У входа нет выхода Дмитрий Емец
        ШНыр #2 Что бы вы сказали, если бы узнали, что завтра вам сделают предложение, от которого вы можете и захотите отказаться, но не откажетесь?.. Вам придется жертвовать собой и своими интересами, молчать в тряпочку, тренироваться, вступать в схватки, терпеть неудобства, но вы на все согласитесь. Просто так, без денег... Всего лишь за возможность нырнуть в нетронутый новый мир - двушку - и прикоснуться к мощному артефакту из этого мира. А еще за возможность спасти чью-то жизнь. В прямом или переносном смысле - не важно. Важно, что помощь будет реальной. Ведь именно для этого и существует Школа ныряльщиков.
        Думаете, такое никогда не произойдет?
        Когда на плечо вам сядет золотая пчела, вы посмотрите в глаза Пегаса и станете
«небесным ныряльщиком», ваша жизнь изменится!
        Дмитрий Емец
        У входа нет выхода
        Следует с величайшим старанием составлять запас жил, так как онагры, баллисты и остальные метательные орудия не приносят никакой пользы, если их нельзя натянуть канатами или жилами. Также конский волос из грив и хвостов лошадей очень хорошо подходит для баллист.
        Несомненно, что волосы женщин также очень хороши для подобного рода машин, что доказано на опыте в момент тяжелого положения Рима. Когда Капитолий был осажден, то вследствие постоянного и долгого употребления метательные машины испортились, а запаса жил не было, тогда римские матроны срезали свои волосы и дали их своим сражающимся мужьям; машины были исправлены, и нападение врагов отражено.
        Вегеций

20 сентября 201* г
        Глава 1
        МАРШРУТКА № Н
        Идут четыре брата навстречу старшему.
        - Здравствуй, большак! - говорят.
        - Здорово, Васька-указка,
        Гришка-середка, Мишка-сиротка
        Да крошка Тимошка!
        Пальцевая игра
        Рина сидела на тумбе, болтала ногами и ждала. Метро выплевывало людей. Рина насчитала девятьсот человек. Из них пятьсот десять - женщины. Оставив пятьсот одиннадцатую непосчитанной, Рина спрыгнула с тумбы и пошла покупать мороженое.
        Денег у нее хватало либо на одну порцию хорошего, либо на две так себе. Поколебавшись, она попросила две. «Кто сказал, что они плохие? Они недооцененные!» - успокоила она себя.
        Из задней двери тормознувшей машины вывалился пьяный. Он стал совать ей под нос свой паспорт и говорить, что в нем нет детей. Рину это не слишком удивило: она вечно влипала в истории.
        Вместо того, чтобы быстро пройти дальше, она взяла паспорт и встряхнула. Из паспорта не вывалилось ни одного даже самого маленького ребеночка.
        - И правда! - сказала она. - Нету!.. Ну ничего: когда обзаведетесь - сразу приходите за педагогическими советами!
        Пьяный обиделся и стал хватать ее за рукав. Рина добежала до сурового патрульного, который с риском для жизни ловил бабку, незаконно продающую грибы на нитке, и сунула ему паспорт.
        - Я тут документик нашла! Не посмотрите чей? - попросила она и нырнула за павильон.
        Ждать оставалось тридцать минут. Во всяком случае, так сказал Кузепыч. Когда она увидит, что на указанном месте собрались девять человек, она должна нажать на кентавра. Один раз. Вот и все.

* * *

«Прикольно! Москвич в третьем поколении, а никогда не был на «Планерной»!» - понял Сашка, поднявшись в город. Свое любимое «прикольно» он всегда произносил с ударением на последний слог.
        Что-то светлое летело высоко, над домами. Вначале Сашка подумал, это шар, но, присмотревшись, разобрался - обычный пакет. Летит себе, и никакой ему заботы, что под ним двадцать этажей пустоты.
        Сашка шагнул к столбу и с интересом огляделся. Забавный район. Тесный, игрушечный. Дома подступают к павильону метро. Можно выйти на балкон и глазеть на толпу. А ночью, когда лежишь в тишине, слушать, как вздрагивает пол и где-то под тобой проносятся поезда.
        Сашка сосредоточился, определяясь, куда ему теперь. Перед ним тянулась асфальтовая площадь с островками, к которым причаливали автобусы и маршрутки. Как всегда на конечных станциях метро, их было множество.
        - Не знаете, где тут маршрутка № Н? - спросил он у женщины в красной ветровке.
        Женщина играла с ребенком. Она рассеянно подняла глаза, и часть нежности, адресованной ребенку, случайно плеснула на Сашку. Почти сразу нежность на лице потускнела, втянулась куда-то внутрь, и Сашка пожалел, что оторвал человека от приятного занятия.
        - Не знаю! - сказала женщина и снова нырнула в своего ребенка, как в пруд.
        - А вы не знаете, где маршрутка № Н? - обратился Сашка к вынырнувшей из-за столба сутуловатой спине.
        Спина качнулась, и Сашка сообразил, что с «не знаете» промахнулся. На него смотрел ровесник. Правда, чтобы это определить, Сашке пришлось бесконечно задирать голову. Парень был не просто двухметровый, а где-то под два-десять. Узкоплечий, длиннорукий. Зубы крупные. Два передних как у бобра. Глаза зеленые, насмешливые. Руки при ходьбе болтаются как веревочные, подбородок делает «чик-чик», вправо-влево.
        На лбу у незнакомца Сашка увидел длинную, плохо заросшую царапину, уходящую под волосы.
        - В лифт не вписался. Москва - городок карликов, - проследив его взгляд, словоохотливо объяснил долговязый. - А на предмет маршрутки проинструктировать бессилен. Сам ищу!
        Сашка продолжил рыскать по площади. Про маршрутку № H не знал никто. Он дошел до последнего асфальтового островка и собрался возвращаться к метро, когда внезапно увидел на столбе лист с жирной буквой «Н».
        Обозрев очередь, Сашка убедился, что в одну машину они вполне влезают. Поворачиваясь, задел рюкзаком стоящего перед ним парня. Тот оглянулся, оценивающе посмотрел и не плюнул, а скорее цыкнул на асфальт. Сашка подумал, что про таких говорят «пацан» или «пацанчик». Невысокий, плотный, в водолазке. Двигается неспешно, вкрадчиво, как кот.
        - Макар! - он сунул Сашке твердую как деревяшка ладонь.
        Сашка на всякий случай сильно пожал ее, ожидая, что сейчас будут тиски, и обманулся, потому что «пацанчик» даже не потрудился сжать пальцы. Получилась глупость. С одной стороны, с тобой зачем-то познакомились. С другой, к твоей руке отнеслись, как к дохлой рыбе.
        Голос у «пацанчика» был соответствующий. Треснутый. С гнусавинкой.
        - Как сам? Ничего? - спросил он без малейшего смущения.
        Говорил Макар медленно. От слова до слова можно было протянуть веревку и сушить полотенца. Когда люди говорят таким образом, это здорово давит на мозги.
        У Сашки появилось желание рассказать Макару всю свою жизнь с момента рождения, чтобы посмотреть, на каком месте тот уснет. Но он сдержался и кратко ответил, что лучше не бывает.
        - Ча, прям так вот и не бывает? - Макар явно пытался загнать Сашку в угол, задавая вопросы, на которые нельзя ответить нормально.
        И Сашка вообще не стал отвечать. Он смотрел уже не на Макара, а на девушку, которая хваталась за свою сумку всякий раз, когда звонил чей-нибудь мобильник. Мелодия для нее особой роли не играла.
        Макару не понравилось, что кто-то может отвлечься от общения с ним. Он взял Сашкину пуговицу и стал ее откручивать.
        - Местный? - хмуро спросил он.
        Сашка стряхнул его руку. Макар удивился такой наглости.
        - Знаешь тут кого-нибудь?
        - Тетю Клаву из цветочного киоска!
        Сашка безошибочно ощущал, что драться Макар не будет. Такие любят разводить на
«ля-ля», отыскивая в собеседнике слабину. Предпочитают достать из кармана автоматную гильзу и вертеть ее в пальцах. Или открывать и закрывать кнопочный ножик. Или ввинтить в речь что-нибудь эдакое, чтобы всем ясно было, с кем они имеют дело.
        - Ча, смелый? - дошло, наконец, до Макара.
        - Угадал.
        - А-а! Ну я так и понял! Давай: береги себя, брат! - Макар снова зачем-то сунул Сашке руку, к которой тот, помня прошлый опыт, просто прикоснулся двумя пальцами, и отвернулся. Сашка понял, что «береги себя!» было не угрозой, а просто последней попыткой испортить настроение.
        Белый микроавтобус вынырнул неизвестно откуда. В левом нижнем углу водительского стекла белел листок с такой же буквой «Н», как на столбе.
        Сашка был опытный маршруточник и сразу за водителем садиться не стал. Слишком много беспокойства: вечно кто-то выходит, пересаживается. Ему хотелось забиться в угол и смотреть в окно, наблюдая, как на колеса маршрутки медленно наматывается распаренная солнцем Москва. Плюхнувшись на второе одиночное сиденье, Сашка пристроил рюкзак на колени. В плече отдалась дрожь: дверь захлопнули. Микроавтобус заканючил поворотником, втиснулся в поток машин.
        Никто не заметил, как в последнем ряду кресел улыбчивая девушка с веснушками точно невзначай потянула вверх рукав и, чего-то коснувшись, едва слышно шепнула: «Полная загрузка!» Вернула рукав на место и откинулась на спинку сиденья.
        Глядя из высокой маршрутки на обгонявшие их легковые автомобильчики, Сашка всматривался в тех, кто сидел внутри, и удивленно думал: столько людей, а все разные. Хоть бы один повторился. У каждого своя внешность, в каждой судьбе - уникальная череда мельчайших событий. Все это неповторимо оттискивается в мыслях и чувствах.
        На несколько секунд у Сашки закружилась голова. «Опять!» - подумал он. Память старательно раскручивала клубок.
        Желтая майка, зеленые трусы, черный шлем, красный нос, синие перчатки. Сашка насмешливо наблюдал, как его соперник несется к рингу, торопливо вбивая большим пальцем капу в рот.
        - Дудник - Бычков! Два по две! Живее! Дудник, особое приглашение?
        Тренера звали Пал Палыч. Он состоял из опыта, пуза и свистка. Примерно в такой последовательности. Хотя бывали дни, когда на первое место выступал свисток, а опыт и пузо тащились следом.
        Сашка (он же Дудник) пригнулся и под канатами пролез на ринг. Проделал он это очень лениво. Показывал, что ему обидно - против него, старичка, ходящего третий год, поставили новенького.
        Бычков уже топтался на ринге. Чувствовалось, что он нервничает. Еще бы. Первый бой. Бычков посещал секцию всего месяца четыре, прыгал через скакалку и старательно отрабатывал у зеркала двойки, уклоны, вывод правой и прочие азы. В общем, типичное мясо, хотя мощный, конечно.
        - Готовы? Поехали!
        Ткнув перчатками в перчатки Бычкова, Сашка стал лениво пританцовывать. Открытый, только правая перчатка приподнята где-то на уровень груди.
        Бычков, напротив, перчатки держал у носа, а подбородок едва ли не в грудь втиснул. Зажимается, а потом - бух-бубух! - двоечка. Насобачился по мешку бить. Но с мешком-то все герои: он сдачи не дает.
        - Бычков, не наклоняйся вперед! Активнее! Ноги! Покажи этому клоуну! Смелее! - заорал Пал Палыч.
        На клоуна Сашка обиделся и, обидевшись, стал кривляться еще больше. Совсем открылся и только некоторые удары принимал в перчатку, а так или дистанцию разрывал, или пропускал удар над ухом. Про себя решил, что так и проходит весь бой. Клоун так клоун!
        Бычков пыхтел и, осмелев, работал как молотобоец. Изредка, когда он слишком наседал, Сашка щелкал его левой. В конце первой двухминутки Бычков был весь мокрый. Оскаленная капа сипела. Он перчаткой вталкивал ее обратно. Сашка даже посочувствовал. Когда задыхаешься, капа кажется ужасной дрянью. Чем-то таким кровяно-резиновым и сладким на вкус.
        - Десять секунд до конца! Активнее! - рявкнул Пал Палыч.
        Сашка, давно дожидавшийся этого момента, опустил и правую руку и теперь уходил только корпусом, изредка подставляя плечо. Параллельно он считал оставшиеся секунды, думая о всяких посторонних вещах. По русскому завтра диктант… Отцу надо чего-нибудь ко дню рождения, но покупное он не оценит… Семь… Восемь… Девять…
        Сашка насчитал десять, потом одиннадцать, потом двенадцать, и, удивленный, что бой до сих пор не остановлен, оглянулся на Пал Палыча. Тот разговаривал с кем-то, просунувшим голову в зал. Понимая, что бой закончен, Сашка совершенно забыл о Бычкове и вспомнил только, когда первый удар из двойки врезался ему в скулу.
        Сашку отбросило. Он, защищаясь, вскинул руки, но успел только чиркнуть по низу правой перчатки Бычкова ровно настолько, чтобы направить ее себе в подбородок. И слова «Уходя, гасите свет!» стали реальностью не только для девушек, носящих имя Света.
        Через какое-то время к Сашке в темную комнату пробился запах нашатыря. Не захочешь, а очухаешься. Просто от омерзения.
        - Ну что клоун! Докривлялся? Брысь отсюда! Две недели отдыхаешь! - произнес тренер без сочувствия.
        Сашка смотрел на него и улыбался. Мыслей у него было мало-мало, и все какие-то странные. И люди ему казались удивительными: это, наверное, оттого, что он малость
«замедлился». Где-то на горизонте маячил Бычков - смущенный, жалеющий его и одновременно гордящийся собой. Он пока не знает, что на следующей тренировке его поставят с кем-нибудь из ребят построже, чтобы тот внятно объяснил ему: отвернувшихся не бьют и поплывших не добивают.
        Пал Палыч выплюнул свисток, которым он подзывал к себе двух парней постарше, чтобы послать их на опустевший ринг.
        На улице Сашка долго сидел на шине, разглядывая толстые тополиные стволы. Их пилили, под них сливали отработанное масло, а они все пускали и пускали побеги.
        По крайнему тополю, кора с которого была стесана на большом участке так, что получилась белая, почти человеческая кожа, текла струйка муравьев. Изредка то один, то другой сворачивал чуть в сторону и пытался заползти в глубокую щель в тополином стволе. Шевелил усиками и пятился.
        Сашка попытался заглянуть в щель, но увидел лишь голову с двумя большими глазами и шевелящимися усиками. Побарабанил по стволу ногтями, и из трещины внезапно выползла крупная золотистая пчела.
        Она бесстрашно рассекла ручеек муравьев и, пролетев так близко, что ее крылья коснулись его щеки, исчезла. Сашка побрел к дороге. В голове прояснилось, и она чуть меньше напоминала громыхающее ведро. Хотя, конечно, при всякой попытке даже оглянуться Сашку начинало шатать.
        Голова больше не кружилась. Сашка привычно оттянул верхний карман камуфляжной куртки и, соображая, кому передать деньги, скользнул вокруг взглядом.

«Ну и дела! Да тут всем лет по пятнадцать! Ну максимум по шестнадцать!» - подумал он.
        Не так часто встретишь ровесников в таком количестве, чтобы это было совершенно случайно. Сашка даже оглянулся: те, кто за спиной, были того же возраста. Невероятно, но факт!
        Сашка прокрутил вариант, что где-то закончились занятия или, предположим, тут все, кроме него, одноклассники, которые вместе куда-то едут. Но нет. Никто в маршрутке никого не знал. Иначе не бросали бы друг на друга любопытные взгляды. Не было бы и осторожной, выжидательной напряженности.
        Сразу за Сашкой сидела девушка, та самая, что хваталась за свой телефон, когда звонил чужой. Маленькая, хрупкая, с тонкой шеей - можно обхватить двумя пальцами. Как на таком цветочном стебле держится голова - непонятно, но держится, и прочно.
        Лицо остренькое, умное, беспокойное. Брови густые, губы обкусанные. Волосы подстрижены не просто коротко, а ультракоротко - на одну фалангу мизинца. Лоб выпуклый, упрямый. Наверняка хочет во всем быть первой. Пишет письма политикам, режиссерам и певцам. Готова вкалывать, как электровеник, двадцать пять часов в сутки.
        В соседнем ряду у окна - худощавый парень в синем костюме, с галстуком, в кремовой рубашке. Причесанный, отутюженный. Вся эта сбруя, как ни удивительно, смотрится на нем органично. Чувствуется, что он всегда ходит окостюмленный, а не раз в год. Вот и сейчас в маршрутке душно, а он как истукан. На лице ни капли пота, воротник застегнут на все пуговки, даже галстук на сторону не оттянут. Сидит и тревожно отодвигается от своей соседки, которая роняет себе - а заодно и ему - на колени пудру с пончиков.
        Соседка - абсолютная его противоположность. Большая, нетолсто полная, с грудью как диван. От ее лица веет непрошибаемым спокойствием. Отодвигается от нее «костюмчик» или нет, ее волнует мало. Скорее всего, девушка даже не поворачивала головы, чтобы выяснить, сидит с ней кто-то рядом или нет. Вся она - в созерцательной полудреме.
        Одета в просторную домашнюю кофту ручной вязки. В такую кофту провалятся любые крошки, и кошачья шерсть на ней не видна. Волосы длинные, как у русалки, небрежно заплетены в косу. И не потому они такие, что она специально их отращивала, а просто не мешала волосам делать, что им заблагорассудится.
        Если захочешь попасть в жизнь к такой девушке, не пытайся мельтешить перед глазами. Для нее это слишком утомительно. Просто приди и поселись рядом. Возможно, через годик-другой она обнаружит, что около нее на кухне сидит кто-то посторонний, и до нее, наконец, дойдет, куда исчезали ее блинчики.
        Справа от «спящей красавицы» паренек в светлой футболке ритмично дергает головой. Небольшой, горбоносый, даже сидя непрерывно пританцовывает. Зубы неровные, напрыгивают друг на друга. На левом глазу - черный круг из пластика, который пересекают две тканевые полосы. Сашка некоторое время соображал, действительно ли у него нет глаза или это так, финальный штрих к романтическому портрету. Еще Сашка недоумевал, с какой радости паренек дергается, пока не заметил маленький наушник.
        Внезапно парень в футболке поворачивается к своей соседке и громко (сразу видно, музыка в ушах грохочет) произносит:
        - Спорю на номер твоего телефона, тебя зовут Лена!
        Спокойная девушка вдумчиво смотрит на него. Ее одноглазому соседу кажется, что ответа не будет. Он успевает раза четыре вытащить и вставить наушник, когда, наконец, слышит:
        - Надо не так: спорю на номер твоего телефона, тебя НЕ ЗОВУТ Лена!..
        Одноглазый счастлив. Есть контакт!
        - Спорю на номер твоего телефона, тебя не зовут Лена! - послушно повторяет он.
        - Проиграл. Я Лена! - сочувствует девушка и продолжает флегматично осыпать колени соседа слева пудрой с пончиков.
        Сашка едва не сползает под сиденье. Он видит, что одноглазый впервые в жизни угадал и теперь пребывает в растерянности, не зная, как раскручиваться дальше.
        - Серьезно: Лена? Или прикалываешься?
        - Отстань, а?! - тоскливо просит девушка.
        - А какой-нибудь документик показать?
        - Щаззз!
        - А я вот могу показать! Мне не жалко! - предлагает одноглазый и жестом фокусника извлекает два пропуска и социальную карту.
        - Тут не смотри! Тут я по-дурацки получился! - сообщает он и с удовольствием показывает именно это фото. Сашка замечает, что на фото одноглазый представлен с двумя глазами. И еще видит имя - Кирилл.
        Через кресло от Сашки девушка в черной майке дышит на стекло и рисует виселицу. На шее - два армейских жетона в связке, по военному стандарту. На лице - нежные розовые прыщики.

«Интересно, она в курсе, что второй жетон нужен, чтобы вешать его трупу на большой палец левой ноги?» - прикидывает Сашка.
        Ощутив на себе взгляд, девушка с жетонами перестает рисовать и вопросительно оборачивается. Сашка спешит придать своему лицу мебельное выражение.
        Глазея, он потревожил не только девушку с жетонами, но и лобастую особу с цветочной шеей. Она раздраженно вскидывает лицо, одновременно закрывая ладонью экран телефона. Сашка понимает, что он для нее нечто вроде дополнительного сиденья маршрутки.
        - За одного! - слышит Сашка и сам не понимает, как в руках оказываются деньги.
        Она не просит, даже не требует, а дает целеуказание. Раз ты глазеешь и ничем не занят - сделай что-нибудь полезное.
        - Еще за одного! - просыпается девушка со смертными жетонами.

«А чего, интересно, мне? Дали бы Макару. Или ему только ночью в парке и вместе с сумочкой?» - мысленно вредничает Сашка.
        Аккуратист в костюмчике тоже доверил Сашке заплатить за проезд и немедленно потребовал сдачу. Его купюра была разглажена так, будто он целую ночь продержал ее в словаре. Девушка с пончиками заморачиваться не стала и, даже не пытаясь пересчитать, высыпала на руку Сашке горсть мелочи.
        Пока Сашка разбирался с деньгами, его дружелюбно толкнули в плечо. Парень, сидевший по диагонали, ухмыльнулся ему как старому знакомому. Это оказался тот самый царапнутый.
        - Привет! - сказал Сашка.
        - Взаимное встречное почтение! Я же сказал, что произвожу поиски! А ты кивнул и сразу учесал! - укоризненно ответил парень и добавил: - Даня!
        Наклоняясь к Сашке, Даня толкнул его острым коленом и одновременно чиркнул лбом по скуле. Не человек, а ходячая травма для окружающих.
        - Заметил? - шепнул он.
        - Что все одного возраста? - догадался Сашка.
        - Ну это еще терпимо! - отмахнулся Даня. - Прикинь: на светофорах не останавливаемся. Раз. По дороге никто не садится и не сходит. Два. Несколько раз люди поднимали руку, но мы даже не притормозили, хотя мест свободных полно.
        - Странно, - согласился Сашка. - Обычно всех берут.
        - Эй, вы, двое! Кончайте шептаться! Нельзя ли пошевелиться? - руководящая девушка нетерпеливо дернула Сашку за рукав.
        Голос у нее звучал бесстрашно. Чувствовалось, она не только рубит правду-матку, но и размахивает ею как оглоблей. Сашка обнаружил у себя в руке веер из купюр и, вспомнив, что давно пора от него избавиться, просунул вперед.
        - Передай там! - окликнул он и потряс за плечо человека, сидевшего прямо перед ним.
        К нему обернулись. Сашка от неожиданности отдернул руку. Он считал, там парень, а
«эй!» оказался девушкой. Красота ее была так очевидна, что ее признала бы даже злопыхательская, острая на язык тетка. Правда, та обязательно добавила бы, что ноги от ушей - признак дистрофии, а в таких хорошеньких головках не бывает мозгов. Но от зависти никуда не денешься: не можешь сам залезть на забор, так хоть доплюнь до того, кто там сидит.
        Заметив Сашину реакцию, девушка дрогнула углом рта и этим испортила семьдесят процентов впечатления. Самодовольными бывают не только индюки. Просто индюшкам охотнее прощается.
        - Можно неприличный вопрос? Это камуфляж чей? Английский? Бундесверовский? - спросила она.
        Сашка ответил, что камуфляж пока что наш, российский. За следующие сорок секунд ему задали еще три неприличных вопроса: «Зачем на шее платок?» («ПрикольнО».)
«Почему от тебя пахнет гарью?» («Костром».) «Что ты хочешь выразить своими военными брюками?» («Просто удобно».)
        Оказалось, красавицу увидел не только Сашка. Паренек с кружком на глазу тоже не просмотрел.
        - Спорю на номер твоего телефона, тебя зовут… э-э… Наташа! - влез он, не пытаясь напрячь фантазию. Его спокойная соседка подняла брови и с вызовом стряхнула ему на колени крошки со своей юбки.

«Все равно молодец! - мысленно одобрил Сашка. - Не боится, что отошьют. Летает по жизни как дятел. Постучался, не открыли - дальше полетел».
        Сам Сашка так не умел. Для него мир был слишком подробный, и люди подробные. Сашка смутно улавливал, что для каждого человека существуют свои особенные слова, которые подходят к нему как ключ и отмыкают душу. Но вот какие это слова, не знал. А потому если и говорил с девушками, то обычно нес дежурную чушь. Какая музыка нравится, на каких сайтах бывает, ну и так далее.
        Красавица пасмурно посмотрела на Кирилла. Похоже, он набрал даже меньше очков, чем Сашка. Все-таки Сашка ничего себе. Русый, сероглазый, лицо открытое.
        - Так как тебя зовут? - повторил Кирилл.
        - Не помню, - с вызовом ответила красавица.
        - Что? Прям так в паспорте и записали? - изумился Кирилл. - Круто!
        Девушка сдалась.
        - Ну хорошо. Лара я! Дальше что?
        - Дальше - улыбка!
        Лара улыбнулась - послушно и устало.

«Достучался!» - мысленно похвалил Сашка.
        Влад Ганич - Сашка мимоходом выяснил, что так звали аккуратиста в костюме - внезапно встал выглаженным коленом на сиденье и с подозрением заглянул назад, на последний ряд.
        - А-а!.. Ну тогда да! - загадочно протянул он и сел.
        Сашка тоже привстал, чтобы понять, что заинтересовало Ганича. Посмотрел назад и заблудился в простых чувствах и словах, как младенец в ножках стола. Красавица Лара мгновенно отошла на второй план и стала просто фоновым пятном.
        На последнем ряду, у окна, сидела девушка. Лицо у нее было радостное, точно человек ждет от жизни подарка, хотя и зарабатывает одни шишки. Много мелких веснушек делали кожу пестрой. Даже на мочках ушей веснушки. Короткий, чуть вздернутый нос похож на воробьиный клюв. Поначалу кажется, что нос должен быть совсем не такой - смешной, словно с чужого лица. И лишь позже чувствуешь: другого тут быть не может. Вылепив эту девушку из глины, жизнь осмотрела свою работу, осталась довольна и, в качестве последнего штриха, весело щелкнула ее указательным пальцем по носу, шепнув: «Ну, что стоишь? Иди! Дыши! Живи!»
        - Ты кто? - глупо спросил Сашка, пытаясь понять, как мог ее проглядеть.
        Потом понял: девушку закрывала высокая спинка.
        - Я? Человек!
        - Какой?
        - По имени Рина! - последовал насмешливый ответ.
        - А что ты тут делаешь?
        Рина захлопнула книгу. Читала она учебник по коневодству. На запястье у нее Сашка разглядел нечто вроде массивного кожаного щитка, уходившего под рукав.
        - Еду! - емко сказала она.
        Кто-то выдернул деньги у Сашки из пальцев.
        - Дай сюда!
        Опять Макар. Разумеется, «брателло» давно пересел и пристроился рядом с Ларой. Интересно, он разузнал у девушки, местная ли она? А беречь себя посоветовал?
        Макар вспрыгнул коленом на сиденье и, подскакивая вместе с несущейся маршруткой, окрикнул водителя:
        - Эй, дядя! Ау! Деньги берем?
        Никакого ответа. Водитель даже не попытался протянуть руку. Они видели только синюю спортивную куртку с высоко поднятым воротом и бейсболку.
        - Алло, гараж! Оглох? - заорал Макар совсем нагло. Видно, считал, что унизить кого-то на глазах у девушки - дополнительный способ заработать очки.

«Сейчас водила остановит, и он вылетит пробкой, напутствуемый нежными ударами монтировки!» - прикинул Сашка и ошибся. К Макару даже не повернулись. Для такого, как он, это вызов. Еще бы - великий человек ерзает на сиденье бесценной коленкой, мусолит денежку в потной ладошке, а его игнорируют.
        - Деньги себе оставляю! Народ, вы все видели? Нас везут бесплатно! - во всеуслышанье заявил Макар.
        - Он просто глухой! Кто-нибудь, потрясите его! - потребовала руководящая особа с цветочной шеей.
        Только что она познакомилась с любительницей виселиц и армейских жетонов, и Сашка услышал, как она представилась: «Фреда». Интересно, как ее зовут на самом деле? А то бывает: поссорится человек со своим именем и всю жизнь пробегает непонятно кем.
        Сашка поставил рюкзак, перескочил на пустое сиденье рядом с Макаром и попытался коснуться плеча шофера. Именно попытался, потому что маршрутка резко вильнула, обгоняя автобус. Сашка, не удержавшись, опрокинулся назад, невероятным образом сдернув с собой водителя.
        Он закричал, ожидая столкновения: маршрутка продолжала мчаться. И лишь секунду спустя осознал, что в руках у него синяя куртка от спортивного костюма. Решив, что сорвал ее с плеч шофера, он вскочил и увидел: за рулем никого. Только в воздухе болтается бейсболка. Теперь, когда куртка находилась у Сашки, отсутствия водителя было утаить невозможно.
        Глава 2
        ИЗ НИОТКУДОВСКА В НИКУДАТЬЕВСК
        Во всяком добре ключевое слово «регулярность». Нерегулярное добро - это зло, которое решило поразвлечься.
        Ведьмарь будет рассуждать о глобальных законах по искоренению голода в масштабах вселенной, а шныр просто молча сунет кому-нибудь яблоко или пирожок да и пойдет себе дальше.
        Чем сильнее любят - тем больше запрещают. Если хочешь наверняка уничтожить того, кого любишь, разреши ему все.
        К мудрости ведут два пути - скорби либо добровольного самоограничения, то есть, в общем-то, той же скорби, только осознанной. Если ты не выбираешь второй путь, первый сам выбирает тебя.
        Лучше взять меньше, но донести, чем взять много и бросить на полпути.
        Сила человека проявляется в том, насколько сильно он сумеет наступить на себя.
        Конспект Яры. Из вводной лекции Кавалерии
        Фреда меланхолично созерцала пустоту на водительском сидении.
        - А где??? Что ты сделал с водителем? - поинтересовалась она голосом человека, не уловившего соли анекдота.
        Сашка ощутил, что виноватого она нашла.
        - Вот он! Лови! - Сашка бросил ей куртку.
        Фреда с ужасом оттолкнула ее сразу двумя руками. Куртка упала. Теперь, когда ее разоблачили, она более не притворялась живой.
        - Нет! Ты с ним что-то сделал!!! А-а! - Фреда закрыла глаза и коротко вскрикнула, подавая сигнал к всеобщей панике.
        В ту же секунду завизжала Лара, демонстрируя отменную вокальную подготовку. Макар деловито посоветовал ей заглохнуть. Одновременно он навалился животом на спинку, касаясь лбом зеркальца. Недоверчиво, точно подозревая невидимку, пошарил рукой.
        - Во, дела! Водилы реально нет! Кто-нибудь рулить умеет?
        Показывая, что она и сама неплохо справляется, маршрутка лихо нырнула между двух трейлеров и ушла в крайний ряд. Подрезанный грузовик замычал как обиженный бык.
        - Я! - сказал Сашка, снесший недавно на дедушкиной «Ниве» соседям дачный забор.
        - Ну так займись!.. - поощрил его Макар.
        Сашка хотел перелезть, но Фреда вцепилась в него:
        - Только попробуйте кто-нибудь тронуть руль! Я поняла! Мы идем по компьютеру!
        Даня недоверчиво посмотрел на продавленное сиденье, на дребезжащую дверь. Увидел пачку кефира и мятый журнал.
        - По спутнику! - скептически сказал Даня, наблюдая, как маршрутка раздраженно гудит выскочившей на дорогу псине и лихо сворачивает, окатывая ту грязной водой из лужи. - Во! Спутник прочухал биологическую активность и задал коррекцию курса с учетом направления разбрызгивания жидкости!
        Сашка пытался освободиться, но сделать это без грубости было невозможно. Фреда повисла на нем клещом. Живым не отпустит. При этом Сашка не сказал бы, что она паниковала. Просто человек такой. Ни одно действие в ее присутствии не может быть совершено без ее одобрения.
        - А если это шоу? Нас везут на платформе и незаметно снимают нашу реакцию? И в эфир? А? - выдвинула Фреда другую версию.
        Услышав, что ее могут снимать, Лара мгновенно успокоилась и поправила волосы.
        - Можно неприличный вопрос? Кто тут подсадной со студии?
        - Я! Разве не видно? - заявил Кирилл, но, обнаружив, сколько народу на него сразу уставилось, дал задний ход. - Все-все! Не надо меня убивать! Я уже заглох! Какое шоу, народ? Вы хоть одну камеру видите?
        - А если скрытые? - деловито предположил Ганич, аккуратист в костюме.
        Кирилл покрутил у виска пальцем.
        - В этом дребедане? Даже если и втюхать тут какую-нибудь вебку - она ж показывать будет как глаз дохлого таракана! Для эфира не пойдет! - сказал он со знанием дела.
        Лара постучала телефоном по колену.
        - Ничего не понимаю! Здесь должны быть все палки!
        Фреда посмотрела на нее испепеляющим взглядом.
        - Палки в лесу, - сказала она и, отпустив Сашку, села.
        Маршрутка, наконец, вырвалась за пределы МКАД и помчалась между пестрых новостроек. Район тут был просторный, новый, дороги широкие, свободные. В повороты маршрутка входила лихо. Как Сашка ни берегся, а боднул лбом стекло.
        - Мы отсюда не выберемся! Мы обречены! - спокойно произнесла девушка со смертными жетонами.
        - Не каркай! - набросилась на нее Фреда.

«Жетоны» пожали плечами и длинным ногтем пририсовали к виселице завершающую перекладину.
        - Я не каркаю! Я знаю!
        Даже Рине и той стало жутковато. Она жалела, что дала Кузепычу обещание молчать. А не будь этой клятвы - что бы она сказала? «Мы едем в ШНыр!» - «Куда-куда?» - «Да в ШНыр! Это школа ныряльщиков такая, где на лошадях на двушку летают через мертвый мир и достают оттуда закладки!»
        Маршрутка выехала на длинную прямую дорогу, и ее перестало болтать. Опередив Сашку, Даня быстро привстал.
        - Девушка! Можно ли попросить вас в виде огромного одолжения убрать черепную коробку? - обратился он к Ларе.
        - Куда? - растерялась она и немедленно получила исчерпывающий ответ:
        - Нестрого перпендикулярно спинке, но таким образом, чтобы уровень макушки оказался ниже уровня верхнего среза сиденья!
        - А-а?
        - Бошку убери!!! - предельно упростил Даня и неожиданно ловко, пользуясь своим циркульным ростом, перевалился животом сразу через два кресла. Мелькнули бесконечные ноги. Спасаясь от них, Лара с писком пригнулась. До нее, наконец, дошло, зачем уровень макушки должен быть ниже.
        Подошвы застучали по спинке, и Даня вынырнул уже с другой стороны. Скользнул на водительское место, схватился за руль и нажал на тормоз. Сашка смотрел, как утапливается педаль.
        - Стой, моя хорошая! Тпрру! - приказал Даня.
        От лошадиного слова маршрутка начала притормаживать, но взбрыкнула и продолжила лететь вперед. Даня вцепился в руль и попытался перестроиться в крайний ряд. Руль послушался, но опять же на поведении маршрутки это никак не сказалось.
        - Попробуй затормозить сцеплением! - посоветовал Сашка.
        Даня кротко оглянулся на него, точно спрашивая: думаешь, сам не знаю? Выжал сцепление и, последовательно переключаясь, стал понижать передачи. Когда дошел до первой, микроавтобус лихо выехал на встречку и, бесстрашно прорезав поток, повернул на перпендикулярную улицу.
        - Это бесполезно, господа! Я устраняюсь! - пафосно произнес Даня и перелез обратно в салон.
        Там он сел как истукан и устроил на коленях руки ладонями кверху. Что-то, чего никак нельзя было ухватить, шевелилось в его памяти. Что-то важное, ускользающее.
        В стеклянной банке, на треть заполненной водой, плавали окурки. Сквозь забрызганное краской стекло - треснувшее, с жившим в трещине подсвистывающим сквозняком - на Даню смотрел скупой и четкий красками московский двор. На солнечном диске сидела золотистая пчела и чистила лапками крылья. Даня подул на нее. Пчела взлетела и, сердито ударяясь в стекло, мячиком запрыгала к верхнему краю рамы.
        - Я предупреждала: все мы умрем! - с глубоким удовлетворением в голосе произнесла девушка в черной майке. От ее голоса мороз исходил.
        Кирилл коснулся пальцем жетонов.
        - Послушай, солнце!
        - Ненавижу солнце! - оборвали его «жетоны».
        - Да не злись ты! Спросить льзя?
        - НЕТ!
        - Тебя никогда раньше не душили подушкой? А, солнце?
        Девушка оттолкнула его руку.
        - Ты что, тупой? Я не солнце! Я Алиса, придурок!
        Обидеть Кирилла было невозможно.
        - Придурок! - сказал он, обращаясь к себе. - Знакомься! Это Алиса, которую никогда не душили подушкой!
        - Баран!
        - И которая активно разучивает названия животных! - Кирилл торжествующе огляделся.
        Алиса, замолчав, отвернулась. Кирилл явно считал себя победителем, однако Сашка в этом усомнился. Парень не должен сражаться с девушкой на равных и ее оружием: языком. Они существуют заведомо в разных измерениях. Ну чем орлу тщеславиться перед дельфином? Что он умеет летать? А дельфин плавает. Кирилл же вел себя, как бородатый профессор философии, который, нацепив юбку, отправился на завалинку и сказал, потирая ручки: «Ну, бабки, держитесь! Ща я вас всех переаргументирую!!!»
        - Попробую выпрыгнуть! Раз телефоны здесь не ловят - может, снаружи заработают! - крикнул Сашка и рванул дверь.
        Замелькал асфальт с мелкими лужицами. Сашка попятился. Он и не представлял, что они едут так быстро. Фреда, додумавшаяся все снимать, направила на Сашку круглый глаз мобильника.
        - Не надо! - не удержавшись, крикнула Рина.
        - Почему не надо? Надо! Прыгай! Чего ждешь? - нетерпеливо потребовала Фреда.
        Сашка прикинул расстояние до газона. Травка - это, конечно, заманчиво, но промахнешься и размажешься по высокой бровке. Уж лучше асфальт. Он высунул голову. Ветер резанул его по щеке. Ударил по глазам, на мгновение ослепил.
        - Когда будет тридцать километров - крикнешь! - велел он Дане.
        Даня перевалился животом через водительское кресло и уставился на спидометр.
        - Девяносто! Гадство! Почему нет пробок? Опа! Скоро светофор! Может, хоть слегка притормозит… Есть! Пошел вниз! Семьдесят! Шестьдесят!
        - Прыгай! - Макар подтолкнул Сашку сзади.
        - Крутые - вперед! - Сашка повернулся и схватил его за водолазку. Он действительно способен был вышвырнуть Макара из маршрутки, настолько тот его достал.
        - Отпустил меня! - негромко приказал Макар.
        - А то что?
        Макар с угрозой хлопнул себя по карману.

«Блеф! - подумал Сашка. - Сунет руку в карман - улетим из маршрутки вместе!»
        - Сорок! - крикнул Даня. - Тридцать пять!
        Сашка оттолкнул Макара и вернулся к двери. Скорость уже не казалась такой высокой. Несколько метров пробежит, а потом будет перекатываться. Главное, чтобы водители задних машин не надумали обгонять их справа.
        - Давай! - заорал Даня.
        Сашка с силой рванулся в проем, и… тут случилось нечто необъяснимое. Упругая сила подхватила его и, как котенка, откинула назад. Сашка осознал, что сидит на полу микроавтобуса, вцепившись, как в спасательный круг, в ногу Макара.

«Полная защита, грустный пень! Хоть колеса отрывай - на днище доедет!» - вспомнила Рина слова Кузепыча.
        Фреда оторвалась от экрана мобильника.
        - Засняла! - крикнула она возбужденно. - Ты отделился от маршрутки где-то на полметра, а потом тебя вдернуло обратно! Что-нибудь почувствовал?
        - Радость полета! - раздраженно ответил Сашка.
        Маршрутка вновь набирала скорость.
        - Давайте высунемся и поорем! Кто-нибудь да услышит! Только лучше с другой стороны! Там машин больше! - Кирилл сгоряча хотел ударить в стекло кулаком, но Макар его удержал.
        - Не, зачем? Ручки беречь надо! - сказал он миролюбиво.
        Наклонился, вытянул из-под сиденья огнетушитель и его донышком раза четыре со знанием дела тюкнул в стекло. Оно покрылось сеткой трещин, но удержалось. Макар, не смущаясь, продолжал настойчиво долбить. Удара после десятого стекло провалилось, повиснув на удерживающей его резинке.
        - А теперь орем! Дружненько! С чувством! - велел Макар девушкам.
        Сам орать не стал. Не желал выступать в хоре.
        Девушки кричали, размахивали руками. Лара, которую Сашка держал за ноги, под конец высунулась из окна по пояс, оказавшись у открытого бокового стекла неспешно обгонявшей их легковушки. Едва ли такие девушки часто заглядывали водителю в машину, однако он даже головы не повернул.
        - Проехал как протезный! Хоть бы шевельнулся! - с обидой сказала Лара, когда Сашка с Кириллом втянули ее назад в маршрутку.
        - Ты для него слишком шумная. Ему нравятся тихие тетеньки с тапочками в зубах! - встрял Кирилл.
        - Ладно, суслики! По-хорошему не хотят замечать - заметят по-плохому! - с угрозой предупредил Макар.
        Не успел никто понять, как это «по-плохому», а Макар уже уперся ногой и отодрал от кресла спинку. Сашка никогда не видел, чтобы кто-нибудь что-либо раскурочивал с таким хладнокровием.
        Макар высунулся в окно. Спинка ударила в лобовое стекло двигавшейся по соседней полосе «Тойоты» и отлетела на обочину. На стекле появился скол. Водитель вывернул руль. Совсем близко Сашка увидел недоумевающее полное лицо и дрожащие щеки.
        Сашка не выдержал. Высунулся, закричал, замахал сорванным с шеи платком. Он знал, что не заметить его невозможно. Сам-то он мог описать даже шариковую ручку, торчащую у толстяка из кармана.
        Кто-то потянул его за рукав. Толкнул на сиденье. Даня.
        - Успокойся! Он нас не видит! И ты успокойся! Положи гасилку на место! - Даня отобрал у Макара огнетушитель, которым тот намеревался окончательно добить
«Тойоту».
        - Он же дернулся! - сказал Сашка убито.
        - Дернулся, потому что услышал удар! - пояснил Даня. - Нас для него не существует.
        - А люди, которые пытались маршрутку с остановки тормознуть? Они пустоте руками махали? - усомнился Сашка.
        - Подозреваю, что саму маршрутку они видят. Но нас и то, что мы бросаем, - нет! - Даня проводил взглядом огнетушитель, который беспокойные ручки Макара все же вышвырнули из салона.
        - Сядь и положи ладошки на коленки! - миролюбиво посоветовал он Макару.
        - Я поняла, почему маршрутка № Н! «Н» - неизвестность! - внезапно произнесла Алиса.
        Даня недоверчиво хмыкнул. Мистики выше двух метров встречаются редко. В столь высоко расположенную голову ничего потустороннего обычно не залетает.
        - Ну «неизвестность» так «неизвестность»! Господа! Давайте перестанем бегать, вопить и попытаемся разобраться! Кто-нибудь раньше ездил в маршрутке № Н?
        Молчание.
        - Тогда должно существовать нечто, всех нас объединяющее. Если поймем это, то поймем и почему нас здесь собрали. Давайте прикинем: есть у нас что-нибудь общее?
        - Кроме меня, тут все уроды, - буркнула себе под нос Алиса.
        - Возраст, - подала голос Фреда. - Кому тут больше шестнадцати - поднимите руку.
        Кирилл немедленно вскинул руку.
        - Мелюзга вы все!!! Мне семнадцать!
        - Кирюша! Ну-ка покажи еще раз тот пропуск! - мягко попросила Лена.
        - Запросто! - рука Кирилла с готовностью нырнула в один карман, в другой, в третий. Поиски велись с исключительной решимостью, но пропуск не появлялся. Лена насмешливо ждала.
        Первым потерял терпение Даня.
        - Хорошо, возраст! - кивнул он. - Но возраст - это слишком очевидно. В Москве триста тысяч таких, как мы.
        - А чего так сразу Морква? А если я не из Морквы? Кто еще не из Морквы? - обиделась Фреда.

«Неморквичей» оказалось много. А Лена так даже из Киева.
        - Отлично. Значит, не только Москва, - уступил Даня. - Если на то пошло, я сам из Новосиба. Год назад сюда перетащились и теперь регулярно жалеем… Давайте думать дальше! Внешность, рост, спортивная подготовка, психотип, гендерный признак - у нас разные. Тут сходства искать бесполезно.
        - Гендерный чего? - нахмурился Макар.
        Сашка заметил, что слово «психотип» ему тоже показалось подозрительным, но про него он спрашивать не рискнул.
        - Дяденька ты или тетенька, - объяснила с последнего ряда Рина.
        Макар скосил на нее глаза, проверяя, всерьез она или нет, и сделал понимающее лицо.
        - Анализируем дальше. Есть ли среди нас гении? - продолжал выяснять Даня.
        Кирилл снова вскинул руку.
        - Кирюша, золотце! Опусти лапку и продолжай искать пропуск! - с южной мягкостью в голосе попросила Лена. - Кроме Кирюши, другие гении есть?
        Кроме Кирюши и скромно зарумянившегося Дани, кандидатов не оказалось.
        Даня заиграл складками кожи на лбу.
        - Конечно, заманчиво было бы признать, что мы если не гении, то хотя бы таланты каждый в своей области, - он с грустью поднял глаза и сразу их опустил, - но все же опасаюсь, не это здесь определяющий фактор.
        - А ча ты на меня посмотрел? Ты, удлиненный! - взорвался Макар.
        - Я на тебя не смотрел!
        - Да уж! Позырил на меня и стал пороть всякую фигню! Намекаешь, я тупой?
        Сашка почувствовал, что разборки могут затянуться надолго. И без того они уносились от Москвы на полтора километра в минуту.
        - Он на тебя не смотрел. Он посмотрел на меня! - сказал Сашка и поймал благодарный взгляд Дани.
        - Я смотрел на него! Да-да!
        Вынужденно удовлетворившись ответом, Макар цыкнул в выдавленное окно.
        - Спелись? Этот длинный лидера корчит, а ты за ним табуретку носишь? Ну ладно!.. Берегите себя, ребята!
        Фреде надоело снимать. Она опустила руку с телефоном.
        - Давайте с другого бока! Как мы вообще оказались в маршрутке № Н? Каждый конкретно? Вот ты? - она ткнула пальцем в Лару.
        Оказалось, Лара ехала пробоваться как модель в рекламу летней коллекции одежды.
        - Мне у метро бумажку дали! На фотопробы!
        - Мчаться по бумажке, которую дали у метро… За город, одной! О небо! - пропела Лена.
        - Ты что-то хочешь сказать? - подняла брови Лара.
        - Я сказала: «О небо!»
        Окостюмленный аккуратист Влад Ганич направлялся забирать монитор и колонки у человека, который позвонил ему вчера вечером. Кто он, Влад не понял. Какой-то знакомый знакомого.
        - Я сразу почуял, что ты любитель халявы! - заявил Макар. Влад с негодованием поправил галстук.
        Кирилл сообщил, что оказался в маршрутке № Н случайно. Ему кое-кто понравился, а он, по природной робости, постеснялся подойти на улице. Однако когда у него спросили, кто именно понравился, Кирюша стал темнить. Явно было, что он выбирает между журавлем в небе и синицей в руках.
        - Ну с этим все ясно… Врать будет до последнего! А ты чего тут делаешь? Вот ты, мальчик! - Фреда бесстрашно ткнула пальцем в Макара.
        Макар поперхнулся. Последний раз «мальчиком» его называла инспекторша по делам несовершеннолетних.
        Случайно опустив глаза на запястье Макара, Сашка увидел с наружной стороны ладони три маленьких круглых шрама сизого цвета. Явные следы окурков, которые тушили о кожу.
        - Это кто тебя? - спросил Сашка.
        Макар посмотрел на руку. Сжал и разжал кулак. Сизые ожоги наполнились кровью и стали фиолетовыми.
        - Не твое дело! - резко сказал он и, спрятав руку за спину, пересел к окну.
        - Это он себя сам, - шепнул Сашке Кирилл.
        - Почему сам?
        - Рядом и ровные. Если бы кто-то, он бы дергался. Вроде как наказывал себя за что-то. Фиг его знает! - опасливо сказал Кирюша.
        Сама Фреда ехала узнавать про новый гуманитарно-театральный колледж, о котором случайно услышала по радио. Причем услышала так, что не поняла ни названия, ни точного адреса, а только, что проезд от метро «Планерная» на маршрутке № Н. Да и вообще, оказалось, в Москву Фреда прилетела только позавчера, поселилась у бывшей жены своего репетитора и за полтора дня успела объехать семь институтов и три университета.
        - В общем, и тут все глухо. Ничего общего, - подытожил Даня.
        Маршрутка ехала долго. Спокойная киевлянка Лена даже ухитрилась вздремнуть, причем из двух соседствующих плеч выбрала плечо Влада Ганича. Спать, прислоняясь к Кирюше, было нереально, потому что он каждые три секунды подскакивал, чтобы с кем-нибудь пообщаться. Влад не стал стряхивать голову Лены, но было заметно, что он страдает и воспринимает ее как нестерильный объект, угрожающий костюму.
        Макар с недоверием высунулся в окно.
        - Во дела! Кажись, подъезжаем! - сообщил он.

* * *
        Маршрутка замедлялась. С шоссе они давно свернули. Потянулись однообразные бетонные заборы, изредка с граффити. Доехав до конца последнего, № Н с неохотой перевалила на разбитую неасфальтированную дорогу. Справа было поле. Слева - подмосковный лесок, пестрящий частыми березками и накрытый желтеющими, точно ни на чем не держащимися шапками кленов.
        Машина ехала медленно, враскачку. Минут через пятнадцать остановилась у ворот. Ворота открылись. Маршрутка снова тронулась, проехала метров двадцать и остановилась окончательно.
        Сашка дернул дверь и осторожно вылез. Сделал шаг, ожидая, что упругая сила подхватит его и швырнет обратно. Маршрутка стояла на асфальтовой площадке, окруженной кустами сирени. За ними был заурядный двухэтажный дом. Два корпуса и соединяющая их галерея. Невысокая лестница, широкое крыльцо и черная двойная дверь. Рядом - синяя табличка, по которой расползались тараканы неразличимых букв.
        - Что там написано? Видит кто-нибудь? - спросил Сашка.
        - Там написано: ШНыр!
        Сашка обернулся. С ним рядом стоял человек по имени Рина и щурился на солнце.
        - Ты что, отсюда видишь? Ну и зрение!
        - Да не, не вижу. Я их раньше читала, - признала она со вздохом.
        - Как читала?
        - Ну я, в общем-то, сама отсюда. Велели встретить, проводить и ничего не объяснять. Такие дела. - Рина виновато пожала плечами, и Сашка понял: ей и самой это задание не особо нравилось.
        Сашка запоздало сообразил, что в маршрутке она сидела тише всех и не паниковала.
        - Так это ты нас сюда затащила? Удушу! - завопил Макар и кинулся на Рину.
        Сашка поймал его сгибом руки за шею, попутно обнаружив, что все уже выбрались наружу.
        - Утихни! - велел он и спросил у Рины: - Чего дальше? Куда нам теперь?
        Рина посмотрела вначале на солнце, а потом на телефон, проверяя, не отстает ли солнце от часов в телефоне.
        - Ну пошли! Нас ждут! - сказала она и, повернувшись, направилась к ШНыру.
        Переглядываясь, остальные последовали за ней.
        - Только не я! Я не пойду! - сказала Фреда и, обогнав всех, пошла первой.
        Алиса шагала, с удовольствием наступая на проросшие между плитами головки желтых цветов. Если где-то цветка не было, она специально делала зигзаг, чтобы раздавить цветок в другом месте.
        - Если эту подсадную тоже считать, то нас десять, - заявила она.
        - Ну и ча? - озадачился Макар.
        - А нича! - передразнила Алиса и с вызовом звякнула смертными жетонами.
        Конец августа - начало сентября
        Глава 3
        ТРИ ЖЕЛАНИЯ
        Очень трудно любить того, кто близко. Просто любить того, кто далеко. Допустим, я люблю писателя Чехова, но, живи мы с ним в одном доме, меня бы раздражало, как он смеется, булькает чаем или бросает на полировку мокрую ложку. То есть пока я не научился терпеть кого-то вблизи, нет смысла говорить, что я кого-то люблю.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Круглолицый человек средних лет, ожидавший Гая на борту «Гоморры», был так бодр и деловит, что облаченному в растянутый свитерок и парусиновые брюки Гаю на мгновение захотелось заточить себя в полосатый костюм и побриться.
        - О, Гай! - сказал он, вскакивая. - Нет-нет! Я знаю, что вы чудовищно заняты! Мне хватит нескольких минут!
        Гай, не глядя, сел. Он знал, что Некалаев успеет придвинуть стул. Причем не только ему, но и толстяку Тиллю. Тридцать шагов от лифта, пять ступенек - а Тилль уже задыхается.
        - Меня удивил ваш звонок, - сказал Гай. - И глупая таинственность раздражает. С чего вы решили, что я обязательно куплю у вас то, что вы предлагаете? И, кстати, что именно?
        Бодрый человек успокаивающе заулыбался и развел руками, показывая, что все ответы даст в свое время. Потом достал твердый четырехугольник визитки и постучал им по столу.
        - Я… хм… всего понемножку. Посредник? Антиквар? Библиофил? Порой умирают интереснейшие люди. Писатели, художники, академики. После них остаются наследники. Чаще всего не особенно сведущие.
        - С трудом в это верю, - рассеянно заметил Гай. - Они не могут не знать, на что их родственник убил целую жизнь.
        Круглолицый торопливо закивал.
        - Разумеется! Им известно, что библиотека деда или отца стоит немало. Вот буквально так и не более того! И почти никто не догадывается, что 95 процентов собраний сочинений в роскошных переплетах ценность имеют весьма небольшую, а дорого стоит одна какая-нибудь крошечная невзрачная книжонка. Первый малотиражный сборник Ахматовой с ее автографом, или хорошо сохранившаяся подшивочка
«Сатирикона». Я покупаю десяток красивых книг, переплачивая за них втрое, а крошечную книжечку беру просто из вежливости, в общей куче всяких ненужных вещей.
        - Другими словами, ваша задача найти эти пять процентов и получить их за бесценок, оставив остальное дураку-наследнику? - сопя, уточнил Тилль.
        Круглое лицо его собеседника заблудилось где-то между солнцем и блином.
        - Каждый бизнес имеет свои особенности. Научить им невозможно. Можно только научиться. Весной на Остоженке скончалась ветхая старушка, вдова художника-баталиста. Ее племяннице не терпелось избавиться от хлама. Она была просто счастлива, когда я купил у нее два сундука всякого старья.
        - Испачканные палитры? Засохшие тюбики масла? - полюбопытствовал Гай.
        Бодрый человек захохотал с преувеличенной энергией. У него была привычка завышать стоимость посредственных шуток так же, как и книг.
        - Не совсем. Художник писал военные картины, а для них нужны достоверные исторические вещи. Оружие, ткани, кубки. Весь второй сундук оказался забит старинной конской сбруей. Уздечки, ремешки, стремена, украшения.
        - Хочешь уздечку? - спросил Гай у Тилля.
        Тилль покачал головой и толстыми пальцами стал крошить хлеб.
        - Я уж и за руль редко сажусь. Старый стал, неповоротливый.
        Бодрого человека эти фокусы не обманули. Раз такие значительные люди слушают тебя до сих пор, будут слушать и дальше. А потом заплатят - никуда не денутся.
        - Больше всего меня заинтересовала крышка сундука. Она была подозрительно тяжелой. Я простучал ее и нашел тайник, о котором явно не знали и сами хозяева. Там лежали песочные часы в медном футляре…
        Упомянув о часах, антиквар замолк и быстро взглянул на Гая.
        - Весьма интересные часы. То и другое принадлежало некому первошныру Митяю Желтоглазому, - сладко добавил он.
        Гай перестал чистить ногти уголком визитки и впервые посмотрел на своего собеседника внимательно.
        - Что вы знаете о шнырах, Сергей Ильич? - резко спросил он.
        Блиноликий осклабился и, словно дохлого кролика, погладил лежащую перед ним салфетку.
        - Кое-что. Видите ли, часы были завернуты в обрывок кожи. На коже текст. Очень краткий, но я разобрался… Например, понял, что шныры едва ли мне заплатят. А вот вы - другое дело.
        - Что, лично я? - усомнился Гай.
        Сергей Ильич опустил глазки так застенчиво, что захотелось дать ему копеечку.
        - Нет, конечно. Чтобы выйти на вас, я потратил три месяца. Несколько раз у меня мелькала мысль, что ни шныров, ни ведьмарей не существует. Столько столетий прошло. Отчаялся - и вот удача! Обнаружил в Интернете ролик со странной аномалией - огромный водный столб на Москве-реке. Кто-то заснял его на мобильник. Грандиозно! Такое могло быть сделано только шныровской закладкой, описание которой было на обратной стороне кожи. А сбросить ее могли только сами знаете на кого… кхе-кхе… Так я вышел на «Гоморру». Остальное - дело техники.
        - Неплохо! - одобрил Гай. - Вижу, вы хорошо потрудились. Могу я взглянуть на часы и кожу?
        Антиквар опасливо посмотрел на Тилля. Тилль мирно жевал укропчик, который свешивался у него из угла рта, как у лошадки.
        - Они у меня. Нет-нет, разумеется, не с собой! Вначале договоримся о цене!
        - И какой же будет цена? - полюбопытствовал Гай.
        - Высокой. Сделки такого уровня бывают раз в жизни. - Круглая спина антиквара выпрямилась и отвердела. - Я попрошу три вещи, довольно обычные.
        - И что же это за вещи?
        - Деньги. Здоровье. И хочу всегда знать, что мне угрожает!
        Мокрым пальцем Гай нарисовал на полировке кружок:
        - А последнее-то зачем? С деньгами и здоровьем?
        Бодрый человек дежурно пригорюнился:
        - Не люблю двигаться вслепую! Да и работа у меня, сами понимаете, скользкая. Вечно встречаешься с людьми, которых не знаешь. Или все - или ничего. Вот мой девиз.
        - Неслабо, - одобрил Гай. - Вы убеждены, что я способен все это вам обеспечить?
        - Уверен. Я мог бы потребовать и больше. Три желания - это скромно, учитывая, что песок в часах почти перетек.
        Гай перестал разглядывать подбородок своего собеседника и впервые посмотрел ему в глаза.
        - Песок? Вы хотите сказать, он перетекал все это время? Все десятилетия?
        - Да, - трогая салфетку, подтвердил Сергей Ильич. - Это странные часы. Песок бежит только в одном направлении. И крайне медленно. По одной песчинке в день, на рассвете. Признаться, я хитрил. Переворачивал часы. И тогда песчинка - клянусь! - падала снизу вверх!..
        Сергей Ильич остро взглянул на Гая, проверяя, какое впечатление произведут его слова.
        - Вы наблюдательны. Одну песчинку в день заметить трудно. У вас, должно быть, много свободного времени, - признал Гай.
        - Я использовал вебкамеру и отсматривал замедленно при большом увеличении.
        Гай потянулся, вставая. Опередив официанта, Некалаев метнулся отодвигать стул.
        - Ну хорошо, мой дорогой! - сказал Гай. - Мы выполним ваши желания при условии, что часы действительно принадлежат… как вы там его назвали…?
        - Митяю Желтоглазому, - понимающе улыбаясь, подсказал антиквар. - Когда вы будете готовы?
        - Я всегда готов, - сказал Гай, прислушиваясь к чему-то, происходящему у него внутри. - Здоровье и знание будущего я готов дать вам хоть сейчас. А вот деньги… возможно, нам придется сделать пару звонков! - Гай посмотрел на Тилля.
        Поскучнев глазами, Тилль пообещал, что деньги он отыщет и без Долбушина. Из своих личных маленьких сбережений.
        - А то мы еще не уладили с Альбертом наше недоразумение, - добавил он.
        - Скоро? - жадно спросил антиквар.
        - Да, пожалуй, за час управлюсь. Вам же надо много, - благодушно сказал Тилль. - Привозите часики! Они далеко?
        Сергей Ильич озабоченно порозовел. На несколько секунд задумался, сдвинул бровки.
        - Нет! У меня было предчувствие, что все должно решиться сегодня.
        - Так вещи с вами? - Тилль и Гай приятно удивились.
        - Нет-нет, что вы! Здесь неподалеку меня ждет друг, - заспешил антиквар.
        Гай усмехнулся.
        - Ингвар! Деньги!
        Тилль неохотно поднялся и враскачку стал спускаться. Вернулся он быстро. Сопровождавшие его берсерки выгрузили из багажника огромную коробку из-под телевизора, заклеенную скотчем.
        Их недавний гость вынырнул из парка почти одновременно с Тиллем. Видимо, следил из кустарника. Ботинки у него были мокрые, к коленям пристала трава. В руках он держал испачканный землей портфель.
        - Увиделись с другом? - с иронией спросил Гай. - Ну давайте!
        Антиквар нервно скосил глаза на коробку.
        - Это же смешно! Вы серьезный человек. Конечно, вы меня не обманете! - убеждая себя, произнес он и вручил Гаю портфель.
        Гай рукавом обтер с замка землю. Достал громоздкие, толстого стекла часы с медной подставкой. Песок внутри часов был голубоватый.
        - Сомнений нет. Работа, правда, его, - вполголоса признал Гай. - Взгляните, Ингвар! Что означают цифры 300 и 1?
        Тилль забрал у Гая часы, оглядел их и ткнул в подставку негнущимся пальцем.
        - Про цифры не знаю. А этот глиняный истукан вам никого не напоминает? - сопя, спросил он.
        Сергей Ильич кашлянул, обозначая свое присутствие. Гай повернулся к нему.
        - Кажется, вы что-то говорили о коже!
        Антиквар поспешно сунул руку в портфель и с готовностью протянул Гаю исписанный лоскут, рассеченный надвое. Одна из половин отсутствовала.
        - Другая, надеюсь, не у вас? А то всплывет еще через месяц за дополнительные три желания, - строго спросил Гай.
        Антиквар поспешно замотал головой. Портфель он держал перед собой, вцепившись в него обеими руками.
        - Ах да! Желания!.. Вот первое! - вспомнил Гай и носком подтолкнул к антиквару заскотченную коробку.
        Затем протянул руки и одновременно коснулся правого и левого виска гостя. Сергей Ильич глотнул воздух. На миг ему почудилось, что руки Гая встретились внутри его головы. При этом пальцы одной руки были ледяными, а другой - раскаленными.
        - Ну вот и все! - устало сказал Гай. - Ингвар! Как обычно!
        Некалаев и Тилль бережно взяли коммерсанта под руки и повели по мосткам на
«Гоморру». Сзади сытый берсерк торжественно нес огромную коробку. Его широкое, самоварное лицо отдувалось важностью.
        Сергей Ильич сделал десяток шагов и, опомнившись, остановился.
        - А почему туда? Разве я пришел оттуда? - мнительно спросил он.
        Во избежание укусов и царапаний осторожный Некалаев отпустил его руку и предупредительно отодвинулся, уступая свое место здоровяку с бычьей шеей.
        Журчала вода. Сергей Ильич сидел и истерично смеялся. Гай не обманул. Он действительно получил все, что желал. У его ног стояла открытая коробка. Изредка он доставал пачки, распечатывал и подбрасывал. Деньги падали в воду и плавали. Кашель, мучивший его с зимы, куда-то ушел. Он ощущал себя таким здоровым, каким не был и в двадцать лет.
        И, главное, по новому своему дару, антиквар знал, что с ним будет. Знал настолько точно и безошибочно, что даже не вскакивал и не бил в толстую, туго впрессованную в перегородку дверь. Он в трюме, ниже уровня Москвы-реки. Сверху две пустые палубы.
        Снаружи монотонно гудел насос. Тесная, лишенная окон каюта в трюме «Гоморры» медленно заполнялась водой…
        Двумя палубами выше, соприкасаясь лбами, Тилль и Гай разглядывали косо обрезанный пергамент:
        В триумфе мудрой
        Лишь верный до
        Загадочен судь
        На крыльях золотых ей гиб
        На триста
        И тот же срок раст
        Когда же день
        Хранитель древний ра
        Гиелы юной рот
        Изменник л
        В том, что неправда
        Залог
        Гай снова взял в руки часы. Стал вглядываться. Прежде ему казалось, что весь песок перетек. Теперь же он разглядел в верхней колбе прилипшие голубоватые песчинки. Сколько их? Два десятка? Меньше? Пересчитать их было непросто.
        - Митяй Желтоглазый исчез три века назад. Не вернулся из нырка. Перед этим он написал небольшую поэму, сделал часы и изобразил на них Горшеню. Цель? - спросил он.
        Тилль, засопев, дернул себя за кабанью голову на короткой цепочке-ошейнике.

«Сущий барбос!» - одобрительно подумал Гай.
        Глава 4
        НА «ВОЛОКОЛАМСКОЙ»
        Между станциями «Щукинская» и «Тушинская» пассажиры, следующие по Краснопресненскому радиусу, могут увидеть в окне вагона станцию «Волоколамская».
        Эта станция предназначалась для жителей жилого массива, так и не построенного на месте Тушинского аэродрома. На станции отсутствуют выходы на поверхность и наружная отделка, лишь несколько лампочек освещают пустынную платформу и два ряда опор.
        Станция типовой конструкции, колонная, мелкого заложения.
        Справочный сайт метрополитена
        Между вагонами в метро рискуют ездить только подсознательные самоубийцы, диггеры и шныры. Молодой человек, в последнюю секунду заскочивший между последним и предпоследним вагоном тронувшегося поезда на «Тушинской», принадлежал сразу к трем группам. Он был на двадцать процентов самоубийцей, на шестьдесят процентов диггером и на сто процентов шныром. Хотя сегодня шныровскую куртку ему заменяла толстовка с капюшоном.
        Гусеница состава медленно протискивалась в тоннель. Поначалу она ползла лениво, но, раздухарившись, начала подергивать боками, желая почесать их о толстые провода в резиновой оплетке. Каждый рывок мог оказаться для человека в толстовке последним. Опора для ног у него была скверная, да и руками ухватиться толком не за что. А скоро он должен будет коснуться нерпи, и как держаться тогда - непонятно.
        Из окон вагона пробивался свет. Он видел, как желтый четырехугольник, дрожа, скользит по оплетке. Всего метр отделяет его от людей в вагоне, которые дремлют, читают, слушают музыку, пишут эсэмэски. Интересно, кто-нибудь услышит его крик, если он улетит под колеса?
        Он начинал жалеть, что ввязался во все это, когда гусеница замедлилась. Грохот состава размазался и перестал оглушать. Свет из окон не отражался больше от стен, а спотыкался о непонятно откуда взявшиеся вертикальные белые колонны.
        Между третьей или четвертой колонной на секунду мелькнул свет. Кто-то включил и сразу выключил фонарь.
        Для молодого человека в толстовке это послужило сигналом. Он зубами оттянул рукав, прикинул расстояние и, схватившись за льва на пылающей нерпи, ногой оттолкнулся от ненадежной опоры. Секунду спустя он летел в темноту, только за миг до приземления вспомнив, что сегодня он без смягчающей удары куртки.
        Защищая голову, он упал плоско, как тряпка. Никаких перекатов, никаких кувырков. Нет смысла ради красивого приземления вгонять себе в спину кусок арматуры. Лучше обтереть пузом плиты. Пусть любимый город станет немного чище.
        Лежа на животе, шныр повернул голову. Гусеница прощально вильнула и, электрически звякнув, скрылась в тоннеле. Юноша оперся на ободранные ладони и поднялся. Он стоял на недостроенной и законсервированной подземной станции, не имевшей эскалаторов и выходов наружу. Вокруг лежала железная перхоть большого города.
        - Эй! Я тут! - нерешительно окликнул он.
        - И мы тут! - отозвались совсем близко.
        Молодой человек обернулся, без желания, точно мокрые носки, натягивая на губы улыбку. Луч чужого фонаря ударил его в лицо. Он попытался заслониться, но донести руку до лица ему не дали. В следующую секунду его скрутили так, что ему показалось, будто его зажало в тисках. Фонарь продолжал бить в лицо. Он скорее угадал, чем увидел три широкие фигуры.
        Грубые ладони тщательно ощупали карманы куртки, подмышки, спину, обхлопали брючины до голени. Перерезав шнурки, быстро и со знанием дела отстегнули нерпь. Выгребли ключи, мобильник и перочинный нож с лезвием длиной в мизинец, о существовании которого он и сам едва помнил.
        - Он тупой, - робко сказал молодой человек.
        Ему посоветовали заткнуться. Один из державших был усатый, нервный и грубый. Другой - круглолицый, бровастый, внешне добродушный. Просто бритый Дед Мороз, до зимы решивший отдохнуть от бороды.
        - Шнеппер есть? Атакующая закладка? - спросил Дед Мороз.
        - Ага, сто штук, - неосторожно ответил юноша и получил тыльной частью ладони по губам. Как ни странно, именно от Деда Мороза. Лицо у того при этом было сострадательное, как у человека, вынужденного выполнять свою работу.
        - Да нет у него ничего, - ответил тот, что обшаривал штанины.
        - Умница! Потопали!..
        Могучие фигуры сомкнулись, и его полуповели-полупонесли куда-то. Шагая, молодой человек в толстовке подумал, что, если бы он поджал ноги, этого никто бы не заметил.
        Неожиданно берсерк, шедший сзади, издал короткое восклицание и направил луч фонаря себе под ноги. Из брючины шныра выбралась тяжелая пчела и деловито поползла по плитам платформы. Пчела ползла и светилась, как светится только что выкованный гвоздь.
        Берсерк ударил ее каблуком. Под каблуком пчела примялась, но сразу расправила крылышки. Берсерк ударил ее во второй раз, в третий. Под конец он уже вращался на каблуке, ввинчивая упрямое насекомое в бетон. Когда от пчелы должна была остаться одна влажная кашица, он оторвал ботинок от плит. Пчела, живая и невредимая, сидела и чистилась, шевеля усиками и сгибая крылышки лапками. Никакой враждебности к тому, кто только что на ней прыгал, она не проявляла.
        Берсерк присел на корточки и зажигалкой стал подпаливать пчеле усики.
        - Живучая дрянь! Гля, отдергивает! - сказал он с торжеством.
        - Не трогайте ее! - рванулся юноша в толстовке и снова получил тыльной стороной руки. На этот раз больнее, потому что удар пришелся перстнем.
        - Оставь насекомое! - морщась, сказал усатый. - Так ей ничего не сделаешь! Сама издохнет, как моя когда-то.
        Юноша в толстовке быстро посмотрел на него и опустил глаза. Пчела взлетела и, опустившись ему на капюшон, доверчиво поползла под воротник. Он с тоской ощутил, какая она тяжелая, точно литая.
        В центре платформы лампы стали попадаться чаще. Берсерк, топтавший пчелу, выключил фонарь. Уже и без фонаря хорошо был виден стул, повернутый к ним спинкой. Антикварный, с упаднически выгнутыми ножками. Гораздо уместнее он смотрелся бы в загородном дворце пальмового диктатора, а не здесь, на заброшенной станции Московского метрополитена.
        На стуле, положив локти на спинку, сидел Гай. Его охрана выстроилась не как обычно, цепью, а образовывала обширный четырехугольник. Изредка кто-нибудь подавал фонарем знак в глубь станции, и ему отвечали так же, кратким миганием. Причем каждый раз вспышки были из новых мест.

«Да их тут четверок восемь!» - прикинул юноша в толстовке.
        Его подвели к стулу. Ткань спинки была светлее лица Гая, и юноша то и дело невольно переводил на нее взгляд. От Гая он видел только острые локти и приспущенное мягкое лицо.
        Гай ждал.
        - Пчелы стали беспокойными. Роятся, всюду летают. Иногда тебя просто облако окутывает - они всюду, - нерешительно сказал юноша.
        - Значит, уже скоро, - равнодушно откликнулся Гай.
        Юноша торопливо закивал.
        - В ближайшие дни.
        Гай выслушал его, грызя пальцы.
        - Если это все, ты отнял у меня время! В сентябре пчелы всегда летят за новичками. Ради этого мне не стоило тащиться на «Волоколамскую».
        Один из охранников - смуглый, с розовым свежим шрамом на скуле, поднял арбалет. Берсерки, державшие парня в толстовке, раздвинулись. Не хотели, чтобы их забрызгало.
        Юноша заволновался.
        - НЕ НАДО! Я забыл! Четыре пчелы вылетели!
        Гай взглядом остановил арбалетчика.
        - К кому? Успели отследить?
        - Мне кажется, - начал юноша.
        - «Кажется»? Мне нужны имена, а не ваши галлюцинации! - оборвал его Гай.
        Юноша застыл. Предавать сразу сложно. Хочется предавать по кусочкам, выбирая из них самые «непредательские». Увы, пути назад не было. Помедлив, юноша присел, расшнуровал ботинок и вытащил из голенища сложенный тетрадный лист.
        - Жаль, что только четверо, но тоже неплохо! - пробормотал Гай. - Где ты это взял?
        - У Кавалерии в кабинете. Списал, пока она искала книги по коневодству, - убито сказал шныр.
        Гай сощурился.
        - А почему не дал сразу? Ах да!.. Все она, родимая, недобитая совесть!
        Юноша отвернулся.
        - Теперь о другом. Сделал то, о чем мы договорились? - спросил Гай вкрадчиво.

«Толстовка» поспешно закивала.
        - Я пытался! Ночью я ломиком сорвал с улья крышу и пытался выкрасть пчелиную матку. Это было непросто, потому что рядом топтался Горшеня. Хотел мне помешать. Мычал, бормотал, отталкивал, заслонял улей! Я рисковал жизнью!
        Гай зевнул.
        - Ничем ты не рисковал. Этот глиняный великан глотает только тех, кого любит. Для прочих он абсолютно безобиден! Ты все сделал, как я велел?
        - Да. Обкурил пчел той гадостью, что вы мне дали, чтобы они не защищали матку. Меня самого едва не вытошнило!
        Гай поморщился.
        - Ну-ну, юноша! Осторожнее подбирайте слова! Что гадкого может быть в волосах ведьмы, похороненной заживо ровно девяносто девять лет и девять месяцев назад? Ну да, возможно, Белдо примешал к ним слишком много сероводорода. Но он же хотел как лучше!
        - Простите!
        - Прощать - это по другому ведомству. Пчелы ее не защищали?
        Юноша замотал головой.
        - Нет. Но матку я взять не смог! Ее окружает сияние. Я коснулся его, и мне обожгло руку. Я едва сумел отбросить ломик. Он расплавился.
        Гай опечалился.
        - Это плохо. Хотя нечто подобное я и предполагал… Итак, мой дорогой, сегодня ты пришел с пустыми руками. Пчелиную матку не достал. К закладке в Зеленом Лабиринте можешь подобраться только на несколько шагов… В общем, или ты меня немедленно порадуешь чем-нибудь особенным, или останешься без награды.
        Юноша испугался.
        - В июне… ну или в конце мая… в школе появилась новенькая. Без пчелы! - выпалил юноша и умоляюще посмотрел на него.
        - Это интересно, - великодушно признал Гай. - И что новенькая? У нее есть имя?
        - Рина… Она завела гиелу!
        Гай дрогнул углами рта.
        - Хороший старт! Не можешь завести пчелу - заведи гиелу… Где она ее взяла?
        - Говорят, взрослая гиела ощенилась прямо у ограды ШНыра, и ведьм… ой… - юноша осекся, ощутив, как окаменели руки тех, кто его держал.

«Ведьмарь» - слово исключительно шныровское. Нужно было срочно подыскать другое на замену, но от страха у него путались мысли.
        - «Отважный наездник гиелы». Ты же это хотел сказать? - с понимаем подсказал Гай. - Он обязан был или пристрелить детеныша, или забрать с собой. Но не бросать… Арно, сообщи Тиллю! Пускай разберется.
        Арно сделал пометку. Идеальный секретарь. Услужливый, ничего не забывающий, ничему не удивляющийся. Прикажут поцеловать - поцелует. Прикажут перерезать горло - перережет. Прикажут поцеловать и тут же перерезать горло - сделает, причем без напоминаний и в указанное время. Прилизанная челочка, уместная улыбка. Человек он был удивительный даже для Гая, который знал толк в негодяях. Когда-то, не устояв и взяв закладку в первый же нырок, Арно сам отрезал у себя небо, и так удачно, что даже шрама не осталось.
        Теперь всего, что выходило за рамки собственного тела, его безопасности, комфорта и удовольствий, для Арно не существало. Получить максимум радостей, в том числе и от жонглирования чужими судьбами - и стать глиной. Но этот период он считал непринципиальным. Где теперь царица Клеопатра? Не стало ли ее прекрасное тело кирпичом в каком-нибудь египетском коровнике? Не съеден ли французский король Луи червями, которых склевала птица, которую съела лиса, в которую отложили личинки мухи? В общем, живи красиво, а твоя муха за тобой прилетит… Только одно не давало Арно покоя - двушка. Почему этот мир пустой? Для кого?
        - Голову берсерка приносить? - уточнил Арно.
        - Зачем?
        - Ну как зачем? Тилль наверняка предложит.
        - Рабочий момент. Пусть сам разбирается, - скривился Гай.
        - Это еще не взрослая гиела, щенок. Но она разрешает брать себя в руки. Правда, только хозяйке. Остальным нет, - заискивающе продолжал молодой человек в толстовке.
        Гай нахмурился.
        - Ты сам это видел? Что она позволяет брать себя в руки? Без намордника? Без фиксации шеи? Без электрошока?
        - Сам нет. Наши рассказывали. На территорию ШНыра гиелу пронести не получается. Они ее где-то прячут.
        - ОНИ - это кто?
        - Рина, Афанасий, Ул, ну и всякие прочие, которые с ними, - мгновенно откликнулся шныр.
        Гай подмигнул ему мертвенным глазом, в котором отблеск лампы плавал, как луна в луже.
        - «Которые с ними»? Емко сказано. Значит, ты не с ними? - сказал он весело.
        - Нет, они мне доверяют, но я… - тревожно начал юноша.
        - Твое «я» меня не волнует. Убей ее! - перебил Гай.
        Парень в толстовке встревожился.
        - Кого? Рину? - испуганно спросил он.
        - Пока гиелу, - любезно поправил Гай. - Найди и прикончи! Советую поспешить. Ей примерно три месяца. Это возраст, когда гиелы обычно встают на крыло. Эта растет без матери, поэтому, возможно, станет на крыло чуть позже. Но все равно надо спешить.
        Юноша заметался глазами. Заходить так далеко он не собирался.
        - Зачем?.. Может, я просто найду место, а вы… ну в общем… ее заберете? Пусть служит вам, - пролепетал он.
        - Нам она не нужна. Гиела, которая кому-то доверяет, - уродец. А уродцев надо уничтожать. Ты со мной согласен? - голос Гая зазвенел как разбитое стекло.
        - Д-да, - спеша, сказал юноша.
        - Прекрасно! Отпустите его! - приказал Гай.
        Руки, державшие шныра, разжались. Берсерк, похожий на Деда Мороза, издевательски одернул на нем толстовку.
        - Не забудь почиститься! А вот шнурок для твоей цацки придется подыскать новый, - сказал он, возвращая нерпь.
        - Еще одно! - вспомнил Гай. - Про м-м… Горшеню. Ты говорил: он мешал тебе с ульем. Что он вообще делал у Лабиринта?
        - Не знаю. Он там часто вертится. Особенно если ночи лунные, - сказал шныр.
        - А если безлунные?
        - В безлунные уходит в парк и пропадает там до утра.
        - Странно, - протянул Гай. - Зачем в безлунную ночь идти в тенистый парк, где даже и при луне мало что увидишь? Если он хочет кого-то напугать или поймать - достаточно встать у тропы, которая ведет к пегасне.

«Толстовка» удивленно взглянула на него, не понимая, откуда ему так хорошо известна география ШНыра.
        - Проследи за Горшеней! Куда ходит, зачем! - велел Гай. - Я хочу знать, что он делает каждую секунду безлунной ночи. А с пчелами попробуй вот что!..
        Он, не глядя, протянул руку, и тотчас предупредительный секретарь вложил в ладонь маленькую стеклянную банку. Внутри плескалось что-то, похожее на разведенное водой молоко.
        - Намажь этим крышу улья. Ну и прочие места, где пчелы отдыхают. Только тонким слоем. Используй перчатку. Яд очень опасен, - сказал Гай.
        Юноша протянул руку и, на миг коснувшись сухих пальцев Гая, пугливо взял банку.
        - Пчелы бессмертны. Наши новички со своими пчелами чего только не делают! - почти радостно предупредил он.
        Гай досадливо провис углами рта.
        - Пчелы постоянно чистят свою матку. Когда на нее через их лапки попадет это, она станет бесплодной и погибнет. Не будет новых пчел - рано или поздно не будет ШНыра.
        Юноша вздрогнул и выпрямился. Какую-то секунду казалось, что он сейчас швырнет банку в Гая, но потом он ссутулился и спрятал ее в карман.
        - Чего ждешь? Ступай! - приказал Гай.
        Юноша не уходил. Даже когда его схватили за плечо и подтолкнули, он остался на месте. Прижимая к груди нерпь, он с беспокойством оглядывался на Гая.
        - Ну, в чем дело? - спросил Гай нетерпеливо, но с тайным, дразнящим поощрением в голосе.
        - Вы обещали! - тревожно сказал юноша.
        - А ну да… Так и быть! - Гай лениво потянулся и, играя лицом как резиновой маской, коснулся обкусанным ногтем лба юноши.
        Парень в толстовке вздрогнул. По его телу прошла волна удовольствия. Он попытался его скрыть, но лицо выдавало. Рот слабо улыбался. Веки тяжелели. На лбу выступили капельки пота. Когда Гай оторвал от его лба палец, юноша этого даже не заметил. Потом, потеряв равновесие, шагнул и животом налетел на стул.
        Берсерки понимающе захохотали.
        - Только не злоупотребляй! - посоветовал Гай.
        - Я могу остановиться в любой момент! - упрямо сказал юноша.
        - Знаю, что можешь, - охотно согласился Гай, любовно отряхивая плечи его запыленной шныровской куртки. - Но все-таки не трать всего сразу. Очень тебя прошу!
        Юноша оттянул пальцем воротник и, небрежно отстранив попавшегося ему на пути берсерка, пошел к краю платформы. Он шагал легко, приподнимаясь на носок, и ощущал в теле необыкновенную легкость. Ему хотелось оттолкнуться и лететь, да вот беда - низкий потолок.
        На краю платформы юноша почувствовал, что в рукаве толстовки что-то перекатывается и царапает кожу. Он оттянул рукав. Из него выпала мертвая пчела с прижатыми крыльями. Он наклонился над ней. Потом выпрямился.
        В тоннеле что-то гудело, приближаясь. Юноша в толстовке оглянулся. Желтый циклопический глаз бил ему в лицо. Парень расхохотался, накинул на руку расстегнутую нерпь, разбежался и, прыгнув прямо навстречу глазу, телепортировал за миг до столкновения с поездом.
        Гай и его секретарь Арно переглянулись.
        - Если о гиеле известно нашему молодому другу, значит, и Калерии тоже. А она не вмешивается. Таким образом, в целом ситуация ее устраивает… - медленно произнес Гай.
        - Одна гиела погоды не сделает. Даже потомства не оставит, - заметил Арно.
        Гай цокнул языком.
        - Важна тенденция. Не хочу, чтобы у шныров появились ручные гиелы.
        Секретарь кивнул и сделал отметку в блокноте, где была и отметка о сегодняшней встрече.
        - Полезный парень!
        - Надо предупредить его, чтобы отказывался от нырков. На территорию ШНыра он проникать пока сможет, поскольку закладок не присваивал, но нырять уже нет, - массируя тяжелые веки, озабоченно отозвался Гай.
        - А если договориться с эльбами, чтобы они его не…?
        - При чем тут эльбы? Все дело в двушке. Она его не примет. К тому же он пожирает псиос такими дозами, что через полгода его ждет психушка. Но за эти полгода из него нужно вытянуть как можно больше.
        Гай разгладил тетрадную страницу:
        МАКАР ГОРОШКО ул. Тухачевского, д.*, к. 2, кв. 9
        ДАНИИЛ КУЗНЕЦОВ ул. Б. Черкизовская, д. *, кв. 155
        АЛИСА ФЕДИНА Соболевский проезд, д. *, кв. 99
        АЛЕКСАНДР ДУДНИК проспект Вернадского, д. **, кв. 301
        - Говорящий почерк! Завитушки на «М» стоят немало, но окончания слов замельчены, а у «я» дряблый хвостик. Парень с рисовкой, но уверенности не хватает, - заметил он.
        Карандаш начертил в блокноте извилистую, пакостных очертаний кривую. Только Арно умел расшифровывать свои знаки.
        - Убрать самим или нагрузить Тилля? - негромко спросил секретарь.
        - Убрать? - удивился Гай. - Забыл о пророчестве Круни? Эти десятеро рано или поздно доставят в наш мир самую мощную закладку.
        Тень от раскачивающейся лампы заблудилась в складках его лица. Лицо всосало мрак, как губка воду. Сквозь вечную ночь «Волоколамской» пронесся поезд. Внутри его вагонов жил свет. Тьма беззубо бросалась из углов, но проглотить не могла и, чавкая, отползала в тоннели.
        Глава 5
        СУГУБАЯ ДОБРОВОЛЬНОСТЬ ПРИ МИНИМУМЕ НАСИЛИЯ
        У царя одна дочь была царевна Несмеяна, а другая - царевна Ржака. Царь обещал одну половину царства тому, кто насмешит Несмеяну, а другую - тому, кто уймет Ржаку.
        Сказка Ула
        Осенью в ШНыре - особенно в Зеленом Лабиринте и вокруг - всегда кипели краски, такие несочетаемо и пугающе яркие, что приходилось щуриться. Но краски начинали буянить только в октябре. Пока же пятого сентября осень только начинала откручивать зубами крышечки с тюбиков с маслом.
        Для Ула и Яры это было счастливейшее время. Точно не существовало предыдущего страшного года, когда Улу казалось, что жизнь кончена. В любой свободный вечер они удирали из ШНыра и шатались по Москве.
        - Давай захватим мир! - предложил однажды Ул.
        Яра подумала и согласилась. Она обожала масштабные злодейства.
        - Мир, ты захвачен! - сказала она шепотом, чтобы не услышали за соседним столиком.
        Тихо-тихо в маленьком полуподвальном кафе они отпраздновали захват мира.
        Имея на лице уместную вопросительность, подошел толстый официант с блюдом. Ему померещилось, что его позвали.
        - Вы завоеваны, но речь не об этом. Сдачи не надо! - великодушно сказал ему Ул.
        Официант моргнул.
        - Какая сдача? С вас еще шестнадцать рублей!
        На следующий день Ул и Яра учили Рину падать с коня. Обвязали ее кордой за пояс и, гоняя Икара по кругу, сдергивали. Собранно упав, Рина должна была нагнать Икара и на бегу заскочить ему на спину.
        - Не хватайся за культяпку! Мягче падай, не сопротивляйся! - вопил Ул.
        Рина была вся в грязи. Во рту скрипел песок. Куртка, штаны, ботинки - все одного цвета, серого. Такой же была и взмыленная спина Икара. Рина с нее соскальзывала.
        Десять падений. Двадцать. Двадцать пять.
        - Мало! Мало! Еще! - кричала Рина.
        Яра начинала тревожиться, вопросительно поглядывая на Ула. Такого напора она не помнила ни у одного новичка. Наконец или Ул переусердствовал, или Икар, бежавший до того ровно, дернул слишком ретиво. Описав дугу, Рина упала в лужу и не смогла встать.
        - Вы садюги! - крикнула она звенящим голосом.
        - Мы шныры. Поднимайся! - Ул снова потянул за корду.
        Рина разрыдалась быстрым, кратким, как дождь при солнце, плачем. Яра отобрала у Ула корду и отправилась к Рине. Утешать. Менять слезы на смех.
        За лето Яра и Рина очень сблизились. Каждая видела в другой свою разгадку, свою недостающую часть: взрывная, мальчишеская, быстро вспыхивающая и мгновенно остывающая Рина и спокойная, чуть холодноватая в эмоциях, очень последовательная Яра.
        Рина все еще лежала в луже.
        - Класс! - сказала она подозрительно бодрым и четким голосом, переворачиваясь на спину. Лужа хлюпнула. - «Мы шныры» - класс! Супер!
        - Чего супер? - не поняла Яра.
        - Сам принцип. Упрощение истины до ее сути, безо всякого маскирующего кокетства! Ну типа про писательство можно сказать, что это переработка кофЯ в буковки. Или про единоборства, что это один дядя бьет другого конечностями по головному мозгу, пока случайно не попадет в выключатель… Мы шныры! Ха! Шныры!
        Она зачерпнула из лужи грязи и стала капать себе на лоб.
        - У тебя истерика! - спокойно предупредила Яра.
        - Только что заметила?
        Кто-то свистнул по-разбойничьи, в два пальца. У пегасни возник Витяра.
        - Ул, Яра! К Кавалерии!
        - Зачем?
        - От ты дуся! Да без понятия я… Меня послали за старшими шнырами.
        Усилившись львом, Яра выдернула Рину из лужи как морковку.
        - Мы скоро. Успокоилась? Загонишь Икара?
        - Угу.
        Рина догнала Икара и животом запрыгнула на спину. Так и поехала, колотя ладонью по конскому крупу - голова с одной стороны, ноги с другой. Икар смирный, с ним такие штуки сходят с рук.
        А Ул и Яра мчались к Кавалерии.

* * *
        Кабинет директора ШНыра чем-то смахивал на квартирку Белдо. Не наличием засасывающих, как трясина, диванов и болтливых черепов, а жесткостью четко разграниченных зон.
        Кадка с карликовой сосной, саженец которой Кавалерия принесла с двушки, разделяла кабинет на два четких полюса. На южном цвели сады. По многоярусным стеклянным столикам разметалась рассада: листья фиалки в пузыречках, молодые самшиты, новорожденный эвкалипт и желтые розы. Между ними лежали лопатки, секаторы, лейки разных размеров и прочее гномье оборудование. Тут же толпились бесчисленные фарфоровые фигурки утят, котят и человеческих дитят.
        Северная часть кабинета Кавалерии начиналась от пальмы. Даже обычный карандаш имел право находиться здесь, лишь обосновав свою необходимость. Едва такая необходимость исчезала, вместе с ней улетучивался и карандаш.
        Забреди сюда случайная фиалка, Кавалерия лично всадила бы в нее стальной шарик из шнеппера. Здесь ей было не до фиалок, потому что в северной части кабинета Кавалерия бушевала. Улавливая приближение опасных минут по едва заметному дрожанию голоса, умный Октавий заблаговременно поджимал хвост и забивался за разросшуюся лиану.
        - Можно?
        Появившись в кабинете у Кавалерии, Афанасий, Ул и Яра как опытные шныры первым делом посмотрели, в какой части кабинета находится хозяйка. Оказалось, в деловой. Октавий скрывался за кадкой, наружу выглядывая исключительно хвостом.
        У Кавалерии сидел Кузепыч. Щеточки бровей сердито шевелились. Он был похож на озверевшего боцмана. Перебросившись с Кавалерий парой слов, Кузепыч вышел.
        - Ночью кто-то разбил улей. Доски разбросаны, соты растоптаны. Теперь Кузепыч сбивает все заново. Но соты, разумеется, вне его возможностей, - ни на кого не глядя, сказала Кавалерия.
        - А пчелы? - заволновался Ул.
        - Пчелы не пострадали. Но все же улей уничтожен. Им негде жить и нечего есть. То, что пчелы золотые, не значит, что они питаются алмазами.
        Октавий согласно зарычал из-за кадки.
        - Не поддакивай, император!
        Император заглох.
        - Кузепыч уверен, что это Горшеня. Вокруг улья были его следы. Заметно, что он топтался там всю ночь… И как назло, пчелы только недавно начали вылетать за новичками! Теперь они взбудоражены, сердиты и непонятно, чего от них ждать. Возможно, вместо обычных четырех пятерок они наберут гораздо меньше.
        - Вы думаете, Горшеня… - начала Яра.
        - Я ничего не думаю! - сухо оборвала Кавалерия. - Горшеня в ШНыре три века. Он гоняет влюбленных, создает новичкам необходимый экстрим и мешает им вытаптывать цветы! Да и вообще Горшеня есть Горшеня. Он символ ШНыра. Другого такого нет.
        - И что теперь с ним будет?
        Кавалерия засопела.
        - Пока… подчеркиваю: пока… ничего. Но если Горшеня и дальше продолжит вытворять такие вещи, с ним придется расстаться.
        Афанасий заволновался.
        - А сам Горшеня что-нибудь объясняет?
        - На разговор с ним я убила целый час, - сказала Кавалерия с досадой. - Лепечет что-то непонятное: «Ходил-ходил, трогал-трогал! Пузо голодное не ест!» Вроде мы должны быть благодарны, что он не сожрал улей! Земной ему поклон! - с раздражением сказала Кавалерия и, открыв верхний ящик стола, сунула Афанасию конверт.
        - Держи! У тебя это лучше всех получается. Там имя девушки, которую выбрала золотая пчела. Она вылетела вчера, до всех этих событий. Найди ее и устрой обстоятельства… Ул и Яра, вы займитесь ульем! Помогите Кузепычу! За сам улей я не беспокоюсь - меня волнуют соты. И еще охрана. Где гарантия, что ночью Горшеня не разорит и новый улей?
        - А если… - начал Ул.
        - Давай без «если»! Ты не спартанец! - оборвала Кавалерия. - Поставьте у улья пространственную ловушку! Только не увлекайтесь. Я еще не забыла, как Кузепыч неделю куковал на острове в Белом море.
        - Тогда Родион ставил, - наябедничал Ул. - Я им только руководил. Опять же он сам просил защитить ящики со сгущенкой.
        Яра поймала его за рукав и потянула к двери. Она лучше улавливала момент, когда надо замолкнуть.
        Афанасий вертел в руках конверт - заурядный, с гидроэлектростанцией на напечатанной марке. И незаклеенный.
        - Чего делать с новенькой? - спросил Афанасий.
        - Как обычно. Сугубая добровольность при минимуме насилия. И особенно не завирайся: сам знаешь, любая ложь аукнется, когда будешь проходить болото, - ответила Кавалерия.
        Октавий за кадкой зарычал, сделал робкую вылазку и попытался атаковать уходящего Афанасия укусом в пятку.

* * *
        Поручение Калерии Валерьевны Афанасий выполнил в тот же день. Для этого ему пришлось смотаться в университет, чему он был только рад. Поездки в город выдавались у него не особенно часто, не считая вечеров, когда он устраивал фальшивые свидания с шифровальщицей из Гондураса.
        Москва деловито жужжала, как улей золотых пчел. Недавно собравшиеся с дачных просторов машины недовольно мычали и, мешая друг другу, ползли на бензопой. Все куда-то спешили, у всех глаза собраны в кучку. Даже младенцы в колясках смотрели буками. Только солнце пыталось всех развеселить, но не справлялось и грустило само, утираясь сыроватой с виду тучкой.
        Чиновники тихо сидели в Интернете. Офисные заточники уместно улыбались начальству и выбирали очередную страну для двухнедельного «улизона». Школьники приглядывались к новым преподавателям, нашаривали их слабые стороны и мысленно составляли список заданий, которые можно не делать, и предметов, которые можно не знать. Такой же дух царил и в университете. Эйфория первосентябрьских встреч уже отгремела, и теперь студенты, отплевывая мраморную крошку, грызли фундамент науки.
        Афанасий вышел из первого гуманитарного корпуса МГУ и остановился на крыльце, не узнавая Москвы. Оказалось, пока он ходил, успел пройти ливень. Самое удивительное, что теперь он закончился. Небо прояснилось. Горизонт зубатился четкими прямоугольниками многоэтажек. Казалось, столица улыбается той неуверенной, свежепромытой улыбкой, какая бывает у только что плакавшего человека.
        По асфальту текли потоки воды, в низких местах достигавшие середины голени. Решетки стоков превратились в бурлящие омуты. В яме стояла заглохшая машина. Вода доставала ей до середины фар. Другие машины осторожно объезжали ее, вскарабкиваясь на бровку. Точь-в-точь стадо, обходящее убитую молнией корову.
        То и дело Афанасию попадались жертвы дождя. Зонтики, пробитые ливнем, не спасали. Многие, отчаявшись, шли босиком, перекинув через плечо туфли, связанные за шнурки. Навстречу Афанасию, подняв выше колен длинную юбку, шла девушка с пакетом на голове. Ручки пакета были лихо заправлены ей за уши.
        Афанасий отодвинулся, пропуская ее, поднял голову, и тотчас его окликнули. Афанасий оглянулся. Узнал геометрические полукружья бровей и пшеничные волосы. Гуля. Она схватила его за рукав и, щебеча, потащила по лужам. У Афанасия возникло ощущение, что они расстались не три месяца назад, а только вчера.
        - Ты откуда? - спросила Гуля, стараясь затолкать его голову в один пакет со своей.
        Афанасий сопротивлялся, отчасти из благородства, отчасти потому, что дождь закончился.
        - Из университета! - сказал он.
        - Учишься тут?
        - Нет.
        - И правильно делаешь! - одобрила Гуля. - Подозрительное место! Тут подруги друг о друге хорошо отзываются. Это противоестественно.
        На середине проспекта, полного брызжущих водой автомобилей, Гуле пришло в голову остановиться и, подбоченившись, задать вопрос:
        - А куда ты тогда делся? Я ждала звонка!
        Зная, что ему все равно не поверят, Афанасий коварно соврал правдой.
        - Был ранен. Валялся в медпункте. Суповна прокляла меня девяносто два раза. Ровно столько, сколько накормила… Это потому, что я до конца никогда не доедаю. Ее это добивает.
        - Все с тобой ясно, северный олень! - сказала Гуля великодушным голосом человека, согласного не стряхивать с ушей лапшу.
        Мимо пронеслась машина. Над ней вырос козырек воды. Афанасий торопливо закрыл рот и глаза. Остальное закрывать было уже бесполезно.
        - Хам! - завопила Гуля, подпрыгивая как воробей. - Натуральный хам! Смотри куда едешь! Тут люди ходят!..
        Афанасий осторожно взял Гулю в охапку и перенес на газон. Но и на газоне Гуля продолжала подпрыгивать и грозить машинам. Вопли были смешные и нестрашные. Как у ребенка, который бьет стол за то, что тот стукнул его углом.
        Наконец она успокоилась.
        - Я о тебе думала, - сказала Гуля, не то, чтобы делая признание, а просто информативно.
        Афанасий забеспокоился. Он не привык, чтобы о нем кто-нибудь думал.
        - Как поживает твой медведь? Он все такой же зеленый? - поспешно спросил он.
        Они договорились встретиться завтра. На сей раз без отговорок.
        - Я возьму с собой подругу. А ты захвати какого-нибудь из знакомых! - распорядилась Гуля. - Я теперь приноровилась находить в гипермаркетах бутылки с выигрышными кодами! Вчера учуяла одну, а она уже у женщины в тележке.
        - А твоя подруга тоже… - осторожно спросил Афанасий.
        - Что тоже?
        Афанасий замялся. У него язык не поворачивался произнести «инкубатор для эльбов».
        - Ну обладает способностями?
        Гуля подозрительно оглянулась на пожилого мужчину с профессорской бородкой, который сидел на корточках на противоположной стороне проспекта и разглядывал плавающее в луже яблоко.
        - Нина может найти любой предмет.
        - Клады ищет?
        - Если увидит того, кто его зарыл. А так любой потерянный неодушевленный предмет… Она несчастная. Познакомь ее с кем-нибудь!
        Афанасий хмыкнул.
        - Чтобы сделать несчастными сразу двоих? Да запросто!
        - А у твоего друга есть способности?
        - Только одна. Он завязывает бантиком строительные гвозди, - ответил Афанасий.
        Он прикинул, что захватит с собой Макса.

* * *
        В ШНыре Афанасий оказался быстро. На автобусы в сторону области были жуткие очереди, и Афанасию это показалось хорошим поводом для телепортации. Оказавшись на бетонной площадке за воротами, он хотел сделать шаг, но понял, что, промахнувшись на сантиметр, застрял подошвами в асфальте.
        Отбить ботинки было нереально, да и нечем. Пришлось разуваться и идти в ШНыр босиком, оставив ботинки торчать перед бампером автобуса Кузепыча.
        К Максу Афанасий подошел вечером, когда тот занимался важным практическим делом: подбирал из перепутавшихся пар более-менее подходящие по цвету носки. Стиралок на весь ШНыр было шесть штук. Все стояли в комнате рядом с душевой, и, так как народу в ШНыре было много, вещи вечно путались. Чего только не пробовали. И тазики подписывали маркером, и бирки на вещах метили, и тесьму подшивали, и стираться пускали по нескольку человек - ничего не помогало.
        Макс в первую секунду заявил, что ему наплевать. Он никуда не пойдет. Потом сказал: так и быть, за компанию сходит, хотя заранее знает, что девушка окажется та еще обезьяна.
        - Это еще почему?
        - Закон д-джунглей! У хорошеньких д-девушек подруги всегда мартышки. Твоя Г-гуля хорошенькая? - спросил он.
        Афанасий благоразумно промолчал. Он не торопился называть Гулю «своей». Ему казалось, что любовь с первого взгляда - телевизионный штамп. С Ярой совсем другое. Вирусная любовь вне правил. К тому же он уже выздоровел.
        Макс натянул на огромную ножищу носок и пошевелил пальцами.
        - Встречаться с в-ведьмарихами запрещено! - сказал он.
        - В кодексе ШНыра об этом ничего не сказано. Я проверял. Опять же они не ведьмарихи! - вступился Афанасий. Ему неприятно было, что Гулю так назвали.
        - А кто?
        - Ну… э-э… просто себя немного не там ищут.
        Макс заржал.
        - А что т-ты мне дашь, если я п-пойду? - поинтересовался он.
        Афанасий врезал ему кулаком по спине и ушиб кулак. Максу это понравилось. Он обожал, когда об него ушибались. А еще Макс любил притворяться тупым культуристом. Причем притворялся с таким упорством, что все чаще действительно им становился.
        - Ладно, даром пойду. Только у-учти! Разговаривать с твоей м-мартышкой я не б… уду. А сунется ко мне - голову о…о…откручу!
        - Да нет проблем! - торопливо согласился Афанасий.
        Дальнейшее поведение Макса его удивило. Гигант, якобы не придававший свиданию особого значения, стал нервно подбирать джинсы и вышвыривать из шкафа водолазки.
        - Эта меня д-дохлит!.. А эта м-мала! - ругался он и снова заявлял, что никуда не пойдет, так как ему нечего надеть, а в шныровской куртке идти никак невозможно.
        Афанасий хотел предложить Максу свой свитер, но понял, что такому лосю он подойдет только, чтобы таскать в кармане, как талисман.
        Макс толкнул ногой шкаф и с убитым видом уселся на пол.
        - Ненавижу С-суповну! Откормила так, что на меня теперь ничего не лезет!
        - Какая тебе разница? Ты же идешь за компанию, - утешил его Афанасий.
        - Я не хочу, чтобы о…обо мне по-одумали, что я пы…пыридурок! - заявил Макс.
        Наконец ему удалось найти приличную одежду, и он успокоился. Правда, ненадолго, теперь он озаботился, что сделать с волосами. Вверх волосы у Макса не лежали. С прямым зачесом он ходить не желал. С зачесом влево одна упрямая прядь все время сваливалась, а с зачесом вправо становился виден прыщ.
        Афанасий благоразумно устранился. Лучший способ кого-то взбесить - это начать успокаивать. Само слово «успокойся!» имеет ярко выраженный психопатический эффект. Объяснять же Максу, что он выглядел бы всемеро лучше, если бы не таращил глаза и не старался ходить с напряженными мышцами, было бесполезно.
        Ул валялся в гамаке и наблюдал за метаниями Макса.
        - Бери пример с меня! Я последний раз смотрелся в зеркало, когда помогал тащить его по лестнице! - похвастался он.
        - Это п-п…потому, что ты и…инвалид!
        - Я не инвалид! Я юзер собственной внешности! - возразил Ул.
        - Тогда убери свой б-бардак, лузер собственной внешности! Я с-спотыкаюсь! - рявкнул Макс и, дернув за веревку, катапультировал Ула из гамака.
        Ул заржал. Он был бардачник даже не в квадрате, а в какой-то зашкаливающей степени. Так, если предмет у него падал, он не пытался его поднять, а просто начинал считать, что там, где он упал, его новое место.
        - И не подумаю! Я могу жить и в чистоте, и в берлоге. А ты только в чистоте. Значит, я более совершенная модель человека.
        Здесь Ул слегка принизил Макса. По большому счету, Макс тоже был бардачник, только убежденный, что жить в чистоте ему мешают сторонние разбрасыватели.
        Макс собирался до четырех утра и так надоел всем обитателям чердака, что Ул ушел спать в пегасню, а вспыльчивый Родион начал швырять в Макса тяжелыми предметами.
        И иногда даже попадал.

* * *
        Встреча была назначена на «Белорусской» в шесть вечера, в центре зала. При этом, называя место, Афанасий тормознул и слишком поздно вспомнил, что «Белорусских» вообще-то две. На эсэмэски Гуля отвечала довольно странно.

«МЫ НА КАКОЙ СТАНЦИИ ВСТРЕЧАЕМСЯ: КОЛЬЦЕВОЙ ИЛИ РАДИАЛЬНОЙ?» - торопливо набирал Афанасий и получал ответ в стиле:

«ХИ-ХИ! ЗЕЛЕНЫЙ МИШКА ТЕБЯ ЦАЛУЕТ!»

«Я СЕРЬЕЗНО!»

«ХИ-ХИ! И ОН СЕРЬЕЗНО!»
        Афанасий одной рукой терзал телефон, а другой отлавливал убегающего Макса. Тот по дороге ухитрился три раза передумать, и в самый последний момент Афанасию едва ли не «стоп-кран» пришлось дергать, потому что Макс попытался остаться в вагоне.
        Они приехали в шесть ноль одну. Девушек не было. Сбегали на кольцевую, но их не было и там.
        Афанасий пространно рассуждал, что такое центр зала. Макс психовал. Он стоял и поливал грязью подругу Гули. Афанасий сто раз пожалел, что связался с Максом. Хотя кого еще брать? У Ула есть Яра, а Родиону предлагать бесполезно.
        Из перехода вынырнула красивая женщина и стала кричать в трубку: «Погода тут отвратительная! Солнца нет! Кран в душе поломан!» И в голосе ее было торжество, что ее опять не смогли сделать счастливой.
        - Спорю: она говорила с мужем. У нее в голосе звучала семейная интонация! - сказал Афанасий, когда женщина ушла.
        - А!.. Поубивать бы в-всех баб! Да и вообще, откуда в м-метро солнце? - отозвался Макс.
        Наверное, для того, чтобы не позволить Максу поубивать всех женщин, к нему подошел тщедушный милиционер с большой дубинкой и проверил документы. Через две минуты подошел еще один, без дубинки, и тоже проверил. И опять все оказалось в порядке. Афанасий надеялся, что и у него кто-нибудь посмотрит паспорт, но им никто не заинтересовался. Ему даже стало обидно, что он выглядит так примерно.
        Афанасий снова хотел сходить на кольцевую, но опасался, что пока он будет бегать, Макс слиняет. Стал звонить по телефону. Первый раз абонент был вне зоны приема, а во второй раз Гуля сняла, но слышен был только гул поезда.
        Гуля с подругой отзвонились минут через пятнадцать, но не с «Белорусской», а из города. Оказалось, они сидят в кафешке на «Маяковской» и спускаться в метро не собираются. Порассуждав немного о принципах работы головного мозга у девушек и даже о его местонахождении, они поехали на «Маяковскую».
        - О, я тут не особо д-далеко живу! Можно потом ко мне з-заскочить! - оживился Макс.
        - С девчонками?
        Макс испугался.
        - Ты что, и-издеваешься? Ты маму мою не з-знаешь!… И б-бабушку, - добавил он через двадцать секунд. - И т-тетю, - сказал он еще через минуту.
        Как это ни смешно, но громила Макс вырос в сугубо женском окружении. Папа, когда-то имевшийся в наличии, продержался не дольше первого приступа жадности у тещи, первого весеннего обострения у тети и первой робкой попытки объяснить бабушке, что в туалете конструктивно предусмотрен шпингалет.
        В Москве Макс жил в центре, в семиэтажном доме, с потолками такими огромными, что в детстве заманивал в квартиру друзей и предлагал доплюнуть до потолка. За все годы получилось только у одного, не столько плевучего, сколько прыгучего товарища, причем слюна с хорошей примесью шоколада виднелась потом лет шесть. Квартира была старая, неудачно спланированная, с замурованными, никуда не ведущими дверями и громадным встроенным шкафом, в котором при необходимости можно было переночевать. Правда, для этого пришлось бы разгрести сотню банок с консервацией столь древней, что пробовать ее никто не решался, а выбросить рука не поднималась.
        Окна выходили на Садовое кольцо. Когда на Макса нападала мозговая лень (а она всегда странным образом накладывалась на необходимость к чему-нибудь готовиться), он сидел на подоконнике и смотрел, как по кольцу ползут машины. Машины ползли по нему всегда, и маленького Макса беспокоило, не могут ли они когда-нибудь закончиться. Среди ночи, разбуженный ревом мотоциклов, он босиком подходил к окну и проверял, как там машины. Убеждался, что они все еще едут и, значит, не закончились, и, успокоенный, ложился в кровать.
        Кафешка оказалась во дворах.
        - Место г-глухое. З…засада! - уверенно заявил Макс.
        - Почему?
        - В кафе ее у…устроить проще! У тебя шнеппер есть?
        Шнеппера у Афанасия не оказалось. Только нерпь, да и та в рюкзаке.
        - Давай так! Я зайду, и если не появляюсь через шестьдесят секунд, беги меня спасать! - сказал Афанасий и толкнул дверь.
        Когда он вышел десять минут спустя, Макс, сопя, выламывал из ограды железный прут.
        - Чего так д-долго?
        - Да они прямо у входа. Заболтался! - стал оправдываться Афанасий.
        Гуля с Ниной сидели за вторым столиком от двери. Макс был представлен Афанасием как «мой друг Максимилиан». Он сам не знал, почему ляпнул «Максимилиан». Когда он нервничал, язык у него совершал немыслимые выкрутасы.
        - А нам Афанасий в окно показывал, как ты забор ломал! Это было так забавно! Нина даже думала, что у тебя треснет водолазка! - зачирикала Гуля.
        По этой реплике «друг Максимилиан» разобрался, где какая девушка, и стал незаметно разглядывать Нину. К его изумлению, она оказалась ничего. Цвет волос лошадник Макс определил как «серая в яблоках блондинка».
        Афанасий тоже был удивлен. Вчера, когда Гуля сказала, что Нина несчастная, он представил себе тощенькую девушку, которую будут поддерживать под локоть. «Серая же в яблоках» блондинка оказалась румяной, отлично сложенной, но несколько в стиле: «Зачем вы мой бантик потеряли?»
        Стилистика потерянного бантика проявлялась в том, что она хлопала ресницами, дула губы и поминутно произносила:
        - Зачем вы меня сюда затащили?.. А тут кофе без коньяка? А то смотрите: сделаюсь буйная. Вы все будете за меня отвечать!
        Богатырь Макс ей нравился. Скоро она стала бросать в него хлебными шариками, толкать коленом и повторять:
        - У тебя страшные глаза! Я уверена: ты ужасный человек!

«Ужасный человек» слушал и млел. Афанасию он напомнил большую собаку, которую никто никогда не ласкал, а теперь вдруг решили почухать.
        Кафе было уютное, с веселыми рисунками на стенах и потолке. За первым столиком сидело забавное семейство. Отец жевал с такой карикатурной важностью, будто тем, что поедал шоколадный торт, делал огромное одолжение и торту, и заведению, и человечеству в целом. Сын жался к матери и вообще был точной ее копией.

«Ребенок похож на того, кто его больше любит», - резюмировал Афанасий и стал прикидывать, так это или нет. Это была его внутренняя игра. Он выдвигал тезис, а потом подбирал аргументы «за» и «против».
        - Эй! - окликнула его Гуля. - Ты уже десять минут размешиваешь чай! Может, остановишься?
        Афанасий очнулся.
        - Не обращай внимания! У меня пароксизм довольства! - объяснил он.
        Гуля поспорила с официантом, что угадает все цифры его студенческого удостоверения, и за кафе им платить не пришлось.
        - Это мелочи! - сказала Гуля скромно. - Зато я все теряю! А вот Нина только находит!
        Афанасий через дырку в кармане незаметно отправил себе в ботинок два рубля и предложил Нине сказать, где они. Она нашла, слегка поморщившись, как профессор математики, у которого проверяют таблицу умножения. Макс долго думал, что спросить, а потом вспомнил, что в школе у него украли из раздевалки физкультурную форму, и спросил, кому она понадобилась.
        Серая в яблоках блондинка кокетливо улыбнулась. Лицо у нее было невероятно гибкое и выразительное, с ямочками. Ямки эти, как выстрелы из миномета, всякий раз возникали на новом месте.
        - Никому. Ее просто выбросили в окно. А вот солдатик в трещине за батареей - это интересно. Помнишь, ты проплакал всю ночь?
        Оказалось, Макс помнит. Он и заикаться стал тогда же, хотя у них в семье была в ходу версия, что его напугала соседская собака.
        Потом они пошли шататься по центру. Макс, поначалу робевший и державший Нину пугливо, как дверную ручку в общественном гигиеническом учреждении, постепенно осмелел и предлагал показать, как правильно сломать шею часовому, чтобы он не пикнул.
        - Смотри, я пикаю! Пик-пик-пик! - немедленно подала голос Нина.
        Осчастливленный Макс сгреб ее за шею. Гуля и Афанасий шли сзади, не слишком близко, чтобы буйная парочка на них не налетала.
        - А почему ты говорила, что она несчастная? По-моему, веселая, - спросил Афанасий.
        - Ее все бросают. Млада - это наша знакомая - говорит, у нее венец безбрачия и смыть его можно только слоновьей кровью!.. - сказала Гуля на полном серьезе. Имя служанки Белдо она произносила с трепетом.
        - Чьей кровью?
        - Напрасно издеваешься. Мы даже и в зоопарк ходили - да разве к слону сунешься?
        Афанасий что-то пробурчал.
        Нина о чем-то оживленно говорила, Макс же ограничивался в основном жестами. Не желая лишний раз заикаться, он заменял слова движениями. Мимика у него была богатейшая. Лоб он умел морщить ладов на двадцать. А уж его нос - веселая трактористская картофелина - вообще мастерски передавал всяческие выражения. И гармошкой собирался, и ерзал, и весело сопел.
        В конце Тверской под одной из многочисленных мемориальных досок у шныров была зарядная закладка. Афанасий вспомнил о ней, когда за пятьдесят шагов до нее Нина внезапно подвернула ногу, а Гуля в ту же секунду метнулась через дорогу. Афанасий и раньше заметил, что понятия проезжей части для нее не существовало.
        Афанасий догнал Гулю за секунду до того, как она размазалась о борт проносящегося фургона. Машины визжали тормозами. Сзади мчались Макс и Нина, сдернувшая с ноги туфлю. Гаишник, этот пастух машин, выпятив живот, стоял в своей будке. Когда они перебегали дорогу, он сердито засвистел, но догнать их не пытался. Пешеходы, даже явно сумасшедшие, были для него мелкой дичью.
        - Ну и куда ты неслась? - спросил Афанасий на другой стороне Тверской.
        Гуля задумалась, видимо, сама пытаясь разобраться зачем.
        - Я забыла купить салфетки… Да, салфетки! - предположила она неуверенно.
        Афанасий поразился быстроте реакции новорожденного эля. Секунд через пять Гуля окончательно уверится, что ей нужны были салфетки и что это ради них она едва не осталась на асфальте.
        Починив Нине каблук, они погуляли еще часа два, и перед расставанием стали договариваться о новой встрече.
        - Давайте в п-пятницу! - сказал Макс.
        Нина и Гуля переглянулись.
        - В пятницу мы не можем.
        - Почему?
        Внятного ответа они не получили. Девушки мялись. Все же из обрывков ответов Афанасий сумел сложить, что в пятницу ведьмари что-то затевают. И будет это в психологической школе на Болотной площади, в день очередного набора.
        Прощались они в метро. Нина подставила Максу щеку и длинным ногтем наметила место.
        - Надеюсь, ты не собираешься меня целовать? Это так омерзительно! - подсказала она.
        Макс чмокнул ее с атлетической честностью, обхватив голову руками. Афанасий некоторое время ждал, не хрустнет ли у Нины череп, но Нина оказалась прочной.
        - Ну вот! Мало того, что этот ужасный человек подлым образом затащил меня на свидание!.. Он еще на меня и кидается! - возмутилась Нина, доставая зеркальце, чтобы уточнить нанесенный лицу урон.
        Пока Афанасий размышлял, обязан ли он целовать Гулю по той причине, что Макс поцеловал Нину, и не будет ли это являться плагиатом, Гуля поднялась на цыпочки - разница в росте у них была большая - и поцеловала Афанасия в бровь.
        - До встречи!
        Макс заржал так отвратительно, что Афанасий снова ушиб об него кулак. Подошел поезд. Они запрыгнули в вагон.
        - Ну как тебе? - спросил Афанасий в тоннеле.
        Макс подозрительно посмотрел на него. Он, как и барышня с телефончиком, не любил признавать себя счастливым. Недовольство - универсальная валюта, на которую все можно купить, если торговаться подольше.
        - Кто?
        - Сам знаешь.
        - Н-ничего. С-сойдет, - осторожно признал Макс.
        - А мне почему-то кажется, это надолго, - вздохнул Афанасий. - Ну с Гулей. Не то чтобы интуиция… Просто чем бестолковее ситуация, тем она более настоящая, что ли.
        Макс ничего не понял и хмыкнул. Поезд замедлился, остановился и снова тронулся.
        - Я теперь не успокоюсь, пока не прибью ее эля. Я себя знаю… - сказал Афанасий.
        - Смотри и ее не п-прибей с ним вместе! - спокойно посоветовал Макс.
        И снова они молчали. Макс мирно покачивался, держась за поручень. Афанасий же попрыгивал, как воробей.
        - Ты все понял? - заорал он вдруг Максу на ухо.
        - Да, - вздрогнул Макс. - А чего я п-понял?..
        - Думай!
        Макс думал до следующей станции.
        - А! Что моя Нина, скорее всего, из форта Белдо, а не из форта Д-долбушина? Она пы-п-практикантка, - заикнулся он.

«Ого! - оценил Афанасий. - Моя Нина! Быстро он ее присвоил! А несколько часов назад называл обезьяной».
        - Я не о том, - сказал он. - У ведьмарей новый набор! Хорошо бы посмотреть, как это все у них протекает? А?

* * *
        В ШНыре Афанасий встретил Ула. Тот стоял со своим похожим на двустволку шнеппером и с пятнадцати шагов целил в консервную банку. Выстрелил. Банка осталась стоять.
        - Я вот тут думаю о женских капризах. Ну, когда кому-то мерещится, что с лошадью больше времени проводят и все такое… - сказал Ул.
        - А это правда? - спросил Афанасий.
        - Не о том речь. Что их вообще заставляет так себя вести? Может, женщина капризничает потому, что ей важно проверить, вынесет ли мужчина капризы возможного ребенка? Типа тест?
        - Есть девушки, которые не капризничают, - неосторожно брякнул Афанасий.
        Ул снова выстрелил.
        - Кто? Твоя радистка из Гондураса?.. Чудо! былиин! Так их, небось, учат на гвоздях спать, головой вниз есть и пальцем сейфы открывать.
        - Учили, - сказал Афанасий.
        - Как учили?
        - Она погибла, - Афанасий опустил глаза. - Не вышла на связь. В горах, где был спрятан передатчик, нашли втоптанную в землю чеку от гранаты.
        Ул схватил его за руку. Весь он - от волос на голове до ногтей на ногах - был одна сплошная дружба.
        - И ты молчал?
        - Да шучу я. Жива. Сидит дома. Купила кулинарную книгу, - кисло признался Афанасий.
        Ул оттолкнул его.
        - Ничего себе шуточки!!! Ты просто болван!
        - Ага, - кивнул Афанасий. - Знаю.
        Банка, в которую целился Ул, упала сама.
        Калерию Валерьевну Афанасий нашел в преподавательской, узкой и длинной. Ходили споры: то ли Кузепыч замуровал часть коридора, то ли она вытянулась вследствие неудачной пляски шаманщиков, которые хотели задавить преподавательский состав ШНыра стенами, но не справились и только вытянули комнату.
        Кавалерия стояла у доски с расписанием и соображала, как сделать из одного свободного педагога четыре, чтобы заполнить все «окна».
        - Ничего не вытанцовывается! Опять народ будет болтаться без дела! Похоже, придется вам заниматься с новичками, - пожаловалась она.
        - С новичками? Неужели пчелы…?
        Косичка Кавалерии клюнула рыболовным поплавком.
        - Последние вылетели сегодня. Пчелы успокоились - значит, осенний набор закончен. Этой осенью мы наберем девять. Плюс «беспчельная» Рина.
        - А вы отдайте их Кузепычу. Он всем умеет находить занятие, - посоветовал Афанасий.
        Кавалерия усмехнулась.
        - Ну чего тебе?
        Афанасий рассказал, опуская детали. По его версии, они встречались с девушками исключительно в интересах ШНыра.
        - Конечно, можно атакующую закладку рвануть, но там не одни ведьмари будут.
«Инкубаторов» жалко, - закончил он.
        Кавалерия долго вертела в пальцах карандаш.
        - Риск должен быть оправданным. Мы можем потерять человека, а что получим взамен?
        - Ну как… посмотрим, как там и что.
        - И что увидим? Стены?
        - Не… Ну ведьмарей хотя бы… - растерялся Афанасий.
        - А раньше ты их не видел?.. Или считаешь, что главы фортов будут делиться планами с толпой людей, собранных по всей Москве? - насмешливо спросила Кавалерия.
        Сдаваясь, Афанасий выпустил воздух через вытянутые трубочкой губы.
        - Значит, вы против?
        - Мне нужно подумать.
        Глава 6
        МАЛЬЧИКИ - НАЛЕВО, ДЕВОЧКИ - НАПРАВО!
        Приятно встретиться с Вами. Меня зовут Филомена-жа Анн pacco, я видел вас сегодня в профиль (www.***.ru) и становятся заинтересованы в вас, пожалуйста, пришлите мне письмо на мой электронный адрес для меня чтобы дать вам мои красивые картинки и рассказать вам подробнее о me. I будет ждать вашей почты сегодня (помните, что расстояние и/или цвета кожи ни языка doesn, T вопрос, но любовь делает) Филомена Ann.
        Охотничье письмо эльба
        У крыльца Влад Ганич остановился, быстро оглянулся на ушедшую вперед Рину и очертил глазами полукруг через кусты сирени.
        - Чего мы за ней идем? А если смыться? Через забор и… - предложил он.
        Кирилл хотел съехидничать на тему чистоты костюмчика, но Влад ломанулся через лужайку и резво, как молодой лось, продрался сквозь густую сирень. «Напрасно он! Если уж рвать когти, так всем вместе! Он-то перелезет, а девчонки притормозят! Надо было их первыми пустить!» - осудил Сашка, заметив, как качнулась приоткрытая рама на втором этаже.
        Влад добрался до железного забора. Никакой колючки, никаких острых пик, очень удобный забор. Наступая на завитушки, он в одну секунду вскарабкался и спрыгнул. Сашка услышал треск, а еще секунду спустя Влад вылез из сирени с этой стороны. Сирень негодующе трясла листьями. Влад мотал головой, как оглушенный телок, и снова упорно лез на забор.
        Сашка решил, что Влад сорвался. Всякое бывает, перенервничал гражданчик. Влад снова вскарабкался на забор, зачем-то встал на него ногами и только потом спрыгнул. На этот раз Сашка определенно увидел, как Влад соскочил на ТУ сторону, но снова оказался с ЭТОЙ. Только на этот раз не свалился в сирень, а перелетел через нее.
        Прыгать в третий раз Влад не отважился и, прихрамывая, вернулся к остальным. Сашка поднял голову. Рама на втором этаже была закрыта. Рядом с Сашкой стояла Рина и сочувственно наблюдала за Владом.
        - Помнится, я здорово ободралась об эту сирень. Вроде, думаю, листики… - сказала она и стала подниматься по лестнице.
        Макар обогнал ее, подбежал к табличке, и белые тараканы букв сложились, наконец, в надпись: «ШКОЛА НЫРЯЛЬЩИКОВ».
        - И ча тут? Водолазеров учат? - поинтересовался он, пытаясь отодрать табличку.
        - Водолузеров! - пошутил Кирюша.
        - Р-р-руки!.. Оба! - приказал кто-то раскатистым голосом.
        Макар и Кирюша испуганно дернулись.
        - В кар-р-ррманы убр-рали! Не трогаем инвентарь! - весело закончил голос.
        Дверь была открыта. Их с интересом разглядывал плотный парень в куртке из грубой кожи. На вид ему было лет двадцать - двадцать пять. Бывалый Макар забеспокоился. Именно из этого промежутка он получал по шее чаще всего.
        - Я Ул! Можно Олег. Все вопросы после! Пока же, если кто чего возомнил, усвойте три вещи. ПЕРВАЯ: это не школа колдуйбабства и прочей магии. Кто будет утверждать обратное - того заколдую! Это вообще не школа, не институт, не колледж, а просто скромный и единственный в своем роде ШНыр. ВТОРАЯ: с этой минуты вы разбиты на пятерки. Для удобства занятий, дежурства и патрулирования. Одна пятерка: Макар, Сашка, Алиса, Даня, Рина!.. Другая: Кирилл, Лена, Влад, Лара, Фреда… Ну и ТРЕТЬЕ: насильно вас здесь никто не держит.
        Загоревшись от возмущения, Фреда вскинула руку.
        - Ну? - великодушно разрешил Ул.
        - А забор??? Если не держат - почему Влад не смог перелезть?
        - Перелезть-то он смог. Он спрыгивал не туда! Прыгаешь на ту сторону - соскакиваешь на эту. Спрыгиваешь на эту - оказываешься снаружи. Обычно народ быстро фишку просекает.
        - А зачем это вообще? - с подозрением спросила Фреда.
        - Да чтобы кошки к нам не пробирались. А то устраивают тут, понимаешь, вопли с разборками! - сказал Ул. - А так забор очень даже ничего. Неброский, но надежный. Никто посторонний на нашу территорию не проникнет. Хоть бы и дивизия ОМОНа.
        Макар ухмыльнулся.
        - А ча! Мне заборчик нравится! - сказал он.
        На Влада он смотрел с насмешкой. Еще бы: угодил в кошачью ловушку и не додумался, как выбраться.
        - А маршрутка, из которой нельзя сбежать? - продолжала напирать Фреда.
        Ул перестал улыбаться.
        - За маршрутку просим извинить. Можно было, конечно, отлавливать вас по одному, шнеппер к голове и злодейским шепотом: «В ШНыр хочешь? Тебя выбрала пчела!» Но практика показывает, маршрутка - самый лучший способ.

* * *
        Ул открывал двери ШНыра, когда Лара издала предупреждающий вопль. Лужайку перед ШНыром пересекал Горшеня. Он переваливался, держался за живот, и вид имел застенчивый. Первой разобралась, в чем дело, Рина.
        - Ул! Он кого-то сожрал! - крикнула она.
        Коснувшись льва на нерпи, Ул рванулся к Горшене. Ему на помощь спешил Родион. Горшеня был отловлен в кустарнике. Его заставили открыть рот. Челюсти у Горшени разжимали лопатой, что произвело на слабонервную Лару сильное впечатление. Особенно, когда на траву выкатился встрепанный маленький шныр. Он смотрел на небо, щурился и зевал. Его прыщи пунцовели на солнце.
        - Витяра? Что ты тут делаешь? - ошеломленно спросил Ул.
        Витяра дернул себя за ободок баранки, который кто-то считал ухом.
        - От ты дуся! А что, не видно? - недовольно сказал он и, потягиваясь, побрел к ШНыру.
        Ходил Витяра очень забавно, подволакивая ноги и сунув руки в карманы.
        - У вас тут все такие странные? - спросил Даня, когда Витяра ушел.
        - Что ты имеешь в виду? Мы тут самые обычные, - сказал Ул и укусил себя за локоть.
        У Дани отвисла челюсть. Того, что у Ула при этом погасла русалка, он и не заметил.
        - Витяра у нас оригинал. Как-то неделю питался только жуками. А в другой раз натянул на рюкзак громадный свитер, носки поверх туфель и шатался по городу, - сказал Ул.
        - Зачем?
        - Зачем - не шныровское слово. Шныровские слова или «надо», или «по приколу».
        Они пересекли холл с кирпичными колоннами и пошли по длинному коридору. Макар, не удержавшись, пнул мусорную корзину и, по выражению Ула, стал на пятьдесят отжиманий сильнее. Макар подумал и отжался. Он чувствовал, когда его действительно могут побить: перед этим всегда чесался нос.
        Когда Макар закончил пыхтеть, они прошли по узкой галерее со стеклянными стенами. Ул свернул на лестницу и поднялся на второй этаж.
        - О! - воскликнула Лара, увидев вынырнувшего навстречу парня. - Вот он меня на фотопробы приглашал!
        - Привет, Афанасий! - крикнул Ул. - Так что там с фотопробами?
        - Запросто! Только крышку для объектива куплю! - весело сказал Афанасий и проскочил дальше по коридору.
        - За девушками мы обычно его посылаем. У него язык правильно подвешен. Кого он только сюда не притаскивал! Одна приехала макраме учиться, вторая - в школу секретарей-референтов, но круче всего были курсы управления дельтапланом при тайной школе водолазов! - пояснил Ул.
        На лестнице им попалось несколько шныров. Некоторые были примерно их возраста. Другие - года на два-три старше. На новичков они посматривали снисходительно. Сашка узнавал этот взгляд. Сам он так же смотрел на тех, кто впервые пришел на бокс. Доброжелательно, но отрешенно. Не было смысла особенно напрягаться и кого-то запоминать, потому что заранее знаешь, четверо из десяти слиняют после первого же учебного боя.
        На втором этаже Ул остановился.
        - Ждем Кузепыча. Он будет вас расселять, - сказал он и запрыгнул на подоконник, не касаясь его руками. Сашка попытался повторить тот же фокус и чудом не разбил спиной стекло. Трюк оказался не таким уж и простым.
        - Тут мы живем, - продолжал Ул. - В той части коридора (он дернул головой направо) - комнаты прекрасного пола. В другой - непрекрасного потолка. Ходить в гости можно и нужно. Но если кто-то случайно перепутает комнаты после отбоя - будет мыть лестницы. Тусят у нас днем, ночами дрыхнут.
        Фреда вскинула руку.
        - А зачем тогда пятерки смешанные? Свалите всех девчонок в одну кучу! - выпалила она.
        - Ща я кого-то свалю в одну кучу! - шепотом пообещал Макар, втайне опасавшийся, что Ул так и сделает.
        Широким ногтем Ул сковырнул с военной майки прилипшую точку глины, увидел, что пятна не осталось, и довольно усмехнулся. Того, что сзади на его майке таких пятен десятка полтора, он не замечал, и удовольствия от ощущения чистенькой маечки это ему не могло отравить.
        - Смешанные пятерки эффективнее. Парни, они чаще шнепперами дело решают или там закладку грохнуть, а девчонки - мирно, без пыли и шума. В общем, больше вариантов, - отозвался Ул.
        Лара снова вскрикнула, показывая на что-то пальцем. Визг был ее методом первичного освоения всего нового в жизни. Рина оглянулась. По лестнице поднимался одинокий матрас. Спустя десять секунд матрас поднялся окончательно и оказался Кузепычем, который тащил его на голове.
        Лицо у Кузепыча было пасмурное. «Поддушивает жабка!» - подумала Рина. И еще вспомнила, что Яра называет жабку Кузепыча «индюдюдуальная».
        - Парни за мной! Остальные ждут! - отдышливо скомандовал Кузепыч и, не останавливаясь, протащил матрас в коридор проживания непрекрасного потолка.
        Кирилл оглянулся на Лену. Как-то так случайно получилось, что несколько минут назад он дал ей подержать свою сумку, а потом забыл забрать.
        - Веди себя хорошо, Кирюнчик! Если тебя будут обижать, плачь громко, чтобы я услышала! - напутствовала его Лена, вручая сумку.
        - Да иди ты! - смутился Кирюша.
        - Это ты идешь! Мне велели ждать, - спокойно парировала Лена.

* * *
        Даня шел и считал комнаты. Они были по обе стороны коридора. Обычные деревянные двери, пахнут свежей краской. Кузепыч смотрел на них и надувался от удовольствия. Коридор завершался маленьким залом. К стене крепился турник. Тут же стояли теннисный стол и скамья для жима лежа. Пока Сашка искал глазами штангу, что-то загрохотало. Послышалось звяканье блинов, птичий крик, и Сашка понял, что штанга нашла Влада Ганича раньше, чем он ее.
        Дружелюбно, точно деревенский мужик приставучую псину, Кузепыч толкнул гриф ногой, и тот, ворчливо позванивая, укатился в угол. А Кузепыч уже стоял у крайней двери и подыскивал нужный ключ.
        - Повезло вам: комната рядом с холлом. Всегда видно, когда стол свободен. Правда, в душ далеко бегать и мячик по мозгам стучать будет. На каждый из плюсОв есть один из минусОв.
        Замок щелкнул, и Кузепыч, не вовремя налегший на дверь плечом, провалился в комнату. Сашка увидел деревянные кровати в два яруса и большой стол.
        - Размещайтесь! - Кузепыч, отдуваясь, забросил матрас на одну из кроватей.
        Над Сашкиной головой пролетела здоровенная сумка.
        - Я наверху у окна! Забито! - заорал Макар.
        Даня улегся на кровать и вытянул ноги.
        - Ну вот! Очередное прокрустово ложе в царстве лилипутов!
        Кузепыч поразмыслил над выражением «прокрустово ложе», сурово пошевелил бровями и напомнил, что в ШНыре не выражаются.
        Макар, имевший привычку проверять всех новых людей на «слабину», соскочил со второго яруса.
        - Слышь, отец! Курить где? - по-свойски спросил он у Кузепыча, хлопая себя по карману. «Отец» посмотрел на Макара и внезапно вдвинул его в стену животом.
        - Эй, вы ча? Убьете человека! - пискнул Макар, пытаясь спастись от каменного Кузепычева брюха. - Здоровья моего не жалко?
        Кузепыч кинул на Макара взгляд, в котором ясно читалось, что здоровье Макара для него, конечно, ценность, но не такая, как два кило шурупов.
        - Ужин через час! С вами - все! - клешня Кузепыча сделала рубящее движение. Он вышел из комнаты.
        Влад Ганич бережно снял пиджачок и мучительно поискал глазами, где бы его разместить.
        - И как он тебе? - вкрадчиво спросил он у Макара, желая спровоцировать того на осуждение.
        Странно, но мнение Макара оказалось на удивление лояльным. Он любил тех, кто умел поставить его на место.
        - А ча, нормальный мужик! Хоть отжиматься не заставляет!
        В коридоре запыхтели, и в комнату снова просунулось круглое лицо Кузепыча.
        - Забыл предупредить! На вашем месте сегодня ночью я закрыл бы двери! И кроватью бы придвинул!
        - Зачем? - спросил Влад.
        Кузепыч сурово подвигал красной пяткой, заменявшей ему подбородок, и, ничего не объясняя, скрылся.

* * *
        Девчонок Кузепыч заселил мгновенно. Чувствовалось, что даже самое короткое пребывание в женском обществе его напрягает.
        - Разбирайтесь… уф! сами!.. уф!… где чего! - фыркнул он, как морж.
        С вещами разобрались рекордно быстро, поскольку вещей ни у кого не было. Но даже с этим минимумом некоторые ухитрились неплохо устроиться. Лена взбила подушку, пришпилила кнопкой к стене фотографию. Что-то подправила, где-то добавила. Вроде ничего и не сделала, а сразу стало по-домашнему.
        Алиса забралась на верхний ярус. На спинке кровати она обнаружила три раза по семь зарубок. Видимо, кто-то изнывал и считал дни. Непонятно, отчего дальше он прекратил делать зарубки. То ли привык, то ли вылетел, то ли его съел сердитый Кузепыч, обнаруживший порчу казенной мебели.
        Фреда уставилась на верхнюю кровать, на которой кто-то оборудовал себе ложе с балдахином.
        - Тут обитает местная грымза! Сперла все одеяла! - с негодованием заявила она.
        Рина молча сдернула одеяла и раздала их. Голая электрическая лампочка, жалобно провиснув, болталась на проводе.
        - Думаешь, стоит? Грымза будет качать права! - сказала Фреда.
        - Не будет, - пообещала Рина. - Это хорошая грымза. Правда, сейчас ей хочется всех поубивать.
        Целое лето Рина была единственной хозяйкой комнаты, а теперь тут целая орда. Ходит, все трогает, сгоняет вещи с насиженных мест. Для Рины это было невыносимо. В ее теле всегда жил собственнический дух. Когда-то, возвращаясь из школы, Рина как кошка обегала все комнаты, чтобы убедиться, что нигде не произошло никаких изменений.
        Лара села на кровать и энергично вытряхнула на одеяло содержимое сумочки. Вагон косметики, расческа-растопырка, ключи с сердечком. Десятка два скомканных бумажек с телефонами и офисные визитки, которые ей насовали в надежде, что она позвонит. Самым умилительным предметом оказался детский шерстяной носок с завязками.
        - Это чей? - спросила Лена.
        - Где? А-а! Эвелины!
        - Сестры?
        - Младшей.
        Лена улыбнулась.
        - Специально таскаешь?
        - Делать мне нечего! Линка из коляски выбрасывает, а я потом по лестнице иду и подбираю, - в голосе у Лары саможаление смешалось с родовой гордостью. Вон, мол, какие мы нравные и швырючие. Знай наших!
        Правда, сентиментальности у Лары хватило ненадолго. Когда человек вытряхивает сумку, он обычно настроен по-деловому. Сердце у него на консервации.
        - Ну вот, даже лака для ногтей нет!!! Я не смогу тут месяц торчать! Я сдохну! - стонала она, совершая головокружительные перескоки с предмета на предмет. - Мужики какие-то непонятные! Орут! Отжиматься заставляют. И че я лак не взяла?.. Не, все-таки взяла! Ну как чувствовала!.. И чего им от нас надо? Удобства в коридоре!.
        Раковина треснутая!
        - Заглохни! - Фреда неожиданно пнула ножку кровати, на которой сидела Лара.
        Та захлопала ресницами.
        - Больная?
        - Ну и больная! А что? - с вызовом признала Фреда.
        Лара ее дико раздражала, до крайности, хотя они и знакомы-то всего несколько часов. Красивая, ухоженная, влюбленная в свое тело Лара носила себя по жизни как фарфоровую статуэтку и даром получала то, что некрасивой Фреде приходилось выцарапывать и выгрызать.
        Одно утешало Фреду: когда-нибудь Лара станет старая и страшная. Ум же у нее, Фреды, останется, и тогда посмотрим, кто лучше плавает в бензине с сигарой в зубах.
        Но все же где-то в глубине сердца жил страх. Вдруг и тут глупая, но естественная Лара ее обскачет? Забудет свою красоту в магазине и поленится за ней возвращаться. Станет ездить по субботам на дачу, лечить мужа от радикулита и переживать, когда подгорит шарлотка. И чихать ей будет, что одинокая и злая Фреда бодает подушку выпуклым лбом. И снова воспаленный завистью мозг окажется в пролете с нераскрывшимся парашютом. Почему умные люди так часто несчастны? Может, потому, что злы? А раз так, чего стоит ум, если не может заставить себя подобреть?
        Внезапно Фреда вспомнила про мобильник. Проверила и обнаружила, что связь есть.
«Палок» (слава эрудиции Лары!) здесь было больше, чем в лесу. Вскоре обнаружилось, что звонить можно кому угодно и говорить обо всем, кроме того, где ты сейчас находишься. То есть сказать, конечно, можно, рот тебе никто не затыкает, но собеседник таинственным образом выдаст что-нибудь в духе: «Да отстань ты со своим постным маслом! Куплю я его! Не надоело двести раз повторять одно и то же?»
        Лара закончила разбирать сумку и тоже стала забавляться с телефоном, названивая молодым людям. Знакомые у нее были серьезные, потому что с другой стороны трубки то щелкала компьютерная клавиатура, то где-то рядом гудели машины, то начальствующий голос просил обратить внимание на диаграмму номер четыре.

«Сереж, а Сереж!» (Или «Вась, а Вась!», «Дим, а Дим!») - говорила Лара, после чего голос ее вкрадчиво замирал секунды на три. Видимо, набирая номер, Лара еще понятия не имела, что скажет. Когда же собиралась с мыслями, озвучивала примерно одно и то же:
        - Ты мне звонькал? А кому ты звонькал?.. Что хочу? Да ниче! Вот сижу и думаю, кому бы еще позвонькать!
        После пятого такого звонка Фреду снова пришлось успокаивать, потому что она принялась орать: «Убью курицу!»
        В середине ее крика в дверь коротко постучали. И тотчас, не дожидаясь, пока стук осмыслят как стук, а не как случайный порыв сквозняка, всунулось лицо незнакомой девушки. Оно было красным, но не от смущения, а просто кто-то слишком много времени проводил на солнце.
        - Ужин - ноги - топать! - телеграфно сообщило лицо и скрылось.
        Рина открыла окно, чтобы проветрить комнату. Было темновато, хотя и не глухо темно. День впадал в неуют. На цветочной клубе паслось и вздыхало нечто неопределимое.
        - Попался, Платоша! А на меня потом орут, что это я все истоптала! - жизнерадостно завопила Рина.
        Нечто вышло на свет и оказалось бледным юношей с пепельными кудрями. Прижимая к груди ворох срезанных гладиолусов, юноша перелез через забор и, со знанием дела спрыгнув в противоположном направлении, исчез.
        - Лови его! - Рина свистнула, не делая попыток никого ловить.
        - Кто это? - спросила Алиса.
        - Это наш неоромантик. Платон. Он же Платоша!
        - Почему неоромантик?
        - Да странный он. Ночами его вечно нет. Говорят, рвет цветы, выскакивает из кустов, молча дарит их незнакомой девушке и убегает. И все это после часа ночи, где-нибудь на пустынной дороге у электрички! Пару раз его даже из баллончика обрызгали!
        - Но это же замечательно! - задумчиво сказала Алиса.
        По определенным причинам ее подкупила крайняя бледность молодого человека, а еще больше слово «молча».
        С этим словом у Алисы было связано самое важное событие в жизни.

* * *
        На тот момент ему уже исполнилось восемнадцать, и он где-то учился, спасаясь от армии. Алисе - на три года меньше. Он был длинный, со впалыми щеками. Ему точно мало было того, что он тощий. Усиливая впечатление, он ходил в майке со скелетом на спине.
        Алиса даже не понимала, ухаживают за ней или нет. Он просто таскался, как приклеенный. Даже разобраться, умный он или глупый, представлялось невозможным, потому что он все время молчал. Курил и молчал. Молчал и курил. И дым где-то там под майкой просачивался сквозь бесконечные ребра. Она так и звала его: Скелет. Ему это, видимо, нравилось, потому что он усмехался, но не сразу, а через время, потому что был порядком приторможенный.
        Алиса подумала, посомневалась и влюбилась. Девушки вообще так устроены, что влюбляются во всякий предмет, который ходит за ними достаточно усидчиво. Они бродили до двенадцати, до часу ночи. Алиса обычно шла впереди, и Скелет то и дело налетал на нее, когда она останавливалась. Порой ей казалось, что он, как слоненок, ищет ее хвост, чтобы за него уцепиться. И тогда она стала давать Скелету свою руку. Пусть хоть за руку держится. А то потеряется. Скелеты они такие, терючие…
        Когда у них возникал какой-то разлад, он не просил прощения. Для этого нужно было научиться разговаривать. Скелет применял другой метод: упорно торчал на скамейке перед домом, желтый и уставший как упырь. Сутки сидел, двое… Сердобольные бабки с нижних этажей выносили ему чаек и суп в баночках.

«Жаних? Сиди-сиди, жаних! Вот на? вот тебе вот!» - говорили они теплыми голосами, заглядывая в свое свершившееся прошлое. Скелет ничему не удивлялся. Даже не благодарил. Ел суп и баночки задвигал под скамейку.
        Мама у Алисы была женщина решительная, бодрая, деловая. Скелет ей активно не нравился. И страсти с завихрениями тоже. Мама развлекалась тем, что выводила на принтере Уголовный кодекс Российской Федерации и развешивала его в коридоре и на дверях ее комнаты. Алиса разрывала страницы в клочья, но у мамы на работе было море халявной бумаги и куча горячих от усердия принтеров.
        По мудрому закону природы, каждый новый человек получается из двух бывших в употреблении. Так и у Алисы существовал папа. Он был молчалив, вел автономное существование и ни во что не вмешивался.
        Пока Скелет маячил под окнами, мама несколько раз выгоняла папу разговаривать со Скелетом как мужчина с мужчиной. Почему-то мама знала, как мужчины разговаривают с мужчинами, а папа представлял это смутно. Алиса даже на балкон выходила посмотреть, как папа и Скелет сидят на разных концах скамейки и безмолвствуют. При этом папа иногда ел суп из баночки, потому что сердобольные старушки выносили гораздо больше, чем заливалось в ребра Скелета.
        Так продолжалось месяца четыре. Потом Скелет внезапно исчез и больше не появлялся. Сотовый не отвечал, электронная почта не отзывалась, а его домашнего у нее не было. И вообще, где он живет, она не знала.
        Алиса рыдала, билась об стены. Подозревала самое страшное: удар ножом в подворотне, длинную руку военкомата. И снова люто ненавидела маму. Ей мерещилось, что мама странно ухмыляется. Может, мама и виновата? Наняла бандитов, Скелета увезли в лес и приковали цепями к дубу, обклеенному законами Российской Федерации.
        А потом наступила весна, припекло солнце, и… Алиса вдруг увидела Скелета в парке в его обычной черной майке. Кажется, он даже не стирал ее с тех пор. Ну, может, пару раз попал под дождь. Скелет стоял у киоска и покупал пиво. Щелкнул крышкой, поздоровался с ней и побрел дальше. Чуть в стороне Алиса увидела высокую, с резким лицом девицу. И снова Скелет брел чуть позади, как слоненок, которому не хватает хвоста.
        Алиса вернулась домой и три часа пролежала на кровати, равномерно кусая у подушки углы по мере того, как остальные становились мокрыми. Потом встала, пошла на кухню и съела кастрюлю холодного супа. Это было возвращение к жизни.
        В тот вечер Алиса поняла удивительную вещь. Кричащая, нелепая, смешная мама, глупо расколотившая о подоконник пульт от телевизора и перепортившая двадцать пачек бумаги, была права. Он же, такой весь мужской и верный, оказался сволочью и пустышкой. То есть получается, что крик и отравление жизни могут быть любовью. А ночевки на лавочке любовью могут и не быть.
        Алиса стала внутри стеклянная, твердая и хрупкая. Словно витала где-то снаружи. Иногда обретала себя сидящую на стуле, сутулую, с руками, провисшими до пола, и думала: «Это кто? Я? Надо же!»
        Ее таскали к психологу. Психологиня ее донимала. Показывала кляксы и спрашивала, что она видит. Алиса отвечала, что трупы и маньяков, хотя видела рыбок, птичек и бабочек. Тогда же у нее проклюнулась привычка монотонно бубнить: «У рыбей нет зубей. У рыбов нет зубов». Повторять это она могла часами, как самоубаюкивающую песенку.
        Зато мама снова была в своей стихии. Если прежде она играла в игру: «моя дочь влюбилась в чудовище», то теперь игра стала другая: «моя дочь душевнобольная, а я ее лечу». В обоих случаях можно ужасаться, всем об этом рассказывать, покупать умные книжки по клинической психиатрии, подключать все новых докторов и убивать себя переживаниями. Конечно, если бы маме кто-то сказал, что она довольна и такая жизнь ей по душе, она бы его удушила.
        Однажды прилетела оса и принялась ползать по Алисе.
        - Сгинь, собака! - сказала Алиса. Оса исчезла, а вечером Алиса увидела ее на кухонном окне и навечно замуровала в пол-литровой банке. Наутро банка оказалась пустой. Алиса выругала доброго папу.
        Класс был один из последних. Приходилось шевелиться и думать о будущем. Еще до знакомства со Скелетом Алиса узнала, что записана в школу юного филолога при МГУ.
«С какого бодуна филология-то?» - удивилась она и тотчас получила от мамы убийственный ответ: «А куда еще? Ты с рубля денег требуешь два рубля сдачи! Тебе точные науки противопоказаны!»
        Алиса хорошо подумала и поняла - действительно, кроме как на филфак, больше некуда. Там на подготовительных курсах ее и встретил посланный Кавалерией Афанасий. Алиса не нашла времени толком с ним пообщаться. Она колотила босоножкой приставшую к ней осу.
        Глава 7
        ВОСЕМЬ ПРЕДМЕТОВ, ЗА ВЫЧЕТОМ КЕНГУРУ
        Каждый из нас несет по жизни невидимое знамя. Сколько раз бывало, что я внутренне ослабевал, сдавался, опускал руки и бросал его в грязь, внушая себе, что и знамени никакого нет и ерунда это все. Но всякий раз находился кто-то, безмерно тактичный, кто поднимал мое знамя и нес дальше. А я вдруг обнаруживал, что не могу без знамени. И тогда я догонял, отбирал мое знамя и шел с ним дальше.
        Из дневника невернувшегося шныра
        В столовой ШНыра была шумно. Кисловатый обеденный запах щей сменился аппетитным духом горячей гречки с тушенкой. Суповна передвигалась как метеор. Она уже сообщила всем, что уходит, потому что не может жить среди гадюк, которые не жрут и не помогают. За тридцать минут она успела проклясть семь человек, двоих огреть половником и в троих бросить кухонной тряпкой. Пятерка дежурных пыталась сделать хотя бы половину того, что делала одна Суповна.
        Два новых стола поставили в обед. Вовчик и Рузя выволокли их из кладовки. Правда, новыми они оставались только в воображении Кузепыча, зато отличались крайней прочностью и при случае могли послужить опорными тумбами в слоновьем цирке.
        Возле Вовчика крутилась Окса и пилила его за какую-то среднюю шнырку, к которой он в четыре утра ходил за шариковой ручкой.
        - Ты ко мне мог пойти?
        - Ты спала, - отвечал Вовчик.
        - А она не спала?
        - У нее ручка лучше пишет!
        Окса запустила в него солонкой, усилив бросок львом. Просвистев как из пращи, солонка вмялась в стену. Весь ШНыр благосклонно наблюдал, как Вовчик удирает петлями.
        - Самая яркая пара у нас, - сказала Яра.
        Ул повернулся к ней, перестав хрустеть морковкой. Могучие, как у лошади, челюсти остановились. Ревниво спросил:
        - Это еще почему? А мы?
        - Во всяком случае колоритнее. Дополняют друг друга как безногий и безрукий. Он пошатунчик. Щебечет как птичка, а она спать не может лечь, пока всей одежды не перегладит. Я с ней в одной комнате жила - так натурально утюг приходилось прятать.
        Ул фыркнул. Снова захрустел морковкой.
        Когда Суповна ставила на стол кастрюлю, Рина заметила на ее запястье нерпь. Она была короче обычной, но массивнее и больше напоминала напульсник. Литые фигурки казались объемнее и плотнее. Кроме привычных фигурок, на нерпи была еще одна - взлетающего сокола. Рина вспомнила, что такую укороченную нерпь она видела до сих пор только у одного человека во всем ШНыре. У Кавалерии. Но у нее вместо сокола была рука со скипетром.
        Рина невольно потянулась к соколу. Суповна поймала ее за запястье двумя пальцами. Рина поняла, что не может даже шевельнуться. В двух старухиных пальцах было больше силы, чем во всем ее теле.
        - ПтЫчку не цапай! - предупредила Суповна с кривой улыбкой гренадера. Просто так предупредила, но Рина ощутила, что лучше не спорить.
        - Народ! Кончай топтаться! Первая пятерка за тот стол, вторая - за этот! - крикнул Афанасий со столика старших шныров. Он держал хлеб в одной руке, а картошку в другой и кусал их по очереди, в порядке строгой справедливости.
        Ближе к концу обеда на плечо Макару опустилась легкая рука. Он стряхнул ее. Рука не стала упорствовать и опустилась на стриженный ежик волос. Макар начал гневно привставать, но посмотрел на вытянувшееся лицо Алисы и сел обратно. Соображал он быстро, этого не отнять.
        - Добрый день! Меня зовут Калерия Валерьевна, я директор ШНыра. А ты, конечно, Макар? Кузепыч говорил, что кто-то рвался отремонтировать микроавтобус. Не знаешь, кого он имел в виду?
        - Вот его! - торопливо сказал Макар и, долго не выбирая, ткнул в Сашку: - Он у нас крутой Винтик-Шпунтик! Ему только отвертку дай, он ча угодно напочиняет!
        Сашка с грустью подумал, что Макара все-таки придется при случае поучить. Просто для профилактики душевных расстройств.
        - Я знаю, у вас у всех куча вопросов, - продолжала Кавалерия. - Поэтому отвечу на них сама, пока они не заданы. А) По поводу родителей и друзей. Сюда никто из них попасть не сможет. Встречи возможны, но только в городе. Толпы родственников, бродящих вдоль ограды ШНыра, мне не нужны. Б) Понятно, что многие удивятся. Но волноваться никто не будет. Я вам гарантирую.
        - Они будут волноваться! - с нажимом сказала Алиса.
        - Не будут!
        - Вы плохо знаете мою маму!
        - А ты плохо знаешь меня, - спокойно произнесла Кавалерия.
        Алиса снисходительно звякнула жетонами:
        - Ну смотрите: мое дело предупредить! Моя мама обклеит всю школу бумажками, по какой статье вы тут все сядете!
        Калерия Валерьевна достала другие очки и посмотрела на Алису сквозь них, для сверки впечатления.
        - Пусть обклеивает, - позволила она. - Другой очевидный вопрос: вещи. Вы все попали сюда неожиданно и, естественно, в чем-то можете нуждаться. По поводу вещей - к Улу. Он поможет вам доставить в школу самое необходимое. Уточнение! Ограничение на каждого: восемь предметов. Считается абсолютно все. То есть брюки с брючным ремнем не один предмет, а два. И ручка с блокнотом - два. Это не моя прихоть, а древняя традиция ШНыра.
        - А если я захочу слона? Слон тоже один предмет? - любознательно влез Даня и мгновенно получил исчерпывающий ответ:
        - Слон - живое существо. Принудительная телепортация живых существ не поощряется!
        Ужин завершился скомканно. Даня отыскал Ула и доставал его бесконечными вопросами: два носка - это сколько предметов: два или один? Калерия Валерьевна отбивалась от Фреды, требовавшей себе отдельную комнату, устав ШНыра и список изучаемых дисциплин.
        - Комнату не обещаю. Краткий устав на двери. Если нужен полный, он от 1503 года и на латыни. Есть еще позднейший греческий перевод, - отвечала директриса.
        - А русский? - наседала Фреда.
        - Русский перевод был поручен Улу три года назад как облегченная курсовая для одаренных физически, - улыбнулась Калерия Валерьевна. - Поинтересуйся, когда он ее сдаст?
        Ул напрягся.
        - Работа идет полным ходом. Я уже создал в компьютере файл! - отрапортовал он.
        - И вообще откуда здесь чудеса? - подозрительно осведомилась Фреда.
        - Где ты видишь чудеса? Назови хоть одно! - потребовала Калерия.
        - Ну, забор с обратным спрыгиванием, - стала загибать пальцы Фреда. - Маршрутка… Чудовище, глотающее людей.
        Калерия сняла очки. Без них ее глаза казались беззащитными.
        - Запомни раз и навсегда, дорогая моя! Чудо - это отступление от обычного порядка вещей, которое делает мир хоть капельку нравственнее. А если нравственнее мир не становится, это не чудо, а фокус.

* * *
        Весь вечер новички провели в нудных подсчетах. Оказалось, восемь предметов на одного - чудовищно мало. Ботинки с носками, джинсы с ремнем и свитер - это уже пять. А если еще, допустим, расческа, зарядник для телефона и зубная щетка, то больше ничего и не закажешь. А ведь хочется что-нибудь и для души.
        Пришлось вступать в сложные союзы и исключать все дублирующие предметы.
        - Давай так: зубную пасту одну на всех, но самую большую - идет? - уламывал Сашка Влада Ганича.
        Тот упорно мотал головой.
        - Мне нужна своя!
        - Ну хорошо? Тогда шампунь. Общий - идет?
        - Мне нужен свой!
        - И туалетная бумага тоже своя? - не выдержал Сашка.
        Влад злобно оскалился. В конце концов, на него махнули рукой, и он раскачивался на стуле, пребывая в печали, что не может взять всего.
        - Ты бы и в сотню не уложился! - сказал Даня.
        Сам он заказал себе несколько книг и теперь мучительно колебался в выборе между комнатными тапками и толковым словарем.
        Сашке надоело возиться со списком, и он отправился на «женскую половину» выяснить, нельзя ли и с ними как-нибудь скооперироваться. Кирюша увязался за ним. Ему было все равно куда идти, только бы к девчонкам.
        - Давай распределять! - потребовал он по дороге. - Мне Лару, а тебе всех остальных!
        Сашку умилила его щедрость.
        - Ты уверен, что тебе не Лену? - спросил он.
        - Да ну эту Лену! Она не в моем вкусе! Таких на три десятка двадцать штук. Я выбираю Лару.
        - А Лена, по-моему, тебя выбрала, - заметил Сашка.
        - Да кого она там может выбрать! Курица! Чтобы отвлечь женщину от вселенских страданий, достаточно сказать ей, что у нее юбка сзади испачкана! - фыркнул Кирюша, но все же приятно зарумянился.
        Шагов десять он размышлял, а потом великодушно заявил:
        - Ну хорошо. Я передумал. Мне Лару, Лену и… мм-м… ну так и быть… Рину.
        - А Рина тебе зачем? - спросил Сашка, начиная заинтересованно разглядывать его подбородок.
        - Да так… Она, конечно, конопатая, но сойдет, - неосторожно ляпнул Кирюша.
        В следующую секунду его впечатали спиной в расписание. Сашка понял, что озверел, только когда со стенда полетели объявления.
        - Ты что, псих? Псих, да? Лечись! - сказал Кирюша, прыгая губами.
        Сашка, опомнившись, отпустил его, повернулся и пошел. Кирилл догнал его у комнаты девчонок. Еще в коридоре ощущалось, что в комнате идет напряженная писательская работа. На двери уже висела бумажка: «ОГРОМНОЕ СПАСИБО, ЧТО НЕ ЗАБЫЛИ ПОСТУЧАТЬ!»
        - Слушай, чудак-человек, чего тебе надо? Я же тебе Алису подарил! И Фреду! - крикнул он.
        - Давай я Фреде скажу, что ты мне ее подарил. Вот порадуется! - предложил Сашка.
        У Кирюши сразу улетучилось чувство юмора.
        - Озверел? Шуток не понимаешь? - испугался он, хватая его за рукав.
        Сашка постучал и толкнул дверь. Кровати были переставлены. Нижние ярусы затянуты покрывалами. Стол выдвинут на середину. За столом сидела Фреда и строчила: «ВСЯКАЯ ЛЕЖАЩАЯ НЕ НА МЕСТЕ ВЕЩЬ БУДЕТ ВЫШВЫРНУТА В ОКНО! ОГРОМНОЕ СПАСИБО ЗА ПОНИМАНИЕ!»
        Сашка искоса заглянул Фреде через плечо и стал высматривать Рину. Он как чувствовал, что она окажется на втором ярусе у окна. Вообще любопытно, что каждый выбирает место, максимально ему подходящее. Один даже в абсолютно пустой комнате найдет непросматриваемый уголок и устроится там уютно и тихо. А другой усядется в дверях и вытянет ноги, чтобы все об него спотыкались.
        У девчонок Кирилл и Сашка пробыли недолго. Алиса с Фредой сразу начали орать, и парни оказались в коридоре скорее, чем смогли составить общий список.
        - Кирюша, тебя мальчики не обижают? - спросила Лена, выглядывая за ними.
        - Кого? Меня? - возмутился тот.
        - А почему у тебя на спине написано, что семинар для средних шныров переносится? - поинтересовалась Лена, снимая у него со спины желтую самоклеющуюся бумажку со стенда.
        Кирюша замычал что-то невнятное. Лену его мычание не удовлетворило.
        - Следи, чтобы Кирюнчика не обижали! - велела она Сашке и вернулась в комнату.
        Там Лара как раз внушала Рине:
        - Видела, как Сашка на тебя посмотрел? У меня глаз-алмаз!
        Рина пожала плечами.
        - В глазах маркиза появился лихорадочный блеск. Он сжал ее в объятиях. В ночи послышался треск ребер, - сказала она, захватила банку сгущенки и ушла кормить гиелу.
        Кроме сгущенки, у нее был здоровенный пакет с куриными головами. Как-то, летом еще, после обеда Суповна придержала ее за локоть и затащила на кухню. В пару и брызгах кипятка метались дежурные и два постоянных помощника - Надя и Гоша. Четыре громадные раковины были забиты посудой выше головы.
        - Не издохла еще твоя чудовищща? - гаркнула Суповна.
        Рина зажалась. Первые недели она надеялась, что о гиеле будут знать человек пять, но, видимо, лучший способ сохранить тайну в ШНыре - назойливо пытаться доверить ее всем. Причем с кучей ненужных подробностей.
        - Топить надо было, пока глаз не открыла! Ишь какая! - снова закричала Суповна.
        Рина приготовилась бочком удирать из кухни, но тут Суповна нырнула под мойку.
        - На вот отдай!.. Нехай себе подавится, чудищща твоя! - И она сунула Рине здоровенный кулек, из которого страшно смотрели куриные головы с желтыми клювами и кровавыми гребнями.
        Рина, изучившая привычки своего гиеленка, прикинула, что если «ее чудовищща» и подавится, то исключительно от жадности.
        И вот сейчас, с пакетом голов и куриных лап, она спустилась на первый этаж и у дверей ШНыра увидела Платошу. Главный романтик ШНыра сидел на подоконнике и гадал на кактусе, пинцетом выдергивая иглы. Глаза у него запали. Под глазами - синий пупырчатый ободок. Рина посочувствовала: еще бы, бегает за дачницами с веником гладиолусов. Умотается, а днем спит в пегасне на куче опилок.
        - Привет! - сказал он Рине, слабо махнув ей рукой. - Куда бредешь, прекрасное дитя?
        Рина засмеялась. Рядом с Платошей, восторженный и свежий, подпрыгивал Витяра. Маленький, лопоухий, встрепанный, он то орал, то плакал, то хохотал, то ляпал свою любимую «от-ты-дусю». Платоша и Витяра были неразлучной парой. Витяра любил Платошу до безумия и все за ним повторял.
        Заметив Рину, Витяра метнулся к ней.
        - Видела этого негодяя? - завопил он.
        - Какого? - не поняла Рина.
        Платоша с усталым лицом ткнул себя пальцем в грудь.
        - Он обо мне говорит, - лениво пояснил он.
        Витяра подпрыгнул.
        - Этот гад меня из телефонной аськи снес! Я, правда, первым его убил, но я-то убирался! Есть разница? Скажи: есть?
        - Ну да, - осторожно согласилась Рина.
        Она зашагала по ставшей привычной дорожке. Вначале по основной аллее до старой березы со сдвоенным стволом. От старой березы - поворот налево и по опрозрачнившемуся парку до ограды. Чем дальше от Зеленого Лабиринта, тем подмосковнее становился лес. Если первые триста метров легко можно было встретить эвкалипт, кедр или японскую сосну с плоской вершиной, то ближе к ограде росли обычные березы и сосенки, среди которых изредка попадались выросшие дичком яблони.
        По правую руку от Рины в березняке послышался треск. Кто-то, топая, шел в ее сторону. Не задумываясь, Рина нырнула за упавший ствол с вывороченным у корня пластом земли, легла на живот и притаилась. Между стволом и землей была небольшая щель, в которую Рина могла смотреть, насколько позволяла высокая трава.
        Рина лежала и терпеливо ждала, разглядывая нерпь. Она смотрела и думала, сколько шныров носило ее нерпь до нее. Видела царапины на литых фигурах и трещины на коже. Новым был только шнурок, но это понятно. Шнурок изнашивается быстрее всего.
        - Сколько лет моей нерпи? Сто? - как-то летом спросила она у Яры.
        - Больше. Последняя была сшита лет двести пятьдесят назад. Сейчас драконьей кожи не осталось. Ну, может, пару клочков где-то завалялось. Так что нерпей с каждым годом все меньше, - озабоченно отозвалась Яра.
        - А бывшие шныры возвращают нерпи?
        - Чаще нет. Да только им все равно толку от них никакого. Как только шныр присвоит закладку, нерпь у него больше не заряжается, - ответила Яра.
        Дрожь почвы усиливалась. Десять секунд спустя Рина увидела огромные ноги, которые могли принадлежать только одному существу во всем ШНыре.
        - Горшеня! - прошептала она.
        Гигант вел себя загадочно. Через каждые несколько шагов он останавливался и, замирая, прислушивался. Рина прижалась лбом к березе, хотя и без того знала, что место, где она прячется, надежное.
        Горшеня оказался так близко, что она могла бы, просунув снизу руку, схватить его за ступню. Постояв некоторое время у березы, Горшеня перешагнул через ствол и, не оборачиваясь, решительно направился к старому дубу. У дуба он лег на живот и припал ухом к земле между двумя толстыми корнями. Долго, очень долго лежал неподвижно, и только огромный рот растягивался от удовольствия.
        Опасаясь, что, если она сейчас встанет, то он увидит ее в траве, Рина стала осторожно обползать березовый ствол. Как она ни старалась двигаться тихо, все же под локтем у нее хрустнула ветка. Горшеня рывком встал, быстро осмотрелся и, сделав несколько крупных шагов, исчез в чаще.

* * *
        Рина была очень задумчива. Внешне это выражалось в том, что она монотонно бубнила под нос бессмысленное: «Бешеные ежики в чокнутом лесу ели-уплетали колбасу!»
        Спрыгнув с забора в обратном направлении, Рина добралась до гаража. Если раньше ворот на нем не было, то недавно, когда стало ясно, что выросшая гиела вот-вот полетит, они с Улом нашли деревянную межкомнатную дверь и кое-как ее приладили.
        - Лучше было бы не вешать. Только местных дразнить, - сказала Рина, прикинув, что деревянная дверь легко срывается ломиком.
        - ЧУДО! былиин! Да не будет ничего! Только не забудь коснуться двери нерпью, - сказал Ул.
        - А если забуду?
        - Тогда звиняйте, дэушка!.. Окажетесь на высоте четырех метров над Истринским водохранилищем. А до дна там ближе, чем до берега.
        Шагнув в сарай, Рина остановилась на пороге. Тотчас что-то здоровенное, размером с хорошего теленка, с силой толкнуло ее в плечи. Рина опрокинулась, теряя куриные головы. Липкий язык скользнул от подбородка до бровей. Рине показалось, что ее окунули головой в прокисший, дня три пролежавший мусор.
        - Я тебя убью! Прикончу! - заорала она, отталкивая наглую тушу коленями.
        Гиеленыш обиженно заскулил. Отплевываясь, Рина вытерла рукавом лицо. Молодая гиела ела с жадностью, рыча, хлопая крыльями и поворачиваясь к Рине спиной, как если бы не исключала, что та будет отбирать еду, которую сама дала. Порой Рине казалось, что гиела не чувствует вкуса, потому что глотает не жуя. Съесть же она могла все. Однажды Рина видела, как месячный детеныш в две минуты разодрал и слопал кирзовый сапог, найденный тут же, под полками.
        Долгое время гиеленыш оставался безымянным. Рина не могла определить пол щенка, а давать имя, не зная пола, не рисковала. Пол определился только, когда на гиелу пришла взглянуть Суповна. К тому времени зверек был с хорошего бульдога и банки со сгущенкой разгрызал на раз-два. Сероватые бока меняли цвет. На них появлялись заметные подпалины. У взрослой гиелы отдельные островки сольются и станут темными полосками.
        Увидев гиелу, Суповна первым делом скривилась и плюнула, выполняя извечный старушечий этикет.
        - И родится жа такое!.. Лопатой ее надо было! Лопатой!
        Гиеленыш оскалился и показал Суповне зубы, острые и мелкие как пила. Суповну они не устрашили.
        - На хозяйку свою челюстями клацай! Кто ты там? Парень, девка?
        Гиеленыш зарычал, капая слюной, для описания которой у Менделеева не хватило бы всей таблицы. Захлопал крыльями и заклокотал. В груди у него что-то кипело и булькало. В ноздрях лопались влажные пузырьки. Кожа на морде собралась складками.
        - Эта ша такое? И ша ты сявку свою в гармошку собрал? - с негодованием гаркнула Суповна. - А ну переверни!
        Рина крепко ухватила гиелу за основание правого крыла и рывком перевернула на спину. Суповна наклонилась. Гиеленыш продолжал клокотать, но как-то не злобно. От Суповны пахло уверенностью в себе, добротой и рыбой. И то, и другое, и третье гиеленышу втайне нравилось и заставляло его замирать.
        - И то хорошо, что не девка! Парень!.. А все-таки лопатой было бы вернее! - заявила Суповна и ушла, вывалив гиеленышу полсумки селедочных голов.
        В этих головах гиеленыш извалялся так, что Рина три дня не касалась его, зная, что иначе ее будут обходить в ШНыре по соседнему коридору. Гиеленок любил «распускать язык», запах у языка был соответствующий. Особенно после того, как Родион, подобрев, стал таскать ему дохлых кошек.
        - Где ты их столько берешь? Случайно не стреляешь? - спросила как-то Рина.
        - Очень надо! Только заряды переводить! - неубедительно ответил Родион, после чего в дохлых кошках наступил перерыв, зато Родиону в диких количествах стали попадаться дохлые вороны и галки.
        - Иду тут по улице: смотрю - ворона валяется. Метров сто прошел - еще две. Ну, думаю: уж прет так прет!
        Ул, которому Рина обо всем рассказала, посматривал на Родиона с подозрением. Он не забыл, как два года назад Родион отбил у собак в поселке полудохлую курицу и, пока все ждали благородного поступка по оказанию первой медицинской помощи бедной птичке, слопал ее вместе с Максом.
        Рина назвала гиеленка Гавр. «Гауувррр!» - было единственным человеческим словом, которое произносил зверь в минуты максимальной сытости и довольства.
        Глава 8
        ХВАТАТЕЛЬНОЕ ОРУЖИЕ
        Каждый человек - повторяющийся музыкальный мотив. Один: трам-парам! Другая: ти-ти-ти! Третий: кудах-тах-тах!
        И еще всякий человек напряженно думает и додумывает одну и ту же протяженную по жизни и времени мысль. У одного это: «Я все выдержу! Всем помогу!» У другой: «Все равно все пропало. Я всегда буду несчастна». У третьего: «Меня не обманешь! Я сам всех надую!»
        Человека ни в чем убедить нельзя. Любой ответ, который я ему дам, должен прозвучать в нем ДО моих слов.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Окончательный список был готов ближе к полуночи. И, разумеется, нести его пришлось Сашке. Кирилл валялся в кровати в наушниках и даже лежа ухитрялся пританцовывать. Сашка порадовался, что спит не под ним, потому что кровать скрипела и грозила обрушиться.
        Макар закрыл глаза, собираясь отключиться всего на одну секунду, и вырубился на всю ночь. Добрый Даня из жалости стянул с него ботинки. При этом из голенища правого выпали мужские часы с тяжелым серебряным браслетом.
        - Смотрите, какая смешная привычка! Носит часы в ботинке! - радостно сказал Даня.
        Влад Ганич цыкнул зубом (у него имелся дуплистый зуб с двойным корнем, который очень выразительно цыкал) и переложил бумажник из-под подушки в карман.
        То, что Ул живет на чердаке, Сашка выяснил у попавшегося ему по дороге Рузи. Рузя пребывал в печали, и выражение лица имел не столько страдающее, сколько добровольно самозамученное.
        Сашка поднялся на чердак. В щель под дверью пробивался свет. Он постучал. Открыл ему Афанасий. За спиной у Афанасия на табуретке сидел Макс и ковырял отверткой в шнеппере. Родион качался в гамаке и требовал у Макса перестать в него целиться.
        - Ат… отстань! Он ры-разряжен! - заикался Макс.
        - У тебя тетива натянута. Хочешь в меня отверткой пальнуть? Мне много не надо, я человек маленький… А тебе чего?
        Сашка ответил, что пришел к Улу и принес список.
        - Ул там! - Афанасий ткнул пальцем в темноту, где точкой горела электрическая лампочка.
        Сашка пошел по чердаку, то и дело на что-то налетая. В грудь ему уткнулся крылатый скелет пега. Обогнув его, Сашка увидел Ула, который головой вниз, как летучая мышь, висел на балке и смотрел на него.
        - Принес? Давай! - Ул протянул за списком руку и, не глядя, бросил его на гамак. - Тут от всех один?
        - Ну, кроме девчонок и Влада Ганича. Он свой завтра принесет, - сказал Сашка.
        Ему было непривычно говорить с человеком, чье лицо он видел перевернутым. Ул это, видимо, понял. Он раскачался на балке и с удивительной ловкостью упал, не страхуясь руками. Перекатился и вскочил.
        - Не доверяет, значит? - поинтересовался он.
        - Ну не то, чтобы не доверяет. Он у него на четырех страницах… пока… - сказал Сашка.
        Ул усмехнулся.
        - А вы-то сами уложились?
        Сашка начал что-то отвечать.
        - Короче, их так много, что их как бы нет! - догадался Ул и, не притворяясь избыточно вежливым, выпроводил Сашку за дверь.
        - Спокойной ночи! - щеколда защелкнулась со звуком винтовочного затвора.
        Афанасий стоял рядом с Улом и с ним вместе слушал, как Сашка грохочет по железной лестнице вниз.
        - Неплохой вроде парень, - сказал он.
        Ул кивнул.
        - Возможно, и неплохой. Узнаем после первого нырка.
        Родион снял нерпь и прошивал ее обтрепавшийся край суровой ниткой. Вместо наперстка он проталкивал иглу пятирублевой монетой. Драконья кожа была очень толстой.
        - По мне, так после второго, - буркнул он. - Первый нырок показывает, устоял ли ты перед закладкой. А второй просто голая проверка на вшивость. Новизны уже нет, дурь повыжало, романтика сдохла, все болит, а надо впираться на пега и нырять.
        - Кстати, слышали новость: Витяра отказался от нырков, - вспомнил Ул.
        - Кто, Оттыдуся отказался? Он же неплохо н-нырял! Каждый раз чего-нибудь в-вытаскивал! - не поверил Макс.
        - Кавалерия сказала: отказался и все. Правилами ШНыра это не запрещено. Ему даже не будут задавать вопросов, почему он это сделал. Он принял решение, - заметил Ул.
        Родион поскреб колючую щеку.
        - Чего-то многие отказываются. Платоша тоже недавно отказался. Гнилые какие-то эти средние шныры, - сказал он недовольно.
        - Ну у Платоши другое. Носовое кровотечение при перепадах высоты… Чего ему, подушкой нос затыкать?.. А что теперь Витяра будет делать?
        - Не знаю. Может, через время передумает и снова начнет. А нет - так в ШНыре и без того работы навалом. Кузепыч вон тоже от нырков когда-то отказался и без дела не сидит.
        - Ку…кузепыч отказался от н-нырков? Т-ты т-точно з…з…з? - переспросил Макс, от волнения заикаясь сильнее, чем обычно.
        - Пой, Макс! Пой! - посоветовал Родион.
        Макс побагровел. Когда-то он, не подумав, брякнул, что в детстве бабушка заставляла его петь. А Родион это запомнил.
        - Там что-то запутанное было с Кузепычем… - подал голос Ул. - От нырков отказался. Потом пчела у него погибла. Из ШНыра уходить хотел. Колбасило его не по-детски… Кавалерия уговорила его остаться на год, потом еще на год… В общем, он до сих пор тут.
        - Но ведь пчела погибает только у тех, кто… - начал Родион.
        Ул не дал ему закончить.
        - Раз закладка Зеленого Лабиринта пропускает его за ограду, значит, шанс есть. Вначале теряется возможность прохода на двушку, потом гибнет пчела. Ограда ШНыра - последний бастион. В случае Кузепыча он выдержал приступ.

* * *
        Отдав список, Сашка долго бродил по ШНыру. Ничего особенно интересного он не увидел, если не считать стены рядом со столовой, на которой висели десятка два трофейных боевых топоров, два лука и дюжина арбалетов. К сожалению, все было тщательно закреплено, и буйство любознательных ручек улеглось само собой.
        Слегка разочарованный, Сашка вернулся на второй этаж. Когда он уходил искать Ула, длинный коридор был освещен. Теперь же все лампы погашены, кроме одной, дальней. Она горела далеко, у пятачка с теннисным столом. Свет отражался от белых стен, казавшихся сужающимся тоннелем.
        Ощущая неясную тревогу, Сашка прошел метров десять.
        - Ты умреш-шь! Пробил твой час-с-с! - услышал он глухое шипение.
        Сашка остановился. Нервно огляделся. Его окружали глухие стены. Он сделал несколько осторожных шагов. И вновь в пустоте родился звук - едва различимый, похожий на шорох мертвых губ:
        - С-с-с-смерть!
        Теперь Сашка поймал направление звука. Он повернулся, вскинул руки, но… там оказалась лишь стена. Оштукатуренная и белая, она шла синеватой рябью, точно кто-то пытался пробиться к нему сквозь кирпич и штукатурку. Пока Сашка стоял неподвижно, все было тихо, но стоило ему сдвинуться хотя бы на сантиметр, голоса вновь просыпались. Много. Они доносились отовсюду, из глухих стен:
        - Мне мозг… Мне глаза… а мне киш-ш-шки!
        Сашка отшатнулся, ударился плечом о холодную стену.
        - Вы кто? - крикнул он, паникуя.
        - Замурованные ш-шшныры! Ты с нами заговорил, значит, ты наш-ш! - прошипел голос, и прямо из глухой стены на Сашку кинулась фигура с чем-то белым, занесенным над головой.
        Сашка отпрыгнул, завопил от ужаса и, не задумываясь, ударил замурованного шныра в челюсть.
        Ударить во второй раз Сашка не успел. Стены вокруг него взорвались. С разных сторон бросилось еще несколько фигур. Одна держала в руке страшный горбатый автомат. На запястье у другой вспыхнул ярко-алый контур льва. Сашку сшибли с ног, и всего за несколько секунд он превратился в обкрученную белым холстом мумию. Руки и ноги стянули так сильно, что он мог шевелить только пальцами и шеей.
        Сашка лежал на полу, ворочал глазами и совершал все новые открытия: горбатый автомат вблизи оказался банальным шуроповертом, а один из нападавших - бритая девушка. «Замурованный шныр», которого он ударил, тяжело зашевелился и встал. Сашка узнал Вовчика.
        Так вот в чем дело. Человек семь или восемь «средних» шныров стояли у стен, держа в поднятых руках простыни. Простыни были белые, и стены тоже. Уже в двух шагах при слабом освещении все сливалось в единый фон, и казалось, что воет и хрипит сама стена.
        Бритая наголо девушка присела на корточки рядом с Сашкой и спросила добрым голосом:
        - Гасморка мет? Гос не залит?
        - Нет, а что? - не понял Сашка.
        - А бо забохнешься! - заботливо сказала девушка, и на рот Сашки лег тугой прямоугольник пластыря.
        Тот попытался отодрать его языком - бесполезно.
        - Поднимайте! - велела девушка.

«Мумию» подняли. Мычащий Сашка оказался прямо перед Вовчиком.
        - Теперь ты узнаешь, что такое «ночь новичка»! - с угрозой предупредил тот и потрогал челюсть.
        Покачиваясь на несущих его руках, Сашка доплыл до конца коридора. Большеголовый парень, опознанный Сашкой как «кухонный Гоша», присел перед дверью на корточки и прильнул ухом.
        - Дрыхнут! - шепнул он и потянул вниз ручку.
        Восемь теней и один одушевленный кокон просочились в неосвещенную комнату. Сашка увидел синий квадрат окна, перечеркнутый сосновой веткой. Со второго яруса доносился могучий храп Макара. Сашку бережно опустили на пустую кровать и убедительно попросили не мычать.
        В комнате уже кипела бесшумная работа. Маленький паренек с шуроповертом на несколько секунд присел перед ботинками Макара. Шуроповерт тихо зажужжал.
        Влада Ганича бритая девушка тщательно пришивала через одеяло к матрасу, используя здоровенную цыганскую иглу. Даню скотчем примотали к кровати. На грудь ему осторожно положили батон докторской колбасы, зафиксировали ее по краям тем же скотчем и накрыли одеялом. Рядом, деловито трогая ногтем зубья пилы, застыл средний шныр.
        Не просыпаясь, Даня заворочался, отчетливо сказал: «Ненавижу медленный интернет!» и сделал безуспешную попытку перевернуться на другой бок.
        Вовчик заботливо, как любящая мамочка, положил себе на колени ногу спящего Кирилла и вставлял между пальцами бумажки. Закончив с бумажками, он извлек из кармана зажигалку и стал вращать колесико, ожидая, пока остальные тоже будут готовы.
        - Внимание! Десять секунд! - шепнула бритая девушка.
        Отодвинув от стены кровать, два человека встали по разные стороны. Взяв простыню за четыре угла, они подняли ее над Макаром и держали примерно в полуметре над ним.
        Теперь все ждали только сигнала - им стало щелканье зажигалки Вовчика, который одним длинным движением руки поджег сразу восемь бумажек.
        Сашка ожидал немедленного вопля, но Кирюша продолжал посапывать, во сне неуютно поджимая пальцы ног. Несколько секунд огонь спокойно разгорался. Сашке уже стало казаться, что он так ничего и не почувствует, но тут Кирилл завопил дурным голосом и, отшвырнув коленями одеяло, стал быстро вращать ногами, будто крутил педали. Чем быстрее он крутил, тем сильнее разгорался огонь.
        - Лучше «велосипеда» только «ракета», но ужасно трудно стало доставать селитру! - с сожалением пробормотал Вовчик.
        Крик Кирюши переполошил всех. Теперь можно было не скрываться. Парень с пилой немедленно принялся перепиливать Даню. Во все стороны летели клочья одеяла и ошметки колбасы. Даня орал, как раненый верблюд.
        Два средних шныра помощнее трясли кровать Макара.
        - Обвал! Землетрясение! Спасайся кто может! - надрывался Вовчик.
        Ничего не понимая, Макар сел на трясущейся кровати. В комнате была мгла, освещаемая только горящим «велосипедом» Кирюши. Макара болтало из стороны в сторону. Над ним нависало что-то белое, четырехугольное. Державшие простыню шныры медленно опускали руки. Секунду спустя простыня коснулась лба Макара.
        - Заваливает! - завопил Вовчик еще надсаднее. - Держи потолок! Все погибнем!
        Макар бросился на спину и в ужасе уперся в простыню ногами.
        - Молодец! Хорошо держишь! На тебя вся надежда! Руками помогай, руками! - горланил Вовчик.
        Макар стал помогать руками. Вовчик дернул за планки реечного дна. Они разъехались, и Макар обрушился на Влада Ганича. Пришитый к матрасу Влад скатился с кровати и теперь вместе с матрасом полз по полу, похожий на гигантского слизня. Даня, пропиленный до середины колбасы, конвульсивно вздрагивал. В груди у него торчала пила.
        Внезапно вспыхнул свет, на несколько секунд ослепивший всех - и старичков, и шныров нового набора. В дверях застыл заспанный Кузепыч, по пояс голый, шерстяной как орангутанг, в длинных шортах ниже колена. Он был босиком, и красные растопыренные пальцы его ног казались такими же клешнями, как и пальцы на руках.
        - Я же предупреждал: закрывайте двери! - сказал он, вопросительно разглядывая Кирилла, продолжавшего «велосипедить» ногами, хотя бумажки между пальцами давно погасли.
        Макар, моргая, недоверчиво разглядывал потолок. Чувствовалось: он с трудом понимает, каким образом тот ухитрился прилипнуть обратно.
        - Мы… ну это… зашли чисто пообщаться… - забормотал Вовчик.
        Слушать оправдания Кузепычу было скучно. Он подошел к Дане, выдернул у него из груди пилу и критически провел по зубьям большим пальцем. Зубья были забиты шерстью и колбасой.
        - Инструмент изгадили!.. Лучше б циркуляркой!.. Одеяло зашить! Обувь открутить! Шуроповерт в хозчасть! Всем по двести отжиманий и марш по комнатам! - приказал он.
        - И мне отжиматься? - вкрадчиво спросил Вовчик. - У меня рука недавно была сломана!
        - Уговорил. Тебе сто приседаний… - разрешил Кузепыч и, дождавшись пока Вовчик торжествующе ухмыльнется, жестко добавил: -… на каждой ноге!
        Последствия ночного штурма ликвидировали часа через два.

«Перепиленный» Даня так и не сумел больше уснуть, хотя привязанную к нему колбасу доел вечно голодный Макар. Именно Макар успокоился быстрее всех, хотя до этого громче всех орал. «Вот она - здоровая психика здорового психа!» - завистливо пробормотал Кирюша.
        Дожевав остатки колбасы, Макар разулся, и, ковыряя в зубах мизинцем, полез в кровать. Наверху он стянул майку и оказался бел, безволос и крепок, с синей сеточкой жил под тонкой кожей. Через правый сосок у него проходил длинный шрам.
        Даня жалобно заморгал. Как многие умняшки, он был невероятно впечатлителен.
        - Ножевой? - спросил Даня.
        - Да не!.. какое? Перелезал тут через одно дело - за колючку зацепился, - небрежно сказал Макар.
        - А где бывают такие колючки? - как классический вундеркинд, в ряде бытовых вещей Даня проявлял зашкаливающую наивность.
        Макар объяснять ничего не стал.
        - А все-таки ты меня бойся, длинный! И эти, которые нас развели, тоже пусть боятся! - сказал он и, с клацаньем челюстей зевнув, мгновенно уснул.
        Дане не спалось. Он вышел на улицу и стал бродить вокруг ШНыра. Посыпанная песком дорожка в лунном свете казалась голубоватой. На поворотах громоздились темные горбатые камни. Если бы на одном из них сидел белый волк и выл на луну, Даня не удивился бы. Он находился в том предутреннем состоянии, когда человек вообще ничему не удивляется.
        Неожиданно Даня ощутил тревогу. Он быстро отступил в тень и присел на корточки. Несколько секунд спустя его ослепило острой вспышкой. Даня по неопытности не знал, что на чужую телепортацию лучше не смотреть, особенно в темноте. Когда он вновь обрел способность видеть, то обнаружил, что по песчаной дорожке в его направлении движется фигура в шныровской куртке. Человек ежился от холода, сутулился и прятал руки в карманы. Лицо скрывал высоко поднятый воротник.
        Даню он не видел. Тот сидел в тени, а озиравшегося человека заливала луна. Когда он оказался совсем близко, Даня заметил, что он пошатывается и стучит зубами. И сразу же понял причину. Человек был насквозь мокрый. С его куртки стекала вода. Она хлюпала и в ботинках.
        Неизвестный подошел к крыльцу ШНыра, открыл дверь и скрылся внутри. Даня некоторое время выждал и отправился следом. Ему было интересно, кто это. Поначалу мокрые следы хорошо различались, но потом стали менее четкими. Видимо, человек разулся. Все же Даня сумел разобраться, что неизвестный поднялся на второй этаж, к жилым комнатам. Здесь следы затерялись среди множества других влажных следов, потому что пол в душевой был вечно сырой, и куча шныров растаскивала воду на шлепках.
        Даня вздохнул и вернулся в комнату. Ручка провернулась легко, но дверь открылась только на пять сантиметров и уткнулась в преграду. Даня сообразил, что с той стороны залегли спать, для безопасности придвинув к двери кровать.
        Даня некоторое время робко покричал: «Ау! Господа, это я! Если вас не затруднит, пустите меня, пожалуйста!», но господа просыпаться не собирались.
        - Как это ни печально, они мне не внимают! - сказал себе Даня.
        Он так слился со своей особенной интонацией, что без нее не воспринимался. Если бы Даня стал вдруг обычным, все забили бы тревогу.
        Потоптавшись в задумчивости, Даня попытался улечься на стол для настольного тенниса, но тот был хотя и большой, но жесткий. Рядом со столом лежал старый громоздкий арбалет без тетивы. В жеребячьем порыве Даня схватил его и принялся целиться в разные стороны. Потом прилег на скамейку для жима и, надеясь, что утром не треснется о штангу с блинами, погрузился в сон.
        Глава 9
        ПРАКТИЧЕСКИЙ ПЕНДАЛЬГОГ
        Не жалеть себя! Все, что я жалею, рано или поздно отправится на корм червям. А то, что вечно, рождается именно там, где заканчивается саможаление. Чтобы я стал лучше, меня надо непрерывно пинать, не забивая при этом насмерть.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Рина опустила молоток. Только что она прибила ботинок Алисы к спинке кровати. Может, хоть так она научится, вваливаясь в комнату, не швырять обувь где придется? Слов Алиса все равно не понимает. Она гуманитарий, а у гуманитариев слова обесценены.
        При всей своей созерцательности Рина была человеком мгновенного действия. Если читать, то сутками, пока глаза не станут красными, как у вампира. Если обидеться на Артурыча, то выкинуть в окно все его вещи. Если ломать стену, чтобы сделать в своей комнате арку, то так, чтобы сосед сверху прибежал в ужасе, взвизгивая, что обрушивается дом. «И где ты кувалду взяла в четыре часа утра?» - стонала Мамася.
        Закончив с Алисиным ботинком, Рина распахнула раму и спрыгнула на газон. Мимо ее окна Яра тащила куда-то строевое седло. Русалка на ее нерпи была погасшей.
        - Подарок Улу! Только не спрашивай, где я взяла. В Музее Вооруженных Сил оно все равно без надобности. Только указками в него тыкают, - сказала Яра.
        Седло было богатое, из отличной кожи и совершенно новое. Обычная история. Какой-нибудь толстый маршал пару раз принял на нем парад. Потом маршал перекочевал под Кремлевскую стену и украсился памятником, а новый заявил, что не собирается сидеть на том, чего касались штаны его предшественника.
        - Вопрос можно? - спросила Рина.
        Яра показала пальцами, насколько маленький должен быть вопрос.
        - Ты за что любишь Ула?
        Яра остановилась и бросила седло на траву.
        - Ул - это который? С животиком и все время лыбится?
        - ЯРА!
        - Ну не знаю. Он настоящий. Не дутый. Не крутой. Не придуманный. Такой, какой есть. И еще он сам себя не замечает. Меня это первое время ошарашивало.
        - Кого не замечает? - не поняла Рина.
        - Ну всегда в глаза бросается, когда мужик сам с собой носится. Как он перед зеркалом глаза скашивает, как смеется, как на фотографии свои смотрит. А Ул, он в своем теле как в троллейбусе едет. Новый он, старый - какая разница, если все равно выходить.
        Яра засмеялась и указательным пальцем ткнула Рину в нос.
        - Пык! А ты в кого-нибудь влюблена? Хотя не отвечай. Знаю, что нет.
        - Откуда?
        - Ну ты по сторонам много головой вертишь. А когда человек влюблен, он как в танке. Видит метр поля в смотровую щель, и - все.
        Рина фыркнула. Она не собиралась сидеть в танке и видеть один метр.
        Яра пошла в пегасню, а Рина к Гавру. Она сама не понимала, что привлекает ее в гиеле. Порой ей казалось, что она любит ее даже больше пегов. Точнее так: пегов она любит всех, не выделяя для себя никого конкретного, Гавра же любит адресно.
        Гавр бросился к ней, обнюхивая руки. Присев на корточки, Рина поцеловала зверя в морду, предварительно протерев гигиенической салфеткой участок около носа.
        К поцелую Гавр отнесся спокойно, а вот салфетку, обнюхав, сожрал, долго и вымученно глотая.
        Когда Рина вернулась в ШНыр, там стучали ложки. Из кухни доносились дружелюбные проклятия Суповны. Ближе к концу завтрака Даня заглянул в чашку:
        - Я понимаю, господа, что у некоторых мое сообщение вызовет нездоровый смех, но я выпил чай с вермишелью! Никто не хочет раскаяться?
        Раскаиваться никто не стал, включая Макара, лицо которого излучало зашкаливающее чистосердечие. Сашка в утешение рассказал, как однажды в байдарочном походе у них рис, мука, соль и сахар оказались в одном пакете, а все другое они попросту утопили.
        Фреда презрительно заиграла бровями. Она считала Сашку спортсменом. Спортсмены же, в представлении Фреды, ужасные люди, которые «еще» пишут как «исчо», «ищу» и
«хочу» - через «ю», а про остальное можно и не говорить.
        Распахнулась дверь. Алиса подняла голову, что-то увидела и мокрым пальцем перестала рисовать на столе виселицу. В столовую ворвался Ул. Лицо у него было красное, мятое, застывшее. Страшное. Не заметив, бедром задел стол с горой пустой посуды. Полетели тарелки. Что-то крикнул выскочившей на грохот Суповне.
        В следующий миг, срывая фартук, Суповна уже куда-то бежала. Рина с Сашкой кинулись следом.
        Аза лежала в своем деннике в пегасне. Все тело было сведено, а ноги неестественно выпрямлены. Губы и ноздри - в розовой пене. Но Рина смотрела даже не на ноздри, а на ее прекрасные крылья. Забрызганные грязью, раскинутые, забитые соломой, они лежали теперь как нечто ненужное, не имевшее к лошади никакого отношения. Кто-то, не заметив, наступил ей на маховое перо. Аза судорожно вздохнула и все. Даже крылом не шевельнула.
        По кобыле ползали мухи. Лезли в глаза, в уши, под хвост. Яра, сидя на корточках, прогоняла их, но мухи даже не пытались притвориться, что улетают.
        - Налезли в денник! А ну геть отсюда! - крикнула Суповна, как котенка выбрасывая из денника Вовчика. Сила у Суповны была немереная. Говорили, что ее лев на нерпи вообще не требует перезарядки из-за близости сокола.
        Суповна с Кавалерией опустились рядом с Азой на колени.
        - Прихожу к ней с утра - и вот! - жалким голосом сказал Ул.
        - Успокойся! Что ела вчера? Где паслась?
        - Я выводил ее к речушке. Ночью. Часа на два.
        - За ШНыр? - строго спросил Кавалерия.
        Ул кивнул. Речушки Зарянки не значилось ни на одной серьезной карте. Узкая как ручей, она рассекала луг с западной стороны. Трава на склоне была редкостная, в человеческий рост. Выводить пегов за территорию ШНыра запрещалось, но искушение было большое. Как старшим шнырам за это ни влетало, они все равно ночью водили туда лошадей.
        Кавалерия кратко выдохнула в нос, но ничего не сказала. Ул и так наказан.
        - Может, съела что? На опой не похоже, - спросила она у Суповны.
        Та, мотнув головой, навалилась на Азу. Ощупала грудь, живот, пах. Что-то обнаружила на задней ноге, распутала, потянула. Аза моргнула от боли, прижала уши. В руках у Суповны был короткий, сантиметров в двадцать, обрезок колючей проволоки. Ржавый, весь в земле и глине. Качнула им перед носом у Ула.
        - Не видел, что ли? Она ж должна была хромать!
        Ул мотнул головой. Схватил проволоку, с досады хотел вонзить колючки себе в руку. Суповна ударила его костяшкой пальца в лоб. Больно.
        - Совсем одурел? Свалиться хочешь? А за Азой кто ухаживать будет? - встала и, перешагнув через лошадиные ноги, вышла из денника.
        Яра догнала Суповну у дверей, что-то спросила, волнуясь. Рина услышала, как Суповна ответила:
        - Столбняк у нее… А я откуда знаю? Что я, гадалка? Кобыла молодая, чухается пока… Была бы старше, так я б и возиться не стала. Только животную мучить.
        А Яра все бежала за Суповной, ловя ее за рукав и надеясь на чудо.
        - Откуда она все знает про лошадей? - шепнула Рина, наклоняя к себе длинную Надю. В седле она Суповну никогда не видела. Да и в пегасне редко.
        - Она же цирковая… В шатре родилась… Двадцать лет с цирком ездила, - сказала кухонная девушка Надя. В ее тоскливых глазах стояли вечные кастрюли.
        Потянулись часы. Ул и Яра не выходили от Азы ни на минуту. Кобыла не умирала, но и лучше ей не становилось. Только мухи ползали по запавшим влажным бокам и путалась в крыльях грязная солома.

* * *
        В конце обеда Кавалерия решительно вошла в столовую, но направилась не к своему столу, а к новичкам.
        - Добрый вечер! - сказала она голосом, каким сотрудники милиции обычно говорят:
«Пройдемте!» - Период адаптации закончился. Сегодня вам выдадут нерпи, куртки и шнепперы. Утром жду вас в 101-й аудитории. Ровно в девять нуль-ноль, как говорит Кузепыч. Предыдущих ста аудиторий искать не трудитесь. Их не существует. Сто первая - единственная большая аудитория на первом этаже!
        - А кто тут преподает? - мгновенно отозвалась Фреда.
        - В ШНыре каждый преподает то, что у него лучше получается, - холодно сказала Кавалерия. - Макс - стрельбу и рукопашный бой, Родион - разведку и выживание, Ул и Яра - верховую езду, пролетки, подготовку к ныркам. Кроме того, у вас будет еще один педагог… Сейчас его в ШНыре нет. Но об этом позже.
        Фреда все никак не могла угомониться.
        - А вы сами что преподаете?
        - А я преподаю абстрактное ля-ля! - сказала Кавалерия и зорко огляделась, проверяя, не считает ли кто-то на самом деле, что все так и есть.
        Рине это напомнило их учительницу по географии, которая обо всех континентах рассказывала с таким укоризненным и обиженным напором, точно сама открыла их в прошлую пятницу. «А теперь слушайте старую дуру, как она будет бредить!» - начинала географичка урок и заканчивала его со звонком одной и той же фразой: «Но вам, конечно, на все на это наплевать!»
        Хотя думала Рина про себя, Кавалерия резко повернулась к ней.
        - Я что, похожа на училку? Говори правду, чтобы мне не было обидно! - прищурилась она.
        - А бывает необидная правда? - усомнила Рина.
        - Не бывает, но ты все равно постарайся!
        - Совсем чуть-чуть, - подражая Яре, Рина робко показала пальцами это самое
«чуть-чуть».
        Калерия Валерьевна улыбнулась, не разжимая губ. Она махнула рукой и, подняв над головой руку с очками, начала целеустремленно пробиваться сквозь толпу учеников, запрудивших столовую. Вскоре самой Кавалерии не стало видно - одна вскинутая рука с очками, похожая на перископ подводной лодки.
        Неожиданно Влад Ганич сорвался с места и догнал Кавалерию. О чем они говорили, никто не слышал, но минуту спустя Ганич вернулся крайне довольный.
        - Отпустила! - похвастался он.
        - Куда?
        - В город. Домой.
        - Навсегда? - изумился Сашка.
        Ганич мотнул головой.
        - Не, на один вечер. Других не пустит. Предупредила.
        Лена пересела на стул напротив Влада.
        - Будешь в городе, накачай мне фильмов на флешку! Не могу без кино! - попросила она.
        Ганич поправил галстук, разместив узел сразу под кадыком. Он вечно размышлял над всякой ерундой так долго, что хотелось выть волком.
        - Хорошо, давай флешку!
        - У меня в Киеве осталась. На твою.
        Ганич моргнул.
        - А моя не испортится?
        - А как она испортится?
        - Ну как-нибудь… Чего-нибудь там сносится, размагнитится? Это только кажется, что флешки бессмертны, на самом деле количество перезаписей не так уж велико…
        - Не будь гадом! - взмолилась Лена.
        - Я не гад, - сказал Влад Ганич. - Просто пойми и меня. Если я скажу «да» тебе, то завтра меня о том же попросит кто-нибудь другой, и через неделю мою флешку обязательно заиграют.
        - Ну и сволочь же ты! Попроси у меня что-нибудь!
        - Это совершенно исключено! Я у тебя никогда ничего не попрошу! - категорично заявил Влад.
        В Москву он съездил очень лихо и к полуночи, успев на последнюю электричку, был в ШНыре. Сашку это удивило. Он был уверен, что Ганич в ШНыр не вернется.
        - Как ты думаешь, почему Кавалерия его отпустила, а нас нет? - спросил Сашка у Дани. Его очень занимал этот вопрос.
        - Не знаю. Наверное, потому, что он тогда хотел сбежать, - ответил Даня.

* * *
        В сто первой они собрались даже не в девять «нуль-ноль», а на пятнадцать минут раньше. Даже Фреда с Алисой, и те пришли до начала. Сто первая аудитория напоминала поточные аудитории любого института. Такие же большие окна, такие же ступеньки, два входа - один с первого этажа, другой со второго. Верхний закрыт. Макар поковырялся в замке скрепкой, но без успеха.
        Где-то без пяти девять в сто первую вшагнул огромный застенчивый парень. Из всех новичков его знала одна Рина.
        - Всем п-привет! Я Макс! Ваш мудрый старший п-педагог! Кавалерия срочно ушла в н-нырок. Ищет для Азы траву, которая р-растет только на двушке. Меня просили подменить.
        Лара заинтересованно поправила волосы.
        - Вау! А можно неприличный вопрос: у тебя плечи свои или чего подкладываешь? - проворковала она.
        Макс с подозрением ткнул себя пальцем в плечо.
        - Вроде с-свои, - сказал он.
        Макар взревновал.
        - Он что, заикается? - косясь на Лару, громким шепотом спросил он.
        Прицеливания никто не заметил. Яблоко, которое грыз Макар, оказалось прибитым к столу коротким, в палец, арбалетным болтом. Макс потянулся перезаряжаться. Однозарядные арбалеты висели у него на перекрещивающихся ремнях.
        - Давайте н-начинать. М-можете ничего не записывать! - позволил он, обнаружив в пальцах у Фреды нетерпеливо приплясывающую ручку.
        У Дани зачесался язык, но арбалет лежал у Макса под рукой, и он оставил мудрые мысли при себе. Вместо этого нейтрально поинтересовался, когда они будут стрелять? Если он не ошибается, Макс - инструктор по стрельбе и рукопашному бою?
        - Практики з-захотелось? Иди с-сюда! - Макс поманил Даню пальцем.
        Даня, поколебавшись, вышел. Макс оказался ниже его примерно на полголовы. Зато в ширину они соотносились как пузырь и соломинка.
        - Поговорим о нерпи и о л-льве. Новички часто не умеют ими пользоваться, хотя это п-просто. Чтобы использовать льва, нужно перед самим действием четко представить, чего т-ты хочешь… Видишь штырь?
        Даня задрал голову. У потолка из стены торчал толстый кусок арматуры. До штыря было метра три с половиной.
        - А т-теперь я представляю, как ты летишь и п-повисаешь. Уже в конечной ф-фазе, - продолжил Макс и, коснувшись льва, схватил Даню за пояс.
        Секунду спустя Даня висел у потолка, болтал ногами и ухитрялся даже в таком нелепом положении сохранять философский вид.
        - Можно полюбопытствовать, кто меня будет снимать?
        Макс задумался. Заметно было, что этого он не продумал.
        - Есть маленькая сложность. Ч-чтобы снять, надо снова тебя к-коснуться! - смущенно признался он.
        В слепой попытке вскарабкаться на потолок Даня пачкал подошвами штукатурку.
        - Но я высоко!
        - Я в к-курсе, - сказал Макс и в поисках решения почесал шею. - Ну х-хорошо! Отпускай руки! Я тебя поймаю!
        Даня осторожно посмотрел вниз. Зажмурился, громко заорал и разжал руки. Свалился он на что-то мягкое. Мягкое оказалось Максом.
        Макс осторожно встал с пола, инспектируя свое тело на предмет переломов. Поспешно закруглив тему про льва, он стал рассказывать про степени защиты шныровской куртки. Рина вспомнила, как Ул, показывая, какая она прочная, подпрыгивал и бился грудью об землю. Макс же ограничился общими словами, которые звучали дежурно.
        Фреда слушала Макса, чистя карандашом под ногтями. У нее была привычка чистить под ногтями всем, чем попало.
        - Ну, короче, с к-курткой все ясно, - сказал Макс бодро. - Еще во… вопросы?
        - Почему у вас в ШНыре столько больных? - спросил Кирюша.
        - Ч-чего? Ты к-кому это сказал, э? - угрожающе надвинулся на него «мудрый старший педагог».
        Кирюша вжался, трусливо следя глазами за отполированными множеством прикосновений ручками его арбалетов.
        - Я не о том, - заторопился он. - Ну это… смотришь в столовке на человека, и он такой весь - ну точно побили его, бледный, глаза ввалились, ноги подволакивает - а на другой день уже ничего, как огурчик.
        - А-а, - понимающе сказал Макс. - Ну так бы сразу и сказал. А то б-больной!!! Это, з-значит, он закладку вытащил и у н-него отходняк. Еще х-хорошо, к-когда за один день. Иногда бывает хуже - неприятности или другая какая-нибудь ф-фигня. (Слово
«фигня» Макс произносил очень смешно «ффння!»)
        - А когда без закладки возвращаешься?
        - Ну тогда б-без отходняка, - сказал Макс. - Еще в-вопросы?
        Кирюша торопливо замотал головой.
        Вопрос оказался у Лары, причем, как всегда, в ее стиле.
        - А неприличный можно? Вы женаты?
        Макс смутился.
        - Это и-имеет о…о…отношение к теме занятия?
        - Ясно. А Ул?
        Он мотнул головой.
        - А Родион?
        - А тебе к-какая разница?
        - Ясно. А Афанасий?
        - Н-нет. М-может, еще про Кузепыча сы-сы… спросишь?
        Про Кузепыча Лара спрашивать не стала. Она уже выяснила все, что ей было интересно, и погрузилась в летаргический сон.
        Сашка спросил, когда они будут нырять. Рина улыбнулась. А вот этому болтать не хочется. Этому хочется нырять. Если Даня теоретик, то Сашка - практик. Королев придумал ракету, а в космос запустил Гагарина. Гагарин знал меньше Королева, но космос увидел первым.
        Макс ответил, что нырять они будут не скоро и вообще он понятия не имеет когда. А сейчас он может показать два способа быстрой зарядки арбалета и научить метанию пнуфов без участия шнеппера. Тут, главное, самому не уколоться.
        Лара зашевелилась.
        - А вопрос можно?
        - Не… неприличный? - спросил Макс.
        Лара потупилась.
        - Вы хотите неприличный? Нет, приличный! Пеги слушаются только тех, у кого нерпь?
        Макс мотнул головой.
        - При чем тут нерпь? Пеги слушаются тех, кто их лю… лю… лю…
        - Ясное дело! Я бы тоже слушалась того, кто меня лю-лю! Но меня никто не лю-лю… - томно сказала Лара.
        Кирюша громко заржал. Из далекой пегасни ему откликнулся Фикус, встретивший наконец брата по разуму.
        По коридору прокатился дребезжащий звук. Звонок в ШНыре был своеобразный. Не сильно автоматический и не особо электрический. Когда требовалось, назначенный дежурный бил железкой по подвешенному куску рельса.
        С просветлевшим лицом Макс повернулся к двери.
        - О! Вот и ккк… конец урока! Обожаю, когда они зы… заканчиваются! - честно признался он и выскользнул за дверь.
        Это было самое откровенное признание, которое Рина когда-либо слышала от учителя.
        Аудитория почти опустела, когда Сашка нырнул под стол и показался с взлохмаченной рыжей тетрадью.
        - Макс конспект забыл. Я видел, как он с этой тетрадью входил. Вернуть?
        - Дай посмотреть! - Рина сунула деятельный нос в тетрадь. Почерк у Макса был детский, как у многих культуристов. Упитанные буквы плотно лежали на строке.
        - Смотри: тут история ШНыра!.. Первошныры, нырки, двушка. Погоди! После вернем! - жадно сказала она.
        Что-то гулко стукнуло в стекло. Заслонило солнце. Рина увидела огромную глиняную голову. Горшеня, прильнув лицом к стеклу, внимательно разглядывал ее круглыми янтарными пуговицами. Потом повернулся и ушел.
        - Он на тебя глазел! - сказал Сашка.
        - Может, на тебя? - буркнула Рина, зная, что Сашка не ошибся. Горшеня смотрел именно на нее.

* * *
        После обеда Кузепыч отправил новичков в пегасню.
        День был ветреный, влажный. Пеги дурили. Алису Икар унес в конюшню, сколько она не вопила и не колотила его пятками. Лену Бинт бросил через голову. Она слетела, но поводья не выпустила. Когда открыла глаза - Бинт навис над ней с обиженно-недоумевающим видом. Круп задран, а передние ноги подогнуты. Все железо с одной стороны рта. У Фреды, которая была на Лане, прокрутилось седло. Миних притворился, что испугался собачьего лая, и понес. Лара не придумала ничего лучше, чем, бросив повод, с визгом скатиться на траву.
        Дане после третьей неудачной попытки сесть в седло вручили лопату и послали убирать навоз. Даня разглядывал лопату и страдал. Ему проще было написать десятистраничный доклад «Лопата как первый прорыв научно-технической революции», чем две минуты попыхтеть с реально существующей лопатой. Он всем мешал. Его толкали.
        Из денника грузно вышел Фикус. Заржал, несколько раз с силой взмахнул крыльями так, что казалось, крышу сейчас прошибет, взлохматил всю солому и… остался на месте.
        Макар неосторожно потрепал по гриве графоманского ослика Фантома и в следующий миг схватил мятый лист бумаги, огрызок карандаша и начал что-то жадно строчить. Сашка услышал, как он бормочет:

«- Ну ча, братки, я тут!
        Мрачный дал длинную очередь, унесшую весь остаток магазина. Высадив прикладом стекло, ласково вкатил в окно две гранаты. Наружу выскочил только один - в зеленом мундире, сонный, мало что соображающий. Мрачный снял его ножом.
        - Ча-то ты сегодня злой! Добрее надо быть! - сказал Никитос, с хрустом ломая раненому шею».
        Кузепыч отнял у Макара карандаш и, чтобы тот скорее пришел в себя, окунул его головой в поилку.
        - Во! - сказал он одобрительно. - Боевик! Это потому что пацан. А если б девка, я представляю, какие бы там пошли повороты сюжета… «Мрачный, ты когда-нибудь любил по-настоящему? - спросил Никитос и, накатив стакан спирта, занюхал розой».
        Рина заглянула к Азе. Яра, стоя на коленях, вычесывала кобыле гриву. Потом, взяв таз, стала ее обмывать. Рина решила бы, что кобыла умерла, но та изредка моргала.
        - Видела его? Натуральное чучело! Шестой нырок за два дня, - недовольно откликнулась Яра. - Думаю, он проходит болото, потому что в нем засыпает. Эльбы ему картинки показывают, а он просто вырубается.
        - Кавалерия нашла траву? - спросила Рина, вспоминая слова Макса.
        - Нет. Трижды впустую ныряла.
        Рина кивнула и, присев на корточки, стала вычищать грязные крылья Азы:
        - Мне казалось, ты терпеть не можешь Азу. Он вечно около нее пропадал.
        Яра усмехнулась.
        - Я и сейчас не уверена, что люблю. Это он любит, а я отражаю.
        - А-а… - протянула Рина и, не удержавшись, спросила: - А про автобус это правда? Ну, поэма? Кто-то заснул у кого-то на плече?
        Яра строго посмотрела на нее.
        - Двадцать второй, - сказала она.
        - Кто?
        - Автобус. Идет от «Динамо», - сказала Яра. У нее было математическое мышление.
        У Азы Рина с Сашкой просидели до позднего вечера, подменяя Яру, которая отправилась погонять немного своего пирата, как она называла Эриха. Перед Эрихом она испытывала чувство вины. Ведь это она была на нем, когда он получил рану. С Эрихом было непросто. Жеребцу все время мерещилось, что со «слепой стороны» к нему кто-то подкрадывается. Любой непонятный звук его пугал. Он вставал на дыбы, шарахался и однажды так притиснул Яру боком к бетонной стене, что она месяц проходила с трещиной в ребре.
        Когда Сашка и Рина вышли из пегасни, солнце давно скрылось. Сашка дернул Рину за рукав. Горшеня сидел на земле, вытянув бесконечные ноги и смотрел… да, опять на нее.
        - Давай подойдем! - решилась Рина.
        - Не надо.
        - Боишься?
        - За тебя.
        - За себя я буду сама бояться, - сказала Рина.
        Они осторожно приблизились, готовые отскочить. Сашка закатал рукав, чтобы его НЕРПЬ была наготове. Бокс боксом, но три удара не блокируются: ломом, топором и
«лапкой» Горшени.
        - Привет! - окликнула Рина.
        Горшеня медленно задрал голову. В янтарных пуговицах смазались звезды.
        Мои слова - пустая пена. В молчанье - мыслей теснота, -
        произнес он мечтательно.
        Сашка с Риной переглянулись.
        - Чего-чего? - переспросил Сашка.
        Горшеня опустил тяжелую голову и перестал глазеть на звезды.
        - Я Горшеня - голова глиняная, пузо голодное! - сказал он обычным дурковатым голосом недоделанного буратинки.
        - Он просто повторяет как попугай! Вот только за кем? - шепнул Сашка.
        - Попробуем узнать. Я где-то видела список, - сказала Рина.
        Из внутреннего кармана ее шныровской куртки - летом она пыталась вернуть ее Яре, но та великодушно сказала: «Подарок!» - вынырнула рыжая тетрадь Макса, исписанная детским почерком.
        - Мещеря Губастый!.. Гулк Ражий! Ивашка Кудреватый! - отчетливо стала читать Рина.
        Горшеня слушал ее без заметного интереса. Оживлялся только несколько раз. Так, услышав «Фаддей Ногата», Горшеня, воспрянув, стал потирать живот и повторять:
«Фадюша вкусный! Фадюша толстый!» Когда Рина назвала Маланью Перцеву, он попытался спрятаться за куст и жалобно забубнил: «Горшени нету! Горшеня хорошо спрятался!»
        - Кто это? - шепнул Сашка.
        - Тихо! Первошныры… Тит Михайлов! Сергиус Немов! Мокша Гай!
        При упоминании о Мокше Гае Горшеня повел себя агрессивно. Высоко подпрыгнул и с энергией ветряной мельницы замахал руками.
        Рина и Сашка нырнули за угол склада, давая Горшене успокоиться.
        - Что-то ему сделал этот Мокша! - заметил Сашка.
        - Не мешай! Уже мало имен осталось!.. Митяй Желтоглазый! - крикнула Рина, выглядывая.
        Горшеня перестал размахивать руками.
        - Горшеня идет далеко! - таинственно сообщил он и, циркулем закидывая прямые ноги, зашагал прочь. Несколько шагов - и он исчез в темноте.
        Рина метнулась за Горшеней. Сашка нагнал ее. Опасаясь потерять Горшеню, они мчались по парку. Под ноги им бросались кусты. Неясная тень маятником раскачивалась между соснами. Белела скамейка. Прыгали в темноте пятна фонарей. Когда Горшеня проходил мимо ШНыра, что-то заставило Сашку оглянуться. На фоне освещенной прожектором стены он увидел скользнувшую тень. Светлое на светлом, белое на белом. Будто стеклом скользнули по бумаге.
        Они домчались до конца аллеи и, влетев в молодые рябины, остановились. Лес казался монолитным. Различались только ближайшие стволы. Дальше шло что-то шепчущее, однородное, шевелящееся от ветра. Деревья касались друг друга ветками и чесались друг о друга, как дружелюбные лошади. Гроздь тяжелых ягод чиркнула Сашку по лицу. Он сорвал и машинально стал жевать. Рябина была горькая.
        Рина вспомнила дуб и упавший березовый ствол.
        - Кажется, я знаю, где он! - сказала она и пошла по тропинке.
        Мокрые ветки, которые она задевала макушкой, брызгали в нее вчерашним дождем.
        Сашка оглянулся. Ему снова показалось, что они здесь не одни, и там, в темноте, за ними крадется кто-то третий. Внимательный, зоркий, незаметный. Он остановился. Поймал Рину за плечо. Шепнул в теплое ухо, задев его носом.
        - Подожди меня здесь!.. Шуми побольше! Топай, хрусти ветками! - Сашка нырнул в заросли и стал красться. Метров через двадцать, уловив неясный звук, перестал ползти и затаился.
        Рина честно топала и ломала ветки. Со звуками она по неопытности перебарщивала. Казалось, будто где-то рядом сцепились два молодых лося. Тень вынырнула совсем не там, откуда Сашка ожидал. Гораздо ближе, из кустарника.
        - Эй! - окликнул Сашка. - Стой!
        Тень застыла от неожиданности. Луна залила светом белое лицо. Человек повернулся и ломанулся в кусты. Сашка вернулся к Рине.
        - Ну? - спросила она.
        - Витяра! Он за нами следил!
        Рина вспомнила прирученные домашние угри, застенчивую улыбку и уши-баранки.
        - Дурашкин домик! - сказала она и снова нырнула в бурелом.
        Рина честно искала поваленное дерево, когда Сашка вдруг прыгнул на нее кошкой и сбил на землю. Совсем близко Рина увидела Горшеню. Великан лежал на животе, прижавшись ухом к земле. Их он не замечал.
        Было холодно. Рина спрятала ладони в рукава и подняла воротник шныровской куртки. Горшеня все слушал. Вид у него был отрешенный, как у голубицы, высиживающей яйцо. Трепетность огромного, нелепого тела, вбиравшего звуки земли.
        Неизвестно, что услышал Горшеня, но внезапно гигант заволновался, резко сел на корточки и стал разрывать землю руками. Сашка никогда не видел, чтобы так рыли. Это были лихорадочные, торопливые, но одновременно сосредоточенные и любящие движения. Три шныра с саперками не угнались бы за одним Горшеней. Легкая лиственная почва вылетала фонтаном. Буквально на глазах Горшеня погружался под землю.
        Светало. Березовые стволы приобрели странную четкость и казались столбами света, поддерживающими низкое небо. Горшеня сидел на земле и, наклонив голову, что-то разглядывал. В руках он держал влажный короб, покрытый прилипшей землей. Внутри оказалась пропитанная смолой истлевшая тряпка. Горшеня бережно прижал ее к груди и стал нетерпеливо разматывать.
        - Что там? - шепнула Рина, которой голова Горшени мешала видеть.
        Как ни тих был ее шепот, Горшеня отлично его разобрал. Он вскочил, покачиваясь на длинных ногах, подлетел к Рине и без усилия вырвал из земли куст, под которым она пряталась. Сашка кинулся ее защищать, но Горшеня небрежно махнул рукой, и Сашка отлетел к поваленной березе.
        Огромный, важный, он сурово нависал над Риной. Выпуклые пуговицы внимательно изучали ее. В них Рина видела свое перевернутое отражение. Рина обреченно пятилась, понимая, что ей не уйти.
        И тут Горшеня сделал что-то совсем непонятное. Он грузно опустился, почти рухнул на колени и протянул Рине открытую ладонь. На ладони лежала укороченная нерпь того же типа, что и у Суповны. Серебристые фигурки на ней были знакомы Рине: кентавр, русалка, лев и сирин. Кроме того, со стороны пульса в коже был продавлен контур какого-то животного. Самой фигурки не было.
        - Твоя! - сказал Горшеня и с необычайной ловкостью накинул нерпь на запястье Рине.
        Она оказалась массивной. Рина ощущала исходившее от нее тепло. Сырость не повредила нерпи. Сохранилась она неплохо, если не считать шнурка, который окончательно расползся, и двух зеленоватых пятен плесени с наружной стороны.
        - Кто просил отдать ее мне?.. И фигурки тут одной нет! Где она? - быстро спросила Рина.
        Горшеня распахнул огромный рот. Верхняя часть горшка поднялась вместе с глазами. Рина не сразу поняла, что это улыбка. Гигант поднялся, отряхнул с тулупа глину и пошел в чащу, повторяя:
        - Я Горшеня - голова глиняная, пузо голодное!
        Глава 10
        НОВАЯ ПОКЛОННИЦА ДИОНИСИЯ БЕЛДО
        На войне ставят к стенке не того, кто убил мало врагов или стрелял из винтовки с закрытыми от ужаса глазами или тихо кричал: «Ура!» Ставят к стенке тех, кто дезертировал. Просто бросил свой пост и убежал.
        Из дневника невернувшегося шныра
        В кабинете у Кавалерии сидел Афанасий и, показывая, что он тут свой человек, мизинцем гладил по носу Октавия. На правах старшего шныра он уже мог позволить себе некоторые вольности. Октавий милостиво принимал ласку, но стоило Афанасию заменить мизинец на любой другой палец, как пес морщился и ворчал.
        - Император, вы жертва собственных капризов! При всем моем уважении, надо было назвать вас Тузиком. Простое, надежное, благодарное имя! - сказала Кавалерия и, взяв Октавия за ручку на шлейке, сдернула со стола.
        - Прочь, животное! В будку и на цепь! - велела она.
        Октавий ушел под ажурный столик и с оскорбленным видом улегся на подушку.
        - Теперь главное! - продолжала Кавалерия. - Помнишь, ты говорил о встрече ведьмарей в психологической школе?
        Афанасий перестал дразнить Октавия ногой под столом.
        - Вы сказали: у нас нет цели, оправдывающей риск, - произнес он сладким голосом школьного ябеды, который с наслаждением сообщает любимой учительнице, что она села на булочку.
        Кавалерия посмотрела на него умно и устало. Откинулась на спинку кресла, закрыла глаза. Веки у нее были подрагивающие, с голубоватыми жилками.

«Когда она ныряла в последний раз? Наверное, все-таки сегодня… Скулы как бумажные», - подумал Афанасий. Кавалерия дрогнула веками, не открывая глаз.
        - Раньше все было ясно, - сказала директор ШНыра. - Ведьмари возникали из неустоявших шныров. Вся их элита - бывшие шныры, которые еще помнят стены, коридоры школы, как гремят поилки в пегасне… Это не то чтобы поддерживало баланс, но мы точно знали, что на одного шныра приходится примерно по три ведьмаря, считая по одному из каждого форта. Они даже сохраняли определенный трепет перед закладками. Уважение к ним, что ли… Пусть к этому трепету примешана ненависть, но все же базовое чувство именно уважение.
        - И что, это что-то меняет? - спросил Афанасий.
        - Юноша, меняют и меняются на блошином рынке! Речь о другом! - нетерпеливо сказала Кавалерия. - Гай - а такие решения не принимаются самостоятельно, без болота - раздул резервы фортов. Его люди набирают рекрутов. По возможности, молодых, потому что у них выше способность к адаптации. Фактически это ведьмари нового поколения, для которых двушка - не реальный мир, на котором они сами хоть раз были, травы которого касались руками, а ерундистика. У них другой подход к жизни: сделал работу - получил псиос. На остальное им плевать.
        - Это их сложности, - поморщился Афанасий.
        - Это НАШИ сложности, - с нажимом сказала Кавалерия. - Новые ведьмари жестче прежних. У них нет идеалов. Их не выбирали золотые пчелы. Они никогда не плакали. Никогда не были в ШНыре. Им ничего не нужно, кроме псиоса. Они перегрызают горло просто затем, чтобы в болоте это заметили и поощрили. Тревожный симптом!
        - Почему?
        - Он демаскирует намерения эльбов. Яснее ясного говорит, что, если эльбам удастся сломить защиту ШНыра, они выберут тактику постепенного порабощения. Вначале элиту, а потом и всех людей без исключения превратят в рабов-манипуляторов, которые будут готовить наш мир к тому, чтобы он слился с болотом.
        Афанасий кончиком носка осторожно наступил Октавию на хвост. Спустя секунду хвост исчез, и в его брючину вцепились зубы. Афанасий издал тихий задумчивый вопль.
        - В последние годы массово проращиваются эли. Тысячи носят в себе личинки. Тысячи людей-инкубаторов уже умерли. Каким образом ведьмарям удается их вселять? - сказала Кавалерия.
        - Но ведь и раньше эли вселялись, - брякнул Афанасий.
        - Раньше им приходилось проявлять усилия. Множество элей гибло. Проникнуть в жертву удавалось единицам. Сейчас речь идет уже об искусственном разведении без всякого риска для самих элей. Я убеждена: у ведьмарей есть артефакт или трансформированная закладка, которая переносит элей прямо из болота. И вот об этой закладке я хочу узнать больше.
        - Правильно ли я понимаю, что пророщенные эли подселяются к человеку и дальше существуют в симбиозе с ним?
        - А ты думал: в болото возвращаются? - раздраженно ответила Кавалерия. - Тело инкубатора эли разлагают быстро. Чем слабее сопротивление - тем скорее. Дальше эль уже эльб. Разница колоссальная - как между опарышем и мухой. Эль - туп, слеп, просто жрущая личинка, дающая, впрочем, какой-нибудь дар за счет собственных сил человека, которые она выгрызает. Эльб - видит все, что видит его хозяин, плюс имеет связь со всеми эльбами болота. Он становится опекуном при ведьмаре высокого ранга. Дает ему советы, помогает занять высокое положение в обществе. Его он уже не разлагает. Напротив, бережет, как хорошую лошадь, которую изучил до тонкости, до нерва. Пересаживаться на новую просто невыгодно - на выработку тонких связей у эльбов уходят десятилетия, иначе придется глушить тупыми инстинктами. Еда, размножение, боль - игра на трех аккордах. Эльбы это сами презирают.
        - Бессмертие? - быстро спросил Афанасий.
        Кавалерия резко мотнула головой.
        - Умоляю!!! В исключительных случаях. И то не бессмертие, а очень хорошую консервацию. Пока я знаю только один такой случай!
        В дверь постучали. Кавалерия посмотрела на часы.
        - О, вот и она! Разумеется, с опозданием. Пусть на сорок секунд, но все же!
        В кабинет вошла Наста. Бритая, с автоматной гильзой в ухе, она прошествовала мимо Афанасия, наступив на вытянутую ногу.
        - Привет вдовам! Костыли убрал! - буркнула она и решительно, как пега, оседлала стул.
        - Знакомьтесь! - весело сказала Кавалерия. - Будущая абитуриентка школы психического развития, практического ведовства и рунной магии имени Дионисия Белдо - Анастасия Федоровна Несмеянова. Родной город - Тула. Возраст - 18 лет. Вес -
59 кг. Рост - сто семьдесят сантиметров. Волосы, хорошо помню, были русые. Характер вспыльчивый. Первая татуировка - в десять лет. Травмы: перелом ключицы в двенадцать лет, перелом правой стопы - в тринадцать, перелом носа - в четырнадцать с половиной. Все перечисленное в драке. Тогда же в первый раз бросила курить. Увлечения: пегасы и все, что с ними связано. Хорошо играет на гитаре. Знает всех поэтов Серебряного века. Основное занятие: казаться хуже, чем она есть.
        Наста неуютно зашевелилась. Не слишком приятно, когда тебя вот так перебирают.
        Хотя Афанасий был знаком с Настой года два и регулярно переругивался с ней в пегасне, о многом он узнал впервые. Например, о поэтах Серебряного века. В основном он знал про Насту, что она вечно дымит за конюшней и регулярно употребляет слова, которые обычные люди говорят, когда прихлопнут палец железными воротами.
        - Вы - хотите - отправить - ее? - раздельно спросил Афанасий, при каждом неположенном тире тыкая в Насту пальцем.
        Наста щелкнула зубами. Невольно вспомнив Октавия, он быстро убрал руку за спину.
        - Совершенно верно. Наста, ты умеешь рисовать? Тебе предстоит запомнить и после зарисовать один предмет… Уверена, он там будет, или как иначе ведьмари собираются подселять новобранцам элей?
        - А как я узнаю, что это он? - спросила Наста.
        Кавалерия пожала плечами.
        - Проявишь фантазию… Ты же шныр. И сама, разумеется, держись от него подальше.
        - А если ей самой «откроют дар»? - забеспокоился Афанасий.
        Кавалерия хмыкнула.
        - До этого, надеюсь, дело не дойдет. Наста, хочешь получить от ведьмарей сверхъестественную способность?
        - Мечтаю! Открывать пробки глазом, - с вызовом ответила та.
        Кавалерия, как опытный руководитель, вежливо сделала вид, что ей смешно.
        - А если ее узнают? Кто-то из ведьмарей мог видеть ее на вылазках! - спросил Афанасий.
        - Попытаемся, чтобы не узнали. От некоторых броских штрихов, конечно, придется избавиться, - Кавалерия покосилась на автоматную гильзу в ухе. - А остальное дополним этим!
        Она открыла ящик стола и вытянула яркие, крупные, невероятно безвкусные бусы. Наста взглянула на них и с таким ужасом откинулась назад, что едва не улетела со стула.
        - Никогда! Лучше застрелите меня! Чтобы решили, что я торгую семечками за Полярным кругом? - завопила она.
        - Не хочу навязывать никому свой взгляд на вещи, но на твоем месте я бы подумала. - Кавалерия накинула бусы себе на шею. Октавий горестно заскулил. Его хозяйка исчезла. На стуле сидела рокового вида девица лет двадцати с хвостиком. Если бы не шныровская куртка, узнать Кавалерию не было бы никакой возможности.
        - Отличная маскировка! Использовалась еще древними шнырами. Сложность в том, что носить их можно не больше трех часов в сутки, - сказала девица очень знакомым голосом.
        - А если дольше? - спросил Афанасий.
        - Маскировочная внешность может закрепиться. - Кавалерия без сожаления сняла бусы и протянула Насте. На этот раз та не стала отказываться.
        - А я? - жалобно спросил Афанасий.
        - Тоже к ведьмарям хочешь?
        Афанасий дернул себя за мушкетерские усики. Он уже трижды отращивал их за этот год. И дважды сбривал. С усиками он утрачивал сходство с принцем и начинал смахивать на Арамиса.
        - Да не, Насту подстраховать! Одну посылать опасно: прибили - и не знаешь, где могилка, - умильно сказал он.
        Кавалерия кратковременно задумалась.
        - Ведьмари умеют пудрить мозги. Рядом должен быть кто-то, способный дать дружеский пинок, - признала она.
        - Так значит, я все-таки иду? - загорелся Афанасий.
        - Нет. Белдо видел тебя однажды и теперь узнает с любой маскировкой… Тут нужен кто-то, не вызывающий подозрений. Другого артефакта, равного бусам по силе, у меня нет. Значит, нужны новички, которые, по сути, еще не шныры. Защита школы - если она есть - их гарантированно пропустит. Вот только кто бы…
        В дверь просунулась голова Рины и сразу над ней - голова Сашки. Оба мокрые, в глине. Оба что-то возбужденно говорили. Рина показывала за свое запястье.
        - Нет, нет и… да! Об этих я думала в последнюю очередь… Но когда люди сами напрашиваются - в этом можно увидеть перст судьбы, - сказала Кавалерия вполголоса.

* * *
        Рине с Сашкой достался один стул на двоих. Они робко уселись по краям. Октавий поразмыслил о чем-то сугубо собачьем и, забравшись под их стул, стал собственнически рычать.
        - Ну вот примерно так выглядит ваше первое задание! - сказала Кавалерия пять минут спустя. - Нерпь - одной вполне достаточно - спрячете на улице. Сквозь защиту ее не пронести. Ваша задача - не сводить глаз с Насты. Вперед не лезть. Если произойдет нечто нестандартное - один продолжает наблюдать за Настой. Другой добирается до нерпи и через кентавра сообщает мне. Все понятно? Разумеется, артефакт тоже высматривайте и старайтесь запомнить. После зарисуете. И никаких геройских снимков на мобильник - умоляю! Артефакты не любят дешевой популярности. Отомстят сами - даже без берсерков, - сказала Кавалерия.
        Рина кивнула.
        - Еще момент… - Кавалерия достала пухлый белый гриб, похожий на шампиньон, и, обращаясь с ним осторожно, протянула его Сашке. - Это вспышечник! Такие встречаются на двушке, севернее прииска первой гряды…
        - А в кармане он не того? - опасливо спросил Сашка.
        - В кармане нет, но ронять не советую. Конечно, не атакующая закладка, но оглушает и ослепляет капитально… У вас будет не меньше минуты. Теперь о маскировке.
        Кавалерия открыла ящик стола и, порывшись, нашла две булавки с перламутровыми головками.
        - Лучше вколоть в воротник, чтобы не касались кожи. Старайтесь держаться в толпе родственников. Думаю, их там будет предостаточно.
        Рина осторожно взяла булавки. Они были со следами ржавчины и очень длинные. При наличии больной фантазии ими можно было даже фехтовать.
        - А их не узнают? - спросил Афанасий.
        - Узнают, - ответила Кавалерия со странной улыбкой. - Каждому они напомнят человека, с которым у него связаны неприятные воспоминания. Ничего не поделаешь: единственный артефакт без побочного действия - осиновый кол.
        - Значит, в пятницу? - спросила Рина. - А сегодня у нас что?
        - ВторнЯк с утра был, - насмешливо подсказала Наста.
        Она так и сказала: «вторнЯк».
        Наста и Афанасий ушли. В кабинете остались Кавалерия, Сашка и Рина. Калерия взяла на руки подскакивающего от лая Октавия (ему не понравилось, что Наста, уходя, показала ему язык).
        - Ну, - сказала Кавалерия. - Я вас слушаю! Рассказывайте!
        Рина молча потянула рукав. Кавалерия внимательно посмотрела на ее нерпь. На секунду закрыла глаза. Открыла. В лице ничего не изменилось.
        - Узнай, пожалуйста, у Кузепыча, перековал ли он Арапа? - ровным голосом попросила она Сашку.
        - Прямо сейчас? Э-э… Ну ладно!
        Кавалерия закрыла за Сашкой дверь.
        - Где ты ее взяла?
        Рина рассказала.
        - А фигурки не было?
        - Нет. Только след.
        - Что ж… - сказала Кавалерия. - Теперь эта нерпь твоя. Прежнюю сдашь Кузепычу. Правила ШНыра запрещают иметь две действующие нерпи.
        - Но…
        - Не перебивай! - одернула ее Кавалерия. - Поняла ты или нет: Горшеня - творение Митяя Желтоглазого, самого загадочного шныра из всех когда-либо существовавших, его друг, оттиск его души в глине - называй как знаешь. Все эти годы он сохранял его нерпь, держа это в тайне от всего ШНыра, а теперь отдал тебе. Будем надеяться, Горшеня не ошибся. После истории с ульем я как-то его побаиваюсь.
        Кавалерия зашторила окно, подошла к шкафу и вытянула с третьей полки альбом
«Русское деревянное зодчество». Нетерпеливо пролистав его, остановилась на одной из фотографий, изображавших деревянный инкрустированный ларь. Протянула руку, откинула крышку и, достав из ларя толстую истертую книгу в кожаном переплете, вернула «Деревянное зодчество» на прежнее место.
        - Не люблю хранить важные вещи на виду, - сказала она, открывая книгу там, где было заложено.
        Рина увидела рисунок: семь укороченных нерпей. На первой - рука со скипетром. На второй - нетопырь. На третьей - гепард. На четвертой - кабанья голова. На пятой - сокол. На шестой - седло. На седьмой - череп со стрелой в зубах.
        - Таких нерпей было изготовлено семь. Каждая для отдельной фигурки. Все семь выплавлены из одного самородка, доставленного со второй горной гряды, Митяем Желтоглазым. Кабанья голова и седло - у ведьмарей. Рука со скипетром - у меня. Сокол - у Суповны. Судьба остальных неизвестна, хотя про один у меня есть кое-какие догадки. С каждой связан особый дар. Кабанья голова - неуязвимость. Сокол - неисчерпаемый запас сил.
        - А рука со скипетром?
        - Рука со скипетром - это вот… - Кавалерия протянула ладонь и непонятно откуда достала горсть колкого снега. Снег был липкий. Пробормотав: «Оттепель, что ли, в Гренландии?», Кавалерия положила снег таять в цветочный горшок, присела и так же непонятно откуда зачерпнула мокрой гальки. Ноздри Рине защекотал запах водорослей и соли.
        - Ну это уже морское дно… Поняла, что такое рука со скипетром?
        - А череп со стрелой?
        Кавалерия быстро и очень остро взглянула на нее.
        - Надеюсь, этого ты никогда не узнаешь.
        - А гепард?
        Кавалерия погладила кожаный переплет книги, как могла бы погладить собаку или кошку. Октавий ревниво зарычал.
        - Здесь написано, что гепард делает союзником своего хозяина любое животное, птицу, рыбу и даже насекомое. Помогает перекладывать любую твою мысль на понятия существа, у которого совсем иная логика. Но только в том случае, если человек действительно желает добра тому, кому приказывает. Если же на душе у него злое намерение, то гепард только повредит.
        - Почему?
        - Он усилит и переложит именно то самое, сокровенное.
        - Но у меня нет гепарда, - грустно сказала Рина.
        Кавалерия кивнула.
        - Пока нет! Но если ты действительно законная хозяйка нерпи, то гепард еще придет к тебе, как пришла нерпь… Эти семь фигурок имеют общее название: уникумы. Они не повторяются. Если собрать все уникумы и сплавить их вместе, то за этот слиток эльбы дадут все знания мертвого мира - болота.
        - Почему?
        - Так гласит легенда.
        - А за меньшее? - спросила Рина.
        - На меньшее эльбы не согласны. Или все - или ничего. Не знаю почему, слиток нужен им целиком. Шныров это, разумеется, не интересует, но ведьмари - дело другое…
        - А кто такой Мокша Гай? - Рина вспомнила строчку в тетради, на которую бурно отреагировал Горшеня.
        - Где ты слышала это имя? Вместе с Митяем Желтоглазым он был одним из основателей ШНыра, - сухо ответила Кавалерия.

* * *
        Утром Рина с Сашкой снова отправились в пегасню. По дороге Рина размышляла, что ШНыр, по сути, вырос из пегасни. Не будь пегов, чего стоили бы все эти нерпи, философия, даже знание о двушке?
        В пегасне лязгали сетки. Гремели двери денников. Там убирали и чистили. Драили и выгребали. И кто только придумал, что каждые пять минут полета надо оплачивать целым часом уборки, кормления, лечения, возни с подковами, ремонтом отваливающихся дверей, протекающей крыши и так до бесконечности?
        Снаружи у ворот Даня подробно, с приложением схем аэродинамики, объяснял Бинту, что лошадь летать не может. Пегас слушал и печалился, разглядывая свое отражение в луже.
        - Не убивай у Бинта веру в себя! - весело крикнула Рина.
        Увидев Рину и Сашку, Даня кинулся к ним.
        - О, вот и вы! Мое встречное почтение! Нету у них мускульной силы! По всем раскладкам, эта туша должна непременно рухнуть!
        Окса кометой носилась по пегасне, временами издавая восторженные крики. Особого повода у нее не было, но с каких это пор нормальному человеку нужен повод, чтобы радостно повопить?
        - Вкалывай, вдова, вкалывай! - хмуро сказала ей Наста, нагружая тачку грязными опилками.
        Рядом с граблями пыхтел Рузя. Рузя и Наста были известны всему ШНыру. Их вечно посылали куда-нибудь вдвоем, чтобы они друг друга уравновешивали. Рузя делал все медленно и тщательно, а Наста быстро и неаккуратно. За то время, пока Рузя чистил одну половину лошади, Наста успевала перечистить добрый десяток пегов. Зато половина лошади была вычищена идеально, чего нельзя было сказать о десятке.
        Многие в ШНыре знали, что Рузя влюблен в Насту. Увы, ухаживание его было самое неуклюжее, пыхтящее, с грустными вздохами из темных углов, с тайно подсунутыми на тарелку котлетками и бесконечными разговорами ни о чем. Насте же хотелось другого - страстей, полетов при луне и звона клинков. Пингвином Рузей она тяготилась.
        Окса с полминуты поработала, после чего с величайшей готовностью перестала убирать пегасню и положила грабли в проходе, чтобы у кого-нибудь появился стимул о них споткнуться.
        - Ой, видела Азу? Бедная! Ул сутками у нее, а Яра все время с ним! - зашептала она, подкрадываясь к Насте.
        На щеках у Насты вспыхнули розовые пятна. На правой щеке три пятна слились в одно, на левой так и остались дробными.
        - Закрой кран! - процедила она сквозь зубы.
        Окса попыталась обидеться, но тогда следовало замолчать. Окса же была чем-то похожа на всеобщую мамашу Дельту: если кому-то плохо, его надо облизывать, даже если он при этом кусается.
        - Ой! Да ладно тебе! - миролюбиво защебетала Окса. - Я же не со зла! Ну улыбнись! Насточка, милая, улыбнись! И что ты в нем нашла?
        Наста загибала молотком ржавый гвоздь, торчащий острием в проход. Услышав «И что ты в нем нашла?», она выпрямилась и, постукивая себя молотком по открытой ладони, мрачно уточнила:
        - В КОМ?
        Окса опасливо покосилась на молоток. Она еще не забыла, как однажды этот же молоток летел по дуге в Гошу, который что-то не то ляпнул. Поэтому Окса решила сменить тему.
        - Ой! Ничего не могу с собой поделать, подруга! У нас разные вкусы! Мне нравятся плохие парни!
        Наста мысленно застонала. У Оксы любимая тема - «моя большая любовь». Или даже в мужском роде: мой большой любоф.
        - Это кто у нас плохой? Вовчик, что ли? - спросила она, переставая грохотать молотком.
        Окса напряглась. Всегда приятно ковыряться пальчиком в чужой ранке, но стоит кому-то залезть в твою, удовольствие сразу обнуляется. Если у тебя есть вавка, прячь ее, чтобы друзья не стали утешать. А то найдутся те, что станут зашивать суровыми нитками обычную кошачью царапину.
        - Э-э… Ну хотя бы… - признала она осторожно.
        - Вовчик не плохой. Вовчик тухлый. По-настоящему плохие парни - маньяки на зоне. Только тебя к ним не тянет, - лениво отозвалась Наста.
        Снаружи послышался плеск знакомой лужи. Дверь в воротах пегасни открылась. К ним косолапил Кузепыч, за ним шли Сашка и Рина.
        Нашарив взглядом Насту, Кузепыч ткнул в нее пальцем.
        - Поехали!.. Кавалерия велела доставить вас троих до метро!.. Готовность десять минут! Марш в душ, а то по запаху пегасни любой ведьмарь раскусит вас в семь секунд!
        Глава 11
        ДЕНЬ ОТКРЫТЫХ ЗВЕРЕЙ
        Воля - маленькая, злая, целеустремленная оса. Она жалит и гонит вперед болтливый, ленивый и самовлюбленный ум.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Наста заскочила в комнату, сбросила шныровскую куртку и быстро переоделась. В дверях спохватилась и достала из уха гильзу. Опустелая дыра казалась огромной. У Насты даже мелькнула мысль, не заклеить ли ее чем-нибудь.
        Отыскав пластырь, она вновь оказалась у зеркала и, неосторожно вскинув голову, встретилась сама с собой лицом к лицу. Собственная физиономия показалась ей страшной. Широкий нос, красные брюквенные скулы, невысокий лоб, жесткая короткая щетина, вымахавшая на бритой голове. Наста застыла в тоске. В школе она считалась симпатичной. А дальше все как-то покатилось. Порой Насте казалось: она специально ищет, чего бы еще такое с собой сотворить, чтобы кто-то там, непонятно где, заметил ее и пожалел. Волосы отрезать? Гильзу в ухо вставить? Брови сбрить? Вытатуировать на шее скорпиона?
        Бросая очередной вызов своему лицу, Наста скорчила рожу, сама себе несильно врезала в челюсть и вышла из комнаты. Рина, Сашка и Кузепыч ждали ее в маршрутке за воротами ШНыра.
        Кузепыч крутил баранку, брезгливо объезжал лужи и поругивал Макара, разгромившего машину. Потом стал распевать песни, перескакивая с «Катюши» на Высоцкого. Голоса у Кузепыча не было, но слух имелся.
        - Суповна лучше поет! - заявила Наста.
        - Когда ты ее слышала? - ревниво спросил Кузепыч.
        - Когда у меня ухо болело. Я в медпункте лежала, а она мне пела…
        Воображение нарисовало Рине картину: Наста от боли гудит в подушку, а Суповна гладит ее по голове и поет. А за окном подмосковная ночь с ветрами и дождем.
        Наста сидела рядом с Сашкой и смотрела в окно. Кузепыч как раз проезжал мимо школы. Занятно было наблюдать, как дети возвращаются домой. Ученики младших классов прут огромные ранцы, от которых позвоночник осыпается в трусы. Чем старше ученик, тем рюкзак меньше, и, наконец, наступает день и час, когда человек идет в школу, сунув под ремень брюк единственную тетрадь по всем предметам.
        У метро Кузепыч остановился посреди дороги, оббикиваемый нетерпеливыми водителями. Наста хотела вылезти, чувствуя, как за ее спиной пыхтят Сашка с Риной, но Кузепыч, повернувшись, поймал ее за локоть.
        - Ты это… ну… давай там!.. береги себя! Шнеппер оставила? Бусы взяла? - заботливо спросил он у Насты.
        Подбородок Кузепыча алел младенческой пяткой. В выпуклых глазах жила тревога. Но Кузепыч не дал ей зазнаться.
        - Не утрать шныровское имущество! Оно у меня по описи проходит! - сказал он, вновь становясь собой.

* * *
        Перед тем, как позволить метрочервю пожрать себя, они ненадолго остановились в сквере. Наста накинула на шею бусы, а Рина с Сашкой закололи булавки. Помня, что булавка не должна касаться шеи, Сашка долго возился с воротником. Когда же он, наконец, поднял голову, прямо перед ним стоял его прежний школьный учитель физкультуры по фамилии Курдюмов, который безжалостно заставлял его пробегать по пять километров за каждый пропущенный урок.
        Сашка в ужасе попятился. На взмокшем лице физкультурника возникло встречное шевеление памяти, выразившееся в гармошке складок на лбу.
        - А вы что тут делаете? Артурыча позову! - внезапно сказал Курдюмов, отступая на шаг назад.
        Сашка заморгал. Курдюмов обычно разбирался со всеми вопросами сам и Артурычей не звал.
        - Рина? Это ты? - окликнул он неуверенно.
        Учитель физкультуры провел рукой по красному лицу.
        - Ага, я! Прости! Ты очень похож на одного соседа, который два месяца путал нашу дверь с туалетом.
        - Ничего… Давай руку!
        Рина замотала головой. Давать руку мужику, путающему двери, ей не хотелось, хотя бы это был совсем и не он.
        Вспомнив о Насте, оба повернулись к ней. Сашка ожидал, что и Наста окажется какой-нибудь Курдюмовой, но она изменилась не так глобально. Просто девушка лет восемнадцати. Ну чуть выше, чуть уже в плечах, с короткой светлой челкой и… если быть откровенным, на порядок симпатичнее.
        - Волосы! - сказала Рина.
        - Чего волосы? - Наста подняла руку и недоверчиво потрогала челку.
        Не обнаружив, во что посмотреться, она метнулась к ближайшей машине. Развернув к себе зеркальце, уставилась на свое лицо. Смотрела и дергала бусы, наматывая их на палец.
        - Красивый девушка! Куда тебя даром везти, красивый девушка? - произнес кто-то рядом.
        Наста медленно повернула голову. С водительского места на нее смотрел молодой развеселый азербайджанец, улыбаясь не только зубами, но и розовыми деснами.
        Наста опомнилась и отскочила от машины. Рина с Сашкой ждали ее, тревожно поглядывая друг на друга. У обоих были подняты воротники, в которые они сосредоточенно зарывались носами.
        - Рано мы булавки воткнули, - пожаловался Сашка.
        - Почему?
        - Да нам три раза уже пытались по морде дать. И каждый раз по уважительной причине. Прямо даже неловко защищаться… Сашка вон жену бывшую встретил! Зачем ты ее бросил тридцать лет назад, а? - спросила Рина.
        Рядом стояла полная пожилая женщина и держала Сашку за рукав. Сашка пыхтел. Ему и рукав хотелось вырвать, и одновременно было неудобно. Он потел и вел себя как пойманный воришка.
        - Ты совсем не постарел! Просто скажи: зачем? Я все пойму! - повторяла женщина.
        - Не надо его дергать! Он сам не понял, - встряла Наста.
        Женщина вздрогнула, будто ее ударили, отпустила рукав и быстро пошла в толпу. Сашка шагнул за ней, желая задержать, но остановился.
        - Только попробуй еще раз нагрубить моей жене! - пригрозил он Насте и качнул пальцем ее бусы. - И вообще, помнишь, что у тебя всего три часа?
        Наста поежилась, как Золушка, у которой поинтересовались, что она собирается делать после двенадцати.
        - Не лезь без мыла в душ! - отрубила она.
        - Чего?
        - В душу, говорю, не лезь! Че встали? Ну все, вдовы, потопали! - хрипло сказала она и шагами пошла к метро.
        Ей дико хотелось курить.

* * *
        В метро они заметно повеселели, особенно когда благополучно миновали турникеты. Сашка усиленно отворачивался, чтобы дежуривший у эскалатора милиционер не опознал в нем преступника с утренней ориентировки. Мало ли, чем аукнется булавка.
        В вагоне, ощущая смутную вину перед брошенной женой, Сашка всем порывался уступать место и ловил за руки тетушек, которые от испуга отказывались садиться. Так они доехали до «Китай-города», а оттуда до «Третьяковской».
        Эскалатор на «Третьяковской» настойчиво пах новой резиной. Наста внезапно поняла, что волнуется. Она ехала, и ей хотелось, чтобы эскалатор поднимался бесконечно.
        - Ты уверена, что нам сюда? - спросила Рина.
        - Угум. Сто раз в этом районе паслась. У них тут база возле памятника маньякам, - подтвердила Наста.
        - Кому-кому памятник? - усомнилась Рина.
        - Неважно как он называется. Важно, что это реальный памятник маньякам. Ведьмари его обожают. У нас в ста метрах от него ни одна нерпь не работает. Что ж ты хочешь: Болотная площадь! Ничего не напоминает?
        До Болотной площади они добрались с приключениями. Сашка встретил мужичка, который называл его Рыжий, нехорошо щурился и повторял: «Забыл, сволота, речку Колыму?»
        - Почему я никого не встречаю? - ляпнула Рина, и тотчас судьба ее наказала. Рядом затормозила машина.
        Из нее выскочил мужчина и, восклицая: «Иди на дочь свою посмотри! Такая же дрянь растет!», стал заталкивать ее в автомобиль. Пришлось удирать дворами, а он бежал следом, тощий и несчастный, и кричал.
        - Не надо было вообще с этими булавками связываться!.. Какие-то все израненные, никого целого нет, - хмуро сказала Рина, пиная водосточную трубу. Труба грохотала, но не там, где пинали, а выше. Из нее сыпался мусор.
        Они перешли мост через Москву-реку, свернули налево и оказались у огромного углового дома старой постройки. Вход был с улицы, на месте закругленного архитектором прямого угла. Поднятая на несколько ступенек дверь выходила на Болотную площадь. Над входом висело несколько табличек, самая заметная - «УПРАВА РАЙОНА ЯКИМАНКА».
        Сашка незаметно толкнул Насту.
        - Эта дверь?
        - Пока не эта, - таинственно ответила Наста.
        - Ч-чего?
        - Потом поймешь.
        Сашка кивнул, соглашаясь понимать после.
        Они перешли дорогу и разместились на детской площадке недалеко от памятника маньякам. Сашка немедленно принялся подтягиваться. Наста скрипела ржавыми качелями, а Рина слушала скрип и размышляла, возможно ли написать музыку для качелей.
        Наконец Рине надоело. Она ушла на мостик и стала разглядывать замки, на которых влюбленные пары писали свои имена. Замки висели гроздьями на перилах и столбах. Наста стояла на мостике и, игнорируя замки, плевала в воду, до крайности смущая этим молодую утку. Утка все никак не могла разобраться: кормят ее или нет. Кидаешься, подплываешь, а схватить-то и нечего.
        Вспомнив приказ Кавалерии спрятать где-нибудь поблизости нерпь, Сашка спустился к реке и стал искать место. Наконец он затолкал ее под мост, в узкую щель, где зеленовато поблескивало бутылочное стекло.
        - Сопрут! - категорично заявила Наста. Сашкина нерпь была у них одна на троих. Рина и Наста оставили свои в ШНыре.
        - Не сопрут. Она глубоко провалилась, - ответил Сашка.
        - Ты истинный шныр! Делаешь все тяпляписто, с умеренной коекакостью, - сказала Наста.
        Она так часто цитировала Ула, что порой ощущала себя тенью, потерявшей хозяина и пристающей ко всем без разбора, только чтобы чьей-нибудь быть.
        В Москве у Насты был только один родной человек. Старик-сторож, зимой и летом живший в вагончике строительного рынка на Варшавке в закутке, где навалены некондиционные доски. Наста познакомилась с ним, когда однажды на том же рынке ее полулениво, не в полную силу, избили два клерка из форта Долбушина и великодушно оставили валяться. Тогда она отлеживалась в вагончике два дня, не отвечая на вызовы нерпи и вообще не желая быть шныром. Потом все же связалась с Улом, и он ее забрал.
        Сторожу было много лет. Пятьдесят… шестьдесят… семьдесят… - для Насты разница пока смазывалась. Маленький, сухой, смуглый, обросший белой щетиной, он состоял из одних костей и обтягивающей их кожи. Когда-то он приехал в Москву из Приднестровья, где у него никого не осталось, и, совершенно одинокий, доживал свою жизнь на птичьих правах.
        Сторож наливал ей чаю в железную кружку с отбитой эмалью. Он молчал, и Наста молчала. Он сидел рядом, и ей казалось, что две тоски тянут навстречу друг другу руки. В тоске было что-то тупиковое, неразрешимое. Нужен был кто-то третий, вмещающий и Насту, и старика, и Ула, и горящую новым железом крышу строительного вагончика.

* * *
        Дионисий Белдо возник на Болотной площади без пятнадцати пять. Его расписной микроавтобус тесно припарковался в общем ряду. Из автобуса вышел Птах. Косолапя, обошел его, постучал дворниками и опять полез в кабину. Из задней двери выпорхнули Младочка с Владочкой. Старичок, зашипев, оттолкнул Младу и любезно протянул пальчики Владе. Потом передумал и, вырвав пальчики у Влады, передал их прощенной Младе, буркнув: «На вот тебе! Не дуйся!»
        Извлеченный Младой из автобуса, Белдо развил бурную деятельность. Устремился к памятнику маньякам и, обтанцевав его по периметру, возложил по углам четыре хризантемы. Потом, оглядываясь и посылая воздушные поцелуи, резво поскакал к угловому дому.
        У подъезда уже собралась небольшая толпа, к которой каждую секунду прибивались все новые люди. Видимо, они были здесь давно, просто, растворившись среди прохожих, дожидались определенного часа.
        Сашка тоже хотел влиться в толпу, но группа пьянчужек опознала в нем Федю, за которым должок. Перешептываясь, Федю стали бочком оттирать к Москве-реке, чтобы там, на полупустой набережной, втихую выбить из него пыль.
        Наста указательным пальцем отстрелила окурок. Окурок полетел по дуге, ударился о сетку ограды и запрыгал.
        - Идем! Федя! Отдай мужикам, чего они просят, и марш за мной! - произнесла она директивным голосом.
        К крыльцу Наста подошла первой. Рина и Сашка слегка приотстали, пропуская машины. Толпа втягивалась в двери, как мыльная вода в раковину.
        Вывеска «УПРАВА РАЙОНА ЯКИМАНКА» таинственным образом исчезла. Теперь ее место занимала другая: «ШКОЛА ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ». Некоторые буквы успели заметно выгореть.
        Пока Наста ожидала Сашку и Рину, дверь закрылась. Рина поднялась на крыльцо и толкнула ее от себя. Сашка и Наста просунулись следом. Увидели серое скучное фойе, пахнущее недавно вымытым полом. В пропускной будке скучал бойкий старичок с повязкой «ДЕЖУРНЫЙ». Поодаль, у рамки металлоискателя, молодой милиционер в бронежилете играл на телефоне. Висевший на ремне автомат мешал ему. Он толкал его локтем.
        - Закрыто! - сказал он Рине, не поднимая головы.
        - Чего закрыто? - не поняла Рина.
        - Управа закрыта. Санитарная обработка. Насекомых с утра травили. Завтра приходите.
        Рина подозрительно огляделась. Фойе выглядело пустым. Недавняя толпа всосалась без следа.
        - А как же эти? - спросила она тупо.
        - Какие еще эти? - милиционер на секунду отвлекся от экрана, и, пока он переводил глаза, в телефоне произошло что-то непоправимое. То ли человечка убили, то ли башенка рассыпалась. Лицо у него затосковало.
        - Чего им надо? Ну чего? - умоляюще спросил он у дежурного. Приклад автомата больно стукнул его по локтю.
        Старичок выскочил из будки, как пес из конуры.
        - По-хорошему просят: неприемный день! - рявкнул он, обшаривая глазами Сашку с Риной. - А ну погодьте! Это не вы позавчера тут стекло разбили? А ну стоять!
        Рина торопливо выскочила наружу. Через стекло она видела, как старичок, делая отмашку правой рукой, что-то втолковывает милиционеру. Тот встает и, неуверенно сдергивая автомат, направляется в их сторону.
        - Ау, чего встали?! Двери открывай! - завопила Наста.
        - Как открывать? Там же эти! - не понял Сашка.
        - В другую сторону открывай! Не тормози! - Наста кошкой прыгнула к двери и за секунду до того, как милиционер вышел на крыльцо, дернула ручку на себя.
        Глава 12
        КОНСТРУКТОР ЖЕЛАНИЙ
        Несмотря на странность этого вопроса, нового и занимательного только как будто по излишеству в нем, должно сказать, что весьма редкий из человеков любит себя. Большая часть людей ненавидит себя, старается сделать себе как можно больше зла. Если измерить зло, соделанное человеку в его жизни, то найдется, что лютейший враг не сделал ему столько зла, сколько сделал зла человек сам себе…
        Св. Игнатий Брянчанинов
        На сей раз все было иначе. Они очутились в зале с паркетным полом, который по своим размерам никак не мог поместиться в доме на Болотной площади, хотя тот и занимал пятую часть квартала. Зал уходил в бесконечность и казался еще больше из-за множества зеркал.
        В центре был островок - небольшое, на полторы ступеньки поднимающееся возвышение. По краям помещались четыре стеклянных стола, между которыми цепочкой тянулись оранжерейные растения в кадках. Зал был так огромен, так гулок, так залит светом, а зеркала отражали все с такой пугающей подробностью, что даже самый смелый человек невольно начинал искать темные углы. Быстро обнаруживал, что их нет, и невольно шел к столу.
        То же самое сделали и Сашка с Риной. По пути им несколько раз попадались кучки людей разного возраста. Было заметно, что большинство здесь впервые и друг друга никто не знает. Они оживленно переговаривались на ерундовые темы и смеялись тем усиленным смехом, которым всегда смеются в незнакомом месте, когда хотят показать, что общение доставляет огромное удовольствие.
        По залу скользили Белдо, Млада и Влада. Белдо порхал, как бабочка, успевающая коснуться всякого цветка. На каждого собеседника у него была всего пара секунд. Одному он улыбался, дотрагивался до волос другого, перешучивался с третьим, фамильярно хлопал по животу четвертого.
        Рина и Сашка знали глав фортов только по фото. Вчера Яра устроила им инструктаж, заставляя опознавать их на десятках снимков, в том числе групповых. Фотография и человек стыковались не всегда, возможно, поэтому Рина вздрогнула, когда навстречу ей из толпы вынырнул Долбушин.
        Глава второго форта шел, уставившись в пол. Если с ним здоровались, он коротко кивал. Долбушин был в строгом костюме, в белой до ослепительности рубашке и одноцветном синем галстуке. Ручку зонта он небрежно набросил на запястье.
        За Долбушиным вплотную двигался Андрей. Когда кто-то пытался нагнать хозяина и затеять разговор, то невольно налетал на Андрея и начинал огибать его бесконечную спинищу. Долбушин к тому времени оказывался далеко впереди.
        - Смотри, там Тилль! - шепнул Сашка.
        Глава форта берсерков двигался в плотном кольце телохранителей. Если судить по тому, в какую сторону смотрела его охрана, «телоохранялся» Тилль в основном от Долбушина. Это была их первая встреча после атаки берсерков на дом Долбушина.
        Хотя по самому Тиллю никак нельзя было сказать, будто он чего-то опасается. Сигарета во влажных губах небрежно покачивалась, а сопровождавшие отца Кеша с Пашей вели себя нагло.
        - Мое почтение, Альберт! Как жизнь? Как бизнес? - издали крикнул Тилль.
        Долбушин остановился, секунду смотрел на него, а затем сухо кивнул, показывая, что бизнесом он доволен, а жизнью тем паче. Между ними юлой вертелся Белдо. Точно впервые заметив Долбушина, он бурно ему обрадовался. Вскрикнул, повис на шее, отпрянул, всплеснул руками, присел, охнул. Потом метнулся к Тиллю и повторил то же самое, только в измененном порядке: охнул перед тем, как присел, и поцеловал Тилля в шею, тогда как Долбушина в ухо.
        Тилль и Долбушин повели себя одинаково - с деревянными лицами отшатнулись от старичка и… оказались рядом, запоздало сообразив, что в этом и состояла хитрость коварного танцора. Вольно ли, невольно - он объединил их неприязнью к себе.
        Белдо, смеясь, подхватил Долбушина под руку и повлек от Тилля.
        - Как ваша доченька, Альберт? - шепнул он. - Ей не слишком скверно в ШНыре? После всей роскоши, что ее окружала, - общие комнаты и туалет на этаже!!! Фи! Хотя стертая память - надежная защита от разочарований!.. Гай ужасен, что заслал ее туда, но, между нами, это отличная школа жизни!
        Долбушин отвернулся. Цена этого лепета была ему известна.
        - Мы с Младочкой и Владочкой так переживаем! Младочка каждую ночь целует за нее сто звезд! А Владочка взяла ее фотографию и целыми днями наговаривает ей на ушко счастье!
        - Пусть возмет свое счастье назад - или… - Долбушин качнул зонтом.
        Белдо захихикал, но от зонта отодвинулся.
        - Ну-ну, Альберт! Я вас прекрасно понимаю!.. В вашем состоянии… Я все равно вас обожаю, хотя вы… хи-хи! - такой противный! - сказал он, отскакивая, как воробушек.
        Белдо громко хлопнул в ладоши, привлекая внимание. Новички охватили его широким полукругом. Наста оказалась в первых рядах. Сашка и Рина держались в толпе.
        - Друзья мои! Милые, дорогие друзья! Я посылаю вам светлую энергию моей души! Вбирайте ее, как цветы пьют солнце! - звонко воскликнул Белдо, целуя свои руки и дуя на открытые ладони.
        От его рук отделилось золотое сияние и волнами потекло на зрителей. Долбушин и Тилль предусмотрительно нырнули за спины охраны. Белдо перестал дарить энергию души и брезгливо отряхнул ладошки.
        - Пока мы еще не начали знакомиться, хочу сообщить вам главное! Я не прошу верить мне на слово, но все мы здесь, чтобы служить добру! Абсолютному, вселенскому, универсальному, о котором говорят все мировые религии! Это оно, добро, собрало всех нас здесь, на Болотной площади, в этих светлых, добрых, ласковых стенах! - Старичок достал из кармана яйцо, дохнул на него, и в руке у него появился цыпленок, маленький еще, необсохший.
        Зал восторженно выдохнул. Дионисий Тигранович скромно пожал плечиками и раскланялся.
        - Фокус! - морщась, уронил взлохмаченный молодой человек, стоявший к Белдо ближе прочих.
        - Никакой не фокус! Яйцо с птицефермы, со штампом, абсолютно стерильное! - возмутился старичок. - Но глобально вы правы, юноша! Это не чудо! К третьему занятию самый бездарный из вас сотворит такое! Только умоляю, не в супермаркете! Тысячи крохотных цыплят - это перебор!
        Он повернулся и сунул цыпленка Младе.
        - Но для начала определимся, кто с нами, а кто против! Если есть среди вас такие, которые хотят служить злу, - пусть немедленно выйдут вон! - старичок топнул ножкой. - Таким тайны мироздания я открывать не буду! Ну-с, я жду! Кто хочет служить злу?
        Взлохмаченный молодой человек робко поднял палец.
        - Чего вам, юноша? Рветесь служить злу? - кисло осведомился Белдо.
        - Не…. Какое там? - поспешно ответил молодой человек. - Я просто хотел спросить. Можно?
        Белдо любезно разрешил.
        - Я не хочу служить злу, но не сильно уверен, хочу ли я служить добру!.. Вдруг с моей стороны это будет только болтовня? Короче, я не определился! - путано произнес молодой человек.
        Белдо сдвинул бровки.
        - Есть еще кто-то, кто с ним согласен? - громогласно произнес он.
        После некоторого замешательства поднялось еще три руки, а потом, вдогон, еще одна.
        Белдо обозрел поднятые руки, закатил глаза и торжественно произнес.
        - А вот с вами, друзья мои, нам не по пути! Да-с! Прошу вас, Ингвар Бориславич!
        Тилль что-то прохрипел и дернул прилипшей к губам сигаретой. Берсерки сомкнулись вокруг пятерых и увели их. Люди в зале заволновались.
        - Никакого насилия! Их проводят строго до выхода! Нам не нужны люди с туманной жизненной программой, которым наплевать на вселенское добро! - успокоительно произнес Белдо. - А вы, друзья мои, отдыхайте! Скоро начнется презентация!
        Спасаясь от мнительной дамы, опознавшей в Сашке бывшего босса, Сашка и Рина стали лавировать в толпе и налетели животами на столик. За столиком сидела полная женщина в круглых очках, с зачесанными назад волосами. Перед ней лежали тетрадь и ручка.
        - Меня зовут Алевтина! Мне кажется, я вас где-то встречала! Вы здесь впервые?
        - Да, - нервно сказал Сашка.
        - Ничего страшного. Мы рады всем!.. - успокоила его женщина.
        Сашка, улыбаясь, начал пятиться, заслоняя плечом Рину.
        - Минутку! Задержитесь! - строго сказала дама.
        Рина оглянулась. Увидела, как в дверь входит невысокий, небрежно одетый мужчина, гибкий настолько, что кажется выгнутым назад. Его окружали четыре арбалетчика. Едва Гай с охраной прошел вперед, как берсерки Тилля цепью встали у выхода, оттеснив от дверей всех, кто стоял рядом.
        - Чего это они? - напрягся Сашка.
        - О, не обращайте внимания! Важно, чтобы никто не вышел, пока ознакомительное занятие не закончится! Потом, разумеется, всех отпустят! - извиняющимся тоном произнесла Алевтина. - Итак, чем можем быть полезны?
        - Э-э… - проблеял Сашка. - Да, в общем, ничем! Мы так, группа поддержки…
        Женщина с зачесанными волосами открыла тетрадь.
        - Не имеет значения! Собственно, я занимаюсь обменом.
        - Обменом чего?
        - О, всего! У каждого из нас есть что-то лишнее и нет чего-то необходимого. Разве это справедливо? Вот я и помогаю это исправить. Варианты самые разные!
        Аккуратный ноготь скользил по странице сверху вниз, изредка останавливаясь на той или другой строке.
        - Что тут у нас? Незаконченное философское образование (4 курса, без защиты диплома) на навыки шеф-повара. Небольшой аккуратный горб на гастрит. Дар слова на умение вовремя замолкать. Красивые глаза (серо-зеленые, 2 шт.) на длинные волосы.
        Алевтина вопросительно вскинула глаза на волосы Рины.
        - Но это тоже, видимо, не вам. Другие варианты! Грузовик денег (кузов типа
«Газель») на молодость и здоровье (справка от фельд. Уточкина о вашей псиосной независимости). Педагогическое образование на любовь к детям. Дар предвидения на бытовое счастье (модификация «рай в шалаше»).
        - Не-а, я пас! - отказался Сашка.
        Женщина рассеянно кивнула.
        - Законченные секретарские курсы (диплом с отличием) на ровные зубы. Ум на оптимизм. Навык хорошо драться на способность не влипать в истории… Есть также ряд уникальных предложений по части псиосных удовольствий. Но это, прошу прощения, за тем столиком!
        Дама кивнула на соседний столик, за которым зевающий клерк шариковой ручкой чистил себе ногти, меняя кайму грязи на следы чернил.
        Сашка пообещал подумать. Алевтину это не обмануло.
        - Будем откровенны!.. Думать вы не собираетесь! Вы не хотите меняться, потому что боитесь боли! Поверьте, никто не будет отрезать вам уши или залезать скальпелем в глаза. Наша цель - бескорыстно делать людей счастливыми.
        - А! Ну да! Здорово! - сказал Сашка, отслеживая одним глазом Насту, а другим - берсерков Тилля.
        Дама с зачесанными волосами, видимо, сочла Сашку безнадежным и коснулась руки Рины.
        - Тебя не мучают ночные кошмары? Страшные, повторяющиеся сны, после которых просыпаешься и не можешь даже дышать?
        Рина напряглась.
        - Откуда вы знаете?
        - Опыт. Я работаю не первый год! - сказала Алевтина, улыбаясь. - Где-то здесь было нечто интересное. Как раз для тебя!
        Она быстро стала перелистывать тетрадь.
        - Ага, вот! «Поменяю комплект прекрасных снов (12 сюжетов) на мизинец на правой ноге». Выгодное предложение! Хозяйка снов, насколько я знаю, помешана на своих ногах. Она на что угодно готова - лишь бы была идеальная подвижность стопы…
        - А я без мизинца буду? - поинтересовалась Рина.
        - Зачем без мизинца? - удивилась Алевтина. - Она отдаст тебе свой. Думаю, иметь шесть пальцев на ноге не в входит в ее планы.
        - А мизинец нормальный? - с сомнением спросила Рина.
        - После перелома, конечно, но ничего. Могу устроить личную встречу для осмотра. Поверь, действительно стоящее предложение. Та девушка настоящая красавица. Думаю, к ее мизинцам это тоже относится.
        - А если я, то… - начала колебаться Рина.
        - Никакой боли, операций, пересадок. Я уже сказала твоему другу! - заверила ее Алевтина. - Все мгновенно. Полное слияние! Тебе будет казаться, что так было всегда.
        Ощутив, что склонная к авантюрам Рина готова согласиться, Сашка схватил ее под локоть и поволок за собой.
        - Мы с вами свяжемся! Простите, что потратили время! - крикнул он издали.
        Полная женщина отнеслась к отказу спокойно.
        - Тратить время - моя работа! - равнодушно сказала она и уткнулась в тетрадь.
        Обнаружив между оранжерейными кадками закуток, Сашка затолкал туда Рину.
        - Чего ты меня утащил? Мизинец мой жалко? - возмутилась та.
        - Может, и жалко.
        - Он что, твоя собственность?
        - Может, и моя.
        Рина задохнулась от такой наглости.
        - Может, и я твоя собственность?
        - Может, и ты, - с вызовом ответил Сашка и выглянул из-за кадки.
        Возле Насты стоял Белдо и, обнимая ее за плечи, помогал удерживать в воздухе огромный мыльный пузырь, внутри которого всплескивала крыльями радужная птица. Стоявшие вокруг восторженно охали. Наста смеялась.
        - Слушай! А ведь она влипнет! - сказал он Рине.
        - Смеешься? - отозвалась Рина. - Ну шарик… ну птичка… Это мелочи! Я Насту знаю.
        Ее больше волновало, что у Насты осталось всего пятьдесят минут. Рано они связались с этими бусами. Надо было надеть прямо здесь, на Болотной.
        К Долбушину приклеился блеющий дядечка, похожий на овечку. Глава второго форта отворачивался, но дядечка забегал с другой стороны. Тут даже Андрей оказался бессилен.
        - Кто это? - спросила Рина.
        - А-а! Тип один с психфака! Специалист по раздуванию гадостей. Не помню, из чьего форта, - внезапно сказал кто-то.
        Испуганно оглянувшись, Рина увидела, что с противоположной стороны кадки на ступеньке сидит маленькая смешная девушка, одетая пестро, как попугайчик. Под расстегнутой зеленой курткой была желтая рубашка, заканчивалось все красной майкой, на которой болтался большущий кулон.
        - Как тебя зовут? - спросила Рина.
        - Гуля. А тебя?..
        - Р… Рина, - замявшись, ответила она, подумав, что девушке ее имя все равно ничего не скажет. Ну кто тут знает начинающую шнырку, у которой даже пчелы нет?
        Гуля встала и с вежливой гримасой коснулась воротника Рины. Булавка обожгла ей руку. Она отдернула ее.
        - Ах вот в чем дело! Забавно! Вообрази, в первую секунду я приняла тебя за проводницу, которая выталкивала нас с мамой из вагона. Мы билеты забыли… Ну и удивилась же я, что она тут! А потом стала смотреть вот так, и что-то такое другое проглянуло. - Гуля чуть растянула глаза, взявшись пальцами за их края.
        Рина едва не пошла по стопам ежика, который шел, забыл, как дышать, и претерпел по этому случаю некоторые неприятности. Неужели разоблачить ее так просто? Но ведь никто, кроме Гули, не догадался!
        - Смешная ты! С такими артефактами ходишь!.. - продолжала щебетать Гуля.
        Не успела Рина ответить, как к ней, непонятно откуда, метнулся толстенький прыгучий человечек в полосатом костюмчике. Схватил ее за руки и забормотал, глядя прямо в глаза:
        - Что с вами, девушка? На вас лица нет!
        - Настроение паршивое! - неосторожно брякнула Рина.
        Прыгучий человечек стал втрое участливее.
        - Ай-ай-ай! О, я, кажется, понимаю! Вас обидели? Не хотите рассказать об этом? Мы сможем помочь!.. Позвольте ваш телефончик?..
        Бесцеремонно оттолкнув сострадальца, маленькая девушка оттащила Рину в сторону.
        - Тшш! Молчать надо было! На уполномоченного по правам пингвинов нарвались! - зашипела она.
        - Это кто?
        Девушка скосила глаза на площадку, на которой, жадно всматриваясь в толпу, подпрыгивало больше дюжины таких «капитошек», отличавшихся только цветом галстуков.
        - Биовампирчики из форта Белдо! Уродища жуткие! Ищут трещины в отношениях и лезут в них.
        - Какие трещины?
        - Да всякие! Например, Достоевский однажды бросил в жену стаканом. Окажись рядом такой пингвин, сразу бы раскудахтался: «Как ты ему позволяешь так с собой обходиться? Где твоя гордость? Срочно - развод! Мы поможем! Мы защитим! Мы запретим ему видеть детей!» А так простила, забыла и любила всю жизнь… Ну все! Мне пора! Скоро выступать! - сказала Гуля и, подмигнув, нырнула в толпу.
        Белдо наконец оставил Насту в покое. Тотчас вокруг нее принялся увиваться блеющий субъект с психфака. Бедная Наста лавировала между столиками, но с нулевым результатом, потому что помесь овцы с мыслителем обладала невероятной юркостью.
        Рина увидела, как Наста сунула руку в карман и мимоходом коснулась свитера психфаковца открытой ладонью. Будто нежно погладила по плечу. Ага, ясно! Незаметно подклеила к ворсу тополиную пушинку с двушки. Вроде мелочь, но через час-другой блеющий дядечка станет необычайно легким. Любой слабый ветерок окажется для него ураганом.
        Решив, что отсиживаться за кадками не имеет смысла, Сашка и Рина затесались в толпу деловитых пап, озабоченных молчанием своих мобильников, и моложавых мам, с целеустремленностью закапывающих ямки кошек, рывшихся в своих сумочках.
        Красноволосая бабушка расспрашивала хрупкую женщину с глазами лани:
        - А вы как сюда попали, милочка?
        - Ну мы с Лешенькой провалились в высшую школу менеджмента, с горя хотели поступать в экономический лицей, а тут позвонила знакомая моей знакомой и спросила: хочу ли я, чтобы мой Лешенька стал успешным лидером?
        - Что, прямо так и сказала?
        - Ну я, конечно, тоже усомнилась, но решила взглянуть.
        Рина с Сашкой пробились ближе к Насте. Сашка тревожно отслеживал глазами стрелки. Рядом с Настой, отделавшейся от барашка, снова вился Белдо, предупредительный, как сто тысяч любящих родственников. Сашка окончательно уверился, что он уделяет Насте больше времени, чем остальным.
        Поначалу чудеса творил один Белдо. Он то выпускал из рукавов белоснежных голубей, то читал мысли, то заставлял чашку кувыркаться в воздухе. Под конец осмелел настолько, что, дохнув на полированный табурет, заставил его покрыться белыми цветами.
        Вслед за Белдо в дело вступили недавние выпускники. Долговязая девушка с косой заставила деревянную голову говорить человеческим голосом. Деревянная голова, из ушей которой стойко тянуло клейстером, растягивала губы и рассказывала всем желающим их прошлое, останавливаясь почему-то на самых унизительных и горьких деталях. Потом девушка где-то ошиблась, и голова вспыхнула. На зрителей это произвело неблагоприятное впечатление, поскольку голова корчилась, как живая.
        Девушка с косой ушла смущенная.
        - Сами понимаете, уровень у наших ребят пока стартовый! Мы намеренно не показываем вам работу асов! Вскоре такое сможет сделать каждый из вас! - улыбаясь, объяснил Белдо, подавая кому-то знак.
        Вслед за долговязой девушкой вышел квадратный парень. Два берсерка долго били его в живот окованным железом тараном, а после обстреливали болтами со снятыми наконечниками.
        Парень держался стойко и улыбался, хотя Рина видела, как на висках у него выступают крупные капли пота. За парнем появились Гуля и ее подруга Нина. Гуля на спор угадывала карты в закрытой шкатулке. Нина искала спрятанные предметы. За Ниной пришлепал упитанный молодой человек, о котором Белдо сказал, что он выучил наизусть словарь. И правда, тот немедленно принялся бубнить и был остановлен только на половине букве В усилиями резвых клерков из форта Долбушина, которые утащили его под руки.
        Пробуждая убаюканный зал, снова выскочила девушка, до того претерпевшая неудачу с деревянной головой. На сей раз она превращала в мотыльков рваную бумагу и, заполнив тысячами мотыльков весь зал, заставила зрителей забыть о неудаче с головой.
        - Друзья мои! - щебетал Белдо, скользя между гостями. - В том, что мы вам показываем, нет ничего необъяснимого! Никакой магии, никакой - о презренно будь это слово! - мистики! Навык работы с собственным сознанием, полное его раскрепощение и освобождение от рутинной закостенелости стандартов и представлений! Все вы, уверен, слышали, что человек использует только десять процентов своего мозга! Десять! А чем же заняты остальные девяносто? Они ждут, пока мы их разбудим!
        Гай скромно стоял между Тиллем и Долбушиным и тесными синеватыми зубами покусывал трубочку коктейля. Его вполне устраивало, что сегодня царит Белдо.
        Тилль подошел к нему сбоку.
        - Со мной связывался наш друг из ШНыра. Звонил из поселка, из будки. У него началась псиосная ломка. Просит новую дозу, - сказал он будто вскользь.
        Гай перестал покусывать трубочку.
        - Что, так вот сразу? Псиос надо заслужить. И что говорил наш друг?
        - ДЕСЯТЬ уже в ШНыре. Их разбили на пятерки. У пегов бывают, но полетами пока не пахнет. Обычная тренировочная рутина…
        - Похоже, Калерия не собирается ускорять события… А что там наша пчелка? Жужжит?
        - Наш друг клянется, что смазал стенки улья и крышу, но пока никакого заметного результата, - ответил Тилль.
        Гай прислушался к происходящему и, сделав шаг, подал знак. Цепь берсерков разомкнулась. Клонясь от тяжести, смуглый арбалетчик внес куб потемневшего серебра со вплавленным осколком зеркала.
        В центре зала находился невысокий мраморный постамент. Направляясь к нему, арбалетчик оказался рядом с Риной. Когда расстояние между ними сократилось, Рина ощутила глухую безысходность, тоску и безразличие, затопившие все ее существо.
        На несколько мгновений границы между «можно» и «нельзя» стерлись, и Рина почувствовала, что ей было бы все равно, если бы кто-то отрезал Сашке голову. Или даже ей самой. К счастью, арбалетчик уже прошел мимо.
        - Что это у него? - бойко крикнула щекастая девушка из новеньких, которая недавно вместе с Белдо заставляла распускаться увядшие цветы.
        - Камень-метеорит! - с трепетом в голосе откликнулся Белдо. - Старше нашей галактики, древнее Солнца! В его кристаллах записаны тайны исчезнувшей, бесконечно гуманной цивилизации. Погибая от катаклизма, они не унесли знания с собой, но отдали их всем, кто захочет взять! Прикосновение к метеориту пробуждает подсознание!
        Наста быстро оглянулась на Сашку и Рину. Рине и без этого взгляда стало ясно, что именно этот камень и был их главной целью. Увидеть его, запомнить каждую грань и после зарисовать. Эх, жаль, нельзя уничтожить! У них один вспышечник.
        Доказывая всем, что оплавленный слиток безвреден, старичок наклонился и поцеловал его. В момент, когда он коснулся куба губами, все увидели, как тело его окутал серебристый кокон.
        - Все желающие обучаться должны повторить за мной! Разумеется, каждый может отказаться. Но прежде, чем вы примете решение, мы хотим, чтобы вы окончательно определились. Это заблуждение, что история творится где-то там, далеко, на полях грандиозных баталий! История складывается здесь и сейчас!.. Взгляните!
        Белдо выдернул из кармана алый платок и махнул им. Массивная железная дверь, ведущая не на улицу, но куда-то в глубь здания, лязгнув, открылась. Восемь крепких берсерков вывели на цепях полуголого, двухсполовинойметрового человека в железном наморднике, покрытого с головы до ног рыжеватой шерстью. Мужчина был худ, с узкой грудью, но в громадном, бугрящемся узлами мышц теле угадывалась жуткая сила. Череп скошен, лицо изуродовано. Пустую глазницу затягивает дикое мясо, похожее на вываренную губку.
        Увидев Белдо, чудовище, натянув цепи, ринулось на него. Старичок отшатнулся. Двое берсерков не удержались на ногах, остальные сбили гиганта с ног и навалились сверху. Даже и обездвиженный, страшный человек продолжал рычать и пытался доползти до Белдо.
        Осмелевший старичок приблизился и присел на корточки.
        - Думаю, все вы слышали о серии жестоких убийств в энской области. Мне не хотелось бы вдаваться в подробности, но жертвам выедали внутренности. И продолжалось это не день и не два - три года! А вот тот, кто совершал эти ужасные злодеяния! Милиция оказалась традиционно бессильной, и мы сами схватили его после долгой погони по болотам. При этом трое героев из форта дорогого Тилля получили страшные увечья. Мы благодарим ваших ребят, Ингвар!
        Тилль опустил голову на грудь и пригорюнился.
        По залу прокатился вздох ужаса. Отхлынув, зрители образовали вокруг каннибала широкое кольцо, внутри которого остались только он сам, удерживающие его берсерки и Белдо.
        Изуродованный великан рычал и пытался укусить старичка сквозь намордник.
        - Если это не абсолютное зло, то где же тогда оно?.. И есть ли вообще? - спросил Белдо сценическим шепотом и, возвысив голос, добавил: - Слушай меня, существо! У меня язык не поворачивается назвать тебя человеком, но, клянусь тем светом, который в моей душе, я подарю тебе свободу!..
        Глава 13
        ПОЧЕРК ВЕДЬМАРЯ
        Интересный вопрос. Предположим, я мог бы вставить в ухо датчик, который безопасно для здоровья доставлял бы мне огромное наслаждение, превышающее любое другое, стоит просто коснуться его пальцем. Устоял бы я перед искушением его вставить? Или, если бы такой датчик уже стоял у меня в ухе, сумел бы я постоянно за него не дергать?
        И если бы дергал, мог бы я после этого продолжать считать, что я сам себе хозяин?
        Из дневника невернувшегося шныра
        Послышались протестующие крики. Берсерки, навалившиеся гиганту на спину, вскинули головы. Даже Гай, казалось, возмутился, что увлекшийся Белдо дает такие обещания. Покалеченный великан перестал рычать. Затекший кровью глаз недоверчиво поднялся до переносицы старичка.
        - Да! - продолжал терзать души Белдо. - Ты недостоин жизни, но будешь жить, если сумеешь победить в схватке нашего бойца!..
        Он встал и, вскинув руку, крикнул:
        - Прошу вас! Принц красоты - Евгений Гамов! Модель, скрипач, поэт, гимнаст! Выпускник нашей школы прошлого года! Увлекается паркуром, переводит Петрарку! Победитель трех последних состязаний по боевому пилотажу на гиелах! Простой обычный человек, такой же, как и все мы! Только добрый и бесстрашный! И вдобавок однолюб!..
        В голосе Белдо прозвучал такой трагический надрыв, что Тилль перестал обсасывать сигарету и шевельнул бровью.
        Сработал пневматический механизм. Зеркальный купол раздвинулся. В зал влетела гиела-альбинос с розовыми крыльями, в которых пульсировали жилки. Собравшиеся смотрели на нее, затаив дыхание. Для большинства гиела была чудом.
        На спине у гиелы юноша с темными кудрями терзал смычком струны скрипки. Черты его лица поначалу казались резкими, но, если приглядеться, становилось ясно, что другими они и не могли быть. Глаза у юноши были самозабвенно полузакрыты.
        Гиела снижалась кругами. Сама, без принуждения. На ней даже не было намордника с привычными усиками электрошока. Поводья свободно лежали на шее. Рину, знавшую нрав гиел, это поразило настолько, что она долго всматривалась в зверя, пытаясь разобраться, не установлен ли электрошок где-нибудь в другом месте.
        - Нет-нет, - сказал Белдо, точно подслушав ее. - Никакого подвоха! Гиела слушает его просто потому, что любит!..
        Снизившись метра на два, парень высвободил из стремени ногу, перекинул ее через холку зверя, и, не выпуская скрипки, соскользнул вниз. Приземлившись на полусогнутые колени, сделал шаг вперед, чтобы удержать равновесие. Всего один, довольно небрежный. Вообще небрежность - легкая, продуманная - пронизывала все существо Евгения Гамова. Его шелковую, на две пуговицу расстегнутую рубашку, тигриные раскосые глаза и прямой, тонкий, нервный рот. На сапогах выше каблуков что-то ослепительно сверкнуло.
        - Обратите внимание на шпоры! - оживился Белдо. - Вы, конечно, уверены, что украшающие их камни - подделка! Ничуть - настоящие алмазы! Возможно, кто-то не знает, но папа Евгения изобрел розетку с четырьмя дырками, которая не боится перепадов напряжения. Все гениальное просто, все простое гениально! Патент продан в тридцать стран мира… Другие двести стран завистливо кусают локти и, не зная секрета, уродуют свои розетки дрелью! Евгений Гамов, дамы и господа, сын миллиардера и просто хороший незазнавшийся человек!..
        Красивый парень засмеялся с хорошей долей самоиронии и передал свою скрипку Долбушину. Белдо перепорхнул к юноше:
        - Евгений, осмелюсь задать тебе вопрос, который вертится на языке у каждого: ты не боишься? Перед тобой маньяк, убийца, людоед! Терять ему нечего, жалеть он тебя не будет!
        Гамов, помедлив, покачал головой. Десятки людей, наклонившись вперед, ждали его ответа.
        - Немного переживаю, но сами понимаете… раз такое дело… - сказал он.
        - Тебя ведет чувство долга! - подсказал Белдо.
        Евгений вежливо улыбнулся:
        - Правда? А куда?
        - Ты делаешь это, чтобы доказать, что мы против насилия и жестокости! - подсказал Белдо.
        - А мы против? - поддразнил старичка Евгений.
        Белдо кокетливо ударил юношу кулачком по груди.
        - Он еще и скромен! Итак, господа, Евгений Гамов! Выпускник нашей школы!
        Один из берсерков неосторожно выставил ногу. Гигант схватил его за стопу. Послышался хруст костей. Берсерк упал. Другие поспешно натянули цепи.
        - Не надо! - устало сказал Белдо. - К чему все это? Освободите его!
        Пока с затихшего великана снимали цепи, Евгений подошел к Насте.
        - Брось мне, пожалуйста, астру! - попросил он.
        - Какую астру? - хмуро ответила Наста и внезапно обнаружила рядом полыхающий в вазе красный цветок. Это было явное чудо, но Наста ухитрилась остаться Настой и в этих обстоятельствах. - Сам возьми, не вдова!
        - Мне важно, чтобы его дала именно ты! - мягко сказал Гамов.
        - Зачем?.. - подозрительно спросила Наста.
        - На удачу. Меня вдохновляют девушки, которым я не нужен.
        - Кто тебе сказал, что ты мне не нужен?
        - Этого не скроешь. Для всех здесь - я успешный сын розетки с четырьмя дырками, и только для тебя - ничто.
        Наста фыркнула.
        - Ну на!
        Евгений поймал астру и, повернувшись, крикнул людоеду:
        - Запомни этот цветок! Это будет последнее, что ты увидишь.
        Тот, зарычав, бросился на Гамова, но последняя цепь еще удерживала его за ногу, и он упал. Евгений свистнул. Гиела-альбинос снизилась. Гамов запрыгнул в седло.
        Белдо шепнул что-то в сведенный кулачок и резко распрямил пальцы. Пространство раздвинулось. Посреди зала возникла арена, огороженная незримым барьером. Берсерки поспешно ныряли в пока не закрывшийся проход. Последний, обменявшись взглядом с Тиллем, бросил под ноги людоеду боевую секиру и, отстегнув цепь, выскользнул за остальными.
        Великан подобрал секиру, взвесил в руке и без предупреждения ринулся в проход, за которым толпились зрители. Дождавшись всеобщего вопля, Белдо сжал кулак. Закрывшаяся защита отбросила чудовище на метр.
        Гигант вскинул голову и высоко под куполом обнаружил парящую гиелу. Та неспешно замкнула круг, чего-то ожидая. Великан перехватил секиру двумя руками и приготовился.
        Взяв астру правой рукой, Евгений Гамов вытянул ее перед собой, как меч. Толкнул гиелу пятками и бросил в отвесное пике. Людоед ждал, собираясь отпрыгнуть и секирой ударить гиелу по шее. Евгений что-то крикнул, отдавая приказ. Не долетев нескольких метров, гиела внезапно раскинула крылья.
        Распахнутые крылья гиелы на секунду заслонили от людоеда ее всадника. Он все еще считал, что его главный противник гиела, когда, перелетев через голову зверя, на него прыгнула ловкая фигура с подтянутыми к груди коленями.
        Секира, развернутая лезвием к гиеле, запоздала. Она лишь рассекла воздух. Разогнувшиеся ноги ударили людоеда в грудь. Мощь удара, усиленного разгоном гиелы, была так велика, что гигант опрокинулся на спину. Затылок глухо врезался в каменный пол, а еще секунду спустя, навеки закрывая единственный глаз, пылающая астра коснулась его лба. На висках у гиганта вздулись жилы, он начал приподниматься, но дернулся и затих, неподвижный, как сломанная игрушка.
        Евгений Гамов небрежно перешагнул через валявшуюся секиру.
        - Ну вот… вроде все… - уронил он.
        - Кармическое добро всегда побеждает вселенское зло! - торжественно произнес Белдо.

«Зыло», - одними губами, без звука, поправил Гай.
        Никто не заметил, когда исчез барьер. Подбежав к мертвому людоеду, старичок накинул на него алый плащ, потом сдернул, и все увидели: тело исчезло.
        Послышались запоздалые аплодисменты, оборвавшиеся после нетерпеливого движения Гая.
        - А ведь всего несколько лет назад Евгений учился в заурядной школе! - засюсюкал Белдо.
        - Ну не совсем заурядной. С французским уклоном! - скромно поправил Гамов.
        - А, ну разумеется! - мгновенно уступил старичок. - Кстати, не напомнишь, а девушка у тебя тогда была?
        Гимнаст, поэт и скрипач в одной упаковке смущенно улыбнулся и покачал головой. Белдо издал торжествующий старушечий писк.
        - Я знал, я знал! Не зря я назвал тебя однолюбом! А теперь главное! Сегодня, в свой двадцать первый день рождения, Евгений встретит ту единственную, которую будет любить всю жизнь! Если она его отвергнет, его сердце разобьется!.. Так говорят звезды, а они не лгут! Это мы, люди, лжем звездам!
        Гамов раздраженно повернулся к Белдо.
        - Обязательно было открывать рот? - процедил он.
        Белдо двумя руками коснулся груди, а потом сильно ударил себя кулаком по лбу, демонстрируя, сколь сильно он сожалеет о своей забывчивости.
        - Ах-ах-ах! Вечно я!..
        Несколько секунд Евгений смотрел в пол, а потом вскинул голову, как человек, которому нечего терять. Смуглая рука сжала цветок.
        - Вспомнила! - шепнул кто-то на ухо Рине. Обернувшись, она увидела Гулю. Та стащила где-то бутерброд с рыбой и мелко, как мышка, обкусывала его кругом. - Я вспомнила этого парня! Он на наши занятия приходил! У него дар абсолютного приспособления!
        - Как это?
        - Ну когда несколько девушек в разное время видят одного и того же человека, но одна описывает его как блондина, другая как самовлюбленного шатена с татуировкой пумы на плече, третья как твердого, словно доска, атлета, четвертая - как романтика с длинными волосами… С одной он груб и резок, с другой робок и застенчив, с третьей - гениален, с четвертой - хозяйственный хомяк.
        - А как он на самом деле выглядит? - спросила Рина.
        - Да так вроде и выглядит. Он и сам по себе ничего, - сказала Гуля неуверенно.
        Пока она шептала, чернокудрый красавец крался в толпе кошачьим шагом, держа астру в опущенной руке. Девушки нервно хихикали. Моложавые мамы пришли в непонятное волнение.
        Не останавливаясь, Евгений миновал всех. Теперь перед ним осталась только Наста.
        - Спорю, она не купится! - шепнула Рина.
        - Считай, что проспорила, - спокойно ответила Гуля.
        Ее слова прозвучали в полной тишине, потому что именно в это мгновение красавец плавно поднял руку и протянул цветок Насте. Та спрятала руки за спину.
        - Пожалуйста! - мягко сказал Евгений. - Не ради меня! Ради бедного растения!
        Наста не нашлась, что ответить, и взяла астру. Просочившийся между ними Белдо, прослезившись, обнял обоих.
        - Об одном вас прошу! Не обманите звезды! - взмолился он.
        Рина чуть не взвыла от банальности сцены, точно списанной из бульварного романа, но тут с ней рядом кто-то с чувством высморкался. Это была грузная дама, до того показавшаяся Рине черствой, как корка. Теперь же черствой оказалась, получается, сама Рина.

«Всякое чужое ухаживание смешно, пока не начинают ухаживать за тобой. Тут уже принимаешься глотать крючки без наживки», - подумала Рина.
        Сашка отыскивал в толпе Насту. Толпа все время смещалась, и там, где Наста была минуту назад, уже топтался скучающий Тилль. Изредка он скашивал глаза на Гая: видимо, проверял, не ушло ли начальство, чтобы можно было слинять. Близнецы Кеша и Паша расталкивали девушек плечами, нагло разглядывали их с головы до ног и, видимо, тоже искали настоящую любовь.
        Толпа стала менять форму, удлиняться. Проследив, куда она тянется, Сашка увидел, что к серебряному кубу. У куба стоял Долбушин, рядом с бесенком прыгал Белдо.
        Будущие ученики психологической школы по очереди подходили к кубу и касались его лбом. Сияние окутывало их. На несколько секунд они замирали, пытаясь ощутить, изменилось ли в них что-нибудь. И ничего не ощущали. Эль еще слишком маленький и слабый - не эль даже, тень эля. Теперь только от самого человека зависит, как скоро он прорастет. Каждая принятая от эля услуга, дар или чудо что-то убавят у человека и прибавят эльбу, пока однажды хозяин и гость не поменяются местами и человек не станет марионеткой. Навсегда.
        Женщина с глазами раненой лани проталкивала вперед затюканного юношу в свитерочке. Мальчик стеснялся и тосковал. Мама же была хоть робка, но настойчива.
        - Лешеньку, Лешеньку пропустите! Мы опаздываем! Лешеньке вечером еще заниматься, - повторяла она.
        Протолкнув Лешеньку к кубу, мама всунула его головой в оплавленный слиток и отошла, довольная, что не пришлось стоять в очереди.
        Сашке удалось отыскать Насту. Красавец Евгений держал ее за руку и что-то шептал на ухо, касаясь волосами щеки. Наста отворачивалась и качала головой, но ощущалось, что она слушает, и жадно.
        Заметив, что Наста идет к слитку без большого желания и пропускает других вперед, Белдо стал проталкиваться к ней.
        - Простите! Извините! Простите! Позвольте! - повторял он, извиваясь как угорь.
        Ситуация была критическая. Красавец Евгений подхватил Насту под одну руку, а старичок Белдо под другую. Видя, что Наста вот-вот окажется у камня, Сашка выхватил из кармана вспышечник. Оглянулся на Рину и с силой бросил гриб об пол. Гриб взорвался не сразу, и любопытная Рина успела вновь приоткрыть глаза. Совсем чуть-чуть, но и этого хватило…
        Вспышки Рина не увидела. Грохота не услышала. Ей показалось, она нырнула в бело-розовый кисель, где не было ни звуков, ни голосов. Окунулась в полнейшее ничто. Поняв, что Рина ослеплена, Сашка схватил ее за руку. Выдернул у застывшего с резиновой улыбкой Белдо Насту и начал буксировать обеих девушек к выходу. Вокруг был театр восковых фигур. Вот пожилая ведьма из форта Белдо не донесла ко рту бокал. А вот здоровенный берсерк из оцепления застыл в момент зевка: виден разинутый рот с коронками на дальних зубах.
        Особенно тяжело было с Настой. Сашка тащил ее, как тюк. Он толкнул звякнувшую стеклом старую дверь и… едва не взвыл. Перед ним тянулся тот же ведьмарский зал.
        Еще на что-то надеясь, Сашка снова кинулся к двери, рванул в другую сторону и… опять перед ним выросли цепь берсерков и круглая щекастая голова Тилля. Проклятье!
        Рина уже пришла в себя и помогала поддерживать Насту.
        - Бежать можешь? - крикнул Сашка.
        Они закинули руки Насты себе на плечи и, придав ее телу вертикальное положение, потащили. Мало-помалу Наста стала им помогать. В глубине зала, за зеркалами, Сашка видел начало лестницы. Только бы успеть!
        Берсерки начинали шевелиться. Гай, сидя на корточках, раскачивался, как шаман. Вцепился в ногу одеревеневшего арбалетчика, встал. Тот повернулся и, глядя на него пустыми глазами, стал медленно поднимать арбалет. Гай вышиб оружие. Подбежал к Тиллю и резко, как кошка лапой, влепил ему затрещину.
        Тилль верноподданно моргнул. Жирная щека дрогнула.
        - Они не уйдут! Мы окольцевали пространство. На улицу - только со мной или с берсерками, - сказал он хладнокровно. - Шныры где-то здесь, в толпе! Обыскать! Всех к камню! Охрана!
        Берсерки из оцепления безжалостно шерстили зал, насильно подтаскивая всех по очереди к камню. Пока вспышки были или серебристыми, или синеватыми. Если у камня окажется шныр, вспышка будет зеленой. В ожидании этого, держа камень на прицеле, рядом застыли двое арбалетчиков Гая.
        - Альберт, схема школы у вас есть? - крикнул Гай.
        - Какая схема? Нам принадлежит газетный киоск на первом этаже! Остальное - махинации с пятым измерением внутри этого киоска, - отозвался Долбушин, окидывая взглядом зал, в котором легко развернулся бы трейлер с прицепом.
        - Они могли уйти через второй этаж?
        - На втором этаже - кабинеты управы. Проход туда мы на всякий случай оставили.
        - А другой выход из здания?
        - Его нет, - подал голос Тилль. - Но я, кажется, не поставил на втором этаже берсерков!
        Долбушин посмотрел на его мощные короткие ноги.
        - Сегодня от ваших туш мало проку. Я проверю сам! - сказал он коленям Тилля и направился к лестнице.
        - Можно не тревожиться, - крикнул ему вслед старичок Белдо. - Второй этаж охраняет Линда - боевая ведьма первого разряда.

* * *
        Лестница была старая, с высокими ступенями и гипсовыми перилами с широкими площадками. Когда-то на них стояли каменные вазы, потом головы вождей, теперь же площадки напоминали бритый подбородок на пухлом лице.
        Взбежав наверх, шныры оказались в типичном коридоре типичного государственного учреждения в неприемное время. Банкетки, пустой стол дежурной, несколько гравюр с видами Москвы и кабинеты, кабинеты. В воздухе витала сладковатая вонь тараканьей отравы.
        Со стороны фойе Сашка услышал бормотание. Кто-то, прохаживаясь, разговаривал сам с собой. Сгоряча хотел проскочить, но Наста удержала.
        - Погоди… надо посмотреть! - Она сунула руку в карман и протянула Сашке театральный бинокль.
        - Держи! Вместо меня пойдешь!.. Меня еще шатает!
        - Зачем бинокль?
        - После поймешь… И осторожно!
        Сашка взял бинокль и пополз, представляя, как глупо он будет выглядеть, если кто-то выйдет из кабинета. Добрался до высокой ступеньки, отделявшей коридор от фойе. Осторожно выглянул. По узкому фойе, вдоль строгих стендов с графиком работы чиновников, прохаживалась миловидная женщина в светлых брюках и непрерывно что-то бормотала, улыбаясь сама себе.

«Ну разговаривает… Ну и пусть!» - подумал Сашка и начал было отползать, но, вспомнив про бинокль, неохотно взглянул в него.
        Внутри бинокля было розовое пламя. Оно всплеснуло, растеклось по краям, и Сашка увидел, что на плечах у женщины, крепко обхватив шею ногами, сидит обмотанный грязными бинтами лилипут.
        Стоп! Какой лилипут? Какими бинтами? Сашка даже глаза закрыл, не веря себе. Потом снова открыл и вновь увидел лилипута. Опустил бинокль - женщина осталась, лилипут исчез. Снова поднес бинокль.
        Сашка предположил, что это кукла, вылепленная из серых, промазанных клеем тряпок. Но тут лилипут шевельнулся, и Сашка осознал: не кукла. Руки и ноги короткие, точно обрубленные, зато пальцы как многометровые корни. «Корни» ног уходят в тело,
«корни» рук - в голову.
        Самое ужасное, что карлик не был однозначным уродцем. Он то преображался в прекрасного мотылька и касался женщины своими крыльями, то наклонялся и что-то шептал ей, заставляя улыбаться. Она смеялась, толкала его рукой (это было видно только в бинокль, потому что настоящая ее рука оставалась на месте).
        - Отстань от меня! - шептала она. - Ну а дальше! Он ей что сказал? А она?
        То вдруг, безо всякого перехода, только что щебечущий карлик становился резок, груб и бил ее. Женщина вздрагивала. Лицо у нее делалось бессмысленным, злобным.
        - Возьми себя в руки! Эти ничтожества должны усвоить, кто тут хозяйка! Поставь их на место! - требовал карлик.
        Женщина, которую только что ударили, колебалась. Недоверчиво касалась щеки, а карлик уже становился теплым и заботливым зимним шарфом. Обвивал шею, грел, щекотал ухо неведомыми сладкими словами. Успокаивал. Потом внезапно набирал силу и, из шарфа преображаясь в дрель, долбил в самое ухо:
        - Думай только о себе!.. Они тебя используют! Твои знания, способности, идеи! Хватит позволять плясать у себя на костях! Пора, наконец, стать эгоисткой! Ты и так все для всех делаешь!
        Женщина кивала, послушно и грустно.
        То, превратившись в тонкую серебристую змейку, карлик обвивал ей шею, откидывался назад и бросался в ухо, насквозь пронизывая мозг. Казалось, женщина должна была кричать от боли, то вместо этого лицо ее становилось страстным, замирающим.
        - Не надо! - шептала она. - Что ты делаешь? Не надо!.. Не сейчас!
        Змейка замирала и, приостановив свое скольжение, начинала вещать:
        - Найди для меня закладку! Без нее мне сложно оставаться с тобой, хотя я тебя так люблю!
        - Пожалуйста, не бросай меня! Ты для меня все!.. Ты же знаешь: я давно не могу пройти на двушку, - взмолилась женщина.
        - Отбери закладку у кого хочешь, где хочешь! Или я уйду!..

«Уйдет он, как же!» - подумал Сашка безошибочно.
        Мысль его - как ему казалось, тайная - была услышана.
        Серебристая змейка исчезла. Забинтованный лилипут на плечах у женщины вскинул голову. Глаза у него пылали, как алые сигаретные точки. Сашке почудилось, будто раскаленные иглы хотят пронзить ему зрачки. Пламя в бинокле плеснуло, заполняя пространство и разделяя глаза Сашки с глазами уродца. Лилипут, словно обожженный, резко откинулся назад, непроизвольно рванув пальцы-корни.
        Женщина закричала, дернулась телом и упала. Забинтованный лилипут очнулся первым. Спохватившись, что едва не прикончил свою «лошадку», он потянул обрубки кверху. Женщина поднялась. Рукавом вытерла пот с лица. Чувствовалось: она даже не понимает, что с ней. Стояла, а потом - дикая боль, и она на земле.
        Неотрывно глядя на Сашку, карлик вскинул правую руку чуть выше. Пальцы-корни натянулись. Движения были четкими, осторожными, продуманными. Кукольник управлял марионеткой.
        Голова женщины приподнялась и стала поворачиваться. Удивленный Сашка запоздало сообразил, что делает карлик: показывает женщине его, врага. Наводит на цель. Ведьма очень неплохо «навелась». Увидела Сашкину голову и вскинула руку. Не физическую свою руку, а ту, видимую только в бинокль.
        Сашка пригнулся, укрываясь за ступенькой, но не успел. От ладони ведьмы отделилась струя огня и стремительно покатилась по коридору. Он упал. Огонь опалил волосы, сухим жаром обдал кожу. Сашка лежал на спине и видел, как огонь облизывает информационный стенд, вычерняя и сворачивая объявления.
        Ведьма подошла, толкнула его ногой и небрежно прицелилась указательным пальцем. Ноготь был длинным, желтоватым. Сашка еще не осмыслил, чем это ему грозит, когда два строительных гвоздя вонзились в паркет справа и слева от его шеи. Сашка попытался привстать, но еще два десятка гвоздей пробили ему свитер и брюки, буквально пришив его к полу.
        Наступив Сашке на грудь, ведьма прошествовала дальше по коридору.
        - Осторожно! - крикнул Сашка, но было поздно.
        Самого боя Сашка не видел, как ни скашивал глаза. Понял только, что он был кратким. Что-то загрохотало, точно по железному листу ударили молотом. Сашка услышал жалобный крик Насты: «Не надо! Больно!» Рина тоже вскрикнула - и вдруг наступила мертвая тишина.
        Мужской голос, совершенно неизвестный Сашке, произнес:
        - Что-то тут не так!.. Два раза их видел, и оба раза они казались мне другими людьми… Допроси их, Линда!
        - Допрашивать не надо! - ответила ведьма. - Я опустошу их мозг через глаза…
        - Что ж, война есть война! Их никто не просил сюда соваться! - сказал Долбушин после паузы. - Только вначале обыщи!
        Сашка рванулся. Свитер на шее растянулся. Он сумел приподнять голову. Увидел, как ведьма опустилась на колени перед лежащей на полу Риной и обшаривает одежду. Наста стояла на четвереньках. Ее рвало какими-то комьями.
        - А… вот оно в чем дело! Есть! - Линда выдернула из воротника Рины булавку и отбросила ее. - Девка-шнырка!.. Странно, кажется, я когда-то ее видела!
        Долбушин наклонился и посмотрел на Рину. В его лице ничего не изменилось, разве что он на мгновение закрыл глаза. Ровные, без складок веки натянулись. Потом он приподнял зонт и острой его частью без видимого усилия, но резко ударил себя зонтом по внешней части стопы - туда, где заканчивался щегольской ботинок.
        Видимо, это было чудовищно больно, потому что лицо побледнело, а на висках выступили капли пота.
        - Линда! Дай булавку! - хрипло и быстро попросил он.
        Ведьма, слегка удивленная, наклонилась. В тот же миг Долбушин без размаха ударил ее ручкой зонта по плечам. Сашка готов был поклясться, что он даже не коснулся головы женщины, но она упала.
        Наста подбежала к Сашке и освободила его, дергая одежду двумя руками. Гвозди так и остались в полу, четко обрисовывая Сашкин силуэт. Сашка подобрал бинокль. Одно стекло разбилось, но второе уцелело. В бинокль он взглянул на лежащую.
        Тряпочный карлик вздрагивал, как медуза. От него исходило зловоние. На полу слабо шевелилась дряхлая старуха. Она открыла глаза, села. Пустыми глазами - ни памяти, ни ненависти, только мука и страх - посмотрела на Долбушина, на Рину.
        - Кто я? Где я?.. Кто вы такие? - невнятно прошамкала она.
        Отвернулась, потом опять легла, перевернулась на живот и, кусая руки, завыла. Смотреть было страшно. Наста, жалея, коснулась ее плеча. Старуха повернулась к ней, оскалилась:
        - Уйди от меня! Прочь!
        Долбушин развернул Рину за плечи.
        - Проваливайте отсюда! - приказал он. - В конце коридора будет окно - разбейте и прыгайте!.. Я скажу, что эльба убили вы. И не надо благодарить - у меня с ней были свои счеты.
        - А она? - Рина оглянулась на ведьму.
        - Умрет в ближайшие часы. Ей больше ста пятидесяти лет, но возраст ее был заморожен. Теперь все произойдет очень быстро… Проваливайте, я сказал!
        Долбушин повернулся и быстро пошел по коридору, оглянувшись только один раз, у лестницы.
        Окно открылось легко, только форточка осыпалась стеклами. Датчики повисли на проводах. Зная, что где-то на милицейском пульте замигала лампа, они торопливо спрыгнули во двор и дворами выскользнули на Софийскую набережную, под шлагбаум с будкой. Мимо них, мигая, пронеслась патрульная машина.
        Здесь Наста сердито сдернула с шеи бусы и затолкала в карман. Вновь появилась плотная девушка с дыркой от гильзы в ухе. Втроем они быстро шли по набережной. Наста сердито пинала ногой пластиковую бутылку.
        - Мне еще нерпь мою надо забрать, - сказал Сашка.
        Его никто не услышал.
        - Почему этот человек ее убил? - спросила Рина.

«Этот человек» она произнесла с усилием. Никак не могла забыть страшных и несчастных глаз, прикованных к ее лицу.
        - Он убил не ее, а эльба. Его зонт может убивать эльбов. А наше оружие нет. Только атакующие закладки, - отрешенно ответила Наста.
        - Почему она постарела?
        - Тебе же сказали: эльб поддерживал ее. Если гнилую рыбу подморозить, она будет выглядеть нормально. Но потом распадется за несколько часов.
        - Зачем он нам помог?
        - Ничего не знаю. Хочу доплестись до ШНыра, и чтобы никто ко мне не лез!
        Рина подозрительно посмотрела на нее. Для человека, только что избежавшего верной смерти, Наста вела себя исключительно безрадостно.
        - Однолюб с астрой? - спросила она.
        - Жевало закрой! - Наста сделала ногой резкое движение. Бутылка, кувыркаясь, перелетела через парапет и плеснула в реке.
        - Да не заморачивайся ты! Забудь! Он тебя и не узнает без бус! - влез Сашка.
        Лучше б он промолчал, потому что в следующее мгновение Наста с такой силой врезала ему плечом в грудь, что он сел на асфальт. Сашка еще потирал грудь, а Наста уже неслась через дорогу, к площадке, куда зимой привозят таять снег. Мелькнула у вздыбленных труб, взлетела по ступенькам и исчезла на мосту.
        Глава 14
        МЕРТВАЯ ПЧЕЛА
        Основной противник добрых людей не злые люди, а добренькие. Да и вообще кто сказал, что зло не добренькое? Да оно, может, гуманнее добра в двести тысяч раз, как и маньяк до определенного момента добрее отца с ремнем. Поэтому если зло и придет к нам в ближайшие годы, то под маской такого глобального, вненационального, объединяющего и всеобщего добра, что мы к нему прямо все потянемся. Еще и толкаться будем в очереди на эшафот.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Целую ночь Рина рисовала оплавленный куб с зеркалом. Рисовала старательно, на куске ватмана, стараясь, чтобы масштаб был один к одному. Сашка сделал то же самое. Только если у Рины это была художественная работа, то у Сашки - довольно небрежный набросок со стрелками.
        - Что у тебя по черчению? - поинтересовалась Рина, в которой проснулась отличница.
        - Я по мешку много бил. У меня рука тонких движений не делает, - сказал Сашка.
        Рина не знала, что это его обычная отмазка, когда кто-то критиковал его рисование или почерк.
        Оба куба они отнесли Кавалерии. На столе у нее уже лежал один - от Насты. Но все же она сличила все три.
        - Ну как? Есть что-то полезное? - спросила Рина.
        - Да. Но лучше вообще ничего не знать, чем знать такое! - ответила Кавалерия угрюмо.
        И это все. Больше ничего не объяснила.
        Не удержавшись, Рина рассказала ей о том, что тревожило ее всю ночь. О мужчине с зонтом, который пощадил их.
        - Долбушин, - мгновенно узнала Кавалерия. - Странно, что отпустил. Хотя, если подумать - какая вы добыча для матерого зверя его калибра? Два новичка и средний шныр. А эта Линда ему, возможно, чем-то насолила. Ведьмари злопамятны.
        - Да, он что-то такое говорил… А зачем тогда… - Рина рассказала, как Долбушин ударил себя зонтом по подъему стопы и только потом атаковал ведьму.
        Кавалерия откинулась на стуле. Этот незначительный эпизод поразил ее куда больше.
        - Странно… Очень странно. Хотя… все ясно как белый день! - закончила она.
        - Что ясно?
        - У Долбушина, разумеется, есть свой опекун. Такой же, как Сашка видел у боевой ведьмы. Все эльбы-опекуны связаны между собой. Что видит один, видят и другие. Ударив себя по ноге, да еще смертельным для эльбов зонтом - он сильной болью временно ослепил и оглушил своего опекуна через корни на пальцах. Из-за этих корней эльбы ощущают боль сильнее, чем люди. Таким образом, он скрыл от своего эльба, кто убил того, другого… Все продумал, волчара!..
        - А почему он ударил себя не ручкой зонта, а его острием? - поинтересовался Сашка.
        - Ну это понятно. Своего эльба он убивать не собирался. Они неразрывно связаны, а значит, нужны друг другу. И в этом весь ведьмарь! - беспощадно подвела итог Кавалерия.
        Завтрак прошел в шныровском стиле. Макар с честным лицом утащил у Алисы котлету и так хитро накапал на стол подливку, что следы вели к Сашке. Даня положил в чай слишком много сахара, и, чтобы не было так сладко, досыпал соли.
        - А почему водой не разбавил? - поинтересовалась Рина.
        Даня вскинул брови.
        - Я не ищу легких путей! Это, господа, было бы плебейски просто!
        Между столами, скрестив на груди руки, в одной из которых была поварешка, ходила Суповна и следила, чтобы все ели.
        - А ну куда? - временами орала она, подскакивая, например, к тощему Кириллу. - Куда, малоед несчастный? А ну на меня смотреть!
        Поварешка врезалась в стол. Во все стороны летела каша. Кирилл пугался и начинал мелко дрожать.
        - Куда ложку полОжил? Вертай взад! Не нравится, как я готовлю? Да чтоб твоими костями черви в гробу подавились! Чтоб твои зубы санитары на сувениры растащили! - кричала Суповна.
        Кирюше становилось жутко.
        - Н-нравится! - заикался он.
        - Нет, ты скажи, что я плохо готовлю! Говори давай! Я не обижусь! - предлагала Суповна.
        - Вы готовите з-замечательно!
        - А раз замечательно - тогда лопай! - обрубала Суповна. - НУ!
        Кирюша хватал со стола ложку и принимался загребать кашу со скоростью землечерпалки. Он давно обнаружил, что спорить с Суповной бесполезно. Старушенция была неостановима. Ее опасался даже Кузепыч, которого Суповна знала еще толстоногим пионером. Во всем ШНыре одна Кавалерия не боялась Суповны, и порой, когда старушка слишком расходилась, вполголоса замечала: «Праведные вопли - большое искушение!»
        Так текла шныровская жизнь. Время листало календарь. Поначалу Рина ждала, что новички вот-вот разбегутся. Одни - вроде Сашки, Макара, Дани и Лены - прижились довольно быстро. С другими оказалось сложнее. Они ворчали, ныли, поливали все грязью, но почему-то в итоге так никто ШНыр и не бросил. Даже Фреда, каждый вечер говорившая, что завтра ее ноги тут не будет, утром почему-то решала осчастливить всех своим присутствием еще на денек.
        В тот день по расписанию стояла беседа Кузепыча «Городское выживание, или Как протянуть месяц в незнакомом городе, имея два кило гречки и одеяло». Слово
«беседа» придумала чуткая к словам Калерия, поскольку понятие «лекция» для Кузепыча не подходило. Заранее тоскуя, младшие шныры собрались в аудитории.
        Рина положила щеку на тетрадь, приготовившись дремать. Для нее, привыкшей к диким школьным нагрузкам, здешние занятия казались натуральным издевательством. Нередко лекции срывались, на замену присылали кого-нибудь из старших шныров или даже вовсе не шныров.
        Например, кухонную Надю, которая просила называть ее Надин. У нее была кошмарная преподавательская привычка задавать очевидные вопросы. Недаром она попала в ШНыр позже остальных - с третьего курса педагогического колледжа, где училась по специальности «учитель младших классов».
        Надин приходила и с необычайной важностью вывешивала на доске плакат, изображавший пега с содранной кожей.
        - Перед нами на анатомической схеме… кто?.. пегас! Правильно, Фреда! А это у него что?.. маховые перья!.. А теперь давайте вместе подумаем, почему на схеме они выделены красным… ведь, на самом деле, они какие?.. Правильно, Кирилл! Не красные!
        Лена застонала.
        - Надь! - взмолилась она. - Кончай, а? Ну чего ты все время спрашиваешь?
        - Зачем спрашиваю? Чтобы стимулировать в вас… что?.. самостоятельную мысль!
        Прочитав лекцию про какие-нибудь мышцы крупа, Надя начинала сворачивать плакат, обклеенный для сохранности пленкой. Алиса затыкала уши. Она утверждала, что у нее аллергия на шуршащие звуки.
        Коварный Кирюша произвольно раскидал по странице словосочетания «грустный пень»,
«ясный пень», «минут через час», «нуль-ноль», «яка-тыка-неон!» и, довольный, приготовился вписывать между пнями все прочие ценные мысли «беседчика» Кузепыча. Дверь открылась, и Кирюша выронил ручку. В аудиторию вошла Кавалерия. Неторопливо сняла пиджак, оставшись в белой блузке. Затем, о чем-то вспомнив, извлекла из глухой стены тетрадь, ручку и бутылку с минералкой.
        - Кузепыч поехал в ветаптеку. Найти траву на двушке мне не удалось, и мы решили сдаться традиционной медицине. Таким образом, сегодня ваш Кузепыч я. У вас есть один час и двадцать минут, чтобы узнать у меня то, что ваша вялость и отсутствие любопытства помешали узнать вам самим.
        - Очень рад вас видеть, Кавалерия Валерьевна! - подал голос Кирилл.
        Она холодно посмотрела на него сквозь очки.
        - Почему очень? И почему рад?
        - Ну как… - замялся Кирилл. Он жалел, что открыл рот.
        - Пока обоснования чувствам нет, радость не принимается! - отрезала Кавалерия. - Жду вопросов по существу!
        Фреда куснула карандаш.
        - Вопросы так вопросы. Двушка - это…? - мгновенно потребовала она определения.
        - Есть наш мир. Есть болото - уничтоживший себя мертвый мир. И есть двушка - здоровый неизменный мир, свободный от смерти, вечный. Глубже всех миров - свет. Огромное любящее солнце, но не звезда, не материальное тело, а нечто гораздо большее. Оно поддерживает нашу жизнь, согревает нас, но видеть его мы не можем. В лучшие наши минуты оно только брезжит, прорывается, и то гадательно. В солнце мы нырнуть не можем.
        - Оно за второй грядой? - спросила Рина.
        - Этого я не знаю, - ответила Кавалерия. - Сомневаюсь, что оно имеет пространственную локализацию. Гора за второй грядой - наш предел его осмысления.
        - А все эти эльбы? Они где? - спросила Лена.
        - Эльбы обитают между нашим миром и двушкой. Они завидуют, что двушка для них закрыта, и вредят ныряльщикам. Отнятые у нас закладки - единственный для них шанс получить что-то с двушки. Их цель - капля за каплей просочиться в наш мир и стереть границу между мирами.
        Кавалерия посмотрела в окно. Солнце лежало в открытой форточке. Глядя на него, Кавалерия произнесла крамольную мысль, неожиданную для строгого директора серьезного учреждения.
        - Ведьмарем быть, по большому счету, интереснее. У шныров есть только пеги и нырки. Тяжелая ежедневная работа. Все же остальное очень долго только угадывается.
        Фреда издала горловой звук.
        - Хочу на двушку! - сказала она тоном человека, который делает двушке одолжение.
        - Ты и в седле-то едва держишься… Рано, безнадежно рано. Никто из вас не готов.
        - К болоту? - спросила Рина.
        - Рядом с двушкой болото просто пробка, преграждающая выход в океан. Проблема в нас. Мы не готовы к двушке и к ее дарам.
        Алиса недоверчиво шмыгнула носом. Лично она считала, что готова ко всему.
        - Двушка отдает себя целиком, без остатка, и мы должны отдать себя двушке без остатка. А чем мы готовы пожертвовать? А раз мало можем отдать, мало можем и взять, - печально сказала Кавалерия.

* * *
        В коридоре кто-то запыхтел. В класс просунулось толстое лицо Рузи. Голос его звучал хотя и вяло, но без замедления, что для всякого, знавшего Рузю, было признаком крайнего волнения.
        - Простите, но это срочно! Там с пчелами чего-то непонятное творится!
        Калерия сорвалась с места и, вскочив с ногами на стул, шагнула на подоконник. Зрелище выбегающего из окна преподавателя так потрясло Фреду, что она долго искала, как выразить свое отношение. Ничего не обнаружила и произнесла: «Ну я, в общем, иного и не ожидала!» Сказав это, тоже вылезла в окно.
        За Кавалерией неслись Рина, Сашка, Макар. Даня ухитрился не только не наступить на стул, но, перекинув ногу, с места перешагнуть подоконник. За Макаром неуклюже вылезла Алиса. На залитой солнцем поляне, по которой скользили гибкие березовые тени, на Алису нашла рассеянность. Она перепутала голубя с мячом и протянула неловкие руки, пытаясь его поймать. Поняв ошибку, улыбнулась впервые за последний год, и короткая яркая радость затопила ее.
        Обогнавший всех Сашка увидел у сосны плотное кольцо шныров. С наружной части кольца стоял Гоша и с видом бывалого экскурсовода пояснял каждому: «Они маманю свою убили!» Потом подбегал еще кто-то, и Гоша, слегка меняя порядок слов, повторял: «Маманю свою убили!»
        Обогнув сосну с противоположной стороны, Сашка обнаружил, что стенки улья и его крыша покрыты густым ковром пчел. В центре живого ковра лежала крупная пчелиная матка, которую другие пчелы, переворачивая, куда-то волокли.
        Когда к Сашке протиснулась Рина, пчелы столкнули матку с крыши. Теперь она лежала на земле. Временами то одна, то другая пчела делала круг и, не касаясь ее, взлетала.
        Кавалерия опустилась рядом на колени и положила мертвую пчелиную матку на ладонь. Тронула пальцем. Пчела перевернулась с тем шуршащим звуком, с каким переворачивается давно мертвое высохшее насекомое, от которого осталась одна оболочка.
        - Это конец ШНыра! - сказала Кавалерия.
        Постепенно все разошлись. Остался улей и мертвая матка на траве. Пчелы к ней больше не подлетали. Изредка кто-нибудь из шныров подходил, смотрел и отходил с задумчивым лицом.
        Мертвая пчела оказалась никому не нужной. Она лежала, застряв в траве, и муравьи оценивающе бегали вокруг, как принюхивающиеся собаки. Касались ее усиками. Сомневались. Нет, что-то не то! Отбегали. Но сразу появлялись другие, и все начиналось заново.
        Вечером около улья снова появилась Рина. Наклонилась и, освободив из травы пчелу, спрятала ее в спичечный коробок. Потом пошла к ШНыру. Золотая пчела перекатывалась, стучала в коробке, как живая.

* * *
        Непонятно каким образом, но ведьмари узнали о гибели пчелиной матки в ту же ночь. Берсерки двойками подлетали к воротам ШНыра. Кричали. Трясли топорами. Горячили гиел. Бросали бутылки с зажигательной смесью. Бутылки разбивались о пустоту, осколками прыгали по чему-то невидимому. Воздух пылал, очерчивая купол незримой защиты.
        Обычно один из берсерков оставался на земле, другой же набирал высоту и, рисуясь, начинал джигитовку. Нырял под шею гиелы. Направлял ее вверх и сразу вниз. Гиела кувыркалась через голову, как голубь-турман и сразу, разворачиваясь, ловила крыльями ветер.
        Плеснув с крыльца кипяток, Суповна поставила ведро и вытерла фартуком руки. Пальцы красные, суставы перекорежены артритом. Разогнув спину, сощурилась на маленькие фигурки в небе. Гиела то ныряла к земле, то вывертывалась ужом. Суповна не выдержала, плюнула:
        - Ишь как пляшет, глиста тошшая! Чисто бешеный!
        - А чего они хотят? - спросила Рина. В тот день она была дежурной по кухне и вместе с Суповной выносила ведра.
        - Ясно чего. Наших выманивают.
        - А коктейль Молотова зачем?
        - Бутылки это так, для шуму… Они защите не повредят.
        - А наши почему не выходят?
        Вроде Рина ничего не сказала, а Суповна комкает фартук. Спокойно доказывать что-то она не умеет.
        - Тебе надо - ты и выходи! Где тут пегу скорость набрать? Даром лошадь угробишь! - орет она.
        Рина прикусила язык. Знала же, что пеги хоть и летают быстрее гиел, и поднимаются выше, да только с маневренностью у них не блестяще. Слишком велики крылья.
        - На Холме-то была? - наконец успокоилась Суповна.
        - Да, - торопливо ответила Рина. - Один раз.
        Холмом называли пологую возвышенность со стороны реки. На ней шныры хоронили пегов. Памятников не ставили. В траве поблескивали подковы. Со временем подковы переставали блестеть, покрывались ржавчиной и исчезали. На вершине холма - камень с выбитыми именами. Нижние уже вросли в землю.
        Рина с Сашкой ползали вокруг камня на коленях, ковыряли мох, читали:
«Альбатросъ 04.07.1848 Портсигаръ 1916 Вьюга янв. 1971 Бабаран 1999
        Ворон (идите вы нафиг со своими датами!!!) Задира 12.03.2001 - 29.10.2010»
        Сухо блеснула и сразу погасла русалка на укороченной нерпи старого образца. В руках у Суповны появился мощный армейский бинокль.
        - Держи!
        Рина схватила бинокль. Берсерк - легкий, сухой, с обритой головой - метался в воздухе. Кричал, срывая горло. У земли разворачивал гиелу. Едва траву крыльями не срезал.
        Бритый берсерк нырнул за деревья, и тотчас, как на резинке, вздернулся другой. Молодой, лицо безусое, восторженное. Прыгали сизые щеки. Оскорбительные слова выкрикивал задиристо, как петух. Свежая гиела кувыркалась, горячилась. Бочка, горка, змейка. Сухо потрескивал электрошок.
        К первым двум спустился еще один, толстый и грузный. Неожиданно гиела молодого берсерка опустила морду и, кашляя шипением, прыгнула как кошка. Уши прижаты. Кадык прокатился как шар. На кого она зашипела? Кого атаковала?
        Рина нетерпеливо крутит колесико бинокля. В окуляр прыгает трава, лезут ветки. Наконец попадает оскаленная морда гиелы. Толстый берсерк бьет ее током.
        - Ишь, брухо наел! Чтоб тебя! - говорит Суповна и густо плюет с крыльца. Она так и говорит: «брухо». Толстый ли, худой - ей всякий берсерк плох.
        Неожиданно наверху затряслась рама. В осколках стекла спрыгнул Сашка, вскочил и, прихрамывая, понесся через парк. Рина смотрела на него с удивлением.
        Пробежав метров тридцать, Сашка обернулся и крикнул одно слово:
        - …авр!
        Рина запоздало поняла, на кого шипела гиела. Гавр, вечно голодный, долговязый, скучающий, сбегал из сарая и шатался вокруг ШНыра, жалобно поскуливая. Не понимал, что не пускает его к Рине - неисчерпаемому источнику нежности, дохлых кошек и куриных костей - всему, что олицетворяло для зверушки рай. Рина сунула бинокль мимо руки Суповны. Помчалась. На нее несся парк - размахивая ветвями, выскакивая деревьями.
        - Куда, дурища? Топор в голову захотела? - кинула ей вслед Суповна.
        Забор Сашка и Рина перемахнули одновременно. Две гиелы были в воздухе, одна на земле. Морды у всех повернуты в одну сторону - чего-то высматривают. А потом Рина увидела Гавра. Он высунулся из кустарника и издал резкий, зовущий звук, напоминавший скрежет ржавой двери. Сорвался и неуклюже, как сбитый ветром мокрый лист, перепорхнул метров на пятьдесят. И снова заскрипела ржавая дверь - Гавр окликал непонятных крылатых существ, будивших в нем противоречивые чувства.
        Молодой берсерк вскинул шнеппер. Прицелился в Гавра. Рина одеревенела. Крик замерз в ней. Бритый берсерк толкнул молодого в плечо, мотнул головой. Тот неохотно опустил шнеппер. Рина поняла, что причина не в жалости. Гиела скроена прочно. Уложить ее из шнеппера одним выстрелом практически нереально. Куда вероятнее, что раненый Гавр с истошными воплями забьется в кустарник, где его не взять.
        Гавр любознательно продолжал приближаться к странным и одновременно таким привлекательным зверям. Гиелы задирали морды, брызгали непереваренной пищей.
        Бритый берсерк приподнял локоть и ладонью, почти не двигая рукой, развернул на колене топор.
        - Гавр! - завопила Рина. - Гавр! Ко мне!
        Гиеленок не послушался. Взрослые гиелы оказались интереснее Рины. Молодой берсерк нетерпеливо пальнул через плечо из шнеппера. В ответ Сашка схватил с земли камень и, усилив бросок львом, метнул. Камень врезался в сосну. Берсерк оглянулся на отбитый кусок коры и привычно зачерпнул ладонью топор.
        От главных ворот, топая ножищами, неслись Макс и Ул. Выручать. У каждого в руках по тяжелому арбалету. Куда там шнепперы - такой просадит насквозь и всадника, и гиелу. Берсерки, оценив опасность, подняли гиел в воздух.
        Бритый ведьмарь крикнул, возвращая напарника, метнувшегося к Сашке с топориком. Гавр обиженно заскрипел с земли: огорчался, что так и не сумел познакомиться. Молодой берсерк услышал этот скрип. Он ударил свою гиелу разрядом и сверху бросил на Гавра. Гиела пикировала, готовя зубы. Удар лапами, терзающий укус в горло - и все будет кончено.
        Гавр снова заверещал, разевая пасть. Как-то особенно, призывно. Та гиела, что была под толстым берсерком, ослушалась всадника и развернулась в воздухе, мгновенно подломив крыло. Рину поразила стремительность, с которой это было проделано. В следующую секунду щелкнувшие зубы распороли атакующей гиеле кожистое крыло. Толстый захрипел, замахал руками.
        Первая гиела ошалела от такой наглости - это был крупный самец, а атаковала его средних размеров разъяренная самка.
        Благородство не входит в комплекс добродетелей гиел. Самец с разодранным крылом зашипел, переключился на нового врага, и клубок из двух сцепившихся гиел, визжащих, брызжущих мочой и отрыгивающих съеденную утром рыбу, закувыркался по воздуху в сторону Копытово. Толстяк сорвался с седла. Жабой упал в лес.
        Перепуганный Гавр, в которого едва не врезались дерущиеся гиелы, трусливо удрал в лес, переходя с бега на короткие перелетки. Во время перелеток продолжал нелепо шевелить лапами - пытался бежать и по воздуху.
        Гиелы рвали друг друга. Вылетевший из седла ведьмарь, хромая, подбежал к ним и, крича, несколько раз ударил топором свою взбунтовавшуюся гиелу. Потом повернулся, оглянулся и, пригнувшись, нырнул в лес. Выпущенный Улом болт вонзился в березу. Самец гиелы улетел, унося с собой всадника.
        А Гавр все скрежетал в чаще. К Рине подбежал Сашка. Из его рук высыпались камни.
        - Чего было-то? С какой радости они подрались? - спросил он с недоумением.
        - Первая гиела хотела убить гиеленка. Другая его защитила! - ответила Рина.
        - Почему?
        - Не знаю.
        - А я знаю. Наверное, это была его мать, - не задумываясь, брякнул Сашка.
        Рина подбежала к гиеле, которую берсерк ударил топором. Она была еще теплой, но уже не двигалась. Рядом с опущенным арбалетом стоял Ул.
        Из леса высунулась морда Гавра. Он подошел и, скуля, стал обнюхивать кровоточащие раны на шее у мертвой гиелы. Рина обняла его.
        - Теперь ты сирота! - сказала она Гавру.
        Он положил морду ей на колено.

* * *
        Следующие три дня были худшими в истории ШНыра. В понедельник Кавалерия целый день не выходила из кабинета, а вечером оседлала Цезаря и улетела. Весь вторник по ШНыру ходили противоречивые слухи. Вовчик уверял, что на днях всех их разошлют по домам. Гоша, одетый в маечку «СГИНЬ ПО-ХОРОШЕМУ!», спорил, что спешки нет, закладки они могут брать, и ШНыр просуществует еще долго, поскольку осенний набор состоялся и до следующего года пчелы все равно никуда бы не вылетали.
        Витяра крутился у улья, пытаясь заглянуть внутрь, но пчелы его прогоняли.
        - От ты, Дуся! Да что ж вы! Я ж тока посмотреть хочу! - жалобно повторял он.
        Платоша бродил пасмурный, раздражался по всякому ерундовому поводу. Глаза в синих ободах запали еще глубже. Окса ходила с красными глазами, но при любом намеке начинала орать, что это аллергия.
        Пчелы, оставшиеся без матки, вели себя беспокойно. Сбившись в рой, слепо летали по парку, ударялись во влажные стволы. Оглушенный рой распадался и вновь собирался. Даже те пчелы, что нашли своих шныров, ползали по стеклу как ослепшие. Кружились на одном месте, жалили друг друга. Некоторые ухитрялись падать в тарелки, вяло барахтались. Ложками их вытаскивали на стол. Они чистили крылья.
        Ночами над ШНыром плескали зарницы. Беззвучно били в горизонт, щупали землю. В воздухе висело ощущение дождя. Влажный туман лип к земле, скапливался в лощинах. Плохо, тревожно.
        Но и это еще не все. В среду погиб один из средних шныров - Игорь. Рина и Сашка знали его мало. Он был замкнутый и молчаливый, внешне ничем не примечательный. Лет восемнадцати. Худой, нескладный, узкоплечий. Чистил пегов в конюшне, не увиливал ни от какой работы, любил одиночество, много гулял в парке. С товарищами был приветлив, но ни с кем особенно не сходился.
        И именно потому, что никто - как оказывается - к Игорю не приглядывался, смерть его стала абсолютно неожиданной. Игорь нырял на Арапе, когда ведьмари как-то просчитали точку выхода из двушки и обстреляли его. Арапу пропахало круп. От боли он рванулся. Игорь не усидел в седле.
        Рухнул он с высоты примерно шестого этажа. Высота для шныровской куртки не критическая, но Игорь упал на затылок. Все это произошло на глазах у Насты. Пока она снижалась и бежала к нему, сверху на гиеле спустился маленький, плотный, ловкий, как кошка, ведьмарь. Спрыгнул с седла, перевернул Игоря, обшарил карманы и взлетел прежде, чем Наста приблизилась на расстояние выстрела из шнеппера.
        Арап вернулся в пегасню через несколько часов. Его рана была неопасной, но Арап боялся боли…
        Хоронил Игоря весь ШНыр. Рина ожидала, что похороны будут особенными, шныровскими, и кладбище тоже особым, но ошиблась. Кладбище оказалось обычным, подмосковным, громадным, как полигон. Автобус «Ритуал» медленно двигался в пробке на выезде из города. Стояла непривычная для Москвы жара. Стекла не открывались. Средние шныры ухитрялись выскакивать из автобуса, покупали воду и пешочком догоняли на следующем перекрестке.
        Отпевали в церкви из красного кирпича. Над кладбищем пролетали самолеты - рядом находился аэропорт «Домодедово». Заплаканные родственники, нелепая суета с бумажками у стеклянного окошка конторы, говорливый дядя, который в автобусе еще ухитрился помянуть племянника и теперь ко всем приставал. Кузепыч походил на краба больше обычного, а Кавалерия не снимала темных очков. В сером платье, в черном платке, небольшого роста, она не выделялась в толпе окружавших могилу женщин. Октавий был оставлен в ШНыре.
        Единственным отличием, сильно удивившим тех, кто стоял у гроба, стало неожиданное появление рядом с могилой вороного жеребца с белым фонарем на лбу. Жеребец был покрыт попоной, но даже под попоной бросалось в глаза, что на спине у него что-то топорщится. Жеребец нюхал разрытую землю и, казалось, не понимал, что он тут делает. Потом стал щипать траву, растущую в ограде соседних могил.
        - Я долго думал, как такое могло случиться. И все у меня что-то не складывалось. Не должен был он разбиться. Теперь я понял: он выпустил повод сам! - внезапно сказал Ул.
        - Откуда ты знаешь? - спросила Рина.
        - Игорь очень любил пегов. Когда шныр, вылетая из седла, удерживает повод, сам он обычно не страдает. Но пег всегда сплечивается. Калечится, короче…
        Возвращались в том же автобусе. Рядом с Риной и Сашкой сидела Окса. Она испытывала явное облегчение, что рядом больше нет гроба, и весело щебетала.
        - Хороший был парень. Миражист, - сказала Окса.
        - Кто-кто? - переспросила Рина.
        - А ты не знаешь? Миражисты, они… м-м-м… ну как объяснить? Вот ты живешь, разговариваешь, ходишь по улицам. Все внешне обычно. Вроде договариваешься с девчонкой из параллельной группы, чтобы не писать бомбы по экономике, а тебе кажется, что ты ухаживаешь за французской принцессой. Или тащишь из магазина картошку - и думаешь, что это мешок с пиастрами. Или дерешься с парнем, подперев шваброй дверь раздевалки, а на самом деле - это крейсер «Варяг» дает последний бой. Короче, вместо своей жизни проживаешь другую. Более-менее параллельную. А то и десять жизней. Уловила?
        Рина вспомнила о своем маркизе Дю Граце и пожалела, что не узнала Игоря раньше.
        - А миражист - это нормально? - осторожно спросила она.
        - Не знаю. Но он им был, - ответила Окса.
        Автобус «Ритуал» доставил их в Копытово. Здесь развернулся и уехал, подпрыгивая на колдобинах плохой дороги. До ШНыра добирались пешком. Местные смотрели на них с недоумением, принимая, как видно, за дачников.
        В ШНыре все еще немного посидели в столовой. Рина ожидала от Кавалерии или Кузепыча речи о том, какой замечательный был Игорь, как плохо лишаться товарища и как они теперь должны мстить за него ведьмарям, но речей никто не произносил. Вскоре все разошлись по комнатам.
        Поднялась в комнату и Наста. Ее соседки быстро улеглись спать, Насте же было одиноко, тоскливо. Она попыталась тайком закурить, но на нее стали кричать. Прогнали в коридор. Наста пошла на лестницу, села в углу на корточки и стала выдыхать дым между коленей.
        Насту кусало ее прошлое. Отчего-то вспомнилась ее школьная подруга. Как они поссорились, и та стала орать и требовать деньги за все годы дружбы: за кафе, за помощь на контрольных, за потерянное время, за подарки ко дню рождения. Наста швырнула в нее кошельком. Подруга схватила открывшийся кошелек, тщательно считала, сбивалась, снова считала, ссыпала мелочь в карман, расправляла мятые десятки. Губы у нее прыгали, она снова орала и плакала. Деньги были ей совсем не нужны.
        Наста все курила. Потом корыстная подруга ушла куда-то со своей денежно-вещевой дружбой, а ее место занял красавец Евгений. Он улыбался и протягивал к ней руки.
        Мысли о Евгении причиняли боль и усиливали тревогу. Наста вытеснила их другими, более свежими. Перед глазами у нее возникло, как ведьмарь обшаривал Игорю карманы, как деловитым движением ножа перерезав шнурки, сдернул с руки нерпь. Почему Игорь проходил болото так медленно? Какую закладку забрали ведьмари?
        Докурив, Наста затолкала окурок в щель между подоконником и стеной, протолкнула его мизинцем и отправилась в пегасню. Ей нравилось слушать, как пеги фыркают в темноте и толкают мордами разболтанные двери денников.
        Она еще не вышла из ШНыра, когда внезапно кто-то позвонил по телефону. Номер был ей неизвестен.
        - Алло! - сказала он нервно. - Алло! Кто это?
        Никто не ответил. Наста отключилась. Через минуту позвонили снова. С того же номера. На секунду мелькнула мысль, что это Игорь с того света.
        - Да! Кто это?
        И снова не отвечали. Она слышала шум, звяканье посуды, смех, людские голоса и догадалась, что кто-то не поставил телефон на блок и теперь аппарат вызывает ее сам, от случайных прикосновений к кнопкам. На этот раз Наста не стала нажимать отбой. Просто села на холодную ступеньку и слушала чужую жизнь, не имеющую к ней никакого отношения.
        Глава 15
        НОЧНОЙ ПОЛЕТ
        Чем отличается солдат первого месяца войны от солдата пятого года войны? В первый месяц солдат бравый, сытый, одетый с иголочки. Поет патриотические песни, обвешивается пулеметными лентами и рвется вцепиться в горло врагу. На пятый год войны солдат исхудавший, завшивленный, хронически простуженный. На оружие смотрит устало, патриотических песен не поет. Но вот врагу от него лучше держаться подальше.
        Из дневника невернувшегося шныра
        У Рины была привычка выставлять будильник в телефоне на полную громкость, а потом его не слышать. И вот теперь, в два часа ночи, Сашка стоял у комнаты девчонок и слушал, как там внутри, за дверью, закипает истерика. Вначале истерика была только у будильника, спустя минуту у Фреды и Алисы и, наконец, даже у непрошибаемо спокойной Лены.
        Закончилось все тем, что полусонную Рину, наскоро одев, вытолкнули в коридор и вслед запустили злосчастный мобильник.
        - Напомни мне, чтобы я их отравила. В тетеньках мало доброты! - пожаловалась Рина и пошла по коридору.
        Сашка догнал ее у окна.
        - Ты в курсе, что у тебя на ноге нож? - поинтересовался он.
        Рина остановилась и любознательно посмотрела на задравшиеся джинсы.
        - Правда, что ли? Надо же! Нож!
        - С ним же неудобно!
        - Неудобно без него!
        - Зачем он тебе?
        - Людев в метре тыкать… - зевнула Рина.
        Скоро ножу нашлось и иное применение. Окно не открывалось. Рина просунула лезвие в зазор и потянула ручку на себя. Древесина хлюпнула.
        - Наверное, закрашено, - предположила Рина.
        - Верхний шпингалет открыть забыли. Кузепыч нас убьет! - сказал Сашка.
        Рина усмехнулась. Сегодня их за многое можно будет убить. Спрыгнув на шуршащие листья, по ночному парку они прокрались к пегасне.
        - По-моему, идиотизм, что новичкам так долго запрещают полеты! Разогнал, порысил, галопнул, морду задрал, шенкель дал, и пег в воздухе, - горячо произнесла Рина и, спохватившись, добавила: - Как Яра вчера поднимала на крыло Эриха, не забыл?
        Сашка небрежно кивнул. О том, что верхом он ездил всего раза четыре, причем на одрах, вроде Бинта или Фикуса, он предпочитал не распространяться. На начальной стадии любовь требует иллюзий. Она их трескает с супом и запивает мечтами.
        - Мы на десять минут! - весело сказала Рина. - Поднимемся, сделаем пару кругов и назад! С территории ШНыра вылетать не будем. И подниматься высоко тоже. Ты ничем не рискуешь.
        - Парашют в студию! - ворчливо сказал Сашка.
        Рина пропустила его слова мимо ушей. Когда девушка ораторствует, слуховые центры у нее обычно блокируются. Безвылазно проторчав у пегов все лето, она поднабралась кое-какого опыта. За исключением опасного для новичков Арапа и грозной легенды пегасни - Зверя, Рина перебывала в седле у всех пегов ШНыра. Конечно, до старших шныров ей было далеко, но с некоторыми из средних она была почти на равных. Или ей самой так казалось.
        И потому было дико обидно, что средних шныров пускают на пролетки и нырять, а ей даже на метр не позволено отделяться от земли. Поработал лошадь - бери тачку, вилы и вперед. Регулярный физический труд - лучший друг шныра.
        Ворота пегасни были приоткрыты. Горели две лампы - одна дежурная, тусклая, а другая в деннике у Азы. Рина заглянула в денник. Ул спал в углу на одеяле, укрытый шныровской курткой. Рядом валялся измочаленный соломенный жгут. Видно, Ул тер бока и ноги кобылы, пока окончательно не выбился из сил.
        - Бедная! - сказала Рина. - Лучшая кобыла во всем ШНыре! Средние шныры уже интриговали, кому достанутся ее жеребята. Самое обидное, что это даже не ведьмари.
        - Не умрет? - спросил Сашка.
        - Суповна говорит: надо ждать кризиса. Кобыла здоровая, может, и вытянет.
        Рина принесла воды и, осторожно переступив через таз, в котором валялись шприцы и отбитые ампулы, губкой вытерла Азе глаза и ноздри. Кобыла попыталась укусить губку.
        - Она, похоже, пить хочет! - ворчливо сказал Сашка.
        Двумя руками он приподнял кобыле морду, а Рина подсунула под нее ведро. Это было дико неудобно. Ведро приходилось перекашивать. Вода расплескивалась. Все-таки Аза выпила треть.
        - Дохлый номер! Проще было всунуть ей в горло шланг, - буркнул Сашка, устраивая голову кобылы на подстилке.
        - Не передумал? Идем! - шепнула Рина.
        Сашка выскользнул за ней. В соседнем деннике грохотал железом конкурент красавца Цезаря - гнедой жеребец Зверь. На Звере не ныряли - он был слишком непредсказуем. Денник Зверя был обшит изнутри металлическими листами, а со стороны двери даже и толстой резиной. Иначе нельзя: он рвал зубами и людей, и лошадей, бил и задом, и передом, а собак ненавидел исключительно - до лютости. Крупную овчарку, как-то прорвавшуюся в ШНыр, раскатал копытами по песку, продолжая топтать, даже когда осталась одна шкура.
        Октавий обходил Зверя за два километра, а в пегасне, если видел, что его денник открыт, прятался в щель между кирпичных стенок - такую узкую, что туда и человеческая рука не пролезала.
        Подпускал к себе Зверь единственного человека - даже не Кавалерию, а среднюю шнырку по прозвищу Штопочка. Не только подпускал, но и позволял делать с собой все, что угодно. Даже выдирать волоски на верхней губе. Эта Штопочка была непонятная девица. В свои девятнадцать выглядела на тридцать. Материлась как рядовой стройбата. Ходила в Копытово играть с мужиками в домино. Общалась только с Настой. О Звере не заботилась. Чистила его небрежно, никогда не притаскивала ему ничего вкусного и загоняла в пегасню, швыряя в него песком. Когда же, подражая ей, песком в Зверя однажды швырнул Вовчик, ему пришлось накладывать шесть швов.
        - И как такая Штопочка оказалась в ШНыре? - спросила однажды Яра, наблюдая, как вопящая девица гоняется за Зверем с жердиной, а тот, угрожая, бьет по воздуху передними копытами.
        - В ШНыр ведут разные пути. Никто никогда не знает какие. Точно так же разные пути ведут и из ШНыра. Так что главное тут - принимать все как есть и не лезть со своими суждениями, - ответила Кавалерия.
        В своем ряду Икар спокойно грыз пластиковую бутылку - будто курил сигару. По соседству с ним в длинном денничке-вольере тусили жеребята, недавно отнятые от мамок. В проходе ошивался непривязанный ослик Фантом и совал морду: требовал ласки. Ночь - не ночь, ему все равно. Рина поспешно спрятала руки за спину.
        - Сгинь, графоманская сила!
        Фантом обиделся и ушел, двигая ушами.
        - Тебе надо самого смирного. Кто у нас самый смирный из летающих? - Рина заглянула в амуничник. Сдернула с гвоздя уздечки, тяжелые седла тащил Сашка.
        - Дельта? - неуверенно сказал Сашка.
        - Дельту Кавалерия запрещает трогать до ноября. Она жеребая.
        - Она же старушка! - поразился Сашка.
        - Все вопросы к Цезарю… Давай тогда так: ты - Аскольда, я - Миниха. Аскольд еще трехлеток, а Миних - очень спокойный мерин.
        Рина нырнула в денник к Миниху. Старый мерин с бело-желтой проточиной совался мордой в пустую кормушку, потом резко дергал морду на себя и слушал звук.
        Сашка некоторое время понаблюдал, как Рина седлает Миниха, а потом потащился к Аскольду. Трехлеток Аскольд был плодом дельфийской кобылы Роксоланы - изящнейнего существа с огромными глазами, и тяжеловоза по кличке Паровоз, который использовался на подмосковном конном заводе для укрупнения поголовья рабочих лошадей. Шныр, упустивший кобылу, получил жуткий нагоняй и три месяца уныло выгребал навоз. Кавалерия и Кузепыч опасались, что жеребенок родится бескрылым, однако дельфийская кровь пересилила. Поначалу похожие на культяпки, крылья Аскольда быстро обросли перьями, и вскоре от их энергичного взмаха поднималась волна воздуха, открывающая ворота пегасни.
        В остальном же это был вылитый папочка - медлительный, флегматичный, громадный как слон. Широченный круп. Хвост как веник. Мохнатые ноги с громадными копытами. Когда Аскольд в первый раз взлетел, посмотреть на это собрался весь ШНыр. Лучше всех коллективные ощущения выразил Кузепыч. «Только б это не рухнуло на крышу!» - сказал он.
        Рина быстро оседлала Миниха и отправилась помогать Сашке. Забравшись с ногами на седло, Сашка подпрыгивал, пытаясь поймать морду Аскольда. Трехлетку седлаться не хотелось. Он злился и недовольно похрюкивал.
        - Не суйся к пегу, когда он скалится! - предупредила Рина.
        - Я думал, он улыбается, - оправдываясь, сказал Сашка.
        - Сейчас я тебе улыбнусь!.. А ну прррими! - прикрикнула Рина на Аскольда, ловя его голову правой рукой в охват. - Бери уздечку! Расстегивай подбородный, трензель расправь! Куда в зубы суешь? Много лишних пальцев? Хорошо, что это Аскольд! Ты так Эриху сунь!
        - Ты же суешь! - оправдываясь, сказал Сашка.
        - Я нажимаю на беззубый край!.. - Рине приятно было покрикивать на Сашку, как на нее саму все лето покрикивали старшие и средние шныры.
        Продолжая ворчать, она оседлала Аскольда и велела Сашке вывести его из пегасни.
        Рядом с тяжеловозом-полукровкой старичок Миних казался летающим чучелом, но чучелом задиристым. На третьем разминочном круге подловатый дедушка воспользовался тем, что Рина отвлеклась, подкрался и тупыми зубами ухватил Аскольда за внутреннюю часть ляжки. Это было дико больно. Трехлеток решил, что его сжирают заживо. Мгновенно утратив мужество, он прижал уши и стал удирать.
        Сашка, до этого сидевший на Аскольде уютно, как на диване, осознал, что началась выворачивающая внутренности тряска. Казалось, кто-то невидимый непрерывно кричит ему в уши: «ля-ля-ля-ля!» Он потерял вначале правое стремя, потом левое. Повис на поводьях, но это было все равно, что хватать за сцепку мчащуюся электричку.
        Тихий и обычно всеми шугаемый Миних был крайне доволен, что ему удалось устрашить такого гиганта. Весь его мозг заполнила торжествующая мысль: «Раз от меня бегут, значит, я страшен!» Он заржал и помчался за Аскольдом.
        Рина что-то кричала, но Сашка не слышал. Доскакав до края поля, Аскольд вломился грудью в заросли. Сквозь парк он продирался как взбесившийся носорог - снося все, что можно снести. Рине оставалось только направлять Миниха в проделанную Аскольдом брешь. Хотя умный мерин и без нее соображал, как пользоваться плодом чужих трудов.
        Сашка обхватил шею трехлетка и уткнул лицо в гриву. Он спас глаза от веток, но окончательно утратил всякий контроль над конем. Минуту спустя разгоряченный Аскольд вылетел на поляну перед забором ШНыра. Метнулся в одну сторону, в другую. Начал останавливаться, но за его спиной уже пыхтел воинственный дедушка.
        Тогда Аскольд помчался на забор, оттолкнулся и… неуклюже поднялся на крыло. Легкий, неуловимый толчок, и Сашка понял, что они больше не в ШНыре. И сразу дикая тряска прекратилась. Сашка неуверенно выпрямился, огляделся и смог вставить ноги в стремена.

* * *
        Лететь оказалось гораздо приятнее, чем скакать. Никакой тряски, все внутренности остаются на месте. Если бы не сильный ветер, бьющий в рот и мешающий дышать, было бы совсем хорошо.
        Старичок мерин проветрился и больше не задирался. Сашку нагнала Рина. Ее лицо в лунном свете казалось белым и плоским. И абсолютно счастливым. Ее мечта сбылась: она летела, ощущая надежную упругость воздуха. Миних двигался против ветра так обманчиво легко, что Рина, не выдержав искушения, зачерпнула воздух ладонью. Вдруг и она тоже может летать? Мало ли.
        Радость наполняла ее, как газ - воздушный шар. И была эта радость так велика, что Рина моментально забыла и бесконечную уборку, и заваливающуюся тачку с вихляющим колесом, и навоз, и то, что она целое лето жила без ноута, а все ее вещи запросто помещались в рюкзак.
        Рина была убеждена, что летят они низко, хотя пересекавшие поле столбы казались не крупнее чайной ложки. Вдали огнями шевелился поселок, за ним - еще один, а совсем далеко ровным, исходящим от земли сиянием, золотилась Москва. Отсюда она казалась чем-то живым, вроде выброшенной на берег медузы. Со всех сторон к медузе сбегались нити серебристых дорог, посыпанных живыми светляками фар.
        - Как ты? Справился? - крикнула она Сашке, ощущая, как ветер вталкивает слова обратно в рот.
        Сашка ободряюще махнул рукой, показывая, что все в порядке. Над головой у него в белке туч плавала желтая яичница луны. Рина пальцем ткнула вверх, потом вниз и назад. Сашка догадался, что она предлагает подняться выше, сделать круг и вернуться в ШНыр.
        Сашка кивнул. Застоявшиеся кони не прочь были размяться. Неопытный Аскольд поначалу стал рвать круто вверх, но выдохся и теперь послушно тащился за опытным лентяем Минихом. Миних набирал высоту постепенно. Берег силы.
        Выше, еще выше. Романтика вымерзала. Вначале отказались слушаться пальцы рук, потом окоченели ноги. Лицо сковала стылая маска. Потные бока Миниха покрывал ледяной панцирь. Рина поняла, что у нее такие же волосы. Подняв руку, коснулась смерзшихся колючек. Теперь ей стало понятно, почему Яра перед нырками всегда одевается как полярник, даже летом, в жару.
        Рваные тучи лежали слоями, как плоско подвешенные одеяла. Пробравшись сквозь очередную тучу, пахнущую мокрым ватником, они оказались на лунной поляне. Туча под ними была такой молочно-плотной, что у Рины исчез всякий страх высоты. Казалось, можно соскочить с седла и пробежаться. Она едва сдержалась, чтобы вправду этого не сделать.
        Забыв и о времени, и о холоде, они мчались по лунной поляне. Кружили, разворачивались, окунали конские ноги в тучи. Сашка справлялся неплохо - лететь оказалось куда проще, чем скакать рысью или галопом. Точно плывешь в лодке, зачерпывающей воздух белыми веслами.
        Стороннее движение царапнуло Сашке глаз. Со стороны луны на них падали две хорошо различимые точки. Еще две прилипли к небу чуть выше и казались вылетевшими пикселями. Эти, в отличие от первых, не приближались. Держали выгодную высоту между летящими пегами и оставшимся где-то далеко позади ШНыром.

«Вороны! Чего они тут делают, так высоко и ночью?» - весело подумал Сашка.
        Рина оглянулась на него. Размахивая рукой, как мельница, он показывал вверх и скалился, довольный, как молодой лось. Рина задрала лицо. Секунду спустя Сашка увидел, как она заметалась, натягивая поводья.
        Берсерки! До Рины запоздало дошло, какие они тупицы. В лунную ночь кружили по лугу, как два безумных мотылька. Разумеется, патрулирующие ведьмари заметили сверху крылья пегов.
        Положение было скверное. К ШНыру не пробиться. Увлекшись, они отлетели слишком далеко. Единственный козырь пегов - скорость горизонтального полета - утрачен. Гиелы пикируют, используя естественный разгон. Повернуть? Но еще одна двойка - та самая прилипшая к небу рыбья чешуя - выжидает, готовая обрушиться, если они все-таки повернут пегов к ШНыру.
        Через десять секунд их обстреляют из шнепперов. Потом гиелы пустят в ход ядовитые зубы и когти. Ну и завершит все удар легкого топорика на длинной рукояти.
        Они безоружны. Нож Рины в счет явно не идет.
        Рине захотелось громко заорать: «Это нечестно! Давайте переиграем!»
        Черные точки уже не были точками. Рина различала зубцы поджатых крыльев и в разрыве зубцов - маленькие, точно сдвоенные с гиелой, головы берсерков. Пеги и сами чуяли врагов. Они ржали и, задирая морды, косились на черные силуэты.
        Медлить было нельзя. Крикнув Сашке, чтобы он повторял все за ней, Рина бросила Миниха к земле. Мерин сложил крылья и пикировал почти отвесно. За ним авиабомбой падал откормленный потомок тяжеловоза. Сашка обеими руками отчаянно вцепился в седло. Не удержался и опрокинулся на шею пегу, запустив руки в гриву. Цепкий. Иначе, как с гривой, его теперь не оторвешь.
        Ветер срывал Рину с седла. Она больше не управляла Минихом: какое там, только бы усидеть! Они врезались в тучу, потом еще в одну, после чего Рина внезапно увидела землю. Гораздо ближе, чем ожидала. Ни Москвы, ни ШНыра, ни огней - лишь что-то сероватое, однородное, с петляющей дорогой темной реки. Куда они залетели? Где Сашка? Где ШНыр? Где Москва?
        Правее и выше Рина видела давящее черное пятно. Берсерк? Будь скорость чуть ниже - он обстрелял бы ее. Рина не оборачивалась - сорвет. Она и так держалась только потому, что падать с пега и падать вместе с пегом - примерно одно и то же.
        Пятно продолжало увеличиваться. Одновременно с ним росла и земля. Рина скорее угадала, чем увидела, что гиелы стали замедляться и выходить из пике. Чего это они? Неужели решили оставить их в покое?
        Рина по неопытности попыталась поставить Миниха на крыло, но умный пег не обратил на ее тырканья внимания. Опыт сотен поколений предков подсказывал, что из такого разгона выход только один - нырок. Крылья раскидывать нельзя: слишком поздно, вытер вывернет маховые перья.
        Рине казалось, что и Миних и его крылья стали литыми, плотными, а земля, напротив, размылась как акварель.
        - Я же не умею нырять! А-а-а-а!
        Вытянув шею, Миних накрыл Рину куполом сложенных крыльев. Рина закрыла глаза и вжалась в конскую спину так, словно хотела спрятаться ему под кожу, забиться под ребра. Она ждала страшного удара и - больше смерти боялась боли.
        В следующий миг что-то с силой толкнуло ее, будто она врезалась в воду. От неожиданности Рина открыла глаза. Мир, границы которого она только что пробила, отлетал от нее, вращаясь, как огромный мыльный пузырь.
        Глава 16
        ЗАПОЛНЕННЫЙ КОНТУР
        Надо быть постоянно готовым к угасанию интереса: к идеалам, работе, занятию, к человеку - и не выть на луну, когда это случится. Между первым и вторым дыханием - всегда разочарование, усталость и тоска. Поздней осенью трудно поверить, что когда-нибудь наступит весна. Если же вообще не знать о смене времен года, то и предположить весну невозможно. Логически она никак не вытекает из осени. Логически из осени вытекает только зима.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Рина выпрямилась в седле и убедилась, что ее больше не срывает ветром. Миних летел мерно и спокойно. Только что он пронизал землю, как игла тюлевые шторы, но это его нисколько не удивляло. Вид у мерина был скучающий: куда с большим удовольствием он погремел бы кормушкой.
        В вялом воздухе межмирья разливалась дряблость. Впереди проваливалась, вздувалась, бурлила накипь. В центре ее пробуравливал ураган. Именно туда Миних и направлялся. Даже вдали от накипи Рина ощущала вонь, которая с каждым взмахом крыльев становилась настойчивее. Задохнувшийся мертвый мир. А ведь когда-то, говорил Ул, он был прекрасен. Не так, как двушка, но точно лучше нашего.
        О болоте Рина знала все, что может знать наслушавшийся чужих рассказов новичок. Снаружи накипь ее не особенно впечатлила. Она ожидала чего-то фотошоповского, зловещего, с малиновыми тенями, а тут - пена цвета и запаха вываренной рыбы.
        Все было терпимо, но ее глодало беспокойство. Чего-то не хватало. Или кого-то.
        САШКА!
        Холодея, Рина оглянулась, но Сашку не увидела. Ее собственный мир казался горящей в темноте лампочкой - маленькой и далекой. Услужливое воображение мгновенно нарисовало ночное поле, разбившегося Сашку, стоящих полукругом ведьмарей и голодных гиел, грызущихся за тушу Аскольда.
        Рина стала разворачивать пега. Понимая, что делать этого нельзя и замедляться тоже, Миних хитрил. Заносил крыло вперед, но после так его ставил, что воздух соскальзывал по маховым перьям. Неожиданно между лошадиными ушами Рина увидела точку.
        Присмотревшись, она поняла, что у точки два крыла. Аскольд? Значит, в нырке трехлеток опередил Миниха, вот только удержался ли Сашка? Разглядеть было невозможно, и Рина пережила несколько неприятных минут. Стала поторапливать Миниха. Тот с обидой задрал морду. То подгоняют, то останавливают - поди разберись, чего от тебя хотят.
        Сашку Рина нагнала перед самым болотом. Хотя «нагнала» - не то слово. Аскольд ни от кого и не убегал. Неопытный жеребец летал кругами и все никак не решался броситься в бурлящую «раковину». Совался, но в последний момент трусил и сворачивал, не ощущая уверенности всадника и не имея собственного опыта. Ураган отплевывал клочья пены, повисавшие на кожаной куртке Сашки и на морде коня. Сползая, пена застывала белой бородой.
        Аскольд выглядел уставшим. В межмирье воздух разряженный. Опора для крыла плохая, и дышать трудно. Поэтому опытный Миних так берег набранную скорость. Снизишь - не пробьешься сквозь болото.
        Рине достаточно было одного взгляда, чтобы понять, как Сашка сумел удержаться. Конский повод был обмотан у него вокруг бицепса, а сам он клещом вцепился в гриву. С левой стороны у Аскольда заломано маховое перо. Видимо, Сашка сгоряча пытался ухватиться и за него.

«В ШНыре нас за это убьют! Только для этого надо еще вернуться», - подумала Рина.
        Она повернулась в седле. Их мир казался плоским, как наклейка, далеким и тусклым. Уставшему Аскольду назад не дотянуть. Хочешь - не хочешь, он должен отдохнуть на двушке, но пробьется ли через болото? Кажется, конь и сам ощущал: надо на что-то решаться. Он бросался туда, где кипела пена, но всякий раз фыркал и отворачивал. Еще немного, и обессилевший трехлеток погрузится в болото вместе с всадником.
        - Делай что угодно! Заставь его нырнуть! - закричала Рина, но ничего не услышала.
        Голос принадлежит мирам. В межмирье он заключен в самом человеке.
        Пока Рина думала, как заставить трусившего коня кинуться в пену, проблему за нее решил Миних. Трудно сказать, захотел ли он помочь или решил еще раз шугануть перепуганного великана. Вытянув морду, помесь ослика и дивана подлетела к Аскольду и выхватила у него зубами клок кожи с крупа. Несчастный гигант ощутил себя заживо пожираемой овечкой. Кривые зубы старого мерина оказались страшнее болота. Аскольд рванулся, зачерпнул крыльями воздух и, на два корпуса опередив Миниха, метнулся в клубящийся ураган.

* * *
        Сашка, заранее не набравший воздуха, запоздало попытался сделать вдох. Скрючился от омерзения. Рот и горло точно дохлыми медузами забили. Как-то отец привез из астраханской командировки огромную выварку чуть просоленной рыбы, выволок на балкон, плотно накрыл крышкой и забыл. Когда через неделю Сашка случайно заглянул в выварку, мерзкий запах отбросил его на метр. А сейчас и отскочить некуда…
        Аскольд медленно плыл по узкому тоннелю, касаясь крыльями липких стенок. Не зная, что смотреть можно только на гриву коня, Сашка честно глазел по сторонам. В плотной тьме, за стенками пробуравленного ураганом тоннеля, слабо шевелились серые мутные тени, погруженные в бесконечную ночь. Миних нагнал Аскольда и летел за ним. Иначе не получалось: тоннель был узким. Притихшие кони не грызлись.
        Для серых карликов появление в болоте двух всадников не осталось незамеченным. Они подплывали к стенкам и налипали на них. Воздух перед Сашкой стали прочерчивать тонкие нити, похожие на паутину. Их было так много, что лавировать между ними не получалось. Аскольд летел напролом, разрывая их грудью и крыльями. Изредка паутина задевала и Сашку. Тогда что-то покалывало его, будто он голой кожей касался стекловаты. Шныровская куртка совсем не помогала.
        А потом его вспышками стали настигать хаотичные мысли. Внезапно он понял, что это отец виноват в смерти матери. Мог бы продать квартиру. Если бы ей сделали операцию в Германии, она могла бы прожить лишний год. Ну и что, что отец потом плакал? Все плачут. Да и Пал Палыч порядочная сволочь! Боксер-неудачник, всю жизнь мечтавший попасть на Олимпиаду. Возится с ними бесплатно - да, но при этом требует, чтобы ему покупали снаряжение!
        Всякая мелкая обида, когда-либо нанесенная Сашке и давно забытая, воскресала, увеличивалась в десять раз, превращалась в сгусток душевного гноя. Сашка продирался сквозь болото, составляя список врагов, завистников и мерзавцев, увеличивавшийся с каждой секундой. Ненависть перемежалась с возбуждением и радостью, что окончательно запутывало Сашку.
        Могучая конская грудь обрывала паутину без прежней легкости. Аскольд замедлялся и вместе с собой замедлял Миниха, который не мог облететь его ни снизу, ни сверху. Крылья прогибались. Перья заламывались от напряжения.
        Внезапно Сашка увидел что-то знакомое, необъяснимое здесь, в болоте. Их маленькую кухню. Рассохшиеся польские шкафчики, телевизор с торчащей в форточку антенной. На телевизоре стоит большая матрешка. В ней - нитки, пуговицы и деньги на хозяйство. А вот и отец! Прокрадывается, роется в матрешке и что-то быстро перекладывает в карман. Это, наверное, тот год, когда мать начала болеть, а отец, вместо того, чтобы что-то делать, пил. Ходил пришибленный, виноватый и дышал в сторону. Когда же долго сидел в закрытой комнате - потели стекла.
        Сашка забыл обо всем на свете. Гнев перемкнул сознание. Он закричал и рванулся к отцу. Кухня осталась позади. Сашка откинулся назад, потянул на себя поводья. Жеребец заржал, задрал голову, зачерпнул крылом зловонную жижу болота. Железо рвало ему рот, но он продолжал работать крыльями. Останавливаться здесь нельзя. Пег знал это от рождения. Видя, что он продолжает лететь, Сашка бросил поводья и стал высвобождать из стремян ноги. Решил спрыгнуть на ходу.
        Он почти перекинул через седло колено, когда внезапно его точно раскаленным шилом в шею ткнули. Сашка завопил. Ненависть к отцу сразу исчезла. Матрешка с деньгами тоже. Над ним совсем близко, отделенные стенкой тоннеля, толстым слоем шевелились рыхлые карлики. Сколько же их наползло!
        Схватившись за шею, Сашка сорвал светящуюся золотую пчелу. Пчела сразу юркнула в рукав куртки. Вытащить ее Сашка не сумел - она была уже где-то в районе локтя. Устраивалась. Не кусала. До конца тоннеля Сашка больше ни о чем не думал. Место укуса жгло так, что он даже не ощущал, как рвется касавшаяся его паутина.
        Светлело. Тоннель расширялся. Возникла ложная уверенность, что все позади и болото их отпустило. Именно в эти мгновения, вскинув голову, Рина увидела совсем близко шныра на рыжем пеге. На седле перед ним сидела девушка.
        Лица обоих искажены ненавистью, зубы сцеплены. Лбы соприкасаются, но глаза не видят друг друга. Каждый заточен в своем одиночестве. Оба шныра облеплены эльбами, которые присосались к ним, как моллюски. Кто они? Почему позволили стенкам втянуть себя? Всего этого Рина не знала, да и не могла знать.

«И ведь на выходе из болота! Наверное, тоже решили, что можно расслабиться», - подумала Рина.
        Миних пронесся вперед. Еще несколько взмахов крыльями, и Рина ощутила упругий толчок. В глаза ударил свет - пока неяркий. Заметно потеплело. Хлопья пены быстро таяли на куртке Рины и конских боках. Под ними лежал лес, казавшийся бесконечным. Вершины сосен, расчесанные невидимым гребнем, заметно клонились в одну сторону.
        Жесткий гребень гор вдали. Каменная ящерица лежит неподвижно. Белая россыпь чего-то непонятного. Снег? Песок? Ящерицу заливает невидимое солнце, бьющее с той стороны. Там гораздо светлее.
        Вымотанный Аскольд решил, что с него довольно, и, сложив крылья, скользнул к земле. Между деревьями конь углядел поляну. Рина видела, как трехлеток коснулся передними копытами земли и стал заваливаться, не рассчитав сопротивления крыльев. Вздыбленный круп застыл в подвешенном положении. Сашка, привставший на стременах, перелетел через голову Аскольда и прокатился по траве.
        Рина спрыгнула с Миниха. Хитрый пенсионер тотчас стал отходить мелкими шажками, надеясь, что она отпустит поводья. Рина держала крепко, и Миних смирился. Стал лизать влажную, в росе, землю. Сашка тер место укуса. Рядом бродил Аскольд, фыркал и, опуская морду в траву, скусывал белые цветы.
        Услышав шаги, Сашка поднял голову. Вскочил и, прихрамывая, пошел к ней. Рина прижалась щекой к его шныровской куртке.
        - Мы на двушке, понимаешь? На двушке! - крикнула она прямо в его нагрудный карман. Куртка пахла сыростью и болотом.
        Сашка развел руками. Мысли толпились. Лицо было радостное, сияющее, но слегка виноватое.
        - Прикольно! Я думал: разобьюсь… Шею ему обхватил, чуть не придушил. Прямо в одно целое слились. Как сквозь пузырь прошли… А?! - говорил отрывисто, возбужденно.
        Точно поняв, что речь идет о нем, трехлеток толкнул его в плечо мордой. Сашка качнулся. Аскольд развесил крылья. Длинные перья цепляли траву. Нижняя губа отвисла. Глаза дурные, выпуклые. Только на Миниха косится тревожно: как бы не надумал кусаться.
        - Чем ты перо Аскольду вырвал? Рукой? - спросила Рина.
        Сашка отодвинулся от обшаривающей его влажной ноздри. Неофициальное имя Аскольда было Пылесос. Дважды случалось, что он выдирал у людей угощение вместе с карманом.
        - Зубами. Чувствую, ноги слетели, а он крылом меня еще дальше сгребает. Так я зубами… Чего теперь будем делать? Закладки искать?
        Рина покачала головой. Где их искать? Здесь, в соснах, их нет. Без задания скакать к гряде и там руками, не имея саперок, ковырять землю?
        Ну уж нет. Они и пустые едва проскочили. У нее до сих пор голова забита мусором, что мерещился ей в болоте. Она видела тихую женщину с упрямой складкой между бровями и мужчину, который кричал на нее. Видела мертвеца с торчащей во лбу стрелой. Видела пахнущего лекарствами человека, мявшего ей виски толстыми ладонями. Указательные пальцы его были желты, а ногти крепки, как черепаший панцирь.
        Спасло ее то, что она больше волновалась о Сашке, чем о себе. Придерживала Миниха, лезшего под задние копыта к Аскольду, и паутина соскальзывала, не могла закрепиться. «Помоги другому нести соломинку, и твоя ноша станет легче на пуд», - говорила Мамася.
        Сашка разглядывал берцы. Отличные, из натуральной кожи, они не пострадали, но вот шнурки отчего-то расплавились. Сашка сковырнул ногтем капли сгоревшей синтетики. Дернул «молнию» куртки.
        - Жарко! Я прямо сварился.
        Рина посмотрела на зябкие вершины сосен, на неуверенный рассвет. Вытерла со лба пот, заблестевший в линиях ладони.
        - Жарко! - согласилась она. - И как тебе на двушке?
        Сашка обвел взглядом поляну. Сосны в полтора охвата. Застывшие слезы смолы на красноватой коре. Неподвижная полоска рассвета над скальной грядой. Застывшее время. Ничего не происходит. Ни птиц, ни зверей, ни насекомых. Совсем новый, ждущий чего-то мир, едва освобожденный от упаковочной бумаги.
        - Не знаю, - сказал он честно. - Я еще это… не привык, короче. А ты?
        Рина втянула воздух. От ворота ее куртки еще пованивало болотом, но к затхлости уже примешивалось что-то дразнящее, легкое, радостное. Запахи всегда говорили ей больше слов. Ветерок тянул оттуда, от гряды.
        - Мне тут нравится, но как-то страшновато… Чувствую… ну словно подглядела подарок раньше времени…
        Миних перестал лизать землю и жадно потянулся губами: пить. Траву прорезал узкий ручей. Скошенные берега. Вода коричневая, торфяная. Рина дернула повод, но отвести мерина от ручья не смогла. Пьет, и все тут. Оттащила за морду, привязала к сосне. Миних попытался притиснуть ее боком к дереву. Получил кулаком. Уместно оскорбился, стал тереться шеей о дерево, сбивая красноватую шелуху коры.
        Сашка опустился на колени, умылся из ручья, опираясь рукой на противоположный берег.
        - Холодная… хорошо…
        Рина тоже умылась. На ладони вода светлела. Торф превращался в легкую муть. Она уже распрямлялась, когда в кармане что-то тяжело толкнулось. Мертвая пчелиная матка в спичечном коробке.
        Не задумываясь, зачем она это делает, Рина выкатила ее на ладонь. Пчела еще больше высохла. Золото лежало на ней, как пыльца. На траве валялся большой кусок коры. Положив на него пчелу, Рина пустила кору по воде. Кора закачалась. Поплыла.
        - Слушай! А как она плывет? - спросил вдруг Сашка.
        - То есть?
        Он наклонился, сорвал траву, бросил.
        - Смотри! Трава плывет вниз, а кора вверх… Против течения!
        Кора толкалась в берега, путалась в нависшей траве, но, оказавшись на быстрой воде, снова спешила. Навстречу ей плыли подкрашенные торфяным йодом облака.
        Рина бежала за ней. Сашка тащил Аскольда, не догадывался, что можно привязать. Когда оставшийся у сосен Миних стал размером с ладонь, Рина вдруг повернула прочь от ручья.
        Нагнав ее, Сашка увидел тихую заводь. Открывалась она с десяти шагов. Кора покачивалась по центру заводи. Пчелиной матки на ней больше не было. Никто не заметил, в каком месте она сорвалась и утонула.
        Аскольд сунулся в заводь мордой. Пошли волны.
        - Видишь? - шепнула Рина.
        - Камни, что ли? - удивился Сашка. - Ну, лежат, и чего?
        - Это не просто камни.
        На берегу из белых меловых камней была выложена стрелка. Она указывала на насыпанный в заводи невысокий курган. На вершине кургана лежала сумка грубой
«шныровской» кожи. Сашка захлюпал к ней по воде. Аскольд заступил передней ногой и остался на берегу, с подозрением разглядывая крылатую лошадь в ручье.
        От времени кожа сумки одеревенела. Внутри лежал небольшой старинный арбалет рычагового взвода и к нему три болта. Наконечниками служили колючие пнуфы. Сашка потянулся к пнуфу пальцем, но дотрагиваться не стал - отдернул. Рядом - соль в тряпице, нож с деревянной ручкой и тут же крошечный сверток, стянутый шерстяной ниткой.
        Разрезать нитку не пришлось. Лопнула сама. Внутри оказался серебряный гепард - плоский, с круглой маленькой головой.
        - Дай-ка руку!.. Другую, где нерпь! - велел Сашка.
        Деловито закатал Рине рукав, повернул запястье. Вот и четкий контур, продавленный в коже. Сашка коснулся его гепардом, проверяя, подходит или нет.
        - В самый раз. Посадишь на клей, и… - Сашка попытался отодрать его - бесполезно. Стал помогать ножом - только оцарапал нерпь. Озадачился, запыхтел.
        Снова стал рыться в сумке. Там не было больше ничего интересного. Только смятый, косо отрезанный пергамент.
        злобы - смерть ее.
        конца возьмет свое.
        бы пчелиной суд,
        ель принесут.
        лет предвиденье дано,
        ет во мгле зерно.
        минует лишь один -
        зобьет кувшин.
        в шипении открыт,
        ишь позор себе творит.
        побеждает,
        того, что правда победит.
        Аскольд заржал, задирая голову. У серых вершин дрожало маленькое пятно.
        - Смотри: пег! Это кто, Цезарь? - крикнул Сашка.
        Рина научилась узнавать лошадей.
        - Нет, Митридат… Значит, в седле или Макс, или Родион. Больше никто Митридата не берет.
        Сашка поежился. Родиона он побаивался. Лучше уж Макс, чем этот краснолицый, со смещенным носом и сухими губами. Макс если и сердится, то быстро остывает. Родиону же всякое человеческое движение сердца дается с огромным усилием. Он даже когда улыбается - точно по дереву вырезает.
        - Откуда ты знаешь?
        - Яра научила. Смотри, как летит. Два удара - короткое планирование. У Цезаря планирование после трех ударов… Аза вообще без провалов крыльями работает. Эрих, тот вскидывает крылья вверх - будто весла сушит.
        Всадник снизился. Митридат еще не коснулся копытами земли, а он сорвался с седла, соскочил на траву. Белый от ярости. Куртка застегнута до самого ворота. На лице ни капли пота. Шатнулся к Сашке, замахнулся хлыстом.
        - Ах вы тютлики, песью мать! Вас полШНыра ищет! Ул, идиот, вообще без седла нырнул!..
        Сашка набычился. В слове тютлики было что-то особенно обидное, куда хуже песьей матери, которую и на боксе нередко запускали.
        - А как в ШНыре вообще узна… - начала Рина.
        Родион повернулся к ней всем телом. Рина видела, что он взбешен и лучше бы помолчать, но с ней произошла обычная для нее подмена. Надо было сделать серьезное лицо, а ей вдруг захотелось хохотать. Мышцы лица прямо сводило судорогами смеха. Она поспешно присела, притворяясь, что поправляет брючину.
        - По-твоему, возможен двойной нырок, о котором в ШНыре не узнают?.. - заорал Родион и, чтобы не ударить хлыстом Рину, хлестанул себя по ботинку. - Чего ты зубы скалишь? Думаешь, болото прошла? Да вас порожняком выкинуло!
        Он дернул за повод Митридата, вскочил на него и тут только увидел в руках у Сашки сумку.
        - А это откуда?.. Где взял, дурила? Дай сюда!
        Сашка неохотно протянул ему сумку. Родион пробежал пергамент глазами, подержал нож, покрутил в руках древний арбалет. Обломанным ногтем придирчиво потрогал тетиву. Непонятно буркнул: «Да уж… это вам не шнеппер!»
        - Это все? Больше ничего? - спросил он.
        Сашка видел, что сумку Родион возвращать не собирается. Иначе он не перекинул бы ремень через плечо.
        - Да вроде! - брякнул Сашка прежде, чем Рина успела упомянуть про гепарда.
        Рина быстро взглянула на него. Теперь сказать правду, не выдавая Сашку, было невозможно. Сашке же стало вдруг вдвое жарче, чем раньше. В глазах завертелись красные пятна. Сопя, он вытирал со лба пот. Отдувался, не понимая, что с ним. Он не знал, что на двушке врать нельзя, даже по мелочам.
        Толкнув Митридата коленями, Родион заставил его спуститься в ручей. Конь зачавкал по влажной глине дна, без жалости дробя облака. Родион, сдвинув брови, ковырял что-то пальцем. Рина забежала по берегу - смотреть. На внутренней стороне сумки, на шершавой коже, отчетливо был виден знак: круг и крест.
        - Что это означает? - спросил Сашка.
        - Ничего, - ответил Родион сквозь зубы. - Просто картинка!.. Поехали! Возвращаемся!
        Обратный нырок происходил под конвоем. Первым летел Митридат, за ним - Миних, замыкал Аскольд, довольный, что некому тяпнуть его за круп. Перед болотом Родион проследил, чтобы Сашка и Рина завязали глаза. Но даже и с завязанными глазами полет через тоннель стал кошмаром. Задыхаясь в ядовитых испарениях, Рина слышала непрерывный скрежет, хохот, крики. Чужие голоса протискивались к ней в сознание. Шипели фальшивой лаской, искали лазейку.
        Рине чудилось, что она с закрытыми глазами пробирается через зал, где по десяткам экранов показывают фильмы всех возможных жанров. Выстрелы, лязг клинков, звон монет; рев гвардии, приветствующей императрицу; море, трущееся о гальку; кто-то нашептывает ей, как она красива и желанна; а вот еще кто-то разворачивает фольгу на шоколаде, и Рина слышит довольный тихий смех человека, заслужившего пять минут счастья и покоя.
        Пока Рина слушала все сразу, ничего не выделяя, это было еще ничего, терпимо, но едва начинала отмечать какой-то отдельный фильм и с интересом прислушиваться, как остальные послушно затихали - и к ней в сознание утолщающейся змеей начинал вползать тот самый, отмеченный и выбранный.
        В такие секунды Рина переставала страдать от вони болота, и она казалась ей вполне переносимой.
        - Иди к нам!.. Ты только что с двушки. Хорошо тебе там было? Пот, усталость, боль… - шептали голоса.
        Рина ничего уже не знала и ничего не хотела - только чтобы все поскорее закончилось. И болото, и двушка. Оказаться в своем мире, рухнуть в постель и выключиться. Что мерещилось Сашке, Рина не знала, но один раз услышала, как он закричал: «Оставь ее!» Кого «ее» - она так и не поняла.

* * *
        Йушшшшп!
        Тугой хлопок воздуха, вялый холод повисшей на коже пены - и они вырвались из болота. Рина сорвала с глаз влажную повязку. В их мире было гораздо светлее, чем на двушке, где они не пробились дальше рассвета.
        Их ждали.
        Со стороны солнца к ним метнулись два черных вырезанных силуэта. Берсерки. Все случилось мгновенно. Зубы гиелы щелкнули, немного не достав до шеи Аскольда. Гиела метила в горло, но ей помешал повод. Аскольд с болтавшейся на нем гиелой запаниковал, забился, теряя скорость. Спасая Сашку, Родион бросил Митридата на гиелу. Сашку мазнуло по лицу задранным перепончатым крылом. Берсерк, скалясь, махнул топориком, но гиела уже кувыркалась от мощного удара конской грудью. Берсерк цепко, как кошка, ухватился руками за седло. Удержался. Выпущенный из рук топор повис на длинном кожаном шнуре.
        Второй берсерк атаковал Рину, зайдя на нее со стороны брюха пега. Умный Миних берег свой сытый животик. Он ухитрился на лету встретить гиелу двойным ударом задних копыт. Гиела увернулась и стала залетать с другой стороны. Родион, закинувшись в седле, головой на круп лошади, ссадил берсерка из шнеппера. Рину ослепила холодная вспышка пнуфа. Седло опустело. Гиела, удивленная необычайной легкостью, растерялась, завертелась и осталась позади - пеги продолжались нестись.
        Отбросив разряженный шнеппер, Родион коленями вскочил на седло. Рина увидела его лицо. Оскаленный, осунувшийся, с глазами, покрасневшими от болота, весь в липкой пене урагана, он ничего не боялся потерять и потому был страшнее берсерка.
        С седла он кинулся на первого ведьмаря и повис у него на плечах. Тот запрокинулся, пытаясь повернуть кисть с зажатым в ней шнеппером, чтобы выстрелить Родиону в голову. Перегруженная гиела, черпая воздух крыльями, провалилась между туч и исчезла.
        Рина и Сашка, с трудом развернув пегов, долго кружили над лесом и полем. Под ними, в сетке грунтовых дорог, пылали солнцем железные крыши дачного поселка. Ни гиел, ни ведьмаря с Родионом они не увидели.
        Митридат с пустым седлом кружил над ними. Потом коротким ржанием окликнул Миниха и полетел к ШНыру. Стремена болтались. У правого раскачивался привязанный на шнуре - по примеру ведьмарей - шнеппер Родиона. Переглянувшись, Сашка и Рина последовали за Митридатом. Летели молча, не глядя друг на друга.
        Засеребрилась, пропуская их, защита. Повернули к пегасне, но весь луг перед ней был заполнен шнырами. Задрав головы, на них смотрели едва ли не с полсотни человек. Никто не махал, не кричал - все глаза были устремлены на пустое седло Митридата…
        Рина махнула рукой, показывая на главную аллею. Сели у самого ШНыра. Кавалерия стояла на крыльце. Маленькая, выпрямленная, почти запрокинутая назад. Упорно смотрела над их головами.
        К ним бежали. Рина спрыгнула с Миниха, сунула повод подскочившему Платоше. Сашка все никак не мог слезть с Аскольда - нога от волнения провалилась в стремя. Митридата уже ловили.
        Рина, волнуясь, начала рассказывать о нырке, о схватке с берсерками. Сашка перебивал, пытался взять вину на себя. Кавалерия не отрывала глаз от пустого седла Митридата. Подошла к коню, дохнула ему в ноздри, прижалась к конскому носу лбом.
        - Потом. Все потом! Родиона - искать! Покажете, где видели его в последний раз!
        - Так в небе же… - растерялся Сашка.
        - В небе и покажете! - гневно выдохнула Кавалерия в конские ноздри.
        Перехватила Митридата за уздечку, повела к пегасне. Рина, догнав, торопливо рассказала о двух застрявших шнырах за стенкой тоннеля, у самой двушки.
        Кавалерия на ходу, гневно:
        - Я их знала… Пчела позвала меня, когда они были старшими. Потом оба пропали в один день… Болото не место для выяснения любовных недоразумений. Думаю, освободятся, когда увидят друг друга, а не только себя! Никто другой им не поможет.
        - Так они же - нос к носу!
        - Можно ВИДЕТЬ и - НЕ ВИДЕТЬ, - отрезала Кавалерия.
        - Но любовь…
        - Это была не любовь, а фехтование двух эгоизмов. Исчезни по-хорошему! - приказала Кавалерия.
        Рина послушалась. Настырность настырностью, но приятнее тормозить самой, чем о бетонную стену.
        Родиона искали до позднего вечера. Шныров - в том числе новичков - растянули широкой цепью. К дачному поселку первым вышел длинноногий Даня. Он не шел - верблюдил, - высоко задирая колени. Даня с осторожностью пронес макушку под воротами, и тут его коротко и сдавленно окликнули из кустарника:
        - Эй!
        Даня, вечно пребывающий в своих мыслях, сделал шага три, прежде чем сообразил, что существует рабочая вероятность, что окликнули его. С Даней такое регулярно происходило. Он настолько глубоко проваливался в себя, что вообще забывал, что у него есть тело, которое куда-то идет. Вспоминал, когда приходилось шарахаться от гудящих машин или ботинок внезапно зачерпывал воду из лужи, которая ему, самонадеянному самошагающему ботинку, ошибочно показалась мелкой.
        - Эй… Пожалуйста! - догнал его голос.
        В этом оторвавшемся от «эй!» одиноком «пожалуйста!» было нечто такое, что Даня, поколебавшись, просунул голову в кустарник. И ничего не увидел, только кучу листвы. Даня хотел переступить через нее, но куча выбросила загадочный корневой отросток и резко рванула Даню за стопу. Он охнул и обрушился. Куча выругалась. Даня увидел молодое, выпачканное землей, исцарапанное лицо.
        На куртку из грубой кожи была натянута раскисшая от влаги хламида. Кто-то срезал слой дерна и, освободив от земли, закрепил, насыпав сверху листья. Даже черная вязаная шапка и та походила на куст.
        - Тихо! Не ори!
        Даня неосторожно двинул ногой. Коленом задел парня по бедру. Тот зарычал, стиснув зубы, ткнулся лбом в землю. Даня запоздало обнаружил, что правая нога у парня неестественно подвернута ступней внутрь.
        - Ты всегда такой осел?
        - Ну видите ли, все зависит от системы номинаций и принципов оценки… - с достоинством начал Даня. - Я ищу Родиона!
        - Ты его уже нашел! Узнавать своих надо! Слезь с меня!
        Подбежавшие средние шныры сделали из жердей носилки. Родион был зол. Сражение в воздухе закончилось не в его пользу. Мощный берсерк вывернулся - боднул в лицо каменным лбом и сбросил со своей гиелы, когда та, с трудом выровняв полет, была у самой земли. Родион упал на недостроенную баньку, сломал ногу, по крыше скатился в огород. Берсерк долго искал его, чтобы добить. Носился над домами, свешивался, смотрел. Родион забился в щель между баней и сараем, от бессилия сопел в паутину.
        Боль приходила постепенно. Родион наяву видел грязную старуху с гнойными глазами, готовившую сверло и щипцы. Пока что она только примеривалась. Касалась ноги и отходила, но он по опыту знал - скоро возьмется всерьез.
        Откуда-то вылезла грязная большая собака, стала брехать. Чтобы не выдала, Родион навалился на нее животом, засунул ей в пасть кулак, протолкнул глубоко, в самое горло. Собака давилась, ободрала запястье, но зубов сжать не смогла.
        Берсерк пролетел над ними. Родион видел его мощную спину. Вспомнил запах дезодоранта, массивные золотые часы на запястье, довольное жизнью, сытое, самоуверенное лицо. Сегодня вечером берсерк сбросит с себя «рабочие» доспехи, спрячет топор, уберет шнеппер, сядет за руль дорогой машины. В уютном загородном доме его ждет красивая жена - первый сорт, сомнений нет. Да и остальное тоже первый сорт: лучшая еда, лучшие курорты, лучшая медицина. И дети, если есть, тоже первый сорт. В хороших школах, спортивные, загорелые.
        Только шныром нужно быть постоянно. Берсерку же достаточно быть берсерком две-три смены в неделю. Отработал - и адью! Тебя заменит другой. Гай и Тилль ни от кого не требуют работы на износ.
        А что ждет его, Родиона? Пыльный чердак ШНыра? Гамак? Однообразные шутки Ула? Нырки? Затхлость болота? Помощь каким-то людям, которых даже не знаешь и которых выбираешь тоже не ты…
        Старушка-боль застенчиво кашлянула и выкрутила кость раскаленными щипцами. Чтобы не закричать, Родион укусил себя за руку.
        Вернулся берсерк. Ловко свесился с седла, подхватил сумку, найденную Сашкой на двушке. Сумка лежала на виду, на солнце. Родион до нее так и не дополз. Берсерк перебросил сумку через плечо. Гикнул и унесся.
        Родион отпустил полузадушенного кобеля. Тот валялся на брюхе, хрипел. И Родион хрипел. Так и лежали рядом.

* * *
        Поздним вечером в резиденцию Гая прибыл Тилль. Охранялся лишь внешний периметр. Во внутреннем не было ни души. Ни личных арбалетчиков Гая, ни берсерков. Только гремели клетками гиелы. Все же Тилль толкнулся в дверь, запоздало постучал, кашлянул как в бочку.
        - Вот… доставила тут дежурная смена… У шнырика забрали… - сказал он в полумрак, прежде чем привыкли глаза.
        Гай лежал на полу. Когда открылась дверь, дернулся, приподнялся, посмотрел пустыми глазами больной совы. Снова лег. Секретарь Арно притулился в углу, тихий, как мертвый крот. Подтянул к голове колени. Казалось, ждет, когда его включат. Торопливо замахал рукой, чтобы Тилль уходил, и снова застыл. Тилль ощутил, что секретарь смертельно боится.
        Тиллю стало жутко. Он слышал: бывают моменты, когда душа Гая «странствует». В его же тело вселяется опекун, эльбеус, - самый сильный эльб в болоте, и тогда его хозяин становится марионеткой. Жуткой, страшной, сеющей смерть. Однажды в таком состоянии худой и хрупкий Гай так изуродовал громадного берсерка, что того хоронили в закрытом гробу. Даже зубами, говорят, рвал. Не потому ли разбежалась охрана?
        Тилль шатнулся, отставил тяжелую ногу, стал пятиться. Внезапно услышал хриплое:
        - Дай! Дай, тебе говорят!..
        Гай, все еще лежа на полу, провел руками по лицу. Сел. Тут же глаза секретаря Арно зажглись. Он задвигался, подскочил и сразу стал почти везде. Эльбеус ушел.
        Отдуваясь, Тилль протянул сумку. Гай взял, скрюченными пальцами зацарапал кожу. Лицо недоверчивое, тревожное. Достал арбалет, нож… Долго держал его, разглядывая деревянную рукоять. Потом так же долго смотрел на круг и крест.
        - Ну вот! А говорил, что не будешь со мной прощаться! - сказал он без голоса, одними губами.
        Узкий рот пошел волной.
        Очнувшись, жадно перевернул сумку, встряхнул. Страшно прищурился на Тилля.
        - Где?
        Подбородок Тилля запрыгал жирными складками.
        - Кто? Не знаю я… не брал…
        - Со смертью играешь! Ты отдал не все!
        Он сгреб Тилля за серебряного кабана. За ошейник подтянул к себе, как пса, долго смотрел, выжигал взглядом. Тилль честно таращился, боясь мигнуть.
        Гай оттолкнул его.
        - Ну смотри, если узнаю! У Митяя Желтоглазого был редкий уникум… Когда-то он унес его на двушку… А сегодня уникум вернулся в наш мир!
        Тилль вспомнил про болото. Там-то знают, что проходит сквозь тоннель.
        - Труп шныра обыскали? - резко спросил Гай.
        Тилль неуютно заворочал плечами.
        - Оно с этим шныриком чего вышло. Тело искали, да только… - начал он.
        Гай махнул рукой, чтобы он замолчал. Поднял полоску кожи с буквами, долго смотрел, даже понюхал, раздувая крылья хрящеватого носа. Из пузатого шкафа извлек другую полосу, когда-то доставленную антикваром. Состыковал, разгладил замятое. Подошло ровно - как срослось. Тот кусок, что был на двушке, казался светлее, свежее, но читалось хорошо:
        В триумфе мудрой злобы - смерть ее. Лишь верный до конца возьмет свое.
        Загадочен судьбы пчелиной суд, На крыльях золотых ей гибель принесут.
        На триста лет предвиденье дано, И тот же срок растет во мгле зерно.
        Когда же день минует лишь один - Хранитель древний разобьет кувшин.
        Гиелы юной рот в шипении открыт, Изменник лишь позор себе творит.
        В том, что неправда побеждает, Залог того, что правда победит.
        - Пока все сходится! - серьезно сказал Гай. - Пчела-родительница мертва. Юная гиела на крыле… Изменник давно был бы в гробу, не урезай мы ему дозу псиоса. Бредовую мораль отбрасываем. Что остается?
        Тилль закурил. Посмотрел на тлеющий огонек.
        - Песочные часы, кувшин и хранитель.
        Гай прижал подбородок к груди. Тилль подобострастно попытался повторить жест начальника, но на подбородке у него была жирная подушка.
        - Браво, Ингвар! Вы, оказывается, прекрасно вычленяете главное! Если верить часам, триста лет миновали. Теперь хранитель должен разбить кувшин, освободив некое
«зерно». Кувшин, конечно, в ШНыре. Это самое безопасное место. Хранитель, разумеется, Горшеня.
        - Почему? - заинтересовался Тилль.
        - Кто еще живет в ШНыре так долго? И на песочных часах разве не его изображение?.. Это Горшеня. Других кандидатов попросту не существует. Свяжись с нашим юным другом! Пусть делает все, что угодно - Горшеня должен быть убран из ШНыра как можно скорее!
        - Но зачем?
        - Тилль, вы утомительны! Тогда он не разобьет кувшин и «зерно» истлеет в нем, чем бы оно ни было. Ну и гиела… пусть наш друг заодно избавится и от нее. Триумф злобы так триумф злобы!
        Глава 17

«LYTDYBR» РИНЫ
        Только то дело имеет ценность перед вечностью, в которое было вложено много любви и боли. Все остальное - ситуативная тухлятина.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Ноута у нее в ШНыре нет. Его заменяет общая тетрадь с защелкой «блоками». Почерк мелкий, но заглавные буквы, запятые и точки очень уверенные. Строчки ровные. Переносом Рина не пользуется. Она предпочитает втиснуть в строчку самое длинное слово, хотя оно ближе к полям и начинает сжиматься, как гармошка.
        В тексте много рисунков. Часто они замещают слова. Например, вместо «пошла» нередко нарисованы короткие ножки, а вместо «увидела» - два карикатурных глаза с ресницами.

92 СЕНТЯБРЯ. (НА САМОМ ДЕЛЕ, КОНЕЧНО, 29, НО НЕ ХОЧЕТСЯ СРАЗУ ИСПРАВЛЯТЬ В НОВОЙ ТЕТРАДИ. ПОТОМ-ТО Я, КОНЕЧНО, ОБНАГЛЕЮ И НАЧНУ СНОСИТЬ ТУТ ВСЕ КУСКАМИ, НО НЕ СЕЙЧАС.)
        Сижу и думаю, как мало можно сказать словами. Только передать какие-то вехи, ухватить состояние в отдельных сполохах и все. Я сто лет не писала дневник от руки, и теперь у меня мандраж. Будто не голова у меня раньше думала, а клавиши компьютера ей помогали, а теперь клавиш нету, и мозг буксует.
        Ладно, буду записывать все, что приходит в голову.
        Нам с Сашкой сильно влетело за тот нырок. Мы с ним вкалываем в пегасне: я у пегов, он… э-э… у самой пегасни. У Сашки все пальцы в мозолях. Именно пальцы, а не ладони. Никогда не думала, что такое может быть от обычного шпателя. Сашке велели ободрать старую краску с огромных ворот, чем он и занимается вот уже несколько дней.
        Самое неудобное, что ворота все время закрывают и открывают. Заберешься на стремянку, а воротами - раз! - кто-нибудь хлопнул.
        Азе немного лучше. Жить она будет, но будет ли летать, скакать, ходить? Ул и Яра целыми часами растирают ей ноги и основания крыльев соломенными жгутами.
        Тут недалеко поселок городского типа Копытово. Когда-то кому-то пришло в голову построить игольный завод и выпускать иголки, спицы и рыболовные крючки на всю страну. Сейчас завод не работает, и делать в поселке совершенно нечего. Осталась куча блочных домов, между которыми толпами шатается скучающая молодежь. Вовчик туда регулярно отправляется поиграть мускулами, всякий раз возвращается с подбитым глазом. Даже нерпь не спасает.
        Ходить туда не положено, но наши все равно ходят, и начальство смотрит на это сквозь пальцы. Даже говорить о ШНыре нам не воспрещают, хотя он под боком. Тут действует то же правило, что по телефону с Мамасей. Скажешь ей: «Шныр», а она:
«без пяти пять».
        Наш Макар тоже часто ходит в поселок. Но его не бьют. Я несколько раз видела, как он за киосками о чем-то перетирает с местными.
        Вчера я пошла в Копытово за мясными обрезками для Гавра и встретила парня на инвалидном кресле. С огромной овчаркой. Он там ездит в парке. Какой у него диагноз, я не знаю, но, видимо, что-то серьезное и давнее, потому что лицо у него не то чтобы безнадежное, а такое - спокойное и ничего не ожидающее. Хотя я не сказала бы, что он провисает. Когда я его вчера видела, он даже смеялся.
        У него есть девушка. Небольшая такая, плотная. Они серьезные оба - ну натурально партизаны, которые знают, что их завтра утром расстреляют. Так и ходят: он, девушка и собака. Ни с кем не разговаривают. Даже овчарка и та других собак не замечает, не рычит, хвостом не виляет.
        Кавалерию я нашла в парке. Она щелкала садовыми ножницами и придавала кустарнику форму пуделя.
        - Он больше на жирного суслика, особенно похож, если вон ту ветку убрать, - сказала я.
        Кавалерия обошла кустарник и встала рядом со мной.
        - По логике вещей - а у меня все в порядке с логикой вещей - это действительно суслик! Но, по мне, если уж взялся делать пуделя, то делай пуделя! - сказала она и продолжила работать секатором.
        Я рассказала ей про парня на коляске и предложила нырнуть на двушку и достать для него закладку.
        - Закладки для ног существуют? - спросила я.
        - Тут, скорее, позвоночник… Любая красная закладка подойдет. Только не мелкая, а где-то начиная от средней, - задумчиво отозвалась Кавалерия.
        - Давайте я нырну! Ныряла же!
        Она сдвинула брови. Я сообразила, что о моем нырке лучше не упоминать.
        - Тогда вы! Или пусть Ул нырнет, или Афанасий! Кто угодно!
        Кавалерия медленно покачала головой.
        - Но почему? - не поверила я. - Почему вы не желаете ему помочь?
        Кавалерия долго молчала, продолжая щелкать секатором. Мне показалось, несколько раз она щелкнула им вообще вхолостую.
        - Я очень хочу, - наконец ответила она. - Но не я решаю, кому и для кого доставать закладки. Иначе мы давно увеличили бы число шныров до десяти тысяч, развели бы двадцать табунов пегов, поставили бы зенитные пулеметы против гиел и ныряли бы в три смены, как на прииске. А так несколько нырков в день - наш максимум. Значит, и чудес происходит столько же.
        - Почему? - упрямо повторила я. - Что плохого в том, что вы сейчас нырнете и завтра он пойдет своими ногами?
        Мне казалось, мраморная статуя, которую я воздвигла себе из Кавалерии, покрывается сеткой мелких трещин. Она поняла это и погрустнела.
        - Ты не представляешь, сколько шныров на этом споткнулось, причем самых горячих и самоотверженных, - сказала она.
        - Поче…? - начала я и замолчала, чтобы не походить на попугая.
        Она ответила мгновенно.
        - Представь, где-то в труднодоступном месте существует кнопка, нажав на которую ты сделаешь всех людей здоровыми, довольными, богатыми, сытыми. Уничтожишь все болезни и даже, возможно, саму смерть. Именно ты - по твоей собственной воле, твоим собственным выбором. Нажмешь на нее?
        - Да, - сразу сказала я.
        - А я - нет, - ответила Кавалерия. - Когда-то да, даже если бы пришлось погибнуть, а теперь - нет. Для всего существует свое время. Раньше этого времени можно только повредить.
        И снова щелкнула садовыми ножницами. Они меня уже дико раздражали.
        - А как шныры вообще определяют, для кого доставать закладки? - спросила я.
        Она немного подумала и положила секатор на кустарник.
        - Идем! Только имей в виду: рассказывать об этом никому не надо, - сказала она, и мы пошли через Лабиринт к фонтану.
        Как и в прошлый раз, к самому камню я приблизиться не смогла. На несколько шагов, не больше. Дальше меня что-то отстраняло.

«Интересно, знает ли Кавалерия, что в прошлый раз, когда я полезла к камню, меня перекинуло через ограду?» - подумала я, но распространяться об этом не стала.
        Кавалерия достала из рюкзака несколько камней. Они показались мне обычными. Небольшие, со следами глины. Три размером с кулак, один длинный, а один плоский, неправильной формы.
        Кавалерия по одному стала бросать их в фонтан. Когда она обхватывала их, камни озарялись изнутри, но кратковременно. Маленькие втягивались в камень-фонтан и исчезали. Я видела красные и синие сполохи. Они не таяли, а стремительно взмывали, меняя форму. Вроде размытых цветных птиц, когда снимаешь их в движении несфокусированным аппаратом. Синие были от плоского камня и от одного из двух в глине.
        - Ну вот! - сказала Кавалерия. - Пять закладок - пять судеб. В этом и состоит наша помощь: принести и отпустить.
        - И все? - спросила я недоверчиво, потому что все заняло от силы секунд десять.
        - Да, - ответила Кавалерия.
        - И вы больше ничего не собираетесь с ними делать?
        - С чем? - удивилась она.
        - С закладками.
        Она показала мне пустые руки.
        - Их больше нет. Но все устроится так, как должно. А как именно - никогда не угадаешь. Одному поможет доктор. Другому заявят, что в прошлый раз ему, наверное, дали чужой снимок, потому что сейчас у него вообще-то все чисто. Извинятся, поздравят и спрячут коробку шоколада в шкафчик.
        - Это красные вспышки. А синие? - спросила я.
        - С синими тоже не угадаешь. Кто-то ощутит жгучее желание пойти в магазин и купить холст и масло, хотя раньше он и акварелью не писал, а только пачкался. А другой, может, совсем какой-нибудь безбашенный тип, на полгода попадет в больницу. Вроде бы, несчастье, но там он вынужденно успокоится, впервые в жизни начнет читать книги и пересмотрит взгляды на жизнь.
        - А по-другому нельзя было? - рискнула спросить я.
        - Как по-другому? - удивилась Кавалерия.
        - Ну, взять лопату и треснуть его черенком, чтоб лежал и читал, а закладку отдать кому-то еще?
        Кавалерия улыбнулась, а Октавий, которого она держала под мышкой, заливисто залаял. У них всегда так: она улыбается, а он за нее смеется.
        - Ну ты просто как Родион! Тому кого бы ни треснуть, лишь бы посильнее! Нет, нельзя. Во-первых, ты не знаешь, кого и с какой силой. А во-вторых, если ты все же кого-то треснула, то не потому ли, что кто-то и по какой-то причине позволил тебе это сделать?
        Когда мы вышли из Лабиринта, то увидели, что к нам несется Платоша и что-то кричит. Мы с Кавалерией помчались к нему. Я думала, Кавалерия от меня отстанет, но скоро поняла, что это я могу от нее отстать. Она даже не вспотела. Параллельно я обнаружила, что мы бежим к той части ограды, куда я обычно хожу кормить Гавра, и это меня здорово напрягло.
        Выбежав к забору, мы увидели, что один из столбов выворочен с основанием, а крепившаяся к нему секция ограды повалена. На влажной земле отпечатались глубокие следы, которые могли принадлежать только одному существу во всем ШНыре.
        - Он никогда раньше этого не делал! - сказала Кавалерия сквозь зубы.
        Платоша проскочил в брешь и помчался дальше. Мы - за ним. Теперь я не сомневалась, Платоша ведет нас к сараю. Других вариантов просто не было. Поэтому я поднажала, обогнала его, Кавалерию и подбежала первой.
        Гараж был выворочен и растоптан. Земля вокруг изрыта огромными ногами. Тут же бродил возбужденный Горшеня. Он вертелся на месте, бил себя в грудь и грохотал железом. Увидев нас, стал невнятно что-то выкрикивать. Ясно различались только пять слов: «Сам сожру! Не дам! Растопчу!» И снова топтал гараж, который был похож на расплющенную консервную банку.
        - Вот! - сказал Платоша, виновато глядя на меня. - Иду я из поселка, а тут такое…
        У меня внутри все обрушилось. Я решила, что Горшеня почувствовал Гавра и убил его, потому что Гавр гиела. Я хотела подбежать к гаражу, но Кавалерия меня не пустила. Она вообще никого к нему не подпускала, пока не подбежали Кузепыч, Макс, Ул и Родион.
        Используя силу львов, они поволокли Горшеню к ШНыру, пока его не обнаружил никто из местных. Они тянули его, точно четыре муравья сопротивляющуюся гусеницу. Хотя я не сказала бы, что Горшеня сопротивлялся. Он только барахтался, смотрел в небо и повторял: «Сам сожру! Не дам!»
        В ШНыр затащить Горшеню они не смогли. Его что-то не пускало, хотя бились они с ним долго. Защита ШНыра продолжала работать даже с поваленным забором. Нерпи у всех разрядились, но к тому времени подбежали Афанасий, Окса, Наста, Вовчик и еще кто-то, кажется, Витяра. Первым проверить Горшене брюхо догадалась Наста. И все сразу сделалось понятно.
        В брюхе у Горшени обнаружилась моя гиела. Живая, шипящая, с заломленными крыльями. Видимо, Гавр все время бился. Он был очень сердит, шипел, кидался на Кавалерию, на Кузепыча и вообще показал все то, чего средний шныр ожидает от средней гиелы. Я, например, понятия не имела, что испуганные гиелы обстреливают врагов остатками непереваренной пищи и брызгают мочой. Я схватила Гавра за шею и, не дожидаясь от Кавалерии комментариев, отволокла в кустарник. Со мной пошел Сашка и помог найти новое место для Гавра. Оно несколько дальше от ШНыра, зато его сложно найти. И еще сложнее понять, что это вообще такое.
        В глухом лесу вырыто что-то вроде окопа с прогнившей дощатой крышей. А в стороне, шагах в двадцати, - кабина ржавого трактора. Все. Как трактор попал в лес, зачем было рыть эту землянку - ответов нет, одни вопросы.

1 октября.
        Плохой день. Горшеню заперли на старом складе. Стены склада толстые, ему не выбраться. Если открыть окно, слышно, как он ударяет в железные ворота. Бум-бум-бум! И днем, и ночью.
        Говорят, Кавалерия решила отправить Горшеню на Алтай и там выпустить, но не знает пока, как это осуществить. Телепортировать такого гиганта невозможно. Ул переживает за Горшеню. И все старшие шныры. Они привыкли к старикану. Для них он неотделим от ШНыра, но после истории с разрушенным ульем и поваленной оградой все сбиты с толку.
        Родион лежит на чердаке. На ногу ему установили кучу всяких фиксаторов, про гипс я молчу. Двигаться нельзя. Вообще ничего нельзя - лежи и глазей в потолок.
        Вчера взяла с собой на всякий случай Яру и заходила к нему извиниться, но он не пожелал со мной разговаривать. Отвернул голову к стене. Мрачный, осунувшийся, злой. Чувствуется, что сам себе тяжел. Просто танк у него в сердце ворочается и пушкой в горле застрял.
        Я уже уходила, когда Яра сказала ему:
        - А ты подумай об Илье Муромце!
        - С какой радости?
        - О том, что было с ним в те тридцать лет, что он сиднем сидел. Ведь что-то же зрело в нем все эти годы, когда он муху едва мог с носа сдунуть? Почему ему сила далась, а не другим?
        - Давай без агитации! - буркнул Родион.

3 октября.
        Осень. Всю ночь хлопали рамы. Летали по двору ШНыра пустые ведра. Это пришел ветер листобой. Утром я вышла и увидела, что парк оголился, а сквозь кроны деревьев смотрит небо. Странно. Когда я жила в городе, мне казалось, осень наступает постепенно. А здесь я увидела, что - вдруг. Одна ночь со стонущим порывистым ветром, и деревья как ощипанные цыплята.
        И вообще Москвы здесь не ощущается, хотя она не очень далеко.
        Занятиями пока загружают мало. Мы бродим по ШНыру и всякий раз оказываемся в пегасне. Это центр здешней жизни. Фреда каждый день заявляет: «Сбегу из этой тюрьмы!» Но не сбегает. Видимо, потому, что никто особо не против, чтобы она это сделала. У Фредки же типичная наоборотная психология: если хочешь, чтобы она осталась, открой пошире дверь и начни выталкивать.
        Вчера случайно подслушала разговор Кавалерии с Ярой. Я стояла в деннике у Азы, а они рядом, у Ланы. У Ланы что-то с суставами. Когда сыро, она начинает хромать, а утром долго не может подняться. Раскачивается. С трудом распрямляет таз, как Артурыч при радикулите. Не знала, что лошади так похожи на людей.
        Вечером мы с Сашкой пошли кормить Гавра. Сашка теперь все время ходит со мной. Фреда издевается, что он ко мне приклеился.

9 октября.
        Ну вот! Дожили!
        Я заболела. У меня грипппппп с кучей ппппп. Температура больше 39. Слабость. Лежу в дальней комнате при медпункте, где у нас типа изолятора. Нос распух, глаза слезятся. Не теряю времени даром: за утро начихала три носовых платка. От насморка стала сентиментальной и глупой. Мне хочется смотреть сериалы и плакать в голос, когда убьют какого-нибудь Дуремара.
        Все утро говорила по телефону с Мамасей. Ей почему-то еще не надоело ждать, пока президент выучит меня в секретной школе и наградит всеми российскими орденами.
        Один из главных плюсов ШНыра: когда говоришь отсюда, деньги на телефоне не заканчиваются, а, напротив, их на счету становится больше. И у меня, и у Мамаси. Зато стоит перелезть через забор и сказать по телефону хотя бы «ку-ку», все улетает с дикой скоростью.
        Навещают меня в основном Сашка и Ул с Ярой. И Афанасий заходил. Остальным я не интересна. Хнык-хнык! Зато Суповна кормит меня на убой, Яра притащила варенье, а Сашка припер котлеты в газетке. Он же, кстати, кормит и Гавра. Говорит, что Гавр отлично летает, только полетом управляет плохо. Если на пути малейшее препятствие, он в него врезается.
        И еще говорит, что Гавр придумал себе тренажер. Сидит на кабине трактора, вцепившись в нее лапами, и так хлопает крыльями, будто хочет оторвать кабину от земли.

* * *
        !!!!!
        Вечером меня навестила Кавалерия и села на мою кровать. Кровать узкая. Мне пришлось свесить ноги. Так мы и сидели рядом.
        - Я тут все думаю про тебя, про нырок… Ты беспчельная! Но беспчельных в ШНыре быть не может. Думаю, пчела у тебя все же есть, - сказала она.
        - И где она? - спросила я.
        - Хороший вопрос, - признала Кавалерия. - Просто замечательный. Хотела бы я, чтобы у меня был на него хотя бы один крошечный, самый ничтожный ответ.
        Я осторожно спросила у нее про Горшеню. Что с ним будет?
        - В один из ближайших дней приедет фургон. За рулем фургона будет один бывший шныр… Нет, он ушел сам. Просто не выдержал нагрузок. Сейчас он уже взрослый человек.
        - И много таких? - спросила я.
        - Шныров, которые ушли по своей воле?.. Есть. Кто-то исчезает без возврата, но большинство продолжает помогать. ШНыр можно ругать, предать, даже уйти к ведьмарям, но забыть нельзя!..

10 октября.
        Из окна медпункта мало что видно. Оно выходит на пустынный закуток, на котором бывает только Макс. Ну с Максом все более-менее ясно. Это наш шныровский, позитивно ориентированный берсерк. Закуток он любит потому, что тут стоит щит из толстых досок для стрельбы из арбалета. Макс вечно уродует его, метая в него все подряд: колышки от палаток, строительные гвозди, ножи, топоры, чуть ли не канцелярские кнопки.
        Заметила: когда человек что-то любит, любовь наполняет успехом любое его начинание. Пусть это даже метание предметов в мишень.

17 октября.
        Завтра выписывают, а сегодня разрешили погулять: «По дорожке вокруг ШНыра пройдешь метров пятьдесят и сразу назад». Я, конечно, покивала и… отправилась в поселок, потому что мне дико захотелось шоколада. А еще решила проведать Гавра. Дошла еле-еле и вся мокрая.
        Когда покупала шоколадку, через стекло магазина увидела Кавалерию, переходившую площадь. Решила, что она меня ищет, и забеспокоилась, но она меня не заметила. Кавалерия подошла к парку, и я увидела, как она смотрит на кого-то из-за забора, стараясь остаться незамеченной.
        Когда Кавалерия ушла, я подошла к забору, у которого она стояла. Там уже никого не было, но с другой стороны на влажной земле я заметила четкий след коляски и собачьи следы.
        На обратном пути навестила Гавра. Долго не могла найти эту дурацкую кабину. Замерзла. Разозлилась. Стала звонить Сашке и ругаться с ним, хотя он-то при чем?
        И тут на меня спрыгнули с сосны. Сшибли с ног, всю облизали и обзловонили. Тыща восклиц. знаков!!! Гавр!!! Вымахал с молодого тигра! Интересно, сколько народу в Копытово бросило пить, увидев моего «слюнявчика»?

18 октября.
        Меня не выписали, потому что вчера я вспотела, потом замерзла, засиделась у Гавра и сегодня ночью едва не окочурилась. А сейчас лежу, и мне все дико смешно. Стены смешные, потолок смешной, лампа смешная. Похоже на вялотекущую истерику: очень долго я вела замедленное существование, а теперь ускорилась и меня шарахнуло. Пришел Сашка. Вот уж кто на самом деле смеш… ной («ной» дописано другой ручкой и, видимо, на другой день).

20 октября.
        Уф! Вот я и на свободе! Свобода вас встретит радостно у входа, и братья - труляля! - меч вам отдадут. Пока меня не было, Алиса ухитрилась перебраться на мою кровать. Пришлось ее сгонять. Воплей не было. Сто сорок две трагические рожицы, лязг жетонов и обещание отравить меня при первом случае.
        Про нерпи. Почти из области анекдота. Алиса не носит нерпи потому, что у нее
«отвисает рука». Лара доводит Кузепыча до бешенства, прося у него разрешения покрасить свою нерпь в синий цвет. Черный ей не идет. Фреда таскает нерпь в сумке, временами забывая ее в самых неподходящих местах. Лена попыталась вшить в свою нерпь «молнию». Сломала три иголки и шило, а потом у нее закоротило сирина. Не успей она отбросить нерпь, вместе с ней залипла бы в фундаменте ШНыра.
        З.Ы. Видела Кавалерию. Выглядит она плохо. Под глазами круги, неразговорчивая. Ладонь забинтована - видно, содрала кожу ручкой саперки. Говорят, утром вернулась из нырка.
        Глава 18
        ГЛИНЯНАЯ ГОЛОВА НА ГОЛОДНОМ ПУЗЕ
        Однажды я ясно понял, что люди проверяются в РЯДОВЫХ ОТНОШЕНИЯХ. Мы не такие, какие мы с человеком, которого узнали вчера и который нам интересен, а такие, какие с человеком, которого знаем десять лет и который нас давно достал.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Вскоре после выписки Рина зашла к Сашке. Сашка был в комнате один. Валялся на кровати и, закинув ноги на стену, листал одолженные у кого-то из средних шныров лекции Кавалерии. Заметив Рину, сделал кувырок через голову и оказался на полу.
        - О! Привет! Кошмарный почерк! Разобрать можно только то, что она никому не хочет навязывать своего мнения! - сообщил он.
        - Понесешь! Это для Гавра! - Рина сунула ему внушительную кастрюлю куриных ножек со следами пюре и шныровских зубов.
        Принимая кастрюлю, Сашка с интересом посмотрел на шрам на запястье Рины - след железного троса (вздумала спуститься с четвертого этажа без перчаток).
        - Сколько у тебя шрамов?
        - Да уж больше, чем у тебя! - заявила Рина.
        Сашка посмотрел на нее с состраданием.
        - Ну ты загнула! Больше быть не может! - снисходительно сказал он.
        Стали считать. Задирали рукава, закатывали штанины. Даже разводили волосы на голове. Не обошлось без споров. Как засчитывать шрам от туристической пилы на ноге Сашки? За один или за семь? Ожоги и следы прививок не рассматривались вообще.
        Вспомнив, что у нее есть шрам еще и на животе (упала со скутера), Рина задрала майку. И тотчас, как чертик из коробочки, в комнату просунулось любознательное лицо Макара.
        - О! И ча вы тут делаете?
        Сашка молча пнул дверь ногой. Добавочный звук доказал, что лоб у Макара крепкий.
        - Ну так бы сразу и сказали! Что я, маленький? - без обиды донеслось из-за двери.
        - Сказал бы словами! - предложила Рина.
        - Кому, Макару? Ему три раза скажешь словами - все равно потом дверь пинать… - пояснил Сашка.
        Продолжив подсчеты, они, в конце концов, сошлись на том, что у Рины шестнадцать шрамов, а у Сашки или восемнадцать, или двенадцать (с пилой они так и не пришли к общему мнению).
        Потом пошли кормить Гавра. У старого склада Рина увидела Кавалерию. Она стояла и смотрела в небольшое окошко. Временами железные ворота вздрагивали. С другой стороны доносились вздохи и печальное бормотание Горшени.
        - Я Горшеня - голова глиняная, пузо голодное!.. Горшеню надо отпускать!
        - А что будет делать Горшеня, когда его отпускать? - спросила Кавалерия.
        - Горшеня будет бум-бум! - мгновенно отозвался честный гигант.
        Кавалерия вздохнула.
        - Этого я и опасалась!
        Услышав за спиной шаги, Кавалерия оглянулась и прикусила губу. Железные женщины не любят казаться слабыми. От слабости они ржавеют.
        - Это его последний вечер здесь! Завтра утром придет трейлер!.. - сказала Кавалерия и, выдернув из жилетного кармана очки, с вызовом водрузила их на нос.
        Бьющее сзади солнце, проходя сквозь очки как сквозь лупу, заплясало на куртке Сашки. Рине пришло в голову, что от взгляда Кавалерии можно воспламениться.
        - Минуту! - велела Кавалерия.
        Они остановились.
        - Гиела, конечно, летает?
        - Да, - осторожно признала Рина.
        Кавалерия дернула косичкой.
        - Короткими перелетками?
        - Ну не особо, - брякнул Сашка.
        Рина недовольно оглянулась на него. Ей хотелось о Гавре говорить только самой. Остальные имели моральное право поддакивать, и не более.
        - Уже неплохо летает. Только быстро устает и поворачивать не умеет, - подтвердила она.
        - Именно в этот период ведьмари начинают понемногу приучать их к седлу, - заметила Кавалерия.
        - Ага, как же! У нас же нет седел для гиел! - тоскуя, выпалила Рина.
        Указательным пальцем Кавалерия приподняла очки. Ее ноготь был вызывающе розовым, с белым полукругом.
        - Давай определимся! За кого ты меня принимаешь? За того, кто не скажет тебе, что в кладовых ШНыра можно найти все, что угодно? - спросила она с негодованием.

* * *
        Рина отыскала куриную ножку почище и без следов зубов, откусила. Ножка была с налипшими остатками холодного пюре, но вкусная.
        - Папа всегда покупал мне что-нибудь в городе, хотя мама запрещала. Булочки, шоколадки, сок. Мы договаривались, что я буду есть дома и не выдам его, - сказала она, жуя.
        - И ты?
        - А я никогда потом не ела и вечно его выдавала. Не словами, а как-нибудь иначе. Например, меня тошнило. Или в кафе случайно вытирала губы белой майкой.
        - Неужели Мамася у тебя такая злая?
        - Да нет… Странно, вроде она нормальная… - начала Рина и замолчала. Что-то в ее собственных словах не состыковывалось.
        Сашка остановился. На шершавой, потемневшей, пробитой коре черной ниткой плесени застыла янтарная капля смолы. Сашка не удержался и, сковырнув ее, быстро сунул в рот. Рине это простое движение запомнилось надолго, как и то, как Сашка однажды, закатав штанину, обгрызал засохшую корочку ранки на колене. К неправильному и нестерильному всегда привязываешься больше.

«Интересно, - подумала Рина. - Мне могут нравиться сразу несколько. Потом из этих нескольких проявляется один. И обычно даже не тот, кто ужалил сердце в самом начале. Закон вспышки. Если бы окунь не бросался на мелькающий предмет сразу, он увидел бы, что это блестящая железка с крючком…»
        Мысли Рины вернулись к Горшене. Завтра за ним придет фургон и увезет. Навсегда.
        - Что означает зачеркнутый рыбий хвост, изображенный на каком-нибудь предмете? - неожиданно спросил Сашка.
        - А! Ну хвост, наверное, русалочий! Зачеркнутый хвост - значит, русалка не действует.
        - Защита от магии?
        - Вроде того. А где ты его видел?
        - Да нигде, - сказал Сашка и торопливо заговорил о чем-то другом. Момент для смены темы оказался подходящий.

* * *
        Ночью, дождавшись, пока все уснут, Сашка осторожно открыл окно и спрыгнул на клумбу. Летом заботливая Суповна засадила ее незатаптываемыми желтыми цветами, семена которых кто-то принес ей с двушки. Зная слабость Суповны, хитрые старшие шныры вечно притаскивали ей семена, шишки, порой даже молодые деревца с корнями. И все прекрасно приживалось. Рука у Суповны была для затылков тяжелая, но для растений - легкая.
        Однажды, ставя эксперимент, любознательный Макар двадцать минут вертелся на одном из цветов пяткой, но так и не сумел вмять его в газон. Наутро цветок отряхнулся и ничем не отличался от прочих.
        До старого склада Сашка добирался тропинками, опасаясь показываться на главной аллее. Качнул пальцем тяжелючий замок с перечеркнутым рыбьим хвостом. Приложился ухом к железным воротам. Тишина. Решил даже, что Горшени нет. Потом услышал шорох. Кто-то с другой стороны ворот слушал Сашку так же внимательно, как сам Сашка с этой.
        - Я нашел отличное место недалеко от ШНыра! - сообщил Сашка в щель. - Заброшенный элеватор. Там, конечно, на голову что-нибудь может свалиться, но ночами можно гулять сколько угодно! Ты меня слышишь?.. Ладно, будем считать, что пыхтение - знак согласия!
        Сашка вздохнул, еще раз качнул замок и полез. Перевалился животом на металлочерепичную крышу. Заправленный под ремень ломик упирался в бок. Сашка достал его и начал решительно проталкивать в щель между листом металлочерепицы и невысоким коньком. Черепица отгибалась легко. Чего там - обычная жестянка! Только надо осторожнее. Об эту дрянь легко порезаться.
        Возня с черепицей заняла минут десять. Отогнув лист, Сашка с силой выдернул утеплитель и тягучую пленку. Присел, толкнул вниз ногой и, почувствовав, как что-то проломилось, посветил в образовавшуюся пустоту фонариком. Луч потерялся, не достав до пола.
        - Горшеня! Ау! Свет видишь? - Сашка спустил ноги, протиснулся и, раскачиваясь, повис на руках. Прыгать вслепую не хотелось. Тут даже высота не нужна. Хватит обычного стула, на который приземлишься полусогнутым коленом. Острый край черепицы резал руки, и, осознав, что дольше все равно держаться не сможет, Сашка разжал пальцы. Секунда томительного полета, краткий страх, и - так и не коснувшись пола, Сашка повис в громадных лапах Горшени.
        - Эй, ты чего? А ну поставил меня!
        Горшеня подбросил его. Разинул рот. Янтарные пуговицы откинулись.
        - Я же тебя спаса-а-ать!
        Вопль потерялся в темноте. В животе у Горшени было сухо, но тесно. Со стороны Горшеня казался куда просторнее. Сашка попытался толкнуться в живот Горшене ногами - бесполезно, упора нет. Попытался двинуть локтем - мало размаха, выпрямиться во весь рост - мешает горловина и собственные плечи с головой. Вспомнив, схватился за нерпь. Телепортировать отсюда, и поскорее!
        Бараний тулуп расстегнулся. Горшеня похлопал себя по животу.
        - Внутри Горшени нерпь не работает! - сообщил он.
        Сашка угрюмо подумал, что преувеличение степени своей дурости - главное тактическое оружие простаков. Он лежал и размышлял, что сказала бы сейчас Рина. Что во всем надо видеть что-то хорошее? Сашка попытался узреть это самое хорошее, но не различал даже собственных рук. Со всех сторон было только пузо Горшени.
        Самое невероятное, что Сашка все-таки уснул. То ли от духоты, то ли оттого, что обстановка сама по себе была внутриутробная, успокаивающая… Проснулся от шума и гула снаружи. Вокруг все прыгало. Сашка колотился лбом о твердые стенки. Горшеня что-то кричал, размахивал руками. Его, навалившись с разных сторон, куда-то тащили. Сашка тоже попытался поучаствовать, но когда разом орет человек десять, к одиннадцатому не прислушиваются. Хлопнула дверь трейлера, взревел мотор. Горшеня навеки покидал пределы ШНыра, и Сашка вместе с ним.

* * *
        Отсутствие Сашки обнаружилось утром. Его заправленная кровать выглядела так, будто на ней ради приличия повалялись, а потом быстренько исчезли.
        Каждый истолковал исчезновение Сашки по-своему.
        - Так и знал, что смоется. А еще корчил из себя! - сказал Влад Ганич.
        - Может, опыты ставит? - предположил Даня.
        - На свидание, небось, учесал! - сказал Кирюша.
        - Ему палец в рот не клади! Пока Кузепыч спит, самое время ча-нить спереть! - отозвался Макар.
        Сашка не появился и к обеду. Все спрашивали у Рины, а она только раздражалась. После завтрака она успела обежать и пегасню, и луг, и до Гавра дважды добраться. Сашка исчез с концами. Нерпь его тоже не отвечала, сколько Рина ни пыталась связаться с ним через кентавра.
        Пока Сашка неотступно был с ней рядом, Рина вела себя как Бонапарт - куда-то летела, не оглядываясь, зная, что он не отстанет. Теперь она осталась тем же Бонапартом, но внезапно потерявшим всю свою гвардию и осознавшим, как эта гвардия была ему необходима.
        После обеда к ней подошла Яра.
        - А где?.. - начала она.
        - Не знаю! Понятия не имею! Ищите сами! - заорала Рина.
        Яра подалась назад.
        - … мне положить седло гиелы, которое ты просила найти? - закончила она укоризненно.
        Рина смутилась.
        - Прости… я думала, что…
        - Что ты думала?
        - Неважно… это все Сашка… Куда-то запропастился, а я злюсь.
        Седло для гиелы оказалось неожиданно громоздким. Покрытый кожей деревянный каркас. Короткие широкие стремена, в которые вдалбливалась невесть каких размеров ножища.
        Рина вспомнила седла тех ведьмарей, что вертелись вокруг ШНыра.
        - Они же не такие! Меньше и легче.
        - Так нового же образца! А этому лет сто пятьдесят… Смотри - как толково сделано: ни вальтрапа, ни потника не нужно. Всего две точки контакта со спиной гиелы, не считая подпруг, - с восхищением сказала Яра.
        Палец Рины скользнул в углубление передней луки.
        - А здесь что?
        Яра наклонилась.
        - Где? А ну-ка! Потайной карман. Зажилить закладочку от любимого шефа. Седла меняются, берсерки нет, - хмыкнула она.
        С седлом на плече Рина поплелась к Гавру. Гавр сидел на кабине трактора и, вцепившись в нее лапами, взмахивал крыльями. Ветер от его крыльев шел такой, что с берез срывало последние листья.
        Увидев Рину третий раз за сегодня, Гавр ничуть не удивился. Соскочив с кабины, он подбежал к ней и просительно зарычал, разевая пасть. Зубы у него были белые, острые, но дыхание кошмарное. Сказывалась любовь к падали и привычка раскапывать мусор.
        - Сашка пропал! - пожаловалась Рина.
        Гавр заскулил. Возможно, потому, что обнаружил в руках у Рины, кроме еды, нечто непонятное, тревожно и одновременно так волнующе пахнущее.
        Вывалив из сумки выпрошенные у дежурных после чистки селедки отходы, Рина дождалась, пока он зароется в них мордой. Подкралась и осторожно опустила седло между кожистых крыльев. Она ожидала сопротивления, но Гавр, как существо одной страсти, видел сейчас только рыбные отходы. Рина затянула подпруги. Теперь Гавр просек, что, пока он насыщался, к его спине прицепилось непонятное и упорное существо.
        Закружился на месте. Тяжелые стремена хлестали его по бокам. Подпрыгнул. Завалился на спину, пытаясь поддеть подпруги задними лапами. Упорное существо не отпускало. Глумилось над Гавром. Сдавливало грудь, терло основания крыльев.
        Гавр окончательно утратил самообладание. Шипящий, полный ненависти, он катался по земле, сдирая седло о поваленное дерево. Сосуды в глазах лопались. На губах пенился яд.
        Рина не стала дожидаться, пока Гавр состыкует ее приход с появлением седла, и забилась в кабину. Устроившись на поролоновой трухе, бывшей когда-то сиденьем, она наблюдала, как вокруг, снося молодые деревья, носится взбешенное крылатое чудовище.
        Так прошел час. Гавр все носился, делая свечки метров по триста, и сил у него не убывало. Рина поняла, что это надолго. Мальчик вошел в силу. Из неуверенного в себе подростка стал вполне сложившимся лоботрясом. Размах крыльев перевалил за три метра, приближаясь к предельному для взрослой гиелы.
        Перестав выглядывать из кабины, Рина достала карандаш и блокнот. Сегодня в пегасне она случайно споткнулась об ослика Фантома, не задумываясь, чем это может быть чревато.
        Взгляд маркиза дю Граца затерялся в глубинах ее корсета. Луиза дышала так тяжело, что сзади взрывались пуговки и дождем летели кнопки.
        - Где твой стилет? - спросил маркиз дю Грац.
        - Кажется, я забыла его в соседней комнате!
        - Ты хоть раз можешь ничего не забывать? - ворчливо сказал маркиз и заглянул в соседнюю комнату.
        На ворсистом ковре лежал князь вампиров. Из груди у него торчала узкая серебристая рукоять.
        Дописав, Рина спрятала карандаш и внезапно узрела рядом чьи-то ноги. Длинные, худые. В джинсах. Рина скользнула по ним взглядом. Джинсы завершились синей водолазкой, а водолазка - бледным лицом с пепельными кудрями.
        - Дашь трактором порулить? - вопросило бледное лицо.
        Перед ней стоял Платоша - таинственный неоромантик ШНыра - и свежесрезанной веткой хлестал себя по ботинку. Появился он со стороны поселка, где у него были амурные дела.
        - Садись! Рули! - разрешила Рина.
        Платоша не стал дожидаться повторного приглашения и легко вскочил в кабину. Над ними пронесся Гавр. Задел задними лапами крышу и, подскакивая как мяч, упрыгал в чащу, сбивая с берез листву.
        - Подрос, - задумчиво сказал Платоша. - Натурально взрослая гиела. Тучи режет штопором.
        - Еще бы поворачивать научился. А то бошку разобьет, - сказала Рина хмуро.
        Платоша усмехнулся.
        - Не желай всего сразу, и всегда будет, чего хотеть в следующий раз, - посоветовал он.
        Над ними снова пронесся Гавр. Глазки в кучку. Нижние зубы на слишком крупной челюсти торчат вперед. Он никак не мог скоординировать работу крыльев, и его заносило.
        - Ну я потопал! - сказал Платоша. - Нужна будет помощь - свистни! Как кентавром пользоваться, знаешь? Представь меня и касайся его… Давай чего-нибудь подарю!..
        Он сунул руку в карман и стал озабоченно рыться. Достал проездной на метро, карточку девушки, несколько пнуфов для шнеппера в пластиковой банке. Продолжая обхлопывать карманы, извлек узкий пузырек с резиновой крышкой. Сквозь крышку проходила нитка. К ней был привязан кусок коры. Платоша поставил пузырек на ладонь. Рина увидела, что кора заметно отклоняется в одну сторону.
        - Шныровский компас. Кора с двушки всегда показывает направление на ШНыр. Говорят, притягивается к закладке в Лабиринте.
        - А тебе не жалко?
        - Чего тут жалеть? Кору я всегда раздобуду. Пузырек и нитки тем более. Ну прощевай!
        Платоша выскочил из кабины и, опасливо косясь на Гавра, исчез в лесу. Перемещался он почти беззвучно, держась не тропинки, а тени у тропинки. Рине даже вспомнился анекдот. Как опознать шныра без куртки в метро? Он будет ползти на пузе по неработающему эскалатору и пересекать станцию короткими перебежками, прячась за колоннами.

* * *
        Рина вернулась в ШНыр. Ей навстречу по главной аллее утиным полушажком-полубегом переваливался Гоша. В каждой руке держал по два зеленых солдатских котелка.
        - Четыре пятерки на выезд! Ведьмари напали на трейлер с Горшеней! - крикнул он.
        - А это? - Рина уставилась на котелки.
        Она наступила на больную мозоль. Гоша скривился как от зубной боли.
        - Да Суповна вот… Ужин велела им с собой. Говорили же ей! - плаксиво отозвался он.
        У ворот ШНыра на парковочной площадке блистали сухие вспышки пространственных перемещений. Опередив Гошу, Рина кинулась туда. Три пятерки уже телепортировали, четвертая готовилась. На асфальте сидел Вовчик и, помогая себе зубами, шнуровал нерпь.
        - А ты куда собралась? - поинтересовался Вовчик у Рины. - Твоя пятерка пока телепортирует от горшка и обратно!
        - Зашныровался? Ну и шныруй отсюда! - используя сленг, сказала Рина.
        С Вовчиком она давно не церемонилась. Он и по-хорошему не понимал, и по-плохому, и вообще для Рины было загадкой, как он оказался в ШНыре? Может, пчела обозналась?
        Затрещали кусты. Сквозь заросли от пегасни проламывался Ул. Можно было и по аллее, но легких путей Ул не искал. Известная пословица в его исполнении звучала бы так: умный в гору не пойдет - умный гору протаранит. Яра бежала за ним, отстав на полшага - бесшумная и легкая.
        - Возьмите меня с собой! Я ни к кому не полезу! - крикнула Рина.
        Ул вопросительно оглянулся на Яру. Та, помедлив, кивнула.
        - Ну хорошо, валяй! Держи меня за руку!.. Чудо! былиин! Мысленно, а то срастемся!
        Три вспышки полыхнули одновременно, ослепив Вовчика. Проморгавшись, он встал и зарядил шнеппер.
        - Хоть бы раз удалось кого-нибудь грохнуть! - буркнул он и, коснувшись носом сирина, исчез.
        Когда Рина вновь собралась в пространстве, первым, что она увидела, был дорожный знак «МОСКВА 145». Знак лежал у нее под ногами, вывороченный вместе со столбиком. Трейлер стоял на лугу метрах в пятидесяти от шоссе. Водительская дверь распахнута. Вокруг со шнепперами рыскали средние шныры, из которых больше всех рвения проявлял Вовчик.
        - Лежать! - орал он, выцеливая запасное колесо. - Руки вверх!
        Колесо лежало и так, а рук у него не было.
        К Улу приблизился Афанасий. Во рту травинка. Вид - мечтательный.
        - Йок! - сказал он.
        - Что йок?
        - Ни ведьмарей, ни Горшени! В одном месте вся трава истоптана. Нашли несколько окурков и обломившийся усик от электрошока гиелы.
        - А водитель трейлера?
        - Увезли в больницу. Перелом на переломе. Очнулся уже при мне. Говорит: его подрезала красная машина. Он остановился, высунулся и - больше ничего не помнит.
        - Можешь не жевать травинку? - поинтересовался Ул.
        - Раздражает? Это я так нервничаю! - объяснил Афанасий. Он выплюнул травинку, но через пять секунд, забывшись, потянулся за новой.
        Яра забралась в пустой контейнер. Дно выстилала солома. С краю валялись смятые ящики. Яра прохаживалась между ними, осматривала. Наклонилась, что-то схватила. В руке у нее был знакомый кожаный щиток с фигурками.
        - Нерпь! Полностью заряженная! - воскликнула она.
        - Чья?
        Яра поднесла нерпь к свету и посмотрела на изнанку кожи, где аккуратный Кузепыч подписывал фамилии, тщательно затирая старые.
        - Кто у нас Дудник?
        - Сашка!!! - произнесли Ул и Рина одновременно.
        - Переметнулся к ведьмарям, гад! - сквозь зубы процедил Вовчик.
        Ул двумя пальцами отвел в сторону его шнеппер.
        - Можешь не целиться в каждого, с кем разговариваешь, деятель? Лучше попроси у Афанасия травинку! Заодно и рот будет занят!
        Вовчик неохотно опустил шнеппер.
        - Чудо! былиин! - сердясь, продолжал Ул. - Я скорее поверю, что Сашка сидит в Горшене и, пытаясь привлечь наше внимание, выбрасывает наружу все, что попадет ему под руку. Ну-ка, чего там еще?
        Яра отодвинула в сторону раздавленную коробку.
        - Ботинок.
        - Опять Сашкин?
        Рина кивнула. Последние сомнения отпали. Сашка сидит в Горшене и всеми силами пытается сообщить им, где он. Вот только как он там оказался? Неужели пытался освободить Горшеню и вместо этого попал ему в брюхо? На сердце у Рины потеплело. Глупый милый Сашка!
        Яра толкнула звякнувшую дверь и спрыгнула на траву.
        - Эй! Никто не хочет объяснить мне это? - звонко крикнула она.
        Ул подбежал к ней. Наверху, где один из стальных стержней входил в паз, был вырван хороший кусок металла.
        - Ого! - воскликнул Ул радостно. - Есть надежда, что наш великанчик улизнул!
        - С чего ты решил? - усомнился Вовчик.
        - Ну смотри… Они стали открывать дверцы - и тут Горшеня ударил изнутри. Основной замок они сняли, а эти запоры не смогли его сдержать. Там, где истоптана трава, произошла схватка. Горшеня всех разметал и рванул к лесу.
        - Почему именно к лесу?
        - Потому что берики чешут лес!.. Иногда полезно смотреть не только под ноги, но и над головой! - спокойно сообщил Ул.
        Вдали над лесом, едва различимая, повисла двойка гиел. Изредка то одна, то другая взмывала вверх и, делая круг, возвращалась на прежнее место.
        - Где-то там они его потеряли. Видишь, один отмечает точку, а другой пытается искать? В лесу Горшеню фиг найдешь. Он в двух соснах спрячется, как мы в тайге.
        - А куда может пойти Горшеня?
        - А куда еще? Только в ШНыр.
        - А далеко до ШНыра?
        Ул посмотрел на Макса.
        - К-километров пятьдесят, - заикнулся тот.
        - Меньше, - Ул вспомнил вывороченный столбик. - Двадцать… ну пусть двадцать пять! Теперь все решает, кто перехватит Горшеню раньше: мы или ведьмари.
        - Зачем ведьмарям Горшеня? - спросила Яра.
        - Понятия не имею. Но, видно, нужен, если они решили напасть на нейтрала.
        - Водитель б-бывший ш-шныр! - возразил Макс.
        Афанасий согласно закивал травинкой.
        - Всякий бывший становится нейтралом. Прежде это правило никогда не нарушалось… Если его нарушить, поднимется такая буча… - Ул покосился на шоссе, на котором выстроилась целая цепочка автомобилей. - Поехали, Макс! Смотри, сколько машин собралось, и все глазеют!
        Макс забрался в кабину трейлера. Ключи оставались в замке зажигания. Взревел двигатель. Тяжелая машина, переваливаясь, выползла на шоссе и повернула к ШНыру.

* * *
        Гай тревожно ходил по комнате, резко поворачивая у стен. Секретарь Арно следил за ним глазами, не отпуская ни на секунду, как пес. Головой он при этом не двигал. Белдо, по-старушечьи ахая, мирно раскладывал пасьянс. Когда что-то не сходилось, он, тревожно косясь на Арно, спешно мухлевал, перекладывая карты и снова ахал.
        Наверху, в клетках, суетились, хрипло кричали и хлопали крыльями гиелы. Было время вечерней кормежки.
        Охрана раздвинулась. В комнату, отдуваясь и промокая платком лоб, втиснулся Тилль. В руке у него был черный мусорный пакет, который он предусмотрительно поставил с краю от коврика.
        - Что там? - спросил Гай.
        - Головы, - с добродушной, немного виноватой улыбкой, ответил Тилль. - Я велел казнить по одному из каждой участвовавшей четверки. Надо было просто отогнать фургон, а они полезли проверять, на месте ли Горшеня!.. Потом, конечно, стреляли, да где там…
        Впечатлительный старичок Белдо достал влажные салфетки и промокнул носик.
        - До каких пор ты будешь извиняться головами, Ингвар?.. - хмуро спросил Гай. - Надоело! Найди мне Горшеню!
        Тилль покорно повернулся и вышел, сохраняя на лице всю ту же мятную, чуть запыхавшуюся улыбку.
        - Пакетик забыли! - крикнул ему вслед Арно.
        Тилль послушно вернулся за пакетом.
        - У нас остались считаные часы, - вспомнил Гай, следя в окно, как Тилль косолапит к машине.
        Белдо аккуратно свернул салфеточку и двумя пальчиками деликатно положил ее на самый краешек стола.
        - Это у них остались считаные часы, - сладко поправил он.
        Глава 19
        ПОЛЕТ ЗИГЗАГОМ
        Мудрость, если разобраться, это сумма терпеливо набитых шишек и ничего больше.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Горшеню искали шестой час, но без малейшего результата. Дважды передовые отряды налетали на ведьмарей, обстреливали их и отходили. Ведьмари стреляли в ответ. Вовчику наконец удалось «бабахнуть». В него тоже «бабахнули» - из шнеппера на излете ему оцарапало щеку. Он ходил гордый и на правах раненого героя приставал ко всем девушкам, доводя Оксу до белого каления.
        Рина пропала еще засветло. Она перемахнула через забор, привычно спрыгнув назад. Обратное спрыгивание постепенно входило у нее в привычку. Недавно в Копытове, решив срезать дорогу, она насмешила нескольких юнцов. Еще бы - у них на глазах девица лихо залезла на бетонный забор, зачем-то сиганула обратно и застыла с ошарашенным видом, оказавшись там же, где и была.
        - Гавр! - крикнула она. - Гавр!
        Гавр, зевая, вылез из-под кабины. Он вечно спал, когда не надо было есть или летать. У гиел нет стадии раскачки - они всегда делают что-то определенное. Болтавшиеся стремена раздражали Гавра, и он рычал на них. В целом же он успел привыкнуть к непонятному горбу, приклеившемуся к нему как пиявка.
        Обнюхав Рине руки, Гавр не нашел в них ничего съедобного и с недоумением заскулил. Рина и пища так прочно сплавились у него в сознании, что одно без другого казалось чем-то неправильным. Поразмыслив, Гавр пришел к выводу, что пища спрятана, и стал умильно капать кислотной слюной и валяться на спине. Такой подхалимаж мог продолжаться бесконечно.
        - Перестань! Ты должен найти Сашку!.. Нюхай! - сказала Рина, подсовывая Гавру под нос ботинок.
        Гавр попятился, и Рина поняла, что проделала это со слишком большим рвением. Спохватившись, она убрала ботинок и вместо него подсунула нерпь.
        Гавр мельком обнюхал ее и вопросительно вскинул на Рину морду.
        - Ищи Сашку! - повторила она.
        Игра была Гавру хорошо известна. Они проделывали это многократно: с Сашкой он искал Рину, а с Риной - Сашку. Вот и сейчас Гавр ткнулся носом в листья и, чихая от железистого запаха дождевых червей, уверенно направился в сторону ШНыра. Рина поняла, в чем дело. Предыдущие четыре раза Сашка прятался за поваленным деревом, и хитрый Гавр решил особенно не напрягаться.
        Рина просекла хитрость и дернула его за седло. Холка Гавра доставала ей примерно до пояса.
        - Нет, так дело не пойдет! Нам с тобой придется полететь!.. Ты не ослышался: полететь! - сказала она, пугаясь оттого, что это сорвалось у нее с языка. Лететь на гиеле, на которой она раньше и в воздух-то никогда не поднималась!
        Разумеется, Гавр друг, товарищ и брат, но что помешает ему, при всей его горячей преданности, сбросить ее с высоты десятиэтажного дома, а потом ходить вокруг и поскуливать, недоумевая, почему она не хочет играть дальше?
        Другая серьезная проблемища касалась уздечки. Как управлять гиелой?
        Рине пришлось смотаться в ШНыр и отыскать в амуничнике старую уздечку. Где-то за час, используя секатор, нож, цыганскую иглу и шило, из старой сбруи для пега она сделала то же самое для гиелы. Ей пришлось проявить смекалку, граничащую с наглостью, потому что ремни не подходили, дырок в нужных местах не было, а трензель рычащий Гавр вообще отказался брать в рот, и в результате пришлось обойтись.
        Наконец, используя уговоры и ласку в равных долях с мороженой рыбой, Рине удалось надеть уздечку на гиелу и взгромоздиться в седло.
        - Ну, теперь лети! - приказала она неискренним от напряжения голосом и высоко подбросила одну из двух остававшихся рыб.
        Гавр рванулся, оттолкнулся задними лапами и поймал треску в двух метрах от земли. От непривычной тяжести его стало заваливать, но он справился и, хаотично хлопая крыльями, полетел вдоль дороги.
        Ветка смазала Рину по лбу. Она стала поворачиваться, и сразу же другая ветка с удовольствием хлестанула ее по уху. А тут еще Гавр задел крылом молодую сосну, едва не катапультировав наседницу из седла. Рина поняла: если срочно не заставит Гавра подняться, ее размажет о деревья.
        Она потянула повод, задирая ему морду. Пег понял бы команду лететь вверх, однако Гавр не был пегом и воспринял призыв как наглое вторжение в свое личное пространство. Он кувыркнулся через крыло, плюхнулся на луг и стал лапами сдирать уздечку. Отвлекая его внимание, Рина махнула у него перед носом последней мороженой рыбиной. Гавр рванулся и вновь взлетел.
        Их полет напоминал Рине перемещения бабочки. Гавр взлетал, делал несколько стремительных, разнящихся по высоте зигзагов, обрушивался на землю, мало заботясь о качестве посадки, секунду или две отдыхал и вновь стартовал.
        В среднем, если считать по прямой, они всякий раз продвигались метров на триста. Вконец измученная козлиными дерганьями, Рина не понимала, куда они летят. Ей казалось, ее пристегнули наручниками к качелям и методично выкачивают мозг.
        Она грезила о широком надежном седле пега и его ровном, надежном полете. Пег и молодая гиела - не просто две разные вещи. Разница примерно такая, как мчаться на шоссейном мотоцикле по ровной дороге или тащиться за трактором на веревке, когда он едет по колдобинам.
        - Бе-едные ве-е-е-дьма-ари-и-и-ики-и-и! И они так каждый де-е-е-ень! - подскакивая, бормотала Рина.
        Она ощутила полное безумие своего предприятия. Вместо того чтобы искать Сашку, они мчались без всякого направления и только удалялись от ШНыра. Рине уже хотелось, чтобы тряска закончилась и ей дали спокойно умереть где-нибудь на ровной травке.
        Уздечка, вызывавшая у Гавра столь сильное негодование, в один из прыжков зацепилась за ветку подбородным ремнем. Гавр рванулся, вывернул морду едва ли не на спину, как это могут делать только кошки и гиелы - и сорванная уздечка осталась далеко позади. Все же Гавра занесло в воздухе. Рина откинулась, ударившись лопатками о крестец гиелы, а потом ее резко отбросило вперед. Стараясь удержаться, она обхватила Гавра руками за шею и - внезапно услышала мысли зверя. Это так ее поразило, что, не понимая зачем, она даже лизнула шею Гавра.
        Мысли были рваные, прыгающие, непохожие по структуре на человеческие. Не столько мысли, сколько образы бесконечно перетекающих вещей, нанизанные на желания. Если желание было поесть, то нанизывались на него селедочные головы, кости, куриные потроха, утробное урчание и - пик предвкушения острого счастья - захватанный фартук Суповны, возникший на горизонте рядом с темной шныровской курткой Рины. Если это было желание игры, то на него нанизывались шишки, на которых так приятно валяться и чесать спину, ветер, пахнущий апельсином и клубникой (в Копытове делали шампуни), прогрызенный резиновый мяч и опять же Рина. Рина у Гавра была самый популярный персонаж.
        В данный момент Гавр не думал ни о чем значительном - он только взлетал и падал, и еще подпруга натерла ему живот, что здорово выводило его из себя.
        Нос Рины, все еще прижатый к шее гиелы, случайно коснулся нерпи. В темноте она увидела слабое мерцание гепарда. Фигурка светилась тускло, одними контурами.
        - Гепард - слышать мысли животных и управлять ими. Для этого нужен контакт нерпи и кожи! - предположила Рина. - А ну-ка, Гавр! Тормози!
        Гавр снизился, но тотчас оттолкнулся лапами, и они вновь помчались выделывать петли. Сколько Рина ни стучала по гепарду, толку от этого не было никакого.

«Они мыслят не так, как мы… У них своя логика… Значит, по этой логике надо и приказывать», - сообразила Рина.
        Она попыталась поймать ритм мыслей Гавра. Догнала волну, состоящую из скачков, беспокойства, неуютного ощущения от подпруги и начала постепенно замещать образы на другие. Надежный бурелом, под который можно забраться; крылья, которые касаются мокрой травы; запах тухлой горбуши (Рину чуть с седла не скинуло возвратной волной голода и желания).
        Гавр засомневался. Теперь две волны текли параллельно - его собственная, из скачков и неудобства от подпруги, и другая, Рины. Постепенно последняя волна догнала первую и накрыла ее. Взмахи крыльев стали спокойнее. Гавр снизился и сел.
        Соскочив с седла, Рина увидела, как Гавр жадно обнюхивает траву. С подозрением косится на Рину, нюхает, роет землю. Вид у него при этом, как у туриста, у которого сперли рюкзак.

«Чего это он?.. А, горбушу ищет!.. Ну я просто эльб-искуситель!» - подумала Рина.
        Она стояла на пригорке, который тускло заливал лунный свет. Внизу темной рекой текло шоссе, посыпанное по краям крошками белых домиков. За спиной - редколесье, прорезанное многочисленными оврагами. Ни Москвы, ни ШНыра, ничего знакомого.
        Гавр, урча, рыл третий по счету котлован. Рина ощутила гордость, что создала такой яркий, покоривший гиелу образ. Прошло около часа. Гавр, вскопавший целое поле, выбился из сил и лежал, опустив морду на взрыхленную землю. Изредка подскакивал, точно ударенный током, куда-то кидался, и из-под задних лап его летел целый фонтан земли.
        - О! Я просек! Рыба под тем кустом! Ну, теперь не уйдешь! - говорил его счастливый хвост.
        Внезапно Гавр перестал рыть и вскинул запачканную морду.
        Уши его развернулись к лесу. Рина услышала, как он предупреждающе заскулил. В низине, по оврагу, изредка перекликаясь, шли люди. Отчетливо слышны были мужские голоса.
        - Тшш, кызюабр! Сгинь! - шепнула Рина и, коснувшись шеи Гавра гепардом, передала ему нужный мысленный образ. Нечто вроде скромного крылатого полульва, который сидит в кустиках и хитро оттуда таращится. Сама же опустилась на землю и быстро поползла к зарослям, отделявшим пригорок от оврага.
        Гавр полз рядом, честно прижимаясь брюхом к траве и прикрывая лапой нос. Ему казалось, что он хорошо спрятался. То, что выставленные горбы сложенных крыльев способны выдать кого угодно, его ничуть не беспокоило.
        Из-за густоты кустарника Рина упустила из виду овраг и вспомнила о нем, только когда сползла грудью. Мокрая земля стала съезжать вниз. Рина оказалась в глупейшем положении. Ботинки - на насыпи, колени, живот и голова - в овраге.
        По дну оврага, растянувшись редкой цепью, двигалась четверка берсерков. Рина видела только двух крайних. Тот, что старше - с тяжелым арбалетом. Ружейный приклад, оптический прицел. Хорошая штука - бьет точно, без разброса. Из такого, если стрелять с упора, со ста метров болт в сигаретную пачку посадишь. Другой берсерк - поджарый, с топором на длинной ручке. Этот шел как приплясывал. От Рины до них было метров семьдесят.
        Двух других выдавали только голоса из соседнего оврага.
        Рина скосила глаза на Гавра. Вытянув морду, он шумно выкусывал из лапы репейник. Рина порадовалась, что у берсерков нет с собой ничего съедобного: у Гавра хватило бы ума начать клянчить.
        Она попыталась дотянуться до его шеи нерпью, но гиела устроилась слишком далеко. Неосторожно шевельнешься - и скатишься по песчаной насыпи под ноги берсеркам.
        Понимая это, Гавр нагло уселся на насыпи. Сидел, чесал лапой грязный живот. Позевывал. Еще пять секунд, и его не увидит только слепой. Рина, шипя, привстала и бросила комом земли. Попала по крылу, где нежные косточки ловили в вилку кожистую пленку, прорезанную кроветворными жилками. Гавр опасливо обнюхал земляной ком и, скаля острые зубы, удалился в кустарник: обижаться.
        Берсерки переговаривались совсем близко. Рину спасала только темнота и то, что она находилась выше по склону. Увидев удобный камень, берсерк с арбалетом сел на него, вытянув ноги. Его молодой спутник неохотно остановился, поигрывая топориком. Белесый, подвижный, с беспокойным маленьким лицом. Такой даже на табурете не сможет сидеть спокойно и будет, непрерывно вертясь, ввинчиваться в него.
        - Гамов видел урода где-то здесь. Пока снижался - тот исчез.
        Берсерк с арбалетом сунул руку в сумку.
        - Я захватил пару болтов с разрывными наконечниками. Осколки будут собирать по всему лесу.
        Из соседнего оврага вопросительно свистнули. Берсерк тоже ответил свистом. Наклонился и, плюнув на подорожник, вытер грязь с ботинка.
        - А как этот Гамов бережет свою гиелу! Псиосный маньяк! А уж привязана она к нему! Никогда не думал, что гиелы могут к кому-то привязываться.
        - Гамов не псиосный. Я хорошо его знаю, - возразил молодой.
        - Как не псиосный? Зарабатывает-то он много!
        - Это - да. Не знаю, как он поступает со своим псиосом, но на удовольствия точно не тратит.
        - Тем более псих. По-моему, получил, так используй сразу. У одного из парней, что Тилль сегодня обезглавил, тоже осталась куча псиоса. Все жался! А толку? - раздражаясь, сказал берсерк с арбалетом.
        Снова раздался нетерпеливый свист. Берсерк неохотно поднялся.
        - Да иду я, иду!.. Достали! Подождать не могут! - сказал он недовольно.
        Проводив взглядом его спину, Рина выпустила воздух через нос. Два крупных земляных кома она держала руками. Третий прижимала подбородком. Именно он и покатился, когда она стала осторожно выползать назад. Гавра в кустарнике не было.
        - Гавр! - окликнула она шепотом. - Ты еще обижаешься?
        Никто не отозвался. Рина начала искать. Вот сломанная ветка, вот примятая трава, а вот на земле отпечатались нечеткие следы когтей. Здесь Гавр лежал. Потом встал и куда-то потащился. Дальше следы исчезали. Рина испугалась, что Гавр улетел. Где теперь его искать? Она задохнулась от ужаса и сразу отбросила эту вероятность как страшную и тупиковую. Нет, будем считать, что Гавр здесь.
        К ночному туману примешивался запах дыма. Потом Рина увидела и костер, лежащий ниже тумана и соединенный с ним дымной стрелкой. Значит, ведьмари вышли к картофельному полю, никого не нашли и встали лагерем.
        - Гавр! - крикнула она громче.
        На этот раз Рине почудилось, будто она что-то услышала. Она побежала в тумане, налетела на россыпь камней и, выскочив на ровное место, внезапно увидела Гавра. Он сидел на задних лапах и, развесив крылья, разглядывал толстую рогатину, торчащую из кустарника. Что-то в этой рогатине ему активно не нравилось, потому что он наклонял голову то вправо, то влево, и принимался утробно ворчать.
        - Что, теперь всякую деревяшку будем бояться? - Рина толкнула палку ногой. В следующую секунду она болталась головой вниз и созерцала разинутый рот и две янтарные пуговицы. В пуговицах отражалась луна с дырками для ниток.
        - Я Горшеня - голова глиняная, пузо голодное! Ты мне нравишься! Я тебя съем!
        Мешкать было нельзя. Громадный рот откидывался все дальше.
        - Чем докажешь, что ты Горшеня? - выпалила Рина.
        Запрокинутый горшок дрогнул в обратном направлении. Было заметно, что прежде о доказательствах гигант не задумывался.
        - Я Горшеня!
        - Это я Горшеня, а двух горшень не бывает! - продолжала толкать мысль Рина.
        Логика хромала на все протезы, но рот у великана больше не открывался. Горшеня мыслил, и мысль его была тяжела, грустна и загадочна, как он сам. Внезапно гигант отпустил ее. Рина успела выставить руки. Она еще катилась по траве, а великан сел на траву и подпер ручищами голову.
        - Ты Горшеня! А я кто? - спросил он с тоской.
        Рина проверила, цела ли у нее шея. Шея была цела, но вращалась только в одну сторону.
        - Я подумаю и потом скажу, - пообещала она.
        Глава 20
        ХОЛМ У КОПЫТОВА
        Лучи отрываются от солнца и расходятся в разные стороны. И наступает момент, когда от луча до луча миллионы километров, они бесконечно чужды друг другу и никакое общение между ними невозможно. Единственное, что нужно лучу, чтобы перестать быть одиноким, - это вернуться к солнцу.
        Из дневника невернувшегося шныра
        - А ну иди сюда! - строго сказала Рина.
        Она распахнула тулуп и прильнула ухом к брюху Горшени. Это была не глина, а прочный медный котел впечатляющих размеров.
        - Кто у нас там: мальчик или девочка?..
        - Никто, - ответил гигант грустно.
        - Так ты ел Сашку или не ел?
        Горшеня стал припоминать. Ел он многих и в разное время.
        - Ворочается все время. Пинается.
        - Выплюнь сейчас же!
        - Негоршеням не положено! - заупрямился великан.
        Рина забарабанила в медный котел.
        - Да Горшеня ты, Горшеня!.. Ау, Сашка! Ты тут?
        - Почти что… - подтвердил голос, но не из котла, а с противоположной стороны.
        Сашка лежал на куче листьев за двумя большими камнями. Лицо у него было довольное. Приятно наблюдать, как тебя ищут.
        - Лягается, бодается - Горшеня так не согласен. Съели - сиди не выступай! - жалуясь, забубнил гигант.
        Рина метнулась к Сашке, не добежав, остановилась, спохватившись, что едва не бросилась к нему на шею. Она потянулась к нерпи, чтобы связаться с Кавалерией и сказать, что нашла Горшеню, но спохватилась, что кентавр у нее разряжен. Утром искала в пегасне Яру, которая оказалась - натуральное издевательство! - в соседнем деннике. Мамася называла это «психосиндром» - друзей и родственников вечно разыскиваешь по телефону, когда они открывают ключом дверь.
        - Неплохое место! Впадина, а кругом кусты. И линия тумана низко. Можно бездымный костер разжечь - берсерки не засекут, - сказал Сашка.
        - Собираешься остаться здесь до утра?
        - Я - нет. Но он, кажется, не против, - Сашка кивнул на Горшеню.
        Тот устроился от них в пяти шагах. Что-то бубнил и смотрел на звезды. Покрутившись на месте, Гавр протоптал в траве площадку и улегся рядом с Горшеней. Горшеня положил ему на спину трехпалую лапу. Гавр зарычал и отодвинулся, показывая крепкие зубы в ободе темных десен.
        - Они друг другу нравятся. Даже не верится, что Горшеня когда-то его сожрал, - сказала Рина.
        - Меня он тоже сожрал, - напомнил Сашка.
        Горшеня сидел беспокойно. Ворочал головой, привставал, снова усаживался.
        Ночь была холодная. Они грели руки у маленького костра. Уже к часу ночи замерзшая Рина поняла: она бы не отказалась, чтобы Горшеня их проглотил.
        - Мы бы развели у него внутри костер, и он пускал бы дым через нос! - предложила она.
        - Прикольно, но лучше я снаружи посмотрю, - отказался Сашка.
        Рина достала захваченные с собой бутерброды. Ветчина начала портиться, что понравилось Гавру, но не Сашке.
        - На каком кладбище ты этого накопала? - спросил он у Рины.
        - Не хочешь, не ешь! - возмутилась она, пытаясь отнять у него сумку.
        - Я этого не говорил! - торопливо сказал Сашка, вынюхивая себе бутерброд с сыром.
        В страстных глазах маркиза дю Граца отразилась подгоревшая каша.
        - А я считал вас совершенством, дорогая моя! - сказал он бархатным голосом, в котором звенели шпоры.
        - Не нравится, топайте в трактир! - предложила Луиза.
        Взгляд маркиза дю Граца скользнул по пустыне, раскинувшейся на десять дней пути. Ночной песок горел шакальими глазами. Шакалы доедали павшую лошадь.
        - Пожалуй, я все-таки буду продолжать считать вас совершенством! - со вздохом сказал ужасный человек и снова взял ложку.
        Рине захотелось это записать. Хоть бы и на ладони, но было нечем. Мысли как птицы: если одна села на руку, хватай скорее, потому что спорхнет и непонятно, вернется ли.
        Сашка стал показывать Рине, как пить чай закруткой.
        - Закручиваешь, ждешь, чтобы жидкость набрала скорость и… - Сашка слишком высоко задрал донышко фляжки и судорожно закашлялся. Рине пришлось вскакивать и хлопать героя по спине. Хотя Сашка и был нелеп, все же глупость сделана ради нее. То, что совершено ради любви, идет в плюс, если не становится хроническим.
        Рина осторожно опустила голову Сашке на плечо. Так хотя бы одному уху было тепло. Ну и еще ногам, которые она почти всунула в костер.
        - Ты с кем живешь, Сашка? С родителями? - спросила она.
        - С отцом.
        - А мама?
        - Рак, - угрюмо ответил Сашка.
        Вопрос про мать ему задавали регулярно, и он отлично представлял себе дальнейший диалог. Когда говоришь: «умерла», обязательно начинают охать, всплескивать передними конечностями и сочувствовать, а потом обязательно - через вежливую уместную паузу: «А отчего умерла-то?» Если же сразу скажешь «рак», можно пропустить кучу тягостных ступенек.
        Рина вскинула голову.
        - У меня мама тоже… - внезапно сказала она.
        - Что? Умерла? - удивился Сашка.
        Рина вспомнила Мамасю и удивилась себе.
        - Кто, Мамася? Ты заболел? - спросила она, резко отталкивая его.
        - Да нет… Ты же сама… Неважно, - смутился Сашка.
        Он смотрел на маленький огонь и скармливал ему сухие окончания еловых веток, не дававшие дыма. Думал о берсерках, гревшихся сейчас у другого костра, о шнырах. Гавр положил морду ему на колено. Морда была тяжелая. Сашка попытался столкнуть ее, но Гавр показал зубы. Трогать себя он разрешал только Рине. Ну это, разумеется, при «присутствии отсутствия наличия чего пожрать», уточнял Ул.
        - Навязчивый сервис без права отказа, - сказала Рина.
        Сашка кивнул, уступив Гавру свое колено.
        - Я тут все систему выстраиваю. Болото помнишь?
        Рина промолчала.
        - Свой мир они загадили. Двушка закрыта. Прорыв возможен только к нам. Но чтобы действовать у нас, им нужны тела. Захватить их силой они не могут. Могут или подселять эльба, или постепенно прикармливать псиосом и использовать тело как манипулятор во враждебной для них среде. Чем больше тело приняло псиоса - тем выше степень контроля. Проблема в том, что выжженное псиосом тело довольно скоро погибает. Тогда они переключаются на новое, но опять же - это неэкономичная форма потребления ресурсов. Поэтому самых ценных ведьмарей - ну Белдо там, Гая - эльбы берегут.
        Сашка говорил ясно и логично. Видно, для него система вполне сложилась.
        - Как берегут?
        - Например, на псиос не подсаживают. Там другой канал контроля, более долгоиграющий.
        - Через тех забинтованных карликов, о которых ты рассказывал?
        - Ну да. Думаю, это и есть пророщенные эльбы.
        Рина слушала его и шевелила пальцами ног. Пальцы двигались, а носки толстенных ботинок оставались неподвижными.
        Горшеня увидел сонную, теплом костра разбуженную муху и, внезапно выбросив руку, попытался ее прихлопнуть. Сашку это заинтересовало. Он стал ставить эксперименты. Дожидался, пока муха сядет куда-нибудь, и кричал: «Муха!» Горшеня немедленно наносил мощный удар. Муха всегда улетала, но камень Горшеня вбивал в землю на глубину пальца.
        - Тише! Берсерки услышат! - сказала Рина.
        - Да тут дорога недалеко. И без того шумно, - сказал Сашка, которому не хотелось прерываться.
        Внезапно Горшеня выпрямился, вздрогнул, будто в нем сработала часовая пружина, и зашагал прочь от шоссе. Рина с Сашкой метнулись следом, пытаясь остановить его. Горшеня шел прямо на далекий костер берсерков.
        Великан двигался как заведенный. Когда, переставляя ноги точно циркуль, он спускался в осыпающийся овраг, казалось, что вот-вот упадет, но падали и скатывались только Сашка и Рина.
        - Куда он? - крикнул Сашка.
        Рина вспомнила о шныровском компасе, который дал ей Платоша. Достала его. Кусок коры на нитке отклонялся на запад. Туда же шел и Горшеня.
        - В ШНыр, - сказала она.
        Горшеня был неостановим. Он вышагивал, как по нитке, отказываясь отклоняться с курса. Вышел на поляну, с краю которой, у леса, трещал костер, и двинулся через нее. В пне недавно поваленной ели торчал парадный бердыш семнадцатого века. Берсерки ценили хорошее оружие.
        Три берсерка спали на лапнике. Один сидел к ним спиной и негромко играл на губной гармошке. Он находился как раз между Риной и огнем - и потому казалось, что его окружает пламя. Рина даже застыла на секунду - так странны были грустные, дыханием рожденные звуки.
        Шаткая тень Горшени прыгала по стене леса. Он пересек поляну. Ему оставалось совсем немного, чтобы скрыться, когда берсерк что-то ощутил и обернулся. Рина услышала крик и влетела в лес следом за Горшеней. Гавр несся где-то впереди - легконогий и проворный. Крылья он сложил и только изредка цеплял ими за кусты. На открытых местах даже ухитрялся планировать.
        Их настигали крики берсерков, свист. В тумане, совсем близко, клекотали гиелы. Гавр на бегу задирал голову, но отзываться не спешил: не забыл еще, чем все закончилось в прошлый раз. Кто-то из берсерков выпустил сигнальную ракету. Красный шар вырвался из леса, повис в тумане и начал медленно опускаться.
        В свете ракеты Рина увидела две пригнувшиеся фигурки, которые мчались в их сторону. Пытаясь определить, видят их ведьмари или нет, Рина не заметила сгнившего древесного ствола, такого мягкого и обросшего мхом, что его можно было крошить руками. Разогнавшаяся нога вошла в ствол, в то время как тело продолжало лететь вперед…
        Наполовину оглушенная, Рина свалилась в рытвину от корня, глубокую и длинную, как окоп. За ней спрыгнул Сашка, за Сашкой - Гавр, для которого это была веселая игра. Горшеня неохотно вернулся и улегся на них, как курица-наседка, совершенно закрыв собой яму. Его громадные ручищи ловко поддели пласт мха и набросили на тулуп. Секунда - и их не стало.
        Примерно через минуту голоса ведьмарей прокатились где-то совсем близко и забрали правее. Потом вернулись. Рина поняла, что, рассыпавшись, берсерки ищут их по округе. И снова в небе заклекотали чужие гиелы…
        Это тянулось долго, очень долго, пока, наконец, берсерки не сместились к шоссе.
        Рина лежала в самом низу. Где-то на ее ногах пыхтел Сашка. Она ощущала то его щеку, то острый подбородок. По спине топталась гиела. В яме назойливо пахло гаврятиной. Изредка по скуле веником проходился скользкий язык.
        - Слез с меня! - зашипела Рина и, с угрозой поцарапаться о ядовитые зубы, боднула гиелу лбом.
        Гавр послушался.
        - Мерси, - грустно сказал Сашка.
        - За что?
        - Он слез на меня!
        Наконец Горшеня поднялся, отряхнулся от мха и зашагал, как заводная игрушка, держась одного ему ведомого курса. За Горшеней легко и охотно несся Гавр. Он вел себя как собака - то забегал вперед, то возвращался и начинал путаться под ногами. Для него игра все еще продолжалась.
        Рина то шла, то бежала - иначе успеть было невозможно. Любой бурелом, который Горшеня шутя, перешагивал циркульными ногами, им с Сашкой или приходилось огибать, или лезть через поваленные стволы.
        Они шли.
        И шли.
        И о п я т ь ш л и.
        Рина не думала, много они прошли или мало и сколько еще осталось. Она уже никого не боялась и ничего не желала. Изредка понимала, что Сашка берет ее за руку и помогает встать.
        - Пристрелите меня кто-нибудь! - взмолилась она.
        - Мой шнеппер в ШНыре, - отозвался Сашка.
        Голос у него был хриплым. Он тоже устал.
        Пытаясь успеть за Гавром, Рина скатилась с пригорка и влетела в высокий, в рост, камыш. Только когда под ногами зачавкало и в ботинки налилась ледяная вода, она поняла, что лучше было бы держаться подальше. На другой берег заболоченного ручья она все же вылезла, но ноги превратились в грязевые столбы.
        Лес редел. Стали попадаться строения: коровник с забитыми окнами и провалившейся крышей, желтая будка подстанции, газетный киоск - похоже, его приволокли в лес трактором. Когда тащили, на земле остались следы.
        А потом лес совсем исчез. Теперь они шли по пологому холму, который, постепенно забирая, становился все выше. Спина Горшени качалась впереди, словно маятник. Рине хотелось чем-нибудь в нее швырнуть. Она ее уже ненавидела.
        На середине холма их настиг дождь. Еще издали Рина увидела, как он накатывает. Дождь двигался, как рать с застрельщиками. Вначале легкая пехота брызг, за ней - лучники дальних, беззвучных молний, а дальше - бронированные фаланги тяжелого осеннего ливня. Струи были косые, плотные. Вот дождь достиг подножия холма, вот пригнул к земле куст, вот догнал взлетевшего Гавра и забарабанил по натянутой коже его крыльев. Гавр от неожиданности перекувырнулся в воздухе и, щелкнув челюстями, угрожающе зашипел. Нижние зубы поблескивали. «Только сунься - порву!» - говорил он всем своим видом. Дождь сунулся. Оглушенный громом, исхлестанный ветром Гавр, скуля, покатился с холма.
        Задрав лицо, Сашка глотал дождевые капли. Они стекали у него по шее, с краев рта.
        - Пей!.. Ветер сильный. Скоро дождя не будет. Его снесет, - сказал он.
        И правда: вскоре дождь стал слабеть. Капли утратили силу и стали виноватыми, как пьяные слезы.
        А Горшеня все шагал. Со стороны он напоминал большую губку. Бараний тулуп раскис от воды. Даже в брюхе булькала вода. Сашка прикинул, что он протекает где-то сверху. Может, через приоткрытый рот?
        - Рассвет! - Сашка показал туда, где за лесом угадывалось упакованное в туман молодое солнце. Тучи бросались на него со всех сторон, точно серые одеяла.
        Горшеня тоже заметил солнце. Медленно повернул голову и недоверчиво посмотрел на него, будто сомневаясь, оно ли. Это определенно было солнце. Горшеня поднялся на холм и - остановился. Так неожиданно, что Рина - она давно волокла ноги, как протезы - налетела на него.
        - Мы пришли! - воскликнула Рина.
        Внизу виднелась красная водокачка Копытова - точно узнаваемая, потому что рядом, как верный страж, торчала высокая труба. А вот и футбольное поле. Под ними лежало знакомое до последнего забора Копытово.
        - До ШНыра километра четыре, - сказал Сашка.
        Горшеня, неуклюже ворочаясь, стащил с себя тулуп. Под тулупом он оказался смешной и нескладный: громадный котел живота, еще один котел, грудной, без дна, и венчается все откидывающейся глиняной головой.
        Горшеня никого и ничего не замечал: ни Рины, ни Сашки, ни вертящегося рядом Гавра, который, слишком далеко протолкнув морду в рукав бараньего тулупа, теперь пытался от него избавиться. Он вертел головой, и тулуп вертелся с ней вместе, колотя вторым рукавом. Наконец отбросил.
        - Голова глиняная, пузо голодное пришел! - сказал гигант с непередаваемой серьезностью.
        Вскинул руки, взял себя за голову (раньше высоко поднять руки ему мешал тесный тулуп) и, прежде чем Рина и Сашка разобрались, что он собирается сделать, сдернул ее с себя. Он стоял с головой в руках, а она лупоглазо таращилась на них пуговицами.
        - Горшеня не успел в ШНыр! Уже рассвет! Горшеня будет делать все здесь, - сказала голова.
        Рина вскрикнула. Один Гавр отнесся к происшедшему естественно. Покосился на Горшеню и продолжил подкрадываться к тулупу. Тулуп лежал, не шевелился и казался Гавру крайне подозрительным.
        Рот Горшени открылся до предела. Гигант всунул в горшок пальцы и стал шарить внутри, над глазами, в верхней части головы. Движения его были непривычно осторожными. Сашка заметил, что снаружи горшок больше, чем изнутри. Это означало, что голова имеет двойное дно, и там, в промежутке, пустота.
        Горшеня отвел палец и тюкнул по горшку изнутри. Бережно, очень бережно он вынул из головы осколки и что-то еще. Это оказались высохшие, утратившие форму соты.
        Вытряхнув их на левую ладонь, Горшеня стал разгребать соты, заглядывая в каждую ячейку. В некоторых еще сохранился мед. Работать вслепую Горшене было трудно. Поэтому, на секунду приостановившись, он сунул свою голову Сашке, и тот, сообразив, чего хочет гигант, развернул тяжелый горшок пуговицами к сотам.
        Теперь Горшеня работал как хирург. Непонятно, как его громадные пальцы, легко выдиравшие молодые деревья, могли стать такими чуткими. В одной из центральных ячеек сидело и шевелило усиками черноголовое насекомое. Когда палец Горшени случайно коснулся его, оно капризно шевельнулось и медленно, с усилием высвобождая крылья, выползло великану на ладонь. Рина увидела золотистые, в меду, тугие бока.
        - Ты не думаешь, что это… - ошалело начал Сашка.
        Рина зажала ему ладонью рот.
        Горшеня важно нахлобучил голову. Он сиял, насколько может сиять глиняное существо, чье лицо ничего не выражает, а рот похож на огромный капкан.
        Гавр отметил находку по-своему. Он прыгнул на тулуп, куснул его, ударил лапой и отскочил. Лежал и, очень довольный, ждал, пока тот скончается от яда.
        Глава 21
        НОВАЯ ХОЗЯЙКА УЛЬЯ
        Всякое удовольствие само в себе содержит наказание. Если бы удовольствие - любое, самое вожделенное, могло продолжаться бесконечно, оно, несомненно, стало бы пыткой. А раз так, то, может, и ад - это такой сгусток всех ложных удовольствий, которым нет больше смысла маскироваться?
        Из дневника невернувшегося шныра
        Пчелиная матка долго сидела на руке у Горшени. Чистилась. Потом начала работать крыльями, не отрываясь от ладони.
        - Греется. Холодно ей, - заявил Сашка и предложил прогреть пчелу зажигалкой.
        Рина с подозрением покосилась на него. С Сашкой никогда нельзя было понять, когда он говорит серьезно, а когда шутит.
        Дождавшись, пока солнце поднимется выше, матка с явным удовольствием проползла вверх по пальцу и застыла, с жадностью ловя лучи. Потом перелетела Горшене на голову и поползла по лбу. Там еще сохранялся запах сотового меда.
        - Смотри! Вон гиела! - вдруг сказал Сашка.
        Рина задрала голову. Над старой водокачкой Копытова неподвижно висел двойной полукруг - так дети рисуют чаек.
        - Не гиела. Пег!
        - Откуда ты знаешь?
        - Гиела подергивается все время. Не любит долго планировать. И крылья другие.
        Пег скользнул над Копытовом и медленно стал удаляться. Рина кричала, подпрыгивала на пригорке, размахивала руками, пыталась заставить мельтешить Горшеню - он был бы заметнее. Но Горшеня стоял как истукан - важный, пузатый, даже руки не поднял.
        - Прыгай ты! Сделай что-нибудь! - закричала Рина на Сашку.
        Тот запрыгал, но как-то без рвения. Рина, требовавшая, чтобы он более убедительно изображал зайчика, осталась недовольна. Она вспомнила о Гавре и начала толкать его, показывая на пега:
        - Фас!.. То есть не фас, а… короче… тухлая кошка! Ам-ам!
        Гавр вежливо смотрел на нее. Потом высунул язык и сочувственно лизнул Рину в лоб.
        - Проверяет, нет ли жара, - сказал Сашка.
        - А ты прыгай, зайчик, прыгай! - огрызнулась Рина.
        Она метнулась в седло, подтянула подпруги (за ночь Гавр ощутимо опал в боках) и коснулась шеи Гавра гепардом.
        Теперь надо перевести все в образы: она представила небо, пега и, подчиняясь вдохновению, добавила в седло пега мешок подпорченной скумбрии. После такой интеллектуальной прокачки шпоры Гавру не понадобились. Роняя слюни, он взлетел и рванул к пегу. Рина не ожидала от него такой прыти. Ей пришлось пригнуться, чтобы ее не снесло ветром. К тому же она еще не вставила в стремена ноги и теперь ощущала себя в седле как очень временное явление.
        Ведомый инстинктом, для приближения к пегу Гавр выбрал исключительно верную тактику: снизу, со стороны задних копыт. Лучше было бы только сверху, из туч. Поначалу пег сильно опережал их, но потом сделал очередной разворот на обзорный круг, и Рина смогла сократить дистанцию.
        Из-за того, что она приближалась снизу, Рина не могла разглядеть, кто в седле. Даже пега узнала не сразу. Вначале решила, что это Кавалерия и Цезарь, потом - что Арап и Окса, и только под конец по гнедому мощному крупу и резко расширяющимся крыльям опознала Зверя.
        На спине у него сидела лихая девица Штопочка с пивом. Бутылка была двухлитровая, и бедная Штопочка, купившая ее из экономических соображений, теперь боролась с жадностью, не решаясь ни выбросить ее, ни забрать в ШНыр.
        Сама Штопочка заметила Рину, только когда Гавр был рядом. Она резко повернулась в седле, уронив бутылку. В лоб Рине нацелился маленький шнеппер с серебристой дугой.
        - Эй, это я! Не стреляй! - крикнула Рина.
        Штопочка, плюнув, опустила шнеппер. Рина испытала облегчение, но тут Гавра заметил гнедой жеребец. Он оскалился, взвизгнул и стал разворачиваться, зачерпывая правым крылом.
        Рина поняла, что со Зверем произошло то, что было изначально заложено в его имени. Рина привыкла, что пеги удирают от гиел, то тут все было строго наоборот. Пена с морды жеребца летела на куртку Рины. Ей достался смазанный удар крылом. Зубы щелкнули рядом с головой, чудом не сняв скальп.
        Гавр, мигом превратившийся из хищника в жертву, верещал и спасался только резкими бросками из стороны в сторону. Рина прижалась к спине гиелы, стиснула седло коленями.
        - А ну греби отсюда, малолетка! Щупальца поотрываю!.. На отруби сдам! - слышала Рина.
        Штопочка откидывалась в седле, натягивала поводья, колотила жеребца хлыстом. Бесполезно. Лишь у самой земли ей удалось повернуть Зверя к ШНыру. Скулящий Гавр поспешил забиться в щель между забором футбольного поля и гаражами. Штопочка, целя выше, пальнула в нее из шнеппера и унеслась к ШНыру.
        - Позови Кавалерию! Скажи: мы нашли Горшеню! - запоздало крикнула Рина.
        - А-а! А ну сдох, чучело! Уши отгрызу! Копыта на холодец! - донеслось издали.
        - Горшеня! - еще раз крикнула Рина.
        Ей важно было отпечатать в сознании Штопочки хоть что-нибудь. Отбушует - вспомнит.
        Демонстрируя чудеса цепкости, Штопочка посадила вертящегося жеребца на центральную улицу Копытова, пустую в этот ранний час, и пронеслась по ней из конца в конец. Зверь козлил и порывался подняться на крыло. Местные собаки с тихим воем прятались под киоски. На разъяренном жеребце Штопочка выскочила к месту, известному у местных как «Грибок».
        Целая группа копытовских выпивох обомлела навеки, когда прямо на них в облаке пыли выскочил оскаленный, с красными глазами и поджатыми ушами крылатый жеребец с ругающейся девушкой на спине. Ушиб грудью неушибаемого и неубиваемого дядю Толю, перенесшего пять контузий и два тюремных залета, снес раскинутыми крыльями загулявших гастарбайтеров Михея и Жеку, порвал зубами сумку бывшего шахматиста Бориса, больше известного как Кноп, и унесся в неизвестность.
        Дядя Толя поднялся с песочка, почесал татуированную грудь, плюнул, для порядка вспомнил маму и сообщил всему своему окружению:
        - Ешкин кот! Все, ребята! С палевом пора завязывать!
        Окружение слушало, удрученно внимая гласу разума.
        Рина выволокла из-за гаражей дрожащего Гавра и вернулась на холм к Сашке. Тот сидел рядом с Горшеней. В четыре глаза они смотрели на пчелу, ползавшую по траве.
        Рина, отдышавшись, присоединилась к ним. Пчелиная матка взбежала по ноге Горшени до колена и, тяжело взлетев, быстро набрала высоту.
        - Она потеряется! Не найдет улья! - крикнула Рина.
        - Другая покажет! - сказал Сашка.
        - Какая другая?
        Всмотревшись, Рина убедилась, что точек вправду две. Большая летит, а маленькая ее сопровождает.
        - Моя пчела, - сказал Сашка с гордостью. - Она ее чистила минут двадцать. И все на лбу у Горшени. У него чуть глаза от умиления не слиплись.
        Лихая девица Штопочка все же выполнила поручение. Причем, скорее всего, через кентавра, потому что иначе на Кавалерию пришлось бы дышать.
        Директор ШНыра появилась спустя десять минут. Без седла, на Бинте. Как она заставила его взлететь, осталось тайной для самого Бинта. Угнетенный вынужденным трудолюбием, Бинт притворялся насквозь больным. До конца не определившись, какую именно болезнь симулировать, он припадал то на правое крыло, то на левое, устраивая в воздухе танцы насильственной смерти.
        Долетев до холма, Кавалерия спрыгнула с Бинта и пошла к ним решительным шагом, но Рина внезапно поняла, что она не замечает луж. Она видела только Горшеню.
        Горшеня вскочил и повернулся к ней спиной.
        - Ты злая! Горшеня не будет тебя есть! - пригрозил он.
        Кавалерия остановилась.
        - Я попытаюсь это пережить, - сказала она, прилагая огромные усилия, чтобы не обрадоваться. Рина видела, как натягиваются уголки ее губ.
        Но Рина уже твердо знала, что заставит ее улыбнуться.
        - Горшеня выпустил пчелиную матку! - сказала она.
        Рука стала слепо охлопывать карман в поисках очков.
        - Кого-кого? Что за бред? - рассеянно отозвалась Кавалерия.
        - Пчелиную матку, которую спрятал Митяй Желтоглазый. Она была у Горшени в голове! - настойчиво продолжала Рина.
        Услышав о Митяе, Кавалерия подняла на Рину встревоженные глаза.
        - Митяй? Пчелиная матка? Ты что-то путаешь!.. Митяй исчез триста лет назад. Он, конечно, нырял до второй гряды, но…
        Рина молча ткнула пальцем себе под ноги.
        Кавалерия опустилась на колени и стала разглядывать осколки внутренней перегородки горшка. Взяла в руки, осторожно лизнула.
        - Похоже на мед! Но это опять же ничего не доказывает! - сказала она упрямым голосом человека, который категорически отказывается быть счастливым.
        Вблизи послышался неясный звук. Кавалерия вскинула голову. Гул стал громче. Окруженная слабым сиянием, пчелиная матка облетела одиноко растущее дерево. Спутать с рабочей пчелой ее было невозможно - она была крупнее, сильнее, она была королева, наконец. Выбив дождевые слезы, пчелиная матка задела рябиновые ветви и, намокшая, отяжелевшая, резко опустилась вниз. Коснулась Сашкиных волос - он ощутил литую, совсем непчелиную мощь. Снова взлетела и, приглядываясь, сделала несколько кругов вокруг Рины.
        Рина протянула руку. На ладонь пчелиная матка ей так и не села. Опустилась на запястье, некоторое время покрутилась и неохотно полезла в рукав. Вела она себя при этом независимо - как снисходительная королева.

«Случайно не подумай, что ты делаешь мне одолжение! На самом деле все наоборот!» - сообщала она всем своим видом.
        Кавалерия стояла рядом и смотрела. Присмиревшая, неузнаваемо тихая.
        - Ну вот и она… Твоя пчела! - сказала она.
        - Вы серьезно?… Да, нет, конечно! Она сейчас улетит и вообще захочет жить в улье, - хрипло сказала Рина.
        - Все пчелы живут в улье! - произнесла Кавалерия тоном человека, который шлепает на документе печать. - Пчела прилетает к хозяину в трех случаях: когда нужно позвать его в ШНыр, в определяющие минуты его жизни или…
        - … когда она ошиблась в человеке и ей нужно умереть, - угадав, закончила Рина.
        - Только в твоем варианте это означало бы гибель всех пчел ШНыра. Сомневаюсь, что у Митяя еще припрятаны пчелиные матки, - сказала Кавалерия.
        Она пристально разглядывала Рину, задумчиво покусывая дужки очков. Рине стало не по себе. Она не ощущала себя достойной такой пчелы.
        - Ну тогда, может быть, вообще не стоит… - осторожно начала Рина.
        Кавалерия покачала головой.
        - Разлучить вас нельзя. Выбор пчелы всегда окончателен. Объяснить его невозможно - надо только с ним считаться.
        Пчелиная матка щекотала Рину уже в районе локтевого сгиба. Потом повернула и поползла к выходу из рукава. Экскурсия по Рине была завершена.
        Сашка протянул руку. Ему интересно было, коснется ли пчелиная матка его хотя бы вскользь. Однако выяснить этого ему не удалось.
        - Не трогай! - завопил кто-то.
        На Сашку сзади кто-то прыгнул. Он решил, что это выследивший их берсерк. Рванул плечо, освобождая правую руку. Ударить он сумел не сразу, да и бить пришлось вслепую, в прыгающее перед ним белесое пятно - они уже катились по траве.
        Пятно куда-то провалилось. Сашка встал, удивленный, как легко далась ему эта победа. На траве, раскинув руки, лежал Витяра. В расстегнутой шныровской куртке, ушастый, нелепый, он напоминал слоненка из мультфильма.
        - Он первым на меня бросился, - сказал Сашка виновато.
        - Это я видела! Но не поняла почему, - признала Кавалерия.
        - Зато я понял… Я сказал Витяре, что вы разорили улей и убили первую матку. Витяра следил за вами очень давно. Добренький мальчик хотел спасти пчелку, - насмешливо пояснил кто-то.
        У рябины стоял Платоша. В левой полусогнутой руке он держал шнеппер. В правой, пока опущенной - тяжелый двухзарядный арбалет с вертикально расположенными болтами. Плечом Платоша прислонился к рябине. Видно, стоял здесь давно и все слышал.
        Кавалерия вопросительно покосилась на арбалет.
        - Они не разоряли улья, - сказала она.
        - Знаю, - ответил Платоша.
        - Откуда?
        - Улей разорил я. И пчелиную матку отравил я, - сказал Платоша с вызовом.
        Рядом топтался Горшеня, вскидывал руки, вертел головой, но Платоша не обращал на него внимания. Сашку удивляла такая смелость.
        - Ничего он мне не сделает… - угадав его мысли, пояснил Платоша. - Он опасен только для ведьмарей, а я пока шныр. Этот верзила не тронул меня даже у улья, когда я разносил его в щепки. Митяй Желтоглазый сделал его безобидным… Он и жрет только тех, кого любит! А ну, ты, кыш!
        Горшеня отодвинулся.
        Рина присела на корточки у лежащего Витяры. Рукой приподняла голову.
        - Какая я дура: подозревала его! Должна была догадаться! Горшеня повторял: «пузо голодное не съесть!» А Витяру тогда проглотил! - сказала она.
        - Кстати, спасибо, что взяла компас и отдельное спасибо, что поднялась на холм. В крышке был радиомаяк, - буркнул Платоша. - К сожалению, работает он скверненько. Пока ты не влезла на гору - я не мог засечь сигнал.
        Кавалерия неотрывно смотрела на Платошу. Ненависти в ее взгляде не было. Только бесконечное сожаление. Не выдержав этой жалости, Платоша толкнул ногой шишку. Она запрыгала и остановилась в шести шагах от него, в полутора - от Кавалерии.
        - Границу не переходить! А то!.. - он качнул шнеппером.
        - Зачем? - повторила Кавалерия.
        Платоша облизал губы.
        - А что, так важно знать? Любопытство мучает?
        - Да, - сказала Кавалерия.
        - Пожалуйста: псиос! Я познакомился с девчонкой из форта Белдо. В залазе у
«Киевской», где отводящий тоннель к реке. У ведьмарей там капище. Она выскочила на меня со шнеппером.
        - И она тебя не застрелила?
        - Как видите, нет, - сказал Платоша. - Мы встречались три месяца. Потом она умерла, а я подсел. Я только хотел помочь, чтобы ей меньше доставалось…
        - Тебе не приходило в голову, что девушку можно было привести к нам? - мягко спросила Кавалерия.
        - Она не смогла бы попасть в ШНыр! - торопливо возразил Платоша.
        Кавалерия сняла очки и подула на них, точно не исключала, что тот Платоша, которого она знала до сих пор, был оптической иллюзией.
        - Без комментариев. Даже для человека, который очень хочет себя обмануть, аргумент слабенький. Я встретилась бы с ней и в городе, - сказала она.
        - Она не желала! Она презирала всех шныров! - крикнул Платоша.
        - Что ж. Значит, Дионисий Белдо был ей ближе, - заметила Кавалерия.
        - Белдо? Она его терпеть не могла! Называла самовлюбленной вонючкой!
        - Сложный случай. Одних презирала, других терпеть не могла. Но все же, заметь, выбрала «вонючку». Поступок всегда важнее слов. Человек способен орать два часа - и помочь. Или два года сюсюкать - и предать.
        Платоша вздрогнул. Он стоял, опустив голову. О шнеппере и арбалете он, казалось, забыл. Но Сашка ощущал, что его забывчивость обманчива. Расстояние между ними Сашка оценивал в восемь шагов. Слишком далеко для прыжка. И он использовал любое ослабление внимания Платоши, чтобы незаметно придвинуться.
        Золотая пчела Сашки вилась над Платошей, но не садилась.

«Сядь на него! - мысленно умолял ее Сашка. - Хотя на секунду, пожалуйста!»
        Интересно, слышит ли пчела мысли? Ведь это же ЕГО ПЧЕЛА!
        - И, разумеется, сейчас ты утешаешь себя тем, что у тебя была прекрасная трагическая любовь, - продолжала Кавалерия.
        - Не надо! Перестаньте! - шепнула Рина.
        Она видела, как лицо Платоши становится отсутствующим. Только палец белеет на курке шнеппера.
        - Да не буду я молчать! Меня всегда раздражает, когда люди творят мерзости и чувствуют себя правыми! - с напором продолжала Кавалерия. - У тебя было три месяца. За эти три месяца ты не только ей не помог, но и сам скатился!
        - Я ее любил! - упрямо повторил Платоша.
        - Да никого ты не любил! Когда она умерла, ты потерял канал дармового получения псиоса и немедленно помчался попрошайничать к Гаю… Вот что ты любил на самом деле!
        С таким же отрешенным лицом, даже не дрогнув веком, Платоша выстрелил из одиночного шнеппера. Стальной шарик скользнул Кавалерии по волосам. Она озабоченно потрогала прическу.
        - Не затрудняйся извиняться! Ты сделал все возможное, чтобы не попасть, - заметила она.
        Платоша отбросил разряженный шнеппер и перехватил освобожденной рукой арбалет.
        - Это была просьба помолчать!.. Теперь слушайте меня, вы! Мне нужна эта пчела. Убить ее я не могу. Отравить - у меня нет яда. Посадить в ящик и унести? Никакое препятствие ее не удержит!
        - И какой же вариант ты предлагаешь? - спросила Кавалерия.
        - Такой!
        Платоша поднял тяжелый арбалет и прицелился. Арбалет он держал твердо. Руки не дрожали. Верхний болт смотрел Рине в шею, нижний - в центр груди. Рина не могла оторвать взгляда от синеватой стали наконечников. Ее пугала даже не смерть - ибо человек не в силах представить себе того, чего ни разу не переживал. Тревожил глупый вопрос: интересно, если нажать спуск, болты вылетают по одному или оба сразу?
        Пчелиная матка не думала улетать. Ползла по плечу Рины, чистила крылья и не слишком спешила к улью.
        - Только ты можешь мне помочь! Убей ее, пока она слабая! Оторви ей крылья! Или я застрелю твоих друзей у тебя на глазах! - голос у Платоши был прыгающий. Казалось, он старательно взвинчивает себя, но получалось как-то неубедительно.
        Кавалерия подошла к шишке, обозначавшей границу, пнула ее в сторону Платоши и, сев на траву, сложила ноги по-турецки.
        - Не сработает, - сказала она.
        - Что не сработает? - спросил он раздраженно.
        - Шантаж. Будь все так просто, что стоило бы ведьмарям поймать одного шныра и потребовать у остальных убить всех пчел, отдать закладки, ампутировать пегам крылья и, взорвав ШНыр, разойтись по домам?
        Витяра шевельнулся. Он лежал на земле и, облизывая разбитые губы, смотрел то на Сашку, то на Платошу. Сашка присел рядом на корточки и заглянул ему в зрачки. Глаза у него были уже нормальные, но в них стояли слезы. Сашка понял, что Витяра очнулся давно.
        - Платон! - позвал Витяра, не повышая голоса. - Платон!
        Платоша сделал вид, что не услышал.
        - Я думал, ты мой друг, Платон! Лучший, самый близкий… У меня клавиши телефона стерлись - столько мы трепались по аське! Ради тебя я отказался от нырков - ты сам меня попросил, когда не смог нырять! Я думал: из-за твоего носа! - голос у Витяры был убитый.
        По-прежнему, не вставая, он провел по губам тыльной стороной руки. Высыхающая кровь осталась на коже узкой темной полосой.
        - Ты меня использовал! Заставлял таскаться за Горшеней, а потом за новичками!.. Врал мне, а я верил. И еще я понял про гиелу! Я был рядом, когда Горшеня сломал ограду!.. Ты бы застрелил ее, если бы Горшеня ее не проглотил! - крикнул Витяра с земли.
        Он настойчиво пытался поймать взгляд Платоши, но тот упорно не смотрел в его сторону. Только сухой румянец на щеках показывал, что он прекрасно все слышит.
        - Горшеня проглотил Гавра, чтобы его защитить? - недоверчиво переспросила Кавалерия.
        - Почему? - продолжал кричать Витяра. - Почему ты не мог сделать все сам? Зачем впутал меня? Отвечай, Платон! Тебе не надоело притворяться глухим?
        Арбалет в руках у Платона опустился и целил теперь не в грудь Рине, а в живот. Сашка сумел приблизиться еще на шаг.
        - Я не мог один. Я уставал. Они требовали слишком много. Мне тоже нужно спать, - сказал Платоша, по-прежнему избегая смотреть на Витяру. - Ты был самый…
        - Доверчивый? Хорошо к тебе относящийся? Наивный? - подсказал Витяра. - Чего ты заглох? Отвечай! Простой парень из маленького городка, который никто не может найти на карте, да?
        Платоша не отвечал. Тогда Витяра встал и двинулся на него. Очень просто и медленно, опустив руки, с грустным лицом.
        - Назад! Назад, тебе говорят! Убью! - орал Платоша.
        - Ну, - сказал Витяра. - Стреляй! Только не промахнись, а то мне очень больно!
        Он сделал еще шаг. Платоша вскинул арбалет. Сашка увидел, как золотая пчела, давно кружащаяся над Платошей, села ему на голову.
        - Муха! Горшеня! Муха! - крикнул он.
        Платоша обернулся не сразу, но все же обернулся. На лице его еще успело отразиться изумление. Горшеня бил наотмашь, как тракторист в драке. Мелькнули ноги. Платоша исчез с холма.
        - От ты дуся! - изумленно сказал Витяра.
        Золотая пчела, по которой Горшеня так и не попал, кружила над пригорком с недовольным гулом…

* * *
        Когда они вернулись в ШНыр и вместе с Кавалерией пошли ставить Бинта, вдоль пегасни горделиво прохаживался Ул. За повод он водил Азу. Тощая, с тусклой шерстью, с запавшими боками, Аза двигалась как привидение, попавшее на дневной свет.
        Но, главное, глаза у кобылы не были тусклыми. В них отражались интерес и лукавство. Она вскидывала морду и косилась на солнце. И рулевые перья больше не подметали пыль. Заметив Рину, Аза расправила крылья и слабо махнула ими, точно говоря: «Привет!»