Пегас, лев и кентавр Дмитрий Емец
        ШНыр #1 ШНыр - не имя, не фамилия, не прозвище. Это место, где собираются шныры и которое можно найти на карте. Внешне это самый обычный дом, каждые сто лет его сносят и строят заново, чтобы не привлекать внимания.
        Шныры не маги, хотя их способности намного превосходят всякое человеческое разумение, - если где-то в мире происходит что-то значительное или необъяснимое, значит, дело не обошлось без шныров. Постороннему человеку попасть на территорию ШНыра невозможно. А тому, кто хоть раз предал его законы, вернуться назад нельзя.
        Шныром не рождаются. Никакие сверхъестественные дарования или родство с волшебником для этого не нужны.
        Выбирают шныров золотые пчелы, единственный улей которых находится на территории ШНыра. Никто не знает, кого пчела выберет в следующий раз и, главное, почему.
        Дмитрий Емец
        Пегас, лев и кентавр
        Книга - это вечная мысль. Рука, протянутая через десятилетия и века, когда рядом невозможно найти собеседника.
        Йозеф Эметс, венгерский философ
        Дорожные знаки разведчика
        Кодекс ШНыра
        Когда тебе больно, не корчи из себя страдающего героя. Нужно или плакать в голос, или терпеть. Ты можешь дать всё другим, но ничего себе. Потому что ты шныр!
        Наедине с собой ты будешь рвать зубами подушку, расшибать кулаки о стены. Но на людях ты будешь улыбаться. Потому что ты шныр!
        Всякий нырок оплачивается жертвой.
        Чем меньше жертва и способность к жертве, тем меньше возможности закладки, которую ныряльщик способен вытащить. Жертва не может быть больше, чем человек способен понести.
        Для того, кто использовал закладку для себя, повторный нырок невозможен.
        Никогда не нырявший или отказавшийся от нырков шныр может оставаться в ШНыре, но использовавший закладку для себя - никогда.
        Самый тяжелый нырок всегда первый. На первой закладке шныр всегда испытывается максимальной болью.
        На территорию ШНыра не может проникнуть ни один человек, окончательно утвердившийся во зле и его ценностях или ощутивший себя явным добро м. Это не мы так решили. Просто так есть, было и будет.
        Новых шныров выбирают не люди, а золотые пчелы, единственный улей которых находится в ШНыре. Почему пчелы выбрали именно вас - мы не знаем, потому что когда-то точно так же они выбрали и нас. Хотя в отдельных случаях можем догадываться. Но догадываться не означает знать.
        Случайно раздавить золотую пчелу нельзя, но ее можно предать. В этом случае она умирает.
        Глава 1
        Работа - лучшее лекарство от вирусной любви
        Принцип всякого продвижения: дойти до своего абсолютного предела и сделать один ма-а-аленький шажок вперед.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Пятого декабря в Москве повалил снег. Прежде он выпадал с избирательной пугливостью: на крыши машин, парковые скамейки, гаражи и трансформаторные будки. Сейчас же снег приступил к делу серьезно и посыпался так густо, будто где-то в небе гиелы - крылатые полугиены-полульвы - одновременно распотрошили десять тысяч подушек. Крупные снежинки не порхали, а солидно, как немолодые несушки, рассаживались каждая на свое место.
        Движение остановилось. Светофоры подмигивали сами себе, дирижируя белой симфонией. Ехать стало некуда. Дороги исчезли. Автомобили отмахивались дворниками, на глазах превращаясь в сугробы. Как часто бывает, в стаде машин обнаружился истерик, который раз за разом нажимал на сигнал и гудел долго и сердито, непонятно что и у кого требуя.
        На строительной площадке прожекторы били снизу в подъемный кран, и три столба света, пронзая белое пространство и смыкаясь, показывали абсолютную его бесконечность.
        Когда начался снегопад, два молодых человека и девушка стояли на залитой электрическим светом площадке у метро и потешались над загадочной надписью «МЯСО КУРЦ В ЛАВАШЕ». Это были Ул, его девушка Яра, большеротая и улыбчивая, и его лучший друг Афанасий.
        Ул стоял, сунув большие пальцы в карманы - любимая его поза. Среднего роста, не мускулистый, но литой, точно из дубового пня вытесан. Двадцать неполных лет, короткий шрам на верхней губе (результат пропущенного удара велосипедной цепью в парке им. Макса Горького), русская кровь с примесью калмыцкой, двести сорок два рубля в кармане, широкий размах плеч и ботинки сорок третий номер. Вот и весь наш герой. Знакомься, читатель!
        Афанасий на полголовы выше и на полгода младше. Таких, как он, часто называют красивыми. Худощавый, с узкими плечами и длинными жеребячьими ногами. Волосы льняные, как у немецкого принца, у которого королевство такое маленькое, что ему то и дело приходится срываться с трона и ловить кур, чтобы они не пересекали государственную границу.
        Афанасий смеется, но на душе у него скверно. Он жалеет, что вообще поехал сегодня в город. Как правило, Афанасий избегает Яры, однако сегодня все произошло против его воли. Вместе добрались до города, вместе сели в метро. Станция конечная, притвориться, что тебе в другую сторону, - невозможно.
        Пока они ехали, Афанасий смотрел на своего двойника в окне поезда. По лицу двойника ползли бесконечные провода в черной оплетке, а на груди было написано:
«МЕСТА ДЛЯ ЖЕНЩИН С ДЕТЬМИ И ИНВАЛИДОВ».
        Афанасий старался не слушать, о чем говорят Ул и Яра, но чем больше старался, тем сильнее обострялся слух. Болтали они о совершенной ерунде, но Афанасий все равно ощущал себя гадом, подслушивающим у щелки. Каждое слово казалось ему значительным, содержащим тайную, скрытую от всех нежность.
        Изредка кто-нибудь из них вспоминал об Афанасии, обращался к нему и задавал вопрос. Афанасий отвечал с ненужной старательностью, хотя знал, что вопрос был задан только затем, чтобы не выключать его из общения. Мол, если мы втроем, то и говорить надо втроем и никак иначе. Афанасий делал всё, что положено уважающему себя третьему лишнему: улыбался, отшучивался, но ощущал, что его разрывает. Ему хотелось завопить и дернуть стоп-кран. Пусть все повалятся друг на друга, а ему на миг станет легче.
        Сознание Афанасия спешно искало лазеек. Внезапно он вспомнил, что ему надо купить крышку на объектив. Два года фотоаппарат - надежный тридцатилетний старикан «Зенит», который он ставил выше всяких цифровиков, - отлично жил без крышки, а тут вдруг хозяин осознал, что это в корне неправильно. Технику надо беречь. Он выскочил на «Пушкинской», а эти двое взяли и выскочили за ним следом. Наверное, среагировали на закрывающиеся двери.
        - Нам не хотелось тебя бросать! - заявил Ул.
        Афанасий едва не зарычал. Ул так и лучился дружелюбием. Афанасий знал, что если он сейчас оступится и улетит на пути перед поездом, то Ул, не мешкая ни минуты, кинется за ним и будет пытаться его вытащить. И от этого Афанасию становилось тошно. Правда, как предатель он еще не состоялся, но ему казалось, что, полюбив Яру, он нанес их дружбе удар в спину. Нельзя изменять и предавать даже в шутку. Это опаснее, чем взобраться на табуретку, накинуть себе петлю на шею, а потом попросить кого-нибудь вышибить эту табуретку и сбегать на кухню за стулом, потому что на стуле стоять удобнее.
        Пока Ул не встречался с Ярой, Афанасий относился к ней спокойно. Если она ему и нравилась, то не больше, чем еще три-четыре девушки. В его внутреннем списке Яра шла даже не первым номером.
        Затем Ул с обычной для него решимостью, не раскачиваясь и не сравнивая, выбрал для себя Яру, чтобы любить ее «пока смерть не разлучит нас». И Яра как-то сразу это ощутила и отозвалась, хотя Ул никогда не произносил пылких речей. И тогда впервые на Афанасия - бойкого, неглупого, уважающего себя, свое красноречие и ум - дохнуло невыразимой внутренней правдой, которой не нужны слова. Если она, эта правда, есть, то всякая девушка ее почувствует.
        Поначалу Афанасий, на правах лучшего друга, к Яре отнесся критически. Ему не нравилось, что Ул всюду ее с собой таскает, а она ходит и молчит, как робкая мышка, из которой вот-вот вылупится кошка. Это был еще тот период, когда третьей лишней была она. Затем, хотя внешне ничего не изменилось и Ул кидался к нему все так же радостно, Афанасий начал ощущать, что его постепенно задвигают в область декораций.
        Дальше все пошло по нарастающей, и Афанасий увяз, как оса в варенье. При этом, будучи человеком внимательным и не упускающим случая покопаться в себе, он смутно ощущал, что любовь у него не настоящая, т. е. родившаяся независимо, а вирусная - возникшая из чувства конкуренции. Вырастить любовь самому сложно. Это как создать с нуля новый вирус гриппа, когда вокруг все здоровы. Заразиться же чужой любовью можно после одного чиха.
        Но хотя любовь и оказалась вирусной, несчастен он был по-настоящему. Причем несчастен вдвойне, потому что вместе с девушкой, которая его не любила, мог лишиться и друга.

«Если бы Ул знал… - мрачно думал Афанасий. - Ну а что бы он сделал, если бы знал? Смог бы бросить Яру в мешке в море ради нашей дружбы?»
        Яра, пока не брошенная в море, развила невероятную активность. Протащила бедного Афанасия через кучу магазинов и нашла-таки крышку для объектива, подходящую по диаметру. Заставив Афанасия порадоваться на полную катушку, счастливая парочка затянула его в кафе, где он выпил кофе и изжевал от тоски края картонного стаканчика.
        Потом Афанасию предложили прогуляться по бульварам, и он согласился, хотя зимой гулять по бульварам удовольствие в два процента от нижесреднего. Афанасий пинал носком крышку от пластиковой бутылки и, провожая взглядом прыгающий красный, с белым брюшком, кругляшок, грыз себя. Где он ошибся? Может, они с Улом взяли слишком высокий темп дружбы? Когда слишком быстро достигнешь накала, впоследствии сложно его удержать. Играть же на понижение уже нельзя. Дружба этого не прощает.
        Два часа Афанасий тащился рядом, то обгоняя, то отставая.
        - Я ее родителям так и сказал: «Она у вас абсолютно неразвитая, хотя и красавица! Человеку скоро двадцать, а он до сих пор вечерами присасывается мозгом к телеканализации!» А ее папа, полковник разведки, мне: «Ты сперва женись, а потом перевоспитывай!» - говорил он, размахивая руками.
        - А поехали к ней прямо сейчас! Рванем куда-нибудь вчетвером! - жизнерадостно предложил Ул.
        Афанасий на секунду замолчал.
        - Да запросто! - Он схватился за телефон, но в последний момент с сожалением оторвал трубку от уха.
        - А, я забыл! Сегодня не может! У нее курсы, - сказал он.
        - У нее всегда курсы. То МИД, то МГУ, то какие-то академии, - заметил Ул.
        - А ты как хотел? Ну, может, хоть эти будут последними. Тогда и встретимся, - выразил надежду Афанасий.
        Тут он лукавил, потому что знал, что курсы у его девушки будут продолжаться вечно. Ну или хотя бы до тех пор, пока сама девушка не появится в природе.
        Пока же существовало только имя (Виктория), фамилия (дальновидно не засвеченная), квартира на Большой Никитской, важные родители и фотография сногсшибательной красавицы. Придумалась Виктория как-то случайно, всплыла из деталей, прорезалась из небытия, и теперь весь ШНыр знал, что у Афанасия где-то в городе есть девушка, которая ради него готова пешком пойти в Сибирь и только ждет момента, пока известная фирма выпустит новую коллекцию зимней обуви.
        Временами Афанасий ощущал, что начинает путаться в деталях, и, спохватившись, принимался продумывать обстоятельства разрыва с Викторией. Трагическая гибель? Роковая измена? Отъезд папы разведчиком в Гондурас с дочкой-шифровальщицей и женой-снайпером?
        Пока же счастливый возлюбленный шифровальщицы из Гондураса брел за девушкой друга и пытался убедить себя, что ему не нравятся ее ноги. И вообще радовался, что она почти всегда ходит в камуфляжных брюках, которые каждую девушку автоматически превращают в боевого товарища.
        Всю осень, в любой свободный час, Ул и Яра бродили вдоль Москвы-реки и, глядя на громыхавшие эстрадными мелодиями прогулочные трамвайчики, обзывали их музыкальными коробками. Один из них Ул обстрелял яблочными огрызками. Одновременно с тем, как третий по счету огрызок ударился о борт, трамвайчик выбросил темный и вонючий дизельный выхлоп.
        - Йеххху! Я его подбил! - заорал Ул, и они долго бежали следом, пока, устав, не упали на траву.
        Было холодно. Мокрые листья липли к спинам. Изо рта на сильном выдохе вырывались
«горынычи». Двое лежали на газоне и представляли себе море в тех тихих во внесезонье крымских городках, где в восемь вечера жизнь замирает, звонить уже неудобно и только робкие велосипедные воришки шмыгают по узким каменным дворам, пахнущим давним присутствием кошек.
        Это воображаемое море было лучше настоящего, потому что рождалось в их любви. В их московском море из вспененной воды торчали ржавые зубы старых причалов. Волны бежали вдоль выщербленных ступеней набережной. На старом карантинном причале таможни по ночам горел прожектор. Сытые чайки, как куры, прогуливались по парапету. Наглые воробьи кувыркались в прибое, там, где над гниющими водорослями роились мелкие мушки и торчал хвост разрубленного винтом дельфина.
        Тогда Яра и стала Ярой. Во всех документах и ведомостях, разумеется, осталось прежнее «Ярослава». «Яра» было как клеймо Уловой собственности. Экономя звуки своей речи, Ул вечно всех сокращал, начиная с себя. Казалось бы, что длинного в имени «Олег»? Зачем превращаться в Ула?
        Про любовь Ул почти не говорил. Когда она есть, говорить о ней необязательно. Разве что ляпал что-нибудь в стиле: «скажи это нашему внуку!» Зато обожал жизнеутверждающие истории. Ну, например, как один парень пошел в аптеку за градусником. На обратном пути на него напали два мужика. Он стал отбиваться, и в драке получилось так, что градусник воткнулся одному мужику в рот и там сломался.
        - Прям со всей ртутью! Сечешь?
        Яра секла.
        - А как же он в рот воткнулся?
        - В драке всякое бывает. Может, зуба не было. Может, еще как-то… И не такие тупые случаи бывали! - говорил Ул, и Яра верила, что так оно и есть.
        Чем тупее случай, тем он ближе к правде. И, напротив, чем романтичнее, тем дальше. Недаром книжки про принцев на белом коне чаще всего ставятся опытными библиотекаршами в раздел «развивающая литература про животных».
        Изредка они отправлялись к сестре Яры, у которой был сын двух с копейками лет. Сестра моментально упархивала куда-то, а Яра отбывала повинность тети.
        - Жили-были мышка-норушка и лягушка-квакушка! - вещала она.
        Диатезный карапуз сказок не ценил. Он моментально утрачивал внимание и начинал швыряться картошкой.
        - А ну, слушай давай! Кому самая красивая девушка в мире рассказывает про мышку-наружку и лягушку-прослушку? - мрачным голосом говорил Ул.
        Ребенок замирал. Рот начинал опасно кривиться.
        - И зайка-попрыгайка! - продолжала ворковать Яра.
        - И зайка-доставайка! - поправлял Ул. - Короче, жила вся эта братва в некотором царстве - некотором государстве, а именно на станции метро «Савеловская», недалеко от компьютерного рынка, и питалась говорящими тараканами без музыкального слуха.
        Так текли дни этой восхитительной осени. Временами на прежде серьезную, почти строгую Яру нападало дурашливое настроение.
        - Всё для меня сделаешь? И глаз свой рукой потрогать дашь? - коварно спрашивала она.
        Ул был счастлив и втайне боялся своего счастья, понимая, что смешон, как влюбленный пес бойцовой породы.

* * *
        В ту предснегопадную прогулку Яре и Улу все было дико смешно. Смешные люди гуляли по смешным улицам и с глубокомысленным видом делали потешнейшие вещи: покупали, отвечали на звонки, пугливо посматривали на небо и поднимали воротники. Топталась на одном месте замерзшая женщина с тележкой, продававшая телескопические устройства для прочистки засорившихся раковин. Устоявшиеся семейные пары вежливо шипели друг на друга или переругивались взаимно уставшими голосами.
        А потом вдруг хлынул снег, и всё куда-то скрылось. И площадь, и метро, и «мясо курц» в лаваше, и женщина с тележкой. Остались гудки машин, короткие заблудившиеся полоски фар и они двое. И в ту минуту, когда весь мир состоял из одного снега, Ул поцеловал Яру. Поцеловав же, потерся носом о ее нос. Яре это понравилось. Они стояли и терлись носами, как лошади. А между носами пытался проникнуть снег.
        - Ну я пойду! - долетел сквозь снежную пелену голос Афанасия.
        - Куда?
        Афанасий хотел сказать, что совсем уходит, но вместо этого буркнул: «Воды куплю!
        - и отошел к киоску. Ул услышал досадливое восклицание: то ли на него налетели, то ли он на кого-то налетел.
        - Странный он сегодня! Что-то его грызет. Наверное, ревнует, - серьезно сказала Яра.
        - Кого? - озадачился Ул.
        - Тебя. Вчера ты был его, а сегодня мой.
        Ул склонен был считать, что он свой собственный.
        - Может, это из-за нырка? Терпеть не могу быть проводником. Случится что, потом вовек себе не простишь, - предположил он.
        - А кого он ведет? - спросила Яра, собственническим движением сметая с плеча Ула снег.
        - Дениса.
        - Афанасий не может быть проводником. Надо, чтобы у него всё улеглось. В таком состоянии ему не пробиться через болото ! - сказала Яра решительно.
        Ул долго смотрел на нее, потом кивнул. Лучше заживо телепортировать в мясорубку на колбасном заводе, чем застрять в болоте . Конечно, Афанасий будет хорохориться, но пускать его нельзя. Яра права.
        - Давай, я сам поведу Дениса! - предложил Ул.
        Яра цокнула языком.
        - Ты не можешь. У вас разная скорость прохождения.
        Улу нечего было возразить. Прохождение не зависит ни от возраста, ни от пола. Утюг и перина не будут погружаться с одной скоростью, даже если они равного веса.
        - А кто тогда? - спросил Ул озадаченно. - Афанасий отпадает. Я тоже. Кавалерия вообще погружается как игла. Может, Макса попросим или Родиона?
        - Не надо никого просить, - сказала Яра. - Проводником пойду я.
        Ул встревожился.
        - Ты никогда не была проводником! Это совсем не то, что шнырить самой! Я против.
        - Надо же когда-то начинать. Я поговорю с Кавалерией, а ты с Афанасием. Идет? - просительно сказала Яра.
        Ул задрал голову, открыл рот и стал ловить снежинки. Яра представила, как у него в желудке вырастает сугроб.
        - Скажи! - потребовала она.
        - Что я согласен? Я не согласен!
        - Ну скажи!
        Ул проглотил снег.
        - Не мешай! Не видишь: человек питается.
        - Пожалуйста!
        - Ну хорошо: говорю, - неохотно уступил он. - Довольна?
        - Нет. Скажи еще, что ты меня любишь!
        Ул нахмурился.
        - Не вымогай!
        - Скажи! - настаивала Яра.
        Он перестал ловить снежинки. Лицо у него было мокрое. Только на бровях снежинки не растаяли.
        - Я не умею такого говорить! У меня язык замерз.
        - Не выкручивайся! Повторяй: «Я тебя…»
        - Ты меня…
        - ОЛЕГ!
        Яра попыталась его придушить, но шея у него была слишком мускулистая. Своими жалкими потугами она только доставила Улу удовольствие. Слово «люблю» Ул всегда произносил под величайшим нажимом, утверждая, что чем реже его произносишь, тем бoльшего оно стоит.
        - А зачем ты прятал по всему городу розы и подбрасывал координаты? Одну розу я нашла в старой голубятне на «Савеловской», другую на чердаке двухэтажного дома на Полянке! Отвечай!
        Ул наклонился, зачерпнул снег.
        - А на «Войковской» не нашла? Так я и думал.
        - Сознался! Ага!
        - Не ага. Я просто видел, как её подбросили, - выкрутился Ул.
        - Кто?
        - Неизвестный в черной маске. Я преследовал его, загнал в угол, но он выпил кислоты. Остались дымящиеся шнурки. - Ул быстро посмотрел на негодующее лицо Яры и внезапно предложил: - Хорошо. Давай я это проору!
        Прежде чем Яра его остановила, он вскочил на какой-то ящик и, держась рукой за столб, крикнул сквозь снег:
        - Человечество, ау! Это моя девушка! Вот эта, в зеленой шапке! Ее не видно, потому что она за столбом прячется!
        - Я не прячусь! - возмутилась Яра и, воспользовавшись тем, что он стоит на одной ноге, дернула его за щиколотку.
        Ул полетел боком. В воздухе извернулся, как кот, перекатился и вскочил. Кому-то могло показаться, что он переломает себе все кости. Но это - если не знать, на что способен шныр и что такое шныровская куртка.
        - Соображать надо! Асфальт всё-таки! - возмутился он.
        - Я бы тебя навещала в больнице. Приносила бы в баночке геркулес и овсянку! - обнадежила его Яра.
        - Постой! - быстро переспросил Ул. - Ты действительно считаешь, что овсянка и геркулес - это разные продукты? Хорошую мать я выбрал моим бедным детям!
        - Чего-о??? - возмутилась Яра. - Каким таким детям?
        Подошел Афанасий с минеральной водой. Вода была ледяная, а сверху на бутылку садился снег.
        - Никто не хочет? - спросил он с надеждой.
        Никто не хотел. Тогда Афанасий, мучаясь, отхлебнул сам, и у него сразу замерзли десны.
        О чем-то вспомнив, он расстегнул рукав и озабоченно посмотрел на кожаный шнурованный щиток на левой руке. Похожий на средневековые наручи и продолжавшийся от запястья до локтя, щиток был украшен мелкими литыми фигурами. Птица с женской головой; подозрительно коротконогий кентавр; пучеглазая дамочка с раздвоенным рыбьим хвостом; лев, напоминавший пухлого оскаленного кота. Таким мог представить льва тот, кто никогда живых львов не видел, зато от пучеглазых дамочек с рыбьими хвостами отбивался острогой.
        Рисунки переплетались и, чередуясь с виноградными гроздями, образовывали защитные пластины, жестко закрепленные на грубой коже. Единственное, что удивляло, - разный цвет металла. Пучеглазая дамочка была тусклая, зато оскаленный лев, кентавр и птица пламенели, будто их отлили минуту назад.
        - А почему русалка погасла? А, ну да! Мы же выкрали из гипермаркета селедку и запузырили ее в Москву-реку! - припомнил Ул.
        - Зеркального карпа! Твоя, между прочим, идея! - поправила Яра.
        Увидев, как он разевал в аквариуме рот, Ул предположил, что он кричит: «Оооо! братья, я в засаде!» Коснулся русалки, и в гипермаркете стало одной рыбиной меньше, а в Москве-реке одной больше.
        Ул сдул со щеки Яры снег.
        - Ну идем, снежная баба, заряжать нерпь ! - задиристо сказал он.
        - Сам ты снежный дед! - огрызнулась Яра.
        Они быстро пошли к переходу. Откуда-то вынырнул крупный лохматый пес, побежал следом и принялся яростно их облаивать. Ул остановился, и пес остановился.
        - ЧУДО! Былиин! Ну и что дальше? Никак не ага? - поинтересовался Ул.
        Что дальше, пес и сам не знал. Жизненные планы у него были размытые. Он смутился, но сразу перестать лаять не смог и, несколько раз взбрехнув, неторопливо ретировался. Афанасий попытался угостить пса водой, но тот только мельком обнюхал горлышко.
        Подземный переход был полон людей. Многие стояли на лестнице и трусливо высовывали головы.
        - Закончился? Не закончился? - спрашивали они каждую секунду.
        Яре стало смешно: толкутся в выкопанной под дорогой яме и злятся, что не могут пробиться в свои многоквартирные норки. Ул шагал впереди, как ледокол, ломая толпу широкими плечами.
        - Позвольте вас протаранить! - просил он вежливо.
        Афанасий пристроился за Улом и пользовался проложенной дорогой. У Яры тактика была иная - там, где Ул продавливал, она скользила ужом. Ближе к центру перехода Ул преисполнился необъяснимой вежливости и стал пропускать встречный поток. Для этого ему пришлось прижаться к стене, выложенной сероватой плиткой. Ул зацепил плитку рукавом и проследовал дальше. Несколько секунд спустя в том же месте оказался Афанасий. Он особо мудрить не стал: перекинул бутылку из левой руки в правую, дотронулся до стены и быстро двинулся вперед.
        Коснувшись плитки там же, где и Ул с Афанасием, Яра ощутила покалывание в запястье и легкий жар, поднявшийся от пальцев к локтю. Убедившись, что нерпь заряжена, она хотела немедленно оторвать руку, но тут ее зацепили, и она чуть замешкалась.
        На улице на Яру налетела девчушка лет восьми. Отскочила как мяч, но тотчас прогнулась назад и любознательно уставилась на рукав пальто. Рукав сиял, будто охваченный огнем.
        - Снег! - сказала девчушка.
        Снег, падавший на рукав Яры от локтя и ниже, мгновенно исчезал. На прочих же частях пальто лежал крепкой белой крупой. Яра поспешно спрятала руку за спину. Упрямая девчонка топталась рядом и уходить не собиралась.
        Яру спас вернувшийся Ул. Подойдя сзади, он погладил любопытное дитя по затылку.
        - Маньяка видела? Пошли, покажу! - предложил он добрым голосом.
        Дитя унеслось короткими рывками, часто оглядываясь и поскуливая.
        - Ну разве я не гаджет? Ребенка испугал! - самодовольно заявил Ул.
        Он отозвал Афанасия и сказал ему про завтрашний нырок. Афанасий заартачился, особенно когда узнал, кто пойдет проводником вместо него. Обычно покладистый, здесь он проявил просто ослиное упрямство.
        - Чудо, былиин!!!! - сказал Ул, по-медвежьи сгребая его за шею. - Да послушай ты меня! Ты не в форме. И сам застрянешь, и новичка угробишь! У меня есть девушка и есть друг! И вы нужны мне оба!
        Станция метро неожиданно вынырнула красной буквой «М» на бортике перехода. Рядом стояла замерзшая старушка в пушистом платке, почти уже превратившаяся в сугроб, и продавала пророщенные фиалки в майонезных стаканчиках. Стаканчиков было четыре. Яра купила все, чтобы занять Улу руки и лишить его возможности обниматься в метро. Правда, Ул выкрутился и нагрузил фиалками Афанасия.
        - Тебе же все равно! - сказал он.
        Сверху по эскалатору запустили пивную банку. Яра о чем-то размышляла, и ее лицо временно пребывало в неподвижности. Зеленая лыжная шапка ей не шла. Лицо казалось мальчишеским, грубоватым.
        Афанасий подумал, что она некрасивая, и принялся взращивать в себе эту мысль. Как всякий человек, сражающийся с вирусной любовью, он имел в сердце особую коробочку, в которую заботливо собирал недостатки Яры. Когда любовь нестерпимо жгла, он обычно, как уголек, раздувал какой-нибудь недостаток, пока тот не начинал казаться непереносимым.
        Примерно к середине эскалатора Афанасий окончательно победил любовь и самодовольно выпрямился, ощущая себя свободным. Но тут Яра оживилась, заговорила, заулыбалась. Афанасий, уверенный, что его уже ничего не прошибет, высокомерно взглянул на нее, и… ему захотелось выть.
        Вагон был нового типа, обшитый белым пластиком. Без вкусных уголков для стояния рядом с дверью. Афанасию из-за фиалок нечем было держаться. Его болтало из стороны в сторону, а Ул ловил его за ворот.
        - Видишь, как тебе повезло, что я у тебя есть? - спрашивал он, а потом вдруг крикнул на весь вагон: - Эй, люди! Я счастлив! Это мой друг, а это моя девушка!
        Суеверная Яра дернула его за рукав.
        - Тшш! Молчи!.. Счастье спугнешь!
        Лучше бы она промолчала. Улу моментально захотелось противоречить.
        - Эй! Счастье! Ау! - заорал он.
        - Ку-ку! Ушло уже я! - нетрезвым голосом откликнулся проходящий рядом человек.
        Спина у него была полосатая, как у зебры, с четко отмеченными ступеньками. Вагон тронулся и медлительной гусеницей пополз в тоннель.
        Глава 2
        Крыло друга
        Когда человек не отказывает себе в удовольствиях и получает их слишком много, он к ним привыкает и перестает что-либо ощущать. Удовольствий ему требуется все больше, каких-нибудь изощренных, фальшивых, и заканчивается все неминуемой деградацией. Если же удовольствия, напротив, постепенно ограничивать, то с каждым днем будут открываться все новые. Настоящие. Даже простой капле воды, или солнцу, или пятиминутному отдыху в походе радуешься просто с дикой силой.
        Из дневника невернувшегося шныра
        В пять утра Ул встал проводить Яру. Он поднялся наверх, затем снова спустился и, срезая путь, пошел галереей. Шаги далеко разносились по длинным пустым коридорам ШНыра. В столовой не было ни души - даже сердитой старушки Суповны, которая, непрестанно ворча и жалуясь, что ей никто не помогает, не подпускала никого к плите на десять метров.
        Однако и без Суповны ее присутствие ощущалось. На центральном столе стояло верное средство от сна: три кружки с крепким чаем, соленый огурец и тарелка с круто посоленным черным хлебом. Одна кружка была пустой.
        - Значит, Денис уже в пегасне, - сказала Яра, появляясь вскоре после Ула. Она вечно опаздывала, но опаздывала культурно: минут на пять.
        Ул кивнул и посолил огурец.
        - Люблю все соленое! - сказал он про себя. - Хотя что можно подумать о человеке, который солит соленый огурец? Какой-то минерал недоделанный!
        Сидя в полутьме, Яра большими кусками откусывала черный хлеб, прихлебывала чай и разглядывала толстую пачку фотокарточек, небольших и крепких, как игральные карты. Снимки были сделаны частично скрытой камерой, частично с помощью телескопического объектива.
        - Это только за последнюю неделю. Что общего у системного администратора, учительницы физкультуры, театрального осветителя, студента, сторожа из котельной и глухого парня, бывшего музыканта? - спросила она, пряча от Ула снимки.
        - То же самое, что у пожилого астролога, мрачного нелюдима с зонтиком и уважаемого законом бандита с пальцами, похожими на сосиски. Но с этими мы раньше не сталкивались. Значит, ведьмари набирают новых. Расширяют резервы фортов, - мгновенно отозвался Ул.
        Яра перестала жевать хлеб.
        - Ты что? Знал?
        - Несложно догадаться. Театрального осветителя фотографировал Афанасий. Потом показывал мне царапину на куртке. Утверждает: в него выпалили из шнеппера, - сказал Ул.
        - Лучше б они были вампиры, - вздохнула Яра.
        - Мечтать не вредно. Будь они вампиры, мы закрыли бы вопрос за неделю силами восьми-девяти пятерок. Или обратились бы к вендам. Но они не вампиры, и этим все сказано, - отрезал Ул.
        Он вышел первым и остановился на крыльце подождать Яру. Внезапно громадные руки сгребли его и оторвали от земли. Ул болтался головой вниз и созерцал большеротое существо в расстегнутом бараньем тулупе.
        У крыльца, пошатываясь, стоял гигант трех с половиной метров ростом. Это была живая достопримечательность, казус, оживленный кем-то из отцов-основателей ШНыра. Днем он укрывался в Зеленом Лабиринте, ночами же топтался вокруг ШНыра. Несколько раз в животе у него находили пропавших девушек, а один раз даже самого Кузепыча.
        - Я Горшеня - голова глиняная, пузо голодное! Я тебя съем! - сообщил гигант. Слова он проговаривал медленно и вдумчиво.
        - Подавишься! Давай, я разбегусь и запрыгну! - предложил Ул.
        Горшеня некоторое время пережевывал эту мысль, а затем разжал руки. Ул воткнулся головой в сугроб. Горшеня отошел на шаг и доверчиво распахнул огромный рот. Четыреста лет подряд он попадался на одну и ту же уловку.
        За ночь снег подтаял и хорошо лепился. Ул скатал снежный ком и забросил Горшене в рот. Когда Горшеня стоял с разинутым ртом, он ничего не видел, потому что две янтарных пуговицы, служившие ему глазами, откидывались вместе с верхней половиной головы.
        Горшеня захлопнул рот.
        - Разве я тебя не съел?
        - Ты съел моего брата. А двух братьев в один день есть не положено, - сказал Ул.
        Горшеня опечалился. На крыльцо вышла Яра. Горшеня протянул к ней руку, но Ул шлепнул его по пальцам.
        - Она невкусная, - шепнул он, - но у нее вкусная сестра. Пошла туда!
        Горшеня, переваливаясь, похромал искать сестру.
        - Бедный он! Верит всему, - снисходительно сказал Ул.
        - Это мы бедные, что ничему не верим, - заметила Яра.
        - Говорят, он зарыл где-то клад и теперь его охраняет, - вспомнил Ул.
        Россыпь звезд прочерчивала тропинку к Москве. Отсюда, из Подмосковья, город неразличим, но в ясную погоду можно залезть на высокую сосну и со сколоченного из досок «разбойничьего гнезда» увидеть светлое плоское пятно. Это и есть Москва.
        Согревшееся за ночь тело ленилось. Ул щедро зачерпнул снег и, фыркая, умылся. Талая вода потекла за ворот. Поняв, что от нытья станет только хуже, тело смирилось и согласилось быть бодрым.
        Аллею занесло. Она угадывалась только по фонарным столбам и длинным сугробам, из которых торчали горбы парковых скамеек.
        В здоровенной шныровской куртке Яра обманчиво казалась полноватой. Ул дразнил ее Винни Пухом. Держась главной аллеи, они дошли до места, где старые дубы очерчивали правильной формы овал. Яра вытянула ботинок из сугроба и… поставила его уже на зеленую траву.
        Обложенные камнями, тянулись к небу узкие прямые кипарисы. Вьющаяся роза плелась по железным аркам. В нижней части ее ствол был толщиной в детскую руку. Срывая лепестки, ветер уносил их за невидимую границу и ронял на снег. Улу он казался обагренным кровью, а Яре - поцелованным.
        Яра оглянулась. Граница снега и травы обозначалась очень четко. Два дальних дуба дремали в снегу, третий же, оказавшийся внутри, даже и не ведал, что где-то рядом зима.
        Этот дуб был любимцем Яры. Она обняла теплое дерево и прильнула к нему щекой. Ул давно заметил, как много могут сказать Яре кожа и руки. Вот она гладит кору. Осязает не только ладонями, но и тыльной стороной ладони, и ногтями, и запястьями. Зачерпывает дерево со всеми его изгибами с жадностью слепого, обретшего взамен зрения новое чувство. Как-то она призналась Улу, что ей хотелось бы до нервов счесать себе руку, чтобы ощущения обострились.
        - Бывает, - сказал Ул.
        Теперь он стоял рядом, жевал травинку и любовался Ярой, как технарь любуется девушкой-гуманитарием, которая понятия не имеет, что такое интеграл, зато охотно рассуждает об исторических судьбах народов. Разница между Ярой и Улом была примерно такая же, как между двуручным мечом и нервной рапирой. Он уважал ее ум и чуткость, она же уважала его решительность и способность во всем схватить суть, не отвлекаясь на детали.

«Хочешь скрыть от женщины-шпиона новейший танк - поставь на мотор гнездо с цыплятами», - замечал Ул.
        Самого Ула больше интересовали вещи практические. Он знал, что где-то тут со дня основания ШНыра скрыта мощнейшая закладка. Это она прогревает землю и дает деревьям силу. Сейчас Ул в очередной раз прикидывал, где закладка спрятана и какого она размера. Сила ее была колоссальной. Ни одна из тех закладок, что вытаскивал сам Ул, не смогла бы растопить снег больше чем на пять-шесть шагов.
        Перед Улом, поскрипывая, качалась от ветра громадная, похожая на парус сосна с плоской вершиной. В ее корнях притулился синий улей, по крыше которого лениво ползали утренние, еще не прогретые солнцем пчелы.
        От сосны начинался обширный Зеленый Лабиринт - тщательно подстриженное сплетение акации, лавра, можжевельника и самшита. В центре Лабиринта был фонтан - огромный расколотый камень с причудливой резьбой, по которой стекала вода. Вокруг буйствовали хризантемы. Обычно Яра бросалась на колени и осязала цветы нетерпеливыми пальцами. Ул же забавлялся названиями.
        - Сколько надо выкурить кальянов, чтобы назвать хризантемы «Пинг Понг Пинк»? А
«Весенний рассвет на дамбе сути»? - интересовался он.
        Яра навестила бы хризантемы и сейчас, но это было невозможно. Обогнув лабиринт, они пересекли еще одну невидимую границу, и опять под ногами у них заскрипел снег.

* * *
        Денис ждал их у пегасни. Сидел на вкопанной шине и укоризненно мерз. Щуплый, лицо бледное. Нос похож на редиску. Выглядит года на два младше своих шестнадцати. Молния на шныровской куртке застегнута до самого верха. Глаза как у хомяка: бусинами. Правое плечо ниже левого.
        - Нервничает! - сказал Ул.
        - А ты не нервничал перед первым нырком?
        - В четыреста раз больше… Ну, вру: в триста девяносто девять! - поправился Ул.
        Яра засмеялась. Чудо, как человек может порой уместиться в чем-то бесконечно малом: краткой фразе, поступке, взгляде. Вот и Яра таинственным образом уместилась в своем двухсекундном смехе: энергичная, порывистая, ласковая без сюсюканья.
        - Я помню, как ты форсил в столовой после первого нырка. Заявлялся на завтрак в куртке. У всех куртки новые, а у тебя потертая. И сам такой таинственный! Просто супершныр! - сказала она, все еще разбрызгивая свой восхитительный смех.
        - Я притворялся, - смущенно пояснил Ул. - А куртку я скреб кирпичом. Мне потом от Кузепыча влетело.
        Увидев Яру и Ула, Денис вскочил с шины. Двигался он как ящерка - быстрый рывок и замирание.
        - За что мне Дельту? Это нечестно! Я лучший в подгруппе. Я на пролетке на Цезаре удержался! - крикнул он.
        - Пролетка - дело другое. Для первого нырка лучше кто-нибудь уравновешенный, - терпеливо объяснила Яра.
        Денис с ходу обозвал Дельту табуреткой.
        - Вот и чудесно. С табуретки не свалишься, - похвалила Яра и, оставив Дениса в обществе Ула и Дельты, нырнула в пегасню.
        Всеобщая мамаша Дельта скучала. Переминалась с ноги на ногу и фыркала в сугроб. Немолодая, немного коротконогая кобыла, пепельно-серая, «мышастая», с черным ремнем на спине и пышным хвостом до земли. Маховые перья с человеческую руку. Сами перья коричневатые, с темными окончаниями. Жеребят рядом не было, и
«полюблять», по выражению Ула, Дельте было некого. Заметив Ула, она деловито отправилась к нему попрошайничать.
        - Обойдешься! Я жестокий и жадный ненавистник животных! - предупредил Ул.
        Дельта не уходила. Слова у Ула порой расходились с делом. К тому же умной Дельте было известно, что карманы его куртки никогда не бывают пустыми.
        Скормив Дельте половину сухаря, Ул оценивающе качнул седло и немного ослабил подпруги. Седло было легкое, вытянутое вперед. Передняя лука загибалась, опоясывая мускульные основания крыльев в той их части, где перья еще не начинались.
        Ул подошел к Денису и дружелюбно хлопнул его по плечу.
        - Карманы проверил? Расчески, шариковые ручки, косметические пломбы на зубах?
        Денис мотнул головой.
        - Ну смотри, а то будет о чем вспомнить, - пообещал Ул. - Дальше инструктаж. Первым делом, понятно, пролетка. Когда высота набрана - переводишь пега в нырок. Бывает, новички нервничают, натягивают поводья и пытаются его развернуть. Этим ты только собьешь пега с толку. В момент перед нырком скорость такая, что на крыло он уже не встанет. А если сдуру их раскинет, ему все кости штопором завернет. Короче, струсишь - и себя угробишь, и лошадь.
        - «Разброс»? - подсказал Денис.
        Ул цокнул языком.
        - Не ага! Слышал звон, как говорится… Разброс - это когда пег перенесся, а ты нет. Обычно это происходит, когда шныр не доверился пегу. Тогда пег исчезает, а шныр впечатывается в асфальт.
        Денис побледнел, и Ул пожалел, что сказал лишнее.
        - Короче, доверяй Дельте. Она уже десять лет ныряет. Ты ей, главное, не мешай: она сама всё сделает, - сказал он торопливо.
        Денис с сомнением посмотрел на Дельту, которая, отвесив нижнюю губу, выклянчивала очередной сухарь.
        - Дальше переход! Тут всё настолько мгновенно, что ты ничего не успеваешь осознать. Сотая доля секунды - и ты в болоте . Это самая неприятная фаза. Какой главный принцип прохождения болота ?
        - Принцип трех обезьянок, - заученно отозвался Денис.
        - Правильно. «Ничего не слышу, ничего не вижу и ничего никому не скажу». Самые важные правила - первые два. Ничего лишнего не слушать, глаза держать закрытыми или смотреть на гриву пега.
        - А если… - осторожно начал Денис.
        - Никаких «если»! - оборвал его Ул. - Верить в болоте нельзя ничему, каким бы правдоподобным оно ни казалось. Я лично знал отличного парня, который после
        болота попытался отмахнуть мне голову саперкой.
        Денис с опаской посмотрел на голову Ула. Она была на месте.
        - Зачем?
        - Ему померещилось, что я похитил его голову и нахлобучил свою. Вот он и решил восстановить справедливость, - охотно объяснил Ул.
        - А почему мы не с Афанасием ныряем? - внезапно спросил Денис.
        Ул напрягся, потому что парень, пытавшийся поменяться с ним головами, и был Афанасий. Теперь Ул соображал: догадался Денис о чем-то или это случайный выстрел.
        - Ярослава - опытный шныр. У нее больше ста нырков, - сказал Ул подчеркнуто дежурным голосом и снял с плеча у Дениса приставшую соломинку. - Ну ни пуха! Пройдешь болото , а на «двушке» твой проводник тебе всё покажет.

* * *
        Яра шла по пегасне. В полутьме слышалось фырканье, дружелюбное сопение. Икар играл пластиковой бутылкой. Фикус что-то жевал. Миних, спокойный старый мерин с бело-желтой проточиной на голове, лизал решетку. Язык примораживался к металлу, и Миних удивлялся новому ощущению.
        А вот и Эрих, мощный, широкогрудый жеребец, такой высокий в холке, что когда-то Яра его побаивалась. Яра скользнула внимательными пальцами по крыльям Эриха, начиная с основания рулевых и заканчивая маховыми. Ей надо было убедиться, что всё в порядке. Случалось, ночью пеги пугались, начинали биться в тесных денниках и получали травмы. Эрих настороженно скосил глаза и прижал уши. Пеги не любят прикосновения к крыльям.
        - Значит, мне трогать нельзя, а тебе валяться можно? - поинтересовалась у него Яра, вынимая застрявшее между перьев сено.
        Вчера Эриха выводили еще до снегопада, и теперь, высунув морду из пегасни и испугавшись повсеместной колкой белизны, он всхрапнул, рванулся и попытался взлететь. Крылья у него были соломенного оттенка. Каждое метра по четыре. Громадные, щемящие совершенством формы.
        Яра с трудом удержала его, позволила понюхать и изучить снег. Мало-помалу Эрих успокоился. Денис воевал с Дельтой, уговаривая ее расправить крылья. Иначе на пега не сесть. Хитрая Дельта упрямилась. Ей и в пегасне было неплохо.
        - Задание! - вполголоса напомнил Ул.
        Яра, совершенно об этом забывшая, благодарно взглянула на него и коснулась своей нерпью нерпи Дениса. В воздухе проступили синеватые дымные буквы. Подождав, пока они погаснут, Яра развеяла их рукой.
        - У трехмесячной девочки неправильно развивается сердце. Сегодня днем операция. Шансов мало. Нужна закладка. Имя девочки - Люба, - сказала она.
        Денис перестегнул Дельте нащечный ремень.
        - Это не учебная легенда?
        - Учебный нырок на двушку ? - хмыкнул Ул, и Денис, смутившись, вновь стал дергать ремень.
        - А если мы достанем закладку, операция все равно состоится? - спросил он через некоторое время.
        - Скорее всего. А там кто его знает? Закладка сама творит обстоятельства… - честно сказала Яра.
        Она отвела Эриху левое крыло и вскочила в седло. Правое крыло Эрих приподнял уже сам, спасая его от прикосновения ноги. Ула всегда поражала твердость, с которой Яра, робкая и застенчивая в быту, управляла лошадью. Казалось, в седло садится совсем другой человек. Садится, откидывает назад волосы и - становится шныром. Вот и сейчас у него на глазах случилось именно такое преображение.
        - Эрих - первый, Дельта - за ним! - крикнула Яра Денису.
        Ул хмыкнул, оценив, как ловко она это сказала. Не «скачи за мной!», а «первый - Эрих». Женское руководство имеет свои особенности.
        Ул шел рядом и вел Эриха. Под глазами у него были желтоватые ободки.
        - Ты обещал вчера, что будешь спать! - с укором напомнила Яра.
        - Да как-то вот… - виновато сказал Ул, и не понятно было, что за грозный Кактовот помешал ему лечь.
        - Ложись сейчас.
        Ул оглядел снег, выражая взглядом, что улечься прямо здесь и сейчас невозможно.
        - Не могу. Потопчусь в пегасне, тебя подожду. У Азы ногу надо посмотреть. Ее Бинт лягнул. ЧУДО! былиин! Джентльмен называется! Разве кобыл лягают? Хотя Бинт, конечно, не в теме.
        - Кто тебе дороже: я или твоя Аза? - ревниво спросила Яра.
        Ул предостерегающе оглянулся на Дениса. Тот сидел на Дельте как истуканчик. Изредка вскидывал руку и с такой энергией вцеплялся в красный носик, точно хотел его оторвать.
        - Вчера вечером наши видели ведьмарей… Захватишь? - Ул сунул руку под куртку и извлек маленький арбалет с пистолетной рукоятью: шнеппер.
        Яра покачала головой.
        - Я надеюсь на Эриха, - сказала она, чтобы не говорить другого. Однозарядный арбалет не всесилен.

* * *
        Яра и Денис сделали круг шагом, а затем еще два легкой рысью. И только потом Яра разрешила Эриху перейти в галоп. Тот только этого и ждал. Разогнался, из озорства понесся на забор, тяжело хлопнул крыльями и оторвался от земли. Яра услышала негромкий удар: задел-таки копытом, аспид!
        Уже в небе она повернулась в седле, чтобы увидеть Ула. Маленькая родная запятая рядом с кирпичным четырехугольником пегасни.
        Дельта пыталась схитрить и замедлиться, но Денис прикрикнул на нее, толкнул шенкелями и поднял на крыло. Развернув ленивую кобылу, норовившую незаметно свернуть в сторону пегасни, он послал ее за Эрихом. Эриху хотелось резко набрать высоту, но Яра пока придерживала его, заставляя делать это постепенно. Израсходуется, взмокнет, а сил должно хватить надолго.
        Конская спина под ней мелко дрожала. Ощущения полета и скачки были разными. Она отличила бы их и с закрытыми глазами. Яра пригнулась к шее коня. Когда крылья делали взмах и, туго зачерпывая воздух, проносились назад, она видела редкий лес. Дальше склады и большое поле, соединенное с шоссе извилистой дорогой.
        Яра закутала лицо шарфом. Встречный ветер обжигал скулы, вышибал из глаз слезы. Яра знала, что еще немного, и она ощутит себя куском льда, который криво посадили на лошадь. Всё смерзнется: и мысли, и радость, и любовь к Улу, и даже страх. Останется только желание тепла.
        Денис нагнал ее и летел рядом. «Мышастая» шерсть Дельты начинала белеть, покрываясь изморозью. Шкура в нижней части морды обледенела, и было похоже, что у старой кобылы выросла белая редкая борода.
        Небо на востоке было полосато-алое, как предательски убитая зебра. Яра держала курс прямо на эти полоски, тревожно всматриваясь в них. Внезапно что-то поменялось, и над ними нависло большое облако - ярко-белое по краям и грязноватое в центре. От облака отделялись клочья. Представлялось, будто внутри спрятался кот и рвет его лапами. Яра оценивающе посмотрела вниз. Низко. Для нырка надо набрать еще. Она махнула Денису и направила Эриха в облако. Секунд через десять он вырвался с другой стороны. Теперь облако лежало внизу, похожее на рыхлую кучу снега.
        Наверху, сколько зачерпывал глаз, дрейфовали другие облака. Верхнее, огненное, похожее на бегемота, проглотило солнце и медленно его переваривало.
        Денис появился только через минуту. Он с негодованием показывал на Дельту и грозил ей хлыстом. У кобылы был хитрющий вид. Яра поняла: Дельта притворилась, что испугалась облака, использовав это как предлог, чтобы вернуться. Яре ее фокусы были хорошо известны. В свое время она тоже начинала с Дельты.
        Зная, сколько сил у пега уходит на набор высоты, Яра позволила Эриху лететь на юг, держась вдоль темного края нижней тучи. Небо здесь не имело четких границ. Большая туча обрывалась горой. В основании горы более мелкие тучи соединялись ватными бородами. Оттуда, где солнечные лучи путались в бородах, как сено в крыльях пега, внезапно появились четыре точки. С каждой секундой точки становились крупнее. Вскоре Яра различила плотные, кожистые, точно у драконов, крылья. Гиелы. К их спинам припали крошечные фигурки.

«Ну вот! Нарвались!» - подумала Яра.
        В этот миг четыре крылатые точки распались на две двойки. Одна двойка осталась кружить внизу, другая нырнула за тучу.
        - Смотри: ведьмари ! - крикнула она Денису, оттягивая шарф.
        Тот заметался и, путая Дельту, начал дергать повод.
        - Не надо! У нас преимущество по высоте! Им быстро не набрать! Опаснее будет на обратном пути!
        Яра сильно не вкладывалась в этот второй крик, зная, что ветер все равно снесет три четверти. Убедившись, что Денис больше не старается развернуть Дельту, она сложила пальцы утиным клювом и ткнула вниз. Это был сигнал к нырку.
        Эрих откликнулся, едва она коснулась поводьями его шеи. Он накренился вперед, пригнул морду к земле и, ускоряясь, несколько раз с силой махнул крыльями. После пятого или шестого взмаха сложил крылья, однако из-за Яры и седла не смог сделать этого так, как в пегасне. Получилось, что он обнял ее крыльями. Яра оказалась между двух щитов, прикрывавших ее до груди. Порой ей приходило на ум, что только это и позволяет нырнуть. Вот и пойми - то ли случайность, то ли глубинная закономерность.
        Пег набирал скорость. Сила тяжести влекла его к земле. Яра наклонилась, стараясь укрыться за шеей коня. Ветер свистел все тоньше и пронзительнее. Свободный конец шарфа больно хлестнул по затылку.
        Яра попыталась оглянуться, чтобы определить, где сейчас Денис. Он оказался неожиданно близко. Испуганный, но не паникующий. Вцепился в гриву Дельты, чтобы не вцепиться в повод. Тоже вариант. Лицо бело-красное с четко обозначенными пятнами. Брови как две обледенелые гусеницы. Лыжную шапку с него сорвало. Волосы торчат белыми пиками.

«Значит, и у меня такие же брови! Вот почему морщиться больно! Умница Дельта! От Эриха не отстала!» - столкнулись в сознании у Яры две разные мысли.
        Воспользовавшись тем, что Яра неосторожно повернула корпус и вывела его из-под защиты крыльев, ветер ударил ее в грудь и щеку, едва не выбив из седла. Яра вцепилась в переднюю луку, ощутив себя не просто жалким чайником, но утрированным самоваром.
        Вроде пустяк, но он похитил у нее несколько ценных секунд. Когда Яра снова увидела землю, она была пугающе близко. По серым петлям шоссе ползла серебристая коробка трейлера. Яра поняла, что на крыло Эрих уже не встанет: скорость слишком большая. Но Эрих и не собирался становиться на крыло.
        На краткий миг рядом мелькнули темный в полосках бок и плоская морда с выступающей нижней челюстью и близко посаженными глазами. Человек так тесно приник к гиеле , что они казались двухголовым существом.
        Яра поняла, что нарвалась на одного из двух ведьмарей, нырнувших за тучу. Всадник не успевал развернуть гиелу : слишком несопоставимы скорости взлетающей гиелы и почти ушедшего в нырок пега. Отлично понимая это, ведьмарь наудачу вскинул руку с тусклым полумесяцем арбалета.
        Эрих дернулся от боли. На его вытянутой шее длинной полосой проступила кровь, точно коня резанули бритвой. «Сообразил, что в меня не попасть, и пальнул в коня, чтобы мы разбились вдвоем», - определила Яра.
        Пег мчался к земле, с каждым мгновением обретая невыразимую плотность. На его крылья невозможно было смотреть. Они не стали белыми или сияющими, но все равно ослепляли и отталкивали глаз, ставший для них слишком легким.
        По мере того как Эрих преображался, все вокруг бледнело. Холмы, сосны, шоссе подернулись дымкой, размылись. При этом Яра осознавала, что мир остался таким же, как был: вполне вещественным и совершенно не призрачным. Просто Эрих больше не принадлежал этому миру, в котором он хотя и давний, хотя и родившийся здесь, но все же гость.
        Не раз Яра и другие шныры пытались описать новичкам переход, но не хватало слов, чтобы объяснить, как можно стать реальнее самой реальности при том, что и та сохраняется неизменной.
        Яра искоса взглянула на свои руки - известный шныровский тест на разброс. Рядом с гривой Эриха кисти казались плоскими, картонными. Гораздо менее настоящими, чем Эрих. Из-за досадного удара ветра Яра осталась частью своего мира, тогда как пег уже не принадлежал ему. Через секунду или две Эрих пронижет ее мир насквозь, а Яра, если не сумеет с ним слиться, воткнется где-нибудь между шоссе и щеткой сосен на пригорке.
        Яра поступила по наитию. Осознав, что безнадежно отстала, она наклонилась и как могла сильно обхватила шею Эриха. Щека уткнулась в жесткую щетку гривы.
        - Не бросай меня! Я все равно тебя не отпущу! - беззвучно прошептала она, зная, что Эрих если и услышит, то все равно не слова.
        И он не бросил. Сомкнул основания и изменил наклон, накрыв Яру плотными парусами крыльев. Время встало. Пригорок, от которого Яру отделяло не больше полусотни метров, расплылся, точно на свежую акварель плеснули из банки. Он не расступился, не исчез, остался сам собой, но Эрих и Яра пронизали его как мыльный пузырь, сомкнувшийся за ними. Яра ощутила натяжение своего мира, соскользнувшее по прикрывавшим ее крыльям пега. Она рискнула и еще раз оглянулась. Мир медленно уплывал назад, отгороженный невидимым стеклом. Где-то там ехал трейлер и росли березы. Там же остался и Ул.
        - Спасибо тебе! - шепнула Яра.
        Ей стало ясно, что Эрих в последнее мгновение вытащил ее, бесконечно опоздавшую стать такой же, как и он.
        А спереди на Яру уже надвигалось нечто рыхлое, цвета мясной накипи. Отвратительная бесформенная масса. Миновать или облететь ее невозможно - только пробиться насквозь. Тут не было ни неба, ни земли, ни созвездий - одна масса. Стремительно вращающаяся в центре, по краям она лежала неподвижно и образовывала тихие затончики. Сильнее всего она напоминала грязную воду с остатками пищи, которая с хлюпаньем втягивается в сток раковины. И там, в этом страшном центре, все кипело и бурлило.
        Что-то мелькнуло по левую руку от Яры. Приглядевшись, она поняла, что это Дельта. Приотставшая в нырке, кобыла быстро нагоняла. Яра не сразу поняла, есть ли у нее на спине Денис, и пережила несколько неприятных секунд.

«Но ведь нырнул! Не разбросало! Теперь только бы в болоте не запаниковал!» - решила она.
        Яру качнуло в седле. Крыло, отходя назад, задело ее по плечу. Эрих ускорился. Вместо того чтобы лететь в спокойную и внешне безопасную пену, он, вытянув морду, понесся прямо во вращающийся центр «раковины». Дельта следовала за ним. Спираль «стока» то утолщалась и затихала, то сворачивалась в нитку, и тогда ее начинало швырять из стороны в сторону.
        Яра по своему опыту знала, что для новичка это страшнее, чем падать вместе со сложившим крылья пегом и ждать удара о землю.
        Перед тем как кинуться в кипящее жерло, Эрих сложил крылья. Ветер срывал Яру с седла. О ее шныровскую куртку разбивалась пена, повисала на ней и отбегала, как живая. На несколько секунд Яра утратила ориентацию и думала только об одном - не потерять стремя, не выпустить повод.
        Ощутив, что ураган становится дряблым, Яра поспешно зачерпнула воздух. С запасом зачерпнула, до боли в груди, зная, что вскоре всякий вдох станет роскошью.
        И точно: выдохнула Яра уже в болоте .
        Как и в «стоке», всё здесь было цвета мясной накипи. Слежавшееся, мерзкое, остановившееся пространство, не содержавшее ни надежды, ни радости, ни движения. Мир, замкнувшийся в себе и завонявший, как погибший в яйце птенец. Яра выдохнула медленно, маленькими порциями, с сожалением, стараясь подольше не втягивать то, что заменяло здесь воздух. Воздух в болоте невероятно затхлый. Липнет к щекам, как жижа. Вползает в ноздри, щиплет глаза. Грязный станционный туалет показался бы в сравнении с ним грезами гурмана. Но всё равно дышать пришлось. Яра открывала рот и чувствовала, как вместе с воздухом втягивает в себя всю эту дрянь.
        Только что Яру било ветром. Здесь же ветер вообще отсутствовал. Она летела и толкала языком колючий шарф, лезущий в рот.
        Эрих больше не держал крылья сложенными. Он летел, но невероятно медленно. Маховые перья заламывались от напряжения. Казалось, он продирается сквозь клей. Каждый взмах продвигал их вперед, но чудовищно медленно. Яре казалось: они не летят, а ползут. Без пега она не смогла бы проплыть здесь даже сантиметр, хотя бы и загребала липкий воздух ладонями в течение столетий.
        Эрих и Дельта продирались по узкому тоннелю. Он был пробуравлен ураганом и имел четкие липкие стенки, которые втягивали в себя всё, но ничего не выпускали наружу. Яру удивляла мудрость, заставлявшая пегов бросаться сюда. Во всех других местах перелететь трясину было бы нереально. Здесь же ураган пробил брешь.
        Впереди что-то неясно светлело, хотя и справа и слева была плотная, сосущая тьма. Яра упорно старалась смотреть только на конскую гриву, зная, что отрывать от нее глаза смертельно опасно. Она понимала тоску тех, кто застрял когда-то в
        болоте . Вечно сидеть в липкой жиже, которая удерживает так, что ты не в силах моргнуть или пошевелить пальцем. И всё это время угадывать рядом нечто совершенно иное - яркое, настоящее, пламенеющее.
        В плотной тьме дрейфовали медлительные серые тени, похожие на облепленных глиной карликов с вываренными глазами. Эльбы. Тени смещались и приближались к стенкам тоннеля. Когда карлики касались стенок, то отстреливали нечто вроде паутины. Паутина касалась куртки Яры и сразу рвалась.
        Короткие прощупывающие покалывания Яра ощущала почти непрерывно и догадывалась, что эльбов гораздо больше, чем она способна разглядеть за те две-три секунды, что отваживается смотреть. В момент прикосновения колючих паутинок Яра испытывала то волчий голод, то досаду, то жадность, то вялую сонливость и безразличие. Но снова и снова крылья Эриха описывали полукруг и рвали паутину.
        Убедившись, что атаки безрезультатны, эльбы поменяли тактику.
        Ставки повысились. Теперь вместо голода и тоски Яре предлагались удовольствия самого разного рода. Всё это прощупывало Яру, пытаясь отыскать в ней брешь. Значит, ты не хочешь по локоть запустить руки в золотые монеты индийского раджи или гладить мех ручного тигра? А как насчет пробежаться с гепардом или встать под радужную струю водопада? А шашлык с горячим глинтвейном? Снова нет? Может, синьорита предпочтет меха, длинную машину и молчаливого шофера, который медленно повезет ее по ночным улицам под звуки кокаинового джаза?
        Образы были такими отчетливыми, такими зримыми, что Яра уже не отличала их от реальности. Едва определяла, где она на самом деле - под водопадом, на шумном восточном базаре или в душном и дрожащем, как холодец, болоте . Мечты, твердея, претворялись в реальность. Хотелось забыться, расслабиться и отдаться их убаюкивающей силе.
        Скажи «да», крошка! Маленькая моя, любимая, теплая!
        Скажи «да», существо!
        Говори «да», дрянь!
        Яра знала: для самих эльбов все эти лихорадочные образы, которыми они пичкают ее сознание, - ничто. Эльбы холодны как лед. Не спят и не печалятся. Их наслаждения в иной сфере, которую ей и постичь невозможно. Золото, пища, романтика имеют для них не большую ценность, чем для рыбака шевелящийся на его крючке жирный червяк.
        Яра знала, что если сейчас поведется и даст внутреннее согласие, то потом невозможно будет разорвать путы. Она залипнет здесь и навсегда останется в
        болоте . Много раз случалось, что шныры, даже самые опытные и закаленные, равнодушные к боли и легко переносящие голод, прыгали с седла, став пленниками заветного миража. И едва ли там, в душных испарениях болота , они обретали свои горные ручьи, улыбку красавицы или фантастические города.
        Желая согреться мыслью о чем-то теплом и важном, Яра стала думать об Уле, но внезапно осознала, что совершенно его не любит. Грубиян, дуболом, пошляк! Цветочки по чердакам прятал, а она таскалась за ними, чтобы изваляться в голубином помете! Если бы хоть красавец, а то зубы неровные, ноги короткие! Ни квартиры, ни внятного будущего. В кафе и то каждую копейку считает!
        Из всех щелей ее сознания шустрыми тараканами поползли мелкие обидки. Яра поняла, что никогда не была нужна Улу. Ему просто требовалась девушка, какая угодно, только бы согласилась терпеть его выходки. Другим он, понятное дело, до лампочки, а над ней небось весь ШНыр потешается!
        Если бы Ул сейчас оказался здесь, Яра набросилась бы на него, как кошка, и стала царапать, кусать. Ей захотелось развернуть коня, чтобы окончательно разобраться с этим уродом. Ненависть была такой сильной, что Яра пред собой видела одни лишь черные пятна. Глаз она уже не закрывала. Зачем? Плевать на болото ! Главный ее враг - Ул!!!
        Эрих жалобно заржал - она не услышала, но угадала по нетерпеливому движению головы и закинутой морде с пенной шапкой у ноздрей. Спустя секунду пега стало кренить и заваливать набок. Они больше не продвигались вперед, но зависли на одном месте. Правое крыло Эриха цепляло за что-то, чего не могло разорвать. Левое крыло судорожно загребало липкий воздух. Яра видела, что пега сейчас перевернет, а ее саму ударит о стенку тоннеля. Серые карлики тоже сообразили, что случится, и, давя друг друга, спешно сползались в одно место.
        Не понимая, что происходит с Эрихом и почему он заваливается, Яра опустила глаза и увидела, что в ее ногу сразу над ботинком вошла паутина, утолстившаяся до подобия белого корня.
        По паутине от эльба к Яре катились мелкие бусины. В момент, когда они касались ноги, она испытывала к Улу новые уколы ненависти. Правда, теперь ненавидеть стало технически сложнее. Колени скользили по седлу, левое стремя болталось, подпруги ослабли, а само седло вот-вот окажется под животом пега. Хорошо, хоть загнутая передняя лука удерживалась за основания крыльев.

«Я… люблю… Ула. Это… все… эльб!» - продираясь сквозь трясину ненависти, подумала Яра.
        Очередная бусина не смогла просочиться под кожу. Откатилась и столкнулась со следующей. Паутина вздулась, не выдержала напряжения и оборвалась. Ее прочность оказалась обманчивой. Эрих зачерпнул освобожденным крылом густой вонючий воздух. Упругие кости выгнулись. Жеребец заржал от боли и, едва не выломав маховые перья, выровнялся. Яра сумела дотянуться до мускульного основания его крыла и вернулась в седло.

«Расслабилась! Поверила, что все могу! Проводник, называется!» - выругала себя Яра. Дельта давно унеслась вперед, и Яра даже приблизительно не представляла, где и когда встретится с Денисом.
        Эрих набирал скорость медленно, с усилием. За первые двадцать-тридцать ударов он почти не продвинулся вперед. Порой ему требовалось несколько толчков крыльями, просто чтобы остаться на месте. Тогда он дергал головой и коротко, укоризненно ржал. Яра потрогала его спину. Она была скользкой и потной. Шерсть блестела, как намазанная жиром. В болоте останавливаться нельзя. Не будь Эрих огромным, сильным жеребцом, он завяз бы здесь навсегда.
        Все притупилось в Яре: любовь к Улу, жалость к коню, беспокойство о крошечной девочке. Она помнила только одно: нельзя позволять новым корням войти в нее, потому что это смерть. Ненависть к Улу опустошила ее. Она даже не чувствовала уколов. Тупо смотрела на гриву и старалась не открывать глаз.
        Яра не знала, сколько провела времени в болоте. Оно здесь течет по своим законам. При предельной внутренней собранности, да на хорошем пеге можно проскочить за десять минут. Можно за полчаса, час, а можно и вообще не прорваться. Счет завязших в болоте ныряльщиков шел на десятки и сотни. Чаще всего даже не знали, застрял ли ныряльщик на пути туда или был перехвачен на обратном пути. Кем? Эльбами? Ведьмарями? Сломала ли его лошадь крыло, слетел ли он с седла или, прислушиваясь к нашептываниям болота , не сумел разорвать паутину и до сих пор томится где-то в сосущем мраке, где ложь похожа на правду и где ненависти веришь больше, чем любви?..
        Дважды в истории ШНыра случалось, что ныряльщик, будучи твердо убежден, что провел в болоте не больше суток, выныривал в человеческий мир спустя несколько десятилетий.
        Сейчас Яра не думала и об этом. Она гнала все мысли без исключения, в том числе и самые невинные, зная, с какой легкостью болото искажает, подменяет, тайно соединяет их, используя любую мысль как мостик в свою реальность.
        Внезапно Яра почувствовала легкий толчок. Упругая неведомая сила разом коснулась всего ее тела, а затем расступилась, узнав и пропустив. Она ощутила тепло, согревшее ее заледеневшее в нырке лицо. За закрытыми веками что-то розовело. Она оттянула шарф, а потом и вовсе сорвала его. Глухая вонь исчезла. Яра открыла глаза. Эрих легко, без малейшего напряжения летел над землей. Остатки болота таяли на его опавших от усталости боках.
        Над землей, а не по узкому тоннелю в болоте .
        Здесь было гораздо светлее, однако свет казался неярким, точно предрассветным. Внизу угадывался лес. За лесом начиналось поле с медлительной и часто петлявшей речкой.
        - ДВУШКА! - воскликнула Яра, хотя это было только начало.
        Что-то обожгло ей висок. Это расплавилась большая пластмассовая заколка, о которой Яра забыла. Яра поспешно отбросила липнущую к пальцам мягкую массу, пока она не растеклась по голове.
        Вот о чем Ул предупреждал Дениса. Здесь, на двушке , не могло существовать ничего вторичного и производного. Никакой синтетики и полимеров. Только кожа, хлопок, железо. Все помнили историю девушки-новичка, попытавшейся незаметно воспользоваться пластиковыми подпругами. Обратно через болото ей пришлось прорываться без седла, привязав себя к конской шее.
        Яра вспомнила, сколько раз на этом попадалась, и удивилась, что не стала осторожнее. Несколько удачных нырков - и ты автоматически зазнаешься. Перестаешь проверять карманы, думать о заколках и смело открываешь глаза в болоте . Единственный способ вновь обрести ощущение реальности - получить по лбу.
        Чем дальше летел Эрих, тем светлее становилось. Если раньше Яра лишь угадывала то, что внизу лес, то теперь различала отдельные деревья. Если в первые минуты здесь двушка была почти бесцветной, темной и лишь слегка намеченной, то сейчас, с каждым новым взмахом крыльев Эриха, становилась подробнее. Невидимая рука неспешно набрасывала на деревья краски, щедро рассыпала из теплой ладони звуки и запахи.
        Лоб Яры покрывался испариной. Она вытерла его тыльной стороной руки и подумала, что сегодня всё началось рановато. Сказалась задержка в болоте . Слишком много грязи она там наглоталась.
        Эрих прислушался и забрал левее. Яра доверилась ему, хотя ей казалось, что они летят не туда. Вскоре, всмотревшись, она различила на лугу пятно, оказавшееся пасущейся Дельтой. Дениса она увидела, только когда Эрих опустился рядом. Парень лежал в тени кустарника в расстегнутой шныровской куртке и казался едва живым.
        Лицо у него было распаренным и двухцветным. Яра никогда не видела, чтобы люди потели в полосочку. Красный участок кожи - белый - красный - белый. И все с четкими границами. Один только нос не имел границ и торчал обычной просверленной редиской. Воздух Денис втягивал медленно, так же осторожно выдыхал.
        - Поначалу всегда так. Потерпи. Скоро будет легче, - сказала Яра.
        Денис открыл глаза и попытался улыбнуться.
        - Я видел, как Эрих застрял… А тебя вообще не заметил. Показалось, седло пустое. Дергаю повод, да куда там! Не слушает! А потом вообще в гриву вцепился, такая ерунда в голову полезла. Что мать всегда мною тяготилась, а сестра воровала деньги из копилки. А я-то думал: куда они пропадают? Только в болоте и понял.
        Яру это не удивило. Болото - вечное место озарений подобного рода.
        - Ты пытался остановить Дельту в болоте ??? - переспросила она.
        - Ну да! Ты же мой проводник. Я думал: так и надо. А проклятая табуретка не послушалась! Она меня не воспринимает!
        Продолжая лежать на спине, Денис сложил ладони ковшом и провел по лицу сверху вниз. Казалось, он не стирает пот, а умывается.
        - Сам ты табуретка! Если бы Дельта остановилась… - договаривать Яра не стала.
        Денис посмотрел на свои руки. Пот стекал теперь даже с пальцев. Запястья были покрыты бесчестными бисеринками.
        - Щиплет. Попадает в ранки и щиплет… - пожаловался он. - А странно!
        - Что?
        - Ну как? Дикая жара, а вода в ручье холодная. Но больше меня добивает роса. Почему она не испарилась?
        Яра засмеялась. Каждый шныр задает этот вопрос во время первого нырка.
        - Здесь не жарко.
        Он посмотрел на нее с недоумением.
        - То есть как это не жарко? Ты меня видишь?
        - Тебя вижу, но всё равно не жарко. Посмотри на Эриха, на Дельту. На меня, хотя сегодня я плохой пример.
        Денис сел на траве, недоверчиво всматриваясь в ее лицо.
        - Даже куртку не расстегнула, - сказал он с завистью.
        - Все через это прошли. Главное, двушка тебя впустила. Бывает, новички проходят весь путь через болото и вынуждены поворачивать пега назад. Ну а жара… Мне кажется, из нас выходит грязь.
        - Проклятое болото ! Оно меня доконало! - Денис качнулся вперед и встал.
        Ветка полезла ему в глаза. Он отмахнулся от нее.
        - Вроде уже не так паршиво… Пошли искать закладки! Где они? - произнес он решительно.
        Яра окинула взглядом луг. Эриха она держала за повод, опасаясь, что он войдет в ручей и, разгоряченный, начнет пить.
        - Здесь закладок нет. Слишком близко к болоту . Надо лететь дальше.
        - Может, подождем, пока не рассветет? - с надеждой предложил Денис.
        - Нечего ждать.
        - Как нечего? Уже вот-вот!
        - Здесь «вот-вот» тянется вечность, - сказала Яра и, чувствуя, что Денис ничего не понял, добавила: - На этом лугу всегда пасмурный рассвет и ничего другого. Чтобы стало светлее, надо лететь дальше. Или оставаться и довольствоваться тем, что есть. Но тогда никаких закладок.
        - Это нелогично, - возразил Денис.
        - Для нас нелогично, для двушки логично. У нас мир циклических изменений. Утро-день-вечер-ночь. Весна-лето-осень-зима. Сиди у окна, ковыряй в носу, а вокруг тебя будет наматываться жизнь. А двушка - мир пространственно неизменный. Здесь всё в развертке.
        - Это как? - не понял Денис.
        - Ну сразу. Источник света и тепла - а он должен существовать, хотя никто из наших его не видел, - находится где-то в центре. Ты не замечал, что все деревья немного склонены в одну сторону? На окраинах, ближе к болоту , всегда ночь и холод. Здесь всегда ранний рассвет. Дальше утро. Сами собой они не наступают. Чтобы что-то поменялось, надо постоянно двигаться.
        Денис дернул «молнию» куртки.
        - Но ведь если так, то получается, ближе к центру жарче!
        Яра кивнула, не видя смысла это отрицать.
        - Так и есть. Когда трудно и больно - значит, двигаешься в правильном направлении. Но сегодня мы у центра точно не окажемся.
        - И ты?
        - И я тоже. У каждого шныра своя личная граница. С каждым удачным нырком она немного отодвигается. Не то чтобы нас не пускали. Просто иначе не получается.
        Денис снова стал мучить «молнию».
        - А если я вообще никогда не смогу донырнуть до закладки? - с сомнением спросил он.
        - До какой-то - возможно, и нет, но до своей донырнешь. Она не слишком глубоко. Иначе ты не получил бы этого задания.
        - А если заставить себя и рвануть к центру? Просто гнать пега, и все? - упрямо спросил Денис.
        Яра подумала, что тогда с ним произойдет то же, что и с ее заколкой, однако оставила мысль при себе, только буркнула:
        - Невозможно. Сосулька не может долететь до солнца и остаться сосулькой.
        Пять метров до Дельты Денис прошел как пять метров до эшафота. Усмотрев краем глаза, куда он направляется, хитрая Дельта отодвинулась на несколько шагов. Она не убегала, а неприметно отдалялась, всякий раз ухитряясь выдерживать одну и ту же дистанцию.
        - Смотри, что у меня есть! - жалобно крикнул Денис, пытаясь притвориться, что в кармане у него сухарь.
        Дельта оглянулась и посмотрела с явной издевкой.
        Яра знала, что Дельта способна гонять его так до бесконечности. Лошади, конечно, добрые существа, но не настолько, чтобы пожалеть уставшего человека. Не выпуская повода Эриха, Яра в несколько прыжков нагнала Дельту, запрыгнула животом ей на спину и, хлопнув по крупу ладонью, подогнала кобылу к Денису.
        - На двушке пегов не отпускают. Если очень надо их оставить, то привязывают или стреножат, - напомнила она.
        На этот раз пеги высоко не поднимались и неслись над самой землей. Эрих намного опередил Дельту, и Яре приходилось его придерживать, чтобы он совсем не оторвался.
        Равнина, над которой они летели, становилась каменистой. Из земли выглядывали цепочки валунов, напоминавшие зубцы на спине окаменевшего дракона. Яра ясно различала впереди длинную скальную гряду, похожую на подкову.
        Здесь было уже светло, но как-то неокончательно, точно ранним утром. Воздух становился суше. Яре казалось: она скачет навстречу огненному ветру, однако эта мысль была ей, ослабленной и опустошенной болотом , не страшна, а радостна. Теперь уже и ей приходилось то и дело вытирать пот. Денис же сидел в седле только потому, что не определился, в какую сторону ему упасть.
        Яра замедлила Эриха, давая ему остыть. Вспомнив, что его задели из шнеппера, осмотрела рану и с облегчением обнаружила: не опасно. Кровь подсохла, а здесь, на двушке , царапина затянется за час-два.
        Подлетев ближе к скалам, Яра спутала пегу передние ноги и коротким ремешком связала основания крыльев. Эрих есть Эрих. Сосна, к которой она его привязала, была молодой. Яра ей не слишком доверяла.
        - Отдыхай! Ты уже поработал. Теперь моя очередь! - сказала она и, ослабив подпруги, отстегнула от седла саперную лопатку.
        Перед Ярой начинался песчаный склон. Постепенно набирая крутизну, он упирался в скалу со множеством трещин.
        Показалась отставшая Дельта. Последний отрезок хитрая старая кобыла не летела, а тащилась. Она по опыту знала, что ее сейчас привяжут.
        - Первая гряда. Скалы Подковы. Это и есть наш прииск. Здесь есть и другие, но для этого пришлось бы переваливать хребет, - крикнула Денису Яра.
        Денис сполз с Дельты. Его взмокшее лицо стало менее зебровидным. Границы стерлись, красное местами переходило в розовое.
        - Не ложись, а то потом пинками себя не поднимешь! - предупредила она.
        Денис достал саперку. У него она оказалась складной, с инициалами, которые он, как злостный собственник, выжег на ручке. Денис попытался стащить с нее фиксирующее кольцо, но выронил лопату. Наклонился, схватил другой рукой и зажал между коленями, надеясь закончить поединок с кольцом. Кольцо глумилось - оно охотно прокручивалось, но оставалось на одном месте.
        - Что случилось? - удивилась Яра.
        Денис поднял правую руку. Яра увидела, что две крайние костяшки разбиты, а пальцы непрерывно вздрагивают.
        - Как ты ухитрился? - изумилась она.
        Оказалось, о переднюю луку. Денис неосторожно откинулся назад, а когда Дельта резко коснулась скал копытами, его швырнуло всей тяжестью на собственную кисть.
        - Буду копать левой, - сказал он, убеждая сам себя.
        Яра молча забрала у него саперку, разложила ее и зашагала по склону.
        Нерпи сияли, ощущая близость закладок. Красноватый песок не проваливался под ногами, а давал узкую трещину по форме носка обуви. Изредка попадались участки с белым песком, который наносило перед большими камнями. По пологому склону Яра и Денис поднимались быстро, однако вскоре стало заметно круче. Приходилось взбираться, опираясь на руки.
        Яра карабкалась, высматривая на скалах и камнях шныровские знаки. Знаков она сегодня встречала мало. Только закорючка на сбитой саперкой коре, предупреждающая: «Пегов не привязывать!» Может, почва проваливается? Кто его знает! Опытный шныр всегда поверит предупреждению и не станет испытывать судьбу.
        Денис часто останавливался, присаживался на корточки и отдыхал. Воздух он уже не втягивал носом, а заглатывал ртом, как рыба.
        - Как ты? Совсем плохо? - спросила Яра.
        Денис прохрипел, что лучше не бывает, и Яра поняла, что от дальнейших расспросов стоит воздержаться. В таком состоянии людей лучше не жалеть. Бывают моменты, когда даже дружеская рука, участливо положенная на плечо, способна сломать хребет.
        - Через пять минут - козырек. Осталось чуть-чуть! - сказала Яра в сторону, будто сама себе.
        Денис кивнул, притворяясь, что ему безразлично.

«Козырек» оказался узким, шагов в двадцать, карнизом под отвесной скалой. Отдельные камни и целые оползшие пласты говорили о частых обвалах. Скала была непрочной, неоднородной. В ней угадывались спрессованные песок и ракушки. Многие куски легко разламывались в пальцах и крошились.
        Прикинув, откуда лучше начать, Яра прошла несколько шагов. Остановилась и, показывая, что они добрались, уронила саперку. Лопатка воткнулась, но ушла неглубоко и, плеснув песком, завалилась.
        Денис скользнул тоскливым взглядом по бесконечному карнизу.
        - И где здесь закладки?
        - Везде. Иногда прямо под ногами. Но больше всего их на глубине по пояс - по грудь. Не знаю почему. Может, тогда скала крошилась больше?
        Мальчишеским движением Яра вытерла нос и, опустившись на колени, вонзила саперку в песок. Рыли они долго. Песок вскрывался пластами, но под ним начиналась слежавшаяся глина. Временами саперки что-то цепляли и звякали, высекая сухие искры. Нужно было останавливаться и, расчищая глину, смотреть. В большинстве случаев это оказывался камень.
        Денису приходилось тяжелее, чем Яре: копать ему приходилось одной рукой.
        - Давай копать буду я, а ты вгоняй саперку в щели и расширяй их! - предложила Яра, забыв, с кем имеет дело.
        - Отстань. Я не устал! - Демонстрируя, что отлично справляется, Денис ударил саперкой с такой силой, что отколовшийся камень рассек ему верхнюю губу, едва не выбив зуб.
        Первый час Денис атаковал глину с нетерпением, радуясь каждому звяканью лопатки. Однако после множества неудач радость ожидания притупилась. Дыхания не хватало. В груди вместо сердца ворочался камень с острыми краями. Теперь Денис скорее досадовал, когда слышал очередной звякающий звук. Спина затекла. Он часто останавливался и вскидывал голову. Взгляд терялся в бесконечной отвесной скале, то рыжеватой, то желтой, то почти белой.
        Сколько он думал о двушке ! Чего себе только не представлял, пока проходил подготовку в ШНыре! А тут только глина, песок и камень.
        Яра по грудь стояла в яме, которую выкопала за последние два часа и, не углубляясь, расширяла ее короткими ударами. Водянки на ладонях еще не проявились, но уже угадывались по особому ощущению и покрасневшей, чуть отошедшей, с белыми пузырьками коже.
        Денис наудачу воткнул саперку шагах в трех от основного раскопа и потянул на себя. В отвалившемся пласте земли что-то плеснуло светом. Денис наклонился и поднял облепленный глиной кусок скалы размером с кулак. Одна его грань была очищена ударом лопаты. Денис размахнулся, собираясь пустить камень вниз по склону.
        - Стой! - завопила Яра, животом выползая из ямы.
        Отобрала у растерянного Дениса камень и саперкой стала осторожно соскребать глину. Денис забегал то с одной стороны, то с другой. Присаживался на корточки, мешался, цеплял лбом ручку ее саперки.
        - Сгинь! Ты же ее выбросить хотел! - весело крикнула ему Яра. - Не мельтеши рядом со шныром, когда он держит закладку!
        Сияние становилось ярким, настойчивым. Яра щурилась, берегла глаза. Внутри скалы вспыхивал синий цветок, сотканный из живого, трепетного огня. Маленький, похожий на колокольчик. Как он попал в скалу и вырос там - загадка. Яра больше не соскребала глину. Она держала камень в руке и непрерывно подбрасывала его, точно он был очень горячим.
        - Хорошая закладка. Сильная… Только вот синяя, - добавила Яра с сожалением.
        - А чего плохого в синей? - напрягся Денис.
        - Ничего. Но сегодня нам нужна другая. Синие закладки - таланты и способности. Например, хозяин этой будет сутки напролет, не уставая, заниматься любимым делом. И никогда не разочаруется, не обвиснет, не опустит рук, хотя бы вокруг были одни препятствия.
        - Откуда ты знаешь? - недоверчиво спросил Денис.
        - Она сказала.
        - Словами, что ли?
        - Нет, конечно. Но пока держишь закладку, чувствуешь, что она такое.
        Яра наклонилась и опустила закладку на плоский обломок скалы, прочерченный коричневыми трещинами.
        Денис вопросительно посмотрел на нее.
        - Положила, чтобы не началось слияния. И подбрасывала для этого же. Не хочу себя дразнить. Если я ее оставлю, двушка никогда меня больше не впустит.
        - Почему?
        - Брать для себя нельзя, - объяснила Яра.
        Вопросы Дениса ее не удивляли. Раньше он знал все в теории. Но что такое теория? Картонная папка, в которой лежит практика.
        - А если ты для меня, а я для тебя? - предложил Денис.
        - Не прокатит. Или ты шныр, или не шныр, - уверенно сказала Яра.
        Денис присел, любовно разглядывая закладку. Цветок притих. Он горел, но уже не так ярко, как в руках у Яры. Отдыхал.
        - Собираешься оставить ее здесь?
        - Скажем так: она в резерве. Если не найдем того, за чем нас послали, - захватим ее с собой, чтобы не возвращаться налегке, - сказала Яра с колебанием.
        Колебалась она потому, что пыталась вспомнить устав: имеет ли право проводник взять с собой закладку, когда сопровождает новичка. Нырков у нее было немало, но до этого момента она всегда действовала строго по заданию.
        - Но нас же сегодня двое! - сказал Денис.
        - Мало найти закладку. Надо еще пронести ее через болото . Надежней всего получается с той закладкой, за которой тебя послали. Она тебе по силам. Если закладка больше твоих возможностей, лучше не нарываться, - объяснила Яра серьезно.
        - Хочешь сказать, эльбы знают, какую я несу закладку? - недоверчиво спросил Денис.
        Яра не ответила. Только посмотрела на него.
        - Сколько лет этому цветку? - внезапно спросил Денис.
        Яра пожала плечами. Ее это никогда не занимало.
        - Много.
        - Хотя бы какой порядок? - допытывался он.
        - Сто миллионов… Миллиард. Не знаю, - неосторожно ответила Яра.
        Глаза Дениса округлились. Яра забыла, какое значение для мужского сознания имеют цифры.
        - Это не совсем цветок. Ну то есть не такой, как сосны, трава. Они исчезают, сменяют друг друга, а он вечен, - добавила Яра, точно оправдываясь.
        Закладка, к которой никто не прикасался, почти погасла. Но Яра знала: если возьмет камень и будет держать не отпуская, цветок разгорится так ярко, что расплавит скалу. Потом закладка сольется с ней и отдаст ей свой дар.
        - А закладка всегда цветок? - спросил Денис.
        - Смотря какая. Синяя чаще всего растение: гриб, мох, ветка. Иногда окаменевший плод. Я персик находила, сливу. Алая закладка - а мы сейчас ее ищем - что-то вроде земляники внутри камня. Алые я больше люблю. Они всегда подходят. За синими же по десять раз нырять приходится, пока найдешь подходящую…
        По своей потребности все ощупывать, Яра провела рукой по идущей ввысь скале. Скала была шершавой, как дерево, но в ней не ощущалось жизни.
        - Закладки - они как отдельный мир, независимо текущий внутри двушки . Однажды Ул видел муравья, - сказала Яра.
        - И что он делал?
        - Муравей? Что и все муравьи. Полз.
        - Полз? - переспросил Денис недоверчиво.
        - Просто проползал камень. Насквозь. Очень просто и деловито. Может, он уже пять тысяч лет ползет. Или сто тысяч лет. Или больше. И когда-нибудь выползет. Настоящий живой муравей, сияющий, как маленькое солнце.
        - Ул его взял?
        - У него было другое задание. А когда он вернулся за муравьем через несколько дней, уже не нашел его.
        - А чем мог быть этот муравей?
        - Чем угодно. Живая закладка - всегда загадка.
        Яра подняла саперку и, спустившись в раскоп, стала расширять его короткими ударами. Она по опыту знала, что так получается быстрее. Когда ей попадались камни, она очищала их, наскоро осматривала и отбрасывала. Она старалась двигаться по направлению к месту, где Денис нашел самородок.
        Надеясь на повторение удачи с цветком, Денис втыкал саперку где придется. Яра качала головой. Денис напоминал ей человека, откусывающего хлеб прямо от батона и в разных местах.
        - А зачем обязательно рыть? А если лететь вдоль скалы на пеге и высматривать закладки прямо в толще? Вдруг они где-то с краю? - внезапно предложил он.
        Яра улыбнулась. На первых порах все обожают генерировать идеи. И она так же начинала. Динамит, шахта, рудник. Какие только блестящие мысли не посещают человека, которому надоело работать саперкой! Стоя на коленях, она равномерно раскачивала лопатку, наблюдая за узким потоком бегущей из трещины земли и глины.
        - В толще их не увидеть. Нужно, чтобы закладка отозвалась. А отзывается она на прикосновение. А так скала себе и скала, - пробурчала она.
        Денис отвернулся.
        Долго они работали в молчании. Справа от раскопа валялась уже целая куча выброшенных камней. Осколок одного из них Яра ухитрилась вогнать себе под ноготь. Завязала палец платком и, слушая пульсацию боли, продолжала искать. Боль отбивала ей ритм. Укол боли - тычок саперкой. О Денисе она вспомнила не скоро. Тот двигался как сомнамбула, выронил саперку и нашаривал ее на земле.
        Яре стало жаль его.
        - Я ноготь сбила. Давай отдохнем немного, - предложила Яра, зная, что по-другому он не согласится.
        Денис перестал искать лопатку и повернул к ней голову. Яра почувствовала, что ему хочется сказать: «У меня пальцы сплющены, а у тебя какой-то ноготь!»
        Она вылезла из раскопа и легла на спину. Над ней бугрилась скала, снизу похожая на мятую акварельную бумагу. По скале пробежал небольшой камень и упал на козырьке.
        - Там, за грядой, громадная долина. Прозрачные деревья из живого стекла, растущие на воде. Летающий папоротник. Он цепляется к конскому хвосту и дрейфует с ним вместе, - сказала Яра мечтательно.
        - Ты сама видела? - недоверчиво отозвался Денис.
        Он не лежал, а сидел, нянча больную кисть.
        - Ул рассказывал. Я туда не доныриваю. Глаза слезятся, уши начинает давить. Света там гораздо больше. И запахи, и звуки - всё плотное, осязаемое. Кажется, что и звук, и запах можно ощупать. Представляешь: потрогать звук руками! А цвета! Такое красное, что обжигает глаза. Или такое зеленое, что вообще оторваться не можешь. А синее тебя точно переворачивает… А вдали горы - белые, со снежными шапками.
        - Еще одни горы? А за теми горами кто-нибудь бывал? - спросил Денис.
        Яра поднялась и спрыгнула в раскоп. Теперь боль грызла палец медленно, с наслаждением. Денис, запоздало попытавшийся начать собственный раскоп, быстро выбился из сил и, спрыгнув, работал рядом. Саперку он держал как меч и так замахивался, что Яра опасалась за свою голову.
        Через четверть часа Яра ощутила в горле металлический привкус. Коснулась носа тыльной стороны руки и увидела пятнышко крови.
        - Нам пора! Время нырка заканчивается, - хотела сказать она, но в этот момент Денис вскрикнул.
        В первый момент Яра решила, что он ударил себя саперкой по руке, которую для равновесия выставил далеко вперед. С его ловкостью это был бы закономерный исход. Но нет. Отбросив лопату, Денис, раскачивая, высвобождал средних размеров камень. Наполовину очищенный косым ударом саперки, камень горел так, что алые сполохи были повсюду: и на отполированной до блеска железке, и на потном лице Дениса. Не верилось, что эти сполохи исходят всего лишь от трех мелких ягод, находящихся внутри.
        - Три «земляники»! Тебе сегодня везет! Первый нырок - и две закладки! - обрадовалась за него Яра.
        То, что это она вырыла огромную яму и, по сути, проделала всю подготовительную работу, не имело никакого значения. Главное - доставить закладку в ШНыр.
        Денис жадно ощупывал камень здоровой рукой. Лицо у него было ошеломленное. Закладка разговаривала с ним на бессловесном языке состояний.
        - Прячь закладку в рюкзак! - приказала Яра.
        Денис непонимающе оглянулся на нее.
        - А? Что? - переспросил он. Яра поняла, что он ее даже не слышал.
        - Не держи закладку! Возвращаемся! Задание выполнено. - Яра потянула его за рукав.
        - Да! Всё! Уже! - точно очнувшись, сказал Денис.
        Путаясь в лямках, он торопливо стянул с плеч маленький кожаный рюкзак и сунул руку внутрь. Яра, по своему опыту знавшая, как трудно расстаться с первой закладкой, с облегчением перевела дыхание. Она стала вылезать из ямы, но тут Денис вытащил из рюкзака ладонь и… она снова увидела камень. Трех красных ягод было не разглядеть. Теперь казалось, что весь камень - одна огромная пылающая ягода.
        - Ну хорошо. Я опущу ее в рюкзак. А что потом? - спросил Денис.
        Яра застыла, с тревогой глядя на него.
        - Спасешь девочку, - напомнила она.
        - Да, знаю, - сказал Денис нетерпеливо. - Но расскажи подробнее!
        - Двушка - мир более глубокого залегания, - торопливо заговорила Яра. - Помнишь: до нырка мы казались себе менее реальными, чем пеги? Это оттого, что давление нашего мира меньше. Наш мир еще не отвердел, не сложился. Он бурлит, там волны, а здесь в глубине все улеглось. Что происходит, когда опускаешься на дно и цепляешь воздушный пузырь?
        - Всплывает.
        - И закладка всплывет, но не одна, а с тобой вместе. Ты проведешь ее через
        болото . Там, в мертвом мире, у тебя будут пытаться ее отнять. Если закладка тебе не по силам, ты проходишь болото медленно. Эльбы сообщают ведьмарям точку твоего выхода, и те поджидают тебя на гиелах. Но, надеюсь, все обойдется. В ШНыре ты отдашь закладку Кавалерии. И… честно говоря, не знаю, что потом. Знаю, что закладка сама все устроит.
        В зрачках Дениса отражались красные сполохи. Яре они резали глаза, и она не понимала, как новичок может смотреть на закладку не моргая.
        - А со мной что? - спросил Денис резко.
        - Станешь шныром. Возможно, несколько часов у тебя будет болеть голова. Тошнота, резь в глазах, кашель. За то, что ты принес закладку и не оставил ее себе, тебе придется заплатить. Но и это тоже часть пути шныра. - Яра говорила быстро, захлебываясь в словах. Дорога была каждая секунда.
        Денис смотрел то на камень, то на Яру. Его пальцы начали разжиматься, но внезапно снова сомкнулись.
        - Отдай его мне! - попросила Яра. - Тебе станет легче. В первый раз всегда тяжело и больно.
        Денис нервно засмеялся.
        - Отдам. Конечно, отдам!.. Думаешь, оставлю у себя?..
        - Я так не думаю, - поспешно заверила его Яра.
        Она жалела уже, что об этом заговорила.
        - А зачем ты это вообще сказала? - забормотал Денис. - Считаешь, я только говорю, что отдам, а сам не отдам? По-твоему, я не хочу, чтобы девочка была здорова?
        - Да верю я, верю. Только разожми пальцы! - поторопила его Яра. - В рюкзак я могу положить и сама.
        Денис облизал губы. Пальцы дрожали. Он почти выпустил камень, но в последнюю секунду на лице мелькнуло подозрение.
        - Почему ты хочешь забрать мою закладку? Откуда я знаю, что ты вернешь ее в ШНыр? Может, и нет никакой девочки? Я сломал пальцы, меня чуть не прикончили в
        болоте ! - Его голос сорвался. - Какие гарантии, что Кавалерия не оставит мою закладку себе? Что она не оставляет себе все закладки?
        Яра молчала. Отвечать бессмысленно. Лицо Дениса исказилось. Он вскинул руку и решительно, точно пытаясь сорвать с себя лицо, провел по коже.
        - Сам не знаю, что говорю. Я не хочу никому зла! Отдам, но чуть позже, - сказал он больным голосом.
        - Отдай сейчас! Пожалуйста! - настойчиво повторила Яра.
        - Несколько минут дела не решают, не так ли? Думаешь, я сам не смогу принести закладку в ШНыр? Вы все можете, а я один нет? - Денис вновь начал раздражаться.
        - Конечно, можешь. Но чем дольше она останется у тебя, тем…
        - Чушь! Это мое задание! Меня за ней послали!.. МЕНЯ! Понятно, что тебе легко, а мне нет! Откуда тебе знать, что это такое? У тебя сердце, как у молодой кобылы!
        Яра осознала, что так будет продолжаться бесконечно. И чем дальше, тем хуже. Она смотрела уже не на лицо Дениса, которое то прояснялось, то делалось упрямым, а на его пальцы. Камень постепенно погасал. Алое сияние переползало на запястье, ногти пылали, точно охваченные огнем.
        Притворившись, что завязывает шнурки, Яра присела, а затем прыгнула на Дениса кошкой. Ей удалось вцепиться парню в кисть, но он ударил ее основанием правой ладони в подбородок. Яра упала.
        - Хотела меня обмануть? ДА? ДА???
        Яра сидела на песке и смотрела на закладку у него в руке.
        - Прости, что я тебя ударил… Я никогда раньше не поднимал руку на… Зачем ты прыгнула? - опомнившись, виновато забормотал Денис.
        Яра молча поднялась и, шатаясь, пошла к пегам. Денис догнал ее, толкнул в плечо и легко сбил на землю. Яра ощутила, что он стал гораздо сильнее. Неловкость и хаотичность движений исчезли.
        - Обожди! Я отдам! Но зачем, скажи, зачем? - крикнул Денис.
        - Мы должны, - замороженно откликнулась Яра.
        После удара она была как в тумане.
        - Кому должны? Это мы нырнули сюда! Своими усилиями! Как смертники!
        Яра встала и снова пошла к пегам. Больше Денис не сбивал ее с ног, только преградил дорогу. Сияние охватило всю его руку до кисти и тонкими струйками поднималось к локтю. Цыплячья грудь Дениса налилась силой. Правое, провисшее плечо поднялось. Денис даже стал выше, ненамного, но все же ощутимо. Яра поняла, что силой ей закладку не отнять. Слишком поздно.
        - Да стой же ты! Я только хочу понять! - крикнул он с отчаянием. - Эта закладка поможет только…
        - Любе, - оборвала его Яра.
        - Какой Любе?
        - Ты что, забыл? У девочки есть имя.
        Он споткнулся об имя и поморщился.
        - А, ну да! Ясно. Только ей и больше никому?
        - Да.
        - Но этого же мало! Сколько на свете больных детей? А мы поможем только одной! Это нечестно! Решено! Я сразу же ныряю глубже, за скалы! Там я найду другую закладку, вдесятеро сильнее этой! Вылечу от сердечных болезней десятки людей, сотни! - Денис говорил лихорадочно, с жаром, все больше веря в свои слова.
        - Слушай, - устало сказала Яра. - Мы не должны лечить все человечество! Не знаю почему, но не должны. Это не наша мера. Наше задание - конкретная девочка, которой сейчас три месяца… Если ты оставишь закладку у себя, тебе никогда больше не попасть на двушку . Не только за скалы, но даже и сюда.
        Денис и верил ей, и не верил.
        - Ты многого не знаешь! - продолжал он, оправдываясь. - Я никогда об этом никому не говорил… Мне в детстве сделали три операции на сердце. Три! Мне нельзя целой кучи вещей. Знала бы ты, чего мне стоило научиться ездить верхом! Я десять метров пробегу и уже задыхаюсь… И тут меня, точно издеваясь, посылают за закладкой для сердца!
        - Ясно, - тихо сказала Яра.
        - Что тебе ясно? Что? - взорвался Денис.
        - Почему именно тебе поручили достать эту закладку. В первый раз шныр всегда проверяется на максимальной боли. И с Улом так было, и со мной.
        - Это нечестно! - упрямо повторил Денис. - Я мог бы нырять вдвое лучше, если бы был здоров. А если сделать так… Эту я оставлю себе, а девочке отдам другую? Которую найду в следующий раз? А?
        - Следующего раза не будет, - сказала Яра, разом обрубая все его надежды.
        - А если… - осторожно начал Денис.
        - Не «если», - горько сказала Яра. - Ты что, не понял? Никаких «еслей» нет. Это
        двушка .
        Денис шагнул к ней, надеясь что-то объяснить, но внезапно остановился и наклонил голову, словно прислушиваясь к себе.
        - Я же сейчас волнуюсь? А когда волнуюсь, я задыхаюсь, - вспомнил он озадаченно.
        Согнув в локте руку, Денис с удивлением сжал и разжал правую кисть. Боль из костяшек ушла. Пальцы наполняла легкая координированная сила. Он бросился к мелкой лужице, опустился на четвереньки и стал смотреть.
        - Ты больше никогда не будешь задыхаться, - сказала Яра.
        Денис поднялся. На коленях у него остались глинистые кляксы.
        - На меня всегда смотрели как на урода! Все! Девушки, с которыми я хотел бы встречаться, улыбались мне, как старику или больной кошке! - бормотал он, оправдываясь.
        Яра коснулась согнутой ладонью носа. На тыльной части руки задрожала красная капля.
        - Прости! Мне надо к пегам, - сказала она.
        Денис не задерживал ее. Он бежал рядом. Опережал, останавливался, оборачивался.
        - Ведь эта закладка теперь во мне, так? - повторял он. - Выходит, я теперь обладаю даром! Закончу медицинский институт, стану хирургом!.. Да отдам я эту закладку, отдам!.. Не смотри на меня так!
        Яра на него и не смотрела. Только раз мельком взглянула на руку с закладкой. Камень был тусклым. Его смело можно было выбросить. Но Денис, конечно, ей не поверит и потащит бесполезный булыжник с собой.
        Яра добралась до пегов. Эрих нетерпеливо ржал и прихватывал зубами рукав ее куртки. В седло она забралась с трудом, ощущая ватную слабость в ногах.
        Денис, напротив, вспрыгнул на Дельту легко, как кузнечик. О существовании стремян он даже не вспомнил. Теперь он снова доказывал, что никакой Любы нет, а просто он не дал себя одурачить. Яра это уже слышала. Самооправдания всегда ходят по кругу, пока не остановятся на одном каком-то аргументе, который кажется тому, кто защищается, максимально убедительным. Через день Денис и сам себе поверит. У него просто выхода другого нет.
        Яра развернула Эриха к Скалам Подковы.
        - Ты куда? - удивился Денис.
        - На ту сторону. Попытаюсь найти красную закладку. Ул говорит, там их гораздо больше. Другого шныра уже не послать. Операция сегодня.
        - Да нет никакой маленькой идиотки! Ты что, не поняла? Нас используют!
        - Прощай!
        Яра подняла саперку и, сбив с сосны кору на участке размером с ладонь, острой частью лопаты начертила шныровский знак: круг и крест. Круг получился неровным, лишь намеченным, но это и не важно. Кому нужно - поймет.
        - Ты меня бросаешь? Ты мой проводник! - всполошился Денис.
        - Проводник тебе больше не нужен. Дельта знает обратную дорогу, а через болото ты пройдешь легко. Отнять можно только ту закладку, с которой не произошло слияния. Эльбы об этом знают и не станут сообщать ведьмарям точку твоего выхода.
        На куртку Яры упала еще одна красная капля. Надо спешить. Никто не знает, когда ее окончательно оставят силы.
        Яра прикрикнула на разленившегося Эриха и сразу перевела его в галоп. Проскакав метров тридцать по набиравшему крутизну склону, конь поднялся на крыло. Высоту он набирал медленно. Яра сидела в седле нетвердо, болтаясь от крыла к крылу. Ей было больно, душно, тоскливо, но сквозь смертельную усталость проступало что-то новое, пока неясное ей самой.
        Она слышала, как за ее спиной Денис кричал на Дельту, колотил ее пятками, бил хлыстом. Старая кобыла рвалась, пыталась скакать, однако ни на метр не могла продвинуться к скалам. Нечто незримое удерживало лошадь у сосны.

«Хорошо, - подумала Яра. - Синей закладки, которую мы нашли первой, ему уже не взять. А то, пожалуй, он это бы сделал».
        Больше Яра не оглядывалась. Она знала, что ни на пеге, ни пешком, ни ползком
        двушка не допустит Дениса к скалам. Возможно, пройдет еще немало времени, прежде чем Денис окончательно осознает, что направление движения у него теперь только одно - к болоту .
        И он это понял. Опустил хлыст и, развернув измученную Дельту, полетел туда, где рассвет, вопреки привычному течению вещей, переходил в холодные глухие сумерки. Он летел и, проклиная все на свете, против своей воли вспоминал маленькую фигурку, удаляющуюся в направлении Скал Подковы.
        Глава 3

«Гоморра» принимает гостей
        Пять месяцев спустя
        Чем тверже орех души, тем сильнее надо стучать им о камень, чтобы добраться до мякоти.
        Анри Альфонс Бабу, кенийский мыслитель
        Скатываться вверх нельзя.
        Закон всемирного тяготения
        В апрельский вечер 201* г. известный плавучий ресторан с заигрывающим названием
«Гоморра», расположенный в тихом парке у Москвы-реки, не принимал посторонних с пяти вечера.
        Обширная автостоянка перед «Гоморрой» была оцеплена. Крепкие мужчины в строгих, не сковывающих движения костюмах подходили к подъезжающим машинам и вежливо просили их не парковаться.
        Автомобили разворачивались. Кое-кто успевал заметить, что центр площадки занимает грузовичок с опущенными бортами. В кузове помещается нечто громоздкое, зачехленное.
        Прогоняли, однако, не все автомобили. Некоторые пропускали, причем те, кто сидел внутри, не показывали пропуска, только приоткрывали стекло.
        Далеко не все «одобренные» охраной машины были представительского класса. Среди них попадались и старые иномарки, и мятые «Жигули», и нейтральные микроавтобусы. Ближе к семи вечера единой группой подъехало восемь мотоциклов.
        Другая любопытная деталь состояла в том, что и из лихих праворульных «Тойот» с трещинами на лобовом стекле, и из безумно дорогих «Порше», и из глухо тонированных внедорожников, и из микроавтобусов всегда выходило строго по четыре человека. Каждая четверка держалась слаженно и по грохочущим металлическим мосткам, ведущим в «Гоморру», поднималась как единый организм.
        Четверки были разномастными. Мускулистые здоровяки попадались не так уж часто. Хватало и женщин, и стариков, и девушек, и молодых людей, по виду студентов.
        На стоянке - вытянутом асфальтовом поле, разбитом на блоки круглыми клубами-близнецами - прибывавшие машины вставали большими группами. В каждой по тридцать автомобилей и еще один впереди. В средней группе две машины заменялись восемью мотоциклами.
        Нарушив четкую геометрию, могучий «Хаммер» промчался мимо удивленного охранника, указывающего ему место для парковки во главе центрального стада автомобилей, и, пролетев метров сто, протаранил бок новенького «Бентли». От удара «Бентли» дважды прокрутился на месте. Передние колеса слетели с берега, но машина не свалилась, а крепко повисла на днище.
        Из водительской двери «Хаммера» выбралась девушка лет шестнадцати, бойкая и хорошенькая. Чем больше ты в нее всматривался, тем больше недоумевал, хотя, казалось, вся она на виду. Чтобы составить о мужчине начальное и вполне прочное впечатление, нужно десять минут. Чтобы о девушке - две секунды. И еще две, потому что обязательно окажется, что ты понял все неправильно. И еще две… И еще… Причем последние две секунды обязательно упрутся в бесконечность.
        Девушка подошла к «Бентли», оценивающе толкнула его ногой, а затем снова вернулась в «Хаммер» и начала сдавать задом, намереваясь опрокинуть «Бентли» в реку.
        - Аня, перестань! - потребовал недовольный голос из «Хаммера».
        - Но пап!.. - запротестовала девушка. - Это же машина Тиллей! А они ко мне, между прочим, приставали!
        - Все равно прекрати! Я запрещаю!
        - Но пап! Я ее только добью и сразу прекращу!
        - АНЯ!

«Хаммер» сердито остановился. Раздосадованная девушка выскочила и повернулась к машине спиной, показывая, что крайне обижена. Вслед за ней из «Хаммера» выбралась вторая девушка, года на три постарше. Она подошла сзади и, опустив первой руку на плечо, что-то негромко сказала. Аня дернула плечом. Не обращая на это внимания, старшая продолжала говорить. Немного погодя Аня засмеялась, схватила ее за запястье и нетерпеливо потянула к «Гоморре».
        - Бежим! Тебе будет весело! - пообещала она.
        - Посмотрим, - ответила та, что старше.
        Заметно было, что она сомневается.
        Из задних дверей «Хаммера» вылез суховатый, высокий и сутулый мужчина в черном костюме, держащий большой старомодный зонт с загнутой ручкой. Выпиравшие лопатки мужчины и форма ручки зонта удивительно повторяли контуры друг друга. До такой степени, что в неверном вечернем свете могло показаться, что это зонт несет человека или два зонта несут друг друга… В общем, мало ли что померещится в неверном вечернем свете?
        К нему подскочил начальник охраны, плотный мужчина с кошачьими повадками и глазами бульдога.
        - Альберт Федорович! - бульдожеглазый попытался улыбнуться, но потерял улыбку в щеках: - Все на месте! И Белдо и (смущенный взгляд на «Бентли»)… э-э… Тилли. Ждут только вас!
        Мужчина с зонтом остановился. Повернулся. Бесцветные и плоские рыбьи глаза встретились с собачьими. Бульдогу стало не по себе. Трусливых пираний не бывает. Трусливые бульдоги изредка, но встречаются.
        - И Гай ждет только меня? - спросил он недоверчиво.
        - Гая еще нет.
        - С этого и надо было начинать! Работайте, Второв! Проявлять дружелюбие не входит в ваши непосредственные обязанности!.. Аня, идем!
        Мужчина с зонтом оглянулся на девушек и направился к теплоходу. Зачавкал опирающийся на высокие буйки железный мостик. Из-под мостика выплыла пустая пластиковая бутылка и медленно повлеклась течением, ударяясь о борта.
        Раздвижные двери «Гоморры» открылись и закрылись. К бульдожеглазому подскочил молодой охранник из нового набора.
        - А кто это на «Хаммере»? Сам Долбушин? - возбужденно спросил он.
        Начальник охраны подозрительно посмотрел на него, проверяя, не слышал ли тот, как на него прикрикнули. Нет, не слышал. Или притворяется, что не слышал.
        - Долбушин, глава второго форта! - сказал он неохотно.
        - А машину Тиллей кто протаранил? Его дочь?
        - Он редко ее привозит. - Второв поморщился, точно у него разом заболели все зубы. Он представил, что ему придется объяснять Тиллю-старшему, чем занимался он сам, пока «Хаммер» вбивал в реку его автомобиль.
        - А-а… - протянул молодой. - А девчонка ничего себе. Я бы не отказался.
        - Ее отец тоже не отказался бы тебя пристрелить, - уточнил Второв.
        Молодой задиристо хмыкнул.
        - А вторая кто?
        - Первый раз вижу, - сухо сказал Второв. - Может, подруга дочери. Может, кто из нового набора.
        - А-а… - снова протянул молодой. - А чего Долбушин с зонтом? Намокнуть боится?
        - А ты встреться с ним как-нибудь в переулке. Ты с арбалетом, а он с зонтом, - раздраженно посоветовал бульдожеглазый и, в знак того, что разговор закончен, сделал шаг к реке.
        Долбушин с дочерью скрылись в «Гоморре» где-то в семь тридцать. Без четверти восемь Второв с беспокойством прижал наушник пальцем, отрывисто ответил кому-то и подал своим знак. Охрана засуетилась. Двое подбежали к джипу и, запрыгнув в кузов, сдернули брезент. Под брезентом оказался устрашающих размеров боевой арбалет.
        Один из вскочивших в джип мужчин - смуглый, с крепкой, похожей на арбузную корку лысиной - припал к прицелу и неотрывно смотрел на красную светящуюся точку. Кончик его высунутого, с синеватой изнанкой вен языка напряженно скользил по губам.
        Его напарник - коротко стриженный, со сложной паучьей татуировкой от запястий и до локтей - привел в действие пневматический ворот и вложил в желоб стрелу с трехгранным наконечником. По форме это была именно стрела, а не более короткий и массивный болт.
        - Расчетное время: тридцать… двадцать пять… двадцать… - бубнил он, неотрывно глядя на запястье. Часы не вплетались в татуировку, нарушая ее замысловатый рисунок.
        Красная точка коллиматорного прицела тыкалась в разрывы бесконечной, фиолетовой ватой накрошенной тучи, неспешно ползущей в направлении Печатников. Указательный палец с сизой от усилия фалангой застыл на спуске. Бульонные капли пота на арбузной лысине сливались в острова и континенты.
        Внезапно в наушнике стрелка задребезжал голос, точно склеенный из множества осколков. Голос втискивался в уши, резал мозг.
        - Да, Гай!.. - не отрываясь от прицела, доложил арбалетчик. - Наблюдатель в Строгине засек его пятьдесят секунд назад. Летит предположительно в нашу сторону. Да, похоже, тот самый чокнутый, который… Ауф!!! Вот он!
        Стальные «плечи» арбалета распрямились. Татуированный парень работал как робот. Не успела пневматика взвести тетиву, как новая стрела уже лежала в желобе.
        К джипу подлетел кошачепесый начальник охраны:
        - Ну как? Попал?
        - Мелькнуло что-то… Вроде как не должен был промазать! - с сомнением ответил арбалетчик и внезапно пригнулся, спасая голову.
        В Москве-реке метрах в пятидесяти от «Гоморры» взметнулся столб воды. Страшный, беззвучный, стеклянно-черный. Казалось, из реки вырос грозный палец, пронзивший тучи.
        В тучах стеклянный палец остановился и, раздробившись, обрушился на вздрогнувшую от удара «Гоморру». Охрану разметало по стоянке. Стрелка и его помощника сорвало с джипа, закружило и едва не утопило в мелкой, яростно бурлящей воде, сбегавшей в реку.
        Начальник охраны поднялся, держась за борт джипа. С него стекала вода. На правой щеке кровь. Выла сирена. У десятка крайних машин, на которые обрушилась основная тяжесть воды, смяло крыши.
        Против ожидания «Гоморра» пострадала мало. Несколько выбитых люков, продавленный купол зимнего сада, сорванный трап. Москва-река уже зализала рану и бежала как ни в чем не бывало.
        Татуированный парень, прихрамывая, подошел к Второву.
        - Что-то плеснуло! - сказал он неуверенно.
        Под бульдожьими глазами отвисли мешки. Верхняя губа задрожала, как у скалящейся собаки.
        - Плеснуло?!
        - Уже после взрыва, - торопливо добавил татуированный и провел пальцем сверху вниз, точно отслеживая чей-то путь.
        Второв прищурился.
        - Проверь! - приказал он.
        Татуированному не хотелось лезть в воду.
        - Так там же течение! Если и упало чего - уже снесло!
        - Проверь, тебе говорят!
        Парень пошел, боязливо оглядываясь. Вскоре стало слышно, как он орет и требует лодку. Где-то за «Гоморрой» затарахтел мотор.
        Второв для храбрости кашлянул и включил микрофон:
        - На нас сбросили атакующую закладку… Мимо. Можете ехать, Гай! Новой закладки им сегодня не достать! - сказал Второв в микрофон.
        - Уверен?
        - Ручаюсь! Арбалетчики считают, что могли его сбить.
        - Какой рукой ручаешься? - звякнул голос в наушнике.
        Начальник охраны сглотнул. Кадык прокатился как маленькое яблоко и вновь вынырнул над воротником.
        Минут через десять из парка, петляя по извилистой дороге, выползли два автомобиля. Массивный внедорожник с голубой, бесшумно всплескивающей мигалкой и сразу за ним, прилипнув к его бамперу, бронированный длинный «Мерседес».
        Обе машины легко разорвали цепь охраны и подъехали к трапу «Гоморры». Двери внедорожника открылись еще на ходу. На асфальт пружинисто соскочили четверо мужчин с китайскими магазинными арбалетами армейского образца. Чем-то они напоминали деревянные ящики и вызывали вопросительную улыбку, но только у тех, кто не видел их в бою. Болты с утопленным оперением скатывались в желоб под собственным весом. Взводился арбалет движением рычага.
        Арбалетчики сместились к «Мерседесу» и оцепили его. Двое присели на колено. Те, что остались стоять, выцеливали небо. Другие двое - кустарник. Второв, сизый от усердия, предупредительно открыл заднюю дверь.
        Из автомобиля скорее выскользнул, чем вышел, жилистый, гибкий, невысокого роста мужчина. Поднял над головой руки. Хрустнул пальцами.
        Прыгающий отблеск мигалки выхватывал из полумрака его лицо. Оно было похоже на приспущенный шар, пролежавший ночь в комнате. В мешочках, в бугорках. В одном месте вздувается - в другом непредсказуемо опадает. Рот маленький, капризный, женственный. Губы пухлые. Кажется, и чайную ложку не протолкнуть, но при улыбке рот внезапно расширяется, растягивается. И становится ясно - не только яблоко, но и весь собеседник может нырнуть туда ласточкой и исчезнуть без следа. Зубы синеватые, тесные. Волосы вьющиеся, до плеч. Глаз не видно: круглые блюдца темных очков.
        Это и был Гай.

* * *

«Гоморра» (бывший трехпалубный круизный теплоход «Дмитрий Ульянов», списанный Волжским пароходством в конце прошлого века) была поставлена на вечный прикол в одном из живописных мест Москвы-реки. С тех пор она поменяла множество хозяев. Побывала и казино, и ночным клубом, и плавучей гостиницей, пока очередной владелец с фамилией Жора не открыл тут ресторан. Дела у него пошли неплохо, но потом он стал мрачен и нервозен. То смеялся по четыре часа подряд, так что к нему боялись зайти в каюту, то рыдал, то у всех на глазах резал вены и кричал, чтобы его спасли, потому что это сделал не он.
        Закончилось все тем, что Жора споткнулся здесь же, на палубе, ударился головой и умер, говорят, даже до того, как упал в реку. Вскоре после похорон Жоры (крест почему-то все смутились поставить, а на камне так и написали кратко «Жора» без фамилий и дат) оказалось, что у «Гоморры» есть новый владелец, купивший ее едва ли не в день смерти старого хозяина.
        Новый владелец был надушенный, с приятным голосом человек, носивший тесные костюмчики, смешные галстуки и непрерывно улыбающийся. Фамилия у него была в своем роде похлеще Жоры - Некалаев, через «е». На могилку Жоры он принес очень красивые хризантемы и долго стоял, вытирая глаза платком. Несмотря на то что он никогда ни на кого не кричал и даже безмолвную семнадцатилетнюю уборщицу называл крайне вежливо: Фариде Аязовна, официанты и повара боялись его до дрожи.
        Тогда «Гоморра» и стала «Гоморрой». До этого же она называлась как-то по-итальянски, с намеком на южное солнце и томных женщин в шляпах с широкими полями.
        Отмахнувшись от Некалаева, полезшего было к нему с рукопожатием, Гай быстро прошел к лифту. Со времен своего псевдоитальянства «Гоморра» сильно переменилась внутри. Теперь на нижней палубе располагались кухня, две-три каюты для персонала и технические помещения. На второй был, собственно, сам ресторан. Третью же, верхнюю, переоборудовали для проведения VIP-презентаций и закрытых вечеринок.
        Туда, на третий, Гай и направился. Некалаев, не пропущенный арбалетчиками даже в лифт, остался снаружи. В остекленных дверях закрывшегося подъемника отражалось его вежливое, ни на секунду не устающее улыбаться лицо.
        Третья палуба гудела как осиный рой. Наполнял ее самый разномастный люд. Рядом с умопомрачительными костюмами от сэра Залмона Батрушки и вечерними платьями от Лауры Бзыкко соседствовали рыжие куртки дорожных рабочих, сетчатые кофты, прокуренные свитера…
        В дальнем от лифта углу, отгороженном от остального зала кокетливой полустенкой с зубцами, из которых били подсвеченные струйки фонтанчиков, толпились совсем странные люди. Одни, бледные, с запавшими щеками, замедленно танцевали на одном месте. Поднимут руку и опустят, поднимут и опустят. На лицах - застывшее резиновое блаженство.
        Другие, напротив, пятнисто румяные, возбужденные. Эти двигались столь стремительно, что было непонятно, как человек выдерживает такой темп. Смеялись, непрерывно касались друг друга, что-то горячо говорили. Один парень смеялся-смеялся, а потом вдруг через равные промежутки времени стал коротко и страшно вскрикивать. По знаку Долбушина его увели, крепко и ловко приняв под локти.
        Сам Долбушин прохаживался с зонтиком, с кем-то здоровался, кому-то оскаливался в подобии улыбки, а кого-то просто награждал плоским взглядом. Обычно в глазах у человека, как в зеркалах, что-то отражается. Глаза же Долбушина не отражали ровным счетом ничего. Они были как черные дыры. Свет втягивался в них и куда-то исчезал.
        В сторону «загончика» он взглянул только однажды и процедил сквозь зубы:
        - Быдло! Совсем не умеют себя держать! И зачем им только дают псиос? Не понимаю я Гая!
        Аня непрерывно щебетала. Ей приятно было находиться рядом со старшей подругой. Она искренно гордилась ею, как гордятся дорогим украшением или дружбой со знаменитостью. Хотя подруга и знаменитостью не была, и одета была в вещи из гардероба самой Ани. Правда, тут, на «Гоморре», на одежду никто особо и не смотрел. Здесь спокойно отнеслись бы даже к голому человеку в пожарной каске.
        О своей подруге Аня знала немного. Только то, что зовут ее Полина и что некоторое время назад ее привел домой отец. Худую, слабую, жалующуюся на головную боль, с ожогом на правой щеке. В себя Полина приходила медленно, но вела себя независимо и просто. Ухитрялась оставаться собой в окружении, где все хотят выглядеть кем-то. С детства привыкшая к одиночеству, обучавшаяся дома и редко видевшая сверстников, Аня сразу к ней потянулась.
        Долбушину это не слишком нравилось, но, в конце концов, он почти не бывал дома.
        - В форте моего папы - сплошные чудаки, - щебетала Аня, дергая Полину за рукав. - Посмотри туда! Видишь того скромно одетого старичка, который рассовывает по карманам пирожные и думает, что этого никто не видит? Ему принадлежит самый большой в мире алмаз!
        - Разве он не у английской королевы? - удивилась Полина.
        - Нет, у нее второй или третий. Папа говорит, самый большой у этого старика. И еще папа говорит, что он не видел своего алмаза лет пятнадцать. Боится, выследят. Интересно, где он его прячет?
        Полина задумчиво посмотрела на старичка, который выпачкал карман кремом и теперь поспешно стирал его рукой.
        - Но если он такой богатый, почему такой обтрепанный? - спросила она.
        - Кто тебе сказал, что он богатый? - удивилась Аня. - Он почти нищий. Вечно таскается по гостям. Да, у него самый большой алмаз, но денег-то нет.
        - Но если он даже увидеть не может своего алмаза, почему он его не продаст? Хотя бы твоему отцу? - не поняла Полина.
        - Разве непонятно?.. Тогда у него не будет самого большого алмаза в мире! - засмеялась Аня, протаскивая Полину дальше.
        - А вон тот дядечка с бокалом… - зашептала она, толкая ее в бок, - слышит запах денег. Рубля, доллара, евро, любой шуршащей бумажки. Отличит запах сотни от запаха тысячи. Одного железного рубля от двух железных рублей! И все это, заметь, через бетонную стену! Но только денег! А вот рыбу от розы по запаху не отличит! Ну не пахнут они для него!
        Полина с интересом посмотрела на человека, который не отличает запаха розы от рыбы. Тот улыбнулся ей и лихо, как гусар, выпил шампанское. По его шее прокатилось адамово яблоко. Бокал опустел.
        - Двести два рубля четыре копейки! Одна из купюр надорвана. Аккуратнее надо, девушка! - крикнул он Полине, кивнув на правый ее карман.
        Аня засмеялась и потащила Полину дальше.
        - А вот ту длинную женщину видишь? - продолжала щебетать она. - Спроси у нее, какой будет курс любых акций в следующую пятницу, и, если она ошибется хоть на копейку, я подарю тебе свои туфли со стразами. Ну, которые ты назвала «турецкими тапками».
        Лавируя среди гостей, подруги случайно оказались у «загончика».
        - Аня!!! Здравствуй!!! Иди к нам! - крикнул кто-то.
        Из «загончика» выскочила совсем юная девушка с розовыми пятнами на щеках и с радостным возгласом кинулась к дочери Долбушина. С быстротой, которую сложно ожидать от человека столь солидного, Долбушин сломался в поясе, грубо поймал девушку ручкой зонта за шею и откинул обратно за загородку.
        - Еще раз полезет к моей дочери, пристрели! - приказал он телохранителю.
        Тот, не удивляясь, сунул руку под пиджак и извлек маленький, кажущийся игрушечным и нестрашным арбалет. Аня схватила отца за руку.
        - Только посмей! Ты что, пап? Это же Эля!
        - Была Эля! Есть такой хороший русский глагол: была ! - Долбушин настойчиво посмотрел на охранника, показывая ему, что приказ в силе, и как ни в чем не бывало проследовал дальше.
        Аня повернулась к подруге. Полина сидела на корточках, сжимая виски руками и раскачиваясь.
        - Что с тобой?
        - У меня… болит… голова! - медленно сказала Полина.
        - Почему?
        - Не знаю. Посади меня куда-нибудь. Я ничего не вижу… Ничего, скоро пройдет.
        Аня посадила Полину на ступеньки. Действительно, той вскоре стало легче.
        - Проклятая авария! Здорово я тогда треснулась головой, - сказала она, слабо улыбаясь. - У тебя салфетки есть?
        С обычным своим нетерпением Аня стала дергать из кармана пачку, и вместе с салфетками у нее что-то выпало.
        - Зачем тебе такая штука? Она же совсем детская! Давай выброшу! - удивилась Полина, поднимая лежащий у ее ботинка предмет.
        - Отдай! - торопливо крикнула Аня.
        Вырвав у подруги свое сокровище, она вскочила и за запястье потянула спутницу в толпу.
        Среди гостей прогуливался и старший Тилль - пухлый, небрежно одетый, непрерывно куривший человек, роняющий пепел себе на живот. Он казался сонным, едва не опустившимся, только глазки из-под бычьих век всплескивали остро и проницательно. Если у Долбушина были глаза пираньи, то у старшего Тилля - хорька. На шее у Тилля на короткой цепочке висело массивное украшение - кабанья голова, отлитая из какого-то тусклого металла.
        Оба его сына-близнеца - Кеша и Паша, - не пухлые, правда, как отец, а квадратные, дважды появлялись рядом с Аней и Полиной. Аня сразу начинала на них орать, потому что они говорили невероятные пошлости и пытались распускать руки.
        Кеша и Паша ухмылялись. Они даже и враждебными не казались, но всякому было ясно: спусти с поводка - порвут любого. Настоящие псы бойцовской породы. А потом еще и хвостиком растерянно повиляют: и что, мол, такое на нас нашло?
        Предупредительные официанты скользили с подносами. Мощный молодой мужчина, лысый, но с бакенбардами, завладев сразу несколькими тарелками, пожирал руками красную рыбу. Рядом с ним на полу валялась секира со стальной рукоятью, покрытой пористой резиной. Когда очередная тарелка пустела, гигант вытирал тыльной частью ладони губы и пальцем, как собачонку, подманивал к себе очередного официанта.

* * *
        Гай вышел из лифта. Охрана решительно раздвигала толпу. Кто-то один заметил его и издал невольный возглас. Тишина волнами распространилась по залу, начиная с той точки, где стоял первый увидевший.
        Гай пробирался осторожно, пожалуй, даже брезгливо. По сторонам не смотрел. Лицо имел усталое и отрешенное. Между ним и всеми, кто собрался здесь, ощущалась огромная, непреодолимая дистанция. Гай презирал всех своих гостей - таких предсказуемых, таких тоскливо продажных.
        Гай поднялся на невысокую сцену. Не глядя, протянул руку, и в ней тотчас оказался бокал. Четыре молчаливых охранника встали перед сценой растянутой цепью. Магазинные арбалеты ненавязчиво лежали на полусогнутых руках. Всякий раз, как Гай к кому-нибудь обращался, глаза арбалетчиков поворачивались в ту же сторону.
        Голос Гая звучал на грани между высоким мужским и хриплым, как у курящей женщины.
        - Приветствую вас, дамы и господа! Поднимаю этот бокал за вас и за нашу дружескую встречу!.. Первый форт - Белдо! В представлении не нуждается! Магия, оккультизм, почтенное древнее ведовство! Опытнейшие ведьмы, любезнейшие целители… Сто двадцать человек - тридцать четверок! Полная лояльность при условии своевременной оплаты!
        Гай поклонился высушенному, кокетливо одетому старичку, похожему на непрерывно прихорашивающуюся птичку.
        Старичок сидел с полуоткрытым ртом, точно страдая от непрерывного насморка. Из кармана его пиджака торчал красный, ослепляюще яркий платок. Когда Гай к нему обратился, старичок открыл рот еще шире и с дребезгом захихикал.
        - Второй форт - Долбушин! Всё, что имеет отношение к финансам. Еще сто двадцать человек. Тоже, в своем жанре, милейшие люди, пока ты им ничего не должен! Мое почтение! - Голова Гая в очередной раз дернулась, как поплавок. - Третий форт - Тилль… Еще тридцать четверок. Не хочу сказать, что я считаю вас отмороженным бандитом, дорогой Ингвар Бориславович. Вы скорее Робин Гуд!
        Пухлый «Робин Гуд» Тилль впервые улыбнулся и ласково махнул жирной ручкой, роняя на живот пепел. Мол, ничего-ничего… какие могут быть церемонии между своими?
        - Рад, что вы понимаете юмор, Ингвар Бориславович!.. Наш общий друг Альберт Федорыч, к слову сказать, не ценит моих шуток.
        Долбушин что-то пробормотал. Радостный старичок Белдо снова захихикал, будто забряцал мелочью в невидимой кофейной банке.
        - А вы всё радуетесь, Дионисий Тигранович! Сколько вас знаю - все вам хиханьки-хаханьки. Может, и мне, право слово, засмеяться? Последним, а? - И Гай действительно оказался смеющимся в одиночестве, потому что старичку стало вдруг совсем невесело, хотя он по инерции продолжал показывать прекраснейшие фарфоровые зубы. Такие замечательные, рядом с которыми всякие настоящие показались бы просто дешевой подделкой.
        - Ну вот вы уже и не смеетесь!.. - констатировал Гай. - И это прекрасно, Дионисий Тигранович, потому что я хочу попросить вас озвучить во всеуслышание то, что три дня назад вы столь любезно сообщили мне наедине.
        Старичок закивал. Он встал и, прихрамывая, бодро поднялся на сцену. Оказавшись там, он принялся шевелить ручками, одергивать пиджак, улыбаться. Голос у него оказался неожиданно звучным, лекторским, с кокетливой трещинкой на «р». Правда, у Белдо была досадная привычка после нескольких предложений делать паузу, точно у комика, который этой паузой навязчиво подсказывает настроенному на непрерывное остроумие залу, что только что прозвучала шутка.
        - Мое сердце с вами, мон ами! - Старичок поцеловал ладонь и нежно подул на нее, посылая поцелуй главам остальных двух фортов.
        Отмороженный «Робин Гуд» Тилль раздавил в пепельнице окурок. Долбушин перекинул через предплечье ручку зонтика. Сердце Белдо оказалось невостребованным.
        - Звезды, - продолжал Белдо, - вечно преподносят нам сюрпризы, как любила повторять моя ученица Наденька Куф, попавшая под автобус в день, когда сама себе предсказала приятную неожиданность (пауза для смеха)… А теперь, мон ами, когда мы улыбнулись, давайте испугаемся! Натальный Юпитер находится во Льве в двенадцатом Доме и в разнознаковом соединении с Меркурием в Деве, причём имеет только один аспект с Венерой в Весах… полуквинтиль, не входящий… м-нэ… в замкнутые конфигурации… Границы интервала неопределенности: с 12 часов 13 минут десятого мая по 14 часов 34 минуты восьмого сентября сего года. Ну вы меня понимаете, мон ами, мы же неглупые люди! - Скромная пауза, доказывающая, что умный человек тут только один. - Локализация описанного явления в географическом, так сказать, плане… м-нэ… Москва и… м-нэ… Московитская область…
        Вкрадчиво, как пума, подседая в коленях, Гай подошел к Белдо и полуобнял старичка. Сдувшаяся щека Гая наполнилась воздухом и приобрела упругость. Белдо вспомнил, что, когда он двадцатилетним юношей пришел в первый форт, Гай уже тогда был таким же. Те же желтоватые руки, безвозрастное лицо и обломанные ногти с бахромой грязи.
        - Вам не надоело? Мы не одинокие вдовы на приеме у гадалки! Почему бы вам внятно не передать слова вашего опекуна? - выдохнул Гай в заросшее дремучим волосом ухо Белдо.
        Старичок тревожно дернулся.
        - Не надо так! Вы чудовищно рискуете! Он крайне обидчив! - укоризненно, но тоже быстро шепнул он.
        - Ваш опекун? Да кто он такой? Максимум эльб третьей ступени! Потому и знает так мало! - брезгливо уронил Гай.
        Белдо пошел пятнами, зарумянившись больше носом и подбородком, чем щеками.
        - Так ведь и вашему опекуну не все известно! - не удержался он.
        Рука Гая, лежащая у старичка на плече, стала тяжелой, как гиря.
        - Вы забываетесь, Белдо! Может, пора устроить вам личную встречу? - спросил он, раздвигая бесконечный рот.
        Красный, как младенческая пятка, подбородок Белдо стал бело-желтым. Он быстро, умоляюще замотал головой.
        - Странный вы человек, Белдо! Хамите, а боитесь! Хотя, в общем, правильно делаете!.. - Гай похлопал Белдо по плечу и громко, на весь зал, произнес: - Проще, Дионисий! Давайте без созвездий! Ребята Тилля упустили нить разговора!
        Старичок поспешно закивал, встряхнулся и начал заходить с другой стороны.
        - Договорились, друзья мои! Я буду краток!.. Все мы любим Вильяма Шекспира, мон ами! Некоторые любят его изо дня в день, другие только начинают. Дорогой Уильям справедливо отметил в одном из своих бессмертных творений: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте!» Мне со своей стороны хочется поспорить с классиком. Повесть печальнее все же возможна!.. Это будет, мон шер, наша жизненная повесть, если эти двое все же встретятся.
        Здоровенный берсерк разинул рот и удивленно отпустил ворот официанта. Видимо, он относил себя к группе только начинающих любить Вилю Шекспира и был поражен степенью прозорливости господина Белдо.
        - Дорогой Уильям поведал нам о любви юноши и девушки, - продолжал Белдо. - Идя по его стопам, я тоже хочу поведать вам о грядущей любви юноши и девушки и их будущем ребенке, который представит для нас несомненную угрозу.
        - Какая любовь, Дионисий? Какого эльба вы приплели Шекспира? - простонал утомленный болтовней Долбушин.
        Белдо не обратил на него никакого внимания.
        - Пока что шныры погружаются не дальше Скал Подковы, за исключением очень немногих. Оттуда, из-за горной цепи, они извлекают сильные зарядные закладки и устанавливают их в самых неожиданных местах. Как следствие, у специалистов моего форта возникают серьезные проблемы в настройках. Ведуньи едва могут навести банальную порчу. Астрологи завираются. Спириты две недели подряд не могут достучаться до банального Гитлера, от которого раньше веником приходилось отбиваться!.. Вообразите, мон шер! Гениальный знаток ядов Боря Чизанте отравился несчастными опятами, купленными в розничной сети! Происходит и многое иное, о чем хорошо известно уважаемому Гаю!
        Уважаемый Гай кратковременно дрогнул бровями, намекая, что не все, что известно уважаемому Гаю и случайно не является тайной для не менее уважаемого Белдо, должно быть озвучено.
        - Не устраивайте истерики! Все это тянется столетиями. Ищите зарядные закладки и уничтожайте их! - спокойно сказал Гай.
        - Мы ищем. Но я теряю на этом людей! Вы знаете, что с ними происходит, когда они оказываются от закладки ближе трех шагов. Мозг вытекает через уши!
        - Ищите активнее! - велел Гай. - Подключайте берсерков!.. Им же это, кажется, не опасно?
        Дионисий Тигранович, мечтавший услышать именно это, закивал, очень довольный. Учитывая, что основная нагрузка по прочесыванию неба на гиелах и патрулированию города приходилась на берсерков, Тилль не слишком рвался заниматься еще и зарядными закладками шныров. Тем более что вред они причиняли в основном фортам Белдо и Долбушина.
        - Не буду испытывать терпение ребят моего дорогого Тилля! - спохватился старичок. - Они могут начать буянить, а, к сожалению, наша магия в ближнем бою несколько уступает их топорам! А мы ведь охотно посылаем наших очаровательных сотрудниц для усиления боевой мощи их несколько… гмэээ… простоватых четверок!
        Лучше бы он воздержался от уточнений. Некоторые члены форта Белдо позволили себе улыбки. Это не осталось незамеченным. Берсерк, пожирающий свиную ногу, внезапно озверел и швырнул ее в голову почтенному пожилому оккультисту в тоненьких очочках. Выпущенная его мощной рукой, свиная нога просвистела как из катапульты. Вмяв очочки в вежливое лицо, она прогалопировала по воздуху и исчезла под соседним столиком.
        Маги из форта Белдо заволновались и стали просить Тилля о вмешательстве.
        - Мотя! - сказал Тилль укоризненно. - Не заводись, Мотя!
        - А чего он на меня смотрит, кобра очкастая, и ржет? Он типа умный, а я мясо? А вы чего лыбитесь?
        Вздернув левой рукой тяжелую секиру, берсерк перехватил ее правой. Он не столько рубил, сколько ускорял падение. Без малейшего усилия секира развалила столик, за которым сидели респектабельная спиритка и странствующий гуру. Опытная спиритка вовремя убрала руки, гуру же, как человек мало знакомый с нравом ребят Тилля, ненароком лишился разом трех пальцев.
        - Ингвар Бориславович! Ну сколько можно? - с мягким укором воскликнул Гай. - Мы же договорились, что ваши ребята не будут обижать специалистов г-на Белдо!
        Тяжелые веки Тилля вскинулись выше обычного.
        - Мотя! - сипло произнес он. - Ты меня огорчаешь! Ты обещал, что будешь себя контролировать! Получается, что я не сдержал своего обещания… Ты больше не член нашего форта и не находишься под его защитой! Ты понял, Мотя?
        У здоровяка на виске запрыгала жилка. Он медленно, не до конца веря услышанному, стал высвобождать секиру, запутавшуюся в скатерти.
        - Вы отдаете его мне, Ингвар Бориславович? Я так понимаю? - приятно удивился Гай.
        - Он ваш, - коротко подтвердил Тилль.
        Гай вскинул палец. С небольшим разрывом тренькнули два арбалета. У берсерка оказалась отменная реакция. Первый болт он отклонил повернутым плашмя широким лезвием секиры. От второго, направленного ему в шею, ушел рывком. Трехгранный наконечник только обжег ему шею, оставив красный след. Перехватив секиру ближе к рукояти, Мотя понесся на сближение с арбалетчиками.
        Те засуетились. Двое оттянулись назад и, перезаряжаясь, потянули рычаги. Другие двое быстро опустились на правое колено, с заметной нервозностью выцеливая Мотю.
        В тот день Аня впервые поняла, что атакующий берсерк - не просто жаждущий крови псих с топором. Мотя летел без крика, лишь грудь его гудела невнятным, толчками вырывающимся звуком. Все, что попадалось ему на пути, Мотя не обегал, но сносил. Столики дыбились, как льдины. На подносах у падавших официантов ножки фужеров ломались еще до соприкосновения с полом.
        Он был метрах в восьми, когда тренькнул третий арбалет, и еще через мгновение четвертый. Не добежав до Гая какого-то шага, Мотя внезапно споткнулся и упал лицом вниз. Всем показалось, что это случайность и он сейчас вскочит. Но Мотя продолжал лежать. Тогда арбалетчики перевернули его. Оказалось, что последний, четвертый болт берсерк поймал глазом, в то время как третий всего лишь засел в руке.
        Аккуратные клерки из форта Долбушина, чей столик Мотя сшиб последним, подхватили тело и, семеня и наваливаясь друг на друга, потащили его к дверям.
        Аня уткнулась лицом в плечо Полины. Кто-то из близнецов Тиллей, не то Кеша, не то Паша, спокойно подошел и поднял секиру, деловито потрогав ногтем заточку.
        - Минуту! Вы кое-что забыли! - приказал Гай.
        Он легко соскочил со сцены, догнал выносящих тело клерков и пальцем коснулся лба гиганта сразу над вошедшим в глазницу болтом. Застыл, на секунду закрыв глаза, и как ни в чем не бывало вернулся на прежнее место.
        - Псиос не должен пропасть! Не беспокойтесь, Ингвар Бориславович! Я догадываюсь, что вас тревожит! Обещаю: его псиос будет передан лично вам. Возможно, я даже добавлю немного от себя, чтобы снизить горечь вашей утраты.
        Тилль вздохнул и по-бабьи пригорюнился.
        - Мотя был с нами давно!
        - Возможно. Но он плохо понимал, что такое дисциплина. Надеюсь, вы найдете, кем пополнить его четверку?
        Недоверие оскорбило Тилля. Большим пальцем он медленно вдавил в пепельницу окурок и провернул его, словно закручивал шуруп.
        - Найду! - пообещал он.
        - Кхе-кхе! - старичок Белдо, отвлеченный досадным происшествием, промокнул лобик надушенным платком и собрался продолжить свой лепет.
        - Давайте уж я лучше сам! А то вас опять унесет! - перебил Гай. - Подытожим! Дионисий Тигранович, со ссылкой на авторитетный источник, сообщил, что вскоре шныры возьмут к себе на обучение юношу и девушку. Произойдет встреча, которая со временем приведет к рождению ребенка, способного проникнуть за вторую горную гряду, до этого момента недосягаемую. И если это случится, никто не знает, какую закладку он оттуда достанет и как это скажется на нашем маленьком творческом союзе.
        Голос Гая больше не звенел разбитым бокалом. Каждое слово стало гвоздем, который он вбивал в мозг слушателей.
        - Я правильно передал суть, Дионисий Тигранович? - закончил он.
        Старичок кивнул так осторожно, точно его голова была просто нахлобучена на шею и он опасался ее уронить.
        Тилль отвел запястье официанта, пытавшегося поменять пепельницу.
        - А источнику Тиграныча можно доверять? - спросил он громко.
        Белдо вскинул подбородок.
        - Я бы вас попросил!!! - произнес он тоном обиженной школьной учительницы.
        Тилль примирительно развел руками.
        - Да без базара, Тиграныч! - сказал он добродушно. - Дайте мне адреса ваших голубков, Белдо, и спокойно допивайте ваш слабительный чай! Только я все равно не пойму: у вас в форте столько разных людей! Многих из них я лично знаю и уважаю их деловые качества. Неужели вы не способны сами решить проблему? Зачистите этих сопляков, пока они еще не в ШНыре!
        Старичок оглянулся на Гая, умоляя защитить его от тупого кабана.
        - Ингвар Бориславович! - пухлые губы Гая растянулись, угрожая проглотить темнеющий на сцене концертный рояль. - Сложность в том, что, насколько я понимаю, у Дионисия Тиграновича нет больше никакой информации! Ни внешности, ни имен, ни адреса - вообще ничего. Зачистить же всю Москву тяжеловато даже для ваших энергичных лесорубов.
        Долбушин держал бокал с шампанским и, помешивая шампанское сухариком, посасывал его.
        - Пусть Белдо повторно запросит свой источник! - потребовал он.
        - Уже, - сказал старичок щепетильно. - Вы действительно считаете: я не додумался?
        - И?..
        Старичок, помедлив, мотнул головой.
        - Не знает или не говорит?
        Белдо просительно посмотрел на Гая.
        - Альберт! Давайте не будем терзать Дионисия Тиграновича! - добродушно обратился Гай к Долбушину. - Если мы не сможем уничтожить или разлучить этих двоих до ШНыра, значит, сделаем это в ШНыре.
        Долбушин смотрел в бокал, наблюдая, как пузырьки шампанского окружают сухарик.
        - Я, конечно, понимаю, что вы гений, Гай, но каким образом вы собираетесь попасть в ШНыр? - поинтересовался он. - Вы отлично знаете, что ни один из нас не может проникнуть на эту территорию. Ни с воздуха, ни подкопом - никак. Помните, я размышлял о случайном запуске ракеты с одной из подмосковных военных баз? Даже она не пробила бы защиты.
        Синеватые веки Гая устало опустились.
        - Выход всегда есть. Просто иногда он маскируется надписью «вход», - сказал он и вдруг вскинул голову.
        Снаружи в панорамное остекление кто-то настойчиво застучал. Мелькнула, скользя вдоль стекла, рука в белой рубашке, мокрая по локоть, с повисшей на ней плетью водорослей. И сразу же в открывшуюся дверь вбежал взбудораженный берсерк из форта Тилля.
        - Нашли! - крикнул он. - Скорее!
        Все высыпали на палубу, ощутимо накренив «Гоморру» на левый борт. Внизу ровно и бойко тарахтел ямаховский мотор резиновой лодки. Ее закругленный нос глубоко уходил в воду. Сверху было видно, как, навалившись на нос грудью, синий, с оранжевыми плечами комбинезон с усилием подтягивает веревку с наброшенной на что-то петлей. А на второй палубе уже суетятся, разворачивают и опускают лебедку. Но и без нее можно было разглядеть, как из коричневатой глубины медленно всплывает светлая, с налипшей тиной лошадиная морда, а затем и шея, из которой, чуть ниже уха, выглядывает прошедшее насквозь жало стрелы. И все это разворачивается, натягивается неспешным течением Москвы-реки.
        - Гай! Ваши арбалетчики, как всегда, на высоте! - льстиво всплеснул ручками Белдо.
        Гай оглянулся и посмотрел на старичка пустыми глазами.
        - Кто был в седле? Нашли кого-то? - крикнул он в реку.
        Перестав тянуть веревку, которую он почти соединил с крюком лебедки, синий комбинезон задрал мокрое лицо.
        - Пусто! Может, течение, а?
        - Ищите! - приказал Гай. - Если потребуется - вызывайте водолазов! Пусть прочешут реку хотя бы и до Южного порта!
        К Тиллю вкрадчиво приблизился смахивающий на лиса молодой человек.
        - Что тебе? - поморщился тот.
        Лис что-то зашептал. Тилль слушал его, сопя и хмурясь.
        - Откуда знаешь?
        Ему протянули трубку. Тилль поднес ее к сплющенному борцовскому уху. Говорил он недолго. Затем трубка вернулась к человеку-лису, сам же Тилль, втискивая жирный живот в поручень, пробился к Гаю.
        - У нас проблема! С «Алых парусов» исчез мой наблюдатель. На крыше крайнего дома обнаружили его разряженный шнеппер. Его гиела привязана. На лифте он не спускался.
        Гай кивнул.
        - Все верно. Шныров было двое! Когда первого сбили, второй сообразил, откуда их засекли, и вернулся поблагодарить, - сказал он.
        - А водолазы? - крикнул снизу комбинезон.
        - Разве я что-то отменял? Вызвать и прочесать!!!
        Глава 4
        Рина
        Царь - тот, кто любит до жертвенности и готов умереть за свое царство. Дождливой ночью он будет скакать лесом, усталый и голодный, потому что услышал, что где-то обидели нищую старуху. А все остальные так, князьки.
        Из дневника невернувшегося шныра
        «Она работала в издательстве в Томске, он - в автосалоне в Москве. Он был высокий, грохочущий, вечно опрокидывал стулья и влипал в истории. Она же говорила всегда тихо, а двигалась гибко, и когда появлялась в комнате, казалось, что вошла кошка.
        Он любил пиво, она же искренне считала, что любит вино, хотя пила его два раза в год у знакомых. Она слушала Берлиоза, он - обычное радио. Зато она застряла на детективах; он же порой читал Льюиса, чем нарушал привычное представление, будто человека можно понять сразу, всего по нескольким чертам.
        Он был женат, она же так никогда и не вышла замуж, хотя и существовал некий немолодой, протертый до лысины человек, от которого она восемь лет безрезультатно прождала предложения.
        Но всю жизнь, неосознанно и хаотично, они искали друг друга.
        Несколько раз случалось, что они оказывались совсем близко. Один раз, в месяц летних отпусков, где-то между Тулой и Орлом, их поезда прогрохотали навстречу друг другу, и, оказавшись на миг рядом, разделенные лишь проглотившими их железными гусеницами, оба ощутили непонятное беспокойство.
        В другой раз в Москве она случайно зашла в автосалон, где он работал, хотя знала о машинах только то, что под них можно попасть. И даже зачем-то оглянулась, когда прошла мимо его компьютера. Но за его компьютером сидел в тот день совсем другой человек. Кроме того, он так никогда и не съездил в Томск, хотя его родной дядя жил от нее в двух улицах.
        Как бы там ни было, они никогда не встретились. И, возможно, это даже к лучшему, потому что от их любви взорвалось бы Солнце…»
        Чья-то рука щелкает ногтем по монитору.
        - Что за чушь ты пишешь? Вечно любовь - и вечно несчастная! Ищут - не находят - рыдают - вешаются. Сколько тебе вообще лет???
        Рина включает на компьютере калькулятор. Ей самой интересно.
        - Если в минутах, то это примерно… ну чуть меньше восьми миллионов, - говорит она.
        Мамася морщится. Она гуманитарий. Для нее арифметика существует в пределах решения вопроса: как растянуть гонорар, чтобы хватило до аванса.
        - С чем тебя и поздравляю!!! - заявляет она. - Не торчи перед компьютером! С одноклассниками куда-нибудь сходи!
        Рина морщится.
        - Да ну их! Достали! Сидят по полночи в «контакте» и обсуждают, как будут кататься на велике. А когда на великах катаются, через сто метров сбиваются в кучу и обсуждают, как будут сидеть в «контакте».
        - Все равно бросай ты это дело! - обеспокоенно предупреждает Мамася. - В твои годы надо писать про пиратов, фантастику, наконец! А все прочее… да подожди хоть до полных восьми миллионов!
        Рина смотрит на нее, быстро ныряет под стол и появляется с давно валявшейся там страницей. Возможно, она и ленилась ее поднять именно для такого случая.
        - «Даже в одной погадке совы любознательный исследователь обнаружит массу интер есного: подвздошную кость скворца, остатки двух полевых мышей, ржавый железнодорожный болт и часть черепа крольчонка», - читает она. - Бррр! И тебя не тошнит? Иметь маму-редактора - это кошмар!
        - Иметь дочь графоманку - кошмар вдвойне! - не сдается Мамася. - Мне за это хотя бы деньги платят!
        - И ты продаешься? В твои годы, мам, надо править тексты про пиратов, фантастику, наконец! - мстит Рина.
        - Фантастики тоже хватает, - говорит Мамася и снова с тоской заглядывает в ноутбук. - Шла бы ты спать, а?
        - Да я уже, в общем, сплю, - признается Рина и, выключив компьютер, ныряет под одеяло.
        Всякая там вечерняя чистка зубьев и облачение в пижаму - все эти манипуляции давно завершены. С Риной вечно так. Почистит зубы, а потом еще разика два поест и часа три посидит за компьютером.
        Мамася выключает свет. Слышно, как она топчется в дверях, но все никак не уйдет.
        - Знаешь, в чем дефект твоей логики? - внезапно спрашивает она. - Тебе кажется, что что-то хорошее может не произойти, если войти не в ту дверь, или чуть задержаться, или сказать «привет!» не тому человеку. Это ошибка. События вытекают из нас самих. На поезд судьбы нельзя опоздать.
        - Но можно пустить его под откос.
        - Это запросто. Но опоздать нельзя. Так что эти твои два олуха просто сами хотели быть несчастными, - говорит Мамася.
        Дверь за ней закрывается.

* * *
        Порыв ветра. Березовая ветка хлещет по стеклу. За окном раскачивается белый ствол с прикрученным проволокой скворечником. Его вешал еще папа, до Артурыча. Скворечник здоровенный, щелястый, и живут в нем воробьи. Но скворец прилетел лишь однажды, в позапрошлом году, в конце марта. Посидел, подумал, повертел головой, послушал воробьиную истерику - серьезный, грустный, сам в себе пребывающий, и улетел искать место поспокойнее.
        Перед воробьями Рина уже три месяца чувствует вечную вину. С тех пор как Артурыч купил ей пневматический пистолет и потребовал пообещать, что она не будет стрелять в квартире. Рина сразу просекла, что это была скрытая взрослая капитуляция из цикла: «Делай что хочешь - только не лезь ко мне! А еще лучше: сиди в своей комнате».
        Получив пистолет, Рина первым делом прострелила из нее фотографию самого Артурыча, на которой он был рядом с Мамасей. Первая пуля попала Артурычу в щеку, вторая вмяла глаз внутрь черепа, а третьей Рина нечаянно ранила Мамасю и, испугавшись, спрятала фотографию в химическую энциклопедию, куда Мамася никогда в жизни бы не заглянула.
        А еще примерно через день, когда дырявить стены ей окончательно надоело, Рина взяла кусок пластилина, скатала в шарик и продержала ночь в морозилке, чтобы не прилип к стволу. Влезла на подоконник и прицелилась в воробья, прыгавшего на ветке у скворечника. Береза качалась от ветра, и воробей то исчезал из прицела, но снова в нем появлялся.
        Рина испытала странный жар, всегда возникающий, когда перешагиваешь через
«нельзя». Ей чудилось, она залипает в горячее, пульсирующее, подталкивающее к чему-то злое облако.
        - От пластилина ничего не будет! - успокоила себя Рина и, не стараясь попасть, потянула курок.
        Ствол дернулся. Рина так и не поняла, куда подевался воробей. Решила, что улетел, но все же на всякий случай спустилась вниз. Воробей лежал у корней на траве. Она искала, куда ударила его пластилиновая пуля, но так и не нашла. Просто мертвый воробей с подвернутым крылом и сгустком крови на нижней части клюва. И еще поняла по окраске, что ухлопала воробьиху.
        Рина торопливо закидала ее прошлогодними листьями. Воробьихи не стало, а вместе с ней исчез и поступок. Рина постаралась выкинуть его из головы, но уже на другой день, случайно открыв форточку, услышала, как в скворечнике пищат птенцы. Уцелевший воробей-отец носился туда-сюда, но, похоже, плохо справлялся. Вечерами, отупев от собственных мельтешений, он сидел на крыше скворечника с задерганным и недоумевающим видом. Что такое «смерть жены» и «одинокий отец», он явно не понимал, но все равно ощущал какую-то неполноту и неправильность. Что-то шло не так, выходя за пределы птичьего сознания.
        Шторы качнулись от сквозняка. Кто-то открыл дверь.
        - Катерина! Подъем! - крикнула Мамася, заглядывая в комнату.
        - Да-да! Уже! - сказала Рина бодрым голосом. - Выключите сон! Я его завтра досмотрю!
        Чтобы тебе поверили, голос должен быть уверенным и, по возможности, ответственным. Но Мамасю не проведешь. Довольно и того, что раньше попадалась.
        - Катерина, глаза!!!
        Утренняя Мамася и Мамася вечерняя - два разных человека. Возможно, разные даже по документам. Надо будет как-нибудь проверить.
        Рина открывает глаза. Мамася стоит в дверях и терпеливо ждет, облокотившись о косяк плечом. И Катериной ее называет, чтобы показать, что недовольна. Вечерняя Мамася называет дочь Риной, Триной и изредка Тюшей.
        - Катерина, свесь с кровати ноги! И нечего руку на ковер ронять! Ноги, согласно словарю, это нижние парные конечности.
        Рина послушно опускает на пол нижние парные конечности. Когда с ними жил папа, он решал проблему проще: просто брал ее на руки, относил на кухню и там опускал на стол. На кухонном же столе притворяться спящей тяжко, особенно когда ощущаешь под собой ложку или солонку.
        - Теперь встань и сделай три шага к двери! - командует Мамася.
        Вместо трех шагов Рина пытается сделать два. После двух шагов еще можно опрокинуться назад и вновь рухнуть на одеяло. А вот на три шага такой фокус уже не проделаешь. Рискуешь шарахнуться головой и испортить почти новую кровать, которую дедушка Гриша купил на свою первую зарплату.
        - Три шага! - повторяет Мамася. - Нечего было вчера до двух ночи гномиков женить!!!
        - Гномиков??? Это что, месть? - возмущается Рина.
        Она делает еще шаг. Незримая пуповина, связывающая ее с кроватью, обрывается.
        - Жду тебя завтракать! Кстати, ты муху кормила? - ехидно спрашивает Мамася.
        Муха живет у Рины в трехлитровой банке. Горловина банки затянута марлей.
        Рина качает головой.
        - Муха страдает. Тоже хочет свободы от родительской опеки, - говорит она.
        - Какая может быть свобода от родительской опеки, когда ты даже муху накормить не в состоянии? Таракана помнишь? И того угробила!!! - Мамася спокойно поворачивается и уходит.
        Рина вспоминает, что до мухи у нее в той же банке проживал таракан, которому Мамася регулярно бросала размоченный хлеб, ужасно плюясь при этом и утверждая, что таракан - гадость. Рина кривит ей вслед гримасу номер восемь, которая отличается от гримасы номер семь более высоким поднятием бровей и
«надувательством щек», как говорил папа.
        Рина плетется в ванную и долго стоит, качаясь и размышляя, смачивать щетку перед тем, как выдавливать пасту, или так сойдет. Вариантов только два, но Рина выбирает из них минут пять. И еще десять секунд чистятся зубы.
        На кухне бьется скорлупа и стреляет яичница. Рина идет на звук. Она все еще на автопилоте. Мама Ася (отсюда и Мамася) стоит у плиты и ест стоя. Она вечно утверждает, что ей некогда присесть, а на самом деле ей просто не сидится.
        Брови у Мамаси красивые, густые, а вот коса уже не коса, а крысиный хвостик. Опасно, когда твоя лучшая подруга - парикмахер-самоучка, выучившая чикать по книжке и, за отсутствием практики, пока не наигравшаяся с ножницами. Рина еще помнит время, когда коса у Мамаси была такой длины и тяжести, что она привязывала к ней небольшую куклу, а Мамася даже и не замечала.
        Рина подходит к маме сзади и прижимается. Волосы у них одного цвета, русые, и для какой-нибудь букашки, которая наблюдает за ними с потолка, головы наверняка сливаются в одну.
        - Дай погреюсь! Ты теплая! - говорит она.
        - Верно. Я ЕЩЕ теплая! - мрачно соглашается Мамася.
        У нее два состояния, и оба крайние. Северный полюс и Южный. Или даже так: Северный полюс и пустыня Сахара. Одно состояние - спешки и быстрых несущихся рук. Другое - внезапного и долгого замирания. То бегает и хлопочет, а то вдруг цепенеет, глядя в стену, и тогда непонятно, о чем она думает.
        Артурыча нет. Его вообще никогда нет. Он вечно колесит на новом, приятно пахнущем прогретым маслом грузовичке. Продает шампуни, лосьоны и прочую гигиену. Покупает их на фабрике под Вологдой, привозит в Москву и расталкивает по точкам. И едет куда-нибудь в Казань за ушными палочками или жидким мылом.
        Артурыч похож на моржа. Такой же усатый, толстый, медлительный. За рулем никогда не засыпает. И вообще непонятно, когда спит. Днем едет, ночью едет. Рина подозревает, что Артурыч так долго обходится без сна оттого, что никогда не просыпается окончательно. Он всегда в полуспячке или в полубодрствовании.
        Лицо у Артурыча такое широкое, что очки, которые он носит, выгибаются дужками наружу. Мамася называет его физиономию «мордень». Делает Артурыч все неспешно, а говорит так медленно, что все теряют терпение и начинают угадывать окончания слов.
        Добрый Артурыч или злой, Рина до сих пор не разобралась. Но одно она знает наверняка: он не папа. Папа нервный, папа быстрый, папа стремительный. Выпаливает десять слов в секунду. За одну минуту может схватить пять предметов и четыре из них уронить. Артурыч же за это время едва поднесет руку к носу. Но, правда, ничего не уронит. Это да. Тут не поспоришь.
        Вообще Артурыч - нечто диаметрально противоположное папе. Похоже, Мамася, когда искала его, выбирала не живого человека, а «антипапу». Просто как набор качеств из конструктора «Сделай сам!».
        Сейчас у них все хорошо. Мир. В первый год было хуже. Рина и Мамася не разговаривали порой по три дня. Иногда бывало, что обе сидели на кухне, повернувшись друг к другу спиной и, в нетерпении прорывая ручкой бумагу, писали. Затем одна, не глядя, бросала бумажку другой. Та читала, фыркала и тоже писала:
        «Дочь! Я знаю, что ты меня не услышишь, но все же попытаюсь!
        Между людьми, лгущими друг другу, не может существовать доверия. Раньше я считала, что могу тебе доверять.
        НО: а) ты пошла на ложь, сказав, что не пускала за мой компьютер посторонних, б) я знаю, что у компьютера сидел человек, которого я категорически не приемлю! в) не исключено, что он читал мою личную почту, г) но опять же: это не принципиально. Принципиально, что ты мне лгала!!!»
        «Между прочим, этот «человек» - твой муж и мой папа!»
        «Кем является это существо, в данный момент не принципиально!»
        «Ты ударила меня мокрым полотенцем! Я не буду разговаривать с тобой до тех пор, пока ты не попросишь у меня прощения!»
        «Я! НЕ! СОБИРАЮСЬ! У тебя невнимание к речи. У людей, лгущих друг другу, не может существовать никаких обоюдных договоренностей».
        Так и летала бумажка с одного конца стола на другой, пока все не заканчивалось слезами и примирением. Сейчас ничего, нормально. Бумажки не рвутся, полотенца не дерутся. Все решается словами.
        Рина садится за стол и начинает краем вилки отпиливать белок вокруг яйца. Выкалывать яичнице желтый глаз ей жалко.
        - А ножом слабо? - спрашивает Мамася с досадой.
        Она не выносит, когда кто-то копается. Артурыч, конечно, не в счет. Но Артурыч не копается. Он просто живет в ритме трудолюбивой, упорной, но несколько замедленной черепашки.
        Вместо того чтобы взять кухонный нож, хотя он лежит рядом, Рина опускает руку под скатерть. Щелк! - и в руке у нее узкая хищная выкидушка. Ножны у Рины всегда пристегнуты к ноге, чуть выше носка.
        Мамася косится, но ничего не говорит. Знает, что с ножом Рина все равно не расстанется. Рина есть Рина. Она не знает, что такое вовремя остановиться. Если разгонится - затормозить может только головой о кирпичный забор.
        Все это Мамася знает и атакует в другом месте. Относительно безопасном:
        - Может, ты наденешь юбку? Хотя бы ради разнообразия?
        Рина презрительно фыркает. Юбки она ненавидит. Во-первых, тогда станут видны пристегнутые ножны, что будет нервировать училок, а во-вторых, у нее вечно сбиты колени.
        - Может, у тебя комплекс, что у тебя кривые ноги? Кто-нибудь когда-нибудь ляпнул сгоряча, и у тебя на душе шрам? - продолжает вслух размышлять Мамася.
        Она вечно ищет во всем скрытые комплексы, детские потрясения, скрытые течения психозов и прочее.
        - У меня твои ноги! Ты сама говорила сто раз, - спокойно говорит Рина.
        - В таком случае они прямые, - спохватывается Мамася.
        Дальше мать и дочь едят в молчании. Все нормально, но потом на глаза Мамасе попадаются часы и, разумеется, мысль начинает работать в самом занудном направлении:
        - Ты в курсе, что до звонка десять минут?
        - Я не виновата, что у нас нет первого урока! - говорит Рина.
        - У тебя никогда его нет!
        Мамася отправляется в коридор, возвращается с рюкзаком, выуживает из него дневник и принимается нетерпеливо листать. Рина насмешливо ждет. Она лучше мамы знает, что можно увидеть в дневнике. Домашнее задание, записанное в пустоте, и изредка, перед проставленной оценкой, значится: «лит-ра», «хим.» или «ист.».
        Самое примечательное, что оценки почти всегда или пятерки, или двойки. Часто даже по одному предмету. Получается примерно так: «5,5,5,2,5,2». Ни четверки, ни тройки в этот дневник практически не забредают.
        За двойки Мамася Рину не ругает. Это так же бесполезно, как и за нож. Она отлично знает, что это не столько двойки, сколько щелчки по лбу, которые учителя вынуждены давать, чтобы Рина не расслаблялась и бросила дурную привычку на литературе делать английский, а на физике - алгебру.
        Наконец Мамася находит, что ищет.
        - Вот! Среда! Первый урок есть! - говорит она с торжеством.
        Пойманная с поличным, Рина закусывает губу.
        - Где?.. А это в феврале, а сейчас май… Прошлая четверть!
        - И что, за два месяца нельзя было найти время, чтобы заполнить расписание?
        - Какой смысл? Все равно через две недели каникулы!
        Мамася пыхтит и ищет к чему придраться. А когда ищешь - всегда находишь.
        - А это что? - с торжеством говорит она.
        «Выщипывала чучело!!! Родители, примите меры!» - читает Рина.
        - Что это значит???
        - Это значит: ты должна принять меры, чтобы я не выщипывала чучело! - коварно объясняет Рина.
        Мамася задумывается. Принимать меры против выщипывания чучел она не умеет, но сознаваться в этом не желает.
        - А тут? - Палец Мамаси утыкается в закорючку. - Опять подделывала мою подпись?
        Рина пожимает плечами.
        - Ну и что? Ты мне сама разрешила!
        Это сильный довод.
        - Я разрешила один раз и как исключение! И не под замечаниями! И не так криво! Ты даже не старалась! - беспомощно говорит Мамася и швыряет дневник в рюкзак.
        Рина торжествует. Это полная победа. Мамася садится рядом и опускает голову ей на плечо. Из утренней Мамаси на секунду проглядывает вечерняя.
        - Ты невыносима! Ты уверена, что тебя не подменили в роддоме? - стонет она.
        - Я сама подменилась. Переползла в соседнюю кровать, перевязала бирочки и притворилась твоей дочерью, - признается Рина.
        - А дежурная медсестра? - спрашивает Мамася.
        - Какая еще медсестра? А-а, эта, что ли? В халатике такая? - вспоминает Рина. - Оглушила ее криком.
        Мамася вполне это допускает.
        - Ну, - бормочет она. - Вполне логично. Защитная реакция на шок… Ну и где сейчас мой ребенок? Настоящий?
        - У него все нормально. Это был мальчик. Я переложила его в кювезу к миллионеру Врушкину. Он сейчас учится в Англии на почетного китайца, лопает на завтрак овсянку и плачет ночами, мечтая о соленом огурчике и докторской колбаске из медицинских работников.
        Упомянув колбасу, Рина немедленно об этом жалеет. Сознание Мамаси напоминает бильярд. Если хочешь нормально общаться с ней - надо знать систему. Один шар ударяет другой, тот откатывается, ударяет третий. Если случайно не туда ударишь - не туда и прикатится.
        Мамася отрывает голову от ее плеча. Морщится. Шар уже покатился.
        - Колбаса… колбаса… А, да! Не знаешь, куда подевались сосиски?
        - Нет, - машинально врет Рина, но обманывать ей неловко. Она вообще не любит лжи. Тухло это как-то. - Ну хорошо, я взяла!
        - Не подумай, что мне жалко, но… Съела? Весь килограмм?
        Рина молчит.
        - Ясно. Всё как всегда! - горестно кивает Мамася, но сосиски обратно не требует. Она знает, что счастье не в них, хотя сосисок жалко, конечно.
        Рина идет в коридор и начинает обуваться. Обувается она чудовищно медленно, даже медленнее Артурыча. Ждет, пока у Мамаси иссякнет терпение.
        Когда Мамася возвращается на кухню, Рина хватает рюкзак, открывает входную дверь, мгновение выжидает и громко захлопывает. Прислушивается. Все тихо. Для Мамаси она теперь ушла.
        Рина прокрадывается на балкон. Садится на корточки, притягивает к себе деревянный, военного образца зеленый ящик с надписью через трафарет «ХИМЗАЩИТА» (мерси запасливому Артурычу, который тянет все в дом, как хомяк) и начинает рыться, нетерпеливо выбрасывая журналы, диски, старые колонки. Ящик почти пуст, уже видно дно, а Рина все роется.
        Кто-то барабанит ногтями в стекло. Она оборачивается. Мамася. Наивный фокус с дверью ее не обманул.
        - Что-то ищешь?
        - Ничего, - поспешно говорит Рина.
        - Ну раз «ничего» - значит, ты его уже нашла!
        Рина сопит.
        - Веревку и всякие карабины, правда? - продолжает Мамася.
        Рина не выдерживает:
        - Так я и знала! Куда ты ее спрятала?
        - Я не хочу быть матерью трупа!
        - Подумаешь: жалкий четвертый этаж! Я не могу всякий раз обходить дом!.. Целых пять подъездов! - взрывается Рина.
        Мамася крутит у виска пальцем.
        - Это альпинистская веревка, а не вонючий шнурок! Я спускаюсь в системе! Это не опасно! - вопит Рина.
        - Если веревка не порвется!
        - Ты ее видела? На нее можно подвесить пустой «КамАЗ», и ей ни фига не будет!
        - Вот именно: ей ни фига не будет! - едко соглашается Мамася.
        Ее не волнует, что пишут липовые туристы с форумов в Интернете, у которых никогда не было «КамАЗа», ни пустого, ни полного. Да и потом: одно дело абстрактный грузовик, и совсем другое - больная на голову пятнадцатилетняя девчонка! Пусть Рина дождется совершеннолетия и тогда делает все, что угодно. Это Мамася и озвучивает.
        - Знаешь, чем взрослый отличается от ребенка? - спрашивает она.
        - Взрослый больше врет! - мрачно говорит Рина.
        - Не только. Ребенок видит на столе яблоко, тянет к себе скатерть и не понимает, почему на него опрокинулся чайник с кипятком. Взрослый же предугадывает! Последствия! Своих! Действий!
        Когда Мамася разозлена, она всегда перерубает предложения и говорит с кучей восклицательных знаков.
        - Как ты с Артурычем? Берем и предугадываем? - не выдерживает Рина.
        Это почти подло. Разговор на эту тему у них под табу.
        - Это проблема папы! Он первый нас бросил! - жестко отвечает Мамася.
        - Он потом возвращался!!! - говорит Рина.
        - Это уже его сложности. Хочешь, чтобы я бегала туда-сюда?! - отрубает Мамася.
        Рина берет рюкзак и молча уходит, стараясь окаменевшими лопатками показать, как сильно она оскорблена.

* * *
        От дома к школе ведут две дороги. Первая - цивильная, асфальтовая. Вторая - альтернативная: мимо помойки, дальше поворот за гаражи и вдоль покрытой перхотью ржавчины узкоколейки. «Загаражная» дорога на двести метров короче, но в сто раз грязнее. Разумеется, Рина ходит только по ней.
        Ближе к школе «загаражная» дорога дает ответвление к домам. Домов два. Первый - двадцатишестиэтажный, заселенный, но вход в него с другой стороны, с улицы. Другой, его близнец, недостроен. Рине он напоминает скелет динозавра. За ржавыми железными воротами - вагончик сторожа, но Рина видела его там только два раза. В первый раз он пил кефир, а во второй стоял босиком на снегу, качался и думал о чем-то печальном.
        Рина любит бродить по пустым этажам и ощущать себя хозяйкой громадного дома. Изредка она прихватывает веревку, систему и спускается, допустим, с двадцать первого этажа на тринадцатый. Спустилась бы и ниже, но веревки не хватает. Знай об этом Мамася, четвертый этаж показался бы ей невинной детской забавой.
        Между домами-близнецами из-под земли выползает толстая труба теплоцентрали. Осенью Рина самолично оббила ее досками, утеплила стекловатой и накрыла сверху полиэтиленом. Получилось надежное убежище для местного зверья.
        - Эй, кто там есть? А ну, выходь по одному! Лапы за голову, хвостом вперед! - Рина махнула сосисками. Крайняя в связке больно мазнула ее по уху, доказав, что и сосиски в опытных руках могут стать оружием.
        Из убежища вынырнули четыре кошки, десятка полтора подросших котят и мелкая, но прожорливая дворняжка Боба со склочным характером. Вся орава окружила Рину и принялась шипеть и рычать друг на друга, нагнетая зависть и конкуренцию. Дворняжка Боба внезапно вспомнила, что она собака, хотя еще минуту назад ей это было фиолетово. Она завалила одну из кошек, набила пасть ее шерстью и принялась давиться и клокотать.
        - Продала друга за сосиску? А ну, кыш!
        Рина решительно оттащила дворняжку Бобу за хвост и высыпала сосиски на траву. Кошки сомкнулись. Боба с истеричным визгом впрыгнула в середину, и похищенные у Мамаси сосиски в шесть секунд превратились в ничто.
        Рина собралась уходить, но машинально пересчитала кошек и обнаружила недостачу в одного котенка. Это ей не понравилось. Когда кормят, у уважающих себя котят не должно быть других важных дел. Присев на корточки, Рина позвала его. Ей почудилось, что она слышит мяуканье.
        Стало ясно, что с котенком что-то случилось. Другие кошки, среди которых была и его мамаша, помогать не рвались. Бобе тем более было не до него. Она обнюхивала Рине ботинки и чихала, надеясь чего-нибудь выклянчить.
        - Неужели ты всерьез думаешь, что я полезу в вашу блохастую нору? - поинтересовалась Рина у котенка.
        Котенок ничего не думал, только орал. Рина вздохнула, сняла рюкзак, постелила картон и полезла. Запах, как ни странно, не такой уж отвратный. Во всяком случае, пока в ту же дыру не полезла пахнущая помойкой Боба и не принялась, пользуясь теснотой, лизать ее в лицо.
        Рина попыталась двинуть эту жертву неудачного скрещивания по голове, но в залазе было слишком тесно. Она даже локтем заслониться не могла. Только ругалась, мотала головой и пыталась боднуть Бобу хотя бы лбом. Дворняжка принимала это за особую форму нежности, умилялась, и ее пахнущий рыбой язык автомобильным дворником ерзал по лицу Рины.
        Под конец у Рины все же получилось удачно боднуть дворняжку Бобу и добраться до котенка. Оказалось, он запутался когтем в одной из тряпок, что она накидала осенью для тепла. За зиму тряпки раскисли, и теперь было неясно: то ли кошки пахли тряпками, то ли тряпки - кошками.
        Освободив котенка, здорово мешавшего ей своей паникой и тем, что он выпускал когти вместо того, чтобы их втягивать, Рина стала выползать. Попутно ее посетила мысль, что неплохо бы убрать тряпки. Ну хотя бы часть… Заранее морщась, потому что это «многообещало» сильную вонь, она поймала за карман старую куртку, валявшуюся с краю, и потянула ее за собой. И тут внезапно ощутила, что в кармане что-то есть.
        Смотреть Рина не стала. Темно, да и дворняжка Боба вертится, пыхтит и щедро делится блохами: не так часто увидишь человека в одной горизонтальной плоскости с собой.
        Осторожно выбравшись из залаза, Рина первым делом посмотрела на колени джинсов, потом на ладони, вздохнула и разложила куртку на траве.
        Куртка была из очень толстой и грубой кожи. На груди и спине - узкие металлические пластины. Рина провела по ним пальцем, соображая, зачем они нужны. Если как доспех - слишком большие промежутки. Если украшение - слишком исцарапанный у них вид. Хотя куртка и пролежала всю зиму вместе с раскисшим тряпьем, но сама не раскисла и не завоняла.

«Еще бы! Такая кожа!» - подумала Рина, прикинув, что ее можно проколоть только шилом, да и то надо постараться.
        Куртку Рина видела впервые, хотя должна была во второй раз. Осенью она притащила ее от мусорного контейнера в общей куче тряпья, но подробно не разглядывала. Так и несла, отвернувшись и переживая, что кто-нибудь из знакомых увидит, как она побирается по помойкам. То есть, с одной стороны, ей наплевать. Пусть думают что хотят. С другой же - вроде как и не совсем. Получалось лицемерное равнодушие к чужому мнению, добивавшее Рину двойственностью.
        Она ощупала карман снаружи и, не разобравшись, что в нем, сунула руку внутрь. В кармане обнаружилось некоторое количество мелочи. Рина разочаровалась. Такая романтическая, точно из рыцарских времен выпрыгнувшая куртка - и вдруг заурядные деньги. Скучно, господа!
        В другом кармане Рина нашла небольшой камень. С виду самый обычный, разве что не холодный, а чуть теплый. Она хотела вернуть его обратно, но в этот момент дворняжке Бобе померещилось, что ей уделяют мало внимания. Она подпрыгнула и толкнула мордой ее руку.
        Камень упал на асфальт и, хотя высота была небольшой, мгновенно покрылся трещинами. Рина наклонилась, собираясь поднять его, но внезапно оказалась на земле. Самого момента падения она не запомнила. Сидела и озиралась. В ушах стоял гул. Ей казалось, ее оглушило одиночным ударом колокола. Таким близким, что звук перестал быть звуком, а стал физическим толчком.
        Что-то произошло и с ее глазами. Привычный московский мир, состоящий из серых домов, мокрой земли и длинного забора, подсветился изнутри. Внешне красок не стало больше, но вылезли те мелкие детали, которые раньше не имели значения. Втоптанный в грязь яркий фантик. Желтый глаз одуванчика. До озорства яркая полоска неба над домами, дразнящая весенний город. Белый кот, брезгливо задирая лапы, переходил мелкую лужу. Внизу, в луже, возмутительно повторяя его движения, скользил другой такой же параллельный кот.
        Рине стало легко и хорошо. Ничего не изменилось, но ей показалось, что в груди у нее вспыхнула звезда. И почему говорят, что человек маленький? В нем поместится целая вселенная, если уложить в правильном порядке.
        На глаза Рине попался черный, косо спиленный пень. Она вспомнила, что прошлым летом тут росла старая сирень, но кто-то додумался облить ее бензином и поджечь. Листья свернулись от жара, а ствол стал живой свечой. И вот теперь Рина смотрела на пень и видела сирень, и с бутонами, и цветущую, и облетевшую, и занесенную снегом, и усиженную воробьями. В одно мгновение она зачерпнула глазами все, что составляло сирень от первого робкого ростка до зрелого растения.
        От непривычности этого ощущения Рина пугливо моргнула, и целостность предмета уступила место его размазанной по времени дробности.
        Не встречая сопротивления, дворняжка Боба лизала ее в щеку языком, пахнущим сырой рыбой. Рина оттолкнула ее морду. Треснувший камень лежал у нее на коленях. Рина легко надломила его. Внутри оказалась куколка бабочки. Темная, внешне хрупкая, неправильной формы, истончающаяся к краю.

«Здравствуй, дядя Глюк! Пора в школу!» - сказала Рина, загоняя себя в тесное стойло быта.
        Она сунула куколку в карман, перебросила куртку через руку и стала озираться, соображая, где ее спрятать, чтобы захватить на обратном пути. Не обнаружив поблизости вызывающих доверия мест, Рина двинулась вдоль бетонного забора стройки.
        Погода стремительно портилась, причем не во всем городе, а как-то точечно, над кварталом. В белых легких тучах появилась червоточинка. Ветер налетал короткими яростными порывами. В недостроенном доме-близнеце захлопал и завыл лист жести.
        Рина коснулась носа тыльной стороной руки и увидела пятнышко крови. Невероятно! Последний раз кровь из носа шла у нее в пятом классе, когда ей попали в переносицу мячом.
        Внезапно кустарник справа от нее затрещал. Рина оглянулась и увидела красного, взмокшего парня в камуфляжной куртке. Высоко вскидывая колени, парень мчался к ней. Невысокий, коротконогий, но невероятно мощный, он проламывал кустарник, как молодой лось.
        Рина сразу забыла, что из носа у нее идет кровь. Она была девушка московская, с фобиями и предрассудками. Ей не нравилось, когда кто-то выскакивает из кустов, да еще со стороны железной дороги. Она завизжала и побежала, пользуясь тем, что парень еще не окончательно выбрался. В первое мгновение Рина рванулась назад, к гаражам, но опомнилась, что там ее проще схватить, и побежала в другую сторону, вдоль забора.
        Хронически недовольная жизнью дворняжка Боба мчалась за ней, обгоняла, путалась под ногами и обиженно огрызалась, когда Рина на нее налетала. Единственная реальная помощь, которую Боба могла оказать, - послужить тому, кто гнался за Риной, случайным препятствием.
        Несмотря на то что парень вынужден был бежать по диагонали и ему мешали заросли, двигался он гораздо быстрее Рины. Он не просто мчался. Он несся так, как несется солдат, которому нужно пробежать вдоль палящей в него цепи. Ветки трещали, колени подлетали к груди. Рина видела красное, перекошенное, но в то же время страшно сосредоточенное лицо.
        Вначале их разделяло десять метров, потом пять, потом два. Рина уже видела конец бетонного забора. Еще секунд десять, и она вырвется на широкую дорогу, где всегда ходят люди. И там появится смысл орать.
        Парень в камуфляже вырвался из кустарника и догнал ее. Рина была уверена, что он собьет ее с ног, но вместо этого он сгреб ее ладонью за шею и побежал дальше, толкая перед собой. Рина не понимала, сама она бежит или ее тащат за голову. И куда тащат? На дорогу, где люди? Она едва успевала переставлять ноги.
        За их спинами сгустилось нечто, чему не было названия. Рина ощутила давящий жар. Она хотела оглянуться, но громадная ручища сдавила ей шею.
        - Не надо! Оглянешься - конец!
        Рина хотела закричать, укусить его или испугаться, но внезапно поняла, что ей уже абсолютно все равно: бьют ее, режут из ее кожи ремни или заставляют бежать.
        Непонятный жар усиливался. Теперь он был везде: даже внутри ее тела. Рине казалось, что он не имеет источника. Он не столько жег, сколько расслаблял. Уныние, вялость. Рине ничего не хотелось. Ни переставлять ноги, ни смотреть, ни дышать. Просто упасть и сдохнуть. Именно сдохнуть, потому что «умереть» предполагает все же минимальную мобилизацию воли.
        Парень отлично понимал, что с ней происходит, потому что то и дело подтягивал Рину к себе и заглядывал ей в лицо.
        - Не успели! Еще бы чуть-чуть! - Его огорченный голос пробился к ней точно сквозь песок.
        - Плевать! - хотела ответить Рина, но внезапно поняла, что даже не знает, как это «плевать!». Слово утратило всякое значение. Она была почти в беспамятстве. Максимум, на что она способна, - держать глаза открытыми и выставлять перед собой ноги.
        Внезапно парень остановился. Рина по инерции пронеслась вперед, но шеи-то он не выпустил! Поэтому она только воткнула ноги в пространство и завалилась назад.
        - Приготовься! Придется немного полетать! - Он дернул свой рукав и мимоходом коснулся какой-то штуки.
        Пока Рина заторможенно размышляла, что такое «летать», ее схватили за пояс и без церемоний перекинули через бетонный забор. Окажутся ли с той стороны плиты, или битый кирпич, или стекла - парня не волновало. Рина шлепнулась на живот. Проехалась щекой по рыхлой земле и ткнулась лбом в автомобильную покрышку.
        - Чуть не упала! - объяснила Рина покрышке.
        У нее такое порой случалось: когда надо плакать - она ржет, а когда надо паниковать - шутит. Вот и сейчас Рина попыталась хихикнуть, но ощутила, что у нее страшно, до дикости, болит голова. Просто раскалывается. Она стиснула виски руками, до того реальным было ощущение, что череп сейчас разлетится вдребезги.
        Рина перевернулась на спину и увидела, как через забор летит тот парень. Вроде бы переваливался мешком, головой вперед, но в последний момент ухитрился с обезьяньей ловкостью задержаться пальцами за край. Перекатился и через секунду уже сидел на корточках с ней рядом. У него на лице Рина видела крупные капли пота. Почему-то это ее успокоило: она почувствовала, что и сам он волнуется ничуть не меньше.
        - Если хочешь жить, придется потерпеть! Ведьмарики засекли тебя с гиелы и запустили колобка! - пояснил он ей.
        - Какого колобка? - отупело спросила Рина.
        - Доброго маленького колобка. Через забор он не перекатится, но если найдет где-то проход - ты труп! Однако мы его обманем.
        - Как?
        - Да очень просто. Похороним тебя! - добродушно объяснил парень.
        В руках у него оказалась саперная лопатка. Видавшая виды, с пятнами ржавчины, но острая настолько, что ею можно было бриться. С силой втыкая ее, парень наваливался на ручку и со скоростью крота забрасывал Рину землей. После каждых трех-четырех гребков он вскидывал голову, замирал и напряженно прислушивался к чему-то, после чего начинал рыть еще быстрее.
        С другой стороны забора что-то прокатилось. Вначале к дороге, затем обратно. И снова дикая боль в висках. Рина и сообразить не успела, что происходит, а этот крот уже зарыл ее ноги. Тут только она рванулась и хотела вскочить. Парень бросил лопатку и, схватив ее за плечи, буквально вжал в грунт.
        - Не вскакивай! Очень прошу! Моргни два раза, чтобы я убедился, что ты меня понимаешь!
        Рина моргнула два раза, стараясь притвориться вменяемой. Мало-помалу боль отступала. Она вновь понимала смысл слов.
        - Почему я не должна вскакивать? - спросила она.
        - Потому что я ненавижу глушить девушек саперной лопаткой!
        - Жалко?
        - А ты думала, не жалко? А если ручка треснет? - заметил он.
        Пока Рина пыталась убедить себя, что это было произнесено с юмором, парень закидал ей землей грудь и руки. А еще спустя мгновение она поняла, что ей насыпают землю на лицо и пальцем заботливо расчищают у рта и носа.
        - Дыши глубже и ни в чем себе не отказывай! - велели ей, и Рина услышала звук, какой бывает, когда, закончив работу, саперную лопатку втыкают в землю.
        За забором что-то хлопнуло. Омерзительно запахло аммиаком. Парень еще немного подождал, затем его ручища решительно сгребла Рину за ворот и, как морковку, выдернула из земли.
        - Слышишь вонь? Вот и нету «колобка»! Вовремя мы тебя похоронили… Отбой команде
«Не вскакивать!». Теперь можешь даже вопить! - разрешил он.
        Остановило Рину то, что вопить ей официально разрешили, а хочется делать именно запрещенное.
        Она начала отряхиваться, отплевываться, тереть лицо. С волос и одежды сыпалась глина. На зубах скрипел песок. Рина посмотрела на джинсы, на когда-то бежевый свитер и, перестав втирать грязь, беспомощно опустила руки.
        - Я - Ул! Если Ул не нравится, можно Олег. Но лучше - Ул, - весело сказал парень.
        - Ул, сгинь, очень тебя прошу!
        Рина толкнула ногой саперную лопатку. Она торчала рядом, только наклонись. Ул явно не опасался, что Рина схватит ее и начнет размахивать.
        Она рассматривала его. Широколицый, как Артурыч. Только у Артурыча физиономия равномерно круглая, как блин. У Ула же лицо грушей. Виски узкие, а челюстные мышцы мощные, как у лошади. В общем, красавЕц. Зубы стоят крепкой, всераскусывающей, но далеко не белоснежной стеной. На одном из боковых - зазубрина.

«Тоже любит перекусывать лески, нитки и распускать зубами веревки!» - подумала Рина, машинально облизывая языком свою такую же. «Cэкономь на ножницах - отложи на стоматолога!» - всегда говорит Мамася.
        - И часто ты развлекаешься беготней и лопатками? - спросила Рина кисло.
        - В детстве с песочком не наигрался, - ответил Ул спокойно.
        Рина уныло кивнула. В школу она сегодня не попадает. Надо сидеть на стройке и ждать, пока Мамася уйдет в издательство, а там пробраться домой и отмыться. Хорошо еще, если в подъезде никого не встретит.
        - Рюкзак! - спохватилась Рина.
        - Что рюкзак?
        - Я его потеряла! Бросила, когда ты за мной гнался!
        - А… ну да! Сторожи мою лопату и сдувай с нее мух! Я сейчас!.. - Ул подпрыгнул, перевалился и исчез с другой стороны. Рина подумала, что он похож на упругую каплю. Вроде водяного из старого мульта про летающий корабль.
        Вскоре через забор перелетел ее рюкзак, а затем соскочил и сам Ул. Отобрал у Рины саперку и молча перемахнул на ту сторону еще раз. Вернулся он минуты через две.
        - Куда ты ходил?
        - Да, в общем, никуда. Там собаченция одна за тобой бежала… - ответил он, отводя взгляд.
        - Боба?
        - Ну уж не знаю, как ее звали.
        - Звали ???
        - Моя вина. Что стоило ее тоже через забор перекинуть? Хоть бы и за хвост, без церемоний, - сказал Ул с досадой.
        Рина рванулась к забору, но он поймал ее за запястье.
        - Не надо! Ты ничего уже не увидишь! Не повезло ей: под «колобка» попала, - сказал Ул настойчиво, и Рина все поняла, вспомнив о саперке и об его способности рыть быстрее крота.
        Рина увидела, что в руках Ул держит кожаную куртку, которую она нашла в доме для кошек. Должно быть, подобрал вместе с рюкзаком. Его широкая ладонь скользнула вначале в один карман, а затем в другой. Достала огрызок карандаша и заметно дрогнула, сжимая его. Все же заметно было, что искал он не карандаш.
        - Где? - спросил он у Рины.
        - Что где? - Она думала о глупой дворняжке Бобе, которая всегда облаивала ее как чужую, неслась, будто хотела укусить, а потом начинала вилять хвостом и прыгать.
        Ул поморщился.
        - Давай сюда! Не валяй дурака! Меня и так все валяют! - приказал он.
        Рина безошибочно ощутила, что отдать придется. Или ее снова откуда-нибудь уронят или где-нибудь прикопают. Она достала куколку и перекинула Улу на ладонь.
        - Держи!
        Мамася нередко с досадой говорила, что делать одолжения - ее призвание. Даже если Рина просто передает вилку - она и то ухитрится сделать одолжение. Больше всего Рину удивила реакция Ула. Лицо его смягчилось. Стало как у человека, который слушает море. Рина увидела, что он улыбается, а глаза влажные.
        - Я так и знал… - сказал он тихо.
        Задерживать куколку в ладони Ул не стал, а осторожно положил ее в нарукавный карман. Затем моргнул и энергично, будто желая его смять, провел рукой по носу.
        - Больше там ничего не было? - спросил он.
        - Мелочь, - ответила Рина.
        - В нашей работе мелочей не бывает! - строго сказал Ул.
        Рина разжала ладонь.
        - А, это!.. Так бы и сказала, что монеты! Оставь себе!
        - Ну уж нет! По утрам не побираюсь! - И, непонятно на что рассердившись, Рина высыпала монеты на землю.
        Ул присел на корточки. Рина кратко восторжествовала, но внезапно поняла, что вместе с мелочью высыпала и Обезьяна.
        - Что это за мартышка? - спросил Ул.
        - Дай сюда! - краснея, велела Рина и, ударив его ногой по руке, вышибла Обезьяна.
        Потирая руку, Ул наклонился и удивленно посмотрел. Копеечная игрушка из прозрачного пластика, в которую насыпаются конфеты. Такие болтаются на кассе в любом супермаркете, где их назойливо пытаются всучить вместо сдачи.
        - Чего ты?
        - Ничего! - Рина убрала Обезьяна в карман.
        Ул усмехнулся. Он не обиделся, что получил ногой по руке.
        - Ты всегда такая колючая?
        - Колючие - ежи.
        - А ты не еж?
        - Вообрази: нет. Мальчика от девочки не отличаем? Как минимум ежиха!!!
        Ул принял уточнение к сведению.
        - Как зовут?
        - Екатерина… Рина…
        - Даже не знаю, чего с тобой теперь делать, Рина-Катерина! Да, ввинтила ты всем шуруп в мозг!.. - проворчал он задумчиво. - Закладку ты в руках держала, а себе не взяла. Значит, получается, ты теперь шныр. А раз шныр - придется тебе со мной пойти.
        - Никуда я не пойду! - решительно заявила Рина.
        Ул ухмыльнулся, выстраивая всю ту же далекую от белизны стену зубов. Потом посмотрел на куртку, и улыбка его погасла.
        - Разве я говорил: сразу? Зайди домой, отмойся. Через пару деньков я за тобой заскочу. Когда ты ее нашла? Сегодня?
        Рина рассказала. Ул слушал, разглядывая свои заляпанные глиной высокие ботинки.
        - Первый раз это не могло быть осенью, - сказал он, когда Рина замолчала.
        - Почему? Где-то конец ноября… Холодно уже было.
        - Шестое декабря. Сразу после снегопада. Именно тогда вернулся Эрих. Обожженный, с выбитым стрелой глазом.
        - Эрих - пес?
        - Не пес, - коротко ответил Ул.
        Рина поняла, что про Эриха ей не ответят.
        - Это куртка твоего погибшего друга?
        Ул непонимающе посмотрел на нее:
        - Разве я говорил что-то про друга? - Он наклонился и, выдернув саперку, тщательно очистил ее от земли.
        - Что это за район? Какое тут метро?
        - «Преображенская площадь». - Рина показала примерное направление.
        - Ну все, Рина-Катерина! Счастливо отмыться!..
        Ул сунул саперку под мышку и пошел. Для Рины это оказалось неожиданностью. Она не предполагала, что разговор вот так оборвется. «Ну и пусть валит!» - подумала Рина. Внезапно она заметила, что куртку он оставил лежать на покрышке, с которой уже познакомился ее лоб.
        - Погоди! А это? - растерянно крикнула Рина.
        Ул вернулся. Присел на корточки и провел ладонью по куртке. Рине показалось, он гладит умирающего пса, которого должны усыпить.
        - Ну раз уж так вышло… Пусть останется у тебя! Я, конечно, небольшой спец во всех этих делах, но просто так наши куртки не находятся… В общем, она теперь твоя! - сказал он твердо.
        Рина тоже склонилась над курткой. Теперь они вдвоем касались ее толстой, в складках кожи.
        - А зачем пластины? - спросила Рина.
        - Защитное усиление. До встречи! - Ул встал и пошел.
        - Может, возьмешь мой телефон? - крикнула Рина, поняв, что он сейчас уйдет. И, возможно, насовсем.
        Ул отмахнулся.
        - Зачем мне твой телефон? У меня их много, - отказался он.
        Ул сделал пару шагов к забору, потом обернулся и сказал:
        - Ты тут спросила: был ли тот, кто погиб, моим другом?
        - И?..
        - Это была моя девушка. - Ул дернул пуговицы камуфляжки. Под ней Рина обнаружила такую же куртку.
        Глава 5
        Говорливый визит молчаливого старичка
        Если человеку надо что-то объяснять, то ничего объяснять не надо. Чаще неспособность понять связана с нежеланием понять. Когда и если пробьет час, человек поймет все сам. Но вот если ты перестал терпеть, то это уже твоя вина.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Когда в комнате вспыхнул свет, Долбушин сел на кровати и рывком притянул к себе зонт. Полина не засмеялась, хотя это выглядело потешно. Заспанный взрослый мужчина в пижаме и с зонтом, будто в комнате протекает потолок.
        - Вас спрашивают! - сказала Полина.
        - Что ты здесь делаешь? Где Андрей? - хрипло поинтересовался Долбушин.
        - Пытается не впустить.
        - Кого?
        - Того, кто вас спрашивает, - терпеливо пояснила Полина.
        Долбушин поскреб ногтями щеку. Кожа у него сухая, с колкой светлой щетиной. Щетина почти не видна, но, когда глава второго форта чесался, гремела как иголки.
        - Кажется, ты поладила с моим телохранителем. Он должен стрелять в каждого, кто входит, когда я сплю. Чем ты его подкупила? - сказал он недовольно.
        - Показала, какую ошибку он делал, когда кроил брюки для лилипутов, - ответила Полина.
        Долбушин закончил скрести щеку и ухмыльнулся.
        - Тогда ясно, - сказал он.
        Андрей, телохранитель Долбушина, был загадочной личностью. Он не имел ни собственного дома, ни семьи, ни прошлого, о котором ему хотелось бы говорить. Жил он в огромной квартире Долбушина, в собственной комнате, больше похожей на спортзал или тир.
        Мрачный и нелюдимый, он имел три слабости. Первой были арбалеты. Второй - смотреть один и тот же боксерский матч тридцатилетней давности. Третьей - шить одежду для кукол. Кукол у него было две - мальчик и девочка. Андрей называл их
«лилипутами», ссорился с ними и изредка, когда бывал не в духе, корчил им грозные рожи.
        Долбушин и Полина долго переходили из одной комнаты в другую, пока не оказались у двери. Там телохранитель Долбушина отважно сражался с шумным старичком и двумя его пестро одетыми спутницами. Одна называла себя ассирийкой, другая - турчанкой. Ассирийка была из Средней Азии, а турчанка из Костромы. Среднеазиатскую звали Млада, а костромскую - Влада. Обе, с точки зрения продвинутого Белдо, были дилетантки. Баловались астрологией, гипнозом, вели шоу по телевидению. Однако Белдо больше всего забавляло, что обе по паспорту Вороновы и обе Семеновны, хотя и не родственницы.
        - Дионисий Тигранович? - удивился Долбушин. - Сейчас три часа ночи!
        - Без пяти четыре! А четыре - это утро. Значит, я пришел к вам утром! - щепетильно поправил старичок. - Вы впустите нас, Альберт? Я уже и так десять минут объяснялся с охраной в подъезде. Эти узкомыслящие люди отказывались с вами соединять, уверяя, что вы спите.
        Долбушин кивнул телохранителю и молча проследовал в глубь квартиры. Белдо со своей вороньей стаей летел за ним. В пятой по счету комнате глава финансового форта остановился и опустился на диван. Он сидел на диване, опираясь на зонт, и даже в серой пижаме ухитрялся выглядеть величественно.
        - Напрасно вы тут… э-э… угнездились! - ехидно сказал Белдо. - Собирайтесь, Альберт! Я должен вам кое-что показать!
        - Ехать обязательно?
        - Думаю, да. Это касается одного известного нам предмета… - Старичок перевел вопросительный взгляд на Полину. - Ей обязательно слушать?
        - Она моя родственница. Со стороны фельдшера Уточкина, - резко сказал Долбушин.
        Старичок опустил сладкие глазки. Его спутницы, как пасущиеся овцы, бродили по комнате и, восхищенно ахая, трогали безделушки. Влада потянулась к толстому кожаному альбому, но ледяная ручка зонта сгребла ее за запястье.
        - Там нет ничего занимательного. Только дети и покойники. То и другое вам неинтересно, - сказал Долбушин ровным голосом.
        Белдо, как волнистый попугайчик, перепорхнул со стула на диван рядом с Долбушиным.
        - Все же думаю, вам стоит на это взглянуть. Здесь недалеко, - сказал он.
        - А если днем?.. Я хочу спать.
        Белдо вздохнул и от пола воздел глаза к потолку.
        - Вы же знаете, уважаемый, что некоторые вещи лучше получаются до первых петухов, - сказал он с укором, как человек, вынужденный объяснять очевидное.
        - Я поверю вам и без демонстрации, - заметил Долбушин.
        Умный старичок осклабился.
        - Лучше скажите, что вы не поверите мне и с демонстрацией, - поправил он. - Нет, Альберт! Вы должны увидеть своими глазами. В противном случае вы не простите этого ни себе, ни мне. Себе еще ладно, а вот на свой счет я беспокоюсь. Уважьте мои седины!
        Долбушин неохотно кивнул, встал и направился в соседнюю комнату. Млада и Влада потянулись за ним.
        - Девочки, назад! Альберт Федорович будут одеваться! Известно ли вам, дорогой друг, почему художник Модильяни не рисовал женщинам глаз, а рисовал черные щели? . - начал Белдо, порхая по комнате.
        - Он был членом вашего форта? - предположил Долбушин и с четким звуком закрыл дверь у него перед носом. Старичок отнесся с пониманием.
        - Альберт Федорович у нас женоненавистник, - сказал он, подхихикивая. - А что, девочки? Ведь завидный жених! Если бы не врожденная скромность, он купил бы Кремль. Разувался бы на Красной площади и оставлял ботинки на Лобном месте.
        Млада закатила синие веки.
        - Никакие деньги не стоят жизни! У этого роскошного мужчины аура смерти! Он несет гибель всем, кто его любит! - сказала она замогильным голосом.
        - Ну это кто любит… - вкрадчиво добавила Влада, и обе Вороновы разом каркнули.
        Долбушин одевался медленно, аккуратно. Тщательно подобрал галстук, тщательно завязал его перед зеркалом. С обратной стороны галстука закрепил тонкий легкий стилет, пропустив его ручку в прорезь так, что она казалась украшением.
        Полина, любившая читать до утра, в ту ночь еще не ложилась, поэтому ей и одеваться не пришлось. Долбушин поначалу хотел оставить ее дома, но Белдо неожиданно проявил настойчивость.
        - Случаются интересные комбинации! - сказал он и приоткрыл влажный рот, как птенец, мечтающий о червячке.
        - Может, и Аню взять? - предложила Полина, которой без подруги было неуютно.
        В последние полгода они выезжали только вместе.
        - Ни в коем случае! - сказал Белдо на секунду раньше, чем то же произнес Долбушин. Удивленные таким совпадением мнений, главы фортов недоверчиво посмотрели друг на друга.
        Машина Белдо ожидала у подъезда. Это был длинный тонированный микроавтобус, пестро расписанный в африканском стиле. Из окна выглядывал одышливый чернобородый человек с красным испеченным лицом и золотой цыганской серьгой в ухе.
        Это был Птах, знаменитый водитель Белдо. День и ночь для него давно слились в усредненное бытие и отличались только включенными или выключенными фарами. Если не надо было никуда ехать, Птах откидывал сиденье, доставал из багажника подушку и моментально засыпал.
        Птах обладал даром предчувствовать пробки до их возникновения и верно улавливал мгновения их рассасывания. Кроме того, мог нарушать любые правила, так как точно знал, на какой отрезок дороги направлены в данный момент глаза сотрудников ГАИ. Забитые московские улицы громоздкий автобус рассекал как нож масло и уступал только гиеле, на которую трусливый Белдо никогда в жизни не уселся бы из опасения оказаться в трехметровой зоне над одной из шныровских закладок.
        Гай давно забрал бы у него такое сокровище, но Белдо расхныкался и стал пачками подсылать к Гаю ворожейных бабок и «знающих дедков». Те бормотали, шаманили, вырезали след, собирали в коробку волосы и так достали Гая, что, пристрелив штук пять «дедков» и некоторое количество бабок, он оставил Птаха Тигранычу.
        Первым в салон автобуса впорхнул сам Белдо, за ним две его куровороны. Долбушин и Полина сели напротив. Последним втиснулся Андрей и заботливо устроил на коленях шнеппер.
        - Куколок взял? - ехидно спросила у него Полина.
        Андрей страшно округлил глаза, и она прикусила язык, решив не рисковать хорошим отношением.
        Ехали они минут десять. Полавировали в переулках, пересекли Садовое кольцо и остановились на темной улице. Полина не предполагала, что в центре Москвы могут быть такие сырые питерские дворы с бесконечными стенами и узкими арками.
        Здесь Белдо поджидала некая уклончивая личность в светлом плаще. Она что-то быстро лепетала и хватала собеседника за рукав. Вначале Полина подумала, что это девушка, потом - что парень. Потом, минуты две спустя, снова подумала, что девушка, и снова начала сомневаться.

«Один из псиосных», - мгновенно определил Долбушин.
        Что-то бормоча, личность открыла висячий замок и спустилась по ступеням. Ржавая дверь - и они оказались в тесной комнатке. Пахло сырым картоном и крысами.
        - Вы ничего не перепутали, Белдо? Какого эльба вы притащили меня в эту дворницкую? - брезгливо спросил Долбушин.
        - Сейчас поймете, - пообещал старичок.
        Псиосная личность открыла еще одну дверь и пропустила вперед Полину, следом за которой, тесня друг друга, влетели обе вороны Белдо. Они прошли в маленькую, плохо освещенную комнату, где имелись только круглый стол, ширма и кровать, заваленная разноцветными подушками разного размера. Под ногами у Долбушина громко треснул, точно выстрелил, карандаш. На полу повсюду валялась скомканная бумага. На стене висела фотография молодой, редкостно красивой женщины.
        Внезапно одна из подушек - самая большая и цветастая - шевельнулась. Полина поняла, что это не подушка, а одетая в пестрый халат жирная карлица с огромной головой и шишковатым лбом. На лице у карлицы была черная лента с двумя крупными драгоценными камнями, вставленными против каждого глаза. В руке она держала толстый блокнот и карандаш. Яростно чертила что-то, отрывала листы, комкала и швыряла на пол.
        - Это Круня! Известная ясновидящая, - уважительно шепнул Белдо. - Последние дни она рисует лица. Десять лиц. Заканчивает и снова начинает по кругу.
        Он наклонился, поднял с пола лист бумаги и протянул Долбушину. Тот мельком взглянул, увидел горбоносого парня лет шестнадцати и, пожав плечами, вернул листок Белдо.
        - Кто это еще?
        - Мы не можем точно сказать. Один из десяти… - ответил старичок.
        - Кого-нибудь можно узнать?
        - Рисунки очень схематичны. Где-то даже утрированы. Такое чувство, что Круня их не очень… э-э… любит, - сказал Белдо уклончиво.
        - Вы не ответили на вопрос, - перебил глава второго форта. - Узнать кого-нибудь можно?
        - Одну девушку можно. - И старичок поднял указательный палец, точно самый удачливый в мире финансист мог забыть, сколько это - «один».
        Долбушин вопросительно посмотрел на Полину.
        - Она?
        Старичок полузакрыл глазки, не соглашаясь, но и не опровергая.
        - Покажите рисунок, Дионисий! - нетерпеливо потребовал Долбушин.
        Белдо с величайшей готовностью стал разрывать покрывавший пол бумажный ковер.
        - Где же? - бормотал он. - Никогда в жизни не жаловался на рассеянность, но в последнее время…
        Долбушин молча протянул руку. Умный старичок мгновенно закончил свою куриную возню и вложил ему в ладонь лист, нашедшийся у него в кармане. Рисунок больше напоминал злобную карикатуру. Черты были резкими, заостренными.
        Долбушин смотрел на рисунок, а Белдо - на Долбушина. Неизвестно, чего ожидал старичок, но лицо главы второго форта почти не изменилось. Разве что голос чуть сдавился.
        - Это моя дочь Аня. Почему у нее выколоты глаза? - спросил он.
        - Не только у нее, Альберт! У всех десятерых, - поспешно объяснил Белдо. - Я же сказал, что Круне они почему-то не нравятся.
        - Пусть так, - ответил Долбушин холодно. - Тогда, может, поясните, зачем ваша проклятая ведьма их рисует?
        - Альберт! - воскликнул старичок с укором.
        - Эти десятеро связаны с новой закладкой, которая сильнее всех существующих в нашем мире. Закладкой, которая нарушит нынешнюю расстановку сил и даст абсолютную власть тому, кто будет ею владеть. Она еще на двушке , но уже коснулась всех, проложила их судьбы сквозь обстоятельства. Они достанут ее: только эти десятеро и больше никто! - неожиданно громким и скрипучим голосом произнесла карлица.
        Белдо уставился на Круню с изумлением, а странная псиосная личность даже села на пол. Должно быть, ясновидящая открывала рот в исключительных случаях.
        - Что нам нужно сделать? - спросил Белдо, от торопливости глотая слоги.
        - Найдите их! Отнимите у них все, кроме жизни! Особенно то, о чем они не знают, что это им всего дороже! Пусть они сами от него отрекутся!.. И не пытайтесь их убить! Закладку смогут достать только они! - прошипела Круня.
        - У девяти! Десятую не трогать! - поправил Долбушин.
        Круня не ответила. Она раскачивалась. Внезапно она подняла голову и повернула лицо к Полине.
        - Тут в комнате девушка! Я слышу ее дыхание! Она чужая! Убейте ее! - прошуршала ясновидящая. - Отдайте мне ее сердце, мозг и пальцы! Она касалась той великой закладки, хотя и не смогла ее взять. Держала в руках! Я хочу хотя бы часть этой закладки, хотя бы ее отзвук - пусть он согреет меня! Я снова хочу ощутить счастье, которое испытала, когда оставила свою первую закладку! Отдай! Зачем ты принесла другую? Я никогда не разжала бы рук, коснувшись той!
        Полина попятилась. Опрокинула спиной ширму. Жирная карлица тянула к ней скрюченные пальцы. На темной повязке пылали драгоценные камни.
        Белдо стал приближаться к Полине.
        - Ну, дорогая моя! Зачем же так бледнеть? - шептал он. - Не надо думать, что мы следуем всем советам Круни. Она личность творческая, склонна к преувеличениям.
        - Не трогайте меня! - взвизгнула Полина и, оттолкнув Белдо, спряталась за спину телохранителя Долбушина. Только он один и казался ей теперь надежным.
        Ясновидящая продолжала кричать и трясти спинку кровати. Потом так же странно и внезапно затихла. Только камни на повязке продолжали блестеть, а голова чутко поворачивалась, отслеживая каждое движение Полины.
        - Почему мы должны верить старой ведьме? - неожиданно спросил Долбушин.
        - Кому? Круне? Она никогда не ошибается! - удивился Белдо. - Если она сказала, что ваша дочь - одна из десяти, значит, так оно и есть.
        - Докажите!
        - Круня сделает это сама. Дайте ей любую вашу вещь, Альберт! - предложил старичок.
        - Зачем?
        - Дайте! - настаивал старичок.
        Недоверчиво ухмыльнувшись, глава форта сунул руку в карман и уронил на ладонь ясновидящей монету.
        - Очень хорошая монета! - прошуршала Круня, жадно водя по ней пальцами. - В разное время ее держали в руках два убийцы, один клятвопреступник и еще один человек, бьющий свою мать. Тот, кто держал ее год назад, умер вчера ночью. Его еще не похоронили.
        Долбушин поморщился.
        - Дешевые фокусы! Прошлое знает любой второсортный эльб. Пусть она расскажет о моем будущем!
        Круня снова вцепилась в монету.
        - Нынешний хозяин монеты слишком хорошо защищен, а монета - слишком общий предмет. Мне нужен другой, более близкий, принадлежащий только ему одному, - потребовала она.
        - Такой, как этот? - холодно поинтересовался Долбушин и протянул ясновидящей ручку своего зонта.
        Едва коснувшись ее, карлица дико завизжала и, ударившись о стену, мешком тряпья скатилась за кровать. Белдо и непонятная псиосная личность бросились к Круне, тщетно пытаясь поднять ее. Она билась за кроватью, кусалась и шипела, как кошка.
        - Держите свою сумасшедшую ведьму подальше от моей дочери, Белдо! - сказал Долбушин и, сшибив стол, вышел из комнаты.
        Полина метнулась за ним. Андрей, телохранитель Долбушина, укоризненно погрозил шнеппером уклончивой личности, которая попыталась удержать Полину за руку.
        Втроем они шли по сырой улице. Телохранитель Долбушина шагал чуть впереди, настороженно оглядывая машины и темные арки.
        Долбушин что-то непрерывно бормотал. Полина угадывала: «старый лис», «Гай наверняка уже знает» и «Нина меня предупреждала…» Кто такая Нина и о чем она могла предупреждать главу финансового форта, Полина не знала.
        - Что такое «закладка»? - внезапно спросила Полина.
        Долбушин посмотрел на нее кратко, но пристально.
        - Надо думать: что-то куда-то кладут, - сказал он.
        Объяснение показалось Полине неубедительным, однако она приняла его.
        - А чья фотография была на стене?
        - Какая фотография? Где?
        - Над кроватью у Круни! Очень красивая женщина.
        Глава второго форта ухмыльнулся.
        - Это она сама.
        - Круня? - не поверила Полина.
        - Опасно сливаться с закладками, которые тебе не по силам, - непонятно сказал Долбушин.
        Глава 6
        Ведьмари
        Чтобы лед растаял, нужно долго дышать на него. Так и в каждого человека нужно без меры вкачивать любовь. Щедро и не ожидая ничего взамен. Когда ждешь чего-то взамен, твои руки становятся ледяными и уже не растапливают лед, а сами пытаются о него согреться.
        Йозеф Эметс
        Не успел Ул сделать несколько шагов, как в воздухе что-то отчетливо хрустнуло. Один раз, а затем еще дважды.
        Ул метнулся к забору и, бросившись животом на землю, осторожно просунул голову.
        - Одна четверка… вторая… третья! Были-и-иин! Во попали! - услышала Рина его бормотанье.
        Он метнулся к Рине, схватил ее за руку и помчался. Все произошло так быстро, что Рина осознала, что ее волокут, только протащившись за ним метра три.
        - Кретин я! Двадцать минут потерял! Поверил, раз «колобок» сброшен - они успокоились! И наших не позовешь - нерпь разряжена!.. Слушай, может, ты и сама будешь немного ножками топать? Я вообще-то не трактор! - бубнил Ул на бегу.
        - Да кто там? - крикнула Рина.
        - Ведьмари!
        - Люди?
        - Люди - это которые человеки! А ведьмари - шаманщики мерзлявые! - ответил Ул с таким раздражением, что у Рины пропало всякое желание расспрашивать дальше.
        Выдирая ноги из глины, они обежали дом. Стены нижних этажей были уже заложены кирпичом. Дальше существовал исключительно монолитный скелет.
        Коснувшись плеча Ула, Рина показала ему окно на втором этаже, из которого свешивался изодранный рукав для сброса мусора.
        - Может, спрячемся в доме? Это единственный вход. Через первый этаж не влезешь - все заварено.
        Улу эта идея не показалась блестящей.
        - Три четверки ведьмарей не нашли одного шныра и одну - м-м… - полушнырку в жалкой недостроенной башне? Анекдот! А со сваркой они как-нибудь разберутся, не сомневайся!
        - Но там штук двести квартир! - возразила Рина.
        Ул сплюнул в глину.
        - Думаешь: они будут топать за тобой по этажам?
        - «Колобка» пустят?
        - Нет. «Колобки» только с гиел и только на ровном месте. Да у них и кроме
«колобка» много чего есть. Окружили дом цепью, протанцевали северные пляски южных народов, и внутри всё напрочь повымерло!
        - А как они узнают, что мы внутри? - не сдавалась Рина.
        Ул ткнул пальцем под ноги. На разрытой почве оставались следы.
        - Может, не заметят? - спросила Рина с надеждой.
        - Щаззз! Эх, сюда бы наших пятерки две!
        - А ты один не справишься? - спросила Рина наивно.
        - С тремя четверками ведьмарей? Да проблем, в общем, нет, но сегодня я добрый.
        Ул застыл, подозрительно разглядывая ту часть забора, что примыкала к наискось стоявшей пятиэтажке. Рине почудилось, что между плитами мелькнул синий свитер.
        - Рассредоточились, гады! Грамотно прочесывают! - угрюмо признал Ул. - Ладно, ваша взяла! Выбирать не приходится!
        И он быстро полез по строительному рукаву.
        - Ты же сказал: окружили? - напомнила Рина, карабкаясь следом.
        Ул перевалился через подоконник животом, оглянулся:
        - Шевелись! Они уже здесь!
        Рина, еще болтавшаяся на рукаве, повернула голову и увидела немолодого вспотевшего мужчину в полосатой рубашке. Следящий за собой, с лысинкой. Он перелезал через забор, причем довольно неуклюже, не так, как Ул. Рина на мусорном рукаве и он на заборе находились на одной высоте.

«Неужели это и есть ведьмарь?» - удивилась Рина.
        Взгляд «дядечки» остановился на куртке с металлическими пластинами, которую Рина успела накинуть внизу. Цепко удерживая куртку взглядом, он оседлал забор и полез рукой под ремень.
        - Не копайся! - Ул схватил Рину за запястье и втащил ее в окно. Рина наивно повернулась, чтобы посмотреть, чем занят «дядечка». Оказалось: он успел спрыгнуть на разрытую кучу глины и увяз. Не пытаясь вылезти, он протягивал руку и, как казалось Рине, показывал на нее пальцем.
        Ул с силой дернул ее за ногу и сбил на пол.
        - Ты что? Спятил? - закричала Рина.
        Ул лежал с ней рядом, опираясь на локти. Всякий раз, как Рина пыталась вскочить, он хватал ее за шею и дергал вниз.
        - Отпусти меня! Чего тебе надо?
        Ул молча ткнул пальцем. Рина увидела, что там, где недавно находилась ее голова, в кирпичную стену залип сплющенный шарик.
        - Техника ниндзя? Ловим пули глазами, складируем за щекой? - поинтересовался он.
        - Что это было? Пистолет с глушителем?
        Ул покачал головой.
        - Шнеппер. Ручной арбалет, стреляющий пулями и всякой шнягой. С серьезным арбалетом по городу не потаскаешься, а с огнестрельным оружием телепортировать нельзя. И со всякими взрывчатыми штуками тоже. Их напрочь разносит, и тебя вместе с ними. Давай к окну! Там безопаснее!
        Ул быстро полз на четвереньках, ухитряясь давать Рине подзатыльник всякий раз, как она слишком высоко задирала голову.
        - Засада, былиин! Понаделали низких подоконников! Уважающий себя подоконник, в моем понимании, должен быть такой: мешки с песком, железобетон, пулемет… Голову ниже, тютя!
        Добравшись до проема окна, Ул перевернулся на спину, расстегнул куртку и извлек стальную дугу размером с ладонь. Почти сразу в другой руке у него оказались короткие металлические трубочки с прорезями. Он ловко соединил все вместе, щелкнул округлой рукоятью и плавно повел рычагом, расположенным сверху. Рина услышала один щелчок, затем другой.
        - Тоже шнеппер? - спросила Рина.
        - Да. Но наш, шныровский. А у меня так вообще - единственный экземпляр! - пояснил Ул с гордостью. Он держал небольшую сборную двустволку. Ее стволы находились один над другим, и к каждому вела своя тетива.
        Рина не спорила. Она знала, у мужчин всегда и во всем единственные экземпляры. Ну не любят они быть на кого-то похожими. Ее папа тоже такой. Купит в электричке ручку за рубль, обгрызет колпачок и уверяет, что ручка существует в единственном экземпляре. И точно: рисунок зубов у каждого уникален.
        Дернув зубами клапан расположенного на уровне бицепса кармана, Ул извлек пластиковую коробку. В ней оказались два шарика, похожие на репейник, с твердыми и острыми, будто костяными, колючками. Ул закатил их в прорезь в верхней части каждого ствола и уложил сверху зарядный рычаг, одновременно служивший прицелом.
        - Пнуфы для принудительной телепортации, - пояснил он, с сожалением встряхивая пустую коробку.
        - А не проще заряжать подшипниками? - Рине пришло в голову, что принцип работы шнеппера примерно такой же, как у мощной боевой рогатки с упором.
        Ул нежно подул на натянутую до звона тетиву, перекатился и спиной прислонился к стене у окна. Саперную лопатку положил рядом, у ноги.
        - Кавалерия запретила… Шныр не может быть убийцей - или засядет в болоте . А пнуфы - это выход. В Арктике имеется замечательная заброшенная избушка. До ближайшего жилья - семьсот километров. Запас топлива есть, консервы тоже. Живи, думай.
        - А кто такая Кавалерия? - спросила Рина.
        - Директор ШНыра. Хотя у нас директор больше как хранитель традиций. Традиции ШНыра нерушимы, и его кодекс тоже, - пояснил Ул.
        Живое воображение Рины мгновенно нарисовало толстую усатую женщину с саблей в одной руке и Уголовным кодексом в другой.
        - Кавалерия очень… даже не знаю какая, - добавил Ул, нашаривая слова. - Ей кучу всего довелось перенести: мужа потеряла, потом сына. Сын у нее тоже шныром был. Но никогда не жаловалась. Даже не очень погрустнела, а как-то так, в глазах… Она всем нам вроде матери, хотя спуску, конечно, не дает.
        Внизу кто-то ругался и грохотал железом.
        - Я думала, ведьмари работают магией! - сказала Рина.
        Ул подышал на блестящие стволы своей ручной баллисты.
        - Ведьмари работают всем подряд! Сама прикинь! Для приличного мортального запука они должны собраться минимум четверкой, а еще лучше двумя-тремя. А из шнеппера шмальнуть может и один. Труп, скажу по секрету, получается примерно одинаковый… Опять же - от силы многое зависит. Кого какой эльб прикармливает, у кого какие закладки. Есть и такие кадры, что взглядом, как сваркой, режут. Но таких мало, конечно…
        Ул вытянул из кармана небьющееся зеркальце на ручке и, не высовывая головы, осторожно приподнял его над краем окна.
        - Грамотные ребята! Одна четверка нас пасет, а остальные еще шарятся. Не знают, сколько нас, и не хотят нарваться. - Ул передал зеркальце Рине.
        Не имея опыта, вначале она зачерпнула зеркальцем кусок неба и крышу дальнего дома. Изменила угол и стала поворачивать зеркальце вдоль забора. Увидела девушку с зеленой челкой в синем сетчатом свитере, молодого парня с бородкой, похожей на прилипшую к подбородку котлету, и женщину в красной безрукавке, какие носят кассирши из супермаркетов.
        Красная безрукавка укрылась за строительными плитами и пристально наблюдала за домом. Парень с круглой бородкой сидел на корточках и заканчивал собирать одностороннюю секиру: прикручивал отточенный синеватый полумесяц к металлической рукояти. Собирал он секиру деловито, быстро, но без спешки.
        - Слушай, они же обычные люди! - сказала Рина с недоумением.
        - Это и плохо. Всегда ждешь от зла однозначного уродства, а его-то и нету. Поначалу это многих сбивает с толку! Каждый думает: «Что это, мол, за зло, если оно выглядит точь-в-точь, как я? А я-то, елы-палы, сплошное добро!» - недовольно отозвался Ул.
        Парень с бородкой закончил собирать секиру и прокрутил ее в руке. Без рисовки прокрутил, для себя.
        - Смотри-ка: берсерк от Тилля, стрелки от Долбушина, ведьма - от Белдо… Давно не видел сводных четверок. В сводных последний обычно самый сильный ведьмарь. Через него транслируются все заклинания, и он же в контакте с эльбами. У этих, кажись, тетка в безрукавке… Ну-ка, дай зеркало!
        Возвращая зеркало, Рина неосторожно подняла его слишком высоко. Что-то тренькнуло. Зеркало дернулось в руке, и Рина поняла, что держит одну только ручку.
        Ул вскочил и, выставив свою двустволку из окна, прицелился. Девушка в сетчатом свитере опускала разряженный шнеппер. Борода котлеткой стоял на виду, поигрывая секирой. Одутловатая женщина укрывалась за плитами.
        Ручная баллиста Ула была нацелена на девушку в сетчатом свитере, но он перевел ее и выстрелил в берсерка. На повторное прицеливание он потерял около секунды. За это время кассирская жилетка успела провести ладонью сверху вниз, и пнуф пронесся в трех сантиметрах от правого уха берсерка. Ударился в бетонный забор. Там, где он врезался, возникла бело-ослепительная вспышка, не размазанная, а существующая внутри жесткого, точно макетным ножом прорезанного контура.
        Ул сердито нырнул под защиту подоконника.
        - Ну вот. Отправил в Арктику секцию забора, - пробормотал он.
        - Эй, Ул! Опять наших девушек пожалел? В следующий раз пали в кого придется! - издевательски крикнули с улицы.
        - Обязательно! - пообещал Ул, не повышая голос. Он и так почему-то уверен был, что его услышат.
        - Ул! Ты нам не нужен! Отдай нам девчонку и ее закладку. А сам проваливай!
        Кричала девица в свитере. Хмурая одутловатая ведьмариха из разговора устранилась. Видимо, пока зеленая челочка заговаривала зубы, занималась чем-то серьезным.
        - Насчет девчонки я подумаю! - пообещал Ул. - А какие у меня гарантии?
        - Слово ведьмаря!
        - Солидно. А расписочку в окошко не закинете?
        - Сбрасывай куртку с закладкой! Расписку мы положим в карман.
        - Уже расстегиваю… - сказал Ул.
        На этом торг закончился. Заметно было, что ни ведьмари, ни Ул не придавали ему никакого значения.
        - Они тебя знают? - удивилась Рина.
        Ул взглянул на нее, как инфузория-туфелька могла бы посмотреть на беловежского зубра или молекула этилового спирта - на сонату Бетховена.
        - В наших узких кругах я популярная личность! Меня нельзя не знать! - терпеливо объяснил он.
        Было слышно, как берсерк ходит под окнами и пытается высадить секирой сварные прутья. С одним он, видимо, справился, но затем край секиры натолкнулся на край железной рамы. Что-то жалобно звякнуло.
        - Скверное дело, - сказал Ул. - Они подтянут силы и выкурят нас отсюда. Из дома мы никуда не денемся. Связи у нас нет. «Кентавр» разряжен.
        - А мой мобильный?
        - Даже и не смотри. Полная блокировка, - сказал Ул.
        Рина все же проверила и убедилась, что он прав. Она закрыла глаза, и перед ней поплыли черные, с двойной буквой клавиши ноута. Qwerty=йцукен. А она сама Hbyf.

«Ну, Hbyf, ты влип!» - сказала она себе и, видя, что Ул сидит неподвижно, для самоуспокоения принялась мысленно графоманить.
        Дверь рухнула. На пороге стоял маркиз дю Грац. Луиза двумя руками натянула на себя одеяло, одновременно выхватив стилет. Ее высокая грудь взволнованно поднималась.
        - Не подходите! Или я убью себя!
        В голубых озерах его глаз качались черные вершины кипарисов.
        - Просыпайтесь, графиня! В башне небезопасно! Ваши враги не могут смириться с тем, что вы под моей защитой. Они знают, что мой замок неприступен, и прикатили нелепейшее китайское изобретение. Лазутчик сообщил: они называют его «гаубица». Железная труба на колесах, в которую насыпают серый порошок!
        Ироничная, глубоко презрительная улыбка коснулась жестких губ маркиза дю Граца. Взгляды столкнулись с хрустальным звоном. Стилет дрожал в ее пальцах. Сердце билось так, что вздрагивало одеяло.
        В лесу загрохотало кошмарное китайское изобретение. Адский снаряд пронесся над крепостной стеной и вдребезги разбил карету вместе с лошадью и кучером Полем, курившим свою утреннюю трубку.
        Бытовые сложности всегда помогали Луизе собраться с мыслями.
        - Позовите мою служанку, ужасный человек! - потребовала она, опуская стилет.
        Маркиз дю Грац выглянул за дверь.
        - Боюсь, это невозможно. Ее разорвало в клочья вместе с вашим любимым платьем! - глухо сказал он.
        Душа замерзла в груди у Луизы.
        - Бедная Глория! Она была со мной с рождения!
        Прекрасная белая нога высунулась из-под одеяла и скользнула в атласную белую ту флю, расшитую перламутром. Слишком поздно Луиза поняла, что все это происходило на глазах у ее похитителя. Его ноздри расширились.
        - По-моему, вас больше тревожит потеря платья! - сказал маркиз дю Грац и издевательски расхохотался.
        Его доспехи непрерывно вздрагивали: это билось страстное сердце ужасного человека.
        Рина невольно посмотрела на куртку Ула, не вздрагивает ли она. Куртка не вздрагивала.
        - Эй! Шныры! А чего вы не телепортируете? Нерпи разряжены или блокировочки боитесь? - задорно крикнула девушка в сетчатом свитере.
        В голосе девицы слышалась бравурная лживость. Рина безошибочно ощутила, что ее шнеппер перезаряжен и направлен в проем окна. И, возможно, что-то еще. Но что?
        Рина встала. Справа от нее стена была глухой, и она не опасалась, что ее подстрелят. Лопатками проехавшись по кирпичу, Рина почти скользнула в соседнюю комнату, но вдруг увидела, что навстречу ей из проема двери бесшумно поднимается тусклая выгнутая дуга. Остановилась она только на уровне лба Ула.
        Не задумываясь, Рина завопила и двумя руками оттолкнула ее от себя. Послышался щелчок сорвавшейся тетивы, и пуля, срикошетив о проем окна, унеслась жаловаться на промах. Она еще жаловалась, а Рина уже вцепилась зубами в чье-то влажное запястье. О том, что у нее к ноге пристегнут нож, даже не вспомнилось. Кто-то завопил от боли и сгреб ее за волосы.
        Рина узнала его: тот самый, лысоватый. В следующий миг Ул вскочил, прыгнул, грудью проехался по полу и, точно кегельный шар, сшиб с ног и Рину, и ее противника. Ул и ведьмарь укатились в соседнюю комнату. Рина же осталась на полу, сжимая в руке чужой шнеппер.
        Запоздало сообразив, что Улу может потребоваться ее помощь, Рина кинулась к нему, но он уже шел ей навстречу.
        - Твой старый знакомый! Настырный оказался: нашел где-то залаз. - Ул слизнул кровь с костяшки безымянного пальца. - Вообще-то нормальные люди этой костяшкой не бьют! Но я не виноват, что ненормальный, - объяснил он.
        Рина с тревогой заглянула через его плечо. Если не считать пустой пачки кефира, успевшей выцвести от солнца, в соседней комнате ничего не было. Ничего и никого.
        - А где?.. - начала она.
        Ул оглянулся на окно.
        - Кто, дядя? Осваивает полетные заклинания. Надеюсь, для мягкого приземления он успел начертить в воздухе все необходимые фигуры и протанцевать все танцы… Ого! С трофейчиком тебя! - Ул забрал у Рины шнеппер. - Дорогая штука! Я примерно догадываюсь, по какому каталогу он ее заказывал. Жалко, разряженный!
        Ул попытался подбросить шнеппер на ладони, но уронил. Наклонился, и тут же влетевший в окно стальной шарик, взвизгнув, ударил туда, где он только что стоял. Девица в сетчатом свитере не поленилась отбежать от дома и, увидев маячившую голову, выстрелила.
        Прежде чем она перезарядила шнеппер, Ул бросился к окну, свесился и саперкой стал перерубать мусорный рукав. Видя, что никто в него не стреляет, Рина тоже рискнула и выглянула. Где-то за забором, совсем рядом, звучали голоса. Рина поняла, что вторая четверка здесь, а возможно, и третья на подходе.
        Заметив Рину, опухшая ведьмариха взвизгнула и скрюченными пальцами, как кошка, стала царапать воздух. Рина ощутила, как ее ногти раздирают ей лицо и добираются до глаз. Она закричала и поспешно присела, закрывая лицо.
        - Пора нам отсюда сматываться. Девица с зеленой челочкой почти не мажет. Это ее огромный человеческий минус! - услышала она голос Ула.
        Он уже расправился с мусорным рукавом и теперь стоял у стены, всунув палец в углубление в кирпиче, внутри которого, серебрясь, жил стальной шарик. Жилось ему там неплохо, но одиноко. В черепе Ула среди разнообразных мыслей ему было бы интереснее.
        Рина стонала. Она боялась прикасаться к щекам, которые, как ей казалось, были одной сплошной раной. Болело правое веко, крыло носа, край рта. Всё, что успели разодрать когти «жилетки».
        - Что у меня с лицом?
        Ул мельком оглянулся.
        - Веснушек многовато, но к этому можно привыкнуть… Эй, ты на кого кидаешься? Классический женский подход: найди того, кто к тебе хорошо относится, и сделай его жизнь невыносимой!
        - Эта ведьма мне чуть голову не оторвала!
        - Вот именно, - закивал Ул. - Слушай чаще, что говоришь: «не оторвала!» Это в шныровском понимании и есть информация. А «чуть» у нас не считается. И поменьше обращай внимание на то, что кажется. Ведьмари всегда врут.
        Рина недоверчиво провела пальцами по лицу и убедилась, что это чистая правда. Раны существовали исключительно в ее воображении.
        - Пошли! - сказал Ул.
        Они оказались на площадке. Прямо - лифтовая шахта. Слева - ступеньки. Ул прислушался. Заблуждение, что в пустых домах тихо. Где-то что-то качается, лязгает, трется, капает, монотонно гудит. Звуки сливаются в нечто целостное, размеренное, не имеющее ни конца, ни начала. И из всего этого складывается то, что мы по недоразумению зовем тишиной.
        - Вверх или вниз? - спросила Рина.
        Ей больше хотелось наверх. Все-таки двадцать четыре этажа в запасе. И пусть ведьмари ищут их в блоках двух сотен пустых квартир.
        Но палец Ула ткнул «вниз». Рина покорно двинулась к лестнице, но ее спутник уже нырнул в шахту и загрохотал скобами. Рина начала спускаться за ним, надеясь наступить ему на голову, когда он замешкается внизу. Вначале было светло, но потом шахта ушла в подвал. Послышался всплеск.
        - Ага! Вода! Это отлично! - услышала Рина гулкий, разнесшийся по шахте голос Ула.
        Рина, успевшая уже спрыгнуть в воду, находила в этом мало «отличного».
        - Если тебе нужно, чтобы было мокро, тут рядом еще мокрее есть! - ответила она с раздражением, стараясь равномерно намочить ноги: так правой не обидно, что левая суше.
        Лучше бы она об этом не упоминала.
        - Где? Показывай! - заинтересовался Ул.
        Рина кивнула в темноту. Ул вытянул из кармана фонарик и щелкнул кнопкой. Не горит. Он вытащил батарейки, постучал ими друг о друга и снова вставил. На сей раз фонарь зажегся, но как-то без осознанной необходимости - исключительно из жалости к хозяину.
        За их спинами что-то полыхнуло. Рина оглянулась. Из лифтовой шахты вытекало красноватое сияние. Оно накатывало волнами и гасло только на повороте коридора. Стекло фонаря в руке у Ула треснуло и осыпалось. Он отбросил фонарик и достал зажигалку. Она была серьезная, из гильзы. Рина все оглядывалась на шахту. Красноватое сияние становилось ярче.
        - Это мы называем «блинчик». Он запекает. У тех, кого он накроет, глаза потом как вареные яйца, - пояснил Ул, быстро шагая по коридору.
        - А если бы мы не ушли сверху? Что тогда? - спросила Рина.
        - А если бы твой папа за день до свадьбы попал бы под трамвай? Тогда что? - резонно ответил Ул.
        - Он попал под велосипед, - не обижаясь, признала Рина.
        Это была чистая правда. Папа вечно под что-нибудь попадал. То под парня на роликах, то под тележку в супермаркете. Понятно, конечно, что не трактор, но регулярность событий настораживала.
        Ул прокрутил колесико зажигалки.
        - Ага! Вот и наша водичка! - заявил он жизнерадостно.
        Перед ними разливалось мелкое озерцо размером с комнату. Когда-то, готовя котлован под подземные гаражи, экскаватор дорылся до ушедшей под землю речки Гнилушки. Ее как могли закрыли, забетонировали, отвели русло, но вода все равно просачивалась. Особенно теперь, когда строительство дома приостановили.
        - Ну смотри, какая штука, - сказал Ул. - Ведьмари знают, что телепортировать мы не можем. А карманы нам будут обшаривать только после того, как прикончат. Резонно?
        Рине стало не по себе от такого «резона».
        - Почему после?
        - Потому что найти неподвижно лежащее тело проще, чем поймать непрерывно бегающее, - спокойно объяснил Ул.
        Он позволил зажигалке немного остыть и снова прокрутил колесико. За секунду до этого дом дрогнул. У Рины заломило правый висок.
        - Началось! Наши друзья начертили свои фигурки и встали в художественные позы! - сказал Ул, массируя лоб костяшкой большого пальца.
        Видимо, голова ныла и у него. Он наклонился и выдернул из строительного мусора кусок резинового шланга. Шланг он согнул надвое, перерубил саперкой и сунул половину Рине. Она растерянно взяла. Из шланга сыпались белые хлопья известки или штукатурки.
        - Не боись: стерильно. Все микробы передохли от грязи! - успокоил ее Ул.
        - Что я должна делать с этой штукой? - спросила Рина.
        - Дышать! Голову из воды высовывать, только если дома есть запасная. Через воду их магии не пробиться.
        Виски у Рины болели теперь так, что казалось, будто между ушами продернут раскаленный канат.
        - Давай помогу! - сочувственно предложил Ул.
        И, прежде чем Рина успела сообразить, какую именно помощь ей предлагают, она полетела в ледяную воду.
        Озерцо оказалось примерно по колено. Ул сразу, не давая подумать, сбил Рину с ног и погрузил с головой. Вставлять трубку Рине пришлось уже там. Захлебываясь, она высунула конец наружу и отфыркнула воду. Дышать через трубку было неудобно. В края рта затекала вода. Рине приходилось ее проглатывать, иначе бы она захлебнулась. К тому же ужасно мешала рука Ула. Если бы не эта рука, она бы все-таки не удержалась и высунулась, чтобы хотя бы с перекрутившейся трубкой разобраться.
        Под ногами Рина ощущала муть и старалась лишний раз не двигаться, чтобы ее не поднимать. Она понятия не имела, сколько времени провела под водой. Если считать время выдохами, то где-то около двухсот. Если выпитой водой, то не меньше стакана. Наконец рука Ула отпустила ее шею и потянула наверх, показывая, что можно всплыть. Отплевываясь, Рина зашлепала вылезать, но Ул дернул ее обратно.
        - Рано. «Кислый ветерок» обычно запускается с «собачкой». «Ветерка» уже нет, но
«собачка» еще бегает.
        - Какая собачка?
        - Наводящая магия. Но пока ты в воде - «собачка» тебя не унюхает. Оттанцеваться - ведьмарики уже оттанцевались. Теперь пробегутся по этажам, но быстро. Если услышим шаги, придется нырять и сидеть тихо.
        - А почему пробегутся быстро?
        - Потому что серьезные ребята, опытные. Неужели ты думаешь, что можно устроить такое в Москве, чтобы наши об этом не узнали? А раз узнали - через четверть часа будут здесь! - удовлетворенно произнес Ул.
        Все же в воде он продержал ее не пятнадцать минут, а добрых полчаса. И это при том, что ведьмари сюда так и не добрались. Слышно было, как они перекрикиваются на лестнице. Потом над их головами кто-то пробежал. Рина почувствовала, как дрожит плита.
        Рина чихнула, безошибочно ощутив в ноздрях почти проклюнувшуюся простуду. Она снова полезла из воды. На этот раз Ул ее уже не останавливал. На суше Рине стало еще противнее, потому что в воде хотя бы сквозняков не было.
        Она слышала, как Ул дышит на зажигалку и встряхивает. Потом наклоняется и нюхает колесико.
        - Люблю все нюхать! Особенно книги и всякую новую электронику. А еще в Москве шоколадный комбинат есть, в «Сокольниках», у Третьего транспортного кольца… Обожали мы там гулять. Такой запах ванили - улететь можно, - объяснил Ул, прислушиваясь.
        - Ты токсикоман, - сказала Рина.
        - Не надо клеить ярлыки! Я не чемодан! - ответил Ул добродушно.
        В недрах дома, а может, и на улице явно что-то происходило. Временами Рина начинала слышать беготню и вопли. Она хотела высунуться в коридор, но Ул без особых церемоний вжал ее носом в стену. Свой шнеппер с последним пнуфом он снова извлек и держал наготове.
        - Нельзя! Можно нарваться!..
        - А сам ты не пойдешь? - удивилась Рина. Ул не производил впечатления труса.
        - Даже с места не сдвинусь! - без малейших угрызений ответил он.
        - Боишься?
        - Тебя прикрываю. Что за радость бегать по дому искать ведьмарей, а потом вернуться и обнаружить, что без меня тут побывал берсерк?
        - А если меня найдет кто-нибудь из ваших? - спросила Рина, желая понять, чем рискует.
        - Убить не убьют, но по голове рукоятью шнеккера врубить могут. Ничего личного: обычная реакция на незнакомого человека в подозрительном месте. Мы работаем пятерками. У каждой пятерки свой сектор. Если в секторе работы пятерки появляется одиночка, его моментально укладывают на пол.
        - Но я же в вашей куртке!
        - Тем более! - с удовлетворением произнес Ул. - Сама вслушайся, что ты говоришь! Незнакомый человек - и в нашей уникальной куртке! В нашей куртке тебя точно уложат, будешь лежать часа два, пока кто-нибудь случайно не вспомнит, что надо позвать командира. А командир, гад такой, придет не сразу. Он вначале купит себе курочку-гриль в лаваше, почешет репу и только потом, может быть, будет с тобой разбираться.
        - Откуда ты знаешь?
        - Я о себе все знаю! - сказал Ул так скромно, что это пахло явной нескромностью.
        У лифтов что-то загрохотало. Сквозь стену просочилось слабое, молочного оттенка сияние. Послышался нечеловеческий крик. Рина зажала уши, присела на корточки, но вопль даже и так ухитрялся втискиваться ей в мозг. Срывался то на хрип, то на визг, то на такие звуки, будто кто-то задыхался, но не мог зачерпнуть воздуха.
        Единственное, что смогла придумать Рина, - затолкать в уши мизинцы и быстро шевелить ими. Детский, но надежный способ, когда хочешь совсем ничего не слышать. Некоторое время спустя Ул присел на корточки рядом с Риной и ободряюще похлопал ее по спине. Она осторожно отняла мизинцы от ушей.
        - Что это было?
        - Берсерк от своей четверки отбился. Поставили ему световую заморозку на десять секунд, а ему оказалось много! Он на них с топором, а они погорячились. Ему бы и четырех секунд с ушами хватило! Небось Родион. Он у нас круто всегда действует, - морщась, объяснил Ул.
        - Световая заморозка - это как?
        - Ну через льва на нерпи… Ты же вспышку видела?
        - Молочную?
        - Значит, видела. Больно тебе было?
        - Нет.
        - Это потому, что ты не ведьмарь. А ведь раз мы с тобой вспышку видели, то тоже получили десятисекундную заморозку, - заявил Ул.
        Рина ничего не поняла.
        - Не умею я объяснять! - с тоской сказал Ул. - Короче, если ты ведьмарь, через тебя постоянно проходят испарения болота . А тут мы - чик! - заткнули кран пальцем. А злоба-то прет с дикой силой, и беднягу буквально разрывает.
        По неровному ногтю Ула прыгал блик зажигалки. Казалось, палец просвечивает изнутри.
        Внезапно Ул повернулся, а Рина отпрыгнула, по колено провалившись в воду. В темноте кто-то возился, переругивался и пыхтел. Ул шагнул на звук и наклонился, быстро опустив огонек зажигалки. Рина увидела человека в узнаваемой куртке из толстой кожи, который боролся с толстеньким мужичком.
        В ту секунду, когда на них упал свет, шныр запрыгнул на толстенького мужичка и дважды ловко, как дятел, клюнул его кулаком. Мужичок шипел, молотил по земле ногами и пытался укусить противника за руку.
        - Наста?! А ты куда полезла? А ну, брысь отсюда! - сердито крикнул Ул, вглядевшись в шныра.
        Он торопливо наклонился, сгреб толстого мужичка и ловко вставил что-то в его распахнувшийся рот.
        - Только попробуй выплюнуть! Пока что эти носочки мои запасные! Хотя, увы, и мокрые! А могут быть и не запасные. Но тоже не сухие! - предупредил он.
        Убедившись, что зубы мужичка нейтрализованы, Ул поставил его на ноги. Тот не сопротивлялся.
        Вспыхнул фонарь. При его свете Рина отчетливо разглядела ту, кого Ул назвал Наста. Это оказалась бритая наголо девушка лет восемнадцати, очень решительная, в шныровской куртке. Мочка правого уха у нее была растянута, а в мочку вставлена автоматная гильза капсюлем наружу. Казалось, будто в Насту кто-то выпалил, а пуля возьми да и завязни в ухе.
        - Ты здесь зачем? Жить надоело? - недовольно спросил у нее Ул.
        - Макс с Родионом берика повели наверх! - возбужденно отвечала Наста. - Я поленилась с ними подниматься, иду - а этот на мне клещом повис! В глаза мне дышит и чего-то бормочет! «Убей себя а-ап стену! Убей себя а-ап стену!!!»
        Наста направила на Рину фонарь.
        - Откуда у нее эта куртка? - спросила она.
        Рина почувствовала, что Ул напрягся.
        - Я дал.
        - А-а-а! Ну-ну, - протянула Наста голосом, в котором Рина уловила одновременно укор и обиду.
        Наста перевела луч фонаря на пленника. Тот был в смешной утепленной жилетке. Босой. Лопоухий. Брюки подвернуты выше колена. На шее - громоздкие бусы, состоящие из множества маленьких деревянных фигурок. На виске татуировка в форме выползающей из уха змеи.
        - Слушай: это ж не ведьмарь! Это шаманщик! Как он сюда затесался? - удивленно сказал Ул.
        Мужичок стал было выплевывать носок, но узрел жилистый кулак Ула у своего носа и раздумал.
        - А как ты отличаешь: где ведьмарь, а где шаманщик? - спросила Рина.
        - А чего тут отличать? У шаманщиков одни ботинки на восемьдесят человек! - непримиримо заявила Наста.
        Ул был настроен более спокойно.
        - Ну ведьмари они такие… упорядоченные. У них четкая структура, транспорт, форты. Любят порассуждать про развитие способностей и вселенскую базу данных, из которой каждый берет что хочет. А их коронка - что ни добра, ни зла нет, а есть что-то такое среднее, - пояснил он.
        Мужичок с новыми носками во рту отворачивался от яркого фонаря и мигал на зажигалку в руках у Ула. Огонек его завораживал. Ул заботливо одернул на нем жилетку.
        - А шаманщик - вот тебе фрукт! Ну чего с него взять? Какие там четверки, былиин?
        Это ж скока считать надо - бошку вывихнешь! Соберутся толпой, попрыгают, попляшут - глядь: из тучки дождик пошел. Вау, круто! Жабу сварил, косточки зарыл: дождик перестал! Вау, круто!
        Шаманщик услышал что-то внутри себя и хихикнул. Заметно было, что он и окружающий его мир существуют где-то параллельно. Обнаружив рядом с собой Насту, о драке с которой он успел забыть, дяденька попытался положить ей голову на плечо.
        Наста двинула его локтем.
        - Будешь на меня заваливаться - вендам отдам! - пригрозила она.
        Шаманщик перестал на ней обвисать и испуганно отпрянул, выставив вперед ладони.
        - А кто такие «венды»? - спросила Рина с жалостью.
        - Венды - сокращенно от «вендетты». Они же «мстюны», «антимаги», «антивсеги» и
«пнуйцы». Но это ответвления, а первыми были «вендетты». Возникли на основе шайки Женьки Шмяки, которая грабила инкассаторские машины и маркером писала на них бунтарские стихи. Когда шайку разгромили, Женька Шмяка оказалась студенткой института физкультуры Евгенией Шемякиной, матерью двухлетней дочки Аллочки, - заученно отозвался Ул.
        - А эти за кого? - спросила Рина.
        - Венды-то? Против всех. У них принцип такой - быть против всех. Кого поймают, того и бьют. У вендов лозунг: «Заклинание летит две секунды, сглаз - три секунды, а кулак - три удара в секунду».
        - А к вам венды не лезут?
        - Всякое бывает. К некоторым бывает что и лезут. Знакомиться пытаются, - ответил Ул весело.
        Наста засмеялась, но вспомнила, что она смертельно обижена, и сделала непроницаемое лицо.
        - А как венда узнать? - спросила Рина.
        - Да легко, - сказал Ул. - Венды - они такие крепкие ребятишки, резкие, часто бритые наголо, но бывают и волосатики. Взгляд такой… м-м… на расслабоне, как у бойцов. Не на лицо смотрят, а на подбородок, чтобы все тело видеть. Костяшки набитые. Ходят в чем драться удобнее, немаркое такое, спортивное, часто в двух разноцветных одежках, чтоб после драк следы заметать. Милиция по ориентировке ищет парня в желтой пайте с длинным рукавом, а он уже ее сдернул и оказался в синей водолазке. Мы их еще «капустники» зовем.
        - А вообще венды ничего. Некоторые к нам потом переходят. Макс, например, бывший венд. А большая часть никуда и не переходит и так и носится толпами, пока не переженится. - Наста снова хихикнула.
        Ул взял шаманщика за плечо и передал его вошедшему в подвал парню. Тот принял его не под локоть, а под руку, как старого знакомого. Мужичок в бусах грустно оглянулся. Ул помахал ему рукой. Потом догнал и забрал у него носки.
        - А что с ним сделают? - спросила Рина, когда Ул вернулся.
        - Да ничего. Бусы отнимут - он без них телепортировать не сможет! - и коленкой под зад.
        - А откуда они вообще берутся?
        - Шаманщики? Эльбы их прикармливают! Живет себе человек и однажды понимает, что может взглядом двигать табуретку. Ясное дело: восторгов полный подгузник: «Вау, у меня дар! Вы все тут нули, а я один палочка от туалетного ершика!.. Мам, да убери ты свой суп! Ща буду творить новую Вселенную!» - Ул к чему-то прислушался.
        По коридору скользнул луч фонаря. Сильный и узкий - он казался твердым. Появились два парня в шныровских куртках. Первый - громадный как шкаф, с неохватными, совершенно мультяшными плечами. Другой - резкий, краснолицый, сердитый, с некогда сломанным и неправильно сросшимся носом. Рине он показался насмешливым и колючим.
        - Макс! Родион! Чего так долго? - жизнерадостно приветствовал их Ул.
        - А где тебя прикажешь искать? - проворчал краснолицый.
        - Т-ты хоть к-кентавра заряжай! Никакой сы… связи! - поводя плечами и заикаясь, добавил богатырь.
        - Договорились, Макс! - пообещал Ул.
        Его спутник настороженно оглядел Рину.
        - Кто это? - спросил он хмуро.
        - С нами, Родион! Нашла закладку, не оставила ее себе. Теперь она - шныр, - сказал Ул.
        Родион прищурился.
        - Ничего не знала о законах ШНыра - и не оставила? Она бы с ней слилась.
        - А ее пы… пчела? - добавил Макс.
        - Она шныр без пчелы, - ответил Ул несколько смущенно.
        - Т-таких не бывает.
        - Уже бывают. Взгляни! - с нажимом сказал Ул.
        Он сунул руку в карман. Рука его удивленно застыла, как если бы он нащупал нечто неожиданное для себя. Очень осторожно Ул оттянул карман и, заглянув туда, бережно достал что-то.
        На краю треснувшего кокона сидела маленькая бабочка с изумрудно-зелеными крыльями. Ни грязная вода, ни грубая кожа куртки, ни пальцы Ула ничуть им не повредили. В бабочке не было как будто ничего особенного. Однако Рина ощущала, что могла бы смотреть на нее целую вечность. Черпать ее зрачками, пить жадно, как человек, прошедший пустыню, пьет прохладную воду.
        Рину вновь охватила та радость обновления, которая была у нее, когда она увидела в луже перевернутого белого кота. Бабочка шевельнула усиками, взмахнула крыльями и понеслась прямо к плите потолка. Коснулась ее, без всякого усилия пролетела насквозь и исчезла.
        Глава 7
        Ставленник «зыла»
        Мимо города шли воины, мирно возвращающиеся в лагерь свой. Со стен города в них начали пускать стрелы и бросать камни. Воины захватили город и стали предавать его жителей смерти. И закричали жители: «За что? Не мы стрелы пускали, но шпионы и лазутчики врага нашего, которые в городе нашем живут, нам хорошо ведомые!»
        Отвечали им воины: «Пусть так, но зачем позволили вы жить в своем городе лазутчикам врага? Почему не прогнали их, когда они вам ведомы? Куда смотрели, когда поднимались они на стены, пускали в нас стрелы и ранили нас? Разве они так сильны, что не могли вы всем городом одолеть нескольких?»

«Кодекс ныряльщика» (по лат. версии 1503 г.)
        Главный штаб ведьмарей, расположенный недалеко от Кубинки, внешне напоминал засекреченную военную часть. Бетонный забор с колючкой. Много видеокамер. Высокие железные ворота. Спокойная, уверенная охрана.
        Уже пропущенный внутрь, Долбушин долго ехал по узкой асфальтовой дороге через подмосковный лес. Был конец апреля. Снег в городе и на шоссе давно растаял, но здесь еще местами лежали потемневшие сугробы.
        Сегодня Долбушин был не на «Хаммере», а в неброском сером «Форде». С ним вместе ехала Аня, на присутствии которой неожиданно настоял сам Гай. Долбушину это не понравилось, но он знал: Гаю не перечат.
        Дорога подвела еще к одному забору. Внешне он мало впечатлял. Низенький, почти декоративный. Долбушин, однако, не позавидовал бы тому, кто попытался бы проникнуть за него без приглашения. Сразу за шлагбаумом они бросили автомобиль и, кивнув дежурившему здесь безмолвному арбалетчику, дальше пошли пешком.
        Аня то и дело забегала вперед. Была радостной, с интересом оглядывалась. В штабе ведьмарей она была впервые. Ее отец шагал и строго отстукивал зонтом по красноватым, тесно положенным камням. Идти было недалеко. Уже отсюда они видели длинное, некрасивое, массивное здание, прочно врытое в землю.
        - Тут так здорово! - сказала Аня.
        Долбушин пожал плечами. Он предпочел бы, чтобы его дочь держалась от этого
«здорово» подальше.
        - Гай мог бы отстроить и что-нибудь получше. Можно подумать, шныры не знают, где его искать, - сказал он сквозь зубы.
        Гай ждал их в кабинете. Валялся на диване и развлекался тем, что расширял пальцем дыры в своих старых парусиновых брюках. Рядом, внимательные, как доберманы, застыли четыре его охранника с рычаговыми арбалетами.
        - Говорите, знают, где искать? Дорогой мой, ценность этого строения в том, что под ним. Будь это иначе, сюда давно бы сбросили атакующую закладку, - насмешливо заявил Гай.
        Он не сказал ничего нового для Долбушина. Того не удивило, что Гай смог услышать его за триста метров: Гай есть Гай.
        Потолок задрожал. Послышался короткий полувизг-полурык. Долбушин поднял голову. Он знал, что над ними стоят клетки с гиелами. Запах гиел, острый и неприятный, пробивался даже сквозь бетон.
        Всех клеток было около пятидесяти, однако восемь из них в данный момент пустовали. Одна четверка арбалетчиков «чесала» небо вокруг ШНыра. Другая находилась в трехминутной готовности вылета по первому же сигналу из болота .
        Гай свесил ноги. Он даже не потрудился обуться. Пальцы ног у него были смуглыми, длинными. Гай пошевелил ими, а затем наклонился и выудил из-под дивана ботинок. Подержал его в руках, однако обуваться не стал, а протянул ботинок Ане.
        - Окажи мне услугу! Постучи каблуком вон в ту стену! - попросил он.
        Аня вопросительно оглянулась на отца и, взяв ботинок, постучала.
        - Смелее! Твой отец вполне способен оплатить ремонт! - поощрил ее Гай.
        Стена казалась глухой, однако после второго удара деревянная панель втянулась в пол. За ней оказалась довольно большая библиотека. В кабинет Гая, жизнерадостно потирая ладошки, вплыл Белдо.
        - Ах! - воскликнул он. - Ах! А я тут разбирал пергаменты! Как вы прекрасны, юная особа! Вы, часом, не мираж?
        Старичок щебетал, как канарейка, однако Аня от него пятилась. Старичка это обижало. Он шутил все назойливее, смеялся все громче. Аня отступила поближе к отцу, тем более что из библиотеки в комнату, разгоняя ладонью сигаретный дым, уже протискивался тучный человек с бычьими веками.
        - Приветствую всех, кого не видел! - сказал он сипло.
        Щеки Гая раздулись и опали.
        - Тилль! Долбушин! Белдо! Я позвал вас, чтобы поговорить о нашем агенте в ШНыре, - сказал он.
        Долбушин перевел взгляд на босые ноги Гая.
        - У нас в ШНыре нет ни одного агента!.. - вежливо напомнил он.
        - Разумеется, Альберт Федорович! Пока нет. Но вскоре появится, - заверил его Гай.
        Долбушин перестал интересоваться ступнями и заинтересовался парусиновыми брюками Гая.
        - И кто же ваш агент? Я его знаю?
        - И очень неплохо, дорогой мой! Даже лучше меня. Мы зашлем в ШНыр вашу дочь! - вкрадчиво сказал Гай. - У вас прекрасная дочь! Я всегда ею втайне любуюсь, так как сам лишен сомнительного счастья иметь биологических отпрысков!
        Если бы Долбушина ткнули сигаретой, он не дернулся бы сильнее. «Круня!» - мелькнуло в мыслях.
        - Аню не возьмут в ШНыр! Она наша! - быстро возразил он.
        Гай укоризненно зацокал языком.
        - Небольшое уточнение. Она пока ваша , Альберт! Не наша , а ваша ! Ни к одной из четверок не приписана! В акциях… э-э… убеждения не участвует. Наших скромных вечеринок избегает.
        - Это автоматически не означает, что ее возьмут в ШНыр! Пчела ее никогда не выберет!
        - Ну почему же? Как там у них в уставе, дражайший Ингвар Бориславович, не напомните? - Гай посмотрел на Тилля.
        Тот развел руками.
        - Тогда я сам. «На территорию ШНыра не может проникнуть ни один человек, окончательно утвердившийся во зле!» - Рот Гая гадливо дрогнул. - Скажите, Ингвар Бориславович, вы окончательно утвердились в так называемом «зыле»?
        Тилль прикусил желтоватыми зубами фильтр и покачал кончиком тлеющей сигареты в горизонтальной плоскости.
        - Убедились, Долбушин? Даже Ингвар Бориславович, известный многим как Мясник Тилль, имеет право попроситься в ШНыр! Но, к сожалению, эти узкие люди не оценят такое сокровище. В результате наш Ингвар оказался за бортом и от огорчения возглавил форт отморозков!
        Тилль захохотал, последовательно вздрагивая многоярусным подбородком. На живот ему посыпались хлопья пепла.
        - Интересно, - с раздражением продолжал Гай, - по какому признаку эти снобы определяют, кто утвердился в «зыле» окончательно? А если я завтра перечислю круглую сумму на приют для бомжей? А, Дионисий Тигранович? Останусь я после этого «зылом»?
        Старичок настороженно взглянул на него лисьими глазками.
        - Добро, зло - все это, в сущности, так условно в масштабах бесконечной Вселенной, - залепетал он. - Один человек потерял бумажник - для него это зло. Другой нашел - для него это добро… Но все же на вашем месте я бы не рисковал. Вдруг вас не так поймут и… вообще всякие возможны случайности.
        Гай шутливо замахнулся на него.
        - Я не догадывался, что вы такой занудливый, унылый старик!.. Ну так и быть: вы меня отговорили. Итак, Альберт Федорович, готовьтесь: мы попытаемся направить обстоятельства таким образом, чтобы шныры заметили вашу дочь!
        Аня скосила глаза на отца. Он стоял прямой как жердь, тосковал глазами и даже не сутулился. Последний раз она видела его таким в день смерти мамы. Аня знала отца. Его мозг как калькулятор. Он все уже просчитал. В миг, когда дернулся, как от сигаретного ожога.
        Гай никогда ничего не говорит просто так. Если сказать «нет», живой ее отсюда не выпустят. И Мясник Тилль, и отец, и даже сладкий Белдо - все ненавидят Гая, однако прекрасно понимают, что псиос приходит через него. Трогать Гая нельзя. Любого из них заменить можно, а Гая нет.
        Псиос нельзя потрогать руками и нельзя украсть. Он не имеет формы, веса и размера. Псиос - это и наслаждение, и средство обмена. Можно сразу испытать такое удовольствие, что мозг замкнет, как у тех бедолаг в «загончике», а можно размыто и долго, как та тихая женщина, которая улыбается одной шутке уже восемь лет. Можно накопить, поменять на власть, на сверхъестественную способность, на исполнение желания, на любой предмет. Короче, псиос - это псиос. И посылают его эльбы исключительно через Гая.
        - Это невозможно. Девочку с моей фамилией в ШНыр? - растягивая слова, сказал Долбушин.
        Это казалось ему сильным аргументом.
        - Не тревожьтесь! - успокоил его Гай. - Фамилия - дело наживное, особенно для девушки. Обо всем позаботится форт Дионисия Тиграновича. Не так ли?
        Белдо, промокавший лоб платком, торопливо опустил руку. Глаза Ани невольно скользнули вслед за ярким пятном.
        - Будем постараться! - клоунски пообещал Белдо. - У нашей царевны все будет новехонькое! Иные, ничего не подозревающие родители. Иная память, другое имя… Разумеется, все это поверхностно. Основная личность останется прежней. И модель восприятия жизни, и… мнэ… привычки. Это, увы, от нас за семью замками. Можно гипнозом внушить собаке, что она курица, но яиц, прошу простить за натурализм, она нести не будет.
        - Да вы, я вижу, знатный куровед, Белдо! - умилился Гай. - Впервые встречаю человека, который так ловко увильнул от слова «душа»! Модель восприятия жизни, э?
        Старичок с достоинством поклонился.
        - Кроме того, мы увеличим вероятность попадания Анечки в ШНыр! А где-нибудь через годик, когда девушка укоренится в ШНыре - блок аккуратненько снимется, и она все вспомнит!
        - Вы гарантируете ее безопасность? - спросил Долбушин с угрозой.
        - Абсолютно! - заверил Белдо. - Поверьте моему многолетнему опыту! С ума сходит не больше чем пятая часть… э-э… пациентов. Еще примерно у трети могут начаться небольшие видения, кошмарики, бредик, шизофрения, но это же сущие мелочи. В вашем случае мы сведем риск до минимума. Привлечем проверенных специалистов!.. Все будет сделано в лучшей частной клинике Москвы. Для консультаций приглашены светила: академики, профессора! Даже пробирки у нас будут стерилизовать не меньше чем кандидаты наук. Однако, если вы мне доверяете, я всех их разгоню и рекомендую фельдшера Уточкина из областной психбольницы Сызрани! Вот настоящий природный гений! Только надо уточнить, вышел ли он из запоя.
        Аня увидела, как отец облизал губы.
        - Издеваетесь, Белдо? - спросил он с угрозой.
        - Отнюдь, - зацокал языком старичок. - Я же сказал: если вы мне доверяете. Если нет, берите Фрейдов и пусть копаются в голове вашей дочери! Они будут спрашивать у нее, что ей больше нравится: красивый овраг или некрасивая сосна, и вне зависимости от ответа заявят, что все ее проблемы начались, когда в детстве ей настойчиво приснился квадратный овал, пристававший к круглому треугольнику.
        Зонтик Долбушина опустился на пол. Казалось бы, не так и сильно, но звук получился четким, резким.
        - Мне не нужны ни ваши академики, ни ваш Уточкин!!! Ее мать взяла с меня слово… - в запальчивости крикнул он и осекся.
        - С каких пор покойники лезут в дела живых? Дорогой мой, вы уверены, что тяжесть управления фортом не слишком давит на ваши плечи? Особенно теперь, когда ваша милая женушка вам не помогает? - стеклянным голосом прозвенел Гай.
        Долбушин потянул указательным пальцем давящий шею воротник. Гай - мастер иезуитских перескоков. Уж ему-то известно, что Долбушин никогда не впутывал жену в свои дела. Она даже и не ведала, чем он занимается. Ну встает муж утром, берет хлеб в тряпочке, прячет в носок телефон, запрягает моторизированного ослика и трюхает помаленьку вкалывать на финансовом поле инвестиций. Только во время болезни жена начала кое о чем догадываться.
        - Я найду вам другую девушку! В сто раз лучше! - неосторожно ляпнул Долбушин и тотчас пожалел о своих словах.
        По пухлому Тиллю от подбородка к животу прокатилась волна жира. Гай ехидно заулыбался:
        - Хороший же вы отец, Альберт, если допускаете существование девушки в сто раз лучшей, чем ваша дочь! Я нашел девушку, Альберт! Нашел!.. И не только я! Мой выбор одобрен вы знаете где.
        Пальцы Долбушина стиснули ручку зонта.
        - Что, Альберт? Как бы хорош ни был зонт, а выше Мэри Поппинс не улетишь? - пошутил Гай, подмигивая. - Ну хватит… Давайте сюда девушку!
        Гай не подал никакого знака, а Аня ощутила, как настойчивые ладони Тилля вежливо, но твердо подталкивают ее к Гаю.
        - Папа! - отчаянно крикнула она.
        Умный Тилль вовремя отступил, оставив Аню в руках телохранителей Гая.
        Долбушин сделал всего шаг. Именно столько было необходимо, чтобы приблизиться на нужную дистанцию и резко выбросить руку. Аня услышала глухой звук. Высокий телохранитель, что придерживал ее под правый локоть, рухнул лицом вперед, даже не выставив ладони.
        Его напарник успел вскинуть арбалет, но литая рукоять уже коснулась его плеча. Аня увидела, как, откинувшись немного назад, отец задирает зонт. Повторяя его движение, то же самое делал и арбалетчик. Лицо у него было перекошено. В глазах бился страх. Сопротивляясь, но уступая невидимой силе, телохранитель Гая развернул арбалет, направив наконечник болта себе в лоб.
        - Пуф! - приказал Долбушин побелевшими губами.
        Поняв, что сейчас произойдет, Аня вскрикнула. Отец чуть отвлекся на нее, и в последнее мгновение телохранитель Долбушина успел отдернуть голову. Болт с утопленным оперением обжег ему скулу. Розовый рубец стал медленно наполняться кровью.
        Уцелевшие двое держали Долбушина на прицеле. Тот смотрел на их арбалеты и спокойно покачивал зонтом.
        - Стоять, папаша, или ваша дочь осиротеет! А вы - не стрелять! Назад! - крикнул Гай.
        Его охрана неохотно повиновалась, не сводя с Долбушина недоверчивых глаз. Телохранитель, которого он ударил первым, продолжал лежать без движения. Второй сидел на полу и раскачивался, прижимая руку к лицу. Из-под его ладони текла кровь. Арбалет он в ужасе отбросил.
        - Вспомните про псиос, Долбушин! - сказал Гай гораздо спокойнее. - Или он вам больше не нужен? Я в силах сделать так, что вас разорвут ваши же вчерашние друзья. Хотите проверить их верность?
        Долбушин молчал. Аня знала, что произойдет с отцом, если он перестанет получать псиос. Сам-то отец его ни на что не тратит: ни на удовольствия, ни на всякие ошеломляющие умения вроде странствий во сне вне тела. Разве только на власть.
        Но вот остальные из его форта смогут ли без псиоса? Даже робкие студенты недавнего набора, расходующие его в основном на успех у девушек, будут роптать. Остальные же способны живьем погрузить отца в ванну с расплавленным золотом, ибо никакие деньги псиоса не заменят.
        Гай приблизился к Ане и остановился совсем близко. Они оказались одного роста. Крылья его носа были розово-желтые, вздрагивающие. Пахло от него чем-то острым, душным, пьянящим. Но это были мелочи: больше всего пугало, что зрачок Гая был неровен, обесцвечен. Вздрагивал и расширялся, как выброшенная на берег медуза.
        - Ее не возьмут в ШНыр, - упрямо повторил Долбушин.
        - Круня считает иначе. Не обманывайте себя, папаша! Я давно к ней присматриваюсь!.. Она упрямая, капризная девчонка, но не более!.. Так называемое
«зыло», как мило называют его эти недоумки, в ней довольно эпизодично. Совесть, этот мерзкий рудимент, аналог нравственного копчика, пока что настойчиво путается у нее под ногами! Могу вам это доказать! Эй, кто-нибудь!.. - повысил голос Гай.
        Один из охранников - смуглый, похожий на ассирийца - протянул Ане свой арбалет. Он оттягивал руки и упирался ей в живот. Стрелять Ане приходилось не раз, но раньше она имела дело только с современными образцами - легкими, изящными арбалетами, изготовленными с примеркой под ее руку, плечо, глаз. Этот же - ящик, тяжелый и неудобный.
        - Пристрели кого хочешь! Тебе за это ничего не будет - даю слово! Если ты его ранишь, и он на тебя кинется - его добьют! - приказал Гай, взглянув на своих охранников.
        Те взяли арбалеты на изготовку. Аня посмотрела на отца.
        - Давай! - нетерпеливо крикнул Долбушин. - Давай, Аня! Просто прицелься, нажми, и все!
        Держа арбалет, Аня стала медленно поворачиваться по кругу. На секунду остановилась на сонном Тилле, выдыхающем из угла рта дым; на полуулыбающемся-полускалящемся Белдо; а после - отчасти неожиданно и для себя - твердо направила арбалет в грудь Гаю.
        - Цитирую: «Если я его раню и он кинется, его добьют!» - напомнила она дрогнувшим голосом.
        Охрана Гая засуетилась, выцеливая Аню, но Гай покачал головой.
        - Не трогать! - приказал он. - Ну давай, раз выбрала! Докажи папе, что ты наша!
        Палец Ани лег на спуск и осторожно потянул его. Лицо Гая не менялось, лишь правое веко подрагивало. В последний момент, когда спусковой рычаг почти освободил шептало, Аня неожиданно для себя дернула арбалет снизу вверх.
        Послышался треск. Гай оглянулся на болт, глубоко вонзившийся в деревянную панель.
        - Промах! И это с полутора шагов! - сочувственно прозвенел Гай. - Убедились, Долбушин? Шестая заповедь как влитая сидит! Что ж вы так запустили дочь-то?
        Аня не поворачивалась к отцу. И без того почти видела, как хмурятся его брови, как ниткой вытягивается рот. Лицо отца она знала до малейшей черты, как гитарист - свою гитару или молодой художник свою тысячу раз уже нарисованную жену.

«А вот Полина… она бы, пожалуй, пристрелила Гая», - внезапно подумала Аня.
        - Итак, Альберт! Я жду вашего решения! Вы отпускаете дочь в ШНыр? Да или…?
        - Отпускаю, - сквозь зубы проговорил Долбушин.
        Гай протянул руку и погладил Аню по щеке. Ладонь у него была не влажная и не сухая, не теплая и не холодная… а такая… точно касаешься шершавых обоев.
        - Ты мой пропуск в вечность! Не в суррогат, а в истинную вечность, - без голоса, одними губами, прошелестел Гай.
        Глава 8
        ШНыр
        Все, что с нами происходит, случается или в плюс, или в минус. Любая мысль, полумысль, слово, побуждение, разговор, любая встреча. Человек устроен таким образом, что даже муха не может сесть на него так, чтобы хоть мизерно на него не повлиять.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Они вышли на улицу. Солнечный свет резал отвыкшие глаза. На рыхлой земле были следы множества ног. В стороне Рина увидела большую группу шныров, которые легко узнавались по курткам.
        Макс подошел к ним и что-то, заикаясь, сказал. Рина различила только обрывок фразы: «новенькая, за к-которой посылают три четверки ве… ведьмарей. Не взяла з-закладку». После этих слов на нее сразу стали поглядывать как-то по-особенному.
        Макс связался с кем-то по нерпи и вернулся к Рине.
        - К-кавалерия дала д-добро, - сообщил он.
        - Отлично! Ты пойдешь с нами! - сказал Ул Рине.
        Рина попыталась обрадоваться, но в настоящий момент ей больше хотелось в душ.
        - Слушайте, я могу заскочить домой хотя бы на пять минут? Вещи взять! - спросила она тоскливо.
        Ул посмотрел на Макса, Макс - на Родиона, Родион - опять на Ула.
        - Чем м-меньше ведьмари будут знать о твоих родителях, тем л-лучше. Мы же не можем приставить к н-ним охрану, - сказал Макс виновато.
        Ул крякнул и почесал затылок. Рина не сразу поняла, что его смутило, но потом сообразила. В прошлый раз он не подумал о ее маме, когда отпускал ее домой. Правда, тогда был только «колобок». Ведьмарей за ней еще не присылали.
        Рина сдалась. С домом ясно. Туда нельзя.
        - А школа? У меня предпоследний класс! - спросила она, толкнув ногой свой бесконечно мокрый рюкзак.
        Теперь уже Родион посмотрел на Макса, Макс - на Ула, а тот - на Родиона. Рину это уже начинало раздражать.
        - Ну что тут скажешь? Хм… Поздравляю тебя с окончанием очень средней школы немного раньше срока! Так уж получилось, - сказал Ул и, не давая Рине опомниться, крикнул: - Эй, Витяра!
        Подбежавший паренек был маленький, худой, с россыпью угрей на лбу и щеках, но не багровых и страшных, а милых, прирученных и домашних. Без угрей Витяра казался бы незаконченным. Еще забавнее были его уши. Небольшие, но с очень толстыми, точно осой укушенными, мочками. Казалось, за основу взяли обычное ухо и подклеили к нему ободок от баранки.
        - Витяра, резервная нерпь у тебя? - спросил Ул.
        Паренек сунул руку под куртку, долго рылся, сопровождая свои поиски жуткими ужимками, и, наконец, протянул кожаный щиток. Поругивая Витяру за спутанные шнурки, Ул помог Рине завязать нерпь. Его собственная к тому времени уже золотилась и сияла. Ее силы были восстановлены переносной закладкой, которую захватил с собой педантичный Макс.
        - Я не умею телепортировать, - сказала Рина.
        - Вообрази, я тоже. Все делает сирин, - сказал Ул, щелкнув ногтем по женщине-птице. - Твоя задача - ясно представить место, куда переносишься, и все.
        - Ул, она не м-может представить м-место. Она никогда не была в ШНыре, - напомнил Макс.
        Ул озадачился, но только на секунду.
        - Тогда представь себе траву и что я стою справа, а Макс слева! Сможешь?
        Рина осторожно кивнула.
        - Думаю, да.
        - Вот и договорились. Только не пытайся за меня ухватиться в момент вспышки. Мне не нужен сиамский близнец. Я очень чутко сплю и ворочаюсь ночью! - предупредил Ул.
        - Нам в-влетит от Кы… Ты знаешь от кого. По пы… правилам надо было п-провести инструктаж! - грустно сказал Макс.
        Ул смутился, но только на секунду.
        - А кто сказал, что я его не провел? Я сообщил основную информацию, - заявил он и коснулся своего сирина.
        Рина машинально повторила его движение. Ничего не произошло, и она хотела уже убрать руку, как вдруг ей почудилось, что по куртке у нее бегают жуки, похожие на овсяные хлопья. Она попыталась их стряхнуть, но такие же жуки уже сидели у нее на ладонях. Рина заторможенно осознала, что это не жуки, а ее тело и одежда дробятся вначале на крупные части, а те, в свою очередь, на мелкие. Она распадалась на множество мелких фрагментов, которые не рассыпались, но повисали в воздухе как сахарная пудра, повторявшая форму тела и конечностей. Сквозь пудру легко пробивались лучи солнца и видна была влажная земля.
        Рина в панике попыталась ухватиться за Ула, представлявшего собой такой же песчаный рой, но не успела. Опытный Ул предусмотрительно отошел от нее шагов на пять. То же самое сделал и Макс.
        - Ул справа! Макс слева! Трава под ногами! ПОД ногами - а не В ногах и не НАД ногами! - громко крикнул Родион, медливший телепортировать, пока этого не сделает Рина.
        Крикнул он это вовремя, потому что Рина не помнила уже ни о чем, видя, как ее тело окончательно теряет очертания и разлетается во все стороны сотнями тысяч крошечных шариков, занимая уже пространство едва ли не с комнату.
        Рина так и не поняла, представила она что-то или нет. Кажется, картинка все же мелькнула, потому что в следующий момент она уже сидела на траве. Рядом стояли Ул и Макс и внимательно смотрели на нее.
        Потом они переглянулись, и Ул опустился рядом на корточки.
        - Только ты, пожалуйста, не пугайся! Ты жива, и это главное. Могло быть гораздо хуже! - сказал он.
        - Что случилось? - спросила Рина, нервничая.
        Ул сочувственно коснулся ее плеча.
        - А ты еще не поняла? Мы с тобой поменялись ногами. Такое иногда бывает. Поначалу, конечно, будет неудобно, но потом привыкнешь. Я же предупреждал: не хватайся за меня! - пояснил он.
        Рина дико завизжала прямо в его жалостливые глаза. Потом подтянула к себе колени и начала торопливо закатывать джинсы. Джинсы были как будто ее, но кто знает, что там под ними? Даже когда она разобралась, что ноги ее собственные, она все равно по инерции продолжала визжать.
        - Нельзя ли чуть тише? У меня заложило уши! - попросил кто-то за ее спиной.
        Рина увидела женщину небольшого роста. Она и не заметила, когда та подошла. Средних лет, но выглядит молодо. Осанка как у танцовщицы. Длинная тонкая коса. Подбородок высоко вскинут, точно она пытается за счет этого стать выше.
        На носу у дамы - маленькие очочки. Не круглые, а очочки-половинки, похожие на распиленный овал. В руках держит мелкую, лысую, тонконогую, дрожащую левретку. На левретке - широкая шлейка с ручкой. Видимо, при желании собачку можно таскать, как сумку.
        - Добрый день! - робко сказала Рина.
        Дама посмотрела на нее строгим взглядом, в котором читалось, что качество сегодняшнего дня - факт уже установленный и не нуждается в повторном доказательстве.
        - Ул, зайди, пожалуйста, ко мне в кабинет! Октавий хочет поговорить с тобой о чувстве юмора. А заодно о телепортации неподготовленных новичков, - попросила она негромко.
        Ул втянул голову в плечи, мгновенно став виноватым школьником.
        - Она подготовлена! - сказал он торопливо.
        Дама приподняла брови.
        - Так быстро?
        - Мы ей всё объяснили. Она схватывает на лету, - пробурчал Ул и умоляюще скосил глаза на Макса. - Вот он подтвердит! Докажи!
        Великан торопливо закивал.
        - Исключительный та… т-тт… та-а-алант! - запел он.
        Решительную женщину пение Макса не заинтересовало. Она со скепсисом посмотрела на Рину, которая все еще ощупывала свои ноги.
        - Вставай! - велела она.
        Рина поспешно вскочила. Она была выше дамочки на полголовы, но почему-то казалась рядом с ней карлицей. Есть такие маленькие люди, рядом с которыми даже великаны уменьшаются.
        - Ты знаешь, кто я? - спросила женщина, поправляя очки.
        - Да.
        Даму это насторожило.
        - И кто? - спросила она ознакомительно.
        - Вы Кавалерия! - ляпнула Рина.
        Лицо у дамы вытянулось. Но посмотрела она не на Рину, а снова на Ула. Если раньше голова у того была просто втянута, то теперь она почти совсем исчезла. Однако он успел бросить на Рину мрачный взгляд и провести большим пальцем по шее.
        - Кавалерия - это конница! - с нажимом произнесла маленькая дама. - Скажи, я похожа на конницу или все же на директора ШНыра?
        Рина поспешила высказаться в пользу второй версии. Калерия Валерьевна разглядывала ее пристально, не таясь. И Рина тоже ее рассматривала, только не так явно. Она помнила, что ей сказал Ул про мужа и сына, однако никакой тоски пока в Кавалерии не наблюдала. Или, возможно, она была глубже, чем можно зачерпнуть в первые секунды.
        - В последние дни ты встречала необычных пчел? - спросила Кавалерия.
        Рина покачала головой.
        - Я могла не обратить внимания, - сказала она.
        - На эту ты обратила бы внимание! - уверенно ответила Кавалерия и немедленно задала новый вопрос: - Почему ты не взяла себе закладку?
        Рине захотелось соврать, но она почувствовала, что этого лучше не делать.
        - Я не знала, что это закладка и что ее можно взять себе, - сказала она отважно.
        Маленькая женщина поощряюще хмыкнула и одернула на Рине куртку.
        - Пять баллов! Но на всякий случай запомни: знать необязательно. Не хочу навязывать свой взгляд на вещи, но куча народа спилась, понятия не имея, как выглядит формула спирта… Ул! Макс! Родион! Найдите Кузепыча и попросите его поселить новенькую!
        - Кузепыч будет скрипеть. Скажет, что надо было предупреждать заранее, - отозвался Родион.
        Он единственный разговаривал с Калерией без робости. Калерия Валерьевна опустила голову, а потом закинула подбородок так резко, что тонкая косичка дернулась, как кошачий хвост.
        - По логике вещей - а у меня все в порядке с логикой! - далеко не обо всем можно предупредить заранее. Так и передайте Кузепычу! - отрезала она.

* * *
        - Ну и влетит мне сегодня! Зачем ты ляпнула про Кавалерию? - сказал Ул, когда директриса ушла.
        - Прости, - виновато сказала Рина.
        Ул прислушался к себе.
        - Вечером прощу. Пока я еще обижен, - заявил он и вместе с Максом и Родионом ушел искать Кузепыча.
        Рина огляделась. Вдоль дороги тянулась цепочка молодых деревьев, похожих на торчащие зубья вкопанной расчески. Забор веселенький, железный, с каплями засохшей краски, которую так приятно сцарапывать ногтем. Каждая капля содержит в себе краткий, бесконечно тихий «пуф!» На забор напирают кусты сирени, частично обломанной. Вокруг спешат раздвинуть землю бесчисленные подрастающие сирени и сиренята.
        За сиренью - асфальтовая площадка, на которой стоит старая машина алого цвета. Спортивная, хищных очертаний, но с новыми дисками и резиной. Аллея ведет к двухэтажному дому в форме огромной буквы «Н». Острая крыша с ржавчиной на стыках и ветхой деревянной лесенкой. Кокетливая труба с жестяным козырьком. Окошки в подвал забраны решеткой. Дополнительная пожарная лестница ведет вдоль стены на второй этаж.
        Рина подошла к крыльцу. Небольшое, без перил, ступенек в пять. На двойной деревянной двери висит обычный лист формата А4, упрятанный под оргстекло, но все равно ухитрившийся по краям подмокнуть, а в центре выгореть.
        НЕСКОЛЬКО ФАКТОВ О ШНЫРЕ:

1. ЕСТЬ ШНЫР, И ЕСТЬ ШНЫР. НУ, С ЭТИМ ТЫ РАЗБЕРЕШЬСЯ БЫСТРО.

2. ГОСТЕЙ, РОДИТЕЛЕЙ, ДРУЗЕЙ СЮДА ПРИГЛАСИТЬ НЕЛЬЗЯ, ЕСЛИ ОНИ, КОНЕЧНО, НЕ ШНЫРЫ.

3. ЗДЕСЬ ДЕЛЯТСЯ ВСЕМ, КРОМЕ ДУРНОГО НАСТРОЕНИЯ.

4. ДУЭЛИ, ДРАКИ, ПУСТЫЕ РАЗГОВОРЫ И ВЫЯСНЕНИЕ ОТНОШЕНИЙ В ЗЕЛЕНОМ ЛАБИРИНТЕ СТРОГО ЗАПРЕЩЕНЫ.

5. НЕРПИ НЕ ТЕРЯТЬ! ЗА ЗАРЯДКУ, ПОЛОМКУ, СБОИ В РАБОТЕ, ВАШЕ ЗАЛИПАНИЕ В КИРПИЧНОЙ КЛАДКЕ, ПРОБЛЕМЫ С БОЕВОЙ МАГИЕЙ И Т. Д. АДМИНИСТРАЦИЯ ОТВЕТСТВЕННОСТИ НЕ НЕСЕТ.
        Дальше Рина прочитать не успела. Дверь открылась. Выглянул Макс.
        - Идем. Мы нашли Кы… к-к… к… - сказал он и, бросив воевать со словом, пальцем поманил Рину за собой.
        Потянулся длиннейший коридор. Замелькали стены со вставными деревянными панелями; низкие банкетки из кожезаменителя; таблички «Выход» и «Вход» с зеленой подсветкой; врезанная в стену железная петля от несуществующей двери; старая чеканка с горцами; огнетушитель в красном ящике.
        За окном - железный козырек, похожий на корыто, со стоком наружу. Круглый внутренний дворик с четырьмя елями. Одна огромная с крупными шишками и лысой вершиной, похожей на голову грифа. Рядом маленькая ель и еще две средних, отшатнувшиеся друг от друга и будто танцующие аргентинское танго.
        ШНыр, казавшийся поначалу устроенным просто - два параллельных корпуса и соединяющая их галерея, - на деле оказался не таким простым, потому что к одной из перекладин «Н» примыкали еще пристройки в форме кривоватого «Ш».

«Ш и Н - почти как ШНыр. Занятно!» - подумала Рина.

«К-корюдорчики» - называл их Макс. Пахло мастикой. Под ногами лежал обеззубленный паркет. На стене Рине попалась старая групповая фотография в деревянной раме. Она не удержалась и остановилась.
        Вот Макс, такой же огромный, но со смешным детским лицом; вот Родион, не такой матерый и небритый, но такой же недоверчивый и немного угрюмый; а вот и Калерия Валерьевна, бодрая и устрашающе неизменная. Рине показалось, что среди полудетских лиц, окружавших преподавателей, мелькнуло и лицо Ула. Неужели это он? Вихрастый, лупоглазенький, смешной. Все стоят, а он разлегся в первом ряду перед всеми и подпер рукой щеку.

«Интересно, а девушка Ула тоже тут?» - подумала Рина, пытаясь среди нескольких десятков людей угадать нужное лицо. Но, конечно, не угадала.
        Макс нетерпеливо кашлянул, напоминая, что нужно спешить.
        У лестницы им встретился темноволосый симпатичный парень. У парня была загипсована левая рука. Он не слишком заморачивался и успел изрисовать гипс маркером.
        - Привет, В-вовчик! Как ты? - крикнул ему Макс.
        - Норма! - баском ответил Вовчик, деловито осматривая фигуру Рины.
        - А рука?
        - Норма! - тоже сказал Вовчик, переводя взгляд на прилагавшееся к этим ногам лицо.
        - У тебя все н-норма! - заметил Макс.
        - Нет, не все! - пожаловался Вовчик не столько Максу, сколько Рине. - У меня девушки нет. Это не норма.
        В эту секунду из примыкавшего коридора выскочила девушка с пластиковой трубой, догонявшая Вовчика, чтобы треснуть его по макушке. Заметив Макса и Рину, она сунула трубу под мышку и попыталась сделать мыслящее лицо.
        - Сочувствую! Давай у нее попросим поискать тебе кого-нибудь! - коварно предложила Рина.
        Вовчик надсадно закашлялся и помчался дальше по коридору.
        Девушка подошла. На скуле у нее была странная ссадина. Небольшой кусок кожи просто выхвачен, хотя рана уже затянулась. Это не мешало девушке быть веселой. Она все время улыбалась и ойкала, потому что при улыбке кожа лица натягивалась.
        - Привет, Окса! - махнул ей рукой Макс. - Была у Фикуса? Соломенным жы… жгутом живот растерла?
        - Ой! Была.
        - Как он? Б-больше не кусается?
        - Отмораживается, будто и не он. Ой! - Окса схватилась за скулу.
        - А т-ты не улыбайся! - посоветовал Макс сочувственно.
        - Не могу не улыбаться. Ну я пошла! Мне надо еще кое-кого прибить! - И Окса ушла, держась за щеку и издали показывая Вовчику трубу.
        На втором этаже у лестницы Рина снова встретила Ула. С ним рядом стоял грузный круглолицый мужчина с бровями-щеточками и мясистым подбородком-пяткой. Широкий, как дубовый пень, он громоздился в проходе. Рина догадалась, что это и есть Кузепыч.
        - Здрасьте! - робко поздоровалась Рина.
        Кузепыч с сомнением оглядел ее.
        - Эта, что ли, беспчелиная? - сурово спросил он у Ула.
        Рина увидела, что кисть у него подписана татуировкой: «КУЛАК». Начиная с мизинца, по одной букве на пальце.
        - Ага в смысле угу! - весело подтвердил Ул.
        Кузепыч снова посмотрел на Рину и поскреб щеку.
        - Отдельной комнаты я ей не дам! - заявил он решительно. - Койку в
«на-пять-человек».
        Он повернулся и грузно затопал по коридору. Пешком Кузепыч передвигался неуклюже, по-медвежьи, однако успеть за ним было непросто.
        Рина оглянулась на Ула. Тот махал ей руками, чтобы она шла за Кузепычем и не сомневалась. Сам же почему-то оставался на месте, да и Макс тоже.
        О Кузепыче можно было сказать, что он не столько идет, сколько обходит свои владения. В том, как он потрогал деревянную раму, как поднял и, не задумываясь, сунул в карман бесхозный гвоздь, ощущалась природная любовная хозяйственность. То, кряхтя, наклонится и закрутит на батарее вентиль, то сурово подергает повисший на одном шурупе шпингалет и пошевелит бровями-щеточками. Должно быть, так, полубоком, с оглядкой, ползет по морскому дну старый краб с проросшими на панцире ракушками.
        У предпоследней в ряду двери Кузепыч остановился и толкнул ее. В комнате было душно. Кровати не застланы. Матрасы свернуты в рулоны. И никаких вещей, только на окне валяется старая зубная щетка.
        - Располагайся где хочешь. Все свободно, - буркнул Кузепыч.
        - А разве тут никто не… - начала Рина.
        - Сейчас нет. Обычно пчелы собирают новичков ближе к осени.
        Кузепыч подошел к окну и дернул раму. Окно выходило на огромный куст сирени. Рядом росла старая сосна с раздвоенным стволом. Одна из толстых ветвей, разогретая солнцем, в красноватой чешуе коры, подходила к окну совсем близко. Рина прикинула: даже если сорвешься, второй этаж не десятый. Ребра собирать недолго, и разлет у костей небольшой.
        Щеточки бровей Кузепыча сурово шевельнулись.
        - В порошок сотру, если узнаю! - грозно сказал он.
        - За что? - удивилась Рина.
        Кузепыч выдохнул в нос, что означало у него укороченный смешок.
        - С другой стороны, если на газоне следов не останется, как я узнаю? - добавил он размышлительно.
        Рина моментально перестала притворяться. Она умела ценить человеческое отношение.
        - А что, старые - ну которые раньше тут жили - следов не оставляли? - рискнула спросить она.
        - Они одеяло вниз сбрасывали. Когда на одеяло прыгаешь - на газоне следов не остается. Зато на одеяле остаются! - захрипел Кузепыч.
        Его вновь начала душить жаба.
        Рина представила ее себе очень отчетливо. Стоит на задних лапах здоровенная зеленая жабища ростом с человека и давит его перепончатыми лапами.
        Глава 9
        Ушки для прослушки
        Срочно продам друга!
        Реклама зоомагазина
        Несколько недель спустя Долбушин вновь приехал к Гаю. За вычетом охраны, они были вдвоем. Глава финансового форта скользнул глазами по зашитому шву на скуле у телохранителя.
        - Как ваша дочь, Альберт? - спросил Гай вместо приветствия.
        Долбушин посмотрел на квадрат пола под ногами.
        - Я видел ее сегодня утром, - сказал он.
        - Ходили в тот дом, где она живет с «родителями»? - умилился Гай. Долбушин понял, что ему уже доложили. - И что же..?
        - Она меня не узнала, хотя мы спускались в одном лифте. Фельдшер Уточкин поработал на славу. Он действительно гений, но когда все закончится, я его убью, - без угрозы, но очень деловито сказал Долбушин.
        Гай сдвинул брови, взвешивая степень потери для организации.
        - Ну что ж… Безвременная смерть - удел всех гениев, - вздохнул он. - Что шныры? Пока не выходили на вашу дочь?
        - Вы же знаете, что нет.
        - Что ж… Потерпим.
        Гай сел на край стола. На столе у Гая не было ни бумаг, ни компьютера, ни шариковой ручки. Только каменные шахматы. Каждая фигура - черная и белая - походила на определенного человека. В одном из сутуловатых коней Долбушин угадывал себя. Массивный Тилль был ладьей. Болтливый Белдо - слоном. Гиелы - пешками.
        Камни, которые пошли на фигуры, были неровные, пористые. Любой опытный резчик удивился бы: зачем брать на фигуры такой неподходящий материал. Но это потому, что он не знал, откуда они.
        - Теперь о другой девушке. Как поживает она? - поинтересовался Гай.
        Он взял коня-Долбушина, улыбаясь узким ртом, сверил с оригиналом и переставил на другую клетку.
        - Полина? Неплохо, - настороженно ответил оригинал и, не удержавшись, добавил: - Собираетесь послать шпионом в ШНыр и ее тоже?
        Гай любил только свои шутки.
        - Ничего нового выяснить не удалось? - спросил он, зевая.
        - Она все забыла.
        - Даже кто такая?
        - Абсолютно. Ей сказали, что она наша дальняя родственница, попавшая в аварию. И я точно знаю: закладки у нее нет.
        - Из болота сообщали: была. И такая, что мы подняли по тревоге сразу три четверки. Девчонку нам удалось перехватить, но где то, что она несла?
        - Не знаю.
        Гай недоверчиво прищурился.
        - Белдо утверждает, что Круня говорила о двух закладках. Главную девчонка вытянуть не смогла, хотя и прикасалась к ней. Ее могут взять только те десятеро, в число которых войдет и ваша дочь. Другую все же пронесла. Интересно, как ей удалось нырнуть так глубоко? Я приглядывался к ней. Девчонка обычная. Ничего особенного из себя не представляет, - сказал Гай.
        Долбушин незаметно поднял голову и попытался встретиться с ним глазами, но глаза Гая были неуловимы.
        - Даже та закладка, которую она вытащила, оказалась для нее слишком сильной. Она нарушила закон ШНыра, замахнувшись на то, что ей не по зубам, и едва не засела в
        болоте на обратном пути. Вырвалась оттуда едва живая, без памяти, на израненном пеге, - роняя слова, точно монеты на стеклянный стол, продолжал Гай.
        - Поэтому берсерки ее и перехватили.
        - Да. Но тем не менее она как-то пронесла ее через болото , хотя неминуемо должна была там застрять. Вы понимаете, ЧТО девчонка вытянула в наш мир? Как она вообще смогла протащить это мимо эльбов? Вы же знаете, Долбушин: шныр с закладкой, которая больше его, может уцелеть, только если оставил ее себе.
        - Слияния не произошло. Мы бы это ощутили, - заметил Долбушин.
        - Допустим. Но почему-то закладка дает ей силы. Иначе девчонка не выжила бы после всего, что ей пришлось перенести. Может, она все же оставила ее у себя? - вкрадчиво спросил Гай.
        - Исключено. Мы все тщательно проверили. Про одежду я не говорю. На ней нитки своей нет. Может, закладка уже в ШНыре?
        - Нет, Альберт. Если бы закладка такой силы оказалась в ШНыре, мы бы об этом узнали. Возможно, закладка осталась с пегом, которого мы упустили, а возможно…
        Долбушин ждал продолжения, но Гай молчал. Он разглядывал мраморные фигурки, изредка переставляя их. Шахматные законы его не волновали. Пешки в его игре легко пятились, а слоны ходили как ферзи. О своем собеседнике он почти забыл.
        - Кажется, вы еще о чем-то хотели спросить, Альберт? - поинтересовался Гай, когда Долбушин уже решил, что сегодня не добьется от него ни слова.
        - По поводу Ромео и Джульетты… - с усилием выговорил тот. - Кто будет Джульеттой? Ваш опекун ничего не говорил?
        Гай понимающе ухмыльнулся.
        - Боитесь стать дедушкой, Альберт? Расслабьтесь! Кроме вашей дочери, Круня нарисовала еще четырех девиц. Ваши шансы катать коляску не так уж велики.
        Глава второго форта облегченно вздохнул.
        - Всякий бизнес имеет две перспективы: ближнюю и дальнюю, - продолжал звенеть Гай. - Пока они встретятся, пока ребенок родится, пока вырастет… С нас довольно сегодняшних забот. Я недаром держал Белдо в библиотеке. Он нашел интересную рукопись семнадцатого века. В ней утверждается, что слабый шныр может пронести сильную закладку в единственном случае: если она сама ему поможет. Особенно если это КОНТРЗАКЛАДКА. Живая закладка, а, Альберт?!
        Долбушин недоверчиво засмеялся.
        - Даже если так, использовать ее нельзя.
        - Почему же?
        - Она слишком медленная. Единственной живой закладкой, которую видел лично я, был жук, который за неделю проползал не больше сантиметра.
        - Тилль? - спросил Гай с пониманием.
        - Да. Помните, он застрелил шныра, конь которого сломал крыло? Правда, тот жук полз и через скалы, и по воздуху, и под водой, но чудовищно медленно. Тилль быстро понял, что использовать его невозможно, и продал его мне. Что я с ним только не делал! Даже бросил в доменную печь. Жука вплавило в брусок, а он даже лап не опалил! Сомневаюсь, что он вообще догадывался о существовании печи. Просто полз себе и полз. Закончилось все тем, что я забыл его в своем сейфе. За месяц он прополз через четыре сантиметра стали и куда-то сгинул.
        - Вы не думали: почему так происходит, Альберт? - спросил Гай.
        - Думал.
        - И..?
        - Он другой, - хмуро ответил Долбушин.
        Гай закрыл глаза и пальцами стал массировать веки.
        - В этом все и дело. Ваш жук был… как трехмерная муха, которая бежит по плоской двухмерной картине. Вот она бежит эта муха, пробегает огонь, воду, атомный взрыв, солнце - и ничего не может ее остановить. Муха даже не замечает их, потому что мухи не интересуются картинами. В этом суть КОНТРЗАКЛАДКИ! Она не принадлежит ни одному миру.
        - Я помню теорию, - отозвался Долбушин. - Тот, кто владеет контрзакладкой, может: а) незамеченным пройти в любое место нашего мира; б) взять и вынести любой предмет; в) если контрзакладка будет быстрой, во что я верю с трудом, так как этому нет доказательств, она позволит своему хозяину проникнуть в Зеленый Лабиринт к самой мощной из закладок, существующих в нашем мире. Пока она, как известно, расколота, но если когда-нибудь все три ее части…
        Гай махнул рукой, прерывая его.
        - Довольно! Ваш мозг, Альберт, напоминает мне разлинованный лист бумаги. Все ясно, все по полочкам. Скажите, вы когда-нибудь плакали?
        - Это личная информация, - ответил Долбушин.

* * *
        Когда Долбушин ушел, Гай прислушался к его удаляющимся шагам, а затем, подойдя к деревянной панели, дважды стукнул в нее. В кабинет Гая, переваливаясь, вдвинулся Тилль.
        Добродушно улыбаясь, он обрушился на диван и издал облегченное «уф!»
        - Ну наконец! Полчаса не курил! Чуть не удавился! - сказал он и полез в карман.
        - Вы слышали наш разговор, Ингвар Бориславович? - спросил Гай, терпеливо дождавшись, пока на конце сигареты оживет огонек.
        - Обычно прослушку мне приносят в распечатках. Но тут, согласен, случай особый, - отозвался Тилль.
        - И что же из нашей беседы вам запомнилось?
        Тилль приподнял тяжелые веки и быстро взглянул на Гая. Возникла секундная пауза. Тилль пробился в главы форта из рядовых «топорников», как иногда называли берсерков. Рядовой же топорник может сделать карьеру при единственном условии: если он будет выполнять все приказы, хранить верность и не болтать. И еще важное дополнение: читать желание начальства по глазам.
        Тилль сделал три затяжки и только потом разлепил губы. Он никогда не спешил. Лучше чуть опоздать на свой автобус, чем сесть в чужой.
        - Существование контрзакладки, - невозмутимо сказал он, отрывая от пухлых губ сигарету.
        Гай подышал на шахматную ладью.
        - У шныра, который ее нашел, всегда будет с ней устойчивая связь. Правда, помогает контрзакладка только в минуты смертельной опасности, поскольку девушка с ней не слилась, - заметил он.
        - Шныру, которого я застрелил, контрзакладка не помогла, - сказал Тилль, улыбаясь с добродушием Дедушки Мороза, которому принесли голову его западного конкурента - Санта-Клауса.
        - Она была очень медлительна. Эта, я надеюсь, поможет. Сложность в том, что смертельная опасность угрожает нам не каждую секунду. Особенно в доме у Альберта, где много богатых людей и у всех охрана, - сказал Гай огорченно.
        Веки Тилля дрогнули, но подниматься не стали. «Дедушка Вий заснул», - говорил в таких случаях Белдо.
        - Что-нибудь изобретем, - сонно пообещал он.
        - Только не изобретайте пулю в голову или бомбу в машину, как всегда! - озабоченно предупредил Гай. - Мне нужна закладка, а труп девушки - плохая наживка! Опять же, Альберт не поймет. Вы почувствовали, Ингвар, что бедняге не к кому испытывать родительские чувства? Катался на лифте с родной дочерью, а она небось еще прикидывала, не маньяк ли залез с ней в кабину?
        Тилль слушал и ронял пепел себе на живот. Сопящий, дружелюбный мясник Тилль.
        - Мне не понять. У меня сыновья, - печально сказал он и точно невзначай добавил: - Гай, если с Долбушиным что-то случится, могу я забрать себе его зонт?
        Гай поцокал языком. Внимательно прислушавшись к его цоканью, Тилль не уловил в нем ни согласия, ни запрета.
        - Сколько раз в вас стреляли, Ингвар? - поинтересовался Гай.
        Вопрос оказался для Тилля неожиданным.
        - Десять. И трижды взрывали… Ребята приходят злые, нервные. У многих прежде были вес, авторитет, а тут он снова рядовой топорник. Приходится все нарабатывать заново. Не всем это нравится, - сказал он без обиды, с полным пониманием.
        - Тринадцать покушений - и вы целы?
        - Пара мелких шрамов от автомобильного стекла. Несколько убитых охранников и море испорченной одежды, - сказал он.
        - Вы счастливчик, Ингвар! Я вам завидую, - сказал Гай.
        Тилль чуть оттянул ворот свитера и суеверно коснулся кабана на цепочке.
        - С моей работой я не мог выбрать более правильной закладки. Год за ней охотился. Прежний ее хозяин очень любил русскую баню. И вот однажды меня осенило, что в парилке металл должен раскаляться… Мысль пришла мне в четверг, а в субботу она была уже моя. Я не расстаюсь с ней ни днем ни ночью!
        Гаю была известна вся его подноготная. Он рассеянно хмыкнул и на кабана покосился без большого интереса.
        - Но все же выставлять свою неуязвимость против зонта Альберта вы не стали? Позволили ему спокойно калечить мою охрану, - напомнил он с иронией.
        Тилль никогда не корчил из себя героя. Именно по этой причине он пережил немало героев.
        - С этими закладками как в картах. Никогда не знаешь, на что нарвешься. Порой даже мелкая дрянь скрывает чудовищную силу, - пробормотал он.
        Гай коснулся кабана и кокетливо подул на пальцы.
        - Дайте-ка взглянуть поближе! - попросил он.
        Тилль смутился. Гай засмеялся и махнул рукой, показывая, что это была шутка и другой реакции он и не ожидал.
        - Скажите, Ингвар, вам не обидно, что слиться можно только с первой закладкой? Что за несправедливость! Остальные приходится таскать с собой, как вы кабанью голову или Альберт свой зонт…
        Тилль издал размытый звук, который, пожалуй, мог свидетельствовать об удивлении. Человек дела, он не рассматривал абстрактных ситуаций.
        Гай это понял.
        - И просто для взаимопонимания, Ингвар. С зонтом - это дело ваше, но не пытайтесь присвоить себе контрзакладку! - сказал он, и обычное стекло звякнуло металлом.
        Струйка дыма из угла рта Тилля получилась длиннее, чем обычно.
        - Она вас прикончит, - продолжал Гай. - Бумажными руками невозможно удержать огня. А эта закладка больше огня! Она из-за тех скал, куда вы никогда не пробились бы, даже если бы вход на двушку был свободнее, чем в городской парк.
        - Это еще почему? - ревниво спросил Тилль.
        Гай выпрямился. Его мягкое лицо плескало, как прибрежная вода, нарушая все без исключения законы мимики.
        - Вы споткнулись бы гораздо раньше, у первой гряды, где лежат красные закладки, - сказал он горячо. - Те, что превращаются в мускулистое тело, способное очаровывать пышных шатенок, бесперебойный желудок, смазливую мордашку и прочие мизерные удовольствия. Но, допустим, произошло бы чудо, и вы перемахнули бы через эту гряду. Но тогда вы споткнулись бы о дар видеть под землей клады, выигрывать в рулетку или писать стихи верлибром…
        Тилль не знал, что такое верлибр, поэтому на всякий случай пошевелил шеей.
        - А вы сами, Гай? - прохрипел он, вставая, потому что Гай уже стоял у выхода из кабинета, показывая, что встреча подошла к концу.
        - Я - дело другое. Когда-то я уже был у второй горной гряды, - сказал он совсем тихо, когда за Тиллем уже закрылась дверь.

* * *
        Дождавшись, пока телохранитель, посланный проводить Тилля до машины, вернулся, Гай сделал вещь довольно странную. Выпроводил из кабинета всю охрану и, прилагая немалые усилия, налег грудью на массивный шкаф. За шкафом висел ковер, а за ковром открылась ниша настолько узкая, что даже такой воздушный старичок, как глава первого форта Дионисий Белдо, смог уместиться в ней исключительно стоя.
        - Садитесь на диван, Дионисий Тигранович! Отдыхайте! Я не думал, что все так затянется.
        Старичок опустился на диван, но не там, где он был продавлен грузным Тиллем, а несколько правее. Сидел он на диване застенчиво, положив руки на колени и с очень прямой спиной, как скромная девушка, пришедшая наниматься в гувернантки.
        - Вы внимательно слушали, Белдо? - спросил у него Гай.
        Старичок с милой улыбкой коснулся вначале своих розовых ушек, а затем макушки.
        - Тилль провозится долго. Под шумок он наверняка попытается убрать Долбушина, а это потребует дополнительной подготовки, - заметил Гай. - К моменту, когда Тилль начнет шевелиться, я хочу знать о контрзакладке возможно больше. Как она выглядит, как перемещается. Всё!
        Белдо вежливо слушал, одергивая и распушая алый платочек.
        - Вам не жалко Альберта? - спросил он соболезнующим голосом похоронного агента.
        Гай даже не стал делать вид, что не расслышал.
        - Привезите ко мне Круню! - приказал он.
        Старичок виновато заморгал.
        - Она ни к кому не ездит.
        Гай приподнял брови.
        - Даже если я попрошу?
        - Круня очень привязана к тому месту, на котором находится ее подвал. В любом другом она не сможет.
        - Что за место?
        - О, прекраснейшее! Опекунов там слышишь четко, лучше, чем в болоте. И своего, и чужих - прямо как эхо. Когда-то там стояла башня, в которой Петр допрашивал стрельцов. Под фундаментом башни - моровые захоронения, а до них - языческое капище. Насыщенная, дающая энергетика! - сказал Белдо с увлечением.
        Когда знатный куровед уехал, пообещав лично заехать к Круне, Гай вышел из кабинета и спустился в подвал. Гудели кондиционеры. Коридор здесь был чистенький, с искусственными пальмами в кадках - ну просто полуподвальный этаж провинциальной гостиницы. Гая утомляла и одновременно забавляла его пошлость. Опять же, так лучше, чем красный кирпич в свинцовых оспинах и осиновый пол с жестяным желобом-кровостоком.
        Гай прошел по длинному коридору и остановился у крайней двери. Дверь была окутана нежно-розовым сиянием. Рядом еще лежал каблук того клерка из форта Долбушина, что возомнил себя охотником за закладками.
        Не дойдя до двухслойного сияния одного шага, Гай остановился и протянул левую руку. Сияние изменило форму, точно чуткий пес, обнюхало его ладонь, подозрительно коснулось лица и вновь втянулось. Гай толкнул дверь и вошел в узкую комнату. Ее стены, потолок и пол слабо светились точно так же, как и дверь.
        В комнате не было даже табуретки. Прямо на полу, в очерченном меловом круге лежал массивный куб потемневшего серебра, в который был вплавлен треугольный осколок зеркала.
        Глава 10
        Донской пег
        Животные часто погибают от элементарных ран, потому что кусают руки врача, разлизывают швы и срывают наложенные повязки. То же самое происходит с людьми, которые начинают расковыривать прежние обиды вместо того, чтобы простить их и позволить им изгладиться.
        Йозеф Эметс
        Разместилась Рина быстро. Гораздо больше времени она провела в душе. Одеваться пришлось в мокрое, а потом, прямо на теле, сушить одежду найденным в шкафу феном. Способ, конечно, дурацкий, но эффективный.
        Перед обедом к ней снова заскочил Ул.
        - От тебя кошмарно пахнет мылом! - сказал он.
        Рина смутилась.
        - Я нашла только хозяйственное, - сказала она.
        - Которое «семьдесят два» процента? Кузепыч его обожает. Ядрено и дешево. Кстати, ты в курсе, что оно делается из раздавленных автобусом кошек? - уточнил Ул и, не давая Рине опомниться, поманил ее за собой.
        - Куда? - спросила Рина, которая, по закону подлости, успела высушить все, кроме головы.
        - Увидишь, - пообещал Ул и, открыв окно, спрыгнул на клумбу.
        - Тут все так делают! Выходов из школы слишком мало, а окон слишком много, - объяснил он Рине, когда она последовала его примеру.
        - Кузепыч… - начала она.
        - Про одеяло была шутка. Он шутит ее уже много лет подряд, - мгновенно угадал Ул.
        - Странная шутка. Несмешная, - удивилась Рина.
        - Шутка не обязана быть смешной. Это практическая шутка в стиле: «На телефонной станции пожар. Положите трубку в тазик с холодной водой!» Всегда находится кто-то, кто действительно прыгает на одеяло, а потом не знает, куда его девать. Так и таскается с одеялом, - объяснил Ул.
        - Откуда ты знаешь? - спросила Рина.
        - Я сам когда-то жил в этой комнате. И сам когда-то сбрасывал одеяло. Зеленый был, верил всему, - засмеялся Ул и быстро пошел по аллее.
        Двигался Ул пугающе моторно. Ощущалось, что для его жизненной силы дистанция слишком короткая - надо бы втрое больше, да еще с чем-нибудь громоздким за плечами. «Если хотите, чтобы я замедлился, - сделайте так, чтобы я выбился из сил!» - означала его стремительность.
        Белая гравийная дорожка решительно прочерчивала молодой лесок. Территория ШНыра впечатляла. Еще до того, как дорожка закончилась, стало ясно, что вести она может в единственное место - к одноэтажному, протяженному строению из красного кирпича, под шиферной крышей.
        Миновав Зеленый Лабиринт, про который Ул неопределенно сказал, что: «Эти цветочки лучше не срывать», - они вышли на открытый участок, примыкавший к воротам красного строения. Послышался всплеск, и шедший впереди Ул стал ниже ростом.
        - Осторожнее! Здесь моя личная лужа! Я в нее посторонних не пускаю! - предупредил он.
        У входа в пегасню разлилась здоровенная лужа, самодовольная и втайне мнящая себя озером. В разных местах лужи цепочками валялись камни и плавали доски, безуспешно пытавшиеся ограничить ее могущество.
        Ул захлюпал по луже. Шел он быстро, наступал со знанием дела. Рине с ее страстью к самовредительским экспериментам вздумалось взгромоздиться на доску. Доска, заманивая, позволила ей сделать два шага, после чего Рина с воплем ушла под воду до середины голени.
        Ул поймал ее под локоть.
        - Ты восьмая на этой неделе! Мы с Афанасием считаем. Первым был Кузепыч! Или, может, девятая? Что-то у меня разладилось с арихметическим прибавлянием! - сказал он удрученно.
        Рине, переставлявшей по дну переполненные сапоги, стало ясно, почему доске позволяют тут плавать. Чтобы великовозрастные приколисты Ул и Афанасий могли упражняться в «прибавлянии».
        В центре лужи Ул остановился. Накрапывал дождик. Он почти не ощущался, но на личной луже Ула появлялись отметины.
        - Я был у Кавалерии… - сказал Ул и поперхнулся. - Валерьевны… Новички обычно сваливаются к нам к осени, а сейчас май, и чего с тобой делать, большой такой вопрос. В общем, Калерочка-Валерочка просила меня рассказать тебе про ШНыр и ввести в курс дела. Не слишком напрягайся запоминать, что я буду говорить. Что надо - в мозгах все равно отложится. Что не отложится, то, значит, не главное. Голова, она как дуршлаг: мелкое проваливается, а важное застревает.
        - Я стою в луже! - напомнила Рина.
        - Я буду краток, - смилостивился Ул. - Основали ШНыр скифы, хотя они представления не имели, что чего-то там основали. К скифам попало несколько летающих коней, что зафиксировано в греческих летописях. Скифы сильно не стали заморачиваться, откуда они взялись. Выдернули пегам маховые перья и принялись их разводить. Чужеземцам пегов не продавали, хотя золота им предлагали завались и больше. Вначале разводили, конечно, для разведки и для связи между дальними поселениями, потому что снайперская стрельба из лука со спины у летящей лошади - утопия. Мы экспериментировали с Максом - после полугода тренировок максимум стали попадать в метровый деревянный круг. А если, предположим, в тебя еще с земли долбят…
        Ул ткнул себя пальцем в грудь и дернулся, будто в него попала стрела.
        - Вскоре у скифов возникли проблемы с сарматами и готами. Малочисленная крылатая конница от многочисленной сердитой пехоты их не спасла. Дальше никаких исторических сведений о пегах не сохранилось. Только отголоски легенд о Тугарине на коне с бумажными крыльями. В Средние века несколько пар пегов оказались в донских и кубанских степях. Откуда они там взялись, никто не знает. Может, и всегда были, только человеку на глаза не попадались. Пеги же дикие, пугливые. Чуть что - на крыло, и иди поймай!.. А тут, может, кобыла крыло сломала, а жеребец ее не бросил.
        Ворота пегасни открылись. Ул оглянулся. В проходе стояла круглолицая Окса и держала на согнутых руках длинноногого, с коротким телом жеребенка. Жеребенок, не ощущая привычной опоры, опускал морду и пытался посмотреть на себя снизу.
        На спине у жеребенка были крылья, естественно продолжавшие лопатки. Изредка он расправлял их и делал один-два неуверенных взмаха. Перья едва отросли, и крылья казались до смешного маленькими, будто переклеенными от курицы.
        - Ну идем, что ли, внутрь! - сказал Ул, не слишком огорченный, что его лекция прервалась.
        Рина вошла и робко остановилась в правом из двух длинных проходов. Чего здесь не было, так это тишины. Непрерывные звуки доносились отовсюду. Кто-то вздыхал, возился, фыркал, ел, хотя самих пегов Рина пока не видела. Только за загородками мелькали быстро исчезавшие морды.
        Дежурные из двух пятерок сноровисто работали каждая в своем проходе. Бряцали ручки ведер. Бритая наголо девушка через всю пегасню очень громко хотела напильник. Напильник ей не давали. Девушка не смущалась и хотела его еще громче.
        - Наста, проснись и пой!!! - крикнул ей Ул. - Ты у нас что, в Кузепычи записалась?
        Наста повернулась к нему.
        - У Цезаря опять фигня с подковами! Ничего не держится! - пожаловалась она хриплым голосом.
        Из денника вышел крупный буланый жеребец. Заржал и расправил крылья, мгновенно заполнившие и пегасню, и ошеломленное воображение Рины. При каждом ударе крыльев тугая волна воздуха прокатывалась по проходу. С противоположного края пегасни на ржание жеребца задиристо отозвался другой. И еще один серый трехлеток тоже отозвался, но смутился и «сдулся», сообразив, что лезть во взрослые разборки ему еще рановато.
        Почувствовав, что жеребец, взбудораженный свободой, вот-вот рванется и поскачет, Ул побежал ему навстречу.
        - Эй, кто денник не закрыл? Цезарь крылья себе переломает!
        Из-за широкой спины Ула к Цезарю метнулся щуплый паренек в красной майке и повис на уздечке. Рина узнала его - тот самый Витяра, который дал ей резервную нерпь.
        - Я ж на секунду! Я на пролетку хотел! - крикнул он, оправдываясь.
        - А поседланного кто оставляет? Он же заподпружится! Дежурство еще одно поймаешь, Витяра! - предупредил Ул.
        Маленький Витяра бесстрашно развернул Цезаря и, отчитывая его, потянул в денник. Цезарь шел неохотно, продолжая объясняться с дальним жеребцом.
        - Если будут попрошайничать - ничего не давай! Пегас не песик. За кусок сахара хвостиком не завиляет, - предупредил Ул.
        - А зачем тогда дают? - спросила Рина, у которой ничего не было в карманах.
        - Для поощрения. Но подлизываться к пегу с сахаром, с морковками всякими, яблочками - дохлый номер. Некоторые думают, что пега этой белибердой подкупить можно! Фигуса с два! Что кобыла, что жеребец - они чайника быстрее любого кофейника просекают! Если пег тебя как наездника не уважает - хоть чего ему скорми, работать не будет. Хлеб сожрет, а уздечку в руках увидит - скалиться начнет и прижимать.
        Ул шагал, дружелюбно отталкивая то одну, то другую лошадиную морду, тянувшуюся к нему из денника.
        - А ну, уберись! Не шлагбаум!.. - весело покрикивал он. - По левому проходу это все ваши, учебные! Мы им маховые перья подсекаем, чтоб они учеников не расшибли! А многим и подсекать не надо. У Икара вон одно крыло. Второе ему жеребенком воротами прихлопнуло… Бедолага!
        Ул остановился и сунул сухарь грустной, с тоскливым глазом (Рина стояла сбоку и видела только один глаз) лошадиной морде. Морда бережно коснулась ладони Ула губами, и сухарь исчез безо всякого сопровождающего хруста. Только нижняя челюсть качнулась.
        - А вот тот здоровенный - Фикус - вообще никогда не летал. Ты его крылья видела? Недомерки! На таких взлететь, а потом сверху ухнуть - никакой бомбардировки не надо! Рабочий размах крыльев у пега - семь-восемь метров, а у этого два… Но зато каков пройдоха! Я тридцать раз могу войти в конюшню, и он даже не подвинется. Так и будет торчать в проходе. Хоть пинка ему давай. Но если я со щеткой или седлом - тут уже начинается беготня.
        Бритой Насте, которая шла за ними с ведром, слушать про толстого Фикуса - самого ленивого и хитрого пега на всей конюшне, который вечно, сделав круг, ложился или притворялся хромающим, - было неинтересно. Она с жалостью смотрела на Икара. Это был красивый, нервный, пугавшийся всего мерин. Когда другие кони летали, он грустно задирал морду и смотрел на них с земли. Изредка Икар раскрывал второе крыло - громадное, белое, с силой взмахивал им и падал, не устояв на ногах. На месте отсутствующего крыла у него была короткая, примерно полуметровая культяпка.
        - А новые крылья разве не… - начала Рина.
        - Новые отрастают перья! - перебил Ул. - Крылья у пегасов - гибкая костяная трубка. Тут вот и дальше до сгиба… - он смело хлопнул по основанию крыла Фикуса, - она мощная. А ближе к краю ее и ребенок сломает.
        Ул скользнул в проход между денниками среднего ряда и оказался в другой части пегасни.
        - А тут уже не учебные! Это вот Аза! Ух и коварнющая кобыла! Ндрав из ушей лезет и колечками завивается!
        Рина увидела некрупную кобылу с умной выразительной мордой. Гнедую, с белой звездочкой над правым глазом. Совсем небольшой звездочкой - эдакий случайный мазок белилами. Никакого очевидного коварства в ней Рина не увидела. Стоит себе смирная кобылка со сложенными темными крыльями и что-то жует, непрерывно поводя ушами. По морде, к углу выпуклого глаза, ползет муха. Кобыла терпеливо моргает, муха взлетает и садится ближе к носу, чтобы снова ползти к глазу. Это у нее такой прогулочный маршрут.
        - Почему коварная? Нормальная кобыла.
        - Узнаешь скоро почему! - пообещал Ул. - Чиститься любит, это хоть сто раз в день, а вот седлаться - вешалка!.. Седло в руках увидит - хитрит, в денник не пускает! В пролетке ничего, бодро ходит, но как увидит узкие воротца или калитку - норовит тебя коленом приложить! В дверях опять же зажимает! Ты когда выводить будешь - у левого плеча держись, и руку на уздечке под самой челюстью! А ну, пр-рими!!!
        Ул решительно вошел в денник. Аза подняла морду, посмотрела на него и, не увидев в руках седла, успокоилась. Рина осторожно скользнула в денник следом за Улом.
        - Поговори с ней! - предложил Ул. - Говори-говори! Они ушам больше верят, чем глазам! С лошадью молчать не надо! Пусть она тебя слышит!
        - Привет! Как дела? - заискивающим голосом произнесла Рина и пальцами осторожно провела лошадь по шее, сразу под щеткой гривы. К пальцам прилипла темная жесткая шерсть.
        Ул засмеялся и ладонью поощрительно похлопал Азу по крутому боку. Крылья лежали у Азы, как и у всех пегов, вначале вперед, а потом, сложившись, с закруглением назад. Самые длинные маховые перья были с человеческую руку. Они почти закрывали круп и заканчивались примерно на уровне хвоста.
        - Чего ты по ней комаром ползаешь? - весело спросил Ул. - Чтоб лошадь прочухала - похлопывай ее! Они знаешь как холки друг другу зубами чешут? Человеку бы скальп содрали!
        Кобыла переступила. Грудные мышцы напряглись, заиграли. Повернувшись к Улу, кобыла стала крупом притирать Рину к стене. Рина решила, что Аза ее просто не разглядела.
        - Умная, славная лошадка! - Рина попыталась вежливо отодвинуть Азу, да куда там. Кобыла не сдвинулась и на сантиметр. Ума в «славной лошадке» было несколько центнеров.
        - Слушай: ну с тобой не соскучишься! Где ты тут видишь славную лошадку? Увидишь - мне покажи, вместе поглазеем! А ну, прррими! У, морда! Ишь ты, зажимает! Видит, человек новый! - Ул погрозил Азе кулаком.
        Аза печально вздохнула. Круглые бока надулись и опали. Кобыла отодвинулась, опустила морду и уткнулась в кормушку. Ела она с разбором, раздвигая корм верхней губой.
        - Молодец, лошадка! Хорошая лошадка! Милая, добрая лошадка! - залепетала Рина.
        Ул уставился на нее с тревогой.
        - Осторожно! - предупредил он. - Не нарвись! Очень прошу! Просто натурально умоляю!
        - Не нарвись? Ты о чем? - растерялась Рина.
        - Да была тут у нас одна. Сюсюкала, умилялась, лошадок пальчиком отодвигала. А то стоит с полным ведром воды и по два часа ждет, пока у Фикуса проснется совесть и он освободит проход. В общем, натуральная Сметана Петровна! А через месяц мы с ней расстались.
        - За что?
        - Да все за то же. С лопатой за пегами бегала. В Фикуса вилами бросила. Максу, когда он ее оттаскивал, чуть мизинец не отгрызла. С тех пор я ласковым людям не доверяю. Лучше уж сразу не особо вежливым быть, но ровным, чтобы через месяц не скурвиться. А то истратят все терпение в первую неделю, а потом хоть в поилку от них ныряй!
        Рина осторожно провела пальцами по жесткому маховому перу Азы.
        - Значит, гениальность никому из нас не грозит? - уточнила она.
        - Чего не грозит? - озадачился Ул.
        - Ну, пегас - символ творчества? - подсказала Рина.
        - Пег - это лошадь. Пусть крылатая, но лошадь! Он должен на что-то наложиться. Хотя бы на талант. В общем, если кто-то пачкал бумагу раньше - он в группе риска. Если же нет, то хоть спи в конюшне. Максимум начнешь строчить всем знакомым эсэмэски, - обяснил Ул.
        Рина издала короткое восклицание. В спину ей что-то уперлось. Она увидела хитрую вислогубую морду, смешную челочку и два здоровенных уха: одно торчащее и одно слегка ломаное, похожее на вопросительный знак. Загадочное копытное было песочного цвета, линючее и упрямое.
        - А вот и исключение из правил! Наш уникум: крылатый ослик Фантом! - с гордостью сказал Ул. - Каждый, кто его погладит, начинает с дикой скоростью графоманить. Правда, хватает только на десять минут. Потом вдохновение спадает, и человек приходит в норму… А… не трогай его!
        Поздно. Рина уже провела ладонью по ослиной шее. В следующую секунду она уже схватила обгрызенный карандаш и начала строчить прямо на оштукатуренной стене:
        Этим утром Луиза была завораживающе хороша. Зеркала слепли, служанки травились фосфорными спичками. Ее тянуло проказничать. Ручкой в белой перчатке она коснулась могучего плеча ужасного человека.
        - Маркиз дю Грац! Вы обещали научить меня уклоняться от кулака!
        - Да, сударыня! Я позаимствовал этот навык у американского индейца. Он был силен, как Голиаф, и быстр, как Гермес. Служил у меня два года и умер от сущего недоразумения. Зашел с трубкой мира в пороховой погреб… Итак, Луиза, когда я вам скажу, ударьте меня в нос!.. Проклятье! Что вы наделали, очаровательница!
        Луиза достала кружевной платок и заботливо приложила его к носу, бывшему некогда римским. Близость ее руки отчасти примирила ужасного человека с утратой.
        - Вы должны были ударить меня, когда я скажу! И не головой!!! Вы русский язык понимаете? - с укором произнес маркиз дю Грац.
        В его глазах отразилась дикая страсть, а заодно рейсовый дилижанс № 14 Мытищи - Париж.
        Карандаш в руках у Рины поломался. Она вытерла пот. Пальцы дрожали.
        - Я предупреждал! - сказал Ул.
        Те десять-пятнадцать минут, что Рина строчила, он спокойно сидел рядом и ждал. Знал, что останавливать бесполезно.
        - Эй, народ! Кто к Эриху со стороны слепого глаза сунется - подкрадусь ночью и убью по голове тумбочкой! - хрипло проорал кто-то.
        По проходу, толкая жеребца пятками, проезжала бритая Наста верхом на одноглазом Эрихе. Рине показалось, что Наста в большинстве случаев начинает кричать, когда рядом Ул.
        - А почему со стороны слепого нельзя? - спросила Рина. Причем дальновидно - у Ула, а не у Насты.
        - Испугается еще и «в крыло» сорвется. А ей просто поработать Эриха нужно, без пролетки, - неохотно объяснил тот.
        Рина безошибочно ощутила, что на Эриха Ул старается не смотреть. Сам стыдится своего неприязненного чувства к коню, но не может пока подавить его. Если б сердце соглашалось понимать все, что уже понимает голова, насколько проще стало бы жить.
        - А мне можно на пролетку? - спросила Рина нетерпеливо.
        - Кавалерия не разрешит. В первые месяцы только учебные нелетающие лошади. Икар, Фикус, старушка Лана… - заявил Ул.
        Когда прозвучало имя «Лана», Рина услышала дружелюбное фырканье. Большая серая кобыла подняла морду. Глаза у нее были тускловатые. Морда печальная, с проседью, а на нижней челюсти - редкая старушечья бородка.
        - Самая умная лошадь здесь. После меня! - улыбаясь, представил Ул.
        - А почему на пролетку нельзя? - разочаровалась Рина.
        - Пеги - существа нервные! Не любят, когда у них на спине сидит что-то непонятное и делает нечто туманное. А когда пег боится, он начинает паниковать, козлить, свечить и выкидывать всякие фортели. А заканчивается все тем, что в новостях передают: «В районе улицы Дубнинской найден человек, воткнувшийся головой в асфальт. На человеке кожаная куртка. На ногах - ботинки и пластиковые краги. Особые приметы погибшего не установлены. По мнению патологоанатома, падать ему пришлось с высоты примерно в полтора-два километра. Наша съемочная группа обзванивает подмосковные аэродромы в надежде узнать подробности этого чрезвычайного происшествия».
        Ул остановился рядом с раздвижной дверью, на которой под оргстеклом желтела бумажка:
«МЕРИН БИНТ.
        ДОНСКОЙ ПЕГ». - Желаешь проехаться - пошли к Бинту! Он как раз оседланный, - предложил Ул.
        Посмотрев сквозь решетку денника, Рина увидела меланхоличного серого мерина, который, как супермен сигару, держал в зубах старый веник.
        - Это его любимый веник. Он с ним не расстается. Когда потеряет - переживает, - пояснил Ул.
        Рина прикинула, что крылья у Бинта на месте.
        - А Бинт летающий? - спросила она.
        - Корова тоже летающая! В вертолет заталкиваешь, а оттуда пинками! - громко сказала появившаяся рядом с Улом Наста.
        Куда она спровадила Эриха, Рина так и не поняла. Видно, кому-то перепоручила. Ул погрозил Насте кулаком.
        - Ленивый он, - сказал он. - Не то что на пролетку, в галоп не поднимешь. Зато добрый и безотказный. Смешит тебя! На ходу мусор всякий подбирает, тряпки, жестянки. Бутылки пластиковые любит. Мнет зубами, хрустит… Выводи!
        Рина потянула за повод. Бинт остался стоять, всем своим видом показывая, что никаких встреч у него на сегодня не назначено.
        - Лошадь, иди! Да иди же!.. Она меня не слушает! - пожаловалась Рина.
        - С каких это пор мерин Бинт стал «она»? - насмешливо вклинилась Наста. - А чего не идет? Да вон синей тряпки испугался. Повесил кто-то на решетку.
        По проходу Бинт шел, дружелюбно фыркая и обнюхивая высовывающиеся из денников лошадиные головы. Единственным, к кому Бинт отнесся без симпатии, оказался Икар. Ему Бинт попытался отхватить зубами ухо. Ул, уже готовый к такому раскладу, хлопнул Бинта по крупу, заставив его ускориться.
        - Вечно эти два тихони что-то делят! - пожаловался Ул. - Все равно как целый подъезд алкашей и среди них две тихие библиотекарши. Казалось бы, дружите себе, а они друг друга на куски порвать готовы… Дай повод!
        Обойдя лужу по краю, Ул вывел Бинта на луг. Недалеко от пегасни было два вытоптанных круга. Маленький - со вкопанными по центру автомобильными покрышками. Здесь Бинт привычно остановился. Отмахиваясь хвостом от оводов, он терпеливо топтался на месте и щурился.
        - Ну давай! Ногу в стремя! Погоди: дай ему время крылья поднять! Не цепляй за круп - укусит! Не мешай крыльям! Сейчас он не летит, но если полетит - сама за него махать будешь?
        Бинт расправил светлые, будто распыленным серебром обрызганные крылья. Ветер гудел в напружиненных перьях. Седло, касавшееся основания крыльев, дрожало, и Рина дрожала с ним вместе. Ей казалось, что Бинта сорвет и унесет. Чтобы не улететь вместе с ним, Рина вцепилась Улу в плечо.
        Ул с интересом посмотрел на ее пальцы.
        - А самолеты с аэродрома ветром сдувает? - спросил он.
        Однако это доказательство было слишком мужским и логичным, чтобы успокоить Рину. Убедившись, что слова не действуют, Ул решительно освободился.
        - Дальше - сама! Запоминай: поводья - руль и тормоз. Нога до колена, шенкель, - педаль газа. Голос - бибикалка. Все ясно? Поехали! - Ул хлопнул Бинта по шее и, отскочив, внезапно свистнул.
        Испуганный Бинт сорвался с места и поскакал, неуклюже помогая себе крыльями, как курица, собравшаяся вспрыгнуть на забор. Рина, от неожиданности потерявшая поводья, подлетала на седле и не падала только потому, что ее то справа, то слева било восходящее упругое крыло.
        Ей казалось, что Бинт вот-вот оторвется от земли и понесется по воздуху. Но именно в этот момент, когда, по ее мнению, она должна была уже воткнуться головой в низкие облака, мерин окончательно перешел на шаг, остановился и стал щипать траву, забираясь мордой между вкопанными покрышками. Изредка он всовывал губы и в саму покрышку, проверяя: отличается ли трава, растущая на солнце, от той, что пробилась внутри.
        Несчастная Рина торчала на Бинте верховым сусликом, толкала его пятками и кричала: «Н-но!» Всякий раз, как звучало «н-но!», Бинт махал хвостом в строго горизонтальной плоскости, однако этим его участие в скачках и ограничивалось.
        Ул достал из кармана яблоко и подзывающе свистнул. Бинт вскинул голову, недоверчиво посмотрел на яблоко и сделал шаг к Улу.
        - Давай! - поощрил Ул.
        Бинт стал осторожно приближаться, буксируя на себе Рину. Когда он оказался возле Ула, тот спокойно пронес яблоко мимо его носа и крупно откусил. Мерин разочарованно смотрел, как Ул с хрустом жует яблоко, и печально поджимал уши.
        Съев половину яблока, Ул сунул вторую половину Бинту.
        - Если б ты со мной не хитрил, и я б тебя не дурачил! - назидательно произнес он.
        Внезапно «кентавр» на нерпи у Ула вспыхнул.
        - Ул, это я, Платоша! - заторопился незнакомый голос. - Я на Воробьевых горах! Шесть четверок из форта Тилля «чешут» ниже смотровой! В небе - гиелы.
        В «кентавр» пробивались и другие голоса. Ощущалось, что Платоша стоит у перил смотровой площадки и говорит прямо в нерпь, оттянув рукав. И еще - что он чудовищно нервничает. Слов «не паникуй!» Ул дальновидно произносить не стал, понимая, что они могут стать прямым сигналом к панике.
        - Шесть четверок? На Воробьевых? - недоверчиво переспросил Ул, и Рина ощутила, что это непривычно много. - Там же зарядная закладка! Они далеко от горнолыжного спуска?
        - Почти уже у него! - отозвался Платоша.
        - Тилль с ними?
        - Не знаю. А вот Белдо я точно видел!
        - Былиин!.. Старикан в форте Тилля!!! Поменялись они, что ли? А его собственный форт? - деловито уточнил Ул.
        - Вроде без форта… - без большой уверенности ответил Платоша. - Да вот же он!
        От кентавра отделилось и повисло в воздухе объемное изображение старичка в шелковой рубашке, расстегнутой на две верхние пуговки. На шее кроваво алел кокетливо повязанный платок. Непрерывно и рассеянно улыбаясь чуть приоткрытым ртом, старичок шел по влажной траве и высоко задирал ноги, чтобы не замочить туфли. Безошибочно ощутив, что на него смотрят, он обернулся и полусердито погрозил пальцем в сторону смотровой.
        - Вот собака!.. У меня кровь носом пошла! - убито сказал Платоша.
        - Платоша! Былиин! - заволновался Ул. - Вас там сколько? Вся пятерка?

«Кентавр» замерцал. Чувствовалось, что парню чудовищно не хочется сознаваться.
        - Только я и девушка! Она тут в Гэ-Зэ, в общаге живет.
        - Девушка не наша, не шнырка?
        - Ну… э-э… пока нет, - признал Платоша. - Но они ее не видели. Она тут у столиков, матрешек смотрит.
        - Это хорошо, - одобрил Ул. - От девушки избавься.
        - В каком смысле «избавься»? Пристрелить, что ли? - напряженно спросил Платоша. Ул запоздало сообразил, что люди в состоянии стресса шуток не понимают.
        Белдо махнул рукой, и к Платоше свернули два берсерка. Шли они не слишком быстро. Им приходилось подниматься по крутому склону.
        - Пусть девушка возвращается в общежитие, - распорядился Ул. - Сирин у тебя, конечно, разряжен?
        Платоша стал что-то горячо объяснять.
        - Так я и думал! - перебил Ул. - На метро надо ездить!.. Когда отправишь девушку, держись людных мест. В толпе они тебя не тронут. Я скоро буду.

«Кентавр» погас.
        Ул задумчиво посмотрел на шею Бинта.
        - Закладку на Воробьевых мы никогда не использовали. Она резервная. Хотел бы я понять, как…
        Не договорив, Ул повернулся и быстро пошел в сторону ШНыра.
        - Эй кто-нибудь! Дежурные! Снимите ребенка с забора, а Бинта расседлать и в денник!.. - крикнул он в ворота пегасни.
        Ул оглянулся, перешел с шага на бег и, выставив вперед лоб, помчался на стену пегасни. Когда до пегасни осталось чуть больше метра, Ул прыгнул. Рина зажмурилась. Она был уверена, что Ул сейчас разобьет голову о стену, однако прежде, чем это произошло, он коснулся рукой нерпи и исчез.
        Глава 11
        Бумажный кораблик Дионисия Белдо
        Любовь - огонь. Испытания - вода. Если в слабый костер вылить ведро воды - он погаснет. Если же в сильный - только пшикнет, и вода станет паром.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Квартира всякого человека отражает и повторяет его внутренний мир. Квартира Белдо, состоявшая из трех четко разграниченных частей, только подтверждала это правило.
        Первая часть была официальная - здесь Белдо принимал магов из своего форта (слово «ведьмарь» использовали, разумеется, только шныры) и важных заезжих гостей. В длинном тоннеле без окон между четырьмя бархатными шторами стояли кожаные диваны. Между ними на черных столиках с козлиными ногами чадили душные светильники и лежали два беззубых черепа. Белдо уверял, что один из них принадлежит Вольтеру, а другой - Нострадамусу и что раз в год, при особом расположении звезд, черепа начинают переругиваться и ссорятся всю ночь.
        Тут, на удобных диванах, Белдо мило шутил с гостями, решал «производственные» вопросы, сыпал предсказаниями, улыбался, очаровывал, но крайне редко кто-то из гостей первой комнаты перекочевывал во вторую.
        Второй частью квартиры была большая спальня с огромными окнами и множеством цветов. Тут Белдо плакал и танцевал. Сюда заходили самые близкие его знакомые, и здесь же царили Млада и Влада. Спальня Белдо напоминала ажурную птичью клетку, в которой обитали попугайчик и две вороны.
        И, наконец, в третью маленькую комнатку, почти каморку, Белдо никогда не пускал даже Младу и Владу. Дверь в нее тщательно запиралась на ключ, и в обычное время скрывалась под ковром.

1 июня старичок Белдо сидел в кровати и капризно тянул вверх худые руки. Он ощущал себя Дон Кихотом, требующим внимания своего Санчо. Млада и Влада только что стянули с него длинную ночнушку и теперь облачали его в белую шелковую рубашку.
        - Устойчивость к заболеваниям у вас сегодня минус сто. Берегите здоровье! - предупреждала Млада, наклоняясь, чтобы натянуть на костистую ногу хозяина носок.
        Носки Белдо носил всегда только белые, считая, что черные к смерти. Каждая пара надевалась единственный раз, после чего сжигалась в присутствии хозяина в особой печи. Такая же судьба постигала рубашки и носовые платки. Белдо знал своих сотрудников и опасался сглаза.
        - Зато привлекательность - плюс сто десять! День предвещает дружескую встречу, а вечер романтическое свидание! - щебетала Влада.
        Белдо посмотрел на нее и сердито задвигал верхней губой. Как опытный руководитель, он держал своих фавориток в постоянном напряжении.
        Млада закончила расправлять носок. Белдо приподнял стопу и кокетливо пошевелил пальцами. Зато алый платок, который Влада вкладывала ему в карман, отшвырнул и потребовал другой.
        - Немедленно сжечь! Его держал нерадостный человек с плохой энергетикой! - приказал он.
        Влада задрожала, поскольку платок был совершенно новый. Торжествующе покосившись на конкурентку, Млада кинулась к шкафу и принесла хозяину другой. Белдо осмотрел его, остался доволен, но неосторожно уронил.
        - Милочка, что вы застыли? Потрудитесь поднять! В моем возрасте всякое движение мучительно! - укоризненно сказал он замешкавшейся Владе.
        С заваленного бумагами письменного стола зазвучал «Полет валькирий». Лицо у Белдо вытянулось. Вагнера его телефон исполнял в одном-единственном случае.
        - А вот и твое романтическое свидание, будь ты проклята! Прочь! - торопливо приказал Белдо, толкая Владу коленом.
        Млада и Влада метнулись к дверям, хлопая руками, как крыльями.
        - Чем занимаетесь, Дионисий Тигранович? Злодействуете? - зазвенел в трубке стеклянный голос.
        Белдо поспешно захихикал.
        - По мере сил, - сказал он кокетливо. - По мере сил.
        - Что дало ночное патрулирование?
        Белдо по инерции продолжил хихикать, а сам быстро соображал. Гай явно говорит не о тех гиелах, что «чешут» небо над ШНыром. Они подчиняются только ему. Значит, речь идет о магах из первого форта, что вместе с берсерками Тилля ищут закладку. Сна Белдо никто не прерывал. Раз так, значит, поиски пока ничего не дали.
        - Пусто! - сказал Белдо, добавив в голос уместную долю удрученности.
        - Плохо работаете! Через час жду у себя! - властно сказал Гай, и старичок остался с молчащей трубкой у влажноватого уха.
        Пришлось Белдо обойтись без чашечки утреннего кофе. Огорченный вынужденной аскезой, он дважды ущипнул за руку Владу и один раз неметко плюнул во Младу, потревожившую его подагру. Старичка поспешно одели и, поддерживая под локти, понесли по лестнице. Дом, в котором жил Белдо, был старый, двухэтажный и без лифта.
        Белдо капризничал и проклинал 21 апреля - день, в который сорок два года назад его выгнали из хореографического училища. По его мнению, именно тогда и начались все беды.
        Оказавшись на улице, Дионисий Тигранович ознакомительно посмотрел на солнце. При этом он слишком высоко задрал голову, и с нее свалился берет. Опальная Влада кинулась его поднимать, но он сердито оттолкнул ее.
        - Милочка! Я все прекрасно подниму и сам!!! Я еще не так стар!.. А вот берет вам придется принести другой!
        Сталкиваясь плечами, Млада и Влада кинулись в подъезд.
        Оставшись в одиночестве, Белдо обозрел длинный пустой двор вплоть до детской площадки, на которой две дорогостоящие няньки катали на игрушечном мотоцикле тщедушное дитя преуспевшего чиновника. Дитя мечтало и отслеживало глазами голубей. Няньки же были утомительно бодры. Одна следила за рулем мотоцикла, другая же громко читала английские стихи, стараясь, чтобы дитя, наряду с молекулами кислорода, заглатывало бы и азы образования.
        Белдо задержал на ребенке взгляд, зачем-то оглянулся и стал рыться в карманах. Вытащил записную книжку, вырвал из переплета сдвоенный лист и, ловко сделав кораблик, быстро направился к мальчику. Он шагал, имея на лице неотступную, важную и тревожащую его мысль.
        - Ути, какой большой человек! - похвалил он, опускаясь на корточки. - Любишь пароходики?

«Большой человек» равнодушно посмотрел на кораблик, затем по руке добрался до локтя, плеча, лба и, наконец, заглянул Белдо в глаза. Знатный куровед заулыбался - фарфором зубов, всеми морщинами, бровями, стал невероятно сладок и сдобен. Няньки смотрели на него и, поддаваясь обаянию, не виляли хвостиками только за их отсутствием.
        С ребенком дело обстояло несколько иначе. Секунды три он внимательно глядел на старичка, по примеру всех маленьких детей пытаясь определить что-то важное, центральное, затем отвернулся, и рот его начал катастрофически кривиться, готовясь к реву. Няньки поспешно сомкнулись и отгородили ребенка от Белдо.
        Улыбка одеревенела на лице у старичка. Всякое умиление слетело, его сменило сильнейшее раздражение. Он в клочья разодрал кораблик, направился к своему микроавтобусу и стал сердито стучать ладонью в водительскую дверь. Внутри что-то заворочалось, запыхтело. Высунулась всклокоченная голова Птаха.
        Белдо увидел заспанное толстощекое лицо, спутанную цыганскую бороду и два красных птичьих глаза. Было заметно, что в последние сутки Птах своего насеста не покидал. На коленях у него был толстый слой крошек, сверху которого громоздились смятые пластиковые стаканчики и упаковки быстрой еды.
        - К Гаю! Живее! - скомандовал Белдо.
        Когда Млада и Влада выбежали с береткой, от их мудрого руководителя осталось только воспоминание в виде шлейфа бензинового дыма. Красные огни автобуса, мигнув, скрылись за поворотом.
        Меньше чем через час, потрескивая балетными коленками, Белдо уже поднимался по лестнице резиденции ведьмарей. Охрана сообщила ему, что Гай на самом верху, у гиел.
        Гай прохаживался мимо клеток, заложив руки за спину. На запястье у него покачивался черный плоский электрошок. В стороне четыре берсерка Тилля седлали гиелу. Двое растягивали на цепях ее морду, одновременно прижимая гиелу к земле, чтобы она не могла ударить передними лапами. Один, стоя на коленях, затягивал подпруги. Гиела шипела и пыталась хлестнуть его по лицу кожистым крылом. Еще один осторожно расправлял на ладони трензель, готовясь вставить его в пасть.
        Трензель представлял собой тонкую металлическую пластину с острыми гранями. Даже при небольшом натяжении повода он причинял зверю сильную боль. Кроме того, по краям трензеля торчали небольшие усики, касавшиеся подбородка гиелы. Это были контакты электрошока.
        Гай остановился у узкой клетки, из которой ему скалилась молодая гиела с близко посаженными глазами.
        - Моя любимица! Не правда ли, красавица? - издали крикнул он Белдо.
        Старичок вежливо заулыбался. Только Гай мог назвать гиел красивыми. Плоская морда. Куцый полосатый зад с коротким хвостом. Острые кривые зубы. Это если не вспоминать о запахе и о патологической страсти к падали. Несколько раз случалось, что гиелы сбрасывали наездников и улетали, и всякий раз их находили парящими над шоссе и собиравшими с обочины сбитых машинами собак и кошек.
        Гай, не глядя, протянул руку. Улыбчивый молодой человек, похожий на лиса, вложил ему в ладонь кусок сырого мяса. Гай бросил его гиеле, но неудачно. Мясо ударилось о решетку. Гиела, скалясь и тявкая, тянулась за ним сквозь решетку. Гай ткнул ее электрошоком в нос. Плоская морда отдернулась.
        Ведьмарь в облеченном нагруднике забрался в седло. К его левому боку был пристегнут небольшой шнеппер. К правому крепился вставленный в кольцо узкий топорик. Обычное полетное оружие берсерков. На земле они предпочитали более мощные арбалеты и массивные топоры.
        Послышался предупреждающий крик. В крыше открылся прямоугольный люк. Ведьмари, держащие цепь, отцепили ее и одновременно отскочили в разные стороны. Гиела оттолкнулась короткими лапами, ударила кожистыми крыльями и прыгнула. Слышно было, как, рыча и повизгивая, она бежит над их головами и ее когти царапают плоскую крышу.
        Царапанье сместилось к краю. Берсерк закричал на гиелу, ее когти еще раз царапнули крышу, и она взлетела. Те двое ведьмарей, что недавно бросили цепь, деловито отправились к следующей клетке. На крыше уже хлопали крылья уставшей патрульной гиелы, прилетевшей для кормления и отдыха.
        Гай коснулся локтя Белдо и поманил его за собой. Улыбчивый молодой человек, похожий на лиса, последовал за ними, но Гай отправил его к берсеркам возиться с гиелами.
        Устроившись в кресле, Гай уютно поджал ноги в белых парусиновых брюках.
        - Видели? Мой новый помощник! Перебежал ко мне от Тилля. Расторопный юноша, но слишком беспринципный. Я при нем стесняюсь даже почту принимать. Я подозреваю, что он может читать письма даже через мою спину.
        Белдо на секунду прикрыл веки, отметив лисьего молодого человека в своей памяти. Его мозг был цепок как капкан. Всякого он мгновенно просчитывал до самой глубины его существа, пока губы его продолжали хихикать, изящные руки порхать, а длинные миндалевидные глаза умиленно поблескивать.
        - Сейчас много таких. Раньше человек совершал мерзость по необходимости и долго угрызался. Теперь он делает ее совершенно задаром, - убежденно сказал старичок. - По мне, если уж предаешь, то с разбором и однократно, чтобы хоть кто-то мог на тебя положиться.
        Гай расхохотался.
        - Вы типичный шныр, Дионисий! Поэтому я и сделал вас главой форта! - сказал он.
        Белдо с достоинством выгнул гибкую спинку.
        - Да-с! Я был шныром два года. Девяносто четыре нырка! Шестьдесят девять найденных закладок! Москва полна людей, которых я облагодетельствовал! И хоть бы одна свинья поблагодарила - никто! никогда! - сказал он с укором.
        Гай понимающе кивнул.
        - Я помню, перед какой закладкой вы не устояли, Белдо!
        Старичок топнул ногой.
        - Я пожелал любви каждого, чьей любви я пожелаю сам! Мне хотелось делать людей счастливыми, - сказал он горячо. - Прекрасное благородное намерение, но двушка перестала меня впускать! А я отдавал себя целиком! Без остатка! Я был смешон, но плевал на это! Я рвал свою душу как струны!
        Гай слушал, по кругу обкусывая ногти.
        - Ужасно! - сказал он с ускользающим выражением.
        - Улыбка, полуулыбка - и каждый шел за мной! Мужчина, женщина, ребенок - без единственного исключения!.. - горячась, продолжал Белдо. - А сейчас не так! За мной идут или те, которым все равно за кем, или те, которым что-то от меня надо! Закладка солгала! Я разбрызгиваю свою душу, как и раньше, но получаю взамен лишь жалкий пуф!
        - Ну-ну, Дионисий! - охладил его Гай. - А вы чего ждали? Благодарности? Второго шанса? Вы знаете принцип шныров: если молоток не справился с ролью молотка, маловероятно, что ему доверят роль напильника.
        Острые плечи старичка опустились.
        - Двушка закрыта для меня навсегда!
        - Не навсегда! - внезапно сказал Гай. - Найдите мне контрзакладку - и я проложу вам путь в самое сердце двушки . За вторую гряду! К той горе со снежной шапкой, к которой нельзя прикоснуться ухом, потому что гора поет и дрожит. И даже дальше - за эту гору!
        У Белдо задрожала нижняя челюсть.
        - Это невозможно! - сказал он, волнуясь. - Так глубоко не нырнет ни один шныр!
        - Не нырнет, потому что не осмелится! Долбушин говорит, что контрзакладка позволяет путешествовать только по нашему миру. Наивность! Контрзакладка пришла из-за второй гряды! Там же, за первой скалой, где девчонка нашла ее, она оказалась случайно. Тот, кто сольется с ней, - получит проход не только в Лабиринт ШНыра, но и на двушку !
        Белдо захлебнулся.
        - Вы не обманываете, Гай? Это было бы слишком жестоко!
        Гай молчал. Старичок, щурясь, вглядывался в его лицо, пощипывая пальцами рукава рубашки.
        - Откуда вы знаете? Кто может знать это наверняка? - бормотал он. - А-а, понимаю: ваш опекун!
        С дразнящей медлительностью Гай сунул руку в карман и достал скомканный лист. На листе резкими линиями была изображена бабочка. В рисунке ощущалась лихорадочность. В нескольких местах бумага была прорвана. Белдо понял, что Гай ломал карандаш и жадно хватал новый.
        - А-а! Вот в чем дело! - возбужденно сказал Белдо. - Я так и думал, только не был уверен! Тогда на Воробьевых мне чудилось, я схожу с ума: она была сразу везде. У меня кружилась голова. Потом этот болван Тилль прыгнул жирным брюхом. Я не успел ничего толком разглядеть. Как оказалось, и он тоже. Говорил потом: что-то мелькнуло в траве.
        - Разве Круня вам тогда не говорила?
        - Она не в себе. Совсем перестала принимать посетителей. Только рисует тех десятерых! Комкает, выкалывает глаза. Бумаги в комнате по колено, - сказал Белдо с досадой.
        Узкий рот Гая пошел волной. Щеки раздулись. В скулах возникла необъяснимая асимметрия.
        - Какого эльба вы вообще тогда потащились на Воробьевы? - спросил он.
        - Я не знал, - поспешно стал оправдываться Белдо. - Это была обычная рутинная работа по поиску их зарядных закладок. Гиелы прочесывали Москву по квадратам. Внезапно одна из гиел начала падать. Наездник чудом удержал ее на крыле. Тилль связался со мной. Квадрата они не знали: только что над Воробьевыми. Я прибыл к нему, и мы стали прочесывать Воробьевы. Я думал: там простая зарядная закладка!
        - Она там и была, - вполголоса сказал Гай.
        Зарядные (они же охранные) закладки ни с чем не спутаешь. Крупные, яркие, как цветы, чем-то похожие на огромные розовые бутоны, которые вот-вот распустятся внутри камня.
        Старичок протестующе зацокал языком.
        - Ту закладку я почувствовал почти сразу. Они вкопали ее под бетонное основание столба…
        Белдо вспомнил, как шел по высокой траве и как ныли у него виски. Голова не просто болела. Казалось, ее накачали, как шар, и она вот-вот лопнет. Где-то впереди - он точно угадывал направление - маленькое пространство, враждебное ему.
        - Три квадратных метра, свободных от зла! Рядом с охранной закладкой не может находиться ни один опекающий эльб. Уроды! Всю Москву изгадили! - бормотал Белдо, вспоминая принципы ШНыра и моргая от боли. Он знал, что это не его боль, а отраженная боль его эльба, но от этого ему не становилось легче.
        К самой закладке знатный куровед приближаться не рискнул и, остановившись метрах в пяти, послал берсерка обшарить все вокруг столба и, если потребуется, разрыть землю. Берсерки довольно долго могли находиться у охранных закладок без особого вреда для себя. Возможно, потому, что эльбы их не опекали.
        И тут, грубо оттолкнув старичка, Тилль вдруг на что-то прыгнул.
        - Никогда такого не видел! Она исчезла мгновенно! О слиянии я даже не говорю! Как мы сможем взять то, к чему неспособны даже прикоснуться? - сказал Белдо.
        - При желании возможно все, - таинственно ответил Гай.
        Он ненадолго отлучился и вернулся с предметом, завернутым в платок. Под ним угадывалось нечто прямоугольное. Там, где ткань примыкала неплотно, Белдо видел поцарапанные медные углы, прижимавшие зеленое сукно.
        - Подарок вашего предшественника. Видите, как я им дорожу?
        - Ужасная смерть! - вздрогнув, отозвался Белдо.
        - Однако в отваге ему не откажешь: на гиеле пытаться прорваться на двушку … - продолжал Гай.
        - Ужасная смерть! - попугаем повторил старичок, не сводя глаз с рук Гая.
        Гай сделал резкое движение. Под платком обнаружилась шкатулка с деревянной крышкой и ручкой изящной ковки.
        - Ах-ах! Неужели это… - начал Белдо, мгновенно все угадывая, но по привычке кокетничая, чтобы доставить собеседнику удовольствие.
        - Перехватчик закладок! Втянет любую, которая окажется поблизости! - сухо подтвердил Гай.
        Он щелкнул ногтем по крышке и вручил шкатулку Белдо. Тот вцепился в нее, ощущая, как крышка вздрагивает под пальцами. Ледяная, она одновременно была и обжигающей. То становилась невесомой, то наливалась тяжестью, и тогда Белдо едва мог ее удержать.
        - Никогда не открывайте шкатулку без нужды, Дионисий! - предупредил Гай. - Если рядом не окажется живой закладки, внутри шкатулки будет ваше сердце. Скромная плата за ложный вызов.
        - Так там… - пугливо начал старичок.
        - Навеки прикованный эльб, - подтвердил Гай. - Ваш предшественник, не совсем покойный Клавдий, любил эксперименты. Думаю, он и сейчас в них участвует. В том или ином качестве.
        Белдо поставил шкатулку на стол и снова ее взял. В его движениях читалась птичья суетливость.
        - И как нам оказаться рядом с бабочкой? - спросил он.
        - Проявите воображение, Белдо! Что делают все бабочки?
        Старичок вытянул губы трубочкой.
        - Ну как же-с? Порхают, - сказал он нежно и застенчиво.
        - Порхают - да! Но где? - сказал Гай.
        - На цветах, - еще застенчивее сказал Белдо.
        Рот Гая сполз на щеку, что происходило, когда он был особенно доволен.
        - Тепло, - отозвался он. - Даже горячо! Вы мыслитель, Дионисий!
        - Но в Москве немало цветов! Поставить берсерка у каждого нереально! - замученно отозвался старичок.
        - И не надо. Для этой бабочки требуются особые цветы - живые закладки с
        двушки . К ним она и летит в первую очередь… Что, вы думаете, она делала на Воробьевых? А сейчас наверняка сидит на другой зарядной закладке! Знать бы только, на какой!.. - Рот Гая опять пополз куда-то, а лицо провисло.
        - А если использовать ту, что мы нашли у горнолыжного спуска? Установить ее, спрятать рядом шкатулку и ждать? - предложил Белдо.
        Гай погладил шкатулку.
        - Нечто подобное я и предлагаю. Только считаю, что вероятность следует максимально увеличить. Подарите закладку с Воробьевых подопечной Долбушина. И пусть Тилль поспешит. Если бабочка не прилетит к закладке, она прилетит к девчонке, когда ее возьмут в оборот…
        Всю обратную дорогу глава второго форта молчал. Обеспокоенный Птах временами бросал взгляд в зеркальце и видел хозяина, похожего на взъерошенную больную птицу. Рядом на сиденье лежало нечто укутанное в платок. Сомнения глодали Белдо и отплевывали кровавые куски души. Возможность попасть на двушку растревожила старичка.
        Дома Белдо длинным нехудожественным шипением отогнал метнувшихся к нему Младу и Владу и ушел в дальнюю комнату. Всю ночь там терзалась и плакала виолончель. Ей хотелось сказать что-то, чего никогда не говорил ее хозяин.
        Глава 12
        Фонтан Зеленого Лабиринта
        Если ты свет, то и вокруг тебя свет будет разливаться и согревать других. Даже помимо твоей воли. Если же ты сам себе кажешься светом, а люди от тебя разбегаются и холодно им рядом с тобой, то, видно, в розетку ток не завезли.
        Калерия Валерьевна Вводная лекция для новичков
        - Подумаешь, стена! Это Ульчик показушку устроил! Обычная телепортация - четыре секунды, а ускоренная - полсекунды. Правда, это опаснее, - хмуро пояснил кто-то.
        Рина обернулась. Рядом стояла бритая Наста и дергала в ухе автоматную гильзу.
        - У нас тоже кадр один вздумал перед девушкой выпендриться. Поднялся на двадцать третий этаж, разбежался и - в полете - цап за нерпь … - продолжала она.
        - А нерпь была разряжена? - попыталась угадать Рина.
        - Да не, почему? Заряжена! Но переместился-то он тоже на уровень двадцать третьего этажа!.. - цинично закончила Наста.
        Придержав Бинта, Наста бесцеремонно сдернула Рину с седла.
        - Круп не задевай! Укусит!.. Куда в крылья вцепляешься? Это тебе не поручни в метро! Родион бы увидел - нагайкой бы хлестнул!
        Наста уже уводила Бинта, когда Рина поймала ее за плечо. Наста остановилась и выразительно посмотрела на ее руку.
        - Тут пальцы чьи-то прилипли! - сказала она.
        - Чего ты заводишься? - растерянно спросила Рина.
        - Заводятся машинки!.. А я негодую! - отрезала Наста и исчезла в пегасне.
        Рина осталась на месте, не зная, что ей делать.
        - Ты на нее не обижайся! Она всегда на всех орет! - растягивая слова, сказал кто-то.
        Рина увидела толстого флегматичного парня в красной лыжной шапочке. Парень сидел у лужи и вяло болтал в ней лопатой. Видно, у него была внутренняя установка поддерживать инструмент в чистоте.
        - Почему? - спросила Рина, не зная, что спросить.
        - Без понятия, - отозвался толстый парень и впал в вертикальную кому.
        Рина подождала секунд десять, даже помахала у него перед глазами рукой, однако парень не шевелился. Даже зрачок и тот не сокращался. Она обернулась и пошла к ШНыру.
        - А какая у нее коса была! Толстая, как канат, - мечтательно произнесли за ее спиной.
        Рина повернулась.
        - У кого коса? У Насты??? А зачем она…
        - Без понятия. - Толстый парень неохотно встал и, волоча за собой лопату, утащился в пегасню, из которой уже две минуты кто-то орал дурным голосом:
«Рузя-я-я-я!!! Рузя-я-я-я!!! Ты где прилип?!!»
        Ул вернулся вечером. Живой, только прихрамывающий и исцарапанный. Рина решила, что он ранен, но все оказалось куда менее романтично. Телепортировав на Воробьевы горы, Ул как-то позабыл, что они имеют склон, а склон - естественные перепады высоты. В результате некоторое время ему пришлось сглаживать перепады своей курткой.
        Белдо с Тиллем к тому времени уже уехали. Зарядную закладку они увезли с собой. Только гиелы кружили в небе. Так высоко, что казались с земли точками. Теперь, когда закладки не было, ничто не могло им помешать.
        Пока Ул отсутствовал, Рина в ШНыре наткнулась на Афанасия. Молодой человек, похожий на принца, путешествующего с розой в кармане и скворцом в клетке, жизнерадостно оглядел ее.
        - А это кто у нас? Трехжелательная фея? Русалка после хирургического вмешательства? Ничего… ноги сделали терпимо! А то обычно запарывают! - сказал он весело, но как-то не… в общем, Рина уловила, что за ней не ухаживают - ее задирают.
        Не успела Рина собраться с мыслями и парировать, как со стороны лестницы кто-то насмешливо произнес:
        - Дорогой мой, не хочу навязывать вам свое мнение, но читайте литературу! Русалок на весь земной шар осталось три дюжины. А последняя трехжелательная фея умерла от скуки, исполняя однотипные желания.
        Ошеломленный Афанасий обернулся, увидел Калерию Валерьевну, и желание шутить скончалось в страшных судорогах. Он явно не сунулся бы к Рине, если бы додумался вовремя повернуть голову.
        - Афанасий, вспомни: какой ты был, когда тебя привела пчела? - укоризненно продолжала Кавалерия. - Скромнейший молодой человек, краснеющий как брюква! «В контексте гипертекста», усики в три волосинки, лезущие в рот, и мания величия в запущенной форме!
        Афанасий побагровел. Заметно было, что сравнение ему не польстило.
        - Калерия Валерьевна! Я сто раз просил! - сказал он, подпрыгивая.
        - А не надо было! По логике вещей: лучший способ, чтобы кто-то что-то делал, - регулярно умолять его этого не делать! - безжалостно сказала она.
        Взгляд, полный укора. Недавний агрессор превратился в кролика.
        - Калерия Валерьевна!!! У нас в лицее все были такие! Должен же гуманитарий чем-то отличаться от технаря? И вообще кто раньше взрослеет - тот скорее спивается, - сказал он жалобно.
        Кавалерия победоносно улыбнулась, принимая капитуляцию.
        - Ну хорошо! Ты меня убедил. Отведи ее в столовую. Трехжелательных фей тоже надо кормить!
        Афанасий вздохнул и потянул Рину на рукав.
        - Ну потопали… - сказал он.
        Рина послушно пошла за ним. С Афанасием ей было легко. Она как-то сразу ощутила, что и дуться он долго не сможет, и вообще он такой, какой есть.
        - А какие однотипные желания? - спросила Рина.
        Афанасий непонимающе оглянулся на нее.
        - А, эти! У женщин обычно всякая романтика, которая в лучшем случае заканчивается коляской, а в худшем не заканчивается вообще.
        - А у мужчин?
        - У мужчин два: «Хочу много денег!» и «А-а! Вытащите меня из грузовика с мелочью!»
        Рина засмеялась. Афанасий тоже засмеялся.
        - Как она меня отделала?! Это мы называем атакой Кавалерии! - сказал он.
        Они спускались по лестнице со второго этажа на первый. Здесь лестница заканчивалась, но вниз еще зачем-то уходили ступеньки три. За ними была глухая стена.
        - А там что? - спросила Рина.
        Афанасий ущипнул себя за верхнюю губу. Рина вспомнила шутку Кавалерии про гуманитарные усики «в три волосинки».
        - Вообще-то сюда только после первого нырка водят, - сказал он виновато.
        - Ну пожалуйста! - сказала Рина голосом, предназначенным для таяния снегов и мужских сердец.
        Афанасий уступил, хотя и без энтузиазма. Он подошел к стене и коснулся ее нерпью. Открылись сбитые ступени, мало похожие на типовые лестничные пролеты ШНыра.
        - Давай скорее, а то в стене завязнешь! - предупредил Афанасий.
        Рина пугливо прошмыгнула.
        - Я не знала, что у ШНыра есть подвал!
        - Это не у ШНыра есть подвал. Это у подвала есть ШНыр! - загадочно отозвался Афанасий.
        Что он имел в виду, Рина сообразила через минуту. Все это время они безостановочно спускались. Лестница становилась уже. Теперь они шли, пригнувшись, один за другим. Рина мерзла. Сырость просачивалась в рукава. Площадок, где можно было отдохнуть, не встречалось: вылизанные временем ступени ввинчивались под землю спиралью.
        Афанасий перемалывал кости Кузепычу, который из экономии отказался проводить сюда электричество, сделав ставку на коптящие факелы, магия которых от времени давала сбои.
        Рина уже заметила, что ругать Кузепыча в школе было общей привычкой. Когда встречались двое знакомых, не знавшие, о чем поговорить, обычно возникало неловкое молчание. Можно поболтать о погоде, но слишком глупо, и после короткой паузы собеседники вспоминали о существовании Кузепыча.
        Внезапно лестница закончилась, и Рина поняла, что они стоят в широком и высоком тоннеле. Под ногами она ощущала неровность массивных камней. В подвале относительно современного здания это было странно.
        - А откуда здесь брусчатка?
        - Понимаешь, если человек поменяет ушанку на кепку - это еще не означает, что перед тобой два разных человека, - весело перебил Афанасий.
        - То есть ШНыр тут давно, он под землей, а двухэтажный блок наверху - кепка? - сообразила Рина.
        Афанасий хмыкнул в темноте.
        - Точно! Раз в сто лет «кепку» сносят и отстраивают что-нибудь посвежее, чтобы внимания особо не привлекать. Жить-то все-таки приятнее на солнышке, а не в подземелье… Кошмарно мы относимся к историческим памятникам, не правда ли?
        - А тут? Внизу?
        - Тут все остается как было.
        - А подвалы большие? - спросила Рина.
        За шиворот Афанасию сорвалась большая капля. Ему это не понравилось, и он поднял воротник куртки.
        - Смотря с чем сравнивать. Как-то мы с Улом спускались четыре часа. На большее нас не хватило. Родион - тот однажды почти сутки спускался и тоже не выдержал - назад повернул. Говорит, кислорода почти не было - спички не горели, и холод жуткий… Ну вот мы и пришли!
        Афанасий снова коснулся стены нерпью. В лицо Рине ударил свет - такой яркий, что она, успевшая привыкнуть к полумраку, вынуждена был зажмуриться.
        Открыв глаза, она поняла, что стоит в пещере, вырубленной некогда в сплошной скале. Вдоль стены на десятки шагов тянулись деревянные манекены, на которых висели куртки. Их было множество - часто изрубленные, обгоревшие, простреленные из арбалетов. Почти у всех - цветы, но больше всего их у крайнего пустого манекена. Тут их целое море, и большинство свежие.
        - Кому это столько? - удивилась Рина.
        Афанасий кашлянул.
        - Одному хорошему человеку. Не вернулся из нырка, - объяснил он, отворачиваясь.
        - А почему без куртки?
        Афанасий молча посмотрел на ту куртку, что была на Рине. Она почувствовала, что ей надо отрезать язык.
        - Это зал памяти, - сказал Афанасий. - Первым курткам тут лет четыреста. Если манекен пустой, значит, судьба шныра неизвестна.
        Рина пошла вдоль бесконечного ряда курток. Было заметно, что за ними кто-то регулярно ухаживал, хотя запах отсыревшей кожи все равно ощущался.
        - А там что? - спросила она, останавливаясь перед низкой каменной дверью, утопленной в нише. Среди мелкой вязи виднелось изображение единорога.
        Афанасий помедлил с ответом. Рина ощутила, что, приводя ее сюда, он совершенно забыл об этой двери.
        - Туда не пройдешь! Может, только Кавалерия, и то я не уверен, - быстро пояснил он и в доказательство коснулся камня своей нерпью.
        Рука прошла насквозь, сам же Афанасий остался с этой стороны. Дальше локтя, где заканчивалась нерпь, плита его не пустила.
        - Почему? - спросила Рина.
        - Здесь «ХРАНИЛИЩЕ НЕСВОЕВРЕМЕННЫХ ЗАКЛАДОК», - сказал Афанасий. - Это еще до кодекса было, когда тащили все закладки подряд. Не понимали, что опасно брать то, что тебе не по силам. Народ застревал в болоте через раз. До трех нырков доживал только один из десятка.
        - Как это «несвоевременных»?
        - Ну, опасных, от которых вреда может быть больше, чем пользы. Например, горящая ветка, которая испепелит любого человека, совершившего хотя бы один дурной поступок. Даже на уровне мысли. На нее даже смотреть нельзя.
        - А что? Отличное оружие против ведьмарей, - заметила Рина.
        - Думаешь? - хмыкнул Афанасий. - А ты не совершила хоть одного дурного поступка? И дурных мыслей у тебя не было? Так как же ты ее возьмешь?..
        Рина притихла, быстро проигрывая в голове разные варианты.
        - Или закладка, которая исполняет истинные желания, - увлекаясь, продолжал Афанасий. - Не те, которые у тебя есть по твоему мнению, а настоящие. Ты, например, думаешь, что хочешь блага всему человечеству, а на самом деле стремишься поужинать и чтобы все от тебя отстали. И вот оказываешься на одинокой скале в Ледовитом океане с колбасой в руке… Или тебе кажется, что ты влюблен как-то по-особому, уникально, как всем остальным жалким человечкам и не снилось, а на самом деле это мелкий эгоизм и хочешь ты того же, чего любая собачка мужского пола. И вот ты становишься такой собачкой, привязанной за заднюю лапу где-нибудь у китайского ресторанчика.
        Про собачку Афанасий сказал с какой-то болезненной иронией, точно адресовал пример и самому себе.
        Рина оглянулась на пустой манекен, окруженный цветами.
        - А почему тогда Ул не… - начала она.
        - Нет, оживить она бы не смогла, - безошибочно угадал Афанасий. - У закладок тоже есть ограничения.
        Рина кивнула. Шагах в трех от каменной плиты в нише она заметила занавешенное мешковиной зеркало. Большое, в старинной раме. Удивляясь, почему зеркало закрыто, она шагнула к нему, протягивая руку.
        - Не надо! - завопил Афанасий, но Рина уже приподняла мешковину.
        Верхняя четверть зеркала была отбита наискось, с захватом правого угла. Под мешковиной лежал густой свалявшийся туман. В тумане что-то вяло и медлительно шевелилось. Рина скорее угадала, чем увидела, человеческий силуэт. Неуклюжий, точно облепленный глиной, он пробирался к ней сквозь трясину тумана.
        Все это продолжалось от силы две-три секунды. Афанасий дернул мешковину и, схватив Рину за плечо, развернул лицом к себе.
        - Ты что, глухая? Я же тебе кричал! Ты что-нибудь видела?
        - Нет, - сказала Рина.
        - Точно ничего? - удивился он.
        - Ну, фигуру.
        - Чью? - быстро спросил Афанасий.
        - Не знаю. Просто фигуру.
        Афанасий недоверчиво вгляделся в нее и облегченно вздохнул.
        - Ну и ладушки… Не говори никому, что заглядывала в зеркало. Тебя, может, и не убьют, но меня точно.
        - А что я должна была увидеть?
        - Раз ничего не увидела - значит, ничего и не надо было! - Афанасий окончательно расправил мешковину. Теперь под ней скрылась и нижняя рама.
        Рина поспешно соображала. Кое-что уже прорисовывалось, но все равно в той системе, которую она для себя выстроила, оставались пробелы.
        - А что такое болото ? - спросила она.
        Афанасий напрягся.
        - Откуда ты знаешь про болото ?
        - Ты сам сказал: «Народ застревал в болоте через раз».
        - А, ясно!.. Задохнувшийся мир между нами и двушкой. В болоте живут эльбы,
        - кратко пояснил Афанасий. - Всё! Потопали отсюда!
        Он коснулся стены нерпью, и потянулась бесконечная лестница. Рина насчитала триста десять ступеней, после чего нерпь вновь вспыхнула и, пройдя сквозь стену, они оказались на первом этаже ШНыра.

* * *
        Афанасий привел Рину в низкий зал с кирпичными колоннами и длинными столами в несколько рядов. Когда они появились, обед был в самом разгаре. Рина не увидела ни одного свободного места.
        - Похоже, со шнырами посадить тебя не получится. Сиди пока с персоналом! А осенью, когда появятся другие новички, что-нибудь придумаем, - пообещал Афанасий и подтолкнул Рину к отдельно стоящему столу, рядом с каким-то парнем.
        Незанятого стула для нее не оказалось, и Афанасий ловко свистнул занятый у привставшего Вовчика.
        - Эй! Это что, норма? Это мой! - завопил Вовчик.
        Афанасий вскинул брови.
        - Твой? Чем докажешь? Чек из магазина у тебя сохранился? - поинтересовался он.
        Вовчик, бормоча, отошел. С Афанасием он предпочитал не связываться. Старшие шныры - Макс, Родион, Ул, Афанасий - держались вместе и всегда помогали друг другу. Средние шныры, к которым относился и Вовчик, отлично это понимали.
        Человек, обидевший старшего шныра, потом всегда ходил, озираясь, и ждал неприятностей. Способов отомстить существовало море. Например, они могли подложить в куртку или ботинок провинившегося намазанную клеем хвоинку с
        двушки , которая здесь, на земле, весила килограммов пять. Причем вес набирала не сразу, а постепенно. Найти такую хвоинку в складках одежды непросто, куртки же Калерия требовала непременно надевать на каждое дежурство.
        Или подлить в чай пару капель воды из маленького озера перед первой грядой. Зубы после нее меняли цвет до семи раз в день, избегая только белого. Или подбросить расческу из выросшего на двушке дуба. У человека, который хоть раз ею воспользовался, волосы начинали отрастать на метр в день, обвивая любую твердую опору, рядом с которой оказывались.
        - Напрасно ты этот стул взяла. Вовчик на тебя взъелся! Теперь точно добавит тебе пепла в чай, - сказал Рине кто-то, когда Афанасий отошел.
        Она обернулась и увидела, что это ее сосед. На белой майке краснела надпись маркером: «ТУТ БЬЕТСЯ СЕРДЦЕ ГОШИ! ГРЯЗНЫМИ РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ!»
        - Какого еще пепла? - не поняла Рина.
        - Из шерсти пега, - пояснил Гоша, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся. - Будешь неделю трещать гекзаметром или онегинской строфой. Или ляпнешь Кузепычу: «О закрой свои бледные ноги!»
        Рина хотела вскочить, чтобы вернуть стул, но Гоша махнул сосиской, показывая, что это уже не актуально.
        - Да ладно, расслабься! Может, и не сделает ничего. Давай знакомиться!.. Пчела выбрала меня по заслугам. Мой прадедушка был первым убитым во Второй мировой войне. Прапрадедушка - первым убитым в Первой мировой войне. Его отец был застрелен на Балканах, а его прадеду оторвало голову французским ядром на Бородинском поле. Такая у нас историческая миссия - быть первыми убитыми.
        Рина озадачилась, не зная, верить или нет.
        - И… - подсказала она осторожно.
        - И поэтому меня даже на патрулирования не пускают! По четным дням я мою котлы, а по нечетным - помогаю в пегасне! - ответил Гоша, сохраняя подмигивающий вид при полном отсутствии подмигивания.
        Из кухни, держась за поясницу, вышла широкоскулая старуха, мощная, как гренадер, и стриженная ежиком. Лицо у старухи было точно сложено из разных овощей и фруктов. Нос - свекла. Глаза - спелые черешни. Подбородок и щеки - три примыкавших помидора, причем подбородок из них - самый зрелый.
        В столовой сразу стало так тихо, будто где-то поблизости родился целый милицейский взвод.
        - Ухожу я! Сил моих больше нету! Никто не помогает, все только жрут! - громко закричала старуха, никуда не уходя, а оставаясь на месте.
        За старухой хвостом ходила сегодняшняя дежурная - девушка очень высокого роста. Длинноволосая, в светлой водолазке. Своего роста ей казалось недостаточно, и она носила еще и огромные каблуки.
        - В чем дело, Надя? - шепнул ей Гоша, вовремя пригнувшийся под скатерть.
        - Она мне ничего не дает! Даже картошку чистить! - пожаловалась девушка. У нее был взгляд человека-лани, которая из своей беспомощности сделала оружие массового поражения.
        - Кто так чистит?.. Чтоб в тебе самой глазки появились, дылда криворукая! Чтоб тебя в гроб в сапогах-скороходах положили! - накинулась на нее старуха и, всплеснув рукой, будто метала гранату, исчезла на кухне, где все бурлило, шкворчало и дымилось, как в преисподней.
        Надя издала душераздирающий стон.
        - Кто это? - спросила Рина.
        - А ты не знаешь? - удивился Гоша. - Легендарная Суповна, племянница нибелунгов и наша мать-кормилица! Кузепыча и Калерию она знала младенцами, хотя документально это не подтверждено.
        Девушка на каблуках некоторое время страдала на пороге кухни, а затем грустно и мучительно, как плененный призрак, повлеклась за Суповной.
        - Интересно, кто будет ее мужем? Баскетболист небось какой-нибудь? - не удержалась Рина.
        - Это навряд ли! - отозвался Гоша. - Скорее прыгающий гномик. Подпрыгнул, поцеловал в щечку, снова подпрыгнул, поправил колпачок, взял за ручку и повел в загс.
        Рина вдохнула гречку и закашлялась.

* * *
        После обеда возвращаться в комнату Рине не хотелось. Она побродила по Зеленому Лабиринту, но так и не нашла прохода в центральную часть. А тут еще поблизости послышался скрипучий звук. Она увидела огромную фигуру, которая, раскачиваясь, медленно брела по Лабиринту в ее сторону. Заметив Рину, фигура растянула в ухмылке беззубый рот и через кустарник протянула к ней бесконечную руку. Пальцы - а их было всего три, коротких и толстых, - почти коснулись ее волос.
        Рина завизжала, пригнулась и, не разбирая дороги, кинулась бежать. Кустарник хлестал ее по лицу. Несколько раз она влетала в переплетения колючек, куда-то сворачивала, снова утыкалась в тупик. Мелькали декоративные арки, белели каменные скамейки под плакучими ивами. Жались к земле выстриженные из самшита кошки, пуделя и миниатюрные башни.
        Фигура двигалась медленно, размашистыми шагами, будто на ходулях, но почему-то не отставала. В какую бы сторону Рина ни бежала, брюхатый гигант всякий раз возникал рядом.
        Поняв, что, пока он видит ее сверху, ей не убежать, Рина опустилась на четвереньки и поползла вдоль кустарника, часто меняя направление. Она слышала, как фигура грузно поворачивается и что-то непрерывно бубнит.
        - Пузо… пузо… голод… - различала она.
        В какой-то момент великан, отделенный от Рины одним только рядом кустарника, оказался совсем близко. Он ворочался и осматривался, изредка наклоняясь и опираясь на длинные руки. Рина животом прижалась к земле. Сердце стучало так, что ей казалось, будто его удары передаются камням. Когда великан удалился, она вскочила и помчалась со всех ног.
        Едва живая от страха, Рина вырвалась из Лабиринта, пронеслась через поляну и влетела в синий улей. Нырнула за него, присела, осторожно выглянула. За ней никто не гнался. Рина успокоилась и рискнула выпрямиться.
        Плоская крыша улья горела на солнце, как новый медный самовар. Тяжелые, точно распыленным золотом обрызганные пчелы чистили крылья и лениво переползали друг через друга. Изредка то одна, то другая отрывалась и улетала, а ее место занимала другая.
        За спиной у Рины кто-то кашлянул. Решив, что это опять гигант, Рина взвизгнула и, споткнувшись об улей, перелетела через него. Сосновая хвоя спружинила под ее лопатками. Рина лежала и, уже зная, что поймана, скользила глазами по чему-то бесконечно клетчатому.
        Ей понадобилась чуть ли не минута, чтобы понять, что это всего лишь юбка. Над ней склонилась Калерия Валерьевна. Некоторое время она с укором созерцала Рину, после чего перебросила Октавия из одной руки в другую, поймав его за ручку на шлейке.
        - Никогда не думала, что мой кашель сносит людей с ног! Однако это факт! Имей в виду и страшись! - сказала она собаке.
        - Ауууум! - отозвался Октавий и завилял хвостом. Хвостом он вилял мерно и рассудительно - как автомобильным дворником.
        Заметив, что улей упал, Калерия Валерьевна подняла его. Золотые пчелы мгновенно поднялись и густо облепили ее лицо, одежду, руки. Казалось, на директрису ШНыра накинули живой ковер. Под покрывалом она ощущала себя вполне комфортно, хотя у нее только и видны были, что глаза и торчащий хвостик задиристой косички. Отмахивалась она только от пчел, лезущих ей в рот.
        - За мной кто-то гнался. Только что! - сказала Рина.
        Калерия Валерьевна сдвинула очки на кончик носа.
        - В ШНыре? Здесь не может быть посторонних!
        Рина оглянулась на Лабиринт.
        - Громадный человек! Рот как у жабы. Узкоплечий. Руки тонкие, длиннющие. Живот огромный, - торопливо заговорила она.
        - А! «Голова глиняная, пузо голодное»? - улыбнулась Кавалерия. - Тогда это Горшеня. Ты очень его огорчила, не позволив себя сожрать. Его внешняя жизнь бедна событиями.
        - Откуда он взялся?
        Ответом Рине было великолепное пожатие плеч.
        - Сейчас уж и не скажешь. Думаю, кто-то из первых шныров развлекался. Достанут закладку с зашкаливающими запасами магии, ну и… Кодекс тогда еще только складывался.
        - Спросить можно? - решилась Рина, глядя на улей.
        - Можно попытаться! - уточнила Калерия.
        - Может такое быть: золотая пчела позвала человека в ШНыр, а он здесь не удержался? Выходит, по ошибке позвала? - спросила Рина.
        Тонкая косичка Кавалерии хлестнула тигриным хвостом. Рина торопливо улыбнулась своей самой лучшей, самой обезоруживающей улыбкой. У каждой девушки есть такая в запасе. Правда, действует она в основном на мужчин. Кавалерия не была мужчиной, и улыбку постигла судьба «Титаника».
        - По логике вещей - а у меня все в порядке с логикой! - пчела зовет тех, кто нужен ШНыру, - отчеканила Кавалерия. - Но в другое важное понятие она не влезает.
        - В какое?
        - Хочет человек или не хочет. Другими словами: если ты повернешься к ШНыру спиной, ШНыр не будет на трясущихся лапках забегать вперед, чтобы заглянуть тебе в лицо.
        Рина попыталась если не осмыслить эту максиму, то хотя бы запомнить.
        - А у меня почему нет пчелы? - спросила она.
        Кавалерия аккуратно оторвала от покрывавшего ее шевелящегося ковра одну пчелу и пересадила на плечо Рине. Она ощутила литую, необъяснимую для насекомого тяжесть. Правда, длилось это всего секунду. Пчела поднялась и вернулась на прежнее место.
        - Не хочет, - сказала Рина. - Но отчего? Что во мне не так?
        Кавалерия коснулась ее непослушных волос.
        - Хотела бы я знать. Но все же внутрь ограды ШНыра ты проникла, а это уже немало. Идем, пока у меня есть время, я покажу тебе фонтан!
        Рина опасалась, что они встретят в Лабиринте Горшеню, но гигант куда-то исчез. На влажной земле, начиная от Лабиринта, глубоко отпечатались следы, ведущие к лесу.
        - Так вот и рождаются нездоровые легенды, - вполголоса сказала Кавалерия и с удовольствием потрогала ладонью мелкие блестящие листья самшита. Она гладила самшит дружески, как большую собаку или лошадь.
        Затем, все еще покрытая пчелами, Кавалерия быстро пошла между тугими сплетениями лавра, акации и можжевельника. Поначалу Рина пыталась запоминать повороты, но потом поняла: бесполезно. Три-четыре шага по прямой, и вновь начинались петли. Чаще всего лабиринт закручивался по улитке, как круговой перекресток, и выбирать приходилось не из двух вариантов, а из трех-пяти.

«Странно, что Горшеня не перешагивал через кустарник. Только руку тянул», - внезапно поняла Рина.
        - Перешагнуть нельзя. Сократить путь тоже. Но все равно защита Лабиринта не в этих петлях, - сказала Кавалерия, не оборачиваясь.
        Внезапный проход в зарослях акации, обвитая колючим шиповником арка - и перед Риной оказалась клумба с пылающими хризантемами. В центре клумбы - огромный старый камень. По резным бороздкам медленно стекает вода, сочащаяся из отверстия в верхней части.
        Рина еще издали ощутила, что камень не горячий, а равномерно теплый. Как остывающая гранитная набережная, когда идешь по ней в сумерках после жаркого дня. Вглядевшись в камень зоркими глазами человека, отчисленного из четвертого класса художественной школы за попадание банкой с водой в местную сплетницу, Рина ощутила неполноту камня. Ровный и закругляющийся с одного бока, с двух других он был выщерблен. Края почерневшие, с особым запахом. Было заметно, что когда-то глыба была гораздо больше, но потом молния или сильный удар раскололи ее на три неравные части.
        - Одна здесь. А другие? - спросила Рина.
        Калерия внимательно посмотрела на нее.
        - Не хочу навязывать свой взгляд на вещи, но счастье не столько во многом знании, сколько в своевременном, - заметила она.
        Рина шагнула к фонтану, но он остался на прежнем расстоянии. Она сделала еще шаг… и еще три… и еще пять. Под конец она бежала к фонтану со всех ног. Ее как будто ничто не удерживало, но расстояние не сокращалось. Казалось, нужна вечность, чтобы преодолеть эти несчастные два метра.
        Кавалерия стояла у самого камня, касаясь его рукой, и смотрела на нее.
        - Он меня не подпускает… - сказала Рина изумленно.
        - А что ты сделала для того, чтобы он подпустил? - спокойно отозвалась Кавалерия.
        - Ничего.
        - В том-то и дело. Всякий раз, когда я тут бываю, вспоминаю одну легенду, - продолжала Кавалерия. - Говорят, миссия ныряльщиков состоит в том, чтобы воссоздать здесь, в нашем мире, один-единственный дом. Дом из детской мечты - со скрипучим крыльцом, креслом-качалкой, цветами на террасе и длинной прямой лестницей на второй этаж. А вокруг - сад, залитый солнечным светом. С яблонями, с боярышником у забора, со старым рассохшимся скворечником на шесте.
        - Зачем? - спросила Рина, невольно вспоминая скворечник за своим окном.
        - Затем, что этот дом - настоящий, не зараженный мраком ни в какой степени. Совсем небольшой, но если его воссоздать, он вместит абсолютно всех и всем будет уютно и просторно, потому что размеры, величина, пространство - это условности. Вот только, чтобы собрать его, нужны века и века, потому что отдельные части распылены по всей двушке .
        - Это правда? - спросила Рина с волнением.
        - Думаю, что все же сказка. На двушке нет рукотворных предметов. Никогда не встречала там даже гвоздя… - помедлив, сказала Кавалерия.
        Перед тем как проститься с фонтаном, Рина обернулась. Огромный камень белел в темноте. Журчала вода. Хризантемы пылали во мраке, и свет их казался расплывчатым, нечетким, тревожным.
        В пустой комнате на пять человек Рина устроилась неплохо. Забрала все одеяла со свободных кроватей и, использовав найденную в шкафу проволоку, соорудила на верхнем ярусе у окна балдахин. Втянула лампочку на проводе, аккуратно открепив его от потолка. Получилась комната внутри комнаты.
        Желая устроиться поуютнее, на первом этаже в закутке нашла диван, заваленный деревянными щитами. Предположив, что он никому не нужен, Рина принялась искать мускульную силу, необходимую для переноски. Первым, о ком она вспомнила, был Макс. Однако Ул только засмеялся, когда Рина поделилась с ним своим замыслом. Макс был истинный качок. Еще до ШНыра, в общежитии МАДИ, он таскал только штангу и только в технически правильных наклонах. Когда же требовалось перетащить шкаф, оказывалось, что толку от него никакого. То лестница слишком узка для его спинищи, то поясница у него сорвана, то группы мышц не те работают.

«Ухватиться не за что!» - виновато гудел он, и шкаф в результате волокли компактные жилистые мужички, обремененные вредными привычками. Когда, отдыхая на площадке, они выдыхали воздух, Макс шепотом рассуждал, что будет, если поднести спичку, - вырвется струя огня или не вырвется.
        - Я тебе диван через русалку перекину. Хотя нет, засядет еще между этажами. Лучше через льва, - пообещал Ул.
        Ночью Рину разбудил сильный стук, сотрясавший дверь. Она слезла и пугливо выглянула. В коридоре стояла бессонная Суповна. Гренадерская тень отчеканилась на противоположной стене. За Суповной за ручку тащилась полосатая сумка, в которой что-то громыхало.
        - Тарелки, ложки есть?.. - спросила Суповна хмуро и, не дожидаясь ответа, пошла дальше, барабаня палкой во все двери по очереди.
        Глава 13
        Теория и практика ночных прогулок
        Ключевые слова: терпение и любовь. Причем терпение предшествует любви. Терпение без любви возможно, а любовь без терпения нет.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Шли дни. Любопытная, как кошка, Рина обследовала всю территорию ШНыра и целыми днями пропадала у пегов. Поначалу дежурные вопили и кидались ведрами, но после привыкли и теперь все чаще сваливали на нее уборку денников или посылали разгребать граблями песчаную дорожку.
        Рина привыкла к внутреннему расписанию ШНыра и даже научилась выносить из столовой тарелки под пристальным взглядом караулившей в дверях Суповны.
        С Мамасей она говорила по телефону каждый день, изредка попадая на Артурыча. С Артурычем Рина не здоровалась, только выпаливала: «Мамасю позови!» Артурыч звал. Обижаться на Рину он не пытался, потому что обида требует эмоциональных усилий. Артурыч же напрягаться не хотел.
        Поначалу Рина думала, то мама будет скакать по потолку полевым галопом, но она была спокойна как удав. То, что дочь не живет дома и бросила школу, ее, казалось, совершенно не волновало. Как-то ради эксперимента Рина несколько раз подряд сказала ей: «Я в ШНыре! В ШНыре! Тут пеги, пеги, пеги!» И столько же раз Мамася как попугай повторила: «Да, да! Правительственная программа - это здорово. Надо пользоваться халявой. Только умоляю, когда президент будет тебя награждать, отстегни от ноги свой кошмарный нож. Охрана тебя застрелит».
        Рина ощутила, что мозг у нее сварился вкрутую. Что с Мамасей? Чем ее собираются награждать? Что она вообще слышит, когда Рина повторяет: «в ШНыре, в ШНыре»?
        Но, видно, у ШНыра имелись свои внутренние секреты, которые лучше было принимать как данность. В конце концов, если бы о ШНыре можно было трещать на каждом шагу, о нем давно бы уже знали все.
        С Улом Рина виделась редко. Он был или в нырках, или еще где-то пропадал. Даже на обедах появлялся редко, хотя Рина и высматривала его в столовой. Нельзя сказать, чтобы Ул ее специально избегал. Рина больше склонялась к мысли, что ему не до нее. Да и вообще Ул производил впечатление человека, для которого дружба - не в дежурном соблюдении обычаев попеременного телефонного передергивания, улыбочек и вежливого виляния хвостиком, а во взаимопомощи в трудные минуты.
        Рина ощущала странную двойственность своего положения. С одной стороны, она в ШНыре не чужая. С другой - к ней еще приглядывались, будто найденной закладки было мало, чтобы считать ее своей.

«Это потому, что я еще не ныряла на двушку », - думала Рина.
        Кроме Ула и Афанасия, более-менее сошлась она только с соседями по столу - с зубастым Гошей, обладателем кучи расписанных маркером маек, и мечтательным толстяком Рузей. У Гоши была привычка всякий раз, увидев ее, скалиться и говорить: «Доброе, Катенька, утро!» Именно в такой последовательности. Рине периодически хотелось его убить.
        В Гоше она понемногу разочаровывалась. Он был в общении легкий, но с червоточинкой. Говорил всегда с воодушевлением и имел особенность влюбляться во всякого нового человека, с которым начинал общаться. Причем влюблялся искренно, с восторгом, как девушка. Хвостом за ним ходил. Старым же знакомым, напротив, не верил и за глаза порой говорил о них несправедливые гадости.
        С Рузей все было с точностью до наоборот. Если Гоша шел от выгодного впечатления к невыгодному, то Рузя двигался в строго противоположном направлении. Очень неглупый, он успешно прикидывался тюфяком и при столкновении с любым затруднением мгновенно оказывался «без понятия». Особенно часто - когда речь заходила о Насте, за которой он вечно следил тоскующими глазами.
        Обычно Рузя глухо молчал, но иногда начинал говорить быстро, захлебываясь. Обычно это происходило, когда при нем произносили какое-нибудь важное для него слово, которое накладывалось на собственные его мысли. При этом слово могло быть совсем никакое. Что-нибудь вроде «паровоз» или «закат».

«Люди как струны. Каждая откликается на свой звук», - думала Рина.
        Ближе к концу обеда в столовой обычно появлялся Кузепыч. Последние дни он вечно ходил перемазанный, так как чинил на чердаке какой-то котел. Обычно Кузепыч бывал не в духе.
        - Когда тебе дают исправный утюг, обратно его тоже хотят получить исправным! Ах ты, потреблянец! - кричал он на бледного недоросля, который пытался прошмыгнуть мимо него незамеченным.
        - Кузепыч, не «потреблянец», а «потребитель»! - поправлял его Вовчик, обожавший раздувать скандалы.
        - Ах ты, потреблятор! Еще учить меня вздумал! Почему седло потрескалось? - кидался Кузепыч на Вовчика.
        - Так я ж сушил! - защищался тот.
        - Кто кожу на огне сушит? Завтра чтоб новое было!
        Вовчик торопливо замолкал.
        - Кузепыч - чемпион по упреждающим воплям. Тут ему нет равных, - сказал как-то Гоша.
        - Это как? - заинтересовалась Рина.
        - А так… приходишь ты куда-то, где у тебя что-то могут попросить, и с ходу издаешь упреждающий вопль, чтобы все от тебя отстали.
        - А на деле он мягкий и пушистый? - спросила Рина.
        - Ну знаешь, так глубоко в Кузепыче я не копался, - сказал Гоша и уныло почесал себе живот там, где на майке было написано: «ТУТ ЖИВУТ КИШЕЧНЫЕ ПАЛОЧКИ. БЕЗ СТУКА НЕ ВХОДИТЬ!»

* * *
        Как-то вечером, вернувшись из пегасни, Рина услышала в темноте чмоканье и сопение, точно кто-то глодал кость. Включив свет, она обнаружила у себя в комнате Макса. Макс лежал на рейках нижней кровати и грыз хлеб, который Рина сушила для пегов. Когда вспыхнул свет, Макс закрыл глаза ладонью: видно, провел в темноте уже немалое время.
        - Ну ты у-устроилась! Все матрасы в одно м-место стащила. Прямо принцесса на гы-гы-горошине! - начал Макс, косясь в сторону оборудованного на втором ярусе балдахина.
        - В самую точку! Это мой кумир! - сказала Рина, ради эксперимента спавшая сразу на пяти матрасах.
        Когда живешь одна в такой большой комнате, надо использовать все ее преимущества.
        Макс разгрыз могучими зубами еще одну корку. Рина слушала, как он звучно жует и шумно глотает, и думала, что лошадиные привычки влияют на человека больше, чем на лошадь - человеческие.
        - Я по делу! Калерия велела тебе п-передать! - внезапно вспомнил Макс, кивая на стекло, в котором, накладываясь на луну, отражалась электрическая лампочка. Рина посмотрела чуть ниже и увидела на подоконнике картонную коробку. В коробке лежали арбалет-шнеппер, нерпь и саперная лопатка.
        - Это теперь т-твое! Нырять тебе еще не с-скоро, но у нас так положено. К тому же к-куртка у тебя уже есть, - объяснил Макс с интонацией, предполагающей благодарность.
        Благодарности он не дождался и, утешая себя, разгрыз еще один сухарь.
        До этого момента собственной нерпи у Рины не было. Резервную у нее отобрали сразу, как только она прибыла в ШНыр. Разглядывая выданную, Рина увидела глубокую выбоину, рассекавшую с краю металл и кожу. Саперка была новее, чем у Ула, но не такая отточенная, с выжженными буквами «Д.М.» на рукояти.
        - А что стало с тем, кто…? - начала она.
        - Долгая и-и-история, - заикнулся Макс, и по тому, как он штурмовал слово
«история», Рина поняла, что она была бы действительно долгой.
        - Но он хотя бы жив?
        - И-иногда это не п-показатель! - убежденно ответил Макс, помогая ей зашнуровать нерпь.
        - Помнишь, как ею п-пользоваться? - спросил он, как если бы Рина могла забыть то, чему никогда не училась.
        - Сирин - телепортация, - сказала Рина, вспомнив, каким образом оказалась в ШНыре.
        - П-правильно. Русалка - всякая мелкая магия. Взять что-нибудь через стекло, н-например. Кентавр - связь. Лев - ратная магия. Хватает секунд на двадцать активного боя. Если же д-драка меньше двадцати секунд, то можно дробить, но не больше чем на д-две части.
        Рина издала вежливо-вопросительное мычание.
        - Пы-па… поясняю! Если ты использовала три секунды, а потом одну - лев все равно погаснет. И п-плевать, что три плюс один меньше, чем д-двадцать, - пояснил Макс.
        - Что такое «активного боя»? Танковую броню зубами рвать? - уточнила Рина.
        - Танковую бы… броню не пытался, но дверцу у мы-маршрутки однажды оторвал, - скромно сообщил Макс. - Кроме того, лев позволяет выдержать одно попадание из ш-шнеппера в любое место куртки. Голова, разумеется, не в счет. Опять же - если не из шнеппера ударят, а из т-тяжелого арбалета - унесет сы… сразу.
        Рина слегка разочаровалась. Она ожидала большего. Макс почувствовал это и сказал:
        - П-поверь моему нехилому опыту: не полагайся слишком на магию. Если где-нибудь на пустыре встретятся серьезный мужик с битой и ведьмарь из форта Белдо - я поставлю на мужика с б-битой!
        - А если мужик с битой и берсерк? - изменила условия Рина.
        - Тогда на б-берсерка, - неохотно признал Макс.
        С широкой извиняющейся улыбкой он захватил с собой горсть сухарей и затопал к выходу.
        - Не вздумай часто пользоваться р-русалкой! И не вздумай з-заряжать ее в Лабиринте, потому что этого никто н-не узнает! - сказал он уже из коридора, всунув голову в дверь.
        Рина стояла, прижимая к животу коробку. Совет Макса она приняла к сведению.
        Когда он окончательно ушел, она вывалила на кровать саперку и шнеппер. Из шнеппера ей немедленно захотелось выстрелить. Как его заряжать, она разобралась довольно быстро. Вложила свинцовый шарик, после некоторых колебаний прицелилась в спинку стула и осторожно потянула курок. Ничего не произошло. Рина перевернула арбалет и у спускового механизма увидела скошенную серебристую планку. Не отпуская курка, она потянула ее вниз. В следующую секунду что-то тренькнуло. Стальные «плечи» арбалета распрямились, и Рина услышала звон стекла.
        В окно укоризненно смотрела простреленная луна. По желтому кругу разбегались зигзаги трещин. Рина представила себе ершистые брови Кузепыча, которые двигались, как щетки в аппарате для чистки ботинок, и ей стало тоскливо. Вспомнив о русалке, она попыталась исправить стекло с помощью мелкой магии.

«Что бы такое сделать, чтобы тут ничего не было!» - подумала она, нерешительно касаясь пальцем хвоста русалки. Русалка вспыхнула. Запястью стало горячо. Перестав размахивать рукой, Рина увидела, что окно заложено кирпичом. Между кирпичами лежали щедрые шлепки подсохшего раствора.

«Задание выполнено. Теперь тут действительно ничего нет !» - подумала Рина угрюмо. Она попыталась отдать нерпи новый приказ, на этот раз более точный, но русалка уже погасла.
        Рина вздохнула. Теперь нужно было идти в Лабиринт, причем воспользоваться окном она уже не могла. Тащиться же пешком через весь ШНыр, рискуя наткнуться на Кавалерию или Кузепыча, ей не хотелось. Она коснулась сирина и четко представила фонтан Зеленого Лабиринта. По коже забегали знакомые жуки, похожие на овсяные хлопья. Еще спустя секунду Рина ощутила себя повисшим в воздухе облаком рисовой пудры. Пудра вытянулась струйкой, скользнула к щели между кирпичами и исчезла.

* * *
        Рина лежала на земле, уткнувшись носом. Земля была рыхлая, пахла дождевыми червями. Рина отплевывала раскисшие осенние листья и пыталась понять, что произошло. Она помнила только сильный толчок, быстрое вращение, треск веток и… больше ничего.
        Подтянув под себя руки, Рина перевернулась. Перед глазами что-то раскачивалось как маятник. Рина поняла, что это ее ботинок, запутавшийся шнурком и повисший на кустарнике. Некоторое время она опасалась к нему прикоснуться, потому что не исключала: в нем может оказаться ступня, на большом пальце которой маркером нарисован смайлик.

«Чем умнее девушка, тем проще у нее забавы! Высокий ум утешает себя глубокими провалами», - крутя пальцем у виска, говорила ей в таких случаях Мамася.
        Но нет, нога все-таки на месте, и даже рожица никуда не исчезла, хотя носок куда-то запропастился. Не исключено, что лежит теперь в душистых зарослях самшита. Одинокий черный носочек с торчащей ниткой.
        Рина приподнялась на локте. Справа ночь расчерчивалась белыми полосками берез. Вниз уходил пологий овражек, поросший травой. Там, где он заканчивался, начиналось картофельное поле.

«Это не Лабиринт. И даже не ШНыр, - поняла она. - Я попыталась телепортировать к фонтану, и он меня отбросил».
        Рина так и не вспомнила, видела она камень или нет. Кажется, все-таки видела, потому что глаза болели так, будто обожгло чем-то очень ярким. Рина перевела взгляд на нерпь, понимая, что она должна была принять от камня часть сияния. Так и есть. Нерпь сияла ярче полуденного солнца, включая и сирина, хотя он должен был погаснуть после телепортации.

«Фонтан меня отфутболил, но при этом любезно зарядил нерпь. Манера Артурыча, который, выталкивая меня за дверь, всегда всовывал денег!» - подумала Рина.
        Она встала, обулась и попыталась сориентироваться, как добраться до ШНыра. Повторно связываться с телепортацией ей не хотелось. Было сыро и холодно. Рина подняла воротник. Всунула ладони в рукава. Подмосковное лето существует исключительно для отчетности. Ночью, когда солнце выключают, оно замещается холодной весной.
        Рина поднялась вверх по оврагу и между березками увидела знакомую ограду. Она напрягла воображение и поняла, что находится снаружи дальней части ШНыра, за тем большим лугом, что начинается сразу от пегасни. Это еще терпимо. Могло быть и хуже.
        Она пошла к ограде, но внезапно слева мелькнуло что-то темное, похожее на человеческую фигуру. Рина хотела окликнуть, но не окликнула, а прижалась боком к березе, осторожно выглядывая и пряча за спину сияющую нерпь.
        Она разглядела, как высокий мужчина со странно отблескивающей грудью молча пинает кого-то, перед каждым новый пинком отступая на шаг назад. Кого он пинает, Рина не понимала. Слышала только хрип. Под ногами высокого что-то шевелилось. Нечто темное, изломанное, горбясь, поднималось, вырастая почти до груди мужчины, и сразу опадало.
        Из-за тучи выглянула луна. Отблескивающая грудь оказалась панцирем. У ног человека, припадая к земле, скалилось крупное животное с плоской мордой. Защищаться зубами ему мешал металлический намордник. Правое кожистое крыло после каждого удара всплескивало. Левое же было прижато к земле, точно животное кого-то им защищало.
        Рина не могла знать, что одна из гиел, патрулировавших небо вокруг ШНыра, внезапно вышла из повиновения и опустилась у ограды. Берсерк в ярости избивал гиелу ногами, пытаясь поднять ее в воздух. Все это он делал молча, опасаясь шуметь так близко от ШНыра.
        Но ей и не надо было ничего знать. На ее глазах избивают животное - этого достаточно. Не вмешаться Рина не могла. Арбалет она оставила в комнате, но на руке у нее сияла заряженная нерпь. Про боевую магию она помнила, но вот только как ее вызвать? Как поставить световую заморозку? Рина встряхивала нерпь, касалась льва, однако ровным счетом ничего не происходило. Никаких шаровых молний, синеватых всплесков, вспышек - вообще ничего.
        Высокий ее пока не замечал, продолжая деловито избивать ослабевшего зверя.

«Макс оторвал дверцу. Значит, лев сам по себе ничего не делает. Только умножает мои усилия!» - подумала Рина.
        Стараясь не представлять, что произойдет, если она не угадала, Рина метнулась к врагу. Выскакивая из-за березы, она не смогла удержаться от восклицания. Берсерк обернулся. Момента прицеливания она не уловила. Что-то ударило ее в центр груди, и только потом она увидела маленький шнеппер в его полусогнутой руке. Она пробежала еще шаг и только потом упала. У нее очень болело ребро прямо напротив сердца. Рина лежала на животе и думала: как это странно, человек умирает, а ему кажется, у него болит ребро.
        Берсерк, прихрамывая, подошел к Рине. Наклонился над ней и, щелкнув зажигалкой, перевернул ее за плечо. У берсерка было белое, плоское лицо с кровоподтеком на правой щеке. Зажигалка отбрасывала на лицо красноватый блик. Рина видела толстую сосредоточенную складку кожи у него на лбу.
        Взгляд спокойный, деловитый, совсем не безумный, но какой-то неправильный и страшный. Обычно взгляд содержит эмоцию: интерес, симпатию, равнодушие, досаду. И, какой бы не была эмоция, она перекидывает мостик. Смотрящий признает в человеке человека, хотя бы и достойного, по его мнению, того, чтобы открутить ему голову.
        Здесь же эмоций не было вообще. Рина увидела, как берсерк потянулся к бедру. В ладони у него возник узкий топорик на длинной рукояти. Он размахнулся, но внезапно остановился, присел и еще раз осветил зажигалкой лицо Рины.
        За оградой ШНыра послышался нарастающий звук. Кто-то бежал к ним. Узкий луч фонаря прыгал в темноте. Берсерк схватился за шнеппер, но, вспомнив, что тот разряжен, метнулся к гиеле. Рина увидела, как он вскакивает в седло. Услышала сухой треск разряда. На этот раз электрошок был выставлен на предельную мощность. Гиела закричала жалобно, как ребенок. Рина никогда не думала, что звуки у животных и людей могут быть такими общими.
        Захлопали кожистые крылья, и, одурев от боли, гиела на малой высоте полетела между березами, цепляя крыльями ветви.

* * *
        Несколько секунд спустя кто-то спрыгнул с ограды и, осветив Рину фонарем, присел рядом на корточки. Над Риной склонилось жесткое, с изломанным носом лицо Родиона.
        - Цела? - поинтересовался он.
        - Я ранена.
        - Куда?
        Она показала, ощущая глубокую несправедливость. Он коснулся ее куртки мизинцем и хмыкнул. Затем осторожно отлепил что-то пальцами и уронил Рине на ладонь.
        - Красиво сплющилась. Прямо о защитную полосу. Сделай брелок! - посоветовал он.
        Рина смутилась. Она почувствовала себя почти виноватой, что ее не убило.
        - У меня почему-то лев не сработал, - пробормотала она.
        Родион недоверчиво посмотрел на ее нерпь. Рина подняла руку и увидела, что лев ухитрился погаснуть.
        - Все ушло на блокировку, - бросил Родион.
        Он встал, отошел туда, где недавно ведьмарь бил ногами гиелу, и осветил что-то фонарем. Рина снова услышала писк. Неприятный, требовательный. Она подбежала и увидела шевелящийся комок.
        На земле лежал гиеленок. Меньше кошки. Голый, скользкий, не покрытый шерстью. Кожистые крылья еще не расправились, не потемнели. Перепонки розоватые, прозрачные. Веки неоткрывшихся глаз вздрагивали, когда на них падал свет фонаря.
        - Кем надо быть, чтобы лететь на рожающей гиеле. Хотя он небось и не знал - какую оседлали, на ту и уселся! - процедил Родион.
        Гиеленок пытался ползти. Кожа на плоской морде собиралась складками. Нижняя челюсть сильно выступала вперед, и длинные клыки - верхние и нижние - образовывали вампирский прикус.
        - Вот почему мамаша улетать не хотела… Тоже вот: тварь, а жалеет! - пробурчал Родион.
        Он сунул руку под куртку и извлек шнеппер.
        - Отвернись! - велел он Рине, одним движением рычага взводя тетиву.
        - Зачем?
        - Все равно сдохнет. Или думаешь: берсерк вернется? - повторил Родион, начиная раздражаться.
        - Не отвернусь!
        Резкие брови сдвинулись.
        - Ну если тебе нужны впечатления… - с угрозой сказал Родион. Шнеппер поднялся до уровня головы маленькой гиелы. Рина с визгом оттолкнула его кисть и, поспешно наклонившись, схватила гиеленка на руки.
        - С ума сошла! Положи ее! Не трогай руками! - крикнул Родион сдавленно.
        Рина недоверчиво оглянулась на него.
        - Ты ее застрелишь!
        - Хорошо, не застрелю! Только положи на землю и отойди. Быстрее! - Капля пота со лба Родиона побежала по сломанному носу и свернула к глазу. Шнеппер он уже опустил.
        - Зачем?
        - Ты что, не знаешь? Укус гиелы смертелен! Вначале опухают пальцы, потом запястье, локоть, плечо.
        Рина погладила новорожденную гиелу по голове.
        - Но это совсем еще детеныш! Ему и часа нет! - сказала она.
        - Это гиела! Они ядовиты еще в материнской утробе! Ты не знаешь, сколько пегов они порвали! Укус вроде совсем ничего, замазал и забыл, а через три минуты пег уже труп!.. Положи ее!
        - Чтобы ты ее убил?
        Видя, что Рину маленькая гиела не трогает, Родион неосторожно ткнул ее фонарем. Слепой щенок гиелы зашипел. Рина увидела мелкие верхние зубы. Щелчок - и они заскользили по стеклу фонаря. Рина была ошеломлена - от гиеленка с расползающимися лапами и трясущейся головой она никак не ожидала такого быстрого и продуманного движения.
        - Теперь видишь? Чудом в руку не вцепился. Одного не пойму: почему он тебя не кусает? - проворчал Родион, наблюдая, как гиеленок последовательно тычется носом в запястье Рины, пребывая в явных поисках чего-то.
        - Он есть хочет… - сказала Рина с жалостью.
        Родион расхохотался.
        - Чуть что - валить на голод! Женское объяснение!
        Со стороны картофельного поля донеслись яростные звуки грызни, оборвавшиеся высоким визгом. Родион прислушался.
        - Жди здесь! - велел он Рине и, подняв шнеппер, побежал.
        Двигался он очень пластично, не столько перебегая, сколько перетекая от одной березы к другой. Целься в него кто-то из темноты - попасть было бы непросто.
        Вернулся он минут через пять.
        - Собаки подрались… - пояснил он, точно вырастая из березового ствола. - Эй, ты где?
        Рины у ограды уже не было. И щенка гиелы, разумеется, тоже.

* * *
        Воспользовавшись отсутствием Родиона, Рина сделала попытку перетащить молодую гиелу через забор ШНыра, но у нее ничего не вышло. Сама она перелезла легко, но маленькую гиелу удерживала упругая сила. В момент соприкосновения с незримой преградой гиела принималась скулить, и Рина понимала, что щенку больно.
        После неудачной попытки закутать гиеленка в шныровскую куртку и протащить его контрабандным путем Рина сдалась и, прижимая зверюшку к груди, побежала вдоль ограды. Она бежала и просчитывала разные варианты: спрятать в лесу, договориться с какой-нибудь старушкой в поселке, найти электричку и уехать в Москву. Все варианты имели свои плюсы, но эти плюсы были колючими, как противотанковые ежи.

«Тут уж ничего не попишешь: плюс - он потому и плюс, что состоит из двух минусов», - говорила в таких случаях Мамася.
        Выход нашелся сам собой. В полукилометре от ограды ШНыра, там, где заканчивался березовый лес, а ответвление дороги закруглялось к поселку, Рина обнаружила укрытое в ложбинке загадочное сооружение. Лет тридцать назад сторож картофельного поля сварил из железа неровной формы ящик, чтобы держать в нем мотоцикл. Сторож был человек бывалый, знал подмосковные нравы и понимал, что одновременно и картошку и мотоцикл ему не уберечь. Теперь сторожа давно унесло волной времени, а на его мотоцикле ездил бородатый московский байкер Плющ, чудом опознавший в ржавеющем на автобазе чудище трофейный немецкий раритет.
        Даже и теперь еще на двери гаража висел устрашающе самовлюбленный замок, с чем, впрочем, вполне можно было примириться, поскольку сама дверь валялась от гаража метрах в пяти. В сарае Рина обнаружила кучу всякого хлама, на который не покусились даже местные выпивохи, и среди прочего - два рваных картофельных мешка.
        - Лежи тут и жди! - сказала Рина, подстилая под щенка один мешок и накрывая его другим.
        Гиеленок, только что требовательно пищавший у нее на руках, сразу умолк, стоило Рине положить его и отойти на шаг. Он даже не шевелился: берег силы. Рина не знала, что гиелы, улетая на охоту, надолго оставляют своих детенышей, а тем, чтобы их не нашли, приходится помалкивать.
        С минуту постояв рядом и так и не услышав ни одного неосторожного писка, Рина побежала к ШНыру. До наступления утра нужно было узнать как можно больше о гиелах и вернуться.

«Ул или Рузя? - подумала Рина. - Ладно, начну с Ула!»

* * *
        Четверть часа спустя Рина пробиралась по коридорам ШНыра. При этом она выбирала коридоры потемнее, опасаясь наткнуться на Родиона. Вместо Родиона она встретила Вовчика, который с виноватым видом тащился за Оксой, ловил ее за рукав и безостановочно бубнил: «Прости! Ну я же сказал: прости! Откуда я знал, чья это нога? Темно же было!»
        Окса стряхивала его руку и отворачивалась, однако Рина безошибочно ощущала, что прощение не за горами. У Оксы Рина узнала, что старшие шныры - Ул, Родион, Макс и Афанасий - живут на чердаке, где устроили себе холостяцкую берлогу.
        - Только девушки там не приветствуются, - сказала Окса. - Легко можно коленкой получить под пятую точку. Особенно от Родиона. Его девушка бросила когда-то, до ШНыра ещё, и он… В общем, Родион всех девушек теперь не очень любит.
        Поднявшись по грохочущей железной лестнице, Рина нашла открытую дверь и осторожно просунула голову на чердак.
        - Эй! - окликнула он.
        Никто не отозвался. Рина вошла. Внутри полутьма. Чердак ШНыра тянулся над всем корпусом. Только в центре под коньком можно было выпрямиться во весь рост. Рина стала пробираться, изредка натыкаясь на следы человеческого присутствия, выражавшиеся то в боксерской груше, то в утыканном ножами деревянном щите, то в конском скелете, отдельные кости которого были заботливо соединены проволокой.
        Шагов через двадцать она увидела пустой гамак. Рядом с гамаком на балке отблескивал четырехугольник фотографии. Кто на ней, Рина в темноте разглядеть не смогла. Она коснулась фотографии, и та неожиданно оказалась у нее в руке.
        Рина еще нашаривала потерявшуюся кнопку, когда внезапно услышала голоса Ула и Афанасия. Рина испугалась, что ее могут засечь на чердаке, да еще с чужой фотографией в руке. Как говорил в таких случаях Артурыч, могла возникнуть
«непонятка». Рина поспешно положила снимок в лунный квадрат, будто он упал сам, и, отступив в темноту, притаилась за конским скелетом.
        - Прекращай нырять на рассвете! Они это знают и патрулируют по две четверки! - сказал Афанасий.
        Рина услышала знакомую усмешку и поняла, что Ул ждет этих встреч больше, чем сами ведьмари.
        - Яра любила рассвет. Я делаю это в память о ней. И плевать, что они знают, когда я ныряю.
        - Нарвешься!
        - Ничего, - легкомысленно отозвался Ул. - Вы с Максиком меня прикрываете.
        - Туда - да, а обратно?
        - Обратно сам я разберусь. Один из берсерков Тилля уже нарвался.
        Афанасий недоверчиво хмыкнул:
        - Это в тот раз, когда тебе ляжку прострелили?
        - Там одно мясо. А шрамы пусть бухгалтерия считает, - равнодушно отозвался Ул.
        - Ты плохо знаешь анатомию. В бедре два крупных сосуда. Три сантиметра левее, и ты истек бы кровью, - сказал Афанасий.
        Ул засмеялся.
        - «Если бы» у шныров не считается. Ты когда-нибудь мыл голову в раковине общественного туалета, где у батареи на газетках спит какой-нибудь дядя Веня? А нога у тебя замотана пакетом, чтобы кровь не капала? - спросил он.
        - Нет.
        - Ты не романтик. Точнее, не городской романтик! - сказал Ул.
        - Зато ты становишься все романтичнее! - сердито сказал Афанасий. - Кавалерия в курсе, что ты достаешь только атакующие закладки?
        Ул насупился. Они стояли совсем близко от гамака, шагах в трех.
        - Я нашел место, где их навалом. Только таскай. Жалко, нельзя брать больше одной.
        - Ты не ответил про Кавалерию… - напомнил Афанасий.
        - Кавалерия не может простить мне Конунга. Какой жеребец был! Безотказный. Из последних сил всегда тянул! Она на нем всегда ныряла. Ее любимец, - сказал Ул с усилием.
        - А ты сам себе можешь?
        Ул мотнул головой.
        - Лучше бы они в меня тогда попали. Никогда не забуду… Стрела в шее, а он крылья расставил и планирует в реку! А мог бы крылья сложить, и я разлетелся бы вдребезги!
        - Может, оставить все это? - спросил Афанасий тоскливо.
        - И простить ведьмарям Яру? Конунга? Простить все? - повысил голос Ул.
        - Осторожно! - прервал его Афанасий. - Ты знаешь кодекс! Сколько опытных шныров застряли в болоте потому только, что слишком сильно ненавидели!
        - А повод у них был? - спросил Ул.
        - Для болота это не важно. Эльбам главное, чтобы было за что зацепиться. Ненависть, ложь, жалость к себе - все подойдет! Кстати, как ты выкручиваешься?
        - Стараюсь представлять себе что-нибудь хорошее, - сказал Ул тихо. - Например, ее улыбку. Тащу атакующую закладку, которая разнесет их к чертям собачьим, и думаю о ней. Ты не забыл Яру?
        - Нет, - чуть помедлив, отозвался Афанасий.
        - Хотя у тебя же есть Виктория… - сказал Ул с грустью. - Смотри, береги ее, потому что потом бывает очень больно.
        - Я берегу, - пробурчал Афанасий.
        - Ну смотри! Не бросай! - сказал Ул, умевший радоваться, когда кто-то рядом с ним счастлив.
        - Не брошу! - заверил его Афанасий. Про себя же мучительно подумал: «В Гондурас ее! Срочно в Гондурас!»
        Внезапно Ул издал короткое восклицание, и Рина поняла, что он обнаружил фотографию в лунном квадрате. Дождавшись, пока Ул присядет, Рина громко затопала, притворяясь, что только что вошла.
        - Макс? - Афанасий направил на нее фонарь. - О, привет! Что ты тут делаешь?
        - Что едят гиелы? - выпалила Рина.
        - Пегов, - ответил Ул, не проявляя ни малейшего любопытства, зачем узнавать это в двенадцать ночи.
        - А маленькие гиелы? - спросила Рина.
        - Маленьких пегов! - сказал Афанасий и засмеялся, ожидая официального одобрения своей шутки. Рина из вежливости улыбнулась.
        - Мне нужно знать, чем кормят новорожденных гиел, которых бросили матери, - сказала она.
        Ул сидел на корточках и прижимал к колену фотографию.
        - Кажется, кто-то говорил, что сгущенкой с молотым перцем! - отозвался он.
        Рина вздохнула, считая это очередной остротой, но Ул был серьезен.
        - Молоко у гиел очень жирное. Из наших продуктов к нему ближе всего сгущенка. Ну, может, чуть разведенная… Можно еще дохлую кошку через мясорубку прокрутить. Но это уже из области деликатесов.
        - А перец зачем?
        - Так это ж гиела! У нее кровь - таблица Менделеева!
        Рина напряженно ждала вопроса: «А почему это тебя так интересует?» - и он прозвучал, но не от Ула, а от Афанасия. Правда, отвечать на него она не стала, потому что на чердак, топая, поднялся Родион. Пока его глаза не привыкли к полутьме, Рина проскользнула на лестницу.
        Глава 14
        Бабочка на зонтике
        Если света нет и мрака нет, то все мы - стихийно мыслящая плесень.
        Йозеф Эметс, венгерский философ
        Телохранитель Долбушина Андрей сделал последний стежок и лихо, как бывалая швея, перекусил нитку. Это были его любимые секунды.
        - Ну как? - спросил он у Полины, которой было доверено самое главное: держать куколок. Мальчика на правом колене, девочку на левом. Именно в такой последовательности.
        На ладони у Андрея лежала крошечная блузка. Пальцами другой руки он все еще сжимал иглу. Пальцы были короткими и грубыми, с суставами, давно превратившимися от постоянных тренировок в костяные мозоли. Порой Полина не понимала, как он вообще может шить.
        - Так что? - нетерпеливо повторил Андрей.
        Полина взяла блузку и со знанием дела осмотрела. Она знала: если она скажет, что блузка получилась кривая, а правое плечо безнадежно завалено, то Андрей мрачно уйдет к себе и в пятитысячный раз будет смотреть один и тот же боксерский матч. А когда выключит его, стена начнет вздрагивать от ударов его арбалетов.
        Поэтому Полина выбрала нейтральный вариант между правдой и ложью.
        - Очень необычно! - сказала она.
        Андрей просиял, и Полина поняла, что боксерских матчей сегодня не будет. Арбалетной пальбы тоже.
        Телохранитель Долбушина был единственным, с кем Полина могла теперь поговорить по душам. Аня исчезла внезапно, не попрощавшись с подругой. Даже зубную щетку и ту с собой не взяла. Долбушин заявил, что его дочь уехала учиться в Англию. Сам он ходил желтый и злой. На вопросы отвечал отрывисто, а Полину вообще не замечал.
        Первое время глава финансового форта не разрешал Полине даже подходить к шкафам своей дочери, а ее комнату закрыл на ключ. Потом постепенно смягчился, отдал ключ Полине, и теперь она от нечего делать меняла одежду по четыре раза в день. Выходить на улицу ей не разрешалось. Утверждали, что она еще не восстановилась после аварии и легко может потерять память.
        Трижды к ним приходил средних лет кособокий человечек в несвежем медицинском халате, которого Долбушин, как-то особенно иронично вытягивая губы, называл
«доктор Уточкин» и «наше солнечное светило». Вроде шутил, но когда видел Уточкина, глаза его выцветали, а зрачок почти исчезал.
        Человечек был очень вежлив и предупредителен. Трогал Полине голову в разных местах, иголочками колол ей уши, долго мял руку и остро заглядывал в глаза. И вздыхал. Непрерывно вздыхал. Порой, когда вздох получался особенно глубоким, нутряным, в комнате начинало крепко пахнуть винным магазином. После Уточкина у Полины всегда подолгу болела голова, но ночью она спала крепко, без сновидений, точно прыгала в черный колодец.
        Андрей еще не натянул на куклу блузку, когда на площадке послышался неясный шум. Телохранитель вскочил и, схватившись за шнеппер, выскользнул в коридор. Через некоторое время Полина услышала, как щелкнул замок и раздались голоса.
        Вскоре Андрей появился вновь. Уже без шнеппера, но с пакетом в руках.
        - Тебе подарок от Белдо. Через водителя переслал. С какой бы это радости? Ты глазки дедушке не строила? - спросил он ехидно.
        - Дай сюда! - Полина вырвала у него пакет и ушла в комнату Ани.
        В пакете она обнаружила коробку из плотного картона, кокетливо убранную ленточками. Под ленточки была вложена записка. Она начиналась словами: «Дорогая юная леди!» - а дальше содержала такое количество цветочных комплиментов, что Полине показалось, будто ее заперли на ночь в парфюмерном магазине. Дочитать письмо до конца у Полины не хватило терпения. Она нашла, что буковок слишком много.

«Что это на него нашло?» - подумала она с недоумением. Знатный куровед был столь же мало похож на ловеласа, как пень на цветущую вишню.
        Вскрыв кокетливо запакованную коробку маникюрными ножницами, Полина нашла внутри средних размеров камень, выпачканный глиной. Ничего себе подарочек!
        Пытаясь понять, что бы это значило, Полина коснулась его пальцами, и внутри камня вспыхнул цветок. Маленький, но очень яркий.
        Полина вскрикнула. В первую секунду у нее сильно закружилась голова, но головокружение скоро прошло. Она ощупывала внимательными пальцами грани камня, и цветок отзывался на всякое ее прикосновение. Забыв обо всем, она гладила камень пальцами, касалась его запястьями, ногтями, играла с цветком, как с котенком. Цветок сиял, переливался, погасал, снова вспыхивал.
        Полина смотрела на него, и ей казалось, что ее теперешняя жизнь какая-то фальшивая, временная и что если она совершит усилие, то… Но тут снова начинала взрываться голова. Память Полины упиралась в косо улыбающееся, вежливое лицо фельдшера Уточкина, и она начинала ощущать запах дешевого вина.
        - Что ты здесь делаешь в темноте? - внезапно услышала она голос Долбушина.
        Полина вскинула голову и с недоумением уставилась на его длинное лицо, просунувшееся в желтую от света щель приоткрытой двери. Полина растерялась. Она была уверена, что Долбушина нет дома и возвратится он только вечером.
        За окном стояли сумерки, видимо, это значило, что вечер уже наступил. Куда исчезла вторая половина дня и как она ее провела, Полина так и не поняла. Помнила только, что она не спала ни минуты, а все время гладила теплый камень.
        - Кыш отсюда! - устало сказал Долбушин, так и не дождавшись ответа.
        К комнате своей дочери Долбушин относился ревниво, и, хотя пускал туда Полину, она постоянно ощущала себя человеком, который ходит по музею имени Ани Долбушиной. И это при том, что во всей прочей квартире Полина могла хоть костры разводить, сваливая в кучу антикварную мебель и поливая ее керосином. Долбушин поморщился бы, но молча.
        Собираясь выставить ее, Долбушин шагнул в комнату, однако зонт, с которым он был неразлучен, почему-то остался в коридоре. Считая, что он застрял в дверях, глава второго форта обернулся и нетерпеливо потянул. Ничего не изменилось. Сколько Долбушин ни дергал его, внести зонт в комнату не было никакой возможности.
        В какой-то момент, когда Долбушин потянул зонт особенно сильно и сердито, Полине почудилось, будто ручка на мгновение обвила запястье, как живая. Долбушин глухо выругался и ослабил хватку. Подушечка большого пальца у него была разодрана. Глава второго форта отшвырнул зонт и, как пес, стал зализывать рану.
        Полина вскочила с дивана. Камень, о котором она совсем забыла, соскользнул с колен и глухо ударился об пол. Долбушин дико уставился на него и опустил руку. Губы и подбородок у него были в крови, как у пообедавшего вурдалака.
        - Где… ты… это… взяла? - прохрипел он.
        - Подарок! - сказала Полина.
        - Чей?
        - Белдо.
        - Быть не может.
        - Спросите у Андрея!
        - Что, сам Белдо привез? Не верю! - недоверчиво крикнул Долбушин.
        Отвернув голову в сторону, будто камень мог опалить ему ресницы, он шагнул к нему, однако, так и не коснувшись, отдернул руку. Было похоже, что перед ним лежит расплавленный металл.
        - Андрей! - крикнул он в недра квартиры. - Ко мне! Убери это!
        Полина вспомнила, что коробку доставил шофер Белдо, а ей самой передал в руки Андрей. Значит, шофер Белдо мог касаться камня, и телохранитель Долбушина тоже.
        - Ты где был? Ты не видел, что в дом принесли? - заорал на него Долбушин, когда Андрей вбежал в комнату.
        Андрей уставился на камень. На лице у него еще жило отраженное счастье. Видимо, телохранитель, когда его дернули, продолжал тайком возиться со своими
«лилипутами». Теперь счастье быстро размывалось, замещаясь озабоченностью.
        - Там была упаковка… Я считал… - начал Андрей.
        Заметив, что Долбушин без зонта, а на губах у него кровь, он удивился и замолчал. Долбушин облизал губы.
        - Я с тобой после разберусь! Унеси! И нечего на меня глазеть! - опомнившись, приказал он.
        Андрей наклонился, взял камень и понес. Нес обычно, без всякого выражения на лице, явно не испытывая ни радости, ни боли. Исходящего от камня тепла он не ощущал, сиявшего внутри цветка не замечал.
        - Подожди! - крикнул Долбушин, сообразивший, что, выходя из комнаты, Андрей должен будет переступить порог. Метнувшись к зонту, он схватил его и вместе с ним отбежал в сторону.
        - Теперь иди!
        Андрей прошел почти всю квартиру, когда под ноги Долбушину попалось так и не прочитанное до конца письмо Белдо. Он поднял его, скользнул по нему глазами, и в самом начале абзаца зрачок ему царапнуло короткое трехбуквенное слово.
        «Гай настаивает, чтобы этот камень пока оставался у тебя. Это его милая причуда, а причуды серьезнее приказов, потому что приказы забываются, а причуды нет. Если Альберта смутит эта вещица, я дам ему все необходимые объяснения.
        Душевно лобызающий твои кудри, твою душу и твой мозг,
        Дионисий Белдо».
        - Стой! - крикнул Долбушин.
        В глубине квартиры перестал вздрагивать пол.
        - Позвони Белдо! Живо-о!
        Главу первого форта долго ждать не пришлось. Белдо прибыл давать необходимые объяснения так скоро, что у Долбушина возникло стойкое ощущение, что он все время торчал где-то неподалеку в своем автобусе. Рядом с куроводом, хлопая рукавами, летели обе его «вороны». Однако еще на пороге квартиры, учуяв закладку, колдуны заметались и, беспокойно улыбаясь, попятились к лифту.
        Белдо, более выносливый, чем его подруги, тоже не стал выставлять себя героем. От закладки он держался на почтительном удалении и в кабинет Долбушина прошел дальними комнатами.
        В кабинете оставался недолго, не более часа. На обратном пути Долбушин проводил его до дверей. Лицо у него было задумчивое и обеспокоенное.
        Андрей, наблюдательный, как все люди его профессии, заметил, что в квартиру Белдо вошел с небольшой квадратной сумкой через плечо, а покинул ее уже без сумки.

* * *
        Все то время, пока Долбушин ждал Белдо, Полина оставалась в комнате его дочери. Камень, который вернул ей Андрей, она положила на кровать Ани, прямо на покрывало, и легла рядом, почти касаясь камня лбом, но не руками. Запах - чуть железистый, щекочущий - напоминал ей запах кремня, когда по нему ударили другим кремнем. Полина вдыхала его и ни о чем не думала. Цветок больше не вспыхивал. Полине было довольно того, что он живет внутри.
        Неожиданно ей стало душно. Оставив камень на покрывале, она вышла на балкон, куда вели двери сразу из нескольких комнат и из кабинета Долбушина. Прямо напротив кабинета стояло огромное кресло-шезлонг. Полина, унаследовавшая от Ани любовь к этому креслу, опустилась в него за минуту до того, как знатный куровед уединился в кабинете с хозяином.
        Услышав за спиной приглушенные стеклом голоса, Полина застыла в шезлонге, боясь пошевелиться. Она знала, что из кабинета не видно, есть кто-то в шезлонге или нет, а вот если она сейчас встанет, то наверняка выдаст себя. Встречаться же с Белдо у нее желания не было. Да и Долбушина она побаивалась.
        Получалась запутанная ситуация: если она не захочет подслушивать - решат, что она подслушивает. Если же затаится как мышь, то, возможно, все и обойдется. Высокий лекторский голос Белдо она слышала четко. Глуховатый же голос Долбушина временами пропадал.
        ДОЛБУШИН. Какого эльба вы послали ей камень?
        БЕЛДО. Ах-ах! Вы не девушка, Альберт, - и это огромный пробел в вашей биографии.
        ДОЛБУШИН. Что-о?
        БЕЛДО. Однажды я видел, как пег со сломанным крылом смотрит на небо. Это был ее взгляд, Альберт!.. Откройте окно, здесь душно!
        ДОЛБУШИН (слова не слышны).
        БЕЛДО. Очень недолго. Мы увеличили вероятность настолько, что каждое мгновение может оказаться тем самым… И, Альберт, чтобы вы поняли, как хорошо я к вам отношусь: остерегайтесь Тилля!
        Долбушин открывает окно.
        ДОЛБУШИН. Вам известно что-то конкретное или вам просто хочется нас стравить, потому что его берсерки убивают ваших колдуйбабок и, в целом, находят общий язык с моими людьми?
        БЕЛДО. Ни в коем случае! Я уважаю Ингвара как делового партнера и знаю его давно, но он такими глазами смотрел на ваш зонт…
        ДОЛБУШИН. Опять зонт! Сколько можно! Хотите, я подарю его вам, Белдо? Только потом не жалуйтесь: обратно заберу его только после вашей смерти.
        БЕЛДО. Тьфу-тьфу! У вас опасный язык, Альберт! Недаром Владочка, когда гадает на вас, потом всегда сжигает колоду.
        ДОЛБУШИН. Очень любезно с ее стороны. Когда я ее застрелю, тоже выброшу шнеппер…
        БЕЛДО (смеется). Альберт, мы знаем друг друга восемнадцать лет! Я не забыл продрогшего студента, которого нашел спящим на скамейке напротив памятника Гоголю. Сущий голубок! Вы даже кофе не могли пить. Роняли стаканчик себе на колени. Оно и понятно - первые числа марта! Не март, как говорится, месяц! Вы слышали, что я сказал? (Смеется.)
        ДОЛБУШИН. Я тоже помню этот день! Студента в шныровской куртке и с закладкой в кармане, с которой он не слился!
        БЕЛДО (цокает языком). Но и в ШНыр вы ее не очень-то спешили отнести! Шатались по городу, скрываясь от всех подряд - от наших, от ваших, и воровали хлеб, которым кормят уток на Чистых прудах!
        ДОЛБУШИН. Девушка, которую я любил, была слепа, а моя закладка могла дать ей зрение. А я обязан был отдать ее другой! Какой-то старухе, которая была слепой всю жизнь и давно к этому привыкла! Да ей жить оставалось не больше месяца! Зачем ей видеть? Разве это честно?
        БЕЛДО (сочувственно) . И что же вы тянули? Отдали бы своей девушке!
        ДОЛБУШИН. Что-то меня останавливало. Возможно, глупый шныровский кодекс… И только после встречи с вами я окончательно решился. Пока я таскал закладку в кармане, она не сливалась со мной, хотя я прикасался к ней сотни раз в день и грел пальцы. Но в момент, когда я уже протянул ее своей девушке, во мне что-то шевельнулось. Себя пожалел, что ли, но не желал с ней расставаться! Зачем отдавать, когда можно оставить? Всего на одну секунду! Этого оказалось достаточно. Закладка слилась со мной. Девушка осталась слепой как крот!
        БЕЛДО. Вы все равно любили ее, Альберт, и у вас родилась прекрасная дочь… К тому же теперь вы можете определить мысли и истинные желания всякого человека, который смотрит вам в глаза!.. Давайте, я посмотрю вам в глаза и подумаю о Тилле. Хотите?
        ДОЛБУШИН. Да отстаньте вы со своим Тиллем! Мясник думает, что мой зонт - дополнительная закладка, как его кабаний ошейник. Это бред! Мой зонт вообще никогда не был на двушке .
        БЕЛДО (тревожно). Вы хотите сказать, что он из…?
        ДОЛБУШИН. Вспомните теорию, Белдо! Идея предшествует воплощению. Было время, люди не знали колеса. Но однажды какой-то болван увидел, как сбитое молнией дерево покатилось с горы. И вот вспышкой к нему пришло озарение, и первое сделанное им колесо стало нульпредметом . В нульпредмете - сила всех вытекающих из него предметов. Если я уничтожу первое колесо - нелепое, кривое, но вобравшее в себя идею, - с ним вместе исчезнут и те семьсот миллиардов колес, которые существуют сейчас на земле. И все машины, велосипеды, часы, электростанции - вообще вся техническая сторона цивилизации. Потому что именно в том колесе - сила.
        БЕЛДО (ехидно) . И ваш зонт, соответственно, нульпредмет всех зонтов и навесов?
        ДОЛБУШИН. Подозреваю, что нульпредметом зонтов был обычный лопух.
        БЕЛДО. А чего же тогда?
        ДОЛБУШИН (тихо). Вы помните камень, которым Каин убил своего брата Авеля? Разве этот камень не вобрал в себя идею, некогда вызревшую в болоте ?
        Долгая пауза. Полина слышит, как под Белдо скрипит стул.
        БЕЛДО (возбужденно). И они отдали его вам? ВАМ, а не ГАЮ? Почему?
        ДОЛБУШИН. Он оказался на удивление небольшим. Меньше кулака, но с острым выступом… Прекрасно поместился в ручке зонта и даже отчасти оживил его… Этот зонт позволяет мне многое, но - проклятье! - его нельзя даже потерять! Всякое убийство, совершенное в мире - не важно чем: пулей, ножом, голыми руками, - отзывается во мне зудящей болью. Особенно мерзко бывает по ночам. Поверьте, Белдо, если Тилль получит мой зонт, он через неделю принесет его обратно.
        БЕЛДО (завистливо). Пусть так, но возможности, возможности…
        ДОЛБУШИН. Иногда задумываюсь: а, допустим, первая капля первого после сотворения Земли дождя? Что она? Или первый из бликов огня, возникший от первого удара молнии? Какая чудовищная власть у этих нульпредметов !
        БЕЛДО. Это не нульпредмет. Первосущность. Она больше нульпредмета. За первосущностями пришлось бы прорываться за вторую скальную гряду - к той центральной скале без вершины! Это не по силам ни одному шныру.
        ДОЛБУШИН. Откуда у нас такая уверенность? Девушка не прорывалась дальше первой гряды.
        БЕЛДО. Но была в долине между первой и второй. И там нашла сильнейшую закладку, рядом с которой находилась контрзакладка. Возможно, это была скала, рядом с которой бабочка отложила яйцо, ставшее гусеницей и затем куколкой… А возможно, долина за первой скальной грядой является зеркальным отражением долины за второй! Или того больше: существует одновременно в двух измерениях! (Волнуясь.
        Прорвавшись к этой скале с контрзакладкой в руках, есть шанс сразу оказаться в сердце двушки , в вечности, где все первично! Там, где каждое слово и всякая невысказанная мысль эхом звучит во всех мирах!
        ДОЛБУШИН (холодно). Успокойтесь, Дионисий! Ваши крики и так уже слышны во всех мирах!
        Белдо сопит. Слышно, как он открывает «молнию» и что-то ставит на стол.
        БЕЛДО. Это надо спрятать! Не трогайте крышку! Я подозреваю: когда придет время, она откроется сама… Поставьте ее поближе к… ну вы знаете…
        ДОЛБУШИН. Хорошо. Это всё?
        БЕЛДО. Не совсем. У вас найдется для меня маленькая комнатка, почти каморка? Я хочу напроситься к вам в гости.
        ДОЛБУШИН. Вас затопили соседи?
        БЕЛДО. Я вас очень прошу, Альберт. Я хочу быть здесь, когда Гай коснется ее!
        ДОЛБУШИН. Комната найдется. Но вашим хлопотуньям придется поискать себе другой приют. Они все трогают. После них надо мыть квартиру с хлоркой.
        БЕЛДО (смеется). Вы настоящий мужчина, Альберт! Так их! Я скажу Младочке и Владочке: они будут в восторге!
        Нечаянно встречается глазами с Долбушиным.
        ДОЛБУШИН. Вы собираетесь отдать контрзакладку Гаю. Так?
        БЕЛДО. Да.
        ДОЛБУШИН. Почему? Вас не привлекает возможность самому попасть на двушку ?
        БЕЛДО. Я много думал, но… Первым я пойти не рискну.
        ДОЛБУШИН. Почему?
        БЕЛДО. Не знаю, как объяснить. Просто боюсь, и чем дальше, тем больше… Кроме того, Гай, по сути, ничем не рискует. Контрзакладку мы можем поймать только его шкатулкой. Однако достанет ее из шкатулки лишь тот, кому ее отдаст заточенный в перехватчике эльб. Понимаете, как все продумано?
        ДОЛБУШИН. А ваш опекун не будет за вас драться?
        БЕЛДО (смущенно). Будет-то он будет, но… С этими эльбами ничего нельзя знать наверняка. Они крайне быстро договариваются между собой. Опять же - у него только третья ступень. А если тот, заточенный, допустим, второй ступени, то…
        Полина закрыла глаза. Слова, которые она слышала, были знакомые, дразнящие, но всякий раз между словом и его смыслом встревал укоризненный фельдшер Уточкин и грозил ей пальцем. Вскоре Полине уже казалось, что слова падают в ее память камнями и, разлетаясь на осколки, причиняют боль.
        Не желая больше ничего слышать и знать, она зажала уши руками и провалилась в слепоту и тишину. Час спустя она проснулась от холода и долго сидела с открытыми глазами, не понимая, как оказалась в шезлонге.
        Глава 15
        Зеленый медведь в крапчатом берете
        Плохо, что мы хотим сами выбирать, что достойно нашей любви, а что нет. Получаются огромные ножницы между «мы есть» и «мы хотим быть», которые режут душу на куски. А может, когда мы умрем, в ином, лучшем мире нам только и поручат, что одну хромую собачку. Потому что только ее одну мы и можем вытянуть нашей ущербной любовью. Значит, надо не мудрить, не чувствовать себя обделенным, а всю любовь отдать именно этой хромой собачке.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Когда Яра не вернулась, Ул на две недели исчез из ШНыра. Одни считали, что он подкарауливает Дениса. Тот так и не появился в ШНыре, только прислал Дельту со шнеппером, саперной лопаткой и короткой запиской, приколотой к седлу. В записке было сказано, что со ШНыром он завязал навсегда, закладку взял себе «за работу», но к ведьмарям не пойдет. Будет сам по себе. Ему не нужен больше никто - ни ханжи, ни убийцы, и он всем им желает оставить его в покое. В конце записки Денис прозрачно намекал, что искать его бесполезно, поскольку он теперь обладает
«неким даром», который делает его неуязвимым.
        Ознакомившись с текстом, Калерия Валерьевна сунула записку в ящик стола, где у нее хранилось около сотни подобных посланий - разных по стилистике и объему, но крайне близких по содержанию.
        Другие объясняли исчезновение Ула тем, что тот решил завязать с нырками. Третьи - в их число входили Макс, Родион и Афанасий - напряженно пытались связаться с ним по нерпи, но Ул не отвечал.
        Его друзья догадывались, что Ул скитается по Москве, не зная, где застигнет его усталость и на каком чердаке или в каком подвале он рухнет, чтобы отоспаться, встать и идти дальше.
        Тут только Афанасий ощутил разницу между любовью настоящей и придуманной.
        В варианте придуманной любви человек сам себя вопрошает: вот, мол, я, такой-то и такой-то, страдаю! За что мне, бедному, эти мучения? В варианте же настоящей любви он просто мучается, не размышляя, как называется чувство, которое испытывает. И вообще едва ли думая о чем-то.
        Афанасий облазил все вокзалы, перезнакомился с диким количеством карманников и прочих сомнительных личностей, лишился мобильника, едва не утратил нерпи, но Ула так и не обнаружил.
        Он вернулся во второй половине декабря, простуженный и похудевший. В мышцах у него жило гриппозное томление, а в сердце ворочалась тоска. Дикие калмыцкие его глаза припухли и смотрели уставшими киргизскими. Он сидел в столовой и двумя руками сжимал чашку с горячим чаем. Вокруг хлопотала Суповна, швыряя в миску такие куски мяса, что она едва не переворачивалась.
        - А ну, лопай давай, пока не околел! Нормальный парень был, а приползла глиста тощая! - кричала она в обычной своей манере.
        Друзья Ула едва дождались, пока Суповна уйдет на кухню.
        - Где ты был? Д-дениса искал? - дружелюбно заикаясь, спросил Макс.
        - И его тоже, - отозвался Ул равнодушно.
        - Т-ты ему что-то сделал?
        Ул мотнул головой и посмотрел на сбитые костяшки левой руки.
        - Ничего. Так только… выяснил, где он ее бросил.
        - Он еще не у в-ведьмарей? А что у него за дар? - спросил Родион.
        - А-а! Ерунда. Ускоренное движение. Увидел меня в метро, заскочил с перепугу в вагон, а куда из вагона-то денешься, когда он уже в тоннеле? Тут и накрыли суслика, - сказал он презрительно.
        Ул поднялся на свой чердак, лег в гамак и попросил на двадцать четыре часа оставить его в покое, однако уже на другой день утром Макс нашел его гамак пустым. Ул ушел в свой первый после исчезновения Яры нырок за атакующими закладками.
        Горе, когда оно такой силы, не может долго оставаться в человеке. Оно или преобразуется в деятельность, или разносит человека вдребезги. Ул интуитивно выбрал первый вариант. Из нырков он возвращался полуживой и долго лежал, едва вытаскиваясь к ужину. Особенно в первое время.

* * *
        Как-то в первых числах июня Афанасий заскочил в гипермаркет. Купил кое-что по мелочи и неожиданно увидел барабан благотворительной лотереи. Из любопытства Афанасий бросил в кружку деньги и потянулся за билетом.
        - Не этот! - внезапно шепнул кто-то рядом. - Рядом!
        Розовый ноготь с белым полукружьем царапнул по барабану, подсказывая, который брать. Афанасий послушался и выиграл флешку, которую ему тотчас и вручили. Обрадованный, он хотел купить еще билетов пять, но та же рука удержала его за запястье.
        - Зачем так много? У них всего один выигрыш остался! Бери тот, что с краю! - снова услышал он шепот.
        Афанасий обернулся и увидел девушку небольшого роста с короткими волосами цвета спелой пшеницы. Полукружья ее бровей были такими четкими, что, если бы одну из бровей перевернули и приложили к другой, получилась бы идеальная окружность.
        Афанасий послушно вытянул крайний билет и, выиграв зеленого медведя в крапчатом берете и с бантом на шее, подарил его девушке.
        - А почему ты сама не..? - спросил он.
        - Стараюсь не светиться, - смущенно объяснила она. - Я на заметке с тех пор, как в один день выиграла поездку в Новую Зеландию и два автомобиля. Зеленая была, хапала все подряд. А эти лотерейщики - жуткая мафия вообще-то…
        - А что у меня тут, видишь? - спросил Афанасий, хлопая себя по карману.
        Хотя в тот момент он был и без шныровской куртки, в карманах у него лежало много такого, что никак не предназначалось для посторонних глаз.
        - Пока в твоих карманах не проводится лотерея - они для меня под замком. Вот если бы ты, например, поспорил со мной на копейку, что я не знаю, что у тебя карманах… - сказала девушка просто.
        - Нет-нет, - сказал Афанасий поспешно. - Копейка рубль бережет. Я тебе и так верю.
        - Посмотри туда! - смеясь, сказала его спутница, когда они прошли через кассы.
        Афанасий оглянулся. Женщина, выдававшая им призы, нависла над барабаном и, всунувшись в него почти с головой, торопливо надрывала один билет за другим.
        Из магазина они пошли вместе. Девушку звали Гуля. На вопросы она отвечала просто и естественно. Временами утыкалась носом в медведя с такой благодарностью, будто это был первый подарок в ее жизни. Афанасию даже стало неловко. Он-то помнил, кто на самом деле выиграл медведя. Да и флешка лежала у него в кармане.
        Новая знакомая Афанасия оказалась из младшего набора форта Долбушина. Довольно давно уже ведьмари брали к себе не только бывших шныров, но и вообще всех, кто казался им перспективным. Гуле было девятнадцать. В прошлом году она провалилась в институт, сунулась из любопытства на курсы психического развития, и на сеансе группового гипноза ей «открыли дар».

«Открывали дар» ведьмари всегда одним способом: незаметно цепляли к человеку эля, личинку эльба, а тот постепенно тянул из донора силы. Обычно так продолжалось несколько лет до дня, пока эль не превращался во взрослого эльба. О том, что произойдет с инкубатором после, когда эльб перестанет в нем нуждаться, лучше сейчас не думать. Это в первые свои месяцы вырванный из болота эль как слепой щенок. Только и может, что сосать донора, давая ему взамен острое псиосное возбуждение в минуты выигрыша.
        Они гуляли по Москве часа четыре. Гуля щебетала, как канарейка. Была радостной и доверчивой. Афанасий ей нравился. Он быстро вычислил, что о существовании ШНыра Гуля не имеет ни малейшего представления. На свои сходки на «Гоморре» ведьмари ее пока не брали. Видимо, Гуля была резервной и дожидалась часа, пока кто-то из ста двадцати человек форта Долбушина переедет на тот свет и освободит ей место.
        У самого Долбушина Гуля была только один раз, относила какие-то ведомости с курсов и даже фамилии его не запомнила. Он был известен ей как «важная шишка с зонтом». Зато дом, где он жил, описала точно, хотя не помнила ни улицы, ни номера. Только что он в переулках у метро «Арбатская».
        Афанасий чуть не подпрыгнул от радости. Это была ценнейшая информация.
        Потом они зашли в пельменную. Гуля оказалась ужасно смешной. Пересчитала пельмени и, обнаружив, что их тринадцать, стала скармливать тринадцатый пельмень Афанасию.
        - А где гарантия, что тринадцатый этот? Вдруг я съел первый или седьмой, а тринадцатый остался у тебя? - поинтересовался он.
        В конце прогулки получилось, что они оказались на улице Вавилова, у старой пожарной машины на каменном постаменте. Под водительским сиденьем этой машины Афанасий когда-то лично спрятал мощную заряжающую закладку. Афанасий знал, что если подведет Гулю близко к закладке, то личинка ее эльба погибнет. Для самой Гули это будет сопровождаться сильной болью и, разумеется, полным лишением дара.
        - А ты бы хотела это потерять? - спросил Афанасий, которому Гуля только что пожаловалась, что ей надоело все время выигрывать.
        - Чего потерять? - не поняла она.
        - Ну угадывать билеты, числовые комбинации и так далее?
        - Типун тебе на язык! Чур меня! И что у меня тогда останется? - с испугом сказала Гуля и трижды плюнула через плечо.
        Еще в полусотне метров от пожарной машины у нее начала сильно кружиться голова. Гуля тревожно озиралась, нервничала и, наконец, опустилась на верхнюю перекладину низенького забора, заявив, что дальше идти не может. Лицо у нее было мокрым от пота. Нерпь Афанасия предупреждающе вспыхивала. Афанасий почти зримо ощущал, как где-то совсем близко корчится эль, похожий на червя, которого прижигают раскаленной иглой.
        Гуля раскачивалась и прижимала к животу зеленого медведя. Афанасий посмотрел на его крапчатый берет и понял, что насильно к закладке Гулю не потащит. Если же сделает это, то просто убьет ее вместе с элем. Сейчас их желания слились воедино. Для того чтобы эль умер один, нужно хотя бы мысленно отделить его от себя.
        Гуле было уже совсем скверно. Она буквально сползала с забора на газон. К ним подбегали сердобольные женщины с валокордином. Афанасий поспешно поймал такси и отвез Гулю домой. Жила она в Марьине, в желтой пятиэтажке, вместе с мамой и младшим братом.
        Уже в такси Гуле стало гораздо лучше. Она снова смеялась и щебетала, как канарейка. Будто и не лежала только что на траве, хватая ртом воздух. Они обменялись мобильниками и расстались, договорившись как-нибудь встретиться.
        В момент прощания Гуля смотрела на Афанасия с грустью. Он запоздало сообразил, что в переводе на московский язык «как-нибудь» означает «никогда».
        - Ну давай на следующей неделе во вторник! - сказал он неожиданно для себя.
        К Гуле он испытывал симпатию и жалость, но как девушка она ему пока совсем не нравилась.
        - Договорились! - сказала Гуля обрадованно. - Ну тогда пока! Значит, во вторник!
        Приоткрыв тяжелую дверь подъезда, она проскользнула в нее боком и исчезла.
        - Если твоя важная шишка с зонтом меня не застрелит! - вполголоса добавил Афанасий.

* * *
        В детстве Афанасий ощущал себя ужасно одиноким. Когда он простужался, родители не могли водить его в сад и надолго оставляли дома одного. Чтобы не было так страшно, он включал одновременно радио, телевизор и компьютер. Они перекрикивали друг друга, так, что он не понимал ни слова, но ему все равно было страшно. Тогда он расставлял на столе морковь и картошку и разговаривал с ними. Почему-то они казались ему надежнее, чем солдатики.
        В младшей школе с ним никто особенно не дружил, кроме одного мальчика, которого бабушка все время мазала зеленкой. Афанасий слишком отличался от всех своей начитанностью и неприспособленностью. Многие над ним издевались. Мама заставляла его носить длинные волосы и до мая месяца завязывала ему шарфик.
        В средней и старшей школе Афанасий стал хитрить, с «зеленочным» мальчиком решительно порвал (тот неделю ходил грустный и пыхтел) и научился приспосабливаться. Набивал память мобильного десятками контактов, бегал из гостей в гости, просиживал в социальных сетях, но все это было не то. Афанасий ловил себя на том, что под каждого нового приятеля он подстраивается, старается говорить на интересные для того темы, шутить понятные шутки, сам же внутри остается одиноким и незаинтересованным.
        И… опять стал дружить с «зеленочным» мальчиком, бабушка которого не смущалась тем, что ее внук вырос, и по-прежнему подкрадывалась к нему спящему с ваткой. Она была убеждена, что если на каждый вскочивший прыщик не поставить блямбу зеленки размером с пятирублевую монету, то получится верное заражение крови.
        Так продолжалось до тех пор, пока однажды утром Афанасий не проснулся от назойливого ощущения, что по его щеке кто-то ползет. Смахнул. Через секунду снова ощутил, что ползет. Теперь упрямое насекомое карабкалось по шее. Афанасий ловко сгреб его пальцами и… вскрикнул, поняв, что держит огромную пчелу. Швырнул на пол и два раза ударил тапком. Потом накрылся одеялом с головой и снова уснул.
        В шторы уже скребся рассвет. Доброе утро, добрый мальчик! Сладких тебе утренних снов!
        Проснулся он примерно через час и, оторвав голову от подушки, обнаружил под щекой ту же самую пчелу. Ее крылья были примяты, но она расправила их и взлетела.
        А потом… потом уже был ШНыр.
        Вот и сейчас Афанасий остро ощущал одиночество. Тот уникальный контакт с Улом, который был у них до Яры, исчез. Дружба осталась, но хромала подраненной уточкой: со стороны Ула она была омрачена тоской, Афанасию же ее отравляло чувство вины.
        Через день после встречи с Гулей он нырнул и после четырех часов поиска нашел атакующую закладку. Ул утверждал, что их на двушке навалом, но Афанасий, видимо, искал не там, а спрашивать у Ула точное место опасался, смутно, но верно ощущая, что делать этого не стоит. Когда говоришь «а», надо сказать и «бэ». Если же сказать «бэ» ты не готов, лучше промычать абстрактное «мэ» и на том успокоиться.
        Выглядела атакующая закладка малопривлекательно. Одновременно напоминала сморщенный гриб-чагу и размокший в воде ботинок. Непросто было поверить, что этот непонятный предмет способен поднять столб воды из Москвы-реки на сотни метров, обрушив его на ведьмарей. При всем том атакующая закладка не бомба. Бомба разносит правых и виноватых без разбора - атакующая же закладка представляет угрозу только для ведьмарей и, увы, самих шныров.
        Сквозь болото Афанасий летел с внутренним замиранием. Это был первый случай, когда он проявил самодеятельность и нырял, не получив от Кавалерии задания. Чувствуя это, эльбы шевелились больше обычного. Уколы их острых паутинок были почти непрерывными. Афанасий радовался, что летит на Арапе - злом и быстром вороном жеребце с белым фонарем на лбу. Его сияющие крылья легко рассекали паутину.
        Поначалу Афанасий хотел отправиться к главе второго форта ведьмарей один, но после решил взять с собой на подстраховку Родиона. Тот выслушал Афанасия без эмоций. Он только час как вернулся из нырка и, хотя не нашел закладки, за которой его посылали, выглядел вконец вымотанным. Лицо обветренное. Губы воспаленные. Из запавших глаз смотрело суровое и уставшее добро, уже лишившееся иллюзий, но еще не обретшее полноты любви.
        - Ясно, - сказал Родион, проводя рукой по лицу. - Ты нашел Долбушина. Это хорошо. Давай встретимся завтра в три. А сегодня я к матери обещал заехать. Она у меня в Тушине. Не забыл дом?
        За несколько минут до срока Афанасий телепортировал в Тушино. Мать Родиона, невысокая, тихая, но какая-то укоризненная женщина, открыла ему после первого звонка.
        - Ты к Роде? - спросила она, глядя на Афанасия с таким обожанием, будто каждый знакомый ее сына был для нее если не турецким султаном, то его заместителем.
        - К Роде! - Впервые за все годы ШНыра Афанасий понял, что Родион и Родя - это одно и то же. Раньше ему это как-то в голову не приходило. А тут сразу представился худой петербургский студент, придерживающий что-то острым локтем под серебристой шинелькой.
        Мать Роди жила в необъяснимо длинной квартире с огромным коридором и маленькими комнатками. Жила одна и ради сына, потому что никаких следов ее присутствия Афанасий в квартире не обнаруживал. Ну, может, кое-какая одежда, кастрюли, пылесос и припадочный бормотун - телевизор на кухне. В остальном же она витала здесь как дух.
        Все остальное носило отпечаток Родиона, не того сегодняшнего, который больше времени проводил в ШНыре, а того музейного, который когда-то здесь жил.
        Вот его детская коляска. Вот санки с высокой спинкой (!). Вот три его велосипеда - маленький, подростковый и взрослый. Со временем все они покрылись одеждой и стали сушилками для белья.
        Когда выставка велосипедов закончилась, Афанасий наткнулся на турник с висящим напротив него плакатом чернокожего атлета. Должно быть, в этом пожелтевшем плакате нынешний грозный шныр черпал некогда надежду, болтаясь на турнике сосиской. Нынешний Родион к турнику давно охладел. Он больше ценил резкость и способность быстро перезаряжать шнеппер.
        Комната Роди напоминала концлагерь, но не для людей, а для электронных устройств. На стенах жалобно повиливали проводами дохлые компьютерные мыши и истоптанные, обеззубленные клавиатуры. У стола стояла коробка, до краев набитая старыми мобильными телефонами и отдельными их деталями. Афанасий слышал, что в старших классах Родион занимался их ремонтом и перепродажей. Один из больших - не плоских еще - мониторов был превращен в клетку для песчаных белок, которые определялись скорее по запаху, так как сидели, зарывшись в опилки.
        Дивана в комнате у Роди Афанасий так и не нашел. Кровати тоже. Постелью ему служил каремат с брошенным на него спальником.

«Да ты, братец, не только Раскольников! Ты еще и Рахметов!» - весело подумал Афанасий.
        Родион сидел у компьютера.
        - Ты опоздал на двенадцать часов! - не оборачиваясь, сердито сказал он.
        Афанасий недоверчиво посмотрел на часы. Если он и опоздал, то минут на десять, которые протоптался у подъезда, потому что забыл код, а использовать на вскрытие кода магию русалки ему было жалко.
        - Мы договаривались в три! - сказал он.
        - Вот именно, в три! А когда я хочу встретиться в пятнадцать, я и говорю в пятнадцать, - заявил Родион и развернул к Афанасию монитор.
        - Смотри сюда! - сказал он, прокручивая колесико мыши. - Здесь фотографии долбушинского дома.
        - А чего всё так издали?
        - Близко я соваться не стал. Там что-то мутное вокруг творится. Слишком много занятых людей. Все что-то красят, строят, долбят асфальт.
        - Лето. Москва прихорашивается, - предположил Афанасий.
        Родя милостиво кивнул:
        - Пускай прихорашивается. Я ей разрешаю. Но скажи: парню, который устанавливает спутниковые тарелки, сильно нужно иметь в своем фургончике топор?
        - Ну мало ли. Забить чего-нибудь, - допустил Афанасий.
        - Топором четырнадцатого века с серебряной чеканкой можно забить только КОГО-НИБУДЬ! Короче, в подъезд соваться не будем. Отпадает.
        - А если высадиться на крышу?
        - Крыша отпадает. Я проверил. Там проживает некий горный Карлсон, охрана которого вооружена даже не шнепперами, - сказал Родион.
        - Не ведьмарь?
        - Скорее бандюк, а бандюкам венды репы чешут. Нечего нам в их дела лезть! Может возникнуть конфликт интересов.
        - А тогда как?
        Родя пожал плечами.
        - Идеально, конечно, телепортировать сразу в долбушинскую квартиру, но он наверняка это предусмотрел. Заслать атакующую закладку через русалку? Тоже облом. Закладки через русалку не перемещаются.
        - А если собрать пятерок десять шныров, позвать сотню вендов и… Хотя с вендами, конечно, договориться сложно, - вздохнул Афанасий.
        Родя усмехнулся.
        - Вендов ему… Кавалерия никогда не допустит. У нас не та война, когда ищут поле побольше и стягиваются махаться стенка на стенку. Пойдем вдвоем. Даже Ула лучше не втягивать. Он заводной стал, а тут совсем сорвется.
        Родя выделил на стене дома участок и укрупнил его.
        - А тут у нас что? - спросил он с интересом.
        - Длинный балкон. Думаешь, на него?
        - Нет. Балкон - слишком ожидаемо. Долбушин наверняка как-то его защитил. Я имел в виду это окошко.
        Палец Родиона ткнул в окно, расположенное там, где дом давал небольшой изгиб.
        - Самое удобное, что над ним у верхних жильцов кондиционер. К нему можно подцепиться. Два метра вниз - и ты на месте.
        - Предлагаешь на него телепортировать? - разглядывая кондиционер, без энтузиазма спросил Афанасий.
        - Исключено. Промажешь сантиметров на десять - и украсишь собою асфальт. Безопаснее высадить тебя с пега. Правда, размах крыльев помешает подлететь к самому дому, но там будет уже недалеко.
        - А если кондиционер не выдержит?
        - Не программируй себя на неудачу! - бодро сказал Родя. - Говори кондиционеру:
«Я знаю, ты выдержишь!» - и он выдержит… Ладно, шучу! Эти штуковины обычно прочно висят. Атакующая закладка у тебя в ШНыре?
        - В ШНыре! - сказал Афанасий.
        - Ну, значит, сегодня ночью! - сказал Родя голосом человека, которому не терпится заглушить старушку.
        Глава 16
        Я люблю тебя, ветер!
        Тогда Веспасиан велел расставить кругом метательные машины, которых войско имело в числе 160 штук, и стрелять в тех, которые занимали стены. Катапульты бросали свои копья, баллисты - камни весом в один талант [~ 26 кг], пылающие головни и густые кучи стрел, которые… сделали стену недоступной для иудеев. […] Действие
[баллист] губило многих сразу, тяжесть извергнутых ими камней срывала брустверы со стены, разбивала углы башен. […] О мощи боевых орудий можно судить по некоторым случаям, имевшим место в ту ночь. Одному из людей Иосифа, стоявшему на стене, камнем сорвало голову, причем череп был отброшен на расстояние трех стадий от туловища [~ 540 м]… Так велика была сила баллист.
        Иосиф Флавий. «Иудейская война»
        Они летели в темноте, чуть выше электрических столбов. Справа ровно лежал залитый светом карандаш шоссе. Если где-то над ними и скользил ведьмарь на гиеле, то яркое шоссе «забивало» его взгляд и он не разглядел бы в темноте мышастую кобылу и двух ее наездников.
        Сидеть впереди Родиона Афанасию было непривычно. Машинально он порывался хвататься за поводья, и получалась ситуация двух водителей, вырывающих друг у друга руль. Вспыльчивый Родион уже раза три давал ему сзади по ребрам и раза два получал сдачи: один раз локтем, в другой раз - более эффективно - затылком.
        Летели они не на красавце Цезаре, который поднял бы их играючи, а на Дельте. Под весом двух экипированных шныров старушка едва встала на крыло. Страшно было подумать, что произойдет, если они столкнутся с гиелами. Перегруженной кобыле, да еще проигрывающей по высоте, от них не уйти.
        - Все равно для ночных вылазок Дельта - лучший вариант. Попробуй ее разгляди, - сказал Родион, когда в два часа ночи они шли по пегасне, подсвечивая себе фонарем.
        - Арап тоже не особо заметный, - сказал Афанасий, любивший этого нервного жеребца.
        Но Родя решительно завернул к Дельте, которая, увидев его фонарь, шумно и тоскливо вздохнула.
        - Пусть так, но Арап над Москвой никогда не летал. Запсихует еще, зацепит крылом провод и - «прощай, седло! здравствуй, асфальт!» - заявил он.
        Над окраинами Москвы они пронеслись без приключений. Ночь была безлунная. Фонарный свет жался к земле. Сложности начались ближе к центру, который был освещен гораздо лучше окраин. Дом Долбушина просматривался издали. Облизанный прожекторами, он казался слепящим столбом света.
        - Ничего не забыл? Повтори! - потребовал Родион.
        - Закрепляюсь на кондиционере, спускаюсь к окну. Если стекло не бронированное - проникаю в квартиру, ищу кабинет Долбушина, захватываю системный блок и бумаги. Возвращаюсь к окну, связываюсь с тобой через кентавра , и ты меня забираешь. Закладку бросим уже после, с седла, - заученно ответил Афанасий.
        - А если стекло бронированное? - спросил Родя.
        - Ну если так - пробиваю через льва дыру, швыряю атакующую закладку и стараюсь, чтобы меня самого не накрыло, - бодро отозвался Афанасий.
        Старушка Дельта начала снижаться. Дом Долбушина находился прямо под ними. Афанасий видел его нарядную, с кучей построек крышу, по которой ползала черная муха. Когда они опустились ниже, муха превратилась в человека. Это был один из охранников горного Карлсона.
        Он задрал голову, и Афанасий разглядел белое пятно лица. Ему казалось, что охранник сейчас засуетится, но он спокойно отвернулся и продолжал прохаживаться по крыше.
        - Он нас не видит. Его прожектора слепят, а мы в темноте, - пояснил Родя.
        Дождавшись, пока охранник окажется у дальнего края крыши, он резко послал Дельту вниз. Кобыла заржала, слегка сбитая с толку. Чего от нее хотят? Если надо идти в нырок, то высота не та. А если просто снижаться, почему ее заставляют падать, да еще с такой ношей на спине? Но все же она повиновалась: рука у Роди была твердая.
        Секунду спустя они оказались в столбе окружающего дом света. Замелькали, смазываясь, окна. Афанасий понятия не имел, как Родион ориентируется. Убежденная, что они идут на посадку, Дельта направлялась к круглой автостоянке внизу, а ей почему-то отворачивали морду и заставляли ее держаться до опасного близко с домом. Ей это совсем не нравилось.
        - Прости, старушка! - внезапно пробормотал Родион и резко задрал лошади голову.
        Дельта рефлекторно раскинула крылья. Афанасий увидел, как ее маховые перья прогнулись, сопротивляясь ветру. Левое крыло почти задевало дом. От седла до стены было чуть больше трех метров.
        - Давай! Пег не вертолет - на одном месте не зависает! - яростно крикнул Родион.
        Афанасий вскочил на седло и, убедившись, что петля зацепилась за кондиционер и затянулась, прыгнул. Дальше начались сплошные неудачи. Во-первых, Дельта задела его крылом. Во-вторых, с самим прыжком Афанасий запоздал. Хорошо еще, что веревку он держал не в руках, а был в страховочной системе.
        Вместо того чтобы бесшумно спружинить ногами о подоконник, Афанасий врезался в окно плечом и лопатками. Стекло не осыпалось. Даже не треснуло. Удар получился таким сильным, что на несколько мгновений Афанасий утратил ощущение реальности. Казалось, память торопливо щелкает фотоаппаратом, чтобы обрадоваться и удивиться когда-нибудь после.
        Афанасий видел, как Дельта, крылу которой он помешал, запрокидывается в воздухе, но с усилием выравнивается и Родион, припавший к седлу, небольший и ловкий, как монгольский наездник, уводит ее в тень соседнего дома.
        Афанасия снова развернуло и приложило носом к стеклу. За стеклом кто-то стоял и внимательно смотрел на него. Кто это, Афанасий разглядеть не мог: свет был потушен, но очертания фигуры угадывались.

«Почему же они не стреляют? А, ну да! Бронированное стекло!» - понял Афанасий и поспешно вскинул нерпь, собираясь атаковать его львом и вбрасывать внутрь закладку. Однако у беспокойной веревки оказались свои планы. Она вновь протащила его куда-то, царапая о дом.
        Афанасий с отчаянием выбросил руку и, зацепив пальцами оконный проем, стал медленно подтягивать себя к нему. Это было ужасно неудобно, потому что другая рука могла только отталкиваться от дома. Афанасий запоздало разобрался, в чем была их ошибка. Кондиционер висел не над самым окном, а где-то метром левее. Разумеется, веревке хотелось принять вертикальное положение и навеки разлучить его с окном.
        Чтобы использовать льва , Афанасию нужно было коснуться стекла нерпью , но как это сделаешь, когда нерпь на левой руке, он же еле-еле зацепился за окно пальцами правой?
        Белая фигура за окном пришла в движение. Окно открылось.

«Ну вот и конец!» - подумал Афанасий. Он разжал руку и повис на страховке, неловко замахиваясь атакующей закладкой.
        - Получай, сволочь! Это тебе за Яру! - заорал он.
        Человек, открывший окно, смотрел на Афанасия с недоумением. Это и была Яра.

* * *
        С появлением камня жизнь Полины изменилась. Внешне она осталась такой же, но ее внутреннее наполнение стало иным. Она ощущала себя квелым городским цветком, который долго стоял на темном окне и о котором, наконец, вспомнили и переставили его на солнце. И вот, разбуженный его лучами, цветок еще ничего не понимает, но уже очнулся и вбирает листьями нечто новое, тревожащее, радостное.
        Память по-прежнему дремала, опекаемая фельдшером Уточкиным, но сердце пришло в движение. Полина перестала шить «лилипутам» штанишки и, выпросив у Андрея арбалет, долбила мимо мишени до тех пор, пока живший на верхнем этаже шоумен не прислал дочь попросить, чтобы «они прекратили ремонт, потому что у него раскалывается голова».
        - И отваливается нос! - шепотом добавил Андрей, потому что нос у шоумена был третий за год. Его планомерное перетекание из уточки в орла крайне развлекало жильцов дома.
        Долбушин почти не заходил в бывшую комнату дочери. Теперь там обитала ненавистная закладка, и ручка зонта всякий раз обжигала ладонь, когда он проходил по коридору. Целыми днями Долбушин где-то пропадал и возвращался домой поздно.
        Поселившийся у них Белдо облюбовал себе кухню, хотя пустых комнат было море. Днем куровед спал, а ночью оживлялся. Вызывал духов и танцевал с ними. Духи, напуганные близостью закладки, являлись неохотно, танцевали без задора и расколотили Долбушину всю посуду. Заканчивалось все обычно тем, что часа в четыре на кухню приходил хмурый Андрей, грозил кулаком и говорил танцующему с духами Белдо: «Тиграныч! Завязывай! Сил уже нет!»
        Тиграныч «завязывал» и начинал хныкать, что он одинок и его никто не понимает. Без Млады и Влады старичку было тоскливо: некого стравливать, не на ком срываться. Знатный куровед попробовал приспособить для этих целей Андрея, но тот был всегда сердит и вдобавок вооружен до зубов. Тогда Белдо додумался вызвонить себе Птаха.
        Выдернутый из привычной машины, Птах в квартире ощущал себя неуютно. Здесь нечем было рулить, некуда ехать и вдобавок не имелось под рукой бардачка, наполненного всевозможной всячиной. Да еще Белдо непрестанно брюзжал и требовал от Птаха эмоциональности, с которой у бедняги обстояло совсем худо. Ту же, что имелась, он в основном использовал на дорогах, колотя ладонью по гудку.
        Временами Птах подходил к кухонному окну и с тоской смотрел на свой припаркованный внизу автобус. Но все же куда чаще у окна своей комнаты стояла Полина. Она проводила у него долгие часы, точно в этой рамке с подвешенной на ниточке луной, двумя крышами и отрезком проспекта скрывалась какая-то невыразимая тайна.
        Долбушин запрещал ей бывать на улице, но она уламывала Андрея, и он таскался за ней по бульварам, распугивая прохожих, ибо профессия Андрея была крупными буквами написана у него на лбу. Позади обычно крался Белдо и люто ревновал. Ему почему-то казалось, что все обязаны интересоваться не хорошенькой и одновременно загадочной девушкой, у которой есть личный охранник, а пожилым сухофруктом с алым платочком в кармане.
        А тут еще Полину начало неотступно преследовать ощущение близости любви. Причем любви не потенциальной, которая когда-то там способна сложиться при определенных обстоятельствах, а любви уже осуществившейся. Она знала, что ее любят и - главное - что она любит сама. Почти задыхаясь от этого ощущения, она оглядывалась, но видела только Андрея и Белдо. Андрей бычился и смотрел на прохожих, как на потенциальную мишень, даже в животе беременной женщины подозревая связку противотанковых гранат. Белдо же пританцовывал и распугивал детей серийными улыбками.

«Нет, это не они! И, понятно, не Долбушин!» - думала Полина и, возвращаясь домой, снова замирала у окна. Это было странное, невыносимое в своей пронзительности чувство. Она знала, что любит, но не знала кого.
        - Я тебя люблю! - распахивая окно, говорила она ветру.
        А ветер играл со шторами, опрокидывал на туалетном столике флаконы с духами и отмалчивался.
        В ту ночь, когда Афанасий спрыгнул с седла Дельты и повис у ее окна, Полине глухо не спалось. Она шаталась по бесконечным комнатам долбушинской квартиры и забредала на кухню, где дедушка Белдо тиранил придирками опухшего Птаха.
        Полине становилось невыносимо. Она проходила мимо кабинета Долбушина, под дверью которого желтой полосой пробивался свет. Что делал Долбушин в кабинете, она не знала, но чувствовала, что он сидит за столом и смотрит в одну точку.
        Наконец около трех Полина вернулась в комнату Ани, остановилась у окна и готова была одетой броситься в постель, когда внезапно рядом мелькнуло огромное крыло. В следующую секунду что-то дважды ударилось в стекло, и она увидела парня в кожаной куртке, который, раскачиваясь на веревке, пытался вцепиться в раму.
        Первой мыслью Полины было позвать на помощь, но, посмотрев на его белые от напряжения пальцы, она пожалела его и открыла окно. Увидев ее, парень испугался, чем-то замахнулся и… внезапно застыл, смешно болтаясь на пристегнутой к страховке веревке.
        - Только не ври, что ты мойщик окон! - сказала Полина.
        Не дотянувшись до парня, она бросила ему провод от фена и, когда он поймал его, за провод добуксировала его до подоконника. Он перелез и поспешно отстегнул страховку. Сделано это было крайне вовремя. Кондиционер уже висел на честном слове и на единственном болте.

* * *
        Афанасий стоял и смотрел на Яру. Он и узнавал ее, и одновременно не узнавал.
        Та Яра, которую он порой видел во сне, носила в основном камуфляжные брюки и шныровскую куртку. Эта же девушка была в дорогой дизайнерской одежде с ярлычками Лауры Бзыкко. На одно такое платье можно было снарядить и вооружить пятерку шныров.
        Еще та Яра была, что называется, «свой парень» и однажды зарядила Вовчику в челюсть. Эта не смогла бы даже сжать кулак, рискуя сломать длинные пунцовые ногти.
        Но что больше всего сбивало его с толку - та кристальная, чуть вежливая, искренность неузнавания в глазах, которую невозможно подделать.
        - Яра? - нерешительно окликнул Афанасий.
        Девушка моргнула.
        - Полина. А ты кто? - спросила она, разглядывая его.
        - Афанасий. Шныр.
        Этим словом Афанасий точно кольцо с гранаты сорвал. О шнырах Полина слышала от Ани и Андрея. Да и громадный столб воды, едва не утопивший «Гоморру», пока не забыла. Она вскрикнула и метнулась к двери. Афанасий не пытался ее остановить. Он лишь тянул к ней руку и жалобно шевелил в воздухе пальцами. Жест этот был так беспомощен, так откровенно безнадежен, что, не отпуская дверную ручку, Полина остановилась.
        - Не уходи! - сказал Афанасий.
        Полина насупилась.
        - Хорошо. Сядь туда! - приказала она, показывая на дальний стул.
        Он послушно сел. На самый край. Как бедный родственник.
        - И не пытайся вскочить! Я сразу заору! - Полина осторожно закрыла дверь, но предусмотрительно осталась возле. - Значит, ты шныр? Из тех уродов, что всех взрывают?
        Афанасий хотел возмутиться, но наткнулся взглядом на атакующую закладку, которая все еще была у него в руке.
        - В какой-то мере ты права, - признал он.
        Полина настороженно разглядывала его. Показывая, что не собирается вскакивать, Афанасий закинул ногу за ногу. Атакующую закладку, чтобы она не мозолила глаза, он сунул в капюшон спортивной пайты, поддетой под шныровскую куртку для утепления. Афанасий с детства любил таскать все в капюшоне. Особенно когда его посылали за хлебом. Сунешь батон в капюшон, а руки свободны.
        - Ну давай! Говори что-нибудь! - потребовала Полина.
        - Чего говорить?
        - Оправдывайся! Говори, зачем залез в окно? Так и будешь сидеть на стуле и молчать?
        - Так и буду, - заверил ее Афанасий. - Пока тебе не готовы верить, нет смысла что-либо доказывать.
        - Тогда я сейчас закричу!
        - Ну если тебе хочется!.. - согласился он.
        Полина взялась за ручку и… отпустила ее.
        - Еще успею, - буркнула она.
        Афанасий тем временем окончательно убедился, что перед ним Яра. Ее голос, ее жесты, маленькая родинка, затерянная в правой брови, - всего этого не подделаешь. Но почему она у Долбушина и ведет себя здесь как хозяйка? Неужели произошло худшее: она слилась с закладкой и стала одной из ведьмарей? Но почему считает, что ее зовут Полина, и забыла его, Афанасия?
        Внезапно Афанасий ощутил жар, охвативший его левую руку до локтя. Из рукава куртки потекло золотистое сияние. Такое настойчивое и яркое, будто он прятал там фонарь. Ничего не понимая, он привстал, огляделся. На покрывале, в каком-то шаге от него, открыто лежала зарядная закладка. Он потянулся к ней, но не успел. Полина бросилась животом на кровать и первой схватила ее.
        - Только тронь! Это мое! - крикнула она.
        Увидев, как она бесстрашно прижимает закладку к груди, Афанасий окончательно уверился, что Яра не предавала шныров.
        - Это закладка с Воробьевых. Ул не успел ее защитить, - сказал Афанасий, зорко вглядываясь в Полину: не вздрогнет ли она, услышав знакомое имя.
        Не вздрогнула. Только приподняла лицо.
        Афанасий ощутил жгучий укол, как в нырке через болото . Поначалу всякое искушение всегда откровенно. Шерсть самообмана отрастает не сразу. Вот и Афанасий сразу понял, чего он хочет: скрыть Яру от Ула. Пустить историю по другому руслу. Он знал, что когда-то нравился Яре. Не так сильно, как Ул, но все же какой-то зачаток симпатии существовал. А значит, если допустить, что Яра никогда не узнала бы Ула, то, возможно…
        Поняв, куда могут завести такие рассуждения, Афанасий спешно хлопнул дверью души, отрубив мысленной змее хвост. Но и рассеченная, она все равно корчилась и пыталась проползти.
        За дверью послышались шаги. Полина узнала Андрея. Только он так топал.
        - Эй! У тебя все в порядке?
        Афанасий умоляюще посмотрел на Полину. После короткого колебания та метнулась к уже приоткрывшейся двери и прижала ее плечом.
        - Не входи! Я переодеваюсь!
        Дверь выжидательно остановилась, не продвигаясь ни вперед, ни назад.
        - И часто ты вопишь, когда переодеваешься? Я думал, только Белдо у нас такой ушибленный! - проворчал наконец Андрей и ушел.
        Полина осторожно отпустила ручку двери. Закладку она по-прежнему держала подальше от Афанасия.
        - Она моя! Мне подарил ее Белдо, - упрямо сказала она.
        - С каких это пор Белдо раздаривает шныровские закладки? Твой Белдо ведьмарь! Он прислуживает эльбам, получая от них псиос, - отозвался Афанасий презрительно.
        - Каким еще эльбам? - Полине смутно вспомнилось, как Гай касался пальцем лба убитого берсерка. И тоже, кажется, речь тогда шла о псиосе.
        - Долго объяснять. Если совсем просто: тебя посещали когда-нибудь внезапные дикие мысли? Опрокинуть ударом ноги детскую коляску, беспричинно нагадить лучшей подруге, украсть чужую, совершенно ненужную тебе вещь? Это тебя атакует охотящийся эльб.
        Афанасий вспомнил, что его ждет Родион. Дорога каждая секунда. Надо выбираться отсюда вместе с Ярой. Вот только как? Согласится ли она добровольно или придется увозить ее силой, используя льва ? Но старушке Дельте не выдержать троих. Значит, кому-то придется телепортировать. Лучше Яре. Тогда он успеет бросить атакующую закладку.
        Афанасий быстро закатал рукав. Полина увидела нечто кожаное, сияющее.
        - Расшнуруй!
        - Зачем?
        - Расшнуруй! - нетерпеливо повторил он.
        После короткого колебания Полина сунула зарядную закладку в карман и расшнуровала нерпь. Первый раз в жизни Афанасий не досадовал, что шнуровка у нерпи такая длинная и с ней столько возни. Ощущать пальцы Яры на своей руке было очень приятно.
        - Ну вот! Что дальше? - спросила она, роняя нерпь ему на колени.
        - Дальше она твоя!
        Нерпь на ее руке Афанасий шнуровал торопливо, через две дырки на третью. Полина не знала, что вместо ее руки он представляет скользкую мороженую рыбу, чтобы потом бесконечно не проигрывать этот момент в памяти.
        - А поаккуратнее нельзя?
        - Сойдет! И так не слетит, - сказал он, завязывая шнурок двойным узлом и затягивая его зубами.
        - А ты как без нее?
        - Я разберусь! - бодро пообещал Афанасий. - Ты мне веришь, что тебе надо отсюда уходить?
        Полина колебалась. Афанасий больше не вызывал у нее страха, но здесь, у Долбушина, все было такое надежное, привычное. Этот же парень предлагал ей прыжок в неизвестность.
        - Ну, допустим, верю, - сказала она осторожно.
        - Отлично! Иди к окну! Коснешься сирина и представишь себя… ну хотя бы у той трубы на соседнем доме!
        - И что я буду делать у трубы? - спросила Яра.
        - Ничего. Просто телепортации в зоне прямой видимости самые безопасные. Там
        нерпь перезарядится - ведь закладка у тебя в кармане, - и с крыши на крышу ты сможешь прыгать хоть по всей Москве, - сказал Афанасий.
        - Только перед первым прыжком посмотрите на подоконник! Возможно, ваше внимание привлечет маленький такой выжженный знак. Это предупреждение! Девчонка размажется если не по всей Москве, то по Центральному округу точно, - посоветовал кто-то.
        В распахнутых дверях комнаты, покачивая зонтом, стоял Долбушин. Он был в строгом синем костюме. Узкие носки туфель щеголевато блестели. В комнату он предусмотрительно не проходил, помня, что зонт не переносит зарядной закладки. Сбоку от Долбушина, опустившись на одно колено, замер Андрей. Его шнеппер был нацелен точно в переносицу Афанасию.
        - Не дергайся, а то мой палец тоже дернется! Я нервничаю, когда у моих куколок пытаются украсть подружку! - предупредил он.
        - Но как ты… - озадачилась Яра.
        - Зеркало! - подсказал Андрей. - Когда я приоткрыл дверь - оно оказалось прямо напротив. А ты - руки за голову! Живее!
        Глава 17
        Атакующая закладка
        Богатыри! Неприятель от вас дрожит; да есть неприятель больше богадельни. Проклятая немогузнайка, намека, догадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, бестолковка! От немогузнайки много беды!

«Наука побеждать». Граф Суворов
        Медленно поднимая руки, Афанасий скользнул глазами сверху вниз. Шнеппер лежал на ковре там, где он положил его, когда начинал шнуровать Яре нерпь. Значит, вся надежда теперь на атакующую закладку. Сейчас его рука окажется рядом с капюшоном и…
        Пальцы уже касались закладки. Теперь их разделяла только ткань капюшона. Афанасий ощущал и закладку, и колючие шарики пнуфов с ней рядом.

«Стоп! А что будет с Ярой?» - подумал Афанасий. За себя он не боялся, но Яра… Значит, атакующая закладка отпадает. Использовать ее сейчас нельзя. Остаются резервные пнуфы. Только надо бросать сильнее и сразу горстью - пнуф должен коснуться кожи. Если его колючки не пробьют одежды - ничего не произойдет.
        - А ну-ка, поворотись-ка, сынку! - резко приказал Андрей.
        - Зачем?
        - Чего ты там трогаешь? Поворачивайся, кому сказал! Ну!
        Афанасий медлил. Ему было обидно, что и закладкой не воспользовался, и пнуфы не бросил, да еще и засветился.
        - Не убивай его! Мне нужно покормить зонт! - вполголоса сказал Долбушин.
        Он поднял свой зонт и, сделав короткое накалывающее движение, потянул ручку на себя. В первую секунду Афанасий не испытал ничего, кроме недоумения. Во вторую - ощутил тупую боль, заполнившую все его тело. Он упал на колени. Сердце замерзало у него в груди, стыло, останавливалось. Он не то что не мог бросить пнуфы, но даже и глазные яблоки ему больше не повиновались. Что-то безжалостное, пустое и холодное давило его.
        Афанасий только услышал протестующий крик Полины и скорее понял, чем увидел, что она чем-то замахивается.
        Боль отхлынула. Он вновь смог дышать. Моргнул. С трудом приподнялся. Долбушин сидел на полу и тряс головой. Из одной ноздри у него текла кровь, а зонта в руках больше не было. Рука Яры была все еще вытянута после броска. Афанасию все стало ясно. Она швырнула в Долбушина зарядной закладкой. Попасть не попала, но, когда закладка проносилась рядом, у него вырвало зонт.
        Полина закрыла лицо руками. Ее шатало. Под веками что-то ало вспыхивало. Укоризненный фельдшер Уточкин носился в пустоте, преграждал путь ее мыслям и злобно щерился проеденными зубками. Движения фельдшера становились все более паническими. Тонкие руки мелькали, как у карточного шулера.
        Долбушин встал на четвереньки и, точно зомбированный, пополз за зонтом.
        - Убей ее! - приказал он Андрею.
        Тот с явным колебанием прицелился в Полину, но стрелять не стал, а перевел шнеппер на Афанасия. Полина бросилась и заслонила его. Этого фельдшер Уточкин уже не перенес. Он замахал руками, как попавшая в ураган мельница, и сгинул, выныривая только где-то по краям, как Фигаро на провинциальной сцене.
        - Глупо! - пробормотал Андрей. - Считаю до двух! Раз…
        Над их головами что-то застучало. Афанасий, уже нашаривший горсть пнуфов, и Андрей, почти потянувший курок, одновременно вскинули головы. Казалось, большая ворона уселась на крышу и упорно долбит клювом жесть. Вскоре к большой вороне присоединились еще две. Первая ударяла громко, но редко. Две другие - быстро и торопливо. Удары клювов продолжались меньше минуты. Вначале замолчала большая ворона, а за ней и две мелких.
        Они все еще смотрели в окно, когда мимо него навстречу прожекторам безмолвно пролетел человек в черном костюме, в котором Афанасий узнал охранника горного Карлсона. Из его спины косо торчала рукоять легкого топорика.
        Яра закричала.
        - Не вопи! Или ты снова переодеваешься? - полюбопытствовал Андрей.
        Взглядом предупредив Афанасия, чтобы тот не совался, он поднял с пола его шнеппер, подошел к окну и стал смотреть вниз. Было видно, как по освещенной автостоянке наискось пробежала вначале одна маленькая фигурка, потом две, а потом сразу много. И опять что-то застучало, точно дятел бил по железу. Одна из фигурок упала, но сразу вскочила и, вздрагивая, как поплавок, стала отходить.
        - Их две группы. Одна высадилась на крыше. Другая захватила подъезд. От лифтов мы отрезаны, - коротко сообщил Андрей Долбушину.
        Держа под мышкой зонт, тот вошел в комнату и остановился у окна. После броска Яры зарядная закладка укатилась в коридор и больше ему не мешала. В правой руке у Долбушина был мобильник. Левой он прижимал к носу платок. Он пытался связаться с кем-нибудь из своего форта, но телефон молчал. Только потрескивал.
        - Ну и ночь сегодня! Вначале пожаловал шныр. Теперь мясник Тилль притащился за зонтом, - угрюмо сказал Долбушин.

«Где же Родион? Если он сейчас сунется на Дельте - ему конец», - подумал Афанасий.
        Вспомнив о шныре, зонт вопросительно потянулся к нему. Долбушин посмотрел на Афанасия и отнял от носа платок. Кровь уже остановилась.
        - Я раздумал тебя убивать. Пусть это сделают берсерки, - сказал он задумчиво. - Кроме меня и Андрея, толковых бойцов здесь больше нет. На счету каждый стрелок из арбалета.
        - Ласточки - это к дождю! - сквозь зубы процедил Андрей.
        Мимо окна скользнули четыре гиелы. Шли они тесно, почти без разрыва, в построении - один-два-один. Две гиелы в центре и по одной страхующей вверху и внизу. Не такие быстрые, как пеги, и гораздо менее выносливые в продолжительном полете, гиелы превосходили пегов своей маневренностью. Афанасий прикинул, что четверка пегов никогда не прошла бы так слаженно в тесном пространстве между домами. В лучшем случае им пришлось бы лететь цепочкой и по одному.
        Один из берсерков вскинул руку. Стальной шарик залип в стекле прямо напротив лица Долбушина. Другой берсерк подлетел так близко, что его гиела чиркнула по стене дома крылом. С силой ударил в стекло топориком и тотчас выстрелил из шнеппера в образовавшуюся трещину.
        Афанасий перестал ощущать свою руку. Бицепс выше локтя был распорот прошедшим насквозь шариком. Крови он не видел, но чувствовал, что она стекает по коже внутри рукава.
        - Странно, что их не перестреляли, - пробормотал Афанасий, соображая, где ему взять нож, чтобы разрезать рукав.
        Долбушин оглянулся на него.
        - Кого? И кто?
        - Берсерков. В них же стреляла охрана с крыши! И не из шнепперов. Хоть одного можно было подранить.
        - Их прикрывал сильный маг. Вот только где они его… - начал Долбушин и внезапно, круто повернувшись, вышел в коридор.
        Несколькими мощными ударами расширив дыру в окне, Андрей остался дежурить у импровизированной бойницы. Некоторое время спустя берсерки попытались повторить налет, и уцелевшая часть стекла вновь покрылась крапинами от их шнепперов. Андрей ответил на четыре выстрела двумя - один раз из своего шнеппера, другой - из шнеппера Афанасия.
        Яру ослепило вспышкой близко лопнувшего пнуфа. Когда она открыла глаза, седло одной из гиел было уже пустым, и гиела, шалея от неожиданной легкости, уже забирала в сторону проспекта.
        - Штука хорошая, но я предпочитаю тяжелый арбалет. Там сразу видишь, когда попал. И никаких тебе вспышек - все четко, - буркнул Андрей.
        Афанасий отыскал на столике маникюрные ножницы и пытался разрезать рукав в том месте, где его ударил стальной шарик. Ножницы были маленькие, неудобные, и толстая кожа куртки поддавалась плохо.
        - Дай сюда! - велела Яра и стала ему помогать.
        Кость оказалась не задета, но мякоть руки рассечена глубоко. Кровь шла обильно. То ли от кровопотери, то ли оттого, что он увидел свою рану, у Афанасия закружилась голова. Его стало подташнивать. Он опустился на ковер.
        Яра присела с ним рядом на корточки. Фельдшер Уточкин у нее внутри уменьшился так, что его можно было накрыть ладонью. Искусственно созданная личность Полины съеживалась, как шагреневая кожа, и из-под нее все явственнее проглядывала прежняя Яра.
        - Ты вспомнила ШНыр? - спросил Афанасий.
        - Да, - ответила она совсем тихо.
        - А… Ула?
        Она едва заметно кивнула. У Афанасия снова закружилась голова.
        - Вот и ладушки! - Афанасий толчком встал, покачнулся, восстанавливая равновесие, и выглянул в коридор.
        Там шла оживленная работа. Андрей сооружал у входных дверей баррикаду из мебели и вытаскивал из своей комнаты многочисленные арбалеты. Увидев, сколько их, Афанасий понял, что штурм квартиры Долбушина обойдется форту Тилля недешево.
        За спиной Долбушина тревожно приплясывал Белдо. До знатного куроведа только сейчас дошло, что, когда начнут лететь стальные осы, ужалить они смогут кого угодно.
        - Вы хозяин! Вы обязаны обеспечить мне безопасное укрытие! - заявил он Долбушину.
        Тот неторопливо повернулся к нему и, внезапно подняв снизу зонт, упер его конец старичку в подбородок, мешая Белдо отпустить голову.
        - Вы знали, Белдо! Это ваши маги прикрывали берсерков, когда они высаживались на крыше, - сказал Долбушин жестко.
        Старичок прослезился.
        - Тилль меня жестоко обманул! - сказал он, вытирая глаза.
        - И как же он тебя обманул, родной? Поцеловал и не женился? - поинтересовался Андрей, появляясь в коридоре с очередной охапкой арбалетов.
        Белдо выпятил тощую грудь. Под петушиными перьями оказалась не куриная душа.
        - А вас, молодой человек, я попросил бы не встревать! - крикнул он, багровея.
        Он оглянулся на Андрея, и тот, внезапно поскользнувшись на ровном месте, упал животом на арбалеты. Один из них выстрелил. Тяжелый болт вспахал паркет.
        - Тилль пообещал, что до завтра ничего не произойдет! Он мне очень прозрачно намекнул, что завтра в два часа я должен выйти за кефиром, - пожаловался Белдо.
        - Вот она любовь к кефиру! - сказал Долбушин. - Сколько магов вы дали Тиллю на усиление?
        - Шестерых. Самых толковых, - горько признал старичок.
        - И что, ваши маги будут нападать на квартиру, зная, что вы здесь?
        Старичок тревожно заерзал.
        - Видите ли, человек - это непрерывно работающая атомная станция. Как только энергия перестает переводиться в полезное русло, она становится разрушительной, - забормотал он.
        Долбушин деловито оглядел Белдо от тапок и до волос. Взгляд его остановился на перстне на руке у старичка. Перстень был довольно неприметен, а крупный драгоценный камень повернут не наружу, а внутрь, как если бы хозяин не слишком хотел показывать его.
        - Что у вас на пальце, Белдо? Вы помолвлены?
        Старичок пугливо спрятал ладонь за спину.
        - Всего лишь боевое кольцо древних лотарингских королей! - со свойственной ему документальной иронией продолжал Долбушин. - Вбирает свет солнца и выдает такой луч, что в яркий день им можно расписаться на крыле пролетающего самолета. Правда, ночью он бесполезен. И вы считали, Дионисий, что Тилль с его страстью к сильным закладкам оставит вас в покое? Да он убьет даже из-за многоразовой зубочистки, если это артефакт из болота !
        Белдо отвернулся.
        - Мне неприятно с вами разговаривать! Вы все опошляете!
        Андрей закончил с первой баррикадой и принялся за вторую. Долбушин и Птах помогали ему. Даже Афанасий и тот работал одной рукой. Спустя десять минут в широком и длинном, как зал, коридоре долбушинской квартиры высились уже три баррикады. Первая - самая низкая, по пояс; вторая - примерно по грудь, и третья - капитальная. Так было сделано для того, чтобы враг, прорвавшись к первой баррикаде, не получил бы преимущества обстреливать их сверху. Каждая из баррикад ощетинивалась по меньшей мере десятком арбалетов.
        Андрей поспешно взводил их, зная, что потом на перезарядку не будет уже времени. Изредка он заскакивал в комнату и стрелял по ведьмарям на гиелах, скорее, впрочем, для острастки. После первой неудачи берсерки держались высоко и были в недосягаемости. Сообразив, что через окно они нападать пока не будут, Андрей вручил Яре арбалет и десяток болтов, велев ей палить, если они попытаются сунуться.
        - Но это вряд ли, - успокоил он ее.
        - Зато они могут запустить колобка ! - сказала Яра.
        Знания, некогда полученные в ШНыре на утомительных тренировках, теперь всплывали в ней, как накрытые глубинной бомбой водолазы. Андрей воровато оглянулся на дверь и наклонился к самому ее уху.
        - Вряд ли они на это пойдут. После колобка обычно не остается ни зонтов, ни колечек, - шепнул он и вышел.
        Когда Андрей снова оказался в коридоре, Долбушин стоял у второй баррикады. Рядом с ним на полу сидел Афанасий, которому Птах заканчивал перевязывать рану.
        - Все почему-то думают, уф… что в армии я был шофером. А я был медик на автобазе. Стоял на проходной, и на меня дышали все, до майора включительно. Приказ полкана! Это большая честь, когда на тебя дышит майор! - сказал он, отдуваясь.
        Затянув края бинта, Птах выпрямился и, посмотрев на мощную входную дверь, буркнул, что надеется, что она выдержит. Сказано это было в самый неподходящий момент, потому что десять секунд спустя двери уже не существовало. Неведомая сила продавила ее внутрь квартиры и обрушила на первую баррикаду. К счастью, за ней никого не оказалось, но семь арбалетов из десяти были раздавлены.
        - Поцелуй феи, - прошептал Белдо.
        У лифтов мелькнул силуэт человека, облаченного в турецкий халат. Халат попытался укрыться, но Долбушин издали подсек ему стопу коротким движением зонта, а Андрей выстрелил из тяжелого осадного арбалета, такого громоздкого, что он стоял на упорах и чем-то смахивал уже на скорпион. Распрямив стальные плечи, арбалет издал облегченный выдох.
        - Джиннобойная дивизия имени старика Хоттабыча прибыла на западный фронт!.. - довольно промурлыкал Андрей. - Сколько магов у вас было, Белдо? Шесть? Теперь их пять.
        Знатный куровед опечалился.
        - Бедный Юсуф! В атакующей магии ему не было равных. Но, представьте, ему не нравилось, как я танцую! - сказал он.
        В следующее мгновение всем пришлось спешно укрываться за баррикадой. Берсерки, выныривая из-за поворота коридора, начали обстреливать их из арбалетов. Это были серьезные тяжелые арбалеты, не шнепперы. Дубовую столешницу долбушинского стола наконечники их болтов пробивали насквозь, хотя она была толщиной в полпальца.
        За то время, пока их обстреливали, Андрей ухитрился выстрелить из трех арбалетов и дважды попал. Птах выстрелил четырежды, но не попал ни разу. Он очень горячился, спуская курок, вскрикивал и все время просил у кого-то плачущим голосом: «Да постой ты хоть секунду!»
        Афанасий, хотя у него работала только одна рука, выстрелил дважды. Когда он высовывался из укрытия с третьим арбалетом, болт содрал ему кожу над ухом.
        Долбушин размахивал зонтом. Из-за большой дистанции сила его зонта была значительно ослаблена, но все же с ног он опрокидывал и летящие в них болты частично отклонял. Белдо жалостливо улыбался и накладывал краткое спиртопаровое заклятие на всякого берсерка, чье имя или кличку случайно припоминал.
        - Лысый… Огурец… Матвей… Афанасий! Провалитесь вы сквозь землю под бел-горюч камень Алатырь! Там лежит скелет медный и держит чарочку деревянную. На кого дохнет - тот с ног долой! - бубнил старичок. - Эй, шныр, ты чего? Это ж я берсеркам!
        Афанасий сидел, капал на пол кровью и хихикал, разглядывая щеголеватые брючки знатного куроведа. У него произошло замыкание сознания.
        - Белды… Белдой… с Белдою… от Белды… Ой не могу! Хи-хи! - бормотал он.

«С Белдою - от Белды» обиженно щелкнул пальцами, и Афанасий почувствовал, что прокусил себе нижнюю губу.
        Обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. Было слышно, как у лифтов несколько голосов заунывно тянут:
        Вот в борт ударила болва-аанка!!!
        Вот-вот рванет боеприпа-ас!
        Спиртопаровое заклятие Белдо уже успело кое на кого подействовать. Лысый с Огурцом собрались даже идти в ларек, но им пригрозили Тиллем и они одумались.
        Лишь один маленький краснолицый берсерк все не мог уняться. Высовывался, выпаливал и скрывался раньше, чем в него успевали толком прицелиться. Даже долбушинский зонт его не брал.
        - Белдо! Да сделайте что-нибудь! Прокляните его на скорую руку! - попросил глава финансового форта, когда очередной болт, выпущенный шустрым берсерком, едва его не оскальпировал.
        - Я бы сделал! Но не вспомню, как его зовут! Помню только, что Петрович! Может, на всех Петровичей, а? - плаксиво сказал старичок.
        - Я тоже Петрович! - с угрозой сказал Андрей.
        Афанасий снова захихикал. У него было странное раздвоение личности. С одной стороны, он понимал серьезность момента, а с другой - ему ужасно хотелось дернуть Долбушина за нос. Ну хотелось, и все.
        Настырный берсерк опять высунулся. Птах выстрелил в него и не попал. Потом снова выстрелил и снова не попал.
        - Прекращай палить! Этого берсерка я знаю: он для тебя слишком шустрый. Его валить вблизи надо, и лучше с топора. - Андрей оглядел баррикаду.
        Громадную столешницу, составлявшую главную ее защиту, разбило в щепы. На перевернутые же шкафы он не надеялся. Они были из тонкого дерева.
        - Собираем арбалеты! Переходим за третью баррикаду!.. Один перетаскивает - двое прикрывают! - распорядился Андрей.
        Они еще оставались за второй баррикадой, когда внезапно от лифтовой шахты, где толпились берсерки, стали доноситься странные звуки. Ощущение было такое, будто кто-то включал и сразу выключал циркулярную пилу. Они не сразу разобрались, что это кто-то визжит. На площадку выскочила темноволосая женщина, вся увешанная волчьими хвостами, и, непрерывно вскрикивая, начала быстро кружиться. Волчьи хвосты кружились с ней вместе.
        Долбушин попытался атаковать ее зонтом, но даже не мог его точно нацелить. Вращения ведьмы сбивали зонт с толку.
        - Андрей, давай ты!
        - Я в женщин не стреляю… из мелкого калибра! - прогудел его телохранитель и стал выбирать арбалет повнушительнее. Выпущенный им болт, не долетев до ведьмы, отклонился и звякнул о стену.
        Теперь одна надежда была на Белдо, но в этой ситуации он повел себя загадочно. Быстро опустился на четвереньки и, толкаясь лбом, деловито побежал в комнаты.
        Долбушин поймал его за шиворот:
        - Куда вы, юный герой? Сейчас не время играть в барашка!
        - Отпустите немедленно! - пискнул старичок. - Надо уходить! Любавушка запустила
        снежную королеву ! В комнатах безопасно. Королева действует только в зоне видимости мага.
        - Так блокируйте ее!
        - Я не могу!
        - Но вы же сильнее этой вашей Любавы!
        - Ну и что из того? Вы тоже сильнее десятилетнего ребенка. Но если он швырнет кирпич - сможете поймать его зубами? - отвечал Белдо и деловито уполз.
        - А третья баррикада? - крикнул ему вслед Андрей.
        - Баррикад больше нет! - загадочно донеслось из комнаты.
        От лифтовой шахты в их сторону быстро ползла белая изморозь. Она покрывала и стены, и потолок, и пол. Изморозь не казалась опасной, но, видимо, Белдо знал, о чем говорил. Развернутый боком диван был мгновенно окутан ею, как плесенью. Какое-то время диван еще стоял, а потом покачнулся и рассыпался.
        Тем временем изморозь доползла до второй баррикады и начала на нее взбираться. Андрей едва не завыл, поняв, что сейчас погибнут его лучшие арбалеты. Он едва успел сгрести в охапку три самых любимых и вместе с ними скользнул в комнату.
        Афанасий, успевший уже отрезветь, подобрал зарядную закладку, которую кто-то отфутболил в дальний конец коридора, и в самый последний момент присоединился к остальным, скакнув через широкую полосу изморози. Ведьмариха больше не вращалась. Обессиленная, она привалилась к стене и тяжело дышала. Пот тек с нее ручьями. Лицо было землистым.
        За ее спиной уже начинали выстраиваться берсерки. Строились они молча, сурово. Афанасий понял, что на этот раз берсерки пойдут в топоры, а теперь ждут момента, когда снежная королева станет для них безопасной. Где-то там, у дверей, где дышала уставшая ведьма, изморозь уже желтела и таяла.
        Появление Афанасия с закладкой не обрадовало Белдо и Долбушина. Куровед немедленно забился в дальний угол, а Долбушин, отступив на шаг, выставил зонт как рог.
        Яра пряталась у окна, с ученической старательностью выцеливая из арбалета проносящуюся мимо гиелу. Ведьмарь скалился с седла и размахивал шнеппером. Долбушин рванулся к окну, распахнул раму. Увидев его, ведьмарь выстрелил из шнеппера, сорвал с гиелы намордник и, ударив ее электрошоком, бросил ошалевшую от боли гиелу в окно.
        Его замысел был ясен. Он хотел, чтобы, сложив крылья, гиела прорвалась внутрь комнаты и пустила в ход когти и зубы. Яра торопливо выстрелила. Ее болт рассек кожистую пленку крыла гиелы и унесся в сторону соседнего дома. Отбегая, Яра увидела лицо Долбушина совсем близко. Кожа пожелтела. Зрачки сузились. Не отходя от окна, он выбросил руку и вогнал зонт в распахнутую пасть гиелы. Всего на мгновение. Потом отскочил и укрылся за кирпичной перегородкой.
        Когда гиела воткнулась мордой в окно, глаза у нее были плоские и вываренные. Крыльев она так и не успела сложить. И теперь, ударившись об оконный проем, они отбросили ее назад.
        Берсерк падал беззвучно, не выпуская поводьев. Все, что он сделал, это избавился от разряженного шнеппера и сомкнул пальцы на рукояти топора. Падал, а сам запрокинутой головой все еще смотрел на стоявшую у окна Яру, и во взгляде его была неподвижная ненависть, такая же, как в глазах мертвой гиелы.
        - Красивая смерть. Умер с топором в руках, - без тени иронии произнес кто-то рядом.
        Яра повернулась и увидела Андрея. Секунду он стоял и с торжественным лицом смотрел вниз, а потом отвернулся.
        Пол у нее под ногами задрожал, мерно, страшно. В чайной чашке на столе запрыгала ложка. Высунув наружу зеркальце, Яра увидела, как берсерки, соприкасаясь лбами, рычат друг на друга и наносят удары рукоятками топоров. С каждой секундой топот становится все громче, а удары рукоятками сильнее.
        - Зачем это? - спросила она.
        - Приводят себя в ярость. Скоро начнут… - объяснил Андрей.
        Ему и в коридор не надо было выглядывать. По одному топоту он уже все понял.
        Сдвинув кровать к двери, чтобы она служила препятствием вбегающим в комнату, Андрей укрылся за спинкой и, опираясь на локти, выставил тяжелый арбалет. Другой арбалет он положил рядом. Обычно он зажимал в зубах резервный болт для перезарядки, но сейчас этого не делал, и по этой простой детали Яра определила, насколько все серьезно. Андрей знает, что один раз он успеет выстрелить наверняка. Второй раз - при некотором везении. А вот третьего выстрела ему уже не сделать.
        Долбушин поймал Яру за плечо рукоятью зонта и развернул ее к себе. Она ощутила слабость и боль. Их глаза встретились. Прямо на нее смотрело страдающее длинное лицо с резкими чертами.
        - У тебя на лбу кровь, - хрипло сказал Долбушин и провел пальцем ей по лбу.
        - Осколок стекла, - сказала Яра.
        - Это не стекло. Из шнеппера зацепили… Не дергайся!.. Ты ведь все вспомнила?
        Яра осторожно кивнула. От фельдшера Уточкина в ее сознании осталась только лужа, пытающаяся еще укоризненно рябить. Ударом ноги Долбушин расшатал подоконник, оторвал его и швырнул вниз.
        - Нерпь у тебя, как вижу, уже есть. Путь открыт… телепортируй! Лучше не на крышу. Там могут быть арбалетчики. Лучше сразу в свой ШНыр.
        Яра ушам своим не поверила.
        - Вы меня отпускаете?
        - Никого я не отпускаю! Но если когда-нибудь встретишь… - он осекся и опустил глаза, - в общем, передай, что…
        - Кого встречу? Кавалерию? - предположила Яра.
        Долбушин замолчал. Яра поняла, что продолжения не будет. Она его сбила, встряв не вовремя.
        - Я не буду телепортировать! Вы меня не заставите! - задиристо крикнула она.
        Глава второго форта усмехнулся. Потом резко наклонился, подхватил ее и поставил на окно. Топот из коридора нарастал. Снежная королева у их дверей была уже серой и дряблой, как майский лед где-нибудь за гаражами.
        - У тебя десять секунд, чтобы принять решение. Потом я тебя сброшу. Лучше асфальт, чем берсерки… - спокойно сказал Долбушин. - Девять… восемь…
        - Вы этого не сделаете! - крикнула Яра.
        - Тебя любила моя дочь, - сказал Долбушин. - Лично мне на тебя плевать… я делаю это для нее… шесть… пять…
        - Афанасий! Андрей! Остановите его! - крикнула Яра, но уже по одним их лицам поняла, что вмешиваться они не станут.
        Афанасий подошел, вложил ей в ладонь зарядную закладку и ободряюще зажал ей пальцы. Глаза его блестели.
        - Давай! - сказал он. - Не упрямься! Давай!
        Единственным, кто, пожалуй, согласился бы удержать ее здесь, был дедушка-балерун. Белдо тревожно прыгал по комнате, прислушиваясь к топоту берсерков.
        - Стойте! - крикнул он, вцепляясь Долбушину в рукав. - Смотрите!..
        За окном что-то происходило. Мутная фальшь электрической московской ночи прорезалась маленькой яркой точкой. Точка приближалась к окну не по прямой, а трепетала и вздрагивала. Казалось, по небу кто-то проводит золотым пером, делая смелые росчерки. Одна из гиел устремилась было к точке, но в последний момент резко отвернула, так и не нарушив четкости росчерка.
        - Птицы так не летают. Лететь так могут только… Доставайте, доставайте скорее! Где он? - зашептал Белдо, продолжая дергать Долбушина.
        Глава второго форта рванулся к шкафу и стал нетерпеливо вышвыривать из него вещи.
        - Тряпки… сколько тряпок… - бормотал он.
        Наконец то, что он искал, оказалось у него в руках. Яра и Афанасий увидели деревянную шкатулку.
        Внезапно топот и гул снаружи, у лифтовых шахт, смолкли. Повисла странная, сосущая тишина. Первым понял, что это значит, Андрей. Он сгреб Птаха за плечо и толкнул его за спинку кровати.
        - Ну вот и все! Не спешите стрелять, медик! Бейте в упор и один раз! - сказал он сквозь зубы.
        Уже не скрываясь, Афанасий достал атакующую закладку и положил ее на колено.

«Ведьмари умирают с топором в руке, а шныр… шныр умрет с атакующей закладкой», - подумал он.
        А в коридоре уже нарастал новый ровный гул - на этот раз уже не мерный, а дробный. Казалось, к ним приближается огромная волна. Дождавшись, пока первые топоры просадят хрупкую, точно вафельную, дверь, Афанасий размахнулся и бросил атакующую закладку. Он ожидал жуткого, пугающего своим безмолвием взрыва, который слижет все, что есть на этаже, оставив целым только дом, но услышал лишь негромкий щелчок, почти хлопок - и больше ничего.
        Причем и хлопок и щелчок донеслись не со стороны двери, а тут же, с кровати, на которую Долбушин поставил шкатулку. Бабочка, влетевшая в комнату секунду спустя, села уже на ее щелкнувшую крышку и сложила крылья. Изумрудно-зеленые внутри, снаружи они были цвета древесной коры.
        Кажется, Андрей и Птах успели еще по разу выстрелить. Причем торопыга Птах, верный себе, и здесь промазал с четырех шагов и вогнал болт в дверной косяк. Долбушин ринулся с зонтом в самую гущу берсерков, подсекая ноги, сокрушая нагрудники, сминая головы, как картонные коробки. Причем последние удары он наносил уже вслепую. Так же вслепую размахивали топорами и берсерки, что, без сомнения, спасло Долбушину жизнь.
        Шкатулка билась светом, как огромное сердце. Внутри что-то содрогалось, стонало, заливая всех находящихся в комнате болью. Медные углы накалялись. Из щелей между деревянными планками вытекало огненное сияние. Прямые твердые лучи брызнули в окна, и ночь стала днем.
        Заточенный эльб, в спешке алчно схвативший не ту закладку, пытался любой ценой избавиться от нее, но это было невозможно, потому что атакующей закладки больше не существовало. Существовало только пожирающее его пламя, которое вот-вот должно было уничтожить шкатулку. Ослеплены были все, кроме шныров, глаза которых, привыкшие к двушке , сияние все же пощадило.
        Бой уже останавливался сам собой. Невозможно сражаться, когда ты находишься в центре пламени и не видишь ничего, кроме все заливающего сияния.
        А бабочка все сидела на крышке шкатулки - неподвижная, с укоризненно сомкнутыми крыльями. Крики, люди, стены дома, сам город - всего этого для нее не существовало. Для нее, контрзакладки, иглой пронизывающей ткани миров, Москва была не больше чем плоской картинкой в иллюстрированной книге. Она не шевельнулась даже тогда, когда шкатулку окутало кольцо белого плотного огня размером с футбольный мяч и внутри что-то глухо лопнуло, как лопается электрическая лампа.
        Афанасий схватил Яру и потащил ее к открытому окну. Она сопротивлялась, не понимая, чего он хочет. И лишь налетев на распахнутую раму, увидела снаружи нечто, что давно пора было увидеть.
        - Принц на белом коне! - ошалело, но на полном серьезе подумала Яра, и потом они долго хохотали, как ей могла прийти такая дикая мысль, потому что это был Ул на Азе.
        Белыми крылья Азы могли показаться лишь на миг и то потому, что снизу в них бил прожектор. Да и Ул со своим усиленным шнеппером - гибридом арбалета и двустволки дедушки Мазая - мало походил на принца.
        За Улом с небольшим отрывом мчался Макс на одноглазом Эрихе, и последним - Родион на взмыленной Дельте. Роде пришлось лететь аж до Сокольников и оттуда вызывать подкрепление, потому что весь центр был магически блокирован и
        кентавр не срабатывал.
        Уцелевшие два берсерка на гиелах к ним не совались, понимая, что перевес не на их стороне. К тому же одна из их гиел была ранена и вела себя нервно. Третья же, с которой Андрей сбил седока еще в самом начале боя, давно улетела.
        Не задумываясь, сколько под ней этажей, Яра прыгнула на седло к Азе, а чуть припозднившийся Афанасий, болтаясь, одной рукой повис на стремени у Эриха, надеясь, что Макс протянет ему руку раньше, чем сообразит, что сгибание бицепса в наклоне опасно для позвоночника.
        Отдохнув на шкатулке, бабочка взлетела и перепорхнула на карман Яре, в котором у нее лежала зарядная закладка. Ее распахнувшиеся крылья плеснули изумрудным сиянием. На кармане она просидела совсем недолго - самое большее несколько секунд, после чего радугой света полетела прямо через дома, не замечая их. Бабочка, укрепляющая волю. Живая закладка, которая зимой и летом, в ветер и мороз, не зная отдыха, будет порхать над миром, и там, где она пронесется, ослабший и порабощенный собственным безволием человек ощутит желание что-то изменить.
        На какой-то момент все застыло, и на Яру дохнуло остановившимся, полным и ярким счастьем. Словно незримый голос сказал ей: «Не бойся! Я здесь!» Она зачерпнула и ощутила полноту остановленного мгновения - того мгновения, когда не будет больше времени и последовательности событий и все сольется в абсолютной и всеобъемлющей полноте.
        Конец первой книги