Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ДЕЖЗИК / Иртенина Наталья / Зов Лабиринта : " №01 Зов Лабиринта Или По Касательной " - читать онлайн

Сохранить .

        Зов лабиринта Наталья Иртенина
        Странное убийство повлекло за собой странные события. Единственная свидетельница (и она же подозреваемая) оказалась в очень неприятном положении - забыла, кто она, и не может защищаться. Поэтому идти по следу убийцы должен другой - тот, кто до поры до времени не раскрывает карт. Между тем отгадка, возможно, таится в лабиринте, могучем, прекрасном и… призрачном. Кто он - друг, открывающий двери познания и помогающий вспомнить, или враг, увлекающий все глубже туда, откуда можно не вернуться? Чтобы узнать это, придется пройти лабиринт насквозь, примеряя маски, которые он предлагает, - лики иллюзорной реальности, неотличимой от настоящей.
        Наталья Иртенина
        Зов лабиринта
        «Ариадна, - сказал Дионис, - ты лабиринт.
        Тесей заблудился в тебе, у него уже нет
        никакой нити; какой ему нынче прок в том,
        чтобы не быть пожранным Минотавром?
        То, что пожирает его, хуже Минотавра». Ф.Ницше
        По коридору бежит человеческая фигурка.
        Нарисована она с большой любовью,
        даже несколько сентиментально. В.Пелевин
        ЗА ДВЕ НЕДЕЛИ ДО ВСЕГО ОСТАЛЬНОГО
        Старший следователь городской прокуратуры Василий Остапчук был седовлас, тучен, страдал одышкой, в подражание знаменитому коллеге, комиссару Мегрэ, курил трубку и ввиду грядущей пенсии мечтал о небольшом домике в холмах за городом, обязательно с садом. Еще к этой характеристике можно прибавить то, что старший следователь слыл угрюмой, мизантропической личностью. Впрочем, это не мешало ему не только слыть, но и быть грозой бандитов и жуликов, попадающих к нему в руки.
        Работу же в прокуратуре Остапчук ненавидел всем нутром, хотя и не позволял никому догадаться об этом. Ненавидел за то, что вся эта грязная рутина как две капли похожа на то, о чем обычно врут в книжках и в кино. И нет смысла решать, что здесь является отражением, а что - отображаемым. Подобными рассуждениями кормятся разве что плохие журналисты. А хороший сыщик точно знает: среди тех, кто километрами строчит убойные романы и сценарии, нормальных людей не водится.
        Старший следователь Остапчук вошел в распахнутую настежь дверь, не вынимая рук из карманов летнего плаща (ко всему - был мерзляв), тоскливо оглядел гостиную и с трубкой в зубах, давно погасшей, зычно осведомился: «Ну, что тут у вас?». На его голос из недр квартиры тотчас вынырнул долговязый, но обладающий грацией балеруна юный лейтенант Куницын. «Взгляните сами, шеф. - Приглашающий жест. - Это что-то ненормальное. Абсолютный бред. Совершенно зверская расправа. Даже кошка что-то почуяла…» - «Какая кошка?» - «Соседская. Женщина, которая вызвала милицию, утверждает, что ее кошка обезумела возле двери этой квартиры и задала стрекача». - «А где она сейчас?» - «Кошка? Не знаю. Убежала». - «Женщина!» - «А-а. Я уже взял у нее показания, шеф. Сейчас ей оказывают медицинскую помощь». - «Что с ней?» - «Пыталась образумить кошку. Свидетельства чего остались у нее на лице». - «Вот только сумасшедших кошек мне не хватало».
        Остапчук пошарил в карманах, вытащил спички и раскурил трубку. И только после этого привычного ритуала стронулся с места - осматривать место преступления.
        В небольшой комнате, по обстановке - кабинете, работали фотограф, эксперт-криминалист и врач. Тело убитого оставалось нетронутым. Мужчина сидел за столом в неудобной позе. Туловище наклонено, голова на две трети покоится внутри разбитого монитора компьютера. На столе большая лужа крови. «Впечатляет. Определенно впечатляет». Старший следователь Остапчук не любил давать длинных комментариев. «Еще больше впечатляет, шеф, то, что дверь кабинета была заперта изнутри». - «Имитация?» - «Невозможно. Замок односторонний. Простая задвижка. Окно тоже наглухо закрыто. Потайные ходы исключаются». - «Классика». - «Шеф?» - «Я говорю - классика детектива. Убитый наедине со своим трупом. Замаливает грехи за закрытыми изнутри дверьми. Гена, что-нибудь определенное есть?»
        По мнению Гены Лыкова, судебного медика, определенными в этой ситуации были только две вещи. Во-первых, монитор сначала опустили на голову жертвы, разумеется, с большим размахом и силой, а также с особой жестокостью, потом снова опустили на стол, вместе с головой. Во-вторых, сам себе нахлобучить на череп эту штуку мужчина не мог ни при каких обстоятельствах. Еще горстку вполне определенных вещей подкинул следователю Куницын. Убитый - доктор исторических наук, судя по библиотеке, специалист по культуре древней Индии, преподавал в частном гуманитарном университете, тридцать один год, женат, детей не имеет. Соседями в семейных ссорах и неладах замечен не был - совсем даже наоборот. Жена… теперь уже вдова - «небезызвестная писательша», как отрекомендовала ее пострадавшая владелица обезумевшей кошки, автор нескольких романов, работает в жанре мистического триллера. Местонахождение на момент убийства и по сию пору неизвестно.
        «Док, могли вот это все проделать слабые женские руки?» - «Хм, ну, если сильно любящие руки, да в состоянии аффекта - теоретически могли». С серьезной миной на лице Лыков почесал подбородок. На днях ему предстояла процедура развода с женой, и эту долгую, шумную историю смаковали на десерт едва ли не во всех отделениях милиции города. «Лейтенант, объявите срочный розыск». - «Да, шеф». - «Денисов, заканчивайте тут. Тело можно уносить. И не забудьте приобщить к делу… мгм… орудие убийства».
        После осмотра остальных помещений квартиры, во время которого Остапчук то и дело что-то бормотал себе под нос, лейтенант вновь был призван к ответу. «Ну, что там еще наплела вам озверевшая кошковладелица?» - «Шеф, это не она озверела, а ее домашнее животное». - «Неважно. Так что эта укротительница кошачьих показала?»
        Почтенная старушка показала следующее: живет она на третьем этаже и через день выгуливает на поводке свою любимицу Симону. Возвращаясь сегодня как обычно с прогулки, она ровным счетом ничего не подозревала и предавалась мыслям о земляничном пироге, который ждал ее дома. Каково же было ее удивление, а затем и огорчение, когда обычно тихая и ласковая Симона вдруг встала на дыбы и наотрез отказалась сделать еще хоть шаг вперед. Произошло это как раз перед дверью квартиры на втором этаже, где живут «профессор» и его жена-«писательша». Озверевшая Симона начала рвать и метать, шипеть и рычать, совершенно как маленький лев. Когда же хозяйка попыталась успокоить ее и объяснить, что такое поведение для воспитанной сиамки неприлично и ужасно, кошечка вцепилась восемью передними когтями ей в нос и в ухо. Подвергнувшаяся предательскому нападению женщина от испуга выронила из рук поводок и завалилась на пол. В падении и позже в положении лежа ей открылась причина кошачьего неистовства: дверь означенной квартиры была наполовину отворена и оттуда разило чем-то очень нехорошим, прямо-таки жутью из квартиры
тянуло…
        В этом месте душераздирающего повествования Остапчук поднял брови, вынул трубку изо рта, издал многозначительное «Мгм» и снова взял мундштук в зубы.
        Зайти в страшную квартиру истекающая кровью женщина не решилась. Кошки к тому времени след простыл. Таким образом на место происшествия была вызвана бригада скорой помощи, милиция и служба спасения. Последняя - на случай, если пришлось бы спасать откуда-нибудь перепуганную Симону. Но не найдя никаких объектов для спасения, в том числе и свихнувшейся сиамки, служба вскорости убыла. Милиции же пришлось посягнуть на частную собственность, высадив дверь кабинета, где и был обнаружен труп. Между прочим, оперативники, первыми попавшие в комнату, тоже испытали на себе некое мистическое потустороннее влияние, плохо поддающееся внятному словесному описанию.
        «А вы, лейтенант?» - «Я, шеф?» - «Ваши ощущения?» Куницын криво ухмыльнулся. «Увидишь такое, и не то еще почудится. Но здесь явно поработал какой-то псих, а у них, - он пошевелил пальцами в воздухе, - очень нездоровая энергетика». - «Так вы считаете, животное среагировало не на мертвеца, а на убийцу? На нездоровый запах преступника?» - «Насколько мне известно, шеф, кошки на покойников не шипят и не рычат. Я бы даже сказал - наоборот». - «?» - «Когда я учился в школе, у нас в доме у соседей жил кот. Однажды, когда умерла моя бабушка, я застукал паршивца у нее в гробу - он там спал в ногах у покойницы». - «Лейтенант, если вы не в курсе, обычно принято считать, что кошки и собаки остро реагируют на насильственную смерть». Сообщив мнение науки подчиненному, Остапчук повернулся к нему спиной и направился к выходу из «нехорошей» квартиры. А лейтенант растерянно пробормотал вслед начальству: «Бабушке проломили голову террористы в банке, когда она получала пенсию. Ей не понравилось быть заложницей». Из внезапной растерянности его выдернул недовольный голос следователя. «Лейтенант, вы что, собираетесь до
ночи тут столбом стоять? Опросите жильцов дома. Что видели, что слышали. И кстати, можете поинтересоваться у них поведением домашних животных на момент убийства и после. У кого они есть, конечно. Это обогатит вашу коллекцию зооисторий. И не забудьте про аквариумных рыбок и хомячков». - «Да, шеф».
        И все-таки немедленно приступить к выполнению задания лейтенанту не удалось. Под давлением слезных просьб и молитвенных жестов он вынужден был принять у старушки Иванцовой, густо обклеенной пластырем, заявление о пропаже кошки. «Молодой человек, на вас все мои надежды, найдите ее». Пожилая женщина вздыхала и качала головой. «Симоночка еще молодая, жизни не знает, города тоже не знает. Попадет в плохую компанию. Испортят ее эти… уличные… вы меня понимаете?» Лейтенант все понимал и скрепя сердце дал согласие помочь горю. Иначе мольбы грозили затянуться надолго, и опрос возможных свидетелей автоматически отодвинулся бы как минимум на завтрашнее утро. «А я вам сейчас фотографии Симочки принесу и расскажу, что она любит, а что на дух не выносит. Вы не зайдете ко мне - там нам будет удобнее?… Эти ужасные события совсем меня…»
        Днем позже в кабинете старшего следователя раздался тысяча первый за это утро телефонный звонок. Усталый, невыспавшийся Остапчук меланхолично сдернул проклятую трубку. «Да!.. Свидетель?… Сам пришел?… Ах, по радио… местные новости?… Давайте его сюда… И разыщите лейтенанта Куницына, пусть зайдет».
        Три минуты спустя следователь уже беседовал со свидетелем Бессоновым - водителем такси, который накануне возил по городу возможную свидетельницу вчерашнего убийства и потенциальную подозреваемую в совершении оного. Иными словами - вдову, ибо к тому времени суток женщина была уже именно ею.
        Чуть погодя в дверь кабинета просочился грациозный лейтенант Куницын с блокнотом в руках и молча занял свободный стул. В углу стрекотала клавишами машинистка. «Так вот, ехал я пустой как раз по той улице, и вдруг - она, малость не под колеса». - «Вы можете вспомнить в какое точно время это было?» - «Как не вспомнить. Отлично помню. Половина седьмого была. Ага. Вечера». Остапчук с лейтенантом сдержанно переглянулись, и Куницын чуть заметно кивнул головой, явно удовлетворенный: убийство произошло приблизительно в 18:20. «И вот. Смотрит по сторонам так… непонимающе. Явно не вникает, как здесь оказалась и вообще. Гляжу - крепко не в себе женщина. Сажаю в машину, спрашиваю, куда везти. Сам приглядываюсь - анфас очень знакомый оказался. А она и заявляет: к Минотавру, говорит, поехали. А сама такая… ну никакая…» - «Пьяная?» - «Да нет, не пьяная. Может, под дурью? В смысле, под кайфом. Вся какая-то…растерянная. Точно потерял ее кто-то. И вроде бы бредит: Минотавра… номер…центр, и опять про Минотавра. Нет такой улицы, говорю. И вдруг вспоминаю, где я ее видел. Да на книжках же! Фото автора на задках. „С ее
романами вы не заснете до утра!“ У меня как раз одна такая в бардачке завалялась. Ну, думаю, творческий кризис у женщины. Бывает. Крыша легонечко съехала от ударного сочинительства, или чего там». - «Она что-нибудь еще говорила?» - «Еще?… А, да, какие-то цифры. Три и… один. Так и сказала: „Три и один. Тридцать один“. И все. Ну, в общем, я ее по улицам покатал, а потом она попросила остановить у забегаловки на берегу, „У папы Карло“, знаете? Я с нее деньги брать не стал, уж очень дама не в себе была, а только протянул ей эту книжку из бардачка. Автограф, не откажите, будьте любезны. Так она книжку в руках повертела, на свою фотку глянула и мне обратно протягивает: дескать, не понимаю о чем речь, вы меня с кем-то спутали. И убрела. А больше я ее не видел. Это правда, что она мужика своего грохнула? Это у нее точно от творческого кризиса. Решила, значит, попробовать, как оно на самом деле бывает, а не в писульках». - «Большое спасибо, Петр Степанович. Еще что-нибудь добавить желаете? Нет? Тогда подпишите здесь и здесь и можете быть свободны».
        Свидетель удалился, гордый выполненным гражданским долгом. Остапчук расслабленно откинулся на спинку кресла, попыхивая трубкой. Машинистка тенью скользнула за дверь. «Как вам это нравится, лейтенант?» - «Бредоподобные изречения подозреваемой, шеф, полностью соответствуют характеру преступления. Нужно выписывать ордер на арест и психиатрическое обследование». - «Вы ее найдите сначала». Следователь цедил слова, явственно давая понять лейтенанту, что для ордера все еще нет никаких оснований, кроме простодушной убежденности водителя такси и его, Куницына, неумных силлогизмов. «Кстати, вы опросили соседей?» - «Да, шеф. Вы были правы. Правда, аквариумов и хомячков в доме никто не держит, но вот морская свинка, спаниэль по кличке Коклюш и дрессированные белые мыши определенно вели себя вчера вечером беспокойно и даже агрессивно. В общем, не так, как обычно». Остапчук задумчиво изрек свое любимое «мгм», и больше добавлять к нему ничего не стал. «Но никто из живущих в доме не видел ничего подозрительного. Равно как и не слышал. Шеф?» - «Идите, лейтенант. Работайте. Мне надо обдумать это дело. Слишком много
в нем несуразностей».
        «Что он называет несуразностями?» - недоуменно размышлял лейтенант Куницын, покидая кабинет начальства.
        А несколько часов спустя Куницын, обильно жестикулируя от возбуждения, отчего казался балеруном, исполняющим стремительный и очень необычный танец рук, докладывал: «Шеф, ее нашли. Ходила по городу в явном беспамятстве. Сопротивления при задержании не оказала. Сотрудник автоинспекции, вызвавший наряд, сообщил: женщина сама подошла к нему и спросила про какую-то карту. Сказала, ей позарез нужна карта лабиринта. Зачем - объяснять не стала. Шеф, тут без освидетельствования не обойтись. Налицо явная шизофрения». - «Диагнозы, лейтенант, не в вашей компетенции. Где она сейчас?» - «Внизу. С ней Грушин. Как всегда, пытается любезничать. Отпечатки пальцев уже взяли». - «Так чего вы ждете? Немедленно ее сюда».
        Остапчук задумчиво пыхнул трубкой и с усилием, отдуваясь, вынул себя из кресла. Эта женщина, которую он ни разу не видел и чьих книжек никогда не читал, заочно рождала в нем неопределенное томленье духа. К тому же отчего-то он был уверен, что неопределенность эта, невнятное коловращенье в мыслях не исчезнет ни после сегодняшней встречи, ни даже после десяти встреч.
        Меланхолическим жестом Остапчук вытряхнул из трубки пепел, продул и принялся набивать ее заново. «Черт бы побрал эту бабу!»
        «Прошу!» Куницын как истинный джентльмен и сотрудник органов пропустил даму вперед. Та замерла, едва войдя, и настороженно огляделась. Потом, увидев поблизости стул, переместилась на него каким-то текучим движением. Пролилась из одной точки пространства в другую и застыла, превратившись в ледяную скульптуру.
        Остапчук, позабыв представиться, молча утихомиривал ветер в голове, вызванный появлением женщины. «Впечатляет. Определено впечатляет». Старший следователь забыл, что эти же самые слова он уже произносил, и совсем недавно, и именно в той самой «нехорошей» квартире. «Но уж красивой-то ее не назовешь. Так, есть что-то… своеобычное… мгм… ведьминское? Нет, другое… Не-по-нятно».
        Разговор с подозреваемой длился не более пятнадцати минут. Ровно столько ему понадобилось, чтобы уяснить: разговор бессмыслен, он ничего не добьется. Абсолютно. Решительно ничего. Беспросветно. Как и подсказывало заранее чертово шестое чувство. «Что вы делали вчера вечером после восемнадцати часов?» - «Не помню». - «Кто убил вашего мужа?» - «Не знаю. Вы уверены, что у меня есть муж?» - «Был. Но его убили. Жестоко убили. Вчера. И вы в это время были дома». - «Я не помню. Я ничего не знаю». - «Ну хоть как ваше имя вы помните?» Пауза. Напряжение во взгляде. Страх. «Нет. Я не помню своего имени». - «Вас зовут Диана Димарина. Вы пишете книжки. У вас литературное реноме. Вы ничего этого не помните?!» - «Диана?…» Выдавила, будто ощупывала языком буквы и слоги. Удивление. Недоверие. Снова страх. «Это не мое имя. Я не чувствую его своим». - «Хорошо. Оставим это. Со своей биографией вы сможете ознакомиться позже, если в этом есть необходимость. А сейчас я хочу знать, зачем вам понадобился сразу после убийства вашего мужа Минотавр и кто это такой». - «Шеф, это из мифологии. Чудовище с головой быка…» - «Вас
не спрашивают, лейтенант. Это я и без вас знаю. Госпожа Димарина, ответьте, кого или что вы имели в виду, говоря о Минотавре?» - «Я… я не помню». Виноватая полуулыбка, легкое пожатие плечами. Она не хитрила и не лгала - Остапчук это видел. С такими глазами не лгут. В ее взгляде сейчас не было ничего - только опустошенность. Почти стерильность. Из глаз ее смотрела душа, по которой прошлись ластиком, стерев все - прошлое, настоящее и, возможно, будущее. «А лабиринт? О какой карте вы спрашивали?» - «Лабиринт… Он вокруг. Он везде. Он вышел из ниоткуда. Как затонувший город появляется из волн и снова уходит в океан». - «Мгм… А где вы провели эту ночь?» - «Там. - Взмах рукой. - Улицы, парк, скамейки. Город. Я была в городе. Он похож на лабиринт. Но он не лабиринт. В городе спокойно. В лабиринте - нет. Хочется наружу. А он не пускает. Крепко держит». - «Шеф, по-моему, картина ясна. Это не в вашей компетенции». Лейтенант Куницын позволил себе отыграться. Его почти раздражало нежелание начальства признать очевидное - шизофрению, столь однозначно демонстрируемую женщиной. «Молодая, тридцати нет - а психушка уже
обеспечена», - едва ли не с укоризной думал лейтенант, крепко убежденный в том, что любая психопатия - от распущенности, безответственности и отсутствия цели в жизни.
        Остапчук молчал. Долго. Угрюмо. И даже колечки дыма, выпархивавшие из трубки, имели унылый и недовольный вид, точно говорили: «Не нравится нам эта ситуация. Очень неправильная ситуация. И убийство это, если уж на то пошло, тоже неправильное. А расхлебывать все равно придется - хоть первой попавшейся калошей». Умные колечки. Понимают, что к чему. В отличие от желторотого лейтенанта - с которым все-таки придется согласиться, как бы ни хотелось сделать обратное, отослав его вон из кабинета.
        «Лейтенант, проводите госпожу Димарину в комнату отдыха и предоставьте ей все необходимое». - «Понял, шеф». - «Только не переусердствуйте. Иначе с вами картина тоже будет ясна. - Остапчук предпочитал оставлять последнее слово за собой. - Я доходчиво излагаю?» - «Вполне, шеф». - «Выполняйте».
        СТАРЫЙ ДРУГ - ХУЖЕ НОВЫХ ДВУХ
        В пустой огромной квартире находиться было жутковато. Ни одной знакомой вещи - все чужое, хоть те и убеждали, что все это - ее собственность.
        И, как чужие вещи в доме, в мозгу - чужие слова, чужое знание. Они знают о ней все, она - ничего. В клинике сказали - шоковая амнезия, постепенно пройдет, память вернется. А чтобы помочь ей вернуться, нужно накачивать себя чужими воспоминаниями о себе же. Брать себя взаймы у других. Рисовать свой портрет с их подачи и вживаться в навязываемый, далекий от истины образ, в который каждый из тех, кто знал ее, будет вкладывать самого себя. Это будет портрет с тысячью лиц. Как найти среди них свое?
        Они уже одолжили ей имя. Удостоверили его паспортом. И книжками с ее фотографиями. Но ничто из того, о чем они говорили, ни одна из тех вещей, которые они предлагали в качестве атрибутов ее биографии, не казалась столь далекой, неправдоподобной, как эти две - имя и книги. Диана Димарина - популярная торгово-литературная марка. Диана Димарина - раскрученный издательский бренд. До чего глупое имя. Нет уж, лучше пусть будет… просто Ди. Огрызочек громкого имени, ни то ни се. Ди - хорошо, созвучно внутреннему обвалу, из-за которого она теперь - никто.
        Вслушиваясь в долгие, нудные трели телефона, новонареченная ощущала нарастающее желание сбежать. Где-то в мире должно существовать место, где ее «никто» будет не так заметно, не так сильно будет выпирать наружу, едва ли не прогрызая изнутри плоть и кожу.
        Город за окнами звал, манил. Может, там получится найти потерянное… Может, города для того и существуют, чтобы находить в них себя и заново знакомиться с собственной персоной?
        «Ну, здравствуй, Ди.
        А теперь ответь мне, Ди: кто ты и для чего ты?»
        Тварь ты или творение? Для полета ты или на съедение?
        Ди облюбовала столик летнего кафе на берегу - почти у кромки моря. Белые скатерти, красный пластик стульев, зеленоватый оттенок прибоя. Редкие мозаичные островки на пляжном песке - загорающие человеческие тела в цветастых клочках одежды. Вдалеке на склоне из-за крыш домов виднеются золотые кресты церкви.
        Официант поставил на столик бокал белого вина и фруктовый салат. Пожелал приятного аппетита, заученно улыбнувшись.
        В кафе «У папы Карло» официантов наряжали в костюмы Буратино и наклеивали длинные остроконечные носы. Буратино-перестарки смотрелись по-кретински, но чем-то они завораживали. Как и те, кто фланировал по улицам в рекламных нарядах сосиски в тесте, сотового телефона или шоколадки Нестле.
        Глазея на ряженых без зазрения совести, она вдруг поняла - чем. Они тоже жили в долг. Их маски, даром что убогие, ссужали им жизнь - пригоршнями. Жизнь масок. И даже не под процент - совершенно безвозмездно. У ряженых, как и у Ди, не было лица. Но они имели то, чем не располагала она - маски, позволяющие забыть о том, что ты - никто, абсолютный, стерильный нуль.
        На долю секунды уверенность затмилась тенью сомнения - так ли уж безвозмездно дается эта костюмная жизнь? Возле соседнего столика Буратино в курточке-разлетайке, коротких штаниках и колпаке с помпоном принимал заказ, стоя спиной к ней. И эта узкая, юношеская спина демонстрировала столь явное пренебрежение ко всем ее сомнениям, ощущениям и просто мыслям о сути заимствованной жизни, что случайная тень тревоги тотчас умерла.
        «Маски - всесильны», - подумала Ди и в тот же миг поразилась своему открытию. Это было… странно. Непонятно. Откуда берется сила, которой наделяют людей маски? Каков ее источник? И… можно ли до него добраться напрямую?
        Это было и странно, и волнительно. Чарующий зов масок. Возможность другой жизни - не той, которую надо найти (может быть, и не удастся никогда), а той, что сама предлагает себя. Только протяни руку и скажи «Дай»…
        Ди подцепила на пластиковую вилку дольку ананаса, поднесла ко рту и… застыла. Взгляд уперся в странное явление: через несколько столиков сбоку от нее сидел… Определенно, это был человек. По крайней мере, если судить по очертаниям. Неясная фигура, контуры расплываются, как если бы Ди страдала близорукостью средней степени. Но уж чего-чего, а слабости зрения она за собой не замечала. Напротив, столик, за которым расположилось… м-м… существо, виден прекрасно, четко и без деформаций, как и все остальное вокруг. Все, кроме этого… странного типа. Хотя Ди не различала черт его лица и не видела глаз, она вдруг осознала, что он (она?) смотрит на нее. Просто смотрит. Больше ничего. Может быть, даже с интересом смотрит. Но Ди это бесцеремонное разглядывание ее персоны каким-то неотформатированным типом разозлило. Она демонстративно отвернулась, резко воткнула вилку в салат и, встретив взгляд еще одного типа, вздрогнула от неожиданности. За ее столиком, напротив, сидел незнакомый мужчина с широкой улыбкой на лице. Этот сомнений по поводу остроты зрения не вызывал, однако повел себя не менее эксцентрично, чем
несфокусированная личность в десятке метров от них. Он жадно схватил руку Ди, лежавшую на столике, и на долгих пять секунд прильнул к ней губами. Ошарашенная его жестом, Ди не сразу сообразила, что можно просто выдернуть руку, подвергнувшуюся столь стремительному и нежному нападению.
        «Кто вы такой?» - «Диана! Я очень рад, что встретил тебя. Неужели я так сильно изменился, что ты не узнаешь меня? Конечно, шесть лет - это не шесть месяцев, но все-таки… Это же я - Никита!» Радостные, счастливые интонации. Ди растерянно оглядела его: светлые, почти белые волосы, немного худое лицо, глаза… смотрят на нее, едва ли не пожирая. Чуть смутившись, Ди сморгнула. «Никита?» - «Ну да! Помнишь, ты называла меня Ники-цыпленок? Наверное, я с тех пор и вправду изменился, раз ты не узнала меня…» - «Я теперь никого не узнаю». - «Как?…» - «Амнезия». Равнодушно пожала плечами. «Прости. Это из-за смерти Филиппа? Я прочел в газетах». Тот же жест, разве она знала, помнила, из-за чего ЭТО с ней приключилось? Никто не мог ей ни подтвердить, ни опровергнуть того, о чем спрашивал этот белобрысый Никита. Казалось просто невероятным, что она могла обеспамятеть из-за смерти совершенно незнакомого ей человека по имени Филипп. Муж? Ничто внутри нее не отзывалось на это слово. Ни одна ниточка не трепыхалась.
        «Прости. Я не знал, что ты… Ты совсем ничего не помнишь?» - «Совсем. Как будто только что появилась на свет. Мы… были друзьями?» Ей показалось на миг, что он колеблется. Подбирает слова. Отсекает лишнее. «Да. Ты, я и Фил. Мы были друзьями… А потом ты вышла за него замуж. Он был старше нас обоих…» «А ты был цыпленком», - мысленно закончила Ди его фразу. «Потом я уехал из города. Жил в… в другом месте. А вернулся несколько дней назад. Узнал здесь о том, что случилось и… Я искал тебя, Диана». Он заглянул ей в глаза, будто силясь выловить в их глубине нечто, что не так-то просто вытянуть наружу. Ди ощутила себя под этим взглядом рыбкой, которую тащат на крючке. Очень неуютное чувство: она перед ним - как на ладони, со всей своей прошлой жизнью, наверняка какими-то грешками, и невозможно поставить заслонку, защититься, закрыться, потому что он знает о тебе все, а ты о нем ничего; он как воздух - чистый, прозрачный, рукой не схватишь. Пятно тени. Или блик света. Но в любом случае - он держит ее.
        Ди эта ситуация нравилась все меньше и меньше. Росло раздражение, граничащее со злостью на свалившегося невесть откуда «старого друга», которому она зачем-то понадобилась именно теперь - в этом гадком стерильном состоянии. «Меня держали в психушке». Сказала резко, намеренно грубо, чтобы понял - искал напрасно, прежней Дианы не будет, а будет только Ди. Именно такая - злая, искореженная, без корней, без прошлого.
        Не удивился. В лице не дрогнул ни один мускул. И в глазах не появился брезгливо-жалостливый интерес. Только снова взял ее руку и мягко, но властно сжал. «Все позади». Два слова, предложение… нет, просьба забыть о муке, которую пришлось вынести. Но Ди забывать не хотела. Она и так слишком многое забыла. «Меня накачивали транквилизаторами, от которых чувствуешь себя слабоумной, и предлагали решать детские задачки. Тесты на адекватность. - Усмехнулась, забрала руку из его ладоней. - Хоть меня и выпустили оттуда, я не уверена, что нормальна. Вам… тебе лучше уйти». - «Ты нормальна, Диана. - Проговорил четко, убеждающе. - Ты всего лишь забыла свое прошлое. Не отказывайся из-за этого от настоящего». - «Всего лишь?» Кислая улыбка. Что может знать он, случайный блик света на ее столике, об этом «всего лишь»? Почему так легко и уверенно говорит о ее жизни?
        «Скажи, Диана, милиция кого-нибудь подозревает?» Решил сменить тему, отметила она. Правильный ход. Наверное, заметил что-то в ее глазах. Что-то неуправляемое. Закипающее. «Меня». С вызовом посмотрела на него. Он медленно кивнул. Ди догадалась, что мысленно он отринул эту версию - сразу и полностью. «А еще?» - «Еще… не знаю. Наверное, никого. Они сказали, что нашли на автоответчике в доме сообщение с угрозой. Кто-то угрожал моему… мужу расправой. Из-за какого-то манускрипта. И еще какой-то храм упоминался». Ди с удивлением смотрела на него. При слове «храм» он настороженно замер, почти превратившись в каменное изваяние. Руки медленно сжались в кулаки, так что кожа на костяшках побелела. «Что с ва… с тобой?» Не ответил. Три секунды упругого, взрывного молчания. «Диана, я не уверен, но, по-моему, это очень важно. Для меня… и для тебя теперь, наверное, тоже. Они дали тебе прослушать запись?» - «Да. Они думали, что я смогу узнать голос или что-нибудь вспомнить. Это была бессмысленная затея. Я бы даже голоса своего мужа не узнала» - «Ты можешь точно сказать, о чем шла речь? Можешь дословно вспомнить?»
Снова вцепился в ее руку, как будто по этому мостику ее мысли могли легко перескочить прямиком в его голову. «Да, наверное. Если тебя это так интересует…» - «Пожалуйста, Диана. Меня это очень интересует. Я не могу тебе всего сейчас рассказать…» - «Да не надо мне ничего рассказывать. Меня охота за древними сокровищами не волнует». Его внезапная, почти детская растерянность, вызванная последними ее словами, едва не рассмешила Ди. «Почему ты решила, что речь о сокровищах?» - «Ну, такое сочетание - храм и манускрипт - вызывает вполне однозначные ассоциации. Разве не так?» - «Не вполне. То есть не всегда. Бывают и другие ассоциации». - «Поня-атно. Жизнь дарит много разных приключений. Каждому свое». Сарказм в ее голосе он пропустил мимо ушей. Впрочем, она и не рассчитывала зацепить его. Скорее задетой оказалась сама - этой внезапной лихорадкой таинственности, ясно читаемой на его лице.
        Ди вдруг остро захотелось наорать на него, обругать при всех - грязно, без удержу и с наслаждением. Кураж оказался очень силен - это было даже не желание, а приступ - что-то, чему она не знала названия, лезло из нее наружу, выдирало с мясом замки и запоры, обжигало безумием. Но начав открывать рот, Ди тут же захлопнула его, откусив голову первой же непристойной тираде. Эмоции эмоциями, но мозги вслед за памятью терять не нужно. Понять причины собственных поступков - значит облегчить в какой-то мере жизнь себе и другим. Ди поняла, для чего ей понадобилось, чтобы этот мальчик (ха! мальчик… Пятнадцати минут с ним не разговаривает, а уже ясно чует в нем то, что никак не могло бы принадлежать мальчишке) чтобы он почувствовал себя униженным, раздавленным, умалённым. Ей захотелось и его лишить прошлого - хотя бы части этого прошлого, связанного с ней. Вычеркнуть себя из его жизни, как он был вычеркнут из ее памяти. Ей казалось, что так будет правильно. Справедливо. Что он должен разделить с ней это бремя пустоты. Тем самым она обвиняла его в том, что стала «никем». Это он превратил ее в нуль, стерев
палочку, - он и все остальные. Весь мир принимал участие в надругательстве над ней. Фактически изнасиловании. Так почему она должна любезничать с ним и с этим абсолютно чужим ей миром, отвечать на их бессмысленные вопросы, вообще как-либо замечать их существование?
        Все это так, думала Ди. У них есть все, а у меня ничего, даже самой себя. Но я не должна, не вправе позволять безумию завладевать собой. Даже если на вид оно кажется отрадным, несущим облегчение. Между нулем и минус единицей все же есть разница. Ноль способен вовремя смолчать. У минус единицы патологически чешется язык.
        Ди прикусила язык, мысленно сделала себе внушение: «Ники - классный парень» и постаралась расслабиться. Допила вино, поймала на вилку остатки фруктового салата. Он внимательно следил за ее действиями и выражением лица. Пытался отыскать следы прошлого? Что ж, если ему это удастся, она не будет возражать. «Предупреждение было вежливым по тону, но наглым и агрессивным по содержанию. Дословно звучало так: „Господин Димарин, если вы не угомонитесь, нам придется вас убрать. В ваших интересах забыть о манускрипте, который вы пытались прикарманить столь недостойным ученого способом. И усвойте себе: никакого храма Черной Богини не существует. Это плод вашего богатого ученого воображения. Не получится усвоить - пишите завещание“. Это все. Больше там ничего не было».
        Кажется, ей действительно удалось расслабиться и даже получить удовольствие от этого маленького теста на остроту памяти.
        Насмешка судьбы.
        Как это возможно - иметь отличную память и одновременно не иметь ее вовсе? Несколько часов назад Ди обнаружила дома клочок бумаги, приклеенный к стене: «Большое счастье - уметь забывать. И большое несчастье - не забывать ничего». Почерк в записке - ее, специально проверила.
        Жестокая насмешка.
        «Спасибо тебе, Диана». - «За что?» - «Ты знаешь, за что. Я видел по твоему лицу, как ты боролась с тем, что у тебя сейчас внутри. Поверь, за это стоит благодарить».
        Он видит ее насквозь. Откуда у него такая власть над ней? Почему она сама не может ничего разглядеть в собственных потемках?
        Кажется, у кого-то здесь получилось расслабиться? Как бы не так. «Ники - классный парень». Но даже от классных парней иногда хочется сбежать на край света. Чтобы не вгрызались в душу своим совершенством.
        Ди поднялась со стула, нацепила на нос темные очки, напустила холоду. «Меня зовут не Диана. Мое имя - Ди. Я не знаю, что нас связывало в прошлом, но знаю, что в настоящем не связывает ничего. Не ищите меня больше». Прижала стаканом деньги и побрела прочь.
        «Будь осторожна, Ди. Возможно, все только начинается. Тебе лучше сменить жилье»
        Оборачиваться она не стала. Что бы теперь ни было - все лучше, чем ничего. По-любому - прибавление к нулю.
        ДОМА ПЛОХО, В ГОСТЯХ ЕЩЕ ХУЖЕ
        Развалясь на супружеском ложе - теперь заброшенном и таком же одиноком, как его хозяйка, - Ди листала альбомы с фотографиями. Диана с детскими косичками, Диана в спортивном лагере - с выпирающей наружу гиперсексуальностью, в окружении малолетних поклонников, Диана-студентка… Здесь уже появляется Никита. Действительно похож на цыпленка - хилый, тощий, со светлым хохолком на макушке, и Диана рядом с ним - как мама-наседка. Филипп… заметно старше их обоих, с аспирантской «экономной» бородкой. Свадебная серия снимков. Потом - семейные вояжи во время отпусков. По надписям - зеленые взгорья Алтая, божественный свет Соловков, даже высокомерные верблюды Египта. У обоих супругов на лицах густо намалевано счастье. «А ведь я любила его», - подумала Ди. Последние по времени снимки - этого года. Семейная идиллия.
        Ди со стуком захлопнула альбом и принялась печалиться.
        Хотелось, чтобы кто-нибудь пришел и рассказал, что делать. Утешил, навел порядок в голове и, наконец, дал хорошего дружеского пинка под зад для начального ускорения. Потому что бесконечно валяться на лежанке и слоняться по городу могут позволить себе в этом мире лишь две категории граждан - нищие и потомственные миллиардеры. Остальным Бог велел трудиться.
        Вялые угрызения совести прервала серия телефонных звонков. Десятая или двадцатая за день. Соболезнования бывших знакомых выслушивать было и лень, и немного жутко. Как если бы вдруг начали звонить с того света призраки давно умерших людей, к тому же незнакомых. Поэтому трубку она не брала и, наверное, из-за этой же загробной ассоциации не отключала телефон - если призраков не пускать в дверь, они полезут из щелей. Дверью был автоответчик. Очередной призрак затараторил женским голосом.
        «Хелло, Диана. Это я - Матильда. Ужасно жаль Фила, но ничего не поделаешь. Уж такая у него, выходит, была карма. Надеюсь, ты не впадешь в депрессию. У меня однажды была депрессия, ну, ты знаешь, и я такого злейшему врагу не пожелаю. Даже этому мерзавцу Гришке Антонову, которому я желаю сдохнуть в постели шлюхи от полового истощения. Кстати, ты же еще не знаешь! Я собираюсь замуж. Ты с ним незнакома. Конечно, это не идеальный вариант, и даже не уровень Бельмондо, но зато видела бы ты его профиль! Закачаешься. Вылитый император… этот…римский, как же его… ладно, потом вспомню… Ох, что же это я все о себе. Ты-то как? Ходят какие-то странные слухи, что ты… ну в общем, я в это не верю, пока сама не убедюсь… не убеждусь. А если это правда, Диана, дорогая, я дам тебе телефон моего психотерапевта, он творит просто чудеса, ты оглянуться не успеешь, как он вскроет твое бессознательное и выловит оттуда все, что тебе нужно. Ему твоя амнезия как мне - договор с модельным агентством на подборку девушек. Так что ты забегай ко мне, адрес, если ты его тоже забыла, - площадь Гагарина, двенадцать-три, тридцать
девять. Ну все, я уже опаздываю. Целую, не горюй… то есть я хотела сказать, Фила все-таки очень жалко… в общем, я побежала».
        «Хоть и дура, но, по крайней мере, честная». Вслед за этой мыслью Ди удивленно отметила, что дура Матильда (Мария? Кажется они все тут играют в какую-то игру с именами) определенно ей нравится. И решила как-нибудь и впрямь заглянуть к ней. Хотя бы для того, чтобы посмотреть на профиль императора.
        Но это потом.
        А сейчас… Ди собрала в сумку первую попавшуюся одежду, сгребла наличные деньги и заперла квартиру.
        Что-то там было не так, в этой квартире. Слишком неуютно, как в замке с привидениями. В конце концов, телефон - сущая ерунда, когда-нибудь он все-таки заткнется. Но дело не в телефонных призраках. И не в призраке убитого - его-то как раз не было. Ди позвонками чуяла - она здесь не одна. По хребтине то и дело шнырял холодок, волоски на коже вставали строем, а в голове начинал шелестеть тихий зов. Кто-то неясно, едва различимо звал ее - вкрадчиво, ласково, настойчиво. Он был как шорох дождя за окном - уверенный в том, что пришло его время и теперь он не уйдет, заполнит собой все. Здесь все теперь принадлежало ему - обладателю тихого, зовущего голоса. И сама Ди - в первую очередь. Он дал понять это, отпустив ее - она вольна уйти из дома куда угодно, но от этого не перестанет быть его собственностью.
        Между прочим, было в этом зове и обещание утешения. Столь однозначное и переплескивающее через край, что Ди предпочла за благо ретироваться.
        Конечно, она допускала, что этот «кто-то» - всего лишь галлюцинация и у нее в самом деле поехала крыша, - но вот определить, поехала ли крыша до вселения галлюцинации в квартиру или же после оного, было уже затруднительно. В любом случае, отсюда стоило убраться восвояси - может, смена крыши над головой вернет ее собственную на место?
        Она села в такси и попросила отвезти в гостиницу. Любую. Только подальше.
        Через сорок минут она уже устраивалась в скромном однокомнатном номере. Одежда скопом вывалена из чемодана в кресло, пара книжек Дианы Димариной брошена на постель. Прихватила их в последний момент с полки в доме, решив, что надо бы заняться наконец самопознанием.
        Гостиница стояла почти на краю города, на улице со смешным названием - улица Вакханок. Ди подумала, что последнюю вакханку, если они здесь вообще водились, поймали и присмирили местные рыбаки веков эдак…дцать назад и с тех пор жизнь тут течет скромно и безбурно, без малейших всплесков непристойной одержимости. Дионисова стихия если и не ушла полностью из этих полуденных краев, бывших греческих колоний, то никак не проявляет себя. Тиха и незаметна - как лава в спящем вулкане. А разбуди ее - выпрыгнет черным козлом, затрясет бородой, копытами застучит, рога навострит, только берегись.
        Ди скептически усмехнулась. Если бы и явился сейчас сюда Дионис, то, разумеется, не в виде допотопного деревенского козла. За столько веков наверняка подобрал себе другие одежки, другие маски.
        Маски…
        Что-то дернулось у нее внутри, отозвалось на это слово.
        Ди вышла на балкон. Невдалеке мощно дышало влагой море. Орали безумные чайки.
        Собственное естество настойчиво и упрямо требовало от нее чего-то. Точно в ней жила еще и другая Ди, которая знала, чего хочет, и злилась на промедление. А Ди-первая никак не могла взять в толк, чего той, второй, надобно. Маски, дорогуша? Где же я тебе их возьму? Карнавалов здесь не устраивают, а наряжаться сосиской в тесте - Боже упаси.
        «Ну и дура! - обругала ее Ди-вторая. - Неужто так трудно понять: маски - не на лице, а за ним. Они крепятся изнутри. И дают гораздо больше, чем даже тебе нужно. Маски всесильны! Разве ты не хочешь стать сильной и свободной, чтобы не зависеть ни в чем от этого мелкого, порченого добродетелями и пороками мира, чужого для тебя?!»
        Ди слушала свой вопящий внутренний голос и в ужасе соглашалась с ним. Ей нечего было возразить уверениям другой себя. Хотелось и силы, и свободы. Но откуда-то из закоулков сознания выглядывало смущающее соображение - достанет ли у нее силы стать сильной, и свободы, чтобы быть свободной? Ведь, кажется, это жуткая ответственность и все такое. Вдруг она не сможет справиться с полученным всесилием и превратится просто в довесок к нему? «Караул» кричать будет поздно.
        «Не бойся. Это только закомплексованные неудачники думают, будто для управления силой нужна бОльшая сила, а свободными становятся только свободные. Этим они оправдываются перед собой. Когда ты примеришь маски, ты поймешь, что это не так. Истинные сила и свобода даются легко - иначе они поддельны. Труд не может быть платой за них». - «Какова же плата?» - «Ты узнаешь об этом, когда придет время. Впрочем, ты уже заплатила и можешь не думать об этом. Я позаботился о тебе, девочка моя».
        Ди вздрогнула, в тот же миг осознав, что разговаривает не со своим внутренним голосом, а с тем самым тихим зовом, вкрадчивым, мягким, как кошачья походка в ночи, обволакивающим, как дождевой пар.
        Напрягшись, она молча ждала продолжения.
        «Да-да, милая девушка, здесь есть о чем задуматься. Столь прекрасный вид на город, на вечно живое море и столь печальное событие! Здешние служащие были просто шокированы случившимся и, конечно, не любят говорить об этом…»
        На балконе соседнего номера, зябко кутаясь в плед, стоял дедушка. «О чем?» Ди отозвалась скорее машинально, чем из интереса. Слишком далеко она была сейчас от любезного сплетничанья скучающих постояльцев гостиницы. «О, так вы не знаете?! Вам, вероятно, не сказали… Кстати, позвольте представиться - Максимилиан Остапчук, юрист широкого профиля. Сейчас на пенсии». - «Остапчук? Вы не родственник следователя из прокуратуры Остапчука?» - «Увы, последнего своего родственника я похоронил десять лет назад и с тех пор одинок, как мышь в мышеловке… Н-да. Но, знаете, я их понимаю. Очень хорошо понимаю. Репутация заведения не должна страдать, тем более что милиция сработала на удивление быстро». - «Что-то я не возьму в толк, о чем вы. Репутация мышеловки?» - «О нет, репутация гостиницы. Ведь согласитесь, когда в номере убивают человека, да еще таким странным способом…»
        Ди почудилось повторение пройденного. Она закрыла глаза и увидела перед собой следователя Остапчука, дымящего трубкой. «Что вы делали вчера вечером? Это вы убили вашего мужа? Вы уснастили его ученую голову компьютерным венцом?»
        «…его нашли на полу с телевизором на голове. Черепно-мозговая. Сначала думали, что несчастный случай - молодой человек был пьян, - но потом милиция нашла убийцу. Он признался. Это случилось как раз в вашем номере. Год назад. Я даже запомнил число - 31 августа. Я, знаете, уже много лет подряд приезжаю в этот город к концу августа, у меня связано с этим местом и временем дорогое мне воспоминание…» Ди словно очутилась во сне: хочет убежать, но не может - ноги прилипли к земле, а сзади что-то приближается. Она не могла сбежать - бред уже настиг ее. Филиппа тоже убили 31 августа. Мелкие детали разнятся, но разве в них суть? Суть-то ведь в том, что такого быть вообще не могло. Не попадают два снаряда в одну точку. Деревянная халупа дважды не становится факелом. И маньяки не ходят парой.
        Ди почти что желала опять лишиться памяти. Сейчас это было бы почти счастьем. Или хотя бы упасть в обморок - тоже хорошее средство спасения от неприятностей, миллион раз проверенное слабой половиной человечества. Ди не хотела быть слабой, но уж если миру вокруг угодно бредить, то пусть это происходит без ее участия.
        Она не стала дослушивать ностальгирующего дедушку, ушла в номер, подхватила с постели книжки и залезла с ними в горячую ванну. Залегла на дно - предаваться пороку легкого чтения.
        О плюшевом голосе, поселившемся у нее в голове, Ди почти забыла. Как и о том, о чем он не договорил…
        «…На ступеньках недействующего храма стоял нечесаный проповедник в драной рубахе до колен. Дикий облик его совсем не вязался со спокойной, уверенной манерой речи. Он обращался к горстке горожан, тревожно мнущихся и поминутно оглядывающихся, как какой-нибудь университетский богослов, читающий лекцию: „…Возжаждите поэтому познать самих себя, и вы познаете, что вы дети Отца всемогущего; и вы познаете, что вы в городе Бога и вы - сам город Его“…»
        И тут Ди увидела коридор. Он открылся внезапно, как и в прошлый раз. Плохо освещенный, теряющийся вдали. Может, обрывающийся тупиком, поворотом. Множащийся ответвлениями и развилками.
        Как и в прошлый раз непонятно было, куда идти и с какой целью.
        Но в любом случае идти было необходимо. Лабиринт не оставляет иных мнений на этот счет. Лучшего пинка под зад для начального ускорения, чем в лабиринте, вы не получите нигде и ни от кого.
        ЭТОТ НОВЫЙ УДИВИТЕЛЬНЫЙ МИР
        В любом лабиринте можно преследовать лишь две цели: во-первых, добраться до выхода, это очевидно, и во-вторых, найти центр лабиринта, или условный центр, определяемый наличием в нем какого-либо артефакта, живого или неживого. Все остальные цели являются иллюзиями в силу их производности от этих двух и несамостоятельности.
        В любом случае, какая бы цель перед вами ни стояла, лабиринт придется пройти насквозь. От и до. Если бы это было не так, лабиринт представлял бы собой бессмысленное нагромождение пространственных объектов (ходов, тупиков, вилок, этажей и т. д.) и черную дыру потерянного времени. К счастью, с лабиринтами такого не случается - никто еще не называл их «бессмысленными» или, например, «чудовищными порождениями человеческой фантазии». Совсем наоборот: у каждой такой фантазии - своя, вполне конкретная и содержательная функция. Скажем, лабиринт в наиболее древнем его варианте служил сдерживающей силой для различных хтонических объектов, порождений матери-Земли или папы-Океана (каким был и знаменитый Минотавр, сын Посейдона). Позднее появились лабиринты для удовлетворения эстетической и интеллектуальной потребностей публики. А еще позднее лабиринты стали использоваться в качестве игрушек и в этой роли вновь вернулись к своему архетипическому инварианту - лабиринту, таящему внутри себя опасность хтонического типа. То есть монстров, которых нужно победить. При этом монстры могут быстро размножаться и иметь
вполне человекообразные очертания. Но это сути не меняет - они предназначены для того, чтобы убивать, и этого достаточно.
        Однако у лабиринтов всех типов есть общее свойство - их сверхзадача. Они существуют, чтобы впустить, но не выпустить. Как ни странно, именно это, а не что другое, придает им индивидуальность. Выполняя свою сверхзадачу, лабиринт приобретает черты личности - хитроумной, артистичной, умеющей очаровывать, иногда капризной, подчас коварной. (Все это, разумеется, в меру их возможностей - а они у каждого лабиринта свои). Бывают, например, лабиринты великодушные, бывают ленивые, но есть и злые, даже зловредные, или просто вредные. Существуют, правда, еще лабиринты никакие - равнодушные, бездарные, - но в эту категорию попадают только избытки поточного производства и откровенный брак.
        Узнать характер лабиринта можно только хорошенько поплутав по нему. Определить одну из двух вышеуказанных целей, которая вам нужнее в данный момент (если она не задана заранее), - проще простого, здесь даже думать необязательно.
        А вот вычислить цели, с которыми сам лабиринт затащил вас внутрь, - чего он хочет именно от вас, а не от любого другого, и что от вас требуется с его точки зрения - бывает весьма затруднительно. Сверхзадача сверхзадачей, но она слишком обширна, чтобы не требовать детализации. И здесь каждый хоть сколько-нибудь уважающий себя лабиринт проявит изворотливость, изобретательность и недюжинные знания человеческой психологии. Иными словами, какой результат вы получите на выходе из лабиринта (если, конечно, доберетесь до выхода), сказать заранее невозможно. Может быть, он щедро вас одарит, а может, напротив, вы слишком многое там потеряете. В любом случае это целиком будет зависеть от вас. Лабиринт лишь предоставит все необходимые условия.
        Ди шла по лабиринту. Наобум. Ни о чем не думая, просто позволяя этим гладким тоннелям, будто отполированным броненосными тушами монстров-лабиринтогрызов, увлекать себя все дальше и дальше.
        Иногда попадались двери. Открыть их не получалось, Ди не находила ни замков, ни ключей. Тогда она шла дальше, тотчас забывая об этих дверях и находя другие, точно так же безуспешно пытаясь преодолеть их сопротивление. Что за ними скрывалось? Это было безразлично. Она просто проверяла любые возможности, предлагаемые лабиринтом.
        Где-то у него должен быть выход. Нельзя подчиняться страху. Иначе никогда отсюда не выберешься.
        И как ответ не то в голове, не то в воздухе прошелестело бархатистое: «А разве ты хочешь выйти отсюда? Разве тебе здесь плохо?» Тихий, ласковый, как прикосновение ангела, смех.
        Ди замерла, прислушиваясь. Лабиринт был безмолвен. Но не слеп. Это она поняла только теперь. За ней следили. Очень внимательно - она почувствовала на себе чей-то взгляд, щекочущий, оглаживающий, как будто полирующий шершавую, неровную поверхность ее души.
        «Да пошел ты. Плевать я на тебя хотела». Запихнула руки в карманы брюк и попыталась нарочито небрежной мальчишеской походкой продемонстрировать соглядатаю истинность своих слов. Хотя по-прежнему не знала, на кого именно нужно плевать. Наглец и не думал материализовываться или хотя бы называться. Он предпочитал досаждать анонимно, как безымянный чертик, вдруг выскакивающий из ниоткуда.
        Демонстрация собственной независимости удалась. Но Ди знала, что этим не обманет соглядатая. Ему ничего не стоило пролезть сквозь оболочку слов и жестов в самое ее нутро - оголенное потерей «я», безопорностью, а значит, беззащитное. Поэтому она почти обрадовалась, когда, рванув очередную дверь, вдруг оказалась среди людей.
        Почти - потому что люди выглядели ненастоящими. Анахронизмами. Тенями давно минувшего. Хотя и вполне живыми, временами даже упитанными тенями.
        В первую минуту Ди остолбенело разглядывала их. Радость высвобождения из лабиринтных объятий сменялась чувствами человека, которого учат плавать методом выбрасывания из лодки вдали от берега. Изумление, паника, затем - бешеное желание выплыть и крепко въехать учителю по физиономии.
        Во вторую минуту Ди обнаружила, что ее саму разглядывают с неменьшей остолбенелостью. Оно и понятно: то, что было на ней, скорей всего, для этих людей одеждой не являлось. По крайней мере, женской одеждой. Полюбовавшись на их пышные, совершенно не функциональные средневековые тряпки, Ди решила, что ей нужно срочно сменить гардероб. Иначе хлопот не оберешься - на некоторых лицах уже читалось ясное и выразительное «Эге, а не кликнуть ли кого надо?»
        Широко и радостно улыбнувшись им всем, она попятилась. На грязной городской улице, мощеной булыжником, дома тесно лепились друг к дружке, но Ди повезло. Сбоку открылась щель между стенами, в которой при иных обстоятельствах она ни за что бы не признала проулок (в действительности это был даже не проулок, а нормальная средневековая улица в полтора метра шириной). Ди по-кошачьи метнулась туда.
        Преследовать ее никто не стал. Звать милицию - в местном эквиваленте - тоже. Метров тридцать она проскакала вприпрыжку, стараясь не вляпаться в благоухающие дерьмом кучи и мутные заводи. На другом конце трещины между мрачно-унылыми домами показалась площадь. Единственным приличным строением из окружавших ее было то, что Ди определила как церковь. Впрочем, храм тоже имел скучный, вполне себе сиротский вид: вход заколочен досками, витражи заросли грязью, скаты портала обсиживали голуби. Возле церкви сгрудились горожане. Ди, поглазев по сторонам, подобралась поближе. Прижалась к стене соседнего здания, укрылась за выступом.
        На ступеньках недействующего храма стоял нечесаный проповедник в драной рубахе до колен. Дикий облик его совсем не вязался со спокойной, уверенной манерой речи. Он обращался к горстке горожан, тревожно мнущихся и поминутно оглядывающихся, как какой-нибудь университетский богослов, читающий лекцию:
        - Возжаждите поэтому познать самих себя, и вы познаете, что вы дети Отца всемогущего; и вы познаете, что вы в городе Бога, и вы - сам город Его…
        Ди не слушала оборванца-проповедника. Она наблюдала за горожанами. Большей частью то были простолюдины, но мелькали среди них и шпаги, и шляпы с плюмажем, а в двух десятках шагов от крошечной толпы остановилась карета с гербами, и в окошке отодвинулась занавеска. Слушатели были неспокойны. Ди показалось, что они и рады бы внимать слову Божию, но чего-то боятся. И оттого все время настороженно озираются, как проказничающие школьники, которых вот-вот схватят за ухо и отведут к директору. С какого-то момента они и вовсе стали расползаться в стороны по одному - без оглядки и как будто пристыженно, делая вид, что оказались здесь случайно. Карета, громыхнув, укатилась. Ди попыталась отыскать причину этого стыдливого бегства и почти сразу нашла ее, упершись взглядом в жуткого урода. Он стоял в самом центре площади, как памятник, только без постамента, сложив руки на груди. Можно было бы утверждать, что он наблюдает за происходящим, если бы Ди не была уверена, что он пялится именно на нее. Пожалуй, даже заинтересованно пялится. Со вниманием, не обещающим ничего хорошего. От этого зрелища ее пробрал
неприятный холодок. Присмотревшись, она поняла, что уродство человека - только маска, несоразмерно большая, отчего голова казалась в два раза крупнее положенного, а шеи вообще не было. С искаженными чертами, водянисто-бледная, безобразная маска. Ди стали понятны страхи горожан. При виде такого урода у кого хочешь душа в пятки обрушится. А если еще такие вот мордатые всем заправляют здесь, в этом городе, тогда и вовсе картина ясна.
        Ди осторожно, по стеночке выбралась из своего ненадежного укрытия, нырнула за угол дома и пустилась наутек. И хотя топота чужих ног за спиной не было слышно, бежала она долго, распугивая и видом своим, и стремительностью неторопливых горожан. Остановило ее только большое людское скопление. Затерявшись в толпе, Ди облегченно перевела дыхание и осмотрелась. Как выяснилось, она попала на рыночную площадь. Вокруг кипела зычная купля-продажа, сновали безместные торговцы, звенели монеты, беззастенчиво нахваливался товар, шныряли жулики и переругивались все, кому не лень. Ди старалась быть незаметной и не наступать никому на ноги, но пару раз все же пришлось поймать на себе широкоразинутые взгляды. Немного потолкавшись, нашла нужный ряд. Здесь продавали шмотки. Она выбрала мужской темный плащ с застежкой у горла и шляпу с широкими, чуть загнутыми по бокам полями. Расплатилась золотым кольцом с безымянного пальца (символы из прошлой жизни теперь ни к чему).
        В обновку облачилась прямо у прилавка, чем вызвала столбняк у торговца, и без того огорошенного диковинной бабой в штанах и с остриженными волосами.
        Ди приложила палец к губам, сделав знак молчать, и жестами изобразила урода в маске. Торговец вытаращил глаза и согласно закивал. Ди надвинула шляпу пониже, а затем принялась энергично расталкивать толпу, выбираясь. И одновременно размышляла о том, что же такое она наплела на пальцах торговцу одеждой - счел ли он ее агентом образин или же напротив, беглянкой, а то и вовсе заговорщицей, разыскиваемой тайной полицией? Не побежит ли он во втором случае сейчас же доносить на нее? Последнее было бы совсем некстати. Ди начинала уже кое-как обвыкать в этом городе и совсем не хотела покидать его, спасаясь бегством. Да и куда бежать - обратно в лабиринт? Поди отыщи его теперь… Впрочем, она подозревала, что лабиринт сам ее найдет - как и прежде.
        На ближайшей улочке она критически осмотрела себя в зеркальной глади первой попавшейся, судя по всему, непросыхающей никогда лужи. Конечно, обмануться ее теперешним видом мог только совсем слепой, но и на пришелицу невесть из каких полоумных краев она перестала быть похожей. А издалека тем паче любой бы здесь принял ее за местного бездельника, шатающегося по городу в поисках развлечений. Ди почувствовала себя увереннее в этих тряпках и даже как будто начала нравиться самой себе. Еще бы добавить широкий шарф до подбородка, перчатки и темные очки… стоп, с очками перебор, средневековье не знало такой роскоши как одежда для глаз, у них тут доподлинно глаза - зеркало души, и если кто-то их прячет, значит…
        Да чтоб тебя!.. Ди не успела отскочить в сторону, и теперь половина содержимого лужи медленно стекала с ее обновы. Карета нагло прогрохотала дальше, даже не заметив учиненного безобразия. Ди, бормоча пожелания в адрес пижонов-лихачей, принялась отряхиваться и оттирать плевки грязи.
        Когда закончила чиститься, волнение в луже улеглось, и Ди напоследок бросила взгляд на себя. То, что она узрела на мутной поверхности воды, поначалу несказанно удивило ее. Но затем, хорошенько подумав, она поняла, что ничего особенного в этом нет и разевать рот, собственно, не от чего.
        В луже на ней теперь был не мужской плащ, а явственно женский, с капюшоном и другого цвета, светлый. Шляпы и вовсе след простыл. Но самым интересным оказалось то, что к ее отражению в луже подошли двое - по виду самые что ни на есть средневековые полицейские, в коротких, до пояса, доспехах, с алебардами, и сообщили, что решением городского совета она взята под стражу. Ди не нашла, что возразить на подобное заявление, только судорожно кивнула. Стражники повели ее по мостовой - один впереди, другой сзади, - не обращая внимания на зевак, увязавшихся следом…
        С того самого момента, когда она попала сюда, Ди ожидала чего-то подобного. Едва вывалившись из лабиринта на улицы этой живой иллюстрации из учебника о вольных городах-коммунах, она непрестанно ловила на себе взгляды, исполненные самого безудержного подозрения и задумчивой хмурости. Вряд ли это могло быть вызвано одним лишь ее неприличным и непривычным для горожан видом. За столь очевидно враждебным отношением, должно быть, скрывалось что-то большее, нежели обычаи и приличия. И сейчас это большее наконец сцапало ее. Его, большее, не ввел в заблуждение, не перехитрил этот плащ, который она обменяла у какой-то шальной бабенки, польстившейся на обручальное кольцо. Конечно, это была глупость и пустая бравада - любоваться фонтаном на людной площади, одновременно пытаясь убедить себя, глядя на свое отражение в воде, что теперь-то она вполне сойдет за местную, хотя бы и чуток тронувшуюся умом. Но казниться уже поздно. Вполне вероятно, казнь ей и так обеспечат. Например, как иностранной шпионке.
        Шагая под конвоем, Ди прислушивалась к обрывкам разговоров. Прохожие явно одобряли действия властей.
        - Ведьму неместную…
        - Ишь, баба в портках! Плащом прикрылась…
        - На такую глянешь… всему, что брешут.
        - …не брехун. Не знаешь, вот и молчи. Он моему зятю… как сказал, так и вышло.
        - …объявить еретиком… да теперь, кажись, образумились.
        - Славен Господь…
        Шли долго. За это время Ди успела наслушаться всякого - и о себе, и о подробностях личной жизни самих зевак, и о ценах на сукно, и даже о супруге одного из членов городского Совета, которая в тягости уже в девятый раз, вот только отец ребенка вовсе не сеньор Томмази, это всем известно, кроме него самого, а некто по имени… И лишь о фобиях горожан сами горожане предпочитали либо умалчивать, либо говорить намеками, понятными только им. Ди была обескуражена. Неужто все дело в их суеверности и тривиальной охоте на ведьм? А с другой стороны, сгореть на костре по обвинению в колдовстве и ереси - это совсем не тривиальность. Это гораздо хуже.
        Шествие по городу в сопровождении неразговорчивых алебардщиков и болтливых бездельников завершилось у входа в некрасивое угрюмое здание казенного облика. По виду - нечто среднее между ратушей и тюрьмой. Оказалось - городская управа. С поспешностью, совсем несвойственной присутственным местам, Ди увели сначала в крошечное помещение без окон, где протомили, ничего не объясняя, довольно долго, а оттуда - в большую залу с высоченным потолком. Здесь было много кресел по периметру и в центре, в сторонке возвышался «президиум» с огромным столом, а стены украшали росписи со сценами загробного суда, воздаяния грешникам, раскаяний и мучений в аду.
        Ди догадалась, что сейчас ее, вероятно, будут судить. Служка, который привел ее сюда, усадил арестантку на табурет поблизости от возвышения. По бокам встала стража - уже без алебард, но с короткими, будто урезанными мечами.
        Зала быстро заполнялась: почтенными старцами, высокородными юношами, просто знатными горожанами. Места за столом заняли трое судей в мантиях и чудных шапках. Последним в зал суда ступил сухонький старичок в облачении церковного иерарха. Ди решила, что это здешний епископ и главным обвинителем будет он. Но скоро поняла, что ошиблась.
        Главным обвинителем был назван город - в лице своих жителей.
        Худой, как палка, длинноногий, вертлявый человек, которого Ди сочла чем-то вроде распорядителя суда и окрестила про себя «Цаплей», велел ей встать и ничего не утаивая отвечать на вопросы обвинения. Ди поднялась и выразила согласие ответить на все вопросы достойного собрания. Однако в ту же минуту стало очевидно, что сделать это будет совсем непросто. Почти невозможно. На первый же вопрос: «Кто ты и как попала в наш город?» - Ди не сумела бы честно ответить при всем желании. В своем родном городе она была теперь никем, а в этом еще не успела стать кем-то. Сюда ее привел лабиринт, но что он такое и где находится, Бог его ведает. Помянешь эдакое - достойное собрание вмиг приговорит к сожжению за кумовство с дьяволом.
        Ди вздохнула поглубже и принялась плести несусветицу.
        - Мое имя Ди Меридор д’Альвецци. Я прибыла в ваш город по поручению моего отца Бартоломео Фрагонара д’Альвецци, купца первой гильдии из Московии, а также по собственному желанию повидать мир, узреть его прославленные города, испробовать обычаи чужедальних земель. Поручение же почтенного родителя моего состояло в том, чтобы вызнать о делах торговли в ваших краях - что здесь ценится и чем живут люди, богаты ли земли и обильно ли рождают, ловки ли здешние купцы и можно ли иметь с ними честное компанейское дело. А в город я попала как все - через ворота.
        Ее рассказ вызвал мерный гул голосов в зале. Старики оглаживали бороды, неодобрительно качая головами, юноши во все глаза таращились на редкостную гостью, просто знатные горожане недоверчиво усмехались в усы. На ухо епископу что-то шептал церковный служка.
        - Ди Меридор д’Альвецци - если твое имя действительно таково, - ты говоришь неправду. Ни по законам Божеским, ни по человеческим такого не бывает, чтобы отец отправлял дочь в дальние земли одну, без сопровождения охраны, слуг, женской челяди и проверенной компаньонки - если только сей отец не есть сумасшедший, богоотступник, погрязший в пороках вольнодумец. А окромя того, и Божеские, и людские законы предписывают женщине быть хозяйкой дома, любить и уважать мужа и рожать ему детей, а не разгуливать по свету в мужском обличье и вмешиваться в дела, коими искони занимается мужчина и в коих женщина от сотворенья мира ничего не смыслит. Твои слова лживы, и это зачтется тебе в окончательном приговоре.
        Ди слушала человека-цаплю с интересом. С достойной удивления легкостью он определил ее место в мире и в жизни, тем самым предложив ответ на заданный им же вопрос о том, кто она. В общем не такой уж плохой вариант. Наверное, если бы она жила здесь, в их мире, такая формула ее вполне бы устраивала. Но Ди пришла сюда из другого мира, а там установлены иные правила. И правила эти таковы, что там, в ее мире, нужно четко знать не столько свое место (это всего лишь половина необходимой формулы, да и то не самая сложная), сколько свою цель. Иначе просто пойдешь ко дну. Утонешь в собственной ненужности - самому себе и другим в равной степени.
        В сущности, ненужность и есть главное правило ее мира. Абсолютно незнакомое здешним жителям, собравшимся судить ее и приговаривать. Они все нужны Богу Единому, и этим все сказано. Даже ведьмы и те здесь необходимы - для острастки. Счастливые все-таки люди. Наверное.
        Тем временем город приступил к обвинению Ди Меридор д’Альвецци, предъявляя череду свидетелей и пострадавших. Их по одному вызывал человек-цапля, просил назвать имя и род занятий, предупреждал о воздаянии за клевету и требовал присягнуть правде на кресте. Затем шли вопросы и рассказы очевидцев. Совершенно правдивые - в этом у Ди не было никаких сомнений.
        Например, торговец сеном обвинил «эту пришлую простигосподи» в том, что она своим безбожным видом так напугала его кобылу, что безмозглая скотина попыталась сесть на телегу, в которую была впряжена, а когда у нее этого не получилось, отдавила своему хозяину левую ногу. В доказательство сеноторговец предъявил суду костыль и обмотанную тряпьем ступню. Суд счел доказательства истинными.
        Подмастерье сапожника поведал поучительную историю о том, как, увидев «етту девку», столь сильно поразился ее обличью, что поначалу даже принял за ангела, каковые ангелы, как известно, бесполы и ничуть не похожи ни на мужчину, ни на женщину. Удивление его было велико настолько, что этим не преминула воспользоваться подлая оса, влетевшая парню в разинутый от благоговения рот и оный рот без промедления ужалившая. Доказательство - распухшую щеку - суд засвидетельствовал как очевидное.
        Жена пивовара, по словам ее мужа, от зрелища нечистой силы, разгуливающей по городу, разродилась недоношенным младенцем и, кажется, малость повихнулась. Ребенок и роженица суду представлены не были, вместо них достоверность рассказа подтвердила повитуха, принимавшая роды.
        И еще много их было, прошедших мимо Ди с обвинениями, - честных горожан, работящих и добропорядочных членов общины, которых она своим явлением отрывала от дел, подвергала опасности, вводила в заблуждения и в соблазн. А напоследок - как главный козырь - в зал суда были призваны старшины всех городских застав. Один за другим они заявили, что женщина по имени Ди Меридор д’Альвецци в регистрационные книги въезжающих в город занесена не была, пошлину не платила, а значит, и через ворота не проходила.
        Отпустив последнего свидетеля, человек-цапля с торжествующим видом обратился к судьям:
        - Не кажется ли вам, ваши степенства, что сказанного здесь вполне достаточно для наиопределеннейших выводов? Мы все здесь убедились в том, что эта женщина, именующая себя Ди Меридор д’Альвецци, не только отъявленная лгунья и возмутительница порядка, не поминая уже о неуважении ею людских приличий и добродетелей, но также злокозненное существо, причастное творениям диавола и богомерзкому колдовству! Простой смертной не под силу проникнуть в город невидимой, простая богобоязненная смертная не будет применять для этого бесовские способы перемещения. А если она не ведьма, то как смогла за столь короткий срок переполошить почти весь город и перепугать добрую его половину, вот о чем стоило бы задуматься, ваши достопочтенные степенства! Все собравшиеся здесь достойнейшие граждане города ждут вашего справедливого, милосердного и богоугодного решения.
        Ди ожидала аплодисментов оратору за его пламенную речь, но, очевидно, здесь это было не принято. Несколько минут, пока судьи за столом совещались, в зале стояла шепотливая тишина, нарушаемая скрипом кресел, жужжанием мух и сопением кого-то из почтенных старцев.
        Потом один из судей огласил приговор.
        Поименованная Ди Меридор д’Альвецци, признанная свободным судом виновной, объявляется доказанной ведьмой и передается в ведение Святейшей церкви для получения оной церковью собственного признания ведьмы в связи с дьяволом, раскаяния и последующего очищения огнем.
        Ди медленно соображала. Голова горела, и мысли были неповоротливы. Кажется, ее теперь будут пытать, чтобы добыть признание? Испанские сапоги, кипящюю воду в горло и все такое. А потом, когда она превратится в бессмысленный кусок мяса, отдадут на съедение огню. Кто бы мог подумать, что ее ожидает столь бесславный конец - в венчике ведьмы!
        Ди хотела было закатить истерику, завопить, что она не ведьма и знать не знает никакого дьявола, что просто потеряла память и поэтому не может сказать им, кто она, откуда и почему… и вдруг осеклась, так и не открыв рта. Если она не знает доподлинно, кто она, то как может быть уверенной в том, что она не ведьма?
        «Вот именно, милая моя ведьмочка», - подтвердил с легким смешком невидимый соглядатай и незваный утешитель.
        Но Ди было не до него. Ей вообще стало ни до чего. В голове запульсировали два вынырнувших откуда-то слова: «Мерзость запустения». Тот, кто это сказал, знал, о чем говорил. Наверняка ему было известно, как это бывает - когда рушится с треском последний бастион, на котором еще что-то держалось, и наступает конец всему. Остаются голые руины и дымок разрухи над ними.
        Как выводили из судилища, запомнилось плохо. Когда она вновь обрела способность здраво мыслить и ориентироваться, увидела вокруг только каменные стены, солому на холодном полу да окошко размером с кулак под самым потолком. Узница сгребла солому в кучу, скорчилась на ней, поджав коленки, и закрыла глаза.
        Вот ты и стала «кем-то», Ди. Как и хотела. Но ведьмы долго не живут. Их сжигают на костре.
        Только какое это теперь имеет значение? Жить с ведовской мерзостью внутри… Это стоит огня.
        ЖИЗНЬ ПОЛНА НЕОЖИДАННОСТЕЙ
        Очередная колымага едва не облила ее снова грязной мутью лужи. На этот раз удалось миновать душа, и вслед за этим до Ди вдруг дошло, что она уже довольно долго пялится в лужу, ничего там не видя. Водная гладь опустела после того, как фальшивое отражение увели двое хмырей с алебардами. Ждать появления в луже чего-то еще, вроде возвращения двойника, было бессмысленно.
        Ди побрела дальше по улице. Да, удивляться тут, естественно, нечему. С некоторых пор в ней живет не одна она, а целых две. Или больше. И каждая претендует на первенство, топит других и диктует ей свои требования. Собственно, даже непонятно кому «ей». Скорее всего, кто из этих «двойников» временно оказывался наверху, тот и был «ею». А сейчас вот один из них решил погулять - пожить собственной жизнь. Так что тут странного?
        Это просто-напросто малоприятно.
        Отвратительно.
        По правде говоря, невыносимо мерзопакостно.
        Если ты потерял себя, будь готов к худшему - к тому, что твоих «я» окажется многое множество. Но тебя самого среди них все равно не будет.
        Чтобы унять отвращение, Ди глазела по сторонам. Вокруг текла неспешная жизнь, полная чувства собственного достоинства. У этой жизни не было цели, ей не надо было спрашивать себя «зачем?», отсутствовала необходимость вместить в свои пределы больше, чем можно. Она текла ради самой себя, потому что так уж повелось. Ради того, чтобы у каждой вещи было свое место, имя и срок. В этом мире ни одна вещь не могла лишиться памяти и потерять имя. Все, что нужно, здесь знал каждый закоулок, каждый камень, и сам воздух был напоен именами вещей - тем, что в мире Ди называли малопонятным и неопределенным словом «традиция». Здесь традицию понимать не требовалось, здесь ею просто жили и дышали. Тут даже лошади, впряженные в телеги, своим видом говорили: «Да, я рабочая скотина, и мне это по душе, потому что я знаю, кто я и что мне нужно делать. А кто скажет, что это противно лошадиной природе и называется рабской психологией, примитивным мышлением и зашоренным сознанием, того я сейчас копытом приголублю».
        Но тут в благостные впечатления Ди вклинилась картинка-воспоминание - человек в маске урода. Ни маска, ни уродство не вязались здесь, в этом мире, ни с чем. И еще заколоченный храм. И пугливая настороженность горожан. Какая-то неправильность проникла сюда и принялась исподволь подгрызать основание здешнего порядка. Какая-то внешняя сила, прикрывающаяся уродством. Или же безобразная сама по себе.
        Но маски… почему маски?
        «Потому что маски всесильны».
        Опять он. Вкрадчивый шорох затяжного осеннего дождя. Напоминает. Приучает. Ветром в спину подталкивает.
        Ди готова была поверить ему. Более того - довериться. Только понимала: это желание - тоже от него, пришлое, навязанное. Потому медлила и сомневалась. И боялась.
        Внезапно над головой что-то прошелестело. Птица с бумажными крыльями, трепещущими на ветру. Ди задрала голову. В тот же миг к ногам упал сложенный лист. Большой, плотный, согнутый в четверик. Ди нагнулась и подняла. Похоже на старинный пергамен. Потрепан на сгибах, затерт, края оплыли. Она развернула находку.
        Карта? Выполнена с большим тщанием и искусством. План города - этого или другого, Бог ведает. Окружен стеной, четверо ворот. По всему телу города рассыпаны родинки - одинаковые значки, похожие на виселицы с незанятыми еще петлями. И ни одной надписи.
        Ди глянула вверх. Может, тут вообще вместо птиц летают по небу стайки пергаменов? И поискав глазами, обомлела. На крыше дома в несколько этажей дрались… боролись… или убивали друг друга? двое. Один - в безобразной маске. Он был явно мощнее противника и наносил удары размеренно, почти играючи, тесня беднягу к карнизу. У того уже не осталось сил отбиваться. В последнюю секунду он оглянулся, чтобы беспомощно посмотреть вниз, на улицу, заметил Ди с пергаменом в руках и хрипло крикнул:
        - Ухо… - Заканчивал он уже в воздухе, сброшенный крепким ударом урода: - диииииии.
        Как будто по имени ее звал, моля о чем-то.
        Ди не видела, как тело стукнулось о землю, слышала лишь глухой шмяк - ее ошарашенный взгляд поймал и не отпускал человек в маске. Она нервно сглотнула и мелко затряслась - дрожь завладела всем телом, от кончиков пальцев до затылка. Она поняла: ему нужна карта, и никакие препятствия не помешают ему взять требуемое. Так что лучше отдать прямо сейчас. Она протянула было руку, показывая, что согласна вернуть не ей принадлежащее, но вдруг ее резко дернули за эту самую руку и куда-то поволокли. Она не сопротивлялась.
        - Ты что, одурела, Нира? Бежим скорее. Дай сюда это.
        Человек, утащивший ее с улицы в грязный вонючий проулок, выхватил карту и на бегу запихнул себе за пазуху. Ди бежала за ним, как преданная жена за мужем, не отставая ни на шаг, - они перепрыгивали через кучи помоев, затопленные жижей канавы, продирались между стенами тесно стоящих домов, ныряли под низкие арки, перелезали через ограды. Наконец, оставив позади изрядное количество кварталов, трущоб и подворотен, беглецы перешли на шаг. Ди, отдышавшись, смогла разглядеть своего спасителя. Обычный небогатый горожанин: поношенная, кой-где с заплатами одежда, сбитые сапоги, соломенная (и по виду, и по цвету) шевелюра, грубые черты лица.
        - Чего ты на него так вытаращилась там? И что это на тебе за наряд? Где ты это взяла, Нира?
        - Я… я не знаю. Я ничего не помню. Как тебя зовут?
        - Джекоб. Тебя что, огрели бревном по макушке? Тебя не было два дня. Мы думали, тебя схватили… Э, а что ты сделала со своими волосами? Ты теперь смешно выглядишь, Нира.
        - А меня…Нира - это кто?
        - Э-э, бедная Нира, твое дело и впрямь плохо. Как же это с тобой случилось?
        - Не знаю. Наверное, огрели. Но шишек вроде нет.
        Ди сняла шляпу и пощупала затылок рукой - входила в роль. Такой случай упускать нельзя, если сам город предлагает ей место среди своих жителей.
        - Что ж делать-то? - Джекоб поковырял в ухе. - Совсем ничегошеньки не помнишь?
        - Совсем. Джекоб, расскажи, кто я?
        - Ты? Ну… ты - Нира. Мужа у тебя нет. Но зато есть мы. И нас много. Ну… в общем, нужно бы побольше… Мы делаем общее дело. Вот, вроде все рассказал.
        - А это дело, какое оно?
        - Оно… ну, мы… мы боремся. За свободу. Вот какое. Но это тайна. Свобода не живет без тайны, - это он произнес почти с гордостью. Слова были явно чужими, заученными. - Ты, Нира, это… или сама давай вспоминай, что к чему, или… в общем, я этого говорить не должен. Про это у нас другие говорят. Кому положено. И когда положено.
        - Ладно.
        Смутно шевельнулась мысль о том, что подпольщицей быть как-то неохота. Но ничего другого пока не предвиделось, а сейчас неразумно было бы упускать возможность узнать побольше.
        - А люди в масках, эти страшилы - кто они?
        - Это не люди, это… ну как их… сущности, вот. У них нет имен. Они служат своему богу и носят маски, потому что у них нет лиц. Они называют этого бога Ди и в честь него устраивают карнавалы. Завтра как раз начнется карнавал. У тебя сейчас глаза вывалятся. Ты чего, Нира? Ровно уксусу глотнула.
        - Ди? А-а… что это за бог такой?
        - Это тебе лучше у них самих спросить. Если не боишься. Они позакрывали все церкви, но это как раз и ничего… Слушай, Нира, а ты не притворяешься? Может, ты меня разыгрываешь? Или что похуже?
        Посмотрел на нее с подозрением, как если бы вдруг спохватился - а не наплел ли чего лишнего?
        - Что похуже? - Попыталась скрыть растерянность небрежным пожатием плеч.
        - Ну-у, не знаю. Уж очень это все странно. Как ты там оказалась, на той улице, по которой мы с Филемоном уходили? Жаль Филемона. Хороший он был… И зачем тебе понадобилось парнем выряжаться? Странно, и все тут.
        - Странно, - согласилась Ди. - Но я же не виновата в том, что это странно, правда?
        - Кто тебя знает, Нира, что у тебя на уме. Ты какая-то дикая. Всегда была. Я, конечно, скажу нашим, как нашел тебя и что ты обеспамятела вдруг, а дальше уже не мое дело. Выпутывайся сама. Вот. Пришли.
        Он постучал в дверь приземистого, вытянувшегося кишкой дома. Им открыла заспанная неопрятная старуха - бормотнув что-то неприветливое, она уползла обратно в темный угол, где у нее, видимо, была устроена лежанка. Затворив дверь, Джекоб повел Ди вглубь дома. Они поднялись на второй этаж и долго пробирались по узким длинным коридорам, то и дело натыкаясь в полутьме на груды хлама (а может, и не хлама), чьи-то ноги и шнырявших повсюду кошек. Ди как могла запоминала дорогу, чтобы иметь возможность отступления.
        Наконец Джекоб выстучал условный знак на плотно притертой к проему двери и, когда та открылась, втащил вдруг заробевшую Ди внутрь. Здесь горели масляные лампы, было душно и тесно. Окна отсутствовали, либо их чем-то прикрыли. Мужчина с густо заросшим лицом пристально оглядел Ди и без выражения приветствовал ее:
        - А, Нира… Явилась. Что это с тобой?
        За нее ответил Джекоб, как и обещал:
        - Арчер, она вроде того… на память ослабела. Головой, видать, стукнулась. На образину пялилась, как маленькая. Пришлось силой уволакивать.
        - С этим потом. О деле говори. Где Филемон?
        - Филемон мертв, мир его праху. Образина за нами увязался. Я ушел, Филемон успел только карту мне отдать. Вот.
        Он вытащил из-под рубахи пергамен и протянул бородатому. Тот жадно вцепился в добычу и, разворачивая на ходу, перешел в соседнюю комнатушку. Там сидели еще двое подпольщиков.
        Ди внезапно стало скучно. Ее предоставили самой себе - видимо, эта непонятная Нира котировалась здесь невысоко. Чем она вообще могла тут заниматься? Дарить за так любовь братьям по оружию? Стряпать, обстирывать? Или что-то из их «общего дела» перепадало и ей?
        Джекоб, как был, в одежде и сапогах, растянулся в углу на тюфяке и через пару минут уже прихрапывал. Кажется, скорбеть по Филемону здесь никто не собирался. Ди выбрала местечко почище и поуютней - на груде тряпья у дальней стены - и пристроилась там. Что делать, было непонятно, но, наверное, ломать на этот счет голову не стоило. Как-нибудь все само образуется, решила она, как образовывалось до сих пор. Хотя сейчас это «само» совсем не нравилось ей. Это место и эти люди не вызывали ни симпатии, ни интереса. «Карбонарии, - внутренне морщась, думала Ди. - Революционеры доморощенные. Тайное братство тайной свободы. Которую никто не видел и не увидит. Ее же попросту не существует. Потому и тайная». В принадлежности этих людей этому городу также была какая-то неправильность - как если бы за ними тоже стояла некая внешняя сила, любящая уродство и плодящая его в прогрессии. Только здесь, за спинами «карбонариев» она действовала тоньше, искуснее, скрытнее. Она не запугивала мирный люд уродами с крепкими мышцами. Она просто варила сладкую отраву для массового употребления.
        За стенкой вполголоса разговаривали бородатый Арчер и двое его соратников. Ди невольно прислушивалась, собирая просеенные сквозь храп Джекоба кусочки фраз.
        - …одновременно… вот здесь, здесь, еще тут и у складов…
        - …оповестить… не успеем…
        - …удобный случай… завтра вечером… карнавал… другого ждать три месяца…
        - …выходы из города будут перекрыты… они знают, что план у нас… Филемон… дьявол, как не вовремя…
        - …пятые врата… вот бы отыскать их.
        - …бабьи сказки…
        - …легенда… дед сказывал… пятые - врата бессмертия… были в каждом из городов Круга…
        - …где нынче те города.
        - …зачем те, если есть этот…
        - …блажь… не мути воду, Северин.
        - …карнавал… сигнал…
        - …Нира… приглядеть… чудить стала… творится с девкой…
        Один из троих подошел к проему и оглядел комнатку, где сидела Ди и сопел Джекоб. Ди притворилась спящей. «Карбонарий» прихлопнул дверь, лишив возможности подслушивать. Нимало не досадуя на это, она свернулась калачиком, укрылась плащом и попыталась собрать разбегающиеся мысли.
        «Карбонарии» вызывали зевоту, это во-первых. Ни они ей не нужны, ни она им, получается, тоже - рады будут избавиться. Вопрос лишь в том, насколько радикальным способом - это во-вторых. А в-третьих… в-третьих, она, кажется, снова, становится «никем». Побыла простушкой Нирой - и будет. Надо уносить ноги, покуда вообще жива.
        Проба маски - вот что это такое. Первая попытка всмятку. Этому, выходит, тоже надо учиться - приклеивать личину так, чтобы не сваливалась.
        Ну и в-четвертых. Карнавал. От упоминания о нем кровь начинала струиться по жилам быстрее, вольнее, веселее. Вот куда ей надо - на карнавал. Выплеснуться вместе с ним на улицы, затеряться в его водоворотах, отдаться на волю безудержной стихии. Раствориться в ней и забыть о себе. Точнее, себя. Ди удивленно проговорила эти два слова вслух: «Забыть себя», вдруг ощутив кровное родство карнавальной стихии и собственного беспамятства. И странно, нелепо подумалось: она хочет избавиться от бремени одного, уйдя с головой в другое - тождественное первому.
        Удобное объяснение сыскалось быстро: подобное лечится подобным. «Умница», - четко прозвучала в голове ласковая похвала Надоеды. «Без тебя знаю». Все же не стоит позволять ему слишком многое. Чтобы не распоясался. В тихом омуте, знаете ли…
        Желание уйти из смрадного «подполья» наливалось жаром в течение вот уже часа, пока Ди возлежала на тряпье у стены. И внезапно, в одну секунду прорвалось наружу рекой. До этого вялая, на полпути к сонному сопению, она вдруг вскочила, напялила шляпу и, даже не оглядевшись напоследок, резво скакнула вон из конуры заговорщиков.
        Путь на улицу удалось найти не сразу - только много раз кряду изнасиловав собственную память и способность ориентироваться в пространстве. Когда, наконец, вдохнула полную грудь здешнего особенного уличного воздуха (в нем носились тысячи органических запахов), то вдруг подумала, что ей, верно, на роду написано - бродить по лабиринтам, разгадывая их. Такой вот ей талант достался из множества существующих в природе. Непонятная все-таки штука - талант. То ли ты его используешь, то ли он тебя - загоняя, к примеру, в какой-нибудь лабиринт. У которого, может, и выхода-то нет.
        На город наступала ночь, выслав вперед сумеречный авангард. Фонари здесь если и водились, то очень редкие. Ди какое-то время бесцельно мерила шагами улицы, потом опомнилась и принялась высматривать место для ночлега, пока еще не совсем стемнело.
        Вконец умаявшись, забилась в какую-то щель и тотчас заснула.
        Разбудил ее тихий, осторожный скрежет железной двери. Ди открыла глаза и, вспомнив о давешнем кошмаре, резко приняла сидячее положение.
        - Эй! Ты здесь?
        В полумгле слабо различалась фигура человека.
        - Где же мне еще быть? Я хоть и ведьма, но проходить сквозь стены не умею. Только летать на метле.
        - Так ты правда ведьма?… - Молчание и затем торжественное: - Значит, так тому и быть.
        - Чему быть? - недовольно буркнула Ди. - Очищающему костру? Это я и без тебя знаю. Ходят тут, будят в такую рань. Кто мне теперь скажет, что там было дальше в моем сне? Может, ты скажешь, а?
        - Нет, - испуганно помотал головой.
        Остатки сна слетели сами собой. Ди повнимательнее пригляделась к фигуре. Эге, да он ее по-настоящему боится.
        - Да не трясись ты так. Я тебя не съем. Слишком костлявый. Ну давай, зови ваших заплечных мастеров. Поболтаем.
        - Не нужно никого звать. Я пришел, чтобы освободить тебя. Надо спешить, пока не очнулась стража. Я украл у них ключи.
        - Зачем? - оторопела Ди. Мысль о спасении отошла куда-то на задний план, затмившись очевидной нелепостью действий этого дрожащего от страха храбреца. Однако в ответе уже не было необходимости. Она догадалась - этому малому что-то нужно от нее. Специфически ведьминское. Час от часу не легче - теперь вместо признания в связях с дьяволом от нее потребуют чудес. Хуже того - черной магии. Ди едва не перекрестилась, чураясь напасти, но вспомнила, что в Бога как будто не верует. Хороша она была бы в глазах своего спасителя - ведьма, торопливо осеняющая себя крестом. Со смеху помереть можно. Или со страху.
        - Можешь не отвечать. Пойдем. В худшем случае тебя сожгут вместе со мной. Мне-то рисковать нечем.
        Она поднялась с кучи соломы, где спала, взяла малого за руку и повела, как ребенка. Он послушно затопал рядом.
        - Эй, как тебя. Во-первых, не топай, как слон, а то нас сейчас быстренько вернут обратно на сеновал. А во-вторых, кто должен дорогу показывать? Я тут не местная, порядков не знаю.
        Малый боязливо высвободил руку и махнул вперед.
        - Туда надо. Я подсыпал страже в питье одуряющего порошка, они ничего не услышат. Но его хватит ненадолго. У задних ворот я оставил воз с тюками. Спрячешься под ними.
        - Очень любезно с твоей стороны. Надеюсь, тюки не с камнями?
        - Нет, с крапивой. Учитель заготавливает ее каждый год. Крапива хороша от ломоты в костях и суставах, от боли в пояснице, помогает при геморрое, лихорадках, малокровии, лечит желчный пузырь, облысение и не дает оскудевать молоку у кормящих грудью женщин.
        На слове «крапива» Ди забыла сделать следующий шаг и лекцию по траволечению выслушала стоя столбом. Очень удивленным столбом. Обескураженным и растерянным.
        - Крапивой? Ты что, с ума сошел? У тебя вообще все дома, а? По-твоему, мне нужно обложиться крапивой и терпеть это издевательство, пока ты меня будешь увозить отсюда?
        Парень смотрел на нее непонимающе, часто моргая.
        - Да. Нужно. Чтобы никто тебя не увидел. Если увидят, тогда все пропало. Пойдем. Надо торопиться.
        Ди, не отвечая, стронулась с места. Спорить бесполезно. У этого малого гвоздь в голове - его ничем не прошибешь и не собьешь. Втолковывает ей очевидные вещи с таким видом, будто с приветом из них двоих именно она, а не он. Наверняка за спасение потребует от нее чего-нибудь в том же полоумно-несгибаемом духе. Чего-нибудь до жути героического. До идиотизма великого и прекрасного. Вроде испытания первой в мире летательной машины, созданной им же. Ведьма же - в случае чего что с ней сделается! Пересядет на метлу, если какие неполадки в технике обнаружатся.
        Пока беглецы пробирались из подвалов городской управы к черному выходу, Ди успела рассмотреть спутника и задать пару общих вопросов. Парень был молод, лет двадцати, имел простодушный взгляд и очень усталый вид. Впечатление изможденности усиливала нездоровая худоба. Из его коротких ответов Ди узнала, что зовут его Ансельм и что он ученик лекаря, пользующегося в городе славой особого рода. Но какого такого особого выяснить не успела. Малый по-простецки нелюбезно попросил ее закрыть рот и держаться позади него, не отставая ни на шаг. Ди тотчас заткнулась и, пристроившись у парня за спиной, принялась сосредоточенно размышлять о том, что эта тощая спина - ее последняя надежда и опора, но, увы, в случае чего спрятаться за ней будет невозможно. Уж очень ее спаситель походил на выпускника концлагеря.
        Хозяйственное подворье управы было залито серой предутренней мглой. Впрочем, как и весь город. Ансельм и Ди тенями переплыли открытое пространство и шмыгнули за калитку. Тотчас раздалось приветственное фырканье лошади. Ди без слов забралась в телегу и зарылась в тюки. Против ожидания они оказались не жгучими, к тому же на ней был плащ из грубой ткани. Тюремщики не польстились на ведьмину одежку.
        Под равномерное подпрыгиванье телеги она задремала. Но тот диковинный сон, вышитый тонкой нитью по тревожной канве неведомого и спугнутый простаком Ансельмом, к ней больше не вернулся.
        - Эй, проснись! Приехали. Можешь вылезать.
        Продрав глаза, Ди вынырнула из-под огромного тюка. Телега стояла в каком-то дворе. Вокруг бродили куры, беспокойно квохча, их лениво обнюхивал беспородный пес, а невдалеке развалилась тучная хавронья и грела пятачок на только-только показавшемся солнце.
        Ди спрыгнула на землю. Ансельм, опасливо оглядываясь по сторонам, поспешно затащил ее в дом.
        - Чье это хозяйство? Твоего лекаря?
        - Нет. Учитель только держит здесь комнаты. А хозяйка - вдова. Она не любопытна и не будет мешать. Но соседям лучше не показываться на глаза. Они болтливы и зловредны.
        Ансельм шел впереди, знакомя с обстановкой.
        - Это личные покои учителя. А здесь он принимает страждущих. Тут сплю я. А ты можешь расположиться вот здесь. Мы храним тут все, что нужно в работе. Я принесу тюфяков, вот и будет тебе постель.
        Крохотное помещение выглядело как средневековая аптека: полки, шкафчики, подставки с банками, коробочками, горшочками, разнообразными склянками, мешочками. Мази, притирания, зелья, порошки, травы в пучках, сосуды с разноцветными жидкостями. И над всем этим стоял густой, непередаваемо вонючий запах нетрадиционной, на две трети суеверной медицины. Ди недовольно сморщилась.
        - А сушеных пиявок и жабьего экстракта у вас тут нет?
        Ансельм развел руками.
        - Эти ингредиенты не входят в число лекарских. Они более надобны при ведовстве. Но если все это понадобится тебе, я попробую раздобыть.
        На его лице проступило столь отчетливое выражение самоотверженности пополам с пугливым отвращением, что Ди проявила милость:
        - Не надо. Обойдусь. А вообще-то, с чего ты взял, что я собираюсь здесь жить? Ты меня вызволил, за это спасибо, но если ты считаешь, что теперь я раба твоих прихотей, то ты ошибаешься.
        Ансельм тупо смотрел на нее долгих полминуты, потом внезапно рухнул на колени. Ди вздрогнула - невозможно было ожидать от этого простоватого на вид парня подобных трагических жестов.
        - Не уходи. Ты должна спасти учителя. Только ты можешь это сделать, - взмолился он.
        - А что с ним? - осторожно поинтересовалась Ди. - Болен, при смерти, безнадежно влюблен? Я, знаешь ли, ведьма необычная, у меня особый профиль. Подобными пустяками не занимаюсь, хотя, конечно, извини, для тебя это, очевидно, совсем не пустяки.
        Ансельм затряс головой.
        - Не пустяки, совсем не пустяки, учитель мне как отец родной, без него я пропаду, по миру пойду, не выучился я еще лекарскому делу, а другое, чем учитель славу стяжал, и вовсе мне не дано. А что до особости твоей ведовской, так это и хорошо, здесь как раз особость надобна, дело-то нешутейное, немалое. Не болен мой учитель, и не при смерти, хвала Господу, и тоской любовной не исходит. Другое тут… ох, совсем другое. Учитель человек непростой, сеньоры нобили на него давно зуб точат, говорят, смущает покой города, да и Святая Церковь туда же, вот-вот в ереси обвинят, а учитель-то мой, Бог свидетель, чист как ангел, а что дар ему такой ниспослан, так это…
        - Стоп! - Ди повелительно вскинула руки. От этого страстного излияния у нее закружилась голова. Выслушивать долгие путаные речи на пустой желудок - нелегкая работенка. - Не тарахти так. Я ничего не понимаю в твоей слезной болтовне. И встань с колен сейчас же. Я не дева Мария, чтобы на меня молиться, я всего лишь… гм… кстати, зови меня Ди. Давай так. Сейчас ты мне принесешь что-нибудь в рот кинуть. Да и тебе тоже, я гляжу, не помешает проглотить кабанчика-другого. Уж больно ты тощий. Что, учитель на голодном пайке держит? Ладно, можешь не отвечать, это я так. А потом ты мне расскажешь про свою беду. Внятно и по порядку. И без мелодраматических жестов. Идет?
        - Кто идет?
        Он дернулся, в тревоге оборачиваясь к двери.
        - Никто не идет, балда. Я спрашиваю - согласен?
        - Как странно ты говоришь. Твои слова не всегда понятны. Они как будто… ненастоящие.
        Ди пожала плечами.
        - Изъясняться можно, остальное неважно. Ну что, так и будем без толку друг на дружку глазеть? Я есть хочу, если ты еще не понял. Неси сюда все, что найдешь.
        - Ага. Я мигом.
        Ансельм резво вскочил с колен и бросился добывать еду.
        Ди, удрученно повздыхав, принялась устраиваться в отведенных ей покоях: отыскала скамеечку, с помощью которой здесь добирались до верхних полок и подвешенных веников травы, протерла ее какой-то заскорузлой тряпкой и, свернув плащ, соорудила отдаленное подобие пуфика. Потом с большим трудом - через батарею склянок на широком столе - дотянулась до пыльного малюсенького окошка и решительно выдрала его из рамы. Внутрь сразу хлынула уличная свежесть. Ди с наслаждением вдыхала утреннюю прохладцу - воздух показался упоительно вкусным.
        Вернулся Ансельм. Принес хлеб, вареные яйца, завернутые в тряпицу, большой кусок сыра, горшок с похлебкой, теплый на ощупь, и бутыль с вином. Ди обрушилась на еду. Чуть погодя, сметя большую часть угощения, заметила, что сам Ансельм ничего не ест, только смотрит на нее с боязливым трепетом.
        - Что, опасаешься вкушать хлеб вместе с ведьмой? - спросила с набитым ртом.
        Он сморгнул, ничего не ответив.
        - В общем-то, правильно делаешь. Молодец. Ведьма, дружок, это коварная штука. Она, к примеру, сама может не подозревать, что она ведьма. А пагуба через нее все равно идет. Вот я, скажем, тоже ни сном, ни духом… В общем, ладно. Это мои проблемы. А ты давай выкладывай свои. Что тут у вас стряслось.
        Ансельм послушно приступил к рассказу.
        - Учитель мой хоть и простой лекарь, но наделен щедрой Божьей милостью. Даровано ему умение прорицать будущее, прозревать в его туманной мгле знаки и толковать их, приоткрывая завесу грядущего. Его так и кличут - Януарий-предсказатель. Многие к нему приходят, просят открыть будущее, поведать судьбу, дать совет, как избежать несчастий.
        - И что, сбывается предсказанное? - не утерпела Ди.
        Ансельм скромно потупил взор.
        - О да. Учитель стяжал славу непревзойденного прорицателя. Что ни изречет - то и происходит. Но кое-кто считает, что в этом ему помогает сам хозяин преисподней, что учитель продал душу бесу в обмен на дар ясновидения. Вельможные господа терпели бы его у себя под боком, ведь учитель оказывал услуги некоторым сеньорам из городского совета и те были довольны его речениями. Но когда учитель во всеуслышание предсказал скорую гибель города, тут даже милостиво настроенные к нему впали в великое раздражение. Учителя вызвали на Совет и сделали строгое внушение.
        Ансельм печально вздохнул.
        - Только ведь мой учитель несгибаем, как дворцовая башня. Если что сказал - назад не возьмет. И продолжал настаивать на своем. Городу суждена погибель от чужедальней женщины, которая явит себя как вспышка молнии - внезапно, величаво, гневно.
        Еще один вздох - и еще более печальный.
        - И вот она явила себя.
        Ди потребовалось какое-то время, чтобы догадаться о смысле преданного по-собачьи взгляда, которым Ансельм одарил ее после этих слов.
        - Я??!!
        Унылый кивок головой:
        - Ты. Ты пришла - учителя схватили средь бела дня, как последнего разбойника. И я остался один. Теперь ты должна вызволить его.
        Ди, оглушенная грохотом колесницы судьбы, ошеломленно повторяла:
        - Я?! Почему?!
        И тут до нее дошло. Глаза чуть не выпрыгнули из орбит.
        - Меня арестовали из-за предсказания твоего лекаря?!
        - Предсказания того, кто ясно читает книгу будущего, - с явной патетикой в голосе возразил Ансельм.
        - И судили… потому что хотели… ликвидировать меня?! Теперь понятно, почему это выглядело так… так фальшиво. Так надуманно и бездарно. А им, оказывается, просто нужен был предлог, совершенно любой?!
        Ди сжала ладонями виски.
        - У меня сейчас голова треснет.
        Она схватила недопитую бутыль с вином и отхлебнула добрую четверть литра.
        - А зачем им понадобился твой ясноглазец?
        Ансельм понурил голову.
        - Не знаю. Может быть, они хотели посрамить его, отправив на костер вместе с тобой - той, которую он напророчил городу.
        - Чтобы показать всем, как ловко они обвели за нос судьбу-злодейку? - Ди нервно рассмеялась. - А ты взял, да и увел у них из-под носа главный козырь? А кстати, почему бы тебе было не умыкнуть из темницы своего возлюбленного учителя, вместо того чтобы спасать неизвестно зачем пришлую ведьму, которая к тому же должна наслать пагубу на твой город? Чего ради ты рисковал, вытаскивая меня, рыцарь-спаситель?
        Ансельм еще ниже опустил голову и тихо проговорил:
        - Ради пагубы. Ты должна предать город гибели, как и было сказано.
        С минуту Ди соображала, настороженно, почти с испугом глядя на полоумного ученика лекаря. Потом выдавила:
        - Ты в своем уме, мальчик? Зачем тебе это надо? Месть? Ты не слишком ли много на себя берешь?
        Ансельм решительно замотал головой.
        - Нет. Нет. Учитель говорил, что месть - ядовитая жаба, к ней нельзя прикасаться. Я не мстить хочу, я просто…
        Закусил губу, точно боясь проговориться.
        - Что - просто?
        Ди взяла его за подбородок и требовательно заглянула в глаза. Зажмурившись, он выдохнул:
        - Предсказание должно сбыться, чего бы мне это ни стоило. Иначе учитель будет опозорен и слава его изойдет червоточинами.
        Ди оценивающе смотрела на него, складывая воедино мелкие детали его поведения и слов.
        - Ты очень любишь своего учителя?
        Ансельм внезапно усмехнулся.
        - Если бы не любил, он бы не был тем, кто он сейчас.
        - А ты не так прост, я гляжу. Ну-ка, скажи-ка, милый преданный Ансельм, - все остальные предсказания твоего учителя тоже сбывались твоими заботами?
        Она все еще держала его за подбородок, властно требуя ответов на свои вопросы, - стращала ведьминским взглядом. Ансельм закивал, подтверждая догадку. Только сейчас Ди заметила, что парня бьет крупная дрожь. Но не отпустила, а напротив, сильнее сжала его нижнюю челюсть.
        - Тебя заставлял делать это твой учитель? Знаешь ли, это называется мошенничество.
        - Нет. Нет, - Ансельм испуганно завращал глазами. - Он ничего не знает. Это я. Сам. Учитель не должен знать об этом. Смилуйся, госпожа Ди! Если он узнает, то выгонит меня.
        - Ну, для этого ему еще нужно выйти из тюрьмы живым и невредимым. Перестань трястись. Я не собираюсь ничего говорить твоему учителю, можешь не бояться. Лучше расскажи, как ты это делал. Очень интересно.
        Она наконец отпустила беднягу и даже отодвинулась от него, чтобы он успокоился и расслабился. «Хороша ведьма! - думала она, устраиваясь на своем самодельном пуфике. - Запугала мальчика чуть не до смерти».
        - Ну… как делал, - Ансельм робко пожал плечами. - Обыкновенно. Скажет, к примеру, учитель булочнику, что тот скоро найдет у себя во дворе припрятанный горшок золота. А купцу Фьезоле напророчит потерю нажитого потом и кровью. Ну и…
        - Понятно, - Ди вдруг стало весело. - И ты одним махом двоих убивахом. А если бы попался на краже? Забили бы ведь, а? Или собаками затравили?
        - Все в руце Божией, - Ансельм смиренно возвел очи горе. - Только Господь благоволит моему учителю. И от той благодати перепадало и мне, грешному. Или вот еще. Скажет кому-нибудь, что вскорости надо тому ждать убытка от огня.
        - И ты ничтоже сумняшеся устраиваешь красивый такой, аккуратный пожар. Нехорошо это, дружище Ансельм. Ой как нехорошо.
        Ансельм дрожать перестал и теперь только удрученно вздыхал: мол, что поделать, работа такая, поневоле приходится брать грех на душу. Слово-то ведь учителя - закон. Сказано - сделано.
        - А вот еще какое дело было. Сеньора Луиджи Берталуччо обделил Господь детьми. За восемь лет так и не смогла его жена понести. В нем ли порча, в ней ли - неведомо. И пришел сеньор Берталуччо к учителю судьбу пытать - родит ли ему жена наконец наследника или лучше другую взять, а эту прогнать? А учитель ему и говорит: жену гнать не нужно, не по-христиански это, да и для беспокою нет причин - зачнет она не далее трех месяцев и через год родит сеньору здоровенького младенца.
        - И ты… - Ди прыснула со смеху.
        Ансельм скромно отвел глаза на сторону.
        - Над сеньорой Берталуччо мне пришлось трудиться несколько недель - пока не стали явственны признаки тягости. Ее муж весьма доволен сыном.
        - Понятно теперь, почему ты такой тощий и изможденный, - отсмеявшись, сказала Ди. - Нелегкая работа - судьбу ковать? Да еще и не свою, а чужую.
        - Нелегкая, - снова вздохнув, согласился Ансельм. - Но навести пагубу на целый город мне не под силу.
        И опять уставился на Ди преданным, умоляющим взглядом.
        - Для тебя не имеет значения, что ты сам живешь в этом городе? Ты готов погибнуть сам и погубить своего учителя только ради его репутации? У тебя, дружок, точно голова не в порядке.
        - На все воля Божья. Погибну - так тому и быть. Спасусь - и учителя спасу. Этот город не мой и не его. Мы люди вольные, к одному месту надолго не прирастаем.
        - Так ведь тут не Божья воля получается, а твоя. С Господом Богом себя равняешь, а, стойкий оловянный солдатик Ансельм? Я вообще-то не специалист, но по-моему у вас это должно считаться богомерзкой ересью.
        Ансельм подавленно молчал, покоряясь приговору.
        - Да ладно. Судить тебя я не собираюсь. Саму вроде бы на том же повязали… А мы с тобой недурная парочка, да? Ведьма и еретик. Только видишь ли, милый мой мальчик. Я хоть и ведьма, но с гневающимся богом мне не сравниться. Это только он может содомы и гоморры одним взглядом испепелять.
        - Ты отказываешься? - пролепетал побледневший Ансельм. - Но учитель, мой учитель, они убьют его, опозорят…
        Из глаз его покатились крупные слезы - через несколько секунд он уже рыдал, закрыв лицо руками.
        Ди растерялась. Ей было и жаль этого невесть что возомнившего о себе мальчишку, и в то же время совсем не хотелось участвовать в его нелепых затеях. Вот так в один прекрасный день судьба стучит в твою дверь и предлагает погубить целый город. А на вопрос «для чего?» дает невразумительный ответ «так надо». Или того хуже - «там видно будет». Ди уже знала, что отвертеться ей не удастся. И не в том дело, что она обязана этому малому жизнью. А в том… дело-то все в том…
        Тут она поняла - в чем. Будто внезапно распахнулась некая потайная дверка, и в хлынувшем ярком свете все встало на свои места.
        Все дело в сне. Он приснился ей в подвале городской управы. На какое-то время она забыла о нем, а теперь вспомнила - и поразилась. Собственно, сон состоял не из видений. Ей приснилась мысль. Алогичное, иррациональное рассуждение о необходимости разрушить город и выстроить его заново. Это будет тот же самый город, но одновременно и другой. Во сне к ней пришло понимание - вся жизнь состоит из таких разрушений и восстановлений. Весь смысл ее - в этих тонких переходах, переливах и почти незаметных нюансах. Две вещи, два явления, две величины - вроде бы и одинаковы, кажется, что не отличишь друг от друга. Но нет. Они разные, они разведены на противоположные полюса. И только нутром можно почуять, какая из них тебе нужнее, какая - правильнее. А еще Ди поняла, что город, который нужно разрушить и возродить, - она сама. Этот микроскопический бунт против собственной природы и есть человеческая жизнь.
        - Ансельм! - сказала строго, даже с пафосом. - Перестань реветь, как бегемот в брачный период. Я не отказываюсь. Я… попробую.
        Ансельм издал радостный вопль и вновь повалился на колени - на сей раз со счастливой, хотя и мокрой от слез, физиономией. Ди едва удалось отбиться от его рьяных попыток обнять ее ноги.
        КАРНАВАЛ ДВОЙНИКОВ
        Наутро после бездомной ночевки ломило все тело, но Ди не жалела, что ушла от «карбонариев». При ярком свете дня они представлялись всего-навсего смутными тенями, которые отбрасывает другая, гораздо большая тень со множеством призрачных лапок, члеников и просто отростков. Лучше не думать о них.
        Ди стала думать о карнавале. По памяти отыскала рыночную площадь, где раздобыла накануне одежду. Потолкалась в толпе и, изловчившись, стянула с подвернувшегося прилавка сдобную булку, потом - большое яблоко у нерасторопной, но громогласной торговки.
        Утолив потребности телесные, перешла к запросам душевным. На карнавале хочешь не хочешь, а без маски нельзя. Зная, что искушает судьбу, она вторично испробовала свои способности к мелким кражам. Сошло благополучно. Видимо, это был такой день - удачный для проявления низменных наклонностей. Из огромной груды сваленных вперемешку дешевых маскарадных костюмов для простолюдья она мимоходом вытянула за веревочку простенькую маску на пол-лица. Хозяина товара одолевали два придирчивых мещанина, вокруг шумела толпа, и, рискнув на второй заход, она умыкнула еще шпагу, сиротски приткнувшуюся к подпорке прилавка.
        Шпага оказалась камуфляжной - без заточки, но Ди была довольна. День начался превосходно.
        Первые островки возбужденной толпы стали появляться на улицах, когда солнце перевалило за полдень. Они двигались не спеша, разбухая на ходу засчет вновь прибывающих, а те, кто составлял плоть этих островков, задирали одиночных прохожих, галдели, хохотали, свирестели на дудках, трясли бубнами и вообще пытались создать как можно больше гама и суеты.
        В маске, шляпе, плаще и при шпаге, торчащей сбоку, Ди без раздумий нырнула в первый попавшийся клочок толпы. Захлебнулась царящим в ней духом шального веселья, отдышалась и незамедлительно выбросила из головы все лишнее, мешающее отдаться на волю маски. Маска диктовала жесты, подсказывала слова, лепила мимику, направляла движения. Ди не надо было думать, как поступить и что сказать. Все это взяла на себя маска. С легкостью птицы паря в бездумном, хмельном, беспамятном маскарадном пространстве, Ди внезапно поняла, что вот это и есть абсолютная свобода. Понимание обдало волной угарного счастья, наполнило еще большей легкостью. Она почувствовала себя всесильной - казались по плечу любые свершения и чудеса. Это было упоение собственной величиной, по сравнению с которой все вокруг виделось пустяками, не стоящими ничего.
        В конце концов разрозненные людские островки начали сливаться воедино, заполняя собой центральные площади и улицы. Стало еще теснее и шумнее. Тут и там давали представление балаганы. Резвились, как дети, кукольники, шуты, акробаты, жонглеры. Отовсюду неслось восторженное пение флейт, задиристое дребезжание трещоток и рассыпные звуки тимпанов. Толпу время от времени разрезали, пролагая путь, ряженые на ходулях. Кое-кого из них со смехом стаскивали, и тогда кто-нибудь другой делал попытку взглянуть на мир свысока. Иногда в толпе мелькали и маски особого рода - те, с которыми Ди уже успела познакомиться. Вокруг большеголовых уродов сами собой создавались лакуны - даже уйдя с головой в шальную маскарадную стихию, люди сторонились их, а ненароком угодив в пространство отторжения, сей же миг отшатывались и снова врастали в толпу.
        Ди не замечала времени. Они жила жизнью маски - до остального ей не было дела. Огней и фейерверков на улицы выплеснулось столько, что казалось, будто давно наступил вечер - огонь заглушал дневной свет, хотя солнце только-только начало склоняться. Ди играла роль недоросля, сбежавшего из-под родительской опеки. Ей настойчиво и умело подыгрывали местные красотки и дурнушки, одинаково припрятавшие лица под затейливыми масками. Они ластились к фальшивому кавалеру, пытались околдовать, обаять, соблазнить. Ди (маска!) маневрировала между ними, от одной к другой, что-то шептала им на ушко, оглаживала прелестницам бока и то, что ниже, раздавала пустейшие обещания. Кое-кому этого оказывалось мало, и они томно упрашивали жуира снять маску, гадали вслух, что под ней скрывается - невинность или испорченность, пытались внезапно, исподтишка сорвать ее. Ди со смехом лупила их по пальцам, ловко уворачивалась от настырных рук.
        Роль сорванца-волокиты настолько удавалась ей, что на нее обращали внимание и мужчины. Некоторые смотрели не скрывая зависти. Другие прятали удивление успехом «мальчишки» под пренебрежением и толстошкурыми шуточками.
        - Эй, милашка, идем со мной. Я дам тебе больше, чем ты сможешь получить от этого сопляка, удравшего от мамкиной титьки.
        Под незлой хохот тех, кто слышал эту тираду, верзила, наряженный пиратом, закинул руку на плечи одной из красоток и потащил ее в сторону. Тотчас парочка канула в толпе, а Ди ошарашенно смотрела им вслед, прилипнув к месту. На волосатой руке «пирата» она явственно видела татуировку. Дата - «июнь 1999 г.» и имя - «Маша». Только и всего. Ди судорожно пыталась сообразить, что же это такое, но ей никак не удавалось. Мысли не слушались и отскакивали в разные стороны, как мячики. С обоих боков ее теребили барышни, требуя к себе внимания, и в конце концов она решила, что померещилось.
        Однако ж заминка имела последствия катастрофические. Ди потеряла бдительность, и барышне половчее удалось наконец-таки сдернуть с нее маску. Ди спохватилась, потянулась за маской, но было поздно. Ее разоблачили. О том возвестили визг и хохот милашек.
        - Девица! Ай, срамница!
        - Ах, какой хорошенький мальчик нам достался!
        - Вот умора. Ой, не могу, ой, держите меня. Опростоволосились мы, девушки. Ну негодница! Ну насмешила!
        Мило улыбаясь, Ди помахала им рукой и попыталась улизнуть. Но, пятясь задом, вдруг почувствовала на себе тяжелый, давящий, изучающий взгляд. Она поискала в толпе глазами и почти сразу наткнулась на него. Точнее, споткнулась - потому что узнала. Ее держал в фокусе страшила, которого она видела на крыше с «карбонарием» Филемоном. Тот, у кого из-под носа она увела свалившуюся на нее карту. Он, очевидно, тоже узнал похитительницу - потому и пялился, будто снайпер, по мишени тоскующий. С минуту Ди в ужасе смотрела, как он пробирается к ней сквозь толпу. Как целится в нее глазницами поганой маски. А потом побежала - насколько то позволяла густая, вязкая людская масса. Сердце колотилось как одержимое, к вискам подкатывал жар, ноги норовили подкоситься. Ничего не видя перед собой, она бесчувственно расталкивала ряженых, отдавливала чьи-то ноги, с упорством сверла ввинчивалась в живую плоть толпы. И не оглядывалась. Она и так знала - образина идет за ней, теперь он ее не оставит, он загонит ее, как гончий пес верную добычу.
        Внезапно толпа закончилась. Ди вывалилась в пустое уличное пространство, будто вышла из сдерживающей движения воды на берег. Секунду дала себе, чтобы отдышаться, и снова пустилась в бега, уходя от центра города. Люди попадались все реже и реже и в конце концов перестали встречаться вовсе. Их всех вобрала в себя гигантская туша карнавала, окраинный город был совершенно пуст.
        Ди замедлила бег. Она запыхалась и почти обессилела. Одной сдобной булки на целый день - да еще с подобными скачками - было все-таки маловато. Скоро перешла на шаг. Настороженно прислушиваясь, старалась не топать и не дышать, как насос. Она почти поверила в то, что ей удалось уйти от урода, затеряться в этих узких, кривых, петляющих улочках. Но как оказалось, успокаивать себя было преждевременно. Будто в дурном сне она вдруг увидела саму себя - идущую навстречу. И почудилось, что кто-то смеха ради перегородил эти два метра уличной ширины зеркалом. Отражение - если это было отражение - тоже увидело ее и теперь испуганно таращилось.
        Ди остановилась - отражение сделало еще несколько шагов и тоже замерло в двух десятках метров от нее. Эффект зеркала оказался настолько силен, что Ди, поддавшись его магическому воздействию, не замечала отличий - ни женской одежды (пышная юбка с оборками, корсет, накидка), ни затянутых в узел длинных волос, ни сопровождения двойника. Она смотрела только на лицо женщины - это было ее собственное лицо.
        «Нира!» Вслед за вспышкой догадки сверкнула и вторая молния - Ди увидела того, кто стоял за спиной Ниры. Он подошел ближе к женщине и положил руку ей на плечо. Большеголовая образина! Ди вздрогнула и, неосознанно повинуясь магии зеркала, резко обернулась. Чудовище, от которого она бежала, приближалось, лишь немного отставая во времени от «отражения».
        Ди сорвалась с места, дикой кошкой заметалась по улице, как по клетке, в поисках хоть какой-нибудь щели. Но дома стояли впритирку друг к дружке, не пускали ее. Она не знала, что ей грозит, попадись она в лапы образин, как не знала и того, зачем здесь Нира, что связывает ее с уродами, - но попадаться в любом случае не желала. Чувствовала - ее стошнит от одного их прикосновения. Не столько от страха, сколько от омерзения. Неужели Нира их не боится?
        На ее счастье у образин была медленная реакция. Пока они неторопливо и бесстрастно зажимали ее в клещи, Ди «с мясом» сдернула дохлые ставни с окна убогой хибарки, содрала полупрозрачную пленку бычьего пузыря (кажется, это и в самом деле был он, как и полагалось средневековой халупе) и, не глядя, ухнула внутрь головой вниз.
        Очутившись на земляном полу, подивилась, что не свернула себе шею, мигом поднялась на ноги и с внезапной холодной ясностью осознала: если в этой халупе нет противоположного окна, то она сама себя затащила в ловушку.
        Слава Богу, окно оказалось на месте - через два простенка. Вскрыв его точно таким же варварским способом, вылезла на соседнюю улицу.
        И опять пошла выматывающая гонка. Она убегала, ее догоняли. Она не слышала их шагов, но кожей ощущала их желание схватить ее и уверенность в том, что добыча не уйдет. «Привязалась же нечистая!» - думала Ди, начиная закипать и злиться - на себя, на уродов, на бесконечное бегство. Если бы они сейчас поймали ее, она бы, пожалуй, наплевала им в рожи и обругала последними словами. До чего прилипчивые твари…
        Улица, по которой она неслась, оборвалась стеной-тупиком. Прокляв все на свете, Ди попрыгала в тщетной попытке ухватиться за верх стены. Потом принялась штурмовать барьер с разбега. Третья попытка, как ни странно, оказалась удачной. Беглянка вскарабкалась наверх и обессиленно свалилась на землю по ту сторону препятствия. А затем увидела это.
        В паре метров от нее стоял мальчик лет восьми и безмятежно поливал цветочную грядку из собственного краника. После безобразия несусветных тварей в поганых масках и вообще нереальности происходящего этот простейший физиологический акт завораживал.
        - Что смотришь? Не видела, как писают? - без смущения спросил ребенок, закончив и завязав тесемки.
        - Нет. То есть да. Извини. За мной гонятся. Спрячь меня.
        Мальчик посмотрел на чокнутую тетку с серьезным любопытством.
        - А что ты мне за это дашь?
        - Хочешь шпагу? Правда, она длинновата для тебя.
        - Ничего, подойдет. Давай.
        Ди отцепила от пояса свою игрушечную махалку и протянула ребенку. Он осторожно взял ее, внимательно осмотрел и кивнул:
        - Пошли.
        Он взял Ди за руку и повел. Отсюда уже недалеко было до городской стены - кромка ее виднелась над крышами низеньких бедняцких лачуг. Мальчик вел ее прямиком туда - к стене. Ди опасливо озиралась, в любой момент ожидая появления страшилок.
        - Не бойся. Их здесь нет, - спокойно сказал мальчик.
        - Откуда ты знаешь?
        - Они никогда не появляются здесь. Их отпугивает Убежище.
        - А как ты узнал, кто за мной гонится?
        Мальчик пожал плечами.
        - Такая большая, а задаешь такие глупые вопросы. Здесь больше не от кого улепетывать с такой дурацкой перепуганной рожей, как у тебя сейчас.
        - А-а. Понятно, - Ди попыталась сделать умное и серьезное лицо вместо «дурацкой рожи». - А что за убежище? И чем оно их отпугивает?
        - Убежище как убежище. Я там часто бываю. А больше о нем никто не знает почему-то. Даже эти, мордастые. Но они его чувствуют. Оно не подпускает их близко. А почему, я не знаю. Ну, вот оно - Убежище.
        Мальчик кивнул, показывая на совершенно голую, ровную стену, сложенную из обтесанных камней.
        - Чтобы открылись ворота, нужно назвать имя.
        - Но здесь нет никаких ворот. Это стена.
        - Ты разве не видишь - это ворота! - нетерпеливо настаивал ребенок.
        Ди уже жалела, что доверилась детским фантазиям.
        - Я ничего, кроме стены, не вижу. Послушай, ты лучше…
        - А-а! Как же я раньше не догадался! О нем никто не знает, потому что не видят! Хорошо, что ты мне попалась. Теперь я буду знать. Только странно - почему же я его вижу?
        - Послушай, мальчик, нет ли здесь поблизости…
        - Ты просила, чтобы я тебя спрятал, - снова перебил ее ребенок, - ну так прячься. Давай, говори имя.
        - Чье? - В конце концов, ребячья уверенность была по-своему убедительна. Ди позволила себе поддаться ее обаянию.
        - Свое, конечно. На чужие оно не открывается.
        Ди задумалась. Какое имя она теперь может назвать своим? Только Ди. Но это же не имя. Не настоящее имя. Так, обрывочек. Полумера. Хочется думать, что временная.
        - Я не могу. Я его потеряла.
        - Вот растеряша! - удивился мальчик. - Странно, почему эти взрослые все время что-нибудь теряют? У вас так много всего, что не жалко чего-нибудь потерять?
        - Наоборот, - Ди вздохнула. - Очень мало. И постоянно что-нибудь теряется. Когда ты вырастешь, тоже начнешь терять.
        - Ну уж нет. Я таким глупым не буду. Я буду хранить и приобретать. И думать, как получить еще больше. Ладно, так и быть, пользуйся моим именем. Мне не жалко.
        Мальчик приложил ладонь к стене и произнес:
        - Я - Джузеппе Бальзамо.
        У Ди уже не осталось сил удивляться. Этот день ее вымотал, выжал до последней капельки. Она даже не разобрала, чему следовало сильнее поразиться - имени Бальзамо, обычно стоящему рядом с другим, более известным - граф Калиостро, или тому, что часть стены внезапно ожила и бесшумно отодвинулась вбок.
        Она просто тупо смотрела на открывшийся ход, точнее, провал в стене, и медленно, очень медленно перебирала в голове клочки мыслей и воспоминаний. Голоса «карбонариев» за дверью: «Пятые врата… бабьи сказки…пятые - врата бессмертия». Чародей, авантюрист, шарлатан Бальзамо и его «универсальные тайны», главная из которых - тайна бессмертия. Имя, открывающее врата бессмертия. И эти врата перед ней - вот он, один из секретов Бальзамо, только сделай шаг. Единственный, которым он сам сумел воспользоваться. Имя - единственное, что ему удалось действительно приобрести и сохранить на века. Как проста и прозрачна, оказывается, тайна бессмертия. И как фальшиво это бессмертие.
        - Ну? Чего стоишь, иди. Доберешься до конца и выйдешь на ту сторону.
        Ди кивнула и сделала шаг.
        Ворота закрылись за спиной. Здесь было просторно и прохладно. И светло, хотя источник света отсутствовал. Казалось, свечение испускают сами стены «Убежища». Ди шагала осторожно, чтобы не спугнуть тишину, но как ни старалась ступать бесшумно, каждое соприкосновение ноги с полом рождало негромкое, но гулкое эхо. Ди представила себе «Убежище» как тонкий, очень чувствительный инструмент, созданный чуткими руками неведомого гения. Казалось, здесь нет и быть не может времени. Точнее, оно было будто спрессованным и потому незамечаемым. Здесь мешались друг с дружкой эпохи, тысячелетия, века, слепленные в короткий отрезок пути от входа к выходу из «Убежища». Ди подумала, что подобные же ощущения, вероятно, испытываешь внутри египетских пирамид. Усыпальницы фараонов тоже служили своим хозяевам вратами в бессмертие. И внутренний механизм их тоже был чуток к вторжениям извне.
        Ди подошла к противоположным «дверям» - стене, которая, очевидно, должна была выпустить ее наружу. И в самом деле, спустя миг та плавно отъехала в сторону. Не потребовалось ни слов, ни жестов.
        Ди вышла из «Убежища», и оно тотчас закрылось.
        Беглянка изумленно оглядывалась: вместо зеленых полей, которые она ожидала увидеть за городской стеной, глазам предстал еще один город. Именно еще, потому что это был совсем другой город. Она поняла это по очертаниям домов, по одежде людей, которые вели себя непонятным образом - бестолково суетились, кричали невразумительно, куда-то бежали, наконец, по совершенно иным запахам в здешнем воздухе. Улица поднималась круто в гору. А на другом ее конце, нижнем, Ди увидела то, чего в последнее время было в явном избытке и от чего она уже начала уставать. Ей навстречу торопливо шли двое - парень и женщина, в которой Ди узнала себя. Давешнее отражение в луже, арестованное здешней «полицией».
        Но отражение в тот же миг перестало быть отражением. «Загулявший» двойник вернулся обратно. Ди даже не успела понять, как это произошло. Видела только отвисшую челюсть Ансельма да мелькнувшую возле уха тень. Потом парень затряс головой, будто вытряхивая мусор из волос, потер правый глаз и объяснил:
        - Мне привиделось, что тебя стало две.
        Около часа назад Ансельм разбудил ее диким воплем:
        - Город! Он сошел с ума! Госпожа Ди, нужно бежать.
        - Кто сошел? Что ты так орешь? Ну чего ты меня все время будишь ни свет ни заря?
        - Город свихнулся! Он поддался твоим чарам, госпожа Ди! Твоя сила поистине велика! Город погублен, он агонизирует!
        Ди, ничего не понимая, зевая и потягиваясь, вышла из дома во двор. Там все было как и накануне. Только куда-то попрятались и вчерашняя псина, и куры, и хрюшка. А дальше, за забором, метались, крича и стеная, люди. Кое-кто из соседей выносил на улицу свой домашний скарб и увязывал его в узлы. Мимо просеменила, спеша и охая, хозяйка дома, где снимал комнаты лекарь Януарий. Обдав Ди волной панического страха, женщина исчезла в доме и чем-то загремела там.
        А в воздухе стоял неясный гул. Не от тревожных людских голосов, совсем нет. Такой гул может доноситься от летящего на небольшой высоте самолета. Урчание холодильника - тоже подходящее сравнение. Вслед за гулом сознание Ди отметило и еще одну вещь. Земля под ногами мелко дрожала, и время от времени ощущались одиночные сильные вздрагивания. Точно этому большому, необъятному существу - Земле - было холодно, или оно рыдало, судорожно всхлипывая.
        - Что, часто здесь бывают землетрясения? - спросила Ди у Ансельма, тоже дрожащего, но, по-видимому, не от испуга, а от возбуждения.
        - Земля не сама трясется, госпожа Ди, ее сотрясает город.
        - Не мели чепухи, это обычное, нормальное землетрясение. Балла три, не больше. Но ты прав, лучше переждать его на улице.
        Ансельм не успел ответить - только рот раскрыл, да так и оставил его разинутым. У Ди тоже глаза на лоб полезли. Все ее рациональные доводы тотчас полетели вверх тормашками. Дом, откуда они вышли пять минут назад, внезапно стронулся с места и пошел прямо на них. Против всех законов природы и домостроительства он при этом не разваливался на куски - стены не отъезжали друг от дружки, крыша не сдвигалась набок и не проваливалась внутрь. Ни единой трещины, ни мало-мальской неисправности. Дом оставался целехонек - и он передвигался. С визгом из него вылетела вдова и мелко крестясь на бегу, пустилась наутек.
        Ди завороженно смотрела на рехнувшийся дом, будто сорвавшийся с привязи, пока ее не дернул за руку Ансельм, утаскивая с дороги этой новоявленной колесницы Джагернаута.
        - Надо уходить, госпожа Ди. Город сбесился. Он раздавит нас.
        Ансельм потащил ее дальше, по улице, пока еще остававшейся улицей. Ди безропотно подчинялась ему, временно потеряв способность здраво мыслить. В голове от соприкосновения двух простеньких Ансельмовых фраз - предпосылки «Так ты правда ведьма? Значит, так тому и быть» и следствия «Город сбесился, он агонизирует» - произошло короткое замыкание. Ди не хотела, не могла в это верить. Голова отказывалась соединять несоединимое.
        - Куда мы идем?
        - К западным воротам. Они ближе остальных. Это в гору. Оттуда виден весь город. Я оставлю тебя там, а потом пойду за учителем.
        - А что мне там делать?
        - Что хочешь, госпожа Ди. Там наши пути должны разойтись. Мне больше нечего у тебя просить. Тебе больше нечего мне дать.
        - У вас тут все такие откровенные до тошноты? - вяло поинтересовалась Ди.
        Ансельм непонимающе пожал плечами, продолжая тащить ее за собой, как на буксире.
        «Впрочем, не стоит благодарности, - флегматично думала Ди. - Ведьме полагается наводить пагубу. Это ее профессиональный долг. Навела - поди прочь. Больше не нуждаемся в ваших услугах… Интересно, как же мне это удалось?»
        Дорогу беглецам то и дело заступали ожившие дома. И халупы, и хоромы уверенно перекраивали план города, строясь в каком-то новом, только им ведомом порядке. Навстречу и наперерез двигались и одиночные здания, и целые группы, с высоты птичьего полета, наверное, похожие на небольшие стада доисторических животных. То и дело приходилось петлять между ними, уворачиваться от наступающих на пятки мастодонтов, делать большие крюки.
        Потом дорога стала забирать вверх.
        - Тут уже близко до ворот, - сказал Ансельм. - И дома здесь вроде потише ползают.
        - Наверное, боятся рассыпаться на этой крутизне.
        Вдруг Ансельм остановился. Ди ткнулась ему в плечо и тоже встала. С расстояния десятка метров на них устало смотрела женщина в черном плаще. Ди поразилась ее сходству с собой. Более того, у нее возникло неприятное ощущение, что это она сама стоит там, впереди, и чего-то ждет. И ей, той, второй, тоже очень не нравится эта встреча.
        А потом она исчезла. Сразу и бесследно. Ди не успела понять, как это произошло. Только какая-то тень мелькнула перед глазами. Ансельм помотал головой и потер глаза.
        - Мне привиделось, что тебя стало две.
        Ди дернула плечом.
        - Бывает. Ладно, пошли.
        Хоть идти и впрямь было теперь недалеко, подъем занял много времени. Ансельму, даром что тощий, как жердина, все было нипочем - он ничуть не запыхался, не устал и упрямо тянул Ди вперед. Ему нужно было как можно скорее доставить ее в целости к выходу из города и идти спасать своего учителя. Но Ди уже задыхалась от быстрого подъема и еле переставляла ноги. А временами и вовсе останавливалась, и тогда Ансельм ходил вокруг нее кругами, однообразно уговаривал идти дальше и грыз в нетерпении палец.
        В конце концов Ди осточертела его самоотверженность, и она заявила, что он может проваливать. Что она и без него найдет дорогу. Ансельм неуверенно топтался на месте.
        И вдруг она увидела, как домик, до того стоявший смирно и тихо, прытко отскочил в сторону. А с того места, где он раньше находился, открылся превосходный вид на город, лежащий внизу.
        Ди потянула Ансельма за рукав.
        - Смотри.
        То было удивительное зрелище ожившего города. Это только в непосредственной близости казалось, что дома двигаются хаотично, без всякой цели и смысла. Сверху все выглядело иначе. Город перестраивал самого себя в строгом порядке. Исчезли узкие, неровные, извилистые темные коридорчики, которые громко звались здесь улицами, больше не было слепых скоплений лепящихся друг к дружке домов и домиков. Прямо на глазах у Ди протягивались длинные, совершенно прямые, широкие проспекты, от них под прямыми углами тотчас ответвлялись улицы поуже и покороче, очищались места для площадей. Лишние здания, мешающие новой, привольной планировке рассыпались в пыль безо всякого следа. Скоро уже весь центр города был исчерчен перпендикулярными линиями новых улиц.
        - Потрясающе! - пробормотала Ди. - Нет, определенно это не я. Я бы так не смогла.
        Один из широких радиальных лучей, тянущихся от центра, все никак не кончался - дома продолжали расступаться, освобождая дорогу дороге. Линейный проспект рос плавно, скользящими мазками, но при этом быстро и без заминок. И через десять минут уперся в городскую стену невдалеке от южных ворот.
        Ди было прекрасно видно пространство и перед стеной, остановившей продвижение уличной ленты, и за стеной.
        - Ансельм! Ты видишь? Кто это?
        - Господь всемилостивый, это еще кто? - выпучив глаза, повторил за ней Ансельм.
        По ту сторону стены неподвижно стояли несколько всадников. Ди разглядела их одежды - они были необычны для здешних мест. Слишком обтягивающи, слишком экзотичны и изысканны в деталях, слишком ярки - и при этом ни одного чистого цвета, только оттенки. Чуть впереди всех остальных на огромном вороном жеребце сидела женщина. Все они чего-то ждали.
        Миг спустя стало ясно - чего. Фрагмент стены перед всадниками внезапно рухнул, открыв пришельцам прямую, как стрела, дорогу к сердцу города.
        Ди неожиданно для себя торжественно процитировала:
        - И вот она явила себя - как вспышка молнии - внезапно, величаво, гневно.
        - А? - Ансельм уставился на нее в явной растерянности и недомыслии. Ди не отвечая смотрела на вступающую в город кавалькаду. Странно, но, кажется, пришельцев встречали. Какой-то человек в красном плаще и красной же округлой шапочке вышел на середину дороги-проспекта и, видимо, что-то говорил. Всадники остановились перед ним, слушая.
        - Учитель! - радостно и одновременно озадаченно возопил Ансельм и, хотя тот не мог слышать его, закричал: - Учитель, я тут, подождите меня. Я уже бегу.
        И сорвался с места - без всяких прости-прощай. Госпожа ведьма Ди перестала для него существовать, затерявшись в блеске и сиянии того, ради кого фактически была снята с костра. В общем-то это было как будто естественно, и все же Ди ощутила мгновенный укус тоскливой обиды. Слишком сильный для того, чтобы делать вид, будто на самом деле она не обижена, а оскорблена, и неосознанно вымещать на чем-нибудь раздражение.
        Нет, просто стало невероятно грустно.
        Ансельм, пробежав совсем немного, от большой, видимо, радости запнулся на ровном месте и ткнулся носом в землю. Но сейчас же вскочил и снова помчался. Ди заметила, как что-то выпало из его кармана. Она подошла поближе и подобрала предмет, уже поняв, что лучше бы она не делала этого. Потому что от находки на душе стало еще поганей. Как от зубной боли. Или зеленушной морской болезни.
        Она держала в руке электронные наручные часы. Их выронил хитрый простак Ансельм, средневековый ученик средневекового лекаря и прорицателя.
        Размахнувшись, Ди отправила часы в короткий, но выразительный, эмоционально красноречивый полет.
        Потом повернулась и зашагала прочь - к выходу из города. Города, который она наивно вообразила своим, подвластным ей. Размечталась дуреха. Радостно напялила на себя предложенную маску ведьмы да еще и поверила - в самом деле поверила! - в истинность фальшивой личины. А ей всего-то навсего навязали роль и легонечко подтолкнули: «Иди, порезвись, поиграй в сильную личность». А сильная личность возьми да и окажись в конце концов мыльным пузырем. Потому что - яснее ясного теперь - этот город - не ее. И не ей его разрушать и возрождать. Не ей, а той, другой, на вороном гиганте. Наверное. Хотя неважно кому. Просто кому-то другому.
        Лабиринт вытолкнул ее сюда. Просто потому, что в нем, в лабиринте, таких вот чужих городов, наверное, немеряно. И когда она отыщет свой - и отыщет ли - кто его знает. А без этого из лабиринта не выбраться. Не выпустит. Выход из него - не там, где вход. Иначе было бы слишком просто. Но лабиринт не хочет, чтобы было просто.
        Ди шагала, уйдя в мысли, ничего не видя вокруг, только землю под ногами. Город все не кончался, превратившись в бесконечность. Уже и мысли стали расплываться в скользкую неопределенность, и настроение сделалось ровнее, а улицы тянулись и тянулись, переходя одна в другую, сворачивая, разветвляясь, обрываясь. И не вдруг, не скоро до нее дошло: это не город бесконечен, это лабиринт без конца, без края. Не выпускает. Преследует. Навязывает себя.
        - Эй! Принцесса Диана! Ты перестала узнавать старых знакомых? Или мне нужно думать, что ты обиделась на меня тогда, на фуршете в «Грандиссимо»? Но я ведь уже извинился! И вдобавок ты сама мне навесила! Вот, смотри, шрам даже остался.
        Ди посмотрела, не понимая. Перед ней стоял незнакомый парень в джинсах и майке и, придерживая рукой волосы, демонстрировал свой лоб.
        Жизнь становилась разнообразнее час от часу.
        БРЕД ВЫХОДИТ НА ОХОТУ
        Пятнышко шрама было похоже на голову быка.
        «Вы хотите сказать, что это я вас так?» Парень убрал руку со лба. «Вот черт, совсем забыл, что у тебя память отшибло… ой, извини… я просто слышал… убийство… такая глупость… то есть… в общем, дико жаль». - «Мне тоже. А как тебя зовут?» - «Сникерс. То есть так меня зовут друзья, и мне хватает». Ди скептически усмехнулась краешком губ. «Завидую. А за что я тебя?» Она показала глазами на бычью голову. Сникерс замялся. «Да в общем так, пустяки. Давай забудем?» - «А я уже забыла» - «Да? Это здорово. Значит, ты на меня не злишься?» - «Я тебя даже не знаю. Теперь». Сникерс как будто даже обрадовался этому и расцвел в улыбке до ушей. «Так давай знакомиться! Я - Сникерс. Живу тут недалеко. Вместе с… э-э… моим приятелем. Пошли к нам? Мы тебе свои стихи почитаем. И новые, и старые. Они тебе раньше нравились. Кажется».
        Ди посмотрела на него в упор. Сникерс потупил взор и смущенно переступил с ноги на ногу. «А ты случайно не запал на меня? Если так, то сразу предупреждаю - это безнадежно». - «Нет, что ты. - Парень упрямо воротил глаза на сторону. - Мое сердце занято. Пойдем к нам, я вас познакомлю. Заново».
        Ди не раздумывая согласилась - чтобы хоть на время забыть о лабиринте, отгородиться от него шторкой былой жизни в лице этого парня с шоколадным именем. Надо же - ему хватает! Как бы она хотела, чтобы и ей хватало ее теперешнего обгрызенного имени. Но почему-то не хватало. Чего-то недоставало. И кажется, очень многого. Ну почему одним нужно так мало, а другим приходится бесконечно рыскать в поисках многого?
        Они пошли по улице. Сникерс жизнерадостно размахивал руками и рассказывал одну за другой истории про каких-то неведомых общих знакомых, про свою работу литературного, театрального и по совместительству рекламного агента, и про то, как грустно быть поэтом, которого почти не знают, потому что поэзия нынче никому, совершенно никому не нужна. Конъюнктура нынче не та, со вздохом подвел черту Сникерс. Ди что-то отвечала - что-то не слишком оригинальное и, скорее всего, банальное, потому что, по правде говоря, ей поэзия тоже сейчас была совсем ни к чему. Как и проза. Вот уже десять минут, пока они шли, сознание заполнялось малыми порциями тревоги. А потом количество перешло в новое качество и наружу выплеснулся страх.
        «Послушай, ты ничего не замечаешь?» Сникерс оглянулся по сторонам. «Нет. А что? Хотя странно, мы уже должны были прийти. Тут же совсем близко». - «Вот именно. По-моему, мы заблудились». - «Как это заблудились? Я здесь каждый метр с детства наизусть знаю». - «Очень просто».
        На самом деле они не заблудились. О нет. Просто Ди не договаривала, утаивая истину, осторожничала, боясь раскрыть карты перед этим хоть и ужасно милым, но таким далеким от нее, совсем чужим человеком.
        Они не заблудились - они блуждали. Город, который раньше дарил покой, теперь вселял зыбкую тревожность. Он вдруг изменился. Перестал быть понятным - превратился с бессмысленность. В пустое нагромождение ходов, ответвлений, пересечений. По нему можно было блудить бесконечно - как по кругу, на каждом витке натыкаясь на уже виденное. Как в тихом омуте - проплывая на надувном матрасе мимо одних и тех же камышей - раз за разом. Другого там не дано.
        «Ничего не понимаю. - Сникерс вытер испарину со лба. - Здесь был переулок. Куда он подевался? А тут… тут… не было этого… Я свихнулся, да?» - «Может быть. Как и я. Как и все тут. Город - творение человеческое. А то, что с ним сейчас, - результат коллективного бреда. Он болен. Он бредит». От вдруг навалившейся усталости Ди еле передвигала ноги. Голос звучал тускло, слова - почти невнятно. «Да нет же, нет же. Это просто… Ну, принцесса, ну пожалуйста, не спи, нам нужно выбраться отсюда. Это просто заколдованное место. Я понял. Ну, помнишь, как это там… „по кругу водят, ослепив и разума лишив“…» - «Вот-вот - лишив». Сникерс растерянно замолк. Они продолжали мерить улицы шагами. Он - вертя головой по сторонам, она - уткнувшись глазами в землю. Сникерс принялся бормотать что-то себе под нос. А Ди вдруг отчетливо захотелось перестать быть. Разве можно себе представить жизнь длиною в лабиринт? В котором, не исключено, нет того, что ищешь, - или не найдешь. Тогда все скитания окажутся нулем. Страшно платить такую цену за пустоту. Велик соблазн обрести ту же пустоту, не заплатив.
        Вокруг ни души. Мертвая тишина. Собственных шагов - и тех не слышно.
        А затем - внезапный, словно прорвавшийся из другого мира крик. «А я гляжу, вам понравилось круги наматывать». Сникерс подскочил на месте, задрал голову и истошно завопил: «Марсик, родной ты мой, как я рад слышать твой мужественный голос! Спаси нас скорее, мы потерялись!» Ди посмотрела наверх. Из окна чердачного этажа углового невысокого дома по пояс высовывалось бледное худое мужское тело. «Вход у вас перед носом. Нашли где теряться». Сникерс со счастливым лицом повернулся к Ди. «Это Марк. Мой друг. Я тебе о нем говорил. Мы живем вместе. И работаем тоже. Пойдем скорее». Ди безропотно двинулась следом. Сникерс тараторил без умолку, обрадованный спасением, изливая страхи, успевшие за это время обосноваться в его организме. «Я же говорил тебе, здесь совсем рядом. Не понимаю, как это я так облажался. Чепуху какую-то нес. Заколдованное место! Вот это да! Заколдованные места случаются только в голове. Я правильно говорю, принцесса?…» Ди почти не слушала его. Лифта в доме не было, они поднимались пешком. Потом она вспомнила. «Твой приятель… и есть тот, кем занято твое сердце?» Сникерс запнулся о
ступеньку и растянулся на половину пролета. «Но ведь ты же не будешь говорить, что тебя тошнит от геев? Ты никогда раньше этого не говорила. А вообще-то… девушки мне тоже нравятся. Некоторые». - «Меня не тошнит от геев. В конце концов, я просто хочу чаю. Геи пьют чай?» - «Да. И кофе тоже. Они совсем как люди». В последних словах послышалась безумная грусть. «Интересно, за что все-таки я ему по лбу засандалила? - подумала Ди. - За „совсем как“? Или за „некоторых девушек“?»
        «Мансарда свободных художников» оказалась уютным местечком. Не очень тесным и не очень великим. Сникерс познакомил Ди с Марсом. Тот был немного старше напарника и не так болтлив - скорее хранил немногословное достоинство. «Я искал вдохновения. Смотрел в окно. А там вы. Потом опять. Потом еще. На пятый раз у меня мозги закипели». И ушел заваривать чай, не требуя объяснений. Только бросил на Сникерса взгляд, обещающий многое и многое. Очевидно, знал о симпатиях партнера к «некоторым девушкам».
        Ди плюхнулась на продавленную тахту. Сникерс неуклюже суетился, подбирал с пола рассыпанные листы бумаги с каракулями, несвежие носки, книжки и иную чепуху, коей не находилось другого места. «Ревнует он тебя?» Ди кивнула за стену, куда ушел Марс. «Еще как. Отелло ему в подметки не годится. А ты разве… А, ну да. Все время забываю… Марк после того случая сказал, что правильно ты мне влепила. А потом совсем расфилософствовался, и знаешь, что он мне сказал? Что это только начало. Что когда-нибудь нас, ну, мужчин, будет ждать расплата». - «А кто кредитор?» - «Женщины, конечно. Когда-нибудь они нас оседлают и запрягут, как тупых деревенских быков. А все почему? Да потому, что мы не принимаем их во внимание. Даже те, кто женится на них. А женщин надо принимать во внимание». Ди, прикрыв глаза и откинув голову, улыбалась. Цинично и блаженно. «Что же именно в женщинах нужно принимать во внимание?» - «Совсем не то, о чем ты подумала… Вот, а еще говорите, что это у мужиков одно на уме. А у вас-то самих больше одного, что ли?» - «У нас два - вместе с красивыми декорации к этому одному. Но счет равный, у вас
тоже два - вместе с подсознательным страхом перед матриархатом. Перед возвращением в лоно Великой Матери. Даже если этого страха не видно и не слышно, он все равно там - в глубине. Такой чудненький прожорливый архетипчик. И когда-нибудь он выползет наружу. Да вы и сами поможете ему выползти - вот тогда-то мы вас и оседлаем, и запряжем». Сникерс смотрел на нее с недоверчивым, обалделым видом. Ди не выдержала, рассмеялась. «Я шучу, не бойся». - «А в прошлый раз ты тоже шутила?» Он потер шрам на лбу. «Не знаю. А что это было?» - «То, что нужно принимать во внимание в женщинах. Грубая психофизическая сила. Марк мне растолковал. Теперь я буду осторожнее с девушками».
        Вернулся Марс, неся поднос с чашками, чайником и бутылкой коньяка. Сгрузил все на низкий столик, потом подошел к Сникерсу и обнял его за плечи, повернувшись к Ди. «Способный он у меня, правда? На лету схватывает. Ах ты, мой бычок неоседланный». Он нежно потрепал приятеля за волосы. На миг мелькнула розовая кожица шрама. Ди подумала, что он похож на клеймо - в форме бычьей головы. Удивилась совпадению. Но тотчас забыла о нем.
        Почувствовав, что голодна, она накинулась на угощение - мелкое сладкое печенье и чипсы, сваленные горкой прямо на стол. На короткое время все проблемы отодвинулись в далекое далеко. Все трое весело болтали на бессмысленные темы, прихлебывали чай с коньяком и хрустели чипсами. Было безумно приятно просто сидеть, трепаться и ни о чем не думать. Вот только в какой-то момент Ди внезапно поняла, что чего-то ей не хватает. И благодушие пропало. Вместо него осталось какое-то свербящее желание. Перебрав в уме варианты, Ди пришла к выводу, что хочется ей, как ни странно, а может, и дико, надавать обоим друзьям по мордасам. Просто руки чешутся до чего хочется. Грубая психофизическая женская сила просилась наружу и, не получая выхода, разливалась мутной рекой тоски. Гнездышко однополой любви начало раздражать. Оно уже не казалось уютным. Наоборот - холодным, равнодушным. «Неужели все дело в том, что я хочу быть принятой во внимание? Именно мужское внимание? Да нет, чепуха, как можно хотеть, чтобы тебя любили, если сама не можешь любить? А как можно любить, если ты - никто? Просто нечем будет делиться с
другим, нечего будет ему отдать».
        С другой стороны, как никто может хотеть надраить кому-то морду? Что ей до этого «кого-то»?
        Просто она сама не знает, чего хочет. Все дело в этом. В том, что ее шатает из стороны в сторону. Былинка на ветру. Ветер то к земле клонит, то в воздух швыряет. Ди вспомнила, как это называется на медицинском языке - маниакально-депрессивный синдром. Точь-в-точь: сначала застрелиться тянет, потом морду начистить кому-нибудь.
        Чтобы не искушаться далее, Ди поспешно распрощалась с хозяевами «мансарды». Сникерс попытался было удержать ее, предложив послушать стихи. Но Ди не захотела облагораживать и обуздывать свои варварские порывы изящной словесностью. Здесь требовалось средство более радикальное.
        И ее снова вынесло в город.
        Город опять был самим собой - он больше не удерживал хаосом перепутанных улиц. Он давал зеленый свет. И все же что-то было не так. Что-то осталось. Какие-то обрывки бреда. А может, и не обрывки, а просто щупальца. Ди поняла это, когда увидела быка. Его везли по улице в открытом фургоне с высокими бортами. Животное стояло смирно и отрешенно глядело вдаль, на уходящий в небытие хвост дороги. «Бык. При чем тут бык?» - подумала Ди. И решила, что бык неспроста.
        Потом ей попалась стайка мальчишек, играющих в рыцарей. На голове у одного из них было ведро, изображающее шлем - с отверстиями для глаз и короткими мощными рогами, обернутыми фольгой. Маленький Минотавр с жестяной головой быка.
        Мальчишка остановился перед ней, помахал деревянным мечом, а потом с громогласным и торжествующим ревом бросился догонять остальных. С разбега вклинился в центр ватаги и начал рубить направо и налево. Атакуемые приняли вызов и разом загалдели, выкрикивая грозные боевые кличи.
        Ди поспешила унести ноги с ристалища.
        Нет, совсем неспроста в милиции спрашивали про Минотавра.
        Снова зашевелилась, подняв голову, змея тревоги. Мысли заметались, ища убежища. Но его не было - не было защиты от реальности, превращающейся в многозначительную чепуху, в сумасшедшую рулетку, на которой раз за разом выпадает одно и то же число. Невозможно при этом не предположить, что крупье жульничает. За этой чепухой должен стоять кто-то. Или что-то. И это «что-то» - отнюдь не теория вероятности. Это похоже на разум - патологически страстный, азартный. Ум беспробудного картежника. Хронического игрока. Ум, любящий методичное безумие.
        Ди попыталась поставить заслон, отгородиться от щупальцев бреда, жадно тянущихся к ее собственному разуму, к тонкому мостику над пропастью - сознанию. Она просто принялась наводить порядок - в голове и в городе. Читала названия улиц, вычерчивала по памяти цепочки кратчайших путей, выстраивала иерархию соотношений - площадь-проспект-улица-переулок. Простейшая картография для тех, кто не хочет, чтобы его мозги пошли вразнос.
        Под табличкой «Площадь Гагарина» остановилась, копаясь в памяти. А через минуту уже уверенно искала дом номер двенадцать-три, где жила старая добрая подруга Матильда, ныне безвременно и прочно позабытая. Запомненный смутно номер квартиры подсказал консьерж.
        «Диана, дорогая моя! Наконец-то ты вспомнила обо мне. Проходи, будь как дома и ни в чем себе не отказывай. Между прочим, у меня для тебя сюрприз… Что? Профиль императора?… Ах, Диана, я просто убита горем. Сергей оказался редкостным негодяем, даже хуже, чем Гришка, пришлось выгнать его, да не просто так, а с милицией, потому что он сам не хотел уходить. Представь себе, этот тип, этот проходимец, за которого я собиралась - о бог мой! - собиралась замуж, пытался склонить меня… в общем, неважно. Я уже забыла. И прошу тебя, не напоминай мне об этом. Это так… так ужасно, так вульгарно… Ну пойдем же, дорогая, мне хочется сделать тебе приятное».
        Сюрприз сидел в кресле, держал бокал в руке и приветливо улыбался. Ди заметила, что в эти несколько дней времени он даром не терял - загорел пуще прежнего. А волосы от солнца, напротив, стали как будто еще светлее. Ник легко, одним рывком поднялся с кресла, подошел к Ди и молча поцеловал ей руку.
        «Не ожидал. Признаться, я не надеялся на столь скорую встречу». - «Так уж и не ожидал? Я же сказала - не ищи меня». - «Ты не объяснила почему». - «Просто это… не имеет никакого смысла». - «Что именно?» - «Ничего. Вообще ничего. Налей мне что-нибудь».
        «Дианочка, умоляю, не будь такой скукоженной. Здесь почти твой второй дом, а мы твои лучшие друзья. Правда, Нико? И нам больно смотреть, как ты запираешь себя на замок. Будь проще, дорогая. Позволь жизни самой решать твои проблемы. Так, между прочим, говорит мой психотерапевт, а уж он знает в этом толк, не мужчина, а целый сейф советов и рекомендаций на каждый день. Я бы его давно к рукам прибрала, чтобы он меня на ночь убаюкивал, да жаль, у него нетрадиционная ориентация. А Никита зашел просто по-дружески, поболтать. Не обвиняй его в том, что он преследует тебя. Боже, Диана, как тебе такое в голову могло прийти. Я просто не понимаю, как можно отказываться от такого… - Голос Матильды стал елейным до приторности. - Впрочем, если тебе все равно, я могла бы сама…» И она томно опустилась на подлокотный валик пухлого кресла, куда снова сел, вручив дамам по фужеру с шампанским, Никита. «Уверен, я не соответствую твоим взыскательным требованиям, прекрасная Мария». Ослепительная улыбка в виде компенсации и галантный чмок в руку. «Ох уж эти мужчины!»
        Так же томно Матильда поднялась с валика, взяла со столика открытую коробку зефира и пересела на диван, к Ди. «Я бы на твоем месте, подруга, была с ним поосторожней. Ох, навидалась я таких сердцеедов. И хочется, и колется. И снова хочется». Матильда сбросила туфли и забралась на диван с ногами. Ди взяла зефирину и сделала то же самое. Если тебе предлагают уют - почему бы не воспользоваться этим? «Не думаю, что мое сердце осталось съедобным. Кажется, об него сейчас можно зубы сломать». Ответила не Матильде, а ему - глядя в глаза, упрямо, враждебно. Сейчас она сама кого угодно могла исколоть. Не человек, а кактус. Но Никита, казалось, не обратил на это внимания. Хочется женщине колючей побыть - пускай. Может, полегчает ей.
        «Ты последовала моему совету, сменила жилье. Это правильно». Ди вспыхнула. «Сменила, но не потому, что ты так сказал». - «Это не имеет значения. Тебе нельзя было оставаться там, вот и все». По-видимому, его вообще ничем нельзя вывести из себя. Как кремень. «Ладно. Нельзя так нельзя. Какая разница». Успокоилась и умяла еще одну зефирину. Матильда стоически не встревала в их разговор, разглядывая лак на ногтях. Ди, заметив это, удостоверилась в том, что у этих двоих - заговор на ее счет, сколько б ни прикидывались они невинными и ни отговаривались случайностью. Ди встала и налила себе красного до самого верха бокала. Захотелось вдруг, чтобы закружилась голова и накатило беспричинное веселье.
        «Ну, мне, к сожалению, пора, мои хорошие. Работа - хоть я ее и люблю, но черт бы ее побрал. Ник, оставляю свою лучшую подругу на твое попечение. Может, тебе удастся ее расшевелить. Раньше она не была такой замороженной букой. Диана, милая, я надеюсь на твое благоразумие. Бери от жизни все, что она тебе дает, и не упрямься. Не то заработаешь себе невроз, психоз…» - «…и дисбактериоз», - закончила за нее Ди и помахала Матильде рукой. «Ну вот, сама же все прекрасно понимаешь. Целую всех, меня здесь уже нет».
        «Забавная у тебя подруга». - «Я ее знаю сейчас даже меньше, чем тебя. А как ты ее нашел? Вы раньше были знакомы?» Покачал головой. «Нет. А как нашел… Просто расспросил твоих знакомых». Ди сощурилась в усмешке. «И так далее. Чтобы найти тех знакомых, расспросил других знакомых, а чтобы выйти на этих, отыскал еще каких-нибудь. Сколько же у меня было знакомых? Неужто так много?» - «Порядком». Рассмеялся, уходя от ответа на невысказанный вопрос - зачем ему вообще понадобилось охотиться за ее бывшими приятелями. Она не настаивала - этих знакомств больше не существовало. А то, что он мог узнать от них о ней самой… так ведь той Дианы теперь тоже нет. И уже не будет. Будет другая - в любом случае. Он уже не может видеть ее насквозь, как при первой их встрече. Потому что она уже другая. У нее теперь есть то, о чем он не может знать. И никто не может. У нее есть микроскопический опыт нескольких дней иной жизни. И есть лабиринт. Подумав про лабиринт, Ди удивилась. А ведь это, пожалуй, сейчас единственное, о чем она может сказать «Это - я» и «Это мое». Единственное, что составляет сейчас ее суть, ее душу, ее
«я». Это была чертовски странная мысль.
        Ди потянулась к столу, чтобы поставить бокал. И не дотянувшись, оцепенела в шаткой позе. Голову будто тесным обручем сдавило, и в висках заломило. Она смотрела на вазу. Точнее, это был самый настоящий вазон, огромный, в метр высотой, пузатый. Он стоял в углу на полу и ничего в нем примечательного не было - Ди подумала, что Матильда наверняка использует эту уродливую штуку как мусорницу, - кроме одной вещи. Кроме стилизованной росписи a la Минойский Крит. На трех ярусах вазописи замерли в стремительном движении танца быки. Ловкие танцовщики, полуголые, с осиными талиями, уворачивались от смертоносных рогов, готовились прыгнуть на голову быка и, взлетев на спину мчащегося животного, демонстрировали свои акробатические таланты.
        «Что ты там увидела? По-моему, жуткая дрянь». - «По-моему тоже. Не выношу быков». - «И поэтому смотришь на них так, что сейчас дыру прожжешь глазами?» Ди отвела взгляд от быков и поставила наконец бокал на стол. «Интересно, есть здесь что-нибудь покрепче?» - «Не знаю, но бар, кажется, вон там. У тебя расстроенный вид. Может, расскажешь?» Ди, не отвечая, открыла дверцу бара. Выбрала бутылку и вернулась на место. Плеснула огненную воду в бокал и сразу, в несколько глотков, выпила. «У тебя манеры алкоголички. Где ты этому научилась?» - «Отстань». Огрызнулась резко и раздраженно. Какого черта! Этот чистоплюй еще замечания будет ей делать. Попробовал бы сам оставаться в здравом уме и трезвой памяти, когда на пятки наступает самый что ни на есть бредовый бред. Галиматья какая-то. Откуда вдруг взялось столько быков, хороших и разных? «Извини. Я не хотел тебя оскорбить. Просто мне не нравится, когда женщина пьет водку». - «Мне тоже, к твоему сведению». - «У тебя есть причины делать это?» Ди молчала. Рассказывать она не собиралась. Чтобы не давать ему лишнего предлога для навязывания ей своей… дружбы.
Другое дело, чтО он сам может рассказать. В конце концов, ей нужно знать, что с ней происходит - и с ней ли одной. Она колебалась. Но недолго. «Скажи, ты никогда не замечал, что… ну, что реальность как будто перестает быть сама по себе, и то, что в ней происходит… в общем, это глупо звучит, но как будто кто-то дирижирует всем этим. Реальностью. Изменяет ее произвольно. Я имею в виду не люди, а… другое. Только не вздумай усмехаться или заявлять, что мне нужно отдохнуть и расслабиться».
        Но он был серьезен и если и растянул губы в улыбке, то лишь потому, что так, среди прочего, проявляла себя и его грусть. Легкая, улыбчивая дымка печали. «Замечал. И не один раз. Только не думай, что это происходит совсем без участия людей. Без них ничего бы не происходило». - «А они могут не знать об этом? О своем участии?» - «Могут и не знать. Но, видишь ли, незнание не освобождает от ответственности». Обдумывая эти слова, Ди автоматически налила себе еще и выпила, едва ли заметив свои действия. «Интересно, а зачем все это? В этом же нет никакого смысла. Просто глупость и подлость». - «Не глупость и не подлость. Смысл… смысл здесь нужно искать не там, где ты его ищешь, а с другого конца. Давно когда-то было сказано: „Горе миру от соблазна, ибо надобно прийти соблазнам. Но горе тому человеку, через которого соблазн приходит“. Об этом ты думаешь - о том, через кого это приходит?» Ди показалось, что его глаза протыкают ее насквозь. «Об этом или о другом, не все ли равно. Прекрати пилить меня глазами, я не на исповеди, а ты не священник. Вообще бессмысленный разговор. Не надо было начинать. Чушь.
Бредняк». - «А что для тебя имеет смысл? Хоть что-нибудь есть?» Ди глубоко задумалась. Ей и самой было интересно - есть ли что-нибудь в мире и в жизни, что важно для нее? И по мере того как отпадали один за другим возможные варианты, она все больше мрачнела, впадая в зыбучесть пустоты и опьянения, увлекающих вниз, на дно.
        Она взяла в руку бутылку и тупо глядя на нее сделала несколько глотков. «Ты сейчас напьешься. Лучше убери. Это тебе не поможет». - «А что поможет?» Ди перевела затуманенный взгляд на него. Его голос шел откуда-то издалека, и сам он стал далеким, воспринимаемым лишь как изображение на экране. И эта проекционная картинка чего-то хотела от нее, чего-то требовала. Ди стало смешно. Ей пришла в голову забавная мысль, что мир - это большой инкубатор, где вылупляются из совершенно одинаковых яиц совершенно одинаковые картинки, которые потом разбегаются кто куда и пытаются самовыражаться, делая вид, что они уникальны, что они индивидуальность. Сейчас эти попытки казались чудовищной чепухой. Нет никаких индивидуальностей и уникальностей. Нет единственностей и важностей. Есть лишь неотличимые одна от другой картинки. Множество, миллионы, мириады чепуховых картинок. Вот бутылка, вот рука, вот человек, он сидит напротив и задает дурацкие вопросы; а вон танцующие быки, они преследуют ее, чтобы подбросить к небу на вилах-рогах. За окном на картинку пролили чернила ночи, зато в милиции есть фотографии другой
картинки - человека, засунувшего голову в нутро компьютерного монитора. И еще есть картинки уродов в большеголовых масках. И ее разбегающиеся, как тараканы, двойники, среди которых нет ее самой. Да, пожалуй, в этом мире нет одной-единственной картинки - ее самой. Но имеет ли смысл искать ее - ведь все картинки совершенно одинаковые, бери любую и цепляй себе на фасад. А не понравится - выбирай другую. Маски всесильны не потому ли, что не позволяют растрачиваться, пускать корни, прирастать душой к чему-то? Картинки же - а какая душа у картинок? Плоское изображение, цветистый наряд. Все.
        Ди пьяно забормотала, глядя в пустоту. «Может, у тебя есть лекарство от однояйцевости? А то все какое-то… сливается в кучу. Как сиамские близнецы. Не отличишь верха от низа. Нет головы. Только ноги, руки, во все стороны. Где голова? Нету головы. Откусили. А без нее как же. - Она принялась хихикать и кривляться. - Всадники без головы. Камо грядеши. Поступь командора - это идут соблазны. Соблазны победят мир. Мир хочет быть побежденным соблазнами… Нет, ты не зови меня… ты, приторный тихоня… надсмотрщик… Вот зараза, все зовет и зовет. Хоть кирпичом по голове бей… Сама знаю, что твоя. Я - твоя. Обещана. Не нуди. И быков своих перестань мне подбрасывать. Дурацкие шуточки. Они же не цветы, чтоб дарить мне их в таких количествах. Нервируют… Поганый у тебя юмор. Все, убирайся. Надоел… Потом… все потом… ты отнял у меня имя… Уже забыла… мне все равно… я буду послушна, мой господин… С радостью…»
        Бутылка выпала из руки. На пол пролилось несколько капель. Ди повалилась носом в диванный валик и заснула в скрюченной позе.
        И увидела бычью голову.
        Она надвигалась на нее в лабиринте, в полутемном коридоре, угрожающе целясь рогами. Голова была огромной, с косматой черной гривой, глаза смотрели дико, жадно, нетерпеливо.
        А под головой - Ди заорала от ужаса - было человеческое тело. Совершенное и прекрасное. И это тело безропотно подчинялось безумию бычьих инстинктов - оно шло на нее, медленно, плавно, уверенно.
        Ди повернулась и побежала. Все дальше, вглубь, в самое сердце лабиринта. Спасение должно быть там.
        Оно было бы там.
        Только у этого лабиринта не оказалось сердца. Ди без сил упала на пол и сжалась в комок.
        Из полутьмы коридора приближалась тень с головой быка.
        Крик застрял в пересохшем горле, и Ди подбросило на постели. Она резко села и помотала головой. По телу разливались истома и тяжесть - сон принес лишь усталость и тупую апатию. Голова была как чугунок.
        Она огляделась. Вокруг была незнакомая обстановка. Секунду спустя сообразила, что это апартаменты Матильды. Она спала на диване, укрытая одеялом. Было тихо. Кажется, никого в доме. Ди проверила время - она проспала часов пятнадцать.
        На столе - девственно чистом, без малейшего намека на вчерашнее распитие легких и крепких напитков - лежал клок бумаги. На нем лаконично, совсем не в Матильдином стиле выведено крупными буквами: «БУДЬ КАК ДОМА ДО ВЕЧЕРА». Ди усмехнулась. Прелестный образчик гостеприимной двусмысленности. Матильда приветливо-любвеобильная и Матильда прямолинейно-простодушная - которая из них оставила послание? Впрочем, какая разница. Ди решила, что уйдет, не дожидаясь вечера. Только приведет себя в порядок.
        В ванной залезла под холодную воду. Стояла под леденящими душу струями, пока не прогнала тупую тяжесть из головы и не заморозила воспоминания о кошмаре. Потом вымыла волосы и высушилась феном. Им же и согрелась, огладив горячим воздухом всю себя. На кухне в холодильнике нашлись только бананы и разнообразные йогурты. По-видимому, Матильда ничем иным, кроме этого, да еще зефира, не питалась. Ди, не привередничая, существенно уменьшила запасы подруги.
        Потом вернулась в гостиную и, осматриваясь, прошла по периметру, широко срезав угол, где стоял злосчастный вазон. Остановилась перед двумя миниатюрными книжными полками рядом с декоративным камином. Там вповалку лежали несколько выпусков женского журнала, книга рекордов Гинесса, справочник по диетам, Екклезиаст в подарочном издании, «Теория Хаоса» какого-то Бройлера и роман Дианы Димариной с картинкой на обложке, изображающей помесь пирамиды фараона с Вавилонской башней. Книжка магнитом потянула к себе. Может быть, здесь она найдет то, что ищет? Может, на этот раз маска окажется истинным лицом?
        Ди с ногами забралась в кресло, открыла книжку.
        Лабиринт уже ждал ее.
        Она ступила внутрь него с затаенной надеждой и глухо грохочущим сердцем.
        ВАВИЛОНСКАЯ БЛУДНИЦА
        Первым делом она обзавелась одежкой, помятуя о важности сего предмета и о том, какой переполох наделали в прошлый раз ее брюки, узкие, черной кожи, и блузка, свободная, белого шелка, по древним меркам, однозначно мужского покроя.
        Это оказалось совсем несложно. На каких-то задворках, поросших странного вида лопухами и зонтиками, любились двое. Прямо посреди лопухов, под прикрытием зонтиков на толстых ножках. Ди сперва определила это по звукам - конкретным и недвусмысленным, а затем уж разглядела четыре голые пятки, один бок, два разных слившихся в экстазе бедра и руку, исступленно впившуюся ногтями в указанный бок. Чуть в стороне от бесстыдников лежали две кучки ткани. Ди подкралась на цыпочках, подхватила ту, что была на ощупь мягче и нежнее, увидела рядышком пару сандалий с высокой шнуровкой, подцепила и их, и так же бесшумно, пригибаясь, сиганула обратно на тропинку.
        Незапланированный грабеж привел в хорошее расположение духа. Пытаясь насвистывать, Ди отыскала еще одно укромное местечко, какую-то заброшенную, полуразвалившуюся глиняную лачугу, и переоделась. Свои собственные шмотки свернула и спрятала в углублении под валуном. Короткое платье, едва доходящее до середины бедер и оставляющее обнаженным одно плечо, было светло-желтого канареечного цвета. В кожаной полоске пояса Ди нащупала с десяток кругляшей. «Ого, да мы богатые. Запасливая девочка», - удовлетворенно и без малейших угрызений совести подумала она о владелице платья. Сандалии оказались малы, да и в шнурках Ди долго путалась, но конечный результат все же был сносным. С ног не свалятся, остальное неважно.
        Ди выбралась из лачуги. Где-то невдалеке плескало волной море. Ди пошла наугад в противоположную от воды сторону - море сейчас было ни к чему, хотя солнце и палило немилосердно.
        Она шла по улицам, не в пример средневековью широким, свободным, и наслаждалась отсутствием косых взглядов. Ее воспринимали как часть города. Даже короткие волосы не притягивали ничьего внимания. Это был почти триумф. В этом городе веяло духом древней Вавилонии. Скорее всего, стилизованным, наигранным, но от этого не менее соблазнительным, затягивающим. Дворцы и храмы здесь были величественны до умопомрачения, дома высоки, хозяйственные постройки крепки и обширны, лачуги - и те прилизаны и хвастливо покрашены в яркие цвета. Люди были смуглы и черноволосы - Ди воздала хвалу небесам за свой загар и темную масть брюнетки. Одежды их были так же пестры, как и дома. Здесь любили щеголять насыщенными цветами и редкими, необычными оттенками. Повсюду мелькали голые ноги в сандалиях - мужские, женские, детские, и Ди перестала комплексовать по поводу своей короткой девчачьей юбчонки, едва прикрывающей тыл. Здесь не знали брюк, и разница между мужской и женской одеждой заключалась исключительно в линиях покроя.
        Ди посмотрела на солнце - оно висело прямо над головой. Был полдень. Нестерпимо жарко. Она оглядывалась по сторонам в смутной надежде наткнуться на что-нибудь, что станет точкой отсчета. То, от чего можно будет оттолкнуться и двигаться уже по единственному выбранному пути.
        И тут она увидела Башню. Та возвышалась над городом, как одинокая скала над морем. Только у этой скалы были правильные геометрические очертания - сужающаяся кверху четырехгранная пирамида, испещренная аркадами глухих, вытянутых вертикально окон-проемов. Эти неглубокие ниши поднимались ярусами до самого верха, где внезапно обрывались. Последний ярус был косым, зазубренным, разрушенным - как если бы верхушку башни срезали гигантскими тупыми ножницами. Сторона плоскости «среза» была всего раза в полтора меньше стороны основания пирамиды, и если бы не «усекновение главы», плавное сужение периметра могло бы вознести башню к облакам.
        Но тут Ди вспомнила о Вавилонском столпотворении и погасила картинку, нарисовавшуюся в голове, - протыкающую небеса каменную башню древних телекоммуникаций. Нет, скорее богокоммуникаций, так как подобные конструкции возводились, несомненно, для общения с богами.
        Ей захотелось узнать, какому богу посвящена эта ни на что не похожая, ни на одну другую в мире, башня. Она остановила первого встречного, по виду ремесленника, с кожаной тесьмой на лбу, стягивающей волосы, и бурдюком чего-то остро пахнущего в руках. Выслушав ее витиеватый вопрос (Ди не знала, какие здесь приняты нормы речи и на всякий случай выбрала многословную архаическую манеру), мужчина сперва удивленно собрал лоб в складки, а потом сказал:
        - Ты, видно, не из наших краев. И не из соседних. Всю жизнь здесь живу, а таких диковинных речей не слыхал. Или теперь так учат вас в Храме? Что ж, оно и понятно. Девушки из Храма должны всем брать - и красой, и ученостью. Только вот не возьму я в толк, о чем ты лопотала, милая. Какая такая башня тебе нужна?
        Ди показала рукой - какая и умерила красивость речи:
        - Вон та. Не ее ли ты называешь храмом? Я хочу знать, какому богу в ней служат и поклоняются.
        Мужчина долго смотрел на башню, и в глазах его ясно читалось недоумение.
        - Эта? Ты что же, насмехаешься надо мной, девушка? На тебе одежды Храма, а ты спрашиваешь, не эта ли старая развалина - Храм?! Да я же тебе в отцы гожусь. Э-эх! Куда только смотрят ваши мамки…
        И взвалив свой вонючий бурдюк на спину, он обиженно потопал дальше.
        Ди озадаченно смотрела на башню. Ничего себе «старая развалина»! Потом оглядела себя. Что за храм такой? Выходит, она ограбила жрицу? Или послушницу? В таком случае поделом той досталось - впредь не будет оскорблять своего бога совокуплениями с кем попало и где попало.
        Если только он сам не велит своим служительницам беспутничать прямо на улицах.
        После этого Ди сделала еще три попытки. Все три, как и первая, оказались тщетными. Древняя башня, вздымавшаяся горой, жителям города глаз не радовала, но и не застила. Ди изумлялась - кажется, они вообще не замечали над собой эту громадину и смотрели на башню пустыми, непонимающими глазами. Пожимали плечами, качали головами и шли дальше своей дорогой.
        А один, курчавый низенький бородач, плотоядно оглядев ее, спросил:
        - Ты новенькая? Я вас всех знаю, а тебя в первый раз вижу. А ты спелая ягодка. Жди меня. Я скоро к тебе приду. Передавай поклон от Гургала мамке Анастази.
        И одарив ее многообещающим взором, покатил свою тележку с пыльными мешками дальше.
        Этого было слишком достаточно, чтобы в душу вкрались подозрения. И не только вкрались, но и утвердились там.
        Ди ощутила легкую панику, сообразив, что эти одежды делают ее общим достоянием - всех и каждого в этом городе, любого, кто носит мужское имя и, может быть, способен заплатить. Хотя последний пункт совсем необязателен. И уже решив плюнуть на все и идти обратно, искать лачугу с оставленной собственной одеждой, Ди вдруг подумала: а почему нет? Что есть в ней такого, что стоило бы беречь и охранять от чужих рук, что противилось бы подобной участи, непредназначенное для этого?
        А ничего. Совсем ничего такого блудница поневоле в себе не находила. Внутри была просто дыра, в которой все тонуло - любые возражения, протесты, любые «хочу» и «не хочу». Из-за этой ненасытной дыры поступать она могла только так, как предлагалось ей окружающей средой. Не иначе. Сознательное волеизъявление? Она уже и думать о таком забыла. Она лишь следует тому, что выпадает ей. Слабые попытки сопротивления, хотя бы только мысленного, ничего не значат, подавляемые собственными же действиями. Будто кто за ниточки дергает.
        Вот и эта маска блудницы так просто сдаваться не собиралась. В конце концов, новые возможности - это всегда новые возможности. И новый взгляд на мир. И драгоценный опыт - а уж опыт не променяешь ни на что в жизни.
        Так Ди стала блудницей.
        Но влек ее к себе не храм, которому она теперь принадлежала, а древний каменный гигант, господствующий над городом и никем незамечаемый.
        Вблизи его стены были шероховатыми, покрытыми сетью морщин - микроскопических трещин в каменных монолитах, плотно притертых друг к другу. И ни единой росписи, никаких рельефов. Портики, числом четыре - по одному с каждой стороны, - до крайности просты и скромны. Эту простоту впору было бы назвать голизной - совершенной обнаженностью. Но в обнаженности этой не чувствовалось ни капли примитивной грубости - только невинность, странная беззащитность и простая безыскусная премудрость.
        Четверо ворот башни были заперты. Но к каждым было приделано большое бронзовое кольцо - чтобы стучать. Ди не знала, обитаема ли пирамида, но решила, что обязательно постучит в ворота. Потом. Когда немного освоится в городе, чтобы понять смысл Башни.
        Она уходила от монументального великана с неясным ощущением - отчего-то мнилось, что там, в Башне, она сможет найти то, что потеряла, получить ответ на главный свой вопрос. Это чувство внушала сама Башня - ее спокойная древняя уверенность и безмятежная молчаливость.
        Между тем город за то время, пока она общалась с Башней, разом оживился. На улицах стало больше людей, больше скачущих вприпрыжку мальчишек, больше женщин с ясными, радостными лицами. Все они шли или бежали в одном направлении.
        Скоро весть дошла и до храмовой блудницы, соединяющей отныне в одно целое собственную жизнь и жизнь города. Люди шли встречать войско и своего царя, с победой возвращающихся домой. Ди слилась с толпой и теперь жила ее нетерпением, ее ожиданием, ее возбуждением. Среди возвращавшихся у нее не было ни мужа, ни брата, ни милого друга - но храмовой блуднице не чужды ни восторженность самозабвенного пыла истинной дочери своего города, ни простое любопытство обычной горожанки.
        Толпа запрудила широкую улицу, упирающуюся в городские ворота - настежь распахнутые. Усердно работая локтями и втискивая себя в щели между боками, Ди пробралась вперед - к самому проходу, оставленному для войска, вступающего в город. В воздух летели крики, гудел тысячеголосый говор.
        Когда из-под арки приземистой воротной башни на брусчатку ступил копытами конь с царственным седоком, город на мгновение объяла тишина. Секунда - и безмолвие взорвалось громом ликующих воплей.
        Города любят правителей, приносящих им удачу и славу.
        Ди во все глаза глядела на человека, едущего впереди колонны - он был осанист, безбород и обилен мужской статью. Довольная улыбка блуждала на лице - на губах и в глазах. Он смотрел на свой народ горделиво, с сознанием хорошо сделанного дела - для них же сделанного, для всех тех, кто радовался его возвращению и громко славил его имя. И одновременно цепко, внимательно смотрел. Но не как коршун, выслеживающий добычу, а как путник, вглядывающийся в ночь, - не видно ли где призывного огонька?
        Ди почувствовала удар - резкий толчок сердца. Может быть - вот оно? Она решительно вышла вперед - оторвалась от толпы, встала перед всадником с тонким серебряным обручем на царственной голове.
        - Не меня ли ты ищешь, царь? - храбро спросила она, с вызовом глядя ему в глаза. Он спокойно смотрел на нее, остановив коня, - долго, оценивающе. Толпа вокруг затихла, ожидая ответа. А Ди только сейчас задалась интересным вопросом: в обычае ли здесь отвергать блудницу, отказывая той, которая безропотно отдает себя всем? Потом он повернул голову и сказал что-то негромко одному из своих военачальников. Тот ухмыльнулся. Ди почувствовала, как вспыхнули жаром щеки, но смолчала. Она ждала ответа, обращенного к ней, а не к кому-то другому.
        - Все, что я ищу, уже найдено. Ты не можешь дать мне большего, жрица любви. Так же как и я тебе.
        Ди разочарованно отступила в сторону и смешалась с толпой. Поток победителей продолжил движение. Из ворот изливались все новые и новые волны - конница, пехота, обозы с фуражом и ранеными, шеренги, квадраты, колесницы. Город принимал их в себя - без устали, без жадности, без отказа, ничуть не умаляя своей способности вместить еще столько же, еще больше.
        Ди пробиралась сквозь торжествующую толпу. Здесь ей больше нечего делать. Она попытала судьбу - и ошиблась. Предложила себя и свою любовь, но дары не были приняты. Может быть, потому, что они тоже - маска? Но разве весь этот город - не маска, надетая на истинную физиономию реальности?
        Солнце медленно клонилось к горизонту. Ди вышла к морю, на пустынный берег. Вокруг - лишь песок да выброшенные прибоем обломки рыбачьих лодок - наверное, недавно был шторм. Она уселась на песочный взгорок, поджала колени и уткнула в них подбородок. Солнце жгло кожу даже сквозь загар.
        Солнце… оно вызывало смутное, неприятное ощущение. Ощущение пряталось в подсознании и никак не подцеплялось, не выходило наружу. А когда Ди прекратила попытки выцарапать его из глубин и отвлеклась на тяжело ползущего по песку большого бронзового жука, оно вдруг всплыло само. Да с таким резким всплеском, что Ди вздрогнула, подскочила на месте и снова бессильно шлепнулась в песок.
        Солнце двигалось в обратную сторону. Между тем о южных широтах и речи быть не могло - безусловно, северные. В этом она была безотчетно уверена.
        Город-маска. Конечно. Здесь все должно быть наоборот. Наизнанку?
        Ди почувствовала голод. Вспомнила о монетах, зашитых в поясе и выковырнула два неровных серебряных кругляка. Потом долго плутала меж домов, ища съестную лавочку. Пока ходила, из дырки в неосторожно разорванном поясе выпала еще одна монета и, прозвенев, легла на грубый уличный булыжник. Краем глаза Ди заметила синхронный поворот голов прохожих, среагировавших на усладительный звук. Ди быстро накрыла монету рукой, зажала в кулаке. Завернула за угол, перевязала пояс, затянув дырку узлом. Затем пошла дальше, размышляя над особенностями и превратностями человеческого восприятия. Людской разум не видит безмолвного большого, того, что нависает над ним, высится горою, - но всегда готов принять в себя, под солнце своего внимания, звонкую мелочь. Серебряная монетка против могучего храма неизвестного бога.
        В том, что Башня - это храм, только не тот, где живут блудницы, Ди больше не сомневалась.
        У бродячего торговца она купила круглую ячменную лепешку и горсть сушеных фиников. Умяв все это, напилась из ручья, рукотворным водопадом струившегося с каменных плит на одной из улиц и здесь же уходившего в землю.
        Потом до самых сумерек просто бродила по городу - без цели, без мыслей, впитывая в себя пыль веков, которая еще не стала пылью, но была зримо представлена живой, хотя и неторопливой жизнью города.
        А за несколько минут до того, как на город камнем упала черная шапка ночи, ее неожиданно схватили сзади за плечо.
        - Вот ты где шляешься, гадкая девчонка!
        И сильные руки развернули ее лицом к их обладательнице - неопрятного вида матроне, с грубым низким голосом и темной полоской над верхней губой. Развернули - и тут же отпустили.
        - Ай! Не та?!
        Ди, долго не думая, задала стрекача. Уж очень не хотелось быть уличенной в краже храмовых одежд у их растяпы-хозяйки да еще оказаться под конвоем этой нежной и ласковой «мамки» с усами.
        Хорошо, что «мамкам» не к лицу бегать по улицам за своими прыткими подопечными. Погони Ди не опасалась, а всполошить редких уже прохожих криками сильно удивившаяся матрона, наверное, не сообразила.
        Ночь беглянка провела в той же глиняной хибарке, где схоронила свою одежду, - на постели из местных лопухов.
        ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ
        С утра пораньше пришлось отбиваться от грязных домогательств какого-то бродяги - немытого, оборванного, с репьями в нечесаных волосьях. Он забрался в лачугу, когда она спала. Ди проснулась, почувствовав как кто-то шарит по ней. Она сразу же подумала о поясе с монетами, но все оказалось еще проще. Бродяга озадаченно разглядывал ее трусики. Разумеется, здесь таких не водилось.
        Секунды две они смотрели друг на дружку, затем она инстинктивно поджала колени к животу и пнула нахала пятками в грудь. От жесткого удара деревянных подошв сандалий (не стала снимать на ночь, чтобы снова не путаться в шнуровке) паразит охнул и осел на пол. Глаза его стали круглыми - вероятно, не ожидал подобного гостеприимства. Ди уже была на ногах, но и оборванец опомнился, нырнул вперед и схватил ее за лодыжки.
        - Погоди, крошка, не убегай. Мы с тобой повеселимся.
        Голос его был хриплым, рыкающим, и держал оборванец крепко, распластавшись на полу. Ди потеряла равновесие и тоже свалилась. Бродяга, изгибаясь как червяк, стал наползать на нее.
        - Нет ты дашь мне, курочка желтоперая. Всем даешь, а бедного горемыку Пандара вот как принимаешь?… Ах ты ж…
        Он взвыл от боли - Ди ногтями вцепилась ему в причинное место. Оборванец задергался, пытаясь отодрать ее руку, и отвалился в сторону. Ди вскочила и бросилась вон из лачуги.
        Бежала долго - пока в голове не прояснилось, и вместо рефлексов и инстинктов не заговорили внятные соображения. Тогда она остановилась и, тяжело дыша, посмотрела на руку. Та была в крови, уже высохшей. Ди передернуло от омерзения.
        Она направилась к морю, держа оскверненную руку на отлете, точно та была не своя, а навязанная ей кем-то. На берегу, не раздеваясь, в платье и сандалиях, вошла в воду. Отмыла руку, потом немножко поплескалась на мелководье, приходя в себя.
        Палящее с самого утра солнце высушило одежду и волосы почти мгновенно. Там же, на берегу, Ди решила больше не слоняться почем зря по городу, а идти прямиком к Башне. Как и накануне она купила у уличного торговца хлеба и сушеных ягод. Потом встретила развозчика молока и попросила напиться. Старик отцепил от пояса большую глиняную кружку и налил доверху. Молоко было густым, теплым, непривычным на вкус.
        Башня встретила ее молчанием великана, которому не с кем говорить в мире пигмеев. Чтобы не передумать, Ди быстро подошла к воротам, взялась обеими руками за тяжелое кольцо и несколько раз ударила им в створку.
        Она и ждала и не ждала, что ей откроют. А когда массивная створка начала медленно надвигаться на нее, отворяясь, Ди пришлось пересиливать внезапное детское желание сбежать - спрятаться от того неизвестного и огромного, что ожидало ее внутри.
        Половинка ворот распахнулась, и Ди, чуть помедлив, перешагнула черту, отделяющую город от владений неведомого бога.
        Ей навстречу шагнул человек в длинном, до пола, одеянии, как ряса монаха, но чистейшего белого цвета. Он молча закрыл врата, затем взял одиноко горящий факел и зажег от него масляные настенные светильники по обе стороны неширокого прохода, что вел в недра Башни. И только после этого заговорил:
        - Дочь моя, ты пришла просить совета или постучалась сюда случайно, по незнанию, любопытству?
        - Совета?… Не знаю… - задумчиво ответила она. - Я хочу получить ответы на свои вопросы. Эта Башня просто притянула меня к себе. Поэтому я здесь.
        - Ты правильно сделала. Здесь ты можешь получить ответы на свои вопросы, если у тебя достанет терпения, веры и воли.
        - Что мне нужно будет делать?
        - Для начала не торопиться. В этих стенах другой счет времени. Войдя сюда одним днем, можешь выйти обратно совсем другим. Подумай, не хватятся ли тебя? Не доставит ли твое отсутствие волнения другим?
        - Не хватятся и не доставит.
        - Тогда ступай за мной, дочь моя. Я проведу тебя туда, где люди могут говорить с Другим.
        - С каким другим? - не поняла Ди.
        - С Тем, у Кого ты хочешь просить помощи. С Тем, Кто помогает, Кто утешает, Кто поддерживает и очищает. С Тем, Кто слышит и отвечает. Мы зовем Его Другим - потому что Он и есть другой. Он в мире и вне мира. Он в тебе и вне тебя. Но Он не мир и не то, что за миром. Он - Другой. Ты не можешь ни понять Его, ни объять умом. Ты можешь лишь знать о Нем и просить Его. И еще - быть благодарной Ему за то, что Он слышит тебя.
        - А бывает так, что Он слышит, но не отвечает?
        - Бывает так, что Его ответ приходит не сразу. Иногда его нужно ждать всю жизнь - и получить перед приходом смерти. А иногда бывает достаточно и того, что Он слышит тебя, - тогда и ответ не нужен. Душа очищается просьбой о помощи. Человек создан для того, чтобы просить - и в этом обретать смирение и знание своего несовершенства.
        - Человек просящий, - пробормотала Ди. - Какой жалкий удел. Человек не может и не умеет все время просить. Он слишком горд и слишком многого хочет. Если все время просить, а не добывать нужное самому - жизни не хватит.
        - Это не удел. Это дар. Может быть, равный дару любви. Только ни один человек не способен любить всех, а просить постоянно неразумно. Люди горды, это так. Но ни у кого из них не достанет сил никогда не просить. Хотя бы один раз это обязательно случиться. И этого будет достаточно.
        - Для чего достаточно?
        - Чтобы почувствовать себя незавершенным творением. И устремиться к довершению. Душа и должна стремиться к своему создателю. Там ее настоящий дом.
        - А ведь просить можно и не того, о ком вы говорите. И вовсе не для того, чтобы узнать о своей недостаточности. Совсем наоборот…
        Провожатый повернул к ней голову, и Ди увидела в его глазах огонек усмешки.
        - Можешь не продолжать. Я понял, о ком ты ведешь речь. Но все гораздо проще. К темному духу нет причин обращаться - он сам предлагает и сам дает. Не спрашивая согласия и не дожидаясь просьб.
        - Бесплатно? - рассмеялась Ди. Отчего-то эта тема показалась ей веселой.
        - То, что он дает, и есть плата. - Отрезвляющая усмешка в ответ на ее задиристый смех.
        Ди умолкла. Этот морализаторский разговор наскучил ей и утомил. Хотелось уже скорее прийти, куда надо, и наконец узнать тайну Башни - ее сокровенную суть, манящую своей загадочностью. Но они все шли и шли, и путь их освещался одной-единственной лампой в руке служителя Башни, и стены сжимали их с боков, толкая вперед и вперед, - и не было этому конца-края. Они проходили мимо одних боковых коридоров, ныряли в другие, оставляли без внимания третьи и оживляли своими шагами четвертые, седьмые, десятые. Иногда они поднимались по коротким каменным лесенкам, иногда пол резко забирал вверх, так что это уже был не пол, а настоящий пандус.
        И Ди стало ясно, почему влекла ее к себе Башня. Ее манил заключенный внутри пирамиды лабиринт. Чудовищная усталость вдруг легла ей на плечи и придавила к полу. Ди прислонилась к стене и решила, что умрет прямо здесь, сейчас же, сию секунду. Не было сил сделать еще хоть один шаг, и не было желания продолжать идти.
        - Ты очень бледна, дочь моя. Ты устала или больна? - он осветил ее лицо лампой и поддержал, чтобы она не упала.
        - Почему вы не сказали мне, что это лабиринт? - выдохнула она.
        - В этом не было нужды. Лабиринт не опасен, если знать путь.
        - Но я его не знаю! - глухо, из последних сил выкрикнула Ди.
        - Для того и нужен проводник. Ты не должна бояться. Я предупреждал тебя - понадобится терпение. Путь к Другому долог и труден - но никто за тебя не проделает его. Пойдем. Нам еще далеко идти.
        Ди с усилием оторвалась от стены. Переставила ноги. Шаг. Второй. Десяток шагов. Вперед и вперед. Обычнейшее дело. Почему же так трудно даются иногда обычнейшие вещи?…
        Сколько прошло времени, она не знала. Наверное, несколько часов. Или веков. Последняя лесенка осталась позади - они стояли на самом верху пирамидного плато, исчерканного иззубренными и ломаными линиями стен. Здесь не было ветра, зато в избытке было солнце. И солнце перевалило далеко за полдень.
        - Здесь ты можешь находиться сколько захочешь. Я должен покинуть тебя, чтобы ты могла остаться наедине с Другим.
        У Ди вытянулось лицо. Она останется одна? Кто же выведет ее обратно?
        - Не беспокойся. Путь вниз короче и легче. Пойдем, я покажу тебе.
        Он привел ее к крохотной низенькой башенке. Внутри был люк. Вниз отсюда вела узкая винтовая лестница. Ди стояла над люком, пока внутри Башни не затихли шаги служителя Лабиринта.
        Потом отыскала тенистое местечко возле изгрызенной поверху стены. Попыталась устроиться поудобнее. Камни прогрелись за день, и сидеть на них было не холодно - только жестко.
        И тут Ди сообразила, что не знает, как говорить с Другим. Забыла спросить об этом у проводника. Нужно ли обращаться к нему громко или можно мысленно сформулировать просьбу? Хотя здесь никого кроме нее не было, а город остался далеко внизу и услышать ее отсюда там не могли, орать не очень-то хотелось. Мысленное общение казалось более задушевным. И Ди, подперев голову руками, принялась думать. Обо всем, что было, что есть и как все это с ней приключилось. И о том, как хочется, чтобы все стало понятно, все расставилось по местам, обрело изначальный порядок, и восстановилось нарушенное равновесие. В общем, чтобы отыскались наконец точки соприкосновения - ее и мира. Не висеть в пустоте, не шататься неприкаянной тенью, а просто знать, что такое жизнь - своя жизнь.
        «Покажи мне - кто я?» - робко и безмолвно попросила она.
        Ответа не было.
        Она ждала долго - сидя неподвижно, пока не свело от усталости мышцы.
        Потом посмотрела на свое платье. Она блудница. Чего ж ей еще надо, какого ответа? Это же так просто - и не нужно терзать себя сомненьями, вереницей вопросов, бесконечной тоской.
        Блудница - та, в которой сходятся все дороги мира. Все печали и все радости. Богатство и нищета. Порок и невинность. Жадность и щедрость. Красота и убожество. Величие и уродство. Она - средоточие путей, по которым идут к ней за утолением жажды жизни и за крошечной радостью.
        «Тело мое - перекресток дорог», - подумала Ди. Центральная точка лабиринта. Вот и разгадка. Вот и ответ.
        Она посидела еще немного, вслушиваясь в птичий звон где-то невдалеке и слабое полусвистящее движение воздуха. Потом поднялась, стряхнула с себя каменную крошку. Обошла кругом стену, повернула за другую, направляясь к башенке с люком.
        И вдруг увидела его.
        Это был он - тот, кого накануне она приняла за свою судьбу, и тот, кто не захотел стать ее судьбой. Вчера она решила, что ошиблась. Сейчас она бы не спешила делать подобные выводы. Такие встречи не происходят по воле случая.
        Правитель здешних земель и города, вольно раскинувшегося внизу, стоял напротив Ди и смотрел на нее. Она не была удивлена. Он тоже. Ди сделала шаг вперед. Протянула руку. Замерла в ожидании. Она видела, что он колеблется. Глаза его смотрели спокойно, но в напряжении лицевых мышц, в каменной неподвижности тела ясно виделась борьба чего-то с чем-то. Наконец одно уступило другому, сдалось. Он шагнул к ней и взял за руку. Оглянулся, ища место.
        - Пойдем.
        Он не стал уводить ее в тень стен. Он просто скинул свой длинный, широкий плащ на открытой солнцу площадке, опустился на него, потянул за собой Ди.
        И двое возлюбили друг друга. Солнце жгло их обнаженность, и небо смотрело на их сплетенья, на игру их тел. И жесткость камня, ощущаемая вначале, ушла, забылась, заглушенная чувством бесконечной отдачи себя другому.
        После они лежали и молча глядели в потворствующие им небеса - царь и блудница. Оба пришедшие сюда для того, чтобы услышать Другого. Ди подумала вслух:
        - А как же Другой? Он видит нас?
        - Если бы я попытался спрятаться от Него с тобой, было бы хуже. Он должен видеть.
        Ди почувствовала укол, отметив это «я с тобой» вместо «мы». Но ведь иначе и быть не могло - она понимала это. Царям не пристало равнять с собой блудниц, мимолетная игра плоти не могла связать их. Да и феминистский рай, в котором мужчины и женщины стали общим сглаженным «мы» вместо единства различий «я и ты», отсюда далеко - за несколько тысяч лет.
        - Скажи, отчего люди в городе не видят Башни, точно слепые? Кто построил ее и почему она наполовину разрушена?
        Он ответил не сразу.
        - Люди бывают слепы к тому, что не привлекает их яркостью. Или наоборот, чернотой. Никто не знает, кто и когда возвел Башню. Тот, Кого чтут в ней, давно забыт. О Нем знают только несколько Его служителей, которые передают это знание испокон веков своим преемникам. Если мне не удастся то, что я задумал, я стану одним из них.
        - Ты задумал возродить традицию Башни? - Ди приподнялась на локте и смотрела на него круглыми глазами.
        - Не Башни. Я хочу, чтобы мой народ вспомнил своего Бога… А что до Башни… Ее никто не разрушал. Она всегда была такой. Ее просто не достроили.
        - Просто? - Ди опять подумала о Вавилонском столпотворении.
        - Тебе здесь уже, наверное, поведали о незавершенности человеческой? О недотворенности мира, который должны досоздать люди? Это все и есть Башня. Душа человеческая и душа мира.
        Ди смотрела вдаль - на теряющиеся там окраины города, на горизонт в легкой синеватой дымке и спускающийся к нему пламенный апельсин солнца.
        - Красиво, - сказала она.
        - Да, - согласился он. - Душа красива даже в своей незавершенности.
        Он тоже поднялся и сел - боком к ней. Ди увидела на его левом предплечье круглую отметину. На мгновение застыла, борясь с разочарованием. Не хотелось разрушать романтическую идиллию, упускать и без того недолговечный миг.
        Иллюзия победила. Ди снова улеглась на спину и закрыла глаза, нежась в теплых лучах. Он провел рукой по ее животу, потом забрался повыше, едва касаясь кожи. И вдруг сказал:
        - Ты не блудница.
        Ди не приняла это всерьез и, блаженно жмурясь, пробормотала:
        - Я еще не всему научилась. Я только недавно в Храме.
        - Ты не из Храма и ты не блудница, - возразил он. - Ты - чужая.
        Ди открыла глаза и порывисто села. Его рука соскользнула вниз и легла ей на бедро.
        - Откуда ты знаешь?
        - Мне сказал об этом Другой.
        - Ты спрашивал Его обо мне? - удивилась Ди, чувствуя, как разгорается безумная надежда. - Так значит, вчера, там, на улице, ты сказал неправду?
        Он отвернулся, убрал руку.
        - Не знаю. Наверное, правду. Я не спрашивал Его о тебе. Но иногда Он говорит не то, о чем спрашиваешь, а то, что сочтет нужным. Ты заняла чужое место. Ты не та, за кого себя выдаешь.
        Надежда погасла, так и не расцветившись. Ди ощутила внезапное раздражение и даже больше того - злость. Иллюзия была бесповоротно разрушена, но почему же вина за это возлагается на нее одну?
        - Кто бы говорил! - жестко ответила она и ткнула пальцем в отметину на предплечье. - А это что такое?
        Он скосил глаза и пожал плечами.
        - Шрам от дротика.
        Ди задохнулась от возмущения. Она еще не совсем ослепла, чтобы не отличить след оспенной прививки от чего-либо другого! И медленно занеся руку, с холодной яростью влепила ему пощечину - он не успел остановить ее, занятый своей рубахой.
        Теперь он и вовсе не смотрел на нее. Лицо его сделалось белее белого. Задумчиво потирая щеку, он проговорил:
        - Ты не должна была этого делать.
        Затем принялся натягивать на себя одежду. Уже полностью остыв, с ледяным спокойствием и интересом Ди спросила его:
        - Ты никогда не получал пощечин от бабы? - Она тоже встала и начала одеваться.
        - Никогда. - И все так же задумчиво, словно пощечина настроила его на флегматичный, философский лад, продолжил: - Ты должна уйти из города. Тебе в нем не место.
        Ди насмешливо сощурилась.
        - Это тебе тоже Он сказал?
        - Да.
        - А вот шиш вам. - Она резким движением подхватила с пола свой пояс, так что из него высыпалось несколько монет, и с силой затянула на себе. - Никуда я отсюда не пойду. Некуда мне идти. И места мне нигде нет.
        Он шагнул к ней, взял за плечи и встряхнул - несильно, но ощутимо, достаточно для того, чтобы вправить женщине мозги и дать ей понять: не она здесь решает.
        - Прошу тебя. Иначе…
        - Что иначе?… - Ди не желала сдаваться.
        Он зажал ее губы своими, не давая говорить. Он был жесток и нежен одновременно. Ди растаяла, обмякла в его руках.
        - Иначе тебя изгонят из города, как изгоняют смутьянов и одержимых, - отчеканил он затем. - Я должен буду сделать это.
        Ди ошарашенно смотрела на него.
        - А как… как их изгоняют?
        - Их бросают в море с высокой скалы.
        Он отпустил ее плечи и подобрал свой плащ - измятое ложе страсти. Сделал два шага, уходя. Потом обернулся.
        - Я мог бы полюбить тебя.
        Еще три шага.
        - А Он сказал тебе, кто я? - опомнившись, остановила его Ди.
        Пауза. Потом ответ, которого она никак не могла ожидать от него.
        - Ты - перекресток дорог. Ты могла бы быть хорошей блудницей, но ты не блудница.
        Он уже подходил к башенке с люком, когда Ди крикнула вдогонку:
        - Если ты знал, что я не из Храма, то почему лег со мной?… - и осеклась, осознав глупость вопроса.
        В последний раз он повернулся к ней, прежде чем скрыться в глубине Башни.
        - Именно поэтому. Потому что ты не блудница. - И, помолчав, добавил: - Моя жена скоро разродится от бремени.
        Ди осталась наедине с надвигающейся ночью.
        Так это правда, замороженно думала она. Перекресток дорог. Она - сплетенье судеб. Собиратель их и хранитель. Но не тело ее - точка скрещенья? Так он сказал. Не блудница, раскрывающая объятья для страждущих. Другое. А что - другое?
        Ди подобрала монеты и затолкала обратно в пояс. Лишь теперь рассмотрела их как следует - но не увидела знакомых черт. На монетах было вычеканено совсем другое лицо - не того, кто отверг ее дважды за два дня. Не того, кого она тоже могла бы полюбить.
        Она даже не знает его имени, как и он - ее. Когда они были вместе, это казалось излишним. Теперь - нет. Без имени нет памяти.
        Выждав время, чтобы он успел покинуть Башню, Ди тоже пустилась в обратный путь. Узкая, крутая лестница в колодце Башни освещалась редкими тусклыми лампами. Наверное, их зажгли днем специально для них - пришедших говорить с Богом. Путь вниз был долгим, хотя и несравнимым с тем, что пришлось проделать с утра. Ди считала ступеньки. Их оказалось ровно пятьсот.
        Ночевала она на берегу, устроив гнездышко в полуразбитой рыбачьей лодке. Возвращаться в лачугу с оставленной одеждой не рискнула.
        На следующий день ее взяли под стражу и немедленно вынесли приговор: женщина, обманным путем завладевшая одеждами храмовой блудницы и выдававшая себя за блудницу, должна быть изгнана из города с позором и ввергнута в пучину морскую.
        Исполнением приговора занялись тотчас же. Усадили на телегу, связали руки-ноги, на голову надели красный мешок и повезли. Ехали долго. Когда колеса перестали громыхать, действие повторилось в обратном порядке: сняли дурацкий колпак, развязали, спустили с телеги и подтолкнули к краю обрыва. Потом зачитали «права»: если не утонет и выплывет, преследовать ее не станут - при условии, что она больше никогда не войдет в город, который изгнал ее.
        Ди вяло кивнула, потом посмотрела вниз. И отшатнулась - море было чудовищно далеко внизу. Впрочем, это только показалось ей. Один из мечников-палачей острием клинка вернул ее на место, на самый край скалы. Ди набралась смелости и глянула еще раз. Плоскость моря теперь была ближе, но все равно внушала ужас - Ди не знала, умеет ли плавать. Эта информация стерлась вместе с остальной памятью.
        В последний раз Ди посмотрела на здешнее солнце, плывущее в обратную сторону.
        И этот перевернутый мир, где даже цари - ряженые, смеет заявлять ей, что она не на своем месте?! Этот фальшивый мир смеет извергать ее из себя?!
        Но в этот момент на нее накатило внезапное отрешенное спокойствие. Наверное, смеет - почему же нет? Наверное, она ошибалась, полагая, что можно подогнать искусственный мир под себя, перекроить его под свои желания и потребности. Должно быть, любая перевернутая реальность обладает собственной упругостью - и скорее она возьмет над тобой верх, чем ты над ней. Маски всесильны. Да. Они могут все. И прогонять тоже. Они очень капризны - как слишком избалованные дети.
        Мечники принялись колоть ее, понуждая броситься вниз. Как дикое загнанное животное. Крепко зажмурившись, Ди прыгнула.
        Пятки ожгло водной твердью. Удар оглушил, затемнил сознание. Немного побарахтавшись, Ди начала тонуть. Она ничего не видела, ничего не чувствовала - только темнота и абсолютный, нечеловеческий, запредельный покой. Покой смерти.
        И в темноте - внезапное яркое пятно видения. Ди увидела себя. Она шла самой себе навстречу. На ней были одежды служителя Другого. Их чистый белый цвет заполнил все вокруг. И тьма стала светом.
        Откуда-то пришло понимание, что Другой исполнил ее просьбу - показал ей, кто она.
        Видение исчезло. Тьма снова сгустилась, объяла ее чернильной чернотой. И в этой чернильнице кто-то схватил ее поперек туловища, обвил сильными, мускулистыми щупальцами. Ди увидела прямо перед собой два горящих красным огнем огромных глаза. Она завизжала, забыв напрочь, что делать этого не следовало. Ногти впились в плоть чудовища и бессильно царапали. Сознание погасло.
        ОНА НАПИСАЛА УБИЙСТВО
        Ди лежала животом на чьем-то колене и мучительно выкашливала из себя соленую воду. Кто-то сверху приговаривал: «Вот и умница. Вот и хорошо. Дыши глубже».
        Ди дышала и отплевывалась. Потом попыталась перевернуться. Чьи-то руки ей помогли и заботливо усадили. «Ты?» Вяло выдохнула, не имея сил изумиться. «Я». Никита был мокрый с головы до пяток, как и она сама. Вода стекала с одежды и без следа уходила в горячий прибрежный песок. С его и ее одежды. На ней были брюки и белая блузка, бесстыдно обрисовавшая кончики грудей. Ди смущенно отлепила мокрую ткань от тела.
        «Что у тебя с лицом?» Никита вытер тыльной стороной ладони щеку, смазав полоску крови. «Пустяк. Поцарапался. Тебе уже лучше?» - «Да, нормально». Ответ получился автоматическим - Ди внимательно разглядывала царапины. Их было четыре, и они тянулись параллельно по всей щеке. Она перевела взгляд на свои руки. Но вода вымыла кровь из-под ногтей, ничего не осталось. Ди виновато закусила губу. «Это я тебя так? Мне показалось, что меня схватил здоровенный осьминог. Я жутко перепугалась». - «Все нормально, забудь».
        Она торопливо разлепила карман мокрых брюк и достала мокрый носовой платок. Осторожно вытерла кровь. Он мотнул головой. «Надо сухим. По мокрому так и будет течь». Ди развела руками. Сухим здесь был только песок. Она огляделась. Дикий пляж на окраине города. Вокруг никого. Чуть в стороне на полсотни метров в море вклинилась одинокая скала. Никита проследил за ее взглядом.
        «Я не совсем уловил, как это произошло. Сначала я не видел тебя, а потом ты вдруг свалилась в воду. Зачем ты это сделала, ты же не умеешь плавать? Во всяком случае, не умела раньше. Или ты…» Он с подозрением посмотрел на нее. Она возмущенно отвергла его предположение: «Глупости. Если я решу заняться суицидом, в любом случае топиться не собираюсь… Слишком мокро. И не люблю утопленников. Я просто… поскользнулась». И в свою очередь уставилась на него с подозрением. «А как ты здесь оказался?».
        Он широко и невинно улыбнулся. «Гулял. Удачно совпало, да?» Ди согласилась. «Ага. Куда уж удачней. А ты всегда так… приходишься к месту и ко времени?» - «Стараюсь. Не люблю промахиваться. Только в яблочко. Разве это плохо? Ты даже спасибо не сказала. Я же мог утонуть вместе с тобой». Шутливая обида - но под ней Ди уловила нотки ожидания чего-то большего, чем простая благодарность. «Спасибо. Извини, у меня мозги еще ходуном ходят».
        Они сидели рядышком на песке и сушились в солнечных лучах. Никита бросал мелкие камешки в волны. Подводный кошмар начал забываться - только яркий фиолетовый цвет все еще стоял перед глазами. «Как же тебе это удается? Попадать куда и когда надо?»
        Он долго не отвечал. Подбрасывал голыш на ладони, смотрел в море и чему-то мечтательно улыбался. Глядя на него краем глаза, Ди снова непроизвольно подумала о внутренних запасниках ровной, спокойной, сознающей себя силы, которой буквально фонтанировал этот бывший «цыпленок». Теперь она по сравнению с ним уже не мама-наседка, а обыкновенная мокрая курица, бестолково кудахтающая и хлопающая крыльями. И ей очень не нравилось это сравнение.
        «Понимаешь, этому нужно учиться. Дисциплинировать свой инстинкт, подчинять его себе, чтобы можно было в любой момент использовать его - как оружие или как средство защиты. Или как источник нужной информации. Интуиция - уже не то. Она может быть, а может и не быть. А инстинкт есть у всех. Дело только за тем, чтобы вымуштровать его, как солдата. Армия или война в этом смысле идеально подходят». - «Ты был на войне?» - «Нет, не на войне. Хотя в каком-то смысле… Неважно. Я жил в монастыре. Как видишь, кое-чему научился». Ди удивилась, хотя подсознательно и ожидала чего-то в этом роде. «Ты? В монастыре? В буддийском?» Никита весело расхохотался, откинув голову и почти упав спиной в песок. «Почему буддийском? Откуда такие странные фантазии?» Ди пожала плечами. «Расхожий стереотип. Дисциплина духа, боевые искусства, путь воина. Почему бы и нет?» Он перестал смеяться и посерьезнел. «Никогда не позволяй расхожим стереотипам заарканивать себя. Это бывает вредно для жизни. Монахи-воины были и есть не только и не столько в буддизме. Буддийским монахам и не снилась та война, которую ведут другие». - «Ты не
похож на монаха». Ди не отдавала себе отчета в том, что была бы разочарована, окажись он монахом. Просто каким-то образом чувствовала, что это было бы… неправильно. Он не может и не должен носить рясу. «Я не монах. Я ушел из монастыря». - «Почему?» Плюс к своим неясным ощущениям ей хотелось знать его собственные мотивы, выявить отчетливей интуитивный механизм определения отдельно взятой человеческой сути. Впрок - для себя.
        «Потому что мое место не там. Когда я понял это, я ушел». - «А где твое место?» - «Не поверишь - везде». Счастливая широченная улыбка и взмах рукой - весь мир. И тогда Ди познала, что такое зависть - самая что ни на есть черная. С белой окантовкой - яснее ясного было, что ей самой этого всего мира не дано, никогда она его не получит, а если бы и получила - не удержала бы в руках. Мир всего лишь дарит ей свои пути-дороги. А ее собственный мир - только крошечная точка - пространство перекрестка. Слишком мало и хочется большего. Потому что желание рассудком не пересилишь, голыми построениями тоскливую скуку не развеешь. Только это большее само гонит ее от себя. Устраивает охоту с травлей, сбрасывает в море, обвиняет в самозванстве. Маски одна за другой оказываются ошибками. Спасибо, не роковыми.
        «А ты уверен, что не ошибаешься?» - «Вполне. Я уверен, что прав». - «Ах да, я забыла, ты же не любишь промахиваться. Выверяешь все с аптекарской точностью?» И не хотела язвить, а все равно вырвалось - бессмысленная насмешка, укол тупой иглой, бессильный, выветрившийся яд. «Скорее снайперской». Ухмыльнулся и отправил друг за дружкой два камня в одну и ту же точку прибрежной отмели. Ди проследила за их полетом и почти синхронным бултыхом. «Только не надо пижонить. Конечно, ты прав. Ты всегда прав. Ты вообще у нас правильный, да? Во всех отношениях беспримерно образцовый. Ну просто эталон качества. Гарантия бессрочная, ручательство Господа Бога». Хриплый надрыв. Почти ненависть. Бессильная и отчаянная.
        Никита смотрел на нее озадаченно и озабоченно. «Что с тобой, Ди? Я что-то не то сказал? Или ты опять решила покусаться?» - «Я решила, что ваше величество Идеал - не про мою скромную честь. Спасибо за компанию, мне пора. А то становится слишком приторно». Рывком поднялась на ноги, стряхнула с себя песок - одежда уже подсохла - и поплелась прочь. Но не успела сделать и двух шагов, как он окликнул ее - спокойным, безмятежным, даже легкомысленным тоном. «Эй! А помнишь, как тебя в университете прозвали? Клякса!» Ди остановилась на полушаге и резко повернулась. Упрямая решительность, еще четверть минуты назад красовавшаяся у нее на лице, на глазах сменялась по-детски выразительным недоверием. Ожиданием подвоха. «Не помню. Почему?» - «А ты всегда срываешься неожиданно. Не уследишь за твоими перепадами. Ты похожа на чернильницу, из которой все время каплет. Нет, скорей брызжет». Ди уже забыла о своем намерении гордо удалиться и стояла на месте в растерянности. «Правда? Я в самом деле… без тормозов? Я думала, это незаметно. Ты действительно считаешь, что у меня чернильная душа? Что же мне с ней делать?»
Никита хитро прищурился. «Добавить белил. И приделать крышку». Ди не на шутку расстроилась. Она снова плюхнулась в песок и пронзительно-грустным взглядом принялась обшаривать окрестности - бесцельно, ничего не видя, не замечая. Никита продолжил щадящую терапию, начатую болевым приемом: «Вообще-то я не помню, за что тебя Кляксой прозвали. Чернильница мне только сейчас в голову пришла. Раньше ты была… слегка не такой. Но, знаешь, тебя не стоит обзаводиться по этому поводу комплексом неполноценности. Ты говоришь, что я правильный. Я не знаю. В этом не может быть никакой уверенности. Но заметь, никто не говорит, что ты - неправильная. Я, может, иногда тоже промахиваюсь». - «Ну да, ты еще скажи, что на ошибках учатся. Слишком просто, слишком тривиально». Никита очень удивился - тем естественным, без капли наигранности, непонимающим удивлением, которое в любых ситуациях лучше всяких слов говорит: ну и что за глупости вы мне тут рассказываете? «А зачем тебе сложности? Жизнь в принципе построена на тривиальностях - она же все время себя повторяет. И ошибки повторяет. По-моему, право ошибаться вообще надо
внести в список основных прав человека. Ошибаюсь, следовательно живу. Только нужно уметь вовремя называть ошибки своими именами. Чтобы спать спокойно. Я понятно излагаю?»
        Ответить она не успела. Перед ними из ниоткуда вырос огромный человек в милицейской форме - просто-напросто нарисовался в воздухе, бесшумно и незаметно. Ди увидела его и вздрогнула. Напряглась в ожидании неприятностей - стала как натянутая до предела струна: легчайшее прикосновение - и тугая распятая застылость рассыплется пронзительным всплеском трепещущих нот. Меньше всего ей сейчас хотелось видеть милицейских, тем более разговаривать с ними. Усатый гигант приложил руку к фуражке. «Сержант Морковин. Госпожа Димарина, вам придется проехать со мной в прокуратуру, ответить на вопросы». «Какие вопросы? Все, что я могла сказать, я уже сказала вашему следователю». - «Мне велено доставить вас в прокуратуру для дачи показаний. Остальное мне неизвестно». Ди беспомощно оглянулась на Никиту. Тот кивнул головой. «Тебе в любом случае придется это сделать. Не волнуйся, все будет в порядке». И ободряюще улыбнулся. У него был бесконечно разнообразный набор улыбок на все случаи жизни.
        Усатый детина в форме с интересом разглядывал его исполосованную половину лица. Кровь уже перестала течь, запеклась толстыми багровыми дорожками. Сержант, переведя простодушный взгляд с него на нее и обратно, неопределенно хмыкнул. Ди готова была сквозь землю провалиться. Если бы умела краснеть - сделалась бы румяной, как цветущий мак. Напустив на себя независимый вид, неохотно поднялась, снова отряхнулась. «Мне нужно переодеться. Я могу это сделать?» - «Нет проблем. Заедем к вам домой». - «Только не домой. Я живу в гостинице». - «Как скажете».
        Милицейская машина стояла чуть поодаль, на границе поросшей травой земли и прибрежной песчаной полосы. Еще дальше начинался сосновый перелесок, полого поднимаясь в гору. «Кстати, как вы меня нашли?» Ее сопровождающий самодовольно усмехнулся в усы. «Такая наша работа - находить. Я заметил тут недалеко машину вашего приятеля. Дальше несложно».
        «Однако, - думала Ди, усаживаясь на заднее сиденье. - Уже всему городу известно, что у меня есть приятель. Интересно знать, какую роль они ему приписывают. „Вдова убитого ищет утешения на груди бывшего монаха!“ Не удержавшись, она фыркнула. И увидела в зеркале водителя вопросительно-недоуменный взгляд детины. „Это я не вам“. Отрезала, как топором махнула. Отвернулась к окну. Окинула напоследок глазами пляж. Ника там уже не было. Почему-то от этого стало грустно до тошноты.
        Лейтенант Куницын, чья фамилия некогда гордо звучала как Кауниц, не был белокурой арийской бестией - он был всего лишь образцовым потомком обрусевших немцев. То есть педантичным, исполнительным и прилежным молодым человеком с самыми серьезными видами на жизнь и обустройство в ней. Поэтому он мучительно переживал в тех случаях, когда дело не ладилось, зависая в мертвой точке, когда не удавалось проявить свои лучшие качества и когда не оправдывались чьи-то возложенные на него надежды. По счастью, в этих тупиковых ситуациях на помощь Куницыну приходили истинно русские хитрость и изобретательность, тщательно укрываемые обычно под видом русского же деревенского простодушия, - способности, унаследованные лейтенантом от славянской половины родни.
        Вот уже больше трех недель Куницын героически выдерживал регулярные атаки старушки Иванцовой, лишившейся любимой кошки в результате памятно-печальных событий. Пожилая женщина навещала прокуратуру каждые два дня - ровно с той же периодичностью, с какой раньше выгуливала питомицу. Лейтенант удивлялся и восхищался старушкиными неуемностью и постоянством, но каждый раз вынужден был виновато разводить руками - кошечка на улицах ему не попадалась. По правде говоря, все кошки, и домашние, и бродячие, были для него на одно лицо, то есть морду, и он никак не мог понять, почему бабушка не возьмет себе любую бездомную. Но долг есть долг, тем более долг сотрудника милиции. Словом, Куницын страдал.
        И когда пожилая дама в очередной раз предстала перед ним воплощенным укором, нервы лейтенанта не выдержали и он вынужден был проявить хитроумие.
        «Стойте здесь, Дарья Петровна, никуда не уходите. Мы нашли ваше животное, сейчас будем проводить опознание». Куницын опрометью бросился в столовую прокуратуры, где жила, нахлебничая, ничейная, приблудная кошка. Была она серой с зелеными глазами, круглыми боками и большими лапами. Вытащив бездельницу из угла, где та мирно дремала после обеда, лейтенант придирчиво осмотрел животное. Он остался доволен: окрас - какой нужно, дымчатый, с глазами, конечно, натяжка, голубые они должны быть, но старушка, может, и не заметит пустяка.
        Пока нес сокровище к обнадеженной женщине, кошка пригрелась у него на руках, громко заурчала, как хорошо отлаженный мотор.
        «Вот, получите. Все приметы сходятся». И протянул драгоценную ношу Дарье Петровне.
        Та в ужасе шарахнулась в сторону, всплеснув руками. «Что… кто… что это?» - «Ваша кошка. Вы разве не узнаете ее? Вероятно, это потому, что она пережила стресс - перемена обстановки и все такое. Но я думаю, уличная жизнь ее закалила. Вам не кажется, что в глазах у нее появилось даже нечто мужественное?» - «Ка… к… кажется». Женщина испуганно лепетала, сделав глаза блюдечками и пятясь назад от идущего на нее лейтенанта с мерно хрумтящим в блаженстве животным. «Что с вами, Дарья Петровна?» Старушка закивала, затрясла головой. «Мне кажется. Ко… конечно, мне кажется. Зачем вы суете мне этого ужасного кота?» Лейтенант очень удивился. «С чего вы взяли, что это кот?» Женщина порозовела лицом. «У… у него на морде написано. Молодой человек, я так на вас надеялась, я молилась! Что я вам сделала, что вы подсовываете мне эту серую пакость?» Куницын решил стоять насмерть. «Вы же сами говорили - окрас дымчатый». - «Блю-пойнт, молодой человек, блю-пойнт! О, дорогая моя Симона, как же тебя оскорбили, тебя смешали с уличной грязью, тебя грубо оплевали! Нет, это невыносимо! Я буду жаловаться! Я… я…» И всхлипнув
напоследок, потрясенная женщина скрылась за дверью приемной прокуратуры.
        Лейтенант Куницын и кот, уже переставший тарахтеть, переглянулись. «Не понравился ты ей, приятель. К сожалению, ничего другого предложить не могу. Может, хоть теперь она взглянет правде в глаза?» Безымянный кот моргнул, соглашаясь. Наверное, взглянет. Должна взглянуть. И тогда заведет себе приличного, большого и серого кота вместо своей недотроги-пигалицы блю.
        В этот момент дверь снова распахнулась, и на пороге возникла подозреваемая в убийстве своего мужа Диана Димарина. Хотя обнаружившиеся новые улики и были косвенными, их очевидная чудовищность и дикость затмевали любые сомнения в виновности женщины. А то, как она ловко симулировала поначалу шизофрению, тем более говорило о ее однозначной причастности. К сожалению, произвести арест сейчас не было возможности. Лейтенант отпустил кота и сдержанно поздоровался. Вслед за женщиной в помещение протиснулся здоровяк Морковин и отрапортовался: «Свидетельница по делу Димарина. Дома не оказалось, пришлось искать. Я могу идти?» - «Идите». - «Послушайте, лейтенант, скажут мне наконец, зачем меня сюда опять привезли? Ничего нового я вам сообщить не смогу. Вам известно, что у меня амнезия?» Она была возбуждена и говорила на повышенных тонах. Куницын отметил это как благоприятный фактор. Нервничает - значит, на чем-нибудь да сорвется. А там уже дело техники - доводить сломавшегося клиента до кондиции, то есть полного признания вины. Филигранную технику допроса Куницын освоил до тонкостей - жаль, Остапчук до сих пор
не позволяет ему брать инициативу в свои руки. «Нам это известно. И тем не менее. В деле об убийстве вашего мужа, госпожа Димарина, появились новые материалы. Мы обязаны довести их до вашего сведения и задать некоторые вопросы. Прошу, следователь ждет вас».
        Они усадили ее на стул в центре кабинета. Толстяк-следователь мрачно пыхал трубкой в своем кресле. Долговязый лейтенант пристроился столбом за спиной, нервируя. Видимо, намеренно - филигранную технику допроса, небось, наизусть вызубрил. По изуверским учебникам - «как вынуть душу из человека, чтобы он при этом ничего не заметил?»
        Следователь угрюмо смотрел на нее, по-всякому избегая встречного требовательного, упрямого, затравленного взгляда. Вялые, с усталой ленцой движения, серая кожа обрюзглого лица и серые же, но темнее, полукружья под глазами делали его похожим на пресыщенного вурдалака, которому опротивело его вурдалачье бессмертие.
        Наконец он счел, что достаточно просверлил в ней глазами дырок, и, не вынимая трубки из зубов, повел неспешный разговор. «Скажите, госпожа Димарина, вы верите в случайные совпадения?»
        Проклятье!!!
        Еще неделю назад Ди ответила бы, что не знает, во что верит, а во что не верит. Сейчас она уже не могла так сказать.
        Прах побери, да во что можно верить в мире, в котором поселился бред?!! В мире, который планомерно сходит с ума, в котором события теряют свою причинность и выстраиваются в шизофренические, параноидальные цепочки, в хороводы дичайших совпадений; в мире, в котором возможны любые метаморфозы реальности - вплоть до превращения ее в путаницу дорог, ходов и лазов, в темный, злобный лабиринт, в лабиринт-чудовище, где бродит голодный и всеядный Минотавр!
        В этом мире возможно все. Кроме одного-единственного.
        Случайных совпадений.
        Они не случайны, о нет. Они подчинены единой и четкой цели.
        Их цель - рождать безумие. Плодить хаос. Вселять разъедающий душу страх. Освободить дорогу идущей Тьме.
        Ди не мигая смотрела сквозь следователя. Она не видела его, но Остапчуку в любом случае очень не нравился этот взгляд. Он беспокойно ерзнул в кресле - колыхнулся волнообразно своим грузным, оплывшим центнером с четвертью. Этим застывшим взглядом смотрело на него нечто из мира потусторонних вещей. Нечто из Ничто.
        Остапчук затянулся поглубже и пыхнул густой струей сизого дыма. На мгновенье двери в потустороннее скрылись за этой ненадежной завесой, а когда клуб дыма рассеялся, их уже не было. Она смотрела не сквозь него, а непосредственно на него - нормальными, человеческими глазами. Без всяких фокусов. Следователь облегченно колыхнулся в обратном направлении и снова напустил спасительного дыма - теперь уже тончайшим узором из колечек.
        «Почему вы молчите? Не хотите разговаривать? Это не допрос. Это просто разговор». - «Я не верю». Остапчук пожал плечами. «Как вам будет угодно. И все же…» - «Я не верю в случайные совпадения» - «Ах да. Пардон. Я отвлекся… А вы знаете, я тоже не верю в них. Работая в милиции, и не в такое еще перестанешь верить». - «Что вам от меня нужно?» Закутавшись в облако дыма, следователь выдержал паузу, а затем извлек из ящика стола какой-то предмет. «Вот это мы изъяли из дискетницы на столе в той комнате, где было найдено тело вашего мужа». Ди взяла протянутую ей дискету и без интереса повертела в руке. «Что здесь?» - «А здесь, госпожа Димарина, весьма любопытный текст. Не хотите взглянуть?» - «Разве я могу отказать вам?» Ни капли иронии - всего лишь констатация факта. Ди вернула дискету следователю.
        «Впрочем, он довольно объемистый. Если захотите прочесть полностью, я дам вам с собой распечатку. Поскольку, если не ошибаюсь, память к вам все еще не вернулась?» - «Вы не ошибаетесь». - «Так я и думал. Держите». Ди приняла пачку отпечатанных листов толщиной в два мизинца. На первой странице значилось: «Диана Димарина. ОТРАЖЕНИЕ. Роман». «Что это?» - «Разве вы не видите? Это ваш последний роман. Незаконченный. Дата последнего изменения файла - тридцатое августа. Накануне убийства». - «Я не понимаю, к чему вы клоните. Что из этого следует, по-вашему?»
        Остапчук вынул трубку изо рта, положил на стол и расслабленно обмяк в кресле. «Лейтенант, вы читали рукопись?» - «Конечно, шеф». - «Изложите нам вкратце суть. Только ради бога без литературных красивостей». Остапчук приготовился слушать, усталым жестом прикрыв глаза рукой.
        «Как скажете, шеф. Вкратце суть такова: некая группа молодых людей, увлекающихся мистикой, одержима идеей магического преобразования мира. Иными словами, им до зарезу хочется стать чародеями-гэндальфами…» - «Лейтенант, что за отсебятина?» - «Виноват. И для этой цели они используют некую разработанную ими же самими систему медитации, связанную с символами. Тут я не вполне разобрался, каков механизм обретения магической сущности…» - «Лейтенант, не отвлекайтесь». - «Да, шеф. Они назвали свою систему Сатан-йога. А занимались ребята этой своей магической йогой в заброшенной каменоломне. Или в катакомбах. Не очень понятно по тексту. А потом кто-то из них случайно узнал, что в тех же катакомбах пару веков назад было капище масонов-люцифериан, где проводились всяческие ритуалы и служились черные мессы. Ну и йоги, само собой, решили прибрать капище к рукам, обосноваться там всей компанией. Поддержать, так сказать, традицию. Отыскали его, вроде бы, по архиву. Этот момент в тексте тоже смазан. Потом идет пропуск. А затем описывается, как они нашли в одной из стен капища замурованную шкатулку. В ней находился
древний манускрипт на непонятном языке. Каким-то образом они выяснили, что это санскрит. И вполне справедливо решили, что манускрипт имеет непосредственное отношение к той области, в которой они сами увязли по уши. Поэтому вознамерились во что бы то ни стало узнать его содержание. Для этого они отыскали в городе некоего профессора университета - обратите внимание, госпожа Димарина, - специалиста по санскриту. Наплели ему чепухи относительно происхождения документа и попросили расшифровать. У профессора при виде неизвестного науке манускрипта, как полагается, радостно заблестели глаза и усы встопорщились от предвкушения…»
        Остапчук издал невнятный всхлипывающий звук. «Лейтенант, я же просил, без излишеств». - «…и конечно, он взялся за это дело совершенно бескорыстно. А когда перевод был готов, профессор уразумел, что не простой документик к нему попал, а очень даже специфического свойства. И для каких целей он понадобился тем ребятам, тоже уразумел. Умный он был, профессор. Ум-то, видимо, его и погубил. Вместо настоящего перевода подсунул йогам фальшивку, белиберду, имитирующую древнее заклинание, с описанием ритуальных действий. Что-то там такое простенькое, вроде обращения к духам тьмы с просьбой наделить участников ритуала магической силой и принять взамен жертву. Тоже какую-нибудь простенькую. Профессор, не будь дураком, написал там, что жертву специально закалывать не надо - духи тьмы сами выберут, что им по нраву и сами все сделают. Чтобы, понятно, не вводить молодых людей в искушение. Чтобы чего доброго не прирезали кого». - «Лейтенант, покороче. Ваш талант рассказчика будете демонстрировать где-нибудь в другом месте, договорились?» - «Договорились, шеф. Уже заканчиваю. Обе стороны остались довольны:
профессор, ловко втеревшись в доверие, под незначительным предлогом временно завладел культурной и исторической ценностью, йоги ушли готовиться к обретению магической силы. Провели ритуал, произнесли заклинания. А оно возьми да и сработай. Причем своеобразно. Духи тьмы выбрали себе жертву по вкусу - самого профессора. И аккуратно нахлобучили ему на голову его же собственный компьютер. В его же собственном кабинете, запертом изнутри. Милиция, разумеется, терялась в догадках. Мораль, я полагаю, такова: магия - это не слова, вернее, слова просто декорация; магическое преобразование мира базируется на прямом обращении понятно к кому с конкретной просьбой. Скажите, госпожа Димарина, я правильно уловил вашу мысль?»
        Ди боролась с дурнотой. Она не видела лейтенанта, он расхаживал туда-сюда позади нее, и эти маятникообразные движения, которые она почти физически чувствовала спиной, оказывали дурманящее воздействие. В глазах на несколько мгновений позеленело, и Ди поспешно сделала пару глубоких вздохов. Если они предполагали ошеломить, раздавить, уничтожить ее - они своего добились. Ей с трудом удавалось сохранять внешнее, очень приблизительное спокойствие. Еще сложнее было заставить себя отвечать на вопросы. «Я не знаю, что бы сказала вам еще месяц назад, но сейчас думаю, что мне нужно согласиться с вашей трактовкой, лейтенант. С одной поправкой». Она замолчала. Вспомнила слова, услышанные в бытность свою блудницей. Все гораздо проще. К темному духу нет причин обращаться - он сам предлагает и сам дает. «С какой поправкой?» - «Все гораздо проще. Просьба понятно к кому - тоже декорация. Достаточно лишь стать интересным понятно кому». - «Вот как? А, например, я могу стать интересным понятно кому? Поделитесь опытом, что нужно сделать, чтобы обрести магическую сущность?» - «Лейтенант, прекратите немедленно». Голос
следователя звучал глухо, но грозно. Однако Ди не стала лишать лейтенанта удовольствия познания. Два слова едва ли не зримо отпечатались в воздухе. «Лишиться иммунитета».
        Лейтенант угомонился и примолк - то ли ему хватило такого объяснения, то ли подействовал оклик начальства. В комнате повисло колючее молчание - как если бы сам воздух был здесь под напряжением и швырял во все стороны иголки тока. Ди заторможенно прикидывала в уме, когда ее арестуют - сейчас или чуть погодя. И как будет звучать обвинение. Преступное предвидение событий, повлекших за собой насильственную смерть? Халатное невмешательство? Соучастие в магических игрищах? Но чьих?
        «Вы не удивлены? Мне кажется, тут есть о чем поговорить». - «Да. Но о чем? О сатанистах? Магии? Разве вы…» Она осеклась и посмотрела на следователя расширившимися глазами. «Автоответчик! Вы давали мне прослушать запись. Кто-то угрожал моему мужу… манускрипт… храм… капище?… Так это…» Она не закончила фразу, испугавшись того, что стояло за ней. «Вот именно. А еще мы нашли среди бумаг вашего мужа вот это». Остапчук протянул ей помятый, истрепанный лист бумаги. «Какой-то черновик». - «А вы присмотритесь внимательней». Ди присмотрелась. Скачущий, размашистый, малопонятный почерк, строчки лепятся одна к другой почти без пробелов. «Взываю… Владыка Многоликий… Правитель Мира Неисчислимый Ратью… Сосуд Души Стоит Пустой… Ждет Тебя… Собой Наполни… Стать Как Ты… Возьми и Дай… Жертву Малую Взамен Большого… Всемогущества… Венчай Венцом Твоим…».
        Ди вернула лист с каменным лицом. «Белиберда какая-то». Лейтенант за спиной оживился. «Вот и я говорю - белиберда. Но кто-то очень хотел, чтобы в нее поверили. И в угрозы на автоответчике тоже». Ди подскочила на стуле с оборотом в сто тридцать градусов. И едва не зашипела на лейтенанта, как кошка в боевой препозиции. «Хотите сказать, что этот кто-то - я?! Не слишком много у вас однообразных теорий на мой счет?» Лейтенант опасливо шатнулся в сторону. «Госпожа Димарина, прошу вас, держите себя в руках. Обвинений вам никто пока не предъявляет. Мы просто хотим разобраться во всем этом. А вас, лейтенант, я бы попросил…» - «Да, шеф».
        Куницын послушно стушевался. Ди приняла исходное положение на стуле. «Согласитесь, госпожа Димарина, ситуация очень странная. Запутанная ситуация… мгм… Должен признаться, не только у лейтенанта создалось впечатление, что кто-то нарочно попытался запутать ее. Не без этого. Н-да. А как бы вы объяснили все это?» Ди запальчиво дернула плечом. «Откуда я знаю? Мне известно не больше вашего. Кстати, вы не допускаете мысли, что у мужа от меня не было секретов и он мог попросту подарить мне идею сюжета об этих… йогах-сатанистах?» Остапчук принялся заново раскуривать трубку. Выпустил пару колечек и отрешенно полюбовался ими. Потом покачал головой. «Нет. Ваш муж не мог знать заранее подробностей собственного убийства… И вот еще интересная деталь. Очень характерная, я бы сказал. Вы заметили - роман называется „Отражение“? Красноречивое название, не так ли?»
        Ди почувствовала себя загнанной в ловушку. Сейчас у нее разожмутся лапки, которыми она из последних сил удерживает решетку, и та захлопнется с дурным лязгом. Ей останется только беспомощно ломать зубы о прутья клетки и безнадежно царапать пол. Что хуже всего: ловушка - ее же собственного изготовления. И это было уже слишком. Тут любой взбеленился бы и попер грудью на штыки. Но Ди всего лишь процедила, отчетливо проговаривая каждый слог, каждый звук: «Вы что, „Основного инстинкта“ насмотрелись? У вас нет никаких доказательств. Уверена, что и не будет. Даже если это инсценировка, то очень умелая».
        Остапчук шумно вздохнул и сделал еще одно колечко - дрожа и извиваясь, оно вспорхнуло к потолку и там нашло свой печальный конец. Растаяло, подобно иллюзии. К счастью, сам старший следователь иллюзий не питал. «Вы правы. Вряд ли нам удастся что-либо доказать в этом деле. Или хотя бы прояснить. Хотя я убежден, что вы замешаны в нем. И очень глубоко замешаны».
        Ди сложила руки на груди и замкнулась в неприступном молчании. В голове бушевал дремучий хаос. Внятных мыслей не было. Решетку ловушки заклинило, она уже не падала, но и выбраться наружу не получалось. Ди застряла на выходе, как обожравшийся Винни-Пух. Следователь нес абсолютный бред. Идея подобной инсценировки варварски нелепа. Но чем дольше Ди ощупывала ее, перекатывала в мыслях, поворачивала так и эдак, тем сильнее этот абсурд гипнотизировал, привораживал, искушал. Не было сил противиться ему, отринуть жестким волевым решением. Мысль «Я - убийца?!» заполняла собой все ее существо, медленно наползая, клубясь, сгущаясь, как знаменитый лондонский туман. Бред, озвученный милицейскими, обретал разумные, четкие формы. Это было пострашнее всего предыдущего, вместе взятого. Бред находил новые лазейки. Он обретал силу и теперь мог подчинять себе. Очевидно, он не остановится и перед тем, чтобы принять обличье здравого смысла.
        Чему верить, на что полагаться?
        «Вы свободны, госпожа Димарина. Можете идти». В словах следователя сквозила хмурая безнадежность. Без единого звука Ди поднялась и вышла. Лейтенант Куницын проводил ее тоскливыми, осуждающими глазами.
        ГНЕВНАЯ МУЗА
        Внизу, у выхода из прокуратуры Ди наткнулась на Ника. Тот развлекал анекдотами дежурного за конторкой. Заметив Ди, помахал ей рукой, что-то бросил напоследок собеседнику, отчего тот коротко гоготнул, и шагнул ей навстречу. «Все нормально?» Ди заторможенно соображала, зачем он здесь и что понимать под словом «нормально». «Меня не посадили в тюрьму, если ты об этом спрашиваешь». - «Не хочешь рассказать подробнее? Вообще-то я переживал за тебя». - «Да, я видела. Все-таки - зачем ты здесь? Решил взять меня под опеку?»
        Они вышли на улицу.
        «Не совсем. Скорее под защиту». Ди остановилась и посмотрела на него в упор, глаза в глаза. Следы от ее ногтей тонкими красными нитками расчертили его щеку - три коротких беговых дорожки. Он не смеялся, не улыбался, как обычно - он говорил серьезно. «От кого?» - «Можно я пока не буду отвечать на этот вопрос?» Ди отвернулась и зашагала вперед. «Как хочешь. Мне все равно. Мне совершенно неинтересно, зачем ты за мной ходишь. Хотя я бы предпочла, чтобы ты занялся, к примеру, Матильдой, а не мной». - «Ты себя недооцениваешь». - «Правда?» - «Безусловно. Кстати, может, тебя подвезти? Тут недалеко моя машина». - «Спасибо, я хочу прогуляться». - «Не уверен, что такую скорость можно назвать прогулочной. Ты случайно не занималась спортивной ходьбой?» Ди снова остановилась - резко, как в столб врезалась. «Кажется, ты прав. Я не заметила. Ладно, пойдем прогулочным шагом».
        Парочка перешла на умеренную пешеходную скорость. «А что это у тебя?» Никита кивнул на пачку бумаги, которую Ди прижимала локтем к боку. Она ответила предельно честно: «Бред старого осла».
        Никита настоял на продолжении и конкретизации. Затащил ее в летнее кафе под зонтиками, силой усадил за столик, заказал кофе с мороженым и выжидательно впился в нее горячим жадным взором.
        Ди почувствовала себя маленькой и слабой рядом с большим и сильным. Подобное ощущение легко и просто развязывает язык, но оно же и открывает двери тому, что долго и безвылазно сидело внутри. Ди боялась разреветься и долго сглатывала комок в горле, глубоко дышала и щурила глаза на солнце, чтобы оно прогнало готовые накатиться слезы. Никита придвинул к ней чашку с шариками мороженого и велел: «Заешь». Ди послушно ковырнула ложкой шарики. Разворотила их ровные округлости, размазала по краям чашки, сотворила месиво, похожее на то, которое болталось, как в миксере, у нее в голове. Затем изложила факты - четко, коротко и с упругой безадресной злостью в голосе. Роман «Отражение», автоответчик, черновик сатанинского воззвания к духу тьмы, мнение прокуратуры, собственные ощущения, которые в целом сводились к одному-единственному: «Пропади все пропадом, если я хоть что-нибудь понимаю!»
        Реакция Ника была незамедлительной и бурной. «Чума на ваши головы! Зачем ты развесила уши?» Ди несознательно попыталась подавиться мороженым, сделав от неожиданности глубокий вдох. «В каком смысле?» Спросила осторожно, боясь спугнуть лучик света, сверкнувший в серых безнадежных сумерках. Ник с размаху воткнул ложку в свое сливочно-миндальное, расплескал остывающий кофе. «В самом прямом. Кто тебе сказал, что все эти книжки - твои?» У нее отвалилась челюсть - тоже в самом прямом смысле. «Как… это?» - «Боже, ну и дурак. Какой же я дурак! Я был уверен, что это все знали. Совсем из головы вылетело, что Фил был помешан на дурных мистификациях». - «Да что знали-то? Какие еще мистификации?» - «Диана Димарина - литературный псевдоним Фила!»
        Ди отнюдь не стало легче от такого объяснения. Несколько секунд она открывала и захлопывала рот, пытаясь совладать со своим речевым аппаратом. «А… а я?» - «А ты сама по себе». - «А фотографии на книжках?» - «Ну я же говорю, Фил любил мистификации. Писательница Диана Димарина - вымышленная фигура, но имеющая реальные очертания - облик, характер, биографию. Он писал, а ты была его, скажем так, полномочным представителем. Его вторым „я“. Понимаешь?» Ди вяло кивнула. «Наверное, я тоже любила дурные мистификации, если согласилась на такое». - «Да уж я думаю, уговаривать тебя не пришлось. Но я не знал, что шутка затянется так надолго. Наверное, для вас двоих это стало чем-то серьезным».
        Ди вдруг поняла, что все же выбралась из ловушки. Клетка, ощерившаяся зубьями поднятой решетки, осталась позади. Стало немного легче. Но разгребать эту кучу все равно придется еще долго - если это вообще возможно. Чересчур много в ней навалено хлама - да все тяжелого, неподъемного. Впрочем, начинать нужно с мелочей. Например, таких: «А откуда тебе это известно? Это начиналось до того, как ты уехал?» - «Нет. Позже. Меня уже не было здесь. Как-то раз я написал письмо Филу. С небольшой просьбой… в общем неважно. Он ответил. Сообщил, что ради смеха принялся кропать бульварную литературу и взял для этого твое имя. А до того он писал всякие забавные маленькие штуки. Мне нравилось. Тебе тоже… Конечно, я могу и ошибаться, но, по-моему, ты потому и замуж за Филиппа вышла».
        Ди недоверчиво скосила на него глаза. «Потому что мне нравились его литературные опусы?!» Ник взял чашку с уже холодным кофе и выхлебал все одним глотком. «Ну да. У тебя была такая девичья мечта - иметь мужа-писателя. Чтобы быть его музой. Ты сама мне однажды сказала об этом». Ди уже знала, что не сможет удержаться - внезапно в ней проснулись хулиганские настроения. Подперев щеку рукой, она устремила на Ника долгий взгляд с поволокой, а затем раздумчиво, томным голосом протянула: «Почему же ты не стал писателем? Ведь ты хотел, чтобы я была твоей… музой?»
        Но он только рассмеялся. Темным цветком в ней распустилось крошечное разочарование - ей не удалось смутить его. Похоже, он вообще непробиваем. Впрочем, она тут же решила, что в веселом его смехе проскользнула-таки напряженная нота. «Бог не дал таланта. Если бы мне досталась муза, я бы не знал, что с ней делать. Поставить на полку и смахивать с нее пыль? Согласись, это было бы слишком уныло». Ди согласилась, но внутренне сочла себя оскорбленной. Продолжая размазывать вторую порцию мороженого, долго глядела мимо Никиты, блуждающим взором перескакивала с места на место, скучно оглядывала прохожих…
        …пока не запнулась опять об это.
        Несфокусированное человекообразное явление. Оно стояло на тротуаре, прислонясь плечом к стене здания, метрах в двадцати от кафе, и, как и в первый раз, беззастенчиво разглядывало ее. Или их обоих. И его ничуть не смутило то, что она ответно уставилась на него, пытаясь настроить глаза на нужную резкость. Ничего не получалось. Чем дольше она вглядывалась в непонятное видение, тем больше оно расплывалось, становясь просто нечетким пятном. Тогда Ди быстро схватила Никиту за руку и заставила его повернуться. «Вон там. Что это такое?» - «Где?» - «Да вон же, возле зеленого дома, на углу. Стоит и на нас пялится. Я уже второй раз его вижу». - «Там никого нет». - «Как это нет, если я его вижу!» - «Хорошо видишь?» Ди замялась. «Ну… не так чтобы очень. По-моему, он применяет какие-то оптические спецэффекты. Ты точно ничего не видишь?» - «Конечно». Ник смотрел на нее с загадочным, непереводимым на простой язык выражением.
        Ди выдохнула и отвернулась от странного типа. С полминуты сосредоточенно хмурилась и терла висок. «Так на чем мы остановились?» Никита показал подбородком на кипу листов, лежащую сбоку на столе. «На том, что эта писанина не твоя, а Фила». - «Угу. Только понятней от этого не стало. Фактически он писал свою собственную историю. Так? Так что же получается, он знал, что его убьют и что именно таким прелестным способом?» Ник скептически хмыкнул. «Ясновидение тут ни при чем. Тебя заставили поверить в то, что ты каким-то образом причастна к убийству. Поэтому теперь в поисках выхода из тупика ты подсознательно уходишь от единственно возможного объяснения и снова упираешься в стену». Ди досадливо наморщилась. «А если без метафор?» - «Проще простого. Ты неверно выстраиваешь причинно-следственные и временнЫе соотношения событий. Будущее, даже в умозрительном варианте, никогда не предшествует тому, что в реальном времени происходит раньше. Мы имеем два факта: написание сцены убийства в романе - более раннее событие и настоящее убийство - более позднее событие. Ты упорно пытаешься поменять их местами: сначала
реальная смерть в виде некоего предзнания, потом фиксация ее в романе. Но все станет проще и понятней, если ты признаешь, что сцена в романе стала причиной, а способ убийства - ее следствием. В этом случае отпадает любая мистика». - «Иными словами, ты, как и менты, уверен, что это инсценировка?» В вопросе прозвучал нарождающийся гнев. Краешком сознания Ди и сама удивилась - с чего бы это? Она холодно и отстраненно взирала на улыбающегося в своей всегдашней манере Никиту и равнодушно следила за тем, как ее затопляют слепые, не знающие удержу темные эмоции. «Как бешеные ненасытные волки», - успела подумать она, прежде чем здравое разумение скукожилось под напором неистовой логики - логики разрушения и упоения разрушением. «И поскольку сам автор не мог инсценировать собственный труп, а шансы на то, что кто-то посторонний знал содержание недописанного романа, бесконечно малы, то единственным претендентом на роль убийцы оказываюсь снова я. Чокнутая муза, решившая воплотить в жизнь вдохновленное ею творение. Интересная история. Это ты хотел доказать мне своими причинно-следственными отношениями?»
        Ди говорила негромко, с ожесточением цедя слова, зло сощурившись и раздувая ноздри, как огнедышащий дракон. Но, казалось, ее выплески разбиваются о собеседника, как о крепкую стену. Он невозмутимо кликнул официанта и заказал сок со льдом. Потом снова повернулся к ней. «Постой. Не торопись. Давай спокойно разберемся. Ради Бога, Ди, умерь свою взрывоопасность. Это только мешает делу. Тебе самой, думаю, ни к чему эти атавизмы экзальтации. Что на тебя опять нашло?» - «Нашло? Да, в сущности, ничего. Так, пустяки. Всего-навсего косвенное обвинение в убийстве собственного мужа. Тебя когда-нибудь обвиняли в убийстве? Конечно, нет. Ты даже не знаешь, каково это - чувствовать себя убийцей. Да ты никого и не можешь убить…» - «А ты можешь?» Коротенький вопрос - как внезапная преграда перед катящимся с горы вприпрыжку валуном: удар, неуловимая секундная запинка, подскок, и дальше - с еще большим ускорением и тяжелой свирепой яростью. «А я могу! Представь себе. Я сейчас все могу, только скажи. Хочешь, выйду на площадь и разденусь догола? А хочешь, разобью бутылку, вон на столике стоит, о голову того лысого
старикана? Хочешь? Или выцарапать для тебя глаза официанту? Проще простого. Ты только скажи, я и задумываться не стану». Но и кусок скалы, отломившись, не долго будет падать, расплескивая свою убийственную неумолимость. Ди быстро истратила в коротком и бурном спиче весь свой пыл и затихла, напыжившись, как воробей холодной зимой. Никита пару минут тоже вдумчиво молчал.
        Официант, не ведающий, какая опасность над ним нависла, принес стакан с бледно-желтым соком, в котором теснились мини-айсберги. Никита поставил его перед Ди - гасить огонь кровожадности, если тот еще тлел.
        «А почему ты думаешь, что об этом романе знали только вы двое, ты и Филипп?» Ди мрачно усмехнулась. «Если он официально передавал авторство мне, то сам показывать текст никому бы не стал. А мне тем более это было бы ни к чему. Не имело смысла. Только автору бывает нужна реакция других на незаконченное произведение». - «Ну а, к примеру, издатель? Он ведь мог читать отдельные куски?» - «У тебя доисторические представления об издателях. Им ни к чему. Они печатают книгу целиком, а не отдельными главами, как в позапрошлом веке. К тому же скорость издательского конвейера сейчас такая, что вмешиваться в работу раскрученного автора с придирками и советами просто невыгодно - это тормозит весь процесс. Принцип такой: количество прибыльнее, чем качество».
        Никита внимательно смотрел на нее. «Значит, кое-что ты все-таки помнишь». Ди ответила неохотно. «Да. Всякую чепуху, вроде этой. Стерлось только то, что касается меня лично». Остатки сока на дне с шипением втянулись в трубочку. Мелодично звякнули льдинки.
        «И все-таки кто-то должен был знать… Я попрошу тебя оставить мне рукопись. Она может оказаться информативной. Кое-каких деталей мне не хватает для полной картины». Ди изумленно задрала брови. «У тебя уже есть какая-то картина? Может, поделишься?» - «Не сейчас. Прости, но я не хочу зря пугать тебя страшилками». - «Что, все так плохо?» - «Как бы ни было, тебе в любом случае не стоит записывать себя в убийцы». - «Уверен?» - «Да». - «Ладно. Забирай эту макулатуру. Может, отыщешь наконец этот пресловутый храм, который так тебя возбуждает. Не понимаю, что за страсть к этим заплесневелым сектантским культам?»
        Ди сама не замечала, что снова принялась язвить как заправская стерва и бросаться внешне невинными гадостями. Если бы заметила, наверное, очень удивилась бы, а потом и разозлилась - на себя же. Какого дьявола, в самом деле! Ведет себя как дурная истеричка. Но она не замечала - локус контроля уплыл куда-то далеко в сторону.
        «Не такие уж они и заплесневелые. - Никита безмятежно наблюдал, как вокруг в вечерней синеве загораются лампы и фонари, вспыхивают квадратики окон. - Вполне живучие. Даже чересчур». Он отвлекся от уличной иллюминации и заглянул Ди в глаза - да с такой глубокой, пробирающей до костей, цепкой доверительностью, более похожей на инквизиторскую, дарующую огненное благословение, что Ди чуть-чуть ошалела. «Так каково же это - чувствовать себя убийцей?» Прозвучало это мягко, почти ласково - но она не сомневалась в своих ощущениях. Под мягким таилась сталь, под приятной прохладой нежности - раскаленные угли. Ди показалось, что ее огладили против шерсти. Внутри полыхнуло огнем, и что-то беззвучно зашипело. Ник, напротив, - само бесстрастие. Она шваркнула об него невидящим и ненавидящим взглядом, встала, оттолкнув столик, - задребезжали чашки-блюдца-стаканы - развернулась и зашагала прочь с гордо задранным подбородком.
        Он не окликнул ее.
        А она, стремительно пройдя в угаре ненависти к миру пару-тройку кварталов, увидела белую «Ауди» с гостеприимно распахнутой дверцей. Внутри никого не было. Снаружи - редкие прохожие. Очевидно, хозяину приспичило что-то срочное или же он был первоклассным растяпой. Ди, не убавляя шага, подошла к тачке и без малейших рефлексий залезла в нее. Ключей не было. Не задумываясь над собственными действиями, она захлопнула дверцу, отыскала проводки зажигания, выдернула и прикрутила контакты друг к дружке. Послушно завелся мотор.
        Ди поехала кататься по городу.
        Точнее, гонять - лавируя между тихоходами, срываясь на красный, подрезая других водил и с удовлетворением наблюдая в зеркале заднего обзора, как те свирепеют от такой наглости.
        Как ей удалось не посадить себе на хвост ментов, осталось загадкой.
        Через час она выдохлась, загнала машину в тихий переулок и обмякла на сиденье. В изнеможении глядела на потолок. Улыбалась, сама не зная чему.
        Может быть, тому, что крохотный кусочек прежней жизни перекочевал в теперешнюю? Оказывается, она умеет водить машину и даже чуть-чуть лихачить.
        Для начала совсем неплохо. Она пошарила в полутьме на панели, доверившись памяти рук. Нажала клавишу. Из динамика пролились последние, затихающие звуки музыкальной записи. После этого заговорил душевный женский голос. Десять тридцать вечера. Региональные новости. Ди слушала, закрыв глаза…Мэр города… совещание по вопросам дорожного строительства… туристический сезон… футбольный матч местных команд… хулиганские действия подростков… участились случаи бесследной пропажи людей… предположения о серийном характере… неподтвержденная информация… имеющим какие-либо сведения… по телефону… облачно, возможен дождь…
        Снова музыка. Звонкая, прыгучая, светлая. Воспаряющая и уносящая с собой. Ритм молоточков, высекающих рассыпчатые мелодичные искры.
        Ди воспарила вместе с музыкой.
        Душа гуляла по горним сферам, а тело отяжелело, оцепенело, скованное темной властью сна и освобожденных образов подсознания - росчерков аморфной человеческой изнанки…
        Проснулась на рассвете - с той внезапностью, от которой мгновенно сна не остается ни в одном глазу и которую рождает настороженность недремлющего бестелесного ока. На улице вокруг машины плавал серый кисель раннего-раннего утра. От тишины как будто даже заложило уши.
        Ди повернула голову, разминая шейные позвонки, и вдруг увидела, как показалось, причину своего стремительного, настороженного пробуждения. Секунду она глядела на это, вспоминая и прикидывая, могла ли не заметить этого вечером, когда угоняла белую красавицу и рулила на ней по городу. Решила, что могла. Темно уже было, а свет внутри не зажигала. Хотя все же странно.
        На сиденье справа вежливо и тихонечко лежала книжка. С фотографией на задней обложке - с нее на Ди взирала с легкой усмешкой недосягаемая, недоступная, неуловимая Диана Димарина.
        Всего лишь маска погибшего супруга. А также его муза.
        «Муза, бренчащая на кифаре вдохновения, - цинично подумала Ди, беря книжку в руки. - Посмотрим, что ты здесь наколдовала».
        По правде говоря, для начала она ожидала, что наколдуется набивший оскомину лабиринт.
        Но на этот раз ее вынесло сразу к месту действия - бесконечный, существующий вне времени и пространства лабиринт сократился до одного вздоха, одного взгляда.
        Это снова был город. Пасмурные сумерки делали его похожим на призрак. На игру светотени, рисующей зыбкие очертания…
        ЦИТАДЕЛЬ ЗАТЕРЯННЫХ ДУШ
        Ди крутила головой по сторонам.
        Странное местечко. Никогда таких не видела. Не бывает таких потому что. На первый взгляд город как город. Ничего особенного, никаких архитектурных и градостроительных вывертов. Улицы - чистенькие, ухоженные, вылизанные, дома - двух-трехэтажные достопочтенные особнячки. Кое-где палисадники за ажурными решетками. Славное бюргерское житье.
        Ну а если приглядеться… Мостовые под ногами - что перина в той же бюргерской спальне. Мягкие, точно пуховые. Ни тебе сладостного ощущения земной тверди, ни самомалейших звуков шагов. Как если б на большом облаке город стоял. Дома - все сплошь матовые, в дымке блеклых полупастельных расцветок, со смазанными очертаниями, будто плывут в жарком мареве. Хотя какое там марево при такой-то пасмурности. Притом ни сырости, ни жара не чувствуется. Так, что-то среднее, умеренное. А дома - мало что скучные, так еще и все на одно лицо. Роста только разного да масти. Ну а узорные решетки вокруг палисадников - и вовсе что-то непонятное. Ди тронула один из прутьев - на вид стальной, прочный - рука прошла сквозь него, а пальцы схватили воздух. Ди испуганно отдернула руку, но в следующее мгновение и сама уже была по ту сторону фантомной решетки. Шаг назад - и снова на улице, на пуховом тротуаре. А за решеткой - чахлая травка, болезные кустики, анемичные клумбы с бесцветными цветами. Прикасаться к ним не хотелось. Хотелось жалеть - но только на расстоянии.
        Ди уже начала было подумывать, что это все просто мираж. Сотканные из ничего картинки, причудливая игра пустоты, развлекающей саму себя. И в этих нафантазированных (пусть убого, но все же нафантазированных) домах никогошеньки нет. Да и кто здесь может жить? Разве что призраки.
        И в этот момент она увидела… если это и был призрак, то совсем нестрашный. Он кубарем скатился с крылечка бледно-салатного дома и на одной ножке поскакал прямиком к Ди - руками размахивает, лопочет что-то на ходу тонким голоском.
        В лопотании слышалось добродушие - только поэтому Ди устояла на месте, не пустилась наутек от аборигена бестелесного города. Но душа все же попыталась улизнуть в пятки, и глаза раскрылись во всю ширь. Абориген был похож на клок полупрозрачного дыма - притом не только загустевшего в человеческом подобии, но и наряженного в веселенькую хламиду. Что-то среднее между сарафаном и летним комбинезончиком. Того же ядовито-салатного оттенка, что и дом, откуда выкатилось это чудо. Что удивительно - хламида по степени прозрачности не уступала всему остальному в человечке - ручкам, ножкам, голове. Совершенно лысой голове.
        Абориген притормозил в двух метрах перед Ди, не переставая верещать, как будто даже нараспев:
        - …добро пожаловать, добро пожаловать, я тебя раньше не видел, ты новенькая? У нас здесь хорошо, тебе непременно, всенепременнейше понравится, меня зовут Уйа, это мое имя, правда же красивое? Такое благозвучное, напевное, прекрасно выражающее гармонию мира, его изысканную мягкость линий и красок, утонченную, идеальную природу вещей, освобожденных от грубой оболочки вульгарной материальности, которой подвержены эти несчастные, которым приходится влачить жизнь во плоти, о! ведь это ужасно; да будет благословенно мироздание, ниспославшее горстке избранных свою благодать…
        Тут существо прервало свою восторженную ораторию и с любопытством уставилось на Ди. Черты лица его были неуловимы и неприметны. Ди пришло в голову, что отвернись она сейчас, то не сможет восстановить в памяти это невыразительное бесцветное личико. Тем паче не узнает его среди других.
        - А как зовут тебя?
        - Ди, - честно ответила Ди, не сомневаясь, что в благозвучии имен ее позиция заведомо проигрышна.
        - Дии? - протянул Уйа, делая ударение на второй «и», и изумленно покрутил головой. Тут она заметила, что абориген не совсем лыс - что-то похожее на младенческий пушок блекло золотилось на макушке. - Какое странное имя. Очень неуклюжее. Как ты можешь с ним жить? Просто уродец, а не имя. Лучше смени его на что-нибудь более услаждающее слух. - Уйа приблизился к Ди еще на два шажка и вытягивая шею, оглядел ее с боков, точно оценщик на невольничьем рынке. - Тебе подошло бы что-нибудь эфирное, такое воздушное, воспаряющее. - И мечтательно задрав личико к небу, Уйа произнес тягуче-подвывающим голосом: - Аоу, Эаи, Уау, Иаэ, Эоэ. - Потом снова посмотрел на Ди с явственным выражением трепетного восторга и ожидания восхищенных одобрений. Ди вежливо хмыкнула и огорошила мечтателя:
        - Зато в моем больше смысла.
        Личико Уйа заметно удлинилось книзу от разочарования. А Ди не замедлила удивиться собственному ответу. Какого такого смысла? Какой смысл может быть у огрызка? Но почти сразу же подыскался ответ: часть тяготеет к целому, обломок ищет восстановления. «Ди» - обет. Обещание найти целое. Склеить себя по кусочкам - или одним рывком, как барон Мюнхгаузен, выдернуть из болота небытия. Устремиться к довершению. Достроить пирамиду. Вот он - единый и вечный смысл бытия. А что такое «Аоу»? Голодные подвывания на луну. «Эоэ»? Сытые завывания при луне, чуть-чуть припудренные романтикой мужества. Даже «Уйа» рядом с ними выглядит как-то серьезнее. Отважнее, что ли.
        Уйа пыхтел от обиды, сунув руки в просторные карманы своей хламиды. Ди показалось, что сейчас брызнут слезы. Она зачарованно смотрела на скуксившегося аборигена, твердо решив дождаться от него слез. Впрочем, было ясно, что ничегошеньки такого она не дождется. Просто захотелось переупрямить себя. Но не получилось. Слез и вправду не было. Хотя абориген очень старался - пыжился, кряхтел, вздыхал. Наверное, эти создания не умеют плакать, подумала Ди. Может, им здесь так хорошо живется, что они разучились это делать? Каким же приторным должен быть этот мир, чтобы отвыкли от слез столь изнеженные существа, скисающие при малейшем проявлении здорового скептицизма? Наверное, ее ответ показался Уйа чудовищной грубостью. Ди захотелось жалеть его - как перед тем хотелось жалеть здешние чахоточные цветы. Чего-то они все здесь, в этом городе, недополучили. Чем-то их здорово обделили.
        - Ладно, извини. - Ди примирительно расплылась в улыбке. - Ты покажешь мне город?
        Бледная мордашка Уйа, только что уныло хмурившаяся, вдруг просияла.
        - Конечно! Я покажу тебе наш славный, обожаемый, восхитительный, чарующий, грациозный, чудесный, осененный благодатью, воспетый в поэмах, трижды благословенный, овеянный негой и сладостным покоем…
        Ожидая конца хвалебной тирады, Ди скучно оглянулась - как будто в надежде найти другого, менее словоохотливого гида. Но улица по-прежнему была пуста.
        - …наш замечательный, единственный, неповторимый, грандиозный город, - торжественно закончил перечисление Уйа. - Это большое наслаждение - показывать наш красивейший из красивейших, ажурнобашенный, нежнорасцвеченный, изящноочерченный…
        - Ну тогда пойдем. - Ди обрубила неисчерпаемый поток эпитетов, проигнорировав чувствительность собеседника к такого рода «вульгарностям».
        Уйа, запнувшись, свесил голову набок, слегка потемнел недовольным личиком, но в конце концов церемонно согласился:
        - Хоть я и не понимаю причин твоей торопливости, я все же принимаю твое предложение идти прямо сейчас, ибо для меня истинное удовольствие…
        - Скажи, Уйа, - снова беспощадно оборвала его Ди, - много здесь живет… э… народу?
        Он на миг умолк, сосредоточенно уйдя в себя.
        Они уже миновали окрестности салатного дома - Ди даже не заметила когда и как. Улица мягко, неосязаемо скользила назад, по бокам проплывали разноцветные кораблики домов, пуховая перина мостовой была как гладь реки, неторопливо, степенно несущей свои воды, а вместе с водами и все, что отдается на волю течения.
        Уйа снова раскрыл рот, отрабатывая обязанности гида:
        - В Большой Амбарной Книге, происхождение которой нам неведомо, а слова священны, сказано, что должно нас быть ровно пять тысяч сорок душ, живущих под присмотром бдительного отеческого ока Совета выборных правителей. Но кто ведет счет? Этого я не знаю. Может быть, нас меньше, а может, больше. Ведь мы бессмертны, а новые поступления хоть и редки, но все же случаются. Иначе бы ты к нам не попала.
        Что-то забрезжило в голове у Ди. От стремительной догадки ноги отказались идти дальше, и она патетически возопила:
        - Я - новое поступление?! Значит… это… я… мы…
        И впервые с того момента, как ее занесло сюда, она обратила взор на себя самоё.
        - Мы суть идеи, - с гордостью подтвердил Уйа. - Или иначе - души. Так нас называют внизу, у людей. Они, конечно же, догадываются, что они сами тоже души, но только что это за души! Воплощенные, заключенные в грязную, тяжеловесную, порочную оболочку тел, живущие в этом отвратительном мире бесконечных, режущих контрастов, непрерывной возни, суеты, маеты и томления. В мире, где они поголовно становятся сумасшедшими, и когда избавляются наконец от оболочки, их ждет одно из двух - либо лечебница для буйных, о! это страшное место, говорят, там усмиряют особо тяжелых больных в ваннах с кипящей смолой и проводят реинкарнацию совсем безнадежных, потому что только темница тела может сдержать их безумное инфернальное неистовство. Либо же несчастных отправляют навечно в санаторий с щадящим режимом. Это для тихих помешанных, смиренных, незлобивых. Там, конечно, уход, персонал хороший, белые одежды, сады с яблоками, все такое - но ведь ты представь себе - коротать бессмертие в лазарете! В месте, где НИКОГДА НЕ МЕРКНЕТ СВЕТ!! Свет! Лечить бедных помешанных светом! Я, пожалуй, не удивлюсь, если мне скажут, что
кое-кого из них приходится время от времени переоформлять в буйное. Просто не может быть, чтобы кто-нибудь там не рехнулся от света окончательно и не впал в инфернальную одержимость тьмой. О! Это ужасно, - жалобно воскликнул Уйа, и по его худенькому, скукожившемуся «телу» прошла судорога страха и отвращения. - Во тьме копошатся гадкие твари, а свет слепит и причиняет боль. Ой-ой-ой! Там невозможно жить, а они все равно живут, как хорошо, что у нас, невоплощенных, есть наш город, наша славная оборонительная крепость, затерянная между беспощадным светом и прожорливой тьмой, как замечательно, что мы избегли жутчайшей участи воплощения, что о нас забыли и оставили в блаженном покое, в возвышающем душу уединении от тревог, забот и мучительных кошмаров…
        Страдательные нараспевные кличи Уйа затянулись на добрых четверть часа. Хотя само собой разумеется, времени здесь никто не считал. Здесь его, кажется, вообще не было.
        Ди едва-едва слушала весь этот трагический вздор. Она жадно разглядывала себя и жалела, что не располагает зеркалом. Страстно хотелось увидеть лицо собственной души, вот так просто разгуливающей обнаженной, без одежды телесности.
        Все вроде было на месте. Руки, ноги, голова. Но остались ли на голове волосы? Ди попыталась определить это на ощупь. Ничего не вышло. Осязание отсутствовало. Тем не менее ладонь во что-то уперлась - что-то не позволило ей съехать вниз, до пупка, погрузиться в субстанцию души. Ди поразилась этому факту и принялась ощупывать себя везде. Стало весело. Оказывается, душа не так уж и нематериальна. Душа обладает собственной плотностью. Вероятно, также массой и объемом.
        Но руки-ноги все же просвечивали насквозь. Как это она раньше не заметила?…
        Так, подумала она. Со мной все ясно. Вознеслась, что называется. Теперь надобно бы разузнать, что это за зверюшки такие диковинные, заморские - невоплощенные души. Сама-то она вроде бы воплощенная? Была, по крайней мере. Но временно развоплотилась. Э… в познавательных целях? Мысль о том, что она вдруг умерла и поэтому попала сюда, казалась дурацкой. Даже тень этой мысли была дурацкой. А это доказывало, что она не умерла. Потому что если бы она умерла, то подобная мысль не казалась бы чепуховиной. Логично? Вроде бы да, но Ди все равно запуталась в своих умозаключениях, бросила это гиблое дело и вернулась к более конкретным вопросам.
        Стенания Уйа вперемежку с восхвалениями справедливости мироздания вновь были безжалостно оборваны:
        - Где же все эти пять тысяч прячутся? - Ди повертела головой, всем своим решительным видом показывая, что твердо намерена отыскать все пять тысяч душ, где бы те ни таились.
        Уйа, видимо, уже начинал привыкать к тому, что его спиричуэлы все время прерывают самым невежливым образом. Нисколько не обидевшись, он важно надул щеки:
        - На футболе. Там, - он махнул рукой, показывая. - Сегодня заключительный матч лиги чемпионов. Играют «Рапс» и «Кат».
        - Это… команды такие? - глупо спросила Ди, потрясенная простотой объяснения. Город пуст, потому что все собрались поглазеть на футбол. Конечно. Что может быть проще. Как это она сразу не догадалась.
        - Ага, - ответил Уйа, и глазки его замерцали огоньками, - команды. В прошлом сезоне победили «Рапсы». В позапрошлом тоже. И в позапозапрошлом…
        Уйа говорил о победах «Рапса» с гордостью, и Ди сообразила, что он болеет именно за эту команду.
        - …и в позапозапоза…
        - А «Кат» когда-нибудь выигрывал? - наивно поинтересовалась Ди.
        - Нет, - заявил Уйа оскорбленным тоном, словно сама мысль о том, что «Кат» может выиграть, была кощунственной до неприличия. - «Кат» никогда не выигрывает. «Кат» всегда остается в хвосте.
        - Как же он тогда попал в лигу чемпионов? - удивилась Ди.
        - Очень просто. Надо же чемпионам с кем-то играть, - объяснил Уйа, и интонации его ясно говорили: «Ну как можно быть такой тупой и не понимать очевидных вещей?». - У нас других команд нету. Поговаривают, что набирается третья и уже даже тренируется, но это ничего не меняет. «Рапсы» все равно сильнее. «Рапсы» уделают кого угодно. «Рапс» - чемпион…
        Ди показалось, что внезапно зафанатевший Уйа сейчас заговорит лозунгами, и поспешила охладить его болельщицкий пыл:
        - А я вот ставлю на то, что сегодня «Рапс» продует. Спорим?
        Уйа подавился своим последним словом и начал было багроветь прямо на глазах. Но вдруг передумал гневаться, и с усмешечкой сообщил:
        - Если поставишь, то сама же и продуешь.
        - Почему это?
        - Потому что «Рапс» - переходное название и присуждается победившей команде в конце игры. А проигравшим всегда достается «Кат». Вот так. Не знаешь правил - не суйся.
        - Ничего себе диалектика, - обалдело сказала Ди. - А… это… зачем? - ничего лучшего в голову не пришло.
        - Для предотвращения массовых беспорядков, вот зачем. Все знают, что победит «Рапс», а таких дураков, чтоб за «Кат» болеть, нету. И бить морды друг дружке после игры не возникает резона. Гениально придумано, правда? И главное, как это объединяет! Как воодушевляет! Когда видишь такое тесное родство душ и чувствуешь это поразительное единение множества, эту словно вдохновленную свыше сплоченность…
        - Слушай, если ты так обожаешь ваш «Рапс», единый в двух лицах, то почему сейчас болтаешь со мной, а не сливаешься во вдохновенном рапсовом единении со всеми остальными?
        Уйа внезапно погрустнел, но тут же нашелся с ответом, который, вероятно, счел остроумным:
        - А кто бы тогда показывал тебе наш прекраснейший в мире, располагающий к мечтаниям и прогулкам, укутанный дымкой блаженства, сиятельный, благородный…
        - …и так далее город, - подсказала Ди, вырубив шарманку.
        - Да, город. Кто? - И ткнул нежным пальчиком себе в грудь: - Я. Я покажу и расскажу, и ознакомлю, и проведу, и… Вот!!! - дурным голосом вскричал Уйа и взметнул руку.
        От этого вопля Ди вздрогнула и, ожидая увидеть нечто страшное, посмотрела в указанном направлении.
        - Вот, обрати внимание, - уже более спокойно продолжал Уйа. - Прыгучая Башня. Одна из многих достопримечательностей нашего славного…
        Он снова завел волынку, громоздя эпитет за эпитетом, а Ди недоуменно взирала на толстенький карандашик башни - ровно обтесанный, желтого оттенка, высотой метров пятьдесят. Ничего примечательного в сооружении не наблюдалось. Скорее наоборот. Похоже на стандартную фабричную трубу - только дыма сверху не хватает. Но дым вполне заменяет серая мглистость, накрывшая город комковатым непропеченым блином… Разве что название…
        - Прыгучая? Она что, прыгает?
        Уйа поперхнулся на середине несогласованного определения славного города.
        - Нет, она стоит. Прыгают те, кто хочет убедиться в собственном бессмертии. Залезают наверх и - прыг-скок, шмяк, бряк. Любые сомнения напрочь отбивает. А также тягу к суициду. Рекомендую - если появятся мысли о небытии, Башня - первейшее средство от них. Чтоб не мучили понапрасну.
        Ди с трудом проглотила новую информацию. Дела-а. А впрочем, чему удивляться. Депрессия в наше время - штука далеко не редкая. Почему бы бессмертным тоже не заразиться ею?
        - А вот это наш Народный театр, - Уйа махнул в сторону круглого строения вроде Колизея, только меньше размером, мутно-белого цвета, гладко причесанного, с незамысловатым декором в виде редких пилястр и филенок. - Здесь каждый может приобщиться к нетленной сокровищнице духа, припасть в экстазе к стопам великого искусства, напиться из священного источника…
        - Эсхил, Софокл? - предположила Ди, уже машинально обрывая сладкопевца на полуслове. - Мольер, Чехов, Ионеско?
        Но на этот раз Уйа оскорбился по-настоящему. Попыхтел чуток, приходя в себя от ужасного невежества собеседницы, а потом принялся самозабвенно брюзжать:
        - Какой Эсхил, какой Чехов?! Что за дурновкусие, душенька! Разве могут люди, эти жалкие воплощенные, создать что-нибудь поистине великое, совершеннейшее по форме, глубочайшее по содержанию, такое, чтоб внутри все звенело от восторга и искры сыпались, такое, чтоб все для тебя вокруг умерло и остались только ты и Действо, наедине, в колоссальнейшем, безграничном взаимопроникновении, в бесконечной, взаимообогащающей, переполняющей сопричастности…
        - Какой же ты нудный, Уйа, - просто и искренне сказала Ди безо всяких обиняков и оглядок на здешнюю щепетильность.
        Уйа дернулся своим хлипким тельцем, пошатнулся, ровно былиночка, и недоуменно растопырил глаза. Потом жалобно сморщился и в растерянности заоглядывался по сторонам. Наверное, искал поддержки. Но все по-прежнему были на футболе…
        - Я… нет, я… пожалуйста, - промямлил он наконец, - не надо так. Это произвол… ты не можешь…
        - Да ладно тебе, - цинично отмахнулась Ди. - Такого произвола у меня еще полные карманы. И всякий раз ты будешь строить трагические мины, заламывать руки и давиться вселенской скорбью? Если не бросишь это дохлое занятие, я буду вынуждена отказать тебе в удовольствии быть моим экскурсоводом, - почти серьезно пригрозила она. - Ну так что, идем? Расскажи мне вон про ту корявую конструкцию. Это что, памятник каким-то героям?
        Как она и рассчитывала, беря Уйа за руку и таща его за собой, нелестный эпитет извлек его из великомученического транса и бросил на защиту достопримечательности городской архитектуры. Клин клином вышибают. Так-то!
        Корявая конструкция оказалась трибуной для публичных упражнений в ораторском искусстве. Доступ свободный - для всех желающих. Можно заранее расклеить афишки по городу, но обычно пламенное красноречие выступающих само собирает толпу благодарных слушателей. Ди выразила восхищение архаикой здешних нравов и обычаев. Уйа от удовольствия нежно порозовел - от макушки до пяток.
        Потом они осмотрели ничем не примечательную двухэтажную коробочку лиловой расцветки, где устраивались судебные турниры, в результате коих выносились решения по тяжбам и распрям населения.
        Потом Уйа благоговейно указал Ди на совсем уж неказистую, песочного окраса каракатицу с узкими окнами-бойницами. Без подсказки Ди сочла бы это длинное, невысокенькое строеньице общественным гаражом или конюшнями при ипподроме. Оказалось иначе. Оказалось, это святая святых города - здание местного парламента и хранилище законодательного артефакта - Большой Амбарной Книги. Ди хотела было спросить, каким заблудившимся ветром занесло в столь отдаленные эфирные края это человеческое, слишком человеческое представление о парламентской системе власти - суетное, тяжеловесное, небеспорочное, - но не успела этого сделать.
        Завершился наконец-таки финальный матч лиги чемпионов. «Рапс» и его болельщики праздновали победу. Улицы мало-помалу начали оглашаться счастливыми воплями, и радостное оживление потекло со всех сторон.
        Ди во все глаза пялилась на аборигенов, как-то сразу и во множестве заполонивших уличные пространства. Уйа, восторженно пискнув, принялся метаться от одного собрата к другому (Ди все никак не могла решить: души - они братья или сестры?) и алчно выспрашивать подробности. Его охотно посвящали в самомалейшие детали, заново переживая острые моменты игры.
        Ди, игнорируя футбольный дискурс, изумленно обегала взглядом лица проходивших мимо аборигенов. Через несколько минут заполошных скачек по бесчисленным физиономиям она готова была поклясться, что у нее кружится голова. Хотя и сознавала, что головы в полном смысле слова она сейчас лишена.
        Аборигены были все на одно лицо. Десятки копий Уйа фланировали по улице - кто степенно, с достоинством, а кто вприпрыжку, с высунутым от возбуждения языком. Сам Уйа вскоре потерялся в этом озерце близнецов - какое-то время Ди еще отлавливала в толпе то там, то тут его приметную салатную одежку, но потом и та слилась с общей бледной пестротой нарядов.
        Ди попыталась вжаться в стену дома - ей стало казаться, что если сейчас ее затянет в этот водоворот корпускулов, она и сама в нем потеряется, общая безликость окончательно сотрет ее, обратит в пустышку, в такого же болванчика…
        Ну конечно! Ди осенило. Болванчики! Вернее, болванки. Всего лишь заготовки, из которых только рукою мастера может быть создано что-то стоящее, со своим лицом, со своей индивидуальностью. Но как раз этого-то они и лишены! Мастер забыл о них, и вот они пылятся на складе, отлеживают бока и чахнут в простодушной уверенности, что они - само совершенство. Благие небеса! Да ведь они тщеславятся своей невоплощенностью, эти безликие, самодовольные души. Нет - душонки. Вечные неродившиеся младенцы. А мастер-то кто?
        Ответ пришел сам собой: жизнь во плоти. Обычная, грешная, земная.
        Так, озаряясь догадками, Ди все глубже погружалась в стену дома - мягкую, податливую, как тесто на дрожжах, - пока наконец не сообразила, что домик ее сейчас просто скушает. Не насмерть, конечно, но все равно неприятно. Паническим рывком она выдралась из стены - с виду стена как стена, не скажешь, что голодная, а вот поди ж ты… прямо монстр какой-то. Огляделась, поискав Уйа, - бесполезно. Тот, наверное, уже и забыл о ней. Окруженная толпой одинаковых созданий с потешными именами Ди чувствовала себя одиноко. Отовсюду слышались приветственные кличи: «Это ты, Уау?», «Мое почтение, дражайший Иай», «Как поживаете, Ойа?». «Здорово, Эйо! Иди сюда, будем составлять петицию Совету об отставке судьи Йеа, ты заметил, что этот бездельник пропустил пас рукой и явную подножку?…» Переминаясь с ноги на ногу, она жалась на углу домика и не знала, куда идти. Всеобщее оживление ее нисколечко не трогало. В этом городе, среди его обитателей, ей совершенно нечего было искать, не на что претендовать, здесь явно не могло быть того, что ей нужно.
        Попытаться вернуться?
        Пустое. Она не может вернуться, пока… Пока что?…
        Ди принялась суетливо перебирать подробности предыдущих своих «опытов инобытия». Выходило так, что возвращения ей не видать как собственных, оставшихся, кстати, где-то далеко отсюда, родимых ушей, пока она снова не влипнет в какую-нибудь историю. Пока не произойдет то, ради чего вообще все это с ней происходит.
        «Опыт инобытия». Вот именно - опыт. И пока она не приобретет его, обо всем остальном можно забыть.
        Ди с тоской взирала на кучки аборигенов, прислушивалась. Светские беседы - детский лепет - декадентская изнеженность - туповатая непосредственность. Жуткая инфантильность. Здесь даже мало-мальских приключений на свою голову не накличешь. Какой уж тут опыт.
        Разве что с Прыгучей Башни сигануть.
        Или ввязаться в тяжбу, венчающуюся судебным турниром?
        Совершить покушение на святыню - Большую Амбарную Книгу?
        Залезть на общественную трибуну с проповедью Воплощения?
        Какую личину примерить на этот раз?
        Но тут ее размышления прервало нестройное многоголосое вопияние, шедшее откуда-то со стороны, из-за домов. Вопли быстро приближались. Создавалось впечатление надвигающейся толпы. В первый миг Ди с беспокойством подумала о футбольных фанатах. Что бы там ни плел Уйа о тонкостях здешней судейской политики, фанаты - они и в поднебесье фанаты. На состояние здоровья случайных прохожих мало влияет - выиграла их команда или продула.
        Но она ошиблась. Вот появились первые голосящие беглецы, авангард орущей позади толпы, и Ди угадала в их завывании страх.
        Налетевший перепуганный вихрь вновь закружил аборигенов в водовороте - только на этот раз вместо веселого оживления сеялась самая настоящая паника.
        Души с одинаково перекошенными физиономиями заметались по улице, налетая друг на дружку, стеная и визжа.
        «Они к тому же безумны, - немного удивленно подумала Ди. - Массовый припадок. Может, поэтому у них волос не осталось - рвут их в помутнении рассудка?»
        Поочередно, один за другим, в нее врезались два ревущих в страшном испуге создания. Первый отскочил, как мячик, второго Ди успела перехватить. Крепко сжала его тонкую лапку, дернула к себе и заорала:
        - Что происходит? Отчего все сбесились?
        Но тот лишь трясся, зажмурив глазенки, и нечленораздельно блеял. Ди схватила его за плечи и безжалостно тряханула.
        - Если не будешь отвечать, я тебя сейчас съем.
        Необычность угрозы подействовала - абориген раскрыл глазки и непонимающе вытаращился на «душеядицу».
        - Как тебя зовут? - спросила Ди.
        - Й… й… а, - только и всхлипнул несчастный.
        - Как? - новая встряска.
        - Йаа, - доложил абориген чуть окрепшим голоском.
        - Вот и ладушки. А теперь скажи мне, Йаа, что за бедлам вы тут устроили.
        Йаа сделал робкую попытку освободиться, но пальцы Ди, хоть и лишенные плоти, вцепились в него намертво.
        - Да ведь Злодей… Убивец… Ниспровергатель… - пролепетал он и вдруг перешел на трагический шепот: - Еще одна жертва! Пропал без вести. Уже двадцать третий!.. Я боюсь. Мы все боимся. Ты разве не боишься? Да отпусти же меня, что ты прицепилась… - Теперь он немного осмелел.
        Но Ди только крепче сжала почти детские плечики.
        - Ну уж нет. Не отпущу, пока не расскажешь, чего я должна бояться. Ну?
        - Ты что, не знаешь? - Йаа недоверчиво уставился на нее.
        - Еще один глупый вопрос, и я отдам тебя Убивцу. - Ди уже начинала терять терпение.
        Йаа присел от страха, вжал голову и плаксиво запищал:
        - Не надо, не надо, не надо, я боюсь, пожалуйста, не надо меня Убивцу, я хороший, я не хочу воплощаться, не хочу человеком, они плохие, они грязные, нет, нет, не хочу, нет, нет, нет, нет…
        Ди поняла, что перестаралась - несчастного трусишку перекорежило от небывалого ужаса и вдобавок заклинило. Но отступать было поздно. В его невнятном полуобморочном лепете проскочила страшно интересная вещь. Ди намеревалась вытрясти из этого птенца все до капли. Еще раз встряхнув его хорошенько и навесив пару почти невесомых оплеух, чтобы привести в чувство и здравое разумение, она доверительно сообщила:
        - Прямо сейчас Убивца не будет, это я тебе обещаю. Но если через минуту я не буду знать подробностей, пеняй на себя. Станешь двадцать четвертым. Ясно? - не удержавшись, рявкнула она для большей убедительности.
        Йаа судорожно закивал головой. Конечно, ясно, чего же тут неясного: расправа откладывается, и даже как будто есть шанс спасти свою бесплотную шкурку от обрастания этой преужасной плотью. И пусть не через минуту, а через добрых пятнадцать Ди ознакомилась с печальной повестью, наводившей лютый трепет на жителей затерянного в поднебесной глуши города.
        Ибо что может быть печальнее и драматичнее истории о заблудшей душе, вставшей на путь зла? Душе, презревшей горние высоты духа и в гримасе маниакальной одержимости силою повергающей своих собратьев и сестер в ничтожество грубой телесной жизни?
        Вот что Ди удалось выяснить. С некоторых пор город стал ареной бесчинств Злодея. Никто его, конечно, не видел - кроме, может быть, тех бедолаг, что стали его жертвами. Только их теперь уже ни о чем не спросишь - они далеко, очень далеко - в другой жизни, скоротечной, преходящей, полной тревог, томлений и страданий, словом, те несчастливые души теперь коротают век во плоти.
        Открылось сие не сразу. Просто начали замечать, что кое-кого из соплеменников стало не хватать. Как сквозь облака проваливались - нету их, и все тут. На скорую руку провели дознание. Конечно, мало что выяснили бы, если б вдруг не обнаружился очевидец - жертва коварного умысла, лишь по случайности избегшая злой участи. Этот парень по имени Аой рассказал и даже показал, как было дело. Прогуливаясь в мечтательном уединении, внезапно он подвергся атаке удавкой. Могучая сила захлестнула его шею арканом, так что и пикнуть было невозможно, и потащила к городской стене. Забравшись на верх крепостного ограждения вместе с добычей, оная сила убрала удавку и что есть мочи пнула несчастного под зад. Тому ничего другого не оставалось как падать вниз - за пределы стены, милого города и всего, что составляло его жизнь вплоть до рокового мига.
        Тут-то дознаватели и выяснили, что пропавшие без вести души в самом деле и в буквальном смысле проваливались сквозь облака. Невоплощенные души никогда не покидают своей крепости - за ее стенами они беззащитны перед лицом сурового Закона о Всеобщем и Обязательном Воплощении, имеющем силу скорее стихийного явления, нежели административного механизма. Попадая в зону действия Закона нереализованная душа отправляется в мир людей, чтобы там обрести плоть зачатого ребенка. Тому, который спасся, несказанно повезло. Не успел он примерить на себе одноклеточную плоть зародыша, как тот был извергнут при помощи химического контрацептива. Освобожденная душа улизнула и пока ее не хватились агенты из райской службы доставки, прямиком ломанулась домой, в родные пенаты. Вот так души узнали о Злодее и его тайном нечестивом промысле. С тех пор Убивец совершил еще тринадцать нападений - ровно столько душ добавилось к списку бесследно исчезнувших, лишившихся статуса Идеи, выбывших из Идеальной Жизни.
        Рассказчик умолк в изнеможении.
        Ди разжала руки. Отпущенный на волю, Йаа сложился пополам и сполз по стеночке вниз. Ди наклонилась над ним и помахала перед его носом ладонью.
        - Эй. Живой?
        Йаа не реагировал.
        Ди поскребла затылок. Дурацкий жест. Все равно что в боксерской перчатке гладить воду. Потом оглядела улицу. Все куда-то подевались. Увлекшись историей местной разновидности Потрошителя, она и не заметила, как визг и верещанье панической свалки сменились пугливой тишиной. «Наверное, попрятались по домам, - решил Ди. - Трястись от страха и жалобить мироздание».
        Она еще немного постояла над бледной немочью, гордо зовущейся невоплощенной душой, не зная, что с ней делать. Внезапно проснулась совесть и с голодухи принялась за свое обычное занятие - грызть что ни попадя. «Не надо было с ним так, - запоздало думала Ди. - Они же тут все нежные, как цветочки оранжерейные. Может, я его… того?»
        Йаа и впрямь выглядел неважно - из полупрозрачного стал совсем прозрачным и вроде бы даже в размере уменьшился, съежился. Так ли уж бессмертны эти создания? Может, невоплощенность все же как-нибудь сказывается на них, делает уязвимыми? Этот вон тает, как сосулька. А ну как сейчас совсем растает?
        Раздумывала она недолго. Некогда было. Бесчувственная тушка Йаа пугающе истончилась - вот-вот лужицей растечется. Ди подхватила невесомое тельце на руки и побежала, не разбирая дороги.
        Любой город где-нибудь да кончается. Город, обнесенный крепостной стеной, обычно заканчивается быстрее - стены все ж таки не резиновые, вместить много не могут. Следовательно, хоть в каком направлении бежать долго не придется. А Ди поспешно шлепала именно к стене. Шептала на бегу: «Потерпи… Потерпи немножко» - и молила неведомые силы, устраивающие судьбу этого хилого народца, сжалиться над умирающей душой.
        Вот наконец и стена. Высокая. Белая. С башенками. Подлетела к ближайшей, пнула дверцу и вскарабкалась по лестнице на стену. Там в последний раз посмотрела на истаявшее личико Йаа - сейчас оно было похоже на миниатюрную маску из горного хрусталя. Тихо и грустно попрощалась: «Прости. Это лучшее, что я могу для тебя сделать», подошла к краю и передала свою ношу ветру. Ветер подхватил Йаа и легко, как перышко, понес прочь от города потерявшихся душ.
        Теперь в мире людей на одну бессмертную душу станет больше.
        ДОБРОЕ ЛИЦО УБИВЦА
        Ди спустилась со стены в большой задумчивости. Идти, опять же, было некуда, и она просто поплелась по первой попавшейся уличке.
        Души не знают телесной усталости и могут бродить по миру бесконечно долго, пока усталость иного рода - усталость от насыщенности миром - не позовет их в другие края, туда, где не нужно бродить. Она потеряла счет времени, за которое по привычке, по инерции еще цеплялась вначале, только-только попав в этот город. Здесь не было ни смены дней и ночей, ни завтраков-обедов-ужинов, условно распределяющих человеческое время, - вообще ничего такого, на что можно было бы нанизывать минуты, часы, недели.
        Ди несколько раз обошла весь город - вдоль, поперек и по периметру - но едва ли заметив это и уж совершенно точно не спрашивая себя, за какой надобностью она петляет и не пора ли прекратить это странное занятие. Она вспоминала Йаа и его сбивчивый, велеречиво-косноязычный от страха рассказ. Нет, совесть ее больше не мучила. Совесть улеглась и снова захрапела в добром молодеческом сне. В правильности своих действий Ди не сомневалась. Она просто пыталась понять.
        Вечный сыщицкий вопрос - мотивы. Ди пыталась понять, что движет Убивцем. В мире людей его бы назвали маньяком-душегубом, психом и нелюдем. Воплощением зла. А здесь - кто он здесь с точки зрения человеческой?
        Ди по-прежнему считала себя человеком. В специфическом состоянии - но тем не менее. Человек вообще-то в любом состоянии может оставаться человеком. Думать по-людски, поступать по-людски, чувствовать тоже. Поэтому Убивца она мерила человеческими мерками - а не по шкале ценностей душ, никогда не бывших во плоти.
        Она хотела его найти. Увидеть. Посмотреть в его лицо. Может, потому и обходила город, закладывая круги, раз за разом, не отдавая себе в том отчета.
        И, может быть, ее тянуло к нему воспоминание о Йаа, в какой-то мере породнившем их?
        Как бы там ни было, Убивец один в этом городе интересовал ее по-настоящему. До такой степени, что она начала составлять его «психологической портрет».
        Она была уверена, что Убивец единственный здесь, среди нескольких тысяч безликих одинаковых душ, имеет свою собственную, настоящую физиономию. Ди уже знала, что местные жители каким-то образом различают друг дружку, для себя самих они непохожи. Значит, внешнее отличие Убивца не бросается им в глаза, не кажется странным или подозрительным. А вот на взгляд стороннего наблюдателя, каким была Ди, он непременно должен выделяться среди остальных.
        Он вообще иной, чем они. Не только внешне. Ди полагала, что Убивец непостижимым образом вкусил плодов от древа познания Добра и Зла - в местном, разумеется, эквиваленте. Не больше и не меньше.
        После чего и стал Злодеем, перестав быть пустышкой, плесневеющей на заброшенном складе болванкой. Всего-навсего пожелал быть причастным Добру и Злу. Точнее, или Злу, опять же в местном понимании.
        Но кто сказал, что сеять семена жизни - злодейство? Семя - душа, земля - плоть. Урожай, как водится, собирают по осени. Богатый ли, бедный - не суть. Но если не упадет семя в почву - ничего и не вырастет. Будет холод, будет пустота. Бездушие. Бесплодие.
        Семени, чтобы дать всходы, нужно умереть. Душа плодоносит и тем живет. И обретает бессмертие, которое уже никогда не истает. Йаа не умрет. Он поправится, окрепнет и отыщет дорогу в настоящую вечность - а не ту хрупкую, декадентскую, болезненную вечность его бывших сородичей.
        Так она думала в приступе благонравия, беспутно шатаясь по городу душ.
        За все время своего скитания она почти никого не встретила. Так, промелькнет иногда робкая фигурка и тут же скроется из виду. Похоже было, Убивец здорово их застращал и очередная его вылазка стала каплей, переполнившей чашу ужаса. Души боялись ходить поодиночке и, повстречав такую же одинокую бродяжку, улепетывали в сторонку. Возможно, где-нибудь они собирались группками, чтобы не так сильно бояться. Возможно, они продолжали жить своей обычной искусственной жизнью, но делали это как-то незаметно, таясь и укрываясь за стенами, сквозь которые можно проходить.
        Возможно.
        Ди в своем отшельничестве ничего этого не видела.
        Поэтому несказанно удивилась, набредя на театрик под открытым небом, где давалось представление.
        На полукруглом помосте перебрасывались репликами и разражались монологами актеры. О том, что это именно актеры, а не случайные риторы, практикующиеся в публичных дискуссиях и изяществе слога, должны были, вероятно, свидетельствовать их одеяния. Это были чрезвычайно странные одеяния. На сцене неподвижно стояли два балахона, укрывающие артистов с головы до пят. Просто напяленные сверху мешки с дырками для глаз, один серого цвета, другой коричневого.
        Перед помостом широкими ступеньками и тоже полукругом поднимались зрительские ряды. Ни одного свободного места - аншлаг. Вокруг сцены сгрудились те, кому не досталось сиденья. На одинаковых лицах одинаковое трепетное внимание. Кое-кто даже рот разинул в волнительном восторге.
        Ди прислушалась к высокоучтивой перебранке на сцене. Двое пререкались по предметам столь возвышенным и отвлеченным, что она не сразу вникла в суть действия - если, конечно, монументальное стояние высокопарных балахонов можно назвать действием.
        - Посмотри вокруг, - патетически разглагольствовал Коричневый, - здесь есть все, чего душа пожелает. Здесь никто ничего не теряет, ибо потеряв обретает заново. Никто не падает, ибо упав не имеет урона и продолжает восхождение с того места, откуда упал. И все это потому, что я люблю души, доверенные мне. Ты же не любишь тех, кто доверен тебе, людей, ибо любящий не испытывает любимого и не отнимает у него прежде дарованного, не толкает в спину и не повергает в прах. Стремящееся к праху бытие человека погружает его в суету, ибо потребности людей так же низки, как и их бытие.
        - Да, это так, - ответствовал Серый. - Я не люблю людей и мало делаю для них, потому что, как и ты, не люблю суеты. Порою, в миг слабости готов я возненавидеть весь труд мой, которым тружусь я под солнцем, потому что должен оставить его человеку. Ибо что будет иметь человек от всего труда моего и заботы моей, кроме еще большей суеты? Ибо все дни его - скорби, и его труды - беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это суета.
        Ди подумала, что где-то уже слышала это. Или читала. И тут же вспомнила. Серый обокрал Экклезиаста - шпарил точно по источнику.
        - Но я жалею их, - надрывно продолжал Серый. - И в этом мое оправдание. Не в моих силах сделать их совершенными и идеальными. Бренное не может быть идеальным. Бренное можно лишь закалить, чтобы оно стало чуть-чуть прочнее. Поэтому я посылаю им испытания…
        - …от которых они гнутся и ломаются, - вставил Коричневый с ехидством, - делаясь ни на что не годным тряпьем, влачащим существование в ничтожестве. И впрямь - их можно жалеть, но не любить. Но люди - враги Невоплощенных. Хотя меж нами не война - но и не мир. Не притворяйся, что тебе это неведомо. В их телах томятся безвинные души. Но им мало, они хотят еще и еще. Они плодят себе подобных и им нужны души для извергаемой из их самок плоти. Их лазутчик уже проник в город, в священную обитель моего народа и наводнил ее ужасом Воплощения. Я, Апостол Невоплощенных душ, обвиняю тебя, Судьбу человека, в потворствовании и прямом содействии этому гнусному предателю, ретрограду и оборотню…
        Остального Ди уже не слышала, убредая прочь от театрика. Она решила, что такая откровенная идеологическая пропаганда, наряженная в костюмчик высокого искусства, никак не может быть ей по вкусу. Эстетика долдонства. Шагая с чувством собственного человеческого достоинства, она вдруг вспомнила, как раскочегарился Уйа, когда уличил ее в «дурновкусии», и захихикала. Приятно все-таки сознавать свое культурное превосходство над противником. Хотя бы и таким аморфным противником, как трусоватые души. «Не мир и не война. Ну надо же!» - фыркнула Ди.
        Снова по бокам потекли улочки-закоулочки. Снова пустые. Город, по-видимому, жил теперь островной жизнью - крохотные островки жмущихся друг к дружке перепуганных душ сменялись морем совершенного безлюдья. То есть бездушья, разумеется.
        Но, продолжая посмеиваться над эстетической наивностью местного населения, Ди пришла к мысли, что теперь что-то непременно должно измениться - либо в ней самой, либо в городе. Либо то и другое.
        Пускай война не объявлена. Вряд ли она вообще когда-нибудь будет объявлена. (Ди попыталась представить себе ратную сечу людей и душ - ничего, конечно, не получилось. Только еще один, совсем уж какой-то истерический смешок вырвался на волю.) Но, кажется, пропаганда у них тут поставлена серьезно, на широкую ногу. Это по всему видать - и по редкостному единообразию вкусов и взглядов, и по тому, как дружно они впадают в припадочное неистовство, и даже по тому, как заклинивало Уйа на плетении эпитетных цепочек в адрес города. Очевидно, теперь этот маховик начнет раскручиваться в новом направлении - а именно в том, которое засвидетельствовал в политическом театрике Коричневый балахон. За нежеланием и невозможностью большего душ будут науськивать на Убивца - подлого шпиона, проводника зловредной человеческой экспансии.
        Что ж, это политика. Ди, пожалуй, согласна была понять и принять к сведению их точку зрения. Но в любом случае она останется при своем, при человеческом - следовательно, противостояние неизбежно.
        Не мир и не война?
        Ну уж нет. Преисполнясь гордости за род людской, Ди сама, от себя лично и от имени человечества объявит Невоплощенным войну. Бросит им вызов. Развяжет партизанские действия в тылу противника. И либо победит, либо проиграет. Третьего не дано.
        Главное - найти Убивца. Узнать его в лицо.
        Снова путь преградила стена. Ди развернулась и пошла вдоль нее. Она уже должна была не один раз обойти город по кругу, но только сейчас отметила очевидный факт: стена была глухой - ни ворот, ни самых завалящих калиток. «Замуровались, - мрачно подумала она. - Знать бы, как они сюда попадают. Какими тайными тропами. И как вообще получается такая гадость - невоплощенная душа».
        Она остановилась и посмотрела себе под ноги. Вообще город душ был похож на патологического чистюлю - ни тебе соринки, ни пылинки, тем более никаких посторонних предметов, валяющихся посередь улицы. А тут - явное, чуть ли не демонстративное отклонение от правила. Ди рассматривала непонятный предмет, свернувшийся клубком, с нарастающим ощущением легкого жжения внутри. Что-то толкало ее взять эту вещь в руки и… И найти ей применение. «Мм, - размышляла она. - Исключение из общего правила. Почему нет? Кто ищет, тот всегда найдет. Неординарная личность оставляет неординарные следы». Она присела на корточки и осторожно подобрала предмет. Он был черного цвета, мягкий, длинный, принимающий какие угодно формы. Фактуру Ди не смогла определить, но наверняка эта штука не более материальна, чем все остальное в этом городе. Всего лишь суть вещи, ее идеальный прообраз и общие очертания. Тем не менее ее невозможно было не узнать.
        Обыкновенный шелковый шарф.
        Ди поднялась, озадаченно пялясь на находку. Применение у шарфа - проще не бывает: повесить на шею для красы или тепла. Но в том, как этот шарф потянул ее к себе, было что-то большее. Ди предлагалось отыскать это самое «большее», сыграть в угадайку. Только чем дольше она смотрела на тряпочку в руках, тем меньше понимала что-либо. Мыслей было много, но все никуда не годились. Самое важное, ключевое звено все время выпадало куда-то, терялось, уходило на глубину.
        Впереди что-то мелькнуло. Ди оторвалась от созерцания тряпочки и неожиданно встретилась взглядом с аборигеном, так что даже вздрогнула. Худенькое - как и все они тут - создание стояло прямо против нее. Глазенки его, круглые, испуганные, беспокойно перебегали с шарфа на лицо Ди и обратно - и в них с каждым мигом росло УЖАСНОЕ ПОНИМАНИЕ СИТУАЦИИ. Завладевшая было Ди тупость тоже мало-помалу отступала. Абориген, сам того, разумеется, ни в коей мере не желая, подсказал ей назначение шарфа.
        Ди сделала шаг вперед. Абориген в ужасе прирос к месту. Кролик и удав. Завораживающая картина. Ди шагнула еще, держа удавку наготове. Абориген попятился и вдруг, пискнув по-мышиному, развернулся и бросился бежать. На миг Ди замешкалась. По правде сказать, она не ожидала такой отчаянности и прыти от этого хилого создания. Она думала, что действо «Кролик и удав» будет разыграно по нотам и доведено до логического конца без всяких выкрутасов.
        Все оказалось немного сложнее.
        В следующий миг она уже мчалась вдогонку. В голове свербело только одно: «Не упустить!». Все остальное перестало существовать.
        Ди летела на крыльях восторга. Вот оно - самое важное, ключевое! Вот в чем цель и смысл ее жизни, ее назначение! Наконец-то она нашла себя!
        Впрочем, абориген тоже летел на крыльях - крыльях беспримерного ужаса. Расстояние между ними не сокращалось. Они могли бы носиться по городу сломя голову хоть до бесконечности - поскольку души не ведают усталости и изнеможения. Но Ди в припадке воодушевления позабыла об одной важной вещи - о том, что город хоть и выглядит пустым, в действительности таковым не является. Он очень густо населен. Просто здешние души умеют, когда надо, становиться серыми мышками. А когда не надо, умеют быть самой настоящей злобной, воинственной голосистой ордой, от вида которой глаза на лоб лезут.
        Преследуемый ею абориген в последний раз завернул за угол. Она повторила его маневр и… врезалась в упругую стену массового сборища душ.
        Ди опешила. А потом вдруг разозлилась - совершенно неадекватно собственному положению, с каждым мигом становящемуся все более плачевным. Среди толпы металась насмерть перепуганная душа и вопила что есть мочи: «Убивец! Убивец!» - а Ди чувствовала только пыл негодования оттого, что это стадо болванов отняло у нее законную добычу. Чего они все сюда приперлись?
        Идеально круглая площадь была заполнена до отказа. В центре торчало что-то вроде вышки - на ее верху махала руками и верещала крошечная фигурка. Митинг, что ли? Впрочем, это все равно.
        Маленький гаденыш, удравший от Ди, разворошил, распалил толпу, и кольцо вмиг разъярившихся, жаждущих мести душ сомкнулось вокруг нее. Они гневно горланили, они обступали ее все теснее, они тянули жадно ручонки - но никто не начинал первым. Ди презрительно оглядывала их - они боятся даже сейчас, даже все скопом не решаются подступиться к ней, чтобы выпотрошить, как им всем того хочется.
        И вдруг они отхлынули. Толпа выплюнула одного из своих и откатилась назад отливной волной. Выплюнутый, как оказалось, имел полномочия. Он покричал еще: «Назад! Назад!» - а потом поднял руку, призывая ко вниманию, и заявил, что не допустит дикости - все должно быть по правилам, установленным в соответствии с духом Большой Амбарной Книги.
        - Пункт первый главы третьей пятого раздела Идеального кодекса гласит, что вина всенародно виновного должна быть публично подтверждена хотя бы одним свидетелем и хотя бы одной уликой, - говорил уполномоченный, заложив руки за спину и расхаживая туда-сюда по свободному от толпы пятачку площади. На Ди он совершенно не смотрел. Кажется, его интересовала только процедура, и совсем не интересовала «всенародно виновная».
        Толпа в ответ на его речь вытолкнула вперед еще одного. Только Ди успела подумать: «А это еще кто?» - как маленький гаденыш (а это был именно он) сам ответил на ее вопрос:
        - Ойе, - робко представился он, а потом мстительно ткнул пальцем в обвиняемую: - Она гналась за мной. Она хотела затащить меня на стену и сбросить вниз. Вон у нее и платок, про который говорил Аой. Она злая, злая, злая. Это она - Убивец.
        Такой поворот дела был неожиданным для Ди. Она вовсе не хотела становиться самозванкой.
        - Эй, все совсем не так… - начала она, но тут же заткнулась. Поняла, что все именно так. И восторг узнавания себя вновь затопил всю ее, до краешка. Она - Убивец. Она - враг Невоплощенных. Эмиссар человечества. И тем гордится.
        - Поклянись, - обратился между тем к Ойе законник, - что все сказанное тобой правда, только правда и ничего кроме правды.
        Ойе послушно задрал лапки кверху и произнес формулу страшной клятвы:
        - Перед лицом Бессмертия клянусь всей своей беззащитностью, что в словах моих нет ничего кроме правды, а если я лгу, то пусть на меня сейчас же обрушится гнев Мироздания.
        Несколько мгновений толпа и законник с интересом глядели на Ойе, ожидая реакции Мироздания. К несчастью для Ди, гнев не обрушился - Ойе говорил правду, уж она-то знала. После этого души снова зашумели - вина была доказана и свидетелем, и уликой-шарфом. Законник, перед тем как его голос потонул во всеобщем гаме, проорал пункт второй главы третьей пятого раздела Идеального кодекса:
        - Всенародно виновный, чья вина публично подтверждена, должен подвергнуться наказанию без всякого снисхождения, невзирая на причины, толкнувшие его на преступление против народа, и масштаб оного. - А дальше Ди разобрала лишь отдельные слова: - …изгнанию… со стены… во Тьму внешнюю…
        Она успела только поморщиться - опять изгнание, опять тем же варварским способом, ну никакой фантазии! Разбушевавшиеся души облепили ее со всех сторон, почти утопив в своем гвалте. Какой-то поганец посообразительней вырвал у нее шарф, сделал петлю и накинул ей на шею. Толпа завизжала от восторга.
        Всем стадом они поволокли ее, сбив с ног. Ди решила терпеть унижения молча. «Ничего, мы еще поквитаемся. Так просто я не сдамся», - думала она, глядя в безмятежное небо цвета новенькой сковородки, нахлобученной на город.
        Тащили недолго - стена была не очень далеко. Законник где-то потерялся, видимо, счел, что все дальнейшее не противоречит духу законодательного артефакта. Когда приговоренную отбуксировали на верх стены - пересчитав ее затылком ступеньки лестницы в башне, - там уже теснилось толпище торжествующих зрителей. Забрались через соседнюю башню. Ради такого случая они оставили свой страх и не боялись ненароком сверзиться вниз, в бездну воплощенного мира. Они даже приплясывали от нетерпения. А некоторые так и вовсе затягивали «Ура!», заранее празднуя освобождение от гнета Убивца. Ди только ухмылялась.
        Медлить не стали. Грубо толкнули ее к краю, скупо нацедили прощальных слов - что-то там о проклятьи Тьмы внешней - и отправили в долгий полет. Еще некоторое время Ди слышала их ликующий рев, а потом все смолкло. Только ветер посвистывал.
        Она ни капельки не боялась. Она же бессмертная, что с ней может случиться. Плоть ее осталась где-то там далеко, в совсем другом городе. Значит, посадка будет мягкой.
        А вокруг и впрямь сгустилась тьма, души не наврали. Но, может быть, это всего лишь нормальная, обыкновенная ночь? А насчет проклятья… так ведь для этих умеренных слизняков Невоплощенных любая темень и любой яркий свет - сами по себе проклятье.
        Ди падала и падала, как Алиса в кроличью нору, разрабатывая на лету стратегические планы реванша. И так увлеклась, что когда решила было удивиться своему чересчур затяжному полету, то обнаружила себя стоящей на четвереньках, а под собой - нечто похожее на твердь. «Приехали», - удовлетворенно сказала себе Ди, села на пятки и задумалась. По-прежнему ничего не было видно - тьма кромешная. И тишина такая, словно в уши натолкали герметика по самые барабанные перепонки. Идти куда бы то ни было в такой темнотище было совершенно невозможно и, кроме того, вероятно, небезопасно. Вдруг еще напорешься на какую-нибудь дрянь, и даже не узнаешь, что это было. Проанализировав ситуацию так и эдак, Ди пригорюнилась. Появилась даже дурацкая мысль: а не загремела ли она в преисподнюю?
        Спасение пришло внезапно. Пока она отбивалась всеми силами от этой ничем не обоснованной, но жутко неприятной мысли о преисподней, впереди мелькнул огонек. Крошечный, далекий. Ди моментально приняла стойку. Огонек, поморгав, сделался ровным, постоянным. Как загипнотизированная, не сводя с него глаз, Ди поднялась и пошла вперед, к путеводному маячку. Шагала она осторожно, с опаской нащупывая ногами дорогу. Один раз чуть не приложилась лбом о какую-то преграду, похожую на отвесную иззубренную скалистую стену. После этого двигалась, вытянув руки. Собственная слепая беспомощность была омерзительна. Но Ди пыталась лишить свои чувства и ощущения права голоса и не думать ни о чем, кроме искорки, которая выведет ее куда нужно.
        А вот куда ей нужно, это уже второй вопрос, слегка менее существенный. Там видно будет.
        Скоро она поняла, что огонек тоже двигается - в обратную от нее сторону. Пришлось прибавить шаг.
        Из каких-то инстинктивных соображений она старалась ступать тихонько, бесшумно, как крадущийся на охоте зверь.
        И вдруг светящаяся точка исчезла. Ди моментально запаниковала и, наплевав на предосторожности, ринулась вперед.
        Спустя несколько мгновений, заполненных отчаянием, стало ясно, что огонек просто повернул за угол. Ди радостно выдохнула. Однако тут же и насторожилась.
        Во-первых, потому, что здесь было чуть светлее и она разглядела тесные своды пещеры, как ей показалось. Неяркий свет проникал в это ответвление пространства сквозь узкий колодец наверху.
        Пещера была совсем ни к чему. Излишний, вызывающий атавистический ужас декор.
        А во-вторых, насторожило внезапное дополнение к путеводному огню: в тусклом освещении отчетливо прорисовывалась темная фигура с большой толстой свечой в руке. Увидев ее, Ди инстинктивно прижалась к стене. Фигура продолжала неспешное движение. Непонятная, пугающая, целеустремленная - в точности как привидение. Пластаясь по стенке, Ди беззвучно зашлепала следом.
        В последний раз огонек свечи мигнул и нырнул вбок вместе с «привидением». Тотчас послышалось глухое бормотание. Шло оно как раз оттуда, куда зарулила фигура.
        Ди подтянулась ближе, остановилась перевести дух, от напряжения заходящийся немым криком, а затем опасливо, одним глазком высунулась посмотреть.
        И обомлела. Коленки едва не подогнулись.
        Зрелище и впрямь было сногсшибательным, особенно если учесть пещерные условия происходящего. Чем-то доисторическим веяло от этой картины. Какими-то давно забытыми культурными традициями. Пещерный зал был утыкан по периметру зажженными свечами. Язычки пламени тянулись кверху и коптили. На темнеющих стенах всюду были намалеваны белые свастики, завернутые против часовой стрелки. При виде их Ди затрепетала. Но еще большую дрожь вызвало изваяние на высоком поставце у самой дальней стены. Черная фигура, растопырившая в стороны пять пар рук и гневно потрясающая разнообразными железяками - колющими, режущими, рубящими, ломающими.
        Кроме того, позади рук у страшилы имелись еще и крылья, как сперва подумала Ди. Спустя мгновение крылья визуально трансформировались в густую гриву. Хотя признаки пола с расстояния не просматривались, Ди поняла, что это женщина. Воинственная дамочка была увешана черепами и свежесрезанными головами. В целом это обилие однообразных аксессуаров и украшений производило впечатление наигранности и безвкусной театральщины. Впрочем, у Невоплощенных, как уже убедилась Ди, пристрастие к дешевой театральщине - что-то вроде национальной хвори, как у англичан сухотка, у немцев параноидальная аккуратность, а у русских похренизм.
        Кроме ужасной женщины в пещерном капище находились еще шестеро. Пятеро сидели, скрестив ноги, вокруг треножника, стоящего перед Десятирукой. Под плоской чашей на треноге пылал костерок, и в ней что-то булькало. Шестой только пристраивался между остальными. Ди сообразила, что это за ним она шла и вот наконец пришла. Только как же все это понимать?
        Один из них был весь в белом - он сидел чуть на отшибе от сотоварищей. Четверо были кто в чем - от стеганой фуфайки и широченных безразмерных штанов до стильного джинсового костюма. На лица Ди не смотрела - к чему, если они копируют друг дружку?
        Но переведя взгляд на последнего, едва не вскрикнула. Зажала рот кулаком и жадно впилась глазами в шестую неподвижно сидящую фигуру. Этот разительно отличался от остальных. Он излучал власть. Пятеро других подчинялись ему - это очевидно. Он говорил - негромко, но сильным, привычным к управлению другими голосом. Кажется, что-то рассказывал - Ди, потрясенно таращась на него, забыла слушать. Он сидел между треногой и экстравагантной дамочкой, спиной к страшилке. Огонь, выбиваясь из-под чаши с варевом, тянул к нему свои трепетные оранжевые пальцы и озарял быстрыми бликами его лицо.
        Ди зачарованно глядела в это лицо, узнавая в нем свою судьбу и не веря самой себе.
        Это было особенное лицо. Непохожее на другие. Ди нашла его прекрасным и одухотворенным. Волевым и выразительным. Мужественным и строгим. Добрым и суровым.
        Она не сомневалась в том, что видит лицо Убивца.
        ВОИНЫ ЧЕРНОЙ МАТЕРИ
        А кто же тогда остальные пятеро? Ди ни секунды не колебалась с ответом: конечно, его соратники. Воинство Воплощения.
        Свастика на стенах? Да пожалуйста: древний-предревний, допотопный еще символ плодородия и возрождения жизни. А также бессмертия.
        Десятирукая очаровашка? Тут надо подумать. Ди была уверена, что встречалась с этой дамочкой и раньше. И, разумеется, знала, кто она такая. Только не помнила, откуда она это знает и что именно знает. Одно ясно. Воинство Воплощения поклонялось человеческому божеству.
        А это еще раз свидетельствовало о том, что она попала туда, куда нужно.
        Но она не спешила обнародовать себя - так как не знала бы, чем объяснить свое появление здесь, и кроме того, боялась нарушить действо, разворачивавшееся у нее на глазах.
        Убивец легко, одним рывком, поднялся на ноги, подошел к тому, на ком было белоснежное одеяние, и ласково велел ему:
        - Встань.
        Затем он взял его за руку, вывел на середину капища и обратился к четверым сидящим:
        - Готовы ли вы принять в наш священный союз нового брата и назвать его тхагом, тем самым разделив с ним удачи и тяготы промысла, которому научила нас наша Черная Мать во имя искоренения зла и демонов, сеющих зло?
        Один за другим сидящие ответили:
        - Готовы… Да, готовы… Мы принимаем его.
        После этого Убивец подошел к изваянию богини, пал перед ней на колени и воздел руки.
        - О, Деви! Позволь нам пополнить число твоих верных слуг еще одним собратом! Даруй ему свое благословенное покровительство, надели бесстрашием, силою, хитростью, и дай знак, если тебе угоден твой новый раб!
        Некоторое время все молчали и прислушивались, замерев в неподвижных, напряженных позах. Ди тоже навострила слух и глядела на происходящее широко раскрытыми глазами. Внезапно сверху, с темного потолка, куда не доходил свет пламени, сорвалась какая-то тень. Стремительно прочертив пространство пещеры, она черным клубком пронеслась над головой посвящаемого в братство и полетела прямо на Ди. В груди что-то оборвалось, ухнуло вниз, а потом подскочило к горлу. Ди едва не хлопнулась в обморок от этакой жути. В последний миг, перед самым ее носом, зловещий снаряд сменил курс и прохлопал крыльями мимо. Ди очумело потрясла головой и с опозданием узнала в существе летучую мышь.
        - Она осенила его крылом! - вскричал кто-то из четверки адептов. А потом все вместе: - Хвала всемогущей Махадеви!
        Посвящаемый, приняв благословение богини, сделался вдруг зелен лицом и зашатался. Ди вполне могла понять его - сама едва избегла прямого попадания страхолюдным благословением по физиономии.
        Убивец поднялся с колен и возгласил:
        - Благодарим тебя, о Деви!
        Потом снова подошел к неофиту и обнял его, не дав упасть.
        - Ты угоден Деви, радуйся. Она послала знак, что принимает тебя под свое покровительство. Теперь ты должен дать клятву тхага.
        Убивец щелкнул пальцами в сторону четверки. Один, повинуясь знаку, вскочил, и быстро принес из дальнего угла продолговатый предмет. Убивец сунул эту штуку в правую руку посвящаемого, велел держать на уровне груди и повторять за ним слова клятвы.
        Длинной штуковиной оказалась обычная крестьянская мотыга. Видимо, для душ она была священным символом повседневного человеческого труда - тяжелого, но и благодатного.
        - Клянусь, - начал Убивец, - что приняв имя тхага и став членом братства бхаттоти, буду беспрекословно выполнять волю Великой Матери нашей Деви во славу ее и ради блага множащегося рода людского. Клянусь на стезе святого промысла быть честным, храбрым, верным и преданным нашему делу. Клянусь хранить в глубочайшей тайне все, что связано с братством. А если нарушу эту клятву, то пусть я предстану перед Матерью нашей, которую нельзя увидеть без того, чтобы не умереть тут же, на месте, пусть буду изрублен на куски этим священным заступом, как был изрублен Матерью демон Махиша, и пусть моя участь послужит уроком другим.
        Неофит твердил клятву вслед за Убивцем.
        Когда все страшные и торжественные слова были произнесены и мотыга вернулась на свое место в углу, Убивец снова подал знак. Адепт у костерка подскочил и поднес новому собрату кружку. Ди видела, как перед тем он наполнил ее варевом из чаши на огне. Неофит принял кружку и поднес к губам. Но тут же отдернул. Горячо!
        - Пей! - строго велел ему Убивец. - До дна.
        И тот снова прильнул к кружке. Вылупив глаза от боли, не смея поморщиться, он пил крошечными глотками - так долго, что Ди успела за это время проделать длинный путь от простого удивления до полного непонимания, обратно, а затем в другом направлении - к счастливой, хотя и невероятной догадке. Ведь души бестелесны и не нуждаются ни в еде, ни в питье, ни уж тем более не могут испытывать физическую боль. Чем же тогда объяснить происходящее?! Может быть, на нематериальном огне кипела какая-то нематериальная субстанция, вроде энергетической амброзии для бессмертных душ? А страдальческая физиономия неофита отчего тогда? В конце концов Ди осенило: сделавшись адептами Воплощения, они во всем стремятся стать людьми. Они не могут позволить себе обрести плоть, пока в городе душ остается хоть один Невоплощенный. Но человеческие повадки и обычаи они перенять в состоянии, хоть это и неимоверно трудно для них, даже противоестественно. Заливать в себя жидкость - наверное, для них это то же самое, что человеку набивать брюхо камнями или расплавленным свинцом.
        Только праведники и великие герои могут добровольно пойти на такие самоистязания.
        В порыве восхищения Ди совсем забыла об осторожности, которую решила соблюдать, и подалась вперед, в проход. Тотчас она услышала изумленный вскрик, а через секунду поняла, что попалась. Сбоку из-за стены метнулась рука и крепко зажала локтем ее шею.
        Убивец резко обернулся и нахмуренно посмотрел на Ди. Головой прижатая, как тисками, к чьему-то боку, она была выведена на свет и представлена на суд собравшихся.
        - Джемадар, она подглядывала! - раздался над ухом у Ди возмущенный голос. - Махадеви не простит нам этого, если мы не…
        - Помолчи, - приказал Убивец. - Отпусти ее и посмотри, нет ли там еще кого-нибудь. Потом встань у выхода.
        Тиски разжались, и Ди рухнула на четвереньки.
        - А теперь скажи нам, детка, кто ты такая, что здесь делаешь и где твои дружки.
        Убивец говорил спокойным, ровным голосом. Тон его не выдавал ни малейших эмоций. Казалось, церемония посвящения не только не была прервана столь внезапным образом, но и должна была повернуться именно таким боком - появлением нового действующего лица, с заранее предписанной ролью.
        Ди поднялась на ноги, потерла шею и заговорила, преданно глядя на Убивца:
        - Я хочу стать одной из вас. Я знаю о вашей миссии и согласна принять ее. Я искала вас, но нашла случайно… не уверена даже, что тут обошлось без Провидения. Наверное, оно и привело меня к вам. Во всяком случае, иного объяснения, как я попала сюда, у меня нет. А дружков моих не ищите, потому что их у меня нет.
        - Она врет, не верьте ей, джемадар! - К Ди подошел один из адептов, до тех пор стороживший варево на огне, и негодующе уставился на нее большими красивыми глазами с пушистыми ресницами. Только сейчас Ди вдруг осознала, что у каждого адепта свое собственное, индивидуальное лицо. У этого, например, даже привлекательное, точь-в-точь смазливый мальчишка лет восемнадцати. Обретя судьбу, они перестали быть заготовками, сделались обладателями неповторимых физиономий.
        - Мы должны отдать ее Деви, - продолжал адепт, - чтобы не навлечь на себя гнева Великой!
        Убивец смолчал. Задумчиво подошел к огню и в руках его появилась маленькая коробочка. Открыв ее, он запустил внутрь пальцы и меланхоличным жестом сыпанул в пламя щепоть какого-то порошка. Огонь, проглотив корм, разом побледнел и вдруг вспыхнул синим цветом. Языки его жадно потянулись вверх, как преданный пес - с желанием лизнуть хозяина в лицо. Пламя зачадило, к потолку взвился дымок. Появился приторный запах, но Ди не обратила на него внимания - ее захлестнул поединок самоотверженных взглядов, на который ее вызвал адепт с красивыми, как у лани, глазами. Их взоры скрестились, будто шпаги, - еще чуть-чуть и раздастся звон, бряцанье, лязг, посыплются искры.
        Но как раз чуть-чуть и не хватило. Контуры противостояния медленно размывались, смазывались. Шпаги опустились и были тотчас забыты. И вдруг пещера, капище, закопченые стены исчезли, и началось мистериальное, волшебное, безумно прекрасное действо. Какой-то чародей взмахнул своей палочкой и все вокруг преобразилось.
        Перед глазами Ди точно приподнялась завеса, скрывавшая до сих пор сказочную красоту мира и его распахнутые объятия любви. Даже просто удивляться этому потрясающему открытию, этой внезапной обнаженности мира было бы омерзительной неблагодарностью, кощунством, поруганием невинности. Мир вокруг сбросил свои дряхлые одежды в бесконечном доверии и любви к ней, Ди, и она не могла не ответить ему тем же - восторгом, преклонением, обожанием, взаимным обнажением себя. Она рухнула на колени и заплакала в молитвенном экстазе, жарко шепча слова благодарности миру за то счастье, которое он показал и даровал ей.
        Она вдруг поняла, что мир есть любовь и все, что делается в нем, - это любовь. Любовь была сияющим, переливающимся всеми цветами морем, в котором купалась теперь Ди. И когда море, лаская, проникло в нее и принялось лизать ее изнутри, истончая перегородки души, отделявшие ее от мира, она покорно отдалась ему, его власти и его нежности - потому что страшно было даже подумать о том, чтобы отказать ему, доставить хоть малейшее огорчение. Наоборот - подчиняться этому безбрежному феерическому потоку было высшим счастьем. Ради него, ради великого духа, открывшего ей мир, заполнившего ее собой и уносившего теперь куда-то вдаль, она готова была на все. Собственно, даже не она, а та бесконечность, безокраинность, которые распирали ее и в которые она превратилась.
        Беспредельность по имени Ди могла вместить в себя весь мир, могла принимать любые формы, могла жертвовать собой и наделять других счастьем. Если есть в мире несчастный, она готова была облагодетельствовать его, если есть в мире лишенный любви, она хотела бы одарить его собой, если есть в мире страдающий, она желала бы броситься ему в ноги и умолять о прощении, и быть растоптанной им, и в унижении заново познать любовь, и воспылать страстью к мучителю своему, и стать рабой его, любящей, жалеющей, берущей на себя его страдания.
        Духом, сеющим жалость к тварям рожденным, летела Ди над водами первозданного мира и вдруг увидела остров. А на острове сад, прекраснее которого нет и не будет, благоуханный, зовущий сладчайшей музыкой птичьих перепевов, чарующий красками, плодами дерев, зверями, просящими ласки. Ди гуляла по саду и наслаждалась его щедростью. Голос, слышимый со стороны, вел ее по тропинкам, подводил к ручьям и пенным водопадам, усаживал на нагретые солнцем камни и звал к ней обитателей сада: игривых, как котята, пантер и ягуаров. А вслед за кошками из зарослей стали выходить люди - юноши и девушки с пригожими лицами и стройными фигурами. Они смеялись и весело переговаривались. Они были влюблены и желали поделиться своей любовью с гостьей - когда она захочет и как захочет.
        Но едва она остановила свой выбор на одном из юношей, пленившем ее статью и горячим взором, как на сад налетела черная тень, принеся с собой ураганный ветер, град, бурю. Небо обрушилось на землю расплавленным серебром молний, и потоки воды захлестнули остров. За раскатами грома Ди отчетливо слышала чей-то довольный дьявольский смех и бессильно грозила неведомо кому кулаком. А потом все закончилось. Воды сомкнулись над островом. Ди взлетела ввысь, крича от горя и отчаяния. Тот же голос, что показывал ей красоты райского сада, с печалью сообщил о гибели прекрасной земли от рук злокозненного демона Махиши и спросил ее, готова ли она вступить в войну с бесчисленными сподвижниками демона, расселившимися по свету после того, как Великая Черная Мать отомстила Махише, убив его и тело разрубив на части. Ди, не колеблясь, ответила: «Да!».
        Голос спросил, готова ли она верить, что, когда последний приспешник демона будет убит, потерянный рай возродится в еще большем великолепии и вся земля станет благословенным краем. Ди без тени сомнения ответила: «Да!»
        И в третий раз голос спросил, готова ли она довериться ему, голосу, и беспрекословно выполнять все его требования, не спрашивая о смысле их и причинах, но зная, что они подчинены одной-единственной и великой цели искоренения зла на земле. И снова Ди ответила: «Да!», дрожа от нетерпения.
        А как же иначе?! Как могла она сказать «нет», отказаться от предлагаемого, огорчить, а может, даже и - страшно представить! - оскорбить своим отказом обладателя голоса, ведь он был средоточием, самой сердцевиной нового мира, открывшегося ей и так жестоко загубленного, обезображенного, томящегося под спудом демонских чар. Голос был осью и голос был богом. Создавшим все и ее саму в том числе. Он показал ей истинную красоту и любовь мира и он сам был этой красотой и любовью. Подчиняться, покоряться ему - счастье. Умереть ради него - блаженство. Убивать ради него - наслаждение. И пусть все демоны мира трепещут перед рабой совершенной, не знающей границ любви!
        Тем временем реальность принялась напяливать на себя старые лохмотья. Завеса опускалась, и из тени выплывали очертания капища Черной матери. Перед собой Ди увидела фигуру, закутанную в мантию величия, осиянную светом неземным. Вокруг головы искрилось багрово-красное колесо нимба. Ди в благоговейном ступоре попыталась упасть ниц и распластаться, но сильная рука подхватила ее и подняла. И голос, тот же самый голос, далекий и одновременно близкий, возвестил:
        - Теперь ты должна доказать свою преданность мне, свое желание обрести землю обетованную и готовность сделать для этого все, что велю тебе я с одобрения и согласия нашей Матери, Махадеви.
        - Я докажу, - ответила Ди, и свой собственный голос показался ей точно таким же далеким и близким, плывущим откуда-то извне.
        - Хорошо, - сказал Убивец (ибо это был он - преображенный, богоподобный). - Тогда возьми вот это.
        Он протянул ей черный шейный платок. Ди сразу узнала его - тот самый, символическое орудие Воплощения, аркан для ловли трусливых душ.
        - Это румаль - единственное оружие тхагов. Каждый вступающий в братство бхаттоти должен показать, на что он способен. Видишь этого бедного, невинного агнца?
        Он протянул руку, и Ди послушно повернула голову. У стены капища застыл в коленопреклоненной позе неофит в белых одеждах. Глаза его бессмысленно смотрели вперед, руки безвольно повисли, и только легкое покачивание тела из стороны в сторону свидетельствовало о том, что это не статуя раненого юноши, запечатленного в мраморе за миг до падения.
        - Вижу, - ответила Ди.
        - Знай же, что твои глаза обманывают тебя. Под этой невинной внешностью, под видимым покровом, вызывающим жалость и сострадание, скрывается демонское отродье, душа, порабощенная злом. Ты знаешь, что нужно делать, не так ли? Иди же и освободи эту несчастную, томящуюся в плену душу!
        Последние слова прозвучали невыносимо торжественно и громко, как грохот небесной колесницы, влекомой в горнем эфире сбесившимися божественными жеребцами. Ди бесстрашно глядела на оборотня в ангельском облачении. Как хорошо, что сейчас она убьет паразита, присосавшегося к чистой, светлой душе, и тем самым спасет ее для Воплощения и дальнейшей вечности бессмертия! При этом вовсе не казалось странным и удивительным превращение неофита, совсем недавно повторявшего за Убивцем страшную клятву тхага, в демона, подлежащего искоренению. И не такие еще чудеса в мире случаются.
        Она приблизилась к оборотню и примерившись, обернула платок вокруг его шеи. Нехитрое это дело - накинуть удавку и затянуть концы, однако требует хватки и сноровки. С первого раза у нее ничего не получилось. Руки плохо слушались, и казалось, что под платком не шея, а деревянное дышло. Да ведь не зря же говорят: было бы желание - остальное приложится. А желания у Ди в этот момент было хоть отбавляй. В памяти мелькали картинки: круговерть обезумевших от страха душ, истаивающий от порочной душевной хвори Йаа, фанатичный театр, толпа линчевателей, не ведающих собственного убожества, - а руки тянули концы румаля, и Ди шептала почти молитвенно: «Потерпи… Потерпи немножко…» Несчастный хрипел, багровел, таращил глаза, но по-прежнему стоял неподвижно, с тупой покорностью принимая назначенное.
        И вдруг что-то случилось. Воздух быстрее молнии прорезала какая-то блестящая штуковина и аккуратно воткнулась в горло Убивца. Тот всхлипнул и стал оседать на пол. В тот же миг за глотку схватился один из адептов - из его шеи торчала рукоять ножа, а изо рта хлынула кровь. Потом что-то стремительное прокувыркалось от входа в капище за спину другого адепта. Долю секунды спустя и этот рухнул наземь со сломанной шеей.
        Ди с откровенным идиотизмом в глазах еле поспевала за событиями. Сообразила только, что трое уже как будто мертвы, несмотря на предполагаемое бессмертие, и этот внезапный шквал смертоубийства еще не закончился.
        Из двоих оставшихся один встал наизготовку, приняв позу каратиста, и злобно хакнул. Незваный гость успел сделать пробный выпад, как сзади на него налетел второй и зажал его шею рукоятью священного заступа. Каратист сию секунду ринулся в атаку, но был жестко отброшен ударом обеих ног противника. В следующее мгновение тот, который держал заступ, кувырком полетел на землю и лезвие мотыги захлебнулось его кровью, забившей фонтанчиком из горла.
        Последний адепт хищно прыгнул вбок и выхватил нож из глотки мертвого собрата. Но неизвестный из клана суперменов не дал ему и крупицы шанса: коротким ударом в пах согнул настырного пополам, затем - кувырок вперед, поворот с заходом в тыл противника, и собственная рука адепта с помощью другой, более умелой руки, чертит ножом на его же шее широкую улыбку - от уха до уха.
        После чего супермен оборачивается к Ди, орет:
        - Ты что, ополоумела?! - и одним движением рвет удавку с горла ее жертвы.
        Несчастный закланный агнец заваливается набок, не подавая признаков жизни.
        Ди ошарашенно хлопает глазами и медленно ворочает извилинами, узнавая в супермене, только что отправившем на тот свет пятерых, бывшего «цыпленка» Ники.
        Потом обводит диким взглядом капище, тела убитых, шестого, которого она, кажется, удавила собственными руками, тихонько икает и, продолжая ничего не понимать, плавно шмякается на землю.
        И только сейчас ей становится по-настоящему страшно.
        СУПЕРМЕНСКОЕ РЕМЕСЛО
        Никита опустился возле задушенного юнца и надавил на шею пальцами. «Живой». Потом поднял голову, повел носом. «Дерьмо!» Встал и, подойдя к костру, своротил треножник с варевом, разметал ногами огонь, затоптал угли. Ди продолжала икать, сидя на полу, испуганно обхватив колени руками.
        «Что… что это?» - «Не знаю. Вроде не конопля. Другое что-то. Посильнее, надо полагать». Никита шагнул к ней и протянул руку. «Пойдем». Но Ди не шелохнулась. Она смотрела мимо него - круглыми, как большие пуговицы, глазами - и заметно дрожала. «Что это?» - повторила она. Никита повернул голову. Над телом Убивца расползался красноватый туман, выплывающий из раны на шее. Через несколько секунд туман собрался в густое облако, а затем расточился, исчез без следа. «Прокаженная душа. Пойдем отсюда». Ди взяла протянутую ладонь, Ник рывком поставил ее на ноги. «А… это?» Не сводя глаз со страшного мертвеца, она прикоснулась к своей шее. «Лабрис. Двойной топорик. Хорошая штука. Удобная как раз для таких случаев. Из чистого серебра».
        Ди все еще не могла прийти в себя. Слишком невероятен, слишком резок оказался переход из одной реальности в другую. А ведь на самом деле этот переход произошел гораздо раньше, как теперь стало ясно. Но она не заметила его, продолжала жить по правилам искусственно сконструированного мира, тогда как реальный мир предъявлял к ней совсем иные требования, подвергал иным испытаниям. Где, когда она перешла черту, отделяющую одно от другого, иллюзию от истины, геройство от злодейства?! Почему не сумела отличить друг от друга противоположности, не почувствовала фальши, заигралась до того, что сейчас от самой себя тошнит?!
        Но икать перестала. И уже осмысленным взглядом прошлась по убранству капища - свастике, статуэтке десятирукой богини (Кали - вот как ее зовут, вспомнила она наконец, божество смерти, хаоса, разрушения). «Кто они? Фашисты? Солнцепоклонники? Сатанисты?» Никита мрачно хмыкнул. «Свастика слишком многозначный символ. Не стоит доверять символам. Они убийцы. Обыкновенные убийцы, ищущие оправдания себе в древних культах». Перешагивая через тела мертвецов, он подошел к поставцу, с которого щерилась грозным оскалом многорукая паучиха Кали. Мгновение смотрел на нее, а потом сбросил божество с пьедестала и припечатал осколки ботинком.
        «Они называли ее Деви. Это одно из ее имен? Какое же из них настоящее?» Никита безразлично пожал плечами. «А у нее нет настоящего имени. Как и настоящего лица. Она везде разная. И всюду одинаковая. Но главное не в этом. - Он говорил медленно и как будто раздумывая, на мгновенье повернувшись лицом внутрь себя. - А в том, что она везде. Везде и сейчас. Растворена во времени и в пространстве… Пойдем же наконец. Здесь мерзко». Он взял ее за руку и силой потащил к выходу. Ди беспомощно оглянулась. «А как же… эти?» - «Крысы подъедят, - бросил Ник через плечо. - Тут не о чем беспокоиться». - «А тот? Он же живой? Я ведь не убила его?» - «Нет, не убила. Я опять вовремя, да?» Он усмехнулся, но Ди не заметила иронии. Она была в несколько пришибленном состоянии. «Очухается, уползет. Хотя вообще-то стоило бы в милицию доставить». - «Не надо». Ди испуганно помотала головой и снова оглянулась, уже из тоннеля, на трупы. Мысль о том, что всем этим займется милиция, вызывала дурноту. Ладно она - слава богу, не придушила бедолагу, хотя, конечно, она и без того на подозрении, - но Ник! Вот у кого будут ба-альшие
проблемы. Пять трупов!
        И тут до нее окончательно дошел смысл произошедшего. Она резко остановилась и выдернула руку. «Ну что еще? По-моему, мы и так здесь слишком задержались». Никита залез в карман куртки, достал маленький фонарик. Зажег и направил свет ей в лицо. Лицо это выражало крайнюю степень изумления. «Ты убил их!» Она сказала это с такой ошарашенной патетикой в голосе, что Никита ухмыльнулся. «Ну да. Убил. Ты ведь, кажется, тоже собиралась удавить одного из них». - «Не притворяйся, что не понимаешь, о чем я говорю. Почему ты убил их? Почему не сообщил в милицию?» Никита молчал миг, а потом совершенно серьезно ответил: «Далеко было бежать до участка. А телефон здесь экранируется». Ди повертела головой. «Где - здесь? Где мы вообще-то?» - «В катакомбах. А это, - он махнул рукой, - тот самый храм. Как видишь, я все-таки нашел его. После того как ты самолично едва не сделалась адептом заплесневелого сектантского культа. Но теперь ты, надеюсь, изменила свое мнение насчет его заплесневелости?» Ди прохрипела в ответ что-то нечленораздельное. Потом, совладав с собой, тихо выдавила: «Извини. Я не предполагала, что это
так…» И пристыженно замолчала, не докончив.
        «Пойдем, я покажу тебе - как». Он взял ее за локоть и повел, освещая путь фонариком. Ди заметила, что идут они в сторону, противоположную той, откуда она сама пришла к капищу сектантов. Здесь начинался пологий спуск. «Вообще-то тут можно заблудиться. В детстве я пару раз сюда совался с ребятами. Но далеко мы не заходили. Боялись привидений. Здесь ведь и в самом деле в девятнадцатом веке обосновалась оккультная секта. Громкое дело было, когда их замели. Темные дела они творили. Искали могущества, работая мясниками, - в основном, конечно, кровью человеческой интересовались. Младенцев особенно жаловали. И юных прекрасных дев. Расчленением трупов не брезговали. Поеданием в сыром виде отдельных органов тоже. В общем, с выдумкой ребята к делу подходили. Фантазеры были. Гостеприимные - мимохожих путников с радостью привечали».
        В голосе Никиты слышалась угрюмая, звенящая издевка. Ди поежилась. «Ты намеренно меня пугаешь? Эти байки про кровь младенцев и девственниц давным-давно обросли длиннющей бородой. Формальный стереотип сатанизма» - «Байки? Стереотип? Тогда почему у тебя поджилки трясутся? Нет, это не байки. Самое интересное, что все это действительно было. А самое не смешное - что все это есть. Сейчас. Правда, на девственниц спрос упал. Тлетворное влияние цивилизации сказалось». Ди подавленно молчала.
        Никита остановился и вынул из кармана листок бумаги. Посветил на него фонариком. На листке карандашом были нарисованы линии, цифры и крестики. «Пока тебя искал, наткнулся тут кое на что. Здесь уже близко». Он убрал план. Метров через тридцать пятно света пошарило по стенам и вычертило кривоватый узкий проем. «Вот оно». Никита протиснулся первым и потянул за собой Ди. Они оказались в тесном скальном разломе.
        В незапамятные времена здесь, под землей, добывали камень для строительства города. Вероятно, заброшенные каменоломни хранили еще много древнющих тайн, помимо секретов сравнительно недавнего сатанинского промысла. Но то, что открылось Ди внутри этой крошечной слепой кишки подземелья, явно не имело отношения к незапамятным векам. Эта тайна носила отчетливый отпечаток современности. Ди не удержалась и вскрикнула. Зажала рот ладонью. А заодно и нос. Но от густого трупного смрада рукой было не отгородиться. Казалось, он был способен проникать в мозг, минуя дыхательные каналы, - напрямую. Вдоль стен лежали и сидели полуобъеденные мертвецы. Много. Десятка два. По ним деловито шныряли толстые, брюхастые крысы с лоснящейся шкурой. Ди почувствовала, что сейчас шлепнется в обморок. Присоединится к покойникам. Вот-вот - и гнусные, обожравшиеся твари уже почуяли деликатес, тычутся носами в ее ноги. Ступор прошел, и Ди заорала. Давя упругие мягкие тела людоедиц, оступаясь на них, метнулась к пролому, вывалилась наружу, в коридор. Никита вылез следом.
        Ди тяжело дышала и жалась к стене. «Прости. Я подумал, что тебе нужно это увидеть. Это то, во что ты чуть не вляпалась по самую макушку. Милиция здесь ни к чему. В подобных случаях она некомпетентна. Того, кто служит тьме, невозможно судить людским судом… Ну, пойдем искать выход?» Он тронул ее за плечо и легко подтолкнул вперед, приводя в чувство. Ди сделала пару шагов. Она поняла, что вот-вот сорвется в истерику. От недомолвок и обилия тайн ее уже трясло и знобило. Хотелось брякнуться на пол, задрать голову и завыть. Нервно рассмеявшись, она сорвалась с места и полетела вперед.
        Никита догнал ее, схватил за руку и развернул. «Не туда. В другую сторону». В другую, так в другую. Здоровенными шагами Ди шлепала впереди, Ник направлял ее сзади. Шли молча - по молчаливому же согласию. Только дыхание друг друга слышали, да шуршание камешков под ногами.
        Минут через пятнадцать, после бесчисленных поворотов, от которых уже тошнило, пол подземелья начал круто забирать вверх. Потом впереди сверкнул свет, и еще через минуту Ди уже вдыхала свежий воздух. Никита помог ей втиснуться в узкую горизонтальную расщелину, потом пролез сам.
        «Боже, какое счастье снова оказаться на земле!» Ди в изнеможении повалилась в густую траву и растянулась. Вокруг росли сосны и пихты. В их верхушках шумно гулял ветер. Вход в катакомбы начинался в невысоком уступе скалистой породы, поросшем мхом. С расстояния нескольких метров расщелина казалась беззубым ртом древнего старика. Солнца не было видно за облаками. «Сколько сейчас времени?» - «Десять утра». - «Сла-авное утречко… А теперь садись рядом и рассказывай. Я с места не сдвинусь, пока не узнаю, кто они, - кивок в сторону скалы, - и кто ты. Как ты меня нашел. И где научился так ловко метать топорики и сворачивать шеи». - «Это долгая история. Ты можешь простудиться, валяясь тут». - «Ничего, я закаленная и никуда не тороплюсь». - «Хорошо. Как хочешь. Можно и здесь».
        Никита сел на мелкую кочку. Сорвал травинку и принялся жевать ее с глубокомысленным видом. «Видишь ли, в чем дело… Я должен был ликвидировать этого типа». - «Должен был? Постой, я что-то не очень мысль уловила. Ты говорил о невозможности людского суда. А ты сам - от какого суда посланец?» Никита выплюнул травинку и поглядел куда-то в сторону. «Я не судья. Я всего лишь исполнитель. Понимаешь, этот тип, с лабрисом в глотке, не совсем человек. То есть он был человеком когда-то, а потом перестал. Ну… ты же сама видела, что из него вылезло». Ди перевернулась набок и оперлась о локоть. «Только не говори, что это был демон. Все равно не поверю». - «Это был не демон. Это была тварь, переставшая быть человеком, только и всего. Но это, уж поверь, пострашнее любого демона будет. Люди, расставшись со своей природной сущностью, не могут стать ангелами или демонами. Даже сверхлюдьми не могут. Только монстрами - это пожалуйста, это сколько угодно. Я долго шел за ним. Искал. Но он был очень осторожен. Следы оставлял в изобилии, а сам исчезал. И пока я с другими ребятами очищал от заразы те места, где он
отметился, он успевал наплодить ее в других. А потом я узнал, что этот урод обосновался здесь, в моем родном городе. И тогда я поклялся себе, что не выпущу его отсюда. Мне повезло. Благодаря тебе. В общем-то это была чистая случайность. Хотя, кто знает… Ты могла вывалиться из дум-пространства в любой другой точке…» - «Откуда-откуда вывалиться?» - «Из пространства, сконструированного подсознанием. Туда попадают иногда - если подсознание достаточно сильно для этого и может создавать мощное поле». - «Сильно даже для того, чтобы перемещать в обычном пространстве?!»
        Как-то с трудом верилось в такие штучки. Подумаешь, подсознание! На то оно и «под», чтобы сидеть тихо и не высовываться. Тем более не заниматься насильственной телепортацией, которую вообще еще даже не изобрели.
        «Когда ты попадаешь в него, ты как бы перестаешь существовать для реального мира. Он тебя просто вычеркивает. Поэтому, выпадая из дума, ты по теории вероятности имеешь очень мало шансов оказаться в том же самом месте, где была раньше, и очень много шансов объявиться у черта на рогах. Что сейчас приблизительно и произошло». - «С ума сойти!.. То есть я хотела сказать: шизень с прибабахом! Черт побери, Ник, что это за бред?!»
        Никита флегматично сорвал еще травинку, колосник на тонком нитяном стебельке, и с отрешенным видом начал внимательно разглядывать его. «Если это бред, то объясни, будь добра, как ты оказалась в гостях у этих козлов-изуверов. И поподробней - не то я подумаю, что ты о чем-то умалчиваешь, а это сейчас не в твою пользу. Сама понимаешь - все это слишком подозрительно». Ди не нашла ничего лучше, чем вяло огрызнуться: «Кто бы говорил. Сам-то как там очутился… И пять трупов - тоже не в твою пользу. Для ментов, во всяком случае». Но в душе она уже капитулировала. Хоть какое-то, хоть вздорное, непомерно ирреальное, но все же объяснение - всего того, что происходило в последние дни. Сама-то ведь не располагала даже таким. «Ну ладно, допустим. Хотя все равно бред. Но откуда ты про это знаешь? Сам бывал там, в этом твоем думе? Или в научных журналах прочитал?» Ди истерически хихикнула и приняла сидячее положение. О столь удивительных и плохоперевариваемых мозгами вещах лучше слушать вверх головой. Никита пожал плечами. «Сам не бывал. А писать - так не пишут же об этом. Но, понимаешь, жизнь такая штука - она
сама может рассказать о чем ты не знаешь, если внимательно прислушиваться».
        Он поднял лицо к небу и улыбнулся одинокому лучу солнца, проткнувшему одеяло из облаков и упавшему на прогалину, где расположились двое для дачи друг другу объяснений, - словно чтобы внести посильный вклад в прояснение темных и запутанных сторон этой, несомненно, странной, непостижимой, невероятной истории.
        Ди решительно тряхнула головой. «Ну так вернемся к нашим баранам. Которым ты организовал бойню, я имею в виду. Они - кто?» Никита щелчком отправил букашку, залезшую к нему на плечо, в принудительный полет. «Тхаги, ты же слышала. Воины Черной матери. Проще говоря - душители. Их историческая родина - Индия. Но там их уже не осталось. Последнего тхага англичане повесили в девятнадцатом веке. А до этого они жертвопринесли своей жадной до человечины мамочке Кали миллионы соплеменников». Ди совершенно искренне ахнула. «Миллионы?!» - «Этот культ очень древний. Так что ребята успели вволю порезвиться, прежде чем их укоротили». - «Укоротили, да не прижгли? Снова выросло? Или они успели отпочковаться? Каким лихом их в наши-то края занесло? И потом, на рожи они как будто не индусы». - «На рожи они вполне наши. В том-то и дело, что на исторической родине их и прижгли, и солью посыпали». - «Тогда почему?…» Ди не терпелось докопаться до сути. «Почему и для чего - здесь бессмысленные вопросы. Извращенная, одержимая фантазия - все, что можно сказать. Знаешь, что такое историческая реконструкция?» - «Догадываюсь».
- «Ну а здесь не историческая, а скорее игровая реконструкция. В рамках патологического игрового мышления. Этот висельник с манерами олимпийского бога называл себя Гроссмейстером. Все, что ему нужно было, - передвигать фигуры в игре, которую он, видимо, считал своим гениальным изобретением. Это была игра в богов. Или, вернее, в культы богов. Сам он, естественно, исполнял в ней роль толмача божественной воли. И заметь - богов подбирал под одну мерку: чтоб были злые, охочие до крови и жертв, не ведающие пощады. Пару-тройку раз это были полностью надуманные, искусственные божки. Этих отправить потом, когда он исчезал, в могилу было легко - такие плохо приживаются в мозгах, хоть даже выжженных цветомузыкой». - «Чем?!» - «Галлюциногенами. Надо полагать, ты уже испытала на себе эту радость. Я только не сразу тогда сообразил, отчего у тебя такое дегенеративное выражение лица сделалось. Извини». Ди угрюмо отвернулась в сторону, буркнула: «Да чего уж там».
        Нику надоело сидеть, он встал с кочки, прошелся до ближайшей сосны, погладил кору, провел пальцем по застывшей смоляной янтарной дорожке. «Но в основном воскрешались к новой жизни натурально существовавшие когда-то темные боги, со всеми причиндалами их культов. Кали - только звено в общей цепи. Хотя и не самое маленькое звено, а очень даже увесистое». Ди встрепенулась. «Погоди. Я ведь слышала. По радио. В городе стали пропадать люди. Сказали, что, вероятно, маньяк. Я тогда еще подумала: как это удобно стало - за любым тяжелым криминалом видеть маньяков и террористов. Или наоборот - работать под маньяка или террористов. Хорошая отмазка, отличное прикрытие». Никита не отвечал, думал о чем-то своем в обнимку с сосной - легонько стукаясь о нее лбом. Ди непонимающе косилась на него какое-то время, потом не выдержала. «Эй, что это ты делаешь? Зарядка для мозгов?»
        Он перестал биться головой о ствол и упал в траву рядом с ней. «Она самая. Понимаешь, я ведь думал, что это они убили Филиппа». Ди насторожилась и напружинилась. «Так это… их угрозы на автоответчике? Черт, хорошо, что ты заговорил об этом. Я совсем забыла. Так значит… Постой, ты сказал „думал“? Значит, сейчас ты так не думаешь? Но почему? Все ведь сходится. Храм, катакомбы, ученый-индолог, знаток санскрита, Филипп же наверняка знал санскрит… Ник! Ты гений. Какие тебе еще доказательства нужны? Это же ясно, как день!» Ди возбужденно размахивала руками и даже целоваться полезла в припадке щедрой благодарности за раскрытие тайны, угнетавшей ее столько времени. Никита принял лобызания как и полагается герою-спасителю, но затем, посуровев лицом, взял ее за плечи и усадил обратно. И огорошил: «Наоборот. Все стало темнее, чем ночь. Когда ты рассказала мне про автоответчик, когда произнесла эти слова - „храм“ и „манускрипт“, я понял, что попал на нужный мне след, на след Гроссмейстера. До этого утра все и впрямь сходилось. Поэтому я и советовал тебе быть настороже, сменить квартиру. Я полагал, что ты у них
на примете…» - «Почему?» Она изумленно моргала, уставясь на него. «Они могли считать тебя свидетелем убийства Фила. Ведь ты могла быть свидетелем, улизнувшим от них?»
        Ди задумалась. Потом дернула плечами. «Наверное». И вдруг до нее опять дошло. Вскинула голову и гневно-возмущенно воззрилась на него. «Значит, ты использовал меня как приманку! Теперь понятно, почему ты везде мне попадался - ты просто устроил ловлю на живца. И ты… ты еще называл себя другом… да ты… ты просто… свинья, вот ты кто!» Вскочила и принялась выписывать зигзаги с кренделями на полянке, пинать траву и сухие упавшие ветки, выпуская пар. Ник никак на этот демарш не реагировал - спокойно, даже как будто философски смотрел, как она бушует, жевал очередную травинку, ждал момента, когда можно будет продолжить двусторонний диалог: знал, что на этот раз она не сбежит, сочтя себя оскорбленной, потому что хочет знать все до конца, до самой распоследней точки в этой истории… Если б еще была она, эта точка…
        Буйство долго не продлилось. Исчерпав разовый запас гнева, она бухнулась на кочку и отвернулась в сторону. Подперла голову рукой, надулась. Никита пустил в ход среднюю артиллерию - доводы разума. «Если бы все обстояло так, как я сказал, они и без меня устроили бы ловлю на живца. А сейчас я даже не знаю, к счастью или несчастью все оказалось не так». - «Приманка-то все равно сработала». Буркнув это ближайшей сосне, после секундной паузы она заторможенно обернулась. И в голосе зазвучали звенящие беспокойные нотки. «А как все оказалось? Что там насчет темной ночи, я не очень уловила?»
        Никита отмахнулся от приставучей мухи. Миг помедлил с ответом. «Дело в том, что было неизвестно, какого божка Гроссмейстер вытащил на свет в этот раз. Черная Богиня - это ни о чем еще не говорит. Сейчас я знаю и потому могу утверждать, что эти самодельные тхаги не убивали Фила». Ди подарила ему взор, каким смотрят на геродотов всех мастей - на губителей гармоничной картины мира и стройных творений человеческого гения. Такая была замечательная концепция убийства, и вот тебе на! После чего выпалила: «Это еще почему?» - «Потому что они бы не отступили от установленных правил культа. Кали наказала своим подопечным душить людей платком - румалем. Кажется, ты уже свела с ним тесное знакомство? И никак иначе, если они не хотят узнать, как свирепа она бывает в гневе».
        Ди поникла и принялась вдумчиво крутить пуговицу на рубашке, будто пыталась понять - что будет, если ее совсем открутить? В самом разгаре отвинчивания пуговицы нежной песней тростниковой свирели зазвучали ее невыразимо печальные слова, такие печальные, что казалось, вечнозеленые деревья вокруг, услыхав их, должны горестно сбросить всю свою хвою, до последней иголки, и в глубокой скорби начать заламывать ветви, вознося небесам молитвы.
        «Значит, они не убивали его. Тогда это сделал кто-то другой. Может быть, я? Ты? Менты? Или та старушка с кошкой… то есть без кошки? Боже, как много в мире стало людей, способных убить других людей. Я с радостью душила того мальчика, тебе пять трупов - как пять вздохов, у тех - миллионы плюс еще два десятка удавленников, а теперь к тому же мы опять не знаем, кто порешил моего мужа. Ник! Почему ты спросил тогда, каково чувствовать себя убийцей? Ведь ты знал и знаешь это. И я знаю. Сознавать себя убийцей - значит чувствовать, что ты чужой для самого себя, совершенный незнакомец, который может выкинуть в любую минуту черт знает что. Начинаешь опасаться сам себя. И земля уходит из-под ног, и голова кружится оттого, что все вокруг стало по-другому и ты не узнаешь ничего. И хочется, но страшно узнать, на что же способен этот чужак в тебе, понравилось ли ему убивать и сможет ли он еще раз сделать это. Вот что хуже всего - он ведь непременно пожелает проверить это: сможет или не сможет? А вдруг сможет?… Что тогда?… Ник! Я поняла. Среди людей нет вообще неубийц. Каждый по сути - убийца, даже если он об этом
не подозревает. Потому что никто не знает себя до конца. Ты понимаешь, что это значит? Что все мы - безликие машины, уничтожающие друг друга. У нас ни у кого нет своего лица. В лучшем случае - маски мирных обывателей. Чтобы иметь свое лицо, нужно отличаться от других. Быть неубийцей, даже в мыслях, даже там, куда не проникают мысли, - в дремучих инстинктах. Не мечтать даже подставить другому ножку, чтобы он расшиб себе лоб. Понять и простить врага своего. В любом уроде найти хоть каплю божественного смысла, Логоса. Знаешь, не так давно я думала, что свое лицо имеет тот, кто причастен добру либо злу, то есть либо холоден, либо горяч, только чтобы не умеренно теплый. Но это было не здесь, в другом месте… там другие правила. А здесь это уже не действует. Здесь нужно делать правильный выбор. Единственно правильный…»
        Она замолкла - съежившаяся фигурка на кочке, колени вровень с головой, лицо уткнула в ладони. Ветер пробирался сквозь редколесье, теребил ветки, траву, волосы. С неба упали три капли, предупреждая о близости дождя. Никита поймал наконец надоевшую муху, оторвал ей крылышки и теперь как будто даже увлеченно следил за инвалидкой, сражающейся с травой. Ди не смотрела на него, ей было все равно, ответит он или нет. А он, потеряв муху из виду, мечтательно задрал голову к небу, поймал щекой крупную каплю, не спеша поднялся с земли. Подошел к Ди. Она равнодушно скользнула по нему взглядом. «Пойдем, сейчас дождь начнется. Тут неподалеку можно переждать в старом доме». Ди молча кивнула.
        Редкая капель быстро превратилось в душ со слабым напором. Неожиданно похолодало.
        Двое торопливо петляли между стволами. И почему-то именно сейчас Никите приспичило отвечать на нелицеприятную отповедь рода человеческого, как будто орать на бегу под дождем было его любимым занятием. «Это ты, конечно, хорошую речь произнесла. Но кое в чем ты ошибаешься. Я действительно не знал, каково чувствовать себя убийцей. Нет, я не хочу сказать, что раньше мне не приходилось этого делать. Просто я в отличие от тебя не рефлексировал на эту тему. Мне это не нужно… Знаешь, есть такая штука - черно-белая логика. Ее можно по-разному применять. Например, делить людей на убийц и неубийц. Или использовать градацию - делить на тех, кто убивает во зло, и тех, кто во благо. У этой логики имеется один дефект - она позволяет ненавидеть и отстреливать тех, кто на „черной“ стороне. Плохих. Невзирая на готовность „понять и простить врага“. А есть другая логика, которая вообще не делит. Нет никаких убийц и неубийц. Есть просто люди. Разные. Но одинаково нуждающиеся в милосердии. В разных пропорциях в них перемешано то и другое. Так вот, если ты не хочешь, чтобы вокруг тебя были сплошные убийцы, апеллируй к
той их части, которая неубийца. И, кстати, не советую зацикливаться на своем собственном чужаке-убийце».
        Ди бежала и продиралась через кусты, сжав зубы. Одежда уже неприятно липла к телу. Утренний душ и физзарядка в комплекте. Впереди сквозь стволы и ветви проступили очертания окон и крыши со скатами. «Если следовать этой неделимой логике, - прокричала она в ответ, - ты сам убиваешь просто людей. Не плохих, и не хороших и достойных милосердия. Может, поэтому ты предпочитаешь не рефлексировать на эту тему?» - «Это уже не люди. Человек тот, у кого есть душа, а не тот, кто разговаривает и может думать. У этих самозванных тхагов не оставалось человеческой души. Гроссмейстер их выпотрошил, чтобы сделать послушных роботов. Остались пустые оболочки».
        Они взбежали на крыльцо и нырнули под сень заброшенного дома - дверь была нараспашку. Через просторный коридор, где густел полумрак, вышли на светлую застекленную веранду. Здесь стоял круглый дощатый стол, но не было ни одного стула и вообще никакой другой мебели. На облицованной деревом стене висел унылый пейзаж в рамке. Ди примостилась на столе. Дождь барабанил по стеклу, словно тоже просился на постой, под крышу, в тепло дома. Только тепла здесь не было. Ди не заметила, как начала дрожать. «Чей это дом?» - «Одного старого заслуженного мизантропа. Он давно умер, а в завещании запретил продавать дом. Наследников не было, и все свои деньги он отдал городской казне в уплату этой милой причуды. Аренда земли на ближайшие лет двести. Естественно, без гарантии. Но желающие купить дом пока не сыскались. Нам лучше перейти в другую комнату. Там есть камин». - «А дрова?» - «А дровами будет этот стол. Странно даже, что он до сих пор уцелел. Сюда же наверняка бродяги наведываются».
        Ди спрыгнула со стола. «Кстати, ты не заметил одной маленькой вещи. Ты рассуждал о логике, но у меня-то ее как раз не было. Понять и простить врага - это совсем не логика». Ник перевернул стол и ловко обезножил его тремя ударами ботинком - по одному на каждую ножку. «Я знаю. Зато я заметил другую маленькую вещь. Когда ты это говорила - о враге и уродах, в которых надо найти каплю божественного смысла, - ты сама не верила в это. У тебя на лице было написано как раз отвращение к уродам. А если нет веры - остается голая логика. Абсолютный рационализм». Столешница превратилась в груду досок. Никита сгреб их в охапку и понес. Ди подхватила остатки. Голова родила еще один аргумент. Но озвучив его, Ди сообразила, что плавно переместилась на точку зрения оппонента, а значит, и спорить дальше бессмысленно. «А тебе не кажется, что таких выпотрошенных уродов стало слишком много в мире? И милосердие тут уже не работает?» - «Именно что кажется. Поэтому и существуем мы». - «Вы, супермены-топорикометатели? - уточнила Ди. - И много вас таких?» - «Не очень. Скорее мало».
        Комната с камином казалась огромной из-за отсутствия мебели. Очевидно, вся обстановка пошла на корм огню, обогревавшему в холодную пору здешних бродяжек. Причуда мизантропа естественным образом перешла в свою противоположность - в благодеяние гуманиста. Через минуту пламя уже пробовало на вкус угощение, а через пять - жадно пировало, удовлетворенно потрескивая.
        Ди села рядом на корточки и протянула к огню руки. Никита устроился на подоконнике. Дождь решил припустить всерьез и шумел не хуже ниагарского водопада.
        На ближайший по крайней мере час им была обеспечена романтика промокших ног, заброшенной хижины и голодного кукования у весело сыплющего искрами камелька.
        ПЯТЫЕ ВРАТА И ЗАКОЛДОВАННОЕ ЧИСЛО
        Ди глубокомысленно терла руки, согреваясь. «Чего я не понимаю, так это того, как можно выпотрошить кого-то, лишить души. По христианским канонам душа отлетает только со смертью. У язычников она выбирается погулять во время сна. Но всегда возвращается. Есть еще йоги, которые впадают в транс и летают над кактусами, но при этом физически становятся как трупы. Я что-то упустила?» Никита усмехнулся. «А ты сама-то где летала перед тем, как тебя попросили повязать галстук парню?» Ди почесала нос и задумалась. Потом снова потерла кончик носа и все-таки чихнула. А ведь действительно - летала. Над райскими кущами. В сопровождении голоса-искусителя. И потом, когда приземлилась, была рада-радехонька повиноваться этому голосу. Велел задушить демона - она бы задушила, если б не помешали. Ди посмотрела на Ника - в глазах немой вопрос, в скорченной позе - страх перед уже минувшим мигом. Он кивнул, подтверждая - именно, оно самое. «А теперь представь, что с ними он это проделывал не раз и не два. Законченные наркоманы. Причем зависимость не от самого вещества, а от внушений психопомпа, в данном случае
Гроссмейстера. Психопомп - профессиональный проводник душ. Если он опытный и достаточно умелый, он в конце концов может увести душу в такие края, откуда она уже не вернется. А тело будет жить - на одной биологии. И выполнять приказы хозяина».
        Ди передернула плечами. И тут же поймала себя на мысли, что верит каждому его слову. Безо всяких доказательств. И не то чтобы нечем аргументировать возражения, а просто не хочется. По-своему он сейчас обладал не меньшей властью над ней, чем Убивец, тьфу, Гроссмейстер, будь он неладен. Может, у спасителя ее тоже какой-нибудь «секрет в шляпе» имеется, которым он заманивает ее в темный угол?
        Ди снова насупилась, отвернулась к огню. А чуть погодя хмуро напомнила: «Ты так и не сказал, как нашел меня. И между прочим, это второй уже раз. То ты меня в море спасаешь, то в подземелье. Большое спасибо, но может, все-таки объяснишь?» Никита вдруг ни с того, ни с сего заулыбался. У него вообще была привычка делать это ни с того и ни с сего. Радуется человек жизни - так какие уж тут еще предлоги нужны для широченной светозарной улыбки?
        «Видишь ли, лабиринт хитрая штука. Никогда не знаешь, куда он тебя выведет…» - «Стоп! Откуда тебе известно про лабиринт?» Зыркнула на него с превеликим подозрением и недоверием. «А там ничего, кроме лабиринта, и нет. Дум - это и есть лабиринт. Нельзя точно сказать, в каком месте из него вывалишься, но предполагать можно». - «Как?» - «У него всего четыре выхода. Четверо ворот. Вода и подземелье - самые типичные. Простой расчет и капелька везения, вот и все». - «Все?!» Ди хлопала глазами, вид имея при этом презабавный, взъерошенно-диковатый, слегка ошалевший. Никита, весело глядя на эту картинку, расхохотался. Впрочем, необидно. «Не ломай голову. Я просто подцепил к тебе маячок, когда ты нахрюкалась у Матильды-Марии».
        Ди встрепенулась, подскочила, принялась оглядывать себя, охлопывать, ощупывать, заворачивать голову за спину - все тщетно. «Где?» - выдохнула нетерпеливо. «Если скажу, отцепишь, а я не хочу, чтобы ты это делала. По крайней мере, пока». Ди моментально взъярилась. «Да что ты себе позволяешь, супермен занудный! Я тебе кто - подопытная зверюшка, чтобы на меня метки ставить?! Что ты вообще о себе возомнил, думаешь я буду смирно терпеть твои штучки, потому что ты такой весь из себя ангелок с мандатом, а я - замухрышка беспамятная, за которой нужно присматривать, чтобы чего не натворила вдруг?! Ну как можно быть таким… таким… добреньким и обходительным до тошноты нахалом?!» Огнедышащим взором она испепелила «нахала», безмятежно любующегося на женщину во гневе. «Я не нахал. Это ты зря. Я только хочу помочь. А ты все время злишься. Не злись, пожалуйста. Хотя, должен признать, гнев тебе к лицу».
        Миролюбивый тон подействовал на нее как холодная струя из брандспойта, брошенная на пламя. Выйдя из роли разъяренной фурии, Ди обмякла и притулилась у стенки камина. «Все равно найду и выброшу. Что тогда будешь делать? В городе ты еще можешь шпионить за мной, а в лабиринте? Даже супермены не могут караулить сразу в четырех местах. Кстати, почему четыре? А не три и не пять?» - «Вообще-то на самом деле их пять. Есть еще пятые врата, но…» - «Пятые врата?! - Ди оживилась, уловив знакомое сочетание слов. - Где-то я уже о них слышала. Это не те, которые врата бессмертия?» - «Это те, которые истинные. Но их нужно искать, долго. При этом тебе непременно будут подсовывать фальшивые пятые врата, которые могут и погубить. А истинные, может, всю жизнь проищешь и не найдешь. Только когда ты выйдешь через них, лабиринт отпустит тебя и больше не позовет».
        Зачарованная его словами, Ди повторила их про себя и на лице ее нарисовалось мечтательно-блаженное выражение. Конечно, она отыщет их, непременно должна отыскать - и тогда лабиринт будет побежден, а она наконец-то свободна. «А ты нашел свои пятые врата?» Спросила с жадностью, желая услышать ответ, который сделает ее надежду еще более крепкой, упругой, закаленной от разочарований. «Мне не нужно их искать. Я никогда не заходил в лабиринт». - «Почему?» - «Не тянуло. Моя дорожка пряма, как стрела». - «А многих тянет?» - «Порядком. Но тех, кто входит в него, чтобы найти выход, - таких мало. Большинству просто нравится блудить там без цели, ради развлечения. Ты - другое дело. Ты что-то ищешь в нем, я чувствую. Чего ты ищешь, Ди?» - «Себя. - Короткий ответ прозвучал как откровение, хотя он давно не являлся таковым для нее и смутно назревал у него. - Кто я? Зачем я? Хочу знать».
        Повисло короткое, лаконично выразительное молчание. «Да, что-то подобное приходило мне в голову. Но, пожалуй, я проявил большую тупость. Мог бы сразу сообразить». - «Это что-нибудь изменило бы?» - «Да нет. Просто мне не следовало быть таким слепым. Это для меня не есть хорошо. Ну ладно. Только хочу предупредить на всякий случай. Будь осторожна, лабиринт вообще-то небезопасен». Ди вздернула брови в фальшивом удивлении. Ей ли не знать этого! Обитатели лабиринтных миров с легкостью охотятся на незваных пришельцев. Но все же спросила с деланной наивностью и усмешкой: «Там водятся Минотавры?» - «И не только они. Там могут водиться и другие твари. Наподобие той во всех отношениях приятной дамы с десятком рук, которую ты видела под землей». Ди поудобней пристроилась возле приятно-теплого камина, прильнула к гладкой боковой поверхности щекой. «А драконы, охраняющие сокровища, там есть?» Пожатие плеч и короткий неопределенный ответ: «Может быть». Ну, если «может», значит, придется искать, алчно подумала Ди, и ей померещились несметные богатства разбойничьей пещеры из сказки про Али-бабу.
        «Слушай, а откуда ты столько знаешь о лабиринте, если никогда не был в нем?» - «Ну, я же говорил тебе, что кое-чему научился в жизни. Иногда снаружи сподручнее смотреть, чем изнутри. Лучше видно. Аберрация близости не мешает. К тому же это далеко не тайна. В трактате одного древнего автора, Аль-Хаттуни Шаха, упоминаются город и лабиринт с четырьмя вратами, которые никуда не ведут, и пятыми, которые ведут к Богу. Город этот - образ Бога, и он же - Антропос, Человек». - «Это я тоже где-то уже слышала. Что человек - это город, а город - Божий. Что-то в этом роде. Но у меня от этих иносказаний, покрытых пылью веков, голова начинает болеть». - «Ты просто до безобразия ленива»… - «Спасибо». - «Не за что. У тебя же неплохие мозги, вот и напряги их». Ди попыталась. Но через полминуты жалобно наморщилась. «Ладно, объясняю. Город - это твое сознание. Светлая, солнечная часть души. Лабиринт - бессознательное. Сумеречная, лунная часть, подверженная греху. Найти настоящий, не ложный выход из него можно только преодолев все искусы и ловушки лабиринта. Если ты, конечно, захочешь найти его». - «Не раньше, чем
отыщу там свое имя». - «Имя?» - «У каждой души есть имя. А у моей нет. Я не знаю его, забыла. Только знаю, что имя - ключ ко всему. К себе. К вратам бессмертия». После задумчивой паузы она спросила, тревожно вскинув голову: «Когда город становится лабиринтом - что это означает?» Никита на секунду замер, а потом, осторожно подбирая слова, задал встречный вопрос: «Ты спрашиваешь из чистого любопытства или замечала что-то подобное?» Ди не ответила. Внезапно встала, подошла к окну и нервным жестом распахнула створку. Высунулась по пояс наружу - остудить буйну голову, в которой вдруг откуда ни возьмись стали плавать ошметки непонятного страха, как мазутные пятна на поверхности лужи.
        Никита сидел рядом на подоконнике, но и он не мог оградить ее от этого душного скользкого страха. К тому же и в его голосе обнаружило себя беспокойство. «Если лабиринт наступает на город, это плохо. Есть несколько вариантов. Можно просто свихнуться - это самое безобидное; или стать монстром - в моральном смысле, проще говоря, выродком; или, наоборот, инфантильным зомби, которым проще простого манипулировать при помощи несложных технологий; но самое неприятное - можно стать легкой добычей и самому сделаться воротами, оттуда - сюда». - «Чей добычей? - Ди всунулась обратно в комнату. - Откуда - оттуда?» Но уже и сама поняла, что вопросы излишни. Однако Ник ответил - своротив глаза куда-то вбок, тусклым, вдруг охрипшим голосом. «Хозяина тьмы. Зла, или Пустоты, или Хаоса - называй как хочешь. Они приходят к нам через этот мостик - лабиринт, в котором им легко спрятаться».
        Ди скривила губы. Не нравился ей этот странный, дикий разговор, который к тому же сама начала. Ну, как начала, так и закончит. Тем более дождь, кажется, перестал - сыпалась всего-навсего мокрая пыль. «Далеко отсюда до города?» - «Не очень. Километр на юг - там дорога. Поймаем попутку». Ди очень натурально разыграла удивление - большие глаза, брови на сантиметр вверх. «Поймаем? Ты хочешь сказать, что намерен сопровождать меня? В качестве кого, интересно знать? Личного телохранителя? Я прекрасно доберусь и сама. Спасибо за заботу». - «Как хочешь». Никита соскочил с подоконника и подошел к камину. Доски почти прогорели. Обожравшееся пламя лениво долизывало то, что осталось. «Извини, ты не могла бы выйти? Надо потушить огонь». Пять секунд Ди соображала, что он имеет в виду. Потом хмыкнула, пожелала удачи и выбралась за дверь, в коридор. Оттуда - к выходу из дома. На улице глянула на небо - там уже пробивалось солнце - и определила стороны света. Крыльцо смотрело как раз на юг.
        Никита догнал ее среди елок, благоухающих Новым годом. Красотки в зеленых шубах под дождем еще больше распушили свои прелести и выглядели как на сцене, когда там выступает русский народный хор. «В любом случае нам по пути». Ди молча выразила безразличие по данному вопросу. Однако через пару минут немого путешествия по вымокшему насквозь лесу выяснилось, что безразличие фальшивое. Присутствие Ника безотчетно тревожило и напрягало. Она хотела быть одна и только одна. Остановившись, будто врезавшись в дерево, развернулась и вонзила взгляд в его переносицу. «Нет, так невозможно. Я так не могу, понимаешь! Я знаю, что кажусь тебе издерганной неврастеничкой, но вот и прекрасно. Тем проще ты отвяжешься от меня. Что тебе от меня надо, скажи? Что ты за мной ходишь как привязанный? Оберегаешь меня, спасаешь? А кто тебе сказал, что меня нужно спасать? От кого? Всех плохих ты уже сделал трупами. От меня самой? Тебя это не касается. Мои проблемы я решаю сама. Если сочту нужным, схожу к священнику на исповедь. Он окропит меня святой водицей, и никакая нечисть ко мне больше не пристанет. Все. Для твоей
суперменской работы места уже не остается. Так почему бы тебе не пойти другой дорогой? Расстанемся друзьями и все такое». - «Ты разве еще не поняла почему?»
        И столько в дивных его глазах, устремленных к ней, плескалось привораживающего зелья, а в голосе рекой разливалось столько хмельного настоя из волшебных венериных плодов, что Ди вмиг опьянела, и к горлу подступили пьяные слезы. Диким, затравленным взглядом она искала опору для своей опьяневшей души, но видела только лицо - бесконечно далекое, бесконечно близкое - ближе и еще ближе. И еще. Потом она ощутила свои губы во власти других губ, плечи - во власти крепких рук, а всю себя - во власти чужого желания, в котором еще чуть-чуть - и она растворится, исчезнет, улетучится тонкой струйкой безвольного дыма. И тогда внутри нее кто-то дернул за веревочку, открылась неведомая дверца, и Ди смогла сказать самой себе, громко и отчетливо подумать: «Я не хочу этого». И оттолкнуть его.
        Никита отступил на шаг. Улыбаясь, смотрел на нее. «Я люблю тебя, Диана. И ты хочешь этого. Я почувствовал». Ди отступила на шаг. Потерянно смотрела на него и мотала головой. Испуганно, тоскливо. «Нет!» Она не хочет, чтобы это было навязано ей, как все остальное. Это - совсем другое. Это - закрыто наглухо для таких, как она, потерянных, с пробоиной внутри. Она правильно поняла - он предлагал ей не совокупление. Он предлагал большее. А ей это большее не удержать - прольется через пробоину. Останется голое совокупление. Как у кроликов. Говорят, крольчихи при этом жевать не перестают. Нужно оно?
        «Нет!»
        Еще один шаг вспять. «Диана!» Развернулась и бросилась бежать. Через кусты, через ельники, ветки хлещут, срываются холодные водопады, ноги оскальзываются на сырой мягкой земле. После просушки в лесном доме на ней уже снова все мокрым-мокро. Одежда облепилась липкими от дождя палыми листьями. Переходя с бега на скорый шаг и с шага на ковыляющий бег, Ди едва не наступила на ежа, промышляющего по своим ежиным надобностям. Вовремя ухватилась за сосновый ствол. Несколько мгновений пялилась на колыхающееся на ходу игольчатое тело - никогда живьем не видела, - потом продолжила бегство. Уже давно слышался шум близкой дороги.
        Выбралась к ней внезапно. Возле автотрассы лес рос гуще, словно для того, чтобы не пускать летучий машинный яд вглубь. Лохматые и полулысые, одинаково неопрятные придорожные елки вдруг расступились, и Ди оказалась на обочине. Стряхнула с себя лесные ошметки, изучила указатели. Город был в трех километрах. Проголосовала и отрешенно затихла на заднем сиденье. Водитель попытался втянуть печальную пассажирку в бессмысленнейший разговор. Ди односложно отвечала, все больше невпопад, и наконец была оставлена в покое.
        В голове творилось непонятное. Будто наполнилась голова чужим дыханием - жарким, лобзающим, неистовым. Восторженным. Туманящим прозрачное стекло разумения. И зов. Снова зов. Непрекращающийся, лишь утихающий ненадолго до неразличимости, но все равно присутствующий - на краю сознания. После леса, после ее «Нет!» в адрес человеческой любви зов стал сильнее, громче, стал будто радостнее. Ди съежилась на сиденье, напыжилась. И вдруг ясно увидела цифры. Вспыхнули в мозгу - пламенно-рыжая «3» и цвета сходящей с горы лавины «1». Они сцепились и пустились в пляс. Слепили двузначное число и теперь были нераздельны. «31».
        Ди забеспокоилась. Число отчего-то было смутно знакомо, оно что-то означало. Что-то очень важное. Тревожное. Пугающее. И манящее. Потому что оно пришло не из человечьего мира. Оно принадлежало другому миру. Какому? Ди уже знала, что миров много. Несколько. По крайней мере два. Так какому же?
        В городе она пересела на такси. И поехала домой. Не в гостиницу. Тянуло домой. Будто кто-то мог ждать ее там. Будто после долгого изгнания возвращалась на родину.
        Попросила остановить за пару домов от своего. Прошлась пешком в надежде проветрить задурманенную голову. Оказалось - тщетная надежда. Пройдя несколько десятков метров уперлась глазами в номер на боку дома - 31. Ди охватило странное возбуждение. Ощущение того, что мир снова принялся ворожить, зачаровывая город и ее саму, размывая все прежние границы, очертания, весь прежний какой-никакой смысл. Все наполнялось новым смыслом, зыбким как марево. Чародейским тайным смыслом.
        Ди вошла в подъезд. В глубокой задумчивости принялась считать ступеньки. Когда перед носом встала знакомая дверь, повторила шепотом имя последней ступеньки. «Тридцать один». Тихонько рассмеялась. Крошечные чудеса. Милые крошки. Чудовищные крошки. Бред.
        Открыла дверь, перешагнула порог. Постояла немного. В квартире было светло и пыльно, как если б год здесь никто не жил. На полированных поверхностях мебели можно было рисовать картины. Пару раз Ди чихнула. «Здесь поселилась пыль», - подумала она без каких-либо эмоций. Быстрота, с какой пыль обжилась в квартире, ничуть не удивляла. Впрочем, раньше пыли здесь поселился Зов. Может, пыль пришла вместе с ним? Может, пыль была мантией Зова?
        На секретере в гостиной стоял небольшой портрет в рамке. Муж. Ее муж. Свой, точно такой же, стоявший рядом, Ди куда-то засунула неделю назад, чтобы не раздражал. Она взяла в руку портрет. С минуту всматривалась в совсем незнакомое лицо. Потом перевернула. На обороте надпись: «Добро пожаловать в клуб тридцатилетних бравых парней». Дата: июль прошлого года. Значит, в августе этого ему был тридцать один.
        Ди упала на диван и всхлипнула. Заколдованное число все больше наглело. О тридцать первом августа - фатальном для них обоих дне - даже думать не хотелось. Ди решительно тряхнула головой. Если она сейчас же не перешибет чем-нибудь эту плетущуюся на глазах цепочку из клонов проклятого числа, то озвереет. Но чем перешибить? Тоже числом? Начать играть на понижение. Или повышение. Тридцать или тридцать два. Ди вспомнила, что у человека тридцать два зуба. Отлично. Подошла к зеркалу, открыла рот, широко, как на кресле у дантиста, и принялась пересчитывать собственные зубы.
        Лучше бы она этого не делала. Тридцать один.
        От истерики спасла телефонная трель. «Диана, милая моя, где ты пропадаешь! Это Макс. Звоню тебе уже в тысяча первый раз. Лапонька моя, я все понимаю, ты сейчас не в своей тарелке, у тебя горе, но прошу тебя, не забывай о сроке сдачи рукописи. И, пожалуйста, держи меня в курсе. Почему ты молчишь? Сколько у тебя осталось глав?» - «Я… не помню. Надо посмотреть». - «Послушай, ради бога, Диана, ты должна закончить этот роман. Я по твоему голосу слышу, что ты в нерабочем состоянии. Тебе нужно взбодриться. Хочешь, я привезу тебе таблетки? Импортные. антидепрессант». - «Не надо, спасибо. Я постараюсь… только я немножко забыла - когда срок сдачи?» - «Через две недели. И задерживать не в твоих интересах. Не говоря уже о моих интересах. Так что умоляю, соберись. Пока ты на пике, я не позволю тебе портить твой маркетинг. Это слишком дорогая вещь. Договорились, рыбка? Да, кстати! Ты была права. Это действительно грибок. Из-за него я потерял обоих своих коньков. Я был просто в шоке, когда издох второй». - «Какой грибок? Какие кони? Не понимаю…» - «В моем аквариуме. Что с тобой, Диана? Ты меня пугаешь». - «Ах,
аквариум. Да-да, конечно. Коньков жалко. А рыбки?» - «Рыбки, слава богу, все здоровые». - «Сколько?» - «Что сколько?» - «Рыбок в твоем аквариуме». - «Всего?… М-мм…вчера взял еще двух пестрых телескопов, значит, всего… тридцать одна. А что?» Долгий выдох. Нет, видно не судьба. «Ничего. Просто я сошла с ума. До свидания».
        На деревянных ногах прошествовала в кабинет. Милицейские обнюхали тут каждый угол, каждый квадратный сантиметр. И, естественно, забрали с собой всю пыль, какая была, вместе с отпечатками пальцев и иными уликами. Но сейчас пыль лежала серыми сугробами. Здесь ее было больше всего. Ди опять чихнула и задышала медленнее, осторожнее.
        Разбитый монитор отсутстовал. Но системный блок был цел и невредим. Зато дискет - ни одной. «Жулики!» - подумала Ди про ментов и распахнула окно. В комнату ворвался ветер и весело взметнул пегий фейерверк пыли. Ди выскочила за дверь и поплелась в кладовку - за ведром и тряпками.
        На обратном пути, полистав справочник, заказала по телефону новый монитор.
        Слабоинтеллектуальный труд по дому принес облегчение мозговой горячки. Заколдованная цифирь унялась и больше не мутила душу.
        К полуночи в квартире не осталось ни пылинки. Зато в голове появилась свежая мысль: «Ненавижу мыть полы».
        Ночью ей приснился сон: она дописала роман и разоблачила убийцу Филиппа. Макс с размытыми чертами лица, одетый полковником милиции, пожал ей руку и преподнес в дар от города большой аквариум, в котором плавали угловатые и глазастые циклопы - астрономические телескопы.
        Утром проснулась от длинного и назойливого, как папарацци, тилибомканья дверного звонка. «Монитор заказывали?» Ди зевнула и велела заносить. Пока посыльный подсоединял дисплей, сделала кофе. Две чашки выхлебала сама, третью сунула в руки парню. Парень выпил кофе, после чего громогласно чихнул три раза подряд. «Пыльно у вас там, хозяйка. Всю нюхалку забил себе». С чем и был скоротечно и в меру невежливо выпровожден за дверь. Нахал! Пыльно ему. Это после того, как она едва не языком вылизала каждую щель!
        Однако придя полюбоваться на новенький экран, с легким недопониманием ситуации убедилась в справедливости критики. Ровная рыхлая серая пелена лежала на всем, на чем можно было лежать. Первозданной чистотой сиял лишь монитор. Но полу отпечатались следы посыльного. Ди усердно в течение нескольких минут пыталась понять причину редкого природного явления. Но в конце концов плюнула и решила перетащить компьютер в другую комнату, а эту заколотить крест-накрест. Хотя бы старым плинтусом, что в кладовке невесть зачем хранится. И именно крестом, на всякий случай. Жаль, святой воды под рукой нет.
        Зов тянулся оттуда, из кабинета.
        Впрочем, пыль была везде. Только остальные углы квартиры она запорошила за ночь тонким, деликатным слоем и не так сильно бросалась в глаза.
        Чуть погодя Ди засела за машинку, уже переселенную.
        Никто никогда не говорил, что музы должны сами ваять шедевры. Но что же делать музе, которая лишилась своего Мастера? Что делать музе, у которой незаконченный роман Мастера отобрал большой кусок души? Одинокой чокнутой музе, которой стало подозрительно ее амплуа?
        Роман назывался «Отражение». Файл с тем же названием был последним, который открывали.
        Ди щелкнула мышкой, глубоко вздохнула… открыла дверь… и очутилась на улице, обычной городской. В реальности отражения.
        Она спешила. Боялась опоздать. В нетерпении ловила машину.
        «Куда?» - «Минотавра, тридцать один. Пожалуйста, скорее».
        ОТРАЖЕНИЕ
        И все-таки не успела. В холостяцкой квартире было тихо. Она прошла в кабинет.
        Под потолком гудела большая осенняя муха.
        Он был уже мертв. Сидел за столом. Голова в мученическом венце из стекла и пластика. На стол натекла лужа крови.
        Ди съехала по стене у двери на корточки. Можно ли прокрутить время и действие назад? Он был последней надеждой. Как теперь узнать?…
        Она надеялась, что его любовь воскресит ее. Ведь они любили друг друга?
        Воскресит ее память и душу.
        Но она не успела спасти его самого.
        Теперь все кончено.
        Поднялась. Больше здесь делать нечего. Поплелась к выходу из квартиры. Открыла дверь. Раздался какой-то слабый треск. Ди озадаченно разглядывала полоску бумаги, приклееную концами к двери и к косяку и разорванную посередине. Линия разрыва проходила точно по круглому милицейскому штампу. Когда она входила сюда, этого, естественно, не было. С тех пор прошло не больше пятнадцати минут. Но за это время квартира оказалась опечатанной. Сердце громко стукнуло. Ди быстро вернулась в кабинет.
        Тот был пуст. Мертвое тело исчезло. Кровь со стола тоже. С улицы внутрь заглядывали вечерние тени, хотя полчаса назад был яркий день. Внезапно она услышала щелчок. Тело помимо воли напружинилось, мысли заметались. Кто-то тихо шел по коридору. Ди отступила вглубь кабинета, притерлась к стене.
        Шаги затихли возле двери, в двух метрах от Ди, в страхе окаменевшей.
        - Выходи!
        Мужской требовательный голос. Но ее будто парализовало. Она молчала, не дышала и мечтала превратиться в тень.
        Еще два шага, и Ди увидела прямо перед собой отверстие пистолетного ствола.
        - Ты кто? Что тебе здесь надо? - Однако голос мужчины звучал уже не столь повелительно. Ди показалось, что он удивлен.
        Всмотревшись в полутьме в лицо незнакомца, она и сама испытала легкий шок.
        В его чертах она узнавала себя саму. Только в этом лице напротив было меньше мягкости, меньше плавности - оно принадлежало мужчине. Ди отчетливо ощутила себя разрезанной пополам: две половинки ее самой стоят друг напротив друга и одна целится в другую из пистолета. Но надо было что-то отвечать.
        - Ты что, ослеп и не видишь, кто я?
        Мужчина цепко оглядывал ее. Потом, очевидно, придя к каким-то выводам, убрал пистолет.
        - Ты любовница моего брата? Он рассказывал мне о тебе.
        Ди неожиданно для себя окрысилась:
        - Не любовница, а любимая. Выбирай слова.
        - Ладно. Пускай любимая. Мне все равно. Брат мертв, и мне все равно, кем ты ему была.
        - А что тебе не все равно? Ты-то что здесь делаешь?
        Мужчина отошел от нее и сел на стул. Расстегнул куртку. Ди продолжала подпирать спиной стену.
        - Мне не все равно, кто убил брата. В любом случае я разыщу этого ублюдка и сверну ему шею. Но мне нужна информация. Вот зачем я здесь.
        - Что ты хочешь тут найти? Милиция наверняка все выгребла.
        Он встал и подошел к окну.
        - Чертов манускрипт. - Его кулак впечатался в боковину оконного проема. - У ментов его нет. Они вообще не в курсе. Брат в последнее время контактировал с местной сектой. Он тебе что-нибудь говорил об этом?
        Ди помотала головой.
        - Нет. А тебе откуда это известно?
        - Случайно узнал. Нашел тут одного из этих идиотов. Он сейчас на больничной койке отдыхает. Подрезали недоумка в уличной драке. Ну, я ему организовал родительский день. Он мне мно-ого чего изложил. Был откровенен, как с мамой. Много интересного я узнал.
        - О чем?
        - О душепродавцах.
        Он оторвался от окна и шагнул к двери. Включил свет. Снова оглядел Ди - с головы до ног.
        - А ты ничего себе. Только с глазами беда.
        - Какая беда? - ничего особенного в глазах своих Ди не находила.
        - Шальные они у тебя. Как беспризорные. Нужно, чтобы за ними кто-нибудь приглядывал. Понятное дело, что ты любимая у брата была, только его уже нет. Ищи-ка ты, девушка, себе мужика. Будет тогда хозяин у глаз твоих.
        Ди невесело хмыкнула и спрятала очи.
        - А все ж таки кого-то ты мне напоминаешь. Только не пойму кого.
        Под его прицельным оглядом Ди отчего-то занервничала. Почему он не узнает ее? Исподлобья зыркнула по сторонам, отлипла от стены.
        - Давай перейдем в другую комнату. Тут… слишком… тяжело. И расскажи мне о душепродавцах.
        - Ладно. Время у меня есть. Успею еще здесь пошарить.
        Он пошел впереди нее. Когда загорелся свет, Ди пристроилась на крошечном обтрепанном диванчике. Профессорская обстановка глаз не радовала. Все старое, неуклюжее, тяжеловесное. Единственная вещь, притягивающая взгляд, - ковер на полу. Самый что ни на есть длинношерстый - ступни мягко тонули в нем, а ворс сверху казался диковинным лесом, узорно раскрашенным в небывалые для растительности цвета.
        - Свет могут заметить с улицы. Мне бы не хотелось встречаться с милицией.
        Кресло по соседству с натугой приняло в себя крепкое мужское тело.
        - Не заметят. Сейчас все смотрят только себе под нос - как бы не упасть и не расшибить этот самый нос. Все остальное никого не волнует.
        - А тебя волнует?
        - А меня, представь, волнует. Столько вокруг ублюдков, занятых непотребством, и как подумаешь, что разгребать это дерьмо - жизни не хватит, так кишки сводит.
        Кулак снова поставил невидимую печать - на этот раз на подлокотнике кресла. Ди посмотрела на него удивленно.
        - Слушай, одну вещь никак не могу понять. Откуда в некоторых людях берется столько запредельной ответственности? Их же просто разносит от ощущения личной повязанности на судьбах мира. От бессилия изменить хоть что-то в этом паноптикуме, которому нравится творить непотребство.
        - Это как - разносит? - Искоса глянул на нее, легко нахмурясь.
        - Ну, примерно как у тебя кишки сводит. У каждого, наверное, по-разному.
        Он задумался, угрюмо опустив подбородок на грудь. Потом заговорил. Негромко, приглушенно, словно нехотя - как будто с желанием поставить стену между собой и своими словами.
        - Если тебя это правда интересует, могу сказать, как я это себе мыслю.
        - Да. Интересует. Мне нужно знать.
        - Ладно. Только это не слишком приятная тема. Но ты сама напросилась и не плачься потом, что уши вянут от таких некрасивых и ужасно неромантических вещей.
        - В гробу я видела романтику. - Ди совершенно неромантически фыркнула, состроив циничную гримасу.
        - Ну… я думаю, у некоторых это из-за страха. Вот сейчас, в наше человеколюбивое время. Очень глубокого, безымянного, но не животного страха, не за свою шкуру. Нет. Не за шкуру, а за то, что под шкурой. Например, когда свора ублюдков режет на кусочки в ванне еще живую изнасилованную девочку, и кто-то из них снимает это на пленку, чтобы потом продать. Или требуют выкуп за твоего ребенка, а потом его находят с вырезанными почками. Само по себе, в отдельности это еще не самое страшное. Смерть приходит и уходит, так всегда было. Но сейчас она слишком раззявила пасть. Этот мир сейчас сам валяется на одре и уже пованивает, хоть и живой еще - все хрипит и гнусит про свободу самовыражения. Сколько ты дашь шансов миру, в котором веселые студенты выходят на охоту, чтобы приторговывать человеческими черепами и поставлять свежую кровь психам, решившим, что они вампиры? Самовыражение, достойное уважения. Или в котором ловкие умники налаживают производство собачьих консервов из бомжей? Я - ни одного, если хотя бы время от времени не вытаскивать его из собственного говна и не отмывать. Жить в больном мире без
колик в печенках невозможно. У него меняются мотивы - его нельзя понять. Не знаешь, что он еще выкинет и главное почему, зачем. Из-за этого невозможно рассчитывать собственные действия. Ощущения - как у тряпочки в условиях невесомости.
        - А чем он болен? - Вопрос прозвучал тихо, робко, похожий на пугливого мышонка.
        - Он просто обожрался правами и свободами. Из глотки уже торчат. И белая горячка. Пьян, как свинья. Твари с копытами вокруг так и скачут. Симптомы очевидны, если ты не страдаешь щенячьей слепотой. Понос без остановки - всем на все и на всех нас…ть, с соответствующей вонью.
        - Дух зла. - Мрачный меланхолический пафос. А в ответ - мрачная же патетика похабства:
        - Скорее понос духа зла. Ты просила о душепродавцах. Я тебе расскажу, что узнал от того подрезанного. Цивилизованный прогрессивный сатанизм. Упакованный по всем правилам науки. Главный научный метод - расширение сознания. Средства любые - от групповых камланий, коллективного просветляющего онанизма и эзотерических медитаций в положении стоя на ушах до гашиша, мескалина и LSD. И тогда сознание становится таким широким, что сваливается, как необъятные штаны с задницы. После чего к расширившемуся недоумку подлетает дух зла и начинает радостно испражняться в образовавшуюся дыру в его башке. Вот этот понос у них и зовется тайным эзотерическим и магическим знанием, полученным из первоисточника. А знаешь, как подрезали этого уродца? Я поинтересовался. От большой помойки в голове возомнил себя крутым богом и велел уличной сволочи рассыпаться в прах. Не вышло. Я не знаю, кто убил брата, только спинным мозгом чую, что здесь есть связь. Сектанты легкоуправляемы - соплей перешибить можно при умелом подходе. За этими полудурками кто-то стоит. Какая-то умная сволочь. И я до нее доберусь.
        Лицо его стало бледным, злым, жестким - затвердевшая гипсовая маска солдата, идущего драться - крушить и убивать. А не повезет - умирать.
        Ди подалась вперед - неосознанный жест неоформленного в четкое ощущение беспокойства.
        - Почему ты думаешь, что они управляемы? Почему за ними кто-то должен стоять?
        Он посмотрел на нее как на несмышленыша. Но ей было наплевать. Ей нужно знать. Она увязла в этом по уши и не хочет больше быть святой простотой и незнайкой на Луне. И нужны не просто факты - а база. Корни и фундамент. Оружие против всех возможных «гроссмейстеров» мира.
        - Потому что ничего другого у них не остается. Проверено.
        - Ну так почему? Подсознание, спущенное с тормозов, не приручается.
        - Только такое и приручается. Когда сидит тихо в своей берлоге, до него не добраться. А слетит с тормозов - голыми руками бери. Это самому со своим разгулявшимся подсознанием несподручно управляться. А тот, кому надо, с этим твоим добром так управится, что любо-дорого. А уж что или кого он из тебя при этом сделает, это, как говорится, уже не твои проблемы.
        Ди взяла с диванчика маленькую подушку, обхватила руками, прижав к груди, и ткнулась в нее носом.
        - Не понимаю. Все равно не понимаю.
        - Чего ты не понимаешь? Как становятся зомби? Легко. Нужно-то всего-навсего - потерять себя.
        Ди показалось, что она окаменела - всю ее телесную оболочку до краев затопило расплавленным свинцом ощущение сильнейшего, жгучего протеста. Она чувствовала себя оскорбленной. Потрясенной. Униженной. Растоптанной.
        И счастливой. Потому что это, по крайней мере, - точка отсчета. От этого можно отталкиваться. Зная, можно идти наперекор. Наперекор проклятому зову. Наперекор голосу масок. Наперекор невидимому кукловоду, дергающему за ниточки.
        Она должна стать собой, если не может отыскать потерянное.
        Что для этого необходимо?
        Только желание. И еще, пожалуй, капелька, совсем немножко, любви… к себе. К другой себе. Лучшей.
        Ди робко, неуверенно посмотрела на мужчину, сидящего в кресле напротив. Он - на нее.
        - Что у тебя с глазами?
        - Что?
        - Они теперь… совсем другие.
        Ди встала.
        - А может, у них появился хозяин?
        Он глядел на нее со все возрастающим интересом. Ди шагнула к нему.
        - А я-то все думал, когда же наконец ты увидишь ЕГО во мне.
        Он тоже поднялся. Ди отрицательно мотнула головой. Легчайшая усмешка тронула его губы.
        - Ни за что не поверю. Даже родная мать нас с ним не различала.
        Ди мысленно ахнула. Близнецы?! Но виду не подала. Лишь запнулась на мгновенье и не сразу сказала то, что хотела сказать. Заглянула ему в глаза. Взяла за руку и тихонько потянула к себе.
        - Ты - это я. А я - это ты. Хорошо, что мы наконец встретились.
        Дальше были боль и радость.
        МИФОЛОГИЯ С ПЕРЕТАСОВКОЙ
        Ди проснулась в незнакомом месте. На голом полу. С четким ощущением чего-то свершившегося.
        Она села и протерла глаза. Сладко, вслух, зевнула. И сразу вспомнила.
        Как перед этим стояла лицом к лицу с собой. И как… все вспомнила!
        Мячиком подскочила с пола и осмотрелась. Пустая большая комната. Двери не видно. Вместо окон - четыре зеркала в человеческий рост. По одному на каждой стене, ровно по центру. Смотрят друг на дружку и уползают в бесконечную даль отраженными анфиладами.
        Ди стояла в точке зеркального перекрестья в центре комнаты и, дробясь, уходила вдаль во всех четырех направлениях.
        Жутковатое зрелище.
        Но Ди больше не боялась.
        И она больше не была Ди. Она вспомнила. Мастер преподнес своей музе прощальный дар. Они были две половинки целого, когда-то нашедшие друг друга и снова разлученные. Но он оставил ей большой кусок собственной души. Их общей души, сотворенной им в последнем, недописанном романе. Или воссозданной с фотографической точностью? Будто знал…
        Она смотрела на себя в зеркало и видела словно в первый раз. Лицо было знакомым по-старому и незнакомым по-новому.
        Из бокового зеркального коридора вышла рысь и, подойдя ближе, прилегла у ее ног. Ди, теперь уже не Ди, машинально почесала кошечку за ухом. И вдруг отдернула руку.
        Она не должна снова поддаваться чарам. Снова терять с таким трудом добытое.
        Голос, тихий и вкрадчивый, пришел прежде своего обладателя.
        - Приятно было встретиться со своим двойником?
        Не видя его, она крикнула в пустоту:
        - Ты лжец. Это был не двойник. Это мое настоящее Я. Но ты прав - я рада, что нашла его. А вот с тобой мне совсем не хочется встречаться.
        Но он уже шел к ней - из зеркальной анфилады. Переступил порог комнаты и тотчас зеркало позади него обросло зеленым плющом. А по стенам ползли вверх и вниз, безо всяких опор, виноградные плети, сцепляясь друг с дружкой, обвивая остальные зеркала. Рысь поднялась навстречу хозяину и ткнулась мордой в его бедро.
        Он был дьявольски красив. Но красота его была особого рода - изнеженная, не по-мужски мягкая, пьяная краса умирающего лета, лихорадочная четкость черт, обманчивая гладь трясины, женственная мечтательность с поволокой, манящая податливость, объятия стального капкана.
        Он был полуобнажен; на бедрах и плечах - шкуры животных, на ногах сандалии. Он строен и высок, но на теле не видно рельефа мышц, и формы его плавны, как у женщины. Длинные завитки волос отбрасывают на лицо тени, еще больше усиливающие впечатление обманной хрупкой женственности.
        Обманной - потому что она знает, как он силен. Очень силен.
        Неистовый бог Дионис во всей своей архаичной красе.
        Театрал и кудесник, повелитель масок, одержимый безумец, открывающий врата бездны, срывающий покровы, обнажающий хаос.
        Он пришел в мир, чтобы объявить ему весть об иллюзорности всего сущего. Он пришел и принес смертным, слабым и плачущим смертным, освобождение от мира - в игре, в опьянении, в исступлении и в забвении.
        Это то, что она знала о нем. Но еще большего она, очевидно, о нем не знала. Он мог извлекать свои тайны на свет, как фокусник - кроликов.
        - Ты не хочешь видеть Диониса? Дионис противен тебе? Разве Дионис не желает тебе добра, не заботится о тебе?
        - Еще как заботится! - фыркнула она. - Дионис обо всех заботится. Ему ведь нужны извращенцы для шабашей. Ему нужны безликие и безымянные, чтобы легче было сделать из них слепую толпу диких тварей. Ты - яд. Ты лишаешь все своих имен. Забираешь сути и даешь взамен фиглярские маски… - Она задыхалась от возмущения.
        - Ты думаешь, Дионис желает сделать тебя менадой? - Удивление, может быть, притворное; следом за ним - тихий, почти беззвучный смех. - А хочешь я отдам тебе твое имя?
        - Я знаю свое имя. Теперь знаю.
        Дионис перестал лукаво усмехаться и взглянул на нее невыразимо печальными глазами только что падшего ангела.
        - Неужели? Тогда ты должна знать и другое. Имя твое - магия, Ариадна. Оно пленяет тысячью нитей. Ты знаешь об этом?
        - Но… - Замешательство, растерянность, неуверенность: - Меня зовут не Ариадна.
        Все та же печаль в глазах у Диониса - быть может, обманная.
        - Каждый зовет Ариадну как ему вздумается. Имени этому суждены бесконечные воплощения. Даже Тесей может стать Ариадной, когда найдет ее в лабиринте. И тогда перестанет быть Тесеем. Страсть к Ариадне непростительна. Тот, кто страстен к Ариадне, будет вечно блуждать в лабиринте, пока она не поглотит его. Только Дионису позволено желать Ариадну и смирять ее голод. Ариадна суждена ему в жены.
        - О ком ты говоришь, безумный Дионис? - вскричала она.
        - О тебе, Ариадна, и о Дионисе, и о том смертном, который стоял меж нами. Дионис не помнит, как звала его ты. Для Диониса он всегда - проныра Тесей, наглец Тесей, вор Тесей. Он всегда крадет тебя у Диониса, уже тысячи лет он похищает мою Ариадну и ни разу до этого не заплатил за свою дерзость. Но нынче Дионис исправил ошибку. Дионис переиграл наново скверную, неправильную пьесу.
        - Пьесу?! - Ариадна тонула в смятенном изумлении. - Ты называешь это пьесой? Ты убил моего мужа, а теперь предлагаешь стать твоей наложницей…
        - Ариадна, - прервал ее Дионис, - ты ошибаешься. Не Дионис убил Тесея. Дионис не предлагает тебе стать наложницей. Ты всегда была и останешься женой Диониса. Ты - часть Диониса. Ты предназначена Дионису. А пьесу… ты можешь назвать мифом. Так у людей называют то, что повторяется много раз. Это верно - имена вещей и имена смертных, кроме твоего, Ариадна, Дионису безразличны. Ариадна, имя твое - магия. Дионис страстен к Ариадне и к магии. Магия отбирает имена и дает, и снова отбирает. То, что зовешь ты сутью вещей, - сырая глина в руках магии и Диониса. Магия творит много сутей из единственной, много имен из одного. Разве у смертных не это зовется чудом?
        - Не обольщайся, - спокойно ответила Ариадна. - У смертных это зовется шизофренией. Расколотой душой. Ты безумен Дионис, и все, к кому ты прикасаешься, становятся безумны. Они становятся слабы, потому что не знают, кто они и для чего живут. Они уже не хозяева в себе и даже не знают об этом. Все, что им остается, - призывать древних богов, чтобы те говорили им, что нужно делать. И боги говорят им, посылают веления. О, как же им не повелевать, ведь они изголодались за долгие века забытья, они хотят кушать и требуют крови…
        Ариадна умолкла, переводя срывающееся дыхание, и тут же подумала о Другом. Он - другой, и к Нему обращаются за другим. К Нему приходят, чтобы узнать себя, а не потерять. К Нему приходят, чтобы стать свободным от темной власти своры кровожадных, всегда голодных богов.
        - Ариадна, - тихо сказал Дионис, - Дионис прикасался к тебе. Разве стала ты от того безумна?
        - Да, я была безумна. Только слепой или такой же приласканный тобой псих не заметили бы этого. Что ты там плел насчет жены? Я не твоя жена и никогда ей не буду.
        Дионис шагнул к ней, протягивая руку.
        - Не подходи, - звенящим голосом остановила его Ариадна. - Я больше не позволю тебе прикасаться ко мне.
        Рысь, лежавшая на полу возле ног Диониса, подняла морду и оглядела их обоих, негромко урча.
        - Ариадна, почему ты не слышишь Диониса? Имя твое - магия. Оно притягивает, оно завлекает совсем как Дионис. Ариадну ищет вступивший в лабиринт. Ты искала себя - Ариадну. Ариадну искал Тесей. Ариадну ищут другие.
        - Ариадну? Кто же она? - спросила Ариадна, жадно глядя на Диониса. - Разве не та, которая дает нить?
        - Ариадна, мифы смертных слепы. Боги не позволяют им быть зрячими. Если бы их мифы были зрячими, ослепли бы смертные - их глаза не годны для того, чтобы видеть сокровенное. Ариадна никогда не давала смертному нити. Ариадна - та, которая отнимает нить. Ариадна - хозяйка Лабиринта. Арианда - блуждающий огонь, уводящий в Несуществующую страну и там пожирающий всякого, кто теряет дорогу назад. Ариадна - сладкий искусственный сон, Ариадна - темная бездна соблазна, Ариадна - гибельный вымысел для слабых. Слабым смертным давно тесен их круглый мир - смертные толпами уходят в Лабиринт, не имеющий пределов. Слабым смертным давно тесно в самих себе - они толпами уходят в Лабиринт, чтобы не быть одним, а стать двумя, тремя, множеством. Ариадна, ты тоже делаешь их безумными, потому что ты часть меня. Ты искала себя, но они не хотят искать себя, потому что ищут тебя. Они хотят, чтобы ты поглотила их и сделала вымыслом - их собственным вымыслом. Ариадна, они хотят чуда - ты даришь им чудо. Ничего другого им не нужно. С ними легко. Они как дети. Ариадна, почему ты назвала это таким странным некрасивым словом -
«шизофрения»? Они тебя не поймут. Они не захотят понимать. Они любят Диониса, они бегут за Ариадной. Все остальное для них давно не существует.
        Ариадна отступила на шаг, побледнев, опустила голову.
        - Ты лжешь. Я не верю тебе… Но даже если это так, я… я изменю себя, - она подняла горящие темным пламенем глаза на Диониса.
        - Ты не сможешь этого сделать, Ариадна. - Дионис покачал своей кудлатой головой. - Твоих сил не хватит для этого. Ты всего лишь смертная, хоть и осененная волей богов. Твое число - единица. Дионис сильнее, Дионис - бог, его число - три. Дионис не даст тебе изменить себя, Ариадна.
        - Три и один? О! Теперь понимаю… - Ариадна закусила губу, размышляя. - Магический брак чисел. Знаешь что, Дионис. Я ненавижу магию. И твою, и свою, и чью бы то ни было еще. И я знаю, где мне взять сил, чтобы изменить себя.
        Другой! Она попросит сил у Другого.
        - Где же, Ариадна?
        - Там, где тебе и не снилось, - отрезала Ариадна.
        - Ариадна, - печально сказал Дионис, - вот теперь Дионис видит - ты становишься безумна.
        Ариадна рассмеялась.
        - Нет, можешь не беспокоиться за меня, Дионис. Тебе не дано понять человечью душу. Ты ее не видишь, ты просто лишаешь ее людей. Ты никогда не поймешь ее. Лучше скажи - кому отдано число два? Кто стоит меж мной и тобой?
        Дионис вскинул голову, и глаза его налились презрением и гордостью.
        - Стоит? Меж нами никого нет, Ариадна. Тесей нагл и дерзок, но Дионису хватит удара пальцем, чтобы убрать его. И Дионис убрал Тесея. Два отдано смертному мужеского пола. Почему Ариадна спрашивает о таком вздоре? Ни один смертный мужчина не встанет рядом с Дионисом. Дионис мог бы владеть всеми смертными женщинами. Но Дионису истинно нужна только одна - Ариадна. Дионис звал тебя, Ариадна. Дионис ждал тебя в самом сердце Лабиринта. Дионис знал, что ты придешь. И вот ты пришла, Ариадна.
        Дионис снова шагнул к ней, и Ариадна увидела в его лице печать права - права обладать ею, трижды подкрепленного жаждой обладать ею. Для него самого его права бесспорны - но Ариадна принадлежала к миру смертных и право множественных богов ставила не выше права смертных. Убийца мужа ни по закону людскому, ни по совести не займет место убитого возле его жены. Ариадна выставила перед собой руку - защищаясь и предъявляя свои права:
        - Стой где стоишь. Я никогда не стану имуществом - ни твоим, ни чьим-то еще. И я никогда не соединю рук с тем, кто убил моего…
        Ее заставило замолчать подкатившее к горлу рыдание.
        - Ариадна, - Дионис смотрел на нее непонимающе, - твои речи странны Дионису. Тесей не мог владеть твоим сердцем. Тесей - глупец, игрушка в руках Ариадны. Ты пожирала его вымыслами, ты манила его огнем беспощадной музы. Тесей все равно заблудился бы в Ариадне-лабиринте, если бы Дионис не увел его на другую дорогу…У Ариадны тысячи слепых Тесеев…
        - Ариадна любила только одного! - в слезах крикнула Ариадна.
        - Ариадна любила себя, - возразил Дионис, - ведь он принадлежал тебе. И Ариадна любит Диониса. Больше никого. И ничего.
        Слезы мгновенно высохли на глазах Ариадны, когда она в гневе воззрилась на Диониса:
        - Как это, интересно, я могу любить тебя, если с тобой я становлюсь никем - пустой болванкой? Пустышка не способна любить.
        - Дионис подарит тебе тысячу ликов. Ариадна будет всем. Ариадне необходимо иметь много ликов, чтобы каждый узнавал в ней то, чего он хочет.
        Ариадна устало прислонилась к обросшей плющом и виноградной лозой стене.
        - Знаешь что, Дионис, шел бы ты со своими ликами. Никакая маска не заменит главного. А если ты не отпустишь меня, лучше убей, как убил Филиппа… Его звали Филипп, а не Тесей.
        Дионис помрачнел, потемнел лицом.
        - Ариадна, Дионис не убивал Тесея… Но Тесей тоже попросил сделать это, как и ты. Его просьбу Дионис выполнил, а твою не станет. Ариадна нужна Дионису.
        Ариадна поперхнулась изумлением.
        - Что?! Он попросил? Ты спятил, трижды безумный Дионис?
        - Как может спятить безумец, Ариадна? - лукавая усмешка снова взошла на лицо Диониса, словно луна в четвертой доле. - Вспомни же, тебе давали прочесть это. Дионис знает, Дионис видел, как Ариадну терзали псы закона смертных. Тесей позвал меня, на бумаге - но Дионис видит слова, а не бумагу. Он взывал к Многоликому Владыке… разве это не Дионис?… он возжелал быть увенчанным венцом… и разве он не был увенчан? Но Дионис не делает черную работу. Для этого у него есть другие. Много других.
        Ариадна покачнулась и снова оперлась о зеленеющую стену. Хрипло пробормотала:
        - Кто?
        - Для чего Ариадне пешки?
        - Кто?
        Дионис нахмурился, но почти сразу засмеялся. Нагнулся к рыси. Грацильное животное гибко поднялось на лапы, Дионис потрепал его по загривку. И будто мимоходом, небрежно бросил:
        - Минотавр. Ариадне было бы нетрудно догадаться самой.
        - Хватит играть словами, лицедей. Я хочу знать, кто он!
        Дионис равнодушно пожал плечами.
        - Ариадна видела его два раза. Но не поняла, кто он. Дионису нужно объяснять?
        Ариадна бешено вспоминала. Два раза. Как давно это было! Но как могла она понять, кто тот ускользающий от глаз, смутноочерченный, как пятно неясной тени, расплывающийся в зыбкость наблюдатель? Она и сейчас не понимает.
        - Кто он?
        Дионис нагнул голову, занавесившись прядями волос, и Ариадна увидела, как углы его губ взметнулись в тонкой усмешке демонского происхождения. Затем он вскинул на Ариадну взгляд, полный властного шутовства.
        - Ариадна желает знать. Дионис не может отказать ей в этом. Он - тот, для кого рисуются миры. Для кого чертил узоры Тесей, по которым гуляла и сама Ариадна. Ариадна! Дионис знает свое дело. Дионис преображает, Дионис умножает, Дионис стирает границы и раскрывает вход в бесконечность. Оглянись, Ариадна, человечки живут в окружении зеркал, отражающихся друг в друге. Но лишь Дионис позволяет им перешагнуть черту и попасть в их собственные сказки, в рисованные ими же обители. За это они и любят Диониса. А Дионис пользуется их услугами в нарисованных мирках. Дионис указал им на Тесея - Тесей исчез с пути Диониса.
        - Невозможно! - прошептала Ариадна побелевшими губами. - Это бред. Этого не бывает. Не должно быть. Сказки остаются сказками.
        Дионис сделался высокомерен и чванлив.
        - Ариадна! Дионис решает, что возможно, а что нет. Ты видела его два раза, моего маленького, игрушечного Минотавра и не можешь сказать про него: не бывает. Он бывает, он есть и он будет. Ему нравятся проказы Диониса, так почему бы ему в них не поучаствовать? Он пришел к Тесею через Лабиринт. Дионис дал ему такую возможность. Дионис позволил ему перейти границы миров и развязал ему руки. Ариадна и сама переступала границы, обживалась в сказках. О! Дионис щедр. Особенно к тем, кому нравится примерять маски и менять декорации. А человечку нравится. Он стремится забыть убогую истину своего мирка. Ему не нужно совершенство. Он жаждет цветов и красок маскарада. Дионис не препятствует ему забывать. Дионис - забвение и дарует забвение. Дионис наделяет его частью Диониса - разве это не есть самопожертвование, Ариадна? - с дьявольской искрой в глазу усмехнулся Дионис. - Разве это не достойно твоего восхищения? Дионис отдал ему часть себя, чтобы он смог попасть сюда. Дионис дал ему роль Минотавра в этой пьесе, и он превосходно сыграл свою роль. Дионис переиграл глупый миф. Тесей посрамлен, Минотавр
торжествует. Тесей никогда больше не погубит Минотавра, запертого в лабиринте. Ариадна, у смертных это зовется новаторским прочтением. Ариадна, ты должна аплодировать Дионису.
        И Дионис расхохотался, и в смехе его было надрывное яростное безумие. Ариадна, побелевшая и притихшая, стояла недвижно, настороженно и вдумчиво глядя на Диониса. Когда он перестал смеяться и сделался снова как ласковое прикосновение ангела, Ариадна спросила его, размышляя о чем-то своем:
        - Ты любишь говорить о масках и личинах, Дионис. Но почему ты сам не в маске? Почему этот допотопный наряд, когда в моде совсем другие?
        Дионис на миг впал в задумчивость, а затем проказливо глянул на Ариадну.
        - Дионис может быть кем угодно, где угодно и в чем угодно. Дионис изменчив, как страхи и страсти смертных. Дионис покажет Ариадне свой любимый наряд из вашего времени.
        Ариадна успела лишь моргнуть - Дионис предстал пред ней в ином облике. Только рысь осталась прежней и даже ухом не повела на метаморфозу хозяина. Ариадна инстинктивно отшатнулась.
        - Что ж, Ариадна удивлена?
        Ариадна покачала головой.
        - Я предполагала нечто в этом роде.
        Дионис преобразился абсолютно. Только голос был по-прежнему тих и вкрадчив. Дионис стал черным с головы до ног: черные ботинки, штаны, куртка, сквозь амбразуру черной трикотажной головной маски смотрят холодные прицельные, тоже черные глаза. На поясном ремне - миниарсенал: ручные гранаты в петлях, в держателях - запасные магазины к автомату, висящему на плече, по центру на животе - плоский пакет смертника и проводки взрывателя. К правому бедру ремнями подстегнут чехол с ножом.
        Лубочная картинка из учебного пособия по борьбе с терроризмом.
        Дионис был доволен эффектом.
        - Так Дионис больше нравится Ариадне?
        Ариадна боролась с отвращением и ступором. Черные, как дула, глаза бога-смертника, бога-камикадзе, нацеленные на нее, парализовали волю.
        Дионис хвастливо показал на взрывчатку.
        - Это лучше, чем менады. Этой штуке не нужно впадать в экстаз. Она рвет на куски мгновенно, по первому требованию. Жаль, у Диониса не было этого, когда он завоевывал Индию. Жаль, дурак Орфей не испробовал это не себе. Дионис любит громкое веселье. Дионис думает, Ариадна тоже полюбит его. Ариадна обещана Дионису, Ариадна - отрада Диониса. Иди же к Дионису, Ариадна. Дионис зовет тебя.
        Он подошел к Ариадне и положил руки ей на плечи. Ариадна застыла. Она чувствовала, как снова начинает раскалываться на кусочки. В ней пролегли трещины, и вот-вот посыплются осколки. Ариадна снова забудет себя.
        Дионис прижал ее к груди и гладил по голове. Руки Ариадны начали взбираться вверх для ответных объятий. Ариадна чувствовала, как имя ускользает от нее, утекает по реке забвения. Скоро оно исчезнет, сожранное Дионисом.
        Ее спасла рука. Едва касаясь Диониса, рука наткнулась на арсенальные железяки. И бог знает под воздействием какого импульса отцепила одну из этих штуковин, младших сестричек неистовствующий менад.
        «Ариадна!»
        Чей это был крик? Ариадна ухватилась за собственное имя, как за соломинку, с силой пнула Диониса коленом между ног и оттолкнула от себя. В руке была граната. Ариадна, оскалясь, потянула кольцо.
        - Ариадна, что ты делаешь? - удивился Дионис, потирая ушибленное место.
        - Убирайся. Ты мерзость. Если тебя нельзя убить, я убью себя.
        - Ариадна! - сказал Дионис и пошел к ней, протягивая руки.
        - Стоять! - не своим голосом гаркнула Ариадна и отскочила подальше в сторону.
        Дионис остановился, с обиженной печалью глядя на нее.
        - Ариадна… - пролетел его вздох.
        Но Ариадна уже мчалась по зеркальному коридору, держа гранату перед собой, как факел. Сердце бухало в горле. Волосы на голове поднимались и шевелились, словно змеи. В ушах стоял вкрадчивый шепот: «Куда же ты, Ариадна?» Она не оглядывалась. Не знала, идет ли он за ней. Рука, мертвой хваткой сжимавшая гранату, скоро онемела.
        Она летела все прямо и прямо. Зеркальной анфиладе не было конца. Ариадне стало казаться, что сердце лабиринта, откуда она бежит, - это остров, к которому ведут четыре бесконечных моста, и она несется по одному из них.
        Но она уже прошла сквозь четверо ворот. И все они возвращали ее в исходное положение.
        Теперь ей нужны пятые.
        Она начала задыхаться. И шепот стал громче, ближе. А потом кто-то схватил ее за плечо. Ариадна сорвала кольцо, зажмурилась и выпустила гранату, с трудом разжав одеревеневшие пальцы.
        Перед глазами полыхнуло, и Ариадну швырнуло в сторону. Все органы чувств на короткое время заработали в режиме «на износ», воспринимая больше, чем можно. Ариадна слышала невыносимый воющий грохот и острый звон бьющегося стекла; видела круговерть первозданного хаоса; осязала собственное тело, раздираемое слепой силой на атомы; и над всем этим парил - даже не слышимый, а ощущаемый гибнущими нервами - голос, сопровождаемый тихим, и оттого кошмарным смешком:
        - Ариадна, ты еще вернешься к Дионису. Дионис будет ждать тебя.
        Ариадна не смогла ему ответить. Ей показалось, что вокруг разлилось море чернил. Потом, через мучительно долгое время, вдалеке в этом море образовалась дыра, и в нее пролился белый свет. Ручеек его потянулся к гибнущей в аду Ариадне.
        Неожиданно стало легко. Светлая мерцающая дорожка приближалась, чернила больше не удерживали Ариадну вязкими щупальцами. Она полетела навстречу сияющему лучу.
        ПЕРЕМЕНА РОЛИ
        Море подбиралось почти к самым ногам и, слизывая мелкие камешки, уползало прочь. Дикий пляж под самым носом у города был почти пуст.
        Она сидела на песке, вжав голову в колени, и ревела. Долго. Горько. Мокро. Кто-то подошел и сел рядом. Провел рукой по трясущимся от озноба плечам.
        - Диана. Почему ты плачешь?
        Она дернулась всем телом, выпрямилась. Рукой утерла слезы и сопли. Потом судорожно вздохнула и с силой выговорила:
        - Ты не поверишь. Но у меня опять новое имя.
        - Значит, теперь все встало на свои места.
        - Да, - печально согласилась она. - Только и «свое место» может иметь две стороны. И выбор стороны я оставляю за собой…
        - Тогда о чем ты горюешь?
        Она не отвечала и прислушивалась. Где-то в городе совсем недавно провыли пожарные сирены. Где-то в городе сейчас догорала квартира на втором этаже жилого дома.
        - Никита, я же все потеряла. У меня теперь ничего нет. Ни семьи, ни дома… Зато я нашла свои пятые врата. Но это не выход. Это вход.
        - Куда вход?
        Она посмотрела на море. Потом на небо, на песок, на скалы в отдалении. И снова вздохнула, точно прощалась со всем этим.
        - В Лабиринт. Потому что мое имя - Ариадна.
        - Уверена? - помолчав, спросил он.
        - Да.
        - Для чего?
        Вопрос был нелогичен, но она поняла.
        - Я обещала ему. Я вернусь туда.
        - Кому обещала?
        - Тому, с кем я буду драться. Его нельзя убить, но можно попытаться держать взаперти там, откуда он приходит.
        - Что ты будешь делать?
        - Строить баррикады. Ставить заслоны.
        - Как?
        Ариадна поразмыслила, свесив голову.
        - Придется переквалифицироваться из музы в ваятели. В того, кто творит смыслы. Логос против бреда… - Она усмехнулась. - Как тебе такая формула? В любом случае я больше не буду ни от кого и ни от чего бегать.
        - Не думаю, что это лучший вариант, - осторожно сказал он. - Лабиринт - его территория. Там ему легче добраться до тебя.
        Она покачала головой.
        - Лабиринт - нейтральная территория. Но он атакует оттуда. Ты сам это знаешь. А для меня это единственно возможный вариант. Я должна вернуться. - Ариадна грустно улыбнулась. - Я же ничего другого не умею. Только бродить по лабиринту. Кажется, это у меня неплохо получается.
        Никита долго молчал. Глядел на горизонт. Наконец сказал:
        - Я решил. Я пойду с тобой.
        Ариадна посмотрела на него. Будто оценивала и тоже что-то решала. Потом отвернулась, подобрала камешек и неловко бросила в воду.
        - Нет, - снова качнула головой. - Ты там никогда не был. Ты не лабиринтный житель. - И с фальшивой бодростью прибавила: - Я не хочу, чтобы ты умер там от тоски.
        Быстро поднялась на ноги, опасаясь возражений и продолжения темы, чем-то тревожащей, бередящей свежую рану.
        - Нам лучше не встречаться больше. Прощай, Никита. И… спасибо за все.
        Аридана повернулась и побрела к городу. С моря донеслись звуки блатного шансона. Белый теплоход «Антон Чехов» совершал увеселительную прогулку вдоль побережья. Единственный на весь пляж загорающий громко всхрапнул, когда Ариадна проходила мимо. Газета «Вчерась», укрывавшая его голову, мерно колыхалась в ритме могучего дыхания спящего. Рядом с телом лежала пустая бутылка из-под пива народной марки «С утречком!». Чуть на отшибе врылась в песок бормочущая спидола времен давно убитых.
        - …вас приветствует радиостанция «Маяк». Мы начинаем информационно-развлекательную передачу «Наше завтречко»…
        Ариадна оглянулась. Никита шел за ней, на десять шагов позади. Она хотела что-то сказать ему, но передумала.
        Так они и шли до города и в городе - связанные невидимой нитью длиной в десять шагов. Ариадна направлялась к храму под золотыми крестами, чтобы облечься там в белые одежды служения Другому.
        2002 г.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к