Сердце двушки Дмитрий Александрович Емец
        ШНыр #12
        Когда-то давно юный Мокша Гай принес с двушки опасную закладку - вросшую в скалу частицу грибницы. На двушке грибница росла медленно, горные породы там очень твердые. В нашем же мире вымахавшая до колоссальных размеров грибница начинает прорастать сквозь миры туда, где была прежде - на двушку. И ее мало волнует, что стоит у нее на пути. Даже граница между нашим миром и болотом не является для нее преградой. Она просто стирает эту границу, грозя гибелью всему. Уничтожить грибницу и заделать огромную брешь в стенках мира способны лишь драконы. И теперь все зависит от Насты, хранительницы единственного в нашем мире дракона. Только Наста уже не знает, на чьей она стороне…
        Дмитрий Емец
        Сердце двушки
        
* * *
        Дорожные знаки разведчика
        В экспедиционной работе часто возникают всевозможные затруднения и неожиданности, и нужно немало внимания и сил для их преодоления. Однако же самым главным является не столько умение преодолевать трудности, сколько умение отличать кажущиеся затруднения от действительных. Есть одно замечательное правило, всегда приводящее к хорошим результатам: если, например, человек убедится, что он заблудился или вообще потерял дорогу и что надежды на спасение нет, то он должен остановиться и спокойно лечь спать… Это замечательный метод… Нет ничего более разумного, живительного и спасительного, чем в трудную минуту хорошенько выспаться.
        Академик Александр Ферсман
        «Если вам случится заблудиться, не теряйте голову, - сказал майор, который с самого начала произвел на нас впечатление очень серьезного человека. - Не горячитесь и не пытайтесь искать нужное направление в возбужденном состоянии. Выспитесь хорошенько и лишь на следующий день принимайте решение…»
        Иржи Ганзелка и Мирослав Зикмунд. «Африка грез и действительности»
        Часто мне кажется, что меня обманули, чего-то мне не дали, в чем-то со мной поступили несправедливо. У каждого человека к Богу огромное количество вопросов «ПОЧЕМУ?». Крайне горьких вопросов. Думаю, на Страшном суде целая куча людей попытается задать эти вопросы. И увидит очень ясно, что на них уже отвечено. Ну как с решением задачи. Не понимаешь, что два плюс два - четыре, но в какой-то момент мозг дозревает и вопрос сам собой снимается.
        НАДО ДОВЕРИТЬСЯ БОГУ! А то мы в Него верим, но Ему не доверяем.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Глава первая. Знакомьтесь: Лев Секач
        Терпеть не могу правильных людей! У них такие чистенькие детки, такие умные, немного укоризненные глаза. Так они четко схватывают все социальные отношения, так все знают, такие у них вылизанные машинки, отремонтированные квартирки. Про педагогику, про государство, про законы - все им известно. Они как новенькие солдаты в самом начале военной кампании.
        А мы солдаты пятого года войны - битые, вшивые, хитрые. Какая там стрельба по-макендонски, какое наступление дивизионными колоннами! Лишнее обмундирование, пистолеты и противогазы давно выкинули, чтобы оставить больше места для сухарей. Отсиживайся в земляной щели, совершай ночной марш-бросок, бей антизакладками по разведанным целям - и, не вступая в бой, быстро рви когти, пока ответку не получил.
        Родион
        Пестрый микроавтобус Белдо, в котором ехала и Лиана, свернул с шоссе на грунтовую дорогу. Проехали километра два и при въезде в лес уткнулись в длинный шлагбаум с бетонным противовесом. Возле шлагбаума толклись два пасмурных человека в дождевиках. Автобус Белдо они узнали издали. Один приналег грудью на шлагбаум, пригибая его, другой толчком выдвинул толстую крашеную трубу из паза, и она медленно поднялась, подчиняясь противовесу.
        Ехать по лесной дороге было непросто. По обеим сторонам рвы, а за ними глинистые отвалы. Птах несколько раз открывал стекло и недовольно высовывал красный шишковатый нос. Дорога закончилась железными воротами. Перед ними, оповещенный охраной о приезде глав фортов, прохаживался краснолицый мужчина в камуфляжной куртке. Глазки у него были поросячьи, с красными веками, но лицо довольно красивое. Тяжелая нижняя челюсть, пухлые губы, широкий нос, скулы, надбровные дуги - все было чрезмерно развито, почти утрированно. Словно творя его, природа как радостный скульптор носилась вокруг и восклицала: «А не добавить ли еще подбородка? А вот возьму и добавлю! Может, и нос заодно долепить? Эх, жаль глазки маленькие получились! Но переделывать уже поздно! Ступай в мир, человече!»
        И человече отправился в мир.
        Белдо коснулся плеча Птаха и попросил его ехать помедленнее.
        - Лианочка, вон того человека видите? Новый глава форта берсерков Лев Секач!
        - С виду вполне себе уверенный мужчина! - отозвалась Лиана.
        - Уверенный? Возможно! Но кем был этот человек до смерти бедного Ингвара? Держался в тени, тщательно помалкивал, амбиции свои, если какие и имелись, хранил в закрытой черепной коробочке при запечатанном ротике. Сколько их таится во тьме - таких вот наполеончиков! Только и ждут, когда рухнет старое дерево и хлынувший сверху поток света даст им шанс рвануть ввысь! Но сейчас он очень напряжен! - сказал Белдо.
        - Вот уж не сказала бы. У него даже оружия при себе нет! - заметила Лиана.
        - Оружие - это не для главы форта! У вас, Лианочка, есть с собой мешок денег?
        - Если будет надо - я раздобуду.
        - Вот и Секач раздобудет арбалетик, если потребуется. Насколько я о нем наслышан, он очень неглуп. При Тилле возглавлял отдельный отряд берсерков. Этот отряд еще называли «штрафбатом».
        Лиана вскинула брови:
        - Постойте! Тот самый штрафбат?
        Белдо зацокал язычком, точно сосал невидимую конфетку:
        - Тот самый. Провинится кто-нибудь из наших - его отправляют сюда. В последние годы здесь часто оказываются и инкубаторы. Очень грубо стали прорастать многие личинки. Количество все же враг качеству, я так считаю…
        - И начальника штрафбата Гай сделал главой форта берсерков?! - воскликнула Лиана.
        - Сейчас мы как раз на базе этого отряда - между Кубинкой и Копытовом. Наумово примерно вон там. Мы в таком треугольнике с лесными лугами. Первошныры выпасали здесь пегов.
        Лиана, покусывая согнутый указательный палец (была у нее такая привычка, даже шрамик на наружном суставе остался), явно уже его не слушала.
        - Лев Секач! - повторила она радостно. - Да-да, вспомнила! Мы же финансировали реконструкцию этого форта… Альберт Федорович говорил, что этот Секач довольно вменяемый и толковый мужик! Видимо, Гай все-таки тоскует по Свету, раз назначил именно его. Спросите у любого жулика-руководителя, о чем он мечтает? И он ответит: о честных сотрудниках!
        Белдо хихикнул и поцеловал Лиану в плечико:
        - Ах, Лианочка! Вы такая нестандартно мыслящая!.. Птах, да что же ты тащишься, ужасный человек?
        - Вы же сами попросили! - огрызнулся Птах.
        - Я просил медленнее, но не со скоростью улитки! Ты должен понимать не то, что я сказал, а то, что я имел в виду!
        Едва автобус затормозил, Белдо выскочил из него и, распахнув руки для объятий, кинулся ко Льву Секачу. Бежал он короткими прыжочками, хихикал и изливал столько доброжелательности, что новый глава берсерков от неожиданности слегка подался назад.
        Когда Лиана, задержанная ремнем микроавтобуса (она всегда пристегивалась, даже если поездка была короткой), присоединилась к ним, Белдо уже опустил птичью головку на плечо Льву Секачу и гладил его по бицепсу дряблой щечкой.
        - Ах, Лев! Я всегда ощущал в вас затаенного тигра! Предчувствую, что мы будем друзьями! У меня Солнце в Венере - у вас наверняка в Юпитере или Марсе! Мудрость и одновременно мужественность! - щебетал он.
        Лев Секач стоял неподвижно и, моргая красными веками, таращился на Белдо. Чувствовалось, что болтовне Дионисия Тиграновича он никакого значения не придает и что-то про себя просчитывает.
        - А со мной вы собираетесь дружить, Дионисий Тигранович? - задиристо спросила Лиана, когда разошедшийся старичок и ее тоже ухватил свободной ручкой и принялся притягивать к Секачу, точно хотел, чтобы они все втроем обнялись и так и стояли бы под железными воротами, под удивленными взглядами часовых на вышках.
        Дионисий Тигранович так и засветился от счастья:
        - Ах, Лианочка! Как же можно с вами не дружить? Да мы со Львом в вас влюбляться будем! Цветы вам дарить!
        Лев Секач серьезно посмотрел на Лиану. Никаких цветов в его глазах Лиана не обнаружила. Лев Секач был мужчина семейный, положительный и скучный.
        - Но все же, Лианочка, вы до сих пор не глава финансового форта, а лишь исполняющая обязанности! - ехидно продолжал Белдо, грозя ей пальчиком.
        Улыбку смело с лица Лианы. Она сразу как-то постарела и из юного восторженного Пушкина стала Пушкиным последнего года жизни.
        - Меня это вполне устраивает! Глава форта у нас только один - Альберт Долбушин. Его гибель не подтверждена.
        - Это так, Лианочка… Но как ее подтвердишь? Месяц спустя из Межгрядья не возвращаются. Альберт уже навсегда там. Живой ли, мертвый ли, дошел он до Второй гряды или не дошел - вопрос, конечно, глубоко дискуссионный, но ждать его обратно не приходится.
        Утешая Лиану, Белдо издал мурлыкающий звук той тональности, с которой кошка разговаривает с котятами. Лиана игру в котяточек не поддержала и дернула плечом. Белдо настаивать не стал и, не обидевшись, переключил свое внимание на главу берсерков.
        - Знаете, Лев, с Ингваром у меня были прекрасные отношения! Никогда не предполагал, что я его переживу! Ведь я так стар! - тарахтел Белдо, переживший уже с десяток глав форта берсерков и собирающийся пережить и Льва Секача. - Для Ингвара не существовало ничего невозможного! Надо - значит, надо! Истинный шныр!
        Лев Секач моргнул, но больше ничем не выразил своего удивления, хотя сравнение Ингвара Тилля со шныром было неожиданным. Белдо же, всхлипнув от умиления, полусогнутым запястьем промокнул носик.
        - Да, с Ингваром мы ладили… - продолжал тарахтеть он. - А вот один из его предшественников позволял себе удивительные вещи. Он с чего-то решил, что не совсем покойный Клавдий, уже мой предшественник, желает его смерти. И вот он подкупил одну из наших боевых ведьм и окольцевал с собой всех берсерков своего форта.
        Лев Секач исподлобья изучал своего нового друга Белдо.
        - Как это - окольцевал? - спросил он.
        - Смешал свою судьбу с их судьбами. Несложная, но эффективная магия. К примеру, вы берете арбалет и стреляете в главу форта берсерков с двух шагов. Болт, странным образом обогнув цель, достается одному из его «мальчиков». Вы перезаряжаетесь, тщательно целитесь и стреляете еще раз. Болт попадает в другого «мальчика». И так пока не закончатся все берсерки - а их ведь довольно много!.. Остроумный человек был этот предшественник! Не совсем покойный Клавдий вынужден был оставить его в покое!
        - А вот и напрасно! - задиристо влезла Лиана.
        - Почему напрасно?
        - Он упустил прекрасную возможность разом перебить весь форт берсерков. Если память мне не изменяет, у вертолетного пулемета скорострельность тысяча двадцать пять выстрелов в минуту. Это приблизительно… м-м-м… семнадцать целых восемьдесят три сотые выстрела в секунду.
        - Неужели так много?
        - В четвертой цифре после запятой я обычно ошибаюсь - но на то я и женщина. Ставишь вертолетный пулемет в машину с тонированными стеклами рядом с домом этого предшественника, дожидаешься, пока он появится, - и примерно через восемь секунд форт берсерков полностью обновляется.
        Лоб Льва Секача озаботился морщиной. Он явно пытался сообразить, к чему этот разговор. Финансовый и магический форты договорись между собой подмять форт берсерков и угрожают ему?
        Белдо вновь пустил в ход свою утешающую щечку.
        - Лев, расслабьтесь! У Лианочки своеобразное чувство юмора! На самом деле она великая гуманистка! Да и потом, ведь это палка о двух концах. Ведь и финансовый форт можно окольцевать, тем более что ведьма из моего форта, владеющая той магией, до сих пор здравствует! - ласково сказал Дионисий Тигранович и, показывая, что говорит не всерьез, примиряюще захихикал.
        - Но побеседуем лучше о вас, Лев, и о Тилле! Были у Ингвара и недостатки. Умный руководитель предотвращает конфликты, умеет спустить на тормозах. А Тилль намеренно провоцировал ссоры. Вечно у него в форте кто-то кого-то зарубал, потери были высокими. А все потому, что - строго между нами! - Ингвар утаивал псиос. Получит его от Гая - и устроит что-нибудь совершенно бессмысленное. Чем больше потери - тем больше псиоса можно оставить себе. Война все спишет.
        Лев Секач настороженно слушал, хотя, конечно, новостью для него это не являлось. Мимика у него была занятная. Такая, как если бы к каждой детали его лица - к носу, к губам, к бровям - была подведена веревочка, как у театральной куклы, и когда нужно было, например, вскинуть бровь, двести тысяч невидимых гномиков разом дергали бы за нее.
        - Но Гай же ему позволял? - спросил он.
        - Все позволять - почерк Гая. Он и Альберту все позволял, и мне позволяет! - охотно признал Белдо. - В управление фортами не вмешивается. Опять же, считает, что берсеркам полезно часто драться. Выжившие со временем образуют ядро форта. Бесстрашные, умные, все понимающие и одновременно осторожные люди. Такие, как вы, Лев. На освободившиеся же места всегда можно набрать новых. Часть из них погибнет, другая примкнет к ядру.
        Секач кивнул и повернулся к воротам. Лиана не заметила, чтобы он подал какой-то знак, но ворота открылись. Они прошли на территорию. Берсерков внутри Лиана не видела, хотя постоянное ощущение следящих за ними глаз не исчезало.
        В глубине возвышалось массивное строение, похожее на один из фортов Кенигсберга. Изначально выстроенное из красного кирпича, после оно было словно взорвано изнутри, но его не забросили, а стали с дикой поспешностью латать и восстанавливать. Вокруг воздвигли бетонный саркофаг со вставками, в которых размещались ворота.
        - Вот и наша крепость! - отрывисто сказал Лев Секач. - Если позволите, кратко введу в историю. Активное строительство - семидесятые годы девятнадцатого века. Возводился по типовому проекту «Укрепление 2». Требовался военный форт, но с обороной, обращенной внутрь, что необычно. Сразу после строительства была произведена модернизация по двухвальному проекту. Через тридцать лет все правое крыло провалилось под землю. Пришлось спешно все перестраивать. Холм лечили, как гнилой зуб. Извлеченный грунт поместили в бетонированную яму. Толщина бетона - шесть с половиной метров. Больше, чем в Чернобыле.
        Лев Секач говорил по существу, как говорят технари. После каждой высказанной мысли замолкал, проверяя себя, не вкралась ли неточность. Лиана наблюдала за ним с интересом. Она любила таких людей - они настолько погружены в свою работу, что никогда не пытаются увидеть себя со стороны. Им чужды сомнения по поводу своей внешности, места в мире, общественной роли и так далее. Это все равно как если бы танкист во время боя поминутно выскакивал из танка, чтобы полюбоваться, достаточно ли грозно выглядит его танк в бою, и сделать пару фоток. Вот люди, подобные Секачу, очень хороши. Они просто живут и решают конкретные задачи.
        Попутно она пыталась представить, каким был Секач в детстве. Наверняка круглым и плотным. Одноклассники, когда в шутку пытались его поднять, удивленно крякали - маленький Лев был тяжелым, как ядро. Чувство юмора у него, скорее всего, отсутствовало вообще. Если кто-то в классе говорил: «Вот я сейчас тебя проткну шваброй!» - Лева моментально бросался на него с кулаками и дрался так, словно защищал свою жизнь, не задумываясь о том, что шваброй проткнуть невозможно. Его предупредили - он обороняется. Потом колледж, потом армия, потом военный вуз, где он изучал взрывное и инженерное дело. И, конечно, чудовищная сила воли, переходящая в упрямство. Один раз что-то для себя решив, Секач никогда не отступал от своего решения. Например, когда-то решил, что не будет пользоваться лифтом, и поднимался только по лестницам, даже если этаж был какой-то совсем невероятный. Делмэны вечно рассказывали друг другу историю, как Секач пошел к кому-то в офис, поднялся на двадцать шестой этаж, вспомнил, что забыл в машине бумаги, и отправился за ними - тоже пешком.
        - Мы можем осмотреть это сооружение изнутри. Думаю, вам будет интересно, - предложил Секач.
        - А на нас не набросятся эти ваши штрафники? - спросила Лиана.
        Двести гномиков опять потянули за канат бровь Секача.
        - Штрафники не набросятся, - сказал он.
        Лиана оглянулась на Дионисия Тиграновича. Она была уверена, что старичок откажется, но тот, что-то соображая, покусывал губки:
        - Почему бы не посмотреть? Когда Гай обещал приехать?.. Ага, значит, два часа у нас еще есть!
        В торопливом его голоске, в потупленных глазках, в том, как он при этом повел маленькой ручкой, Лиана уловила спешку. Белдо проявлял явное желание все тут изучить и разнюхать, причем почему-то еще до появления Гая. Любопытно.
        Секач кивнул и по асфальтированной дорожке направился к внутренним воротам. Кирпичный тоннель с полукруглыми сводами уводил в глубь форта.
        - Тут как в подводной лодке. Отсек переходит в отсек. Здесь арсенал. Дальше казармы. В конце коридора - изолятор, - пояснил Секач.
        Лиана покосилась на массивную круглую дверь с рычаговым запором. Подобные двери она видела только в банковском хранилище, когда студенткой проходила учебную практику.
        - Не мощновато для изолятора?
        - Осторожность никогда не помешает, - уклончиво ответил Секач и провел их в длинное помещение, разделенное надвое прозрачной перегородкой. Вдоль стен висело десятка два легких скафандров, к каждому прилагался шлем с защитным стеклом.
        - А надевать их обязательно? - спросила Лиана.
        - Нет. Но очень желательно.
        Лиана натянула скафандр. Секач помог ей разобраться с застежками и молниями, а потом быстро и привычно облачился сам. Дионисий Тигранович справился со своим скафандром без всякой помощи, хотя и пролепетал на всякий случай, что ужасно бестолковый и ничего не понимает во всех этих штучках.
        Едва они вышли в коридор, как замигала красная лампа. Открылся тяжелый, утопленный в стену люк. Снизу по крутой лестнице поднимались четверо. Все они были облачены в скафандры и в шлемы, закрывающие лица. У люка группу ждали восемь вооруженных берсерков. Они сомкнулись вокруг четверки и куда-то их повели.
        - Ребятки вернулись! Вели ремонтные работы на нижних уровнях. Пройдут сейчас осмотр - и, если все в порядке, на обед! - посмеиваясь, сказал Секач.
        Когда берсерки проходили мимо, Лиана, оказавшаяся лицом к лицу с одним из поднявшихся, сумела разглядеть его сквозь стекло шлема. Ее удивило, что у берсерка была красная борода.
        - Красная борода, - машинально сказала Лиана.
        - А-а… борода… - рассеянно повторил Секач, явно не понимая, о чем она. Голос его звучал из динамика внутри шлема Лианы. - Давайте-ка вниз, пока не перекрыли проход!
        Он свернул на лестницу, по которой только что поднялась группа. Лестница была узкой, вбуравленной в толстые своды.
        - Сколько лет я уже здесь! - сказал Секач. - Признаться, не по своей воле сюда попал… Сцепился по молодости с одним типом. Горячие были ребятки. Он за топор - я за шестопер… Угодил в штрафбат. А через годик подранили меня… Мазнуло что-то сквозь защиту: я вроде ничего, на ногах, а товарищи уж навалились и куда-то тащат. Засунули первым делом в карантин!
        - Это то же, что изолятор? А вас туда зачем?
        - Так положено… Бывает, пустяковая ранка, а начинает с человеком невесть что твориться - и все, нельзя его выпускать. Ну а мне повезло. Хоть щупальцем и задел, но не внедрился. Через месяц выпустили меня, должен был я уже в форт возвращаться, и тут вызывает меня к себе Тилль… Говорит: пока ты, Лева, в карантине был, начальник твой на понижение пошел… в могилу… не хочешь ли занять его место? Псиос, деньги - все у тебя будет! И вот уж сколько лет я тут!.. А теперь, выходит, и сам Тилль на понижение пошел, а я на повышение… Вот оно как сложилось!
        Секач удрученно крякнул, однако особой горечи в голосе у него Лиана не обнаружила.
        - В штрафбате ведь не только берсерки? - спросила она.
        - Берсерки - это наш костяк. Боевые маги тоже попадают… Инкубаторов частенько к нам заносит, растворенных… Много кого! Некоторые ухитряются слиться с несколькими закладками зараз! Такая жадность их одолеет - ну все подряд закладки хапать! Как-то один, худенький такой, шестерых уложил за минуту. Другой стал размером с бегемота, разрывал скотомогильники и поедал павший скот… По мне, если уж берешь не свои закладки - рассчитывай свои силы!
        Лиана резко остановилась.
        - И что? Все они у вас служат? - спросила она с ужасом.
        - А что делать? Тех, кто поопаснее, мы, конечно, из подземий не выпускаем. Иной раз обходчик пропадет - так ты уж думаешь: то ли гость его прибрал, то ли кто-то из своих. - Секач покачал головой.
        Они продолжали спускаться. Лестница вела в тоннель, ярко залитый электрическим светом. Через каждые двадцать-тридцать метров - опускающиеся решетки. Перед решетками - бронеколпаки с амбразурами.
        - Для пулеметов? - любознательно спросил Белдо.
        - Для огнеметов. Какой тут от пулемета прок!
        Секач толкнул ногой один из ближайших колпаков. Вокруг огнеметного отверстия он был покрыт жирной копотью. Поверх же копоти словно застыл разлившийся канцелярский клей. У Белдо создалось впечатление, что этот клей - хотя бы частично - должен был попасть и под бронеколпак.
        Дальше тоннель плавно закруглялся. В нескольких местах от него отходили ответвления. Два из них были наглухо перекрыты: одно заложено мешками с песком, другое - плоскими, скрепленными между собой бетонными блоками.
        - Наша боль, - пожаловался Лев Секач. - Каждый год приходится долбить все новые тоннели, а это ослабляет защиту. Сильное искушение просто взять и намертво завалить все тоннели - но нельзя. Нужно постоянно осматривать и выскабливать, не то хуже будет. Так вот и возимся с утра до ночи. Выгребаем грунт, прокаливаем его, выжигаем и помещаем в бетонированный отвал…
        Они прошли еще немного. Щиток шлема Лианы запотел изнутри. Ощущение пространства стало иным. Лиана двигалась будто внутри целлофана. Скафандр издавал звук трущегося лыжного комбинезона.
        - Это от холода! - сказал Секач. - Холод идет вон из тех трещин… Абсолютный ноль по шкале Кельвина - это минус двести семьдесят три градуса по Цельсию. Здесь, в главном тоннеле, конечно, потеплее будет, где-то минус шестьдесят, а уж сколько там в самих трещинах, никто не ведает. А еще немного пройдем - будет жарко.
        И правда, еще через десяток шагов Лиане почудилось, что гель внутри скафандра становится мягким и оплывает. Лиана остановилась. Рядом, похожий на старенького мальчика, прыгал в скафандре Белдо.
        - Тут вот еще какая штука с этими тоннелями! - продолжал Секач. - Мы привыкли, что железо твердое, вода жидкая и так далее. А ведь все от температуры зависит и от давления. Французы в 1812 году почему все в тряпье кутались? Шинели у них развалились! Пуговицы на шинелях оловянные, а олово при минус пятнадцати осыпается! Понизим температуру градусов на тридцать - жидкими у нас останутся только нефть и густые соляные растворы. Еще больше понизим температуру и повысим давление - потекут реки из жидкой угольной кислоты. Повысим температуру на сто градусов - не станет даже твердой серы… А тут, в глубине скал, - и холод, и жар, все вместе! Здесь-то ничего еще, в самих тоннелях, терпеть можно, а вот трещины… что там внутри - кто его знает? - Секач сердито дернул подбородком, показывая на мелкую сеть трещин. Из нижних трещин, шипя, поднимался газ.
        - Что за газ? - спросил Белдо.
        - У химиков наших спросить надо. Я думаю: граниты где-то снизу плавятся! В одном кубическом километре гранита двадцать шесть миллионов кубических метров воды, пять миллионов кубических метров водорода, десять миллионов кубических метров угольной кислоты, а также много азота, метана и много чего еще. А в школе учат: гранит - камень! - Глава берсерков усмехнулся, что стоило невидимым гномикам, управляющим его лицом, просто титанических усилий.
        - Это все из-за болота? - спросила Лиана.
        - Да. Болото просачивается. Там у них не поймешь, где жар, где холод, где все вместе! А вы говорите: почему слой бетона у нас больше, чем в чернобыльском саркофаге!
        Лиана увидела на стенах капли, похожие на загустевший бульон. Капли скользили по стенам как живые, сопровождая их.
        - Что это? - спросила она.
        - Слизь эльбов… Просачивается через стенку мира крошечными каплями. Мы ее выжигаем где можем. Вечером команда пойдет - так будет выжигать. Да только в трещины-то не проберешься!
        - Погодите! - перебила Лиана. - Разве мы сами не пускаем в наш мир эльбов? А тут получается, что берсерки сражаются ПРОТИВ эльбов.
        Дионисий Тигранович торопливо шевельнул в воздухе ручкой, отыскивая пальчиками невидимую молнию. Потянул молнию, застегнул… Лиана замычала, почувствовав, что не может разомкнуть губ.
        - Помолчите секундочку, Лианочка! - взмолился Белдо. - Не говорите глупостей, дышите носом! Скоро все пройдет! Я ваш друг, Лианочка, и желаю вам добра! Плохой, конечно, друг, эгоистичный, слабый - но все-таки союзник…
        - М-м-м-м… - Лиана попыталась выговорить слово «мерзавец», но застряла уже на первом звуке.
        - Вы же экономист, Лиана! Наше дело - торговля. Пропускать личинки, подселять их инкубаторам - получать за это псиос. А теперь представьте, что граница между мирами окажется стертой. Кто согласится платить таможеннику?
        - М-м-м-м…
        - Да-да-да, мы, конечно, получаем от эльбов псиос и сотрудничаем с ними… Сколько раз я подселял их через осколок закладки! И они прекрасно уживались с инкубаторами! Очень их берегли, развивали таланты… Высокие взаимодополняющие отношения! Но эльбы… они же все очень разные. Те, за которых мы получаем псиос, подселяются инкубаторам в виде крошечной личинки и растут уже в нашем мире, в тесной связи с человеком. Постепенно осваивают новую среду, участвуют в общественной жизни, взаимодействуют с творческой интеллигенцией! Это эмигранты второго поколения, взращенные на благодатной почве нового мира! - старичок возвысил голос, всхлипнул и хотел даже промокнуть глазки, но рука его ударилась о щиток шлема.
        - Не надо так делать! - предупредил Секач.
        Белдо торопливо отдернул ручку.
        - И вот! - продолжил он совсем другим, сухим и наждачным голосом. - Это были положительные типажи! Но существуют, как говорили раньше на партийных съездах, и отдельные отрицательные явления! Даже среди эльбов встречаются обезумевшие типы, которые пролезают сквозь раскаленные трещины! С ними не о чем договариваться - они ничего не хотят давать взамен! Кого-нибудь высосать, сожрать, убить - это да! Если мы будем пропускать их и даром предоставлять им инкубаторов, то тогда и прочие, абсолютно добропорядочные, эльбы перестанут платить нам за выращенные личинки… Тут, знаете ли, тонкий психологический момент!
        Лиана слушала Дионисия Тиграновича, двигая губами и пытаясь вернуть им подвижность. Секач же слушал рассеянно. Что-то его тревожило, но он, видно, и сам пока не понимал что. Тарахтящий Белдо отвлекал его.
        - Что-то не так? - внезапно спросил у него Дионисий Тигранович.
        - Да. Красная борода! Лиана упоминала, что видела красную бороду… - повторил Секач и вдруг сорвался с места.
        Лиана и Белдо, испугавшись, что их бросят, заспешили за ним.
        Они еще бежали, когда послышался звук сирены. Поднявшись в верхний тоннель и потеряв почти минуту у люка, который непросто оказалось открыть, они увидели толпу у входа в изолятор. Белдо сумел протиснуться вдоль стеночки. На площадке перед массивной дверью как поломанные куклы валялись два берсерка. Рядом с ними на полу корчился третий. Тело его странно выгибалось, а ноги гнулись произвольно, не смущаясь такой условностью, как суставы. Внезапно корчившийся берсерк вскочил и на четвереньках побежал прямо на толпу. Сквозь его скафандр прорывались дополнительные щупальца.
        Из группы берсерков выдвинулся некто кряжистый, маленького роста и почему-то без брюк. За плечами у него был коричневатый, из трех баллонов, ранец на раме, нацепленный в большой спешке. В руках - брандспойт с квадратной пистолетной рукоятью, соединенный с баллонами шлангом. Несколько устаревший, но все еще эффективный огнемет М2.
        - Разойдись! - хрипло, с предвкушением, приказал он и выпустил короткую, сразу иссякшую струю.
        Гнущаяся и почти утратившая форму фигура неслась прямо на него. Кряжистый берсерк выпустил еще одну дразнящую струйку. Скривился ртом. Окружавшие его берсерки метнулись в разные стороны. Кряжистый расставил кривые голые ноги, больше похожие на корни, крякнул, набычился и, подпустив гнущуюся фигуру совсем близко, вдруг ловко и легко отпрыгнул назад, одновременно вскинув трубу. Кривые ноги берсерка выделывали удивительные вещи. Они то подбрасывали его кверху, то ловко относили в сторону, то чуть сдвигались, то приплясывали. Послышался гул выбрасываемого топлива. В руках у огнеметчика расцвел бело-рыжий с черной окантовкой цветок. Спрямленная струя расширилась, начала округляться - и превратилась в пылающий шар.
        Работу свою берсерк знал. Бежавшее на него существо уже пылало. Щиток, закрывавший лицо, лопнул, и Лиана снова увидела красную бороду. Только это была не борода, а множество коротких, непрерывно двигающихся красных щупалец. Берсерк с огнеметом опять отпрыгнул назад, на носках, с боксерской ловкостью, забежал чуть сбоку и с особой тщательностью принялся обрабатывать шлем и щупальца.
        Дионисий Тигранович, охая, морщился и отворачивался. Лиана смотрела на все с застывшим равнодушием. «И чего это Белдо все рожи корчит? А вот у меня нервы крепкие!» - думала она, не замечая, что все сильнее бледнеет.
        Секач, заглянув Лиане под стекло шлема, торопливо подхватил ее под локоть и что-то крикнул Белдо.
        - Пустите! Что вам надо? - произнесла Лиана, обнаружив, что ее губы уже двигаются. Голос ее прозвучал как-то очень громко, потому что сирена в этот миг смолкла.
        Секач продолжал уверенно тянуть Лиану за собой. Лиана послушно пошла за ним, но почему-то ей показалось, что идет только верхняя часть туловища, а ноги не двигаются. Она захотела наклониться, чтобы увидеть свои ноги, но что-то сильно надавило на живот. Липкий пот залил спину. Потолок и весь коридор вдруг начали вращаться. Они закручивались штопором и все ускорялись, ускорялись. Центром вращения была круглая, похожая на пуговицу лампа-прожектор. Лиана таращилась на эту лампу и напряженно пыталась понять, как это лампе удается не двигаться, когда все так вертится.
        - Да держите же вы ее! - услышала она раздраженный крик Секача, обращенный к Белдо.
        «Зачем?» - хотела спросить Лиана и вдруг ухнула куда-то - будто с вышки в реку.

* * *
        Очнулась она в лазарете. Она была уже без скафандра, в обычной своей одежде. Лежала на белой кушетке, на клеенке. Белдо, тоже уже избавившийся от защиты, меланхолично водил у нее перед носом зловонной аммиачной ваткой. На Лиану он не смотрел. Разговаривал с Секачом.
        - Красная борода! - недовольно гудел тот. - Молодые щупальца похожи на рыжие волосы! И где он эту гадость подцепил! Не исключено, что несколько дней с ней проходил!
        - Но почему? - жалобно взмахивая ваткой и по-прежнему не замечая, что Лиана очнулась, спросил Белдо. - Такая ненависть… Злоба - это, конечно, понятие культурологическое, но все же я в шоке…
        Лев Секач насмешливо наблюдал за ним, терпеливо ожидая, пока Белдо перестанет кривляться. Тот перестал и, сердито надувшись, сунул ватку в самый нос Лиане. Лиана, вскрикнув, поймала руку Дионисия Тиграновича за запястье и отвела подальше от своего лица:
        - Уберите! Я задохнусь!
        - Очнулась! - радостно воскликнул Белдо.
        Рядом кто-то настойчиво засопел. В дверях стоял тот самый кривоногий. Теперь он был уже без огнемета. Зато в брюках. Но брюки его явно тяготили, и одной ногой он уже чесал другую.
        - Помощник мой. Исай. Все эти годы со мной. Все тут знает. Вместе начинали! - представил Секач.
        Исай осклабился.
        - Я чего пришел-то… Гай здесь! - сипло произнес он.
        Тяжелое лицо Секача неуютно задвигалось.
        - Я не слышал, как он подъехал! - озабоченно сказал он.
        - Он не подъезжал, - сказал кривоногий и отчего-то усмехнулся. Подобная усмешка уже была на его лице, когда он выжигал из огнемета эльба.
        Глава вторая. «Хоум! Свит хоум!»
        Чем бы дитя ни тешилось, только б не квакало.
        М. У. Хоморов. «Генетические эксперименты магов и их последствия»
        За городом, километрах в двадцати от Москвы, Гай велел водителю остановиться. Легко выскочил на обочину шоссе, отбежал немного от дороги, потянулся. Влажные обочины, заросшие травой. Клены, растопырившие красные, пугающе похожие на человеческую ладонь листья. Рядом, отвоевав полосу на опушке, сомкнул ряды борщевик. Вывели ж когда-то такую радость кормить коровушек! Замысел был блестящий: коровушки поедают борщевик, люди едят коровушек - и наступает всеобщее благоденствие. Но что-то в очередной раз пошло не так, и несъеденный борщевик год за годом пожирал влажные обочины дорог Подмосковья.
        Арбалетчики, выбравшиеся из джипа сопровождения, сгрудились вокруг, озирались, тревожились. Остановка была незапланированная. Местность они не контролировали - а ну как какой-то шныр сидит на дереве с арбалетом?
        Гай вдыхал влажный воздух. Память послушно перелистывала страницы. По лесам идет дорога, по болотцам. Давно ли тут лягушки в мокрой траве квакали и шли неспешные обозы? Брели рядом с телегами мужички, везли в Москву товары: ушаты, корыта, сундуки, резные игрушки, рыбу, кожи. А сверху, на черной крылатой гиеле, проносился над ними юный красавец Мокша. Бывало, из озорства пикировал, пугал лошадей. Лошади от ужаса перед гиелой бросались в лес, ломали оглобли, опрокидывали телеги. А теперь здесь шоссе. Жмутся к асфальтовой змейке заправки с магазинами. Выгрызают участки коттеджные поселки. Ведут к ним асфальтовые дороги со шлагбаумами. Ну что за глупые игры в цивилизацию! Что, лес от этого перестанет быть лесом? Да вся Москва лес! Даже на Тверской улице под бетоном и асфальтом - многовековые, ушедшие в землю, как в трясину, пни.
        Гай сорвал лист борщевика и, пробуя, обожжет ли, провел им по щеке и по нежной коже на запястье. Нет, не обожгло! Арбалетчики старались на него не смотреть. За каменностью их лиц угадывалось смущение. Арно одобрительно и мягко улыбался. Иногда Гай думал, что если бы он съел живого голубя или загрыз собаку, то и тогда Арно остался бы таким же деликатным и понимающим.
        Гай отбросил лист. Ощущая в теле легкость, пробежал шагов сто. Огромный пустой билборд обещал: «Здесь может быть ваша реклама!» Гай прочитал надпись наоборот: «Реклама ваша быть может здесь». Смысл изменился не слишком значительно, но добавилось тайны. Гай зазвенел смехом - весело зазвенел, звонко, как смеялся когда-то юный Мокша, пугавший мужичков на телегах. Давно не ощущал он такой легкости!
        Гай лег на обочину, ухо опустил на асфальт, вслушиваясь в звуки дороги. Трейлеры угадывались по дрожи покрытия и по упругому разовому толчку воздуха. Легковушки едва слышно шуршали. Звук от них был четкий и краткий, точно кто-то отчетливо наборматывал: «Иу! Иу!»
        Некоторые машины, завидев лежащего на обочине человека, начинали притормаживать, но крепкие фигуры арбалетчиков отпугивали их, и машины продолжали движение, прижимаясь поближе к встречной полосе. Водитель - тот же олень. Хоть и мощный, хоть и заточен в железо, но сердце имеет робкое - от всего спасается нажатием ноги на педаль газа.
        В поле зрения Гая возникли туфли. Блестящие, аккуратные, не просто вычищенные, а словно парящие над асфальтом.
        - Сгинь, Арно! Ты загораживаешь мне солнце! - сказал Гай.
        Туфли торопливо отодвинулись. Не вставая с асфальта, Гай скосил левый глаз на небо. Для этого он попросту передвинул глаз ближе к виску. Небо было с редкими тучками, не синее, не голубое, а какое-то недокрашенное.
        - Мы опаздываем, - напомнил Арно.
        А вот это было ошибкой. Не произнеси секретарь этих слов, Гай рано или поздно вернулся бы в автомобиль. Теперь же Арно его подзадорил. Гай уперся ладонями в асфальт и легко вскочил. Отряхнул руки. Проговорил вкрадчиво:
        - Ну зачем же в машину, Арно? Мы уже почти на месте! - И он безошибочно ткнул пальцем в лес.
        Арно мгновенно оценил всю суть предложения, и улыбка его остекленела:
        - Но там же болото!
        - Ну какое же это болото, Арно? Болото совсем в другом месте! Все за мной! - И, руками раздвинув борщевик, Гай нырнул в овраг.
        За ним с топотом понеслись арбалетчики. Арно тащился последним, задирал воротник, старался защитить от ожогов лицо и запястья. В рот забивалась многочисленная поднявшаяся из травы мошка.
        Гая Арно почти сразу потерял из виду - видел только берсерков. Те проламывались, как стадо кабанов, берегли оружие, подставляли под удары ветвей плечи и лбы. Некоторое время спустя арбалетчики вдруг замедлились. Арно увидел, что они топчутся на месте и растерянно растекаются вдоль невидимой преграды.
        Арно догнал их - потный, с репьями, покрывающими брюки выше колен, с чавкающей в туфлях грязью. И сразу стало ясно, в чем дело - впереди была топь, окруженная мясистой болотной травой. И где-то там, в этой топи, сгинул их руководитель. Глубокие, затекающие водой следы обрывались там, где начиналась мутная черная вода.
        То один, то другой арбалетчик пытался прорваться вперед, но проваливался и торопливо выбирался. Убедившись, что через топь дороги нет, арбалетчики разделились и, не зная, какой путь короче, стали огибать болото с разных сторон. Арно после небольшого колебания верно оценил обстановку и пристроился к той группе, на пути которой было меньше зарослей. Перед этим он наклонился и поднял с земли белую рубаху Гая и его холщовые штаны - Гай скинул их с себя, прежде чем броситься в трясину.
        Когда полчаса спустя полуживой Арно с сопровождающими его арбалетчиками вынырнул из камыша на противоположном берегу топи, навстречу ему с камня поднялся Гай. Худой, голый, с ног до головы измазанный грязью. Веселый. Поблескивали белые зубы.
        - Захватил одежду, Арно? Давай сюда! Ну и копуши же вы!
        Гай, вскинув руки, ловко нырнул в рубаху, и одновременно с этим грязь исчезла с его тела. Будто кожа просто взяла и сожрала все, что ей мешало. Арно деликатно отвел взгляд.
        Пока Гай одевался, подтянулись те арбалетчики, что обегали болото с другой стороны. Гай окинул взглядом свою усталую рать, усмехнулся и безжалостно перешел на бег. На этот раз Арно пришлось страдать недолго - вскоре они уткнулись в забор, находящийся в лесу и отделяющий лес от такого же леса. В основе забора угадывался деревянный частокол. От времени он обрушился, и его заменили: где-то - кирпичной стеной, где-то - бетонными плитами, где-то - железной оградой с проржавевшими пиками.
        Арно успел взглянуть на карту в телефоне. Ага, теперь понятно, где они. С южной стороны от Наумова, отделенные от него высокой железнодорожной насыпью. Цепь оврагов, в которой угадывается русло пересохшей речки, тянется к Копытову и оттуда вдоль леса к ШНыру. Когда-то здесь были глухие леса с частыми мелкими болотцами. Удобные места, затаенные. Первошныры это ценили. Из леса с неприметной поляны взлетаешь, в лес камнем упал - и ищи-свищи. «Мужика, говоришь, на лошади летающей видел?» - «Да, ваше благородие!» - «И куда он делся, твой мужик?» - «Да в топь прям ухнул!.. Так прямо вот жих! - и исчез!» - «Сейчас ты у меня сам исчезнешь! А ну дыхни!»
        Гай по-хозяйски потрогал столбик ограды. Тот качнулся, как гнилой зуб. Влажная земля чавкнула.
        - Смотри, Арно! Сюда мы откочевывали летом… Или когда времена становились беспокойные! Вон там, между холмами, у нас паслись пеги! Хороший луг, разнотравье. В тех камышах было полным-полно кабанов. Ночью камыши прямо оживали. Как-то я прижался к дереву, а они так и шли мимо меня, не боялись… Десятков семь, не меньше… А уж землю как изрывали - все клубни какие-то свои искали!.. А там овражек видишь? Ниже гляди, между березами! Там у нас была пегасня. Фаддей ее из дерева построил! Ручищи огромные, рубанок в них и не виден. Со стороны смотришь - точно глину мнет!
        Арно честно уставился в пространство между березами, но не увидел ничего, кроме небольшой кучки камней.
        - Нет, пегасня была левее… А там, куда ты смотришь, дом у нас стоял в три избы. Избой тогда сруб жилой называли… В три сруба дом то есть. Чуть подальше - огороды, а за ними семейные наши проживали - Матрена и Носко… У них и свой отдельный сруб был, но это после, когда ребенок родился… - По лицу Гая пробежала легкая тень. Он не любил царапающих воспоминаний. Воспоминания как старый, привыкший к тебе соседский пес, сидящий на цепи, - пока его не дразнишь, он и не лает. Тогда и тебя для пса нет, и пса для тебя как бы нет.
        - А вы где жили? - поинтересовался Арно.
        - Там же, где и все шныры. Но была у меня и отдельная земляночка, над ручьем. А однажды с моей земляночкой произошла нехорошая вещь. Такая нехорошая, что пришлось и пегасню отсюда убирать, и вообще перебираться отсюда подальше.
        Арно поежился. Насколько он знал своего шефа, тот даже ночью в разрытой могиле не пожаловался бы на неуют.
        - А землянка не сохранилась? - зачем-то спросил он.
        Гай посмотрел туда, где сквозь лес угадывалось колоссальное строение. Тот самый штрафбат Секача. Лесная дорога, по которой подъехали Белдо и Лиана, вела к форту с противоположной стороны. Здесь путь ей преграждало болото.
        - Нет, - сказал Гай. - Земля спеклась на много метров вниз. Будто нож стеклянный в склон загнали. Никогда, Арно, не приноси с двушки предметы, за которыми тебя не посылают. А сейчас опять придется пробежаться! - Гай подошел к ограде и легко протиснулся сквозь нее.
        Арно померещилось, что для того, чтобы сделать это, Гай весь, включая череп, стал толщиной в книгу. Арбалетчикам же и самому Арно пришлось тащиться вдоль забора довольно долго, прежде чем они нашли удобное место, чтобы перебраться на ту сторону.
        Арно бежал за Гаем, балансируя руками и неуклюже подкидывая колени, чтобы не цеплять носками выступающие из земли корни. В раскисших туфлях хлюпала жижа, и чистоплотный Арно физически страдал. Он смотрел на спину Гая и, ненавидя его в эту минуту, думал о том, что раньше Гай ни за что бы этого не сделал. Не стал бы при арбалетчиках протискиваться сквозь ограду или проплывать сквозь болотную жижу, становясь не то спрутом, не то невесть кем. Возможно, Гай и сам не замечал, что меняется, и все это очень тревожило Арно своей непредсказуемостью.

* * *
        Дионисий Тигранович, Лиана и Секач вышли встречать Гая у входа в крепость. Еще издали заметив его, Белдо издал восхищенный писк, замахал ручками и запрыгал, как пятнадцатилетняя барышня. Гай, приблизившись, одарил его вялой, несколько сползшей на щеку улыбкой и сразу переключил внимание на главу берсерков.
        - Здравствуйте, Лев! Как тут все изменилось! А где мой дом? - спросил он.
        Секач повернулся и пошел вдоль насыпи. Там, где насыпь поворачивала, снаружи опоясывая форт, прямо в валу был утоплен небольшой домик с ржавой крышей.
        - Насыпь пришлось расширить. Вскрыли отвал, усилили опорами. А домик стоит… Ухаживаем за ним, - сказал Секач, открывая Гаю дверь и отодвигаясь, чтобы пропустить его.
        Гай довольно цокнул языком:
        - Видишь, Арно? Это уже, разумеется, не землянка. Я жил здесь, пока строился первый форт… Надо же, чистота какая! И зачем тут было музей устраивать?
        - Убираем по расписанию, - округлив глаза, гаркнул Секач. Когда потребуется, «докладать» начальству он умел. Именно «докладать», с ударением на последнее «а».
        Гай прошел в дом, опустился в кресло и закрыл глаза. И сразу же тело его, оплыв, сделалось похожим на мешок. Казалось, в нем исчезли все кости. Даже лицо опало и слилось с шеей. Вся эта масса вздрагивала. Лиана тревожно оглянулась на своих спутников, проверяя, видят ли и они это. Выхоленное лицо Арно не выражало вообще никаких эмоций. Белдо в полном восхищении прижимал к груди ручки. Казалось, он хочет воскликнуть: «Ах! Какая прелесть!»
        - Не переигрывайте, Дионисий Тигранович! Вы так много чувствуете, что порой я сомневаюсь, чувствуете ли вы что-нибудь вообще! - шепотом сказала ему Лиана.
        Белдо сердито покосился на нее, но ручки прижимать перестал.
        Секач смотрел на Гая недоверчиво и пасмурно. Его помощник Исай, стоящий у двери, нехорошо хмурился. Казалось, еще немного - кривые ноги его опять начнут приплясывать, а в руках вспыхнет алый, с огненным подворотом цветок.
        - Исай… кгхм… проверь, что в казарме! - велел ему Секач.
        Исай повернулся и вышел.
        Лиана, чтобы не выдать себя, опустила глаза и стала разглядывать деревянный, отслоившейся краской покрытый пол. Спустя несколько минут обвисшая масса в кресле задвигалась, принимая обычную для человека форму. Очнувшись, Гай дернулся и провел рукой по лицу, унимая лоб, который частью вспучился, частью куда-то провалился.
        - Прошу прощения. После физических нагрузок моему телу нужен краткий отдых. Вы успели осмотреть форт? - спросил он у Дионисия Тиграновича.
        Белдо высунул и спрятал язычок:
        - Немного. Лев нам, конечно, показал кое-что… Очень-очень поверхностно! Мы с Лианочкой такие бестолковые - нам что показывай, что не показывай!
        - Говорите за себя! - отрезала Лиана.
        - В тоннеле были? Под крепостью?
        Белдо опять высунул язычок.
        - Да, - сказал он.
        - И как? - спросил Гай. - Впечатлило? Эта крепость, если говорить совсем просто, - пробка, затыкающая прямой проход в болото. И, кажется, я склоняюсь к тому, чтобы эту пробку вытащить.
        Глава третья. Живые канаты
        И да не на мнозе удаляяся общения Твоего, от мысленного волка звероуловлен буду…
        Последование ко Святому Причащению
        Мокша давно не отваживался на одиночные дальние нырки. На двушке он бродил у склоненных сосен. Порой печально гладил их кору, а порой в него точно из болота кто вселялся. Он визжал, бил по коре топором, топтал и вырывал молодые сосны. Мокше было досадно, что сосны довольны своей судьбой. Не жалуются, что растут не у гряды, что получают мало света, что стволы их искривлены. Где ваш бунт, деревья?! Где гордость? Кто виноват, что посадил вас в этом неудачном месте? Кто сломал вам судьбу? Никто не виноват? Никто не сломал? Так вот же вам, кривые палки, вот! Сдохните!
        В другие дни Мокша бродил среди сосен и разговаривал сам с собой. Спорил. Он не просил у двушки прощения, не хотел сам меняться, он обвинял во всем двушку и роптал.
        Однажды Мокша развернул пега и из предрассветья погнал его во мрак, к болоту. Стрела летела неохотно, приходилось понукать ее, пускать в ход нагайку. Наконец и нагайка перестала помогать. Мокша посадил Стрелу, стреножил, спутал крылья и крепко привязал. Найти сосну, к которой можно было привязать, оказалось совсем непросто. Многие сосны были мертвы. Другие, больные, уже не стояли, а лежали. Ползли по земле, тянулись к недосягаемой для них гряде, словно им важно было выиграть хоть несколько сантиметров. Но тянулись они, что Мокша всякий раз с досадой замечал, не к болоту, а к дальнему, едва брезжущему свету!
        Стрела дернула головой, потянулась к Мокше, заржала.
        - Я вернусь! - сказал ей Мокша. - Мне тоже страшно!
        Он боялся, что не отыщет Стрелу в темноте. Разойдется с ней - и так и сгинет в полумраке. Видимости никакой. На сто шагов в сторону вильнул - все, потерялся.
        Но все же он заставил себя идти. Решил считать шаги, одновременно запоминая направление. Сами виноваты! Не пускает центр двушки - так пойдем к болоту! Барьера как такового не существует. В смысле не существует физической стены, в которую можно было бы упереться руками и понять, что все, конец. Здесь как в нашем мире - нырок возможен только на пеге, только в состоянии сверхплотности. А так идешь себе - и иди. Просто становится серо и пусто. Меньше сосен, все мрачнее вокруг. И рассвет тут никогда не наступит. Рассвет там, дальше, он не придет к тебе как в привычном мире. Тут к рассвету нужно шагать самому.
        Внезапно нога Мокши повисла над пустотой. Мокша сумел упасть на бок и вцепиться в землю. Дорогу ему преграждал глубокий овраг. Спускаться в овраг у Мокши желания не было. Он лег ногами к Стреле, четко в том направлении, откуда пришел, подполз к краю и стал смотреть в темноту. Песчаное дно оврага чуть светлело.
        Мокша лежал тихо, жадно всматривался и жадно слушал. Неожиданно глаза его, привыкшие к темноте, уловили внизу движение. По песчаному дну оврага бежали три темных силуэта. Первой мыслью Мокши было, что это волки. Волков он видел много раз. Летом они пропадали, охотясь в лесах, а зимой, голодные, рыскали вокруг пегасни и выли.
        Вот только это были не волки. На их спинах Мокша разглядел кожистые крылья. Мокша узнал тварей, когда-то увязавшихся за ним через тоннель. Мокша предполагал, что родиной этих тварей было болото, но, когда оно схлопнулось и границы отвердели, что, возможно, произошло не мгновенно, некоторые существа, успевшие прорваться в этот мир, поселились на окраинах двушки.
        Мокша затаился. Он боялся не то что двинуться - даже вдохнуть и то страшился. Втягивал воздух носом. Не дышать он не мог. Сердце у него колотилось так сильно, что ему чудилось, будто дрожь передается земле. Твари пока не замечали его. Двигались по дну оврага. Изредка останавливались и начинали нюхать землю. Морды короткие, приплюснутые, челюсти мощные. В некоторых местах просто нюхали, а в некоторых начинали энергично разрывать ее лапами. Что-то выгрызали и ели.
        Мокша по-прежнему не шевелился, зная, что малейшее движение может его выдать. Потом тихо стал отползать, чтобы голова его не торчала над срезом оврага. Он отползал буквально по сантиметрам, опасаясь опереться на руки, тащил свое тело по камням, чувствуя, как они впиваются в него через рубаху. Отполз и затих. Теперь он больше не видел их, только слышал. Встать и побежать не решался, зная, что его услышат, и просил небо, чтобы Стрела не вздумала заржать.
        Твари продолжали рыть лапами землю. Грызлись, что-то глотали. Потом побежали дальше. Звуки отдалились. Мокша, выждав минут десять, на животе скатился в овраг. Прислушался, стараясь не думать, что твари могут вернуться. В конце концов, у них нет определенных маршрутов. Есть только планы: найти себе пищу. И едва ли в пище они сильно привередливы.
        На склоне, там, где твари недавно разрывали землю, осталось несколько ям. В одной из них Мокша различил слабое свечение. Внутри холма, кое-где выходя на поверхность, тянулись переплетенные корни, похожие на веревки. Местами они были опушены зеленовато-желтой плесенью. Плесень собиралась комками. По плесени ползали крупные слизни. Недавно слизней было явно больше.
        Мокше все стало понятно. Вот почему твари до сих пор не подохли с голоду. Корни разрывают землю. Плесень питается подтеками болота. Слизни питаются плесенью, собираясь в огромные сообщества. Твари безошибочно угадывают места, где под землей проходят корни, а на них огромными гроздями скапливаются мясистые слизни. «Ну и чутье у них!» - подумал Мокша, и спина у него взмокла.
        Больше оставаться в овраге он не стал. Цепляясь за камни и корни, выбрался из него и устремился к Стреле.
        «Ну и чутье! - все повторял он на обратном пути. - Ну и чутье!»

* * *
        Спустя несколько недель Мокша решился на отчаянный нырок. По дороге подолгу отмокал во всех озерцах и в ручье. Они продлевали его время пребывания на двушке. Мокша прорывался к Первой гряде, туда, где в центральной ее части была узкая и невероятно прочная скала, которую Митяй называл Каменным Зубом. Мокша привязал пега и долго бродил вокруг скалы. От остальной гряды она отстояла в стороне. Небольшой такой зуб, принадлежащий вросшему в землю титану.
        Временами Мокша бил по скале киркой. Кирка отскакивала со звоном. Не скала, а кремень. По этой причине шныры не любили искать здесь закладки: полдня будешь бить по невероятно прочному камню - да так и вернешься пустым. Мокша все это знал и ничего определенного не искал.
        Он почти обошел Каменный Зуб, когда удар кирки, нанесенный наудачу, пришелся по пустоте. Звук был какой-то иной, будто по глиняному горшку щелкнули ногтем. Мокша ударил еще пару раз, на пробу, после чего начал работать киркой не на шутку. Через пару минут острый конец кирки провалился в скалу. В горе открылось небольшое окошко. Мокша приник к нему. Света падало мало, но было видно, что пустое пространство с той стороны довольно большое. Каменный Зуб оказался с дуплом!
        Мокша работал киркой нетерпеливо. Вскоре отверстие расширилось настолько, что стало можно протиснуться, но Мокша уже взмок, устал, и лезть в трещину ему было страшновато. Он нанес еще с полсотни ударов, расширил проход и только тогда заглянул еще раз. Пещера уходила вниз наклонно. Без веревки спускаться опасно. Нет, не сегодня, надо подготовиться получше!
        Мокша вернулся к пегу, а на другой день прилетел сюда вновь. С ним были два больших мотка крепкой веревки, надежный нож, топорик и много чего еще. Пока долетел до гряды, ему опять стало жарко. Он злился на себя, на свое тело - но больше всего на двушку. Рядом с Зубом ручья нет. Чтобы остыть, Мокша лег в глубокую лужу, натекшую со скалы, и минут десять лежал в ней лицом вниз. Способностью дышать в воде одарил Мокшу эльб, правда, в человеческом мире Мокша почти ее не использовал.
        Остудив себя, Мокша привязал к себе веревку, закрепив ее вокруг ближайшей сосны. Затем начал спускаться. Поначалу спуск был пологим, потом стал круче. В одном месте проход сильно сузился, и Мокша протискивался на животе, понятия не имея, как будет выбираться. Дальше проход опять расширился. Стены были неровные, с желтоватыми и белыми разводами, с натечными кристаллами.
        Вскоре первый моток веревки закончился. В ход пошел второй. Теперь Мокша жалел, что захватил так мало веревки. Ему грезилось, что внизу окажется пещера, полная закладок! Сразу вспомнились разбойничьи сказки, которые так любил пустобрех Кика. Слово только надо знать заветное. И тут, разом оборвав мечты, нога Мокши провалилась в воду. Вот тебе и клад! Трещина закончилась озерцом. Озерцо мелкое, воды по грудь. И кругом каменные стены. Мокша ощупал их, смутно надеясь на проход, но уже понимая, что ничего такого не будет. Посиди в луже, остынь и полезай назад!
        Мокша взялся за веревку. Начал лезть, сорвался. Нога заскользила по стене, и Мокша увидел, что над самой водой в трещине что-то поблескивает. Свечение дразнящее, как свет далекой звезды, - синяя закладка, сомнений нет! Мокша попытался просунуть палец, чтобы коснуться закладки и определить, что за закладка, какой у нее дар, - палец не пролез. Пустил в ход нож, но лишь отломил кончик - скала слишком твердая. Сердясь на себя за испорченный нож, Мокша вспомнил о кирке. Отвязал ее и пустил в ход. Работать, стоя по грудь в воде, было неудобно. Холодно, тесно, киркой толком не размахнешься. Но Мокша не сдавался. Свет, льющийся из щели, становился ярче, тревожнее.
        Мокшу охватило странное чувство, что надо срочно все прекращать и бежать отсюда. Чувство верное, настойчивое, смешанное с сильным смущением - такое ни с чем не спутаешь. Этим чувством двушка всегда говорила «НЕЛЬЗЯ». Ключевое слово тут «смущение». Если где-то есть смущение - значит, мысль эта от болота. Но Мокша упрямо продолжал работать киркой. Синяя закладка буквально вгрызлась в твердый камень. Она была гораздо больше, чем он ожидал. Чтобы не повредить ее, Мокша маленькими ударами расширял трещину.
        Его взору открылось нечто голубовато-белое, напоминающее множество сплетенных вместе обрубленных канатов. Канаты напомнили Мокше корни, которые он видел на границе мира. Только здесь они были много толще, другого цвета, без плесени и слизней. Канаты пересекались, расходились, слоились и уходили в толщу горы-зуба. Кое-где на канатах встречались сморщенные клубни. И все это сияло и светилось до рези в глазах. Чудовищной силы закладка!
        Мокша долго пытался определить, что перед ним. Наверное, все-таки грибница, но подземная. Сквозь плотную скалу она продиралась с такой легкостью, словно это мох. Сколько лет этой грибнице? Сотни? Тысячи? Сотни тысяч?
        Пальцем правой руки Мокша коснулся одной из нитей, готовый отдернуть руку, чтобы не слиться. Он хотел разобраться, какой дар у закладки. Грибница сияла, но, едва Мокша коснулся ее, сияние отдернулось от его пальца. Остальные нити продолжали сиять, а эта поджалась.
        Мокша был ошеломлен. Никогда прежде закладка не прятала от шныра свой дар. С большим трудом, невероятно изогнув кисть, Мокша дотянулся до соседней нити. И снова сияние спряталось от него.
        Мокша рассердился и застучал киркой. Полчаса напряженной работы, пораненная каменными осколками щека, сбитые пальцы - и вот часть грибницы лежит у Мокши на ладони. Перед тем как взять ее, Мокша схитрил - киркой перебил грибницу, и сияние не смогло полностью отхлынуть и спрятаться. Теперь оно таилось где-то в центре гриба - крошечное, как искорка. Сам гриб был жалкий, сморщенный, как прошлогодний подгнивший каштан.
        С грибом за пазухой Мокша выбрался на поверхность. Ему было опять жарко. От влажной одежды шел пар. Прихрамывая, он пошел к привязанной неподалеку Стреле. Интуиция первошныра зудела как комар. «Выброси! Оставь здесь! Не бери! Тебя не посылали за этой закладкой! Ты ведь даже не знаешь, что это!»
        Мокша дважды вытряхивал закладку из седельной сумки, один раз даже ее бросил, но после не удержался и поднял с земли. Он опасался, что болото не пропустит его с закладкой, но болото пропустило идеально. Ни одной посторонней мысли, ни одного дикого желания. Эльбы чуть ли не крылышками его лошадки махали, как выражалась в таких случаях острая на язык Маланья.
        Пока Мокша был в тоннеле и в затхлом Межмирье, он обещал себе, что покажет закладку Митяю. Он и показал бы, но Митяя в пегасне не оказалось. Сам виноват! К вечеру желание показывать ему что-либо у Мокши улетучилось. Он сидел в землянке у ручья и разглядывал закладку. Имелась у него такая земляночка на отшибе. Окопана кругом, чтобы дождь не подтапливал. Грибница продолжала таиться. Сияние в центре едва мерцало. Мокша в азарте попытался разрезать ее ножом, но нож не взял - затупился.
        Мокша зевнул. Слишком длинным был день, тяжелым. Все мысли слиплись в одну большую усталость. Он бросил упрямую закладку в глиняный горшок, спрятал его среди тряпья, а сам повалился на бараний тулуп и заснул.
        Когда же утром проснулся, сразу ощутил: что-то не так. Землянка залита голубоватым мертвенным сиянием. Сияние исходило от угла, в котором Мокша оставил закладку. На четвереньках Мокша осторожно подполз к горшку и раскидал тряпки. От старой обрубленной грибницы, похожей на обтрепанный канат, во все стороны тянулись тонкие белые нити. Они были живые - шевелились, вспыхивали, гасли, как затухающие угли.
        Мокше казалось, будто он смотрит в глубокий колодец, а на дне колодца - эльбы. Копошатся, ползают. Мокша схватил горшок, чтобы поскорее вернуть грибницу на двушку, но почему-то не смог его сдвинуть. Мокша поднатужился, потянул горшок к себе, но тот треснул и окончательно развалился у него в руках. Грибница проросла сквозь горшок, въелась в глиняный пол и в деревянные стены землянки. Мокше стало ясно, что надо брать топор, сбивать вокруг грибницы всю породу, чтобы нигде ни кусочка не осталось, и тащить все это на двушку. Пока это возможно. Но вместо этого Мокша, задыхаясь от непонятного ужаса, выскочил из землянки. Голубоватое мертвенное сияние вытекло за ним следом.
        Мокша стал таскать из ручья камни и заваливать землянку - и так, пока не завалил совсем. «Не прорастет гриб! Где ему!» - убеждал себя Мокша, но сам знал, что обманывает себя. Сквозь Каменный Зуб пророс гриб, сквозь скалу - а тут-то просто камни ручейные, дерево и мох.
        В следующий раз Мокша пришел сюда через неделю. Камни, которыми он завалил землянку, дышали таким жаром, что на десять шагов не приблизишься. Попытался Мокша, но едва не задохнулся. Сияние уже было не просто голубое, а почти белое. Дух шел тяжелый, как из болота. Кружилась голова, мерещилась всякая чушь. Камни плавились, стягивались, бурлили, точно ведьма варила земляной суп в котелке. И повсюду в кипящей массе нити грибниц расползались, дрожали и испускали свет.
        Мокша животом бросился в седло. Торопливо направил Стрелу к Москве. Чудилось ему, что жар гонится за ним, тянется раскаленной рукой, но нет… померещилось! А сверху так и вовсе холм показался обычным холмом. Просто крошечная точка на теле леса!
        Постепенно Мокша убедил себя, что и холма никакого нет, и землянки, и грибницы. День был хороший, ясный. Воздух прозрачный, на небе ни облачка. С седла отчетливо виднелась строящаяся стена Китай-города. Тянулись по дороге обозы с камнем. Возчики шли пешком, берегли коней. У реки паслось овечье стадо, а посреди стада - черный, весь в репьях, козел. Старый, рогатый, носатый.
        Мокша сидел в седле, подставив лицо ветру, и размышлял, рассказывать ли Митяю о том, что он наделал. Видно, придется. Шила в мешке не утаишь. Мокше даже не то было досадно, что он пронес в наш мир грибницу, которую не стоило проносить, а то, что Митяй и тут оказался прав! Всегда прав, всегда! Мокша так хорошо представил себе лицо Митяя, что не выдержал и стал хлестать Стрелу краем поводьев по лбу и по беззащитным глазам.
        Любовь Мокши к Митяю была похожа на ненависть, с непрерывным зорким недоверием. Любит - а сам присматривается, нет ли какой трещинки для сомнения, чтобы разочароваться и возненавидеть. Наверное, подобной любовью любил Иуда.

* * *
        Вечером Мокша улучил минуту, когда Митяй останется один, и рассказал ему обо всем. Ничего не скрыл, себя не выгораживал, выглядел удрученным, но при этом умело обходил острые углы. Ничего ужасного он не совершил. Просто не подумав пронес грибницу из одного мира в другой. На двушке не может быть ничего плохого, разве не так? Следовательно, и гриб хороший. А что разросся - так кто ж знал, что все так будет?
        Митяй слушал не перебивая. Хмурился, но Мокшу не ругал. Ближе к концу рассказа захватил кирку, лом, топор, заступ. Позвал с собой Фаддея и Гулка Ражего. Вместе они отправились к землянке. Мокша был недоволен, что взяли Фаддея и Гулка. Он Митяю рассказал по секрету, а тот, получается, раскрыл его тайну! Никому нельзя верить! Гулк шагал крупно, покачивал тяжелыми руками. Фаддей же всю дорогу задавал Мокше вопросы, а ответы выслушивал с таким видом, словно наперед ему не верил. Мокша был искренне возмущен. Тяжелый человек Фаддей!
        Они добрались до места. Вершина холма сплавилась. Гулк Ражий бесстрашно полез в самый жар, нанес несколько ударов заступом и отскочил, закрыв локтем лицо. Когда он убрал локоть, стало видно, что брови у него опалены. Но Гулк есть Гулк. Засопел и полез опять. Земля, по которой он ударял заступом, звенела. Вскоре заступ отлетел от ручки. Нет, заступом не взять!
        Фаддей - тот даже копать не пытался. Стоял подбоченившись и смотрел на Мокшу. Потом ядовито произнес:
        - Сходил Прошка по грибки!
        Мокша вышел из себя, раскричался, припоминая Фаддею все его ошибки. Минуту назад он и не помнил никаких ошибок Фаддея, а тут точно кто ему на ухо шептал. Кричал Мокша ладно, зло. И срубы Фаддей поставил не на том месте, и пеги от дурной травы едва ноги таскают, и водопой скверный, и ветра гнилые - а за всем за этим ярко маячит отрицательная фигура Фаддея.
        Фаддей обиженно засопел и животом полез на Мокшу. Тот подпрыгнул, как воробей, и толкнул его в грудь. Гулк Ражий решительно встал между ними. Миролюбиво предупредил:
        - А ну остыли! Обоих зашибу!
        И правда ведь зашибет.
        Митяй спустился с бадейкой к ручью, набрал воды и вылил воду на спекшуюся землю. Вода зашипела. Митяй покачал головой и опять спустился к ручью. Казалось бы, от воды камни должны были остывать - но странное дело: чем больше воды Митяй носил, тем сильнее раскалялась земля. Жар охватил и ту часть холма, трава на которой была до этого просто жухлой.
        Фаддей схватил Митяя за руку, выбил бадейку. Бадейка покатилась по пологому холму.
        - Ты чего? - спросил Митяй.
        - Да ничего! Кто ж с грибами водой борется? Они от воды только растут!
        Мокша перевел взгляд на дымящийся холм. Если не считать того места, куда Митяй так неудачно вылил воду, выжженный круг имел ровные границы. Кажется, будто в холм воткнули сосульку, устремленную строго вниз. Мокше вспомнился Каменный Зуб.
        Вспыхивали и гасли голубоватые искры. Митяй наклонился и, не боясь обжечься, подставил руку. Мокша ждал, что и от Митяя искра убежит, но искра сама прыгнула Митяю на руку, пробежала по пальцу и замерла на середине ладони. Выглядело это как чудо. Словно волшебное яблочко пробежало по тарелочке.
        - Ну что, рассказала о себе? - спросил Фаддей.
        Митяй засопел. Потом ответил:
        - Этот гриб… не должно его тут быть… Он теперь растет на двушку.
        - Как растет на двушку?
        - Так и растет. Что ему у нас делать?
        - А как же болото? - спросил Гулк. - Там же на пути у него болото?
        Послышался плеск. Бадейка наконец добралась до воды, и теперь ручей катил ее по мелкому дну.
        Глава четвертая. Великолепнейшее существо
        Для меня это навязчивый образ. Я иду через лес по узкой тропе. За день мне нужно покинуть лес и добраться до замка в горах. Останавливаться нельзя. Ночью прокатится огонь и испепелит весь лес, оставив только замок. Я знаю об этом уже сейчас. День солнечный. В лесу поляны. На одной пируют. На другой много смеющихся девушек. Все красивые, всем я нравлюсь. На третьей разбросана куча всяких нужных и ненужных вещей - бери что хочешь… но вот беда: вещи тяжелые, через лес их не протащишь… И каждую секунду меня сверлит мысль: «А вдруг наврали? Вдруг нет замка в горах? Вдруг не будет никакого огня?» И ужасно хочется зависнуть на одной из этих полян. Но я зачем-то иду.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Гамов и Наста стремительно перемещались по Подмосковью. То ли Гамов прятал Насту от шныров и одновременно от ведьмарей, то ли просто так складывалось. Вначале они жили в «Серебряной молнии», затем в «Гранд-Лэйк», потом в «Современной Голландии», а теперь вот в «Лесных вершинах». Все это были роскошные коттеджные поселки, и все как один с названиями, которые им не подходили. Например, почему «Лесные вершины»? Может, это намек на то, что леса рядом вообще нет, но в хороший бинокль действительно видны его вершины?
        Дом в «Лесных вершинах» был роскошный. Полупрозрачный, геометрически правильный, похожий на гигантский аквариум. Проводка в стенах, трубы нарочито на виду, для усиления техностиля. На первом этаже - бассейн. Узкий карандаш воды с постоянно поднимающимися пузырьками воздуха, в котором плавали тропические рыбы. Когда рыба оказывалась в пузырьке, ее буквально подкидывало вверх. Временами в этом бассейне плавал и хозяин коттеджа, а рыбки щипали его за плечи и ноги.
        Хозяином дома был маленький старичок с волосами как у Эйнштейна. Он был худ, как эльф, изящен и вечно придумывал для себя какие-нибудь интеллектуальные развлечения. Любил мозаики из бесконечного количества фрагментов и на досуге придумывал шифры, на разгадку которых у самой умной машины ушло бы до миллиона лет.
        Наста видела его всего несколько раз и никогда с ним не разговаривала. Коттедж был огромен, и в нем легко могли проживать несколько человек, почти никогда не встречаясь друг с другом.
        - Где ты с ним познакомился? - спросила она у Гамова.
        - Друг моего отца, старый холостяк! - пояснил Гамов. - Я знаю его с детства. Он тогда еще в Москве жил. Когда мы приходили к нему в гости, меня всякий раз предупреждали, чтобы я ничего не трогал. Он обожает порядок.
        - Разве старые холостяки любят порядок? - удивилась Наста.
        - Некоторые - да! Ты приходишь к нему в гости и трогаешь какую-нибудь крышечку от фотоаппарата, а он неотрывным дружелюбным взглядом смотрит, как ты это делаешь. Он потому, может, и холостяком остался, что кто-то когда-то покусился на уборку в его комнате.
        - Тут роскошно! - сказала Наста.
        - Само собой. Я люблю, когда вокруг все достойно! - сказал Гамов. - Не то что шныры! Вот уж пофигисты восьмого уровня! Способны ужиматься бесконечно! Будут толпой сидеть на чердаке и хлопать глазами! Потом найдут пачку манки, сварят и съедят ее одной ложкой, даже не отсеяв из манки жучков.
        Наста засмеялась, хотя то, что он сказал про шныров, было ей неприятно. Насте было хорошо с Гамовым. Он был с ней заботлив и предупредителен. С ним сложно было поссориться. У тебя только еще начинало портиться настроение и хотелось побыть одной - а он уже исчезал, чтобы не попасть тебе под горячую руку. А едва настроение улучшалось - и вот уже прекрасный Женечка Гамов, появившийся как из-под земли, тут как тут. В руках поднос с кофе и печеньем.
        Или, напротив, он оставался, прижимал твою голову к себе и утешал. А как он был заботлив в мелочах! Стоило, например, сказать, что тебе хочется пижаму с совами - как у тебя мигом оказывалась именно такая пижама и именно с такими совами. «Пришлось слетать в Норвегию, - сознавался Гамов, - потому что в Москве ну совершенно не такие совы!»
        Наста была счастлива - но счастлива тревожным, неприятным, краденым счастьем. Точно ты фотографируешься возле чужой машины, небрежно поставив ногу ей на колесо, улыбаешься, но краем глаза отслеживаешь, не появится ли настоящий хозяин, и уже готовишь на всякий случай виноватую улыбку. Временами ей казалось, что Гамов, как паук, оплетает ее своей паутиной - до момента, пока не будет уверен, что ей не вырваться. И тогда он неторопливо вскарабкается по паутине, сладко улыбнется, скажет: «Закрой глазки, милая!» - и, превратившись в эльба, выпьет ей мозг. Брр! Что за больные фантазии!
        Гамов относился к Насте настолько серьезно, что даже решился познакомить ее со своей мамой, прилетевшей в Россию с Лазурного Берега. Имя-отчество у нее было какое-то сложное, и Наста, чтобы не запоминать, называла ее про себя МамаГама. Как-то вечером они поехали к МамеГаме есть пиццу. Насте захотелось сделать для МамыГамы что-нибудь приятное. У мусорки она тайком от Гамова поймала котенка и сунула его за пазуху. В ШНыре считали, что самый лучший подарок - подарить что-нибудь живое и прикольное. Крысенок там, котенок - кто попадется.
        МамаГама встретила их в коридоре. Она была очень красивая. И фигура, и лицо. В первую минуту Наста даже решила, что она сама старше мамы Гамова. МамаГама окинула Насту быстрым оценивающим взглядом. Зацепила шрамы, татуировочку, короткие, едва отросшие волосы, небольшую костяную шишку на лбу. Шишка осталась со времен, когда Наста в пятнадцать лет пыталась набить себе лоб, чтобы там была костяная мозоль. Глупая была, зеленая.
        - Ах! - воскликнула МамаГама, распахивая руки как для очень крепких объятий, но обнимая Насту довольно вяло. - Ах! Ах! Какая ты хорошенькая! Что это тут у тебя такое мягкое?
        - Это вам! - сказала Наста, выуживая из-за пазухи кота. По котику ползали блошки. Наста небрежно сдула их и вручила котика маме. Но МамаГама котика почему-то не брала, а пятилась от него, защищаясь руками. - Под баком поймали! - дружелюбно объяснила Наста. - Где у вас ванная? Я его в тазике помою, там же и блошек потоплю.
        МамаГама посмотрела на Насту слезящимися глазами и исчезла в комнате. Через минуту Наста услышала, как она в ужасной истерике звонит кому-то и требует у него приехать. Гамов попросил у Насты остаться в коридоре, а сам последовал за мамой. Оставался он там недолго. Вышел, поймал котенка и, поманив Насту за собой, увел ее из квартиры.
        - Знакомство придется отложить до другого раза, - сказал он мягко.
        - С МамаГамой все хорошо? - спросила Наста.
        - С кем, с кем? - напрягся Гамов.
        - Ну с твой мамой?
        Гамов облизал губы:
        - Видишь ли, у мамы дикие фобии. Тебе стоило со мной посоветоваться. Она боится, что у нее может начаться отторжение тканей. Она же очередную пластику себе сделала недавно.
        В общем, к МамеГаме они больше не ездили. Пиццу она, видимо, съела сама, а через пару дней улетела на Лазурный Берег. Лазурный Берег у Насты зависти не вызывал. Она была там пару раз и не понимала, чем он глобально отличается от Новороссийска. Длинная набережная, какие-то мокрые плиты. Ветер и холодно. Турок продает устриц, которых готовит в маленькой жаровне. И все стоят рядом и умиляются. А турок дает им пледы, чтобы можно было согреться.
        А когда в Геленджике примерно такой же абхаз продает примерно таких же устриц, все морщатся и говорят: «Траванешься еще! У него и справки на товар нет!» А у турка на Лазурном Берегу есть справка? Он каждую устрицу в лабораторию сдавал? Просто если заболеешь норовирусом на Лазурном Берегу - это романтика и приключение, а если в Геленджике - то это кошмар и «я тебя предупреждал».
        Шныры вообще путешествовали много, используя возможности сирина и компьютерные карты, чтобы ясно представлять себе места телепортаций. Переносились то на горные вершины, то в джунгли Амазонки. Быстрый такой туризм, на несколько часов. Один из шныровских бонусов. Главное - одолжить у друга резервную нерпь или подзарядиться где-то на месте. Шныруйтесь, маменька, и вперед!
        За годы, проведенные в ШНыре, Наста побывала в сотнях разных мест. Особенно она любила крыши - главным образом потому, что легко было обнаруживать их фотографии в Сети. Она посетила множество крыш в Гонконге, Судане, Мексике, Кении. И везде почему-то пахло супом. Даже там, где супу явно предпочитали похлебки из кукурузы и бобов.
        Чаще всего Наста путешествовала в компании Рузи и Фреды. Рузя был человек деловитый и неунывающий. Легко входил в контакт с местными, менялся, раздобывал еду и вообще был большим специалистом по безденежным сделкам. В ШНыре считали, что Рузя когда-нибудь сменит Кузепыча.
        Фреда забавно охала и считала своим долгом по сто раз сфотографироваться рядом с каждой достопримечательностью. Она почему-то была убеждена, что самая ужасная страна в мире - Россия и что если где-то что-то дурное происходит, то только у нас. «В Италии не воруют!» - повторяла она раз сто. И когда у нее в Италии нагло своровали телефон, она все равно не изменила своему мнению и сказала: «Ну, это кто-то из наших!»
        А теперь и Рузю, и Фреду, и ШНыр - всех заменил один Гамов, совершенство всех совершенств. Денег у Гамова было много. Тратил он их с толком. На самое лучшее оружие, на самое лучшее снаряжение, на самую лучшую одежду. Вот тут только сразу возникала проблема: что считать самым лучшим? Ни одна фирма в мире не сознается, что выпускает самое худшее. Так что считать лучшим? Самое дорогое? Но и это не показатель. Гамов сидел долгими вечерами, сопоставляя два каких-нибудь товара по параметрам, залезал на сайты, смотрел обзоры, напряженно мыслил, и Наста в такие минуты испытывала к нему искреннюю нежность, потому что ясно видела, что Гамов все-таки дурачок.
        - Рузя бы тебя легко обвел вокруг пальца! - сказала она как-то, не удержавшись.
        Гамов поставил на паузу обзор арбалетов.
        - Это еще почему? - спросил он.
        - В ШНыре все подрабатывают где могут, - объяснила Наста. - Денег-то ни у кого нет. Родион занимается объездкой лошадей. Купит крутой человек лошадь - и понимает, что лошадь не «мерс». Лягается и кусается. Ул таскает с двушки всякие грязюки на кремы. Не закладка, но получше всякой косметики. Афанасий пишет любовные письма на заказ. У него есть коронная фраза: «ВАС, МИЛОСТИВАЯ ГОСУДАРЫНЯ, УЖАСНО ЛЮБЛЮ И СЧИТАЮ ВЕЛИКОЛЕПНЕЙШИМ СУЩЕСТВОМ». Много-много счастливых браков сложилось благодаря этой фразе. Никто не знает, что Афанасий списал ее у Достоевского!
        - Хорошая фраза! Есть в ней шик и непонятная магия. А если всплывет, что это фраза Достоевского, девушка только больше будет тебя уважать, - признал Гамов, на секунду закрывая глаза и, видимо, стараясь запомнить слова, что Насте совсем не понравилось. - А Рузя как подрабатывает?
        - Рузя сидит на холодных звонках! Он очень хорошо по телефону говорит. Голос у него представительный! - Наста засмеялась - так ей не терпелось передразнить Рузю. - Самая трудная вещь - раскачать человека на покупку! Демонстрирую, как он это делает! - Наста схватила телефон Гамова и ткнула в первый попавшийся номер в списке контактов. Ей ответил сонный голос: - Здравствуйте! - затарахтела Наста. - Сергей Юрьич? Наша компания хочет сделать вам уникальное предложение! Утюг «Жамфунг»! Долго сохраняет тепло и при необходимости позволяет жарить яичницу в режиме экономии электроэнергии. Представляете, как удобно? Погладили себе мятые спортивные штанишки, а потом на остывающем утюге приготовили яичницу, перед тем как идти на тяжелую и неблагодарную работу!
        Трубку бросили. Наста сдвинула брови и хладнокровно перезвонила по тому же номеру:
        - Ты не стоишь нашего утюга, Юрьич! И никогда не будешь его стоить! Ты усвоил это? Ни-ко-гда! Он тебе просто не по карману, потому что ты лузер! - проникновенно произнесла она и повесила трубку. - Главное - сделать это первым, пока клиент не успел высказаться! Если выскажется, холодный звонок никогда не станет горячим! - пояснила она.
        Насте немедленно стали перезванивать, но Наста трубку снимать не стала, только удовлетворенно хмыкнула.
        - Вот примерно так Рузя все и делает! - сказала она. - А дальше все по обычному сценарию. Этот парень будет притворяться, что хочет купить утюг, чтобы заманить Рузю и поставить ему фонарь под глазом. Но курьером к нему поедет не Рузя. У фирмы есть специальные ребята, борцы из Дагестана. И им будет обидно, что они ехали через весь город, потратили свое время, а утюг у них не купили. Неуважение, понимаешь. Мужчина дал слово, что купит, - должен слово сдержать.
        Гамов забрал у развоевавшейся Насты телефон, который продолжал сердито вибрировать, посмотрел на экран и на секунду прикрыл глаза ладонью.
        - А сколько борцов обычно ездит? - спросил он.
        - Обычно два, - сказала Наста.
        - В этом случае лучше будет послать четырех! Потому что ты впаривала утюг бандиту, который крышует моего папу, когда у него проблемы. Разбудила его среди ночи и обозвала лузером! - сказал он.
        - Ух ты! - обрадовалась Наста. - Сбросишь мне его номер? Рузя впарит ему кредитный пылесос, который надувает воздушные шарики! Там комиссия агенту двадцать процентов!
        Гамов, не так уж сильно разозлившийся, когда Наста создала ему проблему с бандитом, теперь почему-то огорчился гораздо больше. Брови у него сомкнулись.
        - Перестань думать о ШНыре! Ты ведь теперь со мной! - Он посадил Насту к себе на колени и стал целовать ей щеки и лоб. - Это откуда? С кошкой царапалась? - спросил он, целуя три коротких рядом расположенных шрама.
        - От доски с гвоздями. Псиосный один размахивал, - счастливым голосом сказала Наста.
        - И что ты ему сделала?
        - Да ничего. Он сам больше моего испугался. Мы его с Родионом к закладке охранной подтащили, так он обвис, будто его вырубили… Надеюсь, личинку с концами прикончили.
        - И этот тоже от доски? - спросил Гамов, целуя другой шрам. Конец этого шрама прятался в коротких волосах Насты.
        - А, нет! Это Фантом на меня обиделся.
        - И сильно ты его обидела?
        - Смертельно. Я начистила ему яблок, моркови, и одна морковка у меня из миски упала. Я наклонилась, чтобы ее поднять, а он решил, что я хочу ее себе забрать - ну и рванул зубами…
        - Странно, что он такой осел! - сказал Гамов.
        - Действительно странно. С чего бы?
        - И как ты поступила? Ничего ему не сделала?
        - Еще как сделала! Я его тоже укусила. Весь рот шерстью забила. И такое из меня вдруг творчество поперло! Суповна мне рану зашивает, ругается - я на гитаре играю и пою!
        - Девушка, которую я полюбил, кусает ослов! - сказал, улыбаясь, Гамов и снова поцеловал ее.
        Наста прижалась к нему разгоряченной щекой. Потом резко отстранила Гамова. Ей вспомнилось строгое лицо Кавалерии и почему-то Рузя, негодующий и нелепый маленький герой. И словно закачались где-то в пространстве весы. Чаша с Гамовым как более легкая начала медленно подниматься наверх.
        Гамов как-то угадал, что у Насты изменилось настроение. Его лицо на несколько секунд растерянно застыло, подыскивая нужную маску. Наста ясно это видела. Актер! Скажи актеру: «Ты же офицера играешь! Офицер не может быть такой тряпкой!» - он - раз! - мигом стал бы брутальным. «Нет, это перегиб… Спецназ нам не нужен! Ты же белый офицер! Больше аристократизма!» - и вот актер уже тонкий, нервный, с трагическим достоинством! А где настоящая душа актера? Да кто ж ее знает!
        Да и потом: смогла бы Наста полюбить настоящего Гамова? Сорви с него все маски - и там, может, только и останется на дне что кучка тщеславия, львиного рычания и вельможной лени. Настроение не просто испортилось, а буквально рухнуло в пропасть.
        Гамов внимательно посмотрел на нее.
        - Давно хотел подарить тебе одну штучку! - сказал он, и с руки у него как по волшебству змейкой стекла тонкая серебряная цепочка. На цепочке покачивалась одинокая крупная жемчужина.
        - Красиво? - спросил он.
        - Да, очень. Что это? - Наста протянула к жемчужине руку, но почему-то не осмеливалась ее коснуться.
        - Синяя жемчужина. Жемчужины такой расцветки - видишь, она почти кобальтовая? - встречаются исключительно редко! Дионисий говорит: у синих жемчужин есть уникальное свойство. Стоит сказать, что какой-то проблемы не существует, - и она действительно перестает существовать.
        - В смысле, она разрешается? - спросила Наста.
        - Нет. Но ты перестаешь воспринимать ее как проблему. Мы все ужасно много заморачиваемся! - объяснил Гамов. Он поднял руки - и цепочка с жемчужиной, как живая, скользнула к Насте на шею.
        И сразу же все проблемы действительно перестали существовать.

* * *
        По утрам Гамов обычно подолгу спал, после чего возился с гантелями, отжимался, бил грушу или созерцал перед зеркалом свой пресс. Если видел, что набрал лишних восемьдесят граммов, мрачнел и в тот день не ужинал. Насту это слегка пугало. Она привыкла, что в ШНыре все ели и ночью, и днем, и вообще всегда, когда представлялась возможность. Суповна любила повторять: «Счастливый шныр - сытый шныр» и «Хорошего человека должно быть много».
        Насте не нравилось, что рядом с Гамовым постоянно находился Аль. Он лежал где-то рядом и неотрывно смотрел на хозяина. Изредка куда-то улетал и прилетал, причем всегда после этого от него неприятно попахивало, а один раз Наста видела, как Аль вылизывает на лапе темные пятна.
        - Гиела - что ты хочешь… - пожимал плечами Гамов. - Сама знаешь наши дороги. На каждые десять километров - по сбитой кошке.
        Насту Аль не трогал, вообще ее не воспринимал. Как-то она случайно наступила ему на лапу, он лишь слегка зарычал и отодвинулся, даже не попытавшись ее укусить. При этом Наста чувствовала, что для Аля она ничего не значит и если Гамов прикажет, гиела на нее набросится. И еще Насте страшно было смотреть, как Аль ест, и слышать, с каким звуком он разгрызает кости.
        Порой на Гамова находили приступы нежности. Он начинал тормошить Аля, бодал его лбом и повторял:
        - Ты мой мальчик! Ты один меня понимаешь!
        - А я твою сложную душу не понимаю? - ревниво спрашивала Наста.
        - Чтобы жить с гиелой, нужно половину жизни посвятить гиеле! - объяснял Гамов.
        - Половину гиеле - половину мне… Ладно, вдовы, сойдет! - великодушно уступала Наста.
        Пока Гамов спал по утрам, Наста бегала. Одевалась в дышащий комбинезон, который Гамов купил ей в Боливии, потому что, по его словам, спортивная одежда в других странах не котировалась. Делали ее из чего попало, чуть ли не из старых пакетов, и вкладывались лишь в рекламу. В Боливии, по словам Гамова, чудом сохранилась пара фирм, которые делали настоящую одежду, но их не выпускали на международный рынок, и они так и сидели где-то у себя в Боливии, едва выживающие и совершенно ненужные местным фермерам.
        Дышал комбинезон или нет, до конца было неизвестно, но, во всяком случае, бегалось в нем удобно, хотя Насту и раздражали многочисленные молнии и затягивающиеся ремешки. Чутье шныра подсказывало, что если нырнуть в таком комбинезоне, то на двушке все эти накладные капюшоны, молнии и вставки потекут и придется срочно срывать с себя всю эту сбрую, пока не стало слишком поздно.
        «Лесные вершины» был поселком бизнес-класса. Вся природа за трехметровыми заборами, куча камер и шлагбаумов, которые открывались то по звонку телефона, то с отдельного пульта, то вообще не открывались. В промежутках между заборами - вечные ветра, раскачивающие таблички «Не въезжать!», «Не входить!», «Не парковаться!», «Не топтать!», «Не трогать!». В общем, дышать здесь свободно, наверное, мог один только боливийский комбинезон.
        Бегать было толком негде. Вокруг «Вершин» наматывать круги хоть и безопасно, но глупо. Поля все перекопаны, а дороги размокли от дождей. Наконец Наста нашла неплохой маршрут: до станции электрички и дальше по асфальтовой дорожке, которая соединяла соседние станции. В проводах гудел ветер. В воздухе был густо разлит запах креозота, которым пропитывают шпалы. Здесь на третий или четвертый день Наста встретила девушку, которая ловко скакала прямо по шпалам. За ней неуклюже ковылял молодой человек, жаждущий познакомиться. Бегунья против знакомства не протестовала, но свой номер телефона давала своеобразно: не снижая скорости бега.
        - Мой номер… - Еще через сто метров: - Плюс семь… - Еще через двести метров: - Девять… - Еще через сто метров: - Успеваешь записывать?.. Тогда еще поднажмем! Ноль шесть… Эй! А ты где? Всего каких-то несколько цифр осталось!
        Но молодой человек давно уже пыхтел где-то на обочине. Девушка догнала Насту и побежала с ней рядом. Одета девушка была совсем не по-спортивному. Смешная куртка, шарф… На ногах не кроссовки, а ботинки.
        - Видела? - спросила она.
        - Да, - отозвалась Наста.
        - Не выдержал борьбы за существование!
        - Он просто сдался. А так вполне еще мог бежать, - заметила Наста, вступившись за молодого человека.
        Девушка пожала плечами:
        - Ну, раз мог бежать, а не бежал - значит, у него была слабая мотивация. Нам такие не нужны! - сказала она и, вглядевшись в Насту, внезапно воскликнула: - Привет! Я тебя знаю! Ты Наста!
        Наста остановилась и непонимающе уставилась на нее.
        - А я Оля!.. ну которая с морским котиком… Я тут рядом живу! В водохранилище сидеть холодно. С утра до ночи читаю. Наушники у меня были крутые, но они уплыли…
        - Как уплыли?
        - В банке. Я засунула их в банку, чтобы они не промокли, и зачем-то потащила на дно. В банке был воздух. Банка всплыла, и больше мы с ней не встречались. В общем, проза жизни. А тебя какими ветрами сюда занесло?
        Наста сказала, что живет в «Лесных вершинах». Оле это название ровным счетом ничего не объяснило. Она хорошо знала только систему рек, шлюзов и каналов.
        - От воды далеко? - спросила она. - А почему ты не в ШНыре?
        - Я ушла с Гамовым, - сказала Наста.
        Оля задумалась, явно припоминая, кто это. Потом припомнила и усмехнулась:
        - А-а, притворюшка! Поняла! - И это было все, что она сказала. Но это было самое емкое «а-а, притворюшка!» в мире. Если бы на голову Насты вылили ведро ледяной воды или прочитали ей пятичасовую лекцию о Гамове, лекция не подействовала бы лучше.
        Назад в «Лесные вершины» Наста возвращалась пешком, хотя пробежала всего каких-то восемь километров. Настроение у нее было паршивое. Чудилось, будто она сидит в спасательной шлюпке, а где-то недалеко, у нее на глазах, с пробоиной в борту уходит под воду громадный корабль ШНыра. А может, и не уходит. Может, твердо сидит на подводных рифах. Это только люди паникуют и прыгают в воду, считая, что все пропало. На самом деле так происходит уже сотни лет, а корабль все в том же состоянии, что и прежде.
        Наста стала думать о Гамове. Может, потому, что она устала, и погода была скверная, и небо серое, буквально втиснутое в землю, мысли были самые неутешительные. Она и любила его, и тянулась к нему, но одновременно многое ее отталкивало. Она вспоминала внимательное лицо Гамова, всегда принимающее именно то выражение, которое было необходимо в данный момент. Он под всех подстраивался, совершенно не замечая этого. Когда видел Белдо - подстраивался под Белдо, видел Младу и Владу - подстраивался под них. Нет, не подлизывался, но вел себя именно в том ключе, как было надо.
        «Притворюшка!» - вспомнила Наста, и ей стало так досадно, что она сорвалась с места и метров двести пронеслась с такой скоростью, что задохнулась и вынуждена была остановиться.
        В животном мире есть узкоспециализированные охотники. Кто-то охотится на птиц, кто-то на мышей, кто-то на мелких ракообразных, выцеживая их клювом из воды. И на чужую добычу даже не смотрит, потому что для чужой добычи нужны иные формы и иные орудия охоты. Люди тоже узкоспециализированные охотники. Кто-то охотится внешностью, кто-то умом, кто-то силой, кто-то хитростью, кто-то моральным давлением, кто-то быстрой речью с опережающими вопросами. Существует целый ряд профессий, предполагающих узкоспециализированную охоту. Посмотрите на опытную продавщицу - думаете, она вас не видит? Еще как видит, и все уже про вас знает. Но она лишь тогда шевельнется, когда ощутит, что поклевка будет не холостая. Порой кажется, что человек зомбированный. Раз за разом прокручивает одну и ту же игру, которая когда-то дала ему бонусы. Если же кто-то в нашу игру не играет, мы перестаем его воспринимать. Ворона не смогла унести котенка - тот оказался чуть тяжелее, чем она ожидала… Ворона больше не пытается, и вот котенок и ворона спокойно сидят рядом на траве, потеряв друг к другу интерес. Он для нее уже не добыча, она
для него пока не добыча.
        Наста вернулась в «Лесные вершины» с твердым намерением разобраться с Гамовым раз и навсегда. Гамова она нашла в спортивном зале. Он выполнял жим штанги от груди. Наста незаметно подошла к нему и оперлась о штангу, мешая ему поднять ее. У Гамова глаза полезли на лоб.
        - Отпусти! Задавишь! - прохрипел он.
        - Не верю! - торжественно произнесла Наста. - Ты притворяешься! Если хочешь, чтобы я тебя любила, живо перестань быть притворюшкой!
        - Хорошо-хорошо!.. Аль, назад! Кому сказал! Назад!
        Наста резко обернулась. К ней, скалясь, приближался Аль. Наста отскочила.
        Гамов кое-как вернул штангу на опоры:
        - Уф! Думай, что делаешь! Он же тебя мог укусить!
        - Почему? - спросила Наста.
        - Ему что-то не понравилось в моем голосе. Он решил, что мне грозит опасность… Ты меня чуть не прикончила! Сто двадцать килограммов - это мой максимум. Я одно повторение с таким весом могу сделать, а ты навалилась! - сказал Гамов и отправился пить апельсиновый сок. Он вечно разводил в нем протеин, после чего долго встряхивал его в «шейке».
        Насту встряхивание «шейка» взбесило, и она высказала Гамову все, что принесла с собой с пробежки. В ШНыре эти порывы Насты называли: «Чапаев атакует». В такие минуты лучше всего было молчать, потому что вякнешь - погибнешь. Гамов как опытная притворюшка помалкивал, пока Наста окончательно не утихла. Утихнув, она выдернула у Гамова из рук «шейк» и выпила все, что в нем было.
        - Теперь я кое-что скажу! За последние… - Гамов взглянул на часы и пошевелил губами, - семь с половиной минут ты двенадцать раз назвала меня ведьмарем. О терминологии, конечно, не спорят, однако мне было обидно. Ты, конечно, считаешь, что ведьмари… как видишь, я использую твое слово… только плохие?
        - Мерзкие! - сказала Наста.
        - Это шныровское черно-белое кино. Игра в плохих и хороших.
        - Врежу, - сказала Наста тихим голосом.
        Гамов опять взглянул на часы:
        - Сегодня сбор всех фортов, причем в необычном месте: на базе первошныров, у крепости. Гай хочет представить нового главу берсерков. Поехали со мной! Познакомлю с «позитивной гвардией».
        - Это кто еще такие?
        - Ну, скажем так: это молодые ведьмари, которые шире и современнее Гая. Ты ведь понимаешь, что история не стоит на месте? Белдо, Секач, Лиана - с ними все понятно. Это либо старички, либо все равно не наше поколение… И вот мы, несколько молодых, решили держаться вместе. У нас свои мысли и свои идеи. Короче, ты со мной?
        Насте стало любопытно. Она сдернула со спортивного тренажера свою куртку.
        - Я-то иду. А вот ты копаешься! - сказала она.
        Гамов вздохнул и поплелся в душ, где, разумеется, плескался еще добрых полчаса.
        Глава пятая. Тархов, Крейн и Зю
        Сын человека, прошедшего подростком немецкий трудовой лагерь, говорит, что его отец до лагеря вообще не видел немцев. Один раз несколько немцев на мотоциклах через деревню проехали, и все. Зато сразу появилось множество предателей и полицаев. Все они надели повязки, ходили с оружием, загоняли в вагоны и все про всех знали. Народ истребляет сам себя. Вся мерзость человеческая, вся накипь лежит где-то на дне стакана, но когда стакан встряхивают - войной ли, революцией ли, какими-то иными потрясениями, - она поднимается.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Поехали они на двухместной спортивной машине 1965 года выпуска, про которую Гамов мельком упомянул, что таких осталось только две в мире. Третья была у султана Брунея, но он ее разбил, когда врезался в песчаный бархан. Наста работала навигатором: смотрела в телефон и подсказывала Гамову, куда ему ехать. Гамов благодарил, повторяя: «Что бы я без тебя делал?» - но вскоре Наста убедилась, что он знает дорогу и без нее. Пару раз он сворачивал не туда, куда велел навигатор, и оказывался прав.
        Гамов был неплохим водителем. Когда надо - обгонял, когда надо - терпеливо тащился за грузовиком. Впустую не рисковал и наудачу ничего не делал. Насте чудилось, что в голове у Гамова компьютер, высчитывающий оптимальное поведение в той или иной ситуации. Примерно через час они свернули на проселочную дорогу, и тут Гамов опять вспомнил про султана и про песчаный бархан. Машина была с низкой посадкой. Скребла днищем и буквально ковыляла по грунтовке. В какой-то момент ее пришлось бросить и идти пешком.
        У шлагбаума из леса вышли двое, обменялись с Гамовым несколькими фразами и пропустили их. У ворот караул несли две четверки берсерков и арбалетчик личной охраны. Здесь их тоже быстро опросили.
        - Ага, Гай здесь… Ну, само собой… - буркнул себе под нос Гамов, кое-что уяснивший для себя.
        Насте показалось, что он озабочен.
        На просторной площадке стояло около полусотни машин, принадлежащих разным фортам. Гамов опытным взглядом определил, что каждая четверка держится у своей машины и каждый форт припаркован отдельно. Весьма дальновидно. Значит, взаимное недоверие фортов только усилилось. Не понимают, как и что обернется, и на всякий случай готовы ко всему.
        Белдо и его верные Млада и Влада скользили в толпе, умело сея мир во всем мире. Ловко перемешивали четверки, шутили, звенели дружелюбным смехом и придумывали всем увлекательные занятия. Им помогала Катя Грекова. Она шла под ручку с Младой и изредка, незаметно направляемая своей спутницей, выцепляла острыми ноготками то одного, то другого берсерка из самых опасных.
        - Мальчики, ну почему вы такие буки? Почему нельзя просто побыть рядом со мной? - щебетала Катя, незаметно пощипывая его.
        Контактная магия - вещь исключительно сильная. И бедняга на несколько часов становился верным ее рабом. Двое поклонников уже ухитрились повздорить и с хеканьем налетали друг на друга с топорами. Топор не рапира. Долго биться на топорах, эффектно отражая выпады противника, а потом слегка уколоть его в плечо еще никому не удавалось.
        Белдо встревожился, что драка перейдет в общее побоище. Махнув ручкой Кате, чтобы она разняла дерущихся, он стал отвлекать внимание остальных от стычки. Одна из машин магического форта забуксовала на ровном месте, выбрасывая из-под колес фонтаны грязи. Хорошенькая ведьмочка, сидящая за рулем, пищала и охала. Шесть здоровенных берсерков суетились вокруг, налегали на машину плечами и старались ее вытолкнуть. Однако почему-то чем больше берсерки пыхтели, тем глубже увязала машина. Влада посмеивалась и незаметно шевелила за спиной пальцами.
        К Гамову и Насте, ловко лавируя в толпе, уже пробивались трое - два парня и девушка. Один парень был толстый, с неровным розовым румянцем на полных щеках. Другой тонкостью лица и изяществом фигуры напоминал элегантного и умного пажа. Девушка была маленького роста, широкая в плечах, носила мужской костюм и курила трубку.
        - Знакомься! - тихо сказал Гамов Насте. - Это вот и есть наша позитивная гвардия!.. Круглый - Павел Тархов. Тот, что похож на пажа, - Юрий фон Крейн. У него фамилия какая-то другая, но вроде его прадедушка действительно был фон Крейн. Девушка - это Зю.
        - Зю?
        - Да. Просто Зю.
        - А почему они позитивная гвардия? Что они позитивного делают? - спросила Наста.
        - Ну, им плевать на Гая и весь официоз. Они делают что-то реальное. Тархов хочет, чтобы люди перестали использовать нефть и использовали бы как топливо океанскую воду. Зю создает безопасный смартфон. Всем же понятно, что смартфоны - зло. Но они удобны, все к ним привыкли, и понятно, что доказывать что-либо бесполезно. И вот Зю хочет придумать такой смартфон, который не вызывал бы зависимости. Черно-белый, что ли, я не помню.
        - И что, все перейдут на черно-белые смартфоны? - усомнилась Наста, созерцая девушку с трубкой.
        - Ты забываешь, что Зю имеет отношение к форту Белдо. И одновременно к форту Долбушина… Сорри - уже к форту Лианы!..
        - А третий? Который фон чего-то там? - спросила Наста с вызовом, поскольку трое «позитивных гвардейцев» уже пробились к ним и могли все прекрасно слышать.
        - Барон Юрий фон Крейн - философ свободного духа! А еще поэт, писатель, немного художник! - торжественно представился паж, слегка кланяясь Насте. Он ничуть не выглядел обиженным. - А вы, сударыня? С кем имею честь?
        - Это Наста! - сказал Гамов. - Девушка моей мечты!
        Зю вытащила трубку изо рта и чубуком трубки почесала себя за ухом. Сделано это было с явным вызовом. Насте захотелось спросить у нее, можно ли будет разбить безопасный смартфон молотком, но она сдержалась.
        - Да-да! - сладко улыбнулся Юрий фон Крейн. - Ты был прав, Гамов! Твоя Наста действительно очень хороша! В ней есть что-то лесное, дикое, настоящее! Запах степи и полыни!
        Гамов сильно смутился.
        - Юрий - большой оригинал! - сказал он торопливо. - Ты ведь знаешь его историю? Однажды он явился в Кубинку и потребовал встречи с Гаем! Вот так вот запросто, с улицы. Не знаю уж как, но к Гаю его пустили.
        Фон Крейн засмеялся:
        - Я сказал Гаю все напрямую! Я сказал так: «Я эффективен! Я хочу на вас работать! Я могу быть эффективнее, чем тридцать ваших идейных идиотов». Гай ответил мне: «Да? То есть в мои идеи вы не верите?» Я ответил: «Какая разница? Рекламщик не обязан пользоваться шампунем, который рекламирует. Вы мне создайте условия, а правила игры я заранее принимаю».
        - А Гай? - спросила Зю с искренним интересом, хотя, видимо, слышала эту историю и раньше.
        - А Гай засмеялся и сказал: «Ну-ну! Был такой человек - Петр Толстой. Он служил царевне Софье, а потом перешел к Петру Первому и сказал: «Возьмите меня на службу! Я буду очень полезен!» Петр ему: «Так ты же служил царевне Софье!» - «Что из того? В любую эпоху нужно как-то барахтаться!» Петр его взял - и не разочаровался. Потом прошло двести лет, и ситуация повторилась один в один. Потомок того самого Толстого, Алексей Толстой, очень крепкий писатель, тоже прямо или косвенно сказал Сталину: «Какая разница, верю я в вашу советскую власть или нет? Создайте мне условия - и я за пару лет создам вам рабоче-крестьянскую литературу, с чем ваши бездарные пролетарские писатели не справятся и за пятьдесят лет!» И действительно создал».
        - Но это же гадство! - сказала Наста.
        - Это не гадство! - начал закипать фон Крейн. - Он был гибким человеком с гибким мышлением. Не стоял перед стеной, бодая ее лбом, когда рядом есть дверь! Просто использовал возможности. Вот и мы пришли к ведьмарям не затем, чтобы служить какому-то там «зылу», а чтобы сделать что-то полезное для человечества и для самих себя! А думать иначе, дорогой мой дар природы, чистоплюйство!
        Павел Тархов пока помалкивал. Попутно он хватал с подносов, которые носили официанты, всевозможные напитки и закуску. И, казалось, очень интересовался, можно ли и их превратить в топливо. И даже превращал, но пока что в пределах собственного организма.
        Рядом со свитой влюбленных берсерков уже в третий раз проходила Катя Грекова. Всякий раз она задорно косилась на Гамова, однако Гамов слишком хорошо знал все эти фокусы, чтобы верить капризным губкам, взглядам исподлобья и грудному голосу. Никогда не верь актрисам, да еще владеющим контактной магией! Когда Катя полюбит по-настоящему, она станет другой - смешной, нелепой, без всей этой хрипотцы и острых ноготочков. И шутить станет не смешно, и некстати раздражаться, и даже, возможно, подурнеет. Кстати, неплохо было бы влюбить ее в себя! Эта мысль показалась Гамову забавной. Он даже сделал небольшой шажок в ее сторону, но его остановил насмешливый взгляд умненькой Зю.
        - Слушай, лучше изобретай свой смартфон! - посоветовал ей Гамов.
        Зю хихикнула и опять принялась грызть чубук трубочки.
        - Я знаю, где стоит машина, откуда берется вся эта еда! - сказала она, таинственно наклоняясь к Насте.
        - Чего?
        - Ну, еда, которую носят официанты! Они тут ерунду всякую таскают, оливки на шпажках, ветчину - а там их грузовичок стоит с кучей всего! Совершим на него набег?
        Сегодня Наста еще не завтракала, а ведь был уже второй час дня.
        - Ну что, вдовы, потопали! - уступила она.
        Павел Тархов и Зю подхватили ее под руки и повели. Фон Крейн хмыкнул.
        - Вдовы! Гм… А мне нравится! От дара природы слышу! - задиристо сказал он.
        Гамов сердито, но вместе с тем по-дружески толкнул его плечом, и они пошли рядом.
        Глава шестая. Заплата
        Есть закон центробежной силы. Он разбрасывает людей в разные стороны. Чем выше скорость - тем дальше разбрасывает. Друзей детства, однокурсников, братьев, сестер, детей и родителей. Практически никого не остается. Единственный шанс остаться вместе - это срастись. Иметь что-то единое, целостное: совместную работу, совместный дом, единую точку нахождения в пространстве. Тогда нельзя друг друга бросить просто по закону выживания. Тут как на корабле. Я знаю, что капитан вспыльчив и крут, боцман пьяница, экипаж набран в ближайшем порту - но с корабля не убежишь. Поэтому надо стать одной командой. Увидел раненого - поднял. Увидел голодного - накормил.
        Правда, вместе находиться трудно. Человеческие недостатки распределены очень причудливо. То, что у одного человека исправляется очень легко, у другого может потребовать десятков лет работы над собой. Мы легко перескакиваем через чужой огромный камень и тотчас с грохотом падаем, зацепившись за крошечную соломинку, которая лежит у нас на пути.
        Йозеф Эметс, венгерский философ
        Митяй ныряет несколько дней подряд. Возвращается уставший - и сразу валится на солому. Щеки его запали. Лицо красное, опаленное, ресницы свернулись от жара. Поспит несколько часов, куснет хлеба, отхлебнет кваса - и опять на двушку. На вопросы отвечает односложно. Первошныры переглядываются: куда должен нырять Митяй, чтобы возвращаться таким измочаленным, да еще и пустым, без закладок?
        Наконец Митяй возвращается веселым, но все таким же таинственным:
        - Завтра полетим вместе! Кое-что вам покажу! Кика, Фаддей, Мокша, - вы со мной? И захватите корзину и веревки!
        Фаддей немедленно интересуется, зачем. Митяй не объясняет, но настойчиво повторяет про корзину и веревки. Мокша счастлив, что Митяй позвал и его тоже. Значит, простил. Мокша чувствует вину, что пронес ту грибницу. Холм по-прежнему кипит так, что и к подножию едва сунешься. Выделяет земля жидкую сукровицу. Жухнет трава. Болотцем каким-то пованивает. Пеги принюхиваются, фыркают и начинают пятиться.
        На другое утро они отправляются в нырок. Митяй, Кика и Фаддей сразу мчатся к тоннелю и исчезают. Мокша болтается в Межмирье, дышит гнильцой и с трудом сдерживает себя, чтобы не развернуть пега. Смотреть на тоннель страшно. Болото кипит. Цвет у него сизый, густой. Внутри, за стенками мертвого мира, точно волны слизи прокатываются.
        Стрела ощущает нерешительность всадника и начинает замедляться. Еще немного - и они застрянут здесь, в дряблом пространстве. И назад вернуться не смогут - слабая тут для крыльев опора, и сквозь болото не прорвутся. Наконец Мокша решается. Натягивает на лицо тряпку и устремляется вслед за Фаддеем, Кикой и Митяем.
        Тоннель кажется узким. Стенки облеплены тысячами копошащихся эльбов. Мокша прижимается к шее пега, дышит через вонючую тряпку и смотрит на сверкающие паутинки, которые эльбы успели натянуть. Крылья пегов, летевших здесь недавно, рассекли всю паутину - значит, эта свежая.
        Когда Мокша выныривает из тоннеля, Митяй, Фаддей и Кика ждут его у упавшей сосны. Сосна так искривилась, что и вовсе ее из земли выворотило. Лежит сосна, держится на единственном корне, связывающем ее с землей, но как-то живет, пробиваются на стволе веточки, тянутся к гряде. Мокше кажется, что он сам похож на эту сосну. Тоже уже завалился, тоже корни торчат из земли - но ведь пускает его еще двушка!
        Кика Златовласый скучает и дурачится. Пяти минут на двушке не пробыл, а уж засиделся, дитятко! Фаддей стоит рядом, позевывает. То живот почешет, то редкую рыжую бороденку. Мнет ее, нетерпеливо дергает из стороны в сторону, как мочалку. Ныряет Фаддей не часто, в седле сидит неуклюже, как мешок. Это, так сказать, далекий прародитель Кузепыча, чего ни Кузепыч, ни сам Фаддей, разумеется, не знают.
        - Видел, что с болотом творится? - спрашивает Фаддей у Митяя. - А что тебе говорит двушка? Объяснила она, отчего кипит болото?
        Митяй морщится. Самые сокровенные, самые важные для него вещи, связанные с двушкой, он обсуждать ни с кем не любит. Они очень тонки, эти вещи, трудновыразимы и плохо заключаются в жесткие коробочки слов. Они как мелкие белые цветы, которые могут жить только при лунном свете сокровенной мысли.
        - Разве она словами говорит? - неохотно отзывается Митяй и вскакивает в седло. За ним, прямо с лежащей сосны, ловко, как кошка, в свое седло сигает Кика. Фаддей забирается на коня медленно, ответственно. Проверяет подпруги, пыхтит, долго ловит ногой стремя. Кика, окончательно утративший терпение, на горячем жеребце носится вокруг, пугает смирную кобылку Фаддея.
        Летят они долго. Вначале до Пяти Пальцев. Так называют озеро с пятью заросшими протоками, напоминающими руку. Здесь купают пегов и купаются сами, причем Мокша и Фаддей забираются в воду в одежде. Кика ложится на берегу и, опустив голову в воду, пьет. Ему интересно - можно ли пить под водой. То есть не наклонившись над водой, а именно если вся голова в воде. Можно так пить или нет?
        От Пяти Пальцев направляются к Каменному Языку, который выступает от Первой гряды в сторону Межгрядья. На Каменном Языке любят отдыхать летающие растения. Сидят на таких отвесах, где, кажется, и мухе не удержаться. Запускают корни в трещины, ищут капельки воды. Два молодых растения вплетаются Кике в распущенные волосы, и он становится похож на лесного божка.
        Дальше летят над Межгрядьем. Митяй держится впереди. Нетерпеливый Кика то и дело вырывается вперед, но поневоле возвращается, потому что не знает дороги. Мокше мучительно хочется ожечь его между лопаток плетью. ПОЧЕМУ КИКУ, ЭТОГО СКОМОРОХА, ДВУШКА ПУСКАЕТ? Кика даже не потный, разве что испарина на висках, а сам Мокша взмок так, что мысли плавятся и остаются только зависть и бесконечно повторяющийся, сливающийся в бесконечную цепочку вопрос «Почемупочемупочему?».
        Фаддей летит рядом с Мокшей, не отрывается, даже чуть приотстает. Кобылка Фаддея притомилась. Еще бы - такую тушу тащит. Минуты тянутся бесконечно. Вторая гряда дразнит. Летишь к ней, черпаешь небо крыльями пега - а гряда и не думает приближаться. Затягивается белыми тучками, пуржит рябью летающих растений.
        Наконец они добираются до горы, отколотой от Второй гряды гигантским трезубцем. Стреноживают пегов. Мокша сразу бросается к огромным листьям, наполненным водой. Пить! Пить! Разноцветные легкие рыбки, которых он спугнул, взвиваются в воздух, прыгают в чаши других листьев.
        Фаддей окунает голову в одну из чаш. Фыркает, отплевывает забившуюся в рот рыбку. Кика носится туда-сюда, задевает чаши, хохочет. Митяй уже поднимается в гору. За ним спешит Мокша. Из-под его ног осыпаются мелкие камни. Поначалу он опережает Кику и Фаддея, но вскоре начинает задыхаться, часто останавливаться и жадно выискивать глазами, нет ли где еще листа с водой.
        Они поднимаются до расселины в скале. Митяй опускается на четвереньки и ползет. Мокша ползет следом, часто врезаясь в Митяя лбом. Хочется распластаться и не двигаться, но за спиной у Мокши неутомимо пыхтит Фаддей.
        Наконец становится светлее. Митяй приподнимается на локтях, на что-то показывает. В трещине соприкоснувшихся гор - тайное озеро, скрытое дымкой розового тумана. Скользят в тумане быстрые тени. Не крыльями только летят, а всем телом - и шеей, и гибким хвостом. Пег бы в расселине крылья давно изломал, крылатые же змеи обтекают скалы. Ныряют. Взлетают. Крики у них резкие, чем-то напоминающие крики чаек.
        Кика и Фаддей у озера впервые. Это Мокша с Митяем уже были здесь прежде. Фаддей восхищаться не умеет. Сразу начинает смекать, что к чему можно приспособить. Его маленькие глазки деловито изучают драконов, озеро, склоны. Кика же и вовсе созерцать не умеет. Ему надо все потрогать. Он как улитка. Все думают, что у улитки усики, которыми она шевелит, а у нее это глазки. Вот и у Кики глазки на ручках. Если не потрогает - все равно как и не смотрел. Кика давно бы уже сиганул в расщелину, не придерживай его Митяй.
        - Разобьешься!
        - Не разобьюсь! Я ему на спину сигану! - страстно мычит Кика.
        - Кому?
        - Змею крылатому! Пусти!
        Фаддей неспешно подползает и всей тушей наваливается Кике на спину. Даже не пытается держать, просто лежит на нем, как тюлень. Кика и шевельнуться под его тяжестью не может.
        - Дурацкое дело не хитрое! Сиганешь! - обещает Фаддей. - Охолони слегка - и сразу сиганешь!
        Постепенно Кика успокаивается. Фаддей с Митяем негромко переговариваются, порой свешивая головы и разглядывая что-то на склоне. Там, где крылатые змеи, линяя, трутся о скалы, за десятилетия скопилось великое множество сброшенных кож. Сверху не разглядеть, какой они сохранности, но Фаддей и Митяй уже прикинули, что бросать такое богатство на двушке не стоит. Может, получится делать из них седла или одежду? Потому и велел Митяй захватить с собой корзины.
        Начинают готовиться к спуску. Связывают между собой веревки. Мокша с Фаддеем остаются наверху. Митяй с Кикой спускаются. Корзину Кика нахлобучил себе на голову, а за веревку едва держится.
        Крылатые змеи с резкими криками проносятся над озером. На Митяя и Кику внимания не обращают. Изредка то один, то другой змей выпускает струю пламени. Пламя очень разное - есть боевое, горячее, а есть вполне себе мирное. Вон та изящная, недавно полинявшая самочка выдыхает пламя кокетливо и тонко, щекоча им преследующего ее поклонника, не прогоняет, а скорее дразнит. А вон той грузной сварливой змеихе ее ухажер не нравится. Она шпарит его коротким, нутряным пламенем, целя по уязвимым крыльям, и очень быстро загоняет беднягу в озеро.
        Митяй и Кика начинают наполнять корзину змеиными кожами. Берут с разбором. Есть свежие, а есть давно высохшие. Линяют крылатые змеи не как ужи и гадюки, а, скорее, как ящерицы, отдельными пластами, помогая себе зубами и все время смачиваясь в озере. С хвостов они скусывают кожу быстро, а вот к мордам она присыхает, и приходится отмокать в озере и тереться о камни.
        Митяй и Кика возятся долго. Перекладывают кожи так, чтобы побольше влезло. Фаддей непрерывно ворчит, что они все делают неправильно, и тоже порывается спуститься, но высота и веревка с узлами его страшат.
        Мокша все внимание сосредотачивает на крылатых змеях. С ними творится что-то странное. То они летали разрозненно, каждый сам по себе, а теперь, охваченные единым порывом, собираются над водой, смыкаясь в кольца. Колец два - большое и маленькое. Во внешнем кольце - десятка полтора змеев, во внутреннем - семь. Змеи летят навстречу друг другу, отчего кажется, будто одно колесо посредством невидимой шестерни вертит другое.
        Мокша сверху смотрит на живые колеса, и у него начинает кружиться голова. Колеса разрастаются. Все новые и новые змеи примыкают к кольцам. В основном к внешнему, но и во внутреннем их становится больше. Вот присоединяется к внешнему кольцу сердитая самка, загнавшая в озеро самца, а вот и легкая молоденькая змеиха ловко ныряет в центр кольца, и кольцо раздвигается, пропуская ее. Пламя, которое непрерывно выдыхают змеи, образует колодец.
        Веревка, которую Мокша должен держать и про которую он давно забыл, дергается. Над краем скалы показывается голова Кики. На щеках у него красные пятна, ладони стерты веревкой. Еще бы - сколько карабкаться пришлось.
        - А тащить корзину… кто… будет? Орали им, орали, а они как глухие! Мне Митяй нерпь свою отдал… пришлось на двух львах вылезать! - набрасывается Кика на Мокшу и Фаддея.
        Те спохватываются и начинают тянуть веревку. Выволакивают корзину. Корзина цепляет камни. Она очень тяжелая. Нести ее придется вдвоем и потом еще решать, как навьючить кожи на пегов.
        Фаддей щупает кожи пальцами, пробует на зуб, нюхает и ворчит - он вечно ворчит и вечно всем недоволен. Сделай его царем или дай ему мешок золота, он и тут разворчится, что трон не такой, а золото надо было прикопать в лесочке, а не тащить у всех на глазах. Но Мокша уже достаточно изучил Фаддея, чтобы знать все оттенки его ворчания. Это ворчание счастливое. Кожами Фаддей доволен, хотя, конечно, со множеством оговорок. Иначе у хорошего мастера никогда не бывает.
        Ту кожу, что сброшена недавно, по мнению Фаддея, можно пускать на сапоги и ремни. Эластичная она, для всякой работы подойдет. А вот старая кожа погрубее, потолще. От нее, пожалуй, и стрела отскочит, особенно если на излете. Смягчать ее надо только, а то ссыхается быстро. Ну да способов смягчить кожу много - яичным белком, свиным салом, льняным маслом. Все они Фаддею хорошо известны.
        Мокша все смотрит на крылатых змеев. Те, что внутри круга, продолжают выдыхать пламя. В центре уже все кипит и алеет, словно металл плавится в горне. Митяй ложится рядом с Мокшей и глядит туда же, куда и он. Припухлости по краям бровей Митяя сдвигаются, соприкасаясь.
        - Беспокоятся они! - говорит Мокша. - Мы их переполошили! Как бы не кинулись!
        Митяй надувает щеки и медленно выпускает воздух, будто помогая драконам дуть.
        - Нет! - загадочно отзывается он. - Тут другое…
        В подтверждение его слов из воды стремительно вырываются три недавно полинявших змея, набирают высоту и кидаются в кипящий центр круга. Не успевает Мокша издать восклицание, как змеи появляются опять. Их кожа разогрета от жара, а крылья сияют. Змеи бросаются в зашипевшую воду, остужаются и опять бросаются в центр круга. И так раз за разом. Длинные блестящие тела змеев сливаются, отчего кажется, будто сверкающая игла штопает в рубахе прореху. Сияние внутри круга постепенно выцветает, хотя порой вспыхивает, как остывающие угли. А змеи все бросаются в почти погасший круг, и кожа их уже так не разогревается, как в самый первый раз. Порой они даже и не ныряют в озеро, чтобы остудиться, а просто проносятся над ним.
        Митяй хватает Мокшу за руку.
        - Ты понял? - радостно восклицает он.
        - Что понял?
        - Змеи - штопальщики миров! Как только где-то возникает дыра, они начинают летать туда-сюда и восстанавливают стенки мира! Теперь вот от твоего гриба они прореху штопают! Не первый уж день! Они заштопают, а она опять расползется!
        - Ты уверен? - ошеломленно произносит Мокша.
        - А я-то думаю: как змеи из мира в мир носятся? Да еще болото у них на пути! Может, они по краям мира проходят, где болото сдулось? Да нет, поди угадай, где оно есть, а где нет! А теперь вижу, что тут все дело в огне. Не просто так они огнем дышали: стенку мира плавили. Стенка мира остыла, мир замкнулся - и все! Амбар на замке!
        - А сами драконы как на ту сторону ныряют? - пытается представить Мокша.
        - Так и ныряют. Иголка ведь тоже сквозь ткань проходит, а ткань не рвет! Только крепче ее делает, потому что за иглой нить тянется! Где болото прорвется - там крылатые змеи стенку восстановят. А к своему огню они привычные.
        Мокша кусает губы, соображая.
        - Значит, дыры на холме больше нет? - с надеждой спрашивает он.
        - Есть. Они все заделали, да грибница-то в земле осталась. Но драконы пока справляются! А как уж дальше будет - не знаю.
        Сияние внутри круга погасает. Летающие колеса замедляются и распадаются. Доносятся резкий клекот, шипение. Сверкают струи холодного и горячего огня. Все просто, прекрасно и вечно.
        - Значит, через этот круг можно попасть в наш мир? - пытается сообразить Мокша.
        Митяй кивает:
        - Можно. Хотя огонь штука нешуточная! Это как в металл кипящий нырять. Нырнуть-то сможешь, а вот вынырнуть…
        - И обратно из нашего мира сюда можно?
        - Да кто ж тебе скажет? Если к змею прицепиться посильнее, то, может, и да. Но тш-ш! - а то Кику вязать придется.
        Для Митяя это так ясно, что не требует доказательств. У него все просто. Объясни ему, что солнце можно черпать ложкой - он и будет его черпать. И Фаддей, довольно почесывающий жесткую рыжую бородку, будет. Хотя Фаддей, пожалуй, потребует запасную ложку и начерпает солнца про запас.
        Зрение у Мокши острое. Он видит, что там, где крылатые змеи разомкнули внутренний круг, мир замутненный. Повсюду нормальный, а здесь точно сквозь бычий пузырь глядишь. И края алые. Пробивается что-то, клокочет. Наброшен на огонь волшебный платок.
        - Видишь? - шепчет Мокша. - Чего там такое?
        Митяй всматривается.
        - А-а! - тянет он. - Ясно! Это вот она и есть!
        - Что за «она»?
        Митяй задирает рукав. На сгибе у него большая красная заплата. Пришивал явно сам. Местами стежки спешат, а местами идут тесно и мелко.
        - Заплата! - объясняет Митяй. - Рубаху-то я зашил, да заплату не спрячешь! Вот и здесь: наложили змеи заплату, а шрам на мире остался.
        - А когда змей просто ныряет через стенку мира, не штопая, тогда тоже шрам? - интересуется Мокша.
        - Едва ли! Тут же их много летало, да еще и с огнем. А когда один - это как иголкой в руку ткнуть: не будет шрама. Ну, может, точка какая.
        Мокша торопливо соображает. Недодуманная мысль звенит над ухом будто комар:
        - А если заплата… оторвется?
        - Оторвется - так змеи крылатые опять заштопают. Не впервой им! Вишь, оно как!
        Но Мокшу уже волнует другое.
        - Седло! - шепчет он. - Митяй, помнишь уникум, который ты отлил? Вот бы приручить крылатых змеев! Ну, как пегов?
        Валики кожи сурово сдвигаются на лбу у Митяя. Все, что велит ему двушка, он выполняет без рассуждений. Сказано не трогать - не трогаем. Велели искать именно эту закладку, а не другую - ищем именно эту. Здесь же разрешения двушки нет, оттого он и хмурится. Мокшу же такое слепое повиновение не устраивает. Он вечно принимается рассуждать. Отчего нельзя? Правильно ли это, что нельзя? Может быть, немножечко все-таки можно? А что нам сделает двушка, если нарушим?
        - Нет! - отрезает Митяй. - Я жалею, что вообще это седло сделал! Руки бы мне оторвать! Дала нам двушка пегов - вот и будем нырять на пегах!
        - Но почему?! - стонет Мокша. - Через болото нырять трудно! Межмирье, потом тоннель, потом летишь еще кучу времени. А тут совсем просто! Раз - и сразу в Межгрядье! Каких бы закладок мы отсюда ни принесли! Может, и за Вторую гряду смогли бы нырять!
        Сказав это, Мокша осекается. Лицо Митяя делается упрямым. Таким Мокша редко когда его видел.
        - Нет, - повторяет Митяй. - Нет значит нет. И все. Окончен разговор.
        - Ну почему? Скажи: по-че-му? - чуть не плачет Мокша.
        - А без почему! Просто нельзя! Раз двушка не разрешила - значит, точка! Один раз взяли уже… яблоко…
        Мокшу такой ответ не устраивает. Ему мучительно хочется оказаться на спине у крылатого змея. Он даже представил, какое сделает себе седло. Узкое, полулежачее, сильно накрененное вперед. Другое для змея не подойдет. А он, Мокша, будет носиться туда-сюда и проносить в наш мир закладки - не те, за которыми посылают, а те, что действительно нужны нашему миру, чтобы он стал мудрее, добрее.
        - Так это ведь не яблоко! Это совсем другое! - молит Мокша.
        - Перестань! - обрывает его Митяй. - Только что чудо тебе показали, дыру, которую ты сделал, заштопали - а у тебя радости никакой! Тебя за Вторую гряду пусти - так ты и там… Эй, Мокша, чего с тобой? Ты меня слышишь? - Митяй замолкает. Пристально всматривается в Мокшу. Лицо его из сурового становится сопереживающим. - Слушай, да ты совсем сварился, а еще назад добираться!.. Фаддей, Кика! Берем кожи! Пора возвращаться!
        Обратный путь Мокша запоминает плохо. Он куда-то ползет, мычит, размахивает руками. Его поддерживают под руки, тащат. Потом вдруг становится прохладно и свежо. Его окунают в озеро. Он жадно глотает воду, до тех пор глотает, пока не начинает казаться, что в животе у него перекатывается холодный тяжелый шар. Наконец Мокшу дотаскивают до пега и привязывают к седлу.
        Мокша вяло лежит на шее у Стрелы, слишком слабый, чтобы что-то хотеть и чему-то удивляться. Перед глазами у него крылатый змей. Глупо! Все очень глупо! К чему лететь через тоннель, когда существуют крылатые змеи?!
        Глава седьмая. Грибница
        В сущности, все, что делает каждый без исключения человек - и не только человек, а лягушка, цветок, птица, зверь, вообще все живое, - это кричит: «Я здесь! Я существую! Любите меня хоть кто-нибудь!»
        ВВР (внутренние воображалки Рины)
        Гай растопил камин и стоял у огня, подбрасывая поленья. Подкармливаемый огонь поначалу вел себя как трусливая собачка - пугался, затихал и отбегал от каждого нового полена в сторону, но вскоре раздухарился и только покрякивал, проглатывая дрова.
        - Значит, серые скрученные штуки, похожие на канаты, - это просто гриб с двушки? - спросил Белдо.
        - Грибница! - уточнил Гай. - Отдельный гриб для грибницы - это тьфу. Вы вообще представляете себе размеры грибниц, Лев? Опенок темный, например. Размер грибницы - шестьсот гектаров, вес - десятки тонн, возраст - до десяти тысяч лет. А эта грибница с двушки! В толще земли она похожа на огромную дорогу, сплетенную из толстых канатов.
        - Дорога, ведущая на двушку! - произнес Белдо мечтательно.
        Гай дернул головой так резко, что один глаз замешкался на щеке.
        - Да, - сказал он. - Грибница обладает достаточной плотностью, чтобы пронизывать границы миров. И, да - в разрывы подтекает болото. На двушке подтеки пожираются слизнями и плесенью. А вот у нас нет ни того ни другого…
        - Получается, что грибница растет через болото! - сказал Белдо.
        Гай дернул острым плечом:
        - Какой ужас! И что сделает болото грибу с двушки? Будет соблазнять его видениями?
        - И вы всегда знали, что грибница тянется через болото на двушку? - спросила Лиана.
        - Всегда - понятие растяжимое. Да, я догадывался, что она может тянуться на двушку. Но эта дорога не усеяна лепестками роз. Или я должен был продираться сквозь толщу вязких гранитов, дальше плыть через задохнувшийся мир и барабанить лбом в стенку двушки? Нет уж - дамы, вперед!
        Лиана прикусила язычок.
        - Несколько веков я почти не вспоминал про свою старую землянку, - продолжал Гай. - Но как-то снова оказался в этих краях. Днем мне показалось, что все в порядке, даже трава опять выросла, но ночью я заметил алое свечение. Холм то опускался, то поднимался. Земля дышала. Сияние пробивалось из множества трещин. Они опоясывали холм, и я не сомневался, что скоро он провалится. Вскоре мы построили здесь укрепление, а потом постоянно его перестраивали, но уже тогда было понятно, что это пластырь на вечно сочащейся ране.
        - Это да. Долбим тоннели, да только грибница во все стороны тянется, не уследишь, - посетовал Секач. - Конечно, латку можно ставить прямо на латку, но только в том случае, если первой латке есть к чему прицепиться! А здесь мы штопаем пакет леской, а она вырывает куски пакета.
        Гай протянул руки к огню:
        - Благодарю вас, Лев! Вы очень ясно обрисовали проблему! Я думаю, что нам следует позволить холму провалиться.
        Лев Секач недоверчиво уставился на Гая. Его массивный подбородок подался вперед.
        - Я все эти годы тут служил. Долбил шахту за шахтой. Если оторвать заплатку - все, мы эльбов уже не остановим! - с усилием, точно пальцем вдавливал в стену гвоздь, произнес он.
        - А вы что думаете, Дионисий? - Гай повернулся к главе магического форта.
        Дионисий Тигранович зачмокал губками:
        - Ну… э-э… эльбы, безусловно, наши друзья. Они нас опекают, но если мы отдадим им наш мир… Если богатая бабушка перепишет внукам наследство слишком рано… не возникнет ли… э-э… ситуации… - Последние слова Белдо проговорил едва слышно, сопроводив их виноватой улыбочкой.
        - Ясно, Дионисий! Одним словом, вы сомневаетесь! А вы, Лиана? Ваше мнение? - Глаза Гая сузились, зато рот растянулся и напоминал щель почтового ящика.
        - Согласна с предыдущим оратором. Когда нефтяные скважины захвачены, за нефть обычно перестают платить. Максимум дают холерные одеяла, просроченные консервы или что-нибудь в этом духе, - кратко ответила Лиана.
        - Ответ, достойный главы финансового форта! - одобрил Гай. - Что ж… Вас я выслушал! А теперь мое мнение. Если заплатку отодрать, болото, конечно, хлынет к нам. Но зашевелятся и драконы, штопающие миры.
        - И залатают дыру? - недоверчиво спросил Белдо и тотчас, чтобы Гай не обиделся, сделал извиняющееся движение шейкой.
        - Все живые существа созданы двушкой для чего-то определенного! Не тогда, когда ими руководят обычные инстинкты, заставляющие делить корм или ссориться из-за самок, а когда они охвачены единым порывом! Когда они слышат единый призывающий звук, все здоровые души откликаются на него! Даже у людей так бывает, когда они, жертвуя собой, идут в атаку или охвачены состраданием. Вторую гряду сравнивают с ангелом с огненным мечом, который преграждает путь в райский сад! А мы сразу окажемся у него за спиной!
        - Заштопают, думаете? - повторил Белдо.
        - Ликвидировать такой большой прорыв даже им будет непросто. Поэтому драконов соберется множество. А когда драконы окажутся здесь, я получу над ними власть. Они проложат нам дорогу за Вторую гряду! Альберт, бедный идеалист, всю жизнь честно считавший себя циником, сварился в Межгрядье, а мы окажемся в райском саду!
        Гай искоса взглянул на Секача. Тот выглядел озадаченным, как человек, которому впаривают нечто сильно замороченное. Секач жил в конкретном мире. Решал конкретные задачи с конкретными людьми, укреплял, бетонировал, выжигал, возвращался вечером к жене и детям в хороший коттедж. А тут гряда какая-то, рай и ангел с мечом! Да не хотел Секач ни к какому ангелу за спину! Ему и здесь было хорошо. Белдо тоже сильно нервничал. Поглядывал на Лиану, на Гая, грыз ногти.
        - Да-да-да… Центр двушки - это как центр клетки! Если вирус проникнет сквозь оболочку клетки - то все, он уже в раю! Клетке больше нечем от него защищаться! - сам себе нежно объяснил Дионисий Тигранович и, отчего-то заволновавшись, спросил: - А драконы действительно будут нам повиноваться?
        Гай поднялся. Вроде бы и не подал Арно никакого знака, но тот гибко придвинулся к столу и жестом фокусника открыл пластиковый контейнер. Из контейнера выбралась неповоротливая, крепкая с виду ящерица.
        - Гаттерия - последняя рептилия древнего отряда клювоголовых! - представил Гай. - Обитает в Новой Зеландии! Современница динозавров. Вид уникальный, находится на перекрестке творения! Строение черепа как у птицы. Уши как у черепахи. Мозг амфибии. Кроме того, имеется третий глаз. Расположен в верхней части черепа и похож на чешуеобразный нарост.
        - Какая прелесть! - воскликнул Белдо, однако трогать рептилию не стал и убрал руки за спину.
        - Да, прелесть! Дышит раз в минуту. Сердце бьется пять раз в минуту. Детеныши рождаются меньше скрепки. Зрелости достигают только к двадцати годам, зато живут по двести лет.
        - Если им дадут состариться… - задумчиво сказала Лиана.
        - Браво, Лиана! Вот он, финансовый форт! Сразу ухватила суть! - одобрил Гай. - Дни гаттерий, увы, сочтены. Слишком мало детенышей, слишком поздно начинают размножаться, слишком медленно растут. В результате в Новой Зеландии гаттерии почти полностью истреблены крысами. Остались лишь на островах, куда крысы пока не добрались. Но это вопрос времени. Невозможно обыскать каждую рыбачью лодку.
        - А красотка-то наша похожа на дракона с двушки! Только без крыльев! - прозорливо сказал Дионисий Тигранович.
        Гай поощрил его кивком. Легко приподнял и придвинул к камину массивный стол. Один из углов стола нависал над пламенем, облизывающим его снизу. Рептилия, потревоженная жаром, отползла в сторону. Гай осторожно, словно приглашая, подтолкнул ее пальцем к огню. Гаттерия отодвинулась и задышала чуть чаще. Раза так два-три в минуту. Волновалась.
        - В огонь, как видите, не лезет! - сказал Гай. - А взгляните теперь! - Он быстро переложил что-то из руки в руку и снова коснулся пальцем гаттерии. Гаттерия вздрогнула, вскинула морду. Складка кожи на ее шее задрожала. - Ну! - поторопил Гай. Гаттерия зашлепала к краю стола. Близость огня смутила ее. На несколько секунд она словно засомневалась, а потом, неуклюже оттолкнувшись и задев хвостом столешницу, бросилась в огонь.
        Лиана вскрикнула и отвернулась.
        - Как вы это сделали? Как преодолели ее инстинкт самосохранения? - спросил Белдо.
        Гай протянул руку и разжал пальцы. На ладони у него лежало маленькое седло с высокой задней лукой.
        - Вот! - сказал он. - Повелеваешь одним существом - повелеваешь всем видом! Таково свойство седла! Митяй был так чист, что не подумал, что его уникумы могут оказаться не в тех руках.
        - Например, гепард - у дочери Долбушина… - сказал Белдо.
        Глаза Гая сдвинулись, нарушив пропорции лица. Сегодня он мало следил за мимикой.
        - С гепардом не все так просто! Пока гепард был у меня, я, сливаясь сознанием с уличной кошкой, приказывал ей: «На, возьми рыбу!» - а кошка или шипела, или вцеплялась мне в руку. Когда же я кормил кошку без гепарда, проблем не возникало. С седлом все иначе. Я приказал гаттерии прыгнуть в огонь - и она прыгнула, не пытаясь заглянуть мне в душу. А с гепардом мне пришлось бы прыгать в камин вместе с этой рептилией - так сильно мы были бы соединены с ней.
        - Кажется, в ШНыре где-то был один дракон, - вкрадчиво сказал Белдо и отвел глазки.
        - Дионисий! - сказал Гай. - У вас, милый мой, замашки провокатора!
        Дионисий Тигранович довольно захихикал.
        - Да, дракон в ШНыре имеется! - продолжал Гай. - Окажись он у меня, возможно, я сумел бы провернуть такую же штуку, как с гаттерией. Но на остальных драконов это никак не повлияло бы. Они слишком далеко. Вы же не считаете, что все гаттерии мира сейчас побежали искать камины?
        - Значит, тупик? - спросил Белдо так же вкрадчиво.
        - При таком раскладе - да. Вот если бы в проеденном грибницей тоннеле в момент возникновения прорыва оказались бы Наста и Рузя с дракончиком - тогда дело другое… Я не смогу сразу повлиять на сотни мелькающих туда-сюда драконов. Мне нужна проекция влияния - допустим, через этого малыша.
        - А Рузя вам зачем? - спросила Лиана. - Хранитель же дракона Наста!
        - Хранитель Наста, а кормитель Рузя. Лучше уж пусть будут вдвоем!.. Арно, карту!
        Арно разложил на столе карту. Карта выглядела старой. Секач вперился в нее. Тоннели на разных глубинах были обозначены карандашами разных цветов. Вначале Секач смотрел с недоверием, но внезапно что-то разглядел, и глаза у него зажглись:
        - Откуда у вас это?
        - От одного бывшего шныра. Перебежал ко мне полвека назад. Пропадал под землей неделями. Возможность нырять он утратил, но мечтал найти подземный проход на двушку. Разумеется, я всячески это поощрял. А что, Лев, разве для вас тут что-то новое?
        Секач пальцем указал на центральную часть карты:
        - Тут все сильно изменилось! Пришлось продалбливаться глубже. Пытались обогнать грибницу, но только ей помогли. Не стоило выжигать ее кислотой. - Он засопел и опять вперился в схему. - Сюда, - Секач отчеркнул большой участок, тоже в центре, - мы вообще предпочитаем не соваться. Потеряли кучу людей, эльбы тут совсем озверелые. Зато вся эта часть мне очень интересна! Сюда мы никогда и не лезли особо. Получается, что тоннель выводит к Наумову и дальше практически к ШНыру!.. А что стало с тем пареньком?
        - Однажды он просто не вернулся, - ответил Гай.
        - Может, нашел, что искал? - Лицо Лианы погрустнело. Она явно подумала о Долбушине.
        - Это вряд ли… - жестко сказал Гай. - Зато за карту я ему благодарен! Взгляните, Лев: что вы скажете про этот участок? - Он ткнул пальцем в ту часть карты, о которой Секач сказал, что эльбы здесь совсем озверелые. На карте был очерчен маленький круг, похожий на срез колонны при виде сверху.
        - Скверное место. Туда толком и не пробьешься! Просто каменный зуб какой-то! - отозвался Секач.
        Гай внимательно взглянул на Секача. Но нет, слова «каменный зуб» тот, кажется, употребил случайно.
        - Это самый первый шов! Место, где драконы ныряли многократно. Именно сюда мы и отправим тщательно подобранный отряд. Граница мира прорвется, драконы прилетят спасать наш мир, а дальше в ход пойдет седло!..
        - И кто будет в этом отряде? Берсерки из штрафбата? - пасмурно спросил Секач.
        - Не только. Без шныров нам не обойтись! Ул, Родион… Сухан пригодится, старина Боброк… Наста с драконом, Рузя! - Гай махнул рукой, показывая, что полный список он еще не продумал.
        - Шныры не пожелают с нами сотрудничать! - заявила Лиана.
        Гай смахнул с карты насыпавшуюся с потолка деревянную труху.
        - «Не пожелают»! - передразнил он. - Что такое человеческое желание, как не вечный выбор либо из двух зол меньшего, либо из двух благ большего? Вот вас спрашивают, Лиана: «Что вам дать? Ящик просроченных консервов или золотой слиток?» В обычных условиях вы выберете золотой слиток, а в условиях голода на необитаемом острове - консервы. Я повлиял на ваш выбор? Ничуть! Но я его предугадал. Так и со шнырами. Выбор они сделают сами. Ну а мы просто создадим правильные условия для правильного выбора!

* * *
        Белдо всегда верно улавливал моменты, когда люди становятся друг другу в тягость, и умел их разрядить. Вот и сейчас, едва повисло тревожное молчание, он забегал, заблеял и вдруг сказал:
        - А ведь у нас тут Насточка! Женечка познакомил ее с молодыми людьми из своей компании. Такие чудные, такие протестные котики! Чуть на них не так взглянешь - они сразу фырк! Фырк! - Он махнул сверху вниз ручкой, точно протирая зеркало, и перед ними появилась Наста. Разместившись в открытом кузове грузовичка, она прямо из коробки жадно поедала пиццу. Зю сидела на кабине джипа и грызла чубук трубки.
        Юрий фон Крейн бродил вдоль грузовичка и размахивал куриной ножкой.
        - Все друг друга жрут - это аксиома! Самое сложное - существовать в мире пересекающихся интересов и оставаться при этом человеком! - вещал он.
        - Хватит чирикать, вдова! Вон у тебя курица улетела! - дружелюбно сказала ему Наста.
        Фон Крейн тупо уставился на куриную ножку. Он и не заметил, что мякоть с нее давно слетела и осталась одна косточка.
        - Какая милая девушка! Как она его отбрила! Молодец Женечка, что их познакомил! - Белдо даже зажмурился от удовольствия. Он пребывал в полном восхищении.
        - И зачем нам эта девушка? - Лев Секач, как человек серьезный, не любил заниматься ерундой.
        - По некогда озвученной версии, это вероятная мать будущего Гая, - едко сказала Лиана.
        Дионисий Тигранович затаился. Даже Секач и тот явно напрягся.
        - А? Чего? - спросил он, скашивая глаза.
        Лицо Гая сжалось, как резиновая игрушка.
        - Будущего меня… - повторил он с непонятной интонацией.
        - Прошу прощения, если задела чьи-то чувства! - продолжала Лиана. - Если угодно, назовем это «мать особого ребенка, имеющего особую плотность и способного нырять на двушку». Далее сплошные копирайты Дионисия Тиграновича, от меня же только математический анализ. У сегодняшних шныров, если верить пророчеству, будет трое детей. Ребенок Яры, который УЖЕ есть. Ребенок Рины, которого ЕЩЕ нет. И ребенок Насты, которого тоже ЕЩЕ нет… Из этих детей один, возможно, станет Гаем, другой Митяем. С большей вероятностью, Гаем сделается ребенок Насты, если его отцом будет Гамов.
        - Ах, Лианочка! Ну почему же «если»? - счастливо проворковал Белдо. - Уже никакое не «если»!
        - Она ждет ребенка? - резко спросил Гай.
        - Я доверяю Младочке и Владочке. Страшные ведьмищи, но никогда не ошибаются! Сквозь бетон видят! - Дионисий Тигранович скрестил пальчики и отодвинулся, показывая всю степень своего суеверного ужаса перед ведьмищами.
        - Почему вы не сказали раньше?
        - Я сам узнал только сегодня. Млада и Влада впервые увидели Насту вблизи… Ну а дальше вся эта их магия! Уверен, Наста сама еще ничего не знает.
        Гай отвернулся от Белдо, и тот, сразу перестав кудахтать, замолчал.
        - И зачем нам эти личинки? - спросила Лиана. - Ну, по большому счету?
        - Вы слышали легенду, что каждого человека ждет на двушке уникальная закладка? Только его закладка, которая даст ему неведомые силы, каких не дала бы ни одна другая, и одарит его всей полнотой физической, душевной и духовной красоты? - спросил Гай.
        - Почему легенда? Разве это не правда? - удивилась Лиана.
        - Правда, Лианочка! - пропел Белдо, и на его маленьком личике кротость смешалась с невероятной злобой. Верхняя губа отползла. Заблестели зубки. - Но, увы, возможно, уважаемый Гай забыл другие слова, которыми некто сообщал, что кто же доверит нам наше, пока мы не научились распоряжаться чужим? Я, разумеется, несколько перевираю цитату, но суть именно такая!
        - Да, - сказал Гай. - Я прекрасно помню и эти слова тоже. Но я часто думаю о своей закладке. О той, что на двушке. Размышляю, каким могло быть это МОЕ, если все, что в нашем мире, не стоит этого МОЕГО? И не поспешил ли я, когда отказался от своей закладки ради множества чужих? А ведь Митяй получил СВОЮ закладку. Даже Фаддей и Кика получили СВОИ! Какими они теперь стали?
        - Ну и шут с ними! Я лично и без своей закладки не сильно страдаю, - равнодушно отозвался Секач.
        - Вы-то, Лев, конечно нет! Но ведь и кошка не страдает, что не умеет управлять автомобилем, - мягко сказал Гай. - Мы все еще можем получить наши закладки! Они по-прежнему ждут нас на двушке, никто их не уничтожал. Какой-нибудь белемнит, панцирь улитки, живой плод с летающего дерева… Не знаю уж что!
        - На двушке миллиарды разных предметов, - заметила Лиана. - Даже если вы кого-то пошлете - какого-нибудь колеблющегося шныра, готового оказать вам услугу, - как он найдет именно вашу закладку?
        - Весь вопрос в том, КОГО послать, - сказал Гай. - Вот для этого нам и нужны эти дети. Они сумеют отыскать любую закладку и принести ее нам. Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что!
        - А это не опасно? - Дионисий Тигранович быстро высунул и спрятал язычок, умильным выражением личика смягчая возможный гнев Гая.
        - Про «не опасно» - это очень важный вопрос, - сказал Гай. - Заметьте, Дионисий, что во всякой жизненной ситуации он всегда волнует людей больше прочих. Еще есть второй главный вопрос: «Почему все не так, как я хочу?»
        Белдо опять высунул язычок:
        - Так не опасно получать свою закладку преждевременно? Все равно что малышу пяти лет подарить спортивную машину, для которой он еще не дозрел.
        - Не двушке решать, что мне получать и когда, особенно если это предназначалось для меня! Я сумею этим распорядиться! - отрезал Гай и крупными шагами заходил по комнате. Изредка он врезался коленями в стол, но не морщился от боли. Вместо него морщились Белдо и Арно.
        - Я вот что подумала, - сказала Лиана. - Кто у нас получил свою закладку здесь и сейчас? Кажется, Даня из ШНыра? Невероятное стечение обстоятельств. Мальчик до сих пор в ШНыре. Вроде бы закладка не сильно ему повредила. Так что рискнуть, конечно, можно.
        - Пока все складывается! - сказал Гай. - Если Млада и Влада не ошиблись, ребенок Насты УЖЕ существует! Правда, все дети, даже ребенок Яры, еще совсем крошечные. Сколько времени пройдет, пока они подрастут… Так что основная ставка у нас на вариант с драконами. Для этого нужно, чтобы Наста вернулась в ШНыр к своему Гастрафету!
        - А если она не захочет? Или Гамов не отпустит? - уточнила Лиана.
        Гай сдвинул брови:
        - Что значит «не захочет»? Дионисий!
        Белдо взглянул на завесу. Наста, громко хохоча, дружески колотила по плечам Павла Тархова и Зю. Гамов наблюдал за Настой искоса и с некоторой тревогой. Он явно жалел, что познакомил Насту с «позитивной гвардией». Наста, как всегда, отдавалась всякому новому делу со слишком большой горячностью. Разгонялась быстро, а вот притормозить ее было сложно.
        - Что-нибудь придумаем, - пообещал Белдо. - Наста, конечно, не для Женечки. Женечке нужна тихая девушка, которая будет смирно сидеть в парикмахерских и сниматься для Инстаграма - а тут просто батька Махно в юбке… Рано или поздно девочка выкинет свечку и вернется в ШНыр. Ну а выкинуть свечку мы ей поможем! Может быть, прямо сегодня?
        - Не стоит… Думаю, эта пара разбежится и без нашего участия, - сказал Гай. - Начнем с Яры и ее ребенка. Как я там определял человеческое желание?
        - Выбор либо из двух зол меньшего, либо из двух благ большего, - сказала Лиана.
        - Вот именно. Из двух зол меньшего!
        Глава восьмая. Месть скользкого полотенца
        Центр личности не должен находиться в «я-зоне». «Я-зона» - это территория невротиков. «Я хочу», «я не хочу», «я такой», «я сякой», «мне плохо», «мне хорошо». Пока человек заморачивается, занимается вечным самокопательством, он в опасности. Но как только он смещает свой центр заботы из «я-зоны», прорывается во внешнюю жизнь и начинает заботиться о ком-то еще, кроме себя, тут он уже прорывается.
        Из дневника невернувшегося шныра
        В одном из переулочков Копытова стоял длинный красный дом в два этажа. При царе дом этот принадлежал купцу. На втором этаже жила семья купца, а на первом и в подвале шла бойкая торговля, причем товар загружался прямо с улицы, с подвод, через маленькие оконца со скосом. Затем началось увлекательное время революций. Купец умер от сыпного тифа. Многочисленные дети его, притворившись рабочим классом, разбежались по миру. Дом поменял множество владельцев, служил то конторой заготзерна, то детским приютом, то, в 1941 году, штабом истребительной дивизии. Потом лет на шестьдесят сделался домом пионеров. Сейчас, в двадцатые годы двадцать первого века, дом тихо и мирно прозябал. Из десяти помещений более-менее обитаемыми остались два. Остальные были завалены старой мебелью, транспарантами к праздникам, флагами, портретами вождей, лозунгами, призывающими учиться и работать, и прочей поселковой атрибутикой, которая нужна только к выборам и еще пару раз в год. Пол в некоторых комнатах провалился, на обшарпанных стенах местами просматривалось до восьми слоев обоев, потолки провисли, но чугунная лестница с
заклепками, ведущая на второй этаж, сохранилась удивительно.
        Снести дом не могли, потому что он числился где-то как памятник культуры. Но культура домом не занималась - только повесила на дверь замок и изредка меняла выбитые стекла.
        Поэт Лохмушкин, обнаженный нерв эпохи, потопав толстенькими ножками в начальственных кабинетах, сумел выбить здесь помещение для поэтической студии. Вот только стихи в Копытове писали исключительно военные пенсионеры, собиравшиеся не слишком часто, и дубликат ключа плавно перешел к шнырам. Любое случайно заглянувшее в «красный дом» поселковое начальство могло увидеть поэта Макса, поэта Родиона, поэтессу Штопочку и еще кучу всякого свободного от дежурства населения. В настоящий момент в «красном доме» находились Яра со своим карапузом, заглянувшая сюда во время прогулки, и несколько некогда средних, а теперь уже старших шныров.
        Лена вязала свитер из такой чистой овечьей шерсти, что тот разве что не блеял. Фреда говорила по телефону со своей мамой, внушая, что той следует заботиться о своем здоровье: «Питаться бутербродами - сто раз тебе говорила - не вариант! Фотографируй свои обеды и присылай мне! Я желаю их видеть! И никому не позволяй вытирать о себя ноги! Повтори, что я тебе только что сказала!» Мама жалобно повторяла. «Вот! Умница!» - хвалила Фреда.
        Сегодня Фреда была относительно тихая. Обычно она все на свете превращала в спор. Даже там, где изначально и почвы для спора никакой не было. Например, идут в кино два фильма. Один называется, допустим, «Колобок», другой - «Крокодил Гена». Разницы между ними чуть меньше, чем никакой. Мнения разделяются. Половина шныров хочет на «Гену», другая половина - на «Колобка». И тут Фреда ни с того ни с сего заведется и начинает орать, что «Гена» - это высокое искусство, а «Колобок» не высокое и не искусство! Так что любой, кто пойдет на «Колобка», - дегенерат! За десять минут взвинтит всех так, что все будут друг на друга кидаться и весь ШНыр в результате назло Фреде пойдет на «Колобка». Сама же Фреда вообще никуда не пойдет, даже на своего высокохудожественного «Гену». Будет сидеть с телефоном и объяснять маме, что все кругом идиоты. А мама будет с ней испуганно соглашаться, из чего Фреда сделает вывод, что мама все-таки не выпила сегодня витамины, что даст ей новый повод для выноса мозга.
        Рузя возился с дракончиком, который, летая по комнате, уже дважды поджег обои. Сашка чертил на листе бумаге одному ему понятные спирали, снабжая их кучей цифр. Он хотел освоить боевой пилотаж на гиелах и продумывал тактику воздушного боя. Бой в воздухе - это как шахматы. Скорость горизонтального полета, скорость вертикального. Скорость набора высоты, радиус разворота. Возможности арбалетов и шнепперов, углы смещения при стрельбе, сопротивление воздуха - очень много параметров. Ну и, разумеется, практику тоже никто не отменял. Сашка носился на Гавре по четыре-пять часов в день. Удивительно, но Гавр к нему привык и слушался Сашку даже без гепарда, хотя, конечно, фокусничал. Одно дело электроповодья и совсем другое - свободная воля. Сложная штука эта свободная воля. Ты хочешь, чтобы гиела работала и тренировалась быстро набирать высоту, потому что однажды это поможет ей выжить, а она увидит на дороге сбитую кошку - и все. Свободная воля гонит ее совсем в другую сторону.
        Макар валялся на старых спортивных матах (привет от копытовского дома пионеров!) и преспокойно ел из банки тушенку. Ложки у него не было, и он ел щепочкой.
        - Хлеба бы, а то жирно больно… - мечтательно произнес он и коснулся пальцем русалки на нерпи. Не прошло и нескольких минут, как по воздуху к ним подлетели две буханки белого. Кажется, им пришлось протискиваться сквозь узкую решетку окна. Русалка Макара, почти израсходованная на такое чудо, погасла и только чуть светилась.
        - Ты заплатил? - спросила Фреда.
        - Конечно! Я положил деньги в кассу! - сказал Макар.
        Фреда недоверчиво цокнула языком. Она скорее поверила бы, что касса положила деньги в карман Макара.
        - Сколько стоит хлеб? - спросила она.
        - А че такое? Ты мне не веришь? Мне, шныру, не веришь?! За хавчик плати, за все плати?! Может, мне еще за туалет платить? Туалет - не туалет. Отдай топор - купи билет! - заорал Макар. Он давно усвоил, что в форме оглушающего вопля любые доказательства действуют лучше всего.
        Фреда поморщилась. Она не любила шуток про туалет и вообще фекальный юмор. Если человек пошутил про туалет больше двух раз в сутки, то, скорее всего, и остальные его шутки будут на ту же извечную, оригинальную, вечно молодую тему.
        Алиса смотрела канал про формирование живых изгородей и, запоминая, щелкала пустой рукой так, словно в ней был секатор. Она так много времени проводила в Зеленом лабиринте, что никто не смел там и листика отщипнуть, не спросив у нее разрешения. Как Меркурий единовластно владел когда-то пегасней, так и Алиса прибрала к рукам Зеленый лабиринт. Когда человек полностью растворяется в любви к какому-то занятию, он постепенно забирает себе все бразды правления, связанные с этим занятием. Это происходит автоматически, само собой, по неведомым законам. Даже Горшеня подчинялся Алисе, хотя бродил по лабиринту задолго до ее рождения.
        Лара щекотала Илью, щипала его за толстую щечку и повторяла: «Дай пластилинчика, котлета!» Илья минут пять таращился и размышлял, как ему следует поступить, а потом решил пластилинчик кому попало не раздавать и оглушительно разревелся. Яра рассердилась и отобрала у Лары ребенка.
        - Сама котлета! Своих надо заводить! - сказала она.
        Лара, ничуть не обидевшись, загадочно усмехнулась и отошла. Яра удивленно посмотрела ей вслед.
        Правда, уже через минуту Лара стала прежней. Заявила, что смотается в ШНыр, чтобы принести Илье серебряную ложечку на первый зубик. Лару не отпустили, поскольку отправься она сейчас за ложечкой - она бы вообще не вернулась. Отвлеклась бы на новое нужное дело. Например, надумала бы вымыть голову. У Лары начисто отсутствовали чувство времени и чувство приоритетности поступков. Приоритетность поступков - это когда вначале нужно увернуться от падающей на тебя бетонной плиты, а потом уже поднимать просыпавшиеся бусинки. Лара начала бы с бусинок.
        Кирюша маялся от скуки. Ему хотелось внимания, но Лена сейчас больше интересовалась свитером. Кирюша взревновал и стал мешаться. Пытался просунуть голову между Леной и свитером, демонстративно звонил по телефону каким-то девушкам и болтал с ними.
        Начиная раздражаться, Лена сказала:
        - Кирюша, солнце! Давно хотела тебе сказать. Когда выходишь на холод, надевай, пожалуйста, теплые носочки, а то у тебя носик красненький!
        Макар захохотал как гиена.
        - Мужчины как дети… - сказала Яра. - Когда я говорю по телефону, я всегда глажу Ула по спине, иначе он ревнует и ужасно злится. А я когда была маленькая, то кусала дедушку за руку, если он гулял на улице со мной и вдруг останавливался и начинал с кем-то еще общаться! А вот когда он при этом гладил меня по спине или волосам - тогда ничего, терпимо. Ты понимаешь, что ты не забыта!
        - Мне нечем гладить его по спине! У меня в руках спицы! - сказала Лена. - И свитер, между прочим, я вяжу ему!
        - Одежда не подарок! - мгновенно отозвался Кирюша.
        Лена оторвалась от свитера и задумчиво на него посмотрела. Хоть Кирюша ей и нравился, но все же он был какой-то недозрелый. Будучи девушкой умной, Лена сердцем ощущала, что для мужчины главным внутренним показателем готовности к любви, к очагу, хоть к чему-нибудь являются ясность и четкость намерений. Здесь же намерения были неустойчивыми, прыгающими, щенячьими какими-то. В одну сторону побежал, в другую, хвостиком поболтал, заскулил, спрятался за мамочку, сделал лужу… Значит, видимо, клиент не готов и надо ждать… или… а вдруг он до сорока лет дозревать будет? А потом раз - и свалил куда-нибудь на сторону. А ей что - на скамеечке в парке сидеть?
        В ШНыр Лена попала из Киева. Папа у Лены был очень хороший водопроводчик, с гениальными руками. Хохмач и красавец. На него очередь стояла. Но существовали у папы и недостатки. Он легко мог загулять, выключить телефон и вернуться домой дней через пять, полуживой и стонущий, с фонарем под глазом или с запахом женских духов. Главной заботой мамы было уследить, чтобы в руки к папе не попадали деньги. Но как уберечь от денег водопроводчика, который с утра до ночи ходит по клиентам?
        Мама чувствовала папу через пол, через бетонную стену, даже на другом конце города. Она точно знала, что делает папа в ту или иную секунду, потому что иначе было нельзя. Кто там у нас телепат? Белдо? Мама Лены дала бы ему триста очков вперед. Папа еще только начинал покашливать и трогать рукой подбородок - а мама уже могла сказать, что сегодня придется отложить все дела и водить его за руку. Видимо, и у Лены был этот же сценарий. И почему только мама всю жизнь терпела папу? Боялась перемен? Да нет, не боялась, тут сложнее. Просто мама была боец, но бойцом она стала потому, что рядом был такой папа. Труднее всего, невыносимее всего не бросать раненых, потому что так и тянет их бросить. Раненые только в кино выглядят романтично. В жизни же они ноют, проклинают тебя, обвисают и превращают твою жизнь в кошмар. Но ведь тебя тоже, возможно, однажды ранит, из тебя все это полезет, а раненый тогда окажется на ногах и вытащит?
        Тут Лена обычно начинала путаться, потому что мысли достигали опасной зоны неопределенности. Нет, быть не может, Кирюша дозреет! Ведь он же все-таки шныр! За ним же прилетела пчела! В общем, на месте Кирюши стоило порой повнимательнее заглядывать в ищущие и пристальные глаза Лены.
        Яра ходила по «красному дому», укачивая ребенка. Шныры шумели, мешая Илье заснуть. Яра шепотом попрощалась и вышла. Сашка вывез за ней коляску.
        - Как ты? - спросил он, быстро взглянув на нее.
        - А что? - напряглась Яра.
        - Да ничего.
        - Все хорошо, - неохотно ответила Яра - и соврала.
        Яру уже несколько дней не покидало тревожное чувство. Будто кто-то дышал ей в ухо. Внешне все было в порядке. Никаких странных людей за ней не ходило, в окна не направляли биноклей, но она привыкла доверять шныровскому чутью. Яра пожаловалась Улу. Тот отнесся к ее словам серьезно. Вызвал Макса, Родиона, сам незаметно установил наблюдение и некоторое время спустя заявил, что Яре померещилось. Слежки нет. Ни простой, ни телепатической.
        - Спи спокойно! Твоей бабушке тоже вечно все мерещится, чудо былиин! - неосторожно ляпнул он.
        Сравнить Яру и БаКлу - это был удар ниже пояса. Ул сам не знал, какого опасного джинна выпустил на волю. Яра вспылила и больше с Улом ничего не обсуждала, но так стало только хуже. Тревога накапливалась и разрушала ее изнутри.
        Илью она теперь повсюду таскала с собой, не оставляя его в коляске ни на секунду. Постоянно носила с собой шнеппер, а нерпь заряжала так часто, что фигурки сияли через рукав.
        А внешне жизнь шла своим чередом. Осень стояла влажная, но солнечная. Ветры-листобои раздевали деревья. Желтые листья лежали на дне луж и подсвечивали их изнутри - зрелище сказочное. Илья, побывавший в Межмирье, рос и радовал. Произносил кучу хаотических звуков, словно читал стихи на неизвестном языке. Может, это язык того в капусте существующего мира, из которого в наш мир являются младенцы?
        Ул с утра уходил в ШНыр, но к вечеру обязательно возвращался к жене и сыну в Копытово. Рассказывал о нырках, новичках и о том, что происходило в пегасне. В конце обязательно спрашивал: «Ну, ты как? Устала?»
        Яра что-то мычала в ответ, испытывая сильное желание укусить его из-за этого вопроса. Она стала поздно ложиться спать. Никак не могла заставить себя улечься, хотя чувствовала, что вечернее время малоценное. Ходишь, тупо смотришь в стену, наливаешь чай - и внезапно осознаешь, что целый час уже куда-то исчез, а то и два часа, и три. И что сделано? Да ничего! А утром еле встаешь и ползаешь как черепаха.
        Люди редко думают подробно. Мысль всегда как вспышка. Вначале ты видишь окончательный вывод, к которому тебе нужно прийти. Этот вывод, или скорее желание, сразу возникает как данность. Например, поссориться с тем-то и тем-то. Или кому-то двинуть, или от кого-то уйти, или сделать что-то определенное. И лишь потом, облекая мысль в форму, ее наполняют слова и отыскиваются необходимые логические обоснования.
        У Яры же на логику сейчас сил не было. От недосыпа ее мысли путались. Она ходила по комнате и искала еще не переделанные дела. Отяжелевшие мысли медленно сплетались в неразрешимый клубок. Маленькие трагедии казались огромными. Муха приобретала размеры слона. Порой, когда Яра о чем-то задумывалась, ее перемыкало, и она раз за разом повторяла какое-нибудь действие. Например, по полчаса чистила зубы, не осознавая, что у нее в руках щетка, или то включала, то выключала лампу.
        И Ул ее тоже раздражал. Постоянно хотелось к нему придираться. Это широкое лицо, эта глупая улыбка! А его идиотские вопросы: «Что с тобой такое, чудо былиин? Ты голодная? Устала? У Ильи опять живот болит?» У этих проклятых технарей все просто! Не жизнь, а цепочка устранимых причин! Машина заглохла? Проверим зажигание, топливную систему, электрические контакты - о, готово, поехали! Как будто если женщина нервничает, то это значит, что она не поела. Пробежимся по всем причинам. Надо ее покормить, обнять, уложить спать - и, чудо былиин, это все, по-твоему, что ли? А как же мой сложный внутренний мир?
        И хотелось Яре бить чашки и выть на луну. Ну до чего же обмелела жизнь! Неужели то, к чему она всегда стремилась, - это вот оно и есть? Козырек магазина за окном с отбитой буквой названия. «…ашенька» - это кто? Да какая разница, в конце концов, если магазин паршивый и вечно пахнет в нем размороженной рыбой! Выщербленная труба котельной. Пищащий ребенок. Муж, который громко жует и роняет крошки на живот. И что, больше ничего не будет?.. Ну, может, прибавится число комнат или детей - и все? И ради этого к ней прилетала золотая пчела?!
        Часто стала приходить Суповна. Долго, как курица в гнезде, устраивалась на стуле, подвигаясь туда и сюда, после чего торжественно сообщала Яре:
        - Я до тебя на минутку пришла, поздороваться!
        И оставалась всегда часа на три. Сидела как истукан, чашка за чашкой наливалась чаем, и Яра понятия не имела, чем ее занимать. Если бы Суповна хотя бы готовила! Но готовила Суповна исключительно в ШНыре. Здесь же даже к кастрюлям не прикасалась, разве что Илью порой брала своими огромными красными ручищами, но ненадолго, и трясла на колене с такой энергией, что Илья пугался.
        Яра не знала, как ей выкручиваться. Не пускать Суповну? Но ведь это квартира Суповны! Лихорадочно начинала перебирать какие-то истории, но прерывалась на полуслове. Суповна слушала всегда с непроницаемым лицом. Даже коротких реплик не выдавала.
        - Может, хоть споете? - безнадежно спрашивала Яра, зная, что Суповна хорошо поет. Суповна сурово шевелила бровями, словно Яра просила ее о какой-то глупости. Петь по заказу Суповна не умела. Пение было продолжением ее души. Это все равно что сказать Пушкину: «Напишите что-нибудь гениальное!» - и ожидать, что он схватит ручку и начнет что-то строчить.
        Но Суповна - это еще полбеды. Пару раз являлся Сухан, живший теперь в ШНыре, подолгу сидел и смотрел на Яру. Как она ходит, убирает в квартире, кормит ребенка. Как ребенок ползает, возится. Как Яра режет картошку и морковь для супа. Просто сидел и таращился с невысказанным удивлением. Ничего не говорил, лишь отвечал на вопросы, но неохотно, односложно и невпопад. Ржавая щетина на щеках превратилась в бороду - снизу густую, а по краям редкую. Проглядывали худые, провалившиеся щеки. Длинный рот с двойным изгибом пугал Яру своим выражением. Когда Сухан улыбался - рот грустил. Когда Сухан грустил - рот мрачно улыбался. И еще очень пугала единственная бровь - вторая была сожжена.
        Яра не могла понять, чего Сухану от нее надо, а спросить не решалась. Он пугал ее своей мрачностью. Яре Сухан чем-то напоминал Родиона, застрявшего в одной какой-то важной для него точке и теперь непрерывно буксовавшего на месте. А сцепление уже подгорало, и резина стиралась.
        Она пожаловалась Улу, но тот понятия не имел, что делать:
        - Чудо былиин! Но ведь он не пристает к тебе?
        - Просто торчит здесь! Я укладываю ребенка - он торчит! Белье на балконе вешаю - опять торчит! Мне что, голову теперь помыть нельзя? Так и ходить грязной, завшивленной… - Яра осеклась, сама испугавшись глупости, которую только что ляпнула. Из нее опять вылезла БаКла, вечно себя драматично жалеющая. Если Сухан пришел пару раз и торчал здесь - то почему сразу завшивленной-то?
        Ул тоже смутно ощутил в Яре БаКлу и крякнул.
        - Ну просто плохо ему… У нас дом - у него дома нет. Что ж тут такого-то? Он шныр! Видела бы ты, как он сквозь защиту проходит! Руку протаскивает - ну просто перетягивание каната! - сказал он.
        Для Ула понятие «шныр» было святым. Если ты шныр и твоя пчела жива - ошибки тут быть не может. Вот и Сухан теперь друг ему и союзник, чего бы Яра ему ни говорила и какими бы вшами его ни пугала.
        Яре опять захотелось швырять чашки и выть. Суповна приходит, Сухан приходит! Замуровали ее в четырех стенах! Свою комнату и кухню она люто ненавидела, хотя комнатка была уютная, и кухня тоже. Чтобы не торчать дома, она брала Илью, забрасывала его в кенгуру или в коляску и часами гуляла по окрестностям Копытова. Это ее успокаивало. Она возвращалась и несколько часов спокойно спала. «Может, мне плохо, потому что толком не устаю и толком не отдыхаю? Надо себя утомлять!»
        Яра ходила пешком до самого Наумова. Перешагивала в лесу через раскисшие от влаги стволы и думала, что люди не взрослеют, не стареют и не вырастают. Просто у них отколупываются иллюзии. В первую очередь те, которые связаны с самим собой. И еще люди грустнеют, быстрее утомляются и становятся раздражительнее. Но потребность в утешении у взрослых такая же, как и у детей.
        Еще Яра думала про себя и про Ула, что примерно через год у отношений начинает отколупываться позолота. Люди устают друг от друга, становятся видны недостатки, которые кажутся с каждым днем все значительнее. Отношения сохраняются только в том случае, если на свет появляется ребенок. Тогда вектор внимания направлен уже не на потрескавшуюся эмаль на зубе и не на растущее брюшко, а на этого ребенка. У них появляется общая программа и общие интересы. Но как же это все скучно! Дети, дети, дети! Можно подумать, что ребенок страхует от расставаний!
        Нередко во время прогулок, чутко подгадывая момент, когда можно покапать на мозги, звонила БаКла, жаловалась и проклинала соседей и ВикСера - самого кошмарного мужа на земле. Начинала, как всегда, вкрадчиво и осторожно, словно нашаривая собеседника. Яра убирала трубку подальше от уха, чтобы не различать отдельных слов. Ей казалось, что в трубке гудит громадный замурованный шмель. «Ж-ж-ж-жжж!» Когда тональность жужжания изменялась, Яра спохватывалась, что БаКлу напрягает тишина. Тогда Яра торопливо подносила трубку ближе и произносила: «Ты уверена? Быть этого не может!» - или что-нибудь в этом духе. И опять начиналось: «Жжжжжж!»
        Уже по тому, как именно жужжала отдаленная от уха трубка, Яра знала, какая сейчас будет пластинка. Бывала пластинка «Жжжж-жж» - равномерная и спокойная жалоба. «Я тебе говорила - ты меня не послушала! Разумеется, зачем бабку слушать! Вы с твоим дедом и матерью всю жизнь планомерно…» Ну и так далее. Спокойный семейный вынос мозга. Бывала пластинка «Жуж-жуж-жуж-жуж!» - словно полотенцем хлещут по воздуху. Это голые эмоции. Соседка зачем-то фотографировала ее электрический счетчик, или на почтовом ящике появилась царапина. Не пытались ли его открыть? Бывала - «Жжжяу, жжжяу», точно диск пилы в чем-то застрял. Это БаКла кого-то ругала, и в процессе ее осеняло, что не все так просто. Порой Яре хотелось посчитать, сколько же у бабушки пластинок. Пять? Семь? Наверное, каждый человек состоит из определенного количества пластинок, тут уж никуда не денешься.
        БаКла всегда находилась во власти либо подозрений, либо сильных желаний. Все, что ей хотелось делать, ей хотелось делать прямо сейчас и немедленно. Иногда часов в семь утра ей желалось, например, купить два здоровенных мешка цемента. Зачем цемент? Почему именно сейчас? Это были все вопросы лишние и БаКлу раздражающие. Да и что ей сказать? Как ее остановить? Как выглядел бы такой разговор? «Успокойся! Это тебя эльбы заставляют метаться, потому что ты не отсекаешь их паутинки!» - «Чего?!» - «Ну, смотри! Любую посещающую тебя мысль ты считаешь своей собственной, а это не так! Часто мысли бывают не наши, а если ты прикармливаешься, то таких становится все больше». - «Э-э-э! Ты вообще о чем?» - «Будет цемент потом годами валяться - ты к нему и не прикоснешься». - «А-а-а! Я, кажется, поняла! Это сумасшедший дед тебя подговорил!» И дальше будет только хуже.
        Если БаКлу просили отложить покупку хотя бы до обеда или предлагали заказать цемент в интернет-магазине, БаКла отказывалась, усматривая в этом подвох. Бросалась вон из дома, сама покупала цемент, тащила его, получая при этом выпадение грыжи, и долго потом лежала в больнице с некрозом кишки, крайне довольная, что все еще раз доказали, какие они гады.
        Сегодня днем из-за звонка БаКлы Яра едва не утопила в ванне Илью: отправилась по ее просьбе смотреть совершенно ненужное расписание электричек, потому что в электричку, где инфекции скачут на бациллах и погоняют вирусами, БаКлу было не загнать даже под дулом автомата. Илья, полусидящий-полулежащий в ванне, сполз и отправился пускать пузыри. Яра сорвалась, наорала на бабушку, успокоила Илью, вытерла его, покормила и уложила. Она была слишком раздражена, чтобы сразу успокоиться, и, кинувшись на кухню, принялась ожесточенно мыть посуду.
        Потом подошла к зеркалу и уткнулась в него лбом. От дыхания отражение в зеркале запотевало, казалось искаженным и чужим. Яра увидела себя такой, какой, быть может, станет через сорок лет.
        «БаКла не всегда была такой! Она была молодой и красивой! - сказала себе Яра. - Возьми себя в руки, тряпка! Если не опомнишься - превратишься в чокнутую, выжившую из ума старуху, которую соседи будут гнать и травить и которая даже не поймет, за что ее гонят и травят, и будет просто горько плакать!»
        Тотчас Яре стало стыдно, что она так скверно подумала о бабушке.
        «Нет, неправда! Никто ее не травит! Она раздражает меня потому, что мы с ней похожи! БаКла еще только тянет это свое «А-а-а…» - а я могу уже предугадать ее речь на час вперед. Потому что во мне сидит такая же БаКла! Ул - это мой ВикСер, только тоже молодой. А я мысленно предаю БаКлу, потому что у меня не хватает на нее терпения!»
        Яра торопливо позвонила БаКле и поговорила с ней так тепло, что БаКла перестала устраивать вселенскую трагедию, и у обеих на сердце стало легче. БаКла даже расплакалась. Она показалась Яре милой и приятной, и обе торопливо закончили разговор раньше, чем успели разочароваться друг в друге и опять поссориться.
        Яра посмотрела на часы. Четыре часа дня. Ул вернется не раньше девяти. Вермишель ему какая-то есть. Если в нее накрошить колбасы и какой-нибудь помидорчик порезать, будет относительно съедобно. Ну и прекрасно! О муже позаботились - теперь можно и о себе! Яра легла на диван рядом с кроваткой Ильи, свернулась клубком и мгновенно отключилась.
        Уже во сне она ощутила, как кто-то вкрадчиво и осторожно протискивается к ней в сознание. Мягкий, лишенный панциря слизняк. Яра попыталась проснуться - не смогла. А еще через какое-то время Яра обнаружила себя стоящей посреди комнаты и долго не могла понять, во сне все происходит или наяву. Она стояла у детской кроватки и зачем-то, сдернув одеяло, укрывала ребенка серым мокрым полотенцем. Илье прикосновения полотенца были неприятны. Он куксился и, краснея, медленно надувался, готовясь к сильному плачу.
        Яра торопливо сдернула полотенце. Оно было влажное, тяжелое. Яра попыталась вспомнить, откуда полотенце вообще взялось, но так и не вспомнила. Предположила, что разгильдяй Ул принес его из ШНыра, постирал и повесил сохнуть на кроватку, а полотенце свалилось.
        Прижимая к себе плачущего ребенка, Яра крупными шагами заходила по комнате. Илья быстро затих, только поскрипывал. Полотенце, от которого она почему-то так и не избавилась, висело у Яры на плече, касаясь головки ребенка. Следом за Ярой металась ее тень, отчего казалось, будто Яра пытается от нее убежать. И действительно, когда Яра доходила до стены, тень на миг отклеивалась, теряя Яру.
        Свет был погашен - горел только фонарь за окном. Внезапно в комнате полыхнуло ало и горячо. Точно кто-то раздвинул на пространстве молнию. Яра испуганно прижала к себе Илью. Из прорези медленно вышагнул Сухан и остановился, озираясь и покачивая литым кулаком палицы, как маятником. Тик-так. Тик-так. Прищуренные глаза Сухана остановились на Яре.
        - Брось его! - приказал он.
        Яра непонимающе смотрела на Сухана.
        - А? - испуганно спросила она.
        - Брось! - настойчиво повторил Сухан и поднял палицу. - Или я могу тебя задеть!
        Яра попятилась:
        - Ребенка не брошу!
        - Ребенка бросать не надо. Брось эльба!
        Полотенце зашевелилось на плече у Яры как живое. Обожгло ей шею. Яра внезапно ощутила вонь, которой не чувствовала прежде. Взвизгнув, она швырнула полотенце на пол, и оно неуклюже поползло, пытаясь забиться под холодильник. Полотенце ползло и одновременно выцветало, из серого становясь прозрачным. Но полностью спрятаться не успело: Сухан шагнул к нему и, скривив рот, стал наносить удары палицей. Единственная его бровь сердито двигалась. Удары он наносил тычковые, не сильные, но частые, словно толок что-то в ступке. Полотенце зашипело и попыталось обвить палицу. Потом опало и провисло. И только тогда Сухан перестал его бить.
        Прислонив палицу к стене, он потащил Яру в ванную, включил воду и долго тер ей лицо и шею, раз за разом намыливая их. Скреб так яростно, что буквально сдирал с Яры кожу. Яра сопротивлялась, но вяло. Руки у Сухана были будто из жесткого дерева.
        - Под кожу не должно было просочиться! Это ж надо было додуматься: так с ним ходить! Вонь жуткая, прямо выворачивает! - сказал он наконец, отпуская ее.
        Яра и сама понемногу начинала ощущать вонь. Запах был знакомый - запах болота, - и в сравнении с ним запах любых прокисших тряпок показался бы духами. Яра кинулась отмывать Илью. Тот, напуганный, зашелся криком. Кое-как Яре удалось успокоить его и переодеть.
        Сухан стоял рядом и вертел в руке выпуклое стеклышко, напоминающее донышко зеленой бутылки. Через это стеклышко он посмотрел на Яру, потом на Илью и нахмурился. Теперь он смотрел только на Илью.
        - Скверно… - произнес он отрывисто.
        - Чего «скверно»? - напряглась Яра. - Как ты вообще здесь оказался?
        - Мне не понравилось, как ты вела себя в последние дни. Я стал к тебе присматриваться и убедился, что тебя выпасают. Но кто? Маги из форта Белдо?
        - Невозможно. Здесь у подъезда сильные отсекающие закладки! - сказала Яра.
        - Они выпасали тебя издали, из одного из соседних домов. У Белдо был сильный телепат. До сегодняшнего вечера.
        Яра не сразу поняла значение этого «был».
        - Да, я нашел его, но слишком поздно. Он долго размывал твое сознание и заставил тебя протащить в дом упрощенного эльба.
        - Полотенце?
        - Я уж не знаю, чем он тебе представлялся. Упрощенные эльбы очень живучи и неплохо маскируются под всякие тряпки. А про защиту я не знаю… Но, как видишь, не сработала.
        - И зачем меня заставили притащить сюда эльба? - начиная всерьез нервничать, спросила Яра.
        Сухан в зеленое стеклышко повторно взглянул на Илью, после чего протянул стеклышко Яре.
        - Только не нервничай! - предупредил он. - Тут такое дело… Сама ты чистая. А вот Илье ты, похоже, подселила личинку!
        Яра закрыла глаза.
        - Что я сделала? - спросила она. Голос звучал как со стороны. Она говорила, а сама находилась не в теле, а где-то рядом.
        - Инкубатором его сделала. В этом и состояла цель того телепата… Эх, отыскать бы мне его на денек пораньше! Но он забился на чердаке в щель между трубами и не вылезал оттуда ни днем, ни ночью. Я обнаружил его, только когда он прыгнул мне на плечи.
        - Нельзя подселить личинку эльба, если сам человек не согласен! - упрямо заявила Яра. Она схватилась за это как за соломинку. - Нельзя! Нельзя!
        - Боюсь, что можно, - ответил Сухан и, чуть помедлив, жестко добавил: - Тем более если эльба подселяет мать. Тут защиты, конечно, никакой!
        Яра, вспыхнув, схватила ребенка и кинулась к дверям. Сухан едва успел ее схватить:
        - Стой! Куда ты?!
        - Пусти! К охранной закладке. Выжгу эту личинку к хмырям собачьим!
        - Нельзя!
        - Почему нельзя? Еще как можно! - Яра опять рванулась, но Сухан ее не отпускал:
        - Они предусмотрели, что ты захочешь так сделать. С некоторыми инкубаторами такое действительно прокатывает… Афанасий дважды выжигал личинку у Гули, и другие случаи были. Но это особый эльб и особая личинка. Видишь, он даже через защиту прошел. Если выжечь его личинку - ребенок погибнет.
        Яра дернула плечом, избавляясь от руки Сухана:
        - Я поняла. И что делать?
        - Посоветуйся с мужем и с Кавалерией! Но к охранной закладке пока не суйся!
        На Ула, вызванного Ярой через кентавра и телепортировавшегося прямо на середину комнаты, обрушился такой шквал эмоций, что БаКла покраснела бы от удовольствия. Ул обвинялся совершенно во всем, что произошло в мире сразу после его рождения. Сухан глазам своим не верил! Яра всегда казалась ему такой нежной и мирной! Само олицетворение домашнего уюта! Ул же только стоял, повторял: «Эх!» и «Чудо былиин!» - и прижимал к себе Яру, как большой плюшевый медведь царапучую кошку. Куртка Ула пахла конским потом. Рукава были измазаны глиной. К локтю прилип большой лист - по всему видно, недавно из нырка.
        Кавалерия пришла через двадцать минут. Тепло одетая, она походила на маленький бочонок. Стояла в коридоре, смотрела на Яру совиными глазами и никаких чувств не выражала. Спросила: «Ну? Что тут у вас опять стряслось?» - выслушала ответ, погладила Яру по руке и поинтересовалась, есть ли в этом доме вообще чай. В присутствии Кавалерии Яра взяла себя в руки, и ее визгливый голос мгновенно приобрел настолько вменяемые интонации, что Сухан крякнул еще раз. Он не успевал удивляться преображениям Яры. Спокойно говорит с Кавалерией - и при этом не забывает изредка зыркать на Ула в стиле «А тебя я не простила!».
        А ведь Сухан временами был почти влюблен в Яру. Не то чтобы это была настоящая любовь - но тревожная зависть к тому, что со стороны представлялось чужим счастьем и домашним уютом. Типа, у меня все криво, а у кого-то хорошо. Теперь же это чувство стремительно рассеивалось, чему Сухан был втайне рад.
        Лехур явился вскоре после полуночи. Ул и Кавалерия ждали его у подъезда. Взъерошенный и недовольный, Лехур вылез из своей маленькой машинки, закрыл ее и, потрогав дверь, убедился, что замок заблокировался. Он почти два часа тащился по шоссе, и дальнобойщики слепили его фарами.
        - Ты хотя бы в курсе, что сейчас ночь? - поинтересовался он у Кавалерии.
        Проверяя верность его утверждения, Кавалерия посмотрела на небо.
        - Пять баллов! А я-то все думаю: как это называется? - колко отозвалась она. - Но, увы, работать приходится не ночью или днем, а когда есть работа.
        Лехур усмехнулся:
        - Как у вас дела? Опять из рук вон хорошо?
        - Из рук вон прекрасно. Идем.
        Лехур выслушал Яру и Сухана. Не перебивал и вопросы стал задавать не раньше, чем Яра и Сухан замолчали. Вопросов у него было не очень много, но все по сути. В Лехуре сказывался врач, который одним вопросом мысленно отсекает сразу несколько возможных диагнозов.
        Он забрал у Сухана зеленое стеклышко и долго разглядывал в него то, что медлительно шевелилось у младенца в груди.
        - Да, личинка глубинного эльба… - признал он. - Правильно сделали, что не выжгли ее закладкой. Она не такая, как у инкубаторов. Видите эту синюю дрянь? Это ее внутренности. Они как яд. Прикончить личинку мы сможем, но если стенка личинки лопнет, эта муть распространится.
        - А если операцию сделать?
        - Бесполезно. Личинка удерет от нас по артериям. Эти мелкие твари, как крысы в норах, - всегда настороже!
        Яра пошатнулась, пытаясь нашарить стену. Ей почудилось, что внутри у нее карусель. И карусель эта медленно вращается. Мелькнули книжный шкаф, коридор, дверь со стоящим рядом Суханом. Опять книжный шкаф, опять Сухан. Мир ускорялся. Лехур подхватил ее и усадил на диван.
        - Ты для меня тяжеловата, чтоб тебя вот так вот ловить! Сядь сюда и сиди! - велел он. - Илья у тебя особый ребенок. Расти в нем быстро личинка не сможет. Время у нас есть.
        - Время на что?
        - Время подумать и не пороть горячку!
        А еще через два дня, когда Ул пересекал автобусную площадь, ему посигналила серая машина. Ул увидел круглое лицо Ларри.
        - Привет! - сказал Ларри своим мягким голосом, дышащим одесской набережной. - Поговорим?
        Ул повернулся и пошел прочь. Серая машина медленно ехала за ним. Метров через пятьдесят Ул остановился. Машина тоже остановилась. Ул обошел машину и дернул ручку двери, собираясь сесть рядом с Ларри. Дверь оказалась заблокированной.
        - Нет, - сказал Ларри, немного опустив стекло. - Извини! У меня неприятное поручение, и я не хочу, чтобы ты мне врезал. Сам понимаешь: я просто посредник. И так всю жизнь. Вертишься как белка в колесе…
        - Чего надо? - спросил Ул.
        - Держишь себя в руках? - уточнил Ларри. - Ну смотри, ты обещал… Гай слышал, что у тебя сложности с ребенком. Заболел он там или что-то такое. Короче, Гай сможет тебе помочь, но ему нужна от тебя услуга. Как созреешь - ты знаешь, как меня найти. Или можешь сразу к Гаю… Тут мой процент, сам понимаешь, не предусмотрен!
        Ул еще не совсем осмыслил сказанное, и гнев еще только созревал в нем, а серая машина уже взревела, рванулась и унеслась, оставив на асфальте черную пробуксовку шин. Ларри всегда предпочитал неприметные машины и форсированные двигатели. Так оно как-то побезопаснее будет.
        Глава девятая. Банка с медузой
        - Я не понимаю: почему его в рай, а меня в ад? За что? Я же старался, барахтался! Я же и сейчас лучше его! Мы оборвались в одном лифте! В одном! И я знал его все эти годы! Редкостный гад был!
        - Тут многое зависит от направления движения души в самый последний момент. Он, когда оборвался в лифте, пожалел тебя. А ты его, как видишь, нет.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Дул пронизывающий ветер. Подняв ворот куртки, Витяра стоял на краю бетонной плотины. Верхняя четверть одного уха была у него срезана ведьмарским болтом. Рана затянулась, пластыри сняли, и обнаружилось, что слоновьей своей сущности Витяра нисколько не утратил. В конце концов, и слоны нередко теряют части ушей в результате неблагоприятных жизненных событий. Косясь в сторону будки охраны, рядом с которой тлела сигарета гробящего свое здоровье сторожа, Витяра бросал в воду камешки. Один, второй, третий. Через некоторое время ему показалось, что он бросает не там. Стал отходить в сторону - и тут на поверхность поднялся большой пузырь воздуха. Вслед за пузырем вынырнула круглая, с тройным подбородком капельмейстерская морда. Огляделась и, обнаружив, что в руках у Витяры нет рыбы, обиженно фыркнула.
        - Бот ты буся! Бривет, Абфибрахий! - поздоровался Витяра.
        Он был простужен и гнусавил, смешивая звуки. Опять у него в комнате поселились пауки Боба, Балера и Бася, которых он кормил «бухами». «От ты дуся!» стала «бот ты бусей!», а вместо «просто-навсего» он говорил «бросто-дабсего».
        Морда скрылась, и тотчас вслед за ней из водохранилища появилась голова светловолосой русалки. В ушах поблескивали сережки с голубым камнем. Скользя по заросшему водорослями краю, русалка выбралась на бетонную плотину. Она была в гидрокостюме и ластах. Витяра поцеловал ее в пахнущие тиной волосы.
        - Сторож тебя де трогает? - спросил Витяра.
        - Теперь уже нет, - сказала Оля. - Он три раза вызывал водолазов. Мол, тут девушка какая-то плавает, выныривает раз в час, а ночью посреди водохранилища играет на трубе. Меня искали, но ни разу не нашли. Да где им меня найти, когда их аквалангисты, как жуки ползают! В третий раз водолазы, чтобы сюда не ехать, вызвали ему психиатрическую «Скорую». Мол, там у мужика русалки на трубах играют. Не посмотрите, с ним все хорошо? Теперь он меня в упор не замечает. Я с ним здороваюсь - он отворачивается. На трубе играю - не реагирует.
        - А где ты трубу бзяла? - спросил Витяра.
        Оля махнула рукой в сторону пересекающего водохранилища моста.
        - Нашла. Там вечно что-то бросают… То обручальные кольца, то цепочки. Один раз выбросили пистолет! Но больше всего, конечно, мелочи… Просто дождь из монет, особенно если день солнечный и много туристических автобусов. Всем почему-то хочется вернуться туда, где с моста бросают медные трубы, кольца и пистолеты! Погоди, я сейчас!
        Оля нырнула, исчезнув в густом рогозе, который вечно путают с камышом, и несколько минут спустя появилась уже со стороны берега. Она была в теплой куртке и в шапке. На зеленоватую, в холодных неприветливых бликах воду посматривала хмуро и недоверчиво. Невозможно было поверить, что это та самая девушка, которая недавно вылезла из холодного подмосковного водохранилища.
        - Пойдем есть шоколад! - сказала она.
        Через четверть часа они уже были в магазинчике. За шоколад Оля расплачивалась монетами, которых у нее было очень много - целая банка. Витяра понимающе посмеивался - спасибо туристам. Магазин представлял собой сдвоенный строительный вагончик, стоящий на разветвлении шоссе. Они еще полчаса побродили, после чего Оля начала беспокоиться, что оставила Амфибрахия одного, и опять повернула к водохранилищу.
        - Бы как дребдие греки! - сказал Витяра. - Про греков, бот ты буся, гоборили, что оди как лягушки расселяются бдоль боря. А бы всегда гуляеб бокруг бодохрадилищ!
        - Ну да, - кивнула Оля. - Тут уж ничего не поделаешь. Связался с девушкой-водолазом - так водолазь!.. Да, кстати! Я нашла себе комнатку для зимовки! У одной бабульки! У меня отличный адрес: поселок Водопроводное, улица Водоканальная, дом один.
        - Яркое дазбадие! Захочешь - так бросто-дабсего де забудешь! - сказал Витяра.
        - Название как название! В Водопроводном жили строители, возводящие дамбу. Стройка века. В нем все улицы на водопроводную тему. Есть даже Влажный переулок.
        - А-а! - сказал Витяра.
        - Бот тебе и «а»! Бот ты буся! - передразнила Оля и, пальцем ткнув его в нос, шагнула в рогоз, где у нее был надежно припрятан гидрокостюм, который она нежно называла «гидрик» либо, когда злилась, «гидра».
        Витяра же побрел в ШНыр. От поселка Водопроводное ему надо было пройти до станции, а дальше обычно, через поле.

* * *
        Витяра понятия не имел, что в полукилометре по раскисшей полевой дороге тащился разрисованный микроавтобус. За рулем сидел чернобородый краснолицый мужчина, похожий на цыгана. Позади него дремал нахохлившийся старичок, поджавший ноги и подложивший под голову подушечку.
        Напротив старичка между двух энергичных женщин помещался невероятно круглый человечек, похожий на два слипшихся мыльных пузыря. Человечек этот был Шукша - лучший из уцелевших телепатов-ведьмарей. В руках у круглого человека находились ложка и банка с вареньем. Шукша зачерпывал ложкой варенье и ел, но не лакомился, а ел серьезно, без всякого выражения радости на лице. Мозг его потреблял огромное количество сахара.
        - Ты ведешь его? Не потерял? - озабоченно спрашивала Млада.
        - Нет, - отвечал Шукша, и еще одна ложка варенья исчезала у него во рту.
        - Где он сейчас?
        Шукша показал направление ложкой.
        - У Водопроводного?
        Ложка Шукши сделала неопределенное движение. Названий он не запоминал. Его задача была подвести Витяру к назначенному дому и немного усилить собственное желание Витяры выполнить определенные действия. Со своей задачей он справится - тут главное, чтобы расстояние между Шукшей и Витярой было не слишком большим. Чем оно больше - тем сильнее рассеиваются мозговые волны.
        Автобус забуксовал в грязи. Млада и Влада, объединившись, принялись в два голоса ругать Птаха. Птах не выдержал. Он вылез из автобуса и забегал, размахивая руками. Птаху было досадно, что его - профессионала до мозга костей - заставили делать то, что изначально было обречено на провал: съехать с асфальта на убитую грунтовку. Теперь же еще и назначили виноватым.
        Млада и Влада вытащили микроавтобус магией, но через двадцать метров он застрял опять. От дальнейших попыток Млада и Влада отказались. Псиоса на магию уходила целая куча - а ведь все за свой счет. Будить Белдо они не решились - спросонья старичок отличался особенной злобностью.
        Делать было нечего. Птах пешком отправился искать трактор, а Млада с Владой пошли по перекопанному полю, таща за собой коротконогого Шукшу. Им важно было, чтобы Шукша не потерял с Витярой контакт. По дороге обнаружилось, что у Шукши опустела банка с вареньем. Телепат начал истерить. Без сахара он не мог, его мозг пожирал сам себя. Истерящий Шукша распространял во все стороны такие волны дискомфорта, тревоги и страха, что Млада и Влада не могли устоять на ногах и то и дело падали. Против Шукши не помогали никакие блокировки, да еще на таком расстоянии.
        - Жди здесь!
        Оставив Владу в поле с Шукшей, Млада бросилась к ближайшему магазинчику и начала спешно сгребать с полок джемы. Сгребала она их в железное ведро, которое тоже купила. Вернулась к Шукше. Влада была уже никакая. Сидела на земле, хихикала и грызла свеклу, покрытую жидкой грязью.
        - Наш украинский буряк - не то что ваша москальская свекла! - сказала она Младе и принялась безудержно ржать. Она ржала и плакала, плакала и ржала. Все ясно. Эмоциональной волной накрыло.
        Млада торопливо выдавила в рот Шукше две мягкие упаковки джема. Владе же надела на голову ведро, чтобы ослабить действие мозговых волн телепата. Влада постепенно перестала сравнивать свеклу и буряк и резво вскочила на ноги.
        Вдвоем «вороны» подхватили телепата под руки и побежали с ним к Водопроводному. Витяра успел уйти довольно далеко. Надо было как можно скорее сократить расстояние. Млада и Влада понеслись наперерез и затащили Шукшу на холм. Успели. Витяра, практически миновавший перекресток, остановился и задумался. Прямо шла широкая и ясная дорога к станции. Дорога слева вела, вероятно, туда же, но она была какая-то узкая и кривая.
        Витяре стало вдруг очень жалко эту узкую и кривую дорогу. По ней же никто не ходит! Никому она не нужна! Несколько секунд он колебался, а потом повернул на левую дорогу. Он шел и не замечал, что дорога все сильнее заваливается в сторону. Неожиданно для себя Витяра оказался в заброшенной части поселка. Дома здесь стояли гнилые, с пустыми окнами.
        На одном из участков росла развесистая яблоня. На ее ветке Витяра увидел крупное яблоко. Его легко можно было достать с земли. Витяра огляделся и протиснулся между калиткой и отвалившимся от нее забором. Он почти сорвал яблоко, когда внимание его привлекла банка от кабачковой икры. С виду банка была пустой, но с уцелевшей крышкой.
        Витяру поразило несоответствие между сохранностью крышки и запущенностью банки. Он поднял банку - и его сразу захлестнуло множество желаний. Желания были противоречивые, быстро сменяющие друг друга. В пустой и грязной банке он увидел одновременно и прекрасную девушку, и кусок ветчины, и беговой браслет, и пачку денег, скрепленную медицинской резинкой. Все эти предметы проносились один за другим очень быстро, будто кто-то проверял его отклик, и сразу исчезали. Правда, ощущалась в этих предметах и какая-то неправильность. Так, у красивой девушки вместо волос были ежиные колючки, на купюрах нули и единицы были переставлены местами, а ветчина подозрительно шевелилась. Но все мелькало так быстро, что и сама неправильность сходила с рук.
        «Тут нет отвердевающего пластика для фигурок», - рассеянно подумал Витяра. Около месяца назад он увидел его в магазине для художников, но пожадничал покупать из-за высокой цены.
        Когда Витяра думал, он не гнусавил. И заики думают не заикаясь. Мысли вообще не нужны слова. Мы можем думать о какой-то вещи, не помня, как она называется. Мысль скачет как стремительная кавалерия, и лишь потом, с большим отрывом, ее догоняет медлительная пехота слов.
        Спустя секунду Витяра обнаружил, что и заветный пластик в банке есть! И именно такой, как он видел в магазине.
        «Минуту! Упаковка была зеленой! Я еще удивился, чего они такую зеленую сделали!» - спохватился Витяра - и сразу же упаковка сделалась зеленой.
        Но Витяра уже был настороже. Он торопливо выпустил банку. Упав на мягкую землю, банка не разбилась. Присев на корточки, Витяра заглянул через стекло. На дне банки копошилась маленькая медуза. Верхние покровы ее тела напоминали старый бинт. Медуза пыталась залезть по стеклу, но срывалась.
        «Маленький эльб! - сообразил Витяра. - Интересно, кто его сюда засунул? Неужели он думает, что я куплюсь на его дешевые приманки?»
        Он занес ногу, чтобы пинком отправить банку в канаву. Личинка заметалась внутри, складываясь то в кривые машинки, то в перстни с алмазами. Она явно не знала, что ей делать, и паниковала. Было в ней что-то жалкое, потерявшееся.
        Сам не зная зачем, Витяра поднял банку, обошел полуразрушенный дом со стороны двора и присел на крыльцо. Немного посидел. Затем встал, сорвал с ветки яблоко и снова вернулся на крыльцо. Краска с перил облезла и висела белыми хлопьями. Держа банку на коленях, Витяра вгляделся в эльба. Тот еще некоторое время безнадежно завлекал. Он был как бомж, который подходит к вам у магазина и, клянча денег, начинает нести пургу, что он бывший десантник-спецназовец или тайный миллионер, а у самого трясутся руки, и глаза смотрят жалко и искательно, отыскивая хоть каплю сострадания.
        Витяра грыз яблоко, смотрел на эльба и мрачно думал, что скоро тот умрет от голода. Слишком ослабел, не получил первой добычи. Через месяц в банке будет мертвая тряпочка. Даже не тряпочка, а так… Перхоть какая-то. И кто его в банку-то сунул? Не могли раздавить? Это было бы гуманнее.
        Эльб жалобно шевельнулся в банке и через стекло коснулся его ладони своим маленьким щупальцем.
        «Хочет немного посидеть на моей руке и погреться биением пульса! - догадался Витяра. - От ты дуся! Да что с ним делать? Пустить его на руку - он усилится и просто-навсего меня уничтожит. Но он ведь такой жалкий!»
        Витяра опять откусил от яблока. В яблоке таилась белая гусеничка с черной головкой. Недовольно уставившись на Витяру, который только что едва не отгрыз ей голову, гусеничка спряталась в уцелевшую часть яблока. Витяра осторожно положил яблоко на крыльцо.
        «Вот так все и будет! - продолжал думать Витяра. - Для эльба я такое же яблоко, такая же пища! И глупо требовать у гусеницы, чтобы она оставила яблоко в покое».
        Эльб продолжал жалобно подрагивать в банке. Он больше не пытался ничем прикидываться, а только тосковал и грустил.
        «Что же мне делать? Может, разбить банку - и пусть ползет куда хочет? Да нет, тут поселок… Заберется в какой-нибудь дом, а там люди…» - соображал Витяра.
        Дальше произошло короткое выпадение времени, после которого Витяра обнаружил, что сидит на крыльце, прижав к груди банку с эльбом, и покачивается взад и вперед, будто утешает ребенка. Стекло банки было целое, но эльб заметно оживился. Витяра зашел в заброшенный дом. В прихожей полы прогнили, но сверху все еще были покрыты линолеумом. Витяра шел по нему как по тонкому льду. В бывшей кухне он нашел шкафчик, облепленный переводными картинками, и спрятал банку с эльбм в него. Затем захлопнул дверцу шкафчика и торопливо вышел.
        Млада и Влада вернулись к автобусу. Шукша уже съел все джемы и теперь скулил, спеша добраться до автобуса, где у него были запасы варенья. Птах, отправившийся искать трактор, был еще где-то в пути. Белдо проснулся и хлопал глазами, как сова.
        - Ну как? - спросил он.
        - Вроде клюнул! Но я грязный! Я устал! - капризно отозвался Шукша, вкатывая свое круглое тело в автобус.
        Дионисий Тигранович потрепал телепата по щечке.
        - Гай будет рад!.. Но что делать, когда Витяра будет в ШНыре? Ты сможешь к его мыслям пробиться? Допустим, мы подкатим тебя к их защите?
        Шукша дернулся от боли и едва не перелетел через стенку сиденья. Таково свойство телепатов высшего уровня: они настолько слиты с тем, что представляют, что мысль становится для них новой реальностью. Стоит им слишком живо представить, например, огонь - как на теле у них могут появиться ожоги.
        - Я почему-то так и думал! - сказал Белдо. - Значит, поищем кого-то, кто ночует сегодня не в ШНыре и кто протащит для нас через шныровскую ограду усиливающий камешек.
        - Зачем? - спросила Млада.
        - Шукша будет транслировать свои мысли через этот камень. Весь гнев защиты обрушится на камень, а уж он-то к шныровской защите устойчив, потому что он просто камень.
        Глава десятая. Третий сон Макара
        Короче, дело такое. Надо взять популярного актера и заставить его притвориться человеком.
        Штопочка
        Макар в тот день ночевал в Москве у бабушки. Подъезд пропах супом, рамы на лестницах не закрывались, и ступени были исшарканы до безобразия. Зато батареи были покрашены очень пестренько, а домофон внизу новый и с такой огромной камерой, что заглядывал тебе в самую душу.
        Бабушка стала маленькой и кругленькой. Макар сидел на кухне, которая тоже стала маленькой, и хвастался, как он хорошо учится и работает, как его все уважают и какой он незаменимый. Слово «ШНыр» старался не произносить, а если иногда и произносил - знал, что все равно бабушка не запомнит. Можно сказать хоть сто раз «ШНыр, ШНыр, ШНыр», а потом развлекаться странными ответами бабушки, которой каждый раз померещится что-то свое.
        Бабушка радовалась, кормила Макара, хлопотала, но посматривала на него с затаенным вопросом. Причем чем больше он хорохорился, тем меньше у нее во взгляде было доверия. Так смотрят женщины, когда при них кто-то говорит, что он «завязал» и что вот сейчас в последний раз, а потом ни-ни!
        После ужина Макар некоторое время посидел у себя в комнате. Нашел в компьютере музыку, включил. Порылся в старых вещах. Заглянул в ящик стола. Случайно наткнулся на тетрадку со вклеенными газетными и журнальными вырезками. Была у него когда-то тетрадка, куда он собирал поразившие его объявления и фотографии качков из журналов. Макар пролистал тетрадь. Из нее выпорхнуло объявление, отвердевшее от старого клея: «Преступление месяца. Безногий человек на инвалидной коляске подъехал к двум спортсменам в районе станции метро «Тульская» и, угрожая словами, отнял у них планшет».
        Макар усмехнулся, вспомнив, что это объявление было у него наклеено в рубрике «Герои». В ящике стола обнаружился телефон, который он стащил лет двенадцать назад. Это была едва ли не первая его кража, нелепая и непродуманная. На спортивной площадке кто-то уронил дешевый кнопочный телефончик. Маленький Макар схватил его, сунул в карман и убежал домой. Телефон долго возмущенно трезвонил - раз, наверное, сто подряд, а Макар только зажимал пальцами уши. Был маленький и понятия не имел, что телефон можно отключить и вытащить из него карту. Спрятал его под диван. Постепенно телефон перестал звонить, разрядился и умер. Никогда в жизни Макар его больше не заряжал. У него и зарядника такого не было.
        Макар подержал телефон на ладони, покачал головой и опять убрал в стол. Лег на узкий диван и уснул. Через некоторое время в комнату осторожно заглянула бабушка. Укрыла внука, не зная, как выключить компьютер, вытащила из розетки питание колонок и ушла.
        Снаружи к дому тихо подъехал микроавтобус. Остановился поодаль, у жестяной загородки мусорника. Встал криво, практически воткнулся в бровку. Водительская дверь распахнулась, и из автобуса мешком вывалился Птах. Борода торчала мочалкой. Птах плакал, смеялся, рвал на себе одежду и бодал землю. Трудно было поверить, что в таком состоянии он вообще смог довести машину до места.
        Из автобуса выбрались Млада и Влада, под локти выволокли скулящего Шукшу. Шукша переел варенья и, страдая от рези в животе, разливал волны ненависти. От этих волн все вокруг ругалось и кипело. Сцепились и покатились по земле двое каких-то случайно проходивших мимо мужичков. В окне первого этажа за синенькими занавесками послышался вопль «Ты мне жизнь загубил!» - и прямо через стекло вылетела скороварка.
        Млада и Влада держались с трудом. Уже несколько раз они кидались друг на друга, но в последний момент брали себя в руки.
        - Не смотри в мою сторону! - шипела Млада.
        - А ты не дыши в мою сторону! - отвечала ей Влада.
        - А ты не разговаривай со мной! Кто накормил дурня прокисшим вареньем?!
        - А откуда я знала? Стояло себе на полке! - огрызнулась Влада.
        - А Дионисий-то с нами не поехал! Понял, куда ветер дует… Ладно, кати толстяка!
        В середине двора было непонятное спортивное сооружение. Оно напоминало отчасти парусник, отчасти качели, отчасти детскую горку. Млада и Влада водрузили Шукшу на нос парусника и вымазанной в варенье ложкой указали ему на одно из верхних окон. Шукша заупрямился, не желая трудиться, но Млада и Влада были такие сердитые, что он побоялся, что той же ложкой его и побьют. Тем более что ложка была длинная, чтобы дотягиваться до дна банки.
        - Он спит! - заявил Шукша.
        - Вот и чудно! - сказала Млада. - Что такое сон? Это когда человек ведет себя подлее, чем наяву. Наяву может удержаться от какого-то сомнительного дела, а во сне нет. Во сне он лишен воли. Он твой.
        Шукша что-то забормотал.
        - Работай! - повторила Влада и больно ущипнула Шукшу за ухо. Млада, подпрыгнув, ущипнула телепата за другое ухо.
        Такая солидарность вечно ссорящихся ведьмочек устрашила Шукшу. Он заскулил и начал трудиться. Макар во сне поджал колени к груди. Ему приснилось, будто кто-то настойчиво закричал ему в ухо:
        - Собирайся, герой, и потопали!
        - Куда? - сквозь сон спросил Макар.
        - Кузепычу бесплатно отдали десять тонн моркови! Морковь ждет нас на же-дэ вокзале. Но надо погрузить ее ночью, предварительно связав сторожа!
        Макар, не желая просыпаться, лягнул кого-то ногой. Не подходите к спящему зайцу: он умеет бегаццо, лягаццо, кусаццо и бодаццо ушами! Будящий отлетел, и Макар понял, что это Кирюша. Кирюша бросился на Макара и укусил его за палец.
        - Кусаться?! Дерись, как мужчина! - заорал на него Макар.
        - Здрасьте! - спокойно ответил Кирюша. - Про львов слышал? Символ мужества, а грызутся так, что мама не горюй! У меня ручки слабые, но зубы сильные!
        Макар попытался пнуть Кирюшу еще раз, но рядом выросла Лена. На ее нерпи сидел живой лев.
        - А ну успокоился! Руки прочь от моего Кирюши! - предупредила она.
        С Леной Макар связываться не рискнул и от Кирюши отстал, хоть и пригрозил:
        - Бойся меня, подлый мелкий гадик!
        - Запросто! - пообещал Кирюша. - И вообще: что плохого в укусе? Что такое, по-твоему, поцелуй, как не смягченный игровой укус? Мол, мог загрызть, а не загрыз! Нежность, однако!
        Не успел Макар до конца осмыслить такой бред, как лев с нерпи Лены прыгнул на него, и ему пришлось спешно удирать. Во сне он несся через парк. Увидел какой-то сарай. Спрятался в нем. Лев остался снаружи и, сделавшись для сна маловажным, исчез. Макар поднялся на ноги и стал с интересом осматриваться, горя желанием выяснить, что прячут в этом запертом сарае. Увидел серый камень, покрытый шевелящимися наростами. И почему-то, хотя камень выглядел жутковато, Макар стал приближаться к нему. За спиной у него кто-то строго кашлянул. Перед Макаром стояла решительная женщина в очках-половинках и держала в руках рычащую собачку.
        - А, вот и вы, голубчики! - укоризненно произнесла женщина, отчего-то обращаясь к Макару во множественном числе.
        Во сне Макар не узнал Кавалерию, как узнал Кирюшу и Лену. Ему захотелось украсть обросший камень. Он казался ему дороже всех золотых слитков мира. А женщина мешала. Ну ничего! Сейчас он схватит камень и рванет к забору. Пусть его ищут в лесу хоть три недели. Он и сам сможет днем приехать и помочь себя поискать.
        Макар собрался метнуться и, если потребуется, смести женщину с дороги, но она внезапно повернулась, захлопнула дверь и закрыла ее на ключ. Макар засопел. Теперь, чтобы освободиться, нужно выкручивать ей руки, слушать визг, ну и так далее. Этого Макар не любил. И решил сыграть на жалости. Эдак понадрывнее, поистеричнее. Такие дамы с собачками всегда сердобольны. Мгновенно подредактировав сон, Макар схватил с пола рюкзак, которого секунду назад и рядом тут не было, рванул горловину, тряхнул. Хлынули консервы, баранки. Выкатились котлеты в банке.
        - Я взял только хавчик! Три дня ничего не жрал! У меня отец в тюрьме, а сидит он потому, что мою мать убили, а он за нее отомстил! - крикнул Макар так отчаянно, что даже поверил сам себе.
        Дама прошла мимо Макара и, придерживая очки, брезгливо на него посмотрела. В ушах у нее были серьги - маленькие опаловые ромбики.
        - Просто на будущее, - доброжелательно посоветовала она. - Когда врете, молодой человек, не надо так настойчиво пялиться собеседнику в переносицу. Это выглядит омерзительно! Натуральная цыганщина!
        - Ну да, я все наврал! Мать знать меня не хочет. Бабка меня боится! А знаете почему? Я обокрал соседа, а она ползала перед ним на коленях, чтобы он меня не сдал! Он меня не сдал, а я ему дверь за это поджег! - опять крикнул Макар. Он бросился на женщину, а что было дальше - не понял и сам.
        Мир перевернулся. Мелькнули опрокинутые стеллажи. Макар обнаружил, что лежит на холодном полу метрах в шести от дамочки. И у нее на нерпи сидит тот самый лев. Макар сел. Потряс головой. Дамочка же аккуратно отцепила от связки ключей один и бросила его Макару.
        - Не хочешь быть шныром? Хочешь взять этот камень? Прекрасно! Держи! - сказала она.
        Макар схватил камень и метнулся к двери. Торопливо вставил ключ. Оказалось, не той стороной. Ключ вошел на три четверти и застрял. Макар торопливо вставил его по-другому. Дверь открылась. Его вспотевшее лицо обдуло холодной струйкой сквозняка. Макар увидел серый длинный забор и за ним лес. Был тот предрассветный час, когда все, на что смотришь, выбеливается. В такие минуты кажется, что внешнего света как такового не существует, а все предметы светятся изнутри.
        Макар обернулся. Женщина без сочувствия наблюдала за ним.
        - В тот момент, когда ты перешагнешь порог, ты перестанешь быть шныром! - предупредила она. - Посмотри на камень! И вот за это ты себя продаешь!
        Макар увидел липкую, отвратительно пахнущую дрянь, запустившую щупальца ему в тело и в мозг. Он рванулся, с болью вытащил из себя щупальца, швырнул камень на землю - и… проснулся, пробкой вылетев из своего сна.
        Во дворе Шукша мешком свалился с носа парусника. Он лежал на земле и копошился, как жаба.
        - Не получится! - пискляво выговорил он. - Если он во сне отказался его брать, не возьмет и наяву! У меня башка болит! Варенья хочу! Варенья! Умираю!
        Млада и Влада поволокли Шукшу к автобусу. По дороге Млада связалась с Белдо. К ее удивлению, старичок воспринял неудачу спокойно.
        - Вы старались, девочки! Я говорю: результата нет - тоже результат!.. - похвалил он.
        Млада стояла на цыпочках, держа телефон так, чтобы слышно было обеим. Когда Дионисий это сказал, она быстро оглянулась на Владу. Та только руками развела.
        - Ах, девочки, как смешна жизнь! - продолжал Белдо. - Взять того же Макара! Жулик, хвастун! Оставь на столе банку с мелочью - он мелочь отсыплет в карман. «Это был не я! Свидетели есть? Видеофиксация есть? Все, в пролете!» И этот вот тип не продался нам даже во сне!.. А хороших шныров к нам перебежало два вагона! Да что там два - двадцать два!
        Млада, что-то учуяв, быстро уставилась на Владу.
        - Да-а! - хихикнул Белдо. - Не хочет Макар - и не надо! На коленях умолять не будем. Жизнь длинная, где-нибудь еще споткнется… Есть у меня на примете другой человечек! Венд, герой, а усиливающий камень протащит как миленький!
        Глава одиннадцатая. Фляжка с крышкой на цепочке
        Человеку хочется больше любви и внимания. Возможно, он действительно получает его меньше, чем заслуживает. Он начинает капризничать. Совсем чуть-чуть, едва заметно. Окружающие замечают эти капризы, начинают втайне посмеиваться. Человек ощущает себя обиженным. Начинает капризничать еще сильнее - и еще меньше получает внимания и любви. Когда же человек берет себя в руки, становится смелее, великодушнее к другим и, что ли, равнодушнее к себе - ситуация изменяется в лучшую сторону.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Боброк с раздражением смотрел на свою сияющую золотую пчелу. Пчела была молодая, полная сил и бестолковая. Она не умела спокойно сидеть в улье и заниматься своими пчелиными делами. Ночью она ползала хозяину по щеке, пока он с гневом не прижимал ее к подушке. Когда Боброк чистил зубы - пчела лезла ему в рот. Видимо, так она призывала его к разумному, доброму, вечному, но делала это как-то криво, как расшалившийся ребенок, который, пытаясь поцеловать маму, врезается ей лбом в скулу.
        Сейчас пчела просто летала вокруг и гудела.
        Боброк закрыл глаза. Он сидел в амуничнике на пустом ящике и боялся пошевелиться. Пока что боль дремала, таилась в теле мертвенной тяжестью, но он знал, что, если попытается подняться, она набросится на него. Пронзит колено, вгрызется в поясницу, всверлится в мозг. За что ему все это? Почему бы доброй пчелке, например, не облегчить ему боль? Но она либо не умела этого делать, либо боль нужна была для чего-то иного. В общем, пчела просто летала и гудела. То садилась на потник, то путалась в складках сохнущего вальтрапа, то опять начинала мешать.
        Боброк откусывал от потрескавшихся губ маленькие кусочки кожи и проглатывал их. Он знал, что существует способ облегчить боль. Он размышлял об этом уже третий час подряд. Плоская фляжка с крышкой на цепочке. Внутри фляжки - остатки коньяка. В двойных стенках фляжки - запас псиоса. В ШНыр фляжку было не протащить. Боброк спрятал ее снаружи, в корнях ивы, росшей на краю оврага. Каждую весну овраг превращался в маленький пруд, а осенью до краев наполнялся листвой, которую сносил сюда ветер.
        Боброк рывком поднялся и, закусив губу, чтобы не заорать, сделал первый шаг. Колено пронзило болью, но поясницу на сей раз пощадили. Второй шаг дался ему уже легче. Вскоре Боброк огромной взъерошенной птицей уже прыгал по проходу, выкидывая вперед легкий, копье напоминающий костыль. Он не понимал еще, куда несется, и осознал это только в парке, у перекрестка, где расходились дороги. Одна дорога вела к Зеленому лабиринту, а другая - к иве с фляжкой в корнях.
        Боброк остановился. Это был момент выбора. Момент, когда он еще хоть что-то решал и мог сказать «нет». Его била сильная дрожь. Боброк бросился в Зеленый лабиринт, упал на землю, раскинув руки, и несколько минут прождал помощи. Никто его не видел. Только зависали рядом тяжелые бражники и по потрескавшимся ягодам винограда ползали осы.
        - Убери это! Я не хочу! Помоги мне избавиться от этой гадости! Неужели тебе надо, чтобы я был псиосным, если я этого не хочу? - повторял Боброк как ребенок. К кому он обращался? К лабиринту? К двушке? К главной закладке? Об этом он сейчас не задумывался.
        Раз за разом он повторял это, причем горячо и искренне, но помощи не получил. Страсть все равно гнала его к фляжке и к псиосу. Вроде бы пока он повторял: «Помоги!» - становилось чуть легче, но, стоило на миг замолчать, желание псиоса сразу возвращалось. Оно словно и не боялось лабиринта, поскольку обитало в самом Боброке. Боброк начал злиться. Он не любил просить сто раз. Просишь и не получаешь - это как?
        Боброк был настоящим мужчиной: сказал - сделал, спросил один раз - ответили. Он никогда не задумывался, что двушка может слышать его слова не так, как слышит их он. Слышать не слова, а то, что за словами. Слова - это листья, но соки листьев в дереве. Лист можно оторвать, но сок никуда не исчезнет. Любовь двушки - как солнце, ожидающее, пока подсолнух очнется и повернет к нему свой цветок. Как постоянный ветер, дующий только в подставленные паруса. Вот и сейчас Боброк вроде бы просил - но парус-то подставлять не собирался. Он вообще особо не любил двушку, а просто желал пользоваться ее дарами. Нужен пластырь - идешь в аптеку, но на саму аптеку тебе при этом плевать. Лишь бы цены устраивали.
        «Значит, помогать ты не собираешься? Ну и отлично!» - подумал Боброк и испытал даже радость, что вот он попросил, а ему отказали. Теперь он не виноват, если дальше будет что-то не то. Теперь у него руки развязаны!
        Он нашарил трость, поднялся - он поднимался в два приема, будто складывал, а потом раскладывал лезвия швейцарский карманный ножик, - и злобно запрыгал к выходу из лабиринта.
        - Так тебе не справиться! Уничтожь фляжку! - произнес внутри Боброка какой-то голос. Очень простой голос, не мистический, не из глубин лабиринта. Боброк даже оглянулся - таким простым и бытовым был этот совет. Его могла бы дать и Суповна.
        Боброк не умел отличать свои мысли от чужих, как это делала Кавалерия. Для него все мысли, раз уж пришли к нему в голову, были его собственными. Кавалерия же отличала собственные мысли, мысли двушки и мысли болота. Мысли болота всегда сопровождались смущением. Когда Боброка колотила дрожь - это была явная атака болота.
        Прыгая к иве, Боброк обманывал себя, что спешит уничтожать фляжку. Но заранее опасался, что решимости не хватит. Может, не уничтожать фляжку сразу, а занести подальше в лес, чтобы всякий раз путь к фляжке отнимал больше времени?
        Если бы потребовалось определить свое отношение к фляжке двумя словами, это были бы слова: «ненависть» и «страсть». Боброк ненавидел фляжку и ненавидел себя, когда утыкался в нее лбом. В первую секунду действительно становилось легче, но очень быстро делалось хуже. Боль возвращалась, а к ней добавлялось презрение к самому себе, наваливалось отчаяние. Самое же скверное, что душа выжигалась и на время теряла способность к борьбе. И это при том, что боль никуда не исчезала. И опять ты мчался сдаваться врагу, и опять это тебя выжигало - но сил-то на сопротивление становилось все меньше!
        Вот и сейчас Боброк хотел вернуться, но тело уже летело, не подчиняясь ему. В такие минуты Боброку казалось, что эльбы превратили его в растворенного! Скольких растворенных он повидал в своей жизни во время рейдов вендов и пнуйцев! Теперь же получалось, что он и сам мало чем отличается от них.
        Золотая пчела металась вокруг, бестолково гудела, но опять же никакой помощи не оказывала. Видимо, считала, что он может справиться сам. Как там говорит Кавалерия: человеку не посылается испытаний, которые он не смог бы выдержать? Но Боброк-то не мог! Он боялся боли и тоски! Если бы кто знал, как тонка грань, отделяющая «могу» от «не могу» и отвагу от трусости! Тоньше волоса. Позволь себе один раз. Чуть-чуть провисни, немного уступи - и все.
        Грохнули ворота пегасни, и рядом с Боброком появились Ева и Федор Морозов.
        - Вы идете? - закричали они хором. - Там у седла ремень оторвали! Мы на Бинта его пытались надеть, а он надулся и…
        В первый миг Боброк обрадовался, что Ева, всегда готовая вспыхнуть, теперь сияет, и так радостны ей это седло и этот вредный мерин Бинт, но тут же опять навалились тоска, боль и желание псиоса. Плевать… Седло - на помойку, Бинта - на колбасу. Никогда не восстановишь эту пегасню с протекающей крышей, никогда не поднимешь на крыло лошадей, половина из которых старые клячи!
        Как только поверишь, что чего-то достиг, вознесешься и начнешь учить других - сразу в этой области больно получишь в нос. Ну, там поверишь, что ты хороший педагог - ученики сделают такое, чего не сделали бы даже голодные людоеды. И так везде и во всем. Словно кому-то важно показать тебе, что ты находишься в заблуждении относительно себя.
        - Подпругу порвали?.. Руки потому что кривые!
        - Вы же сказали: тянуть сильно, если конь надует живот!
        - Я не сказал «рвать!» Небось еще и львом дергали? Два дежурства вне очереди! - срывающимся голосом крикнул Боброк.
        Глаза у новичков погасли. Боброк нырнул в заросли. Вскоре, перебросив через забор костыль, Боброк подтянулся, стиснул зубы и мешком перевалился на противоположную сторону… И, лишь упав в траву рядом со своим костылем, одновременно с уколом боли понял, что ошибся. Опять оказался в ШНыре. Любая кошка давно уже привыкла, что тут все наоборот, а он раз за разом ошибается. Пришлось все повторять заново.
        До ивы отсюда было метров триста. Боброк шел, а поясница грызла его через два шага на третий. Он все пытался поймать движение, которое вызывает эти укусы боли, но не мог и только выше подпрыгивал, опираясь на костыль. Золотая пчела путалась в волосах.
        Почему все не так, как он хочет? Может, жизнь - это игра в пятнашки? Правила игры известны. В маленькой коробочке выстроить все цифры по порядку. Двушка передвигает костяшки одну за другой. Ее задача - спасти сразу всех, выстроить общую числовую последовательность. Потому так непредсказуемы движения костяшек на поле, так нелогичны, так сложны и непонятны? Он, Боброк, мыслит за одну только цифру, за свою. А все остальные только досаждают ему и мешают, потому что всей картины он не видит. А, ладно… вот и овраг!
        Боброк допрыгал до ивы, скатился по склону. Сунув руки под корень, нашарил фляжку. Вот она - холодная, мокрая, на провисшей цепочке ржавчина. К крышке прилип лист. Боброк жадно схватил фляжку, и вдруг ему стало смешно. Он увидел себя со стороны… Старый уже дядька, весь трясется, ползет. Он потянулся фляжкой ко лбу и почти коснулся кожи, но что-то вдруг обожгло ему лоб. Золотая пчела! Втиснулась между лбом и фляжкой. Боброк попытался стряхнуть ее. Стряхнул. Опять ткнулся лбом в… пчелу! Да откуда же она взялась?!
        Боброк не просто стряхнул пчелу, но и наступил на нее, прижав к земле:
        - Уйди! Без тебя разберусь!
        Но снова лоб его уткнулся в пчелу. На сей раз она даже ужалила его. Рассвирепев, Боброк отшвырнул фляжку. Она ударилась о противоположный склон оврага, скользнула под листья и затерялась. Боброк опомнился, кинулся искать. Ползал на коленях, матерясь, погружал руки в листву. Под листвой была вода, а под водой грязь. Вроде бы нашарил фляжку, схватил, достал - и… опять что-то ужалило его в палец! Проклятие! Опять пчела!
        Решив не обращать на нее внимания, Боброк потянул фляжку ко лбу, но не донес. Послышался чавкающий звук. Кто-то шел к нему по грязи. Боброк лихорадочно стал нашаривать костыль. Костыль зарылся в листьях. Топорик-валашка, служивший ему тростью, остался у корней ивы. Рядом выросло большеротое существо в расстегнутом тулупе и вытаращилось пуговицами. А-а, так это всего лишь Горшеня!
        - Чего тебе? - раздраженно спросил Боброк. Он привык относиться к Горшене как к безобидному пугалу, которое носится по шныровскому парку и глотает новичков.
        Но этот Горшеня был какой-то другой. Янтарные пуговицы разливали нездешний свет. Шагнув к Боброку, он наклонился. Трехпалая рука опустилась на фляжку поверх пальцев Боброка, и Боброку показалось, что его руку сжали клещи. Он рванулся, но освободиться было нереально.
        - Больно! - крикнул Боброк.
        - Больно! - повторил Горшеня. - Они контролируют тебя болью. Сначала ударить - потом приласкать. Но после псиоса всегда отчаяние и тоска. Чтобы заглушить отчаяние - опять нужен псиос. И так пока не сотрут тебя совсем!
        Боброк смотрел на Горшеню с ужасом. Голос гиганта совершенно не походил на обычный дурковатый голос Горшени.
        - Не бойся боли! Сделай ее другом, пойми, что она делает тебя только сильнее - и боль уйдет.
        - Чего?
        На этот раз ответа Боброк не получил. Голос Горшени опять изменился. Пуговицы перестали мерцать. Перед Боброком стояло радостное пугало из лабиринта.
        - Я Горшеня - голова глиняная, пузо голодное! - произнесло оно и, отпустив руку Боброка, запрыгало по лугу.
        Боброк же остался в овраге со своей фляжкой, которую Горшеня почему-то не подумал у него отнять. Да и Боброк не сразу вспомнил о ней. Рассеянно проводил Горшеню взглядом и лишь затем почувствовал, что в руке у него что-то есть. Уставился на фляжку, ощутил свою полную свободу от нее, полюбил боль, почувствовал, какой чудесной будет теперь жизнь. Засмеялся от счастья. Ощутил себя хозяином своей судьбы.
        Кое-как поднялся на ноги и размахнулся, собираясь зашвырнуть фляжку в самый центр грязного озерца, но внезапно согнулся и торопливо, жадно прижал фляжку ко лбу. На этот раз пчела не успела ему помешать. Свобода выбора! Что ж, вот он и выбрал! Глухая, жаркая псиосная радость захлестнула его. Вот она - награда!
        Когда Боброк очнулся, было уже темно. Он спрятал фляжку и нашарил костыль. Все кости ныли так, будто его недавно отпинали. Рядом на листьях лежал плоский камень, покрытый лишайником. Лишайник был серого цвета. Его нити шевелились как живые. Боброк знал, что должен пронести камень через защиту ШНыра. Откуда знал и кто ему это велел, он не задумывался. Он был так разбит, что ему было сейчас не до размышлений.
        И он протащил камень и бросил его в парке, внутри защитного периметра. Камень не виноват, что покрыт лишайником. И лишайник не виноват, что вырос на стенке эльбника в московском Подземье и что одно из его основных свойств - улавливать, усиливать и передавать мысли телепатов даже в защищенные шныровскими закладками места.
        В конце концов, это просто лишайник. Сам по себе он не содержит зла, как не содержит зла кирпич, которым кого-то треснули по лбу.
        Глава двенадцатая. «Де будеб дубать о дурдоб!»
        За обедом был разговор о снах.
        - Паскаль говорит, - сказал Лев Николаевич, - что если бы мы видели себя во сне всегда в одном положении, а наяву - в различных, то мы сон считали бы вполне жизнью. Это не совсем верно. Главное отличие сна от действительности - в том, что во сне невозможно нравственное усилие: сознаешь, что поступаешь дурно, но не можешь удержаться. Это кажется мелочь, но в этом сущность жизни человека.
        Из воспоминаний о Л. Н. Толстом
        Два дня Витяра страдал, думая о несчастном эльбе, который подыхает в шкафчике. Он плохо ел, скверно спал, а на двушке, когда искал закладку на прииске у гряды, так нервничал, что каждую минуту останавливался и с недоумением смотрел на саперку в своих руках. Что это за вещь? Зачем? Что он тут вообще делает? Он оставил лопатку в раскопе, воткнув ее в глину, и вернулся в ШНыр с пустой сумкой. Такого с ним давно уже не бывало.
        На третий день Витяра снова отправился в Водопроводное. Он опасался, что кто-то мог войти в тот дом и обнаружить в шкафчике банку. Почему он не засунул ее под провалившиеся доски в прихожей или не закопал во дворе! Изгрызенный тревогой, Витяра рванул дверку шкафчика - и сразу обнаружил, что банка на месте.
        Эльб, казалось, ждал его. Он моментально облепил стекло. Сердито фыркнув, Витяра схватил банку и, закинув ее в принесенный с собой пакет, вышел. Теперь он перепрятал эльба совсем близко от ШНыра - так близко, как только могла подпустить защита. В полях вокруг Копытова была куча гнилых сарайчиков, оставшихся со времен, когда каждый копытовец захватывал себе столько земли под огород, сколько мог обработать. Но времена эти остались в прошлом. Сейчас копытовцы покупали картошку в магазине, а на огороды выползали только старые бабки, собирающие жуков распухшими руками. С каждым годом бабки эти отправлялись вслед за картошкой в землю, чтобы взойти, возможно, где-то на двушке. Их заброшенные огороды быстро зарастали, а из хлама сделанные оградки обрушивались.
        Несколько дней Витяра не нырял. Каждый день выходил к своему эльбу и грел его в банке.
        «Нечестно! - думал Витяра. - В мире полно жестокостей и болезней. В наших действиях нет никакой системы… Вместо того чтобы уничтожить болезнь как таковую, мы исцеляем одного, а остальные как умирали, так и умирают! А эльбы такие злые, потому что у них нет шансов! Их мир задохнулся. Двушка их к себе не пускает! А они же существуют! Нас они, конечно, убивают, это скверно - но с другой стороны, от ты дуся, должны же они как-то выживать? Если меня выкинуть в лес, я тоже буду вынужден грабить, чтобы не умереть с голоду!»
        Эльб, поначалу соблазнявший его всем подряд, теперь перестал это делать и элементарно давил на жалость. Прижимая к груди банку, которая, казалось, грустила и тосковала с ним вместе, Витяра плакал. От холодного ветра у него на правом глазу вскочил здоровенный ячмень, и теперь весь ШНыр считал своим долгом показать Витяре дулю, потому что существовала примета, что от дули ячмень проходит.
        Ночами Витяре снились поразительные сны, сложные, безумные, но невероятно яркие и красивые, похожие на культовое французское кино. Осадок после этих снов оставался неприятный, тревожный, точно он залип в болоте, а оно оказалось клубничным желе. Такой лайт-вариант ада, где тебя варят не в лаве, а в джеме.
        Как-то он встретился с Олей и стал рассказывать ей, как эльб протягивает к нему щупальца, но она лишь поморщилась.
        - Все эти вселенские страдания… - сказала она. - Ты бы лучше Амфибрахию еды купил! Рыба в ямы залегла, он ее поймать не может. Или мне купил бы шапку.
        - Да-да! Куплю! - пообещал Витяра и… ушел к своему одинокому эльбу.
        На пятый день Витяра наконец решился.
        - Я отдесу эльба да двушку! Я скажу двушке: «Пожалуйста! Од баледький, од дикого де убил! Пожалей его! Пусть од остадется хотя бы да краешке, хотя бы у кривых сосед!» - произнес он вслух и потому опять гнусаво и смешно.
        Витяра вывел из пегасни Афродиту, опустился на луг, взял из сарая банку с эльбом и сунул за пазуху. Потом набрал высоту и решительно нырнул. Когда он проносился сквозь болото, оно показалось ему странно пустым. Ни одной паутинки. Он словно пробирался сквозь зимний лес или шел через мертвый город. Заточенный эльб бился в банке как второе сердце. Витяра ощущал его неожиданно сильные удары.
        На двушке Витяра сразу спешился и привязал Афродиту к дереву. Лететь далеко, к гряде, он не отважился, чтобы не навредить эльбу.
        Готовя в себе слова, с которыми он обратится к двушке, слова горячие, искренние - что давай любить всех, просто любить, без всяких условий, и эльбов, и людей, и этого малютку, давай чтобы не было болезней, муки, смерти, всей этой бестолковщины, - он стал доставать из-за пазухи банку и внезапно почувствовал, что банка приклеилась к его коже. Витяра потянул ее, но не смог оторвать. Испугавшись, Витяра с силой дернул банку. Треснувшее стекло лопнуло. Донышко отвалилось и упало на землю. В руке у Витяры остался верх банки с крышкой. На груди - длинная царапина. Высохший эльб прилип к царапине как пластырь. Он и послужил тем самым клеем, который помешал Витяре оторвать от себя банку. Эльб был мертвее мертвого! И это у самой границы, там, где сосны кривились так, что многие лежали почти горизонтально.
        Витяра зарычал как зверь, упал на землю и стал бить кулаками упругие еловые иглы. Его ведь даже не выслушали! Не захотели понять! А как же милосердие?!
        Витяра вскочил, пинком отбросил осколки банки и, отвязав Афродиту, вернулся в ШНыр. В ШНыре он осмотрел царапину. Она была довольно глубокая. Витяре показалось даже, что в его кровь могла попасть слизь эльба. Да нет, ерунда! Все бы сгорело.
        «Де будеб дубать о дурдоб!» - успокоил он себя.
        Клубничные сны ему больше не снились. На душе было пусто и уныло. Он повторял себе:
        - Дикобу дикого де жалко! Ду и прекрасдо!
        День или два Витяра таил все эти мысли в себе, а на третий сбивчиво поделился своими рассуждениями с Афанасием. Афанасий был не в духе. Он в очередной раз поссорился с Гулей: ничего не делает, непрерывно болтает, ноет, использует его как эмоциональный унитаз - и еще называет это любовью! То, что все это можно было адресовать и самому Афанасию, в голову ему как-то не приходило.
        Витяру Афанасий выслушал невнимательно и понял самое большее процентов десять. Эльбов каких-то жалеет в баночках! Совсем шизанулся товарищ! Нет чтобы посочувствовать самому Афанасию, гораздо более достойному жалости во всех отношениях!
        - Ай-ай-ай, беда какая! А ты уйди из ШНыра и спаси эльбов! - с издевкой предложил Афанасий.
        Витяра напрягся. Старая уланская кобыла услышала звук боевой трубы.
        - Как спасти? - быстро спросил он.
        - Да так и спаси! Наставь их на путь истинный, а то они прозябают во мраке болота, - добавил Афанасий и ушел, продолжая злиться на Гулю.
        Он и сам не понял, что наделал. Афанасий был человек мысли, но не действия. То есть Афанасий легко мог распланировать и обосновать что угодно - ограбление банка, революцию, убийство старухи-процентщицы. Эдакий Карл Маркс. Вроде революционер, а на самом деле добропорядочный немецкий бюргер с зонтиком. Витяра же сразу загорался и целиком отдавался новой идее. И вот он стал терзаться и страдать. Капля зароненного Афанасием яда отравляла его. Шукше, круглосуточно выпасавшему Витяру, при всей своей злокозненности и в голову бы не пришло послать ему мысль, которую Афанасий высказал совершенно бесплатно.
        Эффект был поразительный. Еще через день Витяру послали искать закладку для парня, который все на свете усложнял и из всего делал трагедию. Все вещи, даже самые простые, казались ему неразрешимыми. Например, нужно совершить два действия: завязать шнурки и сходить в магазин - а парень часами смотрит на шнурки и бесконечно думает: «Вот я их, допустим, завяжу, а что потом? Какова конечная цель? А зачем шнурки завязывать, если когда-нибудь опять развязывать? А если не ходить в магазин? Или если пойти в магазин в шлепках, купить сразу много продуктов и потом лежать на диване, тупо глядя в стену? Но ведь когда-нибудь закончатся и эти продукты, и надо будет опять что-то делать. Например, зарабатывать деньги! Глупо, бессмысленно».
        Витяра полетел к Первой гряде и там же, на прииске, где он когда-то оставил лопату, продолжил раскопки. Саперка так и торчала в куче глины. Витяра шел вдоль гряды и, соображая, откуда начинать поиски, изредка ударял по скале саперкой, откалывая небольшие куски породы. Так он прошел метров двести и хотел уже возвращаться, как вдруг в толще скалы, выше того места, куда он только что нанес удар, что-то блеснуло.
        Витяра тщательно оглядел это место и убедился, что тусклый блеск исходит из одной-единственной точки. Там, довольно глубоко в скальной трещине, что-то мерцало. Он попытался дотянуться пальцем, но не дотянулся. Тогда Витяра стал осторожно расширять трещину. Скала поддавалась с трудом, а саперка гнулась и плохо подходила для расширения трещин. Эх, если б была кирка! Но хотя кирка на двушке и была припасена, лететь за ней было далеко. И Витяра продолжал орудовать саперкой.
        Четверть часа спустя на его ладони лежала синяя закладка. С «синяками» редко угадаешь с первого раза, но эта подходила для заморачивающегося парня идеально. Витяра опустил ее в сумку и собрался уходить, но случайно бросил в трещину еще один взгляд. И сразу обнаружил, что привлекшее его сияние никуда не исчезло! Напротив, стало даже ярче. Синяя закладка, которую он только что с трудом извлек, только перекрывала его.
        Витяра торопливо вернулся к трещине, и после часа напряженного труда, когда пальцы его были иссечены каменными осколками, а саперка выглядела так, что Кузепыч, увидев изувеченный инструмент, сфабриковал бы своим речевым аппаратом целую толпу якорных пней, на ладонь к нему легло нечто напоминающее зеленый мяч для большого тенниса. Только липкий и клейкий. В пупырчатых боках были утоплены страшные белые глаза с черными точками зрачков. Глаза эти были отвратительны, но Витяра быстро разобрался, что это не глаза, а плоды, а черные зрачки в них - семена.
        Витяра зажмурился, позволив закладке рассказать о себе. И она рассказала. Ей было очень много лет, и все это время она медленно росла в камне, постепенно раздирая скалу. Никаких специальных даров закладка не содержала, разве что в каждом ее семени жила отдельная и ревнивая сила, тщательно оберегающая себя от соприкосновения с другими семенами.
        Другими словами, в руках у Витяры находилась самая сильная антизакладка, которую когда-либо находили шныры. Если с силой бросить этот зеленый мяч, произойдет мгновенный страшный взрыв, который уничтожит все что угодно, любую сталь, любой бетон, но главное - он сотрет на каком-то участке и границу между мирами.

* * *
        В тот же нырок Витяра принес с собой и маленький белый цветок. Цветок напоминал пуховое перышко птицы, застрявшее в трещине скалы. Потому-то Витяра и взял его, что удивился, откуда на прииске Первой гряды перо птицы. И только когда у пера оказался короткий корешок с ворсинками, Витяра сообразил, что это цветок. В ШНыре он подарил его Суповне.
        Суповна растения любила. Правда, побольше и покрупнее. Этот же крошечный цветок она едва смогла ухватить двумя пальцами. Повертела и, хмыкнув, сунула в горшок из-под скончавшейся герани. Герань эту недоубитый Гоша недавно случайно полил горячим бульоном, из-за чего едва не стал доубитым Гошей.
        На другое утро Суповна, как обычно, появилась на кухне раньше всех. Она шла раскачиваясь, держась за стены и ругаясь в голос. Перед глазами летали черные мушки. Давление скакало. Косточки на ногах болели. Лечь бы и помереть. А надо было ставить воду, варить, жарить, готовить завтрак, потом обед, потом ужин - иначе эти задохлики-шныры отбросят копыта. Набрали со всего города бедолаг-детей, посадили на пегов - а они тощие все! Соплей перешибешь!
        В дверях Суповна остановилась и, настраиваясь на трудовой день, на пару секунд ткнулась лбом в косяк двери. Работы непочатый край. Даже на кухню заглядывать страшно. В мойке полно посуды. Под морозильником натекла лужа. Гоша и Надя, разумеется, еще не вставали. Они явятся, когда все будет уже готово, и начнут охать: «А что, эту столитровую выварку вы одна на плиту поставили?! Ох-ох-ох! А пол вы тоже помыть успели? Ну надо же!»
        Ну все, пора работать! Суповна привычно перешагнула через нелегальную кошку Дианку - одну из полусотни кошек шныровского парка. Про Дианку Суповна вечно распускала слухи, что терпеть ее не может, но куски курятины и фарша ей бросала регулярно. Кошка, поначалу тощая и гибкая (Суповна ворчливо называла ее «глиста»), растолстела так, что утратила способность мяукать, а только скрипела. На подоконник же запрыгивала едва-едва.
        Перешагнув через кошку, Суповна случайно взглянула на окно, и черные мушки перед ее глазами моментально перестали летать. Горшок из-под герани взрывался раскидистым растением, похожим на яркий птичий хвост. Каждый его лист напоминал пышное павлинье перо. Каждый был своего цвета. По краям перьев на длинных гроздьях висели плоские белые печенья.
        Суповна поставила чайник, налив в него совсем немного воды, чтобы быстрее закипел. Сунула в чашку чайный пакетик. Села к окну и стала смотреть на цветок. Ну надо же! А вчера какой клоп был! И где сил только взял!
        Чайник закипел. Суповна залила пакетик кипятком. Пить чай без ничего ей не хотелось, и, немного посомневавшись, она оторвала одно из висевших печений. Осторожно откусила с краю. Вроде не отравлено. Вкус такой… гм… ну да шут его разберет… печенье как печенье…
        Откусила еще раз, и внезапно в мозгу у нее вспыхнула мысль: «Все будет хорошо!» Мысль была четкая и ясная, не мимолетная, а такая, словно написана огромными буквами. Суповна сорвала еще одно печенье. На сей раз она ела уже смелее. И снова возникла мысль: «Ты сильная! Ты справишься!»
        «Это подбодрялки! - подумала Суповна, мгновенно давая печеньям название. - А что? Подбодрялки вещь хорошая!»
        Она съела третье печенье. «Ты нужна!» - сообщил ей внутренний голос, и сделал это убедительно. Хочешь не хочешь - поверишь.
        «Ты самая красивая!» - заверило Суповну четвертое печенье.
        - А вот уж врать-то не надо! - вслух сказала Суповна и ухмыльнулась самой довольной, самой разбойничьей улыбкой.
        Когда ближе к семи Надя и Гоша виновато просочились на кухню, им даже не пришлось оправдываться, и все их отговорки пропали зря. На кухне все кипело. Суповна работала в восемь рук. Котлы кипели так, словно их поставили на атомный реактор. Бурлила каша. Картошка чистилась сама собой.
        Чудо-растение шевелило разноцветными листьями в такт движениям Суповны. Казалось, оно дирижирует и одновременно аплодирует. Печенья в гроздьях подпрыгивали. Кухонная Надя, издавая охи и ахи, стала бочком пробираться к подоконнику, однако раньше, чем она прикоснулась к растению, в спину ей с силой ядра попало скомканное полотенце.
        - А ну не трожь! Сама дам! - рявкнула на нее Суповна.
        Надя шарахнулась. Замешкавшийся Гоша был сметен с дороги и получил в нос фонтанчиком кетчупа. Смирненько, как два зайчика, они стояли у стеночки и смотрели на летающую по кухне Суповну. Печенья в гроздьях тряслись и ударялись друг о друга. В воздухе пахло чудом.
        Глава тринадцатая. Полоска фольги
        - Только рыбка хвостиком зашевелила - она уже поплыла. То есть улучшение наступает сразу. Если ты всего только два раза воспользовался каким-то тренажером, то мышцы еще не накачал, но все равно что-то уже изменилось к лучшему.
        - А почему не заметно?
        - Потому что изменение очень маленькое. Как если бы ты копил на машину и накопил одну копейку. Но она СУЩЕСТВУЕТ. Маленький шаг к цели сделан. Эта копейка уже есть.
        Рина и Кавалерия
        Ул не был наделен даром сообщать дурные новости. Он был, чудо былиин, не оратор. Недостаток слов с лихвой возмещал жестами и мимикой большого, монгольской лепки лица, щеки которого едва помещались на стандартной фотокарточке. Вот и в тот уже прошедший день, сообщая шнырам, среди которых была и Рина, что Долбушин остался в Межгрядье, Ул не подбирал особых слов.
        - Чудо былиин. Тилль копыта отбросил, а Альберт-то Федорович-то того… - произнес он растерянно.
        - Что «того»? - испугалась Рина.
        - На двушке остался. Ко Второй гряде ушел!
        Пару секунд шныры переваривали информацию. На Рину, к счастью, в этот миг никто не смотрел.
        - Вот, дерево просил передать! Почему-то тебе! - вдруг вспомнил Ул, и в руках у Рины затрепетало крошечное деревце. В пальцах деревцу не нравилось. Оно активно выкручивалось, раздвигало их опорными корнями, а его исследующий тонкий корень рыскал в воздухе.
        Из-за этого горе Рины получилось смазанным и недоумевающим. Как в войну, когда в похоронке писали: «Пропал без вести». Не знаешь, то ли плакать, то ли еще на что-то надеяться. «Ведь на двушке же он, не в болоте! И идет к гряде!» - думала Рина.
        Рину очень выручал Сашка. Целыми днями они бродили по Копытову, а раза три в неделю выбирались в Москву. В Москве у Рины имелись свои излюбленные места - Измайловский парк, Серебряный Бор, Воробьевы горы, Кусково, Царицыно, Сокольники. У каждого из этих парков было свое лицо. Измайловский парк был царством сквозных, ведущих в никуда аллей. Крики играющих детей накладывались на звонки трамваев, и ездили мушкетеры-охранники на велосипедах. К каждому охраннику прилагалась дубинка, болтающаяся сбоку и напоминающая шпагу.
        Царицыно - Рина немного его побаивалась - было таинственное, с дворцами и беседками, покрытыми изнутри и снаружи зловещими символами, из-за которых Екатерина II когда-то отказалась здесь жить, бросив Царицыно недостроенным. В Москве Царицыно считалось исконной вотчиной вендов, где они то откалывались от пнуйцев, то примыкали к ним, то подкарауливали миражистов, но насмерть бились с берсерками. В этом плане с Царицыном могла конкурировать только Болотная площадь с ее памятником маньякам и кривыми железными мостиками, на которых тоннами висели замки. Сашка обожал разглядывать их, удивляясь великому многообразию производимых замков, которые никогда не повторялись.
        - Давай и мы повесим здесь замок нашей любви! - предложил Сашка.
        - Ни за что! - содрогнулась Рина. - Замок любви - это как утюг первой встречи. Звучит кошмарно.
        Сокольники был парк немного попсовый, но милый. Особую ценность он приобретал зимой, когда здесь открывался каток и маленький снегоуборочный трактор, нарезая круги, высоким фонтаном выплевывал снег.
        Серебряный Бор считался местом, где собирались городские сумасшедшие. Здесь вечно паслись какие-то непонятные нудисты из форта Белдо, окружавшие себя магическим кругом из шишек, инкубаторы и маги, а шныры, зная эту особенность, оставляли там отсекающие закладки.
        Воробьевы горы были местом спортсменов и влюбленных парочек. Влюбленные парочки грелись у кофейных автоматов или бродили у самой реки. Девушка обычно шла по парапету, а молодой человек, придерживая ее за руку, играл в игру «Последний раз спасаю!». Временами даже действительно спасал. Еще на Воробьевых был метромост. Рина с Сашкой любили стоять под ним и слушать грохот поездов.
        При каждом грохоте Сашка целовал Рину.
        - Почему раз в четыре минуты?
        - Интервал такой… Это не считается, это встречка пошла. А теперь через четыре пятьдесят одну! - говорил Сашка, глядя на часы.
        - О! Отлично! Тогда я успею выпить кофе! - обрадовалась Рина, но с кофейным автоматом вышла незадача. Что-то спуталось в его электронных мозгах. Проглотив монетки, автомат растерялся, долго бурчал, что-то сам себе доказывая, после чего вылил кофе в пространство, не выдав стаканчика.
        Пришлось идти в кафе. Кафе было летнее, но с наступлением осени его прошнуровали брезентом и поставили три тепловые пушки. Выглядели они так грозно, словно из посетителей тут собирались готовить шаурму. Тетенька из кафе оказалась очень милой. Правда, кофе у нее закончился, но она предложила чай. Вначале с минуту пальцами выуживала из пластикового стаканчика волосок, потом две минуты извинялась за холод и предлагала включить четвертую тепловую пушку. Сашка торопливо отказался. Уже больше года он жил то на игольном заводе, то в лесу под Копытовом, где единственной тепловой пушкой было солнце, а единственным душем - ручей, в русле которого он выложил себе из камней ванну.
        - Какая душевная женщина! - шепнул он Рине.
        Рина грела руки о стаканчик. Слово «душевность» она не любила. В нем было что-то сахарное. Душевность меняется под влиянием внешних обстоятельств, чуть ли не погоды. Когда человеку хорошо, он по сорок раз здоровается. А как дождь и давление - в клочья тебя разорвать готов.
        Рина улыбнулась. Сашка, несмотря на свою брутальность и попытки в подражание Родиону бриться ножом, отличался сентиментальностью. Причем сентиментальность у него была забавная. Сашка вполне мог перепостить у себя на стене в соцсети слезовышибательную историю про потерявшуюся кошечку, которая нуждается в лечении. Причем Сашка жил в Подмосковье, а кошка потерялась где-то в Красноярске. А еще Сашка обожал изречения и сентенции на тему «Что такое любовь?», «Что такое счастье?», «Что такое настоящий мужчина?». Рина же давно уже поняла, что сложных объяснений в жизни искать не надо. Объяснения всегда просты. Лень - не лень, смог - не смог, захотел - не захотел, побоялся - не побоялся. Усложняют, только когда хотят кого-то запутать или запутаться сами. Каждый этап жизни - это как игра-квест, где нужно найти выход. Все ищут в сложных местах, ключ же обычно просто тупо лежит на столе. Проявление любви - всегда в заботе. Там, где отсутствует забота, отсутствует и любовь.
        - Приятная женщина, - согласилась Рина, обнаружив, что Сашка до сих пор ждет ответа. - Интересно, а в старый чайный пакетик она кипяточку подольет? Подлила? Отлично! Можно возвращаться под мост и дальше встречать поезда.

* * *
        На другой день Рина сидела в библиотеке ШНыра и вертела на столе копеечную игрушку из пластика - Обезьяна, которого подарил ей когда-то папа. Давно забыла Рина Обезьяна, а тут вынырнул откуда-то из детства, чтобы ее утешить. Крошечная конфета присохла внутри, вроде как осколок прошлого, свидетель былого счастья. Не давая себе соскользнуть в тоску, Рина сердито дернула головой.
        - Чушебред! Он на двушке! Соберись, тряпка! - раздраженно сказала она и потерла лоб пушкинским перстнем. Способ подействовал. Рину захлестнуло вдохновение, причем более сконцентрированное, чем давал ослик Фантом. Она достала скетчбук и, делая быстрые зарисовки, стала сопровождать их текстом:
        «Этот кактус зовут Йорген. Он скандинав. Он широкий и мощный.
        А этот кактус - Аркадий Михайлович. Он умный, но у него сейчас период временного облысения.
        А это Павел. У него много детей, но сейчас в Павле завелись гусеницы.
        А Олега я привезла в баночке из-под сметаны, он у меня прожил некоторое время, но потом мы не сошлись характерами и я его отдала. А теперь я скучаю по Олегу, хотя он был, конечно, язвительный. Засадит в тебя колючку, а она настолько мелкая, что ее даже пальцами не ухватишь».
        Рина перелистнула не до конца заполненную страницу, оставив место для грядущих иллюстраций.
        «Если кто-то каркает по ночам - это Игори.
        Все, что имеет кучу ног, - это Степаны.
        Кто жужжит над ухом, - это Жени.
        Кто резко выпрыгивает из травы - это Ярославы».
        И здесь было оставлено место для рисунков. Основных настроений у Рины было два - рисовательное и литературное. Литературное случалось чаще. Свои полуистории-полурассказы она печатала и на ноутбуке, и в телефоне, и в диктофон бубнила, а последнее время стала еще и тетради вести. В них помещалось как-то больше души. Каким образом душа через ручку просачивается на бумагу - это, конечно, вопрос загадочный, но ведь просачивается же!
        Рина перевернула тетрадь. С обратной стороны тетради у нее были записи другого рода. Или какие-то дела, или куски лекций, или мысли. Сейчас вот она попала на разговор с Кавалерией.
        «КАВАЛЕРИЯ: Центр двушки - это как термоядерный реактор. Он дает кучу оживляющей творческой энергии. Любящей, милосердной, щедрой, честной, простой, радостной. Кучу всяких идей. Мы и сотую часть их не использовали.
        Я: А могут иссякнуть идеи?
        КАВАЛЕРИЯ: Нет. Но можем иссякнуть мы. Представь, что в созвездии Ориона есть звезда-пульсар. Но по техническим причинам видеть ее на Земле могут только два радиотелескопа, потому что только они нацелены в ту часть Вселенной… И вот один радиотелескоп сломался, а второй на профилактике. Сигнал исчез. Значит ли это, что исчез пульсар Ориона?»
        Почувствовав, что устала сидеть, Рина поднялась, потянулась и уткнулась взглядом в стену библиотеки. Перед ней висел криво нарисованный плакат. На плакате длинноногий и короткорукий берсерк грозно размахивал топором над гномиками, в которых предположительно угадывались шныры. Ниже в тесный карман из оргстекла была буквально вбита прошнурованная папка. Ведущая к ней с плаката стрелка сообщала:
        «В СЛУЧАЕ НАПАДЕНИЯ ВЕДЬМАРЕЙ НА ШНЫР ОЗНАКОМЬТЕСЬ С СОДЕРЖАНИЕМ ЭТОЙ ПАПКИ!»
        Папка была очень толстой. Рина представила, как ведьмари с воплями бегают по Зеленому лабиринту, а шныры в полном составе сидят в библиотеке и «ознакомливаются» с папкой.
        Рина несколько лет уже порывалась достать папку и почитать, чего там внутри, но папка была вбита так прочно, что бумага слиплась. Интересно, кто нарисовал этот плакат? Рина подозревала, что Вадюша. Не сегодняшний Вадюша, а первоначальный, шестнадцатилетний Вадюша, который, едва вышагнув из маршрутки № 0, быстро освоился и активно принялся за административную деятельность. Писал на огнетушителях «ОГНЕТУШИТЕЛЬ», на дверях - «ВХОД» и «ВЫХОД» и, по слухам, хотел подписать даже пегов, но подкравшийся мерин Бинт тяпнул его тупыми зубами.
        Стоило Рине подумать о Вадюше, как в коридоре послышались оживленные голоса. В библиотеке возникли легкий на помине Вадюша и кухонная Надя. Последнее время Надю и Вадюшу все чаще видели вместе. Вадюша подпрыгивал, оглаживал курточку и спрашивал: «Ты понимаешь, о чем я?» Надя кивала, подтверждая, что понимает, и, в свою очередь, задавала Вадюше педагогические вопросы: «Какую мысль ты только что высказал? Глубокую! Разве это не чудесно? Чудесно!» Потом они надолго замолкали, думая каждый о своем, после чего Надя, сдвинув бровки, произносила: «Я хочу купить знаешь что? - и загадочно замолкала, смотрела долго и хитро. - А вот я сама никак не вспомню что», - заканчивала Надя.
        Вадюша хохотал, издавая звуки, которые издает квохчущая курица. Последние недели он выглядел счастливым и удовлетворенным. А мужчина может быть счастливым только в одном случае: если он нашел дело своей жизни и занят им с утра и до вечера. И если рядом есть женщина, которая это понимает. В общем, в ШНыре совершенно определенно складывалась еще одна ячейка общества.
        Застигнутые врасплох, Вадюша и Надя спешно стали искать тему для общения с Риной. Вадюша откашлялся, погладил курточку, поскреб ее ноготком, испрашивая у курточки совета, после чего поинтересовался у Рины, видела ли она новичков. Рина подробно и скучно ответила, что новички в пегасне занимаются с Боброком.
        - В пегасне? - удивился Вадюша. - Как Боброк только в седло забирается?
        Вадюша недолюбливал Боброка, но не потому, что не считал его достойным находиться в ШНыре. Когда за человеком прилетает пчела, это не оспаривается. Причина неприязни состояла в том, что Боброка новички любили, а над Вадюшей посмеивались.
        Боброк занял место Меркурия. Сразу, без раскачки, стал готовить новичков к ныркам. Для этого он решительно отменил болотоведение и сравнительное эльбоведение, а заодно покусился на историю и теорию ШНыра. Количество конспектов сразу уменьшилось втрое. Вадюша пришел в негодование. Долго размахивал руками и даже сгоряча поколотил свою безответную курточку. Надя подкармливала его булочками и утешала: «Давай разберемся: что ты сейчас испытываешь? Давай не будем произносить слово «гнев» вслух! Мы выпустим джинна эмоций! Прав ли ты? Безусловно!»
        «Кто меня понимает? Только ты меня и понимаешь!» - ныл Вадюша.
        У Рины не было ни малейшего желания торчать в библиотеке, мешая Вадюше и Наде понимать друг друга. Попрощавшись, она выскользнула в коридор. Сразу за ней выскочила Надя, которой хотелось что-то объяснить.
        - Ты такая тактичная! С тобой так легко работать! Мы настоящие друзья! - охала она.
        Рина терпеливо ждала, пока Надя перестанет охать и куда-нибудь сгинет. Как многие люди, не испытывающие искренней благодарности, но знающие, что благодарить надо, Надя всегда благодарила долго, многословно и с подчеркнутыми эмоциями. Благодаримые смутно ощущали, что что-то тут не так, но на всякий случай улыбались. И параллельно их грызло сомнение: не издевается ли Надя. Но нет, она была вполне искренней.
        Чтобы не слышать топота ножек семенившей за ней Нади, Рина юркнула в боковой коридор, где были жилые комнаты. Перед дверью в комнату Макара стоял скелет кенгуру на массивной деревянной подставке. Где Макар его взял - вопрос открытый. Купил? Зная Макара - вряд ли. Украл? М-м-м… Где? В общем, раздобыл. Первоначально Макар поставил скелет у себя в комнате, но как-то ночью налетел на него, пережил несколько неприятных мгновений и выставил его в коридор. Теперь на скелет налетали его соседи, и тоже в темноте.
        За поворотом коридорчика находилась комната Витяры. Дверь была приоткрыта. Витяра, одетый в белую тесную футболку, в которой он казался пугающе тощим, стоял к Рине спиной и ломал свой идеальный ШНыр. Сминал хозяйственные сарайчики у ворот, валил ограду, опрокидывал деревья в парке и добирался уже до пегасни.
        Рина вскрикнула. Витяра резко повернулся к ней. Лицо у него было бледное, глаза красные. Уши полыхали. Одним прыжком он подскочил к двери и захлопнул ее. Рина хотела постучать, но не решилась. Она стояла у дверей и слышала, как Витяра с той стороны тоже стоит и дышит. Так прошло не меньше минуты. Рина с тревогой ждала, будет ли он ломать пластилиновый ШНыр дальше - но нет… Заскрипела кровать. Кажется, Витяра отошел от двери и сел.
        Рина спустилась по лестнице. В холле она столкнулась с Кузепычем. Кузепыч стоял и, о чем-то размышляя, скреб свою пятку, про которую все думали, что это подбородок, и только одна Рина знала, что это пятка, почему-то выросшая на лице. В этой выросшей не на месте пятке было что-то особенное, гипнотизирующее. Бывает, что породистый щенок по одному движению губ, манере идти вразвалку и особому присвистыванию распознает собачьего вора и покорно тащится за ним, так же и деревянные катушки из-под электрических проводов, пожарные огнетушители и парковые урны в форме пингвинов увязывались за Кузепычем и приходили в ШНыр.
        Вот и сейчас Кузепыч что-то комбинировал.
        - Нам нужна платформа для штукатурных и ремонтных работ? - обратился он к Рине. - Выдвигается до десяти метров. Берем? Полезная вещь. Я так думаю!
        Рина удивилась. Обычно Кузепыч в советники ее не призывал, так что, видимо, она напоролась на поток сознания.
        - Можно взять. Мало ли… - нерешительно отозвалась Рина. Она думала сейчас только о Витяре. Сказать Кузепычу? Да нет, он не поймет. Вот если бы Витяра ломал платформу для штукатурных работ - тут Кузепыч уж не остался бы в стороне.
        Кузепыч удовлетворенно кивнул, и Рина поняла, что ответ был верным.
        - Ясельный пень, нужна! А комплект колес от электрокара нужен?
        - У нас электрокара нет, - неосторожно брякнула Рина. Этот ответ был уже неправильный.
        Кузепыч так и застыл с открытым ртом.
        - Ну и что, что нет! Дают - надо брать! Я так думаю, - сказал он.
        Рина закивала. У Кузепыча была черта, выгодно отличающая его от многих людей. Он умел доводить до ума начатое и дорожил своими мыслями (ударение делал на втором слоге!) К иному человеку каждый день приходят десятки гениальных мыслей, но он тотчас о них забывает. Кузепыча же посещала самое большее одна мысль в неделю, и именно потому, что это была такая редкость, он вцеплялся в нее мертвой хваткой. И назавтра эту идею не отбрасывал, не охладевал к ней, но всегда доводил до конца.
        Чужих слов Кузепыч вообще не слышал. Воспринимал лишь то, что прорастало из него самого. Это было даже не упрямство. Порой Рине казалось, что он, как богатырь Святогор, провалившийся от своей тяжести под землю, так и идет под землей, рассекая ее грудью точно плугом, и только голова торчит на поверхности.
        Дверь склада открылась. Выглянула Дина Кошкина с резиновыми сапогами в руках.
        - Ну! - спросил Кузепыч нетерпеливо. - Нашла? Молодец!
        Дина уныло запустила руку в голенище - и, к ужасу своему, выудила непонятный черный комок.
        - Что это? - спросила она.
        - Носок. Хочешь, оставь себе! - великодушно разрешил Кузепыч.
        Дина отбросила носок, как дохлую крысу:
        - Сапоги уже, что, кто-то носил?!
        - Не нравится - иди без сапог! Работа пустяковая - картошки всего десять мешков! Гнилую в одну кучку, проросшую - в другую! - Кузепыч принялся сердито вырывать у Дины сапог. Дина испуганно вцепилась в сапог, не отдавая. - То-то же, елки страшные! - сказал Кузепыч. - Лучший способ продемонстрировать шныру ценность вещи - начать ее у него отнимать!
        - Да надоел мне ваш ШНыр! - огрызнулась Дина.
        - Не я тебя выбирал, - серьезно ответил Кузепыч.
        - И кто меня выбрал? Кто? Пчела? Потому что я особенная?
        Кузепыч пошевелил своими толстыми пальцами:
        - Ну, ты это, якорный пень… Просто, значит, могешь, раз ты тут… У нас особенные или сами сбегают, или… - Он опять пошевелил пальцами. - Короче, мы стараемся, чтобы сбежали сами.
        Рина попыталась незаметно протиснуться вдоль стеночки. Существовал риск, что Кузепыч и ее припряжет. У него это было запросто. Обычно начиналось с: «Подойди на минуточку! Дело на пять минут!» Заканчивалось же: «Через час отпущу! К обеду закончим! К вечеру будешь свободна!»
        И точно: не успела Рина сделать и пяти шагов, как Кузепыч стал требовать, чтобы она спустилась в подвал и вместе с Диной перебирала картошку.
        - Я не могу! Я к Суповне! - торопливо сказала Рина.
        Услышав про Суповну, Кузепыч засопел и провел ладонью по своей круглой голове, постриженной машинкой с насадкой три миллиметра. Суповну он боялся.
        - Вечно эта Суповна! Ну так иди к ней! Эх, хмурый пень, иной раз хочется в парикмахерскую зайти - а повода как-то и нет!
        На полдороге к кухне Рина обнаружила, что за ней босиком и с сапогами в руке бежит Дина Кошкина, под шумок скрывшаяся от Кузепыча.
        - Я тоже к Суповне! - крикнула она. - С тобой можно?
        - Запросто, - заверила ее Рина. - Но Суповна тоже не ангел. Главное, если хочешь, чтоб Суповна тебя любила, когда она на тебя вопит, - не вякай!
        Дина заморгала:
        - Как это?
        - Молчи, не спорь. Суповна очень быстро остывает, если в ответ не вякаешь… В чем бы она тебя ни обвиняла - не оправдывайся! Суповна, если ее не перебивать, может ругаться не больше сорока секунд. Через сорок секунд она готова все забыть и сунуть тебе в знак примирения пирожок, а тут ты - вяк-вяк! Суповна заводится по новой и снова с тобой воюет. Так что главное - первый «вяк» вовремя поймать и сказать «простите». «Ты солнце с неба стащила?!» - «Простите!» - «И луну стащила?!» - «Больше не буду!»
        - А если я солнце не стаскивала? - удивилась Дина.
        - Все равно: «простите», «извините», «больше не буду». А потом уже объясняйся, если увидишь, что она не раздражается. Но не отпирайся, а то в окно вылетишь!
        Они подошли к столовой. Шныровская столовая напоминала фойе типовой школы, выстроенной полвека назад. Красные кирпичные колонны от пола до потолка были обклеены объявлениями, расписанием занятий и списками. Все это тоже были старания Вадюши.
        Пять мускулистых дублей Андрея Носа молча выдирали друг у друга швабру, а шестой дубль, залитый грязной водой, колотил их по головам ведром и всякий раз при ударе зачем-то произносил: «Ой!» Рина поняла, что Суповна велела дублям вымыть пол, но ведро было только одно, и швабра тоже, а делиться дубли не умели.
        С появлением дублей Андрея Носа ШНыр приобрел кучу усердных, но бестолковых помощников. Пока сам Андрей пропадал в пегасне, его голодные дубли бродили по ШНыру и искали, чем бы подкрепиться. Не далее как сегодня утром ШНыр проснулся от воплей Суповны. Она обнаружила дублей, пожирающих холодный борщ. Причем делали они это руками. Суповна схватила дублей за шкирку и принялась трясти их, сталкивая лбами. Дубли смиренно переносили наказание, продолжая меланхолично жевать капусту. Успокоившись, Суповна сменила гнев на милость. Ей понравилось, что мясистые, с круглыми подбородками парни стоят неподвижно и слушают ее не перебивая.
        - Кушайте, кушайте, мальчики! Безответные вы мои! Нравится борщик? - захлопотала она, накладывая дублям полные тарелки. Дубли жевали так, что трещало за ушами. Один из них от усердия даже сжевал алюминиевую ложку.
        - Поели? А теперь - трудиться! - заявила Суповна и припрягла дублей к работе по кухне.
        Обычный дубль живет несколько часов и, исполнив свое жизненное предназначение, связанное с выполнением несложной миссии, распадается. Но это если не накормить его настоящей, не иллюзорной едой! Эти же дубли, усиленные борщиком, исчезать не собирались. Да и Суповна бы им не позволила, поскольку давала им все новые поручения.
        Подбодрялки занимали уже все окно. Старый горшок от герани треснул от давления корней, и Суповна пересадила растение в ведро. Каждый день куст выбрасывал несколько ярких и мощных перьев. На краях этих перьев, как на листьях каланхоэ, формировались «детки», похожие на крошечные перышки. Именно такую «детку» Витяра и подобрал на двушке, занесенную ветром далеко за гряду.
        - Будешь чай с подбодрялками? - предложила Суповна, щедро срывая горсть печений.
        Рина захрустела подбодрялками и потянулась за чаем.
        - Что они тебе сказали? - поинтересовалась Суповна.
        - Что я самая умная! И талантливая, - скромно потупила глазки Рина.
        Суповна в восторге махнула рукой, едва не сшибив с ног одного из дублей:
        - Ну врет же как сивый мерин! Но знаешь, штуковина какая, я заметила, что все равно как-то верится! А! Верится же?
        - Верится! - подтвердила Рина.
        Рина взяла у Суповны кости для гиел и хотела уже уйти, когда по кентавру с ней связался Сашка.
        - Срочно приходи! - потребовал он.
        - Что случилось?
        - Обещаешь не волноваться?
        Рина напряглась. Сашка совершенно не умел успокаивать. С девушкой, если действительно хочешь, чтобы она не тревожилась, надо разговаривать так: «Обещаешь волноваться? Очень сильно обещаешь волноваться? Ну, смотри!»
        - Минуту! Щас пообещаю! - Рина отправила в рот целую горсть подбодрялок. Подбодрялки хором заговорили, что она самая терпеливая и храбрая! - Ну! Я готова! Говори! - повторила Рина.
        - Придешь - увидишь! - таинственно сказал Сашка. Кентавр погас.

* * *
        Рина хотела немедленно телепортироваться к Сашке, но в руках у нее была кастрюля с объедками для Гавра. Одно из шныровских правил гласит, что с продуктами лучше не телепортироваться. Магия не станет разбирать, где куриные ноги, а где твои. Вареной курице уже не слишком обидно, а вот люди, случается, обижаются.
        Решив взять пега, Рина помчалась в пегасню. Рядом играли в мини-футбол. Всякий раз, подлетая и падая, мяч выбивал из поля черные фонтанчики земли: сколько раз падал - столько фонтанчиков получалось. Все было бестолково, весело, радостно. В футбол играли Макс, Ул, Макар, Витяра, Даня, немало новичков и старших шныров. Андрей Нос, когда-то ходивший на секцию, привносил в игру нездоровую нотку профессионализма. Носился с мячом, всех обводил и красиво вписывал мяч в сетку ворот. Еще, как ни странно, хорошо играл Федор Морозов. Бережно так, экономно, осторожно. Вроде бы и медленно, но стабильно. И забивал тоже часто.
        Макар орал на всех. Командовал, бил себя в грудь:
        - Ты туда беги! Куда бежишь?! Открывайся! Открывайся, кому говорю!
        При этом сам Макар играл «таксебешно». Он был теоретик футбола, а не практик. Горшеня, всем мешая, торчал посреди поля и был чем-то вроде арбитра, глотающего нерадивых игроков. Получалось, что игроки гоняются за мячом, а Горшеня за игроками.
        - Я Горшеня - голова глиняная, пузо голодное! - сообщал он всем подряд.
        Сухан и Боброк в игре участия не принимали. Стояли у ворот. Сухан был длинным и прямым, как соломинка, а Боброк - круглым и толстым, как пузырь. Чтобы не проходить мимо них, Рина воспользовалась дверью в центре пегасни, которая вела в амуничник.
        Рина захватила в амуничнике потник и седло и вдруг услышала, что ее жалобно окликают из ближайшего денника. Увидела круп пега и сразу за ним, у дальней стенки, бледную Машу Белявскую. Рине было довольно одного взгляда, чтобы понять, что произошло. Маша попала в плен к Фикусу. Фикус ее пропустил, а потом надулся и прижал боком к стене. Хитрый старикашка обожал такие фокусы. Бедная Маша забилась в угол, но и здесь Фикус пугал ее и фыркал. Звать же на помощь Маша не решалась, зная, что ее засмеют.
        - А ну сдулся! - рявкнула Рина и ногой толкнула дверь денника.
        Фикус немедленно сделал вид, что и сам давно собирался подвинуться. Маша пулей вылетела из денника. Преобразившийся Фикус смотрел ей вслед мирными глазками старой доброй лошадки.
        - Не боись! - ободряюще сказала Рина. - Поначалу и со мной такое было! Я маленькая, а они большие. Всякая кляча норовит тебя к стеночке притиснуть! Еще и крылья распустит так, что вообще места не останется! Зачем ты к Фикусу пошла? Он вредный. Если хочешь полетать, возьми лучше Гульду! Нормальный такой эльфийский пег…
        - Почему эльфийский? - спросила Маша. - У Гульды на деннике написано «дельфийский».
        - Эльфийский звучит круче! - ответила Рина.
        Внезапно ей захотелось захватить пега и для Сашки. Для себя взяла Ядвигу, которая с наслаждением гурмана объедала щепки с деревяшки, а для Сашки - Белого Танца, которого прикрепила кордой к концу трензеля.
        Маша восхищенно наблюдала, как Рина разогревает пегов перед взлетом. Она и других окликнула. Игра в футбол прервалась. Мяч подпрыгнул и застыл на траве. Сухан с Боброком тоже задрали головы и смотрели теперь на Рину. Рина невольно приосанилась.
        - Ну, ни болота мне, ни закладки! - сказала она сама себе. Это было одно из шныровских пожеланий перед нырком. Ну и заодно просто перед ответственным полетом.
        И тут, словно для того чтобы опозорить ее, Белый Танец осознал, что он, оказывается, летит за кобылой. ОН, ВЕЛИКИЙ! ЗА КАКОЙ-ТО ЖАЛКОЙ КОБЫЛОЙ! Решив исправить положение, Белый Танец забыл про корду и отвернул в сторону. Первый же рывок Танца едва не выбросил Рину из седла. Она чудом успела обхватить Ядвигу руками за шею. Над ее головой мелькнули копыта и серый с подпалом живот. Танец едва не сорвал с Ядвиги седло, попутно захлестнув крылья кобылы кордой. Замелькали молодые, похожие на пух елочки.
        Сообразив, что Ядвига сейчас запутается и рухнет, Рина торопливо резанула корду ножом и кое-как села на поле в метрах пятидесяти от ворот пегасни. Ядвига еще не опустилась, а Рина уже скатилась на траву, боясь, что запутавшаяся кобыла переломает себе ноги. Где-то рядом с ней плюхнулась и кастрюля с объедками. Ядвига упала, несколько раз хлопнула крыльями по траве и неуклюже поднялась. К кобыле уже бежал Сухан. За ним, опираясь на копье-костыль, неуклюже скакал Боброк.
        Белый Танец, радуясь свободе, носился над полем. Новички гонялись за ним, пытаясь ухватить за корду. Ева хохотала, рискуя поджечь деревья в парке. Федор Морозов говорил в телефон: «О’кей, гугл! Мы что, в дурдоме?» - после чего пытался оживить скамейку. Андрей Нос сотворил четырех дублей, не считая тех, что помогали сейчас Суповне. К сожалению, из-за своего количества дубли получились туповатыми и вместо Белого Танца дважды поймали Рину и раз шесть Ядвигу. Ловить Ядвигу было совсем просто, поскольку она преспокойно стояла у вкопанных шин.
        Белого Танца в итоге поймал вынырнувший из пространственной прорези Сухан. Тем временем Боброк осмотрел крылья Ядвиги. Они были целы, не считая сломанного махового пера и натертой красной полосы в той части, где крыло прилегало к лопатке. Потный и красный, Боброк сердито зыркнул на Рину и, ни слова не говоря, заковылял к пегасне.
        «Дешево отделалась! А ведь чуть кобылу не угробила, за такое из ШНыра вылетают!» - подумала Рина.
        - Два дежурства! - сказал Боброк, не оборачиваясь.
        Рина отметила, что от пегасни он забирает к Зеленому лабиринту. Короткая пробежка совсем его измотала. Спрячется в лабиринте и будет лежать, набираясь сил. Плохо быть старым и изломанным, когда нужно быть молодым и сильным - но что ж поделаешь? О том, что Боброк отлеживается в лабиринте, рассказала Рине Алиса. «Лежит там и мычит». - «Как мычит?» - «Землю бодает и мычит. А его костыль рядом валяется. А потом на четвереньки встал и заплакал. Я сразу назад, пока он меня не заметил».
        Рина вернула Ядвигу в пегасню и, заменив ее на бородатую Лану, забрала у Сухана Белого Танца.
        - Погоди! - сказал Сухан. - Корда, кажется, коротковата… Давай уж я провожу!
        И легко вскочил - почти вшагнул - в седло Ланы. Старой кобыле взлететь удалось только после хорошего разбега. Сухан был для нее крупноват. К тому же он поленился удлинить стремена, и они болтались сами по себе, а ноги Сухана едва не касались земли.
        Зато Белый Танец взлетел сразу и описывал над полем круги, как веслами загребая огромными крыльями. Новички смотрели, как Рина летит. Все тактично помалкивали, но Федору Морозову вздумалось брякнуть:
        - Вижу, в ШНыре приобретают колоссальный опыт!
        - О’кей, гугл! Как намекнуть молодому человеку, что он только что заработал двести отжиманий? - сквозь зубы поинтересовался Ул.
        Федор вскинул на Ула глаза. Тот с вызовом смотрел на него, гоняя во рту соломинку. У Федора хватило ума сообразить, что, если сейчас вякнуть, будет только хуже.
        - Я двести не отожмусь, - сказал он угрюмо.
        - В сумме ты и больше отожмешься! Хоть десяточками, а наскребешь. Все великое созидается постепенно, чудо былиин! - сказал Ул.

* * *
        Сашка ждал Рину на поле рядом с сарайчиком. Увидев летевшего первым Сухана, он явно удивился. Сухан спрыгнул с Ланы, вручил Сашке повод и, что-то буркнув вместо приветствия, отошел в сторону. Сашке Сухан не нравился. Напоминал ему одного приятеля с секции бокса. Когда Сашка только начинал тренироваться, туда ходил похожий тип. Выглядел как прямоходящая вермишель. Когда в раздевалке стаскивал майку, казался ребристым, как анатомическое пособие, но таз имел неожиданно мощный, как у лошади. Этот приятель не понимал, что такое «работаем бережно! щадим товарища!». Когда он бил по мешку, здоровенный, много повидавший старый мешок не раскачивался, а словно ломался в месте удара, и сверху, из-под скотча, лез наполнитель. И на плоском флегматичном лице того товарища в такие моменты появлялось нечто вроде удовлетворения. Вот и Сухан казался Сашке вылепленным из того же теста. И зачем за ним прилетела пчела? И втянутая закладка дошла только до локтя, не преградив ему обратный проход в ШНыр! А вот Сашке, который был добрее Сухана, путь этот был перекрыт. Это, конечно, понятно, что сустав титановый и Сухан
особенно не виноват, но все равно загадка!
        Рина спрыгнула с седла.
        - Что случилось? Что за тайны? - крикнула она Сашке.
        - Сколько у нас гиел? - спросил Сашка.
        - Две.
        - Теперь гораздо больше.
        Рина взвизгнула от счастья:
        - Щенки родились?! Сколько?
        - Не смог посчитать. Хюльда меня не подпускает. И Гавра, кстати, тоже! Он хоть и счастливый отец, но недавно ему разодрали нос!
        Пока Сашка привязывал пегов, Рина бросилась к сарайчику. Гавр, обуреваемый любопытством, бегал снаружи и скулил. Временами пытался просунуть в сарайчик голову, но Хюльда злобно рычала.
        - Ну что, не пускает нас твоя «прекрасная знакомка»? - спросила Рина у Гавра.
        Гавр заскулил. Обогнув сарайчик с другой стороны, где доски были попрочнее, Рина осторожно прильнула к щели. Рядом щелкнули зубы. Мелькнули песочный в редких полосках бок и плоская морда с выступающей нижней челюстью. Рина едва успела заметить на соломе вяло двигающиеся комочки - частично серые, частично светлые.
        Сашка схватил Рину и отдернул ее в сторону:
        - Не рискуй! Ты не Гавр! У тебя до свадьбы не заживет!
        - Ну и дела! - возмутилась Рина. - У меня щенки - а я их даже посчитать не могу!
        - Э-э… Ну, щенки все-таки не у тебя! - поправил Сашка.
        - А вдруг Хюльда сделает что-нибудь неправильно? Ведь это же первые ее щенки! А? Что скажешь? - И Рина опять начала рваться к сараю.
        Сашка ее не пускал. Рина сердито взмахнула пакетом, в котором у нее лежала еда для гиел, переложенная из злополучной кастрюльки. Рина думала просто отогнать Сашку, но случайно попала ему по голове. Сашка, не ожидавший этого, рухнул на траву. Подошел Сухан, наклонился и помог Сашке подняться.
        - Я же просто пакетом! И там всякая мягкая еда! - сказала Рина.
        Сухан взвесил пакет в руке и хмыкнул:
        - Да уж. Хорошо, что банки с бульоном нет. Чтоб уж совсем наверняка!
        - Но я же еле-еле его задела!
        - А человеку много и не надо! Я это обнаружил в детстве, когда мой двоюродный брат тюкнул меня по голове мешком со сменкой, в котором у него были зимние ботинки! В себя я пришел минут через десять. И мне тогда было четырнадцать, а брату восемь, - сказал Сухан.
        - А что потом делал двоюродный брат? - спросил Сашка.
        - Ел мороженое и подсаливал его крокодильими слезами, - ответил Сухан. - Видишь ли, родители его с перепугу наказали, когда увидели, чего он натворил. Он, само собой, зарыдал. Они стали его утешать и купили ему мороженое. В общем, все занимались его персоной, и никто даже не заметил, что я очнулся… Ну, у нас сложная семейка. Ее надо знать изнутри.
        Хюльда завозилась в сарайчике. Сухан, пользуясь высоким ростом, заглянул в окошко и сумел разглядеть гиелу. Хюльда вылизывала комочки, носом подталкивая их поближе к соскам, и находила еще время порычать. Гавр бегал вдоль стенки сарайчика и скулил. Инстинкт подсказывал ему, что о детях надо заботиться. Например, охотиться. Но на кого охотиться, Гавр не знал. Попытался выкопать из норы мышь - не выкопал, только вырыл целый котлован, испачкал нос и долго чихал.
        - Здорово как! Щенки! - сказала Рина.
        - Целая стая голодных гиел вблизи от ШНыра! В ШНыре - пеги, в Копытове - мирные обыватели! Вопрос с питанием практически решен! - порадовался вместе с ней Сухан.
        - Они никого не раздерут! - заявила Рина.
        - Да раздирать никого и не надо. Достаточно один раз укусить. Почти каждая мирная собака хоть раз в жизни, а кого-то тяпнула. Где - бегущего ребенка, где - пьяного соседа. Про собственных хозяев даже не говорю - это дело такое. А тут гиелы!
        - Ты скажешь Кавалерии? - спросила Рина.
        Сухан замотал головой:
        - Кавалерии сами скажете. А еще меня интересует, что будет, если узнает Гай. Он считает, что гиелы должны быть только у ведьмарей.
        Сашка неуютно шевельнулся:
        - Я утром в Копытово ходил. Когда вернулся, у сарая вертелся какой-то типчик. Лысенький такой, круглый. Заметил меня - в кусты скользнул, - сообщил он.
        - Может, кто из местных? Увидел на дереве твой умывальник из пластиковой бутылки - заинтересовался. Решил разнюхать, - предположила Рина.
        - Нет, - сказал Сашка. - Думаю, это был Ларри, который всякую всячину меняет… Он совершенно спокойно ходил вокруг привязанного Гавра. Не удивлялся крыльям. Местный бы так себя не вел.
        - Ларри у кого в форте? У Белдо? - быстро спросила Рина. - Может, не расскажет? Может, попытается у нас что-то выторговать за молчание?
        - Скажет, - уверенно заявил Сухан. - Причем не Белдо, а сразу Гаю. Гай обещал награду тому, кто отыщет гиел. Когда я у ведьмарей служил, мы леса прочесывали - гиел искали. Почему-то Гаю важно, чтобы у шныров не было гиел. Особенно полных семей, со щенками… Хотя я не врубаюсь, в чем тут дело. Ну появись у ведьмарей пеги - чем это помешало бы шнырам? - Сухан говорил, а сам уже что-то соображал. - Убирать щенков из сарая сейчас опасно. Мать трогать тоже опасно. Она будет бросаться даже на знакомых ей людей. Установим дежурство. Я дежурю первым, потом Макс, потом Штопочка… Ну и остальные должны быть на постоянной связи! - решил он и качнул палицей.
        Тик-так. Палица закачалась, как маятник. Время пошло.
        Глава четырнадцатая. «Сбобода боли»
        Если Бога нет, то я падаль какая-то, возникшая из самозародившихся и не пойми для чего эволюционировавших клеток, которые надумали к тому же собраться толпой. Но я же думаю, я же страдаю, я ищу - именно поэтому я не могу быть случайна! У падали не может быть тяги к вечности. Раз у меня есть тяга к чему-то, что находится за моими границами, - значит, во мне есть элемент вечности.
        Рина
        Жизнь человека идет рывками. Вначале, в детстве, едва тащится. С понедельника по пятницу проходит целая вечность. Кажется, что уже сто лет прошло - а все еще тянется этот ужасный понедельник и пятый урок едва-едва сменяется каким-нибудь шестым. Потом, в юности, подвисает огромный вопросительный знак - выберет ли меня кто-нибудь? Будет ли у меня какая-нибудь дорога? Любимая работа, любимый человек и так далее. И, разумеется, всякий раз кажется, что ответ на эти вопросы отрицательный. Потом наступает короткая пора плодоношения, когда тебе кажется, что ты все на свете контролируешь. Потом вдруг обнаруживаешь, что ничего не контролируешь. Поезд жизни разогнался, оторванный стоп-кран болтается у тебя в руке, а рядом орут паникующие пассажиры, которых ты усадил в свой надежнейший вагон. Недели, прежде тащившиеся, мелькают как безумные, и от понедельника до понедельника проходит столько же времени, сколько проходило раньше между утром вторника и, допустим, утром среды.
        В ШНыре происходило примерно то же самое. Для новичков время было очень насыщенным. Для Кузепыча или Суповны - ускорившимся и вошедшим в привычные берега. Кузепыч, наученный горьким опытом, каждый вечер, вместо того чтобы спрашивать у новичков: «Ну, что у вас хорошего?» - спрашивал у них: «Ну, что у вас плохого?» - потому что знал, что они все равно начнут жаловаться. Особенно витиевато жаловалась Маша Белявская, то и дело рождавшая высказывания в стиле: «Данный матрас не отвечает своему прямому назначению», «Я не могу сделать однозначного вывода, в качестве чего позиционируется здесь эта тумбочка и каковы смысловые функции ее нахождения именно у моей кровати, если по гениальному замыслу руководства она формально закреплена за Евой?»
        К жалобам Кузепыч был привычен. Каждое его утро начиналось с того, что его отлавливала где-нибудь Суповна и начинала «капать ему по хозяйству». Кузепыча она при этом то нежно называла «Кузепыч» или «Кузьопыч», то кипела - и тогда всех вариаций не вместил бы ни один словарь. Претензий было множество. Не работает плита, не закрывается окно, закончились продукты - ну и дальше по списку. Даже если накануне Кузепыч работал 24 часа, проблем меньше не становилось, просто Суповна начинала придираться к чему-то более мелкому. Например, вчера она говорила «нет постного масла», а сегодня - «постное масло не такое». Или вчера говорила «оторвался кран», а сегодня - «вода плохо бежит». И Кузепыч должен был топтаться на кухне до вечера и обучать воду бежать.
        Кузепыч, разумеется, от части поручений уклонялся, а другую выполнял не так идеально, как того желалось Суповне. Примерно раз в две недели конфликт входил в острую фазу, и тогда либо Суповна начинала все громить (в кирпичной стене кухни застряла ручка сковороды), либо молча поворачивалась к Кузепычу спиной. Кузепыч пытался забежать со стороны лица и объяснить, что три дня просрочки для консервов, которые хранятся по пять лет, - это еще не яд для «детишков», но повсюду его встречала та же великолепная презирающая спина.
        При этом из кухни Суповна Кузепыча не выпускала, всякий раз загораживая ему дверь, чтобы ей комфортнее было обижаться без потери объекта. Хорошо еще, что теперь в ШНыре поселился Сухан, который в самый сложный момент спасал Кузепыча - втягивал его за ворот в прорезь, а вслед за ним в прорезь летели те самые злополучные консервы.
        - Вы понимаете, что там изнанка бытия? Что ваши ржавые банки могут повлиять на все мироздание? - с тревогой спрашивал недоубитый Гоша.
        - А мне плювать! Нечего было тухлятину покупать! Устроил тут из ШНыра бомжатник, пионер толстоногий! Сам-то небось не жреть! - злобно отзывалась Суповна.
        Жизнь продолжалось. Боброк и Сухан превратили ШНыр в настоящий военный лагерь. Вадюша выл, называя эту парочку «бешеной военщиной». Новички начинали день с трехсот отжиманий. Если кто-то мог, например, отжаться только двадцать, остальные двести восемьдесят он приседал. Дальше - основы боевого пилотажа, стрельба из арбалетов и шнепперов и рукопашный бой. Ему, правда, придавалось не такое большое значение.
        Дерущаяся Маша Белявская - это зрелище не для слабой психики. Если Маша пыталась ударить грушу, то следующая остановка была уже в медпункте. С Евой было не легче.
        - Чудо былиин! Когда я пытаюсь объяснить ей, что работать надо вполсилы, меня радуют только две вещи! Первая - что я толстый и она меня не прошибет! А вторая - что рядом нет склада боеприпасов! - говорил Ул.
        В один из дней в память о Меркурии решили устроить поход на выживание. Отправились в него всем ШНыром, включая Суповну и Кавалерию. Родион со Штопочкой остались охранять гиел. Продукты погрузили на ослика Фантома, который уныло трюхал между деревьями, пыхтел, временами разминал куцые крылышки и неуловимо напоминал поэта Лохмушкина. Под ногами у Фантома вертелся и тявкал Октавий.
        К вечеру нашли небольшую поляну, достаточно прикрытую сверху ветками, чтобы их не засекли с гиел. Рина заметила, что Кавалерии эта поляна чем-то не понравилась, и она даже переговорила по этому поводу с Улом, показывая ему на цепочку камней, выстроившихся у неглубокого оврага. И вид у Кавалерии, когда она на них показывала, был недовольный. Камни лежали так ровно и в ряд, что не верилось, что они могли выстроиться так сами по себе. Ул сбегал к камням, осмотрел их, затем нырнул в овраг и, вернувшись к Кавалерии, сказал ей что-то успокаивающее. Кавалерия не особенно успокоилась, но шныры уже разбивали лагерь, и что-либо менять было поздно.
        Суповна, ругаясь, что в России мужики всю работу свалили на женщин, а женщины - на бабок, выкорчевала с корнем столетнюю ель, готовя основу для таежного костра. Ул с Сашкой и новички занялись обустройством лагеря. Строили шалаши и рыли землянки. Макс убил из арбалета ворону, ощипал ее, запек на костре и наконец попытался скормить девушкам. Девушки плевались, говорили, что есть эту гадость ни за что не будут, но по кусочку все равно пробовали.
        Вечером, приготовив для шныров казацкий кулеш, Суповна села у костра и, глядя на огонь, запела. Голос у нее был совсем не старый, а могучий, зычный и красивый. Пела она «Ветку» и о «Рождественских розах», и в пении ее прорывалась душа. Маша Белявская торопливо записывала слова. Рину же охватило странное чувство, будто нет никакого леса, нет промозглой осени, а есть только этот костер, рассыпающий искры, и слова песни, поднимающиеся в небо. И что слова тоже превращаются в искры.
        После кулеша и пения - человек, увы, существо желудочное и фактор кулеша исключить нельзя! - души у всех открылись. Вадюша попытался толкнуть речь по поводу важности шныров для всего человечества, но внезапно всхлипнул и сбился. И это было чудесно, потому что доказало, что и Вадюша тоже живой человек, а не ходячая энциклопедия.
        Один Витяра был грустен. Слушая Суповну, он баюкал на коленях миску с недоеденным кулешом. Потом запустил себе руку за ворот свитера и ощупал длинную царапину на груди, оставленную стеклом лопнувшей банки. Остатки присохшего эля он давно соскреб. Снаружи успела образоваться корочка, какая бывает на ранах. Вот только царапина продолжала тревожить его. Особенно сильно ночами. Витяру била дрожь, и сны он видел безумные. Такие сны, которые, должно быть, и под хлороформом увидит не всякий. Точно облако наползало на него, порабощало и подчиняло себе, добиваясь своего то зудом желаний, то угрозами.
        Наконец Суповна перестала петь, но долго еще чудилось, что искры костра и ее затихшая песня - одно целое.
        Новички стали рассказывать о себе. Пытались угадать, после каких поступков за ними могла прилететь золотая пчела. Этого никогда нельзя знать наверняка, да и поступков может быть много, но все же порой что-то предположить можно. Ева тащила в ветеринарку бездомного пса лечить его от лишая. Пес, подкармливаемый колбасой, шел довольно послушно, но у дверей ветеринарки, когда Ева начала его насильно затаскивать, укусил ее и убежал. Ева огорчилась. Ветеринарка сгорела. Сама Ева заболела лишаем. Но прилетела пчела.
        Дина Кошкина помогла незнакомой бабульке занести в подъезд матрас. Матрас оказался набит лечебными травами, если не шерстью бешеного енота. У Евы началась аллергия, она едва не задохнулась, но матрас дотащила. Маша Белявская сделала конспект на 30 000 знаков человеку, которого терпеть не могла. Сама не знала, зачем его сделала. Просто сделала и сделала.
        - Реально на тридцать тысяч знаков?
        - С пробелами даже больше! Причем без Интернета и копипаста, - сказала Маша не без гордости.
        Андрей Нос в кадетской столовой взял себе самую маленькую булочку, хотя к подносу подошел первым. Все булочки были нормальные, а эта - с подтеками повидла и выглядела так, будто остальные булочки ее долго пинали. И в этой булочке оказалась золотая пчела.
        Федор Морозов долго вспоминал, что же такого сделал именно он, после чего припомнил, что две недели сдерживался и не орал на бабушку.
        - Это такой героизм?
        - Ну, для меня - да.
        Растроганная Суповна надумала попросить у Кузепыча прощения.
        - А ну ходь сюды, пионер татуированный! Знаешь, почему ты завхоз? - обратилась она к нему.
        Кузепыч, услышав голос Суповны, привычно вздрогнул.
        - Да не боись ты меня! Не зашибу! - Суповна хлопнула его по плечу, отчего Кузепыч покачнулся вместе с бревном. - Я ж тебя вот такого еще помню! Кнопка такая круглощекая, но жутко деловая! Сидел у меня на кухне и хвастался, как наприглашаешь в гости одноклассников и скажешь им, кто что должен купить. Ты - гречку и хлеб. Ты - лук и помидоры. Ты - баранину. А ты выпроси у мамы кастрюлю с каким-нибудь оливье. А как гости разойдутся - у тебя дома куча еды да еще кастрюля у тебя останется!
        - А кастрюля зачем? - удивился Сашка.
        - Ясельный пень! Кто ж ее грязную потащит - а там и зажилить можно, - проворчал Кузепыч, и Сашка заметил, как он самодовольно усмехнулся.
        Около полуночи все отправились спать. Рина же заметила, что Кавалерия идет к оврагу, а с ней вместе идет Витяра. Она пошла за ними и вскоре увидела, что Кавалерия сидит на корточках рядом с отверстием, напоминающим большую нору.
        - Что это? - спросил Витяра.
        - Вентиляционный ход. Внизу тоннели ведьмарей. Когда-то они принадлежали первошнырам. Но Гай притащил с двушки грибницу и спрятал в свою землянку. Грибница разрослась и проточила стенку мира. Возник канал в болото.
        - Прямо ведет в болото? - спросил Витяра. Царапина на груди вновь начала чесаться и зудеть. Витяра тер ее прямо сверху, через свитер.
        - Пять баллов за сообразительность! Именно это он и делает! - с иронией признала Кавалерия. - Не правда ли, Император?
        Октавия она придерживала за ошейник, опасаясь, что он скользнет в дыру да там и сгинет. Видя, что к нему обращаются, пес торопливо завилял хвостом, едва не сшибив с Кавалерии очки.
        Глава пятнадцатая. Витяра «берет перерыв»
        Инициатива выбора гнездовья принадлежит самцу. Сидя неподалеку от выбранного дупла или прямо на скворечнике, самец поет и привлекает самку, после чего активность пения резко снижается.
        В. К. Рябинцев. «Птицы европейской части России»
        Утро выдалось кривое. Макар, отправившийся в столовую на предмет чего-нибудь схомячить, услышал громкие вопли и треск мебели. По столовой, схватившись не на жизнь, а на смерть, катались Федор Морозов и Андрей Нос. Зрелище схватки было эпическое, в стиле осады Трои. Андрею помогали дубли, а Федору - столы, сомкнувшиеся строем, с торчащими из-за них швабрами и щетками. Два дубля, схватив Федора за ноги, оттаскивали его от Андрея.
        - О’кей, гугл! Как прихлопнуть идиота табуреткой, чтобы не осталось следов?! - вопил Федор.
        Рядом в полной растерянности прыгала кухонная Надя, взвизгивала и заламывала руки. Возле Нади, сияя желтой курточкой, торчал перепуганный Вадюша. Недоубитый Гоша забрался в пустой бак. Макар, подумав, решил укрыться в кладовке, но в ней на корточках уже сидела Лена и преспокойно вязала шарфик. Лену невозможно было вывести из себя. Это была тихая, уравновешенная, рассудительная девушка, хотя и на нее порой находило. «Я сегодня буду буйная!» - говорила она. И начинала тихо вредничать.
        Из кухни, полыхая соколом на нерпи, выскочила разгневанная Суповна. В одну минуту дубли разбежались, мебель, потеряв вожака, утихомирилась, а Федор и Андрей, схваченные за шиворот, были оторваны от земли и болтали ногами, пытаясь и в этом положении кинуться друг на друга.
        - Лена, ты тут самая нормальная! Что у вас стряслось? - спросила Суповна.
        Лена неохотно оторвалась от шарфика:
        - Они дежурили и поссорились. Потом помирились, но тут пришел Вадюша и стал развивать тему, что, мол, давайте каждый исправит свои недостатки, а потом возьмется за недостатки других! Ну, Андрей брякнул, что у него нет недостатков. Федор стал перечислять его недостатки, чтобы ему помочь, значит, исправиться… Андрей завелся. Потом Андрей врезал Федору - и вот…
        Суповна разжала руки и, уронив Федора и Андрея на пол, с гневом уставилась на Вадюшу.
        - Сказано тебе - помирились! Ты своей болтовней мне чуть дежурных не угробил! А ну пошли поболтаем по душам! Ты поможешь мне исправить мои недостатки, чтобы я потом исправила твои! - сказала Суповна и, подхватив за шкирку уже Вадюшу, повлекла его на кухню. Вадюша жалобно простирал руки к кухонной Наде, а та жалобно простирала руки к нему, однако следовать за ним не решалась.
        Макар под шумок стянул три порции вчерашнего омлета, сунул их в кастрюльку и ретировался к гиелам. Он дежурил у гиел чаще остальных. С гиелами ему нравилось. Огромные, слюнявые, да еще ядовитые… ну круто же! Опять же можно было вооружиться, сняв со стены на первом этаже что-нибудь эффектное - арбалет или алебарду. Причем лучше сделать это на глазах у младших шныров, например Евы или Дины. С появлением младших шныров жизнь Макара стала интереснее. Он все время терся рядом с младшими шнырами, держал руки в карманах, поплевывал, и весь его вид говорил: «Да смотрите же на меня! Какой я крутой!»
        И им действительно восхищались. Макар умел произвести впечатление. Говорил мало и веско. Сдувал челку со лба. Ходил враскачку, будто не умел передвигаться иначе как в седле. Ловкость имел кошачью. Легко мог заскочить на крышу сарая, едва коснувшись ее руками. К тому же Макар давно нырял на двушку и часто приносил закладки.
        Хотя Макару больше всего нравилась Юля, он проявлял интерес также к Еве и Дине. Маша для него была слишком умна, а Макар побаивался умных. Такая только взглянет - а ты уже знаешь, что тебя и посчитали, и взвесили, и ярлычок тебе приклеили: нет уж, я так не играю.
        Еву Макар, правда, тоже побаивался. Главным образом из-за непредсказуемости ее реакций. Скажешь ей что-нибудь невинное, вроде: «Ну и ча? Как ты ваще? Обживаешься?» - она вдруг вспыхнет. И вокруг все тоже вспыхнет. А в другой раз по спине ее двинешь, когда она какую-то глупость сделает - начнет, например, кобыле крылья руками пригибать, - а Ева ничего, не обидится, только расхохочется. И так легко тогда становится на душе, так хорошо!
        С Диной было попроще. Чуть что - она сразу начинала мурлыкать и тереться щекой о плечо. Смущало только, что до этого она и Кузепычу о плечо терлась щекой, и Максу, и Боброку. Казалось, схвати сейчас Дину огромная рука и перенеси ее на базу ведьмарей - она после короткого испуга так же спокойно терлась бы и о плечо Гая. И почему тогда за ней прилетела золотая пчела?
        Но об этом Макар думал лишь мельком. Он вообще особо не заморачивался, чтобы о чем-то думать. Человек - как взрыхленная почва. Ежечасно, как семена, небесный ветер приносит на его поле самые разные мысли - иногда легкие и светлые, иногда великие, иногда темные. Но прорастают лишь те, для которых почва приготовлена. Остальные же уносит ветром.
        В общем, Макар упивался своей крутизной и тем, что новички смотрели на него снизу вверх. Его не смущали никакие неудачи. Выстрелит в цель из арбалета, не попадет в мишень, но и тут не смутится: «Ну, че вам сказать? Болт не той конструкции! Зарядим другой!»
        Порой Макару хотелось подразнить кого-то из новичков. Он хлопал по плечу Федора и произносил:
        - Взгляните на этого гномуса! Покупает блоками пшикалки от комаров и превращает ШНыр в газовую камеру! Как он вчера вечером с пшикалкой за комаром гонялся! Обпшикал его всего с головы до ног. Комар вымок, дрожит весь, крылья прилипли, а этот все пшикает и пшикает.
        Средние и младшие шныры хохотали. Федор же, багровея, шипел в свой телефон:
        - О’кей, гугл! Как намекнуть, что он вторгается в мое личное пространство? Давно к нему отравленная иголка на тараканьих ножках не подползала?
        Юля, посмеиваясь, посматривала на Макара и вертела на пальце янтарный брелок. Цепочка, на которой висел брелок, была длинновата - сантиметров пятнадцать. Внутри - крылышко насекомого, капля воды и небольшой кусочек коры. Старшие шныры угадывали в янтаре мощную закладку. Несильно тюкнешь этим янтарем по лбу боевую ведьму - будет не боевая ведьма. А если разбить брелок о каменную стену, то крылышко, капля и кора соприкоснутся и вопрос со сносом ШНыра будет решен в считаные секунды.
        Юля исследовала Подземья ШНыра. На поверхность поднималась полуживая, с синими кругами под глазами. Из оборудования кроме фонаря таскала с собой только саперку. Саперка была из особой стали, ручной доводки. Всегда тщательно заточенная, она резала землю как масло. Однако новичкам все саперки пока казались одинаковыми. Их больше привлекали броские вещи - арбалеты, нерпи, куртки из драконьей кожи.
        Порой и Макар увязывался за Юлей в Подземья, но ему там быстро становилось не по себе. Холодно, сыро, темно. Многие тоннели затоплены грунтовыми водами, так что идешь где по колено, а где и по пояс в воде. Луч шахтерского фонаря бьет вперед, а после рассеивается. Съедается темнотой. Голова сама собой вдавливается в плечи. И зачем первошныры рыли эти колоссальные тоннели? И чем? Неужели лопатами и кирками? Слишком большой объем работ, поскольку шныров даже в лучшие времена редко набиралось больше сотни. Спрятать под землей пегов невозможно. Прятаться самим? Но для этого необязательны катакомбы, точной протяженности которых никто не знает. Достаточно оборудовать несколько удобных подземных убежищ. Юля предполагала, что тоннели как-то связаны с двушкой, но это были лишь предположения.
        Много времени Макар проводил в пегасне у Грозы - светло-серой «в гречке» кобылки, дочери Афродиты. Гроза уже вошла в силу, и Макар мало-помалу начинал на ней летать. Вначале небольшие круги над полем, потом над ШНыром, потом вдоль ограды ШНыра. На нырки пока не отваживался.
        Как-то, ведя Грозу по лугу, он не заметил колючей проволоки, болтавшейся на завалившемся столбике. Гроза запуталась передней ногой и, растерявшись, рванулась. Раны от ржавой проволоки долго не затягивались. Ногу раздуло. Макар волновался, сидел у Грозы часами. Часто пешком ходил в ветаптеку в Наумово.
        Порой его сопровождал Родион, с которым Макар неожиданно сблизился. Родион опять метался. Его терзала дикая жажда физических удовольствий и красивой, какой-то другой жизни.
        - Скучно здесь! Если б можно было уйти в отпуск! Не сливаться с закладкой, не уходить из ШНыра, а просто в отпуск! Пожить в свое удовольствие - и опять вернуться! - как-то сказал он Макару, когда они, утопая в грязи, шли по лесной дороге. Земли на каждую подошву налипало столько, что ногу приходилось выдергивать вертикально вверх, а потом так же вертикально опускать вниз.
        - Бабло нужно! - деловито сказал Макар. - Без бабла разве проживешь нормально?
        Родион ожидал, что его будут отговаривать, а тут…
        - Тьфу! Скажи я тебе, что я магазин хочу ограбить - ты и тут бы влез! - проворчал он.
        - Зачем грабить? - Макар мелко цыкнул на траву. - Можно, как Ул, зарабатывать! Прихватывать с двушки всякое разное на продажу. Знаешь, он тины принес. Продал какому-то ведущему. Тот лысину помазал, и через три дня такие кудри - залюбуешься! Да только недолго радовался. Такие же кудри на щеках появились, на ладонях. Теперь вот вовсе из телевизора пропал.
        Родион усмехнулся.
        - А че такое? Думаешь, я вру?! - взвился Макар. - Ты другое скажи… Ну свалишь ты из ШНыра… И че? Тут нырки, двушка, битвы в воздухе, закладки, пегасня - полный фарш… А там что будет? Машинка четыре колеса и телевизор на всю стену? Надоест такое счастье за неделю. К ведьмарям уйдешь или на псиос подсядешь - тут уж без вариантов!.. Не, я для себя решил: я ШНыр бросать не буду… тут у меня и Гроза, и новички эти бестолковые! А если уж поймаешь болт - так экспрессом на двушку!
        Родион с интересом взглянул на Макара. По адресу прилетела золотая пчелка! Да, квартирой в хорошем районе и телевизором на всю стену шныра не подкупишь. Всякая собственность условна. Вещь принадлежит тому, кто ею пользуется, и больше никому. Купи себе крутой велосипед, но если ездишь на нем раз в год, а твой друг часто, то велосипед вскоре приручится и станет его велосипедом. Это же относится и к животным - кто их кормит, тот им и хозяин. Спроси у кошки, кто ее купил, и запоминай выражение морды.
        Не трястись над вещами шныры учатся быстро. А вот радоваться… Это кому-то дается сразу, а кому-то с трудом! Эх, если бы научиться радоваться всему, что происходит здесь и сейчас! Ну как кошка… Валяется себе в Копытове в магазинчике, греет под батареей грязное пузо - и вполне себе довольна! Не грезит о дальних странах и не ищет другой судьбы. Мойва так мойва, а если еще и котят не утопят - жизнь прожита не зря. Вот и у него, Родиона, мало ли поводов для радости? Он молод, здоров, вынослив и должен быть доволен, потому что не всегда же это будет! А он злится на весь мир! И если сейчас ему на голову с парашютом не падает влюбленная блондинка - значит, жизнь его обманула!
        Макар с Родионом поднялись на холм. По блестящей нити железной дороги ползла гусеница товарного поезда, втягивающая свое длинное тело в лес. Родиону вспомнилось, что когда-то давно, когда он только оказался в ШНыре, он шел пешком вдоль Московской окружной железной дороги. Ему встретился такой же товарняк. Решив подъехать на нем до ближайшей станции, он залез в пустой вагон. Товарняк разогнался, и Родион смог сойти только у города Бологое - через 331 километр от Москвы. Раньше спрыгнуть не удалось - состав следовал без остановок и с очень высокой скоростью.
        По влажной насыпи Родион и Макар выбрались на шоссе и пересекли его у бензоколонки. Был серый день, накрапывал дождь. В ботинках хлюпало. Залитая светом бензоколонка казалась островом света. На заправке стояла белая машинка, вся в туристических наклейках. Родион мельком заглянул через стекло. Чистенькие девушки ехали куда-то, скорее всего в чистенькое аккуратненькое кафе, где они будут сидеть и, далеко отставив мизинчик, есть маленькое кругленькое пироженко.
        Родиону хотелось выдернуть этих девушек из машины, встряхнуть и заорать им в самое ухо: «Я здесь! Я существую!» Но он знал, что это мало что изменит. Они сядут в свою чистенькую машинку, включат музыку и умчатся в облаке бензина и духов, а они с Макаром будут ковылять по грязи до самого Наумова.
        Но главная проблема состояла в другом - и Родион это втайне угадывал: если бы какая-то из этих девушек и полюбила его, он бы все равно не насытился. Это витринная женщина, то есть женщина желанная, лишь пока она на витрине, или где-то в Сети, или принадлежит другому. Ничего собой не представляющая, но красивая. Единственное, на что она годна, это на то, чтобы покупать ей дорогие вещи и вместе с ней показываться на людях. Прекрасный вариант для престарелого бизнесмена из форта Долбушина.
        Но Родион-то не из их числа. Его вскоре стали бы раздражать ее лживость, жажда частой смены декораций, подведенные глазки, слишком пухлые, чтобы быть настоящими, губы. Стала бы раздражать трескучая, пафосная, демагогической психологией приправленная благоглупость, целиком почерпнутая из женских журнальчиков. Ему хотелось бы проламываться через лес, он тащил бы ее за собой - а она бы только блеяла и испуганно моргала, как улитка в раковину пытаясь втолкнуть свое мягонькое тельце в безопасную машинку. И опять Родион не был бы счастлив. Он таскал бы свой неудовлетворенный голод, свое недовольство в себе, как переносят вирус. Даже отдай ему Гай весь псиос эльбов, он и тогда не знал бы, что с ним делать, разве что растворился бы в нем до полной потери человеческого облика.
        Может, все же уйти из ШНыра? Жить какой-то нормальной человеческой жизнью. Где-то работать, куда-то приходить вечерами, завести себе такое вот уютное, глупое и самодовольное существо в машинке.
        Но выиграет ли он от такого обмена? Человек, веривший, а после разуверившийся, оказывается в пустоте. Ему не на что больше опереться. Вечно будет грызть мысль: «У меня была Вторая гряда, у меня было бессмертие. А что у меня теперь? Квартира на Парковых улицах, ЗОЖ, неизбежные морщины и в финале смерть? Что заменит мне полноту вечного бытия?»
        Не счастливее ли тот человек, который обрел Бога в старости, после сложно прожитой жизни, чем тот, кто обрел его в 20 или 30 лет, а к 40 годам вдруг выгорел, сам себя предал и не знает, за что теперь ухватиться. Хватаешься за удовольствие - а оно в руках у тебя разваливается. Нет его уже. Пшик!
        Вообще Родион был какой-то неправильный. Вечно недовольный, вечно ищущий, к чему бы придраться. Он был эгоист до мозга костей, не умел любить, не умел заботиться, все свои силы тратил в основном на то, чтобы дать по мозгам какому-нибудь ведьмарю, поэтому в обычной жизни вечно натыкался не на тех людей. Когда-то давным-давно он сделал вывод, что женщины бывают двух типов. Первый - настоящие женщины. Они тащат тебя бесконечно. Вытаскивают из запоев, ждут из тюрьмы. Их кашей не корми - дай только птичку со сломанным крылышком.
        Второй тип женщин - Снежные королевы. Правда, не все королевы снежные. Есть Банановые королевы, встречаются Клубничные, даже Тряпичные попадаются. Но суть примерно одна. Они любят вначале себя, а потом уже по остаточному принципу того, кто рядом. В определенном смысле с ними даже проще. Всегда можно сказать: «Снеж, у меня проблемы! Я подсел на псиос. Чтобы решить проблему, мне нужно пойти поработать в урановой шахте. Там мне будет так паршиво, что будет не до псиоса». - «Ок. Я поняла». И Королева живет по своей программе. В ледяном сердце ни трещины. Ни звонков, ни открыток. Проходит год, человек появляется снова. «Ты решил свои проблемы?» - «Решил». - «Ну, ок! Я могу встретиться с тобой в четверг. С восемнадцати тридцати до девятнадцати двадцати пяти я в полном твоем распоряжении!» - «Знаешь что, Снеж, а не пошла бы ты сама в урановую шахту!» - «Ну, ок! Я поняла!»
        Родион, конечно, не раскладывал всего этого по полочкам. Не говорил себе, что хочет быть счастлив, но под счастьем подразумевает реализацию двух-трех инстинктов, а на остальное ему, в сущности, наплевать. Кроме того, ему не хватало гибкости. Он рисовал некую картину мира и ловил себя на том, что хочет, чтобы мир ей соответствовал. Если же мир не выполнял его желаний, сразу начинались обиды и досада.
        И всем этим Родион был опутан, как мокрыми веревками. Дергался - а они только больше и больше затягивались. Выходило, что любить Родион не умеет, а влечение испытывает только через ненависть и только к тем девушкам, которых изначально презирает. И это путало его и сбивало с толку. Еще путал и сбивал с толку неудачный родительский опыт, поскольку и родители Родиона, и его дедушки и бабушки семейные истории имели драматические и нередко в молодости вытворяли такие вещи, что их потомки не понимали, как это спокойный и тихий дедушка мог учудить такое, да и милая бабушка, мягко скажем, тоже наломала дров.
        Да, Родиону подходила только Штопочка - не особенно мудрая, не слишком рвущаяся читать книжки своим гипотетическим деткам, не слишком устойчивая эмоционально, не наделенная даже бытовой женской мудростью - но зато верная, не путаная, не жалеющая себя (как такой сильный внешне Родион!!!) и ни из чего не создающая трагедий! Ранили - будем тащить. Спился - будем вытаскивать. Подрался - будем накладывать швы. И без всякого геройства, просто по умолчанию. Только Штопочка могла выдерживать тяжелый характер Родиона и по несколько дней, проглатывая комаров, пробираться с ним по трясинам. Но тянуло-то его не к Штопочке с ее ватником и тяжелыми ботинками, а к этим гусыням! И это раздражало Родиона, обнаруживая его непонятную двойственность.
        В Наумово, чтобы не так увязать в грязи, они вошли по асфальтовой дороге, и тут же, резко сорвавшись с места, дорогу им преградил тяжелый джип. К удивлению Макара, Родион даже не попытался потянуться за шнеппером. Стоял, сунув руки в карманы, и вызывающе покачивался. Из джипа выбрался высокий парень. Лицо имел румяное, говорил громко, уверенно, но глазки у него были тревожные.
        - Привет, Родион! - парень вроде бы сделал движение, чтобы протянуть Родиону руку, но почему-то так и не протянул. Видимо, потому, что Родион свою руку из кармана так и не извлек. - Что-то вы плохо маскируетесь! Вас засекли, еще когда вы шоссе пересекали! Хорошо, что мне сообщили.
        - Мы не прятались, - сказал Родион.
        - А-а-а… Понятно, - протянул парень, косясь на Макара. - Тут вот какое дело… Разговор есть! Отойдем!
        Родион лениво сделал десяток шагов в сторону и остановился. Макар видел, как парень, жестикулируя, что-то горячо ему внушает. Родион отвечал односложно, неохотно. Парня это явно смущало. В конце разговора он попытался хлопнуть Родиона по плечу, но вышло как с рукопожатием, то есть не вышло вообще ничего. Парень сел в свой джип, еще раз внимательно посмотрел на Макара, хлопнул дверью и уехал.
        - Кто это? - спросил Макар.
        Родион неохотно разомкнул губы:
        - Шнырик один… вместе когда-то начинали… А потом ему у нас тяжело показалось… Меркурий на него наорал, а он особо не виноват был… Короче, притворился, что обиделся, ушел и стал эсэсом.
        Родион сплюнул примерно так, как сплевывал обычно Макар, но только Макар цыкал, а Родион именно сплюнул.
        - Кем-кем?
        - Эсэсом - сытой сволочью… И не хочет быть сволочью - да вот по штату ему положено что-то такое сволочное делать, чтобы хотя бы для отчета. Просто так псиоса ведьмари не дают. И вроде бы старается жить по совести, да все равно на душе неспокойно.
        Макар видел довольно сбытчиков краденого, работников ломбарда, приемщиков драгметаллов, чтобы изучить этот тип людей. Казалось бы, ребята неплохие, общительные, но часто изломанные, сложные. Как бы с вопросом в душе: уважаешь ты меня или презираешь? Очень важно им это понять. Часто с гонором, часто тщеславные и обидчивые, требующие к себе особой приветливости и непрерывного политеса. И психологи - все тончайшие психологи в своей сфере. Не согласишься на их цену или как-то заденешь - обязательно нагадят.
        - А чего он от тебя хотел? - спросил Макар.
        Родион что-то невнятно промычал и больше к этой теме не возвращался. Макар заметил это, но виду не подал.
        «Это че такое получается? - подумал Макар. - Не захотел сказать! У Родиона есть какие-то дела с ведьмарями?»
        На самом деле новость, принесенная Родиону, была очень странной. Будто бы новый глава берсерков Секач вызвал к себе этого бывшего шныра и долго расспрашивал его о Родионе, о шнырах и о том, кто хорошо знает тоннели и не боится Подземья. Приятель, конечно, уверял, что ничего не сказал, но Родион знал его слишком хорошо, чтобы в это поверить. И теперь его грыз вопрос: зачем ведьмарям шныровские Подземья?
        На обратном пути они зашли к Кавалерии. Макар мечтал показать ногу Грозы ветеринару, но не знал, можно ли это сделать. Ветеринары - народ ко всему привычный, но вот крылышки у лошадок их порой смущают. По лестницам писательского подъезда гуляли холодные осенние сквозняки. Пахло супом и литературой. Дама, пекущая пирожки любовных романов, кричала с третьего этажа на первый переводчице с древних языков:
        - Аня! Тебя твой Гомер не научил, что надо за собой суп на ступеньках вытирать? Ко мне телевидение приезжало, так оператор чуть камеру не разбил!
        - Mea culpa![1 - Моя вина (лат.).] Жаль, что не разбил! Массовое искусство - опиум для плебса! - отзывались с другого этажа.
        Родион и Макар стали осторожно подниматься по лестнице. Навстречу им бодро скатывался недавно вселившийся коуч Фунин - красивый молодой человек, обладатель игривого, с кучей интонаций и внутренних всплесков голоса. Недавно Фунин погладил волшебного ослика и теперь находился в ударе.
        - Вы должны в себя поверить! Делайте только то, что хочется именно вам! Не запасайте негатива! Позвольте себе все! Выпустите из себя внутреннего демона, чтобы он не гнил в душе! Умоляю вас, просто умоляю! - убедительно выкрикивал он прямо в лицо Родиону.
        Родион дернулся - настолько эти слова передавали его мысли, но тотчас разглядел на Фунине наушнички с микрофоном и несколько успокоился. Они продолжили подниматься. На пороге съемной квартиры стоял друг Родиона писатель Иванов и энергично чесал короткими пальцами мохнатую грудь.
        - Слыхал текст? - спросил он у Родиона. - Запомни! Смысла лишен, но женщинам нравится. Повтори его раз четыреста в разных вариациях, подкрась бредовыми примерами - и книжка готова! Тиражи миллионные! Фунин бедным не умрет. А Лохмушку вот забудут!
        Из квартиры донеслось ворчание, словно дразнили мелкую собачонку.
        - Ладно, ладно, не злись, Лохмушка! Как тебя можно забыть, когда ты обнаженный нерв эпохи! Это у меня последний тираж три тысячи был! Что такое три тысячи, если из них я сам пятьдесят штук скупил и раздарил? - сказал Иванов и, хохоча, скрылся в недрах квартиры.
        Дверь в квартиру Кавалерии была открыта. Первым, что попалось на глаза Макару и Родиону, стал здоровенный рюкзак, занимающий почти весь маленький коридорчик. Кое-как гости перелезли через него и прошли на кухню. Кавалерия сидела за столом и шилом чинила недоуздок. Прежде этим всегда занимался Меркурий, а сменивший его Боброк шорник был неважный. Рядом с Кавалерией стоял Витяра и, нервно подергивая себя за мочки красных мерцающих ушей, что-то горячо ей объяснял.
        - Вот! Из ШНыра уходить хочет! - сказала Кавалерия, с усилием проталкивая шило сквозь толстую кожу.
        - Витяра? Из ШНыра? - ошарашенно спросил Родион.
        - Вот ты дуся! - простуженно гнусавя, ответил Витяра. - Я просто де богу тут больше быть! Тут дечестдо!
        - Че дечестдо? - спросил Макар.
        - Нечестно, что эльбы сидят в болоте! - расшифровала Кавалерия.
        - Да, дечестдо! - закричал Витяра. - Издачальдо оди были дорбальдыби, до потоб их бир задохдулся! А их за это да побойку! И с людьби тоже! Человек делает роковую ошибку… и все позволяют ее сделать! И что од слышит? Сбобода боли!
        - Че? - не понял Макар.
        - Сбобода боли! - горячо повторил Витяра.
        - Свобода воли, - перевела Кавалерия. Она укололась шилом, поморщилась и языком быстро слизала капельку крови.
        - И ты поэтому решил уйти из ШНыра? - уточнил Родион.
        Витяра замотал головой:
        - Я де ухожу… я просто-дабсего беру перерыв! Бде дадо все обдумать!
        И опять Родион вздрогнул - настолько эти мысли дублировали его собственные.
        - Берешь перерыв! - передразнила Кавалерия. - А заодно решил захватить с собой рюкзак?
        - Вот ты дуся! Да это бой рюкзак! Таб бои вещи! - жалобно сказал Витяра. Уши его замигали, и из сердитого слоника он опять стал слоником добрым.
        - А-а-а… Ну, пять баллов! - протянула Кавалерия. - Ну где ж без вещей-то думать!
        Говорить этого не стоило. Витяра мгновенно обиделся и всплеснул руками. Он рассуждал о высоких предметах - а тут, кажется, больше интересовались тем, чтобы побольнее его кольнуть.
        - Я хочу такое бобро, чтобы дикто де страдал! - крикнул он. - Прябо сейчас де страдал! Прябо здесь! Хочу, чтобы весь бир был прекрасед и идеалед! Де дужед бде ваш ШДыр, если од служит такобу добру, которое заставляет страдать!
        Раньше, чем Макар и Родион смогли расшифровать все эти звуки, Витяра выбежал из квартиры, прихватив с собой злополучный рюкзак. Через минуту, выглянув в окно, Макар увидел, как, кренясь под тяжестью рюкзака и подпрыгивая, чтобы расправить лямки, Витяра летит по двору. И опять он был смешон, и опять походил на маленького слоника. Вот только у этого слоника лежала в боковом кармане рюкзака антизакладка, способная разнести границу мира, и никто об этом не знал.
        - Зачем мы его отпустили? - спросил Макар.
        Кавалерия швырнула недоуздок на стол:
        - А как его остановишь? Он «берет перерыв»!
        - Надо было остановить!
        - Как? Связать? Он упрямее осла, хотя с виду и мягкий! Нет у меня волшебных слов, чтоб его отговорить, а просто слушать и верить он не желает! Лезет с какой-то демагогией, сам запутался и меня путает. А если веры и послушания нет, все остальное непрочно. Вначале ты хочешь уйти, а потом твой мозг ищет лазейку для самооправдания! Вот и весь механизм.
        - Невероятно! Витяра был лучшим из нас! - сказал Родион.
        - Да. Нырял далеко. Но теперь ШНыр для него недостаточно радикальное добро. Ему подавай такое добро, чтобы любить и эльбов, и всю Вселенную! А раз правильного добра нет - получайте себе ваше неправильное добро назад! Лучший шныр, который и в Межгрядье нырял, - и все, нет его!
        - Он же с закладкой не слился. Всегда сможет вернуться! - заметил Родион.
        - Все не так просто. Это Лехур мог ради медицины из ШНыра уйти, но он-то философий не разводил. Просто понимал, что и там и здесь успеть невозможно. А Витяра рано или поздно может оказаться у Белдо, который специализируется по таким вот недопонятым. Ну не странно ли! Сухан со своей палицей теперь в ШНыре! Руку едва протаскивает через защиту - но протаскивает же! И Боброк в ШНыре! А Витяра - светлый, радостный, чистый Витяра - из ШНыра ушел! И куда? - Кавалерия говорила жестко, отрывисто. По углам рта залегли горькие злые складки. - И я вот в Копытове сижу… Вышвырнули на старости лет… Но мне-то поделом, горда больно… Но у меня хотя бы… - тут она хотела добавить обычное свое «все в порядке с логикой вещей!», но не добавила. Теперь она уже не была в этом так уверена. Отдаление от ШНыра сделало Кавалерию более критичной к себе. Смиренной едва ли, но более критичной - да. - Я тут недавно плачущего мальчика утешала, - внезапно вспомнила она. - Ногами топает, красный весь. Кричит: «Не люблю маму! Не купила мне квадрокоптер! Врала, что у нее денег нет, а у нее была карточка!» И все тут! Вот и у двушки
кредитная карточка есть, а квадрокоптеры она нам не купила!
        - Че не купила? - не расслышав, переспросил Макар.
        - Ничего. Витяра не первый. Многие сильные на этом спотыкаются. Слабый ползет себе и ползет. И часто доползает. А сильному любое море по колено. А если человек от природы такой, как Витяра, то эльбы ему начинают шептать: «Выше прыгай! А еще лучше - в пушку себя заряди, чтобы уж наверняка! Давай исправим весь мир! Ты же лучше знаешь, как все должно быть! Добро же доброе! В него можно сморкаться, как в шторы на бабушкиной кухне! Оно простит, если мы впустим в наш мир эльбов! Не просто же так, а из любви!» Пушка стреляет, и человек проламывает себе голову о потолок!
        - Так скажите об этом Витяре!
        - Не услышит. - Кавалерия, помрачнев, забарабанила по столу пальцами.
        - И Лара еще тоже из ШНыра уходит! Но эта-то без философии, просто уходит! Разлетаются птенчики. И все как-то разом!
        - ЛАРА УХОДИТ?! - ошалело спросил Родион. - Почему?
        - Выходит замуж. Причем не за шныра! Я ее пыталась убедить, чтобы она и со ШНыром не порывала, но она ни в какую. Ну и правда - как бы это выглядело? Утром сварить мужу суп, днем смотаться на двушку, подышать болотцем, пострелять из шнеппера в ведьмарей, забрать ребенка из садика, потом разложить отсекающие закладки… Нет, это не для Лары вариант.
        - А кто ее жених? Вы его видели? - спросил Макар.
        - Да, она нас познакомила. Положительный такой типаж, здоровенный, немногословный. Возит мебель на личном грузовике и сам же занимается сборкой. Рассказывал, как они с напарником шкаф-купе поднимали без лифта. Мне Ул вспомнился, как он пианино тащил… Но тут, видишь ли, другая история! Шкаф не шкаф, а Лару он у нас утащил. Кошмарная осень! Витяра, теперь Лара…
        Чтобы немного поднять Кавалерии настроение, Макар упомянул про Ганича и Фреду. Фреда несколько раз уже приносила ценные закладки. Один раз с вершины Первой гряды, из очень сложного места, где пега можно было поставить буквально на пятачке над пропастью. Другое же чудо состояло в том, что Влад Ганич почти никогда не возвращался без закладок. Причем это даже удачливостью нельзя было назвать. Логический ум безошибочно подсказывал ему, где ту или иную закладку следует искать.
        Кавалерия просияла:
        - Фреда умничка! Быть ей со временем директором ШНыра! На моем месте окажется, вот увидите! А то все уходить хотела. И что же? Витяры вот-вот лишимся, а Фреда как зацепилась за ШНыр, так до сих пор в ШНыре! И кто после этого мудр - двушка или мы? Правда, и у Фреды на пути еще много будет подводных камней. Жуткая вещь эти подводные камни. Когда смотришь на прошлое - понимаешь, что бояться надо было совсем не того, чего ты боялся. Бояться нужно того, чему ты не придавал никакого значения и что считал мелочью. Неочевидных каких-то вещей, в нас самих коренящихся и которые нам кажутся нормальными.
        - Каких, например?
        - Ну, разных… Даже и предсказать нельзя. Допустим, Фреда почему-то считает, что мужчин нужно презирать. И вот она найдет себе какого-нибудь мужчину именно того типажа, который ей нужен, родит от него ребенка - и будет мужчину преспокойно презирать и ненавидеть, а ребенка любить и баловать. Такая уж у нее зона уюта…
        Родион вздрогнул.
        - Да, - продолжала Кавалерия, - но то, что я сейчас сказала, это правда болота, то есть правда вероятностная, статистика, психология, родительский сценарий, а есть еще правда двушки: что все можно изменить, что все в наших силах. И эта правда тоже более чем реальна. Главное - не опускать ручки, и никто нас не пробьет. Надеюсь, что Фреду и мимо этого подводного камня пронесет! У нее энергии много!
        - При чем тут энергия?
        - Да при том, - сказала Кавалерия. - Интересная это штука - жизненная энергия. Смотришь на иную девушку: и толстая, и некрасивая, и неумная, и характер кошмарный. Но вот она вся кипит, и жизнь вокруг нее кипит. И все у нее получается, ничего она не боится, всего достигает. И дети у нее, и работа, и все успевает. А другая вроде и красивая, но вялая, пугливая - и жизнь как-то мимо проносится. Одного я не понимаю: откуда эту энергию брать? Кто раздает батарейки? Может, энергия - это просто отсутствие страха? Ну, типа человек боится других людей и тратит энергию на борьбу с самим собой. Чтобы спросить у продавщицы, сколько стоит булочка, он расходует столько же сил, сколько Наполеон на завоевание какой-нибудь Швеции.
        Макар слушал и пытался что-то понять. Против Фреды он ничего не имел, а вот Ганич ему активно не нравился.
        - Влад тошнот! - вякнул он.
        - Ганич не тошнот! - строго оборвала его Кавалерия. - Да, сухость небольшая в нем есть, но он над собой работает! Словно бы у него всегда перед глазами компьютерная таблица, которую он заполняет! Ага, графа «жалость» - заставляем себя кого-то пожалеть. А тут надо оказать помощь, потому что нужна единичка в графе «помощь». Помогает - и опять ставит себе единичку в таблице! Но ведь и это засчитывается, иначе не нырял бы так далеко!
        Макар вспомнил, как они с Ганичем зашли в магазин и как Ганич тщательно пересчитывал мелочь сдачи - «из принципа», как он тогда сказал. А ведь с двушки закладки притаскивал бесценные, за которые Гай ничего бы не пожалел. Но, видимо, в его таблице крестик раз и навсегда стоял в графе «нельзя». Влад шаг за шагом двигался в правильном направлении и никогда не поворачивал назад.
        Кавалерия наконец закончила чинить недоуздок. Осмотрела его, встряхнула и положила на подоконник, до которого было метра два. Рука на ее нерпи кратко вспыхнула. Макар никогда не мог привыкнуть к этим коротким и точным движениям. Расстояния для Кавалерии не существовало. Любой карманник за такую руку, как у Кавалерии, отдал бы любую из своих!
        - «Сбобода боли»! - повторила она. - Какая все-таки точная оговорка! Путь боли всегда самый верный.
        Родион поморщился. Как это все достало! Сколько раз им повторяли, что все приходит через боль. Вспомните тренировки, после которых так болят мышцы ног, что по лестнице не можешь спуститься. Дойти до своего предела и отодвинуть его на пять сантиметров. Потом упасть и долго дышать в землю. Потом опять заставить себя - и отодвинуть границу еще на пять сантиметров. Ну а что делать, когда никаких сил уже нет? Когда ненавидишь себя и все, что вокруг?
        «Вот сами таким путем и идите! А я хочу по-нормальному как-нибудь. Меня вся эта ваша боль уже достала!» - с внезапной злостью подумал Родион.
        Глава шестнадцатая. Девушка с опасными мечтами
        Есть люди с оппозиционным сознанием. Они всегда против всего. Такая у них жизненная позиция: быть против. Пока все синие - они зеленые. Из последних сил зеленые, любой ценой. Но если завтра ветер изменится и все поголовно станут зелеными - они моментально заявят, что всегда были белыми или фиолетовыми. А то и синими станут, не обнаружив ни малейшего расхождения со своими первоначальными взглядами. Спорить с ними бесполезно. Просто они такие: люди со знаком минус.
        Йозеф Эметс, венгерский философ
        В тот день никто не нападал. В последующие дни тоже. В конце концов шныры пришли к выводу, что Ларри предпочел пока помалкивать. Ул даже решил, что подарит ему за это уникальную секиру семнадцатого века, которую он недавно «купил» у одного «берика», заплатив за нее парой пинков. И быть такого не могло, чтобы «берик» не желал получить ее обратно, а сделать это можно было только через Ларри.
        Всякую свободную минуту Рина пропадала у Хюльды и щенков. Хюльду она поначалу побаивалась. Укус гиел и так ядовит, а в период выкармливания щенков - это уже не просто яд, а гремучая смесь.
        Хорошо, что у нее был гепард, приютившийся среди прочих фигурок на ее уникальной укороченной нерпи. Уникум передавал Хюльде мысли Рины и успокаивал гиелу. Поначалу Рина сидела снаружи сарайчика, поглаживая блестящий бок уникума и транслируя рычащей Хюльде через дверь самые дружелюбные мысли. Постепенно Хюльда перестала бросаться на дверь, присмирела и начала пускать Рину внутрь. А вот Гавра, родного папу, не пускала и регулярно его кусала, причем почему-то всегда в нос. Нос у Гавра от укусов распух, хотя у гиел на самих себя иммунитет, так что анекдот про змей «Я сейчас помру! Я язык себе прикусила!» здесь не работает.
        Через пару дней Рина уже решалась гладить щенков, держа их на коленях, пока сама Хюльда уплетала из кастрюли добровольные подношения шныров. Но все равно Рине приходилось быть настороже. Гепард уникум капризный. Да, он перекладывает мысли на логику гиелы, но многие понятия впрямую не перекладываются.
        Допустим, Рина, тиская толстенького щеночка, умиленно подумает: «Ух ты! Какая котлетка! Так бы и съела!» Гепард, конечно, моментально переведет эту мысль Хюльде: «Рина-мама хочет ам-ам! Чаф-чаф! Хрусь! Ау-ау!» Хюльда же в ответ подумает: «Ах так! А я ее саму сейчас кусь-кусь!» - и сразу перейдет к действию, поскольку гиелы привыкли принимать решения мгновенно.
        Однажды Хюльда, неправильно истолковав какой-то жест Рины (кажется, та неосторожно попыталась придвинуть к себе щенка ногой), кинулась на нее, но в тот же момент что-то бесстрашно метнулось к Хюльде, захлопало листьями и хлестнуло ее по морде корнями. Хюльда отскочила, скаля зубы. Гиелы существа осторожные. Перед Хюльдой, сердито хлопая листьями, зависло маленькое летающее растение - последний подарок папы.
        - Спасибо, Фомка! - сказала Рина.
        Растение она называла Фомкой. Каждый раз обзывать его «растением» было глупо и безлико. Фомка сопровождал Рину повсюду. Он был самостоятельным, очень решительным плантом. Отдыхая, цеплялся Рине корнями за волосы, становясь чем-то вроде гребня, чепчика или короны - в зависимости от того, как складывал свои листья. Еще Фомка любил запускать свои корни куда ни попадя. Например, как-то во время ужина из кухни послышался вопль. Хлопая листьями, как курица крыльями, из двери вылетел Фомка и понесся к Рине спасаться. За ним прыгала Суповна, делая хищные выпады громадной поварешкой. Фомка нырнул к Рине под куртку и затаился. Теперь Суповне пришлось бы колотить поварешкой Рину. Она остановилась, переводя дыхание и явно рассматривая и такую возможность. В конце концов, Рин на свете много, а растение всего одно. Так что имеет смысл прибить один раз и после не возиться.
        - Уйми свой бешеный куст! Он выдул мой чай! - заорала Суповна. - Я такая смотрю: подлетает, завис и раз! - корень в него! А до этого он тот же корень в помойное ведро сувал! Откуда я знаю, где он вообще летает! Может, он по туалетам шастает!
        Рина позавидовала воображению Суповны. Хотя Фомка, конечно, летал повсюду. То подкормится у аквариума, то проверит мусорную корзину, то отправится в Зеленый лабиринт и сидит на главной закладке. Летал Фомка не слишком быстро - все-таки листья у него были маленькие, - зато очень любил планировать на сквозняках и ветре. И делал это умело. Зависнет, накренится против ветра, корни в другую сторону - и висит на одном месте как приклеенный. Надоело ему - перебросил листья по ветру, корни подтянул и помчался.
        Гепард был сложным в использовании уникумом. Нельзя было ни на секунду отвлекаться, раздражаться или думать о Хюльде плохо - она мгновенно бы это почувствовала. Сложность состояла еще и в том, что гепард не заставлял. Он убеждал и уговаривал. То есть ты не приказывал Хюльде: «А ну, живо выплюнула дохлую кошку! Меня сейчас стошнит!» - а уговаривал ее: «А не выплюнуть ли тебе, родненькая, кошечку?» Хюльда же в ответ, разумеется, тотчас выдавала некий поток мыслей, который можно было расшифровать примерно так: «Кошку не отдам! Р-р!»
        Но все же были у гепарда и особые возможности. Проводя много времени у Хюльды и щенков, Рина постепенно их открывала. Это был уникум полного погружения. Ты понимал не только логику гиелы, но и ее мысли и чувства. Например, когда глазами Хюльды Рина посмотрела на Гавра, который носился как бешеный, грозя в восторге затоптать щенков, то обнаружила, что действительно лучше один раз укусить за нос, чем долго объяснять.
        Поначалу действие гепарда распространялось только на Хюльду. Для этого желательно было коснуться ее сияющей фигуркой и сосредоточить на ней свои мысли. Это представляло некоторую сложность, потому что если Хюльда, например, рычит, а ты к ней тянешься с гепардом, то есть риск был укушенным прежде, чем подействует уникум. Потом Рина обнаружила, что можно делать это и опосредованно - например, коснуться гепардом рыбы и бросить эту рыбу Хюльде. Это не давало такой же степени управляемости, как при прямом прикосновении, но тоже работало.
        Следующим открытием стало то, что можно коснуться гепардом земли - и его действие будет распространяться в радиусе нескольких метров. Это Рина открыла случайно. Она просто лежала в сарайчике, раскинув руки, и ее нерпь была на земле. Хюльда рядом кормила жадно сосущих щенков, изредка недовольно рыча и расталкивая их носом, когда щенки делали ей больно. Рина почти задремала. Мысли были рассеянные, спокойные, совсем не про гиел. И как это бывает при засыпании, Рине чудилось, что мысли ее отделяются от тела и растворяются в тесном сарайчике. Внезапно Рина ощутила себя в центре большого светящегося шара. И в этом шаре кроме нее были еще и Хюльда со щенками.
        Рина приподняла голову, не отрывая от земли нерпи. Хюльда внимательно смотрела на Рину. Уши у нее были насторожены, взгляд ждущий. Рина безошибочно поняла, что сейчас Хюльда послушается любой ее команды. И Гавр, скребущийся снаружи в дверь, послушается, хотя прежде он сильно упрямился. Если Рина хотела, чтобы Гавр летел в определенную сторону, она воображала косточку, закопанную под сосной. Во всех подробностях представляла, пользуясь низкой критичностью мышления гиел. Теперь же Гавр полетит и без мыслей о косточке, а просто потому, что так надо.
        Золотой шар все изменил. Он превратил их всех в единую целостность, заключил их в себе. И эта целостность сглаживала капризы отдельных животных. Получились стая и интересы стаи, которые были выше интересов Хюльды, Гавра и щенков, которые перестали сосать и поворачивали свои слепые тяжелые головы из стороны в сторону.
        Внезапно Хюльда насторожилась и зарычала, уставившись на стену сарайчика. Земля под стеной дрожала и проваливалась. Кто-то энергично прокапывал ее изнутри.
        - Гавр, фу! - крикнула Рина.
        Но это был не Гавр. Из разрытой норы высунулось растение. Крупные листья Фомки были все в комьях земли. Правда, юные трепетные листочки Фомка берег, прочими же рыл с решительностью экскаватора. Хюльда, пятясь, скалилась. Фомку она побаивалась.
        - Успокойся! - сказала Рина, и Хюльда повиновалась. Она даже позволила растению оседлать ее и хорошенько взлохматить. После этого, вспомнив о чем-то, Фомка подлетел к Рине и корнем начал вытаскивать ее на улицу.
        Гавр прижимался к земле и клокотал, раскинув крылья, чтобы казаться больше и страшнее. Над лесом Рина увидела пронесшийся силуэт чужой гиелы. Гиела мелькала на окраинах поляны, держась очень низко.
        «Вот бы она к нам повернула! А то не рассмотреть!» - подумала Рина. И неизвестная гиела, хотя была далеко, внезапно послушалась. Дернулась в воздухе, едва не выбросив всадника из седла.
        Всадник, справившись, ужалил гиелу разрядом электроповодьев и заставил скользнуть к лесу, где они и скрылись. Наездник был в темном комбинезоне, без всякого оружия - очень непохожий на привычного патрульного берсерка. Лица его было не разглядеть - слишком быстро оно мелькнуло.
        - Кому-то мы опять понадобились. Но он ведь тебя не видел, нет? - спросила она у Гавра.
        Но спросила почти безнадежно, потому что прекрасно знала: странный всадник Гавра видел.

* * *
        Вечером того же дня охранный пост у сарайчика появился вновь.
        Первым дежурил Сухан. Прохаживался, зорко смотрел в небо, хмурился. Через три часа явился Макс, навьюченный таким количеством арбалетов, что еще один - и он рухнул бы под их тяжестью. Едва сгрузив с себя арбалеты, Макс немедленно занялся изготовлением ловушек. Лопату, маскировочные сети и все, что ему необходимо для ловушек, он притащил с собой.
        - Зы-зыдесь не ходить! Зы-зыдесь яма с кы-кольями! - предупредил он Сашку. - А зы-зыдесь ле-леска! Заденешь ле-леску - в тебя п-попадет бы-болт!
        Сашка понял, что если Макса немедленно не притормозить, то у ведьмарей и работы никакой не будет. Еще до завтрашнего утра все шныры будут утыканы болтами, а Гавр, пожалуй, даже раньше шныров, поскольку носится по лугу как сумасшедший. С огромным трудом они выпроводили Макса в ШНыр. Макс обижался и повторял, что они «ду-ду-дураки!».
        Ночь Рина и Сашка провели в старой будке от «Урала», стоящей тут же, в метрах пятидесяти от сарайчика. Каждое лето в будке посменно жили сторожа свекольного поля, в основном подрабатывающие студенты. На стенах сохранились выцветшие бумажки с расписанием электричек, а в тумбочке Рина обнаружила учебник по анатомии. Была тут и кровать с панцирной сеткой, в которую ты проваливался так, что снаружи оставались только голова и ноги.
        Сухан, замерзая, несколько раз приходил к ним греться. Выпивал стакан горячего чая из термоса, сидел молча, глядел в стену, о чем-то думал, а потом уходил в черную ночь шагами отмерять пространство.
        - Тебе не скучно? - спросила у него Рина.
        Сухан покачал головой:
        - Нет. До муромской деревушки я жил у озера. Там есть заброшенные рыбацкие поселения. Я или сидел на берегу, на гнилой лодке, или лежал в домике и смотрел в стену. Думал: как же глупо! Через свою прорезь в пространстве я могу попасть в любую точку мира - а мне никуда не хочется, и я тут валяюсь…
        - Тосковал? - спросила Рина.
        Единственная бровь Сухана пришла в движение.
        - Поначалу да. Но эта была такая стена… В трещине жил паучок. Он выглядывал каждые три-четыре часа. Выглянет - и спрячется… Зачем, интересно, выглядывал? И другие всякие вещи происходили. Я убедился, что жизнь существует везде и повсюду. Мы обычно говорим: «Скучно, скучно, нечего делать». А возьми самый невзрачный, самый серый кусок пустыря - и там обязательно будет что-нибудь происходить… Муравей проползет, птица на миг появится, за ночь вырастет какой-нибудь цветок и откроет бутон размером с две булавочные головки. Надо просто наблюдать… Хотя какой смысл? - Внезапно лицо его исказилось, он резко встал и вышел, оставив недопитый чай.
        - Чего он? - спросил Сашка.
        Рина женским чутьем улавливала, что Сухан застрял, как Родион. Забуксовал. Уткнулся в какой-то свой заборчик. Обойти же заборчик почему-то не может. Сухан, выжженный изнутри, опаленный.
        Утром на Звере прилетела Штопочка и сменила Сухана. Стала ходить снаружи, кашлять и щелкать бичом. От ватника Штопочки сложно пахло табаком и конским потом. Все эти запахи с ней как-то так сроднились и приручились, что, накладываясь друг на друга, создавали приятное сочетание.
        - Как там гиелы? Жрут и растут? - поинтересовалась она.
        - Растут, - подтвердила Рина. - Хочешь посмотреть?
        - А то я такой гадости не видела! Гуляй, молодежь! Я нынче на карауле! - заявила она и, выгнав Рину из будки «Урала», плюхнулась на ее место. От тяжести Штопочки кроватная сетка сразу просела до пола. При этом Штопочка даже ватник не сняла. Рина заметила, впрочем, что этот ее ватник относится к разряду «ватник улучшенный, межсезонный», то есть имел карман и круглый воротничок.
        У Штопочки в жизни был нелегкий период. Она не то чтобы постоянно думала о Родионе - предаваться размышлениям было вообще не в ее стиле, - но пыталась что-то для себя определить. Ходила хмурая и задумчивая. На Родиона бросала испытующие взгляды. Часто останавливалась перед порыжевшим зеркалом, которое висело в пегасне, и подолгу глядела на свое отражение. А отражение глядело на Штопочку. И оба оставались друг другом недовольны.
        «Девушка-товарищ и девушка-полюбовница. Первая - собранная, четкая, обязательная, но не каждый может оценить ее красоту! Вторая - вся такая розовая и капризная ломака с надутыми губками. Обида девушки-товарища», - злобно думала Штопочка, набрасывая себе конспект для будущих страданий. У Родиона не было пока никакой девушки-ломаки, но Штопочка уже заранее злобилась и была готова разорвать ее в клочья своими могучими руками.
        Как-то в пегасне Штопочка подошла к Ларе и, застенчиво ткнув ее в бок пальцем (Ларе почудилось, что ее ткнули железным штырем), попросила сходить с ней в магазин. Лара не сразу разобралась, что речь идет о магазине модной женской одежды. Решила, что Штопочка имеет в виду продуктовый в Копытове. Одолжив у друзей пару резервных нерпей, они переместились в Москву и вскоре добрались до торгового центра.
        В одном из бутиков Лара подобрала Штопочке несколько нарядов, которые, на ее взгляд, гармонировали с могучей фигурой и лицом потомственной валькирии. При слове «наряд», случайно употребленном Ларой, Штопочка дернулась. Со словом «наряд» у Штопочки, вечно нарушавшей шныровские правила, были свои ассоциации. Затащив ее в кабинку, Лара заставила Штопочку все перемерить и уже в ходе примерки поняла, что совершила ошибку. Существуют магазины модельной спортивной одежды, есть магазины туристической одежды и камуфляжа, а она привела Штопочку туда, где одевалась сама. А тут были такие дразнящие вещички в стиле «мы гуляем по Парижу». На Штопочке вещи эти как-то потерялись.
        Стоя у огромного зеркала, Штопочка мрачно взирала на полосатую блузку, делающую ее похожей на матроса, списанного на берег за беспробудное пьянство, и на свои колени, не прикрытые короткой юбкой. У локтя алел плохо заживший шрам - Зверь зубами прихватил. Правое колено было красным, как помидор, а левое - фиолетовым (тот же горячо любимый Зверь приложил о ворота пегасни).
        При этом, говоря объективно, Штопочка была красива, но той красотой, про которую старые викинги, важно кивая, говорили сыновьям: «Дерись за ту женщину, которая пронесет на плечах убитого оленя три дневных перехода». Штопочка пронесла бы оленя пять дневных переходов.
        - Ну как? Совсем плохо? - одернув юбку, басом спросила Штопочка и, сделав вид, что ей безразлично, добавила: - Парни ржать не будут?
        Лара хотела успокоить ее, что, конечно же, нет, но в этот момент сквозь шторку раздевалки проник истеричный смешок продавщицы. Молоденькая продавщица не собиралась смеяться, но случайно услышала вопрос, да и шторка прилегала неплотно.
        Штопочка вспыхнула и так шарахнула кулаком по стенке кабинки, что ее кулак пробил двойной слой гипсокартона. Старенький охранник, хоть и имел дубинку, с разгневанной Штопочкой связывать не стал, а только плаксиво кричал издали: «А еще девушка называется! Не можешь вести себя культурно - дома сиди!»
        После этого случая Штопочка три дня ходила мрачнее тучи, а ночью возле бара «Десантура» влезла в групповую драку, где ей поставили фонарь под глазом. Сколько фонарей при этом поставила сама Штопочка, история умалчивает.
        Сейчас Штопочка валялась на кровати и слегка покачивалась в провисшей сетке.
        - Ты так и будешь лежа сторожить? - спросила у нее Рина.
        - А то я берсерков не видела! Если чего - меня Зверь предупредит! - зевнула Штопочка.
        Зверь пасся снаружи, изредка вскидывая морду и чутко вслушиваясь во что-то, ему одному ведомое. Звуки машин он игнорировал, и далекий визг пилы на лесопилке тоже, а вот шорох ветвей и птичьи крики его порой настораживали. Он вскидывал морду, подавался назад - и тело его превращалось во взведенную пружину. Настоящий лесной пег. Белый Танец и Лана рядом с ним смотрелись дурковатыми прокатными лошадками.
        Сашка развел костер и готовил в солдатском котелке гречку. Он вечно ел гречку, добавляя в нее дешевые рыбные консервы. Чем дешевле консервы, тем меньше в них рыбы, зато много томатного соуса, который, подкрашивая гречку, придает ей хоть какой-то вкус.
        - Как ты можешь смотреть на гречку? - спросила у него как-то Рина.
        - С гречкой все предельно просто. Ее можно есть, только когда ты действительно голоден, - сказал Сашка. - А когда мне хочется чего-то вкусного, я покупаю горох со свининой. Крошишь сверху сухой доширак и…
        - Горох со свининой - и сухой доширак! - простонала Рина. - Лучше уж гречку!
        - Ну вот! Я знал, что ты настоящая шнырка! - обрадовался Сашка.
        Внезапно у него завибрировал телефон. Звонила Фиа.
        - Я шла к тебе в гости рассказать кое-что важное и заблудилась в лесу! - радостно сообщила она.
        - А где ты заблудилась? - спросил Сашка. - Место описать можешь?
        - Запросто! Где-то между ШНыром и Москвой! Дерево, дерево, еще одно дерево! Тропинка! А над всем этим светит во все лопатки могучее солнце! - насмешливо описала Фиа. - Ну что, картина проясняется?.. Если б я могла сказать точнее, я сама бы вышла. Лучше давай придумывать какой-нибудь алгоритм, чтобы я не запаниковала.
        - А ты можешь запаниковать?
        - А почему нет? Я робкая девушка, меня только берсерки боятся! Расскажи мне, например, сказочку! Веселее топать будет.
        - Привет! Это я, Рина! - задорно крикнула Рина, придвигаясь поближе к Сашкиному телефону. - Самое безопасное для тебя - переночевать в лесу, дождаться рассвета и идти в сторону восходящего солнца! Где оно восходит - там будет Москва!
        В трубке на миг замолчали. Похоже, Фиа была не очень счастлива услышать Рину.
        - Договорились! - кисло пообещала она. - Просижу сутки в лесу и пойду в Москву. Или буду отслеживать, куда летят самолеты! Рано или поздно выйду к Домодедово или к Шереметьево!.. О, еще один ориентир! Я вижу полосатую трубу котельной!
        - Труба с флагом или без? - спросил Сашка.
        - С флагом. А это важно?
        - Это важно, потому что теперь я понял, где ты. Иди к трубе и жди нас там! Мы с Риной скоро будем!
        - Отлично! - одобрила Фиа. - Я запущу вам навстречу что-нибудь маленькое! Какой-нибудь воздушный шарик!
        Рина сходила в ШНыр за Ланой и Белым Танцем. Сашке больше хотелось полететь на Гавре, но старушка Лана боялась его смертельно. Ей недоставало абстрактного мышления, чтобы запомнить, что бывают гиелы дружественные, а бывают недружественные. Да и Гавр мог забыть, что съедобный кусок конины - на самом деле милая старая кобылка, на которую не стоит покушаться. Летели они невысоко, держались над лесом. Белый Танец с Сашкой в седле то и дело уносился вперед, старенькая же Лана с надеждой косилась в сторону всех полянок, всем своим видом говоря: «Неужели мы так спешим? Может, где-нибудь попасемся?»
        Вскоре показалась полосатая труба с флагом. Они направились к ней, а когда подлетали, то послышался страшный рев, земля задрожала, и им навстречу из леса стартовала громадная ракета. Перепуганные пеги шарахнулись. В иллюминаторе ракеты, который почему-то открывался наружу, как рамы дачных домиков, стоял Гагарин и махал Сашке и Рине рукой. Рина потрогала себе лоб. Температура на первый взгляд нормальная, но образы была такие, словно она уже потерла себе между бровями пушкинским перстнем.
        - Это не Гагарин! Это Фиа знак подает! - успокаивающе крикнул ей Сашка.
        - А-а-а! - сказала Рина. - Ну да, конечно. Она же обещала запустить что-нибудь маленькое!
        На лесной дороге, размахивая руками, стояла Фиа. Узнать ее можно было издали. Не так много в Подмосковье девушек, волосы которых окрашены наполовину в оранжевый, наполовину в зеленый.
        Сашка соскочил с седла. Рина пока не садилась - искала место, где пег не переломал бы крыльев.
        - Как ты здесь оказалась? Так и шла из Москвы? - спросил Сашка.
        Фиа подула на руки. Она мерзла, хотя на ней были сто пятьдесят разноцветных кофточек, торчащих одна из-под другой.
        - Долгая история. Я разбила машину… Нет, не разбила… Если машина врезалась в дерево, а потом утонула, как правильно говорить - разбила или утопила? - засомневалась она.
        - У тебя есть машина?
        - Была у одного знакомого делмэна. По дороге он стал приставать и все повторял: «Открой мне душу!» Ну ладно, раз уж первый попросил! Я выплела из волос фольгу, чтобы открыть ему душу, а он вдруг выскочил из машины и убежал с громкими воплями. Я попыталась сама сесть за руль - и утопила машину в пруду. Он зарос тиной, а я решила, что это полянка!
        - А почему убежал делмэн? Ты действительно ему душу открыла? - спросил Сашка.
        - Ну не то чтобы свою… Я показала ему самый большой кошмар его жизни.
        - Какой?
        Фиа опять принялась дуть на руки, хотя на этот раз, кажется, не мерзла.
        - Этого я говорить не буду. У каждого в жизни есть свой кошмар. Постороннего им не напугать, но для самого человека он ужаснее мертвеца с содранной кожей! Хотя это может быть совершенная мелочь… Ну там, маленький красный паучок или кукла без головы.
        - И у меня есть такой кошмар? - спросил Сашка.
        Фиа быстро взглянула на него:
        - Да.
        - И что бы ты мне показала?
        Фиа мотнула головой:
        - Не могу… и не покажу никогда. Не хочу с тобой ссориться, и потерять тебя тоже не хочу.
        - Ты меня не потеряешь! - самонадеянно сказал Сашка.
        - Если покажу - потеряю, - невесело отозвалась Фиа. - У меня в детстве была подруга. Она однажды сказала: «Спорим, ты не сможешь мне сказать такую гадость, чтобы я на тебя обиделась?» И оказалось, что спор я выиграла. И теперь у меня подруги нет…
        Рина все-таки сумела опустить пега на дорогу, не сломав Лане крыльев, и подошла к Фиа и Сашке.
        - Короче, вот! Сообщаю новости! - сказала Фиа. - Вчера Гая чуть не сбросила гиела, а ведь он отличный наездник!.. Но что-то с ней такое творилось, что он несколько секунд ничего не мог с ней сделать. Даже электроповодьев она не боялась.
        - Так это был Гай! - воскликнула Рина, вспоминая темную фигуру в седле.
        Фиа внимательно посмотрела на Сашку и Рину:
        - Да! Гаю важно не потерять над гиелами контроль. Он их вот как держит, - Фиа стиснула кулак. - А тут он в бешенство пришел. Не знаю уж, что он там углядел… Короче, Гай собирается послать Делибаша. Прячьте гиел, и сами прячьтесь!
        Сашка слышал о Делибаше. Делибаш был лучшим в форте берсерков. Шныров с закладками он перехватывал днем и ночью, с невероятной точностью угадывая, в какой точке они будут выходить из нырка. Много раз Родион пытался выследить его, но все было бесполезно. Делибаш внезапно налетал, отбирал закладку и исчезал.
        - Ты уверена про Делибаша? - спросил Сашка.
        - Я слышала, как Дионисий Тигранович говорил об этом Младе…
        В кармане у Фиа завибрировал телефон. Звонила Млада. Фиа проворчала, что о Младе нельзя вспоминать вслух.
        - Фиа! Это я! - защебетал женский голос. - Ты где, детка?
        - Здесь! - неопределенно отозвалась Фиа, жестом попросив Сашку и Рину помалкивать.
        - Ты хотя бы одна?
        - Я всегда одна! Я устала от одиночества!
        - А мы-то с Владочкой как устали!.. - пожаловалась Млада. - Солнышко… не в службу, а в дружбу: мотанешься в Серебряный Бор? Знаешь, у озера вышка с подзорной трубой? Шныры спрятали там отсекатель. Позязя, солнышко, проследи, чтобы берсерки все сделали правильно. Это личная просьба Дионисия Тиграновича! Только сама не подходи близко! - И, не дожидаясь согласия, Млада повесила трубку.
        - Ненавижу! - сказала Фиа хмуро. - Все неприятные дела начальство вечно спихивает на тебя. Все приятные делает само… Ладно, всем пока! И прячьте свои отсекатели получше!
        За трубой котельной на высокой насыпи угадывалось шоссе. Туда Фиа и направилась.
        - Поймаю машину! - сказала Фиа. - Она меня до Серебряного Бора довезет с ветерком! А вы на шоссе не вылезайте! Не портите мне охоту своими крылатыми лошадками!
        Фиа мимолетно коснулась Сашкиной руки и красивым движением выдернула из волос фольгу. Раскинула руки, вздернула подбородок - и через лес устремилась к шоссе. Там, где она проходила, осенний лес превращался в оркестр. Деревья гудели басовыми струнами. Трава колебалась хаосом разрозненных нот. С ветвей, позванивая, осыпались листья, превращенные Фиа в серебро. Легкие ноги Фиа постукивали по земле, как по натянутой коже барабана. Земля откликалась - плакала, звенела.
        Лана запыхтела Рине в волосы и толстыми губами начала нашаривать ее ухо. Рина отпрянула. С пегами никогда толком нельзя сказать, какие у них планы в отношении пальцев и ушей. Обычно ничего ужасного, но лучше не испытывать судьбу. Когда, отодвинув от себя морду Ланы, Рина опять выглянула из кустарника, то увидела, что Фиа не просто поймала машину, а сделала это в буквальном смысле. Жуткого вида монстр держал машину на весу и, открыв дверь, бережно вытряхивал из нее водителя.
        - Надо возвращаться! - сказал Сашка, перекидывая повод через голову Белого Танца. - Если Гай действительно послал Делибаша, то это очень плохо!
        - Думаешь, Штопочка не справится?
        Сашка ответил не сразу:
        - Штопочка хорошо владеет боевым пилотажем! Да и жеребец у нее отличный. Но она привыкла, что от нее все разбегаются. У молодых берсерков даже боевое крещение такое есть - получить бичом от Штопочки. Пока бичом от Штопочки не получишь - ты не берсерк. Если кто застрелит ее из арбалета - с ним свои же разберутся. Хочешь победить ее честно, садись в седло - и вперед.
        - А Делибаш? - спросила Рина.
        Сашка все-таки заставил Белого Танца задрать крыло, которым тот мешал ему сесть в седло. Пеги быстро учатся этому фокусу. Он помогает им сачковать. Когда у тебя крыло размером с парус, все, что надо, это слегка его опустить, и тогда бедному всаднику только и останется, что прыгать и ругаться. Ничего он с твоим крылом не сделает. А ты будешь стоять такой невинный и хлопать глазками. Мол, я так хочу работать, так хочу летать и не понимаю, чего им от меня нужно!
        - Тут вся проблема в приказе Гая. Делибаш будет выполнять его любой ценой. А Штопочка - любой ценой ему мешать! - озабоченно сказал Сашка.
        Глава семнадцатая. Делибаш
        Это не глобальная правда, а локальная. Глобальная правда - то, что перед нами дорога и что эта дорога, если пройти ее до конца, ведет в вечность. А локальная правда - что это асфальтовое покрытие с выбоинами, которое положили криворукие люди. И что трясет, и что холодно. И что кто-то пешком бредет, а кто-то едет в автобусе. И самое сложное - не рассуждать, не обижаться, не убегать в лес, а продолжать идти.
        Йозеф Эметс, венгерский философ
        Рядом с метро «Савеловская» есть песочного цвета дом с грязными подтеками на стенах. На первом этаже дома находится магазин «Цветы». На втором живет светловолосый молодой человек. На вид ему лет двадцать пять. Он невысок, легок и гибок, с осанкой гимнаста. Лицо имеет подвижное, улыбчивое. Каждое утро начинает с пробежки. Соседи считают его безобидным. Молодой человек всегда здоровается, никогда громко не включает музыку и не создает проблем. Даже девушек к себе никогда не водит.
        Изредка кто-то из соседей пытается вступить с ним в задушевный разговор. Выглядит это обычно так. Очередной подвыпивший новый жилец - в подъезде из-за близости крупного торгового центра куча квартир сдается - торчит вечером на площадке и, скучая, ищет общения. Видит поднимающегося по лестнице молодого человека, загораживает ему проход и начинает: «Ты кто ваще?» - «Антон!» - терпеливо отвечает молодой человек. Ищущий общения задумывается. Молодой человек ожидает, пока ему уступят дорогу. «Антоха, значит? Что делаешь по жизни, Антоха?» - «Работаю». - «Где работаешь?» - «На работе». Ищущий общения пыхтит. Придраться ни к чему нельзя, потому что на вопросы ему отвечают. Но и дружить с ним определенно не хотят. Наконец жилец сдается и отодвигается, пробурчав неохотно: «Ну ты ваще… труженик… топай давай!»
        Пару раз случалось, что ищущие общения начинали вести себя неадекватно. Если Антона грубо толкали на лестнице, он улыбался и прижимался спиной к стене, позволяя человеку пройти. Если слышал ругательство в свой адрес - никак не реагировал. Однажды какой-то пьяный попытался ударить его в лицо. Но не попал. Ударил еще раз и опять почему-то не попал. А потом увидел, что Антон стоит уже тремя ступеньками выше, смотрит на него, грустно качает головой, грозит пальцем и скрывается у себя в квартире.
        Никто не сказал бы, глядя на этого скромного парня, ключиком открывающего и закрывающего за собой дверь маленькой квартирки, что это лучший боец форта берсерков. Прозвище в форте у него было Делибаш.
        История жизни Делибаша была следующая. В доме на «Савеловской» он жил со своего рождения. Раньше с мамой, но два года назад мама умерла. Квартирку свою любил. Расположена она была удобно. По козырьку магазина «Цветы», находящемуся под окном, можно было в экстренном случае спуститься сразу во двор. Зимой дворники сгребали на газон снег, и перепад получался не больше полутора метров. Летом же приходилось прыгать с высоты второго этажа. Навык этот очень пригодился Антону в дальнейшем.
        Ну что еще сказать про Антона? Если человек растет без отца, подразумевается, что он будет особенно несчастный. Насмешки, косые взгляды соседей, дырявая куртка. На самом деле и куртка была хорошей, и соседям было наплевать. Если травма и существовала, то она была глубинной, не внешней. Сейчас без отцов в городах растет столько народу, что одноклассникам это давно безразлично. Просто ты не получаешь чего-то важного, что тебе потом придется по крохам добирать из разных источников, чаще уже во взрослой жизни.
        Методом сравнения своей жизни с жизнью «полносемейных» одноклассников Антон быстро обнаружил, что расти без отца не так уж и плохо. Отцы сильно придирались и чего-то постоянно от своих детей хотели, особенно от сыновей. Дочерей они обычно не трогали, поскольку не было внутреннего сопоставления с собой, которое и заставляет отцов придираться. А вот с сыновьями таким сопоставлением папочки занимались постоянно. «Я зарабатываю деньги, а он нет! Я ходил на кучу секций, читал книги, готовился в институт, а он валяется на диване и втыкает в телефон!»
        Такие накрутки быстро переходили у папочек в рукоприкладство, что не могло не огорчать их отпрысков. В результате обычным желанием «полносемейного» одноклассника, лет так после четырнадцати, было поскорее вырасти, чтобы можно было врезать отцу. Или, во всяком случае, суметь ему врезать, если придется. Такой вариант Тараса Бульбы наоборот: «Поворотись-ка, тятька!» - и дальше по тексту.
        Мама Антона весь день работала в офисе, занималась статистикой продаж. Вроде бы не вагоны разгружала, но домой возвращалась поздно и очень уставшая. Пыталась играть роль правильной матери и заглядывать в тетради. Видела двойки и грязь, потому что Антон с учебой не заморачивался. В дневник ничего не записывал, говорил «не задали», «учителя не было», «в классе все разбирали устно» и нагло таращился, как бы подзуживая: «Ну и что ты мне сделаешь?» Мама накручивалась, временами психовала и начинала швырять тетради на пол. Антона такой расклад вполне устраивал. Он рано научился манипулировать мамой. Усвоил, что эмоции у нее всегда идут в определенной последовательности. Когда мама устала - ей надо покричать. Когда она попсихует - то немножко поплачет, а потом закажет по телефону пиццу.
        С мамой Антон ладил неплохо. Как все люди, она существовала по сложным внутренним законам, очень противоречивым и со стороны смешным. Свои отношения с возможными новыми папами Антона она начинала обычно со слов «Давай расстанемся!», хотя нередко бывала вообще не знакома с тем, кому это говорила. Просто она как бы сразу прокручивала весь сценарий с конца, надеясь так, быть может, поскорее дойти до начала.
        Из-за того что Антон не делал уроки, со школой у него сложились отношения столь плачевные, что нередко маме приходили от классной руководительницы примерно такие сообщения: «Уважаемая Алла Игоревна! В связи с написанием городской проверочной по алгебре прошу заблаговременно подтвердить возможность отсутствия вашего сына в школе». Мама, кусая губы, печатала: «Уважаемая Нина Петровна! Возможность отсутствия Антона в вашей чудесной школе охотно подтверждаю».
        Зорко и пронзительно ненавидя школу, Антон вскоре окончательно убедился, что цель жизни примерно трети учителей состоит в том, чтобы поселить в учениках стойкую неприязнь к их предмету. Зачем они выбрали себе такую цель и выбирали ли они ее с детства, сказать сложно, но, возможно, в этом есть высший смысл. Допустим, какой-то ученик по склонностям своего характера стал бы великим ученым-химиком и изобрел бы опасное оружие - а так он походит на химию к Рахиту Лукумовичу и на всю жизнь возненавидит не только цепные реакции, но и все, что хотя бы издали напоминает таблицу Менделеева. Оружия не изобретет, и человечество будет спасено.
        С класса восьмого у Антона начались проблемы с одноклассниками. На том этапе своей жизни он был небольшого роста, слабый и довольно трусливый. Каждый середнячок легко мог побить его и самоутвердиться. К тому же существует такое понятие, как «ядро кристаллизации». Это когда при замерзании воды получается крошечная льдинка - и вокруг нее моментально формируются глыбы льда. В школе это работает так. Тебя не полюбил один конкретный человек, допустим Олег. Подговорил своего приятеля Женю. Олег и Женя составили ядро кристаллизации. К ним присоединился кто-то третий, затем четвертый - и вот ты уже боишься выйти из класса на перемене, потому что существует риск, что тебя подкарауливает целая стая товарищей. Стае товарищей всегда нужна жертва, потому что иначе утрачивается сама сущность стаеобразования. «Зачем мы собрались?» - «А шут его знает!» - «А, Антона надо побить!»
        Антону было очень паршиво. Вот на том этапе жизни ему был очень нужен отец. Хотя что бы отец сделал? Раскидал бы толпу писклявых восьмиклассников и угодил бы за это в кутузку? Или дал бы ему родительский совет: «Сынок, как только тебя кто-нибудь обзовет, бей первым головой в нос - и сможешь вылететь из школы и попасть в колонию раньше, чем я в твои годы!»
        Маме Антон не жаловался. Он знал, что мама помчится к директору, и начнется игра в молоточки в стиле «Городка в табакерке». Мама тюкнет директора, директор тюкнет завуча, завуч тюкнет классную руководительницу. И, уж конечно, все вместе они найдут способ раздробить «ядро кристаллизации» и разогнать стаю товарищей. Но это в школе! А на улице те опять смогут его подкараулить. О том, что можно просто перейти в другую школу, Антон почему-то не задумывался.
        Именно в те дни Антон научился ненавидеть. Сформулировал для себя главный закон жизни. Птички заклевывают слабых птичек, рыбки защипывают слабых рыбок. Не будь слабой птичкой и слабой рыбкой - и уцелеешь. И Антон решил стать сильной птичкой и сильной рыбкой. Пошел на секцию айкидо. Попал на нее случайно. Отправился записываться на бокс, но перепутал дни, а в том же зале была и секция айкидо. В тот момент Антон вообще не понимал, чем разные виды отличаются друг от друга. Секция бокса быстро дает желанный результат. Уже через два месяца к тебе перестают лезть. Через три месяца начинают уважать, а через четыре побаиваться. С секцией же айкидо все не так однозначно - тут можно проходить на занятия и год, и два, и три, и получить кучу поясов, но тебе все равно легко даст в глаз занимающийся полгода боксом.
        Айкидо дало Антону другое - отличное владение телом, кувырки, умение группироваться и падать, навык считывать и предугадывать движения противника. Все это очень пригодилось, когда он стал Делибашем. А проводить как следует броски он так никогда и не научился, но особенно не жалел об этом. Боксера всегда победит автоматчик, автоматчика грохнет танкист, танкиста - летчик, летчика - ракетчик. Любой школьник с удовольствием продолжит эту цепочку в бесконечность.
        Антон всегда был созерцателем. Не обладая большой физической силой, он долго и внимательно изучал своих соперников. Раскладывал их по полочкам, буквально проникал им под кожу. Например, Боря Тишко. Мощный, вечно потный кабанчик. Перед ударом всегда сопит. Это понятно - запасает кислород перед великим подвигом обижания маленьких. Потом делает маленький шажок с левой ноги. Это тоже понятно: привык бить из стойки. Потом Боря вздрагивает плечом - и только потом наносит удар. Ах да, забыл! Перед самым ударом Тишко всегда делает равнодушное лицо, притворяясь, что сейчас уйдет и драки не будет. Только какой смысл сопеть, когда противника на месте давно нет? Попробуй догони! Выносливости у Тишко никакой. Через сорок секунд бега он останавливается и начинает орать и пыхтеть. Тушка съела свой кислород. Можно подбодрить ее, чем-нибудь в нее запустив. Ну-ка, Боря, давай еще разик с первого этажа на четвертый и обратно! Где ты, родной, почему я тебя не вижу?
        Или Шамиль. С ним сложнее. Обычно проходит в ноги или совершает захват. Если и наносит перед этим удар, то отвлекающий. Значит, лучше не подпускать Шамиля близко. Близко подпустил - проиграл. Давай-ка поиграем с тобой, дорогой Шамиль, в паркур! Ты человек не злой и азартный. Прыгать через парты и стулья тебе так понравится, что от моей скромной персоны ты быстро отвлечешься. Тем более что тебе все равно меня не догнать.
        Во всем перечисленном было, конечно, море исключений. Тишко мог и подкрасться со спины. Да и Шамиль мог отойти от стандарта и неплохо врезать ногой - но все же в большинстве случаев Антон научился выкручиваться. Со школой проблемы скоро исчезли, и не потому, что Антон так уж глобально всех победил. Красивые сцены единоборств оставим для кино. Просто стая товарищей нашла себе другую слабую рыбку, поскольку ее массовый разум уловил, что Антон слабой рыбкой уже не является. Более того, стая даже стала приглашать Антона влиться в ее стайные ряды, однако он к стае не примкнул и новую слабую рыбку вместе со стаей щипать не стал. И это была уже внутренняя победа, но победа половинчатая, поскольку и защищать слабую рыбку он тоже не порывался и равнодушно наблюдал за ее муками.
        Антон созерцал жизнь всегда очень внимательно. Он скоро разобрался, что то, как человек выглядит со стороны, и то, чем он является на самом деле, - вещи абсолютно разные. Например, на площадке у них две соседки. Одна - Людмила, высокая, худая женщина. Никогда не здоровается, всегда дикая, взлохмаченная, вечно куда-то бегущая. В подъезде ее не любят, считают высокомерной. А на самом деле Людмила до крайности застенчива. «Я боюсь мира, а он еще ко мне лезет! Сколько же можно!» - вот ее главное послание человечеству. В застенчивости своей Людмила легко и без повода вспыхивает, говорит много лишнего, чего и не думает, а потом ни на кого не смотрит и проскакивает мимо как намыленная.
        Вторая соседка - Анна Семеновна. Умная гладкая женщина, похожая на лису. Вовремя улыбается, вовремя замолкает, вовремя проявляет интерес. Всегда «Здравствуй!», всегда «Как успехи в школе? Как мама?». И смотрит выпуклыми глазками с таящейся усмешкой. А тебе хочется потрясти над ее головой кулаками и убежать в лес. Ты ощущаешь, что она неискренняя, хитрая, что все это картон, но ни самой Анне Семеновне, ни другим доказать ничего невозможно. Слишком она невозмутима, логична, вовремя ужасается и правильные слова говорит. И в подъезде у нее позиции твердые.
        Антон все это прекрасно видел и понимал, но, понимая, ровным счетом ничего не делал. Не протягивал руку помощи Людмиле, не показывал ей, что она не одинока, что ее любят и понимают, не совал ей в руку ни конфет, ни шоколадок, а довольно равнодушно наблюдал, как лиса Анна Семеновна своими улыбочками и участливыми вопросами каждый день отравляет ей жизнь.
        После школы Антон немного поучился на сварщика. Слегка разочаровался, потому что оказалось, что в программе колледжа куча всяких тоскливых предметов. А это значит - бери тетрадь и пиши, пиши, пока ручка не задымится. Антон, впрочем, писал мало. Чаще прятал под партой телефон и читал «Записки о галльской войне» Цезаря или «Мемуары наполеоновского гренадера» Адриена Бургоня. Там было какое-то новое видение войны. Ведь на самом деле ни Цезарь, ни Наполеон не были великими полководцами. Наполеон так даже диспозиций сражений не писал - так, какие-то отписочки, в стиле «захватываем главенствующие высоты, ставим пушки и много-много стреляем. Смотрим, где враг дрогнул - там и прорываемся. А дальше по ситуации».
        Наполеон и Цезарь просто чувствовали дух войны, главный ее принцип - как мальчишка порой чувствует лет в двенадцать дух драки, главный ее закон, обеспечивающий победу. И закон этот вовсе не в силе мышц или удара, а просто в дерзости и натиске. Все древние войны похожи. Все решает сила духа. Собираются две толпы, и одна начинает пугать другую. Топчутся, пыхтят, пускают стрелы, метают копья - но все это такие мелочи, что можно даже внимания не обращать. Все это может продолжаться много часов или дней, на психологическое истощение. Никто толком не спит, не ест, все устали, путаница, слухи, вопли слившихся, паника и т. д. В какой-то момент одна из толп, которая не понесла еще существенных потерь, внезапно пугается, бросает оружие и бежит. Тонут в реках, падают в овраги, затаптывают упавших и т. п. Вторая толпа догоняет и убивает безоружных. Иногда она даже обещает, что никого убивать не будет, но потом все равно обманывает.
        Если же ни одна толпа не пугается и не бежит, обе толпы топчутся одна подле другой некоторое время и обе расходятся, после чего каждая толпа приписывает себе победу. То есть алгоритм такой, что ни в коем случае нельзя бежать. В бою обычно гибнет только малая часть, а в бегстве почти все. Вот почему Наполеона так испугало Бородино. От него не убежали, и он смутно ощутил, что это все, лавочка завоеваний скоро прикроется.
        После колледжа Антон отправился в армию. Там все оказалось очень прозаично. Даже из автомата стрелять пришлось только в учебке. В течение года он открывал шлагбаум одной из воинских частей Подмосковья и строго проверял пропуска, стараясь не замечать справа и слева от шлагбаума десятки лазеек в заборе, через которые шнырял весь личный состав части до майора включительно. По случайности - или, возможно, это уже вмешался Его Величество Случай - часть базировалась недалеко от Кубинки. И вот как-то на рассвете, сонно прохаживаясь вдоль шлагбаума, рядовой Антон Копылов задрал голову и увидел трех низко летящих волков с крыльями. Хотя скорее уж гиен. Для волков у них были слишком плоские морды. На спинах у летящих зверей помещались какие-то люди и держали на прицеле (понятия «шнеппер» и «арбалет» тогда были для Антона размыты) худенького юношу, который летел на лошади с огромными белоснежными крыльями. Было заметно, что юноша напуган. Голову он вжимал в плечи и кусал губы, толком не зная, что ему делать. Умереть геройской смертью? Или все же не умирать?
        Антон Копылов мгновенно определил расклад. Слишком красноречиво выглядели физиономии у тех типов, да и в целом ситуация была понятная. Крылатые гиены и их наездники держали лошадь со всадником в клещах. Рыпнешься - сразу умрешь. Антон легко мог сорвать со спины автомат и посшибать этих типов с седел. Или хотя бы напугать их. Расстояние было небольшое - не промахнешься. Но опять вмешалась благоразумная трусость, которая когда-то не позволяла ему защищать слабых рыбок и слабых птичек от стаи школьных товарищей. Кто там знает весь расклад? Может, те, которые на гиенах, государевы люди, а тот, что на лошади, - какой-нибудь нехороший человек?
        В общем, Антон не сделал ровным счетом ничего. Даже отпугивающей очереди в воздух не дал, потому что на посту просто так не стреляют. Прибежит дежурный офицер: «Почему стрелял?» - «Да вот лошадку с крылышками видел! За ней психи на гиенах гонялись!» - «А сейчас они где?» - «Ну, я их спугнул, они улетели!» - «Ясно, рядовой! Давай сюда автомат! Сколько там, ты говоришь, тебе до дембеля?»
        Но кое-что Антон все-таки сделал. Четко проследил направление, в котором исчезла странная четверка. Весь следующий месяц, находился ли он в карауле или нет, Антон о чем-то думал, что-то для себя решая. Напряженно высиживал какую-то важную, самую главную мысль. Мысль эта пока до конца не проклюнулась, но что-то такое зрело. Высиживая мысль, Антон зорко смотрел в небо. В обычное время человек в небо никогда не смотрит, а только себе под ноги или в лучшем случае по сторонам. «Ой, кажется, дождь собирается!» - вот и все его мысли, связанные с небом. Теперь же, постоянно вглядываясь в облака, Антон все чаще замечал тех крылатых тварей. Порой даже дважды или трижды в день ухитрялся их засечь. Обычно они держались так высоко, что без бинокля их легко было принять за ворон, соколов или что-нибудь такое птичье, названия которого средний москвич никогда не знает. Тот первый случай, когда они пролетели над воинской частью на малой высоте, был уникальным и, видимо, объяснялся захватом пленного. Чаще всего всадники на крылатых гиенах летели по одному, чуть реже - по двое, и всегда появлялись с одной и той же
стороны, чуть южнее Кубинки. Туда же и возвращались.
        В ближайший свой выходной, получив увольнительную, Антон отправился туда пешком. Бродил часов шесть среди каких-то строек, ничего интереснее гнилых оконных рам, которые кто-то запасал за гаражами, не обнаружил и готов был уже сдаться, как вдруг вдали что-то мелькнуло. Со стороны могло показаться, что большая темная птица резко упала и скрылась в лесу. Но зрение у Антона было острое, и он хорошо представлял себе, что ищет. Повернулся и решительно направился в ту сторону.
        Скорлупа треснула. Мысль проклюнулась.

* * *
        Спустя три месяца срок его армейской службы подошел к концу. В тот же вечер уже на самой территории базы ведьмарей Антон встретился с худым человеком в холщовой рубахе. Лицо мужчины мялось как резиновое, движения были лениво-ловкими. Мужчина ничуть не испугался, обнаружив у себя на базе постороннего. Он остановился перед Антоном, скользнул взглядом по его военной форме, по травянистому полю, отделяющему Антона от забора. Со стороны это было просто неровное поле, но каждый шаг по нему таил смерть. В лучшем случае в тебя вонзался болт или слабым взрывом отрывало ступню. Худшие случаи лучше не рассматривать, потому что тогда пришлось бы вводить такие понятия, как растворенный, неудачно проклюнувшийся эльб, болото, двери, распыление, и так далее. Много лишних понятий, которые лучше заменить одиночным словом «смерть».
        - Ты ведь пришел не по дорожке? Не от ворот? Не через наши посты? - с интересом спросил мужчина.
        Антон покачал головой.
        - Нет. Напрямую. Меня зовут Антон Копылов. А вы, вероятно, Гай. Я хотел увидеть вас, - сказал он.
        Мужчина окинул Антона оценивающим взглядом.
        - Кажется, я знаю, зачем ты пришел. Легкий… Рост подходящий… - сказал он сам себе, и щека его дрогнула, провалившись куда-то вниз. - И что ты умеешь, Антон?
        - Пока ничего. Но я умею наблюдать, - ответил Антон и вкратце рассказал всю историю, начиная с момента, как он стоял на посту. Гай выслушал его не перебивая и вопрос задал только один:
        - В тот день кроме гиел ты ведь видел еще и крылатую лошадь! Следовательно, мог бы сообразить, что существует и другая сторона, к которой можно примкнуть? Почему же ты пришел к нам, а не к ним?
        - Всегда выгоднее быть на стороне сильного, - не задумываясь, ответил Антон.
        Гай усмехнулся и ничего не сказал. В тот же день Антон Копылов исчез и появился Делибаш, приписанный к форту Тилля, но подчиняющийся непосредственно Гаю.

* * *
        Тренировался Антон много. Вначале с инструкторами форта берсерков, потом по собственной программе. Не вылезал из седла по четырнадцать часов, лишь менял гиел, которые оказались вовсе не так уж выносливы, как он ожидал. В выносливости, равно как и в скорости горизонтального полета, гиелы уступали пегам. Все свои победы они одерживали резким броском или пикированием.
        Логика у Антона была простая. Он новенький. Он ничему еще толком не научился. В отряде много наездников, куда более опытных, чем он. Танцор, Верлиока и кроме них особый отряд наружной охраны Кубинки - двадцать лучших берсерков на гиелах. И еще минимум сорок резервистов, которые нетерпеливо наращивают опыт, надеясь когда-нибудь попасть в этот элитный отряд. Еще есть гиеломаньяк-энтузиаст Евгений Гамов, который выкормил свою гиелу с пипетки и не использует электроповодьев. Он не относится к отряду, подчиняется лично Гаю, но парни из отряда его уважают и побаиваются.
        Мозг Антона математически просчитывал варианты. Опыт, приложенный к определенной области знаний, - вот что на самом деле делает тебя победителем! Но что такое опыт, если не пускаться в сложные определения? Любой опыт можно переложить на часы. В среднем патрульный берсерк проводит в седле десять часов в неделю, или сорок часов в месяц. Четыреста восемьдесят часов в год. За пять лет - две тысячи четыреста часов. Этого довольно, чтобы стать очень хорошим наездником. Чтобы догнать их, Антону нужно наработать эти две тысячи четыреста часов как можно скорее. Две тысячи четыреста часов - это всего лишь сто дней, если б можно было находиться в седле круглосуточно!
        Анализируем дальше. Хватит ли этих ста дней? Ведь пока он налетает эти две тысячи, у них будет уже по три, а то и по четыре. Есть горячие парни, умеющие вкалывать не меньше, чем он. Значит, снова плестись в хвосте? А если получить опыт быстрее? Не идти по общей дороге, а срезать по тропинке? Разбить тренировку на отдельные элементы и начинать с самого сложного? Ну как таблицу умножения начинают учить с девятью девять, если хотят выучить ее быстро, потому что потом-то она повторяется.
        Есть полет по прямой. Он осваивается быстро, и эти часы наработки не слишком ценные. Зачем четыреста часов летать по прямой, если этот же полет включен в более сложные элементы? Не лучше ли приналечь на пикирование? Или на элементы джигитовки и высшего пилотажа, которые так любят Верлиока и Танцор? Дальше техническая часть. Она тоже очень важна. Есть спортивные седла, они легки, но неудобны. Есть седла патрульные. Они удобны, но тяжеловаты. Опять же про джигитовку сразу можно забыть. Если посмотреть полет гиелы в замедленной съемке, то видно, что гиела так высоко вскидывает крылья, что временами они почти смыкаются наверху. Единственный шанс в этот момент что-либо сделать - проскользнуть со стороны задней луки, но если лука как у патрульного седла, то даже повернуться толком невозможно, потому что крылом у тебя сразу вышибает арбалет.
        Далее - часть, связанная со стрельбой. Собрать оружие - разобрать. Изучить характеристики всех зарядов и болтов. Немного другой вес, иное оперение - и полет болта уже будет другим. Вначале стрелять на земле, стрелять до одури. Перезарядил - выстрелил - перезарядил - выстрелил. Разные дистанции, разные положения. Выстрелы на точность и выстрелы на скорость. В небе никто не даст целиться долго. Цель мелькнула - и ее уже нет, а тут еще поднимающееся крыло гиелы, о котором ты сгоряча забыл, шарахнуло тебя по целящейся руке. Не успеешь убрать палец со спуска арбалета или шнеппера - и вот уже подраненная твоим же выстрелом гиела кувырком летит вниз. Чаще всего берсерки погибали именно при таких глупейших обстоятельствах. Следующей по частотности причиной гибели были укусы гиел при неправильной настройке разряда электроповодьев и лишь третьей - стычки со шнырами.
        Все это Делибаш разложил по полочкам. Каждый нюанс, каждую мелочь. Какой арбалет выбрать. Сколько болтов для арбалета брать с собой и каких именно. Мелочей для него не существовало. В одной и той же руке нельзя держать пульт управления электроповодьями и метательный топорик. Вообще лишних предметов в руках лучше не иметь - ничем хорошим это не заканчивается. В нужный момент запустишь в шныра пультом управления, а нажимать кнопку будешь на топорике. Левую руку лучше держать поближе к передней луке, чтобы успеть подстраховаться в случае резкого рывка гиелы. Дальше - посадка в седле. Стремена лучше поднять так высоко, чтобы приходилось откидываться назад. Да, это неудобно. Пресс приходится держать в постоянном напряжении. Но такая посадка резко уменьшает сопротивление воздуха и одновременно улучшает верхний обзор. Другой вариант посадки - как у жокеев: привстать в седле и, сжавшись в комок, буквально втиснуть локти в собственные ноги - тоже хорош, но только при скоростном полете в пикировании. Слишком много сил он требует, и обзор скверный.
        Танцор, Верлиока и парни из отдельного отряда тоже, разумеется, старались учитывать все мелочи, но обычно налегали на что-нибудь одно. Танцору нравилась джигитовка. Он так чувствовал свою гиелу и был так ловок, что буквально тряпочкой вокруг нее обматывался. Верлиока умел великолепно стрелять и метать молот, но наблюдатель при этом был посредственный, ленивый. Головой почти не вертел. Порой шныр выходил из нырка метрах в ста за его спиной, а он его даже не замечал. В седле сидел как приваренный, что сужало сектор обзора, по сути, только до полоски неба впереди.
        Делибаш не умел так, как Танцор, вертеться в седле и повисать на брюхе гиелы. Не решился бы и метнуть молот против ветра, рискуя догнать его в пикировании. В отдельных элементах он уступал и Танцору, и Верлиоке, и некоторым парням из отдельного отряда, но суммарно был лучше, чем каждый из них. Стабильнее, умнее, хитрее. Он был уверен, что в поединке один на один справился бы и с Танцором, и с Верлиокой, поскольку прекрасно изучил их слабые места. Даже с Гамовым, вероятнее всего, справился бы. Гамов был пижон на прекрасной, быстрой и мощной гиеле. Догнать эту гиелу в небе было нереально. Арбалеты у пижона тоже были всегда самые современные - лучше и дороже, чем у кого-либо еще. И Гамов, разумеется, всегда использовал это в бою. Работал с предельных дистанций, используя скорость своей гиелы и мощность арбалета.
        Тупик? Да ничуть! Если бы Делибашу пришлось биться с Гамовым, он поступил бы очень просто: зашел бы со стороны солнца, набрав хорошую высоту, и в пикировании атаковал бы не самого Гамова, а крылья его гиелы. Это, конечно, неспортивно, но чем больше цель - тем проще ее поразить с первого выстрела. На случай же, если бы высоту набрать не удалось и пришлось бы отстреливаться на дальних дистанциях, Делибаш завел себе арбалет не хуже, чем у Гамова. Но не стал хвастать своим арбалетом и пижонить, как это вечно делал Гамов. Напротив: содрал с арбалета все фирменные наклейки и придал ему зачуханный вид, чтобы он особо не привлекал внимания.
        Подобрав для своего арбалета самые тяжелые болты, Делибаш научился со ста пятидесяти метров засаживать по три болта подряд в мишень размером с маленькую тыкву. Теперь Делибаш был уверен, что в случае необходимости справится и с Гамовым. Гамов, по мнению Делибаша, допускал три ошибки. Первая - гоняясь за новыми и современными моделями, слишком часто менял оружие. Постоянно использовал арбалеты разных производителей, с разными характеристиками и силой натяжения. Блочные, рекурсивные. Прямым следствием этого было то, что он не успевал изучить все особенности нового оружия и сродниться с ним. Вторая - применял болты разного веса, толком не изучив, как они будут лететь по ветру, против ветра, при боковом ветре и так далее. Третья ошибка - делал ставку на одну-единственную гиелу. Ну хорошо, гиела отличная! Ну а если Аль погибнет или сломает крыло - тогда что? Пешком будешь сражаться? Пользоваться же электроповодьями Гамов умел очень приблизительно, а ведь у них тоже куча всяких настроек - продолжительность разряда, его сила, место крепления усиков. И чтобы разобраться во всем этом, требовалось занудство
Делибаша, а не роскошное пижонство Гамова.
        Разумеется, все мысли по поводу слабых сторон Гамова, Верлиоки и Танцора оставались за кадром. Биться с ними у Делибаша пока повода не возникало, и отношения у них были если не дружескими (Делибаш не умел дружить), то вполне приятельскими. Просто Делибаш хотел быть лучшим. Разве это непонятно?
        Уже через два года Делибаш стал резко отрываться от остальной массы берсерков. Никто не перехватывал так много шныров и не приносил так много закладок. При этом и шныров он берег, ограничиваясь тем, что просто отбирал у них сумку. Если каждый раз убивать курочку, которая несет золотые яйца, то вскоре и закладки в наш мир проносить будет некому.
        Гай выделял Делибаша, поощряя его псиосом и деньгами. Делибаш не отказывался ни от того, ни от другого, но с псиосом был осторожен. Слишком много народу на него подсело, и он видел, как дальше складывались их судьбы. Человек, увы, не является существом, созданным для непрерывных удовольствий. К деньгам Делибаш тоже сильно не привязывался. Деньги расслабляют, делают заложником кучи ненужных предметов и, как следствие, - уменьшают твои шансы на выживание. Один день не потренировался - уже сполз. Не выпустил в неделю хотя бы четыреста болтов в мишень - в нужный момент рука может дрогнуть. Делибаш так и остался жить в доме на «Савеловской», хотя давно мог позволить себе коттедж в ближнем Подмосковье.

* * *
        Как-то днем, когда Делибаш сидел дома и выполнял свою обычную тысячу отжиманий за четыре подхода, его вызвал к себе Гай. Вызов был срочный, как по тревоге. Пришлось воспользоваться ближайшими дверями для прыгуна на Савеловском вокзале. Это были, пожалуй, самые необычные ведьмарские двери в Москве. Не нарисованные краской или процарапанные гвоздиком, а просто деревянные закрашенные двери. И помещались они, что удивительно, на людном вокзале, правда, в тупичке за колонной.
        В гиелятне было людно. Толпились ребята из отдельного отряда. После гибели Тилля Гай подчинил себе всех берсерков, летавших на гиелах, даже тех, кто раньше относился к форту берсерков. Секач имел у берсерков репутацию «подземника». Берсерк-подземник и берсерк летного отряда - это как гном и эльф. Им сложно понять друг друга.
        Улыбаясь в пространство все той же ускользающей улыбкой, которой он всегда приветствовал соседей по подъезду, Делибаш прошел к Гаю. Личные арбалетчики Гая, дежурившие у входа, пропустили его без вопросов. Рядом с Гаем, как всегда, маячил Арно. На Делибаша он уставился снисходительно. Бедный Арно, занятый стратегическим планированием крупных злодейств, парил в небесах и плохо представлял, как сильно ненавидят его рядовые берсерки. Даже арбалетчики Гая и те, если бы не Гай, давно превратили бы умненького секретаря в утыканную болтами мишень.
        Гай был занят делом странным, больше ожидаемым от Белдо: сидел у миски с водой и, низко наклонившись, закручивал воду ложкой.
        - Иди сюда! - велел он Делибашу. - Смотри!
        Делибаш заглянул в миску. Не до конца растворившаяся соль крупными хлопьями лежала на дне. В бликах движущейся воды Делибаш узнал копытовский лес, сарайчик, холм, заброшенные огороды и ржавеющий остов тягача. Копытовцы как бешеные хомяки обожали затаскивать на свои огороды самые невероятные вещи, считая, что они когда-нибудь пригодятся. Делибаш давно не удивлялся, когда обнаруживал у кого-то на огороде списанный железнодорожный вагон или пропавшую из парка бывшего пионерлагеря гипсовую статую, для маскировки забросанную тряпками.
        - Знаешь, где это? - спросил Гай.
        - Да.
        - Несколько дней назад Ларри рассказал, что у шныровских гиел родились щенки, и сегодня я хотел проверить. Меня чуть не сбросила гиела. Перестала слушаться поводьев.
        Делибаш поверил ему с трудом. Гай был прекрасным наездником. Как-то он летал с ним. Гай сидел в седле как приклеенный. Делибаш задавал себе вопрос: сколько же часов практики у Гая накопилось за все эти годы? Получилось такое немыслимое число, что не хотелось ему верить. Оно вгоняло в тоску.
        - Если так и дальше будет продолжаться, мы потеряем контроль над гиелами. Думаю, дело в гепарде. Кажется, этот уникум способен на большее, чем управлять одним конкретным зверем. - Гай с силой подул на воду, сместив вращение ближе к стенкам миски. Из кустарника показался Гавр с дохлой вороной в зубах. С гордым видом он поднес ворону к сараю, разжал зубы и уронил ее у дверей. - Любопытно работают инстинкты! Ведь никто не мог научить его! Мы уже много поколений не содержим гиел совместно, - сказал Гай.
        - В сарае щенки? - спросил Делибаш.
        - Да. Ты должен уничтожить их, пока шныры их не перепрятали. Взрослых гиел, разумеется, тоже… Я уже послал берсерков, но основную работу выполнишь ты!
        - А если кто-то из шныров попытается мне помешать? - спросил Делибаш.
        - Прикончи! - сказал Гай.
        Делибаш повернулся и пошел к двери. Он шагал, а в ноздрях у него все еще жил запах Гая. От Гая пахло медузами, гниющими водорослями и болотом. И все это с примесью медикаментов - ну как если открываешь старую задохнувшуюся аптечку с лекарствами.
        Глава восемнадцатая. Датчик клубники
        Для героев меня не существует. Я вне структуры их мира. Я вообще не могу появиться в их мире. Если бы я захотел оказаться в собственной книге, мне пришлось бы создать литературный образ самого себя, который, являясь мной, существовал бы отдельно от меня. Это был бы я, но это был бы и не я.
        Но если бы какой-то герой начал угадывать мое присутствие, напряженно вглядывался бы в меня и я ощущал бы его любовь ко мне, то я постепенно сблизился бы с этим героем и стал бы изливать через него мои самые любимые, самые дорогие для меня мысли. И, наверное, для этого героя я придумал бы какую-то особенную книжную судьбу. Только была бы это счастливая книжная судьба? Дарил бы я ему красавиц? Награждал бы его богатством? Едва ли. Ищущие глаза героя погаснут, он ожиреет и перестанет меня видеть. Поэтому судьбу я бы послал ему сложную, ищущую, со многими испытаниями.
        Писатель Иванов
        С утра Афанасий поехал в Рузу в строительную инспекцию. В прошлом году он, чтобы оправдаться, почему вовремя не сдал какой-то отчет, сочинил неудачную бумажку, что в их детском саду ведется стройка. Стройка! В детском саду! Детки дышат строительной пылью! На голову им падают ведра с краской и носилки с кирпичами!
        В общем, создал себе Афанасий большую проблему. Ко всем прочим присутственным местам добавилась и строительная инспекция.
        Афанасий шел на электричку и жалел себя. Он уже в пятый раз получал от ворот поворот. Не так написал, не то распечатал, чего-то не предоставил. Строительная инспекторша была сердитая дама, имеющая до невозможности аккуратный стол и такой же до невозможности систематизированный шкаф с папками. Звали ее, если судить по табличке на двери, «Болгарка А. В.». Прекрасная древняя фамилия, но Афанасию, когда он ее видел, почему-то сразу представлялась циркулярная пила.
        Едва увидев Афанасия, Болгарка сразу начинала орать. Почему молодой и симпатичный Афанасий вызывал у нее такую ненависть, сказать было сложно. Шоколадки не срабатывали - ничего не срабатывало. Не проходило и минуты, а Болгарка уже тыкала пальцем в какое-нибудь место в документе и отфутболивала Афанасия все переделывать.
        «Может, я должен на ней жениться? Женюсь - и испорчу ей жизнь!» - мстительно думал Афанасий. Но жениться на А. В. Болгарке он никак не мог. У него уже была Гуля, с которой он самым буквальным образом был сшит одной нитью на всю жизнь.
        Сегодня вместе с Афанасием ехал Рузя - толстенький, неприметный, похожий на пингвинчика герой. Дракончика Гастрафета он оставил в ШНыре, чтобы тот не учудил что-нибудь по дороге. Несмотря на ранний час, Рузя подпрыгивал и всю дорогу повторял фразу: «Рузя едет в Рузу!» Чувство юмора у Рузи было счастливое. Сам пошутит - сам посмеется. Даже пальчик можно не показывать.
        Афанасий поглядывал на Рузю с восхищением. Рузя всегда был одинаково бодр - и в шесть утра, и в двенадцать ночи. Афанасий всю жизнь мечтал о друге с такими качествами. Но друг ли ему Рузя, Афанасий не знал, потому что не был уверен, что сам умеет дружить. Афанасий постоянно пытался определить для себя, что же такое дружба, и никогда не мог этого сделать. Может, он дефективный какой-то, раз не умеет дружить так, как это описывается в книгах?
        И вообще, чем друзья отличаются от знакомых? Друг - это тот, который на всю жизнь? Но ведь так бывает редко. Познакомишься с человеком в туристическом лагере - видишься с ним каждый миг и вообще не разлучаешься. После лагеря встречаешься с ним раз в неделю, потом раз в месяц, потом раз в год, а потом даже по соцсетям почти не списываешься, потому что это будет уже игра на понижение. Была дружба сто градусов, а тут: «Привет! Как ты?» - «Да ничего. Все хорошо». Может, дружба - это просто общие интересы? Или хотя бы общая цель: погулять, развлечься, сдать экзамен. Да разве и сам Афанасий живет не по такому же сценарию? Может, это какая-то степень внутреннего эгоизма, заставляющая человека девяносто процентов времени думать только о себе и о том, что связано с ним самим, - и только десять процентов припасать для других? Но тогда другой вывод - надо настроить себя на ровное доброжелательное отношение вообще ко всем людям: просто делать то, что нужно, помогать всем настолько, насколько ты в силах, спокойно отказываться от всех перегрузов и не выжимать из себя искусственной любви, на которую ты в данный
момент не способен.
        В электричке по дороге в Рузу они попали в полосу дождя. Афанасий завороженно смотрел на капли, ползущие с внешней стороны стекла. Капель было много, но жизнь их протекала одинаково. Капля дождя ползет по стеклу электрички вначале медленно, трусливо, потом потихоньку разгоняется, затем начинает замедляться - и вдруг застывает, растеряв силы. Но бывает, она находит дорогу, оставленную другими каплями, - и тогда капли сливаются вместе и с чудовищной скоростью устремляются дальше. Вот и люди такие же капли. Вначале не верят в свои силы, потом разгоняются, потом начинают замедляться.
        Вскоре они уже шли по Рузе.
        - Ой! Не надо по мне идти! - закричал Рузя и захохотал, радуясь своей шутке.
        На Афанасия же внезапно накатила острая волна тоски. Он почувствовал, что Гуля в Москве грустит и сейчас будет писать сообщения. Афанасий, как человек эмоционально с ней связанный, всегда ощущал это заранее. Вообще в последнее время смущала его мыслишка, что никого он особенно не любит. Даже своих родных и Гулю. На каждого заведена в душе папочка с кучей «если», «а вот он», «ну она-то никогда». А про прочих и говорить нечего. В теории он любил, конечно, человечество - но что такое человечество, как не множество отдельных людей? В магазинах же Афанасий и вовсе старался не смотреть по сторонам. Знал, что увидит женщин, по полчаса рассматривающих срок годности на сырке и заранее готовящихся к капризам на кассе; мужичков, покупающих бухло, каких-то самоутверждающихся подростков.
        «А кого я тогда вообще люблю? Какую-то абстракцию? А этих, получается, я из человечества уже вычеркнул? И не понимаю, как мне заставлять себя их любить? Ну, может, ребенка какого-нибудь слегка люблю - да и то за то, что тот пытается перед взвешиванием торопливо засунуть в рот две печеньки. Вообще смешно устроены люди. Соглашаются любить только в ответ. А ведь это тупиково, если задуматься…» - соображал Афанасий.
        Последний раз Афанасий встречался с Гулей несколько дней назад. Место для встречи они выбрали не самое удачное - Павелецкий вокзал. Долго шли вдоль бесконечно длинного здания, а навстречу им ветер нес бумажки и мелкий мусор. Мерзли. Хриплый динамик делал странные объявления, вроде «Седьмой вагон отъезжает. Отойдите от края платформы!»
        - А поезд где? - спросила вдруг Гуля.
        - Какой поезд? - не понял Афанасий.
        - Да никакой. Седьмой вагон отъезжает. А поезд-то стоит! Так что я вся в думах.
        Афанасий смотрел на Гулю и ощущал, что она недовольна. Отношения зашли в тупик. Продвижения не наблюдалось, и Гулю это втайне раздражало. Девушки жаждут кардинальных перемен, а молодые люди - постепенных. Девушка ждет, что ей скажут: «Поехали в тайгу жить в избушке!» И она согласится, потому что девушки на этой стадии жизни дерзкие и ничего не боятся. А молодой человек после долгого и унылого мычания произнесет нечто вроде: «Ну, я, пожалуй, в среду могу сходить погулять, если не очень поздно!» И с каждым годом дела будут отпускать его все неохотнее, все меньше будет сил, все больше томительных пауз. Видимо, принцип такой, что если в первый год или в первые два года не произойдет ничего кардинального в отношениях, то это, скорее всего, пустые отношения. Но у них-то с Гулей было навсегда! Они насовсем связаны зеленой нитью общей боли и общей радости. Сострочены воедино.
        Телефон задрожал. Пришло первое сообщение от Гули. Он не ошибся. Гуля унывала.
        «ТЫ МЕНЯ НЕ ЛЮБИШЬ! ТЫ БЕЗОТВЕТСТВЕННЫЙ ТИП! Я НЕ ОЩУЩАЮ ТВОЕГО ПЛЕЧА!»
        Афанасий посмотрел на часы и усмехнулся.
        «СЕЙЧАС 8.50, - НАПИСАЛ ОН. - В ПРОШЛЫЙ РАЗ ТЫ ПОЧУВСТВОВАЛА, ЧТО Я ТЕБЯ НЕ ЛЮБЛЮ, В 8.45. В ПОЗАПРОШЛЫЙ - В 8.41. НЕТ НИКАКИХ МЫСЛЕЙ НА ЭТОТ СЧЕТ?»
        Гуля ничуть не смутилась. Было видно, что она уже набирает новое сообщение:
        «У МЕНЯ МНОГО МЫСЛЕЙ, И ВСЕ ОНИ НЕУТЕШИТЕЛЬНЫ, КОТИК! ДАВАЙ ПРИЗНАЕМ ЭТО ПРЯМО СЕЙЧАС!»
        Афанасий оценил такой посыл. Гуля обожала фразы с «Давай!». Такие полувопросы. На них нельзя ответить ни «да», ни «нет». «Давай признаем» - не ответишь. «Давай не признавать» - тоже не напечатаешь. Поэтому Афанасий вообще ничего не стал отвечать.
        Гуля уже набирала дальше:
        «ДА-ДА-ДА! ТЫ МЕНЯ НЕ ЛЮБИШЬ! НЕ БУДЕМ ОБМАНЫВАТЬ СЕБЯ! ЭТО ФИНАЛ. ДАВАЙ СКАЖЕМ, ЧТО ЭТО САМАЯ ПОСЛЕДНЯЯ ТОЧКА».
        Последней точки хватило секунд на тридцать пять. Именно через столько времени появилось новое сообщение:
        «ТЫ КАК НЕМЕЦКИЙ ЖЕНИХ, КОТОРЫЙ ГОВОРИТ РУССКОЙ НЕВЕСТЕ: «Я СМОГУ ВСТРЕЧАТЬСЯ С ТОБОЙ ПО СУББОТАМ В 16.00». ОНА ТАКАЯ: «ЧТО-О?» ОН: «В 16.00 ТЫ НЕ МОЖЕШЬ? ТОГДА В 16.30».
        «НУ ПРАВИЛЬНО, - набрал Афанасий. - ОН ЗАНЯТ И УСТАНАВЛИВАЕТ ЕЙ ЧЕТКИЕ ВРЕМЕННЫЕ ГРАНИЦЫ».
        «АФАНАСИЙ! ПЕРЕСТАНЬ! МИР МЕНЯ НЕНАВИДИТ!»
        «КАК Я ТЕБЯ ПОНИМАЮ!» - написал Афанасий.
        «ПРАВДА ПОНИМАЕШЬ? А ТЫ ЧТО ДЕЛАЕШЬ, КОГДА МИР ТЕБЯ НЕНАВИДИТ?»
        «ИДУ СПАТЬ. ПОКА Я СПЛЮ, МИР ОБО МНЕ ЗАБЫВАЕТ И НАЧИНАЕТ ОТНОСИТЬСЯ КО МНЕ ХОРОШО», - написал Афанасий.
        Гуля вспылила:
        «ЭТО НЕ СМЕШНО!!! Я НЕ СОБИРАЮСЬ ЛОЖИТЬСЯ СПАТЬ В ДЕВЯТЬ УТРА! Я ГОВОРЮ ТЕБЕ О ТОМ, ЧТО ЧУВСТВУЮ, А ТЫ ВЫСТАВЛЯЕШЬ МЕНЯ ИСТЕРИЧКОЙ!»
        «СЛУШАЙ! Я ИДУ ПО ГОРОДУ! Я ВСТАЛ ОЧЕНЬ РАНО. ДАЙ НАМ ХОТЯ БЫ ДОЕХАТЬ ДО СТРОИТЕЛЬНОЙ ИНСПЕКЦИИ!» - написал Афанасий.
        «НАМ???» ТЫ ЧТО, НЕ ОДИН?» - мгновенно отреагировала Гуля.
        «КАКАЯ РАЗНИЦА? ТЫ ЖЕ ПОСТАВИЛА ПОСЛЕДНЮЮ ТОЧКУ?»
        «ЭТО МОЕ ДЕЛО, ЧТО Я ПОСТАВИЛА! ОТВЕЧАЙ: С КЕМ ТЫ?»
        Афанасий в ответ сфотографировал Рузю. Гуля сообразила, что ныть при Рузе неудобно, и на время взяла техническую паузу. Видимо, отправилась пить чай с бутербродами.
        - Везет тебе! Сколько тебе букв пишут! - завистливо сказал Рузя, искоса бросая взгляд на экран телефона Афанасия. - И как она так быстро печатает?
        - Она еще быстрее может! - заверил его Афанасий. - А Наста писала тебе сообщения?
        Рузя фыркнул:
        - Наста? От нее дождешься, как же!
        Афанасий сочувственно вздохнул.
        - Ну, зато Наста не ныла! - сказал он.
        - Еще как ныла! - возразил Рузя. - Как-то, помню, купили мы с ней боксерский мешок! Она смотрит: внутри тряпки и шарики! Ну это ж несерьезно для истинного шныра! Вытряхнула их и наполнила песком и гравием. Врезала справа - и ушибла себе сустав на правой руке. Взбесилась. Врезала слева - отбила сустав на левой руке. Врезала по груше ногой - ногу отшибла. Я слышу: она вопит от злости! Подбежал я к ней - и тут на меня этот мешок срывается! С гравием! И прямо мне на ступню! Я хлоп! - лежу! А Наста тащит меня в травмпункт. И всю дорогу, конечно, ноет и ругается!.. - Рузя грустно запыхтел. Он только теперь осознал, какое это было счастье. И с сорвавшимся мешком, и с Настой! Самое настоящее счастье! Всегда так бывает: ты понимаешь, что был счастлив, когда счастья уже нет. А тогда ты жалел себя по другому поводу. Воспоминания - те же болячки. Их так и тянет ковырять, но порой случаются нагноения.
        - Мы пришли! - сказал Афанасий. - Вот в этом доме инспекция!
        В коридорах толкались прорабы. Они утирали пот и, пытаясь ответить сразу по двум телефонам, роняли из папок размокшие бумажки, выглядящие так, словно их оформляли под дождем в кузове грузовика. Ныряли в кабинеты, выныривали и куда-то уносились, продолжая отвечать на бесконечные звонки.
        Рузя без малейшего смущения постучал и вошел в кабинет грозной Болгарки. Болгарка уже была на месте. Сидела и красила губы, любуясь собой в маленькое зеркальце.
        - Вы по какому вопросу, мужчина? - поинтересовалась Болгарка. Она уже заметила за спиной у Рузи Афанасия, и лицо у нее стало затаенно хищным.
        - Минуточку! Вопрос сейчас будет!
        Рузя неторопливо улыбнулся и, поставив на стул рюкзак, стал извлекать из рюкзака папку. Папка находилась в самом низу. Действовал он без промедления, но и без излишней спешки. Стопочкой выкладывал на стулья вещи, которые даже в условиях рюкзака оказались идеально сложенными. Футболка, джинсы, небольшой набор инструментов, термос с чаем. Обнаружив, что чай протек, Рузя достал тряпочку и тряпочкой протер крышку. Болгарка наблюдала за ним завороженно, как дикарка за блестящими бусами. Она почему-то не ругалась, хотя Афанасий каждую секунду ждал, что она раскричится.
        - Может, у вас и запасные носки с собой есть? - спросила Болгарка ехидно.
        Рузя молча и серьезно достал из рюкзака носки.
        - А куда старые денете, если промокнут?
        Рузя достал пакетик и продемонстрировал, что пакетик имеет особую молнию-задвижечку. Задвижечка эта привела Болгарку в особый канцелярский экстаз, особенно когда Рузя принялся двигать ее туда-сюда.
        - Ну, показывайте, что у вас!.. Исправили? - потребовала она.
        Рузя вручил ей папку. Болгарка деловито стала просматривать документы. Рузя тем временем, проявляя все такую же аккуратность, складывал вещи в рюкзак. Внезапно чиновница издала звук, какой бывает, когда пила встречает в дереве гвоздь.
        - Это что такое?! Строительные работы по ремонту крыши у вас выполняли Карлсон, Маугли и Буратино!
        - Не может быть! - удивился Рузя. - Какой такой Буратино?
        - Это у вас надо спросить какой! С инициалами! Вы же ему деньги по ведомости платили!
        Рузя недоверчиво уставился в документ. Действительно: В. А. Карлсон, Г. П. Маугли и А. А. Буратино. А прораб у них И. С. Пятачок. Сложившаяся бригада по ремонту детских садиков. Афанасий, топтавшийся рядом, мечтал провалиться сквозь землю. Он и не подозревал, что кто-то будет читать эту чушь, вот и расслабился.
        - Ну, знаете!.. Я иду к руководству! - заявила Болгарка.
        Захватив бумагу, женщина поднялась, но на пути у нее вырос кругленький и радостный Рузя.
        - Минуту! - воскликнул он проникновенно. - Мы все переделаем!
        И сунул руку в рюкзак. Афанасий сообразил, что Рузя хочет коснуться русалки на нерпи и задействовать магию. Однако Болгарка этого, конечно, не знала и испугалась, что Рузя сейчас опять будет выкладывать свои вещи ей на стулья.
        - Стоп-стоп-стоп! - воскликнула она. - Я не могу заниматься вами весь день! Хотя бы допуск к высотным работам у вашего Карлсона имеется? Инструктаж он проходил?
        - Обязательно! - сказал Рузя. - Чтоб у Карлсона не было допуска к высотным работам?!
        Болгарка секунду подумала и, скомкав, бросила бумагу в корзину.
        - Эту форму можно было не предоставлять! Вы мне ее не давали, я ее не видела! Идите! - сказала она и, сурово зыркнув на Афанасия, убрала папку к себе в стол.
        - Ты ей понравился, - сказал Афанасий уже в коридоре.
        - И она мне понравилась, - отозвался Рузя без тени юмора. - Я заметил: когда какой-то человек тебе нравится, то и ты ему обычно нравишься. Только так это и работает. А ты над ней, видимо, мысленно посмеивался. Согласись, ведь было же?
        Телефон Афанасия уже вновь дрожал. От Гули приходили новые сообщения, на сей раз жизнерадостные.
        «ПРИЕЗЖАЙ В ГОСТИ! Я ТЕБЕ ТОРТИК ВИШЕНКОЙ УКРАСИЛА! Я ТУТ КАК-ТО ЛЕТЕЛА В САМОЛЕТЕ, ТАК ОДНА ЖЕНЩИНА ЗАНЯЛА ТУАЛЕТ И МЫЛА ВИШНЮ И КЛУБНИКУ. Я ЕЙ ГОВОРЮ: «А РАЗВЕ ТАК МОЖНО?» А ОНА МНЕ: «А ЧТО, НЕЛЬЗЯ? Я НЕ СЛЫШАЛА, ЧТОБЫ В ТУАЛЕТАХ УСТАНАВЛИВАЛИСЬ ДАТЧИКИ КЛУБНИКИ».
        Афанасий посмотрел на часы. Было 10.15. В прошлый раз Гуля начала украшать тортик вишенкой в 10.25. И опять его зацепила мысль, что люди как роботы привыкают в одно время делать одни какие-то вещи. Например, унывают по вечерам и злятся по утрам. Днем им вполне себе неплохо. Опять же тортик - это хорошо. Не напрасно они дышали на семечко. Не только тревогами они теперь соединены с Гулей, но и радостью. Споткнется, заметавшись в настроениях, Гуля - Афанасий ее успокоит. Захандрит Афанасий - и тут уже Гуля наготове, отдохнувший озорной воробушек с вишенкой на торте.

* * *
        Электричка была забита до отказа. Зато в электричке Афанасий сделал открытие, которое назвал «законом дозировки милосердия». Согласно этому закону, люди охотно уступают места в городском транспорте, когда ехать три остановки, но почти никогда в электричке. Или с удовольствием помогают девушке поднять чемодан на двадцать ступенек, но почти никогда не помогают с тяжелым рюкзаком в походе, потому что и сами уже устали.
        Короче, у каждого существует планка милосердия, которую он для себя установил. Человек как бы говорит себе: я сделаю добро, если это не будет стоить мне особенно дорого. Сам Афанасий уступал место в электричке с внутренним скрипом, и то когда видел, что свободных мест в вагоне больше нет. Но откуда-то появлялась золотая пчела и начинала невидимо для всех ползать под одеждой, щекоча его и угрожая укусить. Афанасий заморачивался и вскакивал.
        Особенно было обидно, когда старушка, которой уступали, отказывалась либо начинала бормотать: «Ой, сыночек, да не надо! Я скоро выхожу!» - а на освобожденное для нее место плюхалось молодое хамское тело и сразу надвигало себе на глаза шапку - типа оно ничего не видит, ничего не слышит и вообще уже в домике.
        Электричка была проходящая, в Копытово не останавливалась. Афанасий и Рузя вышли на предыдущей станции и пошли через лес по грунтовой дороге. В первой своей половине дорога была довольно приличной, заманивая водителей свернуть на нее, зато во второй превращалась в непролазное болото. Местные жители эту особенность учитывали и, всеми силами поддерживая дорогу в непроезжем состоянии, украшали елки табличками:
        «ВЫТЯНУ ТРАКТОРОМ. ЗВОНИ! ЖЕНЯ».
        «ТРАКТОР + ЭВАКУАТОР + СЕРВИС. МИХЕЙ».
        «ТРАКТОР БОРИС. + 7 926…».
        Этот «трактор Борис», встречавшийся на елках чаще всех прочих, вдохновлял Афанасия. Он всякий раз пытался уяснить: действительно ли трактор зовут Борисом или все-таки это имя хозяина? С другой стороны, при некоторой творческой фантазии владельца трактор можно было назвать как угодно. Хоть Иннокентием.
        Афанасий и Рузя шагали по дороге и радовались, что лично им не нужны эвакуаторы. Внезапно кустарник затрещал. На дорогу выскочил одиноко бегущий бородатый человек. Рузя узнал его.
        - Это Иванов, писатель! Эй, мы к вам ослика водили! - крикнул он и замахал руками.
        Человек остановился, подошел к ним и действительно оказался Ивановым.
        - Привет! Вода есть? - спросил он, отдуваясь.
        У Рузи в его волшебном рюкзаке нашлась и вода. Писатель начал жадно пить.
        - Сегодня я загнал Гектора! - похвастался он. - Здоровенная такая дворняга из Копытова. Вечно на машины бросается.
        - Загнать Гектора нереально, - усомнился Афанасий.
        - Я тоже думал, нереально. Идею мне, кстати, подал ваш Родион. Кто знает, как африканские охотники охотились на антилоп? - Иванов ткнул пальцем в Рузю.
        - Копьями? - предположил Рузя.
        - На бросок копья тебя подпустит только носорог, чтобы ему было на кого рассердиться.
        - Тогда стрелами?
        - Из лука убить очень трудно. Ранишь антилопу - она умчится и умрет через несколько дней. Очень далеко от тебя… И достанется шакалам.
        - Тогда как?
        - Только загнать ее. В Африке быстро сообразили, что антилопа хоть и быстрее человека, но только на коротких дистанциях. Все, что нужно - спокойно бежать за антилопой, мешая ей отдыхать. Бежишь за ней часиков так пять, очень спокойно бежишь, не выкладываясь - и антилопа хлоп! - готова! Перегрелась. Именно поэтому в Кении такие хорошие бегуны.
        - Не верю! - сказал Рузя.
        Иванов отхлебнул еще воды и плеснул себе из бутылки на голову:
        - Ты что, Станиславский, что ли, чтобы кому-то не верить? А я тебе говорю, что на расстоянии сто километров тренированный человек победит любую лошадь. Греки это знали, и потому все гонцы у них были пешие.
        - А как же марафон в сорок два километра? И что воин потом умер? - спросил Афанасий.
        - Литературщина! - отмахнулся Иванов. - Про этого воина впервые написали спустя пятьсот лет после сражения при Марафоне. Это как если б я сейчас издал откровения непосредственного участника Куликовской битвы! Профессиональные греческие гонцы пробегали за сутки по сто двадцать километров - а тут каких-то сорок два… Короче, сегодня я решил проверить, верна ли эта теория!.. Гектор добровольно за мной увязался, я его колбаской подкармливал… Вначале он туда-сюда носился, меня обгонял. После двадцать пятого километра тащился сзади, вывалив язык, а после тридцатого - шмыг в кустики. Я к нему подошел, а он лежит и только хвостом виляет. Короче, бросай его в суп - сопротивляться не будет. - Иванов вернул Рузе бутылку с водой и пошел к Копытово с ними вместе. Временами он срывался на бег, но останавливался и возвращался. - Эх! Ну как так можно плестись? - ворчал он. - Такое чувство, что Гектора загнал не я, а вы вдвоем! Хотя, конечно, каждый человек имеет свой коэффициент жизненного ускорения. У кого-то этот коэффициент 3, у кого-то 1,5, у кого-то 0,5. Если дело сложное и его выполняют несколько разных
людей, то скорость дела определяется умножением коэффициентов. Например, 3?1,5?0,5.
        - А если у кого коэффициент «ноль»? - поинтересовался Афанасий.
        - Тогда дело, увы, вообще не сладится, пока этого человека из цепочки не выкинешь! Но если ты про себя, то у тебя не ноль. Одну десятую можно тебе присвоить. Даже три десятых. Ты двигаешься хоть и медленно, но довольно осмысленно!
        - Спасибо! - поблагодарил Афанасий.
        Рузя полез в карман в поисках салфеток, чтобы вытереть потный лоб. Вместе с салфетками выпала фотография. Иванов поднял ее.
        - О! - удивился он, возвращая ее Рузе. - Это же та девушка, которая водила ко мне ослика! Стихи прекрасные пишет - словно краску пятнами бросает на холст! Где она? Давно ее не видел.
        Рузя сунул фотографию в карман.
        - Это Наста, - неохотно отозвался он. - Ушла к одному гаду… И из ШНыра тоже ушла. Упоминать про ШНыр он не боялся. Если Иванову не суждено знать про ШНыр, он и не будет знать.
        - А ты Насту любишь? - спокойно уточнил Иванов.
        - Шансов нет. Я толстый, и вообще я не такой, какой ей нужен, - жестко ответил Рузя.
        - Ерунда! - отмахнулся Иванов. - Типичные отговорки человека, который заранее сдался! Женщина слышит не слова, а юродивый крик! Был такой литератор Деревяшков. Ужасно противный. Толстый, лысый, жадный. Никогда не работал, в метро и то ездил за чужой счет. Но он был дико смел, дико нагл или дико наивен, не могу подобрать нужного слова! Он подскакивал к любой понравившейся ему девушке, хватал ее за рукав и, глядя ей в глаза, начинал бормотать: «Ну почему? Почему? Почему я не могу быть любимым? Я что, не достоин счастья, потому что я толстый и противный? Девушка, прошу вас! Скажите, что я должен изменить в себе, чтобы вы меня полюбили!»
        - И девушка давала ему по голове сумочкой? - поинтересовался Рузя.
        Иванов горько усмехнулся:
        - Если бы! Девушка вначале пугалась, потом смеялась, потом начинала всерьез думать, достоин ли Деревяшков счастья и что ему в себе менять. Потом начинала помогать ему меняться. Жена у него была красавица, умница! Трудилась с утра до ночи как пчелка - а он на диване валялся и все интересовался у нее, не противно ли ей, что он тут валяется и ничего не делает. Меня это, помню, дико бесило! Я на одной руке подтягивался раз пять, ростом он мне до груди доставал, но у меня никогда не было такого успеха! А почему? Не умел я делать выдох из самого подсознания, не было во мне его юродивого крика! Мне было важно, как я сам выгляжу, как я сам мыслю, и все такое прочее. То есть идиот был и павлин. Вот и ты, наверное, с Настой как-то сложно разговаривал, сомневался, переживал! А надо было просто сказать твоей Насте: «Женщина! Как имя тебе? Иди за мной! Служи мне, люби меня!» И она пошла бы!
        - А если бы нет? - спросил Рузя.
        - Ну, если нет - значит, это был крик не из сердца. Ты где-то сфальшивил. Тут надо, чтобы крик был такой… пещерный, без театра!
        Дорога пошла вниз, к ручью. Здесь можно было воспользоваться переправой - несколькими рядом лежащими бревнами, - а можно было перескочить ручей с разбега в узком месте, обогнув невысокий холм. Иванов выбрал второй способ. Рузя и Афанасий услышали, как писатель трещит кустами, затем внезапно возникла тишина, а вот чавкающего звука, обычно сопровождавшего прыжок с одного топкого берега на другой, почему-то не раздалось. Некоторое время спустя кусты затрещали вновь, и Иванов вернулся к ним.
        - Э-э… - сказал он, смущенно потирая нос. - Не хочу нарушать ваши планы, но, по-моему, пора рвать когти!
        - Почему? - спросил Рузя.
        Иванов ткнул пальцем в сторону холма:
        - Там мужики с арбалетами и топорами. Много мужиков. Идут цепью.
        - Куда идут? К нам? - быстро спросил Рузя.
        Иванов поскреб заросшую волосами шею:
        - Нет, наискось идут, к Копытову. Но я вырос в сложном районе. У меня чутье: когда надо быть героем, а когда лучше по-тихому слинять!
        Втроем они рванули в лес. Иванов проламывался первым. Рузя и Афанасий спешили за ним. Афанасий бежал изящно, как олененок. Рузя же кряхтел и катился, как шар. Временами Иванов останавливался и прислушивался. Где-то недалеко отчетливо хлопнула автомобильная дверца. Послышался рев мотора. Сквозь деревья было видно, как по раскисшей дороге ползет джип.
        - Ага… Все-таки заметили нас! - опечалился Иванов. - Я как чувствовал! Один остановился и в мою сторону стал смотреть! Решили, видно, проверить!.. Ускоряемся, братия!
        Еще минут десять они бежали напролом через лес, после чего переправились через ручей. Поднялись на холм. Внезапно Иванов издал предостерегающий звук: «Пст!» - и животом бросился на землю, укрывшись за покрытым мхом бревном. Рузя и Афанасий последовали его примеру. Несколько секунд все было тихо, а потом Афанасий услышал слабый плеск. Кто-то шел вдоль ручья, временами заходя в воду. Поднимать голову Афанасий не рискнул. Вместо этого нашел место, где бревно прилегало к земле неплотно, и стал смотреть снизу. У ручья он увидел парня с арбалетом. Не мускулистый, скорее худощавый, на вид выносливый и быстрый. Если он и был старше Афанасия, то ненамного. Больше всего Афанасия испугало, что лицо у берсерка серьезное. Не злое, а именно серьезное. Ответственное лицо, правильное. Это было… ну типичное такое лицо курсанта военного училища.
        «Застрелит! Такой сомневаться не будет!» - подумал Афанасий с тоской.
        Заметив, что берсерк остановился и рассматривает их следы на земле, Афанасий быстро коснулся русалки. На противоположном берегу что-то затрещало. В ручей скатился камень, который Афанасий столкнул с места простенькой магией.
        Арбалетчик повернулся на звук, вскинул арбалет, но стрелять не стал, а помчался вверх по склону, догоняя воображаемого беглеца. Рузя, Афанасий и Иванов, немного выждав, вскочили и метнулись в противоположную сторону.
        - Чуть не засыпались! Что за дела тут в лесах творятся?! То твари крылатые летают, то арбалетчики бегают! - ворчал на ходу Иванов.
        Когда впереди показались крыши крайних домов Копытова, Рузя резко остановился. Афанасий подбежал к нему. Рузя был таким взмокшим и красным, что даже стоять с ним рядом было жарко.
        - Я понял! Они не к ШНыру шли! - отдуваясь, выговорил Рузя. - Если бы к ШНыру - выбрали бы другую дорогу.
        - Может, кто-то из наших рухнул с закладкой в лес и они его прочесывают? - предположил Афанасий.
        - Нет. По той дороге, которой они шли, можно попасть только к копытовским огородам… а там… - Рузя торопливо соображал, - только Сашка и гиелы!
        От точки, где они сейчас находились, до сарайчика было километра два. На бегу Афанасий торопливо кричал в кентавр, связываясь со ШНыром и вызывая подмогу. В ШНыре его услышали. Афанасий еще прыгал по засохшей картофельной ботве, когда его обогнал Макар на Грозе. За ним, довольно сильно от него отставая, на неоседланном Цезаре несся Родион. Тут же из воздуха, свалившись прямо на поле, материализовался Макс, вооруженный алебардой и первым попавшимся арбалетом, который он сорвал со стены. Макс бежал неуклюже и тяжело, падая на взрытой земле.
        Навстречу им проскакал Зверь с пустым седлом. Голова по-собачьи опущена, ноги вязнут в грязи. Пробежал десяток метров и взлетел, всплеснув провисшими стременами. Не отскочи Афанасий в сторону - Зверь сшиб бы его. Привязанный к дереву Гавр выл. Задняя его лапа запуталась в перехлестнувшейся веревке. Рядом растерянно стоял Макар со старым арбалетом, похожим на короткое ружье. А потом Афанасий увидел Штопочку, лежащую на земле. К ней, спрыгнув со своего пега, уже подбегал Родион. Не добежав, остановился - и отпрянул.

* * *
        Произошло же все так.
        Вначале Штопочка валялась на кровати, извлекая из панцирной сетки интересные звуки. Она обнаружила, что если качнуться два раза вдоль и один раз поперек, звук получится: «скрип-скрип-скрю». А если два раза поперек и два раза вдоль, то «скрю-скрю-скрип-скрип». Это навело ее на мысль, что можно писать музыку для панцирных кроватей. И даже составлять из них целые оркестры. В ШНыре железные кровати хранились на улице в сарае - остались от давних каких-то времен, когда Кузепыч был пионером с толстыми ногами.
        Зверь предостерегающе заржал. Штопочка, доверяющая своему жеребцу больше чем себе, сорвалась с места и, схватив бич, выскочила наружу. Осмотрелась и посторонних не увидела. По взрытому холму туда-сюда носился Гавр. Каждые несколько секунд он подбегал к Зверю и скалился. Зверь поджимал уши и, поворачиваясь к Гавру крупом, косил на него диким глазом. Тот, кто мало знает нрав пегов, мог подумать, что лошадка пугается или стесняется, потому что именно так, бочком, всегда стоят стесняющиеся дети.
        Штопочка знала Зверя лучше. Вот эти его танцы передними ногами и маленькие скачки вперед - это он подманивает пса, притворяясь, будто смертельно его испугался. Если Гавр поверит и прыгнет к нему, удар задним копытом уложит его в тот же миг. Если бы на Звере рисовали звездочки за каждого пса, которому он помог распрощаться с жизнью, то Зверь весь был бы уже в звездочках.
        Как ни странно, опаснее Зверя для собак был только ослик Фантом. Он был такой смешной, так забавно трюхал по асфальту, что почти всякая собака считала своим долгом его облаять. Некоторое время Фантом терпел лай, позволяя псу окончательно обнаглеть. Порой он даже пробегал несколько шагов, чтобы пес за ним погнался. Пес начинал гнаться, теряя бдительность и распахивая пасть для укуса. Дальше следовал резкий удар задом - причем вслепую, Фантом обычно не оглядывался, и если он попадал, второго удара не требовалось. Как-то на старой заводской автобазе, где теперь была платная автостоянка, Фантом уложил двух здоровенных псов из стаи, бросившейся на него из пустого бокса. Причем случилось это быстрее, чем Окса, решившая срезать через автобазу, успела бы досчитать до восьми. Оставшиеся в живых псы боялись Фантома панически. Сторож же автостоянки получил тему для рассказов на ближайшие десять лет, причем рассказы обросли такими подробностями, словно он гладил Фантома ежедневно.
        Гавр всего этого не знал и продолжал играть с огнем. Зверя дразнил, но под копыта не подставлялся. Каждый раз, как Зверь поворачивался к нему крупом, он мгновенно отпрыгивал и вновь принимался носиться вокруг.
        - Жить надоело?! А ну сгинул! - Штопочка щелкнула бичом, отгоняя пса. Затем, не слишком надеясь, что Гавр послушается, подманила его найденной в кармане булкой и привязала к дереву. Гавр занялся было едой, но вдруг тревожно вскинул морду и зарычал. - Чего такое? - спросила Штопочка, думая, что дело опять в жеребце.
        Но нет, Зверь к Гавру интереса не проявлял. Насторожив уши, он смотрел на сарай. Туда же, скалясь и роняя капли слюны, рвался и привязанный Гавр. Штопочка присмотрелась. На первый взгляд ничего не изменилось. Дверь сарая была закрыта. Даже дешевый замочек болтался на прежнем месте, только одна из петель, в которые он вдет, была теперь сорвана.
        Штопочка рванулась к сараю. Плечом врезалась в дверь и сразу почувствовала, что распахнувшаяся дверь встретила препятствие. Препятствием была Хюльда, неподвижно лежащая с другой стороны. Она рванулась к двери и была оглушена обухом топорика.
        Щенки Хюльды попискивали. Рядом с ними на корточках сидел худощавый парень и с деловитой брезгливостью забрасывал щенков в мешок. Когда Штопочка ворвалась, парень повернул к ней лицо, мельком взглянул и спокойно продолжил свое занятие. Ошалев от такой наглости, Штопочка отступила на шаг и хотела ударить его бичом, но в сарае было тесно. Конец бича еще оставался снаружи - как длинный, еще не вползший змей. Парень, явно знающий наперед, что все так и будет, усмехнулся. Это был самодовольный смешок человека, которого ничем нельзя удивить. Поднявшись на ноги и ворчливо буркнув: «Двинься! Загораживаешь проход!» - он толкнул Штопочку мешком и вышел из сарая. Все это было проделано так запросто, так по-дружески, что Штопочка растерялась и даже не бросилась на него.
        Секунду спустя Штопочка опомнилась и, задохнувшись, рванулась за ним. За ней спешил длинный змей бича. Парень, ожидая ее, стоял в шагах десяти от сарая, там, где в лес постепенно вклинивался овраг. Привязанный Гавр рвался к нему и хрипел.
        Штопочка начала заносить бич. Рука парня неспешно вскинулась ей навстречу. В руке у него Штопочка увидела небольшой блочный арбалет. Болт, которым он был заряжен, казался не длиннее карандаша.
        - Стой! - сказал парень. - Я Делибаш! Не подходи, или я тебя застрелю! - Он не угрожал. Просто предупреждал.
        Штопочка сделала шаг. По бичу прошла дрожь.
        - Остановись! - повторил Делибаш. - Я прекрасно знаю, на какое расстояние достает твой бич. Посмотри на траву. Видишь желтый лист? - Лист был кленовый, ярко выделяющийся на траве. - Это граница. Если подойдешь ближе листа, я тебя застрелю!
        - А если нет? - спросила Штопочка.
        - Тогда я прикончу вторую гиелу и улечу с мешком. Ты же останешься цела.
        Штопочка больше не смотрела на его арбалет - только на лицо.
        - Да пошел ты! - сказала она.
        Делибаш предостерегающе цокнул языком и отступил.
        - Не надо! - повторил он.
        Штопочка прыгнула, мгновенно оказавшись дальше отмеренной ей границы. Бич раскрутился в воздухе и хлопнул. Однако еще прежде удара Делибаш присел, позволив бичу пронестись у него над головой. А еще мгновение спустя Штопочка осознала, что болта-карандаша в его арбалете почему-то больше нет.
        «Ага! Промазал! Ну, вот я его сейчас!» - с торжеством подумала она и начала уже подтягивать к себе бич, готовя его для второго удара, как вдруг ноги ее подломились - и она упала на колени, а потом и на бок. Бич дрогнул и замер на траве, как мертвая змея.
        Делибаш подошел к Штопочке и, наступив на бич, ибо не любил никаких случайностей, наклонился. Короткий болт вошел в ватник до оперенья, попав ниже кармана, наличие которого превращало просто ватник в ватник «улучшенный, межсезонный». Делибаш сердито взглянул на маленький арбалет в своей руке. Сама напросилась. Убивать ее он не собирался. Но что она, интересно, думала? Что она будет пороть его бичом, а он - трусливо убегать? Расслабляться было еще рано. Щенки скулили в мешке. Гавр, привязанный к дереву, рвался к Делибашу. Клыки оскалены, на губах пена.
        Вспомнив, что надо еще прикончить вторую гиелу, а после вернуться к Хюльде, которую он успел только оглушить, Делибаш потянулся за новым болтом. Однако раньше, чем перезарядился, увидел шныра, несущегося к нему на молоденькой серой «в гречке» кобылке. Это был Макар. Молоденькая кобылка - Гроза, совершающая один из первых своих полетов под седлом. В руках у Макара был чешский охотничий арбалет - первое, что подвернулось под руку.
        Несмотря на грозный вид арбалета, Делибаш смотрел на него с презрением. Ему редко приходилось встречать старые арбалеты, которые не нуждались бы в тщательной доводке. Легенды о мастерах, делавших все на века, - это, увы, только легенды. Тетиву на века не натянешь, да и рычаговый механизм вещь расходная. Делибаш легко успел бы перезарядиться и уложить Макара, но его зоркий глаз уже разглядел на поле Родиона на Цезаре, Макса и каких-то бегущих за ними следом людей. Сражаться с целой толпой в планы Делибаша не входило.
        Макар выстрелил. Болт из его старого арбалета каким-то чудом полетел почти в цель и оцарапал Делибашу руку ниже плеча. Выронив мешок со щенками, Делибаш метнулся к оврагу, где у него была припрятана гиела. Используя электроповодья, заставил ее пробежать метров тридцать. Несколько секунд спустя точно большая летучая мышь вырвалась из оврага и, облизывая лесные вершины, ушла к Наумову. Немногие из ведьмарей умели так использовать рельеф местности, как Делибаш.
        Макар соскользнул со спины Грозы еще до того, как она коснулась земли - берег ее ноги. Едва спрыгнув, он торопливо перезарядил арбалет и направил его туда, где в последний раз видел Делибаша, но стрелять было уже не в кого. Трусливо, то и дело отскакивая назад, потому что смотреть на нее было очень страшно, Макар приблизился к Штопочке.
        Подбежавший следом за ним Макс некоторое время гнался за Делибашем, как кабан проламывая кустарник, однако вскоре убедился, что это бесполезно. Делибаш не собирался подставляться под выстрел. Макс остановился и, тяжело дыша, вернулся на поляну. Самым толковым оказался Рузя. Едва добежав и отдышавшись, он велел Максу держать Родиона за плечи, чтобы тот не тряс Штопочку и не пытался ее поднять. И огромный Макс почему-то послушался Рузю.
        Не теряя времени, Рузя решительно забрал у Макара нерпь, еще одну нерпь взял у Родиона и телепортировался. Спустя несколько минут он вернулся с Лехуром, выдернутым с дежурства. Лехур напоминал нахохлившуюся птицу:
        - Ну что - ухлопали девчонку?! Довоевались?! Пропустите! Место дайте!.. Жеребца ее держите, чтобы меня не погрыз!
        С собой у Лехура был маленький чемоданчик. Он открыл его и стал возиться со Штопочкой. Осторожно выпутал оперенье болта из ватника, обнажив место раны. Штопочка застонала. Она то порывалась сесть, то откидывалась и скалилась. Явно находилась в состоянии шока. Из раны выступила кровь с пузырьками воздуха. Было задето легкое. Лехур быстро проверил пульс. Потом стал ломать ампулы, набирать шприцы и ловко делать уколы.
        Родион услышал, как он пробормотал, ставя начальный диагноз:
        - Массивное кровотечение. Проникающее ранение. Открытый пневмоторакс.
        Родион опять попытался ухватиться за болт, чтобы его выдернуть. Ему казалось, что в этом болте главная угроза.
        - Я сейчас, мигом, секунду…
        Лехур удержал его за запястье:
        - Ни в коем случае! Кровью истечет… Какой длины эта штука?
        - Не з-зна-а… - заикаясь, сказал Макс, оценивая размер оперения и толщину торчащей части болта. - На г-глаз… сантиметров де-десять-двенадцать!
        - Четыре снаружи. Внутри, значит, все остальное… Наконечник у болта какой? Узкий, широкий? Форма какая?
        - Н-не знаю!
        - А надо бы знать! Ее надо срочно в реанимацию. Дыхательная недостаточность, сильное кровотечение.
        - Сердце не задето?
        Лехур задумался:
        - Сердечные тоны ясные, пульсовое давление в норме. Вроде бы нет.
        Родион страдал больше Штопочки. То порывался гнаться за ведьмарями, то задавал Лехуру бессмысленные вопросы. Внезапно Штопочка, ненадолго затихшая, заметалась и что-то забормотала. Слова были едва различимы: голос охрип и звучал тихо. И вообще это были какие-то не ее слова - слишком умные для Штопочки:
        - Времени нет, истории нет… Нет чумы, революций, войн, болезней… Это все испытания. Они повторяются, чтобы всем хватило.
        - А что тогда есть? - спросил Афанасий.
        Штопочка повернулась на звук, но Афанасия не увидела. Смотрела сквозь него:
        - Мы есть! И то, что мы успеваем или не успеваем понять. Мы ударяемся друг о друга, оббиваем иллюзии и понимаем что-то главное.
        - Что с ней? - спросил Родион.
        Лехур показал ему на кучку сломанных ампул:
        - Я ее обезболил, так что не слушай… Она под лекарствами. Надо срочно в реанимацию. Ищи на нее и на меня заряженную нерпь!.. А, у нее есть! Тогда только мне ищи!
        - Она будет жить? - спросил Родион.
        Лехур ответил что-то невнятное и заторопился. Перебросил Родиону нерпь с разряженным сирином. Еще одну нерпь, заряженную, забрал у Макса. Обхватил слабо стонущую Штопочку и, заставив ее коснуться ее нерпи, телепортировался с ней вместе.
        Гавр выл на привязи. Его так никто и не отвязал от дерева, а теперь и подходить к нему было опасно. Ждали Рину. Гавр был так возбужден, что мог вцепиться зубами в первую попавшуюся руку. Мешок со щенками, который выронил Делибаш, шевелился на траве. Оглушенная Хюльда начинала вяло шевелиться и рычать.
        Остальные берсерки - те, что шли цепью и должны были добить гиел, если кто-то ускользнет от Делибаша, - из леса так и не появились. Фактор внезапности был утрачен, а приказа от Гая на позиционную войну со шнырами они не получали.
        Глава девятнадцатая. Мокрая ветошь
        Человек страстно хочет чего-то, прямо трясет его от желания, а его в этом почему-то ограничивают, а то и вовсе не дают. Он зацикливается, злится. Потом все же всеми правдами и неправдами получает, а это оказывается вовсе не то, что рисовалось ему в мечтах. Тут как с диагнозом «вечная оппозиция». Ты за красных, пока у власти белые. Но вот у власти оказались красные, и, чтобы остаться оппозицией, ты, сам того не замечая, мгновенно становишься белым. И никакого противоречия нет. Маховик личности провернулся и занял привычное положение.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Мокша думает. День за днем. Есть у него такие медлительные думы, которые ходят по кругу, как мельничная лошадь. Мокша обижен на двушку, которая все неохотнее пускает его к себе. Тот случай, когда Митяй буквально протащил его за гряду, к драконьему озеру, а потом вывел оттуда едва живого, стал последним. Двушка пока не захлопывает перед ним дверей, но и в сокровенные свои покои его уже не пускает. Позволяет только ходить у склоненных сосен.
        Временами Мокша задумывается, а не построить ли ему маленькую избушку на двушке рядом с границей болота. Он будет жить в ней постоянно, возвращаясь в наш мир только в самом крайнем случае. Сидеть в избушке, бродить по серому, вечно предрассветному лесу, питаться лепешками из муки и воды. Ничего не будет хотеть. Не будет ставить никаких великих задач. Просто ходить, просто думать. Если ему будет жарко и у границы болота, он вцепится в корни сосен, в землю ногтями, но не уйдет. Эльб его, слитый с ним, безусловно, в таких условиях постепенно сдохнет, и сантиметр за сантиметром Мокша сможет вновь продвигаться к гряде. Возможно, это была мысль, посланная Мокше двушкой, но он ее не принял.
        Мокше хотелось вернуть все сразу. Когда ты уже кем-то был, трудно начинать сначала. Сравнение? Словно он голодный был позван на пир к великому князю и взял со стола кусок пирога. Князь позволил. На второй день он явился опять, и на третий. И его все не прогоняли. И вот Мокша стал являться к князю как к себе домой и хватать со стола чего только сам пожелает. И почему я теперь должен отдавать пирог другим, когда я хочу его сам? Это такая хитрость была, чтобы заставить меня носить для других то, чего я хочу себе? А князь все не захлопывал перед ним дверей, все терпел, но в какой-то день Мокша обнаружил, что к столу его уже не пускают, а вежливо, но твердо отправляют к склоненным соснам.
        Вместо того чтобы опомниться, Мокша рассвирепел. Он с детства привык, что все можно получить демонстративным поведением и криками. Хочешь, чтобы тебя взяли на руки - ори до посинения. Хочешь, чтобы тебе чего-то дали - топай ногами и все швыряй. Вначале тот, на кого ты орешь, возможно, тоже на тебя закричит! Шлепнет, выкрутит ухо! Но потом гнев его пройдет, он прижмет тебя, рыдающего, к груди и сделает все, как ты хочешь! Только так и можно что-то получить. По-хорошему ведь люди, увы, не понимают! Сразу ни лошадку деревянную не купят, ни пряник, ни гребень. Мокша и сам чувствует, что это подход детский, что во взрослом мире законы другие - но не может остановиться. Его гложут обида и ревность. Почему с ним так поступили? Ты меня что, больше не любишь, двушка? Ты любишь своего Митяя? А Сергиуса за что? А Кику? Он же просто скоморох! Я что, хуже Кики, который по склонам Первой гряды сутками бродить может, а я там через полчаса заживо сварюсь?! А ведь я дальше его нырял когда-то!
        И ведь правда, не обманывает Мокша, нырял! И любви хочет искренне, как растения хотят солнца. Да что там человек! Каждый таракан всем своим бытием кричит: «Полюбите меня кто-нибудь, как я сам себя люблю! Я же существую!»
        Ночами Мокша лежал с закрытыми глазами и притворялся, будто спит. На самом деле он бесконечно замедлялся, контролируя все, что происходит вокруг. В настоящий глубокий сон, когда он ничего не контролировал, Мокша проваливался всего на несколько минут, причем не каждую ночь. Этих мгновений он очень боялся, потому что в это время он полностью принадлежал эльбу. Эльб вытворял с его телом невероятные и жуткие вещи, изменяя его как свою собственность. Делал он это решительно и бесцеремонно, как хозяин, который перестраивает свой сарай. Что-то из него выбрасывает, огораживает угол для телка - и все это в нем, в Мокше!
        А тут еще как-то утром Сергиус Немов сказал:
        - Ну и жуть мне ночью привиделась! Встал я кваску испить - и вижу, будто ты, Мокша, не ты, а какая-то скользкая ветошь. И ползет эта ветошь по лавке прямо ко мне! Я за рогатиной кинулся, а как вернулся - ты под тулупчиком спишь… Видать, угорели мы вчера.
        Мокша растерялся. Решил, что выдал себя с головой. Но никто на него и не смотрел. Кругом все хохотали, особенно Тит Михайлов изощрялся насчет кваса. Интересовался, не перебродил ли квасок, и отпускал другие остроты в этом духе. Мокша заставлял себя смеяться вместе со всеми, а сам кипел от негодования, мысленно грозя эльбу, что возьмет да и подбежит к главной закладке. Закладка-то вот она, рядышком, обрастает неведомыми травами, цветами да кустарником будто в райском саду. И будет эльбу ох как несладко! Но хоть и грозил, а не бежал. Слишком привык получать от эльба псиос - не мыслил уже без него своей жизни, а от выжигающей зависимости эльб его берег.
        И вот каждую ночь Мокша лежит и притворяется спящим, сторожа при этом своего эльба, чтобы слишком не забирал себе власти. С эльбом отношения у него напряженные. Мокша по-своему привязался к нему, но не доверял - как богатый бездетный купец не доверяет своему слишком ласковому и услужливому племянничку.
        Эльб не был назойлив. Общества своего не навязывал. Разговаривал с Мокшей редко, и не словами, а наплывами озарений. Например, не понимает Фаддей, как, не устраивая отдельной запруды, запустить маленькую мельницу, и Сергиус не понимает, и Митяй, а к Мокше словно из воздуха приходит знание. Подхватит он громадное колесо, которое троим насилу поднять, и один его приладит, хотя прежде едва отличил бы мельничное колесо от тележного.
        Но всякий раз, как Мокша обращался к помощи эльба, ему казалось, что он отдает ему крошечную часть души. А иногда даже и не крошечную. Душа - она разная: где-то твердая, где-то податливая и пористая. Она как скала с двушки - иной раз целый час тюкаешь, чтобы хоть малый кусок отколоть, а иной раз от несильного удара и глыба большая отвалится.
        Пока что основная часть души принадлежала самому Мокше. Эльб же как гусеничка ходил где-то по краям яблока, подтачивал его, но само яблоко пока было цело. Потому и двушка пускала к себе Мокшу, хоть и к соснам только, а пускала. А вот когда они совсем сольются - тогда беда. Но об этом Мокша предпочитал не вспоминать. Он вообще старался поменьше думать. Тут или думаешь, или живешь - совмещать трудно.

* * *
        Под утро Мокша встает. На лавке Митяя валяется овчинный тулуп. Еще с вечера Митяй ушел в нырок. Мокша не понимает, как можно нырять в темноте, когда не видно земли. Ухаешь как в гулкую трясину. А ну как не угадаешь? Сорвет тебя с седла еловая ветвь - и повиснешь как на копье на вершине высохшего дерева. Но Митяй выбирает для нырков реку или знакомые поляны, залитые лунным светом, - и ничего с ним не случается. Прочие же первошныры реки боятся. А ну как утопнешь? Трудно поверить, что вода расступится и под ней окажется дряблое Межмирье.
        Мокша выходит во двор. Под санями глухо брешет блохастый пес Буян. Высовывается, глядит на Мокшу, рычит и вновь прячется под сани. Мокше становится досадно. К Митяю Буян бежит, падает на спину, переворачивается кверху лапами. Даже к Фаддею стрелой летит, хоть у того и корки сухой не допросишься. А вот Мокшу не любит. Тянет носом воздух, рычит, шерсть на загривке дыбится.
        Ворота пегасни открыты. В полутьме угадывается белый силуэт. Он то движется, то застывает. Мокше думается: а ну как это вор? Прокрался и хочет увести пега, а Буян не слышит. Мокша подбегает. Нет, фигура в белой рубахе - это Митяй! Стоит рядом с Ширяем и грустно дышит ему в ноздри. Ширяй фыркает, переступает с ноги на ногу.
        Услышав шаги, Митяй оборачивается. Мокша видит, что лицо у него распухло от слез.
        - Чего с тобой? - спрашивает Мокша.
        Митяй опять утыкается в ноздри Ширяю:
        - Я нырнул за Вторую гряду.
        - Не в Межгрядье? За Вторую? - жадно переспрашивает Мокша.
        Митяй кивает:
        - Да. Только нехорошо как-то нырнул, дерзко. Будто не за Вторую гряду, а на рынок за колесной мазью полетел. Но пустили меня! Стою, смотрю на красоту, а раствориться в ней не могу… А вокруг все такое чудесное, цветы летающие, звери неведомые, облака, все ко мне тянется - а мне плохо как-то, стыдно. Бежать хочется, в любую дыру забиться, только чтобы никто меня не видел.
        Мокша пытается все запомнить.
        - Но ведь ты не растаял как сосулька? - спрашивает он.
        - Перед Второй грядой - да, жарковато было. На одном упрямстве летел, чуть ли не зубами в гриву пега вцепился. А за Второй грядой не жарко. Там целую вечность находиться можно, и деревья там с плодами - каждый плод, как закладка, свой дар дает… Хоть бессмертие, хоть что… Только мысль меня грызла неотвязная, словно я моровой язвой болею и все кругом могу испортить и собой заразить.
        - Какая еще язва? - удивляется Мокша.
        Митяй мучительно трет руками лоб:
        - Да вот язва… Здесь я ее не вижу, а там прям чуял ее… Бабушка моя много сказок знала… И вот рассказала она мне раз: есть, мол, Митя, в Тридевятом царстве село, а вокруг села земли волшебные. Что в ту землю посадишь, то и взойдет. Лапоть посадишь - взойдут новые лапти. И за Второй грядой тоже так… Там вся жизнь под тебя меняться начинает. Погода портится, листья опадают. Добрый зверь становится злым. Нам и разумом не постичь, как там все устроено. И так я испугался, что испорчу все вокруг себя, что вся эта красота из-за меня погибнет, что горько мне стало, и расплакался я. Долго плакал…
        - Прямо на двушке?
        - Да, прямо за Второй грядой. В землю уткнулся и слезами ее поливал. Зачем, думаю, мне возвращаться? Куда, если я такой плохой и всем от меня только беда? Пусть хоть траве от моих слез хорошо будет. И когда я так подумал, вдруг пришла радость. Словно наконец простили меня. И так легко мне стало, так хорошо. Понял я, что всегда есть обратная дорога! Если ты пропустил развилку - не упорствуй, не иди в чащу. Вернись по прежней дороге, отыщи, где заблудился.
        Мокша слушает Митяя недоверчиво.
        - Любой может вернуться? - спрашивает он.
        - Любой. Только для эльбов двушка закрыта, а для нас открыта.
        - Для нас - это для шныров?
        - Не только. Для обычных людей тоже, только у них вся жизнь как нырок. А уж размажешься ты об землю, в болоте застрянешь или прорвешься - это кто какую плотность обретет.
        Мокша не верит. Эльб шевелится в нем, точит как червяк, дразнит близкими, выполнимыми желаниями. Голодом, жаждой, псиосными радостями. Нет уж. Разбитые горшки не склеиваются. У людей есть срок годности и есть запас сил. Часто видно, как матери пустыми глазами смотрят на детей. И в этих глазах усталость, желание не видеть ребенка, не слышать никаких звуков, криков, не испытывать напряжения… Таким в какой-то момент стала и его мать, и многие другие матери. Если он, Мокша, сейчас уйдет из ШНыра - долго ли Митяй будет пытаться его вернуть? Все друг друга бросают. - Мокша вздрагивает, поняв, что последнюю фразу он произнес вслух.
        - А вот и нет! Помнишь, Фаддей рукавицы свои искал? Все по горнице бродил, ругался, вспомнил, будто Кика к рукавицам его приглядывался, уж и виноватого нашел, а рукавицы на лавке лежали, у него под носом! Фаддей как увидел, так и отшатнулся, а потом говорит: «А все равно Кика виноват!» Так и не сумел от мыслей своих отказаться!
        - При чем тут Фаддей? - сердито спрашивает Мокша.
        Митяй, обычно спокойный, тоже почему-то начинает сердиться:
        - Не сложничай! Прилетела за тобой золотая пчела - значит, прилетела! Сказали нырять - ныряй. Не зачемкай! А ты все умнее двушки хочешь быть! Судить, где она права, где нет!
        - Да уж… - ворчит Мокша.
        - Не «да уж»! Есть двушка, есть Вторая гряда и есть центр двушки - трепетная, живая ее часть: место, где рождаются новые миры. Ну как белый круг внизу ногтя, где появляется ноготь! Ноготь растет, истончается, обламывается с краев, но отрастает новый ноготь. Поэтому вцепляться в старый ноготь бесполезно - отпадешь вместе с ним. Вцепился человек, например, в избу или в рукавицы, как Фаддей, а они обветшали да отпали - вот ему и больно. У нас к каждой вещи душа прирастает.
        - И что? И мы, значит, отпадем, как эльбы? - спрашивает Мокша.
        - Эльбы отпали, потому что забаррикадировались в своем мире, перестали слушать двушку. Решили сами все устроить. Ну как если б человек набил полную избу мешками с мукой, дровами, налил бы в ведра воды - да и заперся бы! Мол, без вас проживу! Да муку-то плесень поест, вода стухнет!
        Мокша морщится. Митяй хватает Мокшу за плечи и встряхивает его:
        - Да просто все, Мокша! Проснись! Есть задохнувшееся болото - и есть наш мир, который трясут обиды и желания. Что может двушка, когда ее не слышат? Кто ж в обидах да страстях слушать будет? Уговаривать бесполезно, внушать что-то бесполезно. Можно только показать. Пожертвовать собой, пройти в крошечное игольное ушко. Только это будет дорогой в новый открывшийся мир. И пойти по этому пути сможет только тот, кто не ищет логики, несоответствий, ошибок, а просто верит. А старый мир однажды схлопнется, станет очередным болотом. И все гордое, все неверящее, останется в нем, потому что ни за что не захочет протискивать себя в это ушко.
        - Может, оно захочет, а его не пускают! - заявляет Мокша.
        - Значит, плохо хочет! Значит, что-то с собой тащит!
        Митяй явно не имеет в виду эльба, но Мокша вспыхивает. Торопливо сдергивает со стены уздечку. Видеть сейчас Митяя ему было невыносимо, а слушать тем более.
        - Пойду полетаю! - говорит он раздраженно. - А то Стрела застоялась!
        Якобы застоявшаяся Стрела подводит хозяина: не желает выходить из денника. У нее существует утренний ритуал. Получить овес, яблочко, постоять пожевать, настроить себя на рабочий день - а тут вдруг ломают ритм, выдергивают с утра спозаранку! Мокша тянет ее за собой, упираясь ногами. Стрела хитрит: распахивает крылья, занимающие все пространство от стены до стены. Пока крылья у нее раскинуты, из пегасни ее никак не вытащить. Мокша кричит на Стрелу, толкает ее кулаком в бок - да где там. Каждое крыло - как парус на казацкой лодочке-чайке! Наконец Мокша кое-как вытаскивает ее, вскакивает в седло и взлетает.
        - Эй! - кричит он Митяю сверху. - Как ты не поймешь? Мне хочется прорваться за Вторую гряду! Туда, в самое сердце! Зачем меняться самому, когда можно, чтобы изменить все вокруг?
        Митяй стоит у пегасни и, задрав голову, смотрит снизу на мерно работающие крылья Стрелы. Ветер сносит почти все слова Мокши, но главное он разбирает. Мокша упорствует, считая, что сердце двушки беззащитно. Есть стены - и есть город, полный сокровищ. Переберись сквозь стены, разрушь их - и бери что пожелаешь.
        Вот только Вторая гряда не последняя. Далеко за ней, куда Митяй никогда не залетал и куда едва ли залетит, есть еще Третья гряда. Однажды оттуда, из-за Третьей гряды, придет волна огня. Будет это огонь легкий, быстрый, животворный, исцеляющий. И прокатится он по всем мирам и по болоту, стирая горы и испаряя моря. Исчезнет преграда между мирами, испарится болото, вспыхнет дряблое Межмирье, исчезнет и расплавится старый мир! Что же станет с людьми? Одни люди сделаются сверхплотными, как шныры в нырке, когда их обхватывают крылья пега, и радостно пойдут навстречу этому огню, не испытывая страха, ибо и сами будут пламенеть, сотканные из такого же огня, который незримо накапливали всю жизнь. Других же огонь испугает, ибо тела их станут как хворост. И будут они забиваться в щели, но и там не смогут укрыться, потому что и горы расплавятся как воск, и все стихии сгорят. И тогда только откроется новый мир. Он уже готов, он ждет за Третьей грядой.
        Но как именно этот неведомый огонь загорается и в какой момент вспыхивает в душе человека, этого Митяй не знает. Но отчего-то не испытывает страха.
        Глава двадцатая. Тяжелая неделя
        Контроль за исполнением приказа оставляю за собой!
        Кавалерия
        Это была тяжелая неделя. Отлаженный механизм жизни ШНыра дал сбой. Странно, что кто-то еще продолжал нырять и возвращался с закладками. В основном это делали Даня и Влад Ганич - люди автономные, как раз и навсегда заведенный механизм, живущие по своей изолированной программе. Алиса, щелкая секатором, возилась с утра до ночи в Зеленом лабиринте, на все вопросы отзываясь фразой: «Меня ничем не грузить! Не хочу морщить мозг!» Фреда рулила мамой, а заодно и ШНыром, в тех требующих женской руки областях жизни, куда не дотягивались короткие пальцы Кузепыча. Боброк и Сухан хозяйством не занимались вообще. Боброк воспринимался как часть пегасни и оружейной комнаты, а Сухан был как убийственные мерные часы с палицей-маятником. Тик-так. Эпоха Петра Великого идет к вам!
        Штопочка лежала в реанимации. К ней никого не пускали, однако Родион нашел способ ее посещать. Сухан делал в пространстве прорезь и проводил Родиона сквозь нее. Телепортация могла сбить настройки медицинских приборов. Происходило это обычно ночью, когда на все отделение оставались только дежурный врач и медсестра. И они обитали где-то там, дальше по коридору, возникая лишь изредка, чтобы сделать укол или поменять опустевшую капельницу. Родион успевал спрятаться. Медсестра уходила, и он опять подолгу стоял перед кроватью Штопочки. Чаще всего Штопочка спала, и Родион не будил ее, но порой просыпалась и разговаривала с ним.
        Штопочка лежала слабая, бледная, неузнаваемая. Что-то в ней проступало непривычное, женское, покорное. Не верилось, что это она недавно хлопала бичом, материлась, метала в мишень саперку и кусала Зверя, когда он выводил ее из себя. Когда Родион напоминал ей об этом, Штопочка слабо улыбалась. Она и сама уже не верила, что все, что было раньше, вся ее жизнь в ШНыре не привиделась ей. Это был другой человек - отрешенный, стоящий на земле лишь одной ногой, а незримыми крыльями тянущийся вверх.
        О чем они говорили? Этого нельзя пересказать. Поначалу это был случайный нащупывающий разговор двух людей, из которых один, быть может, скоро умрет, а другой как-то будет жить дальше. «Как там Зверь?» - «Да ничего. Стоит в деннике». - «Кто-нибудь на нем ездит?» - «Да кто ж к нему сунется?»
        Постепенно разговор терял связь с реальностью. Они почти бредили. Штопочке и Родиону чудилось, что они опять бегут по лесу или зарылись ночью в прелые листья, чтобы немного согреться.
        - Вот я разжег костер!.. Собрали, короче, дров… - хрипло произносил Родион, и Штопочка невольно оглядывалась, хотя знала, что за спиной у Родиона никакого костра нет. Только длинная тень от соседнего отключенного монитора.
        - Наломали мы, короче, дров! - поправляла Штопочка и слабо улыбалась.
        - А помнишь лесных старушек? - продолжал Родион.
        Далеко от города, на раскисших грунтовках, они порой встречали невероятных людей. Несколько раз попадались крошечные старушки с маленькими личиками, с торчащими легкими волосами, похожими на одуванчик. Иногда с палками для скандинавской ходьбы, иногда без палок. Было непонятно, сколько им лет и как они забрались в такую даль. Штопочку эти старушки почему-то приводили в глубокую задумчивость. После таких встреч она всегда начинала договариваться с Родионом, что, когда ей будет девяносто лет, он тоже будет брать ее на дальние пробежки. И Родион ей обещал - не задумываясь, что и сам он будет не моложе. Да и доживет ли?
        Никогда прежде Штопочка и Родион не были так близки, как сейчас в больнице. Раньше они почти и не разговаривали. Только как исключение. По лесам носились обычно молча, ведьмарей выслеживали тоже молча. Разве что изредка Родион рычал какие-то команды, типа «бежим!», «лежим!», «окружаем!», «болты взяла?» или в недовольном стиле: «куда бежишь?», «куда лежишь?», «как окружаешь?!», а Штопочка либо отвечала на эти команды ворчанием, либо просто слушалась, потому что только один Родион мог заставить ее слушаться, как ее саму слушался Зверь.
        Пищала система. На мониторе всплескивали, ломаясь, пики кардиограммы. В руке у Штопочки торчал кран для капельницы, который не снимали, чтобы каждый раз не дырявить руку, только забинтовывали его и закрывали. По крану капельницы ползала золотая пчела. Вертелась на месте, недовольно гудела и словно требовала у Штопочки немедленно вытащить и выбросить эту дрянь. Но дрянь оставалась.
        Когда Родион пытался выяснить у Лехура, надолго ли Штопочка «залипла» в реанимации, Лехур выдавал ему непонятные медицинские ответы, цель которых, как видно, состояла в том, чтобы уклониться от простых и ясных ответов. «Она будет жить?» - «Состояние тяжелое. Пока стабильное». - «Ей лучше?» - «Делаем все, что в наших силах».
        Остальных шныров неопределенные ответы Лехура тоже не устраивали, а средние шныры так и вовсе додумались заслать в реанимацию невидимку Даню. Даня отправился в реанимацию на разведку и вернулся вечером:
        - Господа! Взаимное встречное почтение всем, кого не видел! Не знаю уж, как ночью, но днем там просто куча народу! Врачи какие-то, медсестры! Ни на ком нет даже бахил! И все туда-сюда шастают! А я стою такой весь невидимый и даже не совсем одетый. Одна на меня налетела - всего чаем облила!
        - В реанимации нельзя пить чай! - твердо сказала Лена.
        - Можно, если он стерильный. Например, чай со спиртом или кофе с коньяком можно, а чай с малиной нельзя, - предположил Макар.
        - Узнал что-то? - спросила Лена.
        Даня тревожно покосился на слушающего его Родиона.
        - Говори! - жестко сказал Родион.
        - Плохо там все, господа… Я доктору через плечо заглянул, у нее в карте целый медицинский роман! Они, конечно, шифруются всеми этими своими кодами и кошмарным почерком, но у меня есть мозг и Интернет… Короче, упрощая до дебилизма: они понятия не имеют, что со Штопочкой делать. - Даня, спохватившись, осекся.
        - Ну! Не застревай! - мрачно сказал Родион.
        - Там помимо всего прочего еще куски ватника в рану попали. А на ватнике у Штопочки только чумных бактерий и не было. Антибиотики не справляются.
        - А Лехур что? - спросил Родион. Он вспомнил, какой слабой и благостной была вчера Штопочка. Такой неузнаваемо благостной, словно уже знала что-то, чего не знал он сам.
        - Лехур хирург. Он свою работу сделал, - торопливо сказал Даня. - И потом - никто же не говорит, что все плохо! Современная медицина творит чудеса!
        Родиона захлестнули злоба и безнадежность. Он старается, он что-то делает, он барахтается, а все бессмысленно. С ситуацией не справляется. Двушка не помогает, а ведь почти наверняка где-то есть закладка, которая смогла бы помочь Штопочке!
        Чувство, что он не справляется с ситуацией, для мужчины самое мучительное. Ты дергаешься, ты бьешься - а в упряжи вместе с тобой дохлые лошади! Если бы они тянули, если бы хоть немного переставляли ноги! Но жизнь - это как малярийный госпиталь где-нибудь в жарких широтах. Один шевелится и носит воду. Другие все лежат в лежку и бредят. Потом и этот падает, и начинает шевелиться уже какой-нибудь другой, потому что воду все же носить надо.
        Был уже вечер. Родион мог отправляться к Штопочке и сидеть у нее всю ночь. Если надо - просто смотреть, как она спит. Если не спит - рассказывать ей что-то, как вчера ночью. Но у него не было сейчас никаких сил. Вместо любви его наполняла ненависть. Он обнаружил вдруг, что ненавидит на свете три вещи: Гая, Делибаша и ШНыр. ШНыр, Делибаша и Гая. Причем он даже не мог определить, что из трех ненавидит сильнее.

* * *
        Опасаясь возвращения берсерков, Рина с Сашкой перепрятали гиелят в одно из заброшенных помещений игольного завода. Окна заложили мешками с песком, приготовили арбалеты с запасом болтов. Два небольших строения во дворе оставили намеренно незащищенными, будто о них забыли. Туда, по мнению Сашки, ведьмари полезут в первую очередь. Скорее всего, ночью или на рассвете. Ну а внутри их будут ждать ловушки, устроенные лично Улом. Ул, прежде вполне добродушный, теперь мстил за Илью, которому Гай подселил личинку.
        Если бы Сашке предложили выбирать: попасть в ловушку Ула или атаковать игольный завод в лоб - он выбрал бы второй вариант. Существовала, например, такая милая ловушка, называлась «попрыгунчик». Выглядела как цепочка шариков из тополиного пуха, помещавшаяся на подоконнике. На деле же этот «попрыгунчик» приклеился бы ко всякому влезшему в окно берсерку, после чего прыгал бы, ускоряясь, вместе с ним со скоростью примерно сто метров в секунду. Внутри бетонного строения, разумеется.
        Характер у Хюльды, и без того не идеальный, испортился. Пришлось запереть ее в отдельной комнате, заложив двери в нее мешками. От удара обухом топора Хюльда оглохла на одно ухо, и когда кто-то входил, смешно кренила голову на сторону. Рина надеялась, что со временем слух восстановится, но пока что к Хюльде лучше не соваться. Хорошо, что щенков не бросила кормить. Возится с ними с утра до вечера.
        Рина временно переселилась на игольный завод вместе со всем своим имуществом - ноутбуком, спальным мешком, рюкзачком с вещами и живым деревом.
        - Кошмар! - сказала она Сашке. - Вот и все мое приданое! Но главное, мне ничего из этого не жалко! Я не прирастаю к предметам!
        - Скажи пароль от ноута и дерево дай поиграть! - мгновенно предложил Сашка.
        Рина смутилась и запыхтела.
        - Это мой ноут! А дерево с тобой играть не хочет! И вообще это не дерево! Это Фомка! - заявила она.
        - Ага! И не ноутбук, а Сергей Сергеич! Ладно, все, проехали! - в тон ей ответил Сашка.
        До полуночи Рина бродила по этажам игольного завода с арбалетом. Выглядывала в промежутки между мешками, но ровным счетом ничего подозрительного не замечала. Вдали полоской светлел забор, и бетонные плиты лежали пятнами, чем-то похожие на шахматные клетки. Рине казалось, что по двору могла бы прокрасться целая дивизия - и никто бы ничего не заметил. В небе над игольным заводом носился Гавр. Когда он попадал в пятно луны, становился похож на огромную летучую мышь.
        Сашка проснулся, взял муки, воды, немного постного масла, смешал и стал поджаривать в пустой консервной банке над свечкой.
        - Вот, лепешки хочу нам сделать! - сказал он Рине.
        Подобные рецепты никого в ШНыре давно не удивляли. Существовали даже шпательные блинчики, которые поджаривали на листе кровельного железа и отковыривали строительным шпателем.
        По вкусу Сашкины лепешки напоминали подгоревшее тесто, однако Рина замычала якобы от счастья, стараясь не убить в Сашке веру в себя и любовь к домашнему хозяйству. Сама она им все равно заниматься не собиралась. Сашка взял арбалет и ушел обходить этажи игольного завода.
        Рина открыла ноутбук и решила немного поработать. Ноутбук включился не с первой попытки. Он издавал жалобные стоны, выл вентилятором, и батарея у него оказалась почти разряженной. Должно быть, бедняга тоже замерз. Рина все-таки засела за текст, но текст, недавно такой любимый, показался ей очень слабым. Герои картонные, разговоры не по делу, кто куда идет и откуда пришел - непонятно. Рина испугалась и решила проверить, не дрянь ли дрессировка Гавра, которой она вчера так увлеченно занималась. Подумала и поняла, что и дрессировка дрянь, и Гавр так себе, и гепард, если задуматься, ничего особенного.
        Буржуйка дымила. Скормленные ей мокрые доски ужасно воняли. Рина подумала, что и буржуйка дрянь, и Сашка тоже, если задуматься, не идеал. Все происходило не так, как она хотела, не в те сроки, не по тем правилам… Все, все не так! И тогда Рина успокоенно встала, вздохнула и забралась в спальник. Потому что, когда все кажется тебе дрянью, сон - единственный способ пережить это состояние. А утром она опять проснется и обнаружит, что все не так уж плохо. Просто человек, увы, существо физиологическое, и какой-нибудь уровень кровяного давления или временная вялость могут все испортить. Главное в этот момент - не делать никаких выводов и не пороть горячку.
        Спать было холодно и жестко, хотя спальник был вроде бы рассчитан на минус десять. Но, может, Рина вывернула его не на ту сторону. Это Сашка был специалистом, какая сторона на сколько градусов, а Рина делала такие вещи на авось. Утром она проснулась около семи. Долго ворочалась, продолжая мерзнуть. Было все так же темно, вроде как утро и не наступало. Буржуйка погасла. Хюльда, заложенная мешками, вылизывала щенков. Щенки пищали, повизгивали, она в ответ им тоже издавала звуки, похожие на короткие щелчки и рычание.
        Рина подумала, какие же молодцы гиелы. Глухая на одно ухо, голодная со вчерашнего дня, тоже наверняка замерзшая, Хюльда выкармливала щенят и ни из чего не делала трагедий. Похоже, видеть во всем трагедию - это сугубо человеческий подход.
        Рина вылезла из спальника. Это был неприятнейший момент. Ты выбирался из кокона на холод и долго корчился на полу, пока спальник вцеплялся тебе в ноги, а молния застревала. Сашка дремал на мешках в обнимку с Гавром, даже ухитрился укрыться его кожистым крылом. Рина испытала краткую ревность, но лишь пока не обнаружила в дальнем углу рыжий кошачий хвост. Гавр откуда-то приволок. Рина отвернулась.
        «Вот так вот живешь с кучей животных - и все опрощаешься, опрощаешься… Постепенно животные начинают есть из твоих тарелок, потом ты - из их мисок, и заканчивается все тем, что вы вместе спите на одной подстилке!» - подумала она.
        Фигурка гепарда вспыхнула на укороченной нерпи. Каждый день Рина обнаруживала у гепарда все новые возможности и формы действия. Недавно она обнаружила, что достаточно касаться гепарда и просто смотреть на то живое существо, которым ты хотел управлять. Правда, тут возникали сложности. Ты должен был говорить с животным на его языке - а каждый-то понимал свое и по-своему! Представьте, что вы смотрите на слизня и хотите, чтобы он слез с яблока. Как вы сможете его замотивировать? Какие мысли внедрить в его простейший мозг? Что яблоко красивое? Что его дома ждут дети? Что ценность жизни не в пожирании всего подряд? Можете сколько угодно представлять птицу или лягушку. Даже хищник для слизня слишком абстрактен. Правда, и к слизню Рина нашла ключик. Она представила, что светит солнце. И слизень мгновенно полез прятаться под доски.
        Сейчас Рина проверяла действие гепарда на спящем Сашке. Момент был подходящий. Спящий человек воспринимает мир не критично. Зеленые человечки или слон, играющий на рояле, - для спящего это вещи самые нормальные. К тому же, если разобраться, Сашка тоже млекопитающий… тьфу… ну, то есть животный… тьфу… ну, то есть Сашка - биологическое существо и должен, по идее, управляться гепардом. Вначале Рина посылала Сашке мысль, как она красива и обворожительна. А еще умна, трудолюбива, талантлива, изящна, и надо открыть сейчас глаза и сказать: «Я меня люблю!» То есть «…ее люблю!». А потом поцеловать ее!
        «Чушебред!» - Рина закрыла глаза и потерла лоб пушкинским перстнем.
        Сашка улыбнулся во сне, щекой нежно вжался в Гавра, точно пытаясь прокопать в его боку норку, и поцеловал его. Гавр открыл глаза и, ничуть не удивившись, что его поцеловали - он вообще мало чему удивлялся, - стал выкусывать из лапы блох.
        - Только не надо говорить мне: «Я тебя люблю!» И лизаться тоже не надо! - предупредила его Рина.
        Пока Сашка не проснулся, Рина торопливо взяла пустые кастрюли и отправилась к Суповне. Когда у тебя целая скулящая гиелятня, гиел надо постоянно кормить - или они сами найдут себе пропитание.

* * *
        Суповна с утра была не в духе. То ли не выспалась, то ли опять скакало давление. Так громыхала кастрюлями, что Гоша и кухонная Надя не решались к ней соваться, а возились в столовой. Снимали для стирки шторы, занимались уборкой. Им помогал Федор Морозов, сегодняшний дежурный. Оживленные им столы сами приподнимали ножки, чтобы Наде было удобнее протирать под ними пол.
        - О’кей, гугл! А что будет, если я войду к Суповне? - задорно интересовался Федор.
        - Ничего не будет. Поварешка, разогнанная до трехсот метров в секунду! - сказал недоубитый Гоша.
        - О’кей, гугл! Можешь не отвечать! Я все понял! - ответил Федор.
        Рина тоже решила напрасно не рисковать. Оставив кастрюли у Гоши и Нади, она отправилась навещать Родиона. Родион уже второй день не спускался с чердака. От него ожидали, что он будет рыскать по городу, выслеживая берсерков и мстя за Штопочку, или подкладывать ведьмарям отсекающие закладки, но Родион просто лежал в гамаке и смотрел в потолок.
        Захватив для Родиона тарелку с бутербродами и кофе, Рина поднялась на чердак.
        - Тук-тук! Я твой друг! - громко произнесла она у входа.
        Никто не отозвался. Она вошла и, стукаясь макушкой о низкую крышу, стала пробираться под балками по длинному чердаку, тянущемуся над всем корпусом. Рина врезалась то в боксерскую грушу, то в мишень для ножей, то в скелет лошади.
        Изредка негромко окликая Родиона, Рина приблизилась к его гамаку. Пустой гамак раскачивался от сквозняка. Рина решила, что на чердаке никого нет, но тут ее слуха достиг глухой, равномерно повторяющийся звук. Родион сидел на полу и, низко склонившись, раз за разом тюкал тяжелым молотком по своей золотой пчеле. Удары молотка буквально вминали пчелу в доски пола. Пчела выбиралась из древесины, отряхивалась, проползала немного - и тут ее настигал новый удар. В движениях Родиона было что-то страшное: не столько жестокое, сколько отупелое. С таким лицом маленькие дети, обидевшиеся на весь мир, спрятавшись в углу, расковыривают себе ранки.
        Рина вскрикнула, выронив все, что принесла с собой. Родион равнодушно оглянулся на нее и опять тюкнул пчелу. Пчела, несмотря на свою чрезвычайную плотность, все же страдала от ударов. Ползала уже не так резво, и одна из ног, кажется, была уже расплющена, и пчела таскала ее как нечто чужеродное.
        - С ума сошел! Перестань! - крикнула Рина и, вырвав у Родиона молоток, швырнула его через весь чердак.
        - Ненавижу! Ненавижу все это! - глухо отозвался Родион.
        - Что ты ненавидишь?
        - Все! Уйди! - Родион отодвинул ее и медленно, как зомби, двинулся за молотком.
        - Думаешь, Гай сильно огорчится, если ты прибьешь свою пчелу? Зачем ты делаешь то, что приятно ему? - быстро спросила Рина.
        Родион остановился, поднял голову и внимательно посмотрел на нее. Должно быть, эта мысль никогда прежде ему не приходила.
        - Да, - сказал он. - Ты права. Гай. Опять Гай! Везде только Гай! Давно пора с этим покончить. Чего тянуть? Получится - так получится! Нет - так нет! - Он подошел к своему гамаку и, ногой выдвинув ящик, достал из него шнеппер. Взвел его и зарядил. Потом в том же ящике нашел еще какую-то непонятную штучку и быстро спрятал ее в карман.
        Рина с недоумением смотрела на него, не понимая, что именно он делает.
        Спрятав шнеппер в сумку, Родион отодвинул Рину с дороги, наклонился чуть вперед, чтобы не цеплять балки, и быстро пошел по чердаку. Рина заторопилась за ним, пытаясь забежать вперед, но не успевала. Родиона она догнала только на улице. Он стоял на газоне рядом с кучей желтых листьев и сердито смотрел на Горшеню, который, растопырив руки, преграждал ему путь. Распахнутый рот, янтарные пуговицы глаз, бараний тулуп - Горшеня являл собой саму решительность.
        - Я Горшеня - голова глиняная, пузо голодное! Не ходи никуда, а то съем! - торжественно произнес он.
        - Уйди! Разнесу!
        - Пузо голодное! Не ходи никуда! Добра не будет! - упрямо повторил Горшеня и, честно собираясь глотать, протянул к нему руки.
        Однако, раньше чем Горшеня схватил его, Родион отпрыгнул и телепортировался. И добра действительно не было.
        Глава двадцать первая. Дверь в Кубинку
        Люди делятся на две большие группы: на тех, кто может заставить себя делать то, что им не хочется, и на тех, кто идет на поводу у своих желаний, придумывая различные оправдания. Кто не хочет - ищет отговорки, кто хочет - возможности.
        Главные понятия, которые надо сформировать у себя, - это «МОЖНО» и «ЗЯ». Остальные понятия сформируются сами.
        Из лекций Кавалерии
        Родион бродил по переулкам в районе метро «Третьяковская» и, вставив в глазницу матовое стеклышко прыгуна, всматривался в стены домов. Он слышал, что где-то здесь находится ведьмарская дверь, ведущая напрямую в Кубинку, к Гаю. В принципе, попасть туда можно было через промежуточные двери, но рисковать он не хотел. В кармане у Родиона лежало то, что, как он надеялся, могло помочь Гаю прямиком отправиться в болото. Но могло отправить в болото и самого Родиона.
        Это был белемнит, напоминающий маленький кинжальчик, острый и хрупкий. Кинжальчик был вплавлен в стенку болота, в тоннеле, и сам собой оказался в руке у Родиона во время одного из нырков, когда Афродита, шарахнувшись, едва не впечатала Родиона в стенку болота. Не успей Родион чудом вцепиться в белемнит и обломить его, кинжальчик вонзился бы ему в тело.
        Вещь была уникальная. Она не только доказывала, что в задохнувшемся мире когда-то были океаны и кипела жизнь, но и могла отправить в болото практически кого угодно.
        И вот Родион искал дверь, которая доставит его прямиком к Гаю. Некоторое время спустя он эту дверь обнаружил. Располагалась она в полукруглом дворике, где к красивому особняку были пристроены два пузатых флигеля. Дверь - настоящая, не нарисованная, не нацарапанная, а деревянная, много раз прокрашенная и все равно облезшая, - была видна не только в стеклышко прыгуна. Располагалась она на уровне третьего этажа. Под дверью была голая стена без малейших признаков лестницы. А над дверью - грязный жестяной козырек крыши. Родион смотрел на дверь - и не верил, что все может быть так просто: в центре города, рядом с людной улицей просто дверь торчит себе прямо в стене, явно никуда не ведет, и никто не обращает на нее никакого внимания.
        Ощупывая в кармане хрупкую сосульку белемнита, Родион скользил взглядом по стене флигеля, соображая, как сами ведьмари туда поднимаются. Не по стене же лезут? Может быть, изнутри, старым дедовским способом, то есть ножками? Судя по вывескам, во флигеле размещались туристические конторы, а на первом этаже парикмахерская. Родион решительно направился к крыльцу, но тут прямо из дверей парикмахерской навстречу ему вылетел высокий парень с женской сумочкой в руках. За парнем, слабо вскрикивая, гналась девушка.
        - Держите его! - жалобно крикнула она.
        Парень оттолкнул Родиона и метнулся к арке. Мгновенно сориентировавшись, Родион погнался за карманником. Прохожие, только что преспокойно пропустившие высокого парня, теперь почему-то сделали неправильные выводы. Какой-то воинственный прохожий, воскликнув: «Гля! Да тут их двое было!» - попытался налететь на Родиона сбоку. Пришлось немного уклониться и позволить дяде врезаться в железные ворота. Парень, за которым гнался Родион, бежал легко и быстро.
        «Ничего! На прямой догоню!» - прикинул Родион.
        Но прямой не было. Сплошные гаражи, дворы, арки. Не выпуская сумочки, парень перебежал улицу, пронесся вдоль кафе и ужом проскользнул под бетонным забором. Родион, решивший, что быстрее будет перемахнуть забор сверху, потерял несколько драгоценных секунд.
        Когда он спрыгнул, выпотрошенная сумочка валялась на асфальте у решетки водостока. В самой решетке застряли ключи. Парень, за которым Родион гнался, таинственно исчез.
        - Он сбросил все вниз! - охнул кто-то.
        Родион обернулся. Та девушка из парикмахерской, у которой украли сумку. Надо же, не отстала! Хорошенькая, но лицо красное, будто обгоревшее на солнце. Подойдя к решетке, девушка присела на корточки.
        - Там все! Документы, телефон! - сказала она, чуть не плача.
        Родион заглянул под решетку. Включил фонарик, пошарил лучом, но луч даже не достиг дна. Родион озадаченно моргнул. Большинство водостоков, с которыми он сталкивался, были не глубже, чем по пояс. Этот же был каким-то неправильным. Луч фонаря пробегал по вмурованным в стены железным скобам.
        - Как тебя зовут? - спросил он у девушки.
        Вопрос почему-то вызвал у девушки растерянность:
        - Женя…
        - Придется выворачивать решетку, Женя! - сказал Родион.
        - А если пошарить палкой?
        - Ну, ищи двадцатиметровую палку, Женя! - уступил Родион.
        С девушками он всегда говорил чуть презрительно, без надежды что-либо объяснить. На контрольных девушки понимают все быстро, экзамены тоже сдают великолепно, но вот в самые важные моменты у них почему-то происходит программный сбой. Исключение составляла только Штопочка. Она понимала все сразу. Эта же стала шарить по двору взглядом. Видно, и правда верила, что такая палка сейчас окажется неподалеку, да еще и с пинцетом на конце, чтобы удобнее было вытаскивать вещи.
        - Там все! - повторила она еще жалобнее.
        - Хорошо. Я попытаюсь достать, - пообещал Родион.
        Он ощущал свою вину, что тому парню удалось удрать. Родион наклонился, зацепил решетку и с силой рванул ее вверх. Решетка, чавкнув, отвалилась в сторону, оставив на пальцах мокрую ржавчину. Родион еще раз посветил фонариком, потряс верхнюю скобу, проверяя, хорошо ли она держится, и стал спускаться. Первые три скобы его вес выдержали, а вот четвертая внезапно сломалась, хрустнув, как печенье. И сразу же оторвалась и та скоба, за которую он держался другой рукой.
        Каким-то чудом Родион успел перехватиться и повис на уцелевшей скобе. Начал подтягиваться, чтобы выбраться, и вдруг свет, пробивающийся сверху, что-то загородило. Девушка, наклонившись над колодцем, смотрела на Родиона. Выражения ее лица Родион различить не мог. Свет бил сзади, да и видел он ее теперь под другим углом - снизу вверх. Но он понял, что это никакая не девушка. Перед ним была старая женщина с растрепанными седыми волосами и глазами, тлевшими, как два угля.
        Раньше чем Родион до конца понял, что это означает, женщина вскинула руку, и между ее пальцами забегали синие молнии. Поначалу молнии были слабыми, но, собравшись вокруг ногтя указательного пальца, образовали шар. Шар полыхал, вспыхивал. На него невозможно было уже смотреть: он выжигал глаза как солнце.
        - Секундочку… еще секундочку… - нетерпеливо бормотала женщина, поглядывая то на палец, то на Родиона.
        Выбраться Родион никак не успевал. Клубок молний уже отделялся от пальца женщины, когда она вдруг вскрикнула и схватилась за шею. Под ее ладонью Родион успел увидеть что-то тускло блеснувшее. Золотая пчела. Родион дотянулся до льва и хотел с силой рвануться вверх, чтобы вытолкнуть себя из колодца, но в этот момент отделившийся от пальца женщины клубок молний достиг земли, превратив ее в синевато-белый с разбегающимися прожилками лед. Спустя мгновение лед проник в колодец и, сковывая его, побежал к скобе, за которую держался Родион.
        Родион понял, что нельзя позволить льду его коснуться. Он разжал руки и с криком полетел вниз. Пару секунд спустя его ноги врезались во что-то трескучее, гнилое, и, пробив накрест лежащие доски и пролетев еще немного, он рухнул на наваленное кучей тряпье. Родион вскочил, упал, опять вскочил. Он был ободран, но цел. Доски спасли его. Сверху доносились вопли ведьмы, и крошечной точкой светлело небо. Изредка ведьма пускала вниз боевую молнию, которая, цепляя стенки колодца, сшибала уцелевшие скобы.
        Родион лихорадочно сунул руку в карман, проверяя, цел ли белемнит. Цел. В кармане пальцы его нашарили что-то круглое. Прыгун. Сам не зная зачем, Родион вставил его в глазницу - и сразу же перед ним как по волшебству появилась низенькая дверка, криво начерченная у самого пола. Протиснуться в нее можно было только на четвереньках. Прямо какая-то дверь Алисы из Зазеркалья. Откуда она здесь взялась? Несколько секунд Родион сомневался, но сверху доносились вопли и проклятия, сыпались молнии и падал кирпич. Нечего было и думать о том, чтобы подняться по скобам. Да и уползать без фонаря в кромешную темноту - верная смерть.
        И Родион решился. Торопливо вытащив из кармана белемнит, он подсунул его под доски, устроив так, чтобы сыпавшиеся сверху осколки не разбили его. Он понятия не имел, сколько впереди окажется дверей и где они будут находиться, а раз так, то лучше не рисковать.
        «Потом за ним вернусь!» - решил Родион.
        Не сводя глаз с крошечной дверки, он побежал на четвереньках и, как барашек, боднул каменную стенку. Что-то полыхнуло, прорвалось как бумага, и Родион провалился в небольшую комнату. В комнате этой тоже была дверь, но уже не для прыгуна, а обычная.
        Выглядела комната не то чтобы уютно, но вполне обитаемо. У стены помещался небольшой диван, у дивана - стол с шахматной доской. Фигуры на доске были каменные. Камни неровные, пористые, далеко не все подходили для резьбы. Резали, однако, с большим искусством. Резчик не просто ощущал структуру каждого камня - он знал, чего хочет получить от него и, главное - что может получить. Напрасных надежд ни на один камень не возлагал, и потому почти никакой камень его и не обманул. Некоторые фигуры показались Родиону кого-то странно напоминающими. Сутулый шахматный конь походил на Долбушина, а одна ладья сильно смахивала на Тилля. С ней рядом стояла еще одна ладья, еще не совсем законченная. Изображала она крепкого мужчину с крупными чертами лица.
        Рядом с диваном на полу стоял деревянный ящик. Надеясь найти в ящике какое-нибудь оружие, так как шнеппер он потерял, Родион открыл его, однако никакого оружия в ящике не обнаружил. На дне лежал осколок зеркала. Родион взял его, перевернул - и увидел самое мерзкое, уродливо-злое и одновременно слабое лицо, какое ему когда-либо приходилось видеть в жизни. Самое ужасное, что лицо это было его собственным, но безмерно утрированным, будто его собрал из миллионов самых неудачных фотографий человек, безмерно ненавидящий Родиона.
        И брови, и скулы, и лоб, и щеки - все кричало Родиону о самом скверном, о чем он с удовольствием бы забыл. Родион видел трясущийся подбородок - такой же, как у деда по матери, когда тот утверждал, что бросит пить, когда захочет, но вот пока не хочет. Видел круглые бессмысленные глаза, когда - единственный, кстати, раз в жизни - его отец пинал ногами лежащего и не сопротивляющегося человека. Да, тот мужик нарвался сам, но отец бил его с таким ощущением правоты, что в Родионе, которому было тогда лет десять, все потрескалось от страха, оттого что бывает правота, которая хуже злобы. Родиона трясло. Он попытался отбросить осколок, но не смог. Стекло влекло его, показывая страшную, до того скрытую истину. В душе у него что-то рушилось, и прежде всего рушился он сам.
        Бывает, создаешь себе из какого-то человека идеал, представляешь его невесть чем - а человек оказывается самым обычным. Например, в тебе с детства живет уверенность, что дядя Леша - титан и богатырь, упирающийся головой в потолок, потому что ты его таким запомнил, когда сам сидел в закутке между диваном и дверью и грыз вкусные колесики от игрушечного грузовика. Потом встречаешься с ним лет через двадцать - и видишь вдруг, что дядя Леша маленький, и уставший, и нелепый, и смех у него глупый. И богатырь дядя Леша обрушивается в твоей душе.
        Бывает такое и с родителями. Однажды понимаешь, что твой папа совсем не герой, а человек вполне себе социально адаптированный, лавирующий, а в чем-то и слабый, да и у мамы есть свои недостатки. Вообще по отношению к родителям мы нередко испытываем сложную смесь любви и ненависти. И любим их, и стыдимся, и скрываем их от друзей, и одергиваем, потому что нам кажется, что они изрекают непрерывный поток глупостей.
        - Зеркало Кики Златовласого! - произнес кто-то. - Последний уцелевший осколок!
        Родион резко обернулся на голос - и выронил наконец стекло. В дверном проеме он увидел Гая. На груди у него поверх холщовой рубахи висела кабанья голова на цепочке. Тут же воробушком прыгал Белдо и слал Родиону непрестанные застенчивые улыбочки. В руках у него была чашка с чаем и печенье. Обо всем позабыв, Родион кинулся на Гая, но Белдо быстро выплеснул чай в воздух, махнул рукой - и Родион, налетев на незримую преграду, был отброшен. Он опять прыгнул - и опять его отбросило.
        - Не надо, родненький! - произнес Белдо со все той же трогательной улыбкой. - Эта магия называется «рама». Ничего особенного. Просто вертикально висящая водичка, растянутая очень тонким слоем. Но связи между молекулами усилены, так что хоть грузовиком врезайся - не прошибешь.
        Родион заметался вдоль преграды. Не доверяя Белдо, он схватил с пола тяжелый табурет и стал с силой бить табуретом по магической завесе. Дионисий Тигранович с любопытством наблюдал за ним, выставив вперед руку, которой он поддерживал незримую преграду.
        - Кстати, как тебе Леонардина? - спросил он. - Говорят, она убедительна в роли страдающей девушки.
        Осознав бесполезность своего занятия, Родион отшвырнул табурет:
        - Это та чокнутая ведьма? Она скинула меня в колодец.
        - Но ведь и ты, кажется, ко мне не с миром пришел? - спросил Гай. - А Леонардина на псиосе. Тут уж извини - кадровый голод. С кем можем, с тем и работаем. Опять же, ты хотел ко мне попасть - вот ты у меня.
        - Как вы узнали, что я к вам иду?
        - «Третьяковская» - наша территория. Ну а ты бродил там долго, явно выискивал двери… Сложить два плюс два просто, особенно учитывая, что Штопочка ранена. Поверь, никто этого не хотел.
        Гай сочувственно цокнул языком. Родион опять схватил табурет. На этот раз он был так зол, что табурет разлетелся после второго удара. Остальные удары Родион наносил уже его ножкой. Это было даже удобнее - короткая, немного изогнутая дубинка хорошо лежала в руке.
        - Девушки - опасная тема. Давай лучше поговорим про зеркало Кики Златовласого, - сказал Гай, посмотрев на валяющийся осколок. - Кика был тот еще клоун. Тит Михайлов, Сергиус Немов, Мещеря, Гулк Ражий, не говорю уж о Митяе - это были все матерые человечищи. Фаддей Ногата, Ивашка Кудреватый, Матрена Аляпова - средний калибр. В зависимости от обстоятельств они могли быть очень разными. Кика же… ну натуральный бабуин! А ведь как нырял! Причем даже тогда, когда меня двушка уже едва терпела. Признаться, меня это бесило.
        Родион ударил по осколку каблуком, потом ножкой от табурета - тот даже и не подумал разбиться. Только подпрыгнул, и на миг Родион увидел свое перекошенное лицо.
        - Бесполезно, - сказал Гай. - Потом уже, много лет спустя, когда в живых не было ни Митяя, ни самого Кики, а сохранились лишь их ученики - довольно жалкие в сравнении с учителями, - я бродил по опустевшей избе, где они когда-то жили, и нашел сундук Кики! А на дне сундука - зеркало, завернутое в тряпицу! Я заглянул в него - и, поверь, тоже был не рад. Кстати, это никакое не зеркало, а слизь мертвого мира, застывшая на двушке. Я понял, что Кика смотрелся в зеркало перед каждым нырком, на время утрачивал все иллюзии на свой счет и благополучно проходил болото. После этого зеркала приманки эльбов некоторое время не действуют. Ну и Кика этим пользовался, не делясь ни с кем. Со мной, например. Хорош друг.
        - Тот урод в зеркале действительно я? - спросил Родион.
        Гай пальцем качнул на шее кабана:
        - Трудно сказать. Эльбы изучают нас давно. Они знают не только тебя, но помнят и всех твоих предков. Нередко на крючок, на который поймался дедушка, можно поймать и внука. Если уж люди, долго занимаясь чем-то одним, достигают немалого опыта, что уж говорить об эльбах?
        - Ты сам эльб, - злобно буркнул Родион.
        - Мы уже на «ты»? Польщен! - хмыкнул Гай. - А вот про эльба… нет… Хоть я и был первым в мире шныром, слившимся с эльбом, я все же полукровка. И, как всякий полукровка, я несколько критично отношусь к обеим составляющим меня половинкам. Но все же некоторой частью своего ума эльбы со мной поделились… А сегодняшние руководители ШНыра? Чему они могут научить, когда сами ни о чем понятия не имеют? Кавалерия вот живет в Копытове, ходит за кефиром. - Гай расхохотался коротко и страшно, будто вскрикнул во сне. Чем-то этот кефир очень его насмешил.
        Дионисий Тигранович испуганно присел от этого звука. Преграда, которую он поддерживал, исчезла. Родион, не упустивший этого момента, ринулся вперед и попытался ударить Гая ножкой табурета. Кабан защитил его. Ножка, несущаяся к голове Гая, вильнула и едва не раздробила самому Родиону палец на ноге.
        А дальше Гай сделал нечто странное. Откинулся назад и левой рукой вцепился в запястье своей же правой руки. Руки Родиона послушно повторили его движение. Он тоже схватил себя левой рукой за запястье правой, и между ними завязалась борьба. Левая рука, как более слабая, начала проигрывать. Правая же рука с зажатой в ней ножкой табурета заметалась перед самым лицом у Родиона, почти касаясь его. Теперь Родион вынужден был бороться сам с собой.
        - Надо же! Не разучился! - довольно сказал Гай. - Помедлив несколько секунд, он расслабил свои руки и лениво встряхнул пальцами, как уставший пианист.
        Ножка табурета упала на пол. Сжимая и разжимая пальцы, Родион в ужасе смотрел на свою правую руку. Рука слушалась, но Родион ей больше не доверял.
        Опомнившийся Белдо запрыгал, зашевелил магическими пальчиками, и неведомая сила швырнула Родиона на диван. Он попытался привстать, но черные деревянные руки, выскочившие из недр дивана, обхватили его с такой немыслимой силой, что Родион и шевельнуться не мог. Максимум, чего он добился бы, это опрокинул диван и барахтался бы с ним вместе на полу.
        - Ну и фантазия у вас, Дионисий Тигранович! Диван с руками… бррр! - покачал головой Гай.
        Старичок виновато чихнул в воротник:
        - Да я, знаете ли, и сам не ожидал. Вдохновился Прокрустом. Был такой, знаете ли, деятель!
        - Посиди немного и успокойся! Мне хотелось бы с тобой побеседовать! - Гай мирно устроился на краю дивана и придвинул поближе легкий столик с шахматной доской. - Хочешь посмотреть на себя? Я возился с тобой три вечера подряд. Все же я не совсем лишен таланта резчика, ты как находишь?
        Вместо ответа Родион попытался опрокинуть столик ногой, но Гай успел его отодвинуть.
        - Больше так не делай! - предупредил он, снимая с доски белого слона. - Вот он - ты! На ладью не тянешь, извини! Но и не пешка. А для коня ты слишком прямолинеен. Значит, слон.
        И Родион действительно узнал себя. Худенькая фигурка с дерзко откинутой головой. Ершистость Родиона Гай передал очень хорошо. Даже добавил ему распахнутую шинель. Насколько можно было судить по положению фигурки, она шла на расстрел. Или даже больше - только что получила пулю в грудь.
        - Комсомолец двадцатых годов. Павел Корчагин - и одновременно немного Раскольников. Сколько я таких встречал! Ненавидят до белого каления! Жизнь свою не ставят ни во что! Если б смогли - превратились бы в бочку с порохом. «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…» Ну, с первой частью, конечно, справились, а дальше возникли сложности. Странно, что к таким прилетают пчелы. А ведь прилетают же! - Держа фигурку на ладони, Гай издали показал ее Родиону. В руки все же не дал. - Тогда и в ШНыре таких было много. Представь себе: шныр-комсомолец! Собрания устраивали, мечтали о светлом будущем! Красная конница на пегах выгоняет из Лондона мировую буржуазию! А что, впечатляет! Я бы еще берсерков на гиелах добавил в качестве отдельных летающих казачьих полусотен. Но, увы, мне никто таких предложений не делал.
        Родион опять попытался сделать рывок, но Гай правильно рассчитал расстояние, и он не дотянулся.
        - Что за удовольствие все портить? Опять «до основанья, а затем»? - спросил Гай, поморщившись. - Кстати, для этого слона я использовал интересный минерал: ископаемое дерево, заместившееся опалом. А тут вообще блестящий экземпляр! Иголки опала удлинены по направлению проводящих сосудов древесины! А сердцевина вообще халцедон!
        Родион безнадежно рванулся из деревянных рук, порожденных фантазией Белдо. Он ощутил себя мухой, попавшей в паутину. Муха рвется, муха возмущенно жужжит, но чем больше рвется, тем сильнее себя опутывает. Паук же неспешно приближается и начинает вертеть ее лапками, опутывая еще больше. Вот и тут паук был наготове. Внутри щеки Гая что-то булькнуло. На поверхность кожи поднялся пузырь. Разросся на всю щеку и лопнул.
        - Я хочу предложить тебе сделку, - сказал Гай. - Девушка ведь умирает? Ты потому и примчался убивать меня?
        Родион опять зарычал и рванулся.
        - Я могу спасти ее! - Гай сунул руку в карман и достал старинный аптечный пузырек из тех пузырьков-колб, что изредка еще можно встретить в лабораториях. Внутри пузырька лежала ягода, треснувшая от спелости по всей длине. - Пусть девушка проглотит ее, или впрысни сок ей в рану - выбирай сам! - сказал Гай.
        - Хотите подселить Штопочке эльба? - спросил Родион.
        Гай не обиделся:
        - Личинки тут нет. Если не веришь - поднеси к вашим охранным камням. Это просто виноград из-за Второй гряды, найденный, правда, в Межгрядье. Птицы иногда залетают и роняют.
        - Откуда он у вас? - спросил Родион.
        - Долгая история. Лет двести назад мне принес ее молодой шныр, который сам не воспользовался ею, хотя умирал от чахотки.
        - Почему же не воспользовался? - напрягся Родион.
        - Подозреваю, что это был демонстративный жест, адресованный двушке. Он даже ничего не взял с меня за ягоду. Точно швырял кому-то свою жизнь - вот, мол, она вам! Ничего мне не надо! Я не просил присылать за мной золотую пчелу! Не хотел в ШНыр! Не собирался болеть чахоткой! Не просил даже вашего исцеления! В общем, любопытный молодой человек. Я с интересом продолжил бы с ним знакомство, но он, к сожалению, вскоре умер.
        - Не возьму! Забирайте вашу ягоду! - отрезал Родион.
        Гай поморщился:
        - Ты, кажется, решил, что я пытаюсь тебе что-то навязать! Чем больше буду навязывать, тем активнее ты будешь отказываться. Детские фокусы: ребенок и сам хочет в кино, но хитрит и заставляет взрослого его уговаривать. За эту ягоду - ну, если ты согласишься - я собираюсь потребовать с тебя очень много.
        Родион неотрывно смотрел на трещину в боку ягоды, сочащуюся соком:
        - Что именно?
        - Когда-то, еще в бытность шныром, я принес с двушки грибницу. Грибница разрослась и надумала вернуться на двушку. Плотность у грибницы чудовищная. Граниты, базальты - для нее это как вата. Как оказалось, со стенкой мира она тоже успешно справилась. И теперь в трещину просачивается болото.
        - И с каких это пор ведьмари боятся болота? - спросил Родион.
        - Мы ничего не боимся. Но мы пускаем личинки эльбов за псиос, а тут оплаты нет.
        - Ага. А вам нужно самим продавать билеты? - сказал Родион с издевкой.
        - Совершенно верно. Вот я и хочу, чтобы шныры спустились в Подземье и разведали самый нижний участок, где больше всего протечек.
        - Так пошлите туда свой отряд! Раз это под вашим фортом! - сказал Родион.
        - Мы пытались, но у нас нет дракона, чтобы выжигать протечки болота. Короче, вот наши условия: отряд шныров спускается в шахты, проводит разведку. Это и в ваших интересах тоже. Ну а ягоду я дам тебе вперед! И дам время убедиться, что ягода работает.
        С некоторым колебанием Родион потянулся за ягодой.
        - Идет! - сказал он насмешливо. - Раз уж ведьмарям нужна помощь против эльбов!
        Гай убрал руку с пузырьком в сторону.
        - Минуту! Вместе со шнырами в Подземье спустится и кое-кто из наших. Ягоду я пока отдам ему на хранение. А он уж тебе передаст, когда найдете общий язык.
        - Кто? - спросил Родион.
        Белдо зашевелил пальчиками, дергая невидимые паутинки. Дверь открылась. В комнату вошел и в нерешительности остановился на пороге светловолосый молодой человек. С ним вместе вошла его ускользающая улыбка.
        - Добрый день! - поздоровался он.
        Затрещала ткань, загудели пружины. В следующий миг Родион уже летел по воздуху вместе с диваном. Никакие деревянные руки не могли его удержать. В последний момент диван предал Родиона и, опрокинувшись, придавил его собой. Родион заворочался на полу под его тяжестью. Совсем близко от него были ноги в белых кроссовках. Как же он ненавидел и ноги, и эти кроссовки! Зубами бы вцепился.
        - Здорово! Хорошо, что вас не нужно знакомить! - сказал Гай.
        - Предупреждаю… я… тебя… прикончу! - сказал Родион ногам.
        Шнурки на белых кроссовках едва заметно дрогнули. Делибаш все всегда принимал к сведению.
        - Нет, - жестко сказал Гай. - Вначале работа, иначе не будет никаких ягод! И никакого псиоса! Это и тебя касается, Делибаш!
        Делибаш кивнул. Родион, в свою очередь, тоже что-то прохрипел.
        - Громче! Даешь слово не бросаться на него, пока дело не будет сделано? - повторил Гай.
        - Да пошли вы… ДА!
        - Отлично! - одобрил Гай. - Дионисий Тигранович, разожмите наконец ваше прокрустово ложе! Нам, кажется, удалось договориться о перемирии.
        Белдо неохотно пошевелил пальчиками. Деревянные руки разжались, и Родион сумел выбраться из-под дивана. Он стоял пошатываясь и стараясь не смотреть на Делибаша, чтобы на него не наброситься.
        - Нам идти? - спросил Делибаш.
        - Погоди! Ягоду возьми! Отдашь ему, когда сам сочтешь нужным! Можно хоть сразу! - Гай сунул ему пузырек.
        Делибаш взял его, повернулся и вышел. Сразу Родиону ягоду он не отдал. Родион, с ненавистью взглянув на Гая, поплелся за Делибашем.
        Когда за ними закрылась дверь, Белдо, явно испытав облегчение, хотел сказать что-нибудь веселое, но Гай вдруг уселся на опрокинутый диван и опустил руки. По его телу прокатывались волны. Весь Гай сделался вдруг как пустой резиновый костюм. Дионисий Тигранович затаился, боясь шевельнуться.
        Несколько минут спустя Гай отвердел и, вернув себе форму, быстро взглянул на Белдо. Дионисий Тигранович восхищенно разглядывал шахматную доску.
        - Ах! Какое чудо! Какой огромный трю-уд! - сказал он, от восхищения растягивая слово «труд».
        - Перестаньте, Дионисий! Только что со мной связались из болота… План такой: Родион, Делибаш и все, кто с ними, пойдут вторыми. Главное, чтобы с дракончиком. По их следам с некоторым отрывом пойдем мы с вами, Дионисий. И у нас будет седло.
        Белдо быстро высунул и спрятал язычок.
        - А кто пойдет первым? - уточнил он.
        - Витяра. Нужно, чтобы он взорвал антизакладку. Взрыв проделает в стене мира брешь, и большую, чтобы драконов на двушке собралось побольше и все они стали бы латать дыру, - ответил Гай.
        - В болоте так уверены, что Витяра взорвет антизакладку? - удивился Дионисий Тигранович.
        - Болоту нужно, чтобы он просто дошел туда с антизакладкой. А дальше все случится само, - загадочно подтвердил Гай.
        Глава двадцать вторая. Ягода
        Мы болеем за ваше здоровье!
        Социальная реклама
        Полчаса спустя Родион и Делибаш вышли из ведьмарских дверей в южной части города. Двери были нарисованы краской на кирпичной трансформаторной будке и замаскированы под городское граффити. У них был даже номер - 421, - тоже аккуратно написанный краской.
        Делибаш провел ладонью по надписи. Она была свежая, красивая и изящная. Ощущалась опытная рука, работавшая смело, без трафарета, даже с некоторым щегольством. Двойка имела вертлявейший изгиб, а единица откинулась чуть назад и застыла, как гвардейский солдат по стойке «смирно».
        - Отвечает за все форт Лианы, - сказал Делибаш. - Это ее идеей было пронумеровать все двери. Так удобнее ориентироваться. С каждым днем дверей становится все больше. Их прокладывают отдельными ветками, как метро. «431» - четвертая ветка. «354» - третья ветка. Если дверей на какой-то ветке больше сотни, переходят на четырехзначное обозначение. Например, «2134» - это 134-я дверь на второй ветке.
        Родион едва сдерживался, чтобы не врезать Делибашу. Прямо перед ними, уходя в бесконечность, тянулась огромная больница. Этаж реанимации и хирургии был залит ровным голубоватым светом. Остальные этажи светились обычным желтоватым, и некоторые окна оставались темными.
        Делибаш решительно двинулся к центральному входу. В дверях стоял и тупо таращился на них молодой охранник в синей униформе. В уголке рта у него повисла капелька слюны. Родион удивленно застыл. Делибаш же махнул у охранника перед глазами рукой и спокойно проследовал мимо. Перед лестницей за столом сидел еще один охранник, перед ним лежала толстая тетрадь, расчерченная на графы. Из кармашка в его поясе Делибаш вытащил перцовый баллончик, щедро пшикнул в воздух и втянул носом.
        - Давно хотел попробовать. Так и есть: гадость полная!.. В реальном бою от такой штуки человек только еще больше взбесится, поколотит тебя, да еще и попшикает отнятым баллончиком! - сказал он, возвращая баллончик на место.
        - Почему они не шевелятся? - спросил Родион, заглядывая в лицо охраннику.
        - А… зомбирование - перед нами прошла одна из ведьмочек Белдо, - пояснил Делибаш.
        Пока они поднимались по лестнице, пахнущей смесью хлорки и супа, Родион думал, что, выходит, все это время ведьмари легко могли бывать в больнице. Им даже и ночи ждать не приходилось. Вот откуда Гаю было все известно про Штопочку. Не исключено, что он и сам здесь бывал. Почему шныры не додумались поставить тут караул? И опять у него возникло желание врезать Делибашу. Впрочем, желание это никогда и не исчезало.
        В конце коридора мелькнула и сразу исчезла темная фигура. Тут же, в шагах трех, у раздвижной стеклянной двери, ведущей в реанимационное отделение, как статуя застыл Лехур. В одной руке у него была чашка с чаем, а в другой пирожок. Делибаш осторожно вытащил пирожок у Лехура из руки, надломил, понюхал и поморщился.
        - Ненавижу с ливером! Как можно такое есть, да еще в больнице?! - сказал он и, разжав Лехуру пальцы, вложил в них пирожок.
        Когда он вновь повернулся к Родиону, в грудь ему смотрел маленький блочный арбалет, только что выхваченный у него из сумки. Он был взведен и снят с предохранителя. Делибаш застыл. Он хорошо просчитывал шансы. Сейчас их не было.
        - Ты обещал Гаю, что вначале закончишь дело, - напомнил Делибаш.
        - Плевать! Можно подумать, Гай сам держит слово! - сказал Родион. - Воображаю себе в Кубинке доску позора, на ней мое фото и текст: «Он обманул ведьмарей!»
        Делибаш хотел улыбнуться, но увидел лицо Родиона и его палец на курке. Как-то глупо быть застреленным из своего же арбалета, который он столько раз разбирал, настраивал, изменял натяжение. Получается, арбалету ничего не стоит выстрелить в своего хозяина? Нечестно как-то.
        - Это из него? - спросил Родион.
        Делибаш молчал.
        - Из него ты ранил Штопочку? - повторил Родион еще тише.
        «Если я скажу «да», он выстрелит. Если скажу «нет», не поверит… Лучше не раздражать!» - быстро соображал Делибаш.
        - Целься ниже или выше! Тут у меня банка с ягодой - ты ее повредишь! - сказал он.
        Родион секунду подумал и опустил арбалет так, что тот смотрел теперь Делибашу в живот.
        - Не порти продукты! Съешь булку - или застрелю! - сказал он.
        - Какую булку? - не понял Делибаш, обо всем уже успевший забыть.
        - С ливером.
        Делибаш застыл, что-то соображая, потом спокойно вытащил из пальцев Лехура булку и стал ее терпеливо жевать, окуная в чай все тому же Лехуру.
        - Ты прямо как моя мама! У нее, правда, арбалета не было, но в целом подход был такой же!
        Родион повернулся и пошел. Он хорошо помнил дорогу. Прямо, а потом по коридору налево. Он шел и понимал, что боится идти. И одновременно боится опоздать. У входа в ее палату на пути у него вырос Делибаш, только что дожевавший пирожок с ливером.
        - Верни мне арбалет! - сказал он.
        - Зачем?
        - Чтобы не было лишних эмоций. Я знаю, что говорить об этом бесполезно, но я не хотел в нее стрелять. Просто особого выбора не было. Опять же, если б она исхлестала меня бичом до полусмерти, вряд ли навещала бы в больничке… Короче, возвращай арбалет…
        Родион молча швырнул ему арбалет и открыл дверь в палату. Сделал несколько шагов и остановился. Кровать, на которой он видел Штопочку в прошлый раз, была пустой. Капельница с болтающейся трубкой. Бутылочка с глюкозой, в которой еще что-то осталось.
        В душе у Родиона обрушилась пирамида. Он покачнулся, с трудом удержал равновесие и стал медленно поворачиваться к Делибашу. Тот стоял около списка на стене и пальцем водил по строчкам.
        - Вот видишь, как вовремя ты отдал мне арбалет!.. Тут бы меня и пристрелили! Она жива! Ее просто перевели в другую палату… Вот: была вторая, теперь седьмая, - сказал он и повел Родиона за собой.
        Третья палата, четвертая… Какая-то стеклянная большая дверь, светящаяся изнутри голубым, точно переход в другой мир. Непонятная кладовка без всяких цифр - и вдруг сразу палата номер семь.
        Штопочка лежала в ней одна. Родион едва узнал ее - так глубоко ее голова провалилась в подушку и такой маленькой она казалась. Техники вокруг Штопочки стало больше. Уже три монитора, два из которых работали. Рядом застыла зомбированная медсестра. Ведьма Белдо опередила их и здесь. Штопочка дышала прерывисто и хрипло. Глаза ее были открыты, но Родиона она не узнавала. Щеки красные, горячечные. Губы сухие.
        Делибаш смотрел на Штопочку и болезненно кривился. Он никогда еще не видел на больничной койке тех, в кого стрелял. Одно дело атаковать шныров в воздухе: азарт боя, пикирование, выстрел, и фигурка исчезает, выбитая из седла, а совсем другое - такое вот. Это заставляло взглянуть на дело с другой стороны и нарушало защитное одеревенение. Вот если бы герою боевика пришлось побывать на похоронах тех, кого он ухлопал. Сценаристу долго пришлось бы объяснять зрителю, какие они были плохие.
        - Давай ягоду! - велел Родион.
        Делибаш торопливо переложил арбалет в другую руку и достал пузырек. Родион вытряхнул ягоду на ладонь и, шагнув к кровати, опустился рядом на колени. Делибаш наблюдал, как Родион неуклюже пытается сунуть ягоду в рот Штопочке. Ягода скатилась по потрескавшимся губам на подушку. Родион попытался еще раз - Штопочка стиснула зубы. На Родиона она смотрела пустым взглядом. Глаза блестели.
        - Так не пойдет! - тихо сказал Делибаш. - Она сейчас не сможет это проглотить. Давай сок ягоды отожмем в рану, а мякотью уже накормим.
        Для безопасности разрядив арбалет, он положил его на пол и ногой задвинул под кровать. Взял у Родиона ягоду и прямо через розовый от проступившей крови бинт отжал в рану немного сока. Затем, зажав Штопочке пальцами нос, сунул обмякшую ягоду в ее приоткрывшийся рот. Штопочка судорожно сглотнула, закашлялась, но ягода уже прошла внутрь.
        - Вот как-то так! - сказал Делибаш и, прихватив с собой арбалет, отошел к окну.
        Родион присел на край кровати и стал смотреть на Штопочку. Долгое время ничего не происходило. На мониторе менялся график кардиограммы. Через равные интервалы в бутылочке с глюкозой поднимался и лопался пузырек. На стене в стеклянной рамке висела фотография двух морских утесов с солнцем между ними - единственный предмет здесь, напрямую не относящийся к медицине.
        Родион смотрел то на Штопочку, то на эти утесы. Делибаш раскладывал на подоконнике короткие, как карандаши, арбалетные болты. Родион оценил, в каком порядке они у него хранились. Все вставлены в прозрачный раскладной чехол. Оперенье каждого типа болтов имело свой цвет. Так не ошибешься при быстрой перезарядке. Болтов каждого типа у Делибаша было по два, и только один болт не имел пары. Родион вспомнил, что болт с таким же опереньем торчал у Штопочки из раны. Его наконечник был тяжелым, длинным.
        - Для гиел брал… Кто ж знал… А для людей и погуманнее есть… - себе под нос сказал Делибаш.
        Он смотрел в окно, а не на Родиона, вроде бы не наблюдая за ним, но по отражению в стекле как-то отслеживая и движения Родиона, и выражение его лица. Писк приборов убаюкивал. Родион тоже подошел к окну. За окном цепочкой уходили вдаль фонари. Вдоль линии фонарей шел какой-то человек. Родион не знал этого человека и куда он идет, но сильно ему завидовал. Человек был не отсюда, не из больницы, а откуда-то из внешнего свободного мира.
        Внезапно Штопочка шевельнулась. Ее дыхание сделалось ровнее и глубже. Алые подковы на скулах погасли. Она повернулась на бок, свернулась калачиком и уснула. И что-то совсем не больничное было в том, как она свернулась, что-то домашнее и уютное. Делибаш спрыгнул с подоконника, вопросительно взглянув на сорвавшегося с места Родиона.
        Медсестра, до того соляным столбом торчавшая посреди палаты, издала неясный звук. Внезапно она села, руками стиснула голову и начала раскачиваться. Зомбирование проходило. Через две-три минуты медсестра обнаружит в палате посторонних и поднимет шум.
        - Пора уходить! Ягода явно подействовала. Девушке лучше. Если хочешь, можем ее разбудить. - Делибаш сунул в сумку связку болтов и шагнул к кровати.
        Родион вцепился ему в руку.
        - Не трогай! Пусть спит! - приказал он.
        - Ну, хозяин - барин! Я просто предложил! - сказал Делибаш, рывком освобождаясь.
        Несколько секунд Родион смотрел на Штопочку. Ему захотелось наклониться и коснуться губами ее щеки, но рядом торчал Делибаш. Родион стремительно повернулся и вышел, с удивлением обнаружив Делибаша впереди себя. Движения Родиона были быстрыми и резкими, а движения Делибаша плавными. И все равно почему-то Делибаш обгонял Родиона. Он словно обтекал его, проделывая это естественно и без усилий.
        С первого этажа доносились возбужденные голоса. Охрана, как видно, очнулась раньше медсестры, поскольку и зомбирована была раньше. Где-то на улице уже выла полицейская сирена. Избегая нежелательных встреч, Родион и Делибаш покинули больницу через окно второго этажа. Родион оценил, как Делибаш прыгал с высоты - легко, продуманно и без всякого напряжения. Рывок окна на себя, прыжок, приземление, кувырок вперед - и вот он уже на ногах, готовый, если потребуется, к бою.
        - На камерах ничего лишнего не будет? Не засветимся? - спросил Родион, когда они шли через автостоянку к трансформаторной будке.
        - На камерах будут добрые детские мультики. Такие моменты ведьмы Белдо обычно предусматривают, - ответил Делибаш и вопросительно взглянул на него.
        Родион понял, что означал этот взгляд. Его спрашивали, когда он собирается выполнять обещанное Гаю. Или не собирается? Родион не чувствовал себя обязанным ведьмарям, но протечки из болота касались всех. Когда в борту корабля пробоина и туда хлещет забортная вода - так ли важно, кто эту пробоину сделал. Если корабль утонет - утонут все.
        - Мне нужно время на подготовку, - сказал Родион. - И с ребятами поговорить, которых я беру с собой. Вдруг кто откажет. Мало ли.
        - Сколько времени?
        - Хотя бы пару дней. Послезавтра утром жди меня в Копытове. Захвати у Гая все схемы тоннелей, какие у него есть.
        - Я возьму еще у Секача, - подумав, сказал Делибаш. - У Секача все по науке: углы спусков, промеры. Где встречаемся?
        - В Копытове. Знаешь электроподстанцию у лесопилки, которая «Не влезать! Убьет!»?
        Делибаш кивнул:
        - А, где череп с костями? Всякий раз я жду искр и удара тока. Значит, послезавтра утром? Отлично… Кстати, навести днем девушку… Ну, когда тут все уляжется!
        - Без тебя разберусь! - сказал Родион.
        Делибаш сдул со лба челку. Уже у самых дверей, вставляя в глаз стеклышко прыгуна, он вдруг спросил:
        - Знаешь, почему с тобой отправили именно меня? В наказание за то, что я не уничтожил гиел. А вот почему я их не пристрелил? Ну, самца - понятно: не успел. Но самку-то легко мог не обухом ударить. И щенков мог бы не сгребать в мешок, а как-то проще все решить… И Гай, конечно, это понял. - Делибаш махнул рукой и замолчал.
        Родион внимательно посмотрел на него.
        - И почему же ты их не убил? - спросил он.
        Делибаш пожал плечами:
        - Сам не пойму, - сказал он.
        - Зато в Штопочку выстрелить смог… Я тебя не простил! И ничего не забыл.
        Делибаш кивнул.
        - Я в курсе. Не думай, что я тебя задабриваю. У шныров лучший ты. У ведьмарей лучший я. А двух лучших быть не может. Кому-то придется уйти, - ответил он и сделал шаг в стену.
        Нарисованная дверь № 421 проглотила его. Родион же повернулся и пошел к больнице. Он чувствовал, что не может сейчас уйти отсюда. Просто не может, и все. Собирался отыскать Лехура и узнать у него про Штопочку. Ну а дальше? А дальше как сложится. Планов он не строил. Строить планы - смешить небеса.
        Глава двадцать третья. «Дер Глюк»
        Лорд Честерфилд, беллетрист и большой остряк, в 1737 г. предложил такую немилосердную концепцию чести: «Человек чести тот, который не устает безапелляционно заявлять, что он таковым является, и готов перерезать глотку любому, кто решится оспаривать это…»
        Дуэль. Всемирная история
        В тот день, когда Родион бродил в переулках у «Третьяковской», Наста вскочила на ноги в пять утра. Ее переполняла жажда деятельности. Гамов мирно спал рядом, похожий на того американского сурка, который сообщает о приходе весны. Но пока что была осень, и сурок просыпаться не собирался. Наста пару раз толкнула Гамова локтем, после чего начала искать, чем бы заняться.
        Для пробежки было еще рано. На улице ветрено и стыло. Аль, давно уже проснувшийся, пристально смотрел на нее из своего угла. Наста предпочла к нему не приближаться. Съела яичницу. Попыталась от нечего делать принести Гамову кофе в постель. Гамов спрятался с головой под одеяло. Наста, огорчившись, выплеснула горячий кофе в горшок с орхидеями и отправилась бродить по коттеджу. Поднялась на третий этаж в библиотеку - и внезапно увидела, что светодиод над дверью, ведущей на крышу, горит зеленым, а не красным. Это означало, что дверь разблокирована.
        Наста открыла дверь. В центре плоской крыши на перевернутом пластиковом ящике сидел маленький старичок. Над его головой в темном утреннем небе стремительно проносились дроны. Их было множество. Некоторые были похожи на стрекоз - с выпуклыми колпаками стеклопластиковых глаз, с серебристыми длинными хвостами, огромными полупрозрачными винтами. Другие были как мухи - деловитые, ловкие и цепкие. Временами крошечные дроны садились на крыло большого дрона, подзаряжаясь от его батарей, после чего вновь начинали летать.
        Старичок повернулся к ней. Наста поздоровалась. Цветные дроны продолжали мелькать. Порой несколько дронов соединялись вместе, и получался новый, сборный дрон.
        - Красиво? - спросил старичок.
        - Красиво. Что это? - спросила Наста.
        - Я их изобрел, - отозвался старичок. - Но человечеству я их не отдам. Человечество не придумает ничего лучше, чем использовать их для войны. И без того понятно, что если не вмешаются высшие силы, то на этой планете сильные сожрут слабых, после чего самоуничтожатся. Зачем же я буду им помогать? Они и без меня справятся!
        Наста задумалась:
        - Но ведь дроны могли бы делать что-нибудь полезное.
        - Что, например?
        - Ну там… разносить почту.
        - Если человек настолько ленив, что ему лень отлипнуть от стула, чтобы сходить на почту, дроны ему не помогут! - убежденно сказал старичок.
        - Вы не любите людей! - заявила Наста.
        - Пфф! Я люблю людей. Я в них просто не верю, как не верю в своих соседей, которые отгородились от меня трехметровым забором, хотя прекрасно знают, что я не ворую прищепки с веревок.
        - Да, - сказала Наста, - Кавалерия права. Незаметное добро. Именно на нем держится мир. Просто помочь тому, кто рядом и до кого дотянешься. Сунуть кому-то шоколадку и быстро убежать - только из этих кирпичиков все и складывается.
        Откуда-то прилетел маленький круглый дрон, похожий на шмеля. Завис над планшетом в руках у старичка.
        - О! К тебе, кажется, кто-то пришел! У ворот стоит! Я отсюда открою! Беги! - сказал старичок, поворачивая к Насте планшет.
        На экране высветилось круглое лицо. На щеках родинки. В ушах сережки с голубым камнем. Наста узнала Олю и помчалась к ней. За Настой летела небольшая стайка любопытных дронов, от которых она отмахивалась, как от мух. Один из дронов, который она случайно зацепила слишком сильно, упал в бассейн. К нему тотчас кинулся другой дрон, состыковался с ним, и, трансформировавшись в крошечную амфибию, они быстро поплыли вдоль дна.
        - Прости… я тут, кажется, охрану коттеджей переполошила… С Витярой неладное что-то творится! - взволнованно сказала Оля, когда Наста открыла ворота.
        - Что?
        - Ну, короче, он как из ШНыра ушел, попросился у меня пожить. Я, конечно, разрешила.
        - Витяра ушел из ШНыра?! - не поверила Наста.
        - Да. Он какой-то странный стал. Разговаривает сам с собой, трет рукой грудь. Бредит ночами. Мне за него страшно.
        Насту кто-то окликнул. На балконе второго этажа в мохнатом банном халате стоял Гамов и кричал:
        - Любимая, вы не замерзли? Зови свою подругу завтракать!
        - О, притворюшка проснулся! - кисло сказала Оля. - Передай ему, что подруга когда-то что-то ела… Спасибо… Я еще забегу как-нибудь!
        И она умчалась. Наста злилась, что Гамов помешал им разговаривать. А еще неприятнее было осознавать, что она допускает мысль, что Гамов в каких-то случаях лишний и посторонний.
        - Иду, любимый! - крикнула Наста и, вспрыгнув на козырек, защищающий подвальную дверь от дождя, вскарабкалась на балкон. Гамов с тревогой наблюдал, как она лезет.
        - Почему ты назвала меня «любимый»? - подозрительно спросил он.
        - Какие-то сложности? Ты не желаешь быть любимым? - с вызовом поинтересовалась Наста.
        - Просто ты никогда меня так не называла.
        - Я тоже решила стать притворюшкой!
        Гамов нахмурился:
        - А что, прости, я сделал не так? Я позвал вас в дом, потому что ты была легко одета. Я боялся, что ты замерзнешь.
        - Если боялся - скинул бы плед. А если хотел накормить - запустил бы булкой в пакете… Это было бы по-шныровски! Не заморачивайся! Какие у нас на сегодня планы?
        Гамов все еще продолжал хмуриться. Видимо, не мог определить, в каком настроении находится Наста и как ему реагировать.
        - А, планы? Позавтракаем и поедем к грузьям! - рассеянно ответил он.
        Наста подумала, что это оговорка по Фрейду. «Грузья» звучало куда весомее, чем «друзья».

* * *
        Полтора часа спустя двухместная машина 1965 года выпуска уже несла их в центр Москвы. Насте в спортивной машине не нравилось. На них постоянно таращились из соседних автомобилей, и приходилось иметь на лице выражение счастья и успеха. Гамов с этим успешно справлялся, Наста же вскоре почти рычала. Пока Гамов оплачивал парковку, Наста по шныровской привычке поймала кота, трущегося у ее ног, чтобы подарить его вместо тортика хозяевам.
        - По-моему, они не фанаты котов! - торопливо сказал Гамов, не забывший последствий их визита к МамеГаме.
        - Нет уж! - заупрямилась Наста. - У меня такое правило: сколько раз я в гости пришла - столько котов принесла! Потом легко сосчитать, у кого я бывала чаще!
        - Но у тебя у самой кошки нет! - напомнил Гамов.
        - С твоей-то гиелой, жрущей кошек? Кроме того, я веду непонятную жизнь с неналаженным бытом… - строго сказала Наста и, держа кота под мышкой, направилась к подъезду.
        Юрий фон Крейн, философ свободного духа, снимал длинный чердак в одном из переулков рядом с Тверской. Павел Тархов и Зю жили с ним вместе на правах чего-то среднего - не то друзей, не то свиты. Подарку фон Крейн оказался не особенно рад.
        - Знакомая какая-то зверушка. Это не кот судьи с первого этажа? - спросил он.
        - Нет! - отрезала Наста.
        - А-а! Ну, пускай тогда бегает! Авось украдет себе что-нибудь съестное! - разрешил Крейн.
        Наста уже осматривалась. Чердак был не шныровского типа, с мишенями и гамаками, а переделанный в элитную мансарду - с огромными стеклянными окнами в потолке, через которые можно было наблюдать небо. Правда, неба никто не наблюдал. Более того, окна изнутри завесили одеялами.
        - А одеяла зачем? - спросила Наста.
        - Голуби пачкают! Мойщиков два раза в неделю вызываем! - с досадой сказал Крейн.
        - Голуби - это счастье. Просто вы не умеете их правильно готовить, - сказала Наста.
        «Позитивная гвардия» натянуто засмеялась. Она не знала, шутит Наста или нет, но считала своим долгом как-нибудь отреагировать.
        Зю соорудила чай. Заварной чайник отсутствовал - он недавно разбился, - и его роль выполняла банка из-под огурцов, в которую наливали кипяток и засыпали заварку, процеживая это все через чистый носок. Эта деталь Насте особенно понравилась - в ней было нечто живое и шныровское. А вот Юрий фон Крейн чем-то смахивал на Афанасия. В нем был такой же капризный аристократизм и так же где-то рядом засадным полком угадывалась умная мамочка. Только у фон Крейна не было самоугрызений Афанасия и вообще взгляда на себя на стороны. Он был крайне самодовольный тип.
        «Позитивная гвардия», как вскоре обнаружилось, к приходу гостей подготовилась плохо. Все, что она сделала, - сбросила со стульев вещи, чтобы на них можно было сесть. Павел Тархов после долгих рысканий в холодильнике и по шкафчикам ухитрился отыскать банку лечо и теперь ложкой раскладывал его по пяти тарелкам.
        - Выглядит вкусно! - вежливо сказал Гамов и, попросив разрешения добавить кое-что от себя, чтобы не стеснять хозяев, заказал по телефону суши и пиццу.
        Зю рассказала, что в арт-салон к ее родителям вчера явились две мрачные девушки с макетными ножами в руках и сказали: «Мы пришли клеить мужика!» Родители ужасно испугались и стали вспоминать, где тут тревожная кнопка. И что же вы думаете? Оказалось, художницы! Мужика они вывели по частям на принтере и склеили из коробок!
        Наста расхохоталась. На время она забыла о Витяре, о котором думала всю дорогу. Позвонить же в ШНыр Афанасию, Родиону или Максу не могла из-за того, что рядом был Гамов. Ну не смешно ли! Любишь человека - но впустить его во что-то сокровенное, например просто поделиться с ним тем, что тебя волнует, не можешь. И даже позвонить при нем не решаешься.
        Привезли суши. Лихо орудуя китайскими палочками, Юрий фон Крейн стал развивать теорию, что человеческое поведение предсказуемо. Достаточно представить координатную прямую и распределить на ней все виды человеческой деятельности в зависимости от того, сколько удовольствия или неудовольствия они доставляют. Например, перенести мешок цемента на шестой этаж без лифта - десять единиц дискомфорта. Позвонить по телефону неприятному человеку - пять единиц дискомфорта. Вынести мусор - минус один. Съесть конфету - одна единица радости: координата плюс один. Выиграть в лотерею - плюс пять. Примеры, разумеется, глупые, но суть не в том, а в том, что эта шкала во многом определяет наш выбор.
        - А если у одного человека перенести цемент - минус два. А сделать неприятный звонок - минус десять? - спросила Наста.
        - Да, у каждого шкала своя. И даже не на всю жизнь одна, потому что навыки прокачиваются, - легко согласился фон Крейн. - Условно говоря, первый мешок ты перенесешь с координатой негатива минус десять. Может, даже минус сто. А если будешь переносить их ежедневно - привыкнешь и координата станет минус один. И наоборот: если будешь выигрывать в лотерею каждый день - радость уменьшится. Вместо плюс тысяча станет плюс один или даже ноль. Кроме того, существуют еще баги сознания. Ну, типа удовольствий, которые оплачиваются отложенными неудовольствиями. Допустим, выпить лишний бокал и потом весь следующий день ощущать себя тупым. Координата на самом деле минус двадцать, но мозгу в первый момент кажется, что это плюс двадцать! Явный баг.
        Наста слушала фон Крейна, кивала и ела. Голос у него был убаюкивающий, да еще накладывался на удовольствие от еды. Координата счастья сразу становилась где-то плюс восемь, если не плюс десять. Внезапно перед Настой выросло обеспокоенное лицо Гамова:
        - Эй-эй-эй! Слушай! Ты одна слопала весь имбирь!
        - Чего? - удивилась Наста и внезапно обнаружила у себя в руках пластиковую коробочку с имбирем.
        Когда пицца и суши были съедены, все отправились гулять. Дошли до Красной площади, через мост перешли на Софийскую набережную и вернулись через Большой Каменный мост, про который Павел Тархов заявил, что он на самом деле бетонный, и полчаса спорил по этому поводу с Крейном. У Гамова от холода заалел носик. Он заходил во все подряд кондитерские и покупал латте с зефиром.
        Зю грызла трубку, хохотала басом и отпускала выражения, которые порой позволяет себе капитан дальнего плавания. Однако когда Наста сказала ей: «Ты меня заулыбала!» - Зю притворилась смертельно обиженной. К тому времени Наста уже разобралась, что Зю была влюблена в Гамова, но влюблена по сложному, путаному и безнадежному сценарию.
        Павел Тархов купил палку копченой колбасы, и все вместе они съели ее на Большом Каменном мосту. Параллельно Тархов вспоминал все боевики, которые снимались здесь в последние годы. Их оказалось довольно много. Наста удивилась, как хорошо Тархов знает кино. Вот только сюжеты у фильмов, которые он порывался пересказывать, были трафаретные. Агент, убивший с полтысячи человек и достигший определенного опыта, перековывается и становится хорошим. И в нравственных целях начинает убивать тех убийц, которые пока еще не убили своих пяти сотен, а только стремятся к далекому идеалу.
        Гамов и фон Крейн подтрунивали над Тарховым. Тархов старался быть искренним, путано объяснял то, что чувствовал, спорил по пустякам и оттого был нелеп. Гамов и фон Крейн, напротив, отделывались вежливыми, гладкими, правильными, всеми разделяемыми суждениями.
        - Ну вот! - сказал Тархов убито. - Надо мной опять все смеются! А вообще меня всегда спасало, что я радостный дурак. Злобных дураков никто не любит, а перед радостными жизнь распахивается.
        Наста подумала, что Тархов ей нравится. Он был вполне такой в шныровском стиле персонаж. Но все равно к концу прогулки Наста устала от общества «позитивной гвардии» и стала делать Гамову знаки, намекая, что можно бы и откланяться, но Гамову хотелось еще гостить.
        И вновь они очутились в переулке рядом с Тверской. Едва Наста оказалась в тепле и присела на кресло, как ее мысли начали уплывать. Наста закрыла глаза - и куда-то провалилась. Успела даже увидеть короткий сон. Что-то такое бестолковое и прерывистое. Будто Гамов обнимает ее, а его руки обматывают ее как скотч. Она выпутывается, выпутывается, а они все обматывают и обматывают. Проснулась Наста от звука голосов. Она лежала все в том же кресле, бережно укрытая пледом. «Позитивная гвардия» и Гамов переместились за небольшой столик, низко над которым висела лампа, разливающая желтый свет.
        Зю стояла у кофейной машины и с лицом лермонтовского артиллериста забивала в ее дуло кофейный заряд. Юрий фон Крейн «втыкал» в телефон. Павел Тархов выдавил в чай столько сгущенки, что она перестала растворяться.
        Наста собралась уже как-то показать, что она проснулась, но тут Зю громко произнесла:
        - Бедный-бедный Женя!
        - И почему же Женя бедный? - незаинтересованным тоном прирожденного провокатора спросил Юрий фон Крейн.
        - Потому что вынужден терпеть вот ее! - Жеста Зю Наста не видела, но и без того поняла, что Зю показала на ее кресло. - А все из-за Белдо!
        - Неправда, - вяло отозвался Гамов. - И вовсе не из-за старика! Я ее люблю!
        - Никого ты не любишь! - отмахнулась Зю. - Ну признайся хоть нам: тебе с ней тяжело! Ты с ней потому, что она зачем-то нужна Гаю!
        Наста напряженно ждала, что ответит Гамов, но тот только проворчал:
        - Да отстаньте вы от меня!
        - Вот! Он даже не спорит! Он со мной втайне согласен! - восторжествовала Зю. - И лично я ему сочувствую! Девушка темперамента Насты - это как лайка или хаски. Ее надо постоянно занимать и загружать. Она не способна находиться в четырех стенах. Если просто оставить ее в квартире, она там все разнесет. А Женечка при ней как сиделка! «Пойдем, дорогая моя, я тебя пробегаю, пока ты ничего не сокрушила!»
        Вспорхнув, как птица, Зю присела около Гамова на корточки.
        - Ты стольким ради нее пожертвовал! Своей свободой, обществом единомышленников, возможностью получать образование! Живешь в какой-то глуши, почти в деревне! В Москву ехать больше часа! - проникновенно произнесла она.
        Все это звучало как полнейший бред, однако «живущий в деревне» Гамов как будто искренне опечалился и опустил взгляд. Наста даже губу прикусила. Это какое такое образование она мешает получать Гамову, который дрыхнет до полудня, а потом начинает сравнивать куртки по каталогам?!
        - А тебе ведь нужно и самому куда-то двигаться, как-то реализоваться, а не занимать лайку, круглосуточно находясь при ней нянькой! - кипела Зю.
        Гамов поднялся во весь рост, как бы для того, чтобы поставить Зю на место (ну, так подумала Наста), но вдруг как-то сдулся и жалобно спросил:
        - Ну лайку и лайку! А мне что делать?
        - И это говорит дрессировщик гиел! Выбери себе собаку правильной породы! Например, существует французский бульдог. Умный, спокойный пес. Мирно лежит на диване и ждет хозяина, - сказала Зю.
        - Ага. Ждет и изобретает черно-белый смартфон, который и без него уже изобретен. Нужно всего лишь зайти в «настройки» и сделать пару кликов, - язвительно произнес Юрий фон Крейн.
        Зю отмахнулась от него трубкой, величественно поднялась и вернулась на диван. При этом она быстро покосилась на кресло. Наста продолжала, свернувшись, лежать под пледом. Она ощущала, что ее предают, причем предают как-то глобально и, главное, там, где она и подозревать не могла.
        - Я ее люблю! - безнадежно повторил Гамов.
        Зю поморщилась.
        - Ерунда! - заявила она. - Никого ты любить не способен. Ты прочитал значение этого слова где-нибудь в словаре - и сразу же его забыл. Ты с ней из-за дракона!
        - Чего? - испуганно переспросил Гамов.
        Зю простерла к Гамову руку с трубкой. Голос ее дрожал от злости, но внешне она казалась спокойной. Это был тот самый градус эмоций, когда любовь переплавляется в ненависть и возникают прожигающие душу слова.
        - Да, Женечка! Белдо с Гаем нужен дракончик Насты. Ну и сама девчонка тоже. Она яркая, с ней связана какая-то тайна! Короче, она для них - все! Ты - ничего! Ты красивый, милый, но ты как муж английской королевы: он как бы есть, но его имя всякий раз нужно вспоминать, потому что его как бы и нет!.. А ирония состоит в том, что королем себя считаешь именно ты! А ее - так… эй, девочка, иди сюда!
        - Ты лжешь! - крикнул Гамов, начиная закипать.
        - Я лишь передаю свою версию событий! - Чем больше Зю свирепела, тем спокойнее становилась. Голос только начинал позванивать, как у Гая. - Короче говоря, ты рассудил, что выгоднее быть с Настой, чем патрулировать с берсерками небо над Копытовом. Ведь ты, если задуматься, обычный берсерк на гиеле! Ты хитришь, пытаешься числиться в форте у Белдо, увиваешься вокруг Младочки и Владочки, потому что они тебя отмазывают!.. А ведь ты просто ленивый берсерк, который не хочет жить в казарме!
        - Ты несешь чушь! Берсерки не живут в казармах!
        - Но каждый день вталкивают штанишки в машинки и ездят на работу. А ты дрыхнешь! Ты всегда увиливал от своих непосредственных обязанностей. Ты эгоист, Женечка, поэтому берсерки тебя терпеть не могут! Ну, как солдаты, которые вкалывают где-то в тундре, не любят лентяев из роты почетного караула! Канат твоего эгоизма толстый, он тянет тебя к земле. А леска твоего альтруизма - надеюсь, ты знаешь значение этого слова? посмотри в словаре, когда будешь вспоминать, что такое «любить», - тоненькая. Она, конечно, тянет тебя к небу - но ровно настолько, насколько позволяет канат.
        - Я сам выбрал Насту! - отрезал Гамов. Он, как видно, убедился, что никакими аргументами злобную женщину не переиграть и выгоднее повторять одно и то же.
        - Женя! Конечно, ты выбираешь сам, но твой выбор предопределен! Он у тебя на лбу написан! Ну как если тебе скажут: что ты выберешь - пинок или шоколадку? Лень или труд? Много псиоса или мало? Красивую девушку или страшную?..
        - Тупые примеры!
        - Не такие уж тупые! Но ты не хочешь, конечно, продаваться явно! И ты продаешься благородно! Гусары денег не берут - так уж пожалуйте именьице!.. А уж приспосабливаться ты умеешь! Вроде бы оно само собой происходит! Как Тальберг в «Белой гвардии». Почуял, что Белдо нужна Наста, - и вот вам Наста, Дионисий Тигранович! Прикажете завернуть в газетку или так скушаете?
        - Да что ты несешь! Я ее люблю!
        - Ой, да кого ты там любишь! Я слышала эту фразу от тебя раз десять, и всякий раз девушки были разные! Если бы ты выбирал сам, ты выбрал бы дочь Долбушина! Как ее там зовут в ШНыре? Рина? Но ей, похоже, на тебя наплевать!
        - Э-э? - спросил Тархов, удивленно переводя взгляд с Зю на Гамова и обратно.
        - Ты не в курсе. Ты позже пришел, - отрезала Зю. - Рина - дочь Долбушина, за которой невесть с какой радости прилетела пчела. Не знаю уж, какие у Альберта были надежды на ШНыр. Через дочь заключить со шнырами союз? Долбушин много раз предлагал им поддержку. Можно было бы разводить пегов на научной основе! Всех кляч отбраковать - только призовые жеребцы и кобылы. Шнырам создали бы прекрасные условия. Кормила бы их не чокнутая бабка, а команда отборных диетологов! Берсерки и маги не нападали бы на них, а защищали! Только делитесь закладками и приносите, что вам скажут! Но все бесполезно! Шныры и мозг - диаметрально противоположные понятия!
        - Золотых пчел не разведешь! Это не пеги и не гиелы! - сказал Тархов. - Их всегда столько, сколько шныров. В какие-то эпохи больше, в какие-то меньше.
        Заметив, что тема разговора, к счастью для него, изменилась, Гамов торопливо встал. Теперь он мог уехать будто бы потому, что хотел этого сам, а не потому, что его прогнала Зю.
        - Ладно… Поехал я! Что-то поздно… - сказал он, притворно зевая. - Пора будить мою…
        - …лайку? - подсказала Зю.
        Гамов шутливо замахнулся на нее и рывком встал с дивана. Кресло, в котором еще несколько минут назад находилась Наста, пустовало. В открытую входную дверь тянуло сквозняком. Когда это было надо, Наста умела передвигаться бесшумно.

* * *
        Наста неслась по переулкам, не помня себя от горя. Кидалась то в одну сторону, то в другую, пробегала насквозь дворы и арки и наконец едва не попала под машину. Водитель, выскочив, попытался ее догнать, но через несколько метров остановился и крикнул жалобно:
        - Ты что, в игрушки играешь?! Сохранилась, что ли? Курица!
        От этого ли происшествия, оттого ли, что она бежала слишком быстро, Наста постепенно начала уставать и замедляться. Перешла на шаг, уткнулась разгоряченным лбом в трубу. Зю, конечно, была та еще особа, но в данном случае Наста ей верила.
        - Дракон… я нужна Белдо… притворюшка! - повторяла она.
        Дома здесь стояли тесно, давили со всех сторон. Наста ощутила себя зажатой в колодце двора. Надеясь как-то выбраться, задрала голову - и внезапно увидела в разрыве вечерних туч семь маленьких точек. Первой ее мыслью было, что это птицы, но, вглядевшись, поняла, что нет. Несколько пегов летели тесной группой. Еще один всадник впереди указывал дорогу, и один замыкал. Наста стала кричать, размахивать руками, прибегла к помощи кентавра - и каким-то чудом сумела связаться с летящими.
        Тот пег, что замыкал, стал быстро снижаться кругами и опустился в центре двора на баскетбольной площадке. Наста узнала Даню и старенькую кобылку Дельту. Даня был так высок, а Дельта, на которой он прилетел, так мала, что чудилось, будто Дон Кихот прилетел на крылатом ослике Санчо Пансы.
        - Взаимное встречное почтение! - обратился Даня к Насте.
        - Что вы тут делаете? - спросила Наста, отворачиваясь, чтобы Даня не заметил ее заплаканного лица.
        Даня наклонился, близоруко и рассеянно моргая. Наста обрадовалась, что перед ней именно Даня, чья зоркость ограничивалась передовыми проблемами большой науки и никогда не снисходила на бытовой уровень.
        - Да вот, - сказал он, - новичкам точки подзарядки показываем! Сейчас на Вавилова были у пожарной машины, а сейчас швартовки в Строгино показать собираемся.
        - А с кем ты?
        Даня задрал голову:
        - С Сашкой. Он на Цезаре. Вертится в седле как джигит из Дикой дивизии! Я ему говорю: перестань! Новички подражать начнут, и кто-нибудь грохнется.
        - Знаешь что, возьмите меня с собой! - выпалила Наста.
        - Куда?
        - В ШНыр! Я возвращаюсь!
        - Как мы тебя возьмем? - удивился Даня, что-то соображая. - Хотя, может, Маша с тобой поменяется. Она устала.
        - А на ком Маша?
        - На Макаровой теще… На Афродите!
        Даня не то зашагнул на Дельту, не то перешагнул через нее, взлетел и вскоре вернулся с Машей Белявской. Маша одеревенела от холодного ветра и с готовностью сунула Насте повод Афродиты.
        - Адаптация есть сумма привычки и затраченного времени! - непонятно произнесла она, после чего поинтересовалась, как ей добраться до электрички. Наста ткнула пальцем в стену дома, указывая ей примерное направление. - Ясно. И далеко?
        - Километров восемь.
        - Ясно. Ну, я пошла. - И Маша зашагала на прямых ногах, тихо охая при каждом шаге.
        - Что у нее с ногами? - шепотом спросила Наста.
        - Мышцы забиты. При полете-то ничего, но Боброк заставляет их на Икаре рысью скакать. Считает, так быстрее ноги прокачают.
        - Ясно. - Наста проводила Машу сочувственным взглядом.
        Бока у Афродиты были влажными от пота. Крылья она смешно развесила, став похожей на попавшую под дождь осеннюю ворону. Пятилась, натягивала повод, косила на Насту пугливым глазом.
        - Отвыкла? - Наста поцеловала ее в бородатую морду и вскочила в седло. - Ну, вдовы, полетели!
        Разгоряченная Афродита, наконец получившая достойного наездника, рванула в небо. Радость полета захватила Насту. Новички и Даня скоро отстали. Она попросту забыла о них. Играла высотами, проносилась между домами, пестревшими пятнами освещенных окон. Какой-то парень, пытаясь сделать фотографию, уронил свой телефон с балкона. Чем дальше Наста улетала, тем ничтожнее казался ей Гамов. Он обрушился в ее душе и съежился, стал меньше гномика. Может, он был не человек, а глюк? «Дер глюк», как выражался Афанасий. Наста переболела им и ощущала себя полностью исцеленной.
        Опомнилась Наста только над Подмосковьем. Плоско жались к земле леса. Отблескивало луной озеро. Серебрились нити железной дороги. Наста растерянно завертела головой, пытаясь понять, куда принесла ее Афродита и как она отсюда будет выбираться. И сразу, к облечению своему, обнаружила, что хитрая кобыла не сбилась с пути, а четко держит курс на пегасню. Островками света жались к шоссе знакомые населенные пункты: Матвейково, Каменищево, Барыбино, Лапино, Лопатино, а за ними, за знакомым лесом, рассеченным лентой железной дороги, располагался земной рай, некогда потерянный, а теперь обретенный вновь, - поселок городского типа Копытово.
        Глава двадцать четвертая. Мир глазами Гастрафета
        Мы все - огромное общество взаимной порки. Я регулярно обижаю тех десятерых человек, которые хорошо относятся ко мне. А они столь же регулярно обижают каждый по десять человек, которые хорошо относятся к ним. И примерно выходит то на то.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Рина продолжала жить на игольном заводе и осваивать возможности гепарда. Поначалу она ставила опыты на Гавре и Хюльде. Посылала им какие-то образы, проникала в их мысли, но там царил дикий хаос. Пытаясь разобраться в этом хаосе, Рина опускалась на четвереньки и начинала подражать гиелам, чтобы в нужный момент заставить их сделать то, что ей было нужно.
        - Ты у меня умница! Все делаешь правильно. Только блох у себя не выгрызай! - сказал ей как-то Сашка.
        - Ты про что? - напряглась Рина.
        - Ну, ты думаешь, что ты влияешь на гиел, а это они на тебя влияют!
        - Чего?! - спросила Рина еще грознее.
        - Посмотри на свою руку!
        Рина посмотрела:
        - Ой, мама! Это я чем, зубами?! Прямо так и грызла?!
        - Выкусывала, - деликатно поправил Сашка.
        - Ты понимаешь, что это означает?! - воскликнула Рина. - Влияние гепарда двустороннее! Дверь сознаний! Гепардом мы открываем проход между сознаниями! А что будет дальше, я не знаю!
        - Зато я знаю! - сказал Сашка. - Ты будешь лопать из кастрюли Суповны, рычать на меня и пытаться отобрать у Хюльды щенков. Потому что тебе будет казаться, что это уже твои щенки… А потом Хюльда тебя укусит - и все! Так что возвращайся-ка ты, милая, в ШНыр! Лучше уж с пегами экспериментируй!
        Рина послушалась, оставила в покое гиел и стала ходить в ШНыр к пегам. Поначалу искала ключик к сознанию мерина Бинта. Ключик оказался простым: мерин хотел только есть и спать, а еще - чтобы его не трогали. Когда кто-то к нему приставал, мерин начинал защищаться. Пытался испугать, укусить или лягнуть. Но если видел, что не прокатывает, тогда начинал вяло шевелить конечностями. Поднять Бинта до высот своего сознания Рине не удалось. Максимум она научилась посылать Бинту мысль, что где-то над ШНыром в воздухе завис тазик с морковкой и чищеными яблочками. Критическим мышлением Бинт не обладал и из денника вылетал едва ли не галопом, пока его не опередили конкуренты.
        Вдохновленная своим успехом у Бинта, Рина переключилась на Зверя, тоскующего без Штопочки. Зверь очень плохо подпускал к себе посторонних. В денник к нему рисковали заходить только опытные шныры, а новички проскакивали мимо, втянув головы в плечи. Им казалось, что Зверь сейчас высунет морду и сорвет с них скальп. Кстати, он был на это вполне способен.
        Рина долго транслировала Зверю через гепарда мудрые спокойные мысли, после чего, внезапно бросившись на Рузю, лягнула его в прыжке сразу двумя ногами.
        - Что это было? - спросил Рузя, когда поднял с полу Рину, пострадавшую больше, чем он.
        - Дверь сознаний в другую сторону открылась. Я маленько опустилась до уровня своего оппонента! - объяснила Рина.
        Рузя вежливо улыбнулся. Он явно ничего не понимал.
        - А блох я не выкусывала? - спросила Рина.
        Рузя улыбнулся еще вежливее, еще мягче и удалился бочком.

* * *
        Ближе к вечеру Рина отправилась бродить по ШНыру и возле общего компьютера, который постоянно улучшали и который по этой причине редко когда работал, наткнулась на Влада Ганича. Ганич пребывал в Интернете с лицом человека, делающего что-то важное.
        Рина спросила, чем Ганич занимается. Ганич уточнил, с какой целью Рина интересуется. Рина пояснила, что ей просто любопытно. Ганич парировал, что он не уполномочен утолять чье-либо любопытство. Рина спросила почему. Ганич ответил, что он осуществляет действие, абсолютно законное с точки зрения гражданского права, однако не считает нужным информировать сторонних лиц. Пока Ганич нес всю эту пургу, Рина, имеющая острое зрение, подглядела, что Ганич просто смотрит описание каких-то наушников.
        - Блин, ты не мог просто сказать, что покупаешь наушники?
        Ганич смутился, однако отпираться не стал:
        - Ну, мог бы, конечно, но мне была не ясна цель твоего интереса.
        Рина заметила, что из Ганича получился бы прекрасный чиновник. Ганич парировал: а что, что она имеет против чиновников?! Рина потребовала у него перестать отвечать вопросом на вопрос.
        - Хорошо, - смиренно согласился Ганич и тотчас поинтересовался у Рины, почему ее так раздражает, когда он отвечает вопросом на вопрос.
        Решив, что Ганич безнадежен, Рина хотела уйти, но внезапно ей пришла в голову мысль испытать гепарда на Ганиче. Конечно, Ганич не совсем брат наш меньший, но в каком-то смысле противнее Бинта. Незаметно коснувшись гепарда, Рина оперлась рукой о спинку стула, на котором он сидел. Сознание Ганича напоминало просторную комнату, где стояла загадочная машина, много раз обмотанная колючей проволокой и утыканная гвоздями. В машину эту загружались житейские вопросы и жизненные ситуации. Машина недовольно бурчала и выдавала готовые ответы. Причем она, кажется, не доверяла и самой себе, потому что раза по два перепроверяла одно и то же.
        Используя магию гепарда, Рина стала мысленно уверять эту машину, что она ей друг. Ганич повернул голову и подозрительно посмотрел на Рину. Рина спешно стала посылать колючей машине все новые волны приветливости. Она буквально согревала ее, убеждая перестать трястись и бурчать. «Ну, ежик, ну убери колючки!» - повторяла она про себя.
        - Ты как-то обещал мне рассказать, как поменять плохой телефон на хороший! - сказала она, чтобы отвлечь Ганича.
        - Разве? А-а! - протянул Влад. - Тут вся фишка - в неожиданных обменах. Ни в коем случае нельзя сразу менять телефон на телефон. Свой телефон ты меняешь на китайскую вазу, которая надоела хозяину, потому что собирает пыль. Никто понятия не имеет, сколько стоит китайская ваза. Вазу легко поменять на стиральную машину! А стиральную машину - уже на телефон.
        Ганич говорил вполне дружелюбно. Мыслительная машина его больше не тряслась и не теряла гайки. Рина восторжествовала и решила двигаться дальше, например заставить Ганича сделать что-то, совершенно ему не свойственное: допустим, сорвать в лабиринте ромашку и подарить ее Алисе. Однако не успела она послать ему образ ромашки, как Ганич схватил ее за запястье.
        - Вот оно в чем дело! - ухмыльнулся он, разглядывая мерцающего гепарда. - Управляешь мной, ну-ну! А я-то думаю: чего я вдруг разоткровенничался?
        Рина совсем забыла, что машинка Ганича вечно перепроверяет саму себя.
        - Прости! Я виновата! - сказала она.
        Ганич посопел немного и отпустил ее руку.
        - Как ты это делаешь? Ну, с гепардом? - спросил он.
        Рина объяснила, что объединяется сознанием и посылает образы, которые заставляют захотеть чего-то определенного.
        - А-а! Разжигаешь желания! Короче, как эльб! - сказал Влад понимающе.
        - Не как эльб! - рассердилась Рина. - Тут любить надо. С высшими животными это прокатывает, с ящерицами, птицами тоже - а вот попробуй объяснить муравьям, куда они должны ползти. Посылаю им образ гусеницы, да все без толку!
        - Естественно, - кивнул Ганич. - Муравьи небось гусеницу совсем не так видят. Может, только размеры угадывают, движение, дрожь почвы, запахи. Химия, короче.
        - Так что же мне - химические формулы представлять? - спросила Рина раздраженно.
        - Зачем? Ты огонь представь. Или дождь. Тут уж не запутаешься, - спокойно посоветовал Ганич.
        Рина уставилась на Ганича с восхищением. Его мыслительная машина работала блестяще.
        - Слушай! Вот этого гепарда бы - и тебе! - сказала Рина.
        Ганич изучающе царапнул гепарда ногтем. Должно быть, так же он трогал и закладки на двушке. С таким же подозрительным лицом пенсионера, покупающего на рынке картошку.
        - Не, не мой это уникум. Я не сильно зверей люблю. У меня могут неприятности начаться. Лучше я уж так, снаружи поучаствую в процессе! - отказался он.
        Рина поразилась, как четко он это формулировал. Никаких заблуждений на свой счет. Лично она так не умела. Мужчины вообще гораздо структурнее все воспринимают. Вот бы посоветоваться с Ганичем, как использовать гепарда. Он мыслит настолько в другой плоскости, что могут возникнуть интересные идеи.
        Заметив в коридоре Рузю, который только что поднялся по лестнице, Рина замахала руками, чтобы он подошел. Рузя осторожно приблизился.
        - Дай нам дракончика! - потребовала у него Рина.
        - Зачем? А лягаться не будешь? Ну ладно!
        Из рюкзака, постоянно находящегося при Рузе, был извлечен Гастрафет. Чем-то он напоминал самого Рузю - такой же упитанный рыцарь в сияющей кольчуге. И кожистый гребень на подбородке смахивал на мушкетерскую бородку. Рина стала показывать Ганичу, как она управляет Гастрафетом. Гастрафет вертелся на месте, летал, высовывал язык - в общем, делал все что угодно, кроме того, что у него просили.
        - Погоди! - сказал Влад. - Ты пытаешься чего-то от него добиться! Эмоции всякие передаешь, образы. Постоянно к нему лезешь. Навязываешь ему что-то - вот он и нервничает. А ты просто в нем растворись! Ничего от него не добивайся. Смотри на мир его глазами. Ну, как я делаю, когда хочу, чтобы мужик со мной поменялся. Пытаюсь понять, что является ценностью для самого мужика. Иной раз какой-нибудь механизм от старых часов для меня не ценность, а для него ого-го какая! Он его три года искал, а у меня он просто так валяется! И вот если я не замечу этого интереса и сам болтать буду, то хорошую сделку упущу!
        Рина мысль оценила. Успокаивая Гастрафета, ласково коснулась его гребня. Дракончик шевельнул хвостом. Чтобы не отвлекаться, Рина села на пол и спиной прислонилась к стене. Разогревшийся гепард ощущался даже через толстую кожу нерпи.
        Рина проникла в сознание дракончика и обнаружила, что это не тот вариант, когда можно что-либо подслушать. Как таковых, мыслей у дракончика не было - существовал некий спящий режим, ровное течение воды, внезапно прерываемое мгновенным выбросом энергии. Зрение у Гастрафета тоже было не таким, как у человека. Площадь зрения шире, четкость ниже. Все окружающее не то чтобы сливалось - оно просто до поры до времени таилось, как таятся насекомые в листве или текст в закрытых книгах на полках. Цвета различались не все, но некоторые - например, красный - различались более остро, во всей сложности оттенков. Кроме того, Рина гораздо лучше улавливала теперь малейшие движения. Стоило какому-нибудь предмету сдвинуться с места, хотя бы незначительно, как он сразу начинал существовать и выплывал из небытия. Зрение сосредотачивалось только на нем и тщательно поджидало следующего движения. Ага, не спрячешься! Я уже знаю, что вон там есть что-то живое и, возможно, съедобное!
        Вот и сейчас что-то шевельнулось на столе, хотя Рина, воспринимающая мир через сознание дракончика, и не подозревала теперь, что это называется «стол». В следующий миг это что-то шевельнулось повторно. Рина вскочила на ноги и рванулась. Лоб ее во что-то врезался. Что-то треснуло, и во рту стало как-то деревянненько.
        - Выплюни, пожалуйста, карандаш! - мягко попросил Ганич.
        - А-а? Что?
        - Я стал писать карандашом. Ты на него бросилась и вцепилась в него зубами. Вот я и прошу: выплюни!
        - Это не я, а дракон! - сказала Рина, оправдываясь.
        Ганич переглянулся с Рузей, и оба торопливо отвернулись друг от друга.
        - На карандаш бросился не Гастрафет, а ты. Вы уж там как-нибудь разберитесь между собой! - сказал Ганич.
        Рина вновь уселась у стены. Дракончик перемещался короткими перебежками, после каждой перебежки ненадолго останавливаясь и замирая. Рина некоторое время наблюдала за ним свысока, как мудрый организм наблюдает за немудрым: ну уж я-то больше на это не куплюсь! Сами ешьте свои… как это называется… слова опять потерялись… Из небытия стали постепенно выплывать таившиеся предметы. Вот Ганич шевельнул ногой. Вот Рузя достал из кармана яркий и, должно быть, вкусный… ой! Это платок!
        - Ты присядь! Не бегай! - твердо сказал Ганич.
        Гастрафет взлетел. Сделал пару кругов. Поначалу он летал сонно, как непрогретый шмель, но постепенно ускорялся. Врезался в стены. Рузя с Ганичем с тревогой смотрели то на него, то на Рину, которая вздрагивала и вертела головой, будто и она летела. Внезапно Гастрафет изменил направление и, пробив стекло, унесся в парк. Рузя, причитая, что Наста ему не простит, умчался вдогонку.
        Рина подбежала к окну, пытаясь отследить улетающего дракончика. С его сознанием связи у нее больше не было. Она распахнула раму и спрыгнула на газон. Ганич немного поразмыслил, закрыл все окна браузера, тщательно вытер историю посещений, проверил, не оставил ли он рядом с компьютером что-нибудь из своего барахлишка, и только тогда последовал за Риной. Причем, разумеется, по лестнице. Прыжки из окна он считал занятием экстремальным.
        - Интересно, кто скажет Кузепычу про стекло? Уж точно не я! - произнес он себе под нос.
        Ганич давно сформулировал для себя закон, что сообщать дурные вести невыгодно. Огребешь по полной, а бонусов никаких. Так что лучше сдержать пакостливые шевеления душонки.
        Когда минуту спустя Ганич неспешно вышел на крыльцо, Гастрафет метался над парком. Рузя волновался, кричал, звал его. Достал пачку с сухим кошачьим кормом и тряс ею, как погремушкой. За Гастрафетом, проламываясь сквозь кусты, носился Горшеня, вскидывая громадные руки. Над его головой кружились бабочки из Зеленого лабиринта и вились золотые пчелы. Поймать дракончика не было никакой возможности. Он держался высоко и перемещался быстро.
        - Может, на пеге догоню, а? - Рина устремилась было к пегасне, но Ганич удержал ее:
        - На пеге не догонишь, только испугаешь. Попробуй еще раз свой уникум!
        Рина послушно коснулась гепарда. Тот был так разогрет, что она невольно отдернула руку. Немного помешкав, Рина коснулась его вновь - и внезапно увидела парк ШНыра сверху. Вот деревья. Вот ржавая крыша корпуса. Вот Зеленый лабиринт. Но Рина не знала, что это деревья, и крыша, и лабиринт. Она опять утратила слова. Дракон не разделяет предметов, как человек, и не дает им названий. Он видит мир иначе: как то, что может съесть он, и как то, что может съесть его. Но существовало и нечто добавочное, нечто такое, чего человек обычно не чувствует. Острое чувство опасности, исходящей из определенной точки пространства. Именно эта опасность заставляла дракончика кругами метаться над парком. Немного погодя к нему присоединились и золотые пчелы. Рина видела, как отдельные золотистые точки, похожие на пули, проносятся в поле его - а теперь уже и ее - зрения.
        - Там что-то страшное! Что-то такое, чего он не любит. И чего боится! - сказала Рина в пустоту, потому что она была сейчас в сознании дракончика, а собственного тела не чувствовала, даже голоса не слышала.
        Гастрафет наконец принял какое-то решение и камнем упал в поросль молодых елочек неподалеку от ограды. Рина увидела плоский камень, покрытый чем-то живым и шевелящимся, как ковром мелких червей. От червей этих исходила тончайшая, похожая на истаивающие струйки дыма паутина, которая, истончаясь все сильнее, но не исчезая, протягивалась во все стороны.
        Рина испытала страх - но не человеческий, а страх Гастрафета. И одновременно азарт. Буквально вжимаясь в землю, чтобы не задеть паутинок, Гастрафет подобрался к камню поближе и выдохнул пламя. Вначале несколько точных кинжальных струй, а потом широкое, ровное и белое пламя, охватившее весь камень целиком. И сразу же, будто получив команду, камень начали атаковать и золотые пчелы, без страха ныряя в огонь.
        Когда немного погодя Рузя, Ганич и Рина подбежали к молодым елочкам, то увидели только покрытый жирной копотью кусок скалы. Золотые пчелы, уже потерявшие к нему интерес, улетали к Зеленому лабиринту. Лишь некоторые еще ползали по камню, пачкая лапы в копоти и пытаясь по инерции его жалить.
        Дракончик про камень уже позабыл. Он перестал быть угрозой, не шевелился - и выпал из бытия как что-то несущественное. А вот кошачий корм - это было уже нечто существенное! Рузя, потряхивая пачкой, схватил дракончика и торопливо сунул его в рюкзак. Ганич присел на корточки, царапнул по камню ногтем и нахмурился.
        - Мох зачем-то сжег! А камень вроде обычный, не закладка! - сказал он.
        В кустарнике что-то мелькнуло. К ним, запыхавшись, подбежал Макар.
        - Че тут у вас? - спросил он.
        - У нас тут непонятный булдыган! Можешь его взять! - разрешил Ганич.
        Макар некоторое время таращился на камень, а потом отвернулся. Уж если Ганич с чем-то расстается бесплатно - значит, никакой ценности данный предмет не имеет.
        - Оставь его себе, умный! Там Наста вернулась! - сказал он.
        Рузя выронил рюкзак.
        - Как вернулась? - спросил он.
        - Так вернулась. На Афродите прилетела.
        Наста была уже в пегасне. Стояла, сунув руки в карманы, и смотрела на Вовчика и Оксу, которые расседлывали Афродиту. Вид у Насты был нахохленный. Она готовилась к защите и к объяснениям. На нее никто не нападал, но она все равно готовилась и изо всех сил делала вид, что ей безразлично. И Окса, и Вовчик были ужасно рады Насте. Выражалась их радость в том, что они невпопад несли какую-то чушь, временами крича друг на друга: «Ты не видишь, что она замерзла?! Дай ей плед!», «Да отвали ты от нее! Чего ты ее этой тряпкой укрываешь?» Вовчик и Окса были те еще хомячки-джунгарики. Они вечно пищали, вечно скандалили, вечно ссорились, но при этом не разлучались вот уже который год.
        Рузя подбежал к Насте, но в метре от нее смущенно остановился.
        - Здравствуй! - произнес он.
        Наста быстро взглянула на него.
        - И тебе не болеть! - буркнула она, не вынимая руки из карманов. - Ты как ваще? Норм? Ну и ладушки!
        Рузя обиженно отпрянул. Наста заметила это и смягчилась:
        - Да не бойся ты! Я сама боюсь! Чего там ваш ШНыр? С мировым злом-то боретесь?
        - Боремся, - ответила Рина, начиная немного сердиться на Насту. - А ты сама-то как? Борешься?
        Наста взглянула на нее с насмешкой:
        - Я как? Ништяк!.. Тайн у меня, конечно, полно - но у кого их нет?
        В словах Насты Рине почудилось нечто дразнящее и одновременно намекающее на что-то. Но Наста вдруг радостно улыбнулась и ободряюще ткнула ее кулаком в плечо:
        - Расслабься, вдова!.. Так и живем! Пришла я, пришла! Что ж вы меня не обнимете, козлевичи вы такие! Стоят тут как какие-то буки! Рузя, Окса, Рина, идите все сюда!
        Глава двадцать пятая. Глазастик
        - Уже много лет я назойливо хочу покусать синюю собаку!
        - У тебя синесобакокусакомания! Это нормально!
        - Уф! Ты меня успокоил! А я уж было подумал, что я полный псих!
        Шныровский анекдот
        У больницы выли сирены. Одних только полицейских машин было штук пять. Откуда-то сбоку вынырнул Лехур, поймал Родиона под локоть и быстро потащил вдоль корпуса, где была еще одна дверь.
        - Сейчас не лучший момент для визита! На, халат накинь! Белый халат на три размера меньше плюс рваные бахилы - это или консультирующий медик, или слоняющийся студент! Синяя или зеленая пижама в комплекте с идиотской шапочкой - это кто-то из своих! - сказал Лехур.
        Поднимались они пешком. Лехур вытирал потный лоб и недовольно пыхтел.
        - Все начальство на ноги подняли! Теперь три дня никому работать нормально не дадут! - жаловался он. - Проблема России - слишком много свободного начальства, которое понятия не имеет, чем себя занять. И будут все эти начальнички вокруг трудящегося весь день слоняться, таращиться, лезть с советами и всячески осложнять ему работу… Если начальник рубится в игры у себя в кабинете - это еще повезло. А если деятельный? Всем писать реферат: что вы будете делать, если на больницу упадет метеорит!
        Родион подумал про Вадюшу. В ШНыре был один такой тип, да и того всем хватало.
        - А вы напишите в объяснительной: был зомбирован. Полтора часа стоял столбом и ел пирожок с ливером! - посоветовал Родион.
        Лехур с подозрением воззрился на Родиона:
        - Та-а-ак! Ты здесь был уже, что ли? Ну ладно, держись рядом со мной и веди себя уверенно! Врачи будут думать, что ты полицейский, а полицейские - что ты врач!
        В отделении реанимации особого столпотворения пока не наблюдалось, только ходил какой-то человек в синей спецовке и проверял пломбы на всех закрытых дверях, одновременно фотографируя их на телефон.
        Они вошли к Штопочке. Здесь Родион опять испытал укол беспокойства. Ему показалось, что ничего не изменилось. Однако Лехур, осмотрев ее, остался неожиданно доволен:
        - На первый взгляд ей гораздо лучше. Однако денек еще повременю радоваться! И если окажется, что все действительно так хорошо, как кажется, сделаю себе подарок! Когда закончится моя смена, приду домой и целый день буду лежать на диване!
        - Я думал, ты спортом занимаешься! - сказал Родион.
        - Ты меня с кем-то путаешь. У меня теперь такой спорт: сделал волевое усилие - встал - помыл ложку - помыл чашку - налил себе кофе - вернулся на диванчик! Уф! Забег завершен!
        - А здесь?
        - А здесь я на работе. Здесь мне провисать нельзя, - твердо сказал Лехур, и маленькие очочки его решительно блеснули.
        «И мне нельзя провисать!» - подумал Родион.
        А Лехур уже взял его за плечи и, сказав: «Если что, я позвоню!» - выставил в коридор.
        Родион пошел куда глаза глядят. Он находился в том состоянии усталой рассеянности, которая наваливалась на него обычно километров через восемьдесят бега по бездорожью, когда невинное дерево могло показаться дельфином или огромным грибом. Больницу он, видимо, покинул без приключений, а потом воспользовался прыгуном и ведьмарскими дверями, потому что примерно через час обнаружил себя уже в Копытове рядом с автобусной площадью.
        Его окликнули. Через забор сквера перемахнула Юля. Она неслась напролом, и препятствий для нее не существовало. Урна, скамейка, ограда - все предметы буквально расступались, пропуская ее. Когда человек просто занимается паркуром - это первая стадия, а когда ему уже лень обходить спинку стула, чтобы сесть на стул, - эта стадия уже называется «Юля».
        - Витяра ушел! - крикнула Юля, возникая рядом с Родионом.
        - Из ШНыра? Он не сегодня ушел! - отозвался Родион.
        - Сегодня он вернулся и попросил у меня карту Подземья! Его интересовали те тоннели, что ведут из ШНыра. Я сказала, что свою карту никому не даю, но разрешила сфотографировать на телефон. Он сделал несколько снимков. А через какое-то время смотрю: у меня фонарь исчез! И запасные батареи к нему тоже! Ну, я сразу вспомнила о Витяре и о карте. Короче, он ушел через колодец… Там залаз удобный - сразу на нужной глубине оказываешься!
        - И зачем ему Подземье? - спросил Родион. - Он о чем-то еще говорил?
        - Он говорил, что всем надо дать шанс.
        - Да уж… - процедил Родион. - А еще какие-то участки он фотографировал? Ну, кроме тех, что под ШНыром?
        - Еще под ведьмарским фортом. Но я их плохо знаю. У меня там карта не слишком точная.
        - Та-ак! Он был один? Ведьмари его не выпасали?
        - Вроде нет.
        - Когда ушел? Давно?
        Юля попыталась сообразить:
        - Думаю, еще на рассвете. Я не сразу хватилась фонаря.
        - Оружие он брал какое-то?
        - Не знаю! Может, шнеппер или саперку… Но у него с собой мяч с глазами! Я видела, как он его перекладывал!
        Словосочетание «мяч с глазами» Родиону совсем не понравилось:
        - Как выглядел этот «мяч»?
        - Зеленый. Рыхлый такой.
        - И семена у него как зрачки, да?
        Юля кивнула. Родиону мучительно захотелось отыскать у себя где-нибудь в голове кнопку процессора и сделать перезагрузку.
        - Глазастик, - устало сказал он. - Вырастает на двушке, в толще скал. Чтобы раскидать семена, глазастику нужен очень сильный взрыв. И взрыв тем сильнее, чем больше у глазастика семян… Когда семечко одно - сила у него как у средней авиабомбы. Два семечка - авиабомба в квадрате! Три семечка - в кубе! Ну а дальше уже голая математика! Двадцать семян - это авиабомба в двадцатой степени.
        - Стенку мира разнесет?
        - В слабом месте, вроде подземий форта, где и без того протечки? Запросто. Жуткие люди эти гуманисты. А ведь небось еще жуков через дорогу переносит! - сказал Родион.
        Через поле они вернулись в ШНыр. По дороге Юля, чтобы напрасно не нервничать, проверяла, можно ли отточенной саперкой подрезать себе ноготь на большом пальце. Оказалось, что нет. Родион следил за ее попытками довольно благосклонно.
        - Я вот о чем подумала! - сказала Юля. - У Витяры что с собой? Фонарь и антизакладка! Небось он думает, что Подземье - это такой лайтовый походик.
        - Ну… - протянул Родион.
        - Баранки гну! - огрызнулась Юля. - Ни забродного костюма у него, ничего. А там местами воды по мама не горюй! Обратно он живым не вернется. Даже если передумает и не грохнет антизакладку - все равно не вернется. - Выбрав место посуше, Юля расстелила на траве карту. - Думаю, что вот этот участок… тут километров семнадцать… он проскочит благополучно. Батареи фонаря свежие, Витяра тоже еще бодрячком.
        - Семнадцать километров - это сколько он идти будет? Часа четыре? - прикинул Родион.
        - В Подземье? Часов семь. Дальше начинается тяжелый участок. Первое препятствие он преодолеет, потом сгоряча еще сколько-нибудь проскочит… Тут вот надо на четвереньках по ледяной воде ползти. Ну, допустим, как-то справился. И все. Готов. Фонарь утопил, замерз… Где-то тут мы его и найдем! - Юля уверенно ткнула в карту сразу за вторым участком, помеченным у нее черточками. - Немного о том, что будет дальше. Дальше будет не много, - жестко закончила она.
        - Добрая ты! - оценил Родион.
        - Да уж стенки мира не разношу! Эльбов не освобождаю! - Юля выдернула из земли воткнутую саперку, и Родион почувствовал, что эльбов она бы не освободила. Это уж точно.
        План составился быстро. Догонять Витяру, используя тот же залаз, что и он, бесполезно. Будет задача про два поезда, которые бесконечно догоняют друг друга, двигаясь примерно с равной скоростью. Выгоднее перехватить Витяру через залаз у ведьмарского форта. Значит, надо перенести встречу с Делибашем с завтрашнего утра на сегодняшний вечер.
        Родион вспомнил свои недавние страдания. У него была Штопочка, готовая сутками бегать с ним по лесам. Были пеги, были нырки. И все равно он внутренне постоянно скулил как запертый в комнате пес. Девушка не такая, все не то! Сейчас же все повисло на волоске, зато возникла ясная цель. Родион почувствовал, что недавно был капризным идиотом, не понимавшим, что счастье есть, вот оно, с ним, и не надо искать другого!
        Заморачиваться глупо. Бояться глупо. Прорываться можно только вперед! Родиону стало вдруг весело. Как там сказал Макар? Главное, не бросить ШНыр, а там если и поймаешь по пути болт - так экспрессом на двушку!
        Вокруг стало как-то светлее.
        - Ищи Боброка и Сухана, Рузю с дракончиком! Рину! Собираем всех в пегасне! Я к Улу! Хорошо бы еще Сашку прихватить и Кавалерию! - сказал Родион Юле.
        Она кивнула и мгновенно исчезла за оградой ШНыра. Сам же Родион, прежде чем отправиться к Улу, навестил тоннель на «Новокузнецкой». Белемнит, похожий на маленький злой кинжальчик, все еще ждал его под досками. Леонардина не нашла его, потому что не подозревала о нем. Родион пощупал хрупкое острие сосульки и сунул ее в нагрудный карман. Это было самое безопасное место. Если, конечно, сосулька не вздумает треснуть. Тогда билет в болото в один конец будет ему выписан мгновенно.
        Глава двадцать шестая. Заблудившаяся мебель по имени Макар
        Я думаю, человек понятия не имеет о себе, что он такое. Он даже не сможет узнать себя на двушке. Покажут ему в зеркале несколько отражений: «Ну и кто здесь ты? Ищи!» - «Я вот этот - пушистый и милый!» - «Нет, ты вот этот - кривой, нервный и злобный!»
        Из дневника невернувшегося шныра
        Макар стоял в амуничнике и, поигрывая плоскогубцами, влюбленно разглядывал недавно появившееся в ШНыре седло. Седло было новое, пахнущее свежей кожей, не истертое, как прочие шныровские седла, но для Грозы пока великовато, и Макар прикидывал, что скажут Боброк и Кузепыч, если он это седло немного переделает. Скорее всего, обрадуются. А вдруг нет? Гм… тогда лучше не говорить им заранее, а сделать сюрприз!
        Шаловливые ручки Макара уже тянулись к седлу, соображая, с какой стороны начинать улучшения, когда в проходе послышались кашель Боброка и его прыгающие шаги, которые ни с чем нельзя было спутать. Макар торопливо стал озираться, соображая, куда спрятать плоскогубцы. Ему представилось, что Боброк спешит сюда, чтобы застать его на месте пре… преобразования.
        - Я че? Я ниче! - забормотал Макар, прижимаясь к стенке амуничника и спеша притвориться заблудившейся мебелью. Он ждал, что Боброк сейчас зайдет и увидит его, но почему-то прыгающие шаги снаружи стихли. Вместо них Макар услышал хриплое дыхание и звук, похожий на стон. Он осторожно выглянул из амуничника. Боброк стоял у крайнего денника, прижавшись лбом к его решетке, и мычал. Вся его расплывшаяся тяжелая фигура выражала муку и боль.
        Макар хотел выйти из денника и спросить, нужна ли помощь, но не сделал этого. Боброк не любил выглядеть слабым. Легко могло оказаться, что лучшая помощь, которую может оказать Макар, - это сгребать в тачку опилки. Мгновенно просчитав все риски, Макар остался в амуничнике.
        С минуту Боброк стоял у денника, вцепившись в решетку. Затем отпустил ее, поднял выпавший костыль и захромал по проходу. Мелькнули красная одутловатая щека и вытаращенный, огромный, линзой очков увеличенный глаз. Макару стало интересно, куда Боброк направляется. Немного выждав, он последовал за ним. Боброк шел не оглядываясь. Макар крался за ним. Не по прямой, а немного наискось, вроде бы по собственным делам, однако из виду Боброка не терял. Если Боброк его увидит, всегда можно будет сказать, что он идет в Копытово.
        Через кустарник и елки Макар разглядел, как Боброк дошел до ограды и мешком перевалился через нее. Макар дал Боброку полминуты, а потом тоже перемахнул через забор. Упал на четвереньки и, высунув из травы голову, стал смотреть. Ковыляя по неровному полю, Боброк направлялся к старой иве. Дошел до нее - и словно провалился под землю.
        От удивления Макар перестал прятаться и встал на цыпочки, не понимая, куда Боброк мог исчезнуть, а потом, пригнувшись, бросился к иве и, забыв об овраге, едва не сорвался в него. На листьях, ковром покрывающих грязь, копошился Боброк. В руках у него была фляжка. Он тянул ее ко лбу. Затем, сделав над собой усилие, отбросил ее в сторону, но тотчас пополз за ней на четвереньках. Вокруг головы Боброка сердито носилась золотая пчела. Макар еще наблюдал, мало что понимая, когда на лугу появился Горшеня. Огромными прыжками он приближался со стороны ШНыра. В овраг не спрыгнул, а скорее шагнул.
        Боброк вскинул голову. Горшеня схватил фляжку поверх его руки и с силой сдавил, буквально впечатав пальцы Боброка во фляжку. Что-то хрустнуло. В первый миг Боброк решил, что это сломались его пальцы, но это было не так. На листву упало нечто напоминающее гнилой картон. Это нечто быстро теряло форму и оплывало. Чем бы оно ни было - но уж явно не металлической коньячной фляжкой. Полураздавленное существо пыталось заползти под листья. Золотая пчела нападала на него и жалила. Боброк смотрел на фляжку с отвращением. Ему не верилось, что он мог втискивать свой лоб в эту воняющую муть.
        - Больше это испытание не вернется! Ты освобожден от него. Но жаль! Ты мог бы получить награду, если бы победил его сам!.. - чужим голосом произнес Горшеня.
        Боброк непонимающе посмотрел на него и поднес к носу руку. Запах она распространяла самый тошнотворный. Не верилось, что он мог так рваться, страдать, почти ползти сюда - к ЭТОМУ. Боброк брезгливо вытер руку о листья.
        - Отстань от меня! - зарычал он на Горшеню.
        Горшеня отпустил Боброка. Боброк подхватил костыль и трость. Макар разинув рот смотрел на них из травы.
        - Тебя ждут! Ты нужен ШНыру! - сказал Горшеня и, вновь став дурашливым, легко подхватил Боброка под мышки.
        Вроде бы он не бежал, а просто переставлял ноги-ходули, но трава и поле мелькали с такой быстротой, словно кто-то ускорил видео. Боброк ощутил себя маленьким мальчиком на руках у папы. И это чувство, что не ты все решаешь, не ты один все контролируешь, а есть что-то мудрее и больше тебя, было радостным. Долгие годы он полагался только на себя, никому не верил и вечно был чем-то недоволен. И Боброк едва не заплакал от этого нового, незнакомого счастья.
        Добравшись до забора ШНыра, Горшеня легко, как мяч, перебросил через него Боброка, в последний момент направив его падение в противоположную сторону.
        - Уф! - только и сказал Боброк, когда его, несущегося головой вперед, поймали уже у самой земли.
        Вскоре Горшеня поставил Боброка на землю перед Родионом и Суханом и придержал его за плечи, давая ему возможность подпереться костылем. Пчела радостно носилась у Боброка перед глазами. Случайно врезалась в железные ворота пегасни и пробила их насквозь, как бронебойная пуля.
        Боброк откашлялся и строго посмотрел на Родиона и Сухана. Его выручило, что они были удивлены гораздо больше.
        - Ну, что у вас тут стряслось? - спросил Боброк и только теперь огляделся.
        Родион и Сухан были не одни. Рина выпутывала из волос свое летающее растение. Немного в стороне стояла Наста, держа на руках дракончика, и рядом с ней Рузя.
        Ул заканчивал утрамбовывать рюкзак. В двух шагах от него Юля с точностью автомата подбрасывала и после полного оборота ловила саперную лопатку.
        - В сторонку отойди! - попросил Ул, покосившись на нее.
        - У меня все под контролем! - заверила его Юля.
        Ул бросился в сторону, защищая голову.
        - Чудо былиин! Зачем же так сильно пугать-то?! - рявкнул он.
        - А что такое?
        - Ненавижу фразу «Все под контролем!». Последним, кто мне это сказал, был таксист за секунду до того, как мы улетели в кювет! Теперь, когда мне это говорят, у меня сразу щека дергается! - сказал Ул.
        Боброка быстро ввели в курс дела. Витяра в Подземье, сжимая потной ручкой глазастик, топает освобождать эльбов. Параллельно Гаю зачем-то нужно, чтобы шныры спустились в тоннели под фортом ведьмарей. И все это почему-то странно совпало по времени.
        - Это бывает! - сказал Боброк. - Мир полон случайных совпадений. Как-то я оставил на столе бумажник. Буквально на пять секунд. Рядом вертелся какой-то мутный парень. Прихожу и вижу: странно совпало, что исчезли и парень, и бумажник.
        - И я о том же! - сказал Родион. - Но тут уж никуда не денешься. За Витярой надо идти.
        - Может, я один? - Сухан провел рукой по воздуху, открывая незримую молнию, скользнул в прорезь и исчез, но несколько минут спустя появился вновь. Его пошатывало. Лицо у него было зеленое. - Не получится. Я чуть не сдох. Жуткие протечки из болота. Точно путешествуешь внутри загнившей кухонной тряпки, - сказал он.
        - Витяру видел? - спросила Юля.
        - Нет. Я и тоннелей не нашарил. Говорю тебе: внутри кухонной тряпки!

* * *
        Собирались с большой тщательностью. Рузя разливал по пластиковым бутылкам чай с сахаром и туда же, в бутылки, заталкивал кусочки разрезанного лимона.
        - Холодный чай - это противно. В холодном виде я готова пить только воду, - сказала Рина.
        - Ну, ты ее и будешь пить! А лимон - это я нам с Насточкой! - успокоил ее Рузя.
        «Насточка» посмотрела на него глазами горгоны, и Рузя умерил свой пыл. Сама Наста восстанавливала навыки по стрельбе - методично расстреливала пнуфами подарки Гамова. Хотела даже расстрелять высокие туристические ботинки - свои самые любимые. Поставила их на пень и долго в них целилась, медля нажать на курок. Потом все же выстрелила, в последний момент немного дернув руку. Пнуф прошел выше цели и вырвал кусок из огораживающей поле автомобильной покрышки.
        - Нет, вдовы, ботинки не трогаем! - сказала сама себе Наста. - В конце концов, у него остался мой чемодан с тряпками.
        Ул и Родион готовили всякие сюрпризы для шныровского боя, временами озабоченно говоря друг другу: «Ты мне напомни, чтобы я этой рукой в карман не лез!» - «А то что?» - «А то под ногтями мог песок остаться, и как бы не того, чудо былиин!» - «Хорошо! А ты мне напомни, чтобы я этим каблуком сильно не топал и ниоткуда не прыгал!» - «Лады!»
        Когда все было готово, Ул связался с Сашкой и попросил его зайти за Кавалерией, после чего вместе с ней выдвигаться к лесопилке. Цепочка шныров двинулась по главной аллее. Новички провожали их. Окно кухни распахнулось. В окне возникла Суповна и с криком: «Злые вы! Уйду я от вас!» - метнула им вслед несколько тарелок, пронесшихся над их головами.
        - Переживает, чудо былиин! - понимающе сказал Ул. - Может, стоило ее взять?
        - Если мы все погибнем, в ШНыре останется только Суповна! - напомнил Родион.
        - Еще Макс, Афанасий, куча средних шныров! Штопочка… Ну и новички, конечно! - поправила Рина.
        Рядом возник Федор Морозов, деловито развесив ушки.
        - А если вы все умрете, мы сразу станем старшими шнырами? - спросил он у Ула.
        - Обязательно! - сказал Ул. - Только вначале сто отжиманий! Давай-давай, не халтурь!
        - Назад не возвращайтесь! Да чтоб вы там все сгинули! - донесся отдаленный вопль, и вращающаяся сковорода врезалась ручкой в дерево, глубоко вонзившись в него.
        Родион и Сухан уставились на сковороду, и на их лицах отразился вопрос: «А что, так можно было?»
        Они перебрались через ограду и дальше шли уже полем, незаметно вытянувшись цепочкой. Передвигаться толпой не слишком удобно. Причем не только для авторов, которым приходится через запятую перечислять всех идущих. Неудобно это и для самой толпы, которая то и дело пытается распасться на несколько компактных толпишек.
        Рину одолевал неуемный восторг.
        - А все-таки шныры - это шныры! В обычной ситуации целая куча людей скажет: «Мы здесь! Мы с вами!» - а потом включит заднюю передачу и станет думать, на что сослаться, чтобы не приходить. А тут все пошли! - сказала она.
        Наста с добродушной усмешкой толкнула Рину кулаком в плечо:
        - Вовремя я Гамыча бросила! А то бы не успела с вами… Шагай, вдова! Сопи в две дырочки!
        Фомка выпутался из волос Рины и радостно осваивал новую территорию. То высоко взлетал, то нырял в овраг, то, смешно хлопая листьями, удирал от заинтересовавшейся им сороки. Потом развернулся и сам погнался за сорокой. Сорока от испуга перекувырнулась в воздухе, шлепнулась в траву и разинула клюв.
        Наста шла рядом с Боброком, порой мельком на него поглядывая. Он был ей интересен как человек новый и чем-то похожий на Меркурия. Наста даже старалась незаметно удерживать шаг, чтобы не обгонять. Боброк выбрасывал далеко вперед руку с тростью, наваливался на костыль. Колено все так же болело, другая нога все так же не сгибалась. Нет, не бояться боли у него пока не получалось. И сделать ее другом, черпая в ней силы, тоже. Боброк раздражался - и еще больше оттого, что на него смотрела сейчас эта девушка. «Если она будет приставать с болтовней - я ее прикончу!» - подумал Боброк. Однако Наста не задала ему ни единого вопроса.
        У лесопилки они встретились с Сашкой и Кавалерией. Кавалерия издали походила на подростка. На ней была темная куртка с яркими вставками, тяжелые ботинки и военные брюки расцветки «буря в пустыне». Сашка тоже был в камуфляже. Он обожал все военное и вечно читал Рине лекции, что российский камуфляж по ткани неубиваемый, но швы расползаются. А натовский камуфляж шов держит железно, но при активной носке его хватает ровно на год. Через год он просто в лохмотья превращается.
        Кавалерия выглядела оживленной.
        - Пять баллов за пунктуальность! Вы опоздали всего на десять минут! - приветствовала она шныров.
        - С кем ты оставил гиел? - подбегая к Сашке, заволновалась Рина.
        Сашка оглянулся на Боброка, как бы уточняя у него что-то. Боброк успокаивающе кивнул:
        - Мои ребятки их охраняют. Быстро прибыли. Пнуйцы, конечно, не сахар, но караульную службу знают!
        Надпись «Не влезать! Убьет!» на будке зарябила, и из ведьмарской двери вышагнул Делибаш. Его сопровождали четверо. Двое - серьезные, мощные берсерки. Один был с варяжской секирой, а другой с булавой. У Боброка, несмотря на то что он весь разваливался, сразу зачесались кулаки. Он отвернулся и засопел. Сухан испытывал, как видно, сходные чувства. С лица его мгновенно исчезло всякое выражение - оно словно в маску превратилось.
        - Знакомьтесь: Редя и Редедя! - кивнув на берсерков, представил Делибаш. - А это Маленький Француз и Шарманщик! - и показал на других двоих.
        Маленький Француз был невысокий, круглый, быстрый в движениях парень. А Шарманщик - здоровенный, костистый и худой, в натянутой на брови лыжной шапке. За спиной у него, чуть возвышаясь над левым плечом, торчала рукоять узкой острой лопаты, которая могла служить также мечом и метательным копьем.
        Родион подошел к берсеркам, чтобы разглядеть их получше. Берсеркам его внимание не понравилось. Редя и Редедя отшагнули один влево, другой вправо - ровно настолько, чтобы можно было пустить в ход булаву и варяжскую секиру. Шныры тоже оживились. Сухан с угрозой качнул палицей. Боброк занес костыль. Ул извлек свой двуствольный шнеппер. Юля, опасно улыбаясь, поигрывала саперкой. Маленький Француз ровным счетом ничего не достал, но как-то подозрительно расслабился. Так расслабился, словно вообще здесь отсутствовал, а стоял где-то далеко-далеко на морском берегу и смотрел на море. Родион слышал, что Француз не только быстро достает оружие, но и мгновенно стреляет. Никто из тех, кого он застрелил, не успел даже толком разглядеть его маленький арбалет.
        Кавалерия раздраженно шагнула вперед:
        - Вы убивать друг друга сюда пришли? Рина, Наста, идем за Витярой! Прочие могут продолжать! - Голос у Кавалерии был уверенный, раздраженный, с учительскими интонациями.
        В каждом взрослом мужчине живет страх перед учительницей младших классов. Страх биологический. Всю жизнь в ушах их гремит ее высокий голос: «Эй, вы, вояки! А ну отпустили друг друга! Пулеметы на стол! Гранаты в мусорную корзину! Родителей в школу!»
        Вот и сейчас, едва услышав ее голос, все мгновенно остыли.
        - А почему у Шарманщика такое прозвище? - спросила Рина.
        - Вообще он из шаманщиков. Бродил по тоннелям, высекал разные рисунки на камнях, танцевал. А потом у него пластинки в голове стали переключаться, вот его и прозвали Шарманщиком! Шаманщик Шарманщик! - пожал плечами Делибаш.
        - Нет у меня никаких пластинок! - заявил Шарманщик и натянул себе шапку на брови. Этой его шапкой очень заинтересовалось летающее растение Рины. Стало летать вокруг и касаться шапки корнями. Едва ли Шарманщик стирал ее хотя бы раз в жизни, что растению особенно нравилось.
        - Это Фомка! - сказала Рина. - Помесь куста, монстеры, орхидеи и фиалки! Ну и просто мой друг!
        Шарманщик довольно кивнул.
        - Ясно! Я так почему-то и думал!
        Рина решила про себя, что Шарманщик очень даже ничего, хоть и ведьмарь. А вот Сухану он явно не нравился, хотя внешне они были похожи. Даже передвигались одинаково - ломко и быстро, точно кто-то шагал по бумаге циркулем. Рина подумала, что это непростое испытание - встретить человека, похожего на тебя, но только утрированно. Ну, типа зануда встречает еще большего зануду, а человек жадноватый - патологического скрягу. Сама Рина, например, терпеть не могла умненьких девочек с ясными глазками, которые что-то пишут или рисуют в блокнотиках. Ну разве не понятно, что это моя экологическая ниша и она уже занята? Ты-то чего в нее лезешь?!
        Делибаш подошел к Улу и остановился в некоторой нерешительности. Он любил все просчитывать досконально, а здесь приходилось вторгаться в зону неопределенности. Ул, притворяясь, что не замечает Делибаша, с преувеличенным вниманием интересовался шнуровкой своих ботинок.
        - Привет! - сказал Делибаш. - Гай просил тебе кое-что передать, но тебе это будет неприятно.
        Ул поднял голову и уставился Делибашу в переносицу:
        - Ну?
        - Гай сожалеет, что твоему ребенку пришлось подселить личинку эльба. Он обещает, что уберет ее, если сегодня все пройдет хорошо.
        Рука Ула рванулась к шнепперу, но Маленький Француз был тут как тут. В лоб Улу уставился арбалет.
        - Собственно, это Гай и имел в виду! Чтобы ты вел себя спокойно! По поводу личинки - претензии не к нам, а к магическому форту, - медленно отступая, продолжал Делибаш.
        Ул медленно выдохнул через нос. Кое-как взял себя в руки.
        - Все попугайно! - сказал Ул. - В Подземье разберемся!
        Делибаш на мгновение закрыл глаза, по привычке все запоминая и принимая к сведению. Ну, в Подземье так в Подземье. Он подал знак Французу, и арбалет у того из рук исчез. Француз мирно продемонстрировал пустые ладони.
        - Взял у Секача карту? - спросил Родион у Делибаша.
        Тот, достав ее, расстелил на кирпичах. Карта Секача была хороша. Крупный масштаб, точные промеры, много условных знаков. Уровни Подземья обозначались разным цветом. Над картой сразу склонилось множество голов. Все это мешало Рине рассмотреть карту вблизи. Однако это было даже к лучшему. Рина обнаружила, что, если посмотреть на карту издали, расфокусированным зрением, из хаотических линий складывается четкий рисунок. Громадная, похожая на штопор спираль, закругляясь сразу в двух плоскостях, погружалась в земные недра. Рыхлила песок и глину, взламывала базальты и граниты. Происходило это не по прямой линии, а с плавным завалом влево. Юля тоже обратила на это внимание.
        - Главный прорыв будет где-то здесь! - буркнула она, ткнув пальцем куда-то на карте.
        - Да, - подтвердил Делибаш. - Но без гарантии. Карты подробные лишь в верхних коридорах. Чем глубже, тем приблизительнее. О том же, что творится совсем в глубине, не знает вообще никто. Там повсюду протечки.
        Юля взглянула на него с гневом. Когда она сказала, что прорыв будет «где-то здесь», она вовсе не собиралась выслушивать в ответ всякие ведьмарские звуки. Она решительно отодвинула мешающее ей плечо Шарманщика и несколько раз с разных позиций засняла карту на телефон.
        - Ну и зачем? - спросил Делибаш.
        - Чтобы, когда твои эльбы тебя сожрут вместе со всем барахлом, не остаться без карты! - дерзко ответила Юля.
        Лицо у Делибаша вытянулось. Шарманщик же довольно захохотал. Он любил шуточки такого рода.
        - Вы где планировали залаз? Через ваш форт? - продолжала Юля.
        Делибаш кивнул. Юля искоса взглянула на него, достала свою карту и положила ее рядом с картой Делибаша, частично совместив их.
        - Есть и другой путь. Вот тут, между Копытовом и Наумовом! - Она ткнула пальцем в свою карту. - Здесь ищем Витяру, а дальше откочевываем уже на вашу карту! Расстояния здесь небольшие.
        Делибаш покосился на Родиона, проверяя, насколько он согласен с Юлей, и кивнул:
        - Отлично! Где-то тут в лесу у нас есть дверь!
        Наста нетерпеливо потянулась. Ей не нравилось просто так стоять на месте.
        - Ну что, вдовы, потопали? Что-то мы сильно долго болтаем!
        Редя и Редедя задрали головы, рассматривая крошечное пятнышко в небе. Поначалу было непонятно, что это. Чайка? Голубь? Секунд пятнадцать спустя пятнышко превратилось в гиелу-альбиноса.
        - Гамов! - удивился Маленький Француз. - Разве он тоже в отряде?
        Шарманщик пожал плечами и высказался в смысле, что начальство есть величина загадочная и непознаваемая. Белая гиела снизилась, и Гамов спрыгнул со спины Аля. Он был не просто хорошо снаряжен в поход, а выглядел так, словно собирался сниматься в рекламе товаров для спелеологов. Плоский, с жестким каркасом рюкзак. Комбинезон, в котором можно лежать в луже, оставаясь сухим. Короткая кирка, крепящаяся тросом к запястью. Высокие ботинки со шнуровкой, защищенные чем-то вроде внешних прозрачных бахил. Два фонаря, один из которых закреплен на каске, похожей на шахтерскую.
        - Я с вами! - сказал Гамов Делибашу.
        Делибаш сильно не притворялся, что рад ему.
        - Прямо на гиеле? - спросил он.
        - Аль улетит сам.
        - Гай в курсе?
        - Нет. Но Дионисий знает, - ответил Гамов.
        Маленький Француз отошел на несколько шагов, связался с Белдо, о чем-то переговорил с ним и кивнул, подтверждая, что все в порядке.
        - Хорошо! - сказал Делибаш и повернулся к трансформаторной будке. Будка мерно гудела и сотрясалась. Ее металлическое чрево переваривало вольты и ватты. Белый череп недобро скалился, демонстрируя небрежно прорисованные зубы.
        Первым в двери исчез Делибаш, за ним Родион, после, чередуясь, и другие ведьмари и шныры. Гамов стоял рядом с Настой и молча смотрел на нее. Наста притворялась, что его не замечает. Тут же рядом с будкой толкался и Рузя, прикидывая, как он втиснется со своим рюкзачиной. С прекрасно экипированным Гамовым Рузя представлял резкий контраст. Мало того что сам рюкзак у Рузи был нелепейшим - с торчащими ремешками из высохшей кожи, на которых болтались язычки от отпавших железочек, и обтрепанными, от какого-то другого рюкзака пришитыми лямками. Снаружи к рюкзаку Рузи веревочками было привязано несколько разноцветных пакетов.
        - Что у тебя в пакетах? - сквозь зубы спросила Наста.
        - Где? - обрадовался вниманию Рузя. - В этом пакете у меня банка с супом! А тут вот пюре и котлетки! Тебя покормить? Ты проголодалась?
        Гамов усмехнулся.
        - Выруби звук! - сказала Наста и бросилась на дверь с такой отчаянной решимостью, что едва не ударилась об нее носом. За ней прошел Гамов, и последним кое-как протиснулся со своим рюкзаком Рузя.
        Глава двадцать седьмая. Сон про Мындру
        Наряду с псевдоинтеллектуальной прозой есть проза, эксплуатирующая инстинкты. Читателю свойственно испытывать те же чувства, которые испытывает герой. Когда герой ест торт - читатель облизывается. Когда героя преследуют - читатель дрожит и вооружается печенькой. Когда героя обнимают - читатель пыхтит и тискает подушку. В момент нахождения под властью инстинкта мы ни о чем не думаем - какая уж тут философия, когда нужно спасаться из пылающего города! То есть если построить книгу только на элементах А, В, С, книга будет железно держать внимание читателя, но забудется сразу вслед за угасанием последнего инстинкта. А стоит ли такая игра свеч?
        Йозеф Эметс, венгерский философ
        Поначалу Витяра почти летел, едва ли не опережая луч своего фонаря. Задевал низкий потолок. Комки глины стучали по шапке, скатывались за ворот. Витяре все казалось, что за ним гонятся из ШНыра. Но догоняло его лишь эхо его шагов. Дряхлые сквозняки разносили по тоннелю стылую вонь. Стены плакали грунтовыми водами.
        От быстрой ходьбы Витяре стало жарко. Он взмок и стянул с себя куртку. Но вскоре опять надел и застегнул ее. Через полчаса поднял воротник. Еще через полчаса стал дышать на руки и прятать их в карманы. Дальше - больше. Он коченел все сильнее. Бодрость духа улетучилась вместе с теплом. Хуже всего дело обстояло с ногами. Вода в тоннеле стояла почти повсюду. Капала, сочилась. Где не было воды - там была грязь, то есть та же вода, только в смеси с глиной. Вскоре не только хлюпали ботинки, но и намокли джинсы. Рукава куртки отяжелели и когда случайно касались мокрых бедер, становилось неприятно вдвойне. В кармане, как граната-лимонка, лежала антизакладка - тяжелая, круглая, страшная. Витяра ощущал ее при каждом шаге.
        Изредка он останавливался, доставал телефон и смотрел на карту. С первой развилкой он разобрался быстро. Дальше начались ступени, ведущие вниз, и еще один тоннель, затопленный водой. Витяра долго мялся, не решаясь ступить в воду. Потом все же ступил, убедившись, что другого пути нет. Поначалу он брел по колено в воде. Дальше - по пояс, а потом практически плыл, держа фонарь у виска. Вода была черная, ленивая, ледяная.
        «От ты дуся! Я ж просто-навсего утону! Ухну в какую-нибудь яму - и все!» - тревожился Витяра. Взрывать антизакладку прямо здесь не имело смысла. Вообще процесс самого взрыва Витяра представлял себе плохо. Насколько сильным будет взрыв? Или закладка просто проплавит стенку мира, не тронув самого Витяру, - и тогда ему навстречу широким благодарным потоком хлынут освобожденные эльбы? Замерзшее воображение Витяры готово было допустить даже и это. Окоченело вместе с хозяином, стучало зубами, посинело носом. Скулило мокрым псом, просящимся в тепло.
        Нога Витяры ударилась обо что-то носком. Ага, ступени, ведущие наверх! Витяра торопливо стал подниматься, продолжая задирать руку с фонарем. Когда вода под ногами исчезла совсем, Витяра сунул негнущиеся пальцы в карман за телефоном, чтобы уточнить по карте, где он. Но, едва нажав на кнопку, осознал, что бесполезно. Спасая фонарь и запасные батареи, он не подумал о телефоне. Телефон намок и умер. С ним вместе скончалась и сфотографированная карта.
        Витяра попытался вспомнить, как пролегали тоннели, но в памяти осталось только, что они походили на ветви дерева. Вначале идешь по стволу, затем по веточкам - и повсюду бесконечные развилки. Мысль Витяры обреченно заструилась по веточкам, заблудилась и вернулась назад. Он сделал несколько шагов и остановился. Холод грыз, просачивался под кожу. Витяра присел на корточки, пообещав себе, что это всего на секунду, и начал замерзать. Его преследовал какой-то бред. Будто есть такая машина «Мындра», похожая на холодильник с торчащим рулем. И что это маршрутка. И что туда стоит целая очередь, и что он запрыгивает в эту «Мындру». Они начинают мчаться, и с ними садятся какие-то бабки. Потом бабок сносит ветром, и Витяра кричит водителю: «А как же они?» А водитель отвечает: «Да тут всего девяносто кэмэ!» Дальше какие-то ужасные камни, и они трясутся по этим камням. И водитель рассуждает, что у настоящей «Мындры» руль должен все-таки не вертикально торчать, а горизонтально, просто-навсего немного выглядывать, чтобы ветвями не сносило. Потом водителя тоже куда-то сносит, и Витяра оказывается за рулем. В
безумном своем сне Витяра слишком резко повернул руль «Мындры», потерял равновесие и, завалившись вперед, больно ударился щекой о камень. Боль помогла ему очнуться. Витяра понял, что если не встанет прямо сейчас - то все, конец.
        Фонарь валялся в стороне, тускло светя в стену. Витяра на четвереньках дополз до фонаря и так же на четвереньках пополз, волоча его за собой. Какая-то твердая штука на левом запястье врезалась в руку. Витяра осознал, что это нерпь. Несколько секунд он рассматривал фигурки, вспоминая, зачем они нужны, а потом коснулся русалки и пожелал, чтобы его одежда высохла. Куртка и свитер под ней на миг стали горячими, будто к ним прикоснулся раскаленный утюг. Коридор окутался паром. Когда пар рассеялся, Витяра обнаружил, что русалка погасла. Ее магии не хватило даже на то, чтобы высушить ему ноги.
        Витяра поднялся и побрел, держа фонарь перед собой. Теперь он направлял его луч немного вниз. Так свет не терялся в пустоте, не рассеивался, становился уютным и ограниченным. И в этом пучке света Витяра был как в домике. Обо всем, что за пределами этого света, Витяра предпочитал не думать.
        Тоннель не ветвился - значит, существовала надежда, что Витяра пока не сбился с пути. Правда, встретился завал, явно искусственного происхождения. Еще и стенку защитную кто-то возвел. Витяра долго стоял перед этим тоннелем, светя фонарем и пытаясь разглядеть, что находится по ту сторону. На каменной стенке Витяра различил дважды перечеркнутую стрелку. Выбивали ее острым краем кирки. Это был шныровский знак «Стой! Дальше идти нельзя!».
        Витяра послушался неизвестного шныра и продолжил путь по основному коридору. Внезапно ему стало казаться, что он здесь не один. Он дернул фонарем в одну сторону, в другую. Рука, которой он случайно оперся о стену, уловила дрожь. Дрожь была слабая, прерывистая. Точно он стоял на седьмом этаже блочного дома, а ниже, где-то этаже на пятом, кто-то сверлил стену. Трусливо озираясь, Витяра захромал вперед. Ушел он недалеко. Стена впереди него треснула, и выползло существо с капризным бледным личиком и мощными руками, раздирающими глину. Ростом оно было с ребенка. Кожу покрывал слой слизи, помогающий существу протискиваться в узкие ходы. Волосы походили на корни и шевелились как живые. Ротик у уродца был маленький, круглый, но жуткий.
        Когда Витяра направил на него луч фонаря, уродец отпрянул, ослепленный светом, но тотчас зашевелился быстрее. Витяру захлестнуло глухой безысходностью. Уродец подползал все ближе. Волосы его, вытянувшись, обвили Витяре ногу. Витяра засмеялся, заплакал и слабо замахнулся фонарем. Уродец отбил фонарь рукой. Витяра понял, что это все, конец, но тут по темному коридору пронеслась золотая пуля. Тяжелая светящаяся пчела пробила уродцу голову и теперь ползла по стене, вся покрытая его слизью. Стены продолжали дрожать. Уродец явно был не одинок во мраке.
        Витяра вскочил и побежал, стараясь ни за что не задеть треснувшим фонарем. Он падал, вскакивал и опять переходил на хромающий бег, угадывая во мраке погоню. Пока что Витяра был быстрее этих монстров с круглыми ртами и детскими личиками, но если впереди окажется завал…
        И сразу же, стоило ему об этом подумать, луч фонаря уперся в квадратную плиту. На плите тоже была стрелка, но перечеркнутая не дважды, а всего один раз. Знак этот означал «Впереди опасность!». Дальше тянулся длинный, покрытый вязкой черной грязью коридор. И стены, и камни - все в этом коридоре было живое, все дрожало и шевелилось. На стенах тоннеля - многочисленные бурые подтеки, а между ними - дрожащие, почти прозрачные капли.
        Местами из грязи, покрывающей пол тоннеля, торчали предметы. Залипший высокий сапог, пробитое защитное стекло и полный костюм химической защиты, он же КХЗ, порванный и вывернутый, как старая шкурка ящерицы.
        «Не презирай хлористу ртуть - не будешь ты холодный труп!» - зазвучала в голове нескладная шныровская песенка. При чем тут хлористая ртуть, Витяра уже не помнил. Кажется, ею обрабатывали костюмы химзащиты. Было в истории ШНыра такое время, когда через болото пытались проходить в таких костюмах. Но толку от них оказалось мало. От видений они не спасали, на двушке плавились, зато хорошо годились для подземий.
        Витяре не хотелось лезть в грязь, но и назад поворачивать было никак невозможно. Уродцы, покрытые слизью, о нем явно не забыли. Витяра помедлил, глубоко вдохнул и сделал шаг вперед. Ноги залипали в грязи, как в трясине. Приходилось выдергивать их по одной, пока другая продолжала проваливаться. Отойдя немного, Витяра обернулся и трусливо посветил фонарем, придерживая выпадающее стекло пальцем. Там, где он только что стоял, белели пятна лиц с темными провалами маленьких ртов. В тоннель за ним уродцы почему-то не лезли, но Витяра не был уверен, стоит ли этому радоваться. Он торопливо отвернулся и опять зашагал, выдергивая ноги, как морковь из грядок.
        Живые стены дрожали. Временами по ним пробегала волна, и они сужались, почти охватывая Витяру. Тогда ему казалось, что он идет по пищеводу громадного существа, которое не мешает ему, зная, что он движется прямиком в желудок. Витяра даже почувствовал, как это работает. Живые кровящие камни и черная грязь посылают тебе тоску. От тоски тебе становится плохо. Так плохо, что немедленно нужно чем-то себя утешить. И утешение - вот оно: пористая стена. Если уткнуться в нее - станет легче. Но стена заберет у тебя силы и волю, и ты так и останешься здесь, в тоннеле. Сморщишься и станешь одним из тех с круглыми ртами, что стоят сейчас сзади и ждут.
        «Вот сволочи! - подумал Витяра. - Если тебя кто-нибудь любит и что-то тебе дает, мы будем это забирать. И бесконечное рабство впереди!»
        Витяра спохватился. Это был странный вывод для того, кто шел освобождать несчастных эльбов. Снаружи жалеть их было несколько проще, чем в тоннеле с протечками из болота… Витяра шел и считал шаги. Сил у него оставалось все меньше. Хотелось на секунду прилечь, отдохнуть, но он понимал, что если перестанет барахтаться, то залипнет здесь навеки.
        Бедный, несчастный, простуженный Витяра шел и гундосил:
        - Восебьдесят восебь, восебьдесят девять…
        Внезапно Витяра понял, что не знает, какое число идет после восьмидесяти девяти… Числа давно потеряли для него всякое значение. Он ни за что не ответил бы сейчас, что больше: двадцать шесть или шестьдесят два.
        Витяра сжал виски ладонями. От холодных ладоней стало чуть легче. Сама собой всплыла со дна памяти старая шныровская шутка: «Куда бежит этот дядька с кастрюлей на голове?» - «Это берсерк экранируется, чтобы ведьмы не подслушивали его мысли!»
        Нет, лучше считать! Пусть после восьмидесяти девяти будет сто. Какая разница? Путаясь в совершенно непостижимой для него последовательности чисел, Витяра отвлекся на стекло фонаря, а когда вскинул глаза, было уже слишком поздно. Его нога повисла над пропастью, точнее - уже опускалась, пытаясь обрести опору в пустоте.
        Витяра неловко махнул руками, надеясь еще за что-то уцепиться, коротко, как птица, вскрикнул и покатился куда-то. Последняя вспышка фонаря помогла ему определить, что перед ним протянулся узкий, с сильным наклоном тоннель. Он был забит скользкой, как лед, отвердевшей жижей, но оставалось и свободное пространство, по которому Витяра катился, набирая скорость. Он скрутился в тугой комок, спрятал голову в колени и прижал к груди антизакладку, которая могла рвануть при ударе.
        - Бот! Ты! Буся! - в три приема сказал Витяра. И между «От», «Ты» и «Дуся» он всякий раз успевал проскользить пару метров. Где-то в конце «Дуси», когда сия никому не известная, но, безусловно, достойная особа была почти материализована призванием ее имени, что-то с силой ударило Витяру по спине. В следующий миг он обнаружил, что барахтается в воде. Толком испугаться он не успел: послышался хлопок - и Витяра опять понесся куда-то, так и не осознав до конца, что произошло. Скорее всего, за долгие годы в тоннеле образовалась глинистая пробка. Натекающая сверху вода постепенно собиралась, готовясь прорвать ее, и падение Витяры стало последней каплей, нарушившей хрупкий баланс.
        Во второй раз Витяра падал недолго. Оглушенный, почти захлебнувшийся, он был выкинут на кучу рыхлой глины. Рука его что-то нашарила, испуганно отдернулась, а потом, узнав, вцепилась в фонарь. Стекла больше не было, фонарь не горел, но, когда Витяра в темноте вытащил и вставил батареи, вылив из внутренностей фонаря воду, лампочка тускло зажглась.
        Надо же! И антизакладка не рванула, и фонарь хоть как-то светит! Витяра ущипнул себя за мочку уха. Просыпайся, бледная немочь, бери себя в руки - и шагай! При слабом свете фонаря Витяра прошел немного вперед. Тоннель здесь был какой-то странный. Изначально рукотворный, теперь он был весь вспорот и пронизан какими-то скрученными веревками. Через полсотни шагов в стене тоннеля Витяра увидел расходящуюся трещину, похожую на вход в пещеру. Посветил фонарем, держа его подальше от лица. Теперь, когда от фонаря осталась одна лампа, это был единственный способ хоть что-то разглядеть.
        Вход в трещину преграждала голубоватая завеса. В глубине пещеры в растянутой паутине висел человек - обмякший, оплывающий и нечеткий, как тающий снеговик. Временами по паутине пробегали бусины. Когда они достигали человека, он дергался, делал слабые движения, и тогда казалось, будто паутина управляет им. На человеке была шныровская куртка, такая же, как у Витяры. Витяра всмотрелся в тающее лицо - оно перестало расплываться и стало его лицом. Такой же нос. Такие же слоновьи уши. Всмотрелся в руки - и руки стали его руками.
        По паутине побежали бусины. Они жалили того человека, которого Витяра уже считал собой. Висящий в паутине человек шевельнул ногами, будто сделал шаг навстречу Витяре. Витяра тоже сделал шаг навстречу ему, врезался в завесу, на миг пронзившую его холодом, и провалился сквозь нее в трещину. Он сразу же рванулся назад, но обратно сквозь завесу пробиться не смог. Тонкая прозрачная пленка была прочнее стали: в одну сторону пропускала, а в другую нет.
        Спохватившись, что он стоит спиной к человеку в паутине, Витяра резко обернулся, боясь, что тот на него набросится. Но человек в шныровской куртке не набрасывался. Не шевелился и на Витяру больше не походил. Это была мумия. На запястье у мумии Витяра разглядел потускневшие часы с кожаным ремешком.
        Почему он подумал о мумии, что она живая? Все те же испарения болота и паутина, шевелившая ее. Бежать отсюда! Витяра зашарил по пещере взглядом. Ага, сломанная кирка! Схватив ее, он нанес несколько ударов по завесе. Бесполезно. Решив изменить тактику и продолбиться сквозь стену, Витяра ударил киркой по скале. Что это у нас тут? Граниты? Гнейс?
        Но если это и был гнейс, то преображенный. Витяре чудилось, что он бьет киркой по дряблой и вонючей кухонной губке. После первого же удара скала поддалась, и на ее поверхности лопнул багровый пузырь. Там, где он лопнул, осталось пятнышко слизи. Нет, и так не получится - он только впустит сюда болото.
        А разве ты не этого же хотел? Вспомни про антизакладку!
        Витяра тяжело опустился на пол и уставился на светящуюся спираль лампочки. Стоило бы выключить фонарь, чтобы не разряжать батарею, но Витяре было страшно оставаться в темноте. И еще страшнее представлять, что произойдет раньше. Погаснет фонарь? Он умрет от жажды или… Его рука нашарила в кармане тяжелый шар антизакладки.
        Стенки мира здесь тонкие. После удара киркой выступают капли болота. Лучшего места не найти.
        Витяра поднялся, положил антизакладку рядом с фонарем и занес кирку. Хватит одного удара. Прицелился киркой, но любви к эльбам у него почему-то уже не нашаривалось. Даже царапина на груди уже не чесалась больше.
        Витяра попытался представить себе эльбов с транспарантами, встречающих его, но испытал полнейшее равнодушие. Отбросил кирку и опять сел, обхватив голову руками. Через какое-то время поднялся и направился к шныру в паутине. Подсвечивая фонарем, стал ощупывать его карманы. Боковой карман заметно оттопыривался. Кожа куртки была высохшей и огрубевшей настолько, что Витяре пришлось преодолеть ее сопротивление, прежде чем рука оказалась внутри. Дальше дело пошло быстрее, и почти сразу пальцы прикоснулись к чему-то бугристому. Некий предмет, завернутый в ткань или платок.
        Не имея возможности сразу вытащить его, Витяра кончиками пальцев попытался развернуть ткань. Если это закладка - может, она расскажет ему о себе? Однако сделать этого он не успел. Рядом кто-то бодро произнес:
        - А что это мы тут делаем?
        За прозрачной завесой стояли четверо. Трое были облачены в легкие скафандры. Белдо, Лев Секач и Исай, кряжистый, кривоногий и корявый. За спиной у Исая помещался ранец огнемета М2 - 2 с закрепленной трубой брандспойта. Дионисий Тигранович переминался с ножки на ножку, скулил и мерз. Ему не нравилось в Подземье. Хотелось валяться дома на диванчике - и чтобы его любили и жалели.
        Гай единственный из всех был без скафандра. Одет легко - в холщовую рубаху и штаны. Босиком. Исай поглядывал на Гая как-то недобро-задумчиво. Секач, чувствовавший это, дважды уже сердито толкал его кулаком. Странно, но Витяра в первый миг даже обрадовался гостям. Он больше не был одинок.
        - Ты всех нас опередил! - похвалил Гай. - Правда, выбрал опасный маршрут - шахту для сброса воды.
        Секач поднял руку с фонарем, освещая паутину. Гай вгляделся. Край его длинного рта дернулся, точно червячок двинул головкой.
        - А вот и он, тот парень, что искал проход на двушку через Подземье! - сказал он, обращаясь к Белдо. - Посмотришь - так покажется, что он запутался в паутине еще при жизни. На самом деле паутина проросла позже, из протеков болота.
        Витяра не понимал, зачем эти четверо тут стоят и болтают. Он поднял кирку и взвесил ее в руке, готовый, если потребуется, защищаться. Дионисий Тигранович укоризненно цокнул языком:
        - Ну что за глупости! Разве не видишь, что эта кирка не для тебя! Как узнать свою вещь? Надо измерить ее ладонью, погладить пальцем, приучить к себе, как котенка… Вот мой телефон - он от края ладони до начала пальцев. Другой телефон не смог бы меня любить! Или мой блокнотик - он как две мои раскрытые ладони! Если какая-то вещь не кратна твоему телу - это вообще не твоя вещь!
        Витяра смотрел на Белдо, на его растягивающиеся губы, на самодовольное лицо - и видел кривляющуюся обезьянку. Не выдержав, он отшвырнул кирку и антизакладку.
        - Здаете, что это? Швырду эту штуковиду о скалы - окажетесь в болоте прябо сейчас! - крикнул он.
        Дионисий Тигранович отскочил, пугливо всплеснув ручками. Гай же, напротив, подался вперед и жадно уставился на антизакладку.
        - Да, это она! Зачем же сразу так круто? Ты бывший шныр. Я бывший шныр… И Дионисий Тигранович тоже! - сказал он весело.
        Витяра хотел возразить, что он не бывший шныр, но Белдо его опередил:
        - Почему это я бывший? Я не бывший! Вы двое думайте о себе что хотите, но я себя бывшим не считаю! - Он сердито отвернулся, приосанив балетную спинку.
        Как ни был Витяра теперь зол, он оценил этот ход. Своим восклицанием и своевременной обидой старичок ловко сблизил себя с Витярой, и теперь выходило, что Белдо и Витяра единомышленники. Оба не бывшие. Оба шныры.
        Витяра покосился на антизакладку. Держать ее над головой было как-то глупо. Пугать? Да вроде никто в обморок не падает. Бросать? Тоже как-то не хочется. Помедлив, Витяра осторожно опустил руку.
        - Бот ты буся! Бсе-баки я мобу ее бзорвать! И бзорву, если судетесь! - пригрозил он.
        Гай кивнул, показывая, что прекрасно это понимает.
        - Если и взрывать, то только здесь! - подтвердил он. - Мы находимся в любопытнейшем месте! Когда-то здесь летали драконы, штопая наш грешный, моей оплошностью продырявленный мир. Был когда-нибудь у стоматолога? Представляешь, как выглядит старый коренной зуб с дуплом? Вот мы сейчас в таком дупле… Точнее, ты. Мы все же снаружи! Лев, вы не оставите нашему другу шныру свой фонарь? А то в темноте как-то неуютно.
        Секач завозился, запыхтел и с явным сожалением перебросил Витяре фонарь. Фонарь пролетел сквозь завесу, и Витяра поймал его, едва не выронив при этом антизакладку.
        - Осторожно! - предупредил Гай. - Кстати, природа этой завесы такая же, как у стенок болота. С одной стороны они проницаемы, а с другой нет. И это даже не магия. Просто здесь уже действуют свои законы…
        Кривоногий Исай вскинул голову, прислушиваясь к звукам в глубине тоннеля. В руках у него как по волшебству возник брандспойт огнемета, а ноги стали сами собой приплясывать. Секач, заметив это, что-то быстро шепнул Белдо, а тот Гаю.
        - К сожалению, нам пора! - сказал Гай, вглядываясь в антизакладку в руке у Витяры. - До скорой встречи!
        Перед тем как уйти, он осветил фонарем свое лицо. За ним поспешили Секач и Исай. Последним исчез Белдо. Он прицокивал языком, и личико у него было сострадающее. Белдо уходил, спеша за островком света от двух фонарей. Витяра чувствовал, что хочет окликнуть его. Схватить Дионисия Тиграновича за запястье и не выпускать - только чтобы не оставаться одному в жуткой трещине с паутиной. Но Белдо уже уносился, легкий, как осенний листик.
        Когда они ушли, Витяра смог хорошенько все обдумать. Ведьмари не сделали ни малейших попыток его схватить и отобрать антизакладку. Более того, они не полезли и в пещеру. Такое ощущение, что появление Витяры не стало для Гая таким уж сюрпризом.
        Глазастик в руке у Витяры сильно нагрелся, став как горячая картошка из костра. Бывают моменты, когда человек начинает соображать быстро, будто кто-то ему подсказывает. Витяра торопливо опустил антизакладку на пол и кинулся к висящему в паутине телу. Пальцами правой руки раздвинув тесную кожу куртки, левой он извлек из кармана круглый предмет, завернутый в тряпку.
        Развернул ткань. В руках у него оказался такой же глазастик, как тот, что лежал сейчас рядом. ШНыр искал проход на двушку через болото! Ну конечно! Вот только почему-то не воспользовался антизакладкой. Может, потому, что ему стало ясно, что до двушки он не доберется? И Гай явно почувствовал сейчас по антизакладке Витяры, что и другой глазастик тут рядом. Потому и сбежал.
        Этот второй глазастик был таким же раскаленным, как и первый. И оба продолжали нагреваться. Ревнивым плодам с двушки, каждый из которых состоял из десятков семян, не нравилось находиться рядом. И они явно придумали вариант, как им рядом НЕ НАХОДИТЬСЯ.
        А главное - что покинуть пещеру самому или хотя бы выкатить наружу один из глазастиков было невозможно. Завеса не пустит. Витяра сел на пол и стиснул ладонями виски.
        - Бот ты буся! - повторял он беспомощно. - Бот ты буся!
        Глава двадцать восьмая. Мутанты пропавшей экспедиции
        Обычно мы старались, чтобы человек, несший динамитные патроны, находился на некотором расстоянии от того, кто нес гремучую ртуть.
        Академик Александр Ферсман
        Вышагнув из ведьмарской двери, Рина ожидала, что окажется в привычном Подземье. Но оказалась в длинном помещении с мощными сводами и облупленными стенами, больше смахивающем на заброшенный тир. Нового здесь было немного - только легкие защитные скафандры, приготовленные для них. Дверь, из которой они появились, была нарисована на стене и имела порядковый номер 008. Родион и Ул переглянулись. Двери, нумерация которых начиналась с нуля, имели особое значение для ведьмарей и охранялись более тщательно. А если уж с двух нулей - так тут вообще!
        - Где мы? - спросила Юля.
        - В нашем опорном пункте между Копытовом и Наумовом! - пояснил Делибаш. - Старый шныровский тоннель под нами. Если срезать путь, то отсюда. Можно еще через форт Секача, там короче, но вы сами не захотели… А проход в тоннели там! - Он кивнул на массивную дверь в углу. Эта была уже без всяких номеров. Просто мощная дверь, как в бомбоубежище.
        - Грязноватый у вас опорный пункт! - попеняла Юля, созерцая ржавые металлические конструкции, которые должны были служить многоэтажными кроватями, но больше смахивали на малярные козлы.
        - Подзапущен, конечно. Построен в шестидесятые годы. Способен выдержать бомбежку атакующими закладками, - терпеливо сказал Делибаш.
        Юля прокрутила на пальце янтарный брелок. «Снаружи-то выдержит, а вот изнутри?»
        - Выглядит так, будто эта бомбежка уже состоялась! - задиристо заявила она.
        Зато Шарманщик чувствовал себя здесь как дома. Нес какую-то чушь, кудахтал, всех поправлял, но тотчас спохватывался и обращался к самому себе:
        - Гений! Ты всем надоел! Выруби звук! - Однако, несмотря на это, звук не вырубал. - Чудное местечко! - тарахтел он. - Стиль лофт! Остатки старой проводки, ржавый насос и чудный новенький электрощит! Надо же! Работает! Секач толковый мужик! А тут у нас что? Компрессор на колесной тележке. Интересно, подшипники живые или ржавчина съела? - Шарманщик грудью навалился на тележку. Тележка со скрежетом сдвинулась и остановилась. - Вопрос закрыт. Тут подшипниками и не пахнет, - сказал Шарманщик.
        Делибаш облачился в скафандр. Его примеру последовали все, кроме Гамова, который считал себя достаточно экипированным, и Шарманщика, который на все имел свой взгляд.
        - И что? Эта штука нас спасет? - спросила Рина.
        Делибаш пожал плечами:
        - Как повезет.
        Редя и Редедя вдвоем провернули запор гермодвери. По тому, какие усилия прилагали эти крепыши, Рина могла предположить, сколько эта дверь весит. Вниз уходила узкая бетонная лестница. Лифт предусмотрен не был, хотя в идущей параллельно шахте имелся подъемник для спуска моторов, баллонов и прочего оборудования. Шарманщик даже отыскал, где этот подъемник включается:
        - Рубильник! По всем нормам каменного века! Два провода напрямую и деревянная колотушка для размыкания сети! Все, отбираю у Секача невидимую медальку обратно! А это что? Огнетушитель? Да тут, кроме этого огнетушителя, и гореть-то нечему!
        Лестница продолжала спускаться, однообразно петляя. Боброк тяжело дышал. Негнущаяся нога не лучший друг ступеней, да и острый наконечник трости не воткнешь в бетон. Изредка встречались металлические двери. Некоторые имели следы сварки. Даже отработанные электроды под ногами валялись.
        - Какой замочек! - умилился Шарманщик, показывая Рине на одну из дверей. - Холодная война! Атомный амбар номер три! Такой и арматурными ножницами не перекусишь - разве что с гидравликой!
        Еще сотня ступеней - и лестница закончилась. Перед ними была еще одна гермодверь. Делибаш уткнулся в карту.
        - Пришли! Дальше - ваши старые шныровские тоннели и всякая аномальщина! - мрачно произнес он.
        - Как-то ты не слишком вдохновлен! - сказал Родион.
        - Моя специализация - небо! А обществом шныров меня наказали за то, что я не прикончил тогда гиел!
        - А кто у вас по Подземьям?
        Делибаш ткнул пальцем в Шарманщика. Тот стащил с себя лыжную шапку и вывернул ее на другую сторону. На шапке у него оказалась круглая эмблема летучей мыши, сидящей на стилизованном черепе. А под шапкой - маленькая бритая голова и круглые уши.
        - Старый диггер и старый дезертир! - представился он. - Как я вообще оказался у Тилля? Его берсерки заблудились в тоннелях, запаниковали и уже прикидывали, кто у них самый толстый и самый вялый, чтобы начинать им потихоньку питаться! И тут, на их счастье, появился я. Ну а дальше - слезы благодарности, угрозы прикончить меня, если я их не выведу, и прочее традиционное поведение. Короче говоря, я завис!
        Редя и Редедя справились с очередной гермодверью. Открылся полукруглый тоннель. Это был тот же тоннель, по которому шел Витяра, но находящийся дальше той точки, где он ухнул вниз. Экспедиция, сильно растянувшись и подсвечивая фонарями, двигалась по тоннелю. Первыми шли Юля, Родион и Делибаш. За ними Редя и Редедя. Прочие где-то посередине, группируясь вокруг Кавалерии. Боброк замыкал и часто останавливался, чтобы отдохнуть.
        Гамов пытался пробиться к Насте, но она всякий раз незаметно уклонялась и присоединялась то к Сухану, то к Родиону, то к Боброку. В такое общество Гамов соваться не решался. Наконец Гамов подстерег ее, когда она затягивала шнурки на ботинке.
        - Почему? Ну скажи, почему? - спросил он шепотом.
        - Топай, вдова! Займи себя чем-нибудь! Я не могу вечно изобретать для тебя занятия! - отрезала Наста.
        Гамов смиренно опустил глазки. Наста готова была поспорить, что он подумал: «А-а, вон оно в чем дело!» Ну и другой вывод: что если женщина разговаривает - значит, она не так уж обижена. Пусть выскажет все, что у нее на душе, и простит. Ну уж нет уж, притворюшка! Тут ты ошибся!
        С Рузей хлопот было не меньше. Он постоянно поскальзывался, оступался, во что-нибудь врезался. Присутствие Насты так на него действовало. Подсознание говорило Рузе, что надо срочно попасть в больницу, чтобы Наста за ним ухаживала и у нее не было бы времени встречаться с Гамовым.
        - Ты же видел, что сюда наступать нельзя! - сказала Наста, когда Рузя в очередной раз обрушился посреди коридора.
        - Как я мог это видеть, когда все тут нормально прошли? Даже Боброк прошел, а он толще меня! - возразил Рузя.
        - Боброк не только толще тебя - он еще и умнее! - сказала Наста с досадой.
        Получив такую отповедь, Рузя изменил тактику - принялся опекать Насту и предлагал ей котлетки из баночки.
        - Я в скафандре вообще-то! - напомнила Наста.
        - Так что тебе теперь - с голоду умирать! Ну давай засунем котлетку под стеклышко! Оно же открывается!
        Когда же Наста сгоряча запустила банкой в стену, Рузя решил, что все дело тут в Гамове, и открыл на него настоящую охоту.
        - Ой! У меня на Гамыча бульон протек! Ой! А я ему на ногу термос уронил! - то и дело восклицал он дрожащим голосом.
        Некоторое время Гамов терпел, а потом предупредил:
        - Если не перестанешь, я тебе врежу!
        - Попробуй только!.. Ну давай, вдова! - сказала Наста, мгновенно вставая на защиту Рузи.
        Гамов притих. Рузя просиял. Его тактика работала.
        Подземье действовало на Шарманщика своеобразно. Старый диггер-дезертир разговаривал сам с собой, пел, хихикал. В его голове явно протекало несколько параллельных мыслительных процессов. Порой он останавливался, всматривался в какую-нибудь трещину и напряженно задумывался.
        - Почему ты не первый идешь, если знаешь Подземье? - поинтересовался у него Сухан.
        Шарманщик достал светодиодный фонарик и прикрепил его на шапочку.
        - Всех Подземий знать нельзя! - сказал он. - Опять же тут больно много умных и харизматичных. Меня будут слушать не раньше, чем кого-нибудь кокнут!
        - А что, кого-то могут кокнуть? - заинтересовался Сухан.
        Шарманщик притворился, что не услышал, таинственно ухмыльнулся и пошел по тоннелю, размахивая лопатой и напевая. На повороте он будто случайно приостановился и придержал Рину за плечо.
        - Притормози! - шепнул он. - Понюхай воздух! Чуешь, чем пахнет?
        - Ничем! Я в скафандре!
        - Вот! - сказал Шарманщик. - Поэтому и не надо быть в скафандре! Облако белое видишь?
        Рина разглядела белую дымку, похожую на пар из прорванной трубы. До облака было еще далеко, только отдельные клочья его сюда доползали.
        - Держи респиратор! - велел Шарманщик. - Тут не какие-то фильтры, как в скафандрах Секача, - тут песок с двушки.
        - Откуда он у вас?
        - Да знаешь ли, достать пока можно!
        Позади Рины и Шарманщика, перегораживающих проход, начали скапливаться остальные. Подошли Сашка, Гамов, Наста, Рузя, Ул и Боброк. Шарманщик тоже раздал им респираторы, хотя и поворчал, что для шныров ему жалко. В респираторах все сразу стали похожи на дружелюбных свинок, а Ул, которому достался противогаз устаревшего образца с длинной трубкой - так даже и на слоника. Фигуры, идущие впереди, скрылись в белой дымке.
        - А теперь бегите вперед и разнимайте! - велел Шарманщик.
        - Кого? - спросил Гамов. - Разве кто-то дерется?
        - Скоро будут! Шныры держат шныров, а мы своих… - И Шарманщик метнулся вперед.
        Когда Сашка, добежав, нырнул в туман, там уже шла настоящая свалка. Родион вцепился в Делибаша. Сухан наседал на Редедю. Редедя пятился, готовый пустить в ход варяжскую секиру. Рядом с ним вырос Ул со шнеппером.
        - Куда перехватил секиру всей рукой?! Расслабь пальцы! - велел он грозно.
        Редедя, разумеется, не только не расслабил пальцы, но и перехватил секиру так, чтобы рубануть Ула от всей души. В последнюю секунду Сашка сшиб с ног Ула, а Шарманщик, ударив Редедю по запястью ручкой саперки, вышиб у него секиру.
        Вокруг них сгрудились остальные. Боброк, навалившись грузно, как медведь, сидел на спине у Реди, держал его и монотонно повторил ему в ухо: «Да не дергайся, дурак! Уж если я дохромал, то не отпущу!» Гамов с Рузей растаскивали Родиона и Делибаша. В руке у Родиона уже сверкал нож. Делибаш вцепился ему в запястье левой рукой. Правой же пытался дотянуться до своего арбалета.
        Рина попробовала разнять их. Куда там! Силы были явно не равны. Кто-то сзади рванул ее за ногу, и она покатилась по полу. В шаге от нее Сашка барахтался с Улом, старавшимся боднуть его чугунным лбом. Решение пришло мгновенно. Рина отдернула рукав, коснулась гепардом земли и изо всех сил стала транслировать дружелюбные мысли, что было совсем не просто, учитывая, что каждую секунду кто-нибудь норовил наступить ей на пальцы. Тогда вместо дружелюбия из Рины начинала лезть вредность, и дерущиеся шныры и берсерки, находящиеся в ней в одном эмоциональном коконе, начинали смешно повизгивать, как две сцепившиеся в гримерке модели.
        Рина зажмурилась и изо всех сил взяла себя в руки.
        «Я не буду психовать! Все! Решено! Больше меня никто не выведет!» - пообещала она себе - и тотчас укусила за палец вцепившегося в нее Гамова, с которого кто-то сорвал респиратор, так что он тоже успел надышаться.
        Наконец стараниями Рины, Боброка, Шарманщика и Кавалерии всех удалось растащить и вытащить. Опасный участок остался позади.
        - Уф! Тут стены, как живые губки! Простейшие такие жители болота, - сказал Шарманщик. - А этот туман… он как их дыхание! Когда человек один, они через туман посылают ему мысль: «Присядь, ты смертельно устал!» И если человек садится, он уже не встает.
        - А если не один?
        - Когда народу много, они раздувают подозрительность. Мол, зачем ты сунул руку в карман? Думаешь, я не знаю, почему ты так на меня посмотрел? И пошло-поехало!
        То ли респираторы не пропускали так сильно испарений болота, то ли после драки произошла разрядка, но отношения между ведьмарями и шнырами стали менее враждебными. Лишь Родион и Делибаш косились друг на друга как заклятые враги, и Ул с Юлей оставались хмурыми. Ул из-за ребенка, в котором была личинка, а Юля - потому что ненавидела ведьмарей всегда и под любым соусом. Живых и мертвых, хороших и плохих.
        Откуда-то взялся Фомка, потерявшийся, когда Рина надевала скафандр. Подлетел и зарабаранил по защитному стеклу.
        - Сними уж, раз народ требует! - сказал Шарманщик.
        Рина отщелкнула стекло.
        Фомка забрался ей в волосы, листья же свои прижал к ее рту и носу.
        - Гм… Респиратор - экономвариант! - одобрил Шарманщик. - А что, мне нравится! Как все закончится, оторвешь мне пару листиков на развод?
        Летающий кустик угрожающе затряс корнями.
        - Осторожно… Он, кажется, понял, о чем ты! - предостерегла Рина.
        - У моей мамы кот тоже мои мысли ловит. Я еще по лестнице поднимаюсь, а он уже под диван прячется. Я наперед знаю его идеи про мои ботинки, а он наперед знает все, что я об этом думаю!
        Из рюкзака у Рузи выбрался дракончик и полетел впереди. Чешуя его блестела, когда на нее падали лучи фонарей. Временами он садился Рине на плечо. Кожистый гребень на нижней челюсти важно подрагивал, как борода капризного испанского гранда.
        Редя и Редедя, казавшиеся поначалу истуканами, постепенно прониклись к Боброку. Произошло это после того, как Боброк заломал Редю, что тому неожиданно понравилось, потому что мощного Редю заломать было непросто. Да и вообще у Реди, Редеди и Боброка оказалось немалого общего - военное прошлое, схожие взгляды на жизнь и… хм… ну, скажем так, местами доброе сердце, скрытое в бетоне грубой плоти.
        На Боброка Редя и Редедя посматривали с уважением. Костыль и трость этому уважению ничуть не мешали. Из самого течения жизни они уже усвоили, что у любого мощного дядьки, битого жизнью и имеющего спортивное прошлое, всегда куча травм. Вспомнить только, как вылезают из автобуса венды, приехавшие на очередной дружеский мордобой с пнуйцами. Охают, жалуются на колени, на локти, на суставы. У этого рука на веревочке, у этого нога отбита, у этого ступня сломана. Но вышли на ринг, собрали себя в кучку, «ос!» - «ос!» - и понеслось. Только новые кости трещат и новые руки отрываются.
        А вот к Родиону у Реди и Редеди интереса не было, да и Родион на них никак не реагировал. У Родиона вообще с мужчинами дружить не получалось. Он когда видел какого-то мужика, всегда прикидывал, смог бы он его вырубить и за сколько секунд. И только потом, в случае положительного ответа, начинал если не дружить с мужиком, то хотя бы его терпеть. Ну и мужики, в свою очередь, реагировали на Родиона задиристо. И вообще мужчине - у женщин тут как-то иначе все работает - всегда сложно понять и поверить, что он не самый умный. Всегда мы себя настолько умнее других считаем, что прокалываемся в простейших ситуациях. Нам кажется, что если какой-то другой человек не очень умный, то он не поймет, что его презирают, или отодвигают его на второй план, или на него махнули рукой. А потом оказывается, что нет - почувствовал и понял.
        Реде и Редеде оказалось всего-то по двадцать восемь лет. Просто мрачные лица и грузные фигуры делали их старше. В целом же, несмотря на шкафоподобную внешность, Редя и Редедя были те еще нелепки.
        - В женском коллективе работать… того… ужас, брат! Я после армейки ждал: ну, щас понесется жизнь! Устроился в фирму одну, кондитеркой оптом торговали. И одни женщины в отделе! Ну, мечтаю, сейчас одни в меня влюбятся, другие будут кормить тортиками, третьи станут мне мамами! Это же так нереально круто! И что бы вы думали: меня там просто заклевали! - басом жаловался Редедя.
        Редя хрюкнул под респиратором. Похоже, он слышал эту историю не в первый раз.
        - Нет, поодиночке женщины нормально меня воспринимают… Я, того… не кусаюсь, в салат лицом не падаю, но когда женщин много, а ты один, тут… жесть! Самое безопасное - задвинуться в самый дальний угол, закрыться монитором и не выглядывать. Больше ничего не прокатит! А они тебя дразнят, придираются. Даже рот открывать нельзя, потому что тебя все равно не так поймут.
        - Почему это? - спросил Редя, подыгрывая приятелю.
        - Да вот! - буркнул Редедя. - Я подарил одной там чашку. Думаю: вот у этой, кажись, своей чашки нет, вечно она мою крадет - ну, взял и подарил! Даже Восьмого марта не дождался! Что тут началось! Они и в чашку заглядывали, и под чашку, и значки на чашке нашли какие-то японские и стали их через телефон переводить. Чуть нас не поженили - а все из-за чашки! Ну их всех в баню!.. Короче, бросил я кондитерку и подался в берсерки! Друган меня позвал!.. Я говорю: все, Паша! Мне надо выпустить пар! Друган дал мне кувалду, пошли мы в дом один под снос, и целый день я там кувалдой все громил!
        Боброк так расхохотался, что даже забыл, что у него не гнется нога, но вдруг перестал хохотать и посмотрел на Редедю. Тот сразу поднапрягся.
        - Тут вот какая штука, - сказал Боброк. - Парни вы хорошие, да только напрасно вас к берсеркам занесло. Теперь уж толку не будет.
        - Почему? - становясь мрачным, сказал Редядя.
        - Книжка хорошая есть, не помню, кто написал. Там, короче, лейтенант Красной армии, любящий Родину, попадает в плен и в немецкий лагерь. Он начинает планировать побег с еще одним парнем. Но их переводят в более строгий лагерь. Побег все откладывается, кормят плохо, вокруг все умирают. А это сильные такие мужики, молодые, сердитые, вроде вас, жить хотят. И вот как-то незаметно они становятся вначале капо - это такие сотрудники внутренней охраны, из самих заключенных, которые ходят с палками и следят за порядком, - а потом и полицаями. И все это как-то незаметно, маленькими толчками. Те парни постоянно обманывают себя, что вот, это мы делаем из-за пайка и никому особенно не вредим. А в полицаи идем потому, что у нас будет свободный выход из лагеря… Тут-то мы и рванем. Но оружия им не дают, да еще по разным отрядам разводят, к более опытным полицаям. Те их заставляют принять участие в расстреле - и, собственно, уже все. Они уже просто полицаи.
        - И че? Ну, понятное дело… война тогда была! А мы че? - задиристо сказал Редя.
        Редедя кивнул. Оба они уже не любили Боброка. Боброк, выругавшись, сердито отвернулся от них.

* * *
        Родион и Юля двигались впереди. Юля была нахохленная, недовольная. Она только что осмотрела все места, где, по ее начальным предположениям, мог оказаться Витяра, однако ни Витяры, ни следов его не обнаружила. Это сбивало ее с толку. Неужели даже сюда не дошел? И что теперь? Идти в обратном направлении, в сторону ШНыра, и проверять все возможные тоннели?
        Именно Юля первой увидела тот ход. Остановилась и принялась светить фонарем.
        - Заложенная арка! - сказала она. - Там тоннель!
        Делибаш сверился по карте. Никаких ответвлений в этом месте не отображалось. Сверили две карты. На шныровской ответвление все-таки имелось, но изображенное очень приблизительно. Теперь на карту смотрели уже трое: Делибаш, Юля и Родион. Делибаш склонен был верить более точной карте Секача.
        - Нет прохода, - сказал он.
        - Как нет? Вот на карте еще один тоннель, - возразил Родион.
        - Но он ниже! А перехода к нему нет.
        - Не может быть. Они почти идеально пересекаются! Странновато не иметь здесь перехода! - заявил Родион.
        - А карта?
        - Топают по тоннелям, а не по карте.
        Обратились за советом к Шарманщику. Тот забубнил, что, пока кто-то не погибнет, его все равно никто слушать не будет, поэтому он предпочтет помолчать.
        - А какое повиновение тебе нужно? - спросил Делибаш.
        Шарманщик горделиво приосанился:
        - Абсолютное и глобальное, граничащее с полным пресмыканием! И чтоб мне все говорили, что я самый красивый и самый умный! И чтобы вот она… - он ткнул пальцем в Рину, - поцеловала меня в щечку! Нет, респиратор снимать не надо!
        - Ясно, - сказал Родион. - Ну что, Ул! Ломай!
        Ул вскинул двуствольный шнеппер, попросил всех посторониться и всадил в кладку сразу два пнуфа. Кладка обрушилась. Открылось начало узкой каменной лестницы. Шарманщик стянул с носа шарф, которым он успел обмотаться, и принюхался.
        - Я первым не пойду! Там нас ждет что-то плохое, - заявил он.
        - Откуда ты знаешь?
        - Я чую. У меня начинаются больные фантазии! А это плохой знак!
        - Боишься?
        - Ну и боюсь.
        - А у меня вот никаких фантазий нет! - сказал Редедя.
        - Это потому, что у тебя нет и воображения! - парировал Шарманщик.
        Родион молча протиснулся в проход и, подсвечивая фонарем, стал спускаться. Редя приготовил булаву, Редедя - варяжскую секиру. За ними с арбалетом в руках крался Гамов. Потом спохватился, что с арбалетом надо идти впереди, а не прятаться за спинами, и, оглянувшись на Насту, обогнал Родиона.
        Глава двадцать девятая. «Прости бедя!»
        Кажется, я понимаю, почему люди так любят некоторые песни. В них озвучиваются самые простые вещи. Что ты кому-то нужен. Что все будет хорошо, что ты не одинок и унывать не надо. Что о тебе постоянно думают, что тебя будут любить всю жизнь, и в старости с каждым днем все сильнее. Что существуют настоящая любовь, покой, счастье. И ты прекрасно понимаешь, что песня может и ошибаться, но все равно слушаешь, слушаешь… Почему, интересно, люди не говорят этих слов друг другу часто и в быту? Они же очень простые. Даже попугая обучить можно.
        Из дневника невернувшегося шныра
        Рина, как и прежде, держалась поближе к Шарманщику. Только теперь с ними рядом шел еще Сашка. Дракончик метался от Рины к Рузе и от Рузи к Насте, изредка выдыхая пламя. В узком проходе с застоявшимся воздухом цвет пламени постоянно менялся.
        Шарманщику это не нравилось, и он многозначительно поглядывал на Рину. Неожиданно спереди послышался крик. Сашка вскинул руку с фонарем почти к потолку, чтобы не мешали идущие впереди фигуры. Луч света выхватил два пятна. Лица. Одно изуродованное, смятое - лицо Редеди. Другое - белая, мукой припудренная маска. В следующий миг в луч фонаря попал Гамов. Он пятился, отступая. Одна рука у него висела как плеть. В другой был разряженный арбалет.
        Сухан оттолкнул Сашку плечом и кинулся вперед. Но раньше Сухана каким-то образом успел Боброк. Что-то углядев перед собой, он сделал костылем сметающее движение, затем двойной укол и закончил все ударом трости сверху вниз. Кто-то упал, закопошился. Ул с саперкой, Шарманщик со своей жуткой лопатой, Родион, Сухан сомкнулись над упавшим - и все было кончено. Когда лучи фонарей перестали беспорядочно прыгать, Родион осветил два неподвижных тела. Первым было тело Редеди. Вторым - тело жуткого существа, похожего на зомби. На нем были обрывки скафандра. Редедю это иссохшее существо прикончило в один миг и голыми руками.
        - Наши потери - один берсерк. Их потери - один зомби… - сказал Шарманщик. Слово «их» он произнес так, словно существовала некая третья подземная сила, о присутствии которой он всегда знал.
        - Откуда он взялся? Ну-ка рассказывай все, что знаешь! - Тем же костылем, которым он прикончил зомби, Боброк ловко подцепил Шарманщика за шею и подтянул к себе.
        - А что тут рассказывать? Зомби - они и в Африке зомби. В Подземьях они двух типов. Первые - слизью такие покрытые, с огромными глазами, маленькие. Волосы у них шевелятся, как змеи… А вторые - вроде этого. Классические такие зомби. Просто бродят, просто жрут. Мутанты пропавшей экспедиции! - сказал Шарманщик, спокойно отводя костыль ручкой лопаты.
        - Сюда уже были экспедиции? - спросила Кавалерия.
        - Само собой! Куда ж без этого? - ответил Шарманщик. - Последняя - около года назад. Практически никто не вернулся.
        - Практически? Значит, кто-то все же вернулся?
        - Я вернулся. И Исай. С тех пор он не расстается с огнеметом даже ночью. А до этого поспокойнее был.
        - И сколько в экспедиции было участников?
        - Около двадцати. Да и до этого тоже пропадали штрафники.
        Боброк переглянулся с Суханом:
        - А в экспедиции все были берсерки?
        - Нет, были и боевые ведьмы.
        - Ты не представляешь, насколько меня успокоил! Два десятка зомби, среди которых есть и ведьмы, - сказала Кавалерия.
        Маленький Француз разглядывал погибшего зомби дольше других. Сидел рядом с ним на корточках и качал головой.
        - Этого парня я знал. Неплохо стрелял! - произнес он. Маленький Француз всех людей оценивал только с точки зрения того, как те стреляют и как быстро достают оружие.
        Рядом послышался стон. Гамов нянчил повисшую руку.
        - Я так и не понял, откуда он взялся. Из ниши в стене кинулся! И сразу боль в руке! - сказал он срывающимся голосом.
        Шарманщик схватил Гамова за плечо и развернул к себе.
        - Укусил или сломал? - спросил он быстро.
        - Укусил.
        - До крови?
        - Да. А что, плохо?
        - Да нет, ничего… Обработать только надо! Пару уколов! - сказал Шарманщик, отпуская Гамова.
        Шарманщик переместился к Делибашу, у которого была аптечка, и, подсвечивая себе фонарем, стал что-то искать в ней. Наста и Рузя стояли рядом. Шарманщик разбил ампулу, набрал в шприц ее содержимое. Гамов, морщась от боли, наблюдал, как он, щелкая ногтем, убирает из шприца пузырьки воздуха.
        Шарманщик избавился от последнего пузырька, ободряюще улыбнулся Гамову и, когда тот отвернулся, тихо шепнул Делибашу:
        - Когда я подойду - застрели его!
        Наста тоже это услышала. А вот Делибаш вроде бы и нет. Он моргнул и тщательно стал складывать аптечку. Одновременно Наста отметила, как он глазами отследил положение своего арбалета.
        - Родион! Держи его! И Шарманщика тоже! Они хотят убить Гамова! - закричала она, неожиданно прыгая на Делибаша сбоку и сшибая его с ног.
        Родион поспешил на помощь и подмял Делибаша. Одновременно Боброк сгреб Шарманщика.
        - Идиот! - прохрипел Шарманщик, барахтаясь на земле. - Через несколько минут он всех нас перекусает! Посмотрите на него!
        Все уставились на Гамова. Принц красоты покачивался. Казалось, он сам не понимает, что с ним творится. Он то улыбался, то хватался за стены, то начинал непонятно двигать пальцами.
        В руке у Маленького Француза мгновенно возник арбалет. С ним рядом встали Сашка и Ул. Гамов посмотрел на свой разодранный рукав. Мышцы лица у него непонятно подергивались.
        - Все так плохо? Я стану как тот тип, что меня укусил? - спросил он.
        - Да, - подтвердил Шарманщик.
        Боброк отпустил его. Шарманщик поднялся и сердито стал отряхивать одежду. Несколько секунд Гамов молчал. Потом хрипло выговорил:
        - Вот оно как… И, главное, бестолково как-то все. Я не был к этому готов. Прощай, Наста! Я тебя любил как мог, а мог как-то слабо и плохо. Ну да что об этом…
        С минуту Гамов покачивался, держась за стену, потом сильно вздрогнул, посмотрел на Насту пустыми глазами, заурчал - и вдруг двинулся прямо на нее. Наста сделала было шаг ему навстречу, но между ней и Гамовым вырос Сухан. Гамов отшвырнул его в сторону с такой легкостью, словно тот был манекеном. Оказавшись рядом с Настой, схватил ее, потянул к себе, чтобы укусить, но, опомнившись, разжал руки и застыл. Шарманщик замахнулся на него лопатой. Гамов резко повернулся, вырвал у Шарманщика лопату и перекусил. Хотел кинуться на Шарманщика, но не кинулся. Отбросил обломки лопаты, повернулся и медленно поплелся во тьму. Наста заплакала. Она смотрела вслед Гамову, а тот все уходил во тьму из круга, очерченного фонарями.
        Шарманщик поднял с земли обломки лопаты. Маленький Француз тщательно прицелился Гамову в спину. Шарманщик остановил его.
        - Не надо! - сказал он.
        - Он зомби.
        Шарманщик цокнул языком:
        - Так-то оно так, но он не тронул Насту и меня. Будь он до конца зомби, он бы нас не пощадил. Зомби все равно, кого пожирать. А так он, конечно, зомби, но не до конца. С отдельными человеческими проблесками.
        Насту он держал за руку, чтобы она не кинулась за Гамовым. А сам уже незаметно кивнул Сашке и Улу, чтобы они его сменили. Пусть шныры сами держат свою шнырку. А то, если Наста сейчас на него набросится, ситуация возникнет глупая. Старый дезертир просчитывал все варианты.
        - Да, чудо былиин, угораздило парня полезть первым… Если ты в небе первый, так не факт же, что и под землей, - сказал себе под нос Ул.
        Наста рвалась из рук у Сашки и Ула.
        - Да что ты плачешь? - сказал Ул. - Он жив-здоров, твой Гамов! Ну, стал зомбаком - и стал. А мы еще не факт что будем живы и здоровы часика так через два! Редедя-то вот с концами погиб, а парень-то был неплохой… А у Гамова твоего теперь чудесные зубы! Видел, как он перегрыз лопату!
        Наста зарыдала еще громче.
        - Давай ты больше не будешь ее утешать, - сказала Кавалерия Улу и прижала Насту к себе.
        - Гамов будет несчастным, - выговорила Наста.
        - Пять баллов! - сказала Кавалерия. - Почему это он будет несчастным? С чьей точки зрения? С твоей? Но, с твоей точки зрения, и дятел несчастен, потому что целый день долбит башкой о дерево. Напротив, он вполне себе счастлив.
        - Неправда!
        - Правда. Зомби практически вечны. Ты постареешь, а он нет! Не чувствует холода, видит в темноте… К тому же он не до конца зомби! Мог вцепиться в тебя зубами, но не сделал этого. Значит, что-то все же помнит. Разрушение личности остановилось. Возможно, потому, что он имел когда-то дело с закладками или был на двушке. Давай рассуждать логично! Нехорошо так говорить, но Гамов все ухудшался и рано или поздно оказался бы в болоте. А чем в болоте, лучше уж тогда зомбачком быть! Никаких у тебя печалей - бродишь по тоннелям, думаешь о жизни. А когда-нибудь, может, исцелится. Ну мало ли… Выработается у него иммунитет, раз с самого начала уже он как-то сопротивлялся.
        Наста зарыдала еще громче.
        - Вы тоже, чудо былиин, как-то плохо ее утешаете! - сказал Ул. - Короче, тут дело такое, Наста. Если ты сейчас вытащишь его на поверхность, он тебе спасибо не скажет.
        - Я спасу его! Найду закладку и спасу! - горячо воскликнула Наста.
        Кавалерия сдвинула брови. Она не любила говорить просто утешительные слова, лишенные какого-либо смысла. А тут и так наговорила их слишком много.
        - Не исключено, что все действительно так и будет, - сказала она. - Хотя тут закладка не только спасти его должна, но и как человека изменить. А я не уверена, возможно ли это, особенно если сам человек не делал в эту сторону никаких шевелений… А теперь идем! Надо найти Витяру!
        - И где Витяра? - сквозь слезы спросила Наста.
        - Где-то там, где и твой ведьмарик! - сказала Юля, кивая вниз.
        Они стали спускаться. Подземья были источены ходами как кусок большого голландского сыра. В одном месте им попался топорик, в другом - разодранный и наизнанку вывернутый рюкзак. Похоже, новые друзья Гамова бывали здесь довольно часто.

* * *
        Витяра сидел в тесной скальной нише и ощущал себя чем-то вроде гнома, замурованного внутри коренного зуба громадного горного тролля. Глазастики продолжали раскаляться. Кое-как, дуя на обожженные пальцы, Витяра раскатал их по разным концам пещеры. Легче не стало. Зеленые шары продолжали надуваться, как два сердитых ежа. Темные семена выступали из липкой слизи, становились все отчетливее.
        - Бот так бела! Бот так бела! - забормотал Витяра и забегал, дергая себя за мочки ушей с такой яростью, словно это они были во всем виноваты.
        Он не знал, сколько у него времени, и понятия не имел, что будет. Покачивался запутавшийся в паутине шныр. Изредка Витяра подскакивал к закладкам и смотрел на них. Каждый из глазастиков был уже размером с футбольный мяч. Грозная сила созревала в них. Теперь даже если бы завеса и исчезла, Витяра не сумел бы растащить глазастиков далеко друг от друга.
        Не в силах больше выносить сумасшедшего ожидания, Витяра сел и стиснул руками виски. Вскочил. Опять сел. Опять стиснул виски. Закрыл глаза и стал просить у двушки прощения за свою глупость.
        - Прости бедя! Прости бедя! - повторял он.
        Он загадал, что если успеет произнести «Прости бедя!» десять раз, то все как-нибудь обойдется. Конечно, не самый лучший план, но все-таки лучше, чем никакого.
        Повторив «Прости бедя!» в десятый раз и примерно столько же раз обозвав себя дураком, Витяра для верности собрался повторить ту же в мысль в одиннадцатый раз, как вдруг в него ударил луч фонаря и кто-то голосом Кавалерии произнес:
        - Ну вот! Что и требовалось доказать! Он тут сидит!
        Открыв глаза, Витяра вначале был ослеплен множеством фонарей, а затем увидел серебристых призраков в скафандрах. По голосам узнал Сашку, Юлю, Рину. Были тут и другие, незнакомые.
        Витяра вскочил.
        - Просто-давсего я тут! Сюда дельзя! - крикнул он, кидаясь на защиту, чтобы они увидели, что выйти отсюда невозможно. - Бегите! Сейчас рвадет!
        - Что?
        - Рвадет! - безнадежно повторил Витяра и руками показал, как именно «рванет». Получилось впечатляюще, так как он, стараясь, растопырил пальцы.
        Фомка, носившийся над головой у Рины, вплыл в пещеру и завис над одним из глазастиков. Он касался его корнями и широкими листьями делал неторопливые движения, словно успокаивал. Со стороны казалось, будто он обмахивает его веером. Глазастик немного сдулся. Фомка тотчас устремился к другому глазастику и успокоил его тоже. Но, пока он его успокаивал, первый глазастик успел раздуться сильнее прежнего. Фомка снова подгреб к нему и завис, зачерпывая листьями воздух, как лодка веслами.
        Пока что это помогало, но уже было ясно, что ненадолго. Рина угадывала это по движениям своего растения, которые становились все хаотичнее. Временами Фомка подрагивал корнями, точно говорил: «Ну вот! Я их успокаиваю, а они все такие же психи!»
        - Бщас рбанет! Бегибе! - беспомощно повторил Витяра, и это слово странно наложилось сразу на два: «Бегите!» и «Погибель!» И оба слова были в точку.
        Сухан провел рукой сверху вниз. Открылась алая прорезь.
        - Быстро! Держимся за меня и друг за друга! - приказал он и по одному стал втаскивать в прорезь всех, кто был с ним рядом.
        На миг прорезь открылась рядом с Витярой, внутри защиты. Длинная тощая рука ухватила Витяру за ворот и втащила его внутрь. Последним в прорезь, неуклюже хлопая листьями, как взлетающая курица, скользнул Фомка. Спустя еще мгновение в пещере что-то яростно полыхнуло. Вздрогнула от сильного удара земля. Семена глазастиков, раздирая скалы, понеслись подальше друг от друга, чтобы заложить где-то еще ростки своей угрюмой и одиночной жизни. Но все же главный удар пришелся на стенку мира. Ослабленная корнями, она треснула, и образовалась огромная пробоина.
        Глава тридцатая. Перед стаей товарищей торжественно клянусь
        - Маркиз, простите мое любопытство: а вы умеете плавать? - спросил барон де Лбуш, показываясь на поверхности. Свой верный зонт он так и не выпустил и теперь пытался открыть его, чтобы плыть на нем.
        - Разумеется, нет, - а почему вы спросили? - сплевывая воду, поинтересовался маркиз дю Грац.
        - Да просто мы уже полчаса как потерпели кораблекрушение.
        «Истории маркиза дю Граца»
        Изнанка мира была местом своеобразным. Рине чудилось, что она пробирается за пыльными кулисами районного дома культуры. Путается в тяжелых складках. Гремит и грохочет сцена. Рядом она чувствовала Сашку и его вцепившуюся в нее руку, но вообще-то тесно не было. Она попыталась освободиться от руки Сашки, чтобы посмотреть, что там дальше, но он вцепился и не отпускал. Рина даже разозлилась на него.
        За кулисами мира что-то громыхнуло, будто взыграл на ветру громадный лист кровельного железа. Кулиса дважды подсветилась со стороны сцены, надулась и опала. Немного погодя Рина почувствовала, что ее тащат наружу сквозь прорезь в кулисе. Она не сразу узнала место, где оказалась. Под ногами - обломки скал. Лучи фонарей упирались в оплавленные стены. И повсюду двигающиеся фигуры в белых скафандрах.
        - Проверяем: все на месте? Все вышли? - обеспокоенно спросил Сухан.
        Стали считать.
        - А Редя где? - подал голос Делибаш.
        Реди не было.
        - Наверное, разжал руку! Я же сказал: держимся друг за друга! Для магии мы должны быть как одно целое! - с досадой произнес Сухан.
        Рина похолодела. Она вспомнила, как сама пыталась вырваться у Сашки.
        - Ты сказал это недостаточно определенно! - заявила она Сухану. - Ты можешь вернуться за Редей?
        - Куда? Ты хоть представляешь, что такое изнанка мира?!
        - То есть по изнанке мира будет вечно путешествовать берсерк с топором?
        - С булавой, - поправил Сухан. - Секира была у Редеди. Да, будет, потому что моего дара делать прорези у него нет. Временами его будет выбрасывать в случайных местах, где в кулисе мира есть трещины, а секунд через десять затягивать обратно.
        Рина представила, как где-нибудь в супермаркете из трещины в кулисе мира вылетает очень голодный берсерк с булавой, лихорадочно хватает первые попавшиеся продукты - и тотчас его затягивает обратно в прорезь.
        - Но ты сможешь его найти? - спросила Рина.
        - Сомневаюсь. Шансы примерно такие же, как если я выпущу в случайном месте Мирового океана малька, а ты, не зная об этом, в другом каком-то месте Мирового океана поймаешь этого малька стаканчиком.
        Сашка, светя фонарем, сделал десяток шагов в сторону, туда, где над полом висел белый туман, похожий на асбестовое крошево. Стены продолжали мелко дрожать. Сашка осторожно снял шлем, стянул респиратор - и задохнулся от вони. Луч фонаря уткнулся вначале в своды пещеры, а потом осветил пробоину. Пробоина была не в полу, не в стене - она повисла в пространстве, вообще ни к чему не привязанная. Точно кто-то с закрытыми глазами прорезал дыру в картине, ничуть не смущаясь тем, где эта дыра окажется - в море ли, в небе ли или на фоне леса.
        В пробоину со свистом врывался воздух. Что-то подвывало и хлюпало. Одновременно с этим по краям пробоины постепенно начинала сочиться какая-то слизь, похожая на кисель. В киселе вяло барахтались жирные медузы. Они пока не адаптировались к новому миру, давление в котором было меньше, чем в болоте, и их корежило, выворачивая наизнанку. Однако смертоносности своей медузы не утратили. Сашка, случайно коснувшийся ногой одной медузы, был затоплен жуткими и бредовыми желаниями. Ему дико захотелось опуститься на четвереньки и жадно, до самозабвения, глотать этот скользкий кисель. И он бы это сделал, не схвати Рина его за ворот и не надень ему на лицо респиратор. Правда, сейчас он помогал не слишком.
        Услышав рядом шаги, Рина рассеянно посветила в ту сторону фонарем. Увидела серебристые фигуры в скафандрах и успела даже подумать, что это Ул, Родион и Делибаш. Но тут же узнала единственную фигуру в середине, на которой скафандра не было.
        Гай шагал гибко и легко, как на прогулке. За ним двигался Исай. В корявых руках Исай нежно баюкал брандспойт огнемета. Напрямую из брандспойта не целился, но было заметно, что это ему не так уж и нужно. Ноги его не приплясывали пока, стояли твердо. Рина подумала, что ноги и руки у этого типа явно от разных людей и вообще он сильно напоминает шимпанзе.
        Секач и Белдо замыкали.
        - Дионисий Тигранович! Освещение, пожалуйста, в зал! - попросил Гай.
        Белдо щелкнул пальчиками. Вспыхнувший свет был неровным, зеленоватым, слабеньким, а вот тени почему-то отбрасывал резчайшие.
        - Это, собственно, все, что возможно в этих обстоятельствах, - сказал Белдо, извиняясь.
        Гай отмахнулся, показывая, что лично ему свет не нужен - он для других старается.
        - И как вам взрыв? - спросил Гай. - Впечатляет? Дионисий Тигранович, как называется защитный купол, который вы возвели?
        - Он называется «домик»! - сказал Белдо застенчиво. - От детского «Мы в домике!». Прячешься под одеялом - и все беды мира тебе не страшны. Но я потратил много псиоса. Это очень дорогая магия.
        Гай его уже не слушал и внимания на него не обращал. Он подошел к тому, что недавно было пещерой, и уставился на озерцо, быстро наполняющееся слизью. Изредка из пробоины выпадали медузы. Тяжело шлепались, ворочались.
        - Не слишком быстро пока! - сказал Гай. - Видите ли, сейчас слизь наполняет Межмирье. Оттого и этот вой. Межмирье дряблое, и в него засасывает воздух из нашего мира… Но и в болоте уже где-то есть трещинка… Как хлещет, как хлещет! - Гай находился в превосходном настроении и искрил юмором. Правда, от юмора его попахивало палеными проводами. - А, кого я вижу! Ул, чудо былиин! А что же ты без ребенка? Как же я тебе теперь помогу?
        Это было все, что Гай успел произнести. Ул, обычно спокойный, превратился в выпущенное из пушки каменное ядро. Сбил с ног Секача, плечом протаранил Исая и, зная, что кабан защитит Гая, метнул саперку в Дионисия Тиграновича. Саперка рассекла воздух, однако у самого носа Белдо, встретив неведомую преграду, вильнула и снесла Маленькому Французу арбалет вместе с несколькими пальцами его руки. И произошло этот вовремя, потому что арбалет Француза уже вскидывался для выстрела. Маленький Француз завыл, нянча изуродованную руку.
        Увидев, что произошло, Ул на миг застыл, Дионисий Тигранович же охотно объяснил ему:
        - Чук-чук! А я не только в «домике»! Я еще окольцевался! Любая атака на меня переводится на того, кто стоит ко мне ближе всех!
        А бой уже кипел.
        Родион и Делибаш кинулись один на другого в тот же миг, как Ул метнул саперку в Белдо. И было странно, что они отыскали друг друга в толпе, потому что всего секунду назад ни Делибаш не смотрел на Родиона, ни Родион на Делибаша. Родион мешал Делибашу вскинуть арбалет. Тот не менее тщательно страховал ту руку Родиона, в которой, он чувствовал, сейчас окажется нож. Родион попытался врезать Делибашу справа. Делибаш резко встретил его левой. Родион уклонился, но запоздало - скулу смазало тупой болью, и вдруг что-то потекло и защипало глаз.
        «А, рассечение… Ерунда…» - подумал Родион. Все же его повело, и, чтобы не пропускать новых ударов, он повис на Делибаше. Тот, в свою очередь, вцепился в него, и началась борьба, практически на равных, потому что ни Делибаш не уступал Родиону, ни Родион Делибашу.
        Исай с Секачом смогли опрокинуть Боброка, вышибив у него опасный костыль. И теперь Боброк беспомощно, как перевернутый жук, барахтался на полу, залипая в слизи. Рядом с ним корчились, выворачиваясь наизнанку, выброшенные из болота медузы. На Секача набросился Сухан. Не имея возможности в тесноте взмахнуть своим главным оружием - палицей, - он попытался ударить его локтем в голову. Локоть пронесся вхолостую. Секач встретил его несколькими смазанными ударами, и оба тоже покатились по земле.
        Шарманщик, едва началась заваруха, поступил как опытный наемник, не уверенный в исходе боя. Застонал, рухнул на землю и притворился раненым. При этом хоть он и лежал весьма живописно, прижатые к груди колени были готовы к пинку, а правая рука лежала на припрятанной под левым плечом рукояти саперки Ула, которой он вовремя завладел. Так что в случае необходимости Шарманщик готов был ожить и дальше действовать по обстоятельствам.
        Рузя поступил примерно так же, как опытный дезертир Шарманщик, только раненым не притворялся и оружия не запасал. В первые же секунды боя он подмял под себя Насту, накрыв ее своим телом. Он опасался, что Наста со свойственной ей горячностью полезет геройствовать и ее быстренько убьют. Наста барахталась под тушкой Рузи, шипела и проклинала его, однако Рузя брал весом. Ему даже особенно не требовалось держать Насту - он просто наваливался на нее, как огромный матрас. Насту переклинивало от гнева, что какой-то Рузя, которого она считала тюфяком, ее держит, а она ничего не может с этим поделать.
        - А ну отпустил меня! Я тебя ненавижу! - шипела Наста, ухитряясь кулаком влепить Рузе сбоку по ребрам.
        - А я тебя люблю! Когда-нибудь ты будешь моей женой! - отозвался Рузя, от боли этого удара набравшийся храбрости.
        - А мне по фигу! Я тебя ненавижу!
        - А я тебя люблю! - хрипел Рузя, пытаясь придержать ее руку.
        - А я тебя - нет! - Наста ухитрилась боднуть его лбом. Удар шлемом пришелся в шлем.
        - А я тебя - да! - сказал Рузя самозабвенно, слушая в ушах отдающийся гул.
        Наста попыталась столкнуть Рузю коленями, но он был тяжелый. Она вовремя поняла это и стала колотить его ботинками по ногам. На глазах у горе-жениха выступили слезы.
        - А я тебя люблю! Но, если ты немедленно не прекратишь, я тебе врежу! - предупредил он отчаянно.
        Дракончик Гастрафет, коротко вспыхивая пламенем, метался над парочкой своих опекунов.
        Сражение было в самом разгаре. Одинаковые скафандры мешали разобраться, кто где, и нередко свои колотили своих. Кто-то уже катился, кто-то лежал, кто-то кого-то бил.
        Витяра бродил между дерущимися и дрожащим голосом произносил:
        - Дростите, дожалуйста! Бозвольте дас ударить! - после чего, закрывая глаза, наносил по голове врага удар тракториста. Первым таким ударом была повержена Юля. Витяра с кем-то ее перепутал, не узнав в скафандре и шлеме.
        Во всей пещере было три относительно спокойных островка. Первый островок назывался Дионисий Тигранович, который стоял как новогодняя елочка, растопырив ручки, и с умильным лицом шевелил пальчиками. Вторым островком был условно раненный Шарманщик. Третьим - Наста и Рузя.
        Пробоина в стенке мира щедро поставляла слизь, взамен воруя воздух для дряблого Межмирья. Из пробоины то и дело шлепались новые медузы, и когда кто-то из дерущихся наступал на них, ему начинало мерещиться нечто настолько бредовое, что Кавалерия уже дважды жаловалась самой себе, что совсем рассорилась с логикой вещей.
        Сашка удачно поймал боксерской двоечкой Исая, отправив того в нокдаун. А дальше… дальше успехи шныров завершились, и начался сплошной позор, потому что в дело вступил Гай. Это был единственный случай, когда Сашка видел Гая в бою. Гай не придерживался человеческой техники. Тело его гнулось как вовсе не имеющее суставов. Порой даже и телом его можно было назвать лишь потому, что какие-то контуры оно все же имело.
        Первым делом Гай обвил и дернул на себя ногу Юли, которая попыталась достать Гая саперкой. Рывок этот перевернул Юлю через голову и отправил ее в озеро слизи. Затем, стелясь вдоль пола как перекатывающаяся волна, Гай оказался рядом с Улом и своей удлинившейся в щупальце рукой как скрученным полотенцем хлестнул его по груди. Ул отлетел, приложившись об стену спиной. Сполз на пол. В кармане у него лопнул пузырек с водой с двушки. Протекшая вода подмочила песчинки для шныровского боя, которые Ул так и не успел применить. Песчинки обрели нездешнюю тяжесть, и Ул был буквально завален грудой камней, которые сам же и притащил. Дальше Гай разобрался с Риной и Сашкой, которого обвил как-то снизу и сзади, проскочив у него под ногами. Сашка оказался к такому повороту совсем не готов. Единственное, что он еще как-то успел, это подстраховать Рину, которая иначе треснулась бы головой о стену.
        Кавалерия метнула в Гая несколько еловых иголок с двушки, усиленных смолой, собранной за грядой, и одуванчиковым пухом. И скреплено это было не чем-то, а легкой паутинкой, прочной, как стальной канат. В нормальных условиях такая иголка могла бы остановить и небольшую бронированную машину, но кабан выручил Гая. Он легко, точно собираясь кружить ее в вальсе, обвил Кавалерию своим щупальцем и довольно милосердно швырнул ее прямо на рыхлых медуз. Обоняние Кавалерии выжгло вонью. Уже упав, она попыталась применить свой уникум и с его помощью сорвать с Гая кабана. Серебряная рука полыхнула. Кавалерия коснулась кабана, но сразу же с криком отдернула пальцы. Ей почудилось, что она дотронулась до раскаленного бруска металла.
        Гай, все это прекрасно видевший, с торжеством усмехнулся. Хлестким ударом гибкой, на кистень похожей руки он оглушил Сухана и шагнул к Родиону, который единственный еще сражался и даже брал верх над Делибашем. Гай обвил Родиона своими лишенными костей конечностями и, встряхнув, как кошка трясет пойманную мышь, отбросил к стене. Родион врезался в стену, но не упал. Голова загудела. Скула была рассечена еще Делибашем.
        - Ну хватит, - сказал Гай. - Этот вояка мне больше не нужен! Больно много проблем… Исай, прикончить!
        Исай, подняв свои баллоны, нацепил их на плечи и направил на Родиона брандспойт. Корявые ноги его стали задорно приплясывать. Он так и подбивал Родиона что-нибудь предпринять.
        - Ну, давай, шныр! Потанцуй с огоньком! - сказал он.
        Делибаш тяжело дышал после боя с Родионом. Даже, пожалуй, преувеличенно тяжело, стараясь не смотреть ни на Родиона, ни на огнемет. Гай это заметил.
        - Исай, погоди! Не ты! - внезапно приказал он, поворачиваясь к Делибашу. - Его прикончит Делибаш!
        Делибаш вздрогнул. Такого он явно не ожидал. Нашел свой арбалет, поднял его, бегло осмотрел, однако с выстрелом пока медлил. И на Родиона по-прежнему смотреть избегал.
        - Ну же, Делибаш! - повторил Гай нетерпеливо. - Или ты его - или Исай тебя! Я не хочу думать, что ошибся. Не люблю ошибаться.
        Исай, ухмыляясь, перевел брандспойт на Делибаша. Делибаш повернулся к Родиону и вскинул арбалет. Родион смотрел на компактный, с блочными дугами арбалет и на болт, больше напоминающий карандаш.
        - Не промахнись! - сказал Родион.
        - Не промахнусь, - заверил его Делибаш.
        Родион подумал, что так же он, наверное, выцеливал и Штопочку, и ему так же не хотелось стрелять.
        - Ну? - поторопил Родион. - Кого-то ждем? Дуги от падения не перекосило?
        Делибаш озарился радостью. Мельком взглянул на дуги блочного арбалета. Кажется, он сам желал бы, чтобы их перекосило. Но с ними было все в порядке.
        Родион ждал выстрела, но Делибаш не стрелял.
        - Двух первых быть не может. Тут все понятно, - сказал он, убеждая сам себя, и вдруг опустил арбалет. - Конечно, лучше бы мы дрались в небе. Равные возможности, огромные скорости… А тут меня вынуждают участвовать в расстреле!.. Я не буду!
        - Исай! Объясни! - сказал Гай.
        Огнемет Исая выдохнул короткое, не долетевшее до Делибаша пламя. Со стороны казалось, будто пламя не погасло, а втянулось назад в брандспойт.
        Делибаш снова поднял арбалет.
        - Сам понимаешь, Родион. Либо мы умираем оба, либо умираешь один ты. Опять же смерть от арбалета быстрая, а от огнемета… - сказал он, а сам все не стрелял, только рассуждал.
        Лицо у него было каким-то затаенным, ожидающим чего-то.
        «Он хочет, чтобы я на него бросился! - неожиданно ясно понял Родион. - И тогда он меня застрелит. Он и со Штопочкой тот же номер прокрутил».
        Родион попытался вспомнить, есть ли у него какое-то оружие, которое не отняли, понял, что оружия нет, но внезапно в памяти всплыл хрупкий кинжальчик белемнита. Прежде он был в нагрудном кармане, но, надевая скафандр, Родион сунул его снаружи под перчатку, туда, где на запястье скафандра был удобный крепеж.
        Родион потянулся к левому рукаву, но сразу заметил, что Делибаш отслеживает взглядом перемещение его руки. Хотя на саму руку он взглянул всего однажды и еще один раз вниз, оценивая расстояние.
        «Ага. Убедился, что без подшага мне его не достать. Если попытаюсь метнуть сосульку - выстрелит еще при замахе», - подумал Родион.
        Ул, заваленный своими камнями-песчинками, завозился и мало-помалу начал выбираться. Когда он всерьез разозлен, его не остановят никакие штучки с двушки. Родион угадал это на слух, но смотреть в ту сторону не стал, чтобы не выдать Ула Делибашу.
        Параллельно Родион отметил, как за спиной у Делибаша Белдо короткими птичьими перебежками перемещается от Гая к Секачу. Пока что старичок был ближе к Секачу, но вот-вот должен был оказаться рядом с Делибашем.
        Раз, два, три, четыре, пять!
        Вышел зайчик погулять!
        Серых уток пострелять! -
        шепотом сказал сам себе Родион и, не таясь больше, спокойно достал сосульку. Плавно и просто, будто вытягивал из кармана шариковую ручку.
        Делибаш напряженно наблюдал, как Родион зажимает ее между большим и указательным пальцами.
        - Шныровские штучки? - спросил он понимающе. - Ну давай! - Голос у Делибаша прозвучал разочарованно. Вариант с финалом боевика, когда герой всех убил, потому что его вынудили, почти провалился. Разумеется, Делибаш не заблуждался и знал, что шныровские штучки опасны, даже если выглядят как зубочистки, - вот только чисто технически такую сосульку толком не метнешь. Да и не пробьет она скафандр.
        Родион очень медленно поднял руку, словно собираясь метать дротик дартса. Делибаш пристально наблюдал за ним. Глаза у него вновь стали дерзкими и задорными. Острая тень от носа упала на подбородок. Ну… ну!
        Плавным и легким движением Родион метнул, практически стряхнул сосульку в проходящего Дионисия Тиграновича. Движение его было слабое, неспешное и по дуге. Примерно таким же движением работник офиса отправляет в корзину скомканную бумажку. Делибаш разочарованно наблюдал, как сосулька летит явно в сторону от него. Потом отвел от сосульки взгляд, спохватившись, что Родион, возможно, просто его отвлекает. Лоб его перерезала скорбная морщинка грядущего выстрела. Но именно в этот момент описывающая вялый полукруг сосулька, наткнувшись на магическую защиту Белдо и ускорившись, атаковала того, кто находился к Дионисию Тиграновичу ближе других, - самого Делибаша.
        Еще когда Ул метнул в Белдо саперку, Родион обратил внимание, что магия окольцовки не просто отражает все, что в нее направлено, но отражает с разбором. Усиливает, меняет траекторию. Саперку она перенаправила грамотно, как при безоборотном метании - значит, и с сосулькой справится.
        «Не просчитал!» - с обидой на себя сказал бы Делибаш, если бы успел.
        Сосулька пробила скафандр Делибаша и вонзилась в тело. Послышался громкий хлопок, и скафандр сжался снаружи. А еще спустя мгновение на пол упал арбалет. Делибаш был телепортирован в болото так стремительно, что не только не успел спустить курок, но и место, занимаемое его телом, оказалось не заполненным воздухом, что и вызвало хлопок. Болото приобрело еще одного жителя взамен тех, что барахтались сейчас в жирной слизи.
        Родион, не забывший про Исая, перекатился к арбалету, воспользовавшись тем, что между ним и Исаем находится Белдо. Если Исай надумает вместе с Родионом поджарить Дионисия Тиграновича, струя перенаправится, скорее всего, в Секача.
        Исай огненную струю выпускать не стал, чуть замешкался - и в следующую секунду был сметен с ног Улом, который выбрался из завала.
        Гай и Белдо - самые опасные у ведьмарей - от участия в схватке почему-то воздержались. Поражение Делибаша заинтересовало их мало. Гай явно чего-то ждал, нетерпеливо поглядывая в пробоину. Доносившийся из нее звук изменился. То и дело он вообще затихал, слышалось хлюпанье, и становилось очевидным, что пробоина заполнена слизью. Белдо улавливал настроение Гая и подстраивался под него.
        Маленький Француз, сидя на корточках, стонал, прижимая к груди руку, на которую боялся смотреть, но все же порой поглядывал - и тогда он вскакивал и начинал метаться. Рузя, отпустивший наконец Насту, попытался помочь ему и взглянуть, что у него с рукой. Француз поначалу позволил, но внезапно оскалился, как пес, вырвал руку и опять заметался. Шарманщик тем временем успел устроиться поудобнее. Лопата Ула, которую он по-прежнему был готов пустить в ход, оказалась у него уже под ухом. И свободная рука, разумеется, на рукояти.
        Боброк кое-как поднялся на ноги и подобрал свой костыль. Секач, освободившийся от оглушенного Сухана, отступил в темноту тоннеля, откуда настороженно наблюдал за Гаем. Боброк, подцепив острием костыля здоровенную медузу, метко отправил ее в сторону Секача. Тот отпрянул, но кое-какие брызги в него все-таки попали. Секач отодвинулся еще дальше. Он был спокоен, как упырь. Никакой паники у него не наблюдалось.
        Свист из пробоины становился все тоньше, все выше. Порой он совсем пропадал, но тогда почему-то закладывало уши.
        Дождавшись нужного времени, Гай подпрыгнул и, сделав быстрое, кошачье движение, ухватил за крыло пролетающего дракончика. Гастрафет забарахтался, пытаясь обжечь его огнем. Но Гай уже перехватил его за шею и поднес к нему седло с высокой задней лукой.
        Гастрафет рванулся, захлопал крыльями. Пока что седло больше пугало его, чем заставляло покоряться. Свист из пробоины сменился вначале хлюпаньем, потом гулом, и в пробоину в стенке мира ворвалось нечто, чему не существовало названия. Одна рыба всегда похожа на рыбу, но когда по реке идет огромный косяк рыб - это уже единый организм. Организм бессмертный, простой, ясный, движимый общим порывом.
        Золотая игла решительно проникла в наш мир. Кавалерия что-то крикнула, но ее не услышали. Рина тоже что-то крикнула, но не услышала и сама себя. Она не понимала, где находится и кто она такая. Золотая игла продолжала делать стежки. Это была мягкая и пластичная игла, больше напоминающая золотую нить.
        Невозможно было устоять. Всех сбило с ног, даже Гая. Словно они оказались близко от грохочущего поезда. Рина попыталась привстать - ее отбросило. Отлетел в сторону Боброк, смело Сашку, Юлю, откатился как сухой лист, прижимая руку к груди, очень бледный и испуганный Маленький Француз. Дионисий Тигранович забился в угол, прижался к стеночке и настолько усилил магию «домика», что домик стал реально материализоваться из небытия. Небольшой такой, деревянный, с пряничной вязью на окнах. И даже самоварчик проступил - медный, румяный, с нахлобученным на трубу сапогом и со связкой баранок. Должно быть, у старичка ум слегка зашел за разум, раз он материализовал для себя такие успокаивающие вещи.
        Постепенно в стремительно мелькающем потоке Рина начала выделять отдельные хвосты, головы, крылья. Особенно когда драконы разворачивались и при этом невольно замедлялись. Рина не понимала, как они не поломают крылья в узкой пещере, но быстро убедилась, что пещера им не преграда. Невероятно плотные, пылающие драконы прорезали крыльями твердые горные породы, как раскалившийся гвоздь прорезал бы ткань.
        Раз за разом проносились драконы, и прорыв в стенке мира постепенно сужался. Происходило это медленно, но неуклонно, точно мир зашивали мелкими тщательными стежками. Следы этих стежков, похожих на пятна подсыхающего клея, Рина обнаруживала и на стенках пещеры.
        Как ни странно, первым на ноги поднялся Исай. Встал на четвереньки, подобрал свой огнемет и нацепил баллоны. Родион удивился, какая сила устремленности в человеке. Только что они были оглушены, ослеплены, выжжены болотом, все смазывалось, все терялось - и вот Исай первым возрождается к жизни и сразу спешит к тому, что является для него средоточием жизни и тепла: к огнемету.
        Совсем близко от себя Рина увидела Гая. Он лежал на спине и, не выпуская Гастрафета, продолжал касаться его седлом. Гай шептал что-то, хотя едва ли уникуму нужен был его шепот. Уникумы управляются не словами. Но Гай все равно шептал. Подбородок его вздрагивал, губы изгибались.
        Гастрафет продолжал рваться. Он был охвачен тем же порывом, что и остальные драконы, и желал примкнуть к ним. Гаю непросто было его удерживать. Гастрафет приобрел ту же плотность, что и прочие его собратья, и Гай едва с ним справлялся. Порой из его руки вытекали такие же капли слизи, как у раненых медуз.
        Рина поползла к Гаю отбирать у него Гастрафета. Она видела, что с другой стороны к нему столь же упорно ползет Наста - и тоже за Гастрафетом. Гай небрежно отбросил Насту, а потом и Рину. Рина отлетела в центр слизистого озерца, на шевелящихся медуз. Тысячи нитей боли пронзили ее. Она почувствовала себя жуком, нанизанным на серебристую иголку. На множество серебристых иголок. Все ужасы, все страхи сразу ожили в ней. Но это же и спасло ее - как спасает муху, когда вместо мухобойки на нее начинают охотиться с помощью реактивной авиации. Мешая друг другу, эльбы наполняли ее сознание таким противоречивым бредом, что у Рины просто времени не было пугаться. Она даже осмыслить не успевала всего, что ей посылали.
        И в этой мешанине образов она увидела, как Гай разжимает руку и отпускает Гастрафета. Тот рванулся к драконьему потоку, спеша слиться с ним. Гай стиснул в ладони седло. Дракончик внезапно замедлился и, развернувшись к нему в воздухе, уставился на Гая, как послушная собачонка, спрашивающая разрешения у хозяина, можно ли ей побегать. И было в этом что-то жалкое, что-то не похожее на Гастрафета.
        Рина поняла, что ни в коем случае нельзя позволить дракончику слиться с потоком. Что, как только это произойдет, цель Гая будет достигнута. Она коснулась гепардом влажного, покрытого слизью пола, зажмурилась и попыталась почувствовать драконов так, как некоторое время назад в сарайчике с Гавром и Хюльдой она чувствовала гиел. Вот он, золотой шар. Мысленными руками Рина раздвигала его границы, пытаясь поместить в них проносящихся драконов. Грохот, свист, вонь, жар очень ей мешали. Одну за другой Рина посылала мирные, успокаивающие мысли - но бесполезно. Золотой шар ее прорывался. Драконы ее не слышали. Как если бы рядом действительно летел грохочущий поезд, а она безуспешно пыталась докричаться до машиниста.
        Один лишь Гай, кажется, уловил ее сопротивление. Рина увидела, как он приподнял и насмешливо показал ей седло. Затем немного ослабил пальцы, кивнул - и Гастрафет слился с потоком. И сразу же что-то стало с ним происходить. Движения драконов сделались хаотическими. Какая-то сила захватывала их одного за другим. Мелькания сверкающей иглы замедлялись. Поток, до этого неразделимый, распадался на отдельных драконов, которых теперь можно было разглядеть подробно. Тут были и крупные драконы-самцы с массивными кожистыми гребнями и огромными крыльями, и изящные самки, и драконы-подростки, такие как Гастрафет.
        Некоторые отделялись от потока и начинали метаться по пещере. Один из драконов длинной струей огня поджарил медузу. Раскаленная слизь брызнула во все стороны. Шарманщик временно ожил и торопливо отполз в безопасное место.
        Кабан Гая качнулся близко от лица Рины. И только тогда Рина поняла, что он подошел к ней.
        - На что ты надеялась, когда пыталась любить их? - весело крикнул он ей в ухо. - Воля стаи всегда сильнее. Никогда не видела, как десять вроде бы нормальных собак, собравшись в стаю, бросаются на ребенка? А потом стая распадается - и вот опять десять добрых собак. Но что-то моя стая разбрелась. Пора ее собирать!
        И Гай собрал ее. Разрозненные драконы вновь стали единым целым. Лишь один крупный дракон остался рядом с Гаем. Шипел, вытягивал шею, хлопал крыльями. Гай одобрительно оглядел его. Видно, приказ не улетать отдал дракону он сам.
        - Сколько времени потрачено зря! А все Митяй и его глупые запреты! Взрослые драконы не слабее гиел. И нырять могут сразу на двушку. А, Дионисий! Убедились, что я прав? - обратился он к Белдо.
        Кричать приходилось громко, перекрывая шум драконьих крыльев. Белдо всячески выражал Гаю свое одобрение, но лишь издали. К драконам не приближался и по-прежнему находился в «домике», на который тратил очень много магии.
        - Лев, вы со мной? - Гай оглянулся на Секача.
        Тот мотнул головой.
        - А вы, Дионисий? Я пошлю вам дракона! - поторопил его Гай. - Окажемся сразу за грядой, в незащищенном сердце двушки! Главное, чтобы драконы не выбросили нас в Межгрядье!
        Белдо двинулся было к Гаю, но как-то нерешительно. Сделал пару шагов и остановился, оглядываясь на Секача, точно спрашивал у него совета. Ну а уж если Белдо спрашивает совета у Секача, значит, решение он уже принял.
        - Ну же, Дионисий! Смелее! Вы что, не хотите жить вечно? - удивленно спросил Гай.
        - Я боюсь об этом думать. Вдруг и правда вечно? Тогда уж лучше подольше здесь! - грустно отозвался старичок.
        Гай махнул рукой и заспешил, сразу забыв и о Белдо, и о Секаче. Он волновался. Это было заметно по тому, как тело его рябило и шло волнами, временами утрачивая форму. За Гаем пристально и непонятно следили волчьи глаза Исая.
        Проход в стенке мира сузился насколько, что было ясно: еще немного - и пробоина исчезнет.
        - Я на двушку, господа! Пора прощаться! Не нарисовать ли мне круг и крест? - Подхватив с земли арбалетный болт, Гай изобразил на грязной стене круг, но вот с крестом почему-то медлил. Отбросил болт, поморщился и вскочил на дракона. Левой рукой крепко обвил ему шею. В правой у него было седло. Гикнул, прижался к драконьей шее - и умчался.
        Рина понадеялась, что он размажется о стенку мира - но нет, не размазался.
        Поток драконов иссякал на глазах. Раз улетев, драконы больше не возвращались, так и оставались на двушке. Все стало бессмысленным. Тоннель сделался особенно грязен и темен. Магия израсходовалась, магическое сияние погасало. Кое-где оно еще вспыхивало, но вспышки были резкими и неприятными, как от мигающих ламп дневного света. В беззащитном сердце двушки - Гай. Клетка получила свой вирус. Это означает, что мир вскоре начнет меняться под Гая. Никакой надежды нет.
        Рина заплакала. Одна слезинка стекла по щеке и попала в уголок рта. Вкус у слезы был тошнотворный. Щека у Рины была забрызгана слизью эльбов.
        Наста с перекошенным лицом грозила кулаком стене.
        - Мы все равно будем нырять! - заявила она.
        - Нырять, зная, что за Второй грядой Гай?
        - Отвали, вдова! Буду нырять, и все тут! - повторила Наста упрямо.
        Рине было тоскливо. Уткнуться бы в подушку. Но где тут взять подушку? На подушки тут отдаленно походили только дохлые медузы. Что-то крупное билось на полу. Это был единственный оставшийся в их мире дракон. Он подпрыгивал, пытался подняться в воздух, но лишь сметал ударами крыльев тех, кто оказывался поблизости. Это был не Гастрафет, навеки улетевший вместе с остальными, а какой-то другой дракон-подросток. Долговязый, неуклюжий, но уже довольно взрослый.
        Рина подошла к дракону и увидела, что у него что-то не так с крылом. Кавалерия, наклонившись, тоже стала смотреть на дракона. Почему-то она была очень спокойной.
        - Как глупо! - произнесла она. - Когда-то моя мама принесла домой красивое платье! Сказала, что это подарок хорошей девочке и чтобы я его не трогала. Я возненавидела эту девочку и это платье и изрезала его ножницами. А потом оказалось, что это был подарок мне на Новый год.
        - А-а-а? - спросила Рина. Слова Кавалерии показались ей лишенными смысла.
        - Человек сам возводит себе либо темницу, либо дворец. Причем происходит это неуловимо. Всю жизнь. А я, мне кажется, построила себе крошечную избушку, но хочется верить, что за грядой, - сказала Кавалерия, и опять это прозвучало непонятно.
        - А? - опять жалобно отозвалась Рина.
        - Да что ты акаешь?! Гепард у тебя?
        - Да.
        - Успокой этого молодого дракона!
        - Он меня не послушает!
        - Послушает. Он сейчас один.
        Рина попыталась, и у нее получилось. Дракон перестал биться. Кавалерия осмотрела крыло. Перепонка была повреждена, но подняться в воздух дракон, скорее всего, сумел бы, просто запутался в крыле, как это бывает иногда со спицами зонта. Кавалерия расправила крыло. Потом решительно и одновременно как-то очень просто подошла к дракону и села на него.
        - Надеюсь, он меня поднимет. Хотя и не очень еще взрослый, - сказала она.
        - Куда вы?
        - Туда, разумеется! - хладнокровно сказала Кавалерия.
        - Уже поздно.
        - По логике вещей - а у меня все в порядке с логикой вещей! - никогда не поздно. Я никогда не бывала в сердце двушки, но просто так я ее Гаю не отдам. Боюсь, сердцу двушки придется получить два вируса и выкинуть наружу какой-нибудь один. Хотя кто я такая, чтобы лезть туда? Меня вот и защита шныровская не пускает.
        - За грядой мой папа! - внезапно выпалила Рина.
        - Что? Какой папа?
        - Долбушин. Я дочь Долбушина, - сказала Рина. Она много раз представляла, как скажет это Кавалерии. Но все получилось не так.
        Кавалерия оглянулась и, нахмурившись, посмотрела на нее. Рина подумала, что Кавалерия сейчас скажет, что Долбушин вовсе не за грядой, а погиб по дороге. И вообще иди-ка ты, девочка, из ШНыра. Но она сказала:
        - Что ж, я рада, что ты в ШНыре. Я любила Альберта… Но… пора! Ты все еще успокаиваешь дракона гепардом? Отпускай!
        Рина не успела отдать гепарду приказ, но, растерявшись, мысленно повторила за Кавалерией это «отпускай». Дракон рванулся, снес Рину крылом и скользнул в пробоину. Вместе с ним исчезла и пригнувшаяся к самой его шее Кавалерия.
        Сашка помог Рине подняться и обнял. Он никак не утешал ее. Сашка был вообще не по словесной части. Всяких «Все будет хорошо!» не любил. Надо жить дальше. Что бы и как бы вокруг все ни было, просто надо жить, пока живется. Вот, собственно, и вся истина. И быть по возможности вместе.

* * *
        Прошло несколько минут. Вокруг Рины и Сашки собрались остальные шныры.
        Края пробоины стягивались. Слизь уже едва капала. Однако, прежде чем окончательно исчезнуть, дыра исторгла последнего гостя. По скользкому полу покатилось нечто напоминающее вывернутую медузу, как-то протиснувшуюся, почти вброшенную в узкое отверстие.
        Медуз было здесь немало, но эта чем-то отличалась от прочих. На ней угадывались обрывки холщовой рубахи. И еще от медузы оторвался и далеко откатился потускневший металлический предмет.
        Израненная медуза слабо шевелилась. Она явно доживала последние мгновения. Еще некоторое время все напряженно ждали чего-то, но ничего больше из пробоины выброшено не было. Дыра закрылась полностью. Кавалерия не вернулась. Не вернулся и унесший ее дракон.
        - Гай… - мстительно выдохнула Юля. Она была первая, кто решился назвать медузу по имени.
        - Это что, Кавалерия его так? - спросил Ул.
        - Может, и она. А может, двушка приложила, что без билета полез! - сплюнув, сказал Боброк.
        Медуза зашевелилась. Одно из ее щупалец, вытянувшись, обвило ногу Рины и потянуло ее к себе. Помощь поступила с неожиданной стороны. Шарманщик, перестав притворяться, ловко вскочил на ноги и перерубил щупальце саперкой Ула, которая все еще была у него.
        - Хорошая саперочка! Себе оставлю, а то мою Гамов изгрыз! - словоохотливо пояснил он Улу, чтобы тот не вздумал отнимать у него саперку. Отбирать что-либо у старого дезертира было опасно.
        - А ну отошли живенько! - приказал кто-то.
        За их спинами стоял Исай. В руках у него был огнемет. Ноги Исая пританцовывали в нетерпении. Впрочем, с Секачом он успел переглянуться, и тот едва заметно кивнул.
        «Ну вот и все!» - подумала Рина, прижимаясь к Сашке. Огнемет выбросил длинную струю, но она почему-то не задела никого из шныров. Неужели промазал? Но ни Родион, ни очнувшийся Сухан, ни Боброк не двигались с места и на Исая почему-то не кидались, что было на них не слишком похоже. Рина решилась взглянуть на Исая. Исай, приплясывая на кривых ногах и ни секунды не оставаясь неподвижным, обрабатывал Гая из огнемета.
        Чудовище, некогда бывшее Гаем, корчилось в кипящем озерце слизи. Что-то в нем взрывалось, выбрасывало мутные фонтанчики, которые пылающее топливо огнемета сметало на лету.
        - Давно руки чесались! Не переношу я эту гадость! Расползались тут! - бормотал Исай.
        За спиной у Исая, заслоняясь ручками и морщась, прятался Белдо, уже вышедший из своего «домика». Защищать Гая не пытался. Да и некого было уже защищать. Это он понял в первую же секунду, когда увидел издыхающую медузу. Личико Белдо было умеренно скорбное, но уже просчитывающее дальнейшие свои действия.
        - Ах, как нехорошо… Что же он так не уберегся? Я вот никогда не верил, что сердце двушки беззащитно. Надо рассказать Лианочке… Что она скажет, что скажет… - тарахтел он, хотя Рина готова была поклясться, что на мнение Лианы ему наплевать.
        - Ну, я попешеходил! Если кто со мной - могу вывести! - громко сказал Шарманщик, обращаясь больше к ведьмарям, чем к шнырам.
        И шныры с ним не пошли, а вот ведьмари - да. Исай уже стоял рядом с Секачом. Со смертью Гая граница между шнырами и ведьмарями не стерлась. Напротив, укрепилась. Уходили ведьмари не оглядываясь. Первым - Шарманщик. За ним - Маленький Француз, которого Исай заботливо придерживал под локоть. Белдо, немного замешкавшись, нагнулся и что-то поднял. Был ли это оплавленный кабан, которого перед своей гибелью потерял Гай, или какая-то выскочившая у Белдо из кармана монетка, никто так и не понял. Во всяком случае, кабана уже никто не нашел, а руку Кавалерия унесла с собой на двушку.
        Ведьмари уходили. Шныры провожали их неприветливыми взглядами, и никто не знал, что будет дальше. Гая больше нет. Но с его смертью ведьмари не исчезнут. Напротив, в истории ведьмарей откроется новая страница. Гай был романтик, первошныр. И хотя своим существованием он и не сдерживал зло, но делал его ярким. Остальные же в фортах - практики. После Гая зло расползется, утратит градус и впадет в серость, но от этого не станет лучше.
        На месте, где рухнуло старое дерево, вырастет много новых деревьев. Шевелились уже где-то под теплыми одеялами Зю и фон Крейн, комбинировал Белдо, и много-много новых алчущих и честолюбивых спешили к источникам псиоса. Не исключено, что когда-нибудь в будущем сын Насты и Гамова, выращенный слишком прямолинейной Настой и слишком мягким, хитроватым Рузей, станет новым Гаем, а может, и нет, потому что нет ничего глупее, чем верить выжившим из ума ведуньям. Да и ребенок сможет сопротивляться и сам сделает выбор.
        Но все они - и изломанный Боброк, и сердитый, чудом держащийся в ШНыре Родион, и выжженный изнутри Сухан, и Рина, и Сашка, и Макар, и все новички - будут изо всех сил сражаться, чтобы дряблая серость, такая же, как в Межмирье, не покрыла их планету совсем.
        Ул вслух планировал, как нырнет вместе с Ильей и с Ярой в Межгрядье и как Межгрядье уничтожит личинку. Конечно, Илья еще мал, но Ул отчего-то был уверен, что у него все получится. Он не знал, откуда пришла эта убежденность, но с каждой секундой она только крепла. Всякая растерянность отошла. Может, потому, что Кавалерия находилась сейчас за грядой, на двушке, в неведомом далеко, рядом с Митяем, Фаддеем, Матреной, Носко и всеми первошнырами. Быть может, там был и Игорь, невернувшийся шныр, оставивший на память о себе лишь несколько тетрадей.
        И оттуда, из-за гряды, быть может, с сердца двушки, Кавалерия заботилась о них, зная, о чем они могли бы попросить, но не просят, потому что не умеют и недостаточно верят. Очень хорошо иметь за грядой своего заступника.
        - А что будет здесь? У нас? - спросила Рина.
        - У нас? - отозвался Ул. - У нас, чудо былиин, все будет попугайно! Вместо Гая - Белдо… Не Секач же и не Лиана. Псиос эльбам выгоднее передавать через Дионисия. Он и инкубаторов ищет, и личинки подселяет. А уж про ШНыр… не знаю… последние новички вроде ничего! А там подождем нового вылета пчел и посмотрим что к чему! Жизнь продолжается!
        Поднимались они долго, пользуясь интуицией Юли, картами и изредка угадывая впереди, по мелькающим точкам фонарей, идущего с первой группой Шарманщика. Зомби их не тревожили, хотя в коридорах кто-то непрерывно скрежетал и завывал. Кроме того, дважды попадались растерзанные упыри. Рядом с одним из них валялись раздавленные очки Гамова, но сам упырь был не Гамов, а какой-то другой. Кажется, бывший принц красоты защищал их, и это было хорошо. Ну до того момента, пока Родион не спросил вслух, почему упыри растерзаны. Их что, ели? Это испортило Насте настроение.
        Витяра щипал себя за уши и вертел мочки, чтобы не плакать. Но все равно плакал. Он вспоминал о Кавалерии и во всем винил себя.
        - Бот ты буся! - жалобно повторял он. - Бот ты буся!
        После нескольких часов тяжелого пути они вышли в одном из старых залазов рядом с Наумовом. Вроде бы до Копытовом отсюда было недалеко, каких-то девять километров грязным лесом, но все были слишком измучены, чтобы добираться до ШНыра пешком. Боброк шатался. Рина не понимала, как он вообще переставляет ноги. Вцепился в молодое дерево и, кажется, плохо осознавал, что это именно дерево, а не его топорик-валашка. Рина по кентавру связалась с Кузепычем и попросила у него приехать за ними. Кузепыч обещал, что приедет на маршрутке. Рина не поняла его и переспросила. Кузепыч еще раз терпеливо повторил, что на маршрутке («Вас же много, якорный пень!»), и только тогда Рина поняла, о чем он.
        Пока Кузепыч разговаривал с ней, поблизости угадывался рокочущий взволнованный голос Суповны. Рина опасалась, что Суповна спросит про Кавалерию, и была рада, что ее кентавр разрядился раньше. Пусть узнают позже. Странная штука жизнь! Кавалерия на двушке, за грядой, а оплакивать ее Суповна будет по полной программе. Много посуды разобьет, много слез прольет. Люди плохо понимают, что такое вечность. Вот и она, Рина, не понимала, хотя много раз бывала на двушке.
        Они стояли под деревьями рядом с грунтовой дорогой. Дорога круто сворачивала к лесу, и там, где она сворачивала, была глубокая колея от множества машин. Они здесь застревали, их кое-как вытаскивали, новые машины начинали объезжать по большему радиусу, и колеи бесконечно троились, четверились, накладывались друг на друга.
        Сейчас во многих колеях лежал снег, успевший выпасть, пока они были в Подземье. Снег припорашивал сверху влажную грязь, и казалось, будто ее вовсе нет. Это был еще не настоящий снег. Что-то в нем было такое тренировочное. Завтра он растает. Потом опять выпадет, и снова тепло на короткое время победит его. Но по большому счету уже ясно, что Подмосковье торжественно готовится к зиме. И зима эта будет долгой и морозной, раз снег выпал так рано. Все будет казаться застылым, мерзлым, бессмысленным, неподвижным. Чудиться будет, что зло победило - да и что нет вовсе зла, а все лишь вариативность бытия, лишенного смысла и где-то в бескрайних границах своих сливающегося с пустотой.
        Все завалит до самого Копытова. Все пространство между этим лесом и тем, что виднеется вдали как подкова, превратится в стылую долину. А потом вся природа и ШНыр будут ждать весны. Будут ждать и не верить, что весна придет. После же, когда уже и ждать ее перестанут, зима эта треснет, как оберточная бумага. Мертвые деревья оживут. Родившись в сокровенном сердце двушки, хлынет бесконечный свет, стирающий границы миров, сливающий их в единое целое, и никто никогда не вспомнит больше о страданиях и о зиме. А теперь главное - выстоять и дотерпеть.
        А сейчас шныры просто стояли и, как новички на «Планерной», ждали, пока за ними приедет маршрутка № Н. И она не застрянет в грязи, хотя и испытывает пожизненные сложности с вращением колес.
        notes
        Примечания
        1
        Моя вина (лат.).