Сохранить .
Муравьиный лабиринт Дмитрий Емец
        ШНыр #5
        Когда Зеленому Лабиринту, сердцу Школы Ныряльщиков, что-то угрожает, он непостижимо изменяется и выбирает себе хранителя. Отныне только этот страж способен отыскать проход к главному артефакту ШНыра. Гай, предводитель ведьмарей, нашел способ одержать окончательную победу над шнырами. Все, что нужно для осуществления его плана, - получить один из цветов Зеленого Лабиринта и золотую пчелу. Причем владелец должен отдать пчелу добровольно. Но самое главное: необходимо захватить хранителя, кем бы он ни был.
        Гавр находит уникальную живую закладку, у Рины и Гамова крупные неприятности, а у Макара появляется крайне опасная подруга, с которой, возможно, ему совсем не стоило бы связываться.
        Дмитрий Емец
        Муравьиный лабиринт
        Емец Д. А.
        OOО «
        
        )
        Дорожные знаки разведчика
        Начало есть более чем половина всего. Аристотель
        Дополнения к «Кодексу ШНыра»
        Степень служения определяется степенью бескорыстия, и больше, по сути, ничем.
        Вещи не имеют собственника. Они принадлежат тому, кто ими пользуется, до того момента, пока он ими пользуется.
        Саможаление лишает нас сил, и вместо того, чтобы бороться, мы становимся бесполезными.
        Человек - это способность делать то, что не хочется. Если этой способности нет, нет и человека.
        Устал ходить - беги. Устал бежать - лети.
        На дне всякого удовольствия лежит жаба.
        Сложнее всего любить. С остальным, худо-бедно, справиться можно.
        Мало верить в Бога. Надо довериться Богу.
        Жалость к себе убила больше людей, чем все войны в мире.
        Только в любви есть последовательность. Во всем остальном ее нет.
        Совлекись собственных хотений!
        Всякая жизнь начинается с теории и заканчивается практикой.
        Плыть надо не столько быстро, сколько упорно. Если плывешь с перерывами, никуда не продвигаешься, потому что течение жизни всегда встречное.
        После первой любви к человеку или делу всегда следует охлаждение. Если в этот момент всякий раз бросать и пятиться назад, жизнь превратится в бег по замкнутому кругу.
        Пока я зол и неблагодарен, мне ничего действительно важного доверить нельзя, потому что я буду только злее и неблагодарнее.
        Во всякое начинание нужно вложить сердечную боль. Любое движение вперед возможно только через боль. Все, что мы не поливаем болью, перешагиванием через себя, не приносит плодов.
        Нет ничего проще, чем всегда быть против. Легко критиковать и с чем-нибудь бороться. Гораздо труднее просто сидеть на одном месте и бороться с самим собой.
        Все, что сделано не для себя, - делает человека сильнее. Все, что сделано для себя, делает человека слабее. Однако все, что сделано не для себя, на самом деле для себя. Парадокс.
        Когда о человеке говорят много дурного, он нередко оказывается хорошим.
        Когда тебе хочется кого-то ненавидеть, ты изыскиваешь любой повод. Даже самый ничтожный. Но дело тут не в поводе, а в том, что тебе хочется ненавидеть.
        Мы не боремся со злом, потому что нам кажется, что так оно нас не тронет. А оно все равно тронет, потому что оно зло.
        Нельзя показывать слабость не потому, что ее не видят. Просто когда ее показываешь, она усиливается.
        Не надо пытаться казаться лучше, чем ты есть. Но и хуже не надо. Надо сразу показаться собой. Другие два варианта заведомо провальные и только пожирают время, плодя тупиковые комбинации.
        Как растение вбирает свет, так и человек вбирает любовь.
        Глава 1
        Донна Ринья Дель Пегги
        Я никого, кроме себя, не люблю, и никого, кроме себя, не жалею. Мне никто всерьез не интересен, и ничего я так сильно не желаю, как чтобы мне было хорошо. Это вытекает из моих поступков. До поры до времени они предсказуемы, но стоит мне нагрузить себя выше невидимой черты или ограничить, или обмануться в каких-то надеждах, моментально начинает переть грязь, скрытая где-то внутри. Если я иногда притворяюсь любящим, это вытекает либо из хорошего настроения, либо из каких-то соображений, либо из желания комфорта, либо в надежде получить что-то. Истинной же любви, т. е. безусловной, постоянной и не требующей ничего взамен, у меня нет ни к кому. Из дневника невернувшегося шныра
        Подушка, кувыркаясь, врезалась в стену и жалобно пустила перо.
        - Если ты не положишь свой планшет - я тебя убью! Ненавижу, когда на меня все время смотрят через планшет! - заорала Фреда и урча, как голодный вурдалак, вернулась к круглому пластиковому столику. Он был завален черновиками анкет и тестов, которые Фреда скачивала с сайтов крупных европейских университетов. Эти тесты вечно переводились, трижды перепроверялись, заполнялись и отправлялись по одной Фреде ведомым адресам. Порой они исчезали с концами, а иногда возвращались в виде новых тестов или приглашений. И снова Фреда что-то сканировала, отсылала, переводила и доказывала. Ее острое лицо становилось еще острее, а выпуклый лоб еще упрямее.
        Каждая неделя начиналась с того, что Фреда собиралась уходить из ШНыра, и заканчивалась тем, что она, из величайшей милости, оставалась еще на неделю.
        Лара лежала на спине и критически разглядывала ногти. В комнате до рези в глазах пахло жидкостью для снятия лака.
        - Можно неприличную просьбу? - пропела она.
        - Ну… - откликнулась Рина. Она знала, что, если не отзовется, Лара будет повторять про «неприличную просьбу» до бесконечности, на всяком новом витке добавляя в голос жалобности.
        - Спасибочки! Напомни мне завтра, чтобы я напомнила Кириллу, чтобы он не забыл сказать Улу, чтобы тот напомнил Максу, чтобы тот починил мне шнеппер!
        Рина оторвалась от ноутбука. Вчера вечером в полутемной пегасне она случайно погладила ослика Фантома, приняв его за жеребенка, и теперь ее прошибло на творчество.
        - А чего с твоим шнеппером? - спросила она.
        - Зефиром забило.
        У Рины дыхание перехватило от такого надругательства над оружием.
        - Зефиром?
        - Я, конечно, помыла, что могла, но там, где всякие детальки, все равно застряло, - прощебетала Лара.
        - Помыла? Чем?
        - Водой, конечно. Подсунула под кран ну и… А, да! Пыталась жидкое мыло ватной палочкой пропихнуть, но получилось еще хуже.
        - Ты понимаешь, что шнеппер - это…
        - Да-да, - торопливо ответила Лара. - Шнеппер для шныра - это как нерпь, пчела, ну и все такое. Поэтому и передаю по цепочке, чтобы Макс меня не убил.
        Рина задумалась.
        - Какая разница по цепочке или нет? Макс все равно узнает, чей это шнеппер! Он их с закрытыми глазами отличит.
        Лара перестала полировать ногти.
        - Ты не понимаешь, мать моя женщина. Тут психология! - сказала она снисходительно.
        Рина с минуту поискала психологию, но нашла одну дурь. Если суешь зефир в один карман со шнеппером, хотя бы следи, чтобы он был во что-то завернут. И вообще она никогда не подозревала, что Лара знает такое слово, как «психология». Хотя почему не знает? В женских журналах, которые она глотает пачками, это слово любят и лелеют. Типа вы с мужем не потому грызетесь, что оба жуткие эгоисты и не умеете терпеть несовершенств друг друга, а просто у вас биоритмы не совпадают, и вообще Овны с Тельцами не уживаются.
        - А почему с Кирилла-то начинать цепочку? Он же… - осторожно начала Рина.
        - Да-да-да, - закивала Лара. - … трепло страшное! Не удержится и все переврет, сделает меня совсем идиоткой. Улу не нравится, когда из кого-то идиота делают! Он будет меня выгораживать, и Макс вообще не поймет, кто виноват. То есть он, конечно, сообразит, что шнеппер мой, но кто зефира натолкал - не разберется.
        Рина посмотрела на Лару с удивлением. План был блестящий. Даже не верилось, что он мог родиться в голове, где все место занимали зубы, корни волос и нервы, управляющие громадными глазами.
        - Так ты напомнишь мне, чтобы я напомнила? - озабоченно спросила Лара.
        - Да не вопрос. Только ты мне напомни, когда я должна напомнить! - сказала Рина и начала быстро печатать.
        Ослячье вдохновение бурлило в ней.
        «Маркиз дю Грац выключил бензопилу.
        - Вообще-то я планировал дуэль на шпагах! - сказал он.
        В зубах наемного убийцы все еще был зажат кинжал».
        Рина перечитала и осталась недовольна. Дешевая брутальность, самоповтор. Забавно, конечно, но хочется большего. Она все стерла и начала печатать другое:
        «О, у меня все прекрасно! Вокруг одни друзья, ведут со мной культурные разговоры! Тебя вот тоже в гости зовут, - бодро сказал барон де Лбуш. - Кстати, хотел тебя попросить: когда поедешь, захватишь том Чехова?
        - Какой именно?
        - Какой хочешь. Но лучше третий. Мой любимый.
        Донна Ринья дель Пегги отыскала собрание сочинений Чехова, взяла третий том и сунула под мышку. Пошла было к лифту, но остановилась и ради любопытства открыла Чехова. Внутри книга была прорезана. Там лежали новенькая «беретта» с рукояткой, инструктированной слоновой костью, две запасных обоймы и осколочная граната.
        Донья Ринья дель Пегги усмехнулась. Вечер обещал быть интересным».
        Рина допечатала до точки, мельком просмотрела и нахмурилась. Проклятый барон де Лбуш возникал в ее прозе все чаще. Он почти вытеснил маркиза дю Граца, которому все чаще доставались невзрачные роли второго плана. Маркизу дю Грацу это не нравилось. Он злился, ревновал, лез в драку и однажды уже получил по затылку зонтом с загнутой ручкой.
        Рина захлопнула ноутбук, посмотрела на часы и стала быстро одеваться - вдруг мучительно захотелось увидеть Мамасю. Ей важно было доказать себе, что она ее по-прежнему любит. Не абстрактно, как негров в Африке, а просто любит и все.
        - Ты куда? - спросила Фреда, отрываясь от анкет.
        - В город. На электричку еще успеваю.
        - А Кавалерии что сказать?
        - Ничего. Завтра утром вернусь, она и не заметит! Если, конечно, никто не накапает.
        Фреда сложила руки подзорной трубой и сквозь подзорную трубу посмотрела на Рину как на нечто мизерное, но довольно любопытное.
        - Обратно, конечно, телепортируешь? Да мне, в общем, наплевать. Залипнешь в стене и ладно. Как по-немецки «работоспособность»? Leistungsfahigkeit? Простое такое коротенькое слово.
        Рина выскользнула в коридор. Там бегал Витяра, спрашивал у каждого: «Позвольте вас надуть?» и, получив положительный ответ, дул в ухо. Рина, чтобы не оставаться в долгу, хотела ответить тем же, но Витяра увернулся, крикнул: «От ты, дуся!» и убежал с громкими воплями.
        Он вечно отчебучивал что-нибудь такое. Пытался сесть на диету, состоящую из одной соли, выводил угри пятновыводителем, мастерил из пластиковой трубы базуку, намереваясь пугнуть ею ведьмариков, или собирался вырезать одежду из цветной бумаги и пройти так по городу.
        Рина любила Витяру. Он был не человек, а ходячая совесть ШНыра. Романтик, благородный мечтатель. С тонкими слабыми руками, нелепый, он один мог выйти на пять человек, если считал, что кого-то обижают. Его, конечно, били, но он все равно оставался победителем. А ведь даже не умел правильно сжимать кулаки. Сжимал их, не убирая большой палец, и он так и торчал вперед, дожидаясь, пока вылетит сустав.
        Во всем ШНыре только Витяра способен был ляпнуть про себя: «У меня сейчас просто-навсего грустный момент в жизни. Письма мне пишут только спамовые боты, а я им подробно отвечаю».
        Даже Афанасий, гибкий в своем уклонении от всякой нетворческой работы, говорил про Витяру:
        - Я всегда под ним чищусь.
        - Это как? - спрашивали у него.
        - Ну вот, он какие-то вопросы задает наивные, например: «Ты пойдешь гнилые доски выбрасывать?» И так искренно спрашивает, без всякого подтекста, с такой уверенностью в моем благородстве, что я непременно это сделаю, что я понимаю, ведь действительно не собирался ходить.
        Витяра не возвращался, надувая, как видно, уже кого-то другого, и Рина вышла во двор. Там умирал последний день февраля. Или передпоследний. Февраль умирал, но не сдавался, явно собираясь натянуть одеяло зимы до самого апреля.
        Рина вышла из ШНыра по-скромному, как пай-девочка, через асфальтовую площадку, на которой стояла заметенная, похожая на громадный сугроб машина Кузепыча. Временами Кузепыч ее откапывал, сидел внутри и гордился наличием автомобиля. Микроавтобусом он, впрочем, временами пользовался, когда удавалось договориться с трактором и дорогу до ШНыра расчищали.
        Когда Рина покидала ШНыр, ветра вообще не было. Она спокойно шла и добралась уже до леса, как вдруг увидела, что огромные железные ворота, стоявшие в поле невесть зачем и невесть куда закрывающие проход, надуваются, точно парус, и тонко, жалобно гудят. Рина остановилась в полном недоумении. Что это с ними? Взбесились? Нет, это все же был ветер, но странный, медлительный и могучий, как проснувшийся богатырь. Он дул не порывами. И вообще, кажется, не умел дуть. Это были какие-то неуловимые, огромной силы нажатия, идущие по всему фронту.
        Внезапно ворота замолчали и - тишина, снова тишина. Снежинки не шелохнется. Успокоившаяся Рина прошла еще метров двести и заметила, как сосновый лес стонет, скрипит и клонится вершинами к земле. Низко клонится, как те деревья, которыми древляне разорвали князя Игоря.
        И опять тишина. Она сделала еще несколько шагов, сомневаясь уже, надо ли куда-то идти. Лес продолжал стонать и гнуться сам по себе. А потом снежное поле вдруг всколыхнулось, как огромная волна, вздыбилось на десяток метров и его понесло на Копытово. Где-то внизу этого клубящегося потока, пригнувшись, бежала Рина, потерявшая дорогу, ослепшая, оглохшая.
        Раз десять падала, вскакивала, снова бежала. Пыталась вернуться к ШНыру, но поняла, что не знает, где ШНыр и есть ли он вообще. Наконец она перестала вскакивать и осталась на земле. Рина лежала и чувствовала, как ее медленно заносит снегом.
        «Выкопаю себе пещеру! А что? Снежное убежище!» - подумала она и начала уже копать, как вдруг поняла, что копать-то, в общем, нечего. Снега самое большее выше колена, все остальное унеслось куда-то.
        Рина осторожно встала. Ветра не было. Точнее, того, первого, не было. Он ушел громить Копытово, ломать там деревья, отрывать жесть от крыш и опрокидывать заборы. На смену этому могучему дебоширу явился какой-то ветерок-шестерка, писклявый, слабый, но приставучий. Он и поднимал метель. Казалось, у сугробов вырастает снежная борода. Борода эта трепетала, простираясь в сторону, противоположную строениям, к дороге.
        Рина из упрямства добралась-таки до станции. На полдороге ветерок-шестерка умчался куда-то, в небе снова что-то поменялось, и повалил снег. Падал он, казалось, во всех направлениях - снизу вверх, сверху вниз и еще откуда-нибудь. Видимость исчезла. Даже собственная вытянутая рука казалась ей мифом. Изредка из снежной пелены выныривало нечто вроде дерева, или мокрого забора, или гаража, но сразу скрывалось. Дорога, и без того почти заметенная, исчезла окончательно. Опасаясь заблудиться, Рина свернула к шоссе. Она уже сомневалась, ходят ли электрички.
        На станционной площади было весело. Подмосквичи, недавно ноющие: «Зимы бы нам, бедным! Зимы!», слепо тыкались в метели. Машины всматривались фарами в белое месиво, но видели только самих себя и стремительно бегущий снег и от злости останавливались. Где-то между торговыми павильонами метался, ворча мотором, маленький красный трактор на крепких колесах.
        Таджик в рыжей дорожной жилетке упорно гнал куда-то на велосипеде «Кама». Снег мешал маленьким колесам. Велосипедист, по всем законам, должен был бы свалиться, но он лихо выкручивал руль и несмотря ни на что ехал. Руль был обмотан цепью, она звякала и стучала замком. Вид у таджика был уверенный и даже лихой. Рина остановилась в удивлении. Она почему-то была убеждена, что таджики - народ вечного лета. При виде снега они должны долго охать, бросаться за фотоаппаратами, а затем падать в благоговейные обмороки.
        Электричка ходила, циклопическим глазом прожектора высверливая метель. Под влиянием тепла все живое в вагонах спало, а неживое, напротив, выглядело ожившим. Хлопал открывшийся щиток кондиционера. По проходу каталась пустая бутылка. Рина ехала в электричке, смотрела в окно, в котором ничего не отражалось, кроме ее лица, и думала про «Даму с собачкой» Чехова. Что было бы с дамой в 1918 году? Ведь она где-то 1877 года рождения, эта дама, если немного включить математику. Значит, в 1918-м ей 41 год. Не так уж и много. Шпиц, конечно, околел. Дама завела себе псину попроще. С ней вместе она ходит отоваривать продуктовые карточки. Гурову - шестьдесят с кепкой. Он остался в России. Большевики отобрали у него оба его дома, он поседел и сдал. У него трясутся щеки. Чтобы получать дополнительную крупу, он работает библиотекарем при клубе технической молодежи, но все так же целует дамам ручки. Жена Гурова уехала в Париж. Она одна, по сути, не изменилась. Все так же в письмах зовет мужа Димитрием и посещает интеллектуальные спектакли…
        К Мамасе Рина приехала в начале второго. Артурыча как всегда не было. Это Рина поняла еще на улице, не увидев на привычном месте его автобуса. Должно быть, Артурыч снова укатил за ватными дисками, детскими кремами или краской для волос. Увидев Рину, Мамася привалилась к стене.
        - Ты с ума сошла! Ты знаешь, который час?
        Та посмотрела на телефон.
        - Уже знаю. А что? Метро еще ходило.
        - А маньяки?
        - Все были заняты. Весна на носу. Работы невпроворот.
        - Все равно ты больная, - грустно сказала Мамася и пальцем наметила на щеке место для поцелуя. Этим она сильно отличалась от Рины, которая, под влиянием Гавра, любила целовать во все попало: попадется глаз - так в глаз, попадется нос - так в нос. Хотя, может, потому и отличалась, что знала за Риной эту привычку.
        Они пошли на кухню, в которой - по звукам - кто-то был. Кто-то оказался Элей. Рину Эля узнала, но отнеслась к ней без интереса, точно они расстались пять минут назад. Взглянула на нее и снова занялась игрушками.
        - Она весь день спала, - сказала Мамася, точно извиняясь за свою непутевость. - И я, признаться, тоже. А теперь вот чай пьем… Присоединяйся!
        Рина присоединилась. Кухня была все та же, но уже какая-то неприрученная. Чашки, цветы на окнах, шкафчики - все это успело от нее отвыкнуть и посматривало теперь с подозрением. Наша ты, не наша или просто мимопробегающая какая-то.
        Мамася бродила от плиты к холодильнику и хлопала шкафчиками, отыскивая печенье, или сушки, или зефир - хотя бы что-то. Манася и чай всегда были неразрывны. Она могла пить его с лимоном - без лимона, с сахаром - без сахара, с молоком - без молока, с конфетами - без конфет и даже иногда чай без чая. Тогда чаем становилась банка из-под варенья, залитая горячей водой.
        На столе лежала растрепанная, с кучей редакторских зигзагов и восклицательных знаков рукопись, в которой героиня бежала топиться в пруду, не забыв перед этим накраситься и привести в порядок ногти. В этом месте автор прерывал повествование и помещал длинное - страницы на три - описание природы.
        - Здесь провис, не хватает динамики. Но если убрать описание, не будет хватать вообще ничего, - сказала Мамася.
        - А ты напиши, что в камышах ее ждет отвергнутый поклонник, покусавший вчера вечером вампира, который от этого неожиданно выздоровел, - посоветовала Рина.
        Мамася засмеялась. По ее мнению, книга бы от этого только выиграла.
        - У тебя что-то случилось? Чего ты приехала?
        - Да так… На месте не сидится. Осла погладила! - сказала Рина.
        Мамася недоуменно подняла брови. Она не подозревала, что в секретной школе есть ослы.
        - Ослы везде есть, - веско произнесла Рина.
        Мамася кивнула, послушно населяя школу ослами. Потом стала рассказывать об Эле. Успехи есть, но стремительными их никак не назвать. Иногда она говорит, иногда нет. Иногда интересуется миром, а иногда не интересуется. На занятия они ходили, но потом бросили. Там все было слишком напыщенно. Румяные тетки средних лет авторитарными голосами объясняли, чем кошечка отличается от собачки и какие зверушки, кроме льва, живут в Африке. Мамасю считали полной идиоткой на основании того, что она не смогла ответить, что общего между пони и вертолетом. Оказывается, и то и другое - средства передвижения.
        - Надо было спросить у них, что общего между Достоевским и Гоголем! Хотя они не смутились бы! Такие люди всегда все знают. Они ответили бы, что они оба гуманоиды, - сказала Мамася звенящим голосом. Обида на психологических теток жила в ней до сих пор.
        Рина слушала Мамасю, смотрела на нее, и на языке вертелся вопрос, который она так и не решилась задать. Однако Мамася, точно угадав его, заговорила о Долбушине сама.
        - Он прислал для нее паспорт и свидетельство о рождении. В свидетельстве написано, что она моя дочь. Но ведь это же не настоящие документы! - сказала Мамася, с ужасом округляя глаза.
        - Кошмар! - добавила Рина. - А печати есть?
        - Сколько угодно.
        - Так что тебе еще надо? Если этого мало, пробей потихоньку по базе данных. Я почти уверена, что и там у него все схвачено, - сказала Рина.
        Мамася покосилась на нее с подозрением. Заметно было, что ситуация с документами беспокоит ее всерьез.
        - А недавно он прислал мне стиральную машину! Это был что, вежливый намек, что я не стираю? А что, позвольте его спросить, стоит у нас в ванной? - возмутилась Мамася.
        - Она же не работает, - неосторожно ляпнула Рина.
        На лице у Мамаси возникло скорбное выражение человека, которого только что предали.
        - Нет уж! Она прекрасно работает! Закрывается неплотно, и шланги немного прогнили. Но у нее замечательный двигатель! Надежный! Прекрасный! Поистине вечный! - с негодованием произнесла Мамася.
        Рина тихо хрюкнула. Стараясь не смотреть на кипящую Мамасю, опустила в чай печенье. Оно обломилось и осталось плавать в чашке. Рина стала выуживать его двумя пальцами. Печение вело себя как призрак. Глазами увидеть было можно, а пальцами взять нереально: они проходили насквозь.
        - А новая машинка где? - спросила Рина, отчаявшись достать печенье.
        Мамася небрежно, как королева в изгнании, ткнула пальцем в темный коридор.
        - Там!
        Рина вспомнила, что по дороге на кухню видела в коридоре нечто гороподобное. В их квартире всякий громоздкий предмет, стоявший не на своем месте (стул, стол, гладильная доска, даже велосипед), мгновенно превращался в перехватывающую парковку для свитеров, юбок, колготок. Причем они с Мамасей обвиняли в происходящем не себя, не вещи, а именно этот не на место выползший предмет.
        Эле надоело рассматривать картинки. Она взялась за шнур электрического чайника и…
        - Не-е-е-ет! - заорала Мамася, в прыжке мангуста отшвыривая уже падающий чайник к холодильнику, и стала вопить на Элю за то, что испугалась за нее. Эля, до этого момента вообще не понимавшая, в чем дело, тоже начала орать. Добившись от Эли слез, Мамася успокоилась и сочла педагогическую программу исчерпанной.
        - Ну все! - сказала она строго. - Я тружусь! Мне надо добить пятьдесят страниц и завтра сдаваться!
        Пятьдесят страниц Мамася добивала с прищуром наемного убийцы, вычеркивая порой целые предложения, в содержании которых ей сложно было разобраться.
        - Надеюсь, автор к тебе не придет и не положит руки на шею, - сказала Рина.
        Мамася отчего-то испугалась и стала стучать по полировке.
        - Я тоже надеюсь, что не придет. Он недавно умер… Все! Тихо!
        Рина взяла за руку всхлипывающую Элю, отвела ее в другую комнату и уложила.
        - Не буду пать! - сказала та.
        - Это ты правильно! Не спи, конечно! - одобрила Рина.
        Эля счастливо вздохнула, радуясь, что настояла на своем, и мгновенно уснула.
        Рина вернулась, забралась с ногами в кресло и стала смотреть на Мамасю. Изредка та отрывалась от рукописи и заглядывала в свой смартфон, нетерпеливо дергая пальцем ползунок разблокировки. Проверка электронной почты - форма психоза. Ясно же, что каждые пять минут почта не приходит. Да и не ждешь особенно ни от кого писем. Просто сознание жаждет надежды и перемены, а проверка почты для этого самый подходящий повод.
        Мамася ощутила ее испытующий взгляд и подняла голову. Глаза у нее были красные, уставшие.
        - У тебя по волосам упрямки ползают, - сказала Мамася.
        - А? Какие? - не расслышав, переспросила Рина.
        - Полосатые.
        Рина вяло улыбнулась. На нее вдруг навалилась тяжелая ночная тоска, которая часто следует за перевозбуждением. Ослик Фантом погас в ее душе. Она смотрела на Мамасю, и ей было больно. Она ощущала… сама не знала что. Или знала, но не хотела озвучивать, потому что, выразив что-либо словами, получаешь противный клейкий ярлычок, который затем руководит твоими мыслями, ощущениями и поступками. Слова опасны. Пока что-либо не сказано, оно еще не совсем существует и может легко рассосаться, исчезнуть, оказаться мифом, случайной тенью от пролетевшего облака. Высказанное же мгновенно начинает существовать.
        По сути, сейчас Рина развенчивала для себя Мамасю. Начинала видеть ее слабости и границы, которые есть у каждого, но которых почему-то не должно быть у тех, кого любишь. Горькая такая правдивая любовь: когда любишь человека и видишь, что он несовершенен, а все равно продолжаешь любить, потому что, потеряв это чувство, разом потеряешь все.
        - Я тебя люблю, а остальное неважно, - зачем-то ляпнула Рина.
        Мамася тревожно шевельнула бровями.
        - Остальное тоже безусловно важно, - сказала она, находя нужным спорить. - Например, то, как ты одеваешься! Женщина должна одеваться тепло и красиво. Именно в такой последовательности. Вначале тепло, а затем красиво. Но ни в коем случае не наоборот!
        - В свитер ниже попы? - рассеянно спросила Рина.
        - Он греет поясницу!
        - Ага! А в пояснице помещаются будущие дети и другие внутренние органы!
        Мамася поморщилась.
        - Ты говоришь ерунду!
        - Это ерунда говорит меня. Но ты не обращай внимания! Мы с ней прекрасно ладим, - сказала Рина, и ей вдруг стало хорошо.
        Просто хорошо и все. Сомнения отступили. Зачем усложнять то, что замечательно само по себе? Человек - это то, что он видит. Хороший человек видит во всем хорошее. Здесь же, у Мамаси, ей было спокойно.
        Дом - место, где тебя любят. Включенная на кухне лампа, которую видно с улицы темным сырым вечером. Стол с супом и всякими булками. Кипящий чайник. Но все же главное: просто место, где тебя любят, и больше, по сути, ничего.
        Рина обняла Мамасю, и они обе сладко заплакали непонятно чему. В соседней комнате проснулась Эля, вспомнившая о своем обещании не спать. Она пришла на кухню, пошаталась в дверях, посмотрела на них некоторое время, неуверенно хихикнула, точно примериваясь, та ли это эмоция, или нужно поискать другую, а потом подползла на четвереньках, обняла ногу Мамаси и тоже заплакала.
        Глава 2
        Хранитель лабиринта
        Когда я хочу работать, мне все мешают. Но когда я сажусь работать, а мне никто не мешает, я немедленно все бросаю и бегу узнавать, почему мне никто не мешает, и искать тех, кто будет мне мешать. Рина
        - Тут муха летает. В холоде таком! - пожаловалась Лара.
        - Она живая? - спросила Фреда.
        - Не знаю. Наверно.
        Лара даже не поняла тупости вопроса. Ее можно было спрашивать о чем угодно, например какого цвета зеленые огурцы, и она всегда серьезно отвечала.
        - Так еще страшнее, если неживая муха летает, - влезла Рина.
        Фреда засмеялась. Мерин Бинт чего-то испугался, шарахнулся и едва не размазал Кузепыча по стене.
        - Якорный пень! Кто бросил здесь эту синюю тряпку? - завопил Кузепыч.
        - Это не синяя тряпка! Это моя голубая кофта! - вознегодовала Алиса.
        - Во! Кофта! - Кузепыч назидательно поднял палец. - Раз я не понимаю - с мерина чего взять? Это ж лошадь! Она что непонятное видит и психует!
        - Но вы же кофты, надеюсь, не боитесь? - мстительно щурясь, спросила Алиса.
        - Откуда ты знаешь, что не боюсь? Чего ты повод под ноги бросила? Не терпится новый покупать? У тебя кто папа - арабский шейх?
        Алиса еще в школе выяснила, что, когда называешь папину работу, люди удивленно замолкают. И это не было ложью. Древнегреческие босоногие горшечники, изготавливающие свои вазы весело и на глаз, многому могли бы научиться у ее папы в плане строгого соблюдения технологий, но почему-то не они подделывали папины вазы, а он их. Кроме того, ее спокойный, внешне не приспособленный к жизни папа умел удачно продавать вазы в Интернете.
        Кузепыч удивляться не стал, хотя слышал об этом впервые. К информации отнесся по-деловому.
        - Что ж ты раньше молчала? Пусть сделает мне двадцать горшков по полтора литра и одну здоровенную чашу, я потом скажу насколько. А мы ему за это лопату выдадим и позволим накопать у нас в овраге сколько угодны отличной глины, - с энтузиазмом пообещал он.
        Овраг был за территорией ШНыра, у ручья. Считалось, что глина там хорошая, хотя папе в этом плане угодить было вообще невозможно. Он выписывал ее чуть ли не из Египта и долго еще с чем-то смешивал, разбивая комки миксером. Алиса понадеялась, что папа ее не убьет. Хотя он мирный. Максимум пожалуется маме, а та выведет на принтере правила пользования папами и развесит повсюду, куда сможет дотянуться.
        - А если бы мой папа был пулеметчик? Вы бы его тоже запрягли? - поинтересовалась она.
        - А то как же! Послали бы на съезд ведьмарей. Нет такой профессии, какая не сгодилась бы в ШНыре! - обнадежил ее Кузепыч и удалился крабьей походкой, по дороге подбирая валявшиеся в проходе веревочки и пряча их в карман. С каждой веревочкой настроение у него улучшалось.
        Когда Алиса убрала кофту, Бинт перестал пугаться и позволил вывести себя из пегасни.
        - Дебил! Чтобы тебя на консервы забрали! - напутствовала его Алиса.
        - Спокуха, чудо былиин! Слезами деду не поможешь, - подмигнув, сказал Ул.
        Алиса громко фыркнула, да так, что ей отозвались сразу три пега и одна Фреда. Это было так неожиданно, что многие расхохотались.
        - Прикольно, - сказал Сашка.
        Алису бросило в краску. Как многие обидчивые люди, она плохо отличала, когда смеются над ней, а когда над смешной ситуацией, в которую она вовлечена.
        - Ах так! Ну и прекрасно! Всем весело, и это замечательно. Замечательно, когда всем весело! - сказала она стершимся от негодования голосом.
        Улыбки тех, кто окружал Алису, разом выцвели. Алиса была мастером истерик всех видов - тихих и громких. Ну с громкими понятно, а суть тихой истерики состояла в том, что она говорила спокойным ровным голосом и говорила будто бы правильные вещи, но почему-то через тридцать секунд всем хотелось разорвать ее в клочья.
        - Я, пожалуй, пойду вынесу мусор, - Сашка наклонился, чтобы взять ведро, но в его ручку уже вцепился Кирюша.
        - Нет, я вынесу! Я! - крикнул он.
        Ул, почесывая нос, наблюдал, как два юных шныра с сопением выдирают друг у друга ведро.
        - Чистоплотность - это, чудо былиин, великая вещь! Самыми богатыми людьми через шестьдесят лет будут те, кому принадлежат помойки. Куча ресурсов. Радуйся - не хочу, - сказал он одобрительно.
        - Придурки! - сказала Алиса.
        Ей стало так себя жалко, что ее чуть не стошнило. Она швырнула лопату и, на бегу наматывая на шею шарф, выскочила из пегасни.
        - Пошла травиться фосфорными спичками, - сказала Фреда.
        - Обиды в тактически верный момент обидами не считаются. Ей конюшню неохота убирать. Вот увидишь: к ужину всех великодушно простит, - отозвался Кирюша. Во всем, что касалось психологических форм отлынивания, он был исключительный спец.
        В отвратительном настроении Алиса шла в корпус, как вдруг ей пришло в голову, что в корпусе она обязательно натолкнется на Суповну. А для Суповны любой незанятый шныр шатается без дела, и его надо немедленно припрячь.
        Не доходя до корпуса, Алиса резко развернулась и отправилась в Зеленый Лабиринт. Лабиринт был одним из двух мест, которые она любила. Второе - Копытовский морг, он же паталого-анатомическое отделение при местной больнице. У морга была интересная система вентиляции - две блестящие жестяные трубы, а над ними круглые вертушечки, похожие на высверленный земной шар, сложенный из многих лопастей. Когда ветер дул, вертушка вращалась и во все стороны разбрызгивалось солнце.
        В Зеленый Лабиринт Алиса далеко не забредала, ей хватало окраин, откуда еще видна была четкая линия снега, разграничивающая зиму и лето. Тут она сворачивалась, как кошка, подтягивала к груди колени и лежала на боку, ни о чем не думая. Просто лежала, вдыхая запах самшита и сдувая с носа мелких мошек.
        Вот и сегодня, попетляв в лабиринте, Алиса отыскала уютный закуток, легла на теплую землю и, подложив под голову кофту, стала мысленно составлять список сволочей, которые ее окружают. Добавляя в него кого-нибудь новенького, она всякий раз испытывала особое удовольствие. Чем больше вокруг негодяев, тем больше поводов для страданий. Чем больше поводов для страданий, тем ты несчастнее. Чем ты несчастнее, тем больше в этом виноватых, опять же идиотов и негодяев. А дальше по кругу. См. пункт 1.
        В груди Алисы стучало малосильное «Оставьте все меня в покое!», парализующее всю волю, интересы и желания, кроме одного - забиться в угол. Она лежала, разглядывая узловатые стволы самшита, а вокруг цветными билетами на поезд счастья порхали бабочки. Некоторые садились на лицо. Она морщилась и сдувала их. Бабочки мешали ощутить себя несчастной в той мере, как ей того хотелось. Алиса отвернулась, пытаясь придавить щекой очередную, запутавшуюся в волосах бабочку, и чудом не вскрикнула - в полутора метрах появились серые ботинки, медленно направлявшиеся в ее сторону. Двигались они зизгагом, то срастаясь в букву Л, то размыкаясь. На голову Алисе сыпались листья и побеги. Она сообразила, что Кавалерия подстригает самшит, шиповник и акацию с другой стороны лабиринтовой стенки. Выползать сейчас было опасно, - могла услышать. И Алиса сделала самое мудрое, что могла в этой ситуации, а именно не сделала ровным счетом ничего. Она лежала и, затаив дыхание, с легким превосходством - и, разумеется, с презрением - созерцала ботинки Кавалерии. Внезапно совсем близко кто-то кашлянул так гулко, словно крикнул в
бочку. Алиса подскочила от ужаса и ударилась лопатками о землю.
        Секатор перестал щелкать.
        - Меркурий? - окликнула Кавалерия.
        Рядом с серыми ботинками возникли желтоватые, огромные, как корабли, валенки Меркурия Сергеича, полосками подшитые кожей, что придавало им тигриный окрас. Эти валенки были известны всему ШНыру. Витяра распускал слухи, что в них прорастают пшеница и овес. И они, кстати, действительно прорастали. Тепло, влага, а пшеницу и овес часто просыпали у кормушек.
        Секатор несколько раз щелкнул. На нос Алисе упал отстриженный желтый цветок. Мелким дождем посыпались листья. Кавалерия и Меркурий стояли и молчали. Серые ботинки и тигровые валенки были повернуты носками в одну сторону - как раз в ту, где лежала Алиса. В них было некое загадочное единство.
        Секатор прекратил свои сухие выстрелы. Алиса начинала нервничать. Лучше пусть скажут, что ее заметили. Или говорят о чем-то. Или хоть что-то.
        - Ну и бородища у тебя, - внезапно весело сказала Кавалерия. - Хочется просто ее секатором подстричь!
        - А вот этого не надо! - отозвался Меркурий. - Я огорчусь.
        Кавалерия засмеялась, но очень коротко. Ее что-то заботило.
        - Боюсь: он решился, - внезапно сказала она.
        - За вторую? Гряду? - отозвался Меркурий. Алису удивило, что он даже не спросил, кто решился. Похоже, разговор начат был давно. Откуда ты. Знаешь.
        Кавалерия дернула плечами. Алиса угадала это движение по ее длинной тени, пробивавшейся сквозь самшит.
        - Есть какое-то общее течение личности… Я много думаю о Гае, ставлю себя на его место, и потому порой кажется, что я и есть Гай. Или глобально мало чем от него отличаюсь. Во всяком случае, его мне понять чаще проще, чем двушку, - объяснила Кавалерия.
        Алиса едва узнавала ее голос. Он был мягкий, даже где-то неуверенный, без директорских интонаций. Хороший домашний голос.
        - Чушь. Ты усложняешь. Женщинам надо. Упрощать себя, а не усложнять. Только тогда. Они будут. Довольны жизнью. Гай безумец, - ворчливо ответил Меркурий.
        - Гай - первошныр. Никто из нас теперешних не в силах даже понять, что такое первошныр.
        - Ну и чем они. Отличались от нас? - неприязненно спросил Меркурий.
        - Они больше отдавали. А кто больше отдаст…
        - …больше получит. Знаю. Но разве мы мало. Отдавали, - в его голосе Алисе почудилась обида.
        - Это неважно. Но у каждого из нас были еще СВОИ надежды. Кто-то мечтал быть любимым, кто-то хотел иметь детей. Кто-то любил полеты больше двушки. Кто-то считал себя сначала художником, а потом уже шныром - и так до бесконечности. Первошныры же отдавали действительно все. Им важна была только двушка. Я сейчас скажу крамольную вещь: даже пеги и закладки были для первошныров вторичны. Про прочее даже не упоминаю.
        - Первошныры не были. Идеальны, - упрямо повторил Меркурий.
        - Какая разница? Они отдавали все, и двушка пускала их гораздо дальше, чем пускает любого из теперешних шныров. И Гай отдавал все.
        - Гаю. Не нырнуть. Он продался эльбам.
        - Да. Вдруг за второй грядой все так трепетно и тонко, что нет никакой защиты? Центр мира как орех в скорлупе? Пробил скорлупу, преодолел крепостную стену - и делай все, что хочешь. Грызи, терзай, кромсай!
        Они помолчали. Алиса слушала, затаив дыхание. Потом Меркурий сказал отрывисто и недовольно.
        - Когда-то давно я был. У второй гряды. В маленькой долине между скалами. Я бредил. Казалось, глаза потрескались. Меня донес пег. Я свалился с седла. Касался скал. Руками. Пил воду, которая текла. По скале. Там не жарко. Совсем. Вторая гряда уходит в небо. Вершины я не видел. Сомневаюсь, что даже пег. Может перелететь.
        Секатор в руках у Кавалерии щелкнул вхолостую.
        - Да! Если не жарко уже с этой стороны, то вдруг с той… Хотя мы же не знаем этого наверняка! Никто из нас там не был.
        - А Митяй? - спросил Меркурий.
        - Легенда.
        Носок серого ботинка упрямо дрогнул. Алиса была убеждена, что дрогнула и косичка.
        - И потом. Как Гай. Нырнет? Двушка его. Никогда не пропустит! - сказал Меркурий.
        - Нырнуть он сможет. Как угодно далеко, но один раз, - глухо отозвалась Кавалерия.
        - КАК?
        - Расколов главную закладку!
        Долгая пауза. Потом Меркурий глухо сказал, уже не обрубая речь, а словно ломая ее об колено.
        - Гай этого не сделает. Это был бы конец. ШНыра.
        - А если?
        Меркурий укусил себя за бороду, сунув в рот ее скрученный край. Была у него такая привычка. Если приглядеться, видно было, что волосы у него с одной стороны бороды длиннее и свиты точно в африканскую косичку. Это там, где он непрерывно вертел их пальцами.
        - Глупость! Он сварится еще в Лабиринте! Закладка его не подпустит к себе. И защита ШНыра. Никогда.
        Кавалерия не спорила. Она просто молчала, но серые ботинки были решительны. Валенки Меркурия взволованно топтались вокруг.
        - Хорошо. Вероятность есть. Согласен. Что. Будем. Делать, - отрубил Меркурий, и непонятно было: спрашивает он или утверждает, будто делать надо таинственное «что».
        - Утром я была в библиотеке. Листала летопись ШНыра. Никаких внятных указаний, как поступают в таком случае, я не нашла. За исключением случая 1787 года!
        - А что было в 1787-м? Ах да! Шныры съели. Гиелу, - насмешливо сказал Меркурий.
        Кавалерия уронила секатор. Когда она наклонялась за ним, Алиса увидела ее исцарапанную шиповником руку.
        - Нет. Гиелу съели раньше, во время сильного голода. Тогда же съели и половину седел. Срезали с них кожу, вымачивали, растягивали между камнями. Не тронули только пегов.
        - А это напрасно. Начнись сейчас голод, я лично съел бы. Аскольда. Позор природы. Пегас-тяжеловоз. Так что про 1787-й?
        - Внешний периметр защиты был поврежден. Гай узнал об этом и стал группами переправлять берсерков в Зеленый Лабиринт, надеясь захватить главную закладку. Он защитил берсерков таким образом, что они могли находиться у закладки несколько минут, а в Лабиринте около получаса. Гай надеялся, что этого хватит, чтобы расколоть закладку и вывезти ее части.
        - Первая группа берсерков. Полегла. В Лабиринте.
        - Да. Они не нашли прохода к закладке. Время истекло, и берсерки погибли. Но уже вторая группа привела с собой перебежчика-шныра, отлично знавшего Лабиринт. Они пробились к закладке, и отстоять ее удалось лишь ценой огромных потерь. Берсерков было всего семеро, но все же это были берсерки. Полегло большинство старших шныров, немало средних и почти половина младших. И тогда солнечный луч отразился от каменного фонтана и указал на одного из средних шныров! Он стал строителем закладки. Зеленый Лабиринт не просто изменился, он менялся каждый миг! Там где раньше был проход, возникла сплошная стена колючего кустарника. Берсерки вырубали его, жгли, устраивали подкопы, пытались пробиться по воздуху на гиелах - все бесполезно. Гиелы ломали крылья, подкопы затягивались корнями. Гай был в бешенстве. За какой-то час он лишился половины форта. Пытался посылать боевых магов, но они перетрусили после гибели первой же четверки. Мозг у них вскипел, а глаза оказались сваренными вкрутую еще за триста метров до Лабиринта.
        - Лабиринт. Замкнулся. Сам в себе!
        - Да. Можно было блуждать всю жизнь и никогда не найти выхода! И только один человек знал, как пройти его! Страж Закладки! У него было особое чувство изменяющегося Лабиринта! - голос Кавалерии, постепенно повышаясь, звучал громко, возбужденно. И тем спокойнее прозвучал ответ Меркурия.
        - Предлагаешь избрать. Стража.
        - Если опасность реальна. Главная закладка сделает это сама! Мы никого избрать не можем, - сказала Кавалерия, пожалуй, с чуть большим пафосом, чем было необходимо.
        Меркурий не любил показного смирения. Особенно женского, из которого почти всегда торчат рожки.
        - И как. Она его. Изберет. Выстроим учеников вокруг закладки. И будем прыгать. Зайчиком, - спросил Меркурий.
        Кавалерия вскинула подбородок.
        - Меркурий Сергеич! Я попросила бы!
        - Я не смеюсь. Пытаюсь понять. Принцип.
        Ножницы вновь сердито щелкнули. В этом споре они явно сражались на стороне Кавалерии.
        - Принцип мне не известен! В летописях ничего нет! Ты же знаешь первошныров! Им хоть солнце на голову упади - они сделают только запись: «Светило свалишеся, и попалише овсы». Вот что их волнует! Овес!
        Меркурий ухмыльнулся в бороду.
        - А что делать. Пеги брюквы. Не уважают.
        Он за то и ценил первошныров, что они были еще немногословнее его. Недаром шныровские новички, вдохновленные чтением летописей, нередко бегали по коридору с воплями: «Враг прииде! Враг отъиде! Всех ловиша, убиваша, ну и мы им в глаз даваша!»
        - Подход, конечно, замечательный! Но меня больше бы волновало, как засунуть солнце обратно на небо! Совет! Рекомендация потомкам! - ответила Кавалерия с досадой.
        - Потому мы с тобой. И не первошныры. Если человек будет заморачиваться. Плотностью воды. Он по воде. Не пойдет.
        И, точно спеша найти где-нибудь воду и пойти по ней, громадные валенки Меркурия пришли в движение и уверенно развернулись носками к центру Лабиринта.
        - Идем глянем. Закладку, - сказал он уже на ходу.
        Алиса перевернулась на живот и, оперевшись на локти, следила, как Кавалерия и Меркурий уходят. Первым намерением было дождаться, пока они удалятся, и безопасно выскользнуть из Лабиринта, но потом она передумала и стала красться следом. Ей было приятно представлять, что таким образом она досаждает им. И еще приятнее было, что, увлеченные беседой и разгоряченные быстрой ходьбой, они совсем ее не замечают. Потом Лабиринт запетлял, и у Алисы исчезло время злорадствовать. Десять шагов - это, может, и близко, но только не в Лабиринте, где и два шага - это очень много, особенно если вас разделяет зеленая стена.
        Алиса, хотя и бывала регулярно в Лабиринте, в центральной его части почти не ориентировалась и понимала, что, если заблудится, застрянет надолго. И она старалась не отстать. Неслась, тыкалась в тупики, издавала пугливый птичий крик, поворачивала и снова неслась куда-то. Колючки вцеплялись ей в волосы. Холодные пальцы паники уже трогали ее за шею. Потерялась! Она уже представляла, как умрет от голода и жажды где-нибудь в непосещаемом закутке и со временем кто-нибудь обнаружит ее скелет. По слухам, так однажды случилось с одним шныром-новичком. Когда его нашли полгода спустя, весь рот у него был забит листвой. Бедняга пытался питаться кустарником, но не слишком преуспел.
        Внезапно сплетение акации, лавра, можжевельника и самшита расступилось, и Алиса, сгоряча не осознавшая этого, провалилась в залитое светом буйство цветущих хризантем. Кавалерия и Меркурий разом обернулись. Алиса попыталась сделать вид, что оказалась здесь случайно, но не успела натянуть на лицо нужную маску и только тяжело дышала.
        - Так-так-так! И что, позволь спросить, ты тут… - строго начала Кавалерия.
        Алиса всегда считала, что лучшее оружие - это нападение. Вот и сейчас она приготовилась к красивой вежливой истерике с морганием глаз, дрожанием щек и монотонным упрямым бормотанием - истерике, которая раз и навсегда покажет Кавалерии и Меркурию, кто кого облагодетельствовал, когда Алиса согласилась остаться в ШНыре. Истерика уже кипела внутри, постепенно обретая мимические формы, но, увы, так не и успела раскочегариться.
        Серые зимние тучи неохотно расступились, точно кто-то изнутри дал им пинка. Внезапный луч солнца, прорвавшийся сквозь них, ударил в каменный фонтан и, необъяснимым образом отразившись, вспрыгнул на лоб Алисы. Она замахала руками, отгоняя его, отшатнулась и спиной врезалась в стену самшита. Самшит оттолкнул ее, и она малохудожественно сползла в хризантемы. Луч сместился и указывал теперь точно в грудь Алисе - прямо напротив сердца. Алиса вскочила, пытаясь стряхнуть его с себя, точно он был чем-то живым. Рванулась вправо, влево. Бесполезно. Луч не отпускал. Казалось, он прирос к ее одежде. Кавалерия подошла к Алисе и протянула ей руку.
        - Вставай! - сказала она.
        Алиса неуклюже поднялась.
        - Пять баллов! И как ты это все устроила? - подозрительно спросила Кавалерия.
        - Да никак!.. Брысь! Фу! Кыш с меня! - крикнула Алиса, отмахиваясь от луча как от привязчивой мухи.
        Кавалерия неподвижно стояла и смотрела на нее с выражением, которое невозможно было определить. Алису это не волновало. Как всех актрис погорелого театра, ее волновали только свои роли. Взгляды всякие! Идите вы все со своими рожами! У нее было дело поважнее. Она сражалась с лучом. Ей чудилось: он прожигает ее насквозь, что-то будит, чего-то требует. Точно в пыльную кладовку прорвался снаружи яркий свет и сразу стали видны грязь и паутина. И спокойная жизнь в кладовке, под завязку забитой вкусными обидками и теплым расползающимся саможалением, сразу стала невозможной.
        - Погоди. Не мельтеши. И не. Ори.
        Меркурий поймал мешавшую ему руку Алисы и осторожно провел ладонью сверху вниз, а затем снизу вверх. Странным образом луч не погас, хотя громадная ладонь Меркурия дважды пересекла его линию. Казалось, к куртке Алисы приклеился крошечный островок света.
        - Смотри. Луч только на ней. На моей руке. Его нет, - сказал Меркурий.
        Обращался он к Кавалерии, воспринимая Алису как нечто не совсем понимающее слова.
        - А-а-а! Уберите его с меня! - снова закричала Алиса.
        Вырвавшись у Меркурия, она повернулась к закладке спиной. По идее, луч должен был бы переместиться на спину, но так и остался на груди. Законы оптики его не волновали.
        Кавалерия больше не смотрела на Алису. Она медленно приблизилась к проходу в зеленой стене - единственному, выводящему к каменному фонтану. Точнее к тому, что было проходом - поскольку его больше не существовало. Он густо зарос колючим кустарником. Недоверчиво щурясь, Кавалерия щелкнула секатором, но обрубленный побег мгновенно дал два боковых ответвления. Щелкнула снова - и на месте двух побегов оказалось четыре.
        Все же Кавалерия довела число побегов до восьми, а затем до шестнадцати, прежде чем признала поражение.
        - Не хочу навязывать свой взгляд на вещи, но, кажется, Лабиринт выбрал себе стража, - произнесла она, озабоченно разглядывая глубоко уколотый шипом палец. Потом сунула палец в рот и попробовала свою кровь на вкус.
        - Надо пить железо! Говорят, хорошо помогают ржавые гайки, замоченные на ночь в красном вине, - сказала она сама себе.
        Меркурий повернул к Кавалерии бородатое лицо. Потом присел на корточки и поднял с земли побег шиповника. Только что обрубленный секатором, он стремительно пускал корни.
        - Занятно, - сказал Меркурий.
        - Чего уж занятнее! Мы замурованы тут как джинн в бутылке! - заметила Кавалерия.
        Меркурий оглянулся. Его разбойничья борода провела по воздуху горизонтальную черту и остановилась на Алисе.
        - Но выход. Есть, - сказал он, как всегда помещая вопрос куда угодно, но только не в голос.
        - Разумеется. Выход с нами. Все же надеюсь, что Гай любит эмоции больше, чем я, - отозвалась Кавалерия.
        Меркурий аккуратно взял Алису за плечи и развернул ее лицом к лабиринту.
        - Веди. Чего уж. Мне сегодня еще. В нырок. А самим нам. Дороги не найти.
        - Куда вести? - испуганно спросила она.
        - Да все туда. К ШНыру. Можешь к пегасне. Оттуда я уж сам как-нибудь. Добреду.
        Алиса хмыкнула.
        - Можно подумать, я знаю дорогу! - с вызовом сказала она.
        - Не. Знаешь, - удивился Меркурий.
        - Конечно, нет!!!
        - А может, все же?
        - Не хочу морщить мозг!
        Алиса шагнула к зеленой стене, по-хозяйски провела по ней ладонью, точно оглаживая пега перед тем, как седлать его, а потом вдруг - неожиданно и для себя - шагнула в самое сплетение кустарника, и тот внезапно расступился, хотя в первую секунду казалось, что он утыкает Алису колючками.
        Меркурий и Кавалерия бросились следом, оказавшись в следующем витке Лабиринта.
        - Как ты поняла, что проход здесь? - воскликнула Кавалерия, оглядываясь на сплошную стену, которую они каким-то чудом миновали. Стена уже сомкнулась за ними. Теперь тут и муха бы не пролетела.
        - Ну как! Шиповник здесь в сочетании с самшитом, - осторожно сказала Алиса, без доверия нашаривая всплывающее в ней знание.
        Это была система. Просто система. Немного чокнутая, но все же логичная! На миг Алиса даже испытала уважение перед ее красотой.
        - И что?
        - Как что? А у самшита вот эти вот листики у ствола желтые!
        - Так они всегда желтые.
        - Не всегда. Иногда сероватые. А чаще вообще листьев нет, - сказала Алиса назидательно.
        - И чего? Где листья самшита желтые - там можно проходить?
        - Нет. Проходить можно там, где рядом лавр!
        - Значит, надо искать лавр?
        - Молодой лавр с раздвоенным стволом. И чтобы рядом на шиповнике были ягоды, но четное количество. Но если их больше десяти, тогда засчитывается только, если одна из ягод наполовину подгнила.
        - Погоди, - торопливо сказала Кавалерия. - Не так быстро! Значит, я ищу шиповник с ягодами, проверяю, есть ли поблизости лавр, и…
        - Да не, лавр это так, декорация. Главное, чтобы по стволу шел вьюн. От земли такой, с бледными цветами!
        - Значит, вьюн?
        - Ага! Но только чтобы рядом не оказалось самшита с желтыми у ствола листьями. Он все перечеркивает, - честно объяснила Алиса. Она самым искренним образом не могла понять, что же тут сложного.
        - Не оказалось? Стоп!!! Но ты же только что говорила.
        - Что?
        Кавалерия закрыла глаза и положила себе на лоб ладонь.
        - Все, Меркурий! Держи этого стража за плечи и идем, пока не сбежала! Тебе в нырок, а мне сегодня еще в дурдом сдаваться. Я явно не справляюсь с должностью главы школы, - сказала она вполголоса.
        - Еще бы! - сказала Алиса и, чтобы избежать взгляда Кавалерии, шагнула вперед.
        Она шла решительно, прямо на зеленую стену, и та расступалась перед ней. Изредка Алиса останавливалась, делала несколько шагов в сторону, возвращалась, меняла ряд и снова шагала - уверенно и даже где-то зло.
        «Подумаешь! Облагодетельствовали! Сделали меня хранительницей бабушкиной дачки на шести сотках! Плевать! Да подавитесь!» - мысленно фыркала она.
        Все же в глубине души было приятно. Алисе нравилось, что она легко находит проход. С одного взгляда. Просто находила и все - по трем, четырем, пяти взаимоисключающим признакам. Такое бывает, когда долго играешь в компьютерную игру, скажем, в древнего «сапера», которого засовывают по привычке во все «Окна» без исключения. Под конец уже не задумываешься, где бомбы. Достаточно взгляда на монитор - и сразу их чувствуешь. Вот здесь, и здесь, и здесь! А почему? А потому что! Начинаешь объяснять - непривычный народ просто дико тупит.
        Еще Алисе нравилось, что в Лабиринте, как в «Сапере» - ошибаться нельзя. Ошибешься - сразу отбросит на самое начало, и давай, умница, думай дальше! Участки для прохода очень узкие - местами громоздкий Меркурий протискивался боком. Сам виноват! Нечего было в молодости плечи такие раскачивать. Лучше взял бы и вырос! И прямая логика в прохождении отсутствовала. Курила в туалете через трубку для сливания воды из аквариума. Чтобы попасть вперед - часто надо было шагнуть куда-то совсем в сторону. Алиса это прекрасно понимала, как-то сердцем, не разумом. Хочешь вперед - иди назад! Понял? Не понял! Ну и гуляй! Посвистывая, она шагала вперед, небрежно отмахиваясь от колючих веток.
        Кавалерия и Меркурий прошмыгивали за ней как робкие школьники, хотя и пытались сохранить какое-то осколочное величие. Под конец Алиса почти начала их презирать. Ничтожества какие-то! Угораздило ее засунуться в эту помойку! Да она только потому тут торчит, что мать проедает плешь куда больше, а отец вообще - предмет мебели. Куда она ему пальцем ткнет - туда он и бежит. Тютя! Взял бы тумбочку да и огрел ее по лбу! Не до смерти, а так… профилактически! Потом бы вышел из тюрьмы, а тут всюду бумажки висят: правила пользования женами и семейный кодекс Российской Федерации.
        - Первая стадия: узнать о себе правду. Только когда ты ее узнал, можно двигаться дальше. До этого всегда находишься в плену иллюзий. Но когда узнаешь о себе правду, всегда вначале вспышка усталости, потом ненависти, - внезапно сказала Кавалерия. Негромко, но очень отчетливо. Алиса оглянулась.
        Лицо у Кавалерии было рассеянное, на Алису она не смотрела, разглядывая ручки своего секатора. Тоже мне, шедевр дизайнерской мысли! Вообще непонятно кому это сказала. Может, Меркурию. Он-то небось не хочет знать о себе правду, скотина такая!
        «Вот уроды! - подумала Алиса. - Конкретные! Добреньких из себя корчат! Чем больше человек притворяется, что он не урод, тем больший он урод! Устроили тут гетто, таскают камни с двушки и мнят себя спасителями человечества! Ну не уроды ли? Всем можно, себе нельзя! Ути-пути, философия! Да сдохнете вы со своим Лабиринтом! Тоже мне - развели тут рассаду, мух напустили, стрекоз всяких!»
        Точно отзываясь на ее мысль, на изгиб локтя ей села большая стрекоза. Алиса хлопнула по ней ладонью. Она не была уверена, что попадет, стрекозы обычно быстрые, но почему-то попала. В насекомом что-то хрустнуло. Оно упало на землю. Алиса испуганно наклонилась. Ожидала, что стрекоза сейчас взлетит - они же довольно крепкие, фиг два убьешь, - но та не взлетала, только ползала. Переднее крыло было задрано куда-то к голове. Оно-то и мешало.
        - А, доверчивая! Типа я хранительница Лабиринта и плохого не сделаю, - пробормотала Алиса. - Ну и дура, что поверила! Я тоже была доверчивая! А мне вот как!
        Она подняла ногу и, пяткой наступив на стрекозу, повернулась на месте.
        - Ты что? - спросила Кавалерия, пытаясь заглянуть ей через плечо.
        - Ничего! Споткнулась! Ну, овцы, топаем! - с вызовом сказала Алиса и решительно шагнула вперед.
        Про овец она, впрочем, сказала совсем тихо, можно сказать, про себя.
        Глава 3
        Корифеи и корефаны
        Мой кошмарный сон. На станции с открытыми дверями стоит поезд. Стоит очень-очень долго. Я теряю терпение, вскакиваю, что-то кричу и выбегаю. Двери начинают закрываться, но в этот момент в них заскакивает еще какой-то человек. Его прихлопывает, но он отжимает двери и втискивается внутрь. Все это происходит у меня на глазах. Я бросаюсь к поезду, но поздно. Состав уезжает в тоннель. Из дневника невернувшегося шныра
        Тихий ресторанчик затерялся в переулках у «Кропоткинской». Вывеска неприметная, и человеку без воображения он покажется чем-то вроде закусочной, где вилки залеплены лапшой, а туалет грустно плачет близостью верхних соседей и для выразительности покрывается двухслойным грибком.
        Вот только в тот день сюда не попал бы и французский посол. С обеих сторон переулок был перегорожен оранжевыми конусами и табличками «Дорожные работы». Сразу за ними припарковались тонированные микроавтобусы, из которых изредка выглядывали атлетического сложения строительные рабочие - все в одинаковых оранжевых спецовках, под которые очень хорошо вписывались бронежилеты пятого и шестого класса защиты. Бронежилеты первого класса, как известно, защищают от пуль пистолета Макарова и слабых десертных ножиков. Второй класс - от пистолета Токарева, малогабаритных пукалок и в усиленном варианте от охотничьего ружья 12-го калибра под охотничий патрон. Бронежилеты пятого класса - от автоматных пуль, если они любезно попадут в грудную пластину. Шестой класс жилетов защищает, кроме того, от снайперских винтовок и тяжелых арбалетных болтов с бронебойными наконечниками. А от капризного Дионисия Белдо и яростного Тилля не защищает никакой тип бронежилетов. Первый сглаживает сразу. Второй вгоняет топор в висок между глазом и ухом, где жилета вообще не предусмотрено.
        Берсерки высовывались из автобусов, топтались и, размяв ноги, вновь скрывались. Кроме этих любителей физического труда, у которых на десятерых едва отыскалась бы одна лопата, в каждом автобусе находилось по встрепанной дамочке. Они были как на подбор - в смешных шляпках, коротких шубейках и в теплых штанах, под которые поддеты еще и рейтузы.
        Дамочки ели заварную вермишель из пакетиков, роняя ее себе на колени, скучали, монетками царапали заледеневшее изнутри стекло и часто выходили покурить. Это были лучшие боевые ведьмы Дионисия Тиграновича, любящего, как известно, использовать женский труд. Белдо утверждал, что женщины втайне обожают, когда их эксплуатируют. Если однажды перестаешь это делать - женщина не находит себе места, бьется головой о стену и повторяет: «Потираньте меня хоть кто-нибудь! Или я сдохну от сознания моей ненужности!» И Белдо, конечно, шел навстречу.
        Каждая из его «деток» стоила в сражении пяти хороших солдат. Берсерки, любители желудочных развлечений, протеиновых коктейлей и глуповатых, хорошо сформированных клуш с надежно отформатированными телевидением мозгами, смотрели на ведьм со смесью брезгливости и суеверного страха. Рейтузные дамочки отвечали людям Тилля ничуть не меньшим презрением. С берсерками они принципиально не общались и с вызовом выдыхали сигаретный дым прямо в автобус, чтобы ценящие свое здоровье качки помучались, представляя, что проведут на этом свете на пять минут меньше. Боевым ведьмам неинтересны были люди-звери, которые не знают, что Ося Мандельштам по батюшке Эмильевич, и не вызывают ночами словоохотливый дух Бродского, от которого не спрячешься потом даже в экранированном котлетами холодильнике.
        В неожиданно просторном обеденном зале за овальным столом, к которому с одной стороны приставлен кожаный диван, а с других - тяжелые стулья с высокими спинками, было немноголюдно. На диване балетным котиком, поджав под себя ножки, сидел гибкий старичок Дионисий Белдо и меланхолично сосал кофейную ложечку.
        Грузный Тилль, положив локти на стол, рвал зубами куриную ногу. Могучие челюсти с хрустом размалывали суставы. В том, как он насыщался, были обстоятельность и серьезность, точно и не ел он, а совершал ритуальное действо. Нечто нутряное, неповоротливое, утробно-мыслящее угадывалось во всей склоненной над тарелкой фигуре. За столом сидел не человек, не глава форта, а вершина пищевой цепочки, вобравшая в себя целую кучу живых и растительных организмов, в свой день и час сожравших друг друга. Из недр Тилля доносились низкие, рокочущие, переваривающие звуки. Это было утробное единение человека и его желудка - единение, в котором человек был слугой, а желудок - господином.
        На шее у главного топорника тускло поблескивала кабанья голова. Цепочка была такой короткой, что Тилль касался ее жирным подбородком. Изредка он вскидывал глаза и преданно, как пес, смотрел на Гая, который, скрестив на груди руки, прохаживался по залу.
        На соседнем с Тиллем стуле помещался Долбушин, а чуть позади него Лиана Григорьева - курчавая женщина с решительными ногами. Оба ничего не ели. Официантов в зал не пускали: тарелки подавали Млада и Влада, известные отравительницы, оккультистки и просто очень милые женщины. Белдо они понимали так хорошо, что он отдавал им приказы глазами, а с Гаем были так предупредительны, что делалось даже противно.
        - Вот видите, Альберт, мы вас простили, хотя вы отправили на тот свет немало лучших бойцов Тиля, - улыбаясь, сказал Гай.
        Не понимая, куда клонит начальство, и не намек ли это, что пора пускать в ход лежащий на подоконнике тяжелый арбалет, Тилль перестал жевать и вопросительно посмотрел на Гая. Долбушин на всякий случай проверил глазами, далеко ли его зонт. Шагах в трех, болтается ручкой на придвинутой к столу вешалке. До зонта бежать примерно столько же, сколько Тиллю до арбалета.
        - В основном они перестреляли друг друга. Если уж пускаешь в ход магию, надо понимать, что она обратима, - сказал Долбушин.
        - С вашей помощью, Альберт! Вашей и отдельных ваших родственников. Однако мы с Ингваром не в обиде. Во всякой эффективно работающей структуре должно быть движение кадров. Произошел естественный отбор имени Чарли Дарвина! Амебы-туфельки вытеснили инфузорий из первичных болот и на радостях эволюционировали! - бодро продолжал Гай.
        Долбушин наклонился вперед. Намек на отдельных родственников ему не понравился. В остальное он не вслушивался.
        - А вот этого не надо! - с досадой сказал он. - Не думаю, что вы меня простили! Вам выгоднее иметь меня союзником. Опять же с моим фортом без меня не договориться. На открытый конфликт они, разумеется, не пойдут, но за спиной будет много возни.
        - Это правда, Лианочка? - спросил Гай, расслабленно, но зорко глянув на его заместительницу.
        - Что я могу знать? Я бедная глупая женщина! Мой интеллектуальный максимум - высчитать в уме, во что превратятся сто тридцать два рубля, положенные на депозит, через 1756 дней при семи с половиной процентах годовых, - меланхолично откликнулась особа с решительными ногами.
        - Тоже неплохо. Может, вам копеечку дать? По бедности?
        - Можно. Но лучше безналом, а то она у меня в сумочку не поместится. Конечно, я могу катить копейку перед собой, но это будет очень уж жалобно, - сказала она.
        - Забавно! Все же мне хотелось бы узнать ваше мнение, - настаивал Гай. Края рта у него пошли вниз, причем правый отставал от левого.
        - Хорошо. Принцип прост. Чтобы эффективно управлять берсерками - надо быть берсерком, прошедшим весь путь от простого топорника. Знать все изнутри, до мелочей. Чтобы управлять магами - надо быть самым безумным, самым чокнутым магом.
        Белдо перестал сосать ложечку и обиженно привстал с диванчика.
        - Это что, я? Обо мне? - спросил он жалобно.
        Лиана Григорьева нетерпеливо махнула рукой, обрывая его.
        - Позвольте мне закончить, Дионисий Тигранович! Я хочу сказать о нашем форте! Как управлять теми, кто всегда против всего? Это даже не диссиденты, не оппозиция - это я даже не знаю что! Подари им солнце, небо и звезды - они будут искать в этом твой интерес, чтобы и здесь остаться недовольными и против чего-нибудь протестовать! Если попадут в рай - захотят в ад. Возможно, там будут маньяки и психи, но они хотя бы не пишут коллективных деклараций и не собирают подписи, - убежденно сказала Лиана.
        - И как же Альберт ими управляет?
        Заместительница Долбушина тряхнула кудрями.
        - Это фирменный секрет Альберта Федоровича. Я пыталась уловить алгоритм, но у меня ничего не вышло. Либо он все время меняется, либо я действительно остро нуждаюсь в вашей копеечке!
        Гай слушал Лиану с интересом, отчасти даже любуясь ею.
        - Хороша! Нет, правда! Она почти убедила меня, что вы бесценны, Альберт! Хотите я поменяю вам ее на Арно? - внезапно предложил он.
        - Хочу, - сразу согласился Долбушин. - Я его повешу. Или попрошу Ингвара его пристрелить. Он это сделает. Я знаю. Он тоже ненавидит Арно, но стесняется признаться.
        Арно, стоявший у окна, злобно и одновременно трусливо уставился на Тилля. Глава форта берсерков пожал жирными плечами и не спеша вытер пальцы о салфетку.
        - Не понимаю, Альберт, с чего такие выводы? Я, конечно, не отказываюсь, но как-то очень неожиданно, - прогудел он.
        Арно стал пепельным.
        - Нет уж! - сказала Лиана. - Меня вполне устраивает мой теперешний рабочий кабинет. Там очень милые шторки, под окном стоит моя машинка, купленная в цвет ногтей, а на подоконнике цветет декабрист. Я каждый день рыхлю его спичкой.
        - То есть вы остаетесь у Долбушина? - уточнил Гай.
        - Совершенно верно. Кроме того, я забыла упомянуть, что недавно заменила в компьютерной мышке батарейку. Я понимаю, что это мелочь, но на самом деле замена батарейки - крайне ответственная вещь.
        - Спасибо, Лиана, - сказал Долбушин.
        Она поклонилась.
        - Не за что. Только не забудьте повысить мне зарплату!
        - Это слишком хлопотно. Лучше приходи завтра с чемоданом.
        - С чемоданом уже ходила. Это хлопотно и глупо. Все подумают, что я вернулась из Турции. Лучше приеду на «Газели», - пригрозила Лиана.
        - Ты не впишешься на парковку.
        - Ничего. Я кого-нибудь снесу. У нас народ понимающий.
        В дверях, ведущих на кухню, обозначилось оживление. Млада и Влада принесли кофе.
        - Вы не боитесь, Дионисий? Чашки-то одинаковые, - поинтересовался Долбушин.
        - Тьфу-тьфу-тьфу! На что вы намекаете? Для вас нет ничего святого! Я вас просто ненавижу, циничный вы человек! - всполошился Белдо.
        Одновременно он сурово посмотрел на Владу, на лбу которой появилась озабоченная морщинка. Бедная Влада лихорадочно пыталась вспомнить, должна была она травить Долбушина или нет. Кажется, нет? Или да?
        Глава финансового форта посмотрел на часы.
        - Я опаздываю. На три тридцать намечена встреча моего форта. А сейчас уже без пятнадцати три.
        - Без восемнадцати! И ехать нам где-то сорок минут без учета пробок, - сказала Лиана Григорьева, любящая точность.
        Гай усмехнулся.
        - Предусмотрительно, Альберт, - произнес он с мягким укором. - Пришли на встречу, а камень припрятали за пазуху! Если вы не явитесь, все решат, что вас убили. И не кто-нибудь, а я! Не так ли?
        Долбушин сухо поклонился и встал.
        - Я предпочитаю ясность.
        - Но мы же отныне друзья, не правда ли? Все недоразумения в прошлом? - вкрадчиво продолжал Гай.
        - Безусловно! Но позвольте откланяться! Мне пора, - опасаясь, что впечатлительный Дионисий Тигранович полезет обниматься, Долбушин тревожно покосился на Белдо.
        Однако тому лень было вставать с диванчика, на котором он так уютно устроился. Старичок лишь помахал Долбушину ложечкой, а потом прикоснулся к своему сердцу и подул на ладошку, чтобы любовь его сердца долетела до Долбушина.
        Отвечая любезностью на любезность, Долбушин тоже прикоснулся к своему зонту и подул в сторону Дионосия Тиграновича. Белдо поморщился, как вежливый человек, вынужденный иметь дело с грубияном.
        Долбушин с Лианой ушли. Ступая легко, как кот, Арно проводил их до машины.
        - До свиданья, Альберт Федорович! - сказал он.
        Долбушин, сажавший Лиану в автомобиль, остановился и обернулся.
        - Лучше уж прощай! Для обоих лучше. Ты на меня не обиделся?
        - Нет! Я никогда ни на кого не обижаюсь, - грустно поведал Арно.
        - А вот это напрасно. Я и правда бы тебя повесил!
        Арно улыбнулся еще мягче, еще печальнее и смахнул с долбушинского плеча севшую снежинку.
        - Знаю, Альберт Федорович! Желаю вам не опоздать на встречу! Такая суровая зима, едва успевают разгребать снег!
        Усаживаясь в машину, Долбушин увидел свое отражение в зеркале заднего вида. Лицо было уставшее, немного обрюзгшее, под глазами сетка морщин. Долбушин подумал, что за последние месяцы он сильно сдал. Обычно подтянутый, он начинал быстро лысеть и отращивать животик, который на худощавом теле выглядел нелепо.
        Раньше эльб заботился о нем, теперь же тело Долбушина стало обычным заложником прожитых лет, спеша догнать свой реальный возраст. «Уж лучше так, чем быть живым консервом», - подумал Долбушин, вспоминая вечно молодое лицо Гая. Альберт не жалел, что убил эльба. Единственное, что его волновало, - возможное возмездие. Эльбы мстят всегда, хотя иногда и откладывают месть. Ну ничего, пока что он нужен эльбам, а дальше… Дальше видно будет.
        Когда Арно вернулся, Тилль рвал курицу руками и ел, а Белдо, шевеля пальчиками, заставлял ее кости маршировать по столу. Млада и Влада охали и умилялись. Гай скучал.
        - Уехал? - спросил он у Арно.
        Секретарь вежливо поклонился.
        - Значит, мир с Долбушиным восстановлен? - Тилль брезгливо отдернул руку, чтобы ее не коснулись плящущие кости.
        - В какой-то мере, - отозвался Гай. - Его мы трогать не будем. Он, к сожалению, действительно незаменим.
        Тилль вздохнул. Ему по-прежнему хотелось получить зонт.
        - Из-за особенностей форта? - уточнил он.
        - Не только. Сейчас все размывается. Границы между фортами стираются. К нам приходит все больше людей, которые не являются ни магами, ни берсерками. Куда, например, поместить ту новую девицу, которая превращает все в шоколад?
        Белдо перестал шевелить пальчиками. Куриные кости осыпались.
        - Что? Вообще все? - удивился он.
        - Все, до чего дотронется. Поэтому обниматься с ней не советую. Разумеется, она все время ходит в перчатках.
        - Но откуда…
        - Закладка случайной мечты. Месяц назад берсерки Ингвара подстерегли кого-то из средних шныров. Он как раз вышел из нырка и немного не угадал с высотой. А дальше берсерки сделали две глупости сразу. Первая: начали стрелять. Вторая: промазали. Болт пробил сумку. Закладка вылетела километрах в пятнадцати от Копытово, ну знаете, где дорога через дачи? И тут неизвестно откуда возникает голодная студентка зоотехникума Рая Великанова. Идет с электрички в свое Северное Чебутыкино и грезит шоколадом, - Гай замолчал и с досадой посмотрел на Тилля.
        - У ребят не было шансов! - начал оправдываться тот. - Закладка свалилась ей на голову, и она схватила ее, чтобы с досады бросить в снег. Ну а дальше понятно! Пока ребята спускались, она уже превратила в молочный шоколад два дерева и детские качели. И ела, ела, ела как безумная! Стоит у дерева и отгрызает ветки! Увидела гиел и грохнулась в обморок. Мальчики поступили здраво. Не прикасаясь, обмотали ей ладони своими шарфами, закинули на седло и захватили с собой. Сейчас она у нас на базе. Кормит гиел.
        - Как?! Вы скормили гиелам? Девушку с закладкой? - ужаснулся Белдо.
        - Дионисий! Я же сказал: кормит гиел. Впрочем, толку от нее мало. Гиел боится смертельно, хоть и из ветеринарного техникума. Ей только хомяков лечить. Отошлю ее Долбушину.
        - Нет-нет! Ни в коем случае! Отдайте ее мне! - запротестовал Белдо.
        Тилль гоготнул.
        - Зачем она вам, Дионисий? Признавайтесь! В ней магии как в пробке от ванной. Ну превращает девчонка все в шоколад - только и делов-то. Шоколад я и так себе куплю! Нет, чтобы пожелать… ну не знаю… хм… чтобы я меньше курил!
        Старичок поморщился.
        - Фух! Всего-то! А как же дерзновение мечты? Вы меня огорчаете, дорогой Ингвар Бориславович!
        На самом деле речь шла не об огорчении. Тилля глава магического форта глубоко презирал, хотя презрение это внешне имело мягкие и абсолютно цивильные формы. Когда тетя в шляпке, дуя губки, говорит уборщице: «Клавочка, душечка, вы у меня под стульчиком, пожалуйста, больше тряпочкой не возюкайте! Там стоят мои туфельки, а вы капаете на них водичкой!», означает ли это, что они в прекрасных отношениях?
        Тилля все это балетное кокетство трогало мало. Для него ссора начиналась с ругательств и заканчивалась выстрелом из тяжелого арбалета, а обида… хм… обида - это не получить обещанный псиос. А все эти старушечьи обижульки были для него что комариные укусы. Особенно сейчас, когда его раненый сын медленно, но верно шел на поправку. Врачи больше не прятали глаза, не отказывались от денег и все чаще пускались в абстрактные суждения, что говорило об их уверенности в завтрашнем дне.
        - Ах-ах-ах! Хотите завязать с курением - обратитесь к Младочке! - продолжал кудахтать Белдо.
        Бывший топорник скомкал салфетку и бросил ее на тарелку.
        - Нет уж, Дионисий! Знаю я вашу вшивую магию! С Младой я брошу курить сигареты и начну курить бамбук. Лучше уж ребята добудут мне еще одну закладку мечты.
        - Зачем она вам? Вы плохо понимаете, Ингвар, что такое «спонтанная мечта». Она стихийна, тонка, сиюминутна, ее невозможно предугадать заранее! А вдруг у вас будет болеть голова, вы скажете: «да чтоб ты лопнула!» и именно эта мечта сбудется? Девчонке еще повезло, что она не пожелала провалиться на этом самом месте или заснуть мертвым сном, или что-нибудь такое, столь же роковое. Отдайте ее мне, Гай! В мой форт! Она была бы долбушинская, если бы превращала все в золото. Опять же, вы сами сказали: средний шныр не мог вытащить слишком сильную закладку.
        Тот великодушно махнул рукой.
        - Договорились, Дионисий! Берите! Только если станете громадной конфетой, хоронить я вас не буду. Скормлю ребятам Тилля… - голос Гая стал вдруг очень сух и деловит. - Теперь про Альберта. Помните я сказал, что примирился с ним «в какой-то мере?» Эту меру я и хочу установить. Мне не нравится, что он ощущает себя победителем. Дурной пример для его форта. Для всех фортов!
        Тилль с Белдо разом перестали улыбаться и жадно, как две овчарки, ожидающие команды «фас!», уставились на Гая.
        - Разумеется, трогать его самого никак нельзя, однако надо четко показать ему его место… Разовой жесткой акцией!
        - Дочь? - переставая жевать, понимающе спросил Тилль.
        - Нет. Даже и не думай! Вспомни пророчество Круни. Девчонка нужна нам. Все десять нужны, а она - больше всех.
        - Тогда что?
        - Гиела, на которой она летает. У шныров не должно быть гиел. Хватит с них крылатых лошадей! - сказал Гай.
        - Стоит ли волноваться? У шныров всего одна гиела. Военного значения она не имеет. Пусть себе летает. Одной гиеле потомства не оставить, - пискнул Белдо, изредка жалевший зверушек.
        Гай посмотрел на него с таким раздражением, что умный глава форта сразу умолк и отгородился ладошками.
        - Вы не задумывались, Дионисий, откуда гиелы вообще пришли в наш мир? Сбежали из зоопарка? Или вы верите тому, что мы говорим новобранцам? Жили-были ящеры, все вымерли, но гиелы с крокодилами остались. Про крокодилов знают все, а про гиел - только мы с вами.
        Белдо хихикнул, ухитрившись этим втиснуться в очень узкую щель между подобострастием и собственным достоинством.
        - Ну нет, конечно. Хотя мы ведь, правда, не знаем, откуда они, - осторожно сказал он. - Я помню, еще в ШНыре у нас шли горячие споры! Одни говорили: гиелы с двушки, как и пеги. Другие с пеной у рта кричали, что гиелы из того задохнувшегося мира, который стал болотом. Было же там население! Мир схлопнулся, все живое погибло, эльбы стали тем, чем стали, а гиелы как-то смогли прорваться в наш мир и принесли потомство.
        - Меркурий? - быстро спросил Гай.
        - Да, - закивал Белдо. - Это его версия. Он даже считал, что гиелы могли свободно летать в оба мира, поскольку болото - средний мир. Бред, да?
        Гай угрюмо молчал. Пауза опасно затягивалась. Пахло грозой. Тилль наколол на вилку кружок колбасы и, точно проверяя, живая ли она, потрогал ее пальцем.
        - С вами не соскучишься, Дионисий! Лично я не встречал ныряющих гиел. Все гиелы разбивались вдребезги.
        - Разбивались, - согласился Белдо. - Разбивались. Но, может, дело не в болоте, а в том, что сами гиелы забыли? Утратили инстинкт нырка?
        - Не все. Я знал человека, который прорвался на гиеле из нашего мира, - разомкнув губы, сказал Гай.
        - Не совсем покойный Клавдий? - поморщился Белдо. Он не любил вспоминать своего предшественника.
        - Да, не совсем покойный Клавдий! Нечего сказать: глава магического форта! Один из перебежавших шныров клялся, что видел его застрявшим в болоте! - сказал Гай.
        - Но ведь наш мир он покинуть сумел? - с вкрадчивым упрямством повторил Белдо. - Может, все дело в двушке? Двушка его оттолкнула, а обратно гиела не долетела? Да и куда он вообще пытался прорваться? На двушке он бы испекся.
        Дионисий Тигранович произнес это довольно дурашливо, со старческим пришепетыванием, с клоунадой, а сам зачем-то то и дело посматривал на Гая, причем не прямо, а используя висевшее на стене зеркало. Подвижное лицо Гая больше не было спокойным: оно увеличилось, окаменело, стало полосато-розовым, у узкого подбородка вздулись две припухлости.
        - Нет! Кое на что он надеялся! Он не был самоубийцей! - ответил Гай, отлавливая в зеркале убегающие глазки старичка. - И уверен, вы догадываетесь об этом!
        - Нет-нет-нет, - торопливо сказал Белдо. - О чем же?
        - Двушка существует по особым законам. Да, выталкивает, да горячо. Да, не каждый шныр долетит до Межгрядья! Но если ты каким-то чудом прорвался через вторую, до небес доходящую гряду - ты неуязвим. Двушка тебя больше не вытолкнет. Ты станешь чем-то вроде языческого бога. Будешь сам диктовать правила! - сквозь зубы сказал Гай.
        - Вы это точно знаете? - с жадной быстротой переспросил Белдо.
        - Что я могу знать точно? Я лишь надеюсь. Точные знания всегда самые неточные, - сердито ответил Гай и вдруг сомкнул губы. Мягкий рот его отвердел, словно захлопнулся ящик стола.
        Глава форта почувствовал, что узнал слишком много. Так много, что еще чуть-чуть и его знание станет посмертным. Гай уже посматривал на Тилля, а тот на свой арбалет. Включив внутреннего клоуна, Дионисий Тигранович вспорхнул с диванчика. Ручки замахали как крылья.
        - Да-да-да! Гиела - мерзкий ужасный зверь! Да еще у шныров! Если хотите, я могу послать Владочку. Она готовит чудесную рыбку. Гиела съест малю-ю-юсенький кусочек и умрет исключительно от счастья!
        Гай покачал головой, показывая, что обойдется без помощи Влады.
        - Гиелой займутся люди Тилля. Все ясно?
        - Да! - лениво отозвался бывший топорник. - Чего уж тут?
        - Вы не просто убьете гиелу, Ингвар! Вы привезете мне ее труп. Я хочу лично убедиться, что приказ выполнен. Словам я больше не верю.
        Челюсти у Тилля стали тяжелыми, словно он держал во рту камень. Глава берсерков не забыл, что в день, когда Гамов ранил его сына, Рина была на этой проклятой гиеле. Если бы не она, то, возможно, и Гамов не стал бы стрелять.
        - Сделаем, - сипло сказал он. - Загоню в Копытово автохолодильник, ну а там уж как только так сразу. Псиос-то ребятам будет? Что сказать?
        - Будет много псиоса. Но только после выполненной работы, - заверил Гай.
        Дальше разговор тек уже как-то неохотно и быстро треснул паузой. Из нее неглупый Тилль заключил, что ему пора, попрощался и уехал. За столом остались только Гай и Белдо. Да Младочка с Владочкой шмыгали вокруг, оказывая всякие мелкие услуги. Гай посмотрел на них - и обе вороны исчезли.
        - А от вас, Дионисий, мне потребуется услуга совсем иного рода, - сказал Гай. - Мне нужна пчела!
        - Что?
        - Золотая пчела любого из шныров. Без нее я не попаду в лабиринт, - повторил Гай.
        Глава 4
        Философия мировой справедливости в контексте нравственных ценностей, или кофе как лучший сорт чая
        Когда человек здоров, богат, хорошо выспался, он согласен быть добрым. Но такая сытая верность мало что стоит. Верность стоит дорого, когда уставший, измотанный, выбившийся из сил человек внезапно оказывается способным на поступок. Из дневника невернувшегося шныра
        Ночь в ШНыре прошла обычно. До трех часов все шастали друг к другу в гости, пили кофе, извлекали из загашников припрятанные печеньки, читали на планшетах книги, играли в мафию и всячески культурно-бескультурно времепровожденчествовали. Преподаватели притворялись, что свирепствуют, а средние и младшие шныры делали вид, что очень боятся. Кавалерия относилась к режиму философски, считая, что распорядок дня у взрослых людей саморегулируется. То есть если сегодня человек лег спать в четыре утра, то завтра он ляжет в девять вечера, так что в результате получится примерно «то на то».
        Штрафные отжимания и внеочередное дежурство по кухне схватил в результате только Кирюша, ухитрившийся спрятаться в чемодан в комнате девочек. Что он там забыл и как туда залез - осталось неизвестным. Но Кирюше все равно было куда прятаться - лишь бы у девочек. Сашка подозревал, что он даже в тумбочку заберется, но опять же исключительно у девочек.
        Алиса бродила по комнате и ставила на зарядку все электронные устройства, которые находила. Свои и чужие. Это у нее была, пожалуй, единственная позитивная привычка. Вечернее хобби. Даже если телефон (или смартфон) почти заряжен, Алисе все равно хотелось его подкормить.
        «Чтобы толстенький был… сытенький!» - бормотала она, и лицо ее при этом светилось заботой. Спорила с ней обычно одна Фреда, которая любила разряжать телефон в ноль, а потом заряжать его, пока батарея не вскипит. Алису к своему телефону не подпускала.
        - Не трогай его, больная! Он мой, понимаешь, мой, - шипела Фреда.
        - Не могу смотреть, как он мучается! Я тебе лучше руки ломом переломаю, а его поставлю на зарядку, - отвечала Алиса.
        Ближе к трем все младшие шныры наконец улеглись, а уже в 4:05 у Алисы случилась истерика. Ее вдруг посетило прозрение, что она никому не нужна и ее окружают одни дебилы. Она стала стучать лбом в стекло, плакать и мотононно бормотать «дебилыдебилыдебилы».
        Уставшие дебилы не просыпались до 4:25. В 4:25 Фреда тихо поднялась, взяла за две ножки табурет и на цыпочках пошла убивать Алису. Чудом спасшись, Алиса отправилась травиться таблетками, но у нее замерзли ноги (в коридор удрала босиком). Она пошла обратно и возле душевой встретила Рузю, который с угрюмой сосредоточенностью пожирал детскую колбасу, сделанную, судя по ее неестественно розовому виду, из непослушных детей.
        - Наста говорит, что я толстый, - пожаловался Рузя.
        - Ты не толстый. Ты жирный! - сказала ему Алиса.
        Она отобрала у Рузи колбасу, съела сама, вернулась в комнату и, шепотом назвав всех придурками, уснула легким и счастливым сном.
        На часах было 4:55. Целый час прошел как вдох счастья. В 5:58 принялся тонко пищать будильник Лары. Он звенел как комар в тот мерзкий момент, когда зависает над кожей. И снова у Фреды оказались самые чуткие уши и самые нежные нервы.
        - Заткни его! Убью! - заорала она, бросая в Лару подушкой.
        Та быстро протянула руку и начала слепо и бестолково нажимать на кнопки телефона. Комариный писк замолк, но именно в этот миг сработал будильник Алисы, безостаночно повторявший голосом Кузепыча:
        - А вставать кто будет, сморкливый пень? Доярки, к коровам шагом марш!
        Слова эти Алиса записала как-то утром, когда они все дружно проспали, а Кузепыч колотился в двери своим «крепко-полным туловищем» ((с) Рина). Она выключила Кузепыча, но к тому времени уже хором сработали будильники Рины и Фреды. Спать стало никак невозможно.
        Рина свесила ноги с кровати. В комнате было темно. За окном синева. В снегу мерзли мокрые голые деревья.
        - Первое марта! - произнесла она, радуясь, что впомнила об этом первой.
        Больше никто не обрадовался.
        - И что? - отозвалась Фреда. - Пулю в бошку этой весне!
        Фреда обожала из всего создавать конфликты. Начинала спорить, даже если просто сказать при ней, что трава зеленая. «Ты что, цветов не различаешь? Тупой, да?! Она са-ла-то-вая!» Если неосторожно поддакнуть, что прости, она, и правда, салатовая, Фреда яростно схватывалась сама с собой. «Где ты тут видишь салатовую? Ну да, вот эта травинка салатовая! А все остальные светло-зеленые!»
        С другой стороны, в ШНыре к воплям относились терпимо. «Вопли - это форма передачи искренней информации на неформальном уровне», - рассуждала Кавалерия.
        Вспыхнул свет. В дверях стояла Лена, вставшая раньше всех, еще за минуту до первого будильника, и первой бросившаяся занимать душ. И вот теперь она вернулась, закутанная в банный халат. Мягкая, с большими руками и ногами, Лена была свежа и бодра. Кожа бело-розовая, пористая, как из хлебопечки.
        Сквозняк, проскочивший за ней в открытую дверь, сорвал со стола Фреды все бумажки и анкеты и принялся забавляться с ними на полу.
        - 6:01! - певуче сказала Лена, одаривая всех сдобной улыбкой. - Повторяю: не просто шесть, а шесть и целый ноль один!!! Что делаем?
        - Тебя, курица, убивать собираемся! - завопила Фреда. - Вырубила свет, быстро! Я еще сплю!
        - Когда кто-то орет - он не спит, - сказала Лена.
        - Ты не спишь, а я сплю! Уши отрежу!
        - О небо! Золотко! Ты проснись сначала, ножки в тапочки вставь, ножницы наточи, а там и ушками моими занимайся, - дружелюбно откликнулась Лена. - А я вчера, пока вы все орали, сумку закончила из кусочков кожи. Показать?
        Фреда спрыгнула с кровати, собрала рассыпанные бумажки, сунула их под подушку и, шаркая тапками, отправилась в умывалку. Ссутуленная, сердитая, на плече болтается полотенце.
        Рина незаметно разглядывала Лену. Внешне осталась такая же, как в маршрутке в свой первый шныровский день - неспешная, с лениво заплетенной косой, любящая просторные вещи и вся словно зевающая, но что-то в ней внутренне ускорилось.
        Прежде, уронив, например, вилку, она долго смотрела на нее, соображая, стоит ли поднимать сейчас или подождать еще некоторое время, чтобы вместе с вилкой подобрать и какие-нибудь другие предметы, которые тоже, безусловно, рано или поздно упадут. Теперь бы Лена тоже не сразу кинулась поднимать вилку, пораскачивалась бы минут десять, но потом вместе с поднятой вилкой вымыла бы и пол.
        Ночами она тоже частенько не спала и почти не уставала. Порой казалась Рине надежным телефоном с батарейкой, работающим в экономичном режиме и потому редко требующим подзарядки. Конечно, этот «телефон» слегка притормаживал, зато никогда не ошибался. Например, Рина по шесть раз возвращалась в комнату, забывая взять то одно, то другое, то третье, Лена же брала все сразу и потому всегда была готова первой.
        Минут двадцать все сосредоточенно умывались, одевались, брали разбег для прыжка в новый день. Потом Рина и Лена отправились в пегасню проведать дежурившую там Яру, которая в ШНыре не ночевала. С ее Гульденком творилось нечто непонятное. Он был угнетен, вытягивал шею, отказывался есть. То ложился, то вставал, бестолково топтался по деннику. Под челюстями - огромные горячие узлы.
        Фреда, Алиса и Лара пошли в столовую на дежурство. Суповна была уже при деле. В одиночку переставляла с плиты на плиту многоведерную выварку с кипятком.
        - Почему опоздали? - прохрипела она.
        - Как опоздали? Мы должны были прийти в семь, а сейчас без десяти семь! - возмутилась Фреда, обожавшая точность и вообще всевозможные социальные договоренности.
        - Вот и я говорю: опоздали на десять минут! Марш вытирать столы!
        Фреда хотела что-то добавить, про анализ времени с учетом старческого склероза, но посмотрела на кипяток в руках у Суповны и смирным зайчиком запрыгала за тряпками.
        - Она что, по часам не понимает? - бухтела Фреда, елозя тряпкой по столу.
        Алиса наклонилась, сдвигая стулья. Смертные жетоны улеглись точно в солонку.
        - Она понимает, что хлеб не разложен, - примиряюще сказала Алиса.
        Фреда молча хлестнула тряпкой по ближайшему столу и отошла к следующему.
        Очень скоро стало не до разговоров. Надо было мыть, драить, резать и разносить хлеб, расставлять посуду. Кухонные Надя и Гоша возились с чаем. Возня эта заключалась в том, что они заваривали его в том огромном котле, который переставляла Суповна, после чего зачерпывали оттуда старыми чайниками с отколотой эмалью. Вопрос, стерильные ли чайники снаружи, принципиально не задавался. Подразумевалось, что они стерилизуются в крутом кипятке, а микробы становятся питательным бульоном.
        Фреде, Алисе и Ларе помогали Влад Ганич и Даня, временно поменявшийся из другой пятерки, потому что проспорил Кириллу дежурство. Правда, Даня больше помогал философией, а Ганич так переживал, что испачкает белоснежные манжеты, что соглашался разносить только вилки, причем исключительно сухие и держа их двумя пальцами.
        - Ты бы, что ли, свитер надел, - сказала Алиса.
        - А ты его потом стирать будешь? Или как овечка: в лужу окунулась и самоочистка? - кисло откликнулся Ганич.
        Алиса презрительно выдохнула, сложив губы трубочкой.
        - Ты какой-то больной! Я вообще не понимаю, что ты в ШНыре забыл!
        - Я тоже не понимаю. Порой мне кажется, что меня даже из ведьмарского форта погнали бы, - внезапно сказал Ганич, и Алису - а она вообще-то ожидала от него вопля! - поразило, что в этот миг он был абсолютно серьезен.
        Из кухни выглянула Суповна.
        - Эй! - заорала она. - Соль надо рассыпать! Кто поможет?
        Даня собрал со столов солонки и захромал к кухне. Через минуту оттуда донесся страшный вопль Суповны, и Даня вернулся очень смущенный.
        - Чего такое? - спросила Лара. - Рассыпал соль?
        - Еще как, - ответил Даня и пугливо оглянулся на дверь.
        Ближе к восьми столовая начала быстро наполняться шнырами. Многие из них - особенно средние и старшие - с интересом поглядывали на Лару. Двое средних даже столкнулись лбами, пытаясь помочь ей донести пачку салфеток.
        - Блин, спина с утра чесалась. Наверное, у меня что-то кожное! И башка вся такая грязная, иду - чухаюсь! - кокетливо и громко сказала Лара.
        Фреда, тащившая два тяжеленных стула (и ей, разумеется, никто помочь не пытался), накалилась ненавистью. Запыхтела, опустила голову. Молодые люди смотрели на Лару с интересом. Их, казалось, совсем не волновало, что у Лары все подряд чешется и разваливается. Когда же однажды и Фреда, подражая Ларе, попыталась брякнуть нечто подобное, на нее все уставились как на прокаженную, а Влад Ганич брезгливо отодвинул тарелку на дальний край стола и ел потом, загораживая ее от Фреды плечом и локтем.
        Из преподавателей первым явился Кузепыч, насыщавшийся всегда основательно, с осознанием полной ответственности перед организмом. Организм тоже ощущал перед хозяином ответственность и каждую съеденную крошку превращал в стратегические запасы, почему брюки на животе сходились уже не всякий раз, а ремни в магазине требовалось подбирать самые длинные. Единственным, что портило Кузепычу аппетит, была Суповна, которая, выскакивая из кухни, громила его за некупленный майонез или перемороженные куриные окорочка. Даже за жучков в рисе, по мнению Суповны, отвечал все тот же Кузепыч, хотя он и огрызался, что, тухлый пень, не он их туда сажал. Поэтому Кузепыч всегда завтракал, обедал и ужинал, тревожно косясь на дверь кухни, и с беспокойством шевелил бровями, когда оттуда вместе с дымом и паром долетали вопли Суповны.
        За Кузепычем припорхнул Вадюша, желтенький как попугайчик. Он был в короткой курточке, с каким-то пестрым шарфиком на шее. Влад Ганич, выслуживаясь, принес ему чайник.
        - Это что? - зачирикал Вадюша.
        - Чай.
        - Как чай? Опять чай? Снова чай! Ненавижу чай! Лучший сорт чая - это кофе! - капризно заявил Вадюша.
        - Хорошо, я скажу Суповне, - пообещал Ганич.
        - Да-да, скажи, дружок! Будь так любезен!
        Ганич метнулся к кухне.
        - Нет-нет, не надо! Вернись! Я сам потом передам при случае! - торопливо зачирикал ему вслед Вадюша. Влад неохотно остановился. Он обожал раздувать ссоры.
        Ближе к концу завтрака появились Кавалерия и Меркурий. Оба озабоченные. Алиса, принесшая им салфетки, ненавязчиво задержалась у стола. Она надеялась, что ее заметят - хранильница Лабиринта, как-никак. Однако Кавалерии и Меркурию было явно не до нее. Они даже глаз не подняли, смотрели только друг на друга.
        Кавалерия отодвинула тарелку.
        Алиса услышала, как Кавалерия негромко сказала Меркурию:
        - Лучший из жеребят ШНыра! Прекрасные крылья! Негромоздкий, пропорциональный. Я очень на него надеялась! Радовалась, что Гульденок у Яры. Она-то присмотрит!
        Ковшовая ладонь Меркурия - при небольшом росте у него были громадные ступни и руки - одобряюще легла на запястье Кавалерии.
        - Обойдется. Болтушка из отрубей. Зеленый корм. Подогретая вода. Антибиотик. Абсцессы обкалывать антивирусом. Главное, чтобы гнойные скопления не вскрылись внутрь.
        После завтрака Кавалерия и Меркурий отправились в пегасню. Младшие шныры обрадовались, сообразив, что сегодняшние занятия сорваны, но не тут-то было. Вадюша, перегородив дверь столовой, как крыльями, замахал пухлыми ручками.
        - Никакой беготни по школе! Все ко мне на лекцию! Тема интереснейшая! «Философия мировой справедливости в контексте нравственных ценностей». К вам, господа якобы дежурные, это тоже относится! Нечего притворяться, что вы всемером сметаете со стола две с половиной крошки!
        Четверть часа спустя Вадюша, захвативший в заложники своей болтливости едва ли не всю младшую школу (средние и старшие шныры разбежались под разными хитроумными предлогами), разгуливал вдоль доски и разглагольствовал, получая очевидное удовольствие от звучания собственного голоса. Порой, убаюканный им, он закрывал глаза и делал короткую паузу, чтобы насладиться тем, как в огромной аудитории замирает отдаленное эхо. Рина сидела рядом с Сашкой и, вполуха слушая, рисовала в тетради.
        «Тоска зеленая… Чем больше слушаю о нравственных ценностях, тем больше мне хочется стать безнравственной! Интересно, почему Кавалерия никогда не несет эту пургу?» - размышляла она.
        Сашка подпер голову рукой и незаметно разглядывал частицы почвы, хвою, пух одуванчика, мелкие, со спичечную головку, кусочки янтаря, засушенные корни и семена травы, мелкий, многократко просеенный сквозь сито песок. Все это, особым образом уравновешенное и экранированное фольгой с тонким слоем водорослей, чтобы не сработало раньше времени, лежало в многосекционном пластиковом контейнере, похожем на те, в которых рыбаки хранят крючки и грузила.
        Последний месяц Сашка только и делал, что выспрашивал у Ула, Макса, Афанасия все, что они знали о шныровском бое, выменивал траву на хвою и хвою на чешуйки коры, записывал, экспериментировал. Больше всего его возмущало, что средние и старшие шныры, за исключением, пожалуй, Родиона, в ШНыр так и не вернувшегося, относились к шныровскому бою равнодушно.
        - Ну да, полезная вещь! В городе там или не знаю где. Но вообще, чудо былиин! ничего не решает! - сказал как-то Ул.
        - Почему?
        - Слишком много вариантов. Вот ты на пеге летишь, головой вертишь, высматриваешь гиел… У тебя с собой шнеппер, саперка, сумка, может, еще закладка - куча всякого барахла. Да еще пег чего-то мудрит. И времени десять секунд, чтобы высоту набрать или снизиться. Если будешь еще соображать, какую одуванчиковую пушинку в кого пустить или какой кусок коры - поймаешь между ушей арбалетный болт.
        Недавно Сашка выпил воды из источника перед первой грядой, и кровь у него стала оранжевой. Не просто оранжевой, а такой оранжево-светящейся, даже сквозь кожу. Целые сутки экспериментатор был похож на анатомическое пособие: сияли вены, артерии - всюду, где не скрывала одежда, Сашка был оранжево-полосатым. Даже лицо выглядело полосатым, потому что и там оказалось много всяких кровеносных сосудов. И еще он весь день ржал и всем подряд зачитывался. Даже в холодном, дачного типа туалете, вырытом на улице у пегасни, он просидел три часа, но не потому, что особенно надо было, а потому что там оказалась на гвозде толстенная газета пятилетней давности. Сашка читал ее от корки до корки, учил наизусть объявления о продаже сенокосилок и сборных домиков, дико ржал и стучал зубами от холода.
        - Ишь ты! - озадачился Макс, который и принес Сашке эту воду. - А я из этого и-и-источника сы… сто раз пил и н-ничего! Видать, еще чего-то в этой в-воде бы… было. Может, пы… пыль какая-то или гы… глина? Я ее гы… грязной банкой зачерпывал.
        - А банку где взял?
        - Ты… ты-там вы-валялось! Давно.
        - А чего фляжкой своей не зачерпнул? Жалко?
        - Там бы… был к-кефир, - сказал Макс, и Сашка перестал задавать вопросы. Кефир для культуриста - святое.
        Неудача с водой из источника Сашку не обескуражила. Он мыслил в комплексе. Пушинка невесомости - прекрасно, а если добавить пыльцы воздушности, которую Яра по его просьбе собирала с цветов ватной палочкой? Не далее как вчера Рина, неосторожно согласившаяся взять у него конфету, взмыла к потолку, а Сашка вместо того, чтобы ее спустить, еще и гонял ее вдоль потолка электрофеном.
        Рина продолжала незаметно оглядываться, проверяя, что другие делают на лекции у Вадюши.
        Лена вязала под столом шарфик. Она связала Кирюше уже три шарфика и бесчисленное количество шестяных носков и не забывала следить, чтобы он их носил. Тот упрямился, дул губы, швырял шарфики в снег, но Лена сочетала терпение с напором мотопехотных колонн, и очень скоро шарфик вновь оказывался на Кирилле. В данный момент он сидел рядом с Леной и громко шептал:
        - Хочешь я Вадюшу вопросом отвлеку? Он обожает рассказывать свою биографию, начиная с ясельного возраста. Как он ощутил в своем сердце дыхание добра и гуманизма и в тот же миг к нему прилетела золотая жужелица!
        Дверь скрипнула и открылась. В класс заглянула Кавалерия и, отменив лекцию, позвала всех в пегасню.
        - Переоденьтесь! Работать придется много! - сказала она озабоченно.
        Глава 5
        Сейчас прольется чья-то кровь
        Между благой мыслью человека и его действиями лежит что-то враждебное, скользкое, ненавидящее нас. Какая-то программа уничтожения. Один понимает, что пить нельзя, и пьет. Другой - что не надо туда идти, и идет. И так до бесконечности. Мы как будто еще хозяева наших мыслей, но никак не действий. Из дневника невернувшегося шныра
        Перед пегасней Рина заскочила на «кухню». «Кухней» они называли закуток в аппендиксе второго этажа, где помещалась электроплита на четыре конфорки. Она была старая, но с неплохой духовкой. Суповна ненавидела эту электроплиту тихой ненавистью, поскольку та делала существование самой Суповны как бы несколько дополнительным. Много раз она покушалась избавиться от нее, и тогда младшие, средние и старшие шныры начинали подводить под все это дело базу. Кирюша вопил, что он язвенник и нуждается в теплом супчике в три часа ночи. Окса говорила про традиции своей бабушки, которая научила ее печь шарлотки, и если она не будет их печь, то ее бабушка не то, чтобы обидится, но ей, бабушке, будет несколько неприятно, а ей, Оксе, будет несколько неприятно, что бабушке будет несколько неприятно… и до бесконечности. В общем, плиту они защищали отчаянно, как солдаты обороняют последний окоп.
        Оглушенная общим криком, Суповна сдавалась, но не до конца. Выждав месяц или два, начинала терзать Кузепыча, утверждая, что вот «жруть где попало, а потом тараканы ползають». Если Кузепыч оказывался равнодушен к тараканам и не падал в обморок, она организовывала подкоп с другого бока: вопила про счета за электричество и сколько тока пожирает эта самая плита, которую держат включенной с утра и до утра ради всякой «мензюрки». «Мензюркой» же Суповна считала любую посудину объемом меньше десяти литров. И вообще устроится пожар, и тогда Кузепычу придется сносить и перестраивать ШНыр еще при жизни, в то время как он так надеялся умереть до этого момента и спихнуть все суету на следующего завхоза.
        В любом случае, плиту пока удавалось отстоять. В настоящий момент на ней пыхтел желтый чайник с отбитым пятном в форме яблока на боку. Около него с лицом часового на карауле стоял Витяра.
        - О, кипяточек! Плесни мне! - сказала Рина, подбегая с кружкой. Банку с растворимым кофе она таскала с собой, зная, что иначе сопрут.
        Витяра заступил дорогу.
        - Не дам! - сказал он застенчиво, но упрямо.
        Рина от удивления остановилась.
        - Как это так не дашь? Ну хоть каплю! У тебя же полный чайник!
        - Не дам! - повторил Витяра.
        Он схватил чайник и, взглядом оберегаясь от Рины, быстро куда-то побежал.
        - Ну и дела! Витяра и жмот! В голове не помещается, - произнесла Рина удивленно.
        - Знаешь, что он с этой водой делает? Снег поливает! Ему весны хочется! И этой деточке восемнадцать лет! - наябедничала Фреда.
        Витяра, отбежавший еще не слишком далеко, остановился и брякнул ручкой чайника. Уши-баранки вспыхнули алыми полукружьями. Рина поняла, что Фреда сказала правду, и радостно простила Витяру за чайник.
        Рина спрятала банку с кофе в старый носок и сунула ее за батарею, чтобы не сперли до ее возвращения, оделась и направилась в пегасню. Погода была противная. Март мерз сам от себя. Снега лежали по грудь и лохматились ветром. Витяра стоял и, подпрыгивая от холода, поливал из чайника лед. Увидев Рину, он застенчиво повернулся к ней спиной.
        - Еще два миллиарда чайников - и наступит весна! - крикнула она.
        Тот упрямо дрогнул лопатками. Романтики выше науки, и поэтому наука вечно пересматривает свои положения, а романтики - нет.
        На полпути к пегасне Рине попалась кухонная Надя, которая возвращалась из Копытово с десятью килограммами соли. Руки у нее отвисали. Рядом, упрятав ладони в карманы и посвистывая, шел Гоша, несший что-то не тяжелее посудных мочалок.
        Увидев Рину, Надя художественно уронила сумки в снег и легла лицом в сугроб умирать.
        - Кончай цирк и поднимайся! - сказал Гоша, легонько толкая ее ногой в бок.
        - Ты что, болящий? Почему не помог? - набросилась на него Рина.
        - Я ее тридцать раз предупредил, что у нас соли навалом. Есть соль, есть соль! Кузепыч вчера «Газель» пригнал, которая у гипера дежурит. Под завязку ее продуктами забили! Предупреждал я или нет? Не надо соль брать! Не на-до, упрямая ты баба!
        Надя, успевшая оторвать от снега голову, отвернулась.
        - Она не поверила. Вот я и не помог! Потому что это женский терроризм: упрямство в комплекте с якобы беззащитностью. Вот и пусть теперь прет! Вставай! - сказал Гоша безжалостно.
        Надя издала тихий ненавидящий стон. Вскочила и, вырвав сумки у пытавшейся помочь Рины, устремилась к крыльцу кухни.
        - Во, видела, как рванула! А ведь только что дохлая была! Сейчас будет Суповне концерт устраивать! - прошипел Гоша и бросился ее догонять.
        Рина с грустью подумала, что на кухне все крайне запущено. Трудно долго находиться в одном помещении, там же и работать и любить друг друга. Траву едят гусеницы, гусениц едят куры, кур едят шныры. Линейная пищевая цепочка. Повара едят друг друга. Замкнутая пищевая цепочка.
        Добравшись до пегасни, Рина обнаружила, что все пеги, включая жеребят, выгнаны наружу и находятся в загоне рядом со вкопанными шинами. Не понимая, зачем их выгнали, она вошла в пегасню и, не успев задать вопрос, услышала вопль. Орала Наста. Красная, сердитая, она неслась по проходу с вилами и разгоняла все живое.
        - А-а-а! Ешкин-кошкин!! Достало гамно это! Сегодня гамно, вчера гамно, завтра - гамно! Ешечкин-кошечкин!
        Вилы, перелетев через тачку с навозом и задев большой пакет с сухарями для прикорма, вонзились в брикет сена. Причем лежал брикет всего в полуметре от ступни Ула. Наста застыла, сообразив, кого только что едва не оставила без ноги.
        Тот засмеялся. Короткий шрам на верхней губе приподнялся.
        - Сублимируешь? Давай еще разик, под запись! - весело крикнул он.
        С секунду Наста смотрела на него дикими глазами, потом ухмыльнулась, выдернула вилы из брикета и, насвистывая что-то, как ни в чем не бывало пошла по проходу. По дороге ей попался Рузя, который волок на сжигание какой-то мусор. Увидев Насту, он остановился и вытаращился на нее, спешно пытаясь притвориться смертельно больным, чтобы удостоиться внимания.
        - А ты ваще сгинь, гаджет! - рявкнула на него Наста.
        Толстое лицо Рузи перестало притворяться и стало действительно несчастным, без актерства. Он торопливо отвернулся и, ссутулившись, нырнул в ближайший проход. Наста умела отличить настоящее страдание от страдания фигней.
        Она остановилась и поймала Рузю за рукав.
        - Да постой ты! Нога-то как? Приходи сегодня - намажем еще раз!
        - Он специально кипяток себе на ступню выплеснул! Я видел, как он полчаса прыгал, никак решиться не мог! - громко доложил Влад Ганич.
        Рина с трудом сдержалась, чтобы его не пнуть. Она ненавидела людей, которые стучат как барабанщики и капают как краны. И, что самое непонятное, без малейшей на то внешней причины!
        В Рузе все замерзло от ужаса. Он даже остановился. Наста подбежала и повернула к себе его голову. Она, как видно, этого не знала.
        - Это правда? Правда? - крикнула она.
        - Нет… Не знаю… да, - выдавил тот, боясь поднять глаза.
        Наста еще несколько мгновений смотрела на него, потом быстро поцеловала в красный, похожий на пуговицу нос и, отпустив, с тяжелым прищуром уставилась на Ганича.
        - Сам, говоришь?
        - Сам.
        - Отлично. На вот тебе вилы! Хорошие вилы, стерильные, почти без навоза. Воткни их себе в ногу, и я тебя полюблю, пылко и пламенно, - предложила она.
        Ганич тревожно отодвинулся, не исключая, что эта бешеная идиотка пырнет его и так, без личного согласия. Причем тоже пылко и пламенно.
        - Что я, больной? - испугался он.
        - В том-то и проблема, что ты здоровый, - с презрением сказала Наста. - Язычок на тонких ножках!
        Она резко повернулась и вышла, пройдя мимо отодвинувшейся Рины. Та заглянула к Улу и увидела, что денник тщательно выметен, а Ул стоит на коленях и ножом выскабливает пол. Рядом же ютятся два ведра и несколько обрезанных канистр из-под автомасла.
        - Чего она орет? - спросила Рина.
        Он перестал скрести ножом.
        - Кто, Наста? Сейчас и ты заорешь! Знаешь, что такое «дезинфекция пегасни»?
        - Зачем?
        - У Яры же ребенок заболел мытом.
        - Кто-кто? - испугалась Рина, не подозревавшая, что у Яры есть дети.
        - Жеребенок!.. Же-ребенок! - терпеливо повторил Ул.
        Рина успокоенно хмыкнула. Надо же! Как на поверхности иногда лежит смысл. Надо просто слушать слова.
        - А где Яра?
        - С Гульденком, в изоляторе. Я ей туда еду таскаю.
        Изолятором называлось примыкавшее к пегасне небольшое строение на три стойла, имевшее отдельный вход и оборудованное, по шныровским меркам, неплохо: инфракрасные лампы, отопление, электрический подъемник, даже беспроводной Интернет и большой диван. Изолятор считался в ШНыре чем-то вроде курорта. Не проходило недели, чтобы кто-нибудь не попросился у Кавалерии полежать в изоляторе.
        Рина брезгливо втянула носом сложный химический запах.
        - Ну и вонь здесь! - сказала она.
        - Угу в смысле ага! Да только это не вонь! Фигуса с два! - возразил Ул. - Это и есть запах истинной стерильности! Три ступеньки счастья! Соленая кислота, гашеная известь, потом - чудо! былиин! - хлорная известь! Есть еще и четвертая ступень эволюции.
        - Какая?
        - Да все такая же! Стоять! Руки за голову! Все, можешь больше не стоять! Поздняк метаться! Ты в нее только что наступила! И снова, кстати, наступила. Подобное притягивается к подобному.
        Рина пугливо отскочила, ощущая, что ее джинсы заливает какая-то свежеопрокинутая дрянь.
        - Что это?
        - Обычный раствор формалина. Думаю, двухпроцентный, если Кузепыч не попытался сэкономить. А он может. Может, увы!
        - Ка-а-к?
        - Ан нет, расслабься! Формалин в другой канистре, это купорос! А что ты, позволь спросить, имеешь против формалина? Милый такой формальдегид.
        - Ты не понимаешь, с кем имеешь дело. Я потомственный патологический гуманитарий. Я даже мотоцикл завожу словами: «мотоцикл, заведись!», а не ключом, - с гордостью сообщила Рина.
        Водить мотоцикл ее научил Сашка, а отыскали они его в полузаброшенном гараже, где у Кузепыча пылились канистры и стояли две древние, еще с пятидесятых годов машины.
        - А-а-а… Все с тобой ясно! Ну тогда прочитай стрептококкам какой-нибудь стишок, - посоветовал Ул и снова взялся за нож. Скоблить надо было еще долго.
        Рина поняла, что аудиенция закончена и дальше начинается беспросветный труд. Она вздохнула, выяснила, что следует делать, и, прихватив для начала метлу с лопатой, отправилась читать стрептококкам стишки. Микробоубийственная поэзия затянулась до вечера.
        Конюшню драили, скребли, очищали, обрызгивали. Даже Влад Ганич и тот трудился, не подкладая конечностей. Зная, что во всех других местах он будет сачковать, его поставили на улице у железной бочки сжигать накопившиеся по углам тряпки, гнилые потники, заплесневевшие брезентовые рукавицы и прочие следы взаимоотношений человека и пега. Некоторые тряпки были сухими, другие - раскисшими, но их уговаривали гореть керосинчиком. Работа была непыльной, но к вечеру Ганич так провонял, что даже когда просто выдыхал воздух, казалось, что он принял стакан керосина натощак и закусил тряпкой. Бедный-бедный Влад! Бедный-бедный костюмчик!
        Когда Рина уставала, она, чтобы подбодрить себя, высматривала Витяру, который после неудачи организации весны силами одного отдельно взятого чайника ремонтировал у Бинта дверь денника. Молоток чаще попадал по пальцам, чем по гвоздям, однако Витяра не унывал.
        Кроме него, Рина приглядывала еще и за Алисой, но уже с несколько иной целью. Всеми силами она мешала Алисе работать, переключала ее на любой незначительный труд и то и дело посылала в ШНыр за какой-нибудь ерундой. Та пожимала плечами, показывая, что уходит не сама, а оказывает товарищескую помощь, и охотно пропадала на час.
        - Нет, - говорила Рина, когда она возвращалась. - Ты принесла красную мочалку с пупырышками, а надо синюю без пупырышек!
        Алиса снова уходила часа на полтора. Хождение за синими мочалками ее абсолютно устраивало.
        - Ты чего творишь? Она же ни фигуса не делает, - наконец озадачился Ул.
        - И хорошо, что не делает! Я этого и добиваюсь, - удовлетворенно ответила Рина.
        - ?!
        - Алису лучше держать в безнагрузочном режиме. А то она после конюшни будет дезинфицировать весь ШНыр. И так дней пять, пока не окунет в хлорку последние очки Кавалерии, - сказала Рина.
        Он не понял. Она объяснила. По ее наблюдениям, Алиса обычно долго раскочегаривалась на любой труд, ленилась, откладывала до последнего, но если уж начинала работать, то впадала в остервенение и становилась опасной для окружающих. Например, когда она двое суток подряд, вооружившись наждаком и махровым полотенцем, до блеска натирала все шныровские ложки и вилки, этого испугалась даже Суповна. Еще бы! Приходишь в четыре утра на кухню, а там сине-бледная, как мертвец, сидит Алиса и, закусив губу, надраивает вилки. Обращаешься к ней - не слышит, начнешь оттаскивать - только хуже, еще покусает или вилкой в глаз ткнет. Нет уж, пусть носит мочалочки с пупырышками. Спокойнее будет!
        Кстати, раз уж зашел разговор, посуда в ШНыре была разномастная, накопившаяся за несколько столетий. Тарелки-то, понятно, бились быстро, хотя временами попадалась и какая-нибудь желтая, невероятно тяжелая с пастухами и пастушками у серебряных озер. А вот ложки и вилки жили долго. Время их не брало. Наряду с обычными общепитовскими, одолженными из городской столовой Череповца лет тридцать назад, встречались и серебряные, с орлами.
        Меркурий рассказывал, что, когда в 1812 году французы отступали, через Копытово шел обоз с награбленным в столице добром. Увяз в снегах. Тридцать французов, несколько поляков, офицер и пушчонка. Ночью сидели у костра, дрожали. Под утро к ним подлетели шныры, поговорили. Дальше французы топали налегке и в снегах больше не застревали. Пушчонку многие видели. Она стояла у хозблока. В ствол ей вечно наталкивали мусор.
        - А вещи из обоза? Вернули? - спросила, помнится, Яра.
        - Да оно, понимаешь. Москва большая. Поди пойми, чего откуда. Стырено. Тогда в ШНыре. Хозяйством заправлял. Михеич. Курский мужик, коренной. У него снега зимой. Не допросишься.
        - Вроде Кузепыча?
        - Не человек ищет место. А место. Ищет. Кого ему надо, - веско ответил Меркурий.

* * *
        День тянулся, тянулся и, наконец, согласился закончиться. Около восьми, когда пегасня была вычищена и проветрена, Меркурий удовлетворенно оглядел ее и позволил завести пегов.
        - Ну все, вдовы, я сердита! Обычно же весной дезинфекция! - простонала Наста, засовывая в сугроб красные, потрескавшиеся от хлорки руки. Резиновые перчатки лопнули, а от обычных автомобильных, которые Кузепыч покупал огромными экономическими паками и раздавал потом с величайшим скрипом, толку было мало.
        - Уже. Весна.
        - Ничего себе весна! Это еще зима!
        - Уговорила. Весной. Тоже будет, - заверил ее Меркурий, после чего у многих возникло желание задушить Насту и закопать ее в снегу. Меркурий своих обещаний никогда не забывал. Это было проверено многократно.
        Ученики потащились к ШНыру, окна которого светились в отдалении. Ветви деревьев то и дело пересекали прямоугольники света, и оттого казалось, что огни шевелятся. Под заметенными елками прямо в глубоком снегу лежали темные ледяные круги, казавшиеся глазами подземного чудовища. Но, увы, и здесь подлый натурализм! Это были всего лишь два подтаявших люка теплосети.
        Сашка, бодрый как электровеник, устраивал засады и бросался снежками. Один попал во Фреду. Вымотанная за день, она вспылила, хлопнула ладонью по льву и, взметнув над головой тяжелую садовую лавку, которую в обычном состоянии едва подняли бы пять человек, погналась за Сашкой, снося молодые деревья. Тот удирал короткими перебежками, пока у Фреды не иссякла магия.
        В ряд елок, посаженных в один год и потому бывших примерно одной высоты, затесалась неправильная елка-недомерок. Даня шагнул к ней и внезапно взмыл над землей, точно его сгреб лапами огромный богомол. Даня болтался головой вниз и видел мир перевернутым. Прямо под ним, как щель копилки, распахнулся глиняный рот. Страшный голос пророкотал:
        - Я Горшеня - голова глиняная, пузо голодное! Я тебя съем!
        - Охотится. Ишь ты. Как ветками обвязался. Изобретатель, - дружелюбно сказал Меркурий и, улыбнувшись в заиндевевшие усы, пошел к ШНыру.
        - А помочь? - завопил Даня.
        - Успеется. Каждый настоящий шныр. Должен сам. Выкрутиться.
        Даня продолжал болтаться в воздухе. Отсюда ему хорошо был виден застрявший в горле у Горшени валенок. Те безразмерные валенки, в которых Суповна выколачивала на крыльце половики. Выбивалкой она при этом орудовала так, что выстрелы слышны были до самого Копытово. Местный лесничий решал, что приехали охотники, и раскочегаривал свой «уазик». Недавно валенки пропали, а теперь, получается, нашлись.
        - Да-да, конечно! - закричал Даня, размахивая руками. - Съесть меня - прекрасная мысль, свежая и оригинальная! Да только меня… э-э… без майонеза никак нельзя! Кто меня без майонеза съест - будет умный! Ты же не хочешь быть умным? Ум - это страдания, переживания, лишние вопросы!
        Горшеня захлопнул рот. Янтарные пуговицы, откидывавшиеся вместе с верхней частью горшка, встали на свое место. Теперь они подозрительно таращились на Даню.
        - А не обманываешь про майонез?
        - Нет, нет! - выпалил Даня и сразу пожалел об этом. Его встряхнули, да так, что все мысли в голове перевернулись.
        - Зачем «нет» сказал? «Нет» сказал - соврал!
        - Почему? - спохватился Даня.
        - Правда поверху плывет, ложь ко дну идет. Ул сказал: приведет брата, большой будет брат, толстый - обманул. Яра сказала: дай мне накраситься, вкуснее буду - обманула. Кузепыч сказал «рога обломаю!» - неправду сказал. Где у Горшени рога? Когда человек говорит «не обманет» - всегда обманет. Скажи наоборот!
        - Как наоборот?
        - Сам думай! - настойчиво сказал Горшеня, и голова Дани закачалась почти над его распахнутым ртом. Ох, и огромен он был!
        - Обману! - торопливо крикнул Даня. - Даю тебе нечестное неблагородное слово: обману!
        Руки разжались, отпуская его. Даня, уже привыкший болтаться в воздухе и расслабивший ноги, от неожиданности сел в сугроб.
        - Зачем снег долго сидишь? Простудишься! Горшеня боится быть умный. Умный - злой, умный - несчастный, умный только себя любит. Горшеня хочет быть дурак, - сказал Горшеня с прежней буратинской интонацией и легонько толкнул Даню в плечо.
        Тот некоторое время стоял, озадаченно хлопая глазами, а затем, выдергивая из снега циркульные ноги, побежал догонять остальных.
        Снег скрипел под ногами. Мороз щипал уши. Круглые желтые фонари лежали между веток. Один из них, ослепительно яркий, шарообразный, запутался в ветвях и казался сияющим яблоком. В снегу отпечатались борозды от саней и тут же - глубокие вмятины конских копыт, такие огромные, что могли принадлежать только Аскольду. Последнее время Аскольд поднимался в воздух все реже и все чаще использовался на работах, сделавшись чем-то вроде шныровского трактора. Кавалерии это не нравилось, и она регулярно отправляла кого-нибудь из новичков пролетать пега. Но чаще всего новички возвращались ни с чем. Оказывалось, что его уже взял Кузепыч и возит на нем секции забора.
        - Аскольд - пегас! Он рожден для неба! Ты это понимаешь, завхозная твоя душонка? - возмущалась Кавалерия.
        - А секции возить кто будет? - резонно отвечал Кузепыч.
        Побежденная Кавалерия сердито дергала головой, косичка ее вздрагивала, как кошачий хвост, и опять рожденный для неба Аскольд целый день возил бочки, секции или арматуру.
        Рядом с Риной шел пропахший керосином Ганич, и она его поддразнивала. Но осторожно, расспросами. Мерцавшие огоньки ШНыра и близость ужина размягчали обычно напряженного Влада, делали его разговорчивым.
        - Ты чего вообще о жизни думаешь? Какие у тебя планы? - спросила Рина.
        - Машину в кредит возьму, - мгновенно, точно план был давно составлен, откликнулся Ганич.
        - А потом?
        - Квартиру.
        - А потом?
        - Женюсь.
        - Тоже в кредит? - заинтересовалась Рина. - Ой, прости! На ком? На мне?
        Влад смущенно кашлянул.
        - Нет. Не могу. Извини.
        - Почему? Веснушек много?
        - Ты бедная. У тебя ничего нет.
        - А вдруг что-нибудь да есть? Мелочь какая-нибудь? - задумчиво спросила Рина.
        - Ну что-нибудь у всех есть, - согласился Ганич и сострадательно посмотрел на сбитые носки ее ботинок.
        Возле ШНыра их догнал запыхавшийся Сашка.
        - Не получилось, - пожаловался он.
        - Чего?
        - С Фредой не получилось. Я хотел шныровский набор использовать, когда она за мной гналась, так даже достать его не успел. Одежду не расстергнешь, коробку не откроешь, пальцы задубели. Нет, что-то тут недоработано! Прав Ул! Надо дальше думать!
        Они вернулись в ШНыр. Проходя по второму этажу, Рина заглянула за батарею. Банка с кофе исчезла, а вот носок, в который она была спрятана, остался. Кто-то натолкал в него яичной скорлупы и липкой фольги из-под плавленого сыра. Типа шутка такая. Ну что тут скажешь?

* * *
        После ужина Рина выудила из-под стола здоровенную кастрюлю, из-за которой ее давно дразнили «кастрюльной тетей». Ручки были связаны длинной веревкой, что позволяло носить ее на плече как сумку.
        - Ты куда? - спросил Сашка.
        - К Суповне за объедками, а потом к Гавру.
        - Тебя проводить?
        - Проводи. Но ты же идешь с Кузепычем двери какие-то перевешивать, - напомнила Рина.
        Он почесал нос. После целого дня в пегасне таскать двери совсем не улыбалось. Однако Кузепыч есть Кузепыч. Когда надо что-то перевесить, покрасить или починить, день или ночь для него не имеют никакого значения. Ночью многие вещи делать даже интереснее. Например, сверлить или колотить в ванной по трубам разводным ключом.
        - Интересно, кончатся когда-нибудь эти двери? Ну пусть не сейчас, пусть через десять лет, - сказал Сашка задумчиво.
        - Это навряд ли. Лучше вообще себя на это не настраивать, потому что тогда будет расслабон и эта… дегенеродеградация, - отозвалась Рина. «Дегенеродеградация» было новодельное слово Кузепыча, подслушанное ею сегодня в пегасне.
        Кухня встретила Рину дружественным воплем: «Оборзела? Закрывай двери!» и запахом пригоревшей каши. Гоша, из-за которого каша и пригорела, сидел в углу на двухметровой морозильной камере, посаженный на нее разгневанной Суповной.
        - Она, между прочим, током бьется, а у меня тонкие штаны! - плаксиво жаловался он.
        - Молчи! Я тоже током бьюсь! - рычала на него Суповна. - Чего, нельзя было огонь убавить? Руки бы отсохли?
        - Меня здесь не было! Давайте вспомним детали! Вы послали меня за хлебом!
        - Я тебя и подальше куда пошлю! Молчи, первоубитый! Сгинь с глаз моих!
        На такой вариант Гоша соглашался.
        - Я сгину, только вы меня снимите!
        - Сиди, кому сказала!
        Заметив Рину, Суповна перестала грохотать котлами и очень чему-то обрадовалась.
        - А-а, кастрюля пришла! На вон, дай своему крокозябру! Хай твоя чудищща подавится! - она вздыбила какой-то чан, и в кастрюлю хлынули куриные головы, ноги и потроха. - Куды бежишь? Сюда беги! Гречку подгоревшую он ест? Это тебе от нашего Гошеньки подарочек!
        И Суповна прожигающим взглядом посмотрела на морозильную камеру. У потолка что-то негодующе хрюкнуло, но от замечаний воздержалось.
        - Он все ест, - торопливо сказала Рина, не давая тучам сгуститься. - Он сожрал Сашкин ватник, резиновый сапог и сумку от ноута. И канистру с маслом вылакал! Машинным.
        Суповна пришла в умиление.
        - И не сдох? Я ж и говорю, что чудищща! Надя, давай сюды гречку! Куды в кастрюлю валишь, безрукая - не видишь, места нет? В мешок из-под сахара вали!
        Подгоревшую гречку упаковали в мешок из-под сахара, присыпали сверху картофельными очистками и морковью, вытряхнули туда же сухофрукты от обеденного компота, и навьюченная как ослик Рина потащилась к Гавру.
        Сашка уже ушел перевешивать двери, и до забора ее провожали Вовчик и Окса, бывшие между собой в ссоре. Вовчик опять провинился, назначив свидание какой-то девице из Копытово, и даже ухитрился получить в глаз от предыдущего претендента на то же сокровище. Всю дорогу Окса и Вовчик устраивали друг другу проветривание отношений, используя Рину как рупор.
        - Скажи этому сволочу, что я его в упор не нюхаю и впритык не слышу! - громко говорила Окса, дергая Рину за рукав.
        - Сама скажи!
        - Я с этим мерзавцем не разговариваю!
        Рина кренилась набок, роняя в снег куриные головы.
        - Она тебя… ну ты, короче, слышал, - послушно сказала она Вовчику.
        - Да скажи ей, что эта копытовская выдра мне совсем не нравится! - заныл тот.
        - Да-а? А на свидание ее было зачем таскать? - орала Окса, забыв, что Вовчика не слышит.
        - Да мы просто разговаривали!
        - Знаю я, как ты разговариваешь! Ты не умеешь!
        - Она меня не пилит.
        - Да-а? А я, значит, пилю? В глаза смотри!
        Вовчик в глаза смотреть не стал, а вместо этого почесал нос о мешок с гречкой, который тащил перед собой двумя руками.
        - Ты все равно не поймешь! Ты женщина и, как всякая женщина, ограничена узким кругом своих интересов, - убежденно произнес он.
        - А у тебя что, они сильно широкие? По подворотням шландаться? Скажи-скажи ему! - завыла Окса, и вновь Рину дергали, и куриные головы, которые она едва собрала, летели в снег.
        Рине это окончательно надоело. Такая помощь была хуже вредительства.
        - Она тебя любит и ужасно довольна, что все так получилось, потому что у нее есть повод попереживать, - перевела Рина Вовчику.
        Тот перестал чесаться о мешок и приосанился. Окса остановилась и, задохнувшись от негодования, взмахнула-всплеснула руками.
        - Ты… ты… ты! Что ты несешь? Я не так все говорила!
        - Какая разница, кто что говорит? Главное: что его побуждает говорить то или иное. Только на вашем месте я бы так не развлекалась. Если стеклянную вазу часто подбрасывать, пугая этим друг друга, рано или поздно она обязательно грохнется. Все! Достали вы меня! - закончила Рина и, забрав у Вовчика мешок с гречкой, перекинула его через шныровский забор. Естественно, в обратном направлении, иначе он свалился бы ей на голову.
        Вовчик и Окса остались в ШНыре. Слышно было, как они скрипят снегом и переругиваются, но уже как-то вяло, без задора, как дед с бабкой, надоевшие друг другу еще до Первой мировой войны. Рина поняла, что своими замечаниями расшатала им сценарий. Хотя бы на время. Правда потом они, скорее всего, опять к нему вернутся. Человек делает не то, что знает, что должен делать, а то, что ему удобно.
        Тропинка, ведущая от забора к сарайчику Гавра, была заметена. Вчерашние следы Рины казались на ней синеватыми, едва заметными островками. Стараясь ступать в них, но промахиваясь из-за неудобного мешка и кастрюли, она сделала шагов десять. Внезапно слева от нее что-то мелькнуло, Рина запоздало обернулась и, сбитая с ног, полетела в сторону от тропинки.
        Ее плечи вжимали в снег тяжелые лапы, вонючий наждачный язык восторженно елозил по носу, щекам, подбородку.
        - А ну вон, Гавр! Убью! Кастрюля!
        Спасаясь от колючего языка, Рина перевернулась на живот и зарылась лицом в снег. По спине у нее продолжали топтаться. Широкая, как ящик, морда подсовывалась сбоку, пытаясь перевернуть ее и сделать лицо доступным для дальнейшего облизывания.
        Рина метко ткнула эту упрямую морду локтем и поднялась. Гавр скакал вокруг как горный козел. Его появление она объяснила так: голодному Гавру надоело сидеть в сарае, он сбежал и сегодня целый день носился вокруг ШНыра, поджидая ее.
        - Гавр! - заорала Рина. - Тебя могли увидеть, понимаешь?
        Он перестал скакать и развесил уши. Рина возомнила, что ей удалось доковыряться до его совести.
        - Да-да-да, дорогой мой! Пять баллов! Читай литературу! - сказала она, пародируя понятно кого. - Я сто раз говорила: сарай - это дом! Запомни: лес - это фу, а сарай - это не фу! Нельзя! Понял?
        Гавр слушал ее, вывалив язык и капая в сугроб слюной. В глазах у него была такая радостная, такая зашкаливающая глупость, что Рина со вздохом замолчала. Ничего себе дрессировка гиел! Хорошо, что Гамов не слышит. Вот бы кто ржал, не переставая.
        - Ты плохой! Тупой как… - она поискала дерево, чтобы по нему постучать, и, не найдя, постучала себе по лбу.
        Гавр внимательно смотрел.
        - Короче, мама огорчена! Мама плачет!
        Тут Рина попыталась притвориться рыдающей. Иногда это срабатывало, и Гавр начинал скулить. Однако сейчас не начал, что-то его отвлекло. Рина обиделась. Что за дела? Рыдаешь-рыдаешь, и никакой, понимаешь, нравственной отдачи!
        - Так как-то вот! Мама накажет… она не даст тебе… Эй, эй! Что ты делаешь? А где культура питания? Где салфетки? Где тонкая эстетика совершенства? Насыщает не пища - насыщает стремление есть красиво!
        Гавр жадно глотал куриные головы вместе со снегом, на который они просыпались. Рина посмотрела на него, посмотрела и со вздохом перевернула кастрюлю, отдавая ему и то, что осталось. Конечно, правильнее было перемешать куриные потроха с гречкой, но Рина сообразила это с опозданием. Ничего, в желудке перемешаются.
        Пару минут спустя она сидела на корточках и наблюдала, как Гавр жадно вылизывает кастрюлю, временами тыкаясь широкой мордой в гречку и собирая ее точно пылесосом. Рядом валялся выпотрошенный мешок, который Гавр уже куснул раза два ядовитыми зубами, чтобы тот далеко не уполз. И при этом, разумеется, оба раза его встряхивал, ломая мешку шейные позвонки.
        - Прости, что наорала! Не обращай внимания! У твоей хозяйки нервный тик. Я как дурака вижу, сразу тикать начинаю, - сказала Рина Гавру, когда были подъедены не только гречка и снег, на котором лежали куриные головы, но даже и последняя уцелевшая эмаль со дна кастрюли.
        Взяв кастрюлю за веревку, Рина перекинула ее через плечо, после чего вскочила Гавру на спину.
        - Ну лети, волчья сыть, травяной мешок и все такое прочее! - велела она, двумя руками обхватывая его за шею.
        Практика показывала, что это единственный способ удержаться, потому что стартуют гиелы резко. Вот и Гавр, рванув, взлетел совсем без разгона. Рину хлестнуло по лицу колючей веткой.
        Хорошо, что Кавалерия не видит, что она летает на гиеле без седла. Ей бы влетело, а заодно, пожалуй, и Гавру, хотя с него-то что взять?
        Рина неслась над лесом, чудом ухитряясь не разжать рук, когда Гавр круто поворачивал. Полет на пеге и полет на гиеле - вещи малосопоставимые. Это как езда на комфортном туристическом автобусе и гонка на мотоцикле. Конечно, можно сказать, что на мотоцикле впечатлений больше, но в варианте с автобусом хотя бы надеешься, что куда-то приедешь.
        Рина носилась на Гавре около часа. Ей хотелось добиться от него если не послушания, то хотя бы взаимопонимания. Может же Гамов управлять голосом, не прибегая к поводьям и имея руки свободными, чтобы держать арбалет. Свободные руки! Мечта поэта! А она-то их и разжать толком не может, чтобы не улететь во время очередного непредсказуемого поворота!
        Все же Рина не сдавалась. Пыталась работать корпусом, управляя Гавром с помощью наклонов. В одном случае из четырех, когда ему случайно хотелось повернуть в ту же сторону, это срабатывало.
        Наконец Гавр устал и начал понемногу слушаться. Ориентируясь по огням ШНыра, цепочке фар на шоссе и огням Копытово, Рине удалось направить его к пригорку, на котором стоял сарай.
        Помнится, ее удивило, что на пригорке начертана яркая огненная запятая. Кто-то развел костер, причем нехилый. Видно его было с большой высоты. Рина растерялась. Кто это удумал? Место среди копытовцев непопулярное. От вино-водочных магазинов далеко, на джипе едва проедешь, повсюду глубокий снег, да и с видами бедновато, если не считать видами бетонный забор автобазы и огороженные колючей проволокой участки картофельного самозахвата (раньше майских праздников ни одного копытовца на них лопатой не выгонишь).
        Резко откинувшись влево, Рине удалось заставить Гавра прекратить снижение и сделать над пригорком круг. Ей не хотелось пугать бедолаг у костра. Конечно, Гавр - милейшее животное, но не факт, что они разберутся в этом сразу.
        Гавр описал первый круг и плавно пошел на второй. Он скользил бесшумно и незаметно - на то и хищник. Держался на границе света и тени - самое удачное место, где человеческому глазу сложно привыкнуть к перепадам.
        Под его крыльями пронеслись три заснеженные ели, затем мелколесье с небольшим оврагом, затем похожий на горб тракторный остов, с крыши которого Сашка любил прыгать, и - внезапно Рина увидела огонь совсем близко. Алея внизу четкой подковой, выше пламя выбрасывало вонючий черный дым.
        Она едва сдержала крик. Пылал сарай Гавра. Рядом на снегу различалось несколько фигур. Две из них неподвижно стояли, третья плескала что-то. Потом туда же, в огонь, полетела и пустая канистра. Видимо, в ней оставались еще пары бензина, потому что она неожиданно полыхнула, превратившись в огненный шар, а тот, кто ее бросил, с воплем отскочил, закрыв лицо руками.
        Больше Рина ничего не видела: под крыльями гиелы снова мелькали ели в синих шапках лунного снега. К тому, что спалили его сарай, Гавр отнесся спокойно. Намного больше его встревожил овражек, примыкавший к большому оврагу, как верхняя короткая палочка «Г». Рина заметила, что Гавр поджимает уши и край рта резко ползет назад и вверх, обнажая клыки. Набирая высоту, он издал короткий вопросительный звук, похожий на скрип ржавой петли. Из оврага немедленно отозвались таким же ржавым скрипом.
        Рина не уловила в ответном скрипе ничего особенно грозного, но, видимо, Гавр лучше знал, что он спросил и что ему ответили. Она подумала, что, окажись рядом Шекспир, он описал бы эту краткую беседу примерно так:
        ГАВР: О незнакомцы из оврага! Многих блох вашей милости! Друзьями будем ль мы навек, как человеку человек?
        1-я ГИЕЛА: Только вначале мы будем тебя немного убивать!
        2-я ГИЕЛА: Чего ж мы медлим?
        1-я ГИЕЛА: Сейчас прольется чья-то кровь!
        ГАВР: О, я несчастный! О как несчастна мать, меня родившая! Крылья мои, спасайте меня!
        Следующие несколько минут Рина видела - а откровенно говоря, исключительно нюхала - только шерсть на шее у Гавра, потому что молодая гиела удирала как безумная. Лопатки ее работали как поршни. Ни о каком управлении речи не шло - Гавр спасал свою шкуру. Наконец он замедлился и, повернув морду, убедился, что за ними никто не летит. Видимо, гиелы в овраге, объяснившие Гавру, что дружба между ними невозможна, не смогли взлететь. Их удерживали на месте электропуты.
        Гавр успокоился. Рина смогла оторваться от его шеи и осмотрелась. Под ними лежало овальное блюдо с яркой точкой в центре и затухающими окраинами, которые подсвечивались только паучьими лапками разбегающихся фонарей. Это было Копытово.
        Рина вспомнила о Гамове и, пользуясь тем, что Гавр временно решил быть послушным, направила его вниз, к яркому центру блюда.
        Глава 6
        Пчела
        - Успешность всякого человека прямо пропорциональна воплям, которые в него вложишь.
        - А по-моему, не воплям, а любви!
        - А любовь, по-твоему, не вопли, что ли? Из разговора Рины с Сашкой
        Бабушка у Макара была плотная, даже полная. В движениях суетливая. Нос репкой, бровки домиком, губы как губы, глаза круглые. Работала в театре в гардеробе. А театральный гардеробщик это не музейный. Музейный трудится постепенно, размеренно, а театральный должен за двадцать минут «повесить» пятьсот человек, а потом за двадцать же минут их и «вытурить». Причем все нервничают, спешат, без очереди лезут, будто не в театре были, а вырываются из тюрьмы через пролом в стене.
        Многолетняя практика выработала у бабы Вали особые руки с волшебными пальцами. В них в хитроумной последовательности помещались две дубленки, одно пальто и три мужских шапки. Или четыре плаща, одна куртка и чемоданчик. Или четыре мокрых плаща, два плачущих зонта и пакет размером со спартанский щит. Или восемь детских одежек с пристегнутыми штанами, выпадающими из рукавов варежками и спутанными шарфами. Или две женские шубки и одна женская шапка. Номерки обычно болтались на левом мизинце, и баба Валя их не путала.
        После спектакля она шла домой и начинала бояться. Боялась не Третьей мировой войны, а своего внука Макара, который несколько раз уже довел ее до сердечного приступа и один раз сломал ей палец, когда, выталкивая бабушку из комнаты, резко захлопнул дверь. Правда, баба Валя сама ломилась тогда в комнату, пытаясь узнать, зачем Макарушке сразу четыре телефона и кому он по ним собирается звонить.
        «Отвали! Это мои!» - «А зачем ты закопал их на кухне в гречке?» - «Чтобы ты не сперла!»
        Лицо у нее было вечно напуганное, как у человека, который постоянно ожидает беды. Когда звонил телефон или - того хуже! - звонили в дверь, она все время вздрагивала, потому что боялась, что это окажутся либо подозрительные друзья Макара, либо какие-нибудь соседи, собирающиеся его линчевать, либо еще кто-то, ищущий управы на ее внучка. А людей этих были целые толпы. Если в соседнем дворе у машины откручивали ночью все четыре колеса, ставя ее на кирпичи, или у кого-то с лестницы пропадала новая детская коляска, или мусорный бак стоял-стоял, а потом вдруг сам собой вспыхивал вместе с мусором - участковый сразу бежал к Макару. И неважно, что в семи случаях из десяти тот оказывался совершенно ни при чем. Таково уж свойство доброй славы, что все хорошие стихи приписывают Пушкину, а все сожженные кнопки в лифте - Макару. Ему еще везло, что инспекторша его жалела, да и участковый умел соображать.
        Ну «закроет» он Макара сегодня, а завтра у депутата стекло в автомобиле разобьют и стащат из бардачка антикварную губную гармошку стоимостью в средний духовой оркестр провинциального города. Кто тогда-то виноват будет?
        Когда внука внезапно взяли в какую-то школу (вроде колледж какой-то или училище), баба Валя обрадовалась. Стала выспрашивать, что за «колеж» такой. Макар ухмыляется. Говорит: «на конюхов учат». Ну на конюхов и на конюхов, она не против.
        «А они не пьют, конюхи-то эти?» - «Не пьют».
        Бабе Вале как-то не особенно верится, чтобы конюхи и не пили.
        «Это чего ж они там делают? В шахматы играют?» - «В шахматы!» - «Ты-то с ними особенно не усердствуй. А то скажут: ты вон на наше в шахматы играл, а теперь иди такому-то по голове дай!»
        Учился Макар на конюха довольно долго. Участковый от огорчения даже заболел, потому что машины царапали, как и прежде, а свалить это было уже не на кого. Баба Валя почти оттаяла душой и начала даже изредка улыбаться, когда внук появился снова. Он был мрачный и злой, сразу ушел к себе, а на все вопросы орал в ответ. Баба Валя сразу мелко закрестилась, пошла на кухню и долго плакала. Ей было ясно, что у него все плохо и с конюхами что-то не сложилось. Ну а дальше все пошло как и прежде. Уже через неделю снова стал наведоваться участковый. Якобы на Макара наорал какой-то мужик, утверждая, что он поджигал что-то на детской площадке, а ночью у этого мужика кто-то «расписал» гвоздем новую машину.
        «Я на площадке ничего не жег. Все он врет». - «А машину ты расписал?» - «Вы видели, что я?» - «Тебя камера подъездная сняла!» - «Правда? А запись посмотреть можно?»
        Участковый ушел, плюнул.
        «Смотри, парень, доиграешься!»

* * *
        В тот мартовский вечер баба Валя примчалась домой в половине одиннадцатого. В сумке у нее лежали десять бутербродов с красной рыбой. В театре нередко промахивались, делали больше, чем успевали продать, хранить не разрешалось, а буфетчица ходила у бабы Вали в знакомых.
        Она открыла дверь своим ключом, прислушалась не дыша. В коридоре было темно. Подкралась к комнате внука, приложила к щели ухо. Тишина, но свет пробивается. Значит, лампа на столе горит. Спит, что ли, или ушел?
        Позвала тихо:
        - Макар! Ты тут, что ли, я не пойму? Макарушка!
        - Чего тебе?
        - Кушать будешь? Я рыбки принесла.
        - Отвали!
        Баба Валя что-то бормочет и шаркает на кухню. Она довольна. Макарушка хотя бы дома. А раз дома, то, может, обойдется. Хотя бывает, он и среди ночи куда уйдет. И слова ему поперек не скажи - только хуже. Он и маленький такой был. За ухо его дернешь, пусть и за дело, а он пойдет в туалет и дверь порежет или цветы на кухне зальет «Кротом» для прочистки труб.
        Макар сидел за столом и, склонившись над ним, чем-то сосредоточенно занимался. Лампа отражалась в оконном стекле. Со стороны казалось, что он чинит часы или процарапывает гравюру. Или делает что-то другое, такое же мелкое. Он, и правда, делал нечто кропотливое. Раскаляя зажигалкой иголку, пытал свою золотую пчелу, примотанную скотчем к линейке.
        - Сдохни! - уговаривал Макар, прокручивая колесико зажигалки. - Сдохни или улети! Уяснила?
        Пчела снова прилетела вчера, и выпроводить ее не удалось. Он дважды выбрасывал ее в окно, на мороз, и захлопывал форточку, но не проходило и часа, как пчела опять попадалась ему на глаза. То ползла по сахарной банке на кухне, то, литая и тяжелая, обнаруживалась в обувной коробке на скомканной бумаге.
        В третий раз Макар не поленился. Долго шел пешком, добрался до гаражей, протиснулся в пропиленную ограду и стоял у изгиба железной дороги, дожидаясь электрички. Когда рельсы начали дрожать, он быстро достал нитку, завязал ее и, потянув за разные концы, поймал пчелу в петлю. Та дернулась и, привязанная, начала сердито кружить. По натяжению нитки Макар ощущал ее силу. Разогнавшись, она недовольно ткнулась ему в щеку.
        Он рванул за нитку.
        - Ах ты так! Тяпнуть меня хотела? Ну ща те будет счастье!
        На глаза Макару попалась пустая консервная банка. Он засунул пчелу внутрь, загнул крышку и, положив на рельсы, отскочил. Электричка была уже близко. В последнюю секунду Макар, передумав, попытался сшибить банку с рельсов, но машинист загудел, и, оглушенный яростным ревом огромного поезда, Макар откатился в снег. Его ударило тугой волной воздуха, сшибло с ног. В мозгу, в груди, в глазах плясали колеса электрички. Он стоял на четвереньках и смотрел, как между рельсами поблескивает что-то сплющенное, выгнутое, ни на что уже не похожее.
        Когда электричка умчалась, Макар повернулся и, не оглядываясь, потащился домой.
        - Сама виновата! Нечего было рыпаться! Попугал бы и отпустил! - бормотал он.
        Уставший, обозленный на себя, а еще больше на пчелу, вернулся домой. Повернул ключ, толкнул дверь комнаты… и первым, кого увидел, была золотая пчела. Она сидела на лампочке, отчасти сливаясь с ней цветом, и меланхолично чистила лапками крылья.
        И вот теперь Макар объяснял пчеле, что лучше бы ей оставить его в покое.
        - Не хочешь улетать - сдохни! Не хочешь сдохнуть - улети! Только душу не терзай! - повторял он, втыкая раскаленную иголку прямо в скотч, покрывавший пчелу в несколько слоев.
        Внезапно в дверь раздался звонок - вкрадчивый, двойной. Первый тихий, почти намечающий, второй чуть тверже, но тоже очень быстрый. Так звонит тот, кто не хочет привлекать лишнего внимания соседей. Макар немного выждал, соображая. Он никого не ждал. Кто это? Вдруг сосед с шестого этажа, зачем-то выставивший на лестницу спортивный велосипед и пристегнувший его детским замочком, который ногтем откроешь? Велосипед Макар взял погонять по гололеду, прикольно же, думал вернуть, но в сквере сшиб тетку с коляской (нечего ребенка таскать ночами, сидела бы дома, клуша!), тетка подняла визг, и ему пришлось срочно удирать от ее взбесившегося мужа. Без байка, конечно. Не до него было. Защитник, блин, фигов! Самец-производитель! Если у тебя с головой не все в порядке или кулаки чешутся - купи себе грушу и колоти ее на балконе. Но хозяину же велосипеда не объяснишь, что Макар ни в чем не виноват. Да и вообще стал бы владелец так застенчиво звонить? Небось и дверь бы еще попинал ногами, тоже психопатина та еще!
        Решительно откинув версию с байком, Макар стал соображать дальше, вспоминая, что он еще натворил. Может, это та визгливая тетка из соседнего дома, у которой в ящике сами собой запылали газеты? И еще врет, что он спичку бросал, брехло старое! Протри глазные линзы! Ясно же, что это просто несчастный случай. Макар, правда, прошел мимо с зажигалкой, проводя огнем под всеми ящиками, но мыслей поджигать что-либо у него не было. Во всех ящиках не загорелось, а этой визгливой как всегда повезло. Сама виновата! Почту надо выгребать! Пусть еще докажет, что это он. А консьержка пусть заткнется, маразматичка! Она ничего не видела! Когда у дуры какой-то сумочку на парковке вырвали, тоже стала брехать, что это он. А Макар тогда вообще в ШНыре был. Хорошо, хозяйка сумочки вспомнила, что тому мужику лет сорок.
        В коридоре послышались шаркающие шаги. Баба Валя отправилась открывать, понемногу поскуливая для разогрева. В тренировочном пока режиме. «На кого меня…» да «бедная моя головушка!» Плакаться-то умеет, камень разжалобит. Макар прокрался к двери, прислушался. Не открывая, она врала кому-то, что его нет дома.
        По тому, что врала шепотом, Макар определил, что она боится, что он, Макар, услышит. Ага, значит, это не хозяин байка и не газетная тетка! Тут баба Валя расстаралась бы на публику, потому как люди часто затихают, когда на них встречно вопишь и при этом плачешь. Баба Валя - женщина боевая, бывалая. Громче ори - сойдешь за потерпевшего!
        Раз так шептала - значит, это кто-то из друзей. От них она не ожидала ничего хорошего. Даже считала их хуже врагов, потому что враг дал тебе в глаз и забыл, а друг и сам сел, и тебя уволок.
        Макар выскочил в коридор.
        Баба Валя испуганно обернулась.
        - Макарушка! Да нет там никого! Ушли!
        - Уйди, тебе говорят!
        Взяв бабушку за плечи, Макар в меру вежливо отшатнул ее с пути и открыл двери. И - удивился! На площадке, правда, никого. Более того, не было слышно ни звука лифта, ни удалявшихся по лестнице шагов. Его это озадачило. Кто бы ни стоял там снаружи, он не сумел бы исчезнуть бесследно. Решив, что пришедший поднялся на одну площадку и стоит там, затаив дыхание, Макар бросился по ступенькам. Никого. Спустился немного - опять никого.
        Макар вернулся в квартиру. Баба Валя стояла у вешалки с лицом подпольщицы, которая ни за что не скажет, где передатчик. Старая школа, партизанская.
        - Кто это был?
        - Не знаю! Не пущу тебя! Убей меня - не пущу!
        Макар убивать бабушку не стал. Она еще пригодится, когда Россию завоюют недружественные народы. Надо будет прятать оружие и боеприпасы, а уж бабу Валю не расколешь. Снова отшатнув ее с пути, он хлопнул дверью комнаты и закрыл ее за собой на задвижку. Шагнул к столу и внезапно застыл на месте. У его стола кто-то стоял и, наклонившись, разглядывал замотанную скотчем пчелу.
        - Сильно ты ее. Всю истыкал. И не дохнет?
        Макар молчал. Парень повернулся. Щуплый, тощий, с обострившимися скулами. Лицо такое принципиальное. Макар смертельно боялся таких лиц. Они чокнутые все, с заводом. Однажды, когда ему было лет тринадцать, он в школьном туалете бил одного парня, а тот вставал и шел на него с залитым кровью лицом. Макар снова бил, а тот вставал и опять шел, даже не пытаясь поднять для защиты руки. После десятого раза Макар не выдержал и сбежал, потому что дико страшно, когда на тебя идет такая психованная котлета.
        Так вот этот парень был другим, но выражение на лице имел примерно такое же: я кругом прав, а вы все передо мной виноваты, обижаете меня, но я прав. Макара не покидало ощущение, что он его где-то видел. Потом вспомнил: на висевшей в столовой общей фотографии шныров. Хорошая фотография, с рамкой. Кажется, он стоял там вместе с Вовчиком и Оксой. Только тому парню было лет семнадцать, а этот выглядел года на двадцать три. Что-то тут не стыкуется, тогда и Вовчику с Оксой было бы не меньше. Может, не он, а какой-нибудь брат?
        - Как ты вошел? - спросил Макар. Ему было непонятно, каким образом парень просочился мимо бабы Вали.
        - Ногами. Я, увы, не летаю! - сказал парень и, точно объясняя, что такое ноги, подвигал одной.
        - Чего тебе надо? - спросил Макар.
        - Я Денис.
        - Из ШНыра?
        Тот уклончиво шевельнул плечами. В этом была очень точно заложена мысль, что, конечно, он из ШНыра, но в то же время и не совсем.
        - Меня послали за твоей пчелой. А она тут сразу на столе лежит… Не ожидал, не ожидал! - произнес он точно с некоторым удивлением, что все оказалось так просто.
        - Кто послал? Кавалерия?
        Парень усмехнулся, и это яснее ясного объяснило Макару, что за золотыми пчелами посылает не только Кавалерия.
        - Зачем тебе моя пчела? У тебя что, своей нет?
        Денис качнул головой.
        - Сдохла. А ведь я ее не тыкал, как ты. Даже кормить пытался. А ты вон иголкой - и жива!
        Макар ощутил, что тот обижен. Почему так несправедливо? Кто-то кормит пчелу медом, покупает ей среди зимы цветы с нектаром, кушай, мол, и не обдряпайся, а она все равно умирает. А другой вон зажигалкой ее всю закоптил, прямо пытки Пиночета, а она ничего! Шевелит себе усиками.
        К своей пчеле Макар мог относиться как угодно плохо, но отдавать ее не собирался.
        - Чужая тебе не подойдет! - сказал он.
        Денис терпеливо кивнул.
        - Знаю. Она не мне.
        - А кому?
        - Неважно. Но, видишь, знали же, что она у тебя окажется. Сказали: пойдешь туда-то - поговоришь с человеком - попросишь пчелу. Культурно попросишь, по-хорошему.
        - Попросил? - уточнил Макар.
        - Попросил.
        - Культурно?
        - А что, нет? - обиделся Денис.
        - Ну попросил, а теперь убирайся! Понял, да?
        Настоящего гнева у Макара пока не было. Накручивая себя, он попытался схватить парня за рукав и вышвырнуть на лестницу. Надежда была на то, что внешне Макар гораздо крепче. Щуплый гость вроде и не сопротивлялся, но его рукава почему-то не оказалось на месте. Макар еще раз попытался схватить его, но опять зачерпнул руками воздух.
        - Перестань! Ничего у тебя не получится! Это Ул меня тогда в вагоне накрыл, а тут-то… Да и не умел я тогда ничего, - сказал парень устало.
        Макар широко улыбнулся.
        - А! Так это у тебя дар ускорения! Ну прости, друг! Уважаю! Должен же я был попыта… Давай пять!
        - Зачем?
        - Да мы ж не здоровались!
        - И что?
        - Ну так!
        Притворившись, что хочет пожать парню руку, он резко ударил сбоку, целя в челюсть, и… ничего не произошло. Кулак бесполезно пробуравил воздух. Макар тупо моргнул, не понимая, куда делся противник. Потом все же нашел его. Денис, закинув ногу на ногу, сидел на диване в полутора метрах от стола.
        - Зрачки, - сказал он со скукой в голосе. - Вы все всегда выдаете себя зрачками. И еще невинным выражением лица. У всех, кто пытается неожиданно ударить, лицо всегда такое… прямо ангелочков видит!
        Макар, недоумевая, продолжал смотреть на кулак. Этот удар никогда его не подводил.
        - Но как ты… на диване?
        Денис не дослушал.
        - Да все так же! Если бы ты знал, как нелеп человек, когда разглядываешь его в замедленной съемке! Все эти поры на носу, которые то открываются, то закрываются. Дыхание как сквозняк! Да пока твой кулак летел, я успел в окно посмотреть. Портится, портится погодка!
        Не желая признавать поражения, Макар с воплем рванул к дивану, но что-то подсекло ему ноги, и в нелепейшей позе он растянулся на полу. Попытался встать, но ноги точно прилипли к полу. Пальцы были неудобно, до боли, вывернуты.
        - Ах да! - вспомнил Денис. - Забыл сказать: я не только в окно смотрел. Шуроповерт тоже отнес на место.
        - Чего? Какой еще шуруповерт?
        - Я же говорю! Пока твой кулак летел, я нашел в туалете шуроповерт - ну полки там у вас такие! - и прикрутил твои тапки к полу. Прямо сквозь носки. Не бойся, ноги не дырявил! Я соображаю, где крутить. Потом вернул переключатель в средний режим, чтобы не сажать батарею, и аккуратненько отнес на место.
        Перебирая руками, Макар кое-как сел, потом встал. Подергал ногу. На тапках видны были темные головки саморезов. По одному на каждый. Аккуратный человек этот Денис, ничего не скажешь!
        - Кстати, мой дар развивается. Раньше я, когда замедлялся, долго отходил, прямо как ватный весь был, шатало, а теперь ничего. У Дионисия Тиграновича есть прекрасные техники углубления дара! Правда, некоторые моменты меня тревожат. Например, при постоянном семидесятикратном ускорении я проживу жизнь всего за год. При десятикратном - за семь лет. Не весело, да? - доверительно сказал Денис.
        - А, так вот оно что! - невольно воскликнул Макар, получая разгадку слишком молодой фотографии.
        - Да! Эти проклятые клетки делятся слишком быстро! Я, конечно, стараюсь ускоряться пореже, берегу себя, но иногда что-то такое происходит… меня заклинивает… Особенно во сне. Ускоряюсь, ускоряюсь и никак не могу…
        Денис замолчал. На лице у него проступила скрытая боль человека, который всеми силами старается отогнать главную тайную тревогу.
        - Хотя тебе-то зачем об этом знать? Лежи себе, моргай глазками, тормоз, - сказал гость с досадой.
        Макара легко было завести. Ключик завода торчал в нем совсем на виду.
        - Я тормоз? А ты предатель! Ведьмарь! Сиди и не хрюкай!
        К предложению не хрюкать Денис отнесся по-свински, в лучших поросячьих традициях. Макар ощутил, что ему дали оплеуху. Неумелую, но сильную.
        - Я не хочу тебя бить! Понимаешь, не хочу! - крикнул Денис и снова ударил.
        Скулу Макара обожгло, но и парень заохал, нянча ладонь. Он отбил пальцы.
        Макар ухмыльнулся со скрытой злобой. Он-то умел терпеть боль.
        - Не хочешь - так не бей!
        - Нет, я не ведьмарь! Я сам по себе, понял? Это вы, шныры, убеждены, что существуют какие-то там ведьмари. Сами придумали это слово и ляпаете его на всех, кто живет не по вашим вонючим принципам! Мы люди, усвоил?
        - Тогда че ты на меня орешь, людь? - спросил Макар.
        - Хочу и ору!
        - Ха! Тогда ты самец обезьяны. Он тоже, когда хочет, всегда почему-то орет, - ляпнул Макар.
        Он уже забыл, что эти слова впервые сказали ему самому, когда он окрысился на кого-то в пегасне, а рядом случайно оказалась Наста.
        Увы, хороший заряд пролетел мимо. Денис не услышал. Ему важно было высказать то, что накипело.
        - Я примкнул к ним, но я не ведьмарь! Да ты такой же, как и я, понял? Просто у тебя пчела пока не сдохла! Вот и вся разница!
        Макар оглянулся на стол. Золотая пчела была все там же. Только неведомым образом выбралась из-под скотча и ползла теперь по полировке. Макара осенило внезапное прозрение.
        - Ну и почему ты сам ее не возьмешь? - спросил он, ухмыляясь.
        Денис перестал нянчить отшибленные пальчики. Вскинул голову.
        - Разрешаешь?
        - Нет. Я спрашиваю. Ты же у нас такой шустрый, зачем тебе мое разрешение? Взял бы да и ушел. Ча ты тут сидишь и треплешься?
        Денис поморщился. Макару удалось-таки найти щель в его броне.
        - Так взять не могу. Скажи: «Я отрекаюсь от пчелы!» Или что-нибудь другое, с тем же смыслом. Слова не важны. Просто озвучь мысль!
        - А без разрешения?
        - Без разрешения она снова окажется здесь, - неохотно ответил Денис. - Ты же видел: пчела выползла из скотча, а я даже не понял, как и когда. Я не понял, я!!! А ведь я могу так ускориться, что чашка будет падать со стола полчаса! Ну мне будет казаться, что полчаса!
        Денис будто и не поднимался с дивана, но вдруг оказался у стола стоящим на коленях и смотрящим на пчелу. И снова в склоненном положении его тела, в напряженных, упирающихся в колени руках таилась бесконечная обида. Как он проворонил свою? Почему она сдохла? За что, ведь он же старался быть внимательным, заботиться? И почему у этого, мелкого вора, вруна, гада ползучего, пчела жива?
        - Тебя послал Белдо. Пчела зачем-то нужна ему. Белде! - сказал Макар.
        Денис встал. На этот раз без ускорения. Просто как нормальные люди. Отряхнул колени. Потом взял со стола шариковую ручку, повертел ее и положил на место. Макар так и не понял, зачем он ее брал. Обычная ручка. Пластиковая, дешевая.
        - Разожми ладонь! - велел Денис.
        - Зачем?
        - Разожми! Нет, не эту!
        Макар разжал. На ладони у него синим шариком было написано: «Я НЕНАВИЖУ НАСИЛИЕ И НЕ ХОЧУ ПРИЧИНЯТЬ ТЕБЕ БОЛЬ! НЕ ВЫНУЖДАЙ МЕНЯ, ПЖЛСТ!»
        - Пжлст, - тупо повторил Макар. В этом «пжлст» было что-то идиотическое.
        - Я могу сделать с тобой все, что угодно. Ты окажешься в шахте лифта или на дороге перед грузовиком и даже не поймешь как. Решай! Ты отрекаешься от пчелы, я ее забираю, потом ухожу, и на этом наше общение заканчивается.
        - Да…
        - Да? Ты согласен?
        - Да пошел ты! - договорил Макар.
        - Я не спрашиваю тебя, когда мне идти! Я спрашиваю: да или нет?! - повторил Денис.
        Что-то обожгло Макару лицо. Ему показалось, что на мгновение от дикой боли он потерял сознание. Он упал и, только упав, понял, что Денис ударил его всего-навсего полотенцем, до этого висешим на спинке стула. Все дело в скорости удара.
        - Жалеешь, гад, пальчики! Жалеешь! - процедил Макар с ненавистью.
        - Я лишь призываю подумать. Ты ведь иголки в нее втыкал: значит, она тебе совсем не нужна? Верно? - голос Дениса звучал почти заискивающе.
        Сам он был бледнее обычного. Подбородок дрожал. Полотенце покачивалось в руке. Боялся сам себя и того, что сейчас сделает.
        - Да или нет?
        - Зачем твоему Белдо пчела? - спросил Макар, чтобы отсрочить новую боль.
        - Тебе не все равно?
        - Нет. Это моя пчела!
        - А если скажу: отдашь? - ухватился за надежду Денис. - Думаю, пчела вообще не для Белдо! Мне ничего не говорили, но когда только шел, видел у подъезда машину Гая. Теперь отдашь?
        - Пчела нужна Гаю?
        - Я не уверен. Но думаю: да.
        - Зачем? Почему не он сам тебя попросил?
        - Потому что я принадлежу Белдо… То есть к форту Белдо. До этого немного принадлежал Тиллю, но сейчас…
        - Так, значит, все-таки «принадлежал»? Ты раб, да?
        Денис скрипнул зубами, разозлившись на себя за эту оговорку.
        - Отдаешь пчелу? Ну!
        - Обломаешься. И твой Гай обломается. Моя пчела остается у меня, - медленно, с наслаждением произнес Макар.
        Несмотря на полную беспомощность, он презирал этого стремительно перемещающегося слюнтяя.
        Денис завязал на полотенце узел. Макар смотрел, как он его затягивает, дергая слабыми руками за разные концы. Большой, размером с кулак. Узел был только один. На второй длины полотенца уже никак не хватало. Закончив с узлом, Денис шагнул к Макару, медленно занося полотенце.
        - Ты сам не понимаешь, что ты только что сказал, - произнес он печально.
        Макар смотрел, как дальний конец занесенного полотенца опускается за плечо Дениса, на мгновение повисая на его куртке. Удар! Макар упал, но сразу вскочил. Новый удар мотнул его к батарее. Он опять вскочил, пытаясь защитить лицо, но полотенце хитро хлестнуло его спереди, попав узлом между носом и нижней губой. Если бы его хотя бы видеть, это полотенце! Он и Дениса-то различал едва-едва. Тот постоянно размазывался в стремительности движений. Макара снова опрокинуло.
        - Ах ты!
        Зверея от железистого вкуса своей крови, он рванул навстречу четвертому удару, но… его почему-то не последовало. Внезапно Денис отшатнулся, завопил и, выронив полотенце, руками схватился за лицо.
        - А-а-а-ай! Ужалила! Вот черт!.. Аа-а! Я не видел, как она взлетела!
        На секунду Денис оторвал от лица руки: прямо на левом веке у него сидела золотая пчела. Парень пытался сбросить ее, сорвать, растоптать, но не мог. Пчела вроде и не ускользала, но почему-то под рукой ее не оказывалось. Как он сам измывался над Макаром, так и пчела теперь измывалась над ним самим.
        - Больно! Я же ослепну! Да чтоб ты…
        Денис слепо рванулся, сбил с ног Макара и вырвался в коридор. Железная дверь подъезда хлопнула секунду спустя.
        Макар провозился с тапками почти минуту. Вот уж нелепость! Не бабу Валю же звать! Саморезы так прижимали подошвы к полу, что высвободить их никак не удавалось.
        Наконец получилось вытащить из тапки левую ногу, выскользнув заодно и из носка. За правой ногой освободилась и левая. И тоже лишившись носка. Шлепая босыми ступнями по линолеуму, Макар подошел к дивану и опустился на то же место, на котором незадолго до него сидел Денис. На полу валялось полотенце с узлом. Макар зачем-то вытянул ногу и быстро, недоверчиво толкнул его большим пальцем, точно это была живая змея. Узел перекатился, подтаскивая за собой хвост, и остановился.
        Неожиданно Макар услышал низкий гул и поднял голову. На спинку стула, шевеля усиками, опустилась золотая пчела.
        Глава 7
        Насморк как инструмент вселенской справедливости
        Часто встречаются культуристы, у которых мощные руки и слабые ноги. Это особенно заметно на пляже. Казалось бы, бросай качать руки и занимайся ногами. Но человека заклинивает, и он качает руки до бесконечности, забывая о ногах. Так же и мы: есть у нас что-то хорошее, может, от природы, и мы это хорошее прокачиваем, а об остальном забываем, считая, что мы с небом и так в расчете. Типа: зачем мне быть верным жене, если я бесплатно кормлю во всем городе волнистых попугайчиков? Из дневника невернувшегося шныра
        Найти красную водонапорную башню оказалось несложно. В поселке ее никогда и не прятали. Прожектор, бивший с крыши одного из домов, дробился о глухую стену. Гавр на мгновение попал в его луч, и Рина увидела на водокачке жуткую тень летучей мыши с горбом.
        «Гавр понятно. А я тут где?» - подумала она, запоздало понимая, что горб - это вообще-то она и есть.
        Пчела пронеслась вдоль земли, почти задев ее брюхом, и стала неспешно набирать высоту. Казалось, попасть внутрь старой водокачки невозможно. Однако никто и не собирался проникать туда снизу, где стена была сплошной.
        Гавр присел на деревянную крышу, похожую на китайскую шляпу, потоптался на ней, ломая гнилые доски, после чего, сложив крылья, скользнул в выбитую дверь над деревянным балконом. Рина запуталась лицом в плотной шторе, призванной задерживать внутри теплый воздух и скрывать свет фонаря. Она, естественно, сорвала ее и забарахталась.
        - Фу ты, какого эльба?.. Гамов! Ты где? Я тут у тебя что-то сокрушила! - позвала она.
        Ей не ответили. Рина выбралась из-под шторы. Небо очистилось. Водокачку заливало лунным светом. Гамова внутри не было. Она увидела ящик с консервами и два поблескивающих арбалета. Рядом валялись прочие мелкие вещи, без которых Евгений был бы невозможен: чайник-кружка, работающий на сухом горючем; ножи, пилки для ногтей, щипчики, складные плечики, подвешенный на шнуре фонарь, который сам вырабатывает электричество, если вертеть ручку. Под ногами шуршали многочисленные обертки от противогриппозных пакетиков, которые надо растворять в горячей воде.
        Рина подняла один и понюхала. Он пах лимоном.
        - Ну и где эта жертва рекламы? - поинтересовалась Рина непонятно у кого.
        Гавр носился по вещам Гамова, с интересом принюхиваясь к консервам.
        - Бегать! - велела ему Рина. - Мусорить! Топтаться! Совать нос в чужую еду! Умница! Послушный мальчик!
        Последнее время она следовала золотому правилу полководца: отдавать войскам только те приказы, которые они исполнят. Лучше уж так, чем орать Гавру: «Сидеть!» и потом бессильно наблюдать, как он носится.
        Под ними, в проломе пола, кто-то сонно завозился. Рина узнала Аля даже не по производимым звукам, а по тому, что Гавр мгновенно остановился и принял подобострастный вид. Он прижался брюхом к полу, сложил крылья и, поскуливая, полез в щель.
        - Тебе самому не противно? Где твое достоинство? - сухо поинтересовалась у него Рина.
        Услышав ее голос, Гавр обернулся. Вопрос «где?» он хорошо знал, поскольку тот нередко был связан либо с седлом, либо с едой. Достоинство, как категория непонятная и малосъедобная, в число важных понятий никак не входило.
        - Ладно! Катись к своему Алю! - разрешила она, снова прибегая к золотому правилу полководца.
        Гавр дополз до щели и не то спрыгнул, не то провалился вниз. Оттуда мгновенно донеслись скулящие звуки, возня, а затем щелканье зубов и предупреждающее рычание. Рина поняла, что Гавр пытается устроить восторженную беготню, а Аль советует ему сбавить обороты и радоваться встрече более спокойно.
        «Аль здесь… Значит, и Гамов где-то рядом. Небось за едой пошел. Пойду поищу!» - решила Рина.
        После недолгих поисков она обнаружила привязанную к балконной балке веревку с узлами и спустилась по ней. Та до земли не доходила, и пришлось прыгать в сугроб. Пробравшись через кустарник, Рина перелезла через низкий забор и в задумчивости остановилась. Перед ней располагалась автобусная площадь, ярко освещенная фонарями. Дальний от остановки фонарь выглядел как пирамида Хеопса, потому что именно на него трактор сгребал весь снег. Гора получилась такой огромной, что, если подняться по ней, можно было шагнуть сразу на крыши киосков.
        В поисках Гамова Рина обошла два ночных магазина. В одном к ней попытался подкатить подвыпивший донжуан в стиле: «меня все любят и только жена не понимает. Хочет, чтоб я работал», но она выскользнула оттуда быстрее, чем он закончил третье по счету предложение. Гамова ни в одном магазине не оказалось, но, вспомнив о валявшихся пакетиках с запахом лимона, Рина догадалась заглянуть в аптеку.
        Аптечный киоск, с недавнего времени работавший круглосуточно, представлял собой крошечный магазинчик, в котором едва могли поместиться два-три покупателя. Стеклянные витрины шли от пола и до потолка. У дверей, занимая половину помещения, грелась огромная, только что с улицы, дворняга. Похожий на фен обогреватель гнал на ее морду теплый воздух. Собака щурилась, пребывая в блаженстве.
        Рядом с плакатом, на котором две томимые телесами барышни бурно радовались какому-то новому жирорастворителю, спиной к Рине стоял Гамов и без симпатии разглядывал приборы для измерения давления. Ее пока не замечал. Из окошка на него с умным любопытством глядела аптекарша, чем-то похожая на Кавалерию, только покруглее, постарше и поленивее.
        - Что у вас есть от простуды? А еще дороже? А еще?.. И это, по-вашему, дорого? Дешевое лекарство не может быть хорошим, - строго говорил ей Гамов.
        - Сделайте человека счастливым! Припишите два нуля к любому безобидному лекарству. А еще лучше четыре. Витамин С по цене автомобиля - это как раз то, что нужно, - посоветовала Рина аптекарше.
        Услышав голос, Гамов повернулся. Она едва не вскрикнула. Рине показалось, что она обозналась. Неужели это Гамов? Принц красоты, модель, скрипач, поэт и гимнаст, он же однолюб, он же победитель состязаний по боевому пилотажу на гиелах? Тот Гамов, который летними ночами пикировал в ночном небе и, рискуя разбиться, на громадной скорости проносился над шоссе, стараясь, чтобы его засекла камера. И она фиксировала громадную скорость у проезжающих машин.
        Поверх летного комбинезона на нем красовалась яркая альпийская куртка. Молния у куртки разъехалась, и торчала нелепая женская кофта, бело-розовая, с огромными перламутровыми пуговицами, явно приобретенная в местном секонде. На шее - оранжевый шарф, закрывающий подбородок. На левую руку вместо потерянной перчатки натянут шерстяной носок.
        Нос течет. Глаза красные, гриппозные. Но это уже так, мелкие детали.
        - О, привет! Сколько не виделись? Тринадцать дней шесть часов? Впрочем, я не считаю!
        Гамов попытался помахать Рине рукой, но отрывать ладонь от стены оказалось не самой блестящей идеей. Его шатнуло, и, чтобы не упасть, он сделал шаг вперед, навалившись на витрину.
        - Осторожно! Стекло! - крикнула аптекарша.
        Стекло уцелело.
        - Простите, - Гамов слабо улыбнулся и поднес руку к сердцу. - Видишь ли, Катя, я пытался узнать, какого поколения этот антибиотик, но, разумеется, уровень обслуживания в этой дыре… У них тут только настойку боярышника покупают!
        К счастью, аптекарша была настороена миролюбиво. Локтями оперевшись о прилавок, она разглядывала Гамова с одобряющим интересом, как говорящую зверушку в зоопарке.
        - Твой, что ли? - поинтересовалась она у Рины.
        - Кто мой? Этот? - кисло спросила Рина. Она еще не простила Гамову «Катю».
        - Этот… Он что, больной?
        - А что, в аптеку можно только здоровым? - возмутилась Рина, ловя падающего Гамова под локоть. - Липовый цвет у вас хотя бы есть?
        - Какой ему липовый цвет, девушка? Очнитесь!
        - А что?
        - Вы бы еще перекисью его напоили! В больницу тащите! У него небось воспаление легких. Десять дней ко мне ходит, все лекарства сожрал!
        - Вы меня что, запомнили? Я же каждый раз в новых лыжных очках! - удивился Гамов.
        - Нет, я идиотка. В больницу поезжай - ничего больше не продам! Смотреть жалко, - отрезала аптекарша.
        - Никаких больниц! Вы не имеете ни малейшего представления о правах покупателей и рыночной экономике! Я вас жалею! - сказал Гамов тоном гладиатора, идущего на смерть. Он повернулся и на негнущихся ногах пошел к выходу. Рина кинулась за ним.
        - Запустила жениха! - крикнула вслед аптекарша. - С носком на руке! А какой аккуратненький был, причесанный! Это ж надо, до чего довела!
        Гамов стоял в дверях, качался и что-то бубнил. Ему хотелось высказаться до конца.
        - Скажи этой женщине, что ее аптеке никогда не превратиться в межнациональную сеть аптек, - потребовал он у Рины.
        - Потом скажу! Идем! Давай-давай!
        Рина вытолкала его на улицу. Гамов стоял и, улыбаясь, как пьяный, пытался определить, в какую сторону двигаться. Рина выругала себя. Как ей в голову не пришло, что в своей водокачке он мерзнет? Из всех щелей дует. Пол гнилой, вместо окон - деревянные щиты.
        - Ты простужен! - набросилась на него Рина. - Не просто простужен! Подыхаешь! Почему не позвонил?
        Гамов поморщился.
        - Поори на меня.
        Рина согласилась и поорала. Аптекарша даже выключила в киоске свет, чтобы понаблюдать через стекло.
        - Я вообще-то имел в виду не это. Но ладно, - кисло сказал Гамов. - Хорошо, я виноват… И что бы ты сделала? Перетащила бы меня через забор ШНыра?
        - Нет, но я бы что-нибудь придумала! Прислала бы Сашку с горячим бульоном!
        - Больше всего мечтаю о Сашке. Прямо сплю и вижу, как он припрется с бульоном, - мрачно отозвался Гамов. - Эй, что ты делаешь?
        Он удивленно наблюдал, как Рина двумя руками пытается отодрать от забора здоровенную, почти двухметровую доску, повисшую на одном гвозде.
        - Дрова собираю. У тебя же есть буржуйка? Я ее сама на санках везла!
        - И что? Хочешь затолкать эту доску? Она же крашеная, вонять будет, - озадачился Евгений.
        - Повоняет и перестанет. А ты что, совсем не топил?
        - Почему? Топил. Четыре раза.
        - За две недели? В такой холод? И чем?
        - Углем фирмы «Швейцбрюх унд Кройцлер». Конечно, кто-то скажет, что сто евро за пачку - это дорого, но это уголь из единственного болота в Альпах. Его теплоемкость не то, что… - Гамов закашлялся. Кашель был бессильный, точно кашлял не атлет и красавец, а умирающий котенок.
        - Ну не нравится крашеная доска - не надо! У тебя рядом лес!
        - Разве это лес? Все замерзшее, да еще и мокрое! Ты что, не понимаешь, что количество энергии на единицу вещества зависит не только от породы дерева, но и от… - в тоне Гамова появилось то же занудство, с которым он разговаривал с аптекаршей.
        - Все-все-все, прости! Я глупая девушка! Где мне знать все эти умности? Какую палку вижу - ту и хватаю! - поспешно сказала Рина. - Ну и топил бы дальше своим «Швейцбрюхом»!
        - Легко сказать. Я похож на человека, который в состоянии лететь за новым углем? Опять же тут ведьмари все время крутились.
        - Знаю, - сказала Рина, отрывая наконец доску. - Точнее, сегодня узнала.
        Говорить про сожженный сарай и что только страсть к бродяжничеству спасла Гавра от смерти она не стала. Вряд ли Гамов ей поможет. Разве что согласится оставить Гавра вместе с Алем? Но об этом можно поговорить и позднее.
        Они добрались до водонапорной башни. Рина не поняла, как Гамов в таком состоянии смог подняться по веревке, но он смог, хотя и отдыхал дважды. Сама она потратила на подъем куда больше времени. Правда, еще привязывала к веревке доску, чтобы после затащить ее наверх.
        Когда Рина наконец оказалась в комнате, Гамов лежал на полу, обмотанный какой-то фольгой, и стучал зубами.
        - Это еще что? - спросила она.
        - Американское электрическое одеяло. Лучше спальника. Оно сохраняет мое тепло.
        - Я так и поняла. Смотри не перегрейся! - сказала Рина. Со стороны завернутый в фольгу Гамов был похож на несчастную, стучащую зубами шоколадку.
        Рина нашла топор, разделала доску от забора и, несмотря на сопротивление, растопила буржуйку. Железная печь нагрелась, начала потрескивать. Краска воняла не так уж и сильно. Тепло быстро наполнило комнату. К тому времени Рина уже завесила дверь той же шторой, в которой раньше запуталась.
        Гамов перестал стучать зубами. Высунул руку, недоверчиво потрогал печку и торопливо отдернул пальцы. Железо было накалено докрасна.
        - Великая вещь - американское одеяло! - сказала Рина.
        Гамову не хотелось признавать поражение.
        - Ну ты понимаешь: тут огромная доска! Ясно, что какое-то небольшое тепло будет. А там одна маленькая горстка угля и… Почему все разбросано? Тут что, был обыск?
        Рина оценила четкий перевод стрелок. Чик - и снова компас показывает на нее. Вот он, братцы, Северный полюс и оплот всемирного негодяйства!
        - Гавр, - объяснила кратко.
        - Да-а? Опять не слушался?
        - Слушался. Это я ему так велела.
        Гамов тупо уставился на Рину.
        - Велела что?
        Рина ушла от ответа.
        - А Аля ты чем кормишь? Давно хотела спросить.
        - Ничем. Сухой корм тоже закончился. Каждую ночь Аль куда-то улетает… Не удивлюсь, если в Копытово стало меньше кошек.
        - Гавр тоже кошек любит. Дохлых.
        - Думаю, Аль тоже не живыми их ест, - равнодушно признал принц пилотажа. - Все равно не понимаю, что он в них нашел. Какие-то кошки… брр!
        - Точно, - сказала Рина, пытаясь подстроиться под его мышление. - Количество протеина и аминокислот в сухом корме гораздо выше, чем в дохлой кошке. К тому же в кошке нет витаминов и минеральных солей, столь необходимых вашему любимцу, чтобы всегда ощущать себя полным…
        - Из рекламы бы тебя выгнали, - сухо оборвал ее Гамов.
        - За что?
        - За плагиат и опошление торговых ценностей. И еще за цинизм. Если человек сам во что-то не верит - никогда никого не убедит, хоть в лнпешку расшибись.
        - Ты про корм, что ли?
        - Я про все. Корми своего Гавра мерзлыми кошками, посылай ко мне Сашку с бульоном и будь счастлива! Я все сказал!
        Гамов снова закашлялся. Рина положила руку на его лоб. Он был не особенно горячим, но каким-то липко-влажным.
        - Думаю, правда, воспаление легких. Я свяжусь с Лехуром. Он заберет тебя на машине, - сказала она решительно.
        Лехура Гамов, оказывается, знал.
        - Это который из шныров ушел, но в ведьмари не пришел? Друг Кавалерии?
        - Да.
        - В больницу нельзя. Тилль отследит. У него все базы данных.
        - Лехур что-нибудь придумает. Тебя можно и не заносить в базу. Или под другим именем. Да и у Тилля не столько людей, чтобы прочесывать все больницы.
        - А Аль? - слабо возразил Гамов.
        - Останется здесь. Я присмотрю.
        - Он тебя не будет слушать.
        - А если запереть?
        - Начнет биться. Переломает крылья.
        Гамов закрыл глаза. Ему приятно было ощущать руку Рины у себя на лбу.
        - Не убирай, если тебе не противно, - попросил он. - Пожалуйста!
        - А если оставить с ним Гавра? - предложила она.
        Гамов ответил не сразу, и стало понятно, что он колеблется.
        - Не знаю. Вдвоем им, конечно, будет спокойнее. Все-таки маленькая стая. Аль - вожак, а Гавр - типичный подчиненный самец…
        Рина убрала ладонь с его лба и демонстративно вытерла ее о штору.
        - Перелом носа заживает долго. А укусы еще дольше. Особенно если человек незадолго перед этим ел рис с курятиной, - мстительно сказала Рина.
        - Я не ел, - с поспешностью сказал Гамов.
        - Зато я ела. Это дежурное блюдо Суповны.
        Рина озабоченно потянула рукав, готовясь по кентавру связаться со ШНыром. Прямой связи с Лехуром у нее не было, и она спешно соображала, что теперь скажет Кавалерии. Гамова та, конечно, не бросит и Лехура уговорит, но без игры бровями, сдувания со лба челки, риторических обращений к императору Октавию и прочих проявлений директорского «ндрава» наверняка не обойдется. Кавалерия есть Кавалерия, да и от Гамова она никогда не была в восторге.
        Однако прежде, чем Рина коснулась кентавра, тяжелый арбалетный болт ударил в деревянный щит, прикрывавший среднее окно, и, выбив из него две доски, образовал широкую брешь. Воспользовавшись брешью, еще один болт ударил в раскаленный бок буржуйки, пробил металл и застрял внутри.
        Мимо башни скользнуло две тени и вслед за ними еще одна.
        - Берсерки!
        Гамов схватил арбалет. Быстрым, выверенным движением взвел тетиву и, не отводя глаз от окна, как червяк стал выползать из мешавшего ему одеяла. Освободившись, ногой ударил в болтавшийся деревянный щит, окончательно сорвав его.
        - Бери второй арбалет! Живее! - приказал он Рине.
        - У меня шнеппер, - она лихорадочно шарила по карманам.
        - Где?
        - В комнате… Под подушкой, - убито закончила Рина.
        Выходить без шнепперов запрещалось, но сегодня она успокоила совесть тем, что тащит кастрюлю.
        - Бери арбалет, - повторил Гамов.
        Рина послушалась. Ей достался маленький арбалетик, с которым она была знакома.
        - Будешь перезаряжаться - не путай болты. Болтов с красной маркировкой не брать, - предупредил Гамов.
        - Почему?
        - Они не для твоего арбалета. И потом их нельзя ронять.
        - А что будет, если уронить?
        - Ничего. Если уронишь на другие красные болты - уже ничего не будет, - объяснил Гамов.
        Он вдруг резко вскинул оружие, повел им снизу вверх и выстрелил. На пути к цели болт встретил толстую черную ветку липы. Негромкий взрыв - и ветку оторвало до самого ствола. В красноватой вспышке Рина увидела ускользающий силуэт гиелы. Испуганная, она металась из стороны в сторону, а берсерк усмирял ее сухими ударами электрошока.
        Куски коры, сбитые взрывом, продолжали осыпаться. Дерево припадочно тряслось, сбрасывая снег.
        - Гуманное оружие! Я прямо умиляюсь! - сказала Рина.
        Гамов быстро перезарядился.
        - Гуманного оружия вообще не существует, - сказал он, занимая позицию. Еще один болт с красной маркировкой взял в зубы, чтобы в следующий раз перезарядиться быстрее.
        Рина неосторожно сунулась к окну. Снизу послышался звук, точно кто-то щелкнул ногтем по натянутой железной струне. Просвистевший болт нежно потрогал ее волосы, после чего врезался в кирпичную стену. Все произошло мгновенно.
        Гамов схватил ее за ворот куртки и, как морковку, отдернул в глубь помещения.
        - Вот! - сказал он, ради назидательности вытаскивая зажатый в зубах болт. - Сквозь дыру в балконе пальнули! Да только болт-то их дрянь! Обычный стальной трехгранник по девять евро за штуку. Ну да, убить-то и им можно, так ведь не убили же! А вот мой болт с красной маркировкой оторвал бы тебе голову!
        После выстрела Гамова берсерки больше не совались на гиелах к окну. Понимали, что стрелять из темного проема на свет, да еще имея твердую опору, удобнее, чем со спины гиелы наугад.
        - Четыре гиелы в небе. Еще двое засели под башней, - считал Гамов. - Шесть! И из Кубинки наверняка уже летят четверки две… Четырнадцать. Надеюсь, обойдется хотя бы без белдосиков, тогда вообще шансов нет… Высоко держатся - там их не достать!
        Гамов несколько раз вскидывал арбалет, ослеживая проносящиеся в небе силуэты, но всякий раз опускал. Далеко.
        - Выследили! А какое место было отличное! - с сожалением сказал он. - Эх, не надо было нам через площадь освещенную таскаться!
        - Это те, что сожгли сарай Гавра. Я думала, что улетела от них, - сказала Рина.
        Гамов повернул к ней белеющий овал лица.
        - Так, значит, они не меня выслеживали?
        - То-то я смотрю, обычно они так тупо не подставляются. - И ты молчала?
        - Я не знала, - начала оправдываться Рина. - У них гиелы были в овраге. Я думала, они никак не…
        - Да уж! Выслеживать шныров их профессия. Неужели ты думаешь, они все были на земле? Сторожевого-то точно в небе оставили. Да и логика, логика! Куда ты еще могла полететь на гиеле на ночь глядя? В ШНыр? Придется прорываться. Сиди тут, я пошел к гиелам.
        Гамов сделал шаг. Его качнуло от слабости, он закашлялся. Комната была полна дыма, который пробивался из простреленной буржуйки.
        - Ты сейчас не сможешь лететь, - сказала Рина.
        - Да, - мрачно признал Гамов. - Не смогу. Голова кружится. И по берсерку тому с двадцати метров промазал.
        - А здесь нельзя отсидеться? - с надеждой спросила Рина. - Я свяжусь с Кавалерией. Сюда примчатся Макс, Ул, Кузепыч, Штопочка…
        - Ага! И устроят сражение, в Копытово, под боком у ШНыра! Погибнет четверка-другая берсерков, которых Тилль мгновенно заменит, и все старшие шныры. А нырять кто потом будет? Обучать молодняк?
        У Рины перехватило дыхание. Уши стали пунцовыми. Она не ожидала услышать такое от Гамова. Получается, не останови он ее, из-за страха погибнуть она утащила бы с собой на тот свет еще и Ула с Ярой, и, возможно, еще многих. И первым об этом подумал Гамов. Не она!
        Было слышно, как Гавр с Алем перестали возиться внизу и слушают. Захлопали крылья, и из пролома в полу высунулась морда Аля.
        - Исчезни! - кратко велел Гамов.
        Морда скрылась, но сразу же в тот же пролом вылез любознательный нос Гавра.
        - И ты сгинь! - крикнул Гамов. - Прогони его! Будет тут метаться - убьют! А ранят - того хуже. Нас от боли перекусает.
        Рина бросила Гавру открытую банку с консервами. Морда скрылась. Внизу началась грызня. Аль тоже не был противником консервов. Гавру ничего не досталось. Он опять полез наверх, и опять Рина запустила в него консервной банкой. Их, кстати, оставалось уже немного.
        - Женская педагогика! - презрительно процедил Гамов. - Сынок, не мешай маме! Возьми пачку денег - сходи в магазин!
        - Он еще молодой.
        - Да? А, по-твоему, гиел учат старыми?
        Внезапно четверка берсерков, до того державшаяся высоко в небе, разделилась на две двойки и бросилась в атаку. Они выпускали болты в темнеющий провал на месте щита и резко взмывали, туда, где от выстрелов Гамова их прикрывал сохранившийся козырек балкона.
        Рина и Гамов прижались к стенам, слушая, как болты ударяют в деревянный пол. Один из них разбил фонарь Гамова. Рина не считала выстрелы, но Гамов, как оказалось, считал. Сразу после четвертого болта он метнулся к окну, высунулся и выстрелил, причем не в берсерков на гиелах, а гораздо ниже.
        Рина увидела красноватую вспышку, услышала глухой удар и крик. Гамов не промахнулся.
        - Веревка! - зашипел Гамов на Рину. - Я же просил ее втащить! Теперь они карабкаются, а эти нас отвлекают! Уйди от окна!..
        - Сколько их лезло? Один?
        - А я откуда знаю? Да не стой ты у окна!
        Он оттолкнул ее и стал перезаряжаться. Рина, отпрянувшая к крайнему, еще висевшему щиту, случайно посмотрела в щель между досками и увидела нечто темное, сбоку подбиравшееся к Гамову, который со своего места не мог ничего видеть. Сердце у Рины остановилось. От ужаса она не могла пошевелиться. Несколько мгновений заторможенно смотрела на ползущий шар, пока окончательно не убедилась, что это голова берсерка. Держа в руке топор, он бесшумно перелезал через перила. Чтобы достать его выстрелом, Гамову пришлось бы выйти на балкон, и, конечно, его немедленно обстреляли бы снизу.
        Рина подняла свой арбалетик, но одновременно с этим и берсерк вскинул голову, различив в полумраке движение. Маленький арбалет Рины, вытянутый в щель между досками, смотрел ему в лоб. Рина видела молодое, худощавое, напряженно всматривающееся в темноту лицо.
        - Там что, кто-то есть? Стреляй! Ну! - зло и азартно крикнул Гамов.
        Промахнуться было невозможно, и именно поэтому Рина резко дернула арбалет в сторону и только тогда нажала на спуск. Крошечное оружие дернулось, выплевывая маленькую злую стрелу. Берсерк с ненавистью посмотрел в щель между досками, разжал руки и, выпустив перила, тяжело спрыгнул вниз. Две секунды спустя Рина услышала глухой стон. Кажется, упав с высоты, он сломал ногу.
        - Попала? - спросил Гамов.
        - Кажется, да, - торопливо соврала Рина.
        - Молодец! Перезарядись! Да не ходи ты к ящику в полный рост! Не видишь: они пристрелялись! Похоже, за нас обещали много псиоса. Что ты делаешь? Я же сказал: перезарядись!
        Рина торопливо стаскивала нерпь, в нетерпении дергая шнурки зубами.
        - Держи! - сказала она Гамову.
        - Зачем? - растерялся тот.
        - Шныруйся! Не забыл еще, как телепортировать?
        - А ты?
        - Я улечу на Гавре. Да не тормози, бери скорее! Сам говорил, что здесь не отсидишься. Надо прорваться, пока к ним не прибыло подкрепление.
        Гамов недоверчиво смотрел на нерпь. Фигурки слабо сияли в темноте.
        - Я не смогу ее перезарядить!
        - Ничего и не надо перезаряжать. Нерпь заряжена. А больше одной телепортации тебе и не надо.
        - Нет, - упрямо произнес Гамов. - Куда ты улетишь на Гавре? На тот свет?
        - Я возьму твой замечательный арбалет. Даже могу взять два, если хочешь. Сейчас темно. Им сложно будет меня выследить. Главное, вырваться из Копытово или хотя бы подальше от фонарей.
        - Гавр тебя не слушается.
        - Изредка слушается. Да сейчас это и неважно. Он тоже будет улепетывать от гиел. Он их боится. А твой Аль? Полетит за нами?
        Гамов, поначалу собиравшийся вернуть Рине нерпь, теперь держал ее на ладони, проводя пальцами над фигурками, но не касаясь их. Ощущая это, фигурки усиливали свечение.
        - Аль спасется сам. У нас есть пара мест, к которым я приучил его прилетать. У берсерков нет ни одной гиелы, которая догнала бы Аля. Особенно, когда он без наездника. Я смогу телепортировать к Алю в одно из этих мест и тогда…
        - Отлично! Тогда держи на прицеле окно, а я тебя зашнырую! - Рина отбросила мешавший ей арбалетик и, надев нерпь на руку Гамова, стала решительно затягивать шнурки. - Учти! Это не подарок! С возвратом!
        - Ладно, - буркнул Гамов. - Возьмешь мое седло. Проще будет удержаться.
        Держа в руках облегченное седло, Рина спустилась и стала искать Аля. Было темно и сыро. Под ногами хрустели кошачьи и куриные кости, какие-то пластиковые стаканчики, стеклянные банки. Похоже, Гамов регулярно путал дыру в полу с мусоропроводом. Нечего сказать: эстет! В любом случае, запах мусора стойко перебивался запахом гиел.
        Поиски Гавра закончились быстро. Гавр нашел ее сам, сбив с ног толчком лап в спину. Рина едва успела выставить ладони, чтобы не разбить лицо. Одна из ее рук нашарила что-то не слишком длинное. Это был кошачий хвост. Рина, завизжав, отбросила его и, подняв седло, перекинула через спину Гавра. Тот не мешал и даже почти не вертелся, но все равно она потеряла немало времени с непривычными для нее ремнями, которые приходилось застегивать в полной темноте.
        Когда поднялась наверх, то увидела, что Гамов снял с себя альпийскую куртку и что-то с ней делает, а у его ног, вытянувшись, лежит Аль. И все это происходит на узенькой полоске у стены, которая не простреливается снаружи.
        - Чего так долго? Получилось с седлом? Отлично! - похвалил Гамов, бросив короткий взгляд на Гавра. - Первым запускаем Аля! Пусть отвлечет их. Потом летишь ты. А я еще немного помелькаю, чтобы показать, что кто-то здесь остался, и потом телепортирую.
        Дождавшись, пока очередной ведьмарский болт, влетев в окно, безвредно чиркнет о стену, Гамов свистнул Алю и хлопнул его по спине ладонью. Гиела-альбинос скользнула в окно, стремительная, как белая молния. На спине у нее болталась привязанная куртка Гамова, в рукава которой Евгений засунул свернутую штору. Разумеется, на человека это походило весьма отдаленно, но в темноте не разберешь. Не прошло и секунды, как просвистевший сбоку болт вонзился в куртку там, где у человека был бы позвоночник.
        - Ага, под балконом засел! Значит, их там не двое! Так я и думал! - удовлетворенно произнес Гамов.
        Аль заложил крутой вираж и, скользнув за водокачку, затерялся в темноте. За ним с гиканьем погнались два берсерка на гиелах.
        - Пусть разомнутся, если силы лишние есть… Теперь ты! Скорее, пока тот нижний не перезарядился! - скомандовал Гамов.
        Рина прыгнула в седло и крикнула: «Вперед!» Гавр некоторое время поразмыслил, чем «вперед» отличается от «назад», бестолково завертелся на месте, как курица, захлопал крыльями и неуклюже полез на балкон. Там остановился и, оперевшись передней лапой о перила, стал укоризненно разглядывать перекрутившуюся подпругу.
        Рина закричала на него, толкнула коленями. Гавру это не понравилось. Обычно с ним обходились вежливее. Он с недоумением встряхнулся и, вспомнив, как видно, что в помещении остались недоеденные банки, попытался вернуться. Рина в панике укусила Гавра за ухо, потому что на толчки коленями он не реагировал, а шпор у нее не было. Тот очень обиделся и, поджав уши, стал стряхивать Рину крыльями, высоко задирая их.
        - Что ты делаешь? Что он делает? Вы что, взбесились? - заорал Гамов и, выскочив вслед за Риной, наклонился, выцеливая кого-то из арбалета.
        Спасаясь от выстрела, темная фигура метнулась под защиту навеса. Две повисшие в небе гиелы углядели Гавра и стали пикировать на него со стороны пятиэтажки. Гавр жалобно взвизгнул и прыгнул вперед. Он удирал вдоль земли, бестолково хлопая крыльями и пытаясь перейти на бег. Только сейчас Рина вспомнила, что не взяла с собой ни одного гамовского арбалета, и хорошо сделала. Вылетела бы из седла. Гавр метался из стороны в сторону, как обезумевший заяц. Сейчас он больше походил не на гиелу, а на молодую собаку, которая несется, поджав хвост.
        Преследующие гиелы были совсем близко, но им мешали электрические провода, под которыми несся Гавр. В одно мгновение он взбежал по куче снега на крышу киосков, а оттуда, как белка, перескочил через заборчик парка игольного завода. Замелькали деревья. Одна из гиел задела крылом ветку и, сбросив всадника, боком пропахала снег. Заметив, что впереди открытый участок, Рина толкнула Гавра коленями, и он, впервые послушавшись, взлетел.
        Она оглянулась. За ней, цепко держась в седле, несся невысокий, ладно скроенный, легкий в кости, берсерк, с которого ветром сорвало шапку. Арбалета в его руках не увидела, но вот топорик он держал прижатым к луке седла. Гавр быстро набирал высоту, но и преследующая его гиела не отставала.
        Прежде, чем скрыться в тучах, Рина услышала негромкий хлопок: кажется, Гамов все же выпустил в кого-то болт. Еще через некоторое время Рина краем глаза увидела вспышку, но не красноватую, а бело-желтую. Принц красоты, он же скрипач, он же гимнаст, он же однолюб, телепортировал куда-то вместе со своим насморком.
        Поначалу Рина особенно не напрягалась. Берсерк не так уж ее и дожимал. Только заставлял все время набирать высоту и подрезал небо со стороны ШНыра. То есть не пускал обратно, но вместе с тем и не особенно наседал. Гавру легко удалось оторваться от преследующей гиелы метров на тридцать, от чего у Рины создалось впечатление, что ее гиела значительно резвее.
        Показывая берсерку, с кем он связался, она позволяла Гавру «мудрить»: делать бочки, петли, резкие повороты. Ей казалось, что и берсерк сейчас начнет повторять то же самое, но его гиела летела спокойно и ровно, точно берегущий силы старичок на утренней пробежке.
        «Ага! - торжествовала Рина. - Ну что, видел? Вот тебе змейка!.. Вот еще змейка! Ну-ка, Гаврик, а теперь спираль! Покажи ему! Хм… А вообще-то странно, что он до сих пор не отстал!»
        После очередного красивого маневра Рина оборачивалась и с удивлением обнаруживала, что берсерк никуда не делся, а упорно висит на хвосте, хотя, быть может, и подарил ей еще два-три метра.
        Внезапно седло под Риной «заиграло» и стало сползать набок. Она торопливо выправила его, завалившись в другую сторону. Неужели подпруга ослабла? Вроде хорошо затягивала! Пытаясь сообразить, в чем тут дело, Рина увидела на коже у Гавра желтоватую пену. Вспотел, что ли? Вот седло и скользит! Зубами стянув с руки перчатку, Рина недоверчиво провела по спине гиелы ладонью. У седла шерсть намокла, стала липкой, точно кто-то обрызгал ее жидким мылом. На перепонках крыльев ближе к дальним краям, где кровь циркулировала медленнее, появилась белая изморозь, вроде тонкой ледяной пленки. Это изморозь сказала Рине больше, чем пот и пена. Гавр устал, его сердце уже не вытягивает обогрева крыльев. Молодость и недостаточная тренированность дают о себе знать. Он потел, но и мгновенно охлаждался на ледяном ветру. Скоро Гавр уляжется в снег и уткнет морду в лапы. Отдыхать!
        Тут только Рина осознала, насколько мудрее повел себя берсерк. Его гиела осталась свежей. Более того, она отогнала Гавра километров на пятнадцать от ШНыра. Рина запаниковала, опять начала вертеть головой, но уже без прежнего торжества, без выражения «знай наших!». Берсерк висел на хвосте как приклеенный. Топориком не размахивал. Маленький, легкий, он не кичился этим, а припадал к шее гиелы, стараясь не создавать дополнительного сопротивления воздуху. И даже в этом он был мудрее Рины, которая то и дело поворачивалась, тянулась якобы за шнеппером, делала страшное лицо и всячески пыталась внушить берсерку, какие они с Гавром грозные.
        Берсерк не возмущался, их грозности не оспаривал, однако в его прижатом к седлу топорике было что-то неотвратимое. Рине стало бы легче, если бы он размахивал им и вопил. Она поняла, что ее переиграли. Все это время берсерк сознательно поощрял ее делать глупости, чтобы она поскорее вымотала свою гиелу. Стало обидно до слез. С каждым новым взмахом крыльев берсерк приближался. Он все еще немного проигрывал по высоте, но Рина понимала, это уже мало что решает. Гавр так вымотался, что сейчас сам отдаст ему высоту, когда ледяная пленка доползет до середины крыла.
        «Почему я не взяла у Гамова арбалет? Хотя бы тот, маленький!.. Могла бы в карман сунуть! Не выпал бы!» - в очередной раз обернувшись, подумала Рина.
        Беспомощное выражение лица выдало ее. Берсерк ухмыльнулся. На секунду он оторвал от луки седла свободную от топорика руку и контактами электроповодьев показал в сторону Кубинки. Рина мотнула головой. Берсерк дрогнул плечом и показал ручку топорика. Вот и весь выбор. Все понятнее понятного.
        Перчатку, которую Рина сняла, но так и не надела, вырвало ветром. Ну и пусть, не нужна. Рина ей даже позавидовала: вот упала перчатка и никто за ней не гонится. Свобода! Гавр летел все медленнее. Она потрогала его шею. В прошлый раз та была горячей и влажной. Теперь тоже влажной, но уже холодной. Мыльная пена, покрывавшая холку, опадала. Местами начинала даже застывать. Это было хуже всего. Сердце Гавра не вытягивало, он терял тепло. Рина заметила, что и дышит он уже не носом, а через рот и всей грудью. Скверный, очень скверный знак!
        Теперь берсерк летел точно под Риной, только метра на два ниже. Свешиваясь вниз, она видела четкий силуэт его гиелы. Страшно не было. Не верилось, что она может погибнуть. Люди занимаются каким-то общим, сближающим их делом: вместе летят на гиелах. Может, они и не друзья, но все равно привыкли друг к другу. Потом один вдруг берет и бьет другого топориком по голове или по шее. Причем без злости, просто из рассудочного осознания, что так надо, что ему так велели. Это схема казалась Рине нелепой и в сознание не вписывалась.
        «Нет, он меня не тронет! - успокаивала она себя. - Он давно мог выстрелить, а ведь он даже не…»
        Внезапно Гавр дернулся, и его стало заваливать набок. Он отчаянно загребал левым крылом, но все равно проваливался. Рина увидела в перепонке крыла, там, где та примыкала к кости, большую дыру. Сквозь нее отчетливо был виден берсерк, опускавший руку с какой-то серебристой подковой.
        Арбалет! Она даже не видела, когда берсерк его вытащил. Первая мысль Рины, что он промахнулся, но с двух метров не промахиваются. Целью была именно перепонка крыла, причем берсерк явно знал, что делает. Гавра заваливало в воздухе все сильнее. Стараясь удержаться, он вообще перестал работать правым крылом, только левым. Его начало вертеть на месте. Скорость резко упала. Он перешел на планирование и начал быстро терять высоту. Берсерк на своей гиеле скользил вокруг, точно легкий катер вокруг тонущего корабля.
        У Рины не было времени размышлять, почему он не пускает в ход топорик. Ветер срывал ее с седла. Она отчаянно удерживала Гавра. Потом ее вновь начало куда-то заваливать, завертело, и она вдруг увидела, что пробитая болтом перепонка расползается в сторону, противоположную кости, к разветвлению тонких косточек и жилок. Гавр уже не планировал, а отвесно падал. Обледеневшие крылья сослужили ему плохую службу.
        По вытянутому лицу берсерка, мелькнувшему где-то рядом, Рина поняла, что он и сам не ожидал таких последствий своего выстрела. Действуя строго по технике воздушного боя, он хотел заставить Гавра сесть, но не учел степени обледенелости крыльев и того, что перепонка, утратившая от мороза эластичность, начнет расползаться от ветра.
        А потом берсерк вообще исчез. За падающим Гавром ему не угнаться. Внизу было поле - бело-синее, залитое луной. Оно стремительно вращалось вместе с Гавром и вот-вот должно было остановиться, слившись с ним воедино. Скорость нарастала. В какой-то момент она стала как на пеге, когда уходишь в нырок. Рина ясно осознала, что не просто разобьется, а буквально разлетится о мерзлую землю. Страха по-прежнему упорно не испытывала, а только крайнее недоумение. Неужели все может быть так плохо? Сейчас и здесь? Со мной?
        Гавр поскуливал, очень тонко, точно свистел. Боялся. Рина обхватила его руками за шею, вжалась в него лицом и испытала глубокую убежденность, что ничего дурного не произойдет. Она была словно ребенок, спрятавшийся от пуль или от землетрясения под одеялом.
        - Мы не умрем! Я тебя вытащу! Мы… мы нырнем! - прошептала она в холодную спину Гавра и на миг ощутила себя Эрихом, обнявшим бесконечно отставшую от него Яру основаниями своих белоснежных крыльев. Это был неожиданный, но четкий образ. Видимо, и Гавру передалось нечто сходное, потому что его кожистые крылья, сомкнувшись, покрыли Рину почти целиком.
        Тусклую картину ночного мира размыло как свежую акварель. Мерзлая земля лопнула и расступилась, как стенка мыльного пузыря.
        Глава 8
        Круглое стеклышко
        Талант - это эссенция, а ее нельзя использовать неразбавленной. В некоторых людях так много таланта, что они ничего не достигают именно по этой причине. Поэтому поэтессам полезно выходить замуж за автомехаников и футболистов. У них бывают способные дети. Кавалерия
        Восьмого марта Кирюша явился с букетом роз еще в пять часов утра и получил локтем в переносицу, потому что Лена спросонья решила, что ее будят на дежурство. Следующие полчаса ушли на заботу о Кирюшиной переносице, распухшей и скупо капавшей капельками крови.
        Девицу Штопочку поздравляльщики отыскали в парке. Та бичом сшибала ягоды с рябины, ухитряясь не задевать ветвей. Издали заметив Ула, она торопливо сунула в карман плоскую фляжку и отвернулась, чтобы дышать в сторону.
        - Как настроение? - спросил у нее Ул.
        - Таксебенное! - хмуро отозвалась Штопочка.
        - Хорошо хоть не коекакное! С Восьмым марта тебя, чудо! - сказал Ул и сунул Штопочке плюшевого мишку. Подарку она неожиданно обрадовалась. Особенно, когда обнаружила на животе игрушки большой карман. Прекрасное место, чтобы прятать сигареты и зажигалку.
        - Люблю всякую такую дрянь! Очень забавно хрюкает, когда в него ножи втыкаешь, - одобрила она, после чего долго трясла Улу руку, сдавливая ее в мужском рукопожатии.
        Дождавшись, пока у него восстановится кровообращение, Ул добросовестно отметил Штопочку в списке как поздравленную. Затем достал очередную мягкую игрушку и отправился на поиски Насты. Но увы. Оказалось, еще с утра она ушла с Рузей в Копытово, получив от Суповны длинный список, что купить в хозмаге. Перед этим, правда, ручкой лопаты объяснила Бинту, что, если ты мерин, это еще не повод, чтобы подкрадываться сзади и зубами пытаться снять с девушки скальп.
        По улицам Копытова Наста шла на шаг впереди Рузи и всем своим видом показывала, что не имеет к нему никакого отношения, а они идут вместе просто так, случайно. Может, он ее брат, или двоюродный племянник, или мало ли какие бывают комбинации. Когда же Рузя попытался коснуться ее, Наста так его толкнула, что бедняга, пытаясь сохранить равновесие, всплеснул руками и задел водосточную трубу. А у трубы, конечно, не оказалось одного колена. И Рузя, конечно, порезал о жесть внутреннюю часть руки рядом с веной. От ужаса он побледнел, осел в сугроб, и весь остаток пути Наста тащила его на себе.
        Рузя был уверен, что истекает кровью и его не спасти.
        - Будь счастлива! Выходи замуж за хорошего человека, - бормотал он, обвисая на Насте как мешок с комбикормом.
        - Отвали, а! - пыхтела она, пытаясь дотянуться до льва, чтобы тащить Рузю стало чуть полегче.
        Но тот не отваливал, а, напротив, слабея, наваливался еще больше.
        - Я никогда не был тебя достоин… Никогда, - шептал он.
        Внезапно Наста остановилась и рывком сгрузила Рузю в сугроб.
        - Сумка где?
        - Какая?
        - Которую ты нес! С мочалками, порошком?
        Рузя перестал стонать. Сумку он бросил, уверенный, что умирающим она особенно и ни к чему. Наста вздохнула, вытерла снегом лицо и потащилась за сумкой.

* * *
        Макар тоже поздравил бабушку с Восьмым марта. Способом экономичным и оригинальным. Ночь с седьмого на восьмое он провел дома и дал ей спокойно выспаться, хотя баба Валя все равно вставала и, прокрадываясь на цыпочках, трижды заглядывала в его комнату. Потом крестилась, что-то шептала и возвращалась к себе.
        Утром он вышел из дома со скромным намерением пошляться. Всякие предварительные планы у него отсутстовали. Он знал, что доедет на троллейбусе до метро, там зайдет в ресторанчик быстрого питания, где продают острые куриные крылья, а дальше уже как сложится.
        Заскочив в салон троллейбуса, Макар обнаружил, что все места, кроме двух, заняты. Одно было вполне себе приличное, но на нем уже стояла чья-то сумка. Под другим сиденьем, которое было в двух шагах от первого, трясся какой-то мотор. Причем трясся так конкретно, что с ним вместе тряслась и спинка.
        Макар справедливо решил, что сумка сможет доехать и на прыгающем сиденье, а сам поедет на нормальном. Недолго думая, переставил сумку и сел. Не успел он устроиться, как точно из-под земли выскочила какая-то дамочка и начался цирк:
        - Как это называется? Я только пошла узнать у водителя про остановку «Универмаг»!
        Макар решил поломать комедию. Вытянул ноги и громко заявил:
        - Ничего не знаю. Свидетели есть? Нету? Все, в пролете! Свободна!
        Свидетелей не нашлось, но дамочка не успокоилась, и закончилось все тем, что два спортивных мужика взяли Макара под локти и высадили из троллейбуса.
        - На следующем поедешь! А в этот не суйся! - сказал один, с заботливой угрозой застегивая на его куртке молнию.
        Макар всегда умел чувствовать грань, за которой вежливая просьба переходит в мордобитие. Поэтому не стал возвращаться в троллейбус и только мысленно пообещал отомстить когда-нибудь этой дамочке, если она еще раз ему попадется.
        Пока же Макар прыгал на остановке троллейбуса и мерз. Особенно страдали ноги, голова и шея. Куртка у него была теплая, но без капюшона. О шапке же как-то не позаботился, как и о нормальной обуви, потому что в голове у него вспыхнула лампочка, что уже весна. У весны же эта лампочка явно еще не вспыхнула.
        То и дело выскакивая на дорогу, Макар высматривал следующий троллейбус. Далеко выглянуть мешали припаркованные машины, из-за неубранного снега брошенные на середине проезжей части. Несколько раз Макар «выныривал» без приключений и под конец утратил бдительность. В последний раз, подпрыгивая от холода, он выскочил на дорогу вообще спиной вперед.
        Дальше все смазалось. Чей-то крик: «Ты что, больной?» Краткий, осознающий свою запоздалость сигнал. Звук тормозов. Макар даже не успел повернуть голову. Просто понял, что прямо на него несется автомобиль. Попытался отпрыгнуть назад. Нога подъехала на льду.
        В следующий миг чья-то рука сгребла его за ворот, рванула назад: чиркануло по куртке и ударило по карману автомобильным зеркалом. Макар пискнул, или крякнул, или выдохнул с голосом - в общем, издал звук. Он был жив. И даже здоров. И даже зол.
        Машина, едва не сбившая его, сразу умчалась, лишив радости общения с ее водителем. За спиной кто-то быстро уходил. Он успел увидеть серую короткую куртку с поднятым капюшоном, нырнувшую между остановкой и магазинчиком «Ключи, замки, сейфы». Понимая, что именно эта куртка спасла ему жизнь, Макар рванул следом.
        - Подожди!
        Узкая спина дрогнула, повернулась. По очертаниям фигуры Макар определил, что это девушка. Капюшон закрывал верхнюю часть лица до бровей, снизу же незнакомку прятал до носа натянутый шарф. В нетерпеливом движении девушки он угадал досаду. Кажется, она жалела, что не оставила его под колесами.
        Все продолжалось очень кратко. Не успел Макар сделать и трех шагов, а девушка уже юрко, как ящерица, метнулась вдоль дома. Пораженный Макар приостановился, а потом припустил за ней. Не так уж часто тебя спасают, а потом удирают со всех ног, как от зачумленного.
        Это было странное преследование. Поначалу девушка просто шла, изредка оборачиваясь, и Макар шел. Постепенно она начала ускоряться, и с ней вместе ускорялся и он. Все замелькало, заспешило. Запрыгали деревья, слились вместе сугробы, заблестели отраженным небом окна, земля ускорила вращение. Они двигались вдоль бесподъездной стены дома, где валялись какие-то ящики и желтели на снегу желтые кошачьи росписи.
        Раза два Макар окликал девушку, но это приводило лишь к тому, что она начинала двигаться быстрее. Самое интересное, что Макар не знал, куда девушка идет. Точнее, слишком хорошо понимал, что идти ей некуда. Он отлично знал район, где прошло его детство. Сейчас они уткнутся в глухую стену. Справа будут гаражи, а слева - сараюшка с забором из шифера, досок и колючей проволоки. Соорудивший его дедок знал, что делал. Такой забор только издали кажется хлипким, на деле же он в сто раз хуже любого бетонного или металлического, пусть даже обмазанного солидолом и с железными пиками.
        Увидев его издали, Макар даже хмыкнул от удовольствия. Ну и куда ты теперь денешься? Крылышек-то нету! Ход подземный будешь рыть? К его удивлению, девушка даже не попыталась остановиться. Лишь на мгновение наклонилась, подняла валявшуюся картонную коробку и разорвала ее надвое.
        Увязая в глубоком снегу, который мешал и Макару, она направилась прямо к забору. Оказавшись рядом, скользула по нему взглядом, изучая препятствие, и начала перелезать. Двигалась ловко, как кошка. На каждый натяг колючей проволоки, полосу жести или вкопанный лист шифера она наступала всего на одно мгновение, так распределяя вес, что проволока не успевала провиснуть, а шифер треснуть.
        Тогда же понятно стало, зачем ей картонная коробка. Девушка использовала ее, чтобы не поранить ладони о ржавые колючки проволоки. Добравшись до верхнего края забора, она всунула картонку между курткой и животом и, защитившись от колючек, прямо через проволоку головой вниз кувырнулась в снег, в последний момент подстраховавшись руками.
        - Да стой же ты! Ча за дела ваще? Минуту человека можешь подождать?! - завопил Макар, пытаясь просунуть руку сквозь забор и схватить ее за рукав.
        Девушка качнула головой и, снисходительно взглянув на руку «человека», которой не хватало добрых двадцати сантиметров, чтобы дотянуться до нее, пошла вперед. Макар забегал вдоль колючки, рванул было к гаражам, собираясь обежать по крышам и встретить ее с другой стороны, но понял, что не успевает.
        Другого пути не было.
        - Ах так! Не можешь подождать? Сама напросилась!
        Макар завопил, подбадривая себя, и, повиснув на заборе, попытался повторить все за ней. На ловкость не жаловался, тяжелым тоже не был, но опыта не хватило. Шифер мгновенно треснул под его весом, а куртка запуталась в колючке, но не в верхней, а где-то в середине. Ругаясь, шипя, раздирая ладони, Макар ухитрился окончательно доломать шифер и прямо сквозь колючку протиснулся на ту сторону. Исцарапанный, разъяренный, в мокрых джинсах, в задравшейся на голову куртке, из которой торчала белая подкладка, Макар мчался по оставленным девушкой следам.
        Пронесся мимо сарая и с другой стороны уже перелез по вполне нормальному куску сетки-рабицы, которую неугомонный дедок спенсионерил где-то по соседству. Оказавшись на заснеженном пятачке, Макар торопливо зашарил взглядом между деревьями. Следы уже никак не могли ему помочь: все тут было истоптано собачниками.
        Девушки нигде не было видно. Она исчезла, сгинула, растаяла. Отчаявшись, что потерял ее, Макар наудачу рванул к дороге, хотя понимал, что она могла пойти и в противоположном направлении. Добрался до дороги, перебежал ее и, оказавшись у красного многоэтажного дома, внезапно вновь натолкнулся взглядом на серую куртку. Причем в месте крайне странном - на крыше примыкавшей к дому пристройки. У него на глазах серая куртка скользнула по крыше, добралась до одного из балконов, легко перемахнула через перила, толкнула дверь и - скрылась в квартире.
        Все это случилось так быстро, что Макар зачерпнул снег и вытер им лицо. Бред какой-то! Зачем ей этот балкон? В другое время он трижды бы подумал, прежде чем следовать за ней, но сейчас был слишком зол. Ну все, милая, попалась! Теперь я знаю, где ты живешь!
        Запомнив балкон по висевшему на веревке синему полотенцу, Макар стал искать, как девушка смогла забраться наверх. Ага, вот! Пожарная лестница начиналась метрах в двух от земли. Лязгая перекладинами, он вскарабкался на крышу пристройки, торопливо проскочил мимо соседних балконов и вновь увидел синее полотенце, на этот раз совсем близко. Пригнувшись, чтобы его не увидели из квартиры, перевалился животом через перила и толкнул балконную дверь, уверенный, что раз вошла девушка, войдет и он.
        Как бы не так! Дверь оказалась закрыта. Раздосадованный, Макар приник к ней лицом, пытаясь сквозь стекло разглядеть, что происходит в комнате. Там не происходило ничего, поскольку ни девушки, ни кого-либо еще внутри не было. Слева он увидел диван, справа письменный стол и шкаф. На стене висела огромная карта. Ящики письменного стола были почему-то все вытащены, а их содержимое разбросано по полу.
        Некоторое время Макар топтался, ощущая себя если не последним идиотом, то предпоследним. Потом стал осматривать балкон, проверяя, не найдется ли чего-нибудь, что поможет ему проникнуть в квартиру. Ни отвертки, ни ножа не обнаружил. Зато на глаза попалась забытая банка с вареньем. Небольшая, изначально майонезная. Прекрасно!
        Ощущая, как булькает под рукой рубиновое, с черными точками семян и белой каемкой сахара варенье, Макар дважды бережно тюкнул банкой в форточку окна, расположенного слева от балконной двери.
        Стекло осыпалось. Боясь порезаться, он тщательно обстучал банкой застрявшие осколки и, просунув внутрь пальцы, повернул ручку, запиравшую окно. Готово! Толкнув раму, Макар поочередно перекинул через подоконник ноги, обрушив цветочные горшки, чудом устоявшие при открытии рамы.
        - А ча? Я не хотел, - сказал он, когда упал первый горшок.
        - Мог бы и балконную дверь разбить, так не разбил же, - добавил он, когда грохнулся второй.
        - Ну ты прям как эта! Нельзя было на месте постоять? - укоризненно обратился он к третьему горшку, который, некоторое время покачавшись, последовал за первыми двумя.
        Макар стоял на ковре, оглядывая произведенные им разрушения. Ну и грохоту он наделал! Странно, что до сих пор никто не прибежал. Серные пробки в ушах? Или, может, все побежали вооружаться кухонными ножиками? Перед тем, как продолжить поиски, Макар остановился, разглядывая карту.
        Это была самая подробная карта Москвы и Подмосковья, которую он когда-либо видел. Кое-где в карте торчали кнопки с пластиковыми головками, удерживающие куски цветной пленки - желтой и синей. Некоторые маленькие, другие побольше. Кроме того, на карте было множество пунктиров, кружков, зазубренных линий и пометок красным, синим и черными маркерами, значение которых было ему неизвестно.
        Макар хотел уже пройти мимо, но тут его вдруг заинтересовало, есть ли на карте Копытово. Просто так, любопытно же! Посмотрел и удивленно прикусил нижнюю губу. Копытово на карте было, и не только! В его окрестностях был отчетливо обозначен ШНыр. Черный маркер уверенно отмечал внешние границы, подчеркивая даже и то, что с одной стороны ШНыр был чуть скошен, прижимаясь к ручью. И это не все: там были и пегасня, и жилой корпус, и даже Зеленый Лабиринт, в самом центре которого торчала ярко-желтая пластиковая кнопка!!!
        Макар схватился за телефон, собираясь это заснять, но вместо трубки из кармана выудилась сплошная печаль. Экран был расколот. Макар тупо смотрел на него, не понимая, что случилось, пока не вспомнил, что его ударило по карману автомобильным зеркалом.
        Из коридора послышался какой-то звук. Забыв о телефоне, он прокрался к двери. Прислушался, немного подождал и выглянул. Коридор шел буквой «Г». По ней и двинулся, готовый, в случае встречи с кем-то непредвиденным, метнуться в комнату и, заперев дверь, назад прорываться через балкон.
        Квартира была небольшой. Буква «Г» скоро завершилась кухней, в которой временами вздрагивал и стучал в стену холодильник. На пересечении двух перекладин «Г» обнаружилась еще одна комната - светлая, угловая, с двумя окнами. Дверь в нее была приоткрыта. В комнате Макар обнаружил большую птичью клетку с очень крупным, трехцветным, наполовину ощипанным попугаем. Тот сидел и сам из себя выдирал перья. Увидев гостя, он приостановил свое занятие, сердито посмотрел на него и произнес противным канцелярским голосом:
        - Ничего для вас не могу сделать! Вопрос не ко мне!
        За клеткой обозначилась возня. У открытого шкафа на коленях стояла уже знакомая Макару девушка и рылась в выброшенных на пол вещах. Озабоченно рылась, видимо, не могла найти чего-то важного и это ее беспокоило. Когда на нее упала тень, девушка тревожно вскинула голову. Вскочила.
        Шарф больше не скрывал лица, и Макар смог, наконец, хорошо ее разглядеть. Худая, щуплая, чем-то похожая на мультяшных девочек-зомби. Глаза огромные, щеки запавшие, под глазами синие подковы. Густые брови. Небольшая родинка над верхней губой. Лишь волосы не видны - они под шапкой.
        Ее испуг окончательно уверил Макара, что она тоже в чужой квартире, а значит, волноваться нечего. Можно поквитаться за изодранную куртку. Перегородив проход, он неторопливо придвинул к двери стул, плюхнулся на него и вытянул ноги, ощущая себя хозяином положения.
        - Вот оно как! Люди уходят на работу, трудятся, понимаешь, не покладая компьютерных мышей, а такие вот паразиты-тунеядцы шустрят у них в квартирах! Вырастили, понимаешь, поколение дегенераторов! - произнес он голосом инспектора по делам несовершеннолетних.
        Девушка провела рукой по лицу и, спохватившись, натянула шарф.
        - И давно ты этим занимаешься? Зеленая еще! Вижу, что зеленая! - продолжал Макар, незаметно для себя меняя пластинку. - Всему надо учить! Если мужик живет - в носках смотри и под матрасом. Подоконники подергай - они иногда выдвигаются. В инструменты загляни, что-нибудь тяжелое приподними. Мужики любят под тяжелое прятать. Если женщина - можно на кухне порыться. В гречке всякой, в крупах… В ванной поискать. Вроде смотришь: шампуни и шампуни, а один из них пустой и внутри колечки.
        Попугай перестал рыться в подвешенной кормушке и посмотрел на них круглым глазом.
        - Когда меня огорчают, я не мщу! Но псиоса вы больше не получите! Даже если сгниете у меня на глазах! - недовольно проговорил он.
        Услышав знакомое слово, Макар резко повернул голову, на короткое время потеряв девушку из поля зрения. Воспользовавшись этим, она пронеслась мимо и резко дернула спинку стула. Вытянутые вперед ноги подвели Макара. Он опрокинулся на спину.
        Падая же, услышал, как, убегая по коридору, она крикнула:
        - Ты сам не понимаешь, во что влез!
        Вскочив, Макар метнулся следом. Почти настиг ее в коридоре, но она столкнула ему под ноги глиняную вазу с декоративным папоротником. У упавшей вазы откололось дно. На паркет выкатилось матовое стеклышко со сточенными краями. Оно было вставлено в металлическую рамку, от которой шла цепочка.
        Макар, не задумываясь, зажал стеклышко в ладони и продолжил погоню. Заскочив в комнату, увидел, как девушка животом переваливается через перила балкона и ужом скользит по крыше пристройки. Он озадачился, не понимая, какой ей смысл пачкать куртку, но тут снизу раздался вой сирены. Полицейская машина неуклюже вползла на высокую бровку со стороны дороги.
        Девушка была уже у пожарной лестницы. Спустившись, она спрыгнула с нее прежде, чем машина достигла угла. Скользнула за киоск и несколько секунд спустя вместе с другими прохожими спокойно двигалась навстречу полиции, сунув руки в карманы. Водитель сердито посигналил, чтобы ему уступили дорогу. Девушка неохотно отодвинулась и с задором оглянулась на балкон, на котором сусликом торчал Макар.
        Полицейский автомобиль остановился на тротуаре метрах в десяти от пожарной лестницы. Сирену уже выключили, но проблеск мигал. Раньше, чем распахнулись дверцы, Макару ясно стало, что он опоздал. Видимо, кто-то из зевак, заметивших, как он лез на пристройку и тюкал банкой в стекло, вызвал полицию. Теперь конец, от пожарной лестницы он отрезан. Можно, конечно, спрыгнуть, но высота приличная, а с переломанными ногами далеко не убежишь. Оставался единственный путь - покинуть квартиру через дверь. Дом длинный. Пройдет несколько минут, прежде чем полицейские доберутся до подъезда и сообразят, к какому балкону относится какая квартира.
        Выбегая из комнаты, Макар сдернул со стены карту. Она оторвалась неровно, длинным лоскутом. Москва треснула в правой верхней трети и разом лишилась Лосиного острова. Оставив края карты болтаться на кнопках, Макар наспех свернул ее и сунул под пайту, зная, что из-под куртки она вывалится.
        Дверь была железная, тяжелая, с наворотами. Он повернул один замок, затем другой, дернул вниз ручку и, похолодев, понял, что последний оставшийся замок открывается только ключом. Сгоряча ударил по железу кулаком, уже понимая, что это ничего не решает. Возможно, где-то в квартире есть еще один ключ, но разве его найдешь сейчас?
        Макар бегом вернулся в комнату. Полицейской машины отсюда было не разглядеть, только с балкона, но синеватые отблески на мокрых деревьях ясно говорили, что она по-прежнему стоит у лестницы. Наверное, ждут второй экипаж.
        Присев на корточки перед вывернутыми ящиками стола, он стал торопливо рыться в куче. Замелькали какие-то платежки, иностранные монетки, флешки, зарядники для телефонов. Ключей нашлось не меньше десятка. Собрав их, он вновь выскочил в коридор.
        Один ключ, второй, третий… ничего не подходит… пятый по счету ключ застрял в ячейке. Паникуя, Макар дернул его, оцарапал палец и хотел отбросить, но внезапно понял, что вставлял ключ не той стороной. Попытался еще раз, задыхаясь от безнадежности, зная уже, что не получится, что застрял он тут навсегда…
        Ключ подошел. Провернулся один раз, второй. Задыхаясь, Макар выскочил на площадку. Дверь за его спиной захлопнулась от сквозняка. Тугая волна воздуха пошла гулять по этажам, и где-то наверху, в бесконечности дома, грустно звякнуло стекло в расшатанной раме.
        Макар обернулся. На двери была табличка с цифрой 21. Не теряя времени, он метнулся к лестнице. Пробежал несколько ступенек - и услышал снизу чей-то азартный крик:
        - Петров! Карауль у лифта! Остальные за мной!
        - А как он хоть выглядит?
        - Молодой парень. Красная куртка!
        Макар заметался. Первой мыслью было бежать на верхний этаж, но что это глобально решает, когда у лифта караулят и от подъездной двери он отрезан? Ну будет чуть больше времени и все! Оставалось надеяться на чудо. Например, что попадется еще какой-то парень в красной куртке, которого схватят вместо него, и, пока будут разбираться, он проскочит.
        «Надо все выбросить… К эльбам куртку, все барахло туда же! Если найдут чего из квартиры - не открутишься!»
        Дергая молнию куртки, в спешке выворачивая рукава и карманы, Макар вспомнил о стеклышке, которое подобрал в коридоре. Выдернул его, хотел отшвырнуть, но оно качнулось на цепочке и прилипло к его левому глазу, как монокль. Длины цепочки как раз хватило, чтобы дотянуться до глаза, потому что Макар, прислушиваясь к шагам с лестницы, сильно наклонился вперед.
        Он испугался и, схватившись за цепочку, попытался отбросить монокль. Сразу это не вышло, и он метнулся в глубь площадки, все к той же злосчастной 21-й квартире. Осознав ошибку, дернулся назад. Все, поздно! Время потеряно!
        Куртку сорвал, но затолкать ее было некуда. Лихорадочно ища хоть что-то подходящее, Макар шарил глазами по глухой стене слева от квартиры. Может, шкаф какой-то электрический или хоть что-то. Внезапно обнаружил в стене… еще одну дверь. Машинально пробежал мимо, вернулся и недоверчиво убедился, что да, дверь. Вот только видел он ее почему-то только левым глазом с прилипшим к нему задымленным стеклышком. Правый глаз не видел ровным счетом ничего. В этом Макар убедился, на миг закрыв стеклышко ладонью.
        Ну и дела! Если это можно назвать дверью. Казалось, ребенок, дурачась, нацарапал ее гвоздем по краске. Процарапал подробно, старательно, но что это меняет, если дверь нарисованная? Шаги преследователей грохотали уже совсем близко. Было слышно, как они тяжело дышат. Привыкли на машинах ездить, спортсмены! Ничего, теперь на нем отыграются за свою беготню, когда поймают.
        Сам не зная зачем, в полном отчаянии Макар грудью бросился на нарисованную дверь. Стена порвалась как бумага, и - он провалился куда-то.
        Упал. Ударился коленями и локтями. Вскочил и осознал, что находится непонятно где. Почему-то здесь было влажно. Белый коридор дугой уходил влево, закругляясь вместе с портретами улыбающихся людей спортивного вида. Откуда-то доносились голоса, усиленные гулким эхом.
        Макар повернулся. Там, откуда он, как ему казалось, свалился, была глухая стена, выложенная бежевым кафелем. Он осторожно ощупал ее. Кафель был холодный и на вид более чем реальный. Кафель и кафель. За ним никто не гнался. Никакой погони, никаких преследователей. Макар вытащил стеклышко из глаза и сунул его в карман.
        Потом быстро зашагал по коридору в сторону, противоположную громким голосам. Мало ли, что там! Лучше оказаться подальше. Чем глубже он уходил в коридор, тем значительнее становились портреты. Несерьезные белозубые спортсмены исчезли. Теперь это были военные в морской форме, часто пожилые и очень серьезные.
        Охранник тоже был немолодой, с котлетной бородкой, как у постаревшего мушкетера Портоса. Он сидел перед монитором, на котором дробно отображалась автостоянка, и бережно раскладывал разрезанный огурчик между двумя кусками черного хлеба.
        - Ты чего в раздевалке-то прятался? - спросил Портос, поворачивая к Макару голову.
        - В какой раздевалке? - растерялся тот.
        На рукав Портосу упала крошка. Он заметил это, сохраняя ее, бережно приподнял запястье и левой ноздрей внюхнул крошку с рукава. Роскошные усы хищно шевельнулись. Со стороны такой способ питания впечатлял.
        - Кончились, говорю, занятия? - повторил Портос.
        - Да, - наудачу брякнул Макар.
        - А вот и врешь, - торжествующе заявил Портос. - Не могли они кончиться! Ты небось вместо воды в качалку просочился, а потом смылся через душ. Где твоя магнитная карта? Ну?
        Макар стал честно шарить по карманам. Так честно, что сам не удивился бы, если бы карта вдруг отыскалась. Портос насмешливо наблюдал за ним.
        - Ладно, вали! Но только чтобы в последний раз! Еще раз засеку - напишу докладную и - фьють! - великодушно сообщил он и шевельнул бутербродом, показывая, как именно будет улетать Макар.
        Пискнул кодовый замок, открытый с пульта. Макар метнулся к дверям. Куртку он держал в руках, спеша вывернуть ее подкладкой наружу, чтобы не видно было, какого она цвета. Мало ли. На всякий случай.
        Вырвался на улицу. Настороженно огляделся. Перед ним лежала большая автостоянка, покрытая перхотью соли и песка. По автостоянке, вертясь как юла, шмыгал маленький рыжий трактор. На уровне уха Макара висела табличка:
        БАССЕЙН СПОРТИВНОГО РЕЗЕРВА
        ИМЕНИ ПОДЛОДОК БАЛТИЙСКОГО ФЛОТА
        Он стал лихорадочно припоминать, где это, и понял, что через квартал от того длинного дома, в который залез через балкон. Ничего себе скаканул!
        Кто-то коснулся сзади его локтя. Макар увидел девушку в серой куртке. Она стояла и разглядывала его, покачиваясь с носка на пятку.
        Откуда незнакомка взялась, он так и не понял. Но, видимо, ей пришлось бежать. Дышала тяжело.
        - Ты мне кое-что должен, - сказала она, протягивая руку.
        Макару потребовалась секунда, чтобы понять, о чем она говорит. Он потянул за цепочку, и матовое стеклышко в металлической рамке закачалось у него в руке. Все же Макар не был бы Макаром, если бы уступил сразу.
        - А волшебное слово?
        - Быстро!
        Такого волшебного слова Макар не знал.
        - А другое!
        - И по-хорошему!
        Он разжал пальцы. Стекло упало ей на ладонь. За ним, как струйка песка, сбежала цепочка. Девушка повернулась и молча пошла прочь.
        Макар догнал ее. Вместе они пошли через стоянку, на которой между припаркованными машинами вертелся беспокойный трактор.
        - Ты ча такая? - спросил он.
        - Какая?
        - Ну такая… типа… ну… - Макар пошевелил пальцами, пытаясь нащупать потерявшиеся слова.
        И получил мгновенный ответ:
        - Не нравится - гуляй! Не я за тобой бегу!
        Макар оценил логику. Она была железная. Если не железобетонная.
        - А ты вообще кто? - спросил он.
        - Человек.
        - Ча, прямо в паспорте так и написали: «человек»?
        - Да!
        - Ну ча, нормальное имя! Человек Петровна Какаянибудь! - похвалил Макар. - А зачем по квартирам ведьмарей шастаешь?
        В следующую секунду он отлетел на капот ближайшей машины. Девушка нависла над ним, злая, как консервированная злость.
        - Откуда ты знаешь про ведьмарей? Я ничего про них не говорила! Ты что, сам…
        - Нет-нет. Я шныр! - торопливо сказал Макар, на миг ощутив тоску от того, что это было неправдой.
        Слово «шныр» не произвело на нее никакого впечатления. С равным успехом Макар мог бы сообщить, что он пальчиковая батарейка.
        - Плевать мне, кто ты! Что ты знаешь о ведьмарях? - упрямо повторила девушка. Шарф опять слез с ее лица, и Макар снова увидел, какая она юная. Небось на годик помладше его.
        Макару забавно было лежать на машине и дразнить ее. Как там она говорила? Он за ней бегает? Теперь-то точно наоборот. Именно поэтому он теперь и не сопритивлялся. Его очень веселила эта ситуация.
        - Ну как? Три форта. Тилль, Долбушин, Белдо. Гиелы. База в Кубинке, - сказал он, наслаждаясь выражением ее лица.
        - Да, Кубинка… Арно сейчас в Кубинке! В городе он бывает редко, - пробормотала девушка, разглядывая Макара.
        - Арно? Так это его квартиру мы?..
        Об Арно Макар слышал много. Даже видел в шныровском альбоме фото. Прилизанная челочка, тонкая улыбочка. Он взял первую же закладку. Удивительно, что пчела вообще к нему прилетела. Кавалерия как-то говорила при Макаре, что Арно скатывался ко злу так стремительно, словно на пути у него не было вообще никаких моральных препятствий. Может быть, кто-то, пославший ему пчелу, ожидал, что Арно, достигнув дна, ударится об него и отскочит к свету, как отскакивает горошина от донышка пустой кастрюли. Но он не отскочил.
        Девушка изучала Макара с прежним недоверием. Точно взвешивала. В ее глазах были видны эти качающиеся весы.
        - Еще есть инкубаторы, в которых выращивают элей. Потом они проклевываются и… пуф! - сказал он.
        Девушка быстро вскинула голову. Макар от неожиданности моргнул. Даже самые простые движения выходили у нее резкими.
        - Что ты можешь знать? - с раздражением крикнула она. - Что? Ничего! Вот и молчи!
        - Как? - возмутился Макар. - Ты вообще с кем?.. Я это знаю!
        - Ты это своими глазами видел? Своими?
        Макар неохотно качнул головой.
        - А я видела. Она кричала, а сквозь нее, как сквозь бумагу, продиралось существо. Я била его лопатой, но оно сдохло не сразу. Даже куски шевелились.
        Девушка замолчала, отвернулась. Макар видел, как дергается ее выскочившее из-под съехавшего шарфа лицо.
        - Она - это кто? - спросил он осторожно.
        - Тебе не все равно?
        Она дернулась всем телом и с досадой оглянулась на него. В эту же секунду Макар случайно вскинул голову, и возникло то краткое, почти мимолетное сцепление взглядов, которое всегда определяет, поверит ли один человек другому.
        - Нет. Не все равно.
        Девушка медленно выдохнула сквозь сцепленные зубы.
        - Ну хорошо… Моя сестра!
        - Эли убили твою сестру?
        - Она была инкубатором.
        - А зовут тебя как?
        - Юля.
        - Значит, все-таки не «человек»?
        - Нарываешься?
        Девушка отвечала неохотно, отрывисто, но даже из таких ответов кое-что складывалось. О ведьмарях Юля знала много, а о шнырах, что почти невероятно, совсем ничего. У нее была сестра, подсевшая на псиос. Она долго скрывала это, а потом ушла из дома. Где-то через год, когда стало совсем плохо, сестра разыскала Юлю, и еще где-то около месяца они прожили вместе. Маги Белдо, знавшие, что из сбежавшего инкубатора должен вот-вот проклюнуться эль, искали их. Под конец сестры не могли появляться в городе и прятались в Подмосковье, в брошенных домиках дачных поселков. Затем эль вылупился. Сестра умерла. Юля похоронила ее на старом кладбище, там же, у поселка. Хоронила одна, ночью, а рядом стояла огородная тележка, на которой она привезла тело. На черенке лопаты, взятой там же, на даче, было написано «Дора».
        Юля вонзала лопату в землю и все время видела эту надпись в лунном свете. Потом она часто возвращалась к этому моменту в мыслях и думала, кто такая эта Дора.
        Домой Юля больше не возвращалась. У нее появилась другая цель. С тех пор она мстит ведьмарям.
        - Это стеклышко, которое мы достали… оно зачем? - спросил Макар.
        - Прыгун. Я давно его искала. Если у тебя есть прыгун - можешь пользоваться дверями.
        - Это нарисованными, что ли? Камин папы Карло?
        Сравнение Юле не понравилось.
        - Нет, тут другое. Эти двери - любимое детище Белдо и Гая. Без прыгуна их даже не заметить! Если видишь такую дверь - значит, можешь и прыгнуть.
        - Зачем они вообще нужны?
        - Удобно перемещаться по городу, силы перебрасывать. Или скрываться, если сядут на хвост. У ведьмарей тоже бывают проблемы с законом. Всадили в кого-то болт, а тут полиция… Двери очень помогают! Но пока, конечно, не все ведьмари этим пользуются.
        - Почему?
        - Боятся. Были случаи, когда берсерки пропадали неизвестно куда. И маги Белдо тоже. Войдут в одну дверь, а из другой не выйдут. Все. Точка. На двести проходов примерно одно исчезновение.
        - И где они? Куда деваются? - тупо спросил Макар.
        Юля пожала плечами и молча вывернула карман, показывая, что в ее кармане никого точно нет.
        - И много таких дверей?
        - Не знаю. Много. Несколько десятков. Может, около сотни.
        На каждый следующий вопрос она отвечала все неохотнее и неохотнее. Макар догадывался почему. Порой человек становится откровенным, но после захлопывается - тот, кому он случайно излил душу, начинает восприниматься как враг. Люди, говорящие только о погоде, имеют больше шансов остаться приятелями, чем те, что однажды допустили друг друга в душу, а после отчего-то дали задний ход.
        - Ты это… не беспокойся! Я никому не скажу! - сказал он.
        - Я тоже думаю, что не скажешь, - сказала Юля и, посмотрев на Макара, быстро пошла куда-то.
        Макар заторопился за ней. Рядом с заснеженной площадкой за красным низким заборчиком был торговый центр, похожий на стеклянный кубик.
        - Я что-то устала. Погреемся? - предложила Юля.
        - А ча? Можно! - одобрил Макар. - У меня не слишком драный вид?
        Она окинула его оценивающим взглядом.
        - Сойдет… Дай со спины гляну! Отлично! Фигура что надо! Качаешься?
        Макар просиял. Наконец-то хоть кто-то заметил.
        - Да не, так… балуюсь… штанга, турник, туда-сюда… - сказал он с подчеркнутой небрежностью. - Ну так что, идем?
        - Иди первый!
        Макар послушно шагнул в вертевшиеся двери торгового центра. Юля последовала за ним. Они побежали вперед к стеклянным стенам с замурованным в центре цветком.
        - Ой! Что это у тебя? - вдруг крикнула Юля и сунула руку в карман.
        В ее голосе было столько испуга, что Макар тоже слегка напрягся.
        - Где?
        - Тут! Не дергайся, а то затянет!
        - Куда?
        - Тшш! Сюда!
        Юля быстро схватила его за запястье. Что-то щелкнуло. Прошло добрых несколько секунд, прежде чем он сообразил, что прикован наручниками к поручню вращающихся дверей торгового центра. И что Юля сейчас уйдет, а он будет, как пони, вечно бегать по кругу.
        - Отстегни! Ты что, с ума спрыгнула?
        Он попытался схватить ее, но та легко уклонилась, и Макар только звякнул наручниками.
        - Ишь ты, под машину полез… Притворился! А я-то как дура! - сказала Юля с сухой неприятной усмешкой. - Кто из ведьмарей тебя послал? Ну?!
        - Я шныр, - повторил Макар. - Шныры - враги ведьмарей! Да погоди ты! Я друг!
        - Правда, что ли? Ну пока, друг! Вращай дверки! И передавай там привет, кому, сам знаешь!..
        Махнув рукой, Юля выскользнула из стеклянного загончика и вновь оказалась на улице. Все время подходили новые люди, и Макару приходилось бегать вместе с дверями, притворяясь, что все в порядке. Наручники он спрятал под рукавом куртки. Ситуация была тупиковая. С собой ни отмычки, ни обычной скрепки, которая дала бы надежду как-то избавиться от этой дряни. Получалось, он будет бегать так до закрытия торгового центра, а потом его, скорее всего, сдадут полиции. Пусть там разбираются, кто его пристегнул и зачем.
        Пони бегает по кругу. Пони мальчиков катает, пони девочек катает. Детская песня, добрая песня. Дурная бесконечность.
        Время шло. Макар все бегал. Изредка к двери подходил прогуливающийся по центру охранник, и тогда Макар изображал на лице такую немыслимую радость и зашкаливающую бодрость, что его можно было помещать на рекламе в образе дебильного покупателя, купившего оптом пять кофемашин по цене всего-навсего трех.
        Дважды или трижды он в отчаянии цеплялся к каким-то людям, умоляя их раздобыть где-нибудь пилу по металлу или хотя бы одолжить ему телефон, но они смотрели на него как на помешанного и сразу убегали. Когда же один увидел наручники, глаза у него едва не вылезли из орбит.
        К тому же бегать по кругу оказалось совсем непросто. Наклоненный к поручням (а держаться приходилось двумя руками), Макар не мог нормально шагать, а вынужден был семенить. У него затекли ноги, устала спина. А потом и голова начала кружиться. Не выдержав, он уткнул лоб в стекло, зажмурился и, слепо шагая, вращал дверь головой. Несколько раз его спрашивали о самочувствии, но Макар только рычал в ответ, что чувствует себя замечательно. Ему было уже все равно. В полицию так в полицию. Только чтобы поскорее.
        Внезапно чья-то рука легла ему на плечо. Он решил, что это очередной сострадалец, который сразу свалит, едва увидит наручники.
        - Сгинь, а то врежу! - не открывая глаз, сказал Макар.
        Кто-то взял его за запястье. Он ощутил теплоту пальцев, а потом знакомый щелчок. Рука была свободна. Не веря этому, Макар шатнулся в сторону. Оказывается, он так привык бегать по кругу, что, даже оказавшись на улице, семенил и не способен был идти прямо.
        Наконец кое-как остановился. Снова шатнулся и снова остановился, продолжая семенить на месте. Перед ним стояла Юля. Макар был так измотан, что ему не хотелось на нее даже орать. Даже видеть ее и то не хотелось. Пристрелите этого пони, он свое отбегал.
        - Чего тебе?
        - Я решила тебе поверить… И потом, знаешь, наручников стало жалко! Хорошие, профессиональные. Кто, ты сказал, вы такие? Шмыры?
        Глава 9
        Нырок на Гиеле
        Как только во мне ослабевает любовь к миру - у мира ослабевает любовь ко мне. И как мир только это узнает? Ведь я же хитрю, я же маскируюсь! Из дневника невернувшегося шныра
        Рина кувыркалась вместе с Гавром, вцепившись ему в шею. Еще не открыв глаз, она ощутила вокруг дряблость, вялость воздуха. Звуки были смазанными. Она крикнула и едва услышала свой крик. Гавр перестал кувыркаться, раскинул крылья и вновь летел.
        Впереди мясной накипью клубилось болото. Хлюпали тихие, внешне безобидные затончики. Центр болота, вздувшийся, сегодня особенно неприятный, казался вершиной огромного нарыва. Ближе к нему болото трижды меняло цвет - розовело, лиловело, чернело, затем окольцовывалось белым ободком и со свистом и бурлением ухало куда-то.
        Удивление - это качество ничем не занятого времени. К примеру, если сейчас на вас нападет псих с нестерильной вилкой, удивляться вы будете после, если выживете, а пока будете убегать. Вот и Рина сейчас не удивлялась, что смогла нырнуть на гиеле. Цепляясь то за шею Гавра, то за его скользящее седло, она часто оглядывалась на свой уплывающий, медленно вращающийся как пузырь мир.
        Возвращаться или нет? И, если возвращаться, не вынырнет ли она снова туда, где ждет ее берсерк? Гавр решил все сам. На попытку Рины его развернуть он лишь упрямо щелкнул зубами, прижал уши и, загребая крыльями прокисший воздух, помчался к болоту.
        - Ты что, взбесился? - беспомощно воскликнула Рина, но из-за разряженного воздуха он даже не услышал. Да и что было бы, если бы услышал? Ответил бы: «О да, хозяйка, я взбесился! Здесь такая помойка, что я впервые в жизни счастлив!»?
        Она натягивала на нос шарф, старалась не сделать лишнего вдоха. Гавру же запах болота явно нравился. Он вел себя так, словно учуял целую тележку с протухшей рыбой и мчался, чтобы в ней вываляться. Нетерпеливо работал крыльями, все время ускорялся, похрюкивал от нетерпения, как полный свин.
        Рина не верила, что это тот самый Гавр, который только что подыхал от усталости. Да еще и с надорванным крылом, оно здесь, кстати, быстро затягивалось. Казалось, гиела целый день отдыхала в сарае. Для Рины было необъяснимо, как можно дышать такой дрянью, однако Гавр не искал объяснений. Просто летел, становясь все свежее. В болоте, где пегас терял силы, гиела их восстанавливала.
        Больше всего Рину тревожило, что Гавр несется не к центру болота, где клубилась воронка, а к его окраинам. Понимая, что в этих затончиках, похожих на использованные ватки, они залипнут точно мухи в капле клея, Рина дергала Гавра за уши, закрывала ему глаза руками, даже пыталась укусить, но ей мешал шарф, который нечем было стащить.
        Гавр сердито мотал головой, угрожающе щелкал зубами, но к воронке упорно не летел. А потом стало слишком поздно. Воронка вообще перестала быть видна. Повсюду вокруг плавали хлопья серой, пористой, разваливающейся пены. Некоторые были небольшие, другие, напротив, огромные, как дома. Гавр петлял между ними, получая явное удовольствие от этой игры.
        Добравшись до места, где серые ватки окончательно слиплись в единую заплеванную массу, Гавр в последний момент резко отвернул и несся теперь над самым болотом. К удивлению Рины, коротких прощупывающих покалываний она почти не чувствовала. Медлительных серых карликов, прижавшихся к стенкам, попадалось немного. Да и те оказались не готовы к появлению Рины. Желания, которые они посылали, отстреливались явно наобум. Вначале ей настойчиво предлагали канарейку редкой расцветки, затем дали понять, что она должна лизнуть какую-то марку, которую ей дадут, если она прыгнет в болото.
        «Ага! Уже спешу! А две марки можно?» - с задором подумала Рина.
        Это было ошибкой. Посылать серому карлику ответный мячик мысли не стоило. Эльб - пусть и не самый опытный - мгновенно просчитал ее, скорректировал желание, и Рина внезапно поняла, что может получить отличный планшет, который потерял здесь кто-то из шныров. Причем без малейшего риска для себя - надо просто протянуть руку, потому что планшет медленно летит ей навстречу. Правда, это почему-то оказалась именно та рука, которой Рина держалась за седло. В последний миг она все же раздумала и - вовремя. То, что было планшетом, повисло у нее на куртке белой кляксой слизи. Секунду спустя Гавр заложил крутейший вираж, огибая вздутие пены, и Рина, чудом удержавшаяся в седле, поняла, что польстись она на планшет, торчала бы уже головой в заплеванных ватках.
        Гавр летел так низко, что, казалось, вот-вот заденет брюхом болото. Рина трусливо поджимала ноги, всматриваясь в серые плавающие тени.
        Все же эльбов, как уже говорилось, было здесь гораздо меньше, чем в «стоке». Рина долго не находила этому объяснения, пока не поняла, что ни один мир не заселен равномерно. В московском метро людей будет явно больше, чем в тихом пригородном лесу. Вот и все серые карлики сползлись к стоку, где больше шансов встретить добычу.
        Здесь же на окраинах водились эльбы, избравшие объектом охоты нечто совсем иное. Паутина желаний, которую они отстреливали, была тонкой и легко обрывалась, однако ухитрялась просачиваться и в человеческий мир. Человека можно один раз связать толстой веревкой - и он не вырвется. Можно много раз обкрутить ниткой. И он опять же не вырвется, особенно если долго будет стоять сусликом, позволяя себя обматывать и глупо хихикая в уверенности, что нитка - это ерунда. Паутинка и подавно. А потом по паутинкам к охотящемуся эльбу побежит жизненная энергия. Пусть по каплям, но побежит, иначе терпеливая охота была бы лишена смысла.
        Гавр летел долго, причем в сторону, явно противоположную «стоку». Перед Риной раскинулась бескрайняя болотистая равнина, пузырящаяся серой клейкой массой. Исходящее от нее зловоние одуряло. Она теряла ощущение реальности, наполнялась безразличием, которое бывает ночью, когда, встав, тащишься ответить на чей-то безумный телефонный звонок, имея в душе одну мысль: поскорее рухнуть и снова выключиться. Эльбы чувствовали это и все чаще посылали Рине кровать как образ-приманку. Их было множество - от узеньких раскладушек до каких-то немыслимых лежбищ, увенчанных метровой купеческой периной.
        В какой-то момент, надышавшись испарениями, Рина решилась скромненько забраться в полинявший от стирок спальник с железной молнией. Заторможенное сознание пришло к выводу, что такая скромная вещь, конечно, валяется здесь сама по себе, потому что какая же это приманка? Рядом с дорогущими-то кроватями!
        В предвкушении улыбаясь, она начала аккуратненько сползать с седла, как вдруг Гавр резко изменил направление полета и дернулся вниз. Рина ударилась носом о его голову и от боли пришла в себя. Гавр юркнул в темный провал в болоте, резко уходящий вниз.
        Рина закричала. Решив, что они уже залипли, а разогнавшийся Гавр только затягивает ее глубже в трясину, она едва не спрыгнула с седла, но мысль, что никогда больше не увидит Гавра, ее остановила. Прошло несколько томительных секунд, а Рина все еще не ощущала болота. Наконец она убедилась, что они не падают, не залипли, а летят!
        Гавр продолжал работать крыльями. Узкая черная щель расширилась до размеров тоннеля. Рина ощутила нечто вроде встречного ветра. Воздух оставался по-прежнему вонючим, даже более, чем прежде, однако не был уже таким дряблым. Самым большим неудобством стала темнота. Теперь голубовато светилось лишь само болото.
        Пег бы тут не пролетел. Ширина прохода лишь немного превосходила раскинутые крылья гиелы. Ошибешься, заденешь край - и все, конец. Еще опаснее были постоянные извилистые повороты, в которые Гавр вписывался с ловкостью летучей мыши. Рина изо всех сил старалась ему не мешать. Понимая, что мозг гиелы просчитывает размеры тоннеля без учета того, что на спине у нее кто-то сидит, она обхватила шею Гавра и прижалась к ней щекой. И впервые при этом не ощутила вони, потому что вонь присутствовала тут повсюду.
        Первой мыслью было, что тоннель кем-то построен, но вскоре она осознала, что это не так. Проход, по которому они неслись, выглядел, скорее, как каскад пещер, за века промытых в твердой породе. Он то расширялся, то раздваивался, то впереди вырастали уступы, которые Гавр огибал, вертикально разбросав крылья.
        «Ага! Есть парадная лестница. А есть грязный коридорчик черного хода, по которому носят ведра с помоями… Ураган проделал в болоте дыру. Ветер дует здесь всегда в одну сторону. Должен же воздух как-то возвращаться обратно?» - сообразила Рина.
        За неровными стенками лежала сердцевина прокисшего мира эльбов, которую Рина, быть может, первой из шныров видела не со стороны тоннеля. Видела скошенным набок и мелькающим, потому что щекой она прижималась к скользкой шее гиелы и ухо Гавра частично перекрывало обзор.
        В голубоватом слабом мерцании она различала шевелящиеся контуры фигур, для которых появление гиелы и ее всадницы стало полной неожиданностью. Эльбы начинали медлительно разворачиваться, пробиваясь к стенкам, однако Гавр обычно успевал пронестись и паутина их почти не задевала.
        Впереди что-то забрезжило. Исчезло, скрытое неровностями тоннеля, затем снова вспыхнуло и больше уже не исчезало. Не мертвенно-голубоватое, а яркое, свежее, живое. Глаз жадно потянулся к этой точке света. Поначалу она была совсем слабой, едва различимой. Постепенно стала ярче, и, наконец, ничего уже больше не существовало, кроме нее одной.
        Гавра этот свет почему-то смутил. Он стал притормаживать, подсвистывать, попытался повернуть назад. Рина смогла переупрямить его, и он, хотя и неохотно, подчинился. Если прежде Гавр тащил Рину, то теперь вновь, как в момент нырка, роли сменились: она кричала на него, тащила, понукала, уговаривала, стыдила.
        ДВУШКА! Радость Рины была такой сильной, что она не сразу даже сообразила, что летит на гиеле. Когда же сообразила, упругая сила толкнула ее в грудь. Она прошла сквозь невидимую преграду, протащив с собой Гавра. Завеса расступилась, и Рина увидела предрассветное сияние нового мира. Свет здесь едва брезжил. Внизу петляла река. Редкие сосны, точно расчесанные гребенкой, смотрели в одну сторону.
        Восторг охватил ее. Удушливая вонь исчезла. На шее и боках Гавра на глазах съеживалась, повисала нитками и испарялась слизь болота. Рине здесь было хорошо. Она наконец смогла дышать полной грудью, распрямилась в седле, провела рукой по лицу, по волосам, засмеялась, сама не зная чему, и внезапно ощутила, что там, в болоте, жутко боялась. Испытывала сдавленный, безнадежный, серый ужас, который бывает иногда во сне, когда тебя живого заваливает землей.
        Гавр, только что лихо петлявший в лабиринте, теперь вел себя странно. Здесь, где воздух вновь был прочен и надежен под крылом, он почему-то начал быстро выбиваться из сил. Крылья двигались вяло, он скулил и не соглашался лететь туда, куда смотрели вершины всех накрененных сосен. Рине приходилось обманывать его, посылая то вправо, то влево, точно парусную шхуну, идущую против ветра.
        Понемногу светлело. Если прежде сосны лежали внизу темной массой, которая лишь по вершинам была освещена, то теперь отчетливо различались отдельные деревья. Гавр больше не поддавался хитростям. Слизь с его боков давно испарилась, и они вновь заблестели. Но только теперь от пота.
        Высмотрев в лесу проплешину, похожую на блестящую лысину восточного продавца арбузов, Рина потянула морду Гавра вниз. Тот неохотно взглянул, явно собираясь не слушаться и дальше, но внезапно заинтересовался и, проявив быструю понятливость, как делал всегда, когда ему было выгодно, стал снижаться.
        Посадка получилась запоминающейся. Когда он почти коснулся лапами луга, Рина запоздало поняла, почему проплешина блестела. Это была затопленная речкой низменность, а то, что сверху казалось травой, оказалось ряской.
        Она дернула морду гиелы вверх, но это уже ничего не решило. Подняв тучу брызг, они окунулись в воду. Сразу сброшенная с седла, Рина забарахталась, попыталась задержать дыхание, выплыть, но поняла, что выплывать особенно и неоткуда. Глубина была едва по пояс. Дно более-менее твердое, ноги не вязли. Гавр плыл, как собака, работая передними лапами. На морде - выражение крайнего ужаса. Когда ему удавалось нашарить дно, он выпрыгивал задними лапами и хлопал по воде крыльями. Пытался взлететь, но из воды не получалось, хотя каждый удар крыльями и отбрасывал его вперед на несколько метров.
        Рина сообразила, что произойдет, если смертельно напуганный Гавр доберется до берега и все-таки взлетит. Она не сможет его найти и никогда не вернется обратно.
        - Гавр, ко мне! Хороший мальчик! Селедка, колбаса! На-на-на-на! Иди поглажу дурака! - завопила она, мешая все в кучу.
        Тот даже не обернулся. Своими куриными всхлопами он сильно опередил Рину, и шансов догнать его почти не было. И все-таки она спешила за ним, часто поскальзывась и падая. Пробежав метров пятьдесят, увидела, как Гавр выскочил на твердый берег, отряхнулся и, петляя между соснами, взлетел.
        - Га-а-а-авр!
        Выложившись в крике, она упала лицом в воду и долго лежала, не пытаясь вдохнуть. Потом медленно подняла голову. На уровне ее глаз шевелилась ряска. Рина встала и медленно побрела к берегу. Куртка отяжелела от воды. Добрела и, не раздеваясь, легла животом на траву. К рукам, которые она подложила под голову, прилипла ряска. Рина дрожала. Ей казалось, что она мизинец бы сейчас отдала за костер.
        Неожиданно спина начала согреваться. Решив, что о ней заботится двушка, Рина благодарно приподнялась на локтях, чтобы подсыхать и снизу тоже, и внезапно обнаружила, что дымится. Тонкий дымок сочился снизу из рукава. Еще одна белая струйка вырывалась из надорванного плеча ее необъяснимо высохшей куртки.
        Рина вскрикнула. Она вспомнила, что, отправляясь вечером кормить Гавра, надела синтетический пуховик, как более теплый, а шныровскую куртку оставила в комнате на спинке стула.
        Пуховик окончательно разогрелся. Теперь дым валил отовсюду, а сама куртка подозрительно укорачивалась, вздуваясь буграми. Рина едва успела его сбросить. Подкладка уже начинала плавиться. Рукава вздрагивали в конвульсиях, будто пытались ползти.
        Она торопливо оглядела себя, проверяя, нет ли на ней еще какой-то синтетики, от которой лучше избавиться вовремя. Бедолага Витяра как-то ухитрился нырнуть в китайских носках - тех самых, что не горят, а, брошенные в костер, спекаются в черный комок. И… в общем, имел приключение.
        «Что, получила, шляпа?» - подумала Рина, хотя и понимала, что особой вины тут нет. Она-то шла кормить Гавра и куртку надела не шныровскую, а ту, что теплее.
        Ботинки, джинсы и майка уцелели. Даже свитер ручной вязки почти не пострадал, только укоротился в рукавах и из ярко-желтого стал цвета старой полировки. Видимо, краситель шерсти был не особо натуральным.
        Она в последний раз оглянулась на тихий затон. Ряска уже сомкнулась повсюду, и лишь у самого берега оставалась светлая полоска воды. Рина повернулась и зашагала в сторону, куда улетел Гавр. Шла, хотя и понимала, что это глупость. Гавр, с его привычкой вычерчивать в воздухе кривые, сто раз уже мог изменить направление полета. Одно знала точно - к центру двушки он не полетит. Значит, двигаться будет к болоту.
        Рина мягко ступала по пружинящей хвое, изредка останавливаясь, сковыривая с сосен капли смолы и засовывая их в рот. Темная смола была твердой и зубами не разгрызалась, и Рина научилась находить незастывшие светлые капли. Она знала, что они восстанавливают силы и позволяют остаться на двушке чуть дольше.
        Планов не было никаких. Скорее всего, Гавр уже в болоте. Едва ли он станет ее дожидаться. Конечно, он любит ее по-своему, но, что у гиел в голове, редко знает и сама гиела. Привязанность никак не помешает Гавру улететь. Возможно, в полете он пару раз обернется, удивленный, почему хозяйка не летит за ним, почесывая ботинком шею и походя выгрызая блох.
        Рина примерно умела определять, сколько прошла. Меркурий на уроках выживания учил их считать шаги тройками. Если считать каждый, можно сойти с ума. Если считать двойками, станешь непроизвольно изменять длину шага и завалишься в какую-нибудь сторону. Считая же тройками, мало-помалу входишь в ритм, и голова потом считает сама, позволяя думать о чем-то постороннем. Например, как двушка вообще пропустила гиелу? В сознании Рины это не укладывалось. А болото, в котором Гавр вел себя так, словно после жизни в аду побывал на экскурсии в раю?
        Каждые сто троек она останавливалась и звала Гавра. Сосны без удивления проглатывали ее вопли. Один раз Рине даже показалось, что видит Гавра, но это была сосна со сдвоенной вершиной, в развилке которой застряла сухая ветка. Сосна шевелилась, и представлялось, что ее вершина летит.
        Постепенно Рина начала ощущать легкую усталость. Спину, шею и лоб покрывала испарина. Двушка намекала, что для этого мира она пока гость, а никакой гость не гостит вечно. Пройдет час, и вещи можно будет отжимать. Еще через два Рина будет ощущать себя как человек, которого насильно втолкнули в парилку и заколотили дверь гвоздями. А ведь это еще даже не первая гряда, а почти окраина! Что было бы, если бы Гавр сбросил ее с седла в районе приисков?
        Она легла, надеясь, что ощущение усталости уйдет. Как бы не так! Уже через пять минут девушке казалось, что она лежит на медленно греющейся сковороде. Рина села, потом снова встала. Нет, надо идти.
        - Гавр! Га-а-авр!.. Поймаю - уши отгрызу!
        Голос жалобно дрогнул, и Рина поняла, что чуть не плачет. Где сейчас этот олух? Если ей жарко, то он, должно быть, совсем сварился.
        Теперь Рина не шла, а, скорее, волокла ноги. Мозг зачем-то продолжал считать шаги. Через шестьсот троек девушка подняла голову и с изумлением увидела лестницу, ведущую в небо. Возможно, кто-то сказал бы, что это не лестница, а огромная старая сосна, и, конечно, оказался бы не прав. Это была именно лестница. Соседние сосны расступались, не решаясь занимать место рядом с такой королевой. Частые ветви были как ступени.
        Рина стала карабкаться, имея слабую надежду увидеть Гавра. Вскоре она понялась так высоко, что на окружавший ее лес смотрела почти снисходительно. Вдали, покрытая дымкой, угадывалась первая гряда. Сколько до нее пешком? День? Больше?
        Гавра было не видно. По лесным вершинам гулял ветер. Он проходил по лесу порывами, тревожа и причесывая его. Это был верховой задорный ветер. Одни деревья раскачивал, пригибая едва ли не до земли, а к другим оставался равнодушен, хотя они абсолютно точно находились у него на пути. Задав какому-либо дереву трепку, он бросал его и переносился в другую часть леса, где возобновлял ту же самую, за века не надоевшую игру.
        Лесные вершины убаюкивающе шевелились. Молодые сосны звенели, старые поскрипывали. Юный частый подлесок терся друг о друга, как трутся шеями скучающие пеги на пастбище. На какое-то мгновение Рина ясно ощутила, что нет отдельных деревьев. Есть лес - единое целостное, единой же душой наполненное существо, непрерывно меняющееся, живое и ни на миг не пребывающее в покое.
        В непрерывных равномерных звуках леса, составленных из сотен более мелких звуков, была загадка. Лес словно жил надеждой, которой был здесь пропитан весь воздух. Казалось, где-то там, за грядой, сейчас что-то вспыхнет, и волна света прокатится по всему миру, залив его нескончаемой радостью. Пока же радости не было, но надежда ощущалась.
        Рина вздохнула и начала медленно спускаться с сосны. Внезапно она увидела в небе точку. Решив, что это Гавр, замахала рукой, закричала. Точка немного приблизилась, как бы заметив ее, но потом начала забирать правее. Минуты через две, когда точка, сильно сместившись, была уже между сосной и скальной грядой, Рина по очертаниям и размаху крыльев угадала, что это вовсе не Гавр, а пег, на спине у которого наездник.
        Кавалерия? Меркурий? Ул? Она лихорадочно пыталась вспомнить, кто сегодня ночью должен идти в нырок.
        - Эй! Это я! Помогите! Помогите же!
        Рина знала, что ее не услышат, но все равно кричала, пока не сорвала голос. Нет, безнадежно далеко. Через минуту точка была уже едва различима.
        «Может, они меня ищут и сейчас вернутся? Да нет, никто не знает, что я здесь», - подумала девушка. Почти наверняка пег и его всадник летели к первой гряде, за закладкой. Раньше, чем через два-три часа, ждать их обратно бесполезно. Самой Рине до первой гряды было не добраться - слишком далеко. Она сварится еще по дороге.
        Рина спустилась и не оглядываясь пошла в сторону, противоположную той, куда смотрели накрененные вершины сосен. Шагов больше не считала. Часто приседала, упиралась руками в землю и смотрела, как капли пота падают на хвою. Потом поднималась и снова плелась. Эх, будь у нее хотя бы спички! Она разожгла бы костер, и дым привлек бы возвращающегося шныра.
        Кажется, Сашка говорил, что, если соединить какие-то предметы с двушки и определенные вещества из их мира, можно вызвать химическую реакцию и получить огонь. Только вот что за вещества? Какие предметы? Вспоминать было тяжело. Проклятая жара сварила мозг вкрутую.
        И почему она не развела огонь сразу, когда куртка еще плавилась? Подбрасывала бы хвою и сухой камыш? Но теперь поздно об этом жалеть.
        Внезапно впереди что-то изменилось. Щетину леса прорезал длинный неправильный шрам. Перед Риной лежал глубокий овраг, образованный разломом почвы или старым руслом реки. Одна сторона оврага была крутой, местами отвесной, другая - покатой и каменистой. Если всмотреться, становилось ясно, что лес растет на скальной подушке, слой почвы на которой не так уж и велик.
        На противоположной стороне в почве была большая нора, из которой кто-то выбрасывал песок с такой энергией, словно там скрыта землеройная машина.
        Хватаясь за выступающие корни сосен, Рина спустилась в овраг, осторожно приблизилась и заглянула туда. Лучше бы повременила, потому что в лицо ей сразу отбросили песок. Все же Рина разглядела дрожащие от нетерпения задние лапы.
        - Гавр! Это ты? Га-а-авр? - окликнула она неуверенно.
        Возня в норе прекратилась. Кто-то неуклюже завозился, пытаясь развернуться в тесном проходе. Не сумел и выбрался задними лапами вперед. Вылезший зверь действительно оказался Гавром, но каким! Он дрожал от нетерпения. Нос был в земле и песке. Вываленный язык серый от глины. Крылья, спина, лапы и вообще все покрыто налипшим песком.
        Для Рины это не имело значения. Плача и смеясь, она бросилась обнимать Гавра. Тот зарычал, отпрянул и вновь полез в нору. Так же страстно он рыл снег в парке в день, когда они с Долбушиным спасались на чердаке от берсерков.
        «Опять закладку ищет? Но разве раньше первой гряды закладки есть?» - засомневалась Рина.
        Понимая, что Гавр не успокоится, пока не убедится, что искать нечего, Рина осмотрелась. По дну оврага бежал ручеек. Она спустилась к ручью, легла на камни и окунула лицо в холодную воду. Сразу стало легче. Жар спал. Рина слушала, как ручей звенит о камни. Она лежала в воде, приподнимаясь на локтях, только чтобы вдохнуть. Ручей подхватил ее волосы и унес их вперед. Рина чувствовала, как они шевелятся в быстром течении.
        Она потеряла ощущение времени. Просто лежала, машинально приподнимаясь для вдоха, и слушала пение ручья. Это было странное состояние полусна-полуяви. Рина видела голубые скалы, и низко лежащие белые тучи, и легкие растения, похожие на перекати-поле, которые скользили по воздуху, а навстречу им от земли устремлялся обратный дождь.
        Рине было так хорошо, что все просто по определению не могло не закончиться плохо или хотя бы глупо. Этот случай не был исключением. Кто-то наступил ей на затылок, окунув ее носом в ручей в секунду, когда она приподнялась, собираясь вдохнуть. В результате Рина вдохнула воду носом. Забарахталась, пытаясь лягнуть кого-то ногами. Это, конечно, был Гавр. Огромными прыжками он носился вокруг, изредка с брызгами бросаясь животом в воду.
        Рина чувствовала, что Гавр хочет пить, но не пил, потому что во рту у него определенно что-то находилось. Рина пыталась посмотреть, что именно, но Гавр мотал головой и носился. Потом, отбежав, все-таки положил то, что держал, на песок и, подозрительно поглядывая на хозяйку, чтобы она не отобрала игрушку, начал жадно лакать воду. Рина разглядела, что это была короткая трухлявая ветка или, возможно, часть корня. Всего-то! Стоило ради такой закладки рыть четырехметровый тоннель!
        Но Гавр явно считал иначе. Перестав лакать, он опять схватил обрубок. После многих безуспешных попыток Рина подманила Гавра и, подтянув подпруги, забралась в седло.
        - Давай, милый, давай! - крикнула она, по привычке ускоряя гиелу тем же движением шенкелей, которым обычно передавала команду пегу.
        Гавр завертелся на месте, в последний раз вопросительно оглянулся на вырытую им нору и взлетел. Рина опасалась, что он не будет слушаться, но Гавр был слишком занят охраной деревяшки. Все его мысли были в ней, поэтому на валяние дурака просто не оставалось времени.
        Обратно они добирались тем же похожим на лазейку проходом в болоте. Узость тоннеля больше не пугала. Как и прежде, она прижималась щекой к шее Гавра, стараясь не размазаться о тесные стенки, но все равно временами задевала их то волосами, то лопатками, всякий раз ощущая то, что чувствует человек, коснувшийся щупалец медузы.
        Эльбов в тоннеле было уже гораздо больше. Они явно ждали их, и хорошо, что ветер на сей раз был попутным. На дикие желания Рина почти не обращала внимания, стараясь держать глаза закрытыми, и не открыла их, даже когда Мамася, окруженная врагами, стала звать на помощь, Ул, облив бензином Зеленый Лабиринт, ушел к ведьмарям, а Сашка сказал ей, что всегда любил только Лару.
        Вдох - задержка - выдох. Вдох - предельная задержка - выдох.
        Чтобы не допускать посторонних мыслей, Рина сосредоточилась только на дыхании и не сбилась с ритма, даже когда дряблость воздуха подсказала ей, что они вырвались из болота.
        Гавр, ухитрившийся отдохнуть в болоте, взял разгон, на который уставший пег обычно не способен. С налету они пронизали границу человеческого мира и вновь окунулись в скупость ночных красок. Внизу, точно ветрянкой осыпанное редкими огнями фонарей, лежало Копытово.
        Сразу стало холодно. Дико. Пуховика Рина лишилась на двушке. Свитер, мокрый после ручья и покрытый слизью болота, мгновенно обледенел. Промозглый ветер добрался до позвоночника. Кожа явно не служила ему препятствием.
        Рина думала даже не о холоде, а просто о том, чтобы не выпустить седло. Пальцы не слушались. Она отдавала им команду держаться и не понимала, доходит ли та до пальцев, потому что руки были как чужие.
        Если первой ее надеждой было долететь до ШНыра и там, у ворот, позвать на помощь, то теперь поняла, что до ШНыра уже не доберется. Надо как можно скорее садиться, чтобы не сломать шею, воткнувшись в землю с огромной высоты. Гавр тоже понимал это и, раскинув крылья, быстро садился по спирали. Догадавшись, что он по привычке направляется к красной водокачке, Рина всем телом завалилась в одну сторону и, сместив центр тяжести, сумела посадить Гавра в темноту, левее автобусной площади Копытово. Рядом синел забор лесопилки, за которым, учуяв гиелу, истерично кашляли собаки.
        Рина рухнула со спины гиелы и поняла, что задыхается. От холода начались судороги. Она втягивала воздух, а потом не могла его выпустить. С трудом выдирая ноги из снега, она заковыляла к ближайшему дому, мечтая отогреться в подъезде. До него было метров сто. Рина представляла, как будет прижиматься к батарее, просовывая между ее секциями руки. Приди ко мне, о тепло! Рина не верила, что недавно мечтала о холоде. Теперь она согласилась бы на бесплатное катапультирование на Северный полюс.
        Деревенея, Рина дотащилась по подъезда. Пальцы вообще ничего не ощущали, даже когда она прикусывала их зубами. Свитер гремел, покрытый ледяной коркой. Шатаясь, Рина схватилась за ручку железной двери, потянула ее, помогая другой ладонью, и поняла, что дверь закрыта. Проклятый кодовый замок! А-а-аа! Несколько раз она бессильно пнула дверь ботинком и потащилась к следующему подъезду. Он тоже оказался заперт. Возможно, ситуация не была безнадежной, можно было кричать или разбить камнем стекло, чтобы привлечь внимание, но Рина вконец обессилела. Она не могла пошевелиться. Только бодала лбом дверь и стучала зубами.
        Потом присела на корточки и, раскачиваясь, стала смотреть на фонарь, вокруг которого снизу вверх, сверху вниз и вообще во всех направлениях весело плясали снежинки. Она глядела на фонарь, и ей мерещилось, что и она снежинка, только почему-то невеселая. Видимо, уже отплясавшая свое.
        «Девочка со спичками!» - подумала Рина и закрыла глаза.
        Это будет самая нелепая смерть во всем ШНыре. Только ей уже было как-то все равно.
        Внезапно где-то совсем близко резко просигналила машина. Рине гудок показался тихим и смазанным. С усилием разлепив ресницы, на которые начинал уже налипать снег, она увидела серый невзрачный «Рено», остановившийся от нее в нескольких метрах. Рина равнодушно посмотрела на него и снова закрыла глаза. Из автомобиля кто-то выскочил. Потом она поняла, что ее торопливо несут куда-то, тихо ругаясь. Хлопнула дверца, и девушка окунулась в душное автомобильное тепло. Кто-то дышал на ее руки, нетерпеливо поднося их к обогревателю включенной на максимум печки.
        Через пару минут Рина слегка оттаяла - ровно настолько, чтобы испугаться. Она решила, что ее захватили ведьмари. У нее случилась истерика. Она плакала, смеялась, дергала ногами, порывалась вырваться из машины и отправиться на поиски Гавра. Ей мерещилось, что он тоже замерз и лежит теперь в снегу. Кто находился рядом, видно не было. Свет в салоне погашен. Однако когда Рина стала рваться из машины, то услышала щелчок и поняла, что водитель заблокировал двери. Тогда назло ему она лягнула ногой в темноту, надеясь попасть в какую-нибудь магнитолу или ручку поворотника и чего-нибудь там сокрушить. Это ей вполне удалось.
        Что-то хрустнуло, отлетело, «Рено» внезапно заглох, и Рина поняла, что попала удачнее, чем ожидала. На всякий случай закрыла голову руками, не исключая, что ее будут бить. Многие водители болезненно относятся к крушению своих игрушек.
        - Вот мы и приехали. Ты ключ сломала! И, кажется, ногу поцарапала! - расстроенно сообщил кто-то.
        Вспыхнула лампочка над водительским сиденьем. Рядом с Риной сидел Долбушин и озабоченно разглядывал обломки ключа.
        - Все. Двигатель не работает. А раз не работает, то и печке йок.
        - Печку же я не ломала! - хотела сказать Рина, но она еще не отогрелась и вышло что-то вроде: «Бобабибабобо!»
        Пальцы ног и рук закололо. Ей мерещилось, что они откалываются как ледяные сосульки. Рина стала растирать щеки, заодно отогревая пальцы.
        - Что ты здесь делаешь? Кататься негде? - поинтересовалась она.
        Его щека дрогнула, точно от укола иглой, и Рине стало неловко. Подумалось, что на языке настойчиво нужна кнопочка: «СКАЗАТЬ, ПОДУМАВ, ЧЕРЕЗ 24 ЧАСА».
        - Прости. Я как-то… замерзла, короче, - буркнула она. - А как ты вообще узнал, что…
        - Жучок, - не глядя на нее, ответил он.
        - Хтось?
        Долбушин сквозь куртку коснулся ноющего шва, который сам наложил себе в ванной у Мамаси.
        - В машинах форта Тилля стоят жучки. Телефоны многих берсерков тоже прослушиваются. Я больше не хочу неожиданностей… Кстати, установка жучков обошлась недешево, но себя окупает.
        - И что жучок?
        - Жучок нажужжал, что тебя выследили в небе над Копытово, но ты внезапно исчезла. Я приехал раньше Тилля, который ночами имеет глупую привычку спать… Ты была на гиеле?
        Рина хотела нагрубить, но случайно посмотрела в стекло мимо него.
        - Да, - сказала она. - Вот на этой!
        Долбушин резко обернулся, вздрогнул, но не завопил. Рина оценила его выдержку. В тридцати сантиметрах от его лица «маньячила» счастливая морда Гавра. Молодая гиела стояла на задних лапах, передние поставив на крышу машины. Он тыкался в стекло, пытаясь найти щель, чтобы просунуть нос. В зубах держал знакомую Рине деревяшку, торчавшую изо рта наискось как сигара.
        - Лучше убрать его из Копытово. Вели ему улететь, если он тебя слушается, - сказал Долбушин.
        - Почему?
        - Здесь сейчас много берсерков.
        - Знаю. Они ищут меня и Гамова.
        Долбушин осторожно провел пальцем по стеклу в том месте, где снаружи в него тыкалась морда Гавра.
        - Жаль тебя разочаровывать, но ты им не нужна. Да и Гамов не то, чтобы очень.
        Пытаясь согреть ступни, Рина поджала ноги и обняла руками колени.
        - А кто им нужен-то? - недоверчиво спросила она.
        - Твоя гиела. Того, кто принесет голову Гавра, Тилль сделает старшим топорником. А это означает больше псиоса, не считая прочих выгод.
        Рине захотелось сломать в машине еще что-нибудь. Она даже схватилась за зеркальце, собираясь его оторвать, но во взгляде Долбушина было только тихое беспокойство, что она порежется, и пришлось оставить зеркало в покое.
        - Зачем Тиллю Гавр?
        - Про Тилля все вопросы к Гаю.
        - А Гаю зачем Гавр?
        - Про Гая все вопросы к его опекуну.
        - Ты врешь! - крикнула Рина, испытывая потребность хоть на ком-то сорваться.
        - Спасибо, - спокойно отозвался Долбушин.
        - За что?
        - За «ты». Мы сегодня все время на «ты».
        - Мирная семейная беседа в скромной семейной тачке. Осталось поехать в какой-нибудь супермегагигагипермаркет и набить багажник продуктами. «Пап, если денег не хватит, мы выложим твой коньяк, а не мои шоколадки!»
        Долбушин зачем-то непрерывно поглаживал пальцами руль. Рина не понимала, чем объясняется такая повышенная нежность к рулю, пока не сообразила, что это ее руку он хочет так гладить, но не решается прикоснуться.
        - Хотя багажник тут не особо! Дрянь багажник! Много не поместится! - сказала она из вредности, чтобы сильно не лакомить его «семейными» картинами.
        - Нормальный багажник. Ты когда-нибудь на дачу ездила на машине? Она не просто до отказа забивается, но даже в пепельницу заталкивается диван, - сказал Долбушин.
        Почему-то ему вспомнились не теперешние его автомобили, а самая первая четырехглазая «шестерка», имевшая привычку глохнуть на перекрестке и заводившаяся потом только «с толкача». Прыгать в нее на ходу и втыкать вторую передачу было особенно весело.
        По забору лесопилки заскользили фары. Со стороны автобусной площади в их сторону неуверенно поворачивал джип. Чувствовалось, что водитель не местный и Копытово едва знает. В плане же дорог это был такой уникальный поселок, что без бутылки не разберешься.
        - Берсерки! - воскликнула Рина.
        Долбушин торопливо наклонился, пытаясь повернуть в замке разбитый ключ. Зажигание не срабатывало. Видимо, Рина повредила что-то в его электронной части.
        - Зачем тебе надо было его пинать? В автомобиле столько всякой дряни, которую можно было отрывать без всякого вреда, - пробормотал Долбушин.
        Рина заметила, что он бросил быстрый взгляд на заднее сиденье, где лежал зонт. Сердце билось как безумное.
        - Они знают твою машину? - спросила она.
        - Мою?
        - Ну эту, эту!!!
        - Нет. Лиана купила ее вчера утром. На всякий случай. Нужно было что-то не привлекающее внимание.
        - Тогда чего волноваться? Проедут мимо.
        Долбушин криво усмехнулся.
        - Нас не объехать! Мы заглохли посреди дороги. И к тому же в окне торчит гиела!
        Рина дернулась. Об этом-то и не подумала. Фары дошли уже до середины забора и освещали теперь кучу старых досок.
        - Открой! - завопила Рина, колотя кулаками в стекло. - Разблокируй эту чертову дверь!
        Выскочив, она схватила Гавра за шею и стала оттаскивать его в середину двора, за трансформаторную будку. Сдвинуть с места гиелу можно только в том случае, если она сама этого хочет. Если же гиела желает носиться и выковыривать Долбушина из машины, то будет этим заниматься, хоть ты отбей об нее кулаки.
        Лететь Гавр тоже никуда не собирался. Это Рина видела точно. По счастью, джип ведьмарей проехал дальше, чем нужно, и, уткнувшись в тупик, ведущий к заваренным старым воротам лесопилки, сдавал теперь назад.
        «Рено» наконец завелось. Долбушин ухитрился переупрямить ключ, собрав его буквально по кусочкам.
        - Залезай! - крикнул он, распахивая дверцу.
        - Гавр, ты что не слышал! Залезай! - зашипела Рина.
        - Гавр? При чем тут Гавр? Ты залезай!
        Долбушин попытался захлопнуть дверь, но она не отпускала. Несколько секунд они воевали, дергая каждый в свою сторону. Потом глава форта победил, но в радости победы совсем забыл, что, разблокировав недавно кнопкой одну дверь, он разблокировал все четыре.
        Рина сообразила это первой и дернула заднюю дверь быстрее, чем он вновь нажал на кнопку. Любознательный Гавр немедленно сунул морду в салон.
        - Нет! Он со мной не поедет! - завопил Долбушин. - Я скорее застрелюсь, чем посажу в багажник…
        - Не в багажник.
        - Что?
        - Туда он не влезет. Я же говорила: багажник тут дрянь, а ты спорил! - объяснила Рина, втискиваясь в салон вслед за Гавром.
        На заднем сиденье места им не хватило, но Гавр удачно сломал лапой спинку переднего пассажирского и тотчас принялся вертеть головой. Долбушин ругался, пугливо прикрывая ладонью треснутый ключик. Гавр походя облизал языком подголовник его кресла, а чтобы хозяину автомобиля было не обидно, облизал и его.
        Глава форта издал звук, который издает человек, упавший лицом в протухшую рыбу.
        Рина захлопнула заднюю дверь, когда фары джипа берсерков уже скользили по стене дома. Долбушин специально не отъезжал, пока берсерки не стали сигналить. Тогда он с явной неохотой отодвинулся, пропуская их, и громко включил автомагнитолу. Ему не хотелось устраивать гонок. Он знал, что снаружи сквозь тонированные стекла ничего не увидишь даже днем, а ночью и подавно.
        Берсерки проехали, осветив фарами подмосковные номера его машины. Вслед им грохотала музыка. Берсеркам все было ясно. Засев в машине родителей, копытовские подростки готовились к вступлению во взрослую жизнь.
        Желания заглянуть в синий «Рено» у мальчиков Тилля не возникло, а жаль. У них были бы все шансы стать старшими топорниками. Это уже не говоря о ярких впечатлениях, которые они, безусловно, получили бы. На переднем сиденье глава финансового форта бодал лбом самую глупую гиелу в мире. Дотянуться до зонта в эту минуту он никак бы не смог, поскольку Гавр одной лапой стоял на груди Долбушина, а другую сунул куда-то в руль, исключая малейшую возможность управлять машиной.
        Когда джип берсерков уехал, он с немалыми усилиями оттолкнул Гавра, распахнул дверцу и ткнулся головой в снег.
        - Ну и вонь! - сказал он, отрывая от сугроба мокрое лицо. - Чем ты его кормишь?
        - Тебе действительно хочется это знать? - уточнила Рина.
        В машине она успела принюхаться и подозревала, что в Копытово Гавр отрыл из снега какую-то дохлятину.
        - Нет-нет-нет! - торопливо сказал Долбушин.
        Всякое чужое «нет» в сознании Рины моментально превращалось в «да».
        - А с другой стороны, что тут такого? Те же жиры, белки и минеральные вещества! Желудочный сок чуть поядреней, и никаких проблем.
        - Все! Хватит!
        Долбушин сердито пнул открытую дверь машины.
        - Вот в кого я такая! А еще крошил батон, что я ключ сломала! - брякнула Рина.
        Не отвечая, глава форта наклонился и что-то поднял.
        - Что это?
        В руках он держал трухлявую деревяшку, которую Гавр потерял, заскакивая в машину. В одном месте зубы гиелы сдавили ее слишком сильно. В образовавшейся трещине что-то трепетно сияло, словно охваченное живым огнем. Долбушин присел на корточки и смотрел, не решаясь надломить дерево сильнее.
        Рина выскочила из машины. В ней остался один Гавр, немедленно ухитрившийся занять ее целиком. Теперь уже Рине и Долбушину пришлось бы забираться в багажник. Наклоненное лицо глава форта заливал пробивающийся из трухлявого дерева свет.
        - Гнилушки, что ли? - недоверчиво спросила Рина.
        - Нет, муравьиные яйца! Разве они светятся? Где он их отрыл?
        Рина торопливо вырвала обломок из рук у Долбушина.
        - Кажется, я отморозила пальцы! Отвези меня в ШНыр, пожалуйста! - потребовала она.
        Беспокойство о ее здоровье мгновенно перевесило в главе форта думы о деревяшке.
        - Ты уверена, что… Может, в Москву? У меня там есть хороший врач и…
        - Нет-нет, только в ШНыр! Но поскорее, очень прошу!
        Долбушин шагнул к «Рено». Гавр встретил его угрожающим рычанием. Кожа на морде собралась складками. Гиела явно считала машину своей территорией.
        - Он не собирается подвигаться! - сказал Долбушин, с тревогой глядя на оскаленные до десен клыки животного. В углублениях глазных зубов желтели капельки яда.
        - А мы его уговорим! - мягко сказала Рина и, наклонившись, с разбегу протаранила Гавра лбом. Она уже привыкла к тому, что чем яснее донесешь гиеле свою позицию, тем лучше.
        Гавр убрал морду и перетащился на заднее сиденье. Там он свернулся, тесно прижав к спине крылья, и поблескивал глазами, словно говорил: «Ну вот нормально объяснили, я и подвинулся! Так что, ехать будем или еще на морозе попрыгаем?»
        И они поехали. По обледеневшей дороге, недавно расчищенной трактором, синий «Рено» медленно тащился к воротам ШНыра. Рина потеряла терпение.
        - Ты можешь ехать быстрее? Это что, черепашьи бега?
        - Хочешь сесть за руль? - предложил Долбушин.
        Она отрицательно мотнула головой.
        - Я не по этой части! А кто будет давать ценные указания?
        Долбушин притормозил, объезжая бревно.
        - Безобразие! Я не разрешала ему тут валяться, - ворчливо сказала Рина.
        Глава форта усмехнулся. Если правда, что любят за недостатки, то его дочь можно было просто обожать.
        - Ты все такая же! В детстве мы с тобой часто играли в шахматы! - вспомнил он.
        - Что, правда, что ли? И я, конечно, выигрывала?
        - У математика?
        - Так это ж я!
        Долбушин не стал оспаривать, что Рина - это Рина. Тем более что все же считал ее Аней.
        - Ты ненавидела проигрывать. А я ненавидел поддаваться. И тогда ты нашла гениальный выход. После мата ты всегда делала еще один ход, сбивала моего короля и говорила: «Не шах! Не мат!»
        - Не шах! Не мат! - повторила Рина. - Хороший девиз!
        Они доехали до ворот. Долбушин долго разворачивался на узкой площадке, тыкаясь бампером в горы снега. В ШНыре угадывалась уже какая-то суета. Мелькали фонари. Ясно было, что захват водонапорной башни, исчезновение Рины и события в Копытово не прошли здесь незамеченными.
        - Ты не скажешь, что я тебя привез? - спросил Долбушин.
        - Нет, - буркнула Рина.
        - А кто?
        - Таксист.
        Он кивнул. Грустно и без обиды, как Гавр, когда его протаранили лбом. У Рины зачесалась совесть, но она ограничилась тем, что почесала лоб и кашлянула в руку.
        - А гиела? Забирать будешь? - с надеждой спросил глава форта.
        - Люди Тилля спалили его сарай. Мне негде его спрятать. А в ШНыр ему нельзя.
        - И что? Я буду прятать гиелу от Тилля?
        Секунду назад Рина об этом не думала. А теперь внезапно поняла, что это выход. Единственный.
        - Да! На несколько дней.
        - Где? В Москве? Гиелу? Издеваешься?
        Рина выскользнула из машины и, держа в руках деревяшку, смотрела на Гавра, спокойно дрыхнущего на заднем сиденье. В салоне пахло как в мусоропроводе.
        Потом быстро наклонилась, неуклюже клюнула Долбушина в пованивающую гиелой щеку и захлопнула водительскую дверь. Синий «Рено» медленно отъехал, двигаясь чуть боком и пробуксовывая на льду. А через ворота ШНыра, которые не успели еще открыть, уже перелезал нетерпеливый Сашка с самым сердитым и одновременно с самым обеспокоенным лицом на свете.
        Глава 10
        Девушка на остановке
        Ничего не изматывает человека больше качелей. Вот он сидит в тюрьме, ему плохо, его бьют, но он терпит, потому что знает, что должен. Но вот сменяется следователь, и новый на один день отпускает его в город. Человек видит солнце, ест мидий на набережной, купается в море и танцует с красивой девушкой. А ночью его опять забирают в тюрьму, и по дороге еще, в машине, представляя себе череду безрадостных дней, которые его ждут, он раскалывается и делает все, что он него требуют. Сам, безо всяких пыток. Из дневника невернувшегося шныра
        - Выходишь из последнего и сразу наверх! Поняла?
        - Я всегда сажусь в первый!
        - Правильно. Садишься в первый, а выходишь из последнего!
        - Не ори на меня!
        - Не могу не орать! Совсем, что ли, вдова? Поезда они - ту-ту! - в обе стороны ходят! Следи за губами: наверх из последнего, а уедешь потом… Из какого уедешь? Запутала ты меня!
        Рина открыла глаза. У ее постели спорили Наста и Окса. Со стороны казалось, что они сейчас поубивают друг друга. На самом же деле это был абсолютно рядовой спор. Они всегда так общались.
        Увидев, что Рина уже не спит, Наста перестала вопить, всплеснула руками и умчалась. Рина с трудом привстала. Она лежала на кровати в медпункте. На ней была ее теплая серая пайта, прежде, она помнила это точно, хранившаяся в чемодане. Руки обмотаны бинтами и намазаны чем-то желтым и густым. Мазь пропитывала и бинты.
        - Лежи-лежи! - замахала на нее Окса. - Ты должна отдыхать! Нас попросили следить, чтобы тебя никто не беспокоил!
        Рина сказала, что так и поняла. Голос у нее звучал сипло и едва слышно, но не от слабости. Очень хотелось пить. Она сообщила об этом Оксе. Та забегала по медпункту, но кран был заглушен. Недавно Кузепыч поменял трубы на пластиковые, но у него не подошел какой-то стык.
        - О, вот! Держи! - она наконец увидела стакан и даже сунула его Рине, но та почувствовала, что Окса смущена.
        - В чем дело?
        - Да тут в каком-то стакане Суповна хранит ночью свои зубные протезы. Я не уверена, он это или нет.
        Закашлявшись, Рина выплеснула воду себе на грудь. Пить расхотелось.
        - И давно я здесь?
        - В смысле спишь? - Окса наморщила лоб. - Двадцать четыре и восемь! Сорок часов!
        - Откуда сорок-то?
        - Ну как? Совсем считать не умеешь? Четыре умножаем на восемь - это тридцать два! Да или нет?
        - Тридцать два, - признала Рина.
        - Правильно! И еще два по четыре! Сорок! - та снова начала орать, потому что ей казалось, что Рина с ней спорит.
        Дверь распахнулась, плеснув солнцем, которое, пробиваясь в стекло, отражалось в белой матовой краске. В медпункт стремительно вошла Кавалерия.
        - Ну-с! - сказала она сухо. - Что нового?
        Оксе ужасно хотелось остаться. Присев на корточки, она начала ощипывать с коврика мелкий мусор, но этим только себя выдала. Кавалерия повернулась к ней. Негодующе бормоча: «Да тут нитка! Не я же бросала!», Окса выскочила из медпункта.
        Кавалерия стояла у кровати, держась за высокую спинку, и смотрела на Рину. Смотрела как-то непонятно. Девушке стало тревожно. А ну как сейчас ей вручат чемодан и попросят Кузепыча доставить ее на машине домой?
        - Я нырнула на гиеле, - быстро сказала она, забинтованными пальцами теребя одеяло.
        Кавалерия молчала. Рина подумала, что та не расслышала.
        - Я нырнула на Гавре. На двушку! Так получилось, - повторила она.
        - Знаю, - Кавалерия смотрела не на Рину, а на одеяло.
        - Откуда?
        - Первую ночь я сидела здесь до утра. Обтирала тебя разведенным уксусом. У тебя был сильный жар. Ты говорила в бреду.
        - И про лазейку? Что через болото есть еще один ход? - быстро спросила Рина.
        - Да. Кричала: «Ты куда?» и вжималась в подушку щекой. Потом вообще забилась под кровать. Боялась, что потолком тебе снесет полчерепа.
        Рина невольно взглянула на потолок. Страх перед тоннелем сидел в ней до сих пор.
        - А что двушка нас пустила?
        - Это было понятно и так. Где еще могли раствориться окончания твоих шнурков и отшелушиться все блестки на ремне?
        Рина попыталась улыбнуться в ответ, чтобы встречной улыбкой отеплить этот пугающий ее разговор, но лицо Кавалерии снова стало строгим. Рина хотела спросить почему, но не вовремя закашлялась. Кашляла она долго и никак не могла остановиться, хотя и рот зажимала, и ударяла себя кулаком в грудь.
        Кавалерия наблюдала, как кровать от кашля трясется вместе с матрасом.
        - Как минимум бронхит! - удовлетворенно сообщила она. - Я добавила бы еще воспаление мозга, но воспаляться тут абсолютно нечему!.. До первой гряды вы, конечно, не долетели?
        - Гавр очень устал. А потом вообще от меня удрал… кх-кх-кххх…
        Когда Кавалерия была озабочена, то сдвигала очки на рот и говорила в очки. Стекла запотевали. Она сняла их и протерла воротом свитера.
        - Ты могла остаться там навсегда.
        Рина кивнула. Почему-то ей больше не вспоминалось, что она едва не сварилась. Ее волновало другое. По словам Кавалерии, она бредила всю ночь. А сколько можно рассказать за целую ночь! Рине захотелось накрыться с головой и притвориться пододеяльником.
        - А про… я не…?
        Кавалерия вежливо приподняла брови.
        - Простите? - переспросила она холодно.
        Рина замотала головой.
        - Нет-нет, ничего!
        - Вот и прекрасно! Что «а про» и «я не» - это к Белдо. Я не телепат, чтобы угадывать мысли по отдельным бессвязным возгласам! - отрезала она.
        - Я много говорила в бреду?
        - Я не специалистка по бреду. Мне сложно оценивать его в количественных объемах.
        Рина так и не решилась спросить, говорила ли что-нибудь про Долбушина. И если обращалась к кому-то, то можно ли было догадаться, что это именно он? Или все ограничивалось горячечными словами, которые могли относиться к кому угодно?
        - На двушке я видела кого-то с сосны. Я кричала, но меня не услышали… Это были вы? - спросила она, спеша сменить тему.
        - Нет. В ту ночь ныряли Яра и Макс. Ты видела кого-то из них.
        Рина заметила, что Кавалерия начинает постепенно раздражаться, но не понимала почему.
        - Меня отчислят? - спросила Рина.
        Кавалерия задумчиво пошевелила губами. Видимо, у нее появилось краткое искушение попугать ту отчислением, но она сочла это мелким.
        - Пока нет, - последовал неохотный ответ.
        - Правда?
        - Нет. Неправда. Хотя для ШНыра ты слишком беспокойная личность.
        Завопив, Рина сорвалась с кровати и попыталась повиснуть у Кавалерии на шее. Октавий, прятавшийся у директрисы в ногах, залился негодующим лаем.
        - Все-все! Для больной ты слишком активна!.. Пять баллов за эмоции! Но - одно условие! На Гавре ты нырять больше не будешь, - сказала Кавалерия, пряча улыбку.
        - Почему?
        - Думаю, двушка пощадила вас с Гавром, потому что нырок был невольным. Но в следующий раз это будет уже твоя дурь и твое решение. Или его дурь и его решение. Понимаешь?
        - Ну так себе, - буркнула Рина.
        - Объясняю для законченных гениев. Если человек один раз сумел взорвать горошиной танк, попав из трубочки во вылетающий из дула снаряд, не стоит превращать данный способ подрыва танков в принцип! Я ответила на твой вопрос?
        - Да.
        - Этого мало. Я исчерпывающе ответила на твой вопрос?
        Рина торопливо подтвердила, что исчерпывающе.
        - Но как двушка пустила Гавра?
        Кавалерия ногтем соскребла у себя с рукава каплю канцелярского клея.
        - Вопрос лишен смысла. Разве непонятно? Это ты его протащила!
        - Я? Как?
        - Любовью, конечно. Волнуясь о нем больше, чем о себе, ты составила с ним единое целое. На двушке же все определяется степенью любви и заботы. Я вполне допускаю, что ныряльщик, пробившийся за вторую гряду, станет, по человеческим меркам, всесильным.
        - То есть?
        Косичка Кавалерии задорно дернулась.
        - Если захочешь, положим, триста дворцов, тебе их дадут. Только будь готова к тому, что во всех тебе придется мыть окна и менять шланги в ванных. Причем лично тебе, а не условному дяде Пете. Если не будешь всего этого делать? - двушка перестанет тебя принимать, и ты будешь наказан как человек, взявший много и использовавший мало.
        Рина поджала ноги. Она мало что помнила, начиная с момента, как Сашка лез через ворота. Ей представилось, что деревяшка, которую отрыл Гавр, так и валяется в снегу.
        - Гавр принес с двушки палку с муравьиными яйцами! Они замерзнут!
        Кавалерия успокаивающе положила ей на плечи руки.
        - Не волнуйся! Я отдала их Витяре. Кстати, он первым и нашел ее.
        Женское сознание непредсказуемо. Только что Рина волновалась, а теперь приревновала.
        - «От-ты дусе» отдали? Ему-то зачем?
        - Большинство шныров не способно заботиться ни о ком, мельче лошади. Витяра - исключение. Он ворочает их ватной палочкой, спасает от плесени и даже пытался раскопать под снегом живых муравьев в надежде, что они лучше знают, как заботиться о яйцах.
        - О своих яйцах, а не о чужих! Они их сожрут!
        - Чтобы сожрать яйца с двушки, надо очень постараться. Кстати, то, что притащил Гавр, - это часть ствола древней сосны. Возможно, ее принесло рекой, когда та меняла течение.
        - Ствол? Он же глубоко лежал!
        - Потому и сохранился. Ведь Гавр не за первой грядой его нашел?
        - Нет. Ближе к болоту. Намного ближе.
        - Так я и думала! Ну хватит на сегодня! Главное условие успешного общения - его кратковременность!
        Кавалерия решительно поднялась и стала сворачивать сползший на пол плед. Свернула и положила на тумбочку. Рину поразило, что, сворачивая его, Кавалерия исключительно точно угадала размеры тумбочки.
        Директриса тоже это заметила и довольно сверкнула очками.
        - Опыт, милая моя! Опыт! Хотя я, например, заметила, что, когда человек утверждает, что любит порядок, в комнате у него всегда все раскидано, а на встречи опаздывает минуты на две, не меньше.
        - И чем мне теперь укрываться? - спросила Рина, грустно разглядывая плед.
        - Своим собственным одеялом!
        - Но оно в комнате, а я здесь!
        - Исключительно верное наблюдение! Собирайся и марш отсюда! На завтрак уже опоздала, но, уверена, Суповна найдет что-нибудь съедобное, после того как пять раз скажет, что у нее ничего не готово.
        Не веря своим ушам, Рина сорвалась с места, но от слабости ее шатнуло и она невольно вновь села на кровать.
        - Я думала, вы запретите!
        - Я бы запретила. Но посмотри на себя!
        Рина попыталась это осуществить, но зеркало в медпункте отсутствовало, и она смогла увидеть только коленки.
        - Посмотрела? И что увидела?
        Рина что-то промычала.
        - Ты будешь ползком сбегать из медпункта, а в свободное время грызть от скуки ножки кровати. Это еще никого не вылечило… Все, брысь! И не вздумай в ближайшие дни приходить в пегасню! Я и так по кашлю всегда буду знать, в какой ты части коридора.
        Кавалерия мимолетно положила ей на плечо руку, слегка сдавила и сразу вышла. И по этому прикосновению Рина запоздало разобралась, какой у Кавалерии был взгляд в те первые минуты. Не строгий, а бесконечно обеспокоенный. Такой бывает у человека, когда он видит, что тот, кто ему дорог, спрыгнул с крыши. Ловить уже поздно, кричать бесполезно, и теперь все зависит от того, успеет ли он уцепиться зонтиком за электрический провод или нет.
        Глава 11
        Свадебный подарок Дионисия Белдо
        Встречал ли кто-нибудь честного человека, у которого голубые глаза?
        Все, что ни случалось с нами плохого, происходило из-за германцев!
        Перемирие никто не нарушал, а вечный мир всегда нарушался.
        И в том ли благочестие, чтобы не управлять царством, и злодеев не держать в узде, и отдаться на разграбление иноплеменникам?
        Если в чем-нибудь малом допустите послабление, оно обратится в великое. Выдержки из переписки Ивана IV Грозного с князем Курбским
        Чердак старших шныров, громадный, тянущийся над всем корпусом, был самым вседозволенным местом на земле. Там, куда вела грохочущая железная лестница, можно было все. Не ложиться до рассвета. Громко слушать музыку. Метать ножи. Разрисовывать черным маркером зубы лошадиного скелета и ему же ставить золотые коронки из фантиков. Палить из шнеппера по пробкам. От кроватей старшие шныры давно отказались и спали в гамаках, которые легко убирались, когда требовалось превратить чердак в качалку или спортивный зал.
        Чтобы не терзать душу, Кузепыч сюда не поднимался, разве что пожаловаться, что пропал стул с инвентарным номером 9101.
        - Да нет тут никакого стула, - дружелюбно говорил Ул, ненавязчиво закрывая широкой спиной печку-буржуйку, труба которой уходила в слуховое окно.
        Кузепыч подозрительно озирался, пасмурно косился на куртку Макса, висевшую на вилке, которую кто-то с дикой силой всандалил в стену, и поневоле убеждался, что инвентарного номера 9101 на чердаке действительно не имеется. Он скреб шею короткими пальцами и боком, как краб, тащился к лестнице.
        - Если найдем - сразу скажем! Не сомневайтесь! Как он хоть выглядел? Сломанный такой, с треснутой спинкой? - легкомысленно кричал ему вслед Афанасий.
        Кузепыч останавливался и, сопя, начинал поворачиваться. Ул страшно округлял глаза.
        - Нет, никогда не видел, - спохватывался Афанасий.
        Кузепыч прожигал его мрачным взглядом и удалялся. Слышно было, как он бормочет на лестнице, обещая поквитаться при уборке пегасни. Макс глупо ржал, а Афанасий грустно размышлял о том, что болтуны всегда виноваты. Даже при том, что свистнул стул Макс, а в буржуйке его спалил Ул.
        Бывало, что Ула, отлежавшегося после нырка, тянуло на приключения. Он шатался по чердаку и творчески хмурился - по складкам лба мучительно гуляло воображение. Наконец его осеняло.
        - Кто помнит? У нас какой огнетушитель на втором этаже висит: порошковый, углекислотный или химический? - внезапно спрашивал он.
        - Кы… кажется, у… углекислотный, - подумав, отзывался Макс.
        - Это хорошо. Значит, им можно заправлять газировку.
        - Что?
        - Ну минералку там всякую, - уточнял Ул и больше к этой теме не возвращался, но уже несколько дней спустя Кузепыч обнаруживал, что огнетушитель (инв. № 9736), хотя и висит аккуратно на прежнем месте, стал отчего-то намного легче и явно не содержит больше ничего огнетушащего.
        Уже по истории со стулом видно, что главной бедой чердака был холод. Не дождь, струйками протекавший сквозь многократно простреленную крышу (это было даже удобно, потому что не приходилось бегать к раковине за водой для чайника), а именно холод. Любое тепло выдувалось в считаные минуты. Батареи не выручали. При поломках котла вода в них замерзала и батарею распирало.
        То и дело случалось, что холодными вечерами продрогшие старшие шныры рыскали по корпусу и искали топливо. Наученные горьким опытом младшие и средние торопливо прятали все, что могло угодить в буржуйку. Выйти на улицу за углем, целая гора которого была навалена у котельной, старшим, разумеется, чаще всего бывало лень, особенно после того, как Родион перекочевал на жительство в Москву и отдал себя на растерзание Парковым улицам.

* * *
        Поздним вечером второй недели марта Ул стоял у чердачного окна и рассматривал тетрадь, которая свешивалась с потолка на веревке. Это был общий дневник для дурацких записей. Изначально его начал Афанасий, но потом подключились и остальные. Записи были примерно такими:
        «Зверь укусил Макса. Макс лягнул Зверя. Зверь лягнул Макса. Оба расстались довольные друг другом, только Максу копытом вдавило в грудь крестик».
        «Афанасий увидел из окна маршрутки девушку и влюбился. Пока он разбирался, настоящее это или нет, маршрутка уехала. Теперь он говорит, что это была идеальная любовь, потому что не знала разочарований и состояла из одной разлуки».
        «Родион подрался на платформе электрички. Он всех победил, но сильно хромает и не может жевать».
        «Ула послали за красной закладкой. Он быстренько нашел ее и прорвался в Межгрядье. Кожа слезает с него пластами. Яра мажет его сметаной».
        «Макс ночью съел шоколадку с прилипшей фольгой. Ждем, пока помрет».
        «Яра ходила в Копытово. На площади к ней подвалила латентная личность и стала толерантно звать ее в парк. Яра длинным и плавным движением достала шнеппер, и личность сгинула, имея на лице печаль непонятости».
        «Родион учился спать на голой земле. Теперь лечится, чтобы учиться дальше. Афанасий бегает вокруг и орет: «Ты хоть бы тряпочку подстелил! Хоть бы тряпочку!»
        Пока Ул перелистывал тетрадь, часто с грустью натыкаясь на имя «Родион», Афанасий лежал в гамаке, одетый в два свитера и баранью жилетку, и, отталкиваясь ногой от стены, чтобы заставить гамак раскачиваться, уговаривал Макса позволить ему посмотреть его новый шнеппер.
        - Не д-д-дам. Сы-сы-сломаешь! - упрямился Макс.
        - Ты же не сломал!
        - А ты сы… сы…
        Афанасий повернулся к Улу.
        - Скажи ему!
        Ул лизнул ноготь большого пальца.
        - Я бы сказал. Но ты - чудо! былиин! - и правда, сломаешь!
        Афанасий подумал и решил обидеться. Он, конечно, не считал свои руки золотыми, но порой ему казалось, что они хотя бы серебряные.
        - Ах так! - капризно сказал он, ощипывая с жилетки шерсть. - Ну берегитесь! За то, что вы не дали мне посмотреть шнеппер, я замучаю вас болтовней!
        Однако воплотить свою угрозу не сумел. На чердак, грустно пыхтя, поднялся Рузя, и недавний мучитель мгновенно стал мучеником. Умирающим голосом вновь прибывший сообщил, что Афанасия вызывают к Кавалерии.
        - Что, прямо сейчас? Так поздно? Зачем? - встревожился Афанасий.
        Этого Рузя не знал, но, по его словам, Кавалерия выглядела сердитой. Рузя же оказался первым, кто попался на глаза, когда она выглянула из кабинета. Передавая поручение Кавалерии, Рузя заметил на столе пачку овсянки, взял ее и, машинально зачерпывая, стал есть.
        - Овсянку всухомятку? Ты что, лошадь? - заинтересовался Ул.
        - Я задумался, - сказал Рузя и, продолжая жевать, ушел.
        - Он не лошадь. Он к-конь, - заикнулся Афанасий.
        Хотя Рузя пробыл на чердаке всего минуту, пачка после него оказалась на две трети пустой.
        - Силен гусь! - качая головой, сказал Ул.
        Афанасий поспешно собирался к Кавалерии. Ждать она не любила.
        - Если огнетушитель - смело говори, что не ты! - крикнул ему вслед Ул.
        - И у… ухо статуе Фаддея Ногаты о… отстрелил не т…ты! Ты бы не пы… попал! - добавил Макс.
        Афанасий поплелся в кабинет Кавалерии. Директриса сидела за столом и, по уши заваленная бумагами, разбирала квитанции. Она ненавидела это занятие, но все равно приходилось. Счета за воду, за электричество, газ, вывоз мусора, налог на землю и много чего еще. Хотя ШНыр и являлся чем-то уникальным, все же он стоял на земле, а не парил в облаках. Свет получал по проводам, газ по трубе, имел почтовый адрес, канализацию и прочие вынужденные привязки к внешнему миру.
        - Я пришел, - робко сообщил Афанасий.
        Кавалерия ударила ладонью по стопке бумаг.
        - Я очень благодарна тебе за помощь в организации делового процесса. Но! Что это такое, Афанасий? Что ты нюхал, когда это писал?
        - Что? - пискнул тот.
        - Это вот! За воду мы платим как «Детский санаторий имени Малыша и Карлсона», за электричество как «Всероссийское общество селекции разумных тараканов», а за вывоз мусора как «Фонд имени уха Ван Гога»!
        Афанасий пробормотал что-то оправдательное. Он переминался с ноги на ногу и отдувался за свою буйную фантазию. Кавалерия снова уткнулась в бумаги. Она дышала в очки и костяшкой пальца массировала себе центр лба.
        Надеясь, что о нем забыли, Афанасий стал тихонько пятиться к дверям.
        - А ну тпрру, ухо Ван Гога! Я тебя не отпускала! Кто такие индивидуальные предприниматели Соссюр и Бодуэн де Куртенэ?
        - Ну как! Люди. Наукой занимаются, - осторожно сказал тот.
        - Наукой пусть занимаются сколько угодно! - разрешила директриса. - Но с какой, извините, радости, они заказывают на адрес ШНыра арбалеты, седла и уздечки? За наш счет, кстати!
        - Ну как! За лошадок переживают!
        - Да-а, - зловеще протянула Кавалерия. - За лошадок это хорошо! А четыре коробки чипсов зачем заказали?
        - Ну как? От ста пачек - оптовая скидка.
        - Правда? А съел их кто? Пеги?
        Афанасий пыхтел, не умея объяснить, как Соссюр с Куртенэ вдвоем умяли столько чипсов и как при этом не треснули.
        Лишь через полчаса, взмыленный, вернулся на чердак.
        - Я тебя убью! - набросился он на Макса. - И тебя, Ул, тоже! На кой эльб вы правили мои заявки? Чипсов захотелось?
        - Можно подумать, ты их не ел, - зевнул Ул.
        - Я ел их, угрызаясь! Макс, я же страдал, докажи! - возмутился Афанасий.
        - Ты всегда сы… сы… - доказал Макс.
        - И шоколад тоже жрямкал угрызаясь? - уточнил Ул.
        - Шоколада она пока не заметила. Бумаг много. Ближе к утру заметит!
        Афанасий опять начал тревожиться, пытаясь вспомнить, на кого они выписывали шоколад. На изобретателя Кулибина или на полководца Барклая де Толли? И чего он выпендривался? Только выдал себя. У кого еще в ШНыре такое буйное воображение?
        Долго переживать не получилось. Позвонила Гуля.
        - Как твой ячмень? Ты закапываешь глазик? Не обманывай меня! Какого цвета капли? Желтые? Это твоя ложь желтая! Ты сейчас лежишь или стоишь? Поднеси телефон к носику: я тебя поцелую! Поднес телефон к носику?
        - Да! - с раздражением сказал Афанасий, поднося телефон к черным зубам лошадиного черепа.
        - Чмок-чмок-чмок! А теперь к ушку, мой маленький принц! Бедное нецелованное ушко! - заохала трубка.
        Макс с Улом заинтересованно прислушались. Сообразив, какую глупость он сотворил, оторвав трубку от уха, и какое оружие против себя подарил двум этим бабуинам, покрасневший «принц» отскочил в угол.
        - Чего тебе надо? - зашипел он. - Я же сказал, что сам буду звонить!
        - Ты не звонил два дня!
        - Разве два дня - это много?
        - Для верблюдов - нет!!!
        Афанасий пообещал, что будет иметь это в виду, стараясь не смотреть, как кривляются при этом Ул и Макс. Гуля не умела долго дуться. Обиженный человек теряет возможность болтать.
        - Хочешь приеду к тебе? Я выиграла триста бесплатных поездок на такси! В радиоигре нужно было угадать один из дней в году. С первого раза! Взбешенный директор уволил секретаршу! Только она знала, что он загадал.
        - Не надо приезжать! Я сто раз говорил, что сюда не пускают!
        - А мы подарим этому вашему Кузепычу золотые часы! Знаешь, я даже их не выигрывала. Просто один мужик в казино купил целую стопку фишек и топтался, не знал, куда их поставить, а я…
        - Ты же обещала не ходить туда!
        - Я и не ходила! Просто негде было выпить кофе, а я ужасно замерзла в этой машине!
        - В какой машине?
        - Разве не говорила, что выиграла для мамы машину? Мне самой же нельзя - засветят. Впрочем, все уже благополучно разрешилось! У нас ее угнали.
        - Что?
        - Ну на ней поехал кататься двоюродный брат, бросил ее у метро с ключами и пошел покупать сок. Пить ему захотелось! Вот что значит не звонить два дня! - легкомысленно щебетала Гуля.
        Афанасию казалось, что в трубке грохочет музыка и слышны какие-то голоса.
        - Ты где? Дома?
        - На презентации одежды!
        - Ночью?
        - Да нет, тут просто один парень (нет-нет, у него, конечно, есть девушка и это даже не я!) поспорил, что я не угадаю, как зовут его попугайчика. И знаешь, как? Ксенофонт!
        Внезапно голос у Гули стал тихим и секретным. Музыка в трубке стала звучать приглушенно. Видимо, она нырнула под лестницу или спряталась за шторой.
        - Совсем забыла! Я узнала что-то очень важное! Помнишь, ты рассказывал мне о парне по имени Макар?
        Вжимая трубку в ухо, Афанасий тревожно покосился на Ула. «И когда я успел? Как-то много я треплюсь в последнее время», - подумал он.
        - Ну! - жадно сказал он. - Чего там про?..
        - Так вот, я случайно слышала, как Белдо орал на Младу! При мне дело было! Все руки ей исцапарал! Ей велено было найти какого-то Макара, а она посоветовала кого-то не того… Вот я и подумала: Макар - имя редкое и вдруг…
        Афанасий запутался ступней в веревке бывшего гамака Родиона.
        - Когда это было?
        - Сегодня вечером, а что?..
        Афанасий подпрыгнул.
        - Я сейчас приеду! Ты пока узнай, кого за ним послали! А, черт, электрички не ходят!
        - ЧУДО, былиин! Расписание надо учить! Через сорок минут первая, - влез в разговор Ул.
        Афанасий взглянул на часы и понял, что вечер уже такой поздний, что скоро станет утром.
        - Ты где? - спохватился он. - Куда приезжать?
        - А… приезжать! Сейчас! - слышно было, как Гуля метнулась кого-то отлавливать. - Да стой ты прямо! Не шатайся! Где мы?.. Адрес тут какой-нибудь есть?
        Собрался Афанасий быстро. Увидев, что он сунул в карман шнеппер, Ул спросил:
        - Помощь нужна?
        - Пока нет.
        Ул серьезно посмотрел на него.
        - Если что-то важное - сразу связывайся по кентавру. На мобильник время не трать.
        Афанасий знал это и сам. Старшим шнырам таких вещей не объясняют. Он покосился на Ула с раздражением. Их отношения, вполне дружеские, глубинно продолжали оставаться сложными. Все отравляла зависть Афанасия к Улу, которая вечно уговаривала себя успокоиться и никак не могла этого сделать. Самое досадное, что завидовал Афанасий не внешности (какая у Ула внешность?), не имуществу (какое у него имущество?), не талантам (в чем он талантлив-то?), а именно всему Улу в целом. Он видел, что в каждом отдельно взятом качестве (ум, талант, красота) как будто превосходит Ула, но в целом и рядом с ним не валялся. Это-то его и бесило.
        Кроме того, Афанасий замечал у себя огромное количество замашек профессиональной сволочи. Ул же их был лишен.
        «Зато я умный. Умный человек всегда может измениться. А Ул легко способен однажды сломаться, потому что сам себя совсем не знает! Он целостно живет. Как африканский лев. Знает, например, лев, что он смелый? Или что у него грива красивая? Да наплевать ему на это, потому и лев! А Ул сломается, точно!» - утешал он себя. Только Ул все не ломался и не ломался. Сам же Афанасий ломался, совершенно видимо для себя, но пока невидимо для других.
        Через десять минут, подпрыгивая на морозе как кузнечик, Афанасий уже мчался на электричку. По ночной платформе гуляли стылые ветры. Зданьице станции было под завязку набито греющимися людьми. Многие, как пингвины, топтались в закутках под переходом. Тлели огоньки сигарет. Афанасий непрерывно шевелил пальцами на ногах. Ему казалось, если перестанет это делать, пальцы превратятся в льдышки и отвалятся. Обувь у него для Москвы была в самый раз, а вот для Подмосковья требовалось нечто более валенкообразное.
        Пару раз у Афанасия возникало желание юркнуть внутрь, но он знал, что там душно, и при одной мысли о духоте его начинало подташнивать. Нет уж, лучше мерзнуть.
        - Моск… ва… мозг… ва… морк… ва… да где же ты? - бубнил Афанасий, мысленно поторапливая электричку. Ему казалось, ее вообще не будет. Машинист сегодня утром, конечно, сел в кровати, посмотрел в окно и, пробормотав: «Да ну ее, такую работу!», снова лег.
        И вот наконец, когда у Афанасия почти перестали шевелиться пальцы, где-то в пустоте и темноте вспыхнул циклопический глаз первого поезда.
        В электричку заскочил одним из первых. Свободных мест было еще много. Он сел к окну, надвинул на глаза шапку и уснул скорее, чем голос машиниста буркнул по внутренней связи: «Осторожно! Двери закрываются!»

* * *
        До Москвы Афанасий спал. Ему снилось что-то быстрое, деловитое, железнодорожное. Он опаздывает на поезд, но путает его с самолетом, самолет начинает стучать и куда-то падает, по дороге вновь оказывываясь поездом, приходит бригада контролеров и требует билет, а по вагону, отстреливаясь морковью, толпами носятся широкоплечие зайцы.
        Если бы не сердобольный, но упорный как дятел сосед, растолкавший его на вокзале, Афанасий остался бы досыпать в электричке, а потом так и уехал обратно в Копытово. Разбуженный же, поднялся и на автопилоте потащился в город. Над Москвой висело утро - такое сизое, морозно-безрадостное, что Афанасий не понимал, что заставило их предков забиться в такую темень. Что им стоило собраться толпой и завоевать, допустим, теплую и солнечную Африку? Ее жители были бы только рады поделиться бананами с кем-то, кто хотя бы временами готов работать.
        Перезвонила Гуля. Оказалось, пока он ехал, она успела уже сменить место и теперь грелась шоколадом в какой-то круглосуточной кафешке.
        - Они проспорили, что я не угадаю, сколько мелочи из кассы можно зачерпнуть в горсть! Угадала с точностью до рубля, хотя они позвали какого-то дядю Вову, у которого кулак, как моя голова! - возбужденно кричала она в трубку.
        - Слушай! Ты вообще когда-нибудь отдыхаешь? - тоскливо спросил Афанасий.
        - Это ты постоянно спишь на ходу! - возмутилась Гуля. - Короче, так! Едешь до «Алексеевской», выходишь и две остановки на чем угодно в сторону центра!
        Афанасий вздохнул и поехал на «Алексеевскую». В метро еще немного подремал. Это оказалось несложным. Можно было смело поджимать ноги - падать все равно некуда. Его качало людской волной при каждой остановке вагона, и изредка сквозь дрему он слышал, как кто-нибудь жалобно спрашивал: «Что, вообще никто не выходит?» И у всех окружающих этот вопрос вызывал почему-то нервный смех.
        Потом толпа разом хлынула куда-то, толкаясь и давясь, и Афанасий понял, что это уже кольцевая. До «Алексеевской» добрался, комфортно повиснув на верхних поручнях вагона. Макс наверняка не удержался бы и стал подтягиваться. Афанасий же ограничился абстрактными думами о роли спорта в жизни человека.
        Когда он поднялся в город, утро уже окончательно наступило. Город спешил жить. Школьники уходили под асфальт под тяжестью рюкзаков. Многие ухитрялись еще тащить на физкультуру лыжи. Студенты влеклись получать образование, а грустные взрослые ползли в офисы сожалеть, что в свое время получили его слишком много.
        Афанасий подошел к автобусной остановке. Над ней на перетяжках висела огромная картина, рекламирующая художественную галерею. Картина была из жизни Древней Руси: князь, княжич, лошади, горящие избы за рекой, копья. У остановки спиной к картине стояла молодая девушка, одетая заурядно и неудачно подстриженная. Но это было абсолютно неважно. Афанасий случайно заглянул ей в глаза, и девушка с картиной слились для него в единое целое. Уже не князь с княжичем смотрели через реку на горящие посады, а Афанасий и девушка. Москва куда-то отодвинулась, подревнела, почти исчезла.
        Он почувствовал, что может просто молча взять ее за руку, ни слова не говоря, повести за собой, и она будет его женой. И он едва сдержался, чтобы этого не сделать.
        «Но ведь она-то настоящая, а я нет! Для меня это все романтика, мартовский воздух! А если война, если голод, если детей закапывать в мерзлую землю? Она сможет, она настоящая, Ул с Ярой тоже, а смогу ли я?» - подумал он внезапно и, чего-то испугавшись, торопливо отвернулся.
        Подошел автобус. Девушка осталась на остановке, а Афанасий заскочил внутрь, даже не поинтересовавшись номером маршрута. Автобус отъезжал, а он смотрел на девушку сквозь заднее стекло. И хотя оно отсвечивало и едва ли девушка могла что-то толком разглядеть, она дважды оборачивалась и смотрела вслед автобусу. На душе у Афанасия было тухло, словно в стиральной машинке задохнулись забытые вещи.
        Он с грустью размышлял, что ему свойственно особого рода кокетство своим несовершенством, своей человеческой вялостью и плохостью. Вот я какой слабенький, вот опять не сумел, вот опять не справился! Ну что же вы от меня хотите? Я же смиряюсь, что я такой слабенький! Это захватывало его все сильнее, и он уже совсем не боролся с собой, не барахтался, не шел навстречу боли, радостно списывая все на свою человеческую малость. Там, где у Ула вздувался бугор воли, у Афанасия были впадина или овраг.
        Телефон в кармане завибрировал, после чего, словно спохватившись, выдал короткий напоминающий звоночек. Гуля. Афанасий радостно ответил, чувствуя, что очень благодарен ей за то, что она не переворачивает его сердце так, как могла бы перевернуть та оставшаяся на дороге девушка.

* * *
        Кафе отыскал быстро. Гуля была его единственной посетительницей. Рядом с ней помещались две кофейные чашки и тарелка с остывшими макаронами. Она пила кофе через макаронину и держала у уха телефон.
        Телефоны меняла как перчатки. Сегодняшний ее мобильник напоминал красный бумажник. Когда Гуля болтала по нему, откидывая крышку, казалось, она разговаривает по бумажнику.
        - Вообрази: у них нет трубочек! Неудивительно, что к ним никто не ходит! - сказала она, быстро втягивая макаронину в рот. - Поцелуй меня!
        - Ты вначале прожуй! - посоветовал Афанасий.
        - Ты не романтик! Чем провинилась бедная макаронинка, что ты лишил ее поцелуя? Думаешь только о себе, эгоист!
        - Но ты же обо мне не думаешь, - неосторожно брякнул он.
        - Неправда! Я-то как раз о тебе думаю! - горячо воскликнула Гуля и, вскочив, больно толкнула его кулачками в грудь.
        Афанасию стало совестно. Он чувствовал, что Гуля права. В глубине души он не понимал, почему золотая пчела вообще его выбрала. Он знал, что хуже самого мерзкого ведьмаря из форта Белдо. Да и Гулю многократно и повседневно предает, внутренне готовый променять ее почти на любую девушку.
        Скомканно поцеловав Гулю, он сел и, высыпав на стол немного соли, стал рисовать по ней зубочисткой.
        - Рассыпать соль - плохая примета! - испугалась она.
        - Правда? - удивился Афанасий. - Тогда поздравь меня! Я хозяин планеты!
        Гуля недоумевающе кивнула.
        - Кто ты?
        - Хозяин планеты. Ну смотри: просыплю соль - у всех все будет плохо. Не просыплю - у всех все будет хорошо. Однако, учитывая население земного шара, каждый час соль просыпают человек эдак сто тысяч. И как земля еще вертится?
        - Ты как-то неприятно злишься. Занудно, - пожаловалась Гуля и уткнулась в чашку, сделавшись похожей на больного воробья.
        Утешая ее, Афанасий нарисовал на соли ее профиль, а рядом сердце, пронзенное стрелой.
        - Это мое! - на всякий случай уточнил он. - А стрела… м-м-м… на арбалетный болт похожа! Тьфу-тьфу!
        Больной воробей выздоровел и затрепыхал крылышками.
        - Ты ласковый… Умеешь утешать, - сказала она. - Это тебя мама научила?
        Афанасий оценил ее интуицию. Его действительно научила мама, хотя никаких лекций о женской психологии не читала. Просто была необычайно сложна, умна и капризна. Каждый вечер требовала поцелуев в клювик, обними свою мамочку, где у моего мальчика ушко, дай мамочка посмотрит на солнышки в твоих глазах, светят они или нет? Были и прочие сложные игры в огорчение мамочки, гордость мамочки, трехдневные бойкоты, пылкие взрывы веселья и неожиданные поездки на юга, когда они ссорились с папой, уезжая от него среди ночи, а потом через две недели любезно его прощали.
        Сам того не ведая, Афанасий прошел такую школу, что любая другая женщина в сравнении с мамой казалась ему просто психологической амебой. Все равно как после пятнадцати лет игры на органе (ровно столько времени он провел в родительском доме) получить в подарок простенький стодолларовый синтезатор и дальше играть только на нем.
        - Все-таки мама! Я знала! - сказала Гуля утвердительно.
        Афанасий тревожно покосился на нее. Двойной повтор этого словосочения ему не понравился. Наблюдая за другими парнями и их девушками, он усвоил, что «твоя мама!» - самое страшное женское ругательство. Даже не ругательство - психологическая игра. Самое забавное, что эта игра обратима. Рано или поздно девушка станет матерью сына и о ней тоже скажут: «Твоя мамочка!»
        Но это теория. А практика состояла в том, что Афанасий не потерпел бы, что на его маму крошат батон. Точнее, внешне прекрасно потерпел бы, даже улыбнулся, но обязательно поставил бы в нужной графе мысленную галочку.
        Однако на первый взгляд Гуля произнесла эти слова вполне спокойно, даже с симпатией. Постепенно Афанасий успокоился, и рядом с сердцем, пронзенным стрелой, появились еще две пальмы - нейтральные и ничего не обозначающие. Пальмы он умел рисовать так же хорошо, как и елочки. Этим его художественные стремления обычно и ограничивались.
        - В общем, слушай! Я тут выяснила кое у кого, пока ты добирался! - затарахтела Гуля. - У Белдо есть парень с даром ускорения! Ну просто дико противный! Знаешь, есть такие люди, вроде все из себя распорядочные, но пролезь перед ним в очереди или обидь его как-нибудь на полкопейки, такая грязища попрет! Лучше б, думаешь, ты последней сволочью был! И то бы легче!
        - И чего этот парень? - спросил Афанасий.
        - А ничего! Млада и Влада посадили его на хвост Макару! Он должен был принести золотую пчелу!
        - И?
        - … и почему-то не справился! А вскоре Макар непонятно как оказался в квартире Арно и что-то оттуда упер.
        - У Арно? Это точно Макар?
        - Да. Какая-то женщина с улицы сняла на телефон, как он стоит на балконе. Снимок попал в полицию, а у Тилля там все схвачено!
        - А что украл Макар?
        - Спроси чего-нибудь полегче. Теперь Гай орет на Белдо, Белдо царапает Младу и Владу, а Млада доступно объяснила этому парню с даром ускорения, что либо он приносит пчелу и возвращает то, что похищено у Арно, либо она проклинает его так, что от него до старости на сорок метров будет пахнуть тухлыми яйцами.
        - А она может?
        - Запросто. Пока этот парень в форте - он подвержден любой магии. Своего рода страховка верности. А тухлые яйца - это уже сугубо женская месть. Тилль, к примеру, ограничился бы выстрелом в голову.
        В пальцах у Афанасия сломалась зубочистка. Он успел забыть о ней и, не понимая, что это, с недоумением посмотрел на обломки.
        - А зачем Гаю золотая пчела?
        - Не знаю. Может, хочет научиться жужжать? - Гуля расхохоталась, крайне довольная своей шуткой, и стала спорить с Афанасием, что он сейчас поцелует ее в каждый глазик.
        - Глаза целовать - нестерильно! - поспешно сказал тот.
        - Я сама разберусь! Так споришь или нет? - она поймала его вялую ладонь. - Все, разбили!
        Спорить было бесполезно. Она всегда выигрывала.
        Афанасий посадил Гулю к себе на колени и стал рассказывать ей сказку. Брались они у него непонятно откуда. Он никогда не продумывал их заранее и сам нередко удивлялся, как складно выходит. Сказочник и читатель существовали в нем одновременно. Сказочник выпускал на волю слова, а читатель хлопал в ладоши и развешивал уши.
        - Жила-была девочка Оля. У нее все было на «о». Очки, окно, омнибус, ондатр. Однажды к ней пришел один оранжевый мальчик Ондрюша.
        - Ондрюша? - удивилась Гуля.
        Афанасий хлопнул себя по лбу.
        - Прошу прощения! На этом месте сказки Ондрюша спохватился, что он не на «О», и грустно ушел.
        - Может, вернем? - предложила жалостливая Гуля.
        - Каким образом, если Андрюша на «а»? - поинтересовался Афанасий.
        - Может, Оля изменит себе имя на Алена?
        - И заведет себе автобус, амфибию и ручного а…а…а…
        - …аллигатора! И к ним вернулся Андрюша! - выпалила Гуля, посягая на сотворчество.
        - Да-да-да! И его сожрал аллигатор! - мстительно сказал Афанасий, что-то возымевший против Андрюши. Возможно, он просто «зачищал» его как возможного конкурента.

* * *
        Снаружи со вкрадчивой тихостью остановилась машина. В кафе ввалились трое мужчин с лицами не столько злыми, сколько равнодушными к чужой боли. Между ними аккуратно ступал балетный старичок в беретке, одетый в приталенное пальтишко с песцовым воротником. Это был Дионисий Тигранович Белдо в сопровождении берсерков Тилля, без Млады, Влады и Птаха, которых он по какой-то причине не пожелал взять с собой.
        Афанасий заметил их и сорвался с места, когда было слишком поздно. И еще позже сообразил, что шнеппер остался в кармане куртки, а куртка - на вешалке. Когда же опомнился, двое берсерков уже держали его за руки, не давая воспользоваться львом, а третий аккуратно и неспешно расшнуровывал Афанасию нерпь.
        Маленькая Гуля бросилась на помощь. Она сражалась бесстрашно, как встрепанная птичка, защищающая свое гнездо. Плевалась, кусалась, пиналась, швыряла в берсерков макаронами. Ошеломленные таким натиском, они вяло сопротивлялись, но, увы, победы Гуля не одержала. Берсерки оторвали ее от себя и усадили на стол, прямо в кофейную лужу.
        - Спорим, я вас сильнее? Спорим, у вас у всех чесотка? Спорим, вы двое сейчас подеретесь, а третий побежит на кухню и утопится в кастрюле! - закричала Гуля, подпрыгивая на столе.
        Спорить с ней не стали.
        - Ах! Ах! Не сыпь мне соль на раны! И на воротник, кстати, тоже! - сладко пискнул Дионисий Тигранович, с нестариковской силой отнимая у Гули солонку. - Какой день! Какие человеческие трагедии! «И вот они лежали, проткнутые одним мечом, и луна отражалась в их распахнутых глазах!» Ах, ах!
        Афанасию обшарили карманы, оставляя их вывернутыми, чтобы проще было определять, где уже искали.
        - Закладок нет! - разочарованно сообщил третий берсерк.
        - Ты бы еще пега поискал! Зачем шпиону таскать с собой закладки? - хмыкнул Белдо, глядя на Афанасия так, словно хотел запустить свои острые ноготки ему в глаза.
        - Я не шпион! - вознегодовал пленник.
        - Ну естественно! Просто не в меру пылкий патриот Шныра! Кто пишет историю, тот и раздает медали.
        - Думайте, что хотите!
        - Спасибо за разрешение, молодой человек! Но именно так я и поступаю, - поблагодарил Белдо.
        Откуда-то вынырнул официант. Черные глазки поблескивали сквозь доходившую до носа челку.
        - Могу я вам помочь?
        Белдо цепко посмотрел на официанта.
        - Можете! Повесьте на дверь табличку, что кафе закрыто, - распорядился он.
        Официант соображал медленно.
        - Почему закрыто?
        - А я откуда знаю! Я не работник общепита! Возможно, посудная мочалка закупорила раковину!
        Дионосий Тигранович потрепал официанта по плечу, после чего возникшая у него в руке крупная купюра сама собой вползла в карман полосатого фартука. Афанасий готов был поручиться, что пальцами Белдо к ней не прикасался.
        Официант исчез, и вскоре на дверях уже качалась картонка со всевмещающим словом «ЗАКРЫТО». Афанасий смотрел на нее с тоской. Он понял, что влип серьезно и надолго.
        Беспокойный Белдо перелетал с места на место, кратковременно присаживаясь на стульчик. Потом, точно попугайчик в шелухе от корма, стал порывисто рыться в вещах, которые берсерки, достав из кармана Афанасия, сложили на столе в кучу. Проездной на метро, старые чеки, маленький ножичек и телефон заинтересовали его мало. Даже скрученные в трубку листы с живущей в центре скрутки ручкой, на которых Афанасий записывал свои стихи, удостоились лишь небрежного взгляда.
        Афанасию казалось: в его карманах вообще не может быть ничего интересного, но, когда Белдо стал перетряхивать маленький наладонный томик французских поэтов, оттуда выпал засохший маленький цветок.
        - О, аленький цветочек! - радостно воскликнул Белдо. - Где взял?
        Афанасий молчал. Цветок был из Зеленого Лабиринта, рос у Каменного фонтана, а изначально, вероятно, Кавалерия принесла его семена с двушки. И едва ли ближе первой гряды, потому что у Скал Подковы он таких не встречал. Рвать что-либо в Зеленом Лабиринте строго запрещалось, но Афанасий даже и не заметил, что что-то сорвал. Просто читал стихи, а потом куда-то заспешил и заложил книгу цветком… Причем случилось это еще до того, как в Лабиринт стало возможным проникнуть только с помощью этой обвешанной смертными жетонами девицы, которая вечно собирается убить себя, но при этом боится даже муравьев и жуков.
        - Так да или нет? Это оттуда, откуда я думаю? - строго повторил Белдо, и, подчиняясь его голосу, один из берсерков так заломил Афанасию пальцы, что, избегая боли, тот вынужден был привстать на цыпочки.
        - Нет! - поспешно ответил Афанасий, ложью надеясь получить отсрочку.
        Старичок цокнул язычком.
        - Вот как? Надо же какая прозорливость! А откуда ты знаешь, о чем я подумал!
        - Я не знаа-а-аю! Он мне руку сломает!
        - Я умею сращивать кости. Тогда почему ты сказал «нет»?
        Афанасий окончательно запутался. Боль в заломленных пальцах мешала сосредоточиться и врать убедительно. Белдо стоял рядом, всматриваясь ему в зрачки.
        - Понимаю, - сказал он проникновенно. - Ты не хочешь предавать. Благородно! Я сам такой. Давай так. Ты будешь говорить «нет». Говорить «да» не будешь, но «нет» будет означать «да». Понял?
        - Нет.
        - Умница! - похвалил Белдо. - Спрашиваю дальше: этот цветок из Зеленого Лабиринта?
        Афанасий молчал. Стоявший справа берсерк выпустил вообще все его пальцы и сосредочился на суставе большого.
        - Н-е-ет! - взвыл Афанасий.
        - Отлично! Из самого центра, где фонтан и главная закладка?
        - Нет, то есть да-а-а-а! - крикнул окончательно запутавшийся Афанасий.
        - Так я думал! Ничего не поменялось, - умилился Белдо и спрятал цветочек в вытащенную из внутреннего кармашка деревянную коробочку. Именно «кармашка» и именно «коробочку». Все у него было нежно, ласково и деликатно.
        Затем глава магического форта бережно сел на стульчик и двумя пальцами снял с плеча прилипшую вермишелинку из тех, которыми швырялась Гуля.
        - Ути, моя масенькая! На червесеська похоза! - умиленно прошепелявил он.
        Афанасий смотрел на маленького старичка, и ужас медленно опускался от горла к ногам. Те стали вдруг тяжелыми, свинцовыми.
        «Я трус! Теперь я точно это знаю. Трус! Родион отгрыз бы себе язык и выплюнул им под ноги. Ул боднул бы этого вот крупного в нос, чтобы остальные запинали его ногами! Макс, Штопочка, Кавалерия… А я… я…»
        Афанасий ненавидел себя до дрожи, но ощущал, что от этого нет никакой пользы, потому что страх все равно перевешивает.
        Тогда он зажмурился и жалобно выкрикнул:
        - Три дебила - это сила!
        Дионисий Тигранович перестал любоваться червячком и глазами пересчитал берсерков.
        - Разве три? А, ну да! Люблю ненавязчивую лесть. Ближе к делу! Что ты хотел вынюхать у этой девушки, шныр? - он оглянулся на Гулю.
        Афанасий упрямо молчал. Он поклялся, что рта больше не раскроет, даже если его убьют. Дионисий Тигранович вздохнул, развел ручками, словно показывая кому-то, что вот, он хотел по-хорошему, а не получилось, и оглянулся на берсерка. Третий берсерк - тот самый, что недавно ловко расшнуровывал нерпь - извлек из кармана блестящие щипчики.
        - Нет, убивать, конечно, не будем! Какой смысл? У кого мы закладки будем перехватывать? - утешительно объяснил Белдо, и тот вдруг понял, что старичок видит его насквозь. - Нет-нет! Тебе вырвут передний зуб! Ты красавчик, а на красавчиков это почему-то действует лучше пыток! Я бы и так тебя отпустил, но это будет дурной пример для остальных!
        - Что-о? - бледнея, пискнул Афанасий.
        Берсерки заржали.
        - Не бойся! Все будет очень нежно. Леша учился на стоматолога, - застенчиво улыбаясь, сказал глава форта.
        - На фельдшера! - поправил третий берсерк, прищелкивая щипчиками.
        Дионисий Тигранович огорчился, что перепутал, и попросил прощения. Непонятно, правда, у кого: у Афанасия или берсерка. Берсерк принял извинения на свой счет и великодушно согласился простить. Афанасий никого не прощал. Ему было не до того.
        - Нет проблем! Ветеринар - это тот же стоматолог, только широкого профиля! - сказал берсерк Леша и попросил Афанасия открыть рот. - Не дергайся, тогда соседние зубки не пострадают!
        Пленник стал оседать, наполненный ватностью страха.
        - Не понимаю, чего ты боишься, - вкрадчиво продолжал Белдо. - Вы же верите в бессмертие? В то, что душа шныра, выдержавшего все испытания, попадает на двушку?
        - Попадает! - отозвался Афанасий, не слыша своего голоса.
        Зато Белдо отлично услышал.
        - Вот, правильно! А я даже и на душу твою не посягаю! Да и зуб Леша тебе отдаст. Леша, ты же не собираешь зубы?
        Зубов тот не собирал. Губы Афанасия разжимал бережно, с уважением к своим пальцам, но и без лишней брезгливости.
        - Не вздумай кусаться, а то рассержусь и вообще нечем будет! - предупредил он серьезно, но одновременно почти по-дружески.
        Гуля, которую берсерк, вынужденный держать еще и вырывающегося Афанасия, придерживал недостаточно крепко, заголосила и повисла у Леши на плечах. Он легко стряхнул ее. Но и сброшенная, Гуля продолжала биться, царапаться и кричать.
        - Не трогай его! Слышал ты! Ты не знаешь, с кем связался! Спорим, ты сегодня вечером умрешь? Все, ты поспорил!.. Он мой жених! - кричала она.
        Несмотря на крайность своего положения, Афанасий был поражен. Он никак не ожидал от нее такой отваги. Дионисий Тигранович заинтересованно вспорхнул со стульчика.
        - Правда? А ну погоди, Леша! Погоди, тебе говорят!
        Берсек, начавший уже входить в особый раж и деревянными пальцами раздиравший Афанасию губы, неохотно остановился и, схватив того за куртку, поставил на ноги, рывком повернув к Белдо.
        - Это правда? - спросил глава форта магов, заглядывая Афанасию в глаза. Тот покраснел. Всего противнее, что где-то в глубине души он испытывал к старичку подлое заискивание. Только бы пощадил!
        - Так правда, мой мальчик? Красивый, с поэтическими локонами, шныр и скромная Золушка, которая бегает между моим фортом и фортом Долбушина? Жених и невеста?
        - Правда, - выдавил Афанасий, ощущая глубинно гниющее в нем предательство.
        Ему вдруг вспомнилось, что когда-то, лет в двенадцать, он показал полицейским подъезд, в который за минуту до этого забежал воришка. Хотя понятия не имел, что это воришка, да и про полицейских не знал, что они полицейские, поскольку те были в штатском. Просто разгоряченные, обозленные люди, которым он из внезапного ужаса выдал беглеца со всеми потрохами.
        Белдо пошевелил в воздухе пальчиками, точно вырывал у себя волосы, однако к голове так и не прикоснулся и ни одного волоса при этом не утерял.
        - Ах, ах, ах! Как я глуп, как бестактен! Взаимное притяжение двух любящих сердец принял за банальный шпионаж! Ну что же мне сделать, чтобы искупить ошибку? Разве что обвенчать вас по нашему обряду? Обряд этот придумал один из моих далеких предшественников, очень хороший и мудрый человек. До сих пор не пойму, за что шныры всадили в него пнуф при выходе из телепортации? В результате половина хорошего человека оказалась непонятно где! С другой же половиной наша организация вынуждена была с печалью расстаться. Ну разве не зверство? Ты, кстати, не знаешь, кто именно это сделал?
        Афанасий замотал головой. Белдо опечалился его незнанию, но, впрочем, так же кратковременно, как до этого рвал волосы.
        - В любом случае он уже умер. Лет сто уже прошло. Дело давнее, чего ворошить? - великодушно сказал старичок. - Но на брак-то вы оба согласны? А, Гуленька! Ты как, ладушка моя? Замуж хочешь?
        Гуля с готовностью кивнула.
        - А ты? - спросил Дионисий Тигранович, строго поворачиваясь к Афанасию.
        - Кто? Я? А ну да! Да!
        Афанасий затравленно следил за блестящими щипчиками в руках у Леши, которые тот почему-то, несмотря на его теперешний статус жениха, совсем не спешил убирать. Афанасий надеялся, что подготовка к браку будет долгой, займет не один день. Его, конечно, отпустят в ШНыр за костюмом, надо же привести себя в порядок, а там возникнет какая-нибудь непреодолимая причина… Нет, он, конечно, будет рваться к браку всем сердцем, но, понимаешь, дорогая, срочный нырок на двушку спутал все планы! Но ты не плачь, мы обязательно будем вместе! Мы и сейчас вместе! Посмотри мне в глаза! Ну вот, ты опять плачешь!
        Но, увы, этим надеждам не суждено было оправдаться. Шустрый старичок так стремился осчастливить молодых, что обошелся без черного костюма с бабочкой и длинного белого лимузина. Афанасий так и не понял, когда в руках бывшего деятеля балета возникла длинная, блестящая игла. В игольное ушко, там, где обычно находится нить, было продето нечто зеленое, покрытое светлой слизью.
        Не успел Афанасий опомниться, как его ладонь была насильно прижата к открытой ладони Гули, и Белдо сшил их иглой сквозь треугольник кожи между указательным и большими пальцами. Боль была острой, но кратковременной. Спустя несколько мгновений он уже ничего не ощущал. Едва берсерки отпустили его, отдернул руку. Крови не было - только легкий розовый след от иглы, зеленая скользкая нить тоже исчезла.
        Его больше не держали. Лишь взволнованная Гуля стояла рядом, заглядывая ему в глаза. Внезапно она вскрикнула, и Афанасий понял, что тоже готов кричать и страдать потому только, что страдает Гуля. Он бросился к ней, схватил за руку, стал успокаивать. Ему неважно было, что рядом маячат три берсерка. Они вдруг стали второстепенны и абсолютно неважны, точно фигуры второго плана на выцветшей картине.
        Дионисий Тигранович любовался молодоженами, прижимая ладошки к груди.
        - Разве не все счастливые пары мечтают переживать одни и те же эмоции? Вместе радоваться и плакать, не зная разногласий и ссор! Допустим, вы с Гуленькой далеко друг от друга! И вдруг ты начинаешь смеяться - значит, Гуленьке весело. Или она начинает плакать - это значит, что тебе грустно или больно… Не правда ли, чудесно? Самой же приятной частью этого обряда является смерть в один день! Разве не об этом пишут во всех сказках: «Они любили друг друга и умерли в один день!»
        - Умерли? - рассеянно переспросил Афанасий.
        - В один день! Обожаю такие сказки, а вот Младочка с Владочкой меня не понимают! Куцые, меркантильные душонки! Гадкие паучихи, пожирающие своих мужей! Вообще мало кто меня понимает, - грустно подтвердил Дионисий Тигранович и засеменил к выходу.
        Берсерки потянулись за ним. Афанасий все стоял, обнимая Гулю, и понимал, что слышит, как тихо и ровно бьется ее сердце. А ударов своего не ощущал, но знал, что их слышит Гуля. Они точно обменялись сердцами.
        Белдо, уже дошедший до решеточки между дверями, откуда снизу дуло теплым воздухом, внезапно остановился и, погрозив пальцем одному из берсерков, отобрал у него нерпь Афанасия. Вернулся и, ласково глядя на молодого шныра, забросил ее ему на руку.
        - Спасибо, - машинально сказал Афанасий, и тотчас его бросило в краску от этого «спасибо». Он вспомнил шныровский брак Яры и Ула, так непохожий на его спешный, нелепый, но тоже вне всякого сомнения состоявшийся брак.
        Белдо понимающе хихикнул и вдруг, положив руку ему на затылок, притянул к себе, сблизив свое маленькое розовое лицо с его лицом. От дыхания Дионисия Тиграновича пахло карамельками.
        - Кстати, забыл сказать! Нить зеленая потому, что вымочена слизью эльбов! Люблю этот обряд! Особенно он хорош, когда один из двух брачующихся не то, чтобы ждет ребенка, а… - тут старичок приблизил свои губы к уху Афанасия и очень внятно, но тихо произнес слово «инкубатор».
        Афанасий застыл. Страшное слово медленно, точно просачиваясь сквозь песок, добиралось до его сознания.
        Белдо подмигнул ему и вышел. Берсерк Леша, первым подошедший к автомобилю, сунул руку в карман, доставая ключи.
        Глава 12
        Дар ускорения
        - За Макара я, кстати, не слишком боюсь, - сказала Кавалерия.
        Кузепыч оторвался от трех старых уздечек, из которых он пытался сделать две новые. К плоскогубцам не прибегал. Железные кольца гнул пальцами.
        - А, любимчик твой! И почему?
        - Ну он вредный, конечно, портит все, но это внешнее. А внешнее как-нибудь само собой собьется, от ударов об жизнь. Хуже, когда злоба где-то внутри сидит, а внешне человек добренький. И сам себе добреньким кажется.
        - … трындец! - закончил Кузепыч. Обрывок подслушанного разговора
        Они двигались по длинной улице в районе Беломорской или Флотской, на окраине Москвы. Шел снег, но неправильный, легкий. Снежинки были как бестолковые птицы. Никак не могли усесться - сразу вспархивали, перелетали на новые места.
        Ветер порывисто носился вокруг. Изредка он, как пес, подкрадывался сзади и толкал их холодными лапами в спины. По раскисшей от соли дороге неслись машины. Слева тянулся длинный бетонный забор. Снег вдоль забора стаял до голой земли. Где-то там таилась горячая труба.
        Юля остановилась и, затягивая шнурок, бросила рассеянный взгляд назад. Заметенная свежей снежной крупой улица казалась уходящей в бесконечность. Вставая, она будто невзначай потянула с земли неровную дубину, в которой едва угадывалась хорошо потасканная собаками новогодняя елка.
        - Два плюс два - это ведь четыре? - легко улыбаясь, спросила она.
        - Ну да, - удивленно подтвердил Макар.
        - А некоторым до сих пор кажется, что шесть, - непонятно сказала Юля и, внезапно развернувшись, яростно хлестнула дубиной по пустоте.
        Макар испугался, каким стало в эту секунду ее лицо. Таких лиц он у девушек никогда не встречал. Разве что однажды у Штопочки, когда та попала себе молотком по пальцу и носилась по пегасне, ища, на ком сорваться.
        Макар на всякий случай отодвинулся, не исключая, что и его попытаются пристукнуть дубиной.
        - Ты чего? Приняла озверин? - осторожно спросил он.
        - Это ты принял дебилин! Смотри!
        Юля ткнула краем дубины в асфальт. На свежем незатоптанном снегу ясно отпечатывались следы.
        - А ча? Наши это! - сказал Макар.
        - У нас что, по три ноги? У тебя что, квадратный каблук? Вот, кто-то шел за нами! Когда я наклонилась за дубиной, следы остановились тут! Еще на каблучке провернулся, собака!
        Юля снова отчаянно махнула дубиной.
        - Может, до нас кто-то прошел? - предположил Макар.
        - Ага! Тогда и впереди следы бы были! А их нет!
        - И куда же он подевался?
        Макар проследил глазами и обнаружил целую цепочку следов с квадратными каблуками. Новые следы появлялись прямо на свежем снегу - у них на глазах.
        - Невидимка?
        - Или эффект двадцать пятого кадра, - процедила Юля сквозь зубы.
        - Ча?
        - Кто-то движется так быстро, что наша сетчатка его не засекает. Пару раз я что-то различала, но все смазывалось.
        У Макара дернулось лицо. Он понял. Денис! Похоже, тот парень не просто убыстрился. Теперь даже муха работала бы для него крылышками слишком медленно. Наверное, с ним случилось то, о чем он мельком упоминал в разговоре. Нашло то состояние, когда он против воли ускорялся и не мог остановиться.
        Подобрав с земли кирпич, Макар шагнул к Юле. Теперь оба стояли спина к спине: она выставив вперед ощипанную елку, он с кирпичом. Оба жались друг к другу, как затравленные звери, а вокруг них на свежем снегу с неуловимой стремительностью отпечатывались следы.
        Дважды или трижды Макар и Юля видели Дениса, когда тот останавливался, но расплывчато, как на фотографиях, когда человек дергается в момент нажатия на спуск. Денис был в светлой куртке. Левое плечо запачкано. Видимо, где-то упал. Маленький, зябнущий. Шапка дурацкая - нечто среднее между кожаной кепкой с ушами и лыжной.
        Порой Денис поворачивался к ним и пытался что-то сказать. Возможно, даже кричал, но голос был неразличим. Он звучал слишком быстро. Так быстро, что сливался в один неуловимый звук. Денис понимал это и, пытаясь поймать нужный темп, старался говорить медленно, но выходило только хуже - звуки размазывались и снова было ничего не понять.
        Он выходил из себя, делал шаг и… опять исчезал.
        Спиной Макар ощущал напряженные, чуть выступающие лопатки Юли. И даже ее макушку, когда она вскидывала голову. Решительная особа!
        Внезапно цепочка следов неуловимо приблизилась, и Макар, запоздало вскинувший для броска кирпич, увидел на нем надпись толстым черным маркером:
        «МНЕ НУЖНЫ ПРЫГУН И ЗОЛОТАЯ ПЧЕЛА!!!»
        Когда появилась эта надпись? Сейчас, когда он смотрел, или во время замаха?
        Макар лихорадочно шарил вокруг глазами. Как можно убежать от того, от кого убежать нельзя? Запереться в сейфе? Переплыть море? Взлететь?
        Неожиданно его взгляд зацепил забор - длинный, тянущийся на целый квартал. Высоченные бетонные блоки, установленные глухо, плотно и без зазора снизу, завершались Г-образными металлическими уголками с двумя рядами новенькой колючей проволоки, похожей на узорчато вырезанную фольгу. Самая коварная дрянь. Не просто уколет, а пропорет до мяса.
        Теперь главное было разобраться, проходит ли по колючке ток. Да нет, едва ли. Тогда бы между Г-образными дугами не было бы зазора. У Макара мелькнула надежда, пока призрачная.
        - Перелезешь? - шепнул он Юле, убедившись, что цепочка следов отодвинулась от них метров на десять и смотрит носками в другую сторону.
        Она небрежно скользнула глазами по забору.
        - Как нечего делать.
        - А мне как? - спросил Макар, страдая от того, что просит помощи у девушки.
        Размышляя, Юля качнула елкой.
        - Инвалидная дорожка там!
        - Какая дорожка?
        - Для таких, как ты… Арматурина из бетонки торчит, видишь? Наступишь на нее ногой.
        Макар разглядел арматурину. Это был штырь сантиметров в десять, торчащий из забора выше его роста. Ничего себе наступить ногой! А как там нога окажется?
        - Наступил и что? Там еще колючка!
        - Эта, что ли? Она от своих!
        - Как «от своих»? - не понял Макар.
        - Смотрит на ту сторону - чтобы оттуда не перли, а не отсюда не лезли, - снисходительно пояснила Юля.
        - Но как?..
        - Куртку скатал, на правую руку шапку и вперед… Да только что толку? Разве этот парень не?..
        Следы остановились, и снова мелькнул приподнявшийся на цыпочки Денис, на бледном лице которого алел только носик. Как же ему хотелось замедлиться!
        - Думаю, нет… Но надо быстро, пока он не разобрался, сможет или нет… А то вообще не даст перелезть.
        Макар рванул к забору. Куртку сдергивал на бегу. Подпрыгнул, повис на штыре и понял, что ухватиться может только одной рукой, да и то не всеми пальцами. Уцепившись левой рукой поверх правой, Макар сильно, как заяц, заработал ногами. Ботинки бестолково скребли по стене, почти не имевшей выступов. Куртка, зажатая в зубах, ужасно мешала, особенно рукав, на который он постоянно наступал, сдергивая самого себя вниз.
        Внезапно нога Макара от чего-то оттолкнулась. Не понимая, от кого принимает помощь, сумел совершить рывок и, уже повиснув на краю забора, благодарно понял, что Юля подставила ему плечо. Дальше было проще. Он ногой уперся в штырь и, швырнув на колючку куртку, перебросил себя на другую сторону, на темнеющие внизу кучи грязного снега.
        Мир перевернулся, и Макар понял, что лежит на нем. Спиной. Над ним небо. Забор где-то над головой, причем совсем не там, где ожидалось. Сознание качнулось, перестраиваясь под новую картинку. Куртка так и болталась на колючке. Он даже не сразу понял, что это она, просто тряпка какая-то. Макар тупо смотрел на куртку, которая, шевеля рукавом, точно тянулась к нему, и понимал, с какой высоты пришлось падать.
        - Ау! Ты что тут, спать улегся? Вставай!
        Макар снова увидел Юлю. Каким-то чудом она ухитрилась не измазаться в месиве грязного снега. С противоположной стороны забора донесся смазанный, мало на что похожий звук. Вопль? Потом на их сторону, запущенный с чудовищной силой, перелетел и разлетелся об асфальт тот самый, забытый Макаром на противоположной стороне кирпич.
        Макар поднял его и еще раз прочитал, что Денису нужны прыгун и пчела. Полезная информация.
        - Не может перелезть… Психует! Хорошо, что не догадался нас с забора стащить! - хмыкнула Юля.
        - А вокруг обежать? Тут же ворота где-то есть?
        - Думаю, он так и сделает… Но до ворот отсюда неблизко. Идем!
        Макар огляделся, чтобы наконец понять, куда они попали. Перед ними на огромном асфальтовом поле стояли сотни автобусов и маршруток. Автобусы-гармошки, желтые городские, междугородные «Икарусы», двухэтажные «туристы», приземистые «фордики» и длинные, как таксы, мелкоколесные японцы. Все это выстроилось не просто близко, а вплотную друг к другу. Некоторые не могли стоять прямо и откровенно заваливались на соседей. У многих не было колес и стекол. Стыдливо приподнятые капоты выпотрошенно смотрели пустотой. Все эти калеки стояли шеренгами, между которыми был оставлен узкий проход для проезда. Где-то через ряд или два визгливо работала болгарка. Еще ближе сыпала искрами электросварка.
        - Ча это такое? Ну вообще?
        - Кладбище автобусов.
        Макар озадачился.
        - Ча, правда? А разве автобусы…
        - Нет, их закапывают в ямы, а потом стоят вокруг и рыдают. Идем!
        Он хромал. Отбитая спина ныла в трех местах. Висевшая на заборе куртка грела плохо.
        - Ты не лыжник, нет? - раздраженно поинтересовалась Юля, наблюдая, как Макар протискивается между автобусами.
        - А ча такое?
        - У тебя лицо лыжника, которого долго били лыжной палкой!
        Макар порылся в памяти. Лыжная палка оставалась едва ли не единственным предметом, которым его пока что не били.
        Озираясь, чтобы их не заметили сварщики, они проскочили два или три ряда. Макар наспех рассказал Юле о Денисе. Она отнеслась к этому спокойно.
        - Ты же не знала! - воскликнул он.
        - Неа. Откуда?
        - А почему не удивилась?
        - Да много у них всяких… Деятель на деятеле! - сказала она сквозь зубы. - Кого нам только с Верой на хвост не сажали!
        Макар сообразил, что Вера - имя погибшей сестры. Внезапно ветер донес до них неясный металлический отзвук. Он был гораздо тише визга болгарки и состоял из отдельных ударов, точно по крышам автобусов неравномерно ударяли обернутым чем-то молотом.
        Макар вскинул голову.
        - Слышала? Ча это?
        - Это он! Нашел где-то проход и теперь бежит по автобусам! - безошибочно сказала Юля.
        Макар испуганно рванулся, но она отдернула его назад.
        - Куда? Не высовывайся! Ему сверху все видно! Думаешь, чего он туда залез?
        - Что делать?
        - Мусор проглотить и бегать!..
        - Ча-ча?
        - Нича! Помоги отжать двери!
        Они прокрались вдоль длинного, скривившего «гармошку» автобуса, немного выступившего из ряда. Макар с усилием отжал переднюю дверь. Они юркнули внутрь, пригнувшись, скользнули по проходу и затаились между сиденьями.
        - А если Денис нас видел? - спросил Макар.
        Юля усмехнулась.
        - Скоро узнаем… А если нет - пусть обшаривает все автобусы. Сколько их тут? Двести? Больше?
        - А по следам?
        - Карты ему в руки! Я проверила. Тут все истоптано…
        Секунду она просидела в задумчивости. Затем нетерпеливо куснула лезущий в рот шарф и протянула к Макару руку.
        - Дай!
        - Что?
        - Карту, которую ты взял!
        - Откуда ты?..
        Юля нетерпеливо дернула рукой, и Макар увидел, что край карты торчит у него из-под пайты.
        - Разворачивай! А этот кусок где? Отгрыз? Чего, нельзя было аккуратно снять?
        Он подпрыгнул на месте, от возмущения ударившись копчиком: он ненавидел эти женские штучки. Ничего не делают, а лезут координировать!
        - А ты сделай что-нибудь сама, а я тебя поосуждаю! - предложил он.
        - Ты и так меня осуждаешь! Все, проехали! Где мы? Ага, вот!
        Шерстяной палец Юлиной перчатки заскользил по карте, цепляя многочисленные непонятные знаки маркером.
        - Что ты ищешь?
        - Дверь для прыгуна. Бошку убери! Уши непрозрачные!
        Макар послушно отодвинулся и, приподнявшись, выглянул в окно. На соседнем автобусе холодный ветер лохматил рекламную пленку. Барышня в купальнике упорно продолжала радоваться йогуртам. Вот оно - сибирское здоровье! Бешенство витаминов в крови!
        Макар невольно позавидовал пленочной барышне. Он сидел, обняв руками колени, и дрожал. Было мерзко, промозгло. Пайта не грела, а издевалась. Хотелось встать и заорать дурным голосом: «Эй ты! Как там тебя! Я не играю!»
        Но кричать было нельзя. Макар это прекрасно понимал. Достал из кармана складной нож - короткий, не длиннее мизинца, завершающий цепочку брелка - и стал резать спинку переднего кресла, делясь с ней мыслями по поводу Дениса в частности и жизни в целом. Потом извлек зажигалку и стал подпаливать края вырезанных букв, добиваясь декоративного эффекта.
        - Ты чего делаешь? - спросила Юля.
        - Успокаиваюсь!
        - А-а! - Юля втянула носом. - Вообще-то запах ничего!
        Макар впервые встречал девушку, которой нравилась бы химическая вонь горелых сидений.
        - Умели раньше делать автобусы. А на новых ни фига не подпалишь, только плавится и капает, - пожаловался Макар.
        Юля поскребла щеку.
        - Это смотря чем зажигалка заправлена! Они тоже разные бывают, - рассеянно отозвалась она.
        Макар открыл рот. Этой закономерности он не знал.
        - Где ты научилась так через заборы скакать?
        - Да, в общем, нигде… - не отрываясь от карты, неохотно ответила Юля. - Практика. Весь прошлый год прожила в доме без лестниц.
        - Не бывает домов без лестниц.
        - Это ты строителям скажи. Я жила на шестом этаже, а лестница начиналась с четвертого… Есть! Вот! - скользящий палец Юли остановился на пересечении двух улиц.
        Рядом с пунктом ДПС на выезде из Москвы стоял знак двери. Она прикинула масштаб. В одном согнутом указательном пальце пятьсот метров.
        - Напрямую километра… полтора. Хорошо, пусть два… Дальше поскачем от двери к двери и окажемся на «Третьяковской». Знаешь это место? Там рядом «Макдак», а напротив храм с железным полом.
        - Он нас не догонит?
        - Без прыгуна?
        - Да.
        - Пусть побегает! Авось на бегу сдохнет! - сказала Юля с мстительным предвкушением.
        Макару стало не по себе. Похоже, эта девушка умела хранить ненависть долго, без резких всплесков и потерь, в сухом аккумулированном состоянии. Макар был другим. Он если не проломил кому-то голову в первые пять минут, не заорал и ничего не бросил, то гнев затухал. А тут - нечто совсем другое, тлеющее, полное яда. Макар, конечно, не выражал всю цепочку мыслей словами, но мысль на то и мысль, что самая длинная и сложная схватывается сразу на всей протяженности, а слова уже мячиками скачут вдогон.
        - Ну что? Идем? - спросил он, надеясь согреться на ходу.
        - Куда? Засечет. Да и забор. Ты на колючке застрянешь. Она теперь в нашу сторону.
        - А ты не застрянешь?
        - Да я уж как-нибудь… - ответила Юля скромно.
        - И долго будем ждать?
        - До темноты. Он же в темноте не видит?
        - Неа, не думаю.
        - Значит, в темноте и пойдем. Тогда и рабочие, кстати, уйдут. Легче будет ни на кого не напороться.
        - А охрана?
        Юля презрительно хмыкнула.
        - Да какая тут охрана? Два вневедомственных сержанта, вооруженные телевизором!
        Время тянулось долго. Макар изнылся от ожидания. Юля спокойно сидела, вытянув ноги и полузакрыв глаза. На карту больше не смотрела и, казалось, дремала. Макар, разглядывающий ее одежду, невольно позавидовал, как хорошо она подготовлена ко всевозможным городским случайностям. Шерстяная шапка с мудреным горнолыжным подгибом. Можно носить ее так, как сейчас, а можно дернуть вниз, и она, точно маска, закроет лицо, оставив только прорезь для глаз. Куртка теплая, немаркого цвета. На ней любая грязь - элемент дизайна. Штаны тоже теплые. Горные ботинки. Сидит на туристическом «подпопнике», который до этого находился под курткой и был выдвинут одним движением. Кстати, хорошая штука, еще, наверное, и спину греет. Ну в поднятом положении.
        Надеясь согреться, Макар стал поджигать переднее кресло, и так в этом преуспел, что едва не удушил их дымом. Двинув его локтем, Юля отобрала зажигалку.
        - Ты что, больной?!
        - А ча? Я думал, ты любишь, когда воняет!
        - Воняет, но не горит! Хочешь, чтобы сюда все ремонтники сбежались пожар тушить?
        Макар кашлянул. Об этом как-то не подумал. Проводив взглядом свою зажигалку, которую Юля швырнула в проход, он достал нож и стал чистить под ногтями:
        - Достали меня все… Маньяки с ускорением… Пчелы всякие…
        - Какие пчелы? - удивленно спросила Юля.
        - Да такие вот… - уклончиво буркнул Макар. - До мая доживу, уеду в Крым автостопом… Давно собираюсь!
        - А ты был в Крыму?
        - Рассказывали. Там хорошо. Прямо на берегу жить можно. Песок там, море, туда-сюда… Палатку поставлю… Рыбу буду ловить. Лепешки татарские покупать.
        - Без денег?
        - Не, ну какие-то деньги же будут? Арбузы устроюсь на бахче ворочать… Или охранять ча-нить. Кафе какое-нить.
        - От кого?
        - Да там… от вандалов всяких… - сказал Макар, смущенно пряча нож.
        Они опять помолчали. Их разговор походил на пьяного, который то бежит на заплетающихся ногах, то резко останавливается и откачивается назад.
        - Прикинь, короче, это самое… спросить хотел… ты с сестрой-то как? Любила ее? - неуклюже ляпнул Макар.
        Юля уставилась на него как на хирурга, уронившего ей в разрез вставную челюсть.
        - Верку-то? Отравить ее пыталась таблетками для посудомойки. Да и она тоже… Шрам на руке видишь? Ничего нет лучше школьных ножниц, когда засаживаешь их двумя руками.
        - Почему?
        - Отвали, а!
        Он пожал плечами.
        - Ча! Бывает! До любви надо еще дорасти! Любовь - это непрерывное биение двух сердец во встречном поиске друг друга! - уронил Макар, незаметно скашивая на Юлю глаза.
        Он примерно догадывался, какое впечатление произведет. После этой фразы люди, особенно из хорошо его знавших, всегда смотрели на него с недоумением. Мало кому было известно, что несколько лет назад он прочитал эти слова в журнале, валявшемся в будке патрульного «уазика». Это только кажется, что в патрульных машинах нет никаких вещей. Там полно всякого барахла. Журнальчики, домкрат, мятая пластиковая бутылка. Даже пакет с картошкой, которую незаконно торгующий таджик вручил патрульному для проведения домашней экспертизы.
        На полу автобуса было дико холодно. Макар стал приподниматься, намереваясь перебраться на сиденье, но тут по крыше что-то глухо ударило. Макар еще глупо задирал голову, а Юля уже зажала ему рот. На руке у нее была короткая перчатка, кожаная в основании, с шерстяными пальцами. И еще он почувствовал, что на ладони перчатки были толстые пластиковые вставки, обдиравшие ему рот.
        - Тихо! Там Денис! - прошептала она.
        Быстрые шаги катились по крыше, направляясь к «гармошке». Макар внезапно обнаружил, что аварийный люк рядом с «гармошкой» снят и сквозь него сереет кусок неба. И люк этот был близко, очень. Если заглянуть в него, то…
        Юля беззвучно нырнула за сиденье, завалив с собой вместе и Макара. Они лежали, подтянув к себе колени, и слушали шаги. Те были хоть и стремительные, но какие-то заплетающиеся. Кто-то дошел до люка. Грузно сел. Свесил ноги. Спрыгнул. Совсем близко - казалось, рукой можно дотянуться - Макар увидел ботинки.
        Они стояли и, покачиваясь с пятки на носок, казалось, колебались, куда им идти. Потом тяжело шагнули в сторону водительской кабины и… исчезли. Потянулись длинные томительные минуты. Ботинки не появлялись. Хуже, что и люк не лязгал и дверь не отжимали - значит, Денис по-прежнему оставался в автобусе. Заметил ли он их? Что делает так долго?
        Макару было бы легче, если бы страшные ботинки находились рядом. Он приподнимался. Шею сводило судорогой. Слух жадно ловил все звуки. Тишина стояла такая - пальцами потрогать можно. Взять в кулак. Нарезать как масло.
        - Надо выбираться! Давай через заднюю дверь! - едва различимо шепнул он Юле на ухо.
        Она вопросительно оглянулась, видимо, не расслышав. Лицо упрямое. Губы в тонкую нить. Такая сдаваться не станет. Даже без шансов на победу пойдет на танк с лопатой. Макар почуял, что у этой девушки можно набираться решимости, точно пить воду из родника.
        - Он что-то делает! Может, бензином тут все обливает, а мы и не знаем, - снова шепнул Макар.
        - Бензин мы бы почуяли. Ладно, идем. - Юля высунула в проход голову, покрутила ей и вдруг быстро и бесшумно, как уж, поползла к задней двери. Макар едва успевал за ней. Перочинный нож сунул в рукав. В ладони Денис его сразу заметит и легко выбьет, а в рукаве… кто знает.
        Он видел, как Юля ткнулась в дверь, толкнула ее и сразу подалась назад. Макар даже не поверил, что она так легко сдалась. А как же лопата? Как же танк?
        - Ты чего? Давай я! - вызвался Макар.
        Юля молча ткнула пальцем. Макар увидел, что снаружи дверь блокирована высверленным уголком, через который проходят насквозь длинные болты. Если и со средними дверями то же самое, остается только передняя, а там Денис!
        Со стороны водительской кабины долетел какой-то звук. Явно человеческий и где-то даже ироничный. Макар осознал, что все потеряно. Они проиграли. Глупо было ползти назад - как червяки какие-то. Еще глупее будет ползти вперед - прямо под ноги ожидающему их Денису. То-то он станет издеваться!
        В груди у Макара вскипело. Его ярость к ведьмарю была сложносоставна. Он не столько ненавидел Дениса как Дениса, сколько презирал себя за страх, который перед ним испытывал.
        - Прорываемся! Чтоб тебя!.. - прохрипел он и рванул по проходу, выставив вперед голову и страхуя ее руками. Если будет подножка или внезапный удар, лучше иметь бошку защищенной.
        И подножка последовала. Только поставил ее не Денис, а круглый поворотный диск под «гармошкой». Макар покатился по проходу, оцарапав руку собственным ножом, спрятанным в рукаве. И это было ужасно обидно: пострадать от самого себя.
        Вскакивая, почувствовал, как Юля перескочила через него, а потом вдруг резко остановилась. Макар едва не смел ее с дороги, недоумевая, почему она медлит. Потом разобрался.
        Денис!
        Бывший шныр спал, устроившись на первом от водителя двойном сиденье. Колени поджаты к груди. Воротник белой куртки поднят до самого носа, пунцовеющего во сне алой ягодой. Озябшие руки спрятаны под мышками. Слишком короткие брюки задрались выше ботинок. Видна синеватая пупырчатая полоска кожи. Во сне Денис дрожал, хотя бы этим пытаясь согреться. Кожезаменитель на спинке сидений был наполовину отодран. Макар сообразил, что Денис пытался срезать его и укрыться, как одеялом, но осознал глупость затеи и бросил дело незаконченным.
        - Ча это он? Дрыхнет? То-то его шатало на крыше! Для нас прошло часа три, а для него три дня, если не четыре… И все время без сна!
        Макар зачем-то продолжал шептать, хотя ясно было, что Денис не проснется, даже если кричать. Бедняга совсем выбился из сил.
        Юля деловито огляделась и, вскинув руки, стала решительно дергать поручень, пытаясь оторвать его от креплений. У нее не получалось. Тот держался крепко.
        - Помоги! - потребовала она.
        - Зачем?
        - Потом объясню! Помоги!
        Обманутый ее спокойным голосом, Макар с чистой совестью подтянулся на соседнем поручне и, ударив по трубе ногой, «помог».
        - Так зачем? - снова спросил он, увидев, как Юля наклонилась за трубой.
        Макар забил тревогу только, когда труба начала с размаху опускаться Денису на голову. В последний момент он успел оттолкнуть Юлю. Она качнулась. Труба врезалась в спинку сиденья. Девушка зашипела, рванулась, попыталась ударить коленом. Несколько секунд они, тяжело дыша, перетягивали поручень друг у друга. Макар был цепок как клещ.
        Тогда Юля перестала бороться и неожиданно улыбнулась.
        - Отпусти, - попросила неожиданно ласковым голосом.
        - Зачем? - подозрительно отозвался Макар.
        - Просто отпусти и все!
        - А ты его не ударишь?
        - Кто? Я? Нет.
        - Честное слово даешь?
        - Даю!
        - Вот и отпусти сама!
        - Я же дала честное слово! - яростно зашипела Юля. Она резко наклонилась и попыталась укусить его за руку.
        - А я не взял! - вместо своей руки Макар подсунул сорванную с ее же головы шапку. Когда он сдергивал шапку, по плечам плеснули каштановые, тяжелые, очень густые волосы.
        Эти освобожденные волосы почему-то остудили и Юлю, и Макара. Они, не сговариваясь, выпустили трубу и отскочили друг от друга. Юля молча вырвала шапку, наспех затолкала под нее волосы и, пнув валявшийся у ног поручень, выскользнула из автобуса.
        Макар бросился было за ней, но вернулся и обшарил карманы Дениса - так мягко и нежно, как их умеют обшаривать только карманник и любимая женщина. Ничего особенного. Ключи, немного денег, защепленных синей прищепкой, и пузатая непрозрачная банка, похожая на баночку от крема для рук.
        Деньги забрал без зазрения совести. Ключи оставил, а непрозрачную банку прихватил потому только, что возле нее начала немедленно кружиться его золотая пчела. До этого момента пчела пропадала невесть где, а тут вдруг появилась и, нетерпеливо шевеля усиками, ползала по банке вдоль края крышки.
        Интересуясь, что могло ее привлечь, Макар открыл банку. К его удивлению, она оказалась внутри пустой, хотя на стенках заметны были следы чего-то желтоватого, густого, похожего на старый засахарившийся мед. Воспользовавшись открытой крышкой, золотая пчела резво забежала внутрь. Макар попытался согнать ее пальцем, но пчела, немного отбежав, снова вернулась туда же.
        Снаружи кто-то нетерпеливо постучал по борту автобуса. Юля.
        - Эй! Ты идешь или нет?
        Макар заспешил.
        - Ча? Хочешь сидеть? Ну сиди! - сказал он пчеле и, завинтив банку, сунул ее в карман.
        Денис шевельнулся во сне, открыл глаза, невидяще посмотрел на Макара, в котором все замерзло от ужаса… и, повернувшись, ткнулся лбом в спинку сиденья. Он был такой жалкий, что в Макаре шевельнулось сочувствие. Стоило связываться с ведьмарями, чтобы вот так вот мерзнуть, трястись и бояться вернуться ни с чем?
        Юлю нагнал на полпути к забору. Не успел он выяснить, как она собирается перебираться через колючку, а Юля уже вскарабкалась на крышу двухэтажного красного «туриста», специально приехавшего из Англии, чтобы сгореть в Северном Тушино от замыкания проводки. В ряду автобус стоял крайним. Лишь полтора метра отделяли его от проволоки.
        На крыше девушка опустилась на корточки и мрачно смотрела сверху, как Макар без всякого блеска лезет за ней. И оттого, что она так смотрела, он пугался и хватался рукой за облизанное огнем стекло. Даже опасался, что Юля столкнет его ногой. Но она не столкнула. Напротив, ловко втащила наверх.
        - Спасибо! - выдохнул Макар.
        Лучше бы промолчал, потому что Юля вспылила и носом вжала его в крышу автобуса.
        - Ты псих или ученые еще не определили? Он ведьмарь! Его нельзя было щадить!
        - Да я и не щадил, - оправдываясь, буркнул Макар.
        - А что?
        Макар подтянул колено и, столкнув Юлю, рывком сел. Ладони были в черной копоти. Он плюнул на нее - не оттирается.
        - Трубой по башке - это как-то сильно круто… Я так сразу не могу!
        - Учись! Ты ему не дашь - он тебе даст!
        - Не дал же, когда за нами шел, - возразил Макар.
        - Значит, зеленый еще! Они поначалу все пушистые. По-хорошему хотят, чтобы совесть их, гадов, не грызла. Только заканчивается все равно одинаково. Я им Верку никогда не прощу!
        - Так ее же эль убил проклюнувшийся…
        - Я их не различаю! Если ты с элями - значит, сдохни сам! А не сдохнешь, я помогу! - крикнула Юля, показывая бело-розовые десны. Глазные зубы у нее были тоньше и чуть длиннее остальных. Она казалась злой, беспощадной лаской.
        Потом вскочила и ласточкой прыгнула через проволоку. Макар видел, как она на мгновение коснулась руками забора и красиво, точно в воду, скользнула на другую сторону. Опасаясь передумать, прыгнул за ней, но, уже в полете глупо и стыдно испугавшись, бестолково забарахтал ногами. Задел проволоку, вместе с ней качнулся вперед и, отброшенный, мешком перевалился через забор. Упал на ладони и на грудь, ударился щекой так, что отдалось в затылке. Сгоряча вскочил, пробежал метра два и опять свалился. Юля подхватила его и, дернув как морковь, подняла на ноги. Макар замахал руками, вырвался. Он был разгорячен, взбудоражен. Над ним дыбился побежденный забор.
        - Ты видела?
        Юля поморщилась.
        - Лучше бы не видела. Зачем падать там, где можно стечь?
        - Стечь?
        - С высокого забора лучше стекать. Возникает трение, скорость уменьшается.
        - А потом головой?
        - Для страховки головы придуманы руки, а для спины кувырок… Сильно пропоролся?
        Макар оглядел себя. Сгоряча ему показалось, что ран вообще нет, но оказалось, проволока оставила на ногах несколько отметин разной глубины.
        - Все? Полюбовался собой? Идем! - поторопила Юля.
        - Болит же!
        - Это еще не болит. Вот завтра утром - точно заболит. Воспалится все - любо-дорого!
        - Ты не могла бы не орать?
        Замерзший, вымотанный, он ощущал себя чем-то вроде резко всплывшего водолаза. То есть, с одной стороны, тормозил, а с другой - его удивляли самые простые вещи. Например, почему солнце не падает и зачем человеку два маленьких глаза, а не один большой?
        - Я не ору. Я говорю спокойно, - обиделась Юля.
        - Тогда говори спокойно немного тише. И двигайся помедленнее! А то я пугаюсь! - попросил Макар.
        - А ты двигайся пошустрее! У нашего спящего ведьмаря могут быть приятели.
        Юля мельком взглянула на карту и уверенно зашагала в сторону выезда из Москвы. Там, где бесконечный забор закруглялся, стояла железная бочка, в которой дорожные рабочие жгли мусор.
        Окоченевший Макар бросился к ней греться. Юля последовала его примеру. На пальцах ее вытянутых к огню перчаток вспыхивали и сворачивались шерстинки. Макар вспомнил, как недавно эта же перчатка вжимала его носом в крышу автобуса, и решил немного покачать права.
        - Больше так не делай! Не кидайся на меня! - предупредил он.
        - А то что? - заинтересовалась Юля.
        - А то будет бобо!
        Она опасно прищурилась.
        - Бобы не будет! Скажи, что пошутил! Или я исчезаю, и ты остаешься расхлебывать все один!
        Макар вспомнил спокойных «мальчиков» Тилля, которые наверняка пущены по его следу, и ему расхотелось оставаться.
        - Я пошутил, - поспешно выпалил он.
        - Ненавижу пошутистов! - отрезала Юля.
        - И я тоже, - произнес кто-то за спиной у Макара, и на плечо ему легла рука.
        Она была тяжелой, как лопата. В ней таилось больше силы, чем гуманизма. Макар тревожно обернулся. За его спиной, покачивая в руке тяжелый шнеппер, стоял Родион. Он был тщательно выбрит, но глаза запали, черты обострились, и в лице жило недовольство.
        - К-как ты нас нашел? - заикнулся Макар.
        Родион неторопливо поднял на уровень его глаз шнеппер, который теперь смотрел Макару точно в переносицу. Макар ощутил в себе зябкую трусость. Он ждал возмездия.
        - Я не искал. Она нашла.
        Макар увидел, что по поблескивающей дуге шнеппера ползет пчела. От его личной пчелы она отличалась более темными крыльями и бледноватой, словно немного стершейся позолотой. Родион дал Макару посмотреть на пчелу и опустил шнеппер.
        Макар шевельнул деревянным языком.
        - А разве она может?..
        - Пока ты шныр и у тебя есть своя пчела - да, может. Афанасий сказал Кавалерии, что за тобой охотятся ведьмари. Она предлагает тебе вернуться в ШНыр. Если ты, конечно, хочешь…
        Макар прикоснулся ногтем к горячему краю бочки, сквозь ноготь ощутив ее жар.
        - Так хочешь или нет? - нетерпеливо повторил Родион.
        Макар ощутил, что, если сейчас скажет «нет», тот повернется и уйдет, так ни разу и не обернувшись.
        - А почему ты меня ищешь?.. Ты же вроде… - пробормотал он.
        Глаза у Родиона, и без того недобрые, стали опасными.
        - Из ШНыра я ушел. Сейчас выполняю просьбу Кавалерии. И все.
        - Значит, сам бы ты не пошел меня спасать? - уточнил Макар.
        - У меня куча дел, - сухо сказал Родион. - В ванной отвалилась плитка. На балконе надо делать полки. Поэтому ты или идешь со мной, или…
        Он оглянулся и, держа наготове шнеппер, проводил взглядом подозрительно замедлившуюся машину.
        - Где твоя пчела? - прозвучал внезапный вопрос.
        - Ча? А, тут! - Макар хлопнул себя по карману.
        Родион даже не опустил глаз. Карманами не интересовался.
        - Покажи!
        Макар послушно достал банку и отвинтил крышку. Банка из-под крема оказалась пустой. Лишь желтый медовый подтек, приманивший пчелу, остался на прежнем месте.
        - Во дела, улетела! - растерялся Макар. - Ну и ча? Она у меня из холодильника выбиралась!
        - Где ты ее взял?
        - Пчелу?
        - Про пчелу я знаю. Банку!
        Макар торопливо рассказал. Родион нехорошо хмыкнул, отнял банку и поднятой с асфальта спичкой осторожно тронул медовый подтек. Он пока ничего не объяснял, но выражение его лица нравилось Макару все меньше.
        Закончилось все тем, что Родион бросил в банку желтоватый кружок десятирублевой монеты и закрутил крышку. Встряхнул и - Макар не услышал ожидаемого звука.
        - Пусто, - сказал Родион, открывая банку.
        - Но куда она..?
        - Все туда же! Гай стал на десять рублей богаче… Ничего! Просто так я денег не раздаю!
        Достав плоскую коробочку, Родион выудил из одного из отделений немного глины, из другого - каплю смолы, из третьего - цветочный пыльцы и, быстрым движением соединив в один комок, торопливо бросил в банку, на которую в этот раз специально не надел крышки. Та засосала все со свистом.
        - Ну вот, - удовлетворенно сказал Родион. - Моя десятка уйдет у них на ремонт. И еще придется добавить. Если, конечно, Гай не закрыл канал. Но если он считает, что банка до сих пор у Дениса, то не закрыл. В Кубинке сейчас весело. Пару комнат у них разнесет, обещаю!
        - В Кубинке?
        - А где еще? Это телепорт ведьмарей! Главное хоть на миг коснуться дна и… Пальцем не лезь, дурила!
        Макар отдернул руку.
        - Как ты догадался? - спросил он упавшим голосом.
        - По капле меда. Денис не был уверен, что пчела полетит за ним по доброй воле. Вот и подстраховались.
        - Золотую пчелу нельзя поймать, - жалобно сказал Макар.
        - Поймать, как оказалось, можно, особенно если телепортировать ее поближе к ведьмарской закладке… Той, которая часть нашей шныровской… Меня больше интересует, зачем Гаю вообще пчела? - задумчиво произнес Родион.
        Он подошел к бочке и впервые оказался близко от Юли. Поднял голову и бесцеремонно окинул ее взглядом с головы до ног.
        - Это кто?
        - Знакомая.
        - Близкая?
        - Близкая! - сгоряча выпалил Макар.
        - Насколько? Два года женаты, ребенок гуляет с бабушкой? - вопрос был бестактный, абсолютно в стиле Родиона.
        Макар вознегодовал. Правда, рычать на него не отважился. Родион был волк, а он, Макар, пока подающая надежды молодая овчарка. И все же не струсил.
        - А ча, интересно? - спросил с вызовом.
        - Да. Потому что иначе ее придется пристрелить! Она много слышала, - насмешливо сказал Родион.
        Гладкий лоб девушки треснул вопросительной морщинкой.
        - Он пошутил. Не обращай внимания! Он плохо относится к женщинам! - поспешно сказал Макар.
        - Это женщины плохо к нему относятся, а он не знает, как отреагировать, - лениво отозвалась Юля. - Решил, что ему нечего терять.
        - Что-о? - вспылил Родион.
        - Да все то же! Есть такая игра. «Ты меня все равно не выберешь и поэтому я тебе сейчас покажу, в какой мере ты мне неинтересна».
        Обозленный Родион шагнул к Юле, но вынужден был отпрыгнуть, потому что она опрокинула на него горящую бочку. Потом рванула через дорогу. Обожженный вылетевшей из бочки доской, Родион взревел и бросился за ней. Макар остался на месте. Он и так догадывался, чем все закончится.
        Родион вернулся спустя несколько минут. Запыхавшийся, но восхищенный.
        - Ну девчонка! Удрала-таки! Я почти ее настиг, а тут пост ДПС, стена, и она - ап! - исчезла.
        - Она хорошая, - сказал Макар, сам не зная зачем.
        Родион озабоченно потрогал ногу. Вылетевшая головешка прожгла джинсы.
        - Я почувствовал, - сказал с ухмылкой. - Я тоже хороший. Но лучше всех Тилль. Перед Новым годом по улице ходили десять подвыпивших берсерков средним весом в сто килограммов и заставляли людей делать добрые дела. Если кто-то отказывался, его били ногами. Это был особый проект Гая, носивший кодовое название «Нести добро в массы». Ну все, пора! С Кавалерией будешь объясняться сам!
        Глава 13
        Раз - муравей, два - муравей
        Философия начинается с удивления. Аристотель
        Яра проснулась от ощущения, что кто-то перышком, извлеченным из подушки, щекочет ей нос.
        - Сейчас буду бросать в кого-то кирпичами! Я в два часа из нырка вернулась! - серьезно предупредила она, несколько смягчая тон, поскольку не исключала, что это может оказаться Ул.
        Но это был не Ул. И вообще не человек. Яра провела рукой по носу и смахнула на одеяло большого муравья. Красно-бурый, с крупной головой, темным брюшком и непрерывно шевелящимися усиками. Муравей не просто полз по ее носу, но и тащил за собой сосновую иголку.
        - Откуда ты взялся? В ШНыре, что ли, живешь? На улице - метровый снег, - зевая, спросила она и посмотрела на часы.
        Было уже время завтрака. Яра некоторое время взвешивала, чего хочет больше: есть или спать. Оказалось, что есть. Пока она одевалась, муравей бегал по одеялу, точно копье таская с собой свою иголку. Он явно что-то искал.
        Потом Яра выбросила муравья из головы, но, когда вышла в коридор, вновь ощутила, что нос ей что-то щекочет. Скосила в сторону губы, чтобы вместе с ними скосился и нос, и левым глазом разглядела на кончике носа рыжего муравья, несколько смазанного от того, что глазу приходилось смотреть совсем близко. И опять с иголкой.
        Она стала медленно поднимать руку, чтобы щелкнуть по нему. Муравей напрягся. Яра увидела, как он грозно привстает, готовя к бою полное кислоты брюшко. Яра медленно пронесла руку мимо носа и, притворяясь, что ничего не замечает, пригладила назад волосы. Муравей несколько расслабился, и именно в этот миг она резко дунула.
        Не ожидавший этого муравей, кувыркаясь, перелетел на висевшую на стене фотографию. Яра впервые внимательно вгляделась в нее. Надо же! Это курс Кузепыча! Она не подозревала, что у Кузепыча уже тогда были смешные поросячьи щеки и вытаращенные глаза. Больше никого на фотографии не узнала и предположила, что остальные погибли или ушли. Хотя нет: вот этот дядька, кажется, занимается на Дону разведением пегов. Точно! Она видела его как-то мельком. Громкий такой, усатый, хохочет, точно в железную бочку.
        Яра рассмеялась и спустилась в столовую. Суповна расшвыривала по тарелкам добавку и устраивала разбор полетов Кузепычу. «Надо же! Никак от него не отделаешься!» - подумала Яра.
        - Ах ты, вша румяная! Молока дитям не мог купить! Гречку всухомятку трескають! Я табя еще мальчишкой помню, утроба ненасытная! Думашь, забыла, хто у меня консервы крал?
        Кузепыч сопел и, бурея от гнева, крутил в пальцах ложку, однако рта не раскрывал, зная, что спорить бесполезно. Она только еще больше развоюется.
        - А ну кто тут ложку портит! Положь, тебе говорю! - закричала Суповна и, выхватив у Кузепыча завязанную узлом ложку, легко развязала ее опытными узловатыми пальцами.
        Обычное место Яры было занято девицей Штопочкой, которая мрачно обгрызала мясо с огромной говяжей кости. Для Штопочки Суповна готовила отдельно: накормить ее можно было только мясом. В идеале, как шутили, сырым, но и вареное она тоже уважала.
        Яра подсела рядом с Афанасием. Макс с Улом уже позавтракали. Обычно веселый, Афанасий выглядел подавленным. Сидел и ковырял ложкой в каше с таким видом, словно выуживал из нее чьи-то вставные зубы.
        - Неудачи на любовном фронте? - спросила она.
        Афанасий горько усмехнулся.
        - Хочешь поспорить?
        Спорить Яра не стала. Он продолжал с ненавистью ковырять кашу.
        - С Гулей что-то? - спросила Яра через некоторое время.
        - С Гулей все прекрасно, - кисло отозвался Афанасий. - Хотя нет. Она недавно встала. У нее паршивое настроение. Ну ничего! Скоро выпьет кофе, съест молочную шоколадку и начнет дико ржать. Это произойдет где-то в 8-45, самое позднее в 8-50.
        Он внезапно хихикнул - резко, точно чихнул - и быстро взглянул на часы.
        - Так и есть. Без четверти. Потом будет ходить по магазинам и биться об заклад, что в запечатанной пачке с жвачкой окажется муха. Или что заведующий магазином сейчас сядет на йогурт. Почему-то на второе спорят почти всегда…
        Яра с тревогой смотрела на Афанасия. Он говорил сухо и злобно, и это беспокоило ее куда больше, чем само содержание.
        - А вечером Гуля придет домой и осознает, что жизнь не удалась. Что ее подруги уже замужем и сидят с детьми, или где-то учатся, или что-нибудь такое в том же духе. А вот она совершенно одинока, и никто ее не любит, кроме определенного списка людей, который ей глубинно не интересен, ибо не покрывает ее духовных потребностей! Что такое «духовное» - она при этом абсолютно не понимает!!! Ей кажется, что человек, припершийся в музей, испытывает «духовное удовольствие»! Слышишь, духовное, а не бедненькое душевное! И снова слезы, обкусывание ногтей и паршивое настроение. Потом вдруг спохватится, что у нее есть только я, бедная несчастная сиротка из ШНыра, и меня надо жалеть, сдувать с меня пылинки, целовать меня в мои несчастные вумные глазки, которые ей выгодно считать голубыми, потому что у нее цветовой кретинизм! А потом будет жрать шоколад, обзванивать всех своих подруг и спорить с ними, что у них в ванной сейчас прорвет трубу…
        - Ты ее не любишь? - спросила Яра внезапно.
        Афанасий поморщился. Играться с кашей уже бросил и теперь катал хлебные шарики.
        - А что, любить и видеть недостатки нельзя?
        - Можно. Но лучше не злоупотреблять. Выгоднее видеть у людей только хорошее. Все равно опереться можно лишь на это.
        - Возможно, у тебя как-то иначе, но у меня круглосуточной любви не получается! Я полюблю ее через… - Афанасий снова посмотрел на часы, - уже довольно скоро. Так что не беспокойся! Я всю эту чушь сейчас несу, а сам собой втайне любуюсь, какой я сложный! Хотя чего тут сложного? Табуретка и то сложнее! У меня сейчас состояние № 4. Или нет: № 6. № 4 - это когда гормоны на гармошке играют.
        - Откуда знаешь?
        - Да уж знаю… - кисло отозвался Афанасий. - Я теперь все про людей знаю! Каждый человек - это цепочка из четырех, пяти, шести состояний, которые повторяются по кругу. Шесть мыслесостояний - если человек сложный. Если простой - три. Даже Пушкина, я уверен, можно разложить как по нотам, и будет их от силы штук восемь. Какой дурак придумал, что люди сложные? Простые мы, как это вот!
        Афанасий щелкнул пальцем по хлебному шарику, и тот куда-то улетел. Яра решила, что пора срочно менять тему.
        - Ты сегодня в нырок-то идешь? - спросила она.
        У шныров этот вопрос считался нейтральным, однако Афанасия он заставил вздрогнуть.
        - Ни за что! - резко ответил он и, сам испугавшись этой резкости, виновато добавил: - В болоте застряну. Я теперь как беременный, то смеюсь, то плачу. Как меня только ограда шныровская пускает?
        - Почему? - поинтересовалась Яра.
        Афанасий с мукой взглянул на нее. Его вирусная любовь к Яре давно прошла, но доверие осталось. На миг ей показалось, что он хочет сказать что-то важное, но тот опустил глаза и покачал головой.
        - Сволочь я! Просто слабая сволочь. Пока все хорошо, на меня опираться можно. Пока добро не требует каких-то усилий, я его делаю. Но чуть какая опасность или…
        Он махнул рукой. Лицо было такое опрокинутое, что Яре захотелось сделать для него что-нибудь хорошее. Подумав, что это может быть, она вытащила из кармана железную коробочку. Ногтем большого пальца прошлась вокруг, приподнимая залипшую крышку. Коробочка всхлипнула и открылась.
        - Я хочу тебе кое-что подарить, - сказала она и придвинула ее к нему. Афанасий увидел светлое вытянутое семечко. С одного края раздувшееся от скрытой силы, а с другого - тонкое и вялое.
        - Лимон? - спросил Афанасий.
        - Трудно сказать. Внешне - да.
        - С двушки?
        - Думаю, да, но с какой гряды, не знаю. Когда-то мне подарил его Меркурий. В первой мой год в ШНыре. Сказал: «Когда тебе будет. Паршиво. Просто дохни. На него!»
        Афанасий потрогал семечко ногтем.
        - И тебе что, никогда не было паршиво?
        - Было, - признала Яра. - Но мне всегда казалось, что это еще не то паршиво. Что может быть хуже. Я всегда доставала его и прятала обратно. Держи!
        Афанасий повертел коробку, начал было ее отодвигать, но потом закрыл и сунул в карман.
        - Заметь, что я взял! Ул бы отказался. Этим я как бы признаю, что мои страдания больше, чем когда-либо могут быть твои! - сказал он вызывающе.
        - Не сложничай! У меня есть Ул. И мне на всю жизнь для счастья его хватит.
        - У меня тоже есть Гуля. И тоже на всю жизнь, - отозвался Афанасий, но словно сожалея, что это так.
        Рядом послышался вопль. Фреда, сорвав с ноги ботинок, в истерике колотила каблуком по столу.
        - Муравьи! Ненавижу! Они лезут в мою тарелку! А ну вон пошли, обжоры!
        Яра вскочила. По столу младших шныров проходила муравьиная тропа. Пересекавшая столовую, она возникала неизвестно откуда, поскольку до стены не доходила и трещины, откуда могли бы появляться муравьи, в своем начале не имела. Казалось, она органично продолжает другую, невидимую, начавшуюся неведомо где.
        Удары ботинком не причиняли насекомым вреда. Яра, как ни старалась, не увидела ни одного раздавленного муравья, хотя колотила Фреда от всей души. Каблук отпечатывался в просыпанном сахаре. Яра схватила ее за руку. Она уже разглядела, что все муравьи были такие же красно-бурые, как ее утренний знакомый.
        - Отпусти! - потребовала Фреда.
        Яра опасалась, что та снова начнет размахивать ботинком, но Фреда уже утихла и только сердито дергала шнурки, собираясь вернуть обувку на ногу.
        - Ненавижу все, что ползает! Особенно по мне!
        Яра проследила глазами длинную цепочку муравьев. Те волокли кто хвою, кто соломинку, кто маленький кусок глины, кто траву.
        - Они что-то тащат. И явно не из ШНыра. Везде снег! - сказала Яра.
        - Допустим! Но сахар прут явно у меня! И при этом нагло проползают сквозь стекло, - Фреда сдула с сахарницы ползущего по ней муравья.
        Помогая дежурным убирать тарелки, Яра задержалась у преподавательского столика. Она стояла и слушала, как Кавалерия озабоченно говорит Вадюше:
        - Вчера вечером их было всего десять! Семь рабочих муравьев, два муравья-самца и одна самка. Витяра клянется, что не больше. А уже сегодня утром…
        - Так пусть он их и уберет, раз виноват! - подпрыгивая на стуле, потребовал Вадюша.
        Сегодня он был не в желтенькой курточке, а в пиджачке небесного цвета, из нагрудного кармана которого торчал алый платок. И все время подпрыгивал, стряхивая с себя муравьев. К Кавалерии они почему-то не лезли, а вот Вадюша представлялся им чем-то вроде огромного пряника.
        - Витяра не может никого убрать!.. - раздраженно ответила директриса. - Витяра примчался ко мне сегодня в четыре утра! Потом мы заглянули к нему. В его комнате ужас что творится.
        На край стола заполз еще один муравей. Этот тащил сдвоенную сосновую иголку с обломанными краями. Между двумя иголками запуталось что-то мелкое, вроде паутины. Муравей решительно проследовал куда-то мимо руки Вадюши и вдруг исчез. А еще через несколько секунд на дальнем конце стола появился еще один и тоже с сосновой иголкой. Яра решила, что муравей тот же самый, но нет… Иголка была не сдвоенная.
        - И так теперь везде! По всей школе! - сказала Кавалерия.
        - А что они делают? Пчелы находят новых шныров, а эти? - спросил Вадюша.
        - Эти пока ничего особенного не делают. Просто тащат материалы!
        - Куда?
        - Куда-то! - отрезала она. - Не хочу навязывать свой взгляд на вещи, но!!! Когда строишь что-либо в ШНыре, надо спрашивать разрешения у меня! И в мой чай, между прочим, я соваться никому не разрешала! - отрезала Кавалерия и так дунула на муравья, забравшегося на край ее стакана, что тот улетел кувырком.
        - Глина, хвоя, трава. Где они их берут? Всюду снег! - жалобно сказал Вадюша.
        - С двушки, - не сомневаясь, ответила Кавалерия. - Но не это главное! Разве ты ничего больше не заметил? Черенок от листа! Вот этот высохший лепесток, и тут… Не наводит ни на какие мысли?
        Кавалерия подняла руку и поймала тонкий, похожий на паутинку побег, повисший в воздухе в полуметре от стола. Как он очутился здесь и за что держался, оставалось загадкой.
        - До первой гряды ничего этого нет! - воскликнул Вадюша.
        - Точно. Хвои - да, сколько угодно, но вот всего остального… Значит, муравьям все равно куда проникать. Первая гряда, прииск, Межгрядье… Пространства для них не существует!
        В столовую вошла Алиса, которая шла, сунув в карманы руки. Смертные жетоны на ее груди задорно позванивали. Она приблизилась к столу Кавалерии и, глядя выше ее головы, насмешливо сказала:
        - Я из Зеленого Лабиринта, если это кому-то интересно!
        - И? - спросила директриса нервно.
        Алиса улыбнулась уголками рта. Разнообразных улыбок у нее было гораздо больше, чем, скажем, у Рины, у которой в ассортименте присутствовало одно неуемное ржание.
        - Каменного фонтана там больше нет, - сказала она.
        Кавалерия вскочила, опрокинув стул.
        - ЧТО?!
        Алиса посмотрела на упавший стул. Она явно получала от ситуации большое удовольствие.
        - Ну ладно. Вообще-то он еще есть, но вокруг него муравейник. И с каждым часом он становится все выше. Если это кому-то интересно!
        Глава 14
        Разговаривающий автобус
        - Прости нас, дядя Скрудж!
        - Ничего! Вы тоже погибнете! Из мультика
        Белдо развернул пленку, подышал на чупсик и протянул его ребенку.
        - Я зарядил его ионами добра! У малыша все всегда будет хорошо! Если откроются какой-либо дар или талант - не пугайтесь и не удивляйтесь! Это от неба! - сказал он.
        Рядом мама малыша корчилась от восторга. Млада и Влада терпеливо ждали, пока закончатся ее счастливые судороги и она уйдет. Но та все не уходила, умоляюще сжимая руку Дионисия Тиграновича. Тот пытался осторожно высвободиться - как бы не так.
        - А диатез? Мы же приходили к вам с диатезом!
        Белдо поморщился. Об этом он совсем забыл. Он редко занимался всей этой чушью. У них в форте существовал специальный отдел по работе с родителями детей-гениев. Там сидела бойкая старушка, заплетающая себе множество косичек, как девочка. В одной косичке синяя ленточка, в другой - алая, в третьей - желтая, в четвертой - голубая. Родители дико смотрели на эти ленточки и не замечали, что у старушки вообще-то крокодильи зубы.
        А Белдо и рад бы сделать их некрокодильими, но не мог - обратный эффект закладки. Их даже подпиливать и вырывать бесполезно - за ночь снова отрастают.
        Дионисию Тиграновичу наконец удалось отвоевать свою руку.
        - Какой может быть диатез, мамочка! - снисходительно произнес он. - Пройдет через неделю… Сегодня что у нас, вторник? Вот и отсчитывайте неделю от вторника. Нет-нет, какие деньги! Уберите, а то обижусь! Младочка, Владочка, да скажите хоть вы, что я не нуждаюсь!
        - Он не нуждается. Это я всегда нуждаюсь, - сказала Владочка, быстро пряча бумажку в карман.
        Мамочка была счастлива. Во Владе она узнала одну из известных телеведущих. Наконец взяла на руки свое диатезное счастье и ушла, попрощавшись с Белдо раз шесть и получив от него взамен минимум два воздушных поцелуя. Обычные поцелуи, невоздушные, Белдо ненавидел, считая, что они переносят микробов.
        Дионисий Тигранович долго махал ей рукой. На лице постепенно гасла сладкая улыбка. Он стоял на детской площадке у себя во дворе - легкий, стройный, в алом, как у гнома, колпачке, который доставал ему до середины спины. Кепок, ушанок, бейсболок, колпачков, шляп с полями и без, панам и прочих шапкообразных у него было превеликое множество, и все одна другой необычнее.
        У глухой стены двора, за которой некогда был каретный сарай, а теперь аккуратное офисное зданьице бледно-розового цвета с танцующей на карнизе трехмерной балериной, роились поклонницы Дионисия Белдо. Их было около десятка. Порой по настроению он ходил с ними под ручку и окутывал их горячим облаком своей симпатии.
        Когда это было необходимо, старичок умел чаровать, причем делал это бескорыстно, нередко и сам увлекаясь новым человеком. Застенчивые люди в первую встречу получали порой столько тепла, сколько не получали за всю жизнь. Голова у тех шла кругом, и они не замечали маленького подселенного эля, который начинал разъедать их тело. Впрочем, эль подселялся не всегда. Белдо не был злодеем в узком смысле этого слова, иначе не прилетела бы за ним в свое время золотая пчела.
        «Опять наш задружился!» - ревниво говорили Млада и Влада, наблюдая, как Дионисий Тигранович щиплет за щечку или треплет за плечико очередную влюбленную в него тетеньку.
        - В другой раз не принимать их вообще! Как она дорогу нашла? Шла бы к Сметанской! Хоть бы она что-нибудь себе сломала! - прошипела Млада, провожая взглядом удаляющуюся мамашу. Она уже предчувствовала, что вскоре та вернется и пополнит отряд у бывшего каретного сарая. Некогда и Млада с Владой топтались у того же сарая, правда, тогда он был еще гаражом коммунального хозяйства и в нем ночами дремали три отдышливых пожилых грузовика.
        - Почему идиотка? Диатеза, и правда, не будет. Эли сразу извлечивают кожные болезни, - резонно сказала Влада.
        - Угу! В здоровом теле - здоровый эль, - согласилась Млада.
        Влада ущипнула ее за руку. Та в ответ толкнула ее ногой и попала по косточке.
        - Я тебя прокляну! - морщась, предупредила Влада.
        - Давай!
        Влада стала проклинать Младу, которая терпеливо стояла и ковыряла пальцем в ухе. Влада недавно покрасилась в рыжий, а Млада - в лиловый, но с зеленой челочкой, и теперь эта челочка грустно покачивалась. Наконец, Владе надоело проклинать, а Младе - ковырять в ухе.
        - Ты закончила? - спросила Млада, засовывая руку в карман и извлекая ее вместе с шоколадными шариками. - Устала? Конфетку хочешь?
        - Давай! - со вздохом сказала Влада.
        Они стали хрустеть шариками.
        - Надеюсь, не отравленные? - спохватилась Влада.
        - Надейся, - разрешила Млада.
        Влада тревожно задвигала бровками.
        - А ты зачем ела?
        - А я приняла противоядие.
        - Шутишь! - сказала Влада очень нервно.
        - Конечно! - согласилась Млада и посмотрела на часики: - Трех еще нет?
        - Нет, а что?
        - Да ничего. И не будет. Для некоторых.
        Губки у Влады жалостно запрыгали.
        - Дионисий Тигранович! Эта жаба меня отравила, а я даже не знаю чем! Сделайте что-нибудь! - заныла она.
        Белдо сдернул с себя гномий колпачок.
        - Я за тебя отомщу! Оставлю ее без сладкого на ужин!
        Млада торжествующе расхохоталась, нечаянно брызнув на него каплей слюны. Для чистоплотного старичка это было хуже кислоты. Он замахал руками и оттолкнул ее.
        - Ах, девочки! Оставьте меня в покое! Если бы вы знали, как вы мне надоели! - плаксиво крикнул он и хотел добавить что-то еще, но внезапно замахал руками и застыл на одной ноге, как цапля.
        Горячий Птах, припарковавший свой пестрый микроавтобус прямо на въезде во двор, нагло сердито засигналил кому-то и вдруг резко оборвал гудок. На повороте узкой асфальтовой дорожки появилась вначале машина с арбалетчиками, а затем - черный автомобиль Гая. Арбалетчики стали выскакивать еще на ходу, настороженно оглядывая двор.
        Угадав, где он остановится, Белдо ловко подскочил к черному автомобилю и открыл Гаю дверь, опередив секретаря Арно. Когда Гай вышел из машины, на лице Белдо появилось столько радости разом, что он сам себе не поверил и, смущенный, пригасил улыбку.
        - Я к вам по делу, Дионисий, - сказал Гай.
        Старичок поспешно закивал, демонстрируя готовность для всякого рода дел.
        - Может, пройдем в дом? - предложил он.
        Тот мотнул головой.
        - Нет. Лучше к вам в автобус.
        Белдо засуетился, подбежал к микроавтобусу и, распахнув дверь, стал усаживать гостя.
        - Подушечку, подушечку под ножки! Чего ты сидишь, ужасный человек? Заморозить нас хочешь? Включи печку! - закричал он на Птаха.
        Гай поморщился. В автобусе у Белдо было жарко, как в курятнике. Дионисий Тигранович не просто любил тепло. Даже на солнце ему было бы холодно.
        - Не надо печку! - сказал попросил Гай.
        - Выключи обогреватель, лопух! Сварить нас хочешь? - снова закричал Белдо.
        - Может, проветрить? - предложил Птах.
        - Какое проветрить? - заохал Белдо, бросая на Гая быстрый взгляд. - Оставь все как есть! И вон-вон отсюда!
        Тот с достоинством вышел из машины.
        - Невыносимый человек! При всей своей святости я то и дело на него срываюсь! Никакого терпения не хватает! - пожаловался Белдо.
        Гай усмехнулся.
        - Сочувствую! Отдайте его мне! Ведь у него, кажется, дар объезжать пробки?
        - Нет-нет, - поспешно сказал Дионисий Тигранович. - Я бы отдал, но он, правда, ужасный! Я потерял кольцо, которое специально для меня сняли с пальца у египетской мумии, и - что же вы думаете! - он втянул его пылесосом, когда убирал эту проклятую машину! Иногда думаю: за что мне эти невыносимые страдания? За мою любовь к людям? За самоотверженность? За те высокодуховные усилия, которые я прилагаю, чтобы сделать мир лучше?
        Гай нетерпеливо шевельнулся. Старичок виновато развел ручками и, показывая, что настроился на деловой лад, придал умному личику серьезное выражение.
        - Да-да, простите! Я отвлекся! - сказал он.
        - У меня умер инкубатор… - сухо сообщил Гай. - Помните, Дионисий, вы привели мне девчонку, которая могла смотреть чужими глазами и слушать чужими ушами?
        - Ах-ах-ах, какая жалость! Я любил ее как родную дочь! Обожала шоколад с орехами и синий цвет, хотя он ей совсем не шел, - опечалился Белдо и стал торопливо искать салфетки.
        Гай внимательно посмотрел на него. Дионисий Тигранович перестал рыться в карманах.
        - Я знаю… Эмоции, да! Вы думаете, я издеваюсь! Но я действительно все так тонко чувствую! - сказал он с обидой.
        Гай поморщился.
        - Хватит, Дионисий! Чувствуйте, как вам удобно!.. Это я виноват. Использовал ее дар чаще, чем это было безопасно. Да и эль мог бы подождать и не проклевываться так скоро. Но умерла хорошо. Я дал ей много псиоса. И эль помог. Ей грезилось что-то такое сладкое, что мне было неловко ее расталкивать. Но все же пришлось заставить ее поработать напоследок!
        Белдо склонил головку, не то сожалея о девушке, не то поощряя Гая рассказывать дальше.
        - Посмотреть глазами Кавалерии она не сумела. К глазам Меркурия тоже не пробилась, но нам подошли глаза и уши Вадюши. У Шныров появились муравьи с двушки! И, конечно, их притащила та самая гиела, которую Тилль не сумел вовремя найти и прикончить!
        - Это плохо, - торопливо сказал Дионисий Тигранович, пытаясь по лицу Гая определить, как к этому относиться. - Нет, это хорошо! Или все же плохо?
        - Это скверно, потому что муравьи усилят шныров. Но и неплохо, потому что Кавалерия мало что о них знает. Записей почти не осталось. Первым муравьев стал изучать Тит Михайлов. Он выяснил, что до первой гряды их почти нет. Все, что им оттуда нужно, - хвоя. В Межгрядье их много, и чем ближе ко второй гряде, тем чаще встречаются муравейники. Заходя в один, выходишь из другого, как бы далеко от него ни находился.
        - Телепорт? Как наши двери?
        - Лучше. Двери связывают только точки нашего мира. Муравейники же позволяют шагнуть на двушку, вообще минуя болото!
        Дионисий Тигранович, давно сидевший с приоткрым ротиком, ущипнул себя ноготками за нижнюю губку.
        - Как так? Но ведь это же… Пеги, получается, совсем не?.. - Белдо пугливо замолчал, как человек, отказывающийся верить в слишком большое счастье.
        - Да, можно обойтись без пегов! - признал Гай. - Все же первошныры сочли муравьев опасными. И не только потому, что они слишком быстро плодятся.
        - Чтобы не дать их НАМ? - мнительно спросил Дионисий Тигранович.
        - Отчасти. С муравейниками не все так просто. Большинство из них в Межгрядье. Попасть туда новичку - шагнуть в раскаленную печь. Они и к Скалам Подковы не всегда пробиваются. Потери среди шныров были бы выше, чем при проходе болота. Вторая причина - непредсказуемость самих муравейников. Тит Михайлов иногда проходил по сто муравейников, чтобы оказаться в соседнем, до которого пятьдесят шагов.
        - А если составить схему? - предложил Белдо.
        - Думаешь, Тит не пытался? Он был помешан на них. Но всегда оказывался не там, где ожидал. Каждая случайно сдвинутая иголка изменяла и точку перемещения.
        Старичок высунул язык, как ящерка, и сразу его спрятал.
        - Значит, для нас муравьи бесполезны! Никто из моих магов не выживет в Межгрядье.
        - Да. Туда нам путь закрыт, - согласился Гай, неотрывно глядя на Дионисия Тиграновича.
        Тот быстро вскинул глазки и сразу их застенчиво опустил. Самое важное так и не было произнесено. Но Гай за то его и ценил, что, когда Белдо было выгодно, он понимал все без слов, необъяснимо глупея всякий раз, как видимая выгода утрачивалась.
        - Хорошо бы, конечно, - едва шевеля губками, прошелестел Дионисий. - Но ведь вы сами сказали, что логику муравьев невозможно постичь? Все это расположение хвоинок. Чуть что сдвинешь и… Откуда мы вообще знаем, что дальше второй гряды тоже есть муравейники? И что путь к ним не пролегает через Межгрядье?
        Гай, не отвечая, посмотрел в окно, за которым Влада с Младой, объединившись, клевали Птаха. Тот тряс головой, от чего-то отказываясь. Потом коварно отступил в глубокий сугроб, пользуясь тем, что у него высокие ботинки. Влада и Млада прыгали на краю сугроба, не решаясь последовать за ним, и что-то требовали.
        - Чего они хотят? - спросил Гай.
        - Посылают его в магазин. У нас закончился чаечек, и сахарочек, и пироженца! Остался лишь зефирчик и круглые конфетки. Нам грозит голодное вымирание, - угадал Белдо.
        - А Птах не идет? Это же такая мелочь! - удивился Гай.
        - Он пешком не ходит. Кроме того, если пойдет сейчас - в следующий раз они потребуют чего-нибудь другого. Рано или поздно все равно придется отказать, а чем позже откажешь - тем больше скандал. С женщинами все так сложно. Правильнее всего сильно напугать их при первой встрече, а потом постепенно улучшать о себе впечатление, - пролепетал старичок, ускользающим движением ручек обозначая множество житейских необъяснимостей.
        Гай растянул губы в вежливой улыбке, но в глазах веселости не было. Белдо видел там одни равнины двушки, бескрайние цепи скал и пестроту Межгрядья.
        - Риск?.. Да! Но разумный. Тит Михайлов сформулировал закон, который назвал законом муравейника. При первом перемещении в жизни муравейник отправляет каждого в лучшее место, в которое может. Понимаете? В лучшее! Эдакий великодушный аванс! Если для меня Межгрядье - смерть, а до первой гряды муравейников нет, значит, он перенесет меня…
        - … за вторую, - тихо охнул Дионисий Тигранович.
        - Да, туда! Не могу забыть скал второй гряды. Закрываю глаза - и вот они передо мной. Если бы оказаться за ними! Я чувствую там что-то трепетное, незащищенное! Тихую долину, где обитают первопричины всех событий мира! Сорви за второй грядой травинку - и здесь исчезнет целый континент, поменяются понятия о добре и зле, или… я сам не знаю что! Только бы добраться туда!
        Гай замолк. Его лицо тряслось, как дрожит выброшенная на берег медуза, когда ее толкают волны. Белдо стало страшно.
        - Почему вы думаете, что она так уж беззащитна?
        - Нет, Дионисий! Тут логика! Какая пчела самая слабая в улье? Пчелиная матка! Пробейся к ней, миновав других, и делай с ней, что хочешь.
        - Вы хоть понимаете, что говорите? - пролепетал старичок.
        - ДА!
        - А если существует третья гряда? Если вторая не последняя? Вдруг за второй снова долина, а дальше опять скалы?
        Синеватые зубы Гая ощерились, как у хорька. Его маленькая сухая ладонь внезапно дала Белдо резкую пощечину. От этого голова старичка дернулась, но выражение лица почему-то не изменилось, хотя обычно Дионисий Тигранович начинал умирать и от комариного укуса. Глава магического форта больше не прятал глазок, а смотрел на Гая с испугом, но и с восторгом, как преданный шакал смотрит на волка. Да, тот может его разорвать, но может ведь и бросить кусок мяса!
        - Хватит, Дионисий! Кто мне еще поможет? Долбушин, который убил своего опекуна и думает, что это тайна? Тилль? Там, где нужно выплывать вдвоем, он вцепится и утопит!
        - Я помогу, да, помогу… Но как? - пролепетал старичок.
        - Проникнуть в центр Зеленого Лабиринта! Вы пойдете туда со мной!
        Белдо сглотнул.
        - Ограда ШНыра нас не пропустит! Наши опекуны…
        - Они согласны. А ограду обманем. Конечно, потом она приспособится, но на один или два раза хватит! Золотые пчелы пересекают ограду ШНыра не где попало, а в местах, где стыкуются охранные поля. Это очень узкий участок, почти лазейка.
        - И мы сможем там пройти? - с сомнением отозвался Дионисий Тигранович.
        - Цветок из Зеленого Лабиринта, который вы принесли, можно измельчить так, что он превратится в невесомую пыль. Если смешать ее с медом золотых пчел и намазать кожу этим составом, несколько человек смогут проскользнуть сквозь защиту в месте, которое укажет золотая пчела! Мы сможем сделать это единственный раз в жизни, потом защита освоится, но в первый раз это пройдет!
        - Мои маги не захотят рисковать! Они слишком хорошо знают, что такое защитные периметры шныров. Каждый год мы теряем людей! А тут даже не периметр, а ограда ШНыра!
        - С вашим фортом все понятно! Жалкие трусы, которые умеют только клянчить у меня псиос! - жестко отрезал Гай. - Они мне не нужны. Мне нужны вы, Дионисий!
        Белдо втянул голову в плечи.
        - Я вам верю! Но ведь шныры могут нас засечь и начнут сопротивляться! Вульгарно, грубо, физическими, так сказать, методами! Что мы сделаем вдвоем против всей их шайки? Я совсем не горю получить в лоб болт из арбалета! Да и пнуфу не обрадуюсь! Провести же с собой большой отряд мы не…
        - Нам не нужен большой отряд! Меня устроят два-три соображающих человека! Для быстрой вылазки они прекрасно подойдут, - успокоил его Гай.
        - Но где мы их возьмем? Среди моих боевых магов…
        - Не скромничайте, Дионисий! Мне известно, что в вашем форте есть своя небольшая структура ликвидаторов. Кстати, создавать ее я вас не просил! Вы сделали это по собственной инициативе, - заметил Гай.
        Старичок смутился, состроил капризную гримасу и залепетал о скромных культурных людях, которым иногда приходится защищаться от людей нескромных и грубых.
        - А ваши арбалетчики? - закончил он.
        - Мои арбалетчики хороши, когда надо стрелять, а тут, возможно, потребуется думать, - сказал Гай.
        - А Тилль? Разве у него нет берсерков?
        - Дуболомы Тилля меня не радуют. Они даже нашего дорогого Альберта убить не смогли. Разве не вы это когда-то озвучили? - напомнил тот.
        Белдо быстро задвигал губами, ручками, всеми чертами лица, показывая, что не всякое вырвавшееся слово следует воспринимать буквально. Дуболомы-то они, конечно, дуболомы, но если задуматься и посмотреть, так сказать, на общую картину…
        Гай наблюдал за этими гримасами с насмешкой. Для него было очевидно, что по какой-то причине старичок не горит желанием обращаться к своим мастерам убойного дела и мысль об этом вызывает у него явное смущение.
        - Дионисий, вы сами-то с ними не ссорились? А то как бы не… - тихо спросил он.
        Белдо отчего-то напрягся еще больше, замотал головой и невнятно залепетал, что нет-нет, они прекраснейшие люди, хотя, конечно, с определенными амбициями, но ему представляется, что они всегда смогут найти общую базу для совместного, да будет ему позволено так выразиться, шествия к идеалам.
        Прерывая старичка, Гай похлопал его по руке.
        - Да-да, я понял! Хотел спросить: вашему форту хватает псиоса? - наклонясь, тихо спросил он.
        Белдо смутился и залепетал, что, конечно, их регулярно снабжают и жаловаться грех, но, с другой стороны, члены его форта натуры творческие, увлекающиеся и не всегда могут соразмерить творческий потенциал с общей детскостью своего характера, что при условии наличия постоянных потребностей в хлебе насущном рождает конфронтацию с материальной стороной бытия.
        Гай слушал Белдо, веселея глазами. Он знал, что при всем своем внешнем великодушии старичок скареден до крайности и прижимает псиос не меньше Тилля.
        - Прекрасно! Тогда встретьтесь со своими людьми сегодня же, и мы начнем наше совместное шествие к идеалам! Если, конечно, вы возьмете меня в свою компанию! - сказал он.
        Когда Гай уехал, Белдо еще с минуту просидел в машине, а потом выскочил наружу и принялся воевать. Оскалился, запищал, толкнул Владу, замахнулся на Младу и, сорвав с Птаха кожаную кепку, втоптал ее в снег. Уяснив из этой вспышки, что старичок требует внимания, свита сомкнулась вокруг, заохала и захлопотала.
        Млада целовала Дионисию Тиграновичу руки и называла его «родненьким», Влада разминала шею, а Птах, не сумевший пробиться к Белдо, бегал вокруг автобуса и пинал шины блестящими ботинками, точно это автобус был виноват в том, что огорчил хозяина.
        Ощущая себя центром приложения стольких многоразличных хлопот, Белдо успевал еще и быть озабоченным. Гай представлялся ему безумцем. А вдруг не получится? Например, белки глаз тоже вымажешь медом? Или вдруг какой-нибудь шныр успеет выстрелить и, конечно, попадет в самого милого, беззащитного, беспомощного?
        Каждое отдельное «вдруг» казалось еще преодолимым, но несколько «вдруг» подряд представлялись барьерами в беге с препятствиями.
        В общем, скверно и гадко было на душе у балетного старичка Дионисия свет Тиграновича. Однако через все это беспокойство проступала некая мысль. Она состояла в том, чтобы подключить еще одну силу и тем подстраховаться, разделить ответственность и, по возможности, наперед узнать, чем все закончится… И, если закончится плохо, то…
        «Я маленькое, слабенькое существо! А чем может спастись маленькое существо, у которого совсем нету сил? Стравить сильных между собой и вовремя встать на сторону победителя. Или хотя бы поставить в известность», - рассуждал он.
        Все это Белдо думал, пока заботливые Млада и Влада трясли его, обнимали, целовали в плечико и сдували с его одежды пылинки. Внесенный в квартиру, глава форта великодушно разрешил расшнуровать ему ботинки и тогда только позволил себе толкнуть Владу разутой ножкой. Та потеряла равновесие и, глупо улыбаясь, села на пол.
        - Позови ко мне Племянников! - приказал Белдо. Последнее слово произнес брезгливо, точно человек, выуживающий из супа сварившуюся муху.
        Влада вздрогнула.
        - Племянников? - переспросила она. - Но ведь…
        Глава форта вцепился ей в руку и ущипнул до синяка.
        - Ты что, глупая? Тупая, да? Тебе уши прочистить? - завизжал он.
        - Прямо сейчас звать? - спросила Влада, растирая руку. К боли отнеслась стоически.
        - Нет, глупая! Через неделю! Через сто лет!..
        Влада потащилась к двери, в растерянности держа в руках снятый ботинок Дионисия Тиграновича. На пороге остановилась и, глядя под ноги, тихо спросила:
        - Можно уточнить? Куда звать Племянников? В нашу квартиру?
        Белдо, собиравшийся в очередной раз заорать, захлопнул рот. Мысль про квартиру столкнулась с мыслью о подключении еще одной силы, которая позволит ему спасти то самое маленькое и дорогое, что было у Белдо, - самого Дионисия Тиграновича. И две эти мысли, принюхавшись друг к другу, совместились в едином простом решении.
        - Ты права… ни в коем случае не сюда! Лучше там… ну ты знаешь где!.. Ботинок, ботинок куда потащила, ворона? Лечись, милая, лечись!
        Влада опомнилась и, оставив ботинок, выскользнула за дверь.
        Глава 15
        Племянники Дионисия Белдо
        Если человек недоволен жизнью, он останется недовольным, даже дай ему в десять тысяч раз больше. Просто внешний повод недовольства станет другим. Йозеф Эметс
        Кафе, в которое Влада позвала Племянников, притаилось в арке старого дома на Мясницкой улице. Дом был такой длинный, что казалось - вся Москва намотана вокруг него.
        Кафе было маленькое, грязноватое, темное. Единственное окно выходило во двор, где за долгие годы существования дома культурный слой так поднялся, что от большого окна осталась одна маленькая форточка и первый этаж стал полуподвалом. Через кухню проходила общая для всего строения отопительная труба, которая, несмотря на все ухищрения, так раскаляла кухню, что повара изжаривались в ней быстрее, чем на плите успевали готовиться блюда.
        По одному ему ведомой причине Белдо очень любил это невзрачное кафе. От дома главы форта до кафе было четыре минуты пешком или десять на машине. Сегодня старичок выбрал автомобиль, потому что ему требовалось время, чтобы подумать.
        - Куда ты гонишь? Где-то пожар? - раздраженно крикнул он Птаху, и умный Птах поехал так сложно и запутанно, что сам в конце концов едва не заблудился, хотя знал в Москве каждый двор.
        В кафе Дионисий Тигранович зашел один. В гардеробе пасся плешивый человечек. Он узнал гостя и попытался улыбнуться, но улыбка получилась такой пришибленной, что лучше бы заплакал. Старый маг милостиво кивнул и, по-свойски пройдя в гардероб, направился к маленькой комнатке, куда заглядывал всякий раз, как заходил в кафе.
        Плешивый человечек испуганно сорвался со стула и, выставив вперед ладони, загородил ему дверь.
        - Нет-нет, не надо! Прошу вас! Там огромные крысы!
        - Да? - удивился Белдо. - Вы их видели?
        - Нет! Но ночью они сожрали кошку! Утром я вынес то, что от нее осталось! Это было… Даже представить себе не можете, что это было!
        - Конечно, не могу! Зачем я буду представлять себе глазные яблоки и кончик хвоста? Что я, больной, что ли, чушь всякую представлять? - плаксиво отозвался Белдо и, отодвинув человечка, нырнул в маленькую комнатку.
        Дверей он никогда не распахивал, а всегда чуть-чуть приталкивал и проскальзывал ужиком, так ловко и деликатно, что порой казалось, что глава форта проходит сквозь двери, совсем их не открывая.
        Гардеробный человечек мялся у входа, боясь заглянуть.
        - Откуда вы знаете про хвост и глаза? - трусливо крикнул он сквозь дверь.
        - Здешние крысы всегда их оставляют! - сказал Дионисий Тигранович, выглядывая с нежной улыбкой.
        Затем старичок закрыл за собой двери, и его нежная улыбка сразу погасла. В тесной комнатке пахло грязными тряпками и горячим паром домовой трубы. Задев в темноте швабру, которая, упав и оперевшись о противоположную стену, наискось преградила ему путь, Белдо от неожиданности подался назад.
        - Свет включить? - донесся голос гардеробщика.
        - Ни в коем случае! Просто упорно умоляю! - торопливо откликнулся Дионисий Тигранович.
        Рука нашарила знакомую стену. В ее кладке был замурован эльб, некогда опекавший первого хозяина доходного дома. Хозяин этот, кстати, закончил свою жизнь тут же и тоже замурованным, но эти житейские мелочи мало волновали Белдо. Ощупав неровности стены, он отыскал выемку и, поморщившись, как человек, не исключающий, что придется испытать нечто неприятное, аккуратно вложил в нее лоб. Замурованный эльб - мудрый, но необыкновенно злобный - не всегда ладил с основным опекуном старичка, что часто приводило к головной боли. Но сегодня все обошлось. Эльбы договорились между собой.
        Первые несколько секунд глава форта ощущал лишь тепло разогретой трубами стены. Засохшая капля краски царапала старичку кожу, и он недовольно подергивал головой, не решаясь оторвать лба. Он знал, что если сделает это раньше, чем ему разрешат, то сойдет с ума.
        Мало-помалу мертвая стена пробудилась. Белдо ощутил нечто похожее на прикосновение щупальцев, скользнувших ему в мозг. Некоторое время его кололи чужие, неприятные, страшные мысли. Ему чудилось, что он стоит в узком колодце, а сверху на него падают темные твердые фигуры.
        Наконец эльб подстроился, и на Белдо нахлынули образы, подсказывающие ему ход сегодняшней встречи. Дионисий Тигранович внимательно моргал, а потом позволил себе тихонечко сказать, адресуясь непонятно к кому: «Какие нехорошие жадные люди!»
        Однако этого Белдо было мало. Ерзнув носиком по капле, он, захлебываясь, забормотал, пытаясь передать недавний разговор с Гаем. Конечно, замурованный эльб и так мог читать его мысли, но все же глава форта торопился высказаться, чтобы получить ответ.
        И получил. Тот пришел к нему в виде мгновенной яркой картины. Все это длилось не больше секунды, потому что потом Белдо в ужасе отшатнулся от стены. Главное он все же понял. Надежды эльбов вполне согласуются с желанием Гая - и, следовательно, маленькому слабому существу не удастся ни на кого донести и никого стравить.
        Слепо поворачиваясь, Дионисий Тигранович задел что-то ногой и наклонился, чтобы посмотреть, что ему помешало. На него смотрели. Это были действительно крысы. Неправдоподобно огромные, с шерстью встопорщенной и точно покрытой жиром. Их было четыре. Они сидели, смотрели на него, и глаза их светились в темноте.
        Потом одна из них высоко подпрыгнула и попыталась вцепиться магу в лицо. Тот успел заслониться рукой и отбросил ее. Упавшая крыса спокойно перевернулась и присоединилась к остальным. Больше не атаковали. Они продолжали наблюдать.
        - Ай-ай-ай! Нехорошо! Своих не узнаете? - дрожащим голосом пролепетал Дионисий Тигранович и ужиком выскользнул из комнатки. Глава форта был взволнован. Он понятия не имел, какие опыты замурованный эльб проводит с крысами, но в том, что без этого не обошлось, был уверен.
        Дрожащий гардеробщик ожидал снаружи. Видимо, готовый спасать Белдо, он вооружился тяжелой деревянной подпоркой.
        - Ну что, видели?.. Знаю, что видели! У вас это на лице написано! Я уже и яда им подсыпал: жрут и не дохнут!
        Белдо замахал руками.
        - Да какое это имеет значение? Отстаньте от меня! - закричал он, показывая, что значение это все же имеет.
        Сердито отстранив гардеробщика, Дионисий прошел в зал и занял свой любимый стол в углу - деревянный, с выступающей железной окантовкой. Когда на него что-либо проливали, жидкость не стекала, а оставалась стоять на столике, где в ней медленно плавали бумажки и зубочистки. Из кухни выглянул толстый хозяин, значительно посмотрел на гостя и скрылся. Минут через пять он появился снова, уже совершенно одетый - в теплой шапке и светлой грязноватой дубленке. Поставил на стол два больших блюда с закуской, чайник с несколькими чашками и так же беззвучно, не обменявшись с Белдо ни единым словом, вышел из кафе. Вскоре после него удрал и гардеробщик.
        В кухне что-то продолжало негромко кипеть и потрескивать. Постреливали, остывая, разогретые печи, однако старый маг мало интересовался этими звуками. Кинув беглый взгляд на тарелку, он ущипнул с нее орешек и, медля положить его в рот, задумался. Затем торопливо высыпал из солонки соль, что-то быстро начертил на ней пальцем и аккуратно накрыл сверху большим блюдом. Сделав это, Белдо успокоился и съел черносливинку, еще два орешка и курагу.
        Прошло еще четверть часа, прежде чем глава форта, начинавший уже слегка тревожиться, услышал, как ведущая наружу дверь скрипнула. Это было едва различимо, и уж во всяком случае намного тише, чем звуки кипения из кухни.
        - Проходите-проходите! - бодро крикнул он, уверенный, что не ошибся.
        Никто не ответил, но, когда несколько секунд спустя Дионисий Тигранович поднял голову, все три стула около него были уже заняты. Три человека неотрывно смотрели на Белдо.
        Ему стало неловко и неуютно, однако этот неуют выразился в том, что он заулыбался еще шире и стал еще милее, еще хлопотливее, чем бывал всегда.
        - Добрались? Ах, какой снег в Москве, какой снег! Чаечек? Кофеечек? - забормотал он, согревая всех вокруг лучами своего тепла.
        Но чем больше улыбался, тем сильнее чувствовал, что его обаяние сбоит и работает плохо. Старичок, любивший благодарную публику, обиделся, померк улыбочкой и постепенно принял деловый вид.
        «Племянники» Дионисия Белдо на первый взгляд не имели между собой ничего общего.
        Первый был такой маленький и тощий, что, казалось, руки крепились у него сразу к голове, минуя плечи. Личико маленькое, обиженное, а вид такой пришибленный, что рядом с ним даже старый язвенник ощутил бы себя богатырем. На голове дурацкая шапочка, связанная из множества веревочек с узелками. Такими же веревочками - разной длины, толщины и материала - было украшено и его светлое, с глубокими карманами пальтишко. Поясом для него служила толстая черная веревка, дважды обвивавшая талию и завершающаяся чем-то вроде скользящей петли.
        Глазки этой странной личности были опущены вниз, а пальцы непрерывно бегали, сплетая что-то из множества веревочек, невесть как оказывающихся у него в руках.
        Это был знаменитый Паук. Любой кусок тесьмы, нитка, компьютерный шнур, шнурок - все, хотя бы отдаленно похожее на веревку, - рабски подчинялось ему, причем не только при контакте с пальцами, но и на расстоянии.
        Самым знаменитым преступлением Паука было убийство повелителя акций Роальда Блоха - тщательно охраняемого богача из форта Долбушина, к дому которого и муха не подлетела бы на триста метров. Роальд Блох был задушен в ванной своего дома-крепости зарядником собственного мобильного телефона.
        Рядом с ним сидел расплывшийся человек. Казалось, это огромный куль, которому кто-то с большой иронией придал форму человека. Едва оказавшись за столом, этот живой куль немедленно проявил интерес к тарелкам, и они стали пустеть, казалось, от одного его присутствия.
        Это был Мантухайчик - берсерк, выбравший в свое время форт Белдо и бросивший ради него форт Тилля. Берсерки не простили ему этой измены, и Мантухайчику нередко приходилось скрываться. Невозможно было поверить, что эта туша - лучший метатель ножей из всех когда-либо живших на земле. Да и не только ножей. Даже пластиковая вилка в его похожих на колбаски пальцах была опаснее шпаги в руке новичка. Впрочем, вилками он пользовался редко, не имея в этом особой нужды. Семь его метательных ножей - каждый своей формы и размера - имели имена: Лиона, Астрал, Цыпа, Шип, Веточка, Беня и Мумр.
        Третим гостем, скромно занимавшим крайний стульчик, был Триш. Его дар состоял в усилении отрицательных вероятностей. Например, лифт может оборваться в одном случае из десяти миллионов. Горошиной можно насмерть подавиться в одном случае из трех миллионов. Триш же, охотясь за кем-то, с легкостью увеличивал любую негативную вероятность раз в тысячу.
        Кроме этого, он неплохо работал и двумя секирами - одна из которых была намного легче другой.
        Внешне Триш походил на психа: длинноволосый, носатый, с лысиной, смахивавшей на заросший шерстью апельсин. Усов не носил, зато имел длинную узкую бороду, которую сплетал в косу вместе с волосами.
        Несмотря на мороз, Триш был одет во что-то длинное, льняное, с кучей вплетенных висюлек, ленточек и колокольчиков. На правой руке была кукла-перчатка, как две капли воды похожая на него самого, разве что лицо у нее было резиновое, гнущееся во все стороны и разевающее рот, когда он дергал привязанную к нижней челюсти леску. С этой куклой Триш непрерывно разговаривал, причем она вечно противоречила.
        Вот и сейчас, увидев Белдо, кукла прижала к груди ручки, затрясла головой и в восторге запищала:
        - О великий Дионисий свет Батькович! Лучший из начальников! О-о-о! Пусти меня его обнять, хозяин! Я зацелую его до смерти!
        - Не надо никого зацеловывать! Сиди и не вякай! - сухо сказал Триш и, словно извиняясь за нее, виновато посмотрел на старичка.
        - Сам не вякай, подхалим! Я знаю: ты его терпеть не можешь, а подмазываешься! - запищала кукла совсем скандально. - Да-да-да! Он даст нам псиос! Псиос! Псиос!
        - Как же, даст он! Опять надует. Старый скряга и врун, - мрачно сказал Триш, отворачиваясь от куклы.
        - Что ты такое говоришь? А ну немедленно замолчи, а то я тебя побью! Негодяй! - закричала запищала кукла. Метнувшись к Тришу, схватила его ручками за ворот и стала бодать лбом в лицо.
        - В прошлый раз обещал, но не расплатился!.. Тьфу, уйди! - возразил Триш, отворачивая голову и защищаясь от слабых ударов.
        Белдо быстро облизал губы и тревожно покосился на Мантухайчика и Паука. Казалось, никто из них не слушает писка куклы. Паук обкручивал вокруг пальцев веревочки. Мантухайчик нежно кушал вишенку, держа ее двумя пальцами и обгрызая вокруг косточки, точно это была не крошечная вишня, а, по меньшей мере, абрикос.
        Глава магического форта занервничал.
        - Нахожу нужным кое-что напомнить, друзья! Я понимаю, что вам это известно, но просто на всякий случай: я расплатился! Возможно, не совсем до конца, но расплатился, - сказал он с трогательной улыбкой вежливого врунишки.
        - Вот видишь: расплатился, - укоризненно сказала кукла Тришу.
        - Я тоже так могу. Угоню «Мерседес», а потом пришлю его хозяину по почте копеечку! - возразил Триш.
        Дионисий Тигранович натянуто улыбнулся. Его беспокоили не столько переговоры Триша с куклой, сколько подчеркнуто отстраненные лица других двух участников беседы.
        - Я обещал за хорошую работу, а ваша была неважная! - сказал Белдо несколько плаксиво, но с достоинством в голосе.
        - Понял? Твоя работа была неважная! Лучше надо было трудиться! Вкалывать надо было, а не в пупке ковырять! - доступно объяснила кукла хозяину.
        У Триша задрожала нижняя челюсть.
        - А-а! Он назвал нашу работу неважной! А то, что мне отстрелили половину уха, а Мантухайчик лишился мизинца, - не считается? Четверку берсерков мы выкосили за полчаса, а уж они не задирали ручек, можете поверить! И что, интересно, вы не поделили с этими беднягами?
        - Это были банальные, скудные душой люди! Без полета! - торопливо объяснил Белдо. О том, что с этой четверкой он не сошелся в цене за дельце с похищенной закладкой, провернутое за спиной у Тилля, обладатель балетной души предпочитал не вспоминать.
        - Во многих людях нет полета! Что же нам теперь, пушку на Новом Арбате поставить и палить во всех подряд? - впервые открыв рот, поинтересовался Паук.
        В момент, когда он это спросил, две короткие веревочки сами собой пришли в движение и по столу поползли к Белдо. Тот поспешно убрал оттуда локти. Веревочки не растерялись и разом приподнялись, как готовящиеся к прыжку кобры.
        Дионисий Тигранович быстро покосился на блюдо, под которое сыпал соль, и незаметно подвинулся со стулом так, чтобы оно оказалось на пути веревочек. Те, изменив направление, коснулись края блюда и вдруг упали как дохлые.
        Паук изумленно вскинул брови, потом что-то сообразил и кивнул сам себе.
        - Развлекаемся? Руны рисуем, веревочки убиваем? - с опасной ухмылкой спросил он.
        Белдо не ответил. Он смотрел на Паука с вежливым отвращением, поскольку знал, что очарование его личности на этого человека не действует. Глава магического форта всегда считал своей ум валютой и успешно паразитировал на нем, охотно меняя свой интеллект на физические услуги, принимаемые от других людей. Еще в ШНыре он умело уклонялся от работы в пегасне, рассуждая про себя: зачем мне убирать навоз? Ведь я же так талантлив! Меня можно использовать более эффективно! Я могу, например, одаривать общением или руководить!
        - Хорошо! Я заплачу вам за прошлый раз полностью, и забудем об этом, - неохотно сказал Белдо.
        - Да-да-да! О великий! - в восторге запищала кукла. - Я же говорила, что щедрее его никого нет! Он даст нам псиоса! Я его все-таки расцелую! Пустите меня!
        Рука Триша вместе с куклой метнулась было к Дионисию Тиграновичу, но почему-то на полдороге передумала и вернулась.
        - И за этот раз тоже, - добавил Триш сухо. - Он наверняка от нас чего-то хочет! Псиос вперед!
        - Как? Ты что не веришь этому замечательному человеку? Нельзя быть таким циником! - возмутилась кукла.
        Белдо торопливо закивал, соглашаясь, что, и правда, нельзя, а потом перестал кивать и нахмурился. Союзничество проклятой куклы совершенно сбивало его с толку, поскольку она произносила именно те слова, которые сказал бы он сам. Тем временем лукавый Триш объяснил кукле, что прекрасному человеку он верит и умереть за него готов, но псиос все равно требует вперед, потому что ему нечего оставить детям.
        - У тебя нет детей! - напомнила кукла.
        - Правильно. А почему? Потому что мне нечего им оставить! - заявил Триш.
        Белдо еще по дороге на встречу догадывался, что сегодня с него сдерут по полной.
        - Ну хорошо! Вперед так вперед! Но учтите: задание будет непростым! - уступил Дионисий Тигранович.
        - Да нет проблем, шеф! Хоть родного папу! Его родного папу! - закричал Триш, показывая на Мантухайчика.
        Дионисий Тигранович неохотно оторвал от колена правую руку, на которой был золотой перстень с крупным, темным, непрозрачным камнем. Причем повернут тот был не наружу, а в сторону ладони. С явным усилием Белдо прокрутил камень на пальце и почередно коснулся им лбов Мантухайчика, Паука и Триша. Прикосновений было всего три, и трижды внутри камня вспыхивали и погасали прямые синие трещинки, чем-то похожие на ходы внутри болота.
        Лишь Гай, получавший псиос сразу из болота, был способен хранить его непосредственно в себе. Остальные главы фортов нуждались в предметах, накапливающих его. За сохранность перстня Белдо не опасался. Даже самый последний инкубатор его форта знал, что, если попытается похитить перстень, будет уничтожен самим же перстнем.
        «Племянники» отнеслись к получению псиоса различно. Триш побледнел и вытянулся, закатив глаза. Кукла свалилась с его руки и больше ничего не говорила. Паук раздул ноздри и резко наклонился вперед, коснувшись стола грудью. Глаза стали бараньими и бессмысленными. Короткая веревочка обвила ему шею и лезла в ухо.
        Лицо же Мантухайчика вообще не изменилось. Казалось, никакое выражение не способно пробиться сквозь покрывавший его жир, мясистый лоб и пухлые щеки. Лишь где-то внутри лица дрожало угадываемое наслаждение.
        Не успел Белдо про себя осудить его за нетерпение, как Мантухайчик провел веснушчатой, точно распаренной ладонью по лицу, и умный старичок понял, что удовольствие он только попробовал, главную же часть отложил на потом.
        - Теперь про работу! Кому нужно помочь с переездом на тот свет? - спросил он.
        - Никому, хотя и это не исключено. Нужно сопроводить двоих в некое место, а потом вернуть обратно, - пояснил Белдо.
        - И кто эти двое?
        - Один из них я. Имени другого пока не называю.
        - И все? Просто охрана? - деловито спросил Паук. Лежащая на столе веревочка сама собой свилась в петлю. - Место, надо думать, опасное, иначе вы не слишком спешили бы раздавить псиос?
        Дионисий Тигранович удрученно развел ручками, подтверждая, что не без этого.
        Триш наклонился и поднял куклу.
        - Я согласна. А про псиос, да! Мне тоже интересно, почему он так расщедрился! - сказала кукла, а сам Триш, вопреки обыкновению, не стал с ней спорить.
        Теперь слово оставалось за Мантухайчиком. Он нежно взял двумя пальцами что-то мелкое, едва различимое.
        - Знакомьтесь! Это малютка Веточка! - ласково сказал Мантухайчик. - Лучше не дышите сейчас глубоко, а то она нервничает! Веточка влетает жертве в рот, нос или глаз и потом странствует по телу в поисках сердца. Она плывет по сосудам и не заблудится.
        Он неуловимым движением убрал Веточку, и в руке у него возник длинный кинжал, не просто узкий, но и имевший дополнительные ребра жесткости.
        - А это Шип! Грубоватый малый! Возможно, ему не хватает в обхождении тонкости, зато пробивает бронежилет почти любого защитного класса. А вот эта нервная девица с извилистым клинком - Цыпа. Она всегда жалит там, где ее не ждут. Это Беня и Мумр - близнецы. Уклониться от них почти невозможно. Особенно любят подрезать пегам сухожилия на крыльях… Только - тшш! - ни звука! Они очень ревнуют друг к другу.
        Мантухайчик ловко убрал два коротких, чуть загнутых ножа и неспешно извлек массивный, очень широкий тесак. Легонько махнул, почти тряхнул кистью, и ближайший к Белдо тяжелый табурет распался надвое. Мантухайчик поцеловал клинок.
        - Лиона, главная любовь моей жизни! Согласен, девочка великовата, даже грузновата! Летать не особенно любит, но все же - поверьте моему слову! - бывают случаи, когда ее никто не заменит. Год назад один из ребят Тилля наскочил на меня с топором. Он сделал это из засады, уверенный, что вблизи я ни на что не гожусь. Веточка не для таких дел, Цыпа была в рюкзаке, Беня и Мумр под шнуровкой, Шип не успевал покинуть ножен. Лишь Лиона, мое солнышко, вступилась за меня и доказала берсерку, что он был неправ.
        Белдо нетерпеливо поднялся, показывая, что разговор закончен.
        - Вот и замечательно, дорогой мой! Скоро у вашей девочки опять появится работа!
        Глава 16
        Очень недомашнее животное
        Не допускай ленивого сна на усталые очи,
        Прежде чем на три вопроса о деле дневном не ответишь:
        Что я сделал? чего я не сделал? и что мне осталось? Пифагор
        Рина никак не выздоравливала. Она кашляла, ее шатало от слабости. Зная, что вылеживать в медпункте та все равно не будет, не тот характер, Кавалерия отправила ее на время к Мамасе.
        - ШНыр от тебя никуда не убежит! Поболей ты хоть раз в жизни со вкусом! - сказала она.
        И вот теперь Рина сидела у Мамаси и болела - пчхи! - со вкусом.
        Гамов звонил каждый день. Приглашал ее болеть к себе в засекреченный евросарайчик у метро «Беляево», где два профессора и один академик будут делать ей по шесть уколов в сутки, из которых лечит только первый, а остальные пять сводят к минимуму вред от него.
        - Забавно! Я даже на камеру это потихоньку снял. Профессор набирает шприц, а академик стоит с ваткой, - сказал Гамов.
        - Ну у меня-то не воспаление легких, а бронхит! Я и так оклемаюсь.
        Рина важно чихнула, закуталась в одеяло (свитер привычно зарылся куда-то, а искать его было лень) и пошла на кухню. Простуженная Мамася сидела за правкой и сморкалась в наволочку.
        - У меня все плохо! - сказала она.
        - Если у человека все очень плохо, значит, ему пора ложиться спать, - сказала Рина. - Или, может, тебе подлечиться?
        - Лечиться-то все любят. Идешь на кладбище: «Ну что, ребята, кто сколько таблеточек съел?» И сразу лес рук! - кисло отозвалась Мамася.
        Рина засмеялась. Разговаривать с Мамасей было приятно. Захотелось спросить что-нибудь провоцирующее, чтобы получить такой же ответ.
        - Скажи, я красавица или нет? - поинтересовалась она.
        - С твоими-то веснушками? Иногда ты говоришь неглупые вещи, но потом начинаешь важничать, что сказала нечто умное, и сразу необратимо глупеешь.
        - Я тебя сейчас укушу! - предупредила Рина.
        - Чего-о?
        - Ну забодаю!
        И полезла бодать Мамасю. Бодалась честно, но Мамася спаслась, открыв кран и брызнув на нее водой.
        У батареи сидела Эля и рассматривала книжку с картинками. На лице у нее было искреннее удивление, что вот в книге живут человечки и куда-то бегут, чего-то делают. Изредка она недоверчиво ковыряла человечков ногтем.
        Рина подняла с полу шапку.
        - Вот смотри! - сказала назидательно. - На ней нарисован одинокий динозавр. Почему одинокий? Потому что он съел все остальные рисунки! А ночью сожрет тебя!
        - Не запугивай мне ребенка! Она потом эту шапку вовек не наденет! - сказала Мамася и, оторвавшись от рукописи, повела Элю спать.
        Воспользовавшись отсутствием Мамаси, Рина быстренько узурпировала ее стул под лампой и включила ноутбук. От Гамова было два письма. Одно строк в триста, другое, маленькое, в сто пятьдесят. На одно только описание ее глаз Гамов потратил - Рина специально посчитала - 296 знаков с пробелами. Еще сто знаков (без пробелов) на волосы и 22 знака на колени.
        Рина, разумеется, сразу отыскала в компьютере калькулятор и разделила 296 на 22.
        - Надо же! Значит, глаза для него в 13,4 раза важнее! Приятно это осознавать. Хотя - стоп! - получается, колени у меня в 13,4 раза хуже, что ли?
        От Сашки было шесть сообщений. Самое длинное в четыре строки. Последние два вообще повторяли друг друга. Видимо, просто копировал и вставлял.
        «Я ТЕБЯ ПРИКОНЧУ. КОГДА ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ?»
        Рина хмыкнула. Чем Сашка ей нравился, так это искренностью. Он всегда выкладывал всю мысль целиком, включая ту скрытую часть, которую обычный человек предпочитает не проговаривать. Например, легко мог подойти и ляпнуть: «Я пришел к тебе напроситься в гости!» или «Я пришел притворяться обиженным, потому что хочу получить чуть больше внимания».
        Наскоро ответив, Рина открыла файл со своими хаотическими записями и напечатала:
        «Донья Ринья дель Пегги распахнула окно и свистнула. Со стороны парка к ней скользнула темная тень. Залитое луной седло походило на запятую. Это был Гавр».
        Написав слово «Гавр», Рина сгоряча бросилась печатать дальше, но неосторожно перечитала и, споткнувшись об это имя, остановилась. Она скучала без гиелы. Пыталась выбросить Гавра из головы, да как тут выбросишь, когда все, точно сговорившись, еще в ШНыре таскали ей куриные кости, колбасные шкурки и вымоченный в подливе хлеб? Даже Кузепыч принес копченого леща. Ночью голодная Рина попыталась его съесть, но обнаружила, что лещ не то чтобы совсем протух, но сильно об этом задумался. Зато это объяснило щедрость Кузепыча.
        Страдая от тоски, подгоняемая запахом недоеденных супов, киснущих в баночках по углам комнаты, Рина порывалась звонить Долбушину (это было еще в ШНыре), но поняла, что не знает его телефона. Воображение рисовало всякие ужасы. Гавр, бедный, голодный, умирающий, конечно, томится в клетке, а Долбушин, прохаживаясь рядом, колотит его зонтом.
        Потом беспокойство на время утихло - когда сильно болеешь, не до него, - а сейчас разгорелось с новой силой. А еще Рина внезапно поняла, что телефон Долбушина наверняка есть у Мамаси. Она метнулась в соседнюю комнату, и та, не успевшая еще уложить Элю, запустила в нее своим мобильником.
        - Кого смотреть? Долбушина?
        - Нет, «Альпапаха», - отозвалась Мамася.
        - Кого?
        - Альпапаха! Альберт - папахен… Да лежи ты, только что же засыпала! - шикнула Мамася на Элю.
        - А почему «папахен»? - спросила Рина осторожно.
        - Да не знаю я. Злилась, наверное, а тут он носится! Все, сгинь! Ты мне дашь с ребенком разобраться?
        Рина послушно сгинула, а уже через минуту, усевшись на подоконник в кухне, позвонила Альпапаху. Хотя была ночь, он снял после второго гудка.
        - Где мой…? А, ну да, по телефону же нельзя! - спохватилась Рина. - Все, жди! Я приеду!
        Долбушин переполошился, приезжать запретил, но, зная, что она все равно не послушает, прислал за ней Лиану Григорьеву. Та, раздраженная и зевающая, приехала в четыре утра на пузатом фургончике «ВСЕ ДЛЯ КОМНАТНЫХ РАСТЕНИЙ».
        - Садись! - сказала она, открывая переднюю дверь.
        Рина села. По дороге они почти не разговаривали. Григорьева злилась, но интеллигентно, в культурном градусе. Рина же, приученная к шныровским воплям в пегасне, на культурное раздражение отзывалась вяло. Потом вообще заснула.
        Проснулась от хлопка двери. Их фургончик стоял. Кто-то открывал задние двери и что-то сердито искал.
        - На, держи! - сказала Григорьева, протягивая ей что-то огромное, больше ведра.
        - Что это?
        - Горшок для пальмы! Не бойся, пальмы нет! Поставь его на плечо, закрой лицо и иди! Притворяйся, что несешь!
        - Зачем?
        На этот вопрос Лиана отвечать не стала. Она оглянулась куда-то в темноту и громко сказала:
        - Тащи давай! Я твою работу делать не буду!
        Рина взяла горшок для пальмы и, загораживаясь им, потащилась к подъезду. Коварная Лиана навалила ей на другое плечо мешок с торфом, сама же шла сзади, точно хлыстиком, помахивая бамбуковой подставкой для плюща. Рина волочила ноги, ощущая, как позвонки слипаются.
        - Ничего себе «притворяйся!» Сколько он весит? - простонала она, роняя мешок в лифт.
        Лиана толкнула торф ногой.
        - Хм! Давай, пожалуй, оставим его в лифте, а то меня убьют!
        - Кто?
        - Жалетели наглых девиц, которых надо убивать ломом!.. Девиц то есть, а не жалетелей! В следующий раз, когда меня разбудят ночью, я приеду на трейлере: «Перевозка джакузи вместе с водой». И ты это потащишь!
        Первым, кого Рина встретила в коридоре, был телохранитель Долбушина Андрей, сильно похудевший и обросший щетиной. Одна рука у него была на перевязи. В другой держал арбалет.
        - Людей Тилля не было? - спросил он у Лианы.
        - Как обычно, двое… Сидели в машине. Ничего! Я дала деточке горшочек, и она его прекрасно, легонечко донесла! - сказала Лиана.
        Рина, озираясь, шла по огромному коридору Долбушина. В глаза ей бросалась то одна, то другая вещь, пугающая ее какой-то страшной узнаваемостью. Нет, она видела ее будто впервые, но одновременно словно и не впервые! Например, точно знала, что сейчас, сразу за поворотом, окажется чучело медведя с подносом для визитных карточек.
        Чучела не оказалось, и Рина ужасно обрадовалась этому.
        - Медведя ищешь? Зоомагазин твой сожрал! - буркнул Андрей, шедший за Риной с опущенным арбалетом.
        - Какой зоомагазин? - не поняла Рина.
        - Рвет все подряд! Вышли утром, а от медведя одна голова и набивка по всему коридору. И эта рожа тут сидит! Победитель диких зверей!.. И ведь не выгонишь! Перегородил тут все…
        - И что? - спросила Рина с испугом.
        Андрей ухмыльнулся, как ей показалось, зловеще.
        - А ничего! Близко-то не подпустит - зубы ядовитые! Да мне и не надо! Порычи у меня! - он качнул арбалетом.
        Ноги у Рины подкосились.
        - Ты… его… - медленно начала она.
        - А как еще? Можно подумать, у меня был выбор!
        Андрей поднял арбалет. Рина увидела, что наконечник у болта странный. Точнее, его нет вообще, а вместо него нанизана сарделька.
        - С ним по-другому нельзя! Хочешь, чтобы он в комнату забежал, - болт пускаешь и за милую душу! Пару раз даже на лету лакомство содрал, - пояснил Андрей.
        Где-то впереди открылась дверь. Рина увидела Долбушина. Она пошла навстречу, имея на лице предельную независимость. При этом не заметила, что оказалась против входа в одну из комнат, дверь которой была крест-накрест замотана скотчем, точно предупреждая о чем-то.
        - Осторожно! - крикнул Долбушин, но было поздно. Дверь распахнулась от удара лапами, а в следующую секунду Рина уже катилась по коридору в обнимку с Гавром.
        - «Но в горло я успел воткнуть и там два раза провернуть мое оружье!» - вопила она, на ходу обкрадывая Лермонтова.
        Гавр лизал ее своим кошмарным языком, она же, стараясь оторвать животное от себя, хватала его за шею и дергала за уши. Гавр рычал и прыгал, хлопая раскинутыми крыльями. Со стороны это выглядело, как натуральное смертоубийство.
        Дважды Рине удавалось стряхнуть его, и дважды восторженная туша сбивала ее с ног.
        - Стреляй! - в ужасе кричал Долбушин, которому казалось, что Гавр перегрызает дочери горло.
        - Чем? Сарделькой? - уточнил Андрей и послушно бабахнул из арбалета, заманивая Гавра в комнату. Однако тот на сардельку даже не посмотрел. Он облизывал Рину в то время, как та, изгибаясь, пыталась ухватить его ногами за шею.
        - Отвратное зрелище! Не думала, что доживу до такого. Хотя на что я, собственно, надеялась на этой безумной работе? Надо было принять предложение Гая! Приятный человек, прирожденный руководитель, волосы такие красивые… - бормотала Лиана Григорьева.
        Наконец Рина, удачно перекинув ногу через шею Гавра, уселась на него верхом, прижала коленями начало его крыльев и согласилась считать себя победительницей.
        - Интересный прием! - оценил Андрей. - Впервые вижу, чтобы человек положил на лопатки гиелу. Как тебе удалось?
        - Ему когда пузо чешешь - он всегда переворачивается! - объяснила Рина.
        Долбушин задыхался рядом, собираясь что-то сказать.
        - Это ты виноват! - опережая его, заявила Рина.
        - Почему я?
        - Еще не придумала. Когда придумаю - скажу… Ага, он перекормлен! Посмотри - это же котлета! У здоровой гиелы должны прощупываться ребра, а тут!.. - возмутилась Рина.
        Лиана с опаской протянула руку и царапнула Гавру бок своими длинными ногтями.
        - Ну да, приходится признать, что ребер нет. Хотя и документальные доказательства, что они были, тоже отсутствуют, - шепотом сказала она сама себе.
        - Как ты его кормил? - продолжала Рина. - Как я говорила? Три кило мяса в день?
        - Да-да, - торопливо ответил Долбушин, хотя дочь не говорила ему ни о каких нормах кормления.
        - И ящик бройлерных цыплят! Он заглатывал их как семечки! Я думала: это нормально, - насмешливо сказала Лиана Григорьева.
        Женщины терпеть не могут, когда в их присутствии другая женщина вьет из мужчины веревки. Они моментально усматривают в этом поведении цирк.
        - Я не с вами говорю! - сказала Рина.
        - Знаю! Но я отвечаю: остынь, детка! Вытри нос грозному королю, громко сказав: «Опять изгваздался!», и все увидят, кто тут главная тетя в государстве.
        Рина покосилась на Григорьеву. Интуиция подсказала ей, что бодаться тут можно до бесконечности, и в результате тебя снова заставят нести мешок с торфом. Поэтому она поспешила оставить Лиану за скобками разговора.
        - Я договаривалась с ним! Значит, виноват он! - сказала она и, взяв Гавра за холку, потащила его по коридору.
        Это оказалось непросто. Тушка была размеров не детских, к тому же Гавр никуда не собирался идти, а радостно оглядывался на Лиану Григорьеву. Ящик кур давал о себе знать.
        Внезапно Рина почувствовала, что очень устала. В конце концов, она была еще далеко не здорова, а ночь выдалась бурная. То она бегала, то куда-то ехала, то таскала мешок, а теперь вот барахталась с Гавром. Он наконец согласился стронуться с места. Рина прошла по коридору метров десять, повернула в гостиную и, сама не зная зачем, вошла в шкаф, тоннелем соединяющий две комнаты. Тот был буквально забит женскими вещами и обувью в коробках. Рина прошла шкаф насквозь. Одежда, падая с плечиков, повисала на кожистых крыльях Гавра.
        - Кто тут такой тряпичник? Ни одной нормальной куртки из грубой кожи… Можно подумать, здесь жила какая-то фея, - буркнула Рина.
        Зайдя в комнату, она обнаружила массу интересного. Например, на полу валялся носок. Рина машинально подняла его и обнаружила под ним на паркете сделанный белым лаком круг, явно указывающий носку место, где ему валяться. Две других метки - тем же белым лаком! - указывали, где нужно стоять тапкам и лежать сползшей со спинки кровати пижаме.
        Казалось, кто-то требовал в комнате поддержания не порядка, а раз и навсегда зафиксированного беспорядка.
        - Дурдом! Какой-то бешеный музей! - сказала Рина и, не раздеваясь, во весь рост рухнула на нерасстеленную кровать, причем рухнула наискось, так что ноги поместились только до колена. Гавр покрутился рядом, вытаптывая себе место на паркете, и тоже улегся, опустив слюнявую морду на какую-то дизайнерскую тряпочку, свалившуюся у него с крыла.
        Заснула Рина мгновенно. Даже раньше Гавра, хотя опередить его в этом смысле было почти невозможно. Некоторое время спустя в приоткрывшуюся дверь - шкаф был далеко не единственным входом в комнату - заглянули Долбушин, Андрей и Лиана Григорьева.
        - Она хоть поняла, что это ее комната? - спросил Андрей.
        - Меня волнует вопрос чисто практический. Если сегодня она раскидает вещи по-другому, мне лаком отмечать на новых местах? И вопрос номер два. Будут ли на нее орать, если она в следующий раз бросит тапок не на свою метку? - невинно поинтересовалась Лиана.
        Долбушин с гневом оглянулся на нее и вышел в коридор.

* * *
        Рина проснулась вечером. Она лежала животом на кровати и смотрела на розовую подушку, размышляя, с какого дуба надо было рухнуть, чтобы завести подушку в форме огромного сердца. Сегодня у тебя такая подушка, а завтра ты захочешь для пега попону с амурчиками.
        Впрочем, подушка больше не была такой уж розовой. Гавр, проснувшийся раньше Рины, успел пустить на нее кислотную слюну. Сейчас гиела сидела на полу у окна и что-то потрошила. Он был очень занят и увлечен - Рина видела это по тому, как он развесил свои крылья. Правое поджато, а левое, напротив, подметает пол.
        Первой мыслью было, что Гавр стащил из кухни что-нибудь вкусное, но нет. В движениях присутствовала некая мечтательность, начисто отсутствующая у него, когда он ел. Есть надо быстро, жадно, на всякий случай рыча и поджимая уши, чтобы в них не вцепился коварный конкурент.
        Рина подошла к Гавру. Тот на всякий случай зарычал, но, скорее, по привычке. Она увидела, что рядом с гиелой валяется кожаный портфель, из которого Гавр вытащил кучу бумаг. Она подобрала несколько растерзанных страниц. На части были формулы и графики, имеющие отношение к работе форта Долбушина. Рину эти цифры заинтересовали мало, зато последний лист привлек внимание. Это была не до конца изжеванная прослушка переговоров Белдо с кем-то неизвестным, требующим повысить выдачу псиоса за вылазку в ШНыр. Дионисий сердито отвечал, что по телефону он ничего обсуждать не будет. Все равно очень скоро! - были его последние слова.
        Рина взглянула на дату, несколько расплывшуюся от общей изжеванности бумаги. Она была вчерашней. Это означало, что «очень скоро» превратилось уже в «совсем-совсем скоро».
        Надо было предупредить Кавалерию. Можно по нерпи, но та разряжена. Она, не удержавшись, болтала по кентавру с Сашкой. Значит, надо лететь!
        Бумажки, которые мордой подбрасывал Гавр, еще не успели упасть, а Рина уже рывком распахнула раму и выглянула. Снаружи в комнату полетели снежинки. Растепанные бумаги заметались от сквозняка как перепуганные куры. Далеко внизу были крыши соседних пятиэтажек, с высоты казавшиеся чем-то совсем невзрачным. Казалось, один этот домик можно взять в руки и поставить его между столом и кроватью.
        Рина быстро оседлала Гавра. По счастью, седло лежало тут же, в комнате. Еще не затянув подпругу, она поняла, что ей холодно. Распахнув дверь, ведущую в шкаф, наскоро отыскала два свитера и горную куртку. Одеваться пришлось быстро. По коридору уже кто-то бежал. Сквозняки и хлопки окнами не остались незамеченными.
        - Давай! - крикнула Рина и, затянув подпругу, прыгнула в седло.
        Гавр, хлопая крыльями, бестолково закрутился на месте. Потом все же скаканул в окно. Долбушин, ворвавшийся в комнату, успел увидеть, как гиела с силой отталкивается задними лапами от подоконника. Прежде чем начать работать крыльями, Гавр провалился вниз, и Долбушин пережил несколько волнительных секунд.
        Рина, обернувшись, двумя пальцами коснулась лба, отдавая Долбушину честь.
        Глава 17
        Шнеппер в желтом пакете
        Чем сложнее и многословнее человек объясняет что-то сам себе, тем выше вероятность, что он просто оправдывается. Йозеф Эметс
        Вернувшись в комнату после завтрака, мужская половина младших шныров обнаружила, что между кроватями бродит Кузепыч. Трогает мебель, проверяет краны на батареях и, хмурясь, что-то высматривает.
        На обоях напротив окна было невыгоревшее пятно. Вчера тут висел плафон. Играя в каратиста, Макар собирался остановить ногу в сантиметре от плафона, но та не остановилась. От осколков они избавились. Шнур срезали. Остались следы мелких гвоздиков, белая дорожка от спешно содранной проводки и это предательское пятно.
        Спасая Макара, Даня торопливо встал спиной к стене. Что ни говори, а длинный рост - серьезное преимущество, если хочешь загромоздить собой как можно больше пространства.
        - А? Самый умный? - наехав на него животом, внезапно заорал Кузепыч.
        - Не самый, - смущенно сказал Даня.
        Смущался он потому, что не любил врать. Кузепыч перестал драть горло. Он переставал кричать так же внезапно, как начинал, - и этим смахивал на Макара.
        - Скрываем отсутствие светильника № 45-611? Ну и куда вы его перевесили? Место хоть хорошее? - миролюбиво поинтересовался он.
        - Место? Какое? - испугался Даня, представляя себе мусорный бак во дворе. - А ну да… Очень!
        Кузепыч энергично выдохнул через нос, точно человек, с размаху опустивший топор на березовую чурку.
        - К этому разговору мы еще вернемся! А пока того, грустный пень… Кавалерия просит вас к ней зайти! Там того… че-пэ у нас…
        Лицо у Кузепыча стало вдруг настолько озабоченным, что таинственно исчезнувший светильник № 45-611 окончательно потух в его глазах.
        Когда он вышел, к Дане подошел Макар и ткнул его кулаком в бок.
        - Ты это, длинный! Ча ты сделал? - спросил, хмурясь.
        - А чего я сделал? - удивился тот.
        - Ну прикрыл меня! А ча? Спасибо тебе. А то бы того… дежурство мне было. И это… по морде!
        Почему-то он был убежден, что Кузепыч может и по морде, хотя никто из шныров не мог припомнить, чтобы тот распускал руки.
        К кабинету Кавалерии они подошли впятером: Макар, Даня, Кирилл, Влад Ганич и Сашка. Долго стояли у дверей, мялись. Потом Кирилл постучал. Из всех шныров нового набора он был самый бойкий в административном плане. Его всегда посылали разговаривать с начальством. Например, когда надо было выпросить раскладушку или кого-то отмазать.
        Кавалерия не ответила, но дверь от стука открылась. Мешая друг другу, они вошли. В кабинете никого не было, но голос директрисы внезапно донесся снаружи. Они увидели, что окно распахнуто. Кавалерия стояла на расчищенном от снега пятачке. Рядом с ней - Ул. Шага за три от них взад-вперед ходил Горшеня, вскинув на плечо огромную алебарду. В его ручищах она казалась чем-то вроде удочки. С алебардой вид у него был нелепый, но воинственный.
        - Давайте к нам! - крикнул Ул, махнув Сашке рукой.
        Тот прыгнул в сугроб. За ним последовали остальные. Влад Ганич попытался остаться на подоконнике, свесив наружу ноги. Вроде не в кабинете, но и не в снегу. Золотая середина. Однако отсидеться не удалось.
        - Чего уселся, как курица на заборе? Прыгай! - нетерпеливо повторил Ул.
        - Я в туфлях! - возразил Влад.
        - А остальные что, в валенках? Я вообще в шлепанцах! - фыркнул Ул.
        - Так ты же совсем… - начал Влад. Брови Ула сдвинулись. Влад заметил это и торопливо закончил: - Вы же очень необычный. В своем роде уникальный! Мне сложно сравняться с вами в блеске всех ваших совершенств!
        Кавалерия оглянулась на Горшеню и, поманив к себе младших шныров, негромко сказала:
        - В ближайшее время ведьмари попытаются вторгнуться в ШНыр. Не знаю, как много их будет, но опасность реальная.
        - А ограда? А защита ШНыра? - поспешно спросил Ганич.
        Директриса вскинула подбородок. Она сама не знала как, что очень ее беспокоило.
        - Ты напоминаешь об этом мне или берсеркам? Если мне, премного благодарна!.. Однако я пока не страдаю старческой деменцией!
        - Я… но ведь…
        - Взаимное понимание - это встречное понимание двух взаимов! Рада, что мы его достигли! - отрезала она. - Теперь главное! Время, место и цель вылазки нам пока неизвестны! Мы можем лишь предполагать, что это либо Зеленый Лабиринт, либо - чего тоже нельзя исключить - хранилище несвоевременных закладок.
        - А если… - набирая воздуха для какого-то очень длинного предложения, начал Кирюша.
        - «А если» - это, конечно, идеальная цель для атаки! - оборвала Кавалерия. - В любом случае, спасибо за консультацию! А теперь послушайте мой план. Если, конечно, уважаемый Влад и не менее уважаемый Кирилл не против!
        Оба «уважаемых» торопливо замотали головами.
        - Прекрасно! Все младшие шныры, кроме Алисы и Макара, будут дежурить в шныровском парке. Все работы и занятия отменяются. При себе иметь шнеппер и заряженную нерпь. В случае обнаружения ведьмарей в бой не вступать! Отойти к пегасне для усиления отряда Макса и Ула. Алиса будет дежурить в Лабиринте. Макар - в Копытово.
        Макар вопросительно вскинул голову.
        - Мне там нужен хороший наблюдатель. Если берсерки начнут подтягивать подкрепления, то, скорее всего, через Копытово. Снег глубокий, полями им не проехать. Конечно, наблюдатель не должен светиться.
        - Не проблема, - небрежно сказал Макар. - Когда идти в Копытово? Сейчас?
        - Только оденься потеплее, - остановила его Кавалерия. - Текущих носов мне хватает!
        Сашка быстро повернулся к ней. В этих «текущих носах» и особенно в том, как директриса это произнесла, ему почудилось нечто очень знако…
        - Да-да! - сказала Кавалерия, улыбаясь. - Рина здесь! Это от нее я узнала про вылазку ведьмарей. Она вернулась ночью. До утра мы с ней бегали, пристраивали гиелу. К счастью, у Кузепыча нашлась знакомая старушка, у которой муж держал овощной ларек. Муж умер, ларек утащили трактором на огороды. Отличный, с железными ставнями…
        Ларьки, мужья и старушки смешались в душе у Сашки. Он слушал, но не понимал.
        - А где Рина?..
        - Спит у меня в кабинете. Ты же только что оттуда. Разве не видел ее, когда…
        Сашка метнулся к окну. Через подоконник он перевалился животом, сшибив на пол плоский горшок с кактусовой семейкой. Рина спала на низком диване в углу, на котором обычно отдыхала сама Кавалерия. Заметить ее было непросто, поскольку она до самого носа укутана была теплым пледом. Изредка плед кашлял и шевелился.
        Он застыл и, протянув руку, стал робко гладить ту часть пледа, которая не касалась Рины.
        Через подоконник перемахнул Макар, а следом - Ул.
        - Смотри: я Кавалерии ничего не сказал! Но - чудо! былиин! - мозги-то надо иметь! Стоит вечером и шарашит из шнеппера по статуе Мещери Губастого! Нос ему отбил! Снайпер фигов! Пять раз бабахнул, а попал только два! - внушал Ул Макару и с каждым восклицательным знаком больно тыкал его твердым пальцем в бок.

* * *
        Час спустя Макар был в Копытово. Идя через поле, он обнаружил, что за ним увязался Горшеня со своей нелепой алебардой. Близко не подходил - держался метрах в двадцати. Чего только Макар не делал! И кричал на него, и камнями бросал - Горшеня как маячил, так и продолжал маячить. Убежать от него было нереально. Каждый его шаг как семь шагов Макара, да и в снегу он не увязал.
        Макар хотел связаться с Кавалерией по нерпи, пускай его забирает, но вовремя сообразил, что разрядит кентавра. Ну тащится - и пусть, если ему хочется.
        Говоря по правде, с Горшеней спокойнее. Хотелось, чтобы какой-нибудь копытовский алкаш увидел, как эта дылда откидывает свой рот с янтарными пуговицами и ковыряет в ухе алебардой. Это помогло бы ему завязать с паленой водкой и перейти на экологически чистый компот из сухофруктов.
        Копытово началось привычно и нерезко: с огородов, гаражей, выпотрошенных машин, старых телеграфных столбов и какой-то непонятной арматуры. Горшеня, приметный в поле, в таком пейзаже таинственным образом затерялся. Глаз не удивлялся больше ничему, а раз так, то не удивится и Горшене.
        На автобусную площадь Макар не пошел, чтобы лишний раз не светиться, да и из-за Горшени тоже, а поднялся на холм возле старой пожарной каланчи. В саму пожарку, где четыре солдата бдительно охраняли машину с покрашенными белой краской колесами, его не пустили, да он и не стремился. Вида с холма и так был достаточно. Просматривался весь игольный завод, блочные дома вокруг и три дороги - одна, ведущая к шоссе, другая - к станции электрички и третья - через поле в ШНыр.
        Откуда бы берсерки ни поехали - он их заметит. Вот только как определить, что это именно берсерки? Считать, что все топорники ездят на дорогих джипах, такой же бред, как думать, что все мафиози носят темные очки. Бывали случаи, когда из праворульного «Ниссана» или из мебельного фургона вылезала плечистая, сурово настроенная четверка берсерков, и шныров спасали только ноги или заряженная нерпь.
        В любом случае Макар надеялся на лучшее. Он бродил по холму, мерз и, останавливаясь, постукивал носком о носок. Заряженный и взведенный шнеппер лежал у него в желтом пакете. Пакет замерз и на морозе громко шуршал. По технике безопасности носить в пакете снаряженное оружие запрещалось, но Макар решил наплевать на инструкцию, успокоив себя тем, что шнеппер на предохранителе. К тому же Макса рядом не было, а раз так, то и придираться никто не будет. Ходить же со шнеппером в руке было глупо. За поясом держать - неудобно и холодно, да и бабахнешь еще в самого себя пнуфом.
        Он оглядывался на поле. Горшени видно не было, только торчала сквозь снег какая-то высокая трава, название которой Макар не знал. Из-за этой травы снег казался Макару небритым, и он глупо хихикал.
        Мороз - штука полезная. Мозги смерзаются, и человек может долго трястись от хохота, даже если просто показать ему язык. Еще приятнее потом оттаивать - тогда и языка не нужно, человек радуется процессу оттаивания и тихо улыбается сам себе, шевеля пальцами на ногах.
        В небе то появлялись, то исчезали в тучах две гиелы. Это были обычные патрульные, стерегущие возвращающихся из нырка шныров. Макар знал, что они следят только за небом. Землю они, разделившись, чесали бы по квадратам навстречу друг другу, да и на другой высоте.
        Эти же гиелы держались вместе, причем держались напряженно и явно кого-то высматривали. Скорее всего, получили весть из болота, что кто-то из шныров возвращается, причем не пустой. Иначе в болоте не суетились бы.
        Пока Макар прокручивал все это в голове, над полем кто-то вышел из нырка. Он увидел яркую вспышку, и сразу же раскинувший крылья пег заскользил к ШНыру. Берсерки, метнувшиеся было наперехват, притормозили гиел и, отказавшись от преследования, перевели их в горизонтальный полет. А пег на малой высоте уже пронесся над оградой и скользнул в ШНыр.
        - Смело вышел… почти у земли… Кто-то из старших, - оценил Макар.
        Маневр был опасный. Размазаться о землю, не угадав высоты, едва ли приятнее, чем быть подстреленным из шнеппера. Все равно берсерки не поленятся спуститься и, брезгливо перевернув тело, обшарить карманы. Причем некоторые, говорят, выворачивают их палочкой, отвернув голову в сторону.
        Так Макар бродил до двенадцати часов, думая о Юле, которую ему давно хотелось найти. Интересно, увидятся они когда-нибудь? В Копытово въехало сорок две машины, выехало - пятьдесят одна. Некоторые возвращались по нескольку раз. Итого (не считая одних и тех же) около восьмидесяти пяти автомобилей. Из них подозрительными были… хм… все восемьдесят пять, потому что берсерки могли оказаться везде, даже в «Запорожце», на крыше которого везли примотанный проволокой холодильник. Ну за вычетом трактора и мусорной машины. Хотя мусорная машина подозрительна вдвойне. Никто никогда не заглядывает ей в кузов, а кто поручится, что там нет двух четверок топорников или огромного арбалета на треноге?
        В сторону ШНыра проехало двенадцать машин, правда, там дальше шло ответвление к жэ-дэ переезду - знаменитая «пьяная дорога».
        Все эти двенадцать машин Макар попытался запомнить, правда, оказалось, что запомнить способен не больше шести. С каждой следующей обязательно забывалась одна предыдущая.
        Неожиданно за спиной у него кто-то чихнул - громко и с большим чувством. Макар подпрыгнул и обернулся. Там стоял длинный тощий человек, одетый во все льняное. Тонкая длинная борода была заплетена в одну косу с волосами. На правой руке у человека находилась кукла, утрированно похожая на него самого.
        - Смотрите-ка! Гололед! На таком гололеде вероятность поскользнуться один к ста! - обеспокоенно сказал человек кукле.
        Та от ужаса обхватила голову руками. Макар начал было открывать рот, но в ту же секунду кто-то словно выдернул землю у него из-под ног.
        - Один к ста умножаем на сто! Получается сто из ста! Он ужасный гад, этот Триш! Я его просто ненавижу! - пояснила кукла.
        Она явно была на стороне Макара. Даже кинулась помогать ему подняться, но почему-то в последний момент так и не помогла, и Макар снова упал. Лед вообще его не держал, хотя до этого он преспокойно ходил по нему два часа и ни разу не поскользнулся.
        - Прекрасный морозный день! В такой что может быть прекраснее, чем лизнуть языком что-нибудь железное! Например, эту стойку для мачты! - продолжал Триш. - Вероятность этого… м-м-м… ну, скажем, один к трем тысячам! Умножаем на сто и…
        Макар не сдвинулся с места. Лизать в мороз металл ему совершенно не хотелось.
        - Приписываем два нолика! Сто к трем тысячам - это один к тридцати! - злорадно сказала кукла. - Не сработало! Так моему хозяину и надо. Сейчас небось скажет, что у тебя кровь пойдет из носа! Он это любит! Вероятность один к ста пятидесяти. Умножаем на сто и…
        В носу у Макара лопнул сосуд. Круглый шарик упал в снег.
        - Нет, все-таки гад этот Триш! Натуральный! Вот тебе, вот! - возмутилась кукла, не замечая, что первой о крови из носа заговорила она же.
        Когда Макар, зажимая ноздри пальцами, вскинул голову, длиннобородый был больше не один. С ним рядом стояли еще двое: один громадный и расплывшийся, другой - тощенький, обкрученный какими-то веревочками, леской и тесьмой, десятками торчавшими из многочисленных карманов, креплений и прорезей его жилета, надетого поверх теплой куртки.
        - Их еще нет! Обещали быть к полудню, а машины не видно! Может, отменили? - негромко спросил расплывшийся, обращаясь к длиннобородому.
        - Нас бы предупредили, - отозвался Триш.
        - Может, уточнишь? - предложил толстяк. - Место уж больно неудачное. Открытое, простреливается. Кто его вообще выбирал?
        - Не я, - сказал Триш.
        - Знаю. Но ты мог бы отказаться. В поселке толпы ребят Тилля.
        - Берсерки ищут гиелу. Им не до нас, - отказался Триш. - Подождем еще четверть часа, и, если машины не будет, я позвоню.
        Толстяк неохотно кивнул, соглашаясь.
        - А кто с Дионисием? Кого он с собой тащит?
        - Скоро узнаем, - сказала кукла Триша. - Но он боялся. Просто весь трясся.
        Пока они переговаривались, незнакомец с веревочками пристально разглядывал Макара. Потом громко произнес:
        - Люблю шныров. Они очень потешно падают с высоты. Мантухайчик, тебе нравится, как они падают?
        Великан наклонил голову направо, потом налево. Макар увидел, что толстые рукавицы на его пальцах чуть приспущены, как если бы он готов был сразу их отбросить.
        - Думаешь: шныр? - спросил он, обращаясь к Тришу.
        - Конечно! Я их уже нюхом чую… - отозвалась кукла и снова начала ругать всех подряд.
        Лишь теперь, когда его назвали шныром, Макар окончательно осознал, кто перед ним. Последние иллюзии рассеялись. Вся воинственность исчезла, и он испытывал лишь ужас. Откуда эти трое взялись здесь? Он внезапно понял, что они легко могли подъехать на машине с противоположной стороны пожарки. А он даже ни разу не обошел здание, а ведь там тоже есть дорога!
        Желтый пакет со шнеппером лежал на земле в паре метров. Отлетел, когда Макар падал. Бросаться к нему было бесполезно: пакет валялся под ногами у того, кого хозяин веревочек называл Мантухайчиком.
        - Я не шныр, - зачем-то ляпнул Макар. Обычно он врал изобретательно, а тут оказался не готов ко лжи. Не было того градуса убежденности, который превращает сомнительную ложь в альтернативный вариант правды.
        - А кто? - спросил Паук.
        - Человек. Гуляю, - ощущая тупость ответа, сказал он.
        Паук недоверчиво скривился, зато кукла Триша отнеслась к словам Макара с неожиданным сочувствием. Закивала, замахала ручками.
        - Гуляет человек! Что, погулять нельзя? Нельзя? Чего ты молчишь? Скажи! - завопила она на Триша.
        - Он гуляет, - озвучил Триш Пауку, несколько отстраняясь от куклы, чтобы снова не получить от нее в нос. - Воздухом дышит!
        - А нерпь где взял? - спросил Паук.
        Макар оглянулся на рукав. Как он мог забыть про нерпь? У него же лев! Заряженный!
        - А нерпь нашел. Шел сдавать в полицию, но заблудился! Что, заблудиться нельзя? Скажи, скажи ему! - снова завопила неугомонная кукла. Она была настолько на стороне Макара, что тот даже рта не мог открыть.
        - Воздухом - это хорошо. Только перед смертью разве надышишься? - ласково удивился Паук и цокнул языком.
        Толстый капроновый шнур, оторвавшийся от его жилета, удавкой взметнулся по левой руке Макара и так плотно притянул ее к телу, что шевелить получалось только пальцами. Но и этого было мало. Шнур продолжал скользить из кармана жилета и ровными петлями обвивал Макара. Спустя минуту его левая рука и тело составляли единый кокон. Нерпь была скрыта под плотными витками капронового шнура.
        Макар скреб по шнуру ногтями, пытаясь добраться до льва, - Паук только ухмылялся. Он выпустил из другого кармана тонкую веревочку, которая стремительной змейкой пробежала между пальцами правой руки Макара и внезапно сильно стянула большой палец с мизинцем. Рука сразу стала бесполезной - ничего не схватишь, ничего не сделаешь. И, разумеется, Пауку это было прекрасно известно. Издеваясь над Макаром, ногой он легонько подтолкнул к нему пакет со шнеппером. Мол, на! Что же ты не стреляешь? Но Макару достаточно было пошевелить оставшимися на свободе пальцами, чтобы понять, что шнеппера ему не взять.
        Он незаметно скосил глаза в поле. Теперь надежда была только на Горшеню. Где он? Почему не несется сюда со всей алебардой? Потом сообразил, и надежда погасла как свеча. Вдоль пожарки шел низкий, по пояс, каменный заборчик. Ерунда, ничего особенного. Но с внутренней его стороны снег был расчищен, а с наружной - нет. Значит, для Горшени Макар сейчас в низине. Да и кучи выброшенного при сгребании снега мешают что-либо рассмотреть.
        «Закричу! Хотя пока он добежит - меня три раза прибьют… Все равно закричу!» - решил Макар.
        Видимо, будущий крик как-то отпечатался у него на лице, потому что Мантухайчик вдруг присел с ним рядом на корточки. В его мягких руках были три ножа!
        Два одинаковых он держал в правой, причем держал странно, почти неправильно. Макар никогда не видел, чтобы так держали ножи. Они смотрели остриями в разные стороны, а их рукояти накладывались одна на другую. Нож же в левой больше походил на иглу, но все же это была не игла, а именно нож… Лезвие синеватое, точно его долго держали над огнем.
        - Только пикни! - ласково предупредил Мантухайчик. - Беня и Мумр отрежут тебе ушки, а Веточка язычок!
        Один из одинаковых ножей дрогнул. Мантухайчик заметил это и нахмурился.
        - Нет-нет, Беня! Даже и думать не смей! Язычок отрежет Веточка! - строго сказал он и шепотом добавил, что Беня очень ревнует.
        Услышав такое, Паук обозлился. Шпагаты, веревочки, шнурочки, тесемки, удавки, во множестве украшавшие его одежду, пришли в движение, зашевелились, выпрямились - и Паук сделался похож на ежа.
        - Почему опять ты? И прошлый тебе достался, и позапрошлый! Этот мой!
        - Ты что? - яростно зашептал Мантухайчик. - Только послушай, что ты говоришь! Беня мне этого никогда не простит!
        - А мне что за дело? Задушу!
        - Зарежу!
        Мантухайчик и Паук, распалясь, стали кричать друг на друга. Мантухайчик случайно зацепил Паука рукой, совсем не сильно, но по тому, как тот отшатнулся и поморщился от боли, Макар ощутил, что Паук физически очень слабый. Даже слабее подростка. Наверняка его часто обижали в детстве.
        - Ну вот! - пожаловалась Макару кукла Триша. - Теперь два часа будут ругаться! Спорить, как тебя убить! Ужасные, в сущности, дураки!
        - А они меня…
        Макар не договорил этого страшного слова. Оно застряло у него в горле. Он ощутил головокружение и тошноту, потому что впервые понял, что все всерьез.
        - Ну да! Ты не смотри, что они смешные! Они полные психи! - с сожалением сказала кукла. - Я, конечно, могу попросить хозяина устроить тебе разрыв сердца, да только вряд ли получится. Ты молодой, сердце хорошее. Даже если увеличить вероятность на пару ноликов - все равно мало шансов…
        Слепо шаря по земле спутанной рукой, Макар внезапно уколол ладонь. Пальцы нащупали что-то выгнутое, скользкое, с единственным острым пиком. Донышко бутылки? Макар боялся даже посмотреть в ту сторону, даже глаз не решался скосить. Он сидел на земле, вытянув ноги и, боком перевернув осколок, перепиливал стягивающую его пальцы веревочку. Ему казалось, это будет просто, но из-за неудобного положения стекло чаще попадало по пальцам, чем по веревке.
        Кукла Триша отвлеклась и вместе с хозяином стала во что-то всматриваться. Мантухайчик с Пауком перестали ругаться, договорившись на том, что Макара можно и задушить и зарезать в одно и то же время. Это будет даже забавно.
        Мантухайчик начинал уже нежно дышать на своего любимчика Беню, не забывая между тем успокаивать и завидующего Мумра, когда Триш, привлекая внимание, внезапно издал короткий нетерпеливый звук.
        - Что такое? - нетерпеливо спросил Паук.
        Тот подпрыгивал на заборе, куда, чтобы лучше видеть, уже вскочил с ногами. Кукла забыто покачивалась головой вниз. Свободной рукой Триш показывал то на автобазу Копытово, то в поле. По расчищенной дороге, ведущей от шоссе, неспешно тащился пестрый микроавтобус Дионисия Белдо. От автобазы же, со стороны ее длинного забора, к ним на малой высоте летели две гиелы.
        За ними по глубокому снегу россыпью бежали две четверки берсерков. Они казались маленькими, как муравьи. Их машины застряли в глубоком снегу между забором автобазы и пожаркой. Прямой проезд с их стороны отсутствовал. Одна из машин еще, упорствуя, пыталась прорваться, но увязала все больше. Другая уже сдалась, и ее водитель, бросив дверь открытой, торопливо догонял цепь. Берсерки пока не видели автобуса Белдо, им мешал холм, да и из автобуса едва ли видели берсерков. Зато холм с пожаркой заметен был отовсюду.
        - В бинокль засекли! - крикнул Триш, потрясая кулаком в сторону берсерков. - Говорили же: нечего на бугре маячить! Сматываемся отсюда!
        - А Белдо ждать? - удивился Паук.
        - С ума сошел? Хочешь, чтобы нас вместе с ним увидели? Перехватим по дороге!
        Триш, взмахнул рукой с куклой и исчез за углом пожарки.
        - Заметь: всегда паникует первым! - хмыкнул Мантухайчик, обращаясь к Пауку.
        Одна из гиел, сильно опередив цепь, вырвалась вперед. Берсерк, свесившись с луки, выпалил в Мантухайчика из шнеппера. Целиться было непросто - мешали крылья гиелы. Мантухайчик схватился за лоб. Когда он отнял ладонь, Макар увидел у него на виске глубокую царапину, быстро напитывающуюся кровью. Стальной шарик прошел вскользь, вспоров кожу.
        Берсерк только набирал высоту и был где-то на уровне пожарной каланчи, когда Мантухайчик сделал быстрое движение, точно стряхивал с рук капли воды. Беня и Мумр оторвались от его пальцев. Скользнув по воздуху, они подрезали гиеле сухожилия на крыльях, после чего вернулись к хозяину. Раненая гиела резко клюнула вниз. Берсерк без единого крика вылетел из седла, ударился головой о землю и замер как тряпичная кукла.
        Раненая гиела как-то сумела сесть. Она лизала кровь и, не решаясь с ходу напасть, рычала, припадая к земле. Мантухайчик добил ее, пустив в ход Шип и Лиону. Действовал умело и решительно, как мясник. Увидев, какая судьба постигла его товарища, второй всадник торопливо увел свою гиелу в небо, дожидаясь, пока подтянутся пешие берсерки.
        - Надо уходить! Через полминуты нас продырявят! - сказал Мантухайчик, наметанным взглядом оценивая расстояние до приближающейся цепи берсерков.
        - А этот? - Паук оглянулся на Макара.
        - Оставь! Берсерки прикончат! - буркнул толстяк и поспешил к Тришу, который уже сигналил им с другой стороны пожарки.
        Паук поспешил было за ним, но остановился и вернулся.
        - Я успею!
        От его жилета отделилось нечто металлическое, тонкое, со злыми маленькими зубчиками и гибко поползло по затоптанному снегу к Макару.
        - Походная хирургическая пила! Ампутирует ногу за считаные секунды, включая бедренную кость. А вот голову я никогда не пробовал. Пробел, да? - спросил Паук, сопровождая ползущую пилу взглядом.
        Макар выпустил стекло и в отчаянье рванул веревку зубами. Видимо, поцарапал десну, потому что ощутил привкус крови. Веревка порвалась. Рука его рванулась к сумке. Паук заметил это и, прищурившись, ускорил движение пилы. От ноги Макара до нее было еще метра два. Паук нетерпеливо бежал за ней и, наклонившись, подгонял, не отрывая от нее взгляда.
        В панике Макар никак не мог попасть в пакет рукой. В момент, когда пила коснулась его ботинка, он дико заорал. Не помня себя от ужаса, схватил пакет за ручки и, размахнувшись, огрел Паука по голове. Он не строил никаких планов, ни о чем не думал и использовал шнеппер, как камень или бутылку. От удара тот дернулся, стал поворачиваться. На лице у него смешались боль и злоба. Двумя руками он схватился за пакет, дернул его на себя, пытаясь вырвать у Макара, и…
        Макар не сразу осознал, что произошло. Что-то полыхнуло - бело, остро и так близко, что он на мгновение ослеп. Когда же несколько секунд спустя зрение вернулось, Паука рядом с ним больше не было, как и пакета. Исчез и правый ботинок Макара. Голая ступня начинала мерзнуть. Рядом с другим валялась хирургическая пила. Она не шевелилась, однако Макар так и не смог заставить себя к ней прикоснуться.
        Он озирался, не понимая, куда делся Паук. Пытался ползти, помогая себе свободной рукой. Ему все казалось, что Паук сейчас выскочит.
        Потом вдруг понял. Вспышка. Шнеппер. Пнуф. Вырывая пакет, Паук выстрелил пнуфом сам в себя. Ботинок же Макара исчез, потому что тоже окутался сиянием. Могла исчезнуть и нога, но магия пнуфа мудра - она отличает часть от целого. Берсерки, томящиеся в арктической избушке, получили Паука со всеми его веревочками. И кто знает, насколько они ему обрадовались?
        Веревка, обкручивающая тело Макара, обмякла. Видимо, и ей, как пиле, чтобы ожить, требовался взгляд хозяина. Но и обмякшая она все равно продолжала держать.
        Из-за пожарки высунулась чья-то голова, покрутилась и исчезла. Макар испугался, что вернулся Мантухайчик, но это кто-то из берсерков по глубокому снегу обежал пожарку сбоку и связывался теперь с остальными.
        Макар громко закричал, срывая голос. Цепь берсерков была уже совсем близко. Сразу два болта врезались в асфальт. Один вонзился, другой заскользил, завертелся, плоско ударился в стену и усмиренно отскочил к ногам Макара. Он повернул голову и увидел, что в него целятся еще несколько берсерков. Видно, их уже брал азарт, кто первым поразит мишень.
        - Горшеня! - захрипел Макар.
        Тот выскочил совсем не оттуда, откуда Макар его ожидал, а гораздо ближе - от ржавого бака, таинственно подписанного краской: «МУСОР НЕ БРОСАТЬ!»
        В следующий миг Макар понял, что его подбросили над землей как обмотанный веревками куль. В воздухе он перевернулся, увидел берсерков, увидел летящие по воздуху болты, казавшиеся роем черных ос, а в следующий миг провалился во что-то широко распахнутое, темное, очень тесное внутри. Первой мыслью было, что он умер, и лишь потом разобрался, что Горшеня его проглотил.
        Бум! Бум! Бум! Высоко вскидывая ноги, тот бежал по полю пятиметровыми шагами, легко перемахивая через кустарник и рытвины. В животе у него, перевернутый головой вниз, тихо охал и шепотом ругался Макар.
        В спине у Горшени торчали три или четыре арбалетных болта. Он был доволен. ШНыру нужны хорошие болты. Горшеня бежал и лучился от счастья.
        Глава 18
        Медовый носочек Дионисия Белдо
        Ничто так скоро не заводит в тупик, как слишком глобальное мышление. Йозеф Эметс
        Триш свернул в овраг и выскочил на ходу. Автомобиль неуклюже скатился по склону и по крышу провалился в заполнявший овраг снег. Водитель поднялся, отряхнулся, как большая собака, и надел на руку свалившуюся куклу.
        - Вот так вот люди и лишаются машин! - сказала кукла и мягкими ручками утешающе погладила Триша по лицу.
        - Мы ее угнали! - напомнил Триш.
        - Ну да. Вот и говорю: «Вот так вот люди и лишаются машин!»
        Мантухайчик, выскочивший раньше, стоял на дороге и озабоченно глядел в небо, проверяя, нет ли гиел. Рядом затормозил пестрый автобус Белдо. Раздвижная дверь отъехала. Первым в автобус заскочил Триш, за ним - Мантухайчик.
        За рулем сверкал золотой серьгой суровый Птах. Дионисий Тигранович, одетый в сиротскую курточку, сидел на втором ряду кресел, сложив детские ручки на коленях. За его спиной, на третьем ряду у окна, находился кто-то еще. Высокая спинка мешала разглядеть лицо.
        - Чего так долго? - недовольно спросил Белдо.
        Мантухайчик едва не ляпнул, что опоздали совсем не они, но вовремя спохватился, что начальство не опаздывает. Его отвлекают важные дела вселенского значения.
        - Простите! - буркнул он.
        Белдо великодушно кивнул.
        - У нас были сложности с берсерками, но мы оторвались, - сказал Триш.
        - Почему вас только двое? А где третий? - спросил Белдо.
        Мантухайчик смущенно дернул плечом и сказал в свое оправдание:
        - Он того… остался разобраться со шныром… Триш был на взводе! Не стал ждать!
        Тришу такая характеристика не понравилась.
        - Кто? Я на взводе? Нечего из меня истерика делать! - дергая себя за бороду, заорал он.
        - Успокойся! - строго сказала кукла. - Главное заблуждение психиатрии, что здоровые люди вообще существуют! Второе заблуждение, что они работают психиатрами! Третье…
        Белдо нетерпеливо дернул ручкой, и та замолчала. Она была умная, хотя и тряпичная. А может, потому и умная, что тряпичная.
        - Что делать? Одного нет! Едем или ждем? - каким-то новым заискивающим тоном спросил Белдо и, привстав, заглянул за спинку кресла.
        Удивленные изменениями в голосе, Мантухайчик с Тришем тоже обратили головы в ту сторону. Секунду спустя Мантухайчик с отчетливым звуком «ап» захватил ртом воздух. Кукла же Триша, наклонившись вперед, закрыла себе руками глаза.
        - Нифигассе!!! Без арбалетчиков! - выдохнула она и больше уже ничего не говорила, а только тряслась.
        Гай закрыл глаза. Веки у него были синеватые, натянутая кожа подрагивала. Белдо понял, что тот связывается со своим опекуном.
        - Можно ехать! Паука не будет. Несколько минут назад его утопили в полынье, перед этим оглушив лопатой, - сказал Гай.
        Мантухайчик сдвинул брови, соображая, откуда могла взяться полынья.
        - А его веревочки?
        - Не успел. Проживание в суровом климате развивает в людях быструю реакцию, - равнодушно отозвался Гай.
        Мантухайчик вытянул губы и медленно, с чувством выдохнул.
        - Эх, Паук, Паук! У него же псиос непотраченный! Говорил я ему: чего беречь-то? Кому?
        - А мне он денег должен остался. Вот и делай после этого добро людям, - добавил Триш.
        И это была единственная надгробная речь, которой товарищи сопроводили Паука в последний путь.
        - Разворачивайся! Кого ждем? - поторопил Гай.
        Микроавтобус Птаха резко сдал назад, дернулся от короткого удара по тормозам, заскользил по льду и развернулся практически на месте.
        - Отлично! Теперь до плотины!
        - До какой? - удивился Птах.
        - Там, где мельница, - раздраженно отозвался Гай, продолжавший сидеть с закрытыми глазами.
        Птах беспомощно оглянулся на Белдо. Он не видел никакой мельницы. Понимал только, что они двигаются вдоль занесенной снегом речушки, которая часто петляет, заставляя петлять и дорогу.
        Дионисий Тигранович хотел робко пискнуть, что тоже не знает никакой мельницы, но внезапно отчетливо вспомнил гравюру, висевшую в шныровской библиотеке. Она была конца восемнадцатого века. Мельница на ней выглядела старой и почти разрушенной. Холм там. Подкова леса южнее, значит, мельница у мостика, ведущего к станции электричек.
        - Через мост! - сказал он громко, чтобы Гай его поправил.
        Тот не поправлял, и Белдо приятно зарумянился, выгнув гибкую спинку. Он понял, что угадал. Птах переехал на другую сторону. Перед ними открылось длинное, уходящее вдаль поле, надвое расчерченное линией электропередач. Справа был лес, за которым речушка опять петляла, а с той стороны уже ШНыр.
        - Теперь направо! - приказал Гай.
        Птах зачерпнул взглядом снежную равнину. Недоверчиво остановил машину и выглянул. Ровное снежное поле, и сразу за ним - стена сосен.
        - Направо дороги нет. Хоть убейте - нет ее!
        - Убить - это всегда можно! - сказала кукла Триша.
        - Есть, - отозвался Гай, все так же не открывая глаз. - Там земляной горб. Снега на нем не больше полупальца. Остальное всегда сносит ветер. Хорошее место, солнечное. Весной я всегда ходил сюда за первыми. А вон там, немного левее, мы с Сергиусом Немовым похоронили жеребенка. Гиела укусила его в шею. Жеребенок так распух, что нам трижды пришлось расширять яму.
        Белдо не удержался и выглянул в окно. Никаких признаков холма. Один снег. Но когда, подчиняясь воле Гая, Птах вывернул руль, микроавтобус уверенно покатил по полю, кажущемуся непролазно засыпанным. Хотя все было объяснимо, Птах испытывал почти суеверный ужас. Гай знал здесь каждую кочку.
        - А дальше куда? - робко спросил Птах, когда бампер автобуса уткнулся в стволы сосен.
        - Никуда, - ответил Гай и, открыв раздвижную дверь, выскочил из автобуса. Заметавшийся Белдо не успел протянуть ему руку.
        Мантухайчик и Триш вылезли следом. Последним выбрался Дионисий Тигранович. Он стоял на краю леса, мерз и с неприязнью косился на сосны. Ему хотелось домой на диванчик. Сидеть на нем, поджав ножки, и капризничать, швыряя в Младу и Владу надкусанными шоколадными конфетками с ромом. Творческий человек имеет право на непредсказуемое поведение.
        На боку у Гая висела кожаная сумка, очень похожая на те шныровские, которые берсерки срывали с застреленных ныряльщиков. Только эта сумка была гораздо более потертой, и ее явно ни с кого не срывали. Когда Гай открыл ее, любопытный Триш успел разглядеть арбалет упрощенной конструкции с рукоятью, украшенной перламутром. Триш испытал разочарование. Он ожидал, что оружие у Гая будет сложнее и современнее. Может, в конце концов, себе позволить.
        Птах вытащил из багажника топор и лопату и, подчиняясь Гаю, стал забрасывать микроавтобус ветвями и засыпать снегом.
        - Готово. Теперь ни с пега, ни с гиелы - ниоткуда не увидишь. Разве что пешком кто-то сунется, но это навряд ли, - прогудел он.
        Опустив руку в другое отделение сумки, Гай достал пластиковый контейнер, наполненный разведенным медом.
        - Раздевайтесь и натирайтесь! - приказал он. - Тут весь шныровский мед, что у меня есть… Ну ничего, другого не потребуется!
        - Как раздеваться? В каком смысле? - всполошился Дионисий Тигранович.
        - В голом. Вы что, Белдо, собрались одежду медом мазать? Одежда-то ограду пройдет, а внутри будет шашлык.
        - А вы?
        - Я уже. Еще в Кубинке распылил мед через паровую машину. Слой тонкий, но дело не в толщине, - сказал Гай, и Белдо понял, почему его кожа имела восковой оттенок.
        Мантухайчик крякнул, вытоптал в снегу небольшой участок и бережно сложил в ряд все свои ножи, кроме одного. Любимицу Цыпу на всякий случай взял в зубы.
        Потом разделся. Он стоял огромный, невозмутимый, похожий даже не на слона, а на отлитого в бронзе восточного божка. Жирная грудь и три складки живота последовательно лежали друг на друге, как кольца детской пирамидки. Подпиралось все громадными ногами. Кожа у гиганта была белая, нежная. От мороза синела, но почему-то пятнами.
        Мантухайчик стал натираться медом, запуская в контейнер громадную горсть.
        - Эй! Полегче! Ты не один! - испугался Триш.
        Он тоже разделся без лишних вопросов, разве что пошептался о чем-то с куклой. Под одеждой Триш оказался очень худым, а кожа смуглой до коричневатости. На шее висел сложный оберег с камешками, узелками, мышиными черепами и крошечными лапками нерожденных белочек. Натирался левой рукой, хихикая, когда приходилось касаться подмышек. Пока он натирался, кукла без умолку болтала и лишь в самом конце согласилась перепорхнуть на левую руку, чтобы позволить хозяину натереть ладонь.
        Дионисий свет Тигранович устроил из своего раздевания какое-то шоу пупсиков. После каждой снятой тряпочки он смущенно попискивал, закрывался ладошками и принимал художественные позы. Закончилось все тем, что глава форта удрал в автобус и утащил с собой контейнер с оставшимся медом.
        - Я, конечно, дико извиняюсь, но не могли бы вы не смотреть на меня? - доносилось из автобуса, и на снег то кокетливо вылетал какой-нибудь носочек, то высовывалась шевелящая пальчиками дряблая ножка.
        Пока тот дико извинялся, Птах успел разругаться с куклой Триша, и тотчас у автобуса спустило колесо.
        - Вероятность наткнуться на что-то под снегом довольно большая… Здесь холмик. Наверняка летом пикники устраивают! Доски жгут, а в них гвозди, - сказал Триш в свое оправдание.
        Птах взвесил в руке монтировку и пробурчал, что они иногда срываются и летят куда попало.
        Десять минут спустя все, кроме Птаха, натерлись медом и оделись. Птах остался при автобусе. Он залег на заднем сиденье, взял в каждую руку по шнепперу и, положив голову на надувную подушку, задремал.
        Гай двигался стремительно. Его похожее на шар лицо то надувалось, то опадало. За ним семенил Триш, находивший для себя полезным перекинуть мостик общения с тем, кто в обычное время был для него недоступен. У него голова кружилась, когда он задумывался, сколько псиоса сосредотачивает в себе Гай. Не просто много - зашкаливающе много! И ведь не отнимешь! Говорят, ему все эльбы помогают.
        - А тут довольно мило! Природа, снежок! Как-то мы в городах этого не замечаем! - говорил Триш, увязая в сугробах.
        Куклу болтовня эта ужасно раздражала. Она уже дважды порывалась колотить хозяина, но Гай на нее не смотрел, и кукла в результате никого не колотила.
        - Он все врет! Пытается втереться в доверие! Да кто он такой? Просто мелкий человечек, разве что умный, верный и безмерно вам преданный! А еще крайне беден и невероятно несчастен! Я даже не знаю, больше ли он беден, чем несчастен! Или сперва несчастнен, а беден уже потом? - шептала кукла на ухо Гаю.
        Едва ли Гай слушал куклу. Он шел сильно, гибко, порой спотыкаясь от нетерпения. Все его мысли были где-то далеко.
        За Тришем и Гаем уныло тащился печальный Дионисий Тигранович, на носу у которого висела большая капля меда. Замыкал шествие Мантухайчик, державший в одной руке Лиону, а в другой - Шип, перепачканный в крови гиелы.
        Они вышли из леса и остановились на опушке. Перед ними петляла замерзшая речушка, а сразу за ней - дальняя от поселка сторона ШНыра, где не было лазеек и троп, потому что ныряльщики не бегали здесь в Копытово.
        - Пегасня там! А лабиринт - там! - авторитетно заявил Дионисий Тигранович.
        Гай обернулся к нему, и тихий старичок прикусил язычок, сообразив, что тот и без него сумел бы найти не только лабиринт и пегасню, но и много чего еще…
        Гай сунул руку в сумку и достал маленькую, с толстыми стенками, стеклянную бутылочку. Внутри ползала пчела. Гай показал бутылку Белдо, заметив, что, пожалуй, она единственная в мире, из которой золотой пчеле не выбраться. Затем быстро перешел замерзшую речку и поднялся к ограде ШНыра. За ним, цаплей выдергивая из сугробов ноги, бежал больше бедный, чем несчастный, Триш. Откуда-то в руках у него появились две легкие секиры, одну из которых держала кукла. Грузный Мантухайчик дважды упал, карабкаясь на скользкий берег. За ним, тихо завывая и стуча зубами, взбирался Белдо, укушенный в самое сердце страхом.
        - Я первым не пойду! - заявил он.
        - Напрасно! У первого шансы на выживание выше! Охранная магия не успеет подстроиться, - заметил Гай, после чего Дионисий Тигранович выразил героическое желание первым лезть через забор, чтобы защищать всех своей грудью.
        - Но это если мы угадаем с точкой перехода. Если ошибемся, то первому не позавидуешь. Тогда выгоднее идти вторым, - продолжал Гай, после чего сразу обнаружилось, что Белдо всегда мечтал быть именно вторым.
        Дионисий Тигранович даже подвел под это мистическую базу, упирая на то, что «двойка» всегда была его любимым числом, поскольку именно она чаще всего повторяется в его дате рождения, а также в датах рождения его родителей, бабушек и дедушек.
        - Это-то и скверно! - отозвался Гай, воюя с тугой пробкой бутылочки.
        - Почему? - встревожился Белдо.
        - Шныры могли это узнать и прокорректировать магию ограды с учетом ваших повторяющихся двоек. На их месте я бы обязательно подстраховался!
        Гай наконец справился с пробкой и выпустил пчелу. Та золотой пулей ударилась в щеку взвизгнувшего Дионисия Тиграновича, после чего уверенно полетела вдоль ограды ШНыра.
        Гай, Белдо и Триш с Мантухайчиком понеслись за ней, крича друг на друга и скатываясь со склона в речку. Обогнав их метров на пятнадцать, пчела круто повернула и, без малейшего усилия перелетев ограду, скрылась в ШНыре. Упавший Мантухайчик оторвал лицо от снега и метнул ей вслед два ножа.
        Белдо остановился, переводя дыхание. Ему ясно было, что Гай ошибся, не там отпустив пчелу. Теперь точного места им не узнать, приблизительное же никак не подойдет.
        - Не успели! Как же это? Эх! - пропыхтел он, притворяясь огорченным.
        Не отвечая, Гай сделал десяток шагов, слепо повернулся и сел на снег. Лицо у него прыгало и гнулось так, что страшно было смотреть. Казалось, череп стал резиновым.
        Дионисий Тигранович на всякий случай спрятался за Триша. Если Гай захочет на ком-то сорваться, лучше на том, кто вооружен секирами и умеет за себя постоять.
        Мантухайчик неторопливо поднялся по склону и, наклонившись, отрывал в сугробах свои ножи. Первой показалась Цыпа, а за ней и Шип. Ножи торчали у основания забора сантиметрах в сорока друг от друга. Не вытаскивая их, Мантухайчик выпрямился и довольно огляделся.
        - Чего ты радуешься? В пчелу не попал! - крикнул ему Триш.
        - Я и не пытался. Я отметил участок перехода! - заявил Мантухайчик и, не позволяя никому в этом усомниться, уверенно перевалился брюхом через шныровский забор. И - сразу свалился обратно, плюхнувшись на снег, как жаба. Ничего не понимая, поднялся.
        - Защита от кошек! - насмешливо напомнил Гай.
        Мантухайчик, взревев, опять бросился атаковать забор. На этот раз он спрыгнул правильно. Глухой звук, донесшийся с противоположной стороны, и короткое ругательство подтвердили, что если он и пострадал, то больше от приземления спиной на пень, чем от охранной магии.
        Триш и Гай последовали за ним. Последним перелез Белдо. Старичок был печален, но не охал: знал, что с другой стороны его все равно не услышат, капризничать же для самого себя было пустой тратой сил.
        - Вот уж не думал, что снова окажусь здесь! - сказал он, свешивая ножку с забора и бережно нашаривая, на что наступить. У него было не столько защитного жира, сколько у Мантухайчика, чтобы шлепаться на что попало.
        - И я! - сказал Триш.
        Он тоже когда-то был в ШНыре, но сбежал еще до нырков, украв из сумки у Меркурия закладку. Главной причиной бегства были не ранние подъемы и дежурства, которые он люто ненавидел, а то, что ШНыр казался ему тесной, гнетущей казармой. Триш был убежден, что двушке надо служить как-нибудь более добровольно, без самопринуждения, дожидаясь в душе светлых движений и соответствующего расположения.
        Гай натянул на голову капюшон, скрывший его лицо.
        - К Лабиринту, - приказал он.
        - Да-да, я помню проход! - озираясь, прошуршал Белдо. Он боялся увидеть толпу шныров с арбалетами, но все было тихо. Подмерзлый, с корочкой снег, черные мокрые деревья, и где-то вдали корпус.
        - Прохода не будет! Без проводника туда теперь не сунуться! - с усмешкой сказал Гай.
        - Проводника?
        - Думаю, я узнаю его, если увижу… В нем должно быть нечто общее с прежним! Он постоянно обучается, но предпочтения у него одни.
        - У него?
        - У Лабиринта, - уточнил Гай. Он отзывался о лабиринте как о живом существе.
        Глава 19
        Закрыто для своих, открыто для чужих
        Человек часто кажется себе одиноким, хотя вокруг просто толпы единомышленников. Просто если он начнет их слишком активно искать, он потеряет и одиночество, и единомышленников. Из дневника невернувшегося шныра
        Алиса, Лена и Лара сидели у Зеленого Лабиринта на лавочке, некогда по настроению сляпанной Максом из трех досок и половинки бревна, и притворялись несущими сторожевую охрану. Лара лаком для ногтей разрисовывала рукоять своего шнеппера, а Алиса с ней переругивалась. Ей постоянно требовалось кого-нибудь ненавидеть, а Лара находилась ближе всех и вдобавок у нее были красивые ноги, которых у Алисы в принципе существовать не могло, даже если трижды родить ее заново.
        - Ты какая-то больная! - сказала она.
        - Чего? - рассеянно отозвалась Лара. Она только что нарисовала звездочку и теперь дула на нее, чтобы та быстрее просохла.
        - Я в сочувствующем смысле!
        - А ты какая-то здоровая. Я тоже в сочувствующем смысле, - сказала Лара.
        Голос у нее был добрый, счастливый своей красотой, и у Алисы получалось не всерьез разойтись, а только бухтеть. А это же было неинтересно.
        Вообще-то Алиса, по приказу Кавалерии, должна была находиться внутри Лабиринта, но ей лень стало бродить в зарослях, наблюдая цепочки муравьев, непрерывно ползущих в направлении главной закладки. Каменный фонтан был заметен отовсюду. Его окружал огромный, как пирамида, муравейник, строительные материалы для которого муравьи приносили издали.
        Заряжаясь от закладки, эти цветы, травинки, соломинки, доставленные с разных мест двушки, здесь на земле вступали в реакцию друг с другом. Что-то искрило, беззвучно взрывалось, расплывалось во множество радуг, которые сворачивались спиралью и спиралью же втягивались в глубины муравейника. Над муравейником, не касаясь его, в воздухе висел еще один, перевернутый широкой стороной кверху. Он был сплетен из взлетающей паутины и прозрачных, наполненных шариками воздуха травинок. Муравьев на нем было мало, а все строители покинули его сразу после завершения работ - видимо, служил он для другого. Ул утверждал, что это защита от дождя, однако Яра с ним не соглашалась. Слишком уж хрупко.
        Тысячи неизвестно откуда взявшихся бабочек - огромных, ослепляюще красивых, кружили над муравейником, то присаживаясь, то вновь взлетая. В Лабиринте и прежде обитали бабочки, но эти были совсем другими. Даже здесь, на окраине, видно было, как вспышки света разбрасывают их и как те вновь собираются к камню.
        С этими бабочками было связана еще одна необъяснимость, которую первой обнаружила все та же Яра. В воздухе они образовывали уникальные цветовые схемы, являвшиеся частями общего рисунка. Казалось, бабочками управляет единая душа, заставляющая желтых бросаться к желтым, красных к красным, а синим образовывать внутри монотонных скоплений насыщенные пятна.
        - Инстинкт размножения! - заявил Ул.
        Яра усмехнулась. У него все на свете объяснялось размножением. Даже рухнувший из самолетного бомболюка бегемот сделал бы это с целью размножиться.
        - Почему тогда фиолетовые всегда летают подковой? А оранжевая вертится как колесо, подвиснув в одной точке? Ее даже вспышками света не сметает! - спросила она.
        - Ну не знаю, чудо былиин! Может, она уже размножилась, - предположил Ул.
        Заскрипел снег. Алиса, Лена и Лара разом вскинули головы. Через кустарник к ним проламывался Рузя. В руках у него был пугающих размеров осадный арбалет, раньше висевший на стене в столовой.
        - Как проходит дежурство? Вторжений нет? - важно спросил он.
        - Отвали, а! - ласково попросила Лара.
        Звездочка на ее шнеппере давно просохла, и теперь она просто разрисовывала ногти.
        - Происшествий не было? - продолжал Рузя.
        - Были. Ты вот пришел, - отозвалась Алиса.
        Лара хрюкнула от смеха. Толстячок обиделся. Лена с тревогой смотрела, как он, пыхтя, разворачивает арбалет, из которого можно было сшибать вертолеты, причем не по одному, а сразу по два, если бы они случайно оказались летящими в ряд.
        - Солнце! Прости, что напрягаю, но не направляй его, пожалуйста, в мою сторону! - певуче попросила она.
        - Он не выстрелит.
        - Я понимаю. Но лучше целься в кустарник! Видишь, там шастают какие-то злоумышленники! - подсказала Лена еще нежнее, еще мягче.
        - Это не злоумышленники. Это Сашка с Кириллом, - не оборачиваясь, буркнул Рузя. Губы у него прыгали. Лене стало его жалко, но все же не настолько, чтобы позволить себя пристрелить.
        - А вдруг нет? Вдруг они только притворяются Сашкой и Кириллом? Ты бы, солнце, сходил - посмотрел.
        - Не могу. Мне велели усилить и возглавить ваш отряд!
        Лена хотела что-то брякнуть, но мучительно закашлялась.
        - Кто велел возглавить?
        - Макс.
        - Тебя?
        - Меня!
        Алиса расхохоталась.
        - Вот теперь топай и скажи Максу, чтобы он…
        - Никуда я не пойду! Ты не можешь мне приказывать! - неожиданно выпалил Рузя.
        Лена не поверила своим ушам. Спорящий Рузя! Восстание плюшевых медведей под предводительством Винни Пуха!
        - Почему не могу? - уточнила она осторожно.
        - Я вас возглавляю, а не вы меня! - заявил Рузя и упрямо стал устанавливать арбалет на бревно, чтобы стрелять во все стороны.
        - Тогда я сама ему скажу! На куски порву этого Макса! - заявила Алиса и решительно зашагала через заросли к пегасне.
        Рузя попытался удержать ее, но та грубо вырвала руку.
        - Надо ее остановить! Макс запретил разделяться! - возвратившись, жалобно сказал Рузя.
        - Ну так останови! Ты же у нас всеобщий возглавитель! Мы-то кто такие? Просто мелочь пузатая! - фыркнула Лара, живот у которой был так же идеален, как и ноги.
        Рузя, решившись, погнался за Алисой, но споткнулся об арбалет и упал. Тот выстрелил, и его метровый болт надвое расщепил молодое дерево. Лена и Лара подняли всеобщего возглавителя и отряхнули от снега. Теперь, когда арбалет был разряжен, а возможность извлечь болт из дерева отсутствовала, они относились к Рузе гораздо лучше.
        - Посиди здесь! Она сейчас до пегасни дойдет, и Макс пришлет ее обратно, - утешила его Лара.
        - Она Макса у п-пегасни не найдет. Там его н-нет, - сказал Рузя. Почему-то говоря о нем, многие начинали заикаться.
        - Как нет?
        - Они были у пегасни. Отряд старших шныров. Но потом разругались со Штопочкой. Она заявила, что они распсиховывают ей Зверя. Хотя на самом деле это Штопочка больше орала, - удрученно ответил Рузя.
        - Мдямс! Это она может! - кривясь, согласилась Лара, которую Штопочка как-то вытянула по спине бичом.
        - В общем, Ул с Максом махнули на нее рукой и перекочевали на склад… Ну который у въездных ворот. Они сказали, что, если младшие шныры к пегасне побегут, они это увидят!

* * *
        Здесь Рузя ошибся. Ул с Максом ничего не заметили. Макс, встав на перевернутый ящик, просовывал руку в окошко склада, надеясь из арбалета подстрелить банку с тушенкой и выудить ее, набросив веревку. Ему было интересно, сработает такой метод или нет. Ул же стоял на стреме, потому что на аллее мог показаться Кузепыч.
        В то, что ведьмари нападут, Ул не верил. Как они переберутся через ограду? Вслух же высказался, что если дело дойдет до дела, то по ходу дела они их уделают! В общем, ему по барабаниусу.
        Макс все тянул с выстрелом. Он вынужден был стоять на цыпочках, не имея возможности толком заглянуть, а рука была просунута под неудобным углом. Стрелял Макс блестяще, но тут требовалось выстрелить не просто метко, а математически правильно, чтобы штабель банок не разрушился, а подстреленная откатилась в нужном направлении. Если банка с торчащим болтом останется внутри - Кузепыч быстро разберется, чей это болт, и придет на чердак говорить «спасибо».
        Яра мялась рядом, ощущая себя неуютно. Ей, как человеку мягкому и гуманитарному, неловко было наблюдать бабуинские развлечения двух технарей. «Культ культуры убивается только культом физкультуры», - бормотала она, но тихо, чтобы не обижать Макса и Ула.
        - Слушайте! Мы вообще-то что-то охраняем! - напомнила она вслух.
        - Фигуса с два! - оспорил Ул. - Охраняет шустрая мелочь! Мы - боевой отряд усиления. Если кто-то прорвется - мы должны крошить всех в капусту. Макс, ты готов крошить всех в капусту?
        Тот ответил невнятным мычанием. Пытаясь тщательнее прицелиться, он просунул в окошко склада, кроме руки, еще и голову, и застрял. Ящик хрустнул под его тяжестью. Макс захрипел и повис, царапая ногтями стену склада. Не приди Ул к нему на помощь, он остался бы в окне навсегда, поскольку коснуться льва или русалки застрявшей рукой никак не мог.
        Когда Ул, опустив шнеппер на снег, плечом подпирал пытавшуюся удавиться тушу Макса, из парка послышался испуганный крик. Через несколько мгновений кто-то закричал снова. Дальше все смешалось - шум, вопли, топот ног. Одна из сосен покачнулась и упала. Кто-то выстрелил из шнеппера и попал пнуфом в середину соснового ствола.
        Ул не мог бросить Макса. Тот ворочался как черепаха, хрипя и поочередно дергая то плечо, то голову. Яра вытащила шнеппер, взвела его и побежала на шум. Ул закричал на нее, требуя, чтобы она вернулась, но Яра не вернулась.
        Макс, наконец, сумел освободить голову, а за ней и руку. Он сидел на снегу и возился с большим арбалетом. Маленький он выронил внутрь склада. Ул, схватив свой двуствольный арбалет, метнулся за Ярой, но тут из кустов вывалился Влад Ганич. Ниже ключицы в груди у него торчал один из ножей Мантухайчика. Кажется, это был Беня, но не исключено, что и Мумр.
        Лицо у Влада кривилось. Казалось, он смеется и плачет одновременно.
        - Порвали куртку, свитер, рубашку. Все новое! Кровь не отстирывается! - бормотал он, явно не понимая до конца, что говорит.
        Влад налетел на Ула, слепо отшатнулся и сел на землю.
        - Где остальные? - крикнул Ул, хватая его за плечи.
        - Насту ранили или убили… не знаю… В нее попал нож, потом сразу в меня…
        - А Сашка? Даня? Кирилл?
        - Думаю, всех убили… С ведьмарями был какой-то бородатый, с секирами. Он что-то делал, кривлялся. Мы стреляли. Невозможно было в них попасть…. - прохрипел Влад.
        - Сколько берсерков прорвалось?
        - Не знаю. Десять, двадцать, сто… Это конец. ШНыра больше нет! - слабым голосом сказал Ганич и укусил снег. Раненному в сражении всегда кажется, что битва проиграна.
        Отправив его в ШНыр с подбежавшей Оксой, Ул и Макс кинулись к пегасне, а оттуда к лабиринту. Ул, коснувшийся льва, несся огромными скачками. Его ботинки вырывались из глубого снега выше, чем на метр. Осторожный Макс льва пока не использовал: двигался с оглядкой, держа наготове арбалет.
        Ул бежал и с беспокойством всматривался в снег. Многочисленные раненые и убитые, о которых упоминал Ганич, не попадались. Потом он увидел Кирилла, который, прижавшись щекой к дереву, выцеливал из шнеппера явно пустой участок леса.
        - В кого стреляем? - крикнул Ул.
        - Там кто-то есть! - крикнул Кирилл.
        Подбородок у него трясся. Прыгал и шнеппер в руке, представляя угрозу больше для самого стрелка, чем для врагов.
        - Когда ты его видел?
        - Пять минут назад.
        - Ясно, - буркнул Ул и, оставив Кирилла воевать с невидимкой, помчался дальше.
        Ул досадовал, что оборона ШНыра оказалась такой бестолковой. Бегают толпами и мешают друг другу. Может, они худо-бедно обучили новичков стрелять из шнепперов, но толком сражаться в составе пятерки не умел никто. Даже средние плохо представляли, что такое залповый огонь и групповая оборона. Да что там средние? А старшие? Где Яра? Убежала вперед. Где Макс? Тащится позади. Хорошая четверка берсерков влегкую перережет сейчас весь ШНыр, если не подоспеют Меркурий с Кавалерией.
        Действие льва уже ослабевало, когда Улу встретились Яра и Сашка, тащившие Даню. Даня был ранен секирой в мякоть ноги.
        - На меня напал худой такой. Я выстрелил! - объяснил он Улу.
        - И промазал! - закончил Сашка, перепачканный Даниной кровью больше самого Дани.
        - Протестую! Я попал ему в секиру, а потом в дерево! Тем же пнуфом! - возмутился Даня.
        - Ага, так вот кто сосны сбивает… - пробормотал Ул.
        Отдохнув, Сашка и Яра потащили Даню дальше. Он неуклюже прыгал, помогая им здоровой ногой.
        Следующей Улу попалась Фреда. Закусив нижнюю губу, она деловито перезаряжала шнеппер и палила во все, что движется. Например, в Ула. Он чудом успел залечь, прижавшись животом к земле. Лопнувший у него над головой пнуф отправил в арктическую избушку прекрасный литой столб, украшавший шныровский парк больше ста лет.
        - Прости! - сказала Фреда.
        - С кем не бывает! У тебя еще много пнуфов осталось?
        - Не осталось.
        - Это плохо. Но вместе с тем и хорошо, - вторую половины фразы Ул произнес тише и уже на бегу. Настроение у него было лучше, чем несколько минут назад. Недавно он видел Яру и точно знал, что она жива.
        Над крышей пегасни на Звере металась воинственная девица Штопочка и щелкала бичом.
        - Они прорвались к Лабиринту! Захватили Алису! Толстый приставил ей к горлу нож! - крикнула она Улу.
        - Сколько их?
        - Я видела четверых. Метатель ножей, бородатый с секирой, Белдо и кто-то еще, лица не разглядеть… Хотела догнать - не успела! Всех порву!
        Штопочка раздраженно щелкнула бичом, сшибив с крыши черепицу. Ул понимал ее досаду. Над Лабиринтом летать нельзя. Если бы все было так просто, зачем тогда Лабиринт? Сел на пега и лети себе к каменному фонтану.
        Ул бросился к Лабиринту. Но тихоходный Макс его опередил. На снегу лежал Рузя. Казалось, он продолжает целиться и просто наклонился, чтобы поправить что-то в своем огромном арбалете. Макс стоял рядом с Рузей, трясся и боялся его перевернуть.
        - Посмотри! - велел ему Ул.
        Макс замотал головой.
        - Д-д-давай лы… лучше т-ты! - ответил он.
        - А ты? - спросил Ул.
        Макс протянул палец и, ткнув Рузю в плечо, жалобно сказал: «В-вставай!» Тот не шевелился. У Макса затряслись губы.
        - Он уже о… о… окостенел! Горло пе…перерезали!
        Ул отодвинул его и рывком перевернул Рузю. Лев погас, и пришлось проявить усилие. Горло у Рузи оказалось в полной сохранности, зато в середине лба красовался здоровенный, с две монеты, синяк.
        - Надо же! - воскликнул Ул, пытаясь сообразить, откуда он мог взяться. - Смотри, Макс: арбалет разлетелся! Видимо, блоком тетиву перетянул… Один шанс на сотню, хотя машинка, конечно, древняя - всякое может быть.
        К ним подбежали Лена и Лара.
        - Они там, в Лабиринте! Заслонялись Алисой! Держали ей нож тут вот, и она их провела! - крикнула Лара, хватая себя за горло. - Мы стреляли-стреляли!
        - Угу, мысленно, - добавила Лена. На самом деле обе перетрусили и отсиделись в кустарнике.
        Ул подошел к Лабиринту. Перед ним была сплошная зеленая стена, не имевшая ни одного видимого прохода. Те, что существовали прежде, заросли самшитом, акацией, вьющейся розой. Шустрые вьюны оплели все усами. Пышные гроздья винограда лежали прямо на колючем кустарнике. Многие ягоды треснули от сладости, по трещинам ползали муравьи.
        - Значит, не пускаешь? - мягко спросил Ул, трогая колючки ладонью. - Ну как хочешь, друг! Я не настаиваю!
        Он повернулся, точно собираясь уходить, но вдруг, выставив вперед плечо, попытался врезаться в стену. Кустарник мягко его отбросил.
        Макс помог Улу подняться.
        - Не пы…получилось? Иээх! Ды-давай я!
        Отбежав от Лабиринта метров на двадцать, он коснулся льва на нерпи, взревел и вломился в кустарник. На мгновение Улу показалось, что Максу удалось прорваться, но зеленая стена отпружинила и Макс подкатился к его ногам. Длинная царапина прочерчивала его щеку от скулы до подбородка.
        - Не, ну д-дела! В-ведьмарям можно, а нам н-нельзя! Б-будем здесь сидеть и жы… ждать, пока все р-рухнет! И ничего не с…сы…делать! - сказал Макс и вдруг заржал.
        Ул порой замечал, что тот выдает противоречивые реакции. Наверное, упал в детстве с кровати.
        Глава 20
        Муравьиный лабиринт
        Неиспользованный сюжет. Девочка, которая путешествует внутри книг. Из книги в книгу. Чтобы ее найти, надо обнаружить, в какой книге она прячется. У нее золотые волосы, синее платье с белым передником и очень тонкие ножки. И если она погибнет в книге, то погибнет на самом деле. Йозеф Эметс
        В миг, когда нож коснулся ее шеи, Алиса почувствовала, что не хочет умирать. Ей всегда казалось, что хочет, все детство она рисовала трупы, могилки и гробики. Как-то рассерженная учительница отдала ее тетрадь психологу, женщине усталой и замученной составлением бесконечных видеопрезентаций о толерантности. Та долго разглядывала мертвецов с содранной кожей и висельников, пока наконец не обнаружила на одной из страниц тихую большеглазую девочку с бантиком.
        - Вот это здоровое искусство! А что она делает? - спросила психологиня, содержа в голосе всяческое поощрение.
        - Хоронит воду! Разве не видно? Вот у нее лопата и бутылка! - сказала Алиса.
        Психологиня выпучила глаза.
        - Вода не должна быть в заточении, - продолжала Алиса. - Она постоянно странствует: из океана - в тучу, из тучи - в дождь, из дождя в туман какой-нибудь или в растения. А эта девочка ее хоронит! Наливает в пустые бутылки и зарывает в землю, чтобы она сидела в бутылке и не квакала!
        После этого ей дали направление в психиатрический диспансер, но, когда она туда явилась, ей сказали, чтобы уходила, а вместо себя прислала школьного психолога.
        А вот теперь с ножом у горла Алиса вдруг обнаружила, что умирать не хочет. Шныры, ведьмари, двушка, лабиринт, берсерки какие-то с секирами - какой бред! Почему она, Алиса, обязана из-за этого подыхать?
        - Отпустите меня! Я ухожу из ШНыра!
        Алиса ожидала, что после этих слов ее сразу отпустят, но Мантухайчик только поудобнее перехватил нож.
        - Ее зовут Цыпа. Она обожает перерезать горло. Ты поймешь, что тебе нечем дышать, и тебя охватит давящий ужас! Потом упадет давление, и - смерть, - шепотом сказал он.
        Мелкие, нежные прыщики Алисы вспыхнули красными точками. Жетоны звякнули.
        - А если отведу к закладке? - спросила она, безуспешно пытаясь отодвинуть нож пальцем.
        - Тогда Цыпа тебя отпустит! - пообещал Мантухайчик.
        Голос у него звучал очень честно, но Алиса, мудрая в своем страхе, заметила взгляд, которым Триш обменялся с Белдо. Видимо, у Цыпы была привычка отпускать своих пленников только кусками.
        - Вот это правильно! Отведи нас к главной закладке, а потом уходи из ШНыра! Нечего тут делать, - сказал Триш.
        Молчаливый человек в капюшоне нетерпеливо мотнул головой. Алиса уже разобралась, что главный тут именно он, а не Белдо, не человек с ножами и уж тем более не кукла Триша.
        Сквозь зеленые стены Лабиринта они продирались по проходам, которые показывала Алиса. Мантухайчик цепко держал ее за плечо. Пальцы у него были сильные. Хотя он особенно не нажимал, Алиса безошибочно ощущала, что, если он захочет, легко сломает ей плечо. Ножа, прислоненного к шее, почти не чувствовала. Он больше не был холодным. Мантухайчик держал его плашмя. Нагрелся от постоянного контакта с кожей. Она сама его согрела. Если бы нож был яйцом, из него мог бы вылупиться птенец! Бррр! Какая чушь лезет в голову!
        - Пусть отойдет! Он мне загораживает! - сказала Алиса, кивая на Триша.
        - Это она тебе сказала! - сказал Триш кукле.
        - Нет, тебе! - возразила кукла.
        - Отойди! - глухо сказал человек в капюшоне. Триш перестал препираться сам с собой и юркнул в сторону.
        Алиса ткнулась в живую изгородь, остановилась, задумалась. Вгляделась в усики вьюна, в желтоватую чешую на ветках самшита, сорвала и укусила виноградную ягоду. Лабиринт что-то подсказывал ей, но что?
        - Она что, просто поесть хотела? - возмутилась кукла.
        - Нам назад! Прямо прохода нет! - внезапно сказала Алиса.
        - Врешь! Зачем идти назад, чтобы попасть вперед? - возмутился Мантухайчик.
        Нож прыгнул в его руке, на мгновение тесно прижавшись к шее. Муравейник был уже совсем рядом. Всего три-четыре зеленых стены отделяли их от цели. Мантухайчик чувствовал, что легко может добросить до него Лиону или Шип.
        - Нам назад! - упрямо повторила Алиса.
        - Почему? - ласково спросил Дионисий Тигранович.
        - Не хочу морщить мозг! Назад и все! - отрезала она.
        Человек в капюшоне подошел к ней и, пальцем потрогав смертные жетоны, звякнул ими. Когда поднимал голову, Алиса увидела его глаза.
        - Я ей верю! - сказал он, и все вернулись на один виток назад.
        Протиснулись сквозь одну стену, сквозь другую и долго шли по кругу. Алиса все всматривалась и никак не могла понять. Расположение веток, листьев, виноградных побегов, цветы на шиповнике - все говорило ей о чем-то, но о чем? Этого она не понимала и начинала тревожиться, а Мантухайчик - психовать. В какой-то момент он перестал контролировать нож, и Цыпа оцарапала Алисе шею. Выступила кровь. Мантухайчик слизнул ее с клинка.
        Она поняла, что от этого толстого с ножами надо срочно избавляться. Вот только как? Идеальным вариантом было бы, конечно, послать его к школьной психологине. И этого с куклой на руке тоже. Дала бы им направление в психдиспансер! Алиса ощутила запоздалый страх. Человек боится не тогда, когда должен, а когда у него появляется для этого время.
        - Если мы пойдем сюда, окажемся там! А если вперед, то у центра нас все равно вернет… Надо искать дальше! - сказала она человеку в капюшоне.
        - Так ищи! - голос у него звенел от нетерпения, а глаза не отрывались от муравейника, выбрасывающего спирали радуг и пуржившего бабочками.
        Алиса продолжила поиски. Мантухайчик ужасно мешался. Каждое движение приходилось согласовывать с этой мнительной тушей. Дионисий Тигранович ходил за ней и печально жевал желтые цветочки, сдувая с них муравьев. Личико у него было несчастное. На лобике хотелось маркером написать девиз: «Я не хотел рождаться в этот противный мир, где любят не только меня!»
        Думая о Мантухайчике, который непременно ее зарежет, едва они пробьются к центру, Алиса всматривалась в живую изгородь. Ей требовался проход, но особенный. Изгородь шептала ей что-то россыпью ягод и цветов. На сжимавшую нож руку уже дважды садилась бабочка. Он пытался раздавить ее, но та ускользала.
        Алиса увидела его толстые, похожие на обрубки пальцы и внезапно испытала сильный гнев. Она вспомнила, что на войне многих людей, когда ведут на казнь, заставляют рыть себе могилы. И они роют. А зачем? Ведь должны же понимать, что в эти ямы не репку сажать будут. Что же их заставляет? Бараний страх? Или желание прожить на свете несколько лишних минут? Почему они не попытаются опустить лопату на голову того, кто заставляет копать? Чтобы пуля убила мгновенно, надо хорошо прицелиться. Опускающаяся же на голову лопата редко дает такую возможность…
        «Одним им к закладке не пробиться! - неожиданно подумала Алиса. - Умру - застрянут тут! А эти, в ШНыре которые… пусть меня помнят!»
        Эта мысль доставила ей горькое удовольствие. Смутно представился памятник где-то рядом с Митяем Желтоглазым. Или много мемориальных досок: «На этой кровати спала… на этом стуле сидела…» и так далее. Ну или на худой конец куртка, одетая на деревянный манекен.
        Все это промелькнуло в голове за одно мгновение. Мысли всегда теснее слов, иначе мы не облекали бы в слова десять минут то, что мыслью обозреваем в одну секунду. Жимолость, барбарис. Нет, вы не подойдете!.. Шиповник, рябина, лох серебристый, самшит - не то! А вот и облепихи! Отлично! Это уже теплее.
        Алиса зашарила глазами вокруг. Между колючими облепихами затаился молодой дубок, а вот еще один, и еще. Четыре молодых дуба как каркас клетки, а между ними - шиповник. Виноград несколькими желтыми листами указывает на проход. Здесь ограда пропустит, но лишь до центра, а дальше тупик. На него указывают перекрещенные стволы двух молодых рябин, стянутые вместе вьюном. Неужели никто больше этого не видит? Все же так понятно! Она украдкой покосилась на Триша, на Белдо, на человека в капюшоне. Но, видимо, одной Алисе дано было слышать голос Лабиринта.
        Первым что-то почуял Триш.
        - Нам сюда? - спросила кукла.
        - Нет-нет! - выпалила Алиса. Ей вдруг стало страшно. Только сейчас она поняла, что собирается сделать, и испугалась. «Нет» сослужило ей хорошую службу. Если хочешь обмануть подозрительного человека, скажи ему «нет».
        - Так, значит, «нет»? - мнительно переспросила кукла Триша. - Давай, Мантухайчик! Она сюда смотрела, где эти цветы!
        Оторвав от шеи нож, Мантухайчик сгреб Алису под локти и, приподняв ее, протолкнул вперед. Гай, Белдо и Триш последовали за ними, продираясь сквозь колючие заросли. Непрерывно ахая, Дионисий Тигранович задирал вверх руки и лицо, спасая их от шиповника. Триш прятал бороду, которая то и дело застревала. Его кукла тихо ругалась.
        Гай продирался молчаливо и сосредоченно. Алиса, которую толстый использовал как живой щит, первой испытывала на себе все радости знакомства с колючками. Однако лишь до мгновения, пока не уткнулась в молодые рябины. Дальше все застопорилось. Мантухайчик, несмотря на все попытки, не мог сделать ни шагу.
        - Ты чего застрял? - нервно спросил Триш, толкая его в спину.
        - Куда дальше? Говори! - прорычал Мантухайчик, встряхивая Алису.
        - Отпусти меня! Я ничего не вижу! - огрызнулась она.
        Тот неохотно ослабил хватку и позволил ее ногам коснуться земли.
        - Смотри так!
        - Так не могу!
        Алиса вдруг увидела лазейку - ясную для нее, но едва ли очевидную для кого-то еще. Она была узкой и находилась на уровне колена, где стволы рябин расходились.
        Если Алиса сможет протиснуться так, то к ней никто не прикоснется - ведьмари останутся здесь.
        - Надо ползти! - сказала она, опускаясь на четвереньки.
        - Мы здесь не пролезем! - огрызнулся Мантухайчик.
        - Пролезем. Или придется возвращаться!
        Гигант оглянулся на Гая, выпустил руку Алисы и сгреб ее за ногу.
        - Не вздумай хитрить! - предупредил он. - Если пойму, что ты меня дурачишь…
        Алиса уже ползла. За ней, не выпуская ее ноги, полз Мантухайчик. Нож он сжимал в зубах. Когда впереди показался просвет, Алиса подтянула свободную ногу к груди и резко лягнула Мантухайчика в лицо. Она ожидала, что от боли он выпустит ногу, но могучие пальцы не разжались. Не выпуская ножа из зубов, Мантухайчик стал медленно ее подтягивать. На его мягком лице был отчетливо заметен след от Алисиного каблука.
        Алиса визжала, беспорядочно колотя Мантухайчика ногой. Он уклонялся, а глаза были совсем безумные. Ножа больше в зубах у него не было - перекочевал в руку. Она увидела, как из сплетения ветвей за шиворот Мантухайчику упала золотая пчела, похожая на ее собственную. Тот издал короткий вопль и выпустил ногу Алисы. Ощутив свободу, она рванула вперед.
        В последний момент Триш, человек в капюшоне и проявивший крайнюю резвость Дионисий Тигранович успели пробежать на четвереньках по спине лежащего Мантухайчика, который, раздирая на себе одежду, пытался добраться до пчелы.
        Триш вцепился Алисе в куртку, Гай вцепился в Триша, а Белдо, не церемонясь, повис на Гае. Это создало цепочку, слившую их с Алисой в единое целое. Вместе они выкатились из живой изгороди в следующий ее виток. Теперь от каменного фонтана их отделяла всего одна стена. Громадный муравейник был так близок, что приходилось задирать голову, чтобы увидеть, где он кончается.
        Лазейка, из которой едва показался интересно бледный Дионисий Тигранович, быстро зарастала. Внутри, оплетенный молодыми побегами, рычал и бился Мантухайчик. Он ругался и, барахтаясь, грозил изрезать Алису на куски. Живая изгородь трещала, однако и Тришу, и Гаю быстро стало ясно, что никакая сила не вырвет Мантухайчика из Лабиринта. С каждым мгновением голос становился тише, глуше, вростал в изгородь. Алисе вспомнилось множество историй о духах лабиринта. Что ж, возможно, вскоре появится еще одна.
        Воспользовавшись тем, что Триш отвлекся на Мантухайчика, она толкнула его двумя руками, вырвалась и побежала вдоль последней зеленой стены, отделявшей ее от фонтана. Мгновение спустя брошенная Тришем секира пронеслась совсем рядом и, врезавшись в живую изгородь, прыгнула ей под ноги. Алиса попыталась перескочить через нее, но секира ударила ее древком по голени. Кто-то настигал ее. Она слышала шаги. Чтобы прорваться сквозь ограду, Алисе надо было остановиться и разглядеть живую изгородь. Сделать это на бегу она не могла.
        И тут увидела ЭТО. Алые и желтые цветы образовывали арку. Таких простых подсказок Алиса никогда не получала, но поверила сразу. Защитив лицо руками, она вбежала в колючий кустарник. В последний момент кто-то вцепился в нее, вместе с ней прорвавшись в центральную часть Лабиринта. Капюшон больше не скрывал его лица. Алиса узнала Гая, о котором в ШНыре говорили так часто. Длинные вьющиеся волосы, опавшее, как сдутый мяч, лицо. Белдо и Триш, не успев прорваться, остались снаружи.
        До закладки было несколько шагов, на которые та не подпускала чужаков. Правда, муравейник так разросся, что один из его концов выходил за эту зону недоступности. Хризантемы исчезли. Теперь здесь царствововал муравейник. Из-под него неспешно вытекала вода, та, что вечно стекала по резьбе расколотого камня.
        В руке у Гая Алиса увидела небольшой арбалет, выглядевший совсем нестрашно. А потом осознала, что арбалет уже выстрелил и его короткий болт сидит у нее в груди по самое оперение.
        - Ты справилась! А теперь прости: мешаешь.
        На Алису он не смотрел: только на муравейник. Алисы для него больше не существовало: только препятствие, через которое он уже перешагнул.
        Перед глазами у нее что-то полыхнуло, мир разорвался как бумажный. На подкашивающихся ногах она сделала последний шаг к выступающему склону муравейника и рухнула лицом вниз. Кажется, муравьи бегали по ней и кусали. Хвоя колола лицо. Потом все померкло.
        Гай отбросил арбалет.
        - Наконец-то все получилось! Ну здравствуй, двушка, - прошептал он и шагнул в муравейник с той же самой стороны, где лежала Алиса.
        Несколько минут спустя Зеленый Лабиринт стал прежним. В живой изгороди появились привычные проходы, в которые немедленно устремились шныры. Первыми неслись Ул с Максом. За ними - спешенная девица Штопочка с папиросой «Астра» в зубах, шнеппером в левой руке и бичом в правой. За ней, отстав ровно настолько, чтобы не попасть под бич, бежали Сашка, Вовчик, Макар, Горшеня и еще целая толпа.
        Они прорвались к закладке и остановились в нескольких метрах, потому что закладка их к себе не подпускала. Муравьи возбужденно бегали по муравейнику, устраняя повреждения. Ни Алисы, ни человека в капюшоне не было.

* * *
        Рина проспала весь день и проснулась вечером. Чувствовала себя гораздо лучше. За окном смеркалось. Она увидела чью-то спину, склоненную над письменным столом. Желтая лампа мягко освещала контуры. Слышно было, как кто-то бормочет:
        - «Европейский родительский клуб имени Павлика Морозова». Опять этот Афанасий! Я его когда-нибудь прикончу!
        - Кавалерия! - негромко окликнула Рина.
        Сидевшая у стола женщина обернулась.
        - Кавалерия - это для усиления пехоты. Меня зовут Калерия Валерьевна! Попрошу занести это в мысленную книжечку! - строго поправила она.
        Рина вспомнила новость, которую принесла вчера от Долбушина.
        - Как берсерки? Удалось им прорваться? - спросила она, беспокоясь.
        Серьезное лицо директрисы поначалу озаботилось, а потом повеселело.
        - Они прорвались. Наша оборона оказалась никчемной. Видимо, мы способны только нырять. Весь медпункт забит ранеными: Даня, Наста, Ганич. Слишком серьезных нет, но возни достаточно.
        - А берсерков было много?
        - Гай, Белдо и с ними еще двое. Захватили Алису и рванули в Лабиринт… Что было там, мы знаем со слов Алисы. Она уверяет, что к закладке пробились только она и Гай. Гай выстрелил в нее, она упала в муравейник. Скорее всего, Гай последовал за ней, хотя она не знает.
        - Он на двушке? - ужаснулась Рина.
        - Ну не совсем. Разве что двушка переехала в комнату Витяры! - насмешливо сказала Кавалерия.
        - Куда-а переехала?
        - Именно там оказался Гай. Схватил со стола нерпь Витяры и сбежал. А Витяра-то хорош! Военное положение, а он нерпи по столам разбрасывает! Зато клянется, что попал в Гая ботинком!.. Лучше бы из шнеппера, но выбирать не приходится.
        Рина все еще не понимала.
        - А почему у Витяры? Как?
        - Разве я не объяснила? - удивилась Кавалерия. - Пять баллов мне за склероз! В комнате у Витяры еще один муравейник. Видимо, как производное от этого. Какая-то часть муравьев пришла туда, где появилась на свет, прихватив с собой молодую муравьиную матку. Очень милая история! Раз Витяра их выходил - он теперь для них муравьиный папа. Ну или дедушка. Я плохо разбираюсь в родстве.
        - И что?
        - Как что? Муравейник перебросил Гая не на двушку, как он надеялся, а кое-куда поближе! Не все автобусы идут по Новому Арбату, некоторые и в Мытищи.
        - А те другие, которые были с Гаем?
        - Про одного мы до сих пор ничего не знаем. Алиса уверяет, что он остался в Лабиринте. Белдо и тощий с бородкой сбежали. Их конвоировали Макс и Ул. Тот, что с куклой, все время бормотал, а потом на Макса с Улом свалилось дерево. Оказалось, оно едва стояло под тяжестью снега. Ты часто слышала, чтобы на человека падало дерево? Вероятность самая мизерная… В любом случае, царапины на них самые настоящие. Ведьмари сбежали.
        - А Алиса?
        - Ее не было около часа, - сказала Кавалерия. - Ни в Лабиринте, нигде… а потом она появилась, и опять в комнате Витяры! Какая-то странная! Я не назвала бы ее просветлившейся. Нимба над головой нет, с Фредой ругается не меньше прежнего, но все равно какая-то другая… Что-то такое в глазах! В общем, не знаю…
        - И где она была?
        - Не может объяснить. Говорит, было ослепительно красиво, но ничего не запомнила… Только, что было очень красиво. А описать ничего нельзя. Понятия совсем не те, и мысли не те, и предметы. Словно смотришь на солнце, но солнце не обжигающее, а прохладное. Такое, к которому можно прикоснуться руками! В этом солнце все растворяется. Гаснет огонь, расступается пространство, теряется форма, застывает время…
        - Межгрядье?
        - Меркурий считает. Дальше Межгрядья. Только там. Рана могла затянуться. Прямо напротив сердца. Явно смертельная. А теперь только. Шрам остался, - сказала Кавалерия, легонько поддразнивая Меркурия.
        В ШНыре у многих это входило в привычку.
        Конец

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к