Стрекоза второго шанса Дмитрий Емец
        ШНыр #4 Живая закладка на первый взгляд - обычный булыжник. Но присмотревшись, можно заметить, что в окаменевшем сотни тысяч лет назад куске смолы застыло в вечном движении насекомое или даже маленькое животное. Достать такую закладку с двушки - небывалое везение, ведь она мощный артефакт. Например, закладка со стрекозой дает право на второй шанс: каким бы ни было прошлое, его можно полностью изменить. Живые закладки встречаются очень редко, и это хорошо, потому что, попав не в те руки, они способны принести много бед.
        Бывший ныряльщик Денис решил: ничего страшного не случится, если он выдаст ведьмарям одну несущественную подробность повседневной жизни ШНыра. Ведь кто не знает, что помощница по кухне Надя болтает без умолку и любит посплетничать? И какая польза от этой новости? Все равно девушка не ныряет и вообще редко покидает пределы кухни. Но маленького предательства не бывает. И этот, казалось бы, пустячный секрет открыл ведьмарям путь к одной из самых могущественных закладок последнего столетия…
        Дмитрий Емец
        Стрекоза второго шанса
        Книга - это вечная мысль. Рука, протянутая через десятилетия и века, когда рядом невозможно найти собеседника.
        Йозеф Эметс, венгерский философ
        Дорожные знаки волшебника
        Кодекс шныра
        Когда тебе больно, не корчи из себя страдающего героя. Нужно или плакать в голос, или терпеть. Ты можешь дать всё другим, но ничего себе. Потому что ты шныр!
        Наедине с собой ты будешь рвать зубами подушку, расшибать кулаки о стены. Но на людях ты будешь улыбаться. Потому что ты шныр!
        Всякий нырок оплачивается жертвой.
        Чем меньше жертва и способность к жертве, тем меньше возможности закладки, которую ныряльщик способен вытащить. Жертва не может быть больше, чем человек способен понести.
        Для того, кто использовал закладку для себя, повторный нырок невозможен.
        Никогда не нырявший или отказавшийся от нырков шныр может оставаться в ШНыре, но использовавший закладку для себя - никогда.
        Самый тяжелый нырок всегда первый. На первой закладке шныр всегда испытывается максимальной болью.
        На территорию ШНыра не может проникнуть ни один человек, окончательно утвердившийся во зле и его ценностях или ощутивший себя явным добром. Это не мы так решили. Просто так есть, было и будет.
        Новых шныров выбирают не люди, а золотые пчелы, единственный улей которых находится в ШНыре. Почему пчелы выбрали именно вас - мы не знаем, потому что когда-то точно так же они выбрали и нас. Хотя в отдельных случаях можем догадываться. Но догадываться не означает знать.
        Случайно раздавить золотую пчелу нельзя, но ее можно предать. В этом случае она умирает.
        Временами на человека нападает необъяснимое скотство, и он начинает яростно топтать свои прежние ценности. Рвать книги, перечеркивать близких людей, глумиться над тем, что прежде было ему дорого. Самый близкий друг становится тогда самым непримиримым гонителем, а самый ярый приверженец - самым ярым ненавистником.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой.
        Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов!
        Пусть везде кругом засады - твердо стой, не трепещи!
        Победишь - своей победы напоказ не выставляй,
        Победят - не огорчайся, запершись в дому, не плачь!
        В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй:
        Смену волн познай, что в жизни человеческой царит.
        Архилох
        Глава 1
        Мокша
        Пародоксальное наблюдение: человека, который жалеет себя сам, никогда не жалеют другие.
        Йозеф Эметс
        Земля накалена. Круглое, как глаз, солнце с участливым любопытством следит за земными делами. Лыщикова гора глядит на север. Вшивая горка - на северо-запад, а на юго-запад смотрит густо заросший травой Красный холм. Но это не существенно. Если присмотреться, все три склона являются частями единого целого и относятся к возвышенности, лежащей при впадении в Москву-реку ее дочки Яузы.
        Пройдут века, и это место станет известно как Таганка. Выгоны для скота застроятся многоэтажными доходными домами, а там еще немного, и прямо поверх домов, отдуваясь жаркими автомобилями, уляжется Садовое кольцо. Сейчас же здесь Таганная слобода, жители которой делают таганы - подставки для котлов. Поблескивает полоска реки. Где-то там, у воды, громко перекрикиваются слободские бабы, полощущие белье. Самих баб не видно, они далеко - только звонкие голоса разбегаются по холмам.
        Два расседланных пега пасутся в траве, доходящей им до живота. Пеги кажутся горбатыми из-за закрывающих спины попон. Все же крылья попоны скрывают - и это главное. Хотя прятаться тут особенно не от кого - кто потащится пыльным июльским днем в такую даль? Рядом с пегами на траве сидят два молодых человека. На вид им лет по двадцать. Они быстры в движениях, сильны, смешливы. Особенно смешлив юный Мокша Гай - гибкий красавец, в чьих блестящих темных кудрях запуталось не одно девичье сердце. Чуть что - заливается, как колокольчик. Хочешь не хочешь - расхохочешься с ним вместе, так заразителен его смех. Другого молодого человека красавцем не назовешь. Ну разве что по большой любви к нему. У него широкое серьезное лицо, вздернутый короткий нос и смешные припухлости по краям бровей, над переносицей. Только глаза удивительны - иногда, когда он вскидывает голову, кажется, что зрачки зачерпывают солнце. Это Митяй Желтоглазый.
        Мокша смотрит на Митяя с нетерпеливым восторгом, как на полубога, как на своего кумира. Разумеется, вслух он никогда ему об этом не скажет. Но надо ли об этом говорить?
        - Расскажи еще раз! - умоляет он. - Ну я тебя прошу!
        - Да сколько раз можно! Я, понимаешь, осиное гнездо отыскал, завернул его в три лопуха и в сумку сунул. Хотел подшутить кое над кем.
        - Над Мещерей Губастым за то, что он тебе в сапог муравьев насыпал? - в восторге восклицает Мокша. Он никогда не устанет это слушать.
        - Ну да, над Мещерей. А лопухи, видать, неплотно прилегали. Осы вылезли и давай Ширяя в самое брюхо жалить, под потник… - Митяй оглядывается на вороного жеребца. Тот перестает пастись и зубами начинает чесать себе бок. Потом снова утыкается в траву.
        - А дальше! Дальше! - едва не стонет Мокша.
        - Ширяй взбесился от боли и понес. Я туда-сюда! - не могу его остановить. Ты ж знаешь, какой он горячий - не удержишь. А осы-то все новые из гнезда выползают и туда же лезут - под брюхо! Ширяй крылья сложил и к земле. Разогнались мы так, что в ушах свистит. Я понимаю: все, конец, разобьемся оба. Прижался к нему, за шею его обхватил, шепчу ему: «Не бойся!» А он крылья приподнял, сложил и меня ими точно обнял.
        Глаза у Мокши Гая расширяются. Восторг в них сражается с недоверием. Митяй не может врать.
        - И не разбились?
        - А что? Я похож на мертвеца?
        Митяй протягивает к Мокше свои руки. Сжимает и разжимает пальцы. Руки живые, тут сомнений нет. По указательному пальцу ползет золотая пчела. Митяй смеется и стряхивает ее в траву.
        - Мы врезались в землю, как в квашню. Она стала мягкая, понимаешь? Не залипли, а пронизали ее насквозь! А там все какое-то другое… Вялое, душное, а запах, как в старом погребе.
        Мокша Гай с тревогой смотрит под ноги, на траву. Думает. Пытается выстроить картину. Ну что земля-то плоская - это не новость, это всякий малец мокроштанный знает. А теперь оказывается, она еще и тонкая. Ему приходит в голову, что если прокопать землю насквозь, то можно выскочить туда, где побывал на пеге Митяй.
        - А как же слоны и кит? На посольском подворье болтали, что земля стоит на ките и слонах! Я сам слышал, когда мед продавал! - говорит он неуверенно.
        - Я ничего не видел, - отвечает Митяй.
        - Ты внимательно смотрел? - допытывается Мокша.
        - А ты думаешь, их можно было не заметить?
        Мокша кивает. Действительно, если бы кит существовал, Митяй бы его заметил. Митяй, он зоркий! Может разглядеть даже цвет клюва у пролетающей птицы или пятнышко у нее на груди.
        - Ты попал в мир мертвых! - важно сообщает Мокша, пытаясь представить себе дряблый мир.
        Митяй переворачивается на живот и травинкой дразнит свою пчелу.
        - Не знаю. Мертвых я там не видел, хотя смотрел во все глаза. Впереди клубится что-то такое, вроде тумана над трясиной. А в тумане - черная нора. Ширяй сразу к норе устремился. И не боялся совсем, понимаешь? А ведь он и от куста порой шарахается!
        Мокша вцепляется Митяю в рукав.
        - Ты его не останавливал? Нет?
        - Куда там останавливать? Ему и без меня тяжело лететь было. Там такое все… провисшее. Я в гриву вцепился, не отпускал. Повода лишний раз и не касался - опасался, вообще оттуда не вырвемся. Ширяй разогнался и в нору.
        Митяй замолкает. Мокша не находит себе места. Бегает вокруг, заглядывает ему в лицо. Митяй молчит, качая на травинке свою пчелу. Он может играть с ней часами. Говорят, она прилетает на его голос, хотя поверить в это невозможно. Пчелы - они сами по себе.
        - А в норе? В норе, что?
        - А в норе не пойми чего, - морщится Митяй. - Я думал: тронусь. Папаню своего покойника видел, как ему крымчаки ножами ремни из спины режут. Папаня кричит, чтобы я с лошади соскочил да к нему бежал на подмогу. Стал я ногу из стремени выпутывать, а Ширяй меня крылом по лицу… Смотрю я: папани нет и в помине, а где он стоял, только кучи серые ворочаются.
        Голос у Митяя еще не устоялся. Он чуть подрагивает и выдает высокие ноты, хотя Митяй и старается говорить хрипло. Мокша бросается животом на траву и переворачивается на бок, чтобы только заглянуть ему в лицо.
        - Не врешь? Правда, не врешь? - стонет он.
        - Смотрю: нора заканчивается, а впереди что-то светлеет. Ширяй крыльями плеснул, и вдруг ветерок прохладный в лицо, а кругом сосны! Прям как наша земля, но птиц не слышно, и солнца нет. И все такое новое: и деревья, и кусты, и небо! Словно по ярмарке ходишь и смотришь вещи, которых никто, кроме мастера, который их сработал, прежде в руках не держал!
        - Мир мертвых! - пугливо повторяет Мокша Гай.
        - Да не видел я никаких мертвых! Говорю тебе! А ведь я там даже по земле ходил! - терпеливо объясняет Митяй.
        - Ты спрыгнул с седла? - изумляется Мокша. Про это он слышит впервые.
        - Не сразу… Ширяй долго летел над соснами. Он летит, а я ничего понять не могу. Пора бы ему устать, а у него с каждым взмахом сил прибавляется. Зато я взмок весь и с седла уже сползаю. То в одну сторону мотанет, то в другую. А там уже и горы впереди синеют - близко совсем. «Нет, - думаю, - хватит. А то обратно не воротимся». Посадил я Ширяя на поляне, крылья подвязал, стреножил и пустил пастись.
        - А сам?
        - Рубаху снял, в ручье искупался, и вроде как полегче стало. В пот уже не так бросает, и круги перед глазами исчезли. Лег я тогда на траву, да и сам не заметил, как уснул. И приснилось мне, что я дома…
        - В Новгороде? - уточняет Мокша.
        Он знает, что Митяй из деревеньки под Новгородом. Оттуда привела его настырная золотая пчела, которую он целую неделю пытался то сжечь в печке, то закопать в муравейнике. Не сжег, не закопал, а из любопытства пошел туда, куда она его вела. А потом увидел пегов, влюбился в них с первого взгляда и стал летать. Просто летать, потому как что еще можно делать с крылатыми лошадьми? Землю на них пахать несподручно.
        - Нет, не в Новгороде. Будто этот мир с соснами и есть мой настоящий дом! Когда-то он расширится, точно взорвется светом. И нора перестанет существовать, и затхлый мир, и те серые кучи, которые притворялись моим папаней, хотя я точно знаю, что он не к крымчакам под нож попал, а в полынью зимой с телегой провалился.
        - А мы все? - спрашивает Мокша.
        - И наш мир исчезнет. С домами, с лесами, с морями - весь, - уверенно отвечает Митяй.
        Мокша Гай пугается.
        - Как исчезнет?
        - Так и исчезнет. Зальет его светом. От края и до края. И он растает, потому что он ненастоящий… Или, может, настоящий, но не такой, каким должен быть. - Митяй сам не знает, откуда ему это известно. Но он знает.
        - А как же люди?
        Митяй отвечает не сразу. Сон у него был отрывистый, запомнил он его плохо, поди теперь распутай. Да и видел-то он не слова, а яркие чередующиеся картины.
        - Я не знаю… Думаю, люди перейдут туда! В тот мир, где все сияет. И все такое новое! - говорит он счастливым голосом.
        - А вещи? А все это? - вытянутые пальцы Мокши скользят по Таганской слободе, точно трогая ее сквозь холмы и деревья.
        - Исчезнет. Останется то, что мы, люди, сумеем пронести в своей душе. Все, что мы любим, обязательно окажется в том прекрасном мире. Но я точно не могу сказать. Я только так думаю…
        Мокша Гай жадно слушает. По рубахе у него ползет золотая пчела. Его собственная. Пусть и не такая ручная, как у Митяя. Иногда она улетает, иногда прилетает, но, в целом, живет так, как хочет того сама.
        - Ну а потом я вернулся, - говорит Митяй. - Снова нора была, и снова те тени. Только я их больше не слушал. Когда лбом к конской гриве прижимаешься, вроде оно полегче. А дальше ты знаешь. Ты ж меня первым встретил, когда я вернулся.
        - И ты об этом никому не говорил? Ни Титу Михайлову? Ни Маланье? А Сергиусу Немову? - спрашивает Мокша.
        - Тебе первому! Ты же мой друг!
        Мокша счастлив. Но, разумеется, не признается. Митяй смотрит на Мокшу, оглядывается и - быстрым горячим шепотом:
        - А знаешь, я хочу попробовать во второй раз. Все-таки прорваться к тем горам, а если получится, то и дальше, за горы! Интересно же посмотреть, что там! Я даже слово придумал: нырнуть.
        - Что «нырнуть»? - не понимает Мокша.
        - Ну на лошади сквозь землю - это «нырнуть». Вроде как с вершины сосны в реку. Помнишь, мы прыгали? Ты, я и Тит Михайлов? Другим боязно показалось.
        - Еще бы не боязно, - бормочет Мокша.
        Он до сих пор не может забыть, как, зажмурившись, летел с сосны в реку, а потом, барахтаясь, выплывал в смертном страхе, почти захлебнувшийся, дышащий водой, как воздухом. Титу-то, понятно, нипочем, он отчаянный. С голыми руками на десятерых пойдет, если какая неправда или обидели кого. Ему и зубы давно уже повышибали, и нос перебили.
        - Ты пойдешь со мной, Мокша? Пожалуйста! Я все продумал! Я - на Ширяе. Ты - на Чалой. Она за Ширяем куда угодно последует. Он к земле понесется, крылья сложит - и она за ним.
        - Разобьемся!
        - Не разобьемся! Просто не испугайся, и все! Пройдем как по маслу! Главное сквозь нору проскочить! Да только на этот раз все хорошо будет. Новый мир нас пропустит.
        - Откуда ты знаешь?
        - Да я сердцем чую, что пропустит, - говорит Митяй, однако у Мокши его уверенности нет.
        - Сказал тебе, что ли, кто?
        - Да кто мне скажет? Просто чую, что пропустит, и, если кто со мной пойдет, то и его тоже. Далеко пропустит. И за первую гору, и дальше куда захотим. Один раз, но пропустит! Он согласен, чтобы мы его увидели! И согласен подарить все, что мы найдем и захотим взять!
        - Да что там брать? Сосны? Елки? - откликается Мокша.
        Митяй задумывается.
        - Ну почему… - тянет он. - Там еще камни есть. Трава…
        Мокша равнодушно дергает подбородком. Камни ему не нужны, как не нужна и трава. Его волнует другое:
        - А кто «он»-то? Кто тебе это обещал? Кто с тобой разговаривал?
        Этого Митяй объяснить не может.
        - Да кто ж его знает? Да и потом, разве он разговаривал? Это все как-то без слов было, - отвечает он.
        Мокша долго соображает, шевелит губами. Митяй теряет терпение.
        - Да или нет? Идешь со мной? Я же тебя зову! - торопит он.
        Мокша мнется, дергает себя за рубаху. Ткань натягивается, обрисовывая стройное тело и крепкие, хотя и неширокие, плечи. Мокша раскачивается точно канатоходец над площадью. Ему хочется сказать «да». Очень хочется. Он открывает рот, чтобы выговорить это самое «да», но в последнюю секунду страх перевешивает.
        Шутка ли, к чему его подговаривают? Взлететь на лошади выше города, выше туч и со всего маху грянуть об землю! А ну как не получится? Слишком живое воображение оказывает Мокше дурную услугу. Он видит себя вдавленным в грязь, с раздробленными костями, с треснувшим черепом и рядом мертвую лошадь. Это ж надо додуматься: не летать на пеге, как делали их предшественники, а заставлять лошадь биться об землю. Он еще раз взвешивает все: свою дружбу, свое доверие к Митяю, и понимает, что за Митяем он не пойдет, как сильно его ни любит.
        - Нет! - говорит Мокша твердо.
        Митяй разочарован. Он даже не сразу верит, что ему отказали. Что не захотели видеть новый, не щупанный, не виданный никем мир.
        - Боишься? - недоверчиво спрашивает он. - Неужто боишься? Ты - и боишься!
        Сияющие глаза Мокши выцветают. Он хочет жить. Фантазии - это все хорошо, да только не собирается он становиться мешком с костями.
        - А то нет! Иди с колокольни прыгни, если невтерпеж! Хватило мне и с сосны в реку! - со злостью кричит он.
        - А ты бойся бояться! Я, конечно, Тита Михайлова могу попросить, он не откажет. Даже если не до конца поверит, не откажет. Но я хотел тебя: ты же мой друг!
        - Нет! - повторяет Мокша.
        В глазах у него слезы. В груди рвется доверие.
        - Нет! - снова объясняет он спине Митяя, хотя тот уже стоит рядом с пегами и не может его слышать.
        Глава 2
        Сумашечкин домик
        Сумашечкин домик. Комната полна внешне нормальных людей. Одни читают, другие лежат на кроватях, третьи беседуют. Вдруг кто-то случайно произносит: «Дай взаймы!» Какой-то мужчина хватает табуретку и начинает ей размахивать. Врываются санитары, уводят. Входит строгий доктор: «Кто сказал «дай взаймы»? При нем нельзя говорить о деньгах!»
        Сумасшедшего уводят на укол. Снова все тихо и спокойно. Потом кто-то случайно произносит: «Поцелуй!» Молодая девушка начинает кататься по полу. Входит строгий доктор: «Ну, просто, как дети! При ней нельзя говорить о поцелуях!» Девушку уводят.
        И так поочередно уводят всех. В кадре - пустая комната.
        Рина. Сюжет для короткометражки
        Денис с таким усердием вытирал ноги о коврик, что, чудилось, он собирается протереть его до дыр. Не то чтобы ноги были грязные - просто он нуждался во времени для принятия решения. Ему казалось: он сейчас вытрет ноги, а потом повернется и уйдет, так и не коснувшись звонка. Так случалось уже трижды: Денис приходил, топтался здесь и… уходил. Вот и сегодня он повернулся, чтобы уйти, и даже занес уже ногу, но неожиданно услышал за дверью неясный звук, напоминавший женское хихиканье.
        Больше всего на свете Денис ненавидел быть смешным. Он вспыхнул, протянул руку и решительно позвонил. И сразу ему открыли, точно кто-то давно следил за ним в глазок. По ту сторону, участливо наклонившись вперед, одинаково ласковые, милые и понимающие, стояли Дионисий Тигранович, Млада и Влада.
        Денис что-то забормотал, объясняя свой приход. Его не слушали. Подхватили под руки, повели. Денис ощущал себя мухой, упавшей в мед. Смерть была липка, ужасна, но сладка. Через минуту он сидел уже за столом. Его обнимали, гладили, похлопывали по спине, как немцы в агитроликах ободряют сдавшегося партизана. Кажется, кто-то даже поцеловал его в шею. Он понадеялся, что все же не Белдо.
        Затопленный любовью, пониманием и участием, Денис открывал и закрывал рот, улыбаясь во все стороны. Его смущало, что он до сих пор не объснил цели своего визита.
        - Я хочу… - начал он.
        Не слушая, на него замахали руками. Усадили за стол. Напоили чаем, придвинули тарелку с печеньем. Млада и Влада ревниво толкались локтями, оспаривая друг у друга право угодить гостю.
        - Он хочет зефира! Скажи, скажи ей! - подпрыгивая от обиды, кричала Млада.
        - Убери свой покупной зефир! Мальчик хочет мой яблочный пирог! Он полон энергий любви! Я думала только о хорошем, когда его готовила! Если бы ты, дрянь, на кухню сунулась, я бы тебя кипятком обварила! - вопила Влада.
        Когда лицевые мышцы Дениса окончательно одеревенели от необходимости бесконечно улыбаться и столь же бесконечно жевать, к нему придвинули ручку и бланк.
        - Заполняй анкету! Чистая формальность, но от нас требуют! - пояснил Белдо, серией вздохов и гибким личиком выражая презрение к бюрократии.
        Бланк был аккуратный, номерной. Бумага очень хорошая. Денис ощутил робость и дикое нежелание писать.
        - Да тут чай пролит! - нерешительно возразил он.
        Белдо засмеялся и, ободряюще подмигнув, вытер стол рукавом пушистого халата.
        - Какой чай? Нет тут никакого чая!
        - Неужели вы ни о чем не хотите меня спросить? - умоляюще произнес Денис. - Ну зачем я пришел? Или там еще чего-то?
        Перестав отжимать рукав халата, Дионисий Тигранович отбежал от раковины.
        - Ну хорошо! Как ты узнал мой адрес?
        - Адрес мне подсказал один паренек из бывших. Он сейчас у Тилля. Мы с ним учились вместе, пока он не… В общем, чистил пегу подковы, пег укусил его, а он схватил пустое ведро и сгоряча шарахнул его по морде раза три.
        Белдо понимающе цокнул языком. Чего не случится в конюшне? Пеги - не ангелы, хотя и имеют порой белые крылышки. Только пегов почему-то не выгоняют из ШНыра, а людей выгоняют.
        - Ведро, надеюсь, не пострадало? - спросил он.
        - И пег не пострадал! Но Кавалерия заявила: «Жестокое обращение с животными - первый признак недовольства человека самим собой» - и выбросила парня из ШНыра. Он просил об испытательном сроке - не дала. А Штопочку, например, не выгоняет, хотя та дубасит своего Зверя почем зря!
        Дионисий Тигранович вежливо загрустил и высказался в том плане, что жизнь полна несправедливостей и обид.
        - И почему ко мне, а не к Тиллю? - спросил он вкрадчиво.
        Денис скривился.
        - К берсеркам? Да ну их! Они полные психи! Не хочу причинять никому боль!
        Белдо бросился пожимать ему руку.
        - Родной человек! Родные мысли! А почему не к Долбушину?
        - Да я не знаю, - замялся Денис. - У меня дар-то, в общем, не финансовый… Да и не особо магический. Физкультура какая-то. Не знаю даже, подойду ли я для вашего форта?
        Белдо поощрительно заулыбался и высказался в духе, что для его форта подходят абсолютно все, главное, чтобы человек был хороший и звучал бы сердцем в унисон.
        Постепенно успокаиваясь, Денис разглядывал анкету. Она была, в общем, стандартная и не заключала в себе ничего ужасного.
        ИМЯ. ДАТА И МЕСТО РОЖДЕНИЯ. АДРЕС ПОСТОЯННОГО ПРОЖИВАНИЯ.
        С этими графами все было понятно. Денис заполнил.
        ДАР: Ускорение движения.
        ОГРАНИЧЕНИЯ: После ускорения я на некоторое время замедляюсь и нахожусь точно в полусне.
        ЦЕЛИ, ЗАСТАВИВШИЕ ВАС К НАМ ОБРАТИТЬСЯ.
        Ответ на этот вопрос был сформулирован у Дениса давно. Много раз он проигрывал его в голове. Правда, Денис думал, что будет проговаривать все вслух. Но какая разница, говорить или писать?

«Псиос мне не нужен. Но я считаю, что одной закладки мне мало. Человек должен совершенствоваться», - вывел он.
        Следующая графа была не совсем понятная - МОРАЛЬНЫЕ ГРАНИЦЫ.
        - А… - начал Денис.
        - Это что ты будешь и чего не будешь делать. Хочется заранее знать, чего можно ожидать от человека, чтобы не обижать его неприятными поручениями! - охотно пояснил Дионисий Тигранович. Он и в бланк не заглядывал, но откуда-то знал, в каком месте сейчас Денис и что он пишет.
        Денис долго вертел пластиковую ручку, потом быстро и четко записал, ставя много восклицательных знаков.

«Я отказываюсь убивать шныров! Отказываюсь служить эльбам! Отказываюсь отнимать закладки, если они нужны для спасения чьей-либо жизни! Те же закладки, которые я отниму, я буду использовать исключительно в благих целях и во имя добра!!!»
        Уточняя, можно ли так писать и не помешает ли это его вступлению в форт, Денис тревожно взглянул на Младу и Владу. Вороны, зорко следящие за движениями его ручки по бумаге, ободряюще закивали, всем своим видом показывая, что во имя зла и сами не шевельнут и пальцем. Млада даже поцеловала Дениса в затылок, и тот успокоился, поняв, что в прошлый раз его целовал не Белдо.
        Еще пара маловажных вопросов, и с анкетой было покончено. Оставалась последняя графа: СВЕДЕНИЯ О ШНЫРАХ.
        - А это для чего? - спросил Денис подозрительно. - Для доносов, что ли?
        Дионисий Тигранович вздрогнул узкой спинкой. Слово «донос» резало ему слух.
        - Да как ты можешь так думать? О, они не будут использованы во вред! Ни в коем случае! НИКОГДА!
        Денис ему не поверил.
        - Я ничего не знаю! Я взял первую же закладку! Мне не открывали никаких шныровских тайн! - сказал он.
        Дионисий Тигранович покачал головой.
        - Человек не может ничего не знать! Даже если он был где-то всего пять минут, что-нибудь он обязательно, да заметит. Хотя бы цвет штор! К тому же шныровские тайны меня абсолютно не интересуют.
        На бланке проступило пятно чая, Белдо вытер рукавом далеко не все.
        - А что тогда? - спросил Денис, разглядывая этот растущий участок мокроты.
        - Любые пустяки! Какие родились жеребята, что Суповна готовит на обед, кто с кем дружит, убрали ли из гостиной старый диван!
        - Такую ерунду? - не поверил Денис. - Зачем вам?
        Маленьким кулачком старичок ударил себя в грудь.
        - Говорю же тебе! Я люблю ШНыр и все, что с ним связано! Любая новость о ШНыре - бальзам на мою душу! Хоть что-то, хоть один пустячок! Только не обманывай, я все равно узнаю!
        Млада и Влада смотрели на Дениса ласковыми кошачьими глазами и разве что не мурлыкали. Они тоже любили ШНыр.
        Денис вздохнул и взялся за ручку. Кого они думают обмануть? Он не считал себя ни дураком, ни предателем. Шныры сами вынудили его примкнуть к ведьмарям, вышвырнув, как нашкодившего котенка. Ну и пусть! Все равно он не будет платить им злом за зло! Цель его жизни - совершение последовательного добра!

«Ничего важного я не напишу… Какую-нибудь мелочь, не больше», - подумал он и написал, что кухонная девушка Надя болтает без умолку, сплетничает и всех достала.
        Учитывая, что Надя не ныряла и редко покидала пределы кухни, это никак не могло повредить ШНыру. Денис поставил точку и решительно отодвинул от себя бланк - прямо в самые крошки от пирога. Пусть налипнут!
        Глава 3
        Контрольный поцелуй
        Хромой спартанец шел на войну. «Зачем ты идешь?» - «Я иду не бежать, а биться». Слепой спартанец шел на войну. «Зачем ты идешь?» - «Чтобы притупить собою меч врага». Старый спартанец шел на войну. «Зачем ты идешь?» - «Заслонить молодых».
        Михаил Гаспаров
«Занимательная Греция»
        Московский февраль состоит из двух слогов, семи букв, шести звуков, бродячих ветров и ненормированного количества холода.
        Сашка позвонил, когда Рина переходила дорогу. Рина так задубела, что не понимала: она ли уворачивается от машин или машины от нее. Электронный термометр на остановке показывал - 19. Ну а ботинки, разумеется, осенние, шапки - так и вообще нет. Мысль одеваться по сезону всегда посещала Рину с большим опозданием, когда указанный сезон уже проходил. Выскочишь на крыльцо ШНыра - вроде нормально, не холодно. Да только уже на полдороге к станции чувствуешь себя погруженным в жидкий азот.
        - Ты на месте? - спросил Сашка.
        - Вроде да, - лязгнула зубами Рина.
        - Молодец! Что ты видишь?
        - Как ча? - Рина сама не заметила, что начинает «чакать», как Макар. - Ну это… перекресток Ломоносовского и как его там…
        - Правильно! Пожарную машину на памятнике, которая нерпи заряжает, уже видно?
        - Нет.
        - А… ну да! Ты же с другой стороны идешь… Рынок слева есть? Павильончики? Магазины? - Сашка был деловой, как десять кило колбасы. Рина даже рассердилась на него. Еще бы - сидит сейчас в ШНыре, в тепле, и командует.
        Рина оглянулась.
        - Рынок есть.
        - Отлично! Ты почти на месте!.. Предпоследний ориентир: трамвайные пути.
        Рина попыталась увидеть пути, и тут ее оглушило истеричным звонком. Она отскочила из-под носа у проносящегося трамвая. Водитель жестами показывал ей, что он о ней думает. Мысли были самые противоречивые.
        - Чего такое? - не понял Сашка.
        - Ничего… Пути нашла.
        - Умница! Вся в меня! - похвалил Сашка. - А голос почему такой невеселый?
        - Чтоб ты не догадался, как сильно я рада!
        - А… ну да!.. Теперь последний ориентир: киоск для продажи проездных.
        - Есть такой!
        - Смотри прямо над ним! Что ты видишь?
        - Столб.
        - Правда, столб? - обрадовался Сашка. - А пластиковый вазон с искусственными цветами на столбе висит?
        - Ну.
        - Высоко от земли?
        - Метра три с половиной.
        - Во! - обрадовался Сашка. - Он самый! Полезай теперь туда и сунь руку в вазу! Там для тебя записка!
        - А на словах нельзя?
        - Нельзя! - таинственно отозвался Сашка.
        Как Рина ни любила альпинизм, лезть на столб зимой ей не хотелось. Не исключено, что и сам Сашка не карабкался на столб, а дотянулся до вазы с крыши киоска для продажи билетов. Однако теперь окошко киоска было открыто, и рядом с ним стояли люди.
        Рина решила рискнуть и вообще никуда не залезать.
        - Нашла? Прочитала? - немного выждав, забеспокоился телефон.
        - Да.
        - И что ты прочитала? Текст какой? - напрягся Сашка.

«Я тебя люблю!» - торжественно произнесла Рина. - Правильно?
        Сашка озадаченно замолчал. Слышно было, как он пыхтит в трубку.
        - Ты, правда, что ли, на столб залезла? Так быстро?
        Рина усмехнулась. Воображение у Сашки было технарское. Гуманитарий же всегда может просчитать технаря. Особенно если гуманитарий девушка, а технарь всего лишь молодой человек. Правда, этот молодой человек был романтик, но романтик, опять же, на свой практический лад. Например, Рина видела, что в Копытово асфальтируют площадь у магазинов, и предлагала: «Давай оттиснем наши ноги в свежем асфальте! И это останется навеки!» «Ну до ближайшего ремонта площади - точно», - отзывался Сашка. Вот и сейчас, узнав, что Рина прочитала записку, Сашка продолжал деловито раскручивать клубок:
        - И что ты по этому поводу думаешь?
        - По какому?
        - Ну по поводу записки!
        - Да ничего! - торопливо сказала Рина. - Ну все! Пока! Я замерзла!
        Она действительно мерзла, прыгала с ноги на ногу и думала, почему люди так боятся сказать: «Я тебя люблю», первыми, но упорно выманивают признание из других. Типа, чтобы не открыть врагу главную военную тайну?
        Подошел зеленый, с белой полосой, автобус. Рина запрыгнула в него и стала искать проездной. Она толкалась в вечной московской пробке, попущенной для тренировки всеобщего терпения, и улыбалась своему отражению в стекле. Мысль о Сашке согревала ее сильнее автобусного кондиционера. В большинстве пар один позволяет любить себя, а другой откликается на любовь. При этом, как ни странно, больше получает не тот, кого любят, а тот, кто любит сам. А Рина сейчас, скорее, купалась в неуклюжей Сашкиной любви, чем любила сама.
        С Сашкой ей было легко и хорошо. Верный, спокойный, он не пытался казаться остроумным, да и вообще не стремился понравиться. Темы для разговора находились сами собой. Когда мимо проезжала машина, Сашка принимался рассуждать: если наехать шиной на непогашенный окурок и он прилипнет - прожжет окурок шину или нет? Или: если из мчащегося поезда по ходу движения выстрелить из арбалета, сложатся ли скорости и увеличится ли пробивная способность? Может, и не самые интересные темы, но Рине, с ее мальчишескими привычками и ножом на ноге, они оказывались в самый раз.
        Другим огромным плюсом Сашки было то, что он всегда говорил правду. Настоящую правду. Выдавал всю свою мысль целиком - со всеми тайными пружинками и скрытыми мотивами, которые другие предпочитали застенчиво накрывать салфеточкой лжи. Он рассказывал, что даже в школе, принося в дневнике пятерку, всегда говорил, была ли она честно заработанной или ее поставили за то, что тише других вопил и никого не убил на уроке.
        Сашка перезвонил, когда автобус почти довез ее до метро «Ленинский проспект».
        - Ну чего тебе? Еще какие-то записки в горшочках? Куда теперь ехать? Пресня? Братеево? Митино? - спросила Рина.
        В автобусе она отогрелась и настроена была игриво.
        - Не, я не о том… - отозвался Сашка. - Я другое хотел сказать. Про записку. Я тут долго думал…
        - …поздравляю! Надеюсь, не устал?
        - …и я знаю, что ты на столб не залезала, - продолжал Сашка.
        Рина переполошилась.
        - Откуда? Оповещающий маячок?
        - Не. Зачем? В моей записке было написано просто «ку-ку!». Одно-единственное
«ку-ку» и больше ничего. Но суть ты поняла верно.
        Рина хотела ответить, но тут автобус сильно тряхнуло и ударило обо что-то. Водитель запоздало загудел. Толстая женщина в лисьей шапке потеряла равновесие и теперь летела спиной вперед, сшибая всех на своем пути. Полная шныровского благородства, Рина попыталась ее поймать. Законы физики, как всегда, оказались сильнее благих намерений.
        Рина сидела на полу автобуса. На коленях у нее устроилась шестипудовая женщина.
        - Прости, детка! Я, кажется, упала! - сообщила она очумелым голосом.
        - Ничего страшного! - ответила Рина, отплевывая лисью шерсть. - Это вы меня простите! Я покусала вашу шапку! Надеюсь, она не взбесится!
        Вскочив, Рина бросилась к окну и стала смотреть, что произошло. Она увидела, что автобус столкнулся с черной иномаркой, которой вздумалось повернуть со второй полосы. Возможно, иномарка и успела бы, но ей помешал гололед. Тяжелый автобус протащил ее метров десять, и теперь обе машины застыли недалеко от входа в торговый центр.
        На глазах у Рины молодой строго одетый мужчина - по виду водитель или охранник - распахнул заднюю дверцу автомобиля и, извиняясь, что-то стал объяснять. Скорее всего его прервали, потому что он быстро отступил и выпрямился. Из машины вылез высокий сутуловатый человек и недружелюбно уставился на небо, осыпавшееся перхотью мелкого снега. В руках он держал самый нелепый предмет, который может понадобиться в Москве в феврале, - громоздкий зонт с загнутой ручкой. Сунув зонт под руку, мужчина повернулся к автомобилю и помог выбраться странной худой девушке. Она казалась младенцем во взрослом теле. На застывший рядом автобус, на торговый центр и на подбегавших к ним людей она смотрела с вопросительным недоумением новорожденного, для которого нацеленный на него автомат и бабочка - раздражители примерно одного рода.
        Один из подбежавших что-то спросил. Человек с зонтом досадливо дернул головой. Его охранник с угрозой сунул руку во внутренний карман, и всех жалельщиков как ветром сдуло. И так уже ясно было, что никто из пассажиров иномарки не пострадал.
        Рина стояла у окна, надежно скрытая наклеенной на стекло пестрой пленкой с рекламой йогурта, и с жадной недоверчивостью всматривалась в человека с зонтом, охранника и их спутницу. Последние сомнения исчезли. Перед ней стояли Эля - исчезнувшая девушка с фотографией Мамаси, грозный глава форта ведьмарей Долбушин и его охранник Андрей.
        Пока Рина соображала, что ей делать дальше, Долбушин критически оглядел свой автомобиль, убедился, что продолжать движение он не может, и решительно зашагал к торговому центру. Андрей двинулся было за ним, но глава форта нетерпеливо махнул зонтом. Охранник неохотно вернулся к машине и, вытянув ноги, сел на капот.
        Элю глава форта вел под локоть, как тащат людей, чьей способности верно определять дорогу не доверяют. Да и вообще на свою спутницу Долбушин почти не смотрел. Он и заботился о ней, и одновременно немного ею брезговал. Лицо у Долбушина было холодное, заранее отталкивающее всякое сочувствие, всякое теплое к себе отношение.
        Водитель автобуса, наконец, догадался открыть двери. Метро было рядом - до остановки они не дотянули каких-нибудь ста метров. Рина выскочила и, держась в отдалении, последовала за Долбушиным. Следить за ним было несложно. Через каждые несколько метров Эля останавливалась, показывала пальцем на голубей, на собачек, садилась на корточки и вообще вела себя, как совсем маленькие дети. Долбушин раздраженно дергал ее за рукав, и они шли дальше.
        Рина скользила в толпе за Долбушиным. Идти со скоростью тащившейся Эли было непросто, и она то притворялась, что говорит по телефону, то наклонялась, чтобы потуже затянуть отлично завязанный шнурок. В голове у нее, как пластинка, крутилась фраза Кавалерии, как-то случайно оброненная в разговоре:
        - Надо понять суть его форта, тогда поймешь и суть Долбушина. Это форт активных, думающих, даже временами добрых людей, привыкших к тому, что в мире нет правды. Или считающих, что каждая правда выдумана кем-то и с какой-то целью.
        - А если сказать им, что в мире есть правда? - с надеждой спросила Рина.
        Ответ был кратким.
        - Для них это будет только твоя правда. Ничего больше.
        Эля более-менее слушалась своего проводника, пока не увидела в витрине газетного киоска кошку. Кошка лежала на журналах, тянулась лапами и показывала живот. Кошка подействовала на Элю как магнит. Она вывернулась у Долбушина из рук и прилипла к киоску. Рине показалось, что Долбушин сейчас придушит кошку. А заодно и девчонку. Вместо этого глава форта достал телефон, набрал номер и что-то коротко приказал. Потом подхватил Элю под локоть и решительно потянул ко входу в торговый центр.
        Рина сообразила, что Долбушин вызвал новую машину, а пока она едет, собирается ждать с Элей в тепле. Рина бросилась к вертящимся дверям торгового центра, прокрутилась в них и, вырвавшись с другой стороны, поняла, что потеряла их из виду. Занервничала, метнулась в одну сторону, в другую.
        В торговом центре царило вечное лето. Мраморные ноги джинсового павильона обвивал виноград. Перед входом в японский ресторанчик прохаживались два одетых самураями узбека. Электрический водопад трудолюбиво переливал подкрашенную воду. Внезапно Рина обнаружила Долбушина. Вместе с Элей он поднимался на эскалаторе и был уже так высоко, что Рина видела только блестящие ботинки и край зонта. Вскоре она нагнала их и пожалела главу ведьмарского форта. Путешествовать с Элей по торговому центру Долбушину было непросто. Перед каждым бутиком она надолго застревала, а в магазине игрушек зависла на целых полчаса. Долбушин нетерпеливо постукивал зонтом по плитке, наблюдая, как Эля поочередно обнимается с семью набивными гномами и упрямо пытается вгромоздиться на дорогущие пластиковые качельки.
        К Долбушину подбежала продавщица. Негодование заставляло ее подскакивать. Для внушительности она усилилась пожилым охранником, на пояс которого было навьючено столько наручников, электрошоков, дубинок и баллончиков, что со стороны это напоминало туземную юбку.
        - Мужчина! Эти качели для детей до трех лет!
        - Я не обязан знать о качелях все. Это ваша работа, - холодно ответил Долбушин.
        Продавщица перестала подпрыгивать.
        - И что ваша дочь в семь раз больше этих качелей, вы тоже не видите?
        - Ваш мозг плохо определяет пропорции. Не в семь, а в два. Кроме того, данные, доставляемые органами зрения, субъективны, - отвечал глава форта голосом, близким к ледяному.
        Послышался треск. Эля сидела на полу и капризно грозила кулаком оборвавшимся качелям. За ее спиной медленно заваливалось все пластиковое сооружение с часами, лесенкой и баскетбольным кольцом.
        - Вам придется пройти на кассу!.. Михаил Леонидович! Проводите клиента! - голосом раненой птицы крикнула продавщица.
        Пожилой Геракл схватился за свой устрашающий пояс. Он явно позабыл все инструкции и теперь терзался сложными муками выбора. Что ему делать, если Долбушин не пройдет на кассу? Свистеть в свисток? Пшикать баллончиком? Бить электрошоком? Заковывать в наручники? Рина ждала боевой сцены, мысленно озаглавленной: «Жестокое убийство охранника и продавщицы».
        Однако, к ее удивлению, Долбушин преспокойно прошел вслед за продавщицей. Пока он расплачивался кредиткой, Рина выскочила из-за картонной женщины, застывшей в вечном восторге от обладания феном, и подбежала к Эле.
        - Ты узнала меня? Бежим!
        Эля оторвалась от созерцания карнавальных костюмов. Разноцветный бисер завораживал ее. Рина увидела два круглых детских глаза. В каждом зрачке жило по взволнованной Рине. Рины суетились, размахивали руками, но на дно сознания не пробивались.
        - Это же я! Я! Помнишь лифт? Потом тебя украли из больницы! Не узнаешь?
        Темная спина Долбушина шевельнулась у кассы. Рина схватила Элю за руку и потянула за собой. Делать этого не стоило. Резкое движение напугало Элю. Ее рот стал кривиться. Рина поняла, что сейчас будет. Дернув рукав, она коснулась ладонью сияющего льва на нерпи. Перебросила Элю через плечо и, ощущая себя горцем, умыкнувшим невесту, кинулась к лестнице. Запоздалый крик Эли размазался по этажу. Пожилой Геракл поймал Рину за запястье и метра полтора несся по воздуху, сшибая откинутыми ногами кадки с пальмами. В одной из этих кадок он в финале и остался.

«Двадцать секунд…» - пробормотала Рина.
        Настолько хватит энергии льва. Потом ноша станет неподъемной, и Долбушин их нагонит. Рина ринулась к эскалатору, сгоряча промчалась несколько ступенек навстречу людскому потоку и тут только поняла свою ошибку. В торговом центре лифты поднимались наверх. Вниз надо спускаться по лестницам, причем не раньше, чем обойдешь этаж по кругу.
        Возвращаться было поздно. За спиной Рина слышала дыхание настигавшего ее Долбушина. И она продолжала бежать по поднимающемуся эскалатору. Люди разлетались, как кегли. Некоторые успевали пригнуться и проскочить под ногами у Эли, которые, болтаясь в воздухе перед Риной, невольно стали теперь таранным оружием.
        Сражение с эскалатором отняло у Рины драгоценные секунды. Она уже сбивалась с дыхания, когда ступеньки закончились, и, запоздало поняв это, она несколько метров пронеслась по этажу, смешно задирая колени. Обернулась. Долбушина на эскалаторе не было. Уверенная, что опередила его, Рина рванулась к лестнице, ведущей на первый этаж, и тут энергия льва иссякла. Произошло это так внезапно, что Рина не успела поставить Элю на ноги и, как черепаха, распласталась на полу.
        - Отпусти меня, дуреха! - прохрипела Рина, с усилием выбираясь из-под нее.
        Рина потянула Элю за рукав, пытаясь поднять ее, но та была тяжелая, как якорь. Упрямо сидела на полу и задумчиво переводила взгляд с правой ноги на левую, сравнивая их. Рина увидела, что на ней нет одного сапога.
        - Тапосек… - выговорила Эля с трудом.
        - Какой тапочек? Вставай! - закричала Рина.
        - …ты потеляля мой тапосек! - строго договорила Эля.
        На светлой плитке у эскалатора что-то темнело. Поняв, что без своего «тапоська» Эля с места не сдвинется, Рина бегом вернулась за сапогом. Схватила его, выпрямилась и…

…и именно в это мгновение ручка зонта, как крюк, сгребла Рину за шею и дернула назад. Боль была острой, сверлящей, страшной. Рина упала на колени, пытаясь вырвать из-за пояса шнеппер. Вырвала, повернулась к своему врагу и запоздало поняла, что шнеппер не взведен. Зонт клонил ее к земле, как телеграфный столб. Он был холодный и мертвый. Рина ничего не видела. Боль слепила ее. Она не различала даже ближайших витрин.
        Неожиданно Долбушин выругался и отдернул зонт. Зрение медленно возвращалось к Рине. Вначале она стала различать цвета, потом формы. Опомнившись, направила в лоб главе форта разряженный шнеппер.
        - Назад! Убью!
        Долбушин послушно шагнул назад. Рина испытала восторг. Сам великий Долбушин испугался ее! Вот она, шныровская школа!
        - Бросьте зонт! Зонт, я сказала! Живо!
        Зонт упал с глухим стуком. Рина хотела схватить его и отбросить подальше от Долбушина, но тот быстро предупредил:
        - Не смей! Он тебя убьет!
        Рина послушалась, хотя и не поверила ему до конца. Долбушин смотрел на нее с непонятным, застывшим во взгляде мучением, которое сбивало Рину с толку. Она опустила было шнеппер, но сразу его вскинула, спохватившись, что это может оказаться ловушкой. В конце концов, он взрослый мужчина. Отвлечет внимание и выбьет у нее оружие. Интересно, он хоть заметил, что шнеппер не взведен?
        - Я знаю, что у ведьмарей вы - шишка! Но для меня вы - никто! Нуль, шаманщик, двоюродный брат пустосты! Дернетесь - отправлю на зимовку! - крикнула Рина, ощущая, что голосу ее не достает уверенности.
        Долбушин ошеломленно молчал. Рина напомнила себе, что молчание - знак согласия.
        - Девушку я забираю с собой! Только суньтесь - шнеппер будет у меня под курткой!

«Двоюродный брат пустоты» равнодушно кивнул, но, когда Рина сделала осторожный шаг назад, он внезапно твердо сказал: «Нет». Рина заметалась, не зная, что ей делать.
        - Как «нет»? Вы ее не отдаете?
        Он пожал плечами.
        - Не то чтобы не отдаю. Отбирать силой не буду.
        - Тогда как?
        Длинный подбородок Долбушина клюнул, как поплавок.
        - Пусть выбирает сама. Для тебя я - никто. Может, я кто-нибудь для нее? - спросил он с неуловимым выражением.
        - Это навряд ли. Зачем она вам?
        Долбушин задумался.
        - Когда-то у меня была дочь. Девочка «нет!» - сказал он, пристально глядя на нее. - Родители говорили: «Аня, лапочка, пошли гулять!» А девочка отвечала: «Не Аня не лапочка не пошли не гулять».
        Рина фыркнула. Почерк знакомый. И чего он разоткровенничался?
        - Ее звали Аня? Дурацкое имя! - сказала она с вызовом. Невозможно целиться в человека и не грубить. - И где ваша дочь сейчас?
        - Неважно, - ответил Долбушин. - Зачем тебе Эля?
        - Не ваше дело! Вы хоть знаете, кто эта девушка? - не удержалась Рина.
        Долбушин ухмыльнулся. Так улыбаются люди у зубного врача, когда челюсти их в заморозке.
        - И кто?
        - У нее была фотография Мамаси! - выпалила Рина и спохватилась, что, увлекшись, сказала слишком много. Правда, она быстро успокоилась, напомнив себе, что имени
«Мамася» в природе не существует. Пусть сколько угодно листает телефонную книгу или пробивает по милицейской базе.
        На имя «Мамася» Долбушин не обратил никакого внимания.
        - Значит, договорились? - спросил он.
        Рина сделала еще один шаг назад и опустила шнеппер. Теперь он на нее не бросится. Они и так привлекали слишком много внимания.
        - Договорились.
        Она повернулась и быстро пошла к Эле. На половине пути вздрогнула и обернулась. А ну как Долбушин сейчас догонит ее и ручкой зонта ударит по затылку? Однако глава ведьмарского форта стоял все там же, не сдвинувшись ни на сантиметр. Даже зонта своего не поднял. И все так же непонятно смотрел на нее. Толпа вокруг них редела. Рина окончательно уверила себя, что глава форта ведьмарей ее боится.
        - Не вставайте у меня на пути! - крикнула она.
        - А ты взведи тетиву. Болтается, - сказал Долбушин.
        Рина, на языке у которой вертелась еще пара красивых фраз, икнула и, втянув голову в плечи, подошла к Эле. Эля больше не сидела на полу. Она прыгала на одной ноге, не забывая откручивать лист у искусственного плюща. От усердия она даже высунула язык.
        - Ну выбирай! Он или я! - мрачно сказала Рина.
        Эля не стала выбирать. Она отвернулась и запрыгала к Долбушину.
        - А ну стой!.. Куда ты? Он тебя тиранит! Таскает за локоть, как куклу! Унижает твое достоинство! - отчаянно крикнула ей вслед Рина.
        Эля даже не обернулась.
        Глава 4
        Донна Жуава де Бурбон
        Мне приходилось быть очевидцем, как на войне некоторые, боясь голодной смерти, брали с собой на спину мешки с сухарями, чтобы продлить свою жизнь, а не сражаться с врагом; и эти люди погибали со своими сухарями и не видели многих дней. А те, которые снимали гимнастерки и сражались с врагом, оставались живы».
        О. Алипий[1 - Цит. по: Архимандрит Тихон «Несвятые святые» и другие рассказы.]

«Маркиз дю Грац схватился за шпагу. Его давняя пассия донна Жуава де Бурбон, пудря нос, спешила укрыться за шторой. Черный человек ударил по шторам зонтом. Донна Жуава, бездыханная, повалилась через окно в розы. Алая подвязка на бледной ноге пылала, как бутон.
        Черный человек с зонтом демонически расхохотался. Он бросился на маркиза дю Граца, но тот, ускользнув, набросил ему на зонт плащ. Удар плашмя по руке - и зонт упал на землю.
        Обезоруженный черный человек заскрежетал зубами. Шпага маркиза дю Граца плясала у его горла.
        - Вы не убьете безоружного! - поспешно сказал черный человек. Его пальцы, как пауки, крались к кинжалу.
        - Так и быть: донну Жуаву я вам прощаю! Она врала, постоянно опаздывала и обижалась по пустякам! Но трех вещей я вам простить не могу! Первая: то, что вы родились. Вторая: вы встали на моем пути. Третья: вы оскорбили девушку, которой я покровительствую! Это донна Ринья де…»
        В спину ее толкнули сумкой. Звякнули банки.
        - Девушка! Вы выходите?
        - Да чего там спрашивать? Все выходят, и она выходит!
        Рину вынесли на платформу. Она стояла, поспешно застегивая куртку, и пыталась
«включить реальность». Всю обратную дорогу от Москвы она расправлялась с Долбушиным и в общей сложности прикончила его раз шесть. Самой эффектной была смерть, когда пронзенный тремя рапирами и заживо поедаемый великанскими муравьями Долбушин обрушивался с Ниагарского водопада на плот с бочкой пороха.
        Возвращаться в электричке в час пик - это кошмар. Ну а что еще делать, когда, захватив «Царевну-Лебедь», ведьмари отключили им сирина и перекрыли телепортации? Подмосковная станция жила своей обычной зимней жизнью. Бабка в тулупе на стащенной из супермаркета тележке возила четыре огромных термоса и продавала чай. Замерзшая Рина купила чай и стала греть руки о пластиковый стаканчик.
        - Позвольте вам помешать! - раздался вежливый голос.
        Она подняла голову. Увидела лиловый носик и лыжную шапку. Лет тринадцать-четырнадцать.
        - Ну мешай! - разрешила Рина.
        Лыжная шапка протянула палец и помешала у нее в стаканчике пальцем. Потом с хохотом отскочила к переходу через платформу, возле которого кучковалось еще пять или шесть таких же головотяпов.
        Рине все сразу стало ясно. Собрались толпой и развлекаются, посылая друг друга «на задание». Кто посмелее идет, а другие смотрят и ржут.

«Придурки! - подумала Рина, даже не пытаясь разозлиться всерьез. - Ну развлекайтесь, суслики, покуда хомячки не пришли!»
        Настроение у нее было неожиданно хорошим. Рина даже не стала забиваться в автобус, в теплой духоте ехавший к центральной площади Копытово, и пошла пешком. Правда, вскоре пожалела об этом. Эта часть Копытово была застроена частными домами. На пустырях между ними, и особенно на бывшей овощебазе, жили десятки собак как абсолютно бездомных, так и «домных», но свободно шляющихся. Собаки неостановимо брехали. Они привязывались к прохожим и бежали следом, пытаясь ухватить за ногу. Успокаивать их было бесполезно. Всякое ласковое слово только убеждало собак в собственной значимости, и они брехали громче и громче, совсем заходясь от лая. Лаяли же обычно до того, что потом уже и лаять не могли, а лишь хрипло кашляли.
        - Не трогайте их! - говорил обычно Ул. - У них - общественное мнение!
        Собаки тащились за Риной метров четыреста, пока не отстали. Уже стемнело. Рина стояла в самом начале длинной прямой улицы, поднимавшейся на гору, и смотрела, как зажигаются фонари. Вначале по фонарям пробежала волна - от первого до последнего. Потом все разом они начали накаляться, меняя цвет от слабо-желтого, размытого, до ярко-белого и болезненного для глаз.
        - Я в сказке! - сказала себе Рина и тотчас, проехав ногой на стеклянном гололеде, села копчиком на асфальт. Несколько секунд она просидела в глубочайшем недоумении и обиде на мир. Потом сказала себе: «А кто мне обещал, что в сказке не будет неприятностей?» - и продолжила свой путь.
        Сашка ждал ее на полпути к ШНыру, у копытовских магазинов. Он стоял у сугроба и раз за разом погружал в него ботинок: чистил обувь.
        - Горшеня упал! - сказал Сашка вместо приветствия. - Мы его поднимали: я, Ул, Яра и Афанасий. Кавалерия встревожена. Я слышал, как она говорила с Ярой.
        - А что? Падать уже нельзя? - легкомысленно спросила Рина. - Я сегодня раза три грохнулась!
        - Ты не связана с главной закладкой ШНыра. Целостность периметра нарушена. Главная закладка отдает периметру свою энергию и не успевает восстанавливаться.
        У Рины испортилось настроение.
        - Это из-за «Царевны»?
        - Ну, не знаю. Может, и не только, - поспешно ответил Сашка.
        Больше они об этом не говорили. Отвлекая Рину от самоугрызений, Сашка рассказывал, как кормил Гавра. Гавр подчистил пакет объедков и на радостях спустил Сашку кувырком с холма.
        - Он с головой совсем не дружит, - заявил Сашка.
        Рина вздохнула.
        - Просто сил много. Он умнеет, когда ему грустно.
        - Все умнеют, когда им грустно, - заметил Сашка. Порой он, сам того не замечая, изрекал великие истины.
        У ограды ШНыра на свежем снегу синело огромное имя «Рина», старательно вытоптанное чьими-то ботинками.
        - Твоя работа?
        - Я писал «Марина», но «ма» стерлось, - не моргнув глазом, объяснил Сашка.
        - Непросто ему было стереться. Буквы по два метра. - Рина перемахнула через забор, привычно спрыгнув в обратную сторону. Рядом с ней в сугроб плюхнулся Сашка.
        - И кто такая Марина?
        - О! Марина! - загадочно отозвался Сашка и по протоптанному коридору зашагал к ШНыру.
        Отсюда уже просматривалась крыша корпуса. Высокая елка была наряжена разноцветными пакетами, носками и майками, в разное время выпадавшими из окон. Суповна, обходя корпус, собирала их и не без ехидства развешивала на елке, равномерно украшая каждую ветку.
        Снега намело столько, что по обеим сторонам тропинки образовались ледяные бруствера. Со стороны казалось, что у Сашки нет ног и движется только верхняя половина его туловища. Рина стала догонять Сашку, толкать его в спину и требовала сказать, кто такая Марина. Не умевший врать Сашка путался в описаниях. Кроме того, обнаружилось, что он не знает, что означает «шатенка». Он, оказывается, думал, что
«шатенка» - это от слова «шататься».
        Глава 5
        Куколка Жомочка
        Я ожидаю от людей предсказуемости и нормальности. Но кто сказал, что я сам предсказуем и нормален?
        Из дневника невернувшегося шныра
        Было морозно. Под ногами скрипел снег. Кухонная девушка Надя шла в Копытово и вспоминала день, когда за ней приползла золотая пчела. Именно приползла. Это была уставшая, запыленная, полуживая пчела без крыльев. Что-то помешало им развиться. Невозможно представить, сколько пчеле пришлось добираться от ШНыра до маленького южного городка, в котором тогда жила Надя. Непонятно, как пчела переплывала реки, переползала поля и леса. Но все же она добралась. По дороге пчела стерла себе литое золото с брюшка, и усы ее жалобно обвисли.
        Встреча Нади и пчелы не сопровождалась торжественным громыханием духовых оркестров и трескучими разрывами салютов. С громким визгом Надя плеснула на пчелу кипятком и от всей души ударила ее тапкой. Грустная пчела почистила лапками несуществующие крылья (инстинкт сохранился) и уползла под батарею думать о чем-то своем, неспешном и вечном.
        А потом невероятными путями Надя очутилась в ШНыре и, отказавшись от нырков, к которым ее совершенно не тянуло, прочно обосновалась на кухне у Суповны. Порой она задумывалась, почему так и не стала нырять: потому что у пчелы не было крыльев или потому, что этих крыльев не оказалось у нее самой?
        Надя добралась до Копытово и неожиданно свернула не к магазинам, а к почте. На деревянной двери с табличкой «Почта России. Копытовское отделение № 1» были оспины дроби. В глубине тускло отсвечивала пара свинцовых шариков. Лет десять назад почту пытались ограбить залетные товарищи, и с тех пор следы дроби заботливо сохранялись как местная достопримечательность. Набираясь храбрости, кухонная девушка Надя постояла на крыльце, на удачу потрогала оспины ногтем и заглянула внутрь.
        - Вот мне тут бумажка на посылку пришла! Это к вам? - робко спросила она, уверенная, что это ошибка и ее сейчас прогонят. Но ее не прогнали, и вскоре Надя покинула почту с небольшой бандеролью в руках. Имя и фамилия были набраны на компьютере. В графе «Отправитель» значилась фирма, название которой ничего Наде не говорило. Какое-то ЗАО «Троянский конь», отдел почтовых рассылок.
        Внутри бандероли обнаружилась маленькая куколка с добрым фарфоровым лицом и огромными распахнутыми глазами. Рот у куколки был приоткрыт. Казалось, куколка охает и непрерывно восклицает: «Да ты что!»
        Надя решила, что куколка рекламная. Правда, не совсем понятно, что рекламируют, ну да какая разница? Куколка Наде понравилась. Голова и руки у нее были фарфоровые, остальное же тело мягкое, набитое ватой. Никаких инструкций к куколке не прилагалось, только на подоле юбки с обратной стороны было выткано: «Куколка Жомочка посочувствует вашему горю и охотно разделит вашу радость!»
        Вспомнив поручение Суповны, Надя купила в Копытово томатную пасту, специи, лавровый лист и кетчуп и, взглянув на часы, заспешила в ШНыр. Суповна всегда вибрировала, когда не могла вовремя начать готовить обед. Когда же вибрировала Суповна, то с ней вместе вибрировала и кухня, и все, кто имел несчастье на этой кухне находиться. Сегодня же настроение у Суповны было кошмарное.
        - Ох, как колено крутит! - жаловалась она. - Прям на куски рассыпается костяшка собачья! И чего я, дура старая, на эту табуретку полезла? Да чтоб у него руки отгнили, кто ее делал! Чтоб у него глаза, у живого, сварились! Чтоб его бабушка гроб прогрызла!
        Историю про табуретку Надя слышала раз триста. Много лет назад Суповне понадобилось что-то достать, и она встала на табуретку, не проверив, как обычно, все ножки. Одна из ножек подломилась, и, падая, Суповна ударилась коленом. Обошлось без перелома, но ушиб был сильный, и с тех пор Суповну временами начинали преследовать сильные боли. Она обкручивала колено бинтами и по три-четыре дня ходила с прямой ногой, ругая всех на свете.
        Надя торопливо прошмыгнула мимо Суповны. На кухне у Нади был собственный трудовой закуток между громадным промышленным холодильником и окном. На окне пылал зимний цветок цикламен и стопкой лежали бумажки, на которые Надя даже смотреть боялась. Кулинарных книг Суповна не признавала, а рецепты выписывала крупным почерком на вырванных страницах и на полях газет. За десятки лет таких обрывков накопилось многие тысячи, и громоздились они бестолковыми пыльными стопками. Суповна никогда не могла ничего найти и устраивала жуткий ор.
        Резать капусту было скучно. Еще тоскливее было поворачивать голову и видеть слева от себя двадцать кочанов, ожидающих своей очереди. Поэтому Надя предпочитала смотреть не на кочаны, а на куклу Жомочку, которой она несколькими ударами острого ножа вытесала в кочане капусты кресло.
        Жомочка сидела, сложив на коленях фарфоровые ручки, и смотрела на Надю наивными васильковыми глазами.
        - Ты представляешь, Суповна вяжет Кавалерии носки и называет ее просто
«Валерочка»! Это ее-то! А Макар прет все, что плохо лежит! Сосиски из холодильника прямо на глазах уволок, я Кавалерии сказала, а она только плечиками так сделала: мол, приятного аппетита! Любит сложненьких, а на нормальных ей плевать! «Котел как грязный увидит - морщится!» - с негодованием сказала Надя кукле. Куколка Жомочка ничего не ответила, но Надя ощутила ее поощрение и участие.

«Не то что всякие прочие, которым что ни говоришь, они только морщатся и перебивают!» - невольно подумала она.
        - А Фредка-то! Случайно узнала! Сама себе посылает эсэмэски: «Ты мне нужна!» И она же когда-то подписывалась на рассылки новостей в Интернете, чтобы хоть кто-то присылал ей письма! А еще корчит из себя, понимаешь!
        Рот у куколки Жомочки был приоткрыт, а глаза распахнуты в поощряющем изумлении. Прямо душу грело такое внимание. «Да ты что!» - словно говорила Жомочка. Не собеседник, а воплощение мечты о собеседнике.
        Глава 6
        Шныровский сейф
        Когда мне плохо, я теряю способность видеть ситуацию со стороны и рассуждать здраво. Мне представляется, что никто больше такой боли не испытывал, никого не окружали такие сволочи и ни у кого не было таких мучений. Чужие страдания кажутся мелкими, даже если разумом я понимаю, что у меня просто заноза в пальце, а у другого всю руку снесло. Но это же МОЙ палец и МОЯ заноза!
        И еще: если попускаешь себе какую-то мелочь на чуть-чуть (например, чуть-чуть покричать или пожалеть себя) - всегда прорывается много.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Кавалерия никогда не плачет. Она старается всегда быть занятой. Когда ты занят, у тебя нет времени думать о себе и ковыряться в своих вавках. И тогда годы становятся бессильными. Кого могут испугать седые волосы, когда последний раз в зеркало ты смотрелся мимоходом, спускаясь в лифте торгового центра, а потом еще подумал: «А! Так это же я! А я думаю: кто тут стоит?» Хуже всего ночью. Причем не всякой ночью, а спокойной, когда не болеют лошади в пегасне, когда все мирно и тихо. Когда ветер блуждает в соснах, на ели раскачиваются неснятые новогодние игрушки, а березовая ветка стучит в стекло, будто кто-то пришел. Вот и сегодня такая ночь. Кавалерия сидит за столом и рисует на бумаге линии и круги, которые ничего не означают. Память пролистывает свой альбом.
        Калерии - тридцать пять. Ее сыну Руслану - тринадцать. На два года младше самого юного из сегодняшних шныров. Вместе они сидят за столом и смотрят, как по нему ползет крупная золотая пчела. На секунду останавливается у капли воды, соображая, с какой стороны ее огибать, а потом ползет прямо через каплю. Брюшко размазывает воду по полировке, оставляя тонкий след, похожий на нить паутины.
        - Отдай ее мне! - просит сын.
        Калерия вздыхает. Ее муж погиб год назад. Для сына она сняла в Копытово комнату. Во второй комнате живет тетя Паша - женщина тихая. Каждый вечер она выпивает в одиночестве бутылку дешевого вина и ложится спать. По квартире не ходит, не скандалит, гостей не зовет, приключений на свою голову не ищет, а утром просыпается и идет на работу. Порой Кавалерия пытается понять, зачем напиваться, если не испытываешь радости. Несколько раз у нее мелькала мысль, как было бы здорово, если бы тетя Паша получила закладку. Но потом она поняла, что тетя Паша внутренне не хочет меняться. Абсолютно устраивает себя такой, какая она есть. А раз так, то едва ли закладка ей поможет.
        Конечно, Руслана можно было оставить с бабушкой - доброй и пухлой, состоящей из охов и блинчиков, но на это Кавалерия не пошла: избалованный блинчиковый пупс, не отлипающий от телевизора, ей не нужен. К тому же существует еще одна причина, которую суровая директриса тщательно скрывает: сына Кавалерия любит больше жизни. А порой ей кажется, что даже больше ШНыра.
        - Отдай мне эту пчелу! Подари! - ноет Руслан.
        - Ее нельзя подарить! Она сама должна тебя выбрать!
        Но сын твердит одно и то же.
        - Если не можешь подарить - тогда просто пусть она будет моя!
        Кавалерия хлопает ладонью по столу. Подскакивает стеклянная ручка. Дрожит уцелевшая часть капли. Пчела, как ни в чем не бывало, продолжает ползти.
        - Нельзя передать пчелу как наследство! Я не могу сделать тебя шныром! Таких случаев, когда мать и сын - оба были шнырами - история не знает!
        Сына не волнует, чего там не знает история. Это ее сложности.
        - Она узнает! - Он дергает верхней губой, которая у него коротковата. Из-за этого кажется, что Руслан постоянно улыбается. Или что рот всегда приоткрыт. Из-за этого в детстве ему вечно порывались удалять аденоиды. К счастью, его мать верит себе больше, чем врачам.
        - Ты не можешь. Это особая пчела! О-со-ба-я! Ну в кого ты такой упрямый? - снова объясняет Кавалерия.
        - В тебя!
        - В меня? Да с чего бы! Я сущий ангел! - отрезает мать. Вместе они сидят и размышляют, в кого он такой уродился. Рабочих версий не обнаруживается. Сын шмыгает носом. Кроме аденоидов, у него аллергия на лошадей. Почему-то часто так бывает: если человек любит лошадей больше жизни, у него на них аллергия.
        - Мне ее жалко! У нее сломано крыло! - говорит Руслан.
        Кавалерия молчит. Вместе они разглядывают пчелу. Крыло у нее не сломано, но по неизвестной причине слиплось, сложившись вдвое. Рядом со здоровым оно выглядит обрубком, как у Икара. Когда золотая пчела, не понимая этого, начинает работать крыльями, ее закручивает на одном месте, и от стола она не отрывается.
        - Слушай! - говорит Кавалерия. - Я не имею к этой пчеле никакого отношения! Я не директор над пчелами! Я вообще не понимаю, что она делает на столе! Если ты хочешь кого-то убеждать - говори с пчелой.
        - Я с ней и так говорю! Это я ее сюда принес! - отвечает сын.
        Кавалерия не верит.
        - Ты принес сюда пчелу?
        - Ну да! Я нашел ее у забора в ШНыре.
        - Я же тебе запретила там топтаться!
        Руслан осторожно обходит скользкую тему.
        - Вид у нее был ужасно несчастный. Она не могла лететь, - добавляет он.
        - И ты смог взять ее и принести?
        Удивление и обида.
        - А чего тут такого? - говорит сын. - Я вообще ее не брал, между прочим! Я положил на землю ладонь и сказал ей: «Иди сюда!»
        - Сказал пчеле? И она пришла?!
        - Ну, во всяком случае, приползла.
        - Покажи! - требует Кавалерия.
        Руслан пожимает плечами и протягивает к пчеле руку.
        - Иди сюда!
        Золотая пчела перестает вертеться на одном месте. Некоторое время она сидит, шевеля усами, а потом решительно ползет к его пальцу и взбирается на него. Кавалерия не верит своим глазам. Ее собственная пчела никогда не полетела бы на голос. Кавалерия вообще сомневается, существуют ли у пчел уши.
        - Погоди! - говорит она быстро. - Стряхни ее! Не бойся, смелее стряхивай: не расшибется! Теперь иди на тот край стола и снова зови!
        Сын сдувает с пальца пчелу и огибает стол:
        - Эй, я здесь! Иди сюда!
        Пчела разворачивается, шевелит усами, уверенно ползет к его пальцу и вновь начинает карабкаться. Кавалерия трет глаза.
        - Странно, - недоверчиво говорит она.
        - Что странно?
        - Говорят, за всю историю ШНыра существовал всего один человек, на голос которого шла пчела.
        - Я? - спрашивает сын. Скромности ему не занимать, хотя никто занимать и не пытается. Всем хватает своей.
        - Митяй Желтоглазый, - отвечает Кавалерия.
        Руслан хохочет. Имена первошныров он знает назубок, и они ему смешны. Только послушайте! Фаддей Ногата. Мещеря Губастый. Гулк Ражий.
        - Перестань смеяться!
        - Я не могу перестать! Ты очень забавная! Особенно когда делаешь вид, что злишься, хотя на самом деле совсем не злишься!
        Суровая Кавалерия прячет улыбку. Когда дело касается сына, у ежика исчезают все колючки.
        - Кто, я? - возмущается она. - Зато у меня… все в порядке с логикой вещей!
        Тогда эти слова были произнесены в первый раз. Всякие слова когда-то произносятся впервые.
        Память закрывает свой альбом. Кавалерия спит. Часа через три встает, быстро приводит себя в порядок и выходит в коридор. У нее лекция, которую пропускать нельзя, потому что потом народ уже не соберешь. В аудиторию она вошла тихо, и ее никто не заметил. Десять новичков, недавно вернувшихся из пегасни, занимались каждый своим делом. Лара «звонькала» кому-то из кавалеров и смеялась тем волнующим, немного искусственным смехом, каким никогда не смеялась, когда ей действительно бывало весело.
        - Это кто? - шепнула ей Фреда.
        - Как кто? Нескромный вопрос! Это Сержик… политик и бизнесмен! - небрежно объяснила Лара, зажимая пальцем динамик.
        - Ага, ты рассказывала! Не тот самый, у которого точка продажи кошачьего корма на рынке? Ну он еще собирает подписи для партии любителей собачек? - громко спросила Фреда, пользуясь тем, что палец Лары отлип от динамика. Трубка озабоченно притихла. Лара сделала страшные глаза и, погрозив Фреде кулаком, продолжила торопливо смеяться.
        Кирилл шептался с Леной. Это было очень одностороннее шептание. Он размахивал руками, хихикал, подскакивал. Натуральная муха, жужжащая вокруг Спящей Красавицы. Лена слушала его, лениво переплетая толстенную косу.
        Рина давно заметила, что у Кирилла с Леной особые отношения. Особые потому, что нарушают привычную схему ухаживаний Кирилла, которая состоит в том, что он повторяет за девушкой все, что говорит она. «Погода чудесная». - «Чудесная». - «А вчера была отвратная». - «Отвратная». - «Машка такая идиотка, правда!» - «Правда!
        - «Ты меня проводишь?» - «Проводишь». - «А любишь?» - «Любишь».
        - Слушай! А тебе самому не надоело? - как-то спросила Рина.
        - Надоело, - согласился Кирилл. - Но этот способ лучший. Во-первых, можно не напрягать извилины. Во-вторых, вообще не слушать, что она несет. В-третьих, у девушки создается впечатление, что ты понимаешь ее, как никто.
        - А что ты свин, девушка не может разобраться?
        - Редко, потому что она же находится в экстазе от непрерывного болтания! - заметил Кирилл. - Да и мозг, опять же, нужен, чтобы разобраться! А меня могут выносить или девушки, у которых мозга сроду не было, или Лена. Но за ней почему-то повторять не получается. Она все больше молчит.
        Остальные юные шныры тоже не сидели без дела. Алиса всех презирала. Всякий, взглянувший на нее, должен был навеки ощутить себя ничтожеством, вот только никто на нее не смотрел. Даня пытался вспомнить, чем гастрафат принципиально отличается от палинтона. Вечно голодный Макар ел подсоленый хлеб, закрывая рот рукой. Влад Ганич сравнивал пуговицы на рукавах пиджака. Сашка незаметно набивал кулак о стену. Рина рисовала маркиза дю Граца, от которого улепетывал сутулый человек с зонтом.
        - Доброе утро! - отчетливо произнесла Кавалерия.
        Ее приветствие заставило народ очнуться. Сашка перестал бить кулаком по стене, а Макар - жевать. Кавалерия подошла к окну и, счесав монетой лед, стала смотреть на улицу. Перед ШНыром, смешно растопырив руки, стоял Горшеня. Стоял уже давно. На голову ему ветер намел сугроб.
        Кавалерия смотрела на Горшеню, а Рина - на Кавалерию. Рине вспомнилось, как в сентябре во время сильного дождя Кавалерия пряталась под кленом и держала Цезаря под уздцы. Холодные струи пробивали листву насквозь. Цезарь вздрагивал и, как мокрая ворона, встряхивал крыльями. Ему было неуютно, тревожно. А Кавалерия задирала к небу лицо, улыбалась, и по очкам у нее текла вода.
        - В последние годы золотых пчел вылетало из улья все меньше. Много шныров погибло, еще больше - переметнулось к ведьмарям или просто ушло. Закладок достается меньше. Как следствие - мир хиреет и заболачивается, - сказала Кавалерия.
        Класса она не замечала и говорила скорее для себя. Да и вообще, если разобраться, Кавалерия не любила никого учить. Одна из любимых ее фраз была: «Чем больше я даю информации, тем меньше у вас останется в голове в результате этой информации!» И другая похожая: «Истинное знание не приходит от слов, а только уходит».
        - И какая мысль? Типа: все марш служить человечеству? - вызывающе спросила Фреда.
        Кавалерия строго взглянула на нее, однако на Фреду суровые взгляды не действовали. Она лишь фыркала, как норовистая лошадь, и таращила глаза.
        - Для начала послужи ШНыру! В ближайшее время каждому из вас предстоит решить: готов ли он к первому нырку. Самому сложному, потому что первый нырок - это поединок с самим собой.
        - То есть мы уже можем нырять? - недоверчиво спросила Фреда.
        - Сомневаюсь. Все, чему Меркурий вас выучил, это крепко сидеть в седле. Но другого выхода нет. Шныр исчерпал все резервы. Средние и старшие шныры ныряют с полной загрузкой. Если увеличить ее хотя бы немного - люди начнут разбиваться или сходить с ума. Вы, хотя это и пафосно звучит, наша последняя надежда.
        - Встречное предложение! А если немного уменьшить количество нырков? Не в плане сокращения, а в плане минимализации? - как всегда запутанно предложил Даня.
        Косичка Кавалерии раздраженно дернулась.
        - Исключено! Уменьшать число нырков нельзя, особенно сейчас. Каждая новая закладка приносит в наш мир немного энергии с двушки, которая поддерживает главную закладку Зеленого Лабиринта. Раньше это делали охранные точки… А теперь посмотрите на Горшеню! Едва ходит.
        Рина была благодарна Кавалерии, что, говоря об охранных точках, та ни разу не посмотрела в ее сторону.
        - А если я откажусь нырять? - тревожно спросила Алиса.
        Рина отметила про себя, что об «откажусь» заговорила Алиса. Фреда, как ни фыркала, от нырков почему-то не отказывалась.
        - Твоя золотая пчела - твой выбор, - спокойно сказала Кавалерия. - Но все же надеюсь, что среди вас окажутся хорошие ныряльщики. Хотя бы два-три. Мы с Меркурием в том возрасте, когда умные хозяева уже продают рабов. На вид они еще крепенькие, но постепенно перестают быть рентабельными. Скоро ШНыр достанется тем из вас, кому он нужен и кто сможет его взять. Наша жизнь - это проверка на вшивость. Причем фактически сплошная!
        Рина смотрела на Кавалерию с испугом. Она думала, что никогда не смогла бы сказать такое про себя.

* * *
        Вторую пару должен был вести Вадюша, но Вадюша болел, и его заменял Ул, не любивший торчать в аудитории. Как следствие, следующие полтора часа Макар, Сашка, Алиса, Даня и Рина улепетывали по ШНыру многоногой каракатицей, за которой с пластиковыми бутылками в руках гналась другая многоногая каракатица - Кирилл, Лена, Влад, Лара и Фреда. У каждого в пятерке нога была пристегнута ремнем к ноге соседа, и, когда падал один, с ним вместе валились и остальные.
        В первой пятерке тормозящим звеном была демонстративно антиспортивная Алиса, во второй - патологически упрямая Фреда, прикованная между Владом и Кириллом.
        Ул шел впереди и, сунув руки в карманы, покрикивал:
        - Шныровские пятерки должны держаться вместе! Мы в одном танке! Механик-водитель не радуется, когда наводчику отрывает голову!
        - Господа! Почему пятерки? Это устарело! Спецназ ходит тройками. Они мобильнее! - заявил Даня.
        - Этот вопрос ты задашь препам, - терпеливо объяснил Ул.
        - Каким еще препам?
        - Препы - это которые даватели, - морщась от головной боли, объяснил Ул. - Умоляю, гений: молчи и топай! Я недавно из нырка. У меня сегодня низкая пропускная способность на слова.
        Вскоре стало ясно, что первая пятерка уходит в отрыв. Ее не задержало даже падение Алисы, которая начала орать, что ремень режет ей ногу, и демонстративно уселась на паркет. Но в этот момент Лара, доведенная до белого каления биологическими шуточками Макара, запустила в него пластиковой бутылкой и заработала двадцать штрафных отжиманий, потому что оказалось, что бросать бутылки нельзя. Особенно в голову. Особенно с воплями. Особенно товарищу по ШНыру, который завтра, возможно, будет прикрывать в бою твою спину.
        - Так мы их никогда не догоним! - заявил Кирилл. - Мы друг другу мешаем. Надо на
«раз» шагать левой ногой, а на «два» - правой.
        - Лучше прыгать! - заспорила Фреда.
        - Можно и прыгать! Только синхронно! - легко согласился Кирилл.
        От удивления, что ей уступили, Фреда зачерпнула легкими воздух. Она привыкла быть в оппозиции. А тут, получается, ее лишали любимого занятия.
        - Нет уж! - сказала она Кириллу. - Лучше шагать! Раз-два! Раз-два! Топай давай к своей мамочке!
        С мамой Кирилла обе пятерки новичков ухитрились познакомиться месяц назад на его дне рождения, который праздновали в кафе недалеко от метро «Выхино». Кирюша на маму походил не особенно, разве что узнаваемым носом с горбинкой. В остальном же она была гораздо плотнее, шире в плечах, с огненно-рыжими, почти красными волосами. Двигалась она решительно, поминутно дергала Кирюшу за рукав и, когда видела какого-то нового человека, громогласно спрашивала: «А это кто?» - «Алиса», - шепотом отвечал Кирюша. «Мне это имя ничего не говорит! - отвечала мама. - А это кто?» - «Рина!» - «И что? Она тебе что-нибудь подарила?»
        Надо отдать ему должное, Кирюша вел себя стоически. Улыбался, мамой гордился и не оскалился даже тогда, когда она, послюнявив палец, стала стирать с его щеки
«какую-то бяку». («А ну, стой смирно! Я мама, а маме можно!»)
        - Раз-два! Раз-два! - кричала Фреда, размахивая бутылкой.
        Видя, как бодро шагает вторая пятерка, Ул решить усложнить задание.
        - А ну, стой! Поворачиваем к лестнице! - заорал он.
        - Господа! Но это лестница в подвалы! - заявил Даня.
        - Да? Вот чудо! Былиин! Неужто в подвалы? А я и не знал! - удивился Ул. - Поворачиваем!
        Через несколько лестничных пролетов вторая пятерка настигла-таки первую и принялась колотить ее пластиковыми бутылками. Первая пятерка сопротивлялась вяло. Она отдирала от перил Алису, которая кусала всех за пальцы. Закончилось же все тем, что Сашке надоело, что его и Рину бумкают бутылками, и он дернул Влада Ганича за голень. Обе пятерки скатились по ступенькам и, окончательно перепутавшись, прекратили возню.
        - Развязываемся! - великодушно заявил Ул. - На сегодня хватит! Кто там у меня ремень забрал? Вертайте его взад!
        - Ну что, поднимаемся? - спросила Рина.
        Ул молчал, задумчиво поглядывая на спускавшиеся вниз ступени. Заметно было, что он колеблется.
        - Фигуса с два поднимаемся! Есть тема. Кто хочет посмотреть одно местечко? Только, чур, не палить меня Кузепычу и Кавалерии! Ладушки?
        - Ладушки у бабушки! - ляпнула Фреда.
        По узкой лестнице приходилось спускаться в ряд. Алиса после сотой ступеньки принялась жаловаться, что у нее отваливается все подряд, особенно ноги, руки и внутренности. Потом ступенек на триста забыла об усталости и начала ныть, только когда у нее участливо спросили: как она, ничего? Макар задумчиво щупал мощную кладку. Даня вслух рассуждал, какой длины может оказаться нижний тоннель и не соединяется ли подземелье с Московским метрополитеном.
        - Куда чего ведет - это к Роде, - ответил Ул.
        - А вы с Ярой не?..
        - Нам хватает неба.
        - Но ведь первые шныры зачем-то выкопали эти катакомбы?
        - Первые шныры много чего делали. Мы и трети того не знаем, что было для них в порядке вещей, - кратко ответил Ул.
        Даня втянул голову в плечи, чтобы не цеплять макушкой низкий потолок. Молчать ему было скучно, бесконечно спускаться тоже скучно, и, заметив, что Рина тайком достает шоколад, он предложил:
        - Спорим на шоколадку, что ты не сможешь повторить простого русского слова?
        - Идет. Давай его сюда! - согласилась Рина.
        - НИИОМТПЛАБОПАРМБЕТЖЕЛБЕТРАБСБОМОНИ МОНКОНОТДТЕХСТРОМОНТ, - выпалил Даня на одном дыхании.
        Рина моргнула, заблудившись где-то на пятом слоге.
        - Чего это за бред? Ты хоть знаешь, что это значит?
        - Конечно, знаю. Научно-исследовательская лаборатория операций по армированию бетона и железобетонных работ по сооружению сборно-монолитных и монолитных конструкций отдела технологии строительно-монтажного управления, - сообщил Даня, беззастенчиво отбирая у нее шоколад.
        Вскоре они добрались до тоннеля, выложенного крупной брусчаткой. Здесь было темно, и Ул отправил Даню с Кириллом на лестницу за негаснущими факелами. Макар тоже рвался с ними, но Ул его притормозил, опасаясь, что тот найдет что поджечь даже во влажном подземелье.
        Пока они отсутствовали, Ул стал ругать Кузепыча, который не подумал о нормальном электрическом освещении подвала. Влад Ганич тоже попытался вякнуть что-то про Кузепыча, но Улу это неожиданно не понравилось.
        - А вот этого не надо! Развел тут критику высшего разума! - сказал он и назначил Владу десять отжиманий. Тот неохотно повиновался.
        - А тебе можно ворчать?
        - Мне можно. Я сам, чудо былин, начальство! А то сегодня ты Кузепыча ругаешь, завтра Родю, а послезавтра меня! Понимаешь: МЕНЯ!!! - и, накрутив себя таким образом, Ул добавил Владу еще десять «супержаб».

«Супержаба» - это было вдвое хуже отжиманий, поскольку предполагало выпрыгивание из положения приседа и хлопок руками над головой. Когда Влад Ганич «родил десять супержаб» (копирайт Ула), вернулись Даня с Кириллом. Ул взял у Дани факел, отбежал немного, присел на корточки и, вытянув руку, что-то осветил. Все увидели лестницу, настолько узкую, что по ней пришлось бы спускаться если не совсем боком, то выставив вперед плечо. Ступеней через восемь угадывалась старинная деревянная дверь, окованная металлическими полосами.
        - Надеюсь, нам не сюда? - отдышливо спросил Влад Ганич, не отдохнувший еще от
«супержаб».
        - Ага, в смысле угу! Это то самое место, где Митяй Желтоглазый работал над дополнительными фигурками к нерпи. Ну, кто хочет посмотреть?
        В голосе у Ула Сашка уловил знакомую интонацию. Похожие голоса были у парней в секции, когда новичка невинно просили открыть кран в умывалке. Откуда бедолаге было знать, что после самого легкого поворота из сломанного крана с жутким гудением вырвется струя ледяной воды?
        Сашка хотел отказаться, но скосил глаза на Рину и решил рискнуть. Сбежал по лестнице, попытался взяться за круглое металлическое кольцо двери и… не смог. Ощущение ребенка, который тянется к солнцу и вроде как должен, по всем прикидкам, его коснуться, но все никак не коснется. Бежит за стулом, встает на него - и снова ему кажется, что до солнца осталось совсем чуть-чуть. Сашка старался раз за разом, но рука зачерпывала пустоту. Самое обидное, что дверь не была призрачной. Сашка видел следы кузнечного молота на кольце и трещины рассохшегося дерева. Сверху его подгоняли нетерпеливые голоса. Он зажмурился и наудачу шагнул вперед. Ничего. Открыл глаза, побежал и - опять остался на месте. Сдавшись, Сашка попытался вернуться к остальным, но и этого не сумел. Бежать он мог, но с места почему-то не сдвигался. Так и торчал на узенькой площадке, залипнув непонятно в чем, что и держало, и не держало его в одно и то же время.
        - Чего ты копаешься, сурок? Давай я! - нетерпеливо крикнул Макар.
        Не дождавшись ответа, он скатился вниз, плечом вдавил Сашку в стену и попытался пнуть дверь. Дверь не мешала ему себя пинать, но и не помогала. Макар так до нее и не дотянулся.
        - Во, курва! Ща я ее с разбега сделаю! - Макар рванул наверх, но налетел на спускавшегося Даню, горевшего желанием научно разобраться в ситуации.
        Видя, что трое уже внизу, к двери Митяя Желтоглазого спустились и остальные, кроме Ула и Лены, оставшихся наверху. На площадке стало тесно. О том, что по лестнице подняться невозможно, знал пока один Сашка, но помалкивал. Остальные считали, что мешают друг другу. Они лезли, застревали, толкались. Макар отдавил Алисе ноги. Даня, чьи локти требовали вертолетного размаха, заехал Макару в переносицу, после чего три раза попросил прощения.
        Потом Даня повернулся к Улу.
        - Позвольте проявить любопытство, если, конечно, вопрос окажется в пределах вашей осведомленности и не за рамками нашей компетентности? - спросил он без малейшей задержки в рече. Видимо, Даня и мыслил так же, как и говорил.
        - Валяй, любознательный ты мой! - разрешил Ул.
        - Почему мы не можем прикоснуться к двери?
        Ул со щелчком открыл здоровенный нож и, зажав край кожи зубами, подрезал себе заусенец на пальце. Это было сделано таким лихим движением, что Рина забеспокоилась, не отмахнет ли он себе нос. Нос, однако, уцелел.
        - Дверь сделана из дубовых досок. Дуб рос между первой и второй грядой. Перед первой, как показывает практика, в основном сосны, - ответил Ул.
        - Но только прикоснуться…
        - Не смогли, потому что не заслужили! - Ул отплюнул заусенец. - Принцип двушки. Все действительно стоящие вещи не покупаются, не воруются, а заслуживаются.
        Даня покосился на дверь.
        - Дверь строго для своих… хорошая штука. А за ней что-то ценное? - уточнил он.
        - Можешь не сомневаться, - заверил Ул.
        Он сел на камни, опустил подбородок на колени и стал ждать. Постепенно вопли прекратились. Застрявшие на нижней площадке пытались вылезать по очереди, пробуя то боком, то спиной, то большими прыжками. Результат был нулевой. Временами кто-нибудь падал и оказывался у всех под ногами.
        - Это негуманно! - проорала Фреда, когда ей наступили на ухо.
        - Гуманность - это от слова «гумус»! Гуманно будет, если вы доживете до следующего года! - оборвал ее Ул.
        Лена нашла тихий закуток, преспокойно села и продолжила вязание крючком. Вязала она что-то длинненькое, вроде шарфа, до поры до времени прятавшееся в пакете. Остальные, не наделенные способностью прессовать время в упругие петли занятости, орали друг на друга, пытаясь вырваться. Ул выждал, пока новички перестанут голосить и более-менее внятно попросят его о помощи. Потом крикнул вниз:
        - Сашка, кончайте метаться! Это все без толку! Возьмите с Макаром Даню и тащите его! Кирилл и Влад! Волоките девчонок!
        - Как волоките?
        - Чудо, былин! Да как хотите! На ручках, на плечиках! Только не башкой об ступеньки! Лестнице пятьсот лет!
        Сашка и Макар подхватили Даню и, спотыкаясь, ибо он был возмутительно протяженный, поволокли его по лестнице. Тащить Даню было тяжелее, чем холодильник. Холодильник не жалуется и не дает болтливых советов по своей переноске. Сгрузив Даню рядом с Улом, Сашка поспешно вернулся за Риной и отнял ее у Кирилла, пытавшегося взвалить девушку на плечо.
        - Это мой мешок картошки!
        - Да без проблем! - кивнул Кирилл и подхватил на руки Фреду. - Только не подумай чего-нибудь лишнего!
        Фреда презрительно хокнула.
        Вскоре все новички стояли рядом с Улом. Тот выглядел не слишком довольным. Ему явно хотелось, чтобы они просидели перед дверью недельку.
        - Почему дверь нас отпустила? - спросил Сашка.
        - А самому подумать - напрягаться неохота? Потому что вы не сами поднимались, а кого-то тащили.
        - Делали что-то для кого-то! Вот гадство! Это же элементарно до тупости! - простонала Рина.
        Ул ухмыльнулся.
        - Ага, в смысле угу! Ну так че ж сами не вылезли, если просто? - спросил он ехидно.
        Неожиданно во мраке коридора вспыхнул светящийся желтый карандаш. Одним концом карандаш был таинственно закреплен в воздухе, другой же его конец, то укорачиваясь, то удлиняясь, недоверчиво щупал темноту. Прошло несколько секунд. Карандаш перестал быть карандашом, а стал просто рассеянным лучом света, бившим из чьей-то нерпи. По тому, как луч по-крабьи раскачивался, делая одышливые паузы, Рина определила, что это Кузепыч. Если бы луч двигался решительно и собранно - это была бы Кавалерия. Если бы светил в пол, изредка всплескивая, чтобы лишний раз себя не выдать, - Меркурий.
        - Гасите факелы! За мной! - Ул рванулся к лестнице, но луч уже уперся в грудь его шныровской куртки.
        - Попадалово! - прошипел Ул, останавливаясь.
        - Ул! Подойди сюда! Тебе разрешали проводить занятия в подвалах? - раздался сердитый голос Кузепыча.
        Ул обреченно потащился к нему. Что выговаривал ему Кузепыч, было не разобрать. До новичков долетали отдельные «пни» - грустные, еловые, подмигивающие и самая грозная и убийственная разновидность пней - якорные пни. Ул, оправдываясь, пожимал плечами. Раскрытые пальцы его ладоней покачивали воздух, точно успокаивая его, а вместе с ним и Кузепыча.
        Рина не выдержала и, воровато коснувшись русалки, усилила звук.
        - …шныровский сейф… Ты хоть понимаешь… А если кто-то… - услышали они.
        - Да не, они нормальные ребята! Чудо, былин! Да разве я… - И вновь руки Ула начинали успокаивающе поглаживать воздух.
        Глава 7
        Черный человек темной ночью
        Человек хочет верить во что-то полностью, несомненно. Так, как верит пес, который с закрытыми глазами прыгает с крыши, зная, что хозяин его поймает. Мрак до поры до времени поощряет в нас веру, а потом тыкает носом в несовершенства того, кому мы верим. Наша вера разбивается, и мы не верим уже никогда и ни во что.
        Так вот: когда тебя что-то может остановить - это не вера.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Они мчались в новом джипе Тилля. За рулем сидел сам Тилль. С ним рядом на переднем сиденье тщательно пристегнутый Долбушин зажимал между худыми коленями зонт. Сзади на мягком диванчике нетерпеливо подпрыгивал Дионисий Тигранович Белдо. Короткие, в золотых перстнях пальцы Тилля цепко сжимали руль. Водителя, проработавшего у него семь лет, глава форта берсерков лично выбросил из машины, стоило Белдо шепнуть ему, куда они едут. Когда они выехали из города, джип начало швырять на гололеде. Глава финансового форта ударился плечом о дверцу.
        - Не гоните, как смертник, Тилль! Напрасно вы прогнали водителя! - сказал он.
        - Тогда бы мне пришлось его убрать. А найти нового, который бы меня устраивал, не так просто! - Тилль неудачно вписался в поворот. Джип понесло навстречу длиннющему трейлеру. Трейлер заревел и, вихляя, вывернул на обочину. Они разошлись буквально на толщину волоса. Тилль вытер с лица пот. Долбушин отметил про себя, что, когда машину начало нести, глава всех берсерков держал руль одной рукой. Другой он вцепился в кабанью голову, висевшую на цепочке у него на шее.
        - Как некстати этот дальнобойщик отвернул! Упущен отличный шанс разом сменить руководство всех трех фортов!.. - хладнокровно заметил Долбушин. Когда все происходило, сам он даже не зажмурился.
        - Не трех, - сквозь зубы сказал Тилль, не отпуская кабанью голову.
        - Ах да, простите: двух! Я забыл, что с этой свинкой вы неуязвимы, хотя обгореть, возможно, и пришлось бы.
        - Тьфу-тьфу, Альберт! Что вы мелете? У вас черные губы! Не накликайте беду! - испугался Дионисий Тигранович и стал спешно искать дерево, чтобы по нему постучать. Дерева в джипе не оказалось, и Белдо ограничился тем, что постучал по обнаружившемуся у него в кармане карандашику.
        - Карандаш не поможет! Он не соединен со вселенной пуповиной вечности! - с издевкой сказал Долбушин.
        Старичок перестал стучать по карандашику и поймал отражение Долбушина в автомобильном зеркале.
        - Вы сегодня всех задираете, Альберт. У вас что-то изменилось и все плохо? Если так - извольте: я благородно готов побыть вашим громоотводом, - промурлыкал Белдо.
        Долбушин отвернулся и надолго замолчал. Час спустя джип Тилля свернул с шоссе на заметенную снегом дорогу, прорезанную колеей грузовиков. Ломая колею, Тилль проехал метров пятьсот и свернул к бетонной ограде.
        - Навигатор говорит, что приехали! - буркнул он, щелкая толстым ногтем по экрану.
        К ним уже бежал тощий, услужливый человек без шапки и в расстегнутой дубленке. Засуетился, открывая ворота, замахал руками и быстро перебежал к одноэтажному кирпичному зданию, оглядываясь и приглашая их за собой. Тилль доехал до крыльца. Разминая затекшие спины, главы фортов покинули джип. Услужливый человек подскочил к ним и заметался ладонью, находясь в нерешительности, протягивать ему руку или нет. Он заметно нервничал.
        - Что ж это вы? Руководитель, а сами ворота открываете? А кто же будет рукой водить? - дружелюбно пробасил Тилль, награждая его своей пухлой конечностью.
        Ободренный рукопожатием берсерка, директор захихикал и полез здороваться к Белдо, но тот, извиняясь и покачивая ручонкой, сказал, что у него очень слабые пальчики. Что касается Долбушина, то к нему услужливый и лезть не осмелился.
        - Я всех выгнал… всех выгнал… как вы и сказали… - поспешно сказал он.
        - Похвально. Кто еще знает? - Тилль задумчиво оглянулся на джип. В правой звуковой колонке, как донес Долбушину один из осведомителей, у Тилля хранился многозарядный бельгийский пистолет. Глава форта берсерков не уважал шнепперы.
        - Экскаваторщик и водитель самосвала.
        Тилль перестал коситься на машину.
        - И все?
        - Ну, может, еще кому шепнули. Слухи-то быстро распространяются. Но вы не волнуйтесь! Все надежные ребята!
        - Надежнее вас? - не поверил Долбушин.
        Директор засмеялся, точно заблеял. Смеялся и переводил глазки с одного гостя на другого, пытаясь определить, кто из них самый важный. Белдо был сразу вычеркнут из списков. Директорская мысль колебалась между Тиллем и Долбушиным, медленно перевешивая в сторону Долбушина. Потоптавшись на крыльце, услужливая личность неожиданно повела их не внутрь административного здания, а к железным воротам гаража. Остановилась и, подбирая ключ, возбужденно заговорила:
        - Тут история какая. У нас небольшое химическое производство. Делаем реактивы, удобрения, краску. С отходами, конечно, есть сложности. Отработанную воду сбрасываем в два отстойника. Еще есть третий отстойник, самый большой. Сейчас вот зима, промерзло все до дна. Мы решили лед распилить да и вывезти от греха. Проверки, бывает, наскакивают. Доковырялись до дна, стали ледяную плиту поднимать, а там, понимаешь, ноги…
        Директор тревожно взглянул на Белдо. Старичок схватился за сердце и стал искать по карманам таблетки. Таблеток на нашел, но отыскал мятную конфетку и предложил ее директору. Тот замотал головой.
        - Поначалу мы думали: кто-то из местных. Перемахнул, понимаешь, деятель спьяну через забор да и ухнул. Много ли поддатому надо? Хотели уже в полицию звонить, да дело-то скользкое, замотают… А тут смотрю: экскаваторщик бежит. Лица на нем нет! Кричит: «В соседнем кубе льда лошадь нашли… крылатую!» - директор уже привычно посмотрел на Белдо, как на самого сочувствующего.
        Старичок послушно заохал, пугаясь новости о крылатой лошадке.
        - Ну я пробил по Интернету, и сразу наткнулся на ваш исследовательский сайт!.. Вы что, действительно готовы заплатить триста тысяч долларов любому, кто… И каков порядок выделения средств? - голос услужливой личности вильнул.
        - Про денежки - это вот к Альбертику! - прощебетал Белдо. - Я их сроду не держал! Они, как губка - напитываются отрицательной энергетикой всякого, кто держит их со злобой! Зачем мне чужие болезни, когда я и сам человек нездоровый?
        Долбушин сдернул с плеча тощий рюкзачок.
        - Порядок выделения средств упрощенный. Тридцать пачек по десять. Отрицательной энергетики не бойтесь - только что из банка… А теперь открывайте гараж!
        Борясь между услужливостью и желанием заглянуть в рюкзак, директор отомкнул тяжелый замок. Вбежал внутрь, задел что-то ногой, зашарил по стене. Лампы дневного света просыпались долго - вначале с голубоватым потрескиванием вспыхнула длинная в глубине гаража, потом - две короткие у входа.
        На деревянных поддонах лежали два неровных ледяных куба. Лед был странного цвета - розовато-зеленый. Один куб был чуть больше человека. Другой - длинный и вытянутый - занимал сразу три поддона. Было заметно, что лед поначалу разбивали ломами, а потом, боясь повредить, пилили. В большом кубе с задранной мордой и неестественно подогнутыми ногами застыл вороной пег. Громадные крылья были изломаны. Перья ближайшего крыла вмерзли в лед совсем близко от скола.
        - До ШНыра отсюда километров шестьдесят пять, - вполголоса произнес Долбушин. - Далековато он вышел из нырка!
        - Я вас умоляю, не грызите мне нервы! Что такое шестьдесят километров? Двадцать минут лету… - Белдо жадно всматривался в окровавленную, с задранной верхней губой голову лошади. Она сохранилась не просто великолепно. Казалось, сейчас пег рванется, копытами разобьет лед и взлетит.
        - Но, будьте вы прокляты, как?.. - изумленно начал Тилль.
        - Специфика химического производства. Работает, как формалин. Мухи и те, извиняюсь, не разлагаются, - опуская глазки, пояснила услужливая личность.
        Тилль поднес лицо к кубу, всмотрелся в изломы льда. Седло сидело как влитое. Из стремян уцелело левое. От правого болтался ремень.
        - Ага… седельных сумок мы не уважаем. Значит, носим все с собой. Что ж, тоже правильно! - пробурчал глава берсерков и с кряхтеньем присел на корточки у соседнего куска льда.
        Как ни толстокож был Тилль, но и ему стало не по себе. Он отшатнулся и выругался. Из куска окрашенного льда, совсем близко, на него смотрел человек. Смотрел ясно, смело и пристально. Лицо спокойное, с тонкими чертами. Не напуганное, лишь чуть искаженное оптическими изломами льда.
        - Я угадал! Сумка у шныра! - пропыхтел Тилль.
        - Не радуйтесь раньше времени. А вдруг у него ничего нет? - спросил Долбушин.
        Тилль посмотрел на него взглядом пса, у которого пытаются отнять кость.
        - А вдруг что-то есть?
        - Кого-то он мне напоминает, этот красавчик… Может, мы встречались? Кто ты, мой чудесный? Что ты нам принес с двушечки? - подбегая к Тиллю, зашептал Белдо. Он протянул пальцы и сквозь лед гладил лицо юноши.
        Это было так мерзко, что Долбушину захотелось ударить Белдо по пальцам зонтом. Чтобы этого не сделать, он отвернулся.
        - Когда вы в последний раз спускали воду? - резко спросил он у директора.
        Директор, через брезент рюкзака ощупывавший пачки денег, отдернул пальцы.
        - Я перешел сюда работать семь лет назад… почти восемь… Лет за шесть до меня водоем чистили! Таким образом, получается от восьми до четырнадцати лет!
        - Хорошенький разлет! То есть мы даже не знаем, сколько он там торчит! - с раздражением сказал Тилль.
        Белдо восхищенно прижал руки к груди.
        - Нет, знаем, мон ами!.. Знаем! Одиннадцать лет шесть месяцев и четыре дня!
        Тилль перестал очищать сигаретную пачку от пленки.
        - Откуда такая точность, Белдо? Звезды нашептали? - спросил он с изумлением.
        Дионисий Тигранович смутился. Когда было необходимо, у беспомощного старичка, который не мог посчитать копеечки на пачку маргарина и всегда прибегал к помощи продавщиц, становилось очень хорошо с математикой.
        - Ну это несложно… - сказал он, робкой улыбкой рождая на щеках ямочки. - Я узнал этого милого мальчика! Это сын Кавалерии. Он погиб одиннадцать с половиной лет назад. Для всех это было тако-о-е горе! Я так плакал, так плакал! Младочка и Владочка не дадут соврать!
        Страдания Белдо никого не интересовали. Долбушин недоверчиво разглядывал юношу, о котором слышал, что он нырял далеко за Скалы Подковы.
        - Трогать звуки руками. Видеть летающие цветы и поющие камни, откликающиеся на дыхание… Какая чушь! Кто в это поверит? - сказал он едва слышно.
        Тилль деловито топтал толстым пальцем клавиши телефона. Не набрав до конца номера, раздумал, дал отбой и повернулся к директору.
        - Шеф, тележку сделаешь? Нужна с закрытым кузовом.

«Шеф» расстарался и «сделал тележку» в рекордные сроки. Через десять минут у ворот уже сигналил грузовик. Директор лично уселся за рычаги складского погрузчика и помог разместить в кузове два покрытых брезентом ледяных куба. Наблюдательный Долбушин видел, что услужливой личности не терпится от них избавиться. Если прежде он нервничал, что не получит денег, то теперь нервничал по другой причине. Ему хотелось, чтобы странные «исследователи» поскорее убрались, забрав с собой труп в кожаной куртке и мертвую крылатую лошадь.
        Они уже уселись в джип и тронулись, когда директор, успевший втихомолку сосчитать пачки и убедиться, что все без обмана, догнал их по глубокому снегу.
        - Простите, пожалуйста! - задыхаясь, крикнул он. - А если я когда-нибудь еще… Мы тут скоро собираемся соседний пруд почистить!.. Вознаграждение не будет уменьшено?
        - Ни в коем случае! Если что - сразу звоните! - успокоил его Долбушин.
        Тилль смеялся так долго, что толкал животом руль и едва сумел выехать на шоссе вслед за крытым грузовиком.
        - Прикормили придурка! Теперь он думает, что в каждом пруду у него окажется по неразложившемуся шнырику на крылатой лошадке! - с трудом выговорил он.
        Белдо погладил себя по разрумянившейся щечке.
        - Это ужасно, мон ами! Вот так и становятся охотниками за шнырами! Второго шныра с крылатой лошадкой он, понятно, не найдет. Но кто знает, не возьмет ли он однажды карабин и не засядет ли в лесу под Копытово? Причем будет глушить всех подряд: даже и тех, что возвращаются без закладок. А наш богатенький Альберт будет оплачивать его стрелковые опыты.
        Тилль от хохота нажал животом на сигнал. Грузовик с тентом свернул на обочину, решив, что это просьба остановиться. Тилль обогнал его и, махнув в окно рукой, поехал первым показывать дорогу.

* * *
        Утаить такую находку от Гая нечего было и думать. Это понимали и Белдо, и Долбушин, и даже не любивший делиться Тилль, в чьих загребущих лапах втихую сгинуло немало захваченных берсерками закладок. Крытый грузовик и джип, крутанувшись на «бетонке», взяли направление на Кубинку.
        С водителем расплатились километров за десять до базы. Ледяные кубы перегрузили на высланный им навстречу грузовик с заляпанными грязью номерами. Пока перегружали, их обогнали две коневозки, из зарешеченных окошек которых грустно глядели конские морды. Начиная с осени, Гай натаскивал молодых гиел на живых лошадях, на спину которым закреплялось подобие крыльев.
        Аккуратная асфальтовая дорога заложила петлю в лес. Снег был расчищен. У ворот безнадежной серой массой толпились псиосные. Некоторые, у кого еще не закончилась доза, пританцовывали, полузакрыв глаза. Другие сидели на корточках и раскачивались. Им было плохо. На них кричали, их прогоняли, ночью они нередко насмерть замерзали в лесу. Берсерки охраны били их, порой теряя терпение, стреляли, но псиосные все равно непонятно зачем притаскивались сюда, хотя и отлично знали, что ничего не получат. Лишь изредка Гай, расщедрившись, бросал им какие-то подачки, но это происходило очень нерегулярно.
        Снизив скорость, Тилль поехал прямо сквозь толпу. Псиосные отскакивали. Пытались открыть заблокированные дверцы. Прилипали лицами к стеклам. Один запрыгнул животом на крышу, но глава форта берсерков газанул, и он скатился на асфальт. Долбушин мрачно разглядывал псиосных. Разумеется, он видел их и раньше, но только сейчас обнаружил, что среди мелькавших лиц встречаются девушки и младше Эли. Дионисий Тигранович поднял воротничок и натянул на лобик шапочку.
        - Бедняжки! Ну как можно так себя не любить и не беречь? Не понимаю! - ужасался он.
        - Да бросьте вы, Белдо! Живые трупы! Выжженные мозги! - прохрипел Тилль. - Все равно сдохнут меньше, чем через полгода. Послать бы дюжину берсерков и не со шнепперами, а с арбалетами и с боевыми топорами! Десять минут - и все чисто.
        - Свежая идея! А как, интересно, берсерки будут отличать инкубаторов? Или ваши мальчики способны просветить каждого взглядом? - пискнул Дионисий Тигранович.
        Тилль нетерпеливо ударил ладонью по сигналу. Строгие ворота открылись, и обе машины свернули к ангару. Над грузовиком с шипением и клекотом пронеслись две неоседланные гиелы - любимицы Гая. Одна из них даже запустила когти в брезент. Ее отогнали криками и автомобильными гудками.
        - Чуют лошадку! - сказал Тилль.
        Лед раздробили отбойным молотком. Тучный берсерк работал осторожно. Гай, чьи неразлучные арбалетчики цепочкой стояли у входа в ангар, кратко объяснил ему, что если он отсечет у шныра ухо - ему самому отрежут ухо. Если пострадает нос - отрежут нос. С пегом церемонились меньше. Тот же берсерк, расколов лед, разделывал его тяжелой секирой. Гай велел снять с него лишь седло, потник и уздечку, а тушу приказал бросить молодым гиелам.
        - Пусть привыкают! Настоящие пеги перепадают не каждый день, - сказал он, наблюдая, как берсерк с хеканьем опускает секиру. Брызнула подкрашенная жижа.
        - Даже крови нет! Эта туша насквозь прохимиченная, - поморщился Белдо.
        - Хорошую гиелу химией только обрадуешь… Мощный был жеребец! Давно не видел таких крыльев. Не удивлюсь, если он в родстве с тем красавцем, который сам бросается на гиел, - задумчиво сказал Гай.
        - А-а, Зверь! Хозяйка - некая Штопочка. Мы бы давно их пристрелили, но вы приказали не трогать, - с досадой отозвался Тилль.
        Гай достал влажную салфетку и промокнул со щеки брызги. Тучный берсерк работал секирой, как заведенный, больше напоминая мясника.
        - Жестокость должна быть осмысленной. Если моей целью станет перебить всех шныров, я поставлю в лесу пулемет или устрою засаду у лазейки, через которую их молодняк бегает в Копытово. Но кто тогда будет таскать нам закладки? - сказал он с раздражением.
        - Все равно лучше подрезать этой Штопочке крылышки. А то больно много она ребят посекла своим кнутом. Взрослые мужики, и удирают от бешеной девчонки, которая ни черта не боится, - возразил Тилль.
        Гай нахмурился. Как видно, это было для него новостью.
        - Ингвар!
        Топорных дел мастер повернулся, как медведь. Ждал.
        - Ты прав! Поймай мне девчонку вместе с жеребцом. Поймай живой! Если она и правда так хороша, хочу устроить ей бой с Гамовым. Это будет занятно!
        - От Гамова мало проку, - пробасил Тилль.
        Гай удивился:
        - Как? Он же вернулся и снова чешет небо!
        - Чешет, но кое-как. На его гиеле и с его умением он мог бы каждый день приносить по перехваченной закладке, а он врет, что ему никто не попадается.
        - То есть ты считаешь, что он больше не наш? - уточнил Гай.
        - Не наш, - повторил главный топорник.
        - Ты ошибаешься, Ингвар. Он ушел не очень далеко. Жена, которая ушла в соседнюю комнату, еще не совсем ушла, - заметил Гай.
        - Все равно. Гамов стал слишком светлым. Всякие там фантазии у него, - Тилль крутанул у виска пальцем.
        - Нет, светлым он не стал. Он стал наглым, - подумав, сказал Гай. - Это надо пресечь… Про девчонку ты запомнил? Пусть убьет ее в поединке.
        - А если не убьет? - спросил Тилль.
        - Тогда она убьет его. Но он убьет. Через себя ему не перешагнуть.
        Гай посмотрел себе под ноги, на лицо молодого шныра, которое освободили, наконец, ото льда. Это было странное лицо, почти пугающее своим выражением. Казалось, он не умер, а шагнул в неведомое и прекрасное, и лицо успело отразить радость этого шага и пронести его в смерть. Дионисий Тигранович бегал вокруг тела, встряхиваясь, точно мерзнущий скворец.
        - Ах! Я проклинаю все на свете! И день, когда взял закладку, и ведьмарство! Неужели существуют на свете ценности, ради которых должны погибать такие прекрасные молодые люди? - кудахтал он.
        Тилль настороженно приподнял бульдожьи складки у глаз. Брякнуть такое при Гае был способен только Белдо. У тучного же берсерка едва не выскользнул из рук топор. С его точки зрения, это была крамола. Все равно, что заявиться к Сталину и, ковыряя в зубах, сказать, что вас достала советская власть.
        Гай подошел к Белдо и положил тонкую руку ему на плечо. Спущенный шар заиграл бугорками. Гай плохо переносил зиму. От мороза его кожа местами краснела, а местами оставалась белой, что мгновенно выдавало мертвые участки. Лицо делалось сетчатым. Не спасал даже загар инфракрасных ламп.
        - Я вас отлично понимаю, Дионисий! Мы с вами оба шныры и телом и душой… И это величайшая трагедия, что мы и они оказались по разные стороны баррикад! - сказал Гай.
        Белдо умиленно закивал. У тучного берсерка сам собой открылся рот. Его простой мозг замкнуло. Он ворочал шеей, ожидая теперь чего угодно. Например, того, что Гай и Белдо, взявшись за ручки, пойдут разгонять гиел и записываться в шныры. Однако запись в шныры по неведомым причинам отложилась на неопределенное время. Гай опустился на четвереньки, как собака, обнюхивая кожу мертвого юноши. Длинные, вьющиеся волосы Гая скользили по шныровской куртке.
        - Забавная химия… Как живой, только сердце не бьется. А на мать как похож! В свое время мы долго за ним охотились, а однажды он просто исчез. Хотел бы я знать, как он оказался в этом пруду. Ран на теле нет?
        - Не видно, - отозвался Тилль. - Проверить?
        - Какой смысл? Если ранен был шныр, почему упал пег? Жеребца осмотрели? Крылья целы? Следы топора? Шнеппера?
        Тучный берсерк распрямился, вытирая пот с окровавленного лица.
        - Так при падении ж все переломалось. Разве теперь разберешь? - пробормотал он, выгораживая себя.
        Гай бросил косой взгляд на разделанную тушу.
        - Так я и думал! Искать раны сейчас самое время! - пробормотал он и, решительно поднявшись, отряхнул колени от бетонной крошки.
        Оглянувшись на Гая, Тилль сдернул с плеча у шныра сумку и вывалил ее содержимое прямо на грудь юноши. Вещей оказалось немного. Шнеппер с расслоившейся от влажности тетивой, метательный нож, раскисшая записная книжка и, наконец, завязанный с четырех концов платок.
        Им-то и заинтересовались в первую очередь. Гай толкнул его длинным ногтем. Платок вспыхнул изнутри, точно загорелся. Сияние было ослепительным, не синим, а голубовато-белым, каким оно бывает только у самых сильных закладок. С коротким стоном Гай отдернул палец, тревожно разглядывая свой пылающий ноготь. Голубоватое сияние доползло до сустава пальца и погасло - контакт с закладкой был слишком кратковременным.
        - Диосиний! Давайте вы! - хрипло приказал Гай.
        - Я вы?
        - Я не могу… Мне больно… Мой опекун… Скорее посмотрите, что там?
        Жестом фокусника Белдо извлек из воздуха ножнички и разрезал платок. Внутри обнаружился светлый и ломкий камень-песчаник с синей стрекозой внутри. Стрекоза была очень велика - не меньше двух ладоней от головы до кончика хвоста. Она была совсем целая, лишь с одной стороны крылья были отколоты, что предавало закладке какую-то дразнящую неполноту.
        Гай смотрел на стрекозу взглядом голодного волка, который не может схватить кусок мяса, потому что ему мешают прутья. Руку, пытавшуюся прикоснуться к закладке, он прижимал к груди. Нянчил ее, точно обожженную.
        Белдо махнул разом двумя ручками, но в воздух не поднялся.
        - Контрзакладка! Живая закладка! И какая огромная! Никогда не встречал на двушке стрекоз!
        - До первой гряды их нет, - сипло сказал Гай.
        - Значит, из Межгрядья?
        - Не меньше, чем от второй гряды! Хотя, может, и ближе. Стрекозы, да будет вам известно, летают! - Гай, не отрываясь, смотрел на закладку. То же делали и Тилль с Белдо. Три голодных алчных взгляда скрещивались на закладке.
        Этот отчаянный мертвый шныр пронес в их мир то, что было едва не ценнее самого мира - контрзакладку! Для владельца контрзакладки исчезает пространство. Он может переместиться в любое место, даже в Зеленый Лабиринт, если контрзакладке достанет стремительности. Правда, есть одно «но». Все это возможно только в том случае, если живая закладка ЖИВА. Ведь существуют же на двушке и мертвые стрекозы, как есть упавшие деревья или высохшая трава. Если же стрекоза мертва, то она становится из контрзакладки просто закладкой, но не обычной, а исключительной ценности, с неповторимым глобальным даром.
        - Давайте, Белдо, не тяните! - крикнул Гай.
        Старичок посмотрел на него взглядом умной птички:
        - Как? Вы отдаете мне ее насовсем?!
        - Нет. Проверьте ее, но не сливайтесь! Если позволит ваш опекун!.. Мой не позволяет.
        - А если и мой тоже не… Я не хочу умирать!
        - Вы не умрете. Я не стал бы вами рисковать, Белдо. Попробуйте! - нетерпеливо повторил Гай.
        Помешкав в нерешительности, старичок осторожно коснулся закладки. Чувствовалось, что он готов был отдернуть ладонь, но не отдернул. Пальцы его жадно стиснули камень. Прозрачная кожа руки озарилась - проступили кости, сухожилия, сосуды. Голубоватое свечение поползло к локтю. Старичок вскинул голову. Кукольное личико выразило сложную смесь страха и наслаждения.
        Решив, что камень сейчас погаснет, а закладка втянется в Белдо, Тилль схватил старика за плечо.
        - Убью! А ну не смей! Отдай! - взревел он от жадности.
        - Не трогай его, болван! Он не сольется! - крикнул Гай. Нежные жилы на тонкой шее раздулись в канаты.
        Голубоватое свечение доползло по плеча старичка, однако на тело так и не перекинулось. Белдо встряхнул рукой, насильно размыкая неслушавшиеся пальцы. Камень выскользнул и, перекатившись через тело молодого шныра, остановился между его грудью и откинутой в сторону рукой.
        Тилль потряс Белдо за плечи.
        - Очнитесь!.. Что это была за закладка? Живая?
        - Да, живая… Точнее, станет живой, когда ее соберут воедино. Но она же и закладка… повторного… шанса! - с усилием выговорил Дионисий Тигранович. - Очень сильная… Чудовищно…
        Он сидел на полу и смотрел на свою ладонь, точно надеялся, что в ней сохранилось немного свечения. По крылу его носа ползла большая муха. Здесь, среди гиел, мухи не исчезали даже зимой.
        - Ничего не понял! Какой, к эльбам, повторный шанс? - скривился Тилль.
        - Эта закладка позволяет что-то переиграть в своей жизни! На любом этапе! Один-единственный раз, - упрямо повторил Белдо.
        Тилль наконец поверил и ботинком толкнул валявшийся на бетоне шнеппер.
        - Одноразовая закладка, что ли? Четыре часа за рулем - гиелам под хвост! Стоило столько времени ковыряться с дохлым шныром!
        Белдо вздрогнул, очнулся. Маленький, не боящийся быть смешным старичок сидел на бетонном полу, и в глазах у него застыла тоска. Правда, тоска быстро сменилась раздражением.
        - Ты что, Тилль, глупый, да? - завизжал он. - Мне в тебя плюнуть? Ногой тебя лягнуть? Для тебя хорошая закладка - это выдуть озеро коньяка, не рухнув мордой в стол и переобнимать всех девиц, которых не испугает твое жирное брюхо!
        Тилль запыхтел, наливаясь сизой кровью. Он напоминал бойцовского пса, которому рвет уши истеричный визгливый мопс. Пса, который отлично понимает, что тронуть мопса нельзя, потому что рядом строгий хозяин.
        Гай подошел сзади и опустил руку на плечо Белдо.
        - Ну-ну, Дионисий! Остыньте! Не обижайте Ингвара Бориславича! Объясните просто!
        - Лучше я буду объяснять курам картины Пикассо! - продолжал визжать Белдо. - Повторный шанс! Возможность все изменить, а ему плевать! Человек идет - топ-топ! - ножками! Доходит до развилки. На развилке принимает решение и выбирает дорогу! А если он ошибся? Если выбрал не тот путь? Если потом всю жизнь грызет себя?
        Тилль вытащил изо рта сигаретный бычок и, поплевав на пальцы, затушил его.
        - Как-то не впечатляет, - сказал он.
        Белдо застонал.
        - Объясняю еще проще! В самом важном бою жизни я стреляю во врага. Он уклоняется: болт проходит у него над ухом. И вот эта стрекоза дает мне шанс все переиграть! Выстрелить заново! Уже зная, в какую сторону он уклонится!
        Тилль оживился.
        - А вот это мысль! Когда я не был таким толстым, а гиелы такими слабосильными, я стрелял в Кавалерию из арбалета! Попал ей в седло прямо над спиной пега! А что если?..
        - Не получится! - грустно прочирикал Белдо.
        - Почему?
        - Закладка отколота. Она не полная, и потому ее действия непредсказуемы… Из-за этого погиб шныр… Но… не пойму обстоятельств… Этот парень чего-то хотел. Чего?
        Долбушин, вытянув ноги, сидел на ящике. Ни мертвый шныр, ни закладка его, казалось, не интересовали.
        - К вопросу о выстреле в Кавалерию, - сказал он. - Вам известно, что такое логическая цепочка, Тилль? Изменение любого элемента временной пирамиды неминуемо приводит к измению всех событий. Например, горячий мачо из ШНыра решит отомстить за Кавалерию и подбросит вам в джип атакующую закладку.
        Тилль вздрогнул. Он был суеверен и не любил говорить о смерти. По жирной складке на его подбородке пробежала волна.
        - Чего-то я тебя не пойму, Альберт! Ты за кого: за нас или за них? Или как дочка в ШНыр попала, папаша за ней хвостиком потянулся? - раздраженно спросил он.
        - Я за того, за кого обычно. За себя, - ответил Долбушин.
        Неожиданно Белдо подался вперед и, для большей сосредоточенности сжав руками виски, вгляделся в Долбушина.
        - В чем дело, Дионисий? - спросил тот удивленно, ибо эта бесцеремонность не вязалась с обычной ласковостью старичка.
        Не отвечая, Белдо с хрипом выдохнул и завертелся на месте. Это была безумная пляска. Казалось, у старика совсем исчезли суставы, потому что руки творили нечто немыслимое и гнулись во всех направлениях. Наконец, весь в пене, Дионисий Тигранович упал на колени и откинулся назад.
        - Недостающая часть закладки! Скоро она будет в ШНыре!.. Мы должны получить ее! А вас, Альберт, ожидает что-то ужасное! Вы окутаны облаком смерти! Она в ваших глазах!
        - Я всегда думал, что в моих глазах зрачки, - кисло отозвался Долбушин.
        Дионисий Тигранович повернул к нему измученное пляской лицо.
        - Мой опекун не ошибается! Скоро или вас убьют, или вы убьете кого-то из присутствующих здесь! Может быть, меня… Или Тилля… или…
        - Какой бред! - с улыбкой перебил Долбушин, однако, оглянувшись на Гая, перестал улыбаться.
        Гай явно не считал слова Белдо бредом.
        - Что скажете, Альберт? Признавайтесь, что за мысли вы вынашиваете? Кого вы собрались убивать? Случайно не меня? - спросил он будто в шутку, однако его арбалетчики почему-то растянулись вдоль стен ангара, чтобы не мешать друг другу.
        Долбушин понял, что это может означать. Одно движение пальца Гая и…
        - Встать с ящика я не успею. Но зонт метну даже со стрелой в спине. Хватит легкого прикосновения, чтобы уничтожить вашего эльба, Гай! А к чему это приведет - вы знаете сами! - быстро предупредил он.
        Несколько секунд Мокша Гай смотрел на него не мигая. У его рта обозначились две белых, идущих вниз полосы. Окруженный ими подбородок округлился и вспыхнул, как прилепленная не на место младенческая пятка, а лицо пошло контрастными пятнами.
«Ага, боишься! Ты, и боишься!» - с торжеством понял Долбушин.
        Гай махнул рукой, приказывая охране опустить арбалеты.
        - А ведь вы не бросили бы зонт! - сказал он.
        - Почему? Ваша охрана готовилась меня убить. Что я потерял бы?
        - И все равно вы бы его не бросили! Вы напоминаете мне Гамова, Альберт! Как и Гамов, тяготеете к красивым жестам и спасению человечества. Вроде весь такой благородный, но в последний момент прекрасно «сливаете». Поэтому, как глава важного для организации форта, вы лучше любого явного жулика, который придет на ваше место. Именно поэтому вы еще живы. Пока живы! - весело сказал Гай.
        Долбушин, желтея, слушал его. Зонт плясал у него в руке.
        - Очень надеюсь, что и дочка окажется в вас, и однажды «сольет». И чем выше она заберется к моменту, пока «сольет», чем ближе окажется к закладке из предсказания Круни, тем лучше для всех нас, - закончил Гай.
        На этот раз зонт, возможно, полетел бы в Гая, но между ним и Долбушиным уже стояла плотная цепь охраны. Долбушин уставился в пол и молчал. Ручку же зонта сжимал так, что все тело его было точно налито болью.
        Белдо давно уже промокнул платочком свой пророческий лоб, побрызгался духами из маленького флакончика и снова был свеж и мил. Он все никак не мог успокоиться и, ахая, любовался сыном Кавалерии.
        - Ну как живой! Капельки на ресничках дрожат!.. Как с ним поступим? Может, отдать матери? Торжественные похороны, оркестр, пеги в черных попонах, обелиск до неба? - предложил он.
        Гай ущипнул себя за мочку уха.
        - Ни в коем случае. Не надо создавать шнырам героев!
        - А как тогда…
        - Тело зашить в мешок и похоронить где-нибудь в лесу! - жестко приказал Гай. - Без приметных знаков, без камней, без плит. Ингвар, привлеките самых надежных людей! И пусть тот, кто хоронит, не знает, кого он закапывает.
        Глава форта берсерков понимающе кивнул.
        - Не впервой! Сделаем! - отозвался он.
        Когда Гай ушел, Белдо, Тилль и Долбушин стали прощаться. За Белдо уже приехал Птах, а за Долбушиным - Андрей.
        При прощании Тилль долго мял в своих ручищах ладонь Долбушина, однако в глаза ему не смотрел - держал взгляд на уровне подбородка.
        - Рассердил ты сегодня Гая… Ох, рассердил! Никогда его таким не видел. Как же так, Альберт? И Дионисий говорил что-то такое несуразное, будто ты убить кого-то собираешься…
        - А ты, конечно, решил, что для тебя это команда «фас»? - холодно спросил Долбушин.
        - Скажешь тоже, Альберт! Какой такой «фас»? Не пойму, о чем ты! - тревожно сказал Тилль и, отпустив его руку, поспешил отойти.
        Глава 8
        Небесный водолаз
        Физический закон, как верная собачка, всегда бежит рядом с законом нравственным и обуславливается им, хотя со стороны и кажется, что хозяина у собачки нет. Как сформулирует физический закон? Чашка, набравшая высокую скорость, разбилась вследствие соприкосновения с более твердым по плотности предметом (стеной). И все. А почему летела, зачем - все это за скобками и физическим законом не описывается. А нравственный закон: кот Васька обнаглел, вот в него и швырнули чашкой. Всякому ясно, что первичен тут не физический закон, а именно обнаглевший Васька.
        Йозеф Эметс, венгерский философ
        Каждый сходит с ума в меру своих сил и способностей. Если же кто-то не сходит, то он, скорее всего, уже неизлечим. У Сашки тоже имелись свои тараканы, которых он холил и лелеял вместо того, чтобы раз и навсегда оторвать им усы. Вечерами он иногда заявлялся к Рине, просил одолжить ему ноут и заходил на форум боевых искусств. Узнав, что в какой-нибудь секции крепкие ребята не прочь поспарринговать, он в ближайший выходной отправлялся к ним и возвращался ближе к вечеру синеватый, как упырь, хромающий, с отбитыми ногами и красными пятнами на корпусе. Но при этом довольный, как слон! Как-то Даня из любознательности увязался за Сашкой и после рассказывал:
        - Представляете, господа: они молотят друг друга по чему попало, как полные психи, а по свистку тренера становятся друзьями! Я бы так не смог! Я бы точно плюнул в того негодяя, который меня побил!
        Кавалерии молодецкие забавы Сашки не нравились, поскольку с отбитыми ногами и ребрами он потом три дня держался в седле, как бегемот на заборе. Как-то она позвала его к себе в кабинет.
        - Не хочу навязывать свой взгляд на вещи, но лучше бы ты больше стрелял из шнеппера или учился у Ула премудростям шныровского боя.
        - А как же: за одного битого - двух небитых дают? - спросил Сашка.
        - Это если бить не по голове. Если бить по голове, за одного дурака двух умных никто не даст! - отрезала Кавалерия.
        Сашка засопел. Боксеров он дураками не считал. Даже с частично отбитыми мозгами они ухитрялись процветать в жизни.
        - Шныровский бой - это как? Саперкой по мозгам и в ухо из шнеппера? - спросил он, улыбкой смягчая жесткость фразы. Ежу понятно, что железка и стрелялка делают человека сильнее, особенно если грамотно их сочетать. Но вот называть это системой боя…
        - Красивый у тебя свитер. Шерсть?
        Кавалерия коснулась его рукава, точно отщипывая что-то. Сашка удивленно кивнул. Кавалерия шагнула к столу и села на край.
        - Ударь меня! - предложила она.
        Сашке показалось: он ослышался.
        - Чего надо сделать?
        - Напади и ударь!
        - Вы серьезно?
        - Давай! Или испугался? - нетерпеливо повторила она.
        Сашка поморщился. Бить Кавалерию он не собирался, чего бы она там ни говорила. Он был человек бывалый, много таскавшийся по залам, и знал: когда тетенькам кажется, что они могут на равных противостоять молодому сильному мужчине, - это, как правило, клиника.
        - Ну-с? Чего ждем? Осени?
        Не желая ссориться с Кавалерией, Сашка шагнул к ней, притворяясь, что замахивается. Октавий прыгал вокруг, захлебываясь лаем. Сашка осторожно стряхнул его с брючины, снова шагнул к Кавалерии, однако до нее так и не добрался. Она даже рук не подняла для защиты. Просто сильно дунула, и Сашка осознал, что ноги его отрываются от пола. Загребая руками воздух, с выпученными от ужаса глазами, он врезался в стену рядом с дверью. Сползая на пол, Сашка, помнится, удивлялся, что ураган так быстро прекратился и, главное, тот же ветер не тронул больше ничего - даже листика бумаги со стола у Кавалерии. Не желая признавать себя побежденным, он вскочил и прыгнул на Кавалерию. Не успел. Она что-то быстро в него метнула. Сашку толкнуло в грудь. Он упал и понял, что не может подняться. Он лежал на спине и ощущал себя выброшенной на берег медузой. Огромная тяжесть прижимала его к полу, как в детстве, когда на него рухнул шкаф с книгами. Кавалерия спокойно приблизилась к Сашке, что-то сняла с рукава его свитера и спрятала в поцапаранную жестяную коробку из-под леденцов.
        - Что это?
        - Парашютик одуванчика с двушки! Обладает уникальной летучестью. Пушинка, как видишь, всего одна, а парусность у нее, как у фрегата, - объснила она.
        - Это и есть шныровский бой? - спросил Сашка.
        - Да, - сказала Кавалерия. - Но все не так просто, полно нюансов. Например, одуванчик срабатывает, когда парашютику есть к чему прилепиться. По куртке он соскользнет и проку не будет… А вот это, смотри: хвоинка сосны с двушки. - Она что-то выпутала у него из свитера. - В привычных условиях она сделала бы тебя тяжелее всего на пять килограммов, да и то не сразу. Но если покрыть ее глиной с той же двушки, для утяжеления использовать каплю смолы, а на край для противовеса подклеить лист подорожника, то это будет уже полтора центнера. Почему, не знаю - там свои пропорции и законы.
        - Прикольно! А как вы сами эту иголку поднимаете? И почему от этого пуха не улетаете? - Он, наконец, сумел привстать и сидел на полу, переводя дыхание.
        Кавалерия щелкнула крышкой коробки.
        - Пять баллов за вопрос! Метать надо, держась за подорожник. За него же вытаскивать. А хранить в емкости, выстланной фольгой, под которой проложен слой водорослей… Ну все, иди! Теперь ты знаешь: чтобы победить, необязательно бить противника по голове кулаком или лопатой…
        - Вы могли бы меня научить?
        Кавалерия улыбнулась.
        - Вообще-то, я не большой специалист. Раньше знала больше, но забыла. Это к молодежи нашей надо обращаться - к Улу, к Максу, Родиону!
        Сашка ушел, пообещав себе, что теперь будет приставать к Улу, Максу и Родиону, пока не узнает о шныровском бое столько же, сколько знают они.

* * *
        В пегасне ШНыра все было как всегда. Возможно, даже «чутьвсегдее», чем обычно. Ушастый Витяра, совершавший кардиограммные скачки между застенчивостью и непредсказуемостью, исполнил скрипичный концерт на лопате, используя вместо смычка веник. Потом стал шататься по проходу и всех обнимать.
        - Ты чего? - удивился Афанасий, когда его обняли сзади и прижались ухом к его куртке.
        - От ты дуся! Да ничего! У меня сегодня трогательное настроение. Бродю по ШНыру и трогаю всех подряд! - пояснил Витяра.
        - А ты не броди! По ШНыру надо шнырять! - Афанасий сидел на табуретке рядом с амуничником и, помогая себе шилом, зашивал седло.
        - Я и шныряю. Только жалко мне вас… Какие-то вы все тут недообнятые! Вот и стараюсь исправить! - сказал Витяра.
        Афанасий вспомнил, что когда он был у Витяры в комнате, то видел на столе огромный пластилиновый ШНыр, вылепленный с невероятной точностью. Каждое окно, каждое дерево в парке, каждый изгиб кустарника в сердце Зеленого Лабиринта. Даже водосточная труба с отлетевшим коленом. Вот ограда, вот склад, вот пегасня, из ворот которой выглядывает конская морда.
        - Что это? - с изумлением спросил Афанасий.
        Витяра, видимо, сожалел, что не успел накрыть свою работу покрывалом и спрятать ее. Но отступать было поздно.
        - Идеальный ШНыр! - сказал он.
        - И долго ты его? - Афанасий даже близко не мог представить себе объем работы.
        - Полтора года, триста пачек пластилина, моток проволоки и тысяча спичечных коробков… А вот смотри сюда! Эх! - Витяра секунду поколебался, а потом наклонился и двумя руками осторожно снял со ШНыра крышу.
        Афанасий убедился, что внутри ШНыр такой же подробный, как и снаружи. Крошечные стулья, деревянные панели, даже крошечный красный огнетушитель висит на стене. А в столовой за столами сидят маленькие, но абсолютно узнаваемые фигурки.
        - Вот это ты! Тут я! Это Кавалерия. Ул с Ярой. Это Игорь. А это Платоша! - сказал Витяра.
        - Так ведь Игорь… он того… А Платоша… э-э… - осторожно начал Афанасий, останавливаясь, чтобы не произнести двух страшных слов.
        - У меня идеальный ШНыр! В идеальном ШНыре никто не умирает и никто не предает! - с упрямым бесстрашием сказал Витяра, и уши его засияли двумя багровыми полукружиями.
        В соседнем проходе послышались крики, и Афанасий отвлекся от воспоминаний. Кузепыч гонялся за Кириллом и вопил:
        - Металлической скребницей лошадь!!! Руки оторву, пальцы пооткусываю!
        - Да я грязь снять! Щетка не берет!
        - А ты щетку почистить не пытался? А если б там плоскогубцы лежали - ты плоскогубцами грязь бы отдирал?
        Кирюша, ойкая, вылетел из пегасни. На снежных просторах Кузепычу было за ним не угнаться. Отдуваясь, он вернулся и толкнул ворота:
        - Бывают же такие уродцы, сморкливый пень! Ничего… не уйдет!.. В столовке отловлю!
        - Кузепыч! Учеников бить нельзя! Они от этого ломаются, - на правах старшего шныра напомнил Афанасий.
        Кузепыч пошевелил короткими пальцами.
        - Ишь ты! Учеников нельзя, а учащихся можно?
        - Учащихся иногда можно. В отдельных случаях! - подумав, согласился Афанасий и красноречиво посмотрел на ворота пегасни, за которыми скрылся Кирилл. - Кажется, этот больше похож на учащегося!
        Вовчик и Окса, чтобы веселее было выгребать из денников навоз, устроили друг другу проветривание запылившихся отношений.
        - Я сегодня тако-ого парня видела в Копытове! Высокий, белокурый, кубики пресса - конфетка! - заявила Окса.
        - Кубики пресса? Он чего, голый по морозу ходил? С какого бодуна? - лениво поинтересовался Вовчик.
        Окса спохватилась, что провралась, но оступать было поздно.
        - Может, и не по морозу! - таинственно сказала она.
        Вовчик позеленел. Лезшая ему под ноги контрабандная кошка отлетела на два метра.
        - А я какую девчонку вчера видел в городе! Ноги от зубов!
        - Что, прям от зубов? Даже и туловища не было? - мгновенно завелась Окса.
        Хоть она и знала, что Вовчик вчера весь день просидел в ШНыре, помогая Кузепычу чинить в подвале котел, все равно лопата начала приплясывать в опасной близости от его головы. Цепляя коленями бряцавшее ведро, к ссорящейся парочке подошел Даня и, дернув себя за мочку уха, сказал:
        - Взаимное встречное почтение, господа! Смотришь на вас и согреваешься! Градация деградации в контексте псевдоэволюции!
        Окса с Вовчиком напряглись. Они не любили мудреных слов.
        - Это еще откуда? - подозрительно спросила Окса.
        Даня тревожно посмотрел на лопату.
        - Из одного классического произведения, - сказал он.
        Окса смягчилась. Классику она уважала.
        - Пушкина, что ли? - спросила она.
        - Да. - Даня щедро уступил Пушкину авторство. В конце концов, какие счеты могут быть между гениями?
        В пегасню вошел Ул, вернувшийся из нырка. Шныровская куртка обледенела. Рукава не гнулись в локтях. Он уже во второй раз нырял за закладкой для сумасшедшей девушки из Звенигорода, которую держали привязанной, потому что она глотала половинки опасной бритвы.
        - Ну как? - крикнула ему Яра.
        Ул качнул пустой сумкой.
        - Ненавижу синяки! С первого раза редко когда повезет. А тут и со второго - облом!
        Ул поставил уставшего Цезаря в денник (на Азе он пока не нырял) и, поручив его заботам новичков, вышел. Навстречу ему, ведя Аскольда, шел Родион, вернувшийся из нырка немногим позже Ула. Он был измотан и шатался от усталости.
        - Привет, старикан! Не сутулься! - сказал ему Ул и ткнул его кулаком в бок.
        Ткнул совсем несильно, но Родион вскинул голову, оскалился, как волк, и неожиданно боднул Ула лбом в лицо. Ул упал. Он сидел на полу и трогал челюсть. Потом поднялся, вытирая кровь. Родион нависал над ним, сжимая кулаки, однако ясно было, что во второй раз он не ударит.
        Аскольд, чей повод Родион выпустил, с перепугу взвился на дыбы. Бил передними копытами и хлопал крыльями. Ул поймал его, завел в денник и запер. Качнул засов, проверяя, надежно ли он зашел. Потом махнул Сашке, показывая, что об Аскольде надо позаботиться.
        Родион напряженно ждал, понимая, что их общение с Улом еще не окончено.
        - Идем! - сказал Ул будничным голосом и быстро пошел к выходу из пегасни. Родион догонял его, пытаясь забежать вперед. Вид у него был растерянный и ищущий. О своей вспышке он уже жалел, да как видно, и не понимал, что на него нашло.
        Макар видел стычку во всех подробностях. Денник Грозы, у которой он пропадал с утра, соседствовал с денником Аскольда. Хотя выбравшему Макара жеребенку было всего семь-восемь месяцев, светло-серая «в гречке» кобылка казалась очень многообещающей. Разумеется, если ее не перевесят собственные фокусы. «Ты воспитывай лошадь, а не ее капризы! А то намучишься потом!» - предупреждала Кавалерия, однако Макар слишком любил свою Грозу и только радовался, когда она отжевывала ему пуговицы или упрямо поворачивалась задом, увидев в его руках уздечку. Макар не выдержал мук любопытства и, едва за Улом и Родионом закрылись ворота, кинулся к двери в центре пегасни. Дверь была низкой, чтобы не выпускать тепло. Не дверь, а лазейка. Пегов сквозь нее проводить запрещалось: они могли повредить крылья.
        Снаружи на перевернутом ведре сидела Наста и жадно курила, выпуская дым себе под ноги. Услышав скрип двери, она хотела втоптать окурок в снег, но, узнав Макара, молча кивнула ему и продолжила дымить. Макар обежал пегасню по глубокому снегу и осторожно выглянул из-за угла. Ул спокойно сидел на вкопанной покрышке. Родион бегал вокруг него и что-то горячо говорил, потрясая рукой. Между старшими шнырами и Макаром блестела огромная, ставшая общим катком лужа.
        Макар разочаровался: он ожидал мордобоя. Хотя не исключено, что это был только разгон, а мордобой еще предстоял. Еще Макар понял, что, если пойдет через лужу, его обнаружат. Он опустился на четвереньки и быстро пополз, прячась за горбом обледенелого снега, который сгребали с дорожки. Улу с Родионом было не до Макара, и вскоре он уже различал голоса. Точнее, один - сердитый, возбужденно-высокий, так мало похожий на обычный мужественный голос Родиона. И странно было, что у страшного Родиона, грозы берсерков Тилля, может быть такой голос.
        - Сорвался! Гипс сняли, но кость ночами крутит. Я почти не сплю. Прости!
        - Забыли, былиин! С тебя - три банки пива, а с меня - один раз по морде! - Ула отвечал нечетко. Видимо, держал палец во рту, трогая зуб.
        - Почему все так паршиво? Сегодня нырок, завтра нырок, через два дня нырок - и всякий раз потом содранные ладони, тошнота и отходняк! Совершенно нечего ждать. И так до самой смерти!
        - Как это - нечего ждать? - озадачился Ул.
        - Святая простота! Да ты мне скажи: чего! Я буду ждать, бегом побегу! Обеда? Тележки с навозом? Очередного калеки, который без закладки не вытрет себе соплей? Нашего чердака, где дует из всех щелей?
        - А чего дует-то? Я ж вроде заделал! - удивился Ул.
        - Почему так нельзя шнырить, чтобы и самому хорошо было? - захлебываясь, продолжал Родион. - Все хорошее только для какого-нибудь Васи, которого мама вовремя не абортировала. Открой глаза, Ул! Что нас ждет? Меня? Тебя? Сам посмотри - сколько в ШНыре молодняка! А стариков сколько? Один Меркурий! А где остальные? Или ушли, или перебиты!
        Ул хмыкнул.
        - Ну ты, чудо, былиин! Удивил! А ты хочешь в девяносто лет в своей кровати умереть? От ужаса, что доктор забыл принести таблеточку?
        - Да плевать мне, где я подохну! Я смерти не боюсь! - Родион ударил себя кулаком по ладони. - Я думал, если превзойду всех шныров - мне будет легче, новый этап какой-то, радость! А мне с каждым днем тяжелее! В сто раз паршивее, чем до первого нырка! С закрытыми глазами это вижу! Встал на рассвете - темно, сыро, погано! Потащился в пегасню! Ныряешь, копаешь, возвращаешься! Да я ненавижу уже этот ШНыр и эту двушку!
        - Ну дак, ясное дело! Романтика закончилась, и началась рутина… Вспомни: ты на снегу спал, дождевых червей ел, сырую рыбу. А полеты без седла? Да тебя в историю впендрючивать можно, только учебников жалко! - ободряюще сказал Ул.
        Родион плюнул в сугроб и стал смотреть, как плевок, желтея, медленно замерзает. Ул тоже смотрел на него же: казалось, этот плевок самое интересное, что есть в ШНыре.
        - Горел, горел и - перегорел. А теперь я разряжаю вечером шнеппер и прячу его подальше, чтобы не выстрелить себе в голову. А когда несусь на пеге, боюсь смотреть вниз, потому что мне хочется прыгнуть!
        - Кавалерия говорит: пока мы что-то делаем, хотя бы и через боль, цел наш кораблик! - сказал Ул.
        Родион отозвался, что ему все эти бредни до одного места. Достало! Если кому-то нравится быть мазохистом - милости просим. А с него хватит.
        - Ты не высыпаешься. Держись! Это нормально!
        - Что нормально? - захрипел Родион. - Это у тебя нормально! Не так уж ты и мучаешься, потому что у тебя Яра твоя есть! Третесь носами, как лошади, шарахаетесь по кустикам, вот вам и хорошо! Устроили тут мексиканские страсти в этом паршивом холодильнике!
        - Ну дела, былиин! И что ты советуешь? Бросить Яру, чтобы тебе легче было?
        - Да не надо никого бросать! Мне легче не станет. Но вот вгонят ей когда-нибудь болт в глаз - посмотрим, как ты запоешь! Это я не потому, что смерти ей желаю, а чтобы ты понял - каково это, когда вообще никаких радостей!
        - А вот сейчас я бы тебе врезал, - сказал Ул задумчиво.
        - Ну так врежь! Что сидишь? Врежь! Что, зассал?! - крикнул Родион и бросился на него.
        Схватка была очень короткой. Когда Макар привстал, чтобы ничего не пропустить, Родион уже лежал на снегу, уткнувшись в него лицом, а Ул сидел у него на спине и держал его руку.
        - Отпусти! - прорычал Родион. - Я тебя убью! Отпусти!
        - Тихо, - миролюбиво сказал Ул. - Тихо! Может, ты и резче, и ножи лучше метаешь, и маскируешься отлично, но я же медвежонок! Пока я тебя держу, ты не рыпнешься!
        С минуту Родион рвался, пытаясь освободиться, потом понял, что это бесполезно, и устало сказал:
        - Все. Слез с меня! Я в порядке!
        Ул выпустил его руку и слез со спины. Родион поднялся, отряхивая колени. Лицо у него было желтоватым. Он зло, как волк, скалился.
        - А все-таки плохо, что ты мне не врезал! - сказал Родион.
        Он не шутил. Кажется, всерьез жалел об этом.
        Некоторое время оба молчали. Макар уже начинал мерзнуть в сугробе, не зная, что делать: отползать или не отползать. Но тут Родион опять заговорил, горячо и быстро:
        - Нет, ты назови хоть одного шныра, у которого все было бы нормально! Ну да! Я слышал эту лажу! «За гробом каждого из выстоявших ждет свободный проход на двушку! За вторую гряду - в те неведомые дали, куда шныры могут пробиться только мертвыми! .» Агитпроп!
        Ул дернул замок шныровской куртки, выпутывая зажеванную молнией соломинку.
        - Да ведь правда, ждет! Ты же сам видел вторую гряду! Перед ней таким грузным себя чувствуешь, неловким. Точно одубевшими пальцами нитку вставляешь. А потом такая легкость наступает - кажется, оторваться бы от тела, сбросить его как мешок с костями и рвануть туда. Но надо вытирать сопли, собирать тряпочкой пот и на лошадке трюхать обратно!
        Родион жадно слушал. Он считался специалистом по приискам Скал Подковы. В Межгрядье же не прорывался - становилось невыносимо жарко, кружилась голова, подступала тошнота.
        - Да даже если и так! Сколько лет еще терпеть?
        - Да расслабься ты! Недолго! Вон берики новые арбалеты с лазерным наведением получили. Выхожу вчера из тучи и никак не соображу, что за красный жук по крылу у пега ползет. Хорошо, жеребец у меня бывалый - шарахнулся… Просто ныряй, да и терпи!
        Слово «терпи!» подействовало на Родиона, как красная тряпка на быка.
        - Какой дурак выдумал это терпение? - спросил он хмуро.
        - Его выдумала практика. Если ты не знаком: такая усатая тетка с мужским размером ноги, - представил Ул.
        Родион и слушал, и не слушал.
        - Достало все! Ишачим, как рабы, мерзнем, кутаемся в тулупы, а у ведьмарей - термобелье! Легонькое, теплое! Там не покупают для столовой просроченных круп!.. Помнишь, берик в прошлом году о защиту ШНыра размазался? Так у него одни часы - нам за жизнь не заработать! А флорентийский топор четырнадцатого века с золотой гравировкой?
        - Так разбился же! Может, меньше трясся бы над топором, тщательнее управлял бы гиелой? Опять же, усатая тетка говорит, что лучше нырять в овчине, чем в химических трусах. На двушке все расплавится - будет весело, - философски заметил Ул.
        - Так было хоть за что рисковать! А я разобьюсь - что у меня возьмешь? Может, и правда, пора к ведьмарям? Глядишь, получу у Тилля четверку под начало… Он меня знает! - с вызовом сказал Родион.
        Макар осторожно выглянул из своего снежного укрытия. Ул по-прежнему держал палец во рту. К идее Родиона он отнесся с пониманием, вполне доброжелательно.
        - К ведьмарям - это дело хорошее. Сам давно к ним собираюсь… Зуб шатается, Чудо! Былиин! Ты это… когда в следующий раз себя жалеть будешь, не по голове меня бей, а куда-нибудь еще. Лады? А то неохота по стоматологам бегать! - попросил он.
        Побагровевший Родион пнул вкопанную шину. Потом сел на нее и обхватил руками голову. Он был без шапки. Влажные волосы подмерзали ледяными иглами. Макар дождался, пока Ул попрощается и уйдет к пегам, и сам начал осторожно отползать от Родиона. Он переваливался через последний гребень сметенного снега, когда кто-то громко окликнул:
        - Родион! Макар!.. Наконец-то я вас нашла!
        По дорожке, ведущей от ШНыра к пегасне, шагала Кавалерия. В руках она держала садовые ножницы - такие необъяснимые зимой, если не знать о Зеленом Лабиринте, который нужно постоянно поддерживать в порядке. «Порой мне кажется, что человек изначально был задуман как садовник. Искажения начались позднее. Но и сейчас, стоит человеку перестать притворяться еще кем-то: инженером, солдатом, поэтом, он моментально становится садовником», - утверждала она. Макар поспешно вскочил, притворяясь, будто только что вышел из пегасни. Подошедшая Кавалерия остановилась между Макаром и покрышкой, на которой сидел Родион. Она подняла Октавия, ковылявшего от холода на трех лапах, и постукивала его по спине очками.
        - Родион! Я хочу, чтобы ты стал проводником Макара в его первом нырке.
        Сердце Макара выдало такую сложную дробь, что не всякий барабанщик отважился бы ее повторить. Родион зачерпнул его изучающим взглядом - всего сразу: от заснеженных волос до наледи на ботинках.
        - Он еще чучело! Куда ему в небо? Хочет нырять - пусть топает в бассейн! - проворчал он.
        Макар едва удержался, чтобы не крикнуть: «А ты к ведьмарям своим вали!» Однако он вовремя сообразил, что этим не только выдаст себя, но и поставит крест на надежде увидеть двушку. А только один Макар знал, как сильно ему этого хотелось и как он завидовал Рине и Сашке, которые ухитрились там побывать.
        Вскинув подбородок, Кавалерия стала быстро наступать на Родиона. Даже на цыпочках она едва доставала ему до подбородка. Родион, никогда не пятившийся от ведьмарей, попятился от маленькой женщины.
        - Хорошо-хорошо! Да разве я против? Когда ныряем? - торопливо сказал он.
        Кавалерия остановилась и оценивающе посмотрела на небо.
        - Тучи трубят сбор… Завтра с утра будет сильный снегопад! Ведьмари отведут патрулирующие четверки на базу.
        - А если не отведут?
        - Отведут. Гиелы плохо летают в снег. Да и видимость будет нулевая. Значит, завтра на рассвете и нырнете, - уверенно сказала Кавалерия.
        Макар не поверил своим ушам. Его невольный инструктор, кажется, тоже.
        - Завтра? Это чуче… Этот чудак будет нырять уже завтра? А как же подготовка?
        Очки перестали постукивать по спине Октавия.
        - Не хочу навязывать свой взгляд на вещи, но… Макар уже знает о нырках все, что нужно. Следовательно, теперь он может узнать лишь то, что не нужно!
        - В снегопад новичкам нырять опасно! - возразил Родион.
        - Нырять всегда опасно. А умирать всегда не хочется. Это аксиома, - оборвала Кавалерия. - Возьмете Митридата и…
        - Дельту, - заученно отозвался Родион.
        - Нет, Афродиту! - поправила Кавалерия.
        - Но новички ныряют на Дельте!
        - А Макар на Афродите… Пора ломать стереотип! - Кавалерия с задором посмотрела на Макара, точно призывая его думать.
        - Афродита… того… мать моей Грозы! - осенило Макара.
        - В самую точку! Вот и нырнешь на теще. Полезный опыт! - кивнула Кавалерия.
        Новость, что Родион ударил Ула, разнеслась по ШНыру быстрее молнии. Надя металась от столика к столику.
        - Родион Улу - бздынь! - по лицу! Разумеется, он поступил плохо! А Ул повернулся и пошел себе. Разумеется, он поступил хорошо! Добродетельный! Нравственный человек! - задыхаясь, объясняла Надя. Из кармана передника у нее торчала голова куклы Жомочки.
        Рина затосковала. Она давно заметила странную вещь. Если десять раз подряд непреклонным голосом сказать «нравственность», «этика», «порядочность»,
«добродетель», то эти слова начнут вызывать вздрагивание и устойчивое отторжение. Кухонная же Надя говорила их гораздо чаще. Наверное, если бы она не попала в ШНыр, то обязательно стала бы педагогом.

* * *
        Макар проснулся за тридцать секунд до того, как зазвонил будильник. Одеваться не пришлось. Вчера он лег одетым, чтобы утром не тратить времени. Не включая воду, провел щеткой по зубам и, сглатывая пасту, вышел из комнаты. Лампы не горели. В темноте он проскочил лестницу и оказался у комнаты девчонок. За дверью гудели голоса. Хотя было почти утро, девчонки еще не ложились.
        Фреда ходила по комнате, бесконечно все переставляя. Она была одержима стремлением к рациональному устройству быта. Даже три предмета могла перекладывать до бесконечности. И с ней вечно приключались истории. Например, она потеряла крышку от телефона и купила новую. Потом нашла старую и немедленно сломала об колено, чтобы не иметь две крышки. А сломав, поняла, что это на самом деле была не старая крышка, а новая, тоже отскочившая. Тогда Фреда психанула и разбила весь телефон.
        Макару слышно было, как Фреда орет:
        - Лена, ты офигела? Нельзя кабачковую икру в ведро не выбрасывать? Все стенки заляпаны!
        - Золотко! А кто вчера бошку в раковине мыл? Пена высохла, волосы прилипли!
        Лена спорила всегда неохотно, с ленцой, но аргументы подбирала убийственные. Озадаченная Фреда поневоле сбавила обороты:
        - Зачем из-за мелочи кипеж поднимать? Взял тряпочку, да и вытер!
        - Вот и вытри икру, как я за тобой волосы смывала.
        Макар сбежал по ступенькам и плечом толкнул забухшую дверь черного хода. Воплями и криками его было не напугать. Он их даже не замечал. У них дома, если хотели добиться чего-то, - кричали, и тот, на кого кричали, вопил в ответ. Так было всегда.
        - Сходи за хлебом! - кричала мать.
        - Сама! Что я, слуга?
        - Хлеба нет в доме, понимаешь? Батон ты можешь купить, сволочь? Зачем я тебя родила? Сдохнуть от голода хочешь?
        - Не-е-ет! - вопил Макар, точно его пилили тупой пилой.
        Теперь заводилась мать. С сухой пеной в углах рта подскакивала к сыну, сгребала его за ворот.
        - Я (громко) кому (тише) сказала (совсем шепотом)?
        Маленький Макарушка одевался и спокойно шел за хлебом. Нужная норма децибел была выработана. Дальше можно было и уступить.
        Снег валил так густо, что Макар обнаружил пегасню, только врезавшись локтем в ворота. Ботинки были полны снега. Неба не существовало. ШНыра тоже не существовало - одна молочная шевелящаяся масса, из которой выплывали порой предметы и деревья. Макар толкнул ворота и, отряхивая ноги, остановился на пороге. В полутьме фыркали лошади. Вытягивая морду в надежде на угощение, к Макару подошел ослик Фантом. Макар заметил его слишком поздно, когда ослик уже ткнулся носом ему в живот. Отталкивая ослика, Макар запутался пальцами в его гриве и сразу же ему захотелось схватить ручку или карандаш.
        Никитос лежал, укрывшись за трупом главаря, и думал о чем-то теплом и домашнем, что заставляло его улыбаться. С крыш вяло постреливали. В соседнем секторе через равные интервалы бил миномет.
        - Мрачный, а ты с девушками встречался когда-нибудь?
        - Угу.
        - А правда, что они добрые? Что некоторые носят длинные волосы?
        - Угу! Носят… - ствол Мрачного дернулся. Покатилась гильза.
        С крыши, хрипло вскрикнув, скатился раненный в ногу снайпер. Никитос зажал в зубах нож, в левую руку взял гранату и, думая о доброй девушке с длинными волосами, пополз к нему.
        Макар торопливо наклонился, притворяясь, что ищет камень. Крылатый ослик понял намек и, захлестывая хвостом, бросился наутек. Макар присел на перевернутое ведро. Ему уже ясно было, что в пегасню он приперся раньше Родиона. Разумеется, этот хмырь еще спит. Ча он, полудурок, вылезать из-под одеяла в четыре утра?
        - По ходу, надо будить этого олуха! - вслух сказал Макар.
        Он начал привставать, но тут кто-то сгреб его сзади, потянул на себя и, заткнув рот ладонью, большим пальцем медленно провел по шее, показывая, что отрезает голову. Насмерть перепуганный Макар захрипел, пытаясь укусить ладонь. Рванулся и мешком сел на пол. Его отпустили. За спиной у Макара стоял Родион.
        - Откуда ты взялся?
        - От верблюда… Руку давай! - хмуро приказал Родион.
        - Зачем?
        - Расслабься, дурилка! Руку, а не сердце! Задание получать!
        Нерпь Макара звякнула, соприкасаясь с нерпью проводника. В воздухе заплясали дымные буквы.
        - Молодой человек, 18 лет. Не выходит из комнаты. Боится солнечного света, людей, громких голосов, ветра… Болезненно переживает мелкие неудачи. Если не может застегнуть пуговицу, три дня лежит лицом к стене и ничего не ест. Короче, дальше можно не читать… нужна закладка. - Родион небрежно рассеял буквы ручкой саперки. - Задачу уяснил?
        - Типа того. - Макар был озадачен. Говорят, первую закладку всегда хочется оставить себе. А тут на что зариться? Что общего между ним, Макаром, и этим вздрагивающим от всякой ерунды типом?
        - Теперь инструктаж! - сказал Родион. - Короткий, без болтовни. Ты умный, поймешь все с первого раза. Откроешь в болоте глаза, будешь слушать от эльбов всякую чушь - засядешь там навек. Но это твои проблемы, по мне лишь бы Афродита не пострадала. Если одуреешь и полезешь ко мне с саперкой или шнеппером - вырублю. Полезешь к моему коню - прикончу на месте. Я понятно выражаюсь?
        - А ча? Понятно! - радостно сказал Макар.
        Родион впервые посмотрел на него с интересом. Они оседлали Митридата и Афродиту и вывели их из пегасни. Ничего не изменилось. Ни земли. Ни неба. Один снег.
        - Шнепперы можно не брать. Даром протаскаем. Какой дурила сейчас в небо попрется? - проворчал Родион.
        - Мы же поперлись, - сказал Макар.
        - Не позволяй Афродите вылезать вперед. Держись на таком расстоянии, чтобы видно было мою голову.
        - А голову зачем?
        - Чтоб она за тебя думала! В нырке то же самое - вперед не вырываться. Афродита - послушная кобыла, она от Митридата не отстанет.
        Круг шагом, два круга легкой рысью и только затем галоп. Митридат, отлично знавший, что последует за этим, раскинул отяжелевшие от снега крылья и взлетел. Макар не вовремя привстал на стременах и помешал Афродите, которая из-за него не набрала нужной скорости. Пришлось останавливать кобылу перед забором, отъезжать и вновь разгонять ее. Родион сердито кружил над полем, дожидаясь своего спутника.
        Раньше Макар летал только в хорошую погоду и в паре с Меркурием Сергеичем, который не выпускал его из защитного периметра ШНыра. А тут и метель, и отяжелевшие крылья Афродиты. Тряска галопа внезапно прекратилась, под копытами лошади мелькнул забор, и Макар понял, что он уже в воздухе. Лететь было проще, чем держаться в седле во время галопа, и он чуть расслабил колени.
        Махнув рукой, Родион стал постепенно набирать высоту. Митридату мешал порывистый ветер, бивший из-под крыла и заваливающий жеребца на бок. Снег сек Макару лицо, налипал на ресницы. Он едва видел круп пега и спину Родиона и совсем не видел его головы. Чем выше они поднимались, тем непрогляднее становилось небо. Вскоре Макару казалось, что он и вдохнуть не может, чтобы не зачерпнуть легкими нескольких снежинок. Митридат и Родион исчезли - Макар вообще больше ничего не видел, кроме ушей своей кобылы. Он заметался, стал натягивать повод, но Афродита вела себя уверенно, и он ослабил поводья, доверившись лошади.
        Вскоре Макар настолько окоченел, что ощущал себя косо посаженным на лошадь снеговиком, а не человеком. Натягивал на нос обледеневший шарф и шевелил пальцами на ногах, чтобы не забыть, что у него есть ноги. А еще через пару минут ощущение ног вообще исчезло. Он знал, что шевелит пальцами, но не знал, шевелятся они или нет. И в этот момент, возникнув непонятно откуда и точно соткавшись из метели, перед носом у Афродиты пронеслась серая тень. Испуганная лошадь шарахнулась, загребая правым крылом. Макар вертел головой, не зная, заметили его или нет. Он обрадовался было, что пронесло, но, будто чтобы поглумиться над его радостью, серая тень вернулась, штопая небо короткими рывками, как летучая мышь. Белая гиела-альбинос - а это была именно гиела и именно альбинос! - почти сливалась со снегом. Макар растерялся, не зная, что ему делать. Звать Родиона? А вдруг Родион уже убит?
        Неизвестный берсерк забавлялся его страхом, играя с Макаром, как кошка с мышью. Макар едва успевал отслеживать глазами его перемещения. То он внизу под лошадиным брюхом, то уже пикирует сверху, заставляя Макара пригибаться к шее лошади. Все это длилось, самое большее, минуту. Макар ощущал полную свою беспомощность, смешную неловкость и огромное преимущество легкой верткой гиелы над медленно набиравшим высоту пегом. Он не успевал вообще ничего: ни вытащить шнеппер из закинутой за спину сумки, ни уйти в сторону.
        Неуловимым движением ведьмарь развернул гиелу и летел теперь перед Афродитой, опережая ее метра на четыре. Макар, наконец, увидел его лицо - дерзкое и очень юное. Если и старше Макара, то на несколько лет. Комбинезон легкий, тонкий, усиленный на груди и спине стальными щитками. Еще бы - в тулупе так не поджигитуешь. В этот миг берсерк откинулся назад, лег на спину стремительно несущейся гиелы, и Макар увидел, что в лоб ему нацелен арбалет. Маленький, хищный, сердитый, как оса.
        Эта была верная смерть, и она поселилась в указательном пальце молодого ведьмаря. Макар закричал, в одном коротком беспомощном вопле сорвав голос, и швырнул в ведьмаря сорванной с руки перчаткой - единственным, чем он мог бросить. Перчатка ли, крик ли, но это подействовало. Молодой ведьмарь ухмыльнулся, убрал арбалет, рывком поднялся в седле и, свистнув, скрылся в снежной туче.
        Макар понятия не имел, что ему теперь делать. Возвращаться? Продолжать нырок? Он вертел головой, высматривая Родиона. К его удивлению, Афродита успокоилась и продолжала набирать высоту. И тут ничего уже не ожидавший Макар неожиданно увидел раскинутые крылья Митридата. Жеребец был прямо над ним - на один виток невидимой спирали выше. Свесившись с седла, Родион махнул ему рукой, сложил пальцы утиным клювом и ткнул вниз. Это был приказ нырять. Митридат сложил крылья и, сильно накренившись, стал падать. Мелькнуло смазанное метелью лицо Родиона. Макар коснулся поводьями шеи Афродиты. Кобыла дернула ушами, словно спрашивала у Макара, действительно ли он этого хочет. Вытянула морду и, несколько раз сильно махнув крыльями, помчалась к земле. Крыльями она больше не работала. Приподнятые и сложенные, они обхватывали Макара, точно подлокотники узкого кресла.
        Афродита мчалась к земле, становясь все плотнее. Серые крылья обрели особую четкость. Макар не смог бы это описать словами, но чувствовал, что он менее настоящий, чем его пег. Наложение реального на фальшивое. Так бывает в старом фильме, когда герои сидят в студии, в трясущейся машине без колес, и притворяются, что едут, а снаружи медленно проплывают нарисованный лес и картонные горы.
        Макар ухнул в снежную бездну. Он не видел земли. Кричал и не слышал своего крика. Потерял поводья и вцепился в седло. Краем сознания он еще помнил, что надо слиться с лошадью, но как с ней сольешься, когда тебя размазывает ветром и ты не знаешь даже, близко ли земля?
        - Гроза… Гроза… Гроза… - бормотал он, как заклинание повторяя имя своего жеребенка. В конце концов, он нырял на матери Грозы. Она должна была понять.
        Глава 9
        Взять нельзя отдать
        Я поднимусь на крышу, лягу животом на перила и соскользну головой вниз с двадцать пятого этажа. На уровне третьего этажа я ухвачусь зубами за бельевую веревку и спасусь. Я все просчитала. Я же умная и осторожная девочка!
        Рина
        Макар очнулся, когда его сунули головой в ручей. Ручей был ледяной. Он стал захлебываться, в слепом ужасе рванулся и, оттолкнувшись от дна, выбрался на берег. Рядом на коленях стоял Родион и промывал в проточной воде окровавленный палец. Привязанная к сосне Афродита зубами скусывала с коры капли смолы.
        - Ты не заразный, дурилка? Ну там бешенство или еще чего-нибудь? - поинтересовался Родион.
        Макар дико озирался. Каждое мгновение он совершал все новые и новые открытия. Зима куда-то исчезла. Под коленями - трава. Солнца не видно. Сосны и ручей.
        - Я говорю: ты не заразный? Ты орал в болоте. Укусил меня за палец. Ты хоть чего-то помнишь? - допытывался Родион.
        Макар замотал головой.
        - Угрожал. Требовал деньги за телефоны и технику, - с интересом разглядывая его, продолжал Родион.
        - За какую технику? - втягивая голову в плечи, быстро спросил Макар. Он сообразил, что принял Родиона за перекупщика из общежития на «Беговой», который кинул его на деньги.
        - Это у тебя надо спросить, какую… Надо думать, не за экскаваторы. Короче, пришлось тебя оглушить и притащить сюда. Говорили тебе, дуриле, в болоте лететь надо, а не вафли ловить!
        - Значит, мы на двушке?
        - Нет, дурила, на трешке! Все, потопали… Времени мало. Через час ты начнешь пыхтеть и отдуваться!
        По тому, как Родион отвязывал пегов, Макар определил, что тот раздражен.
        - Ча случилось-то?
        - А нича! Ты измотал мне Митридата! Вон на нем пена, как парша, висит! Ему пришлось вывозить из болота двойную тяжесть. Да еще и притормаживать, чтобы тебя с седла сдернуть.
        - А Афродита?
        - А ей чего? Она налегке была… Держись за мной! Лететь будем медленно, а то ты сейчас сразу сваришься и работать не сможешь.
        Они двигались над равниной, из земли которой языками, точно наросты на позвоночнике дракона, проступали цепочки камней. Стволы сосен становились заметно толще, воздух суше. Пеги ускорялись сами собой, без понукания. Они летели низко, над вершинами, которые все накренены были в одну сторону. Казалось, кто-то невидимый провел по соснам расческой, придав им одно направление. Родион испытующе поглядывал на Макара.
        - Не жарко? Ты в болоте жижи хватанул, теперь нырок тяжело пойдет!
        Макар от отдыха отказывался, хотя давно ощущал струйку пота, сбегавшую вдоль позвоночника. Майка липла к спине. Дышать было тяжело. Несколько утешало, что и Родион, надышавшийся той же жижи, потел не меньше. Дважды Макар видел, как Родион, считая, что Макар не видит, быстро проводит по лбу рукавом.
        Каменистых островков внизу становилось все больше. Казалось, дракон свивается в кольцо. Макар почти видел этого дракона, который, выступив из земли, преграждал им путь своими уходящими в небо боками.
        - А вот и Подкова! Первая гряда. Прилетели! - Родион стреножил Митридата и привязал его к одной из последних сосен, которую, похоже, часто использовали для этой цели. Ствол сосны был местами вытерт, а кора сбита. На земле четко проступали отпечатки копыт.
        - Это мое любимое место. В следующий раз сюда не суйся, свое ищи! Ул с Ярой обычно левее «паркуются», километров шесть отсюда. А Макс с Афанасием прямо на скалу прут. Им кажется, если ее носом подолбить, закладок больше будет. Дятлы!
        - И что? Находят?
        - Да тут их только слепой не найдет! - неохотно признал Родион.
        В его голосе к ревности примешивался профессиональный задор. Каждый шныр, разумеется, имеет свои секреты. И каждый считает, что один он знает, как и где правильно искать закладки.
        Макар полез привязывать Афродиту к той же сосне, к которой был уже привязан Митридат, но Родион его отогнал.
        - Другое дерево ищи! Перепутаются. Или отгрызут друг другу перья на крыльях. Твоя Афродита и так уже ощипанная!
        Родион говорил об отсутствии у кобылы пары маховых перьев. Конечно, со временем они отрастут, но, пока у Афродиты не исчезнет привычка тереться о стенку в деннике, это время явно не наступит.
        Привязав лошадь, Макар отстегнул от седла саперку. Ему не терпелось поскорее копать.
        - Погоди! - остановил его Родион. - Давай выше поднимемся. Чего глину зря лопатить? Закладки со скал осыпаются, вот и искать их надо или под скалами, или
«на языках».
        - Языках?
        - Следы обвалов. Камни, они вообще-то откатываются. Смотришь на скалы глазками. Если видишь свежие сколы - значит, обвал был. Там закладки на меньшей глубине попадаются. Их глиной не занесло. - Родион уверенно зашагал вверх по склону. Макар догонял его, порой притормаживая, чтобы вытереть пот. Наконец проводник остановился и с комфортом улегся под скалой, бросив под голову сумку.
        - Ну где-нибудь тут поиграйся! Только не пыли на меня! - потребовал он.
        - Копать? - переспросил Макар, разглядывая слежавшуюся глину под ногами.
        - Запомни, салага! Копают солдаты, роют кроты, а шныры шнырят.
        Макар вздохнул, расчехлил лопату и стал «шнырить». Родион перевернулся на живот и, оперев голову о руку, давал ему ценные указания:
        - Глубже вкоп! Это у ослевичей копают мышцы - у умных башка! Главное, пробить бороздку по центру, эдак на полштыка - на штык. Дальше само отрезаться пойдет!
        Чтобы зарыться на штык, Макару потребовалось полчаса. Родион успел вздремнуть. Потом открыл глаза и сказал:
        - Мне понравилось бы в рабовладельческом обществе. Приятно смотреть, как кто-то вкалывает.
        Макар выпрямился. Он уже тихо ненавидел саперку, Родиона и двушку. Примерно в таком порядке.
        - Помочь не хочешь?
        - Хочу. Но терплю, чтобы ты чему-то научился. Шевелись давай! Не напрягай руки - забьются. Бросай плечом, на расслабление!
        Макар продолжил копать. Несмотря на то что Родион уверял, что закладку не найдет только слепой, время шло, а закладки все не было. Макар с непривычки натер себе мозоли. Внутри мозолей ходила жидкость, приобретавшая сизый цвет, когда ладонь смыкалась вокруг ручки.
        - Не прокусывай! - предупредил Родион, заметив, что Макар тянется к водянке зубами. - Ул говорит, что рот - самое грязное место организма после души. Прокусишь водянку - пойдет солено-сладкая водичка. Час или два ничего, а потом руку раздует - неделю ложки не возьмешь!
        Внезапно саперка звякнула, ударившись об камень. Макар и Родион разом вскинули головы.
        - Погоди! - сказал Родион. - Рано радоваться! Камень может быть самым обычным. Коснись его!
        - Зачем?
        - Чтобы не тратить времени, если это «пустышка». Встречались дурилы, которые, считая, что нашли огромную закладку, на радостях пытались обкопать основание скалы.
        - Кто это?
        - Всех не назову, но одного ты точно видел. Он перед тобой! - неохотно отозвался Родион. - Щупай давай, это не девушка, не тормози!
        Макар расчистил небольшую часть серого камня. Вопросительно оглянулся на Родиона и осторожно коснулся его пальцем. Секунду ничего не происходило, а потом Макар вдруг сел на землю и улыбнулся глупой, рассеянной и счастливой улыбкой.
        - Ага, чухнуло тебя! Какая-то закладка есть! - утвердительно произнес Родион. - Ну теперь отрывай! Нет, по самому камню не бей - можешь попасть по закладке.
        Макар схватил саперку и заработал двумя руками, не вспоминая уже про мозоли. Камень с закладкой оказался здоровенным. На то, чтобы обкопать его со всех сторон и вытащить, у него ушло полчаса. Родион не помогал, ограничиваясь советами. Ничего себе проводник! Яра-то, говорят, за своих учеников сама все делает!
        - Переверни! - скомандовал Родион, толкая камень ботинком. - Ага, вот тут с краю! Замой чем-нибудь!
        Макар дернулся к далеким соснам. Остановился.
        - Я это… фляжку на седле оставил!..
        - Ух, какие нежности! Ну так плюнь и рукавом протри!.. Есть и народный способ, но это когда меня рядом не будет! Шевелись, тютя!
        Макар плюнул и стер с камня прилипшие глину и песок. В куске пористого камня что-то тускло светилось. Точно голубую лампу от новогодней гирлянды опустили в грязь.
        - Синяк! - удовлетворенно произнес Родион.
        Макар разглядывал свою первую в жизни закладку. Отчасти он был разочарован. Ну засунули в камень мерцающую штуку! Он представлял себя закладку иначе - более романтично, что ли.
        - Как я узнаю: та эта закладка или не та? Усиливает она мужество или нет? - спросил Макар.
        - Возьми ее в руку… Погоди: ты должен внутренне приготовиться, что придется разжать пальцы!
        - А мне захочется ее взять?
        Родион кивнул.
        - Наверняка захочется. Особенно если эта закладка твоя. Когда я нырял за своей первой закладкой, то развел костер. Когда понял, что не могу и не хочу разжимать кулак, сунул руку в огонь. И пальчики прекрасно разжались!
        - И что это была за закладка?
        - Неважно, - быстро сказал Родион. - И не спрашивай, куда смотрел мой проводник. По дурости я отбился от него в болоте, и мы встретились уже в ШНыре… Ну давай, проверяй! А то, может, снова копать придется!
        Напуганный такой возможностью, Макар торопливо присел и, схватив камень двумя руками, приподнял его. Родион запоздало проворчал, что поднимать необязательно, но Макар его не услышал. Несколько мгновений он еще ощущал тяжесть камня, потом она куда-то ушла. Синяя закладка рассказывала Макару о себе. Рассказывала образами - ослепляюще яркими, ярче всяких слов. Макар увидел себя бесконечно успешным и смелым. Он спокойно докуривал в пылающем самолете. Лежал на спине под бомбежкой, забавляясь точками приближавшихся бомб. Блефовал в покере, имея на руках жалких две семерки. Играл в русскую рулетку с двумя патронами в барабане, не моргая, когда щелкал курок. В полном охраны доме пробирался в кабинет хозяина и выгребал из сейфа бриллианты. На него никто не орал, никто не шикал, никто больше не смотрел на него, как на жизненный мусор, но, напротив, все уважали его и боялись.
        Это было именно то, о чем Макар мечтал пару лет назад, когда, сбежав из дома, грелся зимой в тесном коллекторе. Закладка каким-то образом проникала в самые сокровенные уголки его существа, заполняя их, как горячее масло заполняет малейшие щели. И главное: закладке удалось понять, что он, Макар, всегда втайне был трусом и отчаянные свои поступки совершал тоже из трусости, и вот он единственный путь все изменить. Слейся, скажи «да» и…
        - Эй! Эй! Эй!
        Точно в полусне, Макар увидел перед собой Родиона. Тот что-то орал и размахивал руками. С высоты почти взятой закладки Родион казался Макару менее реальным, чем его мечта, нестрашным казался, смешным. Неужели этого человека он побаивался, потому что тот каждую секунду мог отвесить ему затрещину? Еще бы - ведь на Родиона смотрел уже обновленный Макар! Тот самый, для которого тигр-людоед был голодной назойливой кошкой.
        - Отвали! Ча тебе надо?
        - Очнись! - крикнул Родион. - Ты сливаешься!
        Макар недоверчиво уставился на свою руку. Голубоватое сияние доползло уже до середины бицепса и продолжало подниматься выше.
        - Бросай! - закричал Родион. - Быстро!
        Помнится, Макара поразило, что Родион хотя и орет на него, но отнять камень не пытается. Хотя только-то и делов, что выбросить в подбородок Макару сжатый кулак. Особенно с его-то страстью к рукоприкладству. Но, видимо, сейчас, когда Макар наполнен силой закладки и совершает свой самый главный в жизни выбор, такой расклад вообще исключен.
        Жизненной программой Макара всегда было выгрызание. Никто тебе ничего не даст. Все достают тебя, и ты всех давно достал. Хочешь получить хоть что-то - выгрызай. Кто наехал - тот и прав. Если наехал и получил по рогам - значит, или плохо наехал, или наехал ни на того. Тут же надо было совершить нечто противное этой логике - с большими усилиями получить закладку и отдать ее какому-то восемнадцатилетнему психу, который вылезает из-под дивана только, чтобы что-то съесть, потому что диван - идеальный окоп для психов. Он что ему, спасибо скажет? Да он даже не узнает никогда, что вот был такой парень Макар!
        - Ничего я ему не дам! Обломается!
        Макар посмотрел на камень и медленно, неохотно разжал пальцы. Он плохо соображал, что делает. Тяжелый валун упал ему на ступни и не раздавил их только потому, что на Макаре были тяжелые ботинки и он стоял на выброшенной из раскопа земле.
        Макар сидел на земле и тряс головой. Он был мокрым, вымотанным, уставшим. Все тело болело. Руки висели, как плети. Его окликнули. Он поднял голову. Родион - худой, небритый, колючий - наклонился и толкнул его кулаком в плечо. Макар так и не понял, что это было: ласка или предупреждение.
        - Ты справился! Не взял свою первую закладку!.. Надо же какое везение: найти правильный синяк с первого раза!
        Макар оглянулся на камень. Победителем он себя не ощущал. Его ничуть не радовало, что всего боящийся парень, получив закладку, сумеет, возможно, выйти из своей комнаты.
        - Ты меня заставил!
        - Заставить нельзя! Я тебе помог, но решение ты принял сам. И камень ты бросил сам.
        - Никакого решения я не принимал! Ты на меня орал!
        - На многих орали. Это мало что решает. Теперь давай, обкрути ее брезентом и грузи на седло!
        Макар прикинул размеры камня. Афродита не обрадуется, если взвалить на нее такую тяжесть. Да и через болото с такой глыбой пробиться будет непросто.
        - Может, отколоть?
        - Не здесь. Ты сварился. Вставай, и идем!
        Почти теряя сознание, с красными пятнами перед глазами, которые то сливались, то разбегались в разные стороны, Макар дотащил закутанный брезентом валун до Афродиты. Взгромоздил его на седло и сам грузно запрыгнул животом, нарушив всю технику правильной посадки на лошадь. Афродиту от сосны отвязывал уже Родион.
        - Так и быть… чтобы ты не сказал, что я тебе не помогал! - посмеиваясь, заявил он.
        Митридат и Афродита покидали Скалы Подковы неохотно. Афродита была недовольна: скалилась, дергала головой, пыталась прихватить Макара зубами за ногу. Камень натирал ей холку.
        С каждым взмахом крыльев болото становилось ближе. Здесь было уже серо, пасмурно. Сосны больные, мелкие, с перекосом на одну сторону. У многих сухие вершины. Кора с одной стороны покрыта лишайником. Но - странное дело: дышать Макару здесь было гораздо проще, чем на залитых утренним светом скалах. Родион потянул повод Митридата, забирая левее. Теперь они летели вдоль болота, не приближаясь к нему. Макар все ждал, что Родион будет прорываться сквозь болото, но его проводник снизился и соскочил с коня.
        Они стояли на узкой проплешине в сосновом лесу, которая была когда-то руслом ушедшего под землю ручья. Земля под ногами чавкала от сырости. Макар увидел множество камней - больших, маленьких и совсем осколков, валявшихся хаотично, то кучками, то по отдельности. В траве он разглядел ржавый лом, здоровенные клещи и почти новую кувалду, рукоять которой хранила еще зеленую нашлепку с ценой.
«Полянка-то живая, - понял Макар. - Часто здесь бывают!»
        - Мы называем это местечко кузней. Можно спокойно разделать свой валун, - сказал Родион.
        Макар сбросил камень с седла и спрыгнул сам.
        - А почему у болота?
        - А где еще? Бывает, нашныришь закладку, а она в большом камне. Отделять на прииске слишком жарко, да и саперку тупить неохота. А тут самое оно. Опять же, и инструмент под рукой.
        Родион уверенно шагал на поляне, изредка наклоняясь и что-то рассматривая.
        - В основном тащат, конечно, от Скал Подковы, но не всегда… Да брось ты свой камень, никто его тут не возьмет! Здесь все горные породы двушки. Вот это вот черное с вкраплениями синего - бирюза. Из Межгрядья.
        - А это?
        - Апатит. Тоже Межгрядье. Сколько себя помню - всегда тут лежал. Думаю: шныра, который это принес, давно уже в живых нет, - сказал Родион.
        Макар засмотрелся на апатит и споткнулся.
        - Вставай, солдат, генерал смотрит! Бурый железняк тебе подножку подставил… О, свеженький колчедан кто-то припер… не встречал его тут раньше… малахит… железная руда… песчаник… гранит… кварц! - Родион называл породы без особого почтения. Видимо, все они встречались на приисках первой гряды.
        - А это ча? - присев на корточки, Макар коснулся слипшихся пластин, похожих на рыбью чешую.
        - Слюда.
        - А рядом?
        Родион насмешливо взглянул на него.
        - Рядом сам вспоминай! В школу ходил?
        - Мел, - по подсказке угадал Макар, хотя чаще ходил не в школу, а мимо школы.
        - Правильно. А тут? - Родион толкнул ботинком плоский грязно-желтый камень.
        - Песчаник?
        - Какой, к ведьмарям, песчаник! Обычная сера! А это? - Родион ударил каблуком, вдавливая что-то в почву.
        - Тоже сера! - ответил Макар, сбитый с толку грязно-желтым цветом.
        - Дурильник, в ушах у тебя сера! Самородное золото! Это из засохшего русла с той стороны Подковы. Хороший самородок, килограммов на шесть, - прикинул Родион.
        Макар недоверчиво разглядывал перекрученный, со многими вздутиями, кусок породы. На золото в его представлении он походил мало. Все же Родион, похоже, не врал.
        - Ча, реальный самородок? И ювелирам загнать можно?
        Родион ухмыльнулся.
        - Можно и ювелирам. А почему не в ломбард?
        - Цену галимую дают… и эти там вечно пасутся… холмсы, блин, недоделанные… Стоит, типа, отмораживается, будто не при делах. А чуть ча не так - сразу за шкирман: где взял? - сказал Макар, запоздало спохватываясь, что лучше бы промолчать. Он ненавидел ломбарды так сильно, что едва не сболтнул лишнего.
        Родион разглядывал Макара с веселым прищуром. Макар ощущал, что теперь, когда он не взял закладку, Родион относится к нему иначе. Настороженность ушла и даже неосторожные слова про ломбард не имеют особого значения.
        - Самородок отсюда тащить бесполезно. Даже и не пытайся. В болоте засядешь! - сказал Родион просто.
        - А если не засяду?
        - Не веришь - так попробуй. Я тебе рук крутить не буду. Тут, в кузне, золота немало валяется. Народ, бывает, ведется, а потом приходит в себя и тут его бросает… - Родион дернул подбородком туда, где мир отрезался, переходя в ничто.
        Макар с сожалением отвернулся от самородка. Вспомнив, что до сих пор не отколол закладку, он отправился туда, где видел кувалду. Не дошел до нее, снова споткнулся и до крови ободрал палец о криво отколотый кусок невзрачного песчаника. Рассердившись на себя за неуклюжесть, вскрикнул, схватил песчаник и размахнулся, чтобы его бросить, но тут внутри камня что-то слабо зажглось. До края камня сияние не дотягивалось и ладони Макара не касалось.
        Макар торопливо окликнул Родиона.
        - Тут это… закладка! Синяя!
        Родиону не хотелось подходить.
        - Ерунда! Рядом с болотом закладок не бывает! - отозвался он.
        - Посмотри!
        Родион без желания подошел и забрал у Макара камень, готовый посмотреть на него и небрежно отбросить. Но прошла секунда, потом десять секунд, и хотя лицо Родиона оставалось все таким же скептическим, камень почему-то не покидал его рук. Вспыхивавший в песчанике огонек остался таким же тусклым, чуть, может, поярче, чем у Макара. До краев скалы он, как и в прошлый раз, не доставал. Понять, что это за предмет, тоже было невозможно. Что-то длинное, тонкое, полупрозрачное. Узнаваемо неузнаваемое. Но определенно живое! Или бывшее частью живого!
        Родион выпрямился.
        - Бело-голубое сияние! Вторая гряда! - произнес он севшим голосом. - Ты хоть понимаешь, что это? Даже не Межгрядье! Закладка второй гряды!
        - Откуда она здесь?
        - Вариант один. Кто-то «чистил» здесь камень и случайно отколол закладку. С песчаником вечно так - не пойми как крошится. Долбанешь его вроде осторожно, а он как даст зигзаг.
        - Разве живую закладку можно отколоть? Меркурий рассказывал: живые закладки могут хоть сквозь солнце пролететь, и нича им не будет, - неуверенно сказал Макар. Немногословный Меркурий был для него высшим авторитетом.
        - Так-то оно так. Но это пока они живые… Когда контрзакладка умирает - есть же и у них свой цикл жизни, она становится просто закладкой! Но очень ценной! - проворчал Родион.
        Макар нетерпеливо протянул руку.
        - Можно я ее возьму? Я же ее нашел, а?
        Он представлял, как принесет в ШНыр две синие закладки. И одна из них - из второй гряды. Сашка с Риной, нырнувшие раньше него, отойдут в тень.
        - Да запросто! Бери! - разрешил Родион.
        Его голос почему-то не вызывал у Макара доверия.
        - Ча, правда можно?
        - Только через болото пешком иди, чтобы пега с собой вместе не гробить.
        Макар скривился. Он не любил слова «нельзя». Оно всегда вызывало у него зубную боль.
        - Думаешь, не протащу?
        - Не думаю. Знаю, что не протащишь. До сих пор эльбы против тебя в сотую часть силы сражались, а ты и то на седле у меня болтался, а тут на тебя бросят все силы болота.
        Макар сгреб в кучку все свое великодушие.
        - Ну тогда ты возьми ее! - разрешил он. - Ты же вроде пустой? Или проводникам не положено?
        С ежиным звуком Родион провел рукой по щетине. Худое, со впалыми щеками лицо выражало рассеянность. Слова Макара, как видно, совпали с его собственным, не оформившимся еще в слова желанием.
        - Закладку второй гряды вытянет не каждый. Только в определенном состоянии духа, по особым заслугам. Да и заказа на нее не было, - выговорил он с большим сомнением.
        - Так это ж половина закладки! Даже не половина, а маленький кусочек! Может, прокатит? А ча? Смотри, какая она тусклая! - ляпнул Макар.
        Предположение было логичным, но Родион отчего-то разозлился и заорал на Макара, чтобы тот перестал болтать и занялся своей собственной закладкой. Пора возвращаться, а у него ничего не сделано!
        Макар потащился к камню. На нос ему упала капля. Он не сразу понял - откуда. Потом разобрался: брови мокрые - хоть отжимай. Надо же! Уже и тут жарко: вытесняет двушка!
        Макар так опасался повредить закладку, что провозился со своим камнем кучу времени. Когда же вновь вернулся к Родиону, тот что-то прятал в седельную сумку. Оглянувшись, Макар увидел, что валявшийся на земле кусок песчаника отколот, однако лезть с вопросами и замечаниями не стал. Ощутил, что получит отпор, причем не столько моральный, сколько в ухо.
        - Шевели лапками! Возвращаемся!.. Подпругу подтяни, а то под животом пега окажешься! - отрывисто приказал Родион, искоса взглянув на Макара.
        Он вскочил в седло, и они понеслись к болоту. Афродита летела за Митридатом. Перед болотом Макар в последний раз обернулся. Сосны еще были видны, но двушка уже исчезала, скрываясь точно за забрызганным грязью стеклом…

* * *
        Макар вышел из болота полуживой. Хуже ему было раз в жизни, когда на рельсах рядом с электродепо его били сердитые в своей справедливости работяги. Память зацепила далеко не все, что являлось ему в болоте. Катающийся по полу джинсовый мужик, культурный такой, с усиками, которому Макар выплеснул в лицо кипяток из ковшика, когда тот ни с того ни с сего его ущипнул… Толстая, пугающе сильная женщина, которая, поймав его руку в своей сумочке, сломала ему мизинец и надорвала ухо… Большеглазая девочка, которую они всегда брали на дело, когда воровали из супермаркета «хавчик». У девочки был такой честный вид, такие веснушки и такие пшеничные косички, что ее можно было фаршировать шоколадками по самые ноздри - охрана только умилялась. Но однажды девочку поймали на кассе, а они не стали выручать ее и бросили.
        Макара, ставшего сегодня шныром, прощупывали, искали к нему ключ. Что-то обещали, нашептывали, пугали. Проматывали память вперед и назад, атакуя самые болезненные, важные и святые участки. Эльбы были то жестоки, то добры и очень-очень вкрадчивы. Их мысли отступали прежде, чем Макар успевал организовать сопротивление, и тотчас начинали натиск в другом месте. Только сейчас он понял, что означали слова Меркурия: «Не слушай. Не бойся. Не верь», сказанные вчера вечером, когда уже ясно было, что Макар идет в нырок. Больше всего Макара удивило, что эльбы говорили правильнейшие вещи, с большинством из которых он охотно согласился бы, если бы услышал их не в болоте, а где-нибудь в другом месте. Здесь же Макара охлаждало то, что в моменты, когда сильные крылья Афродиты разрывали паутину, он видел серых карликов, облепивших стены тоннеля. И эти карлики явно не желали ему того добра, о котором говорили.
        Макара выручил опыт Афродиты, которой хотелось поскорее вырваться из болота, и то, что сам он думал, как отдаст Кавалерии закладку, и все увидят, что вот он, Макар,
«всеобщая патентованная сволочь», как обозвал его однажды Даня, ее не взял! Щеки ему опалило морозом. В грудь ударил сильный ветер, которого не могло быть в дряблом болоте, и он понял, что вырвался. Макар качнулся в седле, едва не вылетев из него, и, потеряв повод, вцепился Афродите в гриву. Нос и горло были забиты слизью. Кашляя, Макар вертел головой, отыскивая Родиона. Родиона он не увидел, зато вдали, очень высоко, Макар различил две подозрительные точки. Конечно, это могли быть и птицы, но он решил не рисковать и заторопился к ШНыру, который узнал по крыше в форме огромной Н. Афродита устала не меньше Макара. В конце концов, ей пришлось разрывать паутину эльбов, которой Макар, по своей глупости, позволял к себе присасываться.
        На поле перед пегасней Афродита начала жадно хватать губами снег, и Макару пришлось спрыгнуть с седла, потому что повода она не слушалась, а рвать ей губы Макар не хотел. Забыв о том, что он собирался помешать разгоряченной лошади пить, Макар упал на колени и, окунув в сугроб голову, стал вертеть ею. Колкие снежинки набивались за ворот, попадали в уши, морозили виски, но это было только приятно. Снег впитывал ту гадость болота, которая пробкой стояла у него в горле.
        К нему бежали. Он узнал Сашку, Даню, Яру, Рузю, Настю. Позади всех, решительный, как гном, шагал Меркурий, торжественно позванивающий обледеневшей бородой. Макар счастливо улыбался и размахивал сумкой, в которой лежала закладка.
        - А ча? А нича! Вот она! Не взял! - бессмысленно повторял он.
        У него отобрали повод. Афродиту увели.
        - А где Родион? - спросил Меркурий.
        - Как где? Здесь! - удивился Макар, запоздало понимая, что будь он здесь, Меркурию было бы об этом известно. Попавший за ворот снег впервые стал мокрым. Радость ушла.
        Меркурий положил руку Макару на плечо.
        - Вспомни. Он вышел. Из болота.
        Макар ничего не мог объяснить. Беспомощно озирался и мешал мычание с блеяньем. Меркурий пристально смотрел на Макара.
        - Он что-то. Взял. Что, - сказал он голосом, не требующим подтверждения.
        - Ну это. Закладку. Синюю. Кусок, - промямлил Макар, не замечая, что и сам начинает говорить телеграфно.
        Ягодный нос Меркурия, из-за которого многие алкоголики в Копытово принимали его за своего, вспыхнул.
        - Очень скверно. Надо. Искать.
        Макар рванулся к Афродите, которую еще не увели. Рука Меркурия, не успевшая расстаться с его плечом, удержала его на месте.
        - Ты. Сиди. С тебя. Хватит.
        После двухчасовых поисков Родиона отыскала Штопочка. Десятью километрами южнее Копытово, где начинались непролазные овраги. Митридат понуро стоял по колено в снегу. Родион сидел рядом на поваленном дереве и сосредоточенно ковырял его ножом, будто там, под отслаивающейся, проточенной жуками корой скрывалось что-то безумно важное. На Штопочку он даже не посмотрел. Штопочка спрыгнула с седла и с ласковыми словами «Стухни, падаль!» врезала по морде Зверю, который лез разбираться к непривычно смирному, дрожащему Митридату.
        Штопочка стояла рядом с Родионом и молчала. «Привет» и «пока» Штопочка никогда не говорила, спрашивать: «Как дела?» - было не в ее правилах. Простояв минут десять, Штопочка соскучилась и короткими щелчками бича стала сбивать ягоды рябины. Одна из ягод упала Родиону за ворот. Родион поднял голову и пустыми глазами посмотрел на Штопочку. Та поняла, что в болоте он увидел нечто такое, о чем никогда не расскажет и что надолго погасило в нем всякую радость жизни.
        - Уйди! - велел Родион.
        Штопочка пожала плечами и направилась к Зверю. Остановилась и, кивнув на Митридата, сказала:
        - Пега пожалей. Вон пена висит. Сдохнет, курва!
        Родион окинул Митридата оценивающим взглядом и продолжил ковырять кору. Она явно интересовала его больше пега.
        - Возьми коня с собой! В седельную сумку не заглядывай. Отдашь ее Кавалерии, - сказал он, когда Штопочка уже брала Зверя за повод.
        Штопочка кивнула.
        - А ты как? Пешком?
        Родион молчал. Потом сказал:
        - Я завязал. С меня хватит.
        У Штопочки упрямо сомкнулись губы. Она села на снег.
        - Без тебя я не пойду, - сказала она.
        Родион слепо пошарил вокруг себя, отыскивая что-то, потом вскинул руку и прицелился Штопочке в лоб из шнеппера. Его серое лицо было злым и опустошенным.
        - Пойдешь и без меня!
        С минуту Штопочка пристально смотрела на него, затем встала, не торопясь, привязала повод Зверя к гибкому концу бича, по-разбойничьи свистнула и подняла Зверя в воздух. Митридат устало летел за ними, нескладно хлопая крыльями. Добравшись до ШНыра, Штопочка взяла курс на пегасню, где занялась Митридатом и Зверем. Делала она все тщательно и неспешно. Измотанному Митридату при этом досталось куда больше внимания, чем Зверю.
        Седло Родиона она отнесла в амуничник и остановилась на пороге, поворачивая лицо то вправо, то влево. Разница, куда повесить седло, была небольшая, поскольку места было достаточно повсюду, но не для Штопочки. Она знала, что на приваренных горизонтально полу трубах правой части амуничника хранятся седла старших и средних шныров, а в левой части амуничника - седла новичков, учебные и бесхозные. Седло Родиона, по идее, являлось уже бесхозным, однако Штопочка, поколебавшись, все же повесила его на обычное место - на верхней трубе справа от входа. И только после этого Штопочка отнесла седельную сумку Кавалерии. Та вопросительно вскинула голову, ожидая объяснений. Штопочка объяснила, что могла, стараясь дышать в сторону, потому что перед тем, как войти к Кавалерии, она для храбрости охлебнула кой-чего из фляжки. Как старательно она ни дышала себе под ноги, Кавалерия все равно что-то учуяла.
        - Ты же девушка! - сказала она с укором.
        Штопочка шмыгнула носом, откашлялась и хотела было плюнуть на пол, но вовремя вспомнила, что она в директорском кабинете, и сохранила плевок внутри себя.
        Высыпав на стол содержимое сумки Родиона, Кавалерия взяла острый кусок песчаника и долго держала его в руке. Внутри мерцали сполохи. Лишь один из них коснулся пальцев Кавалерии - другие гасли, не достигая пределов камня. В миг, когда пальцы Кавалерии озарились, она издала странный звук, похожий одновременно на птичий крик и на выдох.
        Штопочка бросилась к ней.
        - С вами все хорошо?
        Кавалерия остановила ее решительным движением. Разжала пальцы. Камень стукнул о полировку. Кавалерия сидела за столом, неотрывно глядя на камень, внутри которого погасали части жестких крыльев.
        - Стрекоза! Неужели ему удалось? - прошептала она.
        Глава 10
        Заковыристый старичок
        До ШНыра я думал, что человечество можно вчерне разделить на три группы. Первая:
«конченые уроды». Вторая: «нормальные». Это просто люди. Иногда хорошие, иногда не особо, но в целом все же ничего. На них даже иногда можно положиться, но без перегруза. Если занять денег, то не слишком много. Если приехать в гости, то не больше, чем на пару дней. И третья группа: «настоящие». С ними можно в разведку, в нырок, куда угодно. Сейчас я вообще ни о ком не сужу. Однажды пег вырывается из болота с пустым седлом, и все. И про «уродов» я перестал думать плохо. Порой, бывает, «нормальный» убежит, «настоящий» отвернется, а «урод» вдруг возьмет да и поможет.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Гоголевский помещик Плюшкин, дойдя до точки, собирал подошвы, тряпочки и всякий дрязг. По этой причине над ним неполных два столетия потешаются армии читателей. И лишь один читатель никогда не потешался над бедным скрягой Плюшкиным. Этим читателем был Дионисий Тигранович Белдо. Заглянув в одно из помещений его странной неправильной квартиры, тщательно охраняемой множеством заклинаний, мы были бы озадачены. Посреди абсолютно круглой, как колодец, комнаты стояло старое синее кресло с вылезшим ядовито-желтым поролоном. Вдоль стен рядами тянулись бесконечные полки, уходящие на громадную высоту, поскольку комната, как и все в этой квартирке, грешила пятым измерением. Другая уникальность полок состояла в том, что они были сделаны спиралью, так что, по сути, это была одна-единственная полка, имевшая начало, но не имевшая конца.
        Чего только не лежало на этой немыслимой полке! Плюшкин умер бы от зависти. Карандаш, трамвайный билет, роман без обложки, два молочных зуба, один с кариесом, а другой - без, электрический провод с выключателем и вилкой, трубка дискового телефона, морская ракушка, сломанный лобзик, детский ботинок на липучках, ржавый ключ, болт с гайкой - оба такие огромные, что ими можно было прикручивать небо к земле, птичья поилка, домик на картонной основе, папка для тетрадей, цветочный горшок, коньячная пробка, обложка от паспорта, сломанная щетка, маска зайца с оторванным ухом, блюдо в форме рыбки, ручная дрель, чеканка с двумя окинжаленными горцами, у одного из которых во все лицо была большая дыра, и много чего еще.
        Изредка Дионисий Тигранович заходил в эту вытянутую ввысь комнату, которая в обычном, нерасширенном пятым измерением пространстве не занимала толщины висевшего на стене ковра, ставил на полку какой-нибудь очередной предмет, вроде детских санок с обкрученными изолентой сломанными досочками, опускался в изодранное кресло и долго сидел, скользя по полке глазами. Казалось, он гладит взглядом эти странные вещи, не пропуская ни одной.
        Никто из форта Белдо, кроме Млады и Влады, никогда не заходил сюда. Вход в комнату бдительно охранялся буйным и подозрительным заклятием, которого тайком побаивался даже поставивший его хозяин. Вздумай кто-то без разрешения сделать что-то запретное, например потрогать исцарапанные коньки с седьмого витка полки или разорвать трамвайный билет, он оказался бы двадцатью метрами глубже самого глубокого московского метро.
        Резонно было бы предположить, что все эти тысячи предметов являлись артефактами, но ничуть. Просто каждый вобрал в себя самые радостные, самые светлые впечатления, которые пережил в самый счастливый миг своей жизни тот или иной человек. Эти коньки были на девушке, когда ей объяснились в любви; этот засохший цветок нашла в старой книге смертельно больная женщина, а этим молотком молодой папаша чинил детскую кровать новорожденного сына (и неважно, что потом этому сыну упорно повторяли, что его папа был полярник и его сожрала белая крашеная медведица). Не имея света в себе, Белдо жадно присасывался ко всякому внешнему свету, как больное растение на затененном окне отчаянно обнимает листьями стекло.
        Дверь скрипнула. Не оборачиваясь, Белдо узнал Младу. Влада обычно входила после легкого стука ногтем, больше похожего на кошачье царапанье. Потревоженный Дионисий Тигранович мигом утратил все хорошее, что в нем только что было.
        - Чего тебе, милая? - спросил он, храня в терпеливом голоске вызревшее раздражение.
        - Я знаю, вы просили не тревожить, но дело важное, и я подумала… - вкрадчиво начала Млада.
        Маленький старичок дернулся на креслице.
        - Разве я спросил: о чем ты подумала? Я спросил: чего тебе, змеища, надо? - уточнил он.
        Млада не обиделась. Обижаются люди негибкие и глупые, Млада обвилась бы вокруг любой обиды, как змея. Была бы выгода.
        - Помните Дарью Прокопьевну?
        Тренированная память Белдо доставила ему белое услужливое личико в платочке.
        - И что, я умереть от счастья должен, что я ее помню? Сводня из Марьиной Рощи, которая пускает шелкопрядов через обручальные кольца! Десять дней любви со страстью, оплата по факту! Чего ей?
        - Только что звонила. К ней ходит лечиться от запоя один берсерк. Он проболтался, что сегодня вечером Тилль планирует покушение на Долбушина!
        Белдо вздрогнул и так резко сорвался с креслица, что с десятого витка чудо-полки свалился маленький напильник, которым французский каторжник некогда пропилил себе путь на свободу.
        - Какой Долбушин? Какое покушение? Знать ничего не желаю! Не стравливай меня с Тиллем, дрянь ты такая! - завизжал он, пытаясь укусить Младу за руку.
        Пока ее кусали, Млада терпела и, не вырывая руки, промокала Дионисию Тиграновичу лобик салфеточкой. Работая с Белдо, к чему не привыкнешь. В нее и тапками швыряли, и волосы вырывали, и в глазки плевали, и проклинали трижды на дню. Самая стервозная в мире дамочка, как известно, это балетно ориентированный мужчина.
        Наконец Белдо надоело держать в зубах руку Млады, и он разжал челюсти.
        - Фух! Что у тебя за вонючий крем!.. Зачем ты мне рассказала этот ужас? Я не буду спать!.. Как это произойдет? - спросил он, облизывая губы.
        - По средам он ездит в спортивный клуб. Возвращается около полуночи. Узкий участок дороги преградят мебельным фургоном. Долбушина и его охранника расстреляют из арбалетов. Если потребуется - пустят в ход топоры.
        Дионисий Тигранович шмыгнул носиком.
        - Этот Тилль натурально бешеный! - сказал он плаксиво. - Стоит между Гаем и Альбертиком пробежать черненькой кошечке, он сразу решает, что это подходящий момент, чтобы получить зонт… А если Альбертик не поедет в спортивный клуб?
        - Обязательно поедет. Он встречается там с ключевыми фигурами своего форта. Берсерк интересовался у Прокопьевны, сможет ли она посодействовать? Заговорить арбалетный болт? Или сделать так, чтобы Долбушину в правильную минуту захотелось выйти из машины и прогуляться пешочком?
        - И что старушка? Загордилась? Отказывается заниматься мелочевкой?
        Млада смутилась.
        - Ну она не решается сама, без вашего одобрения. Берсерки побаиваются Долбушина: опасный все же человек.
        Дионисий Тигранович скуксил бровки.
        - И ты говоришь это мне! - воскликнул он с надрывом, ударяя себя маленьким кулачком в грудь. - Тому, кто видел, как он, бедный и продрогший, спал на лавочке у памятника, а рядом стоял недопитый кефир! Да как ты смеешь, коварная дрянь? Как у тебя не сгниет твой поганый язык? Признайся: это проклятая ведьма Прокопьевна подкупила тебя!.. Никакой помощи Тиллю! Никакой! Узнаю, что эта жадная бабка влезла не в свое дело, лично закажу ей могильный памятник с безвкусными птичками!.
        Так и передай ей! И тебе, гадюке, закажу! Бедный Альбертик! О, я знал! Я предсказывал, а он смеялся мне в лицо!
        Всплеснув ручками, Белдо сполз на ковер и, обхватив синее кресло, стал раскачиваться с ним вместе. Он вскрикивал, что ослеп, и требовал лекарств. Млада смотрела на его безутешную спину и, сохраняя соболезнующий вид, почесывала нос.
        - И чего Тилль так вцепился в этот зонт? Да, это хорошее оружие, но ведь только вблизи! Чем оно принципиально лучше яда, топора или хорошо пристрелянного арбалета? - непонимающе сказала она.
        Белдо попытался лягнуть Младу, но, так как лягал вслепую, попал по стулу.
        - Причем тут топор или арбалет? - завопил он, кривясь от боли, потому что ножка стула задела его по подагре. - У Тилля и без того есть чем вышибить человеку мозги! Он и рук пачкать не станет. Зонт нужен ему даже не для того, чтобы вселять смертельный ужас, хотя у него есть и это свойство.
        - А для чего тогда? - быстро спросила Млада.
        Белдо несколько секунд колебался, потом махнул рукой, оглянулся и, поманив к себе Младу, жарко выдохнул ей в самое ухо:
        - Существует секрет, о котором знают двое: я и Гай, но и Тилль, похоже, начинает догадываться! Я почувствовал это, когда мы втроем ехали в машине. Ну и в некоторые другие моменты, разумеется… гм… гм…
        Млада вся превратилась в огромную барабанную перепонку. Она страсть как любила новости. Надо отдать Дионисию Тиграновичу должное - он не стал цедить секрет по каплям, а щедро выкатил весь сразу.
        - Месяца полтора назад Долбушин убил зонтом своего эльба!
        Млада задохнулась.
        - Да как он… А он у него был вообще? Он не инкубатор!
        - Разумеется был, дрянь ты такая! Как у главы форта может не быть эльба? Конечно, не внедренная в тело личинка, а эльб из болота, поддерживающий с ним связь. А теперь Альберт его прикончил. Возможно, что и не специально. Небось сжимал ручку зонта и мучил себя и его, пока бедное существо не скончалось! И теперь Тилль мечтает о том же… Он быстро схватывает нюансы, хотя и туп, как пробка.
        - Так у Тилля же нет опекуна! Он берсерк! - удивилась Млада.
        - У Тилля нет одного постоянного опекуна! - уточнил Белдо. - Он как прокатный мул, на котором ездит всякий эльб, которому не лень. Руководят им с помощью инстинктов и желаний, которые у него проще, чем у гориллы! Наш же упитанный «тилленок» хочет обладать зонтом, которого будут бояться все эли и эльбы без исключения, потому что этот зонт - сама смерть. Не только для тех, кто рядом, но и для тех, кто в болоте. Достаточно телепатической связи с кем-то из них и зонта. Разумеется, это не атомная бомба, которая убьет всех, но того, кто войдет с тобой в контакт, прикончит наверняка.
        - Неужели Тилль собирается убивать эльбов? - испуганно спросила Млада.
        Белдо выразил гибким лицом все, что думал о Тилле. Думал же он много.
        - Да убивать-то - это навряд ли. А вот торговаться с ними - на это он надеется. Подайте мне то, подайте мне се! Хочет быть с ними на равных, будто его пещерный разум равен их великому древнему разуму! Шизоид патентованный!
        Млада соображала быстро, когда это было в ее интересах, и медленно, когда ее интересов поблизости не обнаруживалось. Сейчас же она соображала со средней скоростью.
        - А почему тогда Гай… - начала она.
        - …сам не овладеет зонтом? Гай не дурак. Злить эльбов не в его интересах. Он слишком много от них получает. Настолько много, что я порой задумываюсь: человек ли он до сих пор? Я тоже не смог бы стать хозяином зонта! Слишком переплелся с опекуном. - Белдо грустно скользил взглядом по бесконечной полке, гревшей его теплом чужого счастья. - Только Тилль и Долбушин. Вопрос в том, кто из них больше устраивает эльбов как хранитель зонта.
        Зрачки Млады расширились и сразу сузились.
        - Помните, вы рассказывали? Ваше пророчество, что Долбушин кого-то убьет - это не…
        Белдо вспыхнул. Даже отъявленным жуликам не нравится, когда близкие люди считают их жуликами.
        - …не что? - переспросил он ровным, тихим и оттого страшным голосом.
        Млада «заничевокала» и стала тревожно отползать.
        - Ты хотела сказать: не соврал ли я? Не подставил ли Альбертика? - продолжал Белдо.
        - Простите!
        - Ничего я не знаю! Так велел мне сказать опекун, а у него мало ли какие мотивы? Возможно, там в болоте Альберта приговорили за убийство эльба и хотят сделать это руками Тилля или Гая. Им только пальчик покажи: загрызут! Звери, а не люди! Ничего я не знаю! Уйди, дрянь, не то покусаю! - Белдо взвизгнул и где-то в середине визга вспомнил, что он огорчен. Он снова упал на коврик и стал раскачиваться вместе с креслом.
        - Умираю… задыхаюсь… лекарства принеси! Позови Владочку! Моя Владочка меня спасет! Она-то любит меня в отличие от тебя, змеищи! Владочка, Владочка!
        - Может, все же предупредить Альберта? Один звоночек, а? - наклоняясь к нему, шепотом предложила Млада.
        Дионосий Тигранович безутешно задрожал узенькой спинкой. Млада правильно поняла трагическое настроение шефа. Белдо намеревался страдать до того момента, как станет окончательно ясно, прикончили Долбушина или нет. Влезать в разборку опасно.
        - Жаль Альберта Федоровича! Такой видный мужчина! Одинокий, обеспеченный, да еще и вдовец! Не надо ему было ссориться с эльбами! - с грустью произнесла Млада и, показав в зевке прекрасно сделанные коронки на дальних зубах, отправилась за лекарствами.
        Глава 11
        Нелюдим с боевым зонтиком
        Если света нет, бессмертия нет, то все человеческие занятия и обязанности - фикция. Кому мы что должны, если мы - плесень? А что является главным мерилом жизни плесени? Удовольствие. Сколько удовольствий ты получил до того, как тебя сожрали черви? Я сожрал сто тонн - я молодец. Ты сожрал тысячу тонн - ты еще больший молодец.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Долбушин учил Элю стрелять.
        - Используем стул как опору! Ищем во что прицелиться!.. Нет, в дядю Андрюшу пока не стоит! Ему еще за рулем сегодня сидеть!
        Увидев направленный на него взведенный арбалет, один из самых мощных в его коллекции, Андрей бросился животом на ковер.
        - Видишь, дядя Андрюша не захотел с тобой играть! Поищи другую мишень! Медленно и аккуратно потяни вот эту штучку!.. Эй! Ты куда целишься?
        Загудела получившая свободу тетива. Арбалет подбросило. Эля завизжала от страха и восторга. Болт засел в двери до оперения. Там же, у двери, неподвижно стоял прибитый глава финансового форта. Белая рубашка, серебристый, с искрой костюм. Болт торчал сразу под узлом красного галстука.
        Андрей хрипло выдохнул.
        - Ну вот! Костюм мой прострелила! Я же говорил: не целься в вешалку! - укоризненно сказал Долбушин. - А вообще, объективно говоря, выстрел недурной!
        Эля перестала визжать. Она уже разобралась, что стрелять ей по душе. Она трясла арбалет и раз за разом нажимала на спуск. Но, увы, из арбалета больше ничего не вылетало. Эля так огорчилась, что заплакала.
        - Не ребенок, а сокровище! Хорошо, что это не автомат. Тут были бы одни трупы, - пробормотал Андрей.
        - Учимся заряжать! - распоряжался Долбушин. - Добьем костюм, чтобы не уполз. Берешь у дяди Андрея новый болт и…
        Эля издала капризный вопль. Это она обнаружила, что дядя Андрей не спешит давать ей новый болт, а, напротив, пытается незаметно спрятать его за спину.
        - Ну? В чем еще дело?
        - Альберт Федорович! Не мое, конечно, дело, но я не учил бы ее заряжать, - смущенно прогудел Андрей.
        - А это еще почему?
        - Да дело-то такое… скользкое больно… Подберет еще где-то арбалет и… того… пошутит болтом с трех шагов. Лучше я дам ей поиграть моих кукол. Только пусть руками не трогает!
        Долбушин некоторое время пытался представить, как можно играть, не трогая руками. Видимо, что-то совсем мечтательное.
        - А ты сделай, чтобы нельзя было найти арбалет!
        - Это нереально! Они у нас повсюду валяются! Да и вообще… вы с ней, как с Аней! - не подумав, ляпнул Андрей.
        - С кем? - с непонятным выражением переспросил Долбушин.
        - С дочкой! Я же помню! Учили ее водить машину, стрелять! Все ей позволяли! Швырять с балкона антикварный сервиз - только, деточка, курточку надень, чтобы спинку не продуло!
        - Она его не просто так бросала. Она хотела что-то выразить этим или объяснить. Не помню уже, правда, что, - рассеянно сказал Долбушин. - И машину, кстати, ты ее учил водить, а не я.
        - Я? - возмутился Андрей. - Да всего один раз такое было! Да и потом - это же не арбалеты! Сами знаете эти женские фокусы: вначале визжат так, что барабанные перепонки внутри головы соприкасаются, а потом сразу ласковые. И такие вот качели целые дни!
        - Не женские фокусы. Детские. Аня - ребенок. Забудешь это - убью! - жестко напомнил Долбушин.
        Он вспомнил тот случай. Случайно так вышло, что он тогда стоял на углу улицы и смотрел. Его длинная машина ползла еле-еле, со скоростью гуляющего перед сном таракана. Это за рулем был Андрей, демонстрирующий Ане, как надо вести себя за рулем. Внезапно машина остановилась на несколько секунд, дернулась, яростно засигналила кому-то и, завывая мотором, истерично пролетела перекресток. Это за руль пересела Аня. Снова остановилась, точно от ужаса, что это уже перебор. И вновь поползла. Это опять за рулем оказался Андрей.
        Хорошее было время. Только почему-то понимаешь это, когда все уже позади. С лица Долбушина сползла радость. Оно стало сухим, неприятным, тусклым. Щеки пробороздили глубокие складки. Он спохватился вдруг, что Эля не Аня и никогда Аней не будет. НИКОГДА! Она просто идиотка, бывший инкубатор, чудом избавившийся от эля. И вообще непонятно, есть ли у него дочь. Есть непонятная шнырка, сросшаяся со своей вымышленной историей!
        - Ты забываешься. Твое дело - заботиться о моей безопасности, а не рассуждать! - раздраженно сказал он.
        Андрей замолчал и выпрямился, спешно придавая лицу тупое и непроницаемое выражение. Долбушину подумалось, что с Андреем у него много общего. Как и Андрей, он любил играть с куколками. Только Андрею хватало куколок, которым можно шить платья и которые в другое время преспокойно стоят в шкафу. Ему же нужны были куколки нравные и живые.
        И, как всегда бывало, когда сознание заходило в тупик и, упираясь в неразрешимость, начинало пробуксовывать, Долбушин принялся спешно искать, на что можно переключиться. На что-нибудь деятельное, нужное.
        - Нам пора! У нас встреча форта! - сказал он, посмотрев на часы.

* * *
        Долбушин толком не знал, зачем взял Элю в спортклуб. Внешне причин было две. Первая: оставленная одна дома, Эля могла «навоевать». Ручки у нее были беспокойные. Случалось, она бросала в окно стулья, привязав к ним «парашютик» из газетки. Однажды запрудила коридор, решив помыть пол душем, а в другой раз устроила в кабинете у Долбушина пожар, обнаружив зажигалку в форме пистолета. Спички Долбушин с Андреем прятали, а про зажигалку-пистолет забыли. Другой причиной было, что в форте Долбушина уже месяц как распространялись про Элю всякие туманные слухи. Отчасти эти слухи развивались во вполне устраивавшем Долбушина направлении: «А что же вы хотите? Он же взрослый одинокий мужчина!» - но другим опасным крылом порождали дикие сплетни, что АэФ с непонятными целями скупает где-то сумасшедших детей, которые толпами шляются по его квартире, пускают слюни, и вообще, кажется, шеф, если не совсем еще «ку-ку», то уж точно слегка «ко-ко».
        В спортклубе Эля вела себя тихо. В воду не спускалась и одетая лежала на шезлонге - синяя и тощая, как мертвая курица на рыночном прилавке. Выглядела она так, что сторонники версии долбушинского одиночества сильно призадумались. Другие узнали в ней псиосную девицу, подругу дочери АэФа, которую Долбушин прежде сгребал и отбрасывал за шею своим страшным зонтом. К Эле подошел старичок, владевший самым большим в мире алмазом, и угостил ее мятной конфеткой, которую десять минут назад застенчиво спустил в карман на ресепшене. Потом старичок поднял одноразовые шлепки, выдававшиеся в клубе всем посетителям, и быстро спрятал их в сумку, которую повсюду таскал с собой. Все деликатно сделали вид, что ничего не заметили.
        Женщина, знавшая наперед курсы всех акций, положила руку на бицепс Долбушина. Она пила только шампанское, и это очень тревожило всех ее друзей.
        - Вы похудели, но я вас не виню! У всех была тяжелая зима! Любовь, одна любовь спасет вас! - сказала она грудным голосом.
        Спасшая Долбушина любовь воплотилась в старушку, курившую фарфоровую трубку. Она подошла и прогнала «акционерную» женщину облаком капитанского табака.
        - Спасибо, Алла Игоревна! - поблагодарил Долбушин.

«Трубочная старушка» улыбнулась ему печальными глазами. Она играла в карты лучше всех в мире, но проблема была в том, что карты ей давно надоели. А играть с нею в шахматы никто не хотел. В шахматах она была слаба, воровала пешки и пыталась брать фигуры «за фук».
        Хотя встреча форта Долбушина проходила в клубе с отличным бассейном, в воду никто не лез и даже никто не переоделся, не считая единственного пловца - мускулистого мужчины с маленькими усиками, который так гордился своей фигурой, что раздевался при малейшей возможности. Про этого типа было доподлинно известно, что он обладает даром знать все, что его непосредственно не касается. У него можно было выяснить, где состоялась последняя конференция славистов, сколько вставных зубов у тещи президента Перу, какая вторая по величине пирамида в Египте или как зовут племянника дворника, который счищает снег у метро «Боровицкая». При этом усатенький упорно не помнил своего адреса, и это очень осложняло ему жизнь. Хорошо, кто-то надоумил его таскать с собой бумажку с краткими сведениями о себе. Так он и ее постоянно терял.
        Толкался тут и средних лет пухловатый мужчина, непрерывно поправлявший челочку. Этот был молчалив, хитро улыбался и был предупредителен с дамами: придвигал стульчики, открывал двери, бросался приносить чайную ложечку. Фамилия его была Клеенкин. Едва ли три человека во всем форте Долбушина знали, в чем состоит его дар. Чем-то его дар напоминал талант главного героя «Чернильного сердца», но имел и отличия. Клеенкин обкрадывал книги. Например, в некой книге, ставшей уже классической и прочно отложившейся в человеческих умах, значилось: «У капитана Тома Уэста было сто тысяч пиастров и два отделанных золотом пистолета». Клеенкин поправлял челочку, на полчаса отлучался в уголок, а когда выходил из него, текст во всех миллионах отпечатанных книг, в электронных библиотеках и даже в рукописях автора, если они каким-то чудом были еще целы, изменялся. Отныне там черным по белому значилось: «У капитана Тома Уэста было десять тысяч пиастров и один отделанный золотом пистолет».
        Пропавшие же девяносто тысяч пиастров и второй отделанный золотом пистолет, причем в виде самом что ни на есть материальном, обнаруживались в сундуке у Клеенкина. Порой Клеенкин оставлял в покое художественную литературу и начинал измываться над историей. Так, Юлия Цезаря, имевшего прекрасные густые волосы, он сделал в глазах историков плешивым, Тамерлана заставил хромать, а Наполеона во время Ватерлоо одарил насморком, который прочно забетонировал слизью пазухи носа великого полководца и помешал ему победить. Но это все так, пешки, рядовые члены форта, а теперь пришло время добраться и до королевы.
        На бортике бассейна - сауна. У сауны - качающийся диванчик под разноцветным зонтом. На диванчике сидит одетая в мужской костюм женщина с решительными ногами и курчавой головой, похожая на Пушкина-лицеиста. Это Лиана Григорьева, заместитель Долбушина по финансовым вопросам, известная как всем, кто любит деньги, так и всем, кто активно их ненавидит. Знает все про мировую экономику и ничего про себя. Страдает синдромом Мальвины, который выражается в угнетении Пьеро и эксплуатации Артемонов. Беззаботно играет восьмизначными числами. Может подсказать, как заработать на миллионе долларов, если взять его взаймы на семь с половиной минут. В личной жизни несчастна. Слабых мужчин убивает, сильные ее избегают. Да и вообще мужчина всегда будет только приложением к ее недовольству собой. На колене у Лианы Григорьевой стоит чашка кофе. Она всегда так поступает. Куда-нибудь приходит, заказывает чашку кофе, причем обязательно с надрезанным кусочком лимона, надетым на край чашки, сидит два-три часа, сурово посматривая по сторонам, потом уходит, а на столе остается невыпитый кофе с надрезанным кусочком лимона.
Заметив, что Григорьева настойчиво смотрит на него, Долбушин подошел к своей заместительнице.
        - Интересное движение денежных средств. Тилль выдал своему форту жалованье за три месяца вперед. Кроме того, двенадцать берсерков получили значительную дозу псиоса из личных запасов Тилля, - едва разжимая губы, сказала Лиана. Даже с шефом она всегда говорила так, будто он украл у нее мобильник, а она его простить простила, но осадок остался.
        Долбушин поднял брови.
        - Игнвара ужалила пчелка щедрости, - сказал он.
        - Обычно она этого не делала, - отозвалась Григорьева и занялась созерцанием длинных темно-синих ногтей с наклеенными звездочками.
        Альберт озабоченно кивнул и отложил эту загадку в чемоданчик памяти. Сейчас было не время разбираться - слишком много предстояло всего сказать, решить и сделать не терпящего отлагательства.
        Пока Долбушин дирижировал повседневной жизнью форта, его телохранитель Андрей настороженно отслеживал перемещения маленькой особы с повязкой на лбу. В маленькой особе жили три разные личности. Одной из них Долбушин нравился. Другая дико ненавидела его и дважды пыталась отравить фосфорными спичками, похищенными из дома-музея Чехова в Ялте. Третьей же личностью был вселявшийся дважды в сутки дух, занимавшийся слияниями и поглощениями энергетических компаний. Собственно, только он и имел отношение к форту Долбушина.
        Около одиннадцати встреча завершилась. Члены форта стали разъезжаться. Обнаружив, что Эля задремала в шезлонге, Долбушин кивнул Андрею, и тот, завернув Элю в плед, подхватил ее на руки. Пока Андрей поднимал ее, глава форта задумчиво поглядывал на спокойную воду бассейна.
        - Хорошая возможность! Пока спит, привязал к шее блин от штанги, столкнул в воду и - прощай, персидская княжна! - сказал он вполголоса.
        Телохранитель тупо посмотрел на него.
        - Чего уставился как баран? - заорал на него Долбушин. - У нее ноги голые! Подоткни плед - простудится!

* * *
        Андрей сел за руль. Долбушин с Элей - на заднее сиденье. В руках у Эли была кукла - подарок «трубочной старушки». От куклы, как и от ее хозяйки, пахло крепким гаванским табаком. Эля немедленно начала заваливаться на Долбушина. Дважды он с раздражением оттолкнул ее, но потом, смягчившись, позволил Эле положить голову себе на колени. Это и спасло ее, когда полчаса спустя Андрей стал ругать придурков, которым вздумалось переезжать ночью.
        Долбушин наклонился вперед. Они были уже во дворах. Свет фар упирался в желтый фургончик с плоской мордой и большим шнурованным тентом. Возле фургончика были горкой навалены пронумерованные коробки.
        - А что, объехать нельзя? - сказал Долбушин, понимая, что застряли они надолго. Быстро фургону не тронуться.
        - Да как тут объедешь, когда этот… в двадцати метрах парковка, а он… - Андрей потянулся открывать дверцу. Но в этот момент порыв ветра отогнул край тента. Он ударил по коробкам, и штабель, казавшийся прочным, как бастион, рассыпался легче карточного домика.
        Андрей насторожился. Он стал приглядываться и заметил, что в дверях ближайшего подъезда мелькнуло и сразу исчезло плоское лицо. Он узнал его. Это был Валечка - берсерк-садист, пухлый, с маленькими бегающими глазками, с постоянной, прилипшей к губам улыбкой. Другие берсерки его недолюбливали и называли психом. Но только осторожно и за спиной, потому что можно было нарваться. Валечка и правда был псих: стоило хоть пальцем его ткнуть, он терял самоконтроль и начинал рвать своих и чужих. Тилль терпел его потому, что в состоянии ярости Валечка не знал ограничений и ему становилось все равно, кто перед ним. Он был идеален для карательных экспедиций. К топорам Валечка относился без уважения, зато прекрасно владел цепным моргенштерном. Моргенштерн у него был своеобразный: на стальную цепь, крепящуюся к длинной рукояти, нанизан тряпичный медвежонок, внутри которого скрывается стальной шар с пронзающими тело игрушки длинными шипами.
        В светлые минуты Валечка часто разговаривал со своим медвежонком и кормил его вареньем. Лицо его теплело, становилось заботливым. Но горе тому, кто позволил бы себе малейшую шутку или притворился бы, что хочет оторвать медвежонку глаз-пуговицу! Смотреть же, как Валечка работает ложкой, пачкая мех медвежонка вареньем, или гладит его по шерсти, было непросто. Сердце щемило. Не каждый мог это выразить, но каждый ощущал, как сквозь изуродованное и исковерканное пробивается живое и трепетное.
        - А этот что он тут де… - начал Андрей.
        Договорить он не успел, потому что Валечка вышагнул из подъезда, неторопливо раскручивая цепь моргенштерша. Пробитый многими шипами медвежонок больше походил на ежа.
        - Засада! Гони назад!
        Проснувшаяся Эля заплакала, напуганная криком Долбушина. В следующее мгновение тент желтого грузовичка лопнул сразу во многих местах, и по лобовому стеклу машины забарабанили арбалетные болты. Это были болты с узкими бронебойными наконечниками, выпущенные из мощнейших арбалетов, однако планировавшие нападение не могли знать, что у этой, запасной машины главы финансового форта, лобовое стекло было толще, чем у основной, попавшей недавно в аварию. Из десяти болтов стекло пробили три. Остальные оставили сколы.
        Резкая боль обожгла Долбушину ребра. Он схватился за бок и понял, что болт прошел вскользь. Зажимая рану, он царапал спинку сиденья, пытаясь дотянуться до плеча Андрея.
        - Гони! - шипел он. - Ты что, уснул? Гони!
        Андрей не отвечал. Скалясь от боли, он левой рукой пытался включить заднюю передачу. Правая рука не работала: в груди рядом с плечом засел толстый арбалетный болт, прошедший между пластинами бронежилета и пригвоздивший Андрея к спинке сиденья.
        Стальной шар моргенштерна пробил водительское стекло. Казалось, медвежонок заглядывает в салон. Схватив левой рукой маленький арбалет, Андрей вскинул его и выстрелил. Стрелять пришлось через дыру в стекле, оставленную шаром моргенштерна. Короткий, не длиннее карандаша, болт рассек Валечке бицепс. Берсерк остановился, рукой зажал рану, медленно облизал окровавленные пальцы и, взревев, стал работать моргенштерном с удвоенной яростью.
        Все это заняло считаные секунды. Потом из подъезда хлынули еще берсерки. Приблизиться к автомобилю всем сразу им помешал случай: взбесившийся Валечка описывал моргенштерном такие круги, что сокрушил бы любого, кто оказался бы рядом. Обогнуть же машину мешали сугробы и припаркованный грузовичок. Все же один берсерк ухитрился прорваться. В горячности он прыгнул животом на сугроб и скатился с него там, куда не доставала цепь моргенштерна.
        Берсерк был молодой, розовый, пухлый. По лобовому стеклу он колотил узким топориком-томагавком, покрывая его сетью трещин. Долбушин смотрел на него в мучительном замедлении от горящей болью раны. Рана что-то смещала в его сознании. Он замечал то, что прежде как-то ускользало от него. Теперь ему странно было, что парень с нестрашным, поросячьим, смешным лицом, наверняка имеющий мать, сестру, бабушку, любящий их и любимый ими, может так серьезно размахивать топором, пытаясь принести смерть. Мысль эта, впрочем, не задержалась надолго. Долбушин чувствовал, что где-то там, за повисшим лохмотьями тентом, спешно перезаряжаются арбалеты.
        Убедившись, что с лобовым стеклом ему не справиться, молодой берсерк забежал сбоку, где бронирование было меньше. После второго удара томагавк пробил стекло и засел. Берсерк дергал топор, пытаясь его высвободить. Долбушин резко открыл дверцу и замахнулся на него зонтом. Берсерк взвизгнул и, сильно наклонившись вперед, так что глава форта увидел его круглую макушку и даже верх спины, бросился отбирать у Долбушина зонт. Глава форта без сопротивления позволил ему коснуться зонта. Молодой берсерк сжал пальцы, рванул, но уже спустя секунду сам выпустил зонт и, попятившись, тяжело лег спиной на кусты. Его хриплый крик эхом разнесся во дворах. Топор так и остался торчать в двери.
        Андрею наконец удалось включить заднюю передачу, и теперь их машина спешно сдавала назад. Из-под разодранного тента им вслед полетели новые болты, однако залп вышел недружным. Внутрь салона попал один болт, да и тот вонзился в спинку сиденья в двух ладонях от Долбушина. Эля давно лежала на полу машины, без всяких церемоний прижатая твердыми коленями главы финансового форта.
        Бегущие берсерки отстали. Лишь Валечка громадными прыжками несся за автомобилем. Отчаянно выбросил руку, замахнулся. Стальной шар моргенштерна ударил по капоту и глубоко засел, увязнув шипами. Валечка упал. Не выпуская рукояти, он долго тащился по асфальту. Наконец рукоять вырвало у него из пальцев. Окровавленный, с содранным лицом, Валечка размахивал руками и что-то вопил.
        - Отдайте медвежо-онка! Нельзя терять! Мама будет ругать! - различил Долбушин.
        Автомобиль швыряло. То и дело они задевали что-то. Путь им попытался преградить массивный джип, но Андрей, вывернув руль, ушел от столкновения. Их машина вильнула и, отбросив припаркованную маленькую легковушку, развернулась. Эти дворы Андрей знал хорошо, гораздо лучше берсерков и, потушив фары, долго петлял между домами.
        Эля плакала. Долбушин полулежал в луже собственной крови, натекшей из обильно кровоточащей раны и, окуная в кровь палец, водил по стеклу машины. Он не понимал, что пишет: просто писал, чтобы не сойти с ума. Внезапно машина во что-то врезалась, со скрежетом приподнялась и остановилась с сильным перекосом. Колеса зачерпывали воздух.
        - Днищем на плиту сели! Теперь не сдвинешь! - прохрипел Андрей.
        Из пробитого арбалетным болтом радиатора со свистом вырывался пар. Долбушин уставился на стекло, не понимая, откуда взялись красные, с подтеками буквы. Потом вспомнил, что это писал он сам.
        На стекле машины во всю ширину дверцы было написано:

«НЕНАВИСТЬ НЕ ОКУПАЕТСЯ».
        Эля продолжала скулить. Долбушин велел ей заткнуться, но взял себя в руки и добавил: «Пожалуйста!»
        Здоровой рукой Андрей дал себе сильную затрещину. Возбуждение, до того дававшее ему силы, схлынуло. От боли у него мутилось в глазах. Картинка уплывала.
        - Тилль. Опять сунулся, - с трудом выговорил Андрей. Вытащить торчащий в груди болт он не пытался - слишком глубоко тот засел. - Уходите, Альберт Федорович! Возьмите девочку и бегите!
        - А ты?..
        - Уходите! Меня одного берсерки не тронут. Если и попытаются, им же хуже…
        Дотянувшись до бардачка, он достал маленький двухзарядный арбалет и, положив его на колени, прикрыл тряпкой. Потом откинул голову на подголовник и закрыл глаза. Рана вздувалась кровавыми пузырями, окружавшими вонзившийся болт. Андрей хрипел.
        Долбушин открыл дверцу и вывалился наружу. Он кусал себя за руку, чтобы не потерять сознание. Ощущал липкий пот на лице и ватную слабость в ногах. Ему досадно было, что из-за раны, которая не была смертельной, можно так сильно сдать. Элю он буксировал под локоть. Она сопротивлялась, бестолково, как курица, размахивала руками и повторяла: «Ляля! Там ляля!» Долбушин не сразу сообразил, что она забыла в машине куклу. Он торопливо обещал купить ей десять ляль, но после, когда все закочится. Лишь бы не артачилась и шла. В голосе у него была трусость: он знал - чуть что, Эля ляжет на асфальт и тогда все, тупик. Тащить ее на себе у него не оставалось сил.
        Слышно было, как в соседних дворах перекрикиваются берсерки. Их искали. Задыхаясь, Долбушин привалился плечом к дереву. Эля воспользовалась тем, что он на миг ослабил хватку, и улеглась на землю. Случилось то, чего Долбушин так опасался.
        И в этот момент, точно посланная им на спасение, из-за дома вывернула белая машина с шашечками такси. То ли ее кто-то вызвал, то ли она возвращалась с заказа - это не имело значения. Долбушин бросился наперерез и, не подумав, попал в луч фар. На его куртке отчетливо видна была кровь. Таксист, уже начавший открывать дверцу, попытался ее захлопнуть. Поняв, что сейчас он заблокируется изнутри и уедет, Долбушин схватился за ручку. Несколько мгновений они тянули каждый в свою сторону. Таксист был сильнее. Тогда Долбушин отчаянно ударил концом зонта по дверце, зная, что изнутри ее придерживает водитель. Хватило короткого прикосновения.
        Эля, которой к тому времени надоело лежать на холодной земле, пугливо смотрела, как Долбушин выволакивает из машины таксиста. Тот вяло шевелился и мычал.
        - Полезай на заднее сиденье! - приказал Эле Долбушин.
        Эля продолжала таращиться, что-то напряженно соображая.
        - Дяде больно! - сказала она.
        - Дядя спит! - Долбушин затолкнул ее в машину. Голоса берсерков звучали уже совсем близко.
        Кресло было придвинуто слишком близко к рулю, и длинные ноги Долбушина ужасно ему мешали. К тому же он давно отвык от педали сцепления и дважды заглох, петляя по сложному лабиринту дворов.
        На мелкой, ярко освещенной улочке царило непривычное для этого часа оживление. Навстречу Долбушину промчались три мощных джипа и микроавтобус. Сквозь тонированные стекла микроавтобуса можно было разглядеть головы берсерков. Взбешенный Тилль, которому доложили о неудаче, спешил добить раненого лиса.
        Рукой закрывая лицо, чтобы по нему не мазнули встречные фары, Долбушин торопливо соображал. Из его форта никто пока не прибыл. Людей Гая и «белдосиков» тоже видно не было. Салон был прокуренный. Перед глазами у Долбушина пакостно прыгал висевший на зеркальце зеленый чертик. Глава финансового форта ехал осторожно. Сознание меркло. Он не понимал, что бормочет за его спиной Эля. На светофоре он откинулся на спинку и закрыл глаза.
        Ему было ясно, что ехать домой нельзя. Там его будут ждать и искать в первую очередь. В подъезд он не прорвется: берсерки Тилля застрелят его еще в машине. Кроме того, Долбушину важно было понять, какова роль Гая. Он ли натравил на него Тилля, или мясник принял решение самостоятельно?
        Долбушин проехал длинный мост, остановился, включил аварийку и позвонил Гаю. Гай снял сам, хотя обычно трубку брал его секретарь. Долбушин отметил эту подробность.
        - Альберт? Почему так поздно?
        - В меня стреляли.
        Гай вздохнул. Однако Долбушин не сказал бы, что он удивлен.
        - Сожалею, Альберт! Но вам известен мой принцип. Я занимаюсь исключительно распределением псиоса. Трения фортов меня не касаются…
        Долбушин посмотрел на свою ладонь, зажимавшую рану. Он знал, что его сейчас ищут. Тиллю важно добить его, пока глава финансового форта не оправился и не нанес ответный удар. Гай же - единственный, кто может остановить Тилля, - собирается ограничиться ролью наблюдателя.
        - Чтоб ты сдох! - прошептал Долбушин.
        Гай никогда не жаловался на слух.
        - Ненависть - это эмоции. Выживает сильнейший. Иногда умнейший. Но никогда тот, кто не умеет держать себя в руках! Желаю вам удачи, Альберт Федорович! - сказал он и отключился.
        Долбушин швырнул телефон на сиденье. Потом опомнился, снова взял аппарат и, открыв его, вытащил батарею. Тилль не гений, но найти человека по подключенному телефону способен вполне.
        - Моя ляля тоже пит! - внезапно сказала Эля.
        Долбушин обернулся. Кажется, это было самое длинное предложение, которое он от нее слышал. Или не самое длинное?
        - А?
        - Дядя пит и ляля пит, - повторила Эля.
        Долбушин не сразу понял, что она говорит о таксисте.
        - Потому что ночь, - хмуро сказал он.
        Над мостом, не скрываясь, пронеслись две гиелы с всадниками. Долбушин покачал головой. Тилль совсем перегрелся. «Чешет» небо гиелами. И кого они надеются сверху увидеть? Человека в угнанном такси?
        Он выключил аварийку и тронул машину. Проехал по длинной улице, под мостом развернулся и снова затормозил. Долбушин с тоской смотрел на светофор, дружелюбно моргавший стрелкой, и ожидал от него подсказки. Ему, главе форта, человеку, имевшему десятки влиятельных знакомых, не к кому было поехать. Сильный и преуспевающий, он был нужен всем. Слабый и раненый, да еще и с дышащими ему в спину берсерками - никому. Только друзья остаются с тобой в беде - знакомые сразу исчезают.
        Светофор снова замигал зеленой стрелкой. К Долбушину он был настроен дружелюбно. На сей раз Долбушин не обманул хорошего отношения светофора и послушался стрелки. В голове у него возникла картинка дома, перед которым он подолгу сидел в машине, зная, что там наверху его дочь. Он помнил исцарапанную кабину лифта с невыветриваемым азотным запахом, в которой он катался вверх и вниз в надежде, что Аня в нее войдет. Помнил комбинацию кнопок кода и бдительную старушку-консьержку, которая пропускала всех, кто шел с решительным видом, и останавливала всякого, кто случайно поворачивал голову в сторону ее стеклянного загончика.
        - Да, туда! - произнес он вслух и с каким-то особенным, обновленным вниманием взглянул в зеркальце на Элю. Та ничего не заметила. Только что она обнаружила в машине пачку салфеток и подбрасывала их по одной, радуясь белым парашютикам.
        Москва была пустой, а дорога многополосной. Долбушин ехал к Мамасе - женщине, которую когда-то несправедливо ненавидел за то, что мертвой рукой фельдшера Уточкина его дочь была вычеркнута из его судьбы и вписана в ее судьбу.
        Глава 12
        Квартирка на парковых улицах
        Странно. Девяноста пяти процентам людей я не могу сказать правду, потому что они ее не поймут или обидятся. И девяносто пять процентов людей никогда не говорят правды мне, потому что обижусь я. И сам себе я в десяти случаях из ста не могу сказать правду, потому что мне будет страшно.
        Статистика Дани
        Чтобы арбуз вырос арбузом, а не горошиной, нужно столько-то света и столько-то литров воды. Чтобы человек вырос человеком, а не обиженной на жизнь обезьянкой, нужно вкачать в него сколько-то любви. В Рину любви вкачали в свое время с избытком. Так много, что любовь в ней давно не помещалась, и вот теперь Рина бегала и вопила:
        - А-а-а-а-аа! Люди! Мне так радостно, что хочется наполнить собой весь мир!
        В пегасню, скусывая с усов лед, вошел Меркурий. Его окружало облако пара. Только что он «пролечивал» мозг Дане. Даня поленился вычистить Бинта и позволил грязи затвердеть, так что шерсть мерина звенела, когда по сосулькам щелкали ногтем.
        - Чего. Она орет, - спросил Меркурий как всегда утвердительно.
        - Ей хочется наполнить собой весь мир, - наябедничал Кирюша.
        Рина замахнулась на него ведром.
        - Не связывайся со мной! Я буду пинаццо! Лягаццо! - предупредила она.
        Рина была, конечно, девушка, но при этом отчасти и полумальчик. Иначе не пристегивала бы с таким увлечением нож к ноге.
        В деннике напротив кто-то хрюкнул от смеха. Макар, как всегда, пропадал у своего жеребенка. Отчасти даже злоупотреблял этим, потому что чистить небольшого стригунка, конечно, гораздо приятнее, чем Лану, Миниха или Цезаря, которые были
«всехние» и оттого ничьи.
        - Нича не знаю! Отвалите от меня! Поныряйте сперва с мое, а пока выгребайте навоз! - хладнокровно отражал Макар все наезды.
        После успешного нырка он стал таким крутым, что уже давал авторитетные советы Улу, Максу и Афанасию, как правильно работать саперкой и как проходить болото. Ул с Максом отнеслись к его советам без большого пиетета, зато Афанасий неожиданно заинтересовался и попросил записать в тетрадку, чтобы он случайно не забыл. Яра улыбалась, наблюдая за Макаром. Ей вспоминалась история, как несколько лет назад, когда средние шныры зазнались (а она тоже была тогда средним шныром), в столовую, где они праздновали свое «вошнырение», кто-то бросил дымовую шашку. Столовая заполнилась удушающим дымом, раздирающим легкие. Ничего было не рассмотреть. Кто-то заорал: «Пожар!» Только двое стали вытаскивать товарищей, остальные попытались спастись сами, но дверь была закрыта, и они налетали на стены. Когда дым рассеялся, в дверях увидели Кавалерию и Меркурия. В руках у Меркурия была вторая дымовая шашка. Он не стал ее бросать, убедившись, что хватило и одной.
        - Видели. Внутри каждого из нас. Живет трус. Тряпка. Паникер. До поры до времени он. Прячется. Но едва возникнут подходящие обстоятельства. Наносит удар. Потом снова. Прячется. Так что даже не понимаешь. Откуда все. Прилетело.
        Это было незадолго до того, как Меркурий с Вадюшей угодили в телепортационную ловушку и попали на остров.
        Макар о таких сложных вещах не задумывался. Уже не первый вечер он ходил таинственный и, как женщина младенца, вынашивал некий план. Наличие плана не мешало ему доставать всех в комнате назойливыми шуточками, вроде обкручивания спящих скотчем или привинчивания обуви шурупами к полу. Пожалуй, единственным, кого он до сих пор не довел до белого каления, был Сашка. Тот до сих пор терпеливо ожидал, пока Макар перебесится и станет нормальным парнем, а к фокусам относился терпеливо, с мужским пониманием. Но время шло, а Макар нормальным все не становился. Порой Сашка начинал сомневаться, что это когда-либо произойдет. В сущности, все, что от человека требуется, - это сформировать привычку. Остальное она сделает сама.

«Человек избрал себе роль дегенерата и играет ее так увлеченно, что скоро будет пить одеколон», - говорил Сашкин папа про одного своего знакомого, который жил себе и жил, а потом непонятно с какой радости за год спился так, что даже уличные пьянчужки не принимали его к себе в компанию.
        - Скоро я устрою всем большой хавчик! Колбаса там, красная рыба, пирожные, винца легкого - пару бутылок. И чтобы подарки мне были! А ча? Натурально! - сказал вчера вечером Макар, забираясь под одеяло.
        - У тебя что, деньги завелись? А кто мне долг три месяца не вернет? - спросил Влад Ганич, всегда очень внимательный к чужим финансам.
        - Какие деньги, брат? Один раз живем! Не можешь сказать ничего умного - лежи и сопи! - презрительно отозвался Макар.
        Влад Ганич лежал и сопел. А ночью встал и перепрятал свой бумажник, часы и телефон. Макара он терпеть не мог, да и тот платил ему тем же.
        - Ганичу надо темную устроить. Ты посмотри на его рожу! Типичный барабанщик! - заявил как-то Макар Сашке.
        Сашка никогда не слышал об увлечении Ганича музыкой.
        - Правда, что ли? На барабанах играет?
        - Ага, щаз! Нужны они ему! Стучит преподам!
        Сашка нахмурился. Обвинение было серьезное.
        - Ты это точно знаешь?
        - Знал бы - убил бы. А так мне одной рожи хватает!
        Следующим, кого Кавалерия планировала послать в нырок, была Фреда. Кавалерия надеялась, что с нырком Фреда справится, вот только ей не нравилось, как Фреда держится в седле. Одной силы характера мало. Это не гарантирует, что ветром тебя не выбьет из седла.
        - Надо еще подождать! - озабоченно говорила она Меркурию.
        - Ждать полезно. Всегда, - соглашался тот и подбирал Фреде жеребцов поноровистее.
        У Меркурия была теория, что на спокойных пегах летать не научишься, а научишься только расслабляться. Фреда летала на жеребцах, которые и в грош ее не ставили, а по ночам злилась, шипела, как кошка, и кусала подушку.
        При всем том нагрузки ей нравились. Нравилось ощущать, что она нужна и на нее возлагают надежды. Фреда могла кричать, психовать, кипеть, но при этом втайне осознавала, что для нее это своего рода творческий антураж - искры от горящего внутри пламени неисчерпаемой активности. В ШНыре Фреде было лучше, чем дома.
        Дома у них жилось мрачновато. Ее семья была семьей крупных трагедий. Если папа забывал купить майонез, мама не разговаривала с ним две недели. Но за эти две недели вселенную обычно успевала потрясти еще одна трагедия: например, забрасывая вещи в стиральную машинку, папа вместе с белыми вещами загружал и синие. В результате мама всегда пребывала в белом бешенстве. От черного бешенства белое отличается тем, что в черном бешенстве люди орут, а в белом ходят стеклянные, на вопросы отвечают вежливо, но с ними рядом почему-то жутко находиться.
        Фреда жалела папу, но ловила себя на том, что нередко применяет мамины штучки. Впрочем, и у Яры, по слухам, была похожая семья, но она же не покатилась.

* * *
        Жизнь в ШНыре шла своим обычным ходом: нырки, патрулирование города, учеба, проверка зарядных закладок, однако существовало нечто, что отравляло общее настроение. Всех беспокоил уход Родиона, уход во многом загадочный, потому что многим Родион казался одним из надежных, почти символом ШНыра.
        - Одно дело, когда из воинской части крадут пододеяльник, а совсем другое, когда флаг! - рассуждал Афанасий.
        В ШНыр Родион так и не вернулся. С того злополучного дня Родиона видел только его друг Макс, которому он позвонил, чтобы тот принес вещи. Макс говорил, что Родион встретился с ним у станции метро «Щелковская», взял сумку и хотел уйти, но потом вернулся и показал Максу, где он сейчас живет.
        Квартира находилась на одной из Парковых улиц - однокомнатная, на вид очень старушечья, с аккуратной узкой кроваткой, пустой птичьей клеткой на столе и телевизором, прикрытым кружевной салфеткой. На застекленном балконе в банках с вареньем жила причудливой жизнью многоцветная плесень. Из разговора стало ясно, что когда-то в этой квартирке обитала бабушка Родиона, но четыре года назад она умерла. С тех пор Родион бывал здесь дважды или трижды. А теперь вот, получается, пригодилась…
        На полу в прихожей валялась дорогая перламутровая накладка с ручки шнеппера. Макс наклонился и поднял ее. Такие накладки, как он знал, использовали ведьмари.
        - Да заходил тут один! И как они вынюхали, что я ушел? - буркнул Родион.
        Вчера вечером в дверь деликатно позвонили. На пороге обнаружился ласковый, необидчивый, гибкий и умный молодой человек, занимавшийся вербовкой в форт Тилля. Родион его помнил. Это был некий шныр Павлик, исчезнувший несколько лет назад после того, как Кавалерия не допустила его к ныркам. Павлик долго вытирал ноги, долго извинялся за беспокойство, долго снимал с рукава у Родиона соринку, путанно рассуждая о сложностях выбора жизненного пути, после чего дошел, наконец, до сути визита и очень быстро скатился по лестнице со сломанной переносицей.
        - А он не в-вернется? - озабоченно спросил Макс, после того как Родион вкратце пересказал ему последовательность событий.
        - Этот не вернется, - кратко ответил Родион.
        Макс некоторое время соображал, потом кивнул, соглашаясь. Этот не вернется. У берсерков, как у волков, разделение труда. Одни выманивают собаку из деревни, другие ее разрывают.
        - Ты это… т-того… осторожнее. А то мало ли! - сказал он.
        - Само собой, - равнодушно ответил Родион.
        В сумку, которую привез ему Макс, он даже не заглянул, лишь равнодушно запнул ее под кровать. Общение не клеилось. Все чаще возникали томительные паузы. Дружба проваливалась в них, как в дыру между ступеньками.
        - Я эт-то… в ШНыр сейчас вы… возвращаюсь, - сказал Макс.
        - Ну возвращайся!
        Макс замялся. Один вопрос остался невыясненным.
        - А если ны-наши с-спросят? Гы…говорить про тебя, как ты и ч-что?
        - Ну говори! - пожал плечами Родион.
        Уходя, Макс задержал взгляд на двери. По обивке ползла золотая пчела. Некоторое время он соображал, чья она: его или Родиона. Нет, все-таки Родиона. Его пчела сейчас в улье.
        Вернувшись в ШНыр, Макс долго прогуливался по коридору рядом с кабинетом Кавалерии и набирался мужества, как собаки набираются блох. Увидев, что Рузя ест яблоко, он подошел к нему и, решительно заикнувшись, сказал: «Ды… дай откусить!» Рузя дал. Макс открыл рот, и яблоко исчезло вместе с палочкой.
        Где-то внутри у Макса яблоко обратилось в требуемое мужество. Тряхнув головой, он постучал в кабинет Кавалерии. Кавалерия терпеливо выслушала рассказ Макса, процедив его через заикание.
        - Что ж, будем надеяться на лучшее! Он не возвратил нерпь и куртку. И не взял закладку. Его пчела жива. Обратная дорога в ШНыр ему не закрыта, - сказала она.
        - Он вы…вернется? - с надеждой спросил Макс.
        Кавалерия некоторое время размышляла, потом произнесла свое обычное:
        - За пророчествами - к Дионисию Белдо! - И отправила Макса заниматься с новичками.
        - Как у них со стрельбой?
        - Успехи х-хорошие. Парни все неплохо стреляют, кроме Кы…кирилла. У девчонок - ос… с…ос…
        Кавалерия скользнула взглядом по кабинету, точно желала увидеть этих многочисленных ос.
        - Особенно, - помогла она.
        Макс благодарно кивнул.
        - Особенно у Лы…Лены и Алисы. Если зы…забор никуда не бежит - они в него пы… опадут! - кисло закончил он.
        - А Фреда?
        - Сы…стреляет без промаха. Отшибает у бы…бутылки горлышко. Н-но целится д-долго.
        Кавалерия улыбнулась.
        - Я так почему-то и думала, - сказала она.
        Глава 13
        Леска, щипцы и три полотенца
        Странная штука дроби. Есть для меня в них что-то загадочное. Трудно поверить, что три первых - это много, а какая-нибудь сказочно красивая дробь вроде миллиона миллиардных - почти пустышка. Тревожит это меня. Как бы не оказаться этой самой миллион миллиардной.
        Йозеф Эметс
        Ночь была обычна, как сама заурядность. Артурыч с утра укатил в Курск за ватой и ватными палочками, из Курска - в Орел за кремами и шампунями, и из Орла - в Тулу и Белгород за жидким мылом и стиральным порошком. Отсутствовать он мог и три дня, и неделю - как сложится с закупками. Мамася сидела на кухне и с чувством сморкалась в полотенце. Она была простужена, но лечилась только чаем с лимоном и чесноком и все ждала, когда микробы, ошалев от чеснока, утонут в чае. Микробы-то тонули, но некоторые выплывали, и их чеснокоустойчивое потомство глумилось и хихикало в Мамасином носу.
        Перед Мамасей лежал мелко выведенный текст, который ей вручили в издательстве с требованием выправить как можно скорее.

«Все люди - недоверчивые суслики, сидящие в своих норках. Чтобы суслик вылез, надо дохнуть в норку. В каждую норку отдельно», - уставшими глазами читала Мамася.
        Она грызла карандаш и хмурилась. Как у редактора, у нее сразу возникала куча вопросов. К примеру, каким образом автор предполагает дышать в норку? При условии, что у норки два входа - воздух будет выдуваться в противоположный. Или зачем перед
«норкой» стоит слово «своих»? Обоснованно ли такое уточнение? Какой смысл суслику сидеть в чужой норке? Он что, в гости пришел? А ходят ли суслики в гости?
        Мамася хотела вообще выкинуть спорный абзац, разом покончив со всеми сусликами и норками, но тут в дверь позвонили. Мамася зевнула и отложила рукопись. Суслики были спасены.
        Москвичи делятся на две большие группы. Первая закрывается на сто замков и цепочек и даже родственникам открывает после продолжительного допроса, кто такой и зачем явился. Другая не закрывает дверей вообще или открывает их кому угодно, уверенная, что ничего ужасного с ней не произойдет. Мамася относилась ко второй
«ужаснонепроисходительной» группе.
        Поэтому, когда в час ночи кто-то нажал на кнопку звонка, она решила, что это либо вернулся Артурыч, так и не заехавший в Тулу, либо у соседки-старушки опять подскочило давление, и она просит сделать ей укол.
        Открыв замок, Мамася потянула дверь на себя и застыла в крайнем недоумении. На пороге стоял высокий мужчина, сильно кренящийся вперед и держащийся за бок, и с ним рядом девушка. От неожиданности Мамася попыталась захлопнуть дверь, но ей помешала стремительно вставленная в щель ручка зонта.
        В следующую секунду мужчина не столько вшагнул, сколько ввалился в ее квартиру, втащив за собой девушку. Мамася разглядела на его одежде большое красное пятно.
        - У вас кровь… Я вызову «Скорую»! - Мамася метнулась к телефону, но, едва она коснулась его, большая рука легла поверх ее руки, прижимая трубку к рычажкам.
        - Не надо никуда звонить!
        Мамася заметалась. У нее в прихожей человек истекал кровью и не хотел, чтобы ему помогали.
        - Позвольте, я хотя бы посмотрю!..
        - Нечего там смотреть! Царапина! - сухо оборвал ее Долбушин. - Лучше покажите, где у вас ванная!
        Мамася машинально оглянулась на вторую дверь от кухни. Долбушин толкнул ее и исчез внутри. Зонт он захватил с собой. Мамася не без иронии подумала, что, вероятно, для того, чтобы веселее было стоять под душем. Щелкнула задвижка. Мамася стояла, ощущая глупость положения. Что ей делать? Звонить в полицию? «Ко мне ворвался непонятно кто!» - «Он на вас напал?» - «Нет, но он заперся на шпингалет! Не пускает меня в мою ванную!»
        Внезапно Мамася спохватилась, что начисто забыла про девушку. Вдруг пока один мошенник сидит в ванной, отвлекая внимание хозяев, его сообщница набивает вещами сумки? Мамася метнулась в коридор, готовая защищать свое имущество. Однако девушка, пришедшая вместе с высоким любителем зонтиков, вела себя странно. Сидела на корточках и разглядывала что-то на полу.
        - Муравейсик! - сообщила она Мамасе, показывая на ползущее насекомое.
        - Моя дочь запрещает их травить. Совсем перегрелась! - объяснила Мамася, скрывая, что сама вчера капала в муравьиную норку меда, чтобы малыши не голодали. - Как тебя зовут?
        - Я Эля-девочка! - ответственно сказала любительница муравейчиков и подняла на Мамасю глаза.
        В лице у нее было что-то младенческое - что-то такое, что невозможно подделать. Мамася успокоилась, окончательно убедившись, что грабить ее не будут, но не факт, что это хорошо, потому что, кажется, она влипла в одну из тех «помогательных» историй, в которые влипала всю свою жизнь.
        Девушка казалась ей мучительно знакомой. Одноклассница Рины? Дочь кого-то из знакомых? Чем дольше Мамася об этом размышляла, тем сильнее у нее болела голова. Боль сосредотачивалась в висках, а оттуда уже переползала к глазам. Веки наливались тяжестью, и Мамася понимала, что любое движение зрачков просверливает ей голову.
        - Мы где-то виделись? Ты раньше жила в нашем подъезде? - спросила Мамася с усилием.
        Еще один прозрачный взгляд без капли памяти. Вся душа девушки, все ее внимание сейчас там, на полу.
        - Муравейсик убезал! У него лапка болит! - сказала Эля.
        - Загипсуем, - успокоила ее Мамася.
        Она сдалась, закрыла глаза, перестала вспоминать, где видела девушку, и боль сразу ушла.
        Дверь ванной открылась. Выглянул Долбушин.
        - У вас есть водка? - хрипло спросил он.
        - Что у меня есть? - переспросила Мамася напряженным голосом человека, который получил ответ на больше вопросов, чем задавал.
        - Водка! Но сойдет и джин. Еще мне понадобятся три чистых сухих кухонных полотенца, пинцет, небольшие щипцы, ножницы, игла и новая рыболовная леска!
        - Лески нет.
        - Плохо. Тогда нить для чистки зубов!
        Мамася вздохнула. Ей вспомнилось, что среди прочих хищных увлечений ее дочери было и покушение на жизнь бедных рыбок, виновных лишь в том, что они поверили в бескорыстие человека, угощающего их червячком.
        - Я не чищу зубов нитками. Лучше я поищу леску! - пообещала она.
        Пока Долбушин, получивший то, о чем просил, возился в ванной, Мамася отвела Элю на кухню и накормила ее. «Эля-девочка» ела с хорошим взрослым аппетитом. Робкие попытки Мамаси узнать хоть что-то, ни к чему не привели. Эля-девочка сообщила, что они ехали на машинке и что «дядя пит» и «ляля пит».
        - Это-то как раз неудивительно! Уже глубокая ночь! - трагически произнесла Мамася.
        Она пыталась задавать дополнительные вопросы, например где спит дядя и как зовут лялю, однако Эля-девочка этого или не знала, или ей не хотелось зацикливаться на таких мелочах. Она вспомнила, что вроде был еще один дядя, который «бил-бил-бил».
        - Правда? - оживилась Мамася. - А где он, этот дядя?
        - Он тоже пит! - важно сказала Эля и, подтверждая, что спать должны все, заснула сама, положив голову на стол.
        Через четверть часа из ванной появился Долбушин. Халат Артурыча был ему велик и одновременно коротковат. Он с трудом опустился на стул, с которого Мамася недавно с огромным трудом стащила Элю.
        - Спасибо! В ванную пока не заходите. То, что вы там увидите, вас не обрадует. Потом я все уберу! - Заметно было, что «спасибо» он произносит с трудом и вообще устойчивой привычки благодарить у него нет.
        - У вас получилось? - спросила Мамася.
        - Все в порядке. Я ее зашил.
        - Зашили рану? Но это же чудовищно больно!
        Высокий мужчина взглянул на зонт.
        - Боль от иглы вполне терпима, - сказал он и, о чем-то вспомнив, оглянулся. - А где ваша… моя?..
        - Она «пит» на моей кровати. И два дяди тоже «пят», правда, я понятия не имею где. Надо думать, под забором! И ляля «пит». И я тоже хочу «пать»! - не удержалась Мамася.
        - Ложитесь, конечно! - великодушно разрешил Долбушин. - И не волнуйтесь! Через пару-тройку дней мне станет лучше, и мы уйдем!
        Мамася закашлялась. Жить становилось все интереснее.
        - Когда вы уйдете? Вам что, негде жить?
        Долбушин задумался, как видно, впервые задаваясь этим вопросом.
        - Похоже, что да.
        - У меня есть муж! - торжественно сказала Мамася.
        Она принадлежала к числу тех женщин, которые всякому новому человеку обязательно сообщают, что у них есть муж. Долбушин пошарил глазами по кухне, но мужа не обнаружил. Возможно, он спрятался за батареей.
        - Поздравляю! А у меня вот мужа нет, - сказал Долбушин.
        - Он сейчас в командировке, но он вернется и вас вышвырнет! - зачем-то добавила Мамася.
        Долбушин заверил ее, что его это радует. Говорил он с усилием. Заметно было, что безумно устал и ему хочется лечь и выключить мир до момента своего пробуждения. Заметив на столе чашку с недопитым чаем, он потянулся к ней.
        В Мамасе взыграл гигиенист-теоретик:
        - Нет, нет и нет! Только не из этой чашки!
        - Почему?
        - Я из нее пила, а у меня грипп!
        Долбушин мимоходом коснулся чашки ручкой своего зонта.
        - Не беспокойтесь! Теперь там нет ничего живого.
        Мамася подумала, что он свихнулся, но подумала мирно и без раздражения. Психов она ценила за самобытность.
        - Почему вы не оставите свой зонт в коридоре?
        - Не могу.
        - Почему не можете?
        - Я бы его оставил. Он не оставит меня, - серьезно ответили ей.
        Мамася ничего не поняла, но переспрашивать не стала. Думала уже о другом.
        - Простите, что я дернулась, - извинилась она.
        - ?
        - Тогда в ванной, когда вы попросили водки. Это слово меня пугает. Вы напомнили мне отца Рины, - сказала Мамася.
        Долбушин вскинул лицо.
        - Кого напомнил?
        - Отца моей дочери. Он со студенческих лет искал человека, с которым можно было бы культурно спиваться. То есть не просто спиваться, а с умными разговорами, - продолжала Мамася.
        Долбушин опустил голову.
        - Понятно, - сказал он.
        - Ничего вам непонятно! - взорвалась Мамася. - Вы не то подумали! Он не спился! Он абсолютно нормальный человек, но все эти посиделки и псевдотворческий антураж… С какой радости я вам все это рассказываю?
        Долбушин промолчал. Мамася окончательно рассердилась на него и на себя.
        - Как вас вообще зовут?
        Долбушин сказал. Мамасе его имя не понравилось.
        - Альберт? Хорошо, что мы не в книге! Для книги ваше имя слишком вычурное, нарочитое. В книге я назвала бы вас Никитой или Петром.
        - Значит, Петр! - Долбушин сильно накренился вперед и поднялся, опираясь о стол. - Мне нужно отдохнуть. Никому не звоните. Если позвоните - куда угодно, хотя бы самому надежному другу! - нас вскоре найдут и застрелят.
        - Нас? - тревожно переспросила Мамася.
        - Про вас не знаю. Но меня и девочку точно.
        Десять минут спустя Долбушин спал на кровати Артурыча и в его пижаме, даже и ночью не выпуская зонт. Во сне по его лицу прокатывались волны боли - и непонятно было, что служит ее источником: рана, зонт или что-то другое, никак с ними не связанное.
        Мамася сидела на соседней кровати, на которую незадолго перед тем перетащила Элю. Девушка лежала, уткнувшись лицом в подушку. «Такая же, как Рина, и с такой же длинной, решительно-худой спиной!» - подумала Мамася. На всякий случай она провела рукой по ее голени, проверяя, нет ли пристегнутых ножен.
        Был тот ночной час, когда восприятие мира сдвигается, а вещи кажутся такими, какие они есть, во всей своей истине. Понимаешь, например, что носок - это тряпочка, обмотанная вокруг ноги, а деньги - нарисованные бумажки. Мамася смотрела на Элю и не понимала, кто это. Рина или не Рина? Ее дочь или не ее дочь?

«Все мои дочери! А я безумно устала!» - беспомощно подумала Мамася, уступая своей усталости. Она сходила на кухню погасить свет, потом легла рядом с Элей и, положив голову ей на ноги, уснула.
        Суслики тихо дышали в своих норках.
        Глава 14
        Культурист и Чучундрик
        Я играю сам с собой в невеселую игру. Я сижу в окопе. На нас идут хорошо вооруженные дивизии. Я замерз, устал, голоден и простужен. На лице у меня щетина, шинель сырая, в ботинках чавкает грязь. У меня две обоймы патронов, граната, фляга с водой, в кармане кусок хлеба - и это все. Командир застрелился ночью, политрук сбежал. Всеобщая паника. Вокруг все задирают руки. Хватит у меня мужества остаться в окопе и умереть? Или я найду тысячи отговорок и оправданий для своей трусости?
        Из дневника невернувшегося шныра
        - Н-нет! - сказал Макс.
        - Н-никогда! - сказал Макс.
        - Не уговаривай! - сказал Макс.
        - Ни за ч-что! - сказал Макс.
        - Она т-тебе сама с-сказала? - спросил Макс.
        - А ей кто сы…сказал? - спросил Макс.
        - Ну так и б-быть! - сказал Макс.
        - К-когда? - спросил Макс.
        - А мы успеем? В-вот б-блин! - вскочил Макс.
        Самое забавное, что во время всей этой тирады Афанасий едва признес два-три слова, спокойно ожидая финала. Он знал, что слов можно не тратить. Поначалу Макс всегда отказывается, после чего его «нет» превращается в «да» методом самоуговаривания.
        Час спустя Макс и Афанасий ехали на электричке встречаться с Ниной и Гулей. Макс дремал, вздрагивая головой всякий раз, как электричка ускорялась. Под курткой угадывался шнеппер, с которым он не расставался даже ночью, рискуя отстрелить себе большие пальцы ног.
        Афанасий дышал на стекло вагона и задавался извечными вопросами. Вопросы были такими: люблю ли я Гулю? Что такое любовь? Каким образом я могу быть уверен, что это чувство именно любовь, а не симпатия? Ведь Гуля часто кажется мне больше смешной, чем красивой. Ее ноги кажутся мне слишком худыми, а колени торчащими. Меня раздражают ее взвизгивания и привычка все хватать и трогать. Можно ли любить человека и одновременно замечать его недостатки? И может ли такое случиться, что я проживу всю жизнь и никого так и не полюблю? Вдруг я психологически бракованный? Ведь это, в принципе, было бы ужасно!
        Афанасий сравнивал себя с Улом, который казался ему идеалом человека - идеалом не голого ума или красоты, а внутренней сбалансированности. Надо любить - Ул любит. Надо драться - дерется. Надо затягивать пояс - затягивает пояс. И не испытывает при этом никаких тягостных сомнений. Зачем нужен ум, будь он неладен, если он даже сам себя поднять не может, а лишь топчется на месте, сортируя по кучкам ненужные впечатления?
        Он, Афанасий, мог лучше Ула рассуждать о добре и о пути к добру. Но нырнуть за первую гряду не мог, как ни старался. Улу же это удавалось. Но как удавалось, не понимал и он сам.

«А шут его знает, почему она меня пустила? - объяснял он. - Ну я… ЧУДО! былиин!.. думаю: больно не больно, жарко не жарко. Отброшу лыжи - так на двушке, а не в болоте. Азке моей ничего не будет, потому как это ее дом. А закладку-то достать надо было».
        Все эти вопросы терзали Афанасия до самой Москвы, и лишь в метро он немного расслабился. Гуля и Нина ждали их на самой бестолковой станции - «Арбатской». Причем, разумеется, не на той «Арбатской», на которой они договаривались, а на другой.
        Рядом с красивой и хорошо сложенной Ниной, на которую то и дело оглядывались мужчины, Гуля казалась задиристым воробьем. Макс еще издали, пока они еще не подошли, ткнул Афанасия кулаком в бок и прошептал то, что он шептал всегда:
        - Ры…раньше надо б-было мы…меняться, а теперь ф-фиг!
        Афанасий раздраженно покосился на него и подпрыгнул, утрясая в себе сомнения. Ему хотелось придушить Макса, но он знал, что это бесполезно: шея у Макса слишком мощная. Душить такого - только доставлять человеку незаслуженное удовольствие.
        Однако испортить настроение этому гаду, Максу, все же тянуло, и Афанасий ляпнул:
        - Встречаться с накрашенной девушкой - унижение для мужчины!
        - П-п-пчему это? - удивленно вычихнул Макс.
        - Потому что это предполагает неспособность мужчины разглядеть женщину без всей этой сбруи!
        Мысль была хорошая, но в сознании Макса она не уместилась, как лыжи в багажнике легковушки.
        - Да п-пусть хоть акварельными кы…красками рисуется - зато ны-ноги какие! - заявил он.
        Встретившись, они отправились петлять по переулкам, где попадались похожие на сугробы зимующие автомобили. Макс то и дело забегал по такому сугробу на крышу машины и подпрыгивал, пытаясь разбудить сигнализацию. Когда ему это удавалось, он ужасно радовался. Нина дула губы, жаловалась, что за шиворот ей упала снежинка и требовала нести ее на ручках. Афанасий послушно держал руку Гули, которую ему непонятно как всунули, и терпеливо заслушивал перечень всего, что Гуле удалось выиграть за последний месяц.
        - Ложки серебряные - двенадцать штук… Подписка на энциклопедию в ста двух томах, кожаные переплеты… Тебе не нужна?
        - Неа.
        - Если узнаешь кому нужна - скажи. А то у нас весь коридор завален, мать психует… Кольца обручальные - две коробочки по два кольца.
        Афанасий напрягся. Тема была опасная.
        - А чего так много?
        - Я на две фамилии играла и сразу оба первых приза взяла… - прощебетала Гуля. - Еще стиральную машину очередную и подарочный набор для грудничков. Памперсы, пеленальник, весы. Тебе не надо?
        - Не в тему. У меня нет детей.
        - А ты бы хотел ребенка? - спросила Гуля.
        - Да, такого как Макс! Сущий младенец! - брякнул Афанасий, наблюдая, как тот на вытянутых руках поднимает верещащую Нину над головой.
        - Знаешь, такой, как Макс, у меня не получится. У меня получится такой, как ты. Худенький такой аккуратненький чучундрик! - серьезно и строго сказала Гуля.
        Афанасий покраснел и забормотал полную чушь. К счастью, разговор замялся.
        Во дворике старушка выбивала на брусьях ковер. После недавней оттепели деревья отрастили ледяные бороды сосулек. Афанасий отломил сосульку и сунул ее в рот. Приходилось признать: в центре города сосульки были не такие вкусные, как в ШНыре.
        В переулках Нина знала одну неплохую кафешку, однако она оказалась закрыта. Теперь на ее месте прописался магазин электроинструмента.
        - Какой дурак потащится сюда за инструментом? - спросил Макс и тут же, опровергая себя, приобрел сверла по бетону для общей шныровской дрели. Правда, приобрел совершенно бесплатно, потому что Гуля поспорила, что угадает день рождения матери заведующего магазином, день свадьбы его сестры и еще пару случайных дат.
        Все это привело бледненького и мнительного заведующего в такой ужас, что он в тот же день отправился отчитываться к гадалке, стал очень суеверным и три месяца не ложился спать, не обмотав вокруг ноги защитной нитки.
        Кафешку они в конце концов отыскали на соседней улице. Это был просторный подвал в старинном доходном доме со стенами, штукатурку с которых сбили до голого камня, что и создало декоративный эффект. Меню было простенькое, чай из пакетиков, зато у кафе было огромное достоинство - оно отлично отапливалось, что этой зимой имело особое значение.
        Столик Макс выбирал по шныровской привычке: такой, с которого хорошо просматривалась бы дверь. Гуля расчесывала Афанасию льняные волосы, а он сидел, как томный принц, и позволял играть с собой, как с куколкой.
        - Сы…слушайте, вы какие-то пы…придурки! Ты ему еще гы…глаза накрась! - не выдержал Макс.
        Гуля повернулась к нему задиристым скворцом, который собирается объяснить вороне, что она не вовремя сказала: «Кар!». Афанасий забеспокоился, что Гуля начнет вопить, но нет. Она спокойно сказала:
        - Бедненький Максик! Какой-то ты исхудавший сегодня, плечики узенькие! И бицепс сдувшийся, как тряпочка!
        Гуля знала, чем испугать культуриста. Макс вслух сказал: «Ха-ха!» - а сам незаметно оглянулся на свою руку, торопливо напряг ее и только тогда успокоился. Нина и Макс вели себя бурно. Ссорились, мирились, бросались горошинами из салата и толкались под столом ногами. Под конец Макс, у которого обилие мышц не уравновешивалось количеством серого вещества в черепной коробке, лягнул стул Нины слишком сильно. Нина улетела вместе со стулом и сшибла официантку, которая, впрочем, оказалась человеком понимающим.
        - У самой такой же бабуин! Кормить их меньше надо и устраивать на вторую работу! - сказала она Нине, когда перепуганный Макс поднял их на ноги.
        Устраивать Макса на вторую работу Нина не стала. Во всяком случае, сразу.
        - Ты ужасный человек! Ты запачкал меня своей ужасной ногой! Ты будешь за это отвечать! - проворковала Нина, ласково гладя его по щеке.
        Ближе к концу обеда у Нины зазвонил телефон. Она небрежно вытащила его из сумочки, посмотрела на экран, чтобы узнать, кто это, и лицо ее вытянулось. Нина вскочила и показала телефон Гуле. Та тоже моментально перестала улыбаться.
        Скомканно извинившись, они метнулись к дальнему окну кафе, и там только Нина поднесла телефон к уху и соединилась. Отвечала она очень поспешно, тихо, то и дело тревожно проводя рукой по волосам.
        - Кто это к ним пы…прицепился? Может, мозги вы…вправить? - с негодованием спросил Макс.
        - Арно, - шепнул Афанасий, успевший мельком взглянуть на экран, пока Нина показывала его Гуле.
        Макс стукнул кулаком по хлипкому столику.
        - Кто это у н-нас Арно? Сы…секретарь Гая? Чего ему от н-них н-надо? Я ему уши в ны…ноздри затолкаю!
        Отлично зная, что, пока Кубинку охраняет форт Тилля, уши Арно в полной безопасности, Афанасий позволил Максу кипеть дальше. Сам же поспешно закатал под столом рукав и, коснувшись русалки, усилил звук. Сделано это было очень вовремя, потому что параллельно с Ниной уже и Гуля с кем-то разговаривала по своему телефону, сильно наклонившись вперед, а потом даже и присев на корточки, что было у нее проявлением крайнего волнения.
        - Узнал чы…что-то? - с беспокойством спросил Макс.
        Афанасий показал ему кулак.
        - Тшш! Не мешай!.. Ага! У Долбушина вышла неприятность с Тиллем. Он ранен и где-то скрывается… Ничего себе новости! Уже и друг другу глотки рвут! - зашептал он.
        - А Арно чего надо?
        - Арно требует, чтобы Нина нашла какую-то раздробленную закладку! У нее же дар искать предметы.
        - И она с-согласна? - возмутился Макс.
        Афанасий не был так категоричен.
        - Ну да, согласна, конечно! А куда ей деться, пока она с ними?
        - И кы…как она будет искать? Куда-то пы…поедет?
        - Нет. Арно хочет знать это сразу, немедленно.
        - А чы…что за зы…закладка-то?
        Ответить Максу Афанасий сумел не сразу, потому что Гуля и Нина скользнули в туалетную комнату. Русалка начинала разряжаться, а кирпичная стена сильно усложняла задачу. Афанасий с досадой пнул Макса, чтобы тот замолчал и не бегал туда-сюда, создавая дополнительную преграду для русалки. Макс не обиделся, как не обижается большая собака, когда, прыгая и поскуливая, носится вокруг хозяина, стоящего с миской не успевшей остыть еды.
        Наконец Макс перестал бегать и просто смотрел на озабоченное лицо Афанасия и на его приоткрытый рот. Казалось, разинув его, Афанасий стремится приобрести посреди головы третье ухо.
        - Ну! Ну! Ну! - шептал Макс.
        Еще один пинок. Макс запрыгал на одной ноге. Русалка в последний раз вспыхнула и погасла, окончательно потеряв заряд.
        - Н-не узнал! - сказал Макс обреченно.
        - Узнал, - выдержав паузу, чтобы немного его помучить, сообщил Афанасий. - Они ищут отколотую часть стрекозы. Нина говорит, что найти ее не может. А единственное место на земле, куда она не способна заглянуть - это ШНыр!
        Глава 15
        Месть мертвой курицы
        Пока человек не перестанет есть окурки с асфальта, глупо заморачиваться с выбором зубной пасты.
        Ул
        На столе лежала курица. Родион метнул в нее нож. Он вошел по самую рукоять, из чего следовало, что курица хорошо пропеклась в духовке.
        - Готово! Теперь не улетит! - проворчал Родион и занялся поисками чистой тарелки.
        Посуду он не мыл еще ни разу. Его бабушка была человеком запасливым. В кухонном шкафу у нее хранилось не менее полусотни тарелок. Теперь все они громоздились в раковине и на подоконнике. Чистой Родион так и не нашел, но отыскал относительно негрязную, относившуюся к периоду, когда он считал тарелки испачканными после одной капли кетчупа или прилипшей гречневой каши.
        Родион уже опускался на табурет, собираясь есть, когда в дверь постучали - негромко, но уверенно. Тому, кто стучал, явно было известно, что он дома. Не дожидаясь, пока выбьют хлипкую дверь, Родион схватил шнеппер и рванул в коридор. Потом вернулся и выдернул из курицы нож. Нож мог пригодиться после первого выстрела. Едва ли ему дадут возможность перезарядиться. Беззвучно повернув замок, он дернул дверь на себя и вскинул шнеппер, готовый выстрелить. На пороге стояла девушка в светлой дутой куртке. Шапку она только что сняла, и длинные каштановые волосы рассыпались по плечам. На нацеленный ей в лоб шнеппер она смотрела скорее с удивлением, чем с испугом.
        - Добрый день! - сказала она.
        Родион не ответил. Признавать сегодняшний день добрым он пока не спешил. Слишком мало подтверждающих это фактов. Он осторожно выглянул, не исключая, что берсерки прячутся на площадке, используя девчонку как приманку, и, едва он потеряет бдительность, бросятся на него. Нет, за спиной у нее никто не скрывался. Девушка пришла одна. Подъезд отзывался дневной пустотой и устойчивым запахом кошек. Слышно было, как внизу хлопает от сквозняка сломанная дверца почтового ящика.
        Родион не спешил опускать шнеппер.
        - Ты не ошиблась дверью?
        - Дверью - нет, - сказала девушка с упором на слово дверь.
        - А человеком?
        - Пока не знаю, - ответила она серьезно. - Если ты - бывший шныр, то нет!
        Слова «бывший шныр» ударили Родиона, как хлыстом.
        - Шаг назад! Живо! - приказал он сквозь зубы.
        Ему пришло в голову, что закладки бывают разные. Вдруг девушка получила закладку силы и теперь рвет зубами кровельное железо, а пальцами завязывает узлом автомобильную резину? Внешность одуванчика обманчива.
        Девушка послушно отступила.
        - Медленно подними руки!
        Она спокойно подняла руки и, чтобы не держать их поднятыми без цели, стала поправлять волосы. Родион, наконец, опустил шнеппер, хмуро разглядывая ее.
        Девушки бывают всякие. Девушки-кошки, девушки-гусыни и девушки-осы, девушки-истерички, девушки-пупсики, девушки-боевые подруги, девушки-золушки и девушки-вампиры, девушки-хохотунчики, девушки-русалки, девушки-попугаи и девушки-пилы, девушки-обижунчики по пустякам и девушки, которых не оскорбишь даже вылитым на голову ведром краски, девушки-командорши и девушки, вздрагивающие всем телом от упавшей книги, девушки-умняшки и девушки-клуши, девушки-идеальные хозяйки, убивающие за грязный след ботинка в коридоре, и девушки-болтающиеся на лампе колготки. Девушки, стремящиеся быть несчастными и становящимися таковыми, ибо все истинные желания сбываются. Девушки-напряженные струны, девушки, провисающие в руках, как сосиски, девушки-электровеники, девушки, притворяющиеся дохлыми, чтобы за них все сделали, и девушки, не позволяющие никому ничего сделать, девушки-косметички, носящие на себе чужие губы и чужие запахи, девушки, падающие в обморок при виде капли крови, и девушки, обожающие обрабатывать глубокие раны. Девушка, упрямо торчавшая у дверей Родиона, напоминала хорошенькую умную ящерку, быструю в
мыслях и делах. Она смотрела на него и слегка улыбалась. Родион ощутил неловкость, что так долго целился в нее из шнеппера. Должно быть, со стороны это выглядело смешно.
        - Как тебя зовут? - спросил он.
        - Алла.
        - Иди, Алла, домой!
        Она вздохнула.
        - Я бы с удовольствием, но я не могу.
        - У тебя нет дома?
        - Есть. Но уйти я не могу. Я твой подарок.
        Родион недоверчиво коснулся пальцами ушей.
        - Кто-кто ты?
        - Твой подарок. Меня тебе подарили!.. Они сказали, что пристрелят меня, если я вернусь, - просто сказала Алла. Родион соображал быстро. За рукав он затянул ее в коридор, запер дверь, бросился на кухню и, укрывшись так, чтобы не получить в голову болт, выглянул из-за шторы. Парковые улицы скрывали отсутствие парков под глубоким грязным снегом. Перед подъездом стоял неприметный микроавтобус со сколами краски на дверях. Переднее стекло было чуть приоткрыто, и оттуда змейкой вытекал сигаретный дым. Родиону и прежде приходилось видеть его во время вылазок ведьмарей. Микроавтобус только внешне казался развалиной. На самом деле эта была маленькая передвижная крепость на колесах, позволявшая троим укрытым внутри берсеркам вести огонь из арбалетов через несколько малозаметных снаружи бойниц.
        Девушка стояла рядом, с интересом разглядывая его кухню.
        - Вот уж не думала, что у тебя вкусы старой бабульки! Все эти календарики с лунными циклами, вылизанные шкафчики, цветочки. Кстати, их надо полить! - сказала она. Родиона больше интересовала крепость на колесах.
        - Тилля там, конечно, нет? - спросил он.
        - Нет, но есть берсерки. Четверо! Они ждут, вернусь я или нет. Они и правда меня убьют? - в голосе у Аллы был страх, причем, как показалось Родиону, непритворный. Родион пожал плечами, размышляя, что за игру затеял Тилль. И кто в этой игре девушка: приманка или хищник?
        - Не факт, что убьют, - сказал он.
        - Пожалеют? - спросила она с надеждой.
        - Тоже не факт. В зависимости от характера приказа. Если приказали застрелить - застрелят. Если приказали просто пугануть - не тронут. Лучший способ это узнать - выйти из подъезда.
        - Ты так легко об этом рассуждаешь! - сказала Алла с возмущением.
        - Такой вот я простой. Что в голову приходит, то и ляпаю.
        Девушка сдалась. Видно, поняла, что Родион тут и правда ни при чем. Не он сидит в этой машине.
        - И что мне теперь делать? - беспомощно спросила она.
        Родион не ответил, продолжая разглядывать микроавтобус. Атаковать его бесполезно. Стрелять из шнеппера тоже. Магии пнуфа не хватит, чтобы телепортировать такую громадину. К самому же автобусу ведьмари не подпустят - нашпигуют болтами, как подушку для иголок. Тилль не посадил бы внутрь кого попало.
        - Помаши рукой! - велел Родион.
        - Кому? Тебе? - не поняла Алла.
        - Я покуда обойдусь. Им. Подойди к окну. Покажи берсеркам, что ты на месте.
        Девушка раздвинула шторы и послушно помахала. В автобусе это заметили. Стекло поднялось. Микроавтобус проехал метров сто и припарковался. Мальчики Тилля устраивались, как видно, надолго.
        Алла задернула шторы.
        - А теперь что? - спросила она пасмурно.
        - Поворот на сто восемьдесят градусов и три шага вперед!
        - Ты меня выгоняешь? - не поверила она.
        - Слишком много вопросов! Стоп раз-два! Тридцать градусов влево! Геометрию учила? В курсе, что такое тридцать градусов?..
        - Да.
        - А я думаю, нет, потому что ты повернулась на сорок пять!
        На этот раз девушка сделала все верно и оказалась прямо напротив раковины.
        - Намек понят? Я не рабовладелец! Всего лишь скромный эксплуататор. Хочешь оставаться здесь - трудись! Когда берсерки уедут - сможешь уйти. - Родион положил рядом с собой шнеппер и занялся курицей. На девушку он больше не обращал внимания. Алла с плеском мыла посуду, выражая свое недовольство тем, что со стуком ставила ее на стол.
        - Просто ради интереса. И часто ты? - спросил Родион, заканчивая глодать ножку.
        - Что часто?
        - Ну часто тебя дарят шнырам?.. Бывшим?
        Она вспыхнула. Лучшая тарелка из сервиза, подаренного бабушке Родиона за тридцать лет работы на ламповом заводе, полетела ему в голову. Родион поймал тарелку, придирчиво оглядел и, обнаружив присохший рис, заставил перемывать.
        - Ни разу не дарили! Я из форта Белдо. Несколько дней назад сдуру брякнула, что шныры не такие скоты, как ведьмари. Кто-то это услышал, капнул Белдо или сразу Тиллю. Не знаю кому. Но приехали от Тилля, - сказала Алла.
        Родион хмыкнул.
        - Забавно. И твой волшебный старичок не заступился?
        - Нет. Но не знать он не мог. У нас без согласия из чужих фортов никого не хватают, - сказала Алла с обидой.
        - И тебя подарили?
        - Подарили.
        - Щедрый жест! - признал Родион и продолжил есть.
        Алла быстро приходила в себя. Постепенно начались улыбочки, вскидывание глазок и прочая лицевая женская гимнастика. Это не могло не сказаться на производительности труда, что не понравилось Родиону. Поэтому когда девушка, не выдержав, спросила:
«Ты собираешься съесть всю курицу один?» - он хладнокровно ответил: «Разумеется. Это же моя курица!»
        - Ты что, ее воспитал?
        Родион медленно покачал головой.
        - Я ее купил и приготовил. И она не простит мне, если ее сожрет кто-то другой.
        - И она что? Будет тебе мстить?
        - Не исключено. Я не хочу мести мертвой курицы!
        Что-то привлекло внимание Родиона. По белому шкафчику ползла крупная, точно литая, пчела. Ползла тяжело, проскальзывала. Казалась много пролетевшей и уставшей. Золото ее боков показалось Родиону тусклее обычного.
        Алла взвизгнула и схватилась за тряпку. Родион поймал ее за запястье.
        - Не смей! Ты ей не повредишь, но никогда ее не трогай! Тебе все понятно? Даже пальцем! Даже мыслью! Или вылетишь отсюда через окно! Тебе все понятно?
        - Да, - испуганно ответил подарок.
        Глава 16
        Запретная закладка
        Папа, я изобрел, что тапок вращается сам по себе, если привязать его к вентилятору. Таким образом, папа, тебя не существует!
        Из дневника невернувшегося шныра
        Когда делаешь что-то более-менее хорошее, всегда тянет ворчать. Например, выносишь мусор и хочется кричать на всю улицу: «Вот, все гадят, а я один выношу!» - или ставишь пельмени на плиту: «Все жрут, а я одна готовлю!» Это называется внутренней компенсацией за хороший поступок.
        Для Нади быть жертвой постепенно становилось профессией, правда, и компенсацию она за это требовала немалую: умирала от рассвета и до заката. Больше всего на свете Надя ненавидела мыть кастрюли и выварки. Огромные, грязные, жирные. Трешь дно, отдирая безнадежно пригоревшую кашу, и думаешь, что, должно быть, самое большое удовольствие на свете - хлестать обжор полотенцем по морде. Мокрым полотенцем. Подходишь и говоришь издали так, с намеком: «А-а, сладенький! Кушать любишь? А кастрюльки за собой моешь?»
        И - раз! - его полотенцем по бестыжим глазам!
        Суповна пошла вздремнуть на полчасика. Потом придет и будет готовить обед. Рядом с Надей вертелся второй кухонный помощник - Гоша. Мыть кастрюли было и его обязанностью тоже, но Гоша вечно от нее ускользал. Причем ускользал очень хитро. Внешне рвался отшкребывать кастрюли, прямо грудью бросался, но потом ему мешали какие-либо непреодолимые обстоятельства, так что в результате всю работу делала одна Надя. Вот и сегодня, добравшись с губкой до самой большой и грязной выварки, Гоша вспомнил, что обещал Кавалерии починить в библиотеке стеллаж. У Нади задрожали губы, опустились руки. Ватные лапки страдальчества стиснули ей горло, смяли голос.
        - А нельзя вначале выварки помыть, а потом вонючую полку починить? - спросила она.
        Гоша ударил себя кулаком по груди, где на белой майке вспыхивала маркерная надпись: «Тут бьется сердце Гоши! Грязными руками не трогать!»
        - Никак, Надя, нельзя! Кавалерия уж год, как мне напоминает! - сказал он и умчался прежде, чем Надя всерьез начала умирать. Надя швырнула ему вслед тряпку, но не попала. Она готова была поспорить, что Гоша действительно помчался в библиотеку, однако в библиотеке он скажет, что ему надо мыть кастрюли, после чего затеряется где-то в коридорах и обратно появится не раньше обеда.
        - Свинья он! Достал меня своими шуточками! То мертвую мышь в морозилку засунет, то соль с сахаром местами поменяет, то к ножу волосы приклеит и кетчупом их обмажет! Хоть бы ему нырки разрешили! - сказала она кукле Жомочке.
        Кукла Жомочка, сидящая между красных в горошек коробок со специями, участливо слушала Надю. Громадные глаза распахнуты, ротик приоткрыт. Разговариваешь с ней - и на сердце становится легче. Порой Надя не выдерживала и бросалась целовать ее, такую умную, тихую, понимающую. Но сейчас целовать нельзя. Руки жирные, не зубами же ее с полки сдергивать.
        Мрачно размышляя, что это все равно ненадолго и скоро их опять засвинячат, Надя вымыла три кастрюли и две выварки. Выварку с чаем можно было пока не трогать, к тому же и чая оставалось еще примерно с полведра. На обед чай не заваривают, а до ужина уж выхлебают как-нибудь. Неожиданно в пустой столовой послышались голоса. Один голос Надя узнала сразу: Кавалерия. Другой, отдышливый, низкий и рассыпающий пни, мог принадлежать только Кузепычу. Надя бросилась к двери и прижалась к ней ухом. Кавалерия и Кузепыч стояли у дальней стены. Многие слова ускользали от Нади, но смысл все равно был ясен. Когда голоса стихли, Надя в большой задумчивости вернулась к вываркам и продолжила их тереть. Последняя выварка была почти чистой, когда на глаза Наде опять попалась кукла Жомочка. Боком навалившись на коробки со специями, Жомочка свешивалась с полки и тянула к ней фарфоровые руки.
        Надя не выдержала. Чудом выведанный секрет жег ей грудь.
        - Родиона знаешь? Важный такой был, строил из себя! Здороваешься, а он тебя не замечает! А теперь вот из ШНыра умотал! А стрекозу Кавалерия отнесла в шныровский сейф!
        Куколка Жомочка смотрела выпуклыми, неподвижными глазами. Наде казалось, что она возмущается с ней вместе. Не просто возмущается. Подзадоривает. Говорит, что раз и навсегда надо поставить точку и на ШНыре, и на Суповне, и на бесконечной посуде.
        - Я уйду! - всхлипнула Надя. - Точно уйду! Достало все!
        Она домыла выварку, тщательно отжала весь свой инструмент, состоявший из двух губок и тряпки, и села плакать к окошку. Ей нравилось, когда слезы падают в герань. Вроде как и дело полезное делаешь: цветы поливаешь.

* * *
        Возможно, под влиянием Яры, или, возможно, потому, что в ней самой что-то откликалось этому, Рина полюбила ходить в Зеленый Лабиринт. Окунуться посреди зимы в лето было наслаждением. Лечь на теплую землю на стыке двух миров, повернуться лицом к облакам и тут же, не вставая, зачерпнуть горстью снег. Обычно она брала с собой Сашку, а Сашка захватывал саперку. Созерцать красоту и ничего не делать он долго не мог. Ему обязательно надо было что-то рыхлить, пилить, сгребать ветки. Нередко Сашка прерывался, чтобы погоняться за Риной, пытавшейся спрятаться от него в сплетениях акации, лавра, самшита, розы и можжевельника, или поразмахивать саперкой, представляя, что поражает отточенным краем берсерков. Но это уже издержки интеллекта, который в определенном возрасте всегда переливается через край. В любом случае, Сашка был трудовым обоснованием пребывания Рины в Лабиринте.
        Однако в тот день Рина была без Сашки, которого вместе с Даней и Кириллом мобилизовали перевешивать двери. Наряду с ремонтом котла и перекрашиванием чего попало в какой угодно цвет, перевешивание дверей было одним из любимейших занятий Кузепыча. Ему казалось, что, если правильно перевесить все двери и все тщательно покрасить, в школе будет уютно и без ремонта. Хотя не Кузепыч, в конце концов, виноват, что у ШНыра нет денег. А где их брать? Продавать закладки? Или открыть аттракцион «Полетай на Пегасе»? Единственное, что шныры себе изредка позволяли, - это сдавать напрокат писателям ослика Фантома, да и то осторожно, без явного одобрения Кавалерии. Знали об этом, правда, немногие. Обычно Фантома отводили Вовчик с Оксой, но как-то и Рина из любопытства увязалась с ними. В Копытово они свернули не к площади, а в противоположную сторону, где Рина прежде никогда не бывала. Ослик Фантом, покрытый теплой попоной, цокал копытами по асфальту.
        - Вот тут он и живет! Специально переехал! - неожиданно сказала Окса и без всякого смущения повела ослика в открытую дверь подъезда.
        Фантом бодро затрюхал по ступенькам. Рина все ждала, что сейчас кто-нибудь выглянет и даст им по мозгам за то, что завели осла в подъезд. Но никто не выглянул. Они поднялись на третий этаж и позвонили в самую обычную дверь. Им открыли. Рина ожидала увидеть классика, но в четырехэтажке рядом с бывшим иголочным заводом классики, как видно, не водились. В теплой зевотной квартирке сидел унылый человек с компьютером и перерабатывал кофе в литературное творчество. Смотрел равнодушно, вяло. Будоражущую остроту качества давно заменил количеством. Порой он прорывался в прохладную заводь хорошей прозы, однако едва успевал проплыть несколько метров. Воздух заканчивался, мозг забуксовывал, наполнялся пустеющей чернотой, и он вновь торопливо выныривал на теплый, пованивающий сытным болотцем воздух беллетристики. Увидев Фантома, писатель оживился, вскрикнул и бросился его обнимать. Рина не верила своим глазам. Она знала, что бывает, если Фантома и случайно заденешь, а тут обнимать да еще лицом зарываться в шерсть!
        Вовчик с Настей как свои в доме люди отправились на кухню потрошить холодильник. Вели они себя как настоящие мародеры: холодные, покрытые белым жирком котлеты уволокли вместе с кастрюлей, а банку с вареньем - вместе с торчащей в ней ложкой.
        Рина жадно смотрела на писателя. Ослик Фантом меланхолично жевал морковку, напоминая кролика-переростка, а дядечка все вжимался лбом в его теплый, облезающий шерстью бок под попоной. Потом оттолкнул Рину и помчался в комнату к компьютеру. Рина видела, как он жадно печатает, отталкивает клавиатуру, резко вскакивает, бегает и снова печатает. Где-то в большой его голове со смешным хохолком волос со сладким и болезненным зудом рождался роман…
        И вот сейчас Рина шла по Зеленому Лабиринту в одиночестве, с удовольствием опираясь ладонями о пружинящий, норовисто-упрямый самшит. Насекомые путались в волосах. В куртку врезался тяжелый шмель, отскочил, как теннисный мяч, и с недовольным жужжанием обогнув голову, куда-то унесся. Встречались здесь и золотые пчелы - чьи именно, Рина не знала. Собственной ее пчелы среди них скорее всего не было, потому что ни одна пчела на Рину внимания не обратила. Она все шла и шла, повторяя знакомые изгибы. Ближе к центру лабиринта больше становилось бабочек, привлеченных главной закладкой. Изредка то одна, то другая бабочка отрывалась от общего многоцветного мельтешения и отчаянно ныряла в снега. Рина провожала ее взглядом, не зная, вернется бабочка назад или так и сгинет, отчаявшись найти где-то еще лето.
        Толкнувшись в последний изгиб лабиринта, Рина вышла на открытое место. Сквозь обвитую колючим шиповником арку на нее смотрел фонтан. Выщербленный камень дышал теплом. По его резным бокам медленно сочилась вода. Рина остановилась, зная, что ближе двух метров фонтан ее все равно не подпустит. Чего она ни делала, чтобы оказаться с ним рядом! И бежала ему навстречу со всех ног, и резко прыгала, делая вид, что отворачивается, и слова какие-то находила, и убеждала его, как убеждают упрямца, и что-то обещала - фонтан не подпускал, и все тут. К ее удивлению, Влад Ганич, когда-то увязавшийся за Сашкой, сумел подойти к фонтану сантиметров на шестьдесят ближе, чем она. И без всякого дополнительного усилия со своей стороны. Даже выражение лица у Влада при этом не изменилось - осталось таким же чистоплюйским. Он больше переживал, что колючки шиповника обдерут ему рукав костюма.
        Рина дико смотрела на Влада. Ганич всегда казался ей дико противным. Не человек, а какая-то ошибка золотой пчелы, а тут вдруг каменный фонтан его подпускает чуть ли не на вытянутую руку!
        У каменного фонтана время текло непредсказуемо. Даже часы, и те давали сбои. Невозможно было поймать алгоритм. Иногда пять минут растягивались в целую вечность, а иногда три часа могли проскочить как одна секунда. Вот и сегодня Рина не знала, сколько времени она провела перед главной шныровской закладкой, но, когда обернулась, увидела Кавалерию.
        - Ой! Простите! - воскликнула Рина.
        Кавалерия мотнула головой, показывая, что прощать некого и не за что.
        - Я долго тут стояла, - сказала она каким-то особым согретым голосом. - Со спины ты немного похожа на… хотя совсем, конечно, не похожа. И рост другой, и волосы. Но я все равно думала: вдруг ты обернешься, и…
        Рина что-то пробормотала, испытывая страшное неудобство. Сходное чувство она всегда испытывала, когда ее пускали в душу, а она стояла у порога и, стесняясь войти, многократно вытирала ноги о коврик.
        - Он тоже любил тут бывать, - закончила Кавалерия уже с обычной своей интонацией.
        Она прошла к фонтану и, достав из рюкзака несколько камней, несильно подбросила их. Фонтан втянул закладки. Три сполоха были красными, один - синим. За этим Кавалерия, как видно, и пришла в Зеленый Лабиринт. Фонтан проглатывал закладки без следа, как трясина проглатывает предметы. Когда закладки прикасались к нему, он становился очень мягким, твердея уже в следующую долю секунды. Закладки фонтан поглощал целиком. Куски же породы, заключавшие в себе закладки, выталкивал. Если опустить голову, вокруг фонтана можно было увидеть десятки и сотни «отработанных» камней. Постепенно они врастали в землю, когда она раскисала от дождей, и с каждым десятилетием почва вокруг Каменного фонтана становилась выше. Один из свежих и еще не втоптанных камней был похож на пони, вырезанного из горного хрусталя. Число ног не совпадало, спина была слишком покатой, но все же это был определенно пони, возникший стихийно, когда кто-то из шныров откалывал породу, чтобы привезти ее с двушки. Показав пони Кавалерии и получив в ответ короткий кивок, Рина сунула камень в карман, сразу забыв о нем.
        Рина смотрела на Кавалерию. Во всех ее движениях - в том, как она отбрасывала со лба волосы, как говорила, как поправляла расшатанную оправу очков - ощущалось замешательство, расстройство, занимающая ее всецело мысль.
        - Четыре вспышки - четыре судьбы, - сказала Рина, имея в виду брошенные в фонтан закладки.
        - Четыре разные судьбы, - поправила Кавалерия так строго, словно это было очень принципиально.
        Рина опустила глаза. Только что, подбрасывая камни, Кавалерия случайно коснулась фонтана своей нерпью, и теперь нерпь сияла так, что сияние пробивало сквозь рукав шныровской куртки.
        - Расскажите мне о вашем сыне! - попросила Рина.
        Кавалерия долго не отвечала, разглядывая рукав. Нерпь постепенно остывала. Сияние гасло. Когда же наконец Кавалерия заговорила, голос ее был лишен выражения. Лишь внутри что-то звенело, точно в глубине леса едва слышно ударяли в колокол.
        - Он был дерзким, как Икар.
        Рина вопросительно оглянулась в сторону пегасни.
        - Нет, не тот Икар. Как сын Дедала, который поднялся к солнцу, не подумав, что крылья могут расплавиться… Я не должна была ему позволять! Он нарушал все правила. Скалы Подковы - для него это было слишком близко. Он морщился, говорил, что ему скучно, и лез за первую гряду. Там ему доставалось, возвращался полуживой, охрипший, с синевой под глазами. И почти никогда не приносил закладок!
        - Не приносил?
        - Конечно! Какую закладку он мог найти, когда ногтями и зубами держался за гриву пега, чтобы подальше отлететь от Скал Подковы? Это я виновата! Я всегда ему уступала! Чем больше любишь, тем строже надо быть, а я не могла.
        - И двушка его пропускала за первую гряду? - спросила Рина.
        Кавалерия кивнула.
        - Да. Он был любящий, смелый, не жалел себя. Нырял раз за разом, как отчаянный. А я дрожала и боялась, что он в своей дерзости…
        - …подлетит слишком близко к солнцу? - угадала Рина.
        - Да. Возьмется за что-то такое, чего не сможет поднять.
        - И так случилось?
        - Не знаю. Возможно. Бывает: эльбы в болоте перестают нападать на шныра. Они выжидают, притворяются побежденными. Они шепчут, что ты одолел их, что ты выше их сетей, и незаметно нашептывают, чтобы ты принес закладку, которая изменит все человечество. Еще бы: зачем приносить закладку для одного больного ребенка, когда можно одним махом истребить все болезни? И разве не глупы мы, что повинуемся? Размениваемся на пустяки? Боимся пойти по короткому пути и, как послушные бараны, ищем только те закладки, за которыми нас посылают?
        Рина опустила глаза. Колокол внутри у Кавалерии набирал набатную силу.
        - Вот скажи: разве ты сама никогда не задумывалась об этом?.. Зачем мы ищем эти скучные камни на приисках? Почему все шныры, привязав себя веревками к пегам, не рванут через первую гряду ко второй? В первую и последнюю атаку! Конечно, многие погибнут, не выдержав жара, но ведь там, у второй гряды, можно найти все, что угодно! Бессмертие для всего человечества! Дорогу к звездам! Абсолютное счастье! Лекарство от всех недугов - вообще все!
        Рина слушала ее, боясь поднять лицо. Щеки ее пылали. Она была увлечена.
        - Я об этом не думала, - призналась она.
        - Ну да. Это его мысль! - с сожалением сказала Кавалерия. - Он не желал понять, что такая закладка будет самовольной! В ней не будет смирения перед той высшей мудростью, которая требует от нас искать лишь то, за чем нас отправляют. Не переворачивать мироздание, а обжигать горшки. Учиться медленно, постепенно, благодарно. Если ты не художник, то не бросайся дорисовывать холст художника, вырывая у него из рук кисти! Ныряй, и однажды горизонты откроются тебе сами, когда ты будешь достоин, но не раньше!
        - Но ведь с самовольной закладкой не всегда застреваешь в болоте! - осторожно сказала Рина.
        - Не всегда. Но любая самовольная закладка всегда ломает нам хребет. Так и произошло с Русланом, когда он достал стрекозу! - жестко сказала Кавалерия.
        - Вы видели эту закладку?
        - Своими глазами нет. Но Руслан связался со мной по кентавру, когда вышел из нырка. Был очень возбужден. Повторял, что стрекоза способна изменить историю. Переиграть все заново! Он хотел сделать все сразу, даже не возвращаясь в ШНыр, потому что знал, что я буду его останавливать!
        - И он переиграл?
        Вопрос рассердил Кавалерию. Она выпрямилась. Осанка ее, и без того идеальная, стала просто пугающей.
        - Нет. Закладка не была полной. Он знал об этом и даже сказал мне. Я предупреждала его, но он не поверил и улетел, а с ним вместе исчезла и закладка! Больше я его никогда не видела и не знаю, как он погиб.
        - А вы знаете, что он хотел изменить?
        - Догадываюсь, - сказала Кавалерия сухо, но объяснять не стала. - Как возникли ведьмари? Это тебе известно?
        - Конечно, - удивленно ответила Рина. - Из шныров. Шныры срывались, брали закладки и…
        С пугающей тщательностью Кавалерия застегнула пустой рюкзак.
        - И да, и нет. Они уходили с обидой на ШНыр и на весь мир, но обычно не собирались вместе. Им требовалось что-то объединяющее, некий центр, идея, а их-то как раз и не было, потому что ненависть - не идея… Все началось с Гая. Взгляни на фонтан! Помнишь, когда-то ты обратила внимание, что он расколот?
        Рина взглянула на грани огромного камня, по которым, медленно журча, стекала вода.
        - На три части. Тут скорее всего центральная.
        - Так и есть. До Гая скол был один. Гай нашел способ расколоть оставшееся. Он выбрал момент, когда все первошныры куда-то отлучились и никто не мог ему помешать.
        - Но ведьмари не могут приблизиться к этой закладке!
        - Сейчас нет. Она защищается от них, да и нам тоже доверяет не сразу. Тогда же она была доверчивой. Но и Гай был иным. Защита ШНыра пропускала его. Зеленый Лабиринт он сажал своими руками вместе с другими первошнырами… Отколотую часть каменного фонтана - видимо, она была не такой уж большой - Гай увез с собой.
        - А почему не самую большую? - удивилась Рина.
        Кавалерия усмехнулась.
        - Слишком тяжелая. Грузовиков тогда не было. Но не в этом суть. Отколотая часть камня стала для ведьмарей знаменем и одновременно защитой.
        Рина не привыкла, что ведьмарей надо от кого-то защищать. Скорее уж наоборот.
        - Защитой от кого? От первошныров?
        Кавалерия удивленно вскинула брови.
        - Не думаю, что первошныры нападали. Нет, отколотая часть фонтана защищала ведьмарей от взятых ими закладок! Продлевала жизнь и сохраняла разум. Да она и сейчас продолжает делать это.
        Рина запутывалась все больше.
        - Разве от закладок нужно защищать?
        - Пять баллов! А от кого еще? - подбоченилась Кавалерия. - Это кажется, что можно без вреда пожирать закладки. Нет, милочка! Они опаснее яда, какими бы замечательными ни казались на первый взгляд!
        Кавалерия взглянула на Рину и, почувствовав, что окончательно сбила ее с толку, ободряюще ущипнула за рукав куртки.
        - Ну-ну! Разумеется, я говорю о ЧУЖИХ закладках! Они тебя одаривают, но они же и убивают, потому что это не твой дар, не твоя часть души, а все, что не твое, не может стать твоим навечно.
        - То есть все же смерть?
        - Хотя и отодвинутая во времени. А так я не сомневаюсь, что каждого из нас на двушке - за первой грядой, а может, и не за первой - ждет его собственная закладка. Она неповторима, единична, создана именно для тебя, и для каждого она своя. Когда-нибудь - возможно, потом, за гранью жизни - каждый из нас ее получит и приобретет то, о чем и не мечтал, а пока нет ничего хуже, чем поспешить и схватить чью-то чужую.
        Рина соображала. Ей приятно было представлять, что где-то на двушке ее ждет собственная закладка. Причем ждет уже сейчас.
        - А найти ее нельзя? Прямо сейчас! А вдруг! Могут же быть невероятные совпадения? - спросила она нетерпеливо.
        - Мне проще поверить в невероятную глупость! - Пожимая плечами, отчеканила Кавалерия. - Не хочу навязывать свой взгляд на вещи, но не думаю, чтобы преждевременная встреча даже со своей закладкой пошла кому-либо на пользу!
        Рина почувствовала, что тему лучше замять.
        - Но почему та половина… нет, треть камня… до сих пор дает ведьмарям силы?
        - Она переродилась. Кроме того, на двушке - а каменный фонтан, безусловно, оттуда - все происходит с непонятной, необъяснимой для нас неспешливостью. Постепенно дается, но не сразу и отнимается. Одно точно: с каждым годом ведьмари становятся ненасытнее, злее, отчаяннее. Ничто уже не может их надолго обрадовать или отвлечь. Все это означает, что их часть камня постепенно теряет силу…
        Разговаривая с Риной, Кавалерия машинально отрывала от ветки самшита сухие листики, не вредя зеленым. Рина узнавала эти движения: точно так же она выщипывала осенью репьи из гривы и шерсти пегов.
        - Афанасий сказал: ведьмари ищут недостающую часть закладки со стрекозой! И даже догадываются, что она в ШНыре. Зачем она им теперь, спустя столько лет?
        Очки Кавалерии тревожно блеснули, поймав и заключив в себе солнце.
        - Вывод один: они нашли вторую часть закладки. Но где? Как? - сказала она тихо.
        - А вы точно знаете, что Руслан погиб? Не был захвачен в плен или… - неосторожно ляпнула Рина.
        - Или ЧТО? - грозно переспросила Кавалерия.
        Подталкиваемая раскаяньем, Рина шагнула к ней, но та категорично вытянула ей навстречу ладони, не подпуская ее к себе.
        - Нет, нет и нет! Не смей извиняться! В определенном контексте извинение хуже нового оскорбления! Я не обижена! Вопрос был обоснованным! Нет, он не сдался, не слился с закладкой и не стал ведьмарем. Он погиб. Можешь поверить моему материнскому сердцу.
        Кавалерия повернулась и быстро пошла. Рина, не ожидавшая, что разговор так неожиданно оборвется, бросилась за ней следом не сразу. Когда же бросилась - запуталась в сплетениях лабиринта.
        - Я поняла! Он хотел помешать Гаю расколоть каменный фонтан? Да? - крикнула Рина поверх кустов.
        Она думала, что Кавалерия далеко и потому кричала громко, но ответ прозвучал совсем близко, и Рина поняла, что их разделяет один виток лабиринта. Причем ответ был совсем, как показалось Рине, не по существу.
        - Кто ребенка любит, тот и оттискивается в нем, - тихо сказала Кавалерия.
        Глава 17
        Моя (с)нежная гиела
        Правда побеждает всегда, но в своих победах проходит десятки поражений…
        Человеку кажется, что сделать то или другое ему мешает недостаток сил. На самом же деле все упирается в недостаток любви.
        Сравнительное шныроведение, отрывки лекций
        Рина с Ярой стояли на крыльце и наблюдали, как шесть приблудных котов, загадочно преодолевших защиту ШНыра, уворачиваются от рыбьих голов, которые с крыльца швыряет в них Суповна.
        - Чтоб тебя глисты проточили… чтоб на тебе практикант тренировался… а ты, сволота тошшая, чего уставился? Никто с тобой, рахитом, не поделился? Ну да, подавись! Быстрее жри, а то опять отнимут! А ну, отвянь от него ты, рыжий! Да-да толстомордый, к тебе обращаются! Ишь ты, мявяло раззявил! Свое сожрал, гаденыш лохматый, и к маленькому лезет! Вот я тебе хвост-то прищемлю, чтобы у тебя глаза из орбит выпрыгнули! - восклицала Суповна после каждого броска.
        Когда рыбьим головам пришел конец, Суповна с сожалением заглянула в пустой таз и, довольная, с чувством сказала: «Уф!» Потом пальцем поманила Рину.
        - А ну-ка, девка! Живо сюда дуй! Протри таз снегом! Ненавижу, когда рыбой воняет!
        Рина зачерпнула тазом снег. Суповна стояла рядом и наблюдала за ее работой.
        - Ну вы и ругаетесь! - сказала Рина.
        Она опасалась, что Суповна вспылит, но старуха только рукой махнула.
        - Ругаюсь - это да. Да разе это ругня? Сестра у меня троюродная была, Машка, в Рассохино жила одна-одинешенька, опосля брат ее в Москву умирать перетащил. Вот Машка, та да! Матерщинница была страшенная… мать-перемать… Как начнет крыть, изъерзаешься вся! И слова вроде обычные, но из души все идет! Мужики от нее зеленые уходили! А ведь мужики-то свои, деревенские, ногу им в ухо!.. Зато как пела! Прямо сердце переворачивала! Поет и плачет. А как-то говорит мне: «Хоть бы мне небо разик увидеть, как там тучки плавают! Только разик! А там и помирать можно, так его и разэдак!»
        - Небо увидеть? А разве?.. Ой, она что, слепая была? - удивилась Рина.
        - Как крот, язви ее холера! Так и в гроб легла… - удовлетворенно произнесла Суповна. - Таз-то, девка, давай! Чо его тереть-то? Чай, не смазливая рожа!
        Отобрав у Рины таз, Суповна захромала к ШНыру. Потом вспомнила о чем-то и, обернувшись, сказала:
        - Ты того, девка!.. Что, не улетела еще твоя чудища? Загляни после ужина! Я тебе жратвы для нее дам! Нехай лопает, пока не околеет!
        Убедившись, что еды больше нет, натрескавшиеся коты полезли в подвальное окно, которое Кузепыч вот уже второй год подряд безнадежно закладывал картонкой. Едва заделает, а кто-то - раз! - снова картонку отодрал и коты «лезуть». Суповна обещала прибить гада на месте, если поймает, вот только у окошка подозрительно часто видны были огромные косолапые следы.
        - И чего они прутся в наш ШНыр? - спросила Рина, провожая взглядом котов.
        - Я об этом думала как-то. ШНыр только для нас, наш. А для мухи он - мушиный, для кошки - кошачий. - Яра гладила себя по щеке цветущей веткой яблони, сорванной в Зеленом Лабиринте, и это было странно среди седых елей и подмосковных снегов.
        К Рине, хромая, подошел печальный пингвинчик Рузя и сурово спросил:
        - У тебя совесть есть?
        Рина доложила, что когда-то была, но она не помнит, куда ее засунула.
        - А ну немедленно покажи мне свой русский язык! - потребовал Рузя.
        Рина открыла рот и показала. Рузя внимательно оглядел язык, после чего сказал:
        - Язык хороший, но мне другой нужен. У меня кто-то словарь спер. Мне капнули, что это ты.
        - Не я.
        - Честное шныровское?
        Рина кивнула. Рузя огорчился. Он выругал Влада Ганича, сел на ступеньки и с подробным занудством произнес:
        - У меня к вам огромная просьба, девушки! Моя Наста собирается идти с вами в Копытово. Не могли бы вы по дороге как-нибудь намекнуть ей, что я самый лучший?
        - Среди кого? - уточнила Рина.
        - Среди всего! - строго ответил Рузя. - И еще можете упомянуть, что у меня прекрасная мама, которая замечательно готовит.
        - Это заметно! - вздохнула Яра.
        Рузя встревожился.
        - Почему заметно? По каким признакам? Вы же ее не знаете!
        Яра смутилась и в поисках спасения уставилась на Рину.
        - Она хотела сказать, что у хорошего человека и мама обычно хорошая. Ну как правило! По статистике! - нашлась Рина.
        Рузя успокоился.
        - Это правда. У хорошего человека всегда хорошая мама, - убежденно согласился он.
        Рузя оказался прекрасно осведомлен о привычках любимой девушки. Вскоре из ШНыра действительно вышла Наста. Рузя предусмотрительно затерялся в снегах, влез на крышу склада, где давно валялся старый матрас, обмотанный для непромокаемости скотчем поверх целлофана, и принялся мечтать о том, как он станет великим шныром и, достав летающий цветок из Межгрядья, подарит его Насте. В Копытово с девушками Рузя не напрашивался, потому что ему выгодно было притворяться тяжелобольным. Десять дней назад он обварил себе кипятком ступню, она стала облезать, как капуста, и теперь раз в день Наста меняла ему повязку. При этом ругалась, а Рузя млел от счастья. Но и Яра до Копытово не добралась, потому что сугроб, через который она пыталась перешагнуть, внезапно схватил ее за ногу. Яра завопила. Сугроб взорвался снегом и подхватил ее на руки.
        - Чудо, былиин! Зачем же так оглушать старого больного человека? А если бы я остался заикой?
        - Ул! Ты болван! - счастливым голосом сказала Яра.
        Он тревожно оглянулся и, если бы руки не были заняты любимой девушкой, поднес бы палец к губам.
        - Тшш! А кто еще об этом знает?.. Всем пока! Я ее похищаю!
        Ул перекинул ее через плечо и, выдергивая из глубокого снега сильные ноги, побежал по парку. Яра болталась у него на плече. Ей с ее опытом наездницы мерещилось, что ее везут на тряском пони. Лишь у Зеленого Лабиринта - в этом любимом месте ШНыра, где Яра знала щекой каждый куст и каждое не ведавшее зимы дерево, - Ул поставил ее на траву. Яру захлестнуло счастливое оглупление любви. Захотелось проказничать. Она стянула с головы лыжную шапку и стала совать ее в нос Улу.
        - Ну и зачем мне твоя каска? - поинтересовался он.
        - Не называй ее каской! Ей обидно! Поцелуй мою шапочку! Смотри: хорошо поцелуй, чтобы ей было приятно! - попросила Яра.
        Тем временем Рина вместе с Настой честно топали в Копытово. Ночью прошел снег. Дорога исчезла. Только громоздившиеся по краям сугробы подсказывали место, где она была. Наста забегала вперед и била палкой по ветвям елей. Стряхивала снег, чтобы он падал на Рину. Потом остановилась и спросила:
        - Тебе тоже кажется, что я специально себя уродую?
        Рина замешкалась с ответом. Обижать Насту ей не хотелось.
        - Даже не знаю… Конечно, за короткими волосами ухаживать проще, но…
        Наста нетерпеливо махнула рукой, показывая, что дальше можно не врать. Зачерпнув руками снег, она провела по лицу. Потом дернула себя за вставленную в мочку уха гильзу.
        - Некоторых тут на руках носят, а я… да ну… надоело все! - сказала она с безнадегой в голосе.
        Пару секунд Наста помолчала, потом проглотила прилипший к губам снег и, посмотрев на Рину, решительно предложила:
        - Давай срежем! Тут короче!
        - Может, и короче, но дороги нет, - сказала Рина.
        - Как нет? Вот же лыжня уходит!
        - Так то лыжня!
        - Все равно пошли! Ты же меня не бросишь одну?
        Рина уступила, и они пошли по проложенный кем-то лыжне. Первые метров двести лыжня держала их, а потом Рина вдруг провалилась по колено. Наста стала над ней смеяться, шагнула в сторону и тоже провалилась.
        - Все равно пойду по лыжне! - сказала она упрямо. - Ты со мной? Тут уже недалеко!
        - Ну давай рискнем! - согласилась Рина, ощущая в ботинках снег. Ей казалось, что терять уже нечего, но она ошибалась.
        Вскоре лыжня спустилась в овраг, и снег стал глубже. Теперь они проваливались постоянно. Ветер толкал в спину, а перед ними неслась крупинчатая молочная поземка. Из-под снега выглядывали непонятные части давно упавших деревьев. Забежавшие с холма ели стояли в белых юбках, с голыми плечами. Молодые рябины гнулись под тяжестью снега, образуя арки. Рина и Наста проходили под ними, опуская головы, чтобы не зацепить белую дугу. Изредка Наста не выдерживала и толкала дерево. Оно распрямлялось, отстреливая снег, и замирало чуть накрененное, как Кузепыч, когда его прихватывал радикулит.
        Потом стали попадаться занесенные кусты - огромные кучи снега с торчавшими из них красноватыми и сине-стальными ветвями, которые Наста называла «небритыми сугробами». И, правда, сходство было поразительное. Так и тянуло взяться за бритву.
        В нижней части оврага снег доходил до пояса. Теперь они не шли, а прокапывались.
        - Это все из-за тебя! - внезапно заявила Наста.
        - Почему из-за меня? - возмутилась Рина.
        - А потому! Потому что ты меня не отговорила!..
        - Ну извини!
        - Ну извиняю! - сказала Наста и вдруг начала ржать так громко, что Рина некоторое время подозрительно вглядывалась в нее, определяя, смех это или истерика. Оказалось, все-таки смех.
        Постепенно заманившая их в лес лыжня пошла на подъем. Забеглые ели здесь больше не росли. Рябины тоже куда-то разбрелись. Теперь их окружали мелкие березки без вершин. Все одного роста и толщины, почерневшие и погибшие от пробежавшего летом верхового пожара. Выжила только одна, потерявшая все ветви с одной стороны. Несмотря на зиму, как-то понятно было, что остальные деревья мертвы, а эта - нет. Вот она стоит и качается, храня в себе жизнь.
        На прежнюю дорогу они вышли у развилки, откуда Рина обычно поворачивала к Гавру. Она и сегодня собиралась навестить его и тащила с собой целый рюкзак костей, облепленных картошкой и вермишелью. Все в столовой уже привыкли, что после каждой еды Рина ходит и побирается с большой кастрюлей в руках. Окса с Вовчиком называли ее теперь не иначе, как «кастрюльная тетя».
        Гавр давно перестал быть тайной. Про него теперь знали абсолютно все шныры. Правда, кроме Рины и Сашки, к Гавру никто не совался. Гиел в ШНыре не жаловали и ожидали от них одних гадостей.
        - Имей в виду: когда Гавр тебя укусит, я забираю твой ноут! - заявляла Алиса.
        - Как у тебя язык поворачивается говорить такие гадости? - возмущалась Фреда и тотчас добавляла: - А почему, собственно, ты?
        Наста не стала подниматься на холм и наблюдала снизу, как Рина скатывается с горки с голодным Гавром в обнимку, а с ней вместе кувыркаются кости из разодранного пакета. Выгибая шею, Гавр ухитрялся хватать их и заглатывать вместе со снегом. Лишь в самом низу ската Гавр перестал кувыркаться и остановился. Рина, лихо колотя его сдернутыми перчатками, вскочила гиеле за спину. Гавр перевернулся, сбросил ее и навис, рыча и теребя зубами узел шарфа на шее. Потом вцепился в узел и потащил.
        Наста с ужасом наблюдала за этим, не зная, что ей делать. А вдруг это не шутка? Вдруг разыгрывшаяся гиела укусит или случайно царапнет зубом кожу? Решив, что Рину надо спасать, Наста подбежала к Гавру и, удивленная, остановилась. Она увидела, что Рина обнимает снизу шею гиелы и, дразня, дергает Гавра за уши, которыми всякая гиела дорожит настолько, насколько любой другой гиеле хочется их отъесть.
        - Уф! Едва не придушил! - сказала она, когда Гавр все же отпустил ее шарф и занялся костями, отрывая их в снегу.
        Рина захлебывалась в радости бытия. Радости было так много, что она переливалась в ушные дырочки.
        - Гаврик хороший! Гаврик умный! - восклицала она.
        Покрутить пальцем у виска Насте помешала шапка.
        - Кто умный? Он-то?
        - А еще красивый, ласковый и гениальный! Почти, как я, но немножко меньше!
        Наста высморкалась на снег в одну ноздрю. Сморкаться она умела десятью разными способами и пятью способами плевать. В разных сочетаниях и последовательности сморканья и плевки могли выражать разные эмоции.
        - Ты действительно так считаешь или это сеанс самогипноза?.. Ну потопали, что ли, вдова! У меня ноги задубели!
        Внезапно Гавр перестал глотать снег, на котором когда-то лежала еда, и жадно принюхался к чему-то. Бросился к Рине и стал обнюхивать карман, поскуливая и решительно толкая ногу носом.
        - Чего у тебя там? Кость от мальчика зажучила? У-у, жмотяра! И глаза у тебя завидущие! - сказала Наста.
        Рина сунула руку в карман.
        - Нет здесь ничего!
        - Быть не может! Лучше шманай! Или давай я пошманаю!
        - Да тут только закладка!
        - Чего-о?
        - Ну камень от закладки! - Рина достала осколок горного хрусталя, похожий на пони.
        Гавр скулил, толкал закладку носом, вхолостую щелкал зубами, катался по снегу и всячески выражал восторг. Опасаясь, что он нечаянно укусит ее, Рина бросила пони в снег. Гавр моментально нашел закладку и принес, держа в зубах с бережностью, которую сложно было ожидать от такого живоглота. Рина бросила осколок еще раз - Гавр его принес. Наста заинтересовалась.
        - Ну-ка спрячь! Или давай я спрячу, а ты ему глаза закрой чем-нибудь, чтобы не подглядывал! - предложила она и, дождавшись, пока Рина натянет на морду Гавру пустой пакет, от которого он немедленно принялся избавляться, забросила камень на крышу сарая. Осколок скатился с крыши и упал куда-то на ту сторону. Гавр стянул лапами пакет, с рычанием укусил его, чтобы пакет окончательно подох, потом рванул к сараю и лапами стал разрывать снег. Не прошло и минуты, а он уже тряс мордой с зажатой в зубах закладкой. Наста прятала камень еще раз пять, последовательно усложняя задачу. В последний раз она спрятала сразу несколько камней, разнесла их по разным местам, метрах в ста друг от друга, и все равно Гавр сразу отыскал тот, что был нужен.
        Предположив, что Гавр находит закладку по запаху (хотя нюх у гиел, охотящихся в воздухе, был слабее зрения), они попытались делать то же самое с другими предметами - палками, шишками, перчаткой Насты, даже с куриной ногой. Включившись в игру, Гавр соглашался искать и шишки, и перчатку, но ошибался гораздо чаще и тратил на поиски больше времени. Ну разве что для куриной ноги сделал исключение, хотя и ее нашел не сразу, а впустую перерыв носом кучу снега.
        - У меня перегрев! Гиела, которая ищет закладки, - это полный финиш!
        Наста стянула шапку и, встав на четвереньки, окунула голову в снег. Все-таки в том, чтобы не иметь волос, есть свои преимущества. Всегда можно охладить мысли и потом не искать фен.
        - Анатомия гиел! - сказала Наста, отфыркивая снег. - Вадюша говорит… уф… она неправильная.
        - Как это неправильная?
        - Ну, мол, в нашем мире нет ничего похожего на гиелу. Все зверушки друг из друга вытекают и друг с другом связаны. Из общих запчастей собраны. Все, кроме гиелы.
        - А гиена?
        - А что гиена? Ну морды похожи, ну челюсти мощные, ну лапы… А так скорми гиене шесть ржавых банок, лампу дневного света со ртутью и три резиновых сапога - и посмотрим, где эта гиена окажется. А гиела чихнет и пойдет спать.
        - Ну мало ли. Может, желудок более совершенный.
        - Да не. Вадюша говорит: с точки зрения анатомии, гиена и близко не валялась. Позвонки там, устройство лопаток, крыльев, сложность мозга - все другое. Трон и табуретка! А в воздухе какая координация! У орла такой нет, а он-то птица! Есть только одно животное, похожее на гиелу, и это…
        - Пег? - недоверчиво спросила Рина.
        - Он самый. Ну не по желудку, пег-то жвачное, а по строению летательного аппарата. Сухожилия, строение крыльев, общее устройство.
        - То есть гиела тоже с двушки?
        - А шут ее знает откуда. Если с двушки, почему тогда на гиелах никто не ныряет?.. Непонятка какая-то! Шевели ластами, вдова! Я так жрать хочу, что сейчас свои зубы съем!
        Рина загнала Гавра в сарайчик. Сделать это оказалась непросто, но для такого случая она всегда приберегала самую аппетитную кость или обрезок мяса. Кость забрасывалась в сарайчик, после чего Рина наваливалась на дверь скорее, чем хитрый Гавр успевал выскочить и увязаться.
        С пригорка Рина скатилась кувырком, причем совершенно добровольно, хотя Гавра рядом уже не было и с ног ее никто не сбивал. Она докатилась до Насты и стала вытряхивать из рукавов снег.
        - Я думала: только я больная на голову! Теперь вижу, что нас много, - сказала Наста уважительно.
        После этих объединяющих их слов у Рины уже язык не поворачивался говорить с ней про Рузю, и бедный толстячок остался неотрекламированным.

* * *
        Магазин на автобусной площади был сосредоточием культурной и социальной жизни Копытово. У желтых батарей с подтеками краски спали четыре кота и тут же грелись сизоносые копытовские влюбленные, уставшие от шатаний по промерзлому парку у игольного завода. Если центром жизни Копытово являлся магазин, то центром магазина, безусловно, была продавщица Ленка, состоявшая из пышных телес, кудряшек, басистого хохота, ковшовой ладони, которая вмещала ровно килограмм гречки, и неискоренимой любви к телевидению. Пиво Ленка открывала на выбор - глазом, зубами либо обручальным кольцом. Карман на ее фартуке был таким огромным, что легко мог стать восьмым чудом света. По слухам, которые распространял Вовчик, в этом кармане когда-то сгинула галактика. Кроме потерянной галактики, там можно было обнаружить огромный нож, резавший все: от хозяйственного мыла до колбасы, телефонную трубку, калькулятор, вытертый до неузнаваемости кнопок, большую связку ключей, пачку новых накладных и целый ворох бумажных денег разного достоинства.
        Еда, за которой в Копытово отправляли гонцов, приобреталась обычно на общие деньги и на весь этаж, потому что ночной жор открывался у всех разом. Даже тот, кто честно спал, слыша чавканье, просыпался и, ругаясь, присоединялся к пожиральщикам, мотивируя это тем, что чем быстрее все будет слопано, тем быстрее можно будет снова заснуть. Рина с Настой нагрузили в рюкзаки хлеба, сгущенки, кабачковой икры и бычков в томате и хотели уйти, но тут дверь магазина распахнулась и пружинистой походкой вошел облаченный в полетный комбинезон Гамов, похожий на бешеного горнолыжника. На шее болтались зеркальные очки. На груди висел цейсовский бинокль, а на бедре - плоский термос. Дополнял картину белый шелковый шарф, покрытый сосульками. Зачехленный арбалет был заброшен за спину и для человека несведующего мог казаться чем угодно.
        - Добрый вечер!.. О, да я всех тут знаю! Мир не просто тесен! Порой мне кажется, мы все живем в одной комнате! - приветствовал всех Гамов, прицельно улыбаясь в пространство между Риной, Настой и продавщицей Ленкой, так что непонятно было, кому предназначается улыбка.
        С того дня, как Млада и Влада вырыли Гамова из песочка и куда-то утащили, Рина его не видела. А теперь вот оказалось, что он и жив, и здоров, и щечки румяненькие. От неожиданности Рина отпрянула, схватившись за рюкзак, где под консервами был зарыт шнеппер. Поняла, что это глупо, и пасмурно спросила:
        - Чего ты тут делаешь?
        - Да вот, о животных забочусь! Куриные ноги Алю покупаю! - хладнокровно заявил Гамов.
        - То есть ты специально приехал в Копытово купить куриные ноги?
        - Ну не то чтобы специально. Вообще-то, я работаю! - и с видом Карлсона, намекающего, что на крыше у него есть домик, Гамов посмотрел на потолок магазина.
        - Ты вернулся к ве…
        - Мне сделали предложение, от которого невозможно отказаться. Я не хочу, чтобы Аля ночью отравили, а в моей голове забыли арбалетный болт. Да и папа уговаривал. У него начались неприятности… Девушка, будьте любезны, десять килограммов того, на чем никогда больше не будет ходить курочка!
        Продавщица Ленка перестала пастись глазами в телевизоре, где шесть экстрасенсов помогали исплаканной женщине узнать, кто и как убил ее дочь. Вела шоу Влада. Загримированная и накрашенная, ворона Белдо казалась невинной овечкой околостуденческого возраста. Она заламывала пальцы и закатывала глаза, поражаясь прозорливости экстрасенсов.
        - Десяти килограммов нет. Все на витрине!
        Гамов не сдавался.
        - Плохо работаете, родная! Не подготовились к моему приходу! Тогда давайте крылья!
        Ленка не собиралась становиться Гамову родной, во всяком случае так скоро. Спортсменов она не любила с того дня, как в день ее семнадцатилетия ее покусал подвыпивший шашист.
        - Крылья испорчены. Холодильник разморозился! - отрезала она.
        Гамова это не смутило. Он хорошо знал вкусы своей гиелы.
        - Ужасно! Но так и быть, я их возьму, если они хорошо испортились. Если плохо, я зайду за ними завтра-послезавтра. Только не вздумайте включать холодильник! А пока выгребайте все мясо, которое у вас есть!
        Продавщица Ленка не оценила серьезности предложения.
        - Уже побежала! Серные пробки в ушах? Говорят: все мясо на витрине! - рявкнула она.
        Рина хихикнула. Гамов вспыхнул и, щелкнув по стеклу ногтем, жестом фокусника извлек пачку денег:
        - Отлично, девушка! Если вам так проще работать с клиентами, тогда покупаю и витрину тоже! Сколько с меня?
        Продавщица Ленка не утомляла себя удивлением.
        - Может, еще и магазин купишь? - предложила она с насмешкой.
        Гамов окинул взглядом обсиженные мухами стены.
        - Можно и магазин! - позволил он.
        Ленка удовлетворенно кивнула и, сотрясая телеса и кудряшки, шагнула к подсобке.
        - Вась, а Вась! Тут твой магазин покупают! Покажи клиенту личико!
        Из подсобки выглянул здоровенный мужик с лицом простым, как удар правой. В его огромном туловище, занимавшем весь дверной проем, было столько непреклонности, что у Гамова оставалось два выхода: либо застрелить его на месте, либо достойно удалиться. Затевать магазинные драки было глупо, и он достойно удалился.
        Наста и Рина вышли за ним следом.
        - Безобразие! - кипел Гамов. - Вялые, аморфные люди! Полное отсутствие стратегического мышления! Жрут гадость, смотрят жвачку! Никакой деловой хватки! Так и проторчат всю свою вонючую жизнь в магазине на автобусной остановке!
        - Вот видишь, а ты хотел лишить их этого удовольствия, - сказала Рина.
        Наста исподлобья смотрела на Гамова. Потом буркнула: «Сигареты кончились!» - и, стянув с бритой головы шапку, нырнула в магазин.
        - Она милая. Похожа на медвежонка, который в прошлой жизни был пантерой, - сказал Гамов.
        В голосе прозвучала теплота, на миг пробившаяся из-под мужественных кривляний. Рина чутким ухом сразу это отметила.
        - Ты когда-то подарил ей розу! - сказала она.
        Гамов кивнул.
        - Помню. Как-то стихийно все получилось. Точно меня кто под локоть толкнул.
        Наста вышла из магазина, сутулясь и сдирая с сигаретной пачки обертку. За спиной бряцал консервами рюкзак.
        - Зажигалка есть? - спросила она.
        Гамов не стал отпираться.
        - Есть, - охотно признал он.
        - Так давай.
        - Не могу. Она для походного примуса.
        - И чего? Для сигарет не подходит?
        - Подходит. Но если я чиркну - у меня газа меньше останется!
        Наста уставилась на Гамова с удивлением.
        - Чего-то я не пойму! Магазины покупаешь, а один чиркач жмешь?
        - Жму! Дай сюда сигареты!
        Наста машинально протянула ему пачку. Гамов размахнулся и зашвырнул ее за черный заплеванный сугроб, куда сгребали снег со всей автобусной площади.
        - Поздравляю! Ты завязала!
        Наста проводила пачку глазами. Она не включилась еще, что произошло.
        - Совсем новая пачка… только открыла… Тебя что, бодает, что я курю? - спросила она с недоумением.
        - Бодает, - сказал Гамов, спокойно глядя на нее.
        - Сильно бодает?
        - Сильно.
        Наста хмуро наблюдала за ним. Гамов оставался таким же расслабленным. Рина готовилась их разнимать. Закончиться могло чем угодно. Например, Наста могла врезать Гамову головой в нос или послать его куда подальше. Оба варианта были вполне в нее стиле.
        - Хорошо. Завязала! - внезапно сказала Наста.
        Рина едва не села в снег. Она не ожидала, что Наста так скоро уступит. Ей казалось, что это уловка, чтобы заставить Гамова расслабиться и хорошо ему врезать. Но нет… пачка так и осталась валяться на грязном снегу. Они обогнули школу и у бетонного забора автобазы свернули к ШНыру. Из-за забора пилорамы доносился визг пилы. На двухметровой куче сухих опилок сидел карапуз лет пяти и, бросая горящие спички себе под ноги, усердно пытался устроить костерчик.
        - А опилки-то еще и сосновые. Красиво гореть будет! - заметил Гамов.
        Наста не поленилась забраться на опилки и, подзатыльником спустив юного копытовца, отобрала у него спички.
        - Спички у меня теперь есть, а сигарет нет, - недоверчиво сказала она, удивляясь сама себе.
        Рина, не отвечая, смотрела на небо. Ее беспокоили пять точек, двигавшихся в их сторону. Точнее, точек было четыре, и все они окружали одно большое пятно. Точки постоянно перемещались, пятно же по-прежнему оставалось в центре. Это было похоже на то, как если бы…
        - Там воздушный бой! - крикнула Рина.
        - Где? - вяло отозвался Гамов.
        - Да там, там! Ты что не видишь?
        Гамов поднес к глазам бинокль.
        - Нет там никакого боя! - сумрачно сказал он.
        - Как нет?
        - А так, нет. Шнырика в плен взяли. Лучшая четверка Тилля… Берегут ее! Да и капризные все: звезды, одним словом, - неохотно сказал он.
        Рина молча вырвала из рук у Гамова бинокль. Мощный «цейс» не просто увеличивал. Рина вздрогнула: на нее глядело пепельное лицо Штопочки. Все свои усилия Штопочка употребляла на то, чтобы успокоить Зверя, с отчаянием смертника, пытавшегося броситься на гиел. Жеребец не человек, ему не объяснишь, что шансов нет - он будет биться до последнего. Два берсерка сжимали Штопочку в тисках, оставляя ей единственно возможный «коридор». Третий берсерк, поднявшись выше, держал ее спину под прицелом тяжелого арбалета. Все как по учебнику: классическая схема захвата. Последний берсерк, джигитуя, проносился под брюхом жеребца, гикая и вращая в руке легкий топорик на длинной рукояти.
        Рина опустила бинокль и сгребла Гамова за комбинезон.
        - Ты знал, что они ее?.. - резко спросила она.
        - Да не, откуда? Кто мне докладывает? Я не в их четверке. Я у Тилля на свободной охоте, - торопливо ответил он.
        Рина вновь приникла к биноклю. Она видела красные точки лазерных прицелов, которые, то погасая, то вспыхивая, плясали на куртке Штопочки и на крупе Зверя. Да они и не нужны были. С десяти шагов промажет только слепой. Бича Штопочка уже лишилась. Повод держала левой рукой. Правая висела вдоль тела, однако крови на ней Рина разглядеть не смогла.
        - Она не ранена. В бицепс ее тупым болтом ударили. К Кубинке уводят, - отбирая у нее бинокль, пояснил Гамов.
        - Тупым?
        - Без наконечника. Синяк с два кулака, пальцы неделю не сожмешь, но рука цела.
        - У нее же нерпь! - воскликнула Рина. Как и Зверь, она не допускала существования безвыходных ситуаций. Если кому-то лень искать выход, то это не безвыходная ситуация, а диагноз одного конкретного человека.
        - И толку от твоей нерпи? Рука висит! Телепортации блокированы! Да она и не бросила бы Зверя, я ее знаю! - завопила Наста.
        Она не находила себе места. Сорвала шапку, дернула на груди куртку. Вся была красно-белая в полоску. Казалось, еще немного, и начнет швырять в гиел камнями, как Суповна в котов.
        - Сделай что-нибудь! У тебя же арбалет! - потребовала она у Гамова.
        Тот даже не попытался потянуться за ним.
        - Слишком далеко!
        - Попробуй! Вдруг ближе подлетят?
        - Бесполезно. Снизу вверх по летящей мишени? Если и добью каким-то чудом, пробивной способности уже никакой. Они и ее грохнут, и нас.
        - А твой Аль где?
        - Там… Я его в поле оставил, чтобы не светиться. - Гамов отвечал неохотно, уклончивым голосом. Рина отлично понимала, что ему хочется угодить и вашим, и нашим. И с берсерками не ссориться, и со шнырами сохранить отношения.
        Рина дернула лямки рюкзака. Чавкнула, разбиваясь, банка с кабачковой икрой. Мерзкого цвета пятно полезло из трещин.
        - Отвали! - заорала она на Гамова, попытавшегося удержать ее за плечо, и метнулась к оврагам, где в сарайчике на холме ее ждал Гавр. До сарайчика отсюда не больше километра. О том, что она будет делать потом, когда доберется до Гавра и догонит берсерков, Рина не задумывалась. Даже о том, что шнеппер остался в сброшенном рюкзаке, не вспоминала. Отвага выше логики и силы. Иначе овчарка не отступала бы, когда на нее бросается шипящая кошка, защищающая своих котят. А такая кошка была здесь и рядом!
        Наста кинулась на растерянного Гамова и стала колотить его по груди кулаками. По-женски колотить, смешно, глупо, слабыми руками по бронированным накладкам комбинезона, которые выдерживали выстрел шнеппера. Наста могла драться и эффективнее - локтями, коленями и лбом, но сейчас, видно, вообще не осознавала, что делает.
        - Трус-трус-трус! А я-то думала! Подавись ты своими сигаретами! Трус! - выплевывала она горячие, страшные для него слова.
        Гамов наклонился, замычал, посмотрел на нее округлившимися глазами и, оттолкнув ее руки, бросился в поле, туда, где, малозаметная в снегу, его ждала гиела-альбинос. Наста по инерции метнулась за ним, но остановилась и, помогая себе зубами, стала рвать тесный рукав. Надо было связаться с Кавалерией по кентавру. Опыт подсказывал, что собрать отряд и выслать перехват шныры не успеют, но делать хоть что-то было важнее для Насты, чем не делать ничего.
        Глава 18
        Мишень на охоте
        Идут в горы пять девушек, и, кроме рюкзаков, у них с собой еще огромный, тяжелый, неудобный котел. И вот очень скоро получается, что четыре девушки, вежливые, хорошие, мягкие, уступающие друг другу, с ласковыми ужимочками и бесконечными извинениями выбывают, и котел тащит пятая, не факт, что самая сильная или ласковая, а даже чаще наоборот. Пусть огрызаясь, пусть с попреками, но прет.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Если заявиться к другу в гости, погостить, уйти и через полчаса заявиться снова - друг будет, мягко скажем, озадачен. Человек, но не Гавр. Гавр легко согласился бы, чтобы Рина всю жизнь открывала и закрывала двери его сарайчика, а он всегда одинаково бы ей радовался. Вот и сейчас, хотя они расстались совсем недавно, Гавр ничуть не удивился. Радостно завертелся на месте, прыгнул… Рина чудом успела увернуться и схватить его за основания крыльев. Помогая себе коленями, затолкала Гавра мордой в угол и начала торопливо седлать.
        - Тише! Тише! Успокойся!
        Засидевшийся в тесном сарайчике Гавр рванулся с земли с такой энергией, что Рина, подзабывшая, что при взлете на гиеле надо сильно наклоняться вперед, едва не слетела с седла. В спешке она как следует не затянула подпругу, и теперь седло болталось из стороны в сторону.
        Берсерков и Штопочку было уже не разглядеть. Правда, задачу облегчало, что Рина знала, куда они летят - на базу ведьмарей в Кубинке. Туда она и помчалась. Седло прокручивалось, да и одета она была совсем не для полетов, а ничего так быстро не разбирается с расходящейся молнией, как встречный ветер. Вскоре Рина больше походила не на шныра, а на дрожащего котенка, вцепившегося когтями в седло. Не чувствуя особого руководства, Гавр распоясался. Он то круто взлетал вверх, но жался к земле, то пытался выполнять фигуры высшего пилотажа, которые Рина едва пресекала, руками обхватывая его за шею. Если бы хоть седло не болталось!
        Берсерков и Штопочку она нагнала у Кубинки. База ведьмарей лежала за лесом - плоское синее пятно с редкими строениями, окруженное бетонным забором. Рина ожидала увидеть берсерков перед собой, а они выскочили слева, совсем близко, из многослойного серого облака, похожего на комья манки, подправленной сгущенкой. Увидев сразу четырех гиел да еще в компании с пегом, Гавр испытал столь неуемный приступ восторга, что сделал в воздухе змейку и устремился к ним. Сдержать его не было никакой возможности. Рине осталось вопить и показывать берсеркам пустые руки, потому что ей совсем не хотелось получить с тридцати метров арбалетный болт.
        Появление шнырки на гиеле стало для берсерков неожиданностью, но лишь в первую секунду. Недаром эту четверку называли лучшей четверкой Тилля. Четверка моментально распалась на две двойки. Одна осталась контролировать Штопочку, мешая ей покинуть ведущий к Кубинке коридор, другая - на разных высотах устремилась к Рине. Девушка видела, как у морд ведьмарских гиел сухо потрескивают голубоватые искры, далеко видные в темнеющем небе. Что-то в поведении взрослых гиел не понравилось Гавру. Он заскулил, втянул морду в плечи и, стремительно развернувшись, начал улепетывать. Улепетывал он смешно, не поджимая лап, что уменьшило бы сопротивление воздуха, а, напротив, загребая лапами, точно пытался и бежать, и лететь.
        Берсерки не отставали. Они были уже метрах в двадцати. Рина не понимала, почему они не стреляют. Оглянувшись, увидела, как находящийся ближе берсерк - маленький и верткий, как все лучшие наездники, - деловито откручивает от арбалетного болта наконечник. Другой, гикая, набирает высоту, готовясь спикировать на нее сразу после выстрела. Ей все стало ясно. Убивать ее не хотят. Собираются ударить болтом без наконечника и захватить в плен. Рине стало так досадно, что захотелось кричать и царапаться. Почему все так паршиво? Скрыться в тучах она не успевала: от туч ее отрезал берсерк, под лапами у гиелы - лес. Если резко снизиться - Гавр переломает крылья о ветви. Да и куда она денется на снегу? Есть, конечно, шанс найти какую-нибудь щель и забиться в нее, но шанс мизерный. Да и сможет ли Гавр сидеть тихо, поджав крылья и не откликаясь на призывные крики проносящихся над елями гиел? Рина бросала Гавра из стороны в сторону, пытаясь, если не уйти от выстрела, то хотя бы осложнить берсеркам прицеливание. Внезапно она услышала короткий крик. Одна из четырех ведьмарских гиел снижалась, бестолково загребая
крыльями, а с ее седла, запутавшись ногой в стремени, свисал оглушенный или мертвый всадник.
        Один из асов, «ведущий» Штопочку к Кубинке, вздумал немного подправить ее курс. Ему не понравилось, что Штопочка слишком уж прижимается к вершинам елей. Гикнув, он бросил гиелу резко вперед и вверх, заставив ее пронестись под животом пега. Все было проделано строго по технике. Любого другого жеребца атака гиелы со стороны незащищенного живота заставила бы набрать высоту. Однако Зверь не был любым другим пегом. Вместо того, чтобы спасаться от гиелы, он внезапным рывком крыльев сдал крупом назад и ударил сразу с двух копыт. У гиелы хватило реакции вильнуть и уйти от удара, но не хватило ума вспомнить, что на спине у нее кто-то сидит. В результате она подставила лоб своего всадника под копыто Зверя.
        Второй из ведьмарей, понимая, что в одиночку ему Штопочку не удержать, откинулся, изогнулся в седле, как тряпичный, и выстрелил ей в спину из арбалета. Он не промахнулся. Болт без наконечника ударил ее под лопатку, отшвырнув на шею пега. По-рыбьи захватывая воздух, Штопочка начала сползать, слабеющими пальцами пытаясь вцепиться ему в гриву. Боль пришла с опозданием, коротким толчком. Она была тупая, наливавшая тело тяжестью. Штопочка пыталась вдохнуть, но не могла. Ее губы выдули розовый, с дрожащими стенками пузырь. Удержаться, только удержаться… А пальцы все скользили, теряя силу. Повод она давно потеряла, и все, что смогла, это захватить пальцами ремень уздечки и слабо его потянуть.
        - К ШНыру пошел, колбаса! Убью! На кошачий корм пойдешь! - прохрипела Штопочка. Она шептала, но ей казалось, что она кричит. На губах, превращаясь в слова, лопались кровавые пузыри. И Зверь понял. Он повернулся и помчался прямо на гиелу, пытавшуюся заслонить ему путь. Сталкиваться лоб в лоб с тяжелым жеребцом берсерк не рискнул. Не успев перезарядить арбалет, он бросил гиелу резко вниз, потеряв высоту. Потом повернул ее и погнал вслед за жеребцом, с досадой отмечая, что с каждым мгновением расстояние между ними увеличивается. Догнать ширококрылого Зверя можно было, спикировав на него сверху, но никогда на горизонтальном полете и никогда при атаке снизу вверх. Зверь уверенно уходил к ШНыру, с каждым новым взмахом крыльев увеличивая отрыв. Штопочка лежала у него на шее, обнимая ее единственной слушающейся рукой. Ее мир сузился сейчас до этой теплой шеи и спутанной гривы, заслонявшей обзор и спутывавшейся с ее собственными, не такими жесткими и толстыми, волосами.
        Берсерк, целившийся в Рину, тоже отчего-то не стрелял. Рина с замирающим испугом ожидала выстрела. Потом обернулась. Ей пришло в голову, что, может, он стрелял и промахнулся. Взгляд за свою спину одарил Рину массой открытий. Берсерк был не один. На параллельных курсах с ним, держась чуть выше, летел Гамов. Его выгнутый, с мощными стальными дугами арбалет был направлен на берсерка, а арбалет берсерка с болтом без наконечника - на Рину. Берсерк не стрелял, и Гамов не стрелял. Снизу к Гамову, пустив гиелу по кругу, пристраивался второй ведьмарь, чей арбалет был заряжен полноценным болтом с наконечником. В Гамова он прицелиться не мог, потому что тот был заслонен своей гиелой, и потому целился точно в грудь Алю. Рина, чье воображение имело способность расширяться до размеров галактики, представила, что будет, если все выстрелят и все попадут. Берсерк выпускает ей в спину болт без наконечника. Гамов убивает берсерка. Второй берсерк убивает гиелу Гамова. Гамов разбивается, и все художественно лежат в живописных позах на белом снегу на длинном подъеме холма в Кубинке.
        Так они и летели, угрожая друг другу и постепенно теряя высоту. На холме, известном у шныров и ведьмарей как Обзорный Холм, приткнулся грузовичок берсерков. В его кузове был установлен огромный арбалет - тот самый, из которого когда-то сбили Конунга, жеребца, со спины которого Ул сбросил атакующую закладку на
«Гоморру». Похоже, Обзорный Холм и был точкой, куда берсерки собирались загнать Зверя. С трех сторон холм опутали трехметровыми сетями, установленными на гибких раздвижных мачтах. Шагах в десяти от грузовичка стоял молодой парень в кожаном пальто и, задрав голову, смотрел наверх. Рина разглядела, что лицо у него круглое, а волосы темные. Но ведь и парень тоже имел возможность разглядеть Рину и уж тем более разобраться, что девушка на гиеле мало похожа на девушку на крылатом жеребце. Он кинулся к грузовичку, открыл соседнюю с водительской дверь, что-то схватил и с криком стал размахивать над головой.
        Рина не сразу поняла, что это, зато Гавр с его острейшим зрением сообразил сразу. Огромный копченый окорок! Целый час желудочного счастья и здоровенная кость бонусом! Гавра переклинило, он окончательно перестал слушаться Рину, даже сети замечать, хотя зрение у гиел острейшее. В голове у Гавра помещалась обычно единственная мысль, напрочь вытеснявшая остальные. Сейчас эта мысль была такая: первым добраться до свиной ноги и схватить ее, пока это не сделали остальные гиелы.
        Гамов что-то кричал и размахивал свободной от арбалета рукой, показывая, что ни в коем случае нельзя садиться. Рина и без него это отлично понимала. Она и за уши Гавра дергала, и вопила, и щипала. Гавр не обижался. Для него все было яснее ясного: хозяйка тоже хочет окорок, а вот делиться им не собирается. Но так и быть, он будет щедрее! Может, оставит ей полуобглоданный суставчик. Наконец, сама себя не помня, Рина наклонилась и отчаянно запустила в шею Гавра зубы, набив рот его шерстью. Пораженный Гавр описал в воздухе полупетлю.
        Оба, берсерк и Гамов, очумело смотрели на Рину, забыв держать друг друга на прицеле: им не раз приходилось видеть, как гиелы кусают людей, но никогда, как девушка кусает гиелу. А Рина уже, развивая успех, закрыла Гавру ладонями глаза. Гавр метнулся в одну сторону, в другую, щелкнул зубами, однако руки Рины упорно закрывали от него весь мир. Свиной окорок постепенно изглаживался из памяти гиелы. Поневоле Гавр начинал слушаться Рину, которая теперь была его глазами. Рине удалось задрать ему морду. Гавр стал набирать высоту, отдаляясь от сетей. Парень в кожаном пальто с досадой отшвырнул окорок и повторно рванул к грузовичку. Рина увидела, как он дергает борт, вскакивает в кузов и в одиночку начинает разворачивать тяжелый арбалет.
        Рина не знала возможностей этого арбалета, зато их, как видно, хорошо представлял Гамов. Красная точка прицела только искала Гавра и его наездницу, а Гамов уже толкнул свою гиелу коленями. Сложив крылья, гиела-альбинос спикировала на арбалетчика. Тому ничего не оставалось, кроме как резко дернуть арбалет, наудачу перевести его и выстрелить в эту новую возникшую мишень. Тяжелый болт пронесся в двух ладонях от головы Гамова. Болт Гамова - не такой огромный, но также таивший в себе смерть - ударил парня в кузове грузовичка в центр груди. Отброшенный ударом, тот перелетел через борт и, скорчившись, замер на земле.
        Увидев, что произошло, Гамов закинул разряженный арбалет на ремне за спину и, свистнув, бросил Аля в облако. За гиелой-альбиносом устремился его восторженный поклонник Гавр, которому Рина, оторвав от глаз ладони, вернула способность видеть.
        Берсерки их не преследовали, хотя арбалет Гамова был разряжен, а Рина вообще не имела оружия. Почему-то все трое направили своих гиел к джипу и стали спрыгивать с седел, устремляясь к лежащему парню. Рине это показалось странным, потому что тому берсерку, которого ударил задними копытами Зверь, никто из его товарищей не помогал.
        С минуту Рина неслась через облако, в разрывах которого мелькала спина Гамова. Она не управляла Гавром - тот сам как-то разбирался, куда лететь. Главной ее заботой было удержаться в седле. Вскоре Гамов вышел из облака и полетел над лесом, петляя вместе с замерзшей подмосковной речонкой. Поначалу Рина вообще не понимала, зачем ему сдалась эта речонка, пока не разобралась, что, летя над ней, они находятся ниже уровня лесных вершин. Следовательно, разглядеть их можно, разве что оказавшись у них над головой. Но сверху их прикрывают тучи. Такая вот мудрая маскировка имени Жеки Гамова.
        Куда больше Рину раздражал Аль, а точнее, потребность Гавра ему подчиняться.
«Почему ему так нравится слушаться этого Аля? Ну гиела, ну взрослая! Тащится за ним, как на веревочке, разве что слюни не роняет! Никакого самоуважения!» - думала Рина. Внезапно Аль вильнул и, красиво вписавшись между двух елей, опустился на заснеженной склон. Гамов спрыгнул с седла. Рина пронеслась у него над головой и, соскочив с Гавра прежде, чем он коснулся лапами снежного наста, провалилась по пояс.
        - Почему берсерки за нами не погнались? - крикнула она возбужденно.
        Гамов стащил со спины арбалет и перезарядил его. Он выглядел сосредоточенным. То и дело вскидывал лицо и прислушивался. Подмосковный лес жил звуками. С елей падал снег. Две бессонные вороны перелетали с вершины на вершину, всякий раз садясь почему-то рядом на самые тонкие ветки.
        Рина повторила вопрос.
        - Потерпи! Скоро погонятся! Я подписал себе смертный приговор. И тебе, кстати, тоже, - мрачно ответил Гамов.
        Рина ничего не поняла.
        - Почему?
        - Парень, которого я застрелил, сын Тилля. Я угрохал сына Тилля! - Гамов начал спокойно, но под конец сорвался и почти кричал.
        - Тилля?
        - Да-да-да! Ты что, оглохла? Кешу или Пашу! Одного из близнецов!
        Рине стало страшно.
        - Зачем ты это сделал?
        - А что, неясно, что ли? Он бы не промазал.
        Рина села на снег.
        - Ты уверен, что убил?
        - Я видел, как его выбросило из кузова. А арбалет у меня мощный, - пробормотал в сторону Гамов. Он отвернулся и стал расседлывать свою гиелу, чтобы протереть ей спину снегом.
        Рина не подозревала, что взмокших гиел чистят снегом, однако последовала его примеру. В любом случае, Гавра стоило переседлать. Он был как намыленный, седло соскальзывало со спины. Когда Рина, зачерпнув, провела по спине Гавра, снег сделался желтовато-пенным. Лишь после пятого или шестого раза снег сохранил свой цвет.
        Дав гиеле остынуть, Гамов достал из рюкзака сухой корм. Половину пачки отсыпал Алю, половину перебросил Рине.
        - Покорми его! Сама тоже поешь; он не особо вкусный, но отравиться сложно.
        - Я не хочу.
        - Дело твое, но лучше не отказывайся. Не исключено, что в следующий раз мы будем обедать уже в потустороннем мире, - сказал Гамов и с хрустом стал разгрызать сухой корм, заедая его снегом.
        - Вот гадость! Знай я заранее, что угрохаю сына Тилля, я подготовился бы получше! Взял бы с собой палатку, еды, ремкомплект к арбалету, побольше болтов… А теперь даже и домой не сунешься! - сказал он с досадой.
        - Думаешь, Тилль уже послал кого-то… - начала Рина.
        Гамов молча оглянулся на нее, и Рина притихла, наблюдая, как Гавр жадно хватает корм вместе со снегом. И при этом рычит и косится на Аля. Закончив с кормом, Гавр некоторое время заглатывал снег вхолостую, пока, наконец, не стало ясно, что это всего лишь снег. Тогда он стал тереть морду лапами, скулить и вертеться, вытаптывая площадку, чтобы лечь. Аль подошел, понюхал, после чего без всяких церемоний оскалил зубы, согнал Гавра с натоптанного местечка и завалился в него сам. Гавр не обиделся и вытоптал себе новое.
        Гамов сидел на снегу и угрюмо рылся в рюкзаке.
        - Чего мы ждем? - спросила Рина.
        - Ночи. Попытаемся проскочить к ШНыру. Там наверняка полно патрулей, но весь ШНыр не оцепишь. Если повезет, к утру ты будешь на месте.
        - А ты? - тревожно спросила Рина.
        Гамова ограда ШНыра не пропустит. Неужели он не понимает?
        - Обо мне не беспокойся, - бодро сказал Гамов.
        На минуту он включил телефон, и тот сразу завибрировал, одна за другой принимая эсэмэски.
        - О! Начинается! Одиннадцать штук за час! - кисло сказал Гамов. - Вот они: дохлые ласточки славы!
        - Что начинается? - спросила Рина.
        - Нашествие иудушек. Быстро разнюхали.
        Рина не поверила, что он говорит всерьез.
        - Это же твои друзья! Может, предлагают помощь?
        - Что, прямо всей толпой? А вдруг кому-то пришло в голову, что первый, кто сдаст меня Тиллю, получит много псиоса? Он мелочиться не будет.
        - Ты как-то плохо думаешь о людях.
        - Я думаю о людях как-то трезво. Люди хорошие, но, когда им приходится выбирать между собой и кем-то еще, они почему-то выбирают себя. Кого мы первыми ищем на общих фотографиях? Лучшего друга или свою милую мордочку? И пусть, кто думает иначе, потанцует на моей могиле. А, надоело все!
        Гамов отвернулся и надолго замолчал. Рина не знала, что ему сказать. О чем не заикнешься, он будет только раздражаться. Но ведь он сам ей помог! Переступил через себя и, бросив гиелу на арбалетчика, выстрелил, зная, что перед ним сын Тилля!
        Быстро темнело. Рина лежала на снегу и смотрела на небо. Рядом ворочались, поскуливали и зевали гиелы, довольные жизнью и собой. Ветер разогнал тучи. Открылась звездная бесконечность.
        - Представь: ты оказался где-то там, далеко! - сказала Рина, забыв, что старалась не разговаривать с Гамовым. - Стоишь на звездной дороге и знаешь, что одна из этих звезд твоя. Только на ней ты будешь счастлив. Но идти до нее сто миллиардов лет. Ты пошел бы или удовольствовался бы какой-нибудь другой звездой, не твоей, но которая находится гораздо ближе?
        Гамову было явно не до звезд. Он вспоминал, сколько у него с собой арбалетных болтов.
        - Мне как-то оранжево. Я не проживу сто миллиардов лет.
        - А если бы ты знал, что бессмертен?
        - Тогда пошел бы. Или не пошел бы. Не знаю.
        - А ты шел бы постоянно или иногда садился бы и отдыхал?
        Гамов перестал перекладывать болты.
        - Слушай, женщина: мне бы твои проблемы!.. ну… наверное, отдыхал бы…
        Рина удивленно повернула голову, коснувшись снега щекой.
        - Но ведь если отдыхать, то сто миллиардов превратятся в сто пятьдесят, если не в двести! Я бы не отдыхала! Даже десяти минут!
        Гамов стал отряхиваться от снега. Потом свистнул Аля.
        - Но вот и хорошо, что ты такая неотдыхательная! Тогда полетели!
        Рине ужасно не хотелось подниматься со снега.
        - Куда?
        - Все туда же! В твой ШНыр. Ждать больше не имеет смысла: окоченеем! Паршиво, что ночь ясная. Ну ничего!
        - Похоже, ты хочешь от меня поскорее отделаться. От меня и от хорошего поступка, который совершил! - сказала Рина.
        Гамов усмехнулся.
        - Очень может быть! Только я его не совершал. Я в него вляпался.
        Глава 19
        Неудавшееся застолье
        Старше всего - Бог, ибо он вечен. Прекраснее всего - мир, ибо в нем все согласованно и стройно. Больше всего - пространство, ибо в нем мир, а в мире все остальное. Разумнее всего - время, ибо оно всему учит. Неотъемлемей всего - надежда, ибо она есть и у тех, у кого больше ничего нет. Полезнее всего - добродетель: с нею все на свете хорошо. Вреднее всего - порок: с ним все на свете плохо. Сильнее всего - неизбежность: она всем властвует. Легче всего - мера: без меры даже наслаждение бывает в тягость.
        Фалес Милетский
        Еще накануне за завтраком Макар подошел к Кавалерии и, сказав, что у него заболела бабушка, отпросился в Москву. До Москвы он добрался на электричке, смирно сидя у окна и с интересом слушая вранье бесконечных торговцев. Основные странности начались уже в Москве. Бабушка у Макара жила на юге Москвы, он же неожиданно поехал на север - на станцию «Тимирязевская». Поднялся в город и по петлявшей между домами дорожке вышел к парку Дубки, у деревянного храма Св. Николая. Сам храм, впрочем, Макара не заинтересовал. Не переходя дороги, он остановился у старых кирпичных гаражей и позвонил кому-то по телефону. Минут через десять из подъезда ближайшего дома вышел небритый мужик в куртке и в тапках на босу ногу. Перекинувшись с Макаром парой слов, он открыл гараж, скрылся в нем и обратно появился уже с тяжелым рюкзаком. Дальше Макар и мужик некоторое время спорили. Мужик чего-то требовал, а Макар разводил руками, оправдывался и что-то сложно объяснял. Закончилось все тем, что мужик швырнул рюкзак на снег, пнул его ногой, закрыл гараж и ушел.
        Макар взвалил рюкзак на плечи и потащил его, но не к метро, а вдоль трамвайной линии в сторону улицы Вишневского. По дороге он несколько раз останавливался отдохнуть. Рюкзак был тяжеленный. От Вишневского Макар шел дворами, подальше от средних и мелких улиц, где существовал риск напороться на слишком любопытный экипаж ППС. Даже дорогу он переходил, как послушный зайчик, чего обычно никогда не делал.
        Стоя на краю совершенно пустой дороги и дожидаясь зеленого человечка, Макар думал о Ларе, чьи красивые колени проникали ему в душу, минуя головной мозг. Он вспоминал, что, когда Лара вставляла в телефон провод зарядника и видела, что по батарее начинает волнами пробегать стрелочка, она приходила в восторг, начинала целовать телефон и вскрикивать: «Кушай-кушай, малахольный! Кушай-кушай, голодненький ты мой! Назвонькался! Что мне, жалко, что ли? Кушает мой маленький! Кушает мой пузатенький!» Макару в такие минуты очень хотелось оказаться на месте телефона. Перед глазами у Макара что-то поменялось. Он моргнул, тряхнул головой и понял, что «зеленый человечек» все-таки пришел и теперь шевелит на светофоре ножками… Ну все, пора!
        Перекупщик жил в угловом сталинском доме, сразу за детским садом. Подъезд был открыт. Домофон не работал. Макар втащил рюкзак на второй этаж и у обшарпанной, много раз подожженной железной двери долго канючил звонком. Наконец в коридоре послышалось шарканье. Макар терпеливо повернулся к глазку, зная по опыту, что сейчас его будут полчаса разглядывать. Однако на этот раз дверь открылась сразу. Макар шагнул в коридор, пахнущий сложной смесью супа, табака и множества старых вещей, и, удивляясь темноте, стал нашаривать выключатель. На потолке вспыхнула лампочка. А в следующий момент Макар издал звук, который издает собака, когда наступаешь на нее в темноте.
        Старичок-перекупщик робко жался к стене. Выражение лица имел умиленно-укоризненное, как у честного труженника, на глазах у которого вершится законная справедливость. Всю же ширину коридора занимали два масштабных дяди с лицами настолько говорящими, что с ними заведомо не хотелось беседовать.
        - Это он? Ты уверен? - спросил тот, что стоял ближе к вешалке.
        Перекупщик закивал, сдавая Макара со всеми потрохами. Второй дядя неторопливо шагнул к Макару. Макар бросил ему под ноги рюкзак и рванул на площадку. Громоздкие дяди преследовали его как-то неактивно, и уже секунду спустя Макар понял почему. На площадке его ждали. Макар попытался прорваться, но его плечо, точно в железный шкаф, врезалось в чью-то могучую грудь. Орущего Макара бережно приняли под локти и внесли в квартиру. Перекупщик захлопал было руками, но на него молча посмотрели, и он сгинул.
        - Тащите его к свету! - приказал кто-то.
        Макара втолкнули в большую пыльную комнату, настолько заваленную всевозможным барахлом, что одних телевизоров громоздилось на полу не меньше полутора десятков. Тут же были дубленки, женские кожаные сапоги и даже электрочайники. Перекупщик не брезговал ничем, скупая у квартирных воров и наркоманов едва ли не кухонную посуду.
        Молодой, гибкий, одетый в дорогой костюм мужчина, мало похожий на тех, габаритных, вошел в комнату последним. Макар видел его впервые и, разумеется, не мог знать, что это Рома - правая рука Тилля. У «правой руки» было умное, приветливое, всепонимающее лицо. Правда, в красивых чертах этого лица таилось и нечто лисье, вкрадчивое, продуманное, несокрушимо правильное, что часто пугает в молодых политиках и вообще во всех слишком хороших на первый взгляд людях, которые делают из своей хорошести визитную карточку. Такие люди умеют нравиться. При первой встрече им хочется поведать всю свою судьбу. При второй встрече - пребываешь в растерянности, а при третьей - очень жалеешь о своей болтливости на первой встрече.
        В руках Рома держал рюкзак Макара. Он распустил шнурок и, перевернув, вытряхнул его содержимое. На ковер высыпалось штук семь телефонов, музыкальный центр с колонками, две пары мужских часов, нетбук, съемная панель от автомагнитолы, фигурка жирного, похожего на лягушку восточного божка, длинная двухметровая нить поддельного жемчуга, штук двадцать серебряных вилок и позолоченная фоторамка со старательно выцарапанной фотографией. Последней вывалилась заляпанная микроволновка.
        - А ее-то зачем? - Рома брезгливо перевернул ногой микроволновку. - Где ты все это взял? По форточкам лазил?
        Макар дернулся. Держали его крепко.
        - То орал, а то молчишь? Взял где, отвечай! - «рука Тилля» размахнулся для оплеухи, но бить не стал, а снисходительно похлопал Макара по щеке. Потом снял у Макара с плеча соринку и заботливо сдул. - Так откуда вещички?
        - Ниоткуда.
        - Как ниоткуда? Дедушкино наследство?
        - Первый раз вижу. Нашел рюкзак на улице, - заученно отозвался Макар.
        - Да что ты говоришь? Ну и пусть бы он себе лежал на улице! А?
        - Взял с собой, чтобы сдать в полицию. Сюда зашел по дороге, потому что очень захотелось пить.
        Державшие Макара громилы захохотали.
        - А здесь, конечно, ближайший кран? - догадался дядя, о грудь которого Макар едва не сломал плечо.
        - Ничего не знаю… шел сдавать в полицию. Сюда зашел по дороге, потому что захотелось пить, - упрямо повторил Макар.
        Он собирался твердить одно и то же до бесконечности. И плевать - верят или нет. Он твердил, а сам внимательно разглядывал тех, кто его держал. И чем больше разглядывал, тем непонятнее они ему становились. Что-то у него не сходилось. Кто это? Опера, работающие по кражам? Возможно, но одеты слишком уж с иголочки. Отличные туфли, костюмы. А дорогущие часы? Уж в часах-то Макар разбирался. Много пришлось сдавать. А галстук с бриллиантовой булавкой у этого, шустрого, который похож на лисенка? Бандиты? Больше похоже. Да только возня с такими, как Макар, не их уровень. Может, ждали кого-то другого? Тогда к чему вопрос «Это он? Ты уверен?» и быстрый кивок перекупщика? И уж совсем сбивал Макара с толку легкий топорик с длинной рукоятью, который держал в руке один из громоздких. Держал просто и уверенно, как нечто само собой разумеющееся. Макар нет-нет, да скашивал на топорик глаза. Такой штуковиной хорошо разделывается мясо. Топорик наводил Макара на мысль настолько страшную, что он старался вообще не рассматривать такую вероятность. Лучше вообще не думать! Авось все как-нибудь рассосется само собой.
        Присев на корточки, «рука Тилля» тщательно обыскал Макара, начиная от лодыжек. Когда он обшаривал подмышки, Макар ощутил под одеждой, в районе груди, непонятное шевеление. Перестав скрываться, из-под воротника лениво вылетела пчела, точно обрызганная распыленным золотом. Села на тюлевую штору и поползла. По тому, как натягивалась штора, ощущалась, что пчела тяжелая.
        - Гы! Как шныры, так сразу полосатый мух! - голосом, тяготеющим к остроумию, сказал один из державших Макара громил. Упоминание шныров окончательно утвердило Макара в его предположении.
        - Так значит, вы это… ну?.. - осторожно начал Макар.
        У Ромы предупреждающе запрыгала щека.
        - Что «ну»? Договаривай!
        - Не, ничего! Никакое не «ну!» - спохватился Макар.
        Рома ухмыльнулся и хлопнул его по плечу.
        - Да ладно тебе придуриваться! Хотел нас ведьмарями обозвать? Ну так и обзови! Да только настоящие ведьмари - это у Белдо. Я вот и заклинания ни одного не знаю. Пробовал тут как-то побаловаться, да только проводку в кухне спалил… - Очень довольный, он огляделся, точно в горелой проводке было нечто замечательное.
        - Ты это, парень, врагами нас не считай! - продолжал он. - Это вам в ШНыре вашем вдалбливают: они, мол, враги. Мы хорошие, они плохие. Делят мир на белое и черное. Прям шахматы натуральные. А кто тут зло? У Максима вот трое детей! Все девочки! Парней - ха-ха! - не научился делать! - Он показал на огромного берсерка. - А Жора собак в котловане кормит. Чем вы их кормите, Жор?
        - Да всем. Они все жрут, любое месиво, только разварить чуток надо и костей добавить, чтобы вкус мяса был, - прогудел огромный берсерк, которого нереально было представить себе на гиеле. Он бы ее раздавил. На внешней стороне ладони у него был шрам, доходивший до запястья.
        - Вот! - сказал Рома и укоряюще оглянулся на Макара. - Все жрут! Довели собак!
        Макар переводил взгляд с одного берсерка на другого. Он представлял их чуть ли не людоедами, а тут нормальные… ну или почти нормальные ребята. А что жить каждый лучше хочет - так это понятно. А ча такое-то? Хочешь жить в дерьме - ныряй в горшок!
        - Вот ты тут барахло краденое притащил… Зачем? Деньги нужны? - продолжал молодой берсерк.
        Макар осторожно кивнул.
        - А зачем, если не секрет?
        Теперь, когда Макар точно знал, что перед ним не опера, он решил не отпираться, а сыграть на жалости.
        - Я это… праздник друзьям хотел устроить. Чтобы, значит, не наскребать на консервы.
        - По какому случаю?
        Случай Макару озвучивать не хотелось.
        - Днюха у меня типа… - торопливо соврал он. - Ну и решил загнать, что осталось от прежней жизни. А ча? Обратно ж не потащишь! Да я и не помню уже, где ча брал!.. Ребят, да ча, вам жалко? Отпустите меня, а!
        Заплывший берсерк Жора, кормящий собак, сочувственно ухмыльнулся.
        - Может, отпустим? - предложил он.
        - Отпустим! - бодро согласился Рома, оглядываясь на пчелу, продолжавшую ползти по шторе. - Только не сразу! - Он сунул руку в карман и ненадолго задержал ее там. Когда ладонь вновь появилась из кармана, в ней была пачка денег в банковской упаковке. Макар разинул рот. Берсерк небрежно вскрыл бумажное кольцо длинным ногтем мизинца и, вытащив примерно треть пачки, затолкал Макару за ворот. Макар почувствовал, как новые бумажки, холодя тело, сбегают к ремню.
        - Ча это? - спросил Макар испуганно.
        - А нича! - весело передразнил берсерк. - Премия за найденный на улице рюкзак! Что в полицию понес, а не зажал! Благодарить будешь?
        - Спасибо, - выдавил Макар.
        - Пока не за что!.. - «рука Тилля» потрогал пальцем аккуратный надрыв бумажного кольца и спрятал все еще пухлую пачку в карман. Макар невольно проводил ее взглядом. Берсерк заметил это и усмехнулся:
        - Остальное тоже твое. Остаток получишь, когда вернешься в ШНыр и навестишь шныровский сейф, - сказал он совсем просто, точно просил о сущей мелочи.
        Макар задохнулся. «Дружба» берсерков удавкой обвила его шею.
        - Да за кого вы меня?.. Идите вы… - взгляд Макара споткнулся о топорик с длинной рукоятью, возникший у него перед глазами. В огромных лапищах лучшего друга собак топорик казался игрушкой. Впрочем, великан не угрожал топором, а покачивал его, точно маятник, зажав двумя пальцами.
        - Куда-куда идти? Я что-то дорогу забыл! - переспросил он.
        - Никуда не ходите! Вы уже повсюду пришли, - буркнул Макар.
        Его похлопали по шее. Нечто промежуточное между похлопать по плечу и похлопать по щеке.
        - Не надейся взять деньги и ничего не сделать. Ты же не надеешься? - вкрадчиво спросил Рома.
        - Н-нет, - заикнулся Макар.
        - Умница! И расслабься! Мы тебя не вербуем!.. Просто разовая услуга. Ты приносишь нам одну штучку из сейфа, а мы забываем, что с тобой встречались. Лады?
        - Лады! - выдавил Макар.

«Как же, забудете вы… Только фиг вы меня увидите!» - подумал он.

«Рука Тилля» провел пальцами по куртке Макара, получая явное удовольствие от прикосновения к шершавой коже.
        - На всякий случай… вдруг ты попытаешься смыться или наколоть нас… Если через сутки мы снова тебя не увидим, Кавалерия узнает, кто ты такой. Не в общих чертах, а все до точки.
        - Вы не докажете! - не выдержав, крикнул Макар.
        - Я доказывать ничего не буду. Пускай за меня родина доказывает! - лисья мордочка стала сладкой. В руках у берсерка возникла скучная канцелярская папка. - Тут все твои приводы за последние годы. Что ж ты так часто попадался? Умный же вроде парень? - Берсерк осторожно ущипнул бантик, и Макар узнал свой заваливающийся во все стороны почерк. Это были протоколы его первых задержаний, о которых Макар давно забыл.
        - Квартирная кража… поджог двери… кража сумки… соучастие в разбойном нападении… попытка угона автомашины «Мазда-6»… попытка сбыта фальшивых денег… Надо же! Одни попытки! - берсерк взглянул на дату. - А, ну да! Тебе ж и четырнадцати тогда не было! Молодой, да ранний!
        - Это не я! На меня повесили!
        - Ясное дело! Ты же ангел!
        Макар рванулся, но отец трех дочерей и любитель собак держали его крепко. Лечебница Ганнушкина была бы рада таким санитарам.
        - Да или нет? - вкрадчиво спросил Роман. - Навестишь шныровский сейф?
        - Нет!
        Резкая, без замаха, оплеуха. Голова Макара дернулась.
        - Скажи «да»!
        - Нее-ет!
        Еще одна оплеуха. И еще одна. Им важно было сорвать Макара в крик. Он не подумал об этом, сорвался, и с криком из него ушли силы.
        - Нет, - повторил Макар, но это было уже почти что «да».

«Рука Тилля» правильно поймал этот момент и перестал его бить.
        - В общем договорились! Обещаю, что, когда ты сделаешь для нас это маленькое дельце, эта папка исчезнет. И у меня из рук, и из полицейских архивов. Твоя биография станет идеальной. Хоть на дочке президента женись - ничего не раскопают!
        Макар кусал губы. В душе у него рухнул карточный домик надежд. Все, получается, было напрасно! Тренировки, учеба, ночи в пегасне, успешный нырок на двушку. Кавалерия выгоняет за любой серьезный проступок. Не простила же она Платошу, хотя тот потом, говорят, на коленях за ней ползал? Конечно, Кавалерия и без того догадывается, что прошлое у Макара не идеальное, но одно дело знать вообще, а совсем другое - получить папку, где описаны все Макаровы мерзости. Что будет, если она прочтет, что однажды Макар пробрался через окно в больничную палату и шуровал там по тумбочкам прямо на глазах у женщины, лежавшей на кровати с инфарктом?
        Роман внимательно наблюдал за ним. Макару казалось: он считывает его мысли.
        - Не смогу я! Я не знаю, где шныровский сейф!
        - Найдешь как-нибудь!
        - Если и найду… Шныровский сейф невозможно открыть! - торопливо сказал Макар.

«Рука Тилля» ухмыльнулся.
        - Ну-ка, ну-ка! А сказал, что не знаешь, где он!
        Макар понял, что выдал себя с головой, и угрюмо замолчал.
        - А про открыть - не бойся! Открыть можно все! - Берсерк достал небольшой камень, похожий на кусок угля, и подбросил его на ладони. - С ним ты попадешь куда угодно. Работает просто: подносишь к двери и проходишь сквозь нее. Потом так же в обратном порядке. Только важный момент: держать надо двумя вытянутыми руками! А то, когда одной рукой, бывало, у нас ребята застревали.
        Показывая Макару, как действует закладка, берсерк взял камень двумя руками и через стену без всяких усилий вышел в коридор. Из коридора послышался короткий вопль и звук семенящих прочь ножек. Кажется, любознательный старичок-перекупщик подслушивал, за что и схлопотал в ухо. Макар порадовался про себя: ему всегда хотелось врезать перекупщику. Спустя несколько секунд в стене возникли руки берсерка, а следом за ними и сам он появился в комнате. Макар жадно уставился на закладку. Камень смутно напоминал ему что-то. Мешая смотреть, Рома вложил закладку ему в ладонь и с силой зажал пальцы.
        - Не забудь вернуть! - веско сказал он. - Это собственность Ингвара Тилля. Личная собственность! А Ингвар Тилль… как бы тебе сказать, чтобы не испугать…
        - Очень бережливый! - подсказал отец трех дочерей.
        - Да. И очень неохотно расстается с любыми вещами, особенно с любимыми, - сказал любитель собак.
        - Э-э, ну да! Я сообразил, - торопливо выдавил Макар.
        - Умница! - Молодой берсерк не выпускал его руки, прижимая пальцы к камню так, что Макару было дико больно. - Короче, заиграешь - я лично вытащу тебе глаза и заставлю их проглотить! И неважно, что подумает по этому поводу твоя бабушка!
        Упоминание бабушки Макару особенно не понравилось. В этом таилась особая подлая угроза.
        - Да не вопрос, верну! - поспешно сказал он.
        Рома отпустил его руку.
        - Теперь про то, что нам надо из сейфа! Ты принесешь часть синей закладки со стрекозой! У тебя… - Он щелкнул кнопкой телефона, включая таймер. - … двадцать четыре… Нет, двадцать три часа пятьдесят девять минут. Время идет! Отпустите его!
        Макар скатился по лестнице и выбежал из подъезда. Что-то выпало у него из брючины. Он наклонился. Те самые купюры из пачки, которые засунули ему за ворот и которые теперь сложно странствовали вдоль его тела. Сгоряча Макар скомкал их и хотел отшвырнуть, но с лавочки на него пугливо глядели две тепло закутанные старушки. Он сунул деньги в карман и пошел вдоль дороги, не думая ни о чем. Ноги несли его сами. Макар прошел примерно половину пути до метро, когда рядом остановилась и загудела машина. Из черного «БМВ» выглядывал тот самый добрый берсерк Жора, который кормил в котловане собак.
        - Садись, подвезу! Да не бойся ты, я один! Мы ж не бобики, чтобы в одной тележке кататься!
        Макар сел к нему в машину. Ему было все равно. Жора решительно пристроился в хвост автомобилям, поворачивающим к Дмитровскому шоссе. Они проехали НИИ холодильной промышленности. У кулинарного колледжа, расположенного в соседнем доме, бурлила толпа в белых халатах.
        - Слышь, парень, ты не думай, что мы звери какие-то! - постукивая пальцами по рулю, сказал Жора. - Просто, с одной стороны, стоит мой жизненный интерес, а с другой - твой. И сам понимаешь, что я выбираю. У меня жена, мать, двое детей. Собаки, опять же, эти гавкучие. Зарабатывать-то на всех надо? Этому… как его… Пилату тоже не особо хотелось предавать сам знаешь кого. Он и туда тырк, и сюда тырк, и ручки мыть. А куда денешься, если тебя прижали? Не казнишь - тебя самого по башке!.. Так что ты, парень, зла на нас не держи! И давай, друг, береги себя!
        Макар вздрогнул, услышав свою любимую фразу из чужих уст.
        Глава 20
        Мягкая игрушка
        - Вишь, семена роняет сосна многие лета.
        Рубят ее, губят ее,
        А зла у дерева нету
        Та же сосна - без зубов, клыков.
        Видно, уж род деревьев таков:
        Знай, растет себе дерево
        К человеку с доверием -
        Верю - и все!
        Ярость порой затрясет:
        - Вот тебе, милое, вот! - и топором его, -
        Ну, укуси!
        Ну, попроси!
        Т. Шубина «Монолог старого лесоруба»
        - Странно! Каждый вечер я жду, что проснусь, и увижу, что вы украли у меня телевизор и сбежали, - сказала Мамася. - Но каждое утро телевизор упорно оказывается на месте!
        Долбушин перестал резать лимон и взглянул на телевизор.
        - Его никто не покупает, - сказал он.
        Он жил у Мамаси уже несколько дней и пока не собирался никуда уезжать. Мамася мало-помалу привыкала к нему и к Эле, хотя первое время и напрягалась.
        Артурыч все не возвращался. В Харькове совсем дешево подвернулась цистерна с одеколоном, и он ждал, пока из Китая прибудут красивые пузырьки, чтобы перелицевать одеколон во французскую туалетную воду.
        После завтрака Мамася садилась править. Эля устраивалась у нее в ногах и, как загипнотизированная, смотрела на порхавший конец ее ручки. Долбушин же надевал куртку Артурыча, который был вдвое толще его, накидывал на голову капюшон и отправлялся в ближайший парк - бродить. Придерживая рукой раненый бок, болевший при ходьбе, он шагал по полупустым аллеям. Изредка останавливался и, точно споря сам с собой, размахивал зонтом. Мамаши с колясками тревожились и на всякий случай обходили его по соседним дорожкам.
        Как-то днем, когда Мамася уехала в издательство сдавать рукопись, Долбушин бродил по комнате, разглядывая семейные фотографии и корешки книг. Над Мамасиным столом висел выведенный на принтере лист, на котором раз двадцать подряд было жирно напечатано: «Я люблю свою работу!!!» Долбушин усмехнулся и включил тот самый неукраденный телевизор, в надежде найти Эле мультики, но нашел почему-то себя. Не по главному каналу, но все же по новостному. Диктор сообщил, что для розысков видного бизнесмена и общественного деятеля Альберта Долбушина (глава форта присвистнул, когда его так обозвали) организована специальная комиссия неравнодушных людей, долг которой - помогать полиции. Возглавил комиссию другой бизнесмен и общественный деятель - Ингвар Тилль. На экране он смотрелся неплохо, эдакий немногословный бывший спортсмен с бычьей шеей. За спиной у него маячили два-три берсерка, ради камеры спрятавшие куда-то топоры. На миг Долбушину захотелось найтись, чтобы обрадовать опечаленного члена общественной комиссии.
        - Альберт, если ты нас слышишь: мы с тобой! Мы помним о тебе! Мы о тебе постоянно думаем! - с напором говорил Тилль, постукивая кулаком пухлой руки по раскрытой ладони.
        - Это я знаю, - сказал Долбушин и выключил телевизор. Ему ничего не было известно о выстреле Гамова в сына Тилля и о том, что эта запись была сделана еще до этого выстрела.
        Долбушин был озабочен. Видно, дело серьезное, раз уже подключили телевидение. Обычно форты избегали засветки. Конечно, напрямую ничего не сказано, но все равно похоже, что Гай сдал его вместе со всеми потрохами. Разумнее было остаться в квартире, замуровав себя в четырех стенах, но Долбушин взял Элю и отправился в парк. В парке Эля сразу уткнулась в сугроб и стала ковырять его палкой. Ковыряла она очень вкусно, с улюлюканьем и возгласами. Подбежавший к ней трехлетний карапуз улетел по дуге: Эля сражалась с ним на равных и делиться сугробом не собиралась. С трудом умирив разгневанную мамашу, Долбушин уволок Элю в другую часть сквера и купил ей мороженое, очень актуальное при температуре -15. Эля грызла обледенелое мороженое, время от времени пытаясь воткнуть его в сугроб в качестве временного заменителя отобранной у нее палки. Долбушин смотрел на исчерченный птичьими лапками снег, локтем толкал мешавший ему зонт и вспоминал.

* * *
        Тогда Альберт был тощий, сутулый, серьезный, носил серые брюки, свитерки и овальные очочки в металлической оправе. На снимках выходил всегда с приоткрытым ртом и закрытыми глазами. По этой причине фотографироваться избегал и всякий раз дико напрягался, когда должна была «вылететь птичка». И птичка, конечно, вылетала в самый неподходящий момент, захватывая его с глупым и напряженным лицом.
        Учился на экономиста, но экономил пока только свою степендию, которой все равно не хватало больше чем на неделю. Да и вообще экономика интересовала его не особенно: он воспринимал ее скорее как конструктор, который можно было вертеть и так и сяк, если представлять основные законы. Впрочем, давалась она ему легко, потому что мышление у него было цепкое, математическое.
        Никто не знал, что Альберт - шныр. Что живет на тайной базе, защищенной закладкой, и каждое утро ездит на электричке в Москву. Подмосковных у них на курсе было много, и любопытства они ни у кого не вызывали. Обычно шныры в институтах не учились, но жесткого правила не существовало. Если кто-то хотел, Кавалерия не запрещала. Учись - если есть силы и желание. Лишь бы не страдали пеги и подготовка к ныркам.
        К тому же Альберт и так во многом являлся исключением. Золотая пчела прилетела за ним дважды. Первый раз в пятнадцать лет, когда он готовился к городской олимпиаде по математике и спал полтора часа в сутки. Покрутилась, поползала у него по плечу и улетела, так никуда его и не позвав. Видимо, ощутила, что еще рано. Ничего, кроме уникальной способности с первого взгляда распутывать нагроможденные уравнения, в Альберте было еще не отыскать. Во второй раз пчела вернулась после школы, когда Альберт сдавал документы в институт и мало-помалу вылезал из области голых уравнений в область реальной жизни. На этот раз пчела проявила настойчивость, и вскоре Альберт уже сидел в маршрутке, направляющейся в ШНыр.
        Как уже упоминалось, однокурсников не волновало, почему Альберт живет в Подмосковье и отчего от него порой пахнет конюшней. Зато вызывало любопытство, почему такой заученный и несколько даже занудный молодой человек постоянно влюбляется. Первую его любовь звали Вика, но он звал ее Победа, потому что имя Вика было для нее слишком невмещающим. Она была очень красивая девушка, но внутренне абсолютно ему чужая. С ней молодой Долбушин постоянно ловил себя на павианских, глупых, лишенных логики поступках. Он не был с ней до конца искренним, потому что в противном случае пришлось бы сказать ей: «Мне нравятся твои ноги, твои зубы, твои волосы, твоя кожа! Но говоришь ты чушь, и твои ценности - это ценности манекена! Ты даже не курица, потому что курица мечтает о гнезде и цыплятах, а ты только о тряпках и развлечениях. Мне приходится постоянно под тебя подстраиваться, и меня это раздражает!» Но правилами ухаживания все эти слова, разумеется, воспрещались. Кроме того, когда Победа улыбалась или просто появлялась в дверях, скромный Аля Долбушин как-то сразу забывал, что десять минут назад терпеть ее не мог.
Победа исчезла из жизни Долбушина внезапно: уехала на серебристой машине старшекурсника Бори, который к кому времени работал не на последней должности в каком-то банке. С ее победной точки зрения, это было правильное вложение активов: молодости и красоты. Долбушин был убежден, что не переживет этого. Он даже собирался покончить с собой, но отложил это на два дня, потом на три, а потом его пег серьезно повредил себе сустав, и на целый месяц он выпал из студенческой жизни. Лекций Долбушин не посещал и в институте появился уже перед сессией.
        То, как однокурсники отнеслись к его месячному отсутствию, лучше всего выражалось емким словом НИКАК. Кто-то сунул ему руку, кто-то буркнул вялое «привет», кто-то поковырял мизинцем в ухе, но в среднем можно было утверждать, что появление Долбушина не потрясло стен родного заведения. С преподавателями было то же самое. Половина не потрудилась еще запомнить учеников, отложив это до ближайшей сессии, другая же половина почему-то была убеждена, что Долбушин вообще никуда не пропадал, поскольку серые свитерки и очочки мелькали на лекциях регулярно. С девушкой Победой было примерно то же самое. Ни малейшего напряга в отношениях не возникло. Она поздоровалась с ним очень приветливо, даже чмокнула в щечку, но одновременно уже и как чужая. С банковским Борей она к тому времени уже давно рассталась, и вложила свои пока еще ликвидные активы в лысоватого чиновника-живчика, дочь которого училась в девятом классе. Долбушин же неожиданно для себя осознал, что к ногам, зубам и волосам Победы он мало-помалу подостыл, и ему понятнее девушки-шнырки, которые орут на тебя и швыряют ведром, если ты напутаешь что-то в
пегасне. Зато, когда они затягивают подпруги или заряжают шнеппер, не надо проверять, хорошо ли они это сделали.
        Готовясь к сессии, Альберт сидел в читалке, обложенный книгами, и фотографировал страницы и схемы, ленясь их переписывать. Несознательные личности с соседних столов дразнили его «шпиеном» и бросались в него пробками от минералки. Внезапно со стороны двери, разделявшей читалку и библиотеку - а это была большая стеклянная дверь, - донеслись странные звуки. Несознательные личности, а следом за ними и Долбушин, повернули головы. Они увидели девушку, которая шарила по стеклу, пытаясь отыскать ручку.
        - Это слепая! Нина зовут! Перевелась к нам на прошлой неделе! Не видит вообще ничего, но ни трости, ни темных очков не носит! - шепотом сказал кто-то.
        - А чего она забыла в читалке? - уточнила одна из несознательных личностей, которой родители платили по пятьдесят долларов за каждый полный день, проведенный в стенах учебного заведения.
        Как показало дальнейшее развитие жизненного сюжета, забыла слепая Альберта Долбушина, хотя о его существовании на тот момент не ведала. На первой стадии общение их протекало по увлекательному, хотя и повторяющемуся сценарию: Нина падала с лестниц, проваливалась в незакрытые люки, в нее врезались на полном ходу стокилограммовые дяди и в метре от нее с визгом тормозили машины. В обязанности Альберта входило доставать Нину из ям, поднимать с асфальта и объяснять орущим водителям, что переходить дорогу в неположенных местах не хобби, а просто так исторически сложилось. О слепоте Нины он никогда не упоминал, зная, как болезненно она к этому относится. Некоторые водители воплями не ограничивались, и Альберт, не имевший в ту пору зонта, нередко получал в глаз.
        Каждый день они шли гулять на набережную, к Москве-реке, где по вскрывшемуся льду ходили пузатые поцарапанные теплоходики, ловившие в реке мусор. Зевающие дяденьки в телогрейках, бродившие по деревянному настилу с сачками и ловко выхватывающие из волн пластиковые бутылки, казались Долбушину морскими волками. От ветра у Альберта на обоих глазах вскакивал ячмень, но это было неважно. Они забивались в какой-нибудь каменный закуток, Нина гладила его тонкими холодными пальцами по лицу и повторяла:
        - Как бы я хотела тебя увидеть! Хотя бы раз!
        Примерно в те же дни Кавалерия сообщила ему, что он должен идти в нырок, и первая закладка, которую ему предстоит достать, - закладка зрения для слепой старухи. Оказавшись на двушке, Альберт работал саперкой с таким отчаянием и остервенением, что сопровождавший его Меркурий Сергеич озадачился таким рвением.
        - Остынь. А то сгоришь. С первого раза. Не всегда найдешь, - сказал он.
        Но Долбушин нашел. Закладку - а это был небольшой камень, который не пришлось откалывать, - он держал в ладони, твердо сжимая пальцы и не пытаясь даже подбрасывать. Сияние закладки поднялось до запястья, а потом отхлынуло назад, в камень. Меркурий не лез с советами. Он, кажется, о чем-то догадывался, хотя Долбушин никогда не рассказывал ему о Нине. Но Меркурий был опытен, и опыт говорил ему, что первая закладка случайной не бывает. Ни для кого. Никогда. Это всегда сгусток боли.
        По возвращении в ШНыр закладку полагалось отдать Кавалерии, однако Долбушин этого не сделал. Он сбежал из ШНыра и шатался по бульварам, ночуя где придется. Ни на что не мог решиться. Разрывался между ШНыром, который любил и в законах которого временами ощущал что-то опережающе-мудрое, и девушкой, которой закладка могла подарить зрение. И лишь когда возле него оказался участливый и смешливый старичок Дионисий Белдо - так непохожий на ведьмарей в черно-белом представлении Долбушина, он окончательно понял, что сделает это.

«Ведьмари не монстры, - подумал он тогда. - Все, что о них говорили, ложь. Они просто люди с нормальными и естественными желаниями. Это мы, шныры, монстры». Меняя трамваи, как загнанных лошадей, Долбушин бросился к Нине. Взлетел по лестнице, зарабанил в дверь. Ему открыли. Он влетел в прихожую в твердой уверенности, что сделает ее зрячей. Сунул руку в карман и стиснул пальцами теплый камень. В последние дни он делал это часто, даже ночью сжимал его, не отпуская, и закладка не сливалась с ним, а тут сияние вдруг быстро поползло по руке, достигло локтя, плеча, шеи. Долбушин попытался разжать пальцы, но осознал, что не может и, главное, НЕ ХОЧЕТ. Ему стало тепло и приятно. Удовольствие, равного которому он никогда не знал, наполнило его. Нина… хотя что Нина? На эти мгновения она потеряла всякую ценность. Она что-то спрашивала, радовалась ему, он же ничего не слышал. Сидел на полу и глупо улыбался. Потом отстранил ее, выскочил из квартиры и вернулся к Белдо. Тот, притопывая от холода, ждал его на бульваре. Долбушин, пристально посмотрев ему в глаза, вложил старичку в ладонь кусок камня, ставший просто
куском породы.
        - Вы же этого хотели? Держите! - сказал он.
        Белдо заахал, заохал и, подхватив Долбушина под локоть, потащил его куда-то с неожиданной для старичка силой.
        Время завертелось, меняя декорации, сюжеты и актеров. Используя данный ему закладкой дар сверхзоркости, зная истинные намерения и желания людей, Долбушин быстро продвигался вперед. Гай присматривался к Альберту. Белдо хлопотал, суетился, хихикал, засовывал ему в карманы какие-то липкие конфетки и откушенные шоколадки, от которых Долбушин брезгливо избавлялся. Но порой он не замечал их вовремя, и они таяли, оставляя пятна. Тилль - в то время еще не глава форта, а один из старших топорников - брал деньги в долг, а потом дозанимал в бо?льшую сторону, всякий раз округляя сумму. Он был тогда другой: не слишком толст, силен, как медведь, и не начинал еще собирать артефакты. Тогда же у Долбушина, не без участия Белдо, появился и свой эльб, который, находясь в болоте, давал ему советы. Или пытался давать, потому что Долбушин ими не пользовался, не мешая, впрочем, эльбу считать его своей собственностью и тянуть свои липкие нити. Девушка Победа, оставленная к тому времени своим чиновником, пыталась почаще попадаться ему на глаза и от досады грызла локти, ногти и пальцы, но Долбушин мало интересовался ее
пищевым рационом. Он женился на Нине, и положенное время спустя на свет появилась Анна Альбертовна Долбушина.
        День, когда родилась дочь, Долбушин до вечера провел под окнами роддома. Дочку ему в результате показали через стекло, заявили, что у них карантин, и велели приходить завтра. Он уступил, вернулся в квартиру и обнаружил, что окно разбито, а на ковре лежит камень. Долбушин присел на корточки, разглядывая его. Небольшой, с острым выступом, со следами глины и бурым, несмываемым пятном на остром выступе. Он наклонился, взял его в руку, чтобы выбросить, и вместе с острой болью впитал память вещи. Кто сделал его хранителем нульпредмета? Почему его? Почему в день рождения дочери? Ответа на этот вопрос не знал никто. Даже Гай озабоченно хмурился, когда видел зонт со спрятанным в гнутой ручке камнем, и в его умных, но словно консервированных глазах проносилась тень страха. Единственное объяснение, которое Долбушин для себя отыскал, было связано с первой взятой им закладкой, которая, дав ему тайное знание человеческого естества, точно на веревочке притянуло нульпредмет.
        Это разом изменило жизнь Долбушина. Он получил огромную власть, хотя любая насильственная смерть, происходившая где-то в мире, отзывалась в его мозгу острой и мгновенной болью. Он думал, что можно к ней привыкнуть, как привыкаешь абсолютно ко всему, но оказалось, что нельзя. Зрение так никогда и не вернулось к его жене, хотя он перепробовал все возможные средства и посылал ее в лучшие клиники. А потом к слепоте добавилась и болезнь со страшными клешнями. С ее клешнями боролись, отшибали их химией и облучениями. Клешни временно отдергивались, давали отсрочку, но им на смену вырастали новые.
        Чудеса случаются, но лишь когда эти чудеса нужны. В этом же случае чудо оказалось, как видно, ненужным. Однажды утром, приехав в клинику, Долбушин услышал от вышедшего встречать его главы клиники: «Она ушла!»
        - Куда? - непонимающе переспросил Долбушин. Вчера он оставлял жену в постели, с капельницей в вене и понимал, что далеко она уйти не может. Но оказалось, могла.
        Главврач повел его к себе в кабинет. Он был так светел и жизнерадостен, так много и радостно тарахтел, так звонко смеялся, что, даже когда пациент умирал, многим это казалось успехом лечения.

* * *
        Эля сидела на качелях, временами пыталась лизнуть их и повизгивала, когда примерзал язык. Опираясь на зонт, Долбушин смотрел себе под ноги. Мрачный, похожий на ворона. Даже пестрая куртка Артурыча не уменьшала сходства. У него под ногами, шагах в десяти от мусорного контейнера, лежала мягкая игрушка - большая коричневая собака с белыми ушами. Из прорехи в животе выглядывал желтоватый поролон. Застенчиво выбрасывая ее, прежний хозяин даже подстелил газетку. Такое вот аккуратное полупредательство: мы тебя не бросаем, ни-ни, а просто измурыжили, выпили силы, а теперь отпускаем для устройства дальнейшей жизни. Долбушина вся это сентиментальщина не волновала. Он просто вспомнил, что похожую собаку он дарил когда-то жене. Нина любила гладить ее и даже сделала ошейник из скрепок. Снова жена! Снова прошлое! И когда ты, наконец, оставишь меня в покое, проклятая память?
        Рука Долбушина скользнула в карман и сомкнулась на пустоте. В первую секунду он удивился пальцам, совершившим что-то помимо его воли, - и вдруг понял, что вновь ищет закладку, которая много лет назад грела его на Гоголевском бульваре, у памятника. Долбушин вытащил из кармана пустую руку. Миг, когда он сжал камень, он запомнил на всю жизнь. Закладка не сделала его счастливым. Если бы можно было переиграть это мгновение! Он не взял бы ее повторно, а отдал бы жене, превратил бы ее в глаза!
        Внезапно Долбушин понял, что ему делать! Стрекоза! Получить ее любой ценой! Вырвать у Гая одну часть, а у шныров другую. Собрать вместе и перекроить историю своей жизни, начиная с момента, когда он слился с этой злополучной закладкой! Лишь бы получилось, и мести Гая можно не опасаться. Изменение всех прошлых событий изменит и сегодняшние! Только не помешает ли это рождению Ани? Хотя почему помешает? Разве что Аня по указке Гая не окажется в ШНыре. Ну и прекрасно! Человек, вылетевший из ШНыра, потом грызет себя всю жизнь. Чувствует, что где-то чего-то не сделал, не справился, не дотянул. Скалясь от боли, бьется в прутья саможаления и отскакивает назад. Терзает себя там, где другие весело покачиваются на волнах существования. Но как получить ту главную часть, что у Гая? Атаковать базу в Кубинке? Но Долбушин слишком хорошо представлял себе ее охрану, поскольку сам финансировал когда-то ее разработку. Камеры наблюдения и оповещения, датчики, блокирующие поля, пятое измерение - сочетание техномагии, голой магии и современных технологий. Шансов тут нет. Все, что он сможет, эту убить одного или двух
берсерков у самого входа. И то, если очень повезет. Но вот захватить стрекозу и прорваться с ней к выходу - исключено. Разве только Гай или его секретарь сами вынесут ему закладку.
        К Долбушину подошел дворник. Наклонился, взялся за край газеты.
        - Ваш, что ли, пес? Забирать будете? А то мусор сейчас вывозить будут.
        При одной мысли, что его могли принять за хозяина набитой гнилым поролоном собаки, главу финансового форта передернуло. Он демонстративно повернулся к дворнику спиной. Тот взял собаку за заднюю лапу и равнодушно забросил ее в бак.
        Глава 21
        Красная водокачка
        При стрельбе нужно брать поправку на ветер. А еще важнее брать поправку на самого себя. Трус должен брать поправку на трусость, торопыга - на непродуманность решений, слишком влюбчивый человек - на предыдущие ошибки и так далее.
        Йозеф Эметс
        Они долго летели на маленькой высоте, прижимаясь к занесенной снегом лесной дороге. Гамов не расставался с арбалетом. Чтобы не допустить случайного выстрела, указательный палец он держал ниже спусковой скобы. Второй арбалет, почти скрывающийся в ладони, он дал Рине. Болт, которым тот был заряжен, казался чуть толще вязальной спицы.
        - Если что - стреляй наверняка! Еще лучше - в упор! - посоветовал Гамов, вручая его.
        - А если меня убьют раньше?
        - Значит, повезло! Если промахнешься, тебя убьют чуть позже, зато убивать будут намного дольше, - спокойно ответил Гамов.
        После этих его слов Рина уже не выпускала ребристой рукояти маленького арбалета. Дважды их спасала чуткость Аля, который, улавливая что-то в тучах, издавал едва слышный свистящий звук. Они снижались и пережидали в лесу, пока пролетит патруль берсерков. Казалось, Тилль выгнал в небо весь свой форт. Над одним только Копытово кружили две четверки.
        - Это хорошо! - приближаясь к Рине, ободряюще крикнул Гамов.
        Рина не увидела ничего хорошего.
        - Ну как же! К рассвету они утомят гиел, и небо очистится. А сменных гиел у них не окажется, потому что всех лучших они отправили уже сейчас!
        Гамов обогнул залитую луной площадь и уверенно направил Аля к водокачке, которая в Копытово причудливым образом объединялась с пожаркой. Построенная много десятилетий назад из красного кирпича, башня была заброшена. Окна, расположенные в верхней ее части, давно лишились стекол и были забиты фанерой. Аль, похоже, хорошо знал это место. Сложив крылья, он скользнул внутрь через выбитую дверь, находившуюся сразу над деревянным балкончиком. Гавр последовал за ним. Рина зацепила лбом болтавшийся канат и скатилась на пол. Было темно, лишь слабо голубела дверь, через которую они попали сюда.
        - Не двигайся! А то рухнешь! Тут колодец метров десять! - услышала она голос Гамова.
        Минуту спустя он зажег фонарь, направив его луч вниз, чтобы не заметили снаружи. Рина увидела раскладушку, красный пластиковый столик и ящик с консервами. Под ногами был дощатый пол, более-менее сохранившийся, но провалившийся у стены, где перегнила балка. Аль и Гавр сразу пролетели в основание башни и устроили возню. Рина слышала хлопки крыльев и гвалт разбуженных ворон, за которыми гиелы увлеченно гонялись в темноте.
        - Не волнуйся! Снаружи не слышно, я проверял. - Гамов завесил дверь одеялом и, рассеяв луч фонаря, направил его вдоль пола, устроив более-менее сносное освещение.
        - Слушай, - начала Рина, - я сто раз гуляла у этой водокачки и ни разу не думала…
        - Откровенное признание! Сто раз гуляла и ни разу не думала! Думать иногда полезно! - Гамов завалился на раскладушку и положил арбалет себе на живот. - Тут я и скучаю во время дежурств! Или когда погода плохая. Берсерк дрыхнет - смена идет!
        Рина никогда не слышала, чтобы Гамов называл себя берсерком. Это было впервые.
        - А другие ваши… - осторожно начала она.
        - Я никому не говорил, что устроил здесь логово. Скажешь: вечно будут ошиваться толпы бездельников. - Гамов говорил, и от его губ отрывался пар.
        - И долго ты собираешься тут…
        - До рассвета! Вот увидишь: скоро им надоест болтаться в небе. Очень холодная ночь.
        Рина пошевелила окоченевшими пальцами.
        - Это я уже поняла.
        Ночь текла медленно. Они почти не разговаривали. Рина бродила по деревянному настилу, изредка принимаясь приседать, чтобы не замерзали ноги. Фонарь сел. Гамов несколько раз встряхивал батарею, однако помогало это мало. Гамов не ошибся. Примерно за час до рассвета курс на Кубинку взяла вначале одна четверка, а немного погодя и другая. Остался белый автомобиль, припаркованный у почты, в котором грелись два топорника из форта Тилля. Сквозь щели в забивавших окна досках Рина видела, как временами берсерки вылезают из машины, топают, расправляют затекшие спины и снова скрываются внутри.
        - Я думала: будет страшнее. А так ничего, жить можно! - удивленно сказала она.
        - Да уж. Всю жизнь прятаться по щелям! - кисло отозвался Гамов. - На всякий случай запомни эту водокачку. Если вдруг я буду тебе нужен, встречаемся здесь восьмого - в восемь, тринадцатого - в тринадцать, четырнадцатого - в четырнадцать, пятнадцатого - в пятнадцать! Схема несложная, но раскусить сложно.
        - А двадцать четвертого в двенадцать ночи? - угадала Рина.
        - Угум! Ты сама сообразила или кто-то подсказал?
        - Тебе нравится мне хамить?
        - Не знаю. Я еще не определился. Но на всякий случай извини, - сказал он.
        Рина связалась по кентавру с Кавалерией и попросила ее выйти к въездным воротам ШНыра.
        - Это мы! Мы прилетели! Только, пожалуйста, проверьте, чтобы снаружи не было ведьмарей! - попросила она.
        Вежливой паузой Кавалерия позволила Рине осознать свою дурость.
        - Что-что мне сделать? Яйца зачитывают курам цикл лекций? Пять баллов, милочка! Читайте литературу! - отчеканила она.
        Гамов свистнул Аля, а следом за ним явился и бестолковый Гавр. Неизвестно, поймал ли он хотя бы одну ворону, но вороньих перьев наловил предостаточно. Они прилипли к его морде.
        Машину с ведьмарями они облетели по границе света и тени. С точки зрения Рины, Гамов бравировал, держась слишком близко к освещенному четырехугольнику площади, но это было уже неважно. Пару минут спустя они были уже у ШНыра. Метрах в ста от ворот Гавр и Аль снизились и устроили грызню за дохлую кошку, твердую, как деревяшка. Непонятно, как они углядели ее в снегу, но углядели и отрыли. Отвратительный, с истеричными взвизгиваниями дележ продолжался минуты две. Аль был сильнее, и Гавру достался хвост. Рина бегала, кричала, швыряла в гиел снегом и палками. Гамов не вмешивался, а, скрестив на груди руки, с философским видом наблюдал за грызней.
        - Вот что значит натуральная еда - вкусненькая свежестухшая кошечка! Протеиновую массу Аль никогда не ел с таким аппетитом, хотя она и идеально сбалансирована, - заметил он.
        - Как ты можешь на это смотреть? Это же омерзительно! Твой палач вырывает у нее кишки! - крикнула Рина.
        - Ага… А твой поэтический Гаврик тянет их в другую сторону, - с явным удовольствием прокомментировал Гамов.
        За спиной у Рины кто-то настойчиво кашлянул. Кавалерия, одетая в светлую, длинную, непривычно женственную для нее дубленку, дышала на очки. Рина выдавила самую милую улыбку, на которую способен одеревеневший человек.
        - А мы тут это… ждали, пока берсерки улетят! Знакомьтесь: Евгений Гамов! А это Калерия Валерьевна!
        Кавалерия перестала дышать на очки и с недоумением вскинула на нее лицо. Рина ничего не поняла.
        - А что такое? Я что-то неправильно сказала? Евгений Гамов… ну, в смысле, Женя он, - встревоженно повторила Рина, решив, что Кавалерия отреагировала на слишком торжественное представление.
        Гамов дернул ее за рукав.
        - Перестань! - шепнул он.
        - Почему перестань?
        - Да мы знакомы! Ты что, не знала: я был когда-то шныром! - прошипел он.
        Рина мысленно обозвала себя идиоткой.
        - Он спас Штопочку. И меня. И выстрелил в сына Тилля. А теперь на него объявили охоту!
        Кавалерия кивнула. Несмотря на явный героизм Гамова, разглядывала она его без восторга.
        - Про Штопочку я знаю. Про остальное тоже. Берсерки активно переговаривались в эфире, - сказала она, и Рине сразу стало легче оттого, что ничего не надо объяснять.
        - И что сын Тилля? Он… - быстро спросил Гамов.
        Кавалерия ответила не сразу.
        - Трудно сказать. Вначале говорили, что убит. Потом проскочило, что ранен. Кажется, у него под курткой была защита, но арбалетный болт ее пробил.
        - Уф! Хорошо! - выдохнул Гамов.
        - Что хорошо? Что пробил?
        - Что жив. Но не думаю, что по такому случаю Тилль меня простит, - сказал Гамов. Все же заметно было, что ему стало легче.
        - Я тоже так не думаю, - кивнула Кавалерия. - Ну и что мне с тобой делать, Евгений Гамов? В ШНыр тебя не пропустит защита. К своим тебе тоже нельзя. И какой из всего этого следует вывод? - Тон Кавалерии возвысился. Очки описали в воздухе внушительную дугу.

«Учительская интонация - жуткая вещь. Это когда человек год за годом повторяет, что параллельные прямые не пересекаются, и потом ту же непререкаемость переносит на все остальное в жизни, никакое отношение к прямым не имеющее», - подумала Рина. Почему-то она вспомнила одну из своих школьных учительниц - негромкую женщину, упорную, как бульдог. Она никогда не забывала своих обещаний. Драчливых мальчиков заставляла писать объяснительные на полторы страницы: «Чем я руководствовался, когда плюнул в Борю». Уже к концу первой строчки несчастный хулиган обнаруживал, что понятия не имеет, чем он руководствовался.
        Пока Кавалерия говорила, Гамов стоял, засунув руки в карманы, и притворялся, что ему все равно. Рина с сочувствием за ним наблюдала. Внезапно она вспомнила, что у Гамова дар абсолютного приспособления. К каждому он находит свой ключик. С кем-то он ласковый, с кем-то властный. С Кавалерией же он старается быть ершистым, потому что она любит сложных. Она не любит аккуратных, причесанных и правильных.
        Гавр и Аль доели кошку и, сытые, купались в снегу, загребая его крыльями. При этом Аль ухитрялся, даже и резвясь, сохранять достоинство. Гавр же вел себя как бестолковый, но радостный барбос.
        - Мы можем послать тебя на Дон, где разводим пегов. Временно, разумеется, пока все не уляжется. Но гиелу тебе придется оставить, - сказала Кавалерия.
        - Нет! - упрямо заявил Гамов. - С Алем я не расстанусь!
        - А я не расстанусь со своими лучшими кобылами, от которых собираюсь получить приплод, - хладнокровно ответила Кавалерия.
        - Аль их не тронет! Я ручаюсь!
        - Ручаешься ты, а не Аль. Сомневаюсь, что у него есть внятные планы на долгий отрезок времени. Едва ли он хорошо представляет, что сделает в следующую секунду, - непререкаемо отрезала Кавалерия.
        По тому, как Гамов опустил глаза, Рина поняла, что все так и есть. Гиела есть гиела. Вряд ли Аль и Гавр с утра знали, что найдут и сожрут кошку. Но кошки уже нет. И нескольких ворон, возможно, тоже. А попадись им на глаза жеребенок - станут они любоваться его куцыми крылышками или предпочтут перевести эстетическое удовольствие в желудочное?
        - Найди куда спрятать своего приятеля и возвращайся! - повторила Кавалерия.
        Гамов не ответил. Он гикнул, подзывая Аля, разбежался, ухватился за стремя и вскочил в седло уже летящей гиелы. Прокрутил в руке арбалет и, пригнувшись к шее гиелы, погнал Аля к Копытово.
        Кавалерия проводила его взглядом.
        - Красавец! Ловок, молод, смел. Но, как бы там ни было, ограды ШНыра ему не перелететь! - сказала она с сожалением.
        - Он хороший, - робко подала голос Рина.
        Кавалерия прижала к шее капюшон дубленки, мешая ветру заползать внутрь.
        - И это возможно. Но перспектива обманчива. Чем ближе человек, тем он дальше. Потом снова ближе и снова дальше, и так до бесконечности. Главное, двигаться в направлении человека, а не от него, - тихо произнесла она. Рина ничего не поняла. Она поймала Гавра и снегом обтерла его морду. Потом ей пришлось обтирать себя, потому что Гавр ухитрился лизнуть ее в щеку, щедро поделившись если не самой дохлой кошкой, то воспоминаниями о ней.
        - Ты знаешь, куда он направился? - спросила Кавалерия, кивая в сторону, куда улетел Гамов.
        Рина подумала про водокачку. Это единственное место, куда Гамов мог полететь. Конечно, там холодно, но внутри можно укрыть гиелу, а возможно, и развести небольшой костер при условии, что дым не будет виден снаружи.
        - Думаю: да, - ответила она осторожно.
        Кавалерия склонила голову набок.
        - Мне скажешь?
        Рина виновато покачала головой.
        - Это не мой секрет!
        Кавалерия поняла все правильно.
        - Ответ исчерпывающий, - произнесла она без гнева.
        Глава 22
        Анатомия выбора
        Знаешь, чем фактическая правда отличается от истины? Правда: все знают, что некий супермен должен в три часа пойти на опасное задание, а в четыре вернуться. Но вот уже и пять, и шесть часов, а он не вернулся и к телефону не подходит. Все представляют себе героическую смерть. На самом же деле у него заклинило дверь в ванной, и он там сидит, как зайчик, потому что не хочет ее вышибать и портить новый ремонт. А телефон в комнате, разумеется, валяется. А вот это уже истина.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Луч налобного фонаря прыгал по сбитым ступеням, цепляя стены. Макар спускался по бесконечной лестнице, повторяя путь, по которому тогда провел их Ул. Был предрассветный час, когда больше всего хочется спать. Макар зевал. Ему было холодно. Эти два ощущения: холода и желание сна - перевешивали в данный момент все остальные. Никаких угрызений совести он не испытывал, только досаду. Если бы он облек эту досаду в слова, они прозвучали бы так: «Меня достало, что меня все достали!» Причем шныры, как казалось Макару, достали его даже больше, потому что берсерков он боялся сильнее, и на них не так легко было сорваться.
        Спускался он долго, пока не добрался до коридора и до узкой, в восемь ступеней лестницы, ведущей к дубовой двери, за которой Митяй Желтоглазый когда-то работал над дополнительными фигурками к нерпи. Нашарив ее твердым и сильным лучом фонаря (батарею он заряжал всю ночь), Макар в нерешительности остановился. Ему пришло в голову, что сквозь дверь закладка ведьмарей его, возможно, и проведет, но как он поднимется по ступенькам назад? В прошлый раз это стало возможным, потому что он вытаскивал девчонок - стало быть, делал что-то не для себя, а вот как сейчас?
        Несколько минут Макар мялся и собрался уже возвращаться ни с чем, но вспомнил прозрачные глаза «правой руки» Тилля. Это воспоминание помогло Макару крабом спуститься по узкой лестнице и поспешно вытащить похожую на каменный уголь закладку. Он держал ее в правой руке и с удивлением смотрел на свою нерпь. Прежде не особенно яркая и даже тускловатая, настолько, что видны были мелкие царапины на фигурках, теперь она сияла так, что невозможно было смотреть на нее без рези в глазах. Особенно ярко полыхал сирин, давно уже разряженный и погасший.
        Макар озадачился, но обдумывать это времени у него не было. Стиснув пальцами левой руки запястье правой, он вытянул руки, прижал к ним голову, зажмурился и сделал три крупных шага вперед. Где-то в середине второго шага он ощутил легкое сопротивление и потрескивание, как человек, который проходит сквозь натянутый на раму газетный лист. Для верности он сделал еще пару шагов и открыл глаза.
        Фонарь-налобник продолжал гореть. Макар стоял в узкой длинной комнате. Грунт, в которой ее прорыли, был слежавшимся, тяжелым, глинистым. И сейчас еще в стенах кое-где виднелись края больших камней, оставшихся внутри. Макар увидел стол, полки и широкую лавку, которая служила и постелью. Все они были сделаны из того же темного дуба, что и дверь. На стене висел небольшой, сильно пострадавший от плесени ковер с вытканными на нем семью нерпями. На каждой нерпи было что-то уникальное: рука со скипетром, сокол, кабанья голова, гепард. «Ага! Скипетр у Кавалерии! Сокол - у Суповны. Кабанья голова, дающая неуязвимость, вроде кто-то говорил, у Тилля», - сообразил Макар. Правда, были среди фигурок и три непонятные: нетопырь, седло и череп со стрелой в зубах. Видимо, они тоже давали какие-то дары, но какие - Макар понятия не имел.
        Луч фонаря продолжал обшаривать комнату. Широкой ладонью коснулся стола, заблудился под лавкой, как в клетке, заметался в ячейках пустых полок и уперся в две нижние, беспорядочно заставленные самыми разными предметами. Понимая, что отколотая закладка со стрекозой может оказаться среди них, Макар приблизился к полкам. Большая часть предметов не относилась ко временам первошныров. Макар понятия не имел, какую ценность могут иметь велосипедный звонок, пустая баночка из-под йогурта, оторванная сапожная подметка или детская погремушка в форме клоуна. Самым необычным, пожалуй, был старинный пистолет, массивный курок которого был выкован в форме виноградной лозы, обвившейся вокруг кости.
        Отколотую закладку Макар нашел почти сразу. Она лежала на пустой полке, находившейся над двумя заваленными. Кроме нее, на полке была высохшая ромашка. Она сильно свешивалась с полки, и только придавившая ножку закладка мешала ей упасть. Сентиментальностью Макар не отличался и к засохшим цветочкам был равнодушен. Отбросив ромашку, он схватил камень, повертел его в руках и, дождавшись, пока закладка оживет слабой вспышкой, убедился, что внутри стрекозиные крылья.

«Есть! Нашел!»
        Он уже опустил закладку в карман, когда что-то привлекло его внимание. Высохшая ромашка, лежавшая под ногами, прерывисто сияла. Лившийся от нее свет был таким ярким, что луч фонаря Макара сразу потускнел. Макар никогда не жаловался на память. Вот и сейчас он запоздало вспомнил, что такие же сухие ромашки видел однажды в кабинете у Кавалерии. А что, если и они сейчас тоже сияют, отзываясь полыханию этого цветка и заливая светом весь кабинет, а возможно, и этаж, потому что там-то ромашек много? «Шныровская сигнализация! А, чтоб вас всех! Не доверяете! Меры приняли!» Бросившись к ромашке, Макар принялся яростно топтать ее и топтал, пока цветок не рассыпался и не погас. Потом метнулся к двери и прошел сквозь нее тем же способом, как и в прошлый раз. Держа руки с закладкой вытянутыми, он попытался взбежать по лестнице. Бесполезно! Несся, летел, задыхался, но не сумел подняться даже на первую ступеньку. Лишь усталость принесла ему ум. Обессилев, Макар остановился, понимая, что никуда отсюда не денется. Попался! Воображение услужливо нарисовало ему картину, как его попалят с ворованной закладкой.
Гуманист Ул с гуманистом Максом поволокут его отсюда за шкирман, пока третий великий гуманист, Кузепыч, будет поджидать его наверху, постукивая по ладони бейсбольной битой.
        Отчаяние захлестнуло Макара. Все кончено! И из ШНыра вылетит, и крыльев стрекозы не добыл, а уж берсерки сумеют отблагодарить, потому что их закладку он тоже потеряет. Взять бы сейчас да и сдохнуть! Вся жизнь Макара в ШНыре пронеслась перед ним как уже свершившаяся. А ведь тут было хорошо! А пегасня! А нырок! А двушка! А Гроза, которую он обожал всю целиком, от копыт до смешных, старушечьих волосков на верхней губе. Этими усиками она щекотала ему шею, выпрашивая сахар и сухари. Еще он вспомнил про Икара. Вот у Икара постоянно зудит культяпка его крыла, и никто, кроме Макара, почему-то не догадывается об этом. Или, может, догадываются, но слишком заняты, чтобы заниматься такой ерундой. Макар так ясно представил, как Икар вытягивает морду, как оттопыривает нижнюю губу, как в два приема заваливается на бок, чтобы удобнее было чесать ему культяпку, что даже протянул руку в пустоту, пытаясь погладить воздух.
        Опомнившись, что никакого Икара в подвале нет и быть не может, Макар обреченно опустился на ступеньку, опустил голову и… неожиданно понял, что это та самая ступенька, которая прежде упорно его не пускала! Торопливо он пересел на следующую ступеньку, подтянул ноги. Получилось! Он уже на второй! Еще рывок! На третьей! Возможно, лестница пропустила бы его и так, потому что дело было явно не в том, что он поднимался карманами вперед, но Макар из осторожности не менял способа и на все восемь ступенек вскарабкался тем же рачьим способом.
        Бесконечные ступеньки наверх он пролетел без отдыха, зная, что спрятаться тут негде. Если кто-то пойдет ему навстречу - он влип. Каждую секунду Макару мерещилось, что он слышит шаги, и сердце начинало взрываться в груди. Но нет! Пронесло! Он уже выскочил из подвалов и, выбрав ведущий к столовой коридор, спешил туда, когда увидел, как в висевшем на стене зеркале мелькнула Кавалерия. Поняв, что она сейчас увидит его и по раскрасневшемуся, потному, не успевшему подготовиться ко лжи лицу обо всем догадается, Макар запаниковал и в слепом страхе толкнулся в первую же дверь. Это оказалась одна из двух дверей кухни, ведущая не в столовую, а сразу в коридор. Захлопнувшись за ним, дверь ударила его по лопаткам. Макар задохнулся в пару, поскользнулся на картофельных очистках, ткнулся локтем в кипящую кастрюлю и опять отпрянул в густой пар.
        - Эй! - крикнул Макар. - Кто здесь?
        Ему никто не ответил, и он сообразил, что сейчас та редкая минута, когда на кухне он один.

«Спрятать! Скорее спрятать! Вдруг Кавалерия тоже видела меня в зеркале и тогда…» Паника сама творит себе логику. Присев на корточки, Макар стал шарить. Рука зачерпнула бело-красную картонную коробку. В глаза прыгнуло крупное слово «СОДА». Сообразив, что соду используют нечасто, Макар торопливо затолкал закладку внутрь коробки и сразу вскочил, в спешке сбив плечом какую-то громоздкую, осыпавшую его мукой стекляшку, которая, как ему показалось, сама прыгнула на него с края стола…
        Глава 23
        Возвращение царевны
        Варвары дерутся как звери. Центурион ко мне придирается. Кормят скверно. У меня украли одеяло. Мама, прошу, вышли хоть несколько сестерций!
        Письмо новобранца римского легиона, I век до н. э.
        На завтрак Рина пришла первой, потому что не было смысла ложиться спать. Да она бы и не уснула. Она сидела за пустым столом у окна, который никто еще не начинал накрывать, и медленно оттаивала. В который раз Рина замечала странную вещь: если человек из бегательной жизни переходит в созерцательную - например, вынужденно ожидает кого-то два часа в метро или просто долго сидит в одном месте, то ему начинают открываться неспешные законы времени. События, люди, картины сами наматываются на него, точно он клубок, а они - нити.
        На кухне умирал чей-то разряженный телефон. Изредка выглядывала унылая девушка Надя, из кармана фартука которой торчала голова куколки. Надя вздыхала, страдальчески смотрела на потолок и удалялась следить, чтобы не подгорела каша. Постепенно столовая наполнялась. Дежурные пятерки торопливо расставляли тарелки. Дверь кухни хлопала и раскачивалась. Рине, ответившей на кучу вопросов, окончательно расхотелось спать.
        - Я ощущаю себя главным героином ШНыра! - заявила она после того, как десятый человек с восторгом стал распрашивать ее про одно и то же.
        Внезапно столовую потряс страшный вопль Суповны. Помидорно-красная, кипящая, она выскочила из кухни, где все дымилось и стреляло.
        - Порешу! Хто кокнул мою салатницу? Признавайтесь!
        Столовая тревожно притихла. Вся, кроме Рины, слишком возбужденной своим ночным успехом и утренней популярностью. У нее, как у писательницы, периодически проявлялась привычка говорить о людях в третьем лице в стиле: «На губах у Фреды заблудилась усмешка» или «По длинному лицу Дани пробежала короткая дрожь». Вот и теперь Рина не удержалась и ляпнула:
        - Суповна со свойственной ей деликатностью осведомилась у юных шныров, не известна ли им причина трагической кончины ее любимой салатницы.
        Случайно она сделала это слишком громко. Суповна повернулась к ней всем своим гренадерским корпусом. Сложно сказать, что у нее сработало в сознании. Хлипкий столик рухнул, сбитый мощным бедром.
        - ТЫ, ЧТО ЛИ, САЛАТНИЦУ УХАЙДОКАЛА?
        На укороченной нерпи вспыхнул сокол. Рина покорно ожидала смерти. Она как-то сразу забыла, что героиншам полагается быть героическими. Но тут откуда-то выскочил Сашка.
        - Я! Я! Я! - поспешно крикнул он.
        Суповна остановилась. Ее рукав дымился от контакта с раскаленным соколом.
        - Чего ты? - не поняла она.
        - Я разбил!
        - Кого?
        - Ну… эту… салатницу.
        Суповна зловеще прищурилась.
        - Ага… Вот оно как… Сознаешься, значить, чтобы скидка вышла?
        - Да! - вскидывая голову, выпалил Сашка.
        - Эге… И как она выглядела?
        Сашка напрягся.
        - Ну такая… с салатом…
        - А зачем ты ее разбил?
        - Да так, прикольно. Взял да и грохнул! - ляпнул Сашка, не забывая стоять между Риной и Суповной.
        Рина зажмурилась, ожидая членовредительства. Однако Суповна убивать Сашку не стала, а выдохнула громкое «ха!», как лесоруб, разваливающий колуном колоду.
        - Какой, к гарпиям свинячим, салат? Врать сперва научись, жених недоделанный! Ишь ты, прикольно ему! - неожиданно спокойно передразнила она, и, тяжело повернувшись, вперевалку ушла на кухню.
        - Я в нее муку пересыпала! - сказала она уже в дверях. Рина благодарно стиснула
«недоделанному жениху» запястье.
        Дверь столовой распахнулась. Появилась Кавалерия. Она задыхалась. На щеках полыхали пятна румянца. Кажется, ей пришлось долго бежать или подниматься. Подлетела к преподавательскому столику и о чем-то негромко сказала Кузепычу и Меркурию. Меркурий остался сидеть, только откинулся немного назад. Кузепыч же вскочил. Татуированный кулак сам собой стиснулся, синие буквы вспыхнули, проступили, и теперь всякий сомневающийся мог узреть, что это именно КУЛАК, а не что-нибудь там.
        - Господа! О чем они говорят? У кого русалка заряжена? - прошептал Даня.
        Кирюша засуетился, закатывая рукав.
        - …там же, где был при Гае. Взяли, но не успели вынести! - зазвенел из русалки раздробленный магией голос Кавалерии. - Меня больше волнует, кто и как мог в него проникнуть… перекрыть все выходы из ШНыра! Если ведьмари соберут стрекозу… - Кавалерия замолчала и повернулась.
        Замешкавшийся Кирюша спрятал сияющую русалкой нерпь под столом. Кавалерия вытянула руку и, несмотря на то, что их разделяло метров пятнадцать, Кирюша ощутил тычок в лоб. Это было предупреждение, причем очень внятное.
        Кроме их столика, никто больше не подслушал разговор Кавалерии с Меркурием и Кузепычем. Да и вообще мало кто понял, что стряслось нечто из ряда вон выходящее. Завтрак продолжался. Ложки стучали о тарелки. Влад Ганич орал дурным голосом, обнаружив, что проглотил с компотом яблочного червяка из сухофруктов. Его успокаивали, убеждая, что дохлые червяки не кусаются и вообще они стерильнее мух.
        Рина с Сашкой наблюдали за Кавалерией. Они видели, что она ненадолго подошла к Улу и Яре и что-то шепнула им, после чего Ул и Яра стали обходить столики, будто невзначай оглядывая сидящих.

«Проверяют, кого нет», - сообразила Рина.
        За их столиком были все. Ну, или почти все. Выскользнувший из-за колонны Макар тревожно озирался и отряхивал испачканную чем-то белым куртку.
        - «Макар злодейски ухмыльнулся», - сказала Рина и тотчас шепотом спросила: - Хлеб, что ли, воровал?
        Макар тревожно зыркнул на нее.
        - Ну… ча… типа того…
        - И салатницу ты кокнул?
        - Салатницу? - Макар оглянулся на свое белое плечо и понял, что отпираться бесполезно. - А, ну да! Хотел две буханки свистнуть по-культурному, а тут эта дрянь на краю стоит!.. Ша! Достали уже, скупердяи! Все у них расписано! Скоро будем гулять! - и он отчаянно махнул рукой.

* * *
        Вскоре после завтрака Кавалерия собрала весь ШНыр в БША - Большой Шныровской Аудитории. Аудитория была во многих отношениях уникальной. Долгие годы Кузепыч и Кавалерия с большой любовью собирали ее с миру по нитке и с бору по сосенке. Первые четыре ряда кресел до ремонта стояли в девятипоточной аудитории первого гуманитарного корпуса МГУ, с пятого по восьмой - в малом зале консерватории, а мягкие, из особого какого-то тяжелого дерева, кресла - вообще переехали сюда из бельэтажа Большого театра. Однако сейчас стульями никто не любовался и экскурсий по аудитории не проводил. Тревожный настрой Кавалерии передался всем. Преподаватели остались внизу, у доски, на которой виднелись высохшие разводы, повторявшие стертую надпись: «С НоВыМ ГоДоМ, ШНыр!»
        В последний раз они собирались здесь все вместе в начале января. Заглянув под стул, Сашка извлек пачку недопитого сока и понимающе ухмыльнулся. Дежурные не особо усердствовали: тут не пегасня. За плохую уборку БША из ШНыра не выкинут. Максимум схлопочешь пару десятков отжиманий.
        - Из шныровского сейфа похищена часть живой закладки с крыльями стрекозы. Если ведьмари соберут всю закладку, это изменит ход истории! - глядя поверх очков, сказала Кавалерия. За ее спиной со скрещенными руками стоял Кузепыч и, шевеля бровями-щеточками, сурово смотрел, как по столу первого ряда ползет отчаянный чокнутый жучок.
        Шныры загудели, медленно осмысливая информацию. Интересный момент: сто человек всегда глупее одного. То, что один человек поймет за три секунды, он же в составе толпы сообразит не меньше, чем за минуту-две. А то и вообще никогда не сообразит. Лара удивленно сморщила носик.
        - А! - сказала она. - Ну да!
        По природности своей Лара любила мыслить простыми ясными звуками. Мысли у нее были такие: «А!», «О!», «Уй!», «Э!», «Уди!» и другие подобные.
        - Что «ну да»? - заинтересовалась Фреда.
        - Ну, изменения какие-то! А я-то думала: что-то ужасное!
        - А то нет! Все изменится, выйдет твоя мама замуж за другого человека, и ты родишься толстоногой и страшной! - мстительно улыбаясь, прошипела Фреда.
        Лара тревожно заморгала. Фреда знала, как ее напугать. Переговаривались они, разумеется, шепотом и на одном из последних рядов.
        - Похититель - один из нас! - сурово продолжала Кавалерия. - Закладка была украдена на рассвете, утром территорию ШНыра никто не покидал. В связи с этим мы приняли следующие меры: ограда ШНыра блокирована. Выпускаться из ШНыра будут только ныряльщики, причем не менее чем парой. Никаких походов в Копытово! Никаких поездок в Москву! Мы переходим на осадное положение!
        Аудитория недовольно загудела.
        - И чего теперь? Из-за одного урода всех наказывать? - крикнул с верхнего ряда Вовчик.
        Кузепыч перестал шевелить бровями и вскинул лицо. Чокнутый жучок дополз до спасительной щели, где мог легко укрыться, на секунду замер, а потом развернулся и пополз обратно.
        - Встань, кто это сказал! - приказал Кузепыч.
        Вовчик забеспокоился.
        - Зачем? А что, сидя нельзя?
        - Встань, грустный пень! Мы же перед тобой стоим! - еще спокойнее повторил Кузепыч.
        Вовчик поднялся, сильно кренясь и опираясь руками на парту, чтобы его соседям казалось, что он не встает и протестует. Кузепыч уловил этот протест и подался вперед.
        Кавалерия успокаивающе коснулась его локтя.
        - Не надо… Теперь ответ: никто никого не наказывает. Это вынужденная мера, Владимир. Или ты предлагаешь, чтобы я стояла у ворот и обыскивала каждого, кто выходит из ШНыра? - Голос у нее дрогнул.
        Вовчику захотелось шурупом ввинтиться в пол. Особенно когда он сообразил, что Владимир - это вообще-то он.
        В аудитории повисла звенящая тишина. Эта тишина нарушила коллективно-роевое сознание толпы, раздробила ее и, наконец, донесла до сознания шныров, как все серьезно. Лишь полминуты спустя Даня случайно зашуршал бумажкой и, испугавшись, накрыл ее ладонью.
        - Я закончила. Просить вора сознаться не буду. Он наверняка знал, на что шел. - Кавалерия повернулась и удалилась - все такая же прямая и словно откинутая назад, с высоко поднятыми узкими плечами.
        Ее место занял Меркурий Сергеич. Правая рука Меркурия рубила воздух.
        - Эх ты! Сдал нас ведьмарям. Они же пегов. Могут порешить. Кто украл. Не мужик. Крыса, - с презрением выговорил он, обращаясь к тому, единственному, кто прятался сейчас в толпе.
        Макар чуть не заскулил. Он так дергал себя под столом за большой палец левой руки, словно хотел его оторвать. Сидевший рядом Кирюша с интересом наблюдал за истреблением большого пальца. Когда Меркурий сказал «крыса», Макар, ощутивший, как душа его надулась тугим парусом решимости, начал привставать, но тут Кирюша охлаждающе шепнул:
        - А чего сразу «не мужик-то»? Потому что «не баба» не имеет обидного смысла?
        Парус души опал, позволив ей провиснуть. Макар выдохнул носом и опустился на место. Когда всех отпустили, он направился в пегасню к Грозе. Ни о чем не думая, почистил Грозу, накормил, а потом обнял за шею и уткнулся лбом в ее нос. Стригунок переступал с ноги на ногу. Макар щекой чувствовал его влажное горячее дыхание. Время исчезло. Исчезла зарытая в соде закладка, растворились мысли об истекающих сутках, которые дали ему берсерки. Телефон у Макара заржал жеребцом, сообщая о приходе sms. Номер был неизвестным, а сообщение коротким и состояло из единственного слова: «Ну?» Макар выскочил на улицу и съежился между глухой стеной пегасни и осевшим от тяжести снега сарайчиком, в котором Кузепыч летом хранил корма. Сидя на корточках, он позвонил по номеру, с которого пришло сообщение. Ответивший ему голос был деятелен и приветлив. Макар узнал молодого берсерка -
«правую руку» Тилля.
        - И долго мы будем ждать?
        - Это Макар!
        - Я догадался. Где крылья?
        Макар вскинул голову.
        - Я не могу сейчас говорить! - прошептал он.
        - Ты достал? Она у тебя?
        - Да, но все выходы из ШНыра перекрыты…
        - Плохо.
        - Почему плохо?
        - Объясняю просто. Ты в цепочке. Нет стрекозы - мое начальство дает по мозгам мне. Я даю по мозгам своим ребятам. Они дают по мозгам тебе. Закон цепочки.
        - Но ШНыр закрыт!
        - Это не моя проблема!
        Макар хотел ответить, но на него упала тень. Он вскинул голову. Перед ним стояла Рина. С ней рядом Сашка откусывал от снежка, как от яблока. Очень мрачно откусывал.
        - Ну пока, бабуля! Я тебя тоже люблю! Чмоки-чмоки! - торопливо крикнул Макар, сбрасывая звонок.
        - Приятно, когда человек любит свою бабушку! - порадовалась Рина.
        - Любовь к бабушкам - это мощно! - согласился Сашка. - Особенно когда бабушек любят за сараем, сидя на корточках и пряча голову между колен!..
        Макар тревожно переводил взгляд с одного на другого.
        - Подслушиваем, да? Неймется сволочам, да? - завопил он.
        - Да, неймется. И голос у бабушки почему-то мужской! И кошек она предлагает скотчем обматывать! - с сожалением добавила Рина.
        Макар запоздало сообразил, что у его телефона слишком громкий динамик. Если тщательно не прижать его к уху, слышно будет в пяти шагах.
        - Она охрипла! Ты поняла, тупица! Охрипла она! - заорал он, действуя по обкатанному опытом принципу: громчи ори - сойдешь за потерпевшего.
        Сашка перестал откусывать снежок и шагнул к Макару. Тот попятился.
        - Не ори на нее! - сказал Сашка голосом, в котором улавливалось явное желание членовредительства.
        - Так на нее же! Не на тебя!
        - Воспринимай нас как двухголовое существо. Как Тяни-Толкая, - сказал Сашка, и Рина невольно задумалась, кто из них тянет, а кто толкает.
        Продолжая что-то выкрикивать, чтобы не терять накрутки, Макар обернулся. Он сам себя загнал в угол. Место для схватки было неудобное. За его спиной громоздился старый шифер и стояли двухметровые железные столбики-трубы с двумя перемычками. Макар попытался схватить один из столбиков, но он был слишком громоздкий и вдобавок примерз к земле. Тогда он запустил в Сашку куском старого шифера. Уклоняясь, тот подался чуть вбок.
        - Отвали! Порву! - заорал Макар и рванул мимо Сашки по глубокому снегу.
        Тот успел сгрести его за ворот, сбил с ног и прыгнул на спину. Макар, матерясь, рванулся. Его лицо было под снегом. Он дышал снегом, кусал снег. Ощущал, как трескается обледеневшая корка и осколки ее забиваются ему за ворот. Оттолкнувшись ладонями от земли, Макар вывернулся. Сбросил Сашку, рванул рукав шныровской куртки и, задействуя магию, коснулся пылающего льва. Вновь метнулся к железной трубе, которая прежде казалась слишком тяжелой, и оторвал ее как соломинку. Занес над головой. Отчаянно завопил: «Уйди! Убью!» - криком пытаясь разбудить в себе злость. Злость пробудилась, но все равно как-то не до конца. Не так, как хотелось бы! Макар чувствовал, что ударить Сашку не сможет, и потому вместо «Уйди! Убью!» стал кричать «Не подходи!» и материться. Сашка отпрянул. Карман Макара зацепился за торчащий из стены кусок железной арматуры. Смешно и жалко вывернулась подкладка. Что-то скользнуло по ноге Макара. Закладка, с помощью которой он проник в подземную комнату Митяя Желтоглазого! Макар запоздало сообразил, что пряча ту, другую, закладку, об этой он совершенно забыл! Не узнать закладку было
невозможно. Особенно тому, кто когда-то своими руками утащил ее из точки «Запад».
        - Царевна-лебедь! - воскликнула Рина.
        Сашка и Рина бросились к закладке одновременно. Рина успела первой, и рукав ее куртки точно пламенем охватило. Это засиял проголодавшийся сирин, получивший, наконец, то, что было ему нужно.
        Макар так и стоял с занесенной над головой трубой, издавая ненужные никому и никого не пугавшие вопли. От ворот пегасни к ним уже бежал Ул. Чуть позади полуудивленно-полугрозно хромал Кузепыч. Это был конец. Макар не стал дожидаться, пока они добегут. Он бросил в Ула трубу - высоко бросил, с запасом, чтобы не попасть, схватился за своего сирина и телепортировал. Ему было все равно: размажется он о защиту или нет. Говоря по правде, Макар даже не подумал об этом.
        Кавалерия пришла через пять минут, вызванная по кентавру Улом. Вскоре появился и Меркурий. Кавалерия стояла, держа на ладони похожий на уголь камень из точки
«Запад». Как и у остальных, ее сирин сиял от близости заряжающей закладки.
        - Телепортации возможны. Новость хорошая. Сможем восстановить. Периметр. Ведьм Белдо ожидают. Сюрпризы, - сказал Меркурий.
        Кавалерия кивнула, но в ее кивке не было радости.
        - Мы думаем, что стрекозу украл Макар! А в сейф проник с помощью закладки с точки
«Лебедь»! - громко сказал Сашка.
        - Вы так думаете или вы это знаете? - с особым упором на «вы», спросила Кавалерия.
        Она смотрела не на Сашку, а на снег, словно он был достоин ее взгляда в гораздо большей степени. Край тонкой косички дрожал, точно хвост у гневающейся кошки. Точно так же дрожали и пальцы.
        Рина не впервые замечала, что Кавалерия больше злится на того, кто осуждает или кто охотно приносит плохие вести, чем на того, кто совершил сам проступок. У самого скверного дела могут быть благородные мотивы или неизвестные оправдания. У осуждения - едва ли. Рина это смутно понимала, а Сашка пока нет. Он попытался влезть с какими-то объяснениями, но Рина незаметно наступила ему на ногу.
        - Простите, - сказала она поспешно.
        - Прощаю! - отрезала Кавалерия. - Как исключение. Кстати, на ноги молодым людям лучше не наступать. Практика показывает, что у них очень непрочные пальцы!
        Меркурий Сергеич пыхтел в бороду. Усы окутывались паром дыхания.
        - Надежда есть. С осколком закладки. Он телепортировать. Не смог бы. Закладка еще где-то. В ШНыре, - сказал он и присел на корточки, оглядывая оставленные Макаром глубокие следы. Из одного из следов вылезла пчела - крепкая, бодро шевелящая усиками. Очень живая и деятельная пчела для того, кто покинул ШНыр навсегда. Все сели на корточки и стали смотреть на ползущую пчелу. На снегу она казалась особенно яркой.
        - Ну отчего так? Отчего к одним людям пчелы прилетают, а к другим нет? - с болью спросила Рина.
        - Могу предположить. Начальные дары неравномерны. Некоторым дано увидеть и почувствовать что-то, а другим нет. К тем, кому дано, и прилетает пчела.
        - Почему?
        - Не знаю. Это моя гипотеза. Возможно, другие не сумели бы защищить то, что увидели бы и почувствовали.
        - Но ведь многие срываются, гибнут, уходят!
        - Да, срываются, гибнут, уходят. Но все равно имели шанс защитить, а другие не имеют. А уже за один этот шанс нужно платить.
        Глава 24
        Клетчатый чемодан Лианы Григорьевой
        А помнишь? Голубой весной однажды
        Я привела тебя в свою планету.
        Но испугался ты озер оранжевых,
        Лесов янтарно-фиолетовых.
        Не понял ты зверей доверчивых,
        Еще никем - никем не пуганных.
        Ты, чужеземный человече,
        Не стал моей планете другом.
        Татьяна Шубина
        Вечером с запасного телефона Артурыча Долбушин позвонил своей заместительнице Лиане Григорьевой и договорился с ней о встрече. Лиане он верил. Ну насколько вообще мог кому-то верить. Больших нагрузок их дружба не выдержит, но Тиллю она его не продаст. Спускаясь в лифте, Долбушин оглядел себя в исцарапанном зеркале и остался доволен. Узнать его будет непросто. Шапка «здравствуй, лыжник!» натянута на самые брови. На подбородке редковатая щетина. Синяя «Аляска» Артурыча делает фигуру мешковатой. Зонт тщательно упрятан в футляр от спиннинга. На непоместившуюся ручку нахлобучен желтый пакет. Примерно так выглядит выбравшийся в город разведенный математик, забывший в московской квартире у бывшей тещи недописанную докторскую диссертацию.
        Кафе, в котором Долбушин встретился с Лианой, располагалось недалеко от метро и представляло собой нечто среднее между столовой и чебуречной. Официантки имели могучие плечи и, судя по виду, занимались когда-то регби или хоккеем. Зубчики вилок были заклеены древними макаронами. Такие вилки невозможно отмыть, потому что прежде их надо распутывать. Стаканчики одноразовые. Шторы пахли табаком так сильно, что для дымного охмурения можно было не курить: просто понюхать штору и радоваться жизни. В углу тусовались странные личности. Долбушин поначалу решил, что это шпионы Гая, но, как вскоре стало понятно из их громкого перешептывания, это были учащиеся ветеринарного техникума, которые пронесли с собой бутылку водки и тайком разливали ее по стаканчикам. Лиана Григорьева сидела на одном из десяти имевшихся в кафе стульев и, скрестив на груди руки, тревожно озиралась.
        - Здравствуй, вечно одинокая женщина! - сказал Долбушин, подходя к ней.
        Лиана сдула со лба курчавую прядь. Сегодня она еще больше была похожа на Зинаиду Гиппиус с известного портрета. Только голова еще курчавее, а ноги еще решительнее.
        - Не вижу повода для веселья. Я бедная женщина! Забочусь о себе сама! - строго сказала Лиана.
        Шутки она понимала исключительно во внерабочее время. Сейчас же считала себя на работе.
        - По-моему, ты хорошо справляешься.
        - Возможно. Но когда женщина долго заботится о себе сама, она или необратимо добреет, или резко звереет. Причем переходы часто самые непредсказуемые… Но хватит обо мне! А то я войду во вкус и почувствую себя нужной. Вас не узнать, Альберт Федорович! Вам хочется подать копеечку!
        - Это еще успеется. - Долбушин придвинул ногой стул и сел, прочно разместив между коленями зонт. - Как наши дела? Что с Андреем?
        - Задето легкое. Не исключено, что у сустава будет ограниченная подвижность. Но, в целом, тьфу-тьфу… - Она поискала глазами обо что постучать.
        Долбушин кивнул.
        - Хоть один камень с плеч. Про Белдо не спрашиваю. Примерно догадываюсь. Что Гай?
        - Бодр. Руководящ.
        - И чьими руками он водит?
        Лиана Григорьева любовно посмотрела на свою узкую ухоженную ладонь, давая понять, что ее рука в число этих рук не входит.
        - А Тилль? - спросил Долбушин.
        - Тилль в больнице у сына. Пригласил столько светил, что они фактически стали темнилами. Жутко мешают друг другу. Один назначает лекарство, другой тотчас его отменяет. Кроме того, врачи запуганы насмерть: в палате полно охраны. Если с такой заботой парень выживет, это будет чудом.
        Долбушин нахмурился. Радоваться чужому горю - накликать собственное.
        - Жаль мальчишку. Что с ним? Авария?
        - Ранили из арбалета.
        Кто ранил, Лиана не сказала, а Долбушин не расспрашивал. Придвинув солонку, он ковырял зубочисткой мокрую, камешками слипшуюся соль.
        - Меня еще ищут?
        - И очень активно. Раз Тилль начал варить кашу - теперь ему надо ее доваривать, иначе его решения обесценятся. Если бы Гай сказал «стоп», Тилль бы остановился, но он пока молчит.
        Некоторое время оба смотрели в окно, где большая понурая дворняга внимательно нюхала колесо ярко-красного спортивного автомобиля.
        - Твоя машина? - спросил Долбушин.
        - Моей сестры. Вы сказали, чтобы я была осторожна. Я была осторожна, - сказала Лиана Григорьева. В голосе у нее слабо зашевелилась надежда на благодарность.
        - Красивая машина. Какая марка?
        - Не почтовая точно. Я отличаю их по цвету. Но колеса крутятся быстро, хотя по пробкам это неважно, - ответила Лиана.
        Одна из официанток принесла стакан, в котором, постепенно сливаясь с водой, плавал растворимый кофе. Темно-синий, с серебрянными звездочками ноготь ковырнул блюдце.
        - Я заказывала кофе, а не бульон! Вы хотите, чтобы я это пила? - вежливо уточнила Лиана Григорьева.
        Официантка ничего не хотела. Ей было все равно: выбулькает эта дамочка кофе себе в желудок или утопится в стакане. Она пожала плечами и перешла к соседнему столику. При ее приближении один из ветеринаров быстро спрятал бутылку под брючину, натянул на нее носок и, скрывая смущение, громко сказал:
        - А вот крысу хоть оперируй, хоть не оперируй. Если ей надо сдохнуть - она сдохнет!
        Другие будущие ветеринары шумно с ним согласились, выдыхая в ладошки.
        - Кошмарное место! Фактически притон! - с ужасом сказала Лиана.
        - Разве это притон? - Долбушин помнил это кафе со времен студенчества и уважал его за неизменность. К тому же шансы встретить тут кого-то из знакомых минимальны.
        - А кто управляет нашим фортом? - спросил Долбушин.
        Лиана Григорьева достала пудреницу и скромно посмотрела на себя в зеркальце.
        - Вы знаете наших. Проще руководить тысячей павианов, чем десятью интеллигентами. Все эти улыбочки, полуулыбочки, пожатия плечиками, глаза, полные всемирной скорби… Прикрикнешь - вздрагивают. Забудешь лишний раз улыбнуться - смертельно обижаются. Расслабишься - мгновенно виснут на шее и поджимают ноги. Какое уж там руководство? По этой причине они и вам не помогают: разбились на партии и тихо ненавидят друг друга.
        Долбушин улыбнулся.
        - Ну-ну, Лиана! Что-то ты развоевалась! А что за партии-то?
        - Первая партия убеждена, что надо написать Гаю коллективное письмо в вашу защиту и устроить сбор подписей. Вторая партия не возражает против подписей, но никак не может купить бумагу. Третья партия предлагает устроить сидячую забастовку рядом со штаб-квартирой Тилля. Четвертая партия не против забастовки, но боится, что их будут бить. Еще есть пятая партия. Милейшие люди. Сидят тихо, тайком пишут доносы Гаю и Тиллю и радостно ждут резни, надеясь, что она будет сопровождаться переделом артефактов.
        Долбушин хмыкнул. У его заместительницы было уникальное свойство. Когда кто-то вел себя как зараза, она относилась к этому без раздражения, поскольку была уверена, что такое поведение естественно и от людей ничего другого ожидать нельзя. Вот только глобально такое неосуждение было хуже прямого осуждения.
        - Да уж. Тиллю в этом плане проще, - признал Долбушин.
        - Ну да. Подкинул ребятам псиоса и показал пальцем, кому вышибать мозги. А наши псиос возьмут, а как мозги вышибать - так духу не хватит.
        - Не слишком вы любите наш форт, Лиана!
        Григорьева оставила на сигаретном фильтре алый росчерк губ.
        - Заставить меня полюбить мой форт - главная задача моего психоаналитика. Он, кстати, не только полный псих, но еще и аналитик!
        Долбушин оглянулся на проходившую мимо официантку.
        - Лиана! Я вчера не сказал. Мне нужны деньги. Наличными. Кредитки слишком легко отследить.
        Лиана наклонила голову.
        - Срочно нужны? - спросила она.
        - Очень срочно.
        - Очень-очень срочно?
        - Крайне срочно, - ответил Долбушин сухо, не понимая, куда она клонит.
        Лиана удовлетворенно кивнула.
        - Я так и думала. Я умная тетенька! А умные тетеньки не верят мужчинам, которые приглашают их в такое замечательное заведение просто, чтобы напоить кофе.
        - Лиана! Хватит разговаривать! Когда я смогу получить деньги?
        - Да прямо сейчас, - сказала Лиана. - Сколько можно повторять, что я умная? Это уже пахнет назойливой саморекламой. Я все принесла.
        Жестом, каким благородные дамы подбирают юбки, переходя через лужу, Лиана Григорьева приподняла край скатерти. Под столом стоял чемодан в серую клетку. Долбушин толкнул его ногой и присвистнул.
        - Сколько тут?
        - Называть сумму вслух? Здесь?
        - Не надо. Сам посмотрю. Вообще-то, я не просил так много. Как ты дотащила его до машины?
        - Чемодан с колесиками. Не забудьте вернуть его, когда он перестанет быть нужен. Это мой личный чемодан. Я купила его пятнадцать лет назад, сложив первые четыре стипендии.
        - Ты можешь купить другой, - возразил Долбушин.
        Курчавая голова запрокинулась. Лиана Григорьева не любила объяснять очевидное.
        - Возможно. Но это будут другой чемодан и другая я, - сказала она.
        Смахивая рассыпавшуюся соль, Долбушин провел рукой по столу.
        - За деньги спасибо. Теперь еще одно. Ты узнала, о чем я просил?
        Женщина с решительными ногами любила удивлять. Это было ее единственным хобби.
        - Да. Ну вы умеете задавать задачки! Это стоило мне больших денег и огромных нервов! Его ищут многие, не только вы. Тилль, Белдо и Гай тоже в этом списке. Мне пришлось применять нетрадиционные решения. По ходу дела меня даже пытались сглазить, но, к счастью, я зевнула и заразила своего противника зевотой! - похвасталась она.
        - И у кого он?
        Лиана по столу придвинула к нему лист бумаги. Долбушин приподнял его и сразу отпустил, как опытный картежник смотрит карту.
        - Ого, - сказал он. - Отлично!
        - Вы уверены, что вам это действительно нужно? - тревожно спросила Лиана. - Из пяти последних попыток три закончились смертью. Поэтому его используют так редко.
        - Ты жертва статистики, - заметил Долбушин. - В любом случае, два шанса мои.
        - Да. Но один из двух оставшихся сошел с ума. Представляет себя пылесосом и ест мусор с пола. А был доктор философских наук.
        - Тогда он легко мог сойти с ума по своим каналам! - Долбушин сунул лист в карман, зажал под мышкой зонт и встал, толкая коленями чемодан. Заместительница Долбушина тоже поднялась и стала безнадежно искать в огромной сумке ключи от машины. Женские сумочки устроены таким образом, что найти в них что-либо способен только мужчина-карманник.
        Официантка напряглась глазами, проверяя, чтобы парочка не унесла с собой солонку, стул или репродукцию со стены. А то мало ли… Приличный вид еще не гарантия приличного поведения!
        - Вы изменились, - внезапно сказала Лиана.
        - Почему?
        - Вы сегодня улыбнулись два раза. Даже три.
        - Раньше я разве не улыбался?
        - Раньше вы скалились. В лучшем случае это можно было назвать судорогами лицевых мышц, - сказала Лиана. Как женщина, она порой позволяла себе то, за что мужчина поплатился бы головой.
        Долбушин простился со своей заместительницей и покатил чемодан к метро. В квартиру Мамаси он вошел тихо, прокрался на кухню и, убедившись, что на ней никого нет, открыл чемодан. Кроме денег, в чемодане лежали шнеппер с десятью зарядами к нему, мобильный телефон и аптечка. Лиана Григорьева любила предусматривать все мелочи. Долбушин вытащил шнеппер и телефон, несколько пачек денег сунул в карман, а остальное вместе с чемоданом затолкал под стол. Потом столь же тихо приоткрыл дверь комнаты. Эля ползала на четвереньках по ковру, часто заглядывая под него и громко говоря: «У-у!» Она была уверена, что под ковром кто-то прячется и хотела это существо напугать. Мамася правила рукопись, изредка закрывая глаза и массируя усталые веки.
«Юная Саманта Уэзерстоун в розовом пеньюаре с гвоздикой, которая только что поднялась по лестнице, отрицательно поморщила лицо, роняя ее прозрачные слезы на багрянец своего фамильного пурпура. Она знала, какое впечатление производит на представителей непрекрасного пола. Мощная фигура молодого адвоката выражала какую-то страсть, наблюдая, как распустившаяся гвоздика вздымается при каждом нежном вдохе тела вдовы. Молодой человек робел, что подчеркивалось и проходящей по окну кошкой, которую он гладил беспрестанно.
        - Не вам обладать мною и моими миллионами! Мужчина должен кулаком срывать двери, а зубами грызть кровельное железо, а вы ползаете как дохлая лошадь! - сказала Саманта, ласково ударяя его по лицу предметом женского туалета».
        - Жаль: не ломом!.. Роман закончился бы быстрее! Интересно, им когда-нибудь надоест нанимать на переводы студентов? Хотя студентам, конечно, можно не платить. И вообще никому можно не платить. Если человеку нравится писать, он будет писать и бесплатно, - пробормотала Мамася, исправляя «предмет женского туалета» на веер. Первый же абзац она вообще трогать не стала, только лениво вычеркнула слово
«распустившаяся».
        Долбушин остановился в дверях и долго смотрел на Мамасю и Элю, счастливых своей неспешной деятельностью. Его лицо было непроницаемым, но глаза отогрелись. Долбушин сам по себе был человек нерадостный, поэтому с такой охотой согревался чужой радостью. Любил, когда его окружают люди веселые и счастливые. Тогда и ему перепадал отраженный от них свет. Быть может, по этой причине ему так не хватало дочери. Аня всегда была сокровищницей восторгов и эмоций.
        Долбушин порой думал об этом. Когда у человека не получается быть счастливым, он изо всех сил притворяется, что ему нравится быть циничным. Счастливый же человек счастлив всегда, несмотря ни на что.
        Первым Долбушина заметила Эля. Издала радостное восклицание, но подбегать к нему не стала. На чаше ее внутренних весов Мамася раз и навсегда перетянула Долбушина. Он замечал это и порой сердито сдвигал брови, пытаясь что-то решить для себя. После Эли Долбушина обнаружила и Мамася, посмотрев на него поверх рукописи.
        - Добрый день! Гуляли?
        - Я, наверное, уезжаю, - сказал Долбушин.
        - «Наверное» - плеоназм, тормозит действие. Лучше: «Я уезжаю», - отозвалась Мамася, существуя в редакторских мирах.
        Долбушин смотрел на нее и улыбался. До Мамаси запоздало дошло, что слова могут иметь не только стилистический, но и семантический смысл. Совсем недавно она нетерпеливо ждала, пока эти непонятные люди оставят ее в покое, теперь же была сбита с толку. Тревожно вскинула голову.
        - Минуту! Кто уезжает? Куда? Зачем? Я не понимаю!
        - Я должен, - терпеливо повторил Долбушин.
        Мамася оглянулась на Элю, прося ее о помощи. Однако Эля не спешила помогать. Перестав кричать «У-у!» под ковер, она где-то раздобыла маникюрные ножницы и отстригала от тапки розочку. Мамася пасмурно подумала, что и сама давно собиралась это сделать. Правда, засовывать розочку в цветочный горшок и поливать ее чаем она не планировала.
        - И она тоже уезжает?.. Ей не нужны все эти переезды! - тревожно сказала Мамася.
        - Согласен. Поэтому Эля остается у вас, - сказал Долбушин.
        Мамася резко подалась вперед. С ее колен посыпались страницы рукописи.
        - Где она останется?
        - Не волнуйтесь: она не всегда будет такой. Мозг сохранен. Она быстро восстанавливает навыки. Года через два, если заниматься, развитие будет соответствовать средней возрастной норме. Так говорят доктора.
        - А если меня спросят, где я взяла ребенка? Есть же, в конце концов, государство!
        Долбушин заглянул под стул, однако государства там не увидел.
        - С каких пор женщин смущают такие мелочи? Скажете, что принес аист.
        - Очень смешно! Интересно, как я объясню это собственной дочери? Не слишком ли много вы на себя берете? Подбросили мне девочку! Приняли за меня решение!
        - Сожалею. Но мне всегда казалось, что женщины втайне презирают мужчин, которые позволяют им принимать решения, - рассеянно отозвался Долбушин.
        Мамася загорелась. Для нее это была больная тема.
        - Бред! Если мужчина будет лезть в каждый таз…
        - Таз - это не решение. - Долбушин повернулся к Эле: - А вот этого не надо! Брысь! Фу!
        Услышав его голос, Эля перестала зубами отдирать от подошвы тапочки прилипшую конфету и втянула голову в плечи.
        - Вы ее напугали, - с укором сказала Мамася. Она почти привычно пробормотала:
«Нельзя!» - отобрала у Эли тапку и, успокаивая, обняла ее.
        - Да, я забыл. На кухне под столом чемодан! Используйте эти деньги на лечение, - сказал Долбушин.
        Долбушин потрепал Элю по голове, взял прислоненный к стене зонт, повернулся и вышел. Его сутулая спина временно стала практически прямой. Мамася что-то запоздало крикнула, но он был уже на лестнице.
        Глава 25
        Нетопырь
        Я не могу справиться с собственными ХОЧУ и заменить их на НАДО. Или из многих НАДО выбираю те, что совпадают с моими собственными ХОЧУ и отсекаю другие, более важные. В результате я вроде всегда при деле и всегда стою на месте.
        Из дневника невернувшегося шныра
        До Твери Долбушин добрался на такси. Водитель, шумливый и горячий человек, подпиравший животом баранку, лихо справлялся с гололедом, с риском для жизни обгоняя фуры. Всю дорогу он слушал шансон, так что когда Долбушин, наконец, выбрался из машины у входа в городской парк Твери, голова у него распухла до размеров Владимирского централа.
        - Обратно скоро едем? - заорал водитель, опуская стекло.
        Долбушин не хотел связывать себя сроками.
        - Поищи другого! - посоветовал он, и такси умчалось.
        Тверь Долбушин знал неплохо. Когда-то его родной дядя преподавал в Суворовском училище немецкий язык, юного же Долбушина засылали к нему на лето, чтобы он подтянул штаны и знания. Долгими жаркими днями Альберт в одиночестве шатался по городу, покупал в кондитерских половинки черного, болтался в книжных, бесплатно читая, а когда прогоняли, выбирался к Волге и шел мимо рыбаков с трескучими катушками, пока набережная не заканчивалась и не начинались отдельно валяющиеся камни, заросли кустов и кучки разбитого бутылочного стекла.
        Постукивая зонтом, сегодняшний постаревший Долбушин быстро шагал по парку. Когда-то хитроватый дядя, не любящий его долгих отлучек, пугал Альберта, что в этом парке вся молодежь гуляет обязательно с ножами и как-то вечером зарезали сразу троих, так что, впечатленный этим, юный Долбушин обязательно прихватывал с собой кнопочный нож. Правда, нож ни разу не пригодился. Но и сейчас, много лет спустя, Долбушин ощущал, что страшилки дяди все еще живы в нем. Он прошел сквозь парк и быстро отыскал нужный дом. Некогда розоватый и даже кокетливый, дом загрязнился и имел припухший простуженный вид. С трубы насморочно свисала длинная сосулька. По широкой лестнице Долбушин поднялся на второй этаж и остановился перед металлической дверью. Он ожидал, что это будет жилая квартира, однако дверь украшала побитая табличка:

«Гадание на картах. Привороты.
        Очистка кармы от первородного греха.
        Предсказание судьбы - 100 % гарантия».
        Долбушин поискал звонок, нажал и, не услышав в коридоре никакого звука, нетерпеливо забарабанил в дверь ручкой зонта. Это подействовало. Высунулась опухшая физиономия и подозрительно принялась его изучать. Толкнув дверь плечом, глава форта решительно прошел в коридор и зашагал по нему, заглядывая в комнаты. Опухшая физиономия катилась за ним, что-то бормоча, но вскоре отстала.
        В предпоследней комнате на стуле с мягкой спинкой подпрыгивал причесанный на лобик мужчинка в полосатом костюмчике. Он хорохорился и изо всех сил притворялся, что не верит предсказаниям. Сидевшая напротив него гадалка была похожа на бойца неведомой армии или на пожарного в парадной форме. Вся в бляшках, погончиках, сияющих пуговицах, цепочках, молниях. Цепкая обезьянья ручка с потрясающей быстротой раскидывала карты.
        - Ох, не надо было вам ссориться с пиковым королем! - вскрикивала она.
        - У него принципы, так и я - не голышом! - задиристо отвечал мужчинка.
        - Оно, может, и так, да только нечего бубновому валету на пикового короля лезть! Тут вернее через крестовую даму действовать.
        Мужчинка сдвигал брови. Соображал.
        - Это кто ж такая будет? Не Маргарита ли Михайловна, секретарь городского совета? - говорил он размышлительно.
        - Это такая рыженькая? Нет, рыжая - это всегда бубновая дама. Тут надо темную и худую искать! Может, жена или племянница? - отвечала гадалка.
        Долбушин стукнул зонтом в открытую дверь и вошел. Мужчинка сердито привстал ему навстречу.
        - Вы что, не видите, мы заняты? Подождите в коридоре! - произнес он с совсем другой уже, чиновничьей интонацией.
        Долбушин небрежно поймал его левой рукой за галстук и, как собачку за ошейник, вывел в коридор. Мужичонка изумленно разевал рот, однако шел покорно, не сопротивляясь. Уже в коридоре он воспылал героизмом и выпятил грудь, но Долбушин захлопнул дверь у него перед носом. Полосатый костюмчик подпрыгнул от негодования и умчался куда-то. Слышно было, как он с кем-то спорит, жалуясь ему на Долбушина и требуя немедленно разобраться.
        - Я-то разберусь, да только кто его знает, чего он прется? А не то разобрался бы - и не с такими разбирались! Но вот если бандит или, положим, у него ксива есть… - резонно отвечали полосатому костюмчику.
        Долбушин опустился на освободивший стул, сохранивший еще теплоту ерзающих штанишек полосатого костюмчика. Гадалка смешала карты и зевнула. У нее было смуглое, маленькое, красивое лицо, похожее на лицо египтянки. Она совсем не выглядела напуганной.
        - Ну и чего вот вы сделали?.. Чего вот вам надо? - спросила она.
        - Вас зовут Агния!
        Гадалка быстро вскинула на него лицо, и Долбушин понял, что угадал.
        - Вы ошиблись! Меня зовут Марина!
        - Вас зовут Агния, - уверенно повторил Долбушин. - Вы боевая ведьма. Были подругой мага из форта Белдо и сами числились в его составе. Однажды ваш друг получил редкий уникум. Его предыдущий владелец умер очень оригинально. Смерть наступила от утопления в момент падения на линию высоковольтных передач в центре Москвы. Боясь, что у вас отнимут уникум, вы бросили форт и бежали. Через месяц ваш друг был найден в Новороссийске, в частном аквариуме. Как показала экспертиза, он был съеден не менее чем двумя крокодилами, которых, в свою очередь, сожрали не менее чем три акулы. При этом основной причиной смерти эксперты назвали пулевое ранение. Крупнокалиберную пулю бросили голыми руками во время отравленного поцелуя.
        - Бред какой-то! - нервно сказала смуглая женщина, но не раньше чем Долбушин закончил.
        Глава форта не спорил.
        - Возможно, бред. Говоря откровенно, меня это не волнует. Вас искали, но вы сменили имя и перебрались сперва в Брянск, затем в Ростов и, наконец, сюда, в Тверь.
        - Это не я! Я никого не убивала! - взвизгнула гадалка, вскидывая руку, чтобы поправить волосы.
        Долбушин был наготове. Схватив со стола книгу, он заслонился ею. Вонзившаяся в книгу игла была маленькая, с противовесом из зеленой плотной бумаги.
        - Ого! Меня пытались прикончить!
        - Не убить, а усыпить! - крикнула гадалка.
        - Правда? - удивился Долбушин, двумя пальцами извлекая иглу. - Значит, я могу смело бросить это обратно и тебе ничего не будет?
        С теми, кто хотя бы раз пытался его убить, он всегда переходил на «ты». Гадалка завизжала, толкнула Долбушина узким плечом и попыталась прорваться в коридор. Бороться с ней глава форта не стал, лишь поймал ее за ногу изгибом зонта. Ведьма упала, с коротким криком вскочила и метнулась в угол.
        - Боль… Ваш зонт… Я поняла, где видела вас… Поняла, кто вы!.. - крикнула она, задыхаясь.
        - Тихо! - Долбушин предостерегающе вскинул ладонь. Произнесенное вслух имя тоже можно засечь, если Белдо настроил на него слухачей. - Я - это я. И пришел один. Ты не будешь больше пытаться меня… усыпить? Хотя бы до минуты, пока я объясню, зачем я пришел. Я тебе не враг.
        - Правда? Вы же не станете меня обманывать? Такой роскошный мужчина не может лгать беззащитной женщине, не так ли? - запела ведьма, не отрывая от него взгляда. Ее красивое гибкое лицо перебирало маски. То становилось плаксивым, то робко улыбалось, то начинало расплываться и подмигивать. Она прощупывала Долбушина, проверяла на нем действие своей женской привлекательности. Кошка бродила вокруг клетки с канарейкой. Глава форта ощущал себя сейфом, который гладит нервными пальцами опытный взломщик.
        Чтобы уничтожить или подчинить себе человека, опытной боевой ведьме нужно или вызвать у него суеверный страх, или заставить на миг увлечься. Долбушин не желал испытывать судьбу. Он взмахнул зонтом, на миг перерезав незримую нить, соединявшую его с ведьмой. Агния отшатнулась. Холод зонта обжег ее и через взгляд.
        - Мне нужен нетопырь! - сказал Долбушин.
        - У меня его нет! - поспешно ответила Агния.
        - Я заплачу! Потом обязательно верну!
        Ведьма засопела.
        - Вы меня запутали! Говорят же вам, у меня его нет, а вы… Для серьезного разговора надо видеть глаза человека! Поднимите лицо!
        На всякий случай приготовив зонт, Долбушин поднял лицо. Агния шагнула к нему так близко, что, казалось, еще немного и их лица соприкоснутся. Пускать ее в сознание Долбушин не стал, лишь слегка его приоткрыл. Сознание человека - вещь сложная. В нем есть парадные залы, где все красиво, надуто и прибрано, где по углам расставлены выгодные темы для разговоров и где принимают гостей, и есть крошечные комнатки со скелетами, куда не только постороннего не пускают, но и сами лишний раз не заглядывают, чтобы не испортить себе настроение. Долбушин был уверен, что Агния не пойдет дальше парадных комнат, но она набралась наглости и скользнула дальше. Ему пришлось замахнуться на нее зонтом, чтобы она отступила. Агния долго пыхтела, играла лицом, сомневалась. Потом махнула рукой:
        - Хорошо, допустим, вы меня убедили! Но заплатить придется вперед! Не поймите меня превратно. Обычно я вперед не беру, но тут случай особый. С трупа уже ничего не возьмешь.
        Долбушин протянул ей деньги. Ведьма пересчитала и, стянув резинкой, убрала в карман.
        - Щедро. Гаданием столько не заработаешь, - признала она.
        - Считаешь, нетопырь меня прикончит? - спросил Долбушин.
        Ведьма улыбнулась. Зубы у нее были мелкие, белые. Глазные выступали, передние, напротив, вдвинулись внутрь. Долбушин невольно вспомнил зубы нетопыря. Всякий уникум постепенно преображает человека, делая его похожим на себя.
        - А то нет! Не удивляйтесь, если вас найдут в желудке у льва, придавленного рухнувшей Пизанской башней.
        - …после чего обнаружится, что я умер, подавившись колпачком от зубной пасты! - закончил Долбушин.
        Агния удивленно на него уставилась. Она была суеверна и считала, что своей смертью не шутят.
        - Я предупредила, - сказала она сдержанно.
        Долбушин кивнул.
        - Нетопырь у тебя далеко? Скоро сможешь его принести?
        Секунду она испытующе смотрела на него, потом махнула рукой.
        - Скоро. Он здесь.
        Агния шагнула к окну и, взяв за стебель герань, выдернула растение из горшка. Перевернула, несильно ударила ладонью по дну. На подоконник выпал запотевший маленький пакет. Агния осторожно раскрутила стягивающую пакет проволоку, развернула. Внутри раскинуло перепончатые крылья маленькое недоброе существо, отлитое из тусклого серебра. Совсем маленькое, оно легко поместилось бы в ладони.
        - Как этот уникум действует? - спросил Долбушин.
        Ведьма потрогала кончик смуглого носика.
        - Ну… Нетопырь позволяет сознанию облечься в любую плоть путем последовательных перемещений. Понимаете механизм?
        Долбушин мотнул головой.
        - Вас кусает комар. Тело остается лежать на земле, а вы становитесь комаром. Комар садится на собаку - и вот вы уже собака. Собака пробегает несколько километров и кусает за ногу сторожа. Ваше сознание перетекает в сторожа. В теле сторожа вы злодейски похищаете из магазина две пачки пельменей и прячете их под камнем в глухом лесу. Потом сторож вновь ловит собаку и…
        - …кусает ее? - попытался угадать Долбушин.
        - Не думала, что у вас такие фантазии! Достаточен любой контакт с кожей объекта. Даже не укус, не слюна - просто прикосновение. Собака хватает кошку, кошка - ласточку, а ласточка вновь прилетает к вашему телу и садится ему на лоб! Тело преспокойно оживает и отправляется в глухой лес за теми самыми пельменями!
        Долбушин подумал, что получить пельмени он мог бы и меньшей кровью.
        - А в чем тогда риск?
        - Рисков множество. Комара могут прихлопнуть. Вы умеете быть комаром? Лично я - представления не имею, как они летают или каких опасностей должны избегать. Опять же, если собака попадет под машину - сознание не перетечет в ее колеса, а просто-напросто погаснет. В секунду смерти ваше первоначальное тело, как нитка за иголкой, стремительно проходит все предыдущие превращения, пока не остановится на последнем. Отсюда и возникают на орбите Земли утопленники с кинжалом в спине. Я смогла объяснить?
        Долбушин протянул руку, чтобы взять нетопыря. Агния торопливо замотала головой.
        - Нет, не здесь! Ко мне часто приходят! Не хочу неприятностей. После того как нетопырь вас укусит, три-четыре часа вы будете похожи на труп больше, чем настоящий труп похож сам на себя. Решат еще, что я вас прикончила.
        - Но ведь если я погибну, тело исчезнет?
        - Но для этого надо еще погибнуть! А откуда я знаю, когда это произойдет? Может, мне придется ждать часа два? А за это время наверняка кто-нибудь заявится! Я слабая женщина со слабыми руками! Я вас даже под кровать не смогу затолкать! - раздраженно ответила Агния. - Нет уж, уважаемый! Если вам очень хочется умереть, то не здесь!
        Порыскав глазами по комнате, ведьма нашла ключи от машины, накинула пальто и решительно поманила главу форта за собой. Припухшая личность нахохленно дремала на стуле у двери. Когда Агния приблизилась, она открыла глаза.
        - Борисыч! Если кто ко мне придет, скажешь: буду завтра. Пусть не ждут! И не вздумай уходить: позвоню - проверю! - велела Агния.
        Личность печально закрыла глаза и впала в летаргический сон. Долбушин и боевая ведьма спустились по лестнице. Крошечная машинка Агнии была завалена пустыми коробками из-под пиццы, мятой бумагой и одеялами.
        - Никак не наведу порядок! - пожаловалась Агния.
        Долбушин отрыл свободный от коробок участок и втиснулся в машинку, упираясь коленями в нос. Минут через десять машинка свернула в открытые ворота и, попетляв между маленькими, непонятного назначения зданьицами, остановилась.
        - Здесь! - решительно сказала Агния.
        Долбушин увидел пышную вывеску, заключенную в орнамент из четырех еловых венков. Ведьма открыла одну дверь, затем другую и потянула тяжелую штору. В длинной прохладной комнате пахло хвоей и стружкой. Вдоль стены, как солдаты, стояли новые гробы. Обитые тканью крышки скалились пошлыми розочками. Из-за гробов на минуту высунулся маленький горбун, узнал Агнию и скрылся, не задавая вопросов. Агния подошла к двери, выглянула в коридор и прислушалась. Потом вернулась к гробам и пошла вдоль ряда, изредка останавливаясь и щелкая ногтем по крышкам:
        - Ничего не могу с собой поделать… Питаю слабость к таким заведениям! Мы в ритуальном агентстве при морге. Милое, спокойное, тихое место… Кстати, оно принадлежит моему знакомому, так что нас не потревожат. Даже не знаю, какой гроб вам по росту. Выбирайте сами! Может, вот этот черный, с лаком, с бронзовыми ручками? Согласна: безвкусно, но дорого, для самых почтенных клиентов! Укладывайтесь!
        Долбушин нахмурился.
        - Куда укладываться? В гроб? Это что, шутка?
        - Ничуть! Побудьте немного нормальным покойником, Альберт Федорыч, а потом уже переберетесь в подмосковные леса или на океанское дно… Я уж не знаю, куда вас занесет!
        - Сам разберусь! Дай нетопыря! - напомнил Долбушин.
        Вздохнув, Агния достала нетопыря и протянула ему.
        - В гробик, стало быть, не желаете ложиться? Ну да дело хозяйское!
        Принимая у ведьмы нетопыря, Долбушин на мгновение заглянул ей в глаза. Потом переключил внимание на уникум. По его руке пробежал зябкий холодок и заблудился где-то в районе локтя.
        - Теперь-то ты скажешь, как им пользоваться? - спросил глава форта.
        - Ничего сложного! Возьмитесь одной рукой за правое крыло, а другой - за левое. Морду нетопыря поднесите ко лбу! - сказала Агния рассеянно. Почему-то взгляд Долбушина встревожил ее.
        - И?..
        - … цепочка превращений будет запущена! Удачи!..
        Долбушин отчего-то медлил. Он оглядел комнату. В углу стоял приоткрытый металлический шкаф с многочисленными круглыми отверстиями для вентиляции.
        - Занятная конструкция! - сказал Долбушин. - Местные умельцы делали? Позволите взглянуть?
        Он выдернул из шкафа две мешавшие полки и увернулся от похоронных табличек, картонных макетов надробий и золоченых завитушек для оград.
        - Что вы делаете? - удивленно вскрикнула Агния.
        - Забочусь о вашем комфорте. Задохнуться здесь нельзя, а вот места мало.
        - Задохнуться?
        Прежде чем ведьма сообразила, что означают эти слова, Долбушин сгреб ее изгибом зонта за шею, затолкал в шкаф и захлопнул дверцу. Агния визжала и колотила по стенкам. Шкаф страдал и трясся заклепками, однако ведьму выпускать не собирался.
        - Отнеситесь к этому с юмором, как к ступеньке жизненного опыта! - сказал Долбушин, доворачивая ключ еще на один оборот. - Небольшая страховка. Нетопыря я верну.
        - Ты умрешь! Сгинешь! Будь ты проклят! Я тебе поверила! - прошипели из шкафа.
        - Это я тебе едва не поверил… Тебе мало было нетопыря, но напоследок ты захотела еще и мой зонт, чтобы сторговаться с Тиллем. Да и Белдо за зонт, пожалуй, вернул бы тебя в свой форт!
        Шкаф перестал вздрагивать. В одном из отверстий Долбушин увидел черный блестящий глаз.
        - Неправда! - прошипела Агния.
        - В правом рукаве у тебя керамический нож, - продолжал Долбушин. - Хороший, легкий, очень тонкий нож, который нельзя прощупать ни магией, ни сканерами. Вытаскивается зацепом пальца за кожаное кольцо. Ты вогнала бы мне его в шею сразу после укуса нетопыря. Ты даже наметила место: чуть ниже кадыка.
        - Выпусти меня! Хуже будет!.. Ничего ты не знаешь! Все равно ты сдохнешь!
        Шкаф затрясся. Железная дверь наливалась багровым жаром и гнулась, повторяла очертания колотящих по ней рук. Казалось, внутри не хрупкая красивая женщина, а страшный обезличенный монстр.
        Стоять рядом стало жарко. Долбушин вышел и осторожно прикрыл за собой дверь. Глупо сообщать ведьме, что он знает истинные желания каждого, кому посмотрит в глаза. Ведьма же смотрела ему в глаза дважды. В левой руке он держал зонт, пальцы правой осторожно сжимали холодного нетопыря.
        - Все хорошо. Скоро я приду, и ты будешь видеть. Остались две-три мелочи, - сказал он вслух. Он часто разговаривал с умершей женой. Ощущал ее рядом. Порой ему казалось, он слышит ее дыхание. Не мог только прикоснуться.
        Выйдя из морга со стороны улицы, Долбушин прошел метров двести. Рядом загудела машина. В приспущенном окне хрипел шансон. На Долбушина радостно смотрела знакомая круглая физиономия.
        - О, земеля! А я по городу ношусь! В Москву случаем не надумал? За полцены довезу!
        Долбушин открыл дверцу и сел, надежно устроив между коленями зонт.
        - Так что? В Москву? - с надеждой спросил водила.
        Не слушая его, Долбушин уставился на сизое, налитое здоровьем лицо.
        - Когда тебя в последний раз кусали комары? - спросил он.
        Таксист поскреб ногтем щеку.
        - Так это ж… Откуда зимой комары?
        Долбушин кивнул.
        - Комаров нет. Без собак и ласточек тоже, думаю, можно обойтись. Ничего не поделаешь! Культурную программу придется сократить.
        - И что? В Москву?
        - Кубинку знаешь? Гони в Кубинку!
        Глава 26
        Пачка соды
        Мы часто существуем по закону конечной плоти, которая знает, что рано или поздно сгниет в деревянном ящике и которая всеми силами отодвигает этот момент, стараясь попутно получить побольше разнообразных удовольствий, любой ценой сохранить жизнь и здоровье и избежать всех возможных отягощений и неприятностей.
        Йозеф Эметс
        - Доброе, Надя, утро! - сказал Гоша.
        Надя перестала отмывать плиту от пригоревшего молока и оскалилась. Вот он - главный гаденыш ШНыра! Стрижечка коротенькая, а сбоку завязанная ниткой прядь - мышиный хвостик. Небось есть время завязывать, а у нее голова две недели не мыта. Да и какое утро? Это для придурков одиннадцать часов дня утро! А для нее это шестой час на работе!
        - Грустное, Надя, лицо у тебя! Болит что-то? - сочувственно спросил Гоша.

«Вилку в глаз и семь раз повернуть по часовой стрелке!» - подумала Надя, вслух же умоляюще попросила:
        - Сгинь!..
        Гоша с готовностью повернулся спиной, собираясь последовать ее совету. Спохватившись, Надя метнулась к двери, преграждая ему путь.
        - А ну стой! Куда? Работай давай! Мусор хоть вынеси! - заорала она.
        - Я бы, Надя, с удовольствием! Но мне, Надя, нужно выполнить важное поручение Кузепыча! - с грустью сказал Гоша.
        - Какое? Ну? Ну?
        Гоша на мгновение закатил глазки, и Надя поняла, что он не придумал еще это поручение.
        - Ты не поймешь, это чисто мужская работа.
        - Ну говори, говори!..
        - Кто, я? Перебрать инструмент в кладовке, разложить… э-э… саморезы по банкам. Эй, что ты делаешь?
        Надя схватила кетчуп, вылила его себе на ладонь и от всей души ляпнула по майке Гоше рядом с надписью: «Тут бьется сердце Гоши!» У майки мгновенно стал такой вид, словно ее хозяина убили из пулемета.
        - Ты чо, с глузду съехала? Истеричка! Лечиться надо! - Гоша пулей вылетел из кухни.
        Надя осталась наедине с подгоревшим молоком. Дежурные пятерки, вымывшие посуду, ушли около часа назад. С посудой-то они разобрались, но вот кастрюли и кухня - это было на Наде. Надя зарыдала. Ее рыдания были краткими и бурными, как летняя гроза с ливнем. От злости она укусила мочалку, ощутила на языке моющее средство в смеси с молоком, успокоилась и вернулась к плите. Огромная шныровская плита, на которой одновременно умещалось четыре котла, никак не отдиралась. Особенно сопротивлялись участки между неснимаемыми конфорками, куда не подлезала губка. Надя присела на корточки и пошарила рукой там, где у нее стояла коробка с содой. Подняла, перевернула, хлопнула ладонью по дну и… На плиту с негромким стуком вывалился длинный камень, облепленный содой. Про себя обозвав Гошу придурком, ибо его шутки имели сотни разновидностей от откровенно дебильных до слабо идиотических, Надя взяла камень в руку и размахнулась, собираясь забросить в мусорное ведро. Однако прежде чем камень оторвался от руки, он вспыхнул и озарился. Удивленная, она присела на корточки и стала его разглядывать. Надя никогда не ныряла,
однако достаточно слышала о закладках, чтобы сообразить, что оказалось у нее в руках. Опасаясь слиться, она бросила закладку на пол, но после снова взяла. Сияние не доставало до краев камня и пальцев Нади не касалось.
        Надя понятия не имела, как закладка оказалась в соде. Равно как и о том, что из бывшего убежища Митяя Желтоглазого недавно пропало нечто очень ценное. Она была, пожалуй, единственной, кого котлы и выварки не отпустили на недавнее общее собрание.
        Надя понимала, что закладку, конечно, придется отдать Кавалерии, но не сразу. Можно оставить ее на денек и хотя бы ненадолго, но ощутить себя настоящим шныром. По свойственной ей чистоплотности, Надя подержала закладку под струей воды и немного поработала щеткой, очищая ее от следов глины и песка. Стрекозиные крылья призывно полыхали, откликаясь ее руке. Надя погладила закладку, как гладят котенка, после чего, очень довольная собой, спрятала ее в карман. Хочешь не хочешь, а пригоревшее молоко звало ее, как зовет боевая труба. Из кармана фартука у Нади выглядывала кукла Жомочка. С ней невозможно было не поделиться.
        - Я нашла закладку! - захлебываясь восторгом, сообщила Надя Жомочке. - Ну разве это не чудесно?
        Сложив на животе фарфоровые ручки, куколка Жомочка радовалась с ней вместе. Двадцать минут спустя на кухне появилась Суповна. Она была не в духе и сыпала такими словами, что боцманы морского флота краснели бы как институтки. По сильной хромоте и желтоватому лицу Надя определила, что у Суповны опять разболелась ее коленка.
        - Чтобы эту табуретку… ее мамашу и папашу… и дедушку этого папаши… ох сил моих больше нетути… каждый шаг в мозгах умкается… - Суповна увидела Надю и, остановившись, пасмурно спросила: - …плиту-то, девка, помыла?
        - Да, - сказала Надя.
        - И что, отмылась?
        Надя оскорбленно выпрямилась.
        - Да!!!
        Суповне ее интонация не понравилась.
        - А ты на меня бешеной овцой не смотри! Я у тебя тухли не крала! А чтоб ты себя не жалела, смотайся-ка ласточкой в Копытово! Приправ купишь… перца там… горошка десять банок… уксуса бутылок шесть… чая пачек двадцать… лаврушки… сухой горчицы… да таз новый пластиковый поищи! Наш-то треснул! Да в аптеку забеги, если открыта… спроси там мазюкалку какую для моей коленки. Деньги, вон, в коробке возьми!
        Из бешеной овцы Надя мгновенно превратилась в овцу умирающую.
        - И все я?! Я одна не дотащу!
        Но Суповна уже и сама сообразила, что из-за пропажи закладки одиночные выходы из ШНыра запрещены Кавалерией.
        - И то верно! Ну поймай себе мужичка какого плохонького… Гоша-то где?
        - Гоша отказался помогать и смылся! Демонстративно отказался! - мстительно сказала Надя.
        Суповна, и сама нередко воевавшая с Гошей, нахмурилась. Надя надеялась, что это подходящий повод, чтобы лентяя окончательно вытурили из кухонных помощников, а на его место назначили кого поприличнее, но тут кто-то деликатно произнес:
        - Хрю-хрю!
        Надя и Суповна обернулись. В дверях замаячило (но можно написать и «заманьячило») длинное вежливое лицо Дани. Повышенное внимание к его скромной персоне смутило Даню.
        - Не обращайте на меня внимания! Я хрюкал абстрактно, в общегуманитарном смысле! Хм-хм… Я к вам с просьбой! Не найдется ли у вас некоторое количество подсолнечного масла? Не в целях утоления голода, а как… Эй, что вы делаете?
        Даню не дослушали. Сгребли, развернули, набросили на плечи висевший на кухне безразмерный полушубок Суповны, и пять минут спустя он уже бодро трюхал к ограде ШНыра. Все выходы из школы были заблокированы, кроме въездных ворот, которые открывал лично Кузепыч. Вот и сейчас Кузепыч грозно прохаживался у ворот, нянча в скрещенных руках обрез карабина.
        - Куда идем? - спросил он, строго глядя на Даню.
        - Да я, собственно, не составил еще полной картины маршрута! Вероятно, в населенный пункт… - забормотал Даня, пытаясь, насколько позволял его рост, спрятаться на спиной у Нади. В конце концов, он во всей этой ситуации лицо незаинтересованное - просто реквизированная лошадка для перевозки грузов.
        Надя бесстрашно подошла к Кузепычу и, пальцем отодвинув ствол карабина, который он, впрочем, на нее и не нацеливал, решительно произнесла:
        - За продуктами! По поручению Суповны!
        Кузепыч заворчал, что Суповна ему не указка. Надя кивнула и повернулась к нему спиной.
        - А… ну вот и хорошо! Мы ей так и скажем! Идем, Даня! - сказала она с милой улыбкой.
        Сообразив, что его ждут громкие разборки с мирной и тихой старушкой, Кузепыч струсил и поспешно догнал их.
        - Э, нет! Ты это, дождливый пень, шутки-то понимай!.. Идите, но чтобы осторожно там!..
        В дороге Даня зачерпывал носками ботинок снег и рассуждал, можно ли наесться через нос. Ведь, по идее, если долго стоять у кастрюли и нюхать, то какие-то молекулы должны попадать и через нос?
        - Ты что, больной? - терпеливо спросила Надя.
        Даня отнесся к вопросу нормально.
        - Господа! - произнес он с укором. - Что такое болезнь, особенно душевная? Отступление от нормы! А что такое норма как не усредненный показатель обыденности?
        Они прошли всю дорогу до Копытово и уже заходили в поселок, когда навстречу им неторопливо вывернул белый автомобиль. Надя отодвинулась, пропуская его, однако автомобиль проезжать не стал, а остановился метрах в десяти. Дверцы распахнулись. На дорогу неспешно вышли двое мужчин. В этом не было еще ничего особенного. Ну вышли и вышли, может, сюда и ехали или понадобилось что. Однако с высоты корабельного своего роста Даня издали сумел заглянуть в машину и на заднем сиденье увидел арбалет.
        - Берсерки! Уходим! - крикнул он и, схватив Надю за руку, рванул к ШНыру.
        Бег Дани представлял собой не столько бег в общепринятом смысле, сколько верблюжью рысь. Недаром в школе его дразнили «скаковым верблюдом». Надя волоклась за ним по воздуху, изредка касаясь ботинком земли.
        - Лев! Лев! - кричала Надя.
        У самой Нади нерпи не было: она осталась в ШНыре, в верхнем шкафчике на кухне, где за банками с мукой Надя хранила свои сокровища. Однако Даня никак не реагировал. Или не слышал, или, что, более вероятно, думал, что лев - это он сам.
        Берсерки вскочили в машину. Даня услышал, как взревел мотор. Четыре колеса это всегда больше четырех ног, пусть даже и долговязых. Каждую секунду Даня ждал, что их догонят и собьют, однако время шло, а их все не нагоняли. Начиная задыхаться, Даня повернул голову. Берсерки неспешно ехали за ними, высовывая головы в открытые окна машины и скалясь.

«Развлекаются! - понял Даня. - Знают, что с дороги нам никуда не деться. Снегу в поле по пояс! Хотя разве машина проедет по снегу, пусть она даже и джип?»
        Больше не сомневаясь, он рванул Надю в снег и пошел чертить ногами-циркулями, укорачивая путь к лесу. Берсерки уткнулись бампером в снежный бруствер, оставленный уборочной техникой, загудели и остановились. Оглянувшись, Даня увидел, что оба вылезли из машины. В руках у одного был заряженный арбалет, однако он не стрелял и держал его опущенным.

«Неужели только пугали?» - удивился Даня, замечая в небе две стремительно увеличивающиеся точки. Вскоре стали видны раскинутые крылья и тупоносые морды. Гиелы стремительно приближались. Уйти от них по глубокому снегу было нереально. Вскоре одна гиела опустилась на снег прямо перед ними, пробежала несколько шагов и, провалившись задними лапами, зарычала. С ее спины спрыгнул молодой широколицый берсерк, чем-то слегка похожий на Ула. Еще один берсерк, маленький и угловатый, с обросшим ржаво-рыжей бородой лицом, посадил свою гиелу сразу за их спинами.
        Это был конец гонки. Так вот почему не спешили те двое на машине! Они-то отлично знали про гиел! Даня медленно пятился, потом остановился. Оступать было некуда. Гиелы, кашляя желтыми шариками слюны, рвались к ним. Для них, голодных и разгоряченных, пахнущий пегасней полушубок Дани был приманкой. Берсерки удерживали гиел криками и разрядами электрошока. От Дани и Нади гиел отделяло два-три прыжка. Ржавобородый стоял и покачивался. Хозяин жизни - неспешный, привыкший к тому, что вызывает страх. Правая рука опущена, в левой - контактный пульт электроповодьев. К пристегнутому топорику даже не тянется. Зачем он ему? Достаточно отпустить пальцем кнопку, и его гиела прикончит эту жалкую парочку.
        - Привет, шныры! - Ржавобородый не кричал, а, скорее, громко и насмешливо говорил. - Бегать-то от нас зачем? Хотим поговорить.
        - О чем? - крикнула Надя, поскольку Даня так вымотался, что кричать не мог. Мог дышать и растирать по лицу снег.
        - О том, что у тебя в кармане. Давай закладку и топайте отсюда!
        Надя вцепилась Дане в руку. Он ощутил ее горячие пальцы.
        - Какую закладку? У меня ничего нет!
        - Да в кармане она! Перед носом у куклы! Я заберу! - Широколицый берсерк рванулся к ним.

«Жомочка? Но откуда он знает про…» - додумать до конца Надя не успела. Берсерк сгреб ее за плечо. Надя рванулась, неуклюже откинулась и завалилась в сугроб. Берсерк, не удержавшись, упал на нее. Падая, он выронил пульт электроповодьев, и сразу же его разгоряченная гиела набежала ему на спину, мордой пытаясь дотянуться до Нади. Втроем они барахтались в снегу, который гиела раскидывала лапами. Ржавобородый что-то гневно кричал, не рискуя приближаться. Его собственная гиела рвалась в свалку. Хозяин едва удерживал ее ударами тока. Наконец молодой берсерк нашарил в снегу выпущенный пульт.
        - Издохни, дрянь! - взвизгнул он.
        Полыхнула острая голубоватая вспышка - пугающе долгая, трескучая, как электросварка, опоясавшая морду гиелы вдоль челюстей и выжегшая шерсть по кругу. Гиела заскулила, завертелась и, отскочив, ткнулась дымящейся мордой в сугроб. Даня понял, что сила разряда регулируется и что этот разряд - предельный.
        - А ну прекрати, болван! Ты ее так прикончишь! - крикнул ржавобородый.
        - Это она меня едва не прикончила! Чуть зубами не впилась!
        - Прекрати, тебе говорят! С Гаем хочешь объясняться?
        Широколицый в последний раз злобно ударил гиелу током и только тогда отпустил палец. Гиела лежала в снегу. Ее задние лапы подрагивали. На кожистых перепонках крыльев обозначились темные венозные узлы.
        - Ничего! Очухается! Они живучие! - пробурчал молодой берсерк.
        Пользуясь заминкой, Надя, которую берсерк придерживал коленом, рванула из кармана закладку. Камень застрял: ему мешала кукла Жомочка. Казалось, она старается обхватить закладку фарфоровыми ручками, накрыть его тряпичной юбкой. Надя раз за разом дергала острый камень, пока наконец Жомочка не уступила и вместе с вывернутой подкладкой не оказалась снаружи.
        - Лови! - отчаянно крикнула Надя и вместе с запутавшейся куклой бросила Дане закладку.
        В воздухе закладка и Жомочка наконец разделились и летели по отдельности. Даня заметался, не зная, что он должен ловить. Наконец поймал камень двумя руками и, прижимая к груди, наклонился за куклой. Ржавобородый уже бежал к нему, проваливаясь по колено. Потом остановился и потянулся к топору. Даня застыл с распахнутым ртом, неотрывно глядя на топор. В глазах - покорность забиваемого кролика.
        - ТЕЛЕПОРТИРУЙ! Спасай закладку! - заорала Надя, вкладывая в этот крик все свое мужество - и прошлое, и настоящее, и будущее. Наскребая его, как Суповна порой наскребала приправы, разрывая, тормоша и встряхивая заведомо пустые пакетики.
        Даня потянул рукав и схватился за полыхающего сирина. Сияние окутало его, смешивая и дробя. Секунду спустя топорик без препятствий прошел сквозь рой крошечных шариков, сохранявших еще контур человеческого тела.
        Затоптанная Жомочка осталась в снегу. Она лежала, смотрела в снег распахнутыми фарфовыми глазами и, казалось, удивлялась всему, что с ней происходит.
        Глава 27
        Персидская княжна
        Житейская педальгогика - это когда выведенная из себя родительница гонится за сыном с криком: «Твою мать!»
        Кузепыч
        Вначале Даня понял, что он жив. Потом, что стоит у красного кирпичного забора, качается и, чтобы не упасть, держится за него рукой. Левее находились полукруглые воротца, ведущие в парк. Даня представления не имел, куда он попал, поскольку перед телепортацией от ужаса не успел представить места, куда должен перенестись.
        - Ага! Попался! - торжествующе крикнул кто-то, и Даня почувствовал, что его схватили за рукав.

«Ну вот и все! Хоть бы поскорее все закончилось!» - подумал он, с обреченным облегчением закрывая глаза, чтобы принять удар топора.
        Время шло, а Даня был все еще жив. Рукав, однако, продолжали назойливо дергать. Даня осторожно приоткрыл один глаз. С ним рядом, привстав на цыпочки, подпрыгивал маленький краснолицый старичок, чей лоб едва доставал ему до локтя.
        - Клеют и клеют! Заставить бы тебя зубами отдирать! - азартно попискивал он.
        - Кого? - отупело спросил Даня.
        - Рекламу эту вашу поганую! Думаешь, я не видел? Выскочил не пойми откуда и сразу к забору!
        Показывая гномистому старичку ладони, чтобы тот убедился, что у него нет клея, Даня обнаружил в правой руке закладку. Телепортация заставила камень потемнеть и покрыться мелкой сеткой трещин, однако стрекозиные крылья мерцали, как и прежде.
        Старичок уже понял, что обознался, но замолкать он даже и не думал, потому что это значило бы признать свою ошибку, и долго еще бухтел и ворчал по затухающей. Злосчастный Даня обвинялся теперь не столько в порче забора, сколько в поджоге непонятных газет: «Почтальон запхает - а он жгеть! Пожгеть, наплюеть и деру!!!» Высвободив рукав, Даня нырнул под арку, привычно пригнувшись, чтобы спасти макушку. Он шел по длинной прямой алее, медленно собираясь с мыслями и приходя в себя.
        Молодость отличается от старости тем, что делает все бессистемно. Куда-то понеслась, где-то зависла. То сидит в чужом подъезде в жаркую погоду, болтает и мусорит, а то унесется в ливень на другой конец города, чтобы вернуться с метровыми соплями и найденным в луже котенком. Мудрые же старички гуляют правильно и размеренно. Они заранее знают, что дойдут от точки А (своего подъезда) до точки В (какого-нибудь сквера), там намотают три круга, зайдут в магазин (точка С), сберкассу (точка D) и вернутся в точку А, где их ждет процеженный через марлю диетический суп.
        Даня уже сейчас гулял, как старичок, разве что колени вскидывал значительно бодрее. Он дошагал до озерца, похожего на восьмерку, стянутую в талии псевдояпонским мостиком, повернулся и по соседней аллее направился к выходу, соображая, где он находится и как ему вернуться в ШНыр. Внезапно из кустов на него кто-то прыгнул и, зашипев, сбил с ног. Пытаясь освободиться, Даня схватил противника за кисть и нащупал нечто кожаное, шнурованное, похожее на отрезанную часть рукава с металлическим переплетением. Сообразив, что это нерпь, Даня дальновидно прекратил сопротивляться.
        - Ниже бошку! - прошипел знакомый голос. - Ты что, не видишь, куда прешь? Головка не бо-бо?
        Его, наконец, отпустили. Повернув голову, Даня увидел худое небритое лицо - грязное, злое и знакомое.
        - Родион?
        - Тихо, тебе говорят! А если тебя увидели? Ты прямо на них перся!
        - На кого?
        Родион сгреб его за ворот и дернул вверх. Вначале Даня не увидел ничего особенного. Далекие дома, блестящие крыши. Затем сквозь переплетение красноватых побегов кустарника Даня разглядел четыре фигуры. Приближались они цепью. Впереди настороженно держался грузный мужчина с ярким пакетом из гипермаркета. За ним еще двое - быстрые, худощавые. У одного на правую руку наброшена куртка, у другого кисть скрывает развернутая газета. Позади всех шагал небрежно и ярко одетый человек, толстенький, с круглыми щеками, в лыжных штанах и смешной шапке с алым пумпоном. Шел осторожно и старался наступать в чужие следы, чтобы не намочить ботинки. На правом запястье - широкий браслет, поблескивающий, когда на него падает солнце. Его лицо Даня разглядел не сразу. Вначале оно долго оставалось прыгающим пятном. Когда же пятно сделалось лицом, Даня почувствовал, что ему тревожно и даже больно смотреть на него. Заныли виски.
        Внезапно толстенький человечек остановился и, окликнув своих спутников, провел перед собой рукой, указывая направление. Ладонь Родиона наградила Даню средней силы оплеухой и ткнула его носом в снег.
        - Не смотри на него! Он чувствует!
        - Кто «он»?
        - Боевой маг из бывших шаманщиков. Я слышал о нем. Имя какое-то дурацкое, типа Тетпетктет. Думаю, изначально это имя эльба, которое он принял. Видишь, у него браслет для телепортаций? У ведьмарей таких штук восемь. Кому попало их не выдают.
        - А с ним кто?
        - Скрипачи из консерватории!..
        - Кто-о?
        - Ну ты, дурила, натурально контуженый! На них же метровыми буквами написано, кто они! Первый, мощный, топорник, а те двое - загонщики с облегченными арбалетами… Ишь ты, зайчики, ручки прячут! Не хотят в глаза бросаться… Что ты здесь вообще забыл?
        Даня приподнялся на локтях, соображая, с какого места истории начать. Во всех жизненных обстоятельствах он предпочитал обстоятельность.
        - Видите ли, господа! - начал он. - Сегодня утром я проснулся примерно в семь часов. Потом я…
        - Потом я тебя убью! - перебил Родион.
        - За то, что я проснулся в семь часов?
        - За то, что ты вообще проснулся! А это что, эльб меня побери? - Родион разглядел в ладони у Дани кусок песчаника и коротко выругался. Песчаник такой формы встречается редко, особенно с полыхающими внутри крыльями. Обознаться невозможно!
        - Где ты ее взял?.. Неважно! Теперь я знаю, почему ты здесь оказался! - сказал Родион глухо. - Ты телепортировал с закладкой?
        - Да.
        - Пункт не задавал?
        - Не успел.
        - Это тебя и спасло. Если бы задал пункт, рассеяло бы. Кто с закладкой телепортирует? Это как с зонтом с небоскреба прыгать.
        - Почему размазало бы? - озаботился Даня.
        - Закладка сама решает, где ей хочется оказаться. Конфликт двух воль во время прыжка заканчивается пятном на асфальте… А ко мне она пришла, потому что я принес ее с двушки. Мы с ней теперь связаны! - Родион с досадой приподнял голову.
        Неподалеку кто-то перекрикивался. Голоса катились между березами. Берсерки были уже метрах в пятидесяти. Двигались они не совсем к ним, а чуть в сторону, но все равно краем должны были их зацепить.
        - Бери закладку и шуруй отсюда не останавливаясь! Перелезешь через забор. Там будет трамвайная линия, а дальше дома. Если сядут на хвост, заскакивай в любой открытый подъезд. Кричи, бодай двери, вопи «Пожар!» - только чтобы открыли. Лучше получить в глаз кулаком, чем топором. Если получится укрыться, связывайся по кентавру с Кавалерией, Меркурием или Улом. Они найдут, как тебя вытащить.
        Родион разжал Дане руку и всунул в нее закладку.
        - Не вскакивай! Отползи! Они рванут за тобой, если увидят.
        Даня начал отползать, но снег был глубоким, и его отползание больше напоминало бег на четвереньках.
        - Как они меня нашли? - спросил Даня, поворачивая голову.
        Родион ухмыльнулся.
        - У тебя мания величия! Есть такое хорошее русское слово: никак. Тебя не искали. Искали меня.
        - Зачем?
        - По-моему, это и так ясно. Если не можешь превратить шныра в союзника, преврати его в труп. Посмотри на мою ногу!
        Даня трусливо перевел глаза ниже и увидел серый десантный ботинок. Другая ступня Родиона была туго обкручена тряпкой, в которой узнавалась не то бежевая юбка, не то плотная пайта. Ткань пропиталась высохшей бурой кровью.
        - Та же самая нога! Прям непруха какая-то! С утра я ползаю по этому парку, как червяк! Знают, дурилы, что подранили меня и я никуда отсюда не денусь! Красиво чешут, по клеточкам!
        - Кто это тебя?
        - Никогда не верь женщинам, - сказал Родион. - Турецкие султаны были мудрые и дальновидные люди. Как только женщина скажет тебе, что любит тебя, что ты для нее все - топи ее в мешке! Если действительно любит - не обидится!.. Если нет - одной лгуньей будет меньше!
        - И что, ты ее утопил? - спросил Даня с тревогой.
        - Нет. Почему-то в самый важный момент у меня никогда не оказывается мешка… Ну все, шуруй! За двоих я ручаюсь, а дальше как повезет… - Родион перевернулся на спину, выудил из нагрудного кармана шнеппер и бесшумно взвел его. Потом достал метательный нож. Расчистил от снега небольшую площадку и высыпал на нее два пнуфа и горсть стальных шариков. На случай, если все-таки успеет перезарядиться.
        Даня пополз. Потом вскочил и, заплетаясь ногами, заспешил к забору. Заборчик казался несерьезным, почти декоративным, но это Даню и подвело. Его здоровенный ботинок - настоящий обувной корабль - намертво застрял между пиками. Даня пыхтел и обреченно дергал ботинок. Наконец его удалось освободить. Он с облегчением перекинул вторую ногу вслед за первой и торопливо помчался вдоль парка. Слева была короткая полоска серого снега, переходящего в плиты, перечеркнутые трамвайными рельсами. Даня хотел их перебежать, но вместо этого снова кинулся к забору. Родиона он не увидел: тот сливался со снегом. Зато внезапно понял, что его отступление не осталось незамеченным. К нему мчался топорник с пакетом и оба худощавых загонщика. Если «пакет» бежал грузно, то загонщики неслись, как гепарды. Даня осознал, что верблюжьей рысью уйти от таких нереально. Возможно, верблюд и способен отплеваться от гепарда, но явно не скрыться от него. Парализованный ужасом, Даня застыл, вцепившись в забор.
        Один из арбалетчиков остановился и вскинул руку. Вначале Даня увидел, как с нее слетела пробитая газета, а потом что-то звякнуло о прутья с пиками и, изменив направление, упало у его ног. Даня наклонился. Болт был деревянный, хорошо подогнанный, с четырехугольным наконечником и опереньем из двух узких полосок кожи. Люди-гепарды мчались теперь там, где, как Даня знал, лежал Родион. Не успел Даня удивиться, куда тот пропал, как из снега взметнулась рука с блестящим полумесяцем. Металлический звук тетивы, яростная вспышка пнуфа и - «гепард» исчез. Другой «гепард», пригнувшись, метнулся под защиту деревьев. Укрывшись за березой, он вскинул арбалет и выцеливал снег, не разобравшись пока, откуда стреляли.
        Преследователь был уже у забора. Здесь пакет сорвался, зацепившись за ветку, и Даня обнаружил, что берсерк держит топор с острым шипом-выступом. Даня очнулся и рванул через рельсы прямо перед носом у трамвая. Уже после того, как он пробежал, трамвай затормозил. Высунувшись из окна, зелено-бледная вагоновожатая начала орать на Даню. Отгороженный двумя красными вагонами, Даня получил десять секунд форы, которыми воспользовался для безостановочной верблюжьей рыси. Почти скрывшись за охристым, крупнокирпичным боком пятиэтажки, Даня оглянулся.
        Берсерк, на которого смотрели теперь все пассажиры замершего трамвая, успел перебраться через забор и крупно шагал, небрежно и без опаски запрятав топор под куртку. Куртка у него была правильная, синей рабочей расцветки с нашивками городских служб. Город полон таких курток - уборщиков улиц, сантехников, сварщиков, электриков. Любой инструмент в их руках выглядит абсолютно нормально.
        Даня наискось перебежал двор и нырнул за следующую пятиэтажку, сероватую, с низкими окнами первого этажа. Прохожие дико оглядывались на него. Огромного роста, извалянный в снегу, в куцем женском полушубке, широком и одновременно коротком, Даня не мог остаться незамеченным. Он промчался мимо двух подъездов и нырнул в третий, открытый, со сломанным кодовым замком. Осторожно прикрыв дверь, чтобы она его не выдавала, Даня помчался по ступенькам. Замелькали деревянные, с потертостями, перила. «Хамм-мм-м!» - хлопнула отвисшая челюсть почтового ящика.
«Лов-в-ви его!» - насвистывал в трещину подъездного стекла сквозняк. Даня мчался, и ему чудилось, что за ним гонятся. В конце каждого лестничного пролета он обязательно прыгал на три-четыре ступеньки, точно ластами зачерпывал подошвами выщербленную плитку и мчался дальше. На четвертом этаже Даня остановился. Прислушался. Чтобы его было не видно с улицы, прижался спиной к стене.
        - Спокойно! Я не волнуюсь, потому что если бы я волновался, я бы не волновался, волнуюсь ли я! - громоздко произнес он и потянулся к рукаву, чтобы связаться со Шныром по кентавру.
        В эту секунду внизу хлопнула дверь. Решительно хлопнула, со звуком пистолетного выстрела. Бабульки-одуванчики так домой не возвращаются. Дане даже показалось, что он услышал отдышливый хрип огромного тела.

«Как он узнал? Он не мог меня увидеть! Но ведь он мог спросить! Взял да и спросил: куда забежал длинный парень!» - с ужасом осознал Даня.
        Поняв, что сам себя запер, Даня застонал, будто у него прорезался зуб глупости. Уж точно не мудрости. Люди, озубленные мудростью, в подъездах себя не замуровывают. В стекло стучалась золотая пчела. Откуда она взялась здесь, Даня не задумывался. Пчела как видно тоже. Она не понимала, что мешает ей пробиться к солнцу и гудела, находясь в активном поиске виноватых. Даня с тоской подумал, что с удовольствием поменялся бы с ней местами. Он умрет, а его пчела еще будет жить. Несправедливо!
        Грузные шаги приближались.

* * *
        С четвертого этажа Даня рванул на пятый. Чердачный люк был заперт. В панике Даня стал трезвонить во все двери в надежде, что его пустят и можно будет отсидеться. Только бы открыли, а там можно сразу заскочить и захлопнуть дверь.
        - Бум-бум! - крикнул Даня, не помня себя, и нажал на кнопку звонка.
        - Дзынь-дзынь! - завопил он и стал барабанить.
        За двумя дверями стояла мертвая тишина. За третьей откликнулся испуганный женский голос. Даня по одному звучанию этого голоса понял: не откроет, но мяться, выспрашивать и пугаться будет до бесконечности. Ну и ладно! Ей же хуже. Когда тело сфотографируют и увезут, этой трусихе придется оттирать площадку от его мозгов. Едва ли полицейские этим занимаются.
        Страшные шаги были все ближе. В смертном страхе Даня полез по железной лестнице к чердачному люку и стал дергать его в надежде непонятно на что. Сорвать стальную дугу замка толщиной в указательный палец он не мог. Вспомнил о льве на нерпи, но, увы, тот разрядился, когда он тащил Надю по заснеженному полю.
        - Н-ну и куда ты ле… лезешь?
        Даня недоверчиво оглянулся. На лестнице под ним стоял Макс, держа под мышкой знакомый топор с выступающим шипом. Левый глаз у Макса заметно припух, а на скуле была глубокая царапина сантиметра в полтора, сочившаяся кровью. Должно быть, поэтому Макс и заикался сильнее обычного.
        - Сы-сы… - опять начал страдать гигант.
        - Спускайся? - догадался Даня.
        Макс благодарно кивнул. Даня слез, с беспокойством поглядывая на топор.
        - Не бы…бойся! Я его о-о-о…
        - Отнял?
        - С-сам отдал!.. - Улыбаясь, Макс обнажал не только зубы, но и всю верхнюю десну. Даня никогда не видел, чтобы губа задиралась так высоко.
        - А откуда ты…
        - …Родион п-позвонил по ты… телефону. Понял, что с кентавром ты долго кы… ковыряться будешь! Мы р-раз - и тут! Удобная штука те-телепортация!
        Макс озабоченно ощупал скулу и приложил к месту ушиба холодный обух топора.
        - С Родионом все хорошо?
        - Ны-надеюсь. С ним сейчас Ул. С загонщиками они в-вроде ры…разобрались, а вот ведьмарь еще воюет. Лавочки там всякие летают, бы-березы горят. Так что в парк тебе лучше не сы-соваться… Возвращайся в ШНыр! Мы сы-скоро!
        Макс стал спускаться. Ступенек через пять остановился. Подбросил топор на ладони и, не предупреждая, перекинул его Дане. В полете топор перевернулся, и к Дане пришел рукоятью. Тот пугливо вцепился в него.
        - В-выкинь куда-нибудь! А то не люблю я эти шы…штуки! Стрелять мы-мешают!
        Повертев топор в руках, Даня с удовольствием прислонил его ручкой к двери той женщины, которая ему не открыла. За дверью было все так же тихо. Так тихо, что дышать забывали, хотя Даня безошибочно угадывал поблизости сканирующее ухо.
        Избавившись от топора, Даня стал спускаться вслед за Максом.
        - Береги зы…закладку! Кы-кавалерии отдашь! - донеслось снизу.
        Даня схватился за карман полушубка Суповны. Потом, холодея, опустил голову. Вывернутая подкладка висела дряблой тряпочкой, как сдувшийся шарик.
        Даня бросился в парк. Ему представилось, что закладка лежит у ограды, втоптанная в снег. Разумеется, подкладка зацепилась, когда он перелезал через забор. Он так ясно нарисовал себе эту картину, что, когда закладки у забора не оказалось, он долго недоверчиво ковырял снег и вертел головой. Потом побежал по старым своим следам. Изредка его следы пересекались еще с чьими-то, и Даня понимал, что после него здесь побывал кто-то еще.
        Бой, как видно, шел тут нешуточный. Березки уже догорали. У одной пламя еще стояло в ветвях, то вскидываясь, то погасая, отчего казалось, что березка обведена розовым фломастером. Из земли торчала разбитая парковая скамейка. Невозможно было представить, какая сила должна была подбросить ее и вдавить в твердую, как камень, мерзлую землю, чтобы она застряла.
        Ул с Максом вывернули навстречу Дане. В руке у Ула был трофейный арбалет, который он с интересом разглядывал, изредка переводя глаза на свой шнеппер и сравнивая их. Даня понял, что Ул соображает: оставить ли трофей себе или кому-то загнать. За Максом, опираясь на палку, медленно хромал Родион. Макс уже несколько раз оборачивался к нему, предлагая помощь, но Родион лишь шипел и мотал головой. Даня сообразил, что Макс и Ул уговаривают Родиона вернуться в ШНыр, а тот упорно отказывается. Более того, ни за что не пойдет. Героем на белом коне въехал бы, а блудным сыном - никогда. Гордость помешает. Лучше околеет где-нибудь на коробках.
        - Господа! Наивный чукотский вопрос! А где ведьмарь? Ну такой, со щечками? - спросил Даня.
        - А, шаманщик бывший! Да понимаешь, чудо былиин… подевался куда-то. Видел бы ты, как тут все летало! Меня чуть урной чугунной не пришибло. Над головой пронеслась, в березу и - вдребезги! Представь, что написали бы в книге памяти: «Геройски прибит прилетевшей помойкой!» Не, ну не тупо ли? - отозвался Ул.
        Даня вспомнил следы, пересекшиеся с его следами.
        - А где вы в последний раз его видели?
        Ул махнул рукой по направлению к забору, откуда пришел Даня.
        - Да там где-то!.. Ну все, смываемся! А то как бы нас не прищучили за разбросанные лавочки! Вон уже сирена завывает. Слышишь?
        Ул сделал шагов десять и остановился.
        - Закладка-то у кого? Не забыли?
        - Вон, у него! - Родион повернул к Дане искаженное болью лицо. - У тебя же?
        У Дани язык не повернулся сказать, что закладки у него нет, но и врать ему не хотелось. В результате он сделал нечто среднее. Энергично кивнул, а когда Родион отвернулся, шепотом озвучил ужасное:
        - Господа! Я ее потерял!
        Глава 28
        Стрекозиные крылья
        Человек так странно устроен, что во всех неоправдавшихся ситуациях виноваты обычно все, кроме этого единственного человека, чьи ожидания не оправдались. Считать себя правым - самое простое решение проблемы, не требующее вообще никаких усилий.
        Йозеф Эметс
        Дорога петляла. Сидя рядом с водителем, Долбушин разглядывал нетопыря. Глава форта ощущал, что зонт и нетопырь активно не нравятся друг другу. Когда он случайно подносил к нетопырю ручку зонта, в такси начинали твориться непонятные вещи. В приемнике хрипели голоса, что-то трещало, стонало, а у водителя в пачке сами собой загорелись все сигареты. Но это было не главное. Больше пугало то, что Долбушин ощущал близость болота. Он вздрагивал, озирался и понимал, что болота нет. Они ехали по Подмосковью. Вековые ели одевались в тяжелые снега. Встречные машины слепили их фарами. Долбушин успокаивался. Несколько минут проходили тихо, потом машина попадала колесом в выбоину, главу форта бросало плечом на дверь, нетопырь и зонт соприкасались, и он вновь осознавал, что болото рядом. Вот оно, никуда не делось! Пространство машины расширялось, он видел лица, слышал голоса. Таксист беспокоился. Ничего не ощущать было невозможно. Болото буквально разливалось в воздухе. Вначале водитель чертыхался, потом втянул голову в плечи и ехал теперь медленно и трусливо, не обгоняя даже плетущиеся фуры.
        - Это ж он! - вдруг заорал он, останавливая машину и выскакивая на дорогу. - А ну, стой! Да погоди ты!
        Долбушин увидел, как таксист вначале побежал, потом замер как вкопанный и, качая головой, вернулся.
        - Напрасно я тебя взял! А ведь я в десанте служил! С Дальнего Востока машины гонял, ничего не боялся… Будь оно все неладно! - пробормотал он.
        - Кого ты видел? - спросил Долбушин.
        Таксист обернулся к нему. Лицо у него было как ошпаренное. Рука слепо зашарила под сиденьем, ища монтировку.
        - Откуда ты знаешь, что я кого-то видел? А ну вылазь, сучок, я с тобой разберусь!
        - Не надо, - сказал Долбушин успокаивающе. - Ты устал. Брось железку!
        Таксист недоверчиво разглядывал его. Потом разжал пальцы. Долбушин услышал, как звякнула монтировка. Водила провел рукой по лицу.
        - Слышь, мужик, ты бы вышел, а? Как бы нам в дерево не въехать! Глючит меня. Двадцать лет за рулем, поддатый ездил, всякое случалось, а тут не могу…
        - Кого ты видел? - спросил Долбушин.
        - Своего лейтенанта… Опытный мужик, контрактник, две войны прошел, а утонул при переправе. Видать, соскользнул да затылком ударился. Почти что на мели, воды было метр. А тут стоит на обочине, голосует и смотрит на меня! Я не обознался, точно он! Выскочил, а его уже нет!
        Водила с тревогой поглядел на дорогу.
        - Поехали! - сказал Долбушин. - Долго еще?
        - Километров тридцать.
        Машину вновь закачало на разбитой грузовиками дороге. Долбушин из осторожности раздвинул нетопыря и зонт на предельно возможное расстояние. Да только помогало это плохо. Глава форта понял это, когда в лобовом стекле увидел Кавалерию - молодую, радостную, мать живого сына. Кавалерия разглядывала уздечку. Рядом с ней на корточках сидела его жена Нина, одетая как в день, когда он впервые увидел ее в библиотеке. На шее был тот же алый, слепящий яркостью платок.
        Нина и Кавалерия говорили между собой, а Долбушина не замечали. Для них его не существовало. Он был тенью, призраком, небытием, заточенном в машине, как в клетке.
        - Никуда не годится! Год службы - и ремни уже никакие. Это все из-за болота. Мы, конечно, исхитряемся, из двух собираем одну, но это не выход, - показывая уздечку, жаловалась Кавалерия.
        Долбушин попытался заглянуть жене в лицо. Ему важно было понять, слепая она или нет. Почему-то он был уверен, что Нина видит. Хотя кто сказал, что слепые слепы? Может, это и есть истинное зрение: видеть то, что нужно видеть именно тебе, и не видеть всего другого, лишнего и мешающего?
        - Почему первошныры базу не в Москве устроили? - спрашивала Нина.

«Она-то откуда про первошныров знает? Я же никогда ей…» - беспомощно подумал Долбушин.
        - Что первошнырам было в городах делать? Пегам простор нужен. А сейчас и подавно из городов бежать надо. Люди в городах злые от тесноты становятся. Замешкаешься - сметут. Ошибешься - не простят. Машину не там Кузепыч поставил, припер кого-то - стекло расколотили. То есть даже не просто злые, а с полным правом злые.
        Нина спросила: «Как это, с полным правом?»
        - Это означает, что никакой борьбы уже не происходит. Когда человек вспылит и потом угрызается - это еще терпимо. А когда наорет и чувствует свою правоту, что на своем настоял, что-то доказал, кого-то на место поставил - это уже финал. Даже девушки свирепыми становятся. Ну да, женское сердце - оно вообще огромное: и злобу, и любовь быстрее нагребает… Но хватит об этом. Ты любишь своего Долбушина?
        Долбушин затаил дыхание, ожидая ответа.
        - Люблю, но боюсь. И мне плохо и тревожно оттого, что боюсь. Разве можно любить и бояться?
        - Если бояться огорчить, то можно.
        - Нет, тут другое. И знаете, чего я больше всего боюсь? Он тоже с полным правом все делает, как эти! Он робот!
        - Но он же любит дочь!
        - Он любит не дочь, а свое продолжение в дочери! На дочь ему плевать. Это извращенная форма самолюбия. Моя дочь, моя собака, моя роскошная машина, мой дом-дворец. Он робот! - упрямо повторила Нина.
        Долбушин хрипел, слушая такое. Он ненавидел слово «робот». Нина всегда использовала его, когда они ссорились. Она не кричала, не бросала посуду, а раскачивалась и монотонно повторяла: «Робот, робот, робот!»
        Глава форта так и не понял, были ли это настоящая Нина и настоящая Кавалерия, или игра его воображения, отравленного близостью зонта и нетопыря. Долбушин рванулся, вскочил, ударился головой о крышу машины и, наполовину оглушенный, грузно осел на сиденье. Нина и Кавалерия исчезли. В зеркальце на Долбушина смотрел таксист.
        - А ты кого видел? - спросил он.
        Долбушин выглянул в окно и увидел уходившую в лес асфальтовую дорогу. Проезду мешал шлагбаум с табличкой: «Охраняемая территория. Проезд и проход запрещен». Он вздрогнул.
        - Никого! Останови!
        - Что, прямо в лесу?
        - Останови! - повторил Долбушин. Он достал деньги и, показав шоферу, сунул в бардачок.
        Водитель свернул на обочину и сдал назад, к знаку.
        - Это ж вроде еще не Кубинка! Ну да дело хозяйское!
        Долбушин перебросил зонт через руку. Водитель смотрел то на него, то на зонт.
        - Я тут это, подумал, брат… Чушь, конечно! Короче, подумал: я сейчас уеду, а ты грянешься об землю и превратишься в волка, - растягивая слова, сказал он.
        Долбушин посмотрел на него.
        - В кого я превращусь? - переспросил он со льдом в голосе.
        Таксист махнул рукой, покрутил пальцем у виска и быстро уехал. Глава форта с минуту постоял у знака, собираясь с мыслями, а потом быстро зашагал по асфальтовой дороге.

* * *
        От шлагбаума до базы было неблизко. Долбушин, вынужденный держаться в стороне от дороги, увязал в снегу. Он примерно представлял, где установлены камеры и старательно обходил их, хотя и понимал, что все могло измениться. Что стоило Гаю и Тиллю добавить новых камер и датчиков движения? Хотя едва ли Гай об этом побеспокоился. Управляя тремя фортами, он, по примеру эльбов, больше доверял человеческим порокам, чем человеческой технике.
        На базе в Кубинке наблюдалось оживление. По дороге, ведущей к воротам, проносились машины с берсерками. В небе мелькали гиелы. Одна двойка возвращалась на базу, две сменные взлетали ей навстречу. Причем направление они держали почему-то не на Копытово, а на Москву. Долбушин начинал уставать и, как всякий уставший человек, сердиться. Наконец за вершинами елей наметился просвет. Отсюда уже видна была бетонная ограды базы. Долбушин ускорил шаг. Заснеженные ели расступились, и он вышел на небольшую поляну.
        На поляне был разбит лагерь, похожий на цыганский табор у дальних станций электричек. Пылали костры. Вокруг костров хаотично разбросаны палатки, навесы из полиэтилена, строения из коробок, старые автомобильные прицепы и прочие временные жилища. На веревках сушились спальники, кофты, майки. Особенно нелепы были обледеневшие брюки, застывшие в пародии на ходьбу. Ветер раскачивал их и ударял о молодую елку. Долбушин попытался поскорее проскочить поляну, но не получилось. Его заметили. К нему подбежали несколько юношей и две или три девушки. Глава форта приготовился защищаться. Первого из приблизившихся он ткнул зонтом в грудь, чуть ниже сердца, потому что тычок в сердце был бы смертельным. Тот упал, но сразу вскочил и стал хохотать. Девушки тоже смеялись. Одна бросала в Долбушина снегом. Потом стала танцевать.
        - Я бабочка! Я лечу на огонь! И пусть я сгорю, но этого счастья у меня никто не отнимет! - восклицала она.
        Долбушин попятился, опасаясь, что бабочка собьет его с ног. Весила она немало.

«Псиосные! Гай расщедрился и бросил им подачку!» - сообразил он и, пытаясь испугать, замахнулся зонтом, но замахнулся безнадежно, зная, что никто не отойдет, даже если он устелит поляну трупами.
        Другая девушка, более серьезная, обошла Долбушина кругом, разглядывая его со всех сторон.
        - Я стиральная машина! Я целый день стираю, и никто мне не помогает! Только попробуй что-нибудь испачкать - убью! - сказала она строго.
        Долбушин почувствовал, что сходит с ума. Его хваленая выдержка дала трещину. Он опустил зонт, натянул на глаза шапку Артурыча и неуклюже побежал, перепрыгивая через валявшийся мусор и лежащих у костров людей. Откуда-то сбоку подскочил мужчина средних лет в дорогом, но необыкновенно грязном пальто, в котором он, видимо, спал. В правом стекле очков плескал огонь костра, а левого стекла не было вовсе. Он схватил Долбушина за рукав и, пригнув к себе, горячо зашептал на ухо:
        - Я узнал вас, Альберт Федорович! И вы среди нас! Браво, давно пора! Я раскусил их план! Они делают все, чтобы мы покупали все подряд! Приобретали и выбрасывали, потому что вещи сразу ломаются! И это тоже их план! Но чтобы покупать, надо иметь деньги. А деньги хранить нельзя - их сжирает инфляция! Обязательно надо покупать! Люди, как белки, крутят колеса мировой экономики, которая делает все на выброс! У нас нет времени думать! Нет времени жить! Мы белки! Гениально, да?
        - Гениально, - согласился Долбушин. Он узнал этого человека. Это был эксперт по драгоценным металлам из его форта, человек правильный до занудства, подсевший на псиос неожиданно для всех, кто его знал.
        Эксперт по драгметаллам перестал дышать ему в ухо:
        - Но тшшш! Никому ни слова! Они знают, что я это знаю, и поэтому я прячусь в лесу! У меня есть план, как их одурачить! Я куплю этот лес, а потом выброшу! Елки выброшу, зиму выброшу! Они придут, а тут ничего нет - пустота! Они провалятся в нее и умрут! Но - тшшш! Это тайна! - Сумасшедший оттолкнул Долбушина и унесся огромными прыжками, перепрыгивая через костры.
        Глава форта торопливо пересек поляну и, миновав лагерь псиосных, оказался у ограды, метров за двести до ворот. По площадке прохаживались арбалетчики из охраны Гая. Долбушин видел, как скрещиваются лучи их фонарей. Из приоткрытой двери сторожки лился теплый желтый свет. Временами кто-то из охранников заходил внутрь, но быстро выходил. Долгий отдых в сторожке запрещался. Долбушин хотел зарыть зонт в снег, но раздумал. Еще не найдешь потом. Осмотревшись, он повесил его на ветку молодой ели и прижал к стволу. С двух шагов зонт было уже не разглядеть, да еще в темноте. Место хорошее.
        Он отошел на несколько шагов. Остановился. Обернулся. Да, так и есть. Неразличим. Главное, чтобы ветер и поземка поскорее замели снегом ведущие от ели следы. С зонтом он никогда прежде не расставался. Даже во сне не выпускал гладкую, идеально отполированную рукоять, посылавшую волну боли всякий раз, как в мире совершалось убийство. Эта волна перехлестывала сны Долбушина, как море перехлестывает нижние ступени набережной, и отражалась в его снах страшным эхом далекой смерти. Сжимаясь от омерзения, он наблюдал убийство во всех подробностях, слышал крик, видел последний удар или выстрел. Ощущал, как пахнет изо рта палача, как удавка обвивает шею, слышал, как трескается череп от удара по голове. Со временем чувства эти стали приглушенными, смазанными, но их реальность, прежде размытая, теперь абсолютно утвердилась.
        Существовали, конечно, и бонусы. Власть. Страх. Авторитет. Быстрые осторожные взгляды женщин и их расширенные зрачки. Торопливые заискивающие голоса мужчин, особенно тех, которые не признают власти, не держащей в руке палку.
        Зонт. Тяжесть рукояти. Постукивающий по камням наконечник. Спицы, в стремительном толчке натягивающие прорезиненную ткань. Долбушин ненавидел всё это и одновременно любил, как мы ненавидим и одновременно лелеем свои самые скверные привычки, свое страшное второе «я».
        И вот теперь Долбушин оставил свой зонт. Сделал невозможное и одновременно уже свершившееся.
        Больше Долбушин не оборачивался.
        Он достал нетопыря и внезапно осознал, что у него бьется сердце, а во рту непривычная сухость. Долбушин зачерпнул снег, подержал во рту и выплюнул. «Неужели я боюсь? Это неконструктивно! Когда все уже решено, страх мешает», - сказал он себе. Если он достанет закладку и получит другую половину, которая теперь у шныров - он изменит реальность. Если не достанет - Гай с Тиллем все равно доберутся до него. Это лишь вопрос времени.
        Долбушин взял нетопыря за крылья и развернул к себе его курносую мордочку. Это было неспешное, маленькое и целеустремленное зло, ждущее своей минуты, как ждут его кинжал, пуля или снаряд. Теперь, когда Долбушин держал его за крылья, между ними установился контакт, и по нетопырю пробегали черные волны. Глава форта решительно поднес нетопыря ко лбу и за мгновение до укуса ощутил узкий холод, сосредоточившийся в одной точке…
        Фигурка нетопыря стала невесомой, и Долбушин понял, что держит в руках пустоту. Он разжал руки и вскинул голову. Нетопыря он не видел, но ощущал, что тот где-то над ним. Тень крыльев дважды скользнула по его лицу, заслоняя луну. Куда бы Долбушин ни пошел, нетопырь будет его сопровождать.
        Глава 29
        Тридцать третья фигура
        Саможаление и стремление к удовольствиям - это два костыля, между которыми я непрерывно болтаюсь и которые превращают меня из человека в калеку. Пока себя не разлюбишь - никого больше не полюбишь.
        Йозеф Эметс
        Выдергивая из сугроба увязавшие ноги, Долбушин шагал к воротам. Прямые лучи фонарей скользили вокруг, но его пока не касались. Перед тем как окликнуть охранников, Долбушин еще раз убедился, что это арбалетчики Гая. Любой из берсерков прикончил бы его сразу, чтобы получить от шефа псиос. Правда, и арбалетчики Гая могут его застрелить, но эти, если не будет угрозы их жизни, предпочтут дождаться приказа своего прямого начальства. Да и награда от Тилля им не светит. Гай не потерпит, чтобы его псы брали подачки из чужих рук.
        Нет, это точно были люди Гая. Одного из них, костистого, с худым лицом, Долбушин узнал. У него были узкие плечи, длинные руки и огромные запястья. Он считался отличным стрелком и с семидесяти шагов мог всадить болт кошке в глаз, причем даже не из улучшенного, а из обычного магазинного арбалета.
        Другой был молодой, резкий, но нервный, взятый Гаем в личную охрану около года назад. Долбушин вспомнил его по уникальной птичьей походке: резкая перебежка, остановка, опять резкая перебежка и опять остановка. К Гаю его пока допускали нечасто: не заслужил. Использовали для охраны территории.
        Глава форта в последний раз прикинул, не проще ли было воспользоваться нетопырем в лагере псиосных. Да только годится ли тело псиосного для переселения? Поладит ли нетопырь с элем, если псиосный окажется инкубатором? По этой же причине Долбушину не подходил и Гай, сплетенный со своим эльбом в единое целое.
        - Эй! - окликнул Долбушин, когда его и арбалетчиков разделяло метров двадцать.
        Арбалетчики разом обернулись. Один луч нашарил Долбушина сразу, другой немного пометался, проверяя, нет ли у него спутников, и, наконец, остановился на его лице. Долбушин продолжал идти на них. В него пока не целились. Видно, принимали за кого-то из местных пьянчужек, порой забредавших сюда. Лишь когда глава финансового форта оказался шагах в семи, один из охранников Гая передал фонарь напарнику, а сам быстро опустился на одно колено, вскинув навстречу Долбушину нечто громоздко-знакомое.
        - Сдохнуть хочешь? Здесь охранная зона!
        Глава форта остановился. Фонари слепили его. В ногах была непонятная тяжесть. Ощущение холода в центре лба давно перешло в свою противоположность - в жар, который постепенно заполнил все его тело. Долбушин ощущал себя огромным, как воздушный шар. Знакомое чувство, особенно при телепортациях. Что ж, теперь хотя бы ясно, как все происходит. Душа расширяется, в теле ей становится тесно и прикосновение любого живого существа вызывает прыжок.
        - Убери фонарь! Это я! - крикнул Долбушин, козырьком заслоняя глаза. Чем больше самоуверенности, тем лучше. Если они почувствуют страх, его шансы встретиться с Арно резко сократятся. Только оскорблений лучше не допускать. Люди, не расстающиеся с оружием, часто ущербны и, как следствие, вспыльчивы.
        Арбалетчик был сбит с толку. Во всяком случае, Долбушин приблизился шагов на пять, прежде чем он крикнул:
        - Жить надоело? Сесть на снег!
        На этот раз Долбушин все же послушался. Он понял, что его не узнают: мешала широкая, извалянная в снегу куртка с поднятым воротником и надвинутая на лоб шапка.
        - Сесть на снег! - повторил арбалетчик.
        - Убери фонарь! Это я, Долбушин! - Глава форта стянул с головы шапку.
        Лучи фонарей заметались, спеша охватить фигуру целиком.
        - И, правда, он… А зонт где? - растерянно спросил арбалетчик.

«Так вот чего они все боятся!» - подумал Долбушин.
        - Зонта нет. Позовите Гая! Живее! - раздраженно повторил он, показывая пустые ладони.
        Гай был Долбушину не нужен, но он знал здешние порядки. С Гаем все равно будут связываться через Арно, а тот не устоит и примчится в надежде что-то разнюхать. Некоторое время арбалетчики соображали. Долбушин едва стоял. Жар усиливался. Покрытый липким потом, он дернул молнию куртки. Этого оказалось мало, и глава форта потянул ворот водолазки, впуская холодный воздух. Он слышал, как арбалетчики шептались: «Он на ногах не держится!» - «Может, замерз?» - «Где ты таких замерзших видел?» - «А если на псиос подсел, нет?»
        Молодой, стоявший с двумя фонарями, сунул один под мышку и достал рацию.
        - Арно, ты не спишь? Пост у центральных ворот! У нас Долбушин.
        - Кто-кто? - быстро повторил Арно. Он явно все расслышал с первого раза, но переспросом брал паузу для размышлений.
        - Альберт Долбушин. Хочет видеть Гая!
        Рация потрескивала. Пауза показалась Долбушину бесконечной.
        - Сейчас приеду! Смотрите, чтобы он меня дождался! - наконец сказал Арно.
        - Дождется! - пообещал костистый и ласково погладил щекой деревянный короб арбалета.
        Еще несколько минут ожидания, и ворота, лязгнув, отъехали. С открытого белого электрокара спрыгнул Арно. Великолепный Арно! Всеведущий Арно! Арно в каждой бочке затычка! Арно, без которого не взойдет солнце и потеряется луна! Арно, который держит в руках все нити. Арно! Арно! Арно! Самый нужный, скромный, неброско-знаменитый! Белая рубашка с черной бабочкой под волчьей дохой!
        - Альберт Федорович! Вы ли это? Не смею верить своему счастью! Мы с Дионисием Тиграновичем так волновались! Так волновались!
        Арно устремился навстречу Долбушину, раскинул руки для объятий, однако до главы форта так и не добрался и остановился за спинами арбалетчиков. Долбушин отметил, что Арно обшаривает его глазами. И этому, видно, не дает покоя зонт.
        - Мне нужен Гай! - ворочая слова, выговорил Долбушин.
        Арно умильно захихикал. Ласковые глазки облизывали лицо главы финансового форта. Ручки гладили воздух. Был бы хвостик - он бы наверняка вилял. Казалось, секретарь пытается просочиться Долбушину в душу, все там обнюхать и ощупать.
        - Я даже не знаю, что вам сказать! Все так неожиданно! Гай немного занят, но я, возможно, смог бы ему передать… - начал он.
        Долбушин почувствовал, что деревенеет. Нетопырю требовалось постоянное движение. Стоять на месте он не мог. Дубовые негнущиеся руки, пальцы как сосновые корни, неподъемные веки. Он не то шагнул, не то завалился вперед. Почему-то Арно решил, что глава форта пытается добраться до электрокара и отправиться к Гаю. Обойти его, незаменимого и всерешающего! Пытаясь не пустить, он заступил Долбушину путь и - их руки наконец соприкоснулись.
        По снегу скользнула видимая тень невидимых крыльев. Нетопырь атаковал. Сознание Арно забилось в угол и сжалось, от ужаса уступив контроль над телом.
        Голова продолжала кружиться. Ощущение тошноты усилилось. Со стороны, точно сквозь вату, Долбушин услышал крик. Увидел, как арбалетчик наклонился и с усилием перевернул чье-то лежащее вниз лицом тело. Голоса торопились, перебивая друг друга.

«Свалился!» - «Держи на прицеле, а то еще бросится!» - «Что он может без зонта?» -
«А если спрятал под курткой?» - «Да он уже пришел такой. Еле ноги волок!» - «Кто его так? Может, Тилль? Он же вроде раненый был?» - «Не болтай! Дай фонарь!»
        Костистый арбалетчик оглядел лежащее тело, направил луч света ему в зрачки и, нащупывая пульс, коснулся шеи.
        - Да он мертвый! - услышал Долбушин.
        - А если притворяется?
        - Я на «Скорой» проездил два года фельдшером. Это труп - я тебе отвечаю. Сердце не бьется, реакции на свет нет.
        Арбалетчики переминались и чего-то ждали. Долбушин наклонился и заглянул в обострившееся лицо. В полуоткрытый рот падал снег. На впалых щеках, покрытых недельной щетиной, уже не таял лед. Долбушин видел много смертей, и мертвецов не боялся, но этот мертвец был особенным. Он понимал, что нужно отвернуться, но почему-то не отворачивался и продолжал смотреть на это знакомо-незнакомое лицо.
        - Что делать, Арно?
        Долбушин запоздало осознал, что обращаются к нему. Кашлянул, проверяя, повинуется ли голос.
        - Перенесите труп в сторожку!.. Никого не подпускать, особенно из берсерков! Не обыскивать, пока я не вернусь!
        - А если сам Тилль? - опасливо подал голос молодой.
        - Тилля в первую очередь не пускать, если приедет!
        Арбалетчики переглянулись.
        - Ты чего, Арно! Да он же здесь! - сказал костистый.
        - Тилль?
        - Вчера днем приехал. С сыном, в которого Гамов болт всадил. Да и почти весь форт его здесь!
        - А почему он не в больнице?
        - Да там вышло чего-то… Ты же сам рассказывал. То ли Ингвар в кого-то выстрелил, то ли голову кому сгоряча проломил. Едва замяли. Пришлось срочно уезжать.
        Долбушин вскочил на сиденье электрокара. Дождавшись, пока арбалетчики уволокут тело в сторожку, он с третьей попытки привел электрокар в движение и, задев бампером ворота, как бешеный погнал к темневшему вдалеке строению. Он знал, что времени у него в обрез. Пару раз по дороге ему попадались патрули, отступавшие в снег, чтобы его пропустить. Спрыгнув с электрокара там, где проезда уже не было, Долбушин прошел мимо трех четверок берсерков, по этому признаку определив, что их хозяин где-то внутри. На Арно берсерки уставились без особого почтения: он не был их начальником, но все же отодвинулись, пропуская его.
        Настроение у Долбушина было мерзкое. Еще по дороге, скользнув в сознание Арно, он обнаружил страшное: закладка у Гая в комнате. Он с ней не расстается. На лестнице Долбушину попалось зеркало, перед которым он остановился, разглядывая себя. В теле Арно ему не нравилось. Прилизанная челочка, маленькие ручки, знакомые больше с кремом, чем с арбалетом или топором, щечки свекольного цвета с узелками. Правда, ходило тело бесшумно, слух имело острый, кошачий, а по ступенькам взлетало в один миг, не испытывая ни усталости, ни отдышки.
        Он шел по хорошо знакомому ему длинному коридору, своей безликостью напоминавшему коридор офиса. Недавний ремонт мало что изменил. Разве что стены запестрели многочисленными отепляющими безвкусицу картинами, но это уже стараниями Дионисия Тиграновича и его эстетически развитых «ворон». Едва ли сам Гай замечал эти яркие пятна и убогую унифицированность коридора. Для него это были декорации, серые пятна на черном теле пустоты, ничего не менявшие и ни для чего не нужные. Когда-то вдохнувший воздух двушки и побывавший за первой грядой, теперь он не мог насытиться никаким другим воздухом, никакой роскошью и никакими картинами. Увы, золото и навоз были для него частями одного не слишком отличающегося целого. В быту Гая отличала скромность. С равным успехом он мог жить в царских палатах и в загаженном хлеву, оставаясь в этом отношении истинным первошныром, отлично знающим иерархию этого временного мира по отношению к двушке.
        Долбушин дошел до середины коридора, когда одна из дверей распахнулась. Из комнаты выскочил плешивый человек в медицинском халате, налетел на главу форта и отпрянул к стене. Долбушин успел заметить, что под белым халатом у плешивого - хороший костюм, а очки в золоченой оправе. Сейчас на лице у него застыл смертельный ужас. Вслед плешивому из комнаты вылетел хриплый вопль, а за воплем и ударившийся в стену табурет. Подгоняемый этим воплем, плешивый согнулся вдвое и убежал рысцой, слепо тыкаясь в закрытые двери. Пытаясь понять, кто так напугал беднягу, Долбушин заглянул в оставшуюся открытой дверь, и спина у него напряглась. Он увидел Тилля, стоявшего у постели раненого сына. Лица сына было не разглядеть - что-то белое, неожиданно маленькое, с трубками, уходящими в рот и в ноздри. Рядом мерцал монитор и мерно пищала страшная машина, дышащая и шипевшая, точно живая.
        Долбушин смотрел на Тилля, едва его узнавая. Даже со спины заметно было, что Тилль обмяк и постарел. Ожиревшие мышцы сдулись, точно надувную игрушку царапнули гвоздем. Тилль опирался руками на спинку стула, который, как видно, хотел бросить, но так и не бросил. Стоял и рычал, как больной зверь. Рычание было тихое, утробное, изредка прорезаемое тонким, смешным, непонятным звуком. Тилль услышал шорох. Обернулся. Мгновение Долбушину казалось, что он узнает его и бросится. Глава форта приготовился защищаться, но глаза у Тилля были погасшие, с красными прожилками. Вся ярость ушла на плешивого.
        - Убирайся, Арно! Чего тебе надо?.. - устало спросил он, пытаясь понять, что привело сюда маленького секретаря. - А, да! Там профессор по коридорам бегает! Вышвырни его и скажи ребятам, чтоб не особо церемонились! Он только болтать мастер. - И Тилль вновь повернулся к сыну. Оглядев комнату, Долбушин заметил арбалет, небрежно валявшийся на походной кушетке, предназначенной для самого Ингвара. Хорошая, надежная модель с тетивой из переплетающихся нитей лавсана и кевлара, мощными стальными дугами и ореховым прикладом. Арбалет был не взведен, но взводился одним движением. Три болта, состегнутые вместе пластиковым зажимом, стояли рядом, опираясь о ножку кушетки.

«Какой шанс! Он один, без охраны! Но у него кабанья голова… Стрелять бесполезно. Он неуязвим!» - прикинул Долбушин, и тотчас в глаза ему прыгнул переносной металлический стол, стоявший у кровати. На столе, заставленном коробками с ампулами, бутылками с глюкозой, капельницами и шприцами, тускло поблескивало что-то маленькое. Долбушин равнодушно скользнул по этому предмету взглядом, рассеянно отвел глаза и… снова зачем-то посмотрел в ту же точку. Маленький, тусклый, не вписывающийся в медицинскую стихию предмет был кабаньей головой. Рядом валялась оборванная цепочка. Скорее всего, Тилль рванул ее с себя со злостью, подумав, что вот, я-то жив, а сына-то проклятый вепрь не уберег!
        Долбушин хотел схватить кабанью голову, но опомнился. Пока он под действием нетопыря, брать новый уникум нельзя. Даже прикасаться к нему опасно. Конфликт двух уникумов станет для него смертельным. Он и так в чужом теле на птичьих правах. Стоит сознанию Арно очнуться от навеваемого нетопырем ужаса, и оно вышвырнет пришельца в пустоту, на рассеянье.
        Вспомнив про арбалет, Долбушин медленно, чтобы не спугнуть Тилля, подошел к кровати, бесшумно взял арбалет и, подняв с пола состегнутые болты, отсоединил крайний. Вставил болт в направляющий желоб и потянул рычаг. До выстрела оставались мгновения, однако еще до щелчка, который выдал бы его и вынудил к немедленному выстрелу, Долбушин остановил рычаг. Он сам не понимал, отчего медлит и чего ждет.
        Момент был не просто подходящий, а единственный в жизни. Другого такого больше не представится. В следующий раз Тилль окажется либо с охраной, либо с кабаньей головой на цепочке. Теперь же он даже и не думал поворачиваться, представляя не просто идеальную, а исключающую промах мишень. Долбушин долгим взглядом посмотрел на жирную спину Тилля, без голоса, одним губами, прошептал ругательство и, бесшумно опустив арбалет на кровать, вышел из комнаты.
        Здесь, всего в этаже от клеток с гиелами, даже зимой попадались мухи. Чистя крылышки, они отдыхали на стенах, взлетали, устраивали пляску под лампами и равнодушно пробегали по картинам. Не успел Долбушин подумать, что случится, если одна из этих мух коснется его, как что-то ощутил и уставился на рукав. По куртке Арно, направляясь к кисти, быстро и деловито ползла муха. Когда Долбушин увидел ее, муха уже почти прикоснулась к коже. Он бешено замахал рукой. Потом подул. Муха неохотно взлетела, бестолково покружила и отправилась топиться в бушующем море на картине Айвазовского.
        - Одежда! Она села на одежду! - прошептал Долбушин.
        У дверей Гая на корточках сидели три арбалетчика. Заметив Арно, они торопливо вскочили. На лицах было скрытое раздражение, что вот, проклятый секретарь вечно подкрадывается, как кот! Глава форта спохватился, что так и не придумал, что скажет Гаю, и начал замедляться, давая себе время подумать, но было уже поздно. Один из арбалетчиков предупредительно постучал и, услышав глухое «Войдите!», распахнул дверь перед Долбушиным.
        Гай, одетый в застиранную, давно потерявшую всякий цвет пижаму, сидел на краю стола и грыз ногти. Перед ним стояли те самые шахматы, в которых Долбушин сутулился черным конем. Все фигуры когда-то были камнями, хранившими самые интересные из перехваченных ведьмарями закладок. Гай любил держать их в руках, думал о чем-то, вспоминал. Партии, которые он разыгрывал сам с собой, едва ли могли заинтересовать шахматиста. Правил, по сути, не существовало. Порой Гай проникался такой любовью к какой-нибудь невзрачной пешке из бурого железняка, что поочередно скармливал ей все неприятельские фигуры. В другой же раз пешка сразу улетала с доски, потому что симпатии Гая оказывались на стороне мраморного ферзя или малахитового слона. Сейчас на доске появилась еще одна фигура - тридцать третья, занимавшая весь центр и определенно пребывавшая у Гая в фаворитах. Пористый кусок песчаника с большой стрекозой внутри. Долбушин старался не смотреть на живую закладку и вообще не поднимать глаз. Сам Гай, может, ничего и не почует, но вот его опекун, с которым они давно сплавились в одно целое… Опасно обманывать существо,
знающее все тайны болота.
        - В чем дело, Арно? - спросил Гай, поворачивая к нему лицо. - Ты плохо выглядишь! Ты весь мокрый, и тебя шатает!
        - У нас в сторожке… труп, - сказал Долбушин, произнося то, о чем он предпочел бы умолчать.
        - И кто его счастливый обладатель?
        - Мы.
        Лицо Гая пошло мимической рябью. Сквозь юношу проступил дряхлый старец.
        - А прежний владелец?
        - Альберт Долбушин.
        Глава форта все же не удержался и вскинул глаза. Интересно, как встретит Гай известие о его смерти. Он был разочарован. Грустно понимать, что для кого-то ты так мало значишь. Рот Гая дрогнул, брови сдвинулись, но не более.
        - Грустно, Арно! Ты ничего не путаешь?
        - Это он.
        - Досадно. Альберт утомлял меня своей самостоятельностью, но я не был ему врагом. А так да здравствует эволюция! Умнейшие убивают сильнейших, но побеждают всегда подлейшие. При таком раскладе я никогда не понимал, откуда берутся добрейшие… Кто его убил?
        - Никто. Он сам пришел и умер. На глазах у двух охранников.
        Гай вскочил.
        - Странно! Идем взглянем на него! Труп, надеюсь, не обыскивали?
        - Нет.
        - А зонт?
        - Зонта не было.
        Долбушин посторонился, пропуская Гая. Он надеялся, что сумеет незаметно спустить в карман закладку. Когда Гай, не оглядываясь, прошел мимо него, Долбушин боком метнулся к столу, схватил закладку и… ему показалось, что она зазвонила. Он вздрогнул, отдернул от закладки пальцы и… понял, что звонит телефон. Старый, массивный, громкого нрава аппарат, к которому Гай привык и не желал его менять, подпрыгивал на краю стола. Номер этого телефона был у Долбушина, Белдо, Тилля и еще нескольких приближенных. Причем звонили они в исключительных случаях. Гай не переносил пустого общения за исключением того, инициатором которого являлся сам.
        - Что случилось, Арно? Кто там еще? Не снимай, я сам!
        Гай неохотно вернулся и поднял трубку. Слов было не различить, но по осколкам голоса Долбушин узнал Белдо. Старичок спешил, захлебывался.
        - Не мельтешите, Дионисий! Где? В каком месте? - оборвал его Гай.
        Шустрый старичок ответил шустрой очередью слипающихся слов.
        - Когда?
        Снова мешанина слов, из которой напрягавший слух Долбушин понял, что Младочка в обмороке.
        - К эльбам Младу!.. Посылайте туда своих розовых волшебников! А мне плевать, что спят! Будите пинками!
        Трубка полетела на рычаги.
        - Арно! Ты слышал? Шныры разбили четверку, которую Тилль послал, чтобы расквитаться с тем парнем, Родионом! По мне, так он вообще не стоил возни! Не хотеть быть с нами - это еще не преступление, однако у Ингвара были с ним старые счеты. Он нам много крови попортил.
        Долбушин всплеснул ручками, как это всегда делал Арно.
        - Да сколько их было, этих шныров?
        - Неважно. В разбитой четверке был маг Белдо. Он успел связаться с Дионисием и сообщил, что у него обломок закладки с крыльями стрекозы.
        - ЧТО? Где он его взял?
        - Белдо не знает. Он считает, что скорее всего среди шныров был парень, которого недоумки Тилля упустили под Копытово, и в бою закладка перешла к магу.
        - И где закладка сейчас? - спросил Долбушин, невольно оглядываясь на шахматную доску.
        Лицо Гая одной частью раздулось, а другой опало.
        - Никто не знает. У мага был браслет-телепорт. Шныры его прижали, и он решился на прыжок.
        - И?..
        - Неудачно! К Дионисию прибыли только кости его ног. Да еще челюсть, застрявшая в подоконнике.
        - А закладка?
        - Закладка исчезла! Едем, Арно! Если закладку не выбросило к Белдо, она до сих пор в парке!
        - А если рассеялась?
        - Закладки не рассеиваются. Песчаник мог растрескаться, но не крылья! У живой закладки - никогда! Отколоть от нее часть можно было только на двушке.
        - Но зачем маг телепортировал? Он же не мог не знать, что с закладками не…
        - Его сбило с толку, что шныр до этого телепортировал с ней и остался жив. Не всякий трюк можно повторить дважды! Едем, Арно!.. Хотя нет, останься! Присмотри за телом Альберта! Что-то тут не чисто!
        Гай уже летел по коридору. Позади него павлиньим хвостом мелись отставшие арбалетчики. Глава форта схватил с доски закладку и выскочил следом. Он едва держался на ногах, но надеялся, что сумеет добраться до электрокара и до ворот. За телом Долбушина он присмотрит. В этом Гай может не сомневаться.
        Лишь бы муха не села или гиела не ткнула его носом…
        Глава 30
        Папина дочка
        Настоящий поступок - есть действие, не осмысливающее себя как поступок.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Даня пнул ведро. Перевернул его и сел. В пегасне он был один. Сюда он пришел, чтобы укрыться от всех. Про крылья стрекозы он так никому и не сказал. Не набрался храбрости. И теперь считал себя виноватым во всех бедствиях человечества, начавшихся, как известно, с изобретения колеса. Ему не хотелось дышать, не хотелось думать, не хотелось смотреть по сторонам.
        - Паршиво, господа! Паршиво и нелогично! Не вижу системы! - бормотал он, имея в виду и общее мироустройство, и свою собственную, отдельно взятую жизнь.
        Ворота лязгнули от хорошего пинка. В пегасню ввалилась Штопочка и двинулась к бочонку с овсом. Бич был привычно перекинут через плечо и лихо закручен. Ступала Штопочка широко, по сторонам не смотрела. Ощущалось, что маршрут знакомый. Добравшись до бочонка, Штопочка засунула руку до плеча в овес. Даня встал, нарочно брякнув ведром.
        Штопочка тревожно оглянулась.
        - А, это ты, длинный! Что ты тут делаешь?
        - Ничего, - с обидой отозвался Даня. Он, конечно, был длинным и не оспаривал этого факта, однако не настолько длинным, чтобы всякие короткие постоянно напоминали ему об этом.
        - По тебе и видно! - сказала Штопочка, выуживая из овса бутылку.
        Даня разинул рот. В бутылке был явно не кефир, хотя и кефир, говорят, имеет какие-то градусы.
        - Смотри не сболтни никому! А то обижусь прямым в нос! - предупредила Штопочка.
        Даня замотал головой. Штопочка ободряюще хлопнула его по плечу.
        - Вот и лады! Глотнуть хочешь? Грамотная самогонка. Есть тут один дед в Копытово, бывший химик. Я ему грязь с двушки привожу, она от радикулита лечит.
        - Я не пью! - пискнул Даня.
        - А кто пьет? Я, что ли? - Штопочка отхлебнула из горлышка и, поморщившись, выдохнула прямо в нос принюхивающемуся ослику Фантому. - Разве ж я пью? Я прихлебываю. Видел бы ты, как другие пьют. Последний раз предлагаю! Нет? - И Штопочка оглянулась, собираясь зарыть бутылку в овес. Чисто из научного интереса Даня забрал у Штопочки бутылку и капнул себе на язык. Видя, что Даня кривится, ослик Фантом сочувственно полез к нему мордой и лизнул его в губы. Даня с воплем оттолкнул осла, запутавшись пальцем в его свалявшийся гриве.
        - Ну ща что-то будет! - со знанием дела сказала Штопочка.
        Несколько секунд Даня стоял неподвижно, глупо улыбался и раскачивался. Ослик мирно подбирал губами рассыпавшийся овес. Наконец зрачки Дани перестали метаться в орбитах и уставились в одну точку.
        - Вот что интересно, господа! - лекторским голосом произнес он, хотя господа в пегасне отсутствовали, а благосклонно внимавшая ему Штопочка совершенно определенно была дамой. - С 1981 года крепость алкогольных напитков выражается в объемных процентах содержания алкоголя при 20 градусах Цельсия. Эстонская водочная монополия продавала до 1940 года 98 %-ный картофельный спирт. Сейчас самый крепкий из существующих морской ром Пассера - 79 %, не считая американского спирта в 95 %, который выпускается в 31 штате Америки. Похмелье усиливается из-за присутствия токсических веществ. Например, амилового спирта…
        - Голова! Деятель, в натуре! Знанья есть - ума не надо!
        Штопочка одобряюще ткнула его кулаком в живот. Даня икнул. Еще разик отхлебнув из бутылки, Штопочка окончательно зарыла ее в овес. Когда она вытащила руку, Даня с отрешенной созерцательностью уставился на плетеный браслет на ее запястье. Плетение было главным увлечением Штопочки, не считая бича, верховой езды и множества вредных привычек. Она плела все, что угодно и из чего угодно - из веревочек, шнурков, лент, тесьмы, но лучше всего из кожаных ремешков разной длины. Треть ШНыра ходила в разных ее поделках.
        Даня увидел браслет и вспомнил пухлощекого ведьмаря из парка.
        - Он телепортировал с закладкой! И наверняка знал, где хочет оказаться! А я не знал! И потому уцелел! - крикнул он, срываясь с места.
        Штопочка наклонила голову и выдохнула в ладонь, проверяя, пахнет ли от нее спиртным.
        - Блин, лука бы сожрать… И чо? - спросила она без энтузиазма.
        Даня не ответил. Он уже верблюдил к ШНыру.

* * *
        Даня толнул дверь кабинета. Вбежал и замер. За столом Кавалерии сидела Рина и поочередно примеряла все очки директрисы.
        - У меня все в порядке с логикой вещей, а вот времени мало! От тебя требуется одно подлежащее и одно сказуемое! - сказала она, строго глядя на Даню поверх очков.
        Даня, наконец, пришел в себя.
        - Где Кавалерия? - завопил он.
        Рина поморщилась.
        - Не ори как потерпевший! Не надо Шумана! Лучше сразу Глюка! А то у меня и так сегодня с утра сплошной Мусоргский на душе!
        Даня понял, кто криком тут ничего не добьешься.
        - Что ты тут вообще делаешь? - спросил он мрачно.
        - А что, не видно? Меня посадили работать «нетом», - с гордостью сообщила Рина.
        - Кем работать?
        - Работать «нетом» - это объяснять всем подряд, что кого-то нет на месте. Очень полезная работа! Ты уже шестой за пятнадцать минут.
        - Ты не понимаешь! Мне нужна Кавалерия! Сию минуту!
        - Какое совпадение! Тем пяти она тоже была нужна сию минуту! - Рина провела пальцем по воздуху, рисуя дугу. - Но, увы, она телепортировала. Кентавр у нее разряжен, связи нет.
        - Куда телепортировала?
        - Здоровый вопрос! Куда - не знаю, она мне не докладывает, - вздохнула Рина. - А почему, собственно, не докладывает?.. Непорядок! Ну давай, говори, чего там у тебя?
        Тайна жгла Дане душу. Через двадцать секунд Рина знала, что исчезнувшие крылья могут быть в парке. Через сорок - выпытала у Дани, как туда попасть и получила точное описание забора, перелезая через который он посеял закладку.
        Рина вскочила. Решения она принимала быстро, но всегда не в кассу. Во всяком случае, так утверждала Мамася.
        - Сиди работай тут «нетом»! Я скоро! - крикнула она.
        - Ты куда?
        - За Гавром! - Рина была уже в коридоре.
        - Зачем?
        - Он ищет… - донеслось издали.
        - Кого?
        - …твоего дедушку!!!
        Даня вернулся в кабинет и очень озадаченный, стал размышлять, зачем Гавру его дедушка.

* * *
        Уже стемнело. Рина мчалась над городом, ориентируясь на освещенные реки проспектов и изредка поглядывая на навигатор, который Сашка подарил ей на Новый год. Без навигатора парка ей было не найти. Москву она, как все коренные москвичи, знала посредственно, особенно всякие улочки, названные именами полярников, генералов и деятелей культуры. Знать Москву нельзя по определению, ее можно только чувствовать. Навигатор пребывал в панике, но все же пытался руководить и вычерчивал синие стрелочки.

«Через двести пятьдесят метров поверните налево… вы сошли с маршрута… первый съезд направо… возьмите левее… развернитесь… через полтора километра поверните направо… вы сошли с маршрута!» - бубнил он с глубокой обидой, что Рина никуда не разворачивается и вообще летит над домами.
        Примерно в трех-четырех кварталах от парка начало твориться что-то непонятное. Вначале Гавр заволновался и стал прижиматься к домам, а затем Рина увидела, как в освещенных луной тучах мелькнуло несколько парных точек. Рине стало не по себе. Она направила Гавра к земле и, держась над трамвайными рельсами так низко, что могла врезаться в трамвай, окажись он на ее пути, добралась до парка.

«Вы прибыли в конечную точку маршрута!» - похвастался навигатор, без зазрения совести приписывая все заслуги себе. Рина выключила его и забросила в рюкзак, взамен достав шнеппер. Парк за оградой казался темным. Во мраке ползали какие-то мелкие светлячки, и их было очень много. «Фонари!» - поняла Рина. Она сопоставила это с гиелами в небе, и настроение у нее резко испортилось.
        Гавр бесшумно перемахнул через забор и теперь просовывал между прутьями морду, дожидаясь Рину и поскуливая. Рине ничего не оставалось, как лезть за ним. Поднимая руки, чтобы схватиться за прутья забора, она увидела погасшего сирина на нерпи и не в первый уже раз обозвала себя идиоткой. Сирин был истрачен на то, чтобы поскорее добраться от въездных ворот ШНыра до сарая Гавра. Но там и бежать было минут десять-пятнадцать от силы. Зато теперь, если и потребуется, не телепортируешь. Вот и сэкономила время!
        Гавр вертелся вокруг своей оси, протаптывая площадку для ночного отдыха. Однако Рина знала, что отдыхать ему не придется.
        - Ищи! - приказала она Гавру, тревожно косясь на ползающих по парку светлячков.
        Гавр смотрел на нее, развесив уши.
        - Закладку ищи! - повторила Рина. - Ну что тут непонятного? Закладку!
        Гавр вывалил язык и попытался лизнуть ее в нос. Ему льстило, что вот, с ним разговаривают. Должно быть, говорят что-то умное, голос звучит ласково. Приятно все-таки! Рина чуть не придушила его. Разве она за этим примчалась сюда ночью, чтобы Гавр тупил и пускал слюни? Не зная, как навести его на верную мысль, она скатала снежок и бросила его в темноту.
        - Ищи! Понял? Ну! Принеси!
        Гавр метнулся за снежком, но вернулся не с ним, а с обломком детской лопаты, которую не отдал, а принялся разгрызать, помогая себе лапами. Рина похвалила его и бросила еще один снежок.
        - Молодец!.. А теперь другое ищи!
        Гавр вскочил и огромными прыжками-перелетками метнулся, но не к снежку, а в противоположную сторону. Боясь его потерять, Рина кинулась следом, шипя: «Стой! Да куда ты?» Кричать она не решалась, чтобы не услышали берсерки. Да притом Гавр и не услышал бы. Он был из тех удивительных экземпляров, которые слышат только то, что им выгодно. Когда выгодно - услышат и шепот, и шевеление губ, когда не выгодно - не услышат и вопль в полицейский матюгальник.
        Несколько раз Гавр менял направление. Метался то вправо, то влево, останавливался и нетерпеливо приникал к снегу носом, как пес, ищущий потерянный след. Потом снова принимался бежать. Рина находила Гавра по треску ветвей и движениям темного силуэта на снегу. Ей казалось, что они пробежали не менее трети парка, когда Гавр метнулся к ограде и остановился. Задыхаясь, Рина нагнала его и увидела, что Гавр роет. Он рыл, как роют собаки, осев на задние лапы, а передними яростно раскидывая снег, одновременно помогая себе мордой. Когда снег попадал ему в нос, Гавр сердито чихал.
        Почему-то Рина решила, что он снова нашел дохлую кошку.
        - Фу! - крикнула она. - Фу!
        Гавр перестал рыть и оторвал от снега морду. Губами - именно губами - потому что клыки для этой цели не подходили, он что-то держал. Ровное бело-голубое сияние освещало изнутри рот гиелы, как это бывает у ребенка, когда он сунет себе в рот зажженный фонарик.
        - Ты чокнутая гиела, которая ищет закладки! - тихо воскликнула Рина.
        Она присела на корточки и зашептала:
        - А ну отдай! Отдай!
        Гавр отскочил и, присев на задние лапы, отпрыгнул, призывая Рину догонять и отбирать. Рина остановилась. Единственным способом отобрать что-либо у Гавра было притвориться, что вещь не имеет для тебя никакой ценности. Тогда появлялся шанс, что и Гавр постепенно охладеет и бросит надоевшую игрушку. Вот и сейчас Рина притворялась, что ей плевать на закладку, а Гавр притворялся, что для него не существует удовольствия большего, чем держать ее в губах и ни с кем не делиться. Примерно с минуту молодая гиела и ее хозяйка манипулировали друг другом, тщательно выискивая в сопернике слабину. Рина отворачивалась спиной, делая вид, что презирает закладку настолько, что не прикоснется к ней за все радости мира, а Гавр забегал по снегу и дразнил ее. Под конец Гавр увлекся и мотнул мордой слишком сильно. Из его губ вылетела сияющая прозрачная пластинка, слипшаяся вдвое. Сразу перестав презирать закладки, Рина бросилась животом на снег и накрыла ее ладонью.
        Она не понимала, почему закладка без камня, и решила, что Гавр случайно раздробил его зубами. Но, в конце концов, так ли нужен камень, если крылья у нее! Гавр ткнулся мордой ей в шею, затем в спину и, наконец, уступив хозяйке закладку, куда-то унесся. Рина осторожно встала, расправив на ладони сияющую закладку, на которую больно было смотреть. Кто-то цокнул языком, выражая свое восхищение. Рина резко обернулась. У березы, прислонившись к ней плечом, стоял Долбушин. В одной руке у него был китайский магазинный арбалет, на сгибе другой небрежно висел зонт.
        Рина торопливо стала искать свой шнеппер. Нашла, схватила, отряхнула от снега и прицелилась в Долбушина. Тот стоял все в той же позе, у дерева. Рина запоздало сообразила, что это уже дежавю, глупый повтор. Если бы Долбушин хотел пристрелить ее, он давно бы всадил в нее стрел пять. Да и вообще она уже целилась в него однажды в торговом центре на Юго-Западе. Рина опустила шнеппер. Ей мучительно захотелось сказать Долбушину какую-нибудь гадость.
        - Дурацкая куртка! У Артурыча такая же! Наверное, если мужик с приветом, он подсознательно бросается в магазин покупать себе такую куртку! - брякнула она.
        Долбушин рассеянно опустил голову и посмотрел на себя. Он, казалось, вообще не помнил, что на нем надето. Лохматя снег, к ним огромными прыжками несся Гавр. Одной рукой Долбушин вскинул арбалет, другой выставил зонт. Рина вклинилась между ними, повиснув у Гавра на шее. Долбушин, округлив глаза, наблюдал, как его дочь волочется за гиелой, обхватив снизу ее шею, да еще при этом вопит и дергает за свинячьи ушки. Отбросив арбалет из опасения случайно ранить ее, глава форта занес зонт и метнулся вперед.
        - Гавр, не трогай! Долбушин, не трогай! Фу! - не сдерживая голоса, завопила Рина.
        Гавр вертелся на месте, мешая ударить себя зонтом.
        - Она тебя укусит! Отпусти ее!
        - Это я ее укушу! И вас укушу! Это моя гиела!
        Рина разжала руки и села в снег. Долбушин опустил зонт. Он наконец сообразил, что это за гиела, и немного успокоился. Гавр же хотя и рычал, но дальше дело пока не шло. Из Рины вышел весь пар. Она ощущала себя опустошенной.
        - Уходите! - устало сказала Рина Долбушину.
        - Я не могу!
        - Почему?
        Глава форта сунул руку в карман и достал сияющий камень.
        - У меня половина закладки. У тебя другая. Вместе у нас целая закладка! Отдай мне крылья!
        Рина замотала головой.
        - Лучше вы отдайте!
        Глава финансового форта умел торговаться.
        - Сама подумай: почему я? У меня большая часть - у тебя маленькая! Какие-то несчастные крылья!
        - А зачем тогда было за ними приходить, если они несчастные? - задорно возразила Рина. - Попробуйте отберите! Спущу гиелу!
        Долбушин заглянул дочери в глаза. Он смотрел всего секунду, но на Рину нахлынуло то же странное чувство, которое бывало у нее, когда она разговаривала с Кавалерией. Она попыталась оттолкнуть его, не пустить в свои мысли, но Долбушин уже отвел взгляд и покачал головой, показывая, что насильно отнимать ничего не станет.
        Ползущие светлячки приближались. Мелькание не было хаотичным. Лучи то двигались к ним, то ровной линией забирали левее. Хуже было то, что несколько поселений светлячков накапливались на остановке трамвая и у ведущей в парк арки, и от этих островков то один, то другой луч отправлялся в свободный поиск. Долбушин, Гавр и Рина находились примерно на середине воображаемой прямой, соединяющей оба островка. Лицо у Долбушина стало тревожным. Их окружали. Путь отхода был один - к трамвайной линии.
        - Идем! Быстро!
        - Куда? Я с вами никуда не пойду!
        Долбушин, перекосив рот, шагнул к ней, но взглянул на оскаленную морду Гавра, на шнеппер в руках у Рины и поневоле остановился.
        - Не пойдешь - прикончат. И тебя, и меня, - сказал он.
        Рина недоверчиво уставилась на него.
        - А вас-то чего?
        - Долгая история. Там у домов я бросил машину. Идем!
        Рина секунду подумала, оглянулась на «светлячков», потом направила в грудь Долбушину палец.
        - Альберт Долбушин, или как вас там! Я не верю ни единому вашему слову! Для меня вы ведьмарь и больше никто! Имейте в виду: закладки вам не получить! Мой шнеппер заряжен пнуфом! Гиела слушает любую команду! Одно движение моего века - и она вас разорвет!
        - Это замечательно! - одобрил Долбушин. - Тогда двинь веком прямо сейчас, чтобы твой зверь перестал носиться. Он нас выдает!
        Рина пожалела, что ляпнула такое. С Гавром не помогли бы и десять моргающих циклопов. Долбушин не стал загонять ее в угол.
        - Я так и понял, когда ты кричала на него десять минут! Все, пошли! Остальные слова потом!
        Долбушин быстро зашагал к трамвайной линии. Рина несколько секунд простояла на месте, но опомнилась и нагнала его, чтобы еще раз поставить в известность, что ни за что не пойдет. Но пока она бежала, ей пришло в голову, что можно как-нибудь исхитриться и получить закладку со стрекозой.
        Они перелезли через забор и пересекли трамвайную линию. Гавр носился взад и вперед, то обгоняя их, то отставая. Когда он пробегал мимо двух расположенных рядом гаражей, то внезапно заскулил, шарахнулся и припал к земле, будто кто-то его ударил. Короткий арбалетный болт чиркнул по коже на его шее. У стрелка не было времени хорошо прицелиться. Долбушин схватил Рину за руку, швырнул ее на снег, вскинул свой арбалет и выстрелил. Рина услышала приглушенный крик. Темная фигура между гаражами зашаталась и осела. Глава форта потянул рычаг, торопливо взводя тетиву. Рина услышала звук трущегося дерева - это из магазина наверху арбалета скользнула вниз очередная стрела с кожаным опереньем и четырехгранным наконечником.
        - Где вы взяли такой арбалет? - спросила Рина.
        - Когда покойники оживают, это очень страшно, - ответил Долбушин.
        Рина ничего не поняла.
        - Вы попали?
        - В кого?
        - Ну… в этого… - Рина с тревогой показала на щель между гаражами.
        - Да. Но радоваться нечего. Если бы не твоя гиела, в одном из нас торчал бы болт!
        Голос у Долбушина звучал недовольно. Он злился на себя, что до его сознания слишком поздно дошла простая истина: не все берсерки ходят с фонарями.
        - Гавр, ты не ранен? - Рина озабоченно ощупала холку гиелы.
        Гавр поскуливал от боли, но Рина видела, что рана неглубокая. Арбалетный болт оставил царапину. Что-то соображая, Долбушин поглядывал на гаражи.
        - К машине мы не пойдем! - заявил он.
        - Почему?
        - Не нравится мне этот арбалетчик. Уверен, они уже нашли мою… нет, свою машину… Придется укрыться в доме!
        Луну перечеркнули крылья низко летевшей гиелы. Гавр вскинул морду и проследил за гиелой глазами. Неожиданно гиела, как летучая мышь, метнулась вначале в одну сторону, затем в другую и начала снижаться кругами.
        - Засекли! - пробормотал Долбушин.
        Минуя двор, где могли оказаться берсерки, он потащил Рину вдоль задней стены дома. Окна подъездов выходили сюда же. Правда, находились они высоковато - метрах в двух от земли. Первым в брызнувшее стеклами окно запрыгнул Гавр, за ним, зацепив ручкой зонта раму, вскарабкался Долбушин и помог залезть Рине.
        - Зачем мы сюда? - крикнула Рина.
        Долбушин лизнул распоротую ладонь. Освобождая рамы от осколков, чтобы они не впились в Рину, он порезался.
        - Чердак, - ответил он кратко.
        - Думаете, не найдут?
        - Уже нашли. Но на чердаке легче обороняться.
        Глава 31
        Крыша едет на чердак
        Главное не что ты говоришь, а что ты делаешь. Так-то, ясельный пень!
        Кузепыч
        Они взбежали на пятый этаж, повторив недавний маршрут Дани. Правда, подъезд был другим и дом тоже, но это уже мелочи. Опередивший их Гавр кружил на узкой площадке, передними лапами налетая на двери. Чтобы подняться по ведущей на чердак железной лесенке, Долбушину предстояло пройти мимо гиелы, что он и сделал, втиснувшись в стену спиной. Рина увидела, как он побледнел, когда Гавр мазнул его по рукаву слюнявой мордой.
        Звякнув железной лесенкой, Долбушин смахнул зонтом упрямый замок, преграждавший путь на чердак. Гавр и здесь ухитрился его опередить, взбежав наверх по спине главы форта, и глумился над ними, просовывая в люк слюнявую морду. Пришлось Рине лезть вперед и объяснять Гавру, что он не прав. Оказавшись наверху, Долбушин навалил на люк старую автомобильную покрышку - самое тяжелое, что нашлось на чердаке. Особого толку от покрышки не было, но все же хоть что-то.
        Пока глаза не привыкли к темноте, Рина налетала лбом на деревянные балки. Потом коленями на Гавра. Потом снова на балки. И опять на Гавра. Правда, на Гавра она налетала чаще, потому что Гавр был повсюду, а балки только в некоторых местах. Узкие чердачные окна пыльно светились. Крышу пятиэтажки облизывали лучи прожекторов, бившие с соседних, более высоких домов.
        - Три подъезда! Три люка на крышу! Они могут полезть из любого! Мы не сможем сразу контролировать все люки! - сказала Рина.
        - Это правда! Отдай мне крылья, и все изменится! - отозвался Долбушин.
        Рина поспешно спряталась за Гавра.
        - И не подумаю! Лучше вы отдайте мне закладку!
        - Это не твоя стрекоза!
        - Правда? Значит, она ваша?.. Растили маленькую стрекозочку с пеленок, меняли ей подгузники?
        - Представь себе: менял, - начиная злиться, буркнул Долбушин.
        - Ха! Хи и еще раз хо! - раздельно произнесла Рина.
        Глава форта вздохнул. Видимо, вспомнил, с кем имеет дело.
        - Хорошо. Тогда связывайся по кентавру со ШНыром. Попроси помощи!
        Рина представила, что произойдет, если она последует его совету и свяжется со ШНыром. Ул, Наста, Яра, Афанасий, Макс, средние шныры - все примчатся сюда. Разумеется, телепортируют, потому что на пегах слишком долго. А если начнется бой, то какой шанс у них справиться с сотней берсерков? Никакого. Лучшие ныряльщики погибнут напрасно. Нет уж, пусть лучше она одна!
        - Вроде все тихо! Может, берсерки не знают, где мы? - спросила она.
        Надежда умирает последней только в случае, если ее не убивают первой. Рина высунулась из чердачного окна. Звука тетивы она не услышала, только глухие удары по железу. Один выше, другой чуть ниже. Это было совсем не страшно. Просто кто-то дважды стукнул молотком и ушел. Долбушин дернул ее за ногу. Рина упала, но тотчас лягнула его и вскочила.
        - Лежи, самоубийца! - прошипел он.
        - Это вы себе? Надеюсь, в порядке самокритики? И фамилия у вас дурацкая: Дол-бу-шин! По мозгам дол… Ой!
        Он снова рванул ее за ногу.
        - Да что вам от меня надо? Что вы на мне висните? Ай!
        - Не высовывайся!
        - Ну и что! Они же промазали!
        - Они пристреливались!
        - Значит, надо проверить другие окна! Их тут штук шесть.
        Окон оказалось даже больше, и почти все, как оказалось, простреливались. Снова послышались удары по железу. Четыре болта влетели на чердак. Один вонзился совсем далеко, зато другой пробил кожистую перепонку крыла Гавра. Этот болт влетел под непонятным углом. Били не снизу, а с окон примыкавшей девятиэтажки. Она была так близко, что все чердачные окна правой стороны дома отлично просматривались.
        Гавр заскулил и стал зализывать крыло.
        - Все будет хорошо, да? Он сможет летать? - жалобно спросила Рина.
        - Перепонки быстро зарастают, - ободрил ее Долбушин.
        Загрохотала лестница. Лежавшая покрышка взмыла вверх и, с силой ударившись о крышу, откатилась. В люк влетело несколько болтов, насквозь пробивших гниловатое железо крыши, а следом за ними - маленькая кувыркающаяся бутылочка из тонкого стекла. Рина поняла, что сейчас она упадет…
        - Зажмурься! Ослепнешь! - страшно крикнул Долбушин.
        Рина послушалась. Закрытые веки озарило чем-то безумно ярким, розовым и - все опало. Открыв глаза, она увидела, как Долбушин, вслепую выпустивший два болта, яростно размахивает зонтом. В тесный же чердачный люк, мешая друг другу, лезут берсерки.
        Одному Долбушин проломил затылок зонтом. Рина никогда не думала, что человеческая голова способна смяться, как коробка. Другой, которого зацепило по скуле, выронив топор, беззвучно провалился в люк. Третий успел уйти от удара, поставив под зонт топорик. Рукоять зонта и топор зацепились. С секунду Долбушин и берсерк продавливали каждый свое оружие, пытаясь добраться до противника. При этом берсерк ревел, и жирные щеки его тряслись. Долбушин же был бледен как упырь. Потом боль зонта добралась через топор до руки. Выронив оружие, берсерк опрокинулся на головы тех, кто лез следом.
        Долбушин с силой захлопнул люк, сломав кому-то пальцы. Шорох заставил Рину обернуться. Она увидела тень, крадущуюся к главе форта со спины. Кралась тень не слишком уверенно: похоже, берсерк, прорвавшийся на крышу в разгар боя из люка соседнего подъезда, мало что видел в темноте. Рина вскинула двумя руками шнеппер и потянула собачку. Шнеппер не выстрелил. Вспомнив о предохранителе, она торопливо потянула его большим пальцем и выпалила с трех шагов, попав берсерку почему-то не в грудь, куда целилась, а в лоб.
        Вспышка пнуфа - и берсерк отправился на арктическую зимовку, не захватив с собой ватника и теплых штанов. Все это добро им отправляла Суповна, которая дважды в год с воплями «Да чтоб вы там все перемерзли! Чтоб вас белые медведи пережрали!» отстреливала два-три пнуфа по кучам овчиных тулупов. Эти тулупы тайком от жадного Кузепыча она отрывала где-то на шныровском складе.
        Пока Рина и Долбушин отбивались от берсерков, лезущих из двух люков, Гавр, хотя его никто не учил, оберегал третий. Смирно, как послушный ученик, он сидел у люка, напоминая умного пса, который собирается лапой выудить из кипящего супа мясо. Еще до того, как Рина отослала своего противника в Арктику, из люка, ведущего на чердак, осторожно высунулось круглое лицо. Повернулось в одну сторону, в другую. Никого не увидев, берсерк начал осторожно вытягивать руку со шнеппером, чтобы с десяти шагов выстрелить в Рину, и тут Гавр нанес стремительный удар передней лапой. Ударом лапы овчарка ломает позвоночник коту. Гавр весил втрое больше овчарки. Берсерк провалился в темноту, даже не вскрикнув.
        Рина продолжала целиться из разряженного шнеппера в пустоту. Вспышка ослепила ее.
        - А мы вроде неплохо отбиваемся!
        Долбушин положил рядом с собой зонт и размял руку.
        - Это ничего не значит.
        - Как ничего?
        - У нас четверть часа. Примерно столько времени нужно берсеркам Тилля, чтобы перестать быковать. Пристреляться к чердачным окнам, одолжить у Белдо пару боевых магов, знающих, что такое парализующие шары, замедление времени или превращение воздуха в пылающий газ. Это очень больно, когда вдыхаешь огонь. Страшнее, чем быстрая смерть.
        - А Белдо даст магов?
        - Думаю, уже дал. Бедный Белдо! И друга продал, и прибыли не получил. Вдвойне обидно, - под нос себе пробормотал Долбушин.
        - То есть нам не спастись? - спросила Рина.
        Ей было ясно, что, даже если она и решит оставить этого странного человека с убивающим зонтом, вызывавшего такие противоречивые чувства, через слуховое окно с Гавром ей не пробраться. Пока этот олух сообразит, что от него требуется, и взлетит, их утыкают болтами. Если же и не утыкают - уйдут ли они от гиел? Сомнительно.
        - Выход есть, - сказал Долбушин.
        - Какой?
        Он молча протянул ладонь.
        - Выманиваете у меня закладку, так?
        Долбушин лег на спину. Лежа было проще держать под прицелом ближайшее окно и люк.
        - Кое в чем ты права, - сказал он, уходя от прямого ответа на вопрос.
        - В чем?
        - Насчет этой куртки. Она и правда Артурыча.
        Рина резко повернулась к нему. Лица Долбушина было не разглядеть - только светлеющий овал.
        - Что?
        - Это куртка Артурыча. Разве не видно, что она мне коротка? - повторил Долбушин.
        Рина и верила, и не верила.
        - Вы были у Мамаси? У моей мамы? Зачем?
        - Я жил у нее несколько дней, когда в меня стреляли люди Тилля. Но она не твоя мать, - сказал голос, который Рина воспринимала как голос нижней части овала.
        Ночь чужда удивлению.
        - А чья? - спросила Рина просто.
        - Мама Эли.
        - Эли? Так значит… - повторила она эхом, мгновенно вспоминая фотографию. - А сама Мамася знает, что я не?..
        - Не знает.
        - А про Элю?
        - Тоже нет. Ее воспоминания отредактированы, как и твои. Но Эля сейчас у нее. Думаю, разберутся рано или поздно, - сказал Долбушин.
        Рина, сама не зная зачем, водила пальцами по полу. Ощущала цементную крошку, пыль, какие-то щепки.
        - Я догадывалась, что я не… Боялась об этом думать. Но чья я тогда дочь?
        Долбушин много раз представлял, как это будет, однако все оказалось по другому. Ответ вырвался сам и очень быстро.
        - МОЯ!
        - ВЫ?!
        Долбушин молчал, далеко отставив руку с зонтом, чтобы случайно ее не коснуться. И его неосознанная, почти автоматическая забота, и молчание сказали Рине больше, чем если бы он что-то горячо доказывал. Да и что доказывать, когда главное сказано. Рина запуталась. Устала. Ей хотелось выть.
        - Я вам не верю! Это полный бред! - задиристо продолжала Рина. - Ну и как, по вашему мнению, меня зовут? Катя?
        - Почему Катя? Аня.
        Она вслушалась в это кажущееся чужим имя.
        - Серьезно? Всегда терпеть не могла этих Анек! А мою маму?
        - Нина.
        - Ну и где она?
        - Ее нет.
        - А куда она делась? - Рине нравилось быть бесцеремонной. - Уехала?
        - Умерла, - выдавил Долбушин.
        - Когда? - оглушенно спросила Рина. Боли она пока не чувствовала. Только отзвук чужой боли и недоумение.
        Ответить он не успел. По крыше вновь застучали болты, а потом кто-то мягко прошел над их головами. Царапнул крышу, и стало ясно, что у него есть когти. Потом еще удар, но уже не от стрел. Похоже, человек спрыгнул с седла и теперь, замерев, стоял, чутко вслушиваясь в то, что происходило на чердаке. Шаги вкрадчиво приблизились к дальнему окну. Что-то тонко засвистело, зашуршало, скатилось. И опять раздался едва различимый свист.
        - Пожарной лестницы тут нет. Они пытаются поднять кого-то на крышу, - догадался Долбушин.
        - Кого?
        - Скоро узнаем. Заряди шнеппер!.. Стреляй сразу, как что-то увидишь.
        - А что я должна увидеть?
        - Понятия не имею.
        Рина натянула тетиву и вложила новый пнуф. Она держала под прицелом крайних два окна, Долбушин - остальные. Гавр держал под контролем самого себя - и это было уже немало. Слышно было, как снаружи кого-то поднимают в системе. Обострившимся слухом Рина различила щелчок карабина. Ага, отстегивают! Помогают стащить систему. Смазанный звук голосов. Кто-то шепотом упирался. На него шипели.
        В одном из чердачных окон, которое держала на прицеле Рина, что-то мелькнуло. Момент для выстрела она упустила - слишком быстро все произошло. По чердаку скользнула тень. Это был человек, двигавшийся так быстро, что глаз не замечал его движений, а только контуры. Долбушин вскинул арбалет, но фигура уже сместилась, остановившись между ним и Риной. Глава форта осознал, что если выпустит болт, то застрелит Рину.
        Он взмахнул зонтом, но фигура легко уклонилась. Она была до неуловимости быстрой.
        - Не надо! Я безоружен! - умоляюще произнес кто-то и, включив фонарь, направил его луч на свое лицо. Щуплый, бледный парень со смешным носом-редиской. Рина вспомнила, что видела его фотографию в альбоме шныров, куда входили все, выбывшие и невыбывшие. В руках он держал обычную трехлитровую банку, наполненную чем-то мутно-белым, гораздо светлее молока.
        - Я Денис! Я стараюсь всем помогать! Я вам не враг! Меня заставили! Они обещали: это не причинит вреда!
        - Что? - не поняла Рина.
        Денис посмотрел на банку в своих руках, и Рина вдруг поняла, что банка падает. Прежде чем она коснулась пола, Денис рванулся и исчез. Долбушин вскинул арбалет, но стрелять было уже не в кого.
        Рина рванулась к банке, но не успела. Банка хлопнулась на пол так, как падают полные трехлитровые банки. Донышком она плотно села на пол. Дно провалилось и треснуло, верхняя же часть осталась стоять. Из банки выползла похожая на змею спираль молочного дыма и стала слепо шарить по углам. Двигался дым вполне осознанно, как живой.
        - Не касайся его! - крикнул Долбушин.
        - Что это?
        - Дым ненависти! Раздувает мелкие трещины и обиды! Едва он нас коснется, мы набросимся друг на друга, как звери. Будем рвать зубами и выкалывать глаза. Не подпускай к нему Гавра!
        Молочный дым медлительными петлями ложился по углам. Казалось, на чердак вползает бесконечный удав и, чтобы поместиться, свивается в спираль. Самое невероятное, что дым не терял формы и не рассеивался. Гавр припал к полу. Внутри у него что-то клокотало. Рина боялась окликнуть гиелу, чтобы, начав метаться, Гавр случайно не задел дым лапой или крылом.
        - Ты видишь, что мы в тупике! Отдай мне закладку. Мы все изменим! - зашептал Долбушин.
        - Зачем?
        - Мы все изменим! Просто поверь мне! Я не сольюсь с закладкой, как в прошлый раз!
        - И что вы… и что ты с ней сделаешь? - спросила Рина.
        Благодарный за это доверчивое «ты», Долбушин схватил дочь за запястье. Арбалет мешал ему, он его отбросил. Он не говорил, шептал. Говорить громче было опасно из-за арбалетчика на крыше. Они слышали скользящие, осторожные шаги. Берсерк боялся сорваться.
        - Я отдам ее твоей матери!
        - А она была для нее? Для мамы!
        Долбушин почувствовал, что ложь разом перечеркнет едва возникшее доверие.
        - Нет!
        - А для кого?
        - Для умирающей старухи. Зачем? Что она такого важного увидит? Паутину на потолке? Склянки с лекарствами? Нелепая блажь Кавалерии! - Глава форта уже не говорил, а кричал шепотом. Горячее дыхание обжигало Рине ухо.
        Рина смутно вспомнила, что слышала уже о какой-то старухе.
        - Не Кавалерия решает. А зачем маме закладка? Разве она?..
        - Была слепой! Она даже свет не зажигала, потому что зачем слепым электричество? Как-то ночью я заглянул в твою комнату, ты спишь, а она кончиками пальцев гладит твое лицо, точно хочет его представить! И мое лицо тоже… бывало…
        Рина разжала ладонь, на которой блестело стрекозиное крыло. Так же сильно сверкала и закладка в руке у Долбушина. Казалось, обе части ощущают присутствие друг друга и достаточно прикосновения, чтобы закладка соединилась.
        - Все изменится! Твоя мать будет видеть! Я не стану главой форта, даже обычным ведьмарем - зачем я буду нужен Гаю и Белдо без дара познавать сущность людей? Еще один сбежавший шныр - эка невидаль! Меня оставят в покое.
        - А я?
        - Ты все равно родишься. Мы будем жить втроем! А может, вчетвером или впятером - ведь у мамы могут быть еще дети. Простая история простой жизни. И никакого зонта, никакого ШНыра, никаких фортов, пегов, гиел!
        - Никаких?
        - Никаких! Но ты не будешь ощущать пустоты, потому что я ничего не расскажу твоей маме о своем прошлом и о ШНыре.
        - И мне не расскажешь?
        - И… тебе. Ну если, конечно, за тобой не прилетит пчела, но это уже совсем другая история.
        Пятясь от молочного дыма, оставлявшего им все меньше пространства, Рина думала о маме, об отце. Ей казалось: шевелящееся море памяти постепенно размывает фальшивые воспоминания фельдшера Уточкина. Не глупо ли, что она так усиленно держится за иллюзию? Рина закрыла глаза. Внутри у нее качались неведомые весы. Оставить маму слепой, а жизнь отца разбитой? Но принесет ли маме счастье чужая закладка? Зрение - да, безусловно, но вдруг зрение не является частью ее пути? Вдруг зрение сделает ее слепой, а слепота, напротив, делала зрячей?
        - Ты точно это знаешь? Что все будет так, как ты говоришь? - спросила Рина, окончательно запутавшись.
        Долбушин ответил не сразу.
        - Я надеюсь. Мы стоим у входа в новую реальность. А чтобы узнать, нужно сделать шаг.
        Прозрачный удав почти обвил их. Гавр, чуявший исходившую от него смерть, жался к ногам Рины и дрожал. Отступать было уже некуда. Поняв это, глава форта со щелчком открыл зонт. Зонт оказался гораздо больше, чем Рина себе представляла. Им вполне можно было накрыть небольшой чайный стол, даже с расставленными вокруг стульями.
        - Беги сюда! Встань под зонт! - велел Долбушин Рине. - Маги Белдо кое-чего не учли! Сюда дым ненависти не проберется!
        - Почему?
        - Здесь царство смерти. В нем ненависть невозможна. Волки и овцы, тираны и жертвы - все стали одной землей, на которой растет трава.
        Они прятались под зонтом: Долбушин, Рина и съежившийся Гавр. Вокруг сгущался молочный туман, в котором исчезали все звуки и шорохи.
        - Я думала о стрекозе! - внезапно сказала Рина. - Каждый видит в ней свои невоплотившие мечты, свою ошибку. Кавалерия хочет вернуть сына. Она не говорила мне, но я знаю.
        Долбушин вспомнил юношу с разметавшимися волосами, лежащего на бетонном полу ангара.
        - А чего хотел ее сын? Зачем он пронес закладку через болото?
        - Он хотел, чтобы Гай никогда не расколол Каменный фонтан.
        - И?..
        - … тогда ведьмари никогда не соорганизовались бы, как единая сила.
        - Соорганизовались бы, - подумав, сказал Долбушин.
        - Он считал, что нет.
        Долбушин пожал плечами.
        - Он ошибался. Ничего бы не изменилось. Или стало бы только хуже. Существовали и другие варианты. Например, Гай мог изменить сущность всего Каменного фонтана.
        - Как?
        - Не знаю как. Я говорю к примеру.
        - Тогда почему ты думаешь, что ты не ошибаешься? - спросила Рина.
        Долбушин качнул зонтом. Гавр трусливо отдернул лапу от наползавшего тумана.
        - Я не ошибусь! - упрямо повторил глава форта.
        - Ошибешься, потому что это будет твой шаг. История уже написана.
        Долбушин буркнул, что это сомнительно, однако Рину подхватила волна.
        - Мы рассуждали об этом с Ярой и Сашкой. Допустим, мы сможем пробраться в прошлое и убить маленького Гитлера. Но тогда мировая война произойдет позже, когда атомная бомба уже изобретена, и люди уничтожат друг друга. Как и все остальное. Зло в мире и так сведено к минимуму… Сашка ужасно горячился, и я тоже. Нам ужасно хотелось пристукнуть Гитлера.
        Долбушин раздраженно дернул головой.
        - Не пойму, при чем тут твоя мама? Она не Гитлер! Мы дадим ей глаза и все!
        - Но…
        - Это твоя мама! МА-МА! Что ты несешь? К эльбам всю философию! Отдай мне закладку!
        Рина вздохнула и… разжала пальцы. Долбушин взял крылья свободной от зонта рукой. Выпустить зонт он не мог. Передать его Рине тоже, поэтому приходилось действовать единственной рукой. Кое-как, помогая себе сгибом локтя занятой зонтом руки, он наложил крылья на место скола и расправил их.
        Что-то полыхнуло, много ярче, чем прежде, и - закладка стала единой. Границы чердака исчезли, стали призрачно-прозрачными, ненастоящими декорациями, как в момент нырка. Казалось, в их мире открылась сияющая, ведущая в неведомое дверь. От стрекозы потекло сияние, коснулось руки сине-бледного, застывшего в напряжении Долбушина и…
        И именно в этот момент Гавр надумал резко вскинуть морду. Мокрый плоский нос с силой ударил Долбушина по запястью. Он вцепился в нее мгновенно повлажневшими от страха потерять закладку пальцами, но не удержал. Закладка вырвалась. Камень описал в воздухе дугу. Долбушин закричал. Закладка пролетела сквозь бледный, спиралью лежавший дым и упала у второго люка. Она лежала в молочном тумане, полыхая сквозь него. Глава форта не смог сразу подбежать к ней, потому что с ним рядом стояла Рина, вцепившаяся в загривок Гавра, а оставлять ее без зонта было никак нельзя.
        Сияние, охватившее было кисть главы форта, отхлынуло вместе с закладкой.
        - Идем! - быстро сказал Долбушин. - Двигайся вместе со мной! Держи гиелу!
        - Гавр не хотел!
        - Тихо! Держи гиелу, она не должна касаться этой дряни!
        Они успели сделать один шаг. Закладка полыхнула, и давно треснувший камень распался на части. Стрекоза поднялась в воздух, пролетая балки, как нечто несуществующее. Было ясно, что и крыша ее не задержит. Несколько секунд - и она исчезнет для них навсегда. Нелепым тройным существом, ползущим, как черепаха и прячущимся под одним зонтом, они никак не успевали ее перехватить. Рине это было слишком понятно.
        - Держи Гавра за загривок! Не отпускай! - крикнула она и, раньше, чем глава форта разобрался, что она хочет, рванулась вперед.
        Пальцы Долбушина запоздало скользнули по куртке, когда Рина уже летела через туман. Нога толкнулась о пол. Еще прыжок! Молочный туман настиг ее между вторым и третьим прыжком, когда Рина зачерпнула носом воздух. В то же мгновение ей захотелось разорвать Долбушина, перегрызть горло Гавру, пальцами вырвать кому-нибудь глаза и растоптать их. Она будет убивать, даже если ее выпотрошат! Хоть ногтями, хоть единственным невыбитым зубом, но дотянется до врага! Это желание затопило все еще существо. Хорошо еще, что тело, настроившее себя на бег, не могло остановиться сразу.
        Запоздавший крик Долбушина нагнал ее, когда вытянутая рука зачерпнула в воздухе летящую стрекозу. Бледно-голубое сияние коснулось ее пальцев. Рина упала на живот, чувствуя, что удерживает хрупкую жесткость живой закладки. А потом стрекоза полетела опять. Полетела по ее руке, держась под кожей и целиком обратившись в сияние. Это было необъяснимо. Закладка стала светом, сохранив свою целостность и форму. Рина видела, как жесткие крылья без боли проходят ее кожу насквозь, не оставляя следа. Живое сияние коснулось локтя, плеча. В плече стрекоза приостановилась, выбирая направление, а потом безошибочно свернула к сердцу.
        Рина не испытывала ни боли, ни радости. Не слышала, что кричит ей Долбушин. Ей по-прежнему хотелось все ломать и уничтожать. Но сквозь тупиковую ненависть проступало и нечто другое. Она ощущала в себе стрекозу, продолжавшую вечный, сквозь время и пространство длящийся полет, и ей хотелось разом зачерпнуть всех: и сына Кавалерии, и маму, и слепую старуху, и тысячи других безвестных судеб. Охватить разом, до единой и изменить к лучшему, провести по самому краткому пути.
        И это случилось. На мгновение Рина и кто-то еще незримо объединились, и Рина безошибочно ощутила этот путь, эту звездную дорогу, по которой двигаются абсолютно все, если только этого захотят. И, самое обнадеживающее, что это желание было не исключительно ее желанием. Она ясно осознала, что отражает в себе иное, великое, огромное, как океан, желание, из которого смогла зачерпнуть лишь чайную ложку.
        Рина сама не понимала, как смогла выговорить:
        - Пусть все будет так, как должно… И для мамы, и для Кавалерии, и для остальных!
        Пелена ненависти отступила. Молочный удав отдернул безглазую голову, точно Рина стала ему не по силам. И в ту же секунду снизу кто-то нетерпеливо приоткрыл люк, устав ждать, пока эти трое - Долбушин, девчонка и гиела - наконец умрут. Призрачный змей получил то, к чему давно стремился. Подполз и втиснул голову в щель люка. Люк попытались захлопнуть. Поздно! Тугое туловище протискивалось метр за метром. На лестнице звучали полные ненависти голоса. Почти сразу они перешли в крик, в звуки яростной краткой борьбы и, наконец, в вопли и хрипы. Кто-то из берсерков выпустил болт и получил в ответ удар топора…
        Удав исчезал в люке виток за витком. Он вошел во вкус. Его было не остановить. Прикинув его длину, Рина поняла, что он легко достанет до первого этажа, а то и вытечет на улицу. Звенело оружие. Кто-то кричал. Стонали раненые. Звучали проклятия. Арбалетные болты легко находили цель. Под конец что-то лопнуло со стеклянным звуком, и с лестницы стали доноситься совсем уже жуткие и потусторонние звуки. Это удав добрался до боевых магов Белдо, двое из которых таились за спинами у берсерков между третьим и четвертым этажами. И теперь маги уничтожали друг друга. Один пустил в ход убийственное умение, другой ответил ударом стилета. Никто не имеет защиты от дыма ненависти.
        Хвост молочного удава исчез в люке. Люк захлопнулся. Рина поднялась, пытаясь понять, где стрекоза. Стрекозы не было. Исчезла? Едва ли, скорее унеслась, пока она лежала на полу! Закладки такого уровня не исчезают. Теперь она всегда будет пребывать в их мире, бело-голубыми нитями штопая его многочисленные прорехи.
        - Аня!
        Рина обернулась. Долбушин стоял и смотрел на нее. Зонт он закрыл и опирался на него, как на трость. Гавра же по-прежнему удерживал за загривок, а тот, хотя и рычал, почему-то терпел это.
        - Аня!
        Рина опустила голову так низко, что на Долбушина смотрел только ее выпуклый лоб.
        - Кто это: Аня? Я Рина! Да, я твоя дочь, но не Аня! Я возвращаюсь в ШНыр.
        - Но это не твоя история! - быстро возразил Долбушин.
        - Нет. Это именно моя история!
        Конец
        notes
        Примечания

1
        Цит. по: Архимандрит Тихон «Несвятые святые» и другие рассказы.