Хорошие девочки плачут молча Инесса Иванова
        Аннотация к книге "Хорошие девочки плачут молча"
        Нам не суждено быть вместе. Мне 25, я послушная дочь своего высокопоставленного отца, он его доверенной лицо, старше меня на десять лет и относится ко мне как к младшей сестре.
        Мой отец не примет любимого в качестве зятя.
        Но однажды мои чувства выходят из-под контроля.
        Хорошие девочки плачут молча
        Инесса Иванова
        Глава 1
        Михаил
        Сегодня у моего покровителя Владимира Старицкого, депутата Думы, предновогодний банкет. «Для своих». Это значит, что народу в его подмосковный особняк набьётся не больше семи десятков человек.
        Для меня и это до фига, но не прийти я не мог. Не потому, что хотел выслужиться или доказать лояльность. Всё это в прошлом, мне уже ничего никому не надо доказывать.
        Я пришёл, потому что чувствовал себя обязанным Старицкому - бывшему военному, дослужившемуся до звания полковника, а потом подавшемуся в политику и ставшему там почти генералом. Этот старик был крепок, как танковая броня, жёсток, когда того требовали обстоятельства, но справедлив.
        Отца я потерял в юношестве, когда он из ревности заколол мою мать и её любовника. Тогда мне было четырнадцать, а брату семь. Дело замяли, вернее, отца признали умалишённым, а родственники позаботились о нас с Шейханом. Именно так теперь в определённых кругах известен мой младший брат.
        - Что будете пить, Михаил Дмитриевич? - спросила вышколенная официантка, когда я вошёл в гостиную.
        - Виски безо льда.
        У Старицкого всё было на высшем уровне. Никакой прислуги, похожей на сосок, готовых обслужить гостей в туалете, никакой пошлости или вольных нравов. Тем более банкет был посвящён не только закрытию осенней сессии, но и дню рождению единственной дочери Маргариты.
        Отчасти я пришёл ради неё. Мы знакомы несколько лет, и я безмерно восхищался и уважал её. Единственную женщину из тех, кого знал.
        А знал я многих, но не дольше двух-трёх ночей. После поступка матери, который расценил как предательство, я сторонился девок. И шумных сборищ. Этих пафосных вечеров лицемерия и показных добродетелей.
        «Ты женат на политике», - усмехался Старицкий, и меня такой расклад устраивал. Пусть некоторые судачили, что я нетрадиционной ориентации. Или извращенец, правда, тщательно шифрующийся.
        Предъявить было нечего, в скандалах я не замешен, выбранной партии верен, а остальное - моё личное дело.
        - Михаил, ты сегодня выглядишь ещё более неприступным, - шептала мне одна из жён соратника по партии. И я улыбался, иногда позволяя себе вроде бы невзначай провести рукой по её выпуклостям.
        От этого подруга или жена очередного папика млела и пыталась намекать на что-то большее. Большое и чистое, а я только усмехался в ответ и качал головой. На фига мне этот цирк с конями?!
        Нет, я понимал, что для тёлок подтянутый солидный мужчина тридцати пяти лет - лакомый кусочек. «Джеймс Бонд» так они называли меня за глаза, потому что я никогда не бываю безумно пьян и никогда не сношаю одну и ту же женщину трижды.
        При деньгах, при власти и с тайной в глазах, которую некоторые принимали за грусть по стройному женскому телу.
        Фигня! Этих стройных сделанных у хирурга или инструктора по фитнесу тел вокруг хоть ложкой ешь! Готовых на всё, но это не моя печаль. Я предпочитаю честные товарно-денежные отношения. Ты мне это, а я тебе то.
        Никаких адюльтеров или порочащих связей. Всё чисто, не прикопаешься! Без наркоты, она для слабаков. Никаких малолеток, они меня не возбуждают.
        Если женщина согласна провести со мной ночь и ублажить так, как я того хочу, то ей воздастся сторицей. Я предохраняюсь и чётко обозначаю позицию: никаких случайностей. Если ты залетишь несмотря ни на что, пойдёшь на аборт.
        Меня пытались шантажировать и взять на жалость, мол, это Божье провидение приказывает нам стать родителями, но я всегда жёстко это пресекал. Решила схитрить и набрать в шприц содержимое презика, что ж, у меня для тебя сюрприз. Ты сделаешь аборт. Добровольно или силой.
        Силу пришлось применять лишь однажды. Двое остальных «умелиц» смирились с провалом надёжного плана и отправились в абортарий своими ножками. Вдобавок к этому они не получили ничего. Не люблю нарушение договорённостей.
        К остальным я щедр.
        - Смотри, какая цыпочка рядом с Галицким! - сказал мне Шевкович, жених Маргариты.
        Холёный мажор, ради удовольствия расквасить которому рожу, я бы отдал месячный приработок. Терпеть его не могу, он явно не пара благовоспитанной молодой леди, коей и была Маргарита Старицкая.
        Но так решил её отец, девушка с решением согласилась. Кто я такой, чтобы оспаривать взаимные договорённости?
        - Иди и познакомься, - фыркнул я, чтобы отвязаться от навязанного общества.
        - Да ну, ещё вмажешься, а та… - Шевкович махнул рукой и снова прилёг на шампанское, не забыв нырнуть взглядом в скромное декольте официантки. Мерзкий тип!
        Воспользовавшись тем, что он смотрит в другую сторону на очередную соску, я отошёл в зимний сад. У Старицкого прекрасные пальмы, заботой его дочери, кстати.
        - Михаил Дмитриевич? - покашлял сзади дворецкий. Старик, идеально подходящий на эту роль, имел прозвище Фрэнк. Чёрт знает почему. - Маргарита Владимировна просит вас подняться.
        Я обернулся с противоречивыми чувствами. С одной стороны, мне хотелось побыть одному, хотя бы минут двадцать, с другой, я буду рад увидеть Марго.
        У меня для неё подарок. Особенный.
        - ??????????????***
        Марго
        Я всегда была послушной девочкой, не доставляющей проблем. Никакого жёсткого переходного возраста и влюблённостей в личностей, которых бы не одобрил папа.
        Зануда? Наверное, но родители с малолетства привили мне правила поведения. И понятие о чести.
        И это не про девственность, а про моральные ориентиры. Что ты чувствуешь, никто не должен видеть. Лучшая одежда для девушки - платье-футляр, выгодно подчёркивающее женственность. А на душе тот же футляр, только иного свойства.
        Приличия.
        Опозорить отца я боялась больше, чем расстаться с жизнью. Мать до последнего скрывала от него, что умирает от рака тела матки, потому что дело отца важнее. И мне запретила ему говорить.
        Обычным людям такое непонятно. Мой отец поддерживал мать, не гнушался её даже тогда, когда от химиотерапии она стала похожа на пленника Бухенвальда. Но дело для него было превыше всего.
        В политику он пришёл из армейских будней. Не сразу, конечно, но пришёл, потому что знал, что теперь будет приносить пользу стране, пусть и небольшую, но приносить, здесь.
        Офицерский долг. Честь. Совесть. Эти понятия не были для него пустым звуком.
        Сам пропадай, а товарища выручай.
        - Ты когда-нибудь изменял матери? - спросила я его после её похорон.
        - Нет, потому что она больше, чем жена, она мой боевой товарищ. Я бы скорее отрубил себе мужское достоинство, если бы вдруг у меня возникла такая мысль. Я не животное, чтобы идти на поводу инстинктов. Твоя мама это знала. И ты, надеюсь, хорошо усвоила правила.
        Он был прав. Мама знала, и меня они воспитали в том же духе: терпи, если не можешь взбрыкнуть, но не потому что терпила, а если того требуют интересы семьи. Они всегда на первом месте.
        В девичестве я возмущалась тем фактом, что под интересами семьи мама понимала интересы отца.
        - Он делает всё для нас с тобой, - говорила мама таким тоном, что возражать ей не хотелось. Хотя я честно пыталась.
        А потом мы переехали в Москву и благодаря связям маминых родственников отец неплохо устроился сначала помощником известного депутата, а потом вступил в одну их влиятельных партий и прошёл от неё как кандидат.
        И вот к чему это меня привело : стою и замазываю синяк на скуле тональным кремом. Сама виновата, сказала бы мама, слишком показываешь гонор. Жена не должна играть партию первой скрипки.
        Я могла бы сейчас рассказать отцу о том, что Женя поднял на меня руку, но понимала, что это надо сделать позже.
        Сейчас денежная поддержка семьи Шевкович важна для отца. В политику я не вникала, но раз отец просил меня не рушить пока эти отношения, я так и поступала.
        - Потерпи до весны, я разберусь и дам тебе знать, когда ты будешь вольна расквитаться с этим союзом.
        Но сегодня слово за слово, и я сказала Жене, что выходить за него замуж не собираюсь.
        - Да кому ты будешь нужна, бесплодная! - зарядил он в ответ. - Я, может, вообще с тобой из жалости и из уважения к твоей семье!
        - Тогда свободен! Пошёл вон!
        Женя наступил на мою больную мозоль. Последствия аборта в девятнадцать, когда я решила, что не хочу иметь ребёнка от того, кто предал моего отца, давали о себе знать постоянным метритом. Воспалением матки. Врачи говорили, что шансов стать матерью у меня мало, но я до поры до времени и не сокрушалась по этому поводу.
        Не хотелось рожать ребёнка, особенно девочку, которая также включится в круг долга. Рано или поздно ей тоже придётся следовать интересам нашей семьи.
        Вот и сейчас я поссорилась с Шевковичем, но знала уже завтра он придёт мириться, и я приму его. Должна принять.
        Но это будет завтра. А сегодня, спустя несколько дней после моего двадцатипятилетия, я позволю себе быть такой, какой хочу.
        От стука в дверь я вздрогнула. Бросила мельком на себя взгляд в зеркало: белое платье сидело как влитое. Этот цвет шёл к лицу и не превращал меня в белую моль, несмотря на общепринятое мнение, что блондинкам надо одеваться ярче.
        - Входите!
        Я попыталась улыбнуться, но губы предательски дрожали.
        - Не помешал? - спросил Михаил, осторожно прикрыв дверь.
        Он всегда был деликатен, по-особому щепетилен со мной. А я понимала, что это потому, что я дочь его покровителя. И только.
        - Нет, я хотела тебя видеть. Ты изменился с тех пор, как мы встречались в последний раз, - произнесла я, чувствуя, как подгибаются колени.
        - Ты тоже, стала ещё красивее. У меня для тебя подарок.
        Михаил протянул синюю бархатную коробочку, в которых обычно дарят цепочки или колье.
        - Не стоило, право. Это слишком дорого.
        - Ты же даже не посмотрела! Я выбирал это только для тебя. Твоя семья сделала для меня и брата несравненно больше, это я в вечном долгу перед всеми вами.
        Он сам открыл крышку, и моему взгляду предстала подвеска на тонкой цепочке из белого золота в виде голубой бабочки. Её крылья были инкрустированы сапфирами и бриллиантами.
        Сама бабочка, казалось, вот-вот взмахнёт крыльями и улетит в приоткрытую на верхнее проветривание створку окна. На волю.
        - Позволишь?
        Я кивнула и была рада отвернуться, чтобы не выдать своего смущения.
        Приподняла волосы, чтобы освободить шею и закрыла глаза в ожидании, пока его пальцы коснуться моей кожи. Меня не было почти год, я училась в США и тешила себя иллюзией, что это влечение к нему окончательно покинуло сердце. Что всё это было несерьёзно.
        Пальцы холодом мазнули по коже, я чуть ощутимо вздрогнула, когда он возился с застёжкой. Не хватало дыхания, я чувствовала стеснение в груди. Хотелось крикнуть: «Не уходи», но, конечно, будет глупо.
        - Вот и всё, - сказал он. - Посмотри, она подчёркивает цвет твоих глаз.
        Я взглянула в зеркало и первое, что заметила: плохо замазанный синяк. Торопилась, вот и не вышло хорошо. Никогда не выходит так, как планируешь.
        - Не нравится? Давай вместе сходим и поменяем на то, что выберешь.
        - Нравится, - прошептала я и коснулась указательным пальцем серебристого тела бабочки. Она будет так же, как и я, прикована драгоценной цепью. И не взлетит, хотя имеет крылья.
        - Марго, что с тобой?
        Он резко развернул меня к себе и заглянул в глаза.
        - Всё в порядке, правда. Просто дала отворот-поворот своему жениху. Мы больше не вместе, - я выпалила это с тайным подтекстом, что, возможно, что-то изменится. Знала, что ошибусь, что придумала себе то, чего не может быть.
        Михаил не интересуется мной как женщиной. И никогда не интересовался. Вот и теперь он смотрит на меня, как на младшую сестру, которую надо опекать.
        - Моя помощь нужна? Это он тебя ударил?
        Его пальцы коснулись моей скулы, и я накрыла его пальцы своими. Посмотрела в глаза и выдохнула:
        - Не надо сейчас скандалить, прошу.
        - И не собирался. Но с Шевковичем давно надо поговорить о правилах поведения. Он тебе не пара, я рад, что ты приняла решение.
        - Отец будет недоволен.
        - Не будет, я возьму это на себя.
        Мы сближались, я сделал маленький шажок навстречу, всё так же не отпуская его пальцев.
        - Можешь кое-что сделать для меня ещё? Пожалуйста!
        - Всё что угодно. Даже не спрашивай.
        - Поцелуй меня.
        Какое-то время он удивлённо смотрел в глаза.
        - Марго, ты сейчас уязвима. И дрожишь. Замёрзла?
        - Да, - кивнула я, и прикосновение закончилось. На что я рассчитывала? Глупая.
        Он отошёл к креслу, чтобы вернуться с пледом в руках. Михаил, он всегда был заботливым. Всегда предупредительным. Истинным джентльменом без страха и упрёка.
        Я часто гадала, правдивы ли слухи, что он предпочитает мужчин?
        - Вот так, - он накинул плед мне на плечи, его руки немного задержались на моей шее. - Не выходи сегодня вниз, скажись больной. Отдохни. Там нет ничего интересного. А завтра я всё решу.
        - Отцу это не понравится, - начала было я, но он заставил меня замолчать, коснувшись пальцем моих губ.
        - Не думай об этом. Ему не понравится прежде всего то, что какой-то мудак поднял руку на его дочь. Я же сказал, что сам всё улажу.
        - Поцелуй, - требовательно повторила я. - И тогда уйдёшь. Это будет подарком.
        Какой стыд, я навязываюсь мужчине на десять лет старше себя! Заставляю его делать то, что он не хочет!
        - Только раз. И всё.
        - Марго, ты не в себе, я понимаю.
        - Да, я сейчас не в себе.
        Я встала на цыпочки и первой потянулась к его губам, пахнущим спиртным. Всегда хотела узнать, каковы они на вкус.
        - Марго, - прошептал он, но настала моя очередь заставить его замолчать.
        Сегодня я буду с тем, кого хочу. С тем, кто не посмеет мне отказать.
        Глава 2
        Михаил
        Я всегда относился к Маргарите или Марго, как привыкли её называть дома, с особым трепетом. Она для меня оставалось особенной женщиной.
        Идеалом утончённого вкуса и аристократических манер, казалось, в этом мире фальши и вычурных гипертрофированных достоинств она стоит особняком. Редкая, диковинная птица, чьи белоснежные перья не может замарать никакая грязь.
        И вот теперь я чувствовал, что нахожусь в одном шаге от безумства, от той черты, переступив за которую, возврата к прошлому миру не будет.
        Марго целовала меня. Не так, как это делают искушённые дамы, побывавшие не в одной постели и чётко осознающие, что если они сейчас не покажут мастер-класс, то вылетят к чертям.
        Нет, Марго целовала меня так, словно я был для неё призом, выстраданным за всё её терпение и покорность. Было в её исступлённом желании что-то трогательное, что-то такое, от чего мне хотелось укрыть её в тепле своих рук.
        Защитить. Уберечь.
        - Марго, не играй со мной, - я ненадолго отстранился и заглянул в её лицо, обхватив его руками. - Я мужчина и могу поддаться твоему очарованию.
        Я говорил, подбирая слова, хотя это давалось мне с трудом. Будь на её месте незнакомка, я бы уже подмял её под себя и залез под платье, чтобы скорее утолить голод, внезапно вспыхнувший от её прикосновений и взглядов.
        - Я не играю, Миш. Пожалуйста, побудь со мной, как с женщиной.
        - Если дело в Шевковиче…
        - Не в нём. В тебе. И во мне. Целуй!
        И она снова прильнула моим губам. Я понимал, что дальше тянуть нельзя. Надо либо убираться прочь, задвинув этот эпизод в дальний чердак памяти, либо остаться и позволить себе то, что хочу.
        Если пойти по первому пути, услышать разум, то назавтра Марго не посмеет себе намекнуть ни словом, ни взглядом на это сегодняшнее недоразумение. И всё будет как прежде. Скучно, серо, обыденно. И это правильно.
        Я мягко отстранил её, провёл пальцем по покрасневшей скуле, и вдруг понял, что не будет первого пути. Марго хочет, - и я не откажу.
        - Не уходи, - всхлипнула она, подумав, что я направился к двери, чтобы её оставить.
        Ключ почти бесшумно повернулся в замке. Теперь всё. Окончательно.
        Она стояла и ждала. И как светились её глаза, ничуть не уступая в яркость бабочке-подвеске!
        Я подошёл близко, провёл рукой по её плечу, очертил выступающую ключицу и аккуратно подцепил тонкую лямку платья. Оно соскользнуло так быстро, будто только и ждало этого знака, белым облаком упало к ногам.
        И дальше я больше не мог себя сдерживать. Вырвавшийся стон той, кто сейчас станет моей, был одновременно стоном торжества.
        Я уложил её на мягкую постель, и всё закружилось в диком танце страсти. Мы прикасались друг к другу, она тянулась ко мне, как лоза к руке, льнула и ластилась, а я сдерживал себя, чтобы не причинить боль.
        Ничего не было вокруг, всё исчезло, растворилось, размылось, весь мир сделался запотевшим стеклом. Что там происходит за ним, не разглядеть. Да это и неважно, пока встречаются наши руки, губы, тела.
        Я давно не занимался сексом так исступлённо - нежно, давно не чувствовал вкуса поцелуев, сравнимого со вкусом терпкого виски. Они обжигали, оставляя невидимые шрамы, которые я запомню навсегда. И никому не позволю их уничтожить.
        Сколько мы пробыли в этой нирване, я бы сказать не смог. Долго. И одновременно мучительно мало.
        Её тело тянулось навстречу и принимало меня без остатка, так как не было ещё ни с одной женщиной. Марго будто хотела напиться из источника жизни в последний раз.
        Я перестал себя сдерживать. Наше соитие стало похоже на борьбу, в которой она изначально признавала себя побеждённой. И всё же не ослабляла хватку.
        Я жадно ловил все её всхлипы и стоны, они подстёгивали меня, заставляя достигать таких вершин, что кружилась голова. «Вот что значит быть вместе», - мелькнула у меня мысль, когда мы оба достигли пика.
        Потом я медленно лёг рядом. Посмотрев на её прилипшие ко лбу пряди, аккуратно откинул их назад.
        Мы пожирали друг друга глазами и молчали. В шумном дыхании гремели отголоски той бури, в эпицентре которой мы оба только что побывали.
        Сожаления не было. Совсем.
        - Я не должен был, - начал я, хотя понимал, что сделал именно то, что хотел. И повторил бы, представившись такая возможность.
        - Должен. И я была должна, - засмеялась Марго. - Спасибо.
        Бабочка на её груди колыхалась в такт дыханию. Я дотронулся до её крыльев, чтобы плавно спуститься на кожу.
        Марго повернулась ко мне и положила руку под голову.
        - Не бойся, никто не узнает.
        - Думаешь, меня это волнует?
        - А разве нет?
        Она вперилась напряжённым взглядом в моё лицо. Да, она так думала. Меня бы и волновало. Раньше. А теперь? Я был не готов ответить на этот вопрос. И это совсем не связано с Марго.
        - ??????????????
        - Тебе пора уходить? - грустно спросила она.
        - Да, пора. Не спускайся сегодня туда. Не хочу, чтобы тебя видели.
        - Думаешь, по мне будет заметно?
        Мягкая складка возникла на её переносице, я погладил её пальцем, и она исчезла.
        - Я беспокоюсь не за себя, Марго. За тебя. Всегда беспокоился за тебя.
        - Не стоит, - усмехнулась она и присела в постели. Хрупкая. Ранимая. Если бы я был в силах, то запер бы её в одной из своих комнат и не выпускал. Сам бы приминал её крылья, но не позволял другим и смотреть на них!
        - Завтра я помирюсь с женихом и сделаю так, как велит отец.
        Она склонила голову на грудь, но совсем не это заставило меня присесть рядом и обнять за плечи.
        - Нет, Марго. Больше он к тебе не подойдёт. Это я обещаю. Не спрашивай, как, я всё сделаю сам.
        Она не спрашивала, только положила голову мне на плечо. Я боялся её потревожить, какое-то время мы просидели так, рядом и в то же время каждый сам по себе.
        Я аккуратно уложил Марго на подушки и накрыл покрывалом.
        - Поспи, моя бабочка, - прошептал я и коснулся губами её губ.
        Она слабо улыбнулась и молча смотрела, как я одеваюсь. Наверное, хотела сказать, что-то ещё, но промолчала.
        Я быстро пожал её тонкую руку и вышел, прикрыв дверь.
        Внизу всё ещё был банкет, гости не уйдут до полуночи, но всё было чинно и благородно. Сам Старицкий подозвал меня в баре и спросил, не видел ли я его дочь.
        - Видел, ей нездоровится. Она сейчас отдыхает.
        - Понял.
        Мой покровитель, как я привык его про себя называть, всегда был кратким. Ему и в голову не придёт подняться и уточнить, что с Марго не так. Он уважал её личное пространство, это вполне мне на руку.
        - Я тоже пойду, Владимир. Надо прочитать, наконец, тот проект, который вы кинули мне на почту ещё позавчера.
        - Отдыхай, на носу Новый год! - улыбнулся он, но задерживать меня не стал.
        Для Старицкого всегда работа была прежде всего, он уважал эту тягу и в других.
        Я вышел на свежий воздух и закурил. Медленно и тихо падал снег. Пока ждал водителя, выгонявшего машину, посмотрел на окна Марго. Они были тёмными, как и то, что сейчас зрело во мне.
        Я отбросил недокуренную сигарету в урну и, подняв ворот пальто, решил пройти до гаража пешком.

* * *
        Марго
        Я пыталась заснуть, но сон не шёл. В голове проигрывалась мелодия из «Шербурских зонтиков».
        Я вспоминала последнюю встречу Женевьевы и Ги. У обоих другая жизнь, и оба понимают, что она ни черта не значит, что чувства всё ещё живы, только никто не посмеет больше дать им волю.
        Мне хотелось плакать. И смеяться. Я наконец познала счастье, простое, человеческое, инстинктивное. «Низкого пошиба», - как сказал бы отец.
        Животное счастье.
        Пусть так. Я имею право на этот глоток свободы. Я не преувеличивала, когда говорила Михаилу, что завтра снова вернусь к роли покорной дочери.
        Отцу я обязана всем. И покойная мама взяла с меня обещание, что я буду всеми силами способствовать его карьере.
        Эх, мама-мама! Тебе, наверное, нравилась выбранная роль, но это была твоя роль, не моя.
        Я встала и как была, обнажённой подошла к зеркалу. Посмотрела на худое тело, которого всегда стеснялась, и почти не заметила ничего не красивого. Теперь я казалась себе вполне приятной. Даже ссадина на скуле стала менее заметной. И совсем не болела.
        Приняв душ, я переоделась в пижаму и проглотила две таблетки снотворного.
        Сон всё равно не шёл. Я лежала под покрывалом, свернувшись калачиком, и вспоминала прикосновения Михаила.
        Мы познакомились три года назад. Отец представил нас друг другу, но потом, наедине, упомянул, что хоть Михаил Воронов и подаёт большие надежды, не следует даже смотреть в его сторону.
        - У него семья гнилая. Прости, Марго, но я прямо скажу, если человек вышел из семьи, где не чтились определённые ценности, никакой здоровой ячейки общества, он создать не сможет. К счастью. Михаил очень умён и сам это понимает.
        Не могу сказать, что это была любовь с первого взгляда. Тогда я смотрела на своих сверстников, но потом, как-то исподволь, научилась видеть в Михаиле то, чего недоставало остальным. Верность, следование своим принципам, способность довести начатую игру до конца.
        Я слышала их с отцом беседы и споры. Михаил не предал его даже тогда, когда отца оклеветали. Многие отвернулись, а Михаил не просто поверил ему, а нашёл доказательства невиновности.
        Они с отцом были чем-то похожи и одновременно разные.
        Незаметно для себя я начала делиться с Мишей своими мыслями. Он всегда внимательно слушал, склонив голову набок. И никогда не подавал виду, что ему со мной скучно.
        Остальные всегда это подчёркивали. Те, кого выбирал мне в кавалеры отец. Они старались затащить меня по-быстрому в постель, а когда получали отказ фыркали и пожимали плечами
        «В любом клубе стоит мне показаться, найдётся девица, желающая расстегнуть мне ширинку запросто так».
        - Вот туда и катись! - лишь отвечала я и потом выслушивала от отца, что упустила ещё одну выгодную партию.
        - Подумаешь, нет любви! Уважать он тебя будет, это главное. Уж я позабочусь.
        - Нет, папа, не будет. И ты это знаешь. Я не слишком уж красива, далеко не весела и не умею делать вид, что восхищаюсь ничтожеством.
        Потом отец отправил меня учиться в США. Я была инженером и магистратуру закончила уже за океаном.
        И вот вернулась. Увидела его и поняла, насколько соскучилась. По нему, не по Москве, не по местной элите, не по тому, кто уже три месяца неофициально считал себя моим женихом.
        Я пыталась забыться, допустила Женю до себя и уже на следующее утро испытала тошнотворное чувство брезгливости к собственному телу. А сейчас я с удовольствием гладила себя по плечам, там, где касались руки моего любимого, и чуть ли не мурчала от радости!
        Не заметив, как заснула, я очнулась от громкого звука сообщения в мессенджере.
        Ещё не глядя, я уже знала, кто это.
        «Привет, лапуль. Прости за всё, я просто свинья».
        «С меня причитается, лапуль. За мной не заржавеет. Целую».
        Я усмехнулась. Интересно, куда он собирается меня целовать? Уж не туда ли, куда вчера ударил?
        Впрочем, с Шевкоского станется. Он привык чувствовать себя дамским угодником, перед которым не может устоять ни одна баба. Так и говорил: «бабы меня любят, знают за что».
        Одевшись и приведя себя в порядок, я спустилась к завтраку. Отец уже заперся в кабинете и просил его не беспокоить.
        Я была даже рада, что позавтракаю в одиночестве. Если вчера я думала, что смогу наступить на горло собственной песни и помирюсь с Шевковичем, то сегодня всё виделось в другом свете.
        Да, я не настолько глупа и наивна, чтобы подумать, что одна-единственная ночь, проведённая с Михаилом, может что-то изменить между нами. Но она заставила меня взглянуть на себя с другой стороны.
        Я не хочу видеть рядом человека чужого во всех смыслах. Даже если закрыть глаза на пощёчину, всё равно.
        Чужой. Нелюбимый.
        Я приняла решение. И готова его отстаивать.
        Глава 3
        Михаил
        Первым делом с утра я позвонил Шевковичу и договорился о встрече. Этот сукин сын не вставал раньше одиннадцати, статус богатого папы позволял многое, в том числе и праздный образ жизни.
        Но мне было плевать. Я приехал в его квартиру в районе Хамовников в районе десяти. Он открыл сразу, консьержка позвонила и передала то, что я ей продиктовал. Возразить не посмела.
        Я поднялся по лестнице, хотел немного остыть, чтобы добиться своего и не слишком расквасить лицо бывшему Марго.
        Я привык всё решать чисто, чтобы не расхлёбывать последствия. Обычно есть специальные люди, которые и помогают в таких делах.
        Но здесь случай иной. Надо сделать всё самому, не вмешивая посторонних.
        Шевкович пытался бузить, возмущаться, что я лезу в его отношения с невестой и нёс прочую чушь. Кулаки чесались. Со мной такое происходило нечасто.
        Я аккуратно прикрыл входную дверь. Соседи могут и полицию вызвать, лишнее внимание нам ни к чему.
        - Что ты себе позволяешь? Это моя…
        Большего он сказать не успел. Резко развернувшись, я ударил его в челюсть. Несильно, чтобы унизить, а не сломать.
        Он отлетел и стукнулся головой о дверцу встроенного шкафа. А потом удивлённо на меня уставился, как рыба, открывал и закрывал рот, не в силах поверить, что кто-то вообще мог поднять на него руку.
        - Да я… - начал бы он, но получил второй удар в нос и заткнулся.
        Я достал платок, вытер руку и бросил его ему в лицо:
        - На, утрись. Это тебе привет от семьи Марго. Не подходи к ней ближе, чем на расстоянии пяти шагов. Понял? Думаю, да.
        Я повернулся и вышел. Вот так просто, Шевкович, разумеется, не станет меня останавливать, натура трусоватая. Но стоит выйти за дверь, начнёт названивать папе-бизнесемену и скулить в трубку.
        Ну и чёрт с ним! Лишь бы к Марго не подходил!
        Теперь мне предстояла задача посложнее: объясниться с её отцом. Скрыть проступок Шевковича не получится, рано или поздно всё это выплывет наружу.
        К Старицкому было не принято являться просто так, без звонка. Я набрал его номер для экстренной связи:
        - Владимир Викторович, нам надо кое-что обсудить. Это не совсем по работе, хотя напрямую её касается.
        - Хорошо, жду тебя вечером в клубе около семи.
        Старицкий был немногословен. Так всегда, когда он бывал недоволен, за годы рядом с ним я умел узнавать его настроение по первому слову, сказанному в трубку.
        Итак, до вечера я был относительно свободен. Съездил по делам в МИД, словом, сделал всё, чтобы не оставить себе ни единой свободной минуты. Чтобы не думать о ней и о том, как нам быть дальше.
        Между мной и Марго стоит стена, имя которой - её отец. Он никогда не позволит ей выйти за меня, а если буду упорствовать, то постарается сломать карьеру. Конечно, дело это непростое, да и я вступил в такую пору, когда вряд ли это ему удастся.
        Но всё же Марго не сможет переступить через его мнение. Даже если сейчас думает иначе.
        Мне приходилось напоминать себе об этом каждый раз, когда я смотрел на неё, любовался её статью и походкой.
        Вечером я уже был в бильярдном клубе на Кутузовском проспекте.
        - Вас ждут, Михаил Дмитриевич. Следуйте за мной, - сказал один из служителей сего заведения, и я подчинился.
        Красная ковровая дорожка, отполированные перила - в заведении «Англичанин» отдыхали люди не просто с деньгами, а по протекции от старейшин клуба. Здесь можно вести разговоры, не опасаясь лишних ушей или того, что столкнёшься нос к носу с нежелательной особой.
        Новых членов клуба набирали нечасто, это было некое закрытое общество, где курили трубки и сигары люди, вращающиеся в самых высоких эшелонах власти.
        Когда-то меня сюда ввёл именно Старицкий.
        - Проходи, - сказал он хмуро и с порога, но руку протянул. - Что случилось?
        - Я о Евгении Шевковиче. Вчера он ударил вашу дочь.
        Старицкий поморщился. Он любил Марго, но считал, что если женщину ударили, она сама спровоцировала насильника. Была недостаточно покорна и мудра.
        Вот его жена, как он любил повторять, своим поведением никогда бы не вызвала у него даже подобного желания.
        - Она сама сказала тебе?
        - Я и сам это заметил. Да, она тоже подтвердила.
        Старицкий поморщился и принялся барабанить пальцами по краю стола. Он выглядел раздосадованным, со стороны могло показаться, что моё известие расстроило его только потому, что нарушило планы. Но это было не так.
        Он обожал дочь, и если бы сейчас вместо меня в этой комнате стоял её обидчик, ему бы не поздоровилось. И те удары, которые я ему отвесил, были бы сравнимы для Шевковича с комариными укусами.
        Отец Марго мог быть жесток, но никогда не ставил это во главу угла. Жестокость не доставляла ему удовольствия, именно поэтому я был ему предан. Его внутренний компас, указывающий на справедливость тех или иных поступков, совпадал с моим.
        - ??????????????
        - Мишка, чёрт тебя подери! - он стукнул по столу и встал на ноги. - Никогда больше не решай проблемы моей семьи за моей спиной.
        Он говорил медленно, смакуя каждое слово. Мы стояли друг напротив друга и мерились взглядами. Старицкий не любил, когда кто-то не опускает перед ним глаз.
        Я же никогда этого не делал. Думаю, с некоторых пор он просто терпел меня, потому что я был полезен.
        Умел добыть для него любую информацию. Выполнял поставленные задачи в срок и не оставлял следов. Удобно иметь такого человека, в преданности которого не сомневаешься. Преданность вообще нынче редкое качество.
        - Ты меня понял? - спросил он, и я только кивнул, пряча усмешку.
        Старицкого боялись, хотя я не припомню, чтобы он был причастен к криминальным делам. Впрочем, так или иначе, нам всем иногда приходилось соприкасаться с теневой стороной жизни.
        - Кстати, - смягчился мой покровитель и босс. - Я тут говорил с министром иностранных дел. У него есть для тебя выгодное предложение. В наше посольство Чехии требуется помощник посла. Думаю, хватит тебе прозябать в МИДе пятым человеком третьей метлы! Сам понимаешь, пару лет там, и здесь откроются иные перспективы. Что думаешь?
        Он склонил голову набок и прищурился. Это было не предложение, а отступные. Старицкий всё понимал, но чётко давал понять, чтобы я держался от его дочери подальше.
        - Думаю, что мне следует узнать подробности, - ответил я, и в стальных глазах шефа промелькнуло облегчение.
        - Я так и думал, что тебе понравится это предложение. Считай, место уже твоё, - он похлопал меня по плечу и предложил присесть и выпить. - Не представляешь, как мне жаль с тобой расставаться, но я человек слова. Говорил, что помогу тебе, значит, помогу…

* * *
        Марго
        Женька не приехал ни сегодня, ни на следующий день. Телефон тоже молчал, и я почувствовала, как камень упал с души. Всё разрешилось само собой. Или не само.
        Возможно, Михаил поспособствовал этому. Даже наверняка. Нет-нет, а я проверяла сообщения, нет ли от него вестей. Хоть краткой строчки.
        Но всё было тщетно. Что ж, как говорится, «ты ничего не ответил, но это и был ответ». На что я рассчитывала? Возможно, на объяснение, хотя бы длиною в три слова. Стало бы мне легче, получи я его «прости» вместо «я по тебе скучаю»? Не знаю, наверное, нет.
        Отец приехал поздно вечером и снова прошёл в кабинет. Поступь у него сегодня была твёрдой и тяжёлой, я понимала, что это значит: не беспокоить.
        Зато на следующее утро настроение у папы было отличным. Мы встретились за завтраком и заговорили о театре.
        - Неплохо бы сходить вместе куда-нибудь. Я уже сто лет в театр не выбирался! - внезапно предложил он сам, и я оторопела.
        Отец прав, он не был в театре несколько лет, с тех пор как умерла мама. Это она любила таскать его по культурным мероприятиям.
        Однажды отец заснул на балете «Щелкунчик» и даже захрапел в самый драматический момент, чем вызвал у неё одновременно улыбку и желание уколоть супруга чем-нибудь острым да побольнее.
        Поэтому предложение отца удивило. Он не любил и не привык наступать на горло собственной песни, а тут вдруг…театр.
        «Самые большие драмы происходят в реальности, и они так буднично заключены в обыденность, что становится поистине страшно», - я слышала эту фразу в Штатах от одного малоизвестного драматурга, ищущего вдохновения на дне бокала.
        Там я чувствовала себя живой, не скованной в доспехи чести и достоинства, которые должны сиять и не иметь ни единого тёмного пятна. Даже в тех местах, где никто не видит.
        - Давай, - согласилась я. - Почему вдруг ты вспомнил о театре?
        Я сделала глоток сока и посмотрела через стол на отца. Мы всегда принимали пищу в столовой, за столом, накрытым свежей скатертью.
        Так любила делать мама, она приучила нас к этому ритуалу. После её смерти отец так и не смог нарушить ни единого её желания.
        Он возвёл её на пьедестал идеальной женщины, безупречной во всём, хотя при её жизни иногда высказывал прямо противоположное мнение. Но так, не по-настоящему, ворча и отгораживаясь экраном планшета.
        - На следующей неделе, шестого января, исполняется ровно тридцать лет, как я встретил твою маму, - отец тоже сделал глоток сока и твёрдо поставил стакан на место, но по голосу я слышала, как он нервничает. - Мне бы хотелось почтить её память таким вот образом. Если у тебя, конечно, нет других планов.
        - Конечно, нет, папа. Я поручу Фрэнку выбрать для нас спектакль.
        - Только, Марго, давай без этих, как там их она называла, «мудроногих»!
        Вид у отца был такой, что он вот-вот сейчас рассмеётся. Я давно не видела его улыбающимся и ответила тем же. Мама любила балет, а мы с отцом были схожи в отвращении к нему.
        Я поймала себя на мысли, что жду от отца каких-нибудь известий от Михаила. Он часто говорил, что поручил ему то или это, что Миша зайдёт после обеда или на ужин. Но сегодня эту тему мы обходили стороной.
        После завтрака я поехала навестить некоторых подруг и друзей, с которыми не виделась почти год или около того. И чтобы немного отвлечься, не смотреть на телефон, не вздрагивать, когда у кого-то рядом пиликнул сигнал сообщения.
        Вернулась я около четырёх пополудни, Фрэнк заботливо принял у меня пальто и сказал:
        - Я очень рад, что вы вернулись, госпожа. Господин Старицкий даже помолодел.
        - Я тоже рада вернуться. Скажи, отец дома? Один?
        Моё сердце замерло в предчувствии ответа. Один, конечно, один.
        - Да, госпожа. Посмотрите, на вашем столе в спальне я оставил программы известных театров. Выберете спектакль, и я нынче же закажу билеты.
        - Хорошо, спасибо. Есть я не хочу. Принеси наверх кофе, пожалуйста.
        И, не дожидаясь ответа, взбежала по лестнице на второй этаж. Как давно я не была в московском театре. Кажется, целую жизнь.
        Меня тянуло к драме, поэтому комедии отмела сразу. Как и новомодные постановки с сомнительным юмором. Отец такое не поймёт, а выслушивать его претензии - только настроение портить.
        Вот, в театре имени Вахтангова дают «Евгения Онегина». Самое то!
        Покончив с формальностями, я зашла в Фейсбук и ответила на сообщения. От Михаила по-прежнему не было вестей. И не будет.
        Чего я ждала? Прыгнула в пропасть с открытыми глазами и приняла падение за яркий полёт. Впрочем, возможно, это он и был, и всё закончилось так, как должно было закончиться. Жёстким падением и сломанными крыльями надежды.
        Надо ничего не ждать. Хорошо, что нет сожалений. У меня было ощущение, что я вырвалась из клетки, а на самом деле меня выпустили, чтобы подарить иллюзию свободы, потом нитка на лапке натянулась, и я была вынуждена вернуться.
        Пусть так. Я ни о чём не жалею.
        Перед сном я уже собиралась отправить Михаилу сообщение. Нейтральное, напомнить о себе, но потом решила, что унижаться не буду. Если ему не надо, то мне и подавно.
        Гордость. Это качество мне привили в полной мере. Никогда не склоняла голову перед мужчиной, если того не требовали интересы семьи. И то временно.
        Нечего и начинать, даже если в груди всё болит и разрывается. В том месте, где должно быть сердце.
        Наутро я заказала себе вечернее платье для театра. Чёрный футляр для тела и для души.
        Глава 4
        Михаил
        - Ты уверен, что шестого января и на «Евгения Онегина»? - переспросил я в трубку, помечая в ежедневнике важную информацию.
        - Совершенно уверен, Максим Дмитриевич.
        - Хорошо.
        Я нажал отбой и ненадолго задумался, рисуя на странице геометрические фигуры.
        А потом набрал другой номер и попросил оставить билет на спектакль в театр имени Вахтангова на рождественский сочельник.
        - Какое место заказать? Партер, амфитеатр, ложа бенуара?
        - Нет, ложа балкона, максимально близко к сцене. Правая. И выкупи все места.
        - Я понял. А если не будет такой возможности?
        - Изыщи, - сказал я с нажимом, почувствовав раздражение.
        Сейчас, когда меня от цели отделяло так мало препятствий, каждое из них воспринималось, как досадная помеха.
        - Сделаю.
        Как хорошо иметь дело с понятливыми людьми!
        Итак, Старицкий взял с меня слово, что я не стану искать встреч с его дочерью до своего отъезда. Он планировался через месяц, в середине февраля.
        Но мой покровитель, а я знал его хорошо, не будет брать с дочери такое же обещание. Просто потому, что считает предупреждение мне более чем достаточным.
        Мы оба хорошо изучили характер Марго: она не станет искать расположение того, кто сам не стремиться к диалогу.
        Правильно, я не нарушу данное слово, но и не попытать шанса на встречу не могу.
        Мне хотелось её видеть. Пусть мельком и ненадолго. Пусть даже это будет прощанием.
        Возможно, мимолётный «привет», сказанный в лицо, ни к чему не приведёт. Может, она уже смирилась с тем, что я уезжаю, или посчитала это предательством. Бегством от ответственности. От неё и того, что могло родиться между нами.
        В последнее время я часто об этом думал. Если нам хорошо вместе, почему мы не можем попытаться? Потому что мой отец убил мою мать? Но ведь «сын за отца не отвечает»?
        Эти вопросы не имели ответа, поэтому я гнал их прочь. Сей час главное -- увидеть Марго и сказать ей, что уезжаю. В лицо сказать, не в сообщении. Надо сосредоточиться на этом. Всё остальное потом.
        Расчёт мой был просты: Старицкий всегда берёт ложу бенуара. В партере, амфитеатре или сидя напротив у меня велик шанс, что не останусь незамеченным не только для Марго.
        А если буду в ложе балкона, Старицкому и мысли не придёт поднимать глаза на третий этаж. Кого он там не видел?
        Осталось придумать, как подать знак Марго. Сообщение во время спектакля не годится, оно привлечёт внимание. От отца не ускользнёт волнение дочери.
        Марго плохо удаётся скрыть эмоции в первую волну. Потом, когда она успокоится, всё будет иначе. По её непроницаемому взгляду и лёгкой полуулыбке никто и не догадается о том, какие бури бушуют в сердце.
        Я открыл ключом первый ящик стола и достал её фотографию. В сотовом, конечно, хранить воспоминания удобнее, но велик риск, что однажды мой телефон окажется не в тех руках.
        Была ещё одна причина. Я хотел любоваться ей в тишине, зная, что никто не заглянет за плечо. не потревожит. Не увидит ей теми глазами, какими смотрю я.
        Это фото Марго было сделано перед отъездом в США год назад. Вот она сидит в ресторане, смотрит в камеру и смеётся. Улыбка здесь настоящая, не из вежливости или желания понравиться, не из усилий не испортить фото. Ей весело.
        Это фото сделал наш общий знакомый фотограф-любитель, но с профессиональной фотокамерой. Я тогда купил у него все кадры, заставив уничтожить копии.
        Марго он сказал, что карта памяти, на которую писались фото, испортилась. Случайно повредилась, и данные не сохранились.
        Я запер эту флешку в свой стол и напечатал её фотографию. Одну-единственную. Чтобы как в жизни, где не бывает второго дубля. Есть только одна женщина и один мужчина.
        Камера любила Марго. И я её любил, хотя до недавней ночи не смел себе в этом признаться. Гнал мысли прочь, успокаивая себя тем, что нам не быть вместе.
        Любил на расстоянии. Кому скажешь, не поверят! Разве в наш век вседозволенности такое возможно? Наверное, я просто динозавр. Последний дракон, ждущий свою законную добычу. готовый ждать долго, сколько понадобиться.
        Я запирал фото, чтобы никто не видел его. Не только потому, что боялся огласки, а чтобы никто не смотрел на её лицо в этот миг. В это мгновение она принадлежала только мне.
        От ревности я не страдал. Потому что понимал, что у наших жизненных орбит разные траектории. Я ничем не показывал своего интереса, не видел её лица в глазах других женщин, иногда даже удавалось себя обмануть настолько, что я начинал верить: Марго для меня как младшая сестра. Именно этим обусловлено желание оберегать её и хранить от бед.
        За те дни, что остались до вечера спектакля, я не придумал ничего лучше, чем написать ей сообщение. Накануне, уже поздно ночью, чтобы быть уверенным: оно застанет её в постели. Может быть, спящей.
        Я представлял, как разметались по подушке её светлые волосы. Как она улыбается во мне и касается пальцами своих губ.
        «Спокойной ночи, Марго. Слышал, ты будешь завтра в театре. Если вдруг станет грустно, просто подними глаза».
        И всё. Впутывать третьих лиц в передачу записки не хотелось. Если о тайне знает кто-то третий, то обязательно узнают ещё несколько человек.
        Марго умна, она сотрёт сообщение и поймёт всё правильно.
        Я оделся и за два часа о начала представления уже был в театре. Деньги открыли вход там, где обычно он закрыт. Ещё немного купюр потребовалось на то, чтобы никто об этом не узнал.
        Старицкий не был подозрителен от природы. Он не станет искать меня в толпе театралов, более того, думаю, ему и в голову не придёт, что я, такой холодный и расчётливый, способен на безумство ради женщины.
        Я закрыл дверь на ключ, который мне выдал один из служителей богемы, и приготовился ждать. Предварительно воочию оценил вид на ложу бенуара, в которой как мне было известно, будет сидеть та, ради которой я здесь. Вид открывался прекрасный, при желании Марго не могла меня не заметить.
        - ??????????????
        На какой-то момент я засомневался, что она захочет обмануть отца хотя бы в малости и поднимется ко мне, но быстро откинул эту мысль. Я сделал ход конём, теперь дело за ней.
        Через час с небольшим театр начал заполняться зрителями, но их всё не было. Когда до представления оставалось не более получаса, наконец, я увидел Марго. Она выглядела прелестно, хотя было в её облике что-то траурное.
        Словно это чёрное платье было доспехом, сковывающем движения. Будто ей сложно дышать в нём. Платье обтягивало, как вторая кожа, мне хотелось снять его с неё и облачить во что-то воздушное, белое, невесомое.
        А пока я сидел на втором ряду ложи. Со стороны, если вдруг Старицкий решит посмотреть вверх, он меня не увидит. И лишь когда дали третий звонок, в зале погас свет, а на сцене под аплодисменты поднялся занавес, я пересел ближе.
        Первый акт смотрел попеременно то на сцену, то на неё. Несмотря на полутемень, я замечал, как Марго никак не может найти место для своих рук.
        То они лежали на коленях, то в следующую минуту уже цеплялись за мягкую обивку балкона. И всё же она смотрела на сцену. Не на меня. Ни вверх, ни по сторонам.
        На сцену и свои беспокойно-мятущиеся руки.
        Лишь перед самым антрактом Марго сказала что-то отцу и вышла. Я тоже отошёл вглубь ложи. Смотрел на сцену, как Змей из пещеры смотрит на белый свет. Придёт-не придёт?
        Наверное, нет. Она ни разу не подняла глаз, или я того не заметил.
        До сегодняшнего вечера я верил, что смогу не взволноваться, если Марго проигнорирует меня. А теперь чувствовал, что хочу её видеть. Хотя бы на пару минут.
        И всё же в дверь постучали. Коротко, три раза. Это мог быть кто угодно. Служитель театра, кто-то из администрации с просьбой вернуть присвоенный ключ, человек Старицкого, желающий сказать, чтобы я немедленно убирался вон.
        Это мог быть кто угодно иной, а не Марго. Стук повторился, и, не мешкая больше ни секунды, я отправился открывать.

* * *
        Марго
        - Это я, - зачем-то вырвалось, когда он открыл дверь. Выпалила и замолчала, потому что слова застряли в горле.
        - Заходи, я рад, что ты пришла.
        Чёрт, я же столько всего приготовилась сказать, а теперь стояла и смотрела в его стальные глаза. Онемевшая, ошалевшая от радости внезапной встречи. Оттого что звёзды сошлись в этот вечер для нас.
        Ведь её не должно было быть. И вот свидание состоялось. Я только молила бога, чтобы Миша не передумал, чтобы всегдашняя его рассудительность и осторожность не победила желание увидеться, а что будет после, не загадывала. Казалось, всё скажется, сбудется, смолчится само собой.
        Мысли смешались, превратились в оборванную паутину, нити которой развеваются по ветру. Сейчас оборвутся и они, тогда настанет конец. Михаил подумает, что я не рада встречи и пришла только из чувства долга.
        Он отвернулся и запер дверь на ключ. Два оборота. Значит, нам никто не помешает. Хотя, что я такое о себе думаю? Я же в театре! Мне скоро надо будет уходить. Длительное отсутствие встревожит отца, он заподозрит неладное, и Михаилу не поздоровится. Меньше всего я хотела подставить под удар его. Того, чьи объятия подарили мне ни с чем не сравнимое чувство полёта.
        - У меня мало времени. Скоро будет антракт, - выдохнула я наконец, обретя дар речи, но когда он повернулся ко мне, подошёл близко и положил руки на мои плечи, в груди что-то оборвалось, зазвенели натянутые струны души, и я уже больше не хотела разговаривать.
        Пусть смотрит на меня так, любит меня. Хотя бы ещё один вечер! Пусть недолго, воспоминания останутся на моей коже, их не сотрёт никто из тех, кто будет после.
        - Марго, я хотел сказать тебе лично. Я уезжаю в Чехию. Буду работать в посольстве. Это года два, может быть, три.
        - Зачем? - прошептала я, почти не раздумывая, уместно ли спрашивать.
        - Твой отец так хочет. И, не скрою, это откроет мне путь наверх, - спокойно ответил он, а я кивнула.
        - Хорошо, что ты сказал мне это сам, глядя в лицо. Желаю тебе успеха!
        Я проговорила сухие безжизненные острые слова, колючками впивающиеся в кожу, смотря в сторону, и попыталась вырваться из его рук, всё ещё крепко держащих меня за плечи. Я бы могла стоять так вечно. Но уже незачем. Не хотелось, чтобы он видел мои слёзы, никто из мужчин, кроме отца, не был свидетелем того, как я плачу.
        Я не показывала боль, уязвимость, чтобы не получить насмешку. Леди не должна быть эмоциональной. Этому меня учила мама, этого хотел отец, это разрывало мне сердце, но их уроки я помнила и успешно применяла на практике.
        Гордость, чтоб мне подавиться ей, исключала любой намёк на жалость со стороны другого. Потому что для того, кто жаждет любви, жалость унизительна. Она ничтожна, но тяжёлой ношей придавливает к земле, исключая возможность идти с высоко поднятой головой.
        - Пиши мне иногда. Я буду рада, - произнесла я с улыбкой, вовсю стараясь сохранить лицо.
        А потом вырвалась из его рук и пошла, чувствуя себя канатоходцем, балансирующем из последних сил. Сейчас дверь захлопнется за спиной, и можно будет пойти в туалет, сесть на крышку унитаза и дать волю чувствам. Пока ненадолго, чтобы выплеснуть слёзы, просящиеся наружу, иначе они выжгут изнутри, как кислота.
        Уже дома я позволю себе рыдания. В тиши спальни, под одеялом, сжав зубами его край, чтобы никто не услышал, не догадался.
        - Марго, - сказал он мне вслед с такой мягкостью, что я остановилась. И не подозревала даже, что моё милое детское домашнее прозвище, превратившееся со временем в имя, может звучать так нежно. Как мелодия флейты.
        Я замерла и не оборачивалась. Пусть скажет ещё. А потом повторит, позовёт меня по имени.
        - Не уходи вот так. Я не могу тебя отпустить.
        Его руки снова легли на мои плечи, и внутри всё задрожало, как от сильного жара. Хотелось бы гордо удалиться, да, видно, не получится! Не выйдет вырваться, не обнажив тайны, над которой я хотела плакать ночами в одиночестве.
        - Почему, Миш? Ты мне ничего не должен. Совсем ничего.
        - Разве? Допустим. А ты мне?
        Я обернулась, настолько был неожиданен его вопрос. Что он имеет в виду? Но домыслить не успела.
        Он обнял меня и поцеловал. Сначала аккуратно, еле касаясь, дотронулся до губ, но сразу после, не встретив сопротивления, осмелел и завладел ими без остатка. Мы пили горячее дыхание друг друга, и я молила, чтобы это никогда не закончилось.
        - Так что я тебе задолжала? - спросила я, задыхаясь от ласк.
        - Себя. И много ночей.
        Мы снова кинулись друг к другу, сблизившись больше, чем в тот первый памятный вечер. Наши губы разъединились, только когда объявили антракт.
        - Мне надо идти, - шептала я, но оставалась на месте. Ноги не слушались, тело эгоистично желало, чтобы его руки спустились ниже, на талию, а потом соскользнули дальше.
        Так хотелось услышать много раз, что он меня не отпустит, что мы будем вместе. Как это возможно, я не представляла и не хотела ломать голову. Сейчас главное было - заручиться согласием Михаила, услышать из его уст, что я ему не безразлична. А там хоть трава не расти!
        - Пусти, пожалуйста! Отец начнёт меня искать.
        Я высвободилась из объятий, вынырнула в холодную стужу окружающего равнодушного мира и замерла, глядя на него.
        Остановит ли меня Михаил? О, я бы дорого отдала, чтобы это услышать. Не ответ на вопрос, а утверждение, что ему меня не хватает, или что там говорят мужчины в этих случаях?
        «Мне было с тобой хорошо». Я согласна и на это. Хорошо - это значит ты захочешь вернуться в мои объятия ещё раз. Хорошо, это значит, что есть шанс всё повторить и начать сначала. Поцелуи, соприкосновения тел, сплетения пальцев и горячий шёпот у уха.
        - Я хочу с тобой увидится, - крикнул он вслед, и я вздрогнула. Это слишком громко, нас могут услышать. И в то же время я хотела, чтобы он прокричал это с балкона на весь свет.
        - Не знаю, к чему это приведёт, - покачала я головой, но обернулась. Стояла, сжимая ремешок клатча, и испытывала противоречивые чувства.
        Знаю, сейчас брошусь в омут - не выплыву, решу идти вдоль берега тёмной воды - пожалею. Да так, что взвою! И пусть! Расплата неминуема, запретное манит.
        - Я хочу поговорить с тобой спокойно. Не бойся, я тебя больше не трону.
        - Тронешь, - рассмеялась я. - Сам это знаешь. Для этого и зовёшь.
        - Возможно, - впервые за краткий миг нашей встречи на его губах, которые я минуту назад так отчаянно целовала, появилась улыбка, а стальной отблеск в глазах смягчился. - Завтра вечером у меня. Часов в семь. Сможешь?
        - Возможно, - улыбнулась я в ответ и выскользнула в фойе.
        Конечно, я не приду. Это будет ошибкой, но буду помнить нашу сегодняшнюю встречу ещё долго. Может быть, всегда.
        Тайное свидание длиною в несколько минут, которые важнее, чем все годы, что я жила без него.
        Глава 5
        Марго
        - Какие у тебя планы на сегодня? - спросил отец, чем застал меня врасплох.
        Мы как раз сидели в гостиной, и каждый занимался своим делом. Он просматривал на ноуте документы, а я читала.
        Так повелось со времён, когда мама ещё была жива. Как бы мы все не были заняты, а раз в день собиралась в гостиной. Было допустимо читать, вязать, вышивать или смотреть в окно, но физически быть вместе. Каждый мог задать в этот момент любой вопрос, самый провокационный, и имел права ожидать честного ответа.
        - Хочу пройтись до ближайшей торгушки, - ответила я, пытаясь унять дрожь в голосе.
        - Зачем?
        - Например, чтобы купить себе новое платье. Или туфли. Ты знаешь, я по ним с ума схожу.
        - Звучит так, будто ты оправдываешься.
        «Так и есть», - только и успела подумать я, а вслух произнесла:
        - Я просто не хочу, чтобы ты думал, что я что-то скрываю. Мне неприятно твоё недоверие.
        Я отложила книгу в сторону и посмотрела отцу в глаза.
        - В последнее время ты смотришь на меня так, будто я вот-вот продам Родину.
        - Не смей с этим шутить! - резко произнёс отец и отложил ноут на туалетный столик. - Ты думаешь, я старый глупый и слепоглухонемой? Спешу разочаровать, Марго, это не так.
        - О чём ты? О Шевковиче? Сердишься, что я больше не хочу иметь с ним дела? Ну извини, он, вообще-то, меня ударил!
        Я тоже повысила голос. Наверное, впервые за много месяцев.
        Фрэнк тихо прикрыл створки дверей, ведущих в гостиную. Он умел быть незаметным, отец давно его не стеснялся, справедливо считая, что Фрэнк скорее отрежет себе язык, чем обмолвится с посторонним о том, что творится в нашем доме. Наш дворецкий был сама деликатность. Отец любил окружать себя такими людьми.
        А я больше не хотела оставаться безгласной тенью. Не сметь чувствовать то, чего хочу я,словно это в любом случае что-то постыдное. Что-то, о чём не следует говорить, да и думать тоже.
        - Прекрати, Марго! - прикрикнул на меня отец и принялся ходить по гостиной, заложив руки за спину. - Я давно хотел с тобой серьёзно поговорить.
        Шаг у него был чётким, тяжёлым и взгляд таким же. Раньше я бы уже опустила голову и согласилась со всеми аргументами. А если бы вздумала бунтовать, то мама бы присоединилась к нравоучениям отца.
        Было проще признать, хоть и не принять чужую правоту, а потом сделать по-своему. Но сейчас мне не хотелось даже делать вид, что согласна с его суждениями. Это моя жизнь, не его.
        Я ощущала нити невидимой паутины, сковывающей руки. Их не ощущаешь, пока не попытаешься вырваться, тогда они становятся канатами.
        - Я объяснял тебе, что Шевкович нужен для наших целей. Вернее деньги его семьи. Конечно, это не значит, что он может поднимать на тебя руку. Но ты должна была сказать об этом мне. Не Михаилу, не кому-либо ещё, а мне!
        - Ты был занят с гостями, и да, я не могла ждать, отец. Прости, но это слишком больно, когда тебя бьёт тот, кому ты раскрылся. Наверное, тебе такое незнакомо!
        Я встала и хотела выйти из гостиной. Слова застряли в горле, ещё немного, и я выскажу всё, что накипело. Потом пожалею, потому что обижу отца. Он действительно заботится обо мне, как умеет, и не заслужил моих претензий. Просто мужчина и женщина по-разному понимают обиды.
        Не объяснишь ему, что я доверилась Михаилу, потому что хотела, чтобы он остался. Желала ощутить его прикосновение, и да, я была согласна даже на любовь из жалости! Так истосковалась, измечталась о несбыточном, что было уже всё равно, но я использовала свой шанс. И победила. Тогда победила.
        - Марго, я не разрешал тебе уходить, - донеслось до меня, когда я взялась за ручку двери.
        - А я давно выросла и не нуждаюсь ни в чьих разрешениях. Если хочешь, я завтра же съеду в свою квартиру.
        - Это я подарил её тебе!
        - А я приняла. Но можешь забрать обратно, заработаю свою, - бросила я через плечо и взбежала наверх в свою комнату.
        Быстро переоделась и решила пойти прогуляться, хотя изначально никуда не собиралась.
        Надела пальто и застегнулась уже на улице. Было морозно, холодно, после теплоты родного дома я чувствовала, как холод проникает под рукава свитера. Я специально оделась максимально неэлегантно, чтобы не возникло соблазна отправиться к Михаилу.
        Прийти к нему значило признать капитуляцию, залипнуть в этих бесперспективных отношениях. А что будет потом? Он уедет, а я умру от тоски?
        Я взяла такси и сказала водителю, чтобы вёз в ближайшую торгушку. Смотрела из окна машины на косопадающий снег, на прохожих, закутанных с ног до головы, на праздничную иллюминацию, и на душе делалось гадко. Праздник лицемерия.
        Ничего с наступлением нового года и Рождества не изменится, как бы мы не изображали радости и не загадывали желания.
        Я закусила нижнюю губу и очнулась только тогда, когда почувствовала солёный привкус во рту. Снег пошёл сильнее, ветер почти утих. Казалось, я попала в сказку и еду сейчас по улицам заколдованного города. Все суетятся, куда-то бегут, не понимая, что выхода нет.
        - ??????????????Что сказки не бывает, и олени,везущие повозку с Дедом Морозом, не появятся.И на голову не свалится счастье, даже если оно заслуженно, выстрадано, вымолено.
        Что все усилия тщетны, как напрасны мои попытки убежать от себя. Спрятаться в раковине и не высовывать носа. Тогда создастся иллюзия, что всё идёт по плану. Что боли не будет, а то, что и радости не испытать, так это ерунда.
        - Почему мы стоим? - спросила я водителя. - Откуда такая пробка?
        - Авария впереди.
        - Я пройдусь пешком, спасибо.
        Расплатившись и покинув такси, я направилась к ближайшему метро. Надо было сразу идти к станции, но я боялась, что отец отправит Фрэнка вернуть меня, а мне надо было побыть одной. Не хотелось никого видеть.
        Моей навязчивой мыслью стало сбежать ото всех, побродить по улице, может, даже слегка замёрзнуть, чтобы вернуть в душу покой. Причинить боль человеческому телу, зато обрести мир и гармонию.
        Сейчас я была от этого далека.
        Я машинально достала телефон и посмотрела на время. Половина седьмого.
        Огляделась и поняла, что я нахожусь в несколько станций от квартиры Михаила. Можно просто зайти поздороваться или попрощаться. Можно позволить себе последнее интимное свидание. Сегодня можно всё. Рождество ведь!
        И я уверенно направилась к метро, заглушив в сердце нехорошее предчувствие.

* * *
        Михаил
        - Ты пришла, - сказал я полувопросительно, не веря своим глазам.
        Вот она, хрупкая, снежная и холодная, стоит у меня на пороге. Как рождественское чудо, Снегурочка со льдистыми глазами, в которые хочется смотреть бесконечно. Я бы взял её окоченевшие пальцы и согревал их своим дыханием. И смотрел в глаза. В её глаза.
        - Ты же звал меня, - ответила она и сделала шаг навстречу.
        Я отступил, пропуская её в квартиру. Закрыл дверь на все замки, теперь, даже если она передумает, у меня будет время уговорить её остаться. Я был подобен дракону, не желавшему выпускать из своих жадных лап настоящее сокровище. Она моя.
        На сегодня, навсегда.
        Марго молчала, и я не говорил ни слова. Подошёл сзади, помог снять пальто. Она повернулась, и наши взгляды встретились. Слова стали не нужны вовсе, теперь я понял, что они никогда не были нам нужны, только мешали и всё запутывали. Иногда взгляды, жесты, тела говорят больше, чем самые красноречивые речи.
        «Я здесь, я согласна», - говорил её взгляд, а я отвечал:
        «По-другому и быть не могло».
        И я помог ей раздеться. Совсем. Отбросить прочь все те преграды, которые мешали нам ощутить единство душ и тел.
        В этот раз мы никуда не торопились, изучали друг друга, я гладил каждую чёрточку её лица, слышал биение сердца, чувствовал, как она раскрывается навстречу, подобно цветку. Скромной лилии или калле, уступающей в яркости тропическим собратьям, но выигрывающая строгой белизной линий и кожи.
        Потом мы долго лежали рядом и снова молчали. Всё было сказано, звук речи только бы опошлил то, что было между нами. И крылья драгоценной бабочки трепетали при каждом вздохе.
        - Ты скоро уезжаешь, - нарушила молчание Марго.
        - Скоро. Слишком скоро, - ответил я. - Я даже не знаю теперь, стоит ли ехать.
        - Стоит. Отец прав, это шанс для твоей карьеры.
        Милая Марго, ты даже сейчас думаешь о моей карьере в ущерб своим интересам! В это вся ты, скорее пожертвуешь собой, чем тем, кто тебе дорог.
        Я чувствовал, как она трепещет в моих руках, прижимается и ластится, но в то же время понимал, что если понадобится, встанет и уйдёт. И больше не придёт никогда. Потому что она хоть и нежная, но сильная. Всё выдержит, всё сможет, у неё хватит сил и на любовь, и на жертву.
        - Ты бы смогла уйти от отца? Пойти против его воли?
        Она привстала на локте и посмотрела на меня. У Марго были такие пронзительные голубые глаза, что я видел в их радужке своё отражение. Я бы хотел, чтобы она так смотрела только на меня, и даже если меня не будет рядом, в каждом мужчине угадывала мои черты. А я и вовсе не обращу внимания на другую женщину, если буду знать, кто ждёт меня в Москве.
        - Не знаю. Смотря ради кого.
        - Ради меня.
        - Да. Только ради тебя.
        В её глазах вспыхивал свет. Я отвёл от лица прядь её волос и погладил шелковистую кожу лба. Марго не лгала, она вообще не любила неправду, и я ей верил.Только ей и верил.
        Мы начали отношения только неделю назад, но уже понимали друг друга с полуслова, словно прожили вместе лет десять. Когда
        - Сразу взять тебя в Чехию я не смогу. Нужно там поработать какое-то время. С полугода или около того. Потом мы поженимся, и ты уедешь со мной. Как тебе такой план?
        Какое-то время она замерла, прислушиваясь к звукам вокруг, к тишине, наступившей после моих неожиданных для нас двоих слов. Я гладил её грудь и улыбался.
        Если бы кто ранее сказал, что я сделаю предложение женщине вот так, после двух занятий любовью, я бы не поверил. Будь она хоть сто раз искусна в постели, это не повод разделить с ней жизнь. Но с Марго всё иначе, я и сам не мог поверить, что скажу это вот так между делом.
        Стыдно признаться, потому что я не сентиментален, что боюсь потерять её тем больше, чем ближе мы становимся.
        - Ты делаешь мне предложение?
        - Делаю. Прости, я только сейчас принял это решение, поэтому кольца пока нет. Но оно будет. У тебя всё будет.
        Я наклонился к ней и очертил пальцами губы, поднялся по кончику носа, провёл по его спинке до переносицы.
        - Ты уверен, что я соглашусь? - спросила она, растянув губы в улыбке.
        - А разве нет?
        Она не спешила с ответом. Поймала мою руку и поцеловала запястье с внутренней стороны, где кожа наиболее тонкая и уязвимая.
        Я не лгал ей, между нами не могло быть и тени недоговорённости. И пока это так, мы будем вместе.
        Я принял решение только что и вовсе не под влиянием момента или страсти. Я всегда восхищался Марго, любил её на расстоянии, не позволяя себе даже мысли, что когда-то смогу лежать вот так рядом с обнажённой женщиной, чья фотография была надёжна заперта в первом ящике письменного стола. Смотреть на драгоценную бабочку между её грудей.
        Ещё немного, и она взмахнёт крыльями и взлетит. Порвёт кажущуюся тонкой, но такую прочную цепочку из белого золота, и устремится к свободе. Когда не летал, сложно сделать первый взмах новыми крыльями. Да и второй не легче. Не уверен, что вообще наступят времена, когда мы будем вспоминать о сегодняшних тревогах с улыбкой.
        Сначала Марго будет сложно, её замучает чувство вины перед отцом, но если она решится соединить со мной жизнь, то уже не передумает. Дочери Старицкого не свойственны вечные сомнения. Раз приняв решение, она будет верна ему до конца.
        А её отец поймёт. Со временем. Единственная дочь, обожаемая Маргарита, в чертах которой он видел свою жену! Позлится год-второй и смягчится.
        Я помогу Марго переждать бурю отцовского гнева, укрою от его обвинений. Им пока будет лучше находятся друг от друга на расстоянии.
        - Ты знаешь, - Марго села в постели и натянула одеяло. - Врачи говорят, у меня будут сложности с детьми. Это не точно, но весьма вероятно. Я хочу, чтобы ты это знал… Прежде чем примешь окончательное решение.
        Она проговорила это, положив голову на согнутые колени. Наверное, специально не смотрела на меня, чтобы не смущать. Или не хотела увидеть на моём лице разочарование.
        Глупая! Я хотел её не потому, что желал наследника, а потому что желал её.
        - И всё же я прошу тебя выйти за меня замуж!
        Я обнял её со спины, почувствовав, как она напряжена, но Марго высвободилась из объятий и принялась торопливо одеваться.
        - Ты куда? Побудь ещё, - я протянул руку, желая её остановить, догадываясь, что сейчас Марго просто-напросто от меня сбегает.
        - Я хочу дать тебе время подумать, - произнесла она, повернувшись спиной. Я видел, как подрагивают её хрупкие плечи, как несимметричны остро выступающие лопатки. - Я слышала, ты мечтаешь о сыне. Я не знаю, вдруг не смогу его тебе дать? Никого не смогу…
        Я хотел её остановить, но понимал, что сейчас она меня не услышит. Дурак, я задел больную струну в её душе, и теперь натянутая донельзя, она звенела и пела, вибрировала, искажая реальность вокруг. Марго не поймёт меня сейчас, хоть сто раз скажи ей, что хочу видеть своей женой именно её, бабочку с сапфировыми крыльями.
        Она так и не взглянула в мою сторону. Хотела выскользнуть в прихожую, но остановилась на пороге и обернулась. Я всегда любил смотреть в её глаза, но никогда ещё не видел в них столько слёз.
        - Ты возненавидишь меня после. За то, что я согласилась, - тихо произнесла она.
        - Я рад, что ты согласилась, - спокойно улыбнулся я и наконец получил в ответ лёгкую полуулыбку. Пока ещё не «да», но уже обещание. Может быть.
        - Я позвоню завтра.
        - Точно?
        - Конечно, - кивнула она, уже почти успокоившись. - А ты обещай подумать, гожусь ли я тебе в жёны. За тебя любая пойдёт.
        - Любая мне не нужна.
        Я ответил спокойно, завязывая на поясе халат. Хотелось закурить и выпить. Марго улетит, она уже готова выпорхнуть из моих ладоней, в такой миг не следует пытаться её удержать, я пока не имею на это права. В конце концов, это просто страшно помять её тоненькие крылышки.
        Тогда она уже не сможет летать.
        Я не хотел давить на неё, но и позволять погибнуть в сомнениях не собирался.
        - Я получу твоё «да», Марго, - спокойно сказал я на прощание, помогая ей надеть пальто. Укутав в последний раз на сегодня в кольцо своих рук. Она вздрогнула, вздохнула, но не пыталась больше вырваться.
        Мы оба знали, что черта невозврата пройдена.
        - Прощай! Только не иди за мной. Я уже вызвала такси. Оно ждёт внизу.
        Она обернулась на пороге и посмотрела на меня так, будто хотела запомнить.
        - До свидания! - улыбнулся я и проводил её взглядом, пока шаги не затихли в подъезде, и не хлопнула входная дверь.
        Выглянув в окно и убедившись, что она села в машину, я задёрнул штору и отправился спать.
        Завтра будет напряжённый день. Мне надо будет многое сделать, чтобы выполнить обещание, которое я дал Марго.
        На самом деле это не так просто, как я ей говорил. Совсем непросто.
        Глава 6
        Марго
        - Я рад, что ты начала работать, но почему бы тебе не сходить куда-нибудь с подругами или друзьями? - неизменно спрашивал отец, когда заставал меня дома за ноутом или книгой.
        - Ты же знаешь, я домоседка, - отвечала я одной и той фразой, после которой следовал приказ немедленно отправиться погулять.
        Я ему подчинялась со скрытой радостью, потому что это было именно то, чего я добивалась.
        Выйти из дома, проехать на метро две или три станции, перейти на другую ветку и поехать в ближайший кинотеатр. Или в тот, о котором мы с Михаилом условились заранее.
        «Мы могли бы служить в разведке, мы могли бы играть в кино. Мы, как птицы, садимся на разные ветки и засыпаем в метро». Всё это пелось про нас.
        Это было весело и романтично. Я чувствовала себя героиней шпионского фильма с доминирующей любовной линией.
        И с непременно счастливым концом. Неважно как, но я представляла себя рядом с Михаилом. Мы будем вместе, я чувствовала это всем существом.
        Готова была дать показания под пытками, что это так и будет. Хотелось верить, я убедила себя в том, что такое чувство не может просто уйти, как вода в песок.
        А пока мы вынужденно прятались и соблюдали осторожность.
        Отец не станет приказывать за мной следить, если не дать повода. Он доверял мне, знал мой характер, а я знала его, поэтому обманывать было несложно.
        - Я чувствую себя виноватой, - улыбалась я любимому после того, как мы насыщались друг другом. - Не выношу ложь, сам знаешь. Но понимаю, что сейчас это необходимо. Не объясняй, я всё знаю. И всё же я виновата перед ним.
        Мой ладонь лежала в его, я смотрела в потолок квартиры или номера гостиницы и думала о том, как хорошо, что всё вышло именно так, как вышло. Я так и не дала однозначного «да» в ответ на его предложение, но кольцо взяла.
        Настояла, чтобы оно было тонким, гладким и из белого золота. Никакой вульгарности, только ободок лунного света, в котором заключено моё сердце.
        Гравировку Михаил обещал сделать позже, это тоже было моим условием: я не носила помолвочного кольца на пальце, иногда цепляла его на ту цепочку, на которой, как на привязи, была прикреплена сапфировая бабочка.
        Но чаще оно лежало в моей шкатулке с драгоценностями. Храни то, что дорого, на виду, и никому в голову не придёт, что это что-то особенное. А если бы кто спросил, откуда оно взялось, сказала бы, что шла мимо и купила. Просто так, по настроению.
        Конечно, никто не спросит. Моя шкатулка хранится в спальне, прислуга, а тем более отец, не станут в неё заглядывать без весомого повода. Поводов я не давала.
        Планов мы с Михаилом тоже не строили. Наверное, я в глубине души боялась сглазить, хотя по жизни слыла особой, далёкой от суеверий.
        Но, обретя любовь, равной по силе которой я не знала, стала опасаться чужих взглядов, старалась укрыть её от посторонних, наслаждаться каждой минутой, не оглядываясь назад. Равно как и не мечтая о будущем.
        Будущее… Возможно, я пожалею о своём сегодняшнем выборе, прокляну тот миг, когда раскрыла объятия любви, но сейчас я была счастлива, как может быть счастлива гусеница, обрятшая крылья после длительного сна. Как цветок, распустившийся навстречу солнцу, пчела, нашедшая сладкий нектар.
        Мы с Михаилом стали близки всего месяц как, но я уже скучала, когда его не было рядом. По его взгляду, внешне такому холодному, беспристрастному, что, казалось, его обладателя ничто не может вывести из состояния созерцательного равнодушия. По рукам, гладящим мою спину, по словам, срывающимся с губ, когда нас никто не мог подслушать.
        Это не было похоже на сумасшествие или наваждение. Это была любовь-восторг, любовь-прозрение, любовь, приравненная к нехватке чистого воздуха или воды.
        Жить и дышать можно, но плохо и мало. И такая жизнь не приносит удовлетворения, она похожа на сон с серыми тенями. Они бродят вокруг, бесплотные, безжизненные, безрадостные. И живут потому, что так положено, а не потому, что хотят так жить.
        Предвкушение встречи будоражило уже с самого утра, я не могла ничего делать, а работа, если день выдавался будним, выполнялась машинально. По привычке делать её хорошо.
        Я устроилась инженером-конструктором на Зеркальную фабрику. Это место нашла сама, отец предлагал более оплачиваемые и перспективные должности, но мне не хотелось от него зависеть, чтобы потом не получать упрёки в том, что он сделал для меня так многое, и я теперь должна делать то, чего хочет он.
        А он задался целью познакомить меня с перспективным молодым человеком. Я не отказывалась, напротив, охотно участвовала в этой игре, желая показать отцу, что иду навстречу его желанием. Ходила на свидание по его указке и без неё, храня в душе позорную, с точки зрения его понятия о чести, тайну.
        Когда он узнает о ней, на меня обрушится лавина из упрёков в предательстве. Обязательно вспомнит о ноже в спину и о том, что такое простить нельзя. Пусть так.
        Отец скажет, что я глупа, и что Михаил мне не пара, что гены пальцем не раздавишь, рано или поздно я пожалею о своём выборе. И на это я была согласна.
        Пожалеть хоть о чём-нибудь, но сначала испытать, напитаться этой любовью сполна, припасть к её источнику, пить, как воду, зачерпывая в ладони, чтобы капли стекали по лицу и попадали на одежду.
        - ??????????????Я хотела получить шанс на любовь. Вот такую, какую есть, и мне не было стыдно.
        Даже за то, что я не предохранялась. Врачи сказали, что детей у меня может и не быть. Пусть так, но я попробую их завести. Хотя бы одного.
        Хотелось верить, что смогу зачать, что сила любви творит чудеса. Михаил был бы рад, а даже если нет, ребёнок от него останется и будет напоминать о нашем безумии.
        Однако смолчать я не могла. Было бы нечестно использовать другого вслепую. А уж того, кого любишь, и подавно.
        Не хотелось получить обвинения во вранье, было бы невыносимо больно слушать эти жестокие слова, понимая, что в них есть доля правды.
        - Знаешь, я не предохраняюсь, - произнесла я как-то, смотря в глаза любимого. -- Прости, что не сказала раньше.
        Мы как раз танцевали в одиночестве, прижимаясь друг к другу телами и душами. Вдвоём в его квартире пили шампанское и радовались, что отъезд Михаила отсрочился до весны.
        Ещё целый месяц вдвоём, вместе, целых тридцать дней я буду видеть его и целовать. Если бы можно было продлить этот срок ещё на месяц, на год, сократив собственную жизнь, я бы не задумываясь пошла на эту сделку!
        - Ты чувствуешь признаки?
        Он спросил спокойно, а я вся внутренне сжалась в предчувствии грозы. Но внешне Михаил ничем не выдал разочарования. Впрочем, я давно привыкла, что по лицу мужчины нельзя прочитать его затаённые мысли.
        - Ты не против? - вместо ясного ответа снова спросила я.
        - Не против, конечно. Я же сделал тебе предложение, - ответил он и, обняв меня крепче, поцеловал.
        На этот раз мы оба провалились в какую-то чёрную дыру, где нет времени. Оно сжалось в комок и укатилось прочь. Здесь всё было пропитано любовью, сама чернота вокруг и наши руки, гладящие друг друга, как в последний раз.
        Я тогда ничего не сказала. Тогда я ни в чём не была уверена, кроме одного: это лучшая зима за последние десять лет.
        Трудности пришли с началом весны.

* * *
        Михаил
        - Я скоро уеду, - сказал я Марго, когда все сроки, отпущенные нам на тайную любовь, истекли. Истаяли в предрассветной дымке нового дня.
        Сроки миновали, близилось время прощания. Об этом не хотелось думать ни мне, ни ей, но настало время принять правду. Нехорошую, злую, она разбивала нам сердца, как волна, расплетала сомкнутые руки, но мы верили: ненадолго.
        - Я знаю, - ответила она так просто и посмотрела в глаза. В её взгляде не было ни капли упрёка. Марго стала для меня ещё идеальнее, если это было возможно.
        В её объятиях я забывал о том, что скоро не смогу вот так просто прижать её к себе и прошептать на ухо, что никуда ей теперь от меня не деться.
        - Я буду приезжать, но это случится не сразу, - снова завёл я разговор, а она прижала ладонь к моим губам, заставив замолчать.
        Марго всё знала и не хотела ничего больше слышать. Я понимал это, о неприятностях и о том, на что мы повлиять не в силах, говорить - только время терять. А его нам отпущено так мало!
        - Я буду ждать. Верь мне!
        - Я вернусь к тебе. Не сомневайся.
        Так говорили мы друг другу, принося клятвы. Но даже они не могли скрасить горечь расставания.
        Тот самый день настал. Выглянул из-за угла и, приставив нож к горлу, как бандит с большой дороги, и приказал собирать чемоданы.
        У меня всё уже давно было приготовлено. Я планировал обосноваться на новом месте и потом, когда будет возможность, когда всё успокоится, приехать в Москву по делам. На выходные. Предлог всегда можно найти.
        И она будет ждать меня там, где укажу. Уже вовсю распустятся листья на деревьях, я увижу Марго издали, она тоже заметит меня, выхватив взглядом из сотни прилетевших моим рейсом и пойдёт навстречу в каком-нибудь плаще, чьи полы буду развиваться в такт её лёгкой походке.
        - Я рада, что ты приехал, - скажет Марго с улыбкой, стирающей всю тревогу и боль разлуки. И нам больше не понадобятся слова или уверения в любви.
        Мы увидим её в наших глазах. И поедем на ту квартиру, которую я сниму для встреч. Видеться на нейтральной территории безопаснее, до поры до времени её отец не должен ничего заподозрить. Я подумаю, как это обставить, для прилёта на два дня будет нужен веский предлог.
        И я найду его, как нашёл Марго. Или как она нашла меня.
        - Ты стала нервной? Всё в порядке? - спрашивал я её всю последнюю неделю.
        - В порядке. Просто не хочу тебя отпускать, и никак не могу придумать, как бы это обстряпать, - засмеялась Марго, но в её глазах проступила тоска.
        Я обнял её, как обнимают не только возлюбленную, но и друга перед вынужденной разлукой.
        - Потерпи, моя родная, - погладил по спине, снова почувствовав, ощутив всем мужским естеством, что не хочу её отпускать.
        Что разлука противоестественна нашему единению, но необходима, с точки зрения открывающихся перспектив. Не моей карьеры, бог бы с ней, в МИДе от меня и так не откажутся.
        А чтобы обеспечить Марго тот уровень жизни, к которому она привыкла. Чтобы вступить с ней в брак, как равный. Чтобы она никогда не допускала даже мысли, что я позарился на деньги и связи её отца.
        - Я не смогу прийти проводить тебя в аэропорт, - она наморщила лоб так трогательно, что мне захотелось сделать что-нибудь безумное. Например, взять за руку и увезти её силой.
        Не время. Пока не время.
        - Ничего, зато сможешь встретить. Не грусти, без разлуки не бывает встречи.
        Она кивнула и слабо улыбнулась. Жалкое утешение, особенно в свете того, что встреча состоится неизвестно когда. Я понимал её тревогу: Марго гнала от себя мысль, что, возможно, ничего больше не будет, как прежде. И мы потеряем даже эту малость.
        В эту ночь она осталась у меня, а выскользнула, чуть забрезжил рассвет. Не хотела прощаться. Не могла этого вынести.
        Я проснулся под звук будильника и по холодной пустоте рядом понял, что остался один. Провёл рукой по смятой постели, всё ещё хранившей тепло её тела. Хотел запомнить это ощущение ещё не потери, но уже предчувствия беды.
        Если бы я знал, что случится после, то ни за что не уехал бы. Но тогда мне казалось, всё как-нибудь образуется. Я вернусь, и Марго встретит меня с той покорной радостью, которую я не раз замечал на её лице. Которую я любил в ней. Впрочем, я любил в ней всё. И всегда, даже когда не знал этого.
        Уже по прилёте я отправил ей сообщение, что долетел нормально, и она ответила, что очень рада. И что будет ждать звонка. Дальше я погрузился в хлопоты, связанные с обустройством на новом месте, и приступил к работе. Дни мелькали один за одним, я иногда успевал только добраться до кровати, как тут же засыпал, чтобы уже в семь утра быть снова на рабочем месте.
        Созванивались с Марго мы не чаще раза в неделю, но наша связь через расстояние только крепла. Мы говорили по получасу, иногда больше, к счастью, человечество изобрело Skype.
        - Почему ты такая бледная? - спрашивал я, но Марго только ссылалась на усталость. А потом, месяца через два внезапно перестала выходить на связь.
        Отгулов и отпусков мне не давали, так что приехать не представлялось возможным. И всё же я до сих пор корю себя, что не сделал так, как хотел, что гнал от себя дурные предчувствия. У Марго могло всё измениться, возможно, она просто не хотела больше меня видеть.
        Это причиняло боль, но я был не в праве осуждать её.
        От общих знакомых я узнал, что у Старицких всё по-прежнему. Никакой катастрофы не случилось.
        Но это было неправдой. Я прилетел в Москву лишь к исходу мая. Тогда было уже поздно.
        Глава 7
        Марго
        - Всё хорошо, плод один, живой, примерно семь-восемь недель.
        - Спасибо, - ответила я, улыбаясь. Лёжа на кушетке и глядя в потолок кабинета УЗИ, я впервые услышала сердцебиение малыша. Тук-тук-тук. Быстро и сильно. Даже слёзы на глаза навернулись.
        Теперь всё будет по-другому. У меня не только будет ребёнок, нет, так рассуждать нельзя: он уже есть. Вот бьётся его сердце, он живой, пусть пока и является моей тайной! Скрытым сокровищем.
        Поблагодарив врача, я вышла в коридор и долго сидела, с зажатым в руке телефоном. Хотелось поделиться радостью со всем миром, но прежде всего с Михаилом. И всё же я решила подождать. Закрыла глаза, откинулась на спинку кресла и задумалась.
        Внутри меня бушевал пожар, гремучая смесь из радости и страха. Я боялась сглазить, не то чтобы верила в эти вещи, но как и сказали врачи, чудо, что я вообще смогла забеременеть. И никто не развивал мысль дальше: чудо будет, если смогу выносить.
        До двенадцати недель мне прописали охранительный режим. На работу ходить разрешили, тем более она отвлекала меня от постоянной тревоги. Последние недели я жила в стойком напряжении, казалось, что непременно повторю судьбу матери.
        После моего рождения через пару лет она забеременела, но выносить не смогла. Так было не раз. А потом обнаружили рак тела матки, кое-кто делал предположения, что к нему подтолкнули постоянные выкидыши и чистки после.
        Она честно пыталась около пяти раз, стойко теряя детей. И верила, что в следующем году сможет. Но всё оказалось тщетным. Последние недели она часто мне снилась. Что это? Предупреждение? Расстроенные нервы?
        Наверное, всё сразу.
        - Вам плохо? - спросила меня проходящая мимо медсестра.
        - Нет, спасибо. Я просто посижу и пойду, - ответила я и сразу засобиралась.
        Обеденный перерыв заканчивался, мне надо возвращаться. Знаю, я могла бы не работать, да и жить по-прежнему вместе с отцом, но была рада, что удалось отпочковаться и начать вить своё гнездо.
        Для женщины очень важно ни от кого не зависеть, у меня были деньги и недвижимость, полученные в наследство от мамы, поэтому я могла себе позволить жить только на свои деньги, независимо от того, работаю я или нет.
        Но я чувствовала себя хорошо, сильно не перетруждалась, наоборот, работа помогала мне жить вдали от него. Не слоняться с утра до вечера по дому, заглядывая в телефон или смотря в интернете, сколько сейчас времени в Праге. И не думать о том, какая там погода, во что он одет и вспоминает ли обо мне так, как я думаю о нём.
        Это изматывало, было невыносимо. Я тосковала и не могла унять щемящего чувства потери, всё время преследовавшего меня, стоило опуститься на диван и закрыть глаза. И только когда я теряла себя в какой-нибудь деятельности, оно отходило на шаг, уползало в тень. Чтобы при случае снова явить себя миру и шипеть в ухо: «Я всё ещё здесь, и я сильна. Я тоска. Имя мне - потеря. Безысходность».
        Наверное, это глупо. Я медленно шла к метро и думала о том, что любовь может дарить не только радость, но и причинять боль. Сильную, кинжальную, от которой тяжело дышать. Так я себя почувствовала, когда он уехал, а потом всё притупилось. Но не прошло.
        Я всё ещё была зависимой. Михаилу я старалась этого не показывать, зачем ему знать, как тяжело бывает без него, как тихо ночами в моей спальне, как сильно я жду того дня, когда мы увидимся. Как тоскую по его рукам, глазам и словам. По обещанию однажды вернуться и больше не расставаться
        Я не смогла бы объяснить даже себе, почему так крепко на него подсела. Казалось, он проник под мою кожу, отравил сердце и привязал к себе невидимой цепью. Красивой, как та, которую я носила на шее в знак нашей тайны.
        Каждый день, просыпаясь и засыпая, каждую свободную минуту я старалась благодарить судьбу, Небо за то, что мы есть друг у друга. «А что если это уже не повторится?» - возникала противная мысль, но я не гнала её от себя. Пусть не повторится, главное, что я ношу в себе его ребёнка. У меня останется память, живое продолжение нашей любви.
        И всё же страх оставался. Он был спрятан глубоко, почти неощутим, как сердце духов, как забытый наутро сон, прошедшая стороной гроза, но я чувствовала его в глубине души и боялась дать ему волю. Он не должен помешать мне жить. Я наконец задышала полной грудью, хотя и обходила стороной как свадебные салоны, так и отделы детских вещей.
        И вот однажды, спустя месяц после того, как я впервые посмотрела на экране монитора на чёрную фасолину, которая вскоре превратится в ребёнка, моего ребёнка, у меня начал тянуть низ живота. Я обратилась к врачу, но по анализам и УЗИ всё было в порядке. Симптомы быстро прошли, и я даже забыла об этом, как вскоре почувствовала необъяснимую слабость.
        Лежать в больнице без толку не хотелось. Потому что об это узнает отец и устроит скандал, только этого сейчас не хватает!
        - Ты стала бледной? С тобой всё нормально? Покажись врачу, - спрашивал папа в те немногие минуты, когда нам удавалось увидеться.
        Я инстинктивно избегала чересчур плотного общения. Живот пока удавалось прятать под одеждой, но вскоре придёт лето, тогда уже не спрячешь. Последуют вопросы, допросы и обвинения. Я пыталась отдалить этот миг, забыть о том, что вскоре буду вынуждена держать ответ, но молить о прощении не стану.
        - ??????????????
        «Всё идёт так, как я того хочу», - думала я и упрямо молчала. А потом, как-то проснувшись ночью, поняла, что ошибаюсь. Эта мысль пронзила словно током, вырвала из объятий тёплого сна и встала передо мной, как обвинитель. От неё было ни спрятаться, ни заесть и ни запить, она лезла в глаза, путала мысли и требовала действия.
        Но я смалодушничала, потому что в глубине души знала, что это конец. Ничего не поменять, а, значит, чем позже я об этом узнаю, тем лучше. Кому-то такое покажется глупым, другие бы не поняли меня и решили, что всегда есть второй шанс, но я-то знала, что это иллюзия. Что нельзя просто так переступить через человека, решив, что где-то вдалеке будет ждать другой.
        Я выждала неделю, не позволяя себе плакать. Гладила живот, разговаривала с ним, умоляла того, кто внутри не покидать меня, потому что уже люблю его и хочу увидеть, взять на руки, прижать к груди и вдохнуть запах. И знала, что ничего из этого не случится.
        К несчастью, оказалась права. Когда через неделю я на ватных ногах дошла до консультации, было уже поздно. Три недели как поздно.

* * *
        Марго
        - Вы сейчас будете убеждать меня, что ничего страшного не случилось, и надо просто обо всём забыть и жить дальше, - говорила я, глядя на мужчину-психолога, кабинет которого я посещала через день.
        Я лежала в больнице уже вторую неделю. Вторую неделю абсолютной боли. Вторую неделю я падаю в пропасть и никак не достигну дна. Наверное, это даже к лучшему, оставалась надежда, что ещё не всё потеряно.
        Хотя что мне ещё терять? Тогда казалось, что хуже быть не может.
        Клиника, в которой я лежала, была закрытого типа. Не войти и не выйти. Это не психиатрия, отделение гинекологии, но случайных пациентов или болтливого персонала здесь не встретишь.
        Считалось, что так лучше для самих пациенток, потерявших нарождённое дитя, и для их высокопоставленных мужей или любовников.
        Для семьи, которая не желает видеть горе женщин, потому что не разделяет его. Окружающим непонятны стенания о нарождённом, ведь его ещё не было. Так как можно плакать о том, кто не родился?
        Для них и для того усталого, но делающего вид, что ему интересно, профессионала напротив, это просто набор клеток. Естественный отбор. Почему-то ему подобные считают, что от этого осознания нам, находящимся по ту сторону невидимого стекла, легче.
        Но это они не видят. Не видят боли, которая долбит нас в спину и разрывает горло, заставляя подавлять крик и захлёбываться в беде, лишь бы не показывать её вовне.
        Не прослыть неуравновешенной, истеричкой, неспособной больше на нормальную жизнь.
        - Именно, Маргарита Владимировна, - кивнул психолог. Он казался воплощением спокойствия и оплотом того, мужского мира, где женщина должна выполнять свою роль. И выполнять её хорошо.
        Как солдат на поле боя. А если не может, то ей помогут. Бросят все силы, чтобы солдат смог достойно выполнить поставленную задачу, ну, а если всё равно неудача, то спишут.
        За ненадобностью. И забудут. И солдат должен забыть, потому что впереди новая задача. Посвятить себя обществу, миру мужчин.
        Эти мысли последнее время всё чаще посещали меня по ночам. Сна я почти лишилась. Таблетки были бесполезны, и я бросила их принимать.
        Они притупляли боль, но я не хотела стать бездушной. Мне надо было оплакать потерю. Отпустить её. Наверное, я всё это заслужила. За ложь, обман, а может, это просто случайность.
        Мне не сказали, кто был у меня. Я сама так решила, это ограждала от неуместных фантазий. Зачем представлять, на кого он или она могли быть похожи, никого больше не будет.
        Ниточка, связывающая меня с Михаилом, оборвалась. Или уходила в черноту, за которой только неизвестность. Но и она была лучше немого отчаяния, стучащего в виски.
        Единственное, что утешало, так это то, что я не сказала ему о своей беременности. Он бы принялся меня жалеть, а мне этого не надо. Совсем. Жалость от того, от кого ждёшь любви, унизительна вдвойне.
        «Ничего, -- думала я, -- всё образуется». Да, я виновата, наверное, всё-таки виновата в гибели ребёнка, пусть косвенно, но это так. Надо было лечь на сохранение, настоять на госпитализации, придумать что-нибудь. Всё равно что! Лучше чувствовать, доверять снам, поссориться со всем миром…
        «Это ничего бы не изменило», - упрямо твердил разум. Да, мне было не суждено выносить и родить этого ребёнка. Я хваталась, как за соломинку, за мысль о том, что всё это к лучшему. Возможно, она была больна или что-то подобное. Дальше думать было невыносимо.
        Я подходила к этой черте и останавливалась. Лучше не знать альтернативный вариант. Лучше не думать о том, что я потеряла здорового ребёнка из-за проблем с собственным здоровьем и скорее прожить эту боль, изжить её, чтобы двигаться дальше и мечтать.
        Когда Михаил вернётся, я расскажу ему о нашей потере, но не сразу. Только когда смогу родить ему ребёнка. Тогда будет не страшно. И уже не больно.
        Мысль «а если не сможешь» я усиленно гнала от себя, тем более все вокруг говорили: «Это не конец, просто неудача. У всех бывает неудачи».
        Отец воспринял моё положение гораздо более мягче, чем я ожидала. Нет, он не заключил меня в объятия, не стал говорить, что простил и прочую слезливую чушь. И даже отвечают на вопрос «кто отец?» не пришлось. Он сам догадался.
        Сказал, что я дура, и что даже рад, что всё так получилось. Мол, это знак свыше, прислушайся.
        - Ты же не веришь в знаки? - усмехнулась я, отвернувшись к окну.
        - Я никому не верил, кроме тебя. А теперь вообще никому.
        Так состоялся наш первый разговор, а потом, как ни странно, отец смягчился. Не сразу, а ближе к выписке. Вначале мне каждый день приносили свежие фрукты.
        Непременно персики. Я их обожала. Тонкая полупрозрачная кожица и сладкая сочная мякоть.
        Потом книгу Хемингуэй «Праздник, который всегда с тобой». Так я и проводила дни в постели, поедая персики и перечитывая любимые моменты.
        Например, вот этот: «Когда что-то кончается в жизни, будь то плохое или хорошее, остаётся пустота. Но пустота, оставшаяся после плохого, заполняется сама собой. Пустоту же после хорошего можно заполнить, только отыскав что-то лучшее...»
        И я не могла отыскать ничего хорошего, как не старалась, всё было не то. Возможно, мне будет легче после выписки. Когда приедет Михаил, я окунусь в любовь, дарующую силы, и плевать на весь мир! Если он приедет ко мне…
        Так думала я и считала дни, зачёркивая их в карманном календаре, обязательным было перечеркнуть число крестом, как бы говоря: это день умер, он был пустым, он был напрасным.
        И я стала на шаг ближе к моменту нашей встречи. И дальше от ужасающей чёрной пустоты, которая норовила поселиться внутри и пожрать всю радость.
        Я жила мыслями, что когда-то смогу смотреть на нынешнюю потерю, как на печальную неизбежность. Веху в становлении нового, более светлого и лучшего, как на поворот, пусть и мучительный, но к счастью.
        Безоговорочному счастью.
        И вот когда я уже почти смирилась, почти приняла свою боль и поверила в случайную ошибку, меня вызвали в кабинет врача.
        Это была заведующая отделением, немолодая, но бодрая и вечно улыбающаяся женщина. Её улыбка как бы обнимала и говорила: «У тебя всё ещё впереди».
        Я сидела, сжав колени и смотрела на её письменный стол. Там был идеальный порядок, которого никогда не бывает в жизни. И маятник, качающийся из стороны в сторону.
        - Маргарита Владимировна, мне надо вам кое-что сказать.
        Хорошее начало, не сулящее ничего доброго.
        - Конечно, это неокончательное заключение, но, судя по проведённому обследованию, у вас очень тонкий эндометрий и яичники почти истощены. Трубы слабо проходимы. Словом, чтобы не юлить вокруг да около, могу сказать…
        - Говорите как есть!
        Я запуталась в вязи слов, окутывающих меня, как паутина несчастную муху. Или бабочку.
        - Я должна вас предупредить. Чтобы вы не верили шарлатанам и не соглашались калечить себя ради сомнительных методов. Детей у вас, скорее всего, больше не будет.
        Глава 8
        Михаил
        - Ты не слышал о Маргарите Старицкой? Не могу до неё дозвониться.
        С этой фразы я начинал телефонный разговор с каждым из знакомых, кто мог бы мне помочь. Но никто не помог. Никто не знал, почему да как так получилось, что она уехала из столицы.
        - Вроде бы куда-то в провинцию, - сказал один из приятелей в МИДе. - Там какая-то тёмная история, поговаривали, она лежала в клинике для лечения неврозов. Но точно никто тебе не скажет. Да и не хочется лишний раз копаться в грязном белье этой семьи. Её отец на все вопросы о дочери отвечает кратко. Уехала попытать счастья в другом месте.
        - А тебе что за надобность? - добавляли некоторые в конце и смотрели с прищуром, словно хотели получить подтверждение сальным догадкам. Я всегда пожимал плечами и объяснял свой интерес личностью патрона.
        Мол, я не совсем посторонний, а Старицкий на все расспросы болезненно морщится и молчит. Я не мог подставить Марго под удар грязных сплетен, она была для меня чистой и неприкосновенной. Как королева.
        Старицкий и вовсе избегал упоминаний о дочери. Виделись мы редко. Тому виной была отчуждённость моего бывшего патрона, которую я списывал на то, что он каким-то образом узнал о нашем с Марго романе. И приложил все силы для того, чтобы отдалить дочь от меня.
        Значит, расспросы напрямую смысла не имели. Я мог бы прийти и устроить скандал, но не получил бы ничего, кроме угроз и обещаний расстроить мои дела. Ни того ни другого я не боялся, и всё же скандалы ненавидел. Они бесполезны, даже вредны, и ни на шаг не приблизят меня к той точке на карте, где сейчас находится Марго.
        Когда я вернулся в Москву, уже вовсю цвела сирень. Я ловил себя на мысли, что хочу сорвать охапку, набить её белыми, сиреневыми и тёмными цветами и бросить букет под ноги той, ради кого прилетел. Даже если она не захочет меня видеть, даже если у неё другая жизнь, я сломаю пластиковые стены её нового убежища и заставлю выслушать себя. Заставлю передумать.
        Это будет сложно, Марго упряма, бог знает что Старицкий наплёл ей обо мне, но я умею быть настойчивым.
        Времени оставалось дней пять, не больше. Мне надо будет вернуться к работе, но я не могу уехать, не повидавшись с ней, не обняв за хрупкие плечи, не ощутив запах её тела в своих руках! Все дни, которые мы жили в разлуке, я представлял себе нашу встречу и теперь не собирался отказываться от своих планов.
        Тайны, которыми окутал Старицкий отъезд Марго, злили не меньше самого факта этого бегства. Разве она не знает, что не сможет вот так исчезнуть, раствориться на карте без объяснений? Хотя прекрасно понимала, что какие бы слова между нами ни были сказаны, я от своего не отступлю. Найду, разыщу и украду. Спрячу от всего мира.
        Я принял единственно верное решение. Нанял специального человека, из тех, чьими услугами по рекомендации пользуются многие в верхах. Он был удобен, незаметен и умел открывать рты прислуге, запуганной хозяевами под страхом увольнения. Никакого насилия, лишь пара помощников и деньги.
        Большие деньги, если речь шла о срочном заказе. Как было и в моём случае.
        Прошло уже три дня, но я пока не получал от него вестей. Фрэнк, дворецкий Старицких, конечно, ничего не скажет. Их постоянная горничная тоже, но невозможно утаить шила в мешке. Всегда кто-то из приходящей прислуги слышал то или иное, люди любопытны, отъезд дочери хозяина не мог быть рядовым событием, ведь он более напоминал бегство.
        От меня? Скорее всего.
        Я не мог усидеть на месте и принялся ходить по гостиной. Все дни по приезде я проводил здесь, включал электрический камин и старался забыться в работе. Просматривал интересующие политические сводки, иногда беседовал с тем или иным приятелем, выходил куда-нибудь, но никогда не переступал порог спальни.
        Там всё ещё витал её дух. Марго бросила меня? Вероятно, что так, но должно же быть какое-то объяснение! Люди не срываются с места без причины. И не меняют номер телефона. Не прячутся так, словно боятся новой встречи и того, что будет на ней сказано.
        И эти слухи о клинике неврозов. Слишком экзотично, чтобы быть ложью. Я был уверен, что Старицкий надавил на неё, заставил раскрыть карты, воззвал к гипертрофированному чувству долга. Сломал мою Марго.
        Но я не дам ему отнять её силой! Не позволю разделить нас, заставить по отдельности переживать, перемалывать свою боль, не смея даже перемолвиться словом с тем, кто был так близок, а теперь стал невероятно далёк.
        Я сходил с ума от неизвестности и однажды, выпив немного виски, понял, что если мой человек завтра с утра не даст о себе вестей, если не скажет, куда понесла свои слёзы Марго, то я приду к Старицкому и выведаю правду. Если бы я ворвался со скандалом, это бы ничего не решило, нажать кнопку и вызвать охрану проще простого, а я заведу разговор исподволь.
        И когда мы останемся одни, тогда уже заставлю старика сказать правду. Конечно, он кремень и адрес не назовёт, но и я не тот, кого можно обвести вокруг пальца. Некоторые зацепки мне это даст, он выйдет из себя, скажет, чтобы я держался от неё подальше, но невольно выдаст правду. Какую-то её часть.
        Я хотя бы буду знать, в каком направлении искать его дочь.
        Но наутро детектив объявился. Более того, он принёс мне не только информацию о городе, в котором от меня спрятали Марго, но и район, в котором она поселилась.
        - ??????????????
        Не теряя ни секунды, я заказал билет на поезд. И через три часа был на перроне вокзала города Тулы.
        На сердце было легко, я чувствовал себя гончей, идущей по следу и настигающей цель. Домой к ней я не поехал, знал, что Марго будет на работе, сейчас как раз наступит перерыв, и она захочет пойти перекусить. Наверное, или я придумаю что-то ещё.
        Я стоял напротив её офисного здания и ждал. При других обстоятельствах подошёл бы к концу рабочего дня и спокойно дождался, пока она выйдет. Свободная и полностью моя.
        А что если она уже нашла кого-нибудь другого? Эту мысль я старательно прятал за прочими, чтобы не упасть духом. Я видел, как смотрела, как говорила со мной Марго при нашей последней встрече. Это не могло вот так просто исчезнуть! Раствориться в прошлом, ведь минуло всего несколько месяцев. Даже не год!
        И вот я увидел её. Увидел и почти не узнал. Так она изменилась, похудела и осунулась. В этот миг я понял, что никто не стоит между нами, кроме недоразумений. Но их я развею немедленно.
        Не думая ни секунды, я пошёл ей навстречу.

* * *
        Марго
        - Зачем ты меня нашёл? - спросила я первым делом, когда он подошёл и стал таким близким, что протяни руку - и расплачешься.
        Я сдержалась, привычка прятать эмоции помогла не разрыдаться, уткнувшись в его грудь. Минута слабости, которая иногда значит так много для будущего. Для моего будущего и нашего общего.
        Которого нет и больше не может быть. Я всегда должна это помнить.
        И всё же на какой-то миг мне показалось, что всё можно исправить, что никакая боль не длится вечно, что пора перешагнуть через неё и жить дальше. Так, будто я действительно могу изменить своё будущее, если очень захочу.
        По взмаху ресниц, по соприкосновению рук и тел.
        - Потому что ты обещала выйти за меня замуж. Я пришёл, чтобы ты исполнила своё слово. Я своё сдержал, я вернулся к тебе.
        Мы стояли чуть поодаль у прохода, и мне захотелось, чтобы никто больше не помешал беседе. Возможно, стоит сходить с ним в кафе, просто поговорить, сев напротив друг друга. Как бывшие.
        Вспомнить то, что нельзя повторить. И покаяться.
        Нет, я не собиралась рассказывать правду. Михаил сразу станет настаивать на своём, тогда он не отпустит меня, не потому, что любил когда-то, а из чувства долга. Скажет, что раз я пострадала по его вине, то он должен быть теперь рядом.
        Он не понимает, что мне не нужно такое «рядом»! Ловить на себе жалостливый взгляд каждый раз, как я внезапно обернусь или посмотрю в тот момент, когда он не будет этого ожидать.
        Это разобьёт сердце. Не мне, моё давно разбито, растоптано в прах и пыль, и я сделала это сама. Не пожалев, потому что жалеть может живой, а я умерла. Осталось только истаять, раствориться в тумане для тех, кто ещё меня помнит.
        Исчезнуть физически.
        Уничтожила всю нашу с Михаилом переписку, заставила себя не вспоминать о нас, вычеркнула эту страницу из дневника памяти. Сожгла себя, превратив душу в пепел.
        И вот он стоит передо мной как ни в чём не бывало и смотрит с лёгкой укоризной. А мне не хватает воздуха, я задыхаюсь, я снова почувствовала, что умерла не вся.
        Да что же это такое за наказание: отсутствие смерти! Я бы дорого отдала за возможность больше ничего не чувствовать, глядя на него, слушая его спокойную речь. Стоит протянуть руку, но она до боли впилась ногтями в ладонь, чтобы этого не сделать.
        Михаил - гордый, он не станет бесконечно молить о любви, когда поймёт, что ему не рады. И я сумею это до него донести. Я ему не рада.
        Я его боюсь. И себя боюсь. Себя даже больше, потому что слаба.
        Потому что он будил то, что следовало похоронить. Надежду. Нет никакой надежды, не надо себя мучить, отрезая хвост по частям.
        - Я не хочу выходить за тебя замуж, - сказала я, почувствовав, как в глубине души поднимается вопль возмущения: «Врёшь!» - И не выйду. Нам не о чем говорить.
        Я хотела пройти мимо или повернуть назад. Какого чёрта вообще вышла на обед, я ведь разучилась получать удовольствие от пищи за последние несколько месяцев!
        А тут отправилась просто подышать свежим воздухом, и на тебе! Влипла, как утопающий, уже смирившийся с гибелью, уже простившийся с земными заботами и людьми, с ними связанными, и тут ему кидают спасательный круг.
        Ещё не спасение, но уже путь к нему. Путь, который появился слишком поздно, чтобы вызвать радость.
        - Тогда пойдём поговорим.
        Он преградил мне дорогу назад. Я повернулась, заставила себе посмотреть в глаза и чётко произнесла:
        - Я разлюбила тебя. А, может, и не любила никогда. Зачем ты заставляешь меня это произносить вслух? Разве моё бегство не говорило само за себя? Я сбежала от тебя.
        Повернувшись, чтобы уйти и на этот раз, я почувствовала его руку на своём запястье. Хватка не была железной, она не принуждала остаться. Скорее это были оковы, разорвать которые при желании мне не составило труда.
        И всё же именно это прикосновение, почти просящее и в то же время требующее обратить на себя внимание, заставило обернутся.
        - Я с тобой никуда не пойду. Пусти! - твёрдо сказала я, черпая на дне отчаяния и мрачных мыслей о том, что я испорчу ему жизнь, силы.
        Да, именно испорчу! Он мечтал о сыне, у меня не будет никого. И ЭКО противопоказано. Яйцеклетку не получить без риска сдохнуть от рака.
        Выход только один: оставить его в покое. Не быть оковами на ногах, ножницами, подрезающими крылья.
        - Пойдёшь, Марго. Всегда шла и теперь пойдёшь!
        Хватка усилилась, теперь это были оковы, цепи, приковывающие нас друг к другу.
        - Мне надо на работу. Перерыв скоро закончится.
        - Не сегодня. У меня мало времени, и я не собираюсь тратить его на ожидание.
        Когда Михаил говорил вот так, твёрдо и прямо, безо всяких расшаркиваний и заботе о желании других, это означало, что он всё равно своего добьётся.
        Но я боялась нашего предстоящего разговора, поэтому сделала последнюю попытку, похожую на писк выпавшего из гнезда птенца.
        - Пусти! - почти прошептала я, чувствуя, как задыхаюсь. Как ноги делают шаг навстречу тому, кого я ждала.
        Неправда, что я о нём забыла. Неправдой были все клятвы, принесённые отцу в том, что мы с Михаилом никогда не останемся больше наедине. Всё оказалось ложью и фальшей.
        Всё, кроме моей любви к нему.
        К тому, кто сейчас смотрел на меня так, что хотелось вжать голову в плечи и говорить тихо, почти без голоса, одними губами шептать заранее придуманные, лживые фразы.
        - Неужели ты думал, что я всерьёз полюблю тебя? Это была моя прихоть. Ты столько лет не замечал меня, вот я и решила доказать, что могу обратить на тебя своё внимание.
        Он молчал и просто повёл меня за собой.
        - Куда мы идём?
        - К тебе, - ответил он кратко и не обернулся.
        - Я не хочу быть с тобой.
        Я чувствовала, что причиняю ему боль. Она отзывалась и в моём сердце, была готова пролиться слезами, которые я тщательно сдерживала, перейдя почти на истеричный тон.
        Меня, которую всегда волновало то впечатление, что я произвожу на окружающих, сейчас совсем не заботило, что я кричу на улице и при этом покорно плетусь следом, время от времени спотыкаясь и оглядываясь.
        - Ты слышишь меня?
        Я почти поравнялась с ним, хотела заглянуть в глаза, чтобы понять, почему он приехал. Из чувства долга, потому что хотел знать точную причину моего бегства, чтобы закрыть эту страницу раз и навсегда? Или потому что скучал?
        Всё же остальное, даже моя потеря, отошло сейчас на второй план. Поблёкло, спряталось за туманной дымкой.
        Он не взглянул на меня, я видела лишь узкую полоску его рта, жёсткую линию, от края которой вниз залегла глубокая морщинка.
        Михаил поймал такси, заставил меня назвать водителю адрес и всю дорогу молчал. Он посадил меня на заднее сиденье, а сам сел рядом с шофёром. Мы оба молчали, я лишь поспешно набрала номер начальника, чтобы сказать, что заболела и срочно уехала домой.
        По моему дрожащему голосу, торопливым фразам на том конце трубки всё поняли верно и сказали лишь, что завтра ждут объяснений. Где-то в глубине души мне было плевать, уволят ли меня или нет.
        Сейчас мир сузился до размеров жёлтой машины, везущей нас обоих туда, где никто не помешает разговору. Нашему общению, прерванному на самом пике. Тогда мы строили планы и были счастливы, веря в их осуществление.
        Думала я и о том, что теперь придётся всё рассказать. Я просто не смогу смолчать, начну плакать и каяться. И он поймёт, но я всё равно буду стоять на своём: нет у нас будущего. В лучшем случае только настоящее. Запутанное, безрадостное, торопливое, шаткое.
        Я боялась его, этого сегодня. Ехала и смотрела на профиль любимого мужчины, безумно опасаясь того, что произойдёт между нами и одновременно всем сердцем, до боли в напряжённых мышцах шеи желая пережить это вновь.
        Есть время для страданий, значит, должна быть минута и для отдыха от них. Конечно, не счастья, нет, это уже невозможно. Для отдыха.
        Машина остановилась у моего подъезда, он подал мне руку и молча повёл наверх. Точно знал этаж, мы ехали в лифте одни. И молчали.
        Я кусала губы, стояла отвернувшись, первой на выход. Хотела выскочить, в два счёта открыть дверь своей квартиры и захлопнуть перед его носом. Пусть постоит и уходит.
        Не выйдет. Я знала: Михаил из тех, кто доводит дело до конца. Он вернётся завтра или сделает что-нибудь, чтобы я открыла.
        Звякнули ключи, я не сразу попала в замок, но всё же открыла. Распахнула дверь в чёрную неизвестность.
        Понимала, что надо скорее избавиться от темноты, потянулась к выключателю, но он снова перехватил мою руку, втолкнул меня внутрь, захлопнув дверь с такой силой, что этот звук оглушил, дезориентировал.
        Я почувствовала его тело, оно вжало меня в стену, заставляя раскрыться и не сметь пикнуть.
        А потом он впился в мой рот, шепча в перерывах между жадными, колючими и одновременно страстными поцелуями:
        - Ты никуда от меня не уйдёшь… Даже не мечтай!
        Глава 9
        Марго
        Мы целовались долго, я почти потеряла счёт времени. Мне хотелось сначала поговорить с ним, объяснить, что всё это ничего не изменит, мы лишь будем сильнее тосковать друг по другу в разлуке.
        Я буду тосковать.
        Плакать и вспоминать. А потом ругать себя последними словами, что не нашла сил, чтобы остановить Михаила. Чтобы сказать, что я не могу быть его дольше, чем на одну ночь. Хотя одна ночь тоже значит очень многое, если она последняя.
        Эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, пока я отвечала на жаркие поцелуи и наслаждалась его прикосновениями к моему телу. Я не смогла сказать «нет». Уступила права на своё тело и в эту минуту ни о чём не жалела.
        Мне никогда не было ещё так сладко и одновременно мучительно горько, как в те мгновения, когда я отдавалась ему в темноте. Когда наши тела двигались в едином темпе, похожие на штормовые волны.
        Они предвещают бурю, которая либо прибьёт нас друг к другу. сольёт в одно целое и закружит в смертельных объятиях, либо навсегда разъединит, разметает по странам и континентам. По разным жизням.
        Разным судьбам.
        - Я же говорил, что вернусь за тобой, - произнёс Михаил, когда мы оба обрели голос. И разум.
        Лично мне выходить из эпицентра шторма никак не хотелось. Зачем? Чтобы по кругу обсуждать то, чего я не смогу изменить?
        - Я не могу быть с тобой, - мягко отстранилась я и выскользнула из его объятий, поправив платье, которое теперь буду считать безнадёжно испорченным его присутствием.
        И больше не стану надевать, сохраню, как воспоминание.
        - Только не говори, что не любишь меня, ты сама в это не веришь. И я не верю тебе. оказывается, ты лгунья, Марго.
        Михаил щёлкнул выключателем и подал мне руку, словно приглашал на танец или звал замуж. Я вложила свою ладонь в его, ощущая, как подрагивают мои пальцы.
        - Я сегодня никуда не уйду. Останусь с тобой.
        - Не уходи. Но это ничего не изменит.
        - Хорошо, тогда, может, ты угостишь меня чаем и всё расскажешь?
        Вот так просто. Он провёл рукой по моей щеке и прошёл к зеркалу в прихожей, чтобы заправить рубашку в брюки. Он хмурился, я не любила эту вертикальную морщинку на переносице, она означала, что её владелец попал в затруднительную ситуацию, и это его нервирует.
        Заставляет принимать скоропалительные решения и проявлять эмоции на людях. Разрушает так тщательно выстроенный образ рассудительного человека, руководствующегося исключительно логикой.
        Он прав, надо успокоиться и сесть за стол переговоров. Или хотя бы притвориться, что я буду слушать его доводы и раздумывать над ними.
        На кухне я щёлкнула кнопку электрического чайника и достала чашки. Я ещё помнила и вряд ли когда забуду, какой сорт зелёного чая он предпочитает. И всегда покупала именно его, словно знала, что этот день настанет. Надеялась? Быть может.
        Я делала всё механически, нарочито медленно, угадывая, что Михаил не станет меня прерывать. Даст мне время остыть. И подумать.
        Надо бы сходить в душ, но сейчас я решила этого не делать, потому что там мы станем ещё ближе, вернёмся в пору тайных любовников, и от моей сегодняшней решимости, выпестованной долгими месяцами ожидания этой встречи, не останется и следа.
        Я ещё пыталась удержаться в рамках своего решения. потому что оно единственно правильное.
        И всё же время нашего разговора настало. Михаил неожиданно появился на кухне, подошёл сзади и принял из моих рук поднос с чашками и сахарницей.
        Я торопливо рыбкой выскользнула из-под его рук и первой прошла в гостиную моей маленькой уютной квартирки, которую я снимала неподалёку от работы.
        За несколько месяцев, что я здесь живу, так и не распаковала часть вещей. Михаил тоже это отметил, я видела его взгляд, брошенный на коробки, сложенные в одном из углов гостиной. Я специально не стала их убирать с глаз, чтобы в скором времени с ними разобраться.
        - Значит так, Марго, я завтра вернусь в Москву и вечером улечу в Прагу. Через месяц, может, к середине июля, я вернусь за тобой и увезу с собой. Как и планировал.
        - У меня поменялись планы, - мягко возразила я, помешивая ложечкой сахар в чашке и не поднимая глаз на мужчину, перед которым я не только трепетала, но и которого любила всей душой.
        Он специально сел поодаль, в кресло, стоящее спинкой к окну, чтобы на его лицо падала тень, а моё было предельно освещено.
        - Что именно поменялось?
        - Я не смогу иметь детей, - выдохнула я, сжимая в руках горячую чашку и почти не чувствуя, как она обжигает пальцы. - Никогда.
        - И что?
        Его вопрос заставил меня пристально посмотреть в глаза. Неужели он думает, что я не знаю, как он мечтает о сыне?
        - Только не говори, что мы будем пытаться или усыновим ребёнка. Я не хочу ни того ни другого.
        Вот и всё. Я сказала главное. Дальше должно быть проще. Должно быть.
        - И не собираюсь. Это не имеет значения, Марго.
        - ??????????????
        - Правда? - вспыхнула я и громко поставила чашку обратно на поднос. - А для меня имеет.
        Он встал и подошёл ко мне. Я вся сжалась в предчувствии его прикосновения. Ещё немного, и я заплачу, а это недопустимо.
        Стану слабой, соглашусь со всем, а потом буду корить себя за слабохарактерность.
        Почему всё так сложно и одновременно просто? Почему Михаил не бросил меня и не ушёл молча, тогда бы я могла сохранить остатки гордости.
        Он заставил меня встать и обнял. Говорил долго, я давно не слышала от него такой проникновенной речи в свой адрес.
        Для работы - пожалуйста, а в личных делах он предпочитал действовать, а не объяснять и обещать.
        - Нет, - шептала я, заключённая в его объятия. И не верила своим словам. - Ты говоришь это сейчас, а пожалеешь потом. Этот момент настанет, и я прокляну себя за то, что уступила тебе.
        - Никто не знает, что будет потом. Скажи мне правду, что случилось? - спрашивал Михаил снова и снова, но я упорствовала в молчании.
        Лишь глубокой ночью, проведя всё отпущенное на краткую встречу время в его объятиях, проснулась со слезами и криком. Мне впервые за эти месяцы, прошедшие с потери ребёнка, приснился кошмар. Что я снова забеременела и снова потеряла свой шанс.
        Я плакала, а Михаил гладил мои волосы и крепко прижимал к себе, пока я не рассказала ему всё. Возвращаться в прошлое было больно, но ещё больнее было сейчас смолчать и, переживая этот сон, не упомянуть о событиях недавнего прошлого.
        - Почему ты мне не сказала? - спустя какое-то время, закурив и опрокинув бокал виски. - Могла бы позвонить для приличия.
        Это был сарказм, я его заслужила. Надо было сказать, но…
        - Было не до этого, - с обидой ответила я, и он замолчал, поймав мой взгляд.
        До утра мы не спали, всё говорили и говорили о прошлом. Не о будущем. Но, провожая меня на работу, Михаил задержал мою руку в своей и глядя в глаза, твёрдо сказал:
        - У тебя месяц чтобы поговорить с отцом. Или я увезу тебя без этого разговора. И я не шучу, Марго, я всё равно увезу тебя, даже если ты сбежишь в Замбези. У меня и там есть свои люди.
        - Теперь я знаю, куда точно не следует сбегать, - улыбнулась я и, встав на цыпочки, поцеловала его в щёку.
        И ушла, обернувшись напоследок, помахав рукой с улыбкой, словно сама верила, что смогу с ним уехать. И попробовать всё сначала.

* * *
        Марго
        - Я скоро приеду, - позвонил мне Михаил в начале июля. - Собрала вещи?
        - Ты не передумал? - улыбнулась я как бы в шутку, а у самой защемило сердце. Я ведь всё откладывала разговор с отцом, надеясь и одновременно безумно боясь, что мой любимый передумает.
        Несколько недель после той нашей встречи я жила воспоминанием о ней. Искренне надеялась, что Михаил одумается и откажется от идеи соединить наши жизни.
        Я бы пошла за ним на край света, я видела в его глазах желание уберечь меня от всего мира, но боялась, что со временем всё это пройдёт.
        Сменится сначала на жалость без любви, потом на равнодушие, к которому будет примешиваться раздражение. И в итоге всё скатится к глухой ненависти.
        Постепенное умирание любви страшнее самого болезненного разрыва отношений.
        Я бы просто не пережила этого личного ада, когда понимаешь, что ничего уже не изменить, что теперь остаётся только принять ситуацию и понуро уйти в пустоту, чтобы не мешать любимому. Больше не мешать.
        Я не раз пыталась донести это до Михаила, но он лишь отмахивался от моих умозаключений.
        - Я сказал, что хочу видеть тебя своей женой, значит, хочу. Я ещё никому не делал предложения так настойчиво, и никто так упорно не увиливал от прямого ответа.
        Он ставил мне это в вину, как бы намекая, что я просто ищу повод отделаться от него. Эх, если бы он понимал меня, знал и чувствовал всю боль, которая не покинула моё тело полностью, не вышло вместе с ребёнком, а просто спряталось глубоко внутри!
        Если бы испытал хотя бы толику той липкой паутины беспомощности, в которой я барахталась до сих пор, он бы не упрекал меня за сомнения.
        И всё же надо было выбирать сторону. И я решилась.
        Пусть так, пусть я не раз об этом пожалею, но сдамся на милость судьбы. Выберу жизнь. Любовь. Радость.
        Я написала заявление на увольнение и начала паковать чемоданы, радуясь, что так и не распаковала некоторые вещи. Будто знала или надеялась, что Миша меня найдёт в серой тоске и увезёт с собой.
        Туда, где голубое небо и сверкает радуга.
        Отец позвонил через день после того, как в отделе стало известно, что я их покидаю.
        - Ты решила вернуться? - спросил он как бы между фраз «рад тебя слышать!» и «всё ли хорошо?».
        - Да, - ответила я. - Завтра приеду, хочу повидаться.
        Разговор, который нам предстоит, лучше вести с глазу на глаз. Вечером.
        - Буду к ужину. Скажи кухарке, чтобы приготовила гуся.
        Отец ничего не ответил. Думаю, он уже подозревал, что причина для моего отъезда из Тулы довольно веская. И что лучше её услышать из первых уст.
        Вечером я была в Москве и сидела в нашей столовой, как будто не было ни смерти мамы, ни моей внезапно нашедшей отклик любви, ни потери ребёнка, ни бегства. Ничего не было, и всё ещё впереди.
        - Ты почти ничего не ешь, - укоризненно заметил отец и посмотрел с такой теплотой, что у меня перехватило дыхание.
        Я словно почувствовала, как мама села справа от меня, где всегда было её место. Она обычно сидела молча, но её присутствие уже придавало ужину торжественность званого вечера.
        Мама, если бы узнала, что я сейчас собираюсь сказать, непременно накрыла бы своей ладонью мою и приложила указательный палец к губам в знак молчания.
        «Не стоит говорить плохие новости за ужином. Это отравит весь вечер и тебе, и тому, кому ты их принесла», - учила меня она, а я всегда старалась быть прилежной ученицей, заслуживающей её похвалу.
        Родители любили друг друга так деликатно и в то же время преданно, что в юности я считала их отношения идеальной, трепетной любовью. Ссоры между ними, конечно, случались, но никто и никогда не опускался до оскорблений. И меня они оба холили и берегли.
        Мне нечего было рассказать психотерапевту, тут уж шутка попала в молоко. И вот сейчас я должна выбрать: быть и дальше удобной, достойной дочерью или уйти за любовью.
        - Всё очень вкусно, папа! - улыбнулась я, попробовав десерт. Панакотта. Отец не забыл, что я люблю именно её. - Мне надо с тобой поговорить.
        - Ну наконец-то! А то я думал, ты и сама не знаешь, зачем решила вернуться.
        Он был серьёзен, но тревогу, залёгшею в уголках его глаз, я угадывала почти интуитивно.
        - Ты не рад?
        - Смотря в чём причина, - он вытер рот салфеткой и встал, бросив её на стол.
        Я почувствовала, как у меня вспотели ладони, но выбор давно сделала. Я не боялась реакции отца, угадывала, что она будет бурной, что услышу много обвинений, пренебрежительно брошенных в лицо. Меня страшили не они, а та правда или её иллюзия, которую он может сказать.
        Михаил тебя просто использует. Или жалеет, что для меня было бы ещё хуже.
        - Я не останусь на ночь, - сказала я сразу, как только мы оказались в его кабинете.
        - Я уже понял, ты не принесла вещи.
        Мамин портрет висел справа над столом. Она была изображена незадолго до болезни. Ещё цветущая, полная достоинства и сдержанной грации, смотрит как бы с укоризной, но мне хочется верить, что она бы меня поняла.
        - Вот как значит, - в этой фразе сквозило разочарование. Папа всегда подозревал, что я не дотягиваю до светлого образа мамы.
        А когда ожидаешь определённого поведения от близкого, он всегда рано или поздно оправдывает это ожидание.
        - Через два дня я улетаю в Прагу. К Михаилу. Мы решили быть вместе, - произнесла я медленно, но в конце фразы скомкала слова. Плохо, но терпимо. Имею же я право нервничать!
        Отец молчал. Сидел, откинувшись в кресле, и смотря на меня так холодно, что по спине пробежали мурашки. Мне вдруг захотелось обхватить себя руками и опустить голову. Но я не сделала ни того ни другого.
        Я всё-таки была хорошей ученицей своих родителей. Бьют тебя - сделай вид, что тебе смешно, обливают презрением - прими равнодушный вид.
        Эти уроки пошли на пользу. Я почти бессознательно, инстинктивно спокойно выдержала его взгляд, не спеша оправдываться. Стояла, скрестив руки на груди, и смотрела в глаза, не опуская подбородка.
        Не свысока, но и не прося о милости или понимании. Я ставила его перед фактом и могла лишь надеяться, что отец сможет с ним смириться. Пусть и не сейчас.
        - Уверена в своём решении? - спросил он через пару минут, показавшихся мне вечностью.
        - Да, - ответила я не раздумывая.
        - Я не приму этого брака, Марго. Никогда. Можешь не трудиться и ничего мне не объяснять!
        Он потерял ко мне интерес и уткнулся в раскрытый ноут. Это означало только одно: разговор окончен. Если сейчас ты выйдешь из этой двери - назад не вернёшься.
        Первым побуждением было закричать, хлопнуть по столу, схватить ноут и вышвырнуть его в окно, разбив стекло, но я быстро взяла себя в руки. Зачем что-то доказывать? Сейчас он меня не услышит. И не захочет понять.
        Наталкиваться на нотации или лекцию о том, как должна вести себя послушная дочь - нет, увольте. Наверное, он считал меня неблагодарной, думающей только о том, что у меня между ног, пусть так! Я пожалею, если сейчас не уйду.
        Уже на пороге я не выдержала и оглянулась. Наши взгляды встретились.
        - Ты ведёшь себя как тряпка! Плохо же мы тебя воспитали!
        - Только не надо говорить «видела бы тебя сейчас мать». Она не видит. Но она бы меня поняла.
        Я почувствовала, как к горлу подкатил ком, и поняла, что ещё немного, и я примусь умолять отца не отворачиваться от меня. Пусть не общается с ним, зачем вычёркивать меня из своей жизни?!
        Но что-то в выражении его глаз останавливало, заставляло отказаться от слов. Поздно. Не поймёт. Не сейчас.
        - Ты будешь препятствовать моему отъезду из страны? - лишь спросила я, комкая в руках тонкий ремешок сумочки.
        Уходить не хотелось, только не так. Блин, ну я ведь его единственная дочь! Да, он зол на меня и на себя за то, что недоглядел. Зол, потому что знает, сколько я перенесла за последние месяцы и винит в этом Михаила.
        Он тогда сказал, что отомстит за мои слёзы, но ведь никто в них не виноват. Может быть, немного моей вины и есть, но больше ничьей!
        - Нет, - он снова уткнулся в монитор и махнул рукой.
        Так по обыденному, словно мы прощались на ночь или на день.
        Я повернулась и вышла, бросив через плечо, что люблю его.
        Расплакалась я, только выйдя на улицу. Но не так, как плачут дети, вынужденные уехать из родительского дома на каникулы, а так, как плачут взрослые, когда покидают опустевшее гнездо. Когда понимают, что за спиной не осталось целых мостов, есть только дорога вперёд.
        Идти по ней необходимо, но страшно, то теперь ты оказался человеком, которому некуда вернуться.
        Отец простит, так бы мне сказали знакомые, если бы узнали об этом случае. Но я знала: нет, не простит. Для него это предательство. Я не просто выбрала не того человека, я отдала себя тому, кто причинил ему боль.
        Что ж, пусть так. Я справлюсь. И не только с этим.
        Неужели я нахожусь в двух шагах от счастья быть вместе с тем, кого выбрало сердце?
        Я не знаю, как сложится моя жизнь с ним, но хочу пройти рядом с Михаилом хотя бы небольшой участок пути.
        Глава 10
        Михаил
        - А может, мы всё-таки не будем? - спрашивала Марго снова и снова и с тёплой улыбкой заглядывала в глаза. - Зачем всё портить? Нам и так хорошо вместе.
        Она бы хотела оставить всё как есть. Я понимал, почему, но в душе оставалось сомнение: уж не оставляла ли она себе путь отхода? С тех пор как Марго попыталась от меня сбежать, я всё время испытывал страх, что она исчезнет снова.
        Выйдет из дома и испарится, смешается с тысячами других граждан, спешащих по своим делам, и я больше никогда не увижу, как она идёт мне навстречу, торопится и одновременно не позволяет себе прибавить шаг.
        Как переодевается, когда думает, что я её не вижу. Как улыбается, когда я возвращаюсь с работы и как целует, когда мы прощаемся на пару часов.
        Улыбка Марго обозначена лишь кончиками губ, как Джоконда.
        - Никаких «просто поживём», - ответил я в который раз и надел перчатки.
        Потом посмотрел на Марго и потянулся к её губам, чтобы поцеловать.
        Она засмеялась, негромко, но так, что мне расхотелось куда-то уходить. Сгрести бы её в охапку, прижать к стене и заставить признать мою правоту. Моё право на неё.
        Абсолютное и непоколебимое.
        Я любил в ней отсутствие жеманства, её утончённую сдержанность на людях и полное подчинение, когда мы оставались наедине.
        Даже в момент наивысшего наслаждения, даже когда она вела любовную партию, я знал: Марго принадлежит мне. Но хотел, чтобы она признала это официально и сдалась.
        Перестала мучиться сомнениями, перестала считать дни в календаре, а потом плакать в ванне, думая, что я ушёл на работу. Мы жили вместе уже три месяца, срок, который Марго выторговала у меня на раздумье, истекал.
        Я не сомневался, что она любит меня, но отчаянно, как маленький ребёнок, боялся, что однажды она снова исчезнет из моей жизни. Захочет принести себя в жертву или уедет в Тибет молиться и любить других - это неважно.
        - Давай сюда паспорт, - в этот раз я буду непреклонен. - Ты обещала. Или раздумала?
        - Что раздумала? - Марго опустила голову и, заправив прядь волос за ухо, посмотрела на меня исподлобья. - Ты сам-то подумал о том, о чём я тебя просила?
        - Нет, - честно признался я. Конечно, чёрт возьми, нет! - И не собираюсь!
        Я сделал шаг навстречу и обхватил руками её лицо, такое милое и родное, я не понимал, когда кто-то говорил, что Марго некрасива, у этих особей просто не было вкуса. Она утончённа и сейчас находилась в шаге от того, чтобы дать согласие.
        Никогда не подумал, что буду так страстно и упорно домогаться от женщины пресловутого «да»!
        - Тебе надо спешить, машина ждёт, - шептала она.
        - Посмотри на меня! Посмотри!
        Я понимал, что если добьюсь её согласия, она прекратит сомневаться. Не во мне, но в своей способности сделать меня счастливым.
        - Скажи, и я уйду!
        - Ты же знаешь, что я согласна, - пробормотала она смущаясь. - Но не хочу, слышишь, не приемлю твоей жалости! Мне она не нужна. Это кандалы, я не выдержу носить их всю жизнь.
        - Тш-ш!
        Я приблизил своё лицо к её и поцеловал. Медленно, будто у нас впереди была вечность. Чувствовал под пальцами биение её жилки на шее и не собирался никуда её отпускать. Никогда.
        Мы поженились в посольстве спустя пару недель. Это была последняя моя уступка, недолгая отсрочка, и Марго сдалась. Она настояла на том, чтобы платье было простым, а церемония скромной.
        Я знал, что она не раз звонила отцу, чтобы сказать, что выходит замуж. Наверное, надеялась, что он приедет, но этого не случилось.
        - Ты чувствуешь свою вину перед ним? - спросил я её вечером того же дня, когда закончился праздничный фуршет.
        Мы всё ещё танцевали под музыку медляка, и я чувствовал, как она обмякла в моих руках.
        - Нет, я поступила правильно. Но мне больно, что мама так долго приносила свои интересы в его пользу, а он со мной так не захотел. Решил, что я тоже подниму упавшее знамя и гордо понесу его впереди всех.
        Больше мы ни о ком не говорили. Весь мир исчез, остались мы вдвоём и наши сиюминутные желания.
        Я честно не думал о детях, боялся даже упоминать о чужих отпрысках коллег, чтобы не травмировать Марго, но она вскоре сказала мне, что это совсем необязательно.
        Тема была закрыта.
        Время шло и бежало, мы по-прежнему жили в Праге, мой контракт продлился, чему я втайне был очень рад. Не из-за того, что хотел держать Марго подальше от Старицкого, а потому что здесь она успокоилась душой.
        В Европе никто не лез с расспросами о том, когда же мы позаботимся о продлении рода. Никто не считал это обязательным условием существования семьи.
        Будто два человека не могут быть вместе просто потому, что этого хотят. Я желал видеть Марго моей женой, а не сожительницей. Не хотел, чтобы у неё возникло даже мысли, что она для меня временный вариант.
        И понимал, что Старицкий не и тех людей, которые со временем смиряются с противной им ситуацией. И всё же, когда Марго заговорила о поездке в Москву, я поддержал её.
        - ??????????????
        А потом у неё состоялся неприятный телефонный разговор, и наши планы снова поменялись. Я не лез к ней в душу, Марго, как и я, была закрытой системой, не терпящей неосторожного вмешательства.
        Лишь сказал, что если ей нужна моя помощь и поддержка, то всегда её окажу.
        Она положила голову мне на колени, я осторожно гладил её тонкие, шелковистые волосы, и мы оба молчали. Нам было хорошо даже в такие душевно-сложные минуты.
        Так прошло четыре года. Четыре года безусловной любви и взаимопонимания. Мы обзавелись собственной квартирой, и всё шло так, как не могло быть лучше.
        Я давно успокоился и даже не думал о том, что вскоре на нашем безоблачном горизонте семейной жизни появятся грозовые тучи.
        Однажды летом после возвращения из отпуска Марго изменилась. Каюсь, я не сразу заметил эти изменения: она ходила на работу, улыбалась, всё так же смешно морщила лоб, но по ночам всё чаще сидела на кухне, уставившись в одну точку.
        Я списывал всё на тоску по отцу и сам в который раз предложил позвонить ему или приехать, завалится на порог, грозя оказаться выдворенным, но зато поговорить и сказать, что пора им обоим перестать делать вид, что они существуют в параллельных вселенных.
        - Нет. Может, позже. Я что-то после отпуска никак не войду в рабочую колею, - отмахивалась Марго, но я видел в уголках её глаз какую-то тайну.
        За всё время нашего знакомства я научился безошибочно определять её настроение, малейшие оттенки неудовольствия или печали. Сейчас Марго что-то тревожило, но настаивать было бесполезно.
        И я решил дать ей время созреть для разговора. Но дальше всё было только хуже.

* * *
        Марго
        - Папа? - я держала телефон у уха и боялась дышать. На том конце трубки насуплено молчали. - Мне очень надо с тобой поговорить.
        - О чём? - наконец устало спросил отец.
        И я была безумно рада слышать его голос. Родной, суровый. Именно сейчас, когда я должна была кому-то рассказать всё то, что хранила в тайне последние недели.
        - Мне кажется, у меня тоже самое, что и у мамы.
        Нет, это неправильно. Я не должна была говорить этого сейчас, по уму, надо приехать в Москву, сделать вид, что просто соскучилась, а потом, помирившись, начать этот разговор.
        Но я струсила, не могла больше носить в себе эти подозрения. Не могла делать вид, что всё в порядке.
        Михаил уже стал странно смотреть на меня и всё чаще уговаривать сходить к врачу, а я устала отнекиваться и откладывать это на потом. Тянуть время для меня казалось настоятельной необходимостью.
        Это успокаивало, дарило иллюзию, что всё в порядке. Что если закрыть глаза, то проблёма отступит, и я ещё некоторое время поживу спокойно.
        - Ты обследовалась? - в его голосе слышалось напряжение. И злость. Я понимала и предчувствовала все его обвинения, но они не изменят моего решения.
        - Нет. Здесь я к врачу не пойду.
        - Почему? Это слишком дорого для него? Он экономит на моей дочери? Так я и знал!
        - Папа, перестань.! Ты сам знаешь, дело не в этом, - я говорила задыхаясь. В груди всё свистело и клокотало, как у чахоточной. Только в моём случае во рту была не кровь, а слёзы. - Я не хочу, чтобы Миша знал. По крайней мере, пока.
        На той стороне снова повисла гнетущая тишина. Я знала, какой удар причиняю отцу даже одним своим предположением, это заставляет его заново пережить смерть моей мамы, но мне была необходима поддержка! И наше примирение, которое теперь просто неизбежно.
        - Тогда приезжай в ближайшие дни. Скажи, что едешь ко мне поговорить. Соври, ты это умеешь.
        - Да, это я умею. До встречи! - я не могла не ответить на его усмешку своей. И повесила трубку.
        Лёд между нами начал таять, это было настолько же важно для меня, как и моё здоровье. Теперь дело за малым, поговорить с Мишей.

* * *
        - Я сегодня позвонила отцу, - начала я разговор за ужином, который приготовила самолично. Здесь это было почти непринято, если двое работали, то обычно шли после трудного дня перекусить в кафе или ресторанчик.
        И меня это более чем устраивало. Готовить я не любила, да особо и не умела. Но сегодня собственноручно, в третий раз в жизни, приготовила «Цезарь», греческий салат и достала белого вина.
        На красное я и смотреть не могла. Оно своим видом напоминало кровь.
        - А я всё гадал, к чему это пиршество?
        - Ты мне льстишь, два салата и горячее - это далеко не пиршество. Я на них весь выходной потратила! - я улыбнулась, и Михаил, видя это, накрыл мою ладонь, лежащую на столе, своей.
        - Я очень рад, что ты сегодня в настроении. Что с тобой происходит, скажи!
        - Ничего, я просто хотела побыть с тобой наедине.
        Как только я увидела тревогу в его взгляде, меня снова вернуло на грешную землю. И желание веселиться, сидеть за столом и говорить о пустяках, испарилось. Болезнь словно стала за моим плечом и похлопала по спине.
        «Я здесь, не надо обо мне забывать».
        И хотя я ни в чём не была уверена окончательно, снова скисла. Два раза в месяц месячные идти не могут, а между ними истечение крови, пусть и в малом количестве, и вовсе не признак здоровья. У моей матери было так же.
        Она верила, что ранняя стадия и деньги - гарант её выздоровления. Но не сложилось.
        А сейчас я хотела всеми силами отдалить момент окончательного диагноза. Цеплялась за неведение и считала, что чем позже узнаю, тем легче будет примериться с концом. В лечение я не верила.
        Мало того, что я уступила Мише и вышла за него замуж, зная о своём бесплодии, так ещё и обреку его на долгие бдения у моей постели.
        Я была практична и жестока к самой себе: здоровый не должен и не может спокойно смотреть на безнадёжно больного. Я не хотела жалости от мужа из-за невозможности родить ребёнка, тем более я не потерплю её в случае моей болезни.
        - И что сказал твой отец? - нарушил молчание Михаил. - Что ты со мной несчастна? Это правда, Марго? Ты жалеешь, что вышла за меня замуж?
        - Нет, - ответила я быстро, но вышла как-то неуверенно.
        Я жалела, но не по причине моей нелюбви, а наоборот.
        - Что с тобой происходит? Не хочешь поговорить об этом? Я не могу играть в угадайку.
        Он спросил мягко, я чуть не расплакалась, но это бы означало, что я окажусь в его объятиях и вместо любви мы целую ночь проговорим о моих проблемах. Снова проклятая жалость! Она всегда примешивалась в наш союз. С самого начала, когда Михаил подарил мне бабочку.
        Я всегда был источником проблем, а он меня выручал, говорил, что со всем разберётся. Наверное, и полюбил за мою зависимость.
        - Не хочу. Ничего такого. Я просто позвонила отцу, и он в очередной раз сказал, что я разочаровала его. Это больно слышать. Но я уже пережила эту боль. Я рада, что мы вместе.
        - Так почему ты в последнее время плачешь по ночам в ванной? Думаешь я не слышу? Похудела, осунулась? Может, покажешься врачу?
        Я поставила бокал на стол и отодвинула тарелку.
        - Незачем. Знаешь, я в последний месяц… Появились определённые признаки, что я беременна. Я знаю, что говорят врачи. И здесь, и там, в Москве. Но у меня увеличилась грудь, была задержка, и я…надеялась. А потом всё прекратилось. Но я почти поверила, что могу быть беременной. Глупая, конечно. Чудес не бывает.
        Я врала виртуозно. И кривила губы, и прятала глаза. Отец прав, с каждым разом мне это удавалось всё легче. И сейчас, если можно так выразиться, это была ложь во спасение.
        Миша подошёл ко мне и взял за руку. Заставил встать и посмотреть в глаза:
        - Я люблю тебя, Марго. И если бы я хотел детей, то, уверяю, они бы у меня были. Но мне нужна ты, пойми это уже и не терзайся. Не плачь, иначе я всё брошу и отправлю тебя в санаторий. И сам поеду! Кстати, это хорошая идея. Мы здесь уже четыре года, а всё ещё не были в Карловых Варах. Давай съездим.
        - Давай, - с готовностью согласилась я и снова улыбнулась.
        Когда он был так близко, так смотрел на меня, я была готова на всё. Поехать хоть на Луну.
        - Отлично, я куплю путёвки и через в пятницу вечером уедем.
        - В эту? - ахнула я. - Но как же твоя работа?
        - Я всё улажу, - прошептал он, наклонившись к моим губам.
        И я забыла о тревогах. Сказка продолжалась, можно было отложить всё остальное на потом.
        Шанс побыть вместе с мужем я упустить не могла, потому что если мои подозрения подтвердятся, мы больше не сможем быть вместе.
        Я исчезну под любым предлогом. Отец поможет мне в этом.
        Но это будет потом. Сейчас я принадлежу Михаилу, а он мне. И никакая сила не вырвет нас из объятий друг друга в ближайшую неделю.
        Глава 11
        Марго
        Карловы Вары встретили нас тёплом и прекрасным южным веерком, который касался щёк, и в этом нежном прикосновении скрывалось обещание благодати.
        Счастья. Тихого, семейного.
        Я почувствовала себя значительно лучше уже на второй день. Даже если время от времени потягивал живот, старалась не обращать на это внимания.
        Времени было слишком мало, ещё настанет пора уныния и тяжёлых решений, но сейчас мне не хотелось об этом думать.
        - Ты хорошо себя чувствуешь? - спрашивал Михаил почти каждое утро, и я улыбалась.
        Хорошо. Даже слишком. Я была просто счастлива.
        - Я выгляжу так плохо? - парирование вопросом на вопрос спасало от прямого ответа. Я целовала его в губы и была беззастенчиво беспечна.
        - Нет, ты будто светишься изнутри. Надо тебя побольше кормить, а то однажды, боюсь, тебя подхватит ветром и унесёт прочь.
        Мы прекрасно проводили время. На пеших экскурсиях я очень уставала, но не отказывалась от них.
        Курортный городок был тихим, даже несмотря на наплыв туристов, здесь можно было остаться наедине друг с другом, постоять на пешеходном мосту через маленькую речку, пройтись по узким улочкам и задержаться в тени высоких зданий, прижимаясь друг к другу и шепча милые глупости.
        Мы остановились в гостинице, Михаил хотел, чтобы я прошла восстановительные процедуры в одном из санаториев, взялся даже уладить дела с липовой санаторно-курортной картой, но я отказалась.
        - Здесь целебный воздух и воду можно попить. Не хочу ничего больше! - категорично заявила я, и спустя пару дней он успокоился.
        Всё, что было связано, хоть в малейшей степени, с врачами и больницами, вызывало во мне дикий ужас. Я ещё успею с лихвой хлебнуть всего этого, отец, несмотря на мои просьбы повременить с лечением, был настроен решительно.
        Мне еле удалось уговорить его подождать ту неделю, которую я выпросила у судьбы на эту поездку. Я обещала ему, что потом сяду в самолёт и ближайшим рейсом вылечу в Москву.
        И больше никогда не вернусь к мужу. Даже если удастся добиться ремиссии.
        Я легко дала это обещание, потому что не верила, что удастся. И не хотела верить.
        Зачем мне такая жизнь: встречать каждый день со страхом, проходить унизительные и болезненные процедуры, если итог всё равно один?
        Ещё когда была жива мама, один из лечащих врачей предупредил меня, чтобы я тщательно обследовалась каждый год. Мол, наследственное заболевание, если есть хоть малейшая склонность к нему, лечатся гораздо хуже, чем одиночные случаи.
        Это была моя лебединая песня. Моё последнее лето вместе с ним. С тем, ради кого я с радостью забыла о своих проблемах и позволила себе быть счастливой без оглядки на завтра.
        Но завтра наступило быстрее, чем я ожидала.
        У меня был расписан каждый день нашего отпуска, я хотела объять необъятное, не упустить ни единого часа, быть настолько близкой с Михаилом, насколько это было возможным.
        Мне хотелось, чтобы он запомнил меня здоровой, любящей, страстной. Живой.
        Но однажды, на исходе четвёртого дня он куда-то вышел, сказав, что зайдёт в лавку при гостинице за каким-то сюрпризом для меня, а когда через два часа вернулся, по одному его взгляду я поняла, что всё кончено.
        Время, отпущенное на беззаботную жизнь, истекло.
        - Почему ты мне ничего не сказала? - начал он таким тоном, что я вжала голову в плечи.
        Мне хотелось плакать, но глаза были сухими, а руки дрожали всё сильнее, в висках заколотились молоточки, выстукивающие лишь одно слово: «Поздно».
        - Почему ты мне ничего не сказала?
        Он повторял это снова и снова. Наверное, скакал пару раз, но у меня кружилась голова, а перед глазами мелькало его рассерженное лицо.
        Тонкая линия рта, вертикальная морщинка на переносице, которую я так любила разглаживать указательным пальцем, говоря при этом милые глупости. Тогда он улыбался, но сейчас это не подействует.
        - О чём?
        Я почувствовала, что задыхаюсь и села на постель. Всё закончилось вот так, пошло и некрасиво.
        Наверное, отец позвонил ему и обвинил в моей болезни. Он любил искать виноватых, так становилось легче.
        - Ты знаешь, о чём! Собирайся, завтра с утра мы уезжаем в Прагу. Я уже позвонил и договорился о твоей госпитализации в госпиталь.
        Он ходил по комнате, открыл сейф, пересчитал деньги, проверил паспорта. В его движениях я заметила несвойственную Михаилу нервозность. Они были резкими, отточенными, но какими-то избыточными.
        - Я не хочу ложиться в больницу, - тихо сказала я. Кажется, на моих глазах выступили слёзы.
        - Не хочешь, но ляжешь.
        Он сердился, негодовал, чувствовал себя обманутым. Я прекрасно понимала, как выглядит моё молчание со стороны.
        - Ты думаешь только о себе, Марго. Принимаешь решения за нас обоих. Моё мнение вообще не берётся тобой в расчёт? Привычка повелевать, смотреть на всех, как на холопов?
        - ??????????????
        Наконец, он взглянул мне в лицо. Подошёл близко, заставил встать и подвёл к окну.
        - Посмотри, мы здесь, вместе. А ты решила всё порушить? Это из-за твоей мамы?
        - Нет, - я шмыгала носом и почти ничего не видела из-за слёз. - Я не хочу, чтобы ты видел, чтобы ты запомнил меня больной. Вечно усталой, с вымученной улыбкой, как заведённая кукла повторяющую, что всё будет хорошо. Она сама в это не верила. Я видела! Все видели, что она умирает.
        - Мы справимся, - только и говорил он, то гладя меня по волосам, лицу, шее, то прижимая к себе и громко возмущаясь моим поведением.
        Я выслушала, что я жестокая, глупая, самовлюблённая принцесска, которая только и думает, как лучше будет для неё. И для её драгоценного отца. Что я так и не приняла Мишу, как мужа, а всё время считала его безропотным рыцарем.
        Я тоже многое наговорила в тот вечер. Например, что не могу видеть любимого таким, усталым, потерянным, словно у него выбили почву из-под ног, и теперь он вынужден цепляться за клочок травы, растущий на краю пропасти.
        Я говорила о том, что всё равно ничего не выиграть. Мы проиграем, так стоит ли играть?!
        О том, что со временем он увидит во мне только больную, мучащую себя и других женщину.
        - Мой отец был стойким, но в конце и он сдался. Устал. Мы все устали и ждали её конца, как бы ужасно это ни звучало. А она ждала его больше всех, потому что мучилась вдвойне!
        И я не хотела повторения такой судьбы для себя.
        - Я не твой отец, Марго.
        - Дело не в моём отце, а в том, что он запомнил мою мать вечно страдалицей, а не цветущей красивой женщиной, какой она когда-то была. Я хочу остаться для тебя сегодняшней. Понимаешь?
        Мы стояли так близко друг к другу, что видели отражение в глазах партнёра. Я верила Михаилу, он был для меня всем.
        И понимала, что болезнь навсегда разделит нас. Неважно, сейчас или через год.
        - Решено, - наконец, сказал он, почти отталкивая меня. - Ты ляжешь в клинику. Здесь, в Чехии, не в России. Если надо, проконсультируемся в Германии. Но я тебя никуда не отпущу.

* * *
        Марго.
        - Ты не понимаешь, нам надо уехать! Я всё устрою, в Израиле нас уже ждут и готовы немедленно приступить к лечению, - отец твердил всё одно и то же уже на протяжении недели.
        Я же всё время говорила, что поступлю так, как сказал Михаил.
        - Ты цепляешься за него, Марго. Пойми, лучше расстаться так, чем когда он будет тебя только жалеть! - сказал в сердцах отец, схватил вещи и документы и направился к выходу.
        Этот разговор происходил между нами в моём доме. Назавтра была назначена госпитализация в Пражский госпиталь, с чем категорически был не согласен мой отец.
        - Мама лечилась в Германии, - мягко напомнила ему я. - И в Израиле. Ничего не помогло
        - А здесь, значит, поможет? - спросила он, обернувшись на пороге.
        Я не могла не заметить, что у отца прибавилось морщин, что он выглядит усталым и опустошённым, будто вся его кипучая энергия вдруг ушла в землю, а то, что осталось, бурлило и искало выход, выливающийся в раздражение. И в первую очередь оно было направлено на меня.
        - Думай до завтра. Я улетаю в два часа по местному времени. Жду звонка.
        Больше он не сказал ни слова. А я после ухода отца опустилась на диван и долго сидела, уставившись в одну точку. В чём-то отец был прав.
        Я уже не восстановлюсь, плохое самочувствие было со мной всё время, я заставляла себя вставать с постели по утрам. Меня тошнило, иногда рвало, а внизу живота поселилась тяжесть, будто кто-то сидел внутри и давил вниз.
        Она сидела. Болезнь.
        С работы я ушла, не объясняя причины ухода. Поговорила с Михаилом о том, что не надо ждать и надеяться на чудо. Он напирал на тот факт, что причина моих недомоганий может оказаться вполне пустяковой.
        - Ага, конечно! Просто так меня пару месяцев морозит и периодически течёт кровь!
        Меня раздражал этот псевдооптимизм. Возможно, кому-то так легче жить, но не мне.
        Когда-то я рассуждала точно так же, каждый светлый день принимала за предвестник улучшения, ремиссии, но болезнь мамы только наступала. А потом убила её, так и не расставшуюся с надеждой.
        Вечером Михаил заказал из ресторана шикарный ужин и бутылку дорогого вина. Еда, один её вид, вызывала у меня только тошноту. Совсем как у мамы в пору прохождения ею химиотерапии.
        Запахи стали острее, от недомогания помогало только вино. Я потягивала его из тонконогого бокала, улыбалась шуткам Михаила и его планам.
        По обоюдному согласию мы решили не говорить сегодня о больнице. Завтра он отвезёт меня, и как станет что-то известно, я дам весточку. Позвоню.
        Про себя я давно решила, что стоит мне услышать диагноз, я соглашусь на операцию, но и только. Не на лучи, не на химию не подпишусь. Мучений свыше крыши, пользы - с гулькин нос.
        Я не хотела умирать медленно. И мучить всех вокруг.
        Себя мучить.
        С этой мыслью я и проснулась поутру. После того как я приняла душ, мне стало легче. Как человеку, заранее смирившемуся с любым исходом сегодняшнего дня.
        Конец лета выдался тёплым и солнечным. И мне хотелось верить, смотря в окно авто, что сегодня я не услышу плохих новостей.
        - Не надо меня ждать. Пожалуйста! - попросила я Михаила, когда он заикнулся, что проводит меня до палаты. - Я здесь сама. Иди, тебе надо на работу.
        - Только сразу звони.
        - Позвоню, - кивнула я и даже улыбнулась, позволила себя поцеловать в губы.
        Ответила на поцелуй, вложила в него всю любовь и нежность. Всю непокорность судьбе и надежду.
        - Не сдавайся, обещаешь? - прошептал он, гладя меня по щеке.
        - Ничего обещать не хочу, - ответила я, закусив нижнюю губу, и с горечью подметила вертикальную морщинку возле угла его губ.
        Дальнейшие часы заставили меня нервничать сильнее, чем все события последних недель.
        Я ходила по палате, оборачивалась на каждый шорох за дверью. Ничего не происходило. Все анализы взяли с утра, после их получения меня должен был осмотреть врач, но время тянулось ужасающе медленно.
        Наконец в палату вкатили аппарат УЗИ. Настал момент истины. Тот самый, который я всеми силами отдаляла. Сейчас мне скажут вердикт, и я больше не смогу тешить себя иллюзией, что ошибаюсь.
        - Почему меня не осмотрел гинеколог? - спросила я у персонала, на что седовласый врач, поправив очки на носу, ответил:
        - Сначала мы хотели посмотреть результаты анализов, чтобы соотнести их с тем диагнозом, который был поставлен вам при выписке. Той, что вы нам предоставили.
        Я кивнула и сглотнула вязкую слюну. Ком в горле причинял ощутимый дискомфорт, но я старалась держаться. Ради себя.
        Потом ради близких.
        Я обещала себе быть сильной, но сейчас грозила безутешно разрыдаться.
        - Как давно у вас наблюдаются нерегулярные кровомазания? В анкете написано, что пару месяцев. А точнее можете вспомнить?
        Тем временем медицинская сестра намазала мне живот гелем, и я вздрогнула от прикосновения головки аппарата к голому животу.
        Сосредоточиться в последнее время стало сложнее, я трактовала этот симптом как подтверждение страшного диагноза. Отупела настолько, что почти не могла сконцентрироваться на работе.
        - Недель пять, может, шесть. Не помню точно.
        Аппарат всё возил по животу, доктор смотрел на монитор, вглядывался, морщил лоб, поправлял очки и молчал.
        - А когда была последняя менструация?
        Мне захотелось закричать, чтобы они перестали спрашивать одни и те же вопросы по кругу. Я уже говорила сестре в приёмном покое, что девять недель назад всё было как обычно. А потом я начала кровить нерегулярно.
        - Раз в две недели у меня были кровомазания. То алые, то коричневые. Могли продолжаться три дня или неделю. Потом снова всё становилось хорошо, на какое-то время. Последние недели я чувствовала себя особенно неважно.
        Врач кивнул и снова принялся разглядывать что-то на мониторе. Мне начинало казаться, что он просто не знает, как трактовать то, что там видит!
        - Так, анализы ваши почти в норме, если не считать анемии средней степени тяжести, но это мы скорректируем, - сказал он наконец и убрал датчик. - Скоро я осмотрю вас на кресле.
        - Вы так ничего и не скажете? Хотя бы свои подозрения? - я приподнялась на локтях и посмотрела мужчине в глаза.
        Мне надоели эти недомолвки. Если бы я их хотела, то предпочла бы и вовсе не обследоваться!
        - Это опухоль, да? Я кровлю из-за рака? Вы предложите выскабливание?
        Вопросы сыпались один за одним. Я была достаточно осведомлена о том, как это бывает. Сейчас мне скажут, что надо подтвердить диагноз, а лишь потом говорить о нём с полной уверенностью.
        Врач молча посмотрел на меня, потом вернулся на место, включил монитор снова и поставил датчик на мой ещё влажный от геля живот.
        - Если это и опухоль, то она явно живая, - произнёс он наконец и включил какую-то кнопку. Я запомнила, что она была ярко-красного цвета. - У неё есть сердцебиение.
        Глава 12
        Марго
        - Это точно? Такого не может быть! - всё время твердила я и чувствовала себя так, будто из-под ног вдруг ушла земля.
        Как это странно и одновременно легко отказаться от прошлого, от будущего, выдуманного себе в таких подробностях, что начинаешь в него верить! И как оказалось сложно принять другую точку зрения!
        Я не верила. Не могло этого быть, и вовсе не потому, что меня бы это не обрадовало, а только потому, что вот так не бывает.
        - А кровь? У меня часто кровит, - спрашивала я снова и снова, когда из вены взяли ещё уйму анализов и прописали строгий постельный режим.
        - Это угроза прерывания. К сожалению, она вполне реальна, - был мне ответ, и на этом всё.
        Наверное, пока с меня было достаточно.
        Я позвонила Михаилу сразу, когда освободилась. Примерно через часа два после того, как узнала неожиданную новость. Правда, немного омрачённую неясными прогнозами.
        - Не скрою, пани Старицкая, положение очень серьёзное, - пояснял лечащий врач. - Позвольте говорить с вами откровенно.
        Я кивнула. Знаю, сама чувствую, слишком большая слабость. И боли внизу живота. Несильные, но периодические, часы по их появлению можно сверять.
        - Гематома большая. Но эмбрион вполне жизнеспособен. Хорошо, что вы попали к нам сейчас, через неделю-вторую могло быть слишком поздно.
        Я снова согласилась, спрятав руки под одеяло. Они дрожали.
        Хотелось впиться во что-то мягкое нырнуть под одеяло с головой и зажав край его в зубах, зажмуриться и погрузиться в сон. Когда проснусь, угрозы минуют, пронесутся как буря, и небо снова станет безоблачно-голубым.
        - Мы начали колоть вам гормоны, это необходимо для поддержки.
        Я соглашалась на всё. Подписывала не глядя ворох бумаг, только чтобы успокоиться и оправдаться перед самой собой: я сделаю всё, чтобы сохранить ребёнка.
        - Какой у меня срок?
        - Семь-восемь недель. Это по УЗИ.
        Отлично, осталось всего семь месяцев, и можно вздохнуть спокойно. А пока я буду лежать, даже если возникнут пролежни. В туалет, к счастью, мне вставать разрешили. Метр пройти несложно.
        Я находилась в отдельной палате со всеми удобствами, и пусть она была похожа на тюрьму, чьи окна выходят не в больничный сад, а на асфальтовые дорожки и ворота, это не так важно.
        Главное, я выйду отсюда. Выйду победителем.
        Взяв телефон в руки, я некоторое время сидела и раздумывала. Конечно, надо звонить сейчас, Миша там, должно быть, с ума сходит, но я боялась его обнадёжить. И сама боялась поверить в чудо.
        Пока сомневаюсь в реальности происходящего, я смогу выдержать любой удар судьбы. Она часто меня била, слишком больно после восстанавливаться и делать вид, что жизнь продолжается.
        Общество требует от тебя, чтобы боль не длилась долго. А печаль надо прятать внутри так глубоко, чтобы при общении этого и заметно не было. Мол, отгорюй пару дней-недель, а потом делай вид, что всё забылось. Иначе ты какая-то неустойчивая.
        Бракованная. к психологу надо, а то и к психиатру.
        - Ну, что сказали? - послышался в трубке взволнованный голос, и у меня, как назло, пропал дар речи.
        Хлынули слёзы, которые я так долго держала в себе, я начала всхлипывать в трубку, но не могла выдавить даже слова.
        Совсем.
        - Погоди, я сейчас буду, - он отключился раньше, чем я смогла сказать, что это не от горя, а от радости. Бросила телефон на кровать и, обняв колени, расплакалась ещё сильнее прежнего.
        Да, надо успокоиться, это вредно в моём положении, но мне так было легче. Я плакала, и со слезами выходила боль. Сомнения.
        Страх, наконец.
        Это как заноза, глубоко сидевшая в ране, а когда её извлекли, уже затянувшееся повреждение вдруг закровило сильнее. Это надо пережить, теперь-то я пойду на поправку.
        Мысли о том, что я могу не доносить, даже не допускала. Вернее ,она билась раненой птицей из подсознания, мелькала где-то на задворках, но я гнала её прочь. Если я буду думать ещё и об этом, то хоть в петлю лезь!
        Михаил приехал через минут десять после звонка.
        - Ты так скоро? - лишь вымолвила я, подняв голову на звук открывающейся двери.
        Вздрогнула и сжалась. Вдруг это не он? Не Михаил.
        - Всё это время я был в больничном парке. И в кафетерии выпил весь кофе, - слабо улыбнулся он и, осторожно присев рядом, обнял меня. - Рассказывай всё как есть.
        Я улыбнулась:
        - Только не говори, что до того, как зайти сюда, ты не побывал у моего лечащего врача.
        - Был, Марго, - взгляд мужа посуровел. - Но ты ведь подписала бумагу, чтобы никому ничего не говорили. Я хочу всё знать. Скажи мне!
        Точно! Конечно, подписала, как я могла забыть! Предполагалось, что у меня рак тела матки, я не хотела, чтобы об этом ему говорили посторонние.
        - ??????????????
        Только в лицо, самолично, я бы следила за малейшей реакцией и, заметив испуг в его глазах или разочарование, да мало ли что, развелась бы и уехала домой.
        Впрочем, я вру. Я бы так поступила в любом случае. А Михаил, даром что в политике много лет, хорошо умеет скрывать свои чувства.
        - Ну же, не бойся, я всегда рядом! - подбадривал он, а у меня ком в горле застрял.
        - Я… не больна, Миш, я беременна, - выпалила наконец и вскинула на него мокрые от слёз глаза.
        Кажется, я не плакала так много уже много месяцев. С тех пор как потеряла народившегося первенца. По глупости или по судьбе, больно было так. что ножом режь, не почувствовала бы.
        - А если я снова его потеряю? - я резко зарылась в его объятия.
        Впервые я видела Михаила в таком растерянном состоянии, что он даже не нашёлся что сказать. Сначала он некоторое время смотрел на меня, словно не сразу понял, о чём я говорю, и как чья-то беременность может иметь отношение к нам, а потом шумно выдохнул и слабо улыбнулся.
        Когда он так же молча, как и прежде, коснулся губами моих губ, его глаза светились, а пальцы, гладившие мои руки, дрожали.
        Никогда ранее, да и никогда после я не видела его таким рассеянно-счастливым. Даже когда он впервые в родильном зале взял на руки нашего сына.
        Даже до того, как с ним, с Романом Михайловичем, познакомилась я.
        Но всё это было после. А пока мы тихонько сидели, прижавшись друг к другу. Я слушала его планы относительно нашей жизни, похоже, за минуту он в восторге распланировал всю нашу жизнь на много лет вперёд. И совсем не слушал моих осторожных заверений, что радоваться ещё рано.
        - Я так и знал, что с тобой всё будет хорошо! - в конце концов сказал он и отправился за пончиками, которых мне внезапно захотелось.
        Я никогда не любила сладкого, но сейчас, после всего пережитого, не могла себе в нём отказать. К тому же надо привыкать к моему новому состоянию и пользоваться карт-бланшем на капризы.
        Вернувшись с целой горой разнообразных кондитерских сладостей, Михаил радостно сообщил, что сегодня останется со мной на ночь. Прямо здесь, на стуле. Я возражать не стала, мне и самой так будет спокойнее.
        Всё ещё жил во мне животный ужас, что я просто задремала, и всё это мне только снится. Сейчас придёт доктор и скажет, что он ошибся, это всё-таки болезнь.
        Лучше тогда и вовсе перестать дышать!
        В ту ночь мы проговорили почти до полуночи. Несколько раз я просыпалась, и Михаил всё так же смотрел на меня и держал за руку, отгоняя кошмары, хотя этого больше и не требовалось. С того самого дня, несмотря на то,что во время беременности, меня ждало много испытаний, спала я крепко.
        Как женщина, носившая в себе всю Вселенную. Или хотя бы малую, но такую важную для нас с Мишей, её часть.
        ****
        Михаил
        - Я не отдам тебе ни её, ни нашего ребёнка, - слова я выплюнул ему прямо в лицо, не отводя взгляда.
        В Москве мой рейс приземлился несколько часов назад, и я сразу направился в дом Старицкого. В глубине души понимал, ничего путного из этой затеи не выйдет.
        Но должен был попробовать. Или расставить все точки над «и».
        - Ты ей не пара!
        Я слышал это много раз.
        - Ты подвергаешь её ненужной опасности.
        А вот это что-то новенькое!
        - Неужели? И в чём же? Она беременна, а не больна, находится в лучшей больнице Праги, за ней осуществляется уход. Марго не на что жаловаться!
        - Она и не станет. Уж я-то воспитал её хорошо!
        Разговор проходил в гостиной Старицкого, мы так и не присели, словно два противника у дуэльных барьеров. Беседа грозила перейти на повышенные тона, но я этого не боялся. Скорее, ожидал, но делал всё это ради Марго.
        Она устала от наших с её отцом ссор, от состояния холодной войны, и я предпринял последнюю попытку:
        - Она хочет вас видеть. Чтобы вы приехали к ней. Только не надо больше говорить, что если она так желает встречи, пусть прилетает сама! В её положении это очень рискованно! Неужели вы хотите, чтобы она потеряла и этого ребёнка?!
        - Хочу! - выкрикнул он мне в лицо, и в его глазах я прочёл лишь ненависть. - У тебя гнилое семя, весь твой род гнилой! Она могла бы выйти замуж за того, за кого хотела!
        - Она это и сделала!
        Старицкий, достаточно проворно для своего возраста, подскочил ко мне и хотел вмазать, но я перехватил его руку.
        А мог бы и сломать, но Марго точно не станет от этого легче.
        - Я прощаю вас ради своей жены и ради всего того, что вы для меня сделали! Но не смейте лезть в мою семью. Маргарита останется моей женой, хотите ли вы или нет! Она будет рада вас видеть у себя!
        Я повернулся и выскочил прочь. До отлёта в Прагу оставалось несколько часов. Всего ничего, чтобы успеть зарегистрироваться на рейс и с чистым сердцем отбыть обратно.
        Марго я ничего не сказал. Ни тогда, ни после.
        Я берёг её, убаюкивал, холил и лелеял. Я заставлял себя не думать о ней, пока работал, иногда задерживался допоздна, но потом всегда звонил жене, чтобы услышать её голос и успокоиться: всё в порядке.
        Сегодня снова без дурных вестей.
        Эти семь месяцев дались мне нелегко, но я понимал, что Марго в сто крат хуже. И прятал внутри себя тревогу и боль от дурных предчувствий. Гнал их прочь, обвиняя себя в том, что поддаюсь меланхолии.
        Наконец этот день настал. Я никогда так не радовался, как на исходе марта. Было тепло, удивительно тихо и спокойно.
        Я проснулся среди ночи, понимая, что Марго не предупредит меня о начале родов. Ей планировали сделать кесарево сечение, но пока точной даты операции назначено не было.
        - После родов ты возьмёшь мою фамилию. Хватит быть Старицкой! - настаивал я, и она улыбалась, но не говорила ни да ни нет.
        Я понимал почему. Боялась сглазить.
        В такой ситуации, как наша, когда никто из светил медицины не мог толком объяснить, как моей жене удалось забеременеть и почти доносить ребёнка, она опасалась строить планы и говорить простое слово «завтра».
        А я - нет. Я был рядом, когда мог и даже когда физически отсутствовал, всё время находился на связи.
        Мы говорили обо всём. О прочитанных ею книгах, о снах, о еде, о погоде, о результатах обследования. Я видел и запечатлел в памяти все фото нарождённого ребёнка, пол был пока неясен, но это меньшее, что меня заботило.
        Всё сбывалось на наших глазах, всё это будущее становилось настоящим только потому, что мы с Марго были вместе. Она верила в это, и я соглашался верить.
        Не говорили мы о двух вещах: об имени ребёнка и об отце Марго.
        - Ты можешь заказать по интернету, я вызову сборщиков мебели, и детская к вашему возвращению будет готова, - говорил я ей сто раз, но Марго упрямо твердила, что идея плохая. Мол, примета не очень.
        А потом, когда до родов осталось меньше двух недель, я принёс ей в палату охапку красных и жёлтых тюльпанов.
        - С женским днём тебя, Марго!
        - Спасибо, я думала, ты не вспомнишь. Здесь никто его не отмечает.
        Ей было приятно, я видел. Самое время поговорить о планах насчёт детской. Но внезапно Марго заговорила об этом сама:
        - Ты прав. Я тут присмотрела обои. И карусельки для кроватки.
        Она произнесла это так смущённо, словно речь шла о чём-то несерьёзном, о чём не говорят взрослые, чему не принято придавать такого значения.
        Её тонкая рука поверх одеяла чуть заметно дрожала. Я перехватил её и поднёс к губам, смотря в глаза той женщины, которая сводила меня с ума. Которая, я даже этого и не чаял, в мечтах всегда была только моей.
        Она смотрела сейчас так, как с той давней фотографии, но это происходило наяву.
        - Я выбрала обои. Синие, со слониками. Ты не против?
        - Конечно, нет, - улыбнулся я и подумал, что за две недели обои легко переклеят. Я уже давно нанял людей, чтобы они сделали всё на мой вкус.
        Рискнул.
        Нельзя же в самом деле привозить ребёнка в неотремонтированную комнату! Дом новый, пусть и детская станет уютной! Я выбрал светло-зелёный цвет для стен, но синие слоники даже лучше.
        Гораздо лучше.
        - Я всё сделаю, не беспокойся!
        Слоники лучше, но я бы согласился даже на розовых пони и серебристых единорогов, лишь бы Марго дальше так смотрела на меня: снизу вверх, доверчиво, мечтательно.
        Своё слово я сдержал. И когда настал день Икс, был во всеоружии около её палаты.
        Этот момент я буду помнить всю жизнь. Как держал Марго за руку, как она разговаривала со мной, улыбалась, а я слушал, чутким вниманием находясь там, за ширмой.
        Знал, что всё пойдёт, как надо. Что мы уже добились того, чего хотели, и через несколько минут, может, через полчаса я возьму на руки своего ребёнка.
        Не просто своего, ребёнка от неё. От моей Марго.
        И свершилось. Первый крик беспомощного существа, который мы оба ждали с замиранием сердец. Рука Марго впилась в мою, но я этого совсем не замечал, весь обратившись в слух. Вектор, направленный в ту сторону.
        За ту непроницаемую перегородку.
        - Это мальчик, 2950, 52 см.
        И я отвоевал право взять его на руки первым. Марго выглядела ошеломлённо-усталой и даже не подумала оспаривать это право.
        А я гладил её по волосам и шептал те глупости, которые принято говорить наедине, но сейчас мы и были наедине.
        Я, она и наш сын.
        - Роман Михайлович, - сказала Марго через несколько часов.
        Она находилась в реанимации, но мы общались по телефону. Милая, нежная Марго всё спрашивала, как там он, словно боялась, что сын исчезнет. Обнулится, и всё станет снова чёрным, липким.
        Беспросветным.
        В эти часы, дни, я любил её не только, как женщин, но и как мать своего сына. Как любят и восхищаются Мадонной. Она стала для меня светом, Божеством, перед которым мне хотелось опуститься на колени.
        Я это сделаю, но позже. Всё будет позже.
        И в этой фразе главное - первая её часть. Всё будет. У нас троих.
        Теперь уже троих. Отныне и навсегда.
        Михаил
        - Я не отдам тебе ни её, ни нашего ребёнка, - слова я выплюнул ему прямо в лицо, не отводя взгляда.
        В Москве мой рейс приземлился несколько часов назад, и я сразу направился в дом Старицкого. В глубине души понимал, ничего путного из этой затеи не выйдет.
        Но должен был попробовать. Или расставить все точки над «и».
        - Ты ей не пара!
        Я слышал это много раз.
        - Ты подвергаешь её ненужной опасности.
        А вот это что-то новенькое!
        - Неужели? И в чём же? Она беременна, а не больна, находится в лучшей больнице Праги, за ней осуществляется уход. Марго не на что жаловаться!
        - Она и не станет. Уж я-то воспитал её хорошо!
        Разговор проходил в гостиной Старицкого, мы так и не присели, словно два противника у дуэльных барьеров. Беседа грозила перейти на повышенные тона, но я этого не боялся. Скорее, ожидал, но делал всё это ради Марго.
        Она устала от наших с её отцом ссор, от состояния холодной войны, и я предпринял последнюю попытку:
        - Она хочет вас видеть. Чтобы вы приехали к ней. Только не надо больше говорить, что если она так желает встречи, пусть прилетает сама! В её положении это очень рискованно! Неужели вы хотите, чтобы она потеряла и этого ребёнка?!
        - Хочу! - выкрикнул он мне в лицо, и в его глазах я прочёл лишь ненависть. - У тебя гнилое семя, весь твой род гнилой! Она могла бы выйти замуж за того, за кого хотела!
        - Она это и сделала!
        Старицкий, достаточно проворно для своего возраста, подскочил ко мне и хотел вмазать, но я перехватил его руку.
        А мог бы и сломать, но Марго точно не станет от этого легче.
        - Я прощаю вас ради своей жены и ради всего того, что вы для меня сделали! Но не смейте лезть в мою семью. Маргарита останется моей женой, хотите ли вы или нет! Она будет рада вас видеть у себя!
        Я повернулся и выскочил прочь. До отлёта в Прагу оставалось несколько часов. Всего ничего, чтобы успеть зарегистрироваться на рейс и с чистым сердцем отбыть обратно.
        Марго я ничего не сказал. Ни тогда, ни после.
        Я берёг её, убаюкивал, холил и лелеял. Я заставлял себя не думать о ней, пока работал, иногда задерживался допоздна, но потом всегда звонил жене, чтобы услышать её голос и успокоиться: всё в порядке.
        Сегодня снова без дурных вестей.
        Эти семь месяцев дались мне нелегко, но я понимал, что Марго в сто крат хуже. И прятал внутри себя тревогу и боль от дурных предчувствий. Гнал их прочь, обвиняя себя в том, что поддаюсь меланхолии.
        Наконец этот день настал. Я никогда так не радовался, как на исходе марта. Было тепло, удивительно тихо и спокойно.
        Я проснулся среди ночи, понимая, что Марго не предупредит меня о начале родов. Ей планировали сделать кесарево сечение, но пока точной даты операции назначено не было.
        - После родов ты возьмёшь мою фамилию. Хватит быть Старицкой! - настаивал я, и она улыбалась, но не говорила ни да ни нет.
        Я понимал почему. Боялась сглазить.
        В такой ситуации, как наша, когда никто из светил медицины не мог толком объяснить, как моей жене удалось забеременеть и почти доносить ребёнка, она опасалась строить планы и говорить простое слово «завтра».
        А я - нет. Я был рядом, когда мог и даже когда физически отсутствовал, всё время находился на связи.
        Мы говорили обо всём. О прочитанных ею книгах, о снах, о еде, о погоде, о результатах обследования. Я видел и запечатлел в памяти все фото нарождённого ребёнка, пол был пока неясен, но это меньшее, что меня заботило.
        Всё сбывалось на наших глазах, всё это будущее становилось настоящим только потому, что мы с Марго были вместе. Она верила в это, и я соглашался верить.
        Не говорили мы о двух вещах: об имени ребёнка и об отце Марго.
        - Ты можешь заказать по интернету, я вызову сборщиков мебели, и детская к вашему возвращению будет готова, - говорил я ей сто раз, но Марго упрямо твердила, что идея плохая. Мол, примета не очень.
        А потом, когда до родов осталось меньше двух недель, я принёс ей в палату охапку красных и жёлтых тюльпанов.
        - С женским днём тебя, Марго!
        - Спасибо, я думала, ты не вспомнишь. Здесь никто его не отмечает.
        Ей было приятно, я видел. Самое время поговорить о планах насчёт детской. Но внезапно Марго заговорила об этом сама:
        - Ты прав. Я тут присмотрела обои. И карусельки для кроватки.
        Она произнесла это так смущённо, словно речь шла о чём-то несерьёзном, о чём не говорят взрослые, чему не принято придавать такого значения.
        Её тонкая рука поверх одеяла чуть заметно дрожала. Я перехватил её и поднёс к губам, смотря в глаза той женщины, которая сводила меня с ума. Которая, я даже этого и не чаял, в мечтах всегда была только моей.
        Она смотрела сейчас так, как с той давней фотографии, но это происходило наяву.
        - ??????????????
        - Я выбрала обои. Синие, со слониками. Ты не против?
        - Конечно, нет, - улыбнулся я и подумал, что за две недели обои легко переклеят. Я уже давно нанял людей, чтобы они сделали всё на мой вкус.
        Рискнул.
        Нельзя же в самом деле привозить ребёнка в неотремонтированную комнату! Дом новый, пусть и детская станет уютной! Я выбрал светло-зелёный цвет для стен, но синие слоники даже лучше.
        Гораздо лучше.
        - Я всё сделаю, не беспокойся!
        Слоники лучше, но я бы согласился даже на розовых пони и серебристых единорогов, лишь бы Марго дальше так смотрела на меня: снизу вверх, доверчиво, мечтательно.
        Своё слово я сдержал. И когда настал день Икс, был во всеоружии около её палаты.
        Этот момент я буду помнить всю жизнь. Как держал Марго за руку, как она разговаривала со мной, улыбалась, а я слушал, чутким вниманием находясь там, за ширмой.
        Знал, что всё пойдёт, как надо. Что мы уже добились того, чего хотели, и через несколько минут, может, через полчаса я возьму на руки своего ребёнка.
        Не просто своего, ребёнка от неё. От моей Марго.
        И свершилось. Первый крик беспомощного существа, который мы оба ждали с замиранием сердец. Рука Марго впилась в мою, но я этого совсем не замечал, весь обратившись в слух. Вектор, направленный в ту сторону.
        За ту непроницаемую перегородку.
        - Это мальчик, 2950, 52 см.
        И я отвоевал право взять его на руки первым. Марго выглядела ошеломлённо-усталой и даже не подумала оспаривать это право.
        А я гладил её по волосам и шептал те глупости, которые принято говорить наедине, но сейчас мы и были наедине.
        Я, она и наш сын.
        - Роман Михайлович, - сказала Марго через несколько часов.
        Она находилась в реанимации, но мы общались по телефону. Милая, нежная Марго всё спрашивала, как там он, словно боялась, что сын исчезнет. Обнулится, и всё станет снова чёрным, липким.
        Беспросветным.
        В эти часы, дни, я любил её не только, как женщин, но и как мать своего сына. Как любят и восхищаются Мадонной. Она стала для меня светом, Божеством, перед которым мне хотелось опуститься на колени.
        Я это сделаю, но позже. Всё будет позже.
        И в этой фразе главное - первая её часть. Всё будет. У нас троих.
        Теперь уже троих. Отныне и навсегда.
        Эпилог
        Марго
        - Мама, у меня кровь! Я упал, - сын был ещё мал, но я уже научилась сдерживать в себе «сумасшедшую мамашу» и позволять ему совершать первые ошибки.
        - Или сюда, поцелую коленку и помажу, - стараясь сохранять спокойствие, ответила я.
        Отложила кухонное полотенце в сторону и, сняв передник, достала аптечку.
        Ромка сидел на полу с разъехавшимися в сторону коленями, он походил на расстроенного пингвинёнка, и я сдерживалась, чтобы не начать причитать по поводу разбитой коленки.
        Четыре года - это уже личность!
        Мне приходилось постоянно себе об этом напоминать и держать в узде ту сумасшедшую мамашу, которая сидела внутри и пыталась предусмотреть всё на свете. И дождь, и снег, и боль от разбитых коленей.
        - Мама, у меня кровь! - глаза у Ромы расширились от ужаса, губёшки дрожали, но он сдерживался и не плакал.
        Мы с Михаилом никогда не ругали его за слёзы, но сын, видно, родился с внутренним кодексом, не позволявшем плакать по пустякам.
        Вот и сейчас, когда я обрабатывала ссадину, он только морщился и вздрагивал. А я дула и читала стишки, которые первыми пришли в голову. Развитию сына я уделала много внимания.
        «Даже слишком много», - считал муж и посмеивался над моей теорией, что склонности надо развивать с детства.
        Достаточно было одного слова Михаила, чтобы я внутренне притормозила и посмотрела на себя со стороны: не давлю ли на ребёнка, не слишком ли много от него хочу.
        Когда он родился, в тот миг, когда я поняла, что стала мамой вопреки всем прогнозам врачей, пообещала себе, что не задавлю своего сына гиперопекой и повышенными ожиданиями.
        Поэтому старалась каждый день, проснувшись и на цыпочках подойдя к детской, чтобы послушать его дыхание, благодарить бога за оказанную милость.
        За счастье быть женой того, кого люблю, и матерью прекрасного здорового сына.
        Больше я ни разу не забеременела. Но и угроза онкологии после родов отступила. Я кормила сына грудью, не взирая на то, что могла бы перейти на лучшую адаптивную смесь, как здесь принято.
        Я была сумасшедшей женой и мамашей. Загоняла приходящую помощницу по хозяйству, чтобы та тщательнее протирала плинтуса и ламинат.
        Даже швы плитки на кухне лично чистила старой зубной щёткой, а на все замечания Михаила отвечала, что если он будет мне в этом препятствовать, втихаря возьму его щётку из ванной, а потом поставлю обратно.
        В этой бочке сладкого семейного сиропа была и ложка дёгтя. Как же без неё!
        Отец так и не пожелал видеть внука. Сухо поздравил меня по телефону и сказал, чтобы берегла себя и не вздумала рожать ещё.
        Думала о себе и, если что, двери моего прежнего дома всегда для меня открыты. Конечно, только для меня и сына, его он ещё стерпит, так и заявил, но не мужа.
        «Возвращайся, когда бросишь его», - сказал он напоследок и добавил, что будет этого с нетерпением ждать.
        На этом тогда мы и разошлись по разные стороны. Про тот разговор я Михаилу не сказала, он же не стал говорить, что ездил к отцу накануне моих родов!
        Так мы и жили. Когда Ромке исполнился год, я прислала на почту отца фото внука, но он ничего не ответил.
        На мой день рождения он присылал сухое поздравление и какое-нибудь ювелирное украшение. Я могла бы встать в позу и гордо отсылать их обратно, но видела: каждое сделано на заказ. Значит, он не просто откупался, а хотел сделать мне приятное.
        Так, как умел.
        В очередную годовщину смерти мамы я всё-таки решилась позвонить снова. Холодная война подзатянулась и мешала мне чувствовать себя абсолютно счастливой.
        - Приезжай как-нибудь. Одна, - упрямо твердил он. - На пару дней.
        - Если и приеду, то только с сыном.
        - Нет, так не надо, я пока не готов.
        И наше общение снова прекратилось на пару лет.
        Михаил только молча обнимал меня, когда замечал, что я грущу. Если бы я сказала, что хочу съездить в Москву, он бы безоговорочно отпустил, но я тоже решила проявить упрямство. В конце концов это наша общая семейная черта!
        На четвёртый день рождения Ромки отец сдался и попросил прислать видео с ним. Так что лёд тронулся, уверена, через год-второй мы вместе поедем в Москву. Возможно, даже втроём.
        А пока я сидела на полу рядом с сыном и гладила его ушибленную коленку. Намазанная зелёнкой и ранозаживляющей мазью сверху, она болела всё так же сильно, как и в тот миг, когда была поранена. Но это ничего, я дула на ранку, и Ромка пытался улыбаться, чтобы не расплакаться.
        - Мальчики не плачут, - говорил он в ответ на моё предложение немного поплакать вместе.
        - Кто тебе об этом сказал? Папа?
        - Так все говорят. И в саду, и няня Берта.
        Я обняла сына и тихонько засмеялась.
        - Ты надо мной смеёшься?
        - Нет, что ты! Я очень тебя люблю, - ответила я, целуя светлую макушку. - И запомни: иногда плачут все. И мальчики, и девочки. И хорошие, и плохие. Это не стыдно.
        - ??????????????
        Вряд ли сын понял, о чём я говорю. Вскоре он успокоился и совсем забыл о маленьких бедах.
        Он поймёт позже. Как и то, что слёзы проходят, и за ними приходит счастье.
        Заслуженное, выстраданное и такое родное!
        Моё, и я его никому не отдам!