", "наладится...", "даст Бог..." - такие вот были "весомые" доводы.
Давайте посмотрим, что же дал Бог.
Хутор Попереченский. Январь 1994 года.
Во-первых, "хлеб наш насущный даждь нам...". О нем я уже сказал. Его пекут по домам, каждый себе. Хотя пекарня - в центре хутора. И машина-хлебовозка есть. Но не могут новые хозяева сговориться, кто и сколько водителю будет платить. Да и соседнее хозяйство, откуда хлеб возили, резонно попросило оплачивать часть расходов по выпечке. "Лучше возить из райцентра, - говорят на хуторе. - Хоть пятьдесят километров, но ничего не требуют". Будут не будут возить, будут не будут печь? Это пока лишь вопросы. А сегодня добывает хуторской голова печеный хлеб молодым учительницам из общежития. У них ведь ни муки нет, ни русской печки. Но не хлебом единым живет человек, вчера и ныне. И всегдашние свои обычаи, образ жизни не может изменить разом. Ко всему нужно привыкать.
К детям, не все из которых могут нынче учиться в школе. Для хутора Попереченского это новый и горький факт. Раньше совхозный автобус привозил в интернат ребятишек с третьего отделения, с чабанских точек. Кормили их, содержали на совхозные средства. Нет совхоза, а значит, нет интерната. При дележе имущества просила школа отдать ей автобус. Не отдали. "Наш нажиток, а школа государственная..." Пустили автобус "на пай" и растащили. Одна коробка осталась. Детей возить в школу не на чем. Кто-то своих возит на мотоцикле, на тракторе. А кто-то махнул рукой: "Обойдутся..." Обходятся. Дома сидят.
К слову, товарищество "Степь" купило себе автобус. "Когда свадьбы гулять, нужен... Новобранцев в военкомат отвезти, надо ведь проводить их... Родители, родные..." Все члены "Степи" живут в Попереченском. Их дети до школы пешком дойдут. Другие? Другие пусть думают сами. Колхоз кончился. Да, совхоз ли, колхоз кончился. И первыми это почуяли дети. Районные олимпиады, спортивные соревнования за пределами хутора, экскурсии - все в прошлом. Не на чем ехать. Плохо в школе с освещением, оно часто выходит из строя. "Независимые" электрики требуют плату вперед. Ремонт, отопление... Раньше помогал совхоз. Теперь надежда на сельскую администрацию, у которой денег нет. Ездят, просят в районе, и там пока не отказывают. Но каждый день кланяться горько. И еще хорошо, что лишь в Попереченском да в Пимено-Чернях развалились колхозы. Двум "сиротам" районные власти не откажут. А завтра их сколько будет, этих "сирот"? Выдержит районный бюджет? Вряд ли...
А ведь в Попереченском - школа старая, потолок еще год-два - и рухнет. Собирались новую ставить, готовили проект. Теперь это мечты. Да и будет ли средняя школа в Попереченском? Выживет ли? Прежде жилье было совхозным. Получали его и учителя. Кто-то уезжал, освобождая квартиру. Нынче все жилье раздали в собственность. Нового строить, конечно, не будут. Уже сейчас молодые учительницы не знают, куда голову прислонить. Жили при сельсовете. Потом им отвели бывший Дом быта. А принадлежит он на правах собственности одному из товариществ. Сегодня учителей пустили, завтра выгонят. Да и не больно завидно это "приспособленное" жилье. А впереди никаких надежд. Да и сегодня думай о хлебе, о баллонном газе. Привезут ли, не привезут...
Из шестнадцати учителей, по словам директора, четверо ищут работу в других местах. Школе нужны будут два преподавателя языка и литературы, один математик. Про иностранный язык здесь и не вспоминают. Районо заявки на учителей от школы не примет, так как нет жилья. А значит, нормальная работа школы в ближайшем будущем уже под большим вопросом.
Что еще потеряно ли, теряется? Парикмахерская, швейная мастерская, пункт ремонта телевизоров и прочей техники - все закрылось. Столовая - теперь тоже частная собственность - на замке. Из двух магазинов работает один. Но оживления в нем не видно. Помещение большое, холодное, полупустое.
Закрылась старая баня. Некому ее содержать. Фундамент новой понемногу зарастает. Старый детский сад закрылся. Строительство нового, уже под крышу подведенного, остановлено. Клуб тоже закрыт.
Новое здание хуторской медицины находится в центре хутора. Построить его успели, даже оборудование закупили в совхозные времена. До конца дело не довели. Пришла пора нынешняя. Вот и ходим мы с хуторским головой Иваном Григорьевичем по пустым кабинетам. Здесь должны быть лечебные ванны, циркулярный душ и Шарко, физиотерапия... Уже протекает крыша. Хозяина нет. А без хозяина любой двор - сирота.
Вот тут мы и подбираемся к основному вопросу: кончается ли жизнь на хуторе с развалом колхоза? Должна ли кончиться, потихоньку замирая без хлеба, без школы, без бани, без медицины?.. Ведь мы так долго и мучительно соображали: почему гибнет российское село? Почему люди уходят, оставляя землю отцов? Почему вчерашняя пашня обращается в дикое поле? Искали мы долго, пока наконец поняли простую истину: сельский человек хочет жить по-человечески. Иметь удобное жилье, медицину, бытовую обслугу, школу, отдых. Поняв, плохо ли, хорошо, начали созидать. Хутор Попереченский тому пример. Теперь за год все рухнуло. Конец света? Колхоз ушел. Кто остался? Администрация. Хуторская да районная. Это им новые хозяева писали заявления: "...прошу решить вопросы: о предоставлении в собственность земельного участка... о предоставлении в аренду сроком на... пашни богарной... пашни орошаемой..."
Значит, они хозяева?
Спрашиваю об этом главу Попереченской сельской администрации:
- Вы хозяин хутора и округи?
- Какой я хозяин, - вздыхает Иван Григорьевич. - Прокурор меня строго предупредил: гляди не издавай никаких приказов. Приказывать не имеешь права, а лишь просить. Вот он и просит.
Школе нужны новые котлы отопления и топливо. 2,5 миллиона да 7 миллионов. Едет в райцентр. "Помогите..." Помогают. В хуторе 4 артезианские скважины. Из них все пьют. Конечно, случаются поломки. Где денег брать? То по дворам собирал. Потом созвал руководителей крестьянских хозяйств, просит: "Возьмите каждый по скважине, обеспечьте работу. Сами же пьете..." Одни взяли, а другие отказались. Резон весомый: "Мы платим налоги, пускай государство..." Сегодня отказались одни, завтра, на них глядя, откажутся другие. Так в любом деле. Проси и упрашивай. Все - люди свои. Но у каждого теперь главная дума о личном.
Прав Николаев, председатель "Степи":
- То, с чем обращается к нам глава хуторской администрации, мы посильно делаем. Но плохо то, что, как и прежний председатель Совета, он - нищий. Он просит. Он ходит с протянутой рукой. Разве это власть? У него должны быть деньги, которые мы должны платить в виде налогов. На землю налог, на воду, на коммунальное хозяйство. Мы должны платить, а он на эти средства обеспечивать нормальную жизнь хуторян. А теперь... Дали мы школе двести тысяч... Выложили около трех миллионов на оборудование зубного кабинета. А другие?..
Рано ли, поздно на этот вопрос придется отвечать. Одни дали. А другие не дали. И не дадут. "Степь" всю "медицину" не потянет. Да еще хорошо нынче год удачный, с доходом. А завтра - неурожай. У "Степи" карман опустеет. Не придется ли хуторянам зубы лечить лишь в урожайные годы?
Что ни говори, как ни загадывай по-доброму наперед, а хутор Попереченский потерял очень многое. И дело даже не в рушилке для гречки и проса, не в сепараторе, не в прессе для масла, которых после дележа не сыщут: "Там же были... Брезентом накрыты". - "Были, да сплыли..." Дело не в почте, которая теперь приходит на хутор в неделю раз, и если газету выписываешь, получай сразу пачку. Коли есть что получать. Средняя школа на 1994 год выписала по бедности лишь "Комсомолку" да "Учительскую". Все это вроде жизненные мелочи: закрыты баня и клуб. Пустая двухэтажная контора, в которой стекла бьют. И молоковозы теперь из Попереченского не спешат в райцентр. Потеряли работу женщины. Хорошо это или плохо?.. Кому как... Если муж работает, проживут. А если нет мужа? Чем жить?
От хутора Попереченского осталось одно несладкое воспоминание, от которого не уйти. Думается мне теперь о тех детях - на хуторе ли Бударка или на 2-м отделении в "Рассвете"... О тех ребятишках, которые после развала совхоза не учатся в школе. Непривычно это для нас. Умом понятно: такие пришли времена. Но горечь на сердце. И от этого никуда не уйти.
* * *
Колхоз "Путь к коммунизму" того же Котельниковского района был распущен по воле общего собрания, как и "Аксайский", год назад, в начале 1993 года. Так же, как в Попереченском, годом ранее вышел из колхоза главный агроном с группой механизаторов, занявшись зерноводством. Сравнивая жизнь и заработки новых хозяев и свою, через год разошелся и весь колхоз.
19 тысяч гектаров пашни. 3,5 тысячи крупного рогатого скота, 850 дойных коров. До
18 тысяч овец было в колхозе, до 3 тысяч свиней. Сдавал государству "Путь к коммунизму" до 2 тысяч тонн молока в год, до 800 тонн мяса, 400 тонн шерсти, хлеба почти 14 тысяч тонн.
Нынче, через год после колхоза, овцеводство практически ликвидировано. От крупного рогатого скота осталась лишь ферма в Нижних Чернях. Там люди не разошлись, образовав свой хуторской колхоз.
И все остальное - судьба школы, детского сада, торгового центра, бытовых служб - такое же, как в Попереченском. Правда, детский сад после двухмесячного закрытия работает вновь, держась на энергии В. С. Пименовой, его заведующей.
* * *
Вечер февральского дня. За окном - желтый закат. Наконец-то и к нам пришла зима. Но без снега. На воле - холодно, ветрено. В догорающем дне есть что-то печальное - в сумерках его, в первых огнях домов, в наступающей ночи. День прошел. Еще один день нашей жизни.
Из последней поездки вернулся я неделю назад. И чуть раньше, в начале января, в конце декабря, тоже была дорога. А что помнится?.. Сладкого мало.
В последний раз, в одном из бывших колхозов, сказано было с горечью:
- Чего без толку говорить? Ездите, глядите... Помог бы кто.
А месяцем раньше в районном агропроме и вовсе на меня в атаку пошли:
- Это вы виноваты! Вместо того чтобы своим делом заниматься, вы колхозы разваливали, писали, подстрекали! Вот теперь радуйтесь!
Что ответить... Потом, когда улеглась горечь, подумалось с усмешкой: "Оказывается, как мы, литераторы, сильны. Страну перевернули..."
Нет, это жизнь повернула! А на земле, на селе поворачивает в русло естественное. Не мог же спутанный, скованный крестьянин вечно сидеть на привязи. Без права стронуться с места, без права переменить судьбу, без права работать по своему разумению и силе.
Потому что никакой самый плохой хозяин, недоумок, не станет держать корову, которая в день дает стакан молока - 0,2 литра, как и сегодня пишется в строке отчета. Он не станет держать 147 свиноматок, из которых только 13 принесли приплод. А среднесуточные привесы в 19 граммов? Это ведь не вымысел, не страшный сон, а наше сельскохозяйственное производство дня вчерашнего и нынешнего.
Но как больно, как страшно порой свершаются перемены. Как тяжело даже просто видеть, глядеть, когда не человеческий разум, а страсти вершат судьбу.
Милая молодая женщина Валентина Владимировна Анопко, глава Пимено-Чернянской сельской администрации, с болью говорит:
- Начали делиться. Все тащат. Пришли утром в сельсовет, стекол нет. Стекла вынули! Тянут все, вплоть до штакетника. Не успели закрыть детский сад, профилакторий, ковровые дорожки утянули. Я соберу всех, кричу: "Мужики! Что вы делаете?! Свое растаскиваете! У себя, у детей своих тащите!" Спасибо, в Пимено-Чернях детсад отстояли, и там, в тепле и уюте, растут ребятишки. Двух сторожей наняли. И не зря. Ведь в местах иных вдрызг разбиты вчера еще уютные клубы, грабят детские сады. В холодных стенах остаются лишь раздавленные тяжелыми сапогами ни в чем не повинные куклы.
* * *
Сейчас вот сижу пишу. Февральский вечер. Желтый, режущий закат. Это к холоду. Душа просит тепла. И вспоминаю школу. В Пимено-Чернях, в "Рассвете", в Попереченском. Детишки. Милые лица сельских учителей. Они из доброй страны, из детства.
- Спасибо, что приехали, послушали нас, - говорили мне в "Рассвете", где с ноября не топится школа, а занятия идут в интернате, там теперь и классы, и спальные комнаты.
Учительская в Пимено-Чернях. И разговоры будто несладкие: о земле, о бывшем колхозе, о новых заботах, тревогах. Но душа спокойна, потому что рядом не отчаянье и злость, но материнская мудрость.
Спасибо вам, сельские учителя. Спасибо. Простите нас за то, что, как и прежде, со вздохом говорите вы о вечных дровах да угле, которые будто положены, о том... Нет, сельский учитель не профессия, а судьба. Достойные ее принимают. Награда им - детские души, глаза, открытые настежь. Это - высшее... А земное?
Поговорим о земном. С уходом колхоза сельская школа и сельская медицина теряют своего главного попечителя. Рядом другого нет. Колхоз помогал строить школу, давал жилье учителям, медикам. И в ежедневных своих заботах полагались на колхоз. Один председатель был щедрее, другой прижимистее, но напрочь отринуть людские заботы не смел никто. Этого не позволяли ни власть, ни добрые люди.
Бывший колхоз в хуторе Небыков построил школу. Но стоит она на замке. Все колхозное жилье выкуплено. Нового строить некому. Куда приедут учителя? Новые хозяева им жилья не построят. Прежде небыковская детвора училась в Пимено-Чернях, где находились правление колхоза, средняя школа, интернат с бесплатным питанием. Колхоз рухнул. Пимено-Чернянская школа намекнула небыковским фермерам, что нужно помогать топливом школе. Намек был понят. Фермеры перевели своих детей на учебу в Чилеково. Пусть и неблизкий путь. Но там совхоз живой, школу содержит, кормит школьников. И как говорит тамошний директор совхоза: "Не буду же я у небыковского Васи ли, Пети тарелку щей отбирать. Он-то в чем виноват". Кстати, возят из Небыкова детей в чилековскую школу две могучие машины. Хотя справилась бы одна. Но это дети "наши", а это "ваши". Колхоз кончился.
И потому в Пимено-Чернях некоторые детишки с новогодней елки пошли не с подарками, а со слезами. Деньги на подарки из района припоздали, да и что купишь на 1500 рублей.
Собирали с родителей по 5 тысяч. Не всякая семья могла себе это позволить. Ведь на селе теперь и безработные есть, и получающие по 5 да 10 тысяч рублей в месяц. И ожидающие этой зарплаты с сентября 1993 года.
В другом районе, другом хуторе, где колхоз понемногу расходится, но еще жив, правление выделило деньги на подарки только своим, колхозным. Тоже обиды.
- Мы все теперь в классе делимся, кто в каком кооперативе. А с чужими не дружим.
- Мама, а мы к какому фермеру принадлежим?
Трещина ли, разлом на селе проходят по детским душам.
В Попереченском да Пимено-Чернях, в "Волжанке" совхоз да колхозы разваливала жизнь. И теперь в самом худшем и горьком кого упрекать?
По-иному было в "Рассвете" Ленинского района.
"Мы решили сделать "Рассвет", - говорит председатель Ленинского комитета по сельскому хозяйству Г. А. Фомин, - своего рода испытательным полигоном, по опыту которого могли бы сориентироваться остальные хозяйства. А настоятельная необходимость в этом есть. За три последних года район по аграрному производству упал до уровня 1972 года, а по уровню поголовья в общественном животноводстве до уровня 1962 года. Ясно, что тут сказалась неэффективность всей командно-административной системы. Но и тем более было бы непростительным до крайности усугубить это положение при неумелом, необдуманном проведении реформы. Делить колхозно-совхозную собственность, по нашему глубокому убеждению, надо так, чтобы непременно приумножить ее. Вот с этой-то задачей, будем надеяться, как раз и справились в "Рассвете"".
Слова Фомина я беру из статьи областной газеты годичной давности. Статья озаглавлена: "Разделить, но так, чтобы приумножить". С оптимистической концовкой: "...Опыт "Рассвета" действительно станет ориентиром для других хозяйств области".
В колхозе "Рассвет" и вправду расформирование проводили не как Бог пошлет, а организованно. Почти четыре месяца в хозяйстве работали ученые из Всесоюзного научно-исследовательского института экономики труда и управления сельским хозяйством в содружестве со специалистами из областного и районного центра. Реорганизация велась под руководством бывшего председателя колхоза В. П. Мамаева, ставшего главой одного из крестьянских хозяйств, а также председателем ассоциации на землях бывшего колхоза. Сейчас выпущено методическое пособие "Опыт расформирования сельскохозяйственных предприятий" на примере "Рассвета", под эгидой Министерства сельского хозяйства, российской сельхозакадемии и вышеупомянутого института. Авторский коллектив во главе с академиком.
Никого не хочу укорять. Все мы умные задним числом. Кулаками махать после драки умеем. Но у семи вовсе не глупых нянек дите оказалось с большим изъяном. "Разделить, но так, чтобы приумножить", не получилось. И "сохранить размеры и специализацию животноводческих ферм" тоже не вышло.
До раздела в колхозе было 2639 голов крупного рогатого скота, осталась нынче лишь одна тысяча, дойных коров уменьшилось втрое. Из 16 тысяч овец осталось 6 тысяч. Бывшие коровники да кошары опустели, в них гуляет теперь только ветер. И если по всему району за 1993 год поголовье скота сократилось вдвое, то в бывшем "Рассвете" чуть не втрое.
Нужна ли была реформация? Бывший председатель колхоза В. П. Мамаев, ныне глава своего хозяйства, считает, что нужна. Вызвана она была несколькими причинами. Во-первых, после Указа президента колхоз, а значит, каждый из его членов начал терять землю, ее по 200 да 300 гектаров раздавали пришлым.
Во-вторых, колхоз был поставлен в невыгодное положение по сравнению с фермерами по налогам и кредитам. А в-третьих, по-старому хозяйствовать было уже невозможно из-за общего развала в стране, который повлек падение дисциплины, производительности, а значит, и результатов.
- Дороги назад нет, - закончил разговор Василий Петрович. - Кто хочет работать и умеет, тот будет жить. А лодыри... - махнул он рукой.
Все понятно.
За селеньем, налево, разбитая дорога ведет к фермам, к жилью возле них. Две улицы чуть отступают от коровников. Живут в них те, кто у скотины работает.
Животноводческие фермы, открытые базы стоят друг подле друга шеренгой. Восемь просторных ферм. Большая часть уже пустует.
В товариществе "Луч", которым руководит Н. И. Потехин, бывший заведующий колхозным МТФ, работают животноводы: доярки, скотники. У них почти 200 дойных коров, много молодняка. Н. И. Молтянинова, Г. К. Назарова, Ф. А. Новожилова не один десяток лет проработали здесь доярками.
- Тридцать лет назад приехала сюда, - вспоминает одна из них. - Ничего не было, чистое поле. Работали, строили, столько скотины развели, а разорили все в один год.
- Но вы же сами решили разойтись, - возразил я. - Колхоз ликвидировали по вашей воле.
- Нас никто не спрашивал! За нас все решили. Расходитесь, и все!
Разговор был о жизни, о незаживающей боли. Подошли другие скотники, доярки. Говорили одно:
- Не спрашивали нас!
- Из Москвы приехали люди, из города, одно твердят: "Расходитесь!"
- У вас же собрания были. Три собрания. Первое - в августе девяносто второго года. Второе...
Меня прерывают:
- Велят: расходитесь! Из Москвы приказ!
- Кто не хочет, останется один на кургане! Так мне председатель сказал! А еще, помню, спросила: на каком кургане - на кладбище, что ли?
- Так и говорил: я с вами работать не буду.
- Разогнали!
- Какой был колхоз хороший... Долгов не было.
Стали говорить о нынешнем, но и здесь было мало сладкого:
- Мы коров пока не режем. Еще год будем держаться. Хоть наше молоко выгодней здесь вылить, чем в райцентр везти, такой бензин дорогой, запчасти, но мы все же возим.
- Держимся. Не может же всегда так быть... Ведь молоко и мясо все равно будет нужно. А если всех порезать? Рядом поглядите. За две недели - под метлу. Полный гурт был скотины.
- Какую продали. А какая подохла, у "добрых" хозяев.
- Мы держимся. Всю жизнь - при скотине.
- Зарплата? Какая зарплата. Стыдно и говорить. На хлеб получаем. А живем своим.
- Все доходы мы на технику истратили, купили тракторы. Без них как работать?
Главы хозяйства Н. И. Потехина на месте не было: уехал он по делам. Но на ферме шла обычная зимняя работа - коров кормили, телят, подвозили солому, сено - все как и в прежние времена.
Позднее В. А. Жмаков, глава хозяйства "Надежда", агроном, механизатор, сказал мне:
- Торопились расходиться... Тридцать товариществ. Где набрать столько руководителей. Не у всех получается руководить людьми.
Это я понял, когда был у Потехина, рядом с которым соседствует товарищество "Юность". У них, кроме земли, дойный гурт. Пошел было я к ним, но меня остановили: "Не надо. Там..." Понятно мне стало, тем более от фермы несся шум и крик.
Торопились... Торопило ли время. Кого-то подгонял соседский пример. Боялись опоздать. Рядом, уже год назад, взяло землю и вышло из колхоза товарищество "Урожай" во главе с А. Г. Меркуловым.
На мой взгляд, опоздать боялись наиболее энергичные, грамотные, которые видели, куда в сельском хозяйстве дело идет. Недаром сказал В. П. Мамаев: "Возврата к прошлому нет". Хотя в разговорах с прежними колхозниками мысль о возврате к прошлому нередка.
- У нас овцы остались потому, что припугнули: снова колхоз начнется, спросят: куда овец подевали? И не примут, - услышал я в одном месте.
В другом сказали похожее:
- Соседи порезали коров, проели-пропили, говорят: все равно снова в колхоз. Нет уж. Мы-то своих сохранили. А вы меж собой и объединяйтесь.
Наверное, возврата и впрямь уже нет. Хотя по многим и многим раздел ударил больно. Появились в "Рассвете" и первые безработные. Н. Прокофьева, бывшая телятница, мать двоих малых детей, оказалась без дела. По привычке пошла к начальству. Кто теперь в поселке начальник? Глава администрации А. Е. Подмосковный. Он бы рад помочь, да не может. Обратился в одно товарищество, в другое. Никому работники не нужны. Своих куда девать, ведь поголовье в три раза снижено. Отправилась безработная в районный центр занятости, за пятьдесят километров. Оттуда, конечно же, позвонили Подмосковному: "Помогите..." Сказка про белого бычка. Где найти работу? Это не город. Белая степь кругом на многие десятки верст.
А. Е. Подмосковному и самому впору кричать: "Помогите!" Ведь разом легли на его плечи неизвестные прежде заботы. В теоретической разработке по расформированию колхоза "Рассвет" записано четко: "Развитие социальной инфраструктуры в интересах членов крестьянских хозяйств, членов их семей, пенсионеров". Все это оказалось пустым звуком. Разойдясь из колхоза, все заботы о социальной сфере переложили на плечи поселковой администрации.
Детский сад, школа, клуб, баня, водопровод, дороги - все, чем, кроме работы, живы люди в поселке. А денег у главы администрации нет. Не работает клуб, в нетопленом помещении библиотека, закрылась баня. Здешняя школа с ноября не топится. Теперь все ученики и учителя сбились в интернат. Там и классы, и спальни. Был бы колхоз, он бы помог. А теперь... "Мы всеми брошены", - говорит директор школы. Чахнет медпункт. Кто его вылечит?
Большинству учителей ни дров, ни угля не привезли. Нет денег в бюджете. Детей возить в школу некому. Словом, беды те самые, что в хуторах Попереченском, Пимено-Чернях, Небыково - их немного пока. А завтра - как знать?
В соседнем поселке в 1991 году вышел из колхоза агроном А. Аржанов с пятью механизаторами. Осенью 1993 года, получив хороший урожай, они пригнали в поселок шесть новеньких "Волг". Вот она, лучшая агитация! Нынче тридцать ли, сорок работников уйдут из колхоза. Как сказал один из них: "Я всю жизнь трудился за велосипед, а они за год - на "Волгах"". И всем ли невдомек, что Аржанов с товарищами получили земли по 300 гектаров, такое было щедрое время. Нынешние выходцы получат по 20. Нет земли. Об этом не больно думают: как будут кормиться на клочке полупустыни, где урожай в 10 центнеров - уже удача. Или разбаловали нас последние три года, которые - словно редкий подарок? Забыли, как по три года подряд выжигала засуха? Как семь лет подряд солому изо всех краев возили? Видно, забыли, если на землях испокон скотоводческих устремились все в зерноводство.
Шесть "Волг", двадцать "Жигулей", новеньких, сияющих лаком, слепят. И нет места раздумьям. Тем более о хуторской школе, о бане, о клубе, о буханке хлеба и, наконец, о тех людях, которые потеряют даже последнее, что имеют, - работу.
Повторяю за разом раз: пришли новые времена. И к старому дорога обрезана. Но к новому надо идти не со старой песней: "Все разрушим до основанья, а потом..."
Потом будем гадать, где хлеба испечь, где помыться? Где детишек учить? Недаром один из сельских глав администрации сказал мне, словно удивляясь:
- Никогда не думал, что в нашем хуторе столько болеют. Прежде, в хорошем хозяйстве, все делалось будто само собой, налаженное за долгие годы, нажитое не только своим трудом и деньгами, но и с помощью всей страны. Из районной газеты я вычитал, что совхоз "Аксайский" за шесть лет своего существования получил от государства 4 миллиона 418 тысяч рублей (еще весомых, образца 1986 года), возвратил 258 тысяч. И если это верно, то кому по праву принадлежит все в хуторе построенное, а нынче поделенное? Вплоть до автобуса, который пожалели школьникам дать.
Повторюсь: порою не разум ведет людей, глухие страсти. "Полагаемся на здравый смысл нашего народа", - выписываю строку из "Манифеста" 19 февраля 1861 года. И там же: "...получая для себя более твердое основание собственности и большую свободу располагать своим хозяйством, они (крестьяне. - Б. Е.) становятся обязанными, пред обществом и пред самими собою, благотворность нового закона дополнить верным, благонамеренным и прилежным употреблением в дело дарованных им прав. Самый благотворный закон не может людей сделать благополучными, если они не потрудятся сами устроить свое благополучие под покровительством Закона".
У нас нынче тоже февраль, правда год иной, век иной...
Январь - февраль 1994.
|
