Лесная ведунья 3 Елена Звездная
        Лесная ведунья #3
        Финальная книга трилогии "Лесная ведунья"
        Лесная ведунья 3
        Звездная Елена
        - Весь, ты чего злая такая? - спросил Водя.
        Ему хорошо, он температуру крови своей под температуру воды подстраивать может, от того не мерзнет водяной даже в самой холодной воде в студеную зиму, и на дне не мерзнет, и вообще никогда. А вот у меня зуб на зуб не попадает, но признаваться в том нет никакого желания. И я молча продолжила волосы вспенивать, обильно шампунь русалочий на них вылив.
        Скрылась под водой, шампунь выполаскивая, вынырнула. Руки дрожат, зубы стучат, а внутри злость такая, что ни передать, ни высказать.
        - Тебе может воду подогреть? - спросил водяной.
        - Рыб пожалей, - ответила, стараясь зубами стучать не слишком громко.
        - Да отослал уж, и рыб, и раков, и русалов из самых наглых. Крак, чего спим, никуда не глядим?
        Кракен встрепенулся тут же, на жертву в камышах залегшую кинулся, и красиво, ласточкой, на фоне луны полной, пролетел какой-то русал. Водяной сам то охальником был, подглядеть возможности никогда не упускал, но вот другим не позволял. А я не позволяла и Воде ничего, так что мылась в исподней рубашке, хоть и не самое это дело приятное.
        - Ладно, грей воду, - сдалась я.
        Но как только теплее стало, самой мне поплохело. Доплыла до валуна ближайшего, на нем устроилась, так чтобы по плечи в воде оставаться, колени руками обняла, сижу, на луну гляжу. Думаю.
        Подумать было о чем.
        Никакой информации в книгах я не нашла, только даром время потеряла. Что дальше делать примерно знала - поначалу как ведунья леса Гиблого полновластная, взращу-сплету ограждение, свою отчищенную территорию оберегая, а опосля в сон провалюсь, и вот тогда-то и начнется самый сложный бой. Справлюсь ли? Должна, так или иначе, но должна. И думать об этом сейчас тоже должна, ни на что иное не отвлекаясь, а я… отвлекалась я. В холодной воде еще как-то было холодно, словно все мысли и чувства скованы, а в теплой я о теплых сильных руках вспомнила, о глазах, в которые смотришь и паришь, о губах, теплых, сухих, ласковых… Да о чувстве странном, словно в груди цветы распускаются… Ведь ощутила я это, всем сердцем ощутила, а разумом ведаю - быть такого не может.
        Один раз в год сады цветут, один раз в жизни весна у ведьмы бывает. Одна весна, всего одна, другой быть не может. Не может ведь быть, никак не может, а только… что-то не так с сердцем моим. Бьется оно чаще, стоит подумать об Агнехране, и хорошо мне с человеком этим так, как никогда и ни с кем не бывало. Я себя с ним как дома чувствую, словно родной он мне, будто совсем близкий. От чего так? По теплу человеческому истосковалась? Или быть может опору ищу, в этой неспокойной буре чудовищных открытий и перемен? Что со мной?
        - Весь, о чем думаешь? - Водя ближе подплыл, руками о камень оперся, придвинулся близехонько, в глаза вгляделся с тревогою.
        - О камне, - ответила, усмехнувшись невесело. - Знаешь, на уроках у Славастены, учили нас думать как камень.
        - Это как? - Водяной еще ближе придвинулся, грудью широкой к коленям моим прижался.
        Поглядела на него выразительно, но с места не сдвинулся, все так же близко оставался.
        - Это как камень, Водя, холодный, бесчувственный, безучастный камень. У камня нет эмоций и нет сожалений, камень полностью подвластен судьбе и коли падет на чью-то голову, никто же камень не обвинит - он орудие в руках судьбы, и не важно, скатился ли с горы камнепадом, или брошен по злому умыслу, он просто камень. Только камень. Всего лишь камень. Нужно как-нибудь научиться думать, как камень.
        Водяной опустил взгляд, на валун посмотрел мрачно, опосля на меня, мне и сказал:
        - Но ты не камень, Веся.
        - А жаль, - тихо ответила ему.
        Он улыбнулся грустно в ответ, руку протянул, лица моего коснулся, прядь волос мокрых со щеки отвел, в глаза мои вновь взглянул и произнес:
        - Справимся мы, Веся, со всем справимся. Да так, чтобы и жалеть ни об чем не пришлось. Так чтобы не осталось ни горестей, ни сожалений, ни печали. Нам ведь не впервой, Весенька.
        Нам не в первой, это он точно подметил.
        - На берег тебя отнести? - спросил Водя.
        Я кивнула, что мне еще оставалось.
        Водяной на руки подхватил, заводь переплыл быстро, меня берег, знал что мне холодно в рубашке мокрой, а вот едва к земле подплыл, протянулась из темноты рука черная, за запястье меня ухватила, рывком у Води отняла. Я и вскрикнуть не успела, а уж окутало плечи мои полотенце теплое, а следом засиял и круг алхимический.
        ***
        В баньке было жарко неестественно. А может мне так с холодной воды почудилось, но жарко было. А еще в баньке аспид был. Стоял он у двери тенью мрачною, руки на груди сложены, в глазах змеиных ярость нечеловеческая, а от самого него словно мрак расползается. И глядит исподлобья, да так, что мурашки по коже. Или замерзла просто вконец.
        - Ну что ж, - молвила, оглядываясь в поисках снега лютого, но от него здесь и следа не осталось, - то что к избе принес, за то спасибо, удружил. За то, что баньку затопил, тоже благодарствую. Только вот, господин Аедан, уж коли меня без спросу от Заводи перенесли, то будьте любезны, вернуться туда же, за платьем моим и туфельками.
        И недобрый взгляд аспида, окончательно недобрым стал.
        - Что-нибудь еще, госпожа моя? - вопросил издевательски.
        Смутить думал? Напрасно.
        - Да, - ответила с вызовом, - одна деталь малехонькая - я-то госпожа, но не твоя!
        Медленно глаза змеиные сузились, да ярость в них полыхала такая, что невольно подумалось мне, что и банька сейчас заполыхает.
        - Вот не смей! - разъяренно потребовала. - Мне эту баньку человек хороший построил, и это, быть может, вообще единственное, что мне от него останется. Так что не смей!
        И аспид вдруг успокоился. Уж не знаю от чего - от требования моего, али от того, что леший позади него стоял, но успокоился. И взгляд изменился, и поза, и… и молвил вдруг Аедан:
        - Единственное, что от него останется? От чего так?
        Что тут скажешь? Я в полотенице закуталась посильнее, вновь холод ощутив, вздохнула, да и ответила:
        - А тебе об том знать не надобно. Платье мое принеси, будь любезен. И туфли не забудь.
        Аспид что-то сказать мне хотел, но тут лешего заприметил, да и осекся. Глянул на меня мрачно, и исчез в круге алхимическом. Лешенька опосля него вошел, на меня посмотрел, да и спросил:
        - Небось, водяной около тебя сызнова околачивался?
        - Да нет, просто разговаривали, - ответила, плечами пожав.
        - Значит, околачивался, - вынес вердикт леший.
        И не давая времени оправдаться, добавил:
        - Там тебя маг твой дожидается.
        И я сама не поняла, как кинулась из баньки в избу. Оббежала ее, замерла перед ступеньками, вспомнив, что у меня же тут пир пировать собрался народ честной, в смысле нечисть совестливая, быстро свой облик иллюзией сменила, да и сбежала в избенку, пока вампиры, оборотни и моровики на ведьму пафосную взирали, ожидая речи проникновенной.
        Не дождались.
        Едва я в избе оказалась, как растворилась ведьма иллюзорная все с тем же глубокомысленным видом.
        - Ээээ, - раздался голос вождя Далака, - и выпьем за это!
        Все выпили.
        Я же дверь захлопнула, на засов закрыла, от всяких аспидов, к блюдцу серебряному кинулась, яблочко наливное по кругу пустила и с трудом вздох разочарованный подавила, когда засияло блюдце и показало мне мага. Да не того.
        - Эм, добрый вечер, госпожа лесная ведунья, - вежливо произнес маг Данир.
        И посмотрел на меня странно как-то. Тут я и вспомнила, что волосы у меня мокрые, не чесанные, сама в полотенце кутаюсь, а под рубахой мокрой давно дрожу вся.
        - Я сейчас сообщу лорду Агнехрану, что вы появились! - торопливо воскликнул маг.
        И исчез, только звук шагов быстрый раздался.
        Ну я в мокром то сидеть и дожидаться не стала, споро блюдце к окну отвернула, сама к шкафу да и переодеваться быстрее, пока совсем не продрогла. И только рубашку сменила на сухую, раздалось из блюдца:
        - Веся, луна, конечно, красивая, но ты лучше.
        Улыбнулась невольно, платье надела, и пуговки застегивая к столу поспешила. Только села, да блюдце к себе развернула, смотрю - а охранябушка мой тоже только купался, видать. Волосы влажные, рубашку на ходу застегивает, прямо как я. Только странно застегивал - левый рукав был натянут и манжет наглухо застегнут, а воротник поправлял еще, и правый рукав не расправил даже.
        - Вечер добрый, Весенька, - улыбнулся мне маг.
        И зацвела я, как роза майская. И ведь знаю я, что не быть нам вместе, скорее как два берега реки, только смотреть друг на друга и можем, а все равно вот увидела его и сердцу так радостно.
        - И тебе, - ответила вежливо. - Мылся ты смотрю, от чего позже не позвал?
        - Ааа, это… - Агнехран волосы поправил по-мужски, всей пятерней, и словно только сейчас вспомнил, что мокрые. - Не запланировано вышло, прости.
        Было бы еще что прощать.
        - Спасибо, что время для меня нашел, - поблагодарила я.
        Улыбнулся маг, да голову склонил. Только выглядело это не то чтобы учтиво, почему-то показалось, что он улыбку свою скрыть пытается. От чего же?
        - Случилось что? - встревожилась я.
        - Нет, что ты, - и охранябушка в глаза мне посмотрел, - все хорошо. Ты как?
        Вопрос врасплох застал.
        Ну да я пока гребень взяла, пока волосы расчесывать начала, и с ответом нашлась.
        - Хорошо я.
        - И где же это твое хорошо?! - вдруг как-то гневно вопросил Агнехран. - Под глазами тени черные, не спала видать опять вовсе. А в глазах страх вижу. Чего боишься?
        Так я и сказала.
        Споро гребнем волосы расчесала, на спину откинула, пусть сохнут, приманила к себе лист бумажный, да перо гусиное с чернильницей. В чернила обмакнула, и вежливо обратилась к магу со словами:
        - А не составит ли труда, для уважаемого мага, поведать мне заклинание упокоения нежити?
        А Агнехрана что-то где-то свалилось, а само он замер, пристально на меня глядя. Я на него гляжу невозмутимо невинным взглядом. И тут оказалось, что свалилось там у него не «что-то», а «кто-то», и не просто кто-то, а Данир. Маг молодой с трудом поднялся и неуверенно начал:
        - Лорд Агнехран, а куда пла…
        Не договорил.
        Смело его волной магической, опосля и дверь в кабинет архимага с грохотом захлопнулась, а сам Агнехран ко мне подался и спросил недобро:
        - А для чего это тебе, Весенька?
        Подалась я к нему, в глаза синие вглядываясь и прошептала:
        - А за надом.
        И он ближе подался, да тоже прошептал:
        - А за каким надом?
        - За большим, - выдохнула в ответ.
        Архимаг судорожно вздохнул, сел ровно, на меня глядит мрачно, губы сжаты, глаза темнеют. Красииивый. Опять без сурьмы вокруг глаз, без крема магического, волосы влажные не зачесаны, в низкий хвост не собраны, как у магов полагается, и от того такой красивый он, и родной, и… о чем, ты, Веся, думаешь, голова твоя бедовая!
        И села я тоже ровно, на лист бумаги перед собой гляжу, а оттудова на меня клякса внушительная глядит весело… и когда только успела я кляксу поставить?!
        - Весенька, - тихо маг позвал, - как объяснить тебе, что магия не самая безопасная вещь на свете этом?
        Усмехнулась я невесело, да и напомнила:
        - Маг, ты с ведьмой говоришь.
        Опосля слов этих только взгляд на него подняла. Сидел охранябушка - плечи и спина ровные, выправка-то у него военная, а вот по взгляду видно, что словно ссутулился. И на меня смотрит, а в глазах боль да тревога.
        - Что ты задумала? - прямо спросил.
        Вздохнула, да и лукавить не стала:
        - Ответ кроется в вопросе, Агнехран.
        Улыбнулся, головой отрицательно покачал, да и сказал:
        - Не думал никогда, что мое имя может звучать так…
        Отвернулся, в окно у себя поглядел несколько секунд томительных, опосля снова в глаза мне взглянул, и произнес:
        - Ты ведьма, Веся, ты пробудить нежить можешь, именно пробудить - но не упокоить. Нет у тебя силы такой, нет могильного холода, нет стальной решимости да ледяной беспощадности. Нет их у тебя, не на чем заклинание строить.
        Помолчала и я, задумавшись, на бумагу перед собой поглядела, на кляксу вторую уже по счету, да вновь на мага взглянув, ответила:
        - Вообще-то есть.
        - Могильный холод? - догадался Агнехран.
        Кивнула.
        - Это ты так решила, потому что поутру чуть нежитью не стала? - поинтересовался иронично.
        - Не только поутру, - возразила я. - И весь день я в себе этот холод ощущаю, а близ Гиблого яра и вовсе растет это ощущение. От того, смогу я…
        - Нет, - пресек слова мои архимаг.
        Вздохнул тяжело, головой покачал отрицательно, с меня взгляда не сводя, и пояснил:
        - Четыре составляющих нужны, Веся. Четыре. Как четыре столба, что крышу держат, как четыре стены у гроба, как четыре стихии. А у тебя всего одна составляющая, одна из четырех.
        И пока молчала я растерянно, продолжил:
        - Ты силу над нежитью утратишь уже к утру, слишком много жизни в тебе, слишком много света - твоя магия скверну уже сейчас на корню давит, к рассвету от могильного холода в душе твоей ничего не останется. Но нежить могу упокоить я.
        И сказал он это так уверенно, что я бы даже поверила, если бы не знала, чего стоит магам упокоение нежити. Но я знала.
        - Контуры магические чертить устанешь, даже если до сотой доли нежити Гиблого яра доберешься, - заметила, с улыбкою.
        И Агнехран помрачнел.
        - Тиромиру язык бы следовало вырвать, - произнес в сердцах.
        Я улыбнулась шире. Он на меня засмотрелся. Я на него. И вот смотрю, просто ведь смотрю, а чувство такое, словно взлетаю птицею, над облаками, да к самым звездам…
        Тут открылась со скрипом дверь в избу, домовой вошел, дверь плечом придерживая, да и сообщил:
        - Ужин твой, хозяюшка. Весь день же маковой росинки во рту не держала, поесть надобно. А не то, аспид мне…
        На этом домовой до стола дошел, да в блюдце Агнехрана-мага увидал.
        Тут же голову склонил приветственно, вежливо склонил голову в ответ архимаг. Да говорить не стали. Споро домовой мой избу покинул, а охранябушка вид сделал, словно вообще ничего не произошло. А затем снова на меня посмотрел, вздохнул, да и сказал:
        - Поешь, пожалуйста. А я пока посмотрю, что сделать можно, с силою твоею. Только уговор, Веся, я нужное заклинание ищу, а ты ешь. И в одеяло завернись, дрожишь вся. И все с подноса чтобы съела.
        Я поглядела на поднос. Не поскупился домовой - и ветчина копченая, и сыр заморский, и окорока свиного часть внушительная, и грибов всяческих, по счастью не поганок, жаренных понапринес, и…
        - Охранябушка, я же столько не съем! - призналась честно.
        Маг с сомнением посмотрел на поднос, на меня, и сдался:
        - Половину.
        Я посмотрела на поднос, на него…
        - Половину без вон того маленького кусочка, - не сдавался Агнехран.
        Тут дверь открылась, домовой вернулся с краюхой хлеба, да крынкой сметаны. Все передо мной поставил, поклонился магу, да и вышел тихохонько.
        - А ты ужинал? - спросила у архимага, скрывшегося за стеллажом с книгами.
        - Потом поем, - кратко ответил он.
        Мне от ответа его, почему-то и кусок в горло не лез.
        - Не буду сама есть, - слова сами вырвались.
        - От чего же это? Всегда сама ела, тебе ж со мной неуютно было по первости, а теперь что?
        - А теперь неуютно без тебя, - тихо призналась я.
        А он услышал.
        Вернулся с книгами, целую стопку насобирал, сел, на меня посмотрел, улыбнулся, руку протянул, к блюдцу серебряному прикасаясь, от чего словно рябь по серебру пошла, и сказал:
        - Я буду вот те жаренные поганки, домовой у тебя их лучше всех готовит.
        - Это не поганки! - возмутилась я. - Грибы лесные, и…
        - Поганки, - заверил меня Агнехран. - Давай хлеб сюда, порежу.
        Я подскочила, засуетилась, тарелки нашла, вилки, нож почти нашла.
        - В другом шкафу. Левее, ниже, чуть дальше, - попутно направлял охранябушка. - Давай так хлеб, у меня нож есть и не один. И ближе.
        - Нашла! - раздался мой торжествующий возглас. - Держи пока пространственное окно. Я сейчас. Я быстро.
        - Держу, - и так он это сказал, что улыбка и в голосе слышалась.
        Я даже замерла на миг. Обернулась, улыбнулась, и поспешила быстрее, потому как не так это уж и просто, окно пространственное держать. На это вообще только одни архимаги и способны. От того, что спешила, с хлебом и не успела, передала его Агнехрану, вместе с ножом ржавым. Не ведаю, куда мой делся, так что то что нашла, то и дала. Маг сделал вид, что нож отличный, да хлеб порезал другим, аккуратно от ржавого избавившись. Я тем временем на тарелку ему все красиво уложила, со всеми грибами вообще, раз он их так любит, через блюдце передала. Агнехран мне пол хлеба вернул, невозмутимо вилку взял, и тарелку с ужином, после чего поднялся, сходил за вином с бокалами. Остановился перед столом, на меня посмотрел, на бутылку вина. Развернулся, ушел, вернулся с другой.
        - Это без хмеля почти, - пояснил он, бутылку открывая, да разливая рубиновый напиток по бокалам. - Немного тебе налью, много не стоит.
        Бокал я принимала осторожно, был он из горного хрусталя, а хрусталь он пространственные перемещения обычно искажает, но Агнехран контролировал все своей силой, от того бокал лишь ярче засверкал, перемещаясь ко мне, а вот после мы сели, маг бокал поднял, и сказал:
        - За тебя, моя ведьмочка неугомонная.
        И, кажется, стала я краснее, чем вино в бокале. И отпила глоточек всего, прав был Агнехран, сегодня пить не стоило, но для вкуса самое то было, опосля вина красного и мясо вкуснее казалось, и хлеб, и даже свет горящей свечи будто ярче стал. Но когда маг, занятый и ужином и книгами, взгляд на меня поднимал, мне казалось что меркнет огонь свечи, и все вокруг меркнет.
        - Ты магический язык хорошо знаешь? - вопросил Агнехран, найдя что-то явно заинтересовавшее его в большой черной книге.
        От книги веяло злом. Застарелым, выдержанным, как превосходное вино, тяжелым злом. Я бы не прикоснулась к такой книге, слишком опасно было, а охранябушка держал ее рукой твердой, и вовсе не страшился.
        - Знаю, - кивнула я, еще глоток вина делая.
        - Хорошо, - кратко ответил он.
        Зло черной книги протянуло щупальца к левой руке мага, той, что он книгу держал, черными лианами потянулось вверх, добралось до запястья и вдруг отпрянуло, словно с артефактом невероятно сильным столкнулось. Я невольно коснулась своего запястья на левой руке, поправила браслет обручальный, и уж хотела было сказать Агнехрану про книгу, как он взгляд мой заметил, улыбнулся успокаивающе, и сказал:
        - Не тревожься за меня, мне эта книга ничего не сделает. Как и ее хозяйка.
        - А кто ее хозяйка? - уцепилась я за ниточку.
        - Велимира, - кратко ответил маг.
        Взгляд на меня поднял, и спросил с усмешкою:
        - Спасать ее не кинешься?
        Улыбнулась я грустно, да отвечать не стала. То что я с магом сговариваюсь, зная что ведьма у него, и не простая, а одна из главных, это предательство. Всей моей сущности предательство. «Ведьмы завсегда должны держаться вместе» - главное правило всех ведьм. Наша суть в единстве, как и у нечисти. И кто б сказал мне, что с магом встану рядом против ведьмы - никогда бы не поверила. Да и с кем сговорилась-то? С самим Хранящим Огонь. С архимагом Агнехраном. Агнехран - сильнейший маг всего континента, тот перед кем голову склоняют даже короли. Агнехран, огнем и мечом прошедший по жизням, странам, ведьмам.
        - Весенька, от чего побледнела ты? - спросил он встревожено.
        И вот смотрю на него, вглядываюсь отчаянно, и не вижу. Ни злобы, ни жестокости, ни крови невинной я на нем не вижу. Как же так? На книгу смотрю и вижу, а на нем нет.
        - Дай угадаю, - произнес архимаг с улыбкой, - о том, кто я есть вспомнила. И кто же я есть, Веся?
        - Враг всех ведьм, - ответила, еще глоток вина сделав.
        - Мм, - протянул он, - как звучит интересно.
        Глянул на меня, снова над книгой склонился, и поинтересовался невзначай:
        - А враг всех ведьм, это что конкретно означает?
        - Что каждая ведьма о твоем появлении в поле зрения, должна мгновенно сообщать об этом своей наставнице, или же, если это вошедшая в совет ведьма, то членам координационной группы совета.
        Агнехран голову поднял, на меня посмотрел с сомнением.
        - Я, признаться, думал у вас несколько… более свободная организация, - произнес он.
        - Смотря в каких вопросах, - ответила мрачно.
        Забавно, но вот только сейчас подумала - врагов ведьминского сообщества ведьмы всегда держали под контролем, а свой собственный совет - нет. Вот как так? Как вышло что мы, злобу, ненависть, подлость если не видим, то точно чувствуем, а Велимиру не заметили?!
        - Значит, сообщать о моем появлении и все? - уточнил Агнехран.
        - И все, - подтвердила я. - Ты слишком опасен, чтобы выступать против тебя в одиночку, или даже группой.
        Маг усмехнулся и спросил:
        - И много у ведьм таких… врагов?
        Сделав еще крохотный глоток вина, я вспомнила лист с наложенным на него заклинанием неприкосновенности, и четыре имени, стоящих над всеми остальными. Остальных я, если честно, не помнила. А вот четыре имени главных врагов наизусть знали все ученицы Славастены.
        - Первым твое имя стоит, - сказала, глядя на бокал, но внутренне видя тот самый неизменно белоснежный лист бумаги. - Вторым архимаг Городнен.
        - Мертв, - вдруг изменившимся голосом произнес Агнехран.
        Я на него посмотрела, да и спросила:
        - Кто убил?
        - Никто… - совсем странно сказал охранябушка. - Я был уверен, что никто. Сердце не выдержало. Городнен стар был совсем, он умер в своем кабинете, сидя за столом.
        Ну… умер так умер, жалко конечно, но со всеми бывает.
        - Кто еще? - напряженно спросил маг.
        Я на него посмотрела, а он на меня глядит так, что увиливать не захотелось, правду сказала:
        - Архимаг Дайтенс.
        - Мертв, - тихо, почти беззвучно констатировал Агнехран. - Несчастный случай, упал с лошади, сломал шею, говорить не мог, от того… погиб. Нелепая, случайная смерть, похоже, была неслучайна. Дальше.
        - Архимаг Шаон.
        Тихий рык вырвался откуда-то из груди мага. Тихий, но такой жуткий.
        - Мертв? - потрясенно спросила я.
        - Да. Был пьян. Не рассчитал пространственное перемещение.
        Агнехран вскочил, прошелся по своему кабинету, подошел к столу, залпом опустошил свой бокал, уперся руками в стол и теперь молчал, невидящим взглядом глядя в стол. И взгляд был точно не видящим, иначе заприметил бы маг, как потянулись черные щупальца от черной книги, да потянулись уверенно, словно зверь кровь почуявший, и ладони коснулись, и вверх потянулись, и… отпрянули, до запястья добравшись.
        - Амулет у тебя защитный на руке? Али артефакт? - полюбопытствовала я.
        - Ты мой артефакт. И амулет. И заговор от несчастья. И вся магия мира - это ты для меня, - хрипло ответил он.
        Сел. Помолчал.
        Сдавленно произнес:
        - Прости.
        - Да за что же? - молвила тихо. - Видно близки тебе были маги эти, от того и тяжела боль потери. Мне очень жаль, Агнехран.
        - То дело прошлое, - сказал, усмехнулся, на меня посмотрел, и добавил: - Видишь, уже слова твои перенимаю, да и к потерям отношение.
        Я улыбнулась грустно.
        Агнехран же головой дернул, словно от мыслей тяжелых избавлялся, и продолжил:
        - Не о том речь сейчас, с тобой нужно решить, что делать будем.
        Кивнула я, глаз с него не сводя. Потому что увидела вдруг - и злость, и ярость бессильную, и гнев, и боль утраты. А значит, не скрывал от меня Агнехран-маг ничего, и мое ведьминское зрение тоже меня не подвело - не было в нем ни жестокости, ни чудовищности, по совести действовал, по справедливости, а вину за собой ощущал лишь за то, что не спас, не уберег, помочь не смог. Этим терзался. Только этим. И сколько не смотрю, сколько не вглядываюсь, а вот злобы в отношении ведьм не вижу. Не их винил в случившемся Агнехран - на самого себя всю вину взял.
        - Ты… не думай так, - сказала, все так же в мага вглядываясь, - твоей вины в гибели их нет.
        Поднял он взгляд на меня синий, темный, в глазах, словно буря нарастает, и ответил тихо да уверенно:
        - Есть. Моя вина есть. Недооценил я ведьм, именно я недооценил, да мер вовремя не принял. И вот он итог, жизнь моя, все посвященные мертвы, а мне повезло - на моем пути ты появилась, от того и жив остался. Только вот ты за жизнь мою такой ценой заплатила, что я себе этого никогда не прощу.
        - Пустое, - улыбнулась я. - Волков жаль до слез, это да, а я как лес - где просеку вырубили, там деревья вверх вскорости поднимутся краше прежнего, так что не тревожься обо мне, не стоит.
        Ничего маг мне на это не ответил, но так посмотрел, что ясно стало - покуда жив он, не будет у меня больше ран, ни единой.
        - Это ты сейчас так думаешь, - улыбнулась я, - а опосля… привыкнешь.
        И как удар плети, воспоминание из прошлого «Валкирин, ты сможешь! Поторопись, Валкирин!»
        - А ты что, мысли мои читаешь? - словно невзначай маг поинтересовался, вновь за книгу черную берясь. И поползли по руке его черные щупальца.
        - Да нет, только эмоции вижу, коли яркие они, да недобрые, - я бокал взяла, еще махонький глоток сделала.
        И вздрогнула, едва взгляд Агнехрана на себе почувствовала.
        На него поглядела вопросительно, а маг мне тихо, но столь отчетливо, что у меня от этой отчетливость дрожь по телу прошла, произнес:
        - Я не Тиромир.
        А не стала я тему развивать, вино отложила, да за ужин молча принялась, сделав вид, что не вижу я взгляда напряженного, и вообще не замечаю, и вконец голодная. А когда тарелка моя опустела почти, спросила невзначай:
        - Ну что, готово заклинание?
        И протирая губы платком, глаза на Агнехрана подняла, да и вздрогнула невольно - он все это время на меня смотрел. Смотрел пристально. Так смотрел, словно взглядом прожигал, словно мысли мои увидать хотел, все до единой. И это я ужинала, а он за время это ничего не съел, глаз с меня не сводя.
        - Я не Тиромир! - повторил жестко и зло.
        - Да не Тиромир конечно, - согласилась я покладисто, - и не похож даже, и волосы темные, и браслета на тебе нет моего обручального, так что точно не он.
        Ожидала я, что хоть улыбнется на шутку мою, да только Агнехран вдруг взгляд отвел быстро. С чего бы это?
        - Заклинание, - произнес он как-то сдавленно. - Ты его на языке обычном произносить будешь, я правильно понял?
        Правильно то правильно, а от чего на шутку мою отголоском вины отреагировал? Неужто аспид ему браслет мой отдал? Коли отдал, то напрасно, Агнехран с ним ничего поделать не сможет, потому как коли не я его на запястье жениха застегнула, не имеет он силы никакой. Совсем никакой.
        «Лешенька, - послала я мысль другу верному, - найди аспида, будь добр, про браслет у него узнай мой, обручальный. Коли он его снял, да кому другому отдал, не будет у меня третьего варианта спасения, только на тебя с Водей уповать придется».
        «Пошел искать, - мгновенно ответил леший».
        Я же тарелку полупустую отложила, лист бумажный к себе придвинула, с тоской на кляксы посмотрела, перо гусиное вновь в чернила обмакнула, да и воззрилась в ожидании на Агнехрана. Тот вздохнул, посмотрел на книгу, оставляя левую руку на ней, к себе тарелку придвинул, да и начал, перемешивая поганки жаренные со сметаной, мне зачитывать:
        - «In oceanum, sicut petra
        Manere in aqua
        In silentio et audire melodiam
        Audi me lumen, et luna,
        Ego tranquillitas, im ‘ non pugnatur».
        Дочитал и на меня посмотрел, да и вопрос задал:
        - Переведешь?
        Посидела я, помолчала, подумала, да и начала осторожно писать, попутно читая вслух:
        - Как камень в спокойной реке,
        Я лежу в тихом омуте
        Я слышу мелодию тишины
        Я вдыхаю сияние луны,
        Я спокоен, я больше не воин.
        Дописала, посмотрела на мага. Агнехран удовлетворенно кивнул и высказался:
        - Не совсем дословно, но учитывая реальность, вполне подходит. Однако заклинание предполагает океан.
        - Я никогда не видела океан, а произнося заклинания лучше говорить о том, что ведаешь, - пожала плечами я. - Но, знаешь, вопрос у меня к тебе есть.
        - Какой? - поинтересовался маг.
        Подняла взгляд на него, да и спросила прямо:
        - На кого заклинание это направлено?
        Улыбнулся Агнехран, почти с восхищением улыбнулся, да и ответил:
        - На тех, кто покоя ищет, Весенька.
        Нахмурилась я, хотела уж было высказать, что таких мертвяков, что покоя ищут в Гиблом яру то немного, если вообще есть, мне бы тех, кто рвать да метать готов упокоить, они моя головная боль, они проблема моя, они…
        - Все что у тебя есть сейчас - это могильный холод, Веся, - серьезно сказал Агнехран. - Только он. Как ни пытайся, как ни старайся, а всех упокоить ты не сумеешь, даже если себя отдашь без остатка. Да и времени у тебя, напомню, до рассвета только. Начни с малого, ведунья моя неугомонная, тогда хватит сил и на большее. Продолжим?
        Я кивнула.
        - Frigus, ventum, et
        Corda vestra sunt, sicut lapis in mare
        Ego addictos suffocatio in mea motus
        Oceanum dixit omnia esse denique
        Si vos ire ad somnum
        Omnes inimicos et amicis dormientibus
        Non scientes, lacrimis ego tenere
        Nemo ergo solliciti esse, cum ego evanescunt
        Withering, withering, withering.
        На этот раз было сложнее. Помолчав, я некоторое время обдумывала слова, для начала перевела дословно:
        - Холод отдать ветру
        Ваши сердца просто камень в океане
        Безнадежно задыхаюсь от эмоций
        Океан сказал, что все будет хорошо
        Если вы погрузитесь в сон
        Все враги и друзья спят
        Не зная слез, которые я держу
        Никого не будет заботить, когда я начну исчезать
        Увядание, увядание, увядание.
        Агнехран кивнул, полностью согласный с переводом, вот только не была согласна я.
        - Жестоко это, - высказалась в сердцах.
        И не дожидаясь слов мага по данному поводу, начала менять на ходу:
        - Снег на земле так прекрасен,
        Тихо шепчет о чем-то ясень,
        Ветер легко уносит всю боль,
        Спи, он заберет с собой.
        А за сном последует свет,
        Как за ночью идет рассвет.
        Успокойся, глаза закрой,
        Я держу тебя за руку, я с тобой.
        Все мое заклинание Агнехран прослушал очень внимательно, словно впитывал каждое слово, а едва я умолкла, требовательно спросил:
        - Полагаешь, это подействует?
        - У меня - да, - ответила ему.
        Дописала последнее слово, подняла взгляд на мага, тот на меня глядит пристально.
        - Не по нраву что? - спросила прямо.
        - Да, - произнес Агнехран, - не по нраву. Слова «Я держу тебя за руку, я с тобой» мне не по нраву, Веся. Я не ведаю, как у вас, ведьм да ведуний это действует, но у нас, магов…
        - Иначе, знаю, - прервала гневную речь его.
        По строкам взглядом пробежалась, прикусив нервно кончик пера зубами, прочла еще раз, и снова, и…
        - Я нечисть, Агнехран-маг, - взгляд на него подняла. - Я - нечисть. Я по краю иду между миром этим, и тем, что магией дышит. Понимаешь ты это?
        Едва ли понимал, на меня смотрел с яростью холодной, да непримиримо смотрел. Улыбнулась, не сдержавшись, к блюдцу серебренному подалась, в синие глаза мага заглянула, и прошептала:
        - Не боись, не погибну.
        А он взял да и сказал:
        - Боюсь. Очень боюсь, Веся. До того боюсь, что вздохнуть тяжело. Измени слова последние, прошу тебя, не упрямься.
        Посидела я, перо гусиное разглядывая, да и так сказала:
        - Иначе я не умею, прости, пожалуйста.
        Смотрел на меня Агнехран-маг, да и молчал.
        - Не случится со мной ничего, - поспешила успокоить, - леший прикроет, водяной на подхвате, а на случай-то крайний у аспида браслет обручальный мой, он подсобить сможет.
        Если найдется аспид-то… но я об этом говорить не стала.
        И тут распахнулась дверь в избу мою, шумно леший вошел, да трещал-скрипел от гнева невыразимого, и взгляд таков был, что мигом я руку протянула, блюдце серебряное вниз перевернула, связь разрывая, да на лешиньку воззрилась испуганно.
        - Случилось что? - спросила встревожено.
        Ничего не сказал друг верный, лишь подошел, ступая тяжело, гневно, да протянул мне клюку яра Гиблого. И дрогнула рука моя, сердце сжалось, а лешему сказала я:
        - Сам расскажи, сделай дело доброе.
        - Самому не рассказать, Веся, - произнес леший.
        Помолчала я, то на клюку, то на друга верного глядя, а опосля смирилась со своей участью, руку протянула, да на клюке разместила… И пожалела о том в тот же миг!
        Затянула, закружила в водовороте лет прошедших клюка-матушка, да и обрушила на меня видение страшное.
        Как стоит на краю леса аспид, а в руке его клюка. Эта самая! Только не истлевшая, не прогнившая, цельная клюка еще, и клюку эту аспид бережно на траву быстро чернеющую опускает.
        - Аспид! - произнес лешенька, на рев срываясь, - аспид, Веся!
        Я только голос его и слышала, а сама на то, событие давнее во все глаза глядела - как чернеют кусты-деревья, как прахом черная трава осыпается, как смотрит с ненавистью на лес аспид, настоящий аспид, и глаза у него синие, такие синие, как небо летнее перед грозой, да только…
        - Аспид, лешенька, аспид, - согласилась я. - А теперича ко мне ближе подойди.
        Видеть его не видела, только слышала как на колено опустился, затрещала кора дубовая, и держа одной рукой клюку, вторую протянула, леший сам ладонь мою на щеке своей разместил, да сам со мной в видение и провалился. И смотрели оба мы на то, как чернеет земля, порчею страшною на лес распространяясь, как над рассыпающейся прахом травой туман темный клубится, как искажает-ломает деревья проклятие страшное, как покрывается земля трещинами…
        - Аспид же! - прорычал лешенька.
        - Аспид, - согласилась я, - да только к росту его приглядись, лешенька, и возраст определить постарайся. И… говорит он что-то. А что?
        Я клюку сжала крепче, пытаясь уловить звук черно-угольных губ, пытаясь расслышать его сквозь безмолвие зелени леса, превращавшейся в пепел, сквозь затихнувший ветер, сквозь треск высыхающей земли. И расслышала. Едва-едва, но расслышала. Как с трудом, с превеликим трудом, произнес хрупкий, скорее подросток, нежели мужчина, еще тонкокостный аспид. А произнес он: «Покойся с миром, прабабушка».
        И распахнула глаза я удивленно, на меня с не меньшим удивлением леший посмотрел, и оба мы на клюку.
        - Это наш упырь! - прошипел лешенька. Да тут же исправился: - Аспид в смысле.
        - Не уверена, - ответила медленно.
        - От чего-ж не уверена? - не говорил леший - рычал разгневанно.
        В глаза его взглянула, руку обратно на щеку вернула, да и передала свое воспоминание, то что мне Ярина поведала, в ночь когда Агнехрана-мага спасать пришлось. И увидел лешенька как сгубили-уничтожили ведунью старую, что в знак Ходоков вступила по незнанию, да как сожгла себя она, лес спасти пытаясь, да как скверна от нее черными чернилами расплылась, лес отравляя.
        Подумал леший, на стул возле меня сел, сгорбился. И высказал растеряно:
        - Да, дела. А что дальше было, того Ярина не видела?
        - Не видела, - подтвердила я. - Она с напастью справиться пыталась, от того и не помнит. Но что точно могу сказать - было что-то дальше. А что точно, я не ведаю. Да только ведунья Гиблого яра погибла в центре леса своего, а клюка ее оказалась на самой опушке.
        - Как оказалась, то уж мы с тобой знаем, - сказал леший.
        Узнали, да, с этим не поспоришь.
        - А аспид наш, это я точно тебе сказать могу. Сама посуди - глаза у него синие, но не в этом суть, а в ином - порядки он наши знает, по лесу Заповедному ходит-перемещается как у себя дома, а самое главное - он от тебя, ведунья лесная, ребеночка хочет, а значит точно ведает - такие как ты таких как он родить могут-то.
        И с этим не поспоришь, так если подумать. Да только:
        - Иные они, это я тебе как ведьма сказать могу. Эмоционально разные. Тот что на опушке леса клюку положил, в том боль была, да…
        Да и замолчала я.
        От того замолчала, что вспомнила разговор свой с аспидом.
        « Главный алхимический закон - чтобы что-то получить, следует отдать равноценное. Что отдал ты?»
        «Жену. То единственное, чего было не жалко».
        И опустилась рука моя, а в сердце закралась мысль страшная - прав леший. Прав. Эмоционально то аспиды для меня, ведьмы, разные, но коли тому что подростком на краю опушки стоял выпало бы сына потерять и жену самолично убить, эмоционально поменялся бы он, изменился, и тогда…
        - Может, ты и прав, - прошептала я.
        Кивнул лешенька, да только безрадостно - нечему было радоваться.
        - Как узнал-то? - спросила по поводу воспоминания этого.
        Пожал леший плечами могучими, да и ответил:
        - Леся аспида не нашла, Ярина аспида не нашла, я одну клюку взял, опосля за вторую взялся, вот вторая и… показала.
        Посидели молча. Да и что сказать-то? Ведунью Гиблого яра было жаль. Клюку ее жаль. Правнука вот тоже жалко очень, а что тут сделаешь?
        - С Агнехраном говорила? - спросил леший, кивнув на блюдце перевернутое.
        - С ним, - указала на бумагу с записями, - заклинание спросила, да совета.
        - Дал, совет-то? - враждебно лешенька поинтересовался.
        - Дал. Много чего дал, многое объяснил, о многом задуматься заставил. Аспида бы мне.
        И тут как по заказу - распахнулась дверь многострадальная, да так что чуть с петель не рухнула, и рухнула бы, да только подхватил ее Аедан, поглядел на порчу моего имущества сконфуженно, и мне сказал:
        - Сейчас исправлю.
        И засияли два круга алхимических там, где петли были, железо ржавенькое расплавили, да тут же и заковали, и стали петлицы новехонькими, словно только бы от кузнеца забрала. Одного только аспид не учел - когда кует кузнец, он же не прямо на дереве-то железо расплавляет.
        - Кхе-кхе, - закашлялась я, рукой дым разгоняя.
        - Исссправил, - прошипел леший, пламя гася, да дерево обугленное наращивая.
        А я на это дело посмотрела, вздохнула, охранябушку добрым словом поминая, и перевернула блюдце серебряное - да только не было там уже никого, одна пустая, холодная, меня растерянную отразившая серебряная поверхность. И грустно так стало.
        - Твое платье, - сказал аспид, - и туфельки.
        И сложил все аккуратно на кровать мою.
        - Благодарствую, - ответила рассеянно.
        За окном гремел пир веселый, пели песни заунывные и заувойные волкодлаки, подпевали им бадзуллы, что-то вставляли со смехом вампиры - веселилась и пировала нечисть почтенная, им, в отличие от меня, сегодня не воевать.
        - Ты на пир иди, господин Аедан, - посоветовала, заклинание читая про себя, - об одном лишь прошу - в вине меру знай сегодня, коли лешенька да Водя не справятся, твоя помощь понадобится мне.
        И выпрямился аспид, хотя навроде и так ровно стоял, на меня поглядел глазами змеиными, да и спросил:
        - А что ты делать собралась, хозяйка лесная?
        Но ответила ему не я, леший ответил:
        - А ты, аспид уважаемый, что на опушке яра Гиблого будучи парубком безусым делал-то?
        Медленно аспид голову повернул, странно так на лешиньку поглядел, весьма странно, словно убить его прямо сейчас готов и всколыхнулась в нем эта злоба страшная, я аж побледнела, да только… как всколыхнулась, так и схлынула, и ответил Аедан сквозь зубы:
        - Не я.
        Леший на меня посмотрел. Я на него, ему и сказала:
        - Не он, говорила же тебе.
        Но друг верный на своем стоял:
        - Говорила, да опосля подумала, и к выводу пришла, что прав я.
        - Да, была мысль такая, - согласилась я, - только господин Аедан сейчас в такую ярость пришел, что одно могу тебе сказать - был бы там он, да еще парубком нервнонеустойчивым, он бы не боль свою отпустил, а весь яр сжег к чертям гулящим.
        Тут и аспид и леший так на меня посмотрели, что даже неудобно как-то стало.
        - В ярость пришел? - переспросил лешенька.
        - Боль отпустил? - в свою очередь вопросил аспид.
        Объясняй им все теперь. Вздохнула я, поднялась величественно, да и высказала:
        - Лешенька, месяц высоко, пора нам. Аспидушка, я тебя уважаю, силу твою признаю, авторитет тоже, но коли еще раз на лешего моего взглядом таким поглядишь, вышвырну из моего леса заповедного не задумываясь. Понял меня?
        Видать не понял. Застыл, глаза сверкают, зубы едва не скрежещут, от самого такая сила исходит странная.
        - Охолонись! - потребовала я.
        И заметалась по избе, собираясь.
        Многое приготовить надобно было - веник ромашковый, веник мятный, да веник дубовый. Окромя еще плошку деревянную, нож костяной ритуальный, да бинт, в свое время в спирту можжевеловом вымоченный. Пока бегала, волосы в косу кое-как приладила, но как собрала все, да обуваться стала, опали на лицо растрепанными прядями, чуть не упала нагнувшись, хорошо аспид придержал. Леший не мог - он держал веники травяные, и плошку, и бинт в плошке, хорошо хоть нож костяной я уже в ножны уместила да на пояс повесила.
        - Благодарствую, - быстро аспида поблагодарила.
        Не ответило на мою благодарность чудище легендарное, лишь вопросило недобро:
        - Нож зачем? И от пиалы этой кровью несет.
        - Ну, несет и несет, - я быстро обулась, кое-как волосы заплела, с вызовом на аспида посмотрела. - Не боись, не всю потрачу, тебе ровно треть останется, как и договаривались.
        И не ожидая ответа, из избы выскользнула, по ступеням вниз сбежала да и со всего маху врезалась!
        Аккурат в аспида и врезалась. Отшатнулась, голову запрокинула, на невесть как на моем пути вставшего, и уж спросить хотела, как засиял вокруг нас круг алхимический.
        И вот это он уже зря.
        Топнула ногой оземь, и погас круг алхимический, затухли руны да письмена.
        Сузил глаза змеиные аспид.
        - Забыл, с кем дело имеешь? - вопросила разгневанно.
        Видать забыл, теперь воззрился на меня так, словно вспоминал… или мне напоминал, кто он взглядом своим полным ярости. Да вдруг понял и он, и я, что… тихо стало вокруг. Выглянула я из-за аспида - а там пирующие застыли, на нас глядят с интересом, и Гыркула, вот даром что граф, взял да и сказал Далаку:
        - Два золотых на ведьму ставлю!
        - Пять на аспида! - не остался в долгу вождь волкодлаков.
        - Душу человеческую на ведьму! - заорал, судя по всему, черт.
        Вот же… куда вообще кикиморы глядят? Мужика на болоте всем гуртом и то удержать не могут!
        - Граф, я же сейчас выпью! - произнесла, голос повысив.
        Пауза и виртуозно-наглое от Гыркулы:
        - А, все, пари расторгается. Други мои верные, за нашу ведьму славную, когда трезвая!
        Его тост поддержали.
        - За госпожу лесную хозяйку!
        - За ведьму лесную!
        - За ведунью справную!
        - За победу!
        Дальше пир продолжился, а я, про войну-то вспомнив, аспиду сказала примирительно:
        - Чего хотел-то, а?
        Думала миром дело кончится, да не тут-то было.
        - Пиалу и костяной кинжал, - отчеканил аспид, - ты с ними отсюда не уйдешь.
        Вот привязался-то, а!
        Постояла, посмотрела, подумала, и…
        Резко шаг к аспиду сделала, руку подняла, ладонь к щеке черной словно сажа приставила, в глаза заглянула и передала ему, то воспоминание из прошлого, что клюка лешему поведала. Как есть передала. И черноту, по лесу расползающуюся, и землю трещинами покрывающуюся, и листву прахом осыпающуюся, и слова юного аспида «Покойся с миром, прабабушка». Все-превсе передала, и когда застыл аспид, соляным столбом застыл, сама быстрехонько клюку подхватила, оземь ударила, да и перенеслась без слов и объяснений аккурат на самый берег Заводи.
        ***
        Водя меня ждал. Сидел красивый такой, одетый полностью по-человечески, с волосами уложенными, с лицом частью чешуей покрытым и ждал.
        - А с лицом чего? - вопросила я, подходя ближе.
        - Эмм… новая мода, русалки мои постарались, покуда отдыхал, не хотел при них снимать, труд старательный напраслиной величать, - величественно произнес водяной.
        Я пригляделась к чешуйкам - те казались серебряными, да тонко выделанными, видать и правда работа сложная, особенно для русалок. Им же серебро вредит, это Водя сильный ему серебро ни по чем, а русалки они по обыкновению с жемчугом возиться могут, а тут точно металл.
        - Красиво, - протянула я, любуясь тем, как луна в чешуйках отражается.
        - Правда нравится? - оживился Водя.
        - Очень, - серьезно подтвердила я. - Ночью особенно хорошо смотрится.
        Из земли вышел мой леший, со всем для ритуала надобным, поглядел на водяного, от чего-то при друге моем помрачневшим, да и сказал:
        - Это ж какой величины синячище-то должен быть, чтоб его залечить нельзя было, и пришлось серебром маскировать?
        Водяной застыл, сделав вид, что вообще ничего не слышал. А я вот замерла, но по другому поводу - это что вот сейчас было-то?
        - Водя, - голос мой сорвался и шепотом сдавленным стал, - на тебя аспид напал?! Как посмел? На моей-то земле?!
        Не ответил мне водяной ничего, зато леший внес ясность в ситуацию:
        - Не, не на твоей земле, Веся, в воде дрались мужики, не иначе.
        И Водя мой, хоть и так ровно стоял, а выпрямился и еще ровнее стал, и хотел было что-то сказать, но перебил его лешенька, так рассудив:
        - Аспид хоть и гад, но гад благородный - у водяного супротив него на земле не было бы и шанса, вот аспид и благородно набил ему морду аккурат в его стихии.
        Тут отмер Водя, да и прошипел:
        - А не пошел бы ты, леший, тропкой нехоженой!
        Мы с лешинькой переглянулись непонимающе, да и пояснила я:
        - Водя, это леший, он по нехоженым-то и ходит завсегда, служба у него такая.
        Помолчал водяной, зубами поскрежетал, да и не стал ничего говорить.
        Ему говорить и не требовалось - моя очередь пришла.
        - Ну, - сказала я, - готовы?
        Кивнул лешенька, кивнул Водя, кивнула и я, ответ их принимая. А опосля передала клюку свою привычную лешему, тот мне клюку Гиблого яра отдал, да и весь скарб мой из избы прихваченный.
        - Леший, ты в лесу остаешься, - напомнила другу верному.
        - Водя, рядом будь по-возможности, - попросила жалостливо.
        - Буду, - уверенно пообещал водяной.
        И мне бы уверенной быть, решительной, мудрой да сосредоточенной, а в сердце звучат слова охранябушки «Боюсь. Очень боюсь, Веся. До того боюсь, что вздохнуть тяжело. Измени слова последние, прошу тебя, не упрямься», и не получается сосредоточиться. Никак не получается. А зря.
        - Помоги мне земля-матушка, - прошептала я.
        Да и ударила клюкой оземь!
        И может показалось мне, может почудилось, но за миг до того, как шагнула на тропу заповедную, засиял в шаге от меня круг алхимический, вот только… поздно, меня уже не догнать было.
        ***
        На землю Гиблого яра ступила неуверенно. О силе своей ведала, о возможностях знала, о том, с чем столкнуться придется тоже догадывалась, а все равно робело сердце, дыхание срывалось, да страх в душе был. Страх, самый настоящий.
        За спиной моей река вспенилась, забурлила, да от силы потоков водных задрожала земля под ногами - водяной сейчас частично отрезал меня от яра Гиблого. Только частично, связь то мне держать с лесом требовалось неизменно. Вот и получилась полянка каплеобразной формы - узким концом с яром соединенная. На конце том тут же Ярина возникла, да и смотрела встревожено, страха и волнения не скрывая, даже цветы, что распустились на ней, вянуть прямо на глазах начали.
        - Не бойся, - успокоила я чащу, - сегодня никто не погибнет, лишь покой обретут те, кто ищет покоя.
        Но Ярина тревожилась, и все сильнее. И хоть не живая, но тряслась как лист осиновый, дрожала всем телом, то на меня, но на лес оглядываясь.
        - Ярина, случилось что? - спросила дурное чувствуя.
        Протянула чаща руку, от нее до моей побег вырос, и едва моей ладони коснулся, увидела я то, что Ярину до смерти перепугало - девушку я увидела. Девушку в платье белом, что босая металась по яру Гиблому. Кожа у нее была белая, почти фарфоровая, волосы черные блестящие, лицо красивое, словно из мрамора высеченное мастером, вложившим всю свою любовь в свою статую, и глаза - огромные, абсолютно черные, словно два отполированных до блеска обсидиана.
        И волосы медленно зашевелились на затылке от ужаса.
        - Веся, что случилось? - встревожено спросил водяной.
        Я обернулась к нему - Водя из воды на половину высунулся, рядом с ним его золотая стража была, двадцать отборных воинов-русалов в золотых доспехах, чуть подалее стража серебряная - с полсотни, не меньше, еще далее жемчужная охорона на готове стояла, никак из самого океана приплыли. Водя же водяной не обычный, особенный он стал после того, как силу чародейки получил, от того и территории у него большие, аж до океана простираются, и войско немалое. Да только не поможет мне все это войско, коли мавка в нежить обращенная до меня доберется! Мне тогда уже ничего не поможет.
        - Веся? - Водя занервничал.
        А я на него смотрю, и что сказать не ведаю. Коли правду скажу - Водя меня отсюда вытащит, супротив воли моей вытащит. Скажу лешему - тот же исход. Про аспида и говорить нечего. А я мавку мертвую в Гиблом яру оставить не могу! Кто ее создал вопрос хороший, да только ответ мне не поможет. Мавки - это утопленницы. Те, кто жить не захотел, да в стремнину шагнул осознанно. Именно осознанно - это главное в перерождении. Именно осознанность не дает мавкам стать нежитью, они нечистью остаются. И живут себе в реке, али близ нее, песни поют, хороводы устраивают, венки плетут в полночь, да парней иной раз к себе заманивают… А дальше как получится, кого отпустят, кого в топь заманят, а если кого полюбят, живут с ним как муж с женой, с одной лишь разницей - днем мавка из дому не выходит, жжет ее солнце, не до смерти, но жжет. Вреда от мавки обычной немного, разум то они сохраняют, так что и договориться можно, и водяным пригрозить, и в целом народ адекватный, разве что с русалками вечно ссорятся. Но коли дева юная в стремнину шагнула не осознанно, а под действием чар, да опосля смерти своей чарами же была и
поднята, появляется совсем иное существо - навкара. Навкары опасны. Смертельно опасны даже для меня, ведуньи леса Заповедного. Скорость у нее сверхъестественная, выносливость - моему лешему на зависть, регенерация - бесконечна, а коли опасность высока, навкара прыгнет так высоко, что любая опасность внизу останется, но не надолго - упав сверху навкара молча убьет. И хорошо если молча, потому как своим голосом навкары могут многое - и в транс ввести, и в ступор, и парализовать. А могут заставить врага в себе самом увидеть, и себя же убить без колебаний да на радость улыбающейся навкаре.
        От того сражаться с ней бессмысленно - отгородиться, отбросить, парализовать на время краткое и бежать, далеко-далеко бежать, вот только мне отступать некуда. Это мой лес. Теперь мой. И если мавки лесу полезные - где мавка шагнет, там трава и та зацветет, то с навкарой иначе все - следы ее черной гнилью оборачиваются, губит она лес, не сразу, но губит. И если в мой Заповедный пройти не сумеет, границы охраняются, то в Гиблый яр пробраться ей не сложно было, Ярина-то еще слаба, а потому… схватки с навкарой мне не избежать. Никак не избежать. Она всех погубить может - и лешиньку, и водяного, и вампиров, и волкодлаков, с бадзулами разве что провозится чуть подольше, но и их без труда уничтожит. Моровиков позвать? У них крови нет, навкаре на них нет и смысла нападать, но вот слежу я за ней глазами Ярины и вижу - не за кровью в мой лес эта тварь пожаловала, вовсе не за кровью, она мимо оленей пасущихся легко проскользнула, на кабанов не взглянула даже, а сама вся белая от голода, так что не кровь, вовсе не кровь ей надобна была - она за жизнью пришла, и что-то мне подсказывает, что за моей.
        А я за жизнью моей никому бы приходить не советовала бы!
        Опасно это, за жизнью моей приходить, недальновидно я бы даже сказала!
        «Лешенька, - отпустив побег Ярины, друга верного позвала, - соль мне нужна, вся какая есть, вся нужна, да в избе, в сундуке моем есть пузырек из стекла зеленого, его захвати, нужон безмерно».
        Леший тут же ответил:
        «Это какой пузырек, тот коим ты потравиться опосля смерти Кевина думала?»
        «Он самый. А еще, знаешь, платье мне нужно мое, свадебное».
        «Так я ж его порвал, - напомнил друг-соратник».
        «Неси рваное, что ж делать-то. К заводи неси, сейчас водяного пришлю».
        И весело Водю попросила:
        - Не хватает мне сущей малости, коли не трудно, перенеси от лешеньки ко мне да скоренько.
        Нахмурился Водя - как-никак при всей его армии за передачей послала, но слова мне не сказал, лишь кивнул, да умчался мгновенно, под блестящими взглядами всей своей армии. А у русалов глаза ярче доспехов их заблестели, и все почему - да любопытные они сверх меры. Таким яд доверять никак, они ж как дети малые, коли увидят что-то закрытое, тут же нос свой сунут, непременно сунут, природа у них такая. От того и помчался Водя сам, знает уже хорошо своих подданных, и меня знает, сразу понял - опасное что-то принести нужно, очень опасное.
        Я же вдохнув грудью полной, улыбнулась месяцу, Ярине сказала «Не усердствуй с защитой» и начала готовиться к делу славному, но кровавому. Для начала прут взяла ивовый - им круг обвела в пять шагов диаметром, аккурат по границе затопления островка. И там, где связь с лесом была, только там разложила для начала мяту сушенную - любую нежить замедлит она, опосля веник ромашковый разложила по веточке - нежить любую он о прошлом задуматься заставит. Аккуратно раскладывала, бережно, не торопясь. Как закончила, как раз и Водя вернулся. Я к нему поспешила, мешочек с солью взяла небрежно, платье через плечо перекинула - а вот пузырек с ядом очень-очень осторожно.
        - Весь, - тихо сказал Водя, - ты же его пить не собираешься?
        - По обстоятельствам, Водя, по обстоятельствам, - улыбнулась ему. - А теперь прикажи армии своей затонуть ненадолго, переодеться мне надобно.
        Приказал. И раз приказал. И второй. И третий. Да только пока кракена не позвал, толку с его приказов не было - ну любопытный народ русалы. Они полюбопытнее русалок будут. И сплетничают втрое больше, чем женские особи, и за собой следят в сто раз лучше, и даже волосы красят в цвет доспехов своих. Так у золотой гвардии и волосы золотые, у серебряной соответственно серебряные, а вот как жемчужные войска жемчужного цвета волос добиваются мне вообще неведомо. Но я время не теряла, пока Водя на рев срывался уж пару раз, я за пределы круга шагнула, да обильно солью проход посыпала. Соль вообще штука хорошая, от нечисти защитить может, если концентрация нужная, и от нежити тоже помочь способна, вот только не от всякой… от навкары соль не защитит, и я это знала преотлично.
        А потом, пока Водяной зорко за гладью водной следил, быстренько в платье свое переоделась, хоть и не самое приятное это дело было, не остирала я его от крови, и застыла та пятнами бурыми, а на спине платье вовсе порвано было, ну да сойдет, а уж потом, как-нибудь, приведу его в вид человеческий.
        - Ну, все, - объявила я водяному, усаживаясь в центре круга поудобнее, и размешая перед собой плошку с кровью, пузырек с ядом, да кинжал костяной.
        - Что значит «все»? - возмутился Водя. - Веся, у тебя вся спина голая!
        А, да, точно - и я волосы распустила.
        - Очень смешно, - выругался водяной.
        Обернулась, посмотрела на него, да и сказала как есть:
        - Водя, она меня только спереди видеть будет, на спину мою ей смотреть будет некогда.
        - Ей это кому? - прорычал водяной.
        Подмигнула весело другу давнему, повернулась лицом к лесу, нож взяла рукой левой, запястье обнажила на правой, голову запрокинула, на месяц глядя, улыбнулась - опасность всегда с улыбкой встречать надобно, я же ведьма, а мы народ гостеприимный, и начала со слов Агнехраном поведанных:
        - Frigus, ventum, et
        Corda vestra sunt, sicut lapis in mare
        Ego addictos suffocatio in mea motus
        Oceanum dixit omnia esse denique
        Si vos ire ad somnum…
        Слова на языке магов, языке что раздражал, вызывал бешенство у нежити, слова сказанные с веселостью и беспечностью. Так маг самоучка, раздобывший учебник где-нибудь, пробует силы свои… и гибнет. Не существует магов самоучек, нет их, не выживают они, такой вот своеобразный природный отбор. И вот сейчас я взбесила всю нежить в округе заклинанием своим, и послышался рев, рык, хрип, вой, загудел Гиблый яр, взбунтовался, в неистовство пришел.
        Улыбнулась я шире, да и вторую ошибку совершила, из тех, что маги-недоучки совершают - к крови своей прибегла. Легко прошлось лезвие костяное по тонкой коже запястья, заалел порез, набухли тяжелые багровые, почти черные в темноте ночи капли, да потекли в плошку подставленную.
        И задрожала земля, затряслась - я всем телом то чувствовала.
        Вскипела вода за моей спиной - Водя перестраховывался, войска свои подогнал ближе, и судя по плеску кракенов не щадил, гнал со скоростью огромной. Зашумел и лес впереди, загудела земля - Ярина тоже к схватке готовилась, силы свои стягивала, и вспарывая почту поднимались из глубин кусты терновые, стеной непролазной вырастали деревья, наливались ядом острые клиновидные колючки на лианах. Опытная была Ярина, ослабленной, это да, но опытной и знающей, от того знала и я - никого из нежити не подпустит она ко мне. Но существовал на свете и еще кто-то, кто точно знал - Заповедная чаща свою ведунью защитит от всего. От всего, кроме навкары!
        И схватив клюку левой рукой, я ударила по земле правой кровоточащей ладонью, и вскинув голову, посмотрела в глубь темного леса.
        Навкару я увидела почти сразу, но она почувствовала меня быстрее. Тоненькая темноволосая фигурка в белом легком обнимающем ее стан платье, сидела на ветви пораженного гнилью искривленного скверной дерева, выгнув спину словно кошка, и принюхивающаяся к воздуху словно гончая, что почуяла добычу. Да, не ошиблась я, по мою душу оказалась здесь навкара, за мной пришла, исключительно за мной.
        «Веся, что у тебя? Творишь что? Веся, вампиры застыли, чуют что-то. Моровики из-за столов повылетели, бадзулов едва на границе сдержал. Что ты делаешь?»
        «Держи их, никого не пускай, навкара тут, лешенька, навкара, за мной послана, за мной и пришла».
        Ничего не ответил леший, только завыл да так, что вой его в клюке отозвался. Силен был наш враг, силен и умен сверх меры. Это хорошо, что Ярина предупредила вовремя, да углядеть навкару смогла даже в той части леса, которую не контролировала, а коли не углядела бы… для навкары солнечный свет, особенно в густом темном лесу, опасности не представляет, да даже неудобства не доставляет никакого. И она напала бы на меня, рано или поздно, но напала бы. И вот тогда никто бы не спас… Да и сейчас едва ли смог бы спасти хоть кто-то. Ярина попыталась, сейчас, когда я держала клюку, она моими глазами видеть могла, моими и леса, и узрев где засела навкара, попыталась сплести терновую сеть, но тщетно - улыбнулось навье отродье, блеснули клыки пол алыми губами и звуковая волна хлестко ударила по терновому плетению, разрывая его в клочья… А после навкара помчалась ко мне. Даже не помчалась - она словно летела. Как мотылек, почти не касаясь ни земли, ни ветвей. Она мчалась, целенаправленно и точно, отмахиваясь от Ярины легко… слишком легко. Чаща за ней попросту не поспевала, навкара слишком быстра, слишком
подвижна, фантастически проворна. И она неслась ко мне, с неутомимой жаждой моей, именно моей крови.
        Кажется, мне еще никогда не было так страшно.
        Умом все понимаю, правильно сделала, да и шанс если и будет, то только сейчас, а сердце замирает от ужаса, потому что чувствую, уже чувствую - навкара завыла. И от воя ее сыпались листья с деревьев, опадали ветви сломанные, гибли нетопыри, не успевшие уйти от звуковой волны. И эта смертельно опасная звуковая волна неслась ко мне…
        - Аскарган! - выкрикнула, вскинув правую ладонь.
        Заклинание, которому когда-то научил меня Тиромир, сработало безупречно - и звуковая волна разбилась о магический щит, не причинив мне никакого вреда.
        Вот только Водя сходу осознал - я в опасности и утаила это от него.
        - Убью, Веся! - прошипел он.
        Но это он на эмоциях, а в деле военном водяной был силен, и сходу разнеслось над водой:
        - Сирены!
        Второй звуковой таран созданный навкарой разбили сирены, они в голосовом деле послабее были, зато их было много, подстраховался Водя. Подстраховался и… перестарался, откровенно говоря. От воя сирен рухнули деревья. Не все, лишь те что подняла из земли Ярина, и от того корни у них слабы были, но деревья именно эти моей защитой от нежити были, а потому:
        - Водя, нет. Не вмешивайся, - приказала я.
        То что водяному это не понравилось, это и дураку было ясно, да только - на суше Водя навкаре не соперник, а в воду эта тварь сама не сунется. Разумная она, в том, что касается боя, всегда разумная. Я ладонь в кулак сжала, и от того кровь потекла сильнее и… страшно мне было, а как-то держаться надо было, страшное впереди все, я это понимала.
        «Ярина, оставь ее, то мой бой, держи нежить», - приказала чаще.
        «Когда вмешаться?» - пришел вопрос от лешего.
        Ох, хотелось сказать «сейчас», да только… не выход это.
        «Если крови во мне почти не останется», - сказала честно.
        Она появилась на ближайшем дереве. Белая тень, что в сумраке выделялась черными волосами. Огромные черные глаза заблестели, при виде меня, алые губы растянулись в жуткой усмешке, обнажая жуткие, наполняющиеся чернотой клыки.
        «Держись, Веся, держись», - сказала самой себе.
        И протянула руку, размещая порезанное запястье над плошкой… навкара недовольно заворчала, видя как кровь, которую она уже считала своей, бессмысленно вытекает.
        - Остановись, ведьма, - звук ее голоса резанул по ушам.
        С громким плеском ушли под воду кракены, они не выдерживали высокочастотных звуков, для них такое было почти смерти подобно. Мне же попросту неприятно, и от того я сильнее сжала кулак - кровь потекла вдвое быстрее.
        Навкара заорала, да так споро, что я не успела применить заклинание!
        Звуковая волна едва не сбила с ног, хотя я сидела, ударила в грудь, не давая сказать и слова, почти оглушила, ударила по глазам так, что черные точки заплясали передо мной, демонстрируя, что дело плохо, очень плохо.
        Что ж, выбора нет - переходим к козырям сразу с начала игры.
        Скользкой от крови рукой я схватила пузырек, большим пальцем сдвинула древесную пробку и сама чуть не задохнулась от вони - яд был выжимкой из Бледной поганки и Мухомора вонючего. Причем я лично не знала, чего в нем больше - поганки или мухомора, судя по вони мухомор определенно в данном составе превалировал, преобладал и доминировал. Данный яд получали все ученицы Славастены, абсолютно все, наставница равнодушно предоставляла нам возможность в случае большого на то желания покончить жизнь самоубийством, не доставляя никому проблем. Я вот только одного так и не поняла - этот яд обладал столь убийственной вонью для того, чтобы его нельзя было никому подлить, или чтобы одним своим запахом сразу отбить всяческое желание самоубиваться? В любом случае - яд работал. Я этот пузырек уже раза два открывала, и каждый раз данное амбре убеждало в том, что жизнь не такая уж и плохая штука, в любом случае лучше настолько вонючей смерти. Вот и сейчас даже глаза заслезились, и не только у меня.
        - Не-е-ет! - завизжала навкара, не слишком удачно отпрянув назад, вследствие чего свалилась с ветви, не успев перегруппироваться, ударилась спиной о нижнюю ветку, огласив лес хрустом костей, упала ниже, сломав ребро.. или несколько сразу, и рухнула наземь, насадившись животом на обломок дерева, оставшийся после выступления сирен.
        Не то, чтобы я на что-то рассчитывала, навкару очень непросто убить, у нее мгновенная регенерация, а отрубленные конечности, кроме головы, конечно, вырастают тут же. Но ее падение дало мне шанс, прекрасный шанс, для того, чтобы поговорить.
        - Слушай внимательно, - произнесла я, держа пузырек у рта, и пытаясь сдержать подкатывающую тошноту, - мне нужно произнести заклинание. Всего одно заклинание, и после я вступлю в бой.
        - И сдохнешь! - прошипела навкара, рывком поднимаясь, и оставляя стремительно гнить дерево, на которое пролилась ее кровь.
        - И сдохну, возможно, - согласилась я, думая о том, что смерть от клыков навкары еще вполне себе ничего, по сравнению с этой адской вонью, - но либо так, либо я выпиваю яд.
        Неестественно гибкая фигурка в испачканном, прямо как у меня, белом платье замерла. С треском срастались сломанные кости, вернулась на место искалеченная падением рука, в нормальное положение встала шея, раскрылась страшная пасть, и навкара прошипела разъяренное:
        - Не успеешь!
        И стремительно ринулась на меня.
        А стремительность, это не всегда хорошо, особенно если имеешь дело с ведьмой.
        Через соляную насыпь навкара перемахнула не глядя, лишь усмехнулась победно, сочтя меня совсем дурой, а вот на мяте споткнулась, замедлившись и раскрыв рот от удивления, и на ромашке рухнула, погребенная лавиной своих воспоминаний.
        И вот тогда улыбнулась уже я.
        Улыбнулась, пузырек перед собой поставила, пристально за содрогающейся навкарой следя ладонью окровавленной оземь ударила, и зашептала слова ведьминские, с магией ведуньи лесной переплетенные, слова истинные, слова покой приносящие.
        - Словно камень в тихой реке,
        Ты уснешь в тихом омуте,
        Ты спокоен, ты больше не воин.
        Слова приходилось менять на ходу, потому что у меня не было никакой возможности успокоиться - я была настороже, и я была готова к бою, а потому… заклинание пришлось изменить.
        - Я слышу мелодию тишины,
        Я вдыхаю сияние луны,
        Я сумела, значит сможешь и ты,
        Увидеть добрые светлые сны.
        Навкара неестественно выгнулась, человеку подобное движение переломало бы позвоночник, но для нее все обошлось лишь хрустом костей и воем - видимо жизнь эту трансформированную чарами мавку не радовала, и воспоминания ее практически убивали.
        Но думать о том времени не было. Моя кровь стекала по коже теплыми струйками, в голове звенело от слабости, а заклинание напоенное влагой моей жизни следовало завершить. И понеслись последние слова:
        - Снег на земле так прекрасен,
        Тихо шепчет о чем-то ясень,
        Ветер легко уносит всю боль,
        Спи, он заберет с собой.
        А за сном последует свет,
        Как за ночью идет рассвет.
        Успокойся, глаза закрой,
        Я держу тебя за руку, я с тобой.
        И страшная боль пронзила грудь, словно кто-то ледяной рукой пробил кости и сжал ледяной хваткой мое сердце.
        От боли, от чудовищной боли, я согнулась пополам, и меня спасло именно это - пузырек с ядом все еще оставался на траве передо мной, и согнувшись, я практически уткнулась в него носом. Вонь отрезвила! Вонь заставила думать, невзирая на чудовищную боль, и я словно вновь услышала слова Агнехрана «Боюсь. Очень боюсь, Веся. До того боюсь, что вздохнуть тяжело. Измени слова последние, прошу тебя, не упрямься». Я не стала думать о том, прав был маг или нет, не до рассуждений было, но одно сердцем чувствовала - Агнехран плохого не посоветует. И превозмогая боль, губами похолодевшими, прошептала начало заклинания своего:
        - Словно камень в тихой реке,
        Ты уснешь в тихом омуте,
        Ты спокоен, ты больше не воин.
        Ты спокоен, ты больше не воин.
        Ты спокоен, ты больше не воин!
        Лишь на третий раз отпустил могильный холод, разжалась призрачная рука, ушла боль. Лишь на третий раз… А вот вонь никуда не ушла, и вздохнувшая всей грудью я сильно о том пожалела, до слез просто! До чего ж яд то вонючий, до нутра пробирает.
        - Веся! - Водя обнял за плечи одной рукой, в другой меч был серебряный, ненавидел его водяной страшно, аллергию он у него вызывал, но ради меня и на сушу вышел, и меч лучший супротив нежити взял.
        Супротив любой нечисти лучший, но не супротив навкары.
        - Водя, в воду! - прошипела я.
        И услышала то, что только и могла услышать от водяного:
        - Сдурела, Веся? Это навкара! Ты знаешь, почему ее так называют? Это сокращение от «навья кара», она от силы противника питается во время боя! Ее даже мне убить не просто, а тебя она выпьет как младенца, без труда совершенно!
        Я голову запрокинула, на него посмотрела, да и сказала тихо:
        - Я видела, как она двигается по лесу, Водя, нет у тебя ни шанса супротив нее на суше, ее чарами подняли, да чарами усилили, ей сейчас и противника пить не требуется, своих сил хватает. Уходи в воду, добром прошу. Сейчас уходи, пока не поздно еще, прошу тебя.
        Зубами проскрежетал водяной, меч ухватил крепче, и… понял. То, что донести до него хотела, он это понял, стоило ему на навкару взглянуть. Правду Водя сказал - она от силы противника питается. И пока противником ее я была, силы ей черпать было неоткуда - я ведунья лесная, мне силу лес дает, а лес ей не противник, в отличие от водяного. А вот от водяного черпать силу она и начала, да стремительно. Спущенной тетивой от земли отскочила, пасть оскалила, глаза черные кровью наливаться стали, с губ капнула пена… о том, что дальше произойдет гадать смысла не было.
        Вскочив, да так споро, что голова закружилась, я оттолкнула Водю, выставив перед собой клюку и вовремя - когда навкара прыгнула, ударная волна снесла ее с такой силой, что тварь сломала несколько деревьев по траектории своего полета. Но это ничуть не остановило ее и навкара, словно пружина, оттолкнувшись от дерева в которое влетела спиной, бросилась на меня. Ярина торопливо брешь защищающую меня от нежити залатала, а сил меня спасать у нее не было.
        - В воду! - закричала я, сильнее клюку сжимая, и взгляда от навкары не отрывая.
        Изящная грациозная бестия, в легком белом платье прыгающая по деревьям, взметнулась вверх, собираясь спикировать на меня так, чтобы мне пришлось силу свою контролировать - она знала, ударить не смогу, боясь повредить заграждение от ревущей за живой стеной нежити, а скинуть ее в воду при таком угле падения, не было никакой возможности…
        Плеск за моей спиной, мне оставалось лишь надеяться, что это Водя ушел, чудовищное лицо пикирующей прямо на меня навкары, ее жуткая торжествующая обнажающая клыки кровожадная улыбка, и совершенно неожиданное движение справа, из-за моей спины.
        Аспид шагнул со скоростью атакующей кобры, как высвобожденная пружина. Левая его ладонь была раскрыта, и перед ней сверкал алыми письменами алхимический круг, в правой он держал раскаленный до красна меч. Удар заклинанием - и навкару отбросило до края поляны, не повреждая деревья. Она упала на четвереньки, выгнула спину и заорала. Алхимический круг увеличился, поглощая звуковую волну, и аспид начал вращать меч с такой скоростью, что тот образовал второй огненный круг. Потрясенная навкара заворожено уставилась на пляску огня, и этой секунды аспиду хватило сполна.
        Бросок серебряного кинжала, отработанный, техничный, выверенный - и навкара перекатывается по земле вправо, уходя от ранения, чтобы погибнуть, едва вскочила на ноги. У нее не было и шанса, и огненный круг остановился в ее сердце, пробив грудь навылет. Остолбеневшая навкара заорала от ужаса, боли и ярости, но алхимический круг поглотил ее крик, тонкой призрачной пленкой обхватил голову с раззявленной пастью и я услышала короткий приказ аспида:
        - Отвернись!
        Отвернулась тот час же, и вздрогнула, услышав жуткий и мерзкий хлопок, как будто что-то приглушенно взорвалось… Когда повернулась, аспид совершенно бесстрастно протирал куском ткани свой меч, обезглавленная навкара медленно рухнула на колени, а затем завалилась набок. Черная кровь пульсирующе лилась на траву, тело измененной чарами мавки стремительно разлагалось…
        За то время, пока я потрясенно смотрела на ту, что считалась неубиваемой, аспид хладнокровно прошелся по поляне, нашел и поднял свой кинжал, засунул в ножны меч, после чего все так же, спокойно и уверенно подошел ко мне и задал всего один вопрос:
        - Что воняет?
        - Яд… - прошептала я.
        Голос сел, нормально говорить не получалось.
        - Что за яд? - несколько напрягшись, вопросил господин Аедан.
        - Мммой яд…
        Внезапно поняла, что у меня голова кружится… от недосыпа видать.
        - Хм, - протертый насухо кинжал тоже отправился в ножны,- твой значит. И что ты собиралась с ним делать?
        - Пить, - ответила, уже вернув голос.
        Он как-то внезапно вернулся, видимо из-за идиотизма вопроса. Просто вот что еще можно делать со своим ядом, если твой противник навкара? Ее не отравишь, она не дура поглощать яд не будет, естественно.
        - Пить? - нехорошим, злым голосом переспросил аспид.
        - Ну, пить, конечно, - я клюку выпустила, рану на запястье правом рукой зажала и пояснила непонятливому: - Это навкара, на меня натравленная приказом магическим, ей моя кровь позарез нужна была, это и я знала, и она. От того яд и понадобился - напади она до срока оговоренного, я бы яд выпила, и тогда моя кровь для нее ядом была бы. Видишь, расчет простой и понятный.
        - Вижжжу! - прошипел аспид.
        Да ко мне быстро направился. Так направился, что я отступила с перепугу, и чуть клюку не призвала. Аспид зло усмехнулся, подошел, за руку раненную схватил и вопросил лютым голосом:
        - Боишься, ведунья?
        В глаза вгляделся и продолжил:
        - Побледнела даже, ну надо же. Навкару ты не боишься, ты у нас смелая, из тех что «сама сдохну и врагов с собой заберу», а меня, значит, боишься?
        - Ну ты же не враг, - сболтнула со страху.
        Он усмехнулся, головой покачал неодобрительно, ладонь над моим запястьем простер и начал затягиваться порез кровоточащий.
        - Ну, коли не враг, сберегу тебе бинты, - сказал аспид язвительно, - стирать не придется.
        - Это точно, - согласилась, следя за тем, как исчезает и рана, и даже потеки крови.
        Я наблюдала за исцелением, и только сейчас чувствовать начала боль в груди холодную, словно чернильное пятно растекающуюся, и с каждым вздохом усиливающуюся. И не понравилось мне это, совсем не понравилось, так не понравилось, что заволновалась я, и было же от чего волноваться - происходило что-то, чего я вообще не ведала. Зато мне было известно, кто ведает.
        - Аааспид, аспидушка, - проговорила голосом слабеющим, - мне маг нужен.
        - Мм? - вопросил господин Аедан, пристально следя за запястьем моим и тем, как шрам ровной чистой кожей обращается.
        - Агнехран, - выдохнула я.
        Аспид вздрогнул и на меня посмотрел. Так словно я его имя назвала, или имя, что знал хорошо, очень хорошо, будто связан был с его носителем.
        - Агне… архимаг нужен? - вопросил, сбившись в начале вопроса.
        Нужен, ох как нужен. Так нужен, что сама бы к нему обратилась, но боль в груди все росла и росла, чернотой изнутри наполняя, и чувство такое, что не доберусь я до избушки своей, да и нельзя сейчас, нельзя мне отсюда ни на шаг уходить в эту ночь, иначе все сотворенное будет потеряно. Вот только с каждым вздохом чувство такое, что себя я уже теряю.
        - Боль в груди, - прошептала, слабея, и понимая, что мага звать поздно, да и ответит ли на зов мой сразу же еще неизвестно, - лешего зови… и… - перед глазами темнеть начало, - и не буди. Не смей будить, нельзя сейчас.
        На траву я не рухнула - аспид удержал тело мое, а вот разум удержать уже не смог, да и никто бы не смог. Тенью незримою шагнула я к клюке своей второй, с земли подняла, да и не чувствуя ни боли, ни холода шагнула с поляны прочь, лишь на выходе обернувшись да и… чуть прямо там не осталась! Целовал тело мое белое аспид! Как есть целовал. Платье сдернул, чуть что не до груди самой, и целовал выцеловывал, да так, что все русалы всей армией оторопели, а Водя змеем водным к аспиду ринулся, и получил разъяренное:
        - Лешего зови, сам не смогу. Сейчас! Живо!
        И водяной послушался, в воду скользнул да исчез, а я… я… стыдно мне стало. Это аспид бессовестный да бесстыдный, а у меня то и совесть и гордость в наличии. Вернулась я, вплотную к аспиду подошла, посмотрела выразительно.
        Нет, взгляд он мой не увидел, конечно, но клюкой вставшей рядом с ним впечатлился, взгляд на меня, незримую, перевел, и вопросил голосом дрогнувшим:
        - Вввеся?
        Наклонилась к нему близехонько, да у самого уха выдохнула:
        «Ирод, платье на место верни и учти - коли грудь мою тронешь похабно, али еще что - клюкой промеж глаз своих бесстыдных и схлопочешь!»
        Улыбнулся аспид, с облегчением улыбнулся, да с радостью нескрываемой и произнес:
        - Веся, ты значит, а я чувствую, что уходишь, думал навеки…
        «Нет, что ты, поутру вернусь, а пока дел много, - забавно было с ним так разговаривать, я возле лица его близехонько, вот-вот и носом к его носу прикоснусь, а он меня ни тронуть ни увидеть не может. - Водю за лешинькой послал это правильно, странную боль испытала, раньше с таким не сталкивалась, тревожно мне стало. А как леший проверит, возвращайся с ним в лес мой Заповедный, вы моя подмога, коли пойдет что не так».
        Закрыл глаза аспид, вздохнул тяжело, словно нервы свои успокаивал, да и распахнув очи от ярости суженные спросил разгневанно:
        - А то, что сейчас произошло, это все «пошло так»?!
        Плечами пожала, не сразу вспомнила, что не видит он меня, да и ответила:
        «Более-менее. Навкара, конечно, неприятным сюрпризом стала, но справились же, так что хорошо все, а тебе благодарность особая».
        Посмотрел на меня аспид, посмотрел… да и вдруг рука его наглая и бесстыжая под ткань платья свадебного скользнула да и сжала то, чего трогать не должна была бы. Меня оторопь взяла и от этого, и от того, что призрачной сутью своей я прикосновение это почувствовала!
        «Убью!» - прошипела я, клюку крепче сжимая.
        - Ха, - произнес аспид, и тут же вопрос задал: - Значит, сама ты лешего позвать не можешь.
        «Не могу, конечно! - я в глаза бесстыжие смотрю, то на руку его еще более бесстыжую, то снова в глаза. - Он леший Заповедного леса, я в данный момент ведунья Гиблого яра - связь между нами разорвана. И не лапай меня сказала!»
        Аспид улыбнулся. Широко улыбнулся, нагло, опосля наклонился да и губами к губами моим прижался… Я чуть клюку не обронила, подхватила в последний миг, чувствуя… поцелуй ее чувствуя всем телом. Не только губами, но и душой, сердцем, теплом. Чувствую, а не должна ведь!
        - Убью! - прозвучал на полянке голос родной да знакомый, голос друга верного, да защитника истинного.
        - Мда, рано позвал, - вздохнул аспид и целовать меня перестал.
        Леший тяжело к нему подошел, меня с рук бессовестных забрал, на траву бережно уложил, да и отступить собирался, как и следовало, только тут вдруг аспид вмешался:
        - Подними ее!
        - Нельзя, - огрызнулся лешенька, - она ведунья, она с землей леса этого, с почвой контакт иметь должна.
        - Контакт? - тоном нехорошим переспросил аспид.- На ней платье порванное, ты почитай обнаженной кожей ее на землю сырую уложить хочешь?
        Усмехнулся леший, да и предложил:
        - А ты подлатай, коли прыткий такой.
        Это лешенька сурово так подшутил - мое платье свадебное подлатать только я могла. И постирать тоже. Опосля ночи страшной, когда печать с Агнехрана-охранябушки сняла, его русалки отстирали да зашили, но продержалось все недолго - мое платье воспринимало только мое воздействие, мою магию, таким уж создала его, удара в спину завсегда ожидая.
        Но аспид не купился и латать ничего не стал, молча рубашку с себя стянул, молча на земле растянул, меня взял да и переложил, а после, под взглядом мрачным лешего моего, руку мою левую с рубашки переложил на траву.
        - Вот тебе и контакт с почвой леса, - произнес, поднимаясь.
        Никак леший не прокомментировал, ни слова аспиду не сказал, напрямую ко мне обратился:
        - Веся, так подойдет?
        Я к лешиньке подошла, да и молвила ему шепотом ветра:
        «Лесе прикажи настороже быть, опасаюсь я, что не одна навкара припасена в закромах у врагов наших».
        Леший было попытался ответить мысленно, но у меня в руках вошедшая в силу полную клюка иного леса была, не того, что на двоих делили, вот связь и разорвана оказалась.
        - Понял, Веся, - тихо произнес.
        Я кивнула, потом вспомнила, что не видать меня, и добавила:
        «Аспида забери, я от этой ночи хорошего уж не жду».
        Вздохнул тяжело грудью могучей леший и произнес:
        - Как скажешь.
        И уже аспиду:
        - Господин Аедан, мы уходим.
        Полуголый черный аспид на это отреагировал ледяным:
        - Леший, ополоумел? Там нежить кровь почуяв, озверела вконец, а ты предлагаешь Весю тут оставить?
        - А она тебе не «Веся», - прорычал друг верный, - для тебя она «госпожа лесная ведунья», и как ведунья останется там, где ей следует!
        Сверкнули очи аспидовы, да только я в конфликт вмешалась споро - подошла к Аедану быстро, к лицу его ладонью незримой-неощутимой притронулась по-привычке, но он почувствовал. Взгляд на меня тут же перевел, и щекой к ладони приник, и мне от жеста этого, теплее, чем от поцелуя стало, хотя откуда тому теплу взяться-то, зверь-чудовище ведь передо мной. Ну да не время думать о том, и приподнявшись на носочках, молвила шелестом листвы на деревьях:
        «Ты мне по ту сторону реки нужен, аспидушка. Коли невмоготу станет, я клюку отпущу и леший меня тут же услыхать сможет, а вот сумеет ли вытащить уже вопрос, а вот ты сможешь, браслет мой обручальный на тебе. Ты иди с лешинькой, не упорствуй, так нужно, а за телом моим Водя приглядит, он от того и держится поблизости, чтобы уберечь-спасти коли потребуется».
        Постоял аспид, на меня невидимую поглядел, да и вопросил:
        - А что если браслет лешему отдам?
        Мгновенно оживился лешинька, головой закивал, его, стоящего позади, аспид не видел - он все меня разглядеть пытался, а я… что я скажу? Отдать, то может и верно было бы, и друг мой с этим согласен, вот только…
        «У тебя, аспид, опыта больше, - сказала задумчиво, - и на тебя надежда моя последняя».
        Накрыл мою ладонь призрачную своей рукой Аедан, в глазах словно мир рушится, но кивнул, реальность принимая, кивнул, отступил и исчез он в круге алхимическом.
        И как только остались мы с лешим одни, произнес друг верный:
        - Хороший был шанс от аспида избавиться, очень хороший. От чего не воспользовалась?
        Подошла к нему, клюку передала - леший тут же сжал рукоять деревянную, а я, пользуясь тем, что теперь говорить с ним могу напрямую, все ему и высказала, все что на душе творилось, все что чувствовала. Вот прямо так, как есть все и сказала:
        «Не знаю я».
        «А я так и понял», - усмехнулся лешенька.
        Я клюку забрала, вздохнула, да и пошла волшебство творить, а то за разговорами глядишь и рассвет настанет, потом хлопот не оберешься.
        - Поторопись, тревожно мне, - сказал леший напоследок.
        И мне вот тоже тревожно было, если честно, но я пошла навстречу неприятностям, ждут же, значит нужно идти.
        ***
        Через изгородь живую Яриной созданную, перемахнула как птица певчая, из тех, что в листве завсегда неприметны, покудова не запоют. Я не пела. Скрыв от взгляда что звериного, что мертвого клюку свою, я к нежити спокойственно подошла. Бесновалась нежить, тут правду аспид сказал, как кровь почуяли, особливо магическую, так покой и потеряли. Некоторые грызли деревья, старательно Яриной взращиваемые, кто-то прыгать да по деревьям вверх ползти пытался - но остры были шипы терновые, хлестки удары - чаща Заповедная оборону держала уверенно. И ко мне на клюку слетел белый цветок - Ярина знала где я, чувствовала меня, да ждала приказов.
        Я же неторопливо прошла через нежити ревущий неровный строй, подмечая упавших и уже упокоенных. Совет Агнехран хороший дал, и заклинание правильное - обрели покой те, кто желал этого, те, кто в Гиблом яру ходоками стали, те, кто мести и крови не вожделел, и искусственно создан не был. Те, кто скверной был заражен, кто против воли навечно в яру некогда светлом остался… таких было много. Среди них твари - некогда бывшие магами и основой армии мертвых ведуний являющиеся, а сейчас… метались три ведуньи меж лежащих на истоптанной земле магов, что прежние черты лиц своих возвращали, и из тварей вновь становились людьми. Только по изорванным мантиям, да лицам не искореженным и понять можно было, что маги эти. Их сурьма да мазь защитная оберегала, вот от того и возвращали они облик свой прежний, а простые солдаты нет. Лежали и они, бывшие воины обретшие покой, но искалечены были их лица, изорваны тела, раздроблены кости… А мне слова Агнехрана вспомнились: «Гиблый яр это, место известное, да столь же гиблое. Бывал пару раз, часть ходоков в лесу том - от моих отрядов остатки». Вот их я сейчас и видела -
остатки отрядов магических, да охранников их, солдат простых.
        «Ярина, - позвала тихо, - подними со земли сырой, отнеси к западной границе леса, да не погребай, там оставь».
        «Земле полезнее будет» - не согласилась чаща моя вторая.
        «Их есть кому оплакать, - не согласилась я с ней. - Исполняй, что велено».
        И тихо побрела дальше, не глядя на тех неживых, что рычали и ярились, бросаясь на ограду, за которой чуяли кровь мою, но касаясь клюкой каждого из тех, что обрел покой. Их оказалось больше. Намного больше, тех, кто был злобой отравлен. Говоря откровенно, ведуньи четыре пятых армии своей утратили, и теперь бесились, как могут беситься от ярости только ведуньи. А я искренне поразилась силе, которой обладают маги - заклинание, пусть и переведенное на язык простой, язык черни, оказалось неимоверно действенным. Очень действенным. Действенным до такой степени, что страшно становилось где-то там, в глубине сердца - опасны маги. Это ж если я, ведунья лесная, используя одно заклинание результата такого добилась, на что ж тогда способным маги? А архимаги? Думать о том не хотелось, но я шла, каждого упокоенного касаясь, и все равно невольно думала.
        Проще ведь было о таком думать, чем о тех, кого лес сейчас по воле моей поглощал. А я хоронила их, невольно воспоминания ловя… Вот женщина, вдова, что за дровами в лес отправилась, а дома дети малые ждали и… не дождались. И замерла я над мертвою, жалость-боль сердце сдавили, и протянула я над ней руку правую, клюку все так же левой держала, да и увидела, то, что лишь ведьма увидать может - как дольше всех ждала мать дочка старшая. Как растила сестер и братьев, не доедая, не досыпая, как трудилась от зари до зари, как всем жизнь устроила, и в отчем доме осталась одна-одинешенька, ради других жившая, свою молодость, красоту, силу родным подарившая. И вроде призраком стою бестелесным, и вроде ведунья я, а скатились по щекам слезы горькие… и от ладони моей, от каждого из пальцев заструилась сила, неприметным цветком-ромашкой оборачиваясь, да понесся тот цветок через яр Гиблый, скверны избегая, степь перелетая. И деревеньку полупустую заброшенную пролетел, в дом, кособокий от времени влетел, да на грудь женщины спящей упал. И спала она женщиной в годах, а проснулась девой юною с криком «Мама!». Прости,
девочка, мать я тебе не верну, а вот молодость и красоту ведьме, что свою весну утратила, вернуть хорошему человеку не сложно. Так что будет у тебя все - и муж добрый-ласковый, и дети счастливые да здоровые, и радость, что на двоих с любимым разделишь. «Цветок береги этот, доченька, да ступай в Выборг-град, не оглядываясь, там судьбу свою найдешь». И улыбнулась нежить у ног моих, да и рассыпалась не прахом зловонным, а травой-муравой зеленой, как луга по весне, видать от дела доброго просыпаться он начал, яр, что некогда звался Светлым.
        Улыбнулась грустно я, последнюю дань перешедшей за грань отдавая, да к следующему упокоенному умертвию шагнула. Этот бандитом-разбойником при жизни был, душегубством брезговал, но калечил да глумился нередко, вот только от чего покой искал? Я на беснующуюся нежить посмотрела - там, среди них, воров да грабителей полно было, и покоя они не жаждали - крови он хотели, а этот от чего-то не хотел. Странно то, непонятно. На колено опустилась, ко лбу его ладонью призрачной прикоснулась да и застыла, потрясенная. Не был он ни грабителем, ни разбойником! Он стражем был. Да в банду разбойничью, что собиралась на дело желая «куш великий сорвать» затесался, стараясь своим казаться. И с «сотоварищами» вместе в Гиблый яр и двинулся, а вот заради чего не знал, не ведал. И что еще странно - ни семьи его, не прошлого я не увидела, лишь кабинет темный, свечи, что света не давали, да им же сказанное «Понял, все понял, лорд Агнехран». Так выходит и это архимага моего человек?
        «Ярина, и его к магам перенеси», - попросила я.
        Чаща не упорствовала.
        Зато упорствовать решились ведуньи!
        Одна кинулась гнилью изводить уносимого мертвого, другая Ярине попыталась дорогу заступить, третья круг на земле чертила, меня вычислить попытавшись. Отбросила их, всех троих, одну за другой - в моей руке клюка Гиблого яра была, на моей стороне стало быть и сила. Да на их стороне численность, от того в бой вступать не стала, себя выдать опасаясь. Оно ж как - я может и сильней, но не в каждом бою сила побеждает, далеко не в каждом, а у ведуний этих опыта вдесятеро поболее моего было.
        Пришлось на ходу выдумывать.
        «Ярина, добро сделай, девой, как Леся, прикинься» - попросила я чащу верную.
        На свою голову попросила! Потому как Ярина тут же и прикинулась… девой голозадой!
        - Вот она! - заорала одна из ведуний.
        - Голяком, одежонку скинула, со следу сбить нас пытается!
        - Видать от силы водяного питается, а как отошла, чары-то и закончились!
        - Хватай бесстыжую! - снова первая.
        И ринулись они, со всей подконтрольной им нежитью, оставив меня стоять в оторопи. Просто не ожидала я, что они разговаривать могут-то. Да еще и совещаться. И силу мою анализировать. И силу водяного. И… не стала бы я голой по лесу-то разгуливать.
        Ну да не об том речь сейчас - все три ведуньи, как одна, ринулись за Яриной, за собой нежить подконтрольную увлекая. Но не вся нежить зову поддалась, больше половины остались грызть-рвать преграду древесную, в жажде неутомимой желая отведать моей плоти. И тут подумалось мне - а хорошо, что я ведунья лесная, меня ни комар, ни муха не тронут, а в ином случае загрызли бы меня там на поляне лежащую комары к ночи злющие, и ничего бы нежити не оставили. И вот это уже обидно было бы, если бы прогрызли эти вот стену-защиту, на полянку ломанулись бы, а там уж всю кровушку высосали…
        Но тут рядом со мной возникла Ярина, посмотрела глазницами пустыми выразительно и вернулись мы к работе нашей тяжкой и морально и физически. И лишь в одном работа эта проста была - в руках у меня клюка этого леса имелась, от того открывались передо мной тропы заповедные, переносилась я по Гиблому яру легко и привольно, да собирала урожай страшный - из чужих тел да жизней урожай.
        ***
        К рассвету почти управились.
        За время то дважды озверевшая нежить чуть на полянку мою не прорвалась, но там Водя и кракены были на страже, отстояли. А один раз аспид рядом был - ощутила прикосновение руки его к щеке моей, да движение скользящее, нежное. До груди скользнуло, платье оттягивая, от чего возмутился водяной, да аспид ему одним словом ответил: «Испепелю!». А больше ничего не сказал, потому что страшного не увидел - оставалась моя грудь как есть, без пятен черной гнили, без последствий обращения к заклинанию некромантскому. И вот тогда вздохнул аспид облегченно, да в мой лес Заповедный и возвернулся.
        А мы с Яриной почти весь лес обошли-исследовали, весь кроме части центральной, не так там что-то было, уберегло меня от чего-то страшного чутье ведьминское, а потому туда я не сунулась. И чащу Заповедную не пустила, вообще-то без нее поглядеть хотела, да не успела - заря подкралась незаметно.
        И когда светать стало, я к западной границе яра перенеслась, а там уж стояли-ждали оторопевшие маги. Все в черно-синем, у всех кожа от мази защитной смуглая, а глаза черной сурьмой подведены. И вот стоят они, две дюжины магические, и глазами своими подведенными, смотрят на тех, кто лежит, с той же на лице защитой, кто лежит и уже никогда не поднимется.
        Да стоят в десяти шагах от границы яра, грань предусмотрительно не пересекая, и уж не ведаю от чего - я бы пропустила, Ярина тоже, яр Гиблый силу свою губительную утратил основательно, так что не было для магов ни опасности ни препятствий, а надо же - стоят вежливо, почтительно, границ не нарушают.
        Обошла я их, в надежде увидать Агнехрана. Точно знала, что в толпе, пусть и почтительно, такой как он стоять не будет - поодаль устроится, орлиным взором за всем происходящим следя и свободу действий сохраняя, но вот прятаться за чужими спинами не станет.
        Он и не стал - по кругу дважды магов обошла, те заволновались, почувствовали что-то, но ни магию использовать не стали, ни заклинания, а Агнехрана не нашла я. Если и был где-то, то был не здесь. Остановилась, досадуя, и тут из группы маговой вышел молоденький, тот, что у архимага служил, опустился на колено одно, голову опустил, да и произнес:
        - Уважаемая властительница леса, дозвольте с искренней благодарностью и почтением забрать тела павших магов.
        Подошла к нему, чуть склонилась, к главе его склоненной, да и прошептала:
        «Бери, пока дают».
        Вздрогнул маг, отшатнулся, не удержался да и рухнул спиной, глаза от испуга расширились, лежит, приподнявшись, как куренок ощипанный.
        Не удержалась я, ближе подошла, да и добавила:
        «Можно и без почтения с благодарностью».
        Данир побледнел, даже не взирая на сурьму, и тут один из магов произнес:
        - Чего разлегся? Командующий приказал дожидаться ведунью с почтением.
        Ну, не удержалась я. Ну не смогла. К этому надменному, подбоченившемуся подошла, и как шепну у его плеча, просто до уха не добраться было:
        «Все, дождались уже!»
        Дернулся и этот маг, чуть об Данира не споткнулся, с трудом на ногах удержался, да только удержаться от заклинания ему еще тяжелее было.
        - Да чтоб тебя! - выругался еще один маг, которого как раз не поведение коллег до дрожи перепугало, а то что второй чуть пасс магический не совершил. - Собрались. Никакой магии! Никакой я сказал!
        И да простит меня Агнехран.
        «Вообще никакой? Точно? Уверен? Вообще-вообще нельзя?» - поинтересовалась я у него.
        Застыл маг. Лицо немолодое, от того и мази на нем втрое больше, чем у иных, на горле кадык дернулся, на шее амулет засветился, а я… я замерла, стороннее появление ощутив.
        - Развлекаешься, ведунья? - насмешливо Агнехран вопросил.
        Обернулась к нему. Стоит архимаг, глядит с улыбкою, куда глядеть по идее знать не должен, но шаг влево, шаг вправо отслеживает, значится чувствует как-то. Одет по-простому - рубашка белая, на лице ни сурьмы, ни мази, волосы собраны в хвост на затылке, на губах улыбка, да такая, что прикоснуться хочется.
        Подошла, прикоснулась, а он и дышать перестал на миг.
        «Развлекаюсь, - прошептала ему. - Ночь была тяжелая, от чего не развлечься утром?»
        - Да ты и по ночи не скучала, - вздохнул Агнехран тяжело, на меня, хоть и невидимую, поглядел с укоризной. - Ты, госпожа, в следующий раз, когда ведуний померших по фальшивому следу отправишь, предупреди, уж не сочти за труд.
        И испугалась я. Отшатнулась. Вопросила нервно:
        «Маг, знаешь откуда?»
        Промолчал Агнехран, только заметила я - уставшим выглядит. А опосля пригляделась - на руке одной рукав застегнут наглухо, а на рукаве том… кровь запекшаяся.
        «Охранябушка, - сердце сжалось от предчувствия дурного, - неужто ты в Яр за мной сунулся?!»
        - В порядке я, беспокоиться не стоит.
        «А тебе значит, беспокоиться можно?!» - вспылила я.
        Пожал плечами маг, и хоть уставший, а стоит все так же и улыбается так по-доброму, так счастливо. И смутилась я вдруг. Отступила, да и сказала сконфуженно:
        «Павших я твоих к окраине леса принесла».
        - Вижу, - и улыбка исчезла его. - Откуда знаешь, что мои?
        «Да ты как-то сказал, - я тоже плечами пожала, но не увидел он, конечно».
        - Спасибо, - голос его дрогнул, - поклон мой тебе, низкий.
        «Тебе спасибо, что подсказал, да научил. И пора мне, Агнехран, время уж. Прощай».
        Замер, глаза мигом прищурились, да и сказал маг недобро:
        - А вот это плохое слово, Веся. Очень-очень-очень плохое. Не говори его мне. Никогда.
        Ну, раз просишь:
        «Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай!»
        - Зараза лесовладеющая, - очень тихо сказал маг.
        Улыбнулась, к щеке его прикоснулась, он глаза прикрыл, словно действительно чувствуя, а мне… пора было уже мне.
        «Сегодня отсыпаться буду, не свидимся. И ты отдохни, уставший совсем, вымотался».
        - Отдохну, - прошептал Агнехран.
        Скользнули пальцы мои по щеке его, да отступила я в лес, под сень деревьев черной злобой искаженных, и попросила Ярину:
        «Павших огороди, нежити то в Гиблом яру что день, что ночь все едино».
        И затрещали деревья, заскрежетали корни, что из земли выдергивались, и встали дубы, пусть и искореженные, ствол к стволу, в живой забор полумесяцем вставший обратившись. Маги тут же порталы пооткрывали да и принялись павших своих прочь уносить. И стоял Агнехран, руки сильные на груди сложены, глаза внимательные за транспортировкой каждого тела следят пристально, лицо невозмутимое и отстраненное, а вот в глазах… в глазах боль да скорбь страшные. Видать знал он, знал каждого мага, что в Гиблом яру погибли, всех он знал.
        И не смогла я уйти, вернулась к нему, обняла со спины, крепко-крепко, как могла моя бестелесная оболочка, да и прошептала:
        «Все пройдет, Агнехран, и боль пройдет, и скорбь. Ты не терзай себя так, не твоя это вина, и не твоя ошибка».
        И ответа не дожидаясь, отступила, клюкой оземь ударила, и перенеслась аккурат на полянку свою.
        ***
        Туда перенеслась я, где лежало тело мое в платье свадебном, да сидел рядом Водя, сидел, за руку крепко держа, в лицо с тревогой вглядываясь. Не упустила своего шанса и тут.
        Подошла, шепнула:
        «Все, туточки я».
        Просиял улыбкой полной облегчения водяной, а я клюку в руку свою же вернула, и с ней в тело вернулась сама.
        Глаза распахнула - аккурат вовремя вернулась я, солнечный свет уж почти тела моего достиг. А еще спина затекла, и шея, и хорошо что аспид обо мне позаботился, на земле лежать не оставил - сырая она, земля-то, у воды ведь у самой.
        - Весь, встать сможешь-то? - спросил Водя.
        - Не, - ответила весело.
        - А сесть?
        - Не.
        - А не издеваться и сразу сказать, где и что болит?
        - Тоже «не», - настроение у меня поутру было превосходное.
        И тут рядом вспыхнул круг алхимический, из него вышел аспид, мрачно да недобро на Водю глянул, ко мне подошел, наклонился, на руки подхватил, и в алхимический круг свой вернулся - я и сказать ничего не успела.
        ***
        А когда перенеслись мы - и говорить не стала. Аспид меня аккурат в баньку перенес, та уже растопленная стояла, да с водой теплою, как была в платье так в ту воду и опустил. Выпрямился, на меня поглядел устало, да и сказал:
        - Тихона с едой пришлю. Платье твое, ведунья, как я понимаю просто так не снять, так что чащу зови. Рад, что помощь ни моя, ни лешего с водяным не понадобилась. Отогревайся и спи. У меня дела есть, к ночи вернусь.
        Поглядела в спину его уходящего, да как ушел, позвала вовсе не чащу, а друга верного да сотоварища надежного. Леший явился тут же, платье снять помог, да посидел рядом, пока я в воде теплой отогревалась. Молча сидел, и по глазам видно - говорить ничего не хочет… а поговорить придется.
        - Навкара, - проскрежетал лешенька.
        И мы еще помолчали. Навкара это было страшно.
        - Чую я, в Гиблом яру не только ведуньи мертвые обретаются, а и кое-что пострашнее есть.
        - Есть, - согласилась я грустно, - где-то посередке леса, чуть ближе к западу, есть что-то. И придется узнать что.
        - Сама не лезь, - предупредил леший.
        - Самой и не хочется, - честно призналась я.
        - Может аспида отправим? - вдруг предложил друг верный.
        Я на него посмотрела, он на меня, и оба тяжело вздохнули. Не отправим мы аспида, потому что это наше дело, как есть наше, мы теперь за Гиблый яр в ответе, вот нам и отвечать.
        - И ведь жили-то как жили, хорошо, спокойно, без волнений, - высказал лешинька.
        Но мы оба знали - взяться за Гиблый яр было решением правильным. Очень правильным. Ведь пока жива была Ярина, лес еще кое-как но силу сохранял, а вот коли и она пала бы под действием скверны… рано или поздно отравлена была бы река, а значит и Водя и все его владения, а опосля скверна добралась бы и до нас…
        - В Гиблом яру работы много, - сказала я.
        - Леший нужон, - подтвердил мой леший, и добавил, - я справлюсь.
        Я на него снова поглядела, и скрывать не стала, правду сказала:
        - Пока там хозяйка твоя прежняя, нельзя тебе в Гиблый яр.
        Заскрежетав, пожал плечами мой лешинька, и ответил:
        - Отболело уже, Веся, да и облик человеческий я утратил - нет у нее более силы надо мной, а вот тебе моя сила сейчас позарез нужна, сама ты в Гиблом яру не справишься и о том ведаешь.
        - Обдумать нужно все, - помолчав, решила я. - Навкару создать непросто - а кто-то создал. В яру заповедном создать область, для лесной ведуньи не ощутимую крайне непросто - но кто-то создал. Тут думать нужно. То, что во врагах у нас чародей один это дело понятное. То, что ведьмы-изменницы есть - тоже ясно. А вот как давно это есть?
        - И сколько навкар у них? - добавил к моим вопросам свой лешенька. - И только ли навкары?
        А вот это уже совсем страшный вопрос.
        - Чего побледнела? - вопросил леший. - На территорию леса Заповедного ни одна навкара не проникнет, чащу уж проинформировал, да она и сама с такой напастью справилась бы.
        - На территорию леса - нет, не проникнет, - согласилась я, - вот только вокруг леса деревеньки человеческие, лешинька, а одна навкара всю деревню за ночь вырезать вполне может.
        Нахмурился леший, насупился. Да, будь я ведуньей простой я бы о таком и не подумала, но я ведьма, мне за людей тревожно тоже.
        - Поднимайся из воды, отнесу в бор сосновый, - сказал леший, и сам поднялся. - Вечер нынче утра мудренее будет, так что вечером поговорим.
        Тут он прав был, полностью прав.
        ***
        Наспех поев после теплой бани, я покинула избу в обнимку с одеялом, и вскоре практически спала, едва устроилась на теплой хвое Соснового бора. Наверное, только здесь поняла, насколько сильно устала, но это было только начало. Совсем начало. Рядом со мной лежали две клюки, леший обе оставил, берегся, и вот теперь они присматривались друг к другу, и тянулись одна к другой. Тонкая, светлая моя клюка, в которой силы было так много, и большая широкая черная клюка яра Гиблого, в которой силы еще только просыпались. Со временем, я уже знала, они станут равными - станут отражением меня и будут обе тонкие, но крепкие, способные гнуться, но не ломаться, скрывающие потенциал, но готовые принять любой вызов судьбы. Одно их от меня отличало - рыдать не будут, и больно им не будет тоже.
        ***
        Не люблю сны. И есть за что не любить - все они почему-то о прошлом. О том прошлом, которое уже не вернешь, не возвратишь, и которое возвращать не хочется вовсе.
        Огромный бордовый зал, алые спинки кресел, лепнина в позолоте, сцена, ярко освещенная, и тонкая девичья фигурка, в сковавшем ее стан черном платье, приковывает взгляды к себе трагедией, что всем была известна.
        Ее звали Оливия Андерас. Прима оперного театра. Ее голос завораживал, ее талант признавали даже критики, а ее жизнь была уничтожена. Уже тогда была уничтожена, но о второй трагедии в тот вечер еще никто не знал.
        «В миг, когда накроет,
        Мрак небытия,
        Старый черный ворон,
        Пропоет «Беда».
        В миг, когда иссякнет,
        Жизни тихий свет,
        Для меня настанет,
        Сумрачный рассвет.
        Но когда рассудком,
        Завладеет ночь,
        Помни - я любила,
        Но не смогла помочь».
        Я не была единственной ведьмой в опере в тот жуткий вечер, с нами, Тихомиром и Кевином, пошли еще две ученицы и две преподавательницы школы Славастены. И чудовищное предзнаменование почувствовали мы все. Одна из наставниц мгновенно поднялась, и покинула нас, в спешке вызывая магов. Вторая достала серебряное блюдце, связалась со Славастеной и та приказала Тиромиру немедленно покинуть концерт. Мы, ведьмы, почувствовали неладное, у магов такого предчувствия не было, и единственным, что заставило Тихомира послушать мать была я. Я его, откровенно забавлявшегося нашей нервозностью и страхом, просто взяла за руку и повела за собой - мне он не отказывал никогда. И потому, когда я, едва выйдя из отдельной ложи, практически побежала по лестнице вниз, Тиромир бросился за мной, встревоженный моей тревогой. Наша наставница внизу тем временем уговаривала стражу вызвать магов немедленно, но те едва ли послушались ее. Зато им пришлось подчиниться Тиромиру. Магов вызвали, но первым в оперный театр прибыл Ингеборг - его Славастена вызвала.
        Нас отправили в экипаж, а Ингеборг, Кевин и Тиромир бросились в зал.
        Наутро в газетах впервые появилось страшное слово «Навкара». Более двадцати погибших, сотни раненных, но лишь благодаря Ингеборгу и Тиромиру эти сотни остались живы. Исключительно благодаря им. Король объявил благодарность обоим, их награждение прошло в королевском дворце и широко обсуждалось в прессе, а я читала все заметки Кевину, лежащему в магическом госпитале, и с тревогой присматривалась к его поведению. В палате дежурило двое магов, на шее Кевина угрожающе темнел серебряный ошейник, но он скрывал то, что выглядело еще угрожающее - разорванное горло. Первым, на кого напала навкара был Кевин, его отправили отвлечь нежить на то время, пока Тиромир и Ингеборг спасали людей. И Кевин отвлек как смог, а смог лишь собой.
        Я как-то в шутку спросила тогда, почему она его не убила, как остальных, а Кевин серьезно посмотрел на меня и ответил, что навкара любила и не смогла убить того, кто знает, что такое настоящая любовь. Тогда я не поняла, о чем он. Тогда я ничего не поняла. Для меня все было как и всегда - Тиромир получил славу, а мы с Кевином отделались госпиталем. А певица - всем было известно, что она потеряла любимого за несколько дней до свадьбы и безумно горевала о нем, но я не понимала, как горе может обратить кого-либо в нежить. Тогда я не понимала многого…
        Внезапно к моей ладони прикоснулось что-то теплое.
        Я вздрогнула, вырвалась из западни кошмара и перешла в обычный сон лесной ведуньи. Замерла на миг у своего тела, увидев, что возле меня, кое-как прикрывшись тонким плащом спит аспид, который, похоже, просто рухнул от усталости. Вспомнила, как он обо мне заботился, чтобы я не замерзла, используя магию прикрыла его частью своего одеяла и отправилась свой лес проверять - война войной, а хозяйство лесное дело безалаберности не допускающее.
        ***
        Мы с лешим встретились у новой яблочной рощи - постояли, посмотрели, обсудили перспективы роста, а дальше я к болотникам отправилась, он ловить Острого клыка. Набедокурил кабан, основательно набедокурил - и главное умник какой, к клыкам привязал дополнительные, чтобы мы его по следам на коре не вычислили, а по саду частично полз, чтобы следов от копыт не оставлять. Изобретатель треклятый! Одного не учел - в лесу завсегда глаза есть, и птицы все видели! Так что отдам волкам! Как есть отдам!
        У болотников застала картину интересную - Рудина общее собрание проводила. Ну как собрание… на болотников она орала как не в себя. От криков ее трава пригибалась, а болотники ничего - сидели насупившиеся, но прямо сидели.
        - Если вы, без меня, еще хоть раз! Хоть один единственный раз, хоть на пиявку наступите! Если еще раз…
        Негодовала Рудина. Оно ж как - по обычаю у болотников правят мужчины, а женщины у них дому хозяйки, топи родной хранительницы, детей вырастательницы. Так что воюют и правят у них мужики, это да. Но Рудина мне сразу понравилась - опытная, мудрая, на рожон не лезет, русалкам жизнь не портит, русалов не травит, людей от болот своих прогоняет не глумясь, не калеча, так что назначила я Рудиной главной. Не всем это по нраву пришлось, но я ведунья лесная, мне перечить не каждый решится и к порядку такому быстро все привыкли. Но тут новые болотники пришли, они по-старому жить хотели, а я того не заметила, что у водяного на собрании одни мужики были. А заметить следовало бы.
        - Ироды! - не унималась Рудина. - Головы своей на плечах нет? Ведунью мне чуть не сгубили, чтоб вам пиявки гнилые во причинное место впились, да не отпускали! Чтоб вам топь русалы прочистили! Чтоб…
        Тут один из болотников не сдержался, да и вскочил, от ярости багровея.
        Пришлось вмешаться.
        «Охолонись», - прошептала у самого его уха.
        Болотник сел, побледнев заметно.
        А Рудина поняла все, голову склонила в знак приветствия, да вопрос задала тут же:
        - По-добру, по-здорову ли проживаешь, хозяйка лесная?
        Спросить спросила вроде как невзначай, а глаза болотно-зеленые тревогой отравлены. Подлетела к ней, молвила шелестом травы:
        - Хорошо все, Рудина, за заботу благодарствую.
        Вздохнула болотница, и вот в другом случае промолчала бы, а тут вдруг взяла и сказала:
        - Ведунья, ту навкару по твою честь отправили, и кто его ведает сколько еще отправят… побереги себя, не покидай лес Заповедный, жизнью своей прошу, не покидай.
        Оторопела я, призадумалась, да и поняла откуда Рудине про навкару-то известно стало.
        - Русалы?! - вопросила грозно.
        - Русалы, - сдала доносчиков болотница.
        Эти русалы, они русалок хуже!
        - Хорошо все со мной! - а сама стою думаю, как теперь сделать, чтобы у русалов этого «хорошо» не было, и чтобы язык свой впредь не распускали.
        А Рудина не сдается.
        - На закате, у избы ждать буду, - произнесла она, глаз от земли не поднимая.
        Вот значит как, значит от просьбы своей не отступится, значит разговор мне предстоит не самый приятственный. А раз так, то:
        - Не трудись, лешего к тебе пришлю, - сказала я.
        Рудина взгляд то быстренько подняла, в пространство лесное поглядела, да и молвила словно бы невзначай:
        - С лешим уже говорила.
        Ах вот оно как.
        - Тады аспида, - решила внезапно.
        Побледнела болотница, притихли болотники, и даже птицы петь стали тише. А все почему? А потому что аспид это сила!
        И тут увидала я стайку детей, мчавшихся по низине - впереди старшой сын Саврана, за ним, почти вровень-вровень русал златоволосый, да в одежде болотно-зеленой, то есть в болотников одеянии, догонял их уже натуральный болотник - пацан несколько кряжистый, не такой верткий и быстрый как первые два бегуна, но упорный - не сдавался, губы поджал и мчал как мог, на одном только беге и сосредоточившись, ничего иного вокруг не замечая. Забавная компания.
        И вдруг Саврана-сын руку вскинул и крикнул:
        - Здравия вам, госпожа матушка лесная!
        От удивления оторопела я, споткнулся и полетел кубарем русал, свалив по пути и мальчика, но вот болотник - болотник упорно мчался вперед, и домчавшись до первого дерева коснулся его рукой и заорал: «Победа!».
        Мы все похлопали, даже я, хотя меня вообще никто видеть не мог. Действительно победа. Действительно достойная.
        - Упорный, - задумчиво произнесла Рудина, - целенаправленный. В ученики возьму.
        Один из болотников слегка покраснел от удовольствия и сообщил:
        - Мой сын!
        С уважением поглядела на него Рудина, голову русую склонила почтительно, а я в очередной раз подумала - ну до чего ж умная женщина-то. Весь конфликт с пришлыми болотниками разрешила сразу, одним только решением взять в ученики, а значит и возможно в будущие преемники сына одного из старейшин. Причем достойного сына, действительно заслуживающего внимания.
        А для меня внимания заслуживал другой момент - сын Саврана. Все понимаю, мальчишка с болотниками да русалами сдружился, и теперь слегка и иной мир видеть может, мир нечисти, вот только - никакая нечисть сейчас увидать меня не могла. А он, выходит, может? И ведь подобное просто невероятно, но вот он встает, коленки от травинок налипших отряхивает, на меня глядит с интересом, но и с уважением - прямо не глядит, украдкой только. Не удержалась - поманила пальцем. И мальчик пошел. Посерьезнел сразу, волосы рукой пригладил, шаг изменил, невольно Саврану-купцу подражая, да подошел прямо ко мне. Я руку протянула, он рученку свою в мою ладонь засунул уверенно - значит видит. Все видит. Странно-то как.
        - Прощевай, Рудина, - не отрывая взгляда от мальчика сказала я, и мстительно напомнила, - на закате у избы жду.
        С аспидом жду, естественно. Тоже мне, учить они меня жизни решили всем лесом! Пусть сначала аспида поучат.
        ***
        Мы с мальчиком шли в лес, я вела его прямиком к домику рыбацкому, в котором нынче обреталась семья Саврана-купца, но поговорить собиралась до того, дойдем. Ну чтобы и ребенку спокойнее было, что мама с папой недалече, и чтобы не пугать Саврана с Ульяной понапрасну. И тут вдруг поняла, что имени то мальца не знаю. Помню, что маленького самого зовут Митятя, девочку Луняша, а этот кто?
        - Послушай, а звать тебя как? - прямо спросила.
        - Ннникола, - ребенок пытался выглядеть взрослым не по годам, но я его за ручку вела как маленького, вот он сконфузился.
        - Никола, - повторила я, - красивое имя.
        - Это ты красивая, матушка лесная хозяйка, - вдруг заявил малец.
        Остановилась, на него посмотрела, да и поинтересовалась:
        - А какой видишь меня?
        Оглядел с головы до ног, так словно на самом деле видел, да и сказал:
        - Росту вы пониже батьки мого, косы с рыжиной, лицо смешливое, с веснушками, глаза токмо различить не могу, то ли синие, то ли зеленые, как у болотников.
        Задумалась я. Что-то здесь было совсем не так. Мальчик описал меня, да, но кое-что не сходилось - не было у меня кос сейчас, волосы были мокрыми после купания, подсушила кое-как полотенцем, да и спать улеглась.
        - А платье? - спросила осторожно.
        - Зеленый сарафан у вас, хозяюшка, а не платье! - радостно воскликнул Никола.
        Так, а вот это уже интересно - в ночной рубашке я была. Белой, длинной, льняной, свободной.
        А ребенок продолжил посерьезнев:
        - Я сын купеческий, товар должен знать завсегда, а потому точно отличу платье от сарафана-то. Сарафан это сарафан, под него надобно вот как у вас рубашка с вышивкой, и такая, чтобы вышиванка с вышивкой на сарафане один к одному, чтобы была эта… ну как ее… гармоника!
        Я улыбнулась. Сказал, конечно, с ошибкой, но звучало забавно. А вот ситуация забавной была ли - этого я пока не знала.
        - Так, - огляделась я, заприметила пенек неподалеку, замшелый уж давно, на него указала и спросила, - а тут что видишь?
        Никола в указанном направлении поглядел. Лоб нахмурил, глазки прищурил, ноги поставил на ширину плеч - прямо как папка его, когда о чем-то крепко призадумается.
        - Пенек там, - сказал медленно, - а было дерево, на нем ленточка висела… Красная.
        И как стояла я… так и стоять осталась.
        Потому что было там некогда дерево, и вот на нем да, ленточка висела красная… А дело тут вот в чем - до меня не было в этом лесу ведуньи, от того спала чаща Заповедная, как пес сторожевой всех впуская и никого не выпуская, потому девицы, что в лес забредали по-глупости и в поисках наживы нехитрой, грибов там или ягод, чтобы не заплутать вязали на ветвях красные ленточки, путь свой обозначая. На этом дереве вязали особенно усердно, потому как дальше шли низины и болота, а там и кикиморы, и болотницы и прочая нечисть, туда ходить завсегда было опасно. А опосля, уже когда я появилась, мы с лешим судьбу этого дерева были вынуждены решить в пользу вырубания - молния в него попала, а я тогда еще лечить деревья не могла. Опять же рядом ива росла раскидистая, древняя и дополнительного солнца достойная, в общем срубил леший это дерево. Пенек остался, лесовиков и домового моего поганками радуя, и забыла я об этом дереве, напрочь забыла, а сейчас вот… вспомнила.
        - Послушай-ка, Никола, - я оглянулась, на домик видимый отсюда поглядела, - и давно ты видишь то, чего нет?
        - Не-а, - он даже головой помахал, так что вихры взметнулись, - вот когда вы, хозяйка лесная сто лет вам здоровьица, водой напоили, тогда и начал видеть. Но не все.
        То, что видит не все это я уже поняла - дерево, что девицы в качестве путевого использовали, он увидел, а то что рядом с ним было, да сгорело от той же молнии, нет, не заприметил.
        - Что ж, пора мне, - сказала задумчиво, - а ты, Никола, к мамке беги, ей небось помощь нужна.
        - Нужна! - радостно подтвердил мальчишка. - Токмо мамка сказала, что мне отдыхать надобно, и гулять на болото отправила. Даже Луняшку дома оставила, чтоб набегался я, нагулялся. Побежал я, как полдень наступит, тогда домой.
        Какая хорошая мама. Сама, небось, света белого не видит с мальцом, Луняшей и домом разбираясь, а сына все равно гулять отпустила. Хорошая Ульяна, справная. Вот только какая баба запросто так дитятко к болотникам да русалам отпустит?
        ***
        В избу я скользнула тенью незримою, да и застала самый разгар дел хозяйственных - сидела Луняша на лавке, качала люльку, в ней спал смешно посапывая Митятка, а Ульяна носилась по избе как носится только хорошая хозяйка - от плиты, до белья, что стирала усердно. В печи горячей подходил хлеб, вот его проведать Ульяна и бегала, на плите кипела уха, чуть подалее кислое молоко грелось, видать для творога печного, по-особенному вкусного.
        Я руку подняла, мягко свет магический призвала. Не маг не увидал бы. Вот и Ульяна не увидела, пробежала обратно к белью, его до кипенно-белого цвета уж отстирала, даже я позавидовала.
        Постояла, подумала, снова руку протянула да призвала свет зеленый. Его любая ведьма увидала бы. Но Ульяна лишь на детей оглянулась, да и снова принялась стирать-мять белье постельное. Значит не ведьма.
        И тут вдруг Луняша возьми да и скажи:
        - Мамка, а тут тетя лесная ведунья?
        - Где?! - Ульяна мгновенно развернулась.
        И от движения ее резкого опрокинулась бадья с водой и стиркой, Уля его подхватила как могла, но табурет рухнул с грохотом, проснулся и заревел обиженно Митятка. Вздохнула я, подлетела к люльке, взяла малыша, и, баюкая, сказала Луняше:
        - И как, давно меня заприметила?
        Жена Саврана, опустив бадью на пол, повернулась - встревоженная, бледная, напряженная.
        - Не-а, - сказала Луняша, наконец, избавившись от необходимости укачивать брата, и потому сунув куклу соломенную в люльку, начала уже играть с удовольствием, - токмо когда ты огонь зажгла синий.
        Маг! Даже не ведьма, а маг!
        - Ульяна, - Митяй у меня на руках сразу орать перестал, и теперь лежал, прислушивался к моему голосу, который словно из лесу доносился, - а кто у тебя отец был? Уж прости за вопрос личный.
        Побледнела жена Саврана втрое сильнее прежнего, да на Луняшу кинула взгляд встревоженный.Что ж, понимаю, при девочке о таком не скажешь, да и не стоит.
        - А идем, у реки посидим, - предложила я. - Да и белье поласкать пора, отстирала уж ты его, даже мне на зависть.
        - А… а вы что, стирать так не могете? - сиплым шепотом спросила Ульяна.
        - К сожалению - нет, - была вынуждена признать я.
        И первая покинула избу.
        Митяй, высвободив ручонки из пеленок, забавлялся тем что пытался ухватить мои волосы, только я тут была бестелесной, от того и поймать не мог. Но видел. Даже вот такой крошечный уже видел. Зажгла светлячка синего - попытался поймать. Значит маг. Тоже маг.
        Ульяна догнала уже у самой реки, я сидела на берегу, удерживая Митяя, и листочек подкидывая, который он ловил и отпускал, заливисто смеясь. Хорошенький такой, забавный, славный, так и хочется покрепче прижать… И что это нашло на меня?
        - Мамка не говорила, - Ульяна тяжело опустилась рядом, устала видать совсем, оно и не удивительно, я бы вообще уже с ног свалилась. - Но соседка, баба Рута как-то обмолвилась, что папка в карты и мамку проиграл, и счастье свое.
        Посидела, тяжело дыша и на реку глядя, да и продолжила:
        - Мамка тятю из дому прогнала, опосля и узнала что тяжелая была. Мной тяжелая. Да окромя меня у ней с тятькой еще трое были, а все равно вот прогнала. Так сами и жили. Тяжело жили. Совсем тяжело. Ну да ничего, всех подняла мамка, у всех судьба сложилась. Померла она, когда у меня Никола родился, в тот год.
        И замолчала Ульяна.
        Она замолчала, а мне слов и не требовалось более. Поняла я, от чего Николу гулять пускает - у самой детства не было, вот и старается, чтобы хоть у детей было. Изо всех сил старается. И сдается мне когда за Саврана замуж пошла в семью хорошую попала - у Горда-кузнеца и жена под стать ему была, добрая да понимающая, невестку она точно от работы берегла да во всем помогала. А теперь вот нету ни Горда ни жены его… Да, страшную беду Савран в свою семью принес, очень страшную… и вот все, что от семьи и осталось.
        Митятька, извернувшись листочек хватанул и как все мальцы тут же в рот засунуть попытался - отобрала скоренько, он давай реветь. Я огненный синий листочек создала - мигом про горе-печаль забыл, и давай пытаться огненный листочек поймать. А Ульяна смотрела и понять не могла, что же это такое малыш видит, от чего смехом заливается, но как и я улыбнулась невольно.
        - Отец твой был магом, - сказала ей.
        И тут же исчезла улыбка с лица женского.
        - И Никола, и Луняша и Митяй в себе тоже дар магический имеют, - продолжила с новостями не радостными. - Дар спал, но это Заповедный лес, и изведав воды магической, дар проснулся.
        Сжалась Ульяна, и прошептала губами побледневшими:
        - Так воду ту и я пила, госпожа лесная ведунья.
        - Ты - дочь, - тихо сказала я, - была бы сыном - дар был бы, слабый, но был. А вот у Луняши дар есть. И не слабый.
        И такая бледная Ульяна сделалась, что я уж думала сознание сейчас потеряет, но усидела, только дышала тяжело, все пытаясь понять.
        - То, что проиграл свою жену тот, кого тятей зовешь, неудивительно. Кто с магами в карты играть сядет, тот завсегда проиграет, - продолжила я.
        Не стала добавлять, что проигрывают магам все, кроме ведьм. Ведьмы выигрывают! Даже у вампиров запросто выигрывают, особливо когда выпьют, ну да не суть.
        - А мать твоя гордая, за подлость такую мужа не простила, вот только гордость порой злом оборачивается.
        Митяй умудрился почти достать огненный листочек и я его тут же обычным заменила, и теперь ручонки придерживала, чтобы опять лист в рот не потянул.
        - Почему злом? - тихо спросила Ульяна.
        - Потому что жизнь - штука сложная, - я листик отобрала, снова в воздухе держать начала, а Митяй старательно достать пытался и ручками и уже ножками тоже. - Она из гордости и себя и вас на жизнь трудную обрекла. Ты, Ульяна, сейчас сама из сил выбиваешься, но Николу пустила гулять, потому что на своей шкуре изведала что такое работа от зари до зари, и как это горько, когда на улице дети резвясь веселятся.
        Опустила голову жена Саврана, в глазах слезы. Ох, жалко ее так, и себя жалко - я тоже знала, что такое работать головы не поднимая, и слышать как детвора бегает только из-за стен сарая, где навоз убираешь два раза в день в любую погоду. Горько это, и обидно, и тяжело.
        - Да это дело прошлое, - и себе и ей сказала, - а ныне тебе вот о чем знать надобно - чем дольше вы в лесу Заповедном живете, тем сильнее у детей дар будет. И коли сейчас уедете - они лишь видеть смогут то, что простым людям неведомо, а вот если дольше пробудете…
        И я листочек с расстояния вытянутой руки выпустила. Ветер его подхватил, да чуть к реке не унес, но Митятька вывернулся, и вот ручкой достать не мог, а магией сумел. Схватил листочек, к себе притянул, ладошкой перехватил и сразу в рот! Насилу отняла.
        - А если останетесь, будет вот так, - тихо предупредила я.
        Сидела Ульяна, не дышала почти.
        - С Савраном поговори, обсудите все. Я никого не гоню и вам завсегда рада, но дар магический, его, при желании, развить всегда можно, а вот скрыть уже усиленный - никак. И коли сейчас уйдете, смогут дети стать кем захотят - купцом ли, кузнецом, мастеровым, кем угодно. А коли магия в них усилится - только магами, но это сыновья, Ульяна, а для девочки один путь - женой станет, того кто заплатит больше.
        - А я никаких денег не приму! - мгновенно высказала женщина.
        Подбросила я Митятку, к себе прижала на миг, да и отдав жене Саврана, сказала как есть:
        - А их и не тебе заплатят, Ульяна. Девочек с даром магическим у родителей забирают навсегда. Растят их отдельно, от всех оберегая, от любого взгляда, а как кровь первая прольется - вот тогда продают. Какой маг больше золота даст, тот и получит. Думай, Ульяна, думай.
        И оставив растерянную мать думать о судьбе своих детей, я помчалась прочь, но перед тем как улететь, заглянула к Луняше - а та играла. В меня играла. Сидела она перед ведром воды, что мать для стирки белья перенесла, ручки над ним простерла, шляпу нелепую (и где только нашла) на голове поправила и вещает голосом страшным: «Пить будете, а кто не будет, того заставлю!». Надо же, какая я со стороны то грозная, даже возгордилась слегка.
        ***
        Проснулась я после полудня, потому что устала как последняя собака. В лесу дел накопилось видимо-невидимо, даже леший с ног сбился, что уж обо мне говорить. И в какой-то момент, выслушивая очередную недовольную соседством сойку, я поняла, что не могу больше. Ну не могу и все тут! Поэтому проснулась.
        Лежу, понимаю, что тепло мне и удобно.
        Открыла глаза, приподнялась на локте и поняла, что спала я на аспиде. Уж как так вышло не ведаю, да только он на земле, я на нем частично, голова у него на впадине между плечом и шеей уютно устроилась, а рука давно поперек тела аспидова перекинута. И удобно же. Проснулась и не болит ничего, не затекло нигде, а главное - тепло.
        А аспид спал. Лицо черно-угольное матовое и во сне суровый вид сохраняло… если я, конечно, разглядела суровость то, и от этой суровости от чего-то защемило в груди, особенно когда Митятку вспомнила. И я вдруг только сейчас подумала, как же это здорово иметь детей. Растить их, улыбаться первой улыбке, наблюдать за первыми шагами, радоваться их радости и делать все для того, чтобы их детство было в сто раз счастливее твоего. Никогда о детях не думала, но узнав историю Ульяны, подержав на руках Митяя, да глядя на спящего сейчас аспида - почему-то подумала. Почему-то представила. Нет, не черно-угольных как аспид, а в прочем никто больше мне не предлагал ребеночка завести. Ну никто кроме Леси - та завсегда рада помочь с обретением мною ребеночка, и мужика если надо притащит, и даже ребенка, если от мужика я откажусь вдруг.
        И вот помяни лихо…
        Леся явилась откуда не ждали. Из-за аспида выглянула. Так как если бы тоже лежала рядом, но по ту сторону Аедана. И вот выглянула она из-за его плеча, одобрительно так выглянула, и уж собиралась сказать что-то, да я опередила мрачным:
        - Изыди.
        Леся рот было открыла, словно ей для ответа рот был нужен, но тут сонный аспид возьми да и скажи неразборчиво:
        - Никогда… Никогда не уйду… Хоть гони, хоть проклинай, хоть убей… никогда я от тебя не уйду… ты жизнь моя, а без тебя, Веся, жизни мне нет…
        И дальше спит, а я как лежала, вот как лежала, так и посмотрела на Лесю испуганно. Леся на меня возмущенно. Опосля лиану протянула, листочком прикоснулась да и передала:
        «Да что ж это деется? Жизнь значит его! А где моя жизнь?! Где мои дети?! Почему спим? Почему продолжением рода не занимаемся? Что за самцы пошли человеческие? Одни занимаются делом нужным да не продуктивно совсем, другие только говорить и горазды! Где детеныши?! Где мои…»
        Высказаться в полной мере ей не удалось, я руку от ростка отодвинула, прерывая чащу мою Заповедную на полуслове практически. И Леся обиделась. Насупилась вся, и выдала:
        «Ну и не буду говорить! Ничего не скажу! И про навкару тоже ни полслова!»
        И я замерла.
        - Навкару? - голос дрогнул.
        Тут же вздрогнул и открыл глаза аспид. Первым делом меня к себе прижал хозяйственно, опосля на чащу глянул и спросил хриплым ото сна голосом:
        - Где навкара?
        Но Леся уже обиделась. Села, руки на груди сложила обиженно, и отвернулась, всем своим видом демонстрируя насколько сильно обиделась. Ну да нее вскоре стало - Ярина появилась. В первую очередь на нас с аспидом воззрилась с умилением, затем одеялко на нас поправила, чтобы значится мы делом там уже под ним занялись хоть когда-нибудь. Но мы молча взирали на чащу и чаще пришлось признать, что никакого процесса не будет, а потому Ярина четко как страж на службе сообщила мне:
        «Две навкары, из глубины яра пришли, как на территории оказались мне неведомо, куда ушли знаю»
        «Конечно, знаешь, - фыркнула Леся, - у меня они. Обе. А вот кто пропустил их до моего леса Заповедного, это уже вопрос…»
        - Леся, не вредничай, - я села, руками колени обхватила. - Не хуже меня знаешь - Ярина сейчас супротив нежити с трудом устоит, а для навкары она не соперник, особливо для двух.
        Зловредина моя заповедная лишь снова обиженно отвернулась.
        А затем возьми и скажи:
        «Не заделаете мне дитятко, я их на деревню спущу! Ту самую, близ Западенок, где за цельный год ни одного дитенка не народилося! Я считала. Ни одного!»
        - Леся! - я уж чуть не взвыла.
        Близ Западенок не было деревни, были рудокопы одни, без жен и детей, откуда ж там взяться дитяткам?!
        «Все равно спущу! Чтоб знали!»
        - Если спустишь, знать что-либо уже будет некому! - разозлилась я.
        Леся окончательно расстроилась, и изобразила клетку из листьев, да двух пташек внутри.
        - Вот там и держи! - приказала я.
        Пожав плечами, Леся демонстративно отвернулась, но… паразитка размножательно ориентированная, так чтобы я не видела, взяла и как начала аспиду всяческие картинки размножательно ориентированные демонстрировать.
        - Леся!!! - голос мой на визг сорвался.
        А аспид приобнял, меня причем, и спокойно так чаще и сообщил:
        - Крепко запомни, чаща Заповедная, для дел подобных перво-наперво одиночество требуется. Чтобы не мешал никто, не отвлекал, не беспокоил…
        Вскинулась чаща, с Яриной переглянулась и тут же исчезли обе! Разом исчезли! Вмиг! И если бы только они - внезапно все исчезать начали. Мышки-полевки, что в хвое шуршали, птицы певчие, да и те, что не пели, жучки и комары и те исчезать начали. И пары минут не прошло, как вокруг тишина такая воцарилась, что слышно мне стало как я сама же и дышу.
        А еще неуютно мне стало - аспид же рядом был, и рукой все так же обнимал, и хуже того - отпускать похоже не собирался.
        - Спим дальше? - спросил голосом ото сна хриплым.
        А я слова его вспомнила, что сказал спросонья: «Никогда… Никогда не уйду… Хоть гони, хоть проклинай, хоть убей… никогда я от тебя не уйду… ты жизнь моя, а без тебя, Веся, жизни мне нет…» И жутко мне стало. И не по себе. И как-то спать уже вообще не хотелось. И…
        И отодвинулась я осторожненько - аспид не держал. Поднялась - тоже не держал. Стою - все так же не держит, только смотрит пристально, так пристально, что мороз по коже, и рухнула я обратно. Не то чтобы к нему и под одеяло, а рядом и на хвою. Села, руки на груди сложила, вдаль поглядела, в которой ни жучка ни паучка, вообще никого не осталось, и правду сказала:
        - Господин Аедан, я тебя не люблю, и никогда не полюблю.
        Пожал плечами могучими аспид, устроился поудобнее, руки за голову закинул, в замок сцепил, ногу на ногу тоже закинул, полежал, да и так сказал:
        - Никогда не говори никогда.
        А между прочим возле меня клюка лежала, я, между прочим, и треснуть клюкой могу.
        - К тому же, - невозмутимо продолжил аспид, сделав вид, что моего выразительного взгляда на клюку не заметил,- чтобы ребенка сотворить, любовь не требуется.
        Точно тресну!
        - Ну и чего же ты гневаешься? - усмехнулся насмешливо, зубы белые сверкнули на черно-угольном лице. - Ты же ведунья лесная, о том, как дети получаются, все ведаешь.
        Ведаю, это точно. Я вообще много чего ведаю, особливо по поводу детей.
        - Послушай, аспидушка… - начала было я.
        И вдруг подумала - а стоит ли правду говорить? Аспид на дело ратное ради ребенка подписался. Уж не знаю от чего так, может племя размножаться исключительно в каких-то определенных условиях способно, а может им для размножения исключительно ведуньи лесные нужны, кто их, аспидов, ведает? Я не ведала. А воля моя была бы, так вообще и не встречалась бы с народом огненным. Но речь о ребенке мне вдруг Митятку напомнила. Как улыбался беззубо, и от того в ответ улыбнуться хотелось, как смеялся заливисто, листочек ухватить пытаясь, как…
        Как мечтала я когда-то о детях, наших с Тиромиром детях. Тогда мне хотелось мальчика светловолосого, как Тиромир, и девочку такую же, чтобы в кудряшках солнечный свет терялся золотом растворяясь… А сейчас вот о ребеночке подумала и поняла - я тогда только мечтала, а сейчас чуть ли не наяву себе представила ребятенка синеглазого, такого чтобы глаза как летнее небо перед грозой, и темноволосого…
        - От чего побледнела, Веся? - напряженно спросил аспид.
        От того что не будет у меня ребеночка. Никогда не будет! Прошла моя весна. Миновала. Осыпалась, как первые цветы на яблоньке если поздней весной мороз ударит. По моей весне мороз и ударил. Стужа по ней прошлась, да и погибло все, не распустившись.
        - Ведунья.
        Пугающе голос аспида прозвучал, ну да меня таким не испугаешь.
        - О детях подумала, - отозвалась отрешенно. - Скажи мне, Аедан, ты же с магами много дел имеешь, правильно понимаю?
        Аспид вновь улегся на одеяло, плечом повел, да и ответил:
        - Веся, ты уже давно догадалась, что я маг, не так ли?
        Догадалась - не догадалась, какая разница? Сейчас не обо мне речь, о я Луняше вспомнила.
        - Ну, коли маг, - я на него посмотрела, - так скажи мне, маг, а как у вас нынче дела с девочками, что даром наделены, обстоят?
        Аспид прищурился, странно на меня поглядев, затем, поразмыслив, так ответил:
        - Где как, ведунья моя чрезмерно скрытная.
        Я от обращения такого губы поджала, но перебивать не стала, не ко времени. Он понял, усмехнулся криво, да и сказал:
        - Отвечу я тебе, Веся, но при одном условии. Информация за информацию. Я расскажу тебе о том, что происходит у нас сейчас с магичками, а ты мне, что это за весна у ведьм такая. По рукам?
        Руку я ему протягивать не собиралась, сказала враждебно:
        - Ты первый.
        - Изволь, - аспид сегодня на редкость покладистый оказался.
        Сел, ноги скрестив, шею размял, да и рассказал:
        - Ранее считалось, что дар магический передается по наследству, и только так, о других путях было неведомо. Однако появились те, кто доказал - наследие лишь один из способов, но далеко не единственный. А женщины маги, мужчинам магам уступают лишь в одном - в бою, в остальном же равны, а в некоторых областях и вовсе превосходят мужчин. Таким образом институт продажи магически одаренных девочек был упразднен, на данный момент девушки проходят обучение наравне с юношами, за одним единственным исключением - им запрещено покидать стены учебных заведений до сдачи зачета по оборонительной магии.
        - Почему? - от чего-то шепотом спросила я.
        Аспид пожал плечами, и как-то так он это сделал, что у меня сердце вдруг заныло, и пояснил:
        - Потому что, Веся, порядки изменились, но изменения приняли не все. Существуют на свете маги, предпочитающие старые порядки новым. Именно по этой причине маги женского пола находятся под защитой и охраной до тех пор, пока не освоят оборонительную магию. Еще вопросы?
        Луняшу в лесу своем оставлю! Никола мальчик умный, сообразительный, его первого начну магии учить, где Рудина поможет, где Водя подсобит, а обучить смогу. Потом Луняша подрастет и ею займусь. Из лесу их выпускать все равно не безопасно, уж мало ли что случиться может, а коли дело обстоит так, как аспид сказал, тогда Никола с Луняшей вместе городок обучательный магический поступит и за сестрой сам присмотрит. Так лучше будет, намного лучше, и я спокойна буду.
        - Теперь твоя очередь, - очень мягко, вкрадчиво, словно хищник мягко беззвучно ступает по палой листве, произнес аспид.
        Учебники у дуба Знаний возьму, особливо по охранительной, оборонной магии, надо будет Луняшу да Николу выучить читать и писать, а еще…
        - Веся, договор у нас был, - настойчиво произнес аспид.
        Договор, да.
        Вздохнула я тяжело, на аспида посмотрела, на деревья… что завсегда могут быть ушами да глазами Силы Лесной и сказала:
        - Круг алхимический призови, да от слуха постороннего убереги.
        И сама клюку подальше от себя отодвинула. Аспид мужиком был понятливым, только я руку от клюки убрала, тут же отрезал меня от нее круг алхимический, да не простой был - стеной темной от леса отрезал, чтобы не только от ушей, но и от глаз всяческих. Хорошая была стена - я ладонь к земле прижала и не услышала ничего, и не почувствовала, соблазн был чащу позвать, али лешего, но удержалась я. Вздохнула снова, и так сказала:
        - По-простому объяснить попытаюсь. Не перебивай.
        - Не буду, - серьезно заверил аспид.
        Кивнула, заверение его принимая, и глядя в черную стену, прорезаемую алыми алхимическими письменами, начала рассказывать отстраненно, стараясь о словах не думать.
        - У каждой женщины есть период, в который она способна рожать детей, он начинается в юности, и он заканчивается с возрастом. Таков порядок в природе, такова жизнь. Уходит молодость, уходит и способность дарить жизнь.
        Я очень старалась не думать об этом, еще больше мне хотелось бы об этом забыть и не вспоминать никогда, но… сделанного не воротишь.
        - У ведьм иная молодость. Совсем иная. Войдя в силу, ведьма перестает стареть, внешность не меняется, некоторые ведьмы остаются молоды многими столетиями, и лишь мудрый взгляд выдает их возраст. Но природа рачительна и предусмотрительна, а потому, даже у ведьм период юности есть, и он конечен.
        Помолчала я, помолчала, да и продолжила:
        - Период нашей молодости мы называем весной, - как горько мне стало от этого слова. - Весна распускается в сердце ведьмы, когда в ее жизнь приходит любовь.
        От слова «любовь» стало втрое горше, чем от слова «весна». И не хотелось говорить дальше, совсем не хотелось, но раз уж условились, придется идти до конца.
        - Почему «весна»? - тихо спросил аспид.
        Подавила я горькую улыбку, да и ответила:
        - Потому что когда наступает весна, она меняет все вокруг. Вот так и ведьма - когда в ее сердце, словно цветы по весне, распускается любовь, она меняет все вокруг. Все что любит, все что дорого, все что значимо. От того не болеют у ведьмы дети, никогда не хворает муж, животные, что в доме и подле него, и те живут долго, да без хворей всяческих.
        Помолчав немного, тихо добавила:
        - Так нас учили, так нам говорили, эти знания нам передали. Знания оказались путанными и ложными - ведьмина весна не может вылечить всех, ведьмина весна может спасти лишь любимого…
        В какой-то момент я поняла, что у меня дрожат руки. Обе дрожат. Так дрожат, словно я снова и снова, опять и опять простираю их над изможденным телом Кевина, исступленно выговаривая саднящим горлом хриплое: «Живи!». А он все равно умер…
        Я думала, что умру рядом с ним. Но рыдания перешли в тихий вой, вой затих уже к ночи, а ночью пришел спасительный сон лесной ведуньи и я бестелесной тенью шагнула в свой Заповедный лес. Сколько же воды утекло с тех пор…
        - Кого ты пыталась спасти? - тихо спросил аспид.
        - Друга, - прошептала я. - Друга, заплатившего своей жизнью за мою, потому что он меня любил. А вот я полюбить не сумела.
        Аспид помолчал, а после вдруг странный вопрос задал:
        - И что с того, что полюбить не сумела?
        Посмотрела на аспида как на несмышленыша малолетнего, ну и что, что большой, черный и страшный, все равно как на дите поглядела, и как дитю малому объяснила:
        - Я ведьма, аспидушка, ведьма, понимаешь? Нам, ведьмам, сила большая дана - мы тех, кого любим, от смерти спасти можем. От того не гибнут дети ведьмой рожденные, от того и любимый мужчина ее молод столько же, сколько молода и ведьма… но это не вечно. Не может большая сила вечно с тобой пребывать, не может человек вечно молодым быть, не могут дети вечно маленькими оставаться. Весна должна перейти в лето - таков закон природы. Из цветов должны созреть плоды - все тот же закон. А есть и еще один закон, аспидушка, возрождаться каждый год только матушка природа и может, а ведьма - нет. Одна весна у нас, один раз нам сила великая дается, а после… А после всё.
        Смотрел на меня аспид пристально, я его взгляд на себе чувствовала, да сама в землю перед собой смотрела. На хвою павшую да от времени потемневшую, на корни соснового бора - то тут, то там из земли проглядывающие, на траву чахлую, что пыталась пробиться да закрепиться…но среди сосен редкое растение выживает.
        - Веся, извини, не понял я ничего, - вдруг вымолвил аспид.
        Что ж, взгляд от земли оторвала, на него поглядела устало, да с терпением кончающимся и сказала:
        - Даже ведьмам молодость дается лишь один раз. На одного мужчину ее можно потратить. И коли все хорошо, да спокойно, то не только на мужчину, но и на детей своих. А коли ты ведьма-недоучка, от которой правду скрыли, да ложью прикрыли, то берешь ты и весну свою расходуешь понапрасну. Я свою израсходовала, аспид. Теперь ясно?
        Глядел в мои глаза аспид, глядел, да и высказал:
        - Нет.
        - А чтоб тебя! - не сдержалась я.
        Аспид улыбнулся, сверкнули во тьме лица его зубы белые. Да и так улыбнулся он, что невольно гневаться перестала я. Посидела, слова подбирая, а только загвоздка тут была - аспиду всю правду сказать нельзя было, это я понимала, но и как объяснить всей правды не сказав?
        Решила с другой стороны зайти.
        - Когда полюбила я Тиромира, в сердце моем весна расцвела. Это понятно? - спросила хмуро.
        - Неприятно, но понятно, - ответил аспид.
        Ладно, дальше идем дальше.
        - А когда с другом его сбежала в ночь перед свадьбой нашею, Кевин свою жизнь мне отдал, чтобы ведуньей лесной стать могла, и приняла я жертву его, у нас у обоих выбора не было. Да только зная о том, что весна ведьмина силу исцеляющую имеет, я друга своего спасти пыталась. Ему всю весну свою отдала. Да только не помогло это. От того, что не полюбила я Кевина, а ведьмина весна только любимого спасти может. Вот и вышло, что напрасно все. И схоронила я свою любовь, доверие к людям, друга и молодость. Все схоронить пришлось, ничего не осталось.
        И вроде понятно все объяснила, но смотрел на меня аспид, смотрел, и вдруг сказал:
        - Но ты молода и прекрасна, ведунья лесная.
        Вдруг поняла, что бесит он меня. Вот просто таки бесит и все.
        - Аспид, ты розы видел? - спросила зло.
        Кивнул господин Аедан, да подтвердил:
        - Видел. Разные. Дарил даже.
        Кивнула и я, ответ его принимая, да продолжила:
        - Розы те в букетах дарил?
        Прищурил аспид глаза змеиные, кивнул неуверенно, видать понять пытался, о чем я, к чему аналогия такая.
        - Вот я - как та роза, - поднялась резко, еловые иголки с подола отряхнула. - Срезанная роза.
        И аспид умолк.
        Я же волосы кое-как пригладила, рукава оправила, на союзника своего поглядела сверху вниз, да и спросила:
        - Теперь понял?
        Промолчал. А потом возьми да и спроси:
        - А если бы не срезали тебя, роза?
        Призадумалась я над вопросом, крепко призадумалась, да и ответила очевидное:
        - А тогда, аспидушка, была бы я кустом розовым. Цвела бы как и положено, много лет бы цвела, много сезонов. И пусть не каждый цветок мой прекрасен бы был, но были бы их сотни. А так куст мой считай срубили под корень, вот от меня одна роза то срезанная и осталась. А больше ничего. Так понятно тебе?
        А ничего не ответил аспид.
        Только вдруг руку протянул, меня за запястье схватил, к себе резко притянул, и как только упала я, на ногах от рывка такого не удержавшись, сжал меня аспид в объятиях крепких сжал, с силой к себе прижал, да и прошептал хрипло:
        - Мне жаль, Веся. Мне так жаль, что ты столько в своей жизни горя перенесла. И я… понял. Теперь я все понял.
        И от слов его затихла я, вырываться перестала, потому что мне тоже было жаль, мне было очень-очень жаль… меня. До слез жаль себя было, да делать нечего - такова жизнь. Так уж сложилось. Так уж вышло. И вот смирилась я с этим давно, а аспид явно нет. В плечо мое лбом уткнулся, едва не воет. Жалко его.
        - Ты не печалься так, - попыталась я аспида утешить, - сделанного не воротишь, случившегося не изменишь.
        Усмехнулся лишь, а меня все так же держал крепко.
        Потом спросил тихо:
        - А другие аналогии есть? Окромя куста роз?
        - Есть, - я уж смирилась с тем, что обнимает да к себе прижал, устроилась удобнее, и начала аналогии подбирать: - Веточка яблони цветущая, что в руках палач держит, а само дерево уже на земле срубленное лежит. Ммм… веточка персика, в стакане с водой стол украшающая, а там за окном само дерево уж и срубили, и на дрова распилили. Веточ…
        - Так, хватит, я понял, - отрезал аспид.
        Улыбнулась невольно. По голове погладила, как погладила бы зверя, за утешением ко мне пришедшего, и сказала:
        - Отболело уже, аспидушка. Отболело и прошло. Да и сама виновата, кроме себя мне винить больше некого.
        - И в чем же ты виновата? - тихо спросил аспид.
        А вот на этот вопрос отвечать было больно. Очень больно. Но я все равно ответила.
        - От того, что в мага влюбилась. Знала, что нельзя. Знала, что и доверять магу не стоит. Но я влюбилась и сгубила и себя, и друга своего. Все погубила. Моя ошибка. Моя вина. И коли заплатила бы за нее я одна - смирилась бы, а так… Напоминанием о моей глупости, навсегда могила друга верного останется. Навсегда. Кстати, пусти, схожу… давно у него не была.
        Не пустил.
        Держал крепко, так крепко, что не вздохнуть, а сам задыхался от боли. Не поверила бы, но его дыхание я слышала, и задыхался он. Моей болью задыхался.
        - Аспид, аспидушка, ну что ты? - голову его обняла, по затылку мужскому жесткому погладила. - Прошлое то уже, только прошлое. Ну что же ты?
        - Ничего, - хрипло ответил, - пройдет. Сейчас пройдет.
        Ну, пройдет, так пройдет, значит подождать надобно.
        - Да уж, потрепала нас с тобой жизнь, - молвила тихо, по волосам черным пальцами проводя.
        - Потрепала, - сдавленно согласился он. - Только меня потрепала за дело, а вот тебя за что, понять не могу.
        Пожала плечами безразлично, подумала, да и ответила:
        - А и меня за дело, аспидушка. Я же не без греха, кто бил - ударяла в ответ, кто на пути вставал - с тем в схватку бросалась, кто в спину плевал - к тому лицом разворачивалась, спуску никогда не давала.
        Голову поднял, в глаза мои взглянул устало, да и молвил:
        - И что же в том плохого, Веся?
        - А что в этом хорошего? - спросила в ответ.
        Рука его щеки коснулась, провела нежно, а в глазах горечь медленно таяла, и в синеве просыпалось что-то другое, что-то странное, что-то волшебное, что-то удивительное… и почему-то знакомое.
        - Знаешь, - голос его звучал так, что казалось, он души моей касается, - всегда чувствовал себя лишним в этом мире. Всегда. Всю свою жизнь. А теперь, больше не лишний. Теперь к месту.
        Слов я не поняла, все в глаза вглядывалась, что-то родное в них углядев, а что понять не могла. От того и не заметила, миг в который глаза такими близкими стали, а к губам мужские губы прикоснулись. И задохнулась я, осознав, что творится-то тут. Да только возмутиться не успела я - вновь обнял аспид, к себе прижал, да так, что голова моя напротив сердца его, губами к волосам прикоснулся да и сказал тихо:
        - Ты для любви создана, Веся. Не для битвы, не для того, чтобы ударом на удар отвечать, не для схваток смертельных, где на кону жизнь твоя, а для любви. И любви в тебе столько, что не на одну весну хватит - на тысячу. Ты же всех любишь, цветок мой сорванный, ты любишь всех. Лес свой любишь, всех кто в лесу твоем живет, тех, кто живет по близости, и даже тех, кому помощь нужна, любишь тоже - мимо беды чужой никогда не пройдешь. А войну оставь мне, мое это дело. Я для войны был рожден, война моя стихия, мне и воевать.
        Молчала я, слушала, едва дыша, и все понять хотела - это он про навкару сейчас? Не выдержала, спросила:
        - Это из-за навкары речи такие?
        Усмехнулся, прижал крепче, выдохнул, волос губами касаясь:
        - Угу, навкару имел ввиду.
        - Аааа… ну ладно, сам с ней воюй, я не против.
        - Как прикажешь, госпожа моя, - только по голосу слышно, что смех едва сдерживает.
        Но смех тот странный, горечь в нем слышится, такая невыразимая горечь.
        И я объяснить попыталась, сказала негромко:
        - Аедан…
        Он вздрогнул от имени этого, словно не слово сказала, а хлыстом ударила, и дыхание затаил вновь, а я продолжила:
        - Ты не серчай, что в Гиблом яру в бой вступила, тебя не предупредив.
        - Я не серчаю, - ответил хрипло, - я в бешенстве.
        От груди своей чуть отодвинул, в глаза мои змеиными взглянул, да и произнес страшно, голосом тихим, до костей пробирающим:
        - Ты хоть осознаешь, что такое навкара, ведунья ты моя непутевая?
        - Осознаю, конечно. И знаю про нее все и ведаю. Да и кто про навкару-то не знает?
        Странно поглядел на меня аспид, да и ответил:
        - Почитай что все.
        - Серьезно? - скептически я на аспида воззрилась. - А ты, Аедан, сам-то знаешь хоть кого-то, кто бы про навкару-то не знал?
        Улыбнулся аспид, головой отрицательно покачал, да и ответил:
        - Нет, Веся, я таких не знаю. Быть может от того, что среди людей определенной профессии завсегда жил?
        - Это какой такой профессии? - вмиг заинтересовалась я.
        - Монстроубийственной, - без улыбки ответил аспид.
        Жутко звучало это. Вот я не выдержала да и спросила:
        - И каково тебе, монстру, среди людей такой профессии жилось-то?
        А он в глаза мне глядя, взял да и ответил:
        - Плохо, Веся. Мне до встречи с тобой в принципе всегда плохо жилось.
        - Ааа, - протянула я, да и отодвинулась от аспида аккуратненько. - Ну, что ж, поговорили мы с тобой, теперича давай, убирай круг алхимический, а то дел у меня невпроворот, да еще и с двумя навкарами разобраться надо.
        - Я разберусь, сказал же, - холодно напомнил аспид.
        - Ну да, сказал, - я правда уж и забыла об этом, но мы девушки такой народ - о неважном часто забываем, - да только мне бы узнать надобно, откуда это еще две навкары взялись. И я с первой побеседовать не сумела, не ко времени было, а один вопрос у меня точно имеется - где кровь мою взяли те, что по моему следу тварь эту направили.
        - Дьявол! - выругался аспид.
        - Не-не-не, этих звать не буду, - поднялась я резво на ноги. - Аспидушка, да ты хоть знаешь, кому ведьмы в карты проиграть могут выпивши?
        - Кому? - заинтересовался определенно аспид.
        - Дьяволам! - и я не ругалась, я правду говорила. - Смерть как не люблю их. Не переношу просто.
        ***
        - Ну-с, раздавай, - басовито-радостно предложил дьявол.
        И крикнул дрожащим вовсе не от холода русалкам:
        - Хвостатые, вина мне!
        Ненавижу дьяволов.
        Но навкары молчали. И первая, и вторая, даже погибая, даже погребенные под землю в коконе из кореньев и лиан (даже не ведала, что Ярина у меня такая на убийственные выдумки способная) не сказали ничего. Ни откуда пришли, ни почему обе на мою кровь были нацелены. Аки собаки охотничьи, которым дали кусок тряпки для запаха да и погнали с криком «Найти», правда этим еще и приказали «Убить». Ну да не суть.
        - Тасуй, ведьма, тасуй хорошо, для себя стараешься, - дьявол хохотнул довольно.
        Еще б ему не радоваться - ведьма вызывала. Самолично пентаграмму рисовала, по земле ползая. И ладно Гыркула с вампирами вежливые, слова не сказали, а вот моровики с волкодлаками напотешались надо мой всласть. Угорали так, что за животы хватались. Но это ничего - я ведьма простая, коли нужон дьявол, значит, будет дьявол и точка.
        - Во что играть будем? - спросила, точно зная, что проиграю.
        Во все проиграю. Во что ни начну играть, вот во все и проиграю.
        - В покер? - снова я, а то этот красный с рогами да копытами лишь скалится нагло, так нагло, что моя воля, я б на него порчу наслала.
        Правда не умею, но ради хорошего дела готова научиться.
        - В дуру, - нагло ответил дьявол.
        - Почему это в дуру? - не поняла я.
        Дьявол хмыкнул и выдув еще чарку вина, пояснил:
        - В дурака играть смысла нет, если дура здесь есть только одна.
        Так, а вот это уже оскорбление. Я молча карты на стол кинула, на стул откинулась, руки на груди сложила да и сообщила внаглую:
        - Хм, к слову о дураках… Дьявол, а в курсе ли ты, где находишься?
        Изменился в лице рогатый. Огляделся внимательно. И что видел он? Избенку покосившуюся, стол да два стула у стены избенки той, очаг на котором мясо томилось (жрут дьяволы как не в себя, вот и подготовилась), русалок-прислужниц, да лес вокруг древний, нехоженый. А вот чего не видел, так это моровиков, бадзуллов, аук и анчуток, а еще вампиров, волкодлаков, и даже аспида с водей. Последние двое ко мне ближе всех были - один под дуб маскировался, от чего кот Ученый улыбался широко и паскудно не затыкаясь, а второй под кочку. Остальным пришлось кому как скрываться, кого магией прикрыли, кого и ветками да травой, а кого и землицей присыпали - ну не хватило на всех желающих ни магии, ни даже травы с ветками.
        - Гхм, - прокашлялся дьявол, да на меня глазками красными взглянул уж вовсе не насмешливо - настороженно, - напомни-ка мне, ведьма, кто ты?
        «Сделано, госпожа» - сообщила Ярина.
        И вот тогда паскудно улыбнулась уже я.
        Просто достал он - пока вызывала, пока умоляла на зов ответить, пока из пентаграммы выбирался неспешно, пока русалок моих да меня словами разными поносил - я молчала. А как не молчать - Ярина хоть и опытнее Леси, а ход из ада все равно вмиг не заделала, повозиться пришлось. А мне, соответственно, молчать пришлось. Такая вот она жизнь, иной раз сидишь и молчишь, потому как терпеть надобно.
        - Три вопроса, - не отвечая на вопрос дьявола, который уж и пить перестал - понял, что дело не чисто, - тогда отпущу. А коли не ответишь - то извиняй, но тут дело такое… оголодали у меня кикиморы, совсем оголодали.
        Побледнел дьявол. Смотрелось это знатно - сами дьяволы алые, а как бледнеют, струхнув порядком, что редко крайне бывает, лицо белыми пятнами покрываются, а вот глаза те пуще прежнего красный цвет приобретают.
        - Так, а кикиморы не едят дьяволов, - резонно дьявол заметил.
        Улыбнулась я паскуднее прежнего, да и протянула двусмысленно:
        - Лучше бы ели…
        И бледнее прежнего дьявол стал. Его понять можно было - черт то, коего кикиморы у себя привечали, умен оказался сверх меры, а потому от конкуренции заблаговременно коварно избавился, растрезвонив всем соратникам, что де у кикимор житья нет, что измотали его силу мужскую. И сбежал бы он, да токмо не уйдешь от них никак - приворожила ведунья местная да так, что никак не отворожить, ибо ведунья не простая, а лесная.
        И вот только сейчас дьявол спешно анализировал все что слышал-видел, да в одной фразе вся суть была «оголодали У МЕНЯ кикиморы», и мигом смекнул рогатый, что оговорочка то была по делу.
        - Ведунья! - прошипел он разгневанно. - Ты ведунья Заповедного леса! И ты озабоченная размножением!
        Ну, если уж честно, то не я, а чаща моя, а в остальном:
        - Три вопроса, - водя пальчиком по картам, повторила я.
        Пальчик был зеленым, с длинными черным ногтем. Нос мой любимый, самый здоровенный, обзору на карты мешал, так что боялась я, что если не успеет Ярина, то и играть мне придется наощупь, ну а теперь-то уж и переживать не стоило.
        - Ведунья!!! - прорычал дьявол. - Много ты о себе возомнила, ведунья!
        И вскочив так, что стол мой отлетел, да об стену избенки разбился, а там и по стене хлипкой трещина пошла, разъяренный дьявол к пентаграмме решительно направился. Уверенный такой. Копыта чеканные следы на траве да земле оставляют, хвост змеей рассерженной извивается, по ногам мощным лупит, из носа клубы дыма вырываются.
        Подошел дьявол к пентаграмме вызова, да и аккуратненько, боязливенько, осторожненько так ее копытцем потрогал-то. И оно ж не зря - дьяволы многое ведают, и о том, кто конкретно является ведуньей леса Заповедного знают тоже. От того и осторожность такая, ибо в прошлый то раз я, осерчав опосля проигрыша - едва до исподнего не проиграла все, в пентаграмму много чего отправила для дьяволов вовсе не радостного. В общем, с прошлым вызванным дьяволом мы расстались, прямо говоря, плохо. Совсем плохо. Очень плохо. И я не ведаю тот ли это был дьявол или другой, я в их рогатых мордах не радбираюсь, да только именно этот и взревел разъяренно:
        - Валкирин!
        Ну, раз узнал, так узнал - долой маскировку. И я стянула шляпу, следом маску, нос отдельно снимался, перчатки с рук стянула, маскировку домовому отдала, да и развернувшись к остолбеневшему от бешенства дьяволу, улыбнулась издевательски, ногу на ногу закинула, волосы поправила.
        - Ты!!! - дьявол на меня так смотрел, словно на месте убить готов был.
        А вот я хоть убей, его не помнила. Ни в лицо, ни в профиль, ни со спины даже. От того и спросила вежливо:
        - Слушай, Сграхт, ты что ли?
        Сплюнул в гневе дьявол, от плевка его трава занялась - пришлось ближайшей русалке быстро тушить, но на нее дьявол и не глянул даже - ко мне разъяренно направился.
        - Ты! - от каждого его шага земля дрожала. - Да я! Да после тебя! Женился!
        И тут я и призадумалась.
        Злая просто в прошлый раз была, и от того что в карты проиграла, даже опосля того как выпила, и от того, что этот вот платье мое, в карты выигранное, уволок с собой в ад, а я, между прочим, в таверне была, но ни в той где жила, а в той что заброшенная стояла у мельницы, где мельник с собой прямо на мельнице во времена давние покончил-то. И мне в исподней рубашке пришлось до городка топать как есть, посередь раннего утра… Ничего удивительного, что почтенная хозяйка корчмы меня опосля слухов тех мигом со двора выставила. А как я себе платье-то покупала - это вообще отдельная история была. И главное история то давно быльем поросла, а злость осталась.
        - Сграхт! - произнесла я, чувствуя, как клюка верная тут же ко мне из избы помчалась.
        Да не простая клюка - две в одной теперь. А вот сил больше стало вчетверо. И потому грозное орудие клюка моя, ох грозное, ой и как тресну я сейчас этой клюкой кого-то.
        - Вававалкирин, ннне смей! - взвизгнул дьявол.
        Даже не ожидала от него такого визгу, клюку опустила, на стул обратно села, сижу, думу думаю.
        - А чтоб тебя! - выругался дьявол и снова сплюнул.
        Русалки догадливо кинулись тушить.
        Дьявол понуро вернулся ко мне. Стол поднял. У того всего две ножки остались, но Сграхт кое-как присобачил ветку призванную, и стол пусть косо и криво, но стоял. Стулу повезло не так сильно, он сломался вконец, но дьявол сел на землю, ноги скрестив, да на меня угрюмо уставился.
        - Ты прокляла меня дочкой, на тебя во всем похожей?!
        - Да я так, случайно вроде… Чего в гневе не пожелаешь то? - сказала растерянно.
        - Так вот не желай больше! - потребовал Сграхт. - Ибо растет твоя копия. Я с ней уже поседел, жена уходить от меня передумала, теща у нас поселилась навечно. Ведьма ты, Валкирин, как есть ведьма, чтоб тебя!
        Да ведьма и ведьма, не спорю же, было бы вообще об чем спорить.
        - Три вопроса, - напомнил Сграхт, - спрашивай.
        Хотелось мне вообще бы про дочку спросить, да про жену, а еще про то как быстро пожелания то мои исполняться начали, но дело есть дело, к делу и перешла.
        - Первый вопрос - кто на меня уже трех навкар наслал.
        Дьявол лишь усмехнулся.
        - Второй, - продолжила я, - от чего Светлый яр Гиблым стал?
        Кивнул дьявол, вопрос принимая. И на меня поглядел, ожидая третьего. Вот в чем проблема с дьяволами - сначала им три вопроса скажи, а потом они выберут на какие ответить.
        От того крепко призадумалась я, прежде чем третий вопрос озвучить. И так в уме прикинула и эдак, и в итоге решилась:
        - Что случилось с ведьмами? От чего напасть такая?
        - Это уже четыре вопроса, - указал на оплошность мою Сграхт.
        Я бы извинилась, но тут стол начал заваливаться на меня - дьяволу пришлось спешно принимать меры и делать вид, что он ни разу не держит мебель покореженную, и вообще она тут так всегда стояла.
        Не выдержав этого, из земли высунулся леший, глянул на дьявола как на ирода вандального, к столу деревце прирастил, чтобы не падал стол больше, и снова в земле исчез. Проводил его Сграхт взглядом задумчивым, да и так сказал:
        - Ты, Валкирин, в лесу своем полновластная хозяйка, а могущества у тебя, скажи, сколько?
        - Много, - правду я ответила.
        - Много, - кивнул, слова мои принимая. - Теперь скажи мне, Валкирин неведомо как лесной ведуньей ставшая, кто может тебе на территории леса твоего противостоять?
        Призадумалась, уж хорошо известны мне были те, кто силой поболее моего будет, но ответ оставался все же неизменным:
        - Никто.
        И снова правду сказала. Никто не может. Мой это лес Заповедный, чащи Заповедные мои, мой леший, да моя клюка - мне в моем лесу противников нет, потому что не свою силу использую, а целого леса. Магического, волшебного леса. От того здесь я сильнее всех.
        Кивнул Сграхт, и этот ответ принимая, а затем вкрадчиво произнес, на стол вросший в землю опершись:
        - А теперь представь себе, Валкирин, что есть лес, могучий и большой, поболее твоего во много раз, да в лесу том сменялись ведуньи одна другой опытнее, да тебя поумнее.
        Ну да, я дура. Практику-то на втором курсе я завалила. Потому что проиграла этому дьяволу всё - конспекты, дневник практики, даже учебники и те проиграла, потому о моих умственных способностях Сграхт был мнения не высокого. Заслуженно, конечно, но все равно обидно.
        - А в том лесу, - продолжил дьявол проникновенно, - есть круг, почитай как ведьминский, только чародейский он. Живая душа через него перенесется с трудом - мертвая легко.
        И тут в душе моей как холодок пробежал. Я чувствовала этот круг. Ощущала область, которая мне не принадлежала, хотя по ночи я как хозяйка полновластная в Гиблый яр вступила.
        - Ты, - продолжил так же вкрадчиво Сграхт, - говорят, с магами сдружилась. Так вот и спроси, у друзей своих новых, для чего они в яр, что ранее Светлым был, а теперь Гиблым стал, столько лет-то дорогу искали, да все безнадежно. Что искали там? От чего на смерть шли упорственно? Спросишь?
        - Спрошу, - голос свой я не узнала.
        Чужой был, холодный, как не родной. Потому как больно мне вдруг стало. Тяжело очень. Словно плита могильная на грудь давит, дыханию мешает. И знала я, по ком сердце плачет сейчас, я знала… только после подумаю.
        - А еще, - Сграхт смотрел на меня с усмешкою, словно знал обо всем, что чувствую… а может и знал, дьяволы они эмоции как воздух поглощают, в периоды голода даже питаться ими могут, - подумай, Валкирин, что случилось бы, коли в момент, когда друг твой еще один, коей с рыбами возится, снес-разнес крепости чародейские, дюжина чародеек как раз во яру Светлом была, да круг свой там устанавливала.
        И тут стало мне совсем плохо.
        - Дюжина? - спрашивать бесполезно было, дьявол только на три вопроса все равно ответит, но я просто осознать не могла. - Двенадцать стало быть?! Двенадцать чародеек! Целых двенадцать?!
        Только усмехнулся в ответ Сграхт.
        С ухмылкою и продолжил:
        - Ты спрашивала что с ведьмами сталось-сделалось. Ответа простого не дам, но ты сама подумай - лесные ведуньи они особняком держатся, к зверью они ближе, чем к людям, так можно ли управлять хозяйками леса?
        - Нет… - прошептала я.
        - А с ведьмами дело иное, - дьявол словно каждым словом своим меня уничтожающим наслаждался, - понять кто из вас кто - там сам черт ногу сломит. Кто прирожденная, кто природная, а кто и вовсе в силу вошедшая - в этом до конца и сами ведьмы разобраться не в силах. Вот и скажи мне, Валкирин, куда чародейкам все потерявшим, затесаться проще было: В магини, где у женщины ни слова, ни права нет? В ведуньи лесные, что порой и язык человеческий теряют? Али среди ведьм схорониться, силу да власть набирая?
        Так вот кто Велимира! Не ведьма она, а чародейка! Она чародейка и не одна она!
        - И хоть не спрашивала, - Сграхт лапу протянул, руки моей коснулся, стол сломанный под тяжестью длани его массивной заскрипел жалобно, - но скажу я тебе одно - через круг тот мертвые пройти могут, а живым хода нет. Но рядом, Валкирин, совсем рядом второй круг есть - не активирован он еще, но коли смогут чародейки в лес тот вернуться - завершат ритуал. Им для того ритуала не многое требуется - всего один архимаг. Только один. Не больше.
        И по ладони ледяной потрепав меня дружески, Сграхт поднялся, от чего стол накренился, а разговор закончился.
        - Только не желай мне больше ничего, - попросил дьявол.
        - Не буду, - прошептала я.
        И дьяволу полагалось бы уйти, но он остановился и страдальчески предложил:
        - Спрашивай.
        Я и спросила:
        - Как дочку назвал?
        - Валкирин-грахт! - гордо сообщил дьявол. И добавил: - Сказал жене, что имя в честь моей возлюбленной… Теща весь ад перерыла в поисках, гы.
        Я улыбнулась невольно.
        А Сграхт посмотрел на меня пристально так, затем руку протянул и на косом столе передо мной вспыхнули огненные буквы «Одно знай, Валкирин, те врата не всех мертвых живыми обратить могут, кто бы что не говорил. Только чародеев».
        И исчезла надпись, словно слизал ее зверь лесной - ничего не осталось. Ничего кроме боли во мне.
        Ушел через пентаграмму дьявол, начала исчезать иллюзия с водяного, аспида, войска моего верного, вновь леший явился, столом занялся, а я все так же сидела. Сидела потерянная и растерянная.
        Исчез дьявол, окончательно исчезла иллюзия, открывая взглядам аспида, водяного, армию мою верную, кикимор на меня встревожено смотрящих, поляну пиршественную со столами снедью заваленными, купца Саврана, что не ко времени продовольствие доставил, а как то понял, попросился остаться - оставили. Теперь купец видел в своей жизни всё, вообще всё, и даже дьявола.
        Я же поднялась тяжело из-за стола, на клюку верную опираясь, да и сказала тихо:
        - Водя, леший, за мной.
        И ударила клюкою оземь, тропу заповедную открывая.
        Последнее, что увидела - полный гнева и обиды взгляд аспида, он видать был уверен, что его с собой возьму, а я нет, не возьму, доверия и так не было, теперь его стало еще меньше.
        ***
        Я перенеслась к заводи.
        Леший меня во лесу чувствует, так что за мной последовал. Водяной перенесся сразу в воду, ему так проще, и к нам уже подплыл, одним кивком головы отослав прочь отсюда всех - от русалок до пиявок. Леший прогнал даже птиц. Я ударом клюки, нас от всего леса, от любых чужих ушей отрезала, и на всякий случай Лесю призвала - уж кто-кто, а она толк в подслушивании знала, и как от подслушивающих избавляться знала тоже.
        Потом я медленно скинула плащ свой, мухоморами, мхом да поганками раскрашенный, следом туфли скинула, подол платья приподняла, да и прошлась по кромке воды холодной, с мыслями да с силами собираясь.
        - Веся, не томи, - тихо попросил Водя.
        Друг верный молчал, он меня чувствовал, и то, что подавлена сейчас сверх меры, чувствовал тоже. Но то он, он чувствовал, а Водя терзался сомнениями да мыслями, и терзания те я лишь усилю сейчас.
        - Когда ты разнес крепости чародейские, - я бы села сейчас, ноги едва держали, но от волнения сидеть не могла, так и продолжила медленно брести по воде, - то не один чародей выжил. Далеко не один. Еще двенадцать чародеек в этот момент находились в Заповедном лесу, не моем… другом.
        Водя побледнел, тяжело в воду опустился.
        - Двенадцать… - повторил шепотом он за мной. - Целых двенадцать.
        Да, это много. Очень много. И очень опасно.
        Леший мой сдержаннее был, даже не выругался, но он как и я об одном думал, одинаково у нас всегда мысли шли, рука об руку, он и спросил:
        - А что они там делали?
        - А вот это самый страшный вопрос, лешенька, - я остановилась, с тоской на него посмотрела. - Но я намекну тебе - то, что сделали они там, то всем понадобилось. Самим чародейкам, что путь возвернуться в Гиблый яр столетиями искали, да похоже практически нашли. И чародею, с трудом, но выжившему. А пуще всего магам.
        И опустил взгляд леший - он боль мою понял. Он сразу понял. Это я до сих пор понять не могла, а ведь стоило. Уж сколько ранее заповедных лесов было, но только в яр, что ранее Светлым был, а ныне Гиблым стал, упорно маги пытались проникнуть. Невзирая на жертвы, а жертв было много, очень много - я их по ночи сама подняла, сама в белы рученьки магам вернула. Жертвы были, но маги жизнью товарищей пожертвовали не глядя… И пожертвуют еще.
        - Что ж, - проскрипел леший мой, - теперь ясно, от чего маги нам помогать взялись, да от чего архимаг Агнехран в помощи своей все усердствует.
        И вот сама я о том думала, но когда леший вслух произнес, с трудом на ногах удержалась.
        - А аспид? - прямо лешенька спросил. - От чего аспида с нами не взяла?
        О чужой боли всегда говорить проще, чем о своей. Я прошла к ближнему дереву, поваленному непогодой, забралась на него, села, ноги все так же в воде держа, да и ответила как есть:
        - А и у аспида, похоже, свой расчет был.
        - Какой же? - вопрос Водя задал, ближе ко мне подплыв.
        Леший тоже подошел, да на дерево уселся, сгорбившись, понимал он, что теперь самое страшное скажу.
        - Там, где-то в центре Гиблого яра есть два круга чародейских, - говорить тяжело мне было, да все равно продолжила: - Один силу дает, да мертвых через себя пропускает. А вот второй - дарит жизнь, и маги уверены видать, что жизнь круг этот подарит всем, коли принцип действия его разгадать.
        И опосля слов моих тишина повисла тяжелая, напряженная, гнетущая тишина.
        А я совсем тихо добавила:
        - Агнехран-маг он многих товарищей потерял, и многие из подчиненных его погибли, в попытке добраться до круга жизни заветного. А аспид, он, лешенька, потерял сына, которого любил больше жизни.
        Помолчал леший, помолчал да и спросил:
        - А почему нет, Веся? Я не про магов, я про аспида. Почему не помочь? Мы ему сына вернем, уж я тебя знаю, ты, коли пожелаешь, ты и с кругами жизни и смерти разберешься, так почему не вернуть ему сына? Тогда и в расчете будем, и из лесов наших с чистой совестью прочь отошлем.
        И хороший был бы план, я бы сама поперед всего именно о таком подумала, да только:
        - То, что известно магам - ложь, - едва слышно выдохнула я, - чародейский круг жизни токмо чародеев к жизни вернуть и способен. Больше никого.
        Сузил глаза леший, да и спросил:
        - Дьявол сказал?
        Я кивнула.
        - Соврать мог?
        Головой отрицательно мотнула.
        - Леший, это дьявол который на призыв ведьмы ответил. Коли солгал бы, он вернуться бы не смог - пентаграмма воспрепятствовала бы, - Водя о дьяволах знал по большей части от меня, но знал.
        Леший на меня посмотрел вопросительно, я тихо ответила:
        - Все так, солгать он не мог.
        - Что ж, - леший плечами повел, с хрустом их разминая, - теперича знаем, откуда в Гиблом яру столько нежити, да каким образом навкары там появляются.
        - Знаем, - согласилась я.
        Водя помолчал немного, а потом спросил, о сути догадавшись:
        - Чародейки в ведьмы подались?
        - По всему выходит что так. - Я помолчала, потом добавила: - Им нужен Гиблый яр. Очень нужен. А путь в него через первый круг только мертвым открыт, вот от чего они ведьм в умертвия превращали - вторжение готовили. А я, случайно совсем, взяла да планы сорвала им.
        Еще чуток помолчав, тихо продолжила:
        - Вечно я всем все разрушаю…
        - Не жалей, по делу разрушила, по справедливости! - сказал как отрезал леший.
        Водя же произнес благодарственно:
        - Большой груз ты с моей души сняла, Веся.
        Протянула руку, плеча его коснулась успокаивающе - мне понятны были переживания водяного, он же думал, что все это на нас свалилось из-за него, из-за того, что ему отомстить хотели, а выходит тут не в мести дело.
        - Думать надобно, - сурово сказал леший, и я руку с плеча водяного убрала. - Что имеем сейчас? Магов, что помогать готовы, всеми силами готовы, со всем усердием, уж это они нам продемонстрировали, как есть, продемонстрировали. Уж демонстративнее некуда.
        А мне от тех слов снова больно. И так боль где-то внутри имелась, а теперь лишь больнее стало. И разум он факты да детали в единую логическую цепочку собирает, а сердце глаза архимага-охранябушки помнит, губы - поцелуи его, руки - прикосновения нежные. И не верится мне, хоть и понимаю, что глупо это, а не верится, что я ему нужна была только для того, чтобы в центр Гиблого яра добраться. Но что есть, то есть. Сначала меня Тиромир использовал, и он тоже магом был, стоит ли чего-то иного от Агнехрана ждать? Сердце болело и шептало, что стоит, что не таков он, что так не поступит… много чего сердце шептало, вот только опыт…
        - Дальше - аспид, - продолжил леший. - С ним проще все, пусть верит, во что пожелает, свое обещание выполним, кровь отдадим и кров предоставим, но чего никогда не допустим - так это его до кругов тех.
        Мы с водяным согласно кивнули.
        - С Яриной да с Лесей отдельно поговорю. Но вот что делать нужно, да в сроки крайние, так это усилить чащу Гиблого яра, - и леший посмотрел на меня.
        Потому что мне усиливать, своей кровью, своей силой, собой. А хватит ли мне меня, чтобы долг ведуньи лесной исполнить? Ответа у меня не было.
        - Я научу, - сказал лешенька, да виновато сказал, понимая, что хорошим для меня это ничем не закончится.
        А еще оба мы знали, что мне второй леший нужен. У каждого леса Заповедного свой леший должен быть, да только где ж его взять? Где?
        - Зону с кругами изолировать нужно, - очевидное лешенька произнес, - да так чтобы через мертвый круг более ни скверна, ни гниль, ни навкара какая не прошли. А с таким никто кроме чащи Заповедной не справится, ей спать не нужно, она всегда начеку. И я бы часть Леси в Гиблый яр перекинул, да только нельзя сейчас тебя, Веся, без защиты оставлять. Никак нельзя.
        - Да что мне тут сделается? - спросила грустно.
        - Сейчас - ничего, а как Ярину усилишь… - не договорил леший, и так все ясно стало.
        Водя вздохнул, да и попросил:
        - Меня к ней допускать будешь?
        - Допущу, - сурово ответил леший, - но коли руки распускать начнешь… Мне продолжать?
        Отрицательно водяной головой покачал, и ответил серьезно:
        - И рекой и головой своей клянусь - трогать не буду.
        Кивнул леший, клятву принимая.
        Водяной же продолжил:
        - Книги чародейские подниму со дна, все сундуки что найду - все подниму. Информацию о кругах тех найти надобно.
        Я улыбнулась ему одобрительно, то, что книги просмотреть придется, это точно.
        - С аспида браслет обручальный сними, - сурово сказал лешенька. - Там где будешь, он тебя найти не должон. Никак.
        Кивнула я, не дура, сама понимаю.
        - А сколько потребуется… дней? - тихо спросил Водя.
        Я чуть было не сказала «два-три», но леший опередил, за меня ответил:
        - Коли все как нужно пройдет - месяц. А может и больше.
        Поежилась я, перспективу оценивая, а Водя посмотрел на лешеньку, да и сказал:
        - Много книг прочитать успеем.
        - Много, - согласился леший.
        «Плакать хочется», - подумала с болью.
        - Аспиду ни слова,- предупредил леший, - про магов и сама знаешь.
        - Аспид тоже маг, - напомнила я.
        - Тем более, - сказал лешенька, да поднялся решительно.
        Оно и понятно - времени на страдания да на размышления нет. И ладно сейчас две последовавшие за первой навкары удерживает Леся, ей это не трудно вовсе, но что если из круга мертвых что другое полезет? Ведь коли двенадцать чародеек среди ведьм обосновались, они вторжение уж давно готовили, так что ждать всего можно. Вообще всего. А Ярина эту пакость в Гиблом яру не удержит, нету у нее сил таких, и тогда что будет? Пусть на той стороне реки поселений человеческих мало, но они есть. А одна навкара она деревню за полчаса вырежет, ни детей малых, ни баб, ни стариков не жалея. Не могу я такого допустить.
        ***
        Когда на поляну я вернулась, там шел пир вовсю. Кружились в веселом танце изящные русалки, носились спотыкаясь кикиморы, видать тоже к хмелю приобщившиеся, сидел чуть ли не в обнимку с вождем Далаком граф Гыркула, а купец Савран на удивление примостился рядом с моровиками. Те наворачивали колбасу кровяную, Савран же явно байку травил, запросто с нечистью выпивая. И все бы ничего, да только там у него жена с дитятками сама из последних сил выбивается, а он тут… И тут поняла я - он тут отдыхает он. И пусть нечисть вокруг, а ему в его положении, родных да родителей, да товарищей верных потерявшему, покойно и спокойно. Да и выпил он-то впервые за все время прошедшее. И не стала прогонять-ругать. Одну из русалок жестом подозвала, сказала снеди взять, Ульяне с ребятишками отнести, да помочь жене Саврана, коли делом занята.
        А Савран то увидел, поднялся тут же, ко мне, у калитки стоящей, приблизился, поклонился поясно, и сказал:
        - Поздно уж, позволь откланяться, хозяйка лесная.
        - Отдохни, Савран, - тихо сказала я. - К Ульяне русалок послала, и помогут и за ребятишками присмотрят, а тебе свой отдых нужен… после всего, что пережить пришлось.
        Ссутулился купец, опустились плечи могучие, блеснули слезы в глазах боли полных. Он их рукавом споро утер, голову опустил, да и сказал:
        - Никогда, никогда не прощу себе… Зачем согласился? Зачем золотом соблазнился? Коли знал бы, чем все закончится, никогда бы…
        Оборвался голос его. Мужчины плачут молча, даже если все тело от глухих рыданий содрогается, все равно молча.
        - Савран… - хотела было добавить по привычке «сын Горда-кузнеца», да не стала, не стала сердце его тревожить упоминанием имени отца. - Я тебе так скажу, Савран, коли не ты, коли другой купец перевезти его согласился бы, да прошел не по моему лесу Заповедному, как ты, а другой тропой-дорогой, да доставил раба этого к тем, кому он так требовался… вот тогда, Савран, большая беда случилась бы. Большая, да страшная. А так… ты своими родными, близкими да сотоварищами, за благополучие мира заплатил. И хоть непомерна плата, да все сложилось уже как есть. Не терзайся. Боюсь, не случись все так, как случилось - в течение года погибла бы вся твоя семья, включая Ульяну с ребятишками.
        Вскинул голову купец, на меня потрясенно, неверяще глядя, да только… он меня уж давно знал, знал, что лгать не стану. Знал и слова мои принял. Поклонился вновь, развернулся да побрел обратно к моровикам. А бадзул один, уж до чего бадзулы-то хоть и народ злой и никому не сочувствующий, к нему подлетел, да и повел купца к столу, за плечи придерживая. Настоящее горе, его ведь даже бадзуллы чувствуют.
        И тут из темноты прозвучало:
        - С купцом поговорила, а со мной словом когда перекинешься?
        Повернула я голову на звук, смотрю а сидит на бревне аспид. Сам сидит. С ним ни снеди какой, ни вина, ничего. Один сидит. Явно меня ждет.
        - И с тобой словом перекинусь, - вздохнула я, - как же не перекинуться-то. Браслет отдай.
        Медленно аспид поднялся, медленно ко мне подошел, медленно надо мной, крепко клюку сжимающей согнулся, да глядя мне в глаза, прямо в лицо и выдохнул ледяное:
        - Нет.
        Помолчала я, по сторонам поглядела, думала может леший рядом и всякое такое, но никого не было, видать леший с Лесей да Яриной сейчас разговаривал, а аспид взял да и добавил:
        - Никогда.
        И нехорошо мне стало. От вида его, от глаз змеиных, а пуще от осознания, что коли сам не снимет браслет - я его снять не смогу. Да даже с рукой не отпилю, по сути. Один выход есть - убить. Да и то ведь не выход.
        Что ж, постояла я, подумала, да решилась на поступок подлый, неправильный, нехороший. Нет, оно, конечно смотря с какой стороны нехороший - если сравнить с убийством аспида, дабы браслет снять, то поступок был очень даже приличным. Но если по совести, по правде… Аспид ведь маг. С магами связан, и я о том уже доподлинно знаю. А еще я знаю, что аспид сына горячо любимого потерял, из-за чужой алчности, из-за чужой жестокости… А смогу ли я поступить жестоко?
        - Отдай браслет, добром прошу, - произнесла, в глаза его змеиные глядя.
        Глаза лишь прищурились гневно.
        - Отдай, - повторила с нажимом.
        - Отбери, коли сможешь, - с вызовом ответил аспид.
        Не смогу, и ему о том ведомо. Не смогу убить его, никак. А вот поступить жестоко мне теперь придется.
        Вскинула подбородок, совесть свою не слушая, и слушать не желая, да аспиду жестоко соврала:
        - Если отдашь, то сына твоего из мертвых подскажу, как вернуть можно.
        Замер господин Аедан. Выпрямился, да такой прямой стал, словно штырь проглотил. На меня в полумраке глядит, глаза синим светом светятся, лица так-то не видно, но ярость она словно в воздухе разливается. А я… жду я. Ответа жду. По больному ударила, он мне сердце открыл, правду сказал, а я ударила. Подло ударила. От подлости той на губах горечь, самой горько, а делать то нечего, и другого выхода у меня нет. Зато оправдание имеется - вот он мой шанс, выяснить, правда ли то, что маги в Гиблый яр не просто так отрядами шли, страшной смертью погибая. Правда ли, что знали о кругах чародейских, что мертвых в живых обратить могут. И вот теперь я ответ ждала - коли знает аспид обо всем, тогда согласится сразу. А коли нет - спросит о чем я вообще. И я все понимаю, все ведаю, а в глаза его змеиные гляжу с тоской немой, да с мольбой, что никогда не прозвучит. Только хочется, так хочется, чтобы он сейчас спросил язвительно: «Ты о чем, ведьма?».
        Спроси, аспид, пожалуйста, спроси. Тогда надежда во мне останется, что и Агнехран не ведает ничего, что не ради кругов чародейских живительных он помогал мне во всем. Спроси… пожалуйста… спроси…
        Но секунда шла за секундой, а аспид молчал.
        Я содрогнулась, подол-то у платья был мокрый, а аспид все так же молчал.
        Он, похоже, и дальше бы молчал, но заметив, что холодно мне, лишь тогда тихо сказал:
        - Веся, браслет я тебе не отдам. Никогда и ни за что. В избу иди, продрогнешь.
        Вспыхнул круг алхимический, исчез в нем аспид, а я осталась стоять.
        Он знал. Знал о круге. Раньше-то только предполагать можно было, а вот теперь все точно обозначилось. Он знал. И все маги знали. И Агнехран, стало быть, знал тоже. Дьявол оказался полностью прав.
        До избы я не дошла - добрела, как будто брела во мраке. С трудом по ступеням взошла, дверь открылась со скрипом, а вот опосля звон да дребезжание раздались - звало меня блюдце серебряное, моего ответа требовал кто-то настойчиво.
        Я к столу подошла, по блюдцу яблочко наливное пустила, да и вздрогнула, увидев глаза синие, такие синие, как небо летнее перед грозой. Синие и злые. Несколько мгновений я на Агнехрана смотрела, а затем молча перевернула блюдечко, связь разрывая. Оно задребезжало вновь, требовательно и гневно, но я яблочко наливное взяла, окно распахнула да и как запустила яблоко в то окно изо всех сил.
        - Ай! Больно! - раздался голос кого-то из пирующих.
        Быстренько окошко закрыла и сделала вид, что это вообще не я тут яблоками кидалась. А на дворе-то прогремело:
        - Кто?! Кто посмел? Кто яблоко в меня швырнул?!
        А я смотрю - у меня на столе еще цельное блюдо с яблоками-то. Недолго думая окно снова открыла, да и как есть, все яблоки выбросила вместе с блюдом медным.
        - Ааа, - протянул кто-то из пирующих, - так это закусь была.
        - Ага, - ответила нервно, - угощайтесь на здоровье!
        И окно захлопнула.
        Опосля постояла, в стол руками опираясь, да чувствуя как сжимается, как болит сердце ретивое… и ведь знала, точно знала, что маги они такие, все знала я, а все равно больно.
        Дверь тихонько открылась, шмыгнул Тихон, еды мне принес, а вместе с едой неожиданно и яблоко. Наливное. Цельное.
        - Кто яблоко дал? - спросила сурово.
        Домовой плечами пожал, да и ответил простецки:
        - Дык, это, господин аспидушка и дал самолично, сказал, что оно тебе зело надобно.
        Значит аспид и Агнехран действительно в сговоре. И это подтвердилось. Я взяла яблоко, нож со стола - два движения и на стол опадают четыре ломтика, а блюдце перестает дребезжать-трезвонить.
        - Сомневаюсь, что яблочко-наливное для разрезания было передано, - высказался Тихон.
        - А вот я уже ни в чем не сомневаюсь, к сожалению, - тихо ответила ему.
        Домовой постоял, посмотрел на меня, головой покачал, да и вышел, осторожно дверь за собой прикрыв.
        Я руку протянула, и оплело дверь лианами-кореньями, да так плотно, что срослась та со стеной, следом я и окно запечатала.
        А затем опустилась на пол как была. Платье мокрое, в глазах слезы, в груди понимание, что вот меня и использовали… снова. И ведь догадаться было не трудно, стоило лишь сопоставить все факты.
        Я знала магов, слишком хорошо знала. На первом месте у магов была власть, на втором - познание. Они учились всегда, никогда не прекращая обучаться в принципе. Даже Ингеборг, ставший архимагом, два часа в день тренировал тело, еще два - голову. Чтение, изучение, познание - маги не останавливались никогда. И восемнадцатилетний и восьмидесятилетний маг каждое утро уделял время учебе. Это позволяло им сохранять ясность мышления даже в самом почтенном возрасте, но у подобного была и иная сторона - изучение чего-либо становилось страстью магов. Так могли бы маги спокойно пройти мимо знаний чародеев? Нет. Никогда. Отряд за отрядом отправлялся в Гиблый яр. Учитывая то количество магов, что я перенесла на опушку леса, и, зная о тех тварях, в которых превратились маги, которым не повезло просто сдохнуть, я догадывалась, что отряды магов в этот лес вступали и до Агнехрана. Вступали бы и после, погибни он. А еще маги славой делиться не привыкли, от того, видать, и отправился охранябушка погибать в ту ночь стремясь с собою вместе и страшную тайну Гиблого яра в могилу унести. А я, дура, следом сунулась, волков
своих на смерть верную повела, своей жизнью неоправданно рискнула, артефакты все что были потеряла, а теперь вот и последний мой - браслет обручальный, и его лишилась по глупости.
        А еще я абсолютно точно знала, что ни аспид, ни лорд Агнехран никогда не позволят мне уничтожить наследие чародеев, особенно столь интересное, и столь, как они ошибочно полагают, могущественное. А я, как новая хозяйка Гиблого яра никогда не позволю никому открывать врата в мир живых или мертвых в моем лесу. Особенно, если учесть, что через те врата могут пройти такие твари как навкара. Или навкары… Навкары лес губят хуже, чем гниль черная. Да и не только навкары. Если в центре Гиблого яра всякая нежить появляться может беспрепятственно, тогда мне бой за этот лес никогда не выиграть. Дыру следует заделать и как можно скорее. А до тех пор, пока не узнаю как - со злом этим только Заповедная чаща и справится. Она мои зубы, клыки и когти, и ей теперь оборону придется не только по периметру леса держать, но и в центре, уничтожая все, что рискнет из чародейского круга появиться.
        Из пола высунулся леший. Посмотрел на меня, я на него.
        - Страшно? - прямо спросил он.
        - Страшно, - не стала скрывать я.
        Леший кивнул и еще спросил:
        - Браслет отдал?
        Отрицательно мотнула головой.
        - Что делать будешь? - новый вопрос.
        Молча подтянула рукав, обнажая левое запястье. Щелкнул замок, опал на платье мое двумя половинками обручальный браслет.
        - И как без него? - встревожился леший.
        Обручальный браслет артефактом был. Сильным артефактом. Надежным. Без него было совсем страшно, без него практически беззащитная я была, да только… лучше так.
        - Справлюсь, лешенька, - прошептала я.
        Леший браслет подхватил, на пол переложил.
        - Как закончим - унеси. Подальше. Там и оставь.
        Друг верный кивнул, браслет защелкнул, и на меня посмотрел - нам пора было.
        Поднялась тяжело, платье через голову стянула. Из шкафа плащ достала теплый, и продрогла так, что тут же в него и закуталась. Леший молча гребень подхватил, опосля клюку мне протянул, а едва я взяла, подхватил меня на руки, да и шагнул со мной прямо на тропинку заповедную.
        ***
        Мы шли под светом луны, освещающим путь, я к лешему прижалась, он молча нес меня и клюку. Устроив голову на его плече, я подумала о том, что, наверное, хорошо, когда твой мужчина - леший. Он завсегда поймет, завсегда поможет, помысли у ведуньи и лешего одинаковые, стремления тоже, да и положение равное. Леший никогда не осудит, никогда не обманет, никогда не предаст. В этом ведуньям повезло. Очень повезло. А мне просто повезло, что он у меня есть…
        «Больно будет», - предупредил друг верный.
        «Ничего, я выдержу», - так же мысленно ответила ему.
        «Рядом буду», - продолжил леший.
        - Нельзя тебе в Гиблый яр! - воскликнула испуганно.
        «В Гиблый и не пойдем», - укоризненно на меня поглядел. - «Ты опосля без сил будешь, как же я тебя одну оставлю?»
        А я о другом подумала - Ярину же я сюда призываю, значит и силу ей здесь же, в своем Заповедном лесу и передать смогу, выходит прав леший. Во всем прав.
        А еще:
        - Лешенька, - прошептала, - я, кажется, знаю, почему они лесных ведуний убивали.
        - Почему, Веся?
        - Потому что Заповедный лес, пусть даже и ставший Гиблым, подчинить себе только ведунья может, пусть даже и мертвая. От того убивали, от того в Гиблый яр нежитью посылали, только вот не вышло у них - не стала нежити чаща Заповедная подчиняться, да и клюку найти ведуньи не сумели. Но… - я сглотнула ком горечи, - рано или поздно, не вмешайся мы, они ведь нашли бы. Весь лес прочесали бы, но нашли, а опосля и за Ярину взялись бы.
        - С лешаками тоже ясно многое, - произнес лешенька, - даже мертвые, мы не умираем полностью - на меня посмотри. Две ипостаси потерял, а все равно жив. Мы же как лес - и сгорев дотла, возрождаемся сызнова. Потом, как закончим да в себя придешь, тогда поглядим что с теми лешаками, коих маги у себя заперли, может и приспособим кого для дела верного.
        - Может, - согласилась я.
        Мне было страшно, леший чувствовал мой страх, но утешить меня ему было нечем.
        В саду яблоневом, что посадили да вырастили сами, лешенька меня отпустил, затем молча гребень передал. Знал - мы, ведьмы, перед делом серьезным простоволосые быть должны, и я взялась расчесывать длинные спутанные пряди.
        Где-то далеко выли волки, в кустах слышалось шуршание мышей, коих прогнал сейчас леший. Филины прилетели, чтобы помочь мелким пташкам, что гнезда здесь основали, перенести их с птенцами на дубы и другие деревья. А значит, яблонькам моим не выжить. Жаль. Мне так жаль…
        «Третья навкара явилась, - любезно уведомила Леся».
        И я ускорилась.
        Волосы честь по чести расчесала, как и полагается. Плащ на себе завязала потуже, перехватив по талии поясом - подозревала, что холодно мне будет зверски.
        Когда леший подошел в его руке был кинжал костяной, за ним, тревожная, да взволнованная шла Ярина. И так она тревожилась, что нервно сменяла облик с одного на другой, то человеком была, то зверем, а то и вовсе умертвием сгорбленным оборачивалась. Ох, что ж мы делаем…
        Примчалась Леся, ощутив, что дело нечисто. Постояла на краю поляны, где я на колени опустилась, да выдала гордо-надменное:
        «А некоторым жизненные соки ведуньи-хозяюшки вообще не требуются!»
        Лешенька на нее только глянул - тут же исчезла моя чаща Заповедная, словно ее и не было. А Ярина осталась, ей деваться было некуда. А мне становилось все страшнее… Так страшно, что дыхание перехватывало, но деваться тоже некуда.
        На колени опустившись, на землю села.
        Леший позади меня в землю врос, Ярина нервная, колеблющаяся впереди осталась.
        - Ты, если что, кричи, - едва слышно сказал лешенька.
        Значит, совсем плохо все будет.
        Огляделась я, взглядом в темноте плохо объекты различающим, деревяшку нашла ближайшую, к себе притянула, о плащ вытерла, да меж зубов сунула.
        - А вот это правильно, - похвалил леший.
        И я зажмурилась.
        Первый порез на левом запястье заставил лишь вздрогнуть, но то что случилось потом… В рану мою, в вены кровью сочащиеся, потянулись корни чащи моей, оглушая болью, заставляя заорать, лишь чудом деревяшку не выронив, и вызывая дикое желание вторую руку отдернуть, не давать не…
        Второй порез… и корни лианы, пожирающие мою кровь! Пробирающиеся под мою кожу. Вторгающиеся в мои вены.
        Я оглохла от своих криков.
        Я обезумела от своей боли.
        Я не утратила разум лишь потому, что рядом был леший. Он держал меня. Он успокаивал. Он не дал потерять деревяшку, едва я захлебнулась в очередном крике. Он прижал к себе, сжимая все крепче, когда я уже даже сидеть не могла.
        И он же прошептал «Получилось», когда у меня уже не было сил даже открыть глаза.
        И Силу Лесную призвал тоже он - я бы уже не смогла.
        ***
        Ярина потягивалась как огромная хищная кошка. Разминала лапы, суставы, порыкивала от переполняющей ее силы. Я была рядом с ней. Не вся я, только та часть сознания, что всегда за лесом приглядывает, но сил во мне почти не осталось, от того передвигаться я только с чащей могла.
        Ярина оглянулась, разрешения ждала, но нетерпеливо, нервно. Я понимала ее - теперь-то она могла выгнать всех непрошенных гостей из нашего яра. Всех! Умертвий да тварей, скверну и гниль, да даже лесных ведуний, что были чародейками погублены, и в мертвяков превращены. Теперь она могла!
        Вот только:
        «Подождать придется тебе, Яринушка».
        Чаща рычит недовольно, одичала она совсем тут, но слушается беспрекословно.
        «Вперед», - шепчет ветер в листве.- Вперед!»
        И огромная черная кошка срывается с места, снося по пути ведуний, заклинания, мертвяков и даже тварей. Расступаются перед ней деревья, склоняются кусты, исчезает трава, чтобы едва перемахнула Ярина, подняться живой яркой зеленью, изничтожая гниль и скверну. А мы мчимся вперед, туда, в самую глубь леса, в самый центр его.
        Быстрее… быстрее… быстрее…
        И вдруг сквозь свист ветра и треск сдвигающихся деревьев я слышу отдаленное, почти растворенное в расстоянии, но полное отчаяния «Веся!!!». Браслет. Браслет хоть в избе и остался, а связь со мной все равно имеет, вот я и слышу слова аспида. А слышать не хочу.
        «Быстрее…» - уже не приказ и даже не просьба, уже мольба.
        И чаща мчится туда, где я не чувствую земли. Я чувствую весь лес, я чувствую каждое растение в этом лесу, я чувствую все… кроме двух круглых участков в самом центре Гиблого яра. Но еще до того, как мы оказались на месте, я поняла, где именно чародейки выстроили врата смерти и врата жизни. У дуба Знаний. У того единственного места, которое каждая ведунья с удовольствием обходит стороной, потому что, в отличие от магов, нам не нужны академические знания. Не нужна постоянная учеба. Не нужны экзамены и испытания, нам испытаний хватает и так, раз по сто в день. Нас учит жизнь. Сама жизнь. Нас лес учит. И нам учебники требуются лишь первые годы, а после - очень четко осознаешь, что гораздо правильнее доверять себе и интуиции, чем теориям тех, кто Заповедный зачарованный лес знает лишь в теории. Но остаются - воспоминания об обучении без сна и отдыха, о несданных экзаменах, о кошмарах проваленных испытаний. И любая после такого стороной свое место учебы обходить будет, вот и ведунья Гиблого яра стороной обходила… и этим воспользовались.
        А вот когда обнаружила этих воспользовавшихся ведунья, это уже вопрос.
        Ярина остановилась перед зарослью терновника. Я призрачной тенью соскользнула на землю, все еще не имея сил передвигаться самостоятельно, и приблизилась к покрытому черными ядовитыми колючками кусту. Это был какой-то особенный терновник. Прочный как камень, гибкий как виноградная лоза, крепкий как скалы. Кем бы ни была прошлая ведунья, а она сделала все, чтобы оградить место вторжения, чтобы изолировать, чтобы не пустить в свой лес никого из этого чародейского приспособления, чтобы…
        Чтобы не прибегнуть к помощи своей Заповедной чащи?!
        Эта мысль пришла так неожиданно, но неотвратимо. Мы всегда используем Заповедную чащу для защиты. Всегда. Потому что она наша защита, она наши клыки и когти, но вот я стою перед странными терновыми кустами и понимаю страшное - каменные они. Именно каменные. И основание под ними - камень, что крепче гранита. А значит, нет сюда пути-доступа чаще Заповедной! Чаща по земле передвигается, чаща под землей прорастает, чаща из земли удар наносит. А коли гранитом цельным покрыть территорию, это все равно что изолировать ее от чащи Заповедной. И вот здесь - территорию изолировали. Прочно, качественно, надежно.
        И сделали это не чародеи.
        Я оглянулась - Ярина стояла, опустив голову, склонившись перед этим монументом созданным для защиты. Защиты, которую ведунья почему-то взяла на себя. Почему? Я вот этого не могла понять. Почему не использовать чащу, что обязана защищать? И чем думала ведунья? А главное чем думал ее леший, ведь мой никогда бы подобное не допустил, да и камень по лесу перенести только леший и смо…
        И тут я мысленно осеклась.
        Леший!
        В этом яру Заповедном должен был быть леший, а я его не видела. Ни в воспоминаниях! Ни в тех событиях, что Ярина показала. Я даже присутствия его не ощущала… до сих пор.
        Медленно подняла призрачную ладонь, осторожно коснулась терновника, избегая колючих наростов, и беззвучно позвала:
        «Лешенька…»
        В глубине терновых зарослей, в самой глубине чащи непроглядной, медленно открылись горящие алым глаза и даже землю под моими ногами потряс чудовищный рык:
        - Кторрррр?
        Я отступила тут же. Отошла, руку отдернула, да обессилено на траву ныне зеленую опустилась. Где-то за терновыми зарослями шумел ветвями дуб Знаний, а я, прижав ладони к земле, начала чувствовать. Теперь чувствовать. Чувствовать все, каждую пядь моего яра. Чувствуя и пытаясь понять. А как понять то, что в голове не укладывается? Передо мной был леший! И леший, и его порождения. Ведь камень в Заповедный лес без лешего не перенести не доставить, особливо такой камень. А еще лишь леший ту форму, что требуется, принять способен. Мой вот деревянную принял, а этот, стало быть - каменную. Только вот не все так просто - мой жил, да двигался. А этот… он себя здесь похоронил и сам своей плитой могильною стал.
        И тут терновник прорычал:
        - Ты… живая?
        «Да» - шепотом ветра ответила ему.
        - Тогда уходи! - потребовал этот леший.
        Или то, что от него осталось…
        «Веся, у тебя по щекам слезы текут» - это уже мой леший сказал мне, где-то там, далеко, в моем лесу.
        Текут, наверное. От того что больно мне, до сих пор больно, я свою боль все еще чувствую, да еще от того, что чувствую боль иную - того кто передо мной.
        «Уйду, - прошептала шелестом травы, - коли это тебе требуется, я уйду. Только на вопрос мне ответь, леший, от чего себя заживо похоронил? Почему ведунья твоя это позволила? Зачем?»
        Тишина могильная мне была ответом. Тишина страшная. Тишина жуткая.
        А опосля проскрежетал глас окаменевшего лешего:
        - Уходи, ведунья, сама не сможешь, вижу ослабла совсем. От чего ослабла?
        Никому другому правды не сказала бы, а от него скрывать смысла не было:
        «Я свою силу чаще отдала».
        - С кровью? - прямо спросил леший.
        «С кровью, - была вынуждена признать я».
        - Уходи, глупая! - прорычал леший, и задрожали шипы каменные. - Сейчас уходи! Нельзя тебе сюда, даже в таком виде нельзя! Уходи, убирайся!
        Я бы убралась, ушла бы, да только ладони призрачные дрожь земную чувствуют, дрожь нарастающую. Происходило что-то, что-то дурное. Очень дурное.
        И я головы не поднимала, на траву зеленую, что под пальцами моими из земли поднималась, лишь глядела, но всем своим призрачным существом чувствовала взгляд. Чужой взгляд. Злой. Что смотрел из самой глубины окаменевшего терновника. И от этого взгляда по телу прошелся холод, страшный могильный холод.
        - Уходи! - зарычал заживо погребенный леший, - ухо…
        И треск, оборвавший его крик. А следом стон, стон полный боли, полный страдания… Леший Гиблого яра похоронил не одного себя заживо, здесь был кто-то еще. И этот кто-то сейчас убивал этого лешего.
        «Веся! - окрик моего лешеньки. - Веся, вернись!»
        - У-хо-ди… - отчаянный предсмертный стон этого лешего.
        Да разве ж могу я уйти, когда тут убивают его?! Лешего нужно было спасать. Вытащить из могилы, просто вытащить. Я не могла оставить все как есть.
        Быстрый взгляд на покрывающийся трещинами каменный терновник, стремительно принятое решение, мелькнувшее отдаленно сожаление о том, что теперь на мне нет даже браслета, и слова заклинания, что я произношу пением ветра, голосами птиц, шелестом травы, шумом ветвей.
        «Войди в мой сон,
        Войди в мой сон,
        Войди в мой сон,
        И останься в нем».
        Снова и снова, раз за разом, повторяя и повторяя… С того света упорно вытаскивая.
        И вдруг визг, на ультразвуке, он сносит в сторону, впечатывает в дерево, с хрустом ломая ребра…
        «Веся, нет!»
        ***
        Я открыла глаза в избенке у северного ручья, что течет аж за болотами, неподалеку от гор. Закашлялась кровью, вздрагивая от боли при каждом судорожном движении, и вновь откинулась на сухой мох, давно устлавший пол покинутого жилья.
        - Кинь русалкам, пусть отстирают, - сказал кому-то леший.
        - Дело плохо, - слышу голос Води. - Это какая рубашка по счету, леший? Какая по счету простынь?
        - Делай, что говорят, коли помочь взялся, - грубо оборвал его друг верный. - Иди.
        Водяной исчез без возражений, но плеснула вода, это все равно как дверью хлопнул на прощание, зол был Водя.
        - Веся, - леший осторожно губы мои тканью вытер, - Весенька, куда полезла? Зачем, Веся?
        «Там леший, - ответила шепотом ветра. - Ему помощь нужна… давно нужна… а в тот момент совсем нужна была»
        - Так Ярина есть, справится! - рычит лешенька, не любит он вид крови моей. - Ты ей силу вернула, больше чем я думал отдала, сильна она теперь, она справится».
        «Не справится… - как объяснить, когда сил на объяснения нет. - Лешенька, старая ведунья знала о том, знала, что не под силу Ярине нежить удержать, от того лешим и пожертвовала… Лешенька, спать хочу, сил моих нет как».
        - Спи, Веся, спи, - шепчет сипло леший мой. - Спи, моя маленькая.
        ***
        Ночь…
        День…
        День…
        Ночь…
        Я хожу призраком по лесу, наталкиваясь на деревья как пьяная, спотыкаясь о коренья, падая, если прошла слишком много…
        Время от времени будит леший, пытается водой напоить, едой накормить… да не выходит ничего, нет у меня сил пить, нет у меня сил есть. Сжимаюсь клубочком на руках у лешеньки, тот убаюкивает-укачивает, и не говорит больше, ничего не говорит. А поначалу рассказывал что-то про то, как воюют-сражаются воины мои верные, как отвоевывают Гиблый яр часть за частью, а впереди два воина - аспид да чаща моя Заповедная, и силе ее даже вампиры удивляются. Но теперь уже больше не рассказывает, воет только, да меня баюкает.
        Ночь…
        День…
        Ночь…
        День…
        Ночь…
        День…
        - Леший, у меня есть чародейская магия, я магией ее вылечить могу, - голос Води, злой, рассерженный, прорывается через пелену дремы.
        - Нельзя, - но хоть и деревянный лешенька мой, да дрожат его руки, - нельзя, водяной, сейчас связь у нее с Яриной сильная, а чаща Гиблого яра наполовину нежить. Исцелишь Весю - ударишь по чаще.
        - Нельзя стоять и смотреть, как она гибнет! - срывается на крик Водя. - Почему ты пошел на это, леший? За что с ней так?
        Промолчал мой леший. Думала, поступит как умный, отвечать вообще не станет, а он возьми да и скажи:
        - Она ведуньей-призрачной по Гиблому яру пошла, призрачной - неуязвимой, да только ничего на ней не было, ни амулетов, ни артефактов, а во яру нашелся кто-то, кто и по призраку удар нанести сумел. Я не знаю кто, водяной, знал бы сам руками порвал - на части мелкие искромсал.
        «Тебе нельзя, - прошептала шелестом камыша, - нельзя туда, лешенька, не ходи»…
        Ночь…
        День…
        День…
        Ночь…
        Слышу шаги. Это странно. Просто Водя он по воде приходит неслышно, разве что плеск воды раздастся. Леший же вообще беззвучно появляется, а тут шаги? Откуда? Избенка эта на самом краю болота, по суше к ней не дойти не добраться, топь вокруг. Забрел кто? Но случайных путников в лесу моем нет.
        - Я кровь чувствую, - слышу голос, что сорвался да сиплым вдруг стал. - Леся, что с ней?!
        «Леся?» - зову мысленно.
        Чаща не отвечает, и мне страшно от этого. Не слышит меня, что ли? Или зов слишком тихий стал?
        - Хватит срамные картинки показывать, уж поверь я в этом деле получше тебя разбираюсь. Где она, Леся? И почему кровью пахнет в воздухе?
        Что происходит?
        «Леся!» - зову из последних сил.
        - Прекрати, про уговор помню, и лешего держи подальше, при нем я делом родопродолжательным заниматься не буду, учти.
        Делом родопродолжательным? Что?!
        - Это дом? Она что там? Какого дьявола?
        Хруст веток, словно кто-то с дерева на дерево перепрыгнул, да содрогнулся домик мой, от тяжести неожиданной. После кто-то на порог спрыгнул и в избушке раздалось потрясенное:
        - Веся…
        И шаги быстрые. И ладонь к щеке прижалась, и дыхание к губам, и голос дрожащий:
        - Веся, жизнь моя, свет мой, счастье мое, что же ты? Что с тобой? Весенька!!!
        И еще что-то. Слова быстрые, голос срывающийся, вопросы без ответа остающиеся, да руки, стремительно по телу скользящие. Руки, под подол рубашки нательной пробравшиеся, да до груди не притронувшиеся - все понял он, едва к ребрам прикоснулся.
        - Да что б тебя, Веся! - рык, от которого вся избушка болотная содрогнулась.
        И, кажется, вспыхнул круг алхимический.
        ***
        Больно…
        Чьи-то руки деловито и быстро касаются кожи под грудью, а надо мной раздается голос:
        - Еще на миллиметр выше, и я тебе шею сверну! - и голос знакомый такой.
        Даже почти родной. Очень родной…Точнее был когда-то почти родным…
        - Лорд Агнехран, вы сами сказали, что магией нельзя. Понимаю ваши чувства, но не мешайте мне выполнять мою работу.
        Убийственная тишина в ответ и вдруг сдавленное, полное отчаяния:
        - Что это? Как в принципе можно было получить подобные повреждения? Кто мог сотворить такое? Как?!
        Чьи-то руки все туже перебинтовывают, я чувствую влагу пропитанных гипсом бинтов, но мне уже даже не холодно.
        - Сложно сказать, - ответил тот, кто был ближе, кто касался меня, - повреждения и на физической оболочке, то есть как вы сами имеете возможность наблюдать - на теле, так и на не физической. Удивительно, что она все еще жива. Добавьте к этому полнейшее истощение. Сколько она не ела?
        Пауза и хриплое:
        - Я не знаю. Я нашел ее лишь спустя полторы недели.
        - Но о ней заботились, - уверенно заявил чужой голос.
        - Да уж, зззззаботились! - прорычал охранябушка.
        И я улыбнулась невольно.
        А это заметили.
        - Веся! - другие руки, теплые, родные, нежные, дрогнувшие при прикосновении к щеке. - Веся, ты слышишь меня?
        - Да… - хотела было ответить, да лишь шепот вышел хриплый.
        - Веся, - лицо ладонями обнял, лбом ко лбу прижался, - Веся…
        Я глаза открыла, в его глаза синие посмотрела, что рядом были, близко-близехонько, да и спросила сразу:
        - Где я?
        Смотреть трудно было. Глаза открытыми держать тоже трудно, но я держала, и я смотрела. В омуты его синих глаз смотрела через силу, и ответ ждала напряженно. Он это понял. И хоть отвечать не желал, а и лгать не стал.
        - Ты у меня, - сказал прямо.
        И я глаза закрыла. Вздох каждый с трудом давался, перебинтовали меня туго, крепко накрепко перебинтовали.
        - Господин, закончил я, - произнес целитель.
        - Свободен, - хрипло произнес лорд Агнехран.
        Звук шагов по каменному полу, скрип дверей железом окованных, щелчок засова стального, свист ветра за окном.
        - Верни, - я и глаза открытыми держать не могла, а разговаривать то ж еще сложнее, - меня лешему верни… прошу тебя.
        А он вернулся лишь к кровати, сел - матрас под его весом прогнулся, к щеке прикоснулся, да и произнес вдруг зло, ожесточенно:
        - А взамен ты мне что, собратьев да товарищей мне из мертвых поднять предложишь, да, Веся?
        Горькая усмешка по губам скользнула, а на ответ сил у меня уже не было.
        - Хочешь сказать - не могла поступить иначе? - зло архимаг спросил. - Или хочешь поведать, что внезапно из нормальной ведуньи подлой ведьмой стала?
        И глаза я все-таки открыла и на него посмотрела. Маг бледным был. Ни сурьмы вокруг глаз, ни темного крема на коже, да и волосы не собраны идеально, волосок к волоску тугим хвостом на затылке, а кое-как, и пряди черные на лицо небрежно падали.Но он от этого только краше был, и роднее, и ближе.
        - Кто он тебе? - спросила прямо. - Кто тебе аспид, лорд Агнехран?
        Промолчал охранябушка, ничего не сказал.
        - Три варианта у меня было, - говорю с трудом, голос едва слышен, - первый - убить его. Второй - солгать, пусть и подло. Третий… себя под удар подставить. На третьем варианте и остановилась, как видишь.
        Видел. Все видел. И во взгляде его боль плескалась.
        - Лучше бы убила, - произнес хрипло.
        - А не могу я… убивать… Не мое это… Верни меня лешему, маг.
        - Нет!
        Улыбнулась, глаза закрыла и прошептала:
        - Добром прошу - верни.
        Промолчал. А моя улыбка горькой стала, совсем горькой.
        - Аспида тоже добром просила… - прошептала, чащу из последних сил призывая, - да, видать, без толку вас, магов, добром просить…
        И застонал он. Как раненный зверь застонал, ладонь мою схватил, к губам прижал и прорычал хрипло:
        - Стой! Веся, остановись! Пожалуйста, прекрати! Я понял. Верну, сейчас же верну, свои силы не трать, если не ради себя, то ради меня хотя бы!
        И остановила я зов. Даже не знаю, почему остановила. Ведь знаю что он маг, что веры ему никакой, что добра от него ждать не следует, а все равно остановила.
        Потянулся охранябушка, на руки легко подхватил, на миг к губам моим прижался да и спросил:
        - Прямо лешему передать?
        - Да… - прошептала почти беззвучно, - на траву нельзя, в Сосновый бор нельзя… лешему только, мне земли касаться нельзя…
        - Понял, - почти беззвучно ответил маг.
        - Спасибо… - едва слышно выдохнула я.
        Из последних сил выдохнула.
        ***
        Ветер в лицо.
        Потом солнце, лучики солнечные сквозь ветви деревьев…
        Гул земли, скрип дерева, и рык лешеньки:
        - Маггггг!
        Ничего ему Агнехран не ответил, продолжил стоять там, куда принес - на самой окраине леса Заповедного, но прежде чем отдать меня лешему, ему и сказал:
        - Ребра сломаны.
        Молча леший меня у мага забрал, молча да бережно, с осторожностью великой, и лишь опосля того, как к себе прижал, архимагу и ответил:
        - Аспида за то благодари.
        «Лешинька, не надо о том…» - попросила мысленно.
        Да леший меня слушать не стал.
        - Сррразу сказал тебе, маг, беда с тобой, беда за тобой, беда над тобой. Ты - беда. И тебе о том ведомо, Агнехран-маг.
        Промолчал архимаг, ничего не ответил, но и не ушел - рядом стоял. Молча, но стоял.
        И смягчился леший, сказал устало:
        - Там, в Гиблом яру, есть то, ради чего последняя ведунья его своим лешим пожертвовала. Что-то, с чем чаща Заповедная не справилась, от того ведунья и отдала почитай сердце свое, половину себя.
        - Я… - начал было Агнехран.
        Да получил яростное:
        - Не лезь!
        Уж я с силами собралась, думала вмешаться, но охолонился мой лешенька, да так сказал:
        - Того лешего захоронили заживо. Заживо, маг. Что там - мне неведомо. Но скажи мне, Агнехран-убийца ведьм, если хоть что-то, ради чего ты бы Весю убил?
        - Нет! - мгновенно ответил охранябушка.
        Сразу ответил. Не задумываясь. Не сомневаясь. Искренне ответил. От всей души.
        И тогда леший сказал:
        - А ведунья Гиблого яра убила. Того кто был для нее важнее жизни. Вот и думай, Агнехран, к чему столь отчаянно стремишься, ради чего взялся ведунье моей помогать, да о какой цели грезишь.
        И тут вдруг Агнехраг вопросил:
        - О чем ты, леший?
        Заскрипел леший, заскрежетал, да и ответил:
        - Пустое, маг.
        И развернулся, меня унося.
        - Леший!!! - от крика архимага-Агнехрана словно деревья содрогнулись. - О чем ты сейчас?
        Но леший молча меня в лес уносил, не оборачиваясь.
        - Что значит «ради чего взялся ведунье моей помогать»?! Дьявол тебя раздери, леший! Что ты ей наговорил?! Леший!
        Но открыл лешинька тропу заповедную, и шагнул на нее, ни на миг не останавливаясь.
        - Леший!!!
        И крик стих, растворился в пространстве, тихо стало, только деревья шумят.
        «Как аспид нашел тебя?» - мысленно лешенька спросил.
        «Леся», - теряя сознание, ответила я.
        «Ясно» - мрачно произнес леший.
        А я в темноту проваливаясь, лишь об одном попросила:
        «Блюдце серебряное принеси, да яблочко налив…»
        На большее сил не хватило.
        ***
        Ночь…
        День…
        День…
        Ночь…
        Боль отступала медленно, но отступала. Кем бы ни был целитель, которому Агнехран поручил перебинтовать меня, но дело он свое знал - не давил гипс, не пережимал, лишь каркасом служил, да поддержкой фиксирующей. От того поворачиваться уж смогла без боли, сидеть жаль пока сложно было, но теперь, когда леший приподнимал, хоть есть могла, от боли сознание не теряла.
        А на третий день, когда леший ушел, потянулась к блюдцу серебряному, яблочко наливное по нему пустила, да и прошептала имя одно, то что гнала от себя все эти трое суток:
        - Агнехран.
        Засияло, засветилось блюдце сразу же, отразило лицо бледное, тревогой искаженное, измененное. Под глазами круги черные, скулы резко выделяются - осунулся весь, волосы кое-как собраны, а на бледных губах улыбка едва заметная, зато облегчения полная.
        - Веся, - видать сказать хотел, да не вышло, лишь шепот хриплый послышался, - Весенька…Веся!
        И лицо ладонью закрыл.
        А мне бы руку протянуть, плеча его коснуться, волосы черные словно смоль успокаивающе погладить, да только и говорить тяжело, не то что двигаться.
        Маг же руки от лица убрал, вздохнул, словно груз с плеч сбрасывая неподъемный, да и спросил прямо:
        - Где ты?
        - Не знаю, - говорить не получалось, лишь шептать едва слышно.- Лешинька далеко унес, даже Воде не сказал куда, и чаще меня не найти сейчас.
        Хотел было Агнехран сказать что-то, очень хотел да не стал - лишь побледнел сильнее и промолчать себя заставил.
        - Ты не тревожься обо мне, - попросила тихо, - и за целителя и за гипс спасибо тебе, так лучше, и заживет быстрее и почти не больно уже.
        А он ничего не сказал, лишь челюсти сжал, да так, что на скулах желваки обозначились.
        - Не гневайся, не стоит… - прошептала ему.
        Глаза прикрыл на миг, голову опустил, дышит тяжело.
        Потом резко голову вскинул, глаза темные сильнее потемнели, сглотнул нервно, да и спросил:
        - Ты ела сегодня?
        Странный вопрос, но все равно ответила:
        - Да, лешинька покормил, вот только ушел.
        Кивнул Агнехран, ответ принимая, да следующий вопрос задал:
        - Лежишь на чем?
        Посмотрела с недоумением на пол - на чем-то лежала, а на чем?
        - На чем-то, - ответила, пытаясь определить на чем.
        - Понял, сейчас, - быстро сказал охранябушка.
        Поднялся, из поля зрения моего исчезая, и так тоскливо стало, так одиноко, чуть слезы на глаза не навернулись. Но тут вернулся он. Сел за стол обратно и мне приказал:
        - Руку протяни, коснись блюдца.
        И усомниться бы мне, не доверяться, но в глаза его синие взглянула и протянула, руку-то. А он молча сунул мне сверток тугой, и вытащила я покрывало. Да не простое - легкое как пух, теплое как от печи тепло сухое, ласковое. Закуталась в него как могла, легла, глаза закрыла - хорошо так, только вот сил уже не осталось, поспать бы.
        - Веся, не спи, - попросил так, словно взмолился.
        Я себя заставила глаза открыть.
        - Соберись, не ведаю, как сил у тебя еще хватает на то чтобы жить да дышать, только, Веся, еще мне от тебя одно усилие потребуется.
        Кивнула молча, глаза изо всех сил, но открытыми держать пытаюсь.
        - Это травы, - Агнехран потянулся, да придвинул к блюдцу пузырьки с настоями разными. - Никакой магии, ничего волшебственного, только травы.
        Да придвинул он то, что давно рядом было. Что наготове, видать, держал. Что…
        - Охранябушка, а ты спал то вообще? - спросила встревожено.
        Одним взглядом он мне ответил. Только взглядом, но таким, что ясно стало - не спал. Ни секунды не спал. Меня ждал. Подготовился вот и ждал. Все это время.
        - Тут три травы - зверобой, девясил, гуарана. Сам варил, сам дозу рассчитал. Выпей сразу.
        И пузырек мне протянул.
        Затем замер, словно забыл что-то, или только сейчас понял. На меня посмотрел, на руки мои слабые, да быстро из пузырька пробку вынул, и открытый уже мне передал. Улыбнулась заботе такой, когда даже в мелочах позаботился, и ни спрашивать не стала, ни сомневаться. Как есть взяла, кое-как приподнялась, да все до дна пусть и с трудом, но выпила.
        О том, что на пол рухнула, поняла, лишь когда покатилось что-то прочь звеня.
        Тогда и глаза открыла, и догадалась что сознание потеряла, пусть и на миг, но потеряла, и что пузырек укатился куда-то в темноту и не доползу я до него. Ну, так если подумать, доползла бы, только стон глухой, полный отчаяния и бессилия заставил вспомнить, что не одна я тут. С трудом на бок повернулась, на бледного, такого бледного, что и смотреть страшно Агнехрана посмотрела, а он с таким отчаянием в ответ, что захотелось яблоко от блюдца забрать, связь прерывая.
        - Нет, только не это, Веся, - простонал, словно понял, о чем думаю.- Да, тяжело тебя видеть такой, спорить не буду, но не видеть тебя, от неизвестности подыхать, оно в сотни раз хуже. Не прерывай связь, я же с ума сойду.
        И я не стала.
        Легла как смогла, в плед пуховой закуталась, да на охранябушку посмотрела, а в голове словно шум нарастает, но и легче становится, тепло в груди разливается. Хорошие он травы подобрал, правильные, только вот:
        - Значит, сам варил? - спросила шепотом.
        - Сам, - глухо ответил, сглотнув судорожно.
        Усмехнулся с горечью какой-то странной и добавил:
        - Знаешь, для себя бы не стал, у целителя взял бы, а для тебя… тебя доверить никому не смог. Ты прости.
        - За что? - и в правду не поняла.
        - Горькое вышло, - объяснил Агнехран. - Знаю, что гадость, сам пробовал, но смягчить горечь не рискнул. Прости.
        Улыбнулась ему, а сама только сейчас поняла - и в правду горько, очень горько, но согрелась вот, и глаза открытыми держать уже не так трудно.
        - Ты улыбнулась, - тихо произнес охранябушка, на меня глядя, - счастье мое, я на твою улыбку готов смотреть вечно.
        - А я в твои глаза, - не знаю, почему сказала.
        Как-то само вырвалось, непроизвольно совсем. И взгляд отвела быстро, и поняла вдруг, что лежу не знаю в каком виде, волосы не чесаны, умываться то умывалась, леший помог, а вот волосы встрепанные, да и сама не лучше, и…И что же это я делаю? И как-то сразу стыдно стало, и смутилась, и что ж творю-то, нельзя же так! И…
        - Глаза не совсем мои, - вдруг произнес Агнехран.
        И я о сомнениях своих всех разом позабыв, удивленно на него посмотрела.
        - Они когда-то голубые были, - продолжил маг.
        Вроде так спокойно продолжил, размеренно, а сам что-то искал судорожно, перебирал в ящике стола своего.
        - А… а потом что? - спросила, любопытства не сдержав.
        - А потом намудрил с заклинанием ночного зрения… да где ж она, чтоб ее! - непонятно на что выругался.
        - И что, в темноте видишь? - я поудобнее легла, руку под голову положила.
        - Не так как хотелось бы, - он все еще искал что-то. - Но лучше, чем прежде. А, вот!
        И достал из стола коробочку. Размером с ладонь, золотой лентой красиво перевитую. Подарочная упаковка была, такую покупают в подарок, подарком и вручают. В особенно дорогих магазинах подарки именные делают, вот и на тут поверх коробочки было выгравировано «Для Веси». Глянул маг на гравировку, на ленту золотую, на меня никакую, да одним движением порвал и обертку, и ленточку. Крышку снял, и мне открытую коробочку протянул.
        - Осторожно, не рассыпь, - попросил, видя как руки у меня дрожат.
        И я осторожно. Осторожно взяла, осторожно на пол положила и дыхание задержала, увидев, что внутри оказалось.
        Это был мармелад.
        Ягодный, очень дорогой, очень полезный, очень… для меня. Совсем весь для меня. Где каждая мармеладка была из тех ягод и фруктов что я люблю. Малина, земляника, яблоко, смородина, морошка.
        - Спасибо, - прошептала, стараясь слезы навернувшиеся сдержать.
        - На здоровье, - очень тихо, ответил он.
        На него я не смотрела, казалось взгляну только и слезы сами с ресниц покатятся, так что на мармелад смотрела, выбирая. Выбрала яблочный…Да зря видимо, был у него привкус горечи. Горечи по загубленной мною посаженной яблочной роще, что пришлось погубить мне же. Больно…
        - Знаю про яблони, - вдруг сказал Агнехран. - В приморье яблоневые саженцы закупил, Савран купец твой, уже перевозит, мужики деревенские сажать помогают. Сорт хороший, быстро растет, плодоносит уж на второй год. Не печалься, хороший сад будет, лучше прежнего.
        Замерла я. С мармеладкой во рту, со слезами на глазах, на мага смотрю и только одно сказать смогла:
        - Как?..
        Улыбнулся, платок достал, мне протянул, да едва взяла, он тем воспользовался - к пальцам моим прикоснулся. На мгновение сжал, словно удержать хотел, но отпустил. Себя превозмогая отпустил. А когда лицо вытерла, об одном попросил:
        - Связь не разрывай.
        Да как же это «не разрывай»? У меня сил не много, то что говорить могу уже чудо, а сколько смогу, я же не знаю…
        - Пожалуйста, Веся.
        Вроде говорит, только говорит, а такая тоска в голосе, такая боль, такая мольба.
        - А ты сам-то как, охранябушка? - спросила, руку под покрывало пряча, да сильнее закутываясь.
        - Хорошо, - улыбнулся он, да только у меня глаза сами закрывались, так что может и почудилось, - теперь хорошо… Спи, моя Весенька, спи.
        ***
        Ночь…
        Утро…
        Тепло ладони, что сжимает мою ладонь, такое надежное, родное тепло, и касание нежное, осторожное, такое бережное.
        Стук в дверь, и чей-то голос издали:
        - Лорд Агнехран. Господин?
        - Исчезни! - хриплый голос охранябушки.
        - Но император…
        - Исчезни.
        - Вас понял, - стушевался кто-то далеко.
        И, кажется, исчез.
        Вот только сон исчез тоже.
        Я открыла глаза и поняла, кто держал меня за руку. Маг проснулся тоже, обнаружил что спал сидя за столом и что моя бледная ладонь в его руке.
        - И… император там у тебя, - прошептала, глядя на самого заспанного мага в моей жизни.
        - Подождет, - сжав мою руку крепче, видимо, чтобы не сбежала, ответил Агнехран.
        Улыбнувшись, сообщила о другой неизбежности:
        - Рассвет, лешинька сейчас придет.
        И ладонь мою отпустили. Нехотя очень, но отпустили.
        - Не позволяй ему забрать блюдце, - хриплым ото сна, но уверенным голосом потребовал архимаг.
        А я все равно улыбаться не перестала. Видимо утро было такое улыбательное, когда улыбаешься вопреки всему.
        - Обожди мгновение, - попросил охранябушка.
        Встал быстро, отошел куда-то, умылся быстро, вернулся за стол, пытаясь с мыслями собраться. Затем к делу перешел.
        - Девясил выпей, - и передал мне первую бутылочку.
        Взяла с благодарностью. И тут он сказал:
        - Стой, дай обратно.
        Отдала.
        Охранябушка быстро пробку из бутылочки вынул и мне уже открытую отдал. Заботливый.
        Я с трудом поднялась, села кое-как, настой выпила, мармеладом заела. С мармеладом было терпимо, а так горько до невозможности.
        - Что сейчас делать будешь? - спросил Агнехран, встревожено к чему-то прислушиваясь.
        - Там видно будет, - вернув ему бутылочку, ответила сонно. - С лешинькой поговорю, узнаю, как в Гиблом яру дело продвигается, и раз легче мне уже, книги возьму, многое узнать-выучить надобно.
        Поглядел на меня Агнехран так, словно сказать что-то хочет, да каждое слово обдумывает, словно должен сказать, да не решается никак, словно…
        - Веся, - выдохнул судорожно, в глаза мне глядя, - я тебе сейчас скажу, а ты сделай дело доброе - запомни. Навсегда запомни - что бы тебе не сказал тот дьявол, чтобы не сказал твой леший, но единственная причина, по которой я помогаю тебе, в самой тебе и заключается. Ни в тайне Гиблого яра, ни в желании заполучить технологии чародеев, ни в стремлении обладать силой кругов Жизни и Смерти, а в тебе.
        Застыла я, мармеладку до рта не донеся, просто застыла. Я ведь не спрашивала, я оправданий не просила, я ничего не требовала. Знаю ведь что маг, знаю каковы маги, все знаю, потому и не спрашивала ни о чем, так зачем… лгать? И я взгляд опустила, навернувшиеся слезы скрывая.
        - Веся, - сказал шепотом, а я вздрогнула так, словно оглушил криком, - забудь об их словах, да о другом вспомни. Вспомни, в какой ритуал вмешалась, когда меня спасла. Вспомни, что с Гиблым яром сделать хотел. Вспомни и сопоставь. Коли нужен мне был бы Гиблый яр, разве стал бы я пытаться уничтожить его вместе со всеми его тайнами?
        И соскользнули слезы с ресниц, прямо на плед теплый пуховый.
        - Веся, - простонал Агнехран, - если мне не веришь, разуму своему поверь.
        Усмехнулась я, слезы вытерла, а взглянуть на мага так и не смогла. Не умею я врать, не мое это, от того и сказала на него не глядя:
        - Разуму поверить должна говоришь? - еще две слезы с ресниц сорвались вниз. - Напрасно ты о разуме заговорил, лорд Агнехран, напрасно. Ведь мой разум основывается на опыте, а опыт безжалостно напоминает о том, что маги делиться своим не любят. Ох и не любят. И да, ты в Гиблый яр отправился, чтобы уничтожить его. Но вот ради чего уничтожить, это уже вопрос. Быть может ради меня, как ты и сказал, а быть может… - и я заставила себя взглянуть на побледневшего архимага. - Быть может, чтобы тайна об этих кругах не досталась никому?
        Теперь замер Агнехран.
        Не дышал почти, не двигался, не… не пытался и дальше лгать? А когда рот открыл, остановила я его тихим:
        - Не надо. Не лги. Не уговаривай. Не убеждай. Я же ни о чем не прошу тебя, Агнехран, я ничего у тебя не требую.
        Простонал глухо, да с таким отчаянием, что захотелось руку протянуть, да его руки коснуться, успокаивая. Но поздно уже, слишком поздно.
        - Веся, - он мое имя как молитву произнес, - Веся, клянусь тебе, я…
        - И я тебе клянусь, - прошептала, вновь перебив, - я клянусь тебе, охранябушка, что как ведунья Гиблого яра уничтожу оба чародейских круга, и Жизни и Смерти. Потому что несут они смерть и разрушение, а это теперь мой лес, и я обязана его защищать несмотря ни на что.
        И я увидела, как потемнел его взгляд. Вот были глаза цвета летнего неба перед грозой, а вот стали совсем темные, страшные, жуткие. И я увидела в них страх. Настоящий, чудовищный страх.
        - Веся, - голос мага дрогнул, - не смей!
        Многого я от мага не ждала, негодования ожидала, конечно, гнева, но чтобы вот такого? Такого не ждала. А Агнехран вообще как с цепи сорвался.
        - Не смей приближаться к этим кругам! Ни живая, ни призрачная, ни какая бы то ни была еще! Не смей, слышишь?!
        Слышать то я слышала, да только… я еще и видела. И не злобу я видела, не гнев, не желание славы - я видела страх. Чудовищный, гнетущий, раздирающий на части страх! Только страх. Страх и ничего более! Страх такой, какой видеть еще не приходилось мне. Страх, от которого кровь в жилах стынет.
        И это не абстрактный ужас был, не сторонний, не обезличенный - это был страх за меня. Исключительно за меня. И коли не была бы я ведьмой - не увидела бы, а так…
        - Охранябушка, - дрогнул мой голос, - ты… - я поверить не могла сама, - ты что, за меня боишься?
        Моргнул маг, глаза его округлились, и потрясенный Агнехран севшим голосом хрипло переспросил:
        - А ты что, только сейчас это поняла?!
        Пожав плечами, пояснила:
        - Да я не поняла ничего, я просто вижу.
        Шумно выдохнув, архимаг взял себя в руки, вот только… страх, он черною тучей над ним был, и он рос, стремительно.
        - Все, я спокоен, - заверил меня Агнехран.
        Я головой отрицательно покачала и осторожно сообщила:
        - Нет, вообще не спокоен. Страх только растет. И очень стремительно. Охранябушка, я…
        И тут в темной туче растущего даже уже не страха, а черного ужаса, сверкнула молния и сорвался мой маг на крик:
        - Да какого черта ты туда сунулась, ведьма недоученная? Без артефактов! Без поддержки! Без защиты! А я все понять не мог, откуда такие повреждения! Да чтоб тебя, зараза неугомонная! Куда ты к дьяволу полезла, Веся?!А я еще на поводу пошел! Лешему ее вернул! Да тебя к постели привязать надобно было, чтобы не совала никуда больше носик свой симпатичный! Веся! Веся, не смей! Ве…
        И я быстренько оп, и откуда только силы взялись, да прыть недюжая, яблочко-то наливное хвать, связь разрывая. И рухнула на плед теплый, пушистый, глядя в потолок пещеры потайной и чувствуя, как растет-ширится улыбка на губах моих. И хорошо так, несмотря ни на что, так хорошо…
        Потому что фраза - «Валкирин, ты сможешь! Поторопись, Валкирин!» она очень сильно от фразы - «Да тебя к постели привязать надобно было, чтобы не совала никуда больше носик свой симпатичный!» отличается. Разительно сильно. Тиромир, хоть и любил меня, так любил, что цветы распускались, он от меня помощи требовал, он меня не жалел… а Агнехран не о себе - обо мне тревожится. Не за себя - за меня переживает. Не о деле - а обо мне думает.
        Мыслимо чтобы маг, да вдруг о ком-то заботился больше, чем о деле своем? Мыслимо ли думать о подобном, мыслимо ли полагать… А вот думает же. Заботится. Переживает. Не за Гиблый яр, не за два круга силы чародеями оставленные, а за меня волнуется. За меня… и тепло на душе так от мысли этой, так тепло, что улыбка с лица не сходит.
        Кое-как поднялась, волосы причесала, вернулась к блюдцу, в плед шерстяной закуталась, вновь яблочко наливное по серебряной поверхности пустила, да и произнесла имя почти родное:
        - Агнехран.
        Засветилось блюдце, и показало мне помещение интересное. Уж до того интересное, что я сразу-то на мага и не посмотрела - все картиной за спиной его любовалась. Уж было чем - полки стенные в щепки, книги в кучу свалены, тьма бешенства бессильного в воздухе клубится.
        Вздохнула тяжело, на мага взбешенного поглядела, да и сказала примирительно:
        - Охранябушка, не серчай понапрасну, не гневайся. И успокойся, поводов то переживать нет у тебя.
        Закрыл маг глаза, ладони в кулаки судорожные сжаты, по скулам желваки плетью нервно дергаются, лицо бледное от гнева и… и родное такое. А я, я объяснить попыталась:
        - Ты пойми, Агнехран, другого пути не было у меня, и выбора не было иного - от навкар лесу беды много, от каждого шага ее гниль расползается, да гниль заразная. Сама я им не соперник - с одной бы еще с трудом, да справилась бы, а как вторая пошла, третья, четвертая… Все что мне оставалось - Ярину усилить, это и сделала.
        - Дура,- очень тихо сказал охранябушка.
        И глаза открыв, так на меня посмотрел, как не на дуру глупую глядят, а на женщину, да самую любимую.
        - Одно говоришь, о другом думаешь, - без обиняков сообщила с вызовом.
        - Ведьма, - усмехнулся охранябушка. А потом вдруг сказал: - Знаешь, жена из тебя будет хорошая. Лучшая на всем белом свете, ведь чтобы не сказал, пусть даже и в сердцах, правду все равно видишь.
        Улыбнулась, и на душе тепло так, хорошо, светло очень. И хочется этот миг остановить, просто остановить, чтобы хоть отогреться, да только, раз уж лучше мне стало, пора за дела приниматься, и дела серьезные.
        - Весь, - тихо Агнехран позвал.
        Я взгляд на него вновь подняла.
        А он, хоть и злой был, хоть и гневался, хоть и себя с трудом сдерживал, а все же нашел в себе силы сказать:
        - Я тебе сердцем клянусь, жизнью, всеми своими принципами - все что знал я о кругах тех, что они врата в мир мертвых, из которых нежить опасная путь каким-то образом да находит. О круге Жизни мне было неведомо.
        И я, я глядя в глаза его синие, почему-то поверила. Всей душой поверила. Не знаю почему, совсем не знаю.
        - Мы пытались этот путь закрыть, - продолжил Агнехран,- много, много, много… чудовищно много раз. А знаешь почему?
        Головой отрицательно покачала, все так же на него глядя.
        Улыбнулся он мне, грустно так, с горечью, да и сказал:
        - Ты меня Агнехраном назвала, когда об имени догадалась. «Агнехран - хранящий огонь» - это ты вслух сказала, а подумала ведь о другом, не так ли?
        - Так, - скрывать я не стала.
        Кивнул маг, ответ мой принимая, и продолжил:
        - Много слухов обо мне ходит. О беспощадности моей, о том, что огнем и мечом я прошел по городам, деревням, жизням да ведьмам. И это правда, Веся, отпираться не стану. Только вот поймешь ты меня, как никто бы не понял - навкары ядовиты, ты о том ведаешь. Сама сказала «где шагнут, там гниль расползается». А сколько еще ты нежити такой знаешь, что гнилью да скверной при своем появлении целые поселения за ночь отравить способна?
        Промолчала я, сердцем чувствовала - ответ ему мой не требуется, и так ведает, что я такую нежить знаю, к сожалению знаю.
        - Первое поселение, что сжечь пришлось, отравлено было за сутки, - говорил маг скупо, словно боль и горечь свою сдержать пытался, да все равно лилась она, с каждым словом выплескивалась. - Убивать упырей, Веся, легко, коли в бою. Коли упыри мужского пола да взрослые, коли нападут исподтишка, и тогда за жизнь свою борешься и уж не до морали, не до сожалений, нет других мыслей кроме как убить-уничтожить. А там городище было, Веся, - и взгляд он опустил, - на излучине реки, с трех сторон лес да тракты торговые, с четвертой река, а как шагнешь за ворота - упыри… Мужчины, женщины, старики, дети, младенцы…
        И замолчал Агнехран, умолк на мгновение.
        А потом зло произнес:
        - Тогда и сжег. Впервые. Без разбору. Не глядя. Все сжигал. Все что на пути попадалось. Все что гореть могло. Все огню отдал… И, знаешь, думал - опрометчиво поступаю. Как слабак. Как трус. Как эгоист, что по ночам спать возжелал без кошмаров. Многое о себе думал, и хорошего в тех думах ничего не было. Да только после, когда на пепелище стоял, себя до глубины души ненавидя, тогда домишко один рухнул, рухнул, Веся, подпол взгляду открывая.
        И поднял он взгляд на меня, пустой, отчаянный синий как лед по реке, и произнес без эмоций:
        - Он гнилым был, Веся. Весь. Гнилью за скверной проеденный, словно плесенью покрытый. И цепи на полу - ржавчиной разъеденные. Знаешь, за какой срок упырица может цепи заговоренные ржавчиной растворить?
        Я головой отрицательно покачала.
        - Год, - тихо ответил Агнехран.
        Помолчал немного и следующий вопрос задал:
        - А знаешь, кому домишко тот принадлежал?
        Снова головой отрицательно покачала.
        - Ведьме, - безжалостно сообщил маг. - Ведьме, Веся. Ведьме, что за трое суток до нападения городище покинула, да не просто так уехала, а подпол открыв, заклинания охранительные сняв, да первую жертву, девчонку лет восемнадцати, обездвиженной на полу оставив, чтобы сил набралась упырица. И она набралась. Уж так набралась, что на две сотни жителей хватило.
        Я невольно рукой за шею схватилась, крик подавить пытаясь, потому что - не могло такого быть. Не могло! Никак не могло! Мы, ведьмы, за народ свой в ответе, и не потому что так положено, а потому что - не можем мы иначе. Никак не можем. Ведьма это первая помощь на деревне. Деревенская ведьма она и роды примет, и дитенка излечит, и кто с раной, кто болезнью - все к ней. И представить себе что Ульгерда могла бы погубить город свой… Да не мыслимо такое! Никак не мыслимо! Быть не может! Просто не может! Не такие мы…
        Да только я и других ведь ведьм уже знаю.
        Изяслава - что силу свою против всех законов сыну отдала.
        Славастену - что ведьмой никогда и не была.
        А пуще всего тех чародеек, тех двенадцать чародеек, что в ряды ведьм затесались бессовестно, да и выходит что безжалостно.
        - Скажешь, то не ведьма была? - прямо Агнехран спросил.
        Что я сказать ему могла?
        - Не знаю, охранябушка, - честно призналась, - не ведаю. Я за последние дни словно землю из под ног теряю стремительно, и на чем стоять уже не ведаю. Казалось мне один у меня враг - Славастена. Да и та не враг, а так - наставница, что не сумела мною воспользоваться, от того, и не друг, и не враг, лишь супротивник незнчительный. А теперь смотри что выходит - среди ведьм ренегаты оказались, и не только чародейки, те двенадцать что случайно спаслись, да от мести не отказались, но и иные, такие как Славастена - что магини по сути, но никак не ведьмы. А еще леса Заповедные загубили же, почти все загубили, ведуний да леших в нежить обращая, и ради чего? Столько нечисти погибло понапрасну, ведь не прожить ей в лесу, что Заповедным быть перестал, столько крови пролилось безвинной, а страшнее всего то, что один, всего один лес Заповедный остался. Только один… и он мой. А значит нет у меня права на ошибку, ни на одну ошибку права просто нет.
        Смотрит на меня Агнехран, молча глядит, а в глазах то, что от мага никак не ожидала - понимание. Он меня понимал. Он, в крови по локоть измазавшийся, он, все проблемы огнем да мечом решающий, он, чье имя с тотальным уничтожением единым целым в умах да сердцах стало… и он меня понимал.
        - От того в лес не пускаешь? - тихо спросил.
        - Знаешь все сам, нет нужды повторять, - я колени обняла, подбородок уместила, смотрю грустно на охранябушку, а он на меня с тоской.
        Вздохнул, на жесткую спинку кресла своего откинулся, посидел, пристально глядя, да и так речь повел:
        - А давай-ка мы тебе землю под ноги-то вернем.
        - Давай, - улыбнулась я.
        Маг потянулся, взял бумаги лист чистый, перо обмакнул в чернильницу и расписывать начал:
        - Ныне семь из десяти территорий Гиблого яра уже под твоим контролем.
        Надо же, я и не знала, и не могла не отметить:
        - Достойно тебя господин Аедан информирует. Так информирует, что я вот новости такие опосля тебя узнаю.
        Улыбнулся, но объяснять ничего не стал, хоть и хотелось мне получить эти объяснения.
        - Чащу ты усилила, - продолжил архимаг, - нежить сгоняют к окраинам, а там мои маги в бой вступят.
        Как все ладно-то выходило, по словам его. Слишком ладно. От того сидела я, и внимательно слушала, на ус мотая…
        - Уничтожение нежити займет дня три-четыре, не более, - Агнехран на меня взглянул, на миг от листа оторвавшись, - и останется только область в центре леса, так?
        Кивнула, что мне еще остается.
        - Но ты в состоянии нынешнем с месяц туда не сунешься, я прав?
        - Прав, - лукавить не стала.
        А охранябушка не стал скрывать вздоха полного облегчения, мог бы, но не стал, доверял видимо. И вернувшись к бумаге, продолжил:
        - Стало быть, армию распустишь?
        Не понравился мне вопрос. И отвечать не хотелось, но поднял на меня взгляд Агнехран, а глаза у него цвета летнего неба перед грозой и я ответила как есть:
        - От ситуации зависит. Коли из круга Смерти еще навкары полезут, али какая другая скверна, сама я не справлюсь. Да и по договору с волкодлаками, мой лес им домом станет, а значит сюда понапривезут баб с детишками, а это не болотники, что на обособленной территории живут. Это волкодлаки и их ребятишки неугомонные, они везде бегают, а значит лес Заповедный к их приезду безопасным должен быть.
        - Значит волкодлаки остаются навсегда, - подытожил Агнехран.
        Промолчала я, не хотелось о таком говорить.
        И маг понял, а потому свернул разговор к итогам:
        - Значит главной опасностью для тебя сейчас круг Смерти остается и все «сюрпризы» что преподнести может.
        Кивнула я, сама на него смотрю настороженно.
        Взглянул на меня Агнехран, головой качнул укоризненно, и сказал тихо:
        - Не враг я тебе, Веся. Ни тебе, ни двум лесам твоим.
        Отвечать ничего не стала, он и не требовал.
        - Значит главной задачей сейчас является круг Смерти и его изоляция либо уничтожение, - и Агнехран черту внизу записей своих подвел.
        А я подумала - надо же, как все четко определил, и четко и сразу и без сомнений и тревог. Просто вот проблема, делаем из нее задачу и решаем как есть. И так все просто выходит, так ладно, только вот…
        - Первая навкара из столицы королевства была, - сообщил вдруг Агнехран. - Вторая с Ведьминой горы, третья оттуда же. Значит у чародеек не один портал, а несколько. Сейчас обыскиваем столицу. Пока обыскивали без меня, но как тебе легче станет и я туда направлюсь. Найдем. Без сомнений найдем. А вот с Ведьминой Город нужно будет подумать, меня как переговорщика, сама понимаешь…
        - Никто на порог не пустит, - не знаю почему, но улыбнулась я.
        - Да уж, ведьмы народ недоверчивый, - усмехнулся охранябушка. И тут же спросил: - Кто сейчас сдерживает нежить в круге Смерти?
        Улыбаться я перестала. Поразмыслила немного говорить или не стоит, и все же всю правду сказала:
        - Леший. Леший Гиблого яра.
        Нахмурился Агнехран, кончиком пера писчего постучал по листу исписанному и произнес:
        - Плохо, очень плохо.
        Сама знаю что плохо, но от вопроса не удержалась:
        - И почему это плохо-то?
        Глянул с насмешкой, сразу показав, что все понял, но ответил честно:
        - Сама посуди, ведьмочка моя неугомонная, ранее нежить к лесу своим ходом бежала, другого пути у нее не было. Значит, сдерживал леший портал потусторонний. А сейчас изменилось что-то, то ли леший ослаб, то ли чародейки нашли, чем ослабить его, ведь навкары прямиком через круг Смерти проходят.
        И я поняла, о чем он - раньше в Гиблом яру навкар не было. Твари, личи, ходуны, мертвяки, но навкары нежить иного порядка, и вот теперь они каким-то образом миновали преграду. Что тому виной? Что лешего ослабило? Чародейки ли способ изыскали, или это я по случайности да незнанию?..
        - Не бледней, не пугай меня, а то я так до столицы вашей вовек не доберусь, - произнес охранябушка.
        Улыбнулась неловко, да той улыбки и на миг не хватило - страшно мне стало. Что если я ослабила? Я ведунья-недоучка, всего порядка леса до сих пор не знаю, не ведаю. Мне где леший мой помогал, где смекалка, а где и везло попросту, смелым да находчивым всегда везет, а еще дуракам, но не хочу о том думать. О другом сейчас поразмыслить надобно - что не так могла сделать, чем лешего Гиблого яра ослабила, и просчитать все, каждый шаг, каждое действие.
        - С лешинькой поговорить надобно, - сказала тихо, размышляя судорожно.
        А охранябушка возьми да и скажи:
        - А со мной?
        - С тобой? - переспросила растерянно. - А с тобой толку нет, я тебе если весь процесс подчинения клюки расскажу, ты ведь не поймешь в нем ничегошеньки совершенно.
        Помрачнел Агнехран, но был вынужден признать:
        - Твоя правда, Веся.
        Сказал, да расстроился все равно.
        - Агнехранушка, коли от тебя помощь нужна была в магии, я же к тебе пошла, а не к лешеньке, - попыталась успокоить.
        Маг улыбнулся, да улыбкой сияющей, счастливой.
        - Что? - спросила, не поняв реакции такой.
        - «Агнехранушка», - пояснил маг, и улыбка его шире стала и счастливее. - Люблю тебя, всем сердцем люблю, всей душой, всей сутью своей, счастье ты мое. Советуйся с лешим, права ты, он в этом лучше меня разбирается. Да как время будет - позови, не могу я без тебя и дня, и тревога грызет змеей ядовитой.
        Красная аки маков цвет под взглядом пусть и насмешливым, да понимающим, убрала яблочко наливное, от блюдца серебряного, да сидела потом еще несколько мгновений, глупо улыбаясь сама не ведаю чему. Вроде все под откос несется-катится, земля из-под ног уходит, а я себя все равно счастливой чувствую. И вот сказать конкретно от чего счастливой так ведь сразу и не скажешь, а счастье в сердце все равно весной распускается, теплой, доброй, ласковой светлой весной…
        И сижу я, ладони к щекам пылающим прижав, бог весть о чем думаю, а блюдце то серебряное возьми да и засветись. Откликнулась на зов, яблочко вольным по кругу бежать отправила, а едва показалось в отражении лицо охранябушки, только и поспела, что вид невозмутимый принять.
        - Сделаем вид, что я ничего не видел, - заверил Агнехран, и протянул мне еще пузырек, - зверобой.
        Взяла, бутылочка уже без пробки была, выпила, мармеладкой заела.
        - Ты моя умница, - похвалил охранябушка.
        Чуть не ответила «а ты моя», но ответов не требовалось.
        - Люблю тебя, - сказал маг на прощание, и забрав бутылочку, отключился.
        «А я тебя…» - подумала я.
        И сошла улыбка с лица. Заледенела. И сердце заледенело тоже, и душа от страха потемнела, потому что… влюбилась я. Да не просто влюбилась, а полюбила, всем сердцем полюбила я. И обрушилось на меня понимание этого, как лавина снежная с горы - с ног напрочь сбивая.
        Поднялась я, потом села, потом снова поднялась, прошлась по пещере, потом снова села, да в нервной задумчивости весь мармелад не заметила как, но доела. Сижу в итоге с коробкой пустой, и душой полной сомнений одно другого хуже и страшнее.
        Полюбила я.
        И не раба-охранябушку, а Агнехрана-мага. Полюбила так, что доверяю ему не глядя. И ведь нельзя, нет веры магам, кому как не мне это знать, а полюбила и доверяю вопреки всему. И ведь предаст, нанесет удар в спину рано или поздно, и от предчувствия той боли сердце уже сейчас сжимается, а все равно люблю, самой себе смысла врать нету никакого.
        Раздались шаги лешего, тут пещера, ему сквозь толщу каменную проходить сложно, вот и вынужден пешком, затем появился друг мой сердешный, да увидав меня сидящую, а не лежащую без сил на полу, остановился лешенька, да и спросил:
        - Никак полегчало тебе, Веся?
        - Вообще не полегчало, - выдохнула испуганно, - все только хуже стало, лешенька. Во стократ хуже. Итак, страшно мне было, а теперь страшнее некуда, ведь одно дело опасности извне опасаться и совсем иное - самой себя.
        Подошел леший медленно, передо мной казанок с ухой поставил, ложку всучил, краюху хлеба в полотенце завернутую, и спросил прямо:
        - Маг?
        - Маг, - прошептала я.
        Ухи не хотелось, ничего не хотелось, страшно было.
        Помолчал лешенька, на меня глядя внимательно, да и сказал:
        - Ну, раз полегчало, пошли домой.
        - Пошли, - согласилась невесело.
        Леший вещи мои похватал, да казан с ухой, я блюдце серебряное к груди прижала, да яблочко наливное в руке сжала. Так и вышли, а как вышли мне совсем нехорошо стало - были мы вовсе не в моем лесу Заповедном, а аккурат в горной части яра Гиблого, прямо в горе. И с горы той вид открывался и на Гиблый яр, и на утопающий в тумане рассветном мой лес Заповедный.
        - Дддалеко отнес, - пробормотала я.
        - Пришлось, - ответил леший.
        Из зарослей черно-полосатой дикой кошкой скользнула Ярина, выгнулась, красуясь, когти выпустила да втянула, затем села, на морде ухмылка довольная.
        - Да, хорошо потрудилась, - похвалил ее передо мной лешинька, - горы отчистила за час, поглядеть хочешь?
        Я голову вверх запрокинула - там, в вышине, кружил орел. Удар ногой о каменья, и вот я вижу глазами орла. Высоко сижу, далеко гляжу. И то вижу, от чего дрожь по телу - Ярина сильна была. Ох и сильна. Все горы, что к Гиблому яру относились были чисты - нечисть на них осталась предовольная, еще и летела к горам нашим с явным намерением поселиться здесь, или ползла, тут уж как посмотреть. Василиски ползли, фениксы летели. А на ничьих скалах бесновалась нежить, ей в отличие от нечисти пути в наш лес не было. Но Ярина оказалась умна и коварна сверх меры - нежить с гор она изгнала, да изгнала в ущелье, из которого путь был только в Гиблый яр, другого пути не было. И кишела сейчас мертвяками вся пропасть.
        - Хорошо потрудилась, - согласилась я, задумчиво рассуждая о том, что надо будет Агнехрану сказать, пусть магов пошлет, те выжгут тут все.
        Хотя и аспид у меня есть, тоже выжжет, но с другой стороны и аспид - он же маг. Что ж за жизнь такая…
        Ярина замурчала, довольная похвалой и лапой по земле ударила, тропу заповедную для нас с лешим открывая. Мы на нее ступили с благодарностью.
        ***
        Через весь Гиблый яр Ярина перенесла нас в один шаг, даже не ведала я, что чаща Заповедная настолько сильна может быть, у реки водяной встретил. Да как встретил - из воды выпрыгнул, ко мне кинулся, обнял, к груди прижал, простонал глухо, как от боли, да и спросил:
        - А чего ребра такие твердые?
        - Гипс, - сдавленно ответила ему.
        Водя более ни о чем не спрашивал - молча подхватил на руки, молча по воде шагая перенес через реку свою, лешему помощь не потребовалась, сам перенесся, а Водя как на землю меня поставил, постоял, лицо мое бледное разглядывая, да и так сказал:
        - Ярина сильна стала, это да, вот только цена силы этой мне не по нраву, Веся. Не рискуй так больше.
        - Больше и не придется, - отрезал леший, перейдя реку и подойдя к нам. - Ведунья чащу свою лишь один раз усилить может, второго не дано.
        Посмотрел на меня Водя, по щеке погладил и сказал тихо:
        - Вечером зайду.
        Кивнула я, да к лешему прижалась. Шатало меня, сил ни на что не хватало, спать хотелось сверх меры.
        Тропу заповедную открыл леший. И не вышла она в один шаг, совсем не вышла, все пять сделать пришлось. Я лешеньке об том ни слова не сказала, да сам все понял.
        - Много сил Ярине отдала, слишком много, - заметил мрачно.
        - Не я отмеряла сколько дать, а сколько не давать, - сказала, дыша с трудом.
        - Не ты, - согласился друг верный. - Только вот одного не учел я, Веся, того что сердце у тебя болело в тот миг, да так болело, что кровью истекало.
        И остановилась я. В шаге от избы родимой остановилась, посреди леса, что смазанным зеленым массивом ныне казался, вот как была, так и остановилась. Поглядела на лешеньку, да и сказала как есть:
        - Я люблю его. Полюбила всем сердцем, всей душой, всей собой. Я люблю его, лешенька, и тогда любила, когда подозрение было на нем страшное. И сейчас люблю, хоть и знаю - когда удар нанесет, то лишь вопрос времени. И больно мне лешенька, так больно, что дышать тяжело.
        - Гипс это, - буркнул друг сердешный.
        - Угу, и затянули туго, - невесело согласилась я.
        Помолчали мы.
        А потом спросил тихо леший:
        - Веся, а ты дьяволу-то веришь?
        - Верю, - прошептала я, - как не верить-то? Он бы лгать не стал, он сказал правду. Да и доказательств полно - сам посуди - уж сколько гиблых мест в королевстве-то, а маги упорно именно в Гиблом яру гибли. Значит был у них повод рваться туда изо всех сил, с жертвами не считаясь.
        Кивнул лешенька, и другой вопрос задал:
        - А магу этому веришь?
        И хоть опустила я голову стыдливо, а ответила честно:
        - Верю, лешенька. И хоть ни одного доказательства в правдивость слов его нет, а все равно верю, всей душой верю, всем сердцем своим.
        - Потому что любишь? - тихо леший спросил.
        - Потому что ведьма, - так же тихо ему ответила. - И как ведьма, чувства я вижу. Агнехран не о Гиблом яру печется, не о кругах наследия чародеев, а обо мне. За меня страх его, за жизнь мою его тревога съедает. А еще, лешенька, любит он меня, да так сильно, что тебе отдал безропотно, как попросила его о том, что отвары для меня сам варил, даже своим целителям не доверяя, что… Любит он меня.
        - Больше власти любит? - уточнил друг верный.
        И я, вспомнив о том, как с императором переговорить Агнехран из-за меня отказался, да не в первой видимо, едва слышно ответила:
        - Больше.
        Помолчал леший, помолчал, да и спросил:
        - А Тиромир как любил?
        И как ушатом воды студеной облил. Плохо мне стало, совсем плохо, потому как… поначалу и Тиромир больше жизни любил, и больше власти, и больше всего на свете… Да только любовь его ко мне оказалась скоротечна.
        - И что делать мне, лешенька? - спросила тише порыва ветра.
        Вздохнул друг верный, да и так рассудил:
        - Время требуется, Веся. Время. Тебе поразмыслить, ему чувства доказать.
        С сомнением я на друга верного поглядела. Нормальный леший сказать должон был так «Маги это погань человеческая, а ты ведунья лесная, не по пути тебе с ними, гони любовь прочь, а мага вообще метлой поганой». Но леший не зря другом был, а не только соратником. И сказал то, что думает, а не то, что должен.
        - Спасибо, лешенька, - поблагодарила искренне.
        - Не за что, Веся. Я сам больше жизни любил, и пусть эта любовь изломала меня, искалечила, а так тебе скажу - ни одного денечка, ни одного мгновения той любви никому бы не отдал. А ты?
        А я Тиромира вспомнила, глаза его ясные, слова его нежные, объятия крепкие и…
        - А я, лешинька, при мысли о том, как Тиромира любила, сгореть со стыда хочу. Ненавижу себя за это. За взгляд слепой влюбленный, что ничего кроме мага этого и не видел то, за доверие полное, что было предано, да за то, что ему всю себя отдавала без оглядки, без жалости к самой себе, за… И вспоминать не хочется.
        И тут пошатнулась я, покидали меня силы, да покидали скоротечно.
        - Ты прав, нужно время, - решила я.
        - И поесть и спать, - за меня дорешал леший.
        И пошли мы дальше, по тропе заповедной, лешинька ровно шел, как и всегда, я пошатываясь, как забулдыга-пьяница какая, вот так шатаясь и шагнула на двор, перед избенкой своей. Да как шагнула, так и обомлела.
        Здесь спали все! И волкодлаки, раскинувшись, да похрапывая - но для них то привычно, они и после пьянки так спят. Но вот вампиры спали тут же, на боку, иные палец посасывая, кто-то что-то бормоча во сне, кто нежно прижимая к себе анчутку, как игрушку мягкую да самую любимую, и не возражали анчутки-то, потому как сами спали без задних ног… в смысле хвостов. Вповалку несмотря на солнце поднимающееся, лежали и моровики, и бадзуллы, и даже ауки уже не аукали, а спали кто где. И главное - никакого духа хмельного, а значит не было тут по ночи пира, не пировал никто, не с перепою это.
        - Загонял всех аспид, вот и умаялись, - сообщил мне леший.
        Между спавших от усталости смертельной, сновали русалки, вещи выстиранные моим воинам разнося, да в основном укрывая жалостливо, заботливо. Кикиморы шатер из лоскутов да высушенной тины болотной растягивали, чтобы значиться солнце не палило, воинов не будило. И даже Савран, показавшийся вдали, лошадям копыта тряпками обмотал, чтобы не шумели, чтобы сну не мешать.
        Мне купец обрадовался, поклонился почтительно, поприветствовал шепотом, да к погребу направил повозку свою. Русалки все споро разгрузили, и Савран на вторую ходку пошел, а я аккуратно к избе, да все равно шаталась, от того и русалки на меня косились, и кикиморы, и домовой укоризненно головой покачал, а вот кот Ученый высунувшись из ближайшего дерева глубокомысленно заключил:
        - Главное, что жива, а так оклемается, не сумневайтесь.
        Я-то не сомневалась, а вот остальные явно в сомнениях пребывали, но мне слова никто не сказал.
        Ближе к избе подошла, да и замерла - на избенке моей, во всю стену, была карта Гиблого яра нарисована. Да не простая, а живая. И отмечено было - черный, это нежить, зеленый - моя родимая нечисть, красным - опасные зоны. И этих красных зон во всем Гиблом яру всего три осталось. А нежити - и того меньше, два клина, что гнали судя по всему аккурат в лапы магам. А сам Гиблый яр был по большей части уже освобожден. Практически освобожден!
        - Глазам своим не верю, - прошептала я.
        - В избу иди, - посоветовал леший. - Али в баньку сначала?
        Хотелось в баньку, и помыться, я ж опосля отдавания сил своих и в земле была, и в траве и в целом не в лучшем виде, но там гипс.
        Подплыла одна из русалок, на меня поглядела жалостливо, и сказала:
        - Помоем, и волосы уложим, и позаботимся.
        Так меня у лешеньки и забрали. И помыли, пусть и в воде холодной, не умели русалки ее нагревать, зато волосы и расчесали, и вымыли и снова расчесали, и переодели и спать в избе уложили. Одного не тронули - повязок на запястьях, что скрывали последствия ритуала страшного… Надеюсь никогда не придется делать такого же для Леси, ибо я же второго раза не переживу.
        - Веська, - кот Ученый появился как и всегда - непрошенным, - чем помочь-то?
        - Будь добр, ритуал призвания клюки, - прошептала я, подушку обнимая, - в учебниках погляди, надобно мне знать, может ли он ослабить лешего, если сам леший к ритуалу привлечен не был.
        И на этом провалилась я в сон. И сон, на этот раз, по счастью, такой нужный мне сон лесной ведуньи.
        ***
        Мой лес Заповедный жил. Яркий, полный суеты, света, силы, энергии. Наводила порядок на болотах своих Рудина, да помогали ей в том ребятишки что русалы, что болотники, что детки Ульяны. И вот за то, что магии учиться взялась детей Саврана, с Рудиной поговорить придется. Славные детки, и от деда неведомого сила у них тоже славная - там, где болотники да русалята еще шептали над пожухлыми кустами морошки свежепосаженной, малышка Луняша уже ягодки рвала, да спелые, с куста, что от ее магии крепким стал, коренастым, и плодоносить обещал долгие годы. А я, стоя тенью призрачной над ней, вот о чем думала - сила магов получается в Заповедном лесу возрастает немерянно. О чем думала Рудина я не ведаю, стояла болотница задумчиво, косу длинную зеленую с белыми прядями в задумчивости же поглаживала, и с девочки глаз не сводила. А Луняшка между тем ягодки все собрав в лукошко, подхватила его и бросилась угощать всех ребятишек, кто тут был. Добрая растет девочка, очень добрая…Слишком добрая, по мнению Рудины. Не стала старейшина общины болотников ее останавливать, но смотрела мрачно, недовольно. Потому как
похватали дети ягодок сладких, едят, веселятся, а морошка то кисловатой быть должна, не дозрела она еще, ягоды не ярко-оранжевые, а красные покамест.
        Подбежала Луняшка к Рудине, лукошко почти пустое ей протянула. Болотница, пристально глядя на девочку, ягодку одну взяла, в рот поставила, пожевала медленно, да и сказала:
        - Луняша, не морошка у тебя вышла, а малина. Идем, милая, покажу что такое морошка.
        Никола, сын Саврана старшой, тут же на свой куст поглядел - он у него больше чем у Луняши вышел, и ягодами был усыпан весь… и судя по цвету это тоже была малина. И что же это деется?
        «Это деется что-то неправильное, - послал мне мысленные соображения леший, - да только сила детей Саврана день ото дня растет. Видать, от того, что это лес Заповедный».
        «Выходит, что так, - согласилась я».
        «У мага твоего сила тоже росла, - вдруг вспомнил лешенька. - Скачками, волнами, но росла. Вспомни, как избенку твою развалил».
        Вспомнила, да и улыбнулась невольно.
        А лешеньке так ответила:
        «Возможно от того магов на территории лесов Заповедных пущать не полагается?».
        «Возможно, - согласился леший. - В Гиблый яр пойдешь?»
        Хотела сказать «да», а только… вспомнила страх-тревогу Агнехранушки, вспомнила, да и сказала:
        «Нет».
        «Это правильно, восстановиться нужно».
        «Нужно», - согласилась я.
        И пошла на луга Заповедные. Стада мои росли.
        Заглянула в посадки - леса мои тоже росли.
        Сады проверила - и сады росли. Все, окромя яблоневого - тот до самых корней в пепел обратился, и погоревать бы о нем, да только пепел тот питанием для новых деревушек стал, тех что сейчас споро мужики сажали, споро и бережно. Постояла я, поглядела на работу добрых людей, и хоть болело сердце за сад, что сама сажала, сама растила, а жизнь продолжается. Отступила в тень леса густого и дальше инспектировать пошла.
        А из головы все лешенькины слова про силу охранябушки и рост ее никак не шли. Как же я того сразу не заметила? От того что архимаг мою силу тянул невольно, да зато основательно, или от того, что слишком мало времени в лесу моем провел, чтобы я рост силы его подметила? И не жалко мне было сил для Агнехрана, совсем не жалко… о другом мысли были - то, что во яру Гиблом лешего погубило, оно ведь тоже почитай что в лесу Зповедном обретается. И пока погибал яр, пока сил в нем не было, то одно дело было, а сейчас яр растет, обновляется, оживает… а значит и силы в нем становится все больше!
        С трудом удержалась от того, чтобы в Гиблый яр наведаться. С большим трудом, да только… случись что, Агнехран узнает и… расстроится ведь, опять переживать будет, и не спать, и…
        «Ярина, - позвала чащу свою».
        Та явилась вмиг, материализовалась возле меня кошкой дикой в серую полоску, посмотрела вопросительно. А я на берегу реки стояла, на Гиблый яр глядела задумчиво.
        «Сила яра растет?» - спросила у чащи.
        Та закивала, да явно хотела мне все показать, приплясывала в нетерпении, но мне ее радость сейчас на корню уничтожить придется.
        «Останови это», - приказала Ярине.
        Та замерла.
        «Останови, - приказала непреклонно. - Всю силу леса пробуждающегося втягивай в себя, всю абсолютно».
        Зеленью сверкнули глаза чащи, встопорщилась иллюзия шерсти, а я объяснила:
        «То, что меня в ту ночь, когда с тобой силой поделилась, чуть не убило, оно от силы леса питается, а значит, день ото дня становится сильнее».
        Замерла Ярина, опосля хвостом нервно дернула, да поняла все - голову склонила, приказ принимая. А затем ближе подошла, в глаза мне заглядывая виновато. Я улыбнулась, по голове погладила, за ушком почесала да и правду сказала:
        «Не вини себя, за то, что со мной случилось, я ведунья лесная, мой долг лес беречь-охранять, и лес и тебя».
        Но Ярина с тем согласна не была. Прижалась ко мне незримой неощутимой и послала мысль свою:
        «Я о том ритуале ничего не ведала. Леший сказал силу ты, госпожа, мне дашь, а что так отдавать будешь, кровью да болью своей я не ведала».
        Я тоже… Нужно будет узнать у лешеньки где он вообще ритуал такой откопал. Ну да не о том речь сейчас.
        «Копи силы, готовь воинство, боюсь, что понадобится», - приказала я.
        Ярина склонила голову и исчезла, в свою вотчину перенесясь.
        А я о другой чаще подумала. Зловредина-то моя размножательно-ориентированная запропастилась совсем, даже лик свой не показывает.
        «Леся, - позвала, к лесу обернувшись».
        Явилась тот час же! Словно ждала, вот каждую секунду ждала, а еще… выглядела обиженной, потому что не ее первой позвали, и виноватой - потому что знала, от чего не звали.
        «Где была?» - спросила у нее.
        А Леся возьми да и начни жаловаться.
        «Леший запретил тебе показываться, и себе тоже. Сказал - коли с аспидом дела ведешь, вот и веди, а с глаз моих изыди навечно».
        «Осерчал», - вздохнула я.
        «И еще как», - поддакнула Леся.
        А потом на меня глядь и осторожненько так:
        «И что, когда дитятко ждать?»
        Бревном в нее кинула не я, бревно в нее леший запустил. Да явившись так страшен был, что тот час исчезла Леся из виду, даже листочка не осталось, и росточка не осталось тоже, то есть даже подслушивать чаще было страшно.
        Я же мешаться в дела лешего с чащей не стала, пошла дальше лес осматривать. Пока осматривать, дела отложить пришлось, сил на них не было.
        ***
        Проснулась я на закате. Потянулась было, да только куда ж тут потягиваться, если ребра все еще ноют от каждого движения. Так что села, посидела, пережидая пока голова кружиться перестанет, глаза открыла, огляделась.
        За столом моим сидели леший, кот Ученый да домовой. На столе стоял мудрый Ворон. На меня все они глянули лишь мельком, и тут же к делу своему вернулись - книги читали. Все читали. Стопка из шести была отложена и высилась на столе, стопка видать не нужных была ближе к двери расположена, стопка еще не прочитанных превышала прочитанную разов в десять, и занимала всю печь, и все место вокруг печи - то есть старые никуда не унесли, а новых добавили.
        - И как? Нашли что? - вопросила, прислушиваясь к шуму в голове.
        Шумело в голове знатно, так что шелеста страниц переворачиваемых я не услышала.
        - С мужиками, что сад яблоневый посадили, маг твой расплатился, саженцы, как я понял, тоже он купил, - произнес леший, не отрываясь от чтения.
        Домовой Тихон же от чтения оторвался, сбегал к шкафчику у стены, оттуда приволок два пузырька и коробку конфет… мармеладных. Сразу поняла от кого это. Тихон же, подойдя ко мне замер на минутку, словно что-то припоминая, опосля быстро пробки из пузырьков вынул, коробочку открыл и мне вот так все в открытом виде и передал.
        - Все распоряжения выполняем в точности, - поддел его кот.
        Тихон лишь беззлобно зыркнул на него.
        - Ответственный работник господина аспида, - добавил язвительно мудрый Ворон.
        На это домовой ничего говорить не стал, а я ляпнула:
        - Не аспида, а господина Агнехрана, от него ведь зелья да мармелад?
        И тут напрягся Тихон. Да так занервничал, что частями исчезать из поля зрения стал, и это хорошо, что не увидел он как глянул на него леший… так глянул, что ясно мне стало - ждет домового допрос, причем допрос с пристрастием.
        - А аспид то сам где? - спросила, берясь за первый пузырек с отваром.
        - А черт его знает, - ответил леший, вернувшись к книге. - Заявился на закате, Гыркуле да Далаку распоряжения дал, Тихону-тихушнику распоряжения тоже, как видишь, оставил, у Леси навкар забрал да и был таков.
        - Навкар забрал это хорошо, - глубокомысленно решила я.
        - А то ж, - поддакнул лешенька.
        - Угу, - странно как-то сказал кот Ученый.
        - Очень хорошо, - каркнул мудрый Ворон.
        И все вновь уткнулись в образовательную литературу, оставив меня в некотором сомнительном напряжении. Растущем напряжении.
        - Тихон, - прошептала я домовому, он ближе всех был,- а что не так-то?
        - Да все так, - вскинулся тут же леший.
        - Забрал он, - добавил кот Ученый.
        - Всех! - каркнул мудрый Ворон.
        - По кусочкам, - тихо вымолвил Тихон.
        Я чуть пузырьки с отварами не обронила. Но, вспомнила, что маг их для меня сам варил, ночей не спал, быстро все выпила, мармеладкой яблочной закусила да и вернулась к теме животрепещущей:
        - Как это по кусочкам?!
        Друзья верные молча и мрачно поглядели на домового. Домовой под взглядами недобрыми сжался, но все-таки ответил ответственно:
        - Так это - Леся расчленяла, аспид собирал. Навкары ему были надобны для эксперименту, понимаешь ли.
        - Какого-такого эксперименту? - я лично вообще ничего не понимала.
        - Ну, этому, - Тихон поднял указательный палец вверх, пытаясь припомнить и припомнил: - Для следственного эксперименту.
        И все на меня посмотрели так, словно я точно знала, о каком эксперименте идет речь. А я и знала, так если задуматься - Агнехран сказал же, что в столице будут искать места отправки навкар в Гиблый яр. Значит не нашли, получается, если на закате аспид по частям нежить опасную покромсал, значит все еще ищут.
        - Ты была права, - сказал лешенька, по лицу моему догадавшийся, что мысли тревожные в душе поселились, - чем сильнее лес Заповедный, тем больше в нем магии. А если есть те, кто эту магию впитывать может…
        И на меня друг сердешный поглядел выразительно. Меня озноб охватил, и хотелось бы верить, что это от травмы и только.
        Закуталась в покрывало посильнее, посидела, на сотоварищей глядя, да и сказала:
        - Для того чаща Заповедная и нужна лесу, чтобы не пускать в него тех, кого… кого не надо.
        - Архимагов залетных не надо, к примеру, - зол был лешенька, очень зол.
        Зол, но справедлив, а потому он же и добавил:
        - Только не пусти ты его в лес наш, кто ведает, чем дело бы обернулось…
        В голове зашумело так, словно листва шумит, думала Лесная Силушка явился, но нет - в голове от слабости просто шумело.
        - Лешинька, а я вот что спросить хотела, - аккуратно опускаясь обратно на подушку, начала спрашивать-то, - ты откуда ритуал тот, которым силой с чащей Заповедной поделиться можно, ведаешь? О нем даже Ярина не знает ничего.
        А леший мой помолчал, помолчал, помолчал, да и…
        - От мамы.
        Аккуратно опуститься на подушку не удалось - я рухнула. Полежала, отдышаться пытаясь, на бок повернулась, хотела было спросить и… не стала. О чем тут спросишь? Для нормальной ведуньи лесной, нормальный леший самый что ни на есть лучший спутник на всю жизнь, и для детей отец лучший, только это если… нормальные оба. А мы калеченные. Что я, что лешенька.
        И спрашивать… спрашивать о судьбе родителей его я не стала - наш лес Заповедный один такой остался, так что сиротой был мой леший, такой же сиротой горемычной как и я. Да и с любовью у нас с ним не вышло - его ведунья Соснового яра предала, меня маг, любовь к власти выше нашей любви поставивший. Так что да, оба калеки перебежные, да только больше не неприкаянные - у нас теперь свой дом есть. И даже не один - два. И бороться за свое мы с лешенькой до последнего будем, потому что знаем уже что это такое - без ничего, да без никого остаться.
        - Низкий поклон твоей матушке, - тихо сказала я.
        - Отца не уберегла, - не поднимая головы, ответил леший, - а вот лес Заповедный, да меня, сына единственного, спасти удалось ей.
        Поднялась я с кровати, подошла к другу верному, обняла со спины, голову на плече твердом разместила, да и так сказала:
        - А мы уберегли. Лешего Гиблого яра мы уберегли, лешенька, у нас получилось.
        - Знаю, Веся, да от того, что опасности подверг тебя мне не легче. Ты ступай, ложись обратно, тебе еще много дней поберечься придется.
        - И то верно, - согласилась я, да на кровать свою возвернулась, опустилась тяжело, устало.
        Тихон споро воды принес, улыбнулась ему с благодарностью, да воду студеную пила медленно, глотками холодными, успокивалась стало быть.
        - Теперича к делу перейдем, - постановил леший. - Гиблый яр с каждым днем силу набирает, силой той, аки пиявка оголодавшая, сущность, кою леший стережет, и питается. Дело это надобно остановить.
        - Частично проблему решила я, - сказала, откашлявшись, - все излишки силы, да все не токмо излишки, Ярина впитывать будет.
        На меня лешенька посмотрел сурово. Он, как и я, знал хорошо - у чащи Заповедной предел возможностей есть, а, следовательно, и предел силы.
        - Иного ничего придумать не смогла, - призналась виновато. - С горем-бедой что посередь леса Гиблого существует сама не разберусь, еще с месяц как есть разобраться не смогу, силен удар был, очень силен, я такого и в страшном сне предположить не могла бы.
        И тут кот Ученый книгу, что перед ним была закрыл с грохотом, да и приказал непререкаемо:
        - Покажи.
        Здесь все свои были. Все окромя домового моими глазами видеть могли, как и я их зрением пользоваться. От того, вздохнула сдержанно, на кровати устроилась, под спину подушку поместив, да привалившись к стене, вдох-выдох и я впускаю всех в воспоминания свои. Всех впускаю, а сама идти туда не хочу, хоть и знаю, что придется, иного выбора нет, а не хочу!
        Шаг по лесу Гиблому, и хоть шагаю призраком, а сердце бьется испуганно, заполошно, все ускоряясь - страшно мне было. Задолго до того, как случилось все, мне уже было страшно и предчувствие плохое одолевало, а я… не поняла я. И остановиться хочется, сейчас вот остановиться, но я теперь как наблюдатель сторонний, лишь беспомощно за воспоминаниями своими наблюдать могу.
        За тем, как подошла к чаще терновой непроглядной, как вздрогнула, увидев глаза красные злым светом горящие, как вздрогнула снова, едва раздался страшный крик «Кторрррр?». И хотелось крикнуть «Убегай!!», но та Веся, та что мной была в тот миг, отступила сама. Да не далеко ушла, на траву зеленую опустилась, с тревогой в чащу непролазную вглядываясь, да силой ведовской, истинной силой хозяйки лесной пытаясь ощутить землю, понять с чем столкнулась.
        - Плитой могильной стал, - заметил лешенька мой.
        - Да только не дает покоя мысль - кто в той могиле, - произнес кот Ученый.
        А в воспоминаниях вопрос прозвучал:
        «Ты… живая?»
        «Да…»
        «Тогда уходи!»
        А я на траве сижу, ладони к земле прижаты, душу захлестывает боль, да не моя - чужая.
        «Уйду, - шепчу шелестом травы, - коли это тебе требуется, я уйду. Только на вопрос мне ответь, леший, от чего себя заживо похоронил? Почему ведунья твоя это позволила? Зачем?»
        Ответом мне было лишь:
        «Уходи, ведунья, сама не сможешь, вижу ослабла совсем. От чего ослабла?»
        «Я свою силу чаще отдала».
        «С кровью?»
        «С кровью».
        «Уходи, глупая! Сейчас уходи! Нельзя тебе сюда, даже в таком виде нельзя! Уходи, убирайся!»
        А я не послушала, потому что понимала - спасать его надобно, сейчас спасать, и тогда зашептала я слова заклинания:
        «Войди в мой сон,
        Войди в мой сон,
        Войди в мой сон,
        И останься в нем».
        Снова и снова, раз за разом, повторяя и повторяя… С того света упорно этого лешего вытаскивая.
        И вдруг визг, на ультразвуке, он сносит в сторону, впечатывает в дерево, с хрустом ломая ребра…
        «Веся, нет!» - рык уже моего лешеньки.
        И я открыла глаза.
        Ребра ныли от боли так, словно вот сейчас второй раз незримая я, полупрозрачная, снова удар сокрушительный получила, сердце заполошно билось, в висках болью отдаваясь, ладони подрагивали, а друзья мои верные сидели хмурые. Кот Ученый от растерянности лапу вылизывать принялся, Мудрый ворон нахохлился, леший мой сгорбился, Тихон стоял, на нас всех глядя - он то мои воспоминания без прямого контакта увидеть не мог.
        И тут леший сказал:
        - Веся, ты заклинание до самого конца проговорила ведь.
        Я подумала, да и кивнула - его правда, проговорила я, до самого до конца проговорила.
        - А если проговорила, стало быть во сне он твоем частично, но остался, - промурлыкал кот.
        - Коли сам того пожелал, - мрачно лешенька изрек.
        - Коли пожелал, - согласился кот Ученый.
        - Леший нам нужен, - свое слово Мудрый ворон сказал. - Ярина хоть и старая чаща, хоть и опытная, а долго излишки силы впитывать не сумеет, особливо теперь, когда она кровью напоенная. Силу поглощать леший должен.
        - Да, - согласился мой лешенька, - леший во союзниках это считай и победа за нами. А от тебя, Веся, отвернуться сложно, ты к себе как магнитом притягиваешь - искренностью, чистотой, добром сердечным. И, значит, откликнулся он, должен был откликнуться. Во сне он твоем, Веся, во сне, уверен в этом. Что скажешь, проверять станем?
        А я сижу, на друзей верных гляжу, а перед глазами лицо другое, да глаза синие аки летнее небо перед грозой, и улыбка добрая, и слова, что душу трогают: «Люблю тебя, всем сердцем люблю, всей душой, всей сутью своей, счастье ты мое. Советуйся с лешим, права ты, он в этом лучше меня разбирается. Да как время будет - позови, не могу я без тебя и дня, и тревога грызет змеей ядовитой».
        И волей-неволей глаза мои слезами наполнились.
        Леший в деле этом действительно лучше любого архимага разбирается, лешинька мой друг, моя опора, моя сила, мой советчик, мой… спутник мой по лесу, да партнер, да супруг, если так посмотреть. У меня ближе лешего никого нет, и доверяю ему так, что скажет в избу горящую войти - войду тут же, скажет кровь чаще Заповедной отдать - тоже отдам. Мы с лешенькой одно дело делаем, об одном радеем, за одно жизнь отдадим без сожалений. Только вот… чудятся мне глаза синие, да улыбка добрая, чуть снисходительная, но такая, от которой тепло в душе разливается, и об одном я сейчас думаю - «…как время будет - позови, не могу я без тебя и дня, и тревога грызет змеей ядовитой».
        - От чего задумалась, Веся? - тихо лешенька спросил.
        И соскользнули слезы с ресниц. Горькие, ненужные, лишние.
        Ты прости, меня, охранябушка, да только теперь долго я с тобой связаться не смогу, и мне бы не про то думать, не об том рассуждать-печалиться, а все равно как вспомню взгляд его, улыбку, тревогу…
        - Тихон, - тихо позвала я домового,- об одном попрошу - передай письмо аспиду, как вернется.
        Кивнул домовой, а я магию, хоть и не следовало, да использовала. Притянула к себе лист и перо с чернильницей, да споро написала на листе: «Ты не тревожься обо мне, Агнехранушка, не переживай понапрасну, отоспаться мне надобно дней несколько, а сколько точно не ведаю, от того и сказать не могу. Себя береги, сам отдыхай, а со мной все хорошо будет. Веся».
        Послание свернула, воском запечатала, да Тихону молча отдала. Тот так же молча за тужуркой своей спрятал.
        А я на постель рухнула.
        В потолок посмотрела темный, закопченный временем да бездумным сожжением свечей, я свечи больше магического света любила, теплее они, естественнее, вот и итог - потолок черный весь. Усмехнулась невесело, руки раскинула, хотя их, по хорошему, привязать бы надобно было.
        - Рядом я, - сказал лешенька, - я рядом.
        Вздохнула я, всей грудью вздохнула, зубы стиснула, да и провалилась в сон, как в омут с головой. Только сон, сон магический, а не ведуньи лесной, он от обычного отличается, сильно отличается. Глаза открытыми остаются. И ты проваливаешься и тонешь, и тонешь, и тонешь, широко распахнутыми глазами, взирая на мир, который покидаешь, и видя всех тех, кто остался там… рядом с телом, из которого сейчас уходила душа. Вот я и видела, как оплел лианами руки мои лешенька, в лицо мое с тревогою вглядываясь, как прикоснулся лапой к груди моей кот Ученый - тревожился он, и не напрасно, да как недобро вдруг повернул голову к двери ворон Мудрый.
        А дверь та распахнулась с грохотом, словно черный смерч ворвался аспид. Тихон ему молча послание передал, а аспид этот, Тихона даже не слушая, печать восковую сорвал, послание прочел, да последнее что видела я, на дно омута погружаясь, это взгляд аспида разъяренный, да крик, в котором от чего-то голос Агнехрана послышался: «Веся, нет!!!».
        Поздно.
        Я закрыла глаза.
        ***
        Мир магических сновидений он особенный, для каждого, кто соприкоснулся с магией - очень особенный. Мир, который магически одаренные создают сами, оставляя в нем все то, что хотят, но не могут забыть. Мой мир сновидений был страшен. Грязный, серый, с ветвями, на которых остались редкие еще не опавшие, но с трудом держащиеся до порыва ветра красноватые, желтые, коричневые листья… Они обреченно ждали своей участи…
        - Бабушка! Бабушка, смотри, вон он ручей, я нашла! - я резко оборачиваюсь на крик ребенка и вижу… себя.
        Смешная я была, крохотная совсем, вроде годков пять мне тут, а на вид больше четырех и не дашь. Смешные косички с вплетенными в них зелеными да красными ленточками, сарафан бабушкой вышитый, рубаха белая, лапти новые-новехонькие - бабушка сама не доедала, а мне старалась все лучшее дать, завсегда так было.
        - Веся, постой, неугомонная, постой, не беги так, упадешь ведь!
        - А я не бегу, я лечу, бабуля, я лечу! - и смех, веселый заливистый, на весь лес.
        Отвернулась я, не смогла смотреть. То последний раз был, когда в лес с бабушкой ходили, совсем последний. Потом волки к деревне ближе подошли и не брала она меня больше с собой, а сама ходила - печь топить чем-то надо было, да и кормить меня, пусть и кашей пустой, но хоть с корешками да ягодами старалась… А потом не проснулась. Я озябла совсем, с кроватки соскочила на пол, да спросила «Бабуля, от чего так холодно?» и к ней кинулась… да только холоднее всего в стылой избе она была.
        Хоронили ее люди добрые, таких в Горичах было немного, все вдовы, все с трудом жизни последние годы влачащие, от того никто из них меня к себе забрать не мог. И я осталась одна. Кто-то булочку черствую в руки сунул, кто-то старый платок шерстяной на плечи накинул, а я стояла, глядя на три могилы, и в душе ничего не было, ничего кроме холода. Вымерзло все.
        - Пошли, давай, хватит столбом стоять, меня позорить, - сказал мой отец.
        Знала я, что отец, дети завсегда злее взрослых бывают, так что давно уж поведали от кого меня ведьма-мать понесла, чья я кровь.
        Я потом часто это буду слышать «Хватит меня позорить», чаще всех иных слов от того, кто был моим отцом. И однажды верну ему эту фразу сполна. Так верну, что не отмоется!
        «А ты ведь их спасла, - голос, раздавшийся в сновидении, заставил вздрогнуть. - Этих вдов спасла».
        Обернулась я, да и увидела лешего. Страшен он был, чудовищен, да и не из дерева сучковатого, как следовало бы, а из камня-кладенца. Такой на солнце искрится, а киркой не рубится. Что ж, вот и встретились.
        Поклонилась я, земным поклоном склонилась, а выпрямившись, вежливую речь повела:
        - Рада, что встретились, леший Гиблого яра, рада, что приглашение мое принял, что по зову магии моей пошел.
        Со скрежетом страшным склонил он голову, меня в свою очередь приветствуя, да сказал негромко:
        - За мной пошли, ведьмочка.
        И пошел спокойно, в моем сне как хозяин полновластный. А я за ним, с кладбища, где родные мои у самой ограды похоронены были, на отшибе самом, по деревне, которой уже не существовало вовсе, туда, где когда-то жила с бабушкой. Да только в какой-то миг не по сну мы пошли - по времени. И сменилась осень зимой, а каменный леший остановил меня на опушке леса, руку каменную протянул, да и указал вперед. Я за жестом его проследила и увидела бабу Ванку, та хворост собирала, пошатываясь, и вдруг в лесу раздалось рычание, жуткое, до костей пробирающее - волки. Вскинулась старуха, огляделась беспомощно - со всех сторон голодные хищники наступали, в сумраке раннего зимнего вечера светились глаза хищные. И вдруг откуда ни возьмись - платок. Теплый. Шерстяной. Тот, коим плечи мне в день бабушкиных похорон укутали. И платок этот он вдруг огнем вспыхнул, да распускаться начал, нитью огненной, что оплетала бабу Ванку, не касаясь, вреда не причиняя, но от волков спасая. И горели те нити. До самого дома старушки горели. Так ярко, что хищники следом не двинулись, побоялись. Я бабуля в дом свой войдя, на пол рухнула
да и завыла слово всего одно «Веся, прости меня, Весенька».
        Отвернулась я, слезы по щекам текли, утереть хотелось, да нельзя - то, что во сне простым движением будет, в реальности и погубить может, так что тут слезы утрешь, а там глаза потеряешь.
        - Почему отворачиваешься? - проскрежетал каменный леший. - Доброе дело сделала, добро вернула, жизнь сохранила.
        - А толку с того? - спросила раздраженно, задыхаясь от горечи. - В тот раз спасла, а только все равно смерть не обманешь, от старости и немощности не убережешь. Я ведь даже не знаю, где баба Ванка похоронена… и как умерла.
        Посмотрел на меня леший каменный, и сказал неожиданное:
        - Знаешь. Все знаешь. Забыла только.
        И понеслось, полетело время так споро, что не успевала я тени-образы различить. Вот телега крытая к избе подъезжает, вот с козел мужчина молодой спрыгивает, в дом вбегает, и слышу я зычное: «Мама!». А вот из телеги ребятки двое погодок выбегают, да девчонка совсем крохотная. «Тепло у нас, мама, чай не у леса живем, чего тебе тут одной в Горичах оставаться, с нами поживешь».
        И уехали они, собрались быстро, а поутру, со всем скарбом бабы Ванки и уехали.
        - Хорошо-то как, - прошептала я.
        - Жива еще, - сообщил мне леший каменный, - внуков вырастила почти, правнучку ожидает. А тебя помнит, каждый день свечу зажигает.
        И вспомнила я, от чего свечи жгла - бабушка так научила. Свечку коли зажжешь, кому-то важному для тебя на земле теплее станет… вот от чего палила-то их всегда. А ведь забыла, совсем все забыла, забыла я…
        Обернулась к страхолюдине каменной, к лешему, что плитой могильной сам себя сделал, поглядела в лицо его страшное, да поглядела без содрогания, и сказала открыто:
        - Ты в сон мой вступил, да вступил по своей воле.
        Блеснули глаза чудовища каменного, и ответил мне леший Гиблого яра:
        - Я в твой сон вошел, ведьмочка, но в нем не останусь. И в жизни твоей меня не будет. Никогда не будет. А коли спросишь, зачем пришел, скажу прямо - предупредить. Чтобы не лезла. Чтобы жизнью своей не рисковала понапрасну. Да чтобы никогда… никогда, Весяна-Валкирин, с аспидами ты не связывалась. Никогда!
        А я смотрела на лешего, да только сейчас поняла - не обычный он, не такой каким должен быть. Где же это видано, чтобы леший был каменным? Как тролль северный, что в холода валуном обращается, да только это не валун, это плита могильная. А как он стал таким? Леший способен зверем обратиться, способен человеком стать, способен под землей путь проложить, на многое способен, но ослабевший, да искалеченный суть свою истинную являет и деревенеет, деревом обращается. А вот про каменных, про каменных никогда я не слышала.
        - Поздно, лешенька, поздно, - сказала в глаза его слюдой поблескивающие прямо глядя. - Ты отныне в моем лесу могилой лежишь.
        Нахмурил леший брови каменные, да продолжила я яростно.
        - Чаща Заповедная мне подчинилась, клюка - мне подчинилась, яр что ранее Светлым был, а ныне Гиблым стал на зов мой отзывается. Я отныне леса твоего хозяйка-владелица. О причинах говорить не стану, но так уж случилось, я…
        Усмехнулся каменный монстр, да перебил меня насмешливым:
        - Ты душой к водяному скользкому прикипела, за его ошибки платить собралась, его жизнь спасти пытаешься.
        Подбородок выше вскинула. Не девка я неразумная, чтобы поучения насмешливые выслушивать, я ведунья лесная, и я теперь двум лесам хозяйка, за два леса отвечаю, от того не будет ни послушания, ни почтения тому, кто власть мою признавать отказывался.
        - Леший, - в голосе моем металл зазвенел, - второй раз скажу, коли в первый раз не услышал. Ты в МОЕМ лесу Заповедном могильной плитой обретаешься, да со своими обязанностями уже не справляешься - навкары одна за другой из круга вырываются, МОЙ лес уничтожая.
        На избу бабы Ванки указала кивком, да добавила:
        - Ты мне напомнил, о том, что позабыла давно. О свечах, кои зажигать всегда любила, а от чего любовь такая - не ведала. Что ж, ты напомнил, за то поклон тебе. Но позволь и тебе напомнить - ты леший. Леший моего яра Заповедного. Коли желаешь ты - лес мой покинуть можешь, я ведунья, я никогда никого не держу…
        - Ты - ведьма! - перебил меня каменный леший.
        - Я ВЕДУНЬЯ ЛЕСНАЯ! - громкий голос мой сон магический потряс, начала колебаться да таять изба старая, от времени потемневшая. - И держать никого не буду. Коли желаешь - просить не стану, на все четыре стороны отпущу. А ежели о жизни моей тревожишься, то поздно предупреждать, уже поздно. Теперь это мой лес. А за свой лес, лешенька каменный, я буду драться до последнего. До последнего вздоха, до последнего взгляда, до последней капли крови.
        Сгорбился леший, до моего роста сгорбился, и произнес хрипло-скрипуче, пугающе:
        - И что, хозяйка любезная, небось и приказы ко мне имеются?
        Издевался. Как есть издевался. Мол - «на что ж сгодится плита могильная для леса твоего», еще б добавил «может тебе там олененка вырастить подсобить, али о зайчатах позаботиться». Да только плохо он меня знал.
        - Да, - сказала прямо, - помощь твоя нужна и нужна сейчас.
        Распрямился каменный леший, на меня глядит пристально, да все понять пытается - об чем толкую я, что имею в виду. А мне юлить некогда, мне этот сон магический, что сущий яд, и каждая минута во сне этом ядом и обернется.
        - Яр Заповедный возрождается, - прямо лешему сообщила, - а значит возрождается и сила его. То, что ты собой удерживаешь, эту силу начинает пить. Пока что ее в себя чаща Заповедная впитывать будет, но ты леший опытный, лучше меня знаешь - много она впитать не сможет, в отличие от тебя.
        И помолчав, спросила с надеждой:
        - Ты поможешь?
        Многое хотел мне ответить леший каменный, ох и многое. Но таял сон магический, а значит на исходе были и силы мои, не осталось у нас времени на беседы.
        Оглядел сон истаивающий леший, на меня взглянул, склонил голову, и произнес:
        - Да, госпожа ведунья яра Заповедного, волю твою исполню. А ты об одном знать должна - то, что собой сдерживаю, открыть сумеет лишь аспид, уничтожить - только архимаг. Цена открытия врат Жизни - жизнь архимага. Цена уничтожения врат Смерти - жизнь аспида. Просыпайся, ведунья, время твое истекает.
        ***
        Хрип. Хрип был первым, что ощутила, в себя придя. Хрип саднящего горла, да боль в легких, от того, что дышать не могла, а теперь вот с трудом пыталась воздуха глотнуть. На подушки рухнула, на лешеньку своего посмотрела - сидел на краю кровати моей лешенька, смотрел с тревогою, да на руки старался не глядеть вовсе. А я посмотрела и содрогнулась - в кровавых потеках руки были, от крови на ногах размокла простыня, да посинели до черноты почти вены.
        - Дышишь? - скрипящий у лешеньки голос был.
        - Дышу, - с трудом ответила.
        - Получилось? - следующий вопрос друг верный задал.
        - Да, - выдохнула я.
        Кивнул леший, да и спросил:
        - В сосновый бор?
        Хотелось бы, во сосновый бор сейчас самое то было бы, да только:
        - Нет, лешенька, - я с трудом головой отрицательно мотнула, - нет, нельзя, я ж его сейчас уничтожу чуть ли не на половину.
        - Ничего, отрастет, - сурово сказал леший.
        - Нет. Нельзя так. Спать хочу, - прошептала, чувствуя вкус своей крови на губах, - и свечу. Свечу зажги для меня, лешенька, хоть одну.
        И тут вдруг от двери голос злой раздался:
        - Леший, я с тобой позже… побеседую. А сейчас решать нужно - или в бор Сосновый отнесу, или к магам в Обитель. А вот так, тут, не оставлю.
        И с содроганием я вспомнила: «Цена открытия врат Жизни - жизнь архимага. Цена уничтожения врат Смерти - жизнь аспида».
        Глаза открыла. С трудом, да открыла, на аспида злого как тысяча потревоженных ядовитых змей поглядела, а что сказать ему, бессовестно и нагло прочитавшему письмо, что другому было адресовано, я и не ведала.
        «Цена открытия врат Жизни - жизнь архимага».
        Единственным, кому важны были врата Жизни, тут был аспид.
        «Цена уничтожения врат Смерти - жизнь аспида».
        А вот закрыть врата Смерти - то чего желали все, и я в первую очередь. Потому что иначе мой лес было не спасти, никак не спасти. Но… убить аспида? Как же я его убью? Да после всего, что сделал для меня, для леса моего, для армии…
        - Скажи, ведунья, - медленно проговорил аспид, - тебе что, совсем делать нечего? Или ты варианты наиболее оригинальных самоубийств коллекционируешь?
        Хотя вот когда так говорит, и прибить не жалко.
        - У меня выбора не было, аспид, - сказала тихо, громко я говорить еще долго теперь не смогу.
        - От чего же не было? - сам Аедан говорил тоже тихо, но звук слов его до костей пробирал скрытой злостью. - Я же все для тебя делаю, ведьма ты безголовая. Я ужом на сковороде изворачиваюсь, и войну ведя, и войско твое как детей малых оберегая, но ты все равно… снова, снова, снова и снова сама себя прибить пытаешься! Сколько можно уже, Веся?!
        И что сказать ему? Промолчала я, лишь смотреть на аспида продолжила, а так чтобы что сказать… А что тут скажешь?
        - Выбора не было, - за меня леший сказал. - Ты аспид и маг, в себе две сущности хранишь, от того знаешь больше, чем другие маги, не так ли?
        Промолчал аспид, на лешего даже не глянул - с меня взгляда не сводил.
        - Гиблый яр к жизни возвращается, сила в нем растет, а там где есть сила, найдутся те, кто пить ее будет. Ярину мы усилили, но без помощи лешего, это мера временная.
        Тяжелый взгляд на него аспид перевел, глянул недобро, да и спросил:
        - А ты кто, если не леший?
        Друг мой сердешный чуть не зарычал от ярости, да только я руки его кряжистой коснулась, пальцы неотесанные сжала, успокаивая.
        - Выбора не было, - прохрипела я аспиду, - и на этом всё. Лешинька, спать хочу, сил моих нет.
        И глаза сами закрылись.
        - Да чтоб вас всех! - простонал с глухой безысходной яростью аспид.
        Он что-то еще сказал потом, но я не услышала, лишь обрывками фраз донеслось от лешего: «…Думаешь если у меня сердце деревянное, оно болеть не способно? Способно. И болит. Ноет так, что ни днем, ни ночью спасения нет. Только выбора не было. Не начни мы схватку за Гиблый яр, рано или поздно добрались бы они до водяного. С водяным погибла бы река. А за рекой мы, аспид. Мы. Не было выбора, пойми уже ты, не было».
        ***
        Спала я сном ведуньи лесной, но опосля сна магического ослабела так, что не ходила я по лесу, а бродила бессмысленно кругами, на деревья да на пни натыкаясь как в бреду. Потом одернула себя, заметив что рука сама тянется залечить ветвь, сломанную видать Савраном, когда с телегой пробирался к избе моей. Тогда вот и остановилась.
        Постояла, на верх глядя, на самые верхушки дубов могучих, развернулась да к избе побрела.
        Там уж собиралось войско мое, кто доспехи кожаные крепил, кто когти точил, а кого русалки непреклонно к водяному в Заводь спасительную отправляли - скверна в кожу въелась, лечить требовалось. Русалки присутствие мое ощутили, кто кивнул приветственно, а кто и поклонился почтительно, я же в избу свою вошла, да и обомлела - там аспид был. И не один. Он возвышался у постели моей, на лице угольном ни единой эмоции не прочесть, но то, как стоял, как руки на груди сложил, как глаза сверкали в полумраке - говорило о многом.
        А надо мной склонилась женщина. Лицо и голова были скрыты чалмой и платком, длинная яркая в зеленую и желтую вертикальные полосы одежда закрывала все тело, на руках были перчатки черные, и только пальцы, кончики пальцев были открыты чужому взору. Черные пальцы, с черной чешуйчатой кожей. Бестия! Он привел в мой лес бестию!
        Оторопев на миг, я собиралась призвать Лесю к ответу, как вдруг аспид произнес:
        - Что с ней?.. Что с ней будет? И что мне делать, эфа?
        И я остолбенела. Это была не бестия. Это была - эфа. Вероятнее всего песчаная, хотя можно было бы понять и раньше, достаточно на одежду взглянуть - из песков она, из племен, что скрываются среди дюн. Вот только аспидам огонь подчиняется, а эфам - яды.
        Из-под складок платков, что лицо эфы скрывали полностью, раздалось шипящее:
        - А говорил, любовь не для тебя. Говорил, любой яд выпьешь, только не яд любви. Говорил…
        - Говорил, - не стал скрывать аспид, - это так. Только дело было в прошлом, эфа Черной пустоши. А в настоящем я вопрос задал, ответа жду.
        Обернулась та на него, и хоть глаз не видно, а чувствуется - взгляд тот насмешливый.
        - А что за жизнь ее отдать готов, Аедан? Что я получу, если она жить останется?
        Ни один мускул не дрогнул на лице черном матовом, и даже взгляд не изменился, когда тихо ответил аспид:
        - Мою жизнь.
        Не колеблясь сказал. Не задумываясь. Ни минуты не сомневаясь. Даже я похолодела, а эфа и вовсе застыла, так что сквозь слои ткани ужас ощущался.
        - Аедан, - прошептала самая ядовитая из существ в мире, - ты совсем умом помутился? За кого жизнь отдавать собрался? За нее? За девчонку непутевую? За недоведьму и недоведу…
        - Не смей.
        Одна фраза, а сказал так, что не посмела эфа более недоброе обо мне говорить.
        Поднялась медленно, к аспиду приблизилась, в глаза заглянула, тот на меня смотрел, на ее зов ответил нехотя, и тогда эфа сказала:
        - Ты ничего не сможешь сделать для нее, Аедан. Ни ценой своей жизни, ни ценой жизней иных. У нее свой путь, своя магия, своя сила, и помочь ей я не смогу. Ее тело мою магию отторгнет мгновенно. Так что сама излечится, коли повезет, а ей пока везет. Но когда то везение кончится, мне не ведомо.
        Прикрыл аспид глаза на миг, всего на миг, принимая сказанное к сведению, да произнес сдавленно:
        - Ты ведь эфа Черной пустоши, ты все пути жизненные видишь тропой по вечно блуждающим пескам, просто скажи мне хотя бы одно - она жить будет?
        Но эфа промолчала.
        Она промолчала, а аспид сказал:
        - Ты спросила, что за ее жизнь отдать готов, и я ответил правду. Без нее жизни мне нет. А потому скажи правду - сколько? Если ее жизненный путь увидать не в силах, о моем скажи.
        Протянула руку эфа, груди могучей коснулась осторожно, и прошептала:
        - Сына ты не вернешь, Аедан, как бы ни желал этого.
        - О том и не прошу! - почти прорычал аспид. - Я просто хочу знать, что она будет жить. Со мной или нет уже не важно, мне не важно, но она должна жить. Такая какая есть. Не яблоней, не деревом каким-то, не призраком, не… Просто ответь!
        Эфа ответила тихим:
        - Мне это неведомо.
        Аспид глухо простонал. Помолчал немного, и спросил:
        - А сейчас что?
        - Сейчас выживет.
        - И на том спасибо, - только вот благодарности в его реплике не было.
        Постояла эфа, на аспида глядя, а затем тихо сказала:
        - Мою магию не примет она, а вот тебя принимает, ты для нее свой уже, родной почти. И коли хочешь помочь - помоги сам. Ткани перевязочные, мази лечебные, настои травяные - я здесь оставлю. Перевязывай осторожно, помни о силе своей недюжинной, о том, что пальцами кость даже не женщины слабой, а воина сломить можешь.
        - Помню, - прошипел аспид, - от того сам перевязывать боюсь, в прошлый раз целителю отнес человеческому.
        - Сам перевяжи,- повторила эфа. - И не доверяй никому. Вижу правду ты сказал - погибнет она, и ты жить не станешь. Одну утрату ты пережил, второй не перенесешь. Береги свою ведьму, Аедан, не знаю как, но береги.
        Кивнул аспид и тут же вспыхнул круг алхимический, а в нем эфа исчезла.
        И вот когда исчезла она, из спины аспида словно штырь вынули, тот что держал его спину ровной, плечи гордо расправленными. Сгорбился аспид, будто постарел за мгновение, ко мне спящей подошел, на колени медленно перед кроватью опустился, руками дрожащими мою ладонь окровавленную взял, к губам поднес, опосля лбом прижался, и простонал едва слышно:
        - Что же ты с собой делаешь, ведьмочка моя неугомонная, ну что же ты с собой делаешь…
        И столько боли в словах его было, что отступила я, вышла за порог избушки и остановилась в растерянности.
        Тут, на дворе, собиралось в бой войско мое славное, и правду аспид сказал - никого мы в этой войне не потеряли, он, именно он всем жизни сохранил, и это его заслуга огромная, а я за нее даже расплачиваться не стану. И такой подлой себя почувствовала, такой неправильной, такой…
        «Хоззззяйка, - раздался вдруг зов лешего».
        И не мой это был леший, мой так меня не называет, а еще от его голоса кровь не стынет, и страшно не становится.
        Ну и лешенька мой тут же рядом очутился, на меня посмотрел вопросительно, мол «Это что тут деется?». А я плечами пожала, мне то откуда знать.
        «Да, лешенька, - ответила каменному хранителю Гиблого яра».
        «Не «лешенька» я тебе, а леший, еще слугой звать можешь. Приказ твой выполнил, да пока не весь. Часть силы леса пробуждающегося чаще твоей идет, ей сила ныне надобна, часть я поглощаю. Новых навкар по ночи не жди, уничтожил уж».
        И исчез голос лешего каменного. Я невольно к своему родненькому ближе шагнула, он меня, хоть и призрака, за плечи обнял, сам в растерянности был.
        «Знаешь, Веся, я тут все время думал, что ж мне этот леший каменный напоминает».
        «И что же?» - спросила я.
        Почесав квадратный подбородок, лешенька задумчиво ответил:
        «Кварц».
        Помолчал еще и спросил:
        «А знаешь, чем кварц хорош?»
        «Чем?» - я к своему стыду в камнях особо не разбиралась.
        «К огню устойчив, - сказал друг верный, и выразительно на меня посмотрел».
        Выразительность была недвусмысленна - аспид, это огонь. Леший, ставший могильным камнем удерживающим врата Смерти, принял огнеупорный вид. Цена уничтожения врат Смерти - жизнь аспида…
        «Лешенька, - позвала я».
        «Да, Веся, - задумчиво отозвался он».
        Задержала я дыхание на мгновение, да и сказала прямо:
        «Я аспида ни убить, ни предать не смогу. Не смогу и все».
        Мрачно поглядел на меня леший, мрачно же и спросил:
        «А что тогда делать будем?»
        «Не знаю, - вправду не знала, - окромя ребенка я для него все сделаю. Все что ни попросит, все что потребуется, я…»
        - Так, - раздался зычный голос аспида близ избушки. - Граф Гыркула, ваш план действий на сегодня. Времени - час. Вождь Далак, у вас задача сложнее…
        Мы с лешим невольно оглянулись на аспида, решительно раздающего указания.
        Действовал господин Аедан решительно, быстро, собранно. Атака планировалась по трем направдениям, вампирам на сейчас на удивление достались моровики в напарники, бадзуллы недобро на аук поглядывали, клыкастые волкодлаки клыкастым же анчуткам были рады.
        - Начать перемещение к местам переправы, - приказал аспид.
        И они начали. Без слов, без возражений, без вообще вопросов даже. Получили указ - потопали и полетели выполнять, и точка.
        «Суров» - сказал мне лешенька.
        А я о другом подумала - суров то суров, но сам никуда не пошел, тут остался. Более того, внезапно произнес:
        - Леший.
        И леший мгновенно к нему отправился, даже на меня не оглянулся.
        А как подошел, аспид ему и сказал такое, от чего я даже будучи призраком пошатнулась:
        - Слушай, - произнес, головы от карты не поднимая, - я тут мавок купил.
        Пошатнулся и леший.
        - Что значит «купил»? - вопросил голосом хриплым.
        - Ну… - аспид на него не глядел даже, - купил и все тут. Мавки для леса полезны, так ведь?
        Молча лешинька кивнул, да на меня поглядел выразительно. Аспид то меня не видел, а вот леший еще как, но и аспид взгляд заметил, да только решил, что это леший на избенку взглянул.
        - Да, - тихо сказал Аедан, - ради нее и купил. Двадцать штук. Инструктаж им проведи, водяной переправит, пусть Гиблый яр восстанавливают. Как могут, так пусть и восстанавливают, я не в курсе, как у вас это делается.
        Вздохнул леший тяжело, да и спросил сурово:
        - Зачем, аспид?
        И тогда поднял на него взгляд господин Аедан, да сказал так, что у меня мороз по коже прошелся:
        - Потому что когда она встанет, то потащится шляться по Гиблому яру, исцеляя его. Хромая, с трудом ноги переставляя, от слабости падая, но возьмет и пойдет, и тебе и мне это ведомо. Возьми мавок, если что-то еще понадобится - говори как есть, я все достану, и все сделаю. А слышать «у меня не было выбора» от нее, я больше не хочу. И я больше не могу, леший. Я так не могу!
        Помрачнел лешенька сильнее прежнего. Заскрежетал суставами, затрещал корой древесной, тело его покрывающей, да так сказал:
        - Послушай, господин Аедан, выбора - не было.
        Молча аспид на него глядел. Молча, да недобро.
        - Ты пойми, - продолжил лешенька, - Заповедный лес это тебе не простой лес. Мавки это хорошо. Не знаю, как достал, но для леса мавки помощь дополнительная. Дополнительная, аспид, а не основная. Понимаешь ты это?
        И тут аспид возьми да и прорычи:
        - Да она погибнет так, леса ваши Заповедные спасая, понимаешь ли ты это?!
        Усмехнулся леший, головой покачал укоризненно, да и ответил:
        - Она у тебя браслет обручальный добром просила. Могла бы отнять. Могла бы чащу призвать и заставить тебя снять его. Могла бы… а она тебя, тролля тупоголового упрямого, пожалела. По глупости, да. Больше двух лет я знаю ее, а таких глупостей Веся не совершала никогда. Никогда, аспид, до того дня, как архимага этого обнаружила приблудного. И началось… Об осторожности забыла, она же к людям привязана сильнее, чем к лесу, вот и понеслось. Мага этого защищала, как могла, а когда он в Гиблый яр сунулся - за ним пошла, не раздумывая. Только вот тогда были на ней артефакты могучие, да амулеты защитные - и в ту ночь она потеряла их все. Один только наруч обручальный остался, и его она отдала тебе, о тебе заботясь. О тебе, чтобы ни говорила, но о тебе беспокоилась. И вот он итог, аспид, ты с гордостью своей остался, а она без сил, с ребрами сломанными, да с ранами страшными.
        Промолчал аспид, сказать ему было нечего.
        - Мавками займусь, - продолжил лешенька, - а ты, коли совесть еще осталась, не ставь ее перед выбором между твоей гордостью, да ее жизнью.
        И уж повернулся было леший, чтобы ступить на тропу заповедную да сразу к Заводи перенестись, как аспид вслед ему сказал:
        - Нет у меня больше гордости, тревога сожрала ее без остатка. А отдать браслет я не мог - одна у меня ниточка оставалась, последняя соломинка. И не строй из себя друга ее преданного, леший, ты, как и все, кто с лесом Заповедным связан, об этом лесе и заботишься, для тебя на первом месте его выживание, а Веся уж на втором, и мне это ведомо.
        И развернулся леший в гневе стремительно увеличиваясь, и как зарычит яростно:
        - Да что ты знаешь обо мне, аспид?! Что ты обо мне знаешь?! Ничего! Не ровняй меня ни с лешими, ни с магами, ни с теми, кто тебе подобен!
        И ничего более не говоря, леший переместился к Заводи.
        А аспид сгорбился, в стол кулаками упираясь, постоял, мрачный и растерянный, опосля выпрямился, и отказавшись от вина, что русалки, бояться его уже переставшие, поднести пытались, ушел в баньку, оттуда вернулся с ведром воды, да в избенку мою тяжело поднялся.
        Там, дверь за собой плотно притворив, ко мне подошел. Ведро рядом поставил, сам на колени опустился, руку мою вновь обеими ладонями взял, да замер, на меня бледную, аки утопленница в полночь, с тоской глядя.
        И не выдержало сердце мое, оно у меня и так не выдержанное, а опосля всего этого и подавно.
        Подошла со спины незримо, обняла за шею могучую.
        Вздрогнул всем телом аспид, замер, тяжело дыша, да и спросил прямо:
        - Веся?
        Прижалась к нему телом призрачным, да шепнула у самого уха:
        «А кто же еще, в моем лесу свободно разгуливать может?».
        - Я, - слабая улыбка тронула его губы.
        «Ты, - покорно согласилась я. И добавила язвительно, - а еще те, кого приведешь в обход воли моей. Эфа к примеру…»
        И хоть тело мое было призрачным, ощутила я, как напрягся Аедан от слов моих, да и спросил он голосом хриплым, напряженным:
        - Что ты слышала?
        Могла бы солгать, вот только не стала.
        «Все, аспидушка, я слышала все».
        И замер тот, кто огонь и по сути и по силе, застыл, почти не дышит. А я и сама чего сказать не ведаю, да и что тут скажешь? То, что знаю теперь, что жизнь он за меня отдать готов? Не радует меня то знание, лишь печалит, и аспиду об этом ведомо.
        А Аедан вдруг заговорил:
        - Это эфа Черной пустоши, не раз она меня спасала, не раз с того света вытаскивала, а вот о том, чтобы в будущее заглянула, впервые просил ее. Да только с тобой, ведьмочка ты неугомонная, и будущее не предсказать.
        В шутку все перевел, и благодарна я ему за это была, очень благодарна.
        Соскользнула, перед ним на кровать села, тела своего стараясь не задевать, ближе к глазам его змеиным склонилась, ладонями черное лицо обняла, да и прошептала:
        «Дорога я тебе стала, аспидушка, уж и не знаю как, но дорога. Я ж все думала, ты лишь сына от меня хочешь, взамен того, что утратил, а ты ведь уж и не хочешь уже, да?»
        Закрыл глаза Аедан, видимо, чтобы чувствовать меня отчетливее, и выдохнул:
        - Хочу. Сына хочу. А потом еще сына. И еще. И дочку. И еще дочку. И чтобы глаза были добрые, как у тебя. И сердце чистое, как у тебя. И чтобы смотрели мы на них, да жизни радовались, и обо всех своих могилах, что в прошлом оставили, вспоминали так редко, как только возможно.
        И глаза открыл, да так посмотрел, словно мои видит, и в самую душу глядит.
        Аспид ты аспидушка, да зачем же ты такой?
        Я по щеке его угольно-черной погладила, подумала, да и сказала как есть:
        «Хорошо ты говоришь, складно, да только две проблемы есть у нас. Первая в том заключается, что не сумею я тебе детей родить, Аедан, хоть и сердцу ты близок стал, да не пугаешь уж видом своим, а только… я ближе к людям, чем к нелюдям, а потому сердцем я может и приму тебя, а вот телом… телом не серчай, не сумею».
        Промолчал аспид, глазами змеиными, пристально, не мигая, на меня незримую глядя.
        - В чем вторая проблема? - прямо спросил.
        И вот смолчать бы мне, а я ответила:
        «Аедан, я другого люблю».
        И застыл аспид. Глаза змеиные в две щелочки вертикальные обратились, лицо окаменело будто, а голос сиплым стал, когда переспросил аспид:
        - Другого любишь?
        «Люблю… - прошептала я. - Уж не знаю, как вышло так, а мое сердце о нем болит-печалится. И как увижу его - словно оживаю вся, будто весна в душе распускается. И… много чего еще. Родной он мне стал, да настолько, что жить без него тяжело. Так тяжело… а придется».
        Сузил глаза мгновенно аспид, да и переспросил голосом странным, напряженным, вкрадчивым:
        - «А придется?»
        «А придется, - подтвердила я. - Хочу я того, или нет, это значения не имеет. Он маг, я ведунья лесная, по одной дороге вместе нам пути нет и никогда не будет».
        И тяжело мне от этих слов стало хоть вой, а только правда это. Жестокая, суровая, но правда.
        - Но если двое действительно любят, - тихо сказал Аедан, - даже в пустыне, даже в бушующем море, даже среди гор нехоженых да заснеженных - они путь верный найдут, Веся.
        Промолчала я.
        А аспид потянулся, слезы с лица меня спящей стер бережно, и вновь на меня призрачную посмотрел, ответа ожидая. Что ж, я ответила:
        «Он маг, аспид. Архимаг даже. И он меня любит, тут ты прав оказался, хотя и не знаю, откуда тебе это ведомо, да только… цену любви мага я уже знаю, и второй ошибки в своей жизни не совершу».
        Поглядел на меня Аедан, опосля на тело мое - по лицу бледной лежащей на кровати Веси катились горькие слезы. Очень горькие слезы, горше некуда.
        Вытер он слезы мои, аккуратно вытер, осторожно, реснички мокрые промокнул, вновь на меня посмотрел, да и сказал:
        - А если время дашь ему? Испытание назначишь? Чувства проверишь? Тогда, хоть один шанс дашь ему?
        Помолчала я. За стенами избенки слышался шелест листвы, о чем-то спорили русалки, кикиморы бегали искали черта своего, видать опять куда-то запропастился, а я… я ответила:
        «Нет».
        Опустил голову аспид, помолчал недолго, и так же головы не поднимая, хрипло спросил:
        - А мне, Веся, мне шанс ты дашь?
        Сложный был вопрос. Трудный. Болезненный.
        Но я по лицу его ладонью незримой провела, из памяти своей выжигая каленым железом образ охранябушки, и сказала, судьбу свою решая навеки:
        «Аедан, я тебе не шанс дам. За все, что ты сделал для меня, за то, что делал и делаешь для войска моего, за помощь твою, за терпение, за то, что пришел, когда нужен был, я не шанс тебе дам - я с тобой останусь».
        Вздрогнул аспид, голову вскинул, на меня поглядел так, словно ушам своим ни на миг не поверил, да и вопросил сипло:
        - Что?
        «Ребенка не отдам! - предупредила сразу. - Что бы ни случилось, даже если полюблю тебя, даже если понести сумею, даже если родить получится - не отдам, учти это. Кровь и кров предоставлю, как условились, но дитя коли родится, здесь и останется, пока не вырастет и сам решение не примет. Ему или ей свою судьбу решать, а не нам с тобой. И еще…»
        Смотрел на меня аспид, так смотрел, словно во сне кошмарном оказался, и в то, что такое в реальности слышит, поверить не в силах.
        «Ты мне слово дашь, - продолжила я. - И клятву на крови».
        Хотел было что-то сказать аспид, но голос ему изменил, не слушался. Пришлось откашляться, я уж даже хотела воды предложить, но справился аспид, и вопросил:
        - Какое слово? Что за клятву?
        Помедлила я, слова каменного лешего вспоминая «Цена открытия врат Жизни - жизнь архимага. Цена уничтожения врат Смерти - жизнь аспида». Мысль свою сформулировала и так сказала:
        «Поклянись мне, что никогда не убьешь архимага Агнехрана!»
        Замер аспид, на меня глядит, будто видит, а в глазах что-то странное. Но сдержался, кивнул, и сказал решительно:
        - Клянусь. Я клянусь тебе своей жизнью, что никогда не убью архимага Агнехрана.
        Только при этом от чего-то губы у него дрогнули, и на лице то аспида не разобрать ничего, но показалось мне, будто промелькнула у него улыбка горькая, до того горечи полная, что душу отравить способна.
        «Хорошо, спасибо, - поблагодарила я. - А теперь вторую клятву дай. И эта клятва на крови быть должна».
        Молча аспид из ножен кинжал достал, молча на меня воззрился.
        «Поклянись, что никогда не позволишь убить себя», - прошептала я.
        И если на этом черном лице можно было прочитать какую-либо эмоцию, то прочитала я ее сейчас, и это было удивление. Глубокое, всеобъемлющее удивление на грани потрясения.
        - Веся… - прошептал аспид.
        «Поклянись! - потребовала я. - На крови!»
        Замер аспид, затем задышал тяжело, и спросил ожесточенно:
        - Это ты из-за слов, что я эфе сказал, так, Веся?
        «И из-за них тоже, - правду ответила. - Клятва, Аедан, я жду твою клятву».
        Но клятвы не было. Аспид на коленях стоял перед постелью моей, передо мной, на руки свои черные глядел, на кинжал вострый, на ладонь, что сейчас кинжалом изранить должен будет, и… и молчал. Долго молчал. Слишком долго.
        А затем тяжело, медленно, словно валуны громадные с натугой ворочая, произнес, на меня не глядя:
        - Врата Смерти. Ты узнала о них, не так ли?
        Отвечать не стал, лишь повторила требовательно:
        «Аедан, дай мне клятву!»
        Усмехнулся, а затем, резко вскинул голову, на меня поглядел так, словно действительно видит, да и произнес:
        - Цена уничтожения врат Смерти - жизнь аспида. Ты узнала об этом. Не знаю как, не ведаю даже, и представить не могу каким образом, но ты узнала. А еще ты, боюсь, очень многое узнала обо мне, и, кажется, поняла, что себя я убить готов, а вот у другого аспида жизнь отнимать не стану. И это так, Веся, я не стану. Никогда. Но и оставить врата Смерти я не могу, ведь рано или поздно печать будет сорвана и мертвые хлынут в этот мир, уничтожая его. Смогу ли я тогда остаться в стороне? Нет, Веся, я не смогу.
        И убрав кинжал в ножны, он достал пузырек с серебром, почти не глядя вылил часть его в воду, затем, опустил в него белые лоскуты бинтов, обильно смочил, затем отжал, и поднявшись, пересел в изножье моей кровати, откинул одеяло, приподнял край сорочки, простонал, увидев мои израненные ноги, вздохнул тяжело, потянулся за мазью целебной, и обречено стал наносить ее на раны, полностью игнорируя меня.
        Или не полностью.
        - Ты не ведьма, ты поганка ядовитая! - прошипел взбешенно, но при этом очень бережно к каждой ранке прикасаясь. - Надо было не так разговор повести, Веся, совсем не так. Надо было сразу сказать - «я, аспидушка, даже тело свое белое да нежное отдать тебе готова в самых позах бессовестных, только ты живи, морда чешуйчатая, живи главное».
        «В самых бессовестных не готова!» - мгновенно вспылила.
        - Да ладно, - окончательно психанул аспид. - А коли соглашусь клятву дать, тогда как?
        Тогда… замолчала я тогда.
        - А что, может и зря отказался, - язвительно Аедан произнес. - Ну-ка, зови сюда Лесю, пусть продемонстрирует процесс зачатия во всех его вариациях, глядишь, я от возбуждения и не только на такую сделку пойду, а то от воздержания, знаешь ли, уже с головой явный непорядок начался.
        «А то хоть когда-то порядок был, - съязвила растерянно».
        А аспид, сволочь такая, вдруг на меня как посмотрел, потом на ногу, ступню коей обильно мазью обрабатывал, опосля на тело мое, а вот затем, совершенно наглым образом, сжал подол сорочки ночной, да и медленно, очень медленно, на меня призрачную глядя, подымать начал.
        «Ты…ты что, ирод, делаешь?» - остолбенела я.
        - Я, - аспид, чуть склонив голову с повышенным интересом изучал ноги до колен, опосля чуть выше колен, - а я, Веся, решил получше рассмотреть условия предлагаемой сделки. Глядишь, может и соглашусь даже…
        В тело я свое вернулась мгновенно!
        Все срамное закрыла тут же, подушку сверху водрузила даже, а вот на большее сил не хватило и я обратно на кровать рухнула.
        - А пела-то как, - решил поизмываться аспид, - с тобой, говорила, буду, детей, говорила, тебе рожу, а как до дела дошло, так, понимаешь ли, тут «изыди, чудище страшное, аки кракен речной отвратительное».
        - Изыди - это точно! - тяжело дыша, потому, что от слабости и голова кружилась, подтвердила я.
        Аспид лишь усмехнулся, да ногу измазюканную принялся бинтами оборачивать. Потом вздохнул тяжело и сказал:
        - Да спи ты уже, не трону, не изверг же я какой. Хотя… иногда даже жаль. Особенно, когда ты гневаешься, и тогда глаза сияют, щеки румянятся, тело от гнева дрожит, а мне тебя так обнять хочется, чтобы прижать к себе тело нежное, чтобы прикоснуться к губам твоим сладким, и не отпускать… никогда не отпускать.
        Промолчала я, с тоской глядя на аспида. Мне бы хотелось, чтобы другой это сказал, да еще больше хотелось бы, чтобы сама в это поверила, а так… Проку нет от разговоров таких, и нет смысла никакого.
        - Значит, себя ты убить планируешь? - спросила шепотом, говорить трудно было мне наяву.
        Глянул исподлобья, усмехнулся белозубо, да и сказал:
        - Коли придется.
        А опосля, второй ногой моей занялся.
        И вот коли не смотреть, что аспид, что черен аки уголь в остывшей печи, коли глаза закрыть, тогда ведь можно представить, что человек почти… И можно, ведь можно же, попробовать… полюбить. Только вот одного я уже полюбить не сумела… Надо бы на могилку сходить, проведать.
        - Отчего повреждения такие? - тихо спросил аспид.
        - Сон магический, он для того, кто призвал его, как стекло на осколки разбитое. Чем больше в нем пробудешь, тем сильнее ранит.
        - А без сна того обойтись никак нельзя было? - с глухим раздражением спросил.
        Помолчав, тихо ответила:
        - Нельзя было. Самой мне подойти к лешему сил бы не хватило. Спасти его, вытащить из лап того, кто держит - о том и помыслить страшно, страшно потому как… не справлюсь, сил не хватит. А поговорить надобно было, любой ценой надобно было. Я цену наименьшую выбрала.
        - Для кого наименьшую? - поинтересовался почти с издевкой.
        - Для всех, - я сглотнула судорожно, горло саднило.
        Помолчал аспид, с ногами моими обеими закончил, пересел ближе, за ладони принялся, да и спросил:
        - Скажи, ведьмочка, ты завсегда так в омут очертя головой кидаешься, не подумав, не поразмыслив, не рассудив как следует?
        Подумала, подумала, на аспида поглядела, и ответила:
        - Да.
        Аспид на меня бросил взгляд неодобрительный, да сказал что думает:
        - Так нельзя.
        - А я так живу, - ответила с вызовом. - И всегда так жила. И назад оглядываясь, я тебе так скажу, господин Аедан, о тех поступках, что поразмыслив, да разумом руководствуясь совершила, я жалею. Искренне жалею. О каждом. А вот о тех, что по велению сердца, по порыву, по неразумению - пожалеть еще никогда не доводилось. Иногда, сердце оно мудрее разума, в моем случае это так практически всегда.
        Промолчал он, помолчала и я, в потолок глядя черный, закопченный… опосля всех свечей, что сожгла здесь за годы прожитые.
        - Но при этом, знаешь ты много, - заметил аспид.
        - Много, - согласилась безразлично. - Магию знаю ведьминскую, учения и заклинания магов знаю, алхимию знаю немного, а сейчас вот изучаю магию ведуньи лесной, да не шибко успешно-то.
        - Чародейскую изучать взялась, - подсказал аспид.
        Надо же, Агнехран ему рассказал что ли? Или Тихон?
        - И ее тоже, - подтвердила безрадостно.
        Аспид тем временем руки мои мазью покрыл, забинтовал бережно, да близ изголовья присев, волос моих коснулся, пряди со лба убирая, в глаза заглянул, усмехнулся, да и произнес:
        - Волосы снова черные, словно вороново крыло, глаза стали серые, будто выцвели, лицо бледное, осунувшееся, под глазами тени темные, словно не спала тысячу ночей, губы бледные, щеки впалые… сердце за тебя болит, Веся.
        - Ничего, - улыбнулась я едва-едва, на большее сил не хватило, - я как лес, я оклемаюсь, я встану. А когда встану, ты к кругу Смерти даже на версту не подойдешь, уж поверь мне!
        Медленно глаза аспида сузились, гнев отражая.
        - Веся! - произнес он предостерегающе.
        Но я лишь улыбнулась, глаза закрыла, да в сон провалилась обычный, человеческий.
        ***
        Устала я спать. Такой сон, сякой сон, эдакий… теперь вот и вовсе самый худший из вариантов - сон о прошлом, исключительно человеческое сновидение.
        И шли мы в нем втроем - я, Тиромир, что ладонь мою не выпускал, и Кевин… хотя что он делал тогда, подле нас завсегда, если уже любил меня? Что делал он рядом? Как сохранял выдержку, а порой и улыбку, если на каждом углу Тиромир если не целовал, то обнимал меня, а если не обнимал, то на руки подхватывал и кружил, заставляя в небесах летать, земли не чувствуя. И любил меня Тиромир, так любил, что иной раз засохшие кусты зимой расцветали.
        - Веся, куда пойдем? - и в глаза смотрит так, что сразу понимаешь - ты весь мир для него, ты его солнце, ты его звезды, ты его океан, ты его жизнь. Ты все для него.
        - В парк? - мой вопрос с улыбкой.
        А пальцы путаются в его золотых волосах, гладят кудри червонные, скользят по виску, обрисовывают овал лица мужественный.
        - Зима на дворе, весна ты моя цветущая, замерзнешь еще, так что в парк не пойдем. Хочешь в кондитерскую твою любимую, где заварные пирожные подают? Или в ту, где мороженное в тесте хрустящем поджарят? Или…
        - Хочу. Отпусти только, люди смотрят, неудобно же, - отвечаю со смехом.
        Но Тиромир смотрит на тротуар камнем черным мощеный критически, словно оценивая на предмет способности заморозить ножки мои, и решает:
        - Нет. Не пущу. Тротуару все равно, кто по нему идет, а мне тебя отпускать не хочется, я тебя на руках готов всю жизнь носить, любимая.
        И ведь готов был. И ведь носил. И ведь любил, я же ведьма, я видела - больше жизни своей любил.
        Так когда же все изменилось?..
        И почему?
        И за что он так со мной? За что? До сих пор понять не могу. Я ведь все для него, всю себя отдавала, побои терпела в школе Славастены, от учениц издевательства, ночи бессонные, дни голодные, а я не жаловалась. Никогда не жаловалась, для меня награда во сто крат больше была, чем любые страдания, а моей наградой один только взгляд Тиромира был.
        Но вот была любовь, а вот ее не стало…
        И только сейчас, я вдруг главное поняла - моя любовь, она ведь тоже прошла. Истаяла, как первый снег под еще ярким осенним солнцем. Она исчезла. Она сгорела. Не сразу, не в ту ночь перед свадьбой, когда вскрылось все, а потом, постепенно, как цветок увядая, погибла и она.
        И вдруг сквозь сон, сквозь грезы и боль, донесся голос стальной:
        «Вовремя ты, ведунья, меня подняла. Очень вовремя. Что смогу - все сделаю, но волной сейчас накроет, приготовься».
        Я глаза распахнула, на аспида, что за столом моим сидел с книгой чародейской, в ужасе взглянула, да и прошептала, на всякий случай:
        - Ты сейчас не пугайся, аспидушка, так уж вышло, этого не избежать.
        И мысленно, сразу всем:
        «Клюка, ко мне! Леся, приготовься. Ярина, себя под удар не ставь, мы прикроем. Лешинька, предупреди Водю, коли успеешь!».
        А дальше все как во сне кошмарном.
        Клюка моя сдвоенная, тяжелая, сильная, в ладони в тот же миг материализовалась, слабые пальцы сжали изо всех сил, превозмогая боль в ладонях. Как с постели поднялась - не помню, от боли и слабости и не видела ничего. Только отпечатался в памяти крик аспида «Веся!», да удар клюкою об пол, когда тропу Заповедную призывала.
        И перенеслась я в центр леса своего, и не мой изначальный лес это был, а сосредоточие центра двух сразу - яра Заповедного и леса Заповедного, от того я у берега реки оказалась. В реке той Заводь волшебная отразилась, да Водя в ней, трезубец крепко держа. Переглянулись мы с ним. Страха не было, а вот боязнь ошибку совершить была.
        «Я первый удар приму, - сказал водяной».
        «Второй на мне, - леший рядом возник».
        «Третий… я? - осторожно Леся вопросила».
        «Твой четвертый, - отрезал лешенька».
        Потому что третий был на мне.
        Волна высвобожденной лесной магии всколыхнулась зеленым сиянием над Гиблым яром. Что это было? Кто сохранил источник такой силы? И как вышло, что копилась живая сила в гибнущем заповедном яру это мне было неведомо. А вот одно я знала точно - даже сила жизни остается всегда силой. А с силой надобно что-то делать.
        Вспыхнула зеленая волна, уничтожая тех птиц, что в нежить обратились, да нанося вред и живым. Всколыхнулась локтей на сто выше крон деревьев, да тут же уменьшилась почти вдвое - каменный леший подсобил. Но волна шла, все равно шла, уничтожая и корежа, вызывая мутации… До болотников не дошла пары пядей - водяной в схватку вступил. Удар трезубцем, и по границе территорий болотников поднялась синяя магическая волна - с грохотом две магии встретились. Рухнул на одно колено водяной, крепко трезубец удерживая, споро кровь, изо рта хлынувшую, утирая. Да только я все равно увидела, и мне хватило этого, чтобы понять - мой леший, такой удар не выдержит.
        И сжав клюку, я подняла ее…
        - Веся, не надо! - лешенька, друг сердешный, друг самый верный, понял все правильно. - Веся, прошу тебя…
        Удар клюкой оземь, и обрушилась на меня вся живительная сила яра, что когда-то был Светлым, а теперь вот даже силой своей живительной только гибель несет, и силы этой много, так много, что я и на коленях не удержалась - на траву стремительно зеленеющую рухнула, да только и кровью ту траву обагряя, клюки не выпустила. Потому как точно знала - коли выпущу, Заповедный яр не выстоит.
        Третий удар принял на себя леший.
        С достоинством принял, даже не рухнул как подкошенный, покачнулся только, да часть в себе удержал, часть Лесе отдал, и тем самым уберег чащу Заповедную, от большой беды уберег. А вот нам с водяным досталось. Видела я, как обагрилась кровью река. Во мне крови меньше было, но и ее хватило, чтобы рвало меня сгустками алыми, да так что трава из зеленой - красной становилась.
        Леший подошел, придержал, когда я на четвереньках почти в очередной раз рвотой сотрясалась, Леся появилась тут же, да стояла в растерянности, не ведая что делать ей. Не ведала и я, ничего сейчас не ведала, только надеялась, что не останусь тут на поляне, ненормально зазеленевшей, трупом коченеющим.
        «Что произошло? - пришел вопрос от Води».
        «Не знаю, не ведаю, - ответила так же мысленно. - Каменный леший, благодарность ему безмерная, предупредил вовремя. Как ты?»
        «Жить буду, - ответил водяной, - болотников от мутаций уберег, а по реке досталось кракенам. Я так рассудил - они по сути своей уже мутанты, вот ими и пожертвовал. А ты?»
        «А она - собой, - вклинился в разговор наш лешенька. - Веся, пока сознание не потеряла, узнай, что это было».
        Узнать надо было, это точно, но больше всего хотелось сейчас не свалиться на траву, моей же кровью заляпанную. И леший то понял, подхватил меня бережно, отнес к ближайшему дереву и… зацвело в тот же миг это дерево, а опосля, на глазах просто, некоторые цветы плодами обратились… Яблоня то была. Дикая старая яблонька на самом берегу реки, она уже и не плодоносила то давно, а теперь вот…
        «Леший, - позвала я каменного сотоварища, - что это было?»
        Не сразу ответ пришел. Яблоня плодоносящая уж и яблоко мне на колени бросила спелое, красное как кровь, и только тогда ответил мой второй леший.
        «Права ты была - как начал яр оживать, зашевелилось и зло то древнее, что собой удерживаю. Поток жизненной силы мы перекрыли, частью Ярина, остальное я. Одного не учли мы с тобой - на случай такой, чародеи ответ заготовили. Ты жива?»
        «Жива», - ответила ему.
        Да задышала тяжело и часто. Что ж, ожидающим ответа лешему и водяному, я теперь имела что сказать.
        «Ну? - в нетерпении Водя спросил»
        Слабым голос его был, видать совсем плохо с ним дело.
        Лешенька же Лесю за водой послал, опосля меня напоил, рядом сел, смотрел встревожено и тревоги не скрывал.
        Я же, информацию всю для себя припоминая, начала так:
        «Чародейкам мертвый лес лишь для того нужен был, чтобы до этих кругов Жизни и Смерти добраться. Для того уничтожали. Для того нежитью заселяли, для того же и ведуний мертвых в него отправили. Только, видать, поняли уже, что ведунья, даже мертвая, она в первую очередь о лесе своем будет заботиться. А потому, не ведаю как и каким образом, но они оставили в Гиблом яру силу не одного, а нескольких Заповедных лесов. И когда настало бы время, активировали бы ее, разом изничтожив нежить Гиблого яра, мертвую ведунью его захватившую, да скверну, да и… реку заодно, и наш Заповедный лес тоже».
        «М-да, - задумчиво протянул Воденька, - как вовремя-то тебе этот раб заклейменный попался, такой беды избежали».
        «И не говори, - сказала я».
        «Оба помолчали бы, - вставил мрачно лешенька, - коли не этот раб-охраняб, может и до беды лет двадцать прошло бы. За то время ты, Веся, уже ведуньей стала бы опытной, да и…»
        «Да не первый это был маг, коего ведьмы-чародейки захватить пытались. Остальные попросту погибли, смертью безвременной», - выпалила я.
        «Туда им и дорога! - суров сегодня был лешенька».
        «Но большой беды избежали, - повторил Водя задумчиво. - Хорошо всплеск неконтролируемый был, а вот коли он воле чародеев напрямую подчинялся… Большой, действительно большой беды избежали».
        «Да, - согласилась с ним устало».
        И тут случилось то, чего мы никак не ждали!
        «Ведунья, - раздался голос каменного лешего,- второй всплеск будет. Второй сильнее первого. Подготовились гады чародейские».
        Нет! Нет, нет, нет! Мы второй не выдержим, мы первый-то едва удар выдержали!
        Я простонала, не сдержавшись, и в отчаянии посмотрела на своего лешего.
        - Гиблый пень! - он как-то сразу понял, об чем речь пойдет.
        И Водя понял тоже. Понять то было не трудно, у чародеев всегда каждой твари по паре - вон крепостей магических было сразу рядом две понастроено, круги эти - их тоже рядом выстроили, а значит и второго удара ждать загодя следовало.
        Следовало, но мы были не готовы и к первой волне.
        Каменный леший дураком не был, а потому мне сказал прямо:
        «Ведунья, я могу погасить всю волну, но…»
        «Нет! - мысленный мой крик все равно по ушам ударил. - Не смей. Тебя это уничтожит. А мы…»
        Мы с Водей переглянулись. Он медленно кивнул, я кивком ответила, и сказала каменному:
        «А мы справимся».
        Вторая волна слабее должна быть… Вторая волна слабее… Вторая…поняла что уговариваю себя. Просто уговариваю, готовясь к худшему. Мы с Водей в одном одинаковые - мы своих под удар не поставим, и силу что готовит удар мы чувствуем отчетливо. Вот и сейчас ощущали и я и он. И поняли, что готовиться следует к худшему.
        Вторая волна будет сильнее. Разов в семь.
        - Луняша - маг, - тихо сообщила я лешему.
        Водя понял о чем я, и сказал:
        «У меня преемник есть, обо мне не волнуйся».
        Преемник. Не сын, не наследник, а только преемник. Что ж ты так, Воденька, у водяных обычно по ребенку в каждой речушке да каждом озере, а ты?.. Принципиальный похоже. Впрочем - я тоже.
        - Первый удар - мой, - предупредила, тяжело поднимаясь, да на клюку верную опираясь.
        Леший было возразить хотел, руки его могучие в кулаки стискивались, да разжимались, взгляд прятал, а что делать - не ведал он, потому что пути другого не было. Гиблый яр такое количество магии испепелит дотла, мой лес Заповедный - сгноит, потому как первыми силу живительную впитают плесень да гниль, опосля сорняки далеко не безобидные, за ними нечисть недоброжелательно настроенная. И все что мне остается - впитать силу в себя, сколько смогу, сколько получится… Остальное поглотит Воденька… Что после нас двоих от того останется? Догадаться не сложно было. Да только либо так, либо все, что создавали - в прах на глазах наших обратится.
        «Ведунья, - каменный вновь позвал, - ведунья, не глупи, не переживешь ты этого».
        «Ничего, - ответила решительно, - зато ты останешься, и зло древнее на месте удержать сможешь. А там глядишь и новая Ведунья появится, да по мне,- я сглотнула невольно, - по мне… свечу зажжет».
        И стоило только об огне вспомнить, как словно наяву услышала слова аспида к эфе обращенные: «Я просто хочу знать, что она будет жить. Со мной или нет уже не важно, мне не важно, но она должна жить. Такая какая есть. Не яблоней, не деревом каким-то, не призраком, не…»
        И так оно мне вспомнилось, что я за его словами голос другой услыхала, архимага-Агнехрана. Его тихое полное отчаяния «Веся…» и больно так стало.
        А еще Луняшу я вспомнила. Глаза чистые-лучистые, улыбку детскую, такую светлую, такую счастливую, и вот подумала - зачем ей все это? Опасности, боль, решения, что принимать каждый день надобно, да страх ошибку совершить не отступающий никогда, даже во сне терзающий. Ей жить надобно, счастливой расти, счастье в любви обрести, да своим малышам в будущем улыбаться. Это ей нужно, а не ведуньей лесной по тропинкам бродить одиноко. Да и не ведунья она, а маг. Прямо как я. Ну какая с меня ведунья? Ведьма я. Как есть ведьма.
        Вот как ведьма и с бедой справляться буду!
        И родная клюка полетела на землю.
        - Веся, что творишь? - лешеньку моего родного трясло-корежило.
        Он у меня хоть и суров, а переживательный, добрый и человечный очень.
        «Ведунья!» - окрикнул другой, тот, что каменный.
        А я раскинула руки.
        Раскрывая себя, душу свою, сердце, всю суть. Раскрывая и призывая. К себе всю беду призывая. Я еще не знала, что буду делать, но одно точно ведала - ни капли этой магии не должно коснуться ни моего Гиблого яра, ни моего Заповедного леса, и водиной реки.
        «Не взваливай все на себя!- крикнул Водя».
        Не ответила я ему, поздно было отвечать - началось!
        И так захотелось сжать ладони в кулаки, но лишь раскрыла сильнее, подставляя себя под удар. Водя правду сказал - первый всплеск неконтролируемый был, от того большой беды избежали, но сейчас большой бедой было бы оставить его без контроля. А потому, тяжело и глубоко дыша, так чтобы голова закружилась от переизбытка воздуха, я зашептала слова призыва;
        - Приди! Приди! Приди!
        Зажги огонь в груди!
        Приди беда-бедой,
        Лети сюда за мной!
        «Веся, ты что творишь?» - Водя все сразу понял.
        Лешенька не понял ничего, кинулся было ко мне, поторопил его окрик водяного:
        «Останови ее!»
        Да, было уже поздно, а я ускорила неизбежное, добавив на языке магов:
        - Veni! Veni! Veni!
        Ignem in pectus!
        Veni tribulationis!
        Volare huc ad me!
        Всплеск силы зеленой да могучей настолько, что не в семеро, а во все девять раз первый удар превосходила, не всколыхнулась над лесом, не расплескалась на реку и луга, не затерялась в листве да траве. Нет! Только не в моем лесу! Ни в одном, ни во втором!
        И призванная и от того захваченная под контроль энергия зеленым огненным змеем ринулась ко мне, раскрывая пасть и собираясь поглотить меня полностью.
        Наверное, в этот миг мне было страшно… За себя очень страшно. Но за лес, за лешеньку, за Лесю с Яриною, за болотников, за всех моих близких - в сто раз страшнее. Я уже теряла, и родных и близких теряла, я не хотела так больше… Не хочу никого больше терять! Хочу, чтобы все жили! Не в воспоминаниях, не в памяти, не в сердце - а в реальности, по-настоящему жили!
        «Веся… - бабушка припомнилась притомившейся, руки дрожат, огниво никак искру отдавать не хочет, но бабушка старается, снова и снова чиркая по огниву, - запомни, внученька, коли свечу с сердцем добрым зажжешь - кому-то важному для тебя на земле теплее станет».
        И я зажгла!
        Не свечу - пламя!
        Яркое, ослепительное пламя, что из ринувшегося на меня огненного змея стало дугой и теперь полыхало между раскинутых рук моих. И силы в нем было столько, что я точно могла сказать сразу - не справлюсь. Я не справлюсь, не сдюжу, не сумею. Удержать его в таком положении, не позволяя притронуться к лесам моим, я смогу минуты две, не больше.
        «Веся, я к тебе. Я быстро!» - знала что быстро, знала что спешит.
        Водю я уже хорошо знала, как и он меня. И он догадывался, что я пойду на все, только бы спасти свое. Абсолютно на все.
        И я пошла…
        - Гори-гори ярко, гори словно тьма,
        Сжигай меня пламя, пали не скорбя.
        Гори все сильнее, притягивай мрак,
        Гори разгорайся, я справлюсь и так!
        Слова сорвались хрипом, но для заклинания этого было достаточно. Я не смогла отдать свой лес, я не смогла отдать своих близких - я отдала себя.
        И яркое зеленое пламя охватило меня всю. Я стала костром. Изумрудно-зеленым, ослепительно зеленым, сверкающе изумрудным. Я полыхала, задыхаясь от боли. Я сгорала, изо всех сил сдерживая вой раненной волчицы, что рвался из самой груди, но боль это только боль - я отрешилась от нее, приказала себе забыть о ней, и протянула руки к костру, словно согревая озябшие ладони. Вот только этим костром была я. Дровами была я. А пожирающим хворост пламенем была чужеродная, злая, убийственно жестокая магия чародеев. И страшно мне, боязно, и терзает страшная мысль - успею я, или это пламя, приняв вызов, сожжет меня без остатка?
        Не думать о боли… только не думать.
        Не думать о смерти - я не могу позволить себе умереть.
        Не думать об аспиде и охранябушке… только не думать, не сейчас.
        Но почему-то настойчиво звучит бабушкиным голосом где-то в груди: «Веся, запомни, внученька, коли свечу с сердцем добрым зажжешь - кому-то важному для тебя на земле теплее станет».
        И тут я вот о чем подумала - энергия, она ведь не пламя. Это если от пламени зажечь свечу, пламени меньше не станет, но если от энергии магической часть отделить, количество самой энергии уменьшится! Вот он выход! Сама я с таким количеством силы не справлюсь, сгорю я как ветошь сухая, полыхну как былинка, а вот коли количество магии уменьшить…
        И заготовленное заклинание уничтожения, я произносить не стала.
        Распахнула глаза, огляделась, и начала искать прорехи в чародейской магии, едва дыша и пытаясь сконцентрироваться. Но не выходит. Пламя оно и есть пламя, пусть и энергетическое, и оно сжигает меня заживо, а мне нужно, во что бы то ни стало нужно справиться!
        Мои ладони невыносимо жжет, так что хочется с криком отдернуть и баюкать в попытке унять боль, но я решительно касаюсь ярко изумрудно-зеленого пламени, потому что мне нужно, просто необходимо увидеть больше!
        И когда я заставила себя забыть о боли я различила первый оттенок - малахитовый. У Ульгерды был такой кулон, малахитовый, муж ей в день свадьбы подарил, и вот уж нет его давно, сама Ульгерда цветом лица с тиной речной сравнялась, а малахитовый кулон на серебряной цепочке и по сей день в память о нем носит.
        И я зажгла первую свечу. Малахитовую. Малахит он камень особый, магический. Среди людей говорят, он способен исполнять любые мечты, но мы, ведьмы, знаем - малахит этот тот камень, что поддержит в трудную минуту, придаст стойкости, сил, решительности. И отделяя от своего погребального костра малахитовую энергию, я почти почувствовала, как где-то далеко, Ульгерда схватилась за кулон свой, ощущая, как к ней возвращаются силы, как приходит решимость действовать, как вновь в сердце ее растет вера в чудо, и в то, что она это чудо сотворить может. Она сможет, я знаю, и ведьмы выстоять в борьбе против чародеек подлостью в цитадель дочерей земли прокравшихся, смогут тоже.
        И снова взгляд в пламя, ослепительное, сжигающее, ранящее. Не думать о боли, только не думать.
        И я вычленяю новый оттенок - ядовито-зеленый. Опасный оттенок пламени, ядовитый, приносящий боль, отравляющий… Велимира - прекраснейшая из ведьм, подлейшая из предателей, погубившая столько жизней… я зажгла эту свечу для тебя. Свеча была яркой, огромной, чудовищной. Она отделилась от костра имени меня, и заполыхала так, что на поляне у реки стало втрое светлее. Прости, чародейка, но кто со злом в мой лес придет, тот от того зла и погибнет и нет у меня к тебе никакой жалости! И показалось на миг, что где-то далеко, очень далеко, а может и близехонько, в пламени этой самой ядовитой свечи, извивается женское тело, корчась от боли.
        Что ж, не мне одной от нестерпимой муки слезы ронять.
        А пальцы, что почернели от жара, выбирают новый оттенок - сине-зеленый, цвет реки-реченьки. И я зажгла эту свечу для Воденьки. Для друга верного, друга надежного, друга-соратника, я знала, ему сейчас сила нужна была. Не такая, что разрушает как лесной пожар, такой у него самого хватало, а та, что согревает как огонь в печи, что тепло дарит, и уют.
        И третья свеча отделилась от охватывающего меня пламени, а глаза уже судорожно выискивают следующий оттенок в зеленом огне.
        Травянистый, не такой яркий как изумрудный, но взгляд притягивает как зазеленившиеся поля по весне… И я зажгла свечу для селян, чтобы были дружными всходы, плодовитыми посевы, большим урожай. Всех что могла захватила - всех кто невольно под власть моего леса Заповедного попал, всех кто на несколько миль вокруг был, всех кого смогла. И четвертая свеча, унося с собой часть пламени чародейского, отделилась от огня.
        Сколько еще успею? Сколько смогу?
        Зеленолиственный - все сады, для леса я эту силу уж не могла использовать, но все сады человеческие, все, что были видны с высоты птичьего полета, мудрый Ворон подсобил, все зазеленели как никогда.
        Желто-зеленый - быть урожаю яблок в этом году изрядным.
        Темно-зеленый - сосны да ели, да кусты придорожные, все что в своей жизни хоть раз увидела, все исцелила, да жизненной силы прибавила.
        Вот только части пламени свечами призрачными все отделялись и отделялись, а огонь, сжигающий меня, полыхал как прежде, и казалось, не уменьшился ничуть.
        И вот тогда я ощутила страх. Страшный страх. Змеей жуткой, ядовитой, в душу заползающий. И вовремя. Аккурат аспида вспомнила. Для него, для того кому так дрога была, я была готова зажечь много свечей. И пальцы вновь выхватывают оттенки злой чародейской магии, чтобы сотворить из нее светлую ведьмовскую.
        Черно-зеленый - чтобы никогда больше боль да скорбь не отравляли аспида, чтобы перестал он бояться потерять меня.
        Мертвенно-зеленый - чтобы память о погибших, не терзала душу его.
        Прозрачно-зеленый - чтобы судьбу свою нашел и не терял никогда. Чтобы сумел разглядеть любимую за болью от потерь. Чтобы взгляд прояснился и больше никогда не туманился.
        И три свечи отделились от костра, три засияли оттенками да значением, в них вложенным.
        А я о последней свече уж думала. О самой важной. О самой ценной. И хорошо, что с первыми все вышло справно, да чувство боли чуть притупилось, потому, что о самом дорогом думать всегда сложно.
        Агнехран… имя твое само по себе страх наводит. Услышишь, и уже жутко, да не по себе становится, но ты таков для всех, а для меня…
        Зеленый алмаз.
        Ты был для меня таким - ярким, недостижимым, желанным, сулящим опасность и опасения, манящий силой, и отталкивающий ею же. Сильнейший архимаг на континенте. Заклейменный, попавший в рабство, потерявший все, но не утративший человечности. Искалеченный, но не сломленный. А то, что маг… тебя даже это не портило.
        Яркий зеленый алмаз - самый редкий в мире, самый ценный, самый желанный. И как бриллиант - самый крепкий, самый устойчивый, самый прочный. И я все силы собрала, все что оставалась во мне, и выплеснула в жестокое пламя, закаляя его, придавая форму, ограняя, отторгая. Тяжело далось мне это, тяжелее чем все ранее содеянное, но когда есть ради кого, тогда силы сами откуда-то да появляются. И я справилась. Не огнем - алмазом ограненным отделилась энергия от зеленого пламени, и не зажглась - засияла последняя свеча.
        Ослепительно-яркая свеча цвета и формы зеленого алмаза…
        Надеюсь, ты забудешь обо мне, охранябушка. Очень надеюсь… Ты ведь сильный, был сильный, а теперь еще сильнее станешь, да не повредит тебе больше ни проклятие чародейское, ни заклинания ведьминские… Теперь я за тебя спокойна…
        И я рухнула на землю, но вовсе не для того, чтобы умереть. На «умереть» сил уже не осталось. Осталось на другое - бороться до конца. Потому что Луняше я такой судьбы не хотела.
        - Клюка! - и верная помощница оказалась в моей руке.
        «Леший…» - мой мысленный стон.
        Отозвались разом оба. И мой друг сердешный и тот, каменный, что лишь недавно моим стал. А я уже ни к кому конкретно из них не обращаясь, лишь прошептала:
        - Помоги…
        И на том помутилось мое сознание, словно сгорело дотла, без остатка. Только помню руки сильные, что обхватили, огня не убоявшись, да хриплое:
        - Как помочь, ведьма ты несносная?
        А говорить не могла я уже, ничего не могла, гасла я, как свеча на ветру. Но даже угасая, сдаваться без боя не желала. И теряя сознание, прошептала:
        - Лешенька, милый, родной, изыщи те места, в коие магию жизни влить смогу. В округе таковых уже не осталось…
        Глухой, полный отчаяния, совершенно не свойственный лешему стон, и прижав ладонь к моей щеке, аспид выдохнул в лицо:
        - Первое - Выжженные горы. Смотри мне в глаза. В глаза, Веся!
        И я посмотрела.
        А глаза то у аспида стали ясные, и почти… человеческие, что ли. И ладонь мою он себе на лицо сам положил, своею прижал, в глазах страх, на лице гнев.
        Но лишь секунду.
        Потом вспышка и я вижу горы. Далекие, от нас совсем далекие, я таких-то и не видела никогда - снегом припорошенные, соснами-великанами поросшие, да две горы из гряды дочерна выжженные. И странно то, что коли сосна горит, шишки ее раскрываются, семена на волю выпуская, а тут не было такого - и семян не было. Придется постараться! И я выдохнула живительную силу. Не туда, где гарь да уголья морозом схвачены были уж много столетий, а на гору соседнюю, усиливая рост саженцев, да выпуская семена созревшие, и ветром их подхватывая. Потрудиться пришлось из последних сил, зубы стискивая, да губы в кровь искусав, но упали семена в подготовленную почву, да ринулись ввысь сосны могучие. И никогда, вовеки мне бы такое не совершить, силенок бы не хватило, а тут… еще остались, к сожалению.
        - Да, будь оно все проклято! - прошипел аспид, с трудом ярость сдерживая. - Смотри на меня, опять смотри! Давай, Веся!
        И браслет на моей руке щелкнул. Браслет обручальный, мой. А свой он видать и не снимал никогда.
        Я глаза вновь открыла, на него посмотрела, аспид в ответ новый образ на растерзание отдал.
        Черная пустошь.
        Страшное место. Незнакомое. Неизвестное. Гиблое да гибельное, вот уж где силы смерти было столько, что и вовек не перебороть. Песок то в пустоши черный, от того на солнце раскаляется докрасна, не выжить там никому на поверхности - под землей и то с трудом выживают.
        - Оазисы, - прошептал аспид, судорожно мне образы передавая, - я как-то пробовал сам, чуть магии не лишился. Опасно такое предлагать, но в нашем положении деваться некуда. Призови воду, Веся, давай, я проводником твоим буду.
        И я позвала. Выводя потоки подземные туда, куда аспид указывал. Наполняя озера подземные, что почти высохли. Поднимая источники, что уж давно перестали к поверхности пробиваться, да те оазисы подземные, в коих ранее жили кочевники, опустели давно, песком покрылись…Вода поверх того песка поднялась, затопляя зелень высохшую, пробуждая растения почти мертвые, заставляя шакалов пустынных головы поднять, носами по воздуху водя, принюхиваясь, да не веря, что воду чуют. А в одном из селений я увидела эфу, ту самую, что аспид сегодня ко мне приводил, в обход всех правил да устоев, замерла та эфа, у самой в руке посох, к ногам ее споро вода из речушки, что засохла давно, заструилась, и тогда вдруг сказала эта страшная женщина:
        «Останови ее. Хватит!».
        Как почуяла меня - я не ведаю. Но аспид ее услыхал, ладонь мою от лица своего убрал мгновенно, и я контакт с пустошью утратила. Только жег еще огонь, не весь я истратила, его почему-то оказалось много. Слишком много. Подготовились гады - это лешенька каменный точно подметил, подготовились… гады!
        И вдруг сквозь боль, с коей смирилась уже почитай, сквозь нестерпимый жар и чувство горечи, к губам моим аспид прижался своими. Вдох, всего один вдох, и выпил он весь оставшийся чародейский огонь до последней капли. Содрогнулся от боли, задышал тяжело, пытаясь с силой непомерной справиться, а потом открыл глаза змеиные красные, и одно всего слово выдохнул:
        - Убью!
        И рухнул. Аккурат рядом со мной и рухнул. А кто бы не рухнул, от такой-то волшбы?
        И вот он рухнул, а я приподнялась несмело, клюку все так же сжимая, да на аспида в тревоге взирая.
        Из воды без всплеска, без шума скользнул Водя, быстро к нам подошел, на колено одно опустился, пальцами к шее аспида прикоснулся, отсчитал что-то с глазами закрытыми, на меня посмотрел и сказал:
        - Жив.
        - Точно жив? - я сама полумертвая была, да от тревоги такой и говорить смогла на удивление.
        - Точно, Веся, точно, - Водя на меня смотрел так, словно видел если и не в первые, то точно как-то иначе теперь. - Свечи эти, - он поляну оглядел, - это такой ведьминский ритуал, да? Скажи мне что да, Веся, пожалуйста!
        А что я сказать могла?
        Правду сказала:
        - Нет.
        Еще и добавила:
        - Сама выдумала. Когда делать нечего, и не такое же выдумаешь.
        - Весссссссся! - прошипел водяной ну совсем как аспид, а то и позлее.
        И все мое негодование как плотиной прорвало!
        - Водя, а что делать было? - воскликнула раздражено. - Ты - водяной, и только водяной, сила чародейская у тебя есть, но пользоваться ею ты не умеешь. А как водяной, ты бы и себя, и часть реки погубил, а то и до самого моря скверна добралась бы. А я ничего не могла сделать как ведунья. Ничего, понимаешь? Мы с первой-то волной с трудом справились, а вторая загубила бы на корню все наши старания! Не могла я лесом рисковать, и так уж рискнула, от того поступила как смогла, другого пути у меня не было!
        И Водя взвыл. Аки волк одинокий на луну полную. Так взвыл, что волки во лесу моем вдруг взяли и поддержали.
        - Хватит, Водя, - попросила я. - Что ты, что я, мы на себе огромную ответственность несем, нам горевать, печалиться, да на луну выть некогда.
        Посмотрел на меня глазами печальными, кивнул горько, хотел было сказать что-то, да тут затрещала свеча одна, и мы к ней обернулись скоренько.
        Трещала, бесновалась, билась в агонии свеча ядовито-зеленого цвета. Большой она была, много злобы я в нее вложила, много ненависти, много боли. За ту деревню упырем погубленную, о которой Агнехран рассказывал, за смерти ведьм невинных, за погибель ведуний лесных. За все я мстила. И пусть убивать не хочу, не мое это - жизни отнимать, но испытать страшную боль Велимире придется за все. Абсолютно за все! И мне не жаль ни капли!
        А еще… не плохо мне. Боль ушла. Слабость осталась легкая, голова кружилась немного, а боль ушла. На руки свои посмотрела - ни ожогов, ни царапин, ни крови. И удивительно оно было бы, а может даже и хорошо, но знала я - коли в одном месте прибыло, значит в другом точно убыло.
        Поглядела на аспида, на земле лежащего да с трудом дышащего и отчетливо поняла, откуда тут убыло.
        - Лешенька, - позвала друга верного, - помоги аспида в избу перенести.
        Но леший мой держался чуть поодаль, и когда я поглядела на него вопросительно, тихо ответил:
        - Веся, он сейчас как лава горная. С виду обычный, внутри полыхает. И когда тот огонь наружу вырвется, от леса нашего хорошо, если половина останется…
        Вот оно как.
        - Перенесу в горы, - решил леший, - там и оставлю. А вот ты, Веся, в сосновый бор отправляешься, и мигом.
        И ведь хороший совет леший дал, хорошее наставление, а я на аспида поглядела, да и… головой покачала отрицательно.
        - Не глупи, Веся! - потребовал лешенька.
        Я на наруч обручальный указала, и твердо решила:
        - С ним побуду, пока в себя не придет. И не спорь, лешенька, он меня в беде не бросил, в огонь за мной пошел, вот и я не брошу его, не смогу. Не спорь, не настаивай, не трави мне душу.
        ***
        Знакомая пещера встретила морозной свежестью. Леший внес аспида в нее на вытянутых руках, но уложил осторожно, стараясь не потревожить. Прямо на каменный пол и уложил, вот как есть. Что ж, я в избенку перенеслась, нахватала всего, чего могла - одеяла из шкафа запасные, рубашку для себя сменную, эта вся потом пропиталась, воды кувшин.
        Дверь приоткрылась, заглянул Тихон.
        - Еды надоть? - вопросил он.
        - Очень надо, спасибо тебе родненький, - замечательный у меня домовой, не зря печь два года не топила и его в избе прятала. И хоть все равно в любом случае так поступила бы, но то что за меня тревожится, приятно это.
        Да не переодеваясь, споро сбежала по ступеням вниз, ударила клюкою оземь, тропу заповедную открывая.
        Четыре шага, и я в пещере. Сократилось то время и количество шагов сократилось - усилились чащи мои, от того и пути короче стали.
        В пещере лешеньки уже не было, один аспид лежал - глаза закрыты, а вот ладони в кулаки сжаты, дышит тяжело и сразу ясно, что не спит он, и не отдыхает. Он борется, с огнем чародейским, что впитал в себя, сражается неистово.
        - И вот зачем влез-вмешался? - вопросила горестно. - Неужто непонятно было, что коли на себя всю беду взяла, значит то беда всамделишная да страшная?
        Промолчал аспид, только зубами скрежетнул, и все на этом. Плохо ему было, совсем плохо. И чем помочь ему я не ведала. Подошла, одеялом легким укрыла, матрас рядом постелила - самой перенести аспида мне было не по силам. Голову с трудом приподняла, полушку просунула.
        - Достаточно, - с трудом выговорил аспид.
        Помолчал, пока растерянно стояла на коленях, еще рук от подушки да головы его не убрав, да добавил:
        - Спать буду сейчас. Не буди.
        Солгал. Как есть солгал - не спать он сейчас будет, а в беспамятство провалится, сознание потеряет. И вот зачем врать то нагло так? Но спрашивать было уже не у кого - разжались черные ладони, изменилось дыхание… теперь только ждать и оставалось.
        Я отошла, из кувшина в таз налила воды немного, рубашку мокрую скинула, ополоснулась, в сменную переоделась и тут взгляд на себе ощутила. Обернулась недоуменно, да так и замерла - аспид не спал, и в беспамятстве не был, он сидел, упираясь руками в колени, и… за мной беспечной подглядывал. И я то конечно подальше отошла, в полумрак самый, но у аспидов зрение преотличное. И хотела уж высказаться, а этот обратно на подушку рухнул и сказал укоризненно:
        - Просил же - не буди.
        - Так, а ты не спал! - возмутилась вполне обоснованно.
        - Так, а кто спать будет, коли рядом женщина любимая, да еще и без одежды? - меланхолично вопросил аспид.
        И вот сказала бы ему, много чего сказала, но… плохо ему сейчас было, так что потом все скажу.
        - Уже переоделась. Спи, коли собрался.
        Он усмехнулся и вдруг спросил:
        - Веся, тебе ядовитая какая-нибудь гадость, навроде змеи, опасна?
        - Нет, - ответила, подхватывая сброшенную рубашку. - Мне, аспидушка, в моем лесу ничего не опасно, а пещера, почитай, на моей территории.
        - Это хорошо, - отозвался он, - а то там в углу, куда ты переодеваться стыдливо ушагала, змея, и судя по всему ядовитая.
        Мигом я к нему «пришагала». По правде говоря прибежала, потому как змеи то мне не опасны, это так, но боюсь я их страсть как!
        Аспид усмехнулся и произнес:
        - Сказала бы просто глаза закрыть, и я б закрыл и не подглядывал, я же все понимаю.
        - Угу, - ответила, в темную часть пещеры вглядываясь, - в следующий раз так и сделаю.
        Улыбнулся, зубы белые на черном лице сверкнули.
        - Весь, я на каменном полу полежу, мне сейчас так лучше, а ты ложись на матрас, тебе отдохнуть нужно.
        - Тттут змеи, - прошептала нервно.
        - Ко мне ни одна змея не подползет, я для них враг смертельный да самый опасный. Ложись, одеялом поделюсь.
        Мне спать вовсе не хотелось, но тут аспид сказал:
        - Да и заснуть смогу, мне надобно, а не выходит никак.
        Ну, раз надо то надо.
        Подхватила подушку вторую, легла, аспид галантно одеялом поделился, за руку меня взял, да и заснул почти сразу же. Или в беспамятство провалился, кто его знает.
        А я лежать осталась, в потолок растерянно глядя…
        Страшной беды сегодня избежали, действительно страшной. Как представлю, что случиться-то могло, холодок ужаса по спине пробегает. И страх остается. Холодный липкий страх…
        Леший появился бесшумно, на меня, да на аспида спящего поглядел укоризненно, но будить нашего воина огненного не стал, сказал мысленно:
        «Тихон еду передал, я еще воды принес. Поставил у входа в пещеру».
        «Спасибо, лешенька, - ответила с улыбкой благодарственной».
        «Как он? - недобро на аспида глянув, вопросил леший»
        «Врет, что спит, - правду сказала».
        «Врет, - подтвердил лешенька, - тяжело ему, огонь внутри не гаснет. Того гляди в бреду бессвязном метаться начнет».
        Предостерегающе сказал, меня предостерегал.
        «Справлюсь, - ответила решительно, и тоже соврала».
        Не ведала я справлюсь али нет, но вот что знала точно - одного его не оставлю.
        Леший тихо, осторожно, стараясь не скрипнуть корой, не затрещать суставом, сел поближе ко мне, в глаза посмотрел напряженно, настороженно.
        «Веся, это что ж выходит, в любой день, в любой миг погибнуть со всем лесом нашим Заповедным могли?»
        «Вот и меня эта мысль тревожит очень, - ответила ему. - Почитай жили не тужили, только со всем лесом разобрались, только жизнь-то наладилась, я со своими обязанностями справляться научилась, ты определился где по правилам делать что, а где лучше меня послушать, и тут напасть такая… Как подумаю, что пропустить могла Саврана с грузом его в тот день, так дурно становится».
        «Вот и мне… неспокойно», - сказал лешенька.
        «Других то нет… навроде, - предположила неуверенно».
        Уже неуверенно, потому как ни в чем уже уверена не была.
        «Лешенька, а помнишь славу страшную Агнехрана-архимага?»
        «Такое не забыть, - хмыкнул друг верный».
        «Так вот он мне о деревеньке рассказывал, которую упырица за ночь всю изничтожила, да только выяснилось, что упырица та год, цельный год, лешенька, в подполе у ведьмы прикованная провела».
        «Да быть того не может, чтобы ведьма и…» - начал было соратник мой.
        Да и умолк.
        «Чтобы ведьма - быть не может, а чтобы чародейка - то вполне», - подтвердила я мысли его худшие».
        «Никого не щадят, - ожесточенно-озлобленно высказался леший. - Ведуний лесных погубили, леса Заповедные погубили, ведьм вот сейчас губят, и выходит, что людей губили тоже. Одного не пойму - зачем им это?».
        Поразмыслив, предположила:
        «Нежить видать требовалась…»
        И саму от мысли такой передернуло, да только боюсь верная она, мысль эта.
        Села я осторожно, чтобы аспида навродь спящего не потревожить, руку его все так же держа, да и попыталась мысль свою обосновать:
        - Деревенька-то была закрытая…
        «Тише ты!» - прикрикнул леший.
        Тут то и поняла, что вслух говорю. Вернулась к изначальному.
        «Деревенька-то была закрытая, упырица за ночь ту кого порешила, а кого и скверной заразила, в нежить обратив. Чародейкам же та нежить надобна была».
        «А для чего надобна-то?» - вопросил лешенька.
        А я ж почем знаю-то?
        «Может Гиблый яр охранять-оберегать от магов? - предположила рассеянно. - Агнехран туда несколько раз с отрядом ходил, да до цели ни разу не добрался. И это он-то, архимаг цельный».
        «Думаю твоя правда, коли в Гиблом яру была их надежда на спасение, тогда и защищали они его как могли. Но и на случай, если проиграют в войне необъявленной, заготовились… чтоб им плесенью поганой обрасти!».
        Это уж точно. Поежилась я, беда то миновала, а страх остался.
        «С таким количеством энергии никто бы не справился, - тяжело это было говорить, но что правда, то правда.- Повезло нам во многом. В том, что с Водяным дружим, и он подсобил, с тем, что Ярина да каменный леший на нашей стороне, с тем, что ты у меня опытный.»
        «А больше всего с тем, что ты ведьма», - усмехнулся леший.
        «А как ведунья не справилась бы, - призналась с ужасом».
        «Все, Веся, все, прошло уж, миновало, - успокоить лешенька попытался».
        «Миновало ли, вот в чем вопрос…» - и страх мой он вернулся с силой утроенной.
        Помолчали мы с лешим, над ситуацией мрачно размышляя.
        «Наш лес чист, - сказал после раздумья недолгого леший, - но у чародеев каждой твари по паре… Волков подниму, нечисть всю, под каждый пенек загляну, по каждой поляне пройдусь. Однако, и ты и я, мы наш лес чувствуем, есть ли в нем тропы неизведанные?»
        «Нету». - леший тут прав был, мы свой лес как пять пальцев знали. Весь знали.
        Однако вот о чем я подумала:
        «Николу с собой возьми».
        «Савранова мальца? - уточнил соратник мой».
        «Его самого. У него, лешенька, дар есть - он видит то, что когда-то было. Мы с тобой только то, что есть. Возьми его, о помощи попроси, малец смышленый, его не затруднит и в тягость не будет, а нам с тобой взгляд иной он не помешает».
        Кивнул леший, соглашаясь, да и поднялся.
        «Раньше начну, раньше закончу, - мне сказал. - А ты поспи, Веся. Да и вот что - мазь то тебе лечебную от водяного принести?»
        Ничего не говоря, я молча развернула ладонь свою, показав лешему чистую, без шрамов, невредимую кожу. Застыл лешенька, на меня смотрит напряженно, да и молвит:
        «Веся, но если где-то убыло, то где-то… прибыло ведь».
        Кивнула я, полностью с ним соглашаясь, да осторожно, стараясь аспида не потревожить, ту ладонь, что в руке держала, развернула аккуратно. Там были шрамы. Все мои шрамы. Заросли они, да и на темной угольной коже видны едва-едва, но ощутимы.
        «Дорога ты ему, - после долгой паузы сказал леший. - Больше жизни дорога…»
        И посмотрел на меня леший так, что сердце сжалось, да слезы в глазах заблестели. Я уже была раз дорога, больше жизни дорога… и ничем хорошим это для того, кто любил меня, не закончилось.
        «Сделай дело доброе, цветы на могилке Кевина…»
        «Полил уже, - вздохнул леший».
        И на аспида поглядел выразительно. Так выразительно, что стало ясно - уже готов и у этого на могилке цветы поливать.
        «Нет, его смерти не отдам, - прошептала я. - Не хочу я могил больше, лешенька, все сделаю, все что смогу и даже что не смогу, но могил не хочу больше!»
        «Тебе решать, - сказал леший. - А сосуд для сбора крови у Гыркулы брать будем или как?»
        Помолчала я, а ответила честно:
        «Будем».
        «Я в тебе не сомневался, - усмехнулся лешенька».
        И ушел, оставляя меня с мыслями тягостными.
        - Веся, - вдруг позвал хрипло Аедан.
        - Я тут, я с тобой, аспидушка, - ответила успокаивающе, на подушку легла, в лицо черное вглядываясь. - Спи. Спи мой хороший, сил набирайся.
        Кивнул едва заметно, да и… заснул вроде. Страшный, черный весь пречерный, жуткий же, а уже мой. Весь мой, всем сердцем и душой мой. И даже браслет обручальный вот имеется да тускло поблескивает, опасность выдавая. Я руку протянула, осторожно пальцем коснулась, чтобы не светил, аспида не будил, а наруч обручальный вдруг возьми да и ответь мне не холодком металла, а холодом камня самоцветного. Меня в жар кинуло! Приподнялась, в обручальный браслет аспида вгляделась да глазам своим не поверила - в него впаян был алмаз. Большой, ромбовидный, сияющий зеленью алмаз! И о многом бы подумать могла, многим оправдать - только мой это был обручальный наруч! Моими руками сделанный, моей магией напоенный, мной сотворенный! И никто на всем белом свете, да и на темном тоже, не смог бы в него впаять алмаз зеленый. Да и редкий камень этот, столь редкий, что по пальцам имеющиеся в мире пересчитать можно, да еще и размера такого! Ведь это был не изумруд, не демантоид, не цаворит, не нефрит, не турмалин, не ямша, не хризолит, не аквамарин! Это был редчайший зеленый алмаз! Как? Как такое возможно?!
        Опустилась я на подушку, тяжело дыша.
        Не совсем я уверена была в том, что творила находясь в огне чародейском, я тогда скорее интуиции доверилась. Но интуиция интуицией, а законы магии мне известны - тот, кого наделила я крепостью да прочностью алмаза зеленого, лишь только он один мог изменения ощутить, а вот изменились бы артефакты что на нем - большой вопрос. Но если бы и изменились, то лишь на Агнехране. На нем, а не на аспиде!
        И медленно я повернулась к спящему аспиду.
        Глядела на него, на чудище огненное, долго, внимательно, а сама все вспоминала и вспоминала.
        Как дрова рубил - а я спросонья решила, что это каким-то образом невероятным охранябушка возвернулся.
        Как знал обо всем Агнехран, а я то лишь аспиду говорила.
        Как письмо, что Агнехрану передать просила, без стеснения, не раздумывая, аспид вскрыл…
        И очень тихо, почти неслышно, прошептала я:
        - Агнехран…
        - Веся, Весенька… ведьмочка любимая моя… - в полубреду ответил аспид.
        Меня как молнией пронзило!
        Замерла, не дыша, не двигаясь, да в упор глядя на того, кто столько лгал!
        Столько мне лгал!
        И в миг этот страшный затряслось, задребезжало блюдце серебряное, звало-просило требовательно, настойчиво.
        Мягко я руку из ладони аспида высвободила, поднялась бесшумно, блюдце взяла серебряное, яблочко явно Тихоном припасенное, из пещеры вышла, на камни тяжело опустилась, да и пустила яблочко по блюдцу кружиться, пространство соединяя, мне вызывающего открывая.
        А как открыло облик зовущего, так и не поверила я глазам своим - смотрела на меня ведьма. Молодая али нет, но точно не старая. Чистой светлой была кожа ее, черно-зелеными глаза, седыми с зелеными прядями волосы, а еще… кулон у нее был… малахитовый.
        - Ульгерда? - прошептала, словам своим не веря.
        Кивнула ведьма, предположение мое подтверждая, да не преминула заметить:
        - Волосы у тебя черные, Веся, чернее ночи.
        Я прядей своих коснулась, пропустила меж пальцев, да и ответила безразлично:
        - Тяжела ночь выдалась.
        Только никому никогда не скажу, что тяжелее всего сердцу моему пришлось. Намного тяжелее. Но не время для слез, и себя жалеть не время, совсем не время.
        - Наш враг - чародейки, - сказала Ульгерде решительно. - Помни о том, что заклинания на уничтожение всегда в паре идут.
        Побледнела ведьма по ту сторону блюдца серебряного. Поняла она больше, чем кто иной понял бы.
        - Как выжила? - спросила взволнованно.
        - Друзья-соратники помогли, - правду скрывать не стала. - В единстве сила, Ульгерда, только в единстве. Когда есть на кого положиться, никакая беда не страшна, никакой враг не опасен…
        - Опасен, - не согласилась старая ведьма, пристально меня разглядывая.
        - Но не смертельно, - настояла на своем я.
        Ульгерда вздохнула судорожно, да сказала:
        - Низкий поклон тебе, Весяна. За то, что сделала для меня. За то, что сил придала, да решительности. За молодость возвращенную благодарить не буду, не нужна она мне, сама знаешь, без любимого свет мне давно не мил, ради детей да внуков жила. Теперь ради ведьм жить начну, ради сохранения нашего общества, ради тех из нас, кто погиб смертью безвременной. И к тебе с поклоном я еще приду, поклонюсь до самой земли-матушки, а сейчас вопрос есть важный - маги просят доступ на Ведьмину гору. Просят настойчиво, говорят, что о нас, нашей жизни заботятся. Что делать мне, Веся? Пустить, али прочь прогнать?
        Прямо спросила, совета напряженно ожидая, а я… Что я сказать могла? Я вопрос задала:
        - Ульгерда, ты с навкарой справиться сумеешь?
        Побледнела теща барона, лицо ее бледнее снега стало.
        Посидев в задумчивости, правду сказала:
        - Советовать я не могу, Ульгерда, но сама я, как ведьма, с одной навкарой может и справилась бы, да только сомневаюсь, что там, в горе Ведьминой одна тварь скрывается. По мне так ударили, что насилу жива осталась. Как ударят по вам мне не ведомо. Прости, плохой из меня советчик.
        Опустила взгляд старая ведьма, сама все так же бледнее призрака, глаза лихорадочно бегают, да руки дрожат.
        - Черная плесень, как скверна поганая, на нижних уровнях горы давно есть, все отмывали ее да отмывали, а она по новой ползет. Тогда верховные приказали старательнее полы мыть, а теперь… Теперь что мне думать?
        - О самом страшном подумай, - посоветовала ей. - Да к самому худшему готова будь. И к тому, что самое худшее в паре пойдет, поначалу послабее, а потом всей силой ударит.
        Меня до сих пор как вспомню о случившемся да о ловушке чародейской трясет дрожью крупной, на самом краю гибели были, на самом краешке. До сих пор жутко.
        - Я открою гору для магов, - тяжело, словно каждое слово с болью ей давалось, ответила Ульгерда.
        И на меня посмотрела выжидательно. Я не кивнула, не подтвердила ничем согласие с мнением ее, я молча сидеть осталась… потому что не знала, что лучше. Просто не знала. Ведьмина гора завсегда была оплотом нерушимым-непроходимым, кто ж знал-ведал, что проникнут в него чародейки, подлостью да подлогом, но проникнут, ведь в лесу Заповедном им места не было, ведуний лесных проще убить, чем провести… И тут подумалось мне вот что.
        - Ульгерда, - я на старую знакомицу поглядела, - ко мне иди.
        Не поняла ведьма сразу, оно ж такое сразу и не поймешь, а я вот что придумала:
        - Гиблый яр теперь мне принадлежит, на севере его гор много, гряда цельная хребтом облака пронзает. Забирай всех, всех кого можешь, да ко мне летите, путь укажу.
        Замерла Ульгерда, нахмурилась и честно сказала:
        - Веся, среди нас все еще и нежить может быть.
        - Так-то оно так, - кивнула я, - да только Ярина нежить не пропустит, в том-то и суть. Нечисти завсегда рады, а нежити ходу в леса мои Заповедные нет.
        Призадумалась Ульгерда. Да думала недолго, и кивнула вскоре, а затем и сказала благодарственно:
        - Спасибо тебе, Весяна. От всего сердца благодарю.
        - Не до благодарностей, - ответила со вздохом, - нам бы выжить сейчас… всем.
        Кивнула Ульгерда, прощаться не стала, так связь оборвала.
        Я же, поднявшись тяжело, вернулась в пещеру, да осталась стоять, пристально глядя на аспида, который, и я уже почти уверена в этом, аспидом не был.
        А потом вспомнила то, что сказала Ульгерде и поняла невероятное - нет, был. Спящий беспокойным сном на полу в пещере именно аспидом и являлся! Потому как мага - моя чаща не пропустила бы. Один лишь раз Заратар эль Тарг в лесу моем оказался лишь потому, что его ведьмак провел. Аспиду ведьмак не требовался, ему дозволение я дала, от того спокойно по лесам моим перемещался. Агнехрану же такой привилегии я не давала. И попытайся архимаг пройти - остался бы там, где пытался. Значит - он аспид. Архимаг лорд Агнехран действительно является аспидом!
        И тогда…
        Тогда что выходит?
        Это не аспид сына потерял, а охранябушка мой? От мысли такой сердце сжалось от боли за него, да только… Только вот он лежит, сначала лжет без устали, а потом лежит весь такой несчастный! И вот разбудить бы его, растолкать сонного, да и задать вопрос прямой, прямо в лоб задать, а я… Я вдруг поняла, что не смогу.
        Не смогу спросить.
        Не смогу обвинить.
        Не смогу из сердца вырвать, пусть даже с кровью и болью, а не смогу.
        Тихо села на матрац, ноги обняла, на Агнехрана-аспида смотрю, а вижу… вижу то, что случилось словно в другой жизни. Сад, в особняке Славастены, меня - застывшую, оглушенную, потрясенную, да Кевина, что остервенело шепчет: «Они используют тебя, а затем убьют, Валкирин, и кинжал будет в руке Тиромира, пойми ты это». И я не просто поняла, я в это поверила. Поверила сразу. Поверила, но ни Тиромиру, ни Славастене обвинений в лицо бросать не стала. Мне хотелось, хотя бы спросить хотелось… да перед глазами избушка обветшалая на краю деревни вспомнилась, да три могилы. Деда, что жизни ради жителей деревни не пожалел, да и погиб смертью безвременной. Бабушки, что требовала справедливости - а получила лишь насмешки да прозвище «вдова охотника непутевого», и матери, которую мне не довелось увидеть даже после рождения… ее уволокли прежде, чем я глаза открыла, прежде, чем мой первый крик избенку огласил. Все они пытались добиться справедливости… и я знала чем то для них закончилось. А потому, выслушав Кевина я к Тиромиру пошла не за тем, чтобы обвинить или вопросы задавать, о нет. В платье свадебном,
пробралась в его комнату, с разбегу обняла, нежно и крепко, зная, что в последний раз, да пока целовал, ошеломленный и появлению моему завсегда счастливый, браслет-то и проверила. Снят был браслет. Снят, изнутри материалом изолирующим покрыт, да держался не на замке вовсе, а на смоле древесной, магически стабилизированной.
        Горечью тогда все поцелуи сладкие обратились, горечью душа наполнилась, горьким грядущий день стал. А Тиромир вскинулся, на меня посмотрел, да и спросил: «Веся, жизнь моя, от чего слезы?». «От счастья, Тиромир, - ответила с улыбкою, - от счастья». И слезы потекли втрое сильнее прежнего. «Хорошо все будет, Валкирин моя». И обнял… пропажи браслета свадебного не заметив. А после отнес меня в комнату мою на руках, под скептическим взглядом Славастены. Платье снять помог, в постель уложил, руки целовал, о том, как любит, говорил, да и ушел, лишь поверив, что я сплю.
        Не спала.
        Едва ушел, поднялась тут же. Надела сорочку кружевную новую, платье свадебное, украшения все, что имела, окромя кольца обручального, да обручальных браслетов - их изолировала, да в суме сокрыла. Собиралась быстро, да с собой забрала не только артефакты, драгоценности и деньги - все книги, что могли понадобиться. Все тетради, в коих конспекты вела, да всё, что следы крови моей имело - декокты, снадобья, работу лабораторную, в коей кровь свою на составляющие части разбирали. Я забрала то, что хранило ауру мою, кровь, запах. А то, что унести возможности не было - подожгла, огромный костер посреди своей комнаты, прямо на собственной постели возведя.
        И лишь когда поспешила в истекающую ночь, в черный плащ кутаясь, лишь тогда обнаружила Кевина. Я сама уйти хотела. Сама. Чтобы не пострадал более никто, да Кевин решил иначе. И хоть была я супротив, но без Кевина не ушла бы я, не дали бы. Как узнала я позже, не спал Тиромир, все нервничал перед свадьбою, тревожился, даже к отцу не уехал, остался ночевать в доме матери, да только и там не было ему покою. Оттого под дверью моей оказался раньше, чем разгорелось пожарище, и в комнату ввалился, едва вспыхнула кровать. И навроде провал то, ведь сразу узнал-увидел, что меня на постели не было, но окно было приоткрыто, дверь распахнул Тиромир, от сквозняка вспыхнуло пламя сильнее прежнего, уничтожая все, что от меня могло остаться. И тогда понял Тиромир кто пожар устроил, понял и то, что я сбежала - шкафы-то не все закрыла, в спешке вещи собирая. А вот с кем сбежала, это осознал, едва к отцу кинулся, да окромя Ингеборга еще и Кевина с собой на поиски взять хотел. А у Кевина на столе записка лежала, в ней всего три слова было - «Я люблю ее».
        Но это я узнала опосля, а в тот момент мы бежали.
        Сначала на конюшню наемную, где я планировала лошадь взять, да только следуй я своему плану и первый же пункт его, стал бы последним - на конюшне маги появились быстрее нас. Порталом перенеслись, сходу мой следующий шаг просчитав. Кевин их первым увидел, мне рот ладонью закрыл, да быстро за сарай уволок. Там, стоя и с ужасом прислушиваясь к приказам, которые Ингеборг своим подчиненным, спешно вызванным раздавал, мы начали думать о том, что делать дальше. Я хотела на север. В тот лес, что близ деревушки моей, из которой я родом стоял. Домой я хотела. Хоть и осталось от того дома одно название, а хотела домой. Глупое желание, глупое и предсказуемое - Ингеборг туда сходу десяток своих приближенных отправил. Такой дурой как в ту секунду, я себя больше никогда не чувствовала.
        «Давай на восток, - сказал тогда Кевин, - оттуда к морю, а как его пересечем, так нам уже никто страшен не будет».
        И я согласилась. Я просто не знала, что в этот момент Кевин рискнул своей жизнью ради меня.
        «Motabilem spatio» - заклинание перемещения.
        Сильное, выпивающее мага почти досуха, сжигающее изнутри, отбирающие все силы. И когда мы переместились, Кевин упал. Рухнул как подкошенный, а в груди его словно угли тлели, в сумраке ночном то видно было даже не магу. Вот только жертва была напрасной - это Кевин был простым магом, а вот Ингеборг нет. И то на что Кевин отдал почти все силы, Ингеборга даже не пошатнуло - они увидели портал, проследили, и вышли на холме в ста шагах от нас в тот момент, когда я пыталась хоть как-нибудь спасти Кевина. Архимагу простой маг не соперник, я тогда это наглядно увидала. И ведьма не соперник тоже. Никогда не забуду, как сияющий магическим щитом Ингеборг неспешно направился к нам. Не спеша, спокойно, размеренно, даже слегка с ленцой, уверенный, что жертвам деваться некуда.
        Это стало его главной ошибкой - он шел слишком медленно.
        Он дал нам несколько минут, и мы использовали каждую крупицу отведенного времени.
        «Веся, убей меня…»
        Сколько раз в ночи я просыпалась с криком, преследуемая этими словами.
        «Веся, убей меня… Ты знаешь многие из наших заклинаний, убив меня ты войдешь в силу и станешь частично магом. Используешь «Motabilem spatio» и перенесешься отсюда. Убей меня, Веся, это наш единственный шанс».
        А Ингеборг шел, я уже видела даже ухмылку на его лице, мерзкую победную ухмылочку…
        Она застынет, едва архимаг увидит кинжал в моей руке.
        Она окаменеет, едва я всажу его в грудь Кевина.
        Она исчезнет совершенно, когда я, входя в силу, произнесу вовсе не «Motabilem spatio», заклинание по которому найти меня могли, а пришедшее в сердце внезапно - «Земля-матушка, я чиста перед тобой, защити да укрой». И вздыбилась земля, вспарываемая колючим ядовитым терновником, загудел потревоженный лес, отвечая на зов мой, да явилась мне Силушка Лесная, и вопросила мужским голосом «Кто ты, дитя крови испившее, маг али ведьма?». «Я никто», - тяжело мне те слова дались, но ведьма я, сердцем чувствовала ответ правильный. И сказала тогда Лесная Силушка: «Повторяй за мной, дева лесная. Отныне и на веки вечные, клянусь лес свой защищать живота не жалея, мир людской позабыв, от сути своей отрекаясь».
        «Нет! - воскликнул Кевин. - Веся, нет, не…»
        А я повторила. Слово в слово. Кинжал из груди мага не вынимая, потому как знала - пока он там, у Кевина еще есть шанс остаться живым.
        Что было дальше, помню смутно - на меня сила ведуньи лесной водопадом обрушилась, сбивая с ног, обрушив на меня знания леса, тысячи голосов его обитателей, ощущение каждой пяди земли, как собственной кожи. Как с ума не сошла в миг тот не ведаю, может от того, что кинжал держала, да боялась потревожить неловким движением, а может потому, что чаща Заповедная уведомила «Хозяюшка, это не наша территория, бежать надобно, тропу призывай».
        И я призвала. Вот так и исчезли мы, как под землю провалились. И сколько не искал Ингеборг, сколько не рыл ту землю Тиромир, да сколько магов опосля них не приходило - а отследить перемещение не смог никто. И никто, ни единый маг да архимаг, на лес захолустный что неподалеку был даже не глянул. Ну лес и лес, когда-то был Заповедным, теперь уж давно никому не нужный, так что не заподозрили. А я вот зато научилась глазами птичьими видеть тогда, все следила за поисками, боялась, что догадаются, что найдут, и тогда не сумею я спасти Кевина…
        Не нашли…
        И не спасла…
        Спустя два месяца похоронила я Кевина. Спустя полгода перестал приходить на то место, откуда исчезли, Тиромир. В последний раз пьяный явился. И так пьяный, да еще и с бутылкой едва початой в руках. Проклинал меня словами последними, потом выл, просил вернуться, просил простить, просил о том, чтобы жива была, и тут же клялся убить, как найдет. А я смотрела на него издали и больше не чувствовала. Ничего не чувствовала. Пусто было. И весны не осталось. Только боль. За те два месяца, что Кевина спасала, да не спасла, осталась лишь боль утраты. Страшная боль.
        После смерти Кевина, одно уберегло меня от мыслей самоубийственных - водяной местный жутким охальником оказался. Когда к Заводи подошла, обреченно в темные глубины вглядываясь, да уже подбирая валун, с коим тонуть буду, Водя из воды вылез, и обрадовался мне знатно. Ой, как обрадовался. На берег присел, и давай расписывать мне, девице скромной, что и как делать-то со мной будет, опосля того, как утону я, и окажусь в полной его власти. От того остался Водя в тот раз с синяком да валуном, а я, красная аки маков цвет, назад в избенку свою обветшалую вернулась. А потом я нашла лешего и тот тоже жить не хотел. И меня не хотел видеть совсем. Ничего не хотел он, смысл в существовании своем потерявший. И тогда я предложила ему к местной Заводи сходить, да о том, что все мысли самоубийственные водяной лечит на раз. И леший, что по-началу слушать то вообще ничего не хотел, выслушал меня внимательно. Затем встал, изо пня в здоровенного хранителя леса превращаясь, и пошел к водяному, разбираться по-мужски. Так у Води второй синяк появился. А у меня дом и друзья-соратники - родные, верные, одним делом
сплоченные, болью в прошлом не обделенные. На боль и горе судьба наша не поскупилась совсем.
        А еще у меня осталось зеркальце. Маленькое, круглое, серебряное. Зеркальце, в которое я лишь один раз заглянула, а больше никогда не загляну. Никогда. Как и в глаза моего охранябушки. Никогда… Никогда больше.
        Аспид заворочался, во сне руку протянул, меня отыскать пытаясь, я свою навстречу протянула, он едва прикосновение ощутив, сжал, и вновь в сон погрузился. Но вдруг вздрогнул и прошептал хрипло да сонно:
        - Ты уходила? Почему-то чувство такое, будто тебя потерял.
        Потерял - слово верное.
        - Нашел уж, - грустно ответила я.
        - Нашел, - улыбнулся аспид и заснул вновь.
        Нет, Агнехран, не нашел и не найдешь никогда. Ты меня потерял. Навсегда потерял. Но узнаешь ты о том не сегодня, не завтра и даже не послезавтра. Ты не узнаешь об этом до тех пор, пока не закончится война, да не расплачусь с тобой кровью и кровом. А вот после… не узнаешь тоже, потому что я говорить не стану. Не смогу. Ты просто больше не увидишь меня никогда. И однажды ты проклянешь меня так же, как проклял Тиромир… и все закончится.
        - Веся…- хриплый стон.
        - Я рядом, спи.
        ***
        Аспид в себя на четвертый день пришел. Я с ним все время была. Когда жар поднимался - льдом, принесенным Яриной с горных вершин обкладывала, когда от боли хрипел - снадобьем отпаивала, когда проснуться пытался по щеке да плечу успокаивающе гладила - успокаивался.
        Наутро четвертого дня Агнехран открыл глаза. Поглядел в потолок, припоминая, где находится, затем резко голову повернул, на меня посмотрел.
        - Проснулся уж? - спросила, взгляда избегая, да поднимаясь с матраса. - Вот и замечательно. А то как ни зайду, ты все спишь и спишь. Но, раз проснулся, значит уж можно времени не терять и делом заняться. Тут вот еда, тут вода, сменная одежонка коли понадобится вот там на валуне. А я пошла, недосуг мне.
        И я пошла, не оборачиваясь и прямо к выходу.
        - Веся, - раздалось мне вслед.
        Остановилась, да оборачиваться не стала.
        - Зачем ты врешь? - зло спросил аспид-архимаг. - Ты четыре дня от меня ни на шаг не отходила.
        «Тебе в бреду показалось» - вертелось на языке. Да только… не сказала я ничего.
        Молча ушла.
        ***
        - У тебя взгляд такой, будто опять о делах самосмертоубийственных задумалась, - Водя вынырнул и сел рядом.
        Я сидела, чувствуя, как по спине с мокрых волос стекает вода ледяная, да холодно мне было не от этого.
        - Весь, переоделась бы, я отвернусь, - водяной глядел на меня с тревогою.
        - Красиво здесь, - ответила ему, да вновь колени руками обняла, голову поверх уместила, и в никуда смотреть продолжила.
        Но было красиво, что есть, то есть.
        Тишина исчезающей ночи сменялась шелестом ив, склонившихся до самой воды, да тонкими ветвями своими той воды касаясь. Дымка тумана предрассветного скрывала берега, создавая ощущение бесконечности. Темная вода казалась бездонной топью. Красиво, волшебно, завораживающе… только холодно очень на душе.
        - Ведьм к себе позвала, - проговорила отрешенно.
        - Горы им выделишь? - Водя надеяться на мою разумность перестал, сходил сам взял мое полотенце, вернувшись, на плечи мне накинул.
        - Одну гору, да, - подтвердила его предположение.
        - Это хорошо, наверное, - не слишком уверенно сказал Водя.
        - Наверное, - и у меня уверенности не было никакой.
        Посмотрел на меня водяной, ближе придвинулся, обнял, к себе привлек, да едва уткнулась носом в грудь его широкую, сказал тихо:
        - Все пройдет, Веся, все пройдет. А я с тобой останусь навсегда, не смотря ни на что.
        Кивнула, с трудом слезы сдерживая.
        - Ты же знаешь - лес лечит, и вода лечит тоже.
        - Знаю, - обреченно прошептала в ответ.
        Помолчал Водя, помолчал, да и молвит вдруг:
        - А хошь сегодня на ярмарку? Леденца тебе куплю на палочке, бус ярких, платок серебром вышитый? А опосля через костер прыгать будем, да хороводы водить!
        Отстранилась от него, поглядела недоуменно.
        - Чай не суббота сегодня? - вопросила растерянно.
        - Она самая, - подтвердил Водя.
        Призадумалась я, настороженно на водяного глядя, да и прикинула - в ситуации военного положения нашенского ходу из лесу моего мне не было, если только не на территории Води Водимыча. А в его территории входил и построенный на болотах Выборг, и тамочки с водяным рядом мне ничего не угрожало-то. А потому, слезы смахнув непрошенные, сказала решительно:
        - А пошли!
        - И пойдем! - Водя сам обрадовался, словно груз тяжелый с плеч скинул.
        - Через четверть часу на опушке встречаемся? - поднимаясь, спросила я.
        - За тобой зайду, - решил водяной.
        А я про аспида-архимага вспомнила, содрогнулась мысленно, побледнела, кровь от лица-то ощутимо отхлынула, да и решила:
        - У Заводи твоей встретимся, тут жди.
        Посмотрел на меня Водя пристально, но говорить ничего не стал, кивнул лишь.
        ***
        В Выборг я ходила сироткой разнесчастной, у коей мачеха злее самой злой ведьмы. Косы мои были цвета соломы серой, без лент да без украшений. Веснушки по лицу всему убогому, сарафан унылый выцветший, да лапти сношенные. Насилу все нашла - опосля прошлого похода в Выборг уж столько всего случилось, да и в шкафу моем вещей прибавилось сполна, так что повозиться пришлось изрядно. Но нашла, насилу лапти под кроватью разыскала, долго пытаясь припомнить какие из них для какого городища-то. В Выборг я ходила аки сирота, но сирота при мачехе, а в Нермин как сирота круглая. И вот поди выбери нужные лапти из двух пар в меру сношенных да стоптанных. По всему разумению в Выборг требовалось бы те, что к воде устойчивые, а значица вот эти, с подошвой из лозы ивовой сплетенные, но они как-то совсем плохо выглядели, имелись опасения, что на ногах-то и развалятся.
        Тут дверь скрипнула.
        - Тихон, - не оборачиваясь, позвала я, - подскажи, будь другом, лапти эти еще день выдержат, али как?
        Молчание тягостное ответом мне было. Но Тихон всегда молчит, привыкла уж.
        - А что у нас сейчас? - призадумалась вдруг. - Лето, али осень уже?
        - Осень. Дождливо.
        От голоса того вздрогнула я, обернулась медленно - у двери аспид стоял.
        - Я бы даже сказал - ливень проливной.
        Смотрел на меня аспид взглядом злым, колючим, а слова чеканил, каждое - как удар отточенный. Только вот одного он не знал, не ведал - для меня весь вид его словно один удар отточенный, и попал тот удар в сердце, в самый центр его, да и остался там кинжалом острым.
        - Оклемался уже? - спросила безразлично, вновь на лапти задумчиво уставившись. - Ну, коли оклемался, ступай делом займись, не мозоль глаза понапрасну.
        Хмыкнул, но гнев даже в усмешке чувствовался.
        - А ты, как я погляжу, лес покинуть собралась? По делу, али как?
        Смотрю на лапти, а они мне такими убогими показались вдруг. Ну и разумею ведь, что не чародейские туфельки то, а все же желания надевать эти лапти вдруг не стало, испарилось оно, аки первый снег на осеннем ярком солнышке.
        - Аспид, - выбрала те лапти, что на ивовой подошве, у кровати кинула, да поднялась резко, - ты если забыл, кто в лесу этом хозяйка, то лучше вспомни. Иначе мне напомнить придется!
        Оглянулась через плечо - стоял аспид, глаза змеиные, что две щелочки, руки на груди могучей сложены, да так, что хочешь - не хочешь, а браслет видно. И браслет тот без алмазов зеленых, каким был, таким и стал вновь. Моргнула я, надеясь, что морок то, али просто почудилось - но вот он аспид, и браслет обручальный на нем таков, каков был, когда сама ему отдавала.
        - Тебе опасно выходить из лесу, - мягко, вкрадчиво, плавно как-то произнес аспид.
        Агнехран так не говорит, ни разу не слышала.
        Да только я о том думать не стану. Ни сейчас, ни на ярмарке, ни опосля нее. Никогда не стану.
        - Перед тобой отчитываться предлагаешь? - спросила безразлично.
        Промолчал, а глядит все так же пристально.
        Я же глядеть не стала, вернулась к сборам хитрым, весьма хитрым - при виде аспида напрочь позабыла я о том, какие бусики носила в Выборг. Или не носила? Остановилась перед шкафом своим, смотрю задумчиво, вспомнить пытаюсь… А от двери вдруг раздалось:
        - Веся, что я сделал не так? Прямо скажи, не терзай душу мне.
        Не оборачиваясь, со вздохом тяжелым молвила:
        - А она у тебя есть разве?
        Ответом мне грохот двери стал - захлопнул видать, с яростью дом мой покинув.
        А я как стояла, так голову запрокинула, слезы в глазах сдерживая, чтобы не сорвались с ресниц, не потекли по щекам, не…
        - Даже не знаю, кому из нас ты душу сильнее терзаешь - мне али себе! - гневно аспид произнес.
        Замерла в растерянности, вздохнула судорожно, да и… Сарафан схватила, бусы, ленты, лапти со скамьи и топнув ногой, открыла тропу заповедную, хоть и тяжело, ой тяжело ее из избы открывать.
        - Веся! - окрик, исчезающий вдали.
        ***
        На водяного налетела чуть ли не с разбегу, удачно на руки подхватил, а то свалились бы с ним вместе в Заводь прямо, как есть свалились бы.
        - Веся, - к себе прижимая, да в лицо мое вглядываясь, протянул Водя, - ты что, плакала?
        - Собиралась. Пусти, переодеться надобно.
        Пускать не стал. Оглядел лес мой с подозрением, опосля прямо так в воду и шагнул, водный путь открывая. И я пригрелась на груди у него, глядя как идем мимо рыб, тоннель воздушный оплывающих, на кракенов, что тренировались ныне в рукопашной, да русалов - и у тех тренировка была, сражались саблями серебряными, оттого блики вокруг рассеивались, красиво было.
        - Дай угадаю - аспид довел? - спросил Водя, сворачивая по излучине реки к болотам.
        Промолчала я.
        - Молчи - не молчи, все на лице твоем написано, - водяной шел размеренно, говорил так же. - Об одном тебе напомнить хочу, а ты не отвечай, просто послушай - я всегда рядом буду.
        Улыбнулась грустно, спросила с горькой усмешкою:
        - Дай-ка угадаю, это от того, что вину свою за чародеев и Гиблый яр чувствуешь?
        - Нет, - Водя даже с шагу не сбился, - это от того, что люблю тебя сильнее жизни.
        И вот скажи аспид такое промолчала бы, с Водей мне было проще.
        - А за что любишь-то? - спросила тихо.
        - А кто ж его знает? - водяной плечами могучими пожал. - За все люблю. За глаза твои ясные, за улыбку, от которой на душе становится теплее, за сердце открытое доброе, за нрав неспокойный, за мудрость житейскую… Веся, я ежели перечислять начну, до вечера продолжать придется, а это вот уже плохая идея.
        - Почему? - просто так вопрос задала, вообще не о том думала.
        - Потому что за вечером следует ночь, - несколько раздраженно сказал Водя, - а ночь и объяснения в любви ведут к доказательству чувств любовных посредством дел, и вовсе не героических, а тех самых, сторонницей которых чаща твоя Заповедная является.
        Поняла о чем он, промолчала.
        Водя это к сведению принял, да и продолжил об ином:
        - Ты же сама любила, Веся. И как, сможешь ответить на вопрос «за что»?
        Он сейчас о Тиромире спрашивал, а я в сердце своем вовсе не Тиромира видела - охранябушка там был. Глаза его синие, аки небо летнее перед грозой, руки сильные, движения смелые, уверенные, и душа открытая, мне открытая… Он ведь ее только мне открыл, а я… И больно так стало, больно, что хоть вой. Прижалась сильнее к водяному, лицо у него на груди прикрытой рубахой парня деревенского спрятала, и даже дыхание задержала, пытаясь не сорваться, не дойти до слез.
        - Я понял, - тихо Водя произнес, - все понял. Сердце свое магу отдала?
        Всхлипнула я, и прошептала:
        - Да. А как случилось-то это, и сама не ведаю.
        Несколько минут Водя молча шел, а затем так сказал:
        - Тот, кого любила раньше ты, он сколько - полгода к месту тому ходил, так?
        - Так, - шепот мой тише течения воды был.
        - Но он ведь… любил, Веся. И то не только русалки мои подтвердили, но и ведьмы речные, я даже морскую приволок, да и ее вердикт был неизменен. Маг светловолосый тебя любил, по тебе страдал, из-за тебя сердце его кровью обливалось. И ты ведьма, ты все это знала, но из лесу ни разу не вышла… ты так и не вышла. От чего, Веся? Прости, что в душу лезу, но знать хотел бы. А еще хочу знать, известен ли тебе самой ответ на этот вопрос.
        Всхлипнула невольно, голову подняла, в глаза голубые как река горная взглянула, да и ответила как есть:
        - Маги, Воденька, они другие. От чего так я не ведаю, может обучением им душу калечат, а может магия лишь в таких просыпается - кто их разберет? Да только душа у них черствая, а сердце, даже любящее, разум ледяной стужей вмиг заморозить способен. Магам одно надобно сильнее, чем жизни дыхание - сила. Ведь сила, это власть, а за власть любой маг убьет не задумываясь. И не важно - быстро убьет, одним ударом, или медленнее, забирая с каждым разом все больше и больше…
        И соскользнули слезы с ресниц, а в памяти пронеслось страшное: «Давай, Валкирин, ты сможешь! Быстрее, Валкирин, поторопись». И я торопилась, себя всю отдавая, силой чуждой маговой разрывая сердце свое, отрывая от него по кусочку и вручая тому, кого любила беззаветно. Я ведь ведьма, если люблю то всем сердцем, без оглядки, без раздумий, без сомнений. Как в омут с головой, и светом остается лишь тот, кому свое сердце вверяю… пусть даже и разрывая его на куски кровоточащие… И ведь не поймешь, не догадаешься, не уловить той черты страшной, за которой тот, кого любишь беззаветно, с «Веся, осторожно, если не сможешь, то не нужно», переходит на «Давай, Валкирин, ты сможешь! Быстрее»…
        Помолчала, грустно глядя в глубины водные, мы уж мимо валунов речных шли, значится болото скоро, а там и Выборг.
        - Не хочу быть использованной, - слова сами сорвались. - Как мамочка моя, как дед. Не хочу судьбы такой. Не хочу я, понимаешь? Коли дам волю чувствам, не справлюсь я, не сумею, а доверия к магам нет и не будет никогда. И не одна ведь я больше, столько жизней на мне нынче завязано, за стольких ответственность несу… Не в праве я рисковать, нет у меня такого права! А лес… он ведь лечит, правда, Водя?
        - И река… - добавил водяной тихо.
        - И река, - согласилась я.
        А Водя возьми да и еще добавь:
        - Ты только учти, если топиться придешь, я ж уже все охальные мысли тебе высказал, так что, не взыщи, но воплощать начну.
        - Это ты сейчас сказал, чтобы я утопленницей не стала? - спросила с подозрением.
        Улыбнулся водяной, подмигнул похабно, да и признался:
        - Весь, правду скажу - ты мне теплой и живой нравишься больше, а потому не забывай - река лечит, спорить не стану, но коли утопнуть решишь, в полной моей власти окажешься. Причем живой.
        - Ой, напугал, дрожу вся! - не сдержала раздражения.
        Улыбнулся широко, зубами белыми сверкнув, и решил:
        - И пряник тоже куплю.
        - С маком? - поддержала смену темы.
        - И с маком, и с вареньем, и с чем душа твоя пожелает, душа моя.
        Ну тут уж молчать не стала:
        - Если я твоя душа, то все желания моей души, и твоя жаждет. И что ж, Воденька, себе тоже петушка на палочке купишь?
        Скривился. Леденцы водяной не особо любил, и вообще не переваривал.
        - Разве что своим поделишься, - выкрутился как смог.
        - Не, своим не поделюсь, - решила я.
        - Поделишься, - как-то с намеком водяной протянул. - У нас с тобой и лес и река имеются, что надобно, то излечат, а когда излечат, тогда зацелую тебя, Веся, всю.
        - Чай устанешь всю целовать-то, - заметила скептически.
        - Нет, - и очень серьезно на меня Водя посмотрел, - не устану. Никогда не устану.
        И тут же улыбнулся широко, да и спросил провокационно:
        - С какого пряника начнем?
        Это мы уже почти пришли.
        - С бусиков, - решила я, - начнем с бусиков. Рябиновые хочу!
        ***
        На ярмарке в Выборге было весело. Мы появились аккурат к обеду, так что торговля потихоньку утихала, зато праздник разгорался, как и костер на широкой поляне в центре городища. Повсюду сновали разряженные парни и девушки, среди них под личиною мелькали русалы и русалки - в этом весь Водя, если уж дело происходит на его территории, за безопасность мою отвечает он. В прошлый раз до смешного дошло - приставил ко мне двух русалок, и те язвительно делали замечания по поводу каждого встречного-поперечного, дабы я ни на кого не засмотрелась, ведь меня водяной-де любит. Я в тот день исключительно из вредности каждому парню улыбалась призывно, аккурат до тех пор, пока заезжая торговка не попыталась мне сыр плесневелый подсунуть заместо хорошего. И я на нее, а она как встанет, сама громадная, руки в боки… вот тогда-то мне русалки и пригодились. В тот раз, пока они с бабой базарной препирались, я и фруктов, и трав, и спирта, и даже бутылочек нужных прикупить успела, а потом набрав семечек жаренных, сидела и слушала как ругаются.
        Хорошо ругались, красиво, все вокруг слушали с интересом. Узнать то пришлось многое - про всю личную жизнь русалок, всем видившимся девушками простыми, да про то как они и по пастухам, и по табунщикам, и по кузнецам… такая насыщенная у них личная жизнь выходила, что по самым простым подсчетам им сейчас следовало не с бабой браниться, а спешно передвигаться путем перелета из одного сеновала в другой, причем и трех жизней при таком ритме не хватило бы, чтобы на этом самом сеновале задержаться хоть на минуточку. В общем все кто что-либо покупал у тетки той тут же взялись деньги пересчитывать, потому как поняли, что с математикой у женщины явно туго. Но опосля рот открыли потрясенные своей насыщенной перелетной личной жизнью русалки, и вот так все узнали, что тетка-то извращенка. Она и с рыбами, и с кракенами, и даже со всеми сразу. Все невольно обратили свои взоры на рыб, обалдело лежавших на прилавках у рыболовов, и подумали, что они крайне мало знают о жизни водоплавающих. Уже вскоре знали много. Так много, что рыбу в Выборге потом с месяц не покупали. Мне тогда русала ближайшего звать пришлось. Он
как раз вовремя появился - торговка кинулась рвать русалкам волосы. Зря. Русал уносил их, гордых и с патлами торговки, под крики восторженной публики. А торговка готовилась - к ней выстроилась целая очередь из недавних покупателей, которые желали произвести обратный обмен товара на деньги. Я не досмотрела чем дело закончилось, мне в лес возвращаться уж надобно было, леший на опушке ждал.
        Сегодня не ждал. Сегодня меня никто не ждал и никто не торопил.
        - Душа моя, выбирай что сердцу угодно, весь мир тебе купить готов! - объявил Водя, едва подошли мы к спешно сворачивающимся торговым рядам.
        Торговый люд быстро глянул на водяного, представляющегося славным парубком лет так тридцати, да пуще на кошель его с золотом, что на поясе висел, и быстро передумал сворачиваться.
        - Весена, солнышко, ох как выросла-то, - запричитала баба Токна, торопливо придавая товарный вид платкам расшитым. - Это сколько тебе уж готков-то, семнадцать?
        - Осьмнадцать! - гордо поправила я.
        Понятно было, что это представление баба Токна устроила исключительно выгоды ради, но кто ж знал, что Водя поддержит.
        - Сколько? Осьмнадцать? - возопил он, картинно прижав руки могучие к сердцу. - А говорила шестнадцать всего, а ты выходит старая! Люди добрые, посередь белого дня обманывают!
        Люди азартно достали семечки.
        - Вот ты ж сволочь, - сплюнула с досады.
        Потому что знала я Выборг и знала, что сейчас начнется.
        - Это ты кого старой назвал? - со ближайшей лавки старуха поднялась, годков сто, не меньше. Но крепкая, в руках клюка изогнутая, в глазах желание посваритыся. - А может и меня, старую, старой назовешь?
        «И где логика?» - потрясенно спросил у меня Водя.
        «Как будто тут кому-то нужна логика. Народ хочет веселья, наслаждайся».
        И ушла к бабе Токне, та со мной добродушно семечками поделилась, и мы принялись лузгать, с интересом наблюдая за разворачивающимся представлением.
        - Ну что вы, уважаемая, - начал пытаться выкрутиться из ситуации Водя, - вы юна, аки… - тут ви дать нервы у него сдали, и он мрачно добавил, - аки дуб столетний.
        - Ах ты ирод! - возопила бабка, замахиваясь клюкой.
        Выставив ладони, Водя отступил, поспешно изменив линию своего поведения:
        - Хотел сказать, что вы самая красивая девушка в Выборге, юная и стройная аки береза молодая!
        Зря он это сказал, это ж ярмарка после полудня - тут девушек да молодух пруд пруди, а он их всех взял и оскорбил разом.
        - Эх, надо было больше семок прикупить, - вздохнула торговка рядом.
        Это точно.
        - Ирод! - воскликнула молодая баба с ребенком. - А я что, значит, младенчик мокрогубый?
        А Водя он к такому обращению не привыкший, русалок то своих строит не задумываясь, вот и тут не сдержался:
        - Головастик мокрозадый, - буркнул он, с мольбой глядя на меня.
        «Не-а, - нагло ответила ему, - ты это все начал, вот ты и разбирайся».
        «Веська, ну сглупил, прости».
        «Мне вообще-то двадцать один, - напомнила свой возраст».
        «Да знаю я, - возмутился Водя».
        Но больше ничего мне сказать не успел, молодуха с дитенком, ошалев от такого сравнения, как заорет:
        - Мужинек, сокол мой ясный, жену твою тут оскарблят кто ни попадя!
        Про сокола соврала, это не был сокол, это был бугай. Мужик огромной и зверской наружности прискакал словно прямо из кузни, в руке молот, в бороде искорки тлеющие. Мужик впечатлял. Водяной впечатлился. Да что там он - все впечатлились, треск лузгаемых семечек стоял такой, что треск костра разводимого на площади перекрывал. А так тишина, где-то даже сверчки пели.
        И мы все на Водю глядим, а он стоит, да мнется неловко. Оно ж как - привык уже к власти, что одного взгляда хватает, чтобы склонили перед ним головы все подданные, а тут как - силу свою не покажешь, я прибью, мощь свою не призовешь - опять же я прибью, а в рукопашную с кузнецом не пойдешь, потому как Водя сильнее, и он ему может невольно руку там сломать, или шею. Так что стоял водяной целой реки Повелитель и спешно решал что делать. Пришлось на подмогу идти.
        - Ой, а какой у вас ребеночек-то сладкий, весь в отца! - сказала я.
        Молодуха тут же забыла о своей красе попранной, и к младенчику обратила взор исполненный любви материнской, и проворковала:
        - Да вот только спит в последнее время неспокойно, а так здоровенький, Елисеюшка.
        - А имя то какое славное,- добавила я еще ложку меда.
        Водя молчал. Молчал, а потом возьми и спроси:
        «А это вообще нормально, что ты ребенка сладким назвала? Это ж вроде как синоним термина «вкусный». И что, никого не напрягает, что ты младенца вкусным сочла?»
        «Не-а», - нагло ответила ему.
        А между тем мужик-то на похвальбу младенцу не купился, и начал переть на Водю, угрожающе перехватив молот и прорычав:
        - Ты что, на Любу мою заглядываешься, ирод проклятый?
        «Почему сразу ирод?» - возмутился водяной.
        «Потому что чужой, а чужих тут не любят».
        «Веся, ты издеваешься? Это ярмарка. Здесь три сотни чужих сегодня!»
        «Купцы это купцы, они не чужие, они свои», - глубокомысленно объяснила я.
        Но Водя мысль ухватил, повернулся к кузнецу да и спросил деловито:
        - Почём топор, уважаемый?
        Уважаемый прищурился и с подозрением уточнил:
        - А ты кто будешь? Неужто, купец?
        - Купец! - гордо подтвердил Водя.
        - А есть, кому за тебя поручиться-то? - кузнец оказался опытным, такого не проведешь.
        Но и Водя не ударил в грязь лицом, и заявил:
        - Савран. Савран сын Горда-кузнеца поручитель мой.
        И загудел народ уважительно, Саврана тут знали, опустил молот кузнец, да и подойдя ближе, сказал:
        - Ну, коли купец, пошли товар свой покажу. А Савран-то где сам? Он у меня скобы заказывал, топоры, да пруты странные железные, сам не понял к чему. Расскажешь?
        - Заказ оплачу, - решил Водя.
        Это было правильное решение.
        - Душа моя, а ты пока выбери что тебе по нраву, - уходя, бросил мне водяной.
        Это было неправильное решение, потому как быстро люд торговый соображает, очень быстро.
        - Весена, а хошь бусиков нарядных? - раздалось справа.
        - Монисто золотое! - сразу сделал ход конем зототенщик слева.
        - Сковорода чугунная! - заорала бабка с конца ряда, замахнувшись сходу на жизнь мою семейную.
        Ну а я подумала - почему нет? Хочу бусиков. Про монисто не уверна. Сковороду… а тоже хочу, от чего нет? И пошла я по рядам торговым, прикидывая, чего бы мне хотелось то бы. И оказалось что многого.
        ***
        - Детей вам, детишек побольше, - забирая плату, которую вдвое завысила, сказала кланяясь Воде и сильно похудевшему кошелю очередная торговка.
        - Спасибо, будем стараться, кровать-то уже есть, - прошипел водяной.
        А я что? Стою себе, петушка на палочке посасываю с видом невозмутимым. Водя на меня глядит, опосля на телегу, которую тоже купить пришлось втрое дороже, и снова на меня, потому как на телеге таки да, кровать имелась, и матрац, и перина, и полотенца расписные праздничные и простые белые, и скатерть, и стол, и стулья, и ковры настенный да напольный, и подушки, и к ним наволочки расшитые цветами, и чашки, и тарелки, и…
        - Не виноватая я, - плечами пожала невозмутимо, - ты просто слишком долго у кузнеца был.
        - Десять минут! - констатировал Водя.
        - Был бы двадцать телег было бы две, - ничуть не смутилась я.- Петушка хошь?
        Зря спросила, тут же со рядов к Воде кинулись бабы с петухами.
        - Вот, гляди, купец, красавец какой. Всех кур за день перетопчет, гарантирую!
        - А мой перетопчет твоего, унеси куренка, не позорься, - осадила ее вторая. - На, купец, гляди петух какой! Всем петухам петух! Королевский петух! Лучший петух в округе!
        Я поглядела на петуха - тот выглядел печально, явно насильно уволоченный от своих курочек, да проведший весь день на базаре без крошки хлеба, и потому петух был печальный такой, грустный, одинокий.
        - Хочу петуха, Водь, хороший же петух, - сказала я.
        Незабываемый взгляд водяного стал еще более незабываемым, когда торговка добавила:
        - А к петуху надо бы курочек, чтобы не заскучал-то в одиночестве.
        - Хороший петух, - я с трудом улыбочку сдержала, - а главное такой одинокий. Жалко же.
        Через пять минут у нас были петух, десять курочек, коза, корова со бычком который «за год во какой вырастит» и две овцы с бараном. Откуда взялись овцы я не ведаю, я их точно не покупала, мне только баран понравился, какая-то новая порода, но Водя покорно за все заплатил. Кошелек на его поясе тоскливо испустил дух, расставшись с последним золотым и все бы ничего, но тут водяной взял и достал второй кошелек из-за пазухи. Я взвыла, а кто-то в народе решил:
        - И дом бы вам надо бы справный! У меня теща как раз продает!
        «Реки ради, скажи, что в кошельке одни медяки, пожалуйста!» - потребовала я.
        Водя на меня поглядел с хитринкою, и уже собирался было сказать что-то другое, да я опередила:
        - Дом не можем, у маменьки жить будем, - и вздохнула скорбно.
        - У грымзы ентой, что тебя, сиротинушку, завсегда обижала? - вопросил кто-то.
        Кажется, перестаралась я с вызыванием жалости к судьбе несчастной угнетаемой мачехой сиротки. Но и Воде все это надоело, и произнес он:
        - Так, а где ж тут работнички мои?
        Из толпы мгновенно явились два русала. Русалы стояли гордо и ровно, но смех сдерживали с трудом - еще бы, тут и русалки все были, где ж еще видано, чтобы грозный владыка речной такое то да стерпел молча. Так что всем было весело, ну кроме Води.
        - Все это вот взять и во двор к моей невесте, - взгляд на меня, - свезти.
        - Так точно, пове… - нрачал было один русал.
        - Ясно, хозяин, - быстро перебил его второй.
        И на этом отправились мы с Водей к костру да молодежи танцующей, а вслед нам раздалось осторожное:
        - А в кошеле-то что? Небось золото…
        - Нельзя, ох нельзя такой паре красивой да со злой мачехой жить, - постановил кто-то.
        - Купец, да мы тебе всем Выборгом такой дом справим! Всем домам дом!
        - Спасибо, - еще вежливо, но уже раздраженно сказал водяной, - у меня уже есть… петух.
        - Так не в курятнике же жить будешь! - крикнул еще кто-то нам вслед.
        И Водя хотел было ответить, развернулся даже, но я ему ловко в рот петушка наполовину съеденного сунула, под руку взяла и к костру повела.
        - Хватит с меня покупок на сегодня, - сказала устало.- Я за всю свою жизнь столько не покупала.
        - Надо же, - Водя остатки петушка изо рта вытащил, на свет карамель алую проглядел, - ну, хоть чем-то порадовал, и то хорошо. А пива хочешь?
        - Медовухи, - взглянула на него просительно. - Медовухи очень хочу, я ее последний раз перед тем, как ловить графа Гыркулу пила. Славные времена были.
        - И будут, Веся, - очень серьезно ответил мне водяной. - И будут еще славнее, поверь мне.
        Я поверила.
        И схватив водяного за руку, уволокла к парням да девушкам, что уж водили хороводы вокруг костра разгорающегося, да пели песни веселые, увлекая во что-то светлое, полное надежд, яркое как сама молодость.
        И все смешалось, замельтешило сарафанами яркими, рубахами вышитыми, улыбками счастливыми, смехом радостным, да хмелем некрепким. Уж сколько танцевала и не помню я, Водя давно отошел в сторону, да на меня смотрел с улыбкой нежности полной, а я плясала, опосля пива мятного, что сам же водяной мне и принес, да не думала ни о чем. Это я умела - ни о чем не думать. В юности порой сбегая с Тиромиром из школы Славастены, я точно знала, что по возвращению ждет меня кара неминуемая, да только когда ж меня такое останавливало? Не остановило и сейчас. От жизни порой нужно брать что-то здесь и сейчас, не думая про потом и недовольство тех, кто это недовольство непременно проявит… Но каждый раз, мельком видя костер, мне казалось, что кто-то мрачно смотрит на меня из него. Странное ощущение.
        - А для меня попляшешь? - крупного сложения парень возник передо мной, закрывая отошедшего Водю.
        Да сказать более не успел ничего - обступили его парни плечистые не самой безобидной наружности, да смекнув, что дело нечисто, увалень деревенский отступил быстро. А я тряхнула косой полурасплетенной, да закружилась в центре хоровода, руки раскинув.
        Наступила хмельная ночь, прогоняя веселый вечер. Расходились парочки влюбленные, стоял уж близ меня Водя, обнимал одной рукой за талию обережно, но пела свирель, и продолжала изгибаться в танце я - захмелевшая, раскрасневшаяся, почти обо всем забывшая, едва протянула Воде пустую кружку деревянную. Хорошо так на душе было. Неправильно немного, но хорошо. Уходила печаль-тоска, отпускала горечь горькая, вот только обида… обида осталась несмотря ни на что. А от нее тоже хотелось избавиться.
        - Ну, кто первый через костер? - крикнул кто-то из парубков.
        Первыми всегда прыгали те, кто в любви признался, да готов по осени и свадьбу сыграть. Порой признавались прямо на ярмарке, да прыгали через костер вместе, всему городищу, всем людям вызов бросая, словно говоря - я за любимым-любимой и в огонь и в воду без сомнений последую. Удивительное таинство отчаянной молодости, что готова рисковать да очертя голову ради любви и преграду огненную миновать.
        Отошли мы с Водей от кострища, что почти догорело уже, от того и прыгать можно было, не боясь сгореть, да обняв меня со спины, согревая, водяной спросил:
        - Как думаешь, кто первый будет?
        Огляделась с интересом, чувства да эмоции считывая, я же ведьма, я такое могу. Увидала парня, он в стороне стоял - плечистый, мрачный, вихры солнцем вызолоченные, а кожа смуглая и глаза темные, вот только пылал он болью, да печалью неутолимой. И тогда на одежду обратила я внимание - рубаха поношенная, руки мозолистые, взгляд усталый, да обращен он на девушку, что весь вечер рядом с другим стояла. А тот и ростом пониже, и живота окружность поболее плеч была, зато рубаха новая, на пальце перстень золотой, на поясе кошель, напоказ выставленный. И любви в нем не было, так только желание одно, что похотью в народе зовется, но видать для девушки той кошель был весомее чувств. И потому, когда потянул ее толстопузый к костру, пошла не оглядываясь.
        - Ой, я на такое смотреть не могу, - отвернулась тут же.
        - Это на какое? - лениво спросил Водя, задумчиво накручивая на палец прядь моих волос.
        - Да вот тот ее любит любовью сильной, вот только не повезло ему, в семье богатой не родился, от того трудится от зари до зари, а возлюбленной его только золото подавай. Вот и идет за тем, у кого кошель на пузе.
        - Под пузом, - хмыкнул водяной.
        - Согласна, под пузом. И ведь не любит он ее, ни капельки не любит.
        - Да ей этого и не надь видимо.
        - Видимо, - я все же вновь на плечистого парубка взглянула, - только жалко так его, он ведь по-настоящему любит.
        Ничего на это не сказал водяной, вот только когда побежали богач да девушка к костру, богатей вдруг на ровном месте подскользнулся и мордой в грязь упал. Хотя грязи там до момента этого совершенно не было. И грянул смех на поляне, веселился хмельной народ от души, а для чей-то души это как знак выше стало. И рванулся парень плечистый, помчался как ветер, как олень молодой по весне, подхватил свою ненаглядную на руки, да вместе с ней, почти не останавливаясь и прыгнул через костер.
        Ахнули все!
        А он перепрыгнул, любимую удержав. Взял и перепрыгнул, хотя где ж это видано, чтобы через такой костер да с ношею, но он сумел. И полыхнула тут злость да ненависть, оглянулась я - отец, на ту девушку так похожий, стоял мрачнее тучи, а девушка… Девушка никого не видела больше - сбросила она груз обещания что дала под давлением, про весь мир забыла, и теперь смотрела только на любимого своего… и мира больше без него не видела.
        - Она любит его, - прошептала я Воде.
        Обернулась, взглянула в глаза веселые и добавила:
        - Спасибо.
        - Да мелочи, - улыбнулся он, - сама знаешь тут болота под низом, мне ничего не стоило призвать немного воды.
        Ничего не стоило, но не просто воду же призвал - жизни спас, целых две жизни, целый мир для них двоих, просто взял и спас.
        А через костер уже прыгали и пары, и парни, и девушки.
        Разбегались быстро-быстро, да прыгали! Кто резко да решительно, кто глаза от страха зажмурив, а кто и завизжав так, что хоть уши закрывай. Но не закрывал никто - самое веселье началось. Вновь запели да заплясали хороводы, девушка какая-то увлекла меня в хмельной пляс, а опосля, и не заметила я, что оказывается стою, очереди своей дожидаюсь, да прыгнуть через костер собираюсь. Оглянулась на Водю, тот стоял, что-то с русалом одним парубком пригожим прикинувшимся, обсуждал серьезно, но я не обижалась - Водя он водяной, ему через костер прыгать не пристало, да и затушит костер же неглядя, рефлексы они у нас работают порой независимо от желания. А вот я прыгнуть могла. Желание загадать самое шальное, из всех возможных, разбежаться, да прыгнуть прямо через жар полыхающего пламени.
        И уж в прыжке от земли отталкивалась, когда услыхала крик водяного «Веся, стой!», да визг девчачий, да крики, да…
        Да ничего более, ведь пущенную стрелу не остановишь и я уже летела!
        Взмывала над травой, что водой быстро покрываться начала, быстро, да не достаточно. И потрясенными глазами взирая на чудище, что из огня явилось, меня в полете рывком схватило, к себе прижало… Да и рухнули мы с ним куда-то далеко…
        Но не визжала я, не брыкалась, не дергалась даже. Я эти руки узнала сразу.
        ***
        Рухнули мы на песок.
        Наверху луна яркая да огромная, такой яркой ее никогда не видела, да и большой такой не видала. Звезды что блюдца - слепят взгляд. Черный песок повсюду, куда ни глянешь, а на до мной аспид злой. Да такой злой, каковым я его никогда не видела.
        А я не испугалась, поднялась с песка, руки отряхнула деловито, опосля сарафан, затем подбородок вскинула гордо, и сообщила:
        - Ты, аспид-маг, видать позабыл слегка, с кем дело имеешь!
        Усмехнулся он, в свете луны яркой белые зубы сверкнули, да и ответ дал такой:
        - Разговор есть, ведьма. И договор. А по договору ты мне сына должна. Я свою часть сделки выполнил - Гиблый яр тебе завоевал, войну выиграл. Пришла пора расплачиваться, Веся. Вот и пошли, делом займемся.
        Да головой дернул, в сторону неприметной пещеры, как бы на направление пути намекая.
        Напугал страшнее некуда. Дрожу вся!
        - Аспид, - я руки на груди сложила, - ты договор-то вспомни отчетливо. Что говорил, что требовал, что ценою своею назвал.
        Но не поддался на провокацию маг, лишь глаза пылающие гневом прищурил зло, да и ответил:
        - Сына.
        - Сына значит, - постояла я, на чудище огненное взираючи, да и не удержалась: - А коли дочка родится, тогда что?
        Думала смутить? Зря, не смутился ни капли, да и ответил сразу:
        - Тогда порадуюсь я дочке, и сыном займемся.
        Интересно-то как.
        - А коли снова дочка? - уж азарт меня взял.
        Нельзя ведьме пить, ох и нельзя, а я напилась так, что в ушах звон, а пустыня черная под звездами-блюдцами пошатывается.
        - Снова порадуюсь, - только уж не шипел аспид, да и оказался вдруг близко так, что неприлично даже, - и снова займемся сыном.
        Упорный какой.
        - А коли опять будет дочь? - не унималась я.
        Отвечать не стал. Дыханием жарким губы опалил, да дышал тяжело, так что ясно стало - поцелует сейчас. Только вот я с чудищем лобызаться не хотела от слова совсем, отвернулась резко, на луну поглядела, на звезды, да и сказала тихо:
        - Договор был. И в договоре том сказано было «крови втрое меньше чем в тебе, да крова сроком почти на год». Вот от того, аспид-маг, я тебя как правда открылась, из лесу то и не вышвырнула. Мой лес тебе домом весь затребованный срок будет, и крови я тебе нацежу столько, сколько просил. И на этом все, маг.
        И вновь поглядела на аспида. Сила в моем взгляде была, уверенность, решимость, а страха не было. Что-то другое было, что-то странное.
        - Маг? - переспросил хрипло.
        И не ожидала я от себя такого, мне бы от разговора уйти, к себе возвернуться, да видать хмель в голову ударил, иначе как объяснить то, что молвила:
        - Агнехран, зачем лгал?
        Вздрогнул аспид. Несколько секунд вглядывался в меня неверяще, словно думал, что оговорилась я, али сказала не подумав… Но секунда за секундой и зашуршала чешуя, стремительно сменяясь кожей человеческой, сверкнули глаза, да зрачок змеиный в человеческий сузился, и опустились руки у меня, по тому как до последнего надеялась, пусть даже глупой надеждой было, но надеялась - не он это. А это он оказался. Злой, не выспавшийся, с кругами темными под глазами, голодный явно, бледный такой, что даже под луной это видно и несчастный. До того несчастный, что не смогла я в стороне стоять - руку протянула, к щеке его небритой прикоснулась, а опосля к волосам коротким, и скользнули пальцы по ним, думала руку убрать, а она от чего-то обратно вернулась, к щеке прижалась. И попросила я, хоть и не собиралась:
        - Скажи, что ты никогда аспидом не был, что заклинание это какое-нибудь, пожалуйста…
        Он щекой к ладони моей сильнее прижался, в глаза мои посмотрел, да и спросил неожиданное:
        - Почему ты об этом просишь, Веся?
        Его глаза блестели тревогой, поражением, напряжением и болью, я видела все эмоции как на ладони и я знала, больше никогда не спрошу, только сегодня, когда голова хмельная, а на душе легко от все того же хмеля, и потому тяжесть не придавила все слова, коим вырываться не следовало. И я спросила то, о чем бы стоило промолчать:
        - Твой ребенок, та история, что рассказал, была правдою?
        И губу прикусила, чтобы не сорвалось полное боли «только не говори, что это было правдой, только не говори». И Агнехран не сказал, словно призыв мой мысленный услышал, так что этого он не сказал. Иное молвил:
        - Наши дети при рождении менять облик не способны. Они мимикрируют быстро, в течение нескольких часов, но при родах… Я этого не знал.
        А я не знала, почему вдруг обняла его. Обхватила шею, на пальцах приподнялась, теряя лапти, да прижавшись всем телом, обняла крепко-крепко, так что он выдохнул от неожиданности, да обнял в ответ, бережно к себе прижимая.
        - Если бы могла, забрала боль твою, до последней капельки, - прошептала, грудью чувствуя, как бешено бьется сердце его.
        - Ты уже забрала, - тихо ответил Агнехран. - Боль забрала, горечь потери, да и рана что все годы кровоточила, затянулась уродливыми шрамами. Прости за обман, да не нашел я другого способа.
        Медленно я в лапти свои вернулась, голову запрокинула, в глаза его вглядываясь, и сказала бы… многое бы сказала, стой он передо мной аспидом. А он человечным был. И не архимаг и не аспид, а весь мой родной охранябушка, что охранял да берег как мог, любыми путями, любыми средствами.
        - И кровь твоя мне не нужна, - добавил так же тихо. - Но вот от крова не откажусь - десять месяцев рядом с тобой быть это целая жизнь для меня. Светлая, радостная, счастливая жизнь. А без тебя я не живу, Веся, и не жил.
        - Жил же, до того как заманили тебя в ловушку подлую, нормально жил, - сказала я.
        А он головой покачал отрицательно, да и ответил:
        - Нет, Веся, не жил. Чем угодно это было, только не жизнью. Что такое жизнь я понял, лишь оказавшись с тобой.
        И я смотрела на него и думала… о том я думала, что если бы он на месте Тиромира был, я бы из лесу вышла. Вышла бы, даже если бы предал, но я бы все равно вышла, потому что его боль сильнее своей чувствовала. И смотрю в глаза его, они сухие - это из моих слезы катятся, а над нами луна огромная, да звезды яркие слепят сиянием, а под ногами песок черный, и такое ощущение, словно все не правильно, словно не земля под нами, а черное беспросветное небо, а звезды и луна они на земле. Все не правильно, все вот это вообще не правильно, не должно так быть…
        Отступила я от мага, только за руку взяла, сама не знаю почему, огляделась, спросила тихо:
        - Где это мы?
        - Дом мой, - тихо так же ответил Агнехран, - здесь я родился.
        Глянула на проход тьмой зияющий, вспомнила те пещеры, в которые часть жизненного огня влила, когда сама в огне горела, но не слышно было ни звука из прохода, ни шороха.
        - Там нет никого, да? - не знаю, зачем вопрос задала, итак чувствовала, что нету.
        - Никого, - выдохнул маг.
        Да так он это слово сказал, что сердцем почувствовала - не только сына он потерял, потерь было больше. Гораздо больше.
        - Но я восстановил все, - вдруг ожесточенно произнес Агнехран, - дома, крепость, даже конуры собачьи и для скакунов загоны. Все как было восстановил, как помнил. Только могила там всего одна - моего сына.
        Остальных не нашел значит, и не похоронил. Селение? Целое селение? О, Земля-матушка, иным столько боли отмеряешь, сколько и скала не выдержит.
        И ни о чем я больше спрашивать не стала, лишь сжала его ладонь сильнее, да сказала тихо:
        - Идем домой.
        Вспыхнул вокруг нас круг алхимический, закружились как карусель руны да символы магические, да и оказалась под ногами трава зеленая, только из лаптей песок черный сыпался. Но я то не сразу заметила - на Агнехрана смотрела, на то как меняется облик его, как вновь чешуей становится кожа, как вытягивается вертикальный зрачок, и как становится он лютым чудищем… да только чудища я в нем больше не видела, человеком он был. Для меня человеком. Ни магом, ни аспидом, ни чудовищем - а мужчиною, от которого сердце мое то билось так быстро, что ни вздохнуть, то замирало, а то сжималось от боли за него.
        Но не долго я о том думала - первым явился леший.
        Огромный, злой, кожа трещит, глаза горят, рык из груди вырывается, того и гляди сейчас изукрасит угольное лицо аспида синяком разноцветным. Хотя это вряд ли, аспида тумаками может и угостил бы, а вот Агнехрана не выйдет, и пытаться не стоит.
        - Лешенька, - позвала я, вперед выступая да Агнехрана в аспидовом виде собой закрывая, - Воденьку успокой, скажи что хорошо все со мной.
        Зарычал леший, на меня посмотрел недобро, опосля на аспида, а на руки наши и вовсе уставился так, словно впервые такое в жизни своей увидал.
        - Лешенька, мы домой вернулись, - молвила, глядя на друга верного выразительно.
        «Я с тобой позже поговорю» - прорычал мысленно.
        А я ему в ответ:
        «Знаешь, а у него ведь нет дома - могильник один, а дома нет».
        «Он - маг!» - ярился лешенька.
        «Он аспид, мы ему кров обещали, помнишь?»
        «И кровь, - недобро напомнил друг мой сердешный».
        «От крови отказался, но коли потребуется - нацежу».
        Глянул на меня лешенька неодобрительно, помянул пень замшелый в ругательстве, да и исчез, неся Воде весть радостную, что нашлась я, и хорошо все со мной. А я вздохнула и хотела было клюку призвать, но не успела - Леся явилась первая! Да как явилась, глаза, что себе из листьев вмиг сотворила на руки наши вытаращила и давай плясать. Ох, как плясала! И с бубном, и без, и радостный танец, и ликующий, и торжествующий, и… И потом Ярина явилась. Та теперь посильнее Леси была, и казалось бы поумнее тоже, как минимум поопытнее, по сдержаннее, но нет - обозрев руки наши сцепленные, эта умная и ответственная чаща… принялась танцевать. И торжествующе, и ликующе, и вообще очень выразительно. И вот стоим мы с Агнехраном, а вокруг нас чащи Заповедные, между прочим клыки и зубы леса, танцуют радостно.
        - А ты уверена, что нам нужен такой дом? - мрачно спросил аспид-охранятельный.
        - Ну, какой есть, - пожала плечами я.
        И аккуратно руку высвободила.
        И не то, чтобы чащи движения моего не заметили, они-то заметили, они все замечают, но на ликование это действия не возымело вообще никакого. Так мы и ушли с поляны, на которой веселились клыки и зубы… то же мне, защитницы… развратницы они, а не защитницы.
        - Такой момент испортили, - сказал Агнехран и снова взял меня за руку.
        И я подумала, что… нет, не испортили, такой момент вообще ничем не испортишь.
        ***
        К избе пришли мы вместе. Я не очень быстро шла, да и тропу заповедную спустя рукава использовала - не хотелось мне торопиться, хотелось идти, идти и идти, неспешно, спокойно, под светом яркой луны, под пение цикад, да соловья где-то в ветвях заливающегося и рядом, просто рядом с тем, кто все так же держал за руку. И говорить не хотелось, и спрашивать ни о чем не хотелось тоже. Спокойствие было такое хрупкое, как ваза тонкая, что казалось одно движение, один вопрос и лопнет она, осколками осыплется и не станет покоя, места ему не останется.
        А потом подошли мы к избе, да и остановились, до самой избушки моей не доходя - там спокойствию не было. Истово голосил петух, доказывая, что он всем петухам петух, мычала корова, мекали козы, овцы хоть молчали, хвала им, а домовой мой стоял, на все это добро взирал головенку ручками обхвативши, и вот хоть и тихим был мой Тихон, а чувствовалось - взвоет сейчас на весь лес.
        - Охранябушка, - тихо сказала я, - а пошли обратно, а?
        - В Пустошь черную? - спросил он.
        - Не, не так далеко.
        Я призадумалась.
        - В бор сосновый идем, у меня дел по горло, так что в бор.
        И развернулись мы и пошли в бор. И даже не спросил аспид-маг, от чего не зову я тропу Заповедную. А не хотелось мне, просто не хотелось, хотелось дальше так идти, когда рука в руке, и тепло его меня согревает, просто идти и не думать ни о чем.
        ***
        Ведьмы начали прибывать утром. Я стояла на вершине горы, на мне платье было чародейское, да плащ теплый, на меху, коим по утру Агнехран меня укрыл, покидая. И двигался он осторожно так, бережно, сразу ясно стало, что будить не хотел, но я проснулась, как только руки его обнимать перестали, от холода проснулась, и никакой плащ не согрел, пусть даже и на меху. Куда ушел мой охранябушка я знала - по делам своим архимаговским, а потому не удерживала, даже притворилась, что сплю… Но едва он ушел, поднялась и я, дел на сегодня было много.
        - Хорошо летят, - произнес лешенька, вглядываясь в косяк приближающихся ведьм.
        - Угу, красиво, - глядя в горизонт, согласилась я.
        - Так значит прав я был, аспид оказался архимагом, - леший впервые с утра темы этой коснулся.
        - Ты был прав, - кротко ему ответила.
        - Но в лесу он и дальше будет аспидом притворяться? - зол был мой друг сердешный, очень зол, но сдерживался.
        А как не сдержаться? Многое для нас аспид сделал, а меня так вообще спас - не появись он вовремя, ловушка чародейская от меня бы один пепел и оставила. Вот только страшно было об ином сказать:
        - Не притворяется он, лешенька, - я все же это сказала.
        - Как это? - не понял верный мой друг и соратник.
        Повернула голову, взглянула на лешего устало, да и пояснила:
        - Он - аспид.
        Застыл лешенька, на меня глядя потрясенно, горло прочистил, да и вопросил:
        - Это как?
        Ну, ведьмы были еще далеко, Агнехрана тут не было, так что рассказать торопливо я могла. Только вслух говорить ничего не стала, чуть отступила, ногу из туфельки высвободила, пальцами вмиг замерзшими к мху чудом в такой температуре выжившему прикоснулась, чтобы связь с лешим была более закрытая, да и передала мысленно:
        «Думаю, дело было так - он родился аспидом, прямо вот в Черной пустоши и родился. Там у них, я когда жизненную силу распределяла, чтобы она меня не сожгла, видела жилья устройство - живут они в пещерах, на поверхности-то не выжить, а в пещерах там где вода есть, там жить можно. И вот он в одном таком поселении жил. Да жил недолго, видимо, кто-то на селение напал, да всех убил. И так убил, что ни одной души живой не осталось там, видать по всему племя иное напало, али совсем страшное случилось, но он остался чудом каким-то, а больше там никого, ни одной живой души не было. И знаешь, сказал он мне, что по памяти как мог селение восстановил, но так он это сказал, что чувство появилось, будто он в детстве всего лишился, и отца, и матери, и сестер-братьев, друзей-соседей. Всего лишился».
        Промолчал леший, лишь на меня смотрел сурово и вопросительно, дальше что было знать хотел.
        «Как он из Пустоши выбрался не ведаю, - продолжила я, - видать эффа помогла, та что у них травница-целительница, но как-то вышло так, что стал Аедан магом, да имя сменил на Агнехран».
        Нахмурился леший, но не перебивал, слушал все так же внимательно.
        «А потом, знаешь, семью создать попытался. Оно ж как - семья всем нужна, очаг родной, угол теплый, только женился он на магичке и та не ведала, с кем очаг делит, да от кого дитя в себе носит. Поняла все, когда родила не ребеночка розовощекого, а аспида черного…»
        Тут замолчала я. И вроде боль не моя, а у меня сердце сжимается. За ребеночка того, да за охранябушку моего.
        «А маги, они знаешь, лешенька, они другие, - продолжила, боли не скрывая, - первая ценность у них - это сила. Силу они завсегда хотят больше, чем что бы то ни было. И сохранила та магичка в тайне, что о расе мужа своего, да ребенка ведает, видимо ничего не сказала, от того и не ждал Агнехран опасности со стороны родной матери сына своего. А следовало бы…»
        «Это та, у которой могилы нет?» - уточнил леший.
        Он наш прошлый разговор с аспидом слышал.
        «Она, - кивнула я».
        «Поделом», - сказал лешенька.
        И тут согласна я с ним была, наверное, что поделом ей.
        «А сына он похоронил там, где жил раньше… где восстановил все по памяти…Страшно, правда?»
        Леший не ответил. И я на него взглянула, а заметила только сейчас - глаза у него пустые стали. Совсем пустые. Словно свет в них погас.
        «Лешенька, случилось что?» - я руку протянула, его руки коснулась.
        «Ничего, - отвернулся друг сердешный, - ничего, Весь. Не ожидал лишь, что между мной и этим магом проклятым, так много… общего».
        Замерла я, аж дыхание перехватило, в ужасе на лешеньку гляжу, а он усмехнулся криво, да и сказал:
        «Ничего, Веся, это все прошлое, прошло уже. Да и мой сын так и не родился, избавилась она от него травами ядовитыми… Напрасно вспомнил. Иной раз, кажется, вот, задеревенел уже весь, руки-ноги деревянные, сердце навродь больше не бьется. Не бьется, Веся, но болит. Так значит аспид он по рождению?»
        Кивнула я, а сказать ничего не смогла. Что тут скажешь? Помочь уж нечем, как ни пытайся.
        «Но по лесу ходит он аспидом? - продолжил леший.
        «Магом я его в лес Заповедный пустить не могу, - сказала твердо».
        Не могу, потому что с аспидом-то я справлюсь, а вот с архимагом силы его - нет. И рада, что вчера Агнехран спрашивать ничего не стал, ведь коли спросил, пришлось бы ответить.
        «Правильное решение, - поддержал леший».
        «Знаю, что правильное, - согласилась я. - Не знаю, правильно ли было иное решение принять, как и истину».
        Посмотрел на меня леший, прямо в глаза посмотрел, да и спросил:
        «А без него, Веся, мы бы справились?»
        Мы оба знали, что нет. Мы это знали. Но знали и другое - как архимагу ему в лесу Заповедном делать нечего, в смысле… он то может и нашел бы, чем заняться, но ужас в том, что изнутри он весь мой лес уничтожить может. Никто не сумеет, даже с чародейскими ловушками я бы справилась, пусть и ценой своей жизни, а вот с ним не справлюсь, хоть сто раз умри.
        «Как аспиду ему путь год будет открыт, что бы ни случилось, дальше поглядим, а вот как мага - не пущу никогда, потому как не только за себя несу ответственность, и я не вправе рисковать лесом Заповедным, нет у меня такого права».
        «Решение верное, - согласился сотоварищ мой, - только одного понять не могу - любишь ты его, Веся, это я вижу, и чувствую - отголосок твоих чувств я ведь тоже ощущаю, и коли хотел бы маг твой вред причинить, давно мог бы. Так объясни, не осуждаю, спрашиваю лишь, от чего недоверие такое?»
        Холодно мне стало, зябко.
        Ногу в туфельку вернула, под плащом меховым поежилась, да и ответила правду:
        - Маг он, лешенька, маг. К магам у меня доверия нет.
        Помолчал леший, да и спросил вдруг:
        - Тогда что, получается, в лес не пустишь, но вне его время с магом своим проводить будешь?
        И вроде только вопрос, а то что ирония в нем слышится, да насмешка дружеская, дело второе, или даже третье, но… леший был прав - коли простила да приняла, я Агнехрану путь в сердце свое открыла, впрочем там он, боюсь давно уж был. И как жить теперь? В лес пустить не могу, лес он не только мой, но в душу пустила, сердце отдала, а теперь… страшно мне. Обжегшись на молоке, дуешь и на воду, и я боялась, до крика боялась, что однажды услышу что-то вроде: «Валкирин, ты сможешь. Давай быстрее, Валкирин».
        - Боюсь я, лешенька, совсем страшно мне, - прошептала тише ветра.
        Прошептала да и улыбнулась не знамо от чего.
        Проснулись мы вместе, на рассвете. Моя рука в его руке. Мои глаза первым делом в его глаза взглянули, перво-наперво, первее чем осознала, где нахожусь. А он улыбался, смотрел на меня и просто улыбался. Черный весь, матово-угольный, глаза змеиные, а улыбка самая что ни на есть человеческая, теплая улыбка, светлая, добрая.
        Есть счастье на свете, и я сейчас была счастлива. Надолго ли не ведаю, но день сегодняшний был радостным и счастливым, а день завтрашний… поживем-увидим.
        - Улыбаешься, - заметил лешенька.
        - Улыбаюсь, - согласилась я.
        - Ведьмы заметят, - предупредил друг сердешный.
        Заметят это точно, только вот знать им не надобно, что влюбилась я в чудище огненное, магом по сути являющееся. Посмотрела я на лешего внимательно, он под моим взглядом напрягся заметно, а мне пришлось покаяться заранее.
        - Уж, прости.
        - Уж, точно прощу, - но лешеньке явно мой взгляд да слова не понравились, - ты только скажи за что.
        Говорить не стала - клюку в его сторону протянула, глаза закрыла, да и направила силу в лешеньку, силы то у меня опосля ловушек чародейских было с избытком, вот и плеснула щедро, друга не спросивши.
        - Ну, Веська, ну закончится дело это, уж я с тобой побеседую! - взбеленился верный мой соратник.
        Я осторожненько один глаз приоткрыла - ну, навроде ничего так мужчина получился. Второй глаз тоже приоткрыла - действительно ничего. В меру возрастной, в плечах широкий, в кости крепкий, телосложением матерый, взгляд вострый, умный, изучающее-пристальный, волосы каштановые, глаза каре-голубые, необычные, подбородок квадратный, руки могучие…
        - Уж, прости, - повторила снова, и пояснила. - Ты прав, лешенька, ведьмы все увидят, да только аспида я им показывать не хочу и не буду, опасно это. Для него опасно. А ты мне ближе всех на свете, ты леший мой, и ты сам знаешь - леший да ведунья лесная часто союз образуют не только дружественный.
        Хмыкнул, на меня поглядел, да и сказал:
        - Веся, ты же знаешь, неполноценный я, ни зверем, ни человеком мне не быть.
        Кивнула, соглашаясь, но заметила:
        - Мне это ведомо, а ведьмам-то нет.
        Пожал плечами могучими леший, постоял, подумал, да и позвал Лесю. Заповедная была шелковая - счастливая, цветущая до такой степени, что все ее ивовые волосы кувшинками цвели, и на все вообще согласная. И указание лешеньки исполнила быстро, а леший быстро переоделся и теперь стоял рядом со мной в рубахе-вышиванке, поясом алым подпоясанный, штаны в сапоги заправлены.
        - Бороду добавь, - сказал основательно.
        Основательно он ко всему подходил.
        Добавила, мне для хорошего лешего ничего не жалко.
        И вот стоим мы - леший мой мужик крепкий, основательный, суровый, но справедливый, и я на фоне его пигалица-пигалицей. Вот только сейчас подумала, что надо было бы тоже сарафан со рубахою надеть, так нет же, решила впечатление произвести, натянула темно-зеленое бархатное платье чародейское, туфельки на каблучке, да украшения Водей подаренные - а там изумруды такие, что в их отсветах и глаза мои зелеными стали. И с другой стороны мои волосы сейчас чернее воронова крыла, от нападения навкары еще я не отошла, от того и предпочла платье тонкое, стан обнимающее, думала на фоне его волосы темные сочтут крашенными.
        И тут леший возьми да и скажи:
        - Весь, у меня сердце бьется…
        Чуть не рухнула.
        На друга верного посмотрела с сомнением, ближе подошла, ухо к груди приложила - стучит. Я ошалело на лешего гляжу, он точно так же на меня. Шок у нас обоюдный. Рукав рубахи закатал, в вены вгляделся, недолго думая ногтем оцарапал… закапала наземь кровушка алая.
        - Вот ты ж пень гнилой! - выругался леший.
        Я стояла. Молча. Шокированно. Потрясенно. Опосля на свои руки поглядела, да на клюку, снова на руки. А леший на меня глядит, злой аки медведь-шатун, что посередь зимы от голода лютого проснулся.
        - Слушай, - протянула извинятельно, - я не знаю, что это, но, я это… я узнаю… у аспида.
        - Веська, - прорычал зверея леший, - я же тебя прибью же!
        Уж думала испугаться, да только:
        - Ты же меня же не прибьешь же, потому что некому тогда будет у аспида спрашивать! - заявила с видом невозмутимым.
        Только вот не было во мне невозмутимости. Я знала, что это была не моя магия. Моей хватило бы на иллюзию, качественную, на всей территории леса Заповедного устойчивую, но вернуть лешему человеческую ипостась я не могла. Чародеи могли. Вот они да - коли собрались бы человек сорок зараз, да силу в заклинании едином объединили. И так если подумать, у меня же одни остатки остались, крупицы только, а иллюзию они обратили в быль. И то, что у лешеньки облик человеческий появился, это мелочи сущие, он все равно сможет свой истинный возвратить в любой миг по желанию, но я же в ту страшную ночь магию эту выплескивала на все, что только могла. А то, что не могла, то Агнехран забрал, меня от пламени чародейского спасая.
        - Нужно будет замеры сделать, во лесу да яру, и во всех садах, куда сила хлынула, - обстоятельный у меня был леший, и опытный, и мудрый - сразу смекнул что к чему.
        Переглянулись мы встревожено. А с руки лешеньки все так же капала кровь. Он на рану свою глянул, чуть глаза сузил и затянулась та корой древесной, древесная кора едва срослась, приняла облик кожи человеческой, и мы с лешим снова переглянулись. Не по себе было. И мне и ему.
        - У тебя волосы темнее стали, - заметил друг мой верный.
        - Еще бы не стать, я же магию через себя пропускаю, вот и потемнели, - и совсем хорошее настроение мое пропало.
        На смену ему тревога пришла, да в душе поселилась, свернувшись змеей ядовитою.
        - Успокойся, разберемся во всем, - решил лешинька, да меня за плечи обнял.
        Так бывает дуб столетний тонкую слабую березку поддерживает, чтобы не упала та от ветра сильного, да дождя проливного. Вот и мне леший был опорою.
        - У Води Заводь навсегда осталась с водой ключевой, - не знаю, от чего вспомнила. - Навеки изменилась.
        - Я не изменился, - твердо сказал леший, - встретим ведьм и обратно облик свой приму. Не тревожься понапрасну.
        «Надо будет с Агнехраном поговорить» - решила для себя я.
        И на том успокоилась.
        Встала ровно, горделиво да величаво, и может я и пигалица, да зато у меня клюка всем на зависть, и леший тоже, и лес, и яр, и две чащи Заповедные и… и счастье, тихое, согревающее душу теплом радостным счастье.
        И тут на думы про счастье да тревоги времени не осталось - ведьмы подлетали.
        Леший правду сказал - красиво летели. Косяками. У ведьм построение такое - впереди десятник летит, в смысле десятница, за нею косяком десять ведьм, по пять в каждой ветви. Такие десятки в сотни формируются. Издали кажется, что птицы математику освоили, да летят в строгой пропорции, а в близи понимаешь - главная ведьма десятка или сотни, она метлы своих подопечных контролирует. И вот не ждали мы, совсем не ждали, что случится страшное - поломается строй ведьминский, едва они к незримой границе Гиблого яра прикоснутся.
        Да только вышло, как вышло.
        Тысячница, одна из самых верховных, что на метле летела с царственным видом коронованной княжны, в стену воздушную влетела аки птица в дерево. На метле не удержалась, и по склону стены покатилась презабавно - мелькали руки, ноги, голова… слетел парик, демонстрируя залысину существенную на макушке, потом кулон странный - он за стену пролетел, а вот ведьма нет. Рухнула она в кусты от нас недалече, шагах в тридцати, поднялась на четвереньки, головой затрясла ошалело. Опосля не поднимаясь, на нас потрясенно вытаращилась. Мы на нее. Она на нас.
        Подлетела метла ее, остановилась с моей клюкой парой слов перекинуться, прикатился и медальон, у ног моих улегся, ведьмы на высоте крон древесных влетали на территорию Заповедного яра, а чародейка все еще стояла на четвереньках, да головой трясла, все пытаясь понять, от чего ж такой конфуз вышел.
        «Нет, ну кто бы мог подумать!» - возмущалась метла падшей неведьмы.
        «Ты же метла, метла как и жена измену завсегда чувствует», - в свою очередь высказывалась клюка.
        «Да не чувствовала я ничего! Ну оставит раз-другой в углу стоять, так может гуляла ножками, фигуры тонкой заради. А твоя-то гляди, тоже тоненькая, может нежить?»
        «Тресну.» - мрачно пообещала моя клюка.
        Мы с лешим разговор не то чтобы слышали, скорее ощущали на грани шелеста травы, но понимали, в силу своей сущности, а вот ведьмам сия беседа была недоступна.
        - Здравствуй, Валкирин, - величественно проговорила вторая из тысячниц, и грациозно, по спирали, спустилась вниз.
        «Рисуется, - по секрету сообщила ее метла моей клюке. - Ох, и намаялась я с этим ее коронным спуском, сил моих нет».
        «Хорошо спустилась, - поддержала беседу клюка».
        «А то - заклинание приклеивания использовала. Сейчас смотри внимательно, будет отклеивать».
        Тысячная ведьма опустилась на траву разом обеими ногами, выпрямилась, держа метлу, да и попыталась ее от того места, коим на ней сидела, оторвать… а оно не отрывается.
        «Хи-хи», - издала метла.
        «Заклинание усилила?» - поинтересовалась клюка.
        «Да нет, - метла тысячницы была очень довольна собой, - слегка клеем измазалась, вторая метла помогла».
        Между тем величественность ведьмы напротив сменялась нервозностью, а метла все так же отказывалась отлипать от того самого места, на котором сидят.
        - А вы ее так оставьте, - внезапно предложил мой леший.
        Две метлы и одна клюка уржались на месте, точно так же тихо ржали Леся с Яриной, нет, их тут не было, но два побега, один светлый, другой с темной зеленью, определенно являлись их ушами и глазами, и сейчас подрагивали определенно со смеху.
        - Главенствующая, - раздался напряженный голос сверху, - наши метлы дрожат. Что происходит?
        Угорают они со смеху, вот что происходит.
        Главенствующая ведьма предприняла очередную попытку оторвать от себя предмет передвижения, но тут опасно затрещала ткань платья, и ведьме пришлось смириться с неизбежным.
        - Да, вы правы, - величественно кивнула она лешеньке, - лучше оставить так.
        Парочка метел со смеху чуть не пороняли свою ведьминскую ношу, я очень старалась не улыбнуться, и не смотреть на ведьму, у которой к определенной части тела прилипла метла и теперь вызывающе торчала по обе стороны от собственно ведьмы.
        - Метлы иной раз дают сбой, - попыталась оправдаться главенствующая. - Переизбыток магии может выдержать не каждая… утварь.
        «Я вот не поняла, это она меня сейчас тварью назвала?» - возмутилась намертво прилипшая метла.
        «Нет, предметом мебели, - пояснила ей моя клюка».
        Я бы вмешалась в разговор, но не хотелось выдавать свои возможности. В том смысле, что метлы у ведьм те еще затейницы, так что осознай ведьмы что с метлами говорить можно, каждая определенно провести воспитательную беседу пожелает, а мне оно надо? Чай своих дел выше крыши.
        - Приветствую вас на территории Заповедного яра, - вежливо произнесла я, склонив голову в знак приветствия.
        Ведьма пыталась держать лицо, но прилипшая к платью метла определено не способствовала величавости.
        - Благодарю за помощь оказанную, Валкирин, - ведьма отчаянно пыталась держаться.
        - Я не Валкирин, не мое это имя, - сказала твердо.- Я - Весена, ведунья лесная, хозяйка Гиблого яра да Заповедного леса.
        И тут меня леший осторожно обнял, да на шаг отойти назад заставил. Искоса взглянула на него - он молча указал на тех ведьм, что не миновали границу Заповедного яра. Их было пятеро. Шестая все так же на четвереньках стояла, в себя прийти никак не могла. Но ее медальон круглый передо мной упал, и вот такой же примерно сейчас на груди одной из пятерки ренегатов был, а я уж знала - чародеи удар наносят парный.
        - Сейчас бой будет, - сказала, на второй медальон глядя пристально да напряженно, - улетайте отсюда. В вашем ведении горы, любую выбирайте, а можете несколько. В леса вам мои пути нет, своя экосистема там, ваша магия ее нарушить может. Коли трудности будут лешего моего зовите, он зов в любом месте территорий моих услышит. А сейчас улетайте, и быстро.
        Хотела было возразить главенствующая, но тут, нарушая субординацию, слетела вниз Ульгерда, ее метла была сурова и сдержанна как и ее хозяйка.
        - Здравствуй, Веся, - оставаясь на метле, произнесла ведьма.
        - Здравствуй, Ульгерда, - не отрывая взгляда от чародеек, произнесла я.
        - Мы всех проверили, - напряженно сообщила она, - нежити с нами не было, но лес их не пустил. Почему так?
        Быстро взглянула я на нее, подурнела Ульгерда пуще прежнего - кожа серо-зеленая, нос крючком, ногти да зубы желтизной пугают, взгляд мутный. Колдовала ты, Ульгерда, колдовала больше положенного. Сколько теперь тебе времени отмерено? Год? Полгода? Что же ты с собой сделала, ведьма?
        - Это яр Заповедный, Ульгерда, - голос мой дрогнул, едва назвала ее по имени, - я приказ отдала пропустить только нечисть. Ведьмы - нечисть, а вот чародейки - они люди, к нечисти они непричастные. От того и миновать барьер не смогли. Но я опосля объясню, улетайте сейчас.
        Оглянулась Ульгерда на своих - боль ее я почти физически чувствовала, ничто не ранит так, как предательство… а ее похоже предали.
        - Главенствующая, - напряженно произнесла она, - здесь ведунья хозяйка, коли сказано улетать, прислушаться следует.
        «О, а может еще и к рукам прилипнуть?» - призадумалась метла ведьмы главной.
        Мы с лешим разом чуть не застонали, но на эмоции времени не было.
        - Улетайте! - приказала ведьмам.
        - Мы не слабые, - гордость у главенствующей имелась в наличии определенно, - и бой принять готовы, в стороне не останемся.
        Я даже отвечать не стала.
        Лешенька за меня все сказал:
        - Не будет боя, бойня будет. Это наша территория, здесь равных нам нет.
        Улыбнулась я лешему, да клюку вскинула, магию леса Заповедного призывая и увидев, хоть и мелькнула на краткое мгновение всего, но я увидела - усмешку торжествующую у главной из пяти чародеек. Наивная…
        И клюку я как подняла, так и опустила, к изумлению всей ренегатствующей публики. Опосля концом клюки споро круг алхимический начертала, медальон упавший очертив, магией руны добавила и как было, так и отправила я медальон этот прямиком к Агнехрану - магия это его стихия, ему и разбираться. А едва исчез медальон опасный, улыбнулась я потрясенной публике по ту сторону стены невидимой, и ручкой им помахала, недвусмысленно предлагая валить отсюдова на максимальной скорости.
        Увы, совету доброму не вняли.
        Встряхнулась аки зверь, да и подскочила упавшая чародейка. Глаза ее загорелись светом рубиново-фиолетовым, руки развела, магию собирая, да со всей дури-то и вдарила по мне. Зря она так, мы-то с лешим ладно, мы отходчивые, но Ярина это им не Леся, она таких выкрутас не терпит. Когда спеленутую по рукам и ногам чародейку чаща Заповедная уносила на воспитание к местной нежити, чародейка выла аки блаженная, но это ей не помогло. Иные чародейки пытались спасти коллегу от участи печальной, но Ярина это Ярина, с ее силой, опытом, да ненавистью к ворогу, сравниться мало что может.
        Ну, кроме меня.
        - Метлы, - крикнула, тайну свою выдавая, - на вашем месте, я бы к остальным ведьмам летела. Чародейки народ ненадежный, того и гляди спалят во костре там, али в печи.
        Метлы подумали, да и рванули прочь, сбивая чародеек с пути летного, да отправляя в кусты приграничные. Не уверена, что все приземлились без травм там, и колючек, ибо прямиком в чертополох угодили. Но это уже было не мое дело - чтобы дать полноценный бой за пределами Заповедных территорий у меня не хватало ни сил, ни знаний, а чародейки уже смекнули, что им до меня не добраться.
        - Ну, с этим разобрались, - решила я, глядя, как улепетывают в портал чародейки.
        - Навродь разобрались, - согласился леший.
        - Тады пошли дальше воевать, - порешила я, и ударом клюки оземь открыла тропу Заповедную.
        ***
        Но до «воевать» мы не добрались. До позднего вечера мотались по лесу да яру замеряя рост тех лесопосадок, в которые влила я силу чародейскую. На первый взгляд ничего особенного не заметили, на второй тоже, и даже на третий, но это не остановило - хватало одного взляда на лешего, чтобы понять, что просто не будет.
        Водя как меня увидал, хотел было по поводу моего исчезновения с ярмарки да наглого поведения аспида высказаться, но получил линейку измерительную и ринулся к себе рост водорослей, рыб, да особливо кракенов измерять. Хотя вот за кракенов боялись мы менее всего, они сами по себе магией сотворенные, им любые мутации нипочем.
        Итого к ночи для войска моего опять устроили пир, а я сидела в избушке своей за новым столом, на новом стуле, который не грозился рассыпаться от любого неосторожного, да читала книги чародейские, попивая чай с молоком. Живность, что Водя мне на ярмарке купил, леший к Ульяне да Саврану отправил, мне то она ни к чему. Корова оказалась дойная, так что мне Ульяна передала молочка свежего, и оказалось так я за парным-то соскучилась.
        Хлопнула дверь.
        Головы не поднимая, спросила устало:
        - Лешенька, аспид еще не приходил?
        А следом услышала, как хмыкнул кто-то знакомо, и улыбнулась, стараясь улыбку скрыть.
        Агнехран же обошел стол, подошел со спины, обнял и склонившись к самому уху прошептал:
        - Пришел уже. Что-то передать хотела?
        - Хотела, - не удержалась от тона игривого я.
        - Говори, - теплые губы коснулись щеки моей, - все передам, из уст в уста, как говорится.
        Обернулась, содрогнулась, да и прямо спросила:
        - Аспидушка, это ты страшнее стал, или мне в свете свечей такое причудилось?
        - Страшнее стал, - честно признал Агнехран. И добавил как-то многозначительно:- Спасибо за медальон.
        Тут уж мне совсем не по себе стало. Подчеркнула место, где читала, книгу захлопнула, развернулась к аспиду да и спросила встревожено:
        - Случилось что?
        Не отвечая, Агнехран сел за стол, затем не долго думая, отодвинулся, меня вдруг подхватил, на колени к себе усадил, да и спросил, проникновенно глядя мне в глаза глазами своими змеиными:
        - Ведьмочка моя, склонная к разного рода экспериментам, ты что со мной сделала?
        Ну, промолчала я. Откуда мне знать, что я с ним сделала?
        - Не знаешь? - догадался Агнехран.
        - Не-а,- честно созналась.
        - Так я и думал, - трагически созналось чудище. - Что ж, бывало и хуже.
        - Правда? - заинтересовалась я.
        - Правда, - подтвердил он, - вот когда ты из меня охраняба делала, тогда было хуже.
        - Ну… - замялась я, - тогда было не хуже, тогда было совсем все плохо.
        - Ну… - начал было Агнехран.
        Затем взглянул на меня, улыбнулся и беззаботно сказал:
        - Справлюсь. Когда ты со мной, да смотришь вот так, без страха, тревоги и осторожности, я со всем справлюсь, даже с этим. Поцелуешь?
        Посмотрела я на лицо угольное, на губы черные, в глаза змеиные и ответила:
        - Ннннееееет.
        - Совсем нет? - расстроился он.
        - Ты себя в зеркало видел? - возмутилась я.
        Агнехран не растерялся и предложил:
        - А ты глаза закрой.
        Я закрыла. Да к щеке его прикоснулась ладонью и тут же решила, что:
        - Нет. Даже с закрытыми глазами.
        И открыв, на него посмотрела. Опечалился аспид, вздохнул тяжело, да и сказал:
        - А полюби меня такого, какой есть.
        Оглядела я его, такого какой есть, да и вопросила скептически:
        - Агнехранушка, любимый мой, еще раз спрошу - ты себя в зеркало видел?
        Помрачнел. Совсем помрачнел. Вздохнул, почти трагически, и выдал:
        - В одном из северных королевств есть сказка про красавицу и чудовище.
        - Иии чего? - заинтересовалась я.
        Аспид на меня поглядел и пояснил намекательно:
        - В сказке той красавица полюбила чудовище, несмотря на то, что он чудовищем был.
        Тут я призадумалась. Представила себе Агнехрана в образе Аедана, черного такого, матового, с кожей змеиной, его да детишек наших черненьких… Не то чтобы я родить могла, хотя учитывая изменения, да магию чародейскую может и могла, вон обрел же леший облик человеческий, ну в общим детишки черненькие меня не пугали как-то, а вот архимаг в обличии аспида очень даже. Как с таким вообще делами интимными заниматься?
        - Что-то мне подсказывает, что детей у этой пары не было, - задумчиво решила я.
        Аспид рот было открыл, да тут же и закрыл, задумался.
        Потом вдруг взглянул на меня, улыбнулся, да и повторил слова мною сказанные:
        - «Агнехранушка, любимый мой»?
        И покраснела я как маков цвет. А он возьми да и скажи:
        - Весенька, любимая моя…
        И неважно, что черный и страшный, потянулся ко мне и поцеловал. А я ответила, глаза зажмурив и обняв его за шею. И не важно, что аспид, не важно, что чудище угольно-темное… от поцелуев его на душе светлее становилось. И тепло так, и весной веяло, и, если глаза не открывать, тогда…
        - Но ты права - детей у них, кажется, не было, - прервав поцелуй, заметил Агнехран.
        - А я знаю почему, - открыв глаза и мрачно взглянув на него, сообщила не ласково. - Вероятно, чудище это разговор начинало всяческий раз, как доходило до моментов родопродолжательных!
        Рассмеялся, потянулся к губам моим, поцеловал легко, и прошептал, обжигая дыханием:
        - У того чудища не имелось такого отвлекающего фактора, как две окончательно двинувшиеся на фоне дел родопродолжательных Заповедные чащи.
        Моргнула я удивленно, потянулась к лесу, ощущая пространство окружающее и да - обе тут были! Притаились главное! Одна метлой прикидывалась, вторая веником!
        - Да чтоб вас!
        Веник и метла шустро проследовали к выходу, делая вид, что их тут вообще никогда не было.
        Но сердиться по-настоящему не вышло, трудно вообще гневаться, когда на тебя с такой любовью и нежностью взирают, пусть даже глазами змеиными. А когда дверь за любительницами подглядывать захлопнулась, Агнехран вдруг взял да и спросил:
        - Веся, ни как аспид, ни как архимаг я тебе не люб, я же вижу это. Как аспид слишком чужероден, как магу ты мне никогда доверять не станешь, я тебя уже знаю. Но ведь любишь, это очевидно. Так за что?
        Вздохнула я тяжело, да и призналась как есть:
        - Понятия не имею.
        Помолчала, на лицо его в сумраке теряющееся глядя, и спросила осторожно:
        - А что?
        Повел плечом, взгляд серьезным стал, да и явно смолчать хотел, но внезапно решил, что честность, она самое верное решение. Вот и честно сказал:
        - Я боюсь, что могу потерять тебя, и даже не понять и не узнать по какой причине. Боюсь, что ты молча уйдешь, не дав возможность ни оправдаться, ни осмыслить в чем был не прав. Боюсь, что исчезнешь из моей жизни и в лес свой не впустишь. Боюсь проснуться однажды с чудовищным чувством потери.
        Промолчала я.
        По многим причинам промолчала. И потому, что не ожидала слов таких. И от того, что Агнехран понял меня, понял как поступлю, если… Если что?
        «Валкирин, ты сможешь. Давай быстрее, Валкирин» - словно молнией сверкнули в памяти слова страшные.
        - Я тоже боюсь, - прошептала, взгляд опустив. - Мне есть, чего бояться.
        - И чего же? - мгновенно спросил Агнехран.
        И казалось бы только вопрос, но задал он его проникновенно так, вкрадчиво, чуть напряженно, и голос немного дрогнул. Потому что важным для него вопрос был, видать очень важным, почти жизненно важным, а я это только сейчас поняла.
        Посмотрела в глаза его, вздохнула тяжело, да и сказала:
        - Я скажу, когда время придет. И оправдаться возможность дам, и выслушаю. Клянусь тебе в том. Так пойдет?
        Помрачнел он, и произнес с горечью:
        - Не «если», а «когда»?
        Улыбнулась с горечью не меньшей, и произнесла для себя страшное:
        - Ты - маг. Рано или поздно… Так что «когда», а не «если».
        Отвернулся, в окно посмотрел, вздохнул.
        - Не маг, - произнес помедлив,- и не аспид…
        Еще помолчал, да и сказал вдруг:
        - Никогда себя не чувствовал своим ни среди первых, ни среди вторых. А вот когда охранябом стал, когда за тобой, бедовой, присматривать пришлось, тогда знаешь, я понял, что я это я, вот такой.
        Улыбнулась я, и не стала говорить, что и мне он вот такой нравился - человечный, простой, ни маг-архимаг, а мужчина, что и руками по дому все делать умеет, и суп мясной сварит, и поможет, и поддержит, и предостережет. Обняла его крепче, щекой к груди его прижалась, да и хорошо так стало, спокойственно. И он тоже обнял крепче и сидели мы молча, тихо наслаждаясь нашим тихим счастьем.
        - Что делали сегодня? - наконец вопросил Агнехран.
        И тут я вспомнила, что поговорить-то с ним хотела, и разговор-то серьезным был.
        - А мы сегодня по лесу носились с линейками измерительными, - отстранившись от аспида и в глаза его змеиные глядя, сообщила я.
        - Случилось чего? - встревожено спросил он.
        - Случилось, - подтвердила растерянно. - Я лешеньке облик делала человеческий, перед встречей ведьм, чтобы значиться истиной ведуньей предстать, той, что в паре с лешим своим, и знаешь что?
        - Что? - напряжение теперь в его голосе слышалось.
        - Лешинька облик обрел человеческий. А как то получилось, мне до сих пор невдомек.
        И тут глаза змеиные медленно сузились, взгляд стал недобрым, а на лице угольном желваки обозначились - серчал аспидушка, а от чего непонятно.
        - То есть мало мне водяного было, - прошипел практически.
        Моргнула я удивленно, да и спросила шепотом:
        - А ты об чем сейчас, Агнехранушка?
        - О своем, о личном, - только сарказм мне в том ответе послышался. - И что там с лешим-то твоим?
        - А сердце у него бьется, когда он в образе человеческом, - сказала как есть.
        - Потрясающе! - гневно произнес Агнехран. - Так значит, леший теперь у нас к размножению годен?
        - А мне почем знать? - разозлилась вдруг. - Слушай, коли знала бы все, тебя бы ни о чем не спрашивала.
        - А ты спрашивала? - злой сидел охранябушка мой в виде аспида, совсем злой.
        - Ну так да! - воскликнула возмущенно. - С чего бы тогда рассказывать стала?
        - А действительно… - прошипел почти.
        Смотрю на него и понять не могу, что происходит-то.
        - Так в чем вопрос? - вкрадчиво, и пугающе как-то вопросил Агнехран.
        Моргнула потрясенно, вгляделась в лицо его темное, в глаза змеиные, да и ответила:
        - В том, что мне надобно знать, чего от магии чародейской ожидать-то. А то знаешь, неприятственно как-то - я лишь иллюзию навела, а она возьми да и стань реальностью. И ладно с лешенькой, с ним разберусь, а что если со всеми лесопосадками случится неведомое? Я же силу расплескивала, как могла и куда могла, подвоха не ожидая, а видать был он.
        Нахмурился Агнехран, призадумался, да спустя время недолгое спросил:
        - И что линейки измерительные показали?
        - А ничего, - сказала с тревогою. - Уж что могли, все измерили, но ничего, а сердцу-то совсем неспокойно.
        - Понимаю, - кивнул архимаг мой. - Лешего покличь мне.
        - Так сразу? - не ведаю, от чего спросила-то.
        Улыбнулся мне аспид, пальцами темными по щеке провел нежно и сказал:
        - Можно позже. И вообще потом сам найду. Посиди со мной еще вот так.
        И хорошо так на душе стало, пуще прежнего хорошо, и тепло, и светло, и радостно. И сидела бы я так и сидела, а только дел-то еще невпроворот. Да и еще момент один душу тревожит:
        - Дьявол сказал «Цена открытия врат Жизни - жизнь архимага» и «Цена уничтожения врат Смерти - жизнь аспида». Ты знал об этом?
        Спокойно встретил взгляд мой тревоги полный Агнехранушка, и ответ дал прямой:
        - Знал, Веся, это я знал. От того и хотел разом уничтожить и Гиблый яр и врата Смерти, чудовищную нежить в него впускающие.
        Вздохнула я, печали не скрывая, да и ничего говорить ему не стала.
        - Я же не знал, что лес этот Гиблый возродить можно, - повинился аспид.
        - Да кто ж знал-то, - с грустью посмотрела на него, - я вот тоже не знала.
        И открыл было рот Агнехранушка, да так и закрыл, говорить ничего не стал. Но я то увидела и ответа потребовала:
        - Говори, что сказать хотел! Сейчас же говори!
        Опустил аспид взгляд, усмехнулся только, а опосля возьми да и скажи:
        - Веся, а ты вообще хоть что-то знаешь?!
        Чуть со стула не упала. Не сиди на нем маг, да меня на коленях не удерживай, то точно упала бы. А так лишь проговорила, злости не скрывая:
        - Все знать невозможно, архимаг. А то что мне надобно, я по мере событий вполне себе изучаю. А теперь пусти меня, дел, знаешь ли, невпроворот!
        Но он взял, да и пускать не стал. Улыбнулся лишь мне, с грустью нескрываемой, да и произнес:
        - А я многое знаю, Весенька, очень многое, а вот как ты, быстро так, да хватко, так я учиться не умею.
        И вроде обидел, а вышло так, что похвалил. Сижу, гляжу на него, а чувствую - нет в сердце обиды. Только тревога за него, вот я и спросила:
        - Может помочь с чем? Ты не молчи, говори, если нужно что, я же рядом.
        - Рядом, - прошептал хрипло он, - рядом, да только научи меня, как сделать так, чтобы ты всегда рядом была? Этого я не знаю, этого не умею, а с остальным, поверь, разберусь сам.
        Посидела я, ногами болтая, до пола то ой как далеко было, да и призналась:
        - Понятия не имею, что тебе сказать-то.
        Вздохнул аспид, в плечо мое уткнулся лбом, да и промолчал.
        - А между тем у нас три ведуньи мертвые по лесу моему шастают, - сказала я, неловкость ощущая, - да чародейки подлые точно что-то затевают.
        - Да пошли они, - выругался аспид.
        - Ага, лесом, да только главное чтобы не моим, - вздохнула я.
        Агнехранушка взял да и прижал к себе, с силою прижал, губами волос моих коснулся и произнес тихонечко:
        - Разберусь я. И с ведуньями мертвыми и с чародейками. Ты только из лесу не выходи, с водяным не обнимайся, лешего на предмет родопродолжения не допрашивай, в неприятности не влипай, и вот тогда я со всем за пару дней разберусь, клянусь тебе.
        Поразмыслила я об том, что сказано было, да и спросила недоуменно:
        - Агнехранушка, а чем же мне тогда заниматься-то целых двое суток-то?
        Взвыл, тихо, но отчаянно.
        Помолчал.
        Затем в глаза мне взглянул, да и спросил:
        - А коли браслет обручальный не сниму, я тебя в любой момент, откуда угодно достать смогу?
        Чуть зубами не заскрежетала.
        - Браслет отдай! - потребовала.
        - Уже, - усмехнулся он.
        - Отдай, сказала!
        - Тоже тебя люблю, - ответил нагло.
        И в глаза смотрит внимательно, улыбки не скрывая.
        Молча руку с шеи его убрала, поднесла ладонь к запястью левому, на замочек нажала, расстегивая тот браслет, что на мне был… да так и замерла. Браслет мой, мною сотворенный, он как на запястье был, так там и остался - я на замок нажала, еще нажала, на второй замочек, на третий… а браслет сидел, как влитой на руке моей!
        - Да, теперь не снимешь,- коварно прошептал архимаг.
        - Вот тресну, клюкой тресну! Мало не покажется! - прошипела, все пытаясь браслет с себя снять.
        - Ногти не ломай, - почти попросил Агнехран, да руку мою перехватив, к губам поднес своим, поцеловал нежно, и сказал тоже с нежностью:- Весенька, безголовая ты моя любительница обязательно ринуться на спасение всех и вся, браслет этот я сниму с тебя только при одном условии.
        - Это при каком? - вопросила воинственно, с гневом на аспида взирая.
        А тот взял да и из кармана кольцо достал.
        Красивое кольцо, древнее, камень в нем зеленый, в свете свечи переливается, золото да серебро черные, и россыпь бриллиантов крохотных, как по млечному пути звезды.
        - Нравится? - спросил, почти дыхание затаив.
        В глаза его змеиные взглянула, да и ответила нагло:
        - Не очень.
        Вздохнул скорбно, с печатью печали на лице кольцо мне на палец водрузил указательный и снова в карман полез. И главное опять кольцо достал - из красного золота, да с камнем-рубином. Красивущее!
        - А это нравится? - спросил вкрадчиво.
        - Вообще нет! - еще наглее ответила.
        Совсем опечалился, да сказав:
        - Ну тогда сделай милость, подержи пока, я другое достану.
        И на указательный палец уже правой руки надел. И возмутиться бы мне, но я все понять не могла - откуда он их достает-то? Не удержавшись, потянулась, карман его пальцем с кольцом рубиновым оттянула, заглянула - а там круг алхимический. Прямо в кармане.
        - Ладно, следующее достаешь ты, так и быть, - сдался Агнехран.
        Я себя лисой любопытной почувствовала, но не удержалась - двумя пальцами в карман, а следом и в круг алхимический залезла, первое что подвернулось схватила, да и вытащила. А там серьги были. Красивущие, с изумрудами, да серебром червленым.
        - Хороший выбор, - похвалил Агнехран, как-то загадочно улыбаясь, но не уверен, что к глазам подойдут. Дай мгновение.
        И забрав серьги с руки моей, в уши вдел, отстранился, посмотрел, да и сказал с видом авторитетным:
        - Тебе идет. Что еще вытащишь?
        И азарт меня захватил.
        Чего там в том пространстве, куда вел круг алхимический, только не было! Опосля серег достала я кулон с изумрудом формы удивительной - камень так огранили, что был он в форме розы распустившейся. Глазам своим не поверила, никогда такого не видела. Опосля браслет был, с тем же изумрудом в форме розы. И кольцо. И другие серьги - Агнехранушка мне их надел, сказал, что они мне больше идут. А потом было кольцо, и еще кольцо, и одно маленькое, тоненькое, из почерненного серебра, и даже штука странная, с розой изумрудной, да только браслет этот был не ручной, а ножной. Надевал его на меня маг осторожно, да от чего-то все улыбку скрыть пытался, хотя с чего вот? И так понимала, что веду себя как дитя, но любопытно было и весело.
        И к зеркалу я бегала, на слово Агнехрану не веря и собственнолично проверяя, идет оно мне или не идет. Все что с изумрудами ограненными в форме розы было, мне очень шло, как для меня было сделано. Остальное, критически оглядев снимала, да магу возвращала. Это было как мозаику собрать, я и собирала. Колец только было многовато, все пальцы унизаны, да те, что тоненькими были, они по три-пять на палец нанизывались, это мне Агнехранушка объяснил.
        И вот в итоге стою я, сверкаю изумрудами да бриллиантами, красивое все такое, просто ух. Ну да налюбовавшись, я обратно к магу вернулась, на коленях его устроилась, и сказала:
        - Сережки снять помоги, да кулон с цепочкою, сама не расстегну.
        И тут улыбнулся Агнехран, да так что сразу стало ясно - коварен он сверх меры, да и сказал тихо:
        - Тут ты верно подметила - сама не расстегнешь.
        Оторопела я.
        На Агнехрана смотрю потрясенно, да и сжалось сердце от чего-то, словно подвох чувствовало, опосля на украшения, что горкой на столе высились, и на кольца, коими пальцы были унизаны поглядела, да и схватив то с рубином, что вторым на меня маг надел, я его с себя попыталась стянуть.
        Попыталась только, потому что кольцо, что палец даже не перетягивало, и на руке не ощущалось почти, оно засело там намертво!
        - Это… - голос от растерянности сиплым стал.- Да как ты… - совсем сорвался голос мой, а следом и я сорвалась: - Это что такое соизволь объяснить!
        - А это месть, Веся, - спокойно глядя мне в глаза, ответил аспид. - Месть, самая что ни на есть натуральная. Это тебе за тот случай, когда ты у ручья вся в крови лежала, а на тебе артефакты да амулеты один за другим гасли… Эти не погаснут никогда, хоть в ад сунься!
        Вскочила я с колен его. Стою, гневно на аспида взираю, он с вызовом на меня, я сияющая вся на него, он черный матовый только глазами и сиял, и сиял он победно. А я сверкала пораженчески, но с поражением точно никогда не смирюсь.
        - Маг, ты что удумал-то? - вопросила разъяренно.
        А у него вдруг взгляд таким мечтательным сделался, и протянул он голосом тихим:
        - Мноооооогое…
        - Так, вот сейчас тресну! - угрожающе пообещала я.
        Улыбнулся. Нагло так, широко.
        - И чего улыбаешься? - нервы у меня сдавали уже.
        - Красивая, - сказал он искренне, - ты у меня самая красивая, просто глаз не отвести.
        Замерла я, а аспид вдруг к себе притянул, на колени вновь усадил, пальцы его моих, кольцами унизанных коснулись, и рассказал он вдруг:
        - У моего народа есть такая традиция - каждый раз, когда сердце желает, мужчина дарит своей женщине украшения. Сам выбирает, если создать не в силах, да сам надевает. И тогда весь вид любимой хранит в себе воспоминания о самых трогательных моментах жизни. Первая улыбка, первое прикосновение, первый поцелуй…
        Проговаривая все это, он провел кончиками пальцев по моей левой руке, по пальцу указательному, где одно за другим сверкали три тоненьких кольца, едва заметные по отдельности, вместе они во что-то прекрасное превращались. И проведя, прямо в глаза мне взглянул. А у меня биением сердца отдавалось в груди «Первая улыбка, первое прикосновение, первый поцелуй»…
        А он ладонь к губам поднес, поцеловал с нежностью, и добавил:
        - До встречи с тобой не понимал этого, сам украшения никогда не дарил, и уж тем более не делал, да и желания время тратить на глупости подобные не было. А с тобой изменилось все. То, что глупостью раньше казалось, стало важнее жизни. То, чему значения никогда не придавал, теперь дыхание перехватывает. То, что раньше серым было, с тобой рядом сверкает всеми гранями жизни.
        - Змей ты, - сказала сердито. - Специально говоришь, чтобы клюку не призвала?
        Покачал головой отрицательно, да и ответил:
        - Специально говорю, чтобы не бросала меня. И ни о ком другом никогда не думала. И я не Тиромир, Веся, он от своей любви отказался и дальше живет, а я так не сумею.
        Нахмурилась, руку отобрала, к окну отвернулась, да и слов не сдержала:
        - Он отказался не сразу. Но время все лечит. Пора мне, Агнехран, дел много.
        И встала решительно, стараясь ни в зеркало, ни на аспида не взглянуть. Выйти хотелось. Одной побыть. По лесу пройтись, собирая подолом платья капли полночной росы. В свете луны постоять. Вой волчий послушать…
        Да только вдруг вспомнилось мне то, что сказал он. Про то, что знал о вратах Смерти, да про то, что ценой жизни своей хотел уничтожить их вместе с Гиблым яром. И ведь уничтожил бы. Ему на то и сил и знаний хватало в миг тот страшный с избытком, и он бы погубил наследие чародеев, ради одного того, чтобы меня защитить. А маг, истинный маг, он бы так никогда не поступил, уж магов я знаю.
        И развернулась я к аспиду, встретились взгляды наши - мой непонимающий и его полный боли затаенной, и он ее скрыть пытался. И скрыл бы, от любой другой скрыл, только я ведьма.
        - Агнехран… - позвала тихо.
        Да замолчала, губы кусая нервно.
        - Что, Веся? - тихо спросил в ответ.
        А я… я вот о чем подумала:
        - А как звать-то тебя? Аеданом или Агнехраном? Как правильно?
        - Хранящий огонь, - ответил он и улыбнулся едва заметно, с грустью улыбнулся. - Аедан - на моем языке. Агнехран - на вашем.
        - Вот оно как… - протянула задумчиво. И не удержавшись, спросила: - А ты когда аспидом являешься, ты такой же, как и когда маг?
        Не хотел отвечать, явно не хотел, даже руки на груди сложил, от меня и вопросов моих отгораживаясь, но на меня поглядел-поглядел, да и ответил:
        - Не совсем. Аспидом я был только в юности, но и тогда на мне маска была. А как в земли человеческие пришел, я не одну - с десяток надел. Аспидом я несдержан, сложнее контролировать эмоции, пламя по венам бежит вместо крови, вспыхиваю быстро. Магом-то я поспокойнее буду, рассудительнее, сдержаннее. А тебе я каким больше нравлюсь?
        - Простым, - от улыбки не сдержалась, - простым охранябушкой, и не магом и не аспидом, а человеком.
        Усмехнулся, да и признался:
        - Человеком я только рядом с тобой становлюсь, а так не человек я, Веся, прости.
        - За что прощать? Меня все устраивает, - только тут на кольца взглянула, и ответила, - все кроме этого. Сними, имей совесть.
        И руку ему протянула.
        Вздохнул тяжело Агнехран, но хоть и был аспидом, а сдержался. И медленно с моей руки левой кольцо с рубином стянул.
        - Ты все сними, только, наверное, эти три тоненькие ты оставь…- сказала вдруг.
        Усмехнулся он, притянул, обратно на колени к себе усадил, и началось:
        - Это не простой рубин, сам его сделал, не с первого раза, ночей семь не спал, но вышло все как хотел. Перстень этот твою кровь убережет от яда, от ран, от порезов.
        И в глаза мне взглянул вопросительно.
        А я на кольцо посмотрела уже иначе - для меня не просто камень это был, для меня это было целых семь бессонных ночей Агнехрана. И я сильно подозревала, что если кольцо это его заставлю забрать, он же… он еще столько же спать не будет, что-то другое для меня придумывая.
        - Ладно, оставь. Назад надень, кому сказала. Хороший перстень, красивый, мне нравится!
        И руку забрала. И на груди вообще их сложила. И на мага посмотрела взглядом мрачным, да суровым. А маг возьми и начни вредничать.
        - И с чего это он вдруг тебе понравился? - вопросил издевательски.
        - Красивый потому что! И другого мне не надо, понял?
        - Нет, ничего не понял, - точно издевается.
        - Я сказала - хороший перстень! - так и сказала.
        Затем на ту горку украшений, что на столе остались посмотрела, подумала, и добавила:
        - Эти тоже хорошие. Оставляй.
        - Все оставить? - спросил с усмешкою.
        - Тебе что, жалко? - вопросила воинственно.
        - Нет, - улыбнулся весело, - мне не жалко.
        - Вот и оставляй! - я с ног его спрыгнула, сходила к сундуку, оттуда ящик, в котором хранились прежние мои артефакты с амулетами принесла, все со стола в него сгребла, и, относя обратно, добавила: - А по ночам, Агнехран, между прочим, спать надо!
        А он взял и рассмеялся. От души, громко, так что клюку очень призвать захотелось. Но в то же время так легко и с облегчением каким-то, что призывать не стала. Просто подошла к нему, стою суровая.
        - Так дело в том, что я не спал? - отсмеявшись, вопросил Агнехран. - А я уж думаю, с чего такая щедрость-то…
        Улыбнулась неловко, он снова на колени к себе усадил, обнял. Чудовище мое огненное. Посидели так, молча, а потом вдруг маг к теме разговора вернулся:
        - Двое суток в своем Заповедном лесу сидишь, никуда свой симпатичный носик не высовываешь.
        - Это уж как получится, - протянула я вот точно уверенная, что так оно не получится.
        - Веся, - Агнехран от себя отодвинул, в глаза мне взглянул, - дело серьезное, пойми. Ту побрякушку чародейскую, что сегодня ко мне отправила, мне пришлось в аду оставить, в прямо смысле.
        - От чего так? - не поняла я.
        - А от того, радость моя, что чародейские артефакты в паре завсегда работают. И конкретно этот открывал путь тому, кто вторым владеет.
        Взглянула на него недоверчиво, да и вопросила:
        - Неужто и в лес Заповедный путь бы открылся?
        Агнехран молча кивнул.
        Призадумалась я. Думы были недобрые.
        - Никуда не ходи, - продолжил серьезно и напряженно Агнехран, - ни с кем не встречайся, особенно с ведьмами.
        Вспомнила я тут Ульгерду. Когда на нас огонь жизни чародейский хлынул, я этой ведьме молодость вернула и силу, а когда прилетели ведьмы в яр Заповедный, Ульгерда снова была кожей зелена, силой опустошена. На что она ее потратила, вот в чем вопрос. И мне бы поговорить с ней, но…
        - Весенька, счастье мое, в глаза мне погляди, да пообещай, что сделаешь, как прошу.
        В глаза его змеиные взглянула, а что сказать-то и не ведаю. Тут что ни день, то все веселее становится, и не знаю я, что в следующий час случится, не то, что на следующий день.
        - Веся, - совсем серьезным стал, посуровел даже, - мне уверенность нужна, что пока я далеко буду, с тобой ничего не случится. Потому что если с тобой что-то случится, смысла жить дальше для меня не останется.
        Смотрю на него, о своем думаю, да и что сказать не ведаю.
        Сказала, что в голову пришло:
        - От чего в яр нельзя?
        - Там три ведуньи остались, - сказал как есть Агнехран. - И не ведаю, что еще. Гиблый яр от того и гиблый, что как топь-болото - никогда не ведаешь, что из этого омута еще вылезет. Ты в своем лесу под защитой, лешему я доверяю, Леся за тебя любого порвет, ведьмак изолирован, так что никто не пролезет не проникнет. Только ты лес не покидай, прошу тебя.
        И ответила я то, что могла ответить:
        - Я постараюсь.
        Обнял Агнехран, к себе прижал крепко-крепко, опосля на стул пересадил, встал да и вышел.
        А я сидеть осталась в задумчивости.
        Затем встала, платье на сорочку сменила, плащ поверх накинула, клюку взяла верную да и направилась туда, где можно было вопросы задать, да ответы получить.
        ***
        Вода в Заводи была ключевая, ледяная значится. И время от времени опускала я в нее руку, чтобы ладонью влажной к лицу прикоснуться, усталость да сон прогоняя. Водя сидел рядом, как и я в книги погруженный, с нами и кот Ученый книги чародейские штудировал. А домовой Тихон угощение готовил - грибы над костром жарил, да похлебку со странным ароматом варил. И потому светлячки, что нам светили, от него старались держаться подальше.
        - Кажется, нашел, - воскликнул Водя.
        Мы с котом тут же придвинулись к нему и водяной указал на рисунок медальона, точь-в-точь такого, какой сегодня к ногам моим прикатывался.
        - Пу-те-во-проводник, - кот Ученый чародейский язык плохо знал, от того и читал порой по слогам.
        - Да, похож, - согласилась я.
        - Только загвоздка имеется, - Водя страницу перевернул и узрели мы неожиданное.
        У этих путепроводных медальонов особенность имелась - они не по паре были, они были так - один заглавный, и от него дюжина второстепенных.
        - Я видела лишь два, - сообщила друзьям верным, забирая книгу у Води.
        - А что еще видела? - обиженно как-то водяной спросил.
        - Ульгерду видела, - ответила, головы от книги не поднимая. - И честно скажу - то, что видела, то не понравилось мне.
        - Покажи, - попросил Водя.
        Руку протянула, к щеке его прикоснулась, в глаза заглянула да и передала образ Ульгерды таким, каким в последний раз наблюдала. Затем, не долго думая, передала и тот, коим эту ведьму одарила, когда свечи зажигала, чародейскую, жизненную силу распределяя. И увидал Водя, как хватается ведьма за кулон свой малахитовый, как преисполняется решимости да силы, как решается сделать шаг.
        - Весь, как вспомню тебя в костре том, так у самого пламя в груди жжет! - высказался Водя.
        Затем призадумался, и попросил:
        - Покажи последний образ.
        Показала снова.
        - Силы в ней нет, - отметил водяной. - Где растеряла?
        - Мне это не ведомо, - я руку убрала, снова к книге вернулась. - Чародеев то, как я погляжу, голыми руками не возьмешь.
        - Да уж и ежовые рукавицы не помогут, - подтвердил властитель просторов речных.
        А потом вдруг спросил:
        - Весь, что у тебя с аспидом?
        - Любовь! - с чувством ответил кот Ученый.
        Мы с Водей молча на кота посмотрели, кот понятливо умолк.
        - Сложно все, - правду я водяному ответила.
        И взялась про кулоны эти путепроводные и путеводные читать. Сложно было, язык-то совсем древний. И тут Водя возьми да и скажи:
        - Веся, не хочу тебя ни обидеть, ни унизить, ни оскорбить как-либо, да только - ведунья ты, Веся. Пока молодая совсем, пока в тебе сила ведьминская кипит, да юность свое берет, несмотря на то, что весну свою ты отдала, пытаясь спасти Кевина. Но ты ведунья, Веся, лесная ведунья, и чем дольше в лесу живешь, тем меньше у тебя эмоций человеческих будет. Вижу я, что аспид к тебе не равнодушен, понять это не сложно, с самого начала ясно все было. Но ты… ты, Веся, уверена ли ты, что чувствуешь свое сердце? Что не отголосок это эмоций, чувств, да желаний аспида?
        Поглядела на него искоса, взглянула да и вернулася ко чтению.
        - Я сказал, ты услышала, - сказал Водя.
        - Услышала, - отрицать не стала, - да только в случае том, напомнить должна - и ты мне не пара, воевода водный.
        Нахмурился, голову опустил, задумался.
        Опосля возьми да и скажи:
        - Твоя правда, прочную пару лишь ведунья да леший образуют. Но твой леший человеком обратится не способен.
        И тут из кустов прорычало:
        - Ошибаешься, водяной, теперь и зверем могу.
        И как из-под земли выскочил одним прыжком к Заводи зверь-чудище. Более всего чудище походило на пса черного, с ушами острыми, мордой хищной, шерстью сумрачной, пастью такой, что и волкам не по себе бы стало. А мне вот стало - вскочила я, книгу едва не обронив, кинулась к зверю-чудищу, морду его ладонями обхватила, и вопросила радостно:
        - Ты ли это, лешинька?
        - Я, Веся, я, - и носом в мой нос уткнулся.
        - Как? - зарываясь в шерсть его пальцами, спросила не веря в то, что вижу-то.
        - А хрен его ведает… точнее аспид, но вышло как-то так. Веся, сам поверить не в силах.
        А кто в силах?! Я гладила его морду, касалась шерсти и поверить не могла. Ни на единую секунду не могла. А леший носом еще раз в мой ткнулся, и снова лешим стал, натуральным, деревянным, большим и суровым.
        - Вот знала бы что так можно, давно бы в Гиблый яр сунулась, - глядя на него огромного снизу вверх, сказала в сердцах.
        Леший мигом ощетинился, да и ответил:
        - А подзатыльника моего отведать не хочешь, Веся?
        Вот никакой радости с этими мужчинами.
        - Клюкой отвечу! - ответила я, и ушла обратно к водяному.
        Села рядышком, книгу взяла галантно протянутую, частью куртки его укрылась и засела дальше читать.
        - Весь, - понял леший, что не то сказал, все понял, да поздно уж.
        - Занята я, - ответила, головы не поднимая.
        А опосля и ушел. Молча. Осталась я дальше книгу читать, и все бы ничего, да только в книгу гляжу, ничерта не вижу.
        - Весь, - Водя ласково руки коснулся, - как так вышло?
        И даже без уточнения, поняла, о чем он.
        - Чародейская сила живительная, она с подвохом оказалась.
        - Я отклонений от нормы не отметил, хотя все проверил как есть, - взмахнув длинным серебристым рыбьим хвостом, сообщил водяной.
        - Да я тоже все проверила, и даже перепроверила, и на всякий случай проверила еще раз. Но когда на лешего иллюзию человеческую накинула, он вдруг возьми, да и человеком стань.
        Поразмыслив немного, Водя сказал:
        - Плохо это, теперь с магией осторожнее нужно будет обращаться.
        Кивнула молча, да сызнова в книгу погрузилась. Было о чем почитать. Чародеи завсегда действующие по принципу «каждой твари по паре», в особо крайних случаях переходили на правило «двенадцать пар». И тот медальон, что пыталась закинуть ко мне одна из чародеек, он имел не только одиннадцать присоединяющих, он имел и парный медальон, и в нем тоже было одиннадцать присоединяющихся. И по всему выходило, что существует еще кто-то, со вторым центральным артефактом.
        Я повернулась, поискала прутик, да и нарисовала для начала одну линию - границу мою. Опосля подле нее один напротив другого два круга - основные медальоны. От них полукругом по одну сторону одиннадцать кружков, да по другую тоже одиннадцать. Подсветила рисунок магией, присмотрелась. Водя тоже интерес проявил. И кот ученый. Я же молча смотрела на то, что, сработай оно верно - защиту яра Гиблого проломило бы. Границу леса моего Заповедного нет, там граница широка, в полторы мили шириной, там так не сдюжишь, а вот у яра граница тонкая, в шаг всего толщиной, и сломить ее таким путем хоть и сложно, да можно.
        - Весь, что не так-то? - тихо Водя спросил.
        Поразмыслив, ответила так тихо, как трава шелестит:
        - Об одном чародее знаю я, о Заратаре эль Тарге, но коли есть еще одиннадцать чародеев, да двенадцать чародеек… то не окончена наша война, даже к завершению не близится.
        И не поднимаясь, клюки не призывая, позвала лишь мысленно:
        «Ярина».
        Чаща заповедная явилась кошкою черною, из ветвей смоляных сотканною, да только кошка эта размером с телка годовалого была. Прогнулась всей спиною, мурлыкнула, и ближе подойдя, уселась передо мной, пристально глядя тускло-сияющими зелеными пустыми глазницами.
        - Границу увеличить придется. Да усилить.
        «И где ведьмы?» - вопросила Ярина.
        - Где ведьмы там особливо. А еще знай - никаких артефактов, никаких амулетов, ничего магического на территорию яра не допускай!
        «Как прикажете, госпожа лесная ведунья», - ответила Ярина.
        И исчезла.
        Леся явилась тут же, и гордо, с нескрываемым чувством превосходства, заявила:
        «Тоже границу усилю, причем сама, мне даже подсказывать не надобно!»
        И исчезла. Один росток остался, который ждал что похвалят. Пришлось похвалить:
        - Ох ты моя умница, ты моя красавица, ты надежная аки крепости все разом, ты…
        Засмущался росточек, да и исчез.
        А Водя посмотрел на меня и тоже исчез - не только мне о границах позаботиться следовало.
        И едва плеснула вода, сомкнувшись над воеводой своим, кот Ученый протянул задумчиво:
        - Да, дела-а-а…
        - И не говори, - тихо отозвалась, на медальоны страшные глядя.
        Пугали они меня, особенно после того, как с силой жизненной в Гиблом яру заложенной столкнулась. И перед кем угодно храбриться могла, да только боли, как тогда, когда в костре горела, никогда не испытывала. И повторно испытать не хочу, не хочу вовсе.
        - Так а, Весь, с аспидом у тебя что?
        «Любовь», - тихо ответило сердце.
        И улыбнулась я невольно, страх прочь отпуская. Что завтра случится, то мне неведомо, что послезавтра - не ведомо тоже, а вот прямо сейчас счастье было в душе. Тихое, светлое счастье. Только холодно очень, замерзла совсем, оно и не удивительно - столько часов у воды ключевой-студеной просидеть.
        - Пошли в избу, котенька, - предложила, поднимаясь.
        Да и пошла, головы от книги толком не поднимая.
        ***
        Кот со мной долго не шел, он книги какие мог похватал, да и умчался. Клюка тоже давно вперед ускакала, и ей книги нести пришлось. Я шла по лесу ночному, светлячки надо мной натужно летели, текст в книге мне освещая, а потом вдруг на поляну вышел олень.
        Я на оленя поглядела, он на меня, я на него.
        - Случилось чего? - спросила, наконец.
        «Бык забегал, - ответило мне гордое рогатое животное, - сказал передать хозяйке лесной, что маг до баб охотчий в лесу завелся».
        Представила себе аспида, представила себе клюку верную, представила себе, как клюка верная на голову аспида опускается случайно раз так двадцать, и полегчало.
        - Быку привет передавай, - велела оленю.
        Олень с тропы отступил и в лесу скрылся.
        Я постояла, похмурилась, и дальше пошла, в книгу вчитываясь.
        И тут на тропу выпрыгнул волк. Новенький, кстати, видать недавно пришел. Склонил голову передо мной волк, да и сказал мысленно:
        «Сида, волчица-вожак, просила передать, что в лесу твоем, хозяйка, маг завелся, до баб охотчий».
        Нет, ну надо же! Ну аспид, ну побеседую с тобой!
        - Благодарствую за весть важную, Сиде поклон мой, - сказала, ко книге магической весь интерес теряя.
        Иду далее, мрачнее тучи иду, аж светлячки поразлетались с испугу, и тут на тропинку вышел лесовик.
        Шляпу снял, поклонился чин-по-чину, да и молвил:
        - Госпожа хозяйка лесная, в лесу маговским духом пахнет, да маг тот до баб охотчий уж очень.
        Да чтоб вас всех!
        - Спасибо, уважаемый, за информацию-предупреждение, от всего сердца благодарю.
        И книгу захлопнула.
        А сама злющая, как десяток бурь зимних, тучей черною, поземкою ледяною, глыбою недвижимой - душа стала. И вот иду я, с каждым шагом все злее становлюсь, и тут вдруг вспышка яркая! Да прямо на тропу мою из пустоты маг ступает. И как увидела я его, в тот же миг сердце отпустило, гнев испарился, на душе потеплело!
        И от избытка эмоций, кинулась я к этой сволочи баболюбственной, с криком радостным:
        - Заратаренька, счастье мое, так это ты был!
        Остолбенел маг, не ожидал он приема такого радушного, замер весь, но объятия мои растопили лед недоверия.
        - Здравствуй, ведьмочка, - сказал радостно, - здравствуй, очей моих свет.
        Смутилась я, отступила на полшага, волосы поправила кокетливо, да и говорю:
        - А мне тут каждый встречный зверь да нечисть все об одном маге твердили, что, мол, в лесу моем тот есть, кто до баб очень охотчий, а я и не догадалась что это ты.
        - А это я, - мрачнее лицом, подтвердил Заратар.
        - Так хорошо же, что ты! - и вправду обрадовалась. - Ну как ты, Заратаренька? Как жизнь твоя? Как дела? Что нового?
        И под локоток ухватив, развернула к избушке своей, да повела его, ошалелого, прямиком к себе. А чародей магом прикидывающийся растерялся как-то, то ли от вопросов, то ли от приема радостного, да и сказал неуверенно:
        - Хорошо все, воюю, ведьмака найти удалось.
        - Целого ведьмака? - ахнула я. - Так нету их!
        - Не было, - Заратар руку мою, что за локоток его уцепилась, ладонью своей накрыл, - но пришлось тут слегка на одну ведьму нажать, и появился у меня ведьмак-то.
        - Надо же!- уж удивил так удивил.- И как ведьмак?
        - Не обученный еще, зеленый совсем, да схватывает налету, - не без гордости Заратар сказал.
        - Удивительно! - выдохнула, донельзя удивленная.
        Зеленый ведьмак - это тот, что с силой матери-ведьмы и проклятие ее получил, такой силен, спору нет, да не долговечен. И любая ведьма знает об этом прекрасно. Что ж за мать могла сына своего на жизнь недолгую, да боли полную облечь? И Ульгерда мне почему-то вспомнилась вдруг… Хотя с чего? Ульгерда ведьма умная, да детей и внуков любящая, она бы на такое не пошла бы. Но коли с иной стороны посмотреть - куда-то же делись силы ее?
        - Совсем зеленый? - спросила осторожно.
        - Что трава по весне, - заверил Заратар-маг чародейский.
        И от того, что маг и чародей, он точно не ведал, что ведьмак с кожей зеленый, это ведьмак на смерть скорую обреченный. Ведьмам редким то было ведомо, а более никому. Но загнала поглубже мысли мрачные, да вопросила ласково:
        - А меня зачем искал, Заратаренька? Неужто соскучился?
        Улыбнулся чародей. Зубами в полумраке сверкнул. Был он весь как полагается - камзол синий, маговский. На лице сурьмой глаза подведены, да и кожа защищена, от того смуглой кажется. И по руке моей похлопав снисходительно, так сказал:
        - По тебе скучал, ведьмочка, отрицать не буду, и тебя искал - тут тоже врать смысла не вижу. Да вот конкретно сейчас мне помимо тебя еще и лесная ведунья надобна безмерно. Не скажешь, где искать-то?
        - Да почитай дошли уже, - улыбнулась я широко, спокойно. Лес-то мой, бояться мне было нечего. - А что, дело есть срочное?
        - Есть, - и недоброе что-то в голосе его промелькнуло.
        - Случилось что? - беззаботно спросила я, весело.
        - Случилось, - подтвердил Заратар-маг, да в руке его свободной игла сверкнула.
        Махонькая такая иголочка, но не безобидная - опасно сверкнула сталь магическая, едва по ней отблеск улепетывающего светлячка прошелся.
        - О, иголка! - возопила радостно. - Заратеренька, милый, как знал что подарить! А я-то уж не чаяла ярмарки дождаться! А тут подарок такой! Ну, маг, ну вот умеешь ты растопить сердце девичье!
        И пока пытался хоть как-то объясниться чародей, я у него иглу ловко отняла, и давай рассматривать восторженно.
        - Надо же, тоненькая какая! - подтянулась, в щеку мага чмокнула благодарственно. - Самое то для вышивки-то!
        Наклонилась, веточку подхватила с земли упавшую да высохшую давным-давно, в нее иглу загнала, с предосторожностью, да в карман засунув, улыбнулась широко и приятственно магу-чародею остолбеневшему.
        - Девочка, ты что творишь? - вопросил голосом сиплым.
        Да глаза его нехорошо блеснули магией, призываемой.
        - Так подарок-то получаю-то, - растерялась демонстративно. - А что не так-то?
        Ничего не ответил Заратар-маг, ни словом не ответил, ни движением. Только это не спасло его, потому как я ведунья лесная да во своем лесу, и магию призываемую я всем существом своим ощутила. Ощутила, да позвала мысленно:
        «Чаща».
        И вот тут ошибка с моей стороны была большая - не уточнила я, какая именно чаща. На беду свою не уточнила, потому как явились обе разом! Леся, в виде все такой же голозадой девы лесной, стыдоба-то какая, и Ярина дикой кошкою. И ладно бы если бы явились - так нет же, соперничество у них обоюдное, и от того, узрев размер Леси, тут же вымахала в размерах Ярина, став не с кошку - с быка трехлетку размером. Леся аж рот от такого поворота событий открыла, да изо рта того быстренько пташка махонькая вылетела - видать до того, как позвала ее, Леся сгоняла живность и птиц подальше от границ леса Заповедного, ну так, на всякий случай. Леся вообще особой любовью к предосторожностям отличалась. Да только любовь та у нее была до поры до времени, и вот вышло то время, совсем вышло.
        «Ах, ты так!» - прошипела чаща моя.
        И вымахала. В три человеческих роста вымахала разом. Ярина, как выяснилось, тоже сдержанностью не отличалась и тоже вымахала, разом с верхушками сосен сравнявшись. Леся ногой от злости топнула, и сравнялась с облаками.
        А мы стоим с магом-чародеем, что сказать-то и не ведаем. А что тут скажешь-то? Стыдоба такая, что и слов не осталось.
        - Эмм, - протянула, под вопросительным взором его. Опосля плечами пожала, да и сообщила: - Бывает.
        Заратар эль Тарг по началу головой покивал, мол да, бывает, а затем усмехнулся зло. И засветились его руки серебром магическим, засияли глаза зеленью волшебственной.
        Отпустила тут же локоть его, отступила на шаг, затем еще на один, удивившись существенно. Чародей со мной как с нечистью разобраться решил - серебро использовав. Только не мечом, не цепью, не кинжалом каким, он куда любопытнее поступил - какое-то серебро-воспроизводящее заклинание призвав. И вот я такого никогда не видела. Вообще никогда.
        - Испугалась? - вопросил почти ласково.
        - Удивилась, - ответила холодно.
        - Удивилась и только? - совсем недобрым взгляд его стал, совсем злым голос.
        И опустив ладони вниз, пустил маг серебро поземкою, да потекло то, как ртуть, как вода серебряная, по тропе-тропинушке, окружая меня, заключая в круг сверкающий, да угрожая смертью безвременной. Огляделась я, головой стараясь не крутить, да на мага посмотрела пристально.
        - Вижу, побледнела, - усмехнулся Заратар.
        «Нет, просто освещение такое», - подумала про себя, но отвечать не стала.
        Не стоит показывать врагу силу свою, коли уж враг в бой открытый вступил. Как говорил мне когда-то Гыркула «Козыри лучше всегда держать в рукаве». А Заратар стоял и улыбался. Уж не ведаю, в чем был план его, но первый этап явно, по его мнению, прошел успешно - если я ведьма, причем природная, серебро для меня, как и для любой нечисти, чистый яд. И теперь, чувствуя себя победителем, чародей не спешил нападать.
        Шаг и он направился ко мне, переступив границу кипящего серебряного круга, и уверенный в своем превосходстве, медленно приближался, не отрывая взгляда от моих глаз.
        И в этот момент я призвала магию Заповедной тропы.
        Шаг, еще шаг, и следующий шаг, и еще один, и стремительно ускорившаяся поступь того, кто никак не мог понять - что ж он ко мне идет и идет, а приблизиться все никак не выходит. Заратар остановился, под ноги себе поглядел, опосля вновь на меня - я стояла как и прежде, испуганно на него глядя, а маг-чародей никакой магии не почуял вовсе, но очередной его шаг закончился тем, что на месте он остался. И окончательно понял, что дело тут не чисто.
        - Твоя работа? - вопросил угрожающе.
        - Нет, не моя, - и плечами пожала, демонстрируя, что я тут вообще не причем.
        И почти не солгала же - это и в правду была не я, это была магия леса Заповедного.
        - Стой на месте! - потребовал Заратар.
        - Ну, если ты так вежливо просишь, - ответила безразлично.
        И подняв ладонь, принялась кольцом своим любоваться, тем которое с изумрудом в виде розы распустившейся было. Красивый перстень, да камень в отблесках серебра кипящего сверкал удивительно, а то что чародей бежит ко мне со всех ног, это так, момент отвлекающий да не сильно досаждающий - как комар, что жужжит, но точно не укусит.
        Вот только упустила я момент, когда Заратар с бега на шаг перешел. Ветер сдувал его, бил в лицо, трепал волосы и одежду, но чародей упорно шел против ветра, видимо найдя какую-то точку опоры, и теперь с трудом, но преодолевая магию Заповедной тропы.
        Опустила я ладонь, внимательно за магом следя. А тот шел, упорно шел, шаг за шагом, и видела я - путь он преодолел почти. Пусть и стоял пока на месте, но вот-вот, уже почти вот-вот, и соскользнет с Заповедной тропы, в реальность вступит. Каким образом? Как сумел пройти? Как смог найти опору там, где для таких как он опоры не было? Неужто вновь ведьмака использовал? Если да, тогда ясно все. Если нет, то я понятия не имею, как сумел с подобным справиться. Но продолжать бездействовать становилось опасно - Заратару из подвласного ведьмака видать не сложно было силу тянуть, а так ведь и всю силушку вытянуть можно, всю до последней капли жизненной.
        Подошла быстро, иглу стальную чародейскую поместив да зажав между пальцами, и с оплеухой вместе вогнала в кожу мага, аккурат туда же, куда и чмокнула от избытка радости благодарственной. Ведь там, губами моими, сурьма защитная была смазана. Отступила так же быстро, и осталась стоять, глядя, как стремительно покрывается черной паутиной яда лицо чародея. И яд, судя по тому, как застыл маг, ошалело вращая глазами, был парализующий.
        - Что, Заратеренька, не ожидал? - вопросила с улыбкою.
        Ждал али не ждал - ответить он уже не мог. А вот я смогла, клюку призвать, той клюкой нить от чародея до ведьмака перехватить, на нее намотать, да рвануть, ведьмака к себе через пространство. И когда упал у ног моих ведьмак с кожею зеленой - оторопел Заратар. И уж не ведаю, как у него это вышло, парализован же был, да только оторопел он, глаза вращаться перестали, дыхание замерло, шок у него был.
        Вот только и я удивлена была не меньше - на тропу передо мной рухнул не кто-нибудь, а сын барона Коварда, Осол Ковард. Тот самый, что в охоте на меня участвовать пытался, да улепетывал опосля быстрее быстрого. Тот же, кто едва на нежити не женился, уверовав что это «дева лесная и от поцелуя вона красою неписанной станет». И вот теперь лежит у ног моих такой красавец, по сравнению с коим любая моя маскировка пасовала.
        - Осол, - прошептала потрясенно, над юношей склонившись.
        Да повинуясь чутью ведьминскому, рванула рубашку на теле его. Рванула да и замерла - по плечам молодецким, по груди выразительной, по животу плоскому (не в отца пузатого уродился Осол, а в матушку что была стройной как осина), так вот по всему телу его черные письмена проклятий шли. И видела я уже таковые - у охранябушки! Только вот архимаг он и даже заклейменный архимагом остался, и проклятие в узде держал, у Осола и шанса на такое не было.
        И стало мне ясно все - от чего Ульгерда вновь постарела так стремительно, да кому силы отдала, да и почему отдала - иначе внука не спасти было, никак не спасти. Вот она что могла, то и сделала.
        И выпрямилась я, на чародея взглянула, гнева не скрывая, да и вопросила, злости не скрывая:
        - Да что ж не угомонишься ты никак, Заратар?!
        Молчал чародей, магом прикидывающийся. Стоял, смотрел на меня и молчал. И чтобы ответ его услыхать, надобно мне было иглу вынуть, что ныне тело его ядом проклятия отравляла, а я… не собиралась я делать этого.
        - Леся! Ярина! - вслух прикрикнула.
        Явились тут же обе, мигом явились, от тона моего про спор да противостояние быстро позабыв. А я и на них тоже злилась, и причина была - нашли, когда спорить!
        - Леся, бери ведьмака, к избушке моей неси. Ярина, с осторожностью великой, иглы в щеке его не потревожив, хватай да неси за пределы яра Заповедного, среди скал оставь, там куда никому не добраться, да откуда с трудом великим можно выбраться. Опосля обороной яра займись, неспроста чародей к нам заявился, часть плана это, и предстоит выяснить какого. Лешинька.
        Леший явился зверем. Постоял, шерстью черной, да пастью клыкастой пугая, подумал, в лешего перекинулся.
        - К ведьмам сходи, - попросила его. - Ульгерду в сторону отзови, да передай ей, что внук ее у меня. Коли смогу - спасу, коли нет… пусть скажет, где похоронить.
        И воззрились на меня потрясенно все трое - что Леся, что Ярина, что лешинька родненький. Ничего более говорить я не стала, лишь кончиком клюки рубашку порванную с груди молодца отвела, да и стали всем видны ядовитые письмена проклятия.
        - Не спасешь, - тихо леший сказал.
        Я это и сама видела.
        - Делайте, что велено, - приказала тихо.
        Исполнили мигом.
        ***
        До избы дошла быстро. На поляне перед нею снова пир шел, да с каждым днем пирующие, как я погляжу, все роднее да ближе становились. До того дошло, что породниться в прямом смысле слова порешили.
        - А у меня дочь во! - показал большой мохнатый палец вождь Далак. - Быстрая, веселая, шустрая, ловкая, и наготовит, и накормит, и гостей привечает, и мужу будет помощница ответственная, с уважением, а уж детей нарожает - не одного двух, цельный выводок.
        - А у меня сын мозговитый, - в тон ему Гыркула отвечал, приобняв видать свата будущего за плечи. - Такой, что спуску ни одному врагу не даст, суровый, но справедливый. Умен, силен, с достоинством, а жену свою, то есть твою дочь, на руках носить будет!
        - Дай я тебя поцелую, сват! - возрадовался Далак.
        На лобызания противоестественные я смотреть не нанималась, от того сочла необходимым заметить:
        - Далак, у тебя дочь лучше всего фарш из врагов готовит. Граф Гыркула, знаю я сыновей ваших, обоих знаю, вы уж простите, но спуску врагам они дают еще и как, зато ваш младший сын хорошо готовит, с этим не поспоришь.
        Думала, что разлад внесла в дружественные пьяные объятия? Напрасно.
        - Всех врагов в фарш? - потрясенно переспросил Гыркула.
        - Правда, готовит? - еще более потрясенно вопросил Далак.
        - Сват! - радостно заключил Гыркула.
        - Сват ты мой любезный! - еще радостнее заключил вождь Далак.
        Я решила в этом деле не участвовать. Всех поприветствовала, ведьмака, у порога моего Лесей уложенного, обошла, да и поторопилась в избушку. Вовремя - дребезжало, звало блюдце серебряное, едва успела по нему яблочко пустить, так тут же ответила Ульгерда.
        - Прости, Веся, - сказала покаянно, - не предупредила я тебя, а должна была бы.
        - Едва ли это изменило бы что-то, - успокоила совесть ее. Да и тут же ранила в самое сердце: - Ульгерда, я помочь не смогу, он ведьмак.
        Закрыла глаза ведьма старая, опосля и лицо сморщенное, ладонями прикрыла - тяжело было ей, трудно невыносимо, а только будь он все так же парубком, я бы попыталась, а с ведьмаком шансов у меня нет. И ни у кого нет.
        - Я иглу извлечь пыталась, - тихо призналась ведьма, - да от того лишь хуже стало. Знаешь… - голос ее дрогнул, - с самого рождения, только вот народившись, он вздохнуть не мог. Спасла. Маленьким был, столько раз спасала, что уж и не упомню. И вот в последний раз всю силу ему отдала, а спасти… спасти уже не смогла.
        Опустила я взгляд, не смогла смотреть на ту, что сердце свое сама ножом кромсала, да помочь все равно не в силах была.
        - Попытаюсь я, - сказала шепотом. - Не как ведьма, как ведунья.
        Вскинула голову Ульгерда, на меня посмотрела так, словно пропасть отчаянием полная вдруг глазами обзавелась, да и ответила:
        - Обе мы с тобой одно знаем - ведьмак, он явление природе противоестественное, по грани между жизнью и смертью ходит свободно, и чужой он для людей, для зверей, для нечисти и для нежити тоже чужой, зато силен и с любым проклятием справиться может. Я Осолу всю себя отдала, все что было, все, что мне ты подарила беззаветно, но помочь себе лишь он сумеет. Если связь разорвет, тогда… А если нет, если до рассвета глаз не откроет, тогда… в лесу своем не хорони. Сама знаешь, нельзя. Безымянная могила ему пристанищем вечным станет.
        Поглядела я на Ульгерду, да и сказала как есть:
        - Связь его с Заратаром-магом я уже оборвала.
        Приоткрыла ведьма рот от удивления.
        - Заратар парализован ядом собственным, сейчас чаща моя за ним присматривает, - продолжила ровно.
        Ульгерда каждое слово мое ловила, едва дыша.
        И тут раздалось с улицы:
        - О, господин ведьмак, вина али воды изволите?
        А следом распахнулась дверь в избушку мою, да показался в проеме дверном Осмомысл, на себя едва похожий-то. Волосы стали белыми, глаза как у зверя пожелтели, в полумраке светились, на руках вены черные, когти такие же, а письмена с тела исчезали стремительно - ведьмак в силу вошел, с ядом сам справился.
        - Ты! - прорычал ведьмак в поре становления.
        Я на Ульгерду глянула, да молча блюдце серебряное к ведьмаку развернула.
        - Ося, - растерянно протянула бабушка его.
        Осмомысл стоял, головой тряс, аки зверь-животное, но голос бабки признал тут же.
        - Что со мной? Ба, скажи как есть!
        А она возьми да и умолкни.
        И вот я сижу, молчу.
        Ведьмак, зеленокожий, стоит и молчит.
        Ульгерда где-то там сидит и молчит.
        Ну, я подумала, да и сказала:
        - Садись, в ногах правды нет.
        Прошел ведьмак пошатываясь, на стул не сел - рухнул. Самого от боли трясет, но организм силен - с ядом успешно справлялся.
        - Что со мной? - не дождавшись ответа от бабки, обратился ко мне парубок.
        - А что помнишь последнее? - вопросом на вопрос ответила.
        Нахмурился он, лоб потер, вспоминая напряженно, опосля сказал:
        - Бумагу дай, да уголек.
        Дала, мне не жалко.
        А ведьмак возьми да и начерти то, что я не так давно на земле возле заводи водяного чертила - круг, разделенный линией прямой, да в центре того круга два медальона.
        - Это помню, - ведьмак мне лист исчерченный протянул, - как силу вдыхал в шесть из двадцати четырех амулетов. Знаешь, что это?
        Да уж знала, к своему сожалению.
        Лист, исчерченный, к себе придвинула, перо взяла писчее, да и пометила шесть артефактов галочкой зеленой те, в которые силу влил ведьмак. Один из двух центральных пометила крестиком - это тот, который ведьмы-чародейки зазря ко мне закинули, он уничтожен был, либо у Агнехрана находился, что почитай одно и то же. Один, скорее всего, у Заратара сейчас, зря сразу не обыскала.
        - Еще круг помню, - прохрипел ведьмак, голову руками обхватив, и как шагнул в лес… А ты кто будешь?
        - Ведунья лесная, этому лесу хозяйка.
        - Нееет, - ведьмак новоиспеченный головой потряс, - я ведунью лесную видел, ой и страшенная, чертей и тех распугает, а ты девица востроглазая какая-то.
        - Убеждать не стану, - ответила уклончиво. - Есть еще что мне рассказать о Заратаре-маге?
        И тут в лице зеленом изменился Осмомысл, глазами звериными глянул, да и ответить уж хотел, только мне ответ не требовался. Потянулась к нему, в очи не отрываясь, глядя, ладонь к щеке его прижала, и заглянула в воспоминания, все без слов считывая.
        И увидала я страшное!
        Заратара-мага, в образе магическом, даже кафтан синий на нем был, рядом еще двоих магов, тоже из посвященных видимо, самого ведьмака свежесозданного я от части только видела - ноги там его связанные, руки, с коих кровь в чаши подставленные лилась ручьем, а так-то всего нет, его ж глазами глядела. Да его ушами и услышала:
        - Идеран аксиит игдинат ааграт оманин!- произнес Заратар.
        «Пень гнилой червивый!» - мысленно выругалась я, видать многовастенько с лешим общаюсь, вот от него и понахваталась.
        Ведьмака отпустить пришлось, сам-то он не понял ни слова, а вот я поняла, что ничего больше нового от него не узнаю - заклинание было хорошее такое, качественное… слух и зрение отрезающее напрочь.
        - Ярина, - позвала, подумав немного, - сопроводи господина ведьмака к границе у моря.
        Осол на меня глядел, не ведая как вышло так, что вдруг в воспоминаниях побывал, да как получилось, что и я там с ним побывала тоже.
        Я же блюдце серебряное к себе развернула, да на Ульгерду поглядела.
        - Беда, - одно слово всего сказала.
        - Что увидала-то? - едва дыша, ведьма бывшая спросила.
        - Плохое, Ульгерда, совсем плохое, - тьма на меня опускалась дурным предчувствием. - Им ведьмак не для того, чтобы на территорию леса моего пройти понадобился, иное было на уме и для иного кровь ведьмачью они использовали.
        Простонала ведьма, поняла она все.
        - Заклинание Кровавой луны? - вопросила едва слышно.
        - По всему выходит что так, - и упал мой голос до шепота.
        Ва-банк чародеи пошли. Осознав, что не пробить им защиту леса моего, что не выйдет и с амулетами со мною справиться, на страшное решились. На самое страшное.
        И прервав связь с Ульгердою, уронила я голову на руки сложенные, посидела так, пострадала, о судьбе своей горемычной повыла, да и позвала негромко, знала что услышит:
        - Граф Гыркула.
        И прости меня, Агнехранушка, а слово тебе данное нарушить придется. Выбора у меня нет.
        ***
        Разговор у меня с Гыркулой примечательным вышел.
        Я: Все, вам всем крышка.
        Он: Но мы хотим жить.
        Я: Что поделаешь, жизнь сурова.
        Он: Но мы готовы на жертвы.
        Я: Вот чего-чего, а жертв будет предостаточно.
        Он: И что же нам делать?
        Я: Вот чтобы я знала!
        В общем паршивый вышел разговор. Гыркула поднялся со стула, и теперь ходил нервно и быстро, скрипел жалобно пол под ним, сидела хмурая я, Тихон из печи выглянул, да туда же обратно и схоронился - боязно было. Всем было боязно. Мне тоже.
        Заклинание Кровавой луны штука страшная. Оно нежить поднимает, нечисть ума лишает, живым покоя не дает. Но все это мелочи. У нас, у нечисти, с головой и так непорядок, нежить она потому и нежить, что уже поднялась да и шляется бессовестно, а живым завсегда покою нет, то об одном печалятся, то о другом тревожатся - ничего не меняется особо.
        Но это только если ты не вампир.
        Потому как на вампиров заклинание это влияет по-особенному, но не на всех, а только на высших и тех, в ком каким-то образом затесалась эта кровь высших.
        - У нас высшие на глубине пятидесяти метров захоронены, - сообщил Гыркула.
        Я о вампирах знала не много, а то, что узнала, то мне сам же Гыркула и поведал в ту ночь, когда я под его диктовку практикантский дневник заполняла. И потому сейчас молчала я, сказать мне было нечего. А вот графу, как оказалось, есть чего.
        - Прогрызут! - выдохнул он. - Я этих высших знаю, эти и пятьдесят метров скальной породы прогрызут! А потом всех кого встретят на пути своем, тоже погрызут и не подавятся! Что делать мне, Веся?
        Вот чтобы я знала бы…
        - Кол осиновый? - с дуру предложила, так то я понятия не имела, что делать-то.
        - Прогрызут!
        - Кол гранитный?
        - Прогрызут!
        - Кол… алмазный?
        - Алмазный может и не прогрызут, да только где ж его взять? - резонно вопросил Гыркула.
        А я сидела и думала, что это не высшие вампиры, а грызуны какие-то.
        - И сколько их? - спросила в надежде, что может один али два, и одного с головой хватит конечно, но так, чтобы хоть знать размер беды неминучей.
        - У меня под замком чуть больше трехсот захоронено, - сообщил Гыркула.
        И тут уж даже мне хоть вой - триста высших вампиров они и лес мой прогрызут и не подавятся!
        - Да что б этим чародеям пусто было! - выругалась, начав нервно грызть ногти.
        - А, кстати, где он? - вопросил граф Гыркула.
        Молча клюку призвала, молча тропу заповедную открыла, молча между скал по тропе той вышли. И вообще не молча сходил Гыркула, да разов двадцать парализованному чародею-то и врезал. От души так. И потом еще раз напоследок, и мы обратно в избу вернулись.
        А там, постояв, подышав тяжело, Гыркула вдруг попросил:
        - Будь так добра, еще раз открой?
        Ну я тропу открыла, в избе оставаясь, да там же Гыркулу и подождала. Вернулся граф все такой же злой как черт, месть она завсегда так - никакого ощутимого результату не приносит.
        И вернулись мы к тому, с чего начали.
        - Триста это только у меня, ну так я не единственный глава клана вампирского, - сказал Гыркула.
        Я мысленно взвыла.
        Ну совсем к тому, с чего начали возвернулись-то - к одному сплошному отчаянию с привкусом полнейшей безнадежности.
        - Заклинание Кровавой луны ни остановить, ни предотвратить, - стоял Гыркула мрачный и злой, уже не как один черт, а как с полсотни разом, - но перекрыть можно.
        И на меня вдруг посмотрел.
        А я на него гляжу недоуменно. А вампир на меня. А я на него. А он вдруг возьми да и спроси:
        - Ведьма, а что у тебя с аспидом?
        И клюка моя верная чуть не рухнула. Это, конечно, я ее чуть не обронила, но по факту - клюка то потрясенная чуть не рухнула.
        - Граф, у нас тут восстание вампиров из мертвых намечается, а ты об аспиде интересуешься? Неужто думаешь, его не погрызут?
        - Его погрызут, - был вынужден признать Гыркула, - но, знаешь, Веся, ежели аспид любимую обнимет нежно, да ребенка в эту ночь сотворит, тогда Кровавой луне не быть.
        И клюка рухнула. Хорошо рухнула. Аккурат на ногу вампирскую и грохнулась.
        Взвыл вампир, принялся на ноге одной прыгать, другую в руках удерживая, а я смотрю на него, свои руки на груди сложив, и взгляд у меня точно не самый приветливый.
        - Да за что?! - возопил Гыркула, едва дар возопления себе вернул.
        - А за развратные предложения! - рявкнула я.
        - Ну извини, ведьма, я с ним на одно ложе не возлягу, да и дитенка не понесу! - выкрикнул граф.
        - А что, если бы не перспектива с дитенком, тогда возлег бы? - вопросила язвительно.
        Ну, Гыркула ногу болезную на пол осторожно поставил, выпрямился, на меня поглядел, руками развел, да и сказал как есть:
        - Если ничего не сделаем, нас всех погрызут, Веся. Как есть погрызут. И ты пойми, ведьма, не только умерщвленные ценой крови великой вампиры высшие из могил-склепов поднимутся, но и каждый из нас едва луна кровавой станет, контроль над собой потерять может. И тогда матери нападут на детей, дети на матерей… и это еще не самое страшное.
        И тогда встала я, клюку призвала, тропу заповедную открыла, между скал вышла, и всю ногу себе отбила о парализованного гада чародейского. Как есть всю ноженьку! А потому и второй опосля вдарила, и не жалко мне было, вот ни чуточку не жалко.
        Опосля в избушку вернулась, и мрачно сказала Гыркуле:
        - Уйди отседова.
        Вампир мне на это лишь одно сказал:
        - Тропу-то сызнова открой.
        Открыла, мне не жалко. Мне вообще больше ни одного чародея не жалко уже!
        ***
        А когда Гыркула, тоже видать себе ногу отбивший, вернулся, я тропу закрыла, опосля Тихона выгнала, дверь заперла.
        Устало к столу подошла, на стул присела, блюдце серебряное придвинула, яблочко наливное по кругу пустила и произнесла имя родное:
        - Агнехранушка.
        Засветилось блюдце мгновенно, и донеслось до меня:
        - Одну минуточку, Весенька.
        А потом там далеко громыхнуло что-то так, что у меня в рамах стекла задрожали, затем вой навкары отдаленный послышался, следом опять грохот, свет заклинаний магических, приказы, вой, грохот…
        И вот только после всего этого, вошел прямо с блюдцем в палатку видать Агнехран, блюдо перед собой поставил, сам быстро с себя камзол местами подпаленный, местами окровавленный скинул, и обратился ко мне приветливо:
        - Счастье мое, случилось что?
        А я на него смотрю и понимаю - из самого бою выдернула, от борьбы с ворогом отвлекла, и в целом мешаю воевать мужику, словно делать мне больше нечего.
        - Веся? - нахмурился Агнехран. - Весна моя, так выглядишь, словно просьбу мою нарушила и лес свой покидала!
        И тут как прорвалось из меня:
        - Да! Покидала! Раз пять уже! И знаешь что? Я сейчас вернусь!
        И встала я, клюку призвав, да собираясь уже тропу заповедную открыть, как вдруг сказал Агнехран слово всего одно:
        - Сядь.
        И я села. Просто сказал он это как-то так, что села, и даже не возразила. Только вот на мага смотреть теперь стало как-то боязно, но он далеко, на него клюку не уронишь случайно так.
        - Веся, что произошло? - вопросил требовательно.
        Ну и посмотреть пришлось. Еще как пришлось. И рассказать все пришлось тоже.
        - Заратар приходил, - сообщила я мигом посуровевшему мужику. - Да как ты понимаешь, в лес мой Заповедный просто так не сунешься, вот он ведьмака и использовал.
        Нахмурился Агнехран, да и ответил:
        - Но ведьмак у меня.
        - А твой ведьмак не один на свете, при большом желании еще сотворить парочку можно, вот он и… сотворил.
        И вот опять такая злость всколыхнулась, что хоть опять иди да Заратару ото всей души, клюкой-то, ногой уж больно.
        - Ненавижу чародеев, - призналась архимагу. - Как тараканы какие-то! Навроде только вот справились, только защитились, только избавились, а они опять тут как тут!
        - Есть такое ощущение, - несколько даже поддержал меня Агнехран. - Заратар сейчас где?
        - Лежит, - ответила хмуро, - отдыхает опосля нас с Гыркулой мстительных. Только знаешь, желание у меня такое - сходить и снова треснуть!
        - Ааа, вот ты куда пять раз ходила, - протянул догадливо маг.
        - Да может и шесть, - призналась стыдливо.
        Да на Агнехрана взглянула. А тот сидит, на меня глядит, да улыбается понятливо.
        Правда не долго улыбался, улыбка вдруг взяла да и исчезла.
        - С Гыркулой? - мгновенно напрягшись переспросил Агнехран. - Ведьмак Заратару понадобился? А кровь ведьмачья при нем?!
        Ну надо же, сразу все понял, я даже удивилась.
        Но правду сказать все равно пришлось.
        - Нет, не при нем. И обряд уже провели.
        Помрачнел Агнехран, стал мрачнее тучи грозовой. Да у меня прямо и спросил:
        - Откуда ты знаешь?
        - В воспоминания ведьмака заглянула, - сразу сказала, не увиливая.
        И вот вроде как страшное случилось, и ждет нас теперь неведомо что, и как от этого неведомого защищаться один неведомый ведает, потому как лично я сильно сомневаюсь, что за три часа можно гарантированно зачать дитятко от аспида, зачатие дело такое, непредсказуемое. Но вместо того, чтобы о деле поговорить, Агнехран на меня взглянул разъяренно, да и произнес:
        - То есть ты, с ведьмаком наедине, и ладонь свою к щеке его приставила, и в глаза ему заглянула? Где этот ведьмак, Веся?
        Нашел когда ревновать.
        - Тебе тропу заповедную к Заратару открыть? - предложила участливо.
        Даже не улыбнулся. Сидит мрачный и злой, на меня взирает разгневанно, а потом возьми да и скажи:
        - В общем так, Веся, сил моих больше нет! То водяной, то чародей, то ведьмак, то леший, сколько можно уже? У тебя один мужик есть - я! Возле других, чтобы больше не видел!
        Сижу, на архимага гляжу, молчу, ресницами хлопаю.
        - Дьявол! - выругался архимаг мой.
        Опосля посидел, подумал, да и вот что сказал:
        - Заклинание Кровавой луны снять непросто, блокировать - еще сложнее. Но если с нечистью даже при полной Кровавой луне совладать возможно, то нежить иное дело.
        Подумал и добавил:
        - Вампиры - вот на кого удар направлен. Если поднимутся из могил высшие, да пробудится звериная суть в тех, кто ныне живет, тогда не только луна, но и земля вся кровью окрасится. До рассвета не многие доживут. - И тут же спросил: - Ты Гыркулу с его воинами уже из леса выставила?
        А как тут выставишь? Прямо сказать «проваливайте, вы теперь опасныя»?!
        - Нет, - хмуро своему «У тебя один мужик есть - я!» ответила.
        И мужик мой совсем суровый стал.
        - Ну, Веся! - прорычал гневно. - И чем вы все это время с Гыркулой занимались? Заратара пинали?
        Ну, так, если в общем посмотреть, то…
        - Да, - призналась стыдливо.
        Вздохнул Агнехран-маг тяжело да укоризненно на меня посмотрел, а опосля взял да и спросил:
        - Ну что, счастье мое, готова к объятиям нежным, поцелуям страстным, да производству аспида нового?
        Покраснела я словно маков цвет, да и вопросила гневно:
        - А что, иных способов нет?
        - Ну почему же нет? - весело Агнехран сказал. - Есть парочка. Но они не такие приятные.
        И на меня поглядел выразительно.
        Я на него гневно.
        Он на меня еще выразительнее.
        Я на него разъяренно.
        Он на меня с улыбкою.
        - А какие другие способы-то? - спросила я.
        И пусть не надеется, что я соглашусь на действия развратные.
        - Ну кровь ведьмака, только кровью аспида смыть можно, - сообщил с видом умным Агнехран. - Пришлешь Гыркулу с кувшином для сохранения свежести моей кровушки? Вот как раз полнехонький кувшин и понадобится.
        Оторопела я. А Агнехран вздохнул тяжело, рукав закатал, вены на запястье оглядел.
        - Ладно, я согласна! - воскликнула испуганно.
        - Согласна на что? - продолжая вены свои осматривать, маг вопросил.
        - Да на все я согласная, не надо себе ничего резать! - нервы у меня уже сдавать начали.
        И тут дрогнули губы у Агнехрана, а опосля и вовсе улыбнулся широко, на меня посмотрел и сказал с улыбкою:
        - Веся, счастье мое, да я скорее всех чародеев этой луной Кровавой умою, чем тебя против воли принуждать стану.
        Моргнула потрясенно, на руку его, на запястье обнаженное поглядела, а затем вновь в глаза синие с тревогою нескрываемой.
        - Я не один аспид здесь, не забыла? - тихо вопросил Агнехран.
        Да забыла! О чем хочешь забудешь в моем-то положении.
        - Мне нужен ведьмак, - уже совсем серьезно и сурово произнес архимаг мой. - И Заратар так же. Надеюсь, вы его там не до смерти запинали.
        Ой, кто знает, я его пару раз даже клюкой треснула.
        - А зачем, Агнехранушка? - спросила, тревоги своей не скрывая.
        - Сказал же, - и улыбнулся мне с нежностью, - кровь ведьмака, только кровью аспида смыть можно. Мы и смоем. Мне для того точное место проведения ритуала требуется.
        Затем улыбаться перестал и добавил:
        - А еще требуется, чтобы вампиры от тебя ни на шаг не отходили, ведьмочка ты моя бедовая. Потому как чародеи на шаг этот неспроста пошли. Неспроста и тебя в известность поставили. Им от чего-то жизненно важно было вампиров из лесу Заповедного устранить, вот и подумай о причине.
        Да тут думай не думай, а ума не приложу, для чего им это понадобилось!
        - Агнехранушка, родной мой, я не ведаю, - призналась растерянно.
        - Весенька, счастье мое, не ведаешь и не нужно. Сам сейчас разберусь.
        И тут возмутилась я - чай не дите малое.
        - Заратара отдам, ведьмака тоже, - поторопилась сказать, - а разобраться сама попытаюсь, вроде не дура, так что разберусь.
        Посмотрел на меня Агнехран укоризненно, головой покачал неодобрительно, да и так сказал:
        - Речь не об умственных способностях, Веся, речь о просчете вероятностей, на которые ты, в силу наличия сердца доброго да характера о других заботливого, просто не способна. Потому что ты добрая, очень добрая, а они нет. Из избы не выходи, дождись меня, сейчас буду.
        ***
        Ждала я Агнехрана… секунд пять.
        Потом дверь распахнулась, являя аспида, в руки мне всучили букет роз алых необъятный, целовать не стали по причине появления следом нервного Гыркулы, и не обняли по той же причине. Потому как вампир, чтоб его, вопросил тоном деловым:
        - И вы что, прямо тут будете?
        И ответа не дожидаясь, предложил:
        - Так давайте свечи разожгу, что ли, в деле благом хоть так-то поучаствую. Ну и советов дать могу, от меня не убудет.
        - А я бы не был так в этом уверен, - очень намекательно ему аспид сказал.
        И понял все Гыркула, испарился мгновенно.
        А аспид на меня посмотрел, я на него, и розы, что в руках моих были, словно распускаться начали, и голова закружилась от чего-то…
        - Со мной еще пятеро, - сообщил Агнехран, а сам на меня так смотрел, что даже мне ясно стало - и пятеро ему эти не нужны, и розы нам тоже мешают. - Впусти на территорию Гиблого яра и только, в Заповедный лес доступ давать не нужно.
        - Не доверяешь им? - спросила взволнованно.
        - Доверие это одно, а ты совсем другое. Тобой не хочу рисковать даже в малейшем. Заратар жив?
        Я осторожненько поднялась, розы на стол сгрузила, за клюкой потянулась, да и ответила:
        - Не знаю, его последним Гыркула бил.
        - Видать по поводу доброты твоей я слегка ошибся, - поддел маг.
        И тут откуда-то из-под потолка раздалось:
        - Когда я уходил - был жив.
        Ну мы тут же наверх посмотрели а там Гыркула в образе летучей мыши. И если бы он один - я столько летучих мышей в жизни своей не видела! Но вот как только увидела, пришлось им быстренько ретироваться, переоценил охранябушка доброту мою, явно переоценил.
        - Кикиморам отдам! - злобно пообещала я.
        Кажется, так быстро вампиры еще ни разу в жизни не летали.
        Но тут кое-что похуже случилось.
        - Уважаемый граф Гыркула, мне сосуд для крови нужен из ваших, в котором кровь не свернется да не испортится, - крикнул ему вслед аспид.
        А Гыркула, предатель кровопийский, возьми да и сообщи:
        - Так я уже отдал ведунье, она давно для себя просила. В избе есть.
        И вот он улетел, а я-то осталась.
        - Веся? - аспид как-то весь ко мне развернулся.
        А я… стою я, клюку сжимаю, гляжу везде вообще, всю избу раз пять оглядела, взгляда аспида старательно избегая.
        - То есть сосуд для сохранения крови свежей у тебя есть, и держала ты его, я так понимаю, чтобы своей кровью со мной расплатиться? - и зло так спросил, ну точно как аспид.
        Взгляд на него подняла, посмотрела прямо, да прямо и ответила:
        - А чего ты от меня ждал-то? Обманом дитятко получить хотел, вот тебе мой обман в ответ на твой обман - все просто, все честно.
        Глаза сузил, на меня смотрит пристально.
        А я что - к сундуку сходила, сундук открыла, кувшин нужный нашла, достала, аспиду молча принесла, на стол перед ним поставила. А он стоит. И я стою. И кувшин стоит.
        И тут вдруг Агнехран возьми и скажи:
        - Ты мне слово дала, помнишь?
        Ну тут уж не до улыбок было, не до уловок.
        - Я помню, Агнехран, - тихо ответила.
        А он помолчал еще немного, и все так же глядя на меня, произнес:
        - Я не Тиромир, Веся. Страдать не буду. Полгода таскаться к лесу твоему тоже не стану, учти это.
        Ну тут я возьми да и спроси с вызовом:
        - А что сделаешь-то?
        Ну лес то Заповедный мой, так что угрожать мне в нем было бы глупо, и нечем особо. Это в Гиблом яру я еще не совсем хозяйка, а тут мне и сам черт не страшен, кстати надо бы узнать как там черт.
        И тут Агнехран мне ответил:
        - Я свое сердце здесь оставлю, Веся, если слово нарушишь.
        Смотрю на него, не понимаю. Не то чтобы совсем не понимаю, фигура речи то распространенная, только… к чему вот он это сказал?
        А он, глядя мне в глаза, и пояснил:
        - Из груди своей вырежу и оставлю. И вот теперь, когда знаешь об этом, сама и решай - сдержать слово данное, или попытаться «обойти условия договора».
        После чего сосуд взял, развернулся и молча вышел.
        А я опустилась на стул, сижу, в душе все леденеет от ужаса. Агнехран не Тиромир, это он точно сказал. А еще - если сказал, значит сделает. А еще… если он такое сказал, значит ведает, что случится что-то, что всю любовь мою, только-только неведомо как росточком среди камней леденелых пробивающуюся - уничтожит. А я вдруг поняла - не хочу знать. Того, что произойдет, того что случиться, того… о чем знает Агнехран, но еще не знаю я.
        Когда леший зашел, трясло меня. Как есть трясло, всем телом. Страшно мне было. Так страшно… Страшнее, чем когда за охранябушкой в Гиблый яр кинулась. Страшнее, чем когда с навкарой сражалась…
        И тут меня как молнией ударило - навкара!
        Страшное, чудовищное существо, что поет, призывая, да затуманивая сознание, что каждым шагом своим вред лесу наносит, что любого волкодлака выпьет да не подавится, и аук сожрет, а бадзулы ей нипочем, как и анчутки, и моровики. А вот с вампирами навкары сражаются на равных, кровь то и вампиры выпьют, не подавятся, на песни призывные вампиры плевать хотели, сами кому хочешь споют, коли понадобится.
        А еще ведаю я, хорошо ведаю, у кого этих навкар как собак нерезаных.
        И, кажется, стал мне ясен замысел чародейский!
        А что, о том, что Кровавую луну остановить соитие ведуньи и аспида может - они об этом точно знают.
        О том, что у меня в лесу Заповедном аспид водится - тоже знают.
        По здравому размышлению должна была бы я всех вампиров из лесу погнать метлой поганой, на всякий случай, а опосля - я, аспид, свечи, кровать… Стало быть заняты будем, да существенно так заняты.
        Таким образом - остался бы лес мой без вампиров, и вот тогда бы с помощью своего амулета составного чародеи бы и ударили, сбросив сюда навкар, а уж те бы порезвились вволю - и лес погубили бы существенно, и союзников моих, и жителей, и зверья немеряно…
        Вот же пакостный план!
        - Весь, - тихо лешенька позвал.
        - Чегось? - губы нервно кусая, спросила отстраненно.
        - Там это… - замялся лешенька, - Гыркула поговорить с тобой хочет… О жене своей и этих… дочерях. Говорит, они при самом паршивом раскладе не это… не погрызут.
        Это потому что у вампиров в женщинах древняя кровь не просыпается, только в мужчинах.
        - Гыркулу зови, - приказала я, поднимаясь.
        - Точно? Аспид сказал на всякий случай вампиров от тебя подальше держать.
        Хмыкнул, да и добавил:
        - Им сказал, даже не мне.
        - А то не моя забота, я сказала - зови Гыркулу!
        А потом подумала, плюнула на все это, и сама прочь из избенки кинулась.
        ***
        Вампиры собирались. Мрачные, на волкодлаков старались не смотреть даже, зато осину у меня потырили бессовестно и нагло, теперь вот из нее колья мастерили сурово, к бою, значится, готовились.
        - Дерево жалко, - подходя к ним, сказала я, глядя на осину.
        Вампиры замялись, переглянулись, Гыркула, отложив резак, сказал:
        - Извини, ведунья, но для дела нашего хорошая осина надобна, крепкая, сильная… Сама знаешь, в общем, не зря ж у нас половину практики своей по осиновым рощам шастала.
        Ну, по рощам я допустим не ради изучения древесных качеств бродила, но не будем об этом.
        - Граф, остановитесь, - приказала решительно.
        Я издевательства над осиной все же не выдержала, а так как вытащили ее из земли вместе с корнями, вампиры сильные, им вырвать дерево из земли проще, чем топором рубить, потому Лесю призвала, да приказала осину на место естественное вернуть, лешему дерево укрепить, осине быть здоровой и не болеть.
        А как с этим разобралась, проследили мы все за тем, как гордо утопывает осина, корни заместо ног используя, словно дева в ну очень узком платье, и едва все на меня поглядели, приказала:
        - Граф Гыркула, не только жен и дочерей в лес тащите, но и всех, кого можете. Вообще всех. И из вашего клана, и из остальных. Да поживее, взойдет Кровавая луна али нет, это не важно - нас в любом случае бой ждет. А навкарам окромя вас, вампиров, более дать отпор некому.
        Тут все аж дышать перестали.
        - Да, самой страшно, - поддержала я их в чувстве паники растущем, - но, у нас завсегда есть шанс спастись!
        Тишина такая опустилась на поляну перед избенкой моей. Скептическая тишина. Не особо доверчивая, в смысле мне вообще никто не поверил. А вот сказать об этом только Далак решился:
        - И о каком же спасении идет речь?
        - Так река рядом! - воскликнула я. - А в той реке водяной что ни на есть нашенский. Так что…
        - Он нас от Кровавой луны да от навкар спасет? - скептически поинтересовался Гыркула.
        - Не, просто пойдем и всем скопом утопнем! - с преувеличенной радостью сообщила я.
        Далак сплюнул с досады.
        А я улыбаться прекратила, да и сказала уже серьезно:
        - Кровавой луной аспид займется, зная его - справится. А еще маги на нашей стороне, так, что уверена я - они с заклинанием разберутся. И, боюсь, не только я в этом уверена, но и чародеи. А значит, до меня информацию о том, что заклинание было запущено донесли не зря, хотели, чтобы я вампиров из лесу выставила. А еще чтобы с аспидом… скажем так - занята была. И возникает резонный вопрос - а зачем им это? Ведь если бы желали лишь «Кровавой луны» мне об этом сообщать бы не стали, не так ли?
        Переглянулись Далак с Гыркулой.
        - Ты уводи своих, навкары нам враги равноценные, а вам нет, - сказал Гыркула.
        - Это мне ведомо, но волкодлаки друзей в беде не бросают, - Далак сказал.
        Я чуть клюку не обронила! Кто бы мне раньше сказал, что волкодлак вампира другом назовет, ни за что бы не поверила!
        А Гыркула голову склонил, в знак уважения, и даже воротник ему не помешал, да и так решил:
        - На вторую линию обороны встанете, уши заткнете, навкары песнями привлекать способны, как сирены морские. Окопы готовьте, жен да детей своих защитите, а мы… за своими полетели, к вашим приведем.
        Далак тоже голову склонил, а опосля выразительно так на мой подвал-кладовую поглядел… Бедный Савран, коли мы все за ночь эту выживем, то поутру его ждет новость неприятственная - много-много раз за продовольствием в города окрестные ходить будет, очень много раз. Мне хоть золота-то хватит?!
        Но вспомнив о Савране, я и о жене его вспомнила, и сердце мое сжалось. Не ведала я, чем все это завершится-закончится, а о лесе Заповедном следовало позаботиться. На всякий случай. И едва поднялись на крыло вампиры, ударила клюкой оземь я, тропу заповедную открывая.
        ***
        К дому купца подходила с трудом. Каждый шаг труднее прежнего давался, но подошла, себя пересилив. Близ дома заорал петух, голосистого нам с Водей продали, на скорую руку сооружен был хлев для скотины, и пахло молоком парным, печкой растопленной, да чувствовалась во всем этом рука хозяйская. Рука хорошей хозяйки…
        В дом я не стучалась, даже на крыльцо не поднялась, лишь позвала мысленно:
        «Ульяна»…
        Женщина вышла не сразу. Тихо мышкой скользнула из дома, на порог вышла, в платок кутаясь, сонно прищурившись, на меня поглядела. Клюка моя зеленью в темноте светилась, вот и увидела. А увидев, осторожно дверь в дом притворила, по ступеням сбежала, да вот ко мне подходила медленно, так словно каждый шаг ей все труднее давался. Словно чувствовала, что не с добром пришла, не о добром попрошу. Знала это и я, от того и не поздоровалась даже.
        Лишь сказала, когда передо мной остановилась жена Саврана:
        - Я погибнуть могу.
        Вздрогнула Ульяна, молча на меня глядит, слов дальнейших ждет с тревогою. А я хоть и не хочу говорить, но деваться некуда.
        - То твоя воля, коли сможешь согласиться - я благодарна буду, а коли нет - не взыщу.- Вздохнула тяжело, да и сказала прямо: - Мне от тебя дочь нужна, Ульяна.
        - Луняшу не отдам! - вскрикнула женщина.
        Улыбнулась я, хорошая она мать, правильная. Добрую да справную себе жену Савран выбрал.
        - О Луняше речи нет, - поспешила успокоить. Да и объяснила: - У Заводи, на островке малом, растет деревце яблоневое. На том деревце ближе к осени появится яблоко. В любом случае появится, что бы ни случилось к тому моменту со мной. И если то яблоко съешь, спустя срок положенный родится у тебя дочь, да не простая - ведуньей лесной станет. Ею была до смерти безвременной, ею и возродится. А мне для нее две вещи нужны - чтобы мать у нее была хорошая, добрая, да мудрая, и чтобы росла она в этом лесу… тогда и лес Заповедный будет жить.
        Тяжело задышала женщина, на меня глядит глазами полными слез, руки, что платок на плечах удерживают дрожат, да и голос задрожал, когда спросила:
        - А если сейчас съем?
        Сейчас было бы лучше. Объективно говоря по всем параметрам лучше. Вот только могла ли я просить о жертве такой? Не смогла. Взгляд отвела, на лес глядя.
        - Не молчи, хозяйка лесная, не молчи только, - взмолилась Ульяна. - Понимаю все - добрая ты… иногда слишком. Меня жалеешь, потому что жалостливая… и уж прости, госпожа лесу хозяйка, но тоже слишком. А у меня трое детей, ведунья, и дети мои маги, сама ты мне на то указала. Маги они. А кем маги становятся, известно тебе. И мне известно. Я своих детей защитить хочу, а вся моя защита - это ведь ты. Тебя не станет, леса Заповедного не станет, что с нами будет?
        Посмотрела я на нее, слезы уж и по щекам ручьем, да и сказала тихо:
        - Она другой будет, не такой как остальные. Молчаливой, задумчивой, странной немного, зверей любить будет, по лесу бродить в одиночестве…
        Сквозь слезы улыбнулась Ульяна, и сказала:
        - А то другие мои дети такие, как остальные? Сынок мой дружбу с болотниками водит, Луняшка от кикимор пироги с поганками домой таскает, младший вовсе чудит - вчера в муке извалялся, а мука-то на столе была, а он в люльке! Все они у меня особенные, и коли еще одну особенную в мир принесу - не пострадаю. Куда уж больше, страдать то?
        Жалко мне ее, очень жалко, да только… в Ульяне я хоть уверена.
        - Умерла она не своей смертью, - глядя на женщину, начала тихо рассказывать. - Она полюбила, всем сердцем полюбила, и парубок этот ее любил больше жизни, да была у него мачеха.
        Ульяна вздрогнула.
        А мне продолжать пришлось:
        - Она за Даримой в лес пришла, обещала приодеть к свадьбе, а сама как из-под защиты лесной вывела, отдала разбойникам…
        Тут уж голос мой оборвался. Ульяне в одном просто было - она всего того не видела, в отличие от меня… а я словно сама там была.
        - Опосля сожгли они ее заживо, - опустив все подробности, завершила кратко.
        Стояла Ульяна, на ногах удержалась несмотря ни на что, кивнула мне, что мол поняла-услышала, да и сказала скорее самой себе:
        - Буду учить в людях разбираться, кому верить… а кому никогда. Буду с собой в окрестные города-деревни брать, чтобы видела мир, людей, училась людским правилам. Буду беречь. И буду любить…
        И подняла я клюку, и ударила ею оземь, тропу заповедную открывая.
        ***
        У Заводи мы вышли молча. Молча я Лесю призвала, тропинку ивовую прося сотворить. Молча же подошли к островку, да подросшей уже крохотной яблоньке.
        С остальным так тихо не вышло.
        В яблоню я свою силу даже не влила - выплеснула. И когда вымахало деревце, расцвело, да плод дало один-единственный, я уж и стоять не могла, сидела, задыхаясь да за клюку двумя руками с трудом держась. Ульяна стояла, боясь вмешаться, но тревоги своей за меня уже не скрывая.
        Когда налилось, поспело яблоко, сорвала его ладонями дрожащими, к груди прижала, вздохнула судорожно, да и съела все как есть, почти не жуя, с семечками и черенком. Все съела, опосля на меня глазами полными слез поглядела и… высохли те слезы.
        - Госпожа ведунья, может позвать кого? - спросила встревожено.
        - Ки…ки…кикимору в услужение тебе пришлю, - проговорила с трудом.
        И рухнула. Вот как была, так и рухнула. А сверху на меня клюка рухнула… я себя просто таки Заратаром приятственно пинаемым почувствовала.
        - Зззачем кикимору? - прошептала Ульяна.
        - Из русалок помощницы так себе, к тому же постоянно Саврана соблазнять будут, надо оно тебе?
        - Нет! - мгновенно открестилась благопристойная, но все же крайне собственнически настроенная жена.
        - То-то и оно, - прохрипела я, устраиваясь удобнее, если можно в принципе устроиться удобнее на очень неровном островке, когда вообще нет сил подняться. - А помощница тебе нужна, беременность будет трудная.
        - Чай не впервой, - Ульяна платок сняла, теперь держала, явно размышляя как бы меня укрыть, и при этом не обидеть.
        - Хорошо все со мной, не впервой, - улыбнулась слабо. - Леся!
        Чаща явилась тут же, изобразила танец радости и счастья по поводу будущего младенца, чем слегка шокировала жену купца. Опосля с большой осторожностью Ульяну подхватила, и до дому отнесла.
        А я осталась лежать, возле яблоньки… И не прав аспид, что я спасать не умею - я умею. Вот если с беременностью Ульяны не выйдет ничего, али дитятко потеряет, эта яблоня даст новое яблоко, то есть новый шанс. В общем, умею я спасать, вот!
        - Весь, а от чего сама яблочком не полакомилась? - Водя из воды появился бесшумно.
        Меня подхватил, на колени к себе уложил, клюку с меня снял, отложил на островок. Сидим.
        - Потому что, а - я не уверена, что могу рожать, весна то моя миновала. Б - я не уверена, что смогу выносить, жизнь то меня не радует, сам видишь. В - чародеи злодействуют непрерывно и все по нарастающей. И г - я предложила всему войску податься к тебе в утопленники, если что. Ты ведь не против?
        Окосел слегка Водя от новости такой, да и ответил сипло и сдавленно:
        - Ты это, спасибо что спросила сначала меня.
        - Ну ведь спросила же, - высказала после молчания недолгого.
        - Я тебя сам утоплю! - мрачно пообещал Водя.
        - Обожди, вот сейчас навкары с небес посыпятся, тогда и утопишь, - усмехнулась я.
        А Водя серьезный стал. Волосы мокрые прядями к лицу его прилипшие убрал за спину, на меня поглядел да и вдруг сказал:
        - Останься со мной.
        - Неее, мне помирать рано, - задумчиво протянула я, о другом вообще думая, о том что надо бы возвращаться уже.
        - Ты не умрешь, - уверенно сказал Водя, - и ты знаешь, что я о другом. Останься со мной, Веся. Не с лешим, хоть это и правильно, а со мной.
        Посмотрела я на него. В глаза его голубые, что в ночное время светились чуток, на лицо красивое, правильное, словно скульптуру ваяли, затем снова в глаза, и прямо ответила:
        - Нет.
        Затем поднялась осторожно, ох и шатать то меня теперь будет, клюку свою подняла, выпрямилась на нее опираясь, на Водю словно окаменевшего поглядела, да и… другом он мне был, настоящим, близким сердцу другом.
        - Водя, как закончится это все, тогда и посмотрим, тогда и ответ дам.
        - Какой? - Водя на меня не смотрел больше, на Заводь свою глядел, на то как луна в ней отражается. - Ты ведунья лесная, а леший твой теперь в силу вошел, три ипостаси обрел, и значит тянуть тебя к нему начнет, Веся, тянуть необратимо. И рано или поздно, станете вы единым целым… мужем и женой, - последние два слова сказал, словно выплюнул.
        Тут уж я чуть не окосела.
        - Водя, не знаю, что ты там пил, но лучше больше эту гадость не пей, - посоветовала соратнику верному. - А лешенька мне друг, настоящий самый надежный друг, и чтобы я, да с другом…
        И тут Водя шепотом, едва слышно произнес:
        - Кевин ведь тоже был тебе друг… только друг. Но мы оба знаем, кому ты свою весну отдала.
        - А вот это жестоко было, Водя, - тихо сказала я.
        И хотела уйти, просто уйти, впереди была битва, и зная чародеев не уверена, что одна, скорее всего две как минимум, а Водя прошептал:
        - Однажды ты погибнешь, Веся. Разбрасываешься собой направо и налево, ввязываешься в схватки, из которых выходишь живой в большинстве своем лишь по случайности, вечно пытаешься быть благородной, не думая о себе, и знаешь к чему это приведет?
        - К тому, с чего ты начал эту фразу, - холодно ответила я, сжимая клюку и не оборачиваясь.
        - Да,- хмыкнул Водя, - закончится все тем, что однажды ты умрешь… и учитывая количество тех, кому ты помогаешь бескорыстно, погибнешь ты от удара в спину.
        Ничего не ответила я ему на это.
        Призвала Лесю, покинула островок с деревцем и Водей, но уже когда на землю свою ступила, вот тогда и не сдержалась я. Обернулась резко, да и высказала:
        - Не дождетесь!
        ***
        В избу вернулась злая, как черт.
        Хотелось разнести все к тем же чертям, пнуть Заратара тоже хотелось, или даже может быть вообще всех чародеев попинать. Но меня впереди ночь веселая ждала, уж такая веселая, что прям обхохочешься.
        В баньку сходила, водой теплой, слава охранябушке, искупалась. Опосля переоделась в платье черное чародейское, волосы распустила, отражением своим в зеркале полюбовалась. Любоваться было чем - красивые украшения для меня Агнехран сотворил, уж такие красивые, что глаз не оторвать, а главное, они мне созвучны были, с силой моей перекликались, суть мою отражали. Что роза я, не обычная алая, в теплице али в саду взращенная, а лесная роза, особая, таких и в природе то существовать не должно было бы. Да только вот существую я. А еще у розы шипы есть… как и у меня.
        «Ведунья!» - крик ворона Мудрого мысленным был, а по ушам резанул так, что закрыть их хотелось.
        И крик тот из центра леса моего Заповедного шел.
        «Облако зло несет!» - сокол Зоркий, над орлами и теми начальник главный.
        Это с запада.
        «Ветер смертью пахнет!» - сойка-пересмешница.
        Юг.
        «Глаза вижу черные», - филин Огуро.
        Это север.
        Призвала клюку, сжала верную свою, и почему-то об Агнехране подумала. О том, как сидели вместе трапезничали, еду через блюдце серебряное передавая. О том, как в глаза мои смотрел, своими синими словно небо летнее перед грозой. О том, как компот мясной варил, да вкусно же вышло… очень вкусно. И хорошо тогда было, а теперь вот… беда пришла.
        И вздохнув глубоко, я голову запрокинула, клюку сжимая крепко, да и приказала:
        «Прятаться, всем. Не на деревьях, не в кустах, а под землей, в норах да пещерах. Беда пришла, беда страшная, кровь проливать по всему лесу нельзя! В помощи не отказывайте, из-под земли нос не высовывайте!»
        И зашумел, зашуршал лес, проснулся, да тревогой окутался.
        Леся появилась было на пороге, на меня глянула, видать хотела сказать что-то, да не стала.
        - О птенцах позаботься, их труднее всего спасти будет, опускай с деревьев вместе с гнездами. Да поспеши.
        А лес тревогою все сильнее наполнялся. Уж так тревожно было, что не продохнуть, ни вздохнуть грудью полной, только вот страшно мне не было все равно.
        Степенно из избушки вышла, степенно по ступеням спустилась, да вопросительно на Гыркулу поглядела - тот уж был тут. Бледный, тревогой отравленный, меч тонкий сжимающий. С неба падали иные вампиры. Нетопырями падали, людьми оборачивались. Все кто мог оружие держать, от юнцов зеленых, до старцев, что лицом были молоды, да руками уж немощны - у вампиров всегда так, первой они силу теряют.
        - Наши все здесь. Кого из других кланов призвал, тоже. Женщины в подземельях у волкодлаков. А ты что скажешь мне, хозяйка лесная?
        Что тут сказать?
        - Жаль аспид Заратара забрал, а то я бы его еще разок треснула. А может и не разок, - сказала я.
        Улыбнулся Гыркула. Бледный, напряженный, твердо уверенный, что бой этот в его жизни последним станет, но все равно улыбнулся. Я улыбнулась в ответ.
        А опосля на колено опустилась, одна рука клюку сжимает, вторую к земле прижала крепко-накрепко, да сказала мысленно:
        «Лешенька, друг мой сердешный, соратник верный, держи оборону вне круга, лес отдаю тебе. И в волшбу мою не вмешивайся».
        Заскрипел, зубами заскрежетал, я это слышала, и я его понимала. Да только и он понимал меня, от того слова супротив не сказал, лишь прошептал шелестом травы:
        «Сбереги себя, Веся».
        Сберегу. Уж так сберегу, что некоторым мало не покажется!
        И глаз не открывая, произнесла громко:
        - Это МОЙ лес. Кто ко мне с жаждой крови придет, тот кровью своей захлебнется! Да захлебнется от моей руки!
        И тихо так стало, странно.
        Я глаза открыла, на вампиров посмотрела, те на меня глядят непонимающе. Я на них. Они на меня. Я все еще на них… Нервы сдали у Гыркулы.
        - Валкирин, ты прости, но мы тут на взводе, сообразительностью в такой ситуации не отличаемся, так что, уж скажи прямо, без пафоса собственнического и заверений кровавых.
        Да вроде и так прямо ж все сказала.
        - Навкар убивать, чародеи все мои. Так понятно? - спросила у Гыркулы.
        - Ага, все поняли, - заверил меня граф, сделавшись, кажись, еще бледнее.
        Оно и понятно - вампиры ждали только навкар, в лучшем случае, и в худшем своих погрызунов, если луна Кровавая взойдет, а чародеи это даже для кровососущих было как-то слишком. Улыбнулась ему ободряюще, заодно на всякий случай добавила:
        - Если свалюсь тут, кровью плеваться начну и все такое, внимания не обращайте, это бывает.
        - Угу, бывает, - эхом отозвались вампиры, на всякий случай сделав шаг от меня подальше всем своим вампирским строем.
        А собралось их тут немало, тысячи три, не меньше.
        А потом грянул гром.
        Они ударили там, где никто не ждал - на востоке.
        Внезапно, быстро и жестоко.
        Четыре чародейки и четыре чародея.
        Даже действуя не в полном составе, где двенадцать пар требовалось, они сумели пробить защиту моего леса Заповедного и опуститься наземь, невредимыми и неуничтожимыми.
        Я ощутила каждого из них черным провалом на яркой залитой солнечном светом картине своего леса - везде в Заповедном для меня был свет, а там где опустились эти восьмеро - нет. Восемь черных провалов, поглощающих даже мой свет. Страшно и странно - я никогда не думала, что подобное возможно, возможно в принципе. С ними ведь даже ведьмака не было, впрочем ведьмак больше одного провести бы не смог, а тут восемь чародеев.
        - Валкирин! - Гыркула ко мне подбежал, да тронуть не решился. - Что случилось?
        Ему-то чародеи были невидны, от них до нас почитай полдня ходу, если пешком идти. А если по тропе заповедной тогда столько, сколько я захочу. Только вот в чем проблема - чародеи моему лесу урон нанести могли, деревья поломать, зверье покалечить, а то и зажечь огонь негасимый. Я с таким никогда не сталкивалась, но читать о нем доводилось… Справлюсь ли?
        - Валкирин… Веся? - Гыркула нервничал, от того что не ведал, а неведомое завсегда пуще известного страшит.
        - Хорошо все, - солгала, глазом не моргнув.
        Просто глаза были крепко зажмурены, все пытаясь заглянуть в темень, восемью фигурами свет поглощавшими. И для пригляда за ними глаз да глаз требовался - боялась я их, каждого шага их неверного… Да пока не до них.
        «Мудрый ворон, следи!» - приказала соглядатаю верному.
        Он в лесу этом Заповедном давно, от того и не совсем птица, магии в нем тоже хватает. И поднялся ворон на крыло, полетел, куда указала, а мне другим заняться следовало.
        И прижав ладонь к земле сильнее, запела-зашептала, магию леса пробуждая:
        - Я сила,
        Я свет,
        Я небо,
        Но меня нет.
        И сила заструилась от ладони к земле, устремилась сотнями побегов, тысячами корений разрастаясь под землей, заставляя все вокруг сиять ярким зеленым светом - светом моей силы, которую я отдавала лесу.
        Отступил Гыркула. Я не стала останавливать, мне отрываться нельзя было, никак нельзя.
        - Я легенда,
        Я энергия,
        Я страх,
        Я безжалостна, и вас ждет крах.
        Удар ладонью по земле, почти неощутимый здесь, на поляне перед избушкой, но отозвавшийся гулом потревоженной почвы во всем лесу. И корни света, проросшие из моей руки, взвились миллионами побегов, освещая весь мой лес, мои болота, горы, территории, поселения, заросли, поляны и свежепосаженные сады ярким зеленым светом.
        И скрыть это не удалось. Одна из темных фигур, что теперь была смутно различима для меня, опустилась на колено, прижала обе руки к земле и впитала в себя мои последние слова.
        - Это ведунья, - услышала я женский голос, - заклинание странное, и она… она знала, что мы сумеем его прочесть.
        Ну не то чтобы точно знала, но предполагала это… как худший вариант развития событий.
        - И что? Она осветила лес, чтобы видеть нас? - вопросил мужской голос.
        Хм, а хорошая идея, жаль раньше о ней не подумала.
        - Не думаю, - голос чародейки, пытающейся считать мою магию, дрожал от перенапряжения, - мы на ее территории, лорд Заратар мне не отвечает.
        - Твое дело не думать, а считывать ее магию, Сирена! - другой мужчина, жестокий, обозленный, гнев свой не контролирующий. - Где она? Конкретно местоположение обозначь!
        Я улыбнулась. Явились в мой лес, магию мою понять да предсказать пытаются, меня жертвой считают, да убеждены в силе своей, да в том, что охота на меня будет славной. Ох, охотнички, кто в мой лес за кровью придет, своей собственной захлебнется - и это не шутка и не фигура речи!
        И я зашептала, вливая силу не в заклинание - в стремительно растущие побеги.
        - Я ведьма,
        Я сила,
        Я свет,
        И я здесь.
        А ты беги, беги как загнанный зверь,
        Беги скорее, я распахну дверь.
        Я освещу тебе путь,
        А ты о смерти забудь.
        И ощутить некоторое разочарование в себе, когда услышала от чародейки:
        - Нашла! Чувствую! Она на западе, в самом центре леса.
        - Прячется, - недобро усмехнулся злобный чародей.
        Я тоже хотела бы так усмехнуться. Еще не помешал бы злобный смех, или злодейский такой. Но не до него было - я открыла охоту на себя, но только идиот сунулся бы в этот капкан. А чародеи идиотами не были. Впрочем и капкан был рассчитан не на них.
        - Координаты? - потребовал злой чародей.
        Чародейка протянула ему ладонь, окропляя землю под собой кровью - изо рта кровь текла, но почти невозможное совершила женщина, сумев меня ощутить на территории моего же леса, вот и сожгла себя всю. Да только спутникам ее на жертву ту было плевать - и едва получил координаты чародей, отшвырнул руку ищущей с брезгливостью нескрываемой. Да когда упала чародейка, никто на нее и не взглянул.
        Встали в пары, те что остались, трое на против трех, седьмой ненужный в сторонку отошел, и зашептали, завыли, заговорили, врата открывая.
        - Ввввввеся! - встревожено позвал Гыркула.
        Я догадывалась, что он видит - как надо мной разверзается небо, только вот я с глазами закрытыми свет различить не могла - то ли красный, то ли синий, то ли фиолетовый, но свет был теплым, почти горячим, кожей ощутимым.
        - Готовьтесь к бою, - предупредила вампиров.
        - А… а ты? - нервничал граф, как обычный человек нервничал, вот тебе и вампир голубых кровей.
        - А я буду защищать свой лес, - ответила тихо.
        И зашептала вновь, взращивая ростки светящиеся, выплескивая себя, питая то, что станет куполом защитным. Вот еще немного и станет.
        - Я сила,
        Я свет,
        Я небо,
        Но меня нет.
        Грохот грома. Жуткий вой. Свист ветра, который создают падающие тела, предостерегающий крик Гыркулы, и первый удар по падающей на меня навкаре нанес он.
        А я даже дернуться не могла - много их было, отравленных гнилью мавок, и сильны они были. Там где дерева коснутся - ветка отсыхает, где на землю ступят - на шаг вокруг трава сгнивает.
        - Я сила,
        Я свет,
        Я небо,
        Но меня нет.
        Меня и не было, были миллионы побегов, стремительно поднимающихся к самым верхушкам деревьев, защищая мой лес. И когда светящиеся лианы переросли деревья, они сплелись в один огромный купол, образуя гриб с вогнутой шляпкой, словно гриб-лисичка вырос вдруг. Зеленым он был, светящимся, да не совсем грибом - скорее воронкой. И падающие навкары по ней соскальзывали прямиком на поляну перед избенкой моей - капкан вышел знатный. А мой лес теперь был в безопасности.
        И когда я открыла глаза, увидела оскаленное искаженное ненавистью лицо навкары, несущейся на меня неестественно плавными стремительными прыжками… Голову ей снес какой-то вампир, четко и уверенно, а после вырвал черное сердце из белой груди, и не глядя швырнул в костер из таких же. Костер был огромным, выше моей избушки, и разожгли его видать бревнами из моей баньки… Да только теперь тех бревен и видно не было - серда, черные, ядовитые, гнилью отравленные, давно погребли дерево под собой, остался лишь огонь, дикое ревущее пламя, пожирающее ядовитые черные сердца.
        - Ведунья, шла бы ты в дом, а? - Гыркула в искусстве фехтования был хорош.
        Не так хорош, как Агнехран, но смотрелся воином опытным да сильным. Вот и ополовинил очередную несущуюся на меня навкару, вырвал ее сердце, бросил в костер, посмотрел на меня вопросительно.
        - Не могу, - ответила сдавленно, - я весь купол защитный над лесом держу, и коли встану…
        Договаривать не стала.
        И Гыркула не стал ничего говорить, когда к ногам его голова прикатилась вовсе не навкары - одного из вампиров. Вскинул взгляд на навкару, что встала напротив, одной рукой тело убитого удерживая, да перехватил меч крепче и шагнул навстречу новому врагу. А я с содроганием на голову оторванную поглядела - могла бы этого избежать. Могла бы купол снять, призвать Лесю, да волков кликнуть и мы бы справились. Вот только какой ценой? Навкары для леса, особенно Заповедного, словно яд. И скольких бы я потеряла? А сколько погибло бы деревьев? Итак урон понесли, для леса даже прикосновение навкары губительно. И все же…
        «Леший… лешинька…» - не смогла я одна, не сумела.
        Особенно после того, как еще один вампир близ меня упал замертво.
        «Для аспида тропу заповедную открываю», - быстро ответил друг верный.
        Один удар сердца на решение, и торопливое:
        «Всех пятерых впусти».
        Аспиды явились с запахом гари. Только теперь горела не плоть, у их огня запах был другой - словно раскаленной печью повеяло, углями из кузницы, жаром из ада. И все изменилось. Взбодрились вампиры, ощутив что подмога близко, взвыли навкары, оповещая, что для задуманного времени осталось не много, и ринулись ко мне, теряя по озверелому пути части тел, куски плоти, руки, ноги… Но вампиры стояли намертво, а я ждала. Едва дыша, стараясь не видеть смерть вокруг себя, вздрагивая от свиста мечей, порой проносившихся у самого лица. Я очень ждала.
        - Ведунья ты моя неугомонная! - злой, жаркий шепот надо мной.
        Дождалась.
        - Купол твой мое пламя выдержит? - спросил, пламенем же сразу трех навкар от меня отшвыривая.
        - Выдержит, охранябушка, - прошептала я.
        А дальше был огонь. Ослепительное ревущее пламя, которое с трудом, но контролировали пять аспидов, загоняя в капкан и сжигая чудовищную нежить. Вампиры добивали тех, кому удавалось избежать огненных тисков, образовав строй следующий за стеной огня. И мне казалось, это никогда не закончится. Просто никогда. Безумно хотелось пить, от гари в горле пересохло, все тело затекло, мышцы перетружденные ныли, руки дрожали, но я держалась.
        И когда наступил рассвет, я встретила его все так же удерживая купол, потому что нужно было держаться. Еще держаться. До восхода солнца. До момента, когда солнечный свет заставит пытающихся сбежать навкар искать укрытие, а укрытием была лишь поляна вокруг моей избы… только капкан. И я держалась. Из последних сил. Сколько могла, хотя, по-моему, «могла» закончилось часа два назад.
        А потом теплые ладони обхватили мое лицо, и любимый голос прозвучал освободительным:
        - Все, Веся, все, добили последних. Отпускай купол.
        С трудом отрыла глаза, посмотрела на аспида.
        «В лесу чисто», - прислал весть лешенька.
        Я улыбнулась и завалилась куда-то набок, прижимая к себе клюку родимую.
        В тот же миг рухнул купол, впуская в мой лес свет солнечный. И запели птицы. Заревели медведи. Завыли волки. Застрекотали кузнечики. Лес радовался, лес пел о победе, лес не хотел думать о том, насколько близок он был к гибели.
        - Веся, - донесся до меня голос любимый, - а где чародеи?
        - Бегут, - прошептала я, почти засыпая.
        - Бегут? - переспросил Агнехран. - И долго они бежать будут?
        - Доооолго, - никогда не думала, что клюка в качестве подушки, это так удобственно, - очень долго… На тропу заповедную ступить не сложно, а вот сойти с нее…
        И на этом провалилась я в сон, ибо сил моих уже не было. Их давно уже не было, на одном упрямстве держалась.
        ***
        - Быстрее! Ну же! Это не замкнутый круг, а всего лишь тропа Заповедная. Если ускоримся до скорости бега зверя лесного, сможем с нее соскочить! - крикнул задыхающимся спутникам злодейский чародей.
        Одна недоведьма в статусе лесной ведуньи коварно улыбнулась, и крепче обняв клюку, пожелала чародеям сил там побольше, настойчивости, веры в себя. Просто ведунья в отличие от чародеев была в курсе, что примерно так с полгода назад, мы с лешенькой слегка поэкспериментировали, и теперича у меня в лесу имелась тропа «Замкнутый круг», и тропа «Змейка извилистая», а еще тропа «Высокогорная каменистая», и «Бродоречковая» и какая-то там еще, я во сне не очень помню.
        - Затейница ты у меня, - прошептал кто-то нежно у самого уха, и крепче обнял.
        Со мной спит. Как леший меня в Сосновый бор принес, так следом пришел, меня сонную водой напоил, за что благодарность ему особая, и вот теперь спит. Прямо на земле, потому как мне на матрас или покрывало сейчас нельзя, контакт с почвой надобен, от того плащом своим укрыл, рядом лег, обнял и теперь спит. Проснулся на миг, когда чародеи мимо нас в пятый раз пробегали, и снова заснул.
        А вот я уже выспалась и сил набралась. Откуда набралась, правда, не совсем ведаю, то ли бор Сосновый поделился силой, то ли украшения, охранябушкой моим для меня сотворенные, но силы восстановились. А с ними и спокойствие душевное, и уверенность в завтрашнем дне вдруг появились. В то, что хорошо все будет вдруг поверила, что справлюсь я с любой напастью, ведь не одни мы теперь с лешим против мира всего, с нами вампиры, волкодлаки, нечисть вся и Агнехран со мной…
        И вот лежу я, смотрю на руки его, мышцы такие сильные, словно железные, на пальцы горячие, что согревают прикосновением, на улыбку, что в свете дневном разглядела на лице черном матовом. Чудище мое огненное.
        - Так смотришь на меня, словно только сейчас разглядела, - хриплым ото сна голосом произнес аспид, и глаза открыл.
        Улыбнулась ему, руку протянула, к щеке осторожно притронулась, да вновь в глаза змеиные взглянула и уже не содрогнулась внутренне. Ну, змей, но мой же. Человек ко всему привыкает, и к змее привыкнуть может, если так обстоятельства складываются, вот и я, кажется, привыкла к облику его чудовищному.
        - Что это было вчера? - прижавшись к ладони моей, как кот огромный, даже глаза зажмурив от удовольствия, вопросил Агнехран.
        - А ты о чем? - решила уточнить, так на всякий случай.
        Глаза открыл, посмотрел внимательно, усмехнулся, протянул задумчиво:
        - Да уж действительно, об чем именно спросить первым…
        Вздохнул, на меня глядя, и начал спрашивать:
        - Побеги эти, которым всю себя отдала, это что было?
        - А, это, - я легла удобнее, но так чтобы руку на щеке его все равно держать, - это защита такая была.
        - Это я понял, - а у самого взгляд вдруг яростью полыхнул, - я только одного не пойму, почему защиту эту ты держала? Леся у нас что, исключительно по потомствопроизводственным делам разве? Не ты ли мне говорила, что именно чаща Заповедная лес твой защищает? Ты говорила, это я точно помню. Так почему в нужный час чащи твоей ни слуху ни духу не было?!
        Тут из земли, прямо из вороха сосновых иголок, вылезла Леся. Злющая, аки медведь-шатун, коего по зиме из берлоги подняли. Глаза зеленью горят, волосы-ветви аки змеи шевелятся, кулаки сжимаются.
        - Аеданушка, - я вообще не сразу решила как к нему обратиться при чаще моей, но вспомнив что имя это ему в обоих ипостасях близко, этим и назвала, - а ты бы не лез в дела, что тебя не касаются.
        И руку со щеки его убрала.
        Промолчал, но глаза сужены от ярости, да и лицом потемнел будто.
        И не стала я растягивать, да умалчивать, сказала как есть:
        - Навкары для леса - яд. Одним прикосновением скверну, гниль, смерть и тлен разносят, да от места куда ступили, гадость эта лишь расползается, остановить ее сложно.
        - Но останавливала ведь, - напомнил охранябушка.
        - Да, - согласилась я, - до леса останавливала. Но они на лес с неба рухнули, да в таком количестве, что Леся справилась бы, но лес урон страшный понес бы, и чаща тоже.
        Помрачнел аспид, а я улыбнулась ему с грустью нескрываемой, и призналась:
        - А ты прав оказался, когда сказал, чтобы вампиры от меня ни на шаг не отходили.
        Усмехнулся он, с болью как-то, да и ответил:
        - Любовь оказалась права, Веся.
        И сел.
        Посмотрел на Лесю, произнес глухо:
        - Извини.
        Чаща Заповедная фыркнула, и гордо ушла под землю. А мы во бору остались вдвоем, я и аспид-агнехранушка.
        - Почему любовь? - интересно даже стало.
        - Потому… - вздохнул он тяжело, вдаль насколько бор сосновый позволял, поглядел, да и ответил. - Потому что, если бы не любил больше жизни своей, я бы ночью остался с тобой. И искушение было, да такое от которого кровь вскипала и в глазах темнело. Но я люблю тебя настолько, что даже мысль о принуждении холодом в сердце отдается. Потому что боюсь, до ужаса боюсь потерять это чувство, что растет и крепнет между нами. Боюсь в глаза твои посмотреть и увидеть там холод. Боюсь тебя потерять. И потому по ночи в Гиблый яр кинулся, кровью своей кровь ведьмака смывать… и как оказалось - это было самое верное решение, потому как в какой-то момент разум я утратил. И я, и пятеро моих сородичей.
        Тут уж и я села, гляжу на него с тревогою.
        Он на меня устало посмотрел.
        Страшно мне стало, потому как во взгляде его было что-то… что-то пугающее.
        - Я ухожу, - произнес аспид, губами черными.
        И в душе моей словно оборвалось все.
        А Агнехран, глаз с меня не сводя, продолжил:
        - С лешим поговорил, ни меня, ни других аспидов он более в лес твой Заповедный не пустит. Гиблый яр для тебя отвоюю, в любом деле на помощь мою рассчитывай, если что-то потребуется - не молчи, мне за счастье тебе помочь, помни об этом. А в лес свой более не пускай. Я знаю, ты это можешь - магом меня в него не пускала, и аспидом на расстоянии удержать сможешь.
        Нет!!!
        Я еще не поняла толком, что случилось, не поняла от чего решение принял такое, я лишь как ведьма видела - что принял, и принял окончательно.
        - Я люблю тебя, Веся, - тихо произнес он, глядя мне в глаза.
        Я люблю тебя, Агнехран…
        Но вслух я не сказала ни слова.
        Словно окаменевшая, напрочь всех чувств лишившаяся, силы жизненные утратившая, я смотрела на него… и ничего не могла сказать. Ничего…
        И когда поднялся он тяжело, да отступил от меня, все так же взгляда не отрывая, когда еще один шаг назад сделал, да когда вспыхнул его окружая круг алхимический, я все так же молчала.
        - Я расторгаю наш договор, ведунья лесная!
        И зашумел лес, слова те впитывая, меня от данной клятвы освобождая. А я сидела, не в силах пошевелиться. Улыбнулся мне аспид, улыбнулся с горечью нескрываемой.
        Вспыхнула пентаграмма письменами кроваво-красными.
        Исчез с глаз моих аспид.
        Исчезла следом и алхимическая магия.
        Все исчезло.
        Одна я осталась. Совсем одна. Глаза закрыла, и позвала сдавленно:
        «Ярина…»
        Умна и мудра была чаща Заповедного яра - темнить не стала, и даже вопросов задавать не потребовалось. Яркой вспышкой что произошло, то и показала. Показала, как вступают в лес шесть аспидов, и своего я сразу узнала, хоть и в одинаковой магической одежде были все, да как идет с ними ведьмак, силой Агнехрана подпитываемый. И шли они свободно, по территории же уже освобожденной шли, да Ярина на всякий случай приглядывала… только вот не помогло это.
        Когда грянул гром не только над лесом Заповедным небо разверзлось, но и в яру Гиблом гиблые дела твориться начали. От первого же раската изменилось что-то в аспидах. Да так изменилось… словно другими людьми стали, будто одержимыми. И упал ведьмак с горлом перерезанным, да сердцем из груди вырванным. Кинувшаяся было на подмогу Ярина, алхимической пентаграммой была отброшена да скована так, что и не выбраться.
        А затем огнем и мечом, мечом и огнем ринулись аспиды в самый центр леса, туда где собой самим леший яра круг Смерти закрывал. И не усиль я его, ту магию чародейскую на дело доброе использовав, тогда пал бы каменный леший… как есть пал бы. А так выдержал.
        - Веся? - лешенька из земли по пояс высунулся, на меня глядя с тревогою.
        А я… я только и смогла что сказать:
        - Чародеи всегда в паре действуют, да два удара наносят…
        Вот и вчера собирались поступить так же. И не ведьмака Агнехран убить должен был, а меня. А с чащей без поддержки ведуньи лесной справиться не сложно, впрочем занята я вчера была спасением собственного леса, от того зов Ярины, если и был он, не услышала. Ничего не услышала…
        - Ульгерда там, - сообщил леший.
        А я сидела, и только слезы по щекам потекли.
        - Маг этот твой всю вину аспидову на себя взял, - продолжил лешенька, - барону труп сына его в гробу доставил, да в таком виде, словно и не вырывали аспиды из него сердце, но Ульгерда ведьма же, вот и… она говорит, что маги его убили. Мести жаждет.
        Посмотрела я на друга верного, слезы все так же по щекам текут ручьями, но хоть взгляд не затуманивают, и ответила:
        - Она сама внука своего убила смертью самой мучительной. Когда ведьмаком сделала, да в руки врага отдала, сохранив это в тайне. И прежде чем жизнь мага требовать, да об отмщении говорить, пусть трупы вампиров сосчитает, их немало погибло в эту страшную ночь! И это нам еще повезло. Нам повезло, лешенька, что чародеям требовалась моя жизнь да гибель каменного лешего хозяина яра Заповедного. А если бы в правду заклинание Кровавой луны завершили бы, знаешь, сколько бы тогда народу полегло?
        Промолчал леший, из-под бровей кустистых хмуро на меня глядя, да и сообщил:
        - Из вампиров не полег никто - успел аспид до первого луча солнца тела соединить, всех спас. Две дружины Далака только урон понесли, отлеживаются теперь у водяного в Заводи, отмокают, яд навкар из крови вымывают.
        - А волкодлаки там что делали? - ахнула я.
        - Так это, - леший плечами могучими пожал со скрежетом, - Далак сказал, что ни один уважающий себя волкодлак друга в беде не бросит, так что воском уши позатыкали и ждали, на второй оборонительной. Как дело худо стало, в бой вмешались тут же. Но аспиды пришли вовремя.
        И вот он все говорит, а я смотрю на него и понять не могу - почему опять в ипостаси деревянной, да при этом на нем все равно рубаха-вышиванка надета. Ничего не спрашивая, потянулась к другу верному, оттянула край рубахи, да и увидела черный след от когтей на груди лешего.
        - Говорю же, вовремя аспиды появились, - вернув рубаху на место, сказал лешенька.
        Я же прошептала хриплым шепотом:
        - А где ипостась твоя человеческая?
        Встретил взгляд мой леший прямо, прямо и ответил:
        - Зверем ходить могу, и на том спасибо. А мы выстояли, Веся. Никто бы не выстоял - мы смогли. И лес свой удержали невредимым, и яр уберегли. Об этом подумай.
        Подумала.
        Слезы вытерла, встала, с платья хвою отряхнула, за плащом охранябушкиным потянулась… да поднять не смогла.
        - Из лесу вышвырнуть? - вопросил лешенька.
        - Коли не сложно, в избушку отнеси, да в самом дальнем углу шкафа сокрой, чтобы не видела. Но не выбрасывай. И пошли, дел много.
        Тут из-за деревьев раздалось:
        - Держать скорость! Я все понял, это петля, удерживая скорость - мы разорвем ее!
        И мимо соснового бора не сбавляя скорости пронеслась удалая пятерка чародеев.
        - Пусть пока бегают? - с пониманием спросил лешенька.
        - Пусть бегают, - согласилась я, недобро вслед этим выродкам поглядев. - Пусть бегают, потому как разговора у нас с ними сейчас не выйдет… я же придушу каждого, придушу просто, не сдержусь я!
        ***
        До позднего вечера делами занимались, последствия от вторжения чародейского устраняя. Где ветки лечить пришлось, где деревья, где целые поляны. И это я защитное заклинание сверх меры усилила, свою силу в него влила, лес и куполом и сиянием защитила, и все равно урон был. Не пострадали только птицы да звери. Что бы Агнехранушка не говорил, а Леся о потомстве заботиться лучше всех умела - никто даже из птенцов едва вылупившихся не пострадал, всех уберегли.
        А вот от избы моей одна только изба и осталась - и ту мыли сейчас русалки, воду из Заводи используя. Был тут и Водя - стоял, в транс погруженный, удерживая воду на ладонь над землей, смывая всю гниль поганую, всю кровь навкарову, всю скверну водой из своей чародейственной Заводи. А так ничего больше не было - ни заборчика покосившегося, ни баньки сердцу столь дорогой, нужник и тот уничтожен был, и травы на двести шагов вокруг никакой не осталось.
        - Жива? - глаз не открывая и ко мне не оборачиваясь, спросил Водя.
        - Жива, - тихо ответила я, - что ж мне сделается-то?
        - И то верно, - усмехнулся водяной.
        А я вдруг поняла - не оборачивается то он намеренно. Хуже того - только я ближе подошла, так и вовсе отвернулся, чтобы лицо его не увидела.
        - Вооодь, - позвала напряженно.
        - Не отвлекай, - мрачно потребовал водяной.
        И я уж было встревожилась, да только вождь Далак, что тут со всеми убирался ходил, ошметки от одеяний навкар подбирая, да оружие всяческое, крикнул:
        - Я ему сразу сказал - шрамы настоящего мужчину только украшают, но он заартачился, во время боя на глаза вам, госпожа ведунья, вообще не показывался.
        Во время боя?!
        Я водяного обошла, в лицо ему взглянула, да и содрогнулась невольно - а кто бы не содрогнулся, обнаружив отсутствие половины лица уже почти родственного.
        «Наговорил тебе вчера. Виноват был. За тобой и пошел, как успокоился, а тут бой. Помнил твои слова, про то что силой навкары питаются, на расстоянии держаться старался, но когда леший твой упал… Прости, я вмешался».
        Вздохнул, вновь глаза закрыл и, скверну вымывая, так же мысленно сказал:
        «Лицо восстановится, ты же знаешь».
        «Знаю», - так же мысленно сказала я.
        - А ты молодец, - произнес неожиданно вслух. - Они все козыри на стол не то что выложили - вывалили, а ты лес удержала в целости да полной сохранности. Никто бы не смог. Не уверен, что я бы с таким ударом справился, а ты выдержала. Вот тебе и ведунья-недоучка.
        - Друзей у меня много, да друзья хорошие, вот и выдержала, - сказала как есть.
        - Решимости у тебя много, да готовности защищать свое до последнего, а еще смекалки хватает и ума, вот ты и выдержала. Не принижай своей победы, Веся, они силы лет сто копили, не меньше, да и ума не приложу, где можно было столько навкар держать, чтобы такое-то количество накопить, а ты справилась. Просчитала все, вампиров собрала и справилась.
        Прав Водя был, мы справились, только почему-то у победы этой вкус горьким был, таким что хоть вой. И вот стою я по щиколотку в воде студеной, повсюду гомон, разговоры, смех, кто-то ругается, что в подвале продуктохранилищном мука подмочена теперь, а меня другое тревожило.
        - Говоришь, все карты-козыри выложили? Думаешь, больше нет?
        Поглядел на меня Водя глазом единственным, задумался. Потом спросил:
        - Искупаться не против?
        - Нет, - стиснув клюку покрепче, солгала я.
        И хлынула вода волной, да вода ключевая, ледяная. Кого с ног сбила, всех до нитки вымочила, русалок с крыши избенки моей смыла, но дело свое сделала - от скверны, останков не сгоревших, от хламья гнилью отравленного, от всего почти в общем избавила. И как схлынула, остались только мы с Водей стоявшими - остальные в болоте барахтались, изрыгая ругательства одно другого краше. Русалки матерились икрой, гнилой чешуей, да болотным течением. Болотники напротив - ключевой водой, свежей струей, да рыбой-чистильщиком. Вампиры поминали теплокровных. Волкодлаки ругались вампирами. Кикиморы грозились проклятиями. В общем, тут вообще никому скучно не было, поэтому мы с Водей ушли с чистой совестью, прямо по сухой заповедной тропе, грязи избегая.
        ***
        Сирена - это имя подходило ей в полной мере. Черные с зеленым отливом волосы, огромные цвета морской воды глаза, бледная, почти белая как снег кожа, и побелевшие до такой степени, что едва были различимы на лице губы. Действительно как Сирена.
        Чародейка вскинулась, едва мы с Водей сошли на траву перед ней, бессильно лежащей, и даже попыталась призвать магию, но тщетно. Это мой лес, моя территория, здесь равных мне нет.
        - Ведунья, - хрипло прошептала осознавшая все чародейка, враждебно, исподлобья взирая на меня.
        Она была скрыта темно-зеленым плащом и от него исходила какая-то магия, слабая, вероятно магия иллюзий, и теперь, когда чародейка приподнялась, капюшон почти скрыл ее обескровленное лицо, но от меня не скроешься. Легкое движение клюкой и порыв ветра откинул капюшон и уничтожил магию плаща, который оказался вовсе не зеленым - скорее серо-бурым, покрытым пятнами застарелой крови, тленом и гнилью. И в тот же миг вскинулась чародейка, из последних сил выплеснула чары на плащ свой, прежний вид ему возвращая. Что это было? Попыткой скрыть что-либо, или попыткой сохранить остатки достоинства, горделиво вернув себе не менее гордый вид, я не знаю. Но узнать следовало. Снова ветер призвала, сорвала плащ с чародейки, растянула как белье на веревке, вгляделась в истинный вид. Но не обнаружила в том плаще ничего - ни тайных знаков, ни игл сокрытых, ни знаков рунических. Значит, гордость ее поступку причиной была. Молча плащ вернула, молча придала ему прежний вид, да не приняла чародейка, гордо ткань зеленую от себя отбросила.
        - Ты сильная, - проговорила, на меня не глядя, - мы… не ожидали.
        Могла бы сказать, что часть силы моей ими же и подарена, да не стала. С чародеями лучше лишнего слова не произносить, запомнят, да против тебя же и используют.
        - Что это за заклинание было? - и на меня взгляд свой сине-зеленый вскинула, да глядела враждебнее прежнего. - То ли песня, то ли заговор? Откуда у ведуний лесных такие знания? С каких пор?
        Промолчала я, все так же на чародейку молча взирая. Но вот что мне интересно стало - Лесную Силушку склонила к идее общего образования всех ведуний ведьма Велимира, что, по сути, была чародейкою, и склонила не просто так. Покуда учили ведуньи, чем подлесок отличается от древостоя, пока законы гостеприимства заучивали - и не заметили, как становимся уязвимыми. Ведь правила и законы враг составлял-придумывал.
        - Что это? - продолжила чародейка. - «Я ведьма, Я сила, Я свет, И я здесь»? И речитатив… Ты заворожила меня, ведунья? Заставила поверить, заставила ощутить. И ты знала, что готовится и чем дело кончится. Ты все знала! Иначе как объяснить: «А ты беги, беги как загнанный зверь. Беги скорее, я распахну дверь». Распахнула, значит?
        Промолчала я и на этот раз, да взгляд был все такой же пристальный. Чародейка спрашивала не зря. Ей по всему выходит лет около трехсот, такая время даром терять не будет, и спрашивает не из любопытства совсем. Подняла клюку, мигом перенеслась в тело Мудрого ворона - ворон за чародеями наблюдал-следил, и его глазами узрела я, как остановились чародеи, как прислушиваются, словно слова Сирены этой слышат. Так вот в чем дело. Даже брошенная своими, чародейка им верность хранила, сейчас вот информацию из меня вытянуть пыталась настойчиво, ведь она знала - по законам, чародеями же написанным, ведунья на вопрос ответить должна.
        «Меж ними связь есть, - сообщила Воде, лешему, ворону Мудрому, коту Ученому и вообще всем, кто слышать мог».
        «Застоялись, смотрю, заскучали… Чай на речкобродовом пути повеселее им будет», - мстительный у меня лешенька.
        И возможности прислушиваться к словам Сирены у чародеев не осталось - хлынула лавиной вода ледяная горная, да с валунами-каменьями, с рыбой, что с ног сбивала, да брызгами сверх меры одаряла, вот и пришлось им о выживании крепко задуматься, не до разговоров стало.
        А я в свое тело вернулась, вновь на чародейку посмотрела.
        - Что? - словно прислушиваясь к чему-то отдаленному, да пальцы к виску прижав, прошептала она потрясенно. - Что происходит? Река горная? Откуда в лесу горная река?!
        И на меня посмотрела ошарашенно.
        Улыбнулась я в ответ.
        И только тогда, лишь вот тогда осознала чародейка, что такое Лесная Ведунья. Остолбенела. Словно даже дышать перестала. На меня глядит так, словно вообще впервые увидела, а пальцы прижала к виску с такой силой, что кончики пальцев побелели, но все напрасно. Более, чем напрасно.
        «Клюку подержи, - попросила я Водю мысленно».
        И сильнее прежнего побледнела чародейка - клюку отдавать кому-то кроме лешего запрещено было, один из главных законов. А я его нарушила. И очередной собиралась нарушить.
        - Я ведьма,
        Я сила,
        Я свет,
        И я здесь, - произнесла, взгляда от глаз чародейки не отводя.
        Дернулась было та, вновь магию призвать попыталась, зов своим кинула, я почти что расслышала «Заир, ты слышишь меня? Кто-нибудь слышит меня?».
        Я слышала.
        И плавно двинувшись к чародейке, тихо продолжила, в сознание ее проникая:
        - Сражайся, когда теряешь силу.
        Взлетай, когда падаешь вниз.
        Дыши, когда воздуха нет.
        К победе поведет ответ.
        Ее глаза вспыхнули зеленью, поглощая магическое заклинание, кое-как, весьма коряво переведенной мной с магического. Вспыхнули и взгляд сделался стеклянным, а потому, когда я опустившись на колено, прижала ладонь к ее щеке, чародейка сопротивляться не смогла. Уже ничего не смогла.
        А я закрыла глаза, проникая в ее сознание.
        Вспышка! И я вижу план, как наяву вижу - двадцать четыре амулета, да двадцать два по кругу, два в центре, линией разделены, и сила, пространство леса моего Заповедного способная разорвать без усилий. Двадцати четырех амулетов у них не было, но они обошлись и меньшим количеством. Им это удалось.
        «Сирена? - отдаленный зов. - Сирена, ты меня слышишь?»
        Она слышала. Отзывалась на этот зов всем сердцем, всей своей сутью, всем телом и магией. Словно звал хозяин, господин, повелитель… любимый? Это слово заставило чародейку вздрогнуть, сжаться, попытаться скрыться за чужими чувствами и эмоциями, за чужими жизнями и историями. А она прожила много, очень много жизней, она познала множество историй, она называла детьми тех, кого никогда не рожала, а мужьями тех, кого никогда не любила. Рада, Радуница, Силестия, Элледа, Ханнари, Дана - десятки имен, десятки мужчин, но истинное лишь одно имя. И любила она всегда лишь одного мужчину, того с кем не провела и ночи, годами отдаваясь другим. И все во имя великой цели. Она все, всю себя посвятила цели великой, любовь сокрыв в самых потайных глубинах своего сердца, но любить не переставала никогда.
        Из сонма ее воспоминаний меня выдернул вопрос, прозвучавший в моем собственном сердце: «А как проживешь ты сама?». И взгляд синих, как летнее небо перед грозой глаз, на таких почти разных лицах - раб, человек, охранябушка, маг, аспид…
        «Веся, случилось что?» - вопрос водяного заставил вернуться к существующему.
        Опомнилась я, вернулась к сознанию коллективному, сделала вид, что не ощущаю тревоги лешеньки, что не вижу ухмылки кота Ученого… кто б его разучил бы! Клюку чуть не призвала, для уверенности, но удержалась. Боялась я пользоваться магией леса близ чародейки этой, чувствовала - знает она ее, и ведьмовскую магию знает тоже, от того пользовалась смесью проверенной - немного магии ведьминской, немного ведовской, много сильно искаженной маговской. Смесь работала преотлично.
        «Ее жизнь не смотри, а то знаю я тебя и доброту твою, - сообщил Водя. - Смотри план, что делать собирались».
        И прижала я вновь ладонь к щеке чародейки, глаза закрыла, да и прошептала всего одно слово:
        «План».
        А план был не один.
        Планов имелось не менее десятка, да все к одному сводились - меня хотели сделать нежитью. Да не полностью, а так чтобы кинулся Водя меня спасать, в Заводь свою увел, в воду окунул… И еще момент открылся один…
        «Они не знали, что ты ведунья, - произнес очевидное водяной».
        Не знали. Ведуньей почитали старуху с лицом зеленым да носом длинным, а меня ведьмочкой-недоученицей, которую та держит из жалости. Вот опытную старую ведунью, а по их разумению только такая и смогла противостоять двойному удару силы жизненной, и собирались уничтожить, по ее душу навкары были, а мной планировали удар по водяному нанести. Продуманные. И план, должна признать, был хорош. Даже слишком.
        «Они привязанность да любовь почитают за слабость», - на сей раз даже без издевки, серьезно совершенно сказал кот Ученый.
        «Этим и пользуются», - добавил к мысли его Мудрый ворон.
        «Легко отделались», - постановил леший.
        Водя не сказал ничего. Я тоже. Мы с ним первые поняли - это еще не все. Это только одна из вариаций планов, есть и другая вариация.
        «Я рядом», - напомнил водяной.
        И я вдруг поняла, что от другого хочу услышать эти слова. От другого. Другим голосом сказанные. Другими губами произнесенные. И взгляд должен быть тоже другой… Вот только он, вместо слов - я рядом, произнес - я ухожу. И сейчас, увидев на что способны чародеи, пусть даже практически сломленные, я понимала почему он так решил - они знали о его чувствах ко мне, Агнехран их не скрывал перед магами своими, Данир так вообще сразу все знал. Вот потому-то мой охранябушка и ушел, чтобы мне вред не причинить, чтобы я не пострадала, чтобы его чувствами мне во вред не воспользовались. Но легче ли мне от этого? Нет. Я это «нет» кричать готова, горло криком срывая. Да только что это изменит? Ничего. Я знаю Агнехрана, мы так мало времени знакомы, но одно я о нем уже точно знаю - собой он рискнет запросто, а вот мной никогда.
        - Сражайся, когда теряешь силу.
        Взлетай, когда падаешь вниз.
        Дыши, когда воздуха нет.
        К победе поведет ответ.
        Губы шептали заклинание вновь и вновь, снова и снова, а мысли пытались пробиться сквозь пелену сопротивления, внезапно пробудившегося в чародейке. Не ведаю, откуда это взялось, а только вдруг поток ее мыслей и образов начал рассеиваться, истаивать туманом поутру, гаснуть искрами костра.
        «Сирена… Сирена, ответь! Сирена?» - позвала торопливо, чувствуя, как теряю связь с разумом ее.
        Чародейка не ответила, разум стремительно покидал ее, превращая в безумную, совершенно обезумевшую женщину. Словно кто-то выпивал ее разум прямо сейчас, невзирая на мою магию, магию моего леса Заповедного.
        «Водя, ее пьют, словно воду, - сказала водяному».
        Водимыч думал недолго - попытался отсечь-отрезать влияние чужое, да не вышло. Попытался чародейскую силу применить - тоже не вышло. И вдруг он произнес голосом ему не свойственным, голосом который звал недавно «Сирена, ты меня слышишь?». Вот именно тем тоном, тем голосом, с теми же нотками повелительными, Водя и произнес:
        - Любимая.
        Дрогнула чародейка, глаза шире распахнула, да воспоминание всколыхнулось в ней незвано-негаданно, и я увидела башню старую, стены в трещинах, но внутри убранство достойное, стол стоит длинный, кресла новые с обивкой зеленой бархатной, и сидят на креслах чародеи, лица их видны смутно совсем, но ясно, что все они в возрасте не малом, да во главе стола парень молодой. Совсем молодой, от того так странно смотрелся именно он главою собрания, а не менее странным была мантия на нем - набросил небрежно, от того лежала неровно, да проглядывала рубашка шелковая, темно-синяя… Такая, какую маги носят!
        И голос у него был истинно маговский - повелительный, хорошо поставленный, четкий - самое то, чтобы повелевать да заклинания произносить. И вот парень этот, своим голосом хорошо поставленным и произнес: «Первая группа - вопросы по аспидам есть?».
        Чародейка, чьи воспоминания я сейчас видела, была в группе номер два.
        И она больше ничего не могла мне показать.
        - Любимый… - прошептала Сирена в последний раз и рухнула на траву, что в сравнении со стремительно синеющей чародейкой, казалась изумрудно-зеленой.
        Я отдернула руку от трупа, Водя придержал, когда поднималась, отошли на шаг мы с ним вместе, ладонь мою он на всякий случай в трех водах отмыл, включая серебряную.
        Солнце ярко светило, вокруг сновали мошки, и радующиеся спасению птицы, невдалеке потревожил кусты дикий кабан, волки и олени были чувствительнее - они нас за милю обходили. В общем хорошо так было, светло и радостно.
        А чародейка Сирена лежала мертвая. И убила ее не я, не лес, не заклинание какое - ее убил тот, кого она всем сердцем любила.
        Постояла я над телом чародейки мертвой, клюку сжимая изо всех сил, и вроде оно как - человек умер, чародейка в смысле, а в душе нет скорби… злость одна.
        - Достали уже! - сорвалась вдруг ведунья лесная. - Как тараканы все лезут и лезут, спасу от них нет, проклятых!
        И тут поняла, что смотрят все на меня недоуменно - и Водя, и Мудрый ворон и кот Ученый, и даже олени откуда-то появились и из-за деревьев потрясенно выглядывают, а одна белка вообще орех из зубов выронила.
        - Что?! - вопросила разом у всех.
        Все быстро делами своими занялись, словно и не было ничего. Только Водя сказал задумчиво:
        - Суровая ты стала, раньше пожалела бы помершую, а ныне только глядишь на нее гневно да раздраженно.
        Развернулась я к водяному, в глаза его голубые, словно море прибрежное взглянула, да и сказала как есть:
        - Мне не за что ее жалеть, Водя. Прежде чем чьей-то подставной женой стать, да подставной же матерью, она тех, чье место занимала, убивала ведь, понимаешь?
        Понял. В глаза мои посмотрел и все понял.
        - Дети не ее были? - уточнил тихо.
        - Чародеи обретают молодость и вечную жизнь, теряя способность к деторождению, - вдруг сказал кот Ученый.
        Мы к нему повернулись, на морду наглую ныне не призрачную поглядели вопросительно, а кот возьми и тоже психани:
        - Нервничал я! Всю ночь со своим боем спать не давали, вот и… зачитался слегка. И неча так глядеть!
        Нечего так нечего.
        Я чародейку мертвую магией над лесом подняла, Водя поток воздушный задействовал, и отправили мы труп этот куда подальше, в земли пустынные, где ничего не растет. И не потому что жестокие да бездушные, а потому что - ничего хорошего я от чародеев уже не ждала. И могла бы захоронить ее тут же, да только кто его ведает, что это тело в себе хранит. Может гниль да тлен магический, может ловушку какую-то, может… Не стану я лесом рисковать, просто не стану.
        ***
        И потянулись дни долгие, суматошные, заботами полные.
        С ведьмами разбираться надо было, а вот с Ульгердой не смогла - требовала лишившаяся сил ведьма встречи, криком кричала истошно, ногами топала, да только… что сказать я ей могла? Ничего. В случившемся ее вина была, ее и только, и Радомира, что во главе всех ведьм встала, того же мнения была. Изгнали Ульгерду, за дело изгнали.
        С вампирами разбираться тоже пришлось - Гыркула захотел поближе к волкодлакам жить, чтобы стало быть с другом верным по вечерам пропустить по стаканчику. Но селиться на территории леса Заповедного вампиры не стали, выкупили деревеньку поближе, и давай туда перевозить скарб свой, замок, и самое мне не понятное - все гробницы предков. Даже тех, что в случае Красной луны погрызут, и еще как погрызут.
        Волкодлаки тоже вовсю обживались, деревни свои строили, стук топоров по всему лесу раздавался.
        Болотники окончательно сдружились с речным народом, уже три свадьбы сыграли межэтнические, да такие, что гремели всю ночь, и кто только на них не плясал.
        Кикиморы каким-то макаром заграбастали себе еще с десяток чертей, и свадьбы сыграли втихую, точно зная, что нарушают этим все правила, а потому и меня приглашали слегка уклончиво, мол «Победу празднуем, уважаемая леса хозяйка, будем рады видеть вас на нашем скромном пиру. Обещаем приготовить не только поганки».
        В общем, радовался люд лесной и не лесной, да нечисть честная и не очень.
        А я…
        Я…
        - Опять ты? - вопросил каменный леший, когда с книгою в руках устроилась неподалеку от него, у старой сосны.
        - Снова, - усмехнулась невесело.
        Мой собственный леший такие вылазки в Гиблый Яр не одобрял, но и запретить не мог. Видел он - хоть и в заботах, хоть и с утра до ночи поздней занятая, а страдаю я, плохо мне, тошно… одиноко. На избенку свою теперь смотреть не могла, а уж находиться в ней… Первую ночь спать попыталась, да от каждого шороха вскакивала, все казалось вот сейчас распахнется дверь и… И ничего. Ни двери никто не распахивал, ни на зов по блюдцу серебряному не отвечал. Ничего… только пустота, сердце пожирающая. И перестала я в избушке спать. Какое-то время в сосновом бору перебивалась, да только и там ждала-прислушивалась, все надеялась, что подойдет сейчас, рядом ляжет, обнимет осторожно… Зря надеялась. Совсем зря. И хоть спать приходилось все равно там, но перед сном я в Гиблом яру вечерами просиживала. Здесь меня никто найти не мог, ни кикиморы, ни русалки, ни Водя, ни вампиры, ни волкодлаки… даже кот Ученый сюда не забредал.
        - Что-то ты, ведунья, день ото дня все бледнее становишься. Забот много?
        - Много, лешенька, - ответила я каменному, страницы безучастно перелистывая.
        За последнее время о чародеях я, кажется, знала уже все. От ведьм, магов и даже аспидов их отличала одна характерная черта - после себя они оставляли пустоту. Исключительно пустоту. Чародеи не могли продолжить свой род, в обмен на вечность лишаясь потомства. Чародеи уничтожали леса, степи, реки - и это чудо, что Водя в свое время заселился в нашей реке, потому как до него там и рыбы не было, пустая река была, мертвая. И степь, и земля. Одним чудом Гиблый яр долго держался, и вот это удивительно было, а так…
        - Меня, смотрю, освобождать больше не пытаешься, - задумчиво отметил каменный.
        Посмотрела на него - кусты терновые, туго сплетенные над каменным кругом, из них глазницы алые светом злым пугающе глядят, да и сказала как есть:
        - Сил пока нет, и знаний.
        А в душе тихо отозвалось стоном «и охранябушки»… Но говорить я об том не стала. Тосковала я. Так тосковала, что хоть вой, хоть рыдай, хоть… А не знаю я, что еще «хоть».
        - А хорошо ты с побегами-пологом придумала, - каменный был сегодня на редкость разговорчивым, обычно вообще молчал. - Сияло так, что и отсюда видно было.
        - Спасибо, - улыбнулась грустно, - я старалась.
        Хмыкнул леший, да и сказал вдруг:
        - Она тоже… старалась.
        И книгу я закрыла, вопросительно в очи алые глядя. Просто сердцем вдруг почувствовала - на сей раз не будет он молчать, о прошлом расскажет.
        И не подвело меня чутье ведьминское.
        - Когда чародеи сюда переселились, Авенна вернулась, - с тяжелым вздохом начал каменный. - Так то она все больше в пустыне жила, потому как не меня, его выбрала.
        Промолчала я, искренне лешему сочувствуя. Если вместе они лес поднимали, если учились всему, да трудились рука об руку, то любил он, всей своей сутью привязан к ней был. По обыкновению и ведунья рано или поздно сердцем к лешему своему, другу да соратнику верному, прикипает. Но бывает и иначе.
        - До возвращения ее и не ведал я, что дело гиблое с чародеями этими, но Авенна начала готовится к бою. Три стены возвели мы, три заслона. Первый - терновник ядовитый. Второй - болото, да ручьи в нем били серебряные. Третьей преградой деревья плотоядные стали, и вот с ними мы натрудились-намаялись, они ж все что могли сожрать пытались, от мальчишек-грибников, до девчушек, что шли по ягоды.
        И умолк леший, а я вот о чем подумала - не встретила я в Гиблом лесу ни единого дерева плотоядного. Да и встречала таких нигде и никогда.
        - О деревьях задумалась? - вопросил леший.
        - О них, - отрицать не стала. - Знаю я, что деревья старые, в пустотах своего ствола, способны заточить воина, коли потребуется. Эти ли деревья ты имеешь ввиду?
        Промолчал леший. Тяжелой тишина была эта, тяжелыми и мысли…
        Глянула на блюдце серебряное, на яблоко, что в суме холщевой по контурам опознать можно было бы, коли сама бы его туда не поставила. А я поставила. Наливное, румяное, заговоренное от гнили, увядания, от того чтобы съеденным было. Так и хожу везде - блюдце да яблочко наливное завсегда со мной. Когда по лесу брожу, когда на пиру свадебном сижу, когда у вампиров пребываю, когда даже от самой себя практически сбегаю. Всегда со мной. Иногда вздрагиваю, услышав тихий звон, хватаюсь за блюдце, да роняю тут же - нет от него ни зова, ни вести. Ничего нет. Огонь только остался. В сердце моем огонь. И я в нем горю молча, медленно, мучительно, тихо сгораю… Я помню, что лес все лечит, помню, но кажется, больше не верю.
        - Аспид, - вдруг произнес каменный.
        Вздрогнула, всем телом вздрогнула. Но глаза закрыв, ощутила территорию обоих лесов своих и… не было на их территории аспида. Ни аспида, ни мага… Только следы, те крохи что остались от моего аспида… я научилась видеть даже их, научилась их чувствовать, и иной раз прикасалась к тем деревьям к которым прикасался он, к той траве, что смяла его нога… Невыносимо.
        - Многому он ее научил, - продолжил каменный леший.
        Мой меня тоже… многому.
        - Есть в пустыне трава, что ест насекомых, вот он научил Авенну такие же деревья создавать, да только в них гибли люди.
        - А животные? - спросила, о другом думая.
        - Не с первого дерева результат нужный вышел, - признался каменный.
        Вот и я не с первого раза поняла, что такое любовь. О Тиромире петь готова была, кричать на каждом углу как же сильно люблю… об Агнехране молчу, слова сказать не в силах.
        - Что терзает тебя, ведунья? - вдруг спросил каменный леший.
        - Ничего, - ложь, что стала такой привычной.- Все хорошо.
        Я лгу всем. Лешеньке, что облик человеческий все же позволил себе вернуть. Водяному, чьи шутки больше не смешат. Коту Ученому, что в глаза заглядывает пытливо. Домовому, он все чаще рядом, постоянно что-то из еды подсовывает…
        Лес все лечит - я знаю это. Все и всегда. Но я засыпаю с мыслями о нем, я просыпаюсь с ними же, и если бы не сон лесной ведуньи, я едва ли смогла бы спать в принципе. Я не знаю, испытывал ли Тиромир ко мне такие же чувства, но если бы я знала, что он мучается хотя бы в четверть так же как я сейчас - я бы вышла. Из леса к нему вышла…
        А так - все хорошо.
        Дважды в месяц на полную луну и на луну исчезающую, я продолжаю подпитывать обе чащи кровью своей, усиливая обе поочередно. Я знаю, что еще не все, битва еще не закончена, и потому я готовлюсь ко всему, к любому исходу, к любой опасности.
        - Ты говорил об Авенне, - напомнила каменному.
        - Говорил, - странным тоном протянул леший Гиблого яра, - говорил, да… А знаешь от чего разговор о ней завел?
        Я взгляд на терновые заросли вскинула, от него самого ответа ожидая.
        А леший возьми да огорошь меня:
        - На тебя похожа была.
        Недоуменным взгляд мой стал, не поняла ничего я. Вот тогда леший и поясни:
        - Горишь ты, ведунья, от тоски сгораешь заживо.
        - От тоски не горят, от тоски сохнут, - поправила грустно.
        - Кто-то сохнет, а кто-то - горит, - зачем-то произнес каменный леший.
        И он замолчал, а я… не удержалась я. Достала блюдце серебряное, яблочко от греха подальше в самую глубь сумки затолкала, а блюдце на коленях своих устроила, да не удержавшись, провела по холодной поверхности пальцами…
        И замерла, дышать перестав!
        Там, по ту сторону, точно так же, без яблочка наливного, без магии призывной, в этот миг блюдца серебряного Агнехран коснулся. И затрещало, заискрилось блюдце сверкающее, осветив лицо мое в полумраке сгущающихся сумерек, да его лицо, в кабинете, всего одной свечой освещаемое.
        И застыли мы, словно на постыдном пойманные, да почти разом и осознали - не было магии призывающей, это прикосновение наше одновременное, все законы магические пересилило.
        - Веся… - тихий стон Агнехрана.
        И боль в глазах его синих, сурьмой обведенных, как у магов-то и положено. А еще тоска, да прав был каменный леший - от такой тоски не сохнут, от такой тоски сгорают заживо.
        - Веся… - каждый звук имени моего в его устах слаще любого меда был, мелодичнее любой музыки, - ведьмочка моя.
        Улыбнулся краешком губ, да и попросил:
        - Руку убери.
        Тут уж сломалось что-то во мне и спросила враждебно:
        - А почему сам не уберешь?
        Вдохнул Агнехран, всей своей грудью вдохнул, так, словно речь заготовлена, а ответил едва слышным:
        - А я не могу.
        Улыбнулась грустно, и спросила:
        - А я, по-твоему, могу?
        Застыл он, в глаза мои смотрит, у самого во взгляде боль плещется омутом ледяным, и в тот омут на самое дно всю душу его утягивает… я же ведьма, я вижу.
        - А ты не можешь? - спросил, в шутку пытаясь все обратить.
        Да не до шуток мне было, соскользнули слезы с ресниц, одна ненароком на блюдце упала, я было дернулась рукавом утереть, да изображение и пропало - едва пальцы наши соприкасаться перестали, исчезла вся магия.
        Осталась одна я посередь Гиблого яра, только в сердце огонь пылает - горит мое сердце, сгорает все как есть.
        И вдруг зазвенело блюдце серебряное, требовательно так, настойчиво.
        Я поспешно яблочко наливное из сумы-то достала, по кайме пустила, да и увидела охранябушку своего, тот сидел уж в кабинете освещенном, по стенам огни магические сияют, на столе не одна свеча, а канделябр целый. И в свете таком увидела, что измотан, измучен архимаг мой, осунулся, под глазами круги без всякой сурьмы, а от недоедания черты лица заострились так, что вот только теперь, сейчас только, глядя на этого мага, я могла бы предположить, что он по сути своей аспид.
        - Любимая, - так сказал, что сердце пылать перестало, сжалось оно, затаилось, каждый звук впитывая, - свет мой, радость моя, счастье мое, солнце мое, жизнь моя… Ты же говорила, что лес все лечит!
        - Лечит, - мне за лес даже обидно было, хороший у меня лес, даже два леса, - но видишь ли, Агнехранушка, есть такая зараза, что даже Заповедным лесом не вылечить!
        Улыбнулся.
        Тепло так, нежно, ласково… и словно не было этих недель порознь. Словно и не расставались мы. Словно и не горели в тоске сгорая заживо.
        - Веся-Весенька, вот так вот взяла, и заразой обозвала сходу, и не стыдно тебе? - говорит одно, а в глазах совсем иное.
        Только у меня на словесные игры сил не было.
        - Тоскую я, - прямо сказала.
        И улыбаться он перестал. Перестал и пытаться шутить, тоже прямо сказал:
        - Я бы жизнь отдал, за то чтобы обнять тебя.
        Вздохнул тяжело, да и добавил:
        - Вот только если бы речь о моей жизни шла бы, а так… Прокляни меня, Веся, забудь, и не печалься обо мне, не тоскуй, не стою я того.
        Может взвыть мне аки волку одинокому, да так взвыть, чтобы всю боль из сердца, из души своей выплеснуть.
        - Слушай, маг, - слезы я все-таки вытерла, негоже ругаться со слезами на глазах, - а кто ты вообще такой, чтобы мне указывать, кого я должна любить, а кого должна проклинать?
        Задумался Агнехран, на меня поглядел уважительно, да и как ответит:
        - Действительно, кто ж я такой-то, чтобы ты обо мне тосковала… - и вдруг как заорет: - Да так что исхудала вся! Тебе что, заняться больше нечем, ведунья? Учебники почитай, у тебя там целая изба нечитанная!
        И злой такой.
        А и я не лучше.
        - Охранябушка, родненький, а ты иди-ка ко мне на минуточку, - попросила вежливо.
        - А зачем? - вопросил осторожненько.
        - А клюкой тресну, чтоб не орал больше на меня! - высказалась, не сдержавшись.
        Улыбнулся.
        Головой покачал неодобрительно, да и спросил:
        - Точно треснешь?
        Посмотрела на него исхудавшего, вздохнула тяжело, да и сказала:
        - Сначала накормлю, в баньке попарю, и чего там нам ведуньям лесным полагается еще делать?..
        Перестал он улыбаться, да и сказал совершенно серьезно:
        - Вам, лесным ведуньям, полагается не пускать на территорию своего леса аспидов и архимагов.
        И вот тут он был прав, крыть нечем.
        Помолчали мы, и добавил Агнехран:
        - Не ведаю я, что это было, счастье мое. Бьюсь как рыба об лед, все пытаюсь понять, но итог таков - став аспидом, я в Гиблом яру над собой власть утратил. Чужой воле подвластен был, чужой приказ исполнял, и я и кровники мои. Как вышло так? Как предотвратить это? Я не знаю. Прости…
        Еще помолчал, и добавил уже тоном приказным:
        - Их леса никуда не выходи. Никуда, Веся. От ведьм подальше держись, они…
        - Знаю-знаю, смерть внука Ульгерды узрели во всей красе, и местью к вам аспидам да магам, горят негасимо. Слыхала, в курсе, да. Только вот у меня к ведьмам свой вопрос был, пусть на него сначала ответят.
        - Свой вопрос? - удивился Агнехран. - И какой же?
        Ответила ему нехотя:
        - Куда смотрели, когда Ульгерда силу свою внуку передавала, да оружием в чужих руках делая.
        Вопрос свой я верховной озвучила, а с Ульгердой говорить не стала, не смогла я. Да и что ей сказать? Я ей силу вернула, пламя жизни в нее вдохнула, а она вместо того, чтобы внука спасать, на поводу у Заратара-чародея пошла, как… как не знаю кто.
        И вот про чародея вспомнили, Агнехран и спросил:
        - Чародеи как? Все бегут?
        Вспомнила то утро, когда вдвоем проснулись от криков чародейских… знала бы, что то последнее утро у нас будет, обняла бы аспидушку, да и не отпустила бы никуда.
        - Нет, воюют, - ответила, чувствуя, как снова слезы на глаза наворачиваются. - Лешенька их в овраг отправил, туда, где часть изгнанной нежити из яра скопилась, вот они там и… воюют. Связной то у них больше нет.
        - Связной? - не понял архимаг.
        И вот сказать бы ему, а я на него смотрю, и ни слова вымолвить не в силах. Ни единого слова.
        И понял он все. На меня глядит океанами боли, лицо бледное, несмотря на мазь магическую, и боль-тоска вокруг него призрачным туманом вьется-стелится. Вот так смотрим друг на друга, рвем душу на части, а сделать ничего не можем. И горим, оба горим, так красиво, так грустно, так больно…
        Так невыносимо вдруг стало, и сказала я как есть:
        - Агнехран, я не могу без тебя…
        Не улыбался больше вообще.
        Протянул руку, пальцы коснулись поверхности серебряного блюдца. В глаза мне посмотрел и…
        И связь разорвал.
        Осталась я в тишине пробуждающегося от скверны да смерти яра, подле каменного лешего, у дерева сжавшись, да обняв колени руками. Больно мне было, так больно, что ни в сказке не сказать, ни в песне не выразить…
        Только боль осталась, и сжигала она меня, и ломала, и душу калечила.
        И тут вдруг сказал каменный леший:
        - Похожа ты на Авенну, один в один.
        - Чем же? - сама слезами горькими давилась, дышать и то тяжело было.
        Усмехнулся каменный, да и такой ответ дал:
        - Да тем, что сидишь вот, страдаешь, ждешь, пока аспид твой проблему решит. Вот и она ждала того-то. Не дождалась.
        Замерла я, и слезы сами высохли.
        Смотрю на заросли терновника, в которые превратился леший, защищая свой Заповедный яр ценой собственной жизни. Посидела, подумала, блюдце серебряное в суму засунула, яблочком закусила, нервничала потому что, и подумала вот о чем - Был когда-то яр Заповедный, имелась в нем ведунья лесная умная да опытная, и любила она аспида… прямо как я. Но на яр этот свои планы имели чародеи. Те самые, что завсегда слабостью невинных пользуются, что ударяют в самое больное место, что лишают дорогого самого. Что у ведуньи той самое дорогое было? Правильно - аспид.
        - Чародеи сделали что-то, так? Заклинание какое-то, от коего аспиды на территории яра Заповедного контроль над собой теряли, права я? Чародеям ведь этот лес позарез был надобен, да?
        Усмехнулся леший каменный, и ответил:
        - Не ведунья ты - ведьма, как ведьма и мыслишь. Права ты, во всем права.
        Кивнула я, ответ, принимая, и далее предположение сделала:
        - Заклинанию этому лет триста, не меньше, не так ли?
        И вновь согласился с предположением каменный.
        - Так, ведунья.
        А я же вот еще о чем подумала - Агнехран тут бывал не раз, да и не два, и никакого контроля над собой не терял вовсе. До тех пор не терял, пока яр Заповедный скорее был неживым, чем живущим. А как восстановился, как вновь силу жизненную получил, вот тут-то и сработало заклинание древнее! Ну, чародеи, ну гады же совести напрочь лишенные!
        И поднялась я решительно.
        - Ведунья, куда ты? - всполошился каменный.
        - Мстить, лешенька монолитный мой, мстить! Прав ты, не ведунья я - а ведьма! И вот с ведьмой я бы никому связываться не советовала, особенно если эта ведьма - я!
        ***
        Ох, и разозлилась я. Так разозлилась, что когда в лес свой вошла, первым делом тропу Заповедную к вампирам открыла. Да прямиком к свежевыстроенному замку Гыркулы. Сам граф был застигнут мной за совращением девы невинной, видать кого-то из деревень окрестных к себе заманил, и теперь вот совращал:
        - Злотый в месяц, красавица, - пел он девице, осоловело ресницами хлопавшей, - а убираться то всего ничего, четыре спальни в доме моем…
        Дева габаритов существенных млела, и наивно верила, что речь идет об уборке всего четырех-то комнат, а для нее, девки деревенской, это что раз плюнуть. Одна проблема - спален может и четыре, зато остальных помещений видимо не видимо, у вампирского графа одних столовых в замке штук двенадцать было.
        - Подумай, - продолжил Гыркула, глядя на будущую работницу взглядом проникновенным, мудрым, влюбленным, - целый злотый… а может и премия за усердие…
        Что такое «премия» дева деревенская едва ли ведала, но злотый, вино девой выпитое, да яства за столом аппетитные, определенно делали свое дело - она уже почти была согласная на все. Сейчас подсунет ей вампир договор о предоставлении услуг, подпишет его краса деревенская не читая и усе - год рабства обеспечен.
        Но тут появилась я.
        Подошла к столу переговорному, коей ушлый вампир разместил прямо перед замком своим, на собственно замок поглядела - то, что там замок каменный внушительный девушке видно вообще не было, хорошая иллюзия дома стояла. Качественная. Такая, что видать было только дом деревянный, размеров скромных. А между тем у Гыркулы целая стопка договоров имелась, и догадывалась я, что девица эта тут не единственная, видать еще штук пять ожидается, не меньше. А еще ему мужская прислуга понадобится, так что обвести вокруг пальца кровопийца собирался многих.
        А тут я.
        К столу подошла, руки на груди сложила, на Гыркулу смотрю выразительно. Гыркула выразительность оценил, сглотнул нервно, да и сказал:
        - Случилось что, радость ты наша неописуемая?
        И даже отвечать не пришлось - сам все понял.
        Пальцами щелкнул и исчезла иллюзия домика деревенского, появился громадный величественный замок вампирский. Охнула девица. Вскочила даже от волнения. И думала я сбежит, как и следовало бы, ан нет.
        - В целом замке жить… - прошептала селянка. - Я ж никогда замков не видела…
        И тут же решение приняла:
        - Давай контракт, кровопийца.
        Женщины - никому их не понять, даже мне, что уж о Гыркуле говорить. Обалдел он от такой решимости. Да не ведал, наивный, что не ту деву в работницы-рабыни заграбастать хотел.
        - А каменюки-то какие справные, - продолжила девица, утащив контракт у вампира. - Батя как раз сарай хотел хороший, надежный, каменный. А на дворе посажу укропу, и чесноку, и огирьки…
        На этом сердце вампирское не выдержало, и граф быстро отобрал контракт у предприимчивой селянки.
        - Лорд Драгорус! - в его возгласе послышалось даже что-то истерическое.
        Появилось два вампира, подхватили уже по-хозяйки оценивающую каменную кладку стены на всяческие полезные качества селянку, и унесли, под громкие протесты оной.
        Едва протесты стихли вдали, мне пришлось сообщить вампиру:
        - Граф Гыркула, мой тебе совет добрый - не связывайся ни с кем из Веснянок, Западянок и Нермина. В Выборге избирательно подходи к найму людей, там народ честный, но тоже ушлый.
        Посидел граф, на меня поглядел, да и спросил:
        - И как же так получилось, что люд здесь такой… непростой?
        - А ты сам подумай, - посоветовала ему, - тут лес Заповедный бесхозный столько лет стоял, что у населения местного в предках и кикиморы затесались, и черти, и болотники. Это тебе не в вашем подгорье девкам голову морочить, да контрактами к рабочему месту привязывать. Тут народ не простой, оглянуться не успеешь, как растащат они твое рабочее место по камешку, для сарайчиков да погребов своих. И стыдно никому вообще не будет.
        Побледнел Гыркула, сглотнул гулко.
        Да и спросил осторожно:
        - А ты, госпожа ведунья, зачем пожаловала, позволь спросить?
        Хороший вопрос, но отвечать не стала - взяла со стола бутылку вина, еще не початую, в руке подержала, Гыркуле протянула да и попросила:
        - Открой, будь любезен.
        Гыркула галантно сорвал восковую печать, опосля пробку из бутыли вынул, мне осторожно бутылку вернул.
        Сделала глоток прямо из горла, потом еще один, и еще.
        - Да… - протянул Гыркула озабоченно, - дела.
        Кивнула, за бутылку поблагодарила, да и призвала тропу Заповедную.
        И уж было чуть не ступила на нее, как Гыркула подскочил и вопросил быстро:
        - Валкирин, а не соблаговолите ли разрешить с вами отправиться?
        - Зззачем? - переспросила голосом, слегка подвыпившим.
        Вино оказалось крепким, с трех глотков голова закружилась.
        - Да так, на всякий случай, - замялся Гыркула.
        Но если хочет со мной, то так и быть:
        - Пошли, - разрешила великодушно.
        И вот «Пошли» сказала только Гыркуле, но за каким-то чертом со мной увязались и вампиры, и вурдалаки с Далаком во главе, и кикиморы, и болотники, а напоследок даже черти, их теперь в лесу моем водилось целых семь штук - кикиморы упросили, я и согласилась по глупости.
        ***
        Чародеи сражались.
        В ущелье между горами, что возвышались на севере Заповедного яра, боясь сделать один лишний шаг, чтобы не попасть на очередную тропу Заповедную, коих лешенька тут в три ряда понаставил, отдыхая по очереди, питаясь из последних запасов.
        А потом я пригляделась и поняла, что не только из последних. Одна из чародеек, стоя на коленях, магичила по-своему, по чародейски, создавая еду из…
        - Каннибалят потихоньку, - кот Ученый вальяжно вытек из скалы, рядом со мной устроился.
        - Почему каннибалят? - поинтересовался у него Мудрый ворон. - Она плоть нежити трансформирует.
        Кот не смутился и вальяжно ответил:
        - А сами они кто? Жить по-твоему? Нежить они, самая что ни на есть нежить. И себе подобных вот жрут.
        Чародейка, перед которой лежало черное плохо порубленное мясо явно из конечности какого-нибудь ходока, зажмурилась, прошептала что-то и зеленый дым окутал последней свежести мясо. Пахнуло магией. Затем специями. После дымком да копченостями.
        В следующий миг граф Гыркула, устроившийся неподалеку с колбасой кровяной подкопченой да вином, аппетит, определенно, потерял. Я его понимаю - у чародейки из гнилого мяса колбаса получилась. Не кровяная, конечно, но цвет такой же черный. Только вот пахла она все равно гнильцой, да только когда-ж такое чародеев-то останавливало.
        - Еда! - крикнула женщина, своим соплеменникам.
        Двое спавших проснулись, магией к себе колбасу притянули, вгрызлись, явно стараясь не думать, из чего еда. Остальные тоже нашли мгновение перекусить, и только главный держал щит охранительный, давая коллегам возможность отдохнуть.
        Главным был Заратар.
        Заратарик-кошмарик.
        В том плане, что выглядел он так себе. Опаленный, обожженный, местами подпаленный, в черных гнойных нарывах… никак ядовитых паров отхватил, а опосля них залп шипами ядовитыми.
        Пригляделась к расселине, через которую в овраг битвенный нежить поступала, обнаружила Ярину с Лесей. Две Заповедные поганки, иначе не назовешь, сидели… с учебниками. Знакомыми показались мне те учебники очень.
        Поглядела на кота Ученого выразительно.
        Кот, вот до чего ж скотина бессовестная и стыдом обделенная, оказавшись застигнутым можно сказать на месте преступления, повел себя образом самым что ни на есть безмятежным и заявил:
        - А я что? Кто я такой, чтобы стремлению к самообразованию препятствовать?! Я не могу стоять на пути прогрессу!
        Я страдальчески посмотрела в небо… В небе ничего нового не было, а вот у двух Заповедных чащ было. И если раньше Ярина вела себя как тихая кошечка, особо не наглея, а Леся была поборницей родопродолжения, то теперь обе ударились в учебно-познавательный процесс. Голозадая дева сидела с чародейским талмудом на коленях, черная сплетенная из побегов пантера с зелеными светящимися магией глазами лежала, коготком аккуратно поддевая и переворачивая странички другого чародейского учебника.
        И вот они вычитают в учебниках чародейских про какое-нибудь чародейское чудище и… создают его из всей оставшейся в Гиблом яру нежити. Магии то обеим хватает, у меня взяли, вот и… экспериментируют. Мы со всей честной компанией проследили за тем, как вползает в грот смертоубийственный чудо-юдо мохнаногое, ядовито плевательное, да за тем как Заратар, уж не ведаю откуда магию взявший, сам-то едва стоял, вгоняет в него магический клин, пригвождая к скале. Ярина с Лесей переглянулись, о чем-то там посовещались, и создали новое чудо-юдо, только на этот раз со шкурой чешуйчатой, и от нее копье Заратара отскочило, ничуть и ничем не навредив. В общем развлекались чащи мои как могли.
        А я думала.
        Сидела, вино прихлебывала мрачно, и думала.
        Прошло две недели. Любая ведьма уже бы плюнула на все и сдохла. Любой маг сдох бы тоже. А чародеи… чародеи жили. Сопротивление вот устроили, кухню полевую и не важно из чего еда была, даже бой вели по расписанию, сменяя друг друга на посту. Сколько еще могут продержаться так чародеи? Судя по тому, что я видела - вечность.
        Судя по тем воспоминаниям, что считала с убитой чародейки Сирены - они и жить то могли вечность. Больше того - не вмешайся тот, кого Сирена больше жизни любила, она была бы жива. Потрепало ее моей магией да избыточным чародейством, но она бы выжила, силы бы восстановила и жила.
        Вот как эти живут.
        На них полчища врагов прямо как по учебнику ползут, а они себе живут, даже быт наладили.
        И вот сильно я заподозрила, что оставив их тут, не получу рано или поздно восьмерку чародеев, выбравшихся из западни. А эти, судя по всему, выберутся. Упорные они, и выживучие как тараканы, а то и похлеще.
        И тут в суме зазвенело что-то.
        Навроде как блюдце серебряное, только звон странный был - таким ни ведьмы не пользовались, ни маг один, что в сердце моем вообще единственным на земле стал. И все же я ответила. Блюдце из сумы извлекла, яблочко по нему пустила, да только и меры приняла - отдала блюдо Гыркуле. А он вампир, его не жалко.
        Знала бы я, что опосля последующих слов мне вообще не жалко всех станет, я бы сразу к себе блюдце забрала.
        А знал бы тот, кто связаться со мной решил, что с пьяными ведьмами лучше вообще не связываться, он бы не произнес сакральное:
        - Здравствуй, ведунья лесная. А хочешь в игру сыграем?
        У Гыркулы взгляд стал такой, многозначительный, но пьяную ведьму уже было не остановить.
        - А давай! - сказала я собеседнику неведомому, и забрала блюдце себе.
        Собеседник решил оставаться неведомым и дальше, для чего облачен был в плащ с глубоким капюшоном, что полностью лицо его скрывал. Лицо, но не ауру - я же ведьма, я отлично видела, что сгущаются тучи над индивидом плащом сокрывательным, что тревоги полны думы его, что пуще тревоги самодовольства в нем с избытком.
        Индивид, уставившись на подвыпившую ведьму несколько смутился, и произнес:
        - Я полагал, что вы старше.
        - За комплимент благодарствую, - я кокетливо волосы поправила, глазками похлопала. - Это все грязи лечебные, пиявки кикиморовские, да уход за волосами от русалок. Но пиявки - пиявки на первом месте. Пиявки, весчь в хозяйстве безмерно полезная. И круги под глазами высосут, и бородавки, и губкам форму придадут.
        Я выразительно губами пошлепала. Моего неведомого сокрытиелюбственного собеседника передернуло так, что даже плащ с капюшоном содрогнулся.
        - Достаточно, - потребовал он.
        И я вдруг подумала - а голос-то какой-то знакомый. Мужской, но молодой очень. И точно ведь где-то слышала, вспомнить бы еще где.
        - А еще, - мстительно продолжила я, - слизь улиточная молодит особливо. Слизь ту собирать надобно поутру, счищать ножичком, да…
        - Ддддостаточно! - возопил собеседник таинственный.
        Нервный он какой-то, хоть и таинственный.
        - Так ты ж сам спросил, - обиделась я.
        Опешил чародей капюшоном скрытый, да и ответил:
        - Я не предлагал вдаваться в подробности.
        Ну тут крыть нечем, действительно не предлагал. Просто оно ж как - ведьма да выпивка, смесь гремучая, так что:
        - А я не предлагала со мной связываться, - ответила гордо.
        Пьяная ведьма, это та ведьма, за которой слово последнее завсегда остается. А еще вредные мы становимся, просто жуть как.
        Чародей этого явно не знал.
        - Что ж, - произнес индивид капюшоном прикрытый, - коли от частностей переходим к подробностям, то заметила ты уже явно, что сотоварищи мои неубиваемы. Не так ли?
        Хмыкнула я, на чародеев упорствующих и в бою упорно выживающих поглядела, да и подтвердила:
        - Твоя правда, живучи они, аки тараканы.
        И почувствовала торжество своего собеседника, уловила алыми всполохами гордыни, тщеславия, наглости. Знал бы этот, плащом закутанный, что я его эмоции насквозь вижу, может и поступил бы умнее, а так… вышло, что вышло.
        - Не убить тебе их, ведунья, как бы не старалась! - сделал он гордое заявление.
        И это он зря. Очень зря. Очень-очень зря.
        Где-то неподалеку хмыкнул Гыркула - он меня пьяную хорошо знал, удержал усмешку и лешенька - он меня как ведунью тоже хорошо знал, заинтересовались беседою Леся с Яриною - и они меня знали преотлично. Один Капюшон не ведал, на сколь тонкий лед вступил сейчас.
        - Чего ты хочешь? - спросила прямо, да еще один глоток вина сделала.
        Хмель меня окутывал аки магия, хмель прогонял страх и неуверенность, хмель к авантюрам подталкивал похлеще Води Водимыча, хмель горе в душе моей притуплял, и легче мне задышалось, впервые за время долгое.
        - Чего хочу? - в сумраке под капюшоном сверкнули глаза чародея светом желто-голубым.
        А опосля чародей возьми да и скажи:
        - Обмен предлагаю тебе, ведунья. Полюбовника ученицы твоей, в обмен на моих товарищей-чародеев, коих не убить тебе, как бы ни пыталась!
        Опосля такого я даже бутылку обронила. Та упала вниз, покатилась по склону, от какого-то камня отпрыгнула да и вмазала по головушке Заратареньки. Крик его «Атака с права!» - на весь грот раздалась, только вот мы на его крик внимания вообще не обратили. Охреневали мы всей компанией.
        И главное в ситуации я такой оказалась, когда и не посоветуешься ни с кем.
        О том, что любовь у меня к Агнехрану никто помимо нас с ним и не ведал. Я даже то, что аспид он - скрывала как могла, до последнего. От своих самых близких скрывала, от лешеньки да чащ Заповедных. А Агнехран? Скрывал ли он? И что-то мне в груди, в самом сердце подсказывало, что скрывал. Скрывал, потому что меня берег он сильнее, чем свою жизнь. Так берег, что сам на расстоянии держался, с тех пор как потерял контроль над собой в Гиблом яру в ту гиблую ночь нападения навкар.
        И если он скрывал, а я уверена, что это так, могли ли чародеи, что в среду магов проникли, знать что я и есть Ведунья Лесная? Что именно я этого леса хозяйка? Зная Агнехрана - нет. Вот от чего когда Заратар в лес мой проник, да не один а с командою чародеев, они намеревались меня схватить и с помощью меня выманить Водю, а на саму хозяйку леса организовали нападение. Ошиблись вы, господа чародеи, да и с самого начала ошибались.
        И вот сейчас тоже ошиблись, когда ультиматум пьяной ведьме выдвигать вздумали!
        - Полюбовника ученицы моей значит, - проговорила, недобро прищурившись.- Дык, чай, архимага мне предлагаете? Не шибко ли самонадеянное предложение?
        И усмехнулся чародей в капюшейке! Ажно зубы в полумраке сверкнули.
        А затем отошел он, да и открыл мне обзор чудовищный - в чародейской пентаграмме бездыханный почти лежал Агнехран! Лежал без сознания. Бледный, словно рубашка его белая. Осунувшийся, с кругами черными, со скулами заострившимися.
        И вот испугалась бы я. Заголосила заполошно бы, закричала. Разум от испуга утратила бы… да только не шибко удивил меня чародей в капюшончике - я Агнехрана чуть более часа назад видела воочию, и тогда, он, в здравии да сознании, выглядел не особо то и лучше. А так хоть поспит, отдохнет, за меня переживать чрезмерно-то перестанет. В общем, сон ему на пользу пойдет, это точно. А то, что заклинание на нем оглушающее - это я и так видела. И отрава в нем - видать проклятие наложил чародеец капюшончатый с помощью иглы, прямо как Заратар в свое время. И вот клюкой поклясться могу - точно со спины удар был. Абсолютно точно! Эти ж иначе не могут - токмо подлость, токмо в спину удар, токмо…
        И бесят же, вот точно как тараканы.
        - Гыркула, а нет ли у вас еще бутылочки вина? - вопросила я.
        - Для вас завсегда найдется, - ответил граф, и передал мне через лешего.
        В этот момент капюшонка напрягся - не ведал он, что у беседы нашей свидетели имеются, да еще и в количестве таком. И так напрягся, что тут же к угрозам перешел:
        - Из этой пентаграммы, ведунья, его никакой магией не вызволить!
        Мне же лешенька бутылочку то открыл, я с горла то хлебнула, да и вопросила у изверга:
        - А поспорим?
        Умолк чародей, видать не ожидал, что не по плану разговор пойдет, да и в целом не по такому руслу речь польется. Постоял, все так же вид мне на Агнехрана в центре пентаграммы чародейской не загораживая, да и произнес:
        - Две неизменные константы в нашей ситуации существуют, ведунья. Первая - не убить тебе моих сотоварищей, и это ты уже поняла. И вторая - архимаг в моей власти, из пентаграммы этой его никакой магией не спасти-не вытащить, сохранить его жизнь теперь лишь мне под силу. Много пьешь ты, от того, видать, ситуации в целом не видишь. А ты присмотрись, ведунья, присмотрись повнимательнее, да вот о чем подумай - ты в ученицы себе ведьму взяла. Ведьма эта в архимага влюблена до безумия, весну ему свою отдала, и вот как ты думаешь, что станет с ученицею твоей, когда узнает она, что из-за тебя возлюбленный ее погиб?
        Ну ничего себе!
        А вслух только и сказала:
        - Ох и мудреные слова ведаешь, ох и сложные. Константа говоришь? А шо цэ таке?
        Чуть не зарычал чародей капюшончатый, но пояснил:
        - Это значит - неизменные составляющие, ведунья.
        - Ммм, вот оно как, - протянула задумчиво.
        А задуматься было о чем - об охранябушке. Я вообще была пьяная, злая и устала как черт опосля семи дней жизни у кикимор. Ну, серьезно, мужика они себе нашли. Тут подсоби дверь приладить, тут стол сообрази, тут крышу поправь, ибо «ты ж мужик». Я все думала черт по иному поводу возмущается, телесноэксплутационному, а оказывается вот в чем загвоздка была. Короче вот как черт не способен был с утра до вечера с молотком да топором «тыжмужика» отрабатывать, так вот и я не смогла. Устала я! Достало все! Надоело, сил моих нет.
        А потому, решено было с делом этим завершать. Как есть завершать.
        - Я-то может и пьяна, чародей, - проговорила, бутылку сжимая, - но вот что мне и пьяной известно - любые взятки имеют свойство расти в размере. Сейчас ты требуешь чародеев твоих отпустить. А что потребуешь после?
        И понял изверг, что противник ему достался сообразительный.
        Но он-то на свои константы опирался, вот и решил если уж требовать, то требовать по-полной программе.
        - Ты пропустишь нас в Гиблый яр, в самый центр его, и отзовешь Заповедную чащу.
        То есть каменного лешеньку хотят. А точнее того, что сдерживает он ценой жизни своей да подвижности, ради чего он собой пожертвовал, да камнем обратился. Что ж - у чародея этого губа была не дура.
        А я дурой не была в принципе, потому как помнила слова дьявола:
        «Цена открытия врат Жизни - жизнь архимага. Цена уничтожения врат Смерти - жизнь аспида».
        И если уничтожать врата Смерти этим надобности не было, то вот открыть врата Жизни было их главной целью. А значит, никто мне Агнехрана никогда не отдал бы. Он им самим нужен, для того чтобы убить его близ врат Жизни, да отворить их, в мир наш впуская всех тех чародеев, что были уничтожины Водею во времена стародавние.
        Представила себе толпу неубиваемых чародеев - содрогнулась.
        «Весь, - позвал мысленно лешенька, - чего испугалась-то?»
        «А по глупости, лешенька, по дурости по-бабской. Это как в сказке, когда молодуха, к коей жених свататься пришел, в погребок-то спустилась, увидела топор на полке, представила как вот выйдет замуж то, ребеночка нарожает, ребятенок этот в погреб спустится и рухнет на него этот топор, да и убьет».
        «Это ты к чему сейчас?» - не понял друг верный.
        «К дурости, - ответила ему спокойственно».
        «Неужто своей?» - лешеньку понять можно было, он меня пьяной вообще впервые видел.
        «Неееет, - протянула ехидно, - если кто-то тут дуростью то и охвачен, то не я».
        И подавшись вперед, подбородок кулаком подперла, да и ласково у чародея в капюшоночке и спросила:
        - А скажи-ка мне, чародейка заумная, ты всех вокруг за дураков держишь, али только мне так свезло?
        И вспыхнула над чародеем ярость черная, злоба ядовитая, гнев исполинский. Ведунья лесная того бы не увидела, да только не была я ведуньей - ведьма я, как есть ведьма, да еще и в силу вошедшая, от того все эмоции его мне видны были как на ладони.
        - А теперь ты мне скажи, - прошипел капюшонка чародейская, - ученица твоя, какую руку архимага своего первой получить желает - правую, али левую? Я пришлю, мне не жалко.
        Улыбнулась я, с нежностью почти, поглядела на него, головою скорбного, и вопросила ласково:
        - Поиграть хочешь? Что ж, сыграем. Только поверь мне на слово - та игра тебе не понравится.
        И повернув блюдце так, чтобы узрел чародей сотоварищей своих, с нечистью отважно сражающихся, да спросила:
        - Ты, чародей, Заратара как хочешь? В виде деревца, али сразу плодом несъедобным?
        Не понял меня чародей. И мне для того слов не требовалось - я эмоции видела, и видела как гнев да злоба черная, напряжением да удивлением сменяются.
        - Ничего ты ему не сделаешь! - прошипел как плюнул чародей. - Заратар неубиваем. Нити жизни его в моих руках.
        «Конечно-конечно, - подумала, чувствуя, как в самой злость просыпается, - помню я, как чародейку Сирену именно ты и убил».
        А вслух то елейным голосом, ласково так, аки с больным на всю головушку разговаривают, так и продолжила:
        - Да кто ж тебе сказал, что мне его убить потребуется? Можно ведь и не убивать.
        И передав бутылку графу Гыркуле, взялась я за клюку свою могучую, сжала крепко-накрепко, в сторону чародеев направила, да и силу ведуньи лесной в удар вложила.
        И помчалась светло-зеленая магия, словно вихрь управляемый, да яркие салатово-зеленые листочки тополя в вихре том к чародею понеслись. И окутал смерч магический чародея, заорал-заголосил Заратар-маг, да последний то был его крик. И схлынула магия, в клюку вернулась. А в гроте, полном оторопевших чародеев да страшной нежити, стоял тополь стройный, молоденький, свеженький, красивый.
        И вот тогда улыбнулась я собеседнику своему, да улыбкою широкою, наглою, уверенной.
        Взвыл капюшон.
        Так взвыл, что по всему гроту вой его разнесся, видать был ему Заратар больше, чем друг… больше чем та чародейка, которую он убил без жалости. И разум на миг утратив, рванулся было чародей капюшоном сокрытый к моему архимагу. Да сверкнул в свете пентаграммы кинжал его, что рывком из ножен извлек.
        И вот в ситуации иной, я бы может и иначе поступила, а в состоянии нетрезвом, спокойственно так к чародею и обратилась:
        - Вот ты сказал «архимаг в моей власти, из пентаграммы этой его никакой магией не спасти-не вытащить», а я тебе знаешь, что скажу?
        - Что? - прорычал капюшонка, Агнехрана моего спящего за руку правую хватая.
        Видать ее первой откочекрыжить собирался.
        Улыбнулась я, да и ответила:
        - Ты не прав, чародей. Есть одна сила, одна великая сила, что сильнее любой магии, любых пентаграмм, да любых заклинаний. Ведаешь ли, о чем говорю?
        Промолчал чародей, руку Агнехрана все так же держит, кинжал для удара занесен, из-под капюшона глаза чародейские цвета неестественно зеленого поблескивают, а понять, идиот, ничего не может.
        Нельзя с пьяной ведьмой в игры играть, ох и нельзя.
        Пьяная ведьма того, что не знает - то чувствует.
        Вот и я чувствовала, что с того момента, как чародей в пентаграмму эту вступил - он ее ослабил. Как Агнехрана за руку схватил - ослабил сильнее, иначе прикоснуться бы к архиману не смог. А потому, самое время сейчас было мне действовать.
        - Эта сила - Любовь, - отчетливо произнесла я.
        И рванула что есть силы своего любимого, магию браслета обручального на полную мощь используя!
        И заискрилось, задрожало сияние пентаграммы магической, затрещало пространство, разрываемое моим заклятием да попыткой чародея жертву свою удержать.
        Но правду я сказала - нет на свете силы, сильнее, чем любовь.
        И моя ладонь сжала руку любимого, через пространство, через расстояние, через магию чуждую, через магию мне родную, через магию леса Заповедного.
        И дрогнуло пространство!
        Задрожали земля и горы!
        Всколыхнулась да вспенилась река!
        Только сильнее всего любовь была. Сильнее ветра, сильнее земли, сильнее огня, сильнее воды. Сильнее меня самой, а потому не я на земле оказалась, под тяжестью тела Агнехрана, а он глаза открыл сидя на скальной породе, да меня на коленях удерживая. То есть это он меня даже во сне берег-оберегал, даже не пробудившись толком уже на руки подхватил - заботливый мой.
        Моргнул удивленно, на меня поглядел спросонья, да и прошептал, удивления не скрывая:
        - Веся?
        И так хорошо на душе стало, так спокойно, так солнечно.
        - Здравствуй, охранябушка, - руки его не отпуская, тихо сказала я.
        Маг головой тряхнул, оковы магии чуждой сбрасывая, да и пробормотал на себя досадуя:
        - Вроде на мгновение глаза только и прикрыл…
        - Я так и поняла, - ответила ласково.
        Я все поняла. Чародею этому иначе и не подобраться было, впрочем, может и не старался-то раньше - а так вид у Агнехрана стал пугающим, как у смертельно больного, али ядом магическим отравленного. И не говори я с архимагом перед тем, как мне его чародей в пентаграмме показал - испугалась бы, до смерти испугалась. А так-то уж и сама знала, что истощен и изможден любимый мой сверх силы. Оно как - у магов эмоциональное состояние сильно на внешности отражается. Это мы ведьмы внутри гореть будем, а всему миру улыбаться. Маги так не могут. Чем сильнее боль внутри, тем изможденнее выглядит маг.
        А еще соображают маги быстро, очень быстро, особенно если это не маг, а архимаг целый.
        Глянул Агнехран на блюдце серебряное, глянул на чародеев под прикрытием новоявленного тополя сражающихся, на пальцы наши переплетенные глянул, на меня посмотрел…
        И вот смотрел бы и смотрел, я так вечность просидеть была готова, чтобы он на меня смотрел, а я на него, но тут у кого-то нервы сдали.
        - Так это ты! - возорычал чародейка капюшонистая. - Ты - ведьма! Не ведунья и ученица ее, а одна ты, как есть одна!
        - Ну, про «одна» это ты сильно погорячился, чародей, - ответила на него даже не глядя, я со своего Агнехрана любимого глаз не сводила и не хотела сводить, - не одна я, много нас - и леший, и Мудрый ворон, и кот Ученый, и домовой, и второй леший, и чаща, и вторая чаща, и водяной, и вампиры, и волкодлаки, и бадзуллы, и кикиморы, и черти, и…
        И тут улыбнулся мне Агнехран, и я позабыла кто там еще «и». Вот подзабыла и все.
        Протянула я руку, щеки коснулась впавшей и прошептала с грустью:
        - А все-таки придется учиться компот варить.
        - Какой компот, душа моя? - тихо охранябушка спросил.
        - Мясной, - вздохнула тяжело.- Тут дело такое, Агнехранушка, коли уж завела мужика, надоть его кормить. Где-то имелась у меня книжка с рецептами, кстати.
        - Ага, «Приворотное зелье - тридцать три проверенных рецепта», - сдал меня кот.
        Даром что Ученый.
        Хотя…
        - А вот с нее и начнем, - решила вусмерть пьяная ведьма.
        Опосля чего клюку призвала, и вмиг единый у меня в гроте не один тополь был - а цельная маленькая рощица. И в рощице той слегка обалдевшая нежить стояла, прямо по чародейским учебникам созданная. Да, чащи у меня были те еще затейницы, причем обе.
        И взвыл чародейка капюшонистый. Возопил просто. Возоорал. Возостенал. Возо…
        - Зачем же так орать? - простонала ведьма, на которую медленно, но верно надвигалось похмелье. - У меня, может, голова болит.
        Просьбе моей однако не вняли, и индивид под капюшоном возохрипел:
        - Это ведь даже не яблони!
        - Нет, конечно, - я была полностью с замечанием согласная, - «не убить» это вовсе не равнозначно «дать шанс возродиться».
        И вот тогда вытаращился на меня чародейка капюшонистая, а я вот о чем подумала - откуда он про яблоню то знал? Не про капустку там, не про малинку, а именно про яблоню. Про яблоню он узнать мог только если в курсе истории погибшей лесной ведуньи был, а о ней он узнать разве что от Агнехрана мог…
        И тут поглядела я на Агнехрана, а он на чародея глядит яростно, аж крылья носа вздрагивают и желваки на исхудавших скулах видны. И именно архимаг и догадался.
        - Данир! - с чеканной яростью произнес он.
        И тогда вспомнила я, где этот голос слышала! Да где мага молодого, совсем же молоденького видела! А еще слова мне припомнились Агнехраном сказанные и разговор, что между нами состоялся:
        «Данир. - сказал тогда Агнехран. - Мне приятно, что ты имя его не запомнила, значит не по нраву пришелся, тем лучше».
        Я спросила: «Для кого лучше?»
        А охранябушка ответил: «Для меня».
        И вот была бы трезвая, никогда не догадалась бы, а так, пьяная вусмерть, вспомнила и чародейку Сирену, и то как любила она этого чародея нестареющего и… Поняла я в чем дело. Этот лицом больно молодой, видать на женщин как-то особливо действовал, и как только маги такое пропустили?!
        - Любовь моя, я быстро, - явно сдерживаясь с трудом, сказал Агнехранушка.
        - Да не торопись, - улыбнулась магу своему. - Я всегда тут. Все двадцать четыре часа. Всю седьмицу. Все триста шестьдесят пять дней в году. Все…
        - Угу, я понял, - прервал меня Агнехран, аккуратно на землю ссадив.
        И бутылку мою у Гыркулы отобрал и с собой унес.
        - Бутылку то верни! - возмутилась я.
        - Верну, - с гневом произнес возлюбленный мой. - Только вот со временем определюсь, а то я знаешь ли не столь свободен в своем расписании, чтобы все двадцать четыре часа триста шестьдесят пять дней в году пить!
        - Да я ж… я ж только начала, - оправдалась почему-то.
        - Уже закончила. Вампир, о клыках подумай хорошо. Хорошенько-то подумай в следующий раз, как в погреб свой наведаешься. Скоро буду.
        Мы с графом только переглянулись обалдело, когда вспыхнул под архимагом круг алхимический, а потом точно такой же вспыхнул уже в блюдце серебренном.
        - Айда к Заводи, - предложил кот Ученый.
        А мы что? Мы все только за.
        Я тропу Заповедную открыла, леший увеличил, и мотанулись мы все к Заводи, только вот меня шатало очень с перепою, а так ничего, шла почти уверенно… правда лешинька от чего-то под руку вел, а так я шла, даже сама.
        А опосля сидели мы да и смотрели - с блюдца серебряного с Водей мы изображение на воду перенесли, и изображение стало такое масштабненькое. И главное посмотреть было на что. Магические дуэли они ого-го, а когда целый архимаг да супротив древнего чародея, тоже явно не из последних, это вообще огогошеньки.
        Но если по-началу я взирала на битву с рассеянностью зрителя сильно сдобренного алкоголем, то уже следующий удар чародея заставил протрезветь мигом.
        Вот Агнехран и Данир стоят друг на против друга.
        А вот Данир всего одним словом воспламенил все вокруг Агнехрана.
        Кто-то охнул и схватился за сердце - граф. Вождь Далак тут же счел своим долгом напомнить вампиру, что у него сердца вообще-то толком нету.
        - Виноват, забыл, - быстро извинился Гыркула.
        Но никто даже не улыбнулся - в единый миг всем стало ясно, насколько опасна и сложна схватка между чародеем и архимагом. А я утратила уверенность в том, что Агнехран победит без труда. К сожалению с трудом. С большим трудом. И не прибегая к перевоплощению в аспида, потому как чародей Данир именно к этому его и подталкивал, призвав огонь. А когда тебя подталкивают к чему-то слишком явно, становится очевидным, чего добивается враг.
        - Веся, дрожишь вся, - тихо сказал леший.
        - Страшно мне, - так же тихо призналась я.
        Лешенька ладонь мою сжал, зажмурилась я, да и передала ему то, что сама видела. А видела я двоих - одного, что был зол, да зол обоснованно, и за близких боялся, за магов своих, за друзей, а больше всего за меня. И второго - ему злоба вековая могущество давала, окрыляла его, сильнее делала. И сила та только нарастала. Нарастала и крепла!
        А потом и количество зрителей со стороны наблюдающих увеличилось - все подключились, и кот Ученый, и Ворон Мудрый, и Леся с Яриною, и даже леший каменный. Опосля и Водя попросился - пустили. Привыкли мы завсегда работать командою, вот и в момент тревожный все вместе были.
        И все вместе застонали разом, когда Данир портал призвал, злую, вот как есть злобой исполненной ухмылку не скрывая, и отступил… слишком медленно. В смысле вроде как быстро, да только жест сей был скорее приглашающий, нежели испуганный - Данир-чародей архимага пытался за собой увлечь.
        «Это кудыть он нашего мага-то заманивает?» - всполошился неведомо как оказавшийся рядом с нами домовой Тихон.
        «Веся!» - скомандовал леший.
        Ну я понятливая, порою, сейчас как раз та самая пора была.
        Стиснула браслет обручальный, рванула резко, да и выдернула Агнехрана прямиком к нам, аккурат в воду ледяную… это случайно вышло. Да только так зол был охранябушка, что вскипела вода вокруг него, а мне маг прошипел взбешенное:
        - Лллллюбимая!
        И приятно так на душе стало, радостно, светло, хорошо. И вот я ведь ведунья лесная, цельных два леса у меня, и подумалось вдруг мне - а что если взять, да и изменить правила? Ну подумаешь, впускаем не каждого, а выпускаем всех, в смысле никого не держим, можно ведь поменять все, и удержать… некоторых. И так мне вдруг идея эта понравилась, сильно-сильно… Одна проблемка обнаружилась - я на общей связи была, от того воззрились на меня все присутствующие соратники, и даже каменный леший как-то умудрился взгляд укоризненный отправить прямо из центра Гиблого яра. Вот нет в них ничего романтичного, вот совсем ничего.
        А быть может, могла бы я стать первой ведьмой, что взяла, да и украла себе целого архимага!
        «Не смешно, - укорил меня мой лешинька».
        А я и не смеялась, это улыбка была мечтательная. И мечта, что у меня появилась, она такая красивая была. Всего-то и стоило что у архимага немного силенок отобрать, а опосля в Заповедном лесу заточить навечно. И тогда счастливая я буду, сильно-сильно, и каждый день будет как праздник, и…
        «Вообще не смешно», - вот уж от кого не ожидала, так это от Леси.
        Нахмурилась я, и выпить бы, да только стоит передо мной Агнехран-маг, смотрит недобро, объяснений явно ожидая. И ведь дать их придется, не отвертишься.
        Потянулась я к нему, ладонь к щеке родной такой прижала, да и передала все, что увидела.
        Постоял Агнехран, посмотрел воспоминания, опосля на меня взглянул, да и поинтересовался с трудом гнев сдерживая:
        - А я, по-твоему, значит не зол?
        Забрала я ладонь свою, села удобственнее на бережку, да и сказала глубокомысленно:
        - Ты можешь злиться сколько угодно, да только нет у тебя такой злобы лютой, чтобы силу в ней неограниченную черпать. А у него есть.
        Сузил глаза архимаг яростно, постоял, поглядел на меня, сказать явно что-то хотел, но произнес только:
        - У тебя глаза светятся. Это ты злишься?
        - Я? - переспросила удивленно. - Я нет, а глаза светятся это потому что Леся злится, и леший… и кот… и ворон… и второй леший особливо, и…
        Тут я моргнула, связь с соратниками верными разрывая, на мага взглянула уже своими глазами и взором своим, да и сказала:
        - Ты уж как хочешь, Агнехран, а только в состоянии нынешнем ты этому злодеюке чародейскому не соперник, сильнее он. Прости за правду.
        Не простил. Стоял по пояс в воде студеной, на меня взирал пристально, да явственно слова подбирал, чтобы весь свой гнев мне и высказать. А он гневался, и я понять его могла - он же не только за себя переживал сейчас, но и за магов своих, за тех кто служил ему верно, тех кого вырастил, тех кто в бою плечом к плечу стоял. И… понимала я это, а только как объяснить ему, целому архимагу что ужас наводил на всех одним своим именем, что Данир-чародей, все же сильнее. И подлее. И коварнее. И жесток сверх меры. И…
        - Мы после поговорим, - очень тихо, так чтобы я только и услышала, Агнехран сказал.
        Положила я клюку рядом, колени свои обняла, голову поверх уместила, да и сказала как есть:
        - Охранябушка, «после» я только с умертвием твоим поговорить смогу. И то не факт.
        Вскипел он, руки сжал в кулаки от гнева побелевшие, не сказал мне ничего исключительно, потому что… меня словом осторожным ранить не хотел. А так бы высказался, уж так бы высказался. В общем, мирится следовало… ему с ситуацией.
        - Ближе подойди, будь добр, - попросила тихо.
        Сделал шаг, приблизился.
        Снова руку протянула, щеки его коснулась уж без труда, даже тянуться никуда всем телом не надо было, да и передала опять то жуткое воспоминание, как у юнца-чародея вечно молодого, от злобы словно крылья за спиной раскрываются.
        Опосля в глаза взглянула охранябушке, да молча руку убрала.
        Стоит он передо мной, маг что никогда голову свою не склонял, даже сил лишенный, да на меня смотрит так, что ясно без слов - он вернется, и удержать я не смогу, силенок не хватит. Такого всей мощью Заповедного леса не удержать. Только ведь и отпустить как? Я на него смотрю, позади него Заводь волшебная, ныне кабинет мага в крепости всем демонстрирующая, и лишь мне одной не комната высоко в горах мерещится, а четыре могилы, что я в своей жизни позади оставила. Три в деревеньке сгинувшей, да одна во лесу, с крестом наспех сколоченным… И не хочу я, не выдержу я могилы пятой. Его не станет, и от меня ничего не останется. Как сказать ему об этом? Как донести? Как объяснить?
        - Я умру без тебя… - прошептала беззвучно.
        - Я не могу остаться… - ответил честно.
        И хоть вой, а понимаю я все, и решение его понимаю, и право биться за своих до конца понимаю тоже…
        Но и иное мне ясно как белый день - потерять я его могу. Потерять навсегда, потому что чародей тот опаснее нас обоих, и безжалостнее вообще всех, кого знаю. И больно мне так, не продохнуть, всей грудью не вздохнуть. Тяжело так. Да только я ту боль сжала крепко-накрепко, внутри удержала, никому не показывая, и мыслить себя заставила рационально. Да, и так тоже умею, научилась уж, жизнь заставила.
        - Агнехран, - сказала и поняла вдруг, что я его имя вечно произносить готова, - ты рубашку сними, да подойди ближе. Тот что Даниром зовется, он удар со спины нанес, и как ведьма я вижу какой - проклятие он наложил, видимо иглу использовал, как Заратар когда-то. И прежде чем ты пойдешь сражаться с тем, кто сильнее тебя, могущественнее, да подлее в сто раз, дай хоть от проклятия тебя избавлю.
        Не стал он упорствовать, рубашку через голову снял движением одним, подошел ближе, да не спиной повернулся, а наклонился ко мне, руками в траву опираясь. И к самому лицу моему склонился, так что ощутила я прикосновение его волос, пахнущих хвоей и горным снегом, и поняла вдруг, что не забуду этого никогда. Ни запаха его, ни прикосновений, ни губ нежных да ласковых, ни глаз темно-синих, ни рук крепких, ни взгляда этого, что не скрывал от меня истины страшной - отныне я все для него, а он все для меня.
        И это я того не понимала, даже две недели эти, что сохла по нему да сгорала, а он знал. Он, похоже, давно знал…
        А еще поняла я, для чего ведьмам весна дана Землей-матушкой. Вот для таких ситуаций - когда на смертный бой любимого отпускаешь, а спасти его только весной собственной и можешь - она сил дает, она от беды защищает, она удар смертельный отводит… да только я свою давно истратила.
        - Веся, - в глаза смотрит пристально, а передо мной расплывается - слезы незваные, последних мгновений счастья лишают, - что бы ни случилось, одно мне пообещай - из лесу своего ты не выйдешь.
        И сорвались слезы с ресниц, по щекам двумя дорожками боли потекли.
        - Веся, - маг руку протянул, щеки моей коснулся, - Веся…
        А я вот о чем подумала - Тиромиру весну не отдала лишь по незнанию, словно уберег кто. Кевину отдала все, что могла - но не любила я его, пыталась, всеми силами пыталась, но так и не полюбила. А вот Агнехрана люблю. Всей душой, всем сердцем, всей жизнью своей бедовою. Больше неба его люблю, больше солнца, больше жизни. И может поздно уже, может не выйдет ничего, может глупости все это, да только…Ведь цвела весна в сердце, когда обнимал, когда к глаза смотрел так, словно для него весь этот мир в моих глазах существует, когда целовал, так бережно, словно нет на свете ничего важнее меня… А для меня важного так много - лес мой, яр мой, друзья-соратники верные, ведунья новая лесная, что народится скоро. Для меня все важно, но сердце свое я Агнехрану отдала без сожалений, скорее с благодарностью, за то что появился в моей жизни, за то что он вот такой, какой есть, за то, что он просто есть. И я не знаю, осталось ли что-то от моей весны, но знаю точно - всю силу своей любви, всю силу своего сердца, всю нежность, заботу и счастье, я хотела отдать лишь ему, ему одному.
        И не спрашивая, не советуясь, потянулась к нему, к себе прижала, обняла крепко, да прошептала:
        - Вместе с тобою связаны мы,
        От весны, Агнехран, до весны.
        Мое сердце бьется вместе с твоим,
        И навеки мне нужен лишь ты один.
        Отстраниться он попытался, а как не вышло, спросил напряженно:
        - Веся, это в любви признание, или…?
        Текли слезы, с ресниц срывались, по щекам стекали, на плече его пристанище находили. А я шептала, слова те, что не ведала, когда Кевина к себе привязать пыталась, и найти их было непросто, но я нашла. Тогда думала, что слишком поздно - теперь чувствовала, что случилось все так, как должно было.
        - Веся?! - занервничал Агнехран.
        Ты прости, охранябушка, но сердце мое и вправду с тобой умрет, а потому ни извинений, ни объяснений не будет. Лишь обняла сильнее, да продолжила:
        - Я отдам тебе удачу, она всегда будет тебе верна.
        Я подарю тебе силу, с каждым вздохом расти будет она,
        Я вручу тебе очи, истину станешь видеть и днем и средь ночи,
        Я вдохну в тебя жизнь, она спасет, даже если удар врага будет точен.
        Дернулся маг, пытаясь высвободиться, да не отпустила я, к себе прижала изо всех сил, и зашептала последнее:
        - В огне тебе не гореть!
        В воде не тонуть!
        Кровью не истечь!
        Боли не испытать!
        И лишь тогда отпустила я его, слез своих не скрывая, в глаза от гнева потемневшие взглянула, да и прошептала:
        - О прощении не прошу, ты не простишь, я знаю. Но оба мы с тобой судьбы заложники - ты иначе поступить не можешь, вот и я тоже… не смогла.
        Промолчал, только на меня глядит так, словно одна одинешенька я в мире этом осталась, и никого в нем больше нет окоромя меня.
        - Я вернусь, - прошипел почти. - И мы поговорим.
        Да, охранябушка мой, ты вернешься… А вот поговорим ли, это уж как карта ляжет.
        «Я люблю тебя…» - прошептала беззвучно.
        Вспыхнул круг алхимический, взглянула я на любимого, дай матушка Земля не в последний раз взглянула, да только он того не знал.
        Вспышка, в заводи, что стала поверхностью блюдца серебряного, и вернулся любимый мой в башню свою магическую. Только тогда Водя, что молчал все это время, тихо заметил:
        - Веся, волосы у тебя почернели, и чернее с каждым мгновением становятся.
        Улыбнулась, горечи не скрывая, да и ответила:
        - Я проклятие его себе забрала, Водя, от того и чернеют волосы.
        И иглу, что осторожно из любимого вынула, молча передала водяному. Тот воздушный поток призвал, да и вышвырнул орудие чародейское прочь из лесов моих, да подальше от реки своей.
        А я глаза закрыла, да Водю к связи нашей общей не подключая, распоряжения отдавать начала:
        «Ярина, Светлый яр восстанавливай неустанно, сил у тебя теперь хватит»
        «Леся, у Ульяны, жены Саврана, дочь народится спустя время положенное - то новая Ведунья лесная, позаботься о ней.»
        «Леший каменный, уж прости, тебя подвела, ни помочь, ни высвободить не сумела. Но Дарима подрастет, а кот Ученый подсобит знаниями, я верю- вы справитесь».
        «Лешенька…»
        Лешеньке своему сказать ничего не смогла.
        Хотела, а не смогла. Ни слова вымолвить не сумела.
        И понял он все, он у меня понятливый.
        Возник рядом, руку подал, помог подняться, клюку сам подхватил.
        А между тем в кабинете Агнехрана бой начался. Данир-чародей вернулся без предупреждения, да удар нанес, когда Агнехран, его не видя, меч свой на пояс крепил. И силен был удар - три кинжала черных, магических, воздух вспоров, едва в мага не впились. Быстр был охранябушка - и развернулся стремительно, и два кинжала в полете отбил, лишь третий, что первым летел, в спину впился, но тут же опал, и капли крови архимага не пролив…
        Потому что моя пролилась.
        От боли едва на закричала я, да удержалась, знала, что пока открыто пространство, Агнехран услыхать может, а лешенька, верный мой леший, собой прикрыл, чтобы кровь ту не увидал никто. Да ударом клюки открыл тропу заповедную аккурат в сосновый бор.
        И лишь когда ступили мы на землю, хвоей усыпанную, спросил соратник надежный:
        - Что же ты наделала, Веся?
        Пошатнулась я, силен удар чародея был, да на землю оседая обессилено, ответила тихо:
        - Потому что не осталось у меня полноценной силы весны, лешенька. И не уверена я в ней, в силе ее. Все что точно есть - моя жизнь. Вот ее и отдала.
        - Веська! - опустился леший на колени рядом со мной. - Но и весну ведь тоже отдала?
        - Отдала, - и забрав клюку, легла наземь сырую. - Ты пойми, у чародея этого силу злоба черная питает, а у Агнехрана - любовь. Любовь к своим сотоварищам, к справедливости, ко мне… Но к себе у него любви нет. Он себя в смерти сына винит, а потому себя он не любит, и никогда не полюбит - свою любовь он мне отдал. Поэтому весну и отдала, и любовь отдала тоже… свою.
        И тут удар меня настиг! Да такой, что на месте удержалась, лишь клюку в землю всадив, да за нее как утопающий хватаясь. Попытался было леший меня подхватить - его ударной волной снесло на самый край Соснового бора.
        - Оставайся… - прохрипела, от боли сознание почти теряя, - там и оставайся, ближе не подходи… пожалуйста…
        Не согласен был лешенька, да наказ выполнил - у самой кромки бора соснового остался стоять. А я, кровь с губ сплюнула, да попыталась подняться… и надломилась ветка под ногой, рухнула я наземь, и неудачно так, что ногу подвернула.
        «Я отдам тебе удачу, она всегда будет тебе верна» - и я отдала, свою, всю без остатка.
        А где-то там, далеко, Данир-чародей снова нанес удар, да злоба его была столь сильна, что не удержалась я на месте, отшвырнуло меня в сторону, спиной о сосну приложила - на землю рухнула почти бездыханной.
        «Я подарю тебе силу, с каждым вздохом расти будет она», - и я отдала, всю свою силу, до капли. Но моя сила она с лесом была связана, а лес он завсегда растет, росла и сила Агнехрана сейчас, несмотря ни на что росла.
        «Я вручу тебе очи, истину станешь видеть и днем и средь ночи» - и я отдала магу свое зрение, свое ведьмовское зрение, и едва он моими глазами увидел, сама я почти ослепла.
        Но это сработало. Увидел Агнехран силу Данира-чародея, от нового удара увернулся, свой нанес, да только… Данир сильнее был. Чем он ударил мне неведомо, но ощутила я, с магией такой я в жизни ни разу не сталкивалась, да только нахлынула тьма на Агнехрана, да и остановилось сердце его… На миг всего, на единственный миг, потому что:
        «Я вдохну в тебя жизнь, она спасет, даже если удар врага будет точен»…
        И я вдохнула жизнь, и поняла, что забилось сердце его в тот же миг… как остановилось мое. А оно остановилось, скованное страшной чародейской магией, словно когтями нежити стиснутое с такой силой, что и не трепыхнуться. И лежала я, глядя в небо, едва виднеющееся между высоких крон сосен, и улыбалась, несмотря не на что. Потому что победила я, пусть даже и такой ценой. А впрочем какой? Кто я в этом мире жестоком, где один только лес мой Заповедный и остался пристанищем доброго и светлого?
        - ВЕСЯ!!! - не мысленно позвал, а зарычал леший мой, чувствуя, как теряет ведунью свою…
        Прости, лешенька, да не было другого варианта. Без Агнехрана жизни не только мне нет, но яру Гиблому, и лешему каменному, и всем тем, против кого чародеи выступят. Сильны они, опытны, да жестоки сверх меры. Ведьмы и те с ними не совладали, а это уже о многом говорит.
        «Не печалься, - попросила мысленно, говорить я уже не могла, - Дарима подрастет, хорошей ведуньей станет. Леся и Ярина сильны как никогда. С нами вампиры, волкодлаки, бадзулы, моровики… Водя тоже с нами…»
        Но не согласен был лешенька, и зарычал да так, что пригнулись верхушки деревьев:
        - ЗАЧЕМ?!!
        И правду ответила:
        «По схеме той, что нашли, двадцать четыре чародея в Заповедный лес проникнуть только могли, а им восьми хватило, лешенька. Всего восьми. И от навкар лес наш мы чудом спасли, ты это не хуже меня понимаешь, а без Агнехрана не спасли бы и вовсе».
        «Но ведь спасли же!» - леший простонал.
        Сердце мое уже так долго не билось, в голове темнело, силы утекали как песок сквозь пальцы… А я сказать еще должна была:
        «Это лишь первая группа была, лешенька, еще есть вторая… и я сомневаюсь, что одна…»
        И потемнело в глазах, да так словно ночь непроглядная опустилась, вдох сделать попыталась было, да не сумела никак, ничего уже не сумела… Лишь ощутила, будто взлетаю к звездам, к самым звездам лечу. Они почему-то не сияли, словно тусклые стали, и к ним не то чтобы лететь, на них и смотреть то не хотелось вовсе, но смерть не спрашивает, смерть забирает безжалостно.
        И вдруг остановился мой полет. До звезд оставалось рукой подать, а остановился он. И замерцали звезды пылью да песком, отразились блестками на платке черном эфы песчаной, что перед костром одиноким одна и сидела. И взглянула та эфа на меня глазами змеиными, да произнесла отрешенно:
        - Что ж, ведьма лесная, права я оказалась - у тебя свой путь. Да только путь тот был материнским словом освещен, материнским последним желанием. А мать твоя, погибая, от всей души, от всего сердца кровоточащего, пожелала тебе удачи, Весена. Вот и везло тебе, завсегда везло, а ты свое везение другому отдала. Вот твое везение и закончилось, девочка.
        И ощутила я песок, теплый, согревающий, мягкий. На него села, его рукой коснулась… И поняла, что не чудится мне это, и не бред сознания умирающего происходящее, а реальность, пусть и странная.
        - Ты дар материнский себе вернуть можешь, ведьма, - продолжила эфа Черной пустоши, - и спасешься. В последний миг, но спасешься. Решайся, Весена.
        На что решаться-то?
        - Аедан…- говорить не могла почти, с трудом имя его аспидово выговорила.
        Эфа ничего не ответила - лишь на огонь костра что горел перед ней взглядом указала. И вгляделась я, да и увидела. Смертный бой я увидала, и в бою том супротив одного Агнехрана - три десятка чародеев насмерть стояли, а Данирка-чародей позади всех, подлый злодей и в бою один-на-один соратниками прикрылся.
        И я к костру ближе наклонилась, да и услышала слова чародея мерзкого: «Продолжайте атаку, его сердце я остановил. Он на последнем издыхании, сейчас рухнет замертво».
        Как чувствовала! Вот как чувствовала, что не выйти было Агнехрану из этого боя живым. А теперь они в него заклинание воспламеняющее, а охранябушка мой в огне не горит. Они в него водным смерчем - но Агнехран и в воде не тонет. И взвились в смерче сотни кинжалов, и даже в тело сильное впились - вот только кровью маг не истек, рухнули кинжалы наземь, а все раны на теле архимага затянулись мгновенно. Да и боли он никакой не испытал, от того чистым остался разум его, болью не затуманенным.
        И поняла я, что улыбаюсь. Улыбка на губах счастливая, несмотря ни на что, несмотря даже на то, что последний раз вижу его, но я эфе Черной пустоши и за это была благодарна, за то что дала возможность убедиться, что хорошо все с ним.
        - Вижу улыбку твою, значит не жалеешь ни о чем, - тихо сказала та что ядовитым прикосновением убить может.
        - Не жалею, - решительно подтвердила я.
        И к смерти приготовилась, чувствовала уже ее дыхание, я же ведьма, я такие вещи чувствую.
        И вдруг взметнулось пламя, что между мной и эфой горело ярко, да схватила меня за руку пустынница. Так схватила, что не вырваться. И опалил огонь пустынный лицо, волосы, думала и меня опалит, да вдруг рухнула я вниз, и не сразу поняла, что в прошлое я рухнула.
        «Девочка моя, моя девочка»… - я маму никогда не видела, но узнала сразу.
        У нее были светлые, светло-русые волосы, на бледном лице проступили веснушки россыпью поцелуев солнца, руки в крови были, как и рубашка нательная, и меня, совсем крошечную, едва рожденную, она крепко держала за ручку, и шептала голосом слабеющим:
        «Куда ни пойдешь - удачу найдешь.
        На что не решишься, везеньем обрядишься.
        К чему ни прикоснешься - то ждет успех.
        Девочка моя, будь счастливее всех».
        И в пустынный костер упали мои слезы, а эфа хватку разжала, позволяя мне руку высвободить.
        - Теперь поняла? - вопросила грозно. - Поняла ЧТО ты отдала чужому мужчине, постороннему, кто с тобой ни словом, ни делом не связан?! Твоя мать была ведьмой, и словом последним могла врагов покарать, а вместо этого она тебя благословила, чтобы не повторяла ты ошибок ее, не клала все на алтарь влюбленности глупой. Так что же ты, Весяна, жизнь матери, слова ее последние, да обесценила?
        Промолчала я, лишь слезы горькие по щекам текли.
        - Забери свой дар, - потребовала эфа Черной пустоши, - в тело свое вернись и живи. Живи счастливо, дитя благословенное, живи так, как завещала тебе мать… ведь это последние ее слова были.
        Промолчала я вновь.
        - Силу тебе дам, - сказала пустынная колдунья, - слова произнести сможешь. Руку протяни над огнем, и сделай что должно.
        Взгляд подняла, на эфу поглядела…
        Что я знала о ней? А ничего. Что об Агнехране я ведала? Что не чужой он мне, давно родным стал… как и я ему. И эфа эта о том знала! Она прекрасно об этом знала, вот только уверена была, что я не слышала слов его, что я о чувствах его не ведаю, что он мне маг, в смысле враг. В общем спалилась ты, эфа Черной пустоши.
        И потому кивнула колдунье, силу получила тут же, руку над костром простерла, да и сказала:
        - Куда ни пойдешь - удачу найдешь.
        На что не решишься, везеньем обрядишься.
        К чему ни прикоснешься - то ждет успех.
        Любимый мой, будь счастливее всех!
        И заорала эфа, заревела, сама к огню кинулась, да другого позвала в ужасе:
        - Данир, любимый!
        «Клюка!» - призвала я.
        Магия леса потекла в мое ослабевшее тело, сформировалась посохом волшебным, столб зеленого свечения ударил в эфу Черной пустоши, и покатилось по дюнам перекати-поле иссушенное, бессемянное, неспособное ни пристанище найти, ни потомством обзавестись. Конечная ветвь эволюции. Ибо нечего на мага моего напраслину наводить!
        И ударив клюкой, призвала я тропу Заповедную.
        Шагала по ней тяжело, каждый шаг с трудом давался, но эфа оказала мне любезность - сняла с меня чары Данира-чародея, и теперь билось мое сердце, с трудом, но билось.
        Во лесу родном Заповедном подхватил леший. На его руку опираясь, спустилась к Заводи волшебной, да и узрела удивительное - Гыркула с Далаком грызли ногти. Оба. Моровик неподалеку догрызал бревно, Водя чистил меч, то ли двадцатый по счету, то ли тридцатый, ему русалы покорно самые ржавые со дна доставили, вот он и чистил их сейчас ради нервного успокоения. А Леся с Яриной тоже были тут, одна строгала люльку, вторая шила распашонки, причем лапками, потому как от переживаний облик сменить позабыла, и теперь сидела кошка-кошкою, и шила распашонки.
        - Веся! - Водя меня первым заметил. - Что ж он там один будет? Против всех? Сам?
        - Там же маги матерые, Валкрин! - возорал граф Гыркула.
        - Маги, - согласилась я, - матерые…
        И рухнула бы, не поддержи меня лешенька.
        Только тут до Води и дошло.
        - Он не один сражался, да, Веся?!
        Ничего я ему не ответила, сил не было у меня, на одно надеялась - теперь у Агнехрана благословение двух ведьм. Мое, да моей матери… А благословение ее силу имело неимоверную. Ведь повезло мне - выжила там, где никто не выжил бы. Когда сила во мне пробудилась - мне тоже повезло, ведь я не к ведьмам попала, где в то время уже чародейки обосновались, а к Славастене. Та хоть и не ведьма была, а все равно лучше чародеек. И с Тихомиром повезло мне - за многое я ему благодарна была, за то что знания дал, за опыт бесценный, за то что узнала истинную его суть до того, как мной бы воспользовался. Повезло сбежать. Повезло лес найти и дом в нем обрести. А больше всего повезло в тот погожий день Саврана встретить, да охранябушку своего увидать. И вот казалось бы - жизнь у меня не простая была, но по сравнению с тем, что могло бы быть, эта жизнь во сто крат лучше, во сто тысяч крат. И сейчас, оглядываясь назад, поняла я, что больших бед избежала, очень больших бед. И мысль о том, что заслуга в том мамочки моей, что последнее слово свое она использовала не мести ради, а для меня, обо мне заботясь, оно сердце мне
согревало.
        А теперь дар моей матери оберегал и Агнехрана.
        Страшный был бой.
        Агнехран-маг в нем один был супротив трех десятков магов, что ренегатами оказались, да под ударом Данира, который в стороне держался. Но любимый мой все равно стоял насмерть, не отступал, не отходил, не сдавался. А чародеям только того и надо было - слаженно сражались, удар каждый был у них согласован да спланирован. И пока первые били заклятиями различными, те что в задних рядах напевным речитативом заклинания читали, и не могла я понять сути заклинаний тех. И Агнехран, видимо, не мог.
        А потом сотрясся грот, в коем сражение шло, и с потолка посыпались сталактиты, да каменья, да валуны огромные!
        И никакой возможности у Агнехрана увернуться или укрыться не имелось!
        Вскрикнула я, ладонью губы накрыла, в надежде тот возглас подавить, но услышал маг, обернулся на миг к блюдцу серебряному, да потянулся к нему, видать, чтобы не увидала я, что дальше будет.
        Но то движение жизнь ему спасло.
        Повезло просто.
        И вместе с обрушенным потолком грота рухнул валун столь огромный, что упал первым, да наискосок, закрывая согнувшегося архимага, ото всех иных камней да сталактитов, и забарабанили те по скальному обломку, как дождь по крыше. А я улыбнулась, вздоха облегченного не сдержав.
        И улыбку ту мой охранябушка заметил. В глаза мои поглядел пристально, головой покачал неодобрительно, и хотел было что-то сказать, да я опередила.
        - Об аспидах Даниру-чародею эфа Черной пустоши поведала, так что все, что ей ведомо было, теперь ведомо и ему.
        Посуровел Агнехран, тяжелый я удар нанесла, он этой эфе доверял, а вышло… как вышло.
        А тут еще и валун над головой его затрещал покрываясь сотнями зеленоватых трещин - его ломали магически. Так что времени на дальнейшие разговоры у нас не было, но об одном сказать я была обязана:
        - Данира не убивай. Не ведомо мне, кто еще у него друг, а кто влюблен безответно да беспроглядно, враги нам не нужны. Бери живым.
        Странно посмотрел на меня архимаг, и вдруг спросил невероятное, никого постороннего не стесняясь:
        - Веся, ты правда веришь, что победить сумею?
        И тут уж не сдержалась я, улыбнулась весело, да и ответила насмешливо:
        - Так, а если не сумеешь, то невелика потеря - у графа Гыркулы погреб большой, мне винишка на всю оставшуюся жизнь хватит, так чтоб на каждый денечек да не по одной бутылочке, а по дюжине!
        Нахмурился Агнехран, от перспективы такой.
        А валун над его головой между тем крошиться начал, каменным же крошевом осыпаясь.
        И тогда подалась я ближе к Заводи, да уж честно, без шуток, сказала как есть:
        - Ты победишь, Агнехран, несмотря ни на что победишь. Я тебя знаю, я в тебя верю, и я тебя жду, любимый мой, как ничего и никогда не ждала в своей жизни.
        И увидела то, что кроме ведьмы не увидал бы никто - силу я увидела. Силу, что крылья расправляла за его спиной, могущество, что росло с каждым мгновением, да уверенность, какой никогда прежде не было, хотя уж куда больше той уверенности, что и так в архимаге моем имелась.
        И когда рухнул валун, жизнь магу спасший, то воспарил камень вновь, цельность обретая, да в размерах увеличиваясь, и ударом магическим отправлен был в полет прямой и точный - аккурат в чародеев.
        И закрутилась сила могучая, страшная, чудовищная спиралями-жгутами вокруг Агнехрана, да посыпались с потолка не только сталактиты - птицы каменные магически созданные, что нападали на врага и терзали безжалостно, звери дикие - каменными зубами в магов вгрызающиеся, змеи да другие гады ползучие, вокруг чародеев обвивающиеся, да каждое движение их сковывающие.
        - Ох ты ж господь милосердный… - потрясенно пробормотал один из чертей.
        Да тут нечто подобное у каждого в мыслях крутилось - такого могущества никто не ожидал. Нет, ну я могу, конечно, листочки да ветки в птиц да змей превращать, но то так, иллюзия, чужаков попугать да гостей непрошенных, а тут… Он монстров каменных создал не напрягаясь. Он тех монстров силой наделил да разумом. И те монстры хоть и каменные, а как живые двигались, атаковали, плоть терзали… Самой не по себе стало…
        А Агнехран стоял - ноги расставив уверенно, щит держа правой рукой, в сторону ворогов-супостатов протянутой, а вокруг него во всполохах силы появлялись да раскрывались книги магические, переворачивались страницы сияющие, да удачно заклинания выбирал. Так удачно, что самые неизвестные, самые сложные находил, те, супротив коих выстоять было сложно. Никак везение в деле не малую роль играло!
        И падали чародеи-ренегаты один за другим, выкашивались будто трава на лугу, таяли, как утренний туман, обнажая кукловода своего, коей тоже в окружении книг магических был, да не везло ему - отправит удава ядовитого каменного на Агнехрана, а тот удав под очередной падающий валун угодит. Силой в мага моего ударит - сила та от стены отразится, и на Данира-чародейку обрушится. Ну не везло чародею, хоть тресни.
        И понял чародей, что нечисто дело тут, не то что-то происходит, да плюнув на всех, кто еще сражался не на жизнь, а на смерть, своего предводителя защищая, начал самого себя тоже защищать.
        Во-первых, смертельное проклятие тому, кто жизнь его отберет - поставил. Во-вторых, заклятие парализующее тому, кто эту жизнь отобрать попытается - тоже поставил. И, в-третьих, проклятие тому, кто попытается от тела его кусок оттяпать - и то поставил. Защищал себя как мог, всем чем мог, и выходило у него, должна признать, весьма недурственно. Определенно имелся у чародея опыт по защите себя любимого.
        Одна проблема - никто убивать его не собирался. Вот только Данирке о том сообщать тоже не собирался никто.
        А вторая проблемка чародея заключалась в том, что у Агнехрана теперь было мое, ведьмовское видение, а потому видел Агнехран, как судорожно жизнь свою перестраховывает чародей, но не вмешивался - выкашивая под корень сторонников гада подлого. Выкашивая безжалостно, но при этом силу аспидову да алхимию не задействуя, и от того бесился Данир - видать расчет у него был свой, да план явно с эфой в заговоре заготовленный, а тут все не по плану пошло. Абсолютно все…
        И уж рухнул последний сопротивленец, заклинанием Агнехрана подкошенный, и на упавшего ринулись чудища каменные, терзая, да уничтожая, а в гроте полуразрушенном осталось лишь двое на ногах стоящих.
        Один был высок, худощав, да в плечах по-мужски широк, глаза его были синими, как летнее небо перед грозой, волосы черными, за спину откинутыми, лицо решительным, взгляд спокойным, толстые тугие спирали магические вокруг него синевой мерцали, да три книги магические раскрытыми в воздухе перед ним зависли, а две еще позади сверкали магически.
        Второй ниже был, моложе, глаза неестественной неживой зеленью светились, ядовито-зеленым плющом вокруг него магия вилась, чернотой полной ненависти крылья магические за спиной распахнулись. И казалось бы - даже сейчас силы мага и чародея были равны, я это как ведьма видела, но в глазах Данира поселился страх. Потому что он понял главное:
        - За твоей спиной ведьма стоит, Агнехран! - прошипел чародей.
        И ожидала я любых слов от архимага, все же магом был он, а маги все заслуги завсегда себе причисляют, чужую помощь принять считают слабостью, в слабости же никогда ни один из них не признается.
        Но мой любимый оказался не из таких.
        - Да, - ответил громко, уверенно, и с улыбкой, что в уголках его губ затаилась, - рядом со мной ведьма. Да такая, что лучше на всем свете не сыщешь. Сильная, умная, верная. Мое удивительное счастье, что встретилось негаданно нежданно. Ты думал, что она моя слабость? Напрасно, Данир. Она - моя сила.
        Затрясся чародей от ярости, да прошипел словно выплюнул:
        - Лжешь, Агнехран! Ты здесь от любой силы отрезан!
        Ответом чародею лишь улыбка стала.
        И совсем от того разъярился Данир, да зашипел-заорал слюной брызгая:
        - Я тебя в ловушку увлек, как ягненка на привязи! И ты пошел, столь глупо прямо в капкан угодил! Никто тебе здесь не поможет! Никто не в силах помочь!
        Усмехнулся Агнехран, да и ответил:
        - Данир - покоритель женских сердец, в тебя влюблялась каждая, и лишь то, что учеником моим был, защищало тебя от расправы ревнивых магов. Ты, Данир, любовью всегда пользовался, но что это такое, так и не понял. Любовь - это сила, Данир. Великая, неодолимая, способная разрушить все преграды на своем пути. Любовь - это то единственное, что сильнее любой магии, любых заклинаний, любых оков. Любовь рождается в сердце, расцветает в душе, и становится счастьем, дарящим неиссякаемое пламя и могущество. И моей любимой не нужно быть рядом, чтобы делать меня сильнее, мне достаточно знать, что меня любят и в меня верят - вот что делает меня непобедимым.
        Оторопел чародей. Видать и он не ожидал услышать такое, что уж обо мне говорить - сижу как маков цвет, а в душе цветет все. И слезы в глазах, да только это слезы счастья. И нежность, что росла с каждой секундой, она все росла. И… хорошо так, и светло, и радостно.
        А у чародейки в гроте каменном нервы сдали, и заорал он визгливо:
        - Тебе меня не убить, Агнехран!
        Тут улыбнулась я, сверкнул клыками Гыркула, хмыкнул леший, продолжил починять оружие ржавое Водя, потянулся лапами когтистыми кот Ученый, поближе подошел ворон Мудрый, Далак-вождь бутылку прихваченную откупорил.
        В общем все мы ждали. Ждали, каким станет лицо Данира-чародейки подлого, когда он главное-то поймет, чтоб ему гаду подлому пусто было.
        Но он не понимал. Не успевал понять.
        Агнехран не предоставил ему такой возможности.
        Шаг!
        И от ноги мага молниями расходится сила, отбрасывая с пути гибнущих и погибших приспешников чародея.
        И так жутко это смотрелось, что Данир-чародей дернулся было назад, но потом вспомнил, что надо бы ему мага тут же, на месте так сказать али порешить, али силу его поиспользовать, а потому он еще книженцию чародейскую призвал, да в очередной раз себя заклятием супротивосмертным овеял. Смотрелось - впечатляюще, словно на миг Данир стал тень черепашью отбрасывать, гигантской стоящей на двух задних лапах черепахи… В данном конкретном случае - черепадлы. Это потому как падлой данный индивид являлся основательной.
        Еще шаг архимага - и столб тяжелого плотного воздуха ударил в поверженных, да так что с пути охранябушки даже камни убрались.
        А Данир остолбенел, подумал, да и окутал себя еще одним противосмертным заклинанием - и теперь он был не только черепадлой, но и дубопадлой, видать решил долголетие как у дуба лесного заиметь.
        Третий шаг мага - и снова от ноги его по полу каменной пещеры разошлись всполохами ослепительными молнии.
        Да пока ослеплен был Данир, сразу-то и не заприметил, как встают по сторонам от него столбы каменные, как придвигаются все ближе, сталью закаленной отсвечивая, да как собираются в клеть из коей ни входу ни выходу! А когда увидал - поздно было. И дернулся чародей, за решетки каменные схватился, магию разрушительную выплескивая… Только насмерть стояли решетки, не шелохнулись, не пододвинулись.
        Замер Данир, ситуацию осознавая.
        Да только недооценили мы коварство его. Не дооценили.
        Развернулся чародей к архимагу, головой тряхнул, улыбнулся задорно, белозубо, бесшабашно и легко, как мальчишка. Мальчишка, что тревог да сложностей не ведает, мальчишка, что в силу возраста жестокостью отличается, а вот сочувствием проникнуться не способен. Жестоки подростки, потому и жестоки, что не ведают чего творят. А этот ведал, точно ведал, да жестокости в нем от того меньше не становилось.
        - Все кончено, - произнес Данир, руки опустив да к Агнехрану развернувшись. - Все кончено. Долго я искал тебя, маг рожденный аспидом. Очень долго. Столько лет бездарно потеряны были в Черной пустоши, столько сил на эфу твою израсходовано, одно лишь порадовало - деревню твою со всеми родичами уничтожать было… весело.
        И дрогнул Агнехран.
        Остановился, замер, в чародея вглядываясь неверяще. А я вдруг вот что подумала - это не охранябушка был взрослым да опытным, а Данир. Чародей старше был. Чародей был сильнее. Лицом молод, станом тонок, да только не вьюноша он едва в жизнь взрослую вступивший, а Зло в одном лице воплощенное, да старо то зло было как мир.
        «Веся, - позвал меня леший, - приготовься».
        «Готова, - ответила другу верному, недоброе всем сердцем ощущая».
        А там, в пещере проклятой, Агнехран мой, что бледным стал как саван, хрипло выдохнул:
        - Ты!
        Вскинул подбородок тот, что щенком зеленым казался, да ответил с вызовом:
        - Я. Их убил я, аспид! Пока эфа тебе зубы заговаривала, я убивал. Всех. От матери твоей, до собаки. И деревню пещерную уничтожил тоже я, чтобы вернуться тебе было некуда. Чтобы покинул Черную пустошь. Чтобы стал магом, да не простым - архимаг мне требовался. А знаешь, зачем?
        Я вот знала, мне демон сказал. А знал ли о том Агнехран, мне было не ведомо. Судя по всему не знал.
        Усмехнулся Данир его молчанию да и рассказал:
        - «Цена открытия врат Жизни - жизнь архимага. Цена уничтожения врат Смерти - жизнь аспида».
        Усмехнулся вновь, ядовито, зло, яростно и продолжил:
        - Ты, маг, всю жизнь искал виновного в смерти близких твоих - так посмотри в зеркало. Ты - причина гибели родителей и родных. Ты - причина гибели твоего сына. Ты, Агнехран, только ты. Ну вот и все, теперь ты знаешь правду. Все кончено.
        Для кого кончено-то? Вот в чем вопрос.
        Для Данира? Что-то я сомневаюсь, чародей готовым на тот свет отправиться не выглядел. Скорее сокрушался, что использовать мага-аспида не вышло, и готов был оставить попытки… но не вообще, а в отношении Агнехрана. В отношении Агнехрана и только!
        И поняла я, всем сердцем своим почувствовала - сейчас будут убивать моего охранябушку. Еще вот не знаю как, но совершенно точно будут. И доводит его до точки кипения чародей намеренно, вот только зачем? Данир уж понять должен был, что убивать его не станут, и теперь что, провоцировал?
        - Это что он делать-то собрался? - встревожено произнес вождь Далак.
        - Что-то подлое, - высказался Гыркула.
        А я сидела, дыхание затаив.
        Я тоже знала, что что-то подлое, да коварное, да злодейское, вот только что?
        - Сдохни! - выдохнул Агнехран мой, и даже руку левую вскинул, видать собираясь призвать заклинание смертельное, для таких маги правую руку не используют.
        Но сверкнул на запястье его мой браслет обручальный, и сбросил наваждение яростное мой всем сердцем любимый, руку опустил, да на Данира поглядел уже иначе, не яростью ослепленный, не бешенством оглушенный, а взглядом спокойным, оценивающим, внимательным.
        К чертям полетел твой замысел, чародей.
        Только вот Данир на том не остановился. Видать совсем был опытным да коварным, и едва опустил руку маг, чародей свою левую вскинул!
        - Nigrum mortem!
        Заклинание черной смерти обрушилось на Агнехрана черным туманом, окутало, от меня почти сокрыло. Но архимаг на то и архимаг - и лучи сильного света изрезали, искромсали черноту заклинания, да опало оно лохмотьями-клочками наземь.
        - Delendam! - крикнул Данир.
        Заклинание полного уничтожения уничтожило все по пути к Агнехрану, а подле него остановлено было щитом магическим, и распалось на частицы.
        Усмехнулся Агнехран, нахмурился чародей.
        - Fel aspidum!
        Заклинание призвания змеиного яда, мелкими частицами зависающего вокруг убиваемого, да проникающего через глаза, нос, рот, кожу. Опасное заклинание, и когда в воздухе вокруг мага взвесь ядовитая образовалась, похолодело у меня все внутри.
        Но Агнехран на то и Агнехран - движение рукой, и огонь магический, синий, уничтожил весь яд. И вот бы порадоваться, да охранябушкой восхититься, а у меня беспокойство лишь растет, недоброе чувствую, подоплеку какую-то, каверзу, опасность.
        Новое заклинание чародея, но и его отразил архимаг - не зря его даже ведьмы боялись, Агнехран мой крепкий орешек, не раскусишь, хоть все зубы обломай.
        Только вот… что-то тут не так.
        «Лешенька, - позвала я,- понять не могу, что тревожит, что пугает, что заставляет удара в спину ожидать, от чего даже всей грудью вздохнуть тяжело».
        И вот только сказала, как поняла все!
        Данир сказал - «я тебя в ловушку увлек. В капкан». А что может стать капканом для мага? Для того, кто любую сталь обратить в прах способен, не зря же Агнехран чародея в каменную клетку посадил. Но что-то было еще. Что-то что знала я, что-то очевидное, что-то на поверхности лежащее… Только вот что?!
        - Putredine ulcerative!
        Это заклинание я даже не знала, но точно знал маг - сжег его на подлете все тем же огнем магическим…
        И тут я поняла, что происходит - Данир заставлял его сжигать заклинания, а вместе с ними горел и воздух! И не было бы то проблемой, коли бой на открытом пространстве происходил бы, но в пещере они! В пещере! И не ведомо мне, есть ли из нее выход на поверхность. А если нет, то сколько в ней воздуху то?
        - Peptic ulceris! - воскликнул Данир.
        «Да ну к лешему!» - решила я.
        Пальцы сжали обручальный браслет.
        Рывок!
        Сильный, аж мышцы свело, болезненный, на грани возможностей. Но когда ноша своя, на вес не смотришь. И преодолевая все пространства и расстояния, я единым махом вытащила Агнехрана из пещеры той.
        Вот только что там стоял, щит держал огненный, от язвы магической защищаясь, а вот уже тут стоит, рука правая все так же в жесте противостояния вскинута, в глазах удивление, на губах вопрос немой.
        - Да пошел он к чертям! - высказалась злая ведьма.
        - Э, нет, нам такого добра не нать, - сказали черти.
        А там в пещере потрясенный Данир глазам своим не поверил. Огляделся, после еще парочкой заклинаний швырнулся, замер. Затем осторожно позвал:
        - Архимаг?.. Эээ… Ты где? Агнехран? Куда делся, а? - последняя фраза даже как-то жалобно прозвучала.
        Охранябушка мой вздохнул тяжело, руку опустил, ко мне подошел, рядом сел, на Заводь изображением пещеры той полную как и все посмотрел, да и произнес укоризненно:
        - Ты же в меня верила.
        - Да я и сейчас верю! - сердечно заверила. - Я очень-очень в тебя верю, Агнехранушка, только тут дело такое - как бы я в тебя не верила, а дышать без кислороду-то ты, согласись, не можешь.
        Нахмурился маг, на Заводь посмотрел внимательнее, на меня, снова на Заводь, которая пещеру ту масштабно так все показывала, сглотнул судорожно и осознавая намек мой, выговорил:
        - Магический огонь потребляет кислорода в двадцать раз больше обычного…
        - Ну, я понятия не имею во сколько раз, - вздохнула, ощущая как отпускает тревога-то, - технические вопросы это не ко мне, не сильна я в них, но вспомнила, что есть такое дело - сжигает огонь воздух-то. А так бой славный был, ты победил. Себя-то сам как чувствуешь?
        - Дышу, - мрачно ответил Агнехран.
        Тяжело ему было признать, что не понял замысла коварного, что вовремя опасность не разглядел, что мысли такой даже не допустил.
        - Только ведь если бы весь воздух сжег, и ему дышать было бы нечем, - пришел к утешительному для себя выводу архимаг.
        - Так а ему-то что? Он бессмертный, - неутешительно заметила я.
        Нахмурился Агнехран.
        Я руку протянула, к ладони его прикоснулась, и хмурость вся с лица его исчезла, словно проглянуло солнышко сквозь мрачные тучи, и опосля их и рассеяло.
        А там, где-то в пещере, чародей уж занервничал.
        - Агнехран! - выкрикнул визгливо. - Quaerere!
        Поисковое заклинание зеленым огоньком заметалось-забегало, всю пещеру обшарило, да и вернулось ни с чем к чародейке оторопевшему. Оторопевшему настолько, что так и застыл с отвисшей челюстью.
        - Пещера энергетически закольцована! - выдохнул с яростью Агнехран. - Так вот что он имел ввиду, говоря что завлек меня в капкан!
        Что такое «энергетически закольцована» я понятия не имела. Посмотрела на лешеньку - тот тоже не знал. И Гыркула не знал. И Водя. И даже черти.
        - Агнехраааааааааааан! - между тем завопил Данир отчаянно.
        Эхо от крика его по всему лесу разнеслось, птиц потревожило.
        - Хм, а ты вообще знаешь, где эта пещера? - спросила у охранябушки.
        - Нет.
        Как интересно…
        - А как ее найти знаешь?
        - Нет.
        - А как в нее попасть?
        - Нет.
        Ну я подумала, еще подумала, опять подумала и решила:
        - Вот и славно!
        Странно на меня Агнехран посмотрел, да напряженно сказал:
        - Веся, это я не знаю, где его искать. А вот ему прекрасно ведомо, где найти тебя.
        - А я-то тут при чем? - просто конструкция у предложения его была… не логичная.
        Ничего не стал говорить маг, просто за плечи обнял, да к себе привлек.
        Сидим. Молчим.
        А над Заводью голос испуганный:
        - Ааагнехран! Ааааа! Аа! Агнехран! Да покажись же ты!
        Агнехран на меня посмотрел, я на него.
        И вдруг улыбнулся маг, и сказал вполголоса:
        - Ты светишься… светлая, теплая, добрая. Я это раньше чувствовал, а теперь - вижу.
        Улыбнулась неловко, да и сказала как есть:
        - Прости, я не со зла.
        Не понял Агнехран, не осознал еще, огляделся по сторонам, на Водю поглядел, на Гыркулу, на Далака, на чертей, на лешего, а затем, голосом севшим да хриплым, спросил потрясенно:
        - Веся, что ты сделала?
        - Да ничего, - ответила невозмутимо.
        Поднялась, платье отряхнула, клюку призвала, и развернувшись, к избушке своей направилась неспешно.
        - Веся!!! - прогремел раскатом грома голос Агнехрана.
        Эхом ему вторил его не слышавший Данир, и тоненьким испуганным голоском позвал он:
        - Агнехнран… Агнехранушка!
        Испугался видать совсем, болезный.
        А я по лесу шла. По своему лесу Заповедному. С улыбкою на лице, с миром в душе, с теплом в сердце. По тропе моей олени переходили, да завидев меня головы склонили почтительно, пропуская и пути не препятствуя. Встречные волки взирали уважительно, тоже склоняли головы. Совы тяжело взлетали с деревьев, провожая полетом. Светлячки ярче сияли, тропу обозначая. Трава и та при появлении моем пригибалась.
        А потому что победа это была. Наша общая победа, и в сплоченном торжеством справедливости лесу пробуждалась своя, особая магия. Лес из Заповедного превращался в Волшебный, Сказочный, Магический. Крепли деревья, сбрасывали хвори звери, спели ягоды, и ныне круглый год плодоносить станут, как и яблоневые сады, что посадила.
        Я все это чувствовала, сердцем чувствовала, душой, магией своей, но так чтобы понять точно, что происходит-то, это… в общем не знала я что это.
        От того ударила клюкой оземь, да открыла путь к Дубу Знаний.
        Огляделась воровато, к дереву волшебному подошла быстро, по коре постучала, пробуждая, да и запрос озвучила:
        - Книги нужны на тему «Лес особенный магический».
        И приготовилась. Ко всему приготовилась. К тому, что пошлет меня сейчас Дуб лесом, полем, морем… в общем далеко пошлет. К тому, что Лесная Силушка заявится. К тому, что книг по заданной теме вообще не окажется. В общем всего я ждала, и вроде ко всему была готова.
        Только вот меньше всего ожидала, что откроется дверца в Дубе том, и появятся как миленькие - одна стопка книг, вторая, третья, четвертая, пятая… на тринадцатой я сбилась. Да и устала уже - стопки книг древних приходилось забирать, и на землю укладывать. Устала я в общем вскорости!
        - Горшочек, не вари! - воскликнула испуганно.
        Дуб застыл, оскорбленный видимо.
        - В смысле хватит книг, - попыталась конфликт уладить, - мне и этих сполна хватит.
        И вот тут появилась она - Силушка Лесная.
        Прорисовалась контуром среди листьев древесных, усмехнулась во всю морду здоровенную, и высказалась:
        - О Дариме знаю. Как подрастет, заберу ее к себе.
        - Ну уж нет! - вот никогда особо с Лесной Силушкой не ругалась, но тут уж позиция у меня была принципиальная. - Дариме отдам Светлый яр, если захочет она того. Коли нет - неволить не стану.
        Прищурились очи черными провалами, да и взял Дуб Знаний и выдал мне знаний этих, еще стопок десять, как есть.
        - А чтоб тебя! - выдохнула гневно.
        Дуб взял, да и прибавил знаниев, издевательски так прибавил, нагло.
        И сорвалась я, обидно мне было.
        - Значит как сражаться с чародеями, так Веся, а как победила в сражении том, так на тебе Веся наказаниев полну телегу! Это ведь даже в тачку не влезет все, тут телега надобна!
        И тут вдруг вздохнула Силушка Лесная, и голосом мужским, усталым, сказала прямо:
        - Весяна, ведунья моя, ты в лес свой пустила болотников без меры, вампиров, волкодлаков, и что-то подсказывает мне, что и моровики с бадзулами здесь осядут. А лес, Веся, это экосистема, в коей баланс надобно завсегда поддерживать. И ты этому научилась, да сполна, но то был лес Заповедный, а теперь-то магический, вот и баланс придется магический тебе поддерживать.
        И тут Дуб взял, да и выдал мне еще книг. И главное до того мне приходилось их из дерева вынимать да на траву класть, а ныне древо Знаний преспокойственно делало это само. И вот не мог он раньше? У меня уже вся спина болит-надрывается! Да и душа тоже - это сколько всего теперь учить придется! Сколько делать! Откуда силы брать, время, да и желание?! Мне бы отдохнуть сейчас, заслужила ведь, так нет - «учись, Веся».
        - Несправедливо это! - обиделась я.
        - Несправедливо будет, если от переизбытка магии деревья по лесу разгуливать на корнях своих начнут! - припечатала меня Силушка Лесная.
        Вот такая вот она - победа над чародеями! Вкус у той победы - пыль книжная. Торжество победное - на телегу едва уместится. А сколько я на все это вот времени потрачу, это даже ни словами ни сказать, ни жестами не передать.
        - Не печалься, ведунья, век живи, век учись, как говорится.
        - Дураком помрешь, - пробурчала в ответ.
        Да и делать нечего, пришлось звать друга верного:
        «Лешенька, мне телега Савранова надобна очень».
        «Победу праздновать будем?» - усмехнулся леший.
        «А то, торжества года на полтора хватит», - сообщила ему.
        «М-да уж», - сходу понял меня соратник.
        ***
        Ярмарка в Нермине была в самом разгаре - голосили торговцы, товар свой расхваливая, пересказывали новости последние кумушки городские, дети бегали с петушками карамельными на палочках, девушки в пору на выданье вступившие покупали ленты для волос. А я, с корзинкою болотницами сплетенной, ходила себе среди людей, да пыталась радость бытия вернуть.
        Не возвращалась она, радость то.
        Вот не возвращалась и все тут. В корзинке моей баночка варенья малинового обреталась, да из малины волшебственной, она теперь по окраинам моего Волшебного леса круглый год плоды давала, да такая сладкая была, что всем на зависть. От того особо завистливые кусты выкапывали, да у себя близ домов сажали. Я не противилась, мне-то что - коли у них расти будет, так ко мне меньше ходить станут, а в лес свой теперь людей пускать я опасалась. И не потому что за лес боялась, а потому что за людей.
        Права оказалась Силушка Лесная - все у меня остались. И бадзулы, и моровики, и анчутки, и ауки. Последние так вообще с грибовиками целые войны устраивали. Причем дрались молча, на кулаках, чтобы значит леший не заприметил, да не понадовал тумаков всем разом без разбору, ибо лешенька, как и я, супротив войн был. Зато все остальные жили в мире и согласии - вампиры себе замки строили на горах, волкодлаки поселения под горами, по праздникам пьянками совместными развлекались, но ни споров, ни ссор между них не было, и это меня радовало очень.
        А вот ведьмы не очень. Пусть и справились мы с угрозой чародейской, только вот ведьмы покидать гору во временное пользование им выданную отказались. Окопались там, пещер понаделали, на верхушке шабаши с чертями устраивали, и даже парочку дьяволов порой к себе пускали. Странное дело, но теперь, когда под защитой моей оказались, вели себя ведьмы как дети малые - вообще всего бояться перестали. Дуб как-то очередной ларец с книгами мне передавая, пожаловался, что все остальные древа Знаний вообще сидят неприкаянные, огромные магические библиотеки вдруг оказались никому не нужны, ведьмы решили что могут себе позволить отдохнуть годик-другой. Я вот лично им позавидовала черной завистью, потому как мне вообще не до отдыха было!
        - Сиротинушка, - окликнул вдруг меня кто-то.
        В Нермин я под личиной сироты, оставшейся одной одинешенькой, ходила, за то меня тут жалели, и всячески помочь пытались. Вот и сейчас одна из торговок подозвала, да сходу принялась творогу для меня в тряпицу накладывать.
        - Как поживаешь-то? Ты ж возле леса Заповедного живешь совсем рядом?
        - Живу, баба Сафа, - поклонилась я, уважение выказывая.
        - Ох, и страшно же там теперича стало, - вздохнула сердобольная женщина, творог мне протягивая. - Возьми, от чистого сердца, деточка.
        Поблагодарила, взяла.
        Баба Сафа, дородная женщина со внуками уж совсем взрослыми, на внучку свою поглядела - та раскраснелась вся, с парубком каким-то беседуя, смущенно рукавом прикрылась.
        - Ох, чую скоро сватов будем ждать, - улыбнулась по-доброму.- Хороший вроде парень, видный, жаль не волкодлак.
        Я обернулась, пригляделась… вообще-то это был волкодлак. Да не простой, а сын вождя Далака.
        - Вот если бы, - продолжила баба Сафа, - если бы волкодлак, я бы благословила.
        - Правда? - заинтересовалась я. - От чего же?
        Тут соседка по торговому месту в разговор вступила, косу толстую поправила, и сообщила:
        - Волкодлак в доме - счастье в семье, - улыбнулась моему взгляду удивленному и добавила: - Не пьют, не бьют, все в дом, мастеровые. У вдовы Кречета дом недавно рушиться начал, от старости, так сосед ейный, волкодлак, в тот же день со своими из лесу Волшебственного пришел, к вечеру дом сызнова отстроили!
        Интересно мне стало, откуда ж деревья на постройку взяли.
        - И не простой дом, - продолжила торговка, - а каменный, крепкий да надежный.
        А, ну теперь все понятно - ведьмы себе пещеры роют, камней опосля строительных дел предостаточно, вот их-то волкодлаки и приспособили.
        - А указ-то новый королевский слышали? - еще одна торговка, к разговору присоединилась. - Нынче дев лесных трогать совсем запретили. А особливо одну - нашу.
        Тут уж я чуть корзинку не обронила, да переспросила ошарашено:
        - «Вашу»?
        - Нашу! - гордо подтвердила баба Сафа. - Весяночкой звать. Ох и красивая ведунья-то, а уж славная. Сама одна-одинешенька Гиблый яр у умертвий отбила, чародеев победила, а уж то что о народе заботится, об том мы и раньше знали-то.
        Тут-то у меня корзинка то и выпала из рук.
        - Ты чего, сиротинушка? - испужалась баба Сафа. - Да и побледнела-то вся! Милая, солнцем головку напекло? Водички хочешь?
        - Нннет, благодарствую, - я наклонилась, корзинку подхватила, выпрямилась.
        Постояла, не понимая ничего, да и спросила:
        - Кто ж слухи то такие распространяет? Откуда весть пошла?
        - Как откуда? - удивилась баба Сафа.- И не слухи это, а грамота императорская, магически защищенная, в каждом селении размещенная. Ты к столбу сходи, к тому на коем объявления висят, там она и висит-то.
        Поклонилась благодарственно, на ногах негнущихся побрела к городской площади, худшее предчувствуя, да издали ту грамоту и увидала.
        В каждом городе, городке, городище или деревеньке имелся такой свой столб объявленческий. На нем кузнецы оставляли подковы, и приписывали на тех, где искать мастера. Тут же висели нити, это прядильщицы свои услуги предлагали, мыловары свои, и так далее. Каждый пришлый к такому столбу в первую очередь шел - объявления о тавернах, да домах где комнату на ночь снять можно, так же тут были. Но вот сейчас, еще издали, поверх всего этого висела большая императорская грамота. А на ней мой портрет, да от портретиста сильно мне польстившего. Горели светом таинственным глаза зеленые, чуть растрепанные волосы в косу заплетенную на плечо были перекинуты, губы алые, щеки лишь чуть румянцем прихвачены, кожа белая, тело статное, клюка… клюка была моя, как с натуры отрисована. Но большими буквами под изображением тем значилось «Может менять облик свой, скрывая истинную суть, от того любая девица Полесья отныне ПОД ЛИЧНОЙ ЗАЩИТОЙ ИМПЕРАТОРСКОГО МАГА АГНЕХРАНА». Так вот и значилось, большими буквами. И не королевского мага, а императорского. И мне бы подумать о том, что такое вот вмешательство в дела королевства со
стороны императора это слишком, но я не об том размышляла, не на то смотрела - взгляд мой к одному имени прикован был… только к нему.
        Агнехран…
        Если бы я от тоски выть могла, я бы завыла волчицею.
        Если бы от тоски помереть можно было, то я уже давно нежитью бы по земле бродила.
        Если бы горе можно было бы выплакать - в лесу моем появилось бы озеро, да бездонное и бескрайнее.
        Я ждала, я звала, я к Заводи приходила, да сидела под тоскливый вой чародея Данира «Агнехран… Агнехранушка…» и не ведала, что делать мне.
        Я полюбила его. Я знала, что и он меня любит.
        Но правда была такова - он ушел. Он просто ушел. И я приходила к Заводи, чтобы хотя бы услышать как кто-то еще, кроме меня, произносит имя его.
        - Эй, красавица, куда спешишь? Я б тебя приголубил, - послышался голос где-то возле корчмы.
        Я обернулась. Тоненькая испуганная девчушка замерла, глядя на пьяного здоровяка, к ней неспешно идущего. И вмешалась бы я, да не пришлось.
        - Очумел? - из корчмы вышибала выскочил. - Все девицы Полесья защищены законом. Ни оскорблять, ни трогать, ни обижать нельзя.
        - И шо? - нагло громила спросил, что выше охоронника на полголовы был, да в плечах чуток ширче. - Маг императорский далеко, за всеми не уследит. Уйди с дороги, курвин сын, тоскливо мне, развлечься хочу!
        И тут мужику прилетело.
        Хорошо так прилетело - дубиною стоеросовой.
        - Сказано же - нельзя, - купец дубину передал охороннику корчмы. - И маг-то может и далеко, но мы близко.
        Здоровяк, распластавшийся на земле, застонал, рукой шишку ощупал, вскочил, да только к охороннику и купцу еще мужики подошли. И настроены те мужики были очень недружелюбно.
        - Вали-ка ты из Нермина, доходяга, - мрачно кузнец подошедший здоровяку посоветовал.
        - От чего доходягой назвал? - вскинулся пьяный.
        - От того, что у меня рука тяжелая, опосля нее доходягой и станешь, - пообещал кузнец.
        На том и разошлись. Кто в корчму, кто по домам, кто на ярмарку вернулся, а кто и из города прочь поспешил.
        А я только диву далась, и вдруг вот о чем подумала - девчонка то одна мимо корчмы шла спокойно, а раньше то такого не было вовсе, кто ум имел, тот подальше от злачных мест держался. И снова я на слова большими буквами выведенные взглянула.
        Охранябушка… Что Аедан, что Агнехран - суть то в нем одна, защищает и бережет. Всеми силами бережет. Даже на расстоянии, даже когда я под личиной да без его ведома и присутствия, все равно охраняет.
        «Где же ты?» - простонала мысленно.
        Хотелось руку протянуть, имени его коснуться… Хотелось позвать в голос, да звала уже - не пришел.
        И повернувшись, побрела я обратно на ярмарку, все вспомнить пытаясь, что ж купить хотела. Что-то хотела, домовой очень просил, а что? Из головы вылетело совсем.
        По рядам торговым шла не видя никого и не слыша ничего. Словно мир стал смазанной серой тенью без звуков, без цвета, без запаха, без… смысла.
        И вдруг поняла я, что не мой взгляд это было, не в моем сознании изменилось так все - магия меня окружила-охватила, а следом и руки сильные со спины обняли, к груди крепкой прижали, сильно стиснули. Вот только не страшно совсем было, потому что… знала я эти руки. Каждую ночь во сне видела. Каждый день в тоске грезила.
        - Вышла все же из своего леса, любовь моя бедовая, - хрипло прошептал Агнехран, к волосам моим губами прижавшись.
        А я ни вдохнуть, ни выдохнуть. Замерла в его руках, дышу едва-едва, да думаю о том, чтобы только не разреветься, как девчонке глупой.
        - А что, ты меня здесь ждал? - спросила, голосом дрогнувшим.
        - Не ждал, - почти простонал любимый мой, - надеялся, что там пока оставаться будешь, но меры принял, на всякий случай. И манок поставил - едва ты к грамоте приблизилась, маяк и сработал. Зачем ты в Нермин пришла, Веся? От чего в лесу не сиделось?! Уходи, счастье мое. Уходи и там оставайся. Опасно здесь, жизнь моя, и для тебя опаснее всего. Уходи.
        Улыбнулась я, а слезы с ресниц все же сорвались. Непоследовательный он, маг мой возлюбленный, говорит «Уходи», а сам сжимает так крепко, что не вздохнуть ни мне ни ему.
        - И как же мне уйти, если ты держишь? - спросила, горечи не скрывая.
        Замер он. А затем развернул резко к себе, в глаза мои заглянул и пропали мы. Оба пропали. Вот только что были, существовали как-то по отдельности, а теперь я в его глаза гляжу и тону в них, как в синем омуте, а он в мои, и тоже… тонет.
        Я ведьма, он маг - не по пути нам.
        Я ведунья, он аспид - совсем не по пути.
        Но я в него как в человека, как в мужчину влюбилась, а он меня как девушку полюбил. И тянет нас друг к другу, разрушая все преграды и запреты, уничтожая опасения и сомнения, разрывая убеждения и правила. За мной Магический волшебный лес и Заповедный яр. За ним - мощь и сила магов империи и пламя всех аспидов мира. А между нами ничего, кроме желания быть вместе… быть рядом…просто быть.
        - Веся, - едва слышно выдохнул Агнехран, - я не знаю, что будет завтра. Я не знаю, сколько еще осталось врагов. Мне не известно, открою ли я глаза на рассвете, и удастся ли пережить ночь. Я не могу предложить тебе будущее, а в настоящем все слишком опасно. И для меня каждый вдох без тебя обжигает легкие огнем, словно стою я в Черной пустоши в самый разгар летнего зноя, но мне плевать на это, я на любые пытки согласен, только бы ты оставалась в безопасности.
        Смотрю в глаза его, по щекам слезы катятся, ниспадают каплями с ресниц, и к земле устремляются, как дождь, самый грустный из дождей.
        - Не плачь, - тихий стон, да боль в нем такая прозвучала, что у самой сердце сжалось.- Только не плачь.
        Ну я слезы и вытерла. Утерла рукавом, как девка деревенская. А затем вновь голову запрокинула, в глаза архимагу любимому взглянула, да и сказала как есть:
        - Мне не важно, что там будет в будущем, и не имеет значения насколько опасно настоящее. Я не хочу об этом думать, Агнехран. Я ни о чем не хочу думать. Жизнь слишком стремительна, все меняется на лету, все изменчиво, зыбко, неясно. Я, как и ты, не знаю, что будет завтра. Я не знаю, останешься ли ты другом или станешь врагом. Но я точно знаю, чего хочу сейчас.
        И не говоря больше ни слова, прогнав прочь все мысли, я приподнялась на носочках, обхватила мага за шею, и прижалась губами к его суровым твердым губам.
        Хрипло простонал Агнехран, звоном разбитого стекла отозвалась оброненная мною корзинка, все вокруг было странно, зыбко, изменчиво, а все что было здесь, в его объятиях, в его поцелуе, стало жизненно важно, важнее всего на свете. И когда его поцелуй усиливается, вокруг все затихает, словно перед грозой, за секунду до того, как ударит молния и все содрогнется от раската грома.
        - Останови меня, - почему-то шепчет Агнехран, когда его руки притягивают меня к нему сильнее.
        Но я не хочу останавливаться.
        Мои пальцы скользят по его шее, щеке, зарываются в смоляные волосы, высвобождая пряди, и скользнувший по руке шелк его волос, вырывает стон из моей груди.
        - Веся…остановись…
        Я чувствую как он напряжен, как все еще пытается устоять, сдержаться, но барьеры пали. У меня есть только здесь и сейчас, и я не собираюсь отступать. Я прижимаюсь к нему сильнее, на миг вглядываюсь в его потемневшие от желания глаза, и над нами разверзаются небеса. Сверкнули десятки молний, раскат грома заставил содрогнуться землю под нашими ногами, и магу пришлось осознать - все что у нас есть, это здесь и сейчас. Ни прошлого, ни будущего. Ни планов, ни возможностей, ни надежд. Всего один краткий миг, в котором я могу быть просто девушкой, а он просто мужчиной. Миг, в котором есть только я и он, и ничего больше.
        - Веся… - тихий стон.
        - Не останавливайся, - тихий приказ.
        И он улыбнулся, я ощутила его улыбку губами, но уже в следующий миг поцелуй стал иным. Жадный, голодный, с привкусом крови и запредельной чувственностью, от которой мое тело вспыхнуло как былинка, попавшая в ярко пылающий костер. И я вдруг поняла, почему он сдерживался, пытался сдержать себя до последнего, по сравнению с ним моя страсть была горящей свечой, а его сокрушительным лесным пожаром.
        Я расплавилась вмиг, потерявшись в пламени его страсти.
        Головокружительное ощущение магического портала, холодная каменная стена, к которой я оказалась прижата, но продрогнуть не было и шанса - ведь меня согревал огонь. Жаркие, жадные поцелуи пьянили сильнее любого вина, сильные руки скользили по телу, избавляя от такой ненужной сейчас одежды, пальцы срывали рябиновые бусы, расплетали затянутые в косу волосы, и высвобождали то, о чем я даже никогда не подозревала - мое собственное пламя. И я самозабвенно ответила на обжигающий поцелуй, прижимаясь обнаженным телом к его горячей коже, скользя пальцами по могучим плечам и спине, выгибаясь кошкой в его руках, только бы стать ближе, еще ближе, и еще…
        И ничего вокруг. Только его срывающееся хриплое дыхание, мои вздохи со стоном, не отпускающее ощущение, что задыхаюсь, и безумная потребность задыхаться и дальше. Задыхаться в его руках, задыхаться от его поцелуев, все более глубоких, все более страстных, задыхаться от ощущения, что нахожусь в его полной власти, задыхаться понимая, что никому и никогда я не доверяла так, как ему - абсолютно и полностью, самозабвенно и осознанно, жадно и ярко.
        - Веся, я же уже не остановлюсь, - его хриплый стон.
        - Я не хочу, чтобы ты останавливался, - чувствуя себя парящей в небесах птицей, прошептала я.
        Прохладные скользящие шелком простыни, тяжесть сильного мужского тела, сковывающего оковами страсти и рывок, превративший нас в единое целое.
        Я невольно вскрикнула, он выпил мой крик губами, опьянил поцелуями, вернул на небеса, в бесконечный парящий полет. И этот полет был один на двоих. Мы летели, рывками поднимаясь все выше и выше.
        Над землей… под облака…вровень с облаками… выше облаков, почти к звездам.
        И небо взорвалось, ослепляя вспышкой, осыпаясь исками тысячи солнц, возвращая на землю, туда где были только он и я, и ничего вокруг.
        Агнехран, перевернулся на бок, увлекая меня за собой. Его тело было мокрым от пота, мышцы дрожали от перенапряжения, литая мускулистая грудь вздымалась тяжелым дыханием, а я льнула к нему сытой кошкой, и мне было так хорошо, как никогда в жизни.
        - Тебе не было больно? - хрипло спросил маг.
        - Мне было сладко, - прошептала в ответ. - И там были звезды… и небо… и ты. Ты мое пламя, Агнехран.
        - Ты мой свет, Веся, - простонал он. - Ты свет моего пламени, ты мое небо, ты мои звезды, ты мое солнце, ты моя жизнь, ты моя мечта, ты мое желание и ты моя страсть… И это не просто слова, Веся, это истина.
        Он коснулся моего подбородка, запрокидывая голову, взглянул в мои пьяные от страсти, совершенно невменяемые глаза, потянулся к губам и нежно поцеловал. Так нежно, так чувственно, так сладко.
        И так горько одновременно.
        Я же ведьма, я чувствовала что он вложил в этот поцелуй. Горечь прощания, вот что.
        Прощался он со мной. Видать знал что-то, что мне было неведомо, от того и держался подальше, от того на зов не отвечал, от того близости не желал, сдержаться пытался до последнего.
        И смолчала бы я быть может, сделала бы вид, что не поняла ничего, только вот один нюансик имелся:
        - Охранябушка, ты прежде чем прощаться, подумал бы, что вот от того, что случилось только что, от этого, любимый, дети рождаются.
        Замер маг. На меня глядит напряженно, взволнованно, а потом вдруг застонал раненным зверем, меня сгреб в объятия, к себе прижал с силою, да и выдохнул, волосы мои целуя:
        - Ребенка быть не должно, Веся.
        И вот теперь больно мне стало. Словно вот сейчас он меня невинности лишил, да не соитием, а словами. Так ранил словами этими, словно нож в сердце всадил.
        - Прости, - полный горечи стон.
        А затем вдруг поднялся Агнехран, меня на руках удерживая. Кое-как, сам нагой весь, меня одеялом укутал, на руках к столу отнес, сел на стул, меня на колени усадил, да и указал на карту, что на столе раскрытой лежала.
        - Смотри, - приказал.
        А через слезы что увидишь? Смахнула молча, взглянула куда указал. На карте степь была, и так как карта являлась магической, на ней отражались не только контуры местности, но и те, кто по данной местности передвигался. Движение руки Агнехрана и вижу я лешака, тот под землей крадется, но по его душу уже отряд магов идет, перехватят его. Еще движение и вижу я лесную ведунью, что шагает по степи умертвием. И по ее душу маги идут, остановят значит. А вот куда нежить следует, оно с первого взгляда ясно - прямиком к яру что ранее Гиблым был, а ныне Светлым стал, и мы там с Яриной каждый день все порядок наводим, и наведем же, я упорная, я себя знаю.
        - Помнишь, что Данир сказал? - тихо спросил Агнехран. - Я ключ и к кругу Жизни и к кругу Смерти. Я, Весенька моя любимая, моя нежная, моя… Я. И до того времени, пока жив я, угроза тебе и лесу твоему остается. А потому меня не станет, Веся. Как все закончится-завершится, как с врагами справлюсь, меня не станет. От того и ребенка быть не должно, любимая.
        Вот оно как.
        Посидела я, на карту посмотрела, еще посидела.
        А опосля голову запрокинула, на мага взглянула яростно, да и сказала:
        - Я ведьма, Агнехран, не забыл?
        Бровь изогнул, вопросительно, то есть не забыл, но к чему это было сказано еще не понял. Ну так оно, когда с нами ведьмами связываешься.
        - Значится, - я на карту поглядела, и даже пальчиком по ней поводила, - тебя ждать смысла нет, ты себя уже похоронил сам, сдался без бою, как говорят.
        Напрягся весь, аж окаменел от ярости.
        - А раз почитай уже тебя нет, то и страдать не стоит. Ко всему прочему у меня Водя есть, тот помирать героически не планирует, так что будем с ним жить душа в душу, а уж деток то заделаем - не перечесть.
        - Веся! - прорычал почти архимаг.
        А я с колен его поднялась, посильнее в одеяло закуталась, развернулась к магу, да и произнесла, гнева, ярости и обиды не скрывая:
        - Если я твой свет, твое небо, твои звезды, твое солнце, твоя жизнь, твоя мечта и твоя страсть, и это все не просто слова, тогда и живи. Живи ради меня, а не умирай ради меня. Мне твоя смерть не нужна, Агнехран, мне нужен ты. Подумай об этом, на досуге-то!
        И развернувшись, пошла я свою одежду собирать. И где только она не была раскидана - как по мне так везде. И близ возле стены, и на кресле каком-то, и на стуле. А вот на постели, что след нашей страсти пятном крови хранила, одежды не было вовсе, там мы оказались уже без нее.
        - Веся… - тихо позвал маг.
        Не ответила я. Рубаху натянула, поверх нее сарафан, даже лапти нашла. А бусы искать смысла не было - порвались они, да рассыпались вокруг кровавыми каплями.
        - Веся, - столько боли в голосе его было, столько отчаяния. - Я обидел тебя, понимаю. Ты злишься сейчас, тоже понимаю. Но подумай обо всем логически - пока я жив, у чародеев остается шанс вернуть своих и обрести могущество.
        Остановилась я, косу заплетая.
        А опосля развернулась, к Агнехрану, красивущему такому, обнаженному, мускулистому, такому что обнять хотелось, да не отпускать никогда.
        Вот к нему подошла, к лицу его наклонилась, да и выдохнула яростно:
        - Жизнь нелогична, маг. Нет в ней логики. В ней есть желание жить и стремление умереть. Ты, судя по всему, второй путь выбрал. Так вот знай - если так, то нам с тобой не по пути. Я жить буду, вопреки всему и всем! Я буду жить. И я, и мой лес, и мой яр, и мои друзья-сотоварищи. Потому что мы выбираем - жизнь. Пусть сложную, пусть опасную, пусть непростую, пусть полную тревог и трудностей, но жизнь. А что выберешь ты, маг?
        И отступив от него, я руки на груди сложила, и добавила:
        - У меня там в избушке дверь скрипит. Да и шкаф починить надобно. И еще банька ремонту требует, а мне там рожать если что. Вот и думай, Агнехран, сиди и думай!
        И прежде чем хоть слово сказал он, ударила я оземь ногой, тропу заповедную открывая. Раньше о подобном и мечтать не могла, а теперь у меня лес Магический, от того и возможностей втрое больше.
        - Прощай, Веся, - тихо сказал архимаг, что бледен стал неимоверно.
        Посмотрела на него, гнева не скрывая, да и ответила:
        - До свидания!
        И в лес свой перенеслась.
        Злая, как тысяча кикимор, от которых очередной черт сбежал. Или как две тысячи все тех же кикимор!
        ***
        Ночь выдалась трудная. К сожалению, Силушка Лесная права оказалась, ну или прав, я еще не разобралась в ее половой принадлежности. Да и не до нее было - деревья у меня в лесу и вправду ходить начали. Хорошо хоть только яблони - те я магически подпитывала, и сейчас когда магический фон усилился, они первые и среагировали. И не то чтобы опасно это было как-либо, но марширующий по лесу яблоневый строй это все-таки как-то неправильно.
        Долго с лешим думали что с ними делать, потом плюнули и позвали Острого Клыка. Кабан довольный и счастливый, кинулся на деревья. Деревья начали стремительно отращивать яблоки и швыряться плодами, по большей части зелеными, в кабана. На это пиршество, другие кабаны сбежались. Деревья, израсходовав запас магии, были вынуждены недовольно вернуться на место посадки и засесть там, в ожидании следующего похода, а вот кабаны были довольны больше некуда, олени и косули тоже, даже зайцам яблок досталось.
        Опосля прибежала Леся, сообщила чудовищное - у нас в лесу появился источник Живой воды. Тот самый, в котором когда-то вода вся от крови моей в алый цвет окрасилась. В общем где было тонко, то есть избыток магии, там и рвалось. Первыми живительные силы воды родниковой оценили русалки - волосы себе поотращивали, от морщин избавились. Потом туда паломничество устроили волки - у кого какие хвори имелись, али раны застарелые, все исчезли.
        Потом туда явились мы с лешим.
        Я искупалась, а то после Агнехрана так и не успела, леший сидел да наблюдал, как от воды живой на нем шрамы исчезают.
        В общем источник решено было оставить, как никак лес-то у нас теперь волшебный, только один меня момент тревожил:
        - Лешенька, а если существует источник Живой воды, значится где-то имеется и источник Мертвой… Так?
        И тут появился Водя.
        Ничего не говоря, подхватил нас с лешим магией, да и перенес на берег Заводи.
        А там толпа собралась - все наши, да еще и с вином, и с колбасой копченой, и хлебом свежим. А еще с вампирами и болотниками купец Савран сидел, жену обнимая, и все смотрели на то еще представление.
        - Агнехран, - вопил Данир все в той же пещере, - иди сюда, маг проклятый… О, водичка!
        Тут чародейка на колено припадает, ладонями воду зачерпывает, пьет жадно и… падает замертво.
        - Во, сейчас самое интересное будет, - сообщил мне Гыркула.
        Я волосы мокрые на ветру встряхивая, ничего говорить не стала, по мне так смерть это вообще не интересно, особливо после разговора с охранябушкой, чтоб его, сегодня.
        Но тут чародейка поднялся удивленно, огляделся, ресницами хлопая, и произнес:
        - Где я? Что я? Как я? Зачем я в пещере сижу? А, тут же Агнехран должен быть! Агнехран! Агнехран, куда делся-то? Агнехран, иди сюда, маг проклятый… О, водичка!
        И чародейка делает ровно все то, что уже делал - на колено припадает, ладонями воду зачерпывает, пьет жадно и… падает замертво.
        Только вот досада-то - чародей слегка так бессмертный. И минуты не прошло, как поднялся, огляделся и все началось заново.
        - Где я? Что я? Как я? Зачем я в пещере сижу? А, тут же Агнехран должен быть! Агнехран! Агнехран, куда делся-то? Агнехран, иди сюда, маг проклятый… О, водичка!
        Бабах.
        - Вот и источник мертвой воды нашелся, - задумчиво сказал леший.
        - Видать где-то рядом, пещера-то, - сделала вывод я.
        - Может в скале, у обрыва, там где ранее стоял чародейский замок, - предположил Водя.
        А затем, поразмыслив, добавил:
        - Если мертвая вода проявится где-то, я по ней сумею пещеру определить.
        - Хорошо было бы, - вздохнула я.
        Данир в пещере ожил в очередной раз и снова жалобно позвал «Агнехрааааан».
        Лучше б сдох навечно!
        ***
        От Заводи я ушла злая. Уж такая злая, что ни в сказке сказать, ни в эпической балладе передать.
        Остаток ночи провела в Сосновом бору, и не то чтобы силы восстанавливала, скорее успокоиться хотела.
        Соврала я Агнехрану, от того что было между нами ребенок у меня не родится никогда, утратила я способность к рождению, утратила когда Кевина спасти пыталась, да не вышло. И сидела я сейчас, осознавая свое бессилие - мужчину ребенком удержать пыталась, глупо ведь это, совсем глупо. И неправильно. И подло. И еще много чего, да только в тот момент я на все готова был, лишь бы остановить его, заставить забыть о смерти во имя чужого блага, вот и использовала все рычаги воздействия. И ведь понимаю я Агнехрана, если бы ему смерть угрожала, я бы тоже своей жизни ради него не пожалела бы… Но о себе говорить и принимать решения просто, а как о его жизни речь зашла, так хоть вой.
        Я и завыла. Тихонечко. Так чтобы никто не услышал.
        На хвою легла, свернулась калачиком, колени к груди подтянула, и лежу, слезы глотая.
        Так и заснула, с глазами мокрыми, с душой раненной.
        ***
        Проснулась от того, что кто-то ласково прядь волос с лица отвел, губ коснулся, щеку погладил.
        Глаза открыла, а там Агнехран. Сидит передо мной, на губах улыбка, в глазах нежности столько, что в моей душе мгновенно цветы зацвели.
        - Дверь починил, баню отстроил заново, шкаф привез новый, Тихон уже все вещи в него твои складывает. Еще мармелад привез твой любимый, пошли завтракать, - сказал маг.
        Почувствовала, как глаза слезами наполняются.
        - Ты пришел… - прошептала, словам своим не веря.
        - Пришел, - кивнул маг.
        - И останешься? - голос мой дрогнул.
        - Останусь, - заверил он.
        Слезы с ресниц соскользнули, по щекам катятся, а утро вокруг становится все ярче, все светлее, все радостнее.
        - Только предупредить должен, - серьезно сказал охранябушка, - жизнь у нас с тобой предстоит трудная. У меня характер плохой. Работа сложная. Врагов не перечесть.
        - Прямо как у меня, - улыбнулась невольно.
        Улыбнулся в ответ, и продолжил:
        - Иногда злой буду, особенно если не получается что-то. Иногда ночью срываться придется. Иногда не смогу дома ночевать. Порой буду приходить раненный.
        Тоже мне, напугал.
        - Ничего, у меня тут источник с живой водой появился, - ответила с улыбкою.
        И сердце замирает от радости, когда вновь улыбнулся мне мой маг.
        - Я люблю тебя, - слова тихие, а прозвучали для меня громче всех поющих в это утро птиц.
        - Обними меня, - попросила, к нему потянувшись.
        Обнял, к себе прижал, да крепко так, что услышала как бьется сердце его. Сильно, мощно, взволнованно. А вот мое замирало от счастья, от такого удивительного, невероятного счастья.
        - Можно, я тебя на руках понесу? - тихо спросил Агнехран. - Просто отпускать не хочется.
        - Можно, - прошептала, за шею его обнимая.
        Рассмеялся, подхватывая, да с земли поднимаясь. К себе прижал, и спросил вдруг:
        - А можно, я тебя всю жизнь на руках носить буду?
        - Можно, - выдохнула, готовая вообще на все сразу сказать ему «можно».
        Эпилог
        Она стояла напротив меня - страшная, жуткая, мертвая, с черными провалами глаз, с клюкой полусгнившей, в окружении с тремя лешаками припавшими к земле аки звери и толпой умертвий, готовых по единому ее взмаху ринуться на меня ревущей, рычащей, убийственной толпой.
        Я стояла напротив нее одна одинешенька.
        Ну разве что с платком в руке. Клюка и та была к дубу прислонена, потому как… тошнило меня. Уж не знаю, что я такого съела вчера в том ресторане при театре, куда меня Агнехран водил, но сегодня меня тошнило зверски.
        - Одну секундочку, - извинилась я перед ведуньей лесной что пришла битву боевать, а я тут животом, понимаешь ли маюсь.
        И вдруг повторно скрутило меня так, что завтрак от меня сбежал вместе с ужином.
        Умертвия меланхолично проследили за процессом.
        Мертвая ведунья, даром что дышать уже неспособна, издала скорбный вздох.
        С момента нашего эпического сражения меня стошнило уже в третий раз.
        - Да что ж я съела-то! - возмутилась я же.
        Ведунья развела руками, демонстрируя что она лично понятия не имеет об этом.
        Выпрямившись, я тщательно вытерла лицо, и предположила:
        - Может Тихон мне в пирожки поганок сунул?
        Ведунья отрицательно покачала головой, и указала на небо.
        Ну да, утро, раннее совсем, завтракала я почитай меньше четверти часу назад, так что даже если в пироге и были поганки, то первые симптомы отравления как минимум через час-два появились бы.
        - Но и ужином я отравиться не могла, тогда бы ночью тошнило, - решила, поразмыслив.
        Моя противница тоже подумав, кивнула, соглашаясь.
        - Что ж за напасть?! - воскликнула в сердцах.
        Лешаки посмотрели на свою мертвую ведунью, ведунья меланхолично пожала плечами.
        Ситуация.
        И тут меня затошнило снова. Стою, дышу глубоко, пытаюсь сдержаться, а не выходит.
        - Слушай, уважаемая, - я клюку подхватила, на нее оперлась, - давай не сегодня. Что-то не хорошо мне, не до сражений как-то.
        Нахмурилась лесная ведунья, и вдруг на живот мой уставилась внимательно.
        - Да нет, там не болит, - и тут меня снова тошнить начало, невыносимо просто.
        И голова закружилась.
        Но упасть я не успела - Ярина явилась тот час же. Нарушив всю конспирацию военностратегическую, выскользнула из земли, обратилась девою лесной, поддержала, вглядываясь взволнованно. Начала искать следы скверны, в глаза всматриваться, кожу прикосновениями лиан проверять, а меня тошнит и тошнит все сильнее.
        И тут вдруг умертвие ведуньи лесной, возьми да и скажи:
        - Да ребеночек будет, это ж ясно как день.
        Замерла Ярина. Замерла я. Лешаки из боевой позы, припавшие к земле и готовые к нападению, поднялись в небоевую позу-то, на меня глядят растерянно.
        И тут гром грянул, открылся портал алхимический и явился из него аспид мой, весь в огне, с горящей саблей в одной руке и магическим щитом в другой. Точно, у него же сегодня битва в Черной пустоши должна была быть, они с другими магическими аспидами против эф восстание готовили. Вообще Агнехрану, надо сказать, повезло. Он опосля битвы с Даниром получил мое ведьминское зрение, и потому чужую ненависть да злобу стал видеть отчетливо. А вот ведьмаком не стал, потому как своя сила у него имелась, причем в обоих ипостасях сила его, и как аспида и как архимага, мою ведьминскую превосходила. Но зато чисто ведьминское везение ему досталось в полном объеме, и теперича в карты али другие игры азартные с ним никто не играл - точо знали, Агнехран в любом случае выиграет, ибо ему везет завсегда и везде.
        Но кроме везения в играх азартных, везти ему стало и в интригах злодейских - он их теперь за милю чуял, а порой и за сто миль. Вот так вот заговор эф пустоши и раскрыл, а уж эти-то и так, и эдак пытались скрыть свою коварную деятельность, полгода почти скрывали. Но не вышло. Агнехран вовремя узнал, вовремя фронт сопротивления организовал, а сегодня вот как раз время битвы было.
        И вот спрашивается - чего он тут делает, когда у него там битва суровая да бой смертный? Не для него, конечно, смертный, иначе не пустила бы его ни за что, а так - просто для эфф губительный. Вот раскрытие заговора мы вчерась как раз и отмечали торжественно, и в театр сходили, и в ресторане красивом поужинали, а уж платье на мне какое было - Агнехран сказал, что передо мной такой красивой ни за что не устоит. Так и вышло - не устоял.
        И по утру довольный, счастливый, сияющий счастьем прямо на бой боевательный ушагал. А я пользуясь случаем на свой смылась с самым невинным выражением, так чтобы не заподозрил.
        И вот он итог.
        - Веся, какого дьявола? - прорычал мой гад возлюбленный.- Мы договаривались, что ты сегодня сидишь дома и из леса носу не показываешь!
        - Так а я что? - возмутилась мгновенно. - Вот я, вот мой лес. В чем проблема-то?
        Аспид прорычал глухо, злющий настолько, что говорил с трудом, да и все же произнес:
        - А ты, любимая, что, проблемы в одной ведунье, трех лешаках и двух сотнях умертвий вообще не видишь?
        Их что, две сотни? Ну надо же, я всего полсотни насчитала. Может еще просто не все подтянулись к битве-то?
        - Не вижу! - нагло ответила Агнехрану. - И у нас тут, между прочим, совет да переговоры.
        - Серьезно?! - не поверил охранябушка. - И по какому поводу совет собрался?
        Да, неудобный вопрос. Что ж ответить то?
        Но спасение пришло, откуда не ведала.
        - Обсуждаем перенос времени сражения, - заявила мертвая лесная ведунья.
        Медленно Агнехран к ней повернулся, опасно сверкнули змеиные глаза его. Просто любимый мой не переваривает слово «сражение» если речь идет обо мне.
        - Все рассчитать надобно, - задумчиво продолжила мертвая. - Срок я полагаю ранний, так что роды месяцев через девять. Еще полтора года на кормление… Да, долго выходит, придется видать в землю обратно закапываться. Жаль, напрасно выкопались. Неудобно получилось-то.
        - Неудобно? - эхом Агнехран переспросил.
        И тут выпал из его руки щит магический. Саблю то аспид удержал, все же воин, а воин завсегда оружие крепко держит, но щит рухнул.
        Да стремительно развернулся ко мне Агнехран, в глаза взглянул потрясенно, и спросил сипло, хриплым голосом:
        - Веся, это правда?
        - Что именно? - уточнила невинностно.
        И вот высказался бы, но сдержался, видать от чувств нахлынувших, и только спросил:
        - У нас будет ребенок?..
        И так он это спросил - сердце мое замерло от нежности… да только к той нежности и страх присоединился. Вот от страху сорвалась я, психанула, да и высказалась:
        - А мне почем знать? Меня только вот сейчас тошнить начало. И кого в этом винить я еще не ведаю - то ли ужин вчерашний, то ли пироги Тихона, то ли тебя, любимый.
        - Да ребеночек это! - тоже психанула ведунья мертвая. - У меня опыт, я точно знаю. Ох, Лесная Силушка, что б ее. Опять идти, опять закапываться, опять ждать…
        Но она повернулась, и безропотно потопала закапываться, и лешаки уже было потянулись за ней.
        - Только ты это, - она уходила уже, а тут обернулась, на меня посмотрела, - как народится-то, хоть пришли весточку к тому дубу, что на границе восточной самый старый такой. Сообщи кто там, мальчик али девочка, интересно же.
        - Хорошо, сообщу, - сказала растерянно.
        И вот стоим мы - я в шоке, Агнехран в шоке, Ярина в танце торжествующем, да так отплясывает, что земля дрожит, а ведунья, лешаки и умертвия понуро уходят закапываться к старому дубу. Даже жалко их как-то стало очень. Зато теперь я знаю откуда умертвия в последнее время берутся - они закопанные просто, видать чародеи кладок понаделали в земле, вот нам и весело постоянно.
        - Что там с эфой? - спросила тихо.
        - Сжег. Это было не сложно, учитывая что она так и оставалась перекати-полем. - Агнехран мрачно в спины уходящим смотрел. - Мои воины четырех последних участвовавших в заговоре эф добивают общими силами, эфы что верны своему народу им помогают. Как выяснилось, чародеи в наши земли за десять лет до моего рождения проникли, ну да больше не проникнут, мы закрываем пустоши от любых чужаков.
        Помолчал и добавил:
        - Кроме тебя.
        И резко повернувшись, в мои глаза посмотрел и сообщил:
        - Я объявил тебя своей женой. И среди соплеменников в Черной и не только пустошах, и в столице. Так что за пределами твоего леса, ты леди Валкирин Весенея Аристан.
        - Хм, - непривычно звучало. - И давно объявил?
        - В столице давно, еще полгода назад. Своим племенам - сегодня, после победы, - кратко ответил Агнехран.
        Помолчав, тихо спросила:
        - А зачем?
        Он улыбнулся.
        Подошел, обнял, с нежностью, осторожно очень, к себе прижал, и произнес:
        - Потому что для меня это важно. И потому что теперь никто не рискнет приблизиться к твоим лесу и яру, зная что в этом случае будет иметь дело со мной.
        Помолчал и совсем тихо спросил:
        - Весь, ребенок… Это может быть правдой?
        - Понятия не имею, - обнимая его, страшного черного аспида, беззаботно ответила я.
        Потому что действительно понятия не имела, да и поверить в это было сложно.
        А вокруг пели птицы, Ярина танцевала танец радости и чуть ли не скандировала «Девочка», а я с тоской думала о том, что Леся теперь из вредности будет делать все то же самое, только скандировать «Мальчик».
        Постэпилог
        - Ну что, готова? - Агнехран подошел, и со спины обнял меня, стоящую у алхимического круга.
        Я кивнула, проводя руками по животу, от которого уже ничего не осталось.
        Позади остались дни наполненные болью и мукой рождения в мир, дни в которые я приходила в себя, и счастливые глаза моего любимого, который не отходил от меня практически ни на минуту. На родах в столице настоял он и оказался прав - родить сама я в подобных обстоятельствах не сумела бы. Предусмотрительный мой.
        - Идем?
        Я кивнула. Агнехран подхватил люльку, и взял меня за руку.
        В мой Заповедно-магический лес мы шагнули вместе.
        И едва появились на полянке уже вовсе не перед избушкой, а перед целым домом, где стояли столы полные угощений, и стояли все в ожидании. И вампиры, и волкодлаки, и бадзулы, и моровики, и ведьмы, и русалки, и даже Водя, появившися впервые с того дня, как мы с Агнехраном решили жить вместе. Кикиморы, бросившие накрывать столы, тоже помчались к нам. А Леся и Ярина стояли, зажмурившись. Одна цвела голубыми цветами, вторая розовыми - еще они для ребятенка вещей навязали-нашили столько, сколько за всю жизнь не переносить. Вампиры с волкодлаками тоже в стороне не остались - Гыркула и его сородичи были в голубом, надеясь на мальчика, волкодлаки, как это ни забавно, учитывая их волосатую наружность, в розовом - они болели за девочку. Кот Ученый ставил на мальчика, Мудрый ворон на девочку - он в клюве розовый цветок держал. В общем уровень азарта зашкаливал.
        И только мой верный леший болел за меня.
        Он подошел, обнял, и мысленно спросил:
        «Как ты?»
        «Тяжело было, больно очень. Три дня больно, и не проходило никак, только нарастало. И страшно было, очень».
        «Маленькая моя, - искренне пожалел лешенька».
        «А потом родила, - продолжила улыбнувшись, - и счастье такое, и радость, и в душе столько света, столько тепла, столько любви. Лешенька, я и ведать неведала, что столько любви в сердце может быть».
        «Я рад очень, за тебя рад», - сказал леший.
        И отпустил.
        Улыбнулась я ему, а Агнехран, несмотря на их вражду, которую они пусть и скрывали от меня, но от меня ж не скроешь, передал ему люльку. Подхватил леший дар бесценный, отдеяльце откинул, остолбенел. На меня посмотрел ошарашено, не веря еще, не в силах поверить. И ох как я его понимаю, сама в таком же шоке была.
        - Ну кто?! - не выдержал Гыркула. - Кто же там уже?
        Улыбнулся леший, и сообщил всем:
        - Девочка.
        - Ура! - завопила Ярина.
        - Наша взяла! - заорали волкодлаки.
        - Главное, чтобы здоровенькая была, - сник граф Гыркула.
        А леший вновь посмотрел на меня и еще громче объявил:
        - Девочка и… мальчик.
        Что тут началось!
        Леся счастью своему не веря к люльке кинулась, с другой стороны Ярина. Волкодлаки толпой навалились, Гыркула ужом извернулся, но тоже пролез посмотреть. Агнехран меня осторожно от всего этого отодвинул, и вообще подальше увел, а я поняла, почему он люльку лешеньке передал - с таким наплывом желающих посмотреть на новорожденных один леший и мог справиться. И он справлялся. Крепко держал люльку, отодвигал особо настойчивых, держал подальше обеих чащ Заповедных, а то те уже были готовы начать примерять обновки детям.
        А Агнехран увел меня к столам, к месту во главе самого большого, усадил к себе на колени, и принялся кормить. Оно и верно, дети сейчас проснутся и есть захотят.
        - А хорошо здесь, - пока я жевала сыр с хлебом сказал охранябушка, - радостно и светло.
        - Это потому что ты теперь видишь мир как ведьма - эмоционально окрашенным, то есть истинным и настоящим.
        - Я рад, что могу видеть этот мир так, как его видишь ты, - улыбнулся мой любимый.
        И вдруг напрягся.
        Изменился разом.
        Лицо заострилось, взгляд хищным стал, а я… я это.
        - Ты ведь не будешь ругаться, правда? - спросила торопливо. - Ты пойми, тяжело мне одной и с лесом и с яром, а раз у нас теперь появилась вода живая и мертвая, то я… Ну не надо так на меня смотреть, я как лучше хотела…и получилось же все, как хотела.
        Он все равно посмотрел, гневно так посмотрел, с нескрываемым обещанием предстоящего серьезного разговора, но та самая ведунья, во время боя с которой и стало известно о моей беременности, близко не подходя, а из-за дерева опасливо выглядывая, все же спросила:
        - Ну кто там?
        - Двойня! - объявил ей кот Ученый. - Девочка и мальчик. Девочка точно ведьма, а мальчик аспидом уродился.
        - В отца значится пошел, - хмыкнула ведунья.
        А Агнехран смотрел на меня.
        А я с самым невинным видом жевала бутерброд, потому как это он еще не знает, но лешаков мы тоже отпоили последовательно мертвой и живой водой. И тех умертвий тоже. А вместо Данира в пещере энергетически закольцованной теперь камень стоит. Ни живой и ни мертвый, я как раз момент подгадала, когда чародей водицы испил, а в камень чародеев обращать меня каменный леший научил. Он теперь, кстати, все три ипостаси имеет, и в паре с лесной ведуньей Светлый яр восстанавливает. И очень успешно они все восстанавливают, я бы так не смогла вообще, да и в беременность мне вообще что-либо делать было трудно, так что я сидела и читала учебники. Их столько было, что до самых родов хватило.
        - Веся, - позвал Агнехран.
        - Ммм? - я упорно и усердно жевала.
        В моем случае определенно было лучше жевать, чем говорить.
        - Я люблю тебя, жизнь моя, - тихо сказал мой маг.
        Сглотнула я толком недожеванное с неожиданности, посмотрела на него, и так же тихо ответила:
        - А я тебя люблю, очень-очень, счастье ты мое.
        На том и порешили мы, что я его жизнь, а он мое счастье.
        И все бы ничего, только охранябушка возьми да и спроси:
        - Ты ведь ничего от меня не скрываешь, правда, любимая?
        И ведь не солжешь теперь никак - он увидит. И не увильнешь - тоже заприметит. И не отвертишься - смотрит ведь. Пришлось говорить как есть, правду-матку рубить с плеча топором пудовым. В общем честно я ему и ответила:
        - Скрываю, конечно.
        И вновь за бутерброд принялась.
        Сижу, жую.
        А он сидит, смотрит.
        - Поел бы ты, а? - не сдержалась я. - Ведь три дня от меня не отходил ни на миг, а опосля родов я то поела, а ты же спал сном непробудным… прямо на полу.
        Помолчал, помолчал, да и высказал:
        - Чувствую, Веся, что с тобой я только на том свете и поем, и отдохну!
        Ну что тут сказать? Ем. Молча. Сосредоточенно.
        А он, главное, как в воду глядит.
        - Что с вратами? - вопросил грозно.
        Хоть бы дети проснулись, что ли!
        Но дети спали, остальные все ими любовались, а вот мне пришлось правду говорить. Вот как есть, так и говорить.
        - Хрен! - вот прямо так и сказала.
        - Хрену тебе нельзя, ты кормящая, повитуха сказала перченое на вкус молока влиять будет, - наставительно сообщил охранябушка.
        - Так это не мне, это тебе хрен, а не врата Жизни! - гордо высказала ему.
        И пока сидел злой и не ел ничего, устало объяснила:
        - Агнехранушка, там теперь каменный леший, да три леших у него в подчинении. Ярина кровью моей усиленная. И Аргенна, а она вообще ведунья опытная, да и обожглась уже на чародейских-то кознях. Но коли кто в Светлый яр сунется, тот все равно со мной дело иметь будет!
        - Этого-то и опасаюсь! - чуть ли не прорычал аспид мой.
        Ну я подумала, и добавила:
        - С нами.
        - Уже лучше, - чуток смягчился любимый мой.
        - С… тобой? - предположила я.
        - Вот, а вот это уже правильный ответ - со мной.
        И уже почти было успокоился, как вдруг напрягся весь, на меня посмотрел, да и произнес напряженно:
        - Веся, почему ты сказала «врата Жизни»? Почему о вратах Смерти ни слова?!
        И в этот момент наконец-то проснулись дети! Вовремя так!
        И пользуясь тем, что теперь можно было не отвечать, я подскочила, и поспешила к люльке, которую Леся с Яриной уже быстрым темпом в дом свежеотстроенный тащили.
        «Веся, - донесся до меня голос лешеньки, - скажи ему, не томи мужика».
        «Мне казалось, ты его не сильно-то жалуешь», - съязвила в ответ.
        «Не жалую, - признал леший, - но жалко же».
        И тут прав он был.
        Остановилась я, развернулась, да и направилась обратно к магу любимому. Подошла, за лицо обняла, к губам склонилась, да и прошептала:
        - Цена уничтожения врат Смерти - жизнь аспида. Я родила сына тебе. Я, ведунья лесная, дала жизнь аспиду - врата Смерти уничтожены, Агнехранушка. А когда наш сын взрослым станет, да возмужает, ты обучишь его искусству магическому и он станет магом, а опосля, если захочет и пожелает, то и архимагом. В тот день, когда архимагом станет - и врата Жизни будут уничтожены. Ведь тогда выйдет так, что я, лесная ведунья, архимагу жизнь дала.
        Сглотнул Агнехран, на меня глядит все так же напряженно, да как заклинание и произнес хрипло:
        - «Цена открытия врат Жизни - жизнь архимага. Цена уничтожения врат Смерти - жизнь аспида».
        - Вот именно - жизнь, - я улыбнулась невольно. - Да только жизнь ведь не только отнять можно, но и подарить. Я подарила. Уж не ведаю, как вышло то так, что забеременела да родить смогла, видать свезло мне, но скорее тут ты прав - любовь это. А любовь она всего сильнее, даже магии чародейской и весны ведьминской. Все у нас хорошо будет, Агнехранушка, и жить будем долго и счастливо.
        Смолчал Агнехран, только взгляд мрачный, губы побледнели. И там сын наш орет-надрывается есть хочет, уже и Леся прибежала, с ноги на ногу рядом переминается, а маг смотрит на меня, в глаза, в самую душу, и все же высказал то, что на душе камнем лежало.
        - А если не захочет он, Веся? Если ни магом, ни архимагом не станет? Если другое призвание найдет? Что тогда делать будем?
        Наклонилась, поцеловала быстро да торопливо вымолвила:
        - Тогда жить будем не только долго и счастливо, но еще и весело очень. И кто к нам с мечом придет…
        - Тот сам нарвался, - улыбнулся охранябушка.
        - Ага, - полностью согласилась я.
        И поцеловав сызнова, к дому поспешила.
        «Нарвется кто-нибудь, угу, держи карман шире, - пробурчал леший. - Этот аспид твой, чтоб его… хотя ладно, пусть здоровый будет, третью стену вокруг государства возводит, цельное царство зоной сказочно-заповедною объявил. К нам теперь не то что чародей, к нам теперь зверь не проскочит, комар не пролетит - подстрелят на подлете».
        «Лешинька, ну не могу же я ему сказать, что знаю все, - взбегая по ступеням ответила другу верному».
        «Можешь, но не станешь, - подметил леший. - Одно хоть радует, теперь когда известно ему, что сын твой должен стать архимагом, своей жизнью рисковать перестанет».
        И тут остановилась я как вкопанная, прямо на пороге дома.
        «Лешинька, - и сердце мое екнуло, - а он что, рисковал?»
        И в ответ… тишина. Тишина такая! Лес шумит, пир тоже шумит, но не громко - дети тут все-таки, Агнехранушка мой ест быстро и зло, а леший… молчит он.
        «Не молчи только… - взмолилась я».
        И услышала вздох такой, от которого шум по ветвям деревьев прошелся, птиц потревожил.
        «Да любит он тебя, Веся, больше жизни любит, больше мира, больше света белого. Маги так любить не должны, их иному учат, они на себе замкнуты, а он на тебе. Ты ему всего дороже. Так что рискует, почти каждый день. И бьется он яростнее всех, потому что ему есть за что сражаться».
        Совсем сердце екнуло.
        «Так же нельзя, лешенька, так же совсем нельзя…» - прошептала мысленно.
        «Нельзя, - согласился леший, - от того и посоветовал, не томить мужика и сказать ему все как есть. Иди малого корми, голодный же».
        Голодный да.
        Я в светлицу вошла, с сыном у окна устроилась, и пока ел малыш, да потом пока укачивала, все в окно поглядывала. На того, кто охранял молча и ответственно. На того, кто берег изо всех сил. На того, кто любил и кого так сильно полюбила я. На счастье свое любимое.
        Именно в этот миг я и прокляла от всего сердца, от всей души!
        Вот всех, кто на жизнь его покушался, всех кто убить его пытался, всех кто убить попытается!
        Слово, особенно слово ведьмы, оно завсегда силу имеет! Вот и прокляла я их всех, чтобы не было им ни сна ни покою, чтобы ни сил, ни желания отнять у меня любимого им не осталось! Так прокляла, как никогда еще не проклинала.
        И все бы ничего, да только не попировал толком Агнехран, вызвали его срочно.
        И вернулся мой маг под самое утро, на детей спящих полюбовался, на меня учебник читающую поглядел, да и сообщил:
        - Жизнь моя, счастье мое, свет мой, а ты не знаешь, с чего бы это все государства, войной на нашу империю идти планирующих, вдруг эпидемия чесоточная накрыла?
        Удивилась я, конечно, да и спросила:
        - Агнехранушка, любимый, а с чего это все государства враждебные тебя так хорошо знают-то, чтобы захотеть убить?
        Остолбенел маг, постоял, на меня посмотрел, да и ответил голосом осипшим:
        - Так я сераскер императора.
        - Сераскер? А это как? - слово просто было совсем незнакомое.
        - Войсками всеми командую, - пояснил охранябушка.
        - Ааа, главнокомандующий значит… Ну, тогда государства враждебные сами виноваты, я им не лекарь. Завтракать будешь?
        Про себя подумала - вот это прокляла, так прокляла. От всей своей широкой ведьминской души… просто я ж понятия не имела, что душа у меня настолько широка! Да и кто ж знал, что я так умею?! Кто ж знал, что масштабненько так получится? Кто ж ведал, что народа до крови охранябушки моего жадного развелось через край? Я лично не знала и не ведала. Правда и не жалела, если уж честно. Пусть теперь посидят, почешутся, подумают о жизни, к примеру, а еще о миролюбии и добрососедстве - это штуки хорошие. А вот желать смерти магу моему - штука плохая. Вот пущай и поразмыслят на данную тему на досуге-то. Но на любимого посмотрела невинно так. Жаль снеди никакой под рукой не было, жевать бы сейчас было бы самое то, я когда жую вообще очень невинно выгляжу - не подкопаешься.
        - Веся! - прошипел Агнехран.
        - Тоже тебя люблю, - весело заверила я.
        А другу сердечному мысль послала:
        «Лешинька, я тут делов наворотила»…
        «Да знаю уж, - устало ответил мой леший. - Лесная Силушка даром что мужик, а как баба базарная по всем лесам растрезвонила, что его видишь ли лучшая ученица, даже на расстоянии проклинать может. Девок в леса теперь валом повалило, все хотят ведуньями быть, да помогущественнее. Кстати, ты это… не говори магу. Пусть лучше от кого другого услышит, что теперь всякому, кто супротив него замышляет, почесуха зверская грозит. Хотя, он у тебя мужик не глупый, скоро сам догадается».
        И я улыбнулась любимому. Улыбнулась невиннее некуда.
        - Веся-я-а, - протянул с нескрываемым подозрением Агнехран.
        - Охранябушка, а ты же знаешь, что кормящим матерям нервничать то никак нельзя, а то молочко пропадет, - улыбаюсь все так же невинно. - А еще знаешь что, побудь дома сегодня, а то мне так трудно с детьми одной-то.
        Агнехран молча и выразительно посмотрел на Лесю и Ярину. Те сделали вид, что их тут не существовало, и это вообще не они люльки покачивали, это те сами так, чисто по инерции качаются.
        - Так люблю тебя, - отчего-то созналась любимому я.
        В общем, и жили мы долго и счастливо… а уж как весело-то.
        Конец