Огненные врата Дмитрий Емец
        Мефодий Буслаев #15 Огненные врата появляются в нашем мире нечасто, на короткое время и несут в себе смертельную опасность. Человек, прошедший сквозь них, навсегда оказывается в ловушке собственных страхов. В дни, когда могущественный артефакт материализуется на земле, Свет охраняет его от случайного вторжения, а Мрак просто наблюдает, не вмешиваясь. Но в этот раз Лигул не собирается оставаться в стороне. Желая отыграться за прошлое поражение, глава Канцелярии Мрака разработал гениальный план, в результате которого Огненные врата вернут в наш мир Кводнона - самого коварного, жестокого и свирепейшего темного правителя. Замысел удастся, если кое-кто совершит маленький проступок, а еще лучше предательство.
        Меф, Ирка и Багров не знают, каким будет завтрашний день. Правда, в одном уверены точно - свою судьбу они решают сами. И даже не догадываются, что их роли уже расписаны…
        Дмитрий Емец
        Огненные врата
        Не позволяй душе лениться!
        Чтоб в ступе воду не толочь,
        Душа обязана трудиться
        И день и ночь, и день и ночь!
        Гони ее от дома к дому,
        Тащи с этапа на этап,
        По пустырю, по бурелому,
        Через сугроб, через ухаб!
        Не разрешай ей спать в постели
        При свете утренней звезды!
        Держи лентяйку в черном теле
        И не снимай с нее узды!
        Коль дать ей вздумаешь поблажку,
        Освобождая от работ,
        Она последнюю рубашку
        С тебя без жалости сорвет.
        А ты хватай ее за плечи,
        Учи и мучай дотемна,
        Чтоб жить с тобой по-человечьи
        Училась заново она.
        Она рабыня и царица,
        Она работница и дочь,
        Она обязана трудиться
        И день и ночь, и день и ночь!
        Николай Заболоцкий
        Глава 1
        Закон возвратной ситуации
        Из существа мыслящего духа рождается слово, присущее ему, в себе показующее мысль и равное ей; от мысли и с мыслию исходит дух, почивающий в слове и в слове сообщающийся слушающим; этот дух вполне равен и мысли, и слову и присущ им. Например, в слове «люблю» видишь и любящее начало, и слово, от него рожденное, и ощущаешь какое-то приятное дыхание любви.
        Св. Иоанн Кронштадтский
        - Пименова Дарья Афанасьевна - это, конечно, вы?
        Дафна кивнула, качнув невесомыми светлыми хвостами. Она это, конечно, она. Глупо отрицать очевидное.
        Рядом с паспортисткой лежал съеденный на треть вафельный торт. На такой нервной службе душа непрерывно нуждается в сладком, или сердце превратится в стручок красного перца.
        - Девушка, вы считали, сколько раз за последние два года писали заявление об утере паспорта?
        Дафна задумалась. С цифрами у нее было, как у истинного гуманитария: один - два - много. А еще лучше не умничать и показать на пальцах.
        - А сколько раз можно?
        Паспортистке шутка не понравилась. У нее была такая работа, чтобы всех подозревать.
        - Вы их что, продаете? Признайтесь! - грозно спросила она, внезапно занимая лицом все окошко.
        - Кого? - встревожилась Дафна.
        - Свои паспорта!
        Дафна заинтересовалась. Мысль была для нее новой.
        - А сколько дадут?
        Паспортистка не дала нисколько. Ей хватало паспортов на работе. Она еще немного постояла и опустилась на стул, притянутая близостью торта.
        - Вы осознаете, девушка, что в Москве уже, может, двадцать человек живут с вашим именем и вашей фамилией? И, возможно, даже с вашей фотографией?
        Дафне это было безразлично. Пусть эти клоны хоть толпой ходят. И при этом любуются на ее фотографию.
        - Без понятия.
        Однако паспортистке очень хотелось, чтобы Дафна все же была с понятием, потому что минуты две выжимала из нее душу. Но потом надкусила торт и подобрела.
        - Может, тебе вообще не носить с собой документы? - предложила она.
        - Я не могу! - отказалась Дафна. - Если я оставляю их дома, их раздирает кот. Если беру с собой, то или теряю, или… их опять же раздирает кот. Это абсолютный тупик!
        После такого ответа на нее окончательно махнули рукой. Велели заплатить штраф, сфотографироваться и заглянуть через месяц. Дафна вышла из паспортного стола и остановилась, глядя на солнце. Как страж света, она могла делать это не щурясь. Единственное, пожалуй, очевидное отличие стража от человека. Невидимые крылья, конечно, не в счет.
        Она смотрела на солнце и не могла отделаться от ощущения, что нового паспорта не получит. Месяц - это безумно долго. Столько времени у нее попросту нет.
        Только бы не случилось то, чего она боялась всю зиму и всю весну и близость чего ощущала! Если бы враг находился снаружи, его можно было бы победить или, в крайнем случае, ускользнуть. Но в этом случае ситуация сложилась другая. От врага ускользнуть было невозможно.

«Абсолютный тупик!» - как она сказала минуту назад, говоря о своем коте.

* * *
        Страж второго ранга Фенгюс опустил пятирублевую монету в стеклянную баночку из-под детского питания. Оба предмета были принесены из человеческого мира. Фенгюс поставил банку на стол, отошел на четыре шага и двумя пальцами бережно снял с мундштука флейты волосок.
        - Веник бы сразу захватил! - дружелюбно посоветовал страж третьего ранга Арлон.
        - Очень смешно! В своей бестактности ты однообразен! - кисло отозвался Фенгюс.
        Предыдущие восемьсот две банки он разбил вдребезги. Это была восемьсот третья попытка. Фенгюс поднес флейту к губам и выдохнул маголодию. Банка осталась стоять. Арлон удивленно моргнул. Подошел к банке и вытряхнул монету. Она была пробита в самом центре. Ровное, круглое, узкое отверстие.
        - Признавайся! Ты ее просверлил заранее! - подозрительно заявил Арлон.
        Фенгюс сиял от счастья. У него получилась четвертая по сложности атакующая маголодия света. Арлон покрутил в руках пустую банку, просунул внутрь палец и провел по стенке. На пальце остался желтоватый след. Арлон попробовал его на вкус. Потом посмотрел на этикетку, сверяя впечатление.
        - Так и есть! Тыквенная каша… Я догадывался, что ты никогда не моешь банки!
        - Прошу прощения! Я ополаскивал, - с достоинством возразил Фенгюс.
        Арлон поставил пустую банку на стол. Отошел на шаг и вытащил свою флейту. Фенгюс вопросительно смотрел на него, потом напомнил: «Монету забыл бросить!»
        - Оставь себе на бедность!
        Арлон сосредоточился, закрыл глаза и осторожно, с бесконечной заботой выдохнул маголодию. Он точно выдувал невидимый мыльный пузырь. Получившийся звук был тонок и трепетен - невозможно было ожидать такого от задиристого, несколько циничного златокрылого. Само лицо Арлона и то изменилось. Колючее выражение исчезло. Стало ненужной, отыгравшей маской.
        Банка лопнула изнутри. На столе лежала здоровенная, со следами земли на бугристых боках, тыква. Арлон убрал флейту:
        - Вот так вот! Скушай тыквочку, друг мой Фенгюс, и перестань портить монетки!
        Фенгюс недоверчиво ощупывал тыкву. Не так часто у тебя на глазах совершается настоящее чудо. Даже если ты в Эдеме.
        - Невероятно! Она же пастеризованная! Ну, в смысле, в ней же все убито!
        Дверь кабинета Троила медленно открылась. Оба стража, несущие караул в личных покоях Генерального стража света, разом повернули головы. Из спальни, держась рукой за стену, вышел Троил. Ступал он неуверенно, замирая после каждого шага. Куда исчезла его былая порывистость? Но главное - впервые после ранения мечом мрака он шел сам. Клинок Арея, врученный Мефом Эссиорху, сумел вытянуть яд.
        Фенгюс бросился к нему. Арлон стыдливо попытался заслонить тыкву своей спиной. Она лежала на важных свитках, которые постепенно скапливались в приемной в ожидании подписи.
        - Вам уже лучше?
        Троил покачнулся. Арлон и Фенгюс подхватили его под локти.
        - Позовите ко мне Эльзу Флору Цахес и Эссиорха!.. Прямо сейчас!
        - Может быть, завтра? Вам надо отдохнуть!
        - Я и так все время лежу и отдыхаю!.. Немедленно! - нетерпеливо повторил Троил.

* * *
        Эссиорх сидел на перевернутом ящике и старательно красил потемневшую от грибка балконную дверь. Рядом стояла Улита и, имея на лице помогательное усердие, держала банку с краской.
        - Не стой тут! Тебе нельзя дышать этой гадостью! - озабоченно сказал Эссиорх.
        - Ну уж нет! Я же тебя люблю! А раз люблю - значит, все делаем вместе! - Не выпуская банки, бывшая ведьма склонилась над перилами и стала смотреть вниз.
        Мальчик лет девяти скатывал со ступенек взрослый велосипед. Задним колесом вперед, что было дико неудобно. Рядом вертелась маленькая девочка, по виду ужасная тараторка и егоза.
        - Ну почему ты не вынес тот другой, ну почему? Я бы тоже могла кататься! - стонала она.
        - Уд-ди! - упрямо отвечал мальчик. Прямо так, с двумя «д».
        Девочка смотрела на него с раздражением, но одновременно с обожанием, как на человека, делающего нечто неброско великое. Улита не выдержала и задорно свистнула с балкона. Девочка пугливо посмотрела наверх.
        - Видишь ту тетю? - громко зашептала она.
        - Уд-ди!
        - Она читает мысли! Я у нее вчера спрашиваю: «На ком я поженюсь?» А она мне:
«Любовь не состоится».
        - Уд-ди, а! - повторил мальчик, роняя на себя велосипед.
        Он уже усвоил всю магию этого простого слова.
        - Смотри! Корнелий! - Улита скользнула глазами вдоль дорожки.
        К подъезду заячьими полупрыжками мчался Корнелий. У подъезда он перешел на крупный шаг и в квартиру ворвался немного отдышавшимся.
        - Тебя вызывают в Эдем! Вызов первой срочности! - крикнул Корнелий, от беспокойства подскакивая к потолку. Хранитель Прозрачных Сфер на всякий случай посмотрел ему под ноги. Просыпавшихся веснушек не было.
        Эссиорх и Эльза Керкинитида Флора Цахес появились в Доме Светлейших без четверти три. На первом небе царила невероятная суета. Особенно в секторе Устранения Последствий, через который они сгоряча пошли, надеясь срезать путь.
        Помощник младшего стража буксировал за гриву единорога. По ошибке тот объел листву с дерева невесомости и уподобился наполненному газом шару. Единорог влекся по воздуху, не касаясь мраморных плит, и впадал в панику, когда его подхватывало сквозняком и разворачивало копытами кверху. Помощник младшего стража терпеливо подпрыгивал и возвращал единорога в привычное ему положение.
        Два сильномогучих богатыря из технической службы тащили ванну с русалкой. Третий богатырь, тощенький и совсем еще юный, бежал рядом и поливал русалку из лейки, чтобы не пересыхала. Русалка хохотала и, заигрывая с ним, брызгала водой. Ее забавляло, что богатырь краснеет, как девушка.
        Домовой с круглым значком уборщика случайно впылесосил призрака и переговаривался с ним через трубу, уговаривая выйти. Притворяясь, что не понимает, призрак отвечал ему на древних языках. Внутри пылесоса ему нравилось.
        Шмыгалка безостановочно фыркала. Она была недовольна, что не успела сделать приличествующую случаю прическу. Ее юбка-колокол занимала пространство, на котором легко смог бы улечься грифон. На высокой шляпке распускались и опадали розы, сразу покрывавшиеся новыми бутонами. Шмыгалка шла, помахивая зонтиком, и разливала за собой реку розовых лепестков.
        - Молодые люфи! Нам на фрефье фебо! - строго сказала она златокрылым, дежурившим в Доме Светлейших у транспортной руны.
        Так случилось, что оба златокрылых были нового набора и не знали ни Шмыгалку, ни Эссиорха.
        - Что вы сказали, простите? - робко переспросил один из них.
        Эльза Керкинитида Флора Цахес искренно считала свое произношение эталонным.
        - Фрефье фебо, фюнофя! У меня фто, плофая дикфия? Или фам на фальцах показать?
        - Третье небо! - вмешался Эссиорх, заметив, что златокрылые переглядываются.
        - Простите! Допуск на третье небо ограничен! У вас есть разрешение?
        Шмыгалка начала багроветь.
        - У меня есть сердце, ум и фовесть! То есть то, о фем фы мофете профитать только в книфке!.. И кто, позфольте узнать, науфил вас так дерфять флейту? У фас ее щелчком фыбьют! - заявила Шмыгалка и решительно шагнула в транспортную руну, из которой за секунду до того появился Фенгюс.
        Личного охранника Троила златокрылые знали и мигом вытянулись по струнке.
        - Все в порядке! По личному вызову Троила! - крикнул Фенгюс златокрылым и приветственно потряс Эссиорху руку.
        - Осторожнее! Сильно не сжимай! - запоздало предупредил хранитель. Две крайние костяшки у него были содраны.
        - Ого! - уважительно воскликнул Фенгюс. - Ночная схватка с мраком?
        - Скорее дневная с асфальтом, - пояснил Эссиорх.
        Вчера он неудачно завалился на мотоцикле, подрезанный маленькой дамочкой на крошечной машинке, забывшей о существовании зеркал. Дамочка долго извинялась и метров сто пробежала за Эссиорхом с зеленкой, пытаясь оказать ему первую медицинскую помощь.
        Фенгюс втянул носом запах керосина, которым Эссиорх оттирал со своих рук краску.
        - Необычный аромат! Что у вас там в Москве цветет? - наивно спросил он, проявляя слабое знание земного быта.
        - Грибок на балконных дверях, - ответил Эссиорх.
        Фенгюс важно кивнул и на секунду закрыл глаза, пополняя запас сопутствующих ботанических знаний. Эссиорху стало совестно, и он торопливо шагнул в транспортную руну.
        Троил не лежал в кровати, а сидел на ней, свесив ноги. Он очень похудел. Щеки запали, однако глаза сияли гораздо ярче лысины.
        - Никто не хочет спросить меня про здоровье? Жаль. А то я замечаю, что постепенно учусь обижаться на тех, кто не спрашивает, и злиться на тех, кто спрашивает! Болезнь, оказывается, имеет свои искушения! - сказал он, улыбаясь Шмыгалке и бережно касаясь пальцев Эссиорха рядом со сбитыми костяшками.
        - Снова упал? Не пора переходить на велосипед?
        Эссиорх поспешно начал что-то объяснять, но Троил успокаивающе махнул рукой, показывая, что про велосипед это совсем не приказ и хранитель может решать сам.
        - Как добрались?
        Эльза Керкинитида Флора Цахес торжественно сообщила, что лично она добралась просто замечательно и, несмотря на многие унижения, всем довольна. При этом Шмыгалка красноречиво взглянула на Фенгюса. Она была совсем не прочь, чтобы охрана внизу, а заодно и сам Фенгюс получили нагоняй.
        Однако Троил не стал подробно разбирать унижения, которым подвергли бедную Шмыгалку. Он потрогал пальцем свои золотые крылья, качнул их и внезапно стал серьезным:
        - У меня плохие новости. Один из наших дозорных видел вчера на рассвете Огненные Врата! В Москве, в районе Хорошево-Мневники, над которым он нес патрулирование. Врата появились на несколько минут, потом исчезли. Контур их был размытым. Это значит, что вскоре Огненные Врата материализуются снова и останутся на этом же месте на несколько дней.
        Эссиорх стал представлять, где это, и вспомнил, что не далее как позавчера ночью он несся по Хорошево-Мневникам на мотоцикле, направляясь в Серебряный Бор.
        - Дозорный не ошибся?
        Троил покачал головой:
        - Едва ли. Дозорный опытный. Кроме того, совпадают даты. Смотрите: с момента последнего появления Огненных Врат прошел двести один год, со времени предпоследнего - триста девяносто восемь. И вот сейчас. Таким образом, средний интервал материализации Огненных Врат в человеческом мире - около двух веков.
        - Но Огненные Фрата суфествуют фсегда! - тоном учительницы сообщила Шмыгалка.
        - Су… ществуют, - было заметно, что секунду Троил боролся с озорным желанием передразнить почтенную даму, но сдержался. - Но не в материальном мире. За Огненными Вратами однажды окажется каждый - человек и страж, но после смерти. В эти же несколько дней в них сможет войти всякий, кто найдет способ их открыть. К счастью, это не так просто.
        - Но ведь двести один год назад такого не произошло. И до этого тоже… - заметил Эссиорх.
        - Я просил поднять архивы. Тогда они материализовались над океаном, а перед этим в горах. И, уж во всяком случае, не в густонаселенном районе Москвы.
        Эльза Керкинитида Флора Цахес качнула полями шляпки:
        - Ну, мофет, фсе-таки фсе не так страфно!
        - Страшно, Эльза! Огненные Врата и Жуткие Врата - это, по сути, одно. Ну, как предмет и тень предмета. Только Жуткие Врата ведут из магического мира, а Огненные - из человеческого.
        Эссиорх наклонился вперед. Он понял, почему вызов в Эдем был первой срочности.
        - Да, - продолжал Троил. - Те самые Жуткие Врата, за которыми таится древний хаос и заточены сущности погибших стражей мрака. Физическое воплощение Жутких Врат находится в Тибидохсе на острове Буян. Его тщательно охраняют маги, а с недавних пор - и усиленный отряд златокрылых. На Буяне это возможно, поскольку Сарданапал на нашей стороне. Но из человеческого мира Огненные Врата ничем не защищены! Несколько дней они будут в свободном доступе если не в самом центре Москвы, то совсем недалеко от него!
        Генеральный страж помолчал, давая своим словам впитаться.
        - За Огненными Вратами - иная логика, иная система координат. Там начинается вязкий мир, который нужно как можно скорее миновать, чтобы не провалиться в Тартар, и многие из оказавшихся там прекрасно это понимают, но их удерживает то, что они накопили в жизни.
        - Откуда вы все это знаете? - жадно спросил Эссиорх. Насколько ему было известно, в учебниках об этом ничего не писалось. Огненные Врата были загадкой для всех.
        - Много лет назад я побывал там. Способом, который трудно повторить специально. Один из стражей мрака вонзил мне между крыльев кинжал, после чего мы с ним вместе, сцепившись, долго летели с горы, ударяясь о каждый камень, который соглашался найти на нас время. В полете я зубами сумел раскусить ему дарх и немного притормозил крыльями. Мой противник упал на дно ущелья. Я свалился на него. Он разбился, я почти разбился, и за Огненные Врата нас затянуло вместе.
        Эльза Керкинитида взглянула на Троила с беспокойством.
        - Я об этом не слышала!
        - Это случилось, когда я не был златокрылым. Самонадеянный молодой страж, которому едва исполнилось девятнадцать тысяч лет. Мы оказались за Огненными Вратами. Мой противник куда-то исчез, а я понял, что застрял. Я метался в полной растерянности. Сколько - даже не знаю. Время там течет иначе. По счастью, меня искали и нашли. Вытащили кинжал, перенесли в Эдем, и тело, оживая, притянуло душу.
        Троил рывком встал с кровати, опираясь на руку Эссиорха. Хранитель чувствовал силу его сухих пальцев.
        - Я знаю, что видел то, чего не видел никто другой. Стражей света и мрака обычно быстро уносит - кого в Тартар, кого на верхние уровни Эдема, я же, видимо, оставался из-за тела, которое не пожелало умирать.
        - Там очень страшно? - спросил Эссиорх.
        - Тем, кто там застрял. Хотя за Огненными Вратами еще не Тартар, а скорее место столкновения с истиной. Человека там наказывает не кровожадный Лигул с плоскогубцами, а ОН САМ.
        - Наказывает? - переспросила Шмыгалка, волнуясь выщипанными бровями.
        - Получается, что да. За Огненными Вратами действует закон возвратных ситуаций. Малейшая трещина становится пропастью. Человек встречает себя в невыгодной ситуации, но сам себя не узнает и сам от себя отворачивается. Например, видит себя попавшим под машину, но спокойно проходит мимо, потому что не узнает себя или боится воображаемых неприятностей. А мог бы СЕБЕ помочь и вырваться.
        Генеральный страж опустил лицо. Теперь он говорил совсем тихо:
        - Жутко. Идешь там, и кажется, что ты попал в самый большой во Вселенной сумасшедший дом. Убийца убивает сам себя, чтобы отнять бумажник, который и так лежит у него в кармане. И делает это миллиарды раз подряд, не испытывая ни малейшего сомнения, что что-то идет не так. Вор, не узнавая, крадет у себя последний кусок хлеба, который мог бы его насытить. Женщина сама у себя отбивает мужа, а потом рыдает от одиночества как безумная. А тут же рядом, шагах в трех, сердитый пограничник не пропускает себя дальше, придравшись к отклеившемуся уголку фотокарточки. По ноздри провалился в жижу, но все равно упрямится и повторяет: «Не положено!» Причем я не сказал бы, что там застряли особые злодеи. Большинство обычные люди. Тихая бабулька, не пустившая к себе женщину, за которой гнались, теперь в смертном ужасе сама стучится в двери, чуя погоню, и сама себе не открывает… А казалось бы: да поверни ты только замок и вырвешься. Но это невозможно.
        - Почему?
        - Свойство пространства за Огненными Вратами. Здесь, в нашем мире и даже в Эдеме, человек - пластилин. Мы можем меняться, ошибаться, раскаиваться в своих поступках. А там пластилин точно отливают из бронзы. Человек становится неизмененным. И все дефектное, что в нем было, все внутренние надломы делаются неисправимыми.
        Шмыгалка снова фыркнула и тряхнула шляпкой, осыпая розовые лепестки.
        - Никогда? - спросила она.
        Троил оглянулся на штору, которая вобрала в себя столько внешнего сияния третьего неба, что сияла уже и сама.
        - Время единично. Прошлое уже осуществилось. Будущее зависит от нашего выбора в настоящем. Тот же, кто умер, находится вне системы координат. И никакие возвраты в осуществившееся единовременное, естественно, невозможны. Никто не позволит тебе бесконечно переигрывать одну и ту же комбинацию слов и поступков, поскольку от твоих свершившихся поступков зависят прямые и косвенные поступки сотен миллионов других людей.
        - Значит, только в памяти и только кусая руки… - тихо сказал Эссиорх.
        - Именно так, - неожиданно жестко произнес Генеральный страж. - Вот они и переигрывают одно и то же. Никак не могут осознать, что все свершившееся свершилось навек. И - свершается вечно. Это у нас упавшая с дерева капля падает быстро. На том же участке пространства за Огненными Вратами нет линейного времени. Если падение этой капли было поступком и как-то повлияло на нравственный выбор - оно станет там вечным. Другое же там и не вспомнится.
        - То есть бабулька так и не откроет эту дверь, и нам ей не помочь! - грустно произнес Эссиорх. - А дверь-то реальна или иллюзия?
        - Абсолютно реальна. Она существует, со всеми замками, с обивкой, с номером квартиры и «глазком»… И неважно, что на земле эту дверь давно сожгли при сносе дома вместе с прочим мусором. Даже если я соберу из Эдема всех златокрылых, прилечу на грифоне и захвачу все стенобитные орудия Великого Рима, всех наших совместных усилий не хватит, чтобы вышибить единственную хлипкую дверь и помочь единственной старушке открыть самой себе!
        Эссиорх попытался построить логическую систему.
        - А как же эйдосы этих людей? Они сразу идут или нам, или мраку?
        Троил с усилием поднялся и подошел к окну, из которого открывался вид на третье небо, где пересекались две яркие, никогда не гаснущие радуги. Третья радуга, поменьше, с этой точки была едва видна. Под радугами, как под мостами, медленно проплывали облака. Описывая круг за кругом по длинной спирали, они спускались на второе небо, затем за первое и несколько дней спустя, проделав долгий путь, оказывались в человеческом мире.
        - Идут, - согласился Генеральный страж. - Но никто не знает, что испытывает эйдос, когда определяется его судьба. В одном мгновении может уместиться миллиард лет, а в одной песчинке - галактика. Возможно, Огненные Врата - это параллельное течение сознаний на момент определения эйдосов. Или, возможно, эйдос несчастной старушки уже у мрака, и именно поэтому ей сейчас так плохо… Честно говоря, я тогда был слишком взволнован, чтобы разобраться во всем до конца. Понял только, что нижний уровень Огненных Врат - втрое хуже, чем верхний. Если наверху бесконечное повторение ситуаций, то там - царство сбывшейся мечты.
        - А чего плохого в сбывшейся мечте? - наивно спросил Эссиорх.
        - Смотря в какой. В большинстве случаев мечты опаснее змей. Человек чего-то желает, и сам не понимает, как будет страшно, если он наконец получит то, чего он так жаждал. Например, один хочет богатства настолько, что это становится его главной страстью, и… оказывается в огромном контейнере, наполненном мелочью по одной копейке. Вот он ползет по ней, захлебывается и понимает, что целую вечность, сотни и тысячи миллиардов лет, вокруг него будет только эта мелочь. А кто желал только объятий и страсти - получает их на миллиарды лет. Рад бы уже и разомкнуть их, но невозможно. Он уже пресытился, ему жутко, страшно, а вокруг зловоние и такие же копошащиеся люди, смертельно ненавидящие друг друга из-за невозможности разомкнуться… Но туда я вообще старался не заглядывать! Мне хватило и горизонта повторяющихся ситуаций!
        Эссиорх поежился. Бывают случаи, когда опасно иметь слишком живое воображение.
        В окно влетела бабочка-хамелеон и стала толкаться в шторы. Троил протянул руку и быстрым движением поймал ее. Бабочка, защищаясь, сделала крылья зеркальными и, собрав ослепляющий свет третьего неба, направила его в глаза Троилу.
        Генеральный страж выпустил бабочку и, моргая, стал тереть глаза. Тем временем рисунок крыльев бабочки повторил рисунок штор, став от них неотличимым.
        - Видели? И на какую высоту поднялась - тоже?.. - спросил Троил, улыбаясь. - А вот в человеческом мире не прижилась. Я сам ходил, искал, где она отложит яйца, и переносил их в тропики. Гусеницы выводятся, но дальше дело стопорится.
        У Эссиорха, жадно глядевшего на Троила, мелькнула мысль, что, возможно, тот и стал Генеральным стражем потому, что навсегда остался радостным мальчишкой со сбитыми коленями. Мальчишкой, быть может, и постаревшим, и погрустневшим, но с такими же небесными глазами.
        - Ну и что ты думаешь? - спросил Троил.
        - Ну… э-э… в Огненные Врата войдет живой человек, что создаст парадокс. В потустороннем мире окажется материальное тело. Это повлияет на определение пусть даже единственного эйдоса в мироздании. Произойдет выпадение из системы координат. Ну а достать его оттуда мы не сможем, поскольку там все зависит только от него, а он там… хм… отвердел, - сказал Эссиорх бодрым тоном студента-отличника, нашаривающего правильный ответ.
        Троил разглядывал его и весело щурился.
        - М-да-а… Экзамен на младшего стража ты не сдал бы. Возможно, на помощника натянул бы. И что? Твои идеи?
        - Обеспечить охрану ворот, поскольку убрать их из человеческого мира мы, видимо, не сумеем. А вот расставить вокруг десятка три златокрылых - дело другое. Хотя лучше все же не златокрылых. У них с маскировкой вечные сложности. Опять толпа греческих римлян старославянского извода будет сажать деревья на проезжей части Крымского моста.
        Троил даже не улыбнулся.
        - Нет, нельзя. Если мы пришлем стражей, мрак вышлет своих, чтобы не дать нам преимуществ. Не превращать же Москву в поле битвы? Они введут легион из Нижнего Тартара, мы в ответ бросим в бой грифонов, и в человеском мире закипит война. Поэтому придется решать все силами тех, кто уже сейчас находится в городе. То есть тебя, Улиты, Корнелия, Буслаева и валькирий. Если мы не добавим на доску новых фигур, то и мрак не сможет сделать того же. Принцип баланса будет соблюден.
        - Можно довольно жестокий вопрос? Если парадокса не возникнет, в чем опасность? Ну войдет туда кто-то один, чудом открыв ворота. Да, ему будет не очень весело, он узнает о себе много неприятного, но в чем риск для мироздания?
        - Любой случайно попавший туда человек рано или поздно вернется из-за Огненных Врат. Они не смогут его удержать и исторгнут, как исторгли когда-то меня. В момент выхода защита Врат ослабнет, и изнутри, из потустороннего мира, с ним вместе сможет прорваться тот, кто ищет любого случая, чтобы выхлестнуть свою злобу.
        - Кводнон? - с ужасом спросил Эссиорх.
        Троил кивнул:
        - Да. Он накопил столько ненависти, что Жуткие Врата на Буяне плавятся. К ним невозможно прикоснуться. Не удивлюсь, если узнаю, что Кводнон растворил сущность Чумы-дель-Торт. Хотя, конечно, это только гипотеза.
        - Но почему Кводнон не сделал этого в прошлый раз, когда там были вы? - спросил Эссиорх.
        - Причин, как минимум, две. Первая: он был еще жив. Вторая: я не человек.
        Шмыгалка клюнула высокой прической:
        - А теферь мофно я спрофу? Пофему, перефисляя Эссиорха, Кофнелия, Буфлаева и фалькирий, фы не упомянули мою уфеницу? Я не ферю, что это слуфяйнофть!!!
        - Дафну? - переспросил Троил, хотя на память, как известно, никогда не жаловался. - Потому что младший страж Дафна, № 13066, из третьего дивизиона света, будет уже в Эдеме. Ждать больше нельзя. Как человек она вполне здорова, но как страж - в критическом состоянии. Она уже почти и не страж. Мы отзываем ее, если она сама даст согласие.
        Троил говорил с некоторым замедлением. Эссиорх почувствовал, что он очень устал. Наскоро попрощавшись, они со Шмыгалкой собрались уходить, но на пороге Эссиорх вдруг обернулся:
        - Простите… еще вопрос… очень быстро… про Багрова и Ирку. Мне как-то тревожно за них.
        - Что-то случилось?
        - Нет. Внешне все хорошо, но мне беспокойно.
        Троил, щурясь, смотрел на свет за окном. Говорили, на него вообще нельзя глядеть долго: закружится голова.
        - Думаю, повод для беспокойства есть. У бывшей валькирии - редкий дар. Мрак еще не знает о нем, как, наверное, и она сама, но что-то уже почуял. Думаю, он будет постоянно вертеться рядом. Мы же не сможем вмешаться, чтобы не нарушить свободу воли Ирки и Багрова.
        - У Ирки дар? Она же всего лишилась! - недоверчиво произнес Эссиорх.
        Прямого ответа он не получил.
        - Любимая игра мрака в «отберу - не отберу». Отбираешь у ребенка игрушку - он плачет. Перестаешь отбирать - успокаивается. Если же отобрать игрушку окончательно, рычаг воздействия исчезнет, что не выгодно мраку. Поэтому он будет вечно отбирать, тотчас давать, снова отбирать - и так до тех пор, пока совсем не измотает, - сказал Троил точно совсем о другом.
        Эссиорх поспешно соображал, как можно истолковать эту мысль применительно к Багрову и Ирке.
        - А у нас какая игра? - спросил он, надеясь на подсказку.
        - У света нет игры. Мы не мешаем мраку отбирать игрушки, чтобы человек понял: те игрушки, которые способен отнять мрак, ничего не стоят.
        Глава 2
        Папоцка и Мамоцка
        Свободная любовь - типичная логическая обманка мрака. Если хочу - люблю, хочу - не люблю, это не любовь. А если действительно любовь, то сразу того нельзя, сего нельзя. Какая уж тут свобода?
        Эссиорх
        Преподавательница Волчкова - рыжая особа с зеленоватой челочкой, имевшая привычку на семинарских занятиях вертеть в руке кусок пластилина и отщипывать от него, - взяла зачетку Мефа.
        - Достаточно! Я удовлетворена вашими знаниями! - поведала она.
        Буслаев, которому казалось, что он сейчас произнес убедительную речь про зоологию позвоночных, с замиранием сердца смотрел, как ручка скользит по бумаге.
        А потом она оторвалась от зачетки и…
        - А почему «три»? - не сдержавшись, воскликнул Меф.
        - Я же сказала: я удовлетворена вашими знаниями, - спокойно пояснила Волчкова.
        - Но я же хорошо говорил!
        - Совершенно верно. Хорошо говорил. А надо хорошо отвечать… Следующий!
        Меф схватил рюкзак и выскочил в коридор. Это была первая его тройка на летней сессии, и он сомневался, что на пересдаче в конце июня получит больше. Волчкова невзлюбила его еще в сентябре и каждые пять минут ляпала что-нибудь вроде:
«Разумеется, наш красавчик поленился принести методичку» или «Надеюсь, Буслаев не упадет в обморок, когда в следующий раз я принесу из лаборатории скелет крысы».
        Старые девы с биофака, по наблюдению Мефа, делились на две группы. Первая ставила любому молодому человеку высший балл при условии, что он сумел бы правильно найти на картинке слоника, жирафа и крокодила. Вторая - не поставила бы четверки даже в том случае, если молодой человек был бы Мичурин, Вавилов и Менделеев в одном лице. Меф же, увы, был всего лишь Буслаев.
        В коридоре Мефа мгновенно окружили и стали выяснять подробности. Буслаев пасмурно отвечал. Его мгновенно завалили «утешающими» сведениями. С тройками в аспирантуру не принимают. Это на тот случай, если Мефу туда сильно захочется. Но, с другой стороны, за несколько лет многое может измениться. Например, Волчкова выйдет замуж и подобреет. Или через годик, когда все поутихнет, пересдать можно не Волчковой, а кому-нибудь другому, с той же кафедры.
        - Знаете что? Ступайте вы все в бамбуковую поросль! - буркнул Меф, в тропической форме отправляя всех лесом. Утешения как таковые он ненавидел. Настроение у него было паршивое. Десять дней готовиться, чтобы получить трояк.
        За прошедший год Мефодий хорошо изучил своих сокурсников. У них, как и везде, имелось два-три отличника, которым все равно, что и когда сдавать. Но лучше первыми, чтобы не тратить ни секунды жизни. Они заходят, исчерпывающе отвечают, не тратя времени на подготовку, и через двадцать минут после начала экзамена спокойно шлепают в фундаментальную библиотеку, потому что успели прочитать только тридцать девять книг из необязательного списка по химии, а сороковая так и осталась непроштудированной.
        Есть несколько известных лоботрясов, постоянных обитателей курилки, которые своей смелостью похожи на отличников с той только разницей, что им нечего терять.
        И, наконец, подавляющее большинство составляет лавирующая масса, которая дрябло, как протоплазма, трясется в коридоре и, припав глазом к процарапанной дырочке в закрашенной двери, пытается определить: какое лицо у препода и какое у отвечающего. Эта масса прекрасно осведомлена, что все преподаватели разные. Некоторые вначале ставят несколько пятерок «за смелость», потом начинают спрашивать строже, неожиданно звереют и всю вторую треть экзамена режут всех подряд, добрея только к финалу. Другие, наоборот, - вначале режут, а потом, подустав, прерывают после первого же предложения фразами: «следующий вопрос» и
«достаточно». Главное для этой массы - поймать психологическую волну преподавателя и на этой волне спокойно переправиться к очередному зачету или экзамену.
        Через толпу «протоплазмы» Меф пробивался к буфету, чтобы дождаться Дафну, когда ощутил чей-то взгляд. В этом не было ничего удивительного, ибо с Мефом то и дело здоровались, окликали его, смотрели на него, но этот взгляд казался особенным. Упорным, тяжелым, абсолютно осязаемым. Словно струя ледяного воздуха на миг коснулась его спины.
        Привыкший доверять интуиции больше, чем разуму, Буслаев обернулся. Ему показалось: у лестницы мелькнуло и сразу исчезло чье-то лицо. Когда Меф из упрямства добрался до лестницы, там никого уже не было, кроме двух девушек с третьего курса, которые, как кошки, зарывали окурки в цветы. Девушки настороженно оглянулись на Буслаева и продолжили свое занятие.
        Потоптавшись на лестнице, Меф вернулся. Еще издали он увидел огромную фигуру, которая, как ледокол, проламывалась сквозь толпу. Студенты и студентки пугливо отскакивали. Не так часто в смирных университетских коридорах встретишь бугрящегося мышцами гиганта в красных шортах, буденновке и с желтым шариком на нитке.
        Разумеется, это был Зигя - радостный, смешливый, восторженный Зигя, жизнь для которого состояла из праздников, переживаний и открытий. Бабочка пролетела или бутылка с газировкой пшикнула - праздник. Коты подрались - переживание. Зубной пастой можно рисовать на обоях - открытие.
        Да и вообще, если разобраться, что такое чудо? Нарушение привычного хода вещей. Когда взрослый видит, что летит бегемот, - он вызывает врача. Когда это видит ребенок - он радуется. Поэтому при детях бегемоты летают чаще. Им нет смысла притворяться.
        Заметив Мефа, гигант, радостно ухмыляясь, зашагал к нему. Покрытая жуткими шрамами грудь оказалась на уровне лица Буслаева. Каких шрамов тут только не было - и от копья, и мелко-рваные от бензопилы, и от клинкового оружия, и от разбитого стекла. Практикующий хирург-травматолог обнаружил бы тут для себя массу интересного. Два или три шрама были свежие, но Зигя не заморачивался: они уже зарастали. Самый большой из них - должно быть, от автоматной пули, которая, войдя в грудь, вырвала из спины кусок мяса, Прасковья залепила белым пластырем. На пластыре же написала маркером «ПУФ!».
        - Дяди пативные! Дяди жадные! Не хотели, чтобы Зигя на их больсой масыне с синей лампоской катался! Там много разных масинок было, и все с лампосками! - пожаловался великан, заметив, что Меф разглядывает его «ПУФ!».
        - Так это вы выбросили из машины английского премьера? - шепотом спросил Меф, смутно припоминая все скандалы последней недели.
        - Он сам вышел на перекрестке. Мамоцка казала ему: «Блысь!» - объяснил Зигя.
        Буслаев оглянулся. На них смотрело человек десять. Многие с ужасом. Еще бы! Зигя выглядел как гладиатор-убийца. Никто не знал, что таким он становится только под влиянием сознания Пуфса.
        - Чего ты пришел-то? - спросил Меф не совсем вежливо.
        - Папоцка! Не говоли со мной стлого!.. Тебя зовет мамоцка! - трубно сообщил Зигя, шмыгая носом.
        - Я не твой папа!
        - Мамоцка говорит: мой! И исе она говорит: низя говорить глупоцти!!! - заявил Зигя.
        Рядом нервно хохотнула девица Лада из Подольска, пишущая курсовик по простейшим. Меф часто брал у нее конспекты. Видно, под влиянием простейших почерк у девицы на всю жизнь остался как во втором классе, что Меф чрезвычайно ценил.
        Буслаев вздохнул и впредь от своего чада решил не отрекаться.
        - В чем дело? Ребятенка не видели? Это мой старшенький! - пояснил Меф.
        Желтый шарик Зиги зацепился за щит с расписанием. Переживая, что он лопнет, Зигя резко повернулся, и человек шесть покатились, как кегли. Меф забеспокоился, что Зигя может, испугавшись, ломануться по коридору. Это было чревато последствиями.
        - Веди себя хорошо, и я научу тебя делать бомбу из кока-колы и «Ментоса»! - пообещал Меф.
        - Папоцка! - повторил Зигя. - Ты цто, оглох? Сколее! Мамоцка буить седиться!
        - Она что, здесь? - забеспокоился Меф.
        - Возьми меня за руцку! Мамоцка говорит: дети долзны ходить за руцку! Без руцки их мозно потелять! - потребовал Зигя, доверчиво протягивая ему ковшовую ладонь, которая рвала железо как бумагу.
        Меф не осмелился посягать на авторитет мамочки. Прасковья сумела сформировать в своем дитятке правильное к себе отношение. Он протянул ему ладонь и позволил сыночку буксировать его за собой. Зигя летел как метеор. Пару раз Мефу казалось: если бы он не переставлял ног, гигант бы этого и не заметил. Они пронеслись по коридору и оказались в дальнем его крыле, у закрытой учебной части вечернего отделения. Здесь, в вечно пустом закутке у технических комнат, обычно ругались, целовались, прогуливали лекции, спешно переписывали бомбы и выясняли отношения.
        Меф ожидал, что Прасковья будет ждать его на этаже, и даже прикидывал, не ей ли принадлежал тот взгляд, но Зигя пронесся к последнему холлу со служебным лифтом. Здесь он остановился, отпустил «папочку» и мощным пальцем надавил кнопку вызова.
        - Твоя… наша мама нас чего, на улице ждет? - спросил Меф.
        Зигя не ответил. Только что он обнаружил, что от его шарика осталась желтая резиновая тряпочка, которую он печально держал за нитку.
        - Папоцка! - ужасным голосом крикнул Зигя. На его лице проступила непоправимость несчастья.
        - Не надо, сын! Держи себя в руках! - быстро сказал Буслаев, но этим лишь ускорил трагические процессы, зародившиеся в груди у сыночка.
        Его сотрясали рыдания. Он схватил Мефа, ощутившего себя бабочкой в руках у препаратора, и стал трясти его, вытирая о него зареванное лицо. Рубашка у Буслаева мгновенно промокла.
        - Папочка! Царик бум! Царик бум!
        - Куплю новый! Только отпусти! - прохрипел Меф.
        Зигя задумался.
        - Купи не два-один, а два-много!
        Меф еще по прошлому году помнил, что такое Зигино «два-много». Это число начиналось от двух и простиралось в бесконечность.
        - И цтобы один был такой вот зелененький! - продолжал мечтать Зигя, уверенно показывая на синюю стену.
        Зигя уже успокаивался, когда Меф случайно заметил то, на что прежде не обращал внимания. На шее у гиганта на шнурке висел конный русский дружинник в плаще, занесший над головой меч для страшного удара. Подставка у него была погнута, меч наполовину отломан, и вообще бедняге очень досталось в жизни.
        Когда-то Меф находил похожих солдатиков на балконе в детских игрушках папы Игоря. Они вставлялись по двенадцать штук в узкую подставку. Шесть русских с одной стороны, шесть тевтонцев - с другой.
        Не подумав, Меф протянул к солдатику руку, но внезапно ноги его оторвались от пола, а сам он только чудом не размазался по стене.
        - Мое! Не дам! - Зигя зажал всадника в ковшовой ладони. Маленькие глазки смотрели сердито и подозрительно.
        Двери лифта открылись. Меф и Зигя разом повернули головы. Перед ними стояла тонкая и бледная Прасковья в платье таком алом, словно оно было выкроено из парусов Грея. Прасковья смотрела на Мефа. На виске у нее пульсировала голубая жилка. Не выдержав ее пылающего взгляда, Меф опустил глаза и обнаружил, что Прасковья босиком. На ногах - следы чернозема с факультетского газона. Между мизинцем и безымянным пальцем - застрявшая головка одуванчика.
        - Одуванчик! - сказал Буслаев, хотя цветок в представлении явно не нуждался.
        Прасковья даже бровью не повела. Мефу казалось: для нее не имеет значения, что он говорит, и говорит ли вообще. Смысл речи заложен глубже слов, и слова только тогда обретают силу, когда согласуются с этим глубинным смыслом. В противном случае они мало чем отличаются от блеянья.
        Двери лифта стали закрываться. Зигя шагнул в проем и придержал их. Проскользнув у Зиги под мышкой, Прасковья оказалась рядом с Мефом и протянула руку к его лицу, не касаясь кожи. Ее пальцы дрожали. Лицо мучительно исказилось.
        - Ме-о-й! Уээооо… ы… а… остоее… - попыталась произнести она.
        Меф участливо слушал, не понимая ни слова.
        - Да ничего! Учусь помаленьку! Сегодня вот трояк получил! Ты-то как? - ляпнул он, предположив, что Прасковья спрашивает, как у него дела.
        Он не угадал. Пол под ногами у Мефа задрожал. Вспыхнули и мгновенно перегорели лампы дневного света. Стекло дало длинную трещину. На преподавательской парковке заныли, заканючили сирены. Меф подумал, что впервые в истории мироздания все силы Кводнона оказались собранными в двух людях на узкой площадке у биофаковского лифта.
        Убедившись, что у нее ничего не выходит, Прасковья нетерпеливо обернулась к Зиге. После гибели Ромасюсика именно он стал ее рупором. Зигю Прасковья берегла куда больше ходячей шоколадки, боясь повредить его детский разум. Если у Ромасюсика глаза стекленели и собственное сознание отключалось, то Зигя чаще озвучивал лишь основную идею, насколько сам ее понимал.
        - Будь осторозен, папоцка! Мамоцка говорит: у тебя на лисе густь и одинозество! Скоро будет плохо. Тебе плохо, ей плохо. В Талтале цто-то цлусилось. Мамочка волнуется! Она чу… чуп… - запутался в словах Зигя.
        - Чувствует, - договорил за него Меф.

«Младенчик» благодарно закивал.
        - А что плохо? Что случилось? - Меф не был напуган, но знал, что Прасковья просто так паниковать не станет.
        - Мамоцка не знает. Ей селдце подсказывает… И еще она посит меня казать: твоей цветлой цкоро у тебя не буит! - доложил Зигя.
        - В каком смысле, моей светлой у меня не будет? И куда же она денется? - с угрозой уточнил Меф.
        Прасковья молчала. Ее сыночка же волновало другое.
        - Папоцка, а цто такое селдце? У тебя оно тоже есть? - принялся уточнять он.
        Наследница мрака расхохоталась коротко и страшно. Мефа сбило с ног. Дальше по коридору хохот Прасковьи выдавил железную дверь лаборантской.
        - Мамоцка, подозди! Папа царики обесял купить! Два-много! - страдальчески оглядываясь, Зигя вслед за мамочкой шагнул в лифт, просевший под его тяжестью.
        - Только попробуй тронуть Дафну! Я тебя предупредил! - крикнул Буслаев в закрывающиеся двери лифта. Последним, что увидел Меф, была босая нога Прасковьи с застрявшим одуванчиком и покачивающийся на длинной нитке лопнувший шарик сыночка.
        Несколько минут спустя, бесцеремонно растолкав мешавшие ему автомобильчики, от главного входа отъехал угнанный два часа назад трейлер с прицепом. Зигя не любил катать мамочку Прасковью в «масеньких масынках».

* * *
        Некоторое время Меф простоял на площадке, неподвижно глядя перед собой. В голове вертелась фраза, что его светлой скоро с ним не будет. Что имела в виду Прасковья? Была ли эта угроза или, напротив, попытка предупредить об опасности? И откуда Прасковье об этом известно? Маловероятно, что свет докладывает ей о своих действиях. Тогда кто? Лигул? Но почему Прасковья утверждает, что плохо придется не только Мефу, но и ей самой? И кто, наконец, смотрел на Мефа?
        Вопросы в голове шевелились, как тараканы на кухонной стене. Подзабытые подробности, до этого таившиеся в аппендиксе памяти, в тине нерешенных задач и отодвинутых проблем, выплывали одна за другой.
        А что, если Дафна знала?
        Что-то тревожило Дафну, причем тревожило давно. Она становилась то нежна, то раздражительна. Часто поднималась на крышу и сидела в одиночестве, глядя на свою флейту. Пыталась что-то играть, но не доводила до конца и бросала.
        Когда Меф спрашивал ее, в чем дело, Дафна отвечала невпопад. Порой Буслаев поднимался на крышу с ней вместе и видел, как она летает. Порывисто, стремительно. То устремлялась в заоблачную высь, так, что перья покрывала изморозь, то, сложив крылья, падала к самой земле.
        Меф следил за ней глазами, наблюдая, как она мечется, и ему чудилось: она безнадежно пытается соединить несоединимое - сшить тучи и город единой нитью.
        В открытую они никогда не ссорились, но иногда в их отношениях появлялись недосказанности, полутона, недопонимание, и тогда оба, как чистоплотные сурки, принимались оттирать свою шерсть от малейшего пятнышка. Проблема состояла только в том, что иногда это запутывало отношения еще больше, как сурок, который сильнее пачкается, если начинает растирать лапками каплю клея.
        В кармане завибрировал мобильник. Меф вытащил телефон и сообразил, что Дафна ждет его в буфете уже минут пятнадцать и это четвертый ее звонок. Буслаев полетел в буфет.
        Буфет был типично университетским. На переменах и сессиях в него едва можно было протолкнуться. Во время же лекций он пустел, и становилось слышно, как на окне журчит фонтанчик в форме мельницы. За пузатым сундуком-витриной окопалась буфетчица Тетьзина. Кругло-стремительная. Перекатывающаяся. В фартуке с огромным карманом, в котором помещалось все на свете. Рук у нее было четыре… или шесть… или восемь… Они мелькали так стремительно, что бесполезно было их считать. Другим примечательным свойством Тетьзины было, что она никогда не давала мелкой сдачи и никогда не требовала занести деньги, если у кого-то не хватало. Получался такой приблизительный баланс.
        В редкие моменты передышки Тетьзина проваливалась в неподвижность. Она сидела у окна на стуле, сложив на фартуке красные, исцарапанные нелегально обитавшей в буфете кошкой руки, и тогда все видели, что рук у нее всего две.
        Меф успел в буфет вовремя. Рядом с Дафной уже пытались усесться два третьекурсника. Точнее, усаживался один, а своего приятеля, длинного и тощего, использовал как живой щит. Ему казалось: если он будет тюкать друга в присутствии девушки, втирая его в асфальт, то девушка увидит, какой он мужественный, и, сраженная, обрушится к его ногам.
        - Простите, ребята! У меня билет на этот стул! - Меф уверенно сел напротив Дафны.
        - Чего, серьезно? - возмутился активный и, убедившись по лицу Даф, что правда, ткнул пальцем в своего замученного друга: - Вот он вот дико недоволен! Посмотрите внимательно на его лицо! Это лицо озверевшего бабуина!

«Озверевший бабуин» застенчиво улыбнулся.
        - Ну мы пошли! Простите нас, пожалуйста! - сказал он, утаскивая своего приятеля за рукав.
        Меф купил у Тетьзины салат «Летний», образованный из двух покончивших с собой огурцов и одного умершего своей смертью помидора, и разогретую в микроволновке куриную ногу. Он знал, что Дафна, хотя и светлое существо, отнюдь не удовольствуется одним нектаром.
        - Как экзамен? - спросила Дафна.
        - Моими знаниями удовлетворены, - отозвался Меф, думая о другом.
        Еще полчаса назад ему казалось, что трояк по экзамену трагедия. Теперь же Волчкова со своими фокусами отодвинулась на сто пятый план.
        - Что случилось?
        Мефодий рассказал ей о Прасковье, умолчав только о словах «твоей светлой у тебя не будет». Они казались слишком страшными, чтобы их повторять.
        - Странно, - внезапно отозвалась Дафна.
        - Что странно?
        - Что Зигя с таким упорством называет Прашу мамой.
        Меф поскреб ногтем лоб.
        - Ну так не дедушкой же. Он же маленький… Ну, в смысле, по соображению.
        - Это - да. Но мама у него точно была. Иначе не возникло бы и потребности в маме. И потом, я замечала, на него садятся комары.
        - Ну и садятся. А кого они не кусают? - рассеянно отозвался Буслаев.
        - Стражей мрака. Их кровь им не подходит.
        - То есть Зигя - человек, каким-то образом оказавшийся в Тартаре, а затем вместе с Пуфсом вернувшийся в человеческий мир? - подытожил Меф.
        - Все верно. Только не взрослый человек, а ребенок, выросший в Тартаре…
        Дафна хотела заняться куриной ножкой, но когтистая лапа, вынырнувшая из горловины рюкзака, загарпунила ножку и уволокла. А еще через секунду послышался звук разгрызаемого сустава и голодное урчание.
        Контрабандная кошка Тетьзины подозрительно выглянула из-под прилавка и хрипло мяукнула. Она была такой толстой, что давно уже не столько ходила, сколько каталась мячиком.
        - Слушай, меня тут мысль одна занимает. Почему я не умер, когда узнал Ирку? Ну, что она та девушка, с которой мы когда-то дружили? Всякий, узнавший валькирию, умирает. Нелогично получается, - внезапно спросил Меф.
        Гладкий лоб Дафны прорезался складкой. Только Буслаев мог искать логику там, где стоило просто радоваться.
        - Валькирию! Когда ты узнал Ирку, она больше не была валькирией. Видимо, так.
        - А-а, - кивнул Меф. - Тогда ясно… Все же интересная штука с Зигей получается. Они затянули живого младенца в Тартар и вырастили его там. Интересно, он там один такой?
        Дафна не знала. Буслаева позвал из коридора однокурсник. Меф вышел из буфета. Дафна потянулась за ним, но ее окликнула Тетьзина:
        - Светлая челочка! Ходь сюда! Да, ты-ты!
        Натянув на лицо вежливо-вопросительное выражение, Дафна приблизилась.
        - Не сбегай! Коробку свою забыла! - сообщила Тетьзина.
        - Какую коробку? - растерялась Дафна.
        - Вон, за стулом стоит!
        Дафна оглянулась и, точно, увидела за своим стулом коробку из-под обуви.
        - Это не моя.
        - Правда, что ли? - не поверила Тетьзина. - Нечего крутить! До тебя тут ничего не было!
        Дафна осторожно подняла крышку. Внутри коробка оказалась пустой. На дне фломастером было размашисто написано:
«Скоро тебя здесь не будет! Мы обе это знаем. Не волнуйся, я о нем позабочусь».
        - Что это? - тихо охнула Даф.
        Тетьзина рассеянно заглянула в коробку, но читать не стала. Ее волновало другое.
        - Попробуй только здесь ее выкинуть! С собой уноси! Забьют ведро бумагой, а сверху суп сливают! Ученые девушки, блин! Гордость родины! - произнесла она с негодованием.
        Глава 3
        Человек из Тартара
        Злоба или другая страсть какая, поселяясь в сердце, стремится - по непременному закону зла - излиться наружу. Оттого обыкновенно говорят о злом или разгневанном человеке, что он выместил свою злобу на том-то или выместил гнев свой на том-то. В том и беда от зла, что оно не остается только в сердце, а силится распространиться вовне. (…) Как пары? или газы, во множестве скопившись в запертом месте, усиливаются извергнуться вон, так страсти, как дыхание духа злобы, наполнивши сердце человеческое, также стремятся из одного человека разлиться на других и заразить своим смрадом души других.
        Св. Иоанн Кронштадтский
        Средний Тартар - место кислое. В нем нет ни ужасов Нижнего Тартара, ни бредовых, часто сменяющихся видений Верхнего Тартара, по которым бедная душа бродит, не зная, за что зацепиться. Это серый бескрайний город, днем душный, ночью затхло-влажный. Улиц нет, да они и не требуются. Всюду расстилается громадная безрадостная равнина с хаотично разбросанными редкими строениями. Жалкие сарайчики и лачуги заполняют пространство между огромными, с размахом начатыми, но недостроенными зданиями.
        Остовы сгоревших танков соседствуют с обломками серпоносных колесниц и громоздкими стенобитными орудиями времен монголов. Все здесь стремительно разрушается, но ничего не уничтожается до конца. Кажется, запятнавший себя предмет, некогда несущий смерть, и рад бы рассыпаться в прах, но, достигнув определенной точки разрушения, застывает и остается таким навеки.
        Тем серым утром рядом с Канцелярией Лигула остановилась громоздкая, с двумя большими деревянными колесами, повозка. Повозку везла огромная облезлая птица, похожая на страуса. Именно похожая, потому что при более близком рассмотрении становилось ясно, что страусом она не является. Могучий клюв птицы выщербил бы бетонную плиту. Перья на коротких, совсем не летных крыльях, отразили бы выпад меча, а ударом ноги - главного своего оружия - она легко раздробила бы прочный череп зверя из нижних расщелин.
        Охраняющие Канцелярию стражи из Нижнего Тартара шагнули к повозке, когда с места возницы ловко спрыгнул невысокий, гибкий и худощавый молодой человек. В первую минуту могло показаться, что ему лет шестнадцать, и, лишь разглядев его внимательнее, понимаешь, что по земным меркам ему никак не меньше двадцати.
        Короткие светлые волосы; нос, сломанный у переносицы, отчего нижняя часть глядела утиным клювом; крепкие, белые, неровно растущие зубы. Вокруг рта - россыпь красных прыщиков. На правой щеке страшный, зарубцевавшийся ожог размером с ладонь.
        Бросалось в глаза, что собственная внешность заботит юношу мало. Даже четыре кольцеобразные серьги в правом ухе служили не как украшение, а как колчан для метательных стрелок, некоторые из них были пропитаны парализующим ядом, а некоторые - смертельным. Чтобы дротики случайно не оцарапали кожу - в каждом кольце было небольшое расширение, в которое вставлялся отравленный конец стрелки.
        Над левым плечом поднималась рукоять длинного меча. В руке молодой человек держал мешок. Облезлая птица издала призывный скрипучий звук. Юноша оглянулся и подошел к ней. Страус был так велик, что голова хозяина доходила ему только до середины груди. Юноша поднял руку и потрепал птицу по кожистому наросту на нижней челюсти. Страусу это доставило большое удовольствие. Птица застыла и даже опустила на глаза мигательную перепонку, чтобы ничто не отвлекало ее от наслаждения.
        Бросив страуса непривязанным, юноша направился к крыльцу Канцелярии. Птица зашагала за ним, волоча повозку. Услышав стук колес по камням, юноша обернулся и сердито цокнул языком, подав рукой знак, понятный только ему и птице:
        - Ар! Ждать!
        Птица остановилась и стала смотреть на недостроенную башню - двойника Вавилонской, протянувшуюся вверх метров на шестьсот, но так и не завершенную. В нижнем ярусе башни жили тринадцать казненных ведьм, которые видели вещие сны. Лигул любил советоваться с ними, узнавая мнение предшествующих ему владык мрака. Обычно по одному и тому же случаю ведьмы видели сны разного содержания, и тогда Лигул выбирал из снов самый удобный для себя.
        Если решение оказывалось для мрака удачным - ведьма получала в подарок бусы. Если ошибочным, Лигул заявлял, что ведьма утаила истинное мнение предшествующего владыки, наврала что-то свое и должна отправиться в Нижний Тартар, в кипяток.
        Пузырились кислотные лужи. С болота дул затхлый ветерок. Мертвые деревья тянули черные ветви к слепому небу. На виселицах, не убранных со времени Кводнона, болтались скелеты. Они раскачивались и, щелкая зубами, умоляли всех послушать, где зарыт клад. Если кто-то по неопытности соглашался, скелеты осыпались костями и разрывали его в клочья.
        Юноша ненадолго остановился у перил, глядя в овраг. В овраге недавно доставленный с Лысой Горы Потрошило доедал Синего Слизня. Юноша терпеливо наблюдал. Внезапно Потрошило дико заорал и схватился за живот: Синий Слизень сам стал пожирать его изнутри. Молодой человек, ожидавший чего-то подобного, удовлетворенно кивнул и толкнул дверь Канцелярии.
        Тартарианцы ему не мешали. Они еще прежде наметанным глазом заметили напротив сердца юноши небольшую серебряную руну - знак особого благоволения Лигула.
        Сотни младших канцеляристов, сидевших в ряд за длинным, уходящим в бесконечность столом, перестали скрипеть перьями, подняли головы и уставились на мешок в руках у юноши. У крайнего опрокинулась чернильница, кровью залив пергамент. Другому в открытый рот залетела муха, и он проглотил ее ловко и неуловимо, чтобы не дать соседям повода к насмешке. Такого рода казусы, вроде залетевшей в рот мухи, помнятся в Канцелярии, где нет никаких происшествий, очень долго, лет по четыреста.
        Юноша шел вдоль стола к видневшемуся в отдалении кабинету Лигула, слыша опережающий его шепот:
        - Человек! Живой человек в Тартаре!.. С эйдосом!
        И правда, юноша был человеком, невесть как выжившим в царстве огня и холода.
        - Куда прешь? Не видишь: совещание! - Не заметив руны, охранник у кабинета вздумал преградить ему дорогу, но выскочивший на шум секретарь что-то торопливо прошуршал ему в ухо.
        Тартарианец спохватился и, кривясь улыбкой, распахнул юноше двери. Кабинет Лигула был гораздо меньше, чем его Канцелярия. Серая комнатка с серыми шторками. Вот только, если отодвинуть штору, становилось ясно, что за шторой ничего нет - одни глухие окна, заложенные кирпичом.
        У Лигула, и правда, проходило совещание. Начальник Канцелярии помещался во главе стола, съежившийся, горбатенький, с тусклыми глазами, одетый в пыльный балахончик. Его легко было принять за умершего или, на худой конец, погруженного в вековую спячку, если бы длинные, неожиданно тонкие пальцы не бегали как пауки.
        Юноша кашлянул, привлекая к себе внимание. Лигул поднял голову и, кивнув ему, как хорошему знакомому, задумчиво поглядел на мешок. Юноша начал было развязывать его, но горбун покачал головой, приказывая подождать.
        Бонзы мрака, собравшиеся в кабинете Лигула, уставились на юношу с удивлением ничуть не меньшим, чем рядовые канцеляристы. Разве что удивление они скрывали лучше и не шептали друг другу в заросшие уши: «Живой человек в Тартаре! Откуда он здесь? Почему с мечом?»
        И правда, из всех, кто находился в кабинете, только Лигул и его последний секретарь - незаметный, быстрый как тень, отнеслись к появлению юноши без малейшего изумления.
        Заслуженные стражи Аттила и Тамерлан сидели на почетных местах, дули щеки, пучили глаза и глубокомысленно помалкивали. Вид у них был такой важный, что они казались мудрецами, однако ни для кого не составляло секрета, что эти два древних мамонта подмахнут все, что угодно, только бы их не перестали приглашать на важные заседания и не лишили ежемесячной выдачи эйдосов.
        Страж второго ранга Карл Австрийский окунал в чай сухарики и выкладывал раскисшие кусочки хлеба на салфетку. У него была такая тактика: вначале перемочит все сухарики, а потом уже съест. Если же чего не съест, то с немецкой аккуратностью унесет с собой в тарелочке, просушит и, завернув каждый кусочек в салфеточку, подпишет: «сей хлепп я кушаль (число-год-час) в присутствии Его Мрачности и.о.в.м. .г.к. Лигула». И.о.в.м.н.г.к. - исполняющего обязанности владыки мрака, начальника главной Канцелярии.
        Аида Плаховна Мамзелькина была, как всегда, не трезва и не пьяна, а где-то в промежутке. По дороге она успела хлебнуть медовухи и теперь то и дело вздрагивала головой, борясь со сном. Рыжебородый Барбаросса, сидевший с ней рядом, то и дело толкал старушку локтем, помогая ей проснуться. Мамзелькина благодарно икала и, глядя на Барбароссу слезящимися глазками, называла его «сынок!».
        Китайский страж Чан довольно жмурился, отчего казалось, что глаз у него и вовсе нет. Говорили, сегодня он принес Лигулу десять тысяч эйдосов. Просто так, вне норм, как дар уважения. Лигул с каждым разом становился к Чану все благосклоннее. Прочие начальники отделов едва ли не змеями шипели: еще бы, с такими землями, с таким населением и не делать подарков! А ты попробуй-ка выполнить норму в Европе, где все живут по девяносто лет, всякую сделку норовят обсудить с личным юристом, а если все же ухитришься и выцыганишь эйдос - так он еще и в пальцах расползется, подернутый теплым жирком.
        Исполосованный шрамами Сын Большого Крокодила доводил Буонапарте: наступал ему под столом на ногу и незаметно обстреливал хлебными шариками. Один шарик уже попал главе французского отдела в нос, другой в щеку. Буонапарте кипел, синея пухлым лицом. Он ощущал свою полную беспомощность. Ну что тут сделаешь? Встать и наябедничать Лигулу, что «вот этот вот хлебом пуляется во время совещания!», никак невозможно. Новозеландский божок ничего не потеряет: он и так известен всем за клоуна. Над Буонапарте же будут потешаться. Тот же Вильгельм Завоеватель, давний его недруг, сразу поднимет брови. Подумать только: грозу мира и кумира сотен литераторов обстреливают хлебными шариками!
        Зарубить его? Заманчиво, конечно, но тоже не выход. В кабинете Лигула обнажать мечи нельзя, да и притом Сын Большого Крокодила отлично знает, что дерется Буонапарте посредственно. Глядишь еще, рассечет от плеча до пояса своим зубчатым хвостом и получит его эйдосы, выплатив Канцелярии некую часть в качестве штрафа. Теперь, после гибели Арея, многие рубаки осмелели. Устраивают драки в Тартаре едва ли не ежедневно. Каждому хочется занять освободившийся трон первого клинка мрака.
        Лигул, сидевший на председательском месте, ковырял ногтем полировку. Затем, разлепив губы, сказал:
        - Я осмелился позвать вас к себе, дорогие друзья, вот по какому поводу. Наш добрый друг Вильгельм хочет поделиться с вами своим планом. Мне кажется, своей последовательной деятельностью, направленной на благо мрака, Вильгельм заслужил ваше благосклонное внимание.
        Барбаросса и временно пробудившаяся Плаховна обменялись понимающими взглядами. Лигул, как всегда, предпочитает оставаться в сторонке. Если дело выгорит, это, конечно, будет очередная блестящая победа Лигула. Если же не выгорит - то это станет далеко не первым промахом главы британского отдела, разумеется, всесторонне смягченным мудростью высшего руководства в лице все того же Лигула.
        Вильгельм Завоеватель встал и, поблескивая перстнями на изящных пальцах, закрутил тонкие усы.
        - Прежде всего я хочу поблагодарить начальника главной Канцелярии за внимание, терпение и ценные замечания, которыми он сопроводил и исправил мой изначально далеко не самый блестящий план. Вне всякого сомнения, все это будет учтено в дальнейшей работе и станет стимулом к ее плодотворному продолжению! - вкрадчиво начал Вильгельм. Казалось, невидимая лиса виляет рыжим хвостом.
        Лигул великодушно кивнул и развел ручками, позволяя всем пользоваться своей мудростью. Вильгельм снова закрутил усы.
        - Также выражаю признательность всем собравшимся, нашедшим время в своем плотном рабочем графике, чтобы выслушать меня, - продолжал глава британского отдела, с заметной издевкой кланяясь Аттиле и Тамерлану. Оба бонзы сохранили полнейшую невозмутимость.
        Вильгельм тонко улыбнулся и полюбовался своими нежными, в блеске брильянтов, пальцами.
        - Едва ли надо объяснять, что такое Жуткие Врата. Они также известны как Врата Смерти, Дорога Двух Львов, Двери Хаоса и Затвор Мрака. Кроме того, у Жутких Врат есть отражение, известное как Огненные Врата.
        Сын Большого Крокодила со звуком пилы провел зубчатым хвостом по ножке стула:
        - Короче! Нечего тут лекции читать!
        Новозеландский божок был не прочь вывести из себя Вильгельма, однако это оказалось невозможным. Тот был умнее Буонапарте.
        - Я и так краток, друг мой!.. Недавно ко мне обратился один суккуб из русского отдела. Обратился в обход своего прямого начальства, что, конечно, льстит мне, но не льстит отсутствующему здесь Пуфсу. Суккуб утверждает, что направлялся куда-то по долгу службы, когда недалеко от Серебряного Бора обнаружил полупрозрачное, не до конца материальное строение, имевшее вид трансформаторной будки с разрисованными баллончиком воротами. Учитывая, что этот район Москвы известен ему во всех деталях, суккуб удивился и захотел подойти поближе. Но тут его спугнул златокрылый, и мой маленький герой поспешил исчезнуть, чтобы сохранить свою ценную для мрака жизнь. Он вернулся спустя час и убедился, что будка исчезла.
        - Мистика! - с издевкой подытожил Сын Большого Крокодила. - Уже можно дрожать? И эта будка, конечно, была преобразившимися Огненными Вратами?
        - Совершенно верно. Вы столь же вежливы, сколь и проницательны! - сухо подтвердил Вильгельм.
        Сын Большого Крокодила перестал колотить хвостом и замолчал.
        - Он не врет? Вы допросили его? - жадно спросил Барбаросса.
        - Разумеется. Суккуб не врет. Слишком многим он рискует, и слишком легко проверить, солгал ли он. Если это действительно Огненные Врата - в ближайшее время они появятся в том же месте и останутся там на несколько дней.
        Вильгельм быстро взглянул на Лигула. Тот с отрешенным видом постукивал ногтями по столешнице.
        - Ну а дальше, если произойдет определенная цепь событий, Огненные Врата откроются, - решительно произнес Вильгельм.
        Барбаросса запутался короткопалой кистью в рыжей бороде.
        - Вы… п-п-предлагаете… эт-то сделать? - пропыхтел он, обращаясь не столько к Вильгельму, сколько к Лигулу.
        Последний раз германский страж заикался от негодования во время битвы под Курском, узнав, что Улита, нарушив договоренность о невмешательстве, вбросила в землянку, где отдыхали высшие немецкие офицеры, связку гранат. Арей же отказался ее наказывать, сказав, что каждая женщина имеет разовое право на каприз.
        Горбун сделал укоризненное лицо и пальчиком показал на Вильгельма, подчеркивая, что лично он ничего не предлагает. Все вопросы к автору идеи.
        - Ни в коем случае! - сухо ответил Вильгельм. - Это означало бы неминуемую гибель физического мира - а именно оттуда к нам текут эйдосы, - и, боюсь, конец мрака как организованной силы. С хаосом нам не договориться. Это так же лишено смысла, как сжигать амазонские леса, чтобы на их пепелище сварить два-три яйца. Мы должны приоткрыть Огненные Врата ровно настолько, чтобы выпустить с той стороны единственную душу. Разумеется, это будет самый сильный и достойный - тот, кого мрак когда-то лишился, но теперь получит вновь.
        Вильгельм сделал эффектную паузу. Бонзы мрака заволновались, гадая, кто этот сильный и достойный.
        - Кводнон, и никто другой! - громко закончил Вильгельм Завоеватель.
        Если бы он взорвал бомбу, это произвело бы меньший эффект. Барбаросса так резко наклонился вперед, что у стула подломилась ножка. Сын Большого Крокодила оскалил в улыбке четыреста двадцать два треугольных зуба, росших у него в три ряда. Бельвиазер вскочил и начал бегать вокруг стола. Аида Плаховна икнула и поскребла черепушку. Даже старые дубы Аттила и Тамерлан совершили невероятное - проявили признаки жизни.
        Затем, опомнившись, бонзы повернулись к Лигулу, проверяя, исходит ли эта мысль от него или от самого Вильгельма. Глава Канцелярии мрака так скромно жался на стульчике, что все сомнения отпали. Красавец демагог Вильгельм Завоеватель - лишь рупор пожелавшего остаться в тени владыки.
        В вояках, вроде Сына Большого Крокодила или Барбароссы, имя Кводнона пробудило кровожадный азарт и воспоминания бурно проведенной молодости. Они хоть сейчас готовы были мчаться и рубить. Прочие же бонзы, поднакопившие кое-какие капитальчики, сильно призадумались. Для них многое осталось неясным. Зачем Лигулу освобождать Кводнона? Кводнон не из тех, кто будет сидеть тихо, перебирая бумажки. Ему нужны кровь, отрубленные головы, вздымающаяся земля. Вырвись он, и мрак ждет серьезная встряска.
        С другой стороны, Лигул любит работать из тени, как кукольник, дергая скрытые нити. Сделай паука царем и посади его на трон, ему станет неуютно на свету. Он попытается заползти под трон, чтобы оттуда тянуть свои паутинки. С Прасковьей у Лигула не выгорело. Сил Мефодия Буслаева она не получила. Напротив, сама зависла в человеческом мире. Силы Кводнона - главный запас мрака, который обязательно нужно собрать воедино, находятся частью у Прасковьи, частью у Мефодия.
        Но все равно что-то не стыковалось, и бонзы мрака, убедившись, что Лигул продолжает ностальгически сидеть на стульчике и никаких объяснений давать не собирается, вновь обратились лицами к Вильгельму.
        Тот закрутил пальцем усы и с притворным огорчением продолжал:
        - К сожалению, наши расчеты показывают, что любая душа, вырвавшаяся из-за Огненных Врат, не сможет долго находиться в человеческом мире. Однако в Кводноне накопилось столько ненависти, что даже короткого времени будет достаточно, чтобы, отобрав у Мефодия и Прасковьи свои прежние силы, пробить брешь в обороне Эдема.
        На лицах бонз появилось облегчение, замаскированное под сожаление. В таком качестве Кводнон всех устраивал. Пришел, увидел, победил, взломал защиту Эдема и с воем удалился за Огненные Врата.
        Карл Австрийский, опасливый, как типичный канцелярист, уронил в чай сухарик.
        - А Прасковья и Меф отдадут ему силы? - сказал он привыкшим к закулисной возне голосом.
        - У нас есть основания полагать, что отдадут, - таинственно и веско заверил его Вильгельм.
        Карл Австрийский быстро взглянул на него бесцветными глазками и потрогал сухарик пальцем. Сухарик затонул.
        - План смелый. Но сложность в том, что Огненные Врата нельзя приоткрыть чуть-чуть. Слишком могучие силы заключены с противоположной стороны… Только представьте, какое внутри давление… эугхм… Одно крошечное отверстие, и защиту прорвет… Насколько я помню основы, будем говорить, элементарной магии, Огненные Врата был способен открыть лишь уничтоженный Талисман Четырех Стихий… М-дэ…
        У китайского стража Чана обнаружились глаза. Это случилось так внезапно, что его соседи испытали испуг.
        - Талисман Четырех Стихий не являлся природным артефактом. Он был изготовлен. А все, что было изготовлено однажды, можно повторить. Из ста сорока семи компонентов лично мне известно около ста десяти. Еще о двадцати я примерно догадываюсь. Ну а остальное - дело времени, - сообщил он, и его глаза исчезли.
        Вильгельм Завоеватель быстро посмотрел на Лигула. Тот едва заметно кивнул.
        - Нет необходимости что-либо изготавливать. К Огненным Вратам есть и другой ключ, - сказал Вильгельм.
        - И вам он известен? - прорычал Барбаросса.
        - Он известен и вам, милейший. Просто вы никогда не смотрели на него под этим углом. Ключ к Огненным Вратам - Камень Пути. Вставить же его в трещину Огненных Врат должна предавшая валькирия. Сойдет даже и бывшая, - язвительно сообщил Вильгельм.
        - М-дэ… Вы думаете? А они захотят? - забубнил Карл Австрийский. - Камень Пути, как и эйдос, нельзя отнять… как бы это выразиться… насильно. Да и валькирии - упрямые ослицы. Хоть сами и не свет, но все эти устаревшие чистоплюйские взгляды на верность, на служение! Признаться, как-то я подослал к ним суккуба на предмет, будем говорить, взаимодействия. Прекрасный был суккуб, гибкая, многосторонняя личность. Не вернулся. Размазали.
        Лигул царапнул ногтем полировку. Умный Карл мгновенно замолк и стал вылавливать из чая раскисший хлебушек.
        - Аида Плаховна! Вы принимаете заказы, помимо похоронных?.. - негромко окликнул начальник Канцелярии.
        Мамзелькина подняла головку.
        - Нам нужен Камень Пути, Аида Плаховна! И надо, чтобы валькирия согласилась вставить его в трещину Огненных Врат. Камень Пути сработает как ключ. Врата затянут валькирию. Не знаю, что она увидит внутри и как это скажется на ее психике. Главное, как человек с телом, она рано или поздно будет выброшена в мир, а с ней вместе, надеюсь, наружу прорвется Кводнон.

«Старшой менагер некроотдела» хрустнула пальчиками. Старушке было хорошо известно, что приказы, отданные помимо канцелярской текучки, обычно самые важные.
        - Камень Пути - это который у некромага? Бундим работать, - пообещала она, сдвигая куцые бровки.
        - Мамзелькина, нас неопределенность не устраивает! Вы даете гарантии? - некстати ввернул Карл Австрийский.
        Упорная старушка не удостоила его даже взглядом. Карла она ставила ниже всякого Батыя. Медовухой тот никогда не поил, каждую буковку в ведомости проверял по три раза, заявочки подписывал, отставив мизинчик, и вообще, по мнению старухи, был
«фря бамажная».
        - Гарантеи, милай, на телевизер дають!.. Ты, голубок, крылышками-то не трепыхай! Истрепыхаисся! Бабушка твоя Мамзелькина! А я Аида Плаховна! - сердито произнесла она.
        Карл Австрийский поспешно стал крошить хлебушек. Затевать ссору с «менагером некроотдела» было опасно. Бабка была на язык сердита и на косу остра.
        - Все же как вы это сделаете, Аида Плаховна? - спросил он капитулирующим голосом.
        Сухонькое лицо Мамзелькиной стало крайне ехидным.
        - Дык уж делаю! Почитай, с самой весны на гармошке играю! Как чуяла, что пригодится!
        Карл Австрийский заморгал. Его посетила мысль, что старушка тронулась на своей нервной работе.
        - Как-как? При чем тут, будем говорить, гармошка?
        - Аида Плаховна имела в виду гормоны. Игру крови, столь объяснимую в молодом теле, - лениво пояснил умный китайский страж Чан. Глаз он на этот раз даже и не открывал.
        - Верно, милок! - одобрила Плаховна. - Валькирия-одиночка, может, разумом и понимает, что если справится, то и некромага своего вытянет, и ее эйдос просияет. Ярче луны, как солнце! А Багров-то ейный точно этого не чует. А если чует, то не верит. А если и верит, то не хочет ждать. А если и желает ждать, то не может терпеть… Вот я на гармошке-то и играю! Коли один потонет, то и другая с ним.
        Карлуша Австрийский счел объяснение удовлетворительным, но не успокоился. Его обычная педантичность проросла любопытством в другом направлении.
        - А какая судьба ждет силы Мефодия и Прасковьи, когда Кводнон, будем говорить, удалится за Огненные Врата? Он заберет их с собой? - спросил он незаинтересованным голосом.
        - Невозможно! Силы принадлежат этому миру. Кводнону придется их вернуть, но вот кому он их вернет - вопрос открытый. Сомневаюсь, что Прасковье или Мефу. Ему придется найти кого-то другого. Не стража, а человека, потому что прежде силы были у человека. Желательно родившегося в тот же самый день, что и бывший наследник мрака. Не думаю также, что это будут Ната, Чимоданов или Мошкин.
        Озвучив это, Вильгельм быстро взглянул на Лигула, передавая ему эстафету. Его сольная партия была закончена.
        Тусклые зрачки главы мрака отправились в долгое путешествие по серой комнате и в финале остановились на мешке в руках у молодого человека. Тот по-прежнему стоял у дверей, переминаясь с ноги на ногу, и, не проявляя особенной робости в присутствии бонз, поглядывал по сторонам.
        Его подвижное лицо никак не могло остановиться, откликаясь на все, что встречали его глаза.
        - Викт?р! Подойди ближе, мальчик мой! - приветливо окликнул Лигул.
        Юноша расслабленно приблизился к столу и положил на него мешок. То, что ему пришлось задеть мешком Тамерлана, ничуть его не смутило.
        - Позвольте представить вам Виктора Шилова, родившегося в тот самый день! Как видите, Прасковья не единственный человек, выросший в Тартаре и сохранивший эйдос. Но о Прасковье вы все знали. С Викто?ром же случай особенный, - прошуршал глава мрака.
        - Нижний Тартар меня побери! - изумленно воскликнул Бельвиазер.
        Лигул заложил руки за спину. Паучьи пальцы зашевелились, точно он взвешивал, какую часть правды можно сказать. Потом глава мрака решился и быстро начертил руну. Похожая на неприятное насекомое руна быстро проползла по воздуху и, разделившись надвое, втекла в уши Виктора, лишив его слуха. Проверять действие руны Лигул не стал. Надежность древней магии была ему хорошо известна.
        Молодой человек отнесся к лишению слуха, даже не дрогнув ртом. Он не боялся ни глухоты, ни слепоты, ни боли. Жизнь в Тартаре многому его научила.
        Глава Канцелярии лизнул ноготь большого пальца. Голос Лигула не всегда бывал скрипуч. Порой он говорил быстро, возбужденно, брызгая слюной, как говорят увлекающиеся чиновники, просчитавшие все наперед и знающие ответ прежде, чем задан вопрос.
        - Посмотрите на него! Всмотритесь в это лицо, в эту мимику! - сказал Лигул с умилением. - Ну разве не прелесть? Он презирает и передразнивает всех нас разом и каждого по отдельности. И нас, и Тартар, и свет, и человеческий мир. И даже то, чего он не может знать, он презирает наперед.
        Карл Австрийский по-старушечьи допил чай и слизнул с губ влажную каплю.
        - Что-то я не пойму, куда вы клоните! Он верен мраку или нет? Откуда этот парень вообще взялся в Тартаре?
        - Любопытная история, - Лигул оттолкнул от себя пальцем закапанное кровью перо. - В одном городе жили два мальчика. Одному шесть лет, другому - три или четыре. Просто соседи по подъезду, но так умилительно дружили, что младшего всегда отпускали со старшим. Идут, за ручки держатся - такие гномики! Мамы капали слезами! Только строго-настрого велели, чтобы старший не водил младшего через дорогу, к недостроенным корпусам больницы. Но они все равно тайком ходили, и младший никогда не выдавал старшего. Верность идеалам дружбы, хи-хи. И вот однажды они забрели в самый конец стройки и решили забраться в подвал. Это была, конечно, идея старшего. Он стоял снаружи и проталкивал младшего ногами в окно. «Прыгай!» - и разжал руки. Он думал, там низко, ну полметра от силы. «Казалось - оказалось» - вечный ключ к прозе жизни.
        - Погиб? - понимающе отозвался китайский страж Чан.
        Лигул ухмыльнулся.
        - Не совсем! Как раз под окном недоставало плиты. Малыш провалился метра на три, в незаделанную щель. Было слышно, как он плачет где-то внизу и жалуется, что у него ножка не туда повернулась. Занятная формулировочка, э?
        - Старший позвал кого-то?
        - Как бы не так. Он испугался, что его накажут, убежал и потом клялся, что они не ходили на стройку. Поэтому малыша там и не искали, хотя перерыли весь город. Старший все это время продрожал у себя в комнате. Считали, что он переживает о пропавшем друге, хотя на самом деле маленький висельник был убежден, что его посадят в тюрьму, если узнают, что это он сбросил малыша в дыру… А через несколько дней я забрал старшего в Тартар, потому что обнаружилось, что он еще и родился в один день с Мефом… А второго мальчика, того, что застрял в фундаменте, принесла Аида Плаховна. Живым! До сих пор не пойму: коса у вас, что ли, не поднялась?
        - Его не было в разнарядке! - поджав губы, заявила Мамзелькина.
        Буонапарте дернул верхнюю пуговицу своего знаменитого сюртучка:
        - А куда делся маленький, которого доставила Аида Плаховна?
        - Не имеет значения. Он служит мраку, и этого довольно, - поспешно сказал Лигул.
        Возникла неловкая пауза, которую сгладил очень уместной глупостью Карл Австрийский.
        - Странно, что Троил не заявил протест! Детки - цветы, будем говорить, жизни!
        - Я тоже с волнением ожидал протеста, - признал Лигул. - Но так и не дождался. Свет порой непредсказуем. Допускают же они войны, чуму, голод, тиф, сибирскую язву? Возможно, они решили, что, если старший имеет тягу к мраку, будет полезно показать ему самое «дно», чтобы он от него оттолкнулся и попытался всплыть? Ну я и показал ему «дно»! Вот только меньшого они нам зачем отдали - вот чего я не пойму!
        Горбун хихикнул, показав съеденные зубки. Бонзы мрака слушали Лигула вежливо. Многие помнили, что толкать речи он любил еще в Эдеме, равно как и раздавать значочки: «Долой слепое послушание! Будем добрее добра!»
        Бельвиазер скосил глаза на молодого человека, который не мог слышать ни слова из их разговора. Юноша стоял и с интересом разглядывал короткий кинжал для дархов на поясе у Лигула. Поскольку сам глава Канцелярии в дуэлях не участвовал и дархов не срезал, некоторые смельчаки шутили, что кинжал нужен ему, чтобы точить карандашики.
        - Прасковья, разумеется, с ним знакома не была. Для нее вчерашний шоколад был несвежим, его же я держал в крайне тяжелых условиях. Начиная с десяти лет за дохлую кошку на обед ему приходилось драться на мечах с тартарианцем. Ну, не считая самых больших праздников, когда он получал ее даром: день конституции Тартара, день независимости Тартара, день самоопределения Тартара и день отделения от Эдема. В остальное время ему приходилось питаться тем, что он добудет сам. Ну а добыть здесь что-либо сложно. Сами знаете поговорку: червяк из Тартара загрызет земную лошадь.
        - И где же вы его прятали? - спросил Чан.
        Лигул тонко улыбнулся. Ему нравилось удивлять тех, кого, как начальника китайского отдела, удивить было непросто.
        - В Большой Пустыне. Виктор жил там последние десять лет.
        Слова Лигула прозвучали как резкий удар колокола. Китайский страж Чан на мгновение широко приоткрыл глаза, и вновь они исчезли. Сын Большого Крокодила щелкнул пальцами мимо хлебного шарика, который собирался послать в Буонапарте. Карл Австрийский издал звук, средний между «мню» и «м-дэ».
        - Ну хватит секретничать! - Палец Лигула скользнул по столу. Отменяющая глухоту руна медленно проплыла по воздуху к ушам юноши.
        Большой Пустыней называлась обширная равнина в южной части Среднего Тартара. В целом пригодная для жизни, не слишком жаркая днем и не настолько холодная, чтобы от холода трескались кости, она не была населена из-за частых песчаных бурь и жутких тварей, выползавших ночами из многочисленных сквозных расщелин, ведущих в Нижний Тартар. Твари отличались и размерами, и привычками, и аппетитами, и теми методами, которыми они лишали жизни. Их роднило только одно - все они убивали.
        Барбаросса недоверчиво цокнул языком.
        - В Большой Пустыне? Человек?.. - прорычал он, дергая себя за бороду. - В ней даже стражу не выжить! Недавно я там охотился. За день я потерял пять загонщиков. Все были растерзаны. Одну тварь я видел впервые. Ее не брали ни мечи, ни копья. Я лично всадил ей в глаз четыре стрелы: не пробил даже роговой оболочки.
        - Скорее всего, это был эхилот. Поразить его можно только в барабанную перепонку. Она находится сразу над огненным каналом, чуть ниже ядовитого жвала. Чешуя там не такая прочная. Я порой убиваю парочку, - сказал Виктор Шилов.
        Барбаросса побагровел.
        - Ты нагло лжешь! Ты хоть представляешь: где голова этого монстра?
        - Ну да. Высоко. Чтобы она опустилась, надо прежде подрезать жилы на лапах.
        - Что, на всех восьми? - рявкнул рыжебородый. Стражи мрака ненавидят, когда их поучают. Особенно там, где сами они потерпели неудачу.
        - На восьми? Тогда это действительно был эхилот. Нет, зачем на восьми? Достаточно и на первых двух. Увы, хоть эхилоты и огромны, проку от них мало. Их мясо ядовито, не считая уздечки под языком. Она порой бывает ничего, если прокоптить ее до полного уничтожения вкуса, - свободно отозвался юноша.
        Все бонзы заметили, что, когда он смотрел на Барбароссу, его лицо и все движения пародировали дубоватого германского стража, но так тонко, что это видели абсолютно все, кроме самого рыжебородого.
        Только под конец, когда молодой человек так же, как и Барбаросса, вскинул к щекам полусжатые кулаки и выпучил глаза, передразнивание стало очевидным и для самого начальника германского отдела.
        - Щенок! На улице я бы тебя зарубил! - срываясь со стула, прорычал Барбаросса.
        Юноша вздохнул, точно сожалея, что ему приходится разговаривать с таким глупцом.
        - Все может быть. Но прежде я накормил бы вас вашей бородой.
        От гнева щеки у Барбароссы стали такими пунцовыми, что даже великолепная борода померкла. Казалось, еще немного, и он бросится на юношу с кулаками.
        Длинные ногти Лигула царапнули полировку.
        - Хватит! - с досадой приказал он. - Никаких ссор! Виктор, ты принес, что я просил?
        Виктор посмотрел на Лигула и неуловимо сделался похожим на начальника темной Канцелярии. Мамзелькина хрюкнула от смеха и притворилась, что чихнула.
        - Да.
        - Почему так долго?
        - Быстрее не получилось.
        Юноша поднял левую руку, и все увидели, что она обмотана окровавленной тряпкой. Лигул не то нервно хмыкнул, не то выдохнул в ноздри:
        - Дай взглянуть!.. Нет, не руку, мешок…
        Под холстом угадывалось нечто похожее на кочаны капусты. Распутав горловину, Лигул взял мешок за края и, перевернув, отступил на шаг. На стол выкатились три головы. Лигул присел и, оказавшись вровень со столом, бережно поставил каждую на срез шеи, развернув лица к зрителям.
        Прислоненная к стене коса Мамзелькиной упала сама собой. Дрожа ртом, глава Канцелярии цепко обвел всех маленькими глазками.
        - Надо полагать, представлять никого не надо? Первый, Гондир… - Лигул коснулся бледного лица с выпуклыми веками и мефистофельской бородкой, - двенадцатый меч мрака. Второй - Шимелус - шестой меч мрака. - Лигул двумя пальцами развернул к себе выбритую толстощекую голову с единственным пучком волос на затылке. - И третий, Бурф… четвертый меч мрака. Бедняга Бурф! Как тебе досталось!
        Лигул не удержался и поцеловал маленькую, как у ребенка, голову с запавшими щеками и выжженными тартарианским жаром ресницами. На лбу, чуть выше левого глаза, был узкий след от укола.
        - Это все ОН? Мальчишка? - недоверчиво прорычал Сын Большого Крокодила.
        Ответа он не получил. Со стороны Канцелярии послышался шум. Кто-то закричал. Захлопали двери. Лигул нетерпеливо поморщился.
        - В чем дело? Узнай! - велел он секретарю.
        Услужливая тень исчезла и сразу вернулась.
        - Там эта птица в повозке! Никого не впускает в Канцелярию и не выпускает! Выклевала глаз Диляду. Кустосу просадила клювом череп! Из лука ее перьев не пробьешь, мы уже послали за арбалетами.
        Виктор снес секретаря с ног и рванулся в коридор. Какой-то замешкавшийся страж врезался в стену. Похоже, не все канцеляристы поняли, что означает: уступить дорогу.
        - Милая птичка! - откликнулся Лигул. - Мне докладывали: мальчишка нашел в расщелине яйцо. Скорлупа была прочной, как алмаз. Не знаю уж как, но он его отогрел и выходил птенца. Меня всегда удивляло свойство людей выбрать какую-нибудь дрянь и привязаться к ней. Отбери у них вообще все, они подберут кривую щепку и будут с ней разговаривать. Даже здесь, в Тартаре. Первое, чем вылупившийся птенец его отблагодарил: отмахнул крайние фаланги на двух пальцах левой руки.
        - Птенец из расщелины Большой Пустыни? - жадно спросил Барбаросса.
        - Разумеется. Думаю, из неосвоенных глубин.
        Начальник германского отдела издал неопределенный звук. Только стражи мрака знают, что Тартар до сих пор не исследован, да и не может быть исследован. То, что принято называть Нижним Тартаром, на самом деле крайняя граница освоенного, дальше которой неизвестность. Изредка из расщелин, где не выживет ни один страж, поднимаются странные существа, по которым можно судить, что и там, за границей познанного, есть жизнь.
        Зубчатый хвост взвился выше головы и страшным ударом расплющил стул. Сын Большого Крокодила никогда не умел скрывать эмоций.
        - В Нижний Тартар птицу! Как-то я дрался с Бурфом! Четыре шрама на моей морде - память того дня!.. Ушам своим не верю! Двадцатилетний мальчишка ухлопал трех стражей! Человек! Как он сумел за жалких полтора десятка получить опыт, который Бурф, Гондир и Шимелус приобретали несколько тысячелетий? Нет, не верю!
        Лигул продолжал умиленно любоваться отрубленными головами. Со стороны на него противно было смотреть. Нижняя губа отвисла, глаза остекленели. Глава мрака походил на вурдалака.
        - Смотри на вещи шире! Лучше вспомни Прасковью! Многие ли стражи могут устоять на ногах, когда она смеется или плачет?..
        - Прасковья - это другое. Она же не бьется на мечах, - возразил Сын Большого Крокодила.
        - При чем тут мечи? - вкрадчиво спросил Лигул. - Ты давно не поднимался в верхний мир. Там быстрее учатся, но быстрее и умирают. Троил, вынужден признать, кто угодно, но не дилетант. Он знает: чем тяжелее телу, чем больше оно голодает, страдает, тем лучше для эйдоса. В крайних же обстоятельствах эйдос удесятеряет человеческие силы. Условия же Большой Пустыни можно назвать очень крайними.
        - Синдром Золушки. Кем бы она была, если бы мачеха не превратила ее жизнь в ад? Заевшейся, недовольной жизнью коровой, - прошамкала себе под нос Аидушка Мамзелькина.
        Сын Большого Крокодила недоверчиво хмыкнул.
        - Кроме того, есть и другое объяснение хорошему владению клинком, - продолжал Лигул. - Мой отдел улучшений отыскал способ передавать накопленные умения. Правда, это требует чудовищных затрат энергии эйдосов, но в отдельных случаях можно пойти на любые траты. Мне всегда было досадно, что бесценный опыт уходит в песок. Вот живет старый таксист - хорошо знает город, до последнего двора, и раз - уходит! Уносит все с собой! Нет чтобы оставить, поделиться. И ученый, и художник, и правитель - секунда, остановка сердца, и все где-то там далеко!.. Унесли копилочку! А ведь многие высоты достигаются лишь однажды: Пушкин, Эйнштейн, Шекспир, сапожник Пяткин из Самары…
        Глава мрака сокрушенно зацокал языком.
        - Опыт можно было передать и раньше, - осторожно напомнил Бельвиазер.
        - Разумеется. Через подселение личности. А подселенная личность часто оказывалась сильнее основной, что приводило к шизофрении. Сейчас же передается только опыт, безо всяких закидонов, - пояснил Лигул.
        - И чей опыт вы передали Виктору? Надеюсь, не Арея?
        - О нет. Арей тогда был еще жив. Кроме того, Арей - рубака. Он бесценен в открытом бою, когда надо просто идти и резать, но маскировка, хитрость, неуловимость, навыки шпионажа - всем этим он не обладал и не пытался обладать… Я передал мальчику опыт второго меча мрака.
        Сын Большого Крокодила привстал:
        - Хоорса?
        - Ну да! - признал Лигул как нечто само собой разумеющееся. - Хоорс есть Хоорс. Хотя Арей и зарубил его когда-то, во многом это дело случая… И как мы видим, Хоорс кое-чего стоит до сих пор. Конечно, дело не только в Хоорсе. Многое мальчишка приобрел сам. Кроме того, опыт Хоорса не смог бы войти полностью и остаться надолго, не обладай эйдос Виктора начальной силой и чудовищной волей.
        Глава Канцелярии с торжеством взглянул на отрубленные головы.
        - Надеюсь, он убил хотя бы не всех сразу? - прорычал Барбаросса.
        - Увы, нет. Гондир был зарублен дней пять назад. Шимелус - три дня назад. Бурф - сегодня на рассвете.
        - Дуэли запрещены, - зачем-то напомнил Карл Австрийский.
        - Да, друг мой! - пряча улыбку, вздохнул Лигул. - Дуэли якобы запрещены (хотя вы все равно деретесь), но в данном случае Виктор выполнял мой приказ. Завтра я отправляю его в человеческий мир, и мне хотелось узнать, чего он стоит. Он знает наши правила: Тартар может покинуть только достойный, и это право надо заслужить.
        Сын Большого Крокодила щелкнул мощными челюстями.
        - А если бы кто-то из троих… - медленно начал он.
        - Оказался сильнее Виктора? - угадал Лигул. - Что ж, я признал бы, что ошибся и Большая Пустыня не принесла результатов. Меня печалит другое. Эти достойные бойцы могли погибнуть в битве со светом и многих утащить с собой. Но, увы, сам факт того, что они погибли, доказывает, что они не были лучшими. Кроме того, все трое втайне сочувствовали Арею. Один добропорядочный страж целый год записывал для меня их разговоры!
        - Треть эйдосов переходит стукачу, - прошамкала бесстрашная Мамзелькина, знавшая, что ее некем заменить.
        - Информатору, Аида Плаховна! - сухо поправил Лигул, поворачивая голову в сторону открывшейся двери. Вернувшийся Виктор Шилов неподвижно замер справа от стола.
        - Успокоил птичку? - спросил Лигул.
        Юноша кивнул и снова застыл. Глава мрака прислушался. В Канцелярии все было тихо.
        - Забыл спросить. Хорошо, Аида Плаховна напомнила. Что там с дархами Шимелуса, Гондира и Бурфа? - озабоченно продолжал Лигул.
        Молодой человек сунул руку в кожаную сумку и небрежно бросил на стол три сосульки. Дархи, сплетенные в смертельной схватке, безостановочно жалили друг друга острыми окончаниями. Бонзы разом склонились к столу. У двенадцатого, шестого и четвертого мечей мрака по определению не могло оказаться плохих коллекций.
        - Ты их даже не разбил!.. А ведь могли и уползти! - зацокал языком Лигул.
        - Один мог. Два или три нет. Все равно сцепятся, - со знанием дела сказал юноша.
        Нетерпеливый Бельвиазер вскочил с места и, попросив разрешения у Лигула, кинжалом для дархов умело разделал все три сосульки, ссыпав эйдосы горкой. При этом собственный его дарх едва не придушил хозяина цепью, не желая смиряться с тем, что ему ничего не светит.
        - Люблю этот момент, - хищно раздувая ноздри, сказал Бельвиазер и отвернулся, чтобы не терзать себя, глядя на эйдосы, которые достанутся другому.
        Лигул ловко ссыпал грустно переливающиеся песчинки в контейнер. Вильгельм услужливо потянулся к крупному, отдельно лежащему эйдосу, сияющему, как далекая звезда, но Лигул вежливо отвел его руку.
        - Я сам. Мне полезно двигаться… А доносителю на этот раз хватит и пятой части. Уж больно эйдосы хороши. А то дай ему треть - завтра он на каждого из вас накатает, - сказал глава мрака с быстрой обезьяньей ужимкой, на которую лицо молодого человека невольно отозвалось передразнивающей гримасой. От этих слов всем бонзам стало не по себе.
        Лигул небрежно смахнул со стола осколки дархов. Контейнер с эйдосами он держал под мышкой, притворяясь, что не замечает, как тянется к ним его собственный дарх - предмет тайных вожделений всего Тартара по заключенным в нем богатствам. Когда же стало очевидным, что не заметить этого нельзя, глава мрака перекинул цепь с дархом за спину.
        - Думаю, на сегодня мы уже все обсудили! - с улыбочкой сказал Лигул. - Конкретные распоряжения начальники отделов получат в ближайшее время. Аида Плаховна занимается валькирией и некромагом. Виктор Шилов отправляется в человеческий мир… - глава мрака помедлил, получая удовольствие от скрытого нетерпения, с которым слушал его юноша, - завтра вечером! - договорил Лигул и сделал шаг к двери, показывая, что никого не задерживает.
        Юноша с внешним равнодушием кивнул, однако от бонз мрака и тем более от Лигула невозможно было спрятать, как он рад. Вырваться из Тартара! Из Большой Пустыни! Увидеть солнце! Ощутить, что ветер может быть не только затхлым, горизонт не только серо-свинцовым и сдавленным, а сероводородная вода из Гниющих Болот, возможно, не самая вкусная вода в мире.
        Лигул искоса взглянул на юношу своими птичьими глазками.
        - Ах да! - воскликнул он, ударив себя по лбу, будто о чем-то забыл. - Виктор!
        Молодой человек тревожно остановился.
        - Виктор, твоя большая птица меня тревожит. Ты оставляешь нас, поднимаешься в человеческий мир. Что ж, не смею тебя задерживать! Большому кораблю - большое плавание. Но что будет с ней?
        - Как что? Я возьму Ара с собой.
        Глава мрака сокрушенно покачал головой:
        - Ай-ай-ай! Этого я и опасался. С собой его взять никак нельзя. Там человеческий мир.
        Виктор Шилов погрустнел.
        - Я боялся, что вы так скажете. Хорошо! Я отведу Ара в Большую Пустыню и отпущу на свободу. Если выехать прямо сейчас - я еще успею.
        Лигул печально цокнул языком.
        - Нет, Виктор. Это нехорошо! Экзюпери, которого так любят цитировать наши враги, говорит: мы ответственны за тех, кого приручили. Неправильно отводить птицу в Большую Пустыню. Ей там будет одиноко.
        Шилов внимательно посмотрел на своего собеседника. Чувствовалось: он пытается понять, куда клонит глава мрака.
        - Ар привыкнет. Он отлично умеет охотиться. Он добывал пищу себе и мне, - быстро сказал Виктор.
        Лигул опять цокнул языком. На сей раз звук вышел совсем противным, точно он сосал дырку в зубе.
        - Возможно. Но вдруг твоя птица на кого-то нападет?
        - И что? Я открою вам секрет! Все обитатели Большой Пустыни нападают на любого, кого увидят!
        - Нет, Виктор, - еще печальнее сказал Лигул. - В Большую Пустыню отпускать мы ее не будем. Боюсь, выход один.
        - Какой?
        - Самый очевидный. Тебе придется убить твоего Ара.
        Юноша вздрогнул. Такого он не ожидал.
        - Убить Ара? Вы серьезно? - недоверчиво переспросил он.
        - Да, Виктор. Не думаю, что это будет трудно. Тебя птица знает и подпустит близко.
        - А если я откажусь?
        - Откажешься - возвращаешься в Большую Пустыню. В холод, в жару, в забвение. Без возможности когда-либо ее покинуть.
        - А человеческий мир?
        - Если ты не убьешь птицу? Никакого человеческого мира! Мне не нужны ослушники. Смерть птицы - мое условие и твой проездной билет! - жестко отрезал глава мрака.
        Шепот смолк. Бонзы мрака ждали, переводя глаза с Лигула на юношу и обратно. Им, как никому другому, было известно, что этот момент ключевой. Знали они и то, почему он ключевой. Переступить достаточно один раз. Путь назад, если и возможен, только через огромную боль.
        Юноша взвешивал, холодея от тоски. На одной чаше весов были все его тайные надежды, которые он лелеял четырнадцать долгих лет, но особенно сильно, конечно, в последние годы, когда Лигул, не объясняя зачем, вместе с очередной дохлой кошкой (кажется, в праздник самоопределения Тартара) прислал ему большую стопку журналов из человеческого мира. Это были глянцевые журналы из тех, что лежат на столиках в парикмахерских и у зубных врачей, очень обтрепанные, не исключено, что из парикмахерской и взятые.
        Для Виктора, умевшего только выживать, убивать и маскироваться, это стало окном в новый мир. При сером и вечно размытом освещении Среднего Тартара он приникал к этим журналам. Жадно вглядывался в яхты, пальмы, спортивные машины, в каждое холеное женское лицо, в каждого преуспевающего бизнесмена, казавшегося ему невероятно дряблым и беспомощным, сколько бы охраны его ни окружало. Он бы прикончил таких и сотню, даже если бы его выпустили на них с голыми руками, а им, напротив, раздали бы всем секиры, мечи и топоры.
        Виктору с его простыми, Большой Пустыней сформированными понятиями казалось, что человеческий мир - легкая добыча. Только бы его туда отпустили! Конечно, он легко сумеет перебить этих ожирелых воинов, забрать их еду, женщин и роскошные дома. Получить их безделушки и скоростные повозки, которые были явно лучше той громыхающей колесницы, которую он смастерил своими руками. Еще бы: ради каждой сохранной деревяшки или целого гвоздя ему приходилось прорывать многометровый котлован!
        На другой же чаше весов была ЕГО ПТИЦА, у которой хватило глупости к нему привязаться. Иногда Виктор спрашивал себя «почему?» и понимал, что причина, возможно, крылась в том, что он единственный во всей Большой Пустыне иногда ласкал ее, жалел и не пытался убить. И птица платила ему за это тем единственным, чем могла - своей жизнью.
        А хуже всего было то, что Виктор чувствовал, что его внутренний выбор уже совершился.
        За спиной у Лигула как-то незаметно выросли четыре молчаливых стража его личной охраны - из тех, чью верность глава мрака щедро оплачивал отборными эйдосами. У двух первых были короткие мечи, у задних - метательные копья. Виктор смотрел на синеватые наконечники. Смерти он не боялся, но Большая Пустыня хуже смерти. Смерть - неприятное мгновение, иногда, правда, затянутое, но все равно конечное, Большая же Пустыня - пустая и страшная вечность.
        - Я не расслышал ответа! - напомнил Лигул незаинтересованным голосом.
        - Да, - выдавил Виктор глухо.
        - Что «да»?
        - Согласен.
        - На что согласен? Говори полным предложением! - усиливая унижение, потребовал Лигул.
        - Я… убью свою птицу.
        Лигул ничем не выдал радости, лишь дрогнул крыльями носа, однако бонзы безошибочно ощутили: глава канцелярии до крайности доволен. Та неназванная сила, что стоит за светом, не дремлет и в Тартаре, складывая из поступков, как заметных, так и малозаметных, дальнейшую судьбу эйдоса в вечности.
        Виктор Шилов выскочил первым, чтобы оказаться у своей птицы прежде, чем из канцелярии начнут выходить начальники отделов. За Виктором потянулись бонзы мрака.
        Бельвиазер приотстал, чтобы шепнуть Мамзелькиной:
        - Парню ничего не известно о законах мироздания! Откажись он - мы уничтожили бы его тело, но никогда не смогли бы оставить в Тартаре его душу!
        - И, мила-ай! Ты словами-то не части! Не знаешь ты Лигула! Ты на ход вперед все видишь - он на три… - так же шепотом отвечала старушка. - Бойца-то какого вырастил! Да еще человека! Да еще с эйдосом! Умение ему дал Хоорса, а характер выковал в Большой Пустыне! Такие фигуры на доске раз в сто лет появляются! Теперь главное - его к себе привязать, чтобы не рыпнулся!
        Бельвиазер вопросительно вскинул брови:
        - Разве так привязывают? Парень-то птицу убьет, но Лигула возненавидит!
        Мамзелькина хихикнула, двумя пальцами натягивая верхнюю губу, чтобы скрыть отсутствие передних зубов.
        - И пущай ненавидит! Главное, чтобы переступил. Переступит - отрежет себя от помощи света. А без нее все одно наш, хоть исплюйся… Думаешь, полицаи, которых из пленных вербовали, очень Гитлера своего усатого любили? Попадись он им ночью и без охраны - живым бы закопали. Да только нахлещутся водки - деревни жгут. Женщин на штыки, а младенцев в колодцы. Таскаешься, бывалоча, за ними - плохую работу докашиваешь. Самой противно!

* * *
        Бонзы мрака разглядывали огромную птицу, впряженную в повозку. Виктор, успокаивая, обнимал ее за шею, поглаживая нарост под клювом. Их окружала толпа, состоявшая в основном из любопытных канцеляристов. Некоторые для пущей воинственности ощетинились найденными в чулане алебардами, валявшимися без дела со времен последней войны с Эдемом.
        Один из горе-вояк уже лежал под деревом с забинтованной головой и ругался на санскрите, вставляя отдельные персидские выражения.
        Виктор ни разу не взглянул ни на него, ни на бонз. Он взял страуса за нарост внизу клюва и принялся тереть его двумя руками - сильнее, чем прежде. Он знал, чего добивается. Мощные ноги громадной птицы расслабились от удовольствия. Она легла и, вытянув шею, закрыла глаза. Левой рукой продолжая придерживать нарост, правой Виктор достал четырехгранный кинжал - узкий, похожий скорее на длинный кованый гвоздь. Несколько секунд он смотрел на него, набираясь решимости, а потом, намечая, коснулся кинжалом маленькой, едва заметной впадины в массивных костях черепа, на два пальца выше линии глаз.
        Страус, потревоженный неприятным прикосновением, начал открывать глаза, но тут, отпустив нарост, Виктор с силой ударил основанием левой ладони по плоскому навершию кинжала, на всю длину узкого клинка вогнав его в мозг птицы.
        Страус вскочил, высоко подпрыгнул, а потом упал на бок, и шея его выгнулась, коснувшись хвоста. Ноги продолжали бежать, но, так как страус лежал на земле, получалось, что он вертится на одном месте вокруг закинутой назад головы. Наконец он затих, и только правая нога продолжала вздрагивать.
        Оставив кинжал торчать в голове у птицы, Шилов поднялся и, глядя перед собой, двинулся на толпу канцеляристов. Ладонь он держал на рукояти меча. Канцеляристы торопливо раздвинулись.
        Буонапарте с пингвиньей застенчивостью подошел к Барбароссе и шепнул ему на ухо:
        - Прекрасный момент для вызова! Здесь-то не запрещено обнажать клинки! Пора ему познакомиться с германской мощью и отвагой!
        Барбаросса, пылая рыжей бородой, воинственно заступил юноше путь. Виктор поднял остановившееся, больше никого не передразнивающее лицо. И - Барбаросса шагнул в сторону, уступая дорогу. Все это заняло не больше двух секунд и было замечено только теми немногими, кто стоял совсем близко.
        Виктор миновал его и, не оглядываясь, скрылся за серыми стенами низких строений. Барбаросса, смущенный своим внезапным малодушием, мнительно всмотрелся в подчеркнуто незаинтересованное лицо Буонапарте.
        - Я не боюсь щенка!.. Надо будет: изрублю в капусту! Но я-то дархом рискую, а он чем? Шкурой своей жалкой? Единственным тусклым эйдосом!
        - Один эйдос - тоже немало! - осторожно заметил Буонапарте.
        - Для меня - мало! - отрезал Барбаросса, оставляя в покое меч. - Желаю здравствовать!
        - Струсил, - одними губами прошептал Бельвиазер, обменявшись понимающим взглядом с Мамзелькиной.
        Бонзы мрака, имеющие допуск в верхний мир, без сердечности попрощались и отбыли каждый в свой отдел. Канцеляристы втянулись в недра пыльной Канцелярии. Заскрипели перья. Закапали чернила. Зрелища закончились, теперь нужно было зарабатывать на масло к хлебу.
        У редко обновляемого деревянного щита с новостями Тартара остались Бельвиазер, Мамзелькина и Сын Большого Крокодила. Да еще китайский страж Чан отчего-то припозднился и распутывал многочисленные узелки своего пояса, на котором у него висели всякие мешочки, коробочки, кошелечки.
        - Новый наследник - это, конечно, что-то с чем-то. У него глаза человека, который не расстается с оружием даже во сне. Но почему именно Шимелус, Бурф и Гондир? Шестой, четвертый и двенадцатый мечи? - озабоченно спросил Бельвиазер.
        Сын Большого Крокодила оглянулся на щит, на котором висела репродукция парадного портрета Лигула с алой лентой через плечо. Все рубаки знали, что на портрете Лигул, чтобы казаться выше, стоит на спрятанной за столом (и тоже, разумеется, нарисованной) скамеечке.
        - Они сочувствовали Арею… негодяю и предате-ЛЮ! И это стало предупреждением другим негодяям и предате-ЛЯМ! - гаркнул Сын Большого Крокодила в ухо портрету.
        Глава Канцелярии от неожиданности провалился в недра картины. Сын Большого Крокодила знал, что делает. На репродукции не ставят сильной магии. Портрет может донести только в случае прямой крамолы. На иронию же магия не срабатывает. И на вопли в ухо тоже.
        - Многие рубаки сочувствовали Арею. Все же, я думаю, дело в другом, - уже серьезно сказал Бельвиазер.
        - И в чем же?
        - Все трое были очень разные. Гондир силен как бык. Ударом меча рассекал наковальню. Бурф не богатырь, но вечно что-то комбинировал, точно паутину плел. А Шимелус - старый ученик Арея с той же тактикой, что и Мефодий Буслаев… Нашему владыке важно, чтобы Мефодия убил именно человек. Сюрпризов он больше не желает - оттого и проверка. Разумеется, и в Нижнем Тартаре есть хорошие бойцы, но человек, убивший человека, - это символично.
        - Буслаев… Ох, голубо-о-к! Недаром Лигул Хоорса подселил. Хоорс и Арей - вечные враги. Личность-то, может, и не наследуется, только навык, да как бы вражда не перешла. Как Хоорс Арея ненавидел, так и Виктор этот Мефу покоя не даст, - с печалью пропела Мамзелькина.
        На кисловатом ветерке Среднего Тартара старушка быстро трезвела, и это ее печалило. Кроме того, параллельно приходилось работать. Коса уже несколько раз исчезала и сразу появлялась, неуловимо занавешиваясь брезентом.
        - Простите, что вмешиваюсь… Вы видели его меч? - словно между делом спросил Чан. Китайский страж только что распустил на поясе последний узелок и теперь был относительно свободен.
        - Чей? Мефодия? Разумеется!
        - Нет. Юноши, выросшего в Большой Пустыне, - пояснил Чан.
        Бельвиазер тронул чутким пальцем породистый нос. Он был лучшего мнения о наблюдательности китайского стража.
        - Ну конечно! Все видели! Он же у него за плечами! А вы разве нет?
        - Я вижу только то, что я вижу, а не то, что мне показывают. Самого меча я не видел! И никто не видел! - отрезал маленький Чан.
        Бельвиазер очень озадачился:
        - А что же все видели?
        - Ножны и рукоять! И она напомнила мне рукоять исчезнувшего оживающего клинка Кводнона. Все помнят оружие, которым владыка мрака одержал столько побед? Хоорс с оружием Кводнона - это немало! - скромно ответил маленький Чан и, опустив голову, стал наматывать на палец очередной шнурочек.
        Глава 4
        Двуличная витрина
        Раньше всё решали, кому душа пойдет - свету или мраку, а теперь мучаются: есть ли бессмертие в принципе или человек - эволюционное производное от саморазвивающейся плесени. Причем бессмертие эдак в кучку валят - лишь бы, думают, хоть чего-то было, а не сплошные потемки.
        Ирка в разговоре с Багровым
        В Москве был июнь. Обычные дожди не спешили пролиться. Стояла страшная жара. Водосточные трубы и крыши машин раскалялись. В районе психиатрической лечебницы на улице Восьмого марта голуби выстраивались в очередь, чтобы искупаться в луже. Едва заметив их, Депресняк мгновенно ринулся в атаку и вернулся спустя минуту с приставшим к морде пером, безостановочно чихая.
        Недалеко от «Динамо» по покрытым тополиным пухом переулкам колесила собачья свадьба. Ошалевшие от жары, ничего не понимающие уличные псы на равных толкались с такими же ошалевшими от жары и мало что понимающими пешеходами и машинами. Депресняк попытался ввязаться в драку сразу с десятью псами, но Дафна упрятала его поглубже в рюкзак, оставив снаружи только морду, которая торчала как затычка.
        Мефу пилили мозг тоскливые экзаменационные мысли.
        - Дафа, а Дафа… Напиши реферат по селекции! У меня задолженность! - ныл он.
        У Дафны не было никаких сил бороться с этим халтурщиком. Она и так весь год строчила рефераты едва ли не с той скоростью, с какой новенький принтер выплевывал горячие страницы.
        - Сдери в Интернете!
        - Эге! Ты считаешь нашего препода чайником? Он даже на лекции из Сети не вылезает. Через айфон сидит.
        - А от меня ты чего хочешь?
        - От тебя я хочу творчества! Скачиваешь двадцать рефератов, и из каждого тащишь по нескольку абзацев. И форму меняй. Если в компе: «Мичурин сказал: «Яблоки - это вкусно!», ты пиши: по мнению выдающегося ученого Мичурина, вкус яблок является вкусным… Ну и дальше такую же фигню!
        - Мефодий! Ты свет! Слышишь: свет! - крикнула Даф.
        - Ну допустим. А рефераты тут при чем? - резонно возразил Меф.
        Дафна задохнулась от бессилия что-либо объяснить. Они купили мороженое. После этого Дафна, страдая от избытка культуры, долго шла с противной липкой бумажкой.
        - Чего ты ее не выбросишь? - не понял Меф.
        - Так урн нет!
        - Ты просто не умеешь их искать! Дай сюда!
        Дафна доверчиво протянула ему бумажку, которую Буслаев моментально затолкал внутрь пустотелой трубы в центре длинного фигурного забора. Дафна вздохнула: «Знала бы - не давала!»
        - Ерунда! Птичка склюет! - пообещал Меф.
        - Что склюет? Бумажку внутри трубы? - пасмурно уточнила Даф.
        - Ну так жучок съест! Не заморачивайся!
        Мефодий и Дафна шли пешком от общежития озеленителей к Новому Арбату, в гости к Варваре. В подарок «гражданке Гормост» они несли хомяка. В парке Меф выпустил его из банки прогуляться по травке. Ему казалось, что на подстриженном газоне хомяк никуда не денется и догнать его будет несложно. Однако хомяк сгинул мгновенно и без всякого следа.
        - Ты безответственный! Лучше бы его съел Депря! - сказала Дафна.
        Меф покосился на хитрую кошачью морду.
        - Ничего себе утверждение! И главное: от кого я его слышу! От девушки с флейтой, которая по роду службы обязана защищать всех хомяков, сусликов и прочих хордовых, позвоночных, плацентарных грызунов!
        Даф не любила рассуждений про «род ее службы». Они лишний раз подчеркивали, что Меф еще не свет и до света ему ох как неблизко. Слишком сильна была в нем самость и желание лично решать, что хорошо и плохо, что делать и чего не делать. «Меж светом и тьмой останься собой!» Девиз звучный, но бессмысленный. Что такое тьма, как не выродившийся свет, не имеющий собственной творческой энергии и не способный самостоятельно создать даже мухи? И что ты имеешь, чего не получил бы извне? Таланты, разум, зубы, волосы, кости, пальцы - даже это от света.
        Пусти Буслаева сейчас в Эдем - он после короткого периода адаптационного смущения и вежливого шарканья ножкой принялся бы валить в эдемском саду деревья, выстроил бы из них дом, воздвиг вокруг дома стену и принялся бы сам определять, кого пускать за свою ограду, а кого не пускать. Надо полагать, досталось бы не одним назойливым русалкам и скрипучим лешакам. Учитывая же, что смерти в Эдеме нет, лет так через миллиард весь Эдем оказался бы занят одним Буслаевым, а от вечных деревьев остались бы только вечные пеньки, на которых сидели бы контрабандно просочившиеся гномики.
        - Меф! Ты баран! - вздохнула Дафна.
        Буслаев отнесся к этому определению философски:
        - Ты меня с бараном не сравнивай. Вдруг бараны обидятся?
        На лбу у Дафны прорезалась озабоченная морщинка. Она думала о Варваре.
        - Надо купить продукты. Что-нибудь долгоиграющее. Гречка, рис, вермишель, колбаса, сахар, мука… - сказала она.
        Меф вспомнил, как в кастрюле у «гражданки Гормост» переваренные сосиски выворачивались наизнанку, образовывая причудливые композиции на тему многомерного пространства.
        - А мука зачем? - спросил он.
        - Для блинчиков, пирогов и так далее.
        - Варвара, пекущая блинчики! На такое у меня воображения не хватит! Лучше побольше круп, консервов и колбасы.
        - Варвара сильно изменилась за последние полгода, - серьезно сказала Даф. - Осталась совсем без денег. Эссиорх пытался ей дать - не берет. Продукты - дело другое. Их еще можно подсунуть, что мы и делаем.
        - А бесконечная кредитка? - Мефодий слышал о ней от Корнелия.
        - Обнулилась на другой день после гибели Арея. Банкир разнюхал моментально. Интересно, кто ему капнул?
        Мефодий вспомнил коллекцию разбитых автомобилей, которые Варвара оставляла у столбов в разных местах Москвы.
        - А машины? У нее же штук десять было. Можно постепенно продавать.
        - Не осталось даже велосипеда… Арей не обременял себя такими скучными вещами, как права и документы. Половина машин Варвары оказалась в угоне. На другой половине были совершены преступления. Машины мрака, сам понимаешь.
        - Она же где-то работала, - вспомнил Меф.
        - Да, с зимы. В магазине «Сувениры» на Старом Арбате. Дали два месяца испытательного срока. К концу второго месяца заявили, что она не подходит, и вытурили.
        - Заплатили хоть что-то?
        - Нет. Сказали, у них пропала бронзовая лошадь, и она сама им должна.
        - Обвинили, что она ее украла? - возмутился Буслаев.
        - Или не уследила… Варвара говорит, они сами спрятали. Корнелий был в бешенстве. Примчался в магазин и…
        - …разнес все из флейты?
        - Нет. Укусил хозяина магазина за палец, когда его выталкивали. С флейтой что-то не сложилось. Говорит, мундштук отскочил.
        - Жаль, меня там не было. Покусали бы хозяина вместе! - мрачно произнес Меф.
        Дафна засмеялась.
        - Лучше не надо! Какой-нибудь суккуб мигом накатал бы статью: «Два молодых человека ангельской наружности зверски погрызли хозяина сувенирной лавки».
        Меф шел по Москве, ощущая подвижность и изменяемость города. Город жил, как живет человек, каждую минуту обновляясь и никогда не замирая. Выныривали и исчезали люди, возникали какие-то ситуации, проносились машины - и все это можно было увидеть лишь единожды. Вот идет навстречу девушка со стремительными ногами, нырнула в переход, и больше никогда ее не увидишь. А вот два подростка на скутере и бездомная собака у столба.
        Меф сжал руку Дафны. Она вскрикнула. Буслаев порой не соизмерял сил.
        - Прости! Я подумал, как ужасно было бы, если бы ты вдруг потерялась, - сказал Меф.
        Даф вздрогнула.
        - Сожми мне руку еще раз! - неожиданно попросила она.
        Меф послушался, но Дафна осталась недовольна.
        - Сильнее!
        - Чего сильнее?
        - Как в прошлый раз. Не жалей!
        - Тебе будет больно.
        - Плевать. Жми!
        Меф сжал. Этот случай он быстро забыл и вспомнил только потом…
        Пока же, шагая по Москве, Меф обнаружил интересную закономерность, связанную с высотными домами. Часто многоэтажный дом виден только издалека. Идешь к нему навстречу, почти бежишь, а он вдруг пропадает. Его закрывают другие дома, более низкие. Тщетно пытаешься нашарить его взглядом, а нет его, и уже сомневаешься, правильно ли идешь, не сбился ли с пути. И только в самом конце, совсем близко, дом вдруг выныривает, и ты снова недоумеваешь, как такое могло быть.
        Меф подумал, что это как путь к свету. В начале жизни видишь его, как соседнюю гору с другой горы. А потом спускаешься в низину, и все скрывает туман, и изредка мелькнет только солнечный луч или крохотный, с ладонь, участок неба.
        Они добрались до «Белорусской», потом до «Маяковской» и «Тверской». Слева тянулись пестрые бутики, между которыми изредка попадались кафешки.
        - Сюда нельзя в смокингах! - пошутил Меф, кивая на табличку «No smoking!».
        Дафна засмеялась, скользнула взглядом по витрине магазина модной одежды, и внезапно смех ее стал натянутым. Продолжая смеяться, она пальцами сдавила запястье Мефа.
        - Веди себя естественно!.. Не оборачивайся!
        - Почему? - не понял Буслаев.
        - Незаметно заслони меня! Мне нужно достать флейту!
        Меф сделал так, что его спина отгородила Дафну от витрины. Рука скользнула в рюкзак, а в следующую секунду мундштук флейты был уже у губ.
        - Пригнись!
        Мефодий поспешно присел, чтобы не попасть под атакующую маголодию. Витрина брызнула стеклом. Повалились черные, лишенные лиц манекены. Тот первый, что принял основной удар маголодии, разлетелся вдребезги. В следующую секунду Мефодий уже затаскивал Дафну за локоть в арку. Слушать вопли охраны и смотреть на метания продавщиц он считал занятием пошлым и неполезным, особенно в современном городе, когда всюду установлены камеры слежения.
        Замелькали подъезды, люди, детские площадки. Толстая низенькая собака попыталась вцепиться Мефу в ногу, но промахнулась и, удивившись сама себе, остановилась и долго чихала. У Дафны на бегу отскочил мундштук флейты. Меф вернулся и, подняв, сунул его в карман. Они пронеслись через несколько дворов, насквозь пробежали сырую арку и остановились только за гаражами. За ними никто не гнался. Где-то далеко, через два двора, визгливо голосила машина, по крыше которой Буслаев из озорства пробежал.
        - Кажется, я погорячилась! Или, может, не погорячилась! Нет, я все правильно сделала! - Дафна все еще задыхалась.
        - Что там было-то? - спросил Меф.
        - Суккуб! Стоял среди… уф… манекенов! Лысый, щеки пухлые! Кажется, мелькал когда-то на Дмитровке…
        - Суккуб? И всё? - разочаровался Меф. - Пускай златокрылые на них охотятся!
        Наметанным глазом Буслаев замечал суккубов и комиссионеров повсюду. Даже тех, что были под мороком. Только сегодня утром два суккуба ползали по стене общежития, кривляясь и заглядывая в каждое окно. Один из них гадко осклабился, по-свойски подмигнул Мефу и быстро пролез наверх, прежде чем Буслаев успел в него чем-нибудь запустить.
        Дафна замотала головой:
        - Ты не понимаешь! Я бы обошлась и без маголодии, но тут меня словно взорвало. Он показывал на тебя!
        - Кому показывал?
        - Я толком не рассмотрела. Кому-то, кто тоже стоял среди манекенов. НА ТЕБЯ!
        Теперь уже и Мефу это не понравилось.
        - И кто был этот другой? Страж?
        - Кажется, нет. Хотя я не знаю. Говорю же: все произошло слишком быстро.

«Теряю форму. Некоторое время назад я бы почувствовал… А тут как дурачок на таблички глазел», - подумал Меф с обидой на себя.
        - Ты в них попала?
        - Не думаю. Стекло помешало.
        Мефодий выглянул из-за гаражей и, убедившись, что никого поблизости нет, вышел. Тихий московский дворик дышал немосковским зноем. Распаренная солнцем березка воображала себя пальмой. На ее верхней ветке болтались детские колготки. В разобранной машине с выбитыми стеклами на руле сидела ворона и с хозяйским видом посматривала по сторонам.
        - Почему они не погнались за нами? - спросила Даф.
        - Кто? Суккубы не по той части, чтобы за кем-то гоняться. Разве что с букетом ромашек, - презрительно отозвался Меф.
        - А тот, второй?
        - Может, ты все же задела его стеклом? Тогда некоторое время ему будет не до нас… Надеюсь, что пронесет. Эти полгода меня никто не трогал, - Меф старался не смотреть на Дафну, чтобы она не заметила, как сильно он встревожен.
        Мрак ничего не делает просто так. Если суккуб показывал его кому-то, скоро что-то последует. И если бой, то чем защищаться? Хоть бы меч был! Но связь с прежним клинком, которым он зарубил Арея, навеки нарушена. На зов он больше не явится - Буслаев это чувствовал. Двуручник же Арея Меф отдал Эссиорху и слышал, что тот помог Троилу. Это была хорошая новость, однако двуручника с тех пор он больше не видел.
        Меф не тренировался уже больше шести месяцев, разве что на турнике болтался и к брусьям иногда подходил, но это не в счет. Даже мысль, чтобы снова взять в руку клинок, была ему отвратительна. Мечом он убил Арея - и теперь всякий раз, когда на глаза ему попадалась любая железка, пусть даже в нелепом фильме про мушкетеров, где шпагой работают по школе рапиры, к горлу Мефа подкатывала тошнота. Он сразу выключал фильм.
        Буслаеву казалось: всё в прошлом. Когда-то он был наследником мрака и учеником Арея, а теперь студент-биолог, который с осени будет учиться на втором курсе. Потом на третьем, на четвертом и так далее. Затем аспирантура или армия. Доблестный рядовой Мефодий Буслаев изучает устройство миномета под руководством ефрейтора Мухамеджанова. Он же в казарме красит кровати. Фото на память для мамы и девушки Даши Пименовой. И хватит об этом.
        И вот, когда новая картина жизни Мефа сложилась у него в голове, происходят непонятные изменения. Суккуб показывает его кому-то, как зверушку в зоопарке. Зачем? Без причины суккубы ничего не делают. У мрака вообще очень адресное любопытство, по кошачьему типу: кошке интересно только то, что съедобно или движется, а суккубу и комиссионеру - лишь то, что выгодно.
        С Дафной о разбитой витрине они больше не говорили. И так все было ясно. Мрак снова о них вспомнил. Спокойная жизнь осталась в прошлом.
        Они прошли по Моховой, у государственной библиотеки свернули и неподалеку от
«Арбатской» наткнулись на продовольственный магазин, чудом уцелевший в центре, где проще купить колье, швейцарские часы или гоночный болид, чем батон хлеба. Из выведенной наружу трубки кондиционера в подвешенную бутылку грустно капала вода.
        В торговый зал с рюкзаками не пускали. Депресняка пришлось запереть в камере хранения. Он мерзко орал и дебоширил, пугая мирных и жалостливых бабулек.
        - Ты меня любишь? - Вопрос Дафны прозвучал, когда Меф нагружал тележку консервами для Варвары.
        Буслаев удивленно повернул голову. Он выуживал зажатую между двумя коробками банку тушенки, и на любовь к Дафне внимания у него не наскребалось.
        - Ну да! Само собой!
        Дафну ответ не удовлетворил.
        - Как именно ты меня любишь? - спросила она.
        - Пламенно, - Меф поймал завалившуюся на него шпротную пирамиду.
        Будь он философом, он пояснил бы, что любить даже самого хорошего человека нельзя двадцать четыре часа в сутки. Это пиковое состояние, которое удерживается только несколько минут в день. В прочие часы и минуты любовь переливается в десятки других чувств - нежность, товарищество, дружелюбную полусердитость, ворчание и т. д. На другое у нее просто не хватает накала. Едва ли муж, в одиночку волокущий с четвертого этажа старый диван, который жене вздумалось выбросить в двенадцатом часу ночи, испытывает к своей половине какую-нибудь особенную любовь. А между тем, и это тоже проявление любви. Но Буслаев философом не был. Он был практик, живущий в практическом мире и старающийся совершать практические поступки.
        Именно поэтому он ободряюще толкнул Дафну плечом и повез тележку к кассе. Потом остановился и оглянулся. Дафна смотрела на него все так же непонятно, почти с мольбой.
        - Слушай, чего я подумал! Варвара же лошадей любит? А если купить ей конскую тушенку? Ну ради прикола! - ляпнул Буслаев.

* * *
        В середине мая, когда деревья опушились зеленью, Варвара нашла себе другую работу. Работала она через день плюс каждую субботу, на чью бы смену суббота ни приходилась. «Гражданка Гормост» возвращалась вечером усталая, выжженная солнцем, но довольная. Скулы румянились жаром. Нос облез. Плечи тоже облезли. Видны были белые полоски от майки.
        Работала она рядом с «Коломенской» - следила за прокатными лошадьми, которых было у нее две: старый пофигистски настроенный мерин Чуфут и пугливая молодая кобыла Чайка, которая могла понести даже от пролетевшего воробья или висевшей на дереве ленты. Спрятаться от солнца было негде - лошади стояли на асфальте футбольного поля. Катать кого-либо за пределами поля было строго запрещено после случая, когда убежавшая у Варвариной сменщицы Чайка едва не утопила в пруду десятилетнюю девочку.
        Сегодня Варвара была выходная. У нее сидел Корнелий и чистил картошку, пуская кожуру извилистой змейкой. Варвара ремонтировала настольную лампу, используя вместо отвертки тесак. Рядом лениво ворочал лопастями вентилятор.
        - Варвара! - говорил Корнелий, волнуясь. - Я буду краток, ибо краткость - сестра таланта, супруга гения и мать мудрости. Без краткости нет ни успеха, ни победы, ни уважения к чужому времени. Как друг и отчасти вдохновитель спартанцев, научивший их говорить лаконично, я не позволю себе злоупотреблять твоим терпением и сразу перейду к сути проблемы… Я люблю тебя, Варвара!
        Он наклонился к Варваре и задел ее по носу болтающейся картофельной кожурой.
«Гражданка Гормост» зевнула.
        - Не загораживай свет! И не торчи рядом! Без тебя жарко!
        Корнелий печально распрямил спинку.
        - Ты красивая. Я умный и храбрый. Мы прекрасная пара! - сообщил он.
        Варвара сдула со лба челку.
        - Сгинешь, а? По-хорошему?
        - Запросто. Но знай: я ухожу навсегда! - пригрозил Корнелий и… передвинулся ближе к столу.
        На электроплитке кипел суп. Под столом, похожий на медвежью шкуру, неподвижно лежал Добряк. Не шевели пес изредка ушами, его можно было принять за дохлого.
        Минувшая зима далась Добряку нелегко. Хозяева киосков на Новом Арбате его уже знали, что затрудняло охоту. На морде появился шрам, доходивший до кончика носа. Шерсть на нем не росла вообще. В районе лба свежий шрам пересекался с другим шрамом, шерсть на котором была седой. Почему шрамы так отличались, Варвара не могла объяснить. Равно как и не знала, где Добряк его получил. То ли машина ударила номерным знаком, то ли поплатился за свои проделки с курами гриль.
        - И вообще, колючая ты какая-то! Ну что тебе стоит быть нежной, женственной? Всякие там юбки, каблуки, прочая женская спецодежда… - пробуя, Корнелий зачерпнул ложкой суп. - Кажется, соли маловато… И перец-горошек не помешал бы! Чего вот ты, например, с этой лампой связалась? А?
        - Плюнь на руку! - велела Варвара.
        - Зачем? - удивился Корнелий.
        - Чтобы мокрая была. А теперь подержи здесь!
        Корнелий послушно взялся за провод.
        - Теперь тут! Первый не отпускай!
        Корнелий взялся за другой провод и, завопив, подскочил на полметра. Электрический разряд заставил его щелкнуть зубами.
        - Спасибо! Я хотела выяснить, можно ли обойтись без заземления! - поблагодарила Варвара.
        Внезапно Добряк под столом поднял морду и негромко зарычал.
        - Кто-то идет! - сообщила «гражданка Гормост».
        Корнелий прислушался. Толпа снаружи гудела, как горный поток. Кто-то вещал в мегафон, уговаривая купить лотерейный билет.
        - Кто спорит? Еще как идут! - согласился он.
        - Кто-то идет к нам! И Добряк его знает!
        - Почему?
        - Шерсть на загривке лежит. Когда идет чужой, она встает дыбом.
        Варвара хорошо изучила своего пса. Не прошло и десяти секунд, как в железную дверь негромко стукнули два раза и потом еще один. Варвара отодвинула тяжелый засов. В не самую просторную в мире комнату протиснулась Дафна. Навьюченный сумками Мефодий подзадержался, читая объявление на железной двери:
«Уважаемые москвичи и гости столицы! В случае каких-либо вопросов, связанных с использованием данного помещения, шума, жалоб или нарушения пломбы звоните в эксплуатационный отдел «Гормост».
        Дальше почему-то следовал сотовый телефон Варвары.
        Меф вошел. Добряк перестал рычать, вильнул хвостом и принялся обнюхивать пакеты.
        - О, привет! Давно вас не было! - сказала Варвара. - Чего вы там притащили? Пожрать? Положите где-нибудь!.. А изоленты у вас, случайно, нету? Так я и думала!
        - Ее можно заинтересовать только изолентой! А меня нет! Я всем интересуюсь! - заявил Корнелий, начиная деловито рыться в сумках.
        - Ха-ха, - деревянным голосом сказал Меф.
        Он попытался улыбнуться, но только оскалился, издав непонятный самому звук. Ему было скверно до тошноты. Хотелось скорее выскочить наружу. И будь что будет. Меф ощущал себя как человек, случайно раздавивший соседскую девочку и пришедший к ее родителям извиняться.
        Порой Мефодий ненавидел Варвару за то, что виноват перед ней. В такие моменты ему не то что навещать ее не хотелось, но и весь центр Москвы казался «оварваренным» и страшным. Тяжело ощущать, что ты причинил кому-то боль и не можешь отыграть назад. Если в такие дни Дафна отправлялась к Варваре, то Мефодию палкой приходилось загонять себя в рамки человечности и идти вместе с ней.
        Дафна же, словно что-то чувствуя, вечно выбирала именно такие дни.
        - Меф, ты что-то сказал? - Варвара запоздало отреагировала на его деревянное
«ха-ха».

«Я обезглавил твоего папу. Понимаешь, так получилось… А вот тушенка с кониной. Тебе смешно?»
        - Кто, я? Нет, ничего! - спохватился Буслаев.
        Он огляделся. В комнате у «гражданки Гормост» ничего не изменилось. Плакаты гражданской обороны, вентилятор; лампочка, вздрагивающая, когда сверху проносятся машины. Грузовая машина - сильная дрожь. Легковая - едва заметное подрагивание.
        Варвара заметила, что Мефодий то и дело переводит взгляд на диван, на котором когда-то спал мечник.
        - Квартиранта ищешь? - спросила она кисло.
        Меф сам не помнил, что ответил. Хотя ответа от него и не ждали.
        - Сгинул дядя! Не пойми куда делся… Барахло свое бросил. Если хотел слинять, мог бы хоть попрощаться приличия для. Правда, висюльку вон оставил. И на том спасибо! - Варвара качнула пальцем медальон, висевший у нее на шее.
        Несмотря на внешнюю небрежность движения, Буслаев почувствовал, что медальоном
«гражданка Гормост» дорожит. Он висел на новом желтом шнурке из тех, что продаются для мобильных телефонов.
        Мефодий засопел. Варваре никто не сообщал о гибели Арея: ни Дафна, ни Улита, передавшая медальон, ни Корнелий, ни изредка навещавший ее Эссиорх. Ни у кого не поворачивался язык. Однако Варвара все равно что-то улавливала.
        - Как бы его не пристукнули, задиру этого! Вечно он влезал в истории! - сказала она, и Мефу показалось, что горло ему сдавили наброшенной сзади удавкой.
        К счастью для него, Варвару перебил Корнелий, влезший с каким-то вопросом про суп. Рядом с Варварой связной света был так возмутительно счастлив, что Мефа это даже озадачило.
        С его точки зрения, казаться до такой степени довольным было просто опасно. Человеку свойственно преуменьшать свое счастье, чтобы получить еще кусочек на бедность. Налог на недовольство, так как каждый знает, что недовольные получают больше. Их утешают, успокаивают, ковыряются у них в ушках, уделяют им больше внимания и всякое такое прочее.
        Корнелий же был счастлив на полную катушку, на все восемь зубов. Потому что когда улыбается нормальный человек, видны только восемь верхних зубов.
        Перепоручив недоваренный суп Дафне, связной света извлек флейту и, терзая ее, начал исполнять маголодии собственного сочинения.
        У Эссиорха, рисовавшего много и жадно, Корнелий заразился творчеством в самом грустном его проявлении. Если Эссиорх никогда не считал себя гением, то у Корнелия это стало отправной точкой. То есть вначале он ощутил, что он гений, а уже после стал определяться, в какой именно области.
        Перепробовав себя поочередно в живописи и скульптуре, Корнелий остановился на музыке, как на искусстве, не оставляющем вещественных улик дилетантизма. За музыку обычно бьют один раз, а за живопись могут и многократно. День юный творец обычно начинал с того, что долго лежал в кровати и громко ныл, требуя к себе внимания. Ему казалось, так поступают все гении. И внимание он получал: после десяти минут нытья из соседней комнаты приходила Улита. Стуча каменными пятками, этот делегат от человечества молча переворачивал кровать вместе со страдальцем и уходил.
        - Я тебя не прощу! Никогда! Даже не умоляй!.. - кричал ей вслед обиженный гений.
        Затем страдалец поднимался с пола, оскорбленно чесал спину и перемещался мучиться на кухню. На кухне он пил обжигающе горячий кофе, одновременно опуская ноги в таз с ледяной водой. Потом садился на подоконник и долго играл на флейте.
        Действие его маголодий было непредсказуемым. Иногда в небе скапливались тучи и проливался затяжной дождь. Порой на улице скисали лужи или снег окрашивался в синий цвет. Или у дома собиралось столько голубей, что не было видно земли. Улита кидалась спасать с балкона белье, а Эссиорх три дня не мог отмыть свой мотоцикл.
        Меф некоторое время послушал маголодии Корнелия, а затем подошел и молча положил что-то ему на колени. Корнелий перестал играть. Взял странный предмет, понюхал, затем согнул и отпустил.
        - Надо же! Резиновая колбаса! А выглядит как настоящая! - удивленно воскликнул он.
        - Мы покупали настоящую, - заметил Меф.
        Корнелий смущенно кашлянул.
        - Ну это еще ничего! Могло быть гораздо лучше! - бодро сказал он, вовремя спохватившись, чтобы не брякнуть «гораздо хуже».
        Дафна о чем-то разговаривала с Варварой. Та слушала ее, продолжая ковырять лампу. Беседовали они, должно быть, о чем-то хорошем и теплом, потому что грубоватое лицо Варвары смягчилось и казалось растроганным. Говорила в основном Дафна, Варвара отвечала односложно.
        Вмешиваться в их разговор Меф не стал. Он знал, что в такие минуты толку от него мало. Он может только топтаться рядом и что-то невпопад брякать, отправляя звуковые волны побираться по углам.
        Не зная, чем себя занять, Буслаев стал бродить по комнате, разглядывая на плакатах гражданской обороны знакомых человечков, прячущихся в складках местности от ядерного взрыва. Неожиданно сердце у него сбилось с такта.
        У дивана Мефодий увидел грязную холщовую сумку. Последний раз он встречал ее в кабинете Арея на Большой Дмитровке. Меф шагнул сначала от сумки, потом к ней. Сумка влекла его как магнит.
        - Можно посмотреть? - спросил он у Варвары, не узнавая своего голоса.
        - Только вякни! - любезно отвечала та.
        - Чего-о? - не понял Буслаев.
        - Вот глухомань! - удивилась Варвара. - Я ж говорю: «Только вякни!» Значит:
«Спросил и бери!»
        Взмокшей рукой Мефодий взял сумку и открыл ее. Вещей у Арея оказалось немного: гусиное перо, свиток из Канцелярии мрака, ключ от неизвестного замка и катар с Н-образной рукоятью.
        Больше всего воспоминаний у Мефа вызвал катар. Арей постоянно носил его с собой, предпочитая действовать им в ситуациях, когда не было возможности пустить в ход длинный меч. Прямые удары катара наносились всей силой корпуса, усиливаясь движением бедра. Н-образная рукоять не выскальзывала даже из влажной или окровавленной ладони. Это было страшное оружие. В узких коридорах Подземья или в свалке при большой скученности сражающихся катар ничем нельзя было заменить.
        В свой последний бой Арей его не взял.
        Меф осторожно коснулся катара, проверяя, как тот к этому отнесется. Катар вздрогнул, но атаковать его не стал. Узнал ученика своего хозяина. Меф подумал, что эту идеально подогнанную под кисть рукоять сжимали пальцы Арея. Мефу захотелось оставить его у себя.
        - Он тебе нужен? Можно взять? - спросил Меф у Варвары.

«Гражданка Гормост» оглянулась.
        - Давно пора. Забирай всю сумку! - заявила она после короткого размышления.
        - Всю? - не поверил Мефодий.
        - Мне она не нужна. Если он вернется - отдашь ему… Давно собиралась выбросить это барахло! У меня тут не склад! - сказала она агрессивно.
        Меф поперхнулся.
        - А…
        - Чего «а»?
        - …память?
        - Чего он, покойник, чтобы его помнить? Я не склеротичка, и без барахла друзей не забываю. Забирай, тебе говорят! На кой он мне сдался, этот громоздкий ножик, когда им даже хлеба не отрежешь?

«Резать катаром хлеб! Скажи спасибо, что выжила!» - едва не ляпнул Меф, знавший, каким обидчивым бывает магическое оружие. Он оглянулся на Дафну. Та внимательно смотрела на него, однако попыток отговорить Мефа не предпринимала. Буслаев взял холщовую сумку и перекинул через плечо.
        Варвара проследила глазами, как сумка приобретает нового хозяина, и сердито подозвала Добряка. Огромный пес, хорошо знавший интонации хозяйки, попытался спрятаться под диван, но пролезла только голова.
        - Куда ползешь, скелетина! - рявкнула Варвара. - Иди потрошиться!.. Лежать-бояться, кому говорят!

«Гражданка Гормост» решительно завалила его на бок и, перевернув на спину, прижала к полу. Меф увидел, что Варвара сидит верхом на Добряке и, коленями зажимая ему голову, производит нечто вроде трепанации черепа с одновременным выкручиванием ушей. Добряк вертел головой и тряс мордой.
        - Что ты делаешь? - спросила Дафна.
        - Клещей достаю! - хищно пояснила Варвара. - Двенадцать штук вчера, и сегодня вот! И это в центре Москвы, где травы нету!.. А ну лежать, собаккер страшный!..
        - Какие клещи? Энцефалитные?
        Варвара придирчиво оглядела очередного клеща, прежде чем подпалить ему лапки зажигалкой.
        - Ишь ты, как насосался!.. А фигус их знает, что у них на душе! Они не подписаны. Жирные вот попадаются, это да.
        Глава 5
        Вечный выбор
        Утверди ты в уме и в сердце твоем ту истину, что невидимое играет первую роль во всем мире, во всех существах, и, когда невидимое оставляет известное существо, это последнее теряет жизнь и разрушается, так что видимое в существах составляет без невидимого одну массу земли. Я и все люди живем невидимым началом.
        Св. Иоанн Кронштадтский
        Когда Мефодий и Дафна собрались уходить, Корнелий напросился их провожать. Буслаев поднимался по лестнице, сквозь грубую ткань сумки ощупывая катар. Кинжал с Н-образной рукоятью сделал с ним то же, что с очень голодным человеком делает горбушка хлеба: разжег задремавший аппетит. Теперь он жалел, что отдал Эссиорху меч Арея. Тогда не пришлось бы, глотая сердце, улепетывать сегодня от темного стража в витрине, который к тому же оказался человеком! Вдвойне позор! Корнелий забегал вперед по ступенькам, оборачивался и, тараторя, жаловался, что Варвара относится к нему по-свински.
        - Говорю ей, что люблю ее, а она как-то несерьезно это воспринимает… Ну ничего! Когда-нибудь она откроет дверь и увидит меня. Я буду лежать мертвый, с тремя мечами в груди, а рядом будут валяться двадцать стражей мрака, испепеленных моей флейтой.
        - Двадцать пять… и не совсем испепеленных, - серьезно поправил Меф.
        - Почему?
        - Испепеленных сложно будет сосчитать. Ну пепел и пепел. А ты не убит, а ранен в мизинец, но мужественно переносишь боль.

«Трепет Тартара» мнительно посмотрел на Буслаева, проверяя, не издевается ли он.
        - Не надо мне мелочной благотворительности! Я не такой хороший боец!.. Все же не пойму, зачем она так со мной?
        На этот раз вопрос был определенно к Дафне. И явно задан от сердца. Меф решил помалкивать.
        - Ты не почувствовал? Варвара злится. И обижается, - сказала Дафна.
        - На кого? На меня? Что я ей сделал?
        - При чем тут ты? На Арея, что он ее бросил. Арей постепенно приручил ее, а потом исчез. Варвара видит, что все люди, к которым она прирастает сердцем, исчезают или бросают ее. И боится привязаться к кому-то еще. Хотя, разумеется, рада, когда ты приходишь в гости.
        Корнелий подпрыгнул, перемешав все свои веснушки.
        - Она же до сих пор не знает, что… - медленно начал он.
        - Так скажи! - мрачно предложил Меф.
        Корнелий задумался.
        - Нет. Не могу. И не буду.
        Они подошли к «Арбатской». На электрических проводах болтались чьи-то старые кроссовки, связанные за шнурки. До них было метров шесть. Надо было очень постараться, чтобы добросить их туда.
        - А теперь вы меня проводите! - потребовал Корнелий, созерцая кроссовки.
        - Куда?
        - Как куда? К Варваре.
        - Ну уж нет! Что мы будем туда-сюда ходить?
        - А я потом вас обратно провожу! - пообещал Корнелий, однако желающих не обнаружилось, и связному пришлось довольствоваться собственным обществом.

* * *
        Домой Мефодий и Дафна вернулись около девяти вечера, когда пробудившееся после дневной жары общежитие кипело жизнью. Жившие на верхних этажах таксисты-бомбилы седлали железных коней, поили их бензином и отправлялись к метро создавать очереди. В сарайчике рядом с шаурмой разделывали туши. Оттуда доносились хэканье и глухие удары топора. На волейбольной площадке смуглые дети играли в футбол. Изредка кто-нибудь врезался в неснятую сетку, что очень веселило остальных.
        На скамейке со сломанной спинкой сидела парочка и развлекала себя гоблинскими играми. Она пыталась стукнуть его по носу. Он выворачивал ей руки и сдавливал шею. Когда он ее отпускал, она пинала его, и все повторялось заново. Оба выглядели довольными. Дафне это показалось отвратительно грубым, однако Меф неожиданно заинтересовался.
        - Надо было с левого локтя!
        - Чего с локтя? - не поняла Даф.
        - Ну как чего? Валить! Он справа был открыт… Вообще-то я тоже так хочу!
        - Буслаев!!!
        - Ну хорошо… Но он действительно слева был открыт!
        В комнате Дафна сразу стала готовить ужин, а Меф открыл холщовую сумку Арея. Ключ от неизвестного замка постоянно менял форму. В переходе у Варвары он был здоровенным, как от мучного амбара. Им легко можно было отбиться от воров. Теперь же он преобразился. На ладони у Мефа лежал маленький аккуратный ключик чуть меньше ногтя. Таким девочки закрывают личные дневники с наклеенными на обложку фотографиями принцесс.
        Буслаев занялся свитком. К его удивлению, это оказался незначительный выговор из Канцелярии Лигула по поводу недопоставки эйдосов. Не лишенное основания недовольство мрака, вечно подозревающего, что стражи сдают лишь те эйдосы, которые не решились прикарманить. Внизу стояла вкрадчивая закорючка Лигула, напоминавшая притаившегося жука. Меф, помнивший, как небрежно Арей относился даже к самым важным бумагам из Канцелярии, часто выбрасывая их непрочитанными, удивился, что мечник сохранил такую ерунду.
        Пока он недоумевал, буквы свитка зашевелились и, точно живые, стали переползать с места на место. Часть из них переместилась вниз и тесно окружила закорючку Лигула, мешая ей подглядывать. Закорючка беспокойно кружилась на месте и, вытягиваясь, принимала самые ябедливые формы. Тем временем другие буквы, перетасовавшись, образовали надпись:
«Ты действительно Мефодий?»
        Меф некоторое время поразмыслил, каким образом отвечать, после чего гусиным пером из сумки Арея отловил из кучки букв «Д» и «А» и перетащил их наверх. Крутобокие буквы вертелись под пером, пытаясь улизнуть.
«Сейчас проверим! Неправильный ответ - смерть!» - предупредил свиток и задал Мефу десяток вопросов. В основном они относились к секретам боя на мечах, которые могли знать только двое, и к расположению различных предметов и папок в прежнем кабинете Арея на Большой Дмитровке.
        Меф, как ученик Арея, к тому же долго проработавший в Канцелярии мрака, отвечал не задумываясь и к предпоследнему вопросу каким-то чудом был еще жив. Последний же вопрос его окончательно доконал:
«Как зовут девушку Мефа?.. Прасковья - повелительница всего на свете?.. Светленькая девочка Дафночка?.. Беба румяная из племени Юк-Як?..»
        Меф психанул и, наплевав на то, что свиток может его прикончить, выбрал румяную Бебу. Едва он коснулся ответа, как буквы взволнованно забегали, точно он капнул расплавленным пакетом в муравейник. Несколько секунд Меф ничего не мог разобрать. Он решился отбросить свиток, но тут буквы прекратили мелькать и выстроились в связный текст:
        «Синьор помидор! Теперь я действительно убежден, что это ты. Только ты теряешь самообладание из-за ерунды и даешь противнику шанс уронить тебя на пустом месте.
        Раз уж так случилось, что я случайно оказал тебе услугу, оставшись без головы и без дарха, пожалуй, окажу еще одну, чтобы первая не пропала даром. Наверняка ты страдаешь сейчас без меча, потому что своего ты, скорее всего, лишился, а мой никогда не станет по-настоящему твоим.
        За тысячи лет я собрал неплохую коллекцию артефактного оружия. В основном оно принадлежало тем, кто любезно позволил мне себя убить. Теперь все это собрание твое. Если пользоваться им с умом, оно сделает тебя непобедимым.
        Следуй за ключом, когда он окрасит воду в синий цвет! Ключ сам приведет тебя к тайнику. И будь осторожен. Многие мечи, скорее всего, попытаются тебя уничтожить.
        Мой тайник доступен только один раз в год, так что, возможно, тебе придется подождать.
        P.S. Не считай себя слишком виноватым! Все, что я сделал, я сделал для себя. И береги В.».
        Перечитать письмо Буслаев не успел. Едва он добрался до предпоследнего абзаца, как пергамент вспыхнул. Смысл заключительной строки дошел до него, когда все остальное было охвачено пламенем. Заливать огонь бесполезно. Магическое пламя только ярче разгорается, когда подставляешь его под струю воды.
        Меф разглядывал ключ. О мечах он по-прежнему не мог думать без отвращения, но ведь это коллекция артефактов самого Арея! Нет, выбирать себе новый меч он не будет. Хватит с него. А вот найти тайник - дело хорошее. Было бы неуважением к памяти Арея отказаться от подарка.
        Мефодий шагнул к раковине, решительно вытряхнул из стакана зубные щетки, наполнил стакан водой и опустил ключ. Целую минуту Буслаев внимательно смотрел на воду. Увы, она не собиралась становиться синей. Ключ лежал на дне, окруженный мелкими пузырьками воздуха. Он в очередной раз успел изменить форму и походил теперь на ключ повышенной секретности, где зубцы заменены разного размера точками.
        - У меня гречка сварилась! Что ты там делаешь? - весело крикнула из комнаты Дафна.
        - С водичкой играюсь, - отозвался Буслаев.
        У него язык не повернулся сказать, что он начал охоту за наследством Арея. Дафну бы это не обрадовало.
        - Когда наиграешься - иди ужинать!
        Меф сел за стол. Ели Мефодий и Дафна по-разному. Меф заглатывал еду быстро, и оттого всем казалось, что он либо вообще не ест, либо ест очень мало. Дафна же, напротив, ковырялась всегда так долго, что ее считали обжорой, однако тарелка, когда она ее оставляла, пустела едва ли наполовину. Вот и сегодня все было так же. Думая о письме Арея, Меф за пять минут умял полкастрюли гречки с кетчупом, Дафна же все это время намазывала масло на хлеб.
        Из коридора доносились звуки «тум-тум-тум». Это тяжелыми шагами ходила уборщица тетя Клава. Она была злее всех в общежитии, потому что видела бессмысленность своего труда. Она убирала, а все прочие только гадили. Причем часто у нее на глазах. В целом это плохо влияло на тетиКлавин характер. Иногда Мефу казалось, что если бы свет превратил швабру тети Клавы в копье, то Москва приобрела бы еще одну валькирию. Самую грозную.
        - Я всю жизнь боялся работы, не приносящей видимого результата, - сказал Меф. - Помнишь, как мы в «Пельмене»? Бегаешь туда-сюда, а они пожрали, в тубзике шприцов накидали, унитазы пакетами забили и ушли. И чо? Или вот как она… Пока все этажи помоет, можно заново начинать.
        Дафна закончила намазывать масло и стала украшать бутерброд петрушкой. Бутерброд приобрел интригующую небритость.
        - Ну это как посмотреть! А вдруг она не полы моет, а воспитывает терпение и улучшает свой эйдос? Практика показывает, что в Эдеме гораздо больше эйдосов уборщиц, чем королей или первых министров, - заметила она миролюбиво.
        - Ага-ага. Вот я сейчас выйду и скажу: «Тетя Клава, не психуйте! Вы прокачиваете свой эйдос!» Не, лучше ты скажи. Не хочу отражать нисходящий удар шваброй с последующим хлопком мокрой тряпкой по физиономии! - отказался Меф.
        Ближе к концу ужина снаружи послышались непрерывные выстрелы. Казалось, где-то рядом мотострелковая бригада переходит в наступление. Ложки на столе запрыгали. В гречку Мефа посыпалась штукатурка. Стало слышно, как всполошившиеся озеленители бегают и хлопают форточками.
        Пожалуй, только Мефодий и Дафна знали, что это означает. Дафна как наливала чай, так и продолжала его наливать.
        - Эссиорх приехал, - сказала она.
        - Опять открутил глушитель! - добавил Меф.
        С глушителями у Эссиорха вечно не складывалось. Их то прожигало, то срывало ударом о бровку, то у хозяина мотоцикла появлялась фантазия что-нибудь как-нибудь переделать. Хаотичная пальба стихла. Эссиорх спрыгнул с мотоцикла и стал устанавливать его на подножку.
        Где-то близко открылась рама, и очень громко тетя Клава стала делать замечание хранителю Прозрачных Сфер, что он заехал на газон. Хранитель же Прозрачных Сфер в свое оправдание ответил, что он выбрал вытоптанную часть газона, где ничего не растет, но впредь обещает так не поступать. Огорченная отсутствием понимания, тетя Клава с чувством выплеснула в окно ведро с грязной водой и захлопнула раму.
        Через минуту в окно постучали, и, перекинув через подоконник ногу, в комнату спрыгнул Эссиорх. От решетки избавились уже давно. Меф пришел к выводу, что через окно выходить удобнее, чем в дверь. Да и гостей принимать так интереснее.
        - Попала? - спросила Дафна сочувственно.
        - Кто? - не понял Эссиорх.
        - Тетя Клава.
        - О, вот как ее зовут!.. Нет, не попала. Всего несколько капель.
        - И как она тебе?
        - Очень хорошая, неравнодушная женщина. И действительно: чего я на газон вперся? Меня сбило с толку, что он весь в следах шин, - рассеянно отозвался Эссиорх.
        Почему-то хранитель не садился, а переминался с ноги на ногу. Это наводило на невеселые мысли, что в этот раз он навещает их не столько как друг, сколько как лицо официальное.
        - Будешь чай? Мефодий как раз собирался сбегать в магазин за заваркой! - забеспокоилась Дафна.
        - Да. Я давно вынашивал эту идею. Бежать в магазин за одной заваркой, - сразу согласился Меф.
        - В другой раз, - отказался Эссиорх, упорно глядя на пустой участок пространства между Мефодием и Дафной. - Я ненадолго! У меня несколько поручений.
        Меф заметил, что через плечо у хранителя перекинут ремень из парашютной стропы.
        - Этюдник?
        - Твой новый меч. Меня просили передать его тебе. Оставаться безоружным опасно. Обучить же тебя маголодиям нереально. Только начальный курс длится несколько столетий.
        - Мой новый ме… - машинально начал Меф и осекся. Незаконченное «ме» повисло в воздухе.
        Эссиорх снял со спины длинный дощатый футляр, чем-то напоминавший футляр флейты, и стал искать, куда его поставить. Меф смахнул со стола тарелки и вытер пролившуюся кашу первым, что попалось под руку - подушкой.
        - Хрю-хрю… - буркнула себе под нос Дафна. Но буркнула тихо: понимала торжественность минуты.
        Эссиорх поднял старомодный штырек запора и открыл футляр. Меф заглянул внутрь.
        - О, кельтская спата! - довольно вяло сказал он, не делая попыток взять ее.
        - Откуда ты знаешь, что кельтская? - удивилась Даф.
        - Так видно же. Рубяще-колющий меч. Крестовины нет, массивное навершие в форме шара. Не слишком ранняя спата, с римским влиянием. Видишь, острие сделали? Это спату гладиус покусал. Товарищам кельтам понравилась идея, что их мечом можно теперь не только рубануть, но и ткнуть.
        Эссиорх внимательно смотрел на Мефа и чего-то ждал. Может быть, искренней радости, а не рассуждений.
        - На любовь с первого взгляда не слишком похоже, - заметил он.
        - Я присматриваюсь… - объяснил Меф. - Разве свет использует мечи?
        - Редко. Чаще, как ты догадываешься, нет. Но этот меч особенный.
        - Чем же он особенный?
        - Это меч одного из твоих предков - Демида Буслаева. Того самого, который полюбил земную женщину и оставил Эдем. Однажды в бою у него разрубили флейту. И он поступил необычно для стража света: взял остатки флейты и поместил их в выкованный меч.
        - Перекуем флейты на мечи? А почему в спату, а не в русский меч? Ну, который на меч Каролингов похож? Это же, вроде, в Новгороде дело было, - заинтересовался Меф.
        - Не знаю. Возможно, флейта сама определила форму меча. Или у Демида были собственные пристрастия. Как страж света, он родился задолго до римлян и кельтов, - предположил Эссиорх и, внезапно вспомнив о чем-то, стал торжественным: - Я, Эссиорх, хранитель Прозрачных Сфер, передаю тебе, Мефодий Буслаев, бывший ученик мрака, то, что ныне принадлежит тебе по праву! Возьми этот клинок и владей им! Если потребуется - умри, но не предай его!
        Чуть помявшись, Меф встал на колени, поднес клинок к губам и поцеловал. Не имело значения, что это произошло в тесной комнате общежития озеленителей. Казалось, ее оклеенные полосатыми обоями стены (Дафну регулярно пробивало на утомительные мини-ремонты) раздвинулись и снаружи заблагоухал эдемский сад. Правда, продолжалось это всего мгновение.
        Мефодий встал, оценивающе покачивая в руке клинок.
        - А теперь ты должен узнать нечто важное. - Эссиорх оглядел комнату. Решительно взял табурет и поставил его на диван. - Разруби его!
        Табурет стал заваливаться, не желая умирать в самом расцвете своей деревянной жизни.
        - Э, нет! А что, другое ничего нельзя найти? - завопила Дафна, купившая пару табуреток на свою первую зарплату в «Звездном пельмене».
        Но Меф уже нанес боковой удар, усилив его кистью. Удар не в полную силу, но достаточно быстрый, чтобы перерубить все четыре ножки разом. Но - чудо! - табурет остался стоять. Более того: клинок прошел табурет насквозь, не повредив ему.
        Не веря своим глазам, Буслаев ударил еще четыре раза. В полную силу. Речь шла о его репутации мечника. Под конец табурет все же упал, но лишь потому, что стоять на диване ему наскучило.
        - Что за фокусы? - Меф недоверчиво потрогал спату пальцем.
        Клинок был хорошо заточенным. Сам Буслаев, возможно, заточил бы его иначе, но и оружейники света знали свое дело.
        - Никаких фокусов, - пояснил Эссиорх. - Это один из лучших мечей света. Не скажу
«лучший», потому что системы оценки могут быть разные.
        - Да уж! Меч, жалеющий табуретки!
        - Табуретки тут ни при чем. Сражаться мечом света может или человек абсолютно идеальный, не совершивший ни одного дурного поступка в жизни и даже не подумавший ни одной дурной мысли…
        - Узнаю свой портрет, - немедленно отозвался Меф.
        - …или человек, активно ненавидящий в себе мрак, но только в особые моменты устремлений и порывов души. Когда он не тлеет, не чадит, а пламенеет! - продолжал Эссиорх.
        Буслаев сдул с меча пылинку и вернул клинок в футляр.
        - Полезная вещь… Передай там по цепочке, что я сказал «спасибо». - Меф затосковал по своему прежнему мечу, простому и надежному, но затосковал глухо, как завязавший пьяница по бутылке.
        Хранитель Прозрачных Сфер с недоумением смотрел, как Буслаев закрывает крышку и вставляет в паз запорный штырек. Затем Меф вернул футляр Эссиорху.
        - Это еще зачем?
        - Ну сам прикинь: какой мне от него прок? - спросил Меф. - Возвращаюсь я ночью - вялый, уставший, провисший, а навстречу мне три вурдалака. Крепкие, резкие, мотивированные на чужой гемоглобин ребятки с ускоренной регенерацией. Времени отреагировать - четверть секунды, от силы. За это время я должен воспламениться светом, возненавидеть в вурдалаках мировое зло, совершить рывок души и только потом, может быть, смогу кого-нибудь чикнуть.
        - БУСЛАЕВ! Ты неисправим! - возмущенно сказала Дафна.
        Эссиорх примирительно улыбнулся. Он провел по футляру ладонью и, поправив ремень, положил его на подоконник.
        - Он пока побудет у тебя. Места много не займет. Привыкнет к тебе, а ты к нему. Если вдруг не сложится - через месяц заберу! Обещаю.
        - Пусть полежит, мне не жалко. Но имей в виду: окон мы не закрываем. А тут деятели такие есть - с подоконника все подряд прут: вещи, деньги. У Дафны как-то телефон спереть пытались, - с вызовом предупредил Меф.
        Эссиорх улыбнулся. Меф убедился, что вывести его из себя нереально. Невозможно огорчить того, кто неизменно доброжелателен и кому все нравится. Дают ему суп:
«Ой! Мой любимый суп!» Забирают суп, дают корку: «О! Моя любимая корка!» И действительно будет радоваться корке, без лицемерия и притворства. Найдет в ней немало плюсов: и для десен полезна, и фигуру не портит, а плесень - это вообще пенициллин. Но это, конечно, с друзьями. Суккубам и комиссионерам с ним рядом лучше не вертеться.
        - Твой меч они украсть не смогут. Я обещаю.
        - Ну смотри, тебе виднее.
        - Кроме того, ты не понял главного отличия меча мрака от меча света, - продолжал Эссиорх.
        - Светлый меч бережет табуретки!
        - Любой меч мрака, даже самый лучший, расходует энергию твоего эйдоса. Откуда мраку еще брать силы? У него нет собственного источника энергии. Будь все иначе, зачем стражам мрака дархи и вообще чего они цепляются к людям? Просто потому, что им нужны три ведра воды и полмешка всяких химических элементов, из которых состоит человек? Их можно было бы взять просто из земли.
        - То есть мой старый меч меня использовал? - недоверчиво спросил Мефодий.
        - Разумеется. Он брал энергию твоего эйдоса, перемешивал ее с силами Кводнона (а они тоже, по сути, остаточный коктейль от сотен тысяч эйдосов, которые мрак когда-то лишил сущности) и питался этим.
        - А если бы я отдал свой эйдос мраку? Меч не стал бы мне служить? - недоверчиво спросил Меф.
        - Вспомни: тогда у тебя был дарх. Мрак попытался бы заточить твой эйдос в твоем дархе. Ты оказался бы в вечном плену у самого себя и одновременно являлся бы фиктивным наследником мрака. Очень красивая схема, с точки зрения Лигула. Ну а мечу все равно, где находится эйдос - в груди или в шевелящейся сосульке на шее. Лишь бы его кормили. Со временем, конечно, эйдос совсем израсходовался бы, потемнел и сгнил. Но к тому времени мрак великодушно подсыпал бы тебе в дарх горстку новых эйдосов.
        Меф хмыкнул и с интересом оглянулся на подоконник.
        - Ну а меч света, типа, меня бережет?
        - С мечом света все иначе. Он постепенно напитывает твой эйдос. Улучшает его, заставляет сиять. Но только в те минуты, когда ты находишься в зоне поступка, в зоне поиска, в зоне прорыва! Вялому, ленивому, сонному, объевшемуся бесполезно что-то давать. Ему не поднять этой ноши. Равно как и считающему себя пупом земли. Такой никогда не сможет сражаться мечом света.
        - Так научи меня! - потребовал Меф.
        Эссиорх, к его удивлению, от советов уклонился.
        - Чему я могу научить? Раньше - да, а теперь я слишком завяз в этом мире. Идут два калеки - один на правую ногу хромает, другой на левую. И каждый другого поправляет, на какую ногу правильнее хромать, - сказал он удрученно.
        - Ну и как мне тренироваться? Не обещаю, что буду это делать… Просто чтобы знать.
        Мефодий любил ясные методики. Приседания, мешок, супержабы, три кросса в неделю по
10 км. А тут было что-то путаное. Философия какая-то.
        Эссиорх улыбнулся.
        - Ты должен разобраться сам. И, уверен, рано или поздно разберешься.
        - Да-да. Я понял, - нетерпеливо сказал Меф.
        Все же он предпочел бы отжимания или бой с тенью.
        Глава 6
        Уйти нельзя остаться
        Ведай, что течение путем жизни духовной много разнится от обыкновенных земных путешествий. В земном путешествии, когда путешественник останавливается, то ничего не теряет из пройденного прежде пути, а в духовном шествовании, если текущий путем добродетели остановится, то теряет многое из стяженных прежде добродетелей… В обыкновенном путешествии чем дальше идет путник, тем больше увеличивается его утомление, в течении же путем духовной жизни чем больше кто продляет путь, простираясь вперед, тем большую приобретает силу и мочь для дальшейшего шествования.
        Преп. Никодим Святогорец.
«Невидимая брань»
        Вскоре Эссиорх стал собираться. Сел на подоконник и перекинул ноги наружу.
        - Не проводишь меня до мотоцикла? - предложил он Мефу.
        Дафна метнула на хранителя тревожный взгляд и стала убирать со стола посуду. Буслаев кивнул и позаимствованным из паркура движением перебросился на газон. Переступая через пивные банки и окурки, Эссиорх подошел к мотоциклу, но заводить его не стал, а присел и зачем-то стал трогать бензонасос.
        - Хотел с тобой поговорить! - сказал он, обращаясь не столько к Мефу, сколько к бензонасосу. Меф казался просто сторонним слушателем. Бензонасос важно промолчал, молчанием обозначая согласие на беседу.
        - Дафна очень изменилась в последнее время. Ты видел ее крылья?
        - Темнеют? - спросил Меф, потому что бензонасос снова промолчал.
        - Напротив, перья перестали темнеть, - поправил Эссиорх. - Сейчас примерно треть темных, две трети светлых. Этот баланс держится уже несколько месяцев. Настораживает другое: крылья становятся менее материальными. Возможно, ты замечал, что, когда она их призывает, сквозь них иногда можно увидеть небо. Раньше такое было бы невозможно.
        - Что это значит? - резко спросил Меф.
        Он сидел на корточках с другой стороны мотоцикла, подслушивая разговор Эссиорха с бензонасосом. Хранитель сместился ближе к рулю, чтобы видеть лицо Буслаева в просвет между колесом и рамой.
        - Она теряет крылья. Через два-три месяца крылья могут исчезнуть. Вместе с крыльями она потеряет и бессмертие, - спокойно ответил Эссиорх.
        - Совсем потеряет? - спросил Буслаев.
        Время остановилось. Мир стал очень подробным. Вероятно, так бывает с приговоренными к смертной казни. Меф разглядывал травинку, по которой полз муравей.
        - Ее ждет судьба твоего предка Демида Буслаева. Перестав быть стражем, Дафна сделается человеком, начнет стареть и однажды умрет.
        - Но стареть она будет вместе со мной?
        Муравей дополз до середины травинки. Остановился и задумался, ползти ему дальше или возвращаться.
        - Вероятнее всего, да. По земным меркам, вы ровесники. Значит, и стареть будете синхронно.
        - А что думает сама Дафна? Она понимает, что происходит?
        - Она медлит и постоянно оттягивает окончательный ответ. Я говорил с ней дважды. Эльза Флора Цахес тоже. Бесполезно. Дафну перемыкает. Она говорит «да, я ухожу!» и - ничего не делает. Что нам остается? Тащить ее в Эдем силой? Но, как ты догадываешься, коренное отличие Эдема от Тартара в том, что силой туда никого не тащат. Поэтому я решил поговорить с тобой.
        Меф не выдержал ровного голоса Эссиорха и разозлился. У него отбирали Дафну. Причем хотели, чтобы он отдал ее добровольно, в упаковочной бумаге.
        - А она сама не имеет права выбрать?
        - Имеет. Но тогда она оказывается загнанной в рамки выбора. Одиночного выбора. Ну как женщина на космическом корабле, которая случайно узнала, что поломалась кислородная установка и починить ее невозможно. Воздуха осталось на год двум людям или на два года - одному. А лететь им около двух лет… И вот она решает выйти в космос без скафандра и принести себя в жертву, а муж, ни о чем не подозревая, насвистывает и нахваливает суп… Ты понял, о чем я?
        - Ага. Мне нужно спрыгнуть с крыши. Тогда Дафна поплачет над пятнышком на асфальте, а потом полетит грустить в Эдем!
        Эссиорх задохнулся:
        - Буслаев, ты…
        - Идиот, - закончил Меф. - Идеальный Друг И Отличный Товарищ!.. Надоело! Она уйдет, а как же я?
        - Опять «я»? Пока человек юн, он может кричать только «я, я, я!». Весь мир съеживается до единственной буквы. Переход от «я» к «мы», а от «мы» к «Он» - путь естественного взросления, - сказал Эссиорх.
        Потеряв терпение ждать, пока муравей выберет, в какую сторону ему ползти, Буслаев щелкнул пальцем и отправил его в неизвестность.
        - Знаешь, зачем ты просил, чтобы я тебя проводил? Чтобы решить все за Дафну без нее! - заявил он.
        Эссиорх встал и выпрямился, став вдруг очень строгим.
        - Упрощаешь все до генеральной идеи? Отлично, давай начистоту! Сейчас Дафна заложница своего благородства и твоего незнания. На земле она остается ради тебя. И крылья, если потеряет, тоже из-за тебя. Дальше решай сам: принять ее жертву или отказаться от нее.
        Эссиорх столкнул мотоцикл с подножки.
        - Странная штука, - сказал он устало. - Все эти годы она была твоим хранителем, а теперь роли переменились. Ты сам должен выбрать ее судьбу: стать ей человеком или вернуться в Эдем. Но выбирать нужно срочно.
        - Сколько у нас времени? - хмуро спросил Меф.
        - Немного. Завтра утром Дафна должна вернуться в Эдем. Или… не возвращаться в него. Каждый час промедления губит ее крылья. Заметь: не Троил их отнимает, не я, не ее учительница по музомагии. Крылья исчезают сами по мере того, как она перестает быть стражем!
        Меф угрюмо молчал и крутил на пальце брелок с ключом.
        - А сабельку моего дедушки ты специально прихватил, чтобы появился повод приехать в гости? - спросил Буслаев, совершая неожиданный скачок мысли.
        - Нет. Меч доставили из Эдема сегодня, когда я внутренне решил уже, что поеду к тебе. Я знаю, тебе сейчас не до него, но, если Дафна уйдет, только он сумеет тебя защитить. Сомневаюсь, что мрак надолго оставил тебя в покое.
        Мефодию захотелось выбросить кулак прямо в участливое лицо Эссиорха. Свет, мрак - как же все надоело! Почему нельзя просто жить? Просто быть с Даф, просто делать то, что хочешь? Просто учиться в универе? Есть же люди, которые просто живут, и никто не требует от них постоянно на себя наступать!
        - Знаешь, мне как-то все меньше хочется к свету! - задиристо сказал Буслаев.
        Ему хотелось уколоть хранителя Прозрачных Сфер, однако тот и бровью не повел. Завел мотоцикл и стал вслушиваться в чихания мотора.
        - Неудивительно! И не должно хотеться! Тараканы тоже, если ты заметил, на свет не ползут. Но, увы, ползти надо, или останешься с тараканами.
        Эссиорх переключил передачу и газанул. Мотоцикл взревел и, выбросив задним колесом фонтанчик сухой земли, умчался. Буслаеву сразу не на ком стало срываться. Он оглянулся, убежденный, что увидит в окне лицо Дафны. Не увидел. Тогда Меф повернулся и пошел сам не зная куда. Москва расступалась, пропуская его. Петляли улицы, путались переулки. Шевелился у бровок тополиный пух. Румяная дама с буквой
«У» на стекле машины мучительно разворачивалась в тесном дворике, едва не отдавив Буслаеву ногу.
        Опомнился Меф, только когда по левую руку за декоративным заборчиком возникло семейное испанское общежитие. Смуглые люди, не боящиеся солнца, громко перекликались с балкона на балкон, без страха склонившись над перилами. Сохнущее белье на веревках. В основном детское, но много ярких маек и белых рубах.
        Мефодий стоял, снизу смотрел на яркие майки, и настолько же ярко в нем проступала мысль, что сегодня последний вечер, когда он видит Дафну. Завтра они расстанутся. Удерживать ее он не станет. Без крыльев и флейты ей не выжить. Сейчас, возможно, - да. Но через десять, двадцать, тридцать лет как сможет она поднимать голову и смотреть на небо? И главное: сможет ли она смотреть на Мефа?
        Он повернулся и пошел. И снова не понимал, куда идет и что происходит вокруг. Откуда-то выныривали истеричные машины и сигналили ему, и Меф по этому звуку смутно определял, что сейчас он на дороге. Он поворачивался и - шагал в другую сторону. И снова визжали тормоза. Из машин ему кричали, что он наркоман. Какой-то мужик, чудом не сбивший Мефа, даже выскочил, чтобы врезать ему, но Буслаев оглянулся, и мужика сдуло.
        Потом откуда-то возникло женское лицо, расположенное довольно низко. Меф решил, что это снова машина, и громко сказал: «Проезжайте!» Лицо осталось на месте. Теряя терпение, Меф повторил: «Да проезжайте же!» - и внезапно понял, что женщина смотрит на него из окошка киоска с мороженым. Это удивило Буслаева, и, что-то буркнув, он отступил. Продавщица глядела на него с любопытством. Она была симпатичная - щеки в ямочках от улыбок, как поле после артобстрела.
        Мефодий вернулся в общежитие через час. Дафну он увидел не сразу. В первую минуту ему показалось, что комната пуста. Потом все же он нашел ее. Дафна сидела на стуле за открытой дверцей шкафа. Сидела тихо, точно пряталась. Руки лежали на коленях ладонями кверху. Смиренная и беспомощная поза. Буслаев понял, что она все знает. Раньше, чем Эссиорх позвал его к мотоциклу, она сообразила, зачем приходил хранитель.
        Потом Дафна встала и, высоко закинув голову, точно отвергая всякое сомнение, шагнула к Мефу. В ее движениях была решимость и жертва. Подбородок запрокинут высоко, почти к потолку.
        - Не надо ничего говорить! - сказал Буслаев, глядя ей под ноги. - Ты уйдешь завтра!
        Дафна остановилась, точно он толкнул ее в грудь. Начала говорить что-то птичье, тонкое, удивленное, но он не дал ей.
        - Ты уйдешь завтра! Так лучше всего, - упрямо повторил Меф.
        Но Дафна не стала ждать до завтра. Нарушив все его правильные планы, все его сложившиеся мысли, не выслушав длинной убедительной речи, она вздрогнула, точно он выстрелил в нее в упор. Потом схватила флейту, сердито шипящего кота и метнулась к окну. Яркая вспышка телепортации ослепила запоздало метнувшегося к ней Мефодия.
        Когда его глаза снова смогли что-то различать, Дафны уже не было. Даф, она же Дарья Пименова, она же страж № 13066, третий дивизион света, она же девушка, которую любил Мефодий Буслаев, исчезла из его жизни.
        Глава 7
        Вредное ископаемое
        Да! как странно устроен человек: дай ему все, чего он хочет, для полного удобства жизни и занятий, тут-то он и не станет ничего делать; тут-то и не пойдет работа!
        Н. В. Гоголь (Из воспоминаний Н. В. Берга)
        Утром к Ирке пришла Бабаня. Бывшая валькирия, еще издали увидев ее порывистую походку, смекнула, что та приобрела очередное чудо-лекарство, и внутренне застонала. Пока Ирка переливала содержимое термоса в кастрюлю (термос требовалось вернуть), Бабаня достала из сумки обложенный кубиками льда контейнер, в котором обнаружилась большая, чем-то смахивающая на пузырек, ампула. Внутри плескалось что-то мутное, примерно на три столовых ложки.
        - Это еще что за наркота? - с подозрением спросила Ирка.
        - Выпей залпом! Вкус, возможно, не очень, зато пользы вагон! - потребовала Бабаня.
        - Не буду!
        - БУДЕШЬ!
        - Ты вначале скажи, что это!
        - Препарат!
        Ирку такая формулировка не устроила.
        - Какой еще препарат?
        - Ты что, медик?.. Ну хорошо: вытяжка из спинного мозга зародыша барана! Восстанавливает в позвоночнике нейронные связи, - с восторгом объяснила Бабаня.
        Ирку едва не стошнило. Как человек, давно и профессионально болеющий, она раз и навсегда определила для себя, что лекарства бывают двух видов. Первый - недорогие доступные таблетки и микстуры, которые действительно могут на время помочь. Ну там сбить температуру, унять боль или привести желудок в норму.
        Другая часть лекарств - всевозможная заоблачно дорогая чушь, по сути, мало чем отличается от песочка, на который, поплевав, пошептал белый колдун дядя Вася. Именно она, по странному стечению обстоятельств, всегда занимает витрины аптек от пола и до потолка.

«Если бы эту отраву запретили продавать, девяносто процентов аптек вообще закрылись бы. На оставшемся сильно не расторгуешься», - думала иногда Ирка.
        Самое досадное, что Бабаня вечно порывалась покупать лекарства из этой второй группы, тратя на нее добрую половину «настроченных» в ателье денег. Другую половину она расходовала на всяких Эразмов Маразмовичей - внушительных и харизматических жуликов, которые лечили то грязями, то звуками моря, то точечным массажем, то космически заряженной сметаной.
        - Сколько это стоит? Опять как мотоцикл? - мрачно спросила Ирка, стараясь не смотреть на мутную жижу.
        - Какая тебе разница?.. Я работаю, не ты!.. Пей, только залпом!
        Прежде чем проглотить, Ирка нечаянно втянула носом. Это была явная ошибка. Не стерпев вони, она откинулась на спинку коляски и откатилась к стене.
        - Нет, не могу! - крикнула Ирка с испугавшей ее саму визгливостью. - Считаешь: я выпью вытяжку из спинного мозга барана и пойду отплясывать? То есть до этого момента я торчала в коляске только потому, что мне вовремя не попался абортированный баран?
        Бабаня заплакала. Ее большое доброе лицо сморщилось.
        - Ты просто не веришь! Тебе ничего не помогает, потому что ты ни во что не веришь!
        Видеть плачущую Бабаню Ирке было невыносимо. Ладонью она нетерпеливо оттолкнула свое холодное, мешавшее ей колено и, приподнявшись в каталке, потянулась к Бабане.
        - Да не плачь ты! Давай сюда своего барана! - сказала она решительно.
        Вытерев слезы, Бабаня протянула ей пузырек. Ирка, не морщась, выпила залпом и открыла рот, чтобы Бабаня убедилась, что она проглотила.
        - Ну как? - спросила Бабаня робко.
        - Классно! Прямо чувствую, как у меня в позвоночнике нейроны забегали!.. Ой, я не хотела! Прости! - спохватилась Ирка, заметив на лице у Бабани огорчение.
        Бабаня вытерла лицо кухонным полотенцем. Сделано это было так решительно, что Ирка на всякий случай посмотрела на полотенце, проверяя, не осталась ли на нем какая-нибудь часть лица.
        - Второй вопрос повестки дня! Что у вас на сегодня с обедом? Ты, конечно, ничего не приготовила? - грозно спросила Бабаня.
        Ирка согласно закивала, подтверждая, что все так и есть. У каждого человека - свои защитные методы. Один дерется, другой глохнет, третий притворяется ветошью. Ирка же врубала дурочку всякий раз, как нужно было сделать что-нибудь по хозяйству.
        Например, когда Бабаня, уходя, говорила, что мясо надо снять примерно через полчаса, слить воду, смыть накипь и снова поставить его вариться на час, моментально обнаруживалось, что:

1. Ирка не знает, как смывается накипь, и боится случайно смыть чего-нибудь не то;

2. Очень приблизительно представляет, где находится плита, и не уверена, что ей можно добираться так далеко одной;

3. Не уверена, что запомнит, какой час имеется в виду: астрономический, географический, межгалактический или какой-либо еще;

4. Сомневается, что данный способ термической обработки белкового продукта является научно одобренным, но обещает при случае навести справки в Интернете;

5. Брезгует держать в руке мясо, которое еще совсем недавно гуляло по лугу и говорило «му!» ромашкам.
        Вот и сейчас, ворча, что ее совсем заездили, но на деле вполне этим довольная, Бабаня быстро приготовила грибной суп, клюнула Ирку в щеку, забрала пустой термос и умчалась. Друзья нашли ей выгодный заказ на театральный занавес. Все бы хорошо, только у Бабани не было такой большой швейной машины, как требовалось, и строчить узоры на занавесе приходилось как-то хитро, кусочками, по очень сложной схеме.
        Ирка съела несколько ложек супа и выехала наружу: ловить летнее солнце зачитанным лицом.
        Недавно Ирка нашла себе занятное развлечение. Она ездила по Сокольникам и повсюду оставляла общеназидательные надписи. К дереву на краю аллеи она скотчем приматывала бумажку: «Это дерево, а не туалет!», а на стекле немытой машины выводила пальцем: «Грязь целебная! Лизать запрещено!»
        Однако сегодня Ирке не шалилось. В мыслях у нее вертелась фраза, которую случайно ляпнул зимой болтливый Корнелий:
        - Эссиорх считает, что, возможно, твой эйдос не померк бы, даже будь у тебя ноги. Хотя не был бы таким ярким. А вот Матвей более-менее держится, только пока он рядом с тобой. Ты его спасительный якорь… Ой! Кажется, я опять чего-то не то брякнул!
        Откинувшись на спинку, Ирка смотрела на небо. Оно казалось ей перевернутым морем. Если задуматься, непонятно, почему оно не проливается? Протянуть бы палец и проткнуть небо, чтобы оттуда чего-нибудь хлынуло. Вдруг небо вообще не небо, а… оберточная бумага, а с той стороны на нас смотрит глаз? Ну да, просто внимательный, чуткий и добрый глаз, ждущий от нас поступка, но не дающий прямых подсказок.
        Поймав себя на необычной мысли, Ирка громко сказала «брр!». Кажется, ей напекло голову. Сокольники страдали от солнца. Каждое утро по аллее проезжала рыжая поливальная машина. Чтобы водитель, заметив ее, не выключил насос, Ирка пряталась на коляске в кустах сирени. Ей нравилось, когда тугая струя, пробивая листву и сметая цветы, окатывает ее с головы до ног.
        Она сидела, думая о Багрове. Как хорошо, что он у нее есть. Если вычесть Матвея, то что она такое? Мысль? Человек-клавиатура? Бесплатное приложение к Интернету в форме бесплотного голоса в аське, скайпе или социальной сети?
        Конечно, у нее есть еще эйдос и она знает о его существовании, но ведь сколько надо еще терпеть, чтобы достигнуть вечности. И, отложив мысль о вечности, Ирка стала думать о Багрове.
        Возвращаясь в памяти к обстоятельствам их встречи, Багров и Ирка всегда вспоминали одно и то же. Когда Матвей в первый раз увидел Ирку, он подумал: «Кто может полюбить эту высоколобую девицу, которая вечно то читает, то слушает музыку? Она вообще не понимает, где находится: в книге или наяву». Она же, когда в первый раз его увидела, подумала: «Самовлюбленный красавчик с зашоренным взглядом!»
        Через неделю или через несколько недель (тут их ощущение времени расходилось) они были неразлучны.
        Ирка ждала напрасно. Сегодня поливальная машина не приехала. Ирка подкатилась к своему любимому старому тополю. Отпиленный ствол дерева снизу был покрыт частой порослью молодых веток - точно щетиной. Судьба дерева казалась Ирке похожей на ее судьбу. Уже несколько лет подряд тополь пытались прикончить, отсекая от него все живое, а он все жил и жил. Это было самое уродливое и, наверное, самое доброе дерево в парке. Почему? Ирка не знала и сама. Просто ей так казалось.
        Закинув назад руку, она достала из свисавшего с ручек коляски рюкзака ноутбук. На солнце у экрана не хватало яркости, но здесь, в тени, вполне можно было печатать. Набирая, Ирка не смотрела на клавиши. Она знала их так хорошо, что справилась бы, даже если бы с них стерли все обозначения.

«Счастье мы воспринимаем как череду состоявшихся событий. Не состоялось или состоялось с иным результатом, чем мы планировали, - несчастье. И того не понимаем: то, что существует в эту самую минуту - уже счастье. Даже если снаружи хмурая ночь или капает кран в ванной», - напечатала Ирка.
        Задумалась, провела рукой по коре тополя и продолжила:

«Любопытное наблюдение, что нет перехода. Мне или хорошо, или плохо, и крайне редко «так себе». Я живое растение. Впитываю свет или тьму мысли, и из этого света или тьмы строю себя, преобразуя мысль во внешние поступки и действия. Знаменитая человеческая свобода выбора - в свободе выбирать, что впитывать».
        Сохранив изменения, Ирка опустила крышку ноутбука и привычным движением забросила его в рюкзак. За зиму и за весну таких наблюдений накопилось у нее несколько сотен. Изредка Ирке хотелось сделать из этого книгу, но она плохо понимала, как стыковать эти разнородные заметки. В книге должен быть сюжет, а если мысль не имеет сюжета, что тогда делать?
        Да и вообще, какой сюжет у ее терпешней жизни? Живет в Сокольниках в кирпичном сарае с одним зарешеченным, высоко расположенным окном и железной дверью. Сарай довольно большой и крепкий. Во всяком случае, чтобы обойти его снаружи по периметру и вновь оказаться в том же месте, надо сделать двадцать шесть крупных шагов. Изнутри он, разумеется, меньше.
        Некогда сарай принадлежал технической службе Сокольников, являлся местом для хранения старых щитов «Береги лес от пожара!» и «Выгул собак запрещен!», но в один прекрасный день исчез со всех карт, планов, а заодно и из памяти отвечающих за него. Случилось это, когда Эссиорх наложил на сарай устойчивый морок невидимости.
        Переезд определился, когда Ирка и Матвей убедились, что не могут больше втаскивать коляску в подвешенный между деревьями Приют валькирий. К новому месту Ирка пока не привыкла. Порой она находила свою будку, лишь врезавшись в нее колесом. Со стороны это выглядело таинственно. В воздухе распахивалась дверь, и между соснами возникал проход. На короткое время можно было увидеть натянутый гамак, круглый бок печки-буржуйки, к которой лучше не прикасаться, пока она не остыла; несколько клинков Багрова, которые он вечно разбрасывал, и много книг на самодельных полках. Потом дверь захлопывалась и все исчезало.
        Только Бабаня видела кирпичное строение как кирпичное строение и легко его находила. Эссиорх сделал для морока единственное исключение, зная, что Бабане проще будет поверить в чудо от массажей или абортированного барана, чем в явное чудо, не требующее никаких условий. Кроме того, значительные усилия были приложены, чтобы Бабаня убедилась, что в бывшем домике технической службы тепло, есть все удобства и здоровью Ирки ничего не угрожает.
        Ирка снова посмотрела на похожий на нее тополь. Все листья были спокойны, неподвижны, и только один листок трепетал и метался, точно кого-то звал.
        По аллее, чуть покачиваясь, навстречу Ирке шла пьянчужка, смешная, худая, скуластая, в соломенной шляпке. Шла с одуванчиком, хмельная от вина и лета, не замечая насмешливых взглядов, существующая в особом мире и сама с собой разговаривающая. Ирка ощутила с ней странное единение. Она была такая же.
        Вдали призывно прозвучал автомобильный гудок. Два длинных сигнала, три коротких. Ирка вскинула голову и, торопливо вращая обода, покатилась к ограде Сокольников, туда, где дорога подходила к ней совсем близко…
        Матвей приехал!

* * *
        В Битце устойчиво пахло лошадьми. Подковы отпечатались повсюду, в том числе на влажной дорожке под кленами, где стояли Багров и Даша, новая валькирия-одиночка.
        Багров обнажил шотландский палаш - один из пяти клинков небольшого собрания, включавшего холодное оружие, предшествующее или последующее Наполеоновским войнам. До этого он работал легкой английской кавалерийской саблей образца 1796 года, которую считал лучшим холодным оружием из всего, что когда-либо производилось серийно. Единственным серьезным недостатком сабли была неприспособленность к уколу, однако Матвей сточил спинку клинка между окончанием дола и острием. Теперь сабля лежала рядом на пне.
        У шотландского палаша был массивный эфес в форме корзинки. Одно лезвие Матвей затачивал полностью, другое, ложное, до половины. Техника работы палашом не отличалась разнообразием. Приставные шаги и атака с выпадом. Будь Даша поопытнее - она легко подобрала бы к палашу правильный ключ. Например, уловила бы слабость передней ноги, которую все время приходилось подтягивать к задней, пряча ее от атаки. Сам палаш ее практически не прикрывал.
        Однако Матвею хотелось, чтобы Даша научилась думать сама.
        - Смотри, с какой ноги я шагаю! Это важно! Если задняя нога шагает мимо передней - это рывок. Если я колю с передней - это выпад. Глазами смотри - не опускай голову! .
        - Мне так неудобно!
        - А мертвой быть - удобно?.. И на клинке тоже не зацикливайся. Старайся видеть меня целиком. А еще лучше - чувствовать. Я знал одного отличного мастера, у которого зрение было минус шесть. Готова? Поехали! - резко приказал он.
        Копье возникло у Даши в руках мгновенно, и она занесла его, готовая к броску. Багров оценил лаконичную собранность движений. За минувшие месяцы Даша кое-что освоила. Ощущалась школа Таамаг. Антигон так не обучит. У него техника другая - тюк булавой, и участливый взгляд: бо-бо или не бо-бо?
        Хотя и Таамаг могла преподать далеко не все. Она учила работе копьем и основам метания, однако технику работы мечом, палашом или полусаблей Матвей мог донести лучше. Валькирии их никогда не использовали.
        Началось все еще зимой.
        - Вот бы с новой гадкой хозяйкой Мефодий Дохляев позанимался… - как-то сказал Антигон, навещая Ирку в Сокольниках.
        - Не надо Мефа! Он бы через пять минут вышел из себя и сказал: «Да ну тебя! Ты тупишь!» - ответила Ирка.
        Она, сама когда-то учившаяся у Багрова, знала, что как инструктор он лучше нетерпеливого Мефа. Буслаев не любил объяснять, особенно тем, кто схватывал не сразу, а нуждался в бесконечном разжевывании. Матвей же, напротив, способен был учить долго и терпеливо.
        С того дня, по просьбе Ирки, Багров и стал учить Дашу.
        С новой валькирией Матвею было легко. Он видел, что Даша к нему тянется. Он был старше, и к тому же единственный ее друг мужского пола, не считая Антигона и оруженосца Бэтлы. Пожалуй, временами Матвей злоупотреблял этим, позволяя себе в отношении Даши некоторую небрежность, какую мы часто позволяем в отношении к человеку, в чьей способности прощать уверены.
        - Неплохо. Внешне, во всяком случае, похоже! - одобрил Багров, обходя Дашу вокруг.
        - На что похоже?
        - Не отвлекайся! Твоя задача, чтобы противник поднял руку выше головы. Локоть окажется позади эфеса. Острие клинка опущено. Это значит, что он поверил в финт и защищает голову. Ты наносишь укол в корпус и сразу отходишь на безопасное расстояние. Повторяю: сразу - или он тебя зарубит вне зависимости от того, достиг твой удар цели или нет.
        - А если он не поднимет руки чуть выше головы? - засомневалась Даша.
        Под «он» подразумевался страж мрака, однако само слово дальновидно не произносилось.
        - Тогда продолжаешь финт и переводишь его в удар. Если он предпочитает копье в шею, тебе же лучше, - спокойно пояснил Багров. - А если он разорвет дистанцию, сразу бросай. Не трать время на замах! Я… - Матвей осекся.
        - Чего ты?
        - Неважно. Работай! Прямее осанку!
        Даша демонстративно опустила руку, и Багрову пришлось останавливать боковой удар, который едва не разрубил новой валькирии скулу.
        - Жить надоело?
        - Я знаю, что ты хотел сказать. «Я видел это копье в бою, когда оно было не твое, а Иркино! И она была достойна его больше». Слова, может, другие, но смысл такой. Ведь правда? - тихо спросила Даша, глядя в землю.
        На ее бледных щеках вспыхнули два узких ободка.
        - Ого, сколько выводов из одного «я»! Может, тебе гадалкой на Арбате поработать? Какая-нибудь овца скажет «бе-е-е!», а ты ей: «О, я понимаю ваш сложный внутренний мир! Бубновый король смотрит на сторону, но в вас втайне влюблены два валета - пиковый и червовый… Нет, деньги из рук в руки не передают - энергетика выветривается! Надо свернуть купюру в трубочку и просунуть ее в золотое кольцо!»
        Даша не поднимала головы. Матвей достаточно ее изучил. Новая валькирия была тиха, но упряма.
        - Не хитри! - повторила она едва слышно.
        - Ну хорошо, - признал Багров. - Ты угадала! Это копье действительно было Иркино, и я действительно пару раз видел его в бою. А про то, кто больше его достоин - это ты придумала. Пока, конечно, Ирка, но кто знает, что будет через год, когда твой курс обучения завершится?
        На пне лежала сабля, поэтому Даша присела рядом на землю, сложив на коленях руки. Худые плечи были, казалось, не шире растянутого ворота. Порой Багров не понимал, как на Даше держится одежда. Она же выбирала зачем-то самую просторную, чтобы окончательно в ней затеряться.
        - Ну все! - сказал Матвей недовольно. - Хватит себя жалеть! Давай еще часик позанимаемся, и я поеду! Если после каждого замечания ты будешь ныть и обрушиваться, мы никогда не продвинемся! Тогда стражи мрака с тобой быстро разберутся - и копье перейдет к следующей.
        Даша кивнула и встала, похожая на гадкого утенка в первую, невеселую часть своей биографии. Она была такая несчастная, что Багрову захотелось купить ей большой тульский пряник и телепортировать ее в санаторий на кислородные коктейли. Но опыт подсказывал, что, если человек войдет во вкус жалеть себя, потом это не выбьешь и дубиной.
        - Таамаг меня тоже не любила вначале. И даже не притворялась, что любит. Не могла простить, что я - не она. Но потом привыкла… И знаешь, я теперь очень ценю, что она не притворялась, - сказала Даша.
        - Ну и отлично! Я тоже привыкну… Да чего там! Я уже привык! - произнес Матвей с такой зашкаливающей искренностью, что Даша ему поверила, а он сам себе - нет. - А теперь выше голову! Выпад! Еще выпад! Осанку держать!.. Куда центр тяжести завалила? Копье не вилы - твоя задача направить его в цель. А дальше оно само все сделает.
        Через час за Дашей, шлепая ластами, зашел Антигон и, ворча на Багрова, что он совсем замотал гадскую хозяйку, повел ее обедать. Матвея кикимор тоже приглашал, но таким противным голоском, что Багров отказался.
        Даша ничего не заметила. В собственной ее семье все конфликты были явными и с обязательным занудством. Ее родители ходили по квартире друг за другом, говорили одновременно (мама запаздывала на сотые доли секунды), а ссорились всегда по одному и тому же поводу: какой хлеб полезнее - белый или ржаной? Белый вкуснее, зато ржаной выметает из желудка шлаки, но белый все равно вкуснее, однако шлаки-то остаются.
        Однажды Даше это надоело. Она купила и белый хлеб и ржаной и погрузила родителей в глубокую тоску, лишив их темы для вечернего спора. Весь вечер они дулись на нее, не зная, чем себя занять. Мама хлопала холодильником, а папа сидел перед телевизором и с деревянным лицом смотрел шоу для домохозяек.
        - До завтра! - крикнула Даша с надеждой. Она хотела видеть Матвея постоянно.
        - До завтра! - рассеянно отвечал Багров. - Потренируйся еще вечером! Ты бросаешь копье всегда из одного положения. Я еще за пять минут, когда ты начинаешь тянуть левый носок, знаю, что оно сейчас полетит.
        - А я-то думаю: как ты догадываешься! - наивно удивилась Даша, но уже издали, потому что Антигон утаскивал ее за руку, как маленького ребенка.
        Собирая в длинную хоккейную сумку клинки, Матвей размышлял, что вот Антигон привязался к Даше и, привязавшись, косвенно предал Ирку, свою прежнюю хозяйку. Поэтому кикимор и на Багрова злится, что тот прекрасно это понимает.
        С другой стороны, если бы Антигон не привязался к Даше, на кого бы сейчас она могла опереться? Оторванная от семьи, разом потерявшая все привычные связи, живущая в Битцевском парке, где одно утешение, что близко лошади, которых Даша очень любит. Это у других валькирий - пажи. У валькирии же одиночки Антигон и нянька, и дядька, и ворчливый дедушка, и мать, если уж на то пошло.
        Подхватив с земли сумку, Матвей зашагал по аллее к парковке. Битца кипела летней жизнью. Воздух звенел полуденным зноем, останавливающим мысли. В кустарнике орали коты. Примерно такие же звуки доносились из детских колясок на соседней «мамской» аллее.
        На полянке загорала пышная дама, имевшая на носу листик, и читала электронную книгу. Должно быть, любовный роман, потому что со стороны аллеи к даме крался на гнутых лапках немолодой, с круглым брюшком, суккуб. На ходу он перестраивался, принимая облик подтянутого бизнесмена с успешным лицом, квадратным подбородком и почему-то в розовых, в цветочек, подтяжках. Видимо, это входило в комплект читательских грез пышной дамы. На Матвея суккуб посмотрел без опасения: у некромага не было средств его шугануть.
        В подлеске по прошлогодней листве прыгала большая черная птица и тянула из земли дождевых червей. За птицей прыгал ее выросший птенец, казавшийся крупнее родителя. Сам он червей не искал, но, широко разевая рот, безостановочно пищал.
        Навстречу Багрову от школы пятиборья шла какая-то девушка. Он еще не разглядел ее лица, но уже торопливо опустил глаза, безошибочно и мгновенно уловив, что девушка хороша. Зачем подбрасывать своему воображению дрова, которые потом устроят в тебе пожар?
        Только когда девушка прошла и осталась далеко позади, Матвей успокоенно поднял голову, радуясь, что так толком и не запомнил ее, а теперь девушка ушла навеки, и они никогда больше не встретятся. А если и встретятся, он ее не узнает.
        Матвей любил Ирку не меньше, чем прежде, но несколько месяцев назад поймал себя на том, что порой, забываясь, с интересом заглядывается и на других. Такая разобщенность тела и духа Матвею в себе совсем не понравилась. Получалось, тела привлекали его отдельно от души, потому что как можно узнать душу той, кто стоит от тебя в трех метрах где-нибудь в метро да и смотрит еще в экран своего телефона?
        Надо было или признать, что он животное в стиле мимо пробегающего песика, задирающего лапку на все деревья, или утешаться тем, что с Иркой у него связь душевная, тонкая, важная, а это все так, инстинкты, которые можно себе попустить, потому что они якобы заложены природой. Эту «природу» Багров представлял себе рыхлой особой с морковным носом, волосами из камыша и инстинктом сводни. Если следовать ее зову, любить он будет Ирку, а ножки рассматривать у какой-нибудь Зиночки, у которой на них больше мускульного мяса и живое, гнущееся колено.
        Внутри у Багрова все переворачивалось, когда он об этом думал. Это было косвенной изменой Ирке, и Матвей - личность цельная - понимал, что, если перешагнет грань, потом уже не удержится. Получалось, позволишь себе что-то однажды - позволишь все и всегда. С каждым днем он начнет разрешать себе все больше, и это все меньше будет его насыщать, а закончится это тем, что трясущимся и расслабленным стариком он будет торчать у дверей резиденции мрака на Большой Дмитровке и умолять Пуфса дать ему чуть-чуть наслаждений в счет давно заложенного эйдоса.
        А такие старики были. Багров многократно их встречал, а уж сколько с ними сталкивались Мефодий с Дафной, много проработавшие у Арея, не укладывалось ни в какую арифметику.

«Я люблю Ирку, а ты ничего не получишь!» - говорил он своему телу.
        Однако тело, внешне не сопротивляясь, вело себя как хитрый лакей и постоянно подстраивало ему ловушки.
        Вот что Мамзелькина называла «играть на гармошке».

* * *
        Ирка не ошиблась, спеша на призывные автомобильные гудки. Отделенный от нее металлической оградой Сокольников, Матвей Багров вылезал из Бабаниной машины, на которой заезжал за продуктами после занятий с Дашей. Это был праворульный японский микроавтобус с подъемником, втягивающим коляску. Ирке машина казалась похожей на бочку Диогена - такая же пузатая.
        - Забегалл Замучевич Усталкин? - крикнула Ирка в просвет между прутьями.
        - Хуже. Всенадоел Потебесоскучиков Магазинбегов! - отвечал Багров.
        Это была их внутренняя игра с несуществующими именами.
        - Чего так долго?
        - Да все ваш автобус! Скрипит и еле тащится! Бензин небось левый залили! - пожаловался Матвей.
        У Ирки была другая гипотеза.
        - А с ручника ты его снял?
        Матвей смутился, потому что Ирка, как всегда, угадала. Права он получил всего два месяца назад и теперь изредка одалживал автобус у Бабани, когда нужно было куда-нибудь отвезти Ирку. Последние же недели получалось, что микроавтобус вообще стоял у них, прочно забыв обратную дорогу к Бабане.
        - Тебе не тяжело без машины? - спросила у нее недавно Ирка.
        - Что ты, что ты! Гораздо лучше! - очень горячо и убежденно ответила Бабаня.
        И тут же начала развивать теорию, что сейчас она больше двигается и вообще у нее вырабатывается троллейбусное осознание Москвы. Она только сейчас узнала, что, оказывается, всю Москву можно пересечь на трех трамваях или троллейбусах, получив от этого огромное удовольствие.
        - А как же ты шитье свое возишь? - подозрительно спросила Ирка.
        Она знала, что один занавес может весить килограммов сто. А всякие костюмы менестрелей и громадные бальные платья для массовок - вообще неподъемный груз.
        - Ну, когда очень надо, мне выделяют транспорт из театра… Видела бы ты водителя! Вот такой вот великанище! Широкая душа! Природное благородство! - с восторгом сказала Бабаня.
        Ирку жертвенность Бабани пугала. Она видела, что Бабане самой для себя жить неинтересно. Она живет только для нее. Наверное, в этом и состоит суть любви - сгорая самой, обогревать других. Если бы свеча не горела, что бы такое она была? Желтая липкая палочка с торчащей из нее ниткой.
        Матвей перекинул через ограду два продуктовых пакета. Заехать в парк, как это делала поливальная машина, он не мог. Охрана не пропустила бы его через шлагбаум.
        - Покараулишь сумки? Только машину в ближайшем дворе припаркую! - крикнул он Ирке.
        - Покараулю то, что от них останется, - пообещала Ирка. - Ты вскормил огромную мышь.
        Чтобы слова не расходились с делом, она проковыряла в пакете дыру и выудила сыр-косичку. Ирке вспомнилось, как среди зимы, когда они только переехали, Матвей пригласил Бэтлу, Дафну и Эссиорха на борщ, который, как оказалось, никто не приготовил. Сколько было шуток по этому поводу. «Ну кто тут главный борщевик? Ирка, почему ты ничего не наборщила? Я-то борщу, а ты перебарщиваешь!» - кричала Дафна.
        Ирка засмеялась. Расплетая сыр-косичку, она наблюдала, как Багров разворачивается на узенькой улочке. Разворачивался он, мягко скажем, не блестяще. Возможно, потому, что учился на левом руле и на убитых «Жигулях», а потом сразу пересел на высоченную праворульку с коробкой-автоматом. Ирка смотрела и ощущала, что любит все, что делает Матвей, каждое его движение, включая даже и то, что выходит у него средненько.
        Ей было хорошо с Матвеем эти полгода, несмотря даже на то, что на свои ноги она старалась не смотреть. Вообще Ирка жалела иногда, что они у нее есть. Болтается что-то такое длинное, ненужное, мешающееся. Лучше бы ампутированные обрубки. Она иногда встречала ампутантов на спортивной площадке Сокольников и видела, как ловко они перебрасывают свое укороченное тело через всевозможные препятствия.
        Ирка видела, как Матвей заезжает в ближайший двор. Вот загораются «стопы» микроавтобуса, он притормаживает и поворачивает. А потом все скрыл от нее длинный узкий дом. Отделенная от Матвея забором, улицей и домом, Ирка ждала. Прошла минута, две минуты, затем пять… Ирка постепенно начинала тревожиться. Ну чего он копается? Может, кого-то поцарапал и они там разбираются?
        Она жадно разглядывала дом - обычный московский, закрывающий от нее Багрова. Ирка ненавидела его за это. Зачем было строить дом именно здесь, зная, что Матвей окажется с одной стороны, а Ирка - с другой? В чем логика этого действия? И неважно, что отгрохали его сорок лет назад, задолго до ее рождения. Могли бы догадаться, напрячь извилины!
        На балконе третьего этажа стоял и курил мужик в майке: обмякший, вялый, дряблый. Видно, что ничего не хочет, ни к чему не стремится, ни о чем не думает. Страшно, до боли страшно смотреть. Ирка подумала, что даже наказания ему никакого в вечности не нужно: просто оставить все, как есть, и это будет хуже всякого наказания. «А я-то чем лучше? Мы сами свое наказание. Никто нас так не накажет, как мы себя накажем», - нагнала ее мысль.
        Злополучный дом загораживал от нее Багрова. Бывшая валькирия была прикована к нему, разглядывала его. В глаза ей бросилось то, чего она никогда прежде не замечала. Множество бабулек, которые смотрят из окон, - неподвижные, как картонные фигуры, с далекими от любопытства лицами, ловящими солнце. Не бабушки, а подсолнухи. Если смотреть на любой московский дом на некотором удалении, охватывая его с первого этажа до последнего, то понимаешь, что в каждом пятом или шестом окне обязательно растет такой живой подсолнух и, облокотившись на подоконник, грустно выглядывает во двор.
        Москва - город пленных стариков, которые заточены в своих норках. Именно поэтому город кажется молодым. На самом деле он старый.
        Позади дома, на его обращенной к Ирке «бесподъездной» стороне, стояла круглая молодая женщина и рассказывала дворничихе про свою собаку, часто с восторгом повторяя: «Дурища такая!» Дворничиха слушала ничуть не с меньшей радостью, улыбаясь не только белыми зубами, но и розовыми деснами. Это были приятнейшие люди, и в другое время Ирке бы они понравились, но теперь они ее дико раздражали. Ей хотелось в них чем-нибудь запустить. Обе болтушки имели все возможности обойти дом и посмотреть на Матвея, даже потрогать его, но не собирались этого делать. Матвей не был для них ценностью.
        Ирке хотелось закричать: «Как вы можете не знать Багрова? Не любить его? Как вы можете не желать его видеть?»
        Где-то близко завыла сирена, распугивая медлительное автомобильное стадо. Точно специально, чтобы дразнить Ирку, во двор, только что проглотивший Багрова, въехала ярко-желтая машина реанимации с мигающим проблесковым маячком. У бывшей валькирии пересохло во рту.
        Ирка прождала еще пару минут. Матвей не появился. Позвонила по мобильному - не ответил. Будь у Ирки ноги, она за секунду перемахнула бы через забор, перебежала бы улицу и, обогнув дом, выяснила, в чем дело. На коляске же ей пришлось бы проехать треть Сокольников, чтобы оказаться у ближайших ворот.
        Ирка остро ощутила свою беспомощность. Она попыталась уверить себя, что ничего ужасного не произошло. Конечно, на парковке не оказалось места. Дворы забиты. Матвей выехал с другой стороны, а там одностороннее движение, он запутался, растерялся, что-нибудь нарушил, и вот уже вынырнувший из-под земли гаишник манит его палочкой. Москва - кошмарный город для начинающих водителей. Сущие катакомбы. Все бибикает, все спешит, все несется. Иногда, чтобы просто развернуться, бедняги проезжают в пробке по двадцать километров.
        Но откуда это ощущение тревоги?
        Не выдержав, бывшая валькирия решила обратиться к кому-нибудь за помощью. Дворничиха и женщина с собакой к тому времени ушли и унесли с собой улыбки и свою круглую радость.
        - Девочка! - крикнула Ирка проходящему мимо синему платьицу. - Иди сюда, девочка! Ты не можешь посмотреть за тем домом, есть ли там молодой человек на машине?
        Синее платьице шарахнулось в сторону.

«Я ее напугала, - подумала Ирка. - А, ну да! Детей же сейчас учат, что все незнакомые люди поголовно маньяки или, на худой конец, террористы… О небо, ну где же он! Когда он вернется, я его убью или… умру от радости!»
        Прошел час. Ирка сидела и ждала, беспомощно, точно набивного медведя, обнимая пакет с продуктами. Она уже не волновалась. Все в ней замерзло. Воспоминания царапались в двери души.
        Всплыло в памяти у Ирки, как однажды утром, открыв глаза, она увидела Матвея. Багров пытался перетащить свое тело с дивана на коляску, как это всегда делала сама Ирка. Бывшая одиночка притворилась спящей и долго наблюдала за ним. Бросая на нее тревожные взгляды, Матвей по одной стаскивал свои ноги за брючины и ставил их рядом с колесами. Потом постарался облокотиться о поручень и рывком перекинуть тело в кресло. Оказалось, стоит немного не угадать, и в кресле никогда не окажешься, несмотря даже на то, что руки у него стальные. Матвей пыхтел, ворочался и заставлял свои якобы мертвые ноги изменять угол.
        Наконец ему все удалось, но в решающий момент коляска коварно отъехала. Багров оказался на полу и начал приподниматься, как вдруг спохватился, что приподнимается с помощью ног, и, вернувшись на пол, он стал вползать за диван животом. Ухватиться было не за что. Покрывало сползало. Багров был поражен своей беспомощностью. Даже в коляску не может сесть! Ирка-то делала это куда проще, хотя и не обладала его силой.
        - Поставь на тормоза! Разверни ее! Не трогай ближний подлокотник вообще! - не выдержала наконец бывшая валькирия.
        Багров торопливо вскочил и стал отряхивать колени.
        - Ну, я это… Хотел понять, что ты чувствуешь. И вообще горизонты твоего мира, - пробурчал он.
        - Зачем?
        Матвей замялся.
        - Знаешь, мне порой хочется самому стать инвалидом, чтобы оказаться с тобой на равных. Мы могли бы вместе ездить на колясках и вообще…
        Ирка не сразу разобралась, что он предлагает это всерьез. Из идеи торчали явные уши безумия.
        - И как ты, интересно, собираешься это осуществить? Треснуть себя по позвоночнику молотком? - спросила она без воодушевления.
        - Я решу этот вопрос! - пообещал Багров.
        - Не надо! Давай лучше он останется нерешенным. Бабане нас двоих не вытянуть. Ты обещаешь не делать глупостей? - решительно потребовала Ирка.
        Багров пообещал. А теперь Ирке сверлило мозг подозрение, что без глупостей Матвей не смог.

* * *
        Матвей действительно долго не мог найти место для парковки. Он доехал до конца двора. Здесь в плотном строе машин обнаружился свободный островок, но встать туда он не мог: путь преграждал синий автомобиль. Возле него взволнованно толпились люди. Высокий мужчина дергал ручку, пытаясь открыть дверцу снаружи.

«Чего они тут стоят? Ключ в салоне захлопнули?» - предположил Багров и тотчас, хотя мысль так и не была высказана вслух, получил ответ.
        - Как же-с, захлопнули! Человека оне достать не могут, - прошамкал чей-то голосок.
        Матвей резко повернул голову, но никого не увидел. Сзади ему посигналили, требуя уступить дорогу. Матвей торопливо заехал на высокую бровку, сильно накренив автобус. Мимо него, недовольно сверкая маячком, протиснулась машина реанимации и остановилась перед синим автомобилем.
        Водитель «Скорой» оказался умельцем. Он загнал под стекло железную линейку и открыл дверцу. Что было дальше - Матвей не мог рассмотреть, ему все заслоняли. Только увидел, как над головами передают сложенные носилки.
        - И чего они ездиют? Бензин только тратют. У меня бы спросили. Куды ж тут ехать после меня-то? - наябедничал тот же голосок в ухо Багрову.
        Матвей снова обернулся и снова никого не увидел. Протянуть же руку, чтобы ощупать сиденье, он почему-то не решался.
        - Боисси? - посетовал голос. - Разве ж я кого без разнарядки тронула? Ну, случится, иной раз ошибешься… Мало ли в Москве, не к ночи скажем, Багровых, а если и имя еще неясно напишут!..
        Матвей стиснул руль. Рядом, устроившись на просторном переднем сиденье иномарки, притулилась куцая старушонка. Рюкзачок она держала на коленях. Матвей повернул зеркальце. В стекле старушка не отражалась, но не потому, что не могла, а просто ей было лень.
        - Взять хоть этого вот! И кому, не к ночи скажем, его эйдос достанется? - розовея узелками на щечках, прошамкала Мамзелькина. - Оно ведь и не скажешь, чтобы плохой был человек. Неженатый, бережливый. Чужого не брал, своего не давал. Пятьдесят два года, не пьяница, с соседями здоровалси, жирного не кушал, нос содой полоскал… Жить, сердешный, собирался девяносто шесть годков. Цыганка ему столько нагадала. Отложил кое-какие денюжки, однокомнатную в Сочи купить собирался. И вот какая незадача: взял да и помер!
        - «Помер»! - кисло передразнил Багров. - Вы же его и укокошили!
        - Э, нет! - неожиданно горячо возразила Аида Плаховна. - Ты меня убивицей не делай! Я, извиняюся, менагер некроотдела! Имя в бамажке есть, печать есть - идю и косю!
        Углядев снаружи нечто новенькое, Мамзелькина подалась вперед.
        - О, вот и они! Чагой-то долгонько сегодня! - сказала она тоном человека, дождавшегося, наконец, почтальона.
        - Кто? - не понял Багров.
        На его взгляд, все осталось как прежде: толпа, носилки с телом, врач, раздраженно объясняющий что-то в телефон.
        - Хочешь взглянуть, некромаг? Только… ик!.. строго между нами! Не положено людям это видеть! Хоть ты-то, может, и нелюдь! - по-свойски предложила она Матвею и, не дожидаясь согласия, коснулась ладошками его глаз.
        Багров увидел стража света и стража мрака, стоявших в стороне от основной толпы. Страж мрака, маленький сухой старичок, держал в руках лупу. Имелся у старичка и меч, без которого выходы в человеческий мир воспрещались, но носил он его подчеркнуто невоинственно, пугливо отодвигая рукоять локтем, когда она случайно оказывалась слишком близко от ладони. Матвей не удивился бы, узнав, что клинок у меча для легкости спилен, а ножны набиты туалетной бумагой. Рядом, скрестив на груди руки, стоял златокрылый с флейтой - широкогрудый, бравый. Багрова поразило, что златокрылый не пытался атаковать хилого старичка штыком или маголодией, хотя едва ли это требовало большой отваги.
        На глазах у златокрылого сухощавый старичок прокрался к носилкам, на которых лежало тело, воровато сунул руку в грудь, достал эйдос и стал разглядывать его в лупу. Делал он это очень профессионально и деловито, точно меняла, проверяющий, фальшивая монета или нет.
        Златокрылый ждал. Старичок осклабился и, отставив мизинчик, с особой предупредительностью протянул лупу и эйдос златокрылому. Златокрылый от чужой лупы отказался. Достал из кармана небольшой, с кулак, микроскоп, опустился на одно колено и, разместив эйдос на предметном стекле, приник к окуляру. Багров смотрел на его могучие плечи, и ему казалось, что страж света надеется увидеть в эйдосе хоть что-то, что позволит прогнать канцеляриста. Но, видно, ничего такого не было, потому что плечи златокрылого сразу как-то поникли.
        Старичок, напротив, делался все ехиднее и позволял себе откровенно кривляться. То высовывал колбасного цвета язык, то, как умная обезьянка, чесал левой ручкой за правым ухом. Наконец обнаглел настолько, что присел на корточки и, послюнявив пальчик, забрал эйдос с предметного стекла.
        Златокрылый ему не мешал. Он встал, в последний раз грустно оглянулся на тело и взлетел, распахнув ослепительные крылья. Старичок отлепил эйдос от пальца, спрятал его в коробочку из-под фотопленки, бережно закрутил лупу в тряпочку и дрябло провалился под асфальт.
        Аида Плаховна хихикнула. Как-то очень противно. Даже не монетками звякнула, а точно газ поднялся из перекисших отрубей. Багрову захотелось вышвырнуть ее из машины, но он еще не забыл, чем закончилась последняя его стычка с хилой старушкой.
        - Ирочка звонит! Соскучилась! - сладким голосом пропела Мамзелькина, и тотчас, с двухсекундным запозданием, телефон Матвея стал нетерпеливо вибрировать.

«Ирка-валькирия», - высветилось на экране. Так Матвей сохранил Иркин номер еще давно и с тех пор ничего не менял. Он бы скорее разбил аппарат, чем отредактировал бы «Ирку-валькирию» в телефонном справочнике как «Ириночку», «роднулю», «лапусика» или что-то в этом роде.
        Не отвечая, Багров сердито швырнул телефон в бардачок.
        - Чего так плохо? Поссорился, что ли? А если девушка волнуется? Нервные клетки не восстанавливаются! - заохала Аида Плаховна.
        - Уходите! Не ваше дело!
        Старушка зацокала язычком, с укором закатила глазки.
        - А ты на меня не шикай, голубь! На меня как шикнешь, так и сам пшикнешь!.. Ты мне вот что скажи, тополь ты мой осиновый с листиками березовыми: хочешь, чтобы твоя подруга ножками своими ходила или век ее на колясочке катать будешь?.. Ишь, свет-то с ней как обошелся! Она ему служила-служила, а эти стервецы ее эвон как отблагодарили! На вон тебе колесики - катайся, не скучай!.. А что стоило бы Троилу ножки ей дать, хоть ба самые плохонькие, кривенькие…
        Багров дернул ворот рубашки. Отскочившая пуговица ударилась в стекло над стрелкой тахометра и, как живая, отпрыгнула на колени. Матвею стало вдруг все равно, что с ним будет. Ну убьет и убьет - только чтобы отстала.
        - Убирайся, вредное ископаемое! Чего душу травишь?
        Не снимая брезента, Мамзелькина щелкнула ногтем по лезвию косы. Багров схватился за уши. Боль была страшная, точно в барабанные перепонки вонзили раскаленные иглы.
        - А вот повышать на меня голос, милостивый государь, не следует! Я, в целом, позитивно отношусь к грубящим людям при условии, что они грубят всегда и всем, а не только мне одной! - сказала Мамзелькина с холодным аристократическим выговором, на миг отодвинув в сторону свою народную частоговорку.
        И снова потянулась пальцем к брезенту. Лицо у Матвея скривилось в ожидании, но Плаховна убрала руку от косы и ободряюще похлопала его по плечу. И, ненавидя сам себя за это, Багров испытал трусливую благодарность за то, что не было новой боли.
        - Ну не сердися, сердешный, не сердися! Ты малость покричал, я малость погорячилася. С кем не бывает? Ты не подумай, что я про ноги просто так болтаю… Заяц не лось, трепаться не любит!.. Мне твоей красуле ножки дать, не поверишь, даже приятно будет. Дело-то нехитрое!
        Багров все еще держал ладони у ушей, но уже не зажимал их. Умные глазки старухи вглядывались в его лицо, изредка опускаясь на грудь, где пылал Камень Пути.
        - Она говорит, что ей так лучше, - хмуро сказал Матвей.
        - Как лучше, муравейчик ты мой недодавленный? На стульчике с колесиками? А ежели исчо батарейку приделать - можно хучь в самый Гурзуф катить!
        Багров вздрогнул. Откуда старуха все знает? Про то, чтобы раздобыть коляску с аккумулятором, они с Иркой говорили дня два назад. Качали по Интернету всякие каталоги, а затем залезали на форумы инвалидной техники, где то же самое продавалось гораздо дешевле. И про море говорили!
        - Отстаньте от нас! Чего вы к нам лезете?.. Ирке хорошо! - сказал Матвей жалобно.
        - С чего бы это? Ага… значит, она все-таки ждет от своего света воздаяния?
        - Лучше чего-то ждать, чем не ждать ничего, - не выдержал Багров.
        - Ну хорошо. Она ждет… И пусть себе. А ты-то готов ждать? - сухо спросила Аида Плаховна.
        - Не ваше дело!..
        - Опять грубишь?
        - И всегда буду грубить! Вы уже говорили с ней. Она отказалась, - сказал Матвей.
        - Она отказалась не от ног, а от моего предложения! - поправила Мамзелькина. - Не хочешь смертью работать, и не надо, чистюля ты эдакая! Но неужто ты думаешь: она и впрямь ног не хочет? Не обрадуется, если ты ей их на тарелочке с золотой каемочкой принесешь?
        Мамзелькина наклонилась к нему и, обстреливая Матвея шариками кисловатой слюны, горячо зашептала:
        - А про ножки ты подумай, некромаг! Самые красивые подберу!.. Тебе какие нравятся-то? Подлиннее или покруглее? Не стесняйся, только шепни! Тут недавно танцовщица из ночного клуба взяла да с подоконника ласточкой сиганула! Грустно ей чагой-то на белом свете стало. И чего не жилося? И храсавица, и умница, и мужчинки хвостиком ходили!..
        И Плаховна мерзко подмигнула. Багрову дико захотелось врезать Мамзелькиной по черепушке. Не столько потому, что старуха была откровенно мерзка, сколько потому, что ее слова все-таки просачивались в сердце. Их спор в машине, начавшийся как ссора, все больше напоминал заговор. Заговор против Ирки и ее дороги к свету. И Матвей улавливал эту грань. Его, по сути, вербовали как союзника мрака и предателя.
        Не в силах сдержаться, он ударил ладонью по сигналу. Резкий длинный гудок переполошил весь двор. Толпа оглянулась на него как на ненормального, не уважающего человеческую смерть. Опомнившись, Матвей оторвал ладонь от сигнала и, высунувшись, жестом показал, что все в порядке.
        - Ты с ответом не спеши, обмозгуй все! Тута тебе не Торопыжеское царство! На-кась вот, возьми! Надумаешь - сломай ее, я и явлюсь! - Мамзелькина сунула сухую ручку в рюкзачок и протянула Багрову нечто маленькое, желтовато-вытянутое, непонятно страшное.
        - Что это? - спросил он с замиранием.
        - Эх ты, а еще некромаг! Бери, не сумлевайся! Обычная детская косточка… Ох, годы мои годы, усе болит… спину ломит… - старушка взяла рюкзачок и, кокетливо охая, вылезла из машины.
        Матвей сидел, вцепившись в руль, и смотрел, как Мамзелькина бодро трюхает по двору, закинув за спину рюкзак и держа в тщедушной ручке укутанную брезентом косу. Люди, которых она случайно задевала, на миг застывали и, дрожа, делали быстрый шаг назад. И ни один потом не мог объяснить, почему отскочил.
        Аида Плаховна почти затерялась, когда Багров выскочил из машины:
        - Что вы хотите за ее ноги? Даром вы ничего не делаете! Хотите, чтобы я стал смертью вместо вас? - крикнул ей вслед Матвей.
        На него оглянулось человек десять. Что за странный парень? То сигналит как сумасшедший, то предлагает кому-то стать смертью. Старушка обернулась. Она едва открывала рот, но Матвей отлично слышал ее слова:
        - Смертью? Ишь ты, куда замахнулся! Не удержать тебе моей косы, некромаг. Не по рукам она тебе, - сказала она с усмешкой.
        - А Ирке удержать? - недоверчиво спросил Матвей.
        Старушонка с особой уклончивостью пошевелила головкой. Багров был потрясен. С внутренней безошибочностью он ощутил, что Мамзелькина уважает Ирку и даже где-то побаивается ее. Недаром и новые переговоры о ногах она вела не с самой Иркой, а с ним, Матвеем. Аида Плаховна боится слабую Ирку, уже полгода как лишенную всякой магии! Ирку, которая сама не может сделать ни шагу и худые руки которой едва приподнимают тело над поручнями коляски! Невероятно! Мамзелькина видела в Ирке равную себе!

«Она и в прошлый раз хотела, чтобы Ирка была смертью… Только Ирка! Я для нее вообще никто!» - вспомнил Матвей.
        - Так что вы хотите за ее ноги? - снова крикнул Матвей.
        Ему было безразлично, что на него смотрит целая толпа.
        - Самый пустячок возьму. Камень Пути, - охотно откликнулась старушка.
        - ЧЕГО??? Его не вытащить!
        Плаховна лихо дернула плечиком.
        - Не трясись, болявый! Вытащу! Моя коса не скальпель, на нее михробы не садятся! Это она для дураков городских коса! А здеся вот острие, это лезвие, это обушок! Здеся пятка, шипик, кольцо. Ну а туточки косовище с рукояткой!
        В голосе у Мамзелькиной послышалась несвойственная ему скрипучая нежность.
        - Думаешь, в прошлый раз Мировуд тебе камень вставлял? Он рядом стоял, пока я трудилась! А сердчишко я тебе другое подберу. У меня недавно бегун-марафонец взял чагой-то да в машине не пристегнулся. Не сердце - сплошной мускул. Сорок километров пробежишь - ни разу не задумаешься!
        - Не согласен!
        - Подумай, милок! - манила Плаховна. - Первым сортом все обделаем! Только Ирке своей ничего не говори! Если она скажет твердое «нет», тут уж я никак не смогу ножки ей дать. Не приживутся они, хоть на клей сажай.
        - А так сможете?
        - Так смогу. Понимаешь, голубок, любовь соединяет двух людей в одного и открывает лазеечки… Ну бывай, болезный, не кашляй! Пошла я арбайтен делать!

«Менагер некроотдела» поправила рюкзачок и, прищелкнув пятками кроссовок, сгинула. Ее коса, состоящая из пятки, обушка, шипика и прочих чудно звучащих деталей, исчезла чуть раньше милейшей старушки.
        Глава 8
        Расходный материал начинает приносить доход
        Мы должны жить так, как колесо вертится, - чуть одной точкой касаться земли, а остальным стремиться вверх.
        Преподобный Амвросий Оптинский
        Лучший комиссионер мрака Тухломон вышмыгнул у станции метро «Новокузнецкая» и некоторое время потолкался в очереди за квасом, пытаясь раздуть ссору.
        - Вы что одними руками и деньги берете, и квас наливаете? Почему тому лысому больше?.. А мне что, одна пена? А девушка куда лезет? Вы ее раньше тут видели? - орал он.
        Но, увы, раскисшая от жары очередь была настроена миролюбиво, и вообще стояло только три человека. Поняв, что любезного ему скандала не будет, Тухломон зевнул, закатил глазки и, показав всем, как он смертельно обижен, поволок ноги в сторону рядом расположенной «Третьяковской». Тут, во дворе жилого дома, сразу за храмом сщмч. Климента, папы римского, у Тухломона был оборудован тайник. В тайнике хранились зажиленные эйдосы, которые комиссионер вот уже несколько веков потихоньку утаивал от своего начальства.
        Проскользнув за магнитные воротца вслед за одним из жильцов, Тухломон некоторое время топтался во дворе, притворяясь, что его умиляют катающиеся на качелях детки.
        - Кач-кач! Кач-кач! Ути-мои плютики! - повторял Тухломоша, и лицо у него вытягивалось от сладости.
        Попутно комиссионер не забывал невзначай подходить к подвальному окошку. Оказавшись у забранного решеткой пыльного стекла, в углу которого была чуть заметная трещина, Тухломон присел завязать шнурок, вытянул к трещине ставшую бесконечной руку и вдруг стремительно, как змей, скользнул вслед за своей рукой внутрь.
        В подвале пластилиновая колбаса, раскатавшаяся на толщину карандаша, вновь вылепилась в довольного собой гадика. Перешагивая трубы, расходившиеся в разные стороны и обмотанные для утепления стекловатой, лучший комиссионер мрака забился в дальний угол. Здесь он еще раз огляделся и сунул руку в незаметную щель под главной трубой, заботливо заложенную чавкающим влагой поролоном.
        А дальше все происходило, как в сказке про смерть Кощея. Из щели Тухломон достал прорезанный футбольный мяч. Из мяча - железную банку из-под горошка. Из банки - шкатулку с видом Кисловодска.
        Все это сопровождалось бормотанием и снятием магических защит. В конце концов в липкой ладошке у Тухломона оказался пузырек из-под валерьянки, под самую крышечку насыпанный первосортными эйдосами, которым было бы не стыдно оказаться в коллекции самого Лигула.
        Медленно, очень медленно, Тухломоша открыл крышечку и залюбовался сиянием эйдосов. Впервые, пожалуй, его лицо перестало перемеривать в минуту сотни масок и имело теперь собственное выражение - алчное, нетерпеливое и одновременно полустертое.
        Насладившись эйдосами, Тухломон широко разинул рот и двумя пальцами вытащил дальний фарфоровый зуб, воткнутый прямо в пластилиновую десну. Раскрутив зуб, оказавшийся внутри полым, комиссионер высыпал на ладошку три отличных эйдоса, один из которых, подумав и с сожалением попыхтев, отложил для сдачи в Канцелярию, а два оставшихся пересыпал в пузырек, после чего вернул крышку на место.
        И именно в этот миг предельного, просто зашкаливающего счастья обладания по запястью комиссионера ударили хлыстом - точно и безжалостно. Заветный пузырек из-под валерьянки взмыл под потолок. Тухломон взвыл и, щерясь, хотел прыгнуть за ним, но внезапно застыл и едва не вплющился в стену.
        Перед ним стоял тощий страж, костистые руки которого торчали из коротких рукавов спортивного костюма. Бесцветные селедочные глаза выпукло смотрели на Тухломона.
        - Вольгенглюк! - прохрипел комиссионер, не понимая, как мог его просмотреть.
        Описав в воздухе полукруг, пузырек из-под валерьянки упал точно на ладонь сыскного пристава мрака по розыску суккубов и комиссионеров. Вольгенглюк посмотрел на эйдосы сквозь стекло. Те, ощутив присутствие стража мрака, вспыхнули от боли, и на миг их страдальческое сияние отразилось в пустых глазах пристава.
        - Я тут это… хотел… в подарок! Как дар уважения! - забормотал Тухломон, торопливо нашаривая самую правильную тактику поведения. Интуиция подсказывала, что лгать Вольгенглюку бесполезно. Мрак слишком хорошо знает сам себя.
        Длинная рука метнулась вперед и небрежно отбросила Тухломона от щели. Присев на корточки, Вольгенглюк заглянул в щель и хмыкнул.
        - В подарок, говоришь? Так-так… В Тартар захотел? Единственный тайник или еще есть? Ну, быстро! - Голос звучал сухо и наждачно, без заметной угрозы. Но в этом был весь Вольгенглюк - он никогда не угрожал и всегда действовал.
        - Е-е-е-е-е…
        У Тухломона были еще тайники, однако он так искренно зарыдал и затрясся, что пластилин, составлявший его тело, стал провисать и стекать на пол. На Вольгенглюка это не произвело ни малейшего впечатления. К фокусам комиссионеров и проделкам суккубов он привык давно.
        - Слушай меня, расходный материал! Я сосчитаю эти эйдосы! Завтра ты принесешь мне ровно в три раза больше, и чтобы качеством были не хуже. Окажется на эйдос меньше - отправляешься в Тартар без возможности возвращения. Наши законы ты знаешь: даже за один украденный эйдос - лишение сущности. Я выразился ясно?
        Тухломон заскулил и забился головой об пол, попутно производя сложные арифметические подсчеты. Вольгенглюк, зевая, щелкал хлыстиком по трубам. Театр одного актера имени Т. У. Хломона занимал его мало. Почувствовав это, комиссионер перестал растекаться и сел на полу.
        - Можно сказать? - спросил он абсолютно нормальным голосом.
        - Только не торгуйся!
        - Нет-нет… Как вы могли такое подумать? Ни в коем случае.
        - Говори!
        - Э-э… Краем уха я слышал: у вас личные счеты к Эссиорху! Он избил вас! Сломал вам руку и нос… - быстро выпалил Тухломон, зная, что жизнь его повисает на волоске. Стражи мрака не любят неприятных воспоминаний.
        Комиссионер осторожно поднял голову и решился посмотреть на лицо Вольгенглюка. Зрачки мертвой сельди покраснели. В этих глазах была гибель Тухломона.
        - Дальше, - сказал сыскной пристав мрака все тем же треснутым, как старое зеркало, голосом. - Теперь тебе придется договорить до конца!
        - Я случайно узнал: у Улиты и Эссиорха будет ребенок. Мальчик. Родится он месяцев через шесть.
        - А ты откуда знаешь?
        - О, я всегда ощущаю мгновение зарождения нового эйдоса! Это как вспышка новой звезды! Возникновение галактики!.. - затараторил Тухломон.
        - Без поэзии! Твои предложения?
        - Я доставлю вам его эйдос!
        Мертвая сельдь сделала невозможное для рыбы - моргнула. Красные прожилки укрупнились.
        - И как ты собираешься это устроить? Думаешь, младенец произнесет формулу отречения? - спросил Вольгенглюк.
        - Ни в коем случае! У ребенка есть мать. Пока ребенок в чреве, она может сделать это за него, - сказал Тухломон и на миг высунул язычок.
        Вольгенглюк опустил голову. Смерть Тухломона исчезла из его глаз. Комиссионер безошибочно ощутил, что сыскной пристав доволен. Затем Вольгенглюк сделал рукой короткое движение. Тухломон осознал, что это означает, только когда пузырек из-под валерьянки описал полукруг и залип в изумленной ладони пластилинового гадика. Комиссионер мрака никак этого не ожидал. Он так поразился, что коленки выгнулись у него в противоположную сторону. СТРАЖ МРАКА ОТДАЛ ЭЙДОСЫ! Как же сильна должна быть ненависть!
        - Сколько времени тебе надо?
        - Ны-ны-ны… несколько месяцев! - наудачу выпалил Тухломон.
        - Слишком долго! Жду до Нового года! Если первого января у меня в руках не окажется эйдоса этого младенца… - Вольгенглюк не стал договаривать. В его рыбьих зрачках ясно отпечаталась страшная смерть пластилинового гадика.
        - А теперь спрячь это, и идем! - приказал Вольгенглюк. - И живее! Кое-кто желает тебя видеть!
        - Меня? - пугливо переспросил Тухломоша, спешно соображая, как лучше поступить: захватить бесценный пузырек с собой или спрятать его на глазах у Вольгенглюка. Оба варианта Тухломону страшно не нравились.
        Не тратя времени на уговоры, пристав мрака сгреб Тухломона за ворот и поволок за собой столь небрежно, словно это был пустой костюм. Дверь из подвала Вольгенглюк искать не стал и вышел сквозь стену. Протискиваясь вежливым лицом сквозь кладку, комиссионер чудом сберег свой пузырек, не обладавший способностью проходить сквозь предметы.
        Дальше было еще хуже. Пристав мрака вроде особенно и не разгонялся, но Москва начала прокручиваться, точно валик машины для глажки белья. Каждым шагом Вольгенглюк отхватывал по улице. Только в одном месте они затаились у трубы, прижимаясь к дому: на высоте ста метров над городом проносилась боевая двойка златокрылых, сияющая на солнце так, что на нее нереально было смотреть. Один из златокрылых на ходу поднес к губам флейту, и одним притаившимся суккубом, хитро замаскировавшимся под девушку на рекламе новостроек, стало меньше.
        Вольгенглюк втянул носом разлившийся запах духов.
        - Обормот! Думал, если он охотится - за ним не охотятся! - сказал он сквозь зубы.
        И снова Москва завертелась гладильным валиком. В районе улицы Хромова пристав мрака скользнул во дворик и остановился. Это был тихий, немосковский по духу жилой затончик. Два киоска стояли буквой «Г». В одном из них продавались фрукты и овощи, в другом - хлеб, крупы, соки. Продавщица хлеба сидела в киоске, ее подруга грелась на солнышке. Шагах в трех восточный дворник в надвинутой на лоб тюбетейке менял камеру в старом велосипеде «Кама». Случайно посмотрев на то, чем он разбортировал покрышку, Тухломоша принялся протирать глазки и тер их до тех пор, пока они окончательно не слиплись. На асфальте лежал серповидный бронзовый меч с золотой рукоятью, с вплавленным в нее громадным рубином.
        Ощутив, что на него смотрят, дворник поднял меч и, насмехаясь над бедным комиссионером, притворился, что собирается отрезать ему уши. Тухломон на всякий случай ужаснулся, чтобы доставить ему удовольствие. Попутно его зоркие глазки успели углядеть во дворе пять-шесть подобных личностей, которые были так горячо заняты своими делами, что, скорее всего, вообще их не имели.
        Кивнув дворнику, Вольгенглюк решительно направился к микроавтобусу «Консультации. Недвижимость». Микроавтобус действительно был недвижим, судя по полному отсутствию всех четырех колес. Вольгенглюк коротко стукнул в тонированное стекло.
        - Это я! - сказал он.
        Дверь автобуса открылась. Мощная короткопалая рука сгребла бедного Тухломона и, точно морковку, вдернула его внутрь. Дверь захлопнулась. Пристав мрака остался снаружи.
        Оказавшись в автобусе, Тухломоша на всякий случай натянул на лицо самое грустное выражение и тихонько захныкал. Пузырек с эйдосами он еще по пути вмял себе в ногу, но след замазал не очень аккуратно и теперь беспокоился, что найдут. Скуля, Тухломон не забывал вертеть головой по сторонам. Он увидел столик, а по обе стороны от него - шесть автомобильных кресел с торчащим поролоном. На крайнем к двери кресле сидел хмурый страж с сожженным лицом - типичный мальчик из Нижнего Тартара. На коленях у него лежал ничем не прикрытый скифский акинак. Еще один страж, отличавшийся от первого только серьгой в ухе и бородкой, помещался с другой стороны. Красные глаза барбосов были устремлены на Тухломона.
        Умного комиссионера волновали, однако, не хмурые мальчики, а первопричина их появления. Он уже нашарил эту первопричину взглядом - вот она, в плаще, с закрывающим лицо капюшоном! Виден только выступающий острый подбородок.
        Каким-то чудом узнав этот подбородок, Тухломоша бросился на живот и пополз, из осторожности целуя не туфлю, а пол рядом. А то сомнут еще нос - потом два часа перед зеркалом вылепливать.
        - Встань! - нетерпеливо приказал голос.
        Тухломоша не стал ломаться и быстро встал.
        - Садись!
        Тухломон замешкался, и немедленно один из барбосов толкнул его в грудь. Теперь комиссионера и бочкообразного стража в плаще отделял только столик. Страж нетерпеливо сдернул с головы капюшон. Тухломоша на всякий случай изобразил радостное изумление.
        - Как вы отважны, владыка! Если кто-то из златокрылых догадается…
        - Молчи, или тебе отрежут язык! - поморщился Лигул.
        Тухломон собрался брякнуть, что язык ему отрезали множество раз, но решил, что мудрее будет промолчать. Рука горбуна скользнула в складки плаща и выложила на стол вытянутую деревянную коробочку, похожую на маленький гроб.
        - Открой!
        Тухломон повиновался. Внутри обнаружился полуразложившийся мужской палец, на который были надеты три серебряных кольца. Кольца сдавливали разбухший палец так, что их невозможно было снять.
        - Кольца исполняют желания. Ты отдашь их Нате, Чимоданову и Мошкину!
        Тухломоша торопливо закивал.
        - Не пытайся обхитрить меня и оставить их себе. Речь идет о мелких человеческих желаниях. Деньги, еда, удовольствия, карьера - едва ли ты в этом нуждаешься. Да и от меня это тебя не спасет, - Лигул говорил лениво, цедя слова.
        Лучший комиссионер мрака дежурно загрустил, разочаровавшись в кольцах. Президентство над всем земным шаром не стоит самого маленького тусклого эйдоса, спрятанного в тайной коробочке.
        - …о мелких человеческих желаниях! Президентство - это все же крупное! - угадав его мысли, поправил Лигул. - Мрак экономит свою магию. Кроме того, желание исполняется по самому короткому пути!
        - А зачем нам?.. - осторожно заикнулся Тухломон.
        - Доступ к Мефу есть только у Чимоданова, Наты и Мошкина, рожденных с ним в один день. Выполняя желания, кольца забирают силы Буслаева. Очень много сил. Выражаясь материальным языком, по миллиону золотом за один конфетный фантик. При этом они будут перекачивать их… ну, тебе об этом знать необязательно. Несколько исполненных желаний, и Меф потеряет добрую половину сил.
        Глазки у Тухломона любознательно округлились. Колечки начинали ему нравиться. Они работали по радующему сердце тарифу.
        - Да, славные колечки, - продолжал горбун. - Кроме того, они будут обирать и своих хозяев, постепенно высасывая их эйдосы. У Чимоданова они позаимствуют кабанье упрямство, способность приспосабливаться и выживать где угодно. У Мошкина - тонкую настроенность души и интуицию. У Наты - самодостаточность и навык к каждому находить свой ключик… Но опасный момент: вручая перстни, тебе придется сказать им правду.
        Тухломоша насторожился. Призывающий к правдивости Лигул пугал его больше, чем Лигул, выпускающий кишки.
        - Всю правду?
        - Не всю. Главное, чтобы они ясно поняли, что забирают силы у Буслаева. Иначе перекачка не состоится. И кольцо пусть сразу надевают на правильный палец. Безымянный, на правой руке.
        - Оно не снимается? - сразу угадал Тухломон.
        - Поначалу снимается, - заверил его Лигул. - Но с каждым следующим желанием сжимается все сильнее. Но это им знать необязательно.
        - Понимаем-с! Сделаем-с! - самый хитрый комиссионер мрака вылепил лицом единомыслие столь зашкаливающее, что оно граничило с наглостью.
        Лигул дернул подбородком, подавая знак тартарианцу. Тот решительно пустил в ход кинжал, освобождая кольца от мужского пальца, в который они намертво вцепились. Ему пришлось раздробить палец на три части и кинжалом прочистить каждое кольцо изнутри. Тухломоша морщился, притворяясь, что ему противно.
        Лигул, скучая, смотрел в стекло микроавтобуса. Неожиданно он оживился. Во двор вошел юноша с короткими светлыми волосами. В правом ухе у него было четыре серьги. Над левым плечом поднималась скрытая под мороком рукоять меча.
        Не доходя до фургончика десяти шагов, юноша остановился и свободно скрестил на груди руки. На затемненные стекла микроавтобуса он поглядывал небрежно. Ощущалось, что недвижимости он не имеет и в консультациях по ней не нуждается.
        - Знакомься: Виктор Шилов!.. Вы будете часто встречаться! - представил Лигул.
        - Ну так он же… - осторожно начал Тухломон, вглядываясь в юношу зоркими глазками.
        - Совершенно верно! Человек. На эйдос его покушаться не смей - мой тебе совет! На ближайшее время - он твой хозяин и, кстати, новый глава мрака.
        Тухломоша хотел было полезть с объятиями, но, покосившись на Лигула, решил сильно не радоваться новому руководству в присутствии старого. Особенно когда старый руководитель работал в стиле лорда Варвика - делателя королей. На памяти Тухломона таких «глав мрака» было уже три - Мефодий Буслаев, Прасковья и теперь вот Шилов. Только «главы» почему-то менялись, а Лигул оставался.
        - Еще кое-что. Про Арея… - сказал Лигул совсем уж небрежно и сквозь зубы.
        Умный Тухломоша мгновенно насторожил ушки. Сейчас прозвучит что-то важное.
        - Арей ушел по-английски. Я не успел с ним проститься. Не поблагодарил его за то, что он подвел меня с Мефодием, - печально сообщил Лигул.
        Тухломоша цокнул язычком. Один раз. Два раза было бы опасным перебором.
        - В последние годы Арей сильно отдалился от мрака. Я был вынужден заменить его Пуфсом. Нелепый этот Пуфс - теперь вот даже боевое тело, говорят, от него убежало, - сказал горбун.
        Тухломон потупил глазки и сострадательно пожал плечиками: мол, убежало и убежало - с кем не бывает. С Пуфсом он предпочитал не ссориться: тот был опаснее змеи.
        - Все это время Арей жил в подземном переходе у девушки, не пытаясь забрать ее эйдос. История этой девушки весьма примечательна. Почему-то в книге жизни дата рождения ее тела и дата, когда вспыхнул ее эйдос, сильно разнятся… Причем не на день, не на два, а на несколько столетий! - Голос Лигула стал вкрадчивым. - Ненавижу неувязки в отчетности! Особенно когда мне случайно припоминается, что несколько столетий назад у Арея была дочь, которую Яраат завалил камнями в колодце.
        Лигул сделал зловещую паузу. Тухломоша затрясся всем своим гибким тельцем, показывая, что если Лигул просто не любит неувязок в отчетности, то сам он их прямо-таки ненавидит.
        - Да и эйдос у этой Варвары весьма примечателен. Мой наблюдатель следил за ней несколько последних дней. Он утверждает, что никогда не видел ничего подобного. Половина его принадлежит мраку - густой мрак, без проблесков, а другая половина очень яркая и, увы, пока не наша.
        Тухломоша заскорбел. Состояние эйдоса Варвары было известно ему лучше, чем любому из шпионов Лигула, однако он предпочитал держать свои наблюдения при себе.
        - Мой посланец сообщил, что на шее у нее висит что-то, от чего исходит особая сила. Хочу взглянуть на эту вещь поближе, - добавил Лигул.
        - Медальон Арея? - немедленно спросил Тухломоша.
        - Откуда ты знаешь? - жадно и быстро спросил Лигул.
        Комиссионер заторопился, нервно ерзая на месте.
        - Поздней осенью я, помнится, шел за Улитой.
        - Следил?
        - Нет, не следил! Мною двигало беспокойство, что в таком опасном городе, как Москва, девушка направляется куда-то одна. А вдруг она попадет в разборку футбольных болельщиков? Вдруг в транспорте к ней пристанет бешеный контролер? Мало ли какие опасности могут подстерегать? Чтобы не тревожить ее лишний раз своей заботой, бедный больной старикашечка находился под мороком. Она пошла к Варваре, и я нечаянно подглядел, как она передала ей медальон, который я прежде видел у Арея.
        - Почему ты мне не сказал сразу? - зловеще осведомился Лигул.
        - Опасался беспокоить Вашу Мрачность! - стекленея глазами, выкрикнул Тухломон.
        Лигул оскалился двумя передними зубами, как крыска.
        - У меня есть подозрение, что Арей каким-то образом раздобыл эйдос своей жены и поместил его в медальон. И что этот эйдос теперь защищает Варвару. Медальон надо забрать! И это сделаешь ты! - просопел он.
        Тухломоша замялся. Ему не улыбалось схлопотать маголодию от Корнелия, который постоянно вертелся рядом с Варварой. Разумеется, Корнелий был не ахти какой воин, но все же страж света, и превратить маленького, несчастненького комиссионерчика в лужицу пластилина не составит для него проблемы. Слишком много опасностей для одного маленького скользкого гадика.
        - А тартарианцы? - пискнул он.
        Лицо главы Канцелярии презрительно скривилось.
        - Мальчики одичали в Тартаре. Если послать их одних, без присмотра, вместе с медальоном они принесут и голову Варвары. А зачем мне ее голова, когда даже и тело заведомо не то, что было при рождении?.. Нет, мне нужен ее эйдос и эйдос ее матери. Я создам им такие замечательные, такие исключительные условия, что Арей - там, где он сейчас! - будет о-очень благодарен мне!.. И мы, наконец, станем квиты! - В гладком, уместном голосе Лигула на миг зашипела змея.
        Тухломон прикинул, что настало время для исполнения одного из его заветных желаний. Оглядываясь на тартарианцев, комиссионер стал ковырять ножкой пол.
        - Эмю-э! А можно мне… если, конечно, Вашей Мрачности будет угодно… взять парочку этих мощных ребят? Этих героев! Прикажите им слушаться меня беспрекословно! - робко пискнул он.
        - Зачем тебе? - удивился Лигул.
        - Варвару охраняет крайне опасный страж света. Натуральный Самсон, ненавидящий меня, бедного старикашечку, всей душой!
        Лигул с сомнением сдвинул брови, вспоминая донесение своего разведчика.
        - Это еще кто? Тот хлипкий юноша в очочках?
        - Он только кажется хлипким! Он быстрый, как мангуст!.. На меня, такого слабенького, покушается! - всхлипывая, заюлил Тухломон.
        Комиссионер рассчитал верно. У Лигула не было времени разбираться.
        - Вы, двое! Поступаете под его начало! Делать все, что он прикажет! Только сначала проводите меня в Канцелярию! - нетерпеливо бросил он своей охране.
        Страж с сожженным лицом и страж с бородкой молча склонили головы. Быть под началом у жалкого комиссионера - величайшее унижение для истинного тартарианца, однако приказы не оспариваются.
        - Кольца желаний должны быть вручены немедленно! Не справишься - шкуру сдеру!.. Где браслет?
        Страж с бородкой передал Лигулу черный браслет, который тот лично защелкнул на запястье у комиссионера.
        - Это чтобы ты не был слишком хитрым!.. Он тебе напомнит, когда мое терпение окончательно иссякнет! А теперь вон!
        Прежде чем Тухломон успел высказать, как он счастлив был увидеть Его Мрачность, дверь микроавтобуса отъехала. Мощные руки вышвырнули комиссионера. Тухломон сидел на асфальте и подобострастно кивал затемненным стеклам, в которых отражалось его пришибленное, но сладенькое личико.
        - Всего хорошего-с! - повторял он, растягивая пластилиновые губы в приветливую улыбку.
        Потом встал и, не переставая кланяться, заковылял к киоску «Овощи-фрукты». Он отошел шагов на тридцать, когда заброшенный микроавтобус «Консультации. Недвижимость» вспыхнул, и узкое, белое, мгновенное пламя поднялось на высоту третьего этажа. Страшный горбун и его сердитые мальчики провалились в Тартар, уничтожив все следы своего пребывания на улице Хромова.
        Продавщица, разинув рот, стояла у киоска.
        - Дайте мне, пожалуйста, два банана, полкило моркови и ваш эйдос! - обратился к ней Тухломоша.

* * *
        Прежде двор у Серебряного Бора был примечателен только «хрущевкой» редкой серии, которая почему-то нигде больше в Москве не прижилась. Подъездные окна смотрели у нее на ту же сторону, что и вход в подъезд, и были притоплены, а окна первого этажа располагались так низко, что в них хотелось шагнуть с улицы. Именно в этом дворике у П-образной железной арки со следами когда-то висевших на ней качелей и возникла трансформаторная будка. Удивительным был не столько факт ее появления, сколько то, что возникла она ночью и без всякой строительной суеты.
        Утром у будки уже вертелись два-три любознательных гражданина с повышенным градусом социальной ответственности и один сонный работник службы эксплуатации из домовой конторы. Их стараниями были установлены и запротоколированы следующие факты:
1. Появление нового строения не согласовано со службами района.

2. Размер будки 9 метров на 4 метра. Высота - 3,9 метра. Одноэтажная. Имеет отмостку. Крыша шиферная, двускатная. Замок чугунный, цельный, со стальной вставкой.

3. Не исключено, что будка может быть опасна с точки зрения терроризма, но, может, и не опасна. Подозрительного автотранспорта возле нее не обнаружено.

4. Никаких проводов не видно, что странно, поскольку будка якобы является трансформаторной.

5. Свежих следов строительства нет. Раствор местами высох и выветрился. Строение осело и имеет трещину в фундаменте. Размер трещины 1,25х3 см. Забита мелким мусором, окурками и фантиками.

6. Окон будка не имеет, и заглянуть внутрь невозможно. В торговых или складских целях будка не используется.

7. Железные двустворчатые ворота будки разрисованы баллончиком: «Ст. 214 УК! Ну что, съел? Я вандал! Поймай меня, если сможешь!» Надпись очень свежая.
        На этом наблюдения закончились. В будку любознательные жильцы проникать не стали и разошлись для совершения прочих дел, требующих повышенного градуса социальной ответственности. Под заявлением расписались и отправили его странствовать по этажам управы.
        В тот же день около полудня во дворе припарковалась иномарка-универсал с тонированными стеклами и антенной, похожей на рачий ус. Из иномарки вылез лихого вида молодой человек в перевернутой козырьком назад бейсболке и принялся разминать затекшие ноги. Кроме Вована, а именно на это имя откликался молодой человек в бейсболке, в машине оказалось четыре валькирии: Ламина, Хаара, Таамаг и Фулона, и три оруженосца. Как они все поместились - загадка, но не исключено, что кому-то пришлось лежать в багажнике.
        Оруженосцы цепко оглядели двор и грамотно рассредоточились, а валькирии сразу направились к будке. Хаара без брезгливости потрогала пальцем высохший голубиный помет.
        - Выглядит так, будто она простояла тут лет двадцать! Мы не ошиблись двором?
        - Я здесь уже была, - кратко ответила Фулона.
        Валькирия золотого копья обошла будку и качнула ворота со следами баллончика. Ни к каким потусторонним последствиям это не привело. Снизу посыпался мусор.
        - Получен приказ: мы должны обеспечить круглосуточную охрану этого объекта. Я прикинула. Это четыре смены в день по шесть часов. В каждой смене - две валькирии и два оруженосца. Кроме того, формируется тревожная группа из трех валькирий и трех оруженосцев. Время дежурства каждой группы - двенадцать часов.
        Ламина загибала пальцы, что-то торопливо соображая.
        - О нет! - простонала она. - Тут шесть и там двенадцать! Это сколько получается? Дайте мне яду!
        Фулона посмотрела на Ламину без всякого раздражения. Она знала ее достаточно давно. Капризы капризами, а на валькирию лунного копья можно положиться.
        - Придется. Других вариантов нет. Я и так, и сяк крутила. Нас слишком мало.
        Ламина не сдавалась:
        - Почему только мы? Пусть свет пришлет златокрылых!
        - Свет не может ввести новые силы, чтобы и мраку не дать такой же возможности. В усиление нам дают Эссиорха, Корнелия и Улиту. Кроме того, мы можем прибегнуть к помощи Мефодия Буслаева.
        Хаара громко фыркнула, выразив таким образом отношение к такому подкреплению.
        - А новая одиночка? - спросила она.
        - Рано. Она ребенок. Мы не успели ее подготовить.
        - Я не собираюсь вкалывать восемнадцать часов в день! - капризно повторила валькирия лунного копья.
        Таамаг потеряла терпение:
        - Да не ной ты! Я отдежурю за тебя!
        - Запросто! - сразу согласилась Ламина. - Ты небось думала: я буду тебя отговаривать?.. Ну так и быть!.. Пусть меня поставят вместе с Ильгой и Холой! Тогда я хотя бы не умру от тоски!
        - Чтобы ты отбивала у них оруженосцев? Лучше с Радулгой. Отбивай у нее! - коварно предложила Хаара.
        Ламина поежилась. С валькирией ужасающего копья она предпочитала не связываться.
        Через четверть часа, получив свои графики дежурства, Хаара и Таамаг уехали. У кирпичной будки остались Фулона и Ламина - первая смена. Их оруженосцы высматривали комиссионеров. Солнечные лучи путались в листве. По двору сонно бродили голуби. Казалось, никому на свете не нужна скучная трансформаторная будка с шиферной крышей и глупой надписью на железных воротах.
        Прохаживаясь по двору, оруженосец Фулоны отыскал за гаражами два деревянных обрубка и обрезок доски и, вкопав обрубки в землю, толково и неспешно устроил скамейку. Валькирии сели, вытянув ноги. Золотое копье Фулоны, под мороком зонта, лежало у нее на коленях. Ламина зевнула так широко, словно желала проглотить скучный московский двор.
        - Обычная история! - сказала Фулона.
        Ламина вопросительно повернула к ней свое похожее на луну лицо.
        - Я про твои жалобы, - продолжала валькирия золотого копья. - Взрослые - тяготеющий к гигантизму вариант ребенка. А дети способны работать только до тех пор, пока не поймут, что то, что они делают - труд. Значит, вся проблема в самом слове. Давайте назовем труд отдыхом, а отдых - трудом, и все изменится.
        - При чем тут это? - заупрямилась Ламина. - Вся штука в жажде новизны. Людям нравится делать то, что они делают редко. Например, повару до жути хочется проехаться на гоночном болиде, а гонщик не прочь вылезти из тесного драндулета и чуток потусоваться на теплой кухне, где пахнет пиццей…
        Внезапно, без всякого перехода, Ламина вскочила, опрокинув самодельную скамейку, и ее копье умчалось в сторону ближайшей крыши, на которой мелькнуло и сразу пропало чье-то вертлявое лицо.
        Фулона озабоченно смотрела на нее.
        - Комиссионер или суккуб?
        Ламина оглядела наконечник вернувшегося копья. Она не уверена была, что попала. Вначале ей показалось, что наконечник совсем чистый, и лишь обнюхав его, как ищейка, она уловила слабый запах духов.
        - Суккуб.
        - Плохо. Суккубы редко следят поодиночке, - сказала Фулона.
        Глава 9
        Не бросайте Мефодия в костер! Он потом очень переживает

1. Быстрее всего я устаю от отдыха.

2. К сожалению, чтобы человек думал и развивался, он должен быть несчастен. В счастливом состоянии он будет только хрюкать.

3. Глупо думать, что мы покупаем вещи. Мы им продаемся.

4. При недостатке ресурсов проще остаться хорошим человеком, чем при их избытке.

5. Всякий человек хороший, пока все происходит, как он того желает. Истинная сущность личности проявляется, когда что-то идет против ее воли.

6. Мы все говорим себе: я нечто. А надо сказать: я ничто. И ясно увидеть, что ты ничто. И тогда, оттолкнувшись от этого, можно уже стать чем-то.

7. Человек - как глина. Вначале мягкий и пластичный, а потом застывает и принимает окончательную форму. Смерть - это и есть то самое принятие окончательной формы, фиксация.
        Подборка мыслей Эссиорха, записанная на обратной стороне холста
        Это была странная компания даже для мрака. Тухломон, Виктор Шилов и два
«выпрошенных» тартарианца: Эрб и Бурцель. Эрб отличался от Бурцеля наличием скифского акинака и сильно опаленным лицом. Бурцель от Эрба - бородкой, налипшей на подбородок, как котлета. Оружием Бурцелю служил германский меч с волнистым лезвием, такой огромный, что он являлся предметом постоянных издевок как для Виктора, так и для Эрба.
        - Я слышал: раньше наемника, пойманного с таким мечом, вешали на первом дереве. Он оставляет в ране кусочки кости, - сказал Шилов.
        - Он вообще не оставляет ран: одни трупы! - осклабился Бурцель.
        Сил ему было не занимать, да и с мечом он перемещался исключительно резво. Даже Арей убил бы его не раньше, чем секунд через сорок, что для знающего стража было почти комплиментом.
        Эрб оказался незаменимым в слежке. Это он первым выяснил, что Чимоданов, Мошкин и Ната собираются на рыбалку. Главный «рыбарь» был, конечно, Чимоданов. Остальные служили исключительно препятствием для заброса удочек.
        Рано утром в субботу Виктор Шилов и Тухломон стояли на Савеловском вокзале у турникетов. Тухломоша шутил и балагурил с дачниками, мысленно отмечая для себя тех, кого при случае навестит. Память на эйдосы, их владельцев и, главное, психологические ключики к владельцам у него была потрясающая. Эрб и Бурцель скрывались под мороком, однако в угол, где они находились, почему-то никто не заходил, хотя толкучка у турникетов была страшенная.
        Первым появился Чимоданов с целой связкой удочек и рюкзаком таким огромным, что, когда он поворачивался, кто-нибудь рядом с ним обязательно падал. За прошедшие полгода он очень заматерел. Оброс колкой щетинкой, раздался в плечах, загрубел лицом и внешне был уже не молодым человеком, а «дядей». При этом Чимоданов был странный типаж - даже для огромного загородного гипермаркета, где работало больше тысячи человек. Он выковыривал из носа козявки и поедал их на глазах у девушек. Никогда не мылся, ну разве что оказывался под проливным дождем. Шутил только про смерть и хохотал при этом так громко, что кассовые аппараты начинали сами собой выплевывать чеки.
        Вторым пришел Мошкин со своей девушкой Катей, старостой курса и бесценной копилкой готовых мнений. Правда, Евгеше строго велено было не брать с собой Катю и вообще по возможности привязать ее к батарее, но он неосторожно сказал об этом самой Кате, после чего ее присутствие стало неотвратимым.
        Катя мрачно уставилась на Чимоданова, собираясь испепелить его взглядом, однако Петруччо оказался огнеупорным. Сунул палец в ухо, достал некоторое количество серы и, полюбовавшись, отправил ее в рот. Катя, передернувшись, отвернулась.
        А Чимоданов уже рассказывал Мошкину про свою подработку в спортивном клубе.
        - Два раза в неделю, а платят отлично! До меня там никто не удерживался! - похвастался он.
        - А что ты там делаешь?
        - Теток худею!
        - Физкультура, что ли?
        - Какая, к лешему, физкультура? Она им поможет? В этих клуш, подчеркиваю, бойцовский дух надо вгонять! Они вот-вот уснут! «А ну задвигались, я сказал! Приседаем, коровушки! Приседаем, уточки! Живо-о-о-о!» - резко и страшно крикнул Чимоданов. Взлохмаченный, широкий, как пень, с вытаращенными глазами, он был страшен.
        Катя вздрогнула. Мошкин ощутил в коленях трусливое желание приседать. Бедные уточки!
        Минут через пять после Евгеши явилась Ната Вихрова. Рядом с Натой был молодой человек - небольшого роста, необыкновенно гибкий, умный, мягкий, с хорошей фигурой, с приятным голосом, с улыбчивым, немного влажным ртом. Когда нужно - говорил, когда нужно - замолкал. Никогда не обижался, вовремя уходил, вовремя приходил и исполнял желания прежде, чем они принимали словесную форму. Самое невероятное, что он был даже не суккуб, а вполне себе состоявшийся лопухоид, работавший в МИДе и вскоре собиравшийся на четыре года в Британию. Звали его Арсений. О нем было известно, что он сделал Нате предложение, и Вихрова вроде бы даже согласилась. Во всяком случае, заявление в загс они подали на конец июля.
        Мошкин поглядывал на Арсения с недоверием. Он успел уже выучить, что люди с хорошей улыбкой часто злоупотребляют ею, пока улыбка совершенно не обесценивается. Ната относилась к своему молодому человеку покровительственно. Хлопала по плечу.
«Молодец» говорила как «малаэц!». Кроме того, доверяла тащить сразу два рюкзака, себе оставив только сумку-косметичку.
        - Потопали! - приказал Чимоданов, жестом фокусника извлекая стопку билетов.
        Для Кати билета не оказалось, однако оставить ее за турникетами не удалось. Хотя Чимоданов на него и шипел, Арсений моментально договорился с контролершей на входе - причем договорился абсолютно безденежно, исключительно на улыбках и умоляющих прикосновениях. На старушек это действовало убийственно. Зорко наблюдающий за ним Тухломон позаимствовал пару фокусов. Комиссионеры запоминают все трюки, которые приносят результат.
        Через две минуты они уже сидели в экспрессе, а еще через десять минут экспресс тронулся. Рюкзаками завалили все верхние полки. Шилов сидел через два ряда от Мошкина, закрывшись автомобильным журналом. Тухломон и стражи мрака стояли в проходе.
        Недалеко от них, на верхней багажной полке, лежал безногий суккуб одной из последних удешевленных моделей. Суккуб ловил мужчин на симпатичную блондинку. Блондинка была глупа исключительно и очень естественно. По этой причине клевало хорошо.
        Остановок у экспресса почти не было. Он разогнался, застучал и, смазывая гаражи и деревья, замедлился только за Вербилками, где железнодорожная ветка давала резкий крен.
        Чимоданов достал двухлитровую бутылку с пивом и принялся угощаться, изредка откусывая от бутерброда, который представлял собой разрезанный вдоль хлебный батон с вложенной в него колбасой.
        По составу ходил молодой патрульный. Лицо у него было охотящееся. Он высматривал пивняков с бутылками и, выводя по одному в тамбур, штрафовал их. Чимоданова он тоже вывел. Тот вышел и надолго застрял. Мошкин минут пятнадцать мялся, набираясь отваги, потом отправился выручать друга. Но когда вышел в тамбур, увидел, что Чимоданов с патрульным слушают вместе музыку по сотовому телефону и патрульный отхлебывает пиво из чимодановской бутылки.
        - А-а! - заорал Чимоданов, глазки которого давно смотрели по скрещивающейся траектории. - Зырь, кто пришел! Паш, дай свой пистолет! Я в него бабахну!
        Патрульный пистолета не дал. Едва только появился Мошкин, он вновь сделался «при исполнении».
        - Табельное оружие. Не положено! - сказал он и, твердо ступая, ушел в соседний вагон.
        Через два часа, считая от Савеловского вокзала, экспресс остановился на станции
«Большая Волга». Мошкин выскочил первым, однако никакой Волги - ни большой, ни маленькой - не увидел и очень огорчился. Девушка Катя громко фыркнула, оповещая невидимую Волгу о своем присутствии. Вежливый Арсений помог выйти из вагона старушке, которая так вцепилась в сумку с колесиками, точно опасалась, что ее сейчас вырвут и убегут. За старушкой, низко наклонив голову, вышел юноша, быстро скользнувший в толпу и растворившийся, а за ним - гибкий и ловкий человечек непонятных лет и смазанной внешности. Мягким пальцем он ткнул Арсения в грудь и пакостным голосом произнес: «Хихикс!»
        Арсений ошалело заморгал и моргал до тех пор, пока его нетерпеливо не окликнула Вихрова. Чимоданов уже перешел рельсы и двигался вдоль шоссе, кренясь под тяжестью рюкзака. В Петруччо было столько яростного напора, что длинноногий Мошкин едва успевал за ним вместе со своей Катей, которая висла на нем, как ядро на каторжнике.
        Рюкзак не убил в Чимоданове общительности. По дороге он жаловался, что по Москве ходить стало противно. Везде куча рекламы, и на каждой обязательно девушка! Причем девушка занимает все пространство рекламного щита, а где-то совсем сбоку притулился телефон, плеер или что-нибудь другое.
        - А если мне не нужна эта девица? Если мне интереснее узнать емкость батареи? - возмущался Чимоданов.
        Через четверть часа вдоль бесконечных камышей они вышли к парому и долго стояли, дожидаясь, пока наскребется девять машин. Именно столько вмещал паром. Переправа одного человека стоила десять рублей. Мощная женщина собирала деньги, откручивая от рулона билетики. Катя никак не могла успокоиться.
        - Чего так дешево? Это разве деньги?
        Чимоданов сунул заскорузлый палец себе в нос, выковыривая из него бабьи глупости.
        - Слышь! Хватит москвичку из себя корчить! Сильно богатая - за меня заплати.
        Платить за Чимоданова Катя принципиально отказалась и несколько минут праведно негодовала. Мошкин попытался разрядить обстановку и с наигранной наивностью спросил:
        - Это Волга?
        Петруччо подумал, куда ему плюнуть, и плюнул в воду. Множество мальков кинулось к плевку, но обнаружив, что обознались и обеда не предвидится, разбежались в разные стороны.
        - Какая, в хлам, Волга? Канал тут. Зэки копали. А Волга там! - Чимоданов кивнул в угадывающееся расширение водного пространства.
        Дернув веревку, контролерша подняла на шесте треугольный знак. Зачихал мотор. Мошкин смотрел на канаты, которые, поднявшись из воды, тянули паром. На канатах висели лохмотья водорослей.
        - Эй, Типограф Типографыч! Замечтался? - задиристо окликнул его Чимоданов.
        - Сам ты Типограф! Он Полиграф! - поправила Ната.
        - А если Полиграф Типографыч? - предложил компромисс Чимоданов.
        Шипя Евгеше: «Не позволяй себя оскорблять!» - Катя раздраженно шагнула к Петруччо, и честь и достоинство Мошкина оказались под надежной защитой.
        Паром остановился, и все повалили на берег, опережая выезжающие машины. Идя вдоль канала, они миновали водные ворота и оказались на насыпи. Чимоданов перекрикивался с другими рыбаками, которых было тут немало, и искал место для палатки. За считаные минуты он задубел и носками, и майкой, и душой. Вихрова, напротив, ухитрилась и здесь остаться собой. Она брезгливо уселась на пенек и повыше задрала ноги, чтобы иметь поменьше контакта с родной землей.
        Евгеша всему удивлялся. Долго стоял у большого, до пояса, муравейника и восклицал:
        - Это же муравьи, да? Настоящие живые муравьи и всего в двух часах от Москвы! Это же они саранчу тащат? А куда они ее несут? Через муравейник переносят, чтобы она ничего не повредила, да? Ой, умницы какие!
        Чимоданов не выдержал такого умиления. Сунул руку в муравейник, подержал секунд пять, вытащил, облепленную муравьями, и стал с наслаждением обсасывать.
        - Попробуй! Кишленько! - предложил он Евгеше.
        Тот отказался.
        - Ну и напрасняк! Лопай, пока угощают! Смотри: крупные какие! А вот рыбу ловить на них нельзя! Поймают, акт накатают. За каждого сто рублей штрафа! И ведь не поленится, собака страшная, толстым пальцем в банке передавить и по штукам посчитать! - Чимоданов проглотил последнего муравья живым и ловко накрутил верхушку на переносной газовый баллон.
        Связываться с костром Петруччо было лень. Это отвлекало от рыбалки. Арсений с котелком был послан к каналу за водой. Когда вода закипела, Катя решила продемонстрировать всем, как сильно она заботится о Евгеше.
        - Любимый!.. Эй, я к тебе обращаюсь!.. Чего ты хочешь? - спросила Катя нетерпеливо.
        Задремавший у дерева Мошкин вздрогнул и по ее грозовому лицу понял, что должен срочно что-то захотеть.
        - Кофе, да? - спросил он испуганно.
        - Кофе пить вредно! Ты будешь пить чай!
        Мошкин расхотел кофе и захотел чай.
        - Хотя, конечно, и кофе можно. Раз в неделю - не смертельно! - продолжала размышлять Катя.
        Мошкин снова захотел кофе.
        - Но его у нас нет. Только зеленый чай! - закончила Катя.
        Евгеша приуныл. Зеленый чай он ненавидел до тошноты, однако спорить было бесполезно. Катя знала его вкусы лучше. Единственный способ не отравиться зеленым чаем был заесть его булкой. Его Мошкин и избрал.
        - Руки помой! Куда к хлебу тянешься? - завопила Катя.
        - Я же мыл, да? - испугался Евгеша.
        - Ты не мыл. Ты микробов попоил! Помой еще раз!
        Мошкин потащился в каналу.
        - В Турции женщин топили в мешках. Хорошая страна, прекрасный древний обычай, - брякнул Чимоданов.
        Ната подняла брови, не замедляя скольжение пилочки по ногтям. Арсений улыбнулся тонко и неуловимо - улыбкой истинного дипломата. Все поняли, в чей огород этот камень.
        Катя обиделась. В походе нельзя хлопнуть дверью, зато можно резко дернуть замок палатки. Именно это Катя и сделала. Она просидела в палатке минут десять в надежде, что за ней придут. За ней не пришли, и она вылезла сама.
        Часов в шесть вечера, перекидав себе в желудок котелок гречки, туристы переместились на берег в ожидании вечернего клева. Чимоданов размешал прикормку, которая в разбухшем состоянии заняла у него целый таз. Разложил свои пять удочек и рычал, как пес, когда ему казалось, что на них сейчас кто-то наступит. Арсений пытался ловить на опарыша - его было не так противно насаживать. Белые плотные личинки мух шевелились в опилках.
        - Жабрашивай! Только ужожку мже не спутай! - поторопил Чимоданов.
        Он шепелявил, потому что держал в губах целую кучу мотыля, чтобы не наклоняться каждую секунду к банке. С шевелящимися червями во рту он напоминал маму-птичку, которая собирается кормить птенца. Мотыль Петруччо насаживал мгновенно, за край, протыкая крючком темнеющую голову.
        Евгеша смотрел на мотыля и размышлял: грустно или не грустно протыкать бедному червячку крючком мозг. Нельзя ли как-нибудь насадить так, чтобы и мотылю не было больно, и рыбе хорошо, и вообще все прошло гладко и без конфликтов? Но потом начался клев, и Мошкин, войдя в азарт, все-таки проткнул мотылю голову, и даже не одному, насадив на крючок штук шесть-семь.
        По каналу часто проходили сухогрузы, длинные баржи и круизные теплоходы в три-четыре палубы, носящие имена писателей и композиторов. Порой казалось: встречные суда расходятся между собой на волос - так узок был канал. От тяжести груженых песчаных барж вода выходила из берегов задолго до того, как баржа становилась видна.
        Канал то сдвигался к центру, то таинственно расширялся. Один раз Мошкин, стоявший на камнях, оказался мокрым по щиколотку, но в азарте даже этого не заметил. Из-под барж подлещик брал хорошо. Видимо, вода поднимала со дна муть, и рыба кидалась на корм.
        - Подчеркиваю: ветер сейчас дикий. Ночью ливень будет! Палатку унесет к лигулам собачьим! Вон муравьи как забегали: шухерятся! - вскользь заметил Чимоданов, выпуская в садок очередного подлещика.
        Арсений недоверчиво огляделся. Ни одна травинка не шевелилась. Воздух был спекшийся от жары. Остановившийся.
        - Ветер? - вежливо переспросил он.
        - Там вон ветер! На двух с половиной тысячах метров! - Петруччо ткнул пальцем в тучи, которые в верхней своей части беспокойно шевелились. - Сейчас опустится на тысячу - верхушки закачаются. А ночью ваще все снесет!
        Ни Катя, ни Ната его не слышали: иначе они немедленно помчались бы на электричку. Ната сидела на том же пне и чистила под ногтями краем пилочки. Только что она случайно потрогала ветку и немного испачкалась.
        Человечество делится на две большие группы: на тех, кому нравится все, и на тех, кому не нравится абсолютно ничего. Увы, девушка Мошкина относилась ко второй неисцелимой разновидности. Катя ходила по берегу и, прижимая к груди руки, желала дышать кислородом, но ей мешал ветерок со стороны рощицы, где располагался рыбацкий туалет. Страдая, она отошла метров на двести, но здесь ей стали досаждать комары.
        Катя окончательно потеряла самообладание. Проклятая природа давила ее своими зелеными руками. Спасаясь от комаров, Катя метнулась в посадку, запуталась в крапиве, исцарапалась в кустарнике и неожиданно для себя вылетела на маленькую поляну. Вылетела и, вскрикнув, шарахнулась назад.
        Перед ней на бревне сидел гибкий юноша с ожогом на щеке. Комарами он был облеплен ничуть не меньше Кати, но не обращал на них внимания. Его даже забавлял огромный овод, глубоко вгрызшийся в запястье рядом с пульсом. Юноша смотрел на него и одобрительно потирал озверевшему от крови оводу, утратившему всякое чувство самосохранения, спину у крыльев.
        Рядом с юношей подпрыгивал гнутый, гадкого вида человечишко, которым комары почему-то совершенно не интересовались. Равно как и не интересовались они и двумя мрачными громилами, которые показались Кате черными, вырванными из пространства силуэтами. Непонятно, как она вообще их заметила - должно быть, морок ослабел.
        Катя тихо пятилась, задыхаясь от ужаса. Тартарианцы шагнули к ней, схватившись за мечи, однако юноша с оводом остановил их властным движением руки. Лениво поднялся и, мгновенно оказавшись рядом с Катей, коснулся костяшкой пальца центра ее лба. Катя почувствовала, что палец у него очень сухой и твердый.
        - Не трогать ее!.. Ты забудешь нас через двадцать секунд! - приказал он властно.
        Катя повернулась и зигзагами побежала к берегу. Ужас переполнял ее. Она даже не кричала, а завывала и хрипела. Гнутый человечишко нагнал Катю и, скаля жуткие, с могильной прозеленью зубы, между которыми шевелилось что-то живое, мелкое, белое, зашипел ей в ухо:
        - Эйдос дашь? А то укушу! Я жутко нестерильный! Повторяй за мной формулу отречения!.. Ну!
        Комиссионер не учел, что Кате было не до повторения формул. Не останавливаясь, она вцепилась Тухломону в волосы и вместе с ним набежала на дерево. К ее крайнему удивлению, преследователь оказался дряблым и бессильным. Размазав о березовый ствол нос, Тухломоша встал и, отряхиваясь, как большая собака, обиженно крикнул ей вслед:
        - Пщихопатка! Ну щто тебе: щалко было? Щалко?
        Мошкин, упустивший сожравшего наживку подлещика, в азарте убивал крючком очередного мотыльного червячка, когда с прорезанной автомобильной колеей насыпи на него свалилась визжащая Катя и уткнулась головой в его могучую грудь. Возможно, впервые за все время их знакомства роли распределились правильно: Мошкин стал в полной мере молодым человеком, а Катя - слабой девушкой.
        - Что с тобой? Тебя кто-то обидел? Кто? - грозно спросил Евгеша, обнимая ее.
        Катя отстранилась. Она ошалело смотрела на Мошкина и морщила лоб.
        - Не знаю! - сказала она, икая.
        - Но тебя же что-то напугало?
        - Ничего меня не пугало! Отстань! - повторила Катя и, снова прижавшись к его груди, заплакала.
        Она то икала, то всхлипывала, то кашляла, производя не меньше шума, чем наливная песчаная баржа, шедшая из Углича. Длинное удилище Мошкина с плеском упало в воду.
        - Елы-копалы! Как же хорошо, что у меня нет девушки!.. Ути, мой маленький! Иди к папочке! - Чимоданов поцеловал в разинутый рот покрытого слизью здоровенного подлещика.

* * *
        К десяти вечера погода начала портиться. Вначале сухие, беззвучные молнии долго рассекали небо где-то над Волгой. Мало-помалу тучи сползлись к каналу, и вот уже первая тяжелая капля - совсем еще одиночная, пробив листву, упала на босой палец Евгеши Мошкина.
        - Это же дождь, да? - спросил Евгеша.
        Минуту спустя вопросы у него иссякли. Все забились в палатку и затащили внутрь рюкзаки, бросив снаружи удочки и садок с прыгающей, жадно дышащей дождем рыбой. Палатка выла, стонала и раздувалась как парус. Несмотря на то что тент нигде не примыкал к палатке, а швы были тщательно промазаны силиконом, один угол все равно оказался в луже и поплыл, и Чимоданов, ругаясь, полез наружу копать ножом защитный ров.
        Вернулся он мокрый и сразу нырнул в спальник. Спустя две минуты его могучий храп перекрывал даже рев бури.
        - Выволоките его кто-нибудь из палатки! - взмолилась Катя.
        - Подчеркиваю! Ты что, себя любишь больше, чем меня? - сквозь сон строго произнес Чимоданов и, повернувшись на другой бок, захрапел, уже не просыпаясь.
        - Выволоките его! - повторила Катя.
        - Это его палатка! - растерялся Евгеша.
        - Ну и что? Я так больше не могу! Я его консервным ножом ткну! Или загрызу ночью! - пригрозила Катя.
        - Зачем загрызать? Есть и другие методы! - Ната склонилась над Чимодановым, нежно зажала ему двумя пальцами нос и нажала на точку в центре лба. Чимоданов выгнулся во сне и захрипел. Его лицо стало фиолетовым от прилившей крови. Храп прекратился.
        Арсений смотрел на Нату с ужасом. Он уже жалел о том, что в длинные зарубежные командировки неженатых мидовцев не берут.
        - Ты его убила? - спросил он, дрожа.
        Ната потрогала Петруччо пульс на шее.
        - Слегка, - сказала она и, зевнув, громко застегнулась в своем спальнике.
        Засыпая, Катя долго смотрела на прогибающийся от тяжести дождевых струй полог палатки и все пыталась что-то вспомнить - что-то испугавшее ее, мрачное, но никак не могла сосредоточиться. Мысль ускользала, точно она нашаривала кусок мокрого мыла.
        - Возьми меня за руку! - попросила она у Евгеши.
        Мошкин послушался.
        - Это твоя рука? - уточнил он на всякий случай.
        - Нет, твоего дедушки! - прошипела Вихрова с другой стороны. - Спи давай! Замучил, баран!
        - Наташа! - умоляюще произнес мидовец. - Я же просил тебя: без этих слов. А вдруг нас пригласят на прием?
        Снаружи продолжало грохотать. Гроза и не думала прекращаться.
        Не прошло и часа, как длинный клинок безжалостно располосовал палатку, и три тела в спальных мешках - Наты, Чимоданова и Евгеши - были небрежно брошены одно на другое. Катя и мидовец Наты Вихровой остались в палатке. Дождь заливал их, затекая в прорезь, но они не открывали глаз, погруженные в магический сон.
        Мошкин сел. Со стороны он походил на здоровенного червяка. Рядом, ругаясь, ворочался в мешке Чимоданов. Ната уже расстегнула «молнию» и теперь определяла, кого поблагодарить за то, что ее положили головой в лужу.
        Близкая молния двойной слитной вспышкой плеснула на полнеба, голубым светом залив канал. Ната увидела Тухломона. С ним рядом стояли два стража из Нижнего Тартара, а в стороне угадывался кто-то незнакомый, насквозь мокрый, но презирающий дождь. На Нату он смотрел с любопытством, улыбаясь тонкими губами. Лицо у него было такое же подвижное и богатое на выражения, как и у самой Вихровой. Молния погасла, и он исчез.
        Приотставший гром ударил так сильно, что у всех зазвенело в ушах. Полная воды кастрюля, стоявшая на подставках газового баллона, качнулась и тяжело опрокинулась на ноги Вихровой. Ната мгновенно забыла о странном юноше и негодующе завизжала.
        Некоторое время ее благосклонно слушали, а потом Тухломон ласково попросил у стражей мрака:
        - Можно вас поднапрячь, молодые люди? Я так не могу! У девушки синдром опережающего оратора.
        - Звук? - догадался Бурцель. - Я и сам собирался!
        Его бородка прилипла к подбородку, как мокрая котлета.
        Тартарианец протянул руку к лицу Наты и повернул пальцы против часовой стрелки. Ната продолжала вопить, однако вместо своего голоса слышала только шуршание. От ужаса она закричала, но ее громкий крик прозвучал как едва различимое «пик!». А еще Ната ощутила, что приросла к земле. Так и стояла истуканчиком. Только и могла, что шевелить губами и моргать.
        При вспышке очередной молнии Бурцель мрачно уставился на Чимоданова с Мошкиным, однако те вели себя уравновешенно и синдромом опережающего оратора не страдали. Тухломоша достал коробочку и нежно подышал на крышку.
        - Буду краток! - сказал он вертлявым голоском. - У вас были большие силы и большие возможности. Теперь они у одного Мефодия. Разве это честно? Родились все в один день, а потом у троих все отняли, а одному оставили. Справедливо, я спрашиваю?
        Чимоданов и Мошкин помалкивали. Ната и рада была бы ответить, но не могла. Тухломоша вновь подышал на коробочку и открыл ее.
        - Раз свет не собирается восстанавливать справедливость - это сделает мрак. Здесь кольца - по одному на каждого. Наденьте их, и они будут исполнять ваши желания!
        Вихрова перестала беззвучно вопить. Мошкин с Чимодановым переглянулись, однако за кольцами никто не потянулся. Тухломон засуетился.
        - О да! Я понимаю! Я не учел ваш отрицательный опыт! Вашу выработанную годами интуицию! Вы привыкли, что каждый артефакт мрака имеет подвох! Да, каюсь, так и есть! Ваши желания будут исполняться… за счет сил Буслаева.
        - Подчеркиваю! То есть всякий раз, когда мы будем использовать перстни, силы Мефа станут убывать? - уточнил Чимоданов.
        Тухломоша вздохнул:
        - Ну да… ну да… Так и есть! Но это не так важно. Меф же у нас богатенький. Забрал с Прасковьей на пару то, что по праву принадлежало только вам!
        Мошкин не любил, когда при нем лгали, однако правду защищал робко:
        - Он же не забирал, нет?
        На слабого собеседника можно подействовать двумя способами: или притянутыми за уши аргументами, или откровенным криком. В этом случае сознание спорящего отключается. Этим способом уличных разводил и воспользовался Тухломон.
        - Он, не он! Какая разница? - подпрыгивая, завопил комиссионер. - Сколько можно мямлиться? Или берите кольца, или я ухожу! Ну, решайте, живее!
        Чимоданов и Мошкин продолжали сомневаться. Вихрова что-то прохрипела и требовательно протянула руку. Бурцель, взглянув на Тухломона, прибавил Нате звука. Не слишком много, чтобы она опять их не оглушила.
        - Дай сюда мое кольцо! Я согласна! - прошипела Вихрова.
        Тухломон, суетливо приседая, надел ей на палец кольцо. При очередной вспышке молнии Ната оглядела его.
        - А вот и первое желание!.. Сгинь! - хрипло приказала она Тухломону. Дождь заливал ей в рот, и Ната его отплевывала.
        Комиссионер дернулся, и его отбросило на десяток метров. В канале плеснуло. Коробочка с кольцами осталась валяться на траве. Первым наклонился Чимоданов. Вытащил кольцо и накрутил на свой толстый палец.
        - Я же этого не сделаю, да? - Мошкин стыдливо вращал последнее кольцо в руке.
        Чимоданов протянул ручищу:
        - Давай сюда, тютя! У меня два будет!
        Мошкин, отпрыгнув, поспешно зажал кольцо в ладони, а потом надел его, прошептав:
«И ничего плохого не пожелаю, нет?»
        Двойная слитная вспышка молнии озарила насыпь. Чимоданов деловито осмотрелся. Стражи мрака исчезли. С ними вместе сгинул и молчаливый молодой человек.
        Глава 10
        Очень мокрый дождь, или частное мнение одной отрубленной головы
        Объявление: «В связи с празднованием Рождества Христова экзамен по научному атеизму переносится с 7-го на 8 января».
        Матфак БашГУ
        Если хочешь быть никем, старайся показаться кем-нибудь.
        Фемистокл Сиракузский, греческий мыслитель
        Страшный ливень, едва не смывший Нату, Мошкина и Чимоданова с карты Тверской области, в Москву пришел утром. Направлявшийся в универ Меф увидел, что дорога впереди почернела, а многоэтажный дом, мимо которого протянулась асфальтовая дорожка к метро, исчез. От исчезнувшего дома Мефа отделяла непроницаемая черная стена. С этой стороны еще сияло солнце, а там - в какой-то сотне метров - уже вовсю хлестал дождь. Буслаев остановился, удивленный и завороженный. Несколько секунд спустя по рукаву Мефа ударила тяжелая одиночная капля. Через бесконечно долгую паузу, когда Буслаеву начинало уже казаться, что он так и останется на окраине дождя, налетел порыв ветра, и Меф, только что бывший совершенно сухим, мгновенно вымок от волос и до ботинок.
        Мефодий оглянулся. Он был уже частью черноты, которая быстро распространялась и на оставшееся светлое пространство. Солнце прощально плеснуло в верхних этажах детской поликлиники и погасло.
        Ливень захватил уже весь район: он презирал все направления и даже закон всемирного тяготения. Поток воды обрушивался не только сверху, но и снизу, и справа, и слева, препятствуя укрыться от него где бы то ни было. Даже дышать приходилось носом, потому что иначе пришлось бы отращивать жабры.
        Когда двадцать минут спустя Меф подошел (приплыл) к «Динамо», вода уже переливала за порог станции, и ее отдельные ручейки, кривясь, добегали до самых турникетов. К эскалаторам валили мокрые, уже ничего не боящиеся люди, облепленные собственной одеждой, точно клейкими газетами. Они шли, расставив руки, чтобы не прижимать их к телу. С локтей у них сбегали струйки воды.
        Им навстречу, из благополучного метроподземья, поднимались люди еще сухие, но заранее устрашенные. Одни жались к стенам, не собираясь выходить на ливень. Другие открывали зонты еще на станции, хотя и предчувствовали, что толку от них будет мало. У эскалаторов оба потока сталкивались, закручивались, и, путаясь зонтами, образовывали затор. Дежурная, задыхаясь, хрипела в свисток, наводя порядок, границ которого не понимала сама. В ее опустевшей будочке сидел философствующего вида полицейский и тихо радовался сухости своих носочков.
        Меф спустился по эскалатору, на ходу ухитрившись немного подсушиться с применением магии. Сильно он не усердствовал, опасаясь, что вспыхнет одежда. Лучше быть немного сырым, чем слегка опаленным.

«Динамо» издавна была родная Буслаеву станция. Он знал все ее секреты: даже и тот, что выходить на «Динамо», когда едешь из центра, нужно из третьей двери второго вагона. В этом случае даже в час пик успеваешь, опередив всех пассажиров, первым шагнуть на эскалатор. Цель-то, может, и невелика, но Буслаев сделал из этого своеобразный спорт. Меф вообще не мог без соревнований.
        Тут же на «Динамо» на глаза Буслаеву попался статичный комиссионер одной из первых запущенных мраком моделей, вмурованный в стену между барельефом лыжницы и гимнастом. В обязанности комиссионера входило атаковать входящих в вагоны мыслями, закрыли ли они квартиру и выключили ли газ. Это называлось «работать на измот».
        Причем атаковал комиссионер только тех, кто газ наверняка закрыл. Выходящих из метро и возвращающихся с работы он не трогал: не его специализация. Для этого с другой стороны существовал другой вмурованный в стену комиссионер, мотононно повторявший каждому уставшему человеку, что все его ненавидят.
        До этого комиссионера Дафна множество раз пыталась добраться, но безрезультатно: он засел так глубоко в колонне, что ее пришлось бы полностью разрушить ударными маголодиями. Учитывая же загруженность метро, это привлекло бы много нездорового внимания.
        Сегодня Мефу неожиданно повезло. Привлеченный множеством несчастных и мокрых людей комиссионер высунул голову из колонны и потерял бдительность. Проверив глазами, не просматривается ли он контролирующей станцию камерой, Меф подпрыгнул и катаром Арея отмахнул комиссионеру голову. Все было проделано так стремительно, что прыжок увидели только два или три человека, а катар вообще никто толком не рассмотрел, так быстро Меф спрятал его сразу после удара.
        Голова запрыгала, захватывая пластилиновым ртом воздух.
        - Скоро ты умрешь! - сказала она Мефу, прежде чем обратиться в ничто.
        Буслаев шагнул в подошедший поезд. Зарубленного комиссионера он мысленно посвятил Дафне. Угроза его не взволновала. Это было всего лишь частное мнение одной отрубленной головы. Качаясь вместе с поездом, Меф смотрел на желтоватые плафоны. У него было странное ощущение, что Дафна рядом и одновременно очень-очень далеко. Протянешь руку и - коснешься Дафны. Начнешь гладить ее теплую руку. Но это окажется всего лишь блестящий и захватанный поручень вагона.

* * *
        Как скверно ни было Мефу, экзамена по химии он не пропустил, хотя не готовился к нему ни минуты. Бредовые цепочки формул, стихийно возникшие на странице, успела мимоходом исправить девушка Маша из города Орла, набравшая на внутреннем экзамене по химии 99 баллов из 100. Сотый балл она упустила, когда, подписывая работу, написала «уневерсетет», что взбесило преподавателя, проработавшего в стенах биофака МГУ всю жизнь. Но тут уж ничего не попишешь! Любая гениальность имеет свои государственные границы.
        Сдав работу, Меф вышел в коридор. Девушка Саша, дуя губы, попросила его выбросить фантик от конфеты, а девушка Лиза спросила, будет ли он ждать результатов. Меф покачал головой и пошел.
        - К сыночку идешь? - крикнула ему вслед Лиза, видевшая в прошлый раз Зигю.
        - Из садика надо забрать. Его там обижают, - пояснил Меф.
        Саша и Лиза были подругами неразлейвода. Саша симпатичная, хотя и несколько в барбячьем духе - с ногами от ушей и кукольными глазами, а Лиза - бойкая на язык и смешливая. Несколько раз случалось, что они втроем прогуливали пары. Лиза часто говорила здравые вещи. Например, видя, как охотно Меф влезает в разного рода драки, она однажды сказала ему:
        - Здорово, когда человек умеет хорошо драться! Он всегда сможет с минимальными потерями выйти из ситуации, в которую, не умея драться, он вообще бы не попал.
        Однако сейчас Мефу не хотелось общаться ни с Сашей, ни с Лизой, как бы красива ни была первая и ни умна вторая. В нем жила тоска, пожиравшая его изнутри. Ему казалось, он задыхается без Дафны - не в переносном смысле, а действительно задыхается.
        Вскоре он был на улице. От дождя к тому времени остались только глубокие лужи, над которыми поднимался пар. Солнце шпарило во все лопатки, особенно яростно сияя в университетских часах. В кустарнике мячиками прыгали воробьи.

«Странная штука… Воробьи воспринимаются как нечто целостно-бессмертное: а ведь средний срок жизни у них от девяти до двадцати месяцев. Я пережил уже множество поколений воробьев», - подумал Меф и мгновенно забыл и о воробьях, и о химии.
        В голове у него ничего не удерживалось, мысли скакали.
        Он шатнулся к метро, но через пять шагов ощутил, что там успокоиться не сможет. И вообще пребывать в неподвижности для него сейчас невозможно. В общежитие озеленителей Меф возвращаться не желал. Там все напоминало ему о Дафне. Зубная щетка кричала: «Я Дафна!» - «И мы тоже Дафна!» - голосили комнатные тапки. «А я любимая ее юбка! Почему я валяюсь на стуле?» - окликал третий голос.
        Меф дважды сгребал вещи Дафны в шкаф, но всякий раз что-нибудь оставалось, и жалобные призывы предметов не прекращались. И вот сейчас, уверенный, что стоит ему прийти домой, и все начнется заново, Меф отправился через весь город на Северный бульвар, к родителям.
        На ходу он оглядывался, порываясь обратиться к кому-то. Меф так до конца и не поверил, что рядом с ним нет Дафны. Разлука произошла так быстро, что он оказался к ней не готов. Никакого подготовительного периода, и - ощущение полнейшей беспомощности. Что он мог теперь? Подпрыгивать и, протягивая руки к тучкам, кричать: «Возьмите и меня тоже»?
        Меф не миновал еще учебного корпуса, когда затылком ощутил слежку. Сработало прежнее, еще на Большой Дмитровке выработанное чувство. Следили не суккуб и не комиссионер - этих и не заметишь. При необходимости они могут стать мельче пылинки, а то и вовсе скрыться под мороком. И не страж - здесь Меф полагался на свою интуицию. Следить мог только человек.

«Прасковья? - прикинул он. - Нет, она не стала бы красться. Если уж следила бы, то на танке или на двухэтажном автобусе!»
        Меф остановился рядом с машиной и притворился, что завязывает шнурок. Сам же осторожно скосил глаза в автомобильное зеркальце. Мимо текла обычная для Москвы река людей и всяческих человеков. Углядеть в ней кого-то определенного было нереально.
        Меф повернулся, неторопливо вышел на одну из некрупных улочек и зашагал мимо обклеенного афишами забора стройки. Рабочие оказались с юмором. Чтобы провести нужный им фонарь, они пропустили провод прямо через просверленную ноздрю красовавшегося на афише певца. Дойдя до этого места, которое было как раз на повороте, Меф подпрыгнул, ухватился за край высокого забора и, наступив певцу на нос, мгновенно перебросил свое тело на другую сторону.
        Стройка велась неактивно. Внутри вырытого под гаражи котлована ворочался маленький рыжий трактор. В поставленных друг на друга вагончиках угадывалась уютная и неспешная жизнь. Пахло супом. Играла переливчатая восточная музыка, похожая на волны мелкого моря. За деревянными перильцами стоял молодой смуглый таджик и, почесывая одной босой ногой другую, вешал на веревку белье.
        Громадный, этажей в тридцать, дом нависал над Мефом. Буслаев расслабился. Он считал, что перемахнул через забор быстро. Пусть угадывают теперь, куда он подевался. Больше не думая о слежке, Буслаев неспешно зашагал по осыпающемуся краю котлована. Наклонился, поднял плоский камень и блинчиком пустил его по склону.
        Глядя на срез земли, он размышлял, как странно все устроено. Деревья, трава, норы животных, ходы дождевых червей - это лишь поверхность планеты. От силы полметра, в самых плодородных местах - чуть больше метра. А дальше начинаются пески и глины, в которых ничего живого практически нет. Здесь в котловане эта тонко настроенная уникальность жизни ясно бросалась в глаза.
        Меф лег на песок там, где он был посуше, задрал голову и стал смотреть на небо. От дома отделилась точка. Буслаев с удивлением наблюдал, как, постепенно увеличиваясь, она приближается к нему. Реакция, на которую Меф никогда не жаловался, раньше даже, чем сработала мысль, пружиной отбросила тело в сторону. Буслаев почувствовал, как дрогнула земля, и вскочил, готовый к чему угодно.
        Бочка, огромная, не сплющившаяся от удара, медленно катилась по скату котлована. От бочки пахло копотью. Кажется, раньше в ней жгли мусор. Меф задрал голову. Дом заливало безмятежное солнце. Трактор все так же ворочался внизу, маленький, как жук. Молодой таджик закончил вешать белье и ушел в вагончик.

«Кто-то хотел меня прикончить. Или предупредить!» - подумал Меф. Попасть сверху бочкой было сложно, хотя с задачей почти справились.
        Буслаев рванулся и побежал. Лавировал между деревьями, перебегал дорогу в потоке машин, перемахивал трехметровые, с декоративными пиками заборы, взлетал на гаражи и с перекатом спрыгивал на щебень. Меф был уверен: ни одному человеку за ним не угнаться. Разве что паркуристу с большой практикой, но его Буслаев обогнал бы на открытых участках, пролетая их стремительнее молодого оленя. Паркур паркуром, но и голая физуха стоит немало. Арей очень ее уважал. «Рубка на мечах дело хорошее, но, чтобы пристукнуть отличного бегуна, его надо еще догнать. А он ведь и ножи иногда кидает», - говаривал он в похожих случаях.
        Десять минут спустя Меф скатился с влажной горы на территорию горнолыжной базы. С крыш деревянных вагончиков его глухо облаяли здоровенные псы. Меф задорно свистнул, бросил в них палкой, чтобы были злее, и, перескочив еще один забор, оставивший на ладонях и коленях след солидола, оказался на набережной Москвы-реки у пешеходного моста.
        Оглядываться он не стал - был уверен, что оторвался. Набережная казалась пустынной. Несколько велосипедистов и убегающий от инфаркта пенсионер в счет не шли. Равно как не шел в расчет и удвоенной противности суккуб - длинный, полуголый, мокроротый, который, катаясь на роликах по набережной, приставал к людям, повисал у них на шее и целовал, призывая их укреплять семейные ценности, быть патриотом своей родины и стройными рядами вливаться в океан света. Суккуба с омерзением отталкивали и долго чистились потом от его влажных ручек и кислой слюны.
        Посылать таких суккубов по городу было новой задумкой Зигги Пуфса. Человек - странное существо. Если он услышит правильную вещь от неприятного человека - шута, клоуна, пошляка, - он легко может возненавидеть эту вещь или мысль, даже если прежде ее разделял. Вот умный Пуфс и посылал суккубов палками сгонять всех к свету, причем намеренно выбирал для этого тех суккубов, что попротивнее.
        В другое время Меф забыл бы в груди у суккуба катар Арея, но сейчас не готов был за ним гоняться. Да и притом ролики давали суккубу явное преимущество в скорости.
        У мостика щебетала маниловски настроенная парочка:
        - Ты меня полюлю, и я тебя полюлю! Ты меня полюбэ и я тебя полюбэ! Скажи, сюся, ты меня люлю?
        - Да скажи ты ей «люлю»! Не жмись! - громко посоветовал Меф и быстро зашагал по мосту.
        Вслед ему сердито бросили палочку от мороженого и назвали бритоголовым. Меф, у которого волосы доходили до середины лопаток, крякнул от изумления. Он шел, поглядывая вниз, на реку. Воду у берегов покрывала коричневатая пена.
        Что-то заставило Мефа обернуться. Случилось это, когда незнакомец, вынырнувший из кустарника, шагнул на мост. Когда Меф остановился, остановился и он. Оба как-то сразу почувствовали, что встреча состоялась. Дальше можно не скрываться.
        Их разделяло метров сорок. Слишком большое расстояние, чтобы заглянуть друг другу в глаза, но достаточное, чтобы разглядеть главное. Меф понял, что он не ошибся. Следивший за ним был человек, а не страж.
        Еще он увидел, что его противник молод, крепок и вынослив. Не страдает от жары, хотя на нем свитер, под которым, скорее всего, скрывается легкая кольчуга. Не запыхался от быстрого бега. Это видно по уверенным, несуетливым движениям.
        Меф сунул руку в наплечную сумку. Нашарил рукоять катара, но доставать не стал. Конечно, от меча пользы было бы больше, но и катар, если толково его использовать, может сделать жизнь соперника короткой. Незнакомец стоял у начала моста, не пытаясь приблизиться. Левую руку он козырьком держал у глаз. Ощущалось, что глаза у него болят и слезятся от солнца, хотя оно не было таким уж ярким.

«Чего это он?» - с недоумением подумал Меф. Он знал эту особенность только за выходцами из Тартара, да и то лишь в первые месяцы нахождения в человеческом мире.
        Не двигался и Буслаев. Сюсюкающая парочка продолжала щебетать на берегу, изредка с беспокойством поглядывая на Мефа и его странного приятеля. Наконец парочке стало неуютно. Она снялась с места и короткими перебежками, от лавочки к лавочке и от поцелуйчика к поцелуйчику, покатилась по набережной к причалу речных трамвайчиков.
        Прошла минута. Ничего не происходило. Оба ждали, кто первым даст слабину. Проверяя соперника, Меф сделал ложное движение, притворяясь, будто метает нож. Тот даже бровью не повел, либо раскусив фальшь атаки и не утруждая себя уклоном, либо зная, что так далеко нож все равно не полетит.
        На Буслаева это произвело впечатление: и Мошкин, и Чимоданов, как известно, не последние бойцы, обычно покупались на этот трюк, предпочитая перестраховаться, чем поймать десять сантиметров стали.
        Меф сделал шаг назад - и в тот же миг его противник, точно тень, скользнул к нему навстречу, отвоевав такое же расстояние, которое Буслаев ему отдал. Меф сместился на полтора шага вперед - и тотчас противник подарил ему эти полтора метра, отразив их точно зеркало. Сделано это было гибко и легко, без малейшего напряжения. Буслаеву это не понравилось.
        Арей всегда внушал Мефу, что плохой боец определяет уровень противника, скрестив с ним клинки. Средний - по тому, как тот сближается или разрывает дистанцию. И хороший - еще до боя, что дает возможность избегать заведомо проигрышных столкновений. «А ты, синьор помидор, вообще вне классификации! Ты похож на барана, который прочность дверей пробует исключительно лбом!.. Оно, конечно, метод хороший, но представь себе, что произойдет, если деревянная дверь окажется стальной», - добавлял он.
        Вот и сейчас так и не набравшийся опыта Меф потерял терпение и применил баранью тактику.
        Он сорвался с места и помчался в атаку, надеясь, что стремительное сближение не позволит его противнику продумать оборону. Катар пока оставался в сумке: чем позже враг его увидит, тем меньше времени у него будет вспоминать, как следует работать против катара.
        Наперед Меф ничего не планировал. Он летел, не сводя глаз с врага. По мере того, как сокращалось расстояние - проявлялись подробности. Буслаев разглядел красное вздутие ожога на щеке и сломанный нос уточкой. Однако куда больше его впечатлило общее выражение лица - постоянно меняющееся, неустанно передразнивающее и… при этом абсолютно равнодушное к опасности.
        Клинки так и не скрестились. Когда их разделяло совсем немного, противник Мефа прыгнул с моста, не коснувшись перил. Коричневый свитер мелькнул и сразу исчез.
        Подбежавший Меф склонился над перилами. Внизу был небольшой выступ старого причала. Москва-река, как блохастый пес, терлась о камни заросшими водорослями боками. Меф сомневался всего одну секунду. Потом перекинул через перила ноги и спрыгнул вниз, в самую гущу водорослей. Он думал, что дно близко, потому что видел его сверху, но ушел с головой. Водоросли опутали его ноги. Рассекая их катаром, Меф всплыл и, загребая левой рукой, поплыл к берегу. В правой он держал катар.
        Незнакомец ждал его на берегу. Его брюки были мокрыми по колено. Меф не знал, как он ухитрился так прыгнуть, чтобы остаться сухим. Их разделяло всего несколько метров, но Буслаев безнадежно застрял в тине. Парень с явной издевкой наблюдал, как Меф барахтается. Его лицо непрерывно меняло выражения.
        Выскочив на берег, Меф кинулся на своего противника. Меча тот так и не извлек. Вместо этого его пальцы метнулись к уху. Буслаев бросился грудью на плиты. От первого дротика он уклонился, но второй вонзился ему в плечо.
        Меф выдернул стрелку из раны. Острая часть стрелки была совсем короткой. По сути, не рана, а пустяковая царапина, однако Буслаев странно замедлился. Три шага до парня он бежал, как ему показалось, целую вечность. Потом ноги подкосились, и он рухнул к ногам того, кого так и не сумел достать катаром.
        В следующую секунду парень оказался за спиной у Мефа, коленом надавил между лопатками и захлестнул шею чем-то холодным, страшным, похожим одновременно на удавку, на живую змею и на сталь гибкого меча. Буслаев захрипел.
        - Мне нужны твои силы!
        Звуки размазывались. До слуха Мефа доносилось нечто вроде «Мееужноыы!». Не услышав ответа, Шилов ослабил давление на шею. Смерть Буслаева ничего ему не даст - она лишь выпустит силы Кводнона на волю и сделает их ничейными. Виктору же очень хотелось их получить. Все или ничего - таким был его девиз. Вот для чего он столько времени провел в Большой Пустыне! Вот зачем спал на голой земле и никогда не расставался с мечом! И достиг неплохого результата, если даже Мефодий, обезглавивший, по слухам, самого Арея, лежал перед ним едва живой и Шилову ничего не стоило сломать ему шею.
        - Я сохраню тебе жизнь! Но твои силы нужны мне до капли! Повторяй за мной! Ну!.. - крикнул Шилов.
        Меф молчал. Предположив, что он не может открыть рта из-за удавки, Виктор ослабил ее. Тело обмякло. Голова легла щекой на камни набережной. Мефодий спал, улыбаясь во сне. Шилов с досадой убрал гибкий меч в ножны. Он понял, что, пропитывая метательную стрелку, переборщил с усыпляющим ядом. Доза, рассчитанная для Тартара, на земле оказалась слишком большой.
        - Ничего, - сказал Шилов сквозь зубы. - Я заберу тебя с собой! Ты мне все отдашь! Есть масса способов.
        Катар Арея валялся на камнях шагах в пяти - там, где Меф выпустил его из рук, ужаленный тартарианской стрелкой. Шилов перешагнул через тело Буслаева и направился к катару. Такое оружие он видел впервые, и оно его заинтересовало. Натянув на руку особую кольчужную перчатку, чтобы не быть убитым чужим артефактом, он наклонился и поднял его.
        В следующий миг огненная маголодия, скользув с моста, вышибла катар из руки у Виктора и высекла искры из влажных плит набережной. Шилов был ослеплен. Его чуткие, привыкшие к тартарианской полутьме глаза не выдержали яркой вспышки. Но даже ничего не видя, он мгновенно разобрался в ситуации. С моста его атакует кто-то из светлых. Шансов справиться с ним сразу нет - слишком далеко. Он будет выпускать маголодии одна за другой, пока окончательно его не добьет.
        Раньше, чем вторая маголодия оторвалась от флейты, Шилов рванулся к реке и ласточкой прыгнул через густые прибрежные водоросли. Следующая маголодия ударила уже в воду и, зашипев, погасла.
        Кто-то склонился над перилами моста, высматривая его, однако голова Виктора так и не появилась на поверхности. Юноша из Большой Пустыни исчез.
        Мефодий открыл глаза и приподнялся на локтях. Ему показалось: на пешеходном мосту стоит Дафна и с беспокойством и любовью смотрит в его сторону. В следующий раз Дафна мелькнула уже на верхней палубе проплывавшего по Москве-реке прогулочного теплохода. Лица ее было не разглядеть - лишь непослушные светлые хвосты летали над головой и спина горбилась неразлучным рюкзачком.
        Меф смотрел на нее без удивления и нетерпения - как послушный ребенок смотрит на мать, зная, что рано или поздно она подойдет к нему. Сон и явь переплелись в нем, перемешались, и его охватила твердая уверенность, что все будет хорошо. Улыбаясь, Меф закрыл глаза.
        Скоро, очень скоро! Надо потерпеть!
        Ниже по течению со дна медленно всплыл пук водорослей. Если бы кто-то очень заинтересовался, то, возможно, различил бы у него два прищуренных глаза.
        Шилов был осторожен. Знал, что положение его невыгодное. Обнаружь его сейчас светлый страж - он будет выпускать маголодии одну за другой, пока какая-нибудь из них не достигнет цели. Телепортировать же из реки нельзя. Чтобы не привлекать к себе внимания, Виктор позволял реке нести себя, не делая резких движений. Его голова почти сливалась с грязными водами Москвы-реки. Шилову, впрочем, после гнилой тартарианской воды они казались родниковыми.
        Жаль, конечно, что не удалось получить силы Буслаева сразу, но ничего. Он получит их иначе. Перстни уже на пальцах тех, кто имеет к Мефодию доступ. Скоро он заберет то, чего не сумел сохранить этот хлюпик, предавший мрак, но так и не обратившийся толком к свету.
        Пучок водорослей закрыл глаза и нырнул, ощущая, как прохладные донные струи касаются его тела и, покачивая, несут по течению. Шилов целиком отдался на волю воды, которая, играя, переворачивала его.
        Скоро, очень скоро! Надо потерпеть!
        Глава 11
        Внуки Игоря Буслаева
        Каждое слово имеет свою температуру. Холодные слова лучше не выпускать в мир, будь они тысячу раз верные. Они вялые и слабые. Температура слова - это то, во что вложено сердце, умноженное на собственную веру человека.
        Эссиорх
        В комнате горела зеленая лампа. Мама Чимоданова сидела перед компьютером, крошила на клавиатуру печеньем и, с предвкушением улыбаясь, что-то печатала. Лицо у нее было мечтательное. У глаз, на истончающейся ближе к носу нежной коже, залегли голубоватые тени. Казалось, она пишет теплое письмо затерянной подруге, чтобы, уронив слезинку на мышь, отправить его по электронной почте.
        Но, увы, мама Петруччо писала вовсе не одной затерянной подруге, а сразу трем: в полицию, в прокуратуру и в экологическую службу. Суть письма сводилась к тому, что хам со второго этажа ставит свой автомобиль ближе, чем в трех метрах от входа в подъезд, что: а) может помешать проезду «Скорой» и эвакуации при пожаре; б) может стать местом закладки взрывчатки; в) мешает старикам выходить за продуктами; г) затрудняет законные игры детей и создает возвышенный постамент для ночных криков кошек.
        Кроме того, хам угрожает лично ей расправой путем молчаливой злобы в затаенной форме, не улыбается при встрече, пинает дверной коврик, ведет себя вызывающе и имеет подозрительно горбатый нос, при том, что прописан якобы в Смоленске, а в Москве незаконно работает таксистом, не уведомив соотвествующие налоговые службы.
        Опытные боксеры обычно атакуют тройками. Так и родительница Чимоданова обычно писала письма тройками. Основное письмо, жалобу на принявшего письмо чиновника и жалобу на того чиновника, который будет разбирать жалобу на первого чиновника. И все это носила в одной папке. Для доходчивости.
        Поставив последнюю точку, мама размяла пальцы.
        - Петюнчик! - ласково крикнула она в коридор. - Ты сегодня кушал супик?
        Из комнаты сына донеслось злобное рычание.
        - Не слышу! - сказала мама голосом дрессировщика.
        - ДА! ЕЛ!!!
        - А почему следы от супика только на одной стороне тарелочки? Ты его, случайно, не вылил обратно в кастрюльку?
        Рычание перешло в клокотание.
        - Смотри, Петюнчик! Завтра я замерю глубину супа в кастрюле линейкой! А про унитаз и мусорное ведро даже не думай! У меня все предусмотрено!
        Чимоданов закрыл двери плотнее. Подошел к окну. Посмотрел на кольцо на пальце и тихо попросил:
        - Подчеркиваю! Я требую необитаемый остров! Вдоль берега - песочек. В южной части - скалы. В центре острова - дворец, вокруг пальмы. Любые военные самолеты должны сбиваться на подлете. Ракеты тоже. Про десант и полицейские катера я вообще не говорю… И, ГЛАВНОЕ, чтобы меня там не дергало никаких!..
        Не решившись произнести само слово, Петруччо посмотрел на дверь.
        Ничего не произошло. Если где-то в океане остров и возник, то здесь, в Москве, в квартире с видом на соседний многоэтажный дом, этого никак не ощущалось. Ядовитые пауки размером с котенка сюда не доползали. Акулы не доплывали.
        Чимоданов сердито стукнул кулаком по колену. Его свербила мысль: что, если остров ТАМ, а он-то ЗДЕСЬ!
        - Хочу на остров! Срочно сделай остров! - повторил он кольцу для ясности.
        На кухне упал стул. Послышался отрывистый вопль ужаса. И сразу страшный крик:
        - Затопи-и-или! По судам Смирновых затаскаю! Ремонтщики проклятые!
        Чимоданов метнулся к двери, распахнул ее и осознал, что он уже на острове. Вода, множественными струйками просачиваясь сквозь зазоры плит в потолке, заливала пол на высоту подошвы.
        Его желание исполнилось по самому короткому пути…
        Где-то далеко, в другом конце города, Меф закашлялся. В горле стоял кислый ком. Он прислонился плечом к стене. Провел ладонью по лицу. Кожа лица была клейкой и влажной от пота.

* * *
        В тунике все было прекрасно. Зеленая, с растительным орнаментом, из натурального шелка, авторской работы. Ната увидела ее в ту самую секунду, как тунику повесили на плечики в бутике, и сразу ощутила, что эта вещь создана исключительно для нее. Для нее рос шелк, для нее готовились красители, и для нее художник вскармливался грудным молоком своей матери.
        Но как на солнце бывают пятна, так и у туники существовал недостаток. Стоила она ровно вдвое больше, чем у Вихровой нашлось бы в сумочке. А тут еще рядом выросла долговязая тетка и уставилась на руки Наты. Она явно ожидала, пока Вихрова повесит тунику, чтобы загрести ее.
        - Вы берете или нет? - спросила она нетерпеливо.
        Ната решилась. Держа тунику перед собой, как щит, она шагнула к кассе.
        - Беру! Вот деньги! - и, твердо глядя на продавщицу, протянула ей бумажку-вкладыш от витаминов - единственное, что нашлось в кармане.
        Перстень сдавил Вихровой палец. На мгновение ей стало больно.
        Продавщица взяла бумажку и с интересом развернула ее.
        - «Прочитайте эту инструкцию перед тем, как начать пользоваться препаратом…» У вас все деньги такие? - спросила она ехидно.
        Вихрова положила тунику на прилавок, молча повернулась и пошла, тихо проклиная обманувший ее мрак. Боковым зрением она видела, как долговязая метнулась к тунике.
        - Девушка, девушка! - окликнула ее продавщица.
        Ната остановилась. Повернулась, как приговоренная королева к смущенно кашлянувшему палачу.
        - Я вас слушаю! - холодно произнесла она.
        - Вы куда? Она же с уценкой семьдесят процентов! - продавщица вертела в пальцах ярлычок. - У нас рекламная акция по батику!
        - А ценник на рукаве? - тупо спросила Вихрова.
        - Какой? А… это до снижения! Не успели переклеить!
        У Мефа носом пошла кровь.

* * *
        Мошкин стоял у единственных открытых дверей троллейбуса и не мог выйти. Проход перегораживал крохотный мужичонка воинственного вида, похожий на боевую тайскую рыбку.
        - Простите, пожалуйста! - пискнул Евгеша.
        Мужичонка даже глазом не моргнул.
        - Пожалуйста, простите! - окликнул Мошкин чуть громче.
        Мужичонка задиристо повернул голову. Его лоб был на уровне Евгешиного плеча.
        - Вы же простите меня, пожалуйста, а? - жалобно взмолился Мошкин. Он ощущал себя кругом виноватым.
        Мужичонка, хмурясь, разглядывал Евгешу, соизмеряя степень его вины со своей способностью прощать. Начинало пахнуть дракой. Мошкин страстно пожелал, чтобы все разрешилось само собой, без конфликта. Очень пожелал! Пусть даже за счет Буслаева.
        - Это что за остановка? «Аптека», что ли? Чего в проходе встал?.. - грозно рявкнул кто-то за его спиной.
        Мошкин торопливо отскочил. Грузная тетка бросилась в двери и, как таран, смела воинственного пигмея. Евгеша выскочил за ней следом и, отбежав, подул на раскалившийся перстень. Ему показалось, что кольцо стало теснее.

«Меф же не обидится, да? У него же много сил, а?» - подумал он, убеждая себя.

* * *
        Буслаев, покачнувшись, сел на асфальт. Он сидел, тупо смотрел на траву и думал, что она смешная. Смешная и неправильная. Неправильная трава в неправильном городе. И асфальт смешной. Ик!
        К нему подскочила сердобольная женщина:
        - Что с тобой?
        - Нормально! - сказал Меф, пытаясь сообразить, почему он упал. Шел к родителям и вдруг оказался на асфальте.
        - Ты хорошо себя чувствуешь?
        - Прекрасно, - сказал Меф. Он встал и, спотыкаясь, пошел.
        Женщина, страдая, смотрела ему вслед.
        - Не пейте вы эту гадость! Молодые же! Прямо смотришь на вас, и сердце кровью обливается! - не выдержав, крикнула она.
        Буслаев услышал, оглянулся и покаянно кивнул, хотя единственной официальной гадостью, которую он пил, были кофе и чай. Он повернул за угол и минут десять простоял у стены, пока ему не стало лучше. Потом пошел к родителям.
        Москва не самый удачный город для пешеходов, особенно если они не абстрактно пешеходствуют, а имеют в своем движении некую цель. Любой автор задачника здесь сошел бы с ума. Между точкой А и точкой В затесалось слишком много непереходимых шоссе со скоростным движением, путаных жилых кварталов, многоэтажных домов и огороженных территорий, которые превращают десять километров по карте в пятнадцать по факту.
        Но Мефу сейчас было все равно. Он сузился до единственной мысли. Даже не мысли, чувства: до тоски по Дафне. О странном, отлично тренированном парне с ожогом на щеке он не вспоминал. Когда будет нужно, тот сам его найдет. Хорошо бы, конечно, к этому моменту раздобыть что-нибудь получше катара. Но это уже как сложится.
        Когда шесть часов спустя, пройдя всю Москву, Меф оказался на Северном бульваре, назло себе поднявшись на верхний этаж по лестнице, а не на лифте, Зозо и Игорь Буслаев едва узнали свое великовозрастное чадо. Лицо у Мефа покраснело от солнца, глаза чесались от строительной пыли, от волос пахло двумя с лишним миллионами московских машин, а рубашка была цвета глины на склоне лыжной базы.
        В родной квартире Мефа все дышало уютом. Журчал электрический водопадик, трудолюбиво круговращая три литра воды. Вокруг лампы летала муха в количестве одной штуки. Зозо и отец сидели на кухне и, держась за ручки, ссорились из-за ерунды.
        Меф не вникал в подробности. Они были ему неинтересны. Ссоры близких родственников зачастую сложно понять тем, кто не в курсе. Кажется, люди заводятся на пустом месте. На самом же деле они лишь сокращают привычные многоходовки. Допустим, старичок почесал нос, а прожившая с ним сорок лет старушка ни с того ни с сего ударила его сковородой по голове. Посторонним это кажется немотивированной агрессией. На самом деле люди просто хорошо друг друга знают. Например, такая цепочка: «Он почесал нос, так всегда бывает перед тем, как он просит денег на водку, потом будет ныть, потом начнет мотать нервы, потом украдет и продаст телевизор, и все закончится опять же сковородкой. Так не лучше ли сразу двинуть и сберечь кучу времени?»
        У родителей Мефа все было, конечно, не так запущенно, и сковородками они не дрались, но все же без ссор тоже не обходилось.
        - О, сынуля пришел! - обрадовался папа Игорь, вскакивая и бросаясь навстречу Мефу. - В чем дело, сын? Соскучился по вкусной и здоровой пище? У нас есть замечательные пельмени! Представляешь, пачку пельменей дают бесплатно, если купишь сорок пачек маргарина! Кстати, никому из твоих знакомых маргарин не нужен?
        Зозо оказалась наблюдательнее.
        - Ты, случайно, не подрался сегодня? - спросила она, хмурясь.
        - Не получилось, - честно ответил Меф.
        - Э… А как универ? - снова влез Буслаев-старший.
        - Универ - нормально.
        Папа Игорь загордился, не ощутив уклончивости ответа. Он играл в любимую свою игру: по папиным и маминым генам рассчитайсь! Все хорошее от меня, все плохое приплыло по материнской линии. Впрочем, и Зозо нередко играла в ту же игру, только с точностью до наоборот.
        Спасаясь от расспросов, Меф вошел в комнату и без всякой цели включил старый, едва живой компьютер, который ему купили еще до гимназии Глумовича. Блок дышал паленой пылью. Внутри пыль поджаривалась и наружу выходила душной воньцой.
        Родители стояли рядом и, вдыхая жареную пыль, воевали за внимание единственного сына. Они были смешные, даже локтями толкались, споря, кому говорить первым. Зозо уступила. Игорь Буслаев, увлекаясь, толкнул речь, что собирается играть на бирже и даже купил самоучитель, как стать миллионером за сто дней. Вот только мать - ужасная недалекая женщина! - отказывается продавать квартиру, а без стартового капитала не развернуться! Меф слушал его сочувственно. Он знал, что папа Игорь не то чтобы фантазер, но в деталях бывает приблизителен. То есть если И-Бу (Игорь Буслаев) скажет, что встретил в лесу бешеного волка, то волка-то он, может, и не встречал, но в парке гулял точно.
        Меф поглядывал на отца и мать и ощущал, что постепенно меняется с ними местами. Лет через десять он, возможно, станет родителем собственных родителей. Ну, если его не обезглавят.
        Удачно отодвинув мужа плечом, Зозо стала рассказывать про новый театр, в котором они вчера побывали. Игорь Буслаев поддакивал и влезал с общекультурными замечаниями, которые большей частью касались работы буфета.
        - Знаешь, сколько там стоит бутерброд с красной рыбой?.. Заветрившийся, без масла?
        - Мешок золота, - сказал Меф, догадавшийся, в какую игру хочет поиграть отец.
        - Ну чуть меньше, конечно… - неохотно признал Буслаев-старший, которому не удалось поужасаться. - А ведь в очереди стоят - прямо давятся!.. Дешевле с собой пронести и в туалете съесть!..
        Зозо поморщилась. Заявленной ценностью жизни для нее была культура. При слове
«театр» ее глаза закатывались. Все удовольствия она получала по галочке. На популярную постановку сходила - галочка, на выставку выбралась - галочка, модную книгу прочитала - внутренний бонус. Про «нравится - не нравится» Зозо обычно не задумывалась, поскольку на галочку они не влияли.
        Малокультурность мужа ее крайне угнетала. «Хорошо еще, - думала она, - что он успокоился и, кроме бреда с биржей, ничем не грезит». А муж не успокоился. Просто его корабль попал в штиль, алые паруса выцвели от солнца. Капитан Грей сидел на корме, ел жареную сельдь и поплевывал в море.
        Странных людей порой скрепляет стрелами купидон.
        Мефодий огляделся. Без Эди комната казалась пугающе просторной. Исчезло все: штанга с запыленными блинами, имевшая привычку совершать внезапные вылазки и отдавливать пальцы на ногах, шкаф со всеми вещами и три десятка единиц ненужной бытовой техники. От сгинувшего дивана осталось четыре светлых пятна на ламинате.
        - Без Эди как-то не того! С ним лучше было, - заметил Меф.
        Папа Игорь засмеялся. Он счел это шуткой. Но его сын не шутил. Родная однокомнатная, в которой не ходил, почесывая животик, разговорчивый Э. Хаврон, казалась ему неправильной.
        Зима у Эди выдалась насыщенной. После женитьбы он решил начать жизнь с чистого листа. Ушел из кафе, ощущая, что Аня не слишком довольна его беготней с подносом. Устроился через знакомого в ночную охрану торгового центра. Поначалу работа ему нравилась. Никто не дергает. Обязанностей - сидеть у монитора и трижды за ночь обходить склад, проверяя сохранность пломб. Всю ночь Эдя читал. Но постепенно начал ощущать отупение. Все с большим удовольствием играл с напарником в карты и смотрел телевизор. Все чаще пользовался припрятанной в бытовке раскладушкой. Число прочитанных страниц все сокращалось. Количество просмотренных телепрограмм все увеличивалось.
        Наконец Эдя не выдержал, уволился и вместе с Аней в конце апреля удрал на дачу.
        - Эдя теперь мыслитель с пузиком. Не такая уж редкая разновидность. Живет в подмосковной деревне, где на одного местного десять дачников, завел курицу и вечерами курит на крыльце трубку. Говорит, без трубки там слишком свежий воздух, - ехидно сказал Игорь Буслаев.
        Вообразить себе дядю с трубкой у Мефа не получилось. Вместо него представлялся писатель Эрнест Хемингуэй, который грустно звонил по кому-то в колокол.
        - А где Дашенька? - сладко спросил папа Игорь.

«Ну вот! Вспомнил!» - подумал Меф со звериной тоской. Полчаса с родителями, а он уже задыхался. Вслух же хмуро спросил:
        - Какая еще Дашенька?
        - Ну девушка, с которой ты приходил. Очень милая!
        - Она на небе, - брякнул Меф.
        Зозо уронила в кипяток ложку, которой она размешивала пельмени.
        - Как это на небе? - всполошилась она.
        - Я пошутил. Мы расстались, - пояснил Меф.
        Игорь Буслаев с облегчением перевел дух.
        - Уф! Ну и юмор у тебя!.. Ну, может, еще помиритесь. Это единственная девушка, от которой твоя мама хотела бы иметь внуков!
        Меф быстро оглянулся на смутившуюся мать и понял, что тема, похоже, не раз поднималась на кухонных диспутах.
        - Все, пошел я! Экзамен у меня! - с усилием соврал Мефодий.
        Он уже понял, что приходить к родителям было ошибкой. Вместо того чтобы лить на раны сына масло, они обрабатывали их серной кислотой. Меф схватил со стола ненужную ему тетрадь с подготовительных курсов, чтобы казалось, что он приходил за ней, и отступил в коридор.
        - А пельмени? - крикнула Зозо.
        - В другой раз! - ответил Меф уже с лестницы.
        Родители обиделись. Обиженный папа Игорь на прощание крикнул в лестничный пролет очень мудрую фразу, много объяснившую Мефу в самом себе:
        - Это у меня характер. А у тебя НДРАВ!
        Этажей через шесть Меф остановился и долго бодал лбом оштукатуренную стену. Нет, оно понятно! «Любить близких надо такими, какие они есть, не ставя им условий, какими они должны быть, чтобы мы их любили», - передразнил он, вспомнив слова Дафны. Но как же это дико сложно!
        Он вышел на улицу и по асфальтовой дорожке зашагал к метро. Во времена его детства девчонок не пускали одних вдоль глухого бетонного забора. Теперь забор давно исчез, сама же дорожка превратилась в восточный базар. Пестро одетые женщины продавали кто вишни, кто помидоры, кто веники. Если кому-то нечего было продавать, он вываливал перед собой ведерко лука или выкладывал на газетку десяток катушек с нитками. Главное тут было просто сидеть под солнцем, громко перекрикиваясь с соседями. Меф шагал между двумя рядами торговцев и ощущал, что окончательно запутался и в стремительно меняющемся городе, и в самом себе.
        Ему нужна была Дафна. Он злился на себя, что стал в такой степени зависимым. Был самостоятельный человек, а сделался протезной половинкой, которая порой порывается разговаривать с пустотой.
        Асфальтовая дорожка вывела к торговому центру у метро. Буслаев пошел вдоль перил, куда мелкие магазинчики бесцеремонно выдвигали рекламу. Какая-то девушка, вскинув руки к вискам, неподвижно смотрела перед собой. Меф налетел на нее.
        - Ой, прости! Я думал: ты картонка! - машинально извинился он.
        Его сбили с толку манекены, стоявшие рядом. Девушка подняла голову и посмотрела на него. Меф узнал Прасковью.
        Глава 12
        Наследство лебедя
        Безумно трудно любить кого-то, кроме себя. Даже в другом мы нередко любим себя - свои наслаждения, свой комфорт или удобство. Любовь - это состояние, которое остается за вычетом страстности. Если за вычетом страстности ничего не остается, в вечность такое чувство не переходит.
        Эссиорх
        Ирке снился странный, подробно-бредовый сон. Что она поехала куда-то далеко, заболела и встречает Новый год в районной больнице. Всех разобрали родственники. Остались только она, лысая страшная бабка на кровати у двери и какие-то скучные язвенники, которые едят курицу и чем-то булькают.
        Ирка, тоскуя, смотрит в окно и мечтает, чтобы ее тоже забрали. И вот видит Матвея, который идет по газону. Она зовет его, но он старательно отворачивает лицо, притворяясь, что не слышит.
        Лысая бабка у окна внезапно говорит: «Вот тебе подарочек!» Она бросает Ирке на колени сверток, на котором написано «твои ноги». Ирка разрывает сверток и видит отрубленные ноги. Язвенники перестают булькать, разом поднимают головы, и Ирка видит, что губы у них в чем-то красном. А потом недоеденная курица обращается к Ирке: «Эй, ты чего?!»
        - Эй, ты чего? Сколько можно кричать! Да здесь я, здесь!
        Ирка рванулась и… увидела Матвея. Он сидел на корточках рядом с ее кроватью и тряс ее за плечо.
        - Куда ты ушел? - спросила Ирка.
        - Я ушел? Да я зубы чистил, а тут ты кричишь!
        В руках у Матвея действительно была щетка. Ирка провела рукой по лицу.
        - А-а-а… Все ясно, прости. И что, долго я кричала?
        - Не очень. Завтракать будешь?
        Ирка кивнула. Пока Матвей притворялся, что варит гречку, которая отлично справлялась со своей варкой сама, Ирка проверила почту. В ящике было письмо от старой подруги по ролевому форуму, которая сообщала, что отдыхает в Алуште с любимым человеком. К письму было приложено столько фотографий, что Ирка чудом не вывихнула глаза. Молодой человек в профиль. Он же, сфотографированный с дерева, так что виден один затылок. Ухо молодого человека, нос молодого человека; большой палец ноги подруги с ногтем, выкрашенным в синий цвет; счастливая пара в зоопарке, счастливая пара лопает один кусок торта с разных сторон.
        Ирка вздохнула. Ее подруга была уникальна. Когда у нее все бывало плохо, она исчезала на полгода, на несколько месяцев и по мылу не отвечала. Когда же становилось хорошо - десятками начинала строчить письма и хвастаться. И это было верным признаком, что вот-вот снова все станет плохо и она исчезнет.
        Созерцая розово-белую пятку молодого человека (фото называлось «мурзичек наступил на сметанку»), Ирка хмыкнула:
        - Ничего себе письмо инвалиду! Никаких нудных расспросов, немеют ли у меня пальцы по утрам! За то и люблю!
        Багров перестал мешать гречке спокойно кипеть и оглянулся на нее:
        - Ты о чем? Я не расслышал!
        - Ни о чем. Не обращай внимания на заспанных людей! - заявила Ирка.
        Но раз Багров уж подал голос, ей захотелось капризничать:
        - Матвей, я же просила! Что ты сделал с комнатой? Неужели убрался? Во что ты превратил мой порядок?
        - Полотенце на люстре - это порядок?
        - Полотенце на люстре - творческий порядок!.. Опять же от близости лампы оно сохнет, а у мух появляется иная цель, кроме моей головы, - пояснила Ирка.
        Как она и рассчитывала, Матвей не нашелся, что возразить. Хотя вообще-то его всегда интересовали безумные вопросы. Особенно в стиле Альберта Эйнштейна:
«Сумасшедший я или все остальные?»
        Что до самой Ирки, она давно убедилась, что люди не воспринимают обращенную к ним речь. Убедить их в чем-либо совершенно невозможно, пока сам человек не созрел для ответа. Тут уж никуда не денешься: пока ответ эхом не отзовется в сердце, никто его не услышит. Исключение составляют только информативные сообщения в стиле:
«Отвертка в среднем ящике».
        Во время завтрака пришла Бэтла вместе с оруженосцем. Ирка немедленно поделилась с ней кашей, которой валькирия сонного копья, не забывая отнекиваться, съела три тарелки.
        - Вообще-то гречку я ненавижу. Но через полчаса мне на дежурство! - покаянно сказала она.
        - На дежурство? Куда? - удивленно переспросила Ирка.
        Бэтла смутилась, и Ирка поняла, что она жалеет о том, что проболталась. Чтобы скрыть это, Бэтла поспешно вскочила и принялась изучать стопку из двадцати книг, громоздившуюся рядом с Иркиной коляской. Почти во всех книгах были закладки. Причем закладками служило все, что угодно: зубочистки, спички, обрывки бумаги, а в одном случае даже вилка.
        - Хочешь сказать: ты все это читаешь? - спросила валькирия сонного копья.
        - Ну, во всяком случае, делаю вид.
        Ирка подумала: хорошо, что Бэтла не знает, сколько книг на жестком диске ее ноутбука и на разных флэшках. Вот тогда бы ей действительно стало жутко.
        - А зачем читать все сразу? Ну можно же целиком прочитать одну книгу, потом другую и так далее?
        Ирка сама не могла объяснить, почему, просмотрев тридцать страниц одной книги, она переходила к другой, к третьей, напоминая бабочку, которая тоже подолгу не сидит на одном цветке.
        - Не знаю… Как-то само получается, - сказала она рассеянно. - Меня не столько уже волнует, кто кого убил, сколько даст мне что-то эта книга или не даст. А сюжеты я давно по первым страницам угадываю. Под каждой обложкой - свое течение надежд. Если лягушка скакала через дорогу и ее переехало машиной - это реализм. Если превратилась в царевну и вышла замуж - фантастика. Если попала на опыты, но сбежала, по лестнице допрыгала до крыши и сидит на краю небоскреба, мрачно глядя на город, - трагедия с элементами романтического бунта.
        - А если лягушка полюбила другую лягушку, а та заточена в аквариуме? - с любопытством спросила Бэтла.
        - Неразрешимая драма. Особенно если у лягушки есть внутренние противоречия. Например, жизнь в болоте кажется ей душной, и она втайне мечтает стать стрекозой, - уверенно ответила Ирка.
        - А если у лягушки цапля съела всех родственников, а лягушка проглотила ржавый рыболовный крючок, сунула в рот половинку бритвенного лезвия и прыгает к цапле, чтобы утащить ее на тот свет вместе с собой? - влез Багров.
        Бэтла, не улыбаясь, оглянулась него.
        - Слушай, некромаг!!! Только не обижайся! Ты не мог бы погулять где-нибудь? - выпалила она со смущением.
        - Зачем?
        - Хочу поговорить с Ириной. Чисто женская трепотня…
        - С Ириной? - переспросил Багров. - Она Ирка. Просто Ирка! Запомни это!
        Он повернулся и вышел. Оруженосец Бэтлы последовал за ним. Ирка и Бэтла остались одни.
        - Ты какая-то не такая сегодня!.. - сказала Ирка после паузы.
        - Есть немного! - кисло отозвалась Бэтла. - Мне Ламина душу вымотала. Обычное нытье в стиле, что все мужики сволочи, а люди мешают ей быть человечной! Как бы так всех полюбить, чтобы себя не утрудить? Что бы сделать, чтобы ничего не делать? И что поменять, чтобы ничего не менять?
        Ирку больше волновало другое.
        - Зачем ты его прогнала?
        - Кого, Багрова? Он меня тревожит.
        - Почему?
        - Просто тревожит. Он какой-то… сама не знаю… не требуй от меня определений!.. Я бы не пришла к тебе, если бы вчера утром не промахнулась на тренировке. Я бросала копье с десяти шагов в деревянный щит. И - оно пролетело мимо.
        - Не верю! Ты валькирия… И потом, всего десять шагов! - сказала Ирка.
        - Знаю. Но в этот момент я думала о тебе… И рука дрогнула! Я не суеверна, но…
        - Представляла меня вместо этого чучела? - попыталась пошутить Ирка.
        - Очень смешно. Мне пора на дежурство!
        Бэтла и ее оруженосец ушли. Они очень спешили и телепортировали, отойдя от крыльца лишь на несколько метров.
        На прощание Бэтла, наклонившись, обняла Ирку, и та ощутила, какая она розовая, круглая, радостная. Большое тело валькирии сонного копья притиснуло ее, худую и костлявую, к коляске так, что Ирке стало горячо. Она подумала, что у всех людей нормальная температура тела 36,6, а у Бэтлы - 66,3.

* * *
        Пока у Ирки была Бэтла, Матвей Багров стоял под деревом и вертел в руках детскую косточку. Она была желтоватой, на вид хрупкой и провела в земле лет двести. Как некромаг, Матвей достаточно разбирался в анатомии, чтобы определить: это была берцовая кость ребенка лет трех.
        Трижды за последние дни он порывался похоронить ее и даже выкопал под деревом небольшую узкую яму, но яма так и оставалась пустой. Одного он не мог понять: зачем Мамзелькина выбрала именно кость и именно детскую? Призывающим ее предметом могло стать все, что угодно: от спички до использованного проездного на метро. Но, видно, старухе было нужно, чтобы он нарушил внутренний запрет, сломав кость ребенка. У мрака нет случайных шагов, не ведущих к бездне.
        Мысль Матвея - внешне ветвистая, с кучей протезных «если», «что», «когда», «потому что» - в действительности буксовала на месте.

«Меня хотят лишить Камня Пути. Взамен мне согласны дать неплохое сердце… Но ведь и Ирка получит ноги? Разве я не могу пожертвовать Камнем Пути ради того, чтобы сделать ее счастливой?.. И мне самому не будет тошно».
        Бэтла и ее оруженосец давно ушли, а он все бродил вокруг дерева. Только когда в примятой траве появилась новая, свежевытоптанная тропинка, Матвей наконец решился, бросил в яму кость и торопливо забросал землей.
        Едва он выпрямился, как недалеко, за полосатыми, как зебры, березовыми стволами, мелькнула фигура. Матвей увидел, как маленькая старушонка шустро пересекла аллею, оглянулась и скрылась в подлеске. Матвей так и не понял, была ли это Мамзелькина, но Камень Пути заколотился в груди, стал ребристым, твердым.
        Багров рванулся вслед старушонке, чтобы убедиться, Мамзелькина это или нет, но тут его сбили с ног. В падении он попытался извернуться и вызвать кинжал, но не успел. Его ткнули носом в траву, но тотчас подняли и заботливо отряхнули.
        За ним стоял оруженосец Гелаты, громадный, радостный и бестолковый. Матвею он всегда напоминал восторженную дворнягу, помесь овчарки и московской сторожевой, которая с рычанием бросается на незнакомых людей, доводит их до инфаркта, ставит лапы на плечи и - без предупреждения лижет в нос.
        - Уф! Надо же! Я еще не разучился незаметно подкрадываться! - заявил оруженосец.
        Матвей убрал запоздало возникший кинжал.
        - Я бы мог тебя зарезать!
        - Правда?.. Жуть какая! Кстати, что ты там хоронил?
        Багров всполошился, не зная, что ответить. Оруженосец добродушно хлопнул его по плечу:
        - Да ладно тебе скромничать! Многовато в Москве стало дохлых голубей!
        Матвей увидел, как на поляне, из ниоткуда, открылась и сразу закрылась дверь. Точно пространство задернулось «молнией». Кто-то вошел к Ирке. Он метнулся было туда, но оруженосец поймал его за локоть.
        - Погоди! Там Гелата!.. Не знаю уж, какие у них секреты, но пусть посекретничают! - добродушно прогудел он.

* * *
        Ирка читала «Теоретическую поэтику», мешая ее с «Сагой о Форсайтах» и заедая все это вареньем из банки, когда в кирпичный сарайчик вошла Гелата. Вид у нее был измотанный. На верхней губе поблескивали капельки пота. Воскрешающее копье она поставила в угол, точно палку.
        Ирка улыбнулась Гелате. Странное дело. Одни друзья поначалу выдают дикую интенсивность дружбы, а потом проносятся, как метеоры, и нет их. А другие звонят, может, раз в три месяца, зато долгие годы. Это был вариант Гелаты. Ирка видела ее редко, но постоянно ощущала, что она у нее есть.
        - Можно я где-нибудь рухну? Есть тут хоть пять сантиметров незаваленных? - Гелата отыскивала глазами, где сесть.
        Ирка решила вопрос просто. Наклонившись с коляски, дернула за край плед, мгновенно освободив диван от всего содержимого.
        - Однако! Смело, - одобрила Гелата и рухнула во весь рост, как подрубленная.
        - Что ты делала? По адресам ходила? - спросила Ирка.
        - Четырнадцать адресов по Москве! Кто знает этот город - поймет, - промычала в подушку Гелата.
        - Помогала?
        - Я-то кому могу помочь? Оно помогало! - не открывая головы, Гелата ткнула пальцем в угол, где стояло копье. - Если б ты знала, чего только не приходится городить! Уровень чуда определяется уровнем веры. Один из ста поверит в помощь от копья, а другим приходится скармливать нелепую небылицу, что в Америке изобрели новую таблетку, которую буржуи скрывают от простых смертных, чтобы вся прочая медицина не обанкротилась… Прям дурдом, что у людей в мозгах творится! В глюконат кальция, который я пересыпала в мудреную коробку, они верят, а скажи я им про эйдос и валькирий - вызвали бы психиатричку.
        Гелата молча пролежала минут десять, потом перевернулась на спину.
        - Две экземы, сложный перелом с угрозой гангрены, язва, бронхиальная астма, гнойный гайморит, попытка суицида, позвоночник и кое-чего по мелочи. Сейчас отлежусь и еще на два адреса. Один тут где-то рядом…
        Ирка посмотрела на копье. Перечисляя сегодняшние болезни, Гелате не стоило произносить «позвоночник». Этим она невольно дала понять Ирке, что копье могло бы ее исцелить.
        - А как ты узнаёшь, кому тебе помогать? - спросила Ирка, чувствуя вкус своей губы. Она хотела откусить только сухой кусочек кожи с краю, но губа неожиданно треснула.
        - Внутри шлема - кожаная прошивка. Каждый день на ней появляются адреса и имена. Иногда мне хочется все бросить. Вот полчаса назад я была в больнице. Реанимация. Лампы, аппараты, кислород, все, как положено. Лежат у дверей: парень лет восемнадцати с ножевым ранением (без сознания) и дедок с бородой, тихий, вытянувшийся, светлый, точно чему-то тайно улыбающийся. А на кровати у окна - мужик после серьезной автомобильной аварии. Капризный, противный. Орет на всех, шипит, требует к себе особого внимания, медсестер дергает, угрожает… И все трое без шансов. И кому я помогла, знаешь?
        - Дедку?.. Нет? Парню? - попыталась угадать Ирка.
        Гелата рывком села на диване.
        - Мужику, который на меня немедленно наорал! Я быстро повернулась, вышла и долго рыдала в коридоре. Меня, кажется, приняли за жену этого капризона. Говорят: не волнуйтесь, ему гораздо лучше. Пока, конечно, рано судить, но, кажется, организм справился. Мы его завтра в интенсивку переведем…
        Узкие плечи у Гелаты задрожали.
        - Нет, я все понимаю! Я же не маленькая! У деда эйдос яркий был, сложившийся, готовый для вечности. У парня с ножевым - средненький, не тусклый, но по краям уже подгнивающий. Причем быстро подгнивающий. А у этого капризного эйдос хоть и горит еле-еле, но не гнилой и с шансом на улучшение в будущем. Именно с шансом: то есть не факт, что не будет хуже, но рискнуть стоит…
        - Ты видишь эйдосы? - Ирка была убеждена, что на это способны только стражи.
        - Когда в шлеме - да. А без шлема я даже читать без линз не могу, - Гелата попыталась вспыхнуть улыбкой, но улыбка сразу погасла. - Но безумно тяжело! Стоишь у кровати и понимаешь, что через тридцать-сорок часов этот парень умрет! А ведь мне только копьем его ножевой раны коснуться - и все!
        - А если бы ты все-таки… - медленно начала Ирка.
        - Он исцелился бы. Но мое копье лишилось бы силы. Всей и навсегда. И я никогда не смогла бы никому помочь. Другие копья валькирий более-менее заменимы. Незаменимы только два: валькирии-одиночки и мое, - ответила Гелата.
        И вновь сквозь мягкость проступила сталь. Мягкие люди мягкие только снаружи. Там, где ломается железо, они выстаивают. Ирка безошибочно ощутила, что ответ касался не только парня.

«А я как хотела? Чтобы мне все одной?.. Но почему так тошно? Неужели она не понимает, что не надо было притаскивать сюда свое копье? Я же рукой могу до него дотянуться! Просто коснуться его - и все!» - подумала Ирка.
        От чужого копья ее ладонь отделял всего метр. Один поворот колес. И Ирка повернула колеса, откатившись в противоположную сторону так резко, что ручками кресла врезалась в книжные полки.
        - Мне плохо, Гелата! - сказала Ирка тихо. Она не собиралась жаловаться. Как-то само вырвалось.
        Гелата встала, подошла к Ирке и присела рядом. Лицо ее оказалось рядом с шинами Иркиной коляски.
        - То, что сейчас тебе кажется самым большим твоим горем, на самом деле твоя самая большая радость и надежда, - сказала она.
        Ирка никак не ожидала таких слов. Она ударила кулаком по поручню коляски.
        - Ты об этом? - спросила она.
        - Да. Тебе плохо только пока, потому что ты не знаешь… И никто не знает. Даже Фулона. Ты больше не валькирия. Одиночкой стала другая. Но погибший лебедь - а новая одиночка сможет превращаться лишь в волчицу - оставил тебе редкий дар, скрытый в нем до его смерти.
        Ирка недоверчиво качнулась в каталке. Губы у нее дрожали.
        - ???
        - Нет-нет, - торопливо продолжала Гелата. - Ты ничего не потеряла от того, что я молчала. Возможно, мне и сейчас не стоило бы говорить. Понимаешь, если у человека есть глаза, от него невозможно скрыть зрение. Если есть уши - невозможно скрыть слух… Так и здесь. Это очень тонкий талант, то возникающий, то исчезающий. Как ручеек в лесу или вода в старом колодце. Рано или поздно ты ощутишь его сама.
        - Какой?
        - Ты ДЕВУШКА С ДАРОМ ЛЮБВИ! Можешь творить чудеса, когда любишь. Но едва любовь исчезает и приходят сомнения - исчезает и способность к чуду, - убежденно и просто сказала Гелата.
        Ирка толкнула ладонью свое холодное колено, ощущая его чем-то вроде мосла из собачьего бульона.
        - Чудо?! Да я еле могу себе носки шерстяные натянуть!
        Гелата покачала головой:
        - Это тут вообще ни при чем!.. Твой дар - это глобальное, настоящее чудо, заключающееся в способности постепенно просветлять эйдосы тех, кого ты любишь, и готовить их к бессмертию. Посмотри на Матвея, на Бабаню, наконец. Они очень зависимы от тебя. А вызыванием дождика из тучки и прочими фокусами может овладеть даже средний дурачок, подписавший у Пуфса договор об аренде.
        Ирка фыркнула. Без «зависимой от нее» Бабани она не смогла бы даже переодеться. Не Матвея же звать перекладывать и мыть ее гремящие кости. Он бы сделал это без брезгливости, но Ирка никогда бы ему не позволила. Она старалась быть для Матвея красивой - ну насколько это возможно, чтобы не казаться при этом смешной и чтобы не проводить перед зеркалом те три часа, которые можно провести с ноутом, втаптывая в клавиатуру умные буковки.
        - ОНИ от меня, а не Я от них? Ты ничего не перепутала? - спросила Ирка недоверчиво.
        - Нет, - сказала Гелата. - Ты как богатырь, который валит лес, чтобы другие могли идти… Но вот сама дотянуться до той розетки ты не сможешь!
        Ирка посмотрела на розетку.
        - Без разницы. У нас удлинитель есть! - брякнула она.
        Внезапно Гелата порывисто бросилась к ней и опустилась перед коляской на колени. Это было так стихийно, что Ирка даже испугалась.
        - Пойми же, дурочка! - горячо сказала Гелата. - Это так просто! Вы с Матвеем удивительная пара! Другой такой нет на земле! У него в груди - Камень Пути. Всякий прикасающийся к нему обретает истину, как ножом рассекает все унылые уловки мрака. Не у всех это происходит сразу, у многих занимает годы, но путь-то дается!.. Ты - девушка с даром любви. Ты зажигаешь и ведешь за собой. Главное - вам устоять, потому что вся ненависть мрака направлена на вас… Вы ему мешаете! Вас надо или убрать, или опошлить, или опрокинуть. Но любой ценой!
        - И как я буду защищаться? Я теперь и суккуба жалкого не раздавлю. Они об этом знают… Подходят, кривляются, - пасмурно пожаловалась Ирка.
        - Все само устроится! Только дотерпи, и все будет хорошо! - убежденно сказала Гелата.
        Ирка посмотрела на копье Гелаты, все еще стоявшее в углу. С коляски до него легко можно было дотянуться. Она протянула к нему руку. Пальцы ее дрогнули, и - Ирка опустила ладонь на колено.
        Пожалуй, уже не впервые где-то на окраинном течении мысли, в тихих ее затончиках, мелькнуло, что она рассматривает ситуацию со своей инвалидностью лишь с точки зрения собственных переживаний, страданий и неудобств. Свет же смотрит на нее как на составную часть сохранения эйдоса и для Ирки, и для Бабани, и для валькирий, и для многих и многих косвенно вовлеченных и сострадающих людей. А раз так, то, наверно, все это имеет какую-то цель, которую она сейчас может только отдаленно осязать, но едва ли способна до конца понять.
        Ирка снова протянула руку и, уже зная, что не возьмет копье, провела пальцами сверху вниз, почти касаясь древка. В этот момент в сарайчик решительно вошел Багров. С порога Матвей видел, как Ирка потянулась к воскрешающему копью и как отдернула руку.

«Она хочет ходить! Я дам ей ноги! Почему обязательно надо страдать? Идите вы все лесом!» - подумал он.
        За спиной у Матвея что-то полыхнуло, и появилась валькирия серебряного копья Ильга. Она шаталась. По ее белой блузке расплывалось кровавое пятно.
        - Гелата здесь?.. Ты срочно нужна! - задыхаясь, крикнула она.
        Схватив копье, Гелата бросилась к ней. Ильга то переступала на месте, то нервно трогала лицо, то начинала яростно тереть испачканную одежду. Гелата схватила ее за руку.
        - Успокойся! Ты ранена? Куда?
        Ильга нетерпеливо оттолкнула ее:
        - Да не трогай ты меня!.. Это не моя кровь!..
        - Напали на Огненные Врата? - крикнула Гелата.
        Две вспышки слились в одну, до крайности яркую. Обе валькирии исчезли одновременно.

* * *
        - Ты что-нибудь понял? Какие Огненные Врата? - жалобно спросила Ирка.
        - Нам-то что? Мы не у дел! - с досадой напомнил Багров.
        Он еще раз оглянулся на плед, прикрывавший худые Иркины ноги, повернулся и быстро вышел. Он боялся раздумать и потому спешил.
        - Ты куда? - крикнула ему вслед Ирка.
        Матвей мчался между деревьями, подгоняемый не знающими усталости ударами Камня Пути. Вот и место, где он закопал кость. Багров присел и торопливо, как пес, двумя руками начал отрывать свежую землю. Под ноготь попал кусок стекла - мелкая, зеленоватая чешуйка-скол. Матвей не смог ее вытащить, но, не обращая внимания на боль, продолжал рыть. Теперь основной рукой стала у него левая. Землю он пробрасывал между ног, стоя на четвереньках.

«Действительно, так удобнее… Собаки тоже так роют!» - мелькнула мысль.
        Детская кость нашарилась, когда Матвей потерял терпение. Почему-то она лежала на краю ямы и боком. Должно быть, он зацепил ее, когда рыл, но сам этого не заметил. Матвей схватил ее и, вытянув в нить губы, сломал, ударив о свое бедро.
        Матвей нетерпеливо огляделся и, не увидев Мамзелькиной, снова занес над головой обломки кости.
        - Не надо, милок, над останками глумиться! И одного раза хватит! Давай-ка сюда, я ее в могилку верну!.. Между прочим, твоя кузина. Папеньки твоего сестры дочка! Вы с ней вместе играли, - прошамкал рядом заботливый голосок.
        Чьи-то тощие, но цепкие ручки забрали у Матвея сломанную кость. В памяти у Багрова мелькнули белые кружева, восковые ручки мертвой девочки и бледное лицо тети Ани. Сам он стоял в толпе, между ног взрослых пугливо посматривая на маленький гроб.
        - Дашенька Татищева? Которая от дифтерита умерла? - спросил он хрипло.
        - Все там будем! - утешающе сказала Мамзелькина и лицемерно закатила глазки.
        - Зачем вы дали мне ее кость?
        - Да сама не знаю, голубь! Как-то случайно вышло, - насмешливо отвечала Мамзелькина. - Так что, согласен? Я Ирке ноги - ты мне Камень Пути?
        Забыв, что ладони у него в земле, Матвей провел рукой по лицу.
        - Д… да, - быстро выпалил он. Сознание затапливала красная горячечная пелена, которая всегда бывает, когда нарушаешь запрет.
        Глазки у Мамзелькиной блеснули.
        - Ну и чудненько! Только учти про ноги: Ирка сама должна согласиться их принять! - сказала она и, протянув птичью ручку, погрузила ее Багрову в грудь. Что-то сжала и, выкручивая, потянула на себя. Матвей, задыхаясь, упал лицом на раскопанную землю.
        Точно забыв о Багрове, Мамзелькина деловито оглядела Камень Пути. Подула на него и, своим мертвящим дыханием быстро очистив от крови, убрала в рюкзачок. Потом, хорошо порывшись там же, достала из рюкзака нечто, похожее на красный шмат мяса. Придирчиво осмотрела, пальчиками сняла приставшую волосинку и запустила сердце, толкнув его ногтем. Сердце сократилось один раз, потом, через паузу, другой. Старушка удовлетворенно кивнула. Она перевернула Багрова, вставила сердце в грудь, вернула на место ребра и, затянув поврежденную кожу, костяшками пальцев легонько стукнула Матвея в лоб, в ключицу и в живот.
        Багров остался лежать. Лицо его осталось пепельным. Мамзелькина нахмурилась. Она опустилась на четвереньки и ухом приложилась к груди Матвея. Слушала она недолго, пару секунд.
        - Ага! Не хочешь!.. Ну и не надо! - сердито прошамкала она с видом бывалого хирурга.
        Встала, выпрямилась и отряхнула коленки. Матвей лежал у ее ног с обращенным к небу мертвым лицом. Мамзелькина вытащила солдатскую фляжку с цепочкой и неторопливо открутила пробку.
        - Ну! Твое здоровье! - обратилась она к Матвею и забулькала.
        Сделав пяток крупных глотков, Аида Плаховна аккуратно закрутила фляжку. Потом взяла косу и снова склонилась над Багровым. Придерживая косу за пятку, она развернула ее к центру груди Матвея и кольнула его в сердце прямо сквозь брезент. Багров вздрогнул. Лицо его исказилось от сильной боли.
        Старушка осталась довольна. Она поправила лямку рюкзачка, что-то сунула в разжатую ладонь Матвея и исчезла, оставив сладковатый запах, какой бывает в похоронных автобусах.
        Когда минуту спустя Матвей рывком сел, Мамзелькиной с ним рядом не было. Задрав на груди майку, он уставился на свою грудь. Кровь запеклась. Никаких следов шрама. Казалось, от косы Аиды Плаховны пострадала только майка, на которой остался узкий надрез.
        Новое сердце работало как мотор. Багров чувствовал, что, если потребуется, взбежит по ступенькам на двадцатый этаж. Однако и с Камнем Пути он никогда не жаловался на усталость, так что выигрыша тут никакого не было. Матвея больше заботило другое. Иркины ноги! Где они?

«Обманула старуха! Взяла Камень и ушла!» - подумал он и потянул к лицу руку.
        Из ладони у него что-то выскользнуло. Он наклонился и увидел на вскопанной земле две маленькие серебряные ноги на шнурке.
        Глава 13
        Окольцованы!
        Со светом действует закон передачи огня. Горящая свеча оказывается рядом с другой, и та вдруг загорается. Более того, даже если первая свеча не очень будет хотеть передать огонь - она все равно его передаст, потому что огонь принадлежит не ей.
        Или другой путь бывает: человек отталкивается от дна. Например, есть у него мерзкая привычка, зависимость или страсть, от которой он не может освободиться. И он понимает, что никак. Тупик. Он зовет - и ему откликаются. Только от самого сердца зовет - писки тут не прокатывают.
        В самом невыгодном положении оказываются внешне успешные люди, у которых нет потребности искать. Они покрыты жирком довольства. Самый последний палач в более выгодном положении, чем они. Он еще может ужаснуться и спохватиться. Такие же люди весь мир передавят, лишь бы не тронули их жирок. И все из лучших побуждений.
        История не сохраняет эгоистов и не сохраняет счастливых в бытовом смысле, сытых и самодовольных людей. Они ей в равной мере неинтересны.
        Из письма Эссиорха Мефодию
        Меф выругал себя, что пошел к метро этой дорогой. Он не представлял, что ему делать с Прасковьей дальше. Он пытался с ней заговорить, но она издала несколько отрывистых звуков и замолчала. Бросить ее Буслаев не мог: она показалась такой жалкой, что это было все равно, что пристрелить ребенка.
        Мефодий смотрел на нее и понимал, что ей даже хуже, чем ему. Если он все же выбрал для себя свет и хотя и незначительно, но смирился с тем, что путь к нему лежит через боль и самоограничение, то Прасковья до сих пор металась в клетке своих желаний. Меф представлял ее пумой, а клетку изнутри утыканной гвоздями. Пума бросалась на решетку, и в нее вонзались гвозди. Ошалев от боли, пума металась в противоположную сторону, но и там тоже оказывались гвозди.
        - Ну пошли, что ли… - Меф огляделся, выбирая между буквой «М», означавшей метро, и большой желтой кляксой с пирожком и чашкой, обозначавшей как минимум часовую потерю времени. - В кафе! - закончил он.
        В кафе общаться стало проще. Прасковья писала карандашом на салфетках. Салфетки рвались, а карандаш, чтобы он писал жирнее, приходилось лизать языком.

«КаК тЫ?» - прыгающими буквами нацарапала Прасковья.
        - Нормально, - ответил Меф.
        Прасковья посмотрела на него и схватила новую салфетку.

«НиЧегО нОрмАлЬнОГо! ЛиГул нАС пРеДаЛ!» - прорывая бумагу, написала она.
        Мефодий хмыкнул. С его точки зрения, писать «Лигул предал» было бессмыслицей. Такой же, как «масло масляное». А что еще, интересно, мог сделать Лигул?
        Карандаш у Прасковьи сломался, и она схватила помаду. Помада была ярко-алая, и надписи оставляла кровавые:

«Я нЕ ОшИБлАсь. Он ПрИсЛАл кОго-То, КтО ДолЖен ОтНяТЬ наШи СиЛы».
        - Откуда ты знаешь?

«ВЧеРа Я ПоЙмАлА СуКкуБа. ОбЕщаЛа еМу ЖиЗНь, ЕсЛи оН раСсКажет ВсЮ пРаВду».
        Меф вспомнил странного парня, с которым встретился на мосту. Помада у Прасковьи сломалась, и она взяла ее пальцами. Рядом вертелась официантка.
        - Будете что-нибудь заказывать? - повторяла она уже в третий раз.
        - Чай, - сказал Меф.
        - Красный? Черный?
        - Просто горячий, - упростил задачу Меф.
        Прасковья нетерпеливо оглянулась. В кухне что-то с шумом обрушилось. Все официанты разом бросились туда.
        - Так как он хочет отнять силы? - спросил Меф.

«Не СкАзаЛ иЛи Не ЗнаЕт», - написала Прасковья.
        - И что твой суккуб?

«НиЧеГО. Я рАсСерДиЛаСь», - написала Прасковья и брезгливо вытерла пальцы о скатерть.
        Меф понял, что Прасковья и суккуб обоюдно обманули друг друга. Он не сказал ей правды, она не сохранила ему жизнь. Мефодию это напомнило смерть Ромасюсика. Прасковью опасно злить. Она перестает себя контролировать, а может, и не желает. Сложно поймать грань, где «не хочу» переходит в «не могу».

«А ЧтО тВоЯ СвЕтЛая?»
        - Дафна? Прекрасно! - бодро сообщил Меф.
        Прасковья лукаво взглянула на него.

«Не ЛгИ! СуККуб СкаЗал: еЕ БоЛьШе НеТ. ЗаВтРа Мы с ЗиГеЙ ПеРеСеляЕмСЯ в ОбЩеЖитИе ОзЕл.».
        - Ни за что! - выпалил Меф.
        Слово «нет» для Прасковьи было просто бессмысленным фонетическим набором, скрученным из трех звуков с использованием забитого кашей речевого аппарата.

«Я ПеРеЕЗжАю в СеМиДеСятуЮ КомнАтУ, - Прасковья посмотрела на часы. - СеЙЧАс Там ПлАноВыЙ ПоЖар. ЧереЗ чАс РаБоЧие НаЧиНаюТ РеМонТ. ЧеРеЗ ТрИ ЧаСа я заЙмуСь пяТым ИзМерЕниЕм. НаД ДиЗайНом ДуМать ЛеНь. Я СоБиРаЮсь сКоПиРовАть виЛлУ ТиБеРиЯ на КаПрИ».
        Меф невольно задумался о странной преемственности. В семидесятой комнате на третьем этаже всегда жили самые матерые озеленители, о которых говорили, что они без милиции не засыпают и без бутылки не просыпаются. А сейчас там окажутся Прасковья и Зигя.
        При всем том Меф не мог не видеть, что Прасковья другая. Даже обычная резкость ее, оставшись резкостью, стала потерянной и жалкой. Возможно, ее изменил Зигя, о котором приходилось постоянно заботиться. Человек, заботящийся о ком-то, невольно умнеет.
        Из кухни, где все продолжало грохотать и сыпаться, появилась девушка-официантка. В обстановке полнейшей разрухи она все же ухитрилась приготовить чай, и Меф ее прямо-таки зауважал. Он потянулся к чашке, но рука внезапно дрогнула, и чай расплескался. Он ощутил головокружение и на секунду или две выключился. Очнулся он сразу, ощутив краткий ужас перезагрузки сознания.
        Девушка-официантка смотрела на него с недоумением. Она, кажется, так и не поняла, что случилось, зато Прасковья разобралась во всем мгновенно.

«И ДаВно у ТеБя тАк?» - написала она на салфетке.
        - Экзамены. Не выспался, - буркнул Меф.

«КтО-То отНиМаеТ ТвОи СилЫ! Или ТоТ, КоГо ПрИСлаЛ ЛиГуЛ, иЛи ДрУгой».
        Меф недоверчиво моргнул. Прасковья продолжала пристально разглядывать его.

«Кто-То ДруГой! ЛигуЛ прИслАЛ врАга дЛя нас дВоИХ. ПлОхо жЕ тоЛЬко тЕбЕ. ЗнАчИт: дРугОй».
        - Ерунда! - отвечал Меф.
        Лучше бы он этого не говорил, потому что салфетка вспыхнула.

«НаЙдИ ЕгО, пОкА не ПоЗДно!»

* * *
        С Прасковьей Меф простился у метро. Опальная наследница мрака озабоченно морщила гладкий лоб. Зигя, которого она оставила на детской площадке, куда-то исчез. На месте площадки зиял трехметровый котлован. Кроме того, одновременно с Зигей с ближайшей стройки пропал громадный гусеничный экскаватор. След на газоне и проломы в заборах примерно позволяли определить направление дальнейшего его движения.
        В подземном переходе Меф, скептически улыбаясь, завис у киоска с сувенирным оружием, рассуждая, из чего сделаны эти ножи и мечи и, главное, куда делось содержимое консервных банок, которые на них пошли. Затем Буслаев двинулся дальше и долго стоял у турникетов. Дежурная смотрела на него с подозрением. Она грозно держала во рту свисток и даже дышала через него, выдувая настороженные посвистывания, похожие на звуки закипающего чайника. Скорее всего, она приняла Буслаева за одного из «перепрыгивальщиков».
        Меф не замечал этого. Он соображал, куда ему идти дальше. Одна мысль про общежитие озеленителей вызывала отторжение. Хоть на три вокзала - только не туда!
        У Буслаева зазвонил мобильник. Он посмотрел и увидел, что это Чимоданов. Меф обрадовался. Телефон Петруччо перестал отвечать довольно давно и монотонно предлагал оставить сообщение. Меф считал, что Чимоданов сменил карту, погнавшись за более дешевым тарифом. О жадности Петруччо ходили легенды. Даже шуточки у него были сугубо чимодановские, в духе: «Или чай с сахаром, или руки с мылом». Говорили: он даже телефон заряжает на работе, чтобы не платить за электричество дома.
        Теперь же Чимоданов вновь объявился.
        - Привет! - сказал Меф.
        Петруччо что-то буркнул. На «приветы» он никогда не разменивался. Это было не в его стиле. Даф знала это и всегда говорила Мефу: «Не заставляй его здороваться!» -
«Почему?» - «Ну у Петруччо всякое слово равно чувству. Не хочет здороваться и не здоровается. Зачем приучать человека лгать? Ложь хуже неприветливости».
        Теперь же Чимоданов сказал:
        - Разговор есть. Можешь приехать?
        - Когда?
        - Прямо сейчас!
        - Уже, - сказал Меф и телепортировал, не успев даже уточнить: где сейчас Чимоданов - дома или на работе. Ему хотелось, чтобы тот оказался на работе.
        Дежурная, не сводившая с него глаз, едва не проглотила свисток. Бросилась к эскалатору, потом к двери - гривастый юноша исчез.
        Пригородный гипермаркет напоминал коробку еще сильнее, чем в прошлом году. Хилые березки в асфальтовых квадратах на парковке приуныли от солнца. Сонный парень в спецовке ездил на специальном электрокаре и поливал их шлангом из бака. На баке значилось почему-то не «Вода», а «Раствор H2О». Буслаев, как человек, знающий химию, едва не выпал в осадок.
        Меф стал звонить Чимоданову, но оказалось, на его телефоне нет денег. Тогда он подошел к поливальщику. Тот повернул голову, посмотрел и продолжил работать добрым дождиком.
        - Где Петруччо? - Буслаев исходил из того, что такие колоритные личности, как Чимоданов, не могут остаться безвестными. «Добрый дождик» думал по своим масштабам совсем немного: две политых березки. Потом вручил Мефу шланг и достал рацию:
        - Парковка вызывает склад! Чимоданов, тут к тебе пришли!
        Свеженайденный Петруччо показался Мефу похожим на молодого кабанчика. На Буслаева он смотрел исподлобья.
        - Идем! - сказал он.
        Охрану «мальчик Петя-чемодан» миновал через внутреннюю дверь «для своих», по которой провел карточкой. Они прошли через кухню, затем сложно виляли по служебкам и в финале оказались в тесном, огороженном дверью закутке без окон. От пола и до потолка он был забит йогуртами, клубничным повидлом, халвой, кефиром, колбасой, сельдью в вакуумной упаковке, непонятными консервными банками, тетрадями, бадминтонными ракетками, журналами и прочими сокровищами. У комнаты было три кирпичных стены, а четвертой служил бок громадного холодильника. Холодильник непрерывно трясся, и вместе с ним сотрясалось и все окружающее. В том числе и сизые щеки Чимоданова.
        - Где мы? - спросил Меф.
        - В тайной комнате имени Грини Поцера. Все, что ты видишь, - мираж. Ничего этого не существует в природе, - ухмыляясь, поведал Чимоданов.
        Меф выудил из сетчатого ящика тапку, повертел в руках, осторожно понюхал подошву (тапка была новой и до тошноты пахла химией) и положил обратно.
        - По-моему, она существует, - заметил он.
        - Дарю! - великодушно разрешил Чимоданов.
        - А левая?
        - Зачем тебе левая? Возьми две правые. Тут четыреста штук, и все на одну ногу. Носить можно, размер позволяет. Мамаше на день рождения подарил - бегает, только в ладоши не хлопает.
        Меф представил себе решительную маму Чимоданова в двух правых тапках.
        - А с бананами что? Испортились?
        - Обижаешь! Стиральным порошком кто-то сверху обсыпал. Чтобы забрать эти продукты - фирме надо прислать машину, погрузить, увезти. Кто-то это делает, а кому-то облом. И тут появляется добрый фей и все разруливает!
        - Ты!
        - А кто же еще? - скромно сказал Петруччо, плюхаясь на диванчик. Из-под дивана он выудил упаковку с красной рыбой, вскрыл ее ножом и принюхался:
        - По сроку хранения она протухла неделю назад. НО!!! Пахнет ничего себе. Будешь травиться? Подчеркиваю! Весь магазин трескает - и трупаков пока нет.
        - О чем ты хотел поговорить? - неожиданно спросил Меф.
        Чимоданов смутился настолько, насколько вообще мог смутиться Чимоданов. Он крякнул и перестал жевать.
        - Вихрова и Мошкин скоро будут. Тогда уж вместе поговорим, - буркнул он.
        И точно: не успели они дожевать рыбу, как у Чимоданова завибрировал мобильник.
        Нату они нашли в отделе «Товары для ванной», где она, с явным вызовом общественному мнению, чесала спину туалетным ершиком. Меф случайно заметил, что безымянный палец правой руки заклеен у Вихровой пластырем.
        Пышущий здоровьем Евгеша Мошкин, на которого оглядывались все барышни типажа ценительниц природных начал, обнаружился в отделе «Кухня», где он, скромно поджав великанские ножки, сидел на высокой барной табуретке. С ним рядом, подбоченившись, стояла маленькая решительная Катя и охраняла свою собственность. Парочка идеально вписывалась в схему: добрый лось и злая оса. Оса вилась вокруг лося, жалила его и заставляла шевелиться.
        Порой Меф задумывался, как возникают такие расклады. Изначально один человек проявляет дурные черты характера, а другой под него подстраивается? Или каждый ищет себе пару по привычному распределению ролей: палач и жертва, папик и папочкина дочка, раздолбай и отличница, коммерсант и милая дурочка?
        Увидев Мефа, Мошкин тревожно спрыгнул с табуреточки и зачем-то спрятал за спину руку. Маленький и встопорщенный Чимоданов ткнул его кулаком в ребра.
        - А эта здесь зачем? Мы же договорились: сегодня ни за что! - прошипел он.
        - Я пытался! Она сама… - робко промямлил Евгеша.
        - Увязалась? - громко переспросил Чимоданов.
        Девушка Мошкина начала белеть. Губы запрыгали.
        - Кать, не заводись! - испугался Евгеша. - Катя, умоляю: молчи!
        Катя посмотрела на него как на предателя.
        - Чего ты меня затыкаешь? Ты друзей своих сначала заткни! - вспыхнула она, смело кидая в общую кучу и Мефа.
        Мошкин попытался удержать ее за руку. Катя только этого и ждала. Она вырвала запястье, резко повернулась и пошла. Там, где она проходила, полки осыпались предметами. Евгеша кинулся следом, но Чимоданов поймал его за локоть.
        - Да никуда она не денется!
        Мошкин, страдая, смотрел на ее спину.
        - Уйдет, уйдет!.. Точно уйдет! - стонал он.
        Катя стремительно дошла до огромного, простиравшегося в бесконечность зеркального шкафа в конце зала, несколько замедлилась и исчезла в соседнем зале «Кабинет и офис».
        - Даже не обернулась! Это конец! - трагически произнес Мошкин.
        - Ты что, глупый? А чего, думаешь, она к шкафу пошла? Чтобы видеть: бежишь ты за ней или нет! - гоготнул Чимоданов.
        Мошкин провел рукой по лицу.
        - Странная вещь! Когда Катя говорит, мне кажется, что она права. Когда вы говорите, мне кажется: вы правы. Почему так, а? - произнес он в глубокой задумчивости.
        - Возвращается! Скорее! - крикнула Вихрова, забежавшая вперед, чтобы следить за Катей.
        Мошкин заметался. Не растерявшийся Чимоданов схватил его под локоть и, шепнув «За мной!», потащил прямо на гору кастрюль. За кастрюлями обнаружилась дверь
«Посторонним вход воспрещен!», сдавшаяся пластиковой карточке Петруччо.
        Спустя минуту все сидели в тайной комнате. Ната пристально разглядывала Мефа.
        - Выглядишь отвратно! - сказала она, используя право старого друга на законное хамство.
        Мефа это не удивило. Он заявил, что уже пару дней ощущает себя помидором, в который вогнали шприц и тянут из него соки. Ответ почему-то очень смутил его друзей, которые начали кашлять и переглядываться. Одна Вихрова осталась более или менее спокойна.
        - Об этом мы и хотели поговорить. Подчеркиваю! Это из-за нас! - сказал Петруччо.
        - Чего из-за вас? - не понял Меф.
        Чимоданов сунул под нос Мефу сжатый кулак и потряс им. Буслаев не сразу понял, что должен испытывать по этому поводу: ужас или радость. Потом разобрался, что ему показывают кольцо. Узкое и тесное, оно сдавливало палец его приятеля, делая его сизым.
        - А мылом не пробовал? - сочувственно поинтересовался Буслаев.
        Мошкин вытащил из кармана руку, и Меф увидел на ней такое же кольцо.
        - Чем угодно! Даже в мастерскую ходили распиливать! Бесполезно! Их дал нам Тухломон. Кольца исполняют мелкие желания. Мы сообразили, что это ловушка, когда поняли, что кольца не снимаются! Это ужасно, да?
        Мефа больше бы удивило, если бы с подарком Тухломона оказалось все в порядке.
        - Ну ясное дело!.. А силы-то они откуда берут?
        Чимоданов крякнул.
        - А ты еще не понял?.. Ты же сам сказал про помидор!
        Меф встал. Его головокружения, слова Прасковьи, кровь из носа, смущение друзей - все мгновенно увязалось в единую цепочку.
        - То есть, если бы кольца снимались, я бы ни о чем не узнал? - мрачно уточнил он.
        - Мы думали: у тебя-то сил много! - с вызовом заявила Ната. - Желания-то, и правда, были мелкие. У меня штук пять, у Мошкина два, у Петруччо - три. Не могли твои силы на них истратиться! Эй, куда ты? А помогать нам избавляться от колец?
        Меф встал и пошел, лавируя между коробками. Он ощущал себя человеком, только что потерявшим трех друзей. Он шел и смутно ожидал, что хоть кто-то скажет ему
«прости», но «прости» так никто и не сказал. Всех волновало совсем другое.
        Заплутав в проходах, Меф вынырнул на кухне ресторана самообслуживания. Тут на него заорали и, замахнувшись поварешкой, вытолкнули в середину очереди. Кое-как он пробился против людского движения и нырнул под дутые поручни.
        Магазин он знал плохо. Запутался и свернул не в ту сторону. В отделе «Детские товары» маячили две знакомые спины. Одна спина - широкая и на вид мягкая. Другая - мотоциклетно-кожаная. Спины деловито разглядывали детскую кроватку. Когда они одновременно склонились над ней, Меф окончательно убедился, что это Улита и Эссиорх.
        Рукопожатие Эссиорха было сильным и кратким. Улита показалась Мефу не такой, как обычно. Мечтательно-затаенной, самоуглубленной. Дальше возникла заминка. Меф надеялся, что Эссиорх хоть что-то скажет о Дафне. Как она устроилась в Эдеме, хорошо ей или плохо без него. Расспрашивать о ней сам Меф не пожелал. Не мог же он произнести: «Я зову ее каждое мгновение! И она не откликается!»
        Но Эссиорх о Дафне не упомянул. Тогда Мефодий рассказал ему о кольцах. Эссиорх отнесся к этому серьезно. Его абсолютно не удивило, что Мошкин, Чимоданов и Ната сейчас в том же магазине.
        - Единство времени, места и действия - не изобретение классической трагедии. В важнейшие моменты жизни накладываются миллионы факторов, а человек отмечает три или четыре и считает это натяжкой. Чтобы два человека - необязательно Он и Она, а просто два любых человека - встретились в автобусе, потребовалось сто миллиардов идеально подогнанных случайностей. А люди хамят друг другу и расходятся, не обменявшись даже улыбкой, - сказал Эссиорх.
        Мефодий оглянулся на Улиту. Бывшая ведьма честно пыталась усесться на красного коня-качалку. К этому призывала табличка на стене: «Крушите наши игрушки! Они неубиваемые!»
        - Где они? Надо разобраться с кольцами, - озабоченно сказал Эссиорх.
        Меф повел их к Чимоданову. Спустя две минуты все они были в «тайной комнате».
        - Покажи! - потребовал Эссиорх, опускаясь на колени перед сидящей на диване Натой.
        Со стороны это выглядело, будто он делает ей предложение. Ната изящно протянула руку. Эссиорх долго разглядывал кольцо. Обмеривал ниткой. Пытался подсунуть под него хотя бы кончик булавки. Следом за Натой придирчивому осмотру подверглись пальцы Мошкина и Чимоданова. Самое просторное кольцо оказалось у Мошкина. Самое тесное у Наты. Но это ничего не меняло. Снять их не мог никто.
        - У меня такое чувство, что они вплавились в кость, - озабоченно сказал Эссиорх.
        - Еще бы! Дико больно, между прочим. Палец как сосиска! Ты поможешь его снять?
        Эссиорх задумался.
        - Магией - нет. Против магии они защищены идеально. Но можно попробовать вот какую штуку. Кольца же исполняют желания? Вот и пожелайте, чтобы кольцо можно было снять!
        Ната фыркнула.
        - Думаешь, я этого не желала? Сто раз!
        - Ты желала для себя. И это наверняка заблокировано. А ты пожелай, чтобы кольцо снялось не у тебя, а у Мошкина! Очень сильно пожелай, чтобы он освободился. Всей душой! - подсказал Эссиорх.
        Вихрова скривилась. Большей нелепости ей слышать не приходилось.
        - С какой радости у него? Мне-то что за выгода?
        - А Мошкин пусть пожелает, чтобы оно снялось у тебя и у Чимоданова! - спокойно продолжал Эссиорх.
        Первым сообразил, в чем дело, Петруччо. Руки он вечно вытирал о фирменную рубашку, которую носили все сотрудники гипермаркета, поэтому на рубашке спереди у него было темное пятно. Теперь тем же местом рубашки он схватился за кольцо и, что-то бормоча, стал осторожно его прокручивать. Мошкин последовал его примеру. Через некоторое время к ним присоединилась Ната.
        Мефодий испытал сильное головокружение. Коснулся носа основанием ладони. На коже остался дрожащий шарик крови.
        - Кажется, я снял, да? - радостно воскликнул Мошкин мгновение спустя.
        - Это потому что я пожелал первым, - буркнул Чимоданов, озадаченно рассматривая свой палец.
        Кольца на нем уже не было. Только продавленный след лилового цвета. Кольца и тут исполнили роковое для них желание необычайным способом. На полу корчились три белых червя. Эссиорх тщательно раздавил их каблуком.
        - Так просто! - изумленно сказал Мошкин.
        - Несложно, - признал Эссиорх. - Обычный прокол мрака - они предусматривают все, кроме очевидных вещей. Им в голову не приходит, что кто-то может пожелать для другого. Хотя вы тоже до этого не додумались.
        Мефодий проводил Эссиорха и Улиту до мотоцикла. Улита забиралась в седло с величайшей осторожностью. Ощущалось: еще немного, и она вообще откажется от этого опасного способа передвижения.
        - Ты хоть раз брал в руки меч? - спросил Эссиорх у Буслаева.
        - Спату? - уточнил Меф. - Само собой!
        - Давно?
        - При тебе. Помнишь, как увлекательно мы рубили табуретку?
        Эссиорх оседлал мотоцикл.
        - Тебе снова надо тренироваться. Назревает что-то серьезное. Что, не знаю - просто предчувствие.
        - У света мало флейт? - поинтересовался Меф.
        - В Москве каждый меч и каждая флейта на счету. Мы на тебя рассчитываем, - серьезно ответил Эссиорх.
        Меф не горел энтузиазмом.
        - Тренировки? Опять рубиться до одури по пять часов в день?
        - Не обязательно. Поначалу попытайся полюбить свой новый меч. Если не получится полюбить - хотя бы понять… Возьмешь его сегодня в руки?
        - Как сложится, - хмуро пообещал Меф.
        Своего уклончивого обещания он не сдержал и дома сразу лег спать. Уже под утро Буслаеву приснился сон. Якобы он пришел в военкомат записываться добровольцем и, стоя в очереди, мысленно ломался, совсем не уверенный, что не совершает ошибки. С тем же внутренним сомнением он обратился к человеку за столом и назвал свое имя, считая, что за него ухватятся и призовут офицером. И получил внезапный ответ:
        - Такой не числится!..
        - Как?
        - В списках нет. Взять-то можем чисто свеколку подергать!
        Мефу во сне стало досадно до слез. Он проснулся и долго еще ощущал обиду и недоумение.
        Глава 14
        Человек от Лигула
        - Это типичное «мущино-женщино».
        - Суккуб, что ли?
        - Нет, не суккуб. Мужчина, который свою природную мужественность, квадратный подбородок, стальной взгляд и прочее превращает в позу, в мужское кокетство. Ну как актеры, которые играют суперменов, или всякие прочие роковые мальчики. То есть оно вроде как и «мущино», но на самом деле хуже, чем «женщино».
        Разговоры златокрылых
        Многоэтажные дома - особый горизонтально расположенный мир. В одно время, в единой точке пространства, отличающейся только уровнем над землей, происходят самые разные вещи. Сотни людей ходят, готовят еду, пылесосят, укладывают детей спать, смотрят телевизор, умываются, ссорятся с мужьями и женами, и все это над головами друг у друга.
        Новый дом на «Соколе», построенный в стиле известных в Москве имперских многоэтажек, не был исключением. И там тоже на всех этажах кипела лихорадочная и разнообразная деятельность. И никто не подозревал, что на краю крыши, на узком ее выступе, свесив вниз ноги, сидит молодой человек и смотрит на город. На коленях у него лежал меч, подозрительно похожий на оживающий клинок Кводнона.
        Москва шевелилась огнями. В шевелении огней спутывались и распутывались яркие нити шоссе и проспектов. Мелкие улочки со слабыми затухающими огнями отрывались от сплетений, как нити от клубка. Внизу была ночь, но для Москвы это не имело особого значения. Москва не спит никогда, она лишь вздремывает иногда отдельными своими жителями.
        Порыв ветра привел в движение болтавшийся на перилах шнур, и тот больно задел молодого человека по плечу.
        - Ар! Отстань! - привычно рявкнул тот и вдруг осекся.
        Шнур хлестнул его снова. Юноша осторожно повернул голову. Вдруг он увидит знакомую приставучую голову - с наростами, с огромным клювом, в венчике из перьев? Но это был лишь обрывок веревки…
        Рука неуловимо скользнула к ножнам, вырвала меч и нанесла два быстрых удара. Первый удар обрубил шнур, не тронув перил. Другой - рассек уже падавшую веревку в воздухе. Техника потрясала, потому что оба удара Шилов нанес сидя, а один из них - сильно изогнувшись в поясе.
        Возможно, потому, что удары были нанесены стремительно, клинка рассмотреть не удалось.
        Виктор встал. Его ногу обнял мокрый газетный лист. Шилов наклонился, отлепил его и хотел бросить, как вдруг увидел фотографию. Красавец актер позировал с семьей - ухоженная жена с кукольными глазами, щекастая, похожая на отца, дочка и щуплый, нелепый малыш лет четырех. У ребенка было выражение маленького человека, который, сгоряча вбежав в этот мир, родился по ошибке не в той семье. Лицо мальчика напомнило Виктору Шилову другое, притаившееся в недрах его памяти, - то, которое он давно хотел забыть.
        Виктор долго, хмурясь, глядел на него. Потом медленно разорвал газетный лист на две части - так, что линия разрыва прошла как раз через лоб мальчика. Когда он сделал это, ему стало спокойнее.
        Вот и сейчас, не думая больше о том, другом, беспокоящем его уснувшую совесть лице, Шилов вспоминал свой последний разговор с Лигулом. Случилось все ночью, накануне того, как, убив птицу, он должен был вернуться в человеческий мир. Виктор лежал на голой холодной земле и спал, когда жесткая ладонь безжалостно заткнула ему рот. Мгновение спустя кто-то завернул его руки за спину и куда-то поволок, набросив на голову мешок.
        Шилов не успел выхватить ни меч, ни отравленную стрелку из мочки уха - ему не дали ни малейшего шанса. Виктор был изумлен: ему казалось, ни одно живое или неживое существо не способно подобраться к нему незамеченным. Хотя у Лигула, он слышал, имелось с десяток редчайших бойцов, которых горбун таил от всех и равных которым не было во всем Тартаре. Даже для своей охраны он их не использовал, потому что это значило бы засветить бойцов.
        Шилова долго тащили куда-то, не причиняя ему вреда. Даже меч оставили в ножнах, что было удивительно. Хотя не исключено, что с прирученным к чужой руке артефактом просто предпочли не связываться.
        Внезапно тащившие Виктора остановились. Послышался скрипящий звук: взводили арбалеты. Шилов видел их и прежде - громоздкие, медлительные в зарядке, но беспощадные в выстреле арбалеты Нижнего Тартара.
        - Сейчас тебя отпустят!.. Не пытайся быть умным! Мешок с головы снимешь через десять секунд. Если раньше - тебя застрелят. Потянешься к оружию - застрелят. Пойдешь за нами следом - то же самое. Ты все понял? - шепотом спросил кто-то.
        Шилов кивнул, и его действительно отпустили. Выждав оговоренное время, Виктор сдернул с головы мешок, отбросил его и огляделся. Он находился где-то на задворках Среднего Тартара. Перед ним на переносном стульчике, подперев кулачком маленькое серое лицо, сидел Лигул.
        - Слушай и не перебивай! Сегодня в Канцелярии ты узнал далеко не все. Лучше, когда одна тайна скрывается внутри другой, тогда главной тайны никто не доискивается. Главная же тайна, что Кводнон придет и больше не уйдет! - прошептал горбун, наклоняясь к Шилову.
        Виктор почувствовал холод его дарха. Дарх жадно принюхивался, шевеля кончиком. Лигул отодвинулся и перекинул цепь с дархом за спину.
        Шилов молчал. Он не забыл, что ему велели молчать и слушать.
        - Ты знаешь, что твой меч - бывший меч Кводнона. Никого другого он не признал бы. Не просто так твоя судьба была такой тяжелой. Кводнон пройдет сквозь Огненные Врата и сольется с тобой. Вы станете единым целым и возглавите мрак. Мне же довольно будет и канцелярии. Кводнон не переносит скрипа перьев. Я не воин и прекрасно это сознаю. Для мрака будет лучше, если мой небольшой ум и скромные деловые качества дополнят его - нет, вашу! - суровую мощь.
        Шилов недоверчиво вскинул голову и всмотрелся в серое лицо горбуна. По лицу бродили тени, мешавшие ему понять - лукавит Лигул или нет.
        - А теперь иди, человек! Когда мы в следующий раз встретимся, ты будешь моим властителем! - шепнул Лигул и, неожиданно низко поклонившись, скользнул куда-то.
        Шилов, не ожидавший столь быстрого исчезновения владыки Тартара, метнулся за ним, но короткий арбалетный болт, разбрызгивая осколки, вонзился в пористый камень у его ног. Это было первое и последнее тартарианское предупреждение.
        Виктор остановился, а утром был уже в человеческом мире.
        Теперь он сидел с закрытыми глазами, проигрывая в памяти слова Лигула. Правду ли сказал карлик? Или ему было важно, чтобы юноша не сопротивлялся, когда дух Кводнона, выпущенный из заточения, будет входить в его тело? Ведь пока эйдос у Шилова, даже Кводнон не в силах будет вторгнуться в него без его воли.
        На крышу будки упала одиночная капля. Шилов подумал, что будет дождь. Он хотел дождя и любил воду, о которой в Тартаре можно было только мечтать. Там даже купаться приходилось в песке, выбирая час, когда он был не слишком холодным и не обжигающе горячим.
        Но дождь так и не начался. Вместо этого справа от Виктора послышался хлопок. Он увидел материализовавшегося джинна с эмблемой курьерской службы. У джинна была вылезшая борода и покрытая пухом лысина, а сам он походил на крысу. По всем признакам, Тартар джинн покидал не слишком часто, потому что даже на луну смотреть не мог и сразу принимался тереть веки.
        - Глаза болят! - пожаловался он. Потом посмотрел на Виктора и заговорщицки добавил: - О! И не только у меня!
        Виктор досадливо поморщился. Ему казалось, он уже освоился в верхнем мире, а джинн мгновенно его раскусил. Видимо, его выдавала привычка щуриться.
        Свиток в руках у джинна был обкручен полосками кожи Лернейской гидры. Гидра меняла кожу раз в тысячелетие, что делало ее бесценной. Зато вздумай кто-то распечатать чужой пакет, его мгновенно охватило бы пламя. Для опытного курьера это было признаком чрезвычайной важности сообщения.
        - Лично в руки!.. От начальника главной Канцелярии!.. По всей Москве искал!
        Джинн делал между словами изматывающие паузы. И все это время корыстно сверлил Шилова глазками. Виктор нетерпеливо протянул руку, но свитка ему не вручили.
        - А поблагодарить? Только очень прошу, не алмазами! Мне бы парочку эйдосов!
        Джинн был или очень глупый, или очень жадный. Часто, впрочем, эти качества вступают в острую и утомительную конкуренцию. Виктор сунул руку в шнурованную сумку и вложил в ладонь джинна непроницаемо черный, до блеска отполированный шар.
        Крик смолк только две минуты спустя. Свойством тартарианской лавы нижних горизонтов залегания было затягивать любое потустороннее существо, которое его коснется. Шилов убрал шар в сумку. Потом подобрал с крыши пакет и бережно распечатал, смотав кожу гидры. Она могла еще пригодиться.
        Свиток оказался двойным. Верхний был надписан «для Виктора», а вложенный в него -
«для начальника русского отдела мрака». Прочитав свой свиток, Шилов ухмыльнулся.
        - Ну наконец-то! А то я уже не знал, чем себя занять! - сказал он и немедленно отправился разыскивать Зигги Пуфса.
        Спускаясь в скоростном лифте, Виктор думал, что весь день сегодня не ощущал жара, который охватывал его, раскалял кожу, а потом так же быстро уходил, оставляя чувство озноба. Именно с этим жаром к нему приходили силы, оставлявшие Буслаева.
        В жар его перестало бросать сегодня днем. Это означало, что силы перестали поступать. Но Виктор и без того чувствовал, что получил их очень много. Значит, силами они с Мефодием равны.
        А остальное сделают меч и время.

* * *
        Зигги Пуфс, как улитка в панцирь, вмурованный в свой тесный, без окон кабинетик, сидел в кресле. Перед Пуфсом дрожал суккуб Мыглик, ответственный за подбор новых кадров для современной эстрады. Это было рыхлое, болтливое существо в перстнях и с молодежным хвостиком, недавно поставленное взамен попавшего под маголодию света предшественника. Мыглик еще не освоился с новой работой, и его приходилось постоянно проверять.
        В руках глава русского отдела держал пачку фотографий, с которых улыбались привлекательные юноши и девушки. Все из арендателей последнего набора, заложившие эйдосы минувшей весной.
        Пуфс просмотрел десятка два карточек и без размаха швырнул их в лицо Мыглику.
        - Ты кого мне принес? Отвечай! - визгливо закричал он.
        - Как вы просили! Новые кандидаты на раскрутку! Для всех слоев и разного культурного уровня! - затарахтел Мыглик. - Группа «Кореша» - это для людей с простыми физиологическими потребностями: поесть, выпить, оторваться. Группа
«Мальчик мечты» - для девочек и дамочек. Группа «Сладкие крошки». Группа
«Боеголовка» для армии и флота, группа «Три буквы» для подростков, нарушающих лексическое табу; группа «Только мы!» для одиноких людей с комплексами мелких обидок.
        - Ну и где твой «Мальчик мечты»? Показывай! - голосом, не предвещающим ничего хорошего, потребовал Пуфс.
        Мыглик стал торопливо ползать по полу, собирая фотографии.
        - Вот-с!
        Пуфс кисло уставился на четырех молодых людей, улыбавшихся ему с карточек.
        - Эти, что ли? Где ты тут видишь мальчиков мечты? Это чванливые надутые болваны, любящие только себя! Кого они отравят, кому сломают жизнь? Разве что явной дуре! А если дамочка чуть поумнее? Ее же стошнит! В глазах у твоих манекенов должна быть именно эта ценность: страсть! Чтобы без притворства! Человек, он притворство всегда чует и душой отворачивается! Выбрать новых!
        - Слушаюсь! - торопливо закивал Мыглик.
        Его обрадовало, что Пуфс снова стал кричать. Значит, есть шанс остаться в живых.
        - А группа «Кореша»? Какого Лигула ты подобрал истощенных наркоманов? Тут нужны компанейские парни, с животиками, спокойные как удавы, немного циничные, в меру сентиментальные, любящие травить анекдоты! Человек должен узнавать свой типаж и стремиться к нему, как к внутреннему маяку!
        - Учтем!
        Пуфс не выдержал и лягнул Мыглика ногой.
        - Перестань кривляться! Если человек один падает в яму, вокруг все рушится, надежды не оправдываются, ему это страшно. Он будет метаться, звать на помощь, один раз взмолится от всей души, и свет успеет протянуть ему руку… Свету только этого и надо! Нет, мы должны дать дуралею почувствовать, что таких, как он, много! Тогда они обхватят друг друга ручками и будут падать со вкусом, убеждая себя, что и ямы никакой нет, и все идет как надо…
        Пуфс утомился кричать и уже спокойнее спросил:
        - А для офисов у тебя что? Опять пусто?
        - Никак нет! Всех подобрал! Группа «Эксел»!
        Группу «Эксел» Пуфс отсматривал совсем уже мельком. Ему надоело.
        - Смотри у меня! Головой ответишь! Чтобы все были такие… с умными глазками. Для офисной группы надо что-нибудь такое протестное. «Мы-то, мол, с вами понимаем цену всему этому. Другие - нет, а мы - да!.. Крутись, кусайся и авось выплывешь!..» И чтобы бодрые лица, строгие костюмы и какой-нибудь нюансик типа крошечной татуировочки или сережки!
        Не успел он договорить, как снаружи кто-то застенчиво поскребся в дверь. В кабинет к Пуфсу заглянул страж-канцелирист - рыхленький и бойкий, с шустрым носиком и запаздывающей улыбкой.
        - К вам пришли. От Лигула… - сообщил он и с некоторым смущением уточнил: - Человек!
        - Человек? - не поверил Пуфс. - От Лигула?
        - Так точно.
        Пуфс озадачился. Это было уже интересно.
        - Пошел прочь! - приказал он Мыглику.
        Тот выполнил приказ с огромным облегчением и испарился даже прежде, чем по комиссионерской привычке прищелкнул ножками.
        Канцелярист ждал.
        - Зови! - велел ему Пуфс.
        В кабинет вошел Виктор Шилов.
        Пуфс долго сверлил его взглядом, однако новоприбывший даже глазом не моргнул. Он стоял, щеголевато одетый в недавно приобретенный белый костюм, и с явным удовольствием разглядывал узкие носки коричневых, из узких ремешков плетенных ботинок.
        - Вам письмецо! - сказал он, протягивая начальнику русского отдела свиток.
        Пуфс придирчиво оглядел печать и снова перевел взгляд на Шилова. Тот демонстративно, с явным вызовом зевнул. Начальник русского отдела углубился в чтение свитка. Он никогда не ощущал себя героем. Поэтому, когда в руках у него оказался приказ возглавить нападение на Огненные Врата, глава русского отдела смутился и долго накручивал на палец бородку. В Тартаре было много достойных стратегов, существовала и Черная Дюжина, однако Лигул почему-то требовал этого от Пуфса. Аргумент был один: нарушить баланс сил пока не представляется возможным. Пуфс - глава русского отдела, значит, и командовать ему.
        Письмо Лигула было деловитым и сухим. Горбатый карлик, прекрасно ощущавший стилистические грани в рамках строгого канцелярского стиля, называл Пуфса исключительно «уважаемым» и ни разу «дорогим». Больше всего Пуфса смутила приписка:

«При планировании операции прошу Вас учесть, что удерживать Врата после их захвата необязательно».
        Особых подкреплений Лигул Пуфсу не посылал, обещая лишь несколько толковых тартарианцев, и, кроме того, рекомендовал некоего юношу - Виктора Шилова, выросшего в Большой Пустыне и «немного владеющего мечом».
        - Шилов - это, конечно, ты. Ничего не хочешь добавить? - мрачно поинтересовался Пуфс.
        - Италия! - сказал Виктор, продолжая любоваться ботиночками.
        Пуфс улыбнулся белыми, в трещинах, губами.
        - Ты… как там тебя?.. действительно владеешь мечом?
        - В плане собственности - безусловно, - вежливо ответил юноша.
        Он презирал Пуфса настолько очевидно, что не трудился этого скрывать. Для него, выросшего в Тартаре, где даже песок убивал, ночью живой струйкой втекая в горло, жизнью были усвоены два закона: «Вокруг одни враги» и «Мрак уважает только силу. Нет смысла заискивать».
        Пуфс посмотрел на новичка с интересом.
        - М-м-м… Ты хорошо знаешь главу Канцелярии?
        Ему пришло в голову, что Лигул никогда не прислал бы к нему случайного человека, да еще с собственным письмом.
        - Немного, - лениво отозвался Шилов и так неподражаемо передал парой штрихов выражение лица Лигула, что Пуфс испугался даже улыбнуться. Мало ли с какой целью подослан этот паренек?
        Некоторое время Пуфс перечитывал письмо, пытаясь между строк углядеть, должен ли он, атакуя валькирий, сберечь Виктору Шилову жизнь. В свитке это никак не прочитывалось, но своим опытным в делах мрака носом Пуфс унюхал, что Лигул юношей дорожит.
        - Не хочешь отдохнуть часик? Там между плахой и дыбой есть раскладушка, - приветливо сказал он.
        Плаха, гильотина и дыба - не муляжи, а с реальной историей - были элементами нового оформления приемной, продуманного лично Пуфсом. Как показывала практика, они помогали арендателям стать сговорчивее.
        - Я лягу на скамью для распиливания. У нее высокое изголовье, подушка не нужна, - равнодушно ответил Шилов.
        Пуфс тревожно моргнул. Хорошего мальчика прислал ему Лигул!
        Когда Шилов ушел, Пуфс, как паук, забегал по кабинету. Изредка он боком подскакивал к столу и что-то спешно записывал. Именно потому, что новый начальник русского отдела был трусом, операцию он продумал тщательно, как ее никогда не спланировал бы ни один храбрец.
        Когда все было готово, он подбежал к двери, выглянул и позвал. Спустя минуту в кабинете Пуфса стояли комиссионер по прозвищу Штрихкод и два младших стража-канцеляриста - самые исправные подчиненные нового начальника русского отдела. Всех их отличало адское честолюбие, а Штрихкода еще и бугристый нос.
        Этот нос очень облегчал Штрихкоду работу. Сотни порядочных граждан лишились эйдоса лишь потому, что презрительно отнеслись к приставучему пьянчужке, который, вцепившись им в рукав, нес явную чушь, требуя отказаться от какого-то эйдоса. Учитывая, что момент всегда подбирался тактически верный - вроде опоздания на поезд или самолет - результативность была исключительной.
        - Предстоит опасное дело! Найдите и приведите мне мое боевое тело! - велел Пуфс.
        Канцеляристы засмущались и плечиками выдвинули вперед комиссионера.
        - А если… - опасливо начал Штрихкод.
        - Что «если»? - резко спросил Пуфс.
        - …если оно не пойдет? Или начнет драться?
        О мощи боевого тела Пуфса в русском отделе слагались легенды.
        - Оно пойдет! Оно очень любит «сё-нить шладкое»! - с холодным раздражением ответил Зигги Пуфс.
        - Да, но среди ночи…
        - Оно любит «сё-нить шладкое» круглосуточно! Главное, не попадитесь его мамуле под… - Пуфс замялся, выбирая между «под горячую руку», «под горячую ногу» и «под горячую магию».
        Ничего не выбрал, злобно ощерился и приказал своим сотрудникам провалиться. Молодые стражи сгинули сразу, а Штрихкод притворился, что принял приказ буквально. Он завертелся на месте, замахал руками и, придав лицу дурковатое выражение, шурупом вкрутился в пол.
        - Клоун! - проворчал Пуфс.
        Глава 15
        От первого вдоха до последнего выдоха
        Итак, где мы терпим нападение от врагов, там, без сомнения, и сами сильно с ними боремся; а кто этой брани не чувствует, тот оказывается в дружбе со врагами.
        Лествица
        Дежурство Бэтлы и Таамаг подходило к концу. Оставалось минут пятнадцать. Чтобы не скучать, Таамаг гоняла котов, которые на шиферной крыше вздумали устраивать разборки.
        - И кинуть нечем! - жаловалась она Бэтле.
        - Да чем они тебе мешают?
        - Непорядок, - заявила Таамаг. - Под ними - врата вечности, а им лишь бы горло драть. А ну пошли отсюда! Они хоть понимают, где сидят?
        Бэтла ковырнула каплю краски на воротах трансформаторной будки. Внутри капля оказалась пустая.
        - Много понимать - вредно. Мало понимать - опасно. Лучше понимать средне, - заметила она.
        Таамаг, прислушиваясь, вскинула голову:
        - Слышишь? Да оставь ты в покое краску! Ты ничего не замечаешь?
        - Нет.
        - Голуби за гаражами взлетели!
        Бэтла хмыкнула и предположила:
        - Машины испугались.
        - Чтобы пугаться машин, надо иметь мозг. У московских голубей его нет… Иди посмотри! Там что-то не так!
        Валькирия сонного копья тронулась с места и вдруг остановилась.
        - Твой оруженосец! - удивленно сказала она.
        Таамаг и Бэтла разом уставились в одну сторону. По тихому московскому дворику, по слежавшемуся ковру из тополиного пуха, зигзагами бежал атлетического сложения мужчина в светлой водолазке и черных джинсах. В руках он держал круглый щит с острым выступом в центре и отточенными краями - любимый боевой щит валькирии каменного копья.
        Оруженосец пыхтел, несся молча и яростно. На бегу он не кричал, понимая, что делать две вещи одинаково качественно не получится.
        - Чего это он? - удивилась Бэтла, не видевшая за оруженосцем никакой погони.
        Все же она вызвала свое копье и держала его в руке. Их разделяло не больше тридцати шагов, когда оруженосец, споткнувшись, качнулся в сторону и продолжал бежать, все сильнее кренясь вперед и балансируя руками. Он бежал неловко, как по льду. Сильное тело совсем не хотело падать, но все же рухнуло. Бэтла и Таамаг увидели, что в спине у оруженосца дрожит нечто тонкое, беспокойное, вонзившееся не прямо, но под большим углом. Легкое метательное копье с бамбуковым древком.
        Скользнув взглядом по двору, Таамаг увидела худощавую фигуру, прогнувшуюся в броске, с вытянутой вперед правой рукой. Прежде чем она успела разглядеть еще что-то, фигура юркнула в тень гаражей, цепочкой замыкавших двор со стороны Серебряного Бора.
        Упавший оруженосец привстал и что было сил швырнул щит.
        - Хозяйка! Прикройтесь! - крикнул он.
        Щит, пыля, подкатился к ногам валькирии. Таамаг на секунду застыла, а потом, наклонившись, подняла его. И вовремя. Сорвавшаяся с крыши пятиэтажки стрела ударила в край щита, соскользнула и вонзилась в землю. Стрелял суккуб, которого Мамзелькина по особому заказу Пуфса сострочила из частей тел лучших лучников земли, используя вместо ниток человеческие жилы. Зная жадность Пуфса, Мамзелькина схалтурила и не стала учитывать, что части тел разных лучников плохо подходят друг другу. По этой причине суккуб никак не мог пристреляться и делал неверные поправки на высоту и на ветер.
        Увидев, что валькирии удалось уцелеть, на спину раненому оруженосцу запрыгнул один из канцеляристов Пуфса, шипя, схватил его за волосы и неуклюжим ударом надрубил шею. Обилие хлынувшей из раны крови озадачило этого вскормленного на кляузных пергаментах клеща. Он брезгливо потянул за волосы и, обнаружив, что голова не отделена от туловища, занес меч еще раз. Ударить повторно он не успел. Таамаг метнула копье, и канцелярист мешком свалился со спины убитого оруженосца. Прежде чем тело стража рассыпалось в прах, копье вернулось к валькирии.
        Бэтла испуганно оглянулась на Таамаг. Выставив вперед ногу, та ловила возвращающееся копье. На ее лицо было жутко смотреть.
        - Ну вот я его и пережила! Мы с ним спорили: кто кого переживет… Я выиграла! - глухо сказала она.
        Бэтла, уже прикрытая щитом своего оруженосца, коснулась ее плеча.
        - Не совсем! - испуганно сказала она, на что-то показывая.
        Со стороны гаражей двигался плотный четырехугольник. Всех атакующих было около тридцати. Из них пятнадцать - канцеляристы, приписанные к русскому отделу. Еще пять-шесть - тартарианцы из усиления Лигула. Остальные - комиссионеры. На крыше за трубой притаился суккуб-лучник, выцарапать которого оттуда было невозможно.
        Стражи мрака выстроились черепахой, прикрывшись массивными щитами, края которых смыкались внахлест. Второй и третий ряды держали щиты высоко, оберегая головы впереди идущих. Со стороны это выглядело как медленно ползущий неповоротливый ящер, со всех сторон прикрытый пластинами брони. Зигги Пуфс прятался в самом безопасном месте - в центре черепахи. Дважды Таамаг видела бледный нос старика-младенца, мелькавший за щитами и спинами охранников.
        Таамаг и Бэтла осознали, что шансов отстоять ворота у них нет. Через полминуты стражи приблизятся на удар меча. Бэтла попыталась вызвать усиление, но вся магия, кроме боевой, была блокирована. Схватилась за телефон, но он расплавился у нее в руках.
        О спасительной для них телепортации они не думали. Валькирия, бросившая свой пост, пусть даже и вынужденно, станет предметом вечных насмешек.
        - Связи нет! - сообщила Бэтла.
        - Скоро шесть! Если продержимся - подъедут Хаара и Радулга! - с надеждой крикнул Алексей, прикрывавший Бэтлу щитом.
        Таамаг оглянулась на него с усмешкой.
        - Не обманывай себя! В шесть мы все будем в Эдеме. Если заслужим, - пообещала она.
        Бэтла метнула копье, но оно лишь скользнуло по щитам стражей мрака и, не пробив их, вернулось к ней. Виноватое, неудачливое. Бэтла поймала его, выставив из-за щита руку. Она ощущала полную свою беспомощность и, главное - неготовность к смерти. Ей довелось побывать во многих боях, но среди них не было такого безнадежного. И вот теперь в сердце у нее не наскребалось ни твердой веры, ни надежды, ни решимости, ни даже особого гнева на стражей мрака. Она ощущала, как ужас копошится внутри, как червяк. Хотелось отбросить щит, отшвырнуть копье и с воплями бежать.
        - Я боюсь, Тома! - шепнула Бэтла, и от того, что она это признала, ей стало немного легче.
        Выпущенная суккубом стрела ударилась в щит на палец ниже глаза Таамаг. Валькирия каменного копья даже не моргнула. Она стояла, готовая к броску, и жадно искала в
«черепахе» малейшую брешь.
        - Я тоже вечно боялась не того. Всегда думала, как я умру. Вдруг в постели? Или от аппендицита? Это был бы ужас! А теперь надеюсь, что умру как надо… Прости меня: я на тебя орала! - внезапно сказала валькирия каменного копья.
        Бэтла удивленно повернулась к ней, готовясь выпалить, что вовсе Таамаг на нее и не орала, но неожиданно поняла, что Таамаг разговаривает не с ней, а со своим погибшим оруженосцем. Причем разговаривает так уверенно, будто видит его перед собой.
        Бэтла метнула копье и вновь промазала. Ее движениям не хватало решимости, и это невольно передавалось копью. Страж, в ногу которому она целила, успел опустить щит, и четырехгранный наконечник лишь расщепил его край.
        - Неверно! Ты бросаешь так, будто убегаешь от смерти. А ты бросай так, словно гонишься за ней, и тогда бояться будут уже тебя! - посоветовала Таамаг.
        - У меня не получится.
        - А ты старайся!
        Подтверждая свои слова, Таамаг отступила на шаг, страшно выпучила глаза и, всем телом бросившись вперед, метнула копье. Загрохотали щиты. Раздвинув своим весом узкую щель между прикрывающим щитом и щитом-«крышей» - каменное копье поразило в лицо рослого стража. Тот опрокинулся назад, ломая строй, что дало Бэтле возможность, повторно бросив свое копье, ранить в бедро одного из телохранителей Пуфса.
        Тот, зарычав от боли, ударом меча перерубил древко у наконечника. Копье не смогло вернуться. Бэтла осталась без оружия. Алексей поспешно сунул ей колчан с тремя сулицами - легкими метательными копьями. Для стражей мрака слабо заговоренные сулицы были не опасны и служили в основном против суккубов и комиссионеров.
        Одну из сулиц Бэтла немедленно метнула в притаившуюся в тени гаражей фигуру, которая, как ей показалось, издали наблюдала за происходящим. Сделала она это не размышляя, в азарте боя, и сразу забыла об этом.
        Брешь в щитах сомкнулась. «Черепаха» продолжала подползать. Таамаг неосторожно высунулась из-за щита. Сорвавшаяся с крыши стрела, ударив сбоку, распорола ей щеку и выбила два коренных зуба. Валькирия каменного копья упала, потом сразу вскочила и яростно выдернула стрелу, уставившись на ее окровавленный наконечник. Он был плоский, остроугольный.
        Таамаг отплюнула зубы.
        - На свидание меня больше не пригласят. Зато дышать через дырку в щеке будет удобно! - пошутила она.
        Речь ее звучала невнятно. Из раны в щеке, пузырясь, шла кровь. Бэтла забыла про свой страх. Ей захотелось рассчитаться с суккубом.
        - Я сейчас! - крикнула она.
        Перекинув через спину колчан с оставшимися сулицами, она метнулась к пожарной лестнице. Алексей прикрывал ее щитом. Он же первым полез по железной лестнице, ухитряясь так держать щит, чтобы суккуб не пустил стрелу сверху. Тот не стрелял или потому, что не видел их, или, опасаясь выглядывать из-за трубы, чтобы не попасть под копье Таамаг.
        Бэтла с усилием карабкалась вслед за своим оруженосцем. Со спортом у нее всегда были отношения вооруженного нейтралитета: ты меня не трогаешь, а я про тебя не вспоминаю!
        За желтыми шторами третьего этажа мелькнуло остренькое женское личико. Дамочка грозила Бэтле телефонной трубкой, ухитряясь что-то быстро тарахтеть в нее. Мальчик с округлившимися от страха глазами безостановочно щелкал фотоаппаратом. Бэтлу слепила бьющая через равные промежутки вспышка. Аппарат он при этом держал у груди и не замечал, что больше снимает штору, чем валькирию.
        Вслед за оруженосцем Бэтла выбралась на крышу и поползла. Суккуб не замечал валькирии до последнего мгновения. Услышав за спиной звук, он стал поворачиваться. Она увидела его состроченное лицо. Все части были разного цвета - Мамзелькина не имела расовых предрассудков, и все они независимо друг от друга спешили принять обличие близких Бэтле людей - матери, сестры и Ирки-валькирии. Суккуб приспосабливался, надеясь выжить, но только все испортил. Видеть на одном лице правый глаз матери, рот сестры и нос Ирки, и все это в разной цветовой гамме и прошитое нитками, было уже перебором.
        Бэтла сгоряча выдернула из колчана сразу две сулицы, на мгновение запуталась в них, а потом ударила его той, что держала в правой руке. Суккуб качнулся, заскользил к краю крыши, укоризненно глянул на Бэтлу глазом матери, оскалился недовольным ртом сестры и сорвался с крыши.
        Валькирия сонного копья подбежала к пожарной лестнице и посмотрела вниз, выясняя, как дела у Таамаг. Несколько секунд она видела только мелькавшие силуэты и - ничего не понимала. Затем, случайно приглядевшись к одной из лежащих фигур, страшно закричала и метнула в стражей мрака последние сулицы. Оставшись безоружной, она сгоряча повисла на лестнице, собираясь спускаться, но Алексей, успевший оценить ситуацию более трезво, навалился на нее сзади и прижал к крыше. Бэтла билась, бодала его, пыталась укусить, но он был сильнее.
        - Не надо! Уже поздно!
        - Я тебя ненавижу! Ты трус! Отпусти!
        - Ненавидеть будешь потом! Сперва выживи! - отвечал он.
        Бэтла последний раз рванулась, уткнулась в крышу лбом и зарыдала.

* * *
        Таамаг не стала дожидаться, пока «черепаха» приблизится к Огненным Вратам. Она не любила навязанных правил боя. Валькирия стояла и смотрела, как солнце отсвечивает в щитах темных стражей. Рана на лице кровоточила. Щеку дергало болью.
        И тут внезапно Таамаг посетила легкая, совсем «некаменная» мысль, очень мало похожая на остальные ее мысли:

«Ну вот и все! Конец! Ради этого я и жила, чтобы погибнуть за что-то! Как же хорошо!»
        Таамаг ощутила радость, простоту и воодушевление, которых прежде не ведала. Из глаз ее брызнули слезы - тоже радостные и легкие. Если бы она могла продлить этот миг - она продлила бы его в бесконечность. Всякий страх, всякое сомнение ушли. Таамаг почувствовала себя такой невесомой, что взлетела бы, если бы смогла.
        Подпустив ощетинившуюся щитами «черепаху» метров на двадцать, Таамаг издала воинственный клич, рванулась к ней и, прыгнув, свалилась прямо в центр щитов.
        Когда человек ищет смерти, она бежит от него. Вот и теперь собственная скученность помешала стражам мрака. С валькирией каменного копья могли сражаться лишь те, кто стоял с ней близко, да и им мешали другие. Таамаг прокручивалась вокруг своей оси, нанося мощные удары отточенными краями щита и копьем. Мало кто мог догадаться, что тяжелым копьем с длинным наконечником можно крушить как мечом, не выпуская его из рук. И вот теперь Таамаг продемонстрировала, что такое копье валькирии. По окровавленному лицу Таамаг текли слезы, но не страха, а восторга и воодушевления. Рот был перекошен в крике.
        И произошло невероятное. Канцеляристы и суккубы отхлынули. Первым к гаражам отступил отважный глава русского отдела Пуфс, пришедший к выводу, что жизнь начальника дороже жизни его подчиненных. Если он погибнет, кто же будет руководить? Стражи из Нижнего Тартара, не растерявшись, перестроились в два ряда, пропустив вперед копейщиков.
        В бою наступило краткое затишье. Пользуясь им, Таамаг успела перевести дух. Победа стоила ей недешево. Она потеряла щит и три пальца на левой руке. Страж мрака, оставивший ее без пальцев, метил по запястью, но клинок соскользнул выше. В любом случае держать щит Таамаг больше было нечем.
        Пуфс метался и прыгал за щитами. Как результат его воплей, из-за гаражей появились два комиссионера. Один из них был Штрихкод, ведущий под ручки Зигю. Рот у Зиги был забит шоколадом, и стоило ему чуть приоткрыться, как туда немедленно вбрасывали кусок торта. Штрихкод трудился, как кочегар, загружавший углем корабельную топку. Второй комиссионер нужен был для того, чтобы тащить запас сладостей.
        Что рядом идет бой, Зигя не подозревал, пока не увидел Таамаг, которая, кривясь от боли, прижимала к груди искалеченную руку. Три дня назад они играли вместе, когда Эссиорх на один вечер забрал его у Прасковьи. Тогда Таамаг, забавляясь, притворялась, что ловит «малютку», а тот на радостях снес автобусную остановку.
        - Цетя Тома! У нее кровь! Ей зе больно! - с жалостью воскликнул Зигя и хотел броситься к ней, но Штрихкод ловко дернул его за руку и, закинув в рот торт, подвел к щитам темных стражей.
        Щиты раздвинулись, и Зигя увидел того, кто стоял за ними.
        - Мамоцка! Забери меня! - крикнул он, пытаясь убежать.
        Но было уже поздно. Пуфс схватил его за руку и, заставив наклониться, глянул ему в глаза своими мертвыми буравчиками. Зигя дрогнул и застыл. Больше он себе не принадлежал. Его слабое сознание было мгновенно затоплено бульдожьей волей Пуфса.
        В послушно разжавшуюся руку Зиги вложили кузу - страшное оружие наемной пехоты. Это был огромный тяжелый нож на длинном древке, сокрушавший даже доспехи.
        - Иди к ней и прикончи! Ну! - рявкнул Пуфс.
        Зигя грузно повернулся и, неузнаваемый, с перекошенным ненавистью слабоумным лицом, решительно затопал к Таамаг. За его спиной, надежно укрытый щитами охраны, бесновался Пуфс. Те же движения, которые Зигя делал кузой, он проделывал тросточкой. Таамаг занесла копье, метя в широкую грудь Зиги, но бросить не смогла.
        - Уйди, дурак! Прибью же! - чуть не плача, крикнула она и… опустила руку.
        Зигя козлиным прыжком преодолел разделявшие их три метра, диагонально махнул кузой и рассек Таамаг надвое вместе с оказавшейся рядом молодой березкой. Березка, не поверившая в свою смерть, еще стояла, не решив, в какую сторону падать, а Зигя уже несколько раз вонзил кузу в разрубленное тело валькирии. Разошедшийся Пуфс, закипая раздражительной старческой слюной, желал убедиться, что никакое чудо не воскресит Таамаг.
        Где-то близко резко загудела машина. Влетевший во двор Вован, привезший Хаару и Радулгу, увидев, что происходит, врезался в чей-то гараж-ракушку. Из машины выскочили Хаара и Радулга. Секунду спустя два прочертивших воздух копья сократили отряд Пуфса на одного подвернувшегося комиссионера и на прикрывавшего Пуфса стража.
        Хотя численное преимущество пока оставалось на стороне отряда Пуфса, начальник русского отдела потерял самообладание. Он понял, что валькирии получили подкрепление, а насколько оно велико, разбираться не стал. Отвечать за смерть Таамаг не было у него ни малейшего желания. Он махнул рукой и телепортировал прежде, чем валькирии успели повторно метнуть копья. Тартарианцы и комиссионеры последовали за ним.
        С исчезновением замедлил единственный страж - молодой, с воинственно торчащими усами канцелярист, всю жизнь мечтавший стать рубакой. Весь бой с Таамаг он протоптался на окраинах общей свалки и жаждал теперь восполнить копилку впечатлений. Рванувшись вперед, он атаковал оруженосца Радулги. Тот нарушил общий для всех оруженосцев закон: держаться ближе к хозяйке и прикрывать ее щитом. Нарушил же потому, что недавно раздобыл горскую шашку многослойной ковки и счел себя подготовленным для боя со стражем.
        Увы, уже первым ударом канцелярист отсек ему правую кисть вместе с шашкой. Оруженосец зажал отрубленную руку, из которой хлестала кровь, левой и побежал. Страж догонял его и наотмашь бил. Оруженосец не падал, хотя от каждого удара по белой майке его пробегали алеющие трещины.
        С выпученными глазами и ртом, разинутым в беззвучном крике, оруженосец проскочил между Радулгой и Хаарой, а разошедшийся страж был поднят сразу на два копья. Оруженосец упал и истек кровью еще до прибытия Гелаты. Ран было слишком много.
        Зигя вновь обрел контроль над собственным телом. Обнаружив в своих ручищах непонятную страшную штуковину, он испуганно отбросил ее и радостно затопал к валькириям.
        - Зигя хочет к мамоцке!.. У Зигички на ручках кровь! Зигя, навелно, полезал пальцик! - ныл он.
        Хаара хотела заколоть его, но Зигя так доверчиво прижимался к Вовану и жаловался на свой пальчик, что валькирия только плюнула в ту сторону, где в последний раз перед исчезновением мелькнул Пуфс.
        - Вот уродец! Чтоб ты сдох! - крикнула она.
        Опытный Вован, предчувствуя, что через несколько минут двор наполнится разгневанными валькириями, торопливо втолкнул Зигю в свою машину, куда тот едва поместился, включил радио и велел сидеть тихо и ждать, пока за ним придет мама.

«Малыш» ныл, не забывая вертеть ручку настройки и добавлять громкости. Вован еще не отошел от машины, а в спину его уже толкнул надрывный женский голос:
        Ты меня обнял
        Нял-нял-нял-нял!
        И поцеловал
        Вал-вал-вал-вал!
        И я поняла!
        Ла-ла-ла-ла!
        Популярная певица, бабушка взрослых внуков, делилась со своими слушателями личной информацией, как она влюбилась и по каким признакам разобралась, что это было настоящее чувство, а не мимолетное увлечение. Малыш Зигя оказался тайным ценителем попсы. Вован вернулся и выдернул из замка зажигания ключ, лишив опечаленного Зигю музыкальных удовольствий.
        Ильга и Гелата прибыли две минуты спустя, опередив Фулону. Валькирии стояли рядом с Таамаг, к которой перенесли ее убитого оруженосца. Теперь они лежали рядом, оба на спине. Лицо у Таамаг выглядело довольным, разгладившимся, живым - более светлым и умиротворенным, чем при жизни. Даже рана на щеке не мешала. Лицо у ее оруженосца, напротив, казалось сосредоточенным и немного сердитым. Он был недоволен, что в смерти опередил свою хозяйку.
        Радулга сидела рядом со своим мертвым оруженосцем и, толкая его в плечо, монотонно повторяла:
        - Чего ты разлегся, а? Вставай!..
        Гелата, мгновенно понявшая, что ее копье тут бессильно, переглянулась с Хаарой. Та твердо взяла Радулгу за руку и потянула за собой. Радулга оглядывалась и сердито повторяла:
        - Чего он разлегся? Пусть встает! Он мне это назло!
        - Успокойся!
        - Я спокойна!.. Ну куда он с этой железкой полез? Он же ее тайно от меня пронес! Эй ты, вставай!
        Хаара увела сопротивляющуюся Радулгу.
        - Это защитное. Она еще будет плакать, но позднее, - тихо сказала Гелата.
        Бэтла, с красным от слез, точно ошпаренным лицом, сидела с ней рядом.
        - А я вот жива!.. Он, понимаешь, меня лицом в крышу… Носом!
        - И правильно сделал… Ранена? - Гелата поймала ее за запястье.
        - Нет.
        - А это что?
        Бэтла с недоумением взглянула на свою окровавленную ладонь.
        - Где?.. А, это, наверное, о пожарную лестницу!
        - Дай сюда руку!.. А то будет еще заражение!
        Бэтла протянула руку, и Гелата коснулась раны широким наконечником своего копья. Жжение исчезло. Валькирия сонного копья сжала и разжала пальцы.
        - Тартарианцев была всего горстка. Большая часть - канцеляристы. А на крыше так вообще суккуб! - сказала она с недоумением и обидой.
        - Да, странно, - признала Гелата.
        Алексей отыскал наконечник сонного копья, брошенный раненым телохранителем Пуфса, и молча принес его хозяйке. Он знал, что она еще сердится на него. Бэтла взяла наконечник не сразу, чтобы оруженосец не подумал, что она с ним помирилась. Но потом все же взяла, глядя в сторону, и держала как нож, острием к себе. Удача, что стражи мрака в суете боя не унесли его с собой. Без копья Бэтла не была бы больше валькирией. Перебитое древко заменить можно, наконечник же неповторим.
        Фулона встала на колени и поцеловала Таамаг в холодный лоб.
        - Поспешила ты, Тамара!.. Ну до встречи!
        С минуту валькирия золотого копья оставалась на коленях у тела Таамаг. Ее правая рука непрерывно выщипывала траву и скатывала в шарики тополиный пух. Потом Фулона решительно встала и подняла шлем, копье и щит мертвой валькирии. Удержать все вместе было сложно, и она передала щит и шлем своему оруженосцу.
        Натянув на руку кольчужную перчатку, которая должна была предохранить ее от мести артефактов, Радулга собирала мечи и кинжалы павших стражей мрака. Ее не останавливали, зная, что это бесполезно. Двигалась она автоматически, как бот.
        Горе она переживала деятельно. Все знали, что ночью Радулга будет охотиться на комиссионеров, терпеливо выслеживая их, или, еще вернее, отправится на «суккубьи стрельбы» - то есть отыщет место, где два высотных дома почти соприкасаются, и, спрятавшись на подъездном балконе одного из них, будет снимать копьем суккубов, когда они, ползая по стенам, разносят мерзкие сны.
        Собранных Радулгой мечей оказалось четыре. Все магические, но довольно средненькие. Оружие расплавленных комиссионеров в счет не шло. Мрак и здесь не удержался от пародии, вручив им обугленные палки, оббитые жестью. Зато лук уничтоженного Бэтлой суккуба оказался неплох - классический турецкий, из деревянной и роговой пластин, с наклеенными на дерево сухожилиями и концами рогов. Для предохранения от сырости он был обшит берестой. Радулга сгоряча обрубила тетиву, и края лука немедленно загнулись в противоположную сторону.
        Гелата ненадолго отлучилась, чтобы успокоить Зигю, который от скуки отломал спинки передних сидений в машине Вована, и вернуть его Прасковье. Телепортировать такого великана было непросто, однако Гелату выручило, что Зигя безоговорочно доверял ей.
        Почти сразу они оказались рядом с общежитием озеленителей. Зигя протянул ручищу и бережно сжал хрупкую кисть валькирии.
        - Ну все! Пока! Вот твоя мамочка! - торопливо сказала она, кивая на раздраженно идущую к ним Прасковью. Гелата спешила. Объясняться с бывшей наследницей мрака, которая с самого утра безуспешно искала своего «сыночка», ей не хотелось.
        - Подози, тетя! - Зигя накинул что-то ей на шею.
        Гелата увидела гнутого всадника на шнурке.
        - Что это?
        - Ты хоросая! - объяснил Зигя.
        Расстроганная валькирия погладила его по щеке. Правда, при чем тут солдатик, она так и не поняла.
        Вернувшись к Огненным Вратам, Гелата решила еще раз обойти двор. Что-то тревожило ее. В кустарнике у гаражей она нашла молодого человека, в груди у которого торчало легкое метательное копье - сулица. Юноша был в сознании, но дышал тяжело и сам вытащить копье не мог. Оно пробило ему легкое. На губах была розовая пена.
        Виктор Шилов получил ранение, так и не вступив в бой, участвовать в котором ему внезапно запретил Пуфс. Он даже не понял, откуда прилетела сулица, а раз так, то не успел и уклониться. Нелепое, ужасно злившее его происшествие!
        Настороженно следя глазами за приближавшейся Гелатой, он потянулся правой рукой за плечо. Каждое движение причиняло ему сильную боль. Рукоять достал, но меч вытянуть не смог, так как лезвие было придавлено его спиной. Оставались отравленные стрелки в ухе. Он вытянул одну, самую ядовитую, и, пряча ее в кулаке, ждал мгновения, чтобы метнуть. Яд карликового лизорана из Большой Пустыни убивает мгновенно.
        Гелата присела на корточки. Юноша не был похож на стража мрака, и она подумала, что он был ранен случайно, оказавшись во дворе во время боя. Шилов не сводил с нее глаз. Он решил, что кольнет Гелату в руку, не бросая стрелки. Тогда при необходимости стрелку можно будет использовать повторно, прикрываясь трупом валькирии как щитом.
        - Не бойся!.. Придется немного потерпеть! - Гелата взялась за копье.
        - Воздух нельзя! Надо закрыть рану! - быстро сказал Шилов.
        Розовый пузырь у него на губах надулся и лопнул. Вонзившуюся ему в грудь сулицу он удерживал рукой, мешая Гелате.
        - Я смогу тебе помочь! Только не мешай! - приказала Гелата.
        Она решительно вырвала из груди Виктора копье и коснулась раны заживляющим наконечником. Рана закрылась. Шилов почувствовал себя гораздо лучше. Силы еще не вернулись, но он больше не умирал. Многолетний опыт Большой Пустыни подсказал ему, что он выживет. Гелата, склонившаяся над Виктором, оказалась от него совсем близко. Это был отличный момент для укола стрелкой.
        Виктор начал осторожно готовить пальцы, в которых была спрятана стрелка, но тут что-то качнулось у самых его глаз. Он прищурился, пытаясь понять, что это. Русский воин, привстав в стременах, заносил отломанный меч. Между уздечкой и конской гривой была продернута бечевка.
        Виктор Шилов разжал пальцы. Оставив стрелку на земле, он тронул всадника.
        - Откуда у вас это? - спросил он.
        - Где? А, мальчик один дал!
        - Маленький мальчик?
        - Не очень. Местами даже большой, - честно сказала Гелата, вспоминая Зигю. - Не говори сейчас ни о чем! Закрой глаза! Сейчас ты уснешь! А когда проснешься - будешь здоров!
        Виктор послушно кивнул. Сон наваливался на него, точно перина. Веки слипались. Ему показалось: он снова маленький. Растянутую резинку времени отпустили, и она вернулась назад.
        - Дай мне это! - сонным голосом попросил он.
        Гелата ничему не удивлялась. Когда часто имеешь дело с больными, перестаешь поражаться странным желаниям и, напротив, начинаешь удивляться нестранным. Она сняла бронзового воина с шеи и вложила его в руку Шилову.
        - А если тот мальчик будет искать? - забеспокоился он.
        - Не волнуйся. Я скажу, что отдала его тебе. Спи!
        Виктор заснул покорно и крепко. Гелата подозвала своего оруженосца:
        - Придумай что-нибудь! Надо забрать его отсюда!.. Он почти здоров, но спать будет долго. Ему надо восстановить силы.
        Оруженосец наклонился и без церемоний перекинул Шилова через плечо.
        - Ну пошли, что ли, бедолага! - прогудел он.
        Виктор покачивался на могучем плече, не выпуская из спящей руки поцарапанного всадника с отломанным мечом. Оруженосец Гелаты оказался не лишенным своеобразного чувства юмора. Он отнес Шилова в Серебряный Бор и бережно сгрузил в тенистые кустики недалеко от пляжа, накрыв лицо газеткой и поставив рядом пустую банку из-под пива. На общепринятом в Москве летнем языке это означало то же самое, что картонная табличка на гостиничной двери с надписью «Do not disturb!» - «Личность многогранно задумалась! Не трепать нервы!».
        Глава 16
        Трехкопейная дева
        Свет учит меня постоянно. Всем, что со мной происходит. И внешними событиями жизни. И прочитанными книгами. И тем, что я порой внутренне замираю, тупею и цепенею. И ленью моей, и вялостью, и простудой. И людьми, с которыми я встречаюсь, и их случайно неслучайными словами. И улыбками. И морщинками у глаз.
        Чтобы услышать свет - надо бежать в тишину. В покой, в мысль. Надо не жалеть себя. Не перекармливать. Не провисать.
        Эссиорх. На обратной стороне холста
        Порой Ирке казалось, что единственная способность, которая у нее сохранилась, - ощущение полноты рядом стоящей чашки. Она всегда могла определить, есть ли там что-нибудь, не заглядывая в чашку, и даже с закрытыми глазами. Вот и сейчас она знала, что чая осталось ровно на один глоток, и оттягивала момент, когда придется затевать новую возню с заваркой.
        И тут за спиной у нее выросла любимая тень. Ирка оглянулась. Вошедший Матвей смотрел на нее как-то непонятно.
        - Ты готова? - спросил он.
        - К чему?
        - Просто скажи: «Да!» и закрой глаза.
        Ирке в такие мгновения всегда не хватало доверия.
        - Я так не могу. Я должна знать, к чему я должна быть готова!
        - Лучше не знать, - сказал Багров. - Закрой глаза!
        Ирка заставила себя закрыть глаза.
        - Теперь представь, что ты держишь меня за руку.
        - Представить? Я и так могу взять тебя за руку!
        - Представь, - мягко повторил Багров. - И не отпускай ее, пока я не скажу!..
        Вспышка.
        Черное море не было черным. Ирка и Багров увидели его белым, отсвечивающим и литым. Солнце уже скользнуло за край моря, и даже места не угадывалось, где оно утонуло. Они сидели на старых ступенях. Когда-то здесь был причал, от которого торчали ржавые зубья свай. Ступени сохранились лучше. В выбоинах неподвижно стояла коричневая, гнилая вода. К ступеням примыкала полоска сухой травы, на которой висели белые продолговатые улитки, похожие на цветы. Целые созвездия цветов. Они вначале так и подумали - цветы. И после только разобрались: улитки.
        Чтобы перенести Ирку на море, Багрову пришлось очень потрудиться. Сам бы он телепортировал легко, но тут вымотался так, словно пешком прошел пустыню.
        - Ты рада? - спросил Матвей.
        - Да, - Ирка панически искала глазами плед, чтобы укрыть свои ноги. Матвей не подумал о нем при телепортации. Равно как и о коляске.
        Поняв, что беспокоит Ирку, Багров на мгновение закрыл глаза. Официант ближайшего кафе решил, что скатерть сорвало ветром. Так она и примчалась к ним, сопровождаемая безнадежно отставшими воплями, со следами разлитого вина и гусиного паштета.
        Матвей укрыл Ирке ноги. Спокойно укрыл, чтобы она видела, что он не стыдится ее ног и они его совсем не пугают.
        - Я хочу сделать тебе подарок, - сказал он мягко.
        Ирка посмотрела на море.
        - Ты его уже сделал!
        Матвей покачал головой.
        - Это не подарок. Это антураж к подарку… Ты готова? Тогда закрой глаза и протяни руку!
        - Опять мысленно? - Ирка очень любила Матвея в этот момент.
        Он мотнул упрямой головой.
        Забыв о своем обычном правиле знать все наперед, Ирка доверчиво протянула руку. Закрыла глаза. В ладонь ей легло что-то холодное.
        - Можно открывать?
        - Нет еще… - Матвей запнулся. - Скажи: ты согласна это принять?
        - ДА!
        - Что бы это ни было?
        - ДА! Да! Да!
        - Тогда сожми пальцы. Крепко!
        Ирка крепко сжала руку. Потом открыла глаза и стала ловить лунные лучи, чтобы разглядеть то, что лежало у нее на ладони. Разглядела и вскрикнула. В лунном свете маленькие ноги на шнурке слабо серебрились. Казались живыми и… отрезанными у кого-то.
        Ирка попыталась отбросить страшное украшение, но оно приросло к ее руке. На глазах у Ирки серебрящиеся ноги потускнели и, превратившись в сухие истолченные кости, скользнули к ней под кожу.
        - Что это? - выдохнула Ирка, задыхаясь от брезгливости.
        - Ноги. Ты же хотела их?
        - Это ноги? Где ты их взял?
        Багров видел, как кожа у Ирки вздувается и пузырится, как от ожога.
        - Проклятая старуха! - прохрипел он.
        - Мамзелькина?
        Иркино лицо исказилось. Мгновение - и ей все стало ясно. Матвей схватил ее за руку.
        - Тебе больно?
        - Мне мерзко. Оно в меня просачивается! Зачем ты это сделал? Зачем?
        - Это ноги. Твои красивые сильные ноги. Немного потерпи, и все будет хорошо! - убежденно повторил он.
        Ирка заплакала. Тихо, беззвучно. Она еще не знала, рада она или нет, но уже поняла, что обратно ничего не отыграешь. Шло время… Море еще раз поменяло цвет и стало таким же, как небо. Откуда-то подошла собака, вопросительно постояла рядом, слабо шевеля выпрямленным хвостом, и ушла.
        Кожа больше не бугрилась. Матвей держал Ирку за руку. Они оба ждали. Спустя полчаса Ирка ощутила слабое покалывание в большом пальце правой ноги. И ничего больше. Она решила, что ей почудилось. В остальном ноги оставались такими же мертвыми.
        - Я замерзла. Хочу домой. Пожалуйста! - попросила Ирка едва слышно.
        - Да, конечно…
        Багров заспешил. Он ощущал себя виноватым. Возможно, поэтому с обратной телепортацией у Матвея не заладилось. Он сумел дотянуть Ирку только до подмосковного Одинцово и понял, что иссяк. Тут они и застряли. Микроавтобус остался в Сокольниках. Ирка без коляски. Тащить ее на руках от Одинцово до Москвы - проблематично. Глубокая ночь. На такси денег нет, да и где его поймаешь на городской окраине?
        Пришлось звонить Бабане. Она примчалась спасать их на театральной машине с крошечным и противным мужичком-водителем, очень кислым оттого, что ему пришлось встать среди ночи и сделать доброе дело. Всю дорогу он скрипел и злобился. Ирка сообразила, что это и есть тот самый великан, наделенный природным благородством. Но, видимо, у великана просто началось обострение радикулита. Несколько раз он вылезал и кругами гулял вокруг машины, постепенно разгибаясь. Потом залезал, и они ехали дальше. Ирка была благодарна Бабане, что она не задает вопросов: как они оказались в Одинцово? почему без коляски? в какую скатерть она закручена?
        Недалеко от МКАД Ирка ощутила в левой ноге судорогу. Но не в большом пальце, а чуть ниже колена, в атрофированных мышцах голени. Схватилась за ногу, поправляя похищенную с юга скатерть. И снова нога под скатертью показалась ей холодной и неживой.
        У Бабани была характерная черта. Когда она волновалась, то не затихала, а, напротив, говорила без остановки. Громко, с красным, как помидор, лицом и круглыми глазами, синхронно озвучивала все, что делает: «Вот мы едем в машине!.. Ир, тебе укрыть ноги?.. Матвей, вам удобно сидеть на таком малом пространстве? Андрей Ильич, вы не устали?.. Не засыпаете?»
        Ирка понимала, что все это Бабаня делает из лучших побуждений и этим принимает удар на себя, однако ей было безумно жаль ее.
        Они приехали в Сокольники. Получив деньги, которые Бабаня неназойливо сунула ему в бардачок, карликовый великан смягчился.
        - Бедная ты, девка! Смотреть на тебя и то печально! - заявил он, наблюдая, как Матвей вытаскивает Ирку из машины. Ирке стало обидно: не за себя (за себя она давно ни на что не обижалась), а за Матвея и Бабаню.
        - А вот и нет! - упрямо возразила она. - Я счастливая! В меня вкачали столько любви, что я как Крез. Можно сказать, я избыточно проавансирована.
        Карликовый великан ничего не понял. Иркина реплика содержала слишком много непонятных слов. Бабаня уехала вместе с водителем.
        - Вы только постарайтесь… - робко начала она на прощание.
        - …никаких поездок сегодня! И не дальше Петербурга! - пообещала Ирка.
        Она сама не поняла, откуда в ее голосе взялась эта задорная веселость. Причем она даже не была поддельной. Матвей, державший Ирку на руках, покосился на нее с удивлением.
        - На гамак! - велела Ирка, когда он внес ее через порог.
        - На гамак сегодня лучше не надо. Спина в прогибе! - напомнил Багров.
        - На гамак! - повторила Ирка.
        Багров был уступчивее Антигона. Или, возможно, умнее. Он положил ее на гамак, на котором обычно спал сам, лег на Иркину кровать и потушил свет. Матвей был уверен, что с ногами ничего не получилось. Или старуха слукавила, или ноги не подошли. Должно быть, Ирке сейчас тошно и скверно, а он не знает, что ей сказать и как утешить.
        - Спокойной ночи! - сказала Ирка все с той же бодростью.
        - Спокойной ночи! - с коротким запозданием отозвалась темнота.
        Багров ошибался. Ирке не было тошно. Она лежала с открытыми глазами и смотрела на фосфоресцирующий круг часов. Она думала о том, что любит Матвея, и одновременно о том, что не смогла бы сформулировать, что входит в понятие «я его люблю». Сюсю-муму? Мужество? Способность к самопожертвованию? Верность? Растворение в любимом человеке, которое одно только и дает настоящую полноту?
        Она закрыла глаза. Фосфоресцирующий круг остался и долго еще лежал за сомкнутыми веками двумя зеленоватыми подковами.

* * *
        Ирка спала долго. Ей ничего не снилось, хотя изредка через это «ничего» пробегали непонятные крысиные скелетики. Проснулась она ближе к полудню от того, что большая полосатая оса, залетев непонятно откуда, ужалила ее. Ирка заорала, рванулась и слетела с гамака на пол. Она сидела на полу и терла щеку. Потом, не задумываясь, встала на четвереньки. Лишь секунду спустя до нее дошло, что именно она сделала. Ирка вскрикнула и, боясь упасть, повисла на веревке гамака.
        Кто-то распахнул дверь, и снаружи в комнату прямым потоком хлынуло солнце. В кирпичном сарайчике Ирка была не одна. На нее смотрели Матвей и Гелата. Ирка отпустила веревку гамака и села на пол. Сняла у себя с подбородка раздавленную осу. Оса успела отомстить, и щека распухала, как у хомяка.
        - Она прилетела на виноград! - пояснила Гелата.
        - Какой виноград?
        Ирка ощущала в воздухе что-то легкое и радостное, что вот-вот должно было стать счастьем. Она даже догадывалась, какое именно счастье это будет, но боялась сформулировать его для себя, чтобы потом не оказалось, что она ошиблась.
        - Я кормила тебя сонную виноградом из Эдема! Прилетела оса и…
        - Оса тоже из Эдема? - быстро спросила Ирка, ощущая себя убивицей эдемской осы.
        - Изначально все осы из Эдема. Равно как и все прочие насекомые, птицы и животные. Однако данная оса, думаю, была прописана в Сокольниках, - сказала Гелата, веселясь глазами.
        Она с интересом посмотрела на Ирку, которая зачем-то продолжала вертеть в пальцах похожую на полосатую конфету осу, и уточнила:
        - Ты что, не поняла еще? Ты ходишь!
        - Пока я сижу, - сказала Ирка.
        Гелата посмотрела на Багрова, тот на Ирку. Она наконец решилась взглянуть на свои ноги. Ноги были длинные, загорелые, красивые, с сильной голенью, которая испугала Ирку своей скрытой стремительной силой.
        Она недоверчиво пошевелила пальцами на ноге. Пальцы повиновались. Ирка торопливо прекратила дальнейшие испытания, точно жадный ребенок, который не включает новую игрушку из опасения, что батарейки израсходуются. Ей всегда приятнее было ощущать потенцию обладания, чем обладать.
        - Вставай! - потребовала Гелата.
        - Может, не надо?
        - Вставай!
        Ирка послушалась. Багров по привычке бросился ее поддерживать, ногой притягивая коляску, но это было не нужно. Ирка стояла сама, покачиваясь, точно на ходулях. Потом сделала первый неуверенный шаг и еще один, уже более смелый.
        - Виноград сработал, - довольно сказала Гелата. - Мне вручил его сегодня на рассвете Корнелий, а ему курьер из Эдема. Внешне он похож на «девичий виноград», так называемый parthenocissus quinquefolia, но я убеждена, что это самый настоящий оживляющий виноград! Я сама хотела попробовать одну раздавленную ягодку, но не решилась. Мы с Багровым тебе его весь скормили. Ну и спала же ты! Как убитая!
        - С Матвеем? - заторможенно переспросила Ирка.
        - Ну да. А что, фамилия Багров тебе уже ничего не говорит? - удивилась Гелата.
        - А почему не разбудили?
        - Хотели сюрприз сделать… Не знаю… Вообще-то это идея Матвея. Ну который по фамилии Багров!
        Ирка посмотрела на Матвея. Тот сиял как медный пятак. Ирка, осмелев, подпрыгнула и едва не врезалась головой в потолок. Ноги были как пружины. Ирке казалось, они летят куда-то. Видимо, ей досталась какая-то особенная бегательная разновидность.
        - Бодренько! Валькирии такие и нужны! - радостно сказала Гелата.
        - Валькирии? - быстро переспросила Ирка.
        Гелата осеклась.
        - Я откушу себе язык, чтобы наказать его, но потом… Не собиралась говорить сразу. Столько всяких новостей, что лучше бы их и вовсе не было, - пробормотала она.
        - Какие новости?
        Гелата жалобно оглянулась на дверь, надеясь, что кто-то окликнет ее, отвлечет и избавит от необходимости отвечать. Но никто не отвлек.
        - Таамаг погибла, - произнесла она жалобно, и губы ее запрыгали.
        Ирка села, забыв о ногах.
        - Когда? Как?
        Гелата не слышала ее. Ей важно было договорить главное.
        - Ситуация тупиковая. Даша еще не подготовлена, так что на валькирию-одиночку надежда небольшая. Она способна только красиво погибнуть. Каменное копье без хозяйки. Найти новую хозяйку не получается. Тут нужна девушка-футболист, укротительница тигров, метательница молота - и все это с пылающим сердцем…
        - Таамаг больше нет, - повторила Ирка, вспоминая могучие руки и овальное, сердито-удивленное лицо.
        Гелата вытерла глаза.
        - Я знаю… не повторяй! Валькирий осталось мало. Мы не справляемся. И Фулона выпросила у света усиление!
        - Меня?
        - Тебя. Они проговорили с Эссиорхом всю ночь, о чем-то долго спорили, а утром нам принесли виноград.
        - Но я не смогу больше быть валькирией! Никогда! - воскликнула Ирка.
        - Ты ею и не будешь… Валькирия-одиночка по-прежнему Даша. Кроме того, ты нарушила правила валькирий, а это, к сожалению, необратимо, - перебила Гелата.
        - И кто же я теперь?
        - Не валькирия, но нечто близкое к ней. Трехкопейная дева.
        - Кто-кто?
        - В преданиях о валькириях изредка упоминается Трехкопейная дева, или Дева Тройного копья. Она помогала валькириям сражаться с темными стражами. Мы долго сомневались - верить легендам или нет, но потом стали искать и обнаружили ее оружие. В Карпатах, на полуметровой глубине, в сгоревшем основании старой кузни. Оно было без древка, сильно поврежденное, но это уже мелочи. Мы привели его в порядок.
        - Его? Разве у нее было не три копья? Она же Трехкопейная! - уточнила Ирка.
        - Одно-единственное. Подожди, я сейчас!
        Гелата выглянула на улицу. Ее оруженосец стоял, стянув майку, и загорал. Это был тот самый жизнерадостный лоб, который вбивал громадные лапы в узкие тапки валькирии воскрешающего копья. Гелата уверяла, что терпеть его не может, и круглосуточно ругала его всем своим друзьям. Это была ее форма заботы о нем. Не имей она возможности ворчать и ругать - как бы иначе она любила?
        Валькирия воскрешающего копья забрала что-то у своего оруженосца и вернулась.
        Ирка увидела длинное копье с двумя острыми рогами-отростками. Метать его она бы не рискнула, разве что совсем близко. Копье было слишком тяжелым. Зато при некотором навыке таким копьем можно было и рубить. Заточка у него была пугающей, а древко новое и крепкое.
        - О, протазан! - немедленно отозвался Матвей.
        - Не протазан! Рунка. Протазан - это тоже рунка, но выродившаяся, декоративная. Оружие-деградант, - отрезала Гелата.
        Матвей вздохнул. Он уже привык, что, когда дело касалось оружия, валькирии сразу теряли чувство юмора и становились занудами. Ирка протянула к рунке руку, однако Гелата отступила на шаг назад.
        - Погоди! Вначале все взвесь! Возврат невозможен. Взяв ее, ты станешь Девой Тройного копья. Согласна?
        Ирка умоляюще оглянулась на Матвея. Тот пожал плечами.
        - Требования к Трехкопейной деве не такие строгие, как к валькириям, - со смущением продолжала Гелата. - Я думаю, потому, что они всегда… э-э… очень скоро гибли. Редкая Трехкопейная дева выдерживала больше года. Они как байкеры на японских мотоциклах - каждый год новые.
        Причин Гелата не объясняла, но Ирка разобралась и сама. Тяжелая рунка, не приспособленная для метания, - это оружие против конницы или штурмовое. Использование щита затруднено. Оруженосцу близко не подойти - его убьют мгновенно. Все это резко сокращает Трехкопейной деве срок пребывания на земле. Однако валькирия, пускай и бывшая, не выбирает себе оружия. Оно само находит ее. В нужный день, в нужный час. И именно то, которое необходимо.
        - А как же ДЕВУШКА С ДАРОМ ЛЮБВИ? - спросила Ирка тихо, чтобы ее услышала одна Гелата.
        - Девушка с даром любви остается. Ты выстояла, а раз так, кто отнимет у тебя твой дар осветлять эйдосы, которые рядом? - ободряюще шепнула Гелата.
        Матвей стоял у стены и, улыбаясь, смотрел на Ирку. К их разговору он не прислушивался.
        - Осветлять, - повторила Гелата. Было заметно, что ей очень нравится это слово. - Хорошо, что ты дотерпела! Все вокруг такие израненные! Ты будешь им помогать!
        Ирку кинуло в жар. Слово «дотерпела» ударило ее больнее пощечины. Ирка подошла к Гелате и вырвала у нее рунку. Рунка отозвалась тихим звоном, кратким, как слово
«привет!», которое шепчет копейщику, занявшему место в строю, его товарищ.
        Гелата порылась в сумке. Там царил такой беспорядок, что любой карманник скорее вывихнул бы руку, чем что-то нашел.
        - Странно, блокнот куда-то запропастился. Уф, я же на ладони записала!
        Подмосковная валькирия повернула к свету свою бело-розовую ладонь, по которой разбегались буквы от зеленой ручки.
        Пророчество о Трехкопейной деве. Если встретятся два воина, не ищущие собственных выгод, а просто, надежно и без всякого героического пафоса готовые умереть друг за друга не только на поле брани, но и в удаче, во всякой внешне мелкой жизненной ситуации, они будут непобедимы.
        - А кто другой воин? - спросила Ирка.
        Гелата пожала плечами:
        - Если надо помазать ранку йодом, я в твоем полном распоряжении, а вот истолковывать пророчества - уволь!
        Ирка подняла рунку и нанесла три прикидочных укола. Рунка была гораздо тяжелее ее прежнего копья. В ней чувствовалась спокойная, медлительная сила. Ирка поняла, что ей долго еще придется привыкать к рунке, прежде чем они составят одно целое.
        - И что теперь? Что мне поручат?
        - Подозреваю, что вместе с нами ты будешь охранять одну вещь.
        - Какую?
        - Подробности расскажет Фулона. У нас с ней разделение труда: я лечу, а она создает фронт работ.
        - Веселенькое разделение, - задумчиво произнесла Ирка.
        В ее глазах стоял какой-то тоскливый вопрос. Все стоял и никак не мог упасть.
        - Ну я пошла! - спохватилась Гелата. - Мне к Бэтле надо заглянуть. Она сгоряча через шиповник пробежала. У нее столько царапин, что ее принимают за хозяйку маньячной кошки.
        Гелата поцеловала Ирку. На пороге она обернулась, весело разглядывая ее ноги. Новые ноги Ирки были очень хороши. Гибкие, длинные, идеальные в плане соотношения худобы, мускулистости и округлости. Особенно красивым казалось колено - так непохожее на прежнюю костяную нашлепку, на которую Ирка всегда торопливо набрасывала плед, чтобы не терзать душу.
        - Невероятно! Ну они там в Эдеме зажигают! - воскликнула она.
        - Что невероятно?
        Валькирия воскрешающего копья задвигала губами, точно отлавливала потерявшееся слово.
        - Ноги дал тебе свет, так? Но они какие-то дразнящие, вызывающие, даже где-то наглые! Эти резковатые очертания, эта стремительность, эта четкая голень! Очень неожиданно! Знаешь, как в фильмах про кабаре, где красотки отплясывают канкан? Ну да в Эдеме, конечно, им виднее, какие ноги нужны Трехкопейной деве. Ну все! Я ушла!
        Гелата исчезла. Ирка наклонилась, ощупывая и разглядывая свои новые ноги. Они были теплые, живые, сильные и ее собственные. Или не ее?
        - Наглые ноги, - повторила она. - И чьи они, интересно: света или мрака? Кто мне их дал? И если это дар мрака, то чем за него заплачено? Или будет заплачено?
        Матвей молчал, глядя не на Ирку, а на коляску, задвинутую в глубь комнаты, куда слабо падал свет. Ее хромированные обода отсвечивали. Ирка тоже стала смотреть на коляску. Она притягивала их как магнит. Ирка подумала, что слово «радость» отличается от слова «гадость» единственной буквой. Тончайшим нюансом глубиной в пропасть.
        - Ты понимаешь, что мы поспешили? Сорвались почти у финиша? Ну почему, почему все так паршиво? - жалобно повторила Ирка.
        Багров был благодарен, что она сказала «мы», а не «ты». В этом была вся Ирка. Сам он по-прежнему не мог оторвать взгляда от ободов. Ему казалось, коляска, скрипя, подкрадывается из глубины комнаты.
        - Тихо! Она близко! Она смотрит! - прошептал он.
        - Кто?
        - Тихо! Она слышит!.. Я убью ее!
        Он согнул спину и, тихо, как пантера, ступая, стал красться к коляске. Потом прыгнул и покатился с ней по полу. Коляска кувыркалась, вращала дутыми шинами, пыталась ткнуть его рычагом, но Матвей оказался сильнее. Одержав сокрушительную победу, он схватил коляску и потащил ее куда-то, нанося ей ритуальные удары красной палкой от гнущейся польской швабры.
        Вернулся он не скоро, со сломанной шваброй, на которую налипла глина.
        - Я убил ее и закопал! Ее никто никогда не найдет!
        Ирка заплакала и засмеялась. Это было как дождь при солнце.
        - Глупый! Какой же ты глупый! - сказала она.
        Глава 17
        Знатный лягушковед Эм. Буслаев
        Большая беда всякого человека, что каждый втайне считает себя совершеннее других. Если же даже и видит, что косвенные факты на это не указывают, все равно гордыня заставляет его считать себя чем-то более уникальным. То есть пусть я косоглазый и память плохая, но зато я самый косоглазый и память самая плохая!
        Эссиорх. Запись на обратной стороне картины
        Меф сидел за столом. Ел рыбные консервы из банки, используя вместо вилки черный хлеб, и смотрел на спату. Хотя и с опозданием, он выполнял обещание, данное Эссиорху.
        Меч ему активно не нравился. Чем больше он на него смотрел, тем сильнее спата его раздражала. Крестовины нет, клинок коротковат и сбалансирован непривычно, скорее для рубки с седла без стремян, чем для пешего боя. Уколоть, конечно, можно, да и рубануть тоже, ну так и что из этого? Карандашом тоже можно убить, но никто не считает его грозным оружием.
        Одного Меф не мог понять: почему его предок так любил этот меч? Только ли потому, что где-то внутри клинка была скрыта его разбитая флейта? Интересно, равномерно он ее вплавил или использовал массивное навершие спаты и ее относительно широкую рукоять? Пожалуй, обломки флейты вошли бы туда целиком.
        Буслаев заинтересовался. Он протянул руку к мечу, но, спохватившись, отдернул ее и вытер о скатерть, щедро поделившись с ней следами масла из консервов. Дафны теперь рядом нет, а сам по себе Меф нередко был склонен к бытовому свинству. Давно замечено, что с чистоплотными людьми всегда поселяются поросята, чтобы чистоплотным было интереснее убираться. А то бы они один раз убрались - и страдали бы от отсутствия поля деятельности.
        Взяв спату, Меф взвесил ее в руке. Затем попытался открутить навершие. Дохлое дело. Оно составляло с мечом единое целое. Постучал навершием по батарее, пытаясь определить по звуку, но так ничего и не понял.
        Отзываясь на стук Буслаева, на втором этаже кто-то тоже забарабанил по трубам. Им откликнулся третий этаж. Третьему этажу - четвертый. Третий барабанил истерично, второй - вклинивался в паузы короткой дробью, работая, видимо, столовой ложкой. Четвертый вспоминал былые опыты игры на барабане. У общежития озеленителей появился утраченный смысл существования.
        Буслаев давно отошел от окна, держа в руках спату, а общежитие все еще перестукивалось. Меф задумчиво оглядел комнату. Остановившись взглядом на плотном многоцветном коврике, расстеленном у кровати, он скатал его, пробуя, ткнул кулаком и удовлетворенно хмыкнул. Получилось как раз то, что нужно. Редкий меч разрубит. Если же разрубит, то это очень хороший меч и очень хороший мечник.
        Делая вид, что забыл о коврике, Меф отошел на полтора шага и, повернувшись, нанес резкий укол. Коврик упал. Меф наклонился, разглядывая его. На коврике не было даже малейшего пореза.
        Буслаев оглянулся на табуретку.
        - Вашего полку прибыло! Ковры мы тоже жалеем, - буркнул он.
        Прежде Меф отбросил бы меч, но теперь не стал этого делать и задумался, покачивая его в руке.

«Пользоваться мечом света может или человек абсолютно идеальный… или активно ненавидящий в себе мрак - но только в особые моменты устремлений и порывов души. Когда он не тлеет, не чадит, а пламенеет!» - вспомнил он слова Эссиорха.
        Слова эти не вызвали у него гнева, как в прошлый раз. Только недоумение.
        - Хорошо! - сказал он мечу. - Попробуем еще раз! Я люто ненавижу в себе мрак! Ты доволен? А теперь давай кого-нибудь чикнем!
        Взгляд его упал на ползущего по стене таракана. Прежде, при Дафне, тараканы знали свое ночное время, теперь же, обнаглев, выползали и днем.
        - Эй, представитель мрака!.. Иди сюда!
        Буслаев поймал таракана, посадил его на стол и пальцем бережно поправил ему усики.
        - Смотри, меч! Таракан - ну разве он не зло? Переносчик инфекционных заболеваний - раз! Ротовые органы грызущие - два! Голова… какая там у нас башка?.. сердцевидная, плоская, опистогнатическая, прикрыта щитообразной переднеспинкой! Может прожить без еды месяц, без головы десять дней и без дыхания сорок минут! Три!.. Поехали, рубани его! - объяснил он мечу и занес спату над тараканом.
        Увы, оказалось, пока Меф зачитывал таракану смертный приговор, тот успел заползти под сахарницу. Буслаев стал вытягивать его из-под сахарницы, однако прежде, чем он это сделал, в дверь кто-то застенчиво постучал. Меф открыл. Смотрел он вниз и поэтому увидел только громадную ступню с крепкими ногтями. Так он и скользил взглядом вдоль ноги, пока все громоздкое сооружение не завершилось малюткой Зигей.
        - Папоцка, это мы! Мы плишли к тебе посмотлеть, как ты зывес! - сообщил Зигя.
        Меф с опозданием вспомнил, что Прасковья теперь в семидесятой комнате. В коридоре до сих пор пахло дымом после планового пожара. Буслаев покорно отодвинулся, впуская Зигю и решительную, бледную Прасковью.
        - А сто ты делаес, папоцка? Кусаес? - Зигя с детской непосредственностью оглядел стол.
        Прасковья взглянула на консервную банку, из которой торчал хлеб.
        - Ты упростился. Удручающее зрелище! - презрительно произнесла она, используя Зигю как рупор.
        Мефа это удивило. Прежде Прасковья берегла Зигю больше, избегая прямых атак на сознание. Так бесцеремонно она поступала только с Ромасюсиком.
        - Бедненько у тебя! Хочешь, я что-нибудь нафантазирую?
        - Мне и так хорошо, - отказался Меф.
        - Ну пожалуйста!
        - Нельзя!
        Однако к Прасковье пришло настроение порезвиться. Настроение поиграло пушистым котенком, проскакало по комнате и позвало хозяйку к шкафу. Прасковья проследовала за своим настроением, двумя пальцами взялась за торчащий кусок ткани и вытянула наружу халат.
        - Что это у нас за тряпочка? Интересно, мне подойдет?
        Буслаев вырвал халат у нее из рук.
        - Больной? - сочувственно поинтересовалась Прасковья.
        - Это ее халат!
        Меф ожидал, что затрясутся стены, разлетятся стекла, на газоне у автобусной остановки проснется вулкан, но ничего этого не случилось. Прасковья задумчиво смотрела на него, протянула руку и нежно провела по его щеке.
        Пальцы у нее были теплые, почти горячие. Буслаев отступил.
        - Бедный, бедный Мефочка! Знаешь, мне даже жаль тебя! Не помню, как называется это заболевание, но, по-моему, оно неизлечимо. Дафочки у тебя больше нет, и ты прижимаешься личиком к ее халатику?..
        Буслаев не запомнил мгновения удара, но в двери ванной появилась дыра как раз по форме его кулака. Он осторожно вытащил руку. Кожа была содрана только у мизинца. Почему-то это помогло Мефу успокоиться. Он трогал содранный клочок кожи и сопел.
        - И ты будешь утверждать, что ты светлый? Ты такой же, как я! С тобой вместе мы достанемся Лигулу. Ты даже Дафну свою вконец испортил, и поэтому ее забрали от тебя в Эдем! - заявила Прасковья и замолчала, ожидая ответа.
        Ее ожидание сидело посреди комнаты точно живое, похожее на жирного восточного божка. Круглая бумажная лампа, похожая на осиное гнездо, раскачивалась от дыхания малютки Зиги.
        - Скверненькая дверь! Не дерево, а опилки с картоном, - сказал Меф. Если раньше он ускорился, то теперь, напротив, замедлился.
        Прасковья жадно смотрела на него. Зрачки у нее то расширялись, то сужались.
        - И знаешь что? - продолжал Меф. - Про халат ты угадала. Ночью я кладу его под голову, а потом зарываюсь в него лицом. И другие ее вещи тоже. Я убираю их, заталкиваю в шкаф и под диван, но они все равно повсюду!
        Буслаев по-прежнему смотрел только на свою руку. Казалось, он разговаривает не с Прасковьей, а со своей сбитой кожей. Зигя стоял рядом, вытянув руки по швам. Макушка его упиралась в потолок.
        - Теперь про тебя. Или, если хочешь, про нас с тобой! Ты ходишь за мной по пятам, но тебе нужен не я. Тебе нужна ты сама. Ты не можешь ни за что ухватиться! Ты разуверилась во мраке, но все равно живешь по его законам, потому что по законам света жить тебе больно, а боли ты боишься. Ты готова доставлять ее другим, но никогда себе.
        - Ты бредишь! - резко крикнула Прасковья.
        Ощутив какое-то изменение, Меф обернулся. Он увидел, что за окном, покачиваясь, висит автобусная остановка, вырванная из асфальта вместе с бетонным основанием. Кажется, Прасковья собиралась вбросить ее в комнату, протаранив стену.
        В последнюю секунду Меф мысленно задержал остановку и некоторое время боролся с Прасковьей. Павильончик трясся. Из приваренной к остановке урны дождем сыпались бумажки и пустые пластиковые бутылки. Мефа бросало то в жар, то в холод. Голова у него дрожала. Долго сопротивляться Прасковье он не мог. Перстни Чимоданова, Мошкина и Вихровой забрали у него слишком много сил.
        Неожиданно Прасковья остыла. Автобусная остановка упала на газон и грузно завалилась набок.
        - Я увлеклась. Прости, пожалуйста, за беспорядок!
        Она повернулась и вышла, распахнув дверь взглядом. Зигя обмяк и, вопросительно оглядываясь на Мефа, потащился за мамочкой. На ходу он жалобно хныкал. Надежда на воссоединение семейства и на то, что он будет сидеть у папули с шариком в руке и кушать варенье из банки, не оправдалась.
        Прасковья пошла по коридору. Навстречу ей от лестницы двигались два парня с верхнего этажа - ребята мрачные и с дурной репутацией. Поговаривали: они живут тем, что выбивают долги.
        Прасковья шагала прямо на них с видом царицы, убежденная, что ей уступят дорогу. Дорогу ей не уступили, а саму Прасковью толкнули, обругав грубо и грязно. Она остановилась и посмотрела, но не на обидчиков, а на Мефа. Тот понял, что сама себя она защищать не будет. Буслаеву стало тоскливо. В общежитии озеленителей он предпочитал не драться. Но тут был тупик: не вмешаться он не мог.
        Парни отошли шагов на десять, когда Меф догнал их. Они наверняка слышали его шаги, но не обернулись, а лишь расслабленно приостановились. Меф догадывался, что это может означать, и не удивился, когда один из них попытался резко лягнуть его подъемом стопы в пах. Зато удивился сам парень, когда нога его пролетела мимо цели, а сам он лег на пол от нескольких резких ударов. Второй отскочил, и с ним пришлось повозиться. Он то атаковал, то отступал, не подпуская Буслаева к себе.
        Меф возился с ним целую минуту, опечаленный своей теперешней формой. «Если не тренируешься один день - замечаешь сам, если два - замечу я, если неделю - заметят все», - вспоминал он слова Арея. Меф же не тренировался полгода и очень «сполз».
        Откуда-то выскочил третий, потом поднялся второй. Меф дрался вначале с двумя, затем с тремя, после, кажется, уже с четырьмя, а дальше он и счет потерял. Каждый озеленитель кому-то брат, дядя или троюродный племянник, а как не помочь земляку? Меф стремительно перемещался, не позволяя нападавшим окружить его. Хлопали двери, высовывались полные любознательности черноглазые головы. Драка вначале шла на этаже, потом выкатилась в вестибюль, а оттуда на улицу.
        Дважды Мефа сшибали на землю. Несколько раз он пропускал удары по голове. В глубине носа возникло тупое ощущение сдавленности, а во рту железистый привкус. Он сам не понимал, как ему удавалось вскакивать. Он не столько нападал уже, сколько защищался, изредка огрызаясь двумя-тремя ударами. Но при этом чувствовал, что силы его на исходе. Сейчас собьют на землю и запинают. Обычная тактика озеленителей, когда один за всех и все на одного.
        Зигя сидел на корточках и сосал пальцы. То один, то другой, будто сравнивал их по вкусовым качествам. Когда на него кто-то налетал, он издавал хныкающий звук и перемещался немного в сторону.
        Мефу не стоило на него засматриваться. Один из озеленителей, видимо, бывший борец-вольник, немолодой уже, с лоснящейся лысиной, прошел Буслаеву в ноги и сшиб его на землю. Другие с медлительной торжественностью сгрудились вокруг, готовясь добивать его ногами.
        Мефу стало совсем туго. На шее у него сомкнулись могучие руки. Озеленители не желали, чтобы Буслаев вопил. Они были сосредоточенны и злы.
        - Сынок! Зигя! - придушенно крикнул Меф из последних сил.
        Со стороны солнца качнулась широкая тень. Борец-вольник запоздало оглянулся и улетел по дуге, в полете группируясь и сохраняя шею от перелома. Даже в полете ощущалось, что это человек опытный, пользующийся среди своих заслуженным уважением.
        Парень, пинавший Мефа ногами, захрипел от ужаса и, упав на траву, закрыл руками голову. Нечасто увидишь, как Зигя защищает папу. Сопя от негодования, «сыночек» прокручивался направо и налево, размахивая руками как пропеллер. Учитывая вес его ручек, работало это как раскрученный на цепи лом.
        Меф, покачиваясь, встал, готовый защищаться. На него никто не нападал. Зигя дрался с четырьми озеленителями, один из которых пытался подстрелить его из травматического пистолета. Меф огляделся. Из окон за ними наблюдало все общежитие. Несколько десятков голов: мужских, женских, детских. Многие снимали на мобильники. Меф понял, что надо срочно принимать меры, чтобы не оказаться виноватым в групповой драке.
        - П-помогите! Убивают! Мои гражданские права нарушаются! Да здравствуют порядок, закон и мир во всем мире! - заорал Меф, петухом налетая на тех озеленителей, что делали слабые попытки подняться.
        Зовя на помощь, он не забывал молотить кулаками, и озеленители один за другим укладывались на травку размышлять о грустном и печальном. После третьего призыва о помощи дорожка, ведущая через газон, опустела.
        Меф еще немного повопил для порядка, призывая всех желающих спасать его, а потом, прихрамывая, подошел к Прасковье, спокойно стоявшей среди неподвижных или слабо шевелящихся тел. Ноздри у нее хищно раздувались, глаза были как у подкрадывающейся кошки. На вопящего Мефа она оглянулась вопросительно.
        - Американский принцип ведения войны! Громче ори, больше жалуйся и сойдешь за пострадавшего, - объяснил ей Буслаев.
        Прасковья не слушала его. Она протянула руку и вытерла у Мефа кровь с лица. Нос у него был разбит, губа рассечена.
        - Уея кыоофьь! - выговорила она с трудом, но певуче.
        Зигя еще немного поразмахивал руками, но под его пропеллер никто больше не попадался, и он стал звать папу. «Папуля» срочно пообещал ему леденец и затащил чадо в дверь общежития. Прасковья повернулась и с гордо поднятой головой пошла ко входу. Вахтер отодвинулся, пропуская ее.
        Они вернулись в комнату. Меф выглянул в окно. Недобитые озеленители уползали. Другие еще отдыхали. Сирены слышно не было, и это Мефа порадовало. Озеленители редко вмешивали в свои конфликты органы власти. Правда, теперь у Буслаева могли возникнуть сложности. Нельзя же будет круглосуточно разгуливать под охраной Зиги, хотя о Зиге здесь станут слагать легенды. Озеленители уважают того, кто сумел их побить, причем честно побить, по-мужски.
        - Невероятно! Впервые он вмешался сам! Пусть по моей просьбе, но дрался-то он не как марионетка! Похоже, наш карапуз взрослеет, - сказал Буслаев.
        Прасковья подошла к Мефу сзади и опустила теплые ладони ему на плечи.
        - Я могу что-то сделать для тебя? Только не прогоняй меня! - прогудел Зигя толстым голосом, но с неожиданно ласковой, согретой нежностью интонацией.
        Меф скользнул взглядом по захламленной комнате, по валявшимся повсюду вещам, по пыльному полу. На секунду у него возникло искушение вручить Прасковье ведро и швабру, но это уже действительно могло привести к землетрясению. Но совсем отказываться от помощи было глупо. Занятая полезным делом, Прасковья могла стать не такой разрушительной.
        - Ты уверена, что можешь помочь?
        - Да. Говори.
        Ее легкие руки по-прежнему были у него на плечах.
        - Ну если ты действительно хочешь что-то сделать, тогда… - медленно начал Меф и, не до конца убежденный, что это хорошая затея, повернулся к книжному шкафу.
        Прошло два часа, потом три, а Прасковья все еще оставалась у Мефа. Она сидела за кухонным столом и, листая пухлую книгу в мягком переплете, что-то старательно выписывала из нее неуклюжим, полудетским почерком.
        Меф удрученно листал конспекты, стараясь не смотреть в зеркало на распухающее лицо. Завтра ему нужно было ехать в универ.
        Что касается Зиги, он был счастлив, как может быть счастлив только трех- или четырехлетний ребенок. Он сидел на единственном выдержавшем его стуле и ел варенье из банки, черпая его леденцом как ложкой. В другой руке у него был шарик. Дважды он срывался с места и, опрокидывая мебель, бросался обнимать то папочку, то мамочку.

* * *
        В тот же вечер в районе пятнадцатого дома по Рязанскому проспекту суккуб Гаулялий, милый и светский молодой человек, завсегдатай ночных клубов, коленями которому служили пузырьки из-под духов, а в ушах покачивались подвесы в форме фигурных таблеток, встретил Тухломона и, радостно вскрикнув, кинулся к нему.
        Обычно суккубы и комиссионеры не очень ладили, но тут дело другое. Гаулялию льстило общение со столь важной персоной.
        В русском отделе уважительно шептались, что Тухломон пошел на повышение и просто так до него теперь не доплюнешь. Нет, вы только представьте: комиссионер, которого охраняют тартарианцы, причем не из какого-нибудь Среднего Тартара, а из самого что ни на есть Нижнего! Даже Пуфс был озадачен, выжидая, пока определится, куда дует ветер.
        Мало кто знал, что дальновидный Тухломоша прикормил Эрба и Бурцеля эйдосами, просчитав, что пока тартарианцы рядом, Вольгенглюк к нему не сунется. Разумеется, Эрб и Бурцель презирали Тухломона так, как могут презирать пластилиновых гадиков только стопроцентные стражи мрака, однако приказ Лигула есть приказ Лигула. К тому же находиться рядом с Тухломоном было веселее, чем в Нижнем Тартаре.
        Вот и на Рязанке Тухломон был со своей охраной. По правую и по левую руку от него стояли два стража - один с акинаком, другой с бородой-котлетой и со страшным германским мечом.
        Гаулялий еще не добежал до Тухломона, а Эрб, шагнув вперед, уже преградил ему путь.
        - Куда?
        - Я его друг! Ведь, правда же, я ваш друг? - залебезил юный суккуб.
        - Так и быть, ребята! Пропустите друга! - снисходительно позволил Тухломоша.
        Суккуб приблизился к нему на полусогнутых ножках.
        - Слышали новость? Видел собственными глазами! Буслаев дрался за Прасковью, и ему наставили фонарей. Прасковья на седьмом небе! Девушки всегда жалеют побитого, особенно если его побили за них.
        Гаулялий хихикнул. Он сам был наполовину девушка и знал это из первых рук.
        - А теперь повелительница мрака переводит с английского текст про правильный порядок расчленения лягушек! И знаете для чего? Чтобы он получил какой-то там зачет!
        Тухломон с чувством высморкался в красный платок. Белые горошины на платке раздулись, как парус.
        - Про лягушек, говоришь?
        - Только представьте! - захлебывался осчастливленный вниманием Гаулялий. - Наша великолепная Прасковья сидит и, не зная английского, разбирается с какими-то выпотрошенными лягушками!
        - Занятно, очень занятно! Ты меня порадовал! - Тухломоша поощрительно хлопнул Гаулялия по плечу. Из кармана у того выскочила завинчивающаяся баночка из-под крема.
        Гаулялий рванулся за ней, однако Тухломоша поднял ее первым.
        - О, что у нас тут? Неужели? - воскликнул он, любознательно сминаясь пришибленным лицом.
        Гаулялий с птичьим писком попытался забрать у него баночку, но Тухломон перебросил ее Эрбу, тот Бурцелю, и баночка таинственно затерялась. Суккуб опустился на асфальт и руками обхватил голову.
        - Там были эйдосы! Мне завтра сдавать их в отдел! Если не сдам - меня сошлют в Тартар. Пуфс безжалостен! - простонал он.
        Тронутый Тухломоша заплакал такими горючими слезами, что вокруг него образовалась пылающая лужа.
        - Какая печальная, душераздирающая история! Ты видел эйдосы? - спросил он у Эрба.
        Тот замотал головой.
        - А ты, Бурцель?
        По невероятному стечению обстоятельств оказалось, что и Бурцель никогда в жизни не видел эйдосов.
        - Но если увидишь, отдашь? - допытывался Тухломон.
        Тартарианец с готовностью закивал.
        - Видел? - обратился Тухломон к Гаулялию. - Если они найдут, то отдадут!.. А пока ступай себе, бедняжечка!
        Видя, что Эрб лениво потянулся к мечу, Гаулялий вскочил и, смешно подпрыгивая, метнулся через Рязанский проспект. За ним никто не гнался, кроме желтого пакета, который толкал ветер. На середине проспекта у пакета нашлись другие дела, и он свернул в сторону.
        - Эй! А про Прасковью умница что рассказал! - крикнул ему вслед Тухломон. - Знатный лягушковед Эм. Буслаев - это сильно!
        Неожиданно запахло расплавленным пластилином. Эрб и Бурцель принюхались. Тухломон запоздало вскрикнул и замахал рукой. Браслет мрака у него на запястье раскалился добела. Комиссионер и оба стража мрака разом уставились на него. Тухломон обрушился на асфальт и схватился за сердце. Добрая старушка бросилась к нему с валидолом.
        - Мне больно! Спасите, умираю! - вопил комиссионер, дергаясь так, будто его потрошили.
        - Комиссионеры не испытывают боли, - напомнил Эрб.
        Тухломон перестал голосить. Он пасмурно взял валидол, проглотил его вместе с упаковкой и сказал старушке голосом ее бывшего начальника: «Ступайте, Дарья Сергеевна! Я вас больше не задерживаю!»
        Старушка, едва устояв на ногах, побрела в аптеку за новым валидолом.
        Эрб склонился над Тухломоном. Всякое притворное уважение исчезло. Страж мгновенно стал стражем, а комиссионер комиссионером.
        - Ну-ка дай взглянуть! - потребовал он.
        Он схватил своего бывшего хозяина за руку, которую тот пытался спрятать за спину, и развернул ее запястьем к себе. Браслет остыл. Эрб отщелкнул его. На коже у комиссионера вздувались алые, похожие на клеймо буквы: «Варвара. Медальон».
        - Отпуск подошел к концу! Придется поработать! - хрипло сказал Эрб.
        Бурцель кивнул.
        - Идем! Показывай, где ее искать!
        Эрб и Бурцель подхватили Тухломона под локти и потащили его по Рязанскому проспекту в сторону центра.

* * *
        Эссиорх с грустью смотрел на свою комнату. Мольберт был сдвинут к стене - практически изгнан. Та же судьба постигла холсты. Там, где раньше обитали исключительно картины и части мотоцикла, ныне обосновались: коляска, кроватка с пологом и поющими рыбками, автомобильное кресло, пеленальник, массажный столик, стул для кормления, ванночка, трехколесный велосипед, тумбочка с шестью ящиками и целый вагон кремов, подгузников и одноразовых пеленок. Протиснуться мимо этой груды можно было только боком, вжавшись спиной в стену.
        Улита пчелкой продолжала носиться туда-сюда и пополнять гору все новыми вещами. Потом остановилась и победно скрестила на груди мягкие руки.
        - Ты рад? - спросила она. - О чем ты думаешь?
        Эссиорх еще надеялся когда-нибудь вернуться в Прозрачные Сферы, поэтому предпочитал не врать. Однако и огорчать Улиту было бы неразумно. Поэтому он ответил уклончиво:
        - Я думаю, что если бы не было здоровых людей, любящих лечиться, исчезло бы три четверти медицинских учреждений. А исчезни вообще все женщины, система потребительской культуры рухнула бы за пять минут.
        - Ага. Потому что мужики покупают только запчасти и водку! - парировала Улита. - А вот ты зачем ходишь по магазинам?
        Эссиорх задумался.
        - Чтобы посмотреть на кучу вещей, без которых отлично можно прожить.
        - Смотри, не увлекись! Не поверишь, многие так начинали, а сейчас увязли в барахле не меньше нас… Посмотри, милый, какое чудо! Это кенгуру позволяет регулировать ребенка в трех положениях! Только оно на мне почему-то не застегивается!
        У Эссиорха был хороший глазомер.
        - Ты не задумывалась, что японское кенгуру шьется на японских тетенек? - спросил он осторожно, чтобы ее не обидеть.
        Улита вспыхнула.
        - Я им устрою харакири! Думать потому что надо! - пригрозила она.
        Однако харакири не состоялось, и японцы выжили. Полыхнула вспышка. На гору детских вещей свалился материализовавшийся под потолоком Корнелий. Он был всклокочен, задыхался и, не находя слов, колотил себя кулаком по лбу.
        - Дядя Тук-тук пришел, а уйти не может? - сочувственно поинтересовалась Улита.
        - У Варвары в переходе стражи мрака!.. Я сражался как лев, но они вышибли у меня флейту и вышвырнули меня за дверь!
        Улита обошла Корнелия вокруг. На спине у связного было отчетливое пятно от грязной подошвы.
        - Что им нужно от Варвары? - спросила она озабоченно.
        - А я откуда знаю? Все произошло мгновенно!
        - Когда это было?
        - Только что… Стражи из Нижнего Тартара! Видел бы ты их - суровые, страшные!.. Их привел Тухломон.
        Эссиорх на несколько секунд закрыл глаза. Долго думать и быстро действовать было его принципом.
        - Зови Мефодия и Ирку! - велел он Корнелию. - Улита остается!..
        - …с тобой! Где бы ты ни был! - сказала бывшая ведьма.
        Глава 18
        Меч, рунка и кулак
        Хороший тест, как искать в себе болевые точки. Говорю с братом по телефону. И он, выходя из себя, кричит: «Ты кривоногий, бессердечный, эгоистичный, бездарный, циничный, жирный, потный, малорослый, жадный, сутулый, истеричный, желтозубый, невнимательный, лысеющий разбойник Бармалей!» Я слушаю и только почесываюсь, и только на одном каком-то слове (допустим, бездарный) испытаю дикий протест и бешенство. Значит, это мое слово и естьO.
        Йозеф Эметс
        Корнелий стоял у плиты в фартуке и пытался затолкать замороженную горбушу в кастрюлю. Она не влезала, и он спешно припоминал маголодию увеличения предметов. Вспомнил и поднес к губам флейту. Маголодию он сыграл чистенько, как по маслу, вот только вместо кастрюли увеличилась рыба и едва помещалась в комнате. Даже наружу ее было не вынести, потому что она не прошла бы в двери.
        Незадачливый связной света лежал, придавленный мороженой рыбой, ставшей размером с акулу, и тихо грустил. Ему было зябко. От горбуши кусками откалывался лед. К приходу Варвары Корнелий едва вспомнил нужную маголодию, которая, круто взявшись за дело, уменьшила кастрюлю до размеров наперстка, а рыбу до размеров ногтя. Причем оба изменения получились окончательными и невозвратными. Это означало, что они с Варварой остались без обеда.
        Дверь дрогнула. Корнелий услышал звук, который давно научился ни с чем не путать. Это мог быть только Добряк, скребущий железо лапой. Загнав под диван самые крупные из разбросанных кусков льда, Корнелий бросился открывать.
        На пороге стояла Варвара. Почему-то без своих высоких ботинок. Босиком. Добряк пытался лизать ее языком между пальцами и получал за это коленом по настырной морде.
        - Не пускать меня в мой переход - это наглость! - ворчливо сказала она. - Есть что-нибудь пожрать?..
        Корнелий ошалело разглядывал ее ступни.
        - Тебя что, разули?
        - Сама, - объяснила Варвара смущенно.
        - С какой радости?
        - Да обормот один попросил их у меня ради шутки. А я ради шутки и отдала. Так он еще брать не хотел.
        - Зачем же отдала?
        Варвара призадумалась. Корнелий понял, что поступок ее был спонтанный.
        - Да шут его знает зачем! Отдала и отдала. Ему такие никогда не купить. Он все на дозы свои тратит. Исколотый весь!
        Связной света сообразил, о ком она говорит. У входа в кинотеатр «Художественный» целыми днями сидел тощий, как анатомическое пособие, молодой нищий, косящий под интеллектуала. Рядом с ним стояла банка с наклеенным на нее «Запорожцем» и вставленной в соломинку бумажкой «НА ЗАВЕТНУЮ МЕЧТУ». Уместное и льстящее самолюбию попрошайничество.
        Подавали ему много. Только большую часть все равно отбирал хозяин-азербайджанец, а остальное уходило на наркотики. Варвара наступила босой ногой на крупный кусок льда и молча уставилась на Корнелия. На улице было плюс тридцать.
        - Перепады температур! Эффект подземелья, - поспешно буркнул связной и принялся кормить Варвару бутербродами.
        Ей нужно было ехать на «Коломенскую» к прокатным лошадям, причем с собой она всегда брала и Добряка. Высунув язык, пес лежал в тени, пока Варвара водила за повод ленивого Чуфута, на спине у которого сидела какая-нибудь пятилетняя девочка в кепке с большим козырьком.
        - Бросила бы ты это, а? - предложил Корнелий.
        Варвара перестала жевать и вопросительно посмотрела на него:
        - Что «это»?
        - Ну всю эту лошадиную тему! Девушка на коне - примерно как женщина за рулем. Может, она никого и не задавит, даже и водить, возможно, будет лучше мужчин, но смещение сознания в руководящем направлении произойдет обязательно. Короче, сдвиг картинки гарантирован. Не люблю я, в общем, девушек за рулем, а к девушкам верхом отношусь осторожно.
        Варвара подняла брови. «Девушкой за рулем» она была до недавнего времени. Таким образом, в ее огород прилетело сразу два камня. Хорошо хоть девушек с собаками пока не трогали.
        - И меня не любишь? Наконец-то!
        - Ну не совсем! Ты не так безнадежна! Тебя я надеюсь перевоспитать, - поправился Корнелий.
        После третьего «бутера», как сокращенно называла их Варвара, хозяйка Добряка подобрела. Она развалилась на коврике рядом с псом, подняла к потолку ногу и, шевеля пальцами, потребовала:
        - Скажи мне что-нибудь приятное!
        - Я по заказу не умею, - возразил Корнелий.
        - Тогда неприятное!
        - Орать начнешь.
        Варвара перевернулась на живот:
        - Хочешь сказать, тебе действительно есть что сказать, чтобы я начала орать?
        - Ну вот, уже начинаешь!
        Варвара приготовилась возразить, но Добряк вдруг вскочил с коврика и, задрав морду, завыл. Выл он страшно, отрывисто, с бесконечным унынием, точно видел перед собой болтавшийся на веревке труп. Варвара схватилась за тесак.
        - Кто-то пришел по нашу душу! - сказала она и не ошиблась.
        Засов на железной двери растекся, как масло. Сама же дверь резко распахнулась, ударив в грудь подбежавшего Корнелия. Связной света упал. Флейта вылетела у него из рук и закатилась под стол. В комнату ворвались Эрб и Бурцель.
        Эрб наклонился над Корнелием, собираясь пронзить его акинаком, но тот закричал от ужаса и, как заяц, лягнул его ногами. Эрб упал. На Эрба сверху прыгнул Добряк. Корнелий перескочил через Добряка и вырвался в переход. В дверях он обернулся, крича, чтобы Варвара бежала за ним, но на Варваре липкой массой висел Тухломон, а Бурцель тянул к ней свободную от германского клинка руку.
        Добряк, рыча, рвал лицо Эрба. Корнелий увидел, что тартарианец привстает и, защищаясь локтем левой руки, резко бьет пса по голове литой рукояткой своего акинака. Дверь захлопнулась перед носом у Корнелия. Изнутри повернулся замок, уцелевший, когда расплавился засов.
        Корнелий бросился на железную дверь, колотя ее. Но она была слишком прочной, чтобы ее выбить. Страж света заплакал. Он был безоружен. Флейта осталась с той стороны. В последний раз врезавшись плечом в дверь, он телепортировал к Эссиорху, едва сумев сосредоточиться, чтобы не засесть в потолке…

* * *
        Матвей насадил на палку соломенную шляпку Бабани и держал ее перед Иркой, которая атаковала ее рункой. В последнее мгновение Матвей всегда успевал убрать шляпу, и вновь она издевательски покачивалась и вращалась на палке. Будь на месте шляпы даже средненький страж мрака, он давно бы уже пустил Ирку на мелкую нарезку.
        - У меня руки отвисают! Она тяжеленная, как лом! - пожаловалась Ирка, когда соломенная шляпка в очередной раз легко коснулась ее носа и закрутилась перед ним, находясь слишком близко, чтобы рункой можно было что-то сделать.
        - А кстати, это свежая мысль! - одобрил Багров. - Я раздобуду тебе лом. Ты будешь тренироваться с ним, а после лома рунка покажется тебе удочкой!
        И снова шляпа прыгала перед Иркой, дразня ее растрепанной красной ленточкой.
        На сей раз Ирка поступила мудрее. Она резко повернулась и древком копья подсекла Багрову ноги. Тот не ожидал этого и упал. Шляпа слетела с палки. Ирка вскинула рунку и решительным ударом пригвоздила шляпу к земле.
        - Шляпе шляпья смерть! Мне она никогда не нравилась. Она пошлая!
        - Зачем же Бабаня ее купила? - спросил с земли Багров.
        - Не для того, чтобы носить. Ей хотелось уловить момент, когда пошлость переходит в китч, чтобы использовать это в костюмах. Но не поймала. А шляпа осталась.
        Рунка пригвоздила шляпу так глубоко, что Ирке пришлось раскачивать древко, чтобы выдернуть его. Раскачивая рунку, она еще раз увидела свои ноги. Они были смуглые, сердитые, с напряженными четкими мышцами. Ирка вновь обрадовалась им и испугалась. Похожий волнующий полуиспуг она испытывала и когда на нее оглядывались бегающие по Сокольникам атлеты, которые раньше и головы не поворачивали, когда она тихо сидела в коляске у детского городка.
        Не менее пугающим было и ощущение того, что и все тело ее «пропитывается» этими ногами. Становится таким же успешным, решительным, уверенным в себе, кокетливо, даже вопреки хозяйке, дразнящим этих бедных, совсем ненужных ей бегунов. И одновременно со всем этим Ирка теряет ту прошлую тонкую настроенность, которая заставляла ее любовно дышать на березы или плакать, видя умирающего в кустарнике старого голубя.
        Кроме того, под влиянием ног тело становилось и ревнивым. Если прежде оно спокойно и даже радостно относилось к красивым женщинам, думая, что вот как замечательно они сотворены, то теперь, похорошев, сравнивало их с собой, и если они оказывались лучше, втихомолку злилось. Если же кто-то из этих женщин принимался заигрывать с Матвеем, тело просто приходило в бешенство, а колени начинали гневно дергаться.
        В общем, Ирка больше не сомневалась, что «косточки» Мамзелькиной оказали куда большее влияние на ее ноги, чем эдемский виноград.
        Рядом с кирпичным сарайчиком материализовался Корнелий и сразу принялся размахивать руками и куда-то их звать. Объяснять, в чем дело, пришлось уже по пути.
        Когда Ирка, Багров и Корнелий оказались в переходе, он был оцеплен красными флажками. Тут же висела и табличка: «Утечка газа! Внимание: возможен взрыв!» Уже в одном этом ощущалась предусмотрительность Эссиорха. Как часто бывает в таких случаях, у таблички топтались два-три доброхота и важно объясняли, как это опасно, когда под землей скапливается газ.
        - Войдет какой-нибудь дядя с сигаретой, и - пуфф! Весь центр улетит в Коптево! - объяснял всезнающий мужичок в сиреневой рубашке и тотчас стал прикуривать от зажигалки. Его едва не растерзали.
        С другой стороны ограждения, у самых флажков, стояла Улита в шахтерской каске с фонарем и в скаутской куртке с нашивками «Лучший кашевар» и «Разведка боем». Многие принимали ее за ответственного газовщика и обращались с вопросами, на которые ведьма отвечала, не скупясь на детали.
        Две девицы мялись у флажков, думая как-то проскочить.
        - Что, девочки, жить надоело? Пока не накрашусь - от пожара спасаться не буду? - поинтересовалась у них Улита.
        Девицы поочередно фыркнули и, дрожа негодованием и каблуками, повернули назад. А Улита уже зубасто кричала кому-то:
        - В чем дело, приятель? Свиньи салом не торгуют? Особое приглашение на от ворот поворот?
        Ирка воспользовалась моментом и нырнула под флажки, ощущая себя волчицей из песни Высоцкого. За ней спешили Корнелий и Багров.
        Мефодия они нашли внизу. Вместе с Эссиорхом он стоял перед дверью в переходе и держал в руках Т-образный катар Арея. Ощущая близость хранителя, катар нагревался. От Эссиорха это не укрылось.
        - Все же взял его? У тебя же есть спата!
        - Это которая табуретки жалеет? Нет уж, я лучше по старинке! Тут переходик, коридорчики тесненькие, для катара самое оно, - отказался Буслаев.
        Эссиорх цокнул языком.
        - Злом нельзя одолеть зла.
        - Одолеть - да. Но прирезать-то можно? - резонно отвечал Меф.
        Эссиорх спорить не стал, но заметно было, что он не согласен.
        Услышав шаги, Меф оглянулся на Ирку. Вначале он посмотрел на ее лицо, потом на ноги. Затем снова на лицо. Ирка почувствовала, что он обрадован и одновременно растерян.
        - Теперь ты можешь узнавать меня сколько угодно! Я больше не валькирия! Трехкопейная дева. На них это правило не распространяется, - сказала Ирка.
        Через железную дверь они ворвались на счет «три». Эссиорх, Меф с катаром и Ирка с рункой, слишком громоздкой для перехода. Рунка моментально перегородила ей проход, и Корнелий, бежавший за Иркой, мог только прыгать и издавать воинственные вопли. На четвереньках он перебежал под стол, нашел там свою флейту, выскочил и замер.
        Стражей мрака здесь уже не было. Тухломон и подавно не дожидался возмездия. Варвара лежала на полу лицом вниз. Рядом с ней, уткнувшись мордой ей в ладонь, вытянулся Добряк. Из ноздрей у пса сочилась кровь. Одна из передних лап - правая - была сломана. Кто-то из стражей мрака, уходя, сильно ударил по ней каблуком.
        Корнелий боялся переворачивать Варвару и только скулил. Эссиорх перевернул ее сам. Потрогал пульс на шее, наклонился, послушал дыхание.
        - Жива. Скоро придет в себя.
        Медальон с шеи Варвары был грубо сорван. На шее остался порез от шнурка. Меф сидел на корточках перед псом и смотрел на его лапу.
        - Где они? - спросил он мрачно.
        Эссиорх огляделся.
        - Где-то рядом.
        Меф недоверчиво прищурился.
        - Чтобы телепортировать, много времени не надо.
        - Они не могли телепортировать! Я поставил блок на телепортацию одновременно с флажками. Они не дальше Старого Арбата или переулков. Надо их найти! - уверенно ответил Эссиорх.
        - А кто останется с Варварой? - спросила Улита.
        - Мы с тобой.
        Эссиорх сел рядом с Добряком и занялся его лапой. Заметно было, что терпения в нем - целая бесконечность. Улита, в которой терпения было гораздо меньше, переминалась с ноги на ногу, поигрывая рапирой.
        - Может, я тоже пойду поищу, а? - предложила она.
        Эссиорх красноречиво оглянулся. Улита отлично поняла, что это значит.
        - Ну ладно! Тогда еще любопытных погоняю! - уступила она и, для важности включив на каске фонарь, отправилась к флажкам.
        Меф, Багров и Ирка выскочили из перехода вместе. За ними полубоком несся полный рвения Корнелий, вцепившийся двумя руками во флейту. Меф специально притормозил, пропуская его вперед. Он не хотел получить бронебойную маголодию в спину только потому, что Корнелий что-то там перепутал, или погорячился, или промахнулся. Конечно, он потом стал бы извиняться, но смог бы Меф принять его извинения с дырой в спине - вопрос другой.
        В результате Корнелий побежал по переходу направо, в сторону кинотеатра
«Художественный», а Ирка, Багров и Мефодий - налево, к Старому Арбату. Прохожие смотрели на катар Мефа, палаш Багрова и рунку Ирки спокойно - Арбат привык ко всему. Здесь даже факиры, выдыхающие огонь, вызывают зевоту. Подойди тут к любому человеку, преврати камень в алмаз, а сапог в ящерицу, отрасти, наконец, крылья и поднимись над землей - и он тебе скажет, пережевывая хот-дог с горчицей: «Все это очень забавно, но денег не дам!»
        Ирка на секунду отвлеклась, а когда вновь обернулась к Багрову и Мефу - они куда-то исчезли. В глазах у Ирки запестрело от переулков. Трехкопейная дева пробежала мимо памятника Окуджаве и хотела уже нестись обратно, но тут увидела сухонькую спинку. Эту черепушку в берете, эти кроссовки, этот рюкзачок и, наконец, это покрытое брезентом сельскохозяйственное орудие Ирка узнала бы из тысяч. Она, не задумываясь, вскинула рунку, но нанести удар в спину не смогла. Рука ее дрогнула и опустилась. Аида Плаховна обернулась.
        - Правильно сделала, лебедица ты моя недостреленная! Кто ж меня унесет? Непонятка бы вышла! - сказала она сладким голоском, в котором сквозь варенье угадывался могильный холод.
        Ирка отпрыгнула и хотела бежать к Матвею и Мефу, но внезапно ноги перестали ей повиноваться и покорно подвели к Мамзелькиной. Ирка увидела, что старуха шагает пальчиками правой руки по ладони левой, а ее ноги слушаются пальцев Аиды Плаховны так, будто являются их продолжением.
        - Топы-топы-топы-топ! - проохала Плаховна. - А ножки-то хороши! И не поблагодарила!.. Красотки, красотки, красотки кабаре! - Сухие пальцы старушки затанцевали на ладошке. А Ирка вопреки своей воле стала вскидывать ноги, отплясывая канкан.
        На этот раз Ирка точно ударила бы Мамзелькину рункой, но Аида Плаховна дальновидно пошевелила пальчиками, и Трехкопейная дева против своей воли отступила от нее на четыре шага.
        - Пошутили и будя! А теперь иди за мной, пока силой не повела!.. Хотя ты и так пойдешь! Вот у меня что есть! - произнесла Мамзелькина совсем другим, очень деловым голосом и что-то показала Ирке.
        Та увидела сверкающий камень, который в руках у старухи тоскливо мерцал и менял цвета, точно ему было больно.
        - Матвей??? - выдохнула Ирка, сразу все поняв.
        - А-а, так он не сказал?.. А ты думала: я даром ему ножки-то дам?..
        - А как же?.. А что у него… - пугаясь, начала Ирка.
        - Да раздобыла там сердчишко одно. Как и ноги твои, оно мне подчиняется, только он этого не знает… Ну топай, бедолага! Разговаривать будем! - И белые кроссовки зашаркали в ближайшее кафе.
        Ирка покорно поплелась следом, ощущая себя побитой собакой, которую хозяин тащит на поводке. В кафе Мамзелькина нагленько заняла лучший столик у окна.
        - Принеси-ка, милая, медовушки! А медовушки нет, так плесни водочки! - сказала она подбежавшей официантке.
        Молодая, с сизыми от здоровья щеками официантка пугливо разглядывала жуткую старуху. На лице у нее медленно проступала мысль, что сказки про ведьм, возможно, и не сказки. Ничуть не меньше тревожила ее рунка Ирки, которую та прислонила прямо к стене.
        - У нас кондитерская! Алкоголя нет…
        - Ну так сбегай в гастроном!.. Всему учить надо!.. Живо!.. - строго сказала Мамзелькина, и официантку сдуло холодным ветром ужаса.
        - А вам что? - крикнула она издали, перенося на Ирку часть уважения, которое вызвала у нее Аида Плаховна.
        Ирка не сразу поняла, что обращаются к ней.
        - Я не доставлю вам никаких хлопот! Мне, пожалуйста, чай - ровно сорок девять градусов! И свежеиспеченную булочку. Но если она испечена больше пяти минут назад, то не надо!.. - сказала она, решив вести себя в том же стиле, что и «старшой менагер некроотдела».
        Мамзелькина одобрительно зазвенела незримой копилочкой.
        Мимо кафе, не замечая их, пробежали Меф и Багров. Ирке казалось: она сходит с ума. Это был маразм. Она сидела в кафе с Аидой Плаховной, требовала чай в сорок девять градусов, а снаружи друзья искали ее.
        Мамзелькина постукивала Камнем Пути по скатерти. Потом стала вертеть его пальцем, играя с ним как с безделушкой. Камень менял цвета, пульсировал, мерцал. С людьми в кафе творилось нечто невообразимое. Женщина, встав на колени, извинялась перед другой женщиной в чем-то давно бывшем, но мучившем ее. Высокая девушка опрокинула своего парня вместе со стулом, перед этим швырнув ему в суп подаренный сотовый телефон и золотую цепочку с кулоном. Преуспевающий банковский служащий вспомнил, что в юности хотел сажать сосны, а потом поддался уговорам родителей и поступил в финансовый. И вот теперь заветные сосны вновь проросли у него в душе. Боясь передумать, он позвонил своему начальнику и разругался с ним вдрызг.
        - И все это было у Матвея… А он дурью маялся, ерундой страдал! Ох, люди вы, люди! - сказала Плаховна, улыбаясь краем рта.
        - Отдайте его мне! - взмолилась Ирка.
        Она никак не ожидала, что старуха послушается. Усмехнувшись, Плаховна сделала быстрое движение, и брошенный камень покатился по столу к Ирке. Та торопливо схватила его и пораженно уставилась на Мамзелькину.
        - Зачем вы?..
        - Запоминай! - прервала старуха. - Скоро тебя поставят охранять Огненные Врата. Не спрашивай, что это - потом узнаешь. Найдешь в них трещину, вставишь Камень Пути. Затем повернешь камень один раз.
        - Ни за что! - крикнула Ирка. - Лучше отберите у меня ноги! Только вы этого не сделаете: их дал мне свет!
        Мамзелькина, не споря, лениво подпрыгнула на столешнице полусогнутым указательным пальцем, и Иркина коленка, резко дернувшись вверх, врезалась в стол.
        - Не утомляй бабушку!.. Я своих подарков назад не беру! Да, кстати уж о нас, о старушках… У Бабани твоей с сердцем никогда проблем не было? Заглянула я тут к ней сегодня утром. Выглядит она неважно. Синие круги под глазами, спала плохо, ноги опухли.
        Ирка медленно втянула носом воздух. Ее трудно было разозлить, однако Мамзелькиной это удалось.
        - Самое интересное, - отчетливо сказала Ирка, с вызовом глядя на Аиду Плаховну, - что смерти в действительности не существует! Нет ее, и все тут! Ясно вам?
        - А я кто? - со странным выражением лица уточнила Мамзелькина.
        - А вы - диспетчер троллейбусного парка!
        Старушка вскинула куцые бровки. Щечки ее зарумянились. Ирка поняла, что попала не просто в мишень, а точно в центр мишени. «Менагер некроотдела» была крайне самолюбива. Никакими страшными проклятиями Ирка не оскорбила бы Мамзелькину так сильно, как сделала это сейчас.
        - О! И ты это только что поняла? Долго, матушка, долго!.. Кстати, милочка, как бы твоей Бабане хуже не стало! Я сегодня ближе к вечеру в твоем районе старичка одного должна буду навестить. Так за одним разом, может, и к ней заглянуть?
        Это было уже слишком. Не помня себя, Ирка прыгнула на Мамзелькину через стол, ногтями пытаясь дотянуться до ее лица. Что-то ударило ее по лбу, толкнуло в грудь. Кажется, это была солонка. В следующую секунду Ирка поняла, что лежит животом на столе, а лоб уткнулся в пустой стул Мамзелькиной. Старуха исчезла. С ней вместе сгинули коса и потрепанный рюкзачок.
        - Помни про Бабаню! И про Матвея! Он мой со всеми потрохами!.. Вставишь камень в щель - сохранишь и Матвея, и Камень Пути!.. И еще запомни: свету о наших делах ни гугу! Мигом все потеряешь! И ноги, и копье свое, и Багрова! - прошуршал у нее в ушах похожий на осыпающийся песок голос.
        Роняя тарелки, Ирка неуклюже переползла коленями через стол и, вскочив на ноги, огляделась. На нее с изумлением глядело все кафе. Охранник - немолодой, миролюбивый на вид дядька - медлительно двигался от дверей. Схватив рунку, Ирка метнулась в соседний зал, а оттуда через открытое окно - на тротуар. Догнать ее никто не пытался.
        Багрова и Мефодия Ирка обнаружила в переходе, и оба набросились на нее, ругая за то, что она пропала. Поиски темных стражей не принесли результатов. Тем удалось ускользнуть. Адская почта работает быстро. Не исключено, что медальон Варвары уже находился в цепких лапках Лигула.
        Корнелий уверял, что видел, как тартарианцы бежали, и даже якобы выпустил в одного маголодию, но попал или нет, не знает, потому что их сразу загородили грузовики.
        Варвара пришла в себя и сидела рядом с Добряком. Тот скулил, пытаясь встать на лапы. Варвара его удерживала. Эссиорх успел наложить на лапу псу шину из двух досок от ящика.
        - Теперь следи, чтобы не срывал зубами и не разлизывал! - сказал он и, посмотрев на Добряка, которому не нравились вцепившиеся ему в ногу доски, добавил: - Веселенькие у тебя будут деньки!
        Мефодий, Матвей и Ирка с полчаса потоптались у Варвары, но та их не замечала, и они, попрощавшись, улетучились. Ирка все думала о Мамзелькиной и на вопросы отвечала невпопад. А тут еще Меф, с интересом поглядывавший на нее, внезапно сказал:
        - А ты похорошела!
        - Зато ты подурнел! Весь в фонарях! - ревниво откликнулся Багров, не выносивший, когда кто-то еще смотрит на Ирку.
        Будь его воля, он надел бы на нее бумажный пакет с двумя дырками для глаз и водил бы ее за собой за руку. Прежний Меф не спустил бы Багрову, однако этот был уже гораздо терпеливее. Он попрощался с Иркой и, крикнув «До завтра!», телепортировал.
        - Почему «до завтра»? - недовольно спросил Багров. - Так быстро я не успею по нему соскучиться!
        - Эссиорх сказал, что завтра мы все встречаемся у «Октябрьского Поля». Первый вагон из центра. Двенадцать дня.
        - И Буслаев там будет?
        Ирка вздохнула. Когда Матвей ревновал, ему все приходилось повторять по семь раз.
        - Я же тебе говорила!
        - А зачем он вякнул, что ты похорошела?
        - А о чем ему вякать? О погоде?
        - Пусть лучше молчит, - отрезал Матвей.
        Он тащил Иркино копье так нервно и так сердито поворачивался, что прохожих едва не сносило его заостренными концами. Ирке стало тревожно. Она вспомнила, что Мамзелькина сказала про Багрова.
        Эссиорх с Улитой задержались в переходе чуть дольше, но потом и им пришлось уходить. Хранитель смотал флажки и убрал табличку «Утечка газа!».
        - Мрак нас переиграл. Теперь без защиты эйдос Варвары под большой угрозой! Не знаю, справится ли Корнелий… - негромко сказал он Улите.
        За их спинами кто-то сердито вскрикнул. Оказалось, связной света подслушивал.
        - Невероятно!!! И ты… ты сомневаешься во мне! Я все чаще думаю, что… - с негодованием начал он.
        Улита заволновалась.
        - Я тоже когда-то много думала! Потом мне надоело, и я с этим делом завязала, - перебила она, утаскивая Эссиорха за собой.
        Глава 19
        Голос за кадром
        - Глобально - неважно, кто он. Хороший человек - самая понятная из всех профессий.
        - Плохой человек - тоже самая понятная из всех профессий. Это скорее ориентация души. У одних нагадить, у других - помогать.
        Из разговоров златокрылых
        - Не будь блондинкой! Побудь для разнообразия брюнеткой! - рявкнула Хаара.
        Ламина, к которой адресовались эти слова, томно закатила глаза.
        - Как долго?
        - Хотя бы один день!
        - Столько я, пожалуй, протяну, - любезно согласилась Ламина.
        Она стояла у будки и трогала цельный чугунный замок со стальной дужкой. На уровне ее глаз, сразу под надписью: «Ст. 214 УК! Ну что, съел? Я вандал! Поймай меня, если сможешь!», ночью появился зеленый череп в противогазе, напшиканный через трафарет.
        Спор произошел вот по какому поводу. Хаара толкала свою любимую теорию, что некрасивая женщина находится в более выгодном положении, чем красивая, потому что красивой не нужно развиваться. Достаточно отработать два-три жеста, капризно надуть губки, кокетливо поправить челку - и все проблемы решены. Поэтому мозг у красивых женщин находится в состоянии спячки и не развивается. Красоты же обычно на всю жизнь не хватает, поэтому рано или поздно всякая красивая окажется у разбитого корыта. Этот момент почему-то особенно вдохновлял Хаару, которая красавицей себя не считала.
        - Все относительно, - лениво отозвалась Ламина.
        - В каком смысле?
        - Кто вообще определяет, что красиво, а что нет? Сейчас, например, долговязые в моде, а двести лет назад в моде были толстые… А ну как завтра снова скажут, что в моде толстые? Срочно, в авральном порядке? Представляю себе бедных манекенщиц, которые, плача кислыми слезами, вталкивают в себя сало с майонезом!
        - А ты что думаешь? - Хаара подозрительно повернулась к молчавшей Ирке.
        - Кто? Я? Ничего! - пугливо ответила та.
        Ирке было все равно. Она ощущала себя собственницей самого большого счастья на земле, счастья по имени Матвей Багров, и была уверена, что он будет любить ее, даже если она упадет с десятого этажа в чан с кислотой.
        Ирка совсем недавно появилась у Огненных Врат вместе с Мефодием и Багровым. С Эссиорхом они встретились на «Октябрьском Поле». Ирку хранитель довез на своем мотоцикле, посадив ее позади себя. Меф третьим не поместился и километра четыре пробежал за мотоциклом. Эссиорх не разгонялся, и поэтому на перекрестках и светофорах Буслаев даже несколько опережал его, очень этому радуясь. Багров поехал на троллейбусе. Не потому, что не умел бегать, а просто не желал делать то же самое, что и Меф, чтобы не подумали, что он ему подражает.
        Со стороны это выглядело примерно так. Меф несся вдоль ограды военного госпиталя, высоко, как олень, подкидывая колени. Ирка подпрыгивала на седле, ощущая под собой рокот могучего мотоциклетного зверя, а Багров независимо маячил отрешенным лицом в заднем стекле троллейбуса.
        Теперь все они стояли под металлической аркой от сломанных детских качелей и смотрели туда, где несколько дней назад лежало тело Таамаг. Тела там давно не было, зато на ковре тополиного пуха стояла корзина с алыми маками - любимыми цветами валькирии каменного копья. Ирка вообще не могла припомнить, чтобы Таамаг с особой теплотой относилась к цветам, однако Бэтла с Гелатой утверждали, что маки она любила.
        Давно замечено, что после смерти человека всегда выплывают подробности и мелкие детали укрупняются. Смерть становится чертой, подводящей окончательную сумму. Временное и незначительное становится вечным и значительным, принимая характер свершившегося.
        Издали окликнув их, подошла Радулга вместе со своим новым оруженосцем - тощим парнем продуманного недотепного вида. Обычно такими бывают системные администраторы, интернетчики и продавцы компьютерного железа. Он имел крошечные усики и задиристую бородку. Пуговицами к его жилету служили три флэшки.
        Звали его скромно и коротко - Алик. Он был совершенно не похож на прочих оруженосцев Радулги - те были резкие, агрессивные атлеты, а этот даже компьютерную мышь предпочитал таскать за провод, чтобы случайно не накачать мышцы.

«Почему именно он?» - думала Ирка.
        Еще больше ее удивляло, что Алик согласился. А ведь он не мог не знать об опасностях, которые грозили ему и его хозяйке. Перед поступлением на службу полагалось рассказать новому оруженосцу обо всем. Иначе оруженосцами не становились.
        Хаара разглядывала Алика минуты две, постепенно желтея лицом. Потом шепотом сказала:
        - У него шнурки не завязаны!
        - Ну и что? - мрачно поинтересовалась Радулга.
        - Болтаются!
        - А тебе-то что?
        - Да ничего ты не понимаешь! Меня всю трясет!
        На Хаару, которую трясло от чужих шнурков, все посмотрели с осторожностью.
        Эссиорх подошел к будке и провел пальцами по щербатому кирпичу.
        - Типичная трансформаторная будка. Интересно, а когда они материализуются где-нибудь посреди океана, они такие же? Или маскируются под хижину из пальмовых листьев?
        - Они? - переспросил внимательный к мелочам Мефодий. Ему показалось странным, что единственная будка стала вдруг во множественном числе.
        - Огненные Врата. С этого дня вы будете их охранять вместе с валькириями. За этими воротами - вечность.
        Буслаев с сомнением посмотрел на железные створки со следами баллончика. С его точки зрения, внутри могли находиться только гудящие трансформаторы. Он даже поднес к воротам ухо, однако гула трансформаторов не услышал. Равно как, впрочем, и зова вечности.
        - Я не могу ничего охранять! У меня экзамены! - заявил Меф.
        - За тебя Прасковья рефераты пишет! - задиристо сказал Багров, слышавший об этом от самого Буслаева.
        - Что есть реферат? Форма культурного взаимообмана, устраивающая и преподавателя, и учащегося. Один притворяется, что чему-то научил, другой - что чему-то научился, - бодро сказал Меф.
        Эссиорх улыбнулся. Он отлично знал Мефа, как знал и то, что Врата тот охранять будет, только немного поломается.
        - Сегодня четверг. Огненные Врата исчезнут не позднее понедельника. Продержаться надо четыре дня.
        Обещав приехать вечером, Эссиорх сел на мотоцикл и умчался. Остальные остались. Так как Фулона отдыхала после сдвоенного дежурства, все долго и занудно спорили, где устроить посты. Багров заявлял, что готов охранять трансформаторную будку один и круглосуточно, но при условии, что Меф не подойдет к ней на два километра.
        - Ты не подскажешь: какая первая гласная в слове «болван»? «А» или «о»? Мне для кроссворда надо! - вежливо отвечал Буслаев.
        Ирка, полная благородства, была готова на все. Всех подменять. Брать на себя самую тяжелую работу. От Трехкопейной девы с ее благородством отмахивались, так как это всех путало. К тому же не спать четыре дня невозможно.
        Меф тоже готов был на все, но, как оказалось, кроме пятницы и понедельника, когда у него были зачеты. Это опять же ломало все схемы. Первой потеряла терпение Хаара.
        - Я, конечно, понимаю, что коллектив - это сообщество людей, собравшихся вместе с целью ни о чем не договориться! - заявила она. - С вами каши не сваришь! Пойду осмотрюсь!
        Она повернулась и, держа наготове копье, направилась к гаражам. Радулга присела на корточки рядом с тем местом, где недавно лежал ее мертвый оруженосец. Алик вопросительно посмотрел на нее. Радулга кивнула.
        Вован ушел в машину. Он уже две недели пытался переустановить сигнализацию и безнадежно путался в десятках мелких проводков. Ламина воспользовалась отсутствием Хаары и, шепнув, что скоро вернется, умчалась в магазин. Пожалуй, после Бэтлы она была самая «шоколадозависимая» валькирия. С той только разницей, что Бэтла одновременно являлась и «колбасозависимой», и «кофезависимой», и
«сметано-с-сахаром зависимой», и вообще имела целый букет пищевых слабостей.
        Меф, Ирка и Багров остались у Огненных Врат одни. Буслаев призвал спату своего пращура и раз за разом принялся тюкать по валявшейся чурочке. Как дятел. Доска стояла ровно, не чувствуя ударов, однако Мефодий не смущался. С истинно буслаевским упрямством он решил, что все-таки заставит спату слушаться.
        - Что у тебя в кармане? Ты там все время руку держишь, - спросил Багров у Ирки.
        - А? Ничего. Ключи! - торопливо соврала Ирка.
        Она подошла к воротам, нагревшимся от дневного жара. Камень Пути обжигал ей через карман бедро. Она не собиралась вставлять его ни в какую щель, но вопреки собственной воле взгляд уже нащупал ее. Вот она - почти у самого висячего замка.

«Как просто! - подумала Ирка. - Одна секунда - и ворота открыты! Никто не схватит меня за руку».
        Ей стало тоскливо до тошноты. Она смотрела на железные ворота и где-то близко, в пространстве более реальном, чем панельная пятиэтажка и изнывающий от зноя летний двор, угадывала зорко вглядывающуюся в нее Мамзелькину и страшного горбуна с умным и подвижным лицом.
        Ирка торопливо отошла, чтобы не сорваться. Вернувшаяся Ламина принесла шоколад и минералку.
        Трехкопейная дева открутила крышку и стала жадно пить. В минералке оказалось слишком много газа. Ирка закашлялась, расплескала воду и увидела, как пролитая минералка, вместо того чтобы впитаться в землю, складывается в знакомую фразу:

«ОН МОЙ СО ВСЕМИ ПОТРОХАМИ».
        Ирка поспешно стала затирать буквы подошвой. Когда она убрала ногу, то убедилась, что вода действительно ушла, но на сухой земле остался влажный след:

«СДЕЛАЙ ЭТО СЕГОДНЯ НОЧЬЮ! ИЛИ ТЫ ЕГО ПОТЕРЯЕШЬ!»
        Ирка обернулась и быстро взглянула на Багрова. Тот, ни о чем не подозревая, продолжал доставать Мефа, который мирно тюкал мечом света свою чурочку.
        - Хочешь успокоиться? Прими бизюкобизин! - миролюбиво советовал он Матвею.
        С недавних пор Буслаев полюбил эту фразочку и всегда использовал ее, когда при нем кто-то начинал активно бредить.

«Врет! - подумала Ирка. - Ничего Мамзелькина ему не сделает! Это как с Бабаней. Вначале грозила, а потом переключилась на Матвея!»
        И вот, когда Ирка убедила себя, что это блеф, Матвей покачнулся и, задыхаясь, схватился за сердце. Испуганный, бледный, покрытый испариной, он сидел на корточках и прижимал к груди ладонь.
        - Сейчас пройдет. Закололо что-то!.. Все, уже лучше!
        Ирка рванулась к нему и остановилась. Нет, не блеф! Мамзелькина такая же хозяйка сердцу Багрова, как и ее ногам. Зачем Матвей отказался от Камня Пути? Лишь над ним не властен мрак, и лишь от него он испуганно отдернет свои длинные, опутавшие все щупальца.
        Но Камень Пути теперь лежит у нее в кармане, и вернуть его Матвею в грудь Ирка никак не может.
        Страх потерять Багрова захлестнул ее. Только бы не лишиться Матвея! Что-то в Ирке еще сопротивлялось, кричало, протестовало, но она уже чувствовала, что сделает все, что от нее требуют.
        Притворившись, что ей нужно позвонить, Ирка поднесла к уху молчащий телефон. Зашла в ближайший подъезд, поднялась на верхний этаж и там, опустившись на ступеньку возле какой-то квартиры, заплакала.
        Через некоторое время Ирка почувствовала мокрой щекой сквозняк. Дверь справа от нее тихо приоткрылась. Выглянула беловолосая старушка, похожая на необлетевший одуванчик. Лицо старушки перечеркивала закрытая из осторожности цепочка.
        - Сидят, плачут! «Нуль-два» вызову! - произнесла старушка будто про себя.
        - Вызывайте, - согласилась Ирка. Ей было все равно.
        Старушка ушла. Минуту она где-то пропадала, а потом Ирка вновь услышала ее голос:
        - Руку вверх!
        - А почему одну? - не поняла Ирка.
        - А как я еще хлеб просуну? Руку давай, говорю!
        Ирка увидела, что старушка протягивает ей через приоткрытую дверь кусок хлеба. Цепочка по-прежнему мешала, но с ней необлетевший одуванчик расставаться не собирался. Ирка взяла хлеб. Он был странный, мокрый, в черно-белую крапинку.
        - Хлеб с заваркой и сахаром! Кладешь на хлеб спитую заварку, сахар насыпала и поедай себе! - сказала старушка.
        Ирка послушалась и стала поедать хлеб. Одуванчик слушал через щелку, как она жует.
        - В детстве привыкла. Забежишь с улицы в дом, все на работе, еды никакой нет. Накинула заварочки из пустого чайника, сахарком присыпала на хлеб - и вперед!.. А теперь иди отсюда! Нечего тут сидеть! Я пойду «нуль-два» вызывать!
        Одуванчик ушла вызывать «нуль-два», а Ирка, дожевывая хлеб, вышла на улицу.

* * *
        Ночь выдалась темной. Луна сидела в тучах. Там она ворочалась, укладывалась, пыхтела, но, обиженная на весь свет, не выходила.
        Компьютерщик Алик, оказавшийся на все руки мастером, соорудил из куска полиэтилена и нескольких палок палатку. Радулга забралась в нее и спала, держа руку на копье. Хаара дремала в машине у Вована. Ламина бродила вокруг будки. Оруженосцы развели костер и, сидя рядом с ним на корточках, подкармливали его кусками досок. Багрову не сиделось на месте, главным образом из-за Мефодия, само присутствие которого рядом с Иркой выводило его из себя.
        Он зашел в подъезд и поднялся на крышу, немного удивившись тому, что замок, в прошлый раз висевший здесь, отсутствует. Матвею хотелось на ком-нибудь сорваться. Он надеялся подкараулить у трубы комиссионера, но, увы, юркие пластилиновые человечки если и были здесь, то давно скрылись. Только на дальнем конце крыши в лунном свете кривлялся полуголый суккуб, простроченный сверху вниз черной плотной нитью. Заметив Матвея, суккуб стал страстно извиваться, пугливо заслоняться ладошками и посылать воздушные поцелуйчики.
        Возможности суккуба к приспособлению потрясали. Слабости любого человека он считывал с листа, мгновенно подбирая к нему ключик. Недаром многие бизнесмены, закладывавшие Пуфсу свой эйдос, взамен просили у него суккуба, чтобы брать его с собой на важные переговоры.
        Не прошло и двух секунд, как суккуб впервые увидел Матвея, а он уже вовсю передразнивал Ирку. Багров гневно засопел. Он извлек палаш и быстро зашагал по скользкой крыше к пересмешнику. Больше всего он опасался, что суккуб успеет скрыться. Но тот почему-то не убегал, а кривлялся все больше и больше. Теперь он изображал уже не просто Ирку, а Ирку смертельно напуганную. Она падала на колени и, заламывая руки, в беззвучной пантомиме молила Матвея не убивать ее.
        Багров потрогал заточку палаша большим пальцем.

«Ну и полетишь же ты у меня с крыши!» - подумал он, представляя, что воткнет суккуба головой в асфальт рядом с настоящей Иркой, над которой он издевался.
        Чтобы добраться до него, Матвею предстояло пройти мимо кирпичной трубы. Смутно ощутив подвох, он повернул к трубе голову и на секунду был ослеплен выглянувшей луной. В следующий миг Багров услышал сухой щелчок, и тотчас что-то обожгло ему пальцы правой руки. Выбитый палаш описал в воздухе дугу и, тяжело вращаясь, улетел с крыши.
        Матвей увидел, как между ним и ночным светилом возник темный, окруженный золотистой лунной каймой, силуэт. Поняв, что это враг, Багров кинулся на него, но следующий щелчок обжег ему ногу. Рассеченная мышца бедра окрасилась кровью. Не устояв на раненой ноге, Матвей громко вскрикнул и упал. Встать ему не позволили. Мгновение спустя твердый и безжалостный кулак врезался ему в подбородок. Багров повалился на крышу, отъехал на метр по скату и застыл, уткнувшись носом в лужу собственной крови.
        - Эй ты, хватит кривляться! Поди сюда! - окликнул Шилов.
        Молодой суккуб Гаулялий, пугливо приседая и теряя сходство с Иркой, поплелся к нему, как побитая собачка. Бедняга, недавно лишившийся эйдосов и не сосланный в Тартар лишь потому, что вовремя навязался в помощники к Шилову, казался замученным. Весь день сегодня он курсировал в облегающих джинсах по станции метро
«Боровицкая» (там был его участок), хихикал и, заплетаясь ножками, притворялся глупой студенткой. Хотя внимания он привлекал много, улов был самый скромный. Клевали в основном пожилые женатые дяди без эйдосов, которые были давно стянуты предшественниками нашего суккуба. Дыры от эйдосов в их груди уже затянулись жирком и мышечной тканью. Суккуб и хамил им, и плевался, и даже дрался сумочкой - все было бесполезно. Донжуаны, не отставая, таскались хвостом и распугивали тех застенчиво вскидывающих глазки скромняг, чьими эйдосами еще можно было поживиться.
        Гаулялий приблизился к Шилову и, желая разглядеть его поближе, вскинул голову. На миг влажные умные глазки суккуба встретились с узкими недобрыми щелочками его нового хозяина.
        Пожалуй, впервые за свою жизнь Гаулялий испугался не стража мрака или света, а простого смертного. У Виктора Шилова не было слабостей по его части. Женщины - молодые и старые, красивые и безобразные - не значили для него ровным счетом ничего, так же как и все остальное, что находилось в ведении суккуба. Только на дне души таилась огромная птица, похожая на облезшего страуса, а где-то с ней рядом - маленький мальчик. Но это суккуб предпочитал не трогать. И птица, и мальчик находились в запретной зоне. Чутье подсказывало суккубу, что их лучше не касаться, потому что невидимый меч не знает жалости.
        - Этого парня оттащишь на чердак, свяжешь, в рот сунешь кляп и закидаешь каким-нибудь мусором, чтобы не бросался в глаза! Живее! - приказал Шилов.
        Гаулялий умильно и робко замигал, после чего быстро провел большим пальцем по своей шее. Виктор не сразу понял, что это было застенчивое предложение прикончить Багрова, чтобы с ним не возиться.
        Шилов покачал головой. Некромаг - ключ к валькирии. Валькирия - ключ к Огненным Вратам. Нет, убивать Багрова никак нельзя.
        - Еще успеется. И перевяжи ему рану, не то истечет кровью! - приказал он.
        Гаулялий покорно кивнул. Подвесы в форме фигурных таблеток закачались у него в ушах. Он легко поднял Багрова и понес его к чердачному окну. Это ложь, что суккубы и комиссионеры слабы. Они лишь любят такими притворяться.
        Снизу донесся свист - полупризывный, полувопросительный. Крик Матвея, вырвавшийся у него, когда его ранили, был услышан Ламиной. Она подошла к стене дома и, держа наготове копье, направляла вверх луч сильного фонаря.
        - Эй! Оруженосец!.. Багров! Ау! С тобой все в порядке?
        Суккуб подтащил Матвея к чердачному окну и высунул туда его голову. Через несколько секунд ее осветил луч фонаря.
        - Эй! Это ты? Все у тебя хорошо?
        Гаулялий, держа бесчувственного Багрова за волосы, несколько раз дернул его головой. Ламина убрала фонарь.
        - Вишь, кивает! - недовольно сказала она своему оруженосцу. - Мог бы и словами ответить! Не воображать!
        Ни о чем не подозревая, Ирка и Меф сидели у железных ворот, прислонившись к ним спинами, и разговаривали так откровенно, как можно говорить только ночью, когда распахнуты небеса. Днем все это куда-то уходит, люди становятся скучными и формальными.
        - Матвея что-то нет, - сказала Ирка.
        - Не заморачивайся! Хотел бы я посмотреть на того ночного воришку, что попытается отнять у твоего Матвея мобильник, - отозвался Меф.
        Ирка неуверенно хихикнула. Ей было немного неудобно, что она сидит с Мефом одна, без Багрова. С другой стороны, остаться с ними Матвей не пожелал сам. Никто его не прогонял. Сорвался и ушел, а бежать за ним, хватая его за руки, было бы глупо.
        К сожалению, Багров порой становился так ревнив, что начинал пыхтеть, даже когда она разговаривала по телефону с родным дядей, военным пенсионером из Екатеринбурга. Бывший танкист-подполковник, он кричал всегда так громко, что у Ирки возникало подозрение, что рацию ему на службе выдавали только по праздникам, а в обычные дни он просто орал с вышки, какой танковой колонне куда наступать.
        - Ты хорошо держишься без Дафны! - сказала Ирка.
        Мефодий вздрогнул. Он боялся слышать это имя.
        - Я держусь плохо. Мне кажется, если я на секунду расслаблюсь, то буду биться головой об стену. Поэтому я не расслабляюсь, и у меня пока все прекрасно.
        - Можно глупый вопрос? - внезапно спросила Ирка. - Представь, что Дафна не вернулась бы в Эдем, а осталась бы с тобой прикованная к коляске или с таким жутким ожогом, что к ней невозможно было бы прикоснуться даже пальцем. Ты был бы счастливее, чем теперь?
        - Навряд ли, - без раздумий отозвался Меф. - Сейчас у нее хотя бы руки-ноги-крылья целы. Да и Эдем, в общем, вполне цивильное место. Настолько цивильное, что нас с тобой туда пока не приглашают.
        Ирке важно было услышать другое.
        - Я не о том. Смог бы ты любить девушку, если бы она не могла двигаться? Если бы у нее кошмарно испортился характер и она орала бы за каждый брошенный носок? Вообще если бы что-то пошло не по самому идеальному плану, который люди себе вечно рисуют?
        Меф хотел отшутиться, но почувствовал, что Ирка напряженно ожидает ответа.
        - Не знаю. Скорее всего, я регулярно срывался бы, ворчал, но все равно тащил. И так до финиша.
        - А заключил бы сделку с мраком, чтобы вернуть девушке здоровье? На самых выгодных условиях?
        Буслаев хмыкнул.
        - Ты забыла, что я сам с Большой Дмитровки, 13! У нас невыгодных условий не бывает. Все предложения делятся на выгодные, очень выгодные и на те, от которых невозможно отказаться.
        - Я серьезно. Заключил бы или нет?
        - Не знаю. Но искушение было бы сильное. Даже при том, что я догадывался бы, что меня в финале надуют.
        Ирка благодарно стиснула ему запястье. Слова Мефодия ее утешили. Она слушала Буслаева и лучше понимала Матвея, невыносимого, вспыльчивого, но заботливого и любящего.
        Меф встал и, разминая спину, пошел по двору. Ирка даже знала куда - к турнику, получившемуся из сломанных качелей. Буслаев ходил туда каждый час по привычке вечно где-то подтягиваться и болтаться. Порой Ирка даже представляла Мефа, спящего на ветке головой вниз. Вот и сейчас Ирка слышала, как Буслаев пыхтит на турнике, но не смотрела в ту сторону. Она сидела у будки с закрытыми глазами и думала.
        - Мне кажется, я несла что-то хорошее, важное, прекрасное, но не донесла. Расплескала. И еще я боюсь, что в Багрове страсть оказалась сильнее любви! - тихо сказала она, будто продолжая разговаривать с Мефом, хотя отлично знала, что с турника он ее не услышит.
        Есть девушки, которые любят победителей. Встречаются девушки, которые жалеют проигравших и вытирают слезы неудачникам. Бывают девушки, которые любят сложных, непонятных и запутанных. Попадаются девушки, которые любят тех, кто причиняет им боль, - то есть, по сути, ценят только свои эмоции. Ирка была девушка, которая просто любила. Она не требовала от Багрова быть победителем, или неудачником, или причинять ей боль. Она была вне ролей.
        Багров все не возвращался. Ирка позвонила ему. Он не ответил, хотя сигнал проходил и телефон не был выключен. Считая, что он обижен из-за Мефа, она сбросила ему сообщение. Багров снова не ответил. Она начала беспокоиться. Мелочность в обидках была совсем не в привычках Матвея.
        Ирка закрыла глаза и ощутила, что Багров в беде. Ветер швырнул ей в глаза скомканную бумажку. Она развернула ее и, подсвечивая экраном телефона, посмотрела. Это был обрывок газеты. Ирка прочитала:

«В Борисовских прудах водолазы выловили обезглавленный труп молодого мужчины».
        Ужас охватил ее. Она вспомнила жуткую угрозу Мамзелькиной: «Сегодня ночью, или ты его потеряешь!» Она решила, что надо спешить. Газета была предупреждением мрака.
        Метнувшись к воротам, Ирка вставила Камень Пути в ранее найденное углубление. Повернула в одну сторону, в другую. Ничего не произошло, только камень оцарапал краску. Обернувшись, Ирка увидела, что Мефодий спрыгнул с турника и идет к ней.

«Он видит! Догадался! Я не успею!»
        Ирка отчаянно крутанула камень, уронила его и, наклоняясь, увидела еще одно углубление. Раньше она не замечала его, потому что оно скрывалось под навесным замком. Мефодий вопросительно коснулся ее локтя. Трехкопейная дева нервно оттолкнула его руку и, приподняв мешавший замок, вставила камень в щель. Тот подошел сразу. Ирке показалось, что Камень Пути смягчается, изменяя форму, чтобы плотнее слиться с углублением. Она даже не успела провернуть его. Разве что самую малость.
        Острая вспышка стерла и пространство, и время, и тихий московский дворик. Все это стало ненужным, второстепенным, как теряет смысл декорация, когда задернут занавес и актеры разошлись по гримеркам. То, что только что было Сказочным Королевством, стало смешным картоном, натянутым на раму, с которой свисает веревка, поднимающая солнце.
        Голубое прозрачное пламя, сотканное из деятельных, отдельно живущих искр, охватило Ирку и перекинулось на Мефа, в последнюю секунду схватившего ее за плечо. Секунду или две Буслаев удивленно смотрел на свою пылающую руку, не понимая, почему не испытывает боли. Потом пламя поднялось по руке до плеча и охватило его целиком.
        Когда несколько мгновений спустя к ним подбежала Ламина, привлеченная странным сиянием, Буслаев и Ирка уже исчезли. Валькирии лунного копья показалось: в воздухе повис фиолетовый контур. Точно маленький участок пространства был выстрижен ножницами и утянут в незримость. Края контура смыкались. Человеческий мир спешно заделывал прорезанную в нем дыру. Слепящее пламя бушевало теперь только в той щели, где пылал Камень Пути.
        Нетерпеливо прорвав полиэтилен самодельной палатки, Ламина крикнула Радулге
«Вставай!» и метнулась к машине будить Хаару.
        Глава 20
        По ту сторону огненных врат
        Как микроб на ладони человека не способен постигнуть всего человека, но способен отдаленно угадать его присутствие по теплу или каким-то другим признакам, так и человек не может постичь Истинный Свет. Он может только молить: «Помоги мне! Согрей меня! Люби меня! Приведи меня к Тебе!»
        Троил
        Мефодий Буслаев стоял на узкой песчаной косе. Перед ним лежало огромное темное озеро - медленно вращающееся, плотное как кисель, вязкое, со многими островами. Острова тоже вращались вместе со всей массой, изредка ныряя, переворачиваясь или истаивая, как хлопья пены. Ощущалось, что где-то ближе к центру озера вся эта липкая громада затягивается в воронку, точно в слив раковины, и там внизу, куда
«глотается» вода, находится что-то страшное, тупиковое, мерзкое. Что именно, Меф не знал, но совершенно точно это ощущал.
        Временами там, в «сливе», начиналось бурление. Озеро вскипало, и наружу вырывался мутный грязный пузырь колоссальных размеров. Он лопался и, падая, образовывал новые мыльные острова. На этих островах, Меф видел это с берега, что-то происходило. Мелькали мелкие фигурки, они что-то делали, перемещались, но больше ничего нельзя было разглядеть.
        Буслаев не задумывался, насколько реально все, что перед ним. Сердце подсказывало ему, что реально, только реальность тут иная, перетекающая, с менее отчетливыми логическими связями, какой она бывает во сне.
        Меф обернулся. Ворота, через которые они попали сюда, исчезли. За его спиной лежала узкая полоска песка, переходящая в совершенное НИЧТО. Зато Меф увидел Ирку. Она стояла от него шагах в шести и смотрела на озеро. Он подбежал к ней. Ирка быстро коснулась его руки своей легкой ладонью и на что-то показала.
        Он разглядел тонкую дугу, которая упиралась одним концом в косу и шла через озеро. Что это за дуга, судить было рано, но больше всего она походила на мост. Они переглянулись и, увязая к песке, побежали туда. Обычно Меф не жаловался на отсутствие выносливости, но тут почему-то бежал тяжело, с одышкой. Ирка останавливалась и ждала его.
        Постепенно дуга становилась отчетливее, и вскоре сомнения отпали - это и правда был мост. Полупрозрачный, легкий, стремительный, точно сплетенный из лучей света. Чем-то он напоминал меч, доставшийся Мефу от прадеда. Буслаев слишком смело ступил на него, и… ступня прошла сквозь настил, провалившись в мелкую вязкую воду у берега.
        Меф поспешно отдернул ногу и попытался снова. На сей раз он был осторожен - ступал так, будто ему предстояло поставить ступню на электрическую лампу и не раздавить ее. Из-за этого Меф передвигался как паралитик, медленно, крошечными шажками, придерживаясь за перила, тоже хрупкие, как печенье. Самое сложное было не смотреть вниз - мост просвечивал, и порой казалось, что его вообще не существует, а ты идешь по воздуху. И тут начинался панический страх, приводивший к тому, что Меф повисал на перилах.
        Ирка шла первой, гораздо легче и быстрее Буслаева. За перила не держалась - они были ей не нужны. Мост под ней и так не проваливался. Буслаева это удивляло, но недолго. «В том мире она больше страдала… Испытания, ноги. Вот за воротами ей и проще».
        Мост становился выше, а озеро под ним глубже. Участки хрупкого моста перемежались участками, где из досок выступали шипы и острые стекла. Обойти их не получалось - приходилось наступать. Боль была реальной, но ран не оставляла. Ирка проходила такие участки решительно и смело: видимо, принимала всякую боль как данность и не старалась сократить ее или уменьшить. Меф же всякий раз стремился минимизировать потери, ступить поосторожнее, похитрее, на самые мелкие стекла, и это его замедляло.
        К тому же он внезапно осознал, что на мосту они с Иркой не одни. Перед ними, опережая их, двигаются сотни людей. Одни трусливо ползут на животе или на четвереньках, другие виснут на перилах и раскачиваются от страха, третьи шагают уверенно. Некоторые пытаются повернуть назад, но это невозможно, и, постояв немного, они вновь двигаются вперед. Временами кто-то срывается с моста и падает. Слышится плеск и крик. Одни барахтаются в озере, постепенно уходя на дно, но большинство сваливается на мыльные острова, которые, медленно вращаясь, дрейфуют к огромной, заглатывающей их воронке в центре озера. Правда, дрейф этот, учитывая ничтожную скорость движения островов, длится многие века и тысячелетия.
        Сообразив это, Меф стал вглядываться в острова. Вскоре он обнаружил, что все они разных размеров - от крошечных, на которых и двое едва устоят, до гигантских. Прыгая с острова на остров, можно еще перебраться на берег и вновь оказаться на мосту, начав все сначала, но почему-то мало кто это делает.
        На одном огромном острове все ели. Новая пища возникала прямо из пены, причем разнообразнейшая: десерты, салаты, первые блюда, жаркое. Люди жадно заглатывали пену, но она не насыщала, а лишь разжигала аппетит. Они вырывали пену друг у друга, глотали все новые и новые ее порции и не помнили уже о существовании моста.
        На соседнем, не менее громадном острове, люди танцевали и обнимали друг друга, часто меняя пары и не замечая, что от объятий слипаются в единое многорукое, многоногое, аморфно-расплывчатое, перепутанное существо, в которое залипают все новые и новые жертвы, осыпающиеся с моста.
        На третьем острове высилось множество колонн из мыльной пены. Мужчины, женщины, старики забирались на них и принимали художественные позы - то выставляли вперед палец, указуя кому-то путь, то, притворяясь вдохновенными мыслителями, вскидывали руки к голове и лохматили волосы. Занятие это, со стороны абсолютно нелепое, самим людям казалось очень увлекательным, и с этого острова никто не уходил, а, напротив, нередко два или три человека начинали драться за один мыльный постамент.
        Внезапно Меф заинтересовался совсем крошечным, из тумана выплывшим островком. На островке сидел красивый и спортивный парень и с увлечением играл в куколку мужского пола, как две капли воды похожую на него самого. Он заставлял куколку принимать небрежные позы, напрягать мышцы, вертеть головой, менял ей рубашки и джинсы, мастерил из пены разные вещи или вкладывал ей в руку палочку и заставлял ее размахивать этой палочкой.

«Вот тупица! Из психлечебницы сбежал?» - не удержавшись, подумал Меф. Не успел он довести эту мысль до конца, как мост разошелся у него под ногами.
        Не выпуская из рук спаты, Мефодий пролетел несколько метров и упал в озеро. Плавал он неплохо, но вода тут была особенная - вязкая и густая. Буслаев ушел с головой, долго барахтался и почти захлебнулся, но потом все же всплыл, едва не потеряв меч. Он потратил массу сил, пока выбрался на ближайший остров. Мыльные края все время обламывались. Уцепиться было не за что.
        Остров, на который он выполз, оказался небольшим. По спрессованной пене катался смуглый человек и с ненавистью бил сам себя коротким кинжалом. От боли он хрипел и с яростью колол кинжалом, проворачивая его в ране. Раны затягивались, едва он извлекал клинок, и, если бы человек прекратил наносить удары, то моментально исцелился бы. Однако смуглокожий этого почему-то никак не мог понять. Он бил себя не переставая и зверел все больше. Ему казалось, что его ранит кто-то другой, и он желал убить его первым. Он даже и на человека уже не был похож - совершенно остервеневшее существо с желтой пеной вокруг рта.
        Меф кинулся к нему, надеясь отобрать оружие, но не смог приблизиться. Незримая сила не пустила его. Два шага, отделявшие его от смуглого, он не пробежал бы за вечность. Меф крикнул, чтобы он остановился, но тот не видел ничего, кроме воображаемого врага и опускающегося и поднимающегося кинжала.
        От тяжести Буслаева остров стал уходить под воду. Он мог выдержать только одного человека. Разбежавшись, Меф торопливо оттолкнулся и перепрыгнул на соседний. Тот быть чуть больше и уже не проваливался.
        Женщина с одутловатым и незлым лицом, с пучком волос на затылке, стояла перед зеркалом и, указывая на свое отражение пальцем, повторяла одно и то же:
        - Ты уволена, Даша! Да, я желала бы тебе помочь! Всей душой, всем сердцем! Да, я понимаю, что тебе некуда идти, у тебя маленький ребенок! Но - не могу!!! Существует право собственности! Святое право! Когда кто-то берет мою вещь, пусть даже это всего лишь одеяло, он должен ставить меня об этом в известность, даже если не имелась в виду кража!.. Да, мое сердце всецело на твоей стороне, но… не могу! Это создало бы лазейку для многих!
        На лице у отражения в зеркале была мука. Видимо, этот разговор длился долгие десятилетия.
        Подождав, пока соседний остров немного приблизится, Меф перепрыгнул на него.

«И где сейчас Ирка? Уже, наверное, на середине озера! С моста ей прыгать смысла нет, а вернуться по мосту невозможно», - подумал он.
        Буслаев побежал по островам, перескакивая с одного на другой. Крупные острова, далеко отстоящие друг от друга, были ему неудобны, и он приноровился прыгать по мелким, на большинстве из которых помещалось по два-три, редко по четыре человека.
        На одном из них мужик с рыжей бородой, в жилетке, состроченной из разноцветных кусочков, быстро и горячо повторял, толкая себя в живот толстым указательным пальцем.
        - Рубь, да еще рубь, да рубь с полтиной! С тебя пять! Како чтеши? Да за постой лошади гривенник! Да за водопой трижды по копейке! Итого девять да росту по двухгривенному на рубь за два года! Вот ты мне двадцать целковых вынь да положь! Добром отдашь али к мировому вести?
        Рядом высокий мужчина пытался сбежать с довольно большого и устойчивого острова, но не мог, потому что на глазах у него была повязка. Он вынужден был прибегать к помощи маленькой, очень язвительной женщины, которая, следя за проплывающими островами, кричала:
        - Прыгай! Ну прыгай!.. Хотел, так давай!
        Мужчина делал отчаянный скачок и с плеском проваливался в трясину, потому что маленькая особа специально подгадывала моменты, когда островов поблизости не было.
        - Да, не скажу! Никогда не скажу! А ты мне сколько лгал? - шипела она, за галстук втягивая его на остров. И все повторялось заново.
        На соседнем острове, куда переправился Буслаев, шла драка. Два здоровенных парня били третьего. Хорошо били, с хеканьем, ногами, порой даже чуть отбегая для качества удара. Еще один плечистый парень сидел в сторонке и, уткнув лицо в колени, грустил.
        Наконец парни утомились и отошли на перекур. Тот, кого били ногами, переполз на место грустящего. Грустящий же, вздыхая, улегся вместо него. Перекурившие парни отдохнули и без халтуры, хотя и без излишнего рвения, продолжили пинать уже другого.
        Побитый парень свесил в воду ноги и запечалился.
        - Трус я, безнадежный трус! Сам себя бью и сам себе не помогаю! - забубнил он.
        Меф пригляделся и с удивлением обнаружил, что все четверо одинаково одеты и имеют крайне похожие лица, в равной степени покрытые фонарями.
        Почти у берега, на мелководье, один из крошечных островков просел под его тяжестью, и Буслаев, барахтаясь, провалился. Рядом с ним из трясины торчала голова. Она увязла до подбородка, и часть звуков переходила в бульканье. Глаза у головы были закрыты.
        - Старший лейтенант Птунько!.. Ваши документики!.. - бормотала голова, не замечая Мефа. - Та-а-ак, Птунько Андрей Иванович! Ну и фамилия! Давно у нас? С какой целью?.. Нарушаете, товарищ водитель, нарушаете!.. Это у вас в городе можно машины на тротуары ставить!.. У всех мама на операции! Нельзя было до разрешенной парковки пятьсот метров проехать?.. Ой, не надо басенок! А я тут что, по-вашему, бобров пасу? Пройдемте в машину, товарищ Птунько!
        Голова набрала побольше воздуха и нырнула. Видно, действительно прошла сама с собой в машину. Мефодий не стал дожидаться, чем все закончится, и на четвереньках выполз на берег. Одежда липла к телу. Буслаев напоминал сам себе морского льва, попавшего в нефтяное пятно.
        Меф лежал на животе, смотрел на мост - все такой же ажурный и легкий - и не верил, что он, грязный и отяжелевший, сможет снова на него забраться. На Буслаева упала тень. Кто-то присел рядом с ним на корточки. Он решил, что Ирка, но это оказался парень. Длинноволосый, поджарый, ловкий. Парень улыбнулся, и Буслаев обнаружил, что передний зуб у него отколот.
        - Привет! Я тебя где-то встречал! - сказал парень, и Меф обрадовался, что тот его и слышит, и видит.
        Мефодий не стал объяснять, где именно парень его встречал. Еще на других островах он разобрался, что это бесполезно. Вместо этого он ответил:
        - Я тоже тебя помню! Ты Мефодий Буслаев!
        Парень пожал плечами:
        - Ну, типа, да. Я здесь застрял.
        - Давно?
        - С тех пор, как меня зарубил Арей.
        - Арей ТЕБЯ ЗАРУБИЛ?
        - Ну да, - вздохнул парень. - Ты считаешь, могло быть иначе? Кто он, и кто - я? Ты что, знаешь Арея?
        - Немного, - осторожно ответил Меф и, не удержавшись, добавил: - Я и Дафну знаю.
        На парня это имя не произвело никакого впечатления.
        - А я впервые слышу, - равнодушно отозвался он и, отчего-то встревожившись, повернулся к озеру: - О! Вода дрожит. Сейчас начнется!
        Буслаев увидел, что у берега вода подергивается, как густой кисель.
        - Ну и что?
        - Он плывет сюда из воронки, - объяснил парень.
        - Кто?
        Буслаев № 2 повернул к озеру озабоченное лицо.
        - Слушай, и сам все поймешь. Смотри на острова!
        Острова качались, но по очереди. Ощущалась целенаправленность движения, ведущего к берегу.
        - Уходи к мосту, не то плохо будет! - посоветовал парень.
        - А ты?
        - Я не могу на мост. Сколько раз уже пробовал! Мне эту штуку по нему не протащить! - с сожалением сказал парень и повернулся к Мефу спиной.
        Буслаев разглядел то, чего прежде не замечал. Его двойник волок походный деревянный трон, на вид очень громоздкий. На троне, причудливо украшенном резьбой, золотыми буквами было выведено: «Я сам себе царь, повелитель и господин!»
        - А ты его брось! - посоветовал Меф.
        Лицо парня стало злым и подозрительным.
        - Не могу. Его сразу заберут! Думаешь, мало желающих? - сказал он, начиная раздражаться. Меф услышал это по его голосу.
        - Может, все-таки бросишь? - предложил он без большой надежды, что его услышат.
        Парень погладил трон по спинке. Мефу внезапно тоже захотелось его погладить. Он был из очень приятного красного дерева. Парень заметил это и, оскалившись недовольной овчаркой, толкнул Буслаева в грудь.
        - Р-руки!!! Не вторгайся в мое личное пространство! - рявкнул он.
        Буслаев отступил на шаг, всем своим видом показывая, что трон его не интересует. Парень ему, однако, не поверил и, подозревая хитрость, спинки трона не отпускал.
        - Ну закопай его в песок! Никто не найдет. А к мосту пойдем вместе, чтобы ты меня не опасался! - предложил Меф.
        - Ну да, закопай! Ну закопаю! А вдруг там за мостом ничего нет?.. Дойду лет через пять, а там окажется такой же песок! И уже не будет моего стула! - сказал он печально.
        Меф оглянулся на воду. Острова качались уже недалеко от берега.
        - Он меня убьет, - грустно продолжал парень. - Он меня постоянно убивает. А через время я понимаю, что снова тут лежу, а его вроде как и нет…
        - Он - это кто?
        - А то ты не знаешь! Кводнон! Страж-половинка! Ты его разве не видел?
        - Нет.
        - Ну оно и понятно. Ты новенький! Он будет поворачиваться к тебе красивой стороной лица, но ты ему не верь… Иди спрячься под мост!
        Меф заупрямился, но Буслаев № 2 уже затолкал его под мост, в узкую щель, куда можно было заползти только на животе. Затем поспешно отскочил к своему трону, который ему на несколько секунд пришлось оставить.
        - Лежи там! Под мостом он тебя не достанет!
        - А ты?
        - Трон не пролезает! Не хочу, чтобы он его забрал! - сказал парень.
        Буслаев сообразил, что столкнулся со своим коронным упрямством.
        Кисель на поверхности растянулся и лопнул, как резина. На берег выбрался широкоплечий страж. На шее у него болтался расколотый дарх, продолжавший корчиться, хотя в нем не оставалось ни единого эйдоса. Меф жадно смотрел на него. Он представлял себе Кводнона иным. От поступи его должна была сотрясаться земля и огонь пожирать вселенную. Тут же перед ним стоял просто страж мрака, подобных которому ему приходилось встречать и прежде, на Большой Дмитровке.
        Кводнон извлек из заплечных ножен меч и шагнул к длинноволосому, которого, как видно, не любил. Буслаев № 2 оказался не трус. Некоторое время он яростно отмахивался от стража троном. Наконец Кводнон подрубил ему колени и отсек голову. Меч у него походил на бич, а работал он им как кнутом. Самого лезвия Меф так и не увидел.
        Забыв о предупреждении двойника, что под мостом Кводнону его не достать, Меф выскочил, выставив вперед спату Демида Буслаева.
        - Защищайся! - крикнул Мефодий, надеясь, что меч его не подведет.
        Он рванулся к Кводнону, применив любимую тактику Арея: сближение - рубящий - колющий - круговой. Владыка мрака не подпустил его к себе. Рукоять странного меча дернулась, и боль обожгла Мефу правую руку. Ниже локтя вздулась полоса. Выбитая спата вырвалась из пальцев и упала на песок. Меф хотел прыгнуть за ней, но Кводнон вновь щелкнул клинком, и Меф увидел, как на песке между ним и спатой пролегла резкая, как от удара бича, полоса.
        - Не трать времени! Если хочешь действительно убить меня, мы должны выйти в твой мир.
        Голос у Кводнона был неожиданно густым, сильным. К Мефу он, как и предупреждал двойник, держался так, что видна была только половина лица. Ты как-то сразу определял, что перед тобой настоящий воин - беспощадный к врагам, но щедрый и великодушный к друзьям. Грубоватый, немного циничный, который уважает твои слабости, не заставляет тебя меняться, принимает любым, только бы ты не был трусом. Меф сообразил, почему истинные рубаки мрака так ценили Кводнона и так нелестно отзывались о сменившем его Лигуле.
        Меф оглянулся на тело длинноволосого.
        - А зачем ты убил его? - спросил он.
        Кводнон скривился:
        - Я никого не убивал. Это иллюзия. Через час он оживет и снова вцепится в свой стул! Будет планировать - как перетащить его через озеро, и так месяц за месяцем!.
        Давно бы бросил его и ушел! Я бы его не тронул! А вот ты - другой!
        - Он - это я! - сказал Меф.
        Владыка мрака цокнул языком.
        - Нет. Он - это ты, но полгода назад. По всем логическим законам, Арей должен был убить тебя! Ты тоже ждал этого, вот двойник и появился. Сейчас ты умнее. Ты многое пережил. Разве ты не почувствовал, что ты лучше его?
        Меф смутился. У него, правда, мелькала такая мысль. Показывая, что не собирается нападать на Буслаева, Кводнон уселся на песок, устроив свой меч на коленях. Сбитый с толку, Меф стоял и не знал, что ему делать и что думать. Он часто слышал, что владыка мрака всех ненавидит. Представлял его капающим желтой слюной, с кровавыми глазами. Сейчас же перед ним сидел довольно милый и вменяемый страж. Гораздо приятнее мальчиков из Нижнего Тартара.
        - Ты считаешь меня врагом! Не буду притворяться твоим другом, но давай поговорим о твоих друзьях - о свете. Разве устроенный ими мир справедлив? Почему многие работают меньше, но получают больше успеха и славы? Всякие уроды тебя используют, а сами ничего не желают делать. Послушай, чем бредит свет! Якобы смысл земной жизни человека в том, чтобы искоренять свои недостатки! А если наши недостатки - это наше достоинство, наша уникальность, наше отличие от других?
        Меф ощущал, как Кводнон ищет к нему подход. Его слова ползут у него по одежде, влезают в уши, просачиваются в сознание, наполняя своим ядом. И всего страшнее, в самом Мефе нет ничего, что отвергало бы эти слова.
        - Тухлой рыбе тоже приятнее думать, что она сама решила вонять! - брякнул Меф, но как-то без внутренней убежденности.
        Кводнон верно угадал время и выбросил главный свой козырь:
        - За что тебя лишили Дафны? Ты все стерпишь? О тебя станут вытирать ноги, а ты будешь кланяться? Терпи, жди, верь и так до бесконечности?
        Меф рванулся за мечом и на сей раз успел схватить его прежде, чем очередная борозда рассекла песок. Перекатившись, Буслаев вскочил, пригнувшись, уклонился от нового щелчка невидимого меча и ринулся на владыку мрака.
        Тот уже твердо стоял на ногах и, понемногу отступая, спокойно позволял Мефу выдыхаться. Он не наносил Буслаеву новых ран, а лишь отражал его удары. Кводнон сражался так, точно ему было заранее скучно, и это приводило Мефа в бешенство. Он чувствовал, что бьется плохо. Он давно не тренировался, и, хотя мышцы не успели еще забыть раз и навсегда усвоенных уроков, тонкая совмещенность тела и меча - уникальная, неповторимая совмещенность, которой можно достигнуть лишь однажды, исчезла.
        Мефу мешало все: песок, озеро, гибкий и вездесущий клинок Кводнона. Но что хуже всего - он не доверял мечу света так, как доверился бы катару Арея. Ощутив, что скоро выдохнется, Буслаев прыгнул навстречу удару и, до боли в плече вытянув руку, всадил клинок Кводнону под кадык.
        Сделав это, он отпрянул и дико уставился на меч. Удар был явно смертельным, но… ничего не произошло. Все остались при своем. Кводнон - при здоровье. Клинок - при нежелании поражать кого-либо, а Меф - при осознании того, что ни на что не годен.
        - Я же говорил: идем в твой мир! Сражаться здесь - только время терять! - зевнув, сказал Кводнон. - С мечами света вечно так: они требуют от своего хозяина совершенства. По мне, так оружие мрака куда надежнее!
        Рукоять его меча дернулась, и лицо Мефа рассекло режущей болью. Возможно, в человеческом мире у него и не появится шрама, но боль от этого не станет меньше. Буслаев упал. Кводнон приблизился к нему, а потом, что было вдвойне ужасно, - вшагнул в него. Меф ощутил себя пустым водолазным костюмом, в который кто-то залез. На короткое время Мефодий увидел другую часть лица Кводнона. Это было лицо мумии - мертвое и жуткое, с белым, вываренным глазом, пугающе выпуклым и неподвижным. Губы присохли к выкрошившимся черным зубам.
        Кводнон заметил, какое впечатление произвела на Мефа тайная половина его лица, и досадливо поморщился.
        - Больше ты этого не увидишь, - пообещал он сквозь зубы. - Там, за Вратами, меня ждет новое тело! Очень неплохое тело. Его даже выучили работать моим мечом, с тенью которого ты немного познакомился… Пора!..
        Кводнон оглянулся и торопливо нырнул в Мефа, слившись с ним окончательно. Буслаев лежал на песке и понимал, что не может даже встать. Тело и язык больше не повиновались ему. Единственное движение, на которое он оказался способен, - скрести ногтями песок. Причем слушался его только указательный палец за правой руке.
        Меф услышал, как шуршит песок. К ним кто-то бежал. Он попытался перевести зрачки, но они не слушались, и он разглядел Ирку, лишь когда она сама зашла в его поле зрения.
        Трехкопейная дева была бодрая и веселая. Светящаяся. В этом тусклом мире она казалась облитой расплавленным солнцем.
        - Знаешь, как далеко я ушла? - крикнула она возбужденно. - Там так легко, хорошо! Возвращаться не хотелось!.. А мостик как из солнечного луча - идешь и не понимаешь, как он тебя держит. Озера этого кошмарного нет, а внизу чудесная долина! Деревья, водопады, птицы пестрые - не знаю, как описать! Некоторые не выдерживают, соскакивают и там остаются!.. А другие дальше идут!
        Меф мучительно пытался предупредить Ирку о Кводноне, но губы были чужие, деревянные. Ирка не сразу заметила это - радость и возбуждение переполняли ее.
        - Иду я и мучаюсь: как же гадко, что я не дотерпела! Хоть и в самом конце, но сорвалась!.. Дотерпела бы - стала бы еще легче, еще невесомее, и тогда бы точно смогла увидеть, что там, в самом конце моста!.. А тут и ноги вроде как увязать начинают - ну а я-то чего хочу? Кто мне их дал?
        Как ни скверно было Мефу, он отметил эти слова Ирки и отложил их в памяти, как роняют в копилку блестящую монету.
        - А тут еще ветер поднялся! - с грустью продолжала Трехкопейная дева. - Остальных не трогает, а меня в грудь толкает! Я поняла, что пора возвращаться! Повернулась и пошла!.. Другие не могут назад, а меня он прямо от моста отрывает! Ты его не чувствуешь?
        Меф, хотя и головы не мог повернуть, тоже ощутил ветер. Тот был таким сильным, что Буслаева сдувало с песка, толкая за край этого мира. Самое удивительное, что песок от этого ветра даже не шевелился, хотя, по идее, должен был взвиваться ураганом и лететь в лицо. Казалось, ветер существует только для них двоих. Для всего же остального - полный штиль и безветрие.
        Трехкопейная дева присела рядом с Мефом на корточки и впервые с беспокойством посмотрела на него.
        - Чего с тобой такое? Ты весь грязный! Кровь на лице! Ты упал с моста? Прости, что я одна убежала! Вообще ничего не помнила от радости!
        Меф попытался что-то ответить, но смог лишь судорожно выпустить воздух сквозь сомкнутые зубы. Кводнон сидел у него внутри, мерзкий, как живьем проглоченная змея. Мефу чудилось, что и лицо у него перекошенное, и тело раздувается, как тесная перчатка, но Ирка ничего не замечала.
        - Ну все! Идем! Думаю, ворота разобрались, что мы тут случайно, и возвращают нас в свой мир! - решительно сказала Ирка.
        Указательным пальцем Буслаев попытался начертить слово «НЕТ». Ирка заметила дрожание пальца и мельком взглянула на песок.
        - Плоховато тебе, братец! Весь песок исцарапал. Потерпи! Гелата тебе обязательно поможет!..
        Голос у Ирки прервался от напряжения. Она попыталась поднять Мефа, но он оказался для нее слишком тяжелым. Тогда, откинувшись назад, она поволокла его, пятясь маленькими шагами. Ноги Мефа тащились по песку, прочерчивая извилистые линии. Заметив валявшуюся на песке спату, Ирка вернулась за ней и положила ее Буслаеву на грудь.
        - Надо же! А твой меч материальнее этого мира!.. Не умею объяснить… нездешний он… Там в центре моста все тоже другое. Вроде тут картон или декорация, а там… сама не знаю… настоящее… ну пошли! - пропыхтела Ирка и замолчала, потому что снова нужно было тащить Мефа.
        Ветер помогал ей, толкая Буслаева в грудь. С каждым мгновением он становился все сильнее, все сердитее. Если в первые минуты Ирка еще волокла Буслаева, то потом все изменилось, и уже Меф позволял ей устоять на ногах, служа якорем.
        Наконец Ирка и вовсе не тащила Мефа, а лишь держалась за него, упав на колени и, насколько это возможно, вжавшись в песок. Налетевший порыв - самый яростный - оторвал ее от земли и от Мефа и швырнул в пустоту. Кувыркаясь, Трехкопейная дева неслась куда-то и видела, что и Буслаев летит за ней, то и дело ударяясь о песок и рискуя сломать себе шею.
        Две короткие вспышки последовали без интервала. Их куда-то бросило, обо что-то ударило, еще раз проволокло, но уже гораздо слабее, и сознание выключилось.
        Глава 21
        Всему делу венец
        Помни, что цены нет тому времени, которое ты имеешь в руках своих, и что, если попусту потратишь его, придет час, когда взыщешь его и не обрящешь. Почитай потерянным тот день, в который хотя и делал добрые дела, но не преодолевал своих худых склонностей и пожеланий.
        Невидимая брань. Преподобный Никодим Святогорец
        Ирка открыла глаза, почувствовав, что кто-то больно трет ей уши. Над ней склонилась Радулга. Ирка не сразу узнала ее, потому что лицо валькирии было темнее, чем подсвеченное луной небо над ним.
        - Ты очнулась? Понимать меня можешь? Сколько пальцев я показываю? - закричала Радулга, размахивая перед ее носом рукой.
        - Достаточно, чтобы я почувствовала себя гораздо лучше! - успокоила ее Трехкопейная дева, пытаясь привстать.
        Ей не разрешали и укладывали ее на землю, хотя земля была холодная и Ирка с удовольствием бы с ней рассталась. Рядом с Радулгой стояли Ламина, Хаара и их оруженосцы. Недоставало только Багрова. Его отсутствие очень беспокоило Ирку.
        Ей хотелось сказать: «Матвей, возьми Камень Пути и никогда с ним не расставайся! Я отвоевала его для тебя. Он снова твой».
        - Тише! Вы всех перебудите! Тихо, вам говорят! - кричала Радулга так, что наверху с яростью хлопали форточки. Жители дома отказывались признавать, что у них во дворе решается судьба мироздания.
        Ирка не удивлялась воплям Радулги. Она знала, что громче всех орет всегда тот, кто восстанавливает тишину. Это потому, что он орет с полным правом. Другие же орут на птичьих правах, и потому утихомирить того, кто восстанавливает тишину, у них получается редко.
        - Где Матвей? - спросила Ирка у Вована. Из присутствующих он показался ей самым вменяемым.
        Тот пожал плечами:
        - Не знаю. Не возвращался.
        - Долго нас не было? Три часа? Пять?
        - Минут семь, - ответила Хаара, даже не взглянув на часы.
        Ирка едва ей поверила. Ей казалось: они провели за Вратами куда больше времени.
        Трехкопейная дева нарушила запрет и села. Вован придерживал ее за плечи. Осмотревшись, она обнаружила, что лежит у будки прямо у ворот. Сияние из них ушло, и ворота казались самыми тоскливыми на свете.
        - Что с Мефодием? Он очнулся? - спросила Ирка.
        - Еще бы! Сразу встал и ушел в подъезд. Деловой: даже ни разу не оглянулся. Мы хотели его догнать, а тут смотрим: ты лежишь! - пояснила Ламина и озабоченно добавила: - Как ты вообще оказалась за Огненными Вратами? Ты видела Кводнона? Он не прорвался?
        Ирка мотнула головой, что вызвало у нее легкую тошноту, и внезапно поняла, что насторожило ее, когда она услышала о Мефе. Там она волокла его как бревно. Здесь он сразу встал и пошел. Память с запоздалой услужливостью подсказала, что там, за воротами, контур тела Мефа порой двоился.
        Ирка решительно вырвалась из рук валькирий. Рунка валялась на земле шагах в трех. Она наклонилась, чтобы поднять ее, и у нее закружилась голова. Ее поддержали Вован и Алик.
        - В какой подъезд ушел Меф? - крикнула Ирка.
        Вован и Алик разом показали на средний.

* * *
        Мефодий очнулся на ходу. Это было странное ощущение - его тело деловито шагало куда-то, а он впрыгнул в него точно в проходящий поезд. Мефодий стал сопротивляться. У него не получалось перехватить управление, но все же изредка тело начинало его слушаться, и поэтому Кводнон двигался неуклюже, спотыкаясь, как пьяный.
        Деловито оглядев дом, владыка мрака уверенно направился в открытый подъезд. В подъезде Меф поменял тактику и, перестав воевать за контроль над всем телом, все силы бросил на то, чтобы перехватить управление хотя бы правой кистью.
        Кводнон оказался к этому не готов, и Буслаев мертвой хваткой вцепился в перила. Владыка мрака зашипел и стал бить по кисти левым кулаком, отдирая пальцы от перил. Это было очень больно, но все же правая кисть сильнее левой. Меф, не отпуская, держался вмертвую. Он уже почувствовал, что Кводнон не может вытеснить его из правой руки, не потеряв при этом контроля над остальным телом, - и это ободряло Буслаева. Жаль, он не может крикнуть, подзывая валькирий: голосовые связки-то под контролем Кводнона.
        Убедившись, что пальцев ему не отодрать, владыка мрака левой рукой стал обхлопывать карманы, отыскивая нож. Меф знал, что ножа нет, и восторжествовал, но радовался он рано.
        - Тебе не победить меня, Буслаев!.. Ты обречен! Ты боишься причинить себе вред, а я - ничего не боюсь. Скоро ты вновь отправишься за Огненные Врата! - прошипел Кводнон. - А вот и доказательство!
        Владыка мрака наклонился, и Меф с ужасом осознал, что Кводнон собирается отгрызть большой палец, мешавший ему сильнее прочих. Отгрызть собственными его зубами! Отпустив перила, Буслаев резко согнул руку и попытался вырубить сам себя ударом в подбородок. Попал он только вскользь, потому что Кводнон успел дернуть головой. Затем владыка мрака перехватил кисть правой руки левой и держал ее, мешая вновь захватить перила.
        От почтовых ящиков к ним качнулась тень. Мефодий увидел худощавого гибкого юношу с носом, напоминавшим утиный клюв. Он узнал его. Они уже встречались на берегу Москвы-реки.
        Держа в опущенной руке меч, юноша шагнул к ним. Буслаев ожидал удара, но юноша опустился на колени, точно воин, ожидавший посвящения в рыцари.
        - Я готов, властитель! Лигул рассказал мне все. Мы сольемся воедино, получим прежние твои силы и станем вместе владеть мраком. Лигул останется хозяином Канцелярии. Он считает, что с него этого довольно.
        Кводнон оглянулся и несколько секунд пристально разглядывал его, не выпуская запястья Мефа.
        - Значит, умненький малютка Лигул стал владыкой мрака после меня?.. - прохрипел он. - Прекрасный выбор!.. Ты-то как? Не жалко тебе отдавать мне тело?
        - Нет, властитель! Мы будем с тобой едины. Ты и я, - ответил Шилов с воодушевлением.
        В сознании у него не было сейчас ничего постороннего - ни мертвой птицы, ни четырехлетнего мальчика.
        Кводнон отпустил запястье Мефа и торжественно положил левую руку юноше на голову. Кулак Буслаева метнулся к собственному подбородку. Слишком поздно Меф сообразил, что владыка мрака сделал это с умыслом. Тело и так уже подчинялось Мефодию. Сознание Кводнона ушло в иного, полностью покорного ему человека, который не будет вцепляться в перила.
        Меф отправил себя в нокаут абсолютно напрасно, хотя этим, сам того не подозревая, спас себе жизнь. Шилов - теперь будем называть его Кводноном - небрежно перешагнул через лежащего Буслаева и вышел на улицу. Ему было не до Мефодия, о существовании которого он уже забыл. Даже о том, что магические силы Буслаева пока оставались у него, он не желал сейчас вспоминать.
        Кводнон с жадной радостью разглядывал свой меч. Как же долго он не держал его, вынужденный ограничиваться одной его жалкой тенью! На соседней крыше мелькнула круглая голова. Нет, не суккуб и не комиссионер. У владыки мрака был нюх на канцеляристов. На его лице появилась ломаная, похожая на шрам ухмылка, обычная у стража, привыкшего быть половинкой.
        - У всех умненьких малюток общий недостаток: они считают рубак идиотами! - буркнул Кводнон.
        Едва заметив круглую голову шпиона, он мгновенно понял, чего ждет от него нынешний хозяин Тартара. Лигул мечтал, чтобы Кводнон, вернув себе прежние силы, сокрушил защиту Эдема. После чего старый владыка, истратившийся на единственную вспышку, вновь уберется за Огненные Врата, а жалкий хитрый канцелярист будет пожинать плоды посаженного другими урожая.
        Кводнон резко дернул рукоятью сверху вниз, и на коре ближайшего дерева появился вертикальный шрам. Владыка мрака сжал и разжал пальцы. Он уже видел, что легкое, верткое, беспощадное к себе тело Шилова ему нравится. В этих худых руках - стальная сила. Недаром Лигул столько времени продержал его в Тартаре. А то, что это юное живое тело побывало в Тартаре, Кводнон ощущал безошибочно и верно.
        - Ты вырастил для меня прекрасное тело, канцелярист! Покорное и верное! Но в одном ты ошибся! Оно будет плясать не под твою дудку!
        К владыке мрака уже бежали три валькирии, Ирка и оруженосцы. За его спиной покачивался только что очнувшийся Меф. Кводнон, не поворачиваясь, хлестнул назад гибким мечом. Буслаев едва успел отскочить в глубь подъезда.
        Меф увидел, что юноша, принявший в себя Кводнона, окутался непроницаемым черным коконом, внутрь которого не проникал свет. Весь он казался черной дырой. Ламина направила на Кводнона луч фонаря, и фонарь лопнул в ее руке.
        Хаара, вынырнув из-за машины, метнула копье. Это был отличный, стремительный, классически выполненный бросок. Но Кводнон небрежно щелкнул невидимым мечом, и отброшенное копье валькирии закувыркалось в пыли. Но, отбивая атаку Хаары, он оказался спиной к Ламине, и та, воспользовавшись этим, метнула в него лунное копье.
        Копье врезалось в центр кокона, задрожало и, встретив преграду, упало. Кводнон оглянулся и щелчком меча отделил наконечник от древка. Он был даже не ранен: кокон отразил удар. Держась у дома, где его не доставал гибкий меч, Мефодий перебежал к Ламине.
        Окутанный коконом, Кводнон неторопливо шел по двору. Валькирии, Ирка и Буслаев бежали за ним, не рискуя приблизиться. Хаара успела поднять свое копье. Ламина же схватила только наконечник, пользы от которого было не больше, чем от длинного ножа.
        - Ты соображаешь, кого ты притащил? Наши копья бессильны! - крикнула Ламина, поворачивая к Буслаеву негодующее круглое лицо.
        Мефу нечего было возразить. Кводнона действительно «притащил» он. Насколько добровольно, значения не имело. Торопливо оглядев двор, он отыскал глазами свою спату, тускло блестевшую в вытоптанной траве.
        Подняв ее, он ринулся к Кводнону и атаковал его подковой с обходом препятствия. Смысл приема состоял в том, что меч резким выносом вперед рукояти «обтекал» выставленный ему на блокирование клинок и, не потеряв инерции атаки, по подкове атаковал шею противника.
        Вот только шеи на предполагаемом месте почему-то не оказалось. Кводнон отступил и, уйдя от клинка, ткнул Мефа рукоятью меча в печень. Буслаев согнулся от боли. Кводнон легко мог бы добить его, но ему захотелось растянуть удовольствие.
        - Ты догадываешься, что победитель получает все? - поинтересовался Кводнон, и сразу Мефу пришлось перекатываться, спасаясь от быстрого, на уровне пояса идущего удара. И снова перекатываться. Кводнон развлекался, гоняя его мечом, как хозяин гоняет на корде ленивую лошадь.
        Только теперь Меф познакомился со всеми возможностями меча Кводнона. Полная длина его была около двух с половиной метров. Именно на таком расстоянии он доставал и рассекал. Похожий на бич, при необходимости он отвердевал и становился прямым. При ударе сверху исхитрялся изогнуться, обвить меч противника и своим тонким, как хвост змеи, концом пытался ужалить его в глаз или в сонную артерию.
        Зная, что защищающийся всегда уступает инициативу атакующему, Буслаев старался выбрать секунду для атаки, однако Кводнон не давал ему ни малейшего шанса. Но самым страшным было другое: Меф убедился, что вера его в собственный меч слишком слаба.
        Буслаев понял это, когда во время одного из отбивов ему удалось удачно коснуться запястья Кводнона. И - ничего. Ни царапины, ни алой полосы, которые появились бы даже от удара деревянной линейкой. Мефодий до конца не верил своему мечу, и тот упорно не отзывался ему.
        Раздосадованный очередной неудачей, Буслаев замешкался с уходом. Стараясь наверстать время, он слишком далеко откинулся назад и упал. Попытался перекатиться, но чутье опытного бойца подсказало, что не успевает. Сейчас сверху на него обрушится удар, который он не сумеет отразить.
        К его удивлению, Кводнон не воспользовался шансом. Когда после лихорадочного двойного переката владыка мрака вновь оказался в поле зрения Мефа, тот увидел, что его врага атакует Ирка, отважно наскакивая со своей рункой. К рунке тот поначалу оказался не готов и вынужден был отступить. Однако Меф видел, что отступает Кводнон лишь для того, чтобы, вытянув Ирку на себя, рассечь ее встречной атакой.
        Не задумываясь, зачем он это делает, Меф прижал свою спату к груди смешным, совсем не бойцовским движением, которое у любого серьезного мечника вызвало бы улыбку.
        - Помоги мне! Сам я ничего не могу! Моих сил не хватает! Сделай что-нибудь! - шепнул Меф мечу.
        Слова - простые и заранее не продуманные - впервые не разошлись с движением сердца. Он не просто говорил и просил: он верил в то, о чем просит. Весь он слился со своей просьбой в единое целое. В этот миг Буслаев действительно ощущал полную беспомощность. Он достиг предела своих человеческих возможностей.
        - Помоги мне, пожалуйста!
        В массивном навершии спаты зажглась алая искра. Казалось, меч бросили в горн, и он, постепенно разогреваясь, наполняется жаром. Алое сияние распространилось от рукояти и последовательно охватило весь клинок.
        Меф ощущал физический жар, ничуть не похожий на сухое магическое пламя, к которому он привык. Он видел, как сгорает и закручивается черными червячками тополиный пух, случайно касавшийся клинка. В первую секунду, когда меч был охвачен огнем, Мефодий от неожиданности отбросил его и теперь боялся снова взять. Ему казалось, он прожжет мясо на ладони до кости. Для пробы он толкнул меч сухой веткой, и ту мгновенно охватило пламя.
        Ирка вскрикнула. Меч Кводнона обвился вокруг ее левого бицепса, окольцевав его кровавой лентой. Удержать тяжелую рунку одной рукой нереально, а сражаться тем более. Ирка выгадывала время, поспешно оступая, но Меф понимал, что первым же прыжком Кводнон догонит ее и убьет.
        Схватив пылающую спату, Меф кошкой прыгнул на Кводнона. Скорее атаковать, пока рука его не сгорела, как та ветка. Пожалуй, впервые за долгое время он не задумывался о плане боя. Вообще с трудом понимал, что делает его тело - как это бывает в драке с новичками. Не было финтов, атак, подков, мудреных стоек и защит - был единый и слитный бой. Как книга в лучшие свои моменты пишется, движимая единой мыслью, которая сама уже привлекает слова, так и этот бой происходил как нечто целостное и отдельное, прежде неведомое Мефу.
        Сознание вспыхивало, точно бьющий запаздывающей вспышкой фотоаппарат, и тогда Буслаев понимал, что вот сейчас он рубит, а сейчас колет, но происходило это всегда с опозданием. То есть, когда до Мефа доходило, что только что он нанес укол снизу, меч его уже совершал рубящий удар сверху, или корпус его, закручиваясь, уходил от атаки.
        Меф потерял счет времени, полностью отдавшись битве. Первые минуты он не верил, что вообще жив. Потом в одну из вспышек заметил на лице у Кводнона напряженное удивление, почти беспокойство. Тот уже не поддавался ему, искренне не понимая, почему его жалящий и стремительный меч не может обнаружить в обороне Мефа ни единой бреши, а, напротив, вынужден все время защищаться.
        Буслаев поднажал. Клинок в его руке представлял сплошную огненную полосу, на которую невозможно было смотреть. «Огненность» меча не ограничивалась одним клинком и перекидывалась на руку Мефа, охватывая ее до локтя. При этом Буслаев ощущал, что огонь не сжигает его, а, напротив, наполняет непонятной, самозабвенной, жертвенной радостью, которой прежде он никогда в жизни не испытывал. Ну разве что в школе, когда по ошибке его наказали вместо одноклассника, поджегшего коробку с пленками для кинопроектора и едва не отравившего весь этаж химической вонью, а Меф не проболтался, даже когда взбешенная математичка волокла его по коридору.
        Огненная полоса продолжала атаковать Кводнона, выискивая малейшие огрехи в защите. Меф не смог бы сказать, сражается ли он сам, или это заслуга меча. Точно он стал сосудом, вместившим в себя нечто высшее - такое, что, слившись с ним, не порабощало его, не делало марионеткой, а, напротив, наполняло восторгом, жизнью и силой. Только ради этого и стоило дышать. Все прочее же, мелкое, эгоистичное, опасливое, представлялось сейчас просто картоном.
        Казалось, меч света только и ждал этого, будто его слитная сила могла проявиться лишь в осознании Мефом его слабости. Он летал как молния, опережая и угадывая любую мысль.
        Длинный и гибкий клинок теперь мешал владыке мрака, потому что Меф прилип к своему противнику и как оса жалил его, не позволяя разорвать дистанцию. Наносил несколько ударов и резко заходил сбоку, шагая прямо под рукоять его несущегося меча. Это был как танец: раз - два - три - перемещение.
        Кводнон терял темп, начинал разворачиваться, но получалось, что он поворачивался уже под удар. Для атаки времени не оставалось - только для защиты. Владыка мрака стал злиться и терять терпение. Мальчишка, к которому он поначалу отнесся как к сосунку, оказался неожиданно кусачим.
        Защитный кокон то мерк, то вновь вспыхивал. Меф заметил, как он постепенно сворачивается, подтягиваясь кверху. Прикормив Кводнона на повторение комбинации, Меф обманул его ложным нырком под рукоять. Дождавшись, пока владыка мрака начнет поворачиваться, Буслаев рванул в противоположную сторону. На миг оказавшись сбоку, он левой рукой очень неспортивно придержал локоть Кводнона и, дернув своего противника на себя, насадил его на спату. Проделано это было просто и грубо, как насаживают на нож в подворотне.
        Не провернув клинка в ране, как того потребовал бы «добрый» Арей, Меф выдернул меч и забежал Кводнону за спину, готовый, если будет нужно, к новому удару. Но обошлось и без него. Кводнон хрипло выдохнул, повернулся к Мефу на подламывающихся ногах и, прижимая к животу руки, повалился.
        За несколько секунд лицо владыки мрака поменяло множество выражений. Оно гнулось как резиновое, словно черепа внутри не существовало. Затем лицо отвердело, стало неожиданно спокойным, и из распахнувшегося до предела рта вылетел темный рой, похожий на пчелиный. Взлохматив землю сильным порывом ветра, он бросил в лицо Мефу горсть колючего песка, обвился вокруг будки Огненных Врат и, толкнувшись в ворота, в которых все так же продолжал мерцать Камень Пути, растаял.
        Меф смотрел не на исчезнувший рой, навеки затянутый тем миром тоскливых повторов, а на человека, которого только что убил. На земле перед ним лежал худощавый юноша в плотном свитере. Буслаев в глубокой растерянности глядел на его тонкое запястье, сжимавшее рукоять гибкого меча. Как-то сразу, без предупреждения, хлынул дождь. Он был несильным, но с удивительно тяжелыми каплями. Тополиный пух шевелился как живой, точно пытался уползти и спастись от дождя.
        Рядом с Шиловым возникла прибывшая во время боя Гелата и, опустившись на колени, стала тщательно рассматривать его. Потом вскинула залитое дождем лицо.
        - Ничего не пойму. Куда?
        - Чего куда? - не понял Меф.
        - Куда ты его ранил?
        - Разве не видно? Я вогнал ему спату под ребро. Она должна была достать до сердца, - безнадежно ответил Буслаев.
        Гелата задрала Шилову свитер. Долго смотрела. Потом, буркнув: «В том-то и дело, что не видно!» - приложила к груди ухо.
        - Как часы! - сказала она.
        - Что - как часы?
        - Сердце бьется как часы. Он жив.
        Меф недоверчиво оглянулся на нее:
        - Кто жив? Кводнон?
        - Нет. Этот парень.
        - Не может быть!
        Гелата посмотрела на его опущенную спату.
        - Это же меч света? Ведь так? Думаю: он поражает только того, с кем сражается. Сражался же он с Кводноном. Понимаешь?
        Буслаев соображал быстро, но все же, как оказалось, недостаточно быстро.
        - А почему тогда?.. - начал он.
        Худые пальцы Шилова сомкнулись вокруг рукояти меча, который у него никто не забрал. Гибкий клинок оплел Мефу шею и задрожал у виска, готовый вонзиться в мозг по приказу хозяина.
        - Вот почему! - сказал Шилов. - Все бросили оружие! Живо!
        Он не угрожал. Голос был скорее деловитым. Первой свое копье бросила Гелата. Ее примеру неохотно последовали остальные. Мешкала только Ирка, стоявшая позади Шилова.
        - Эй ты! Ты убьешь его - я убью тебя! - предупредила она, занося рунку.
        - Это хороший план. На нем и остановимся! - сказал Виктор так равнодушно, что Ирка поняла, что смерти он не боится.
        Вован, расставив пустые руки, шагнул к Шилову.
        - Слышь, брат! - дружелюбно начал он. - Ты сам подумай! Огненные Врата закрыты! Кводнон уже там, и обратно ему не вернуться!.. Ты совершенно один! Что ты собираешься де…
        Мгновенный удар ногой… даже при том, что это был удар в голову, требующий высокого подъема бедра и отличной растяжки. Вован рухнул.
        - Сам разберусь… - процедил Шилов и быстро повернул голову. - А это еще что за?.. - ошеломленно начал он.
        К ним громадными скачками несся гигант с булавой. Не добежав до Шилова нескольких метров, он остановился и уставился на освещенный луной маленький предмет, валявшийся на истоптанной земле. Шилов и гигант заметили его одновременно.
        - Мой рысаль! А я думаль: он потелялься! - радостно воскликнул Зигя.
        На земле лежал русский дружинник с погнутой подставкой и отломанным мечом, выпавший у Виктора из кармана.

* * *
        Матвей пришел в себя на чердаке, который тянулся над всем домом. На утепленных трубах, идущих вдоль стен, заметны были следы голубиного помета. Багров лежал, опутанный веревкой так тщательно, как умеют путать лишь пауки и суккубы - существа сходной по тщательности природы. Вот только пауки путают тело, а суккубы - и тела, и души.
        Сверху Матвея прикрывало старое пальто. От пальто воняло так сильно, что Багров затруднился бы сказать, как долго и каким именно образом его использовали. Скорее всего, зимой и весной на чердаке кто-то ночевал. Об этом свидельствовало большое количество хаотично разбросанных предметов: ящики, пустые бутылки, чемодан с оторванной крышкой.
        Рот был заткнут тряпкой. Звать на помощь бесполезно. Как ни старайся, позовешь все ту же тряпку.
        Матвей лежал и, приподняв голову, пытался пережечь веревку взглядом. Этому когда-то обучал его Мировуд. Но, видно, он оказался никчемным учеником. Веревка дымилась, равномерно темнела, потом начала вонять, но перегорать отказывалась. Сообразив, что скорее он поджарит самого себя, Матвей оставил веревку в покое.
        Он лежал и думал. Течение мыслей то возвращалось к беспокойству за Ирку, то ныряло в прошлое. Без всякой внешней причины Матвей вспомнил, что минувшей зимой в одну из суббот поехал на барахолку в Измайлово и купил самодельные шахматные фигуры, изготовленные с большой любовью к мелкой работе, и набор разновеликих ножей и стамесок для резьбы по дереву.
        Продавал их худенький дедок в лыжной шапке.
        - А чего так дешево-то? - спросил Матвей, когда деньги были заплачены и ножи с шахматами перекочевали к нему в сумку.
        - Я свое отрезал! Лежат - душу дразнят! - ответил дед. Больше всего Матвея поразило, что в голосе деда не было ни обиды, ни досады. Спокойное признание факта.
        Дома, открыв на сумке «молнию», Багров высыпал ножи и стамески на пол. Они хранили память человеческих рук. Синеватый блеск металла, зачищенное пятнышко ржавчины, поджатое плоскогубцами кольцо у ручки. Видно, хвостовик выскакивал, и мастер выточил новую ручку, для прочности усилив место стыка. Матвею стало неудобно перед тем дедом и его руками. Купил и собирается держать ножи в праздном заточении.
        Он вышел, побродил по Сокольникам, отыскал подходящий кусок доски и, вернувшись, сел резать. Опыта не было никакого. Стамеска соскальзывала, отсекая то слишком большой, то слишком маленький кусок. Регулярно попадались упрямые сучки, которые, выпадая, оставляли в дереве досадную рытвинку.
        Ножи и стамески вредничали, отказываясь признавать в Матвее хозяина, однако они не учли, что Багров был упрям. Испортив одну доску, он немедленно отправился за другой. На этот раз толстой доски он не искал: довольствовался досками от ящика. Они были мягкими и ножу поддавались без упрямства.
        Матвей вырезал вешалку, потом взялся за ложку, но запорол и, не признавая поражения, стал спешно переделывать ложку в прыгающую пуму. Ирка, тогда еще прикованная к коляске, поглядывала на Матвея с радостью, но и с беспокойством. Она относилась к способностям Багрова с некоторым недоверием. Он был талантлив, но мало способен к регулярной, рутинной, ежедневной работе. А это хуже, чем вовсе не иметь таланта. Только пустой перевод интеллектуальных ресурсов. Умная Ирка опасалась, что у Матвея вот-вот начнется творческий запой, который закончится тем, чем заканчиваются все запои - похмельем.
        Так и произошло. Через неделю Багров все забросил. Но вот сейчас он лежал и понимал, что ему снова хочется резать по дереву. Медленно, терпеливо, без излишней горячности, но каждый день. Только бы парень с гибким мечом не добрался до Ирки!
        Матвей замычал от бессилия и стал перекатываться через ящики. Нашел бутылку и, приподнимая ноги, бил ее пятками до тех пор, пока она не разбилась. Бить пришлось долго - Багров не подозревал, что обычная бутылка может оказаться такой прочной. Выбрав из осколков подходящий, он стал тереться о него веревкой. Осколок соскальзывал, и вместо веревки он резал себе руку.
        Неожиданно Матвей услышал какой-то звук и повернул голову к чердачному окну. По дому - по внешней его стене, выходившей на улицу, - кто-то карабкался, используя подоконники, балконы и прочие выступы. Не прошло и десяти секунд, как окно было выдавлено, и в него протиснулся пыхтящий гигант. За плечами у него была подвязана булава.
        - Зигя! - окликнул Багров, когда гигант, не привыкший к темноте чердака, почти опустил массивное колено ему на лицо.
        Великан осторожно убрал колено и, озираясь по сторонам, уселся на пол. Он не разобрался, кто с ним разговаривает. На низком чердаке гигант помещался только лежа или на корточках.
        - Мамуля казала «лезь». Зигя лезет. А ты цто тут делаес?
        - Лежу! - объяснил Матвей.
        Некоторое время Зигя переваривал информацию.
        - Лезыт. Не посто лезыт, а лезыт вот, - объяснил он сам себе.
        Потом Зигя встал на четвереньки и принялся разглядывать лицо Багрова, поворачивая его к лунному свету.
        - Чего ты смотришь? - спросил Матвей.
        - Смотлю: длузеское у тебя лицо или не длузеское!
        - Длузеское! - передразнил Багров.
        Зигя удовлетворенно кивнул и аккуратно уложил Матвея на пол.
        - Хоросо, сто длужеское! Мамуля казала: если не длуг - убивай!
        Матвей порадовался, что не ответил иначе, и потребовал, чтобы Зигя его развязал. Просьба была простая, но отчего-то вызвала у гиганта много сомнений.
        - Мамуля не велела никого лазвязывать! Она сказала помогать папуле. А ты не папуля!
        Матвей едва не взвыл.
        - А как насчет «совершить хороший поступок»?
        - Мамуля не казала совершать посюпок. Она казала: «Не трогай нисего глязного, не кушай мусор, не подноси киску к глазкам, убивай влагов и помогай папуле», - забухтел Зигя.
        Багров решил обойти непререкаемый авторитет мамули с другой стороны.
        - Что ты любишь?
        Зигя расплылся в улыбке:
        - Зигя любит сарики и больсые масыны: гузовики, тлактолы, лесовозы, тлейлелы.
        Матвей понял, что стараньями мамы Прасковьи Зигя сделался спецом по больсым масынкам.
        - Я нарисую тебе красивую машинку! Очень большую! Ты такой раньше не видел! Называется «марсоход», - пообещал Багров.
        Зигя с сомнением оглядел обмотанного веревками Матвея.
        - У тебя каландаса нет!
        - Он у меня в кармане!
        Зигя, сопя, полез к нему в карман проверять.
        - Э, нет! - поспешно сказал Багров. - Ты меня сперва развяжи!
        Зигя вновь задумался, на этот раз, к счастью, кратковременно.
        - Он не киска и не глязный! У него есть каландас и лицо длузеское! - пробормотал он себе под нос, точно отправдываясь перед кем-то. Потом склонился над Багровым и не развязал, а небрежно разорвал веревки, точно имел дело с гнилым бумажным шпагатом.
        Багров размял затекшие ноги.
        - Ну наконец-то! Идем!
        - А масынку лисовать?
        - Здесь темно! На улице нарисую! - не оглядываясь, Матвей быстро зашагал к лестнице.
        Обманутый младенец вздохнул и поплелся за ним…
        Ну а дальше клинья двух повествований сошлись. Увидев Шилова, обвившего мечом шею
«папули», Зигя пришел к выводу, что это и есть «враг», и бросился на негодяя с булавой. Но, не добежав нескольких шагов, остановился. Подсвеченный луной, на земле лежал дружинник с погнутой подставкой и отломанным мечом.
        - Мой рысаль! А я думаль: он потелялься! - радостно воскликнул Зигя.
        Меф ощутил, как ослабло напряжение меча, захлестнувшего ему шею.
        К солдатику Шилов и Зигя метнулись одновременно, столкнувшись лбами. Потом так же разом вскинули головы, разглядывая друг друга. Минувшие годы чудовищно изменили Зигю. Грудь покрылась рыжей шерстью, мышцы бугрились, кожа загрубела, лицо - в шрамах. Одно осталось неизменным - радостно-наивный взгляд ребенка.
        Прошла долгая, бесконечная минута. Шилов поднял бронзового дружинника и протянул его Зиге. В поцарапанном плаще полыхала луна.
        - Ты жив, Никита? Но я же оставил тебя в подвале! - произнес Шилов.
        Зигя резко выпрямился. Отступил назад. Его громадное лицо отразило ужас - отблеск старого, погрузившегося на дно сознания страха. Он даже заслонился рукой, точно боялся, что Шилов снова схватит его и будет проталкивать в подвальное окно.
        - Ты пахой, Витя! Ты уронил меня! Я усыб ножку! Там было темно и холодно! Я плакал и долго звал тебя и маму! А потом присла бабуска с рюкзаком и заблала меня!
        Шилов отвернулся. Опустил голову и пошел. Гибкий край невидимого меча оставлял на влажной земле след, как от ползущего ужа. Он прошел мимо валькирий, мимо Мефа и ни разу не оглянулся. Он был уже у гаражей, когда на плечо ему легла громадная лапища, пригнувшая его к земле. Когда это требовалось, Зигя умел передвигаться бесшумно. Шилов оглянулся. Зигя протягивал ему мизинец, согнутый как акулий крючок и примерно такого же размера.
        - Мились-мились-мились и больше не дерись! Я по тебе скучаль!
        Меф стоит и смотрит, как в прямых струях дождя два тартарианца - один огромный, как скала, а другой худой и хрупкий - качают сцепленными мизинцами. А рядом с Мефом, держась за руки, стоят Матвей и Ирка. Оба немного грустны и как-то по-особенному торжественны. Меф не знает, что Иркины ноги и сердце Матвея по-прежнему в плену у Мамзелькиной, и не понимает причин. Но главное: они есть друг у друга и Камень Пути, уже покинувший Огненные Врата, лежит у Ирки в кармане.
        Буслаев поднял свой клинок. Спата погасла. Воодушевление улетучилось. Меф наклонился, отыскал на земле чурочку и для пробы ударил по ней мечом. Чурочка упала скорее от обиды, что ее, бедную, все тюкают. Разумеется, она оказалась целой.
        - А не пошел бы я спать? - спросил сам у себя Буслаев.
        После чего повернулся и действительно отправился спать. За хрущевкой редкой серии уже слышался равномерный металлический звон. Он прокатывался волнами. Временами звон переходил в потрескивание. Это, осыпая мокрыми «усами» электрические искры, выходили на маршрут первые троллейбусы.