Клювы Максим Ахмадович Кабир
        Три миллиарда безумцев. Три миллиарда потенциальных убийц. Сон превратил треть населения планеты в лунатиков, жаждущих крови, а главные герои в Праге, Токио, Подмосковье, по всему миру должны понять, кто такой Песочный человек и как остановить апокалипсис. Времени у них в обрез. Ровно столько, сколько они смогут не спать.
        Максим Кабир
        Клювы
        
* * *
        «Роман «Клювы» крепче самого крепкого кофе. Вы точно не уснете, не дочитав до конца. Да и как можно спать в Праге? Ведь в ней столько всего интересного, загадочного и до сих пор непостигнутого…»
        Издательство Oktan-Print (Чехия)
        «Имя Максима Кабира давно уже стало синонимом качества. Одного взгляда на обложку достаточно, чтобы понять - будет страшно. Будет увлекательно. Будет кровь, секс, смерть и древние твари. И Кабир не разочаровывает».
        Олег Кожин, писатель
        «Истории Кабира… это всегда дом с двойным дном. Ни одна из них, особенно если речь идет о большой форме, не будет проходной байкой о том, как где-то завелось что-то и кого-то съело».
        Horrorzone.ru

* * *
        Денису, Наташе и Дане Чернявским с пожеланием безмятежных снов

1.1
        Человек распластался на асфальте, словно молился стенду с расписанием транспорта. Корней Туранцев, только что выпрыгнувший из трамвая, едва не выронил пакеты. В пяти метрах от него мужчина водил головой вправо и влево и чуть сучил ногами - взгляд Корнея зафиксировал зеленые носки между штанинами брюк и замшевыми туфлями.
        Шестой номер поехал прочь, бросив удивленного Туранцева наедине с представителем оригинального религиозного культа - кроме них, никого не было ни на остановке, ни на площадке у железнодорожного вокзала поодаль. Уплыли желтые трамвайные окна, инкрустированные темными абрисами - силуэтами пассажиров.
        На ветру шуршали кроны лип, тикал размеренно светофор, и носки замшевых туфель елозили по асфальту.
        Долгое тяжелое лето подходило к логическому завершению. Вечера становились прохладными. Корней прибавил к футболке и джинсам плотную клетчатую рубаху. Сейчас под фланелью пробежали мурашки.
        - Простите, вам плохо?
        Внутренний голос, неоднократно выручавший его в прошлом, шепнул: «Это не твоя забота, Корь, иди куда шел».
        Корней замялся нерешительно. Возле металлического конуса урны темнел оброненный портфель, явно не из дешевых. В городе хватало бродяг и психов, не так много, как на родине Корнея, но хватало. К наркоманам государство относилось почти трепетно, снабжая деньгами, - лишь бы не крали.
        Но мужчина не был похож на вагабонда. И пиджак он испачкал недавно, преклоняясь великому богу электричек. Классический пиджак, фиолетовый галстук, закинутый за плечо, как язык запыхавшегося зверька в каком-то американском мультфильме.
        - Пан…
        Корней шагнул к мужчине. Туфли монки сверкнули пряжками в свете фонаря. Скрюченные пальцы хватали воздух в каком-то остервенелом религиозном экстазе.
        Ощущая беспокойство, Корней повертелся. Но и в скверике позади, и у охристо-бежевых домов за перекрестком не увидел прохожих. Район Вршовице был тихим и малолюдным, что сыграло определяющую роль в выборе жилья.
        «Он пьян, - сказал внутренний голос, - или под кайфом. Не мешай человеку другой конфессии».
        А мужчина молился.
        Бил поклоны, тряс головой, невнятно бормотал.
        Его божество, белое с красным, электрическое рогатое божество, скоро должно было перевести городской транспорт в ночной режим, и Корней неуютно поежился.
        - Ну и ладно, - буркнул он.
        Человек повернул голову так резко, что хрустнули позвонки. Светофор запиликал быстро-быстро и озарил зеленым упитанное лицо. По подбородку мужчины струилась кровь. Его рот был разорван, нижняя губа превратилась в лохмотья, явив десны и ряд аккуратных зубов того же оттенка темной охры, что и полосы на фасаде зданий.
        Корней непроизвольно охнул.
        Глаза мужчины, тусклые и бессмысленные, зацепились за него.
        Наркотики, определенно. Не безвредная травка, аромат которой Корней часто ловил около пабов. Что-то куда опаснее, вроде сальвии - Корней видел на ютубе результаты употребления психоактивных веществ. Бедолаги калечили себя, кидались под автомобили, в чем мать родила разгуливали по трассам.
        Сектант (привычка Корнея награждать всех прозвищами) улыбнулся криво.
        «Боже, - ужалила догадка, - он терся губами об асфальт!»
        Судя по блаженной гримасе, мужчина не испытывал боли… пока. За зубами шевельнулся язык - светофор тикал медленно, плеская на остановку красным.
        От обилия багрового Корнея замутило.
        - Прекратите!
        Сектант громко щелкнул челюстью.
        И заговорил.
        Туранцев два года учил чешский. Зимой сдал государственный экзамен; уровень В2: согласно выданному Карловым университетом сертификату, он владел языком на восемьдесят процентов.
        Но из того, что сообщил ему Сектант, Туранцев расшифровал лишь пару слов: «мороженое», «карусель».
        Корней был настолько поражен, что прослушал, как следующий трамвай прибыл к Надражи Вршовице, постоял, не открывая дверей, и укатил на восток. Мозг выкопал зачем-то информацию: трамвай в чешском языке - женского рода. Не бог, а богиня.
        Сектант, выговорившись, ткнулся губами в липкую лужу, как корова на водопое. Голова замоталась из стороны в сторону, раздирая губы. Что-то скребнуло… Это резцы чиркнули об асфальт.
        - К черту тебя! - выпалил Корней. Он не нанимался возиться с сумасшедшими, здесь ему платили за то, что он верстал книги в офисе. Отвечал за расположение текста и оформление страниц.
        Не сверяясь со светофором (все равно ноль машин), Корней пересек проезжую часть. У деревьев обернулся. Сектант выгибал спину. Хвала небесам, шорох человеческого лица о тротуарное покрытие не доносился через дорогу.
        Впереди возвышались Надражи - вокзал. Отсюда в четырнадцатом году Корней совершил первые шаги по Праге. Тогда он знал на чешском одну-единственную фразу: «Проминьте, не млувим чески, мужу млувит в руштыне». И Маринка еще была рядом.
        Корней вынул телефон, набрал номер скорой помощи: сто пятьдесят пять.
        - На трамвайной остановке мужчина травмирует сам себя. Он в крови.
        Диспетчер записала адрес.
        «Ты молодец, Корь. Теперь это их проблемы».
        Но настроение было испорчено, а совесть имела свое мнение насчет случившегося.
        Ругая психопата, Корней поплелся налево. Пустынная улочка полого спускалась к парку и Ботичу - обмельчавшей горной реке. По забавному стечению обстоятельств, называлась она Украинска и миролюбиво сосуществовала с улицами Петроградска и Новгородска. Ухоженные кусты, дома с классической черепицей, в четыре и шесть этажей.
        Главные ориентиры - поликлиника, аптека, бомжиха на лавочке.
        Корней прозвал ее Бабушкой Догмой - именно слово «Догма», набранное костистым шрифтом, ярче прочих слов выделялось на афише, которой кто-то залепил спинку скамейки. Потрепанный дождями плакат рекламировал позапрошлогодний рок-фестиваль, а «Догмой», видимо, именовалась какая-то играющая блэк-метал группа.
        Тучная старуха с отекшими слоновьими ногами оккупировала лавочку, не оставив шанса соперникам. В капустном ворохе одежек, окруженная уймой узлов и пакетов, презрительно косящаяся на пражан, туристов и гастарбайтеров.
        Бомжиха материализовывалась у поликлиники по вечерам и была для Корнея неотъемлемым элементом пейзажа, как вокзал или китайский магазинчик дальше по улице. Однажды, не застав ее, Корней искренне огорчился и дважды выходил на крыльцо, точно потерявший домашнего любимца сердобольный хозяин.
        Но история закончилась хеппи-эндом: Бабушка Догма вернулась, шумно опорожнилась под аптекой и заняла свой пост.
        Вот и сейчас она отдыхала, скрестив на груди руки. Ступни расположила так, чтобы касаться ими скарба. Будто опасалась, что воры умыкнут ее мусорные сокровища, стеклотару по две кроны за бутылку.
        Обычно Бабушка Догма дефилировала в тинейджерской бейсболке с плоским козырьком, но сегодня, как бы напоминая о грядущей осени, она нахлобучила совершенно советского вида шапку-петушок.
        - Знала бы ты, что я только что наблюдал…
        Бездомная причмокивала во сне. Жесткие черные волоски обрамляли рот. Иногда она недовольно подергивала плечами.
        До переезда в Чехию Корней не курил шесть лет - завязал в университете. То ли Маринка настояла, то ли утренний кашель надоел. Но ритм заграницы вынудил возобновить вредную привычку. Европейские цены на табак били по карману. Экономя, он смолил по три сигареты в день. Сейчас хотелось выкурить три подряд.
        За поликлиникой взвыла сирена. Грузно шевельнулась Бабушка Догма.
        «Отлично…» - выдохнул Корней, мысленно препровождая скорую помощь к трамвайной остановке, к полоумному фанату мороженого и каруселей. По крайней мере, Сектант не успеет убить себя. Этим вечером - не успеет.
        «Галлюциногены в Праге? Да чем вам не угодили „Пльзень“ с „Бехеровкой“?»
        Он затянулся, вспоминая одноклассников - от клея их глаза становились такими же мутными. Пахн?ло сыростью бойлерной, интернатским туалетом, обработанным хлоркой. Корней швырнул окурок в урну и набрал код на домофоне.
        Та жизнь закончилась. Отряхнулся и забыл.
        В подъезде ни шатко ни валко шел ремонт. Потолки обросли алюминиевыми профилями для крепления панелей. У клетки лифта валялись планки, подвесы и декоративная плитка. В свое время Корней подивился наличию лифтов в четырехэтажных зданиях.
        - Нет, ты видел?!
        На первом этаже дядя Женя задумчиво изучал потолочную конструкцию.
        - Что там? Здравствуйте.
        Дядя Женя, не глядя, пожал Корнею руку.
        - Говорю, видел, как эти труженики работают?
        - Как?
        - Как-как. Хреново. Полтора часа пожужжат дрелью, а результат - кот наплакал.
        Сварщик дядя Женя приехал в Прагу из Ставрополя. Он изъяснялся на чешском бегло, с добротными вкраплениями русского мата. Девятого мая обклеил окна квартиры рисунками танков - так Корней и узнал, что сосед из СНГ. Завели беседу, выпили пиво. Дядя Женя приволок воблу - купил в русском магазине.
        Усатые мужики ассоциировались у Корнея со вторым отчимом. А второй отчим был гораздо лучше первого и третьего. Рот дяди Жени подковали казацкие усищи. Он крутил то один ус, то второй и ворчал:
        - В кои-то веки - на работу к обеду! А хрен выспишься. Захрапел - они тут как тут, и жу-жу-жу, жу-жу-жу. Хоть толк бы был какой! - Он сплюнул воздухом. - Ух, послезавтра выходной… Берушами запасусь. Храпеть буду до полудня.
        - Дядь Жень…
        - Опять дядькаешь? - осек сосед.
        - Женя, - исправился Корней, - десять минут назад на остановке…
        Он рассказал о Сектанте - изумить ставропольца было сложно.
        - Я говорил - легалайз их до хорошего не доведет. Курят дерьмо, шизеют. Наша водка завсегда лучше.
        Корней согласился. Они поболтали о футболе («Скоро отбор, уж мы им покажем») и разошлись. Дверь на первом этаже была помечена фамилией жильца: Turancev. Когда хозяйка вставила бумажку в пластиковый карманчик на дверном полотне, Корней минуту любовался собственной фамилией: «Вот оно! Мой первый настоящий пражский дом».
        Скромная квартира казалась хоромами по сравнению с норкой, которую он арендовал весной в спальном районе Опатов.
        Справа при входе - туалет. Прихожая (по совместительству кухня) вмещает вешалку, трюмо, печь, стиральную машину, холодильник и рукомойник. Все, что нужно молодому парню. В просторной комнате - кровать, гладильная доска, рабочий стол, шкаф-купе, дверь в ванную.
        Ему особенно нравился гардероб с двухметровой фотопечатью на створках. Там была изображена ночная улица, уходящая вверх, старинные дома в натуральную величину, блестящая после дождя брусчатка.
        По соседству выясняла отношения шумная парочка. Забавно, Корней не встречал их в подъезде, только слышал «чурак, блбец» через стену; может, они ругались в одном из сфотографированных домов гардеробной улицы.
        «Я дома», - подумал Корней.
        Он принял душ, поджарил сыр, разогрел вчерашний борщ. Готовить он научился в десять лет и отнюдь не по своему желанию. Маринка говорила, что не пробовала ничего вкуснее его стряпни.
        Листая новостную ленту, Корней поел и запил ужин водой из-под крана.
        От образа Сектанта (нижняя губа слилась с подбородком в кровавое месиво с сочащимися продольными рытвинами) он отгородился планами на завтра.
        Оксана. Харьковчанка, первый месяц в Праге, не бывала на Петршине, и он пообещал исправить оплошность.
        Два года назад - страшно подумать - Корней расстался с Маринкой, и с тех пор у него не было девушек. Ладно, была одна после бурной вечеринки в клубе «Vzorkovna», но вспоминать не о чем.
        Лингвистический подвиг потребовал от Корнея слишком много сил и времени, чтобы впускать в жизнь еще и подружек.
        Но теперь-то под ногами относительно твердая почва. А кровать в съемной квартире такая широкая.
        Он потянулся мечтательно.
        Комнатные окна выходили во внутренний дворик четырех сомкнувшихся зданий. Газоны поросли ползучим клевером, мусорные баки, напоминающие внебрачных детей робота R2D2, бросали на асфальт тени. Нажатием кнопки Корней опустил металлические жалюзи.
        Соседи уснули, не найдя компромисса.
        В темноте под толстым одеялом образ Сектанта таки настиг Корнея.
        Безумец стер лицо и добрался до костей черепа.
        - Блбец… - процедил Корней.
        И снова обрадовался, что за двадцать семь лет жизни ни разу не видел снов.

1.2
        Ночь накрыла город перепончатыми крыльями, саваном укутала. Летучие мыши парили над чешуйками кровель, над канделябрами газовых фонарей на Градчанской площади, над чугунным пятитонным ярко-зеленым Чумным столбом. Короли, рыцари и мученики проживали свои каменные столетия, заграбастав верхотуру Праги, а внизу дремали автомобили и редкие пешеходы топтали брусчатку.
        Туристы из самых крепких курсировали по Вацлаваку, кутили на Староместской. Но лишь отойди от сердцевины, от аромата колбас и сдобы - и тьма пожрет голоса.
        Тени пробуждались под стропилами колоколен и клиросами запертых храмов, в еврейском гетто у Староновой синагоги и возле панельных новостроек Стодулки.
        Никого не было на извилистых улочках в стороне от проторенных зеваками троп.
        Пражане спали.
        СНАРУЖИ (1): ТОКИО
        Профессор Таканори Тоути разлепил веки и увидел призрака.
        Часы в виде полумесяца (подарок шурина) показывали два часа, настоящая луна заглядывала в окна - до того чтобы полностью явить себя людям, ей не хватало пары дней. Свет озарял книжные полки, ценные гравюры периода Эдо и белую форму, висящую среди гостиной.
        В комнате было тихо. Супруга не похрапывала под боком - левая половина кровати пустовала.
        Профессор близоруко сощурился.
        Приподнялся, не отрывая взора от гостя, нащупал очки. Водрузил их на переносицу.
        Форма приобрела законченные очертания. Шелковая сорочка до колен, шерстяные носки. Переступив семидесятилетний рубеж, жена стала мерзнуть по ночам. Из-за темно-фиолетовых носков Тоути и померещилось, что светлое пятно парит над полом.
        Никакой не призрак - его супруга стояла к брачному ложу спиной, будто изучала гравюры будзинга мастера Тории Киенага.
        - Ю?
        Жена не реагировала.
        Босые пятки Тоути коснулись прохладного паркета.
        Мысль кольнула иглой: старческое слабоумие. Деменция - то, чего он так боялся. Его Ю уйдет, проницательный разум осыплется песком в яму беспамятства, останется дряхлое тело.
        - Ю…
        Женщина, которую он любил сорок лет, которой посвятил все свои книги, его муза, не откликалась.
        Профессор подошел к жене, попутно щелкнув выключателем. Свет обжег сетчатку. Красотки позапрошлого века взирали с рисунков.
        Тоути взял Ю за плечо - хрупкое, тонкое - и аккуратно повернул.
        Лицо женщины оплыло, как свеча. Рот приоткрылся, губы блестели от слюны. Зрачки расширились, оттеснив голубизну радужки. Черные глаза вперились в мужа, не узнавая.
        - Все хорошо, - мягким голосом сказал Тоути.
        - Хорошо… - эхом отозвалась жена.
        Он отметил миоклонические подергивания мышц. Потрогал теплый лоб.
        Память подсунула отрывок из Шекспира:
        «Ее глаза смотрят на нас!»
        «Да, но они ничего не видят».
        Мучимая совестью леди Макбет бродит по замку, пытаясь смыть кровь…
        - Послушай, - сказал Тоути озадаченно, - по-моему, ты спишь.
        - Сплю, - легко согласилась Ю.
        Хождение во сне могло быть признаком болезни Паркинсона, но у Тоути отлегло от сердца.
        - Пойдем. - Он увел Ю к постели.
        За растрепанными седыми волосами женщины висела луна - голова была вписана точно в ее круг. Тоути вспомнил другие гравюры, европейские: девушек-сомнамбул, что прокладывают путь по безлюдным паркам, освещенным полной луной.
        Предки заблуждались, связь сомнамбулизма с ночным светилом была лишь мифом, байкой.
        Рука Ю отклеилась от туловища.
        - Песочный человек прилетел, - сказала она и трижды ткнула кулачком в солнечное сплетение мужа.
        Будто постучала в дверь.
        «Нет, - подумал он, леденея, - будто ударила воображаемым ножом».
        - Ладно, - произнес профессор, - ты меня убила.
        Дыхание Ю было неритмичным, характерным для дельта-сна. Температура повышена на несколько градусов из-за сжатия периферических сосудов.
        Тоути осек себя: Ю - не подопытный экземпляр, просто отведи ее в кровать.
        - Дорогая…
        Жена поднесла кулачок к щеке. Высунула язык и лизнула воздух.
        Тоути подумал, что если Ю представляла нож, которым пронзила его грудь, то теперь она слизывала с лезвия кровь.

2.1
        Нескончаемые толпы струились по мосту со Ст?ре-М?ста к М?ла-Стр?не и наоборот. Галдели на всех языках мира, фотографировались, загадывали желания.
        Шарманщик крутил рукоять шкатулки, ряженый пугал детишек, кукловод помогал тряпичному музыканту бренчать на гитаре. Музицировал джаз-бэнд. Солнце палило в безоблачном небе. Жирные ондатры вылезали погреться на сваи, позировали, радуя приезжих.
        А Влтава несла свои свинцовые воды, как несла их при Борживом и раньше, много раньше. Возможно, она вспоминала большие потопы - «Столетний», тысяча восемьсот девяностого, или относительно недавний, затопивший Моравию, девяносто седьмого. Реки любят ностальгировать о разрушениях и разбухших трупах в иле.
        Так, по крайней мере, полагал Филип Юрчков.
        Он сидел под самой поздней из скульптур на мосту - под Кириллом и Мефодием. Напротив застыла молодая кореянка. Не крутилась, не дергалась, как некоторые, - подошла к процессу со всей ответственностью. Сложив пухленькие кисти на коленках, старалась помогать художнику. И ее подружки чинно ждали результата, не заглядывая Юрчкову через плечо.
        Сосредоточенно, с видом истинного профессионала, Филип озирал модель перед тем, как чиркнуть грифелем по бумаге. Хотя он мог изобразить кореянку зажмурившись - одного короткого взгляда ему хватало, чтобы запомнить лицо.
        Карандаш намечал носик и круглые щеки. Слегка утрированно, в меру карикатурно. Главное, повеселить, но не обидеть клиента.
        Девочка заботливо упакует листок в целлофан, увезет в Нонсан, Пусан или Сеул, или откуда она там.
        Рисовать шаржи Юрчков начал прошлой весной. Добыл лицензию, одной левой накидал для рекламы комичные портреты Анджелины Джоли, Владимира Путина и Тома Круза. Не ради заработка - он жил за счет продажи картин. Но психолог советовал чаще выходить из дома и бывать среди людей. А где людей больше, чем на Карловом мосту?
        В конце концов, ему даже понравилось дарить улыбки незнакомцам. Да, прежде избегаемый мост (толпы, попса, фи!) стал отдохновением. Грифель порхал, сооружая смешные мордашки, уличный джаз-бэнд вдохновлял.
        Но сегодня работа не ладилась.
        Карандаш словно ковылял по бумаге, хромал, спотыкался. Чаще обычного Филип использовал ластик.
        Календарь отлистывал последние дни лета. Чертова неделя не заставила себя ждать. Четвертая чертова неделя, личный, до одури пунктуальный палач.
        Филип Юрчков был крупным мужчиной с руками не живописца, а плотника. С обветренным лицом мореплавателя. Грудь - колесом, живот - бочонком. Но глубоко внутри, под жирком и мышцами, он был хрупким и крошащимся, как ледок.
        И садист-август - четыре года подряд - погружал в него холодные пальцы, скручивал, ломал.
        Чертова неделя наступала в двадцатых числах, плюс-минус день, и длилась до сентября. Психологу все было предельно ясно. А вот фармацевты удивлялись: снотворное, которое они выписывали, вырубило бы и лошадь.
        В преддверии осени Филип переставал спать.
        Не выручали ни таблетки, ни народные средства. Он перепробовал кучу способов, следовал советам друзей и лайфхакам из Интернета. Купил ортопедический матрас, бросил курить, занялся бегом (ладно, «занялся» - громко сказано, пробежал по Вальдштейнским садам трижды). Ел, как рекомендовали, кешью и палтус (магний способствует здоровому сну). Он вычеркнул из рациона кофе, заменив на ромашковый чай, приспособился к ранним ужинам. Считал овец, воображал райские сады. Разве что медитации чурался.
        Морфей плевал на магний, рвал в клочья стада овец.
        Пять, шесть, семь августовских ночей Филип Юрчков не смыкал глаз. Ворочался в постели, комкая простыни, вскакивал, наматывал по спальне круги. Глотал пилюли, заново падал в кровать, мутузил подушку, словно боксерскую грушу.
        Конечно, он пробовал выдоить пользу из наваждения: брался за кисть. Но ничего путного не выходило. На рассвете он брезгливо стряхивал черновик с мольберта. Мазня! В такие ночи талант покидал его, а запах краски и олифы вызывал отторжение. Истощенный, он валился на пол посреди студии. Яна смотрела со стен, с холстов, повторяясь в десятках портретов.
        Яна…
        Вчера старый знакомый вернулся. Сквозняком отворил створки окна, словно шепнул: «Я здесь, я пробуду с тобой до осени, и через год тоже, и потом через год - пока ты не сдохнешь, пока не выполнишь обязательство: присоединиться к жене».
        И вдовец заплакал, как ребенок.
        А утром, изучая в зеркале осунувшийся лик, синяки и помятости, сказал:
        - Смирись. Хватит бороться. Хватит давиться таблетками и орехами. Ты его не прогонишь. Ты не уснешь.
        Кореянка затаила дыхание.
        В черепной коробке звенело, а карандаш не желал слушаться.
        Туристы, сувениры, черт Тоничек, приятель Гинек с картинками соборов.
        Раньше все было иначе.
        Филип родился Пражской весной шестьдесят восьмого. Отец, тогда еще молодой и амбициозный адвокат, приветствовал советские танки. Он говорил, что сын пойдет по его юридическим стопам.
        В восьмидесятые старший Юрчков дослужился до теплого местечка в ЦК КПЧ.
        Филип, забив на учебу, тусовался с нечесаной богемой. Оформлял альбомы рок-групп. Рисовал карикатуры на Горбачева и Гусака. Вместо университета пошел в маляры. Пролетарский труд приносил ему такое же наслаждение, как живопись.
        Отец назвал его педерастом и выгнал из дому. Он жил в мастерских у друзей, спал на холстах и подрамниках. Читал Маяковского и Изидора Дюкасса. Рисовал багровыми, алыми, пурпурными красками.
        В восемьдесят девятом ему исполнился двадцать один год. Высокий, тощий, мосластый, с развевающимися по ветру космами, он шел от памятника Оплетала к метро «Народни тршида» и скандировал со всеми: «Хартия! Гавел!» Ему не было дела до серьезной политики и до Гавела, но тот ноябрь дал шанс на миг стать Маяковским, Че Геварой, богом.
        С бастующими актерами он слушал «Голоса» и рычал от гнева, узнав, что полицейские избивали студентов. Ему казалось, это отец, напыщенный догматик, лично бил демонстрантов дубинкой.
        Двадцатого ноября огонь восстания объял республику. Гигантская глотка ста тысячами голосов заговорила на Вацлавской площади. Подкосились глиняные ноги режима.
        Но были еще уродливые желтые автозаки, бронетехника, экипированная полиция и полиция в штатском, Филипу заламывали руку - он ударил затылком, вырвался и убежал.
        На Летненском поле сотни тысяч чехов требовали свободы. Пела опальная Марта Кубишова.
        И вот тогда Филип увидел ее: девушку с волосами цвета пламени. Такого же интенсивного оттенка, как те, что он выбирал для своих картин. Девушка в джинсах и вязаном свитере вздымала к небу кулачок. Филип встречал ее прежде: на снимках взбунтовавшегося Парижа, на полотнах Делакруа.
        Чехи скидывали Гусака, упраздняли единовластие партии, боролись за политзаключенных, а Филип смотрел, приоткрыв рот, на рыжее пламя, на куриную лапку пацифика, пришпиленную к рукаву незнакомки.
        Толпа шевельнулась - Филип испугался, что потеряет девушку, ринулся вперед, расталкивая митингующих. Поймал помеченный нашивкой рукав. За качнувшимися кудрями прятались изумруды глаз, вопросительно приподнятая бровь цвета меди.
        Со всей наглостью двадцати с хвостиком лет он выдохнул:
        - Меня зовут Филип, я лучший в Праге художник! Если мы победим, ты поцелуешь меня?
        Морщинка на лбу (как он любил потом эту морщинку!) разгладилась. Улыбнулись задорно глаза.
        Девушка сказала:
        - Мы уже победили, глупый.
        Встав на цыпочки, она прижалась губами к его пересохшим губам. То не был французский поцелуй, но не был и поцелуй сестринский. Что-то среднее; так целуются накануне краха эпохи.
        Она взяла его за руку, и они вместе выкрикивали имена, которые больше не имели для Филипа никакого значения.
        Ее звали Яна, она переводила на чешский поэзию сюрреалистов. Позже, познакомившись с будущей невесткой, отец скажет, что она «девка», проститутка, а Филип даст отцу пощечину и на десятилетие оборвет связь с ним.
        Яна была старше Филипа на пять лет.
        Читала наизусть странные стихи Бретона и Десноса. Они пили вино из горла и занимались сексом во дворе-колодце заколоченного дома. Там громоздилась какая-то рухлядь, кушетки, кресла. От холода соски крошечных Яниных грудок превращались в камушки, в окаменевшие виноградины. Веснушчатые предплечья пахли парным молоком, а лоно - дымом и океаном. Он припадал к огненным зарослям, чтобы языком собрать смолянистый нектар.
        И, разумеется, он рисовал ее - одетую и нагую, сидящую на пианино с широко раздвинутыми ногами. Идущую по парку, танцующую, молодую, стареющую.
        Политика ушла из сросшихся жизней и не возвращалась впредь. Им было чем себя увлечь, помимо Дубчека и Гавела, помимо телевизора и выборов.
        Они поженились в девяностом. Абсолютную идиллию нарушало отсутствие детей. Под рыжими прядями маскировался шнурок шрама. В двадцать Яне удалили из мозга опухоль. Она заново научилась говорить, писать, читать. При операции был затронут мозжечок - врачи предостерегали, что роды могут вызвать рецидив, хотя в случае с кесаревым сечением опасность снижалась.
        Филип запретил жене рисковать.
        Девяностые они провели в путешествиях: Испания, Франция, Алжир. Его картины выставлялись в галереях, она переводила для больших издательств.
        Порой ночью Филип пробуждался от неизбывного страха, что Яна - лишь счастливый сон, что она ускользнула от него, утонула в толпе демонстрантов. Но Яна посапывала рядом, он обнимал ее и утыкался носом в волосы (поседевшие местами).
        Он растолстел и облысел.
        - Мальчик… - говорила она ему ласково.
        Двадцать лет.
        А в две тысячи девятом, за год до фарфоровой свадьбы, Яна тайно сняла номер в роскошной гостинице, выпила бокал совиньона, набрала ванну, включила The Animals и вспорола бритвой вены от запястья до локтя.
        Ряженый в костюме смерти промаршировал по мосту.
        Чертовы недели пришли не сразу - но, придя единожды, сказали, что станут регулярными гостями вдовца.
        Карандаш чиркнул по бумаге и сломался, оставив жирную точку. Филип вздрогнул, выронил лист; рисунок спланировал на брусчатку. Улыбка кореянки стремительно завяла. Девушка взвилась, защебетала возмущенно. Заахали ее подружки.
        В голову влез дурацкий образ: он, Филип, - апостол Иуда Фаддей, его окружают и вот-вот забьют дубинами язычники. Памятник мученику нравился Филипу больше других скульптур на Карловом мосту. Иуда покровительствовал безнадежным делам, и его часто путали с тезкой-предателем Искариотом.
        Филип поднял руки в примирительном жесте: не нужно платить, простите!
        Коллега Гинек, бросив пейзажи, семенил на подмогу:
        - Девочки, не шумите! Творец всегда прав…
        Гинек запнулся, глянув на оброненный листок.
        То, что задумывалось как шарж, реализовалось в виде ужасной скалящейся морды, и будь Филип проклят, если он помнил, как рисовал щучьи зубы в кривой щели рта.

2.2
        Скорая помощь пронеслась, вереща, по направлению к Нусельскому мосту, известному также как мост Самоубийц. Более двух сотен человек прыгнули с его перил в сорокаметровую бездну, став кляксой на асфальте или потеком на камнях мелкой речушки.
        Когда Корней впервые путешествовал по стране, его поезд совершил экстренную остановку - какая-то женщина сиганула под колеса. Он удивлялся: почему люди кончают с собой в благополучной Чехии?
        Пожив здесь, он частично избавился от наивно-восторженных шор (как и всякое государство, это имело и недостатки, и уродливые стороны), но не перестал любить Прагу любовью пылкого мальчишки. Он и родился двадцать восьмого сентября - в День чешской государственности. Такое вот пророческое совпадение.
        Маринка предпочитала морской отдых: валяться на пляжах, а не карабкаться по холмам с навьюченными рюкзаками. Она ныла, натерев мозоль, а Корней злился. Уже тогда холодок пробежал между ними; он заглядывал в глаза Маринки, прикрытые солнцезащитными очками, только для того, чтобы увидеть свое отражение в стеклах.
        Поездка должна была укрепить разболтавшиеся отношения. Они продержались еще год, готовились к свадьбе, ругались, мирились. Разбрелись, как пресловутые корабли. Маринка вышла замуж за коллегу. Корней эмигрировал, реализовал мечту.
        Жизнь продолжалась.
        В офисе пахло свежим кофе.
        Коля Соловьев поедал картошку-фри.
        - Здоровый завтрак, шеф?
        Соловьев заурчал, похлопал себя по выпирающему животу.
        Они познакомились в Днепре пару лет назад. Колина жена Алиса обучала Корнея азам чешского языка. Милая интеллигентная семья, поклонники джаза и классической литературы. Очаровательная дочурка-дошкольница. Соловьевы вскоре переехали за границу, на историческую родину Алисы, но поддерживали с Корнеем связь по вайберу. Пройдя через все круги бюрократической волокиты, Коля открыл в Праге издательство. И сразу предложил Корнею вакансию. А тот сразу согласился.
        И как теперь не верить в судьбу?
        Соловьев смахнул крошки с бороды, которую отрастил, войдя в возраст Христа.
        - Угощайся.
        - Спасибо.
        Корней выудил из коробки картофельную соломку.
        Офис купался в солнечных лучах. Молодое издательство состояло из двух работников. Соловьева и Туранцева.
        Бoльшую часть комнаты занимал полупромышленный принтер, способный печатать что угодно, от наклеек и визиток до книг. В его тени расположились ламинатор, переплетчик, скобосшиватель. И смахивающий на футуристическую гильотину польский резак. Корней (его профессия официально называлась grafik) в совершенстве владел программами вроде Corel Draw и Adobe Photoshop, но пользоваться типографической техникой учился с нуля.
        - Ну и ночка у меня сегодня была, - сказал Соловьев. - Малая кричала во сне, перепугала нас. Потом кошмары до утра мучили. Ты снился, кстати.
        - О, это действительно кошмар.
        - Кошмар - что я тебя убил во сне.
        - Убил? Как? За что?
        - За что - неведомо. А «как» - самое интересное. Я твою голову засунул под это лезвие.
        - Мило. - Корней взглянул на резак, чей нож без труда кромсал пятьсот листов ксероксной бумаги за раз. - Знаешь, - сказал он, - некоторые племена Амазонки ставят знак равенства между сном и бодрствованием. Если им приснилось, например, что сосед украл у них свинью, они могут потребовать возместить ущерб в реальности.
        - Существуй мы по таким правилам, мои сны привели бы нас с Алисой к разводу.
        Корней улыбнулся, усаживаясь за компьютер.
        - Тебе правда-правда не снятся сны? - спросил Соловьев.
        - Крест даю.
        С отрочества Корней думал, каково это - видеть в своей голове картинки. Летать, как птаха, разговаривать с мертвыми, даже трахаться. Он представлял, что, заснув, люди попадают в кинотеатр и следят за разворачивающимся на экранах фильмом. Конечно, он иногда завидовал человечеству, награжденному ночными грезами. Его сон был семичасовым беспамятством. Зато он был уверен, что не встретит субъектов из прошлого и во сне.
        - Может, ты просто забываешь? - предположил Соловьев. - Сны снятся всем, включая слепых от рождения. Они снятся мышам и голубям!
        - Рад за вас. Но мои ночи чисты от непрошеных образов. Я хочу отдыхать, а не галлюцинировать. Вчера на Надражи Вршовице какой-то наркоман терся лицом об асфальт. Само собой, он бы приснился мне, - Корней щелкнул пальцами, - не будь мой мозг защищен от мусора.
        - Терся об асфальт?.. - заморгал Соловьев.
        - Да, - помрачнел Корней, - разодрал себе губы в мясо. Я вызвал скорую.
        - Полнолуние.
        - Оно самое.
        Соловьев погрузился в раздумья и через минуту сказал:
        - Зря ты так. Про сны. Менделеев придумал во сне периодическую таблицу.
        - Адвокат Морфея! - хмыкнул Корней.
        - Да-да. Нильс Бор - модель атома, Роберт Луис Стивенсон - сюжет «Странной истории доктора Джекила». Кекум увидел структурную формулу бензола, а Бетховен с Вагнером сочиняли мелодии. Я про все это читал. Но я не Менделеев и не Вагнер. Моя задача… Кстати, какая у меня задача?
        - Флаеры для клуба.
        - Обожаю флаеры!
        Корней запустил программу и занялся разработкой макета.

2.3
        Парикмахерская находилась в полуподвальном помещении, и сквозь открытые двери девушки обозревали только ноги марширующих по тротуару прохожих.
        Вентилятор загребал лопастями воздух. Радио транслировало хиты из постсоветских девяностых.
        Желающих постричься в это солнечное августовское утро было мало. А срок оплаты аренды неумолимо приближался.
        «Будем бомжевать… - вздохнула Оксана. - Просить милостыню на Вацлавской площади».
        Василиса оседлала стол, чиркала наманикюренным ногтем по экрану смартфона. Улыбалась загадочно.
        «Мне бы твою беззаботность!» - позавидовала Оксана.
        - Ксю, - окликнула Василиса, - а твой Прохор один живет?
        - Не Прохор, а Корней, - поправила Оксана, - и с какой стати он мой?
        - Ксю… - Василиса накрутила локон на пальчик, - а давай ты сегодня у него переночуешь?
        - Что? - Оксана уставилась на подругу. - Ты сдурела?
        - А что такого? - Василиса невинно захлопала ресницами. - Это нужно мне, это нужно ему, и, главное, это нужно тебе! Ты же ржавеешь без нормального мужчины!
        «Что ты знаешь о нормальных мужчинах?!» - мысленно вспыхнула Оксана, но одернула себя. Сама-то «нормальных» встречала разве что в мелодрамах.
        - Даже не начинай.
        - Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
        - Не выдумывай! Я видела его три раза в жизни!
        - Целых три раза! - Василиса театрально завалилась на столешницу. - Боже, да вам пора съезжаться.
        Но Оксане было не до шуток.
        - Ты не можешь выгонять меня из дому.
        - Я и не выгоняю. Я прошу. Одна-единственная ночь.
        Василиса крутила роман с женатым чехом, бизнесменом. Они занимались сексом в его джипе на парковке. Чех вызывал у Оксаны омерзение.
        - Забудь! - отрезала Оксана, сердито перебирая спиральки бигуди. - Я буду спать в своей постели. Снимите гостиничный номер. У твоего Петра достаточно денег.
        - Да хрен там… - фыркнула Василиса обреченно. - Жена его поприжала. Контролирует расходы.
        - Ничем не могу помочь. У меня тоже есть принципы.
        - Ну курочка моя… - Василиса - кошка с огромными просящими глазками - спрыгнула на пол, направилась к Оксане. - Ты обиделась, что ли?
        Оксана резко повернулась и прыснула в подругу струей воды из распылителя.
        - Ах ты! - Василиса схватила длинную кисть для окрашивания волос и, орудуя ею как шпагой, перешла в наступление. Оксана, смеясь, загородилась головой манекена.
        - Мир? - спросила промокшая Василиса через минуту.
        - Мир, - согласилась Оксана. Она не умела долго сердиться.
        - Но тебе действительно нужен мужчина, - заявила Василиса.
        - Ты опять?!
        - Честно-честно. Ты разговариваешь во сне.
        - Разговариваю?
        - Стонешь. Ох, ох, о, я… - Василиса изобразила неприличный жест.
        Оксана зарделась. Может, подруга права? Может, ей пора завести отношения и Корней - подходящий кандидат? Высокий, симпатичный, с густой каштановой шевелюрой, как ей нравится.
        Они познакомились недавно. Довольно комично: Оксана, только-только переехавшая в Прагу, решила покрасоваться, напялила высокие каблуки. Выяснилось, что передвигаться по брусчатке на шпильках - то еще удовольствие. Вот эту раскоряченную цаплю-Оксану и приметил прохожий шатен.
        - Вам помочь?
        Оксана попыталась возмутиться, отшить парня, но каблук угодил в ямку между чертовых булыжников, и она, пошатнувшись, чудом удержала равновесие. Хвала небесам, она не отошла далеко от дома.
        - Ладно, - сдалась Оксана и взяла шатена под локоть. - Вон тот подъезд.
        - Живете здесь?
        - Вам-то что?
        - Простите… - Парень замолчал.
        «Ну что я за хамка!» - устыдилась Оксана.
        - Это вы простите. Да, снимаю квартиру с подругой.
        - Хороший район. Я живу у вокзала, в пятнадцати минутах ходьбы.
        - Как вы узнали, что я говорю по-русски?
        - Пражанки предпочитают плоскую подошву. Каблуки, вы уж извините, выдают соотечественниц.
        - Господи, как мне стыдно…
        - Что вы. Ерунда.
        Он транспортировал ее к подъезду.
        - Откуда вы? - спросила Оксана.
        - Днепропетровск. А вы?
        - Харьков.
        Он поднял руку ладонью к Оксане, и она дала ему «пять».
        - Ще не вмэрла. Я - Корней.
        Необычное имя было к лицу шатену. Оксану очаровала его приветливая улыбка.
        - Оксана.
        Она нащупала в сумочке визитку, вручила Корнею.
        - Понадобится стрижка - я работаю в парикмахерской на соседней улице.
        - Понадобится, - сказал Корней.
        - Тогда пока.
        Он заглянул через неделю. Доверил ее ножницам шелковистые и мягкие волосы. Он работал в издательстве, отлично владел чешским. А Оксана, как ни штудировала книги, знала язык на уровне профессиональных терминов и диалогов с кассиром.
        Корней был старше на три года - двадцать семь. Весы, идеальная пара для Стрельца.
        Предложение «куда-нибудь сходить» Оксана приняла с радостью.
        Но ночевать у мужчины на первом свидании?
        - Ты посмотри, - Василиса подсунула смартфон. - Наша общага.
        На видео было снято общежитие колледжа. Картинка дрожала - оператор прятался за углом. По полутемному этажу носился взад-вперед студент в плавках. Он бросался на двери - из комнат звучал надрывный хохот, голоса подначивали полуголого студента бушевать сильнее. Самые смелые выглядывали в коридор - буян тут же кидался в их сторону, но двери захлопывались у его лица.
        Давясь от смеха, оператор прошептал за кадром:
        - Прикиньте, он спит!
        Ролик назывался «Лунатик Стас наводит порядки».
        - Датировано сегодняшним числом, - сказала Василиса, - думаешь, он реально во сне? Он там попробует укусить коменданта за колено.
        - Бедняга! - пожалела Оксана. Стаса, а не коменданта.
        Ее бывший парень был лунатиком. Она узнала об этом, когда они съехались.
        Ваня вставал с кровати ночью и ковылял в ванную. Сидел, забившись под раковину, обхватив покалеченную стопу руками. Баюкал собственную ступню, как ребенка. Затравленный, заблудившийся.
        Оксана увещевала:
        - Пойдем спать.
        - Отбой, - скрежетал он сквозь стиснутые зубы, - вольно, отбой.
        Она понимала, что он не навредит ей (спящий - не навредит, насчет прочего у нее появлялись сомнения). Но человек в ванной пугал Оксану. Его бессмысленный взгляд. Ногти, скребущие обрубок стопы.
        Взор Оксаны остановился на мойке в углу парикмахерской. Она словно опасалась обнаружить Ваню, скорчившегося под раковиной. Лунатик, преодолевший две границы, две тысячи километров, чтобы найти ее и…
        «Наказать», - грохнула по нервам мысль.
        - Работаем! - засуетилась Василиса.
        Утренний клиент спускался по ступенькам в парикмахерскую.

2.4
        Район Богнице на севере Праги имеет немало достопримечательностей. Исторические барочные постройки (дом священника, приют матери и ребенка), костел двенадцатого столетия, самое длинное в Европе жилое здание, природный заповедник. Панельный конгломерат из типовых новостроек соседствует с городищем дославянской эпохи. Но главные достопримечательности района носят трагический оттенок - это хоспис Штрасбурк и Богницкая психиатрическая больница.
        Лечебница была открыта в начале прошлого века и функционирует до сих пор, обслуживая почти полторы тысячи пациентов.
        …Филип подозревал, что закончит здесь свои дни.
        Когда бессонница, подобно разгневанной птице, выклюет разум.
        Он миновал больничный забор, свернул на уютную, застроенную старинными двухэтажными домами улочку. Солнце клонилось к высоким речным берегам. Паутинка, предвестник осени, серебрилась в листве.
        По этой дороге в нулевом году они шли с Яной. Грустный поход: под мышкой Филип держал ящик из-под апельсинов, а в ящике спал вечным сном их любимец Тото. Пес породы джек-рассел-терьер служил им верой и правдой десять лет (или они служили псу). Филип боролся со слезами, щиплющими глаза.
        Сегодня он шел один.
        После запруженного центра Богнице казалась вымершей. Облака плыли над краснокрышей фермой, над полями и коттеджным кооперативом. Редко-редко попадались хлопочущие дачники во дворах.
        Вот и цель поездки - кирпичная ограда, ворота с крестом. Справа - кладбище домашних животных. На могилах - награды и истрепанные игрушки. Резиновые уточки и мячи сохранили отпечатки зубов тех, кто отжил свой кошачий-собачий век. Пустая клетка покачивается на ветру, цокая об ольху.
        Numanek 1988 - 2002
        Irmicka 1992 - 2004
        Arny 1993 - 2003
        И Тото закопан там. Под миниатюрным надгробием - фотография, изгрызенная кроссовка, плюшевый Винни Пух.
        Но сегодня Филипа интересовал не покойный пес, а ворота впереди.
        Он отворил калитку и очутился на территории больничного кладбища.
        Земля, ограда, деревья - все поросло ползущим кустарником с мелкими треугольными листочками. Тропу покрывал толстый слой бурой листвы, словно пятипалые ладошки, спрессованные вечным увяданием, словно размокшие от слез письма с печальными новостями. Наверное, они копились не один год, образовывая ковровую дорожку, выстланную для самого невеселого приема.
        Здесь давно не хоронили; могилы едва угадывались под зеленью. Просто кочки, легкие волны между кленами. Лишь горстку могил до сих пор венчали надгробия. Ливни соскоблили с плит имена и даты. Разгладили камень.
        Больничное кладбище служило местом упокоения самоубийцам и сумасшедшим. И детям сумасшедших, родившимся в психбольнице. После войны сюда свозили и трупы казненных полицаев - чтобы коллаборационисты не лежали рядом со своими жертвами на обычных погостах.
        Пражане, доведенные до отчаяния и выбравшие смерть. Петлю, бритву, пистолет или холодные воды. Тысячи разных судеб с похожим финалом.
        Филип частенько приходил сюда в последнее время. Гулял у надгробий, придумывая биографии местным жителям. Этот наложил на себя руки под гнетом долгов. Тот предпочел пулю, защищая поруганную честь. А еле заметная кочка у ворот - несчастная любовь.
        Тело Яны, согласно завещанию, сожгли в крематории. Адский огонь слизал лицо. Шипел жир, прогорали кости.
        Пепел развеяли над Влтавой безоблачным утром.
        Яна. Яна. Яна.
        Двадцать пятого августа две тысячи девятого Яна предложила устроить пикник. Покормить лебедей, как раньше.
        Они много лет не бывали на Стрелецком острове - город изменился, наводнился гостями, пражане фыркали от одного упоминания о туристических зонах. Еще в начале нулевых ситуация была иной - бывшие страны Варшавского блока ассоциировались у западных европейцев с замшелым социализмом. Настоящие толпы наводнили Чехию позже, оттеснив коренных жителей к окраинам. Ленивые жопы построили лифт, чтобы съезжать на остров прямо с моста Легии.
        - Ты уверена? - спросил Филип. - Тебя же мутило вчера.
        - Это из-за судака, - ответила Яна, - теперь я чувствую себя отлично.
        Бледность ее щек говорила об обратном, но он сдался. Он всегда ретировался под напором невинной улыбки Яны.
        Чайки парили над рекой. Утки дрались за хлебные крошки. Лебеди ныряли, выставляя на обозрение толстые зады. Один пернатый нахал укусил Филипа за голень.
        Они ели сыр и пили моравское вино. Он давал ей губами упругие виноградины. Яна пахла июлем, будто впитала в себя за лето солнечные лучи, зарядилась, будто батарейка, и заряжала его.
        - Помнишь день, когда нам было хорошо?
        Семейная шутка, означающая «каждый день из прожитых».
        - Что-то припоминаю.
        У обочины тропки чернела прямоугольная дыра - вероятно, раскупоренный склеп. Листва вокруг покрылась каплями влаги и белесой плесенью. В скважине только мусор. Сучья, бутылки из-под «Браника». Кладбище по понятным причинам манило сатанистов. Как-то Филип обнаружил тут огарки черных свечей и долго стирал с безвестного надгробия намалеванную пентаграмму.
        Мертвая опаль чмокала под ногами, подошвы выдавливали серую водицу. Но по бокам от колеи зеленели поляны, устланные стеблями. Плющ цеплялся придаточными корнями за стволы, облачал деревья в коконы. Каждая ольха, каждый клен оделись в плющевое рубище. То, что издалека казалось гнездами в кронах, было болезнью, ведьмиными метлами, образованием бесплодных побегов, проклюнувшихся из спящих почек.
        Тропинка текла к руинам часовни.
        Днем Филипу почти удалось заснуть. В приятной дреме он пробыл двадцать минут. Птица-бессонница вцепилась когтями и выволокла обратно. Больше он не смыкал глаз.
        Собственная бодрость тревожила.
        Часовня торчала треугольным фронтоном в сереющее небо. Рыжий кирпич отторгнул штукатурку. Крыша исчезла, часовня подставила дождям разграбленное нутро. Внутри на замшелом алтаре стояли современные пластиковые лампадки. И что-то новенькое - фотоаппарат на треноге.
        Филип поискал в запаутиненных окнах фотографа. Кто же так бросает дорогую технику?
        На кладбище властвовала тишина; ни щебетания птиц, ни жужжания насекомых. Лишь шуршали ветви и шевелились растительные скальпы надгробий.
        Бросив на штатив недоуменный взгляд, Филип начал обходить часовню.
        …После пикника они занимались любовью. Они прожили вместе больше семи тысяч дней и в первые годы супружества упивались сексом по три раза за ночь. Но и после сорока пыл не угас.
        Яна скользила влажными ягодицами по его бедрам, внимательно смотрела в его глаза, будто запоминала.
        - Что такое? - спросил он, убирая рыжую прядь с ее лица.
        - Ничего. - Она опустила веки и задвигалась быстрее.
        Ее фигура была превосходной. Маленькие груди, не знавшие молока, впалый живот, октябрьское пламя волос на лобке. Разве что кожа истончилась, да еще руки выдавали возраст.
        По пути к ванной она застыла. Голая желанная сорокашестилетняя женщина.
        - Я люблю тебя, - сказала она.
        - А я - люблю тебя.
        - Я очень тебя люблю, - улыбнулась она с грустью и благодарностью.
        Он уснул крепким здоровым сном удовлетворенного мужчины.
        В следующий раз он увидел ее в морге, лежащую на металлическом столе.
        «Мой мальчик, - обращалась Яна к нему в предсмертной записке. - Ты поймешь меня, ты меня всегда понимал».
        В горле запершило.
        Справедливо ли это - отнять у него самое ценное? Землю топтало столько недостойных жизни тупиц, преступников, негодяев. Восьмидесятилетний отец Филипа выкуривал по пачке «Спарты» в день, поносил евреев и голосовал за «Социальную справедливость»[1 - Рабочая партия социальной справедливости (чеш. Delnicka strana socialni spravedlnosti, DSSS) - ультраправая националистическая партия в Чехии.].
        Яна утекла багровым в горячую пенную воду. Стала прахом и полетела над мысом Замке.
        Никто не прижмется к нему, не прошепчет на ухо: «Мой мальчик…»
        За часовней погост заканчивался. Поскрипывало над приямком ржавое колесико. Некогда на нем крепилась лебедка, приспособленная, чтобы доставать из подвала тяжести. Нынче подвал часовни был забит трухлявыми досками.
        Кладбищенские сумерки сгущались. Тени плыли по руинам: силуэты деревьев, человека, опять деревьев.
        Филип оглянулся.
        Приземистый парень вышел из-за кустов. В лохматых светлых волосах застрял гербарий. Белая куртка изгваздалась в грязи.
        Пустые тусклые глаза уставились на Филипа. Зрачки расширены. Лоб в испарине.
        - Ох, - сказал Филип, - вы меня…
        Блондин перебил его ударом. Осклизлая коряга хлопнула Филипа по плечу, оставила на рукаве мокрый след.
        - Ты чего?! - опешил Филип.
        Последний раз он дрался на митинге в восемьдесят девятом.
        Блондин (лицо вялое и непроницаемое, зрачки отражают вечерний свет) махнул двухметровой дубинкой. Ветка шикнула в воздухе.
        - Перестань! - потребовал Филип.
        Мысли скакали галопом.
        Грабитель? Но это размахивание палкой совсем не походило на ограбление. Сумасшедший? Пациент больницы с обострением? Видимо, так.
        - Послушай, парень…
        Блондин сделал выпад.
        Коряга стукнула по локтю. Сучок впился в кожу, Филип скривился от боли.
        - Лепси… - беззлобно проговорил безумец. - Лепсия…
        Дубинка рисовала дугу.
        Блондин ковылял к Филипу. По его брюкам растекалось темное пятно.
        Филип отпрыгнул, едва не сверзился в подвал часовни. Схватился за металлический остов, предназначавшийся для лебедки. Коряга промелькнула у виска.
        «Да что с тобой, парень?»
        - Я не заразен, - сказал блондин. Сжал палку как копье и прицелился.
        Филип оттолкнулся, побежал. Ноги путались в плюще, коренья оплетали ноги. Но останавливаться, драться с больным парнем он не намеревался.
        «А что, если псих напал на фотографа и оглушил его?»
        Следовало позвонить в полицию, хотя бы вызвать неотложку.
        У ворот Филип сбавил шаг.
        Парень был далеко: немо грозил своей палкой лишайнику, паукам в руинах.
        - У меня и без тебя достаточно проблем, - сплюнул Филип.
        И заторопился домой, надеясь успеть выйти к людям до темноты.

2.5
        Фуникулер деловито взбирался на Петршинский холм.
        Заходящее солнце золотило самую известную гору Праги. Здесь, согласно легенде, княгиня Либуше предсказала рождение города. Язычники поклонялись тут идолу Перуна, а Марина Цветаева написала:
        Та гора была, как грудь
        Рекрута, снарядом сваленного.
        Та гора хотела губ
        Девственных, обряда свадебного.
        - Ты знаешь о Праге больше, чем гиды. Не пробовал подрабатывать?
        - Да я так, - поскромничал польщенный Корней, - путеводители читал.
        Пара зеленых вагончиков пересеклась на расходящейся колее. Туристы щелкали зеркалками.
        Цветаева опасалась: «Нашу гору застроят дачами, - // Палисадниками стеснят». Но наверху мамочки катили коляски, вольный ветер трепал кроны яблонь и груш. В ресторанах пенилось «Крушовице», аромат колбас и запеченного гермелина дразнил рецепторы.
        - Ты бывал во многих странах? - спросила Оксана.
        - Не очень. В Египте пару раз…
        - Кто не был в Египте!
        - В Германии, Австрии. Но нигде я не чувствовал себя так комфортно, как тут.
        - Наверное, я пока не привыкла.
        - Тянет на родину?
        - Ужасно.
        - Меня тоже, - признался Корней. - Иногда после тяжелого дня думаю все бросить, дома легче же. Но потом общаюсь с людьми, работаю…
        - Мне общения не хватает. Мой чешский je dost patny. Но я учу.
        - Могу тебя подтянуть. Хотя и я с каждым днем понимаю, насколько скуден мой словарь.
        Они болтали, как старые знакомые, гуляя по аллеям розария. Усыпанные красными бутонами лозы оплели шпалеры, украсили крепостную стену. Каменный космонавт дежурил у Штефаниковой обсерватории. Ярусом ниже лежали готовые декорации к фильму о галантной эпохе: резные лавочки, клумбы, локации для светских дам с веерами, кавалеров в чулках и париках.
        - А знаешь, чего мне еще не хватает? - разоткровенничалась Оксана.
        - Туфель на шпильках?
        Она пихнула его кулачком в бок:
        - Обещал не вспоминать!
        - Извини. Так чего?
        - Уличных котов. Я подкармливала всех блохастых дворняг на районе.
        - Да. Ни котов, ни псов. Зато можно кормить бобров и ондатр.
        - Адекватная замена.
        Они нырнули под арку из роз.
        - Облаков нет. - Корней кивнул на обсерваторию. - Полюбуемся Луной?
        - Давай.
        Спутник Земли в телескопе походил на светящийся изнутри шар. Потрескавшийся шар из запачканного минерала. Моря без воды, но с красивыми именами. В девятнадцатом веке шутник-астроном клялся, что видел на поверхности Луны единорогов. Было что-то неуютное в ее каменистой бездушной поверхности, кратерах, бороздах, пятнах, искрах, серебристой паутине на округлом боку.
        «Будто череп в небе», - подумал Корней.
        Он отлип от окуляра и теперь исподтишка рассматривал Оксану. Волосы цвета вороньего крыла острижены у плеч, черты лица резкие, но притягивают взор. Эти четкие линии скул, росчерки бровей, впадинка между крупным с горбинкой носом и пухлыми губами. Худышка, но грудь крупная, аппетитно вырисовывающаяся под цветастым платьем.
        Оксана была полной противоположностью Маринке с ее глянцево-фарфоровой внешностью телезвезды.
        - Как там пусто… - Оксана поежилась, отворачиваясь от телескопа. Перехватила взгляд Корнея. Светло-карие радужки запомнились ему при первой же встрече. - Не понимаю, как можно хотеть стать космонавтом. В космосе так страшно и одиноко.
        - Я хотел. Все мальчики хотят. Но позже решил быть писателем.
        - Ты писал рассказы?
        - Несколько. Один даже на конкурсе победил.
        - Ого. Ты старомодный. Нынешние мальчики грезят о карьере хип-хоп-артистов.
        - Ненавижу хип-хоп.
        - Я тоже!
        Они снова вышли в сад. Вскарабкались на вершину Петршинской башни.
        Прага раскинулась у подножья холма.
        Та гора была - миры!
        Бог за мир взымает дорого!
        Горе началось с горы.
        Та гора была над городом.
        - Изумительно… - прошептала Оксана.
        - О да.
        Вокруг, насколько хватало глаз, разбегались черепичные крыши, как слои на торте. Надувались зеленые купола, вздымались темные готические шпили.
        - Карлов мост, - сориентировал Корней. - Собор Святого Вита.
        Исторический центр образовывал черно-рыжее пятно радиусом полтора километра, его распиливала надвое река. Сердцевина обросла застройками девятнадцатого века. Двадцатый нарастил свои кольца. Древние пригороды и крепости утонули в сером хаосе новостроек-коммиблоков. Неуместные небоскребы блестели стеклом и металлом на горизонте.
        Корнея манили чердаки: оконца под скатами красных крыш. Что они прячут? Пыль и пауков? Или пленительные сказки старого града, шепот эпох?
        Он читал взахлеб о мистических тайнах Праги. Об ее алхимиках, големах, русалках, замурованных туннелях.
        Ночами на Лоретанской площади скрипела ободьями дьявольская карета детоубийцы Дагмары. Площадь Республики оглашала пьяная ругань голландского пирата. Призрак монахини стенал в монастыре Святой Анежки.
        Вдохновленному Корнею хотелось поделиться всеми этими байками с Оксаной. Заразить ее своей любовью.
        - Я выучу язык, - серьезно сказала девушка будто бы самой себе. - Разбогатею и найму тебя в репетиторы.
        - Разбогатей, конечно. Но для тебя мои уроки бесплатны.
        Спускаясь с башни, они держались за руки. Корней успел позабыть, как просто это бывает: падать в отношения, как в аромат августовских яблонь.
        - Ты в детстве воровал яблоки?
        - Тоннами!
        На террасе ресторана играли гитарист и скрипач. Паук устроил логово в конусе лампы. Темнота ползла из тесных проулков внизу, из погребов и чуланов. Вечерняя Прага зажигала огни.
        Они ели запеченную утку и пили сваренное монахами пиво. Говорил в основном Корней. Проматывал биографию в обратном порядке: эмиграция, чехарда со сменой профессий на родине (он побывал почтальоном, верстал сайты, ремонтировал кондиционеры), студенчество…
        В университете он слыл молчуном, но при Оксане удивительно легко раскрывался. Слова лились потоком. Она же внимательно слушала, поглаживая бокал.
        - Ты упомянул интернат, - заметила Оксана. - Твои родители…
        - Нет-нет, они живы. По крайней мере, мама. Папа бросил нас, когда я ходил в садик. Это был не сиротский приют. Просто школа, в которой мы жили с понедельника по пятницу. Достаточно жесткая школа.
        - Было трудно?
        - Пришлось приспособиться. Я рос книжным мальчиком. В интернате таких недолюбливали. Некоторые ребята преподали мне урок выживания.
        - Но почему интернат?
        Он посмотрел на черепичные складки за перилами.
        - Мама налаживала личную жизнь. Она частенько ошибалась в мужчинах. Не всем отчимам я приходился по душе.
        - Вы общаетесь сейчас? С мамой?
        - Периодически созваниваемся. Я рад, что она заново сошлась со вторым своим кавалером. Он неплохой человек.
        - Мне кажется, ты - неплохой человек. - Оксана склонила набок голову. - Но я тоже постоянно ошибаюсь в мужчинах. В чем загвоздка?
        - Загвоздка?
        - Да. Никак не удается нащупать. Ты симпатичный, умный, добрый, ты - трудяга. Где же подводные камни? Не знаю… Жена в Днепре? Дети?
        - Ни жены, ни детей.
        - Боже! - Она закрыла ладонью рот в притворном шоке. - Ты… идеал!
        - Не буду спорить, - засмеялся Корней.
        - Но, без шуток, - Оксана провела ногтем по ободку бокала, - мне давно не было так спокойно с парнем.
        Его сердце забилось быстрее.
        - Я разучился ходить на свидания.
        - Аналогично.
        - Только не ты, - усомнился Корней, - уверен, у тебя нет отбоя от поклонников.
        - О‘кей, я пользуюсь определенной популярностью среди турок и интернет-эксгибиционистов. Но практика оставляет желать лучшего. Мне двадцать пять, и пять лет я встречалась с одним парнем.
        - Это долго.
        - Чересчур.
        - Давно расстались?
        - Как поглядеть. Может, зимой. Может, прошлой зимой.
        Корнею показалось, что ей неприятно вспоминать бывшего.
        - По сути, я сбежала от него сюда.
        - Он тебя… обижал?
        - Физически - нет. Больше морально. Ваня был трудным человеком. Помешан на чистоте. Аккуратен до омерзения. Нет, я сама чистоплотна, но его поведение в быту граничило с ненормальностью. Он выдумал свод правил. Как мыть полы. Как стирать одежду. Я чувствовала себя в плену. В натуральной клетке. А хуже всего, что мании стали передаваться мне. Как и он, я вскакивала ночью, чтобы проверить замки, даже зная, что они заперты.
        - Синдром навязчивых состояний, - сказал Корней.
        - Вот-вот. В прошлом году он уехал на заработки, и первое, что я сделала, - разбросала по комнатам вещи, скомкала его драгоценные гардины, высыпала на пол землю из цветочного горшка. Он бы лопнул от ярости.
        - Прости за вопрос… - Корней был озадачен. - Но ты такая эффектная, сексуальная девушка. Зачем ты это терпела?
        - Спасибо за комплимент. Что ж…
        - Не отвечай, если не хочешь.
        - Хочу. - Она отхлебнула пива. - Как я и говорила, мне было двадцать - безмозглая девчонка. Ваню я знала с детства. Он жил по соседству. Такой тихий замкнутый мальчик. В четырнадцатом его призвали в армию, отправили на восток. Он вернулся через месяц - наступил на мину. Ему ампутировали половину ступни. И как-то случайно мы разговорились в лифте. Слово за слово, он пригласил меня в кино. Я пошла… из жалости, думаю. И вскоре мы уже вместе снимали квартиру. - Оксана улыбнулась: что было, то было. - Он не тянул резину - сразу вывалил на меня все свои бзики. Расскажи я родителям, они бы забрали меня домой. Но я привязалась к нему. Считала, что обязана его опекать.
        Нет, у нас были нормальные дни. Но все, что я вижу, оборачиваясь, - как я драю чертов пол, а он стоит надо мной, катает в пальцах свинцовые шарики, и они так ужасно дребезжат…
        На террасе благоухали розы, но Корней словно унюхал аромат стирального порошка, узрел себя, десятилетнего, трущего белье о ребристую доску. За спиной маячит отчим, он пахнет одеколоном и перегаром.
        - Старайся, пацан. Старайся, чтобы я видел.
        «Милая, - подумал Корней, - мы с тобой похожи».
        - А потом, - продолжала Оксана, - он уехал в Польшу. На год, и это был потрясающий год. Будто с моей шеи сняли ярмо. Я гуляла, читала, общалась с новыми людьми. Записалась на десяток курсов. И поняла, что не смогу жить, как раньше. И еще поняла, что совсем его не люблю.
        - Как он принял твое решение?
        - Плохо. Скандалил, угрожал. Он ведь купил обручальное кольцо на заработанные деньги. Но мой запас жалости иссяк. И вот я здесь.
        Корней поднял бокал:
        - За «здесь».
        - Ура.
        Они чокнулись. Оксана сказала, прищурившись:
        - Я рада, что в тот день надела каблуки.

2.6
        Парня на кладбище самоубийц звали Иржи. Он был фотографом. Иржи страдал от болезни, описанной невропатологами Вестфалем и Желино: нарколепсии. В школе его прозвали Спящей Красавицей. За день парень неудержимо засыпал около тридцати раз. Прогуливаясь по парку, обедая, занимаясь спортом - он вдруг цепенел. Раздражителем становился любой монотонный звук: бой часов, шорох листвы, урчание мотора. Из-за нарколепсии Иржи не водил автомобиль, не плавал, не катался на велосипеде. У него не было подружки; девушки улепетывали со свидания, на котором их ухажер вырубался с непрожеванным мороженым во рту.
        Настоящая напасть.
        На улице Иржи очухивался быстро - врезавшись в столб или пешехода. Но, заснув дома, он дрых часами и частенько опаздывал в офис. Пришлось уволиться и работать на себя, фотографировать для сайтов и журналов.
        Его мучили гипнагогические кошмары. В момент засыпания (обычного, «горизонтального», как он это называл) Иржи видел старуху с огромными ржавыми ножницами, она щелкала лезвиями, подбираясь все ближе, и хохотала.
        Проснувшись, он несколько секунд не мог ни шевелиться, ни разговаривать.
        На кладбище Иржи выключился.
        Перед приступом он примерялся к могильным плитам сквозь видоискатель, сквозь оконца часовни. Старуха вылезала из подвала, в рубище, с дьявольскими ножницами в клешне.
        «Стоп, стоп, стоп…» - подумал Иржи.
        Уснул.
        И больше не просыпался.
        …Прага цепенела, опоенная темнотой. Здания в стиле модерн, готика, неоренессанс, кубизм, конструктивизм, баухаус и прочее, и прочее стали шкатулками, а внутри ворочались и шептались плененные странным сном люди.
        На тесно застроенных площадях, у Староместской башни, где прежде выставляли отсеченные головы преступников, в винных погребах пробуждались тени.
        У костела Святого Креста и православной церкви Успения Пресвятой Богородицы рыскали тени.
        Тени кишели в катакомбах под тем местом, где раньше возвышался тридцатиметровый Сталин, а теперь тикал красно-черный метроном - «кивадло».
        Что-то проступало во мраке. Так под более поздними наслоениями порой проступает романская кладка.
        Иржи посетил дачный поселок, перелез через забор, подобрал оброненную сапку и постучал в дверь.
        Он улыбался. И крепко спал.

2.7
        «Черт! - мысленно воскликнула Оксана. - Что я творю?
        Ночью, голая, в квартире едва знакомого мужчины. Пусть Корней ей и понравился (очень понравился!), но на первом свидании? За кого он ее примет?
        Голова слегка кружилась от выпитого вина.
        «К тому же пьяная», - осудила себя Оксана.
        Переступила через бортик ванной, встала на холодный чугун. Струи ударили из душевой решетки по плечам, по груди.
        Свидание прошло идеально. Ужин на террасе Петршина, обратная дорога через подсвеченный мост Легии и Народный театр. Та Прага, которую она практически не видела, корпя в парикмахерской. С садами, соборами, солдатами Швейками на вывесках господ[2 - Традиционное название ресторанов в Чехии.] (она купила томик Гашека перед отъездом, но так и не открыла). Корней - обходительный, проницательный, откровенный.
        Ему хотелось довериться. И это немного пугало.
        За лето Оксана решила, что ей надо научиться быть одной. Повременить с отношениями.
        В трамвае эсэмэски бомбардировали телефон. Василиса молила: «Еще пару часов! Я буду твоей должницей до конца жизни».
        Придется посидеть на детской площадке, пока подруга резвится с женатиком.
        Трамвай высадил у вокзала. Ветерок играл в волосах. Фонари освещали безлюдные скверы. Корней давай вводный урок:
        - В русском языке - шесть падежей, а в украинском и чешском - семь. Пятый падеж - это вокатив, падеж звательный. В русском сохранились его отголоски: «отче», «старче». Твое имя склоняется на чешском, так же, как и у нас - «Оксан?». А «Корней» заканчивается на «й», и по чешским правилам грамматики «й» считается мягкой шипящей буквой. После нее идет «и», получается «Корнейи».
        - Как же сложно.
        - Не сложнее, чем иностранцам учить русский.
        - Я торможу на местоимениях «мой», «моя», «мое».
        - «Мой» будет «муй», а «моя» и «мое» одинаково - «м?е»…
        Оксана готова была провести с ним пару часов. И не ради Василисы.
        - Знакомься: Бабушка Догма.
        - Кто?
        Он окинул жестом бродяжку, спящую на лавке у поликлиники.
        - Я ее так прозвал. Главная достопримечательность улицы.
        - Ты всем клички придумываешь?
        - Каюсь.
        - А мне придумал?
        - Ш…
        - Что?!
        - Шпи…
        - Ах ты ж! - Она ущипнула его за плечо.
        - …лька! Ай-ай-ай!
        - Достал с этими шпильками!
        Бомжиха проснулась, заворчала, подгребая под себя пакеты.
        - Ну вот, разбудили Бабушку Догму. Кстати, здесь я живу.
        «А совпадение ли, - подумала Оксана, - что ты, жук, повел меня мимо своего дома?»
        - Улица Украинская? Серьезно?
        - Я не выбирал!
        «Хорошо, - послала Оксана телепатический сигнал, - пригласи меня в гости. Это лучше, чем торчать у песочницы одной».
        Поразительно, он услышал ее.
        - В холодильнике есть вино.
        - Что за намеки?
        - Просто… если честно, не хочется расставаться.
        Она посмотрела в его глаза-хамелеоны, зеленые или голубые в зависимости от освещения; сейчас - зеленые. И растаяла.
        - Чешское вино? - скривилась она.
        - Испанское! Дешевое, но вкусное. Шеф подогнал. Можно откупорить и пить на скамейке.
        - Возле бабушки… как ее?
        - Догмы. Она подвинется. Или прогуляемся в Гавличковы сады.
        - Я замерзла, - призналась Оксана. Помешкала, изучая дом. - Я снимаю квартиру вдвоем с подружкой, Василисой. В данный момент она кувыркается со своим любовником. И меня не ждет. Так что я принимаю твое приглашение.
        - Хочешь - ночуй у меня. Я лягу на диване.
        - Ты это брось! - строго сказала Оксана. - Полчаса, и я пойду.
        Полчаса растянулись на три. Вино закончилось, они пили вишневый сок и грызли кедровые орехи. Болтали обо всем, от фильмов до детских страхов. В половине первого она встрепенулась:
        - Как поздно, блин!
        А Корней повторно предложил ночлег.
        - Мало ли кто шатается по улицам в такое время.
        - Мы не на Салтовке[3 - Сaлтовка - жилой массив и крупный район на северо-востоке Харькова.], хитрец.
        - И все же. Я лягу на диване, кровать - твоя.
        Она заколебалась:
        - Без всяких?..
        - Слово чести.
        Как просто оказалось ее уговорить!
        «Отлично ты себя зарекомендовываешь…» - вздохнула Оксана.
        Горячие струи массировали утомившееся за день тело. Она намыливалась, мечтательно улыбаясь.
        И услышала сквозь шум воды металлическое цоканье - так шарики в беспокойных руках стучат друг о друга и шуршат.
        Оксана крутнулась на скользкой эмали.
        Ваня стоял позади нее, перебирая свинцовые мячи, свои игрушки. Душевая занавеска фильтровала свет лампочки, отчего лицо Вани отливало синевой. Остекленевшие буркала сверлили девушку. Рот был приоткрыт.
        - Шлюха.
        - Тебя здесь нет… - прошептала Оксана.
        - Грязная шлюха.
        - Тебя нет!
        Она зажмурилась, посчитала до пяти. Снова открыла глаза. Мираж исчез. По кафелю текли крупные капли. Прошлое не в первый раз прорывалось сквозь возведенные стены крепости - являлось яркими образами, почти галлюцинациями.
        «Нервы, - подумала Оксана, отплевываясь от воды, - нервы и алкоголь».
        Она вытерлась насухо вафельным полотенцем. Осмотрела себя в зеркале. Приподняла груди, втянула живот, повертелась.
        «А что? Весьма и весьма. Я достойна встречаться с нормальным мужчиной, а не психом, страдающим от военного синдрома».
        Она выдавила на палец завиток мятной пасты, почистила зубы. Надела предоставленную Корнеем футболку. Подол достигал колен. Вполне скромно.
        Корней уже лег на диван и выключил люстру. В темноте мерцал его мобильник и мигала гирлянда, оторачивающая дверцы гардероба. Оксана прошлепала к кровати, быстро нырнула под одеяло.
        - Спокойной ночи.
        - Добрых снов, - сказал он с другого конца комнаты.
        Дисплей телефона погас. Она ждала, что Корней заговорит еще, но он лишь скрипнул диванными пружинами, устраиваясь поудобнее.
        «Так много места!» - Оксана раскинулась, измеряя ширину кровати.
        Прислушалась к тишине. Спать на чужой постели было непривычно, но и койка в съемной каморе казалась ей чужой.
        «Порядочный», - поставила она галочку.
        «Заботливый», - добавила, различив графин с водой у кровати.
        Она перевернулась, подсунула ладони под затылок. Лампочки сияли, вмонтированные в шкаф. На дверцах была запечатлена мощенная булыжником улица. Старинные дома, запертые ставни. Камни темнели от влаги.
        Оксана рассматривала фотопечать слипающимися глазами.
        Что сказал бы Ваня, узнай, что она ночует под одной крышей с мужчиной? Злился бы? Вся его злость, вся ревность заключались в том, чтобы оцепенеть и раскачиваться, привстав на цыпочки, как долбаный маятник. Лишь когда речь шла о запачканной скатерти или крупице пыли, он выходил из себя и плевался слюной.
        Оксана зевнула.
        В квартире пахло озоном.
        Тук-тук-тук.
        Кто-то шагал по булыжной улице, вниз, в реальный мир: долговязый силуэт появился меж зданий на дверцах гардероба. Его тень выпала из фотографии, будто извивающийся язык чудовища.
        Человек приосанился и прыгнул в комнату.
        СНАРУЖИ (2): МАДРИД
        Кеннет Солт, тридцати семи лет от роду, был пьян. Не мертвецки, но достаточно, чтобы ронять путеводитель и, фотографируя конную статую, обрезать Филиппу Пятому голову.
        Иберийские владыки разбрелись по скверу, поджали известняковые губы. Эта земля хранила память о дивных вещах, таких, например, как страшный пожар, уничтоживший королевский дворец. Здесь выступал перед фалангистами и простыми смертными каудильо Франко, здесь пел великий кастрат Фаринелли. Земля выкинет из памяти Кеннета Солта с его аляповатой рубашкой и самодовольной белозубой ухмылкой.
        А Солт икал и ощущал какую-то щемящую преданность монархии.
        Еще бокальчик вина. Не помешает.
        Достаточно налюбовавшись красотами Пласа-де-Ориенте, он решил отправляться на покой.
        Вечер перетек в ночь. Необычайно яркая луна взошла над Мадридом.
        Солт пружинисто шагал, напевая немудреную мелодию.
        Белые такси припарковались у летнего кафе на Аррьета. Солт ввалился в салон «тойоты», случайно пихнул водителя локтем.
        - Saludo! Como estas?[4 - Привет! Как дела? (Исп.).] Пасио дель Прадо, por favor[5 - Пожалуйста (исп.).].
        Загудел мотор, машина тронулась с места.
        Загорелый таксист вежливо улыбался пассажиру.
        - Америка! - Солт хлопнул себя по груди. - Сан-Франциско!
        - О, - сказал таксист.
        - Его основали испанцы. Так что я, считай, тоже испанец.
        - Да, - кивнул таксист.
        - Я впервые в вашей стране, си? Me encanta… мне нравится ваша архитектура. И перевернутый вопросительный знак.
        Водитель кивал.
        - Я был на Гран-Виа, си? И в картинной галерее. Я хотел увидеть Дали, си?
        Не найдя в глазах таксиста понимания, он повысил голос:
        - Дали, художник!
        - О, Сальвадор Дали!
        - Да! - обрадовался Солт. - Гений!
        Таксист не был разговорчив, и пыл американца угас. Он замолчал, глядя на проносящиеся за окнами фонтаны. В желудке плескалось вино. Он снова икнул. Голова опустилась. Отяжелели веки.
        Солту приснилась голая женщина, лежащая на камнях. Огромный гранат, из которого выныривала рыба. Два свирепых тигра статично замерли в воздухе, а на горизонте окаменел монументальный слон с длинными и тонкими лапами.
        Солт приблизился к женщине. Он посредственно разбирался в искусстве, но признал Галу, музу Дали. Тени тигров перечеркнули женское тело. Гранат поменьше висел в воздухе. Словно мир поставили на паузу, заморозили.
        Солт поднял телефон и сфотографировал Галу. Пчела пролетела возле его уха. В абсолютной тишине жужжание показалось громким, как шум вертолетных лопастей.
        Гала открыла глаза - золотистый песок заструился из-под нижних век, по вискам.
        - Песочный человек здесь, - сообщила Гала.
        Спящий Солт вцепился в лицо таксиста. В щеки, в горло. Скрюченные пальцы остервенело царапали кожу. Голова пассажира болталась из стороны в сторону. Таксист отбивался, крича.
        - Ж-ж-ж, - сказал Солт.
        Указательный палец угодил таксисту в глаз. Ноготь прошелся по зрачку. Машина вильнула, прибавляя скорость. Это Солт, перекинув ногу через коробку передач, утопил педаль газа.
        Автомобили сигналили, уворачиваясь от свихнувшейся «тойоты».
        Внутри сюрреалистического пейзажа Солт засмеялся.
        Потерявшее управление такси врезалось в столб напротив Ботанического сада. Капот смялся. Растрескавшийся лобовик вывалился на тротуар.
        Позвоночник Кеннета Солта хрустнул, и сны закончились. Слюна текла по его подбородку. Остекленевшие глаза таращились вверх, туда, где за завесой дыма светила луна.
        До полнолуния оставался один день.

2.8
        Корней слепо пошарил по постели, пытаясь понять, что вырвало его из блаженного забытья. Слабого свечения притороченных к шкафу лампочек не хватало, чтобы различить источник звука, но в комнате что-то определенно шуршало. Мотылек, залетевший в форточку? Или небрежно брошенный на пол пакет расправлял свои целлофановые стенки?
        «Оксана… - сонно вспомнил он. - Наверное, встала в туалет».
        Он нашарил телефон, воздел перед собой, надавил на кнопку.
        Дисплей озарил желтоватым светом лицо с темными провалами глазниц. От неожиданности Корней клацнул челюстью.
        - Оксан?..
        Девушка нависала над Корнеем. Секунда - и она опустилась коленями на матрас. Словно из фильма вырезали кадры и кустарно смонтировали видео. Вот она стоит у дивана. Вот она уже в постели, на четвереньках.
        Сонливость как рукой сняло.
        Корней выпрямился.
        Оксана молчала. Черные пряди зашторили лицо. Ровное глубокое дыхание долетало до ушей Корнея, он чувствовал запах шампуня, запах волос.
        «Что за игры ты затеяла?»
        Шок сменился волнением; Оксана отдернула одеяло, ее ноготки требовательно царапнули ногу Корнея.
        Происходящее нравилось и не нравилось ему одновременно.
        Нравились аромат и близость женского тела.
        А тишина и напор Оксаны… всерьез тревожили.
        - Может, ляжешь рядом со мной?
        Зажатый в руке телефон освещал фигуру девушки. Она села на постель. Подол футболки задрался, демонстрируя клинышек красных кружевных трусиков.
        Ноготь прочертил линию по ляжке Корнея, от колена до убедительного холмика на плавках. Игра завела его.
        Просто истосковавшаяся по ласке девушка в чужой стране. Секс без обязательств. Им обоим это нужно.
        - Иди ко мне… - Он потянулся вперед.
        Убрал душистые волосы, чтобы освободить путь к припухшим губам. Заглянул в остекленевшие глаза. Из-за расширившихся зрачков они казались полностью черными.
        Подозрение шевельнулось ощетинившимся ежом.
        Корней отклонился. Пальчики Оксаны сжали его промежность, настойчиво помассировали.
        - Клювы, - сказала она не своим, хрипловатым голосом, - птенцы в гнездах.
        Оксана спала. Что не мешало ей поглаживать гениталии Корнея.
        Он встречал лунатиков. Каждый пятый воспитанник интерната бродил во сне. Корней подозревал: это потому, что ученики постоянно находятся в социуме и лишены необходимого подросткам уединения. Мальчики вставали среди ночи и прогуливались по коридорам. Их подбирали у столовой или возле библиотеки.
        Одутловатые лица, расширенные зрачки.
        Гостья Корнея оказалась сомнамбулой.
        - Покорми птенцов, - сказала она, стискивая пенис сквозь ткань. Эрекция никуда не пропала. Но эротическое наваждение сгинуло. Корней аккуратно снял ее руку со своих плавок.
        - Все в порядке, - произнес он. - Ты спишь.
        - Сплю.
        - Птенцы покормлены.
        - О… - Она повертела головой, будто искала те самые гнезда из сна. Качнулся полог волос.
        - Пошли, я отведу тебя в кровать.
        Она больше не пыталась его соблазнить. Плечи опали, Оксана послушно последовала через комнату.
        «Вот и подводные камни», - подумал он.
        Мозг Оксаны пребывал в мире грез. Своенравное тело приняло горизонтальное положение.
        - Ты меня испугала, возбудила и удивила, - сказал Корней. Оксана всхрапнула. - И тебе сладких снов.
        Он укрыл ее одеялом. Постоял, убеждаясь, что она не намеревается путешествовать. Веки Оксаны смежились. Грудь мерно вздымалась. С разметавшимися по наволочке волосами она походила на пятнадцатилетнюю девчонку.
        Корней решил не смущать Оксану, не посвящать ее утром в детали ночного приключения. Пускай история маленького суккуба останется его тайной. А любовью - Корней на это надеялся - они займутся позже и наяву.
        Лежа в постели, он наблюдал за Оксаной, пока сон не сморил и улыбка не завяла на его губах.

3.1
        Кто-то сидел у Филипа на груди.
        Он открыл глаза и попробовал отмахнуться. Тщетно: конечности не двигались. Он не чувствовал рук. Зато чувствовал тяжесть незримого камня. В голове возник четкий образ: полотно Иоганна Фюссли «Ночной кошмар». Героиня картины свесилась с постели, а ее грудную клетку оседлало чудовище, демон.
        Филип замычал, напрягся. Результатом усилий были пошевелившиеся пальцы. Максимум, который он выжал из парализованного тела. Мышцы игнорировали мозговой импульс. Не предали лишь веки и глазные яблоки: он поводил взглядом по подрамникам и холстам.
        Ночью он гулял по Градчанам, наблюдал за людьми, привалившись к стене Лоретанского монастыря. Дома слушал радио. Уснул на рассвете и, судя по серому мороку в студии, проспал минут тридцать. Рекорд для чертовой недели.
        Филипу казалось, что он поднимает пудовую гирю. Воздух выходил со свистом из пересохших губ. Запястья оторвались от простыней. Ступни ожили, сместились вправо и влево. Между ними, в изножье кровати, Филип увидел жену.
        Блуждая ночью в тени дворцов, он ощущал себя изгоем, вампиром. Монахи косились вслед, угадывая существо иной природы. Скалились собаки, дергали поводки.
        Он проклят, лишен сна, вынужден скитаться в одиночестве до скончания века.
        В квартире как в фамильном склепе. В кровати как в гробу. Солнечные лучи сковали плоть, а осиновый кол ужаса пробил ребра и угодил точно в сердце.
        Яна парила над паркетом. Развела руки, копируя возносящихся в рай святых с картин эпохи Рафаэля. Она была обнажена. Бородка мокрых рыжих волос пылала на лобке. Соски напряглись.
        Несмотря на всю гротескность происходящего, Филип возбудился. Паралич, сковавший мышцы, пощадил его мужское естество.
        Очертания Яны двоились. «Изображение» рябило. Она будто плавала в воде, подкрашенной розовым, с клочьями пены на поверхности. Кудри текли вверх, создавая эффект пламени, огненного нимба.
        Слеза скатилась по виску Филипа.
        «Не бросай меня!» - взмолился он.
        Слева, затрещав, включилось само собой радио. Фрэнк Синатра запел Fly Me to the Moon.
        Под пушистыми ресницами глаза Яны серебрились. Как монеты или как две луны. Ее рот был распахнут буквой «о», изнутри лился призрачный лунный свет.
        «Мы должны были бороться…»
        Яна очень редко вспоминала тот период жизни, когда опухоль отняла у нее речь, способность читать и ходить. Три или четыре раза за двадцать лет брака. Ей было столько же - двадцать. Хрупкая девочка, сражающаяся с демоном по имени рак. Филип жалел об одном: что его не было рядом в те страшные дни, что он не держал за руку Яну и не дежурил у больничной койки.
        Она пришла в его жизнь излечившейся, зализавшей раны прекрасной рысью.
        Но рак посеял зерно. Рак вернулся - она узнала о рецидиве за неделю до смерти. Доктор прогнозировал благополучный исход.
        Яна ничего не сказала мужу. Поразительно, виду не подала. Смеялась на пикнике, улыбалась мечтательно, строила планы. А настоящий план был уже окончательно сформирован в ее голове.
        Она не захотела повторно вступать в реку, из которой чудом выплыла в молодости. Предпочла операциям, лекарствам, химиотерапии тихий побег под группу The Animals.
        «У нас был шанс…»
        «Мчи меня к луне, - пел Синатра, - я хочу петь среди звезд».
        Под слоем пенной воды мертвая Яна улыбнулась с грустью. Из ее вспоротых запястий струились красные волосы, они колебались, будто трава на речном дне.
        Вечная песня любви.
        Парящая фигурка Яны раскололась пополам и брызнула серебряной лавой света.
        Филип закричал, выпрямляясь на кровати.
        От обжигающей вспышки пекло глаза.
        Радио замолчало. Призрак исчез. Вместо зыбкого силуэта десятки Ян, написанных бордовой, пунцовой, алой красками, жили на холстах, нежились в лучах солнца.

3.2
        - Привет, шеф!
        Корней вошел в офис бодрой походкой. Два стаканчика с «эспрессо» грели пальцы.
        - Я тебе…
        Он осекся. Рабочее место слева пустовало. В кои-то веки Коля Соловьев опоздал на работу. Немыслимый, аномальный случай.
        «Заболел? Нет, он бы предупредил меня».
        Корней включил компьютер, поднял жалюзи, насыщая помещение солнечным светом.
        Утром он приготовил Оксане яичницу, тосты, обжарил и украсил стеблями лука сыр гермелин (она говорила: «гремлин»). Сбегал в китайский магазинчик за молоком.
        Оксана, успевшая надеть платье и напудриться, округлившимися глазами рассматривала поднос.
        - Это запрещенный прием, - вынесла она вердикт, - ни один мужчина, кроме папы, не подавал мне завтрак.
        - Кулинария - мое хобби, - скромно сказал он. - Можешь перевести фразу на чешский?
        Она наморщила лоб, жуя салатный листик.
        - Vareni je muj… хобби?
        - Ты освоила притяжательные местоимения!
        - Были хорошие учителя.
        - А «хобби» по-чешски konicek. Как «конек», легко запомнить.
        - Очень вкусно! - Она уплетала сыр. - Я твоя должница. Мой «коничек» - пироги с вишнями. Так что в следующий раз за мной ужин.
        - Договорились! - Идея следующего раза обнадеживала.
        На улице, перед тем как расстаться, она чмокнула его в щеку.
        - Спасибо за еду и за порядочность.
        Подозрение клюнуло: не был ли ночной эксцесс постановкой, проверкой? Обкатав, он отмел эту мысль. Нельзя сымитировать такой бессмысленный взгляд.
        Корней запустил браузер, вбил в поисковую строку «сомнамбулизм».
        «Психическое расстройство парасомнического спектра, при котором люди совершают какие-либо действия, находясь в состоянии сна».
        «Склоняют к сексу», - от себя добавил Корней.
        «Случаи сомнамбулизма обычно состоят из простых, присущих конкретному человеку действий, но иногда появляются сообщения о людях, чье поведение во время сна отличается высокой сложностью».
        Статью из «Википедии» иллюстрировала картина Джона Эверетта Милле: босоногая девушка в белой сорочке бредет по полю. Да, именно такие глаза были у Оксаны.
        «Причина снохождения неизвестна».
        «По оценкам, распространенность составляет 4,6 - 10 %».
        - Редкий экземпляр… - буркнул Корней.
        «Название „лунатизм“ происходит от позднелатинского lunaticus - безумный, от латинского luna - луна. Термин связан с представлениями древних народов о влиянии лунных циклов на психику человека».
        - Полнолуние… - шепнул Корней.
        В прихожей зазвенели колокольчики, ворсистый ковер зашуршал под подошвами.
        - А кто это у нас опаздывает? - спросил Корней.
        Но на пороге появился вовсе не Соловьев. Визитер был одет в элегантный костюм цвета морской волны, льняную рубаху с широким воротом и остроносые туфли. Яйцеобразная голова заострялась к ранней лысине. Круглые очки стреляли бликами, отражая свет. Поразительно высокий, мужчина пригнулся, чтобы не удариться макушкой о притолоку.
        Корней перешел на чешский:
        - Здравствуйте.
        Визитер улыбнулся. А Корней онемел.
        В интернат Корней Туранцев поступил семиклассником и отучился два года. Два бесконечно тяжелых года. Ему мнилось, что будет неплохо пожить вдали от маминого приятеля. Но фантазии о летнем лагере, днепропетровском Хогвартсе, расшиблись о суровую реальность.
        Дети в интернате были хуже, чем третий отчим. Учителя тоже, особенно Анатолий Анатольевич Грач, химик. Обидные клички, пропавшие из тумбочки вещи, жвачка в тетрадках - самое безобидное, что поджидало Корнея.
        На территории школы догнивала заброшенная котельная, в ее недрах мальчишки курили, а некоторые экспериментаторы нюхали клей, пытались добыть наркоту из пенки для бритья или балдели от колес трамадола.
        Туда зимой трое подростков затащили Корнея, раздели донага и тыкали носом в захарканный обледенелый пол.
        Паша Дымченко по прозвищу Дым. В первое время он не проявлял по отношению к новенькому никакой агрессии, был поспешно занесен в категорию «нормальных». Ошибка вскрылась довольно быстро. Начав с безобидных подколов, в октябре Дым без малейших причин перешел на подножки и оплеухи.
        Он прощупывал почву и понял, что почва рыхлая.
        Дым не просто травил Туранцева, он возглавил травлю.
        - Терпи, - сказал отчим, - или дерись.
        Легко советовать.
        Раздеть Корнея придумал Дым.
        - Снимайте с него шмотки, ребзя.
        Лопнула резинка трусов. Мороз вгрызался в кожу, а Корней хныкал, сгорая от стыда.
        Его перевернули на спину, словно нелепого жука.
        - Зыряйте, писюн обрезанный! Где твоя шкурка, Туранцев?
        Он мог переадресовать вопрос детскому хирургу, оперировавшему маленького Корнея, но Дым ударил ботинком в бок:
        - На меня смотри, жид! Ты жид, так?
        Корней замотал головой.
        - Че ты ля-ля? Только жидам кромсают залупу!
        - Н-нет.
        - А чем докажешь? - спросил подельник Дыма, Сергун.
        - Да, да, чем докажешь?
        Корней замычал, заворочался в ледяном крошеве и окурках.
        - А пусть он в жида плюнет! - сказал Дым.
        - Тема, - одобрил Сергун.
        - Приведите-ка Мишку Бродского.
        Мишу привели - застенчивого ботаника-аккуратиста. Он сразу расплакался. Голого Корнея подняли и поставили напротив.
        - Плюй.
        Слезы струились по щекам Миши.
        - Нет, - тихо сказал Корней.
        - Что ты мямлишь, пидор?!
        - Нет. - Голос стал тверже.
        - Повтори-ка.
        - Нет!
        Двадцатисемилетний Корней едва не выпалил это «нет» в лицо визитеру.
        Потому что узнал его.
        Потому что в офис пражского издательства заскочил Паша Дым собственной персоной.
        «Но это нонсенс, - ошалело подумал Корней. - Дым не мог очутиться здесь…»
        Страх окутал его. Не тот страх, что он испытал в котельной.
        Иного свойства.
        В девяносто восьмом они с мамой ненадолго перебрались в безликий степной городишко Херсонской области. Хрущевки, винно-водочные магазины, разруха. И каменный сад - нагромождение стен на площади.
        Сад представлял собой круги из торчащих вертикально бетонных плит, каждая выше и шире стандартной входной двери. Плиты были вогнутыми, с узорчатыми отверстиями, чтобы смотреть в соседние проходы. Внешний круг состоял из тридцати, наверное, стен, а внутренние кольца сужались к центру. Коридоры, образованные бетоном, узкие и всегда тенистые, пахли мочой. Асфальт под ногами зеленел мхом, а краска, покрывавшая плиты, давно облезла. Вместо разноцветных гигантских костяшек домино - серые надгробия.
        Корней смутно помнил, что заходил в первый кольцевой туннель, а мама бродила вдоль сада, он видел ее в проемах между плитами, а потом не видел, а потом снова видел и спешил обратно на волю. Ему мерещилось, что за ним наблюдают.
        Страх, который гость пробудил в Корнее, был иррациональным, детским, подувшим из лабиринта надгробий.
        - Мое почтение, - поклонился великан. Он говорил по-чешски, с американским акцентом.
        Голос развеял оцепенение. Заработала логика.
        Дым был среднего роста, совсем не гигант. Не носил очков и уж точно - костюмов. А главное, он умер в семнадцать лет. Избавил землю от своего отягощающего присутствия. Пьяный, разбился всмятку на мотоцикле.
        «Что с тобой, Корь? Спутать фешенебельного джентльмена с мертвым гопником?»
        И все же гость был чертовски похож на повзрослевшего Дыма. Даже глаза под очками в проволочной оправе похожи.
        - Здравствуйте… - выдавил Корней.
        - Вы издаете книги, не так ли?
        Джентльмен положил на стол толстую стопку листов, прошитую пластиковой пружиной. Корней задался вопросом: была она в его руках или материализовалась из воздуха?
        «Что за бред! Сосредоточься, не выставляй себя дураком».
        - Да, конечно, - затараторил Корней, - присаживайтесь.
        Мужчина занял стул. Уложил длинные кисти на колени. Он улыбался и поблескивал: окулярами, отражающими свет, запонками, коронками.
        - Моя фамилия Леффлер. Отто Леффлер. К вашим услугам.
        - Корней Туранцев.
        Обошлись без рукопожатия.
        - Видите ли, я писатель. А это, - он пошевелил указательным пальцем, - моя книга.
        Эффект схожести исчезал, если не всматриваться в лицо, и Корней пододвинул к себе рукопись.
        - Художественная литература?
        - Упаси бог! - неискренне засмеялся Леффлер. - Кое-что сенсационное.
        Подшивку украшала фотография Луны. Вспомнился вчерашний поход в обсерваторию.
        - Дело в том, - сказал Корней, листая страницы, - что публикацию книг обсуждает с клиентами мой начальник, пан Соловьев. Он вот-вот придет.
        Взор задержался на вкладке: снова Луна, но запечатленная вблизи. Кратеры, иссеченная астероидами пустошь. Миллион лет метеоритной эрозии.
        - Боже, - сказал Леффлер, - мы никогда не видели ничего подобного.
        - Простите?
        Клиент улыбался застывшей улыбкой. Выпученные глаза не моргали под кругляшами стекол. Позади, за окном, ездили автомобили, шагали прохожие.
        - Это слова Альфреда Уордена, пилота командного модуля «Аполлона-пятнадцать». Четвертая высадка на Луну.
        - Вы пишете о космосе? - спросил Корней.
        - Семидесятая страница.
        Корней нервно покосился на дверь: «Ну где же ты?!» Зашелестел листами.
        Инопланетный пейзаж был похож на предыдущие, как Отто Леффлер на Пашу Дымченко.
        - Двадцать второе ноября шестьдесят шестого года. НАСА опубликовало фото, сделанное спутником «Лунар Орбитер» в Море Спокойствия, вблизи кратера Кэли Би. Видите, объекты?
        - Да…
        Корней дотронулся до темных пупырышков, растущих из лунной поверхности.
        - Гнезда, - сказал Леффлер.
        Корней открыл рот, но гость перебил:
        - Сто третья, пожалуйста.
        «Шиза», - подумал Корней, листая.
        Гость, конечно, не был восставшим из могилы Дымом. Обыкновенный задрот, помешанный на конспирологии.
        - Срединное море, - пояснил Леффлер. - К востоку от кратера Триеснекер. Снимки сделаны вручную с орбиты в ходе миссии «Аполлон-десять».
        - Ладно, и что это?
        Корней изучал каменистую равнину, куски реголита, подобие обелиска, бросающего тень на ближайшие хребты. В офисе странно пахло: мокрыми сигаретными бычками, подвалом, котельной…
        - Башня, - промолвил Леффлер. В голосе звучали глумливые интонации. - Трехкилометровый аномальный объект на лунной поверхности. Высокоорганизованное образование. Артефакт. На увеличенных снимках, сделанных с негативов, различима конструкция, состоящая из отражающих свет кубических ячеек.
        - Ух ты! - сказал Корней, интересом маскируя иронию. - База пришельцев?
        - Кратковременный выброс газа, попавший в объектив. Игра теней и эрозии. Или облако пыли в межзвездном пространстве на линии видимости камеры. Или нагромождение лавы. Или дефект на пленке «Истмен Кодак». - Леффлер отлип от спинки и наклонился к Корнею: - Или мой дом.
        Секунд пять Корней молчал, глядя в поблескивающие стекла очков, на полумесяц насмешливой ухмылки.
        - Круто, - подытожил он, вставая. - Я сейчас.
        Лишь повернувшись к Леффлеру спиной, он заулыбался. Прикусил язык.
        В глубине офиса, рядом с кладовкой, находился туалет. Корней заперся, нашел в адресной книге номер начальника.
        «Дом на Луне! Жаль, Соловьев этого не слышал».
        Считая гудки, Корней отметил, что психи разной степени агрессивности наводнили Прагу. Будто мало ему Сектанта, занимающегося членовредительством на остановке.
        - Алло, - ответила женщина. Жена Коли.
        - Алис, привет. А где шеф?
        - Мы спим, - сказала Алиса. И отключилась.
        Корней посмотрел на мобильник.
        «Мы спим», - Алиса произнесла это так, словно жевала кашу.
        «Что за черт?!»
        В офисе ждал новый сюрприз. Пан Леффлер испарился. И рукопись прихватил.
        «Ушел втюхивать другим свою ахинею про башни», - подумал Корней.
        Работа не ладилась - выросший двойник Дыма оккупировал мысли.
        «Гнезда… птенцы…»
        Корней раздраженно выругался.
        Начальник так и не появился в издательстве.
        Гугл поведал скучающему Корнею о мистификациях вокруг спутника Земли, о двадцатимильных башнях, якобы сфотографированных советским «Зондом» в Море Кризисов, о шестисотполосной аналоговой системе «Сейверора-6», позволившей заснять цепочку лунных пирамид.
        - Истина где-то рядом… - пробурчал Корней.
        В пять он заехал к Соловьеву, но издатель не открыл подъездную дверь. Из динамика домофона раздался отрывистый голос Алисы:
        - Мы спим!
        На этом все.
        СНАРУЖИ (3): ВСЮДУ
        Дебрецен…
        Сновидениям Криста придавала особое значение. Обычно она просыпалась несколько раз за ночь и, проснувшись, записывала парой слов увиденное во сне. «Ужин, мама». «Зоопарк, паника». «Золтан, поцелуи». Тетрадь с ручкой лежали на тумбочке. Так наутро она могла вспомнить не только последний сон, но и все приснившиеся.
        Этим утром она не успела просмотреть записи - младший сын разбудил криками. Его мучили кошмары. Какие, он не рассказал. Лишь к вечеру Криста заглянула в тетрадь.
        Прошлая ночь подарила одну запись.
        «Убила детей».
        Баночка крема выпала из дрогнувшей руки.
        Бердянск…
        «Мы прощаемся сегодня… до свиданья говорим…»
        Надя порылась в памяти, чертыхнулась и вынула из кармана потрепанную шпаргалку.
        «Этот центр непременно скоро снова посетим».
        Она зевнула от души. Программа завтрашнего мероприятия никак не желала зубриться. Адский день. Сначала близняшки из шестого отряда истошно кричали во сне во время тихого часа. Потом мальчуган умудрился получить солнечный удар - в конце августа, в последний день смены.
        Какие уж тут стихи!
        Надя потерла глаза. В коридорах корпуса царила тишина. Дети отплясали на дискотеке, слопали булочки с соком и отдыхали в преддверии возвращения домой.
        И Наде пора было смывать загар, переформатироваться, заново втягиваться в учебу.
        «Летним дням скажи спасибо…»
        Голоса доносились из-за закрытых дверей.
        Надя приблизилась, стараясь не шуметь: ну я вам покажу, как игнорировать отбой!
        Напрягла слух.
        - А бабушка была дальтоником и купила розы черного цвета.
        - Разве такие бывают? - картавя, спросил Митрофанов.
        - Бывают! - заверил рассказчик. Надя угадала голос Ермолаева. - Не перебивай.
        - Прости.
        («Пгости».)
        - И купила она черные розы. Поставила в вазу около кровати внучки. А ночью…
        «Из цветов вылезла рука», - подумала Надя.
        - Из роз вылезла рука.
        Надя улыбнулась в кулак. Сколько лет прошло, сколько поколений сменилось, а страшилки одни и те же. Про гроб на колесиках, про пиковую даму и Надина любимая - про красные перчатки. В детстве ей даже кошмар приснился: ведьма с багровым лицом и багровыми лапами.
        - Как это? - спросил скептик Митрофанов. - Прямо из бутонов?
        - Прямо-прямо. Стала рука девочку душить.
        «И так продолжалось три ночи», - подумала Надя.
        - Девочка теряла вес, худела. Отец ее решил разобраться. Вооружился топором, лег к ней в кровать.
        «А в двенадцать часов…»
        - Из розы полезла рука. Отец - раз! - топором ударил, отрубил мизинец. Утром счастливая семья собралась на кухне, смотрят… - Ермолаев выдержал эффектную паузу. - А у бабушки мизинца нет!
        Надя распахнула дверь, и темнота заверещала детскими голосами.
        - А ну молчок! - цыкнула вожатая. - Этаж мне перебудите.
        - Надежда Юрьевна, - пискнул Митрофанов, - мы спим!
        - Вижу я, как вы спите. Двенадцать часов…
        - У-у-у… - загудел Ермолаев.
        - Я кому-то тут поукаю! - пригрозила Надя. - Давайте на боковую.
        - А если бессонница? - закряхтели пружины сбоку.
        - Считайте овечек. Спорим, не досчитаете до ста?
        - Спорим!
        - Ну все, спите. Ермолаев?
        - Да, Надежд Юрьна?
        - Классная история.
        Она прикрыла дверь. Пошла по скрипящим половицам в комнату персонала. Койки пустовали. Воспитатели сбежали на пляж пить портвейн и целоваться.
        А ей надо придумывать кричалку и зубрить сценарий закрытия смены.
        Надя сгорбилась над столом, заваленным плакатами.
        - Мы прощаемся сегодня, до свиданья говорим.
        После тридцатой овечки дети покинули кровати, просеменили по коридору и тихонько вошли в воспитательскую комнату. Надя просила, плакала, выла. Но никто не проснулся на этаже. Когда дети сходили по лестнице - к берегу, к фигуркам взрослых у моря, их ручки были словно одеты в красные перчатки.
        Тверь…
        Дежурная сестра послюнявила палец.
        Что за напасть?
        «Падение в бездну - к сердечной болезни».
        Она помассировала грудную клетку.
        Этого только не хватало. Почки, гастрит, гайморит… Но мотор пока не барахлит, тьфу-тьфу-тьфу.
        Она отложила сонник, взяла другой, потолще.
        «Пэ». Падает посуда, падает снег, падает метеорит… Падение в бездну.
        «Ваша жизнь на грани серьезных перемен».
        По травматологическому отделению пробежал сквозняк. В одной из палат что-то глухо стукнуло - сестра хмуро огляделась, но не покинула пост. Плотнее укуталась шалью.
        Перемены… перемены, это плохо. Сменится главврач, и ее отправят на пенсию. А жить как?
        Третий толкователь, в измочаленной суперобложке, лег перед дежурной. Здесь ответы разнились в зависимости от специфики падения. С моста - судьбоносное испытание. Нет, не было моста. С края - вот! - к изумлению.
        Изумление - не очень хорошо. Изумление для ее возраста равно сердечной болезни.
        Что тут дальше?
        Падать медленно - к…
        Сестра вздрогнула.
        И вслух не скажешь, к чему.
        Ну нет, рано мне, надо детей на ноги поставить, надо завещание написать, надо…
        Она оторвала от сонника слезящиеся глаза и увидела за пеленой людей.
        Пациенты (какого лешего?) выбрались из палат.
        Те, что шли на поправку, и те (сердце болезненно сжалось), которых прооперировали сегодня. В гипсе, на неустойчивых едва сросшихся ногах, со спицами в мясе.
        Они пялились на медсестру тусклыми пуговицами глаз.
        Цок - костыль стукнул в пол.
        Сонник захлопнулся, сестра отгородилась от наступающих пациентов, от сломанных марионеток, от их теней скрюченными пальцами.
        И было изумление. И была смерть.

3.3
        Улица круто взбиралась вверх. Фонари. Декоративные тротуарные столбики. Банкомат, втиснутый в старинное здание. Хромированная гусеница припаркованных автомобилей. Под решетками ливневки - мусор и тайны пражских подземелий.
        Зашумели вертолетные лопасти, Филип задрал голову. В узкой полосе между кровлями зданий пролетела железная стрекоза с маркировкой Policie на борту.
        Такой же вертолет, но поменьше, жужжал в его голове. Перемалывал лопастями мозговое вещество. Царица Инсомния преподнесла новый сюрприз: сны наяву, визуальные и слуховые галлюцинации. Образ парящей Яны преследовал его. Но даже сильнее миражей Филипа тревожила собственная бодрость. Будто отсутствие отдыха шло на пользу. Будто перепаханное сознание поместили в не ведающее усталости тело. И, проспавший двадцать минут, он мог станцевать твист или пробежать стометровку.
        Вдруг эта пружинистость и какая-то… алчность до действий в мышцах - признаки непоправимых роковых изменений, перелопативших организм?
        Он энергично потрепал редеющие волосы.
        Над стриптиз-клубом мерцали неоновые буквы. Пахло карри из вегетарианского ресторана.
        С улицы, забитой праздными гуляками, Филип попал в пустынный полуночный мир черных дворов, лабиринт из трех-, пяти - и семиэтажных домов, где социалистические коробки лепились к красночерепичным домишкам девятнадцатого столетия. Здесь, в мансарде, расположилась мастерская художника Сороки.
        «Не теряйте связи с друзьями», - советовал психолог.
        Войдя в мастерскую, Филип пожалел, что вообще выбрался из дому. У Сороки был аншлаг. Многочисленные комнаты под скатами крыши заполнила пражская богема. Посетители бродили вдоль картин, многозначительно цокали языками, пили глинтвейн из пластиковой посуды.
        - Сколько лет, сколько зим! - обрадовался Сорока. Филип вытерпел пытку объятиями. - Как хорошо, что ты согласился прийти. Давай наливай себе выпивку. Я скоро присоединюсь.
        Филип буркнул что-то, взял кувшин со стола, оплескал алкоголем туфли.
        - Вам помочь?
        Женщина лет сорока подплыла из тумана. В мастерской курили кальян, электронные сигареты, марихуану.
        - Спасибо, я справлюсь.
        Женщина смотрела на Филипа внимательно. У нее было худое костлявое лицо, волосы выкрашены в синий, под цвет пролетевшего над кровлями вертолета.
        - Ваша фамилия Юрчков?
        - Точно.
        - О! - Синевласка всплеснула руками, зазвенела перстнями и браслетами. - Я - ваша поклонница. Видела работы в «ДОКС Центре».
        - Что ж, спасибо, э…
        - Вилма.
        - Спасибо, Вилма, - пожал он сухую кисть.
        - Вы давно не выставлялись. Готовите что-то новое?
        - Нет. - Филип отхлебнул напиток. Во рту запершило. Хозяева переборщили с имбирем.
        - Очень жаль. По-моему, вы - из лучших. Ваши картины чувственны, в них есть страсть, как у того парня, что рисовал мясные туши.
        - И опять спасибо.
        Вилма окольцевала его локоть, увлекала в облака пара. На стенах корчились абстрактные формы, перетекали друг в друга вязким пластилином. Мерещилось, вот-вот они польются из рам, закапают на пол. Вокруг материализовывались смутно знакомые люди, здоровались, хлопали панибратски по плечам.
        - Вы словно не в своей тарелке, - заметила Вилма.
        - Мало выпил. Мало спал.
        - Бессонница? Кто-то говорил, что бессонница - бич честных. Только подлецы спят спокойно.
        Во мгле скользнула копна рыжих волос. Филип автоматически шагнул следом. Рыжая повернулась чужим профилем, зашпаклеванным косметикой. На экране в углу желтые персонажи путешествовали по желтому миру обезумевшей геометрии. Филип идентифицировал фильм: «Кабинет доктора Калигари» двадцатого года.
        Яна обожала кино и научила мужа наслаждаться немым кинематографом.
        Инфернальный гипнотизер подчинил своей месмерической воле лунатика Чезаре. Чезаре спит вот уже двадцать три года, но во сне по приказу гипнотизера совершает злодеяния. Напрасно герои пытаются разбудить сомнамбулу… Зрителя не побалуют хеппи-эндом.
        - Что вы сказали? - Филип переключился на собеседницу.
        - О, милый мой, вам надо помочь. - Вилма коснулась висящего на цепочке кулона: серебряного кувшина. - И у меня есть снадобье. Идем.
        Она потянула его за руку. Мимо одурманенных лиц, доброжелательных улыбок и гнетущих форм.
        В ванной, на корзине с грязным бельем, дрых перебравший спиртного толстяк.
        Филип наблюдал за манипуляциями Вилмы. Она высыпала на ободок раковины щепотку порошка, банковской картой выровняла его в линию.
        - Кокаин? - спросил Филип.
        - Лекарство. - Она вручила Филипу фиолетовую купюру. - Прошу.
        Он помешкал. Склонился и приставил к ноздре «Масарика»[6 - Томаш Гарриг Масарик - чешский социолог и философ, изображен на купюре в пять тысяч крон.]. Прежде ему не доводилось нюхать наркотики.
        Спящий толстяк закряхтел на плетеном троне. Филип вдохнул порошок, смел с фаянса гранулы.
        Будто фейерверк взорвался за переносицей, искры подожгли хворост в черепной коробке.
        - Ух ты! - Он потер нос, блаженно ухмыляясь.
        - Я же говорила!
        Вилма уже сооружала вторую дорожку.
        Вертолет, терроризирующий сознание, улетел. Теперь внутри Филипа извивался искрящийся провод.
        - Тебе лучше?
        - Лучше, лучше, лучше…
        Они вошли в кальянную пелену. Нюх и зрение обострились. Филип видел каждый мазок краски, каждый угорь на щеках богемы. Слышал, как хохочет Калигари, пускай фильм и был немым.
        Твари вылезали из рам, ползали у ног. Гибкие, рыхлые, ноздреватые. Минутные стрелки мчались по циферблату. Вилма танцевала под невразумительный микс джаза и стука зубов о стаканчики.
        Филип рухнул на софу.
        «Дьявол! Зачем я…»
        Он заткнул пальцами уши. Сердце будто нашпиливалось на колючку.
        - Вилма… противоядие…
        Он защелкал пальцами, чтобы привлечь внимание.
        Но примолкшим посетителям выставки было не до него. Прервав свои блуждания, гости смотрели куда-то в прихожую. Филип, сосредоточившись, посмотрел туда же.
        Толстяк, пять (десять, двадцать?) минут назад спавший в ванной, медленно шел по мастерской. В руках он держал шестилитровую пластиковую бутыль. Жидкость цвета вишни плескалась на половицы. Кто-то заворчал, отскакивая от брызг.
        - Что вы делаете? - удивился Сорока. Он встал на пути толстяка.
        Жидкость образовывала лужу у ботинок художника.
        «Олифа», - подумал Филип. Искры - не все, но большая часть - погасли в голове. Словно костер потушили струей из шланга.
        Толстяк икнул. Затряс бутылью. Штанины Сороки потемнели от маслянистой жидкости.
        - И что же это будет такое? - спросил Сорока.
        - Хрррг! - прорычал довольный толстяк. Щелкнуло колесико зажигалки.
        Опережая крики, толстяк засмеялся. Пропитанный олифой реглан вспыхнул, превращая безумца в огненный столб. Искры - теперь настоящие - закружили в воздухе. Затрещали волосы. Сгорающий заживо человек шагнул к Сороке и обнял его.
        А мгновение спустя мастерская превратилась в духовку.
        СНАРУЖИ (4): ГОЛИЦЫНО
        - Не выключай, пап, - смущенно попросил Саша, когда отец потянулся к ночнику.
        Антон Журавлев погладил сына по мягким волосам.
        - Ты помнишь, что мы с тобой решили насчет Бабая?
        - Помню. Мы решили, что его нет.
        - Тогда в чем дело?
        Мальчик неопределенно повел плечами и коснулся ссадины на лбу.
        - Болит?
        - Уже нет. Пап?
        - Да?
        Мальчик тяжело вздохнул:
        - Я бы хотел не видеть снов.
        - Глупости. Сны - это прекрасно. Это целый мир.
        - Па?
        - Да, милый?
        - Ты знаешь Песочного человека?
        «Ну вот! - ухмыльнулся про себя Антон. - Неделю назад мы с боем выжили из шкафа Бабая, теперь ему на смену пришел новый монстр».
        - Если он поселился в твоем шкафу, я буду взымать с него квартплату. Нам и так тесно, без сказочных персонажей.
        - Он не в шкафу, а во сне.
        - Понятно.
        Отец встал с кровати и подошел к книжной полке. Провел взглядом по корешкам детских книг.
        - Ага, вот он! - Антон снял с полки увесистый черный томик, на обложке которого значилось: «Гофман. Сказки». - Пожалуй, я заберу у тебя это пока.
        - Мне они нравятся.
        - Мне тоже. Но некоторые рассказы Гофмана чересчур взрослые. Я верну тебе их через пару месяцев, хорошо?
        - Хорошо.
        - И запомни, герой, в нашем доме тебе ничего не угрожает. Если тебе приснится какая-нибудь злюка, просто дай ей подзатыльник.
        Саша заморгал, соглашаясь. Нижняя часть его лица уже была скрыта одеялом.
        - Сколько раз тебя можно поцеловать? - поинтересовался Антон.
        - Пять.
        - Только пять? Я хотел тысячу пять.
        - Ну, па, это же продлится до утра!
        Отец засмеялся и поцеловал сына в переносицу разрешенные пять раз.
        - Па?
        - Да, Саша?
        - А если я сделаю что-нибудь плохое во сне, ты будешь ругать меня?
        Вопрос застал Антона врасплох.
        - Не буду, - произнес он. - Сны - это же понарошку.
        - Хорошо, - сказал Саша. - Спокойной ночи, па.
        - Спокойной ночи, милый.
        - Ами выляли фифисоемо, - сообщила Олеся из ванной комнаты.
        - Амумумумумоемо, - передразнил ее Антон.
        Олеся выплюнула зубную пасту, прополоскала рот и повторила:
        - Я говорю, что Саша выглядит обеспокоенным.
        - Немного.
        - Он снова спит с включенным светом.
        - Знаю. Его монстры должны платить нам за электроэнергию.
        - Бабай вернулся?
        - Его кузен. Песочный человек.
        Олеся вышла из ванной, массируя шею. Волосы забраны в хвост, футболка прикрывает бедра. Спальня наполнилась запахом шампуня и ночного крема.
        - Какой человек? - переспросила Олеся.
        - Песочный. - Антон похлопал ладонью по томику Гофмана. - Читала?
        - Нет.
        - Опасно покупать детям книги, не зная их содержания.
        - Но там же написано «Сказки»! - испугалась Олеся. - Это что, не для детей? Это порнуха?!
        - Не совсем! - засмеялся Антон. - Да не волнуйся ты. Книжка детская, но некоторые сказки уж очень мрачные. Например, «Песочный человек».
        - Я видела полнометражный мультфильм. Ему даже «Оскара» вручили.
        - «Молчанию ягнят» тоже вручили «Оскара». И не один.
        Блестящее от крема личико Олеси напряглось:
        - И сильно ли отличается мультфильм от книжки?
        - Значительно. Песочный человек - эдакий Фредди Крюгер без полосатого свитера.
        - Час от часу не легче.
        - Он приходит в детские спаленки и сыплет в глаза малышей специальным песком.
        - Чтоб они спали. Знаю.
        - Да, но только от песка глаза малышей лопаются, и они слепнут.
        - Ты шутишь?
        - Нисколько. А еще Песочный человек любит забираться под одеяла и воровать детей. Знаешь зачем?
        - Не хочу знать.
        - Чтобы отнести их на Луну. Там у него гнездо, а в гнезде сидят его детеныши. Мерзкие существа с клювами. И угадай, зачем им нужны клювы?
        - Давай остановимся.
        - Правильно! Чтобы выклевывать глаза малышей!
        - Черт, Саша все это читал?!
        - Успокойся. Тысячи детей это читали.
        - Но не все из них после прочтения становятся лунатиками!
        - Не думаю, что лунатизм Саши связан с Гофманом. Доктор сказал, что это возрастное и вполне обычное явление. И что единичные случаи не должны нас тревожить.
        - Вот как? Да ведь Саша чуть голову себе не разбил!
        - Ты преувеличиваешь. Просто стукнулся о шкаф. Перепугал всех Бабаев, что в нем сидели.
        - Я тебя ненавижу. - Олеся схватила книгу так, словно это была огромная жаба, и брезгливо бросила в недра тумбочки. - И зачем люди пишут такие гадости?!
        - Во всех сказках есть элемент страшного, - голосом профессионального лектора произнес Антон. - В оригинальной версии «Золушки» братьев Гримм злых сестер наказывают, отрубая одной палец, а другой - пятку. У Шарля Перро в «Мальчике-с-пальчик» людоед режет глотки своим детям, в «Красных башмачках» Андерсена девочке ампутируют ноги. А вспомни Синюю Бороду, Серого Волка, ведьму из пряничного домика, живую голову из «Руслана и Людмилы»… Страшные сказки нужны детям, они учат сопереживать, помогают трансформировать негативное в позитивное.
        - Отделять добро от зла, - закончила за него Олеся. - Я понимаю. И все равно с глазами - это перебор.
        Антон был вынужден согласиться.
        - Хочешь, посмотрим кино, - предложил он, заглядывая в ноутбук. В браузере была открыта статья о сомнамбулическом состоянии у детей.
        - Нет настроения. Мне завтра в девять к окулисту.
        Пластиковая бутылка зашипела, открываясь. Олеся отправила в рот горстку таблеток и запила минералкой.
        - С каких пор ты принимаешь снотворное? - вскинул брови Антон.
        - Да это так… успокоительное. Последнее время ужасно не высыпаюсь. Кошмары снятся.
        - Что снится?
        - Не хочу говорить.
        Антон не стал расспрашивать, зная, что в течение минуты она все ему выложит. Не успел он выключить ноутбук, как она сказала:
        - Представляешь, мне снилось, что я съела Сашу.
        - Здорово же ты проголодалась.
        - Не смешно, - поежилась Олеся.
        - Извини. Но ведь он правда очень сладкий.
        - Ты чудовище.
        - Не обижайся. Это всего лишь сны. И десять минут назад я говорил ту же фразу нашему сыну.
        - Тебе легко рассуждать.
        Олеся наклонилась, чтобы поправить подушки. При этом подол футболки задрался, обнажив упругие, как и десять лет назад, ягодицы под полупрозрачными сиреневыми трусиками. Антон смотрел на попку жены с видом, с каким посетители галереи рассматривают картины мастеров эпохи Возрождения.
        Олеся сняла линзы и улеглась в постель.
        - И через сколько минут ты отрубишься? - спросил Антон, поглаживая ее по ноге.
        - На упаковке написано: через пятнадцать.
        - Я успею трижды довести тебя до оргазма.
        Олеся фыркнула:
        - Что-то не верится.
        - Проверим?
        - Только быстро.
        - Только так.
        - Свет, - сказала Олеся после продолжительного поцелуя.
        - Самая тяжелая работа на мне… - проворчал Антон, вставая.
        Олеся задрала к потолку стройные ножки и стянула трусики, оставшись в одной футболке.
        - Заглянешь потом к Саше?
        - Загляну. Я посоветовал ему давать подзатыльники всякому приснившемуся монстру.
        Антон щелкнул выключателем, и комнату заполнил лунный свет.
        - Жалюзи.
        - Да, о повелительница!
        Он протянул руку к веревке, опускающей жалюзи. Взгляд скользнул по окну. Рука застыла в воздухе.
        - В чем дело, дорогой?
        Антон не отвечал.
        - Ты меня пугаешь.
        - Там… там кто-то есть.
        - Что?! - Олеся приподнялась на постели. - Ты имеешь в виду, у нас во дворе?
        - Мне кажется, я видел кого-то под окнами.
        - О господи! Как он выглядел?
        - Изогнутый клюв, мешок с песком за спиной…
        - Надеюсь, ты понимаешь, насколько это не смешно.
        - Ладно. Просто тень промелькнула.
        - Скорее иди в кровать.
        Антон нерешительно замялся:
        - Черт…
        - Что на этот раз? - вздрогнула Олеся.
        - Я забыл занести в дом мангал.
        - Ну и хрен с ним.
        - Нет. Второй украденный мангал за год - я этого не перенесу. Пойду проверю, кто там шляется.
        Олеся села, подтянув под себя ноги.
        - Никуда я тебя не пущу.
        - Брось. Я только посмотрю.
        - Но мы же…
        - Я туда и обратно. Не хватало, чтобы бомжи решили, будто к нам можно ходить, как в гости. - Олеся недовольно надула губки. - Ну, перестань. Я мигом.
        - Возьми с собой телефон.
        - Хорошо. - Он сунул мобильник в карман пижамных штанов. - Не смей засыпать!
        - Если ты успеешь за три минуты, у тебя останется еще около трех.
        - Это мое время, детка!
        Он вынырнул в коридор. Поравнявшись с детской, прислушался. Саша, конечно, спал, и, судя по благостной тишине, спал в кровати, а не на ходу, как в прошлый раз.
        Телефонный звонок застал Антона на кухне.
        - Журавлев слушает.
        - Где ты лазишь? - прошептала Олеся из трубки.
        - Я только к дверям подошел.
        - Подошел, и хватит. Теперь возвращайся.
        - Мы, Журавлевы, никогда не возвращались без мангала.
        - Вы, Журавлевы, возвращались даже без ботинок.
        Она намекала на случай восьмилетней давности, когда студента Журавлева друзья доставили домой, пьяного и босого.
        - Случалось, - признал Антон, выглядывая в кухонное окно. Олеся дышала ему в ухо. Бродяг, по крайней мере с этой стороны дома, видно не было.
        - Эй! - позвала жена. - Ну что там?
        - Все в порядке. А ты как?
        - Засыпаю.
        - Не вздумай! Что ты делаешь сейчас?
        - Что делаю, блин?! Тебя жду.
        - А в чем ты?
        - В футболке. По-прежнему.
        - Ты не надела трусики?
        - Нет.
        - Грязная девчонка. - Он открыл двери и вышел из дома. - На улице отличная погода. Луна, как в том фильме про оборотней. С Лоном Чейни-младшим.
        - «Сумерки»?
        - Ага. Почти.
        - Что еще видишь?
        - Штакетник, который нужно покрасить, качели, поливной шланг, песочницу… Твою мать!
        - Что?! - встрепенулся голос Олеси.
        - Соседский кот нагадил в нашу песочницу!
        - Я говорила, что я тебя ненавижу?
        - Десять минут назад. Кстати, мой любимый мангал на месте.
        - Вот и чудесно. Возвращайся в дом. И трахни меня как следует.
        - Боже! - Антон довольно ухмыльнулся. - Я лечу к тебе!
        Он сунул телефон в карман и в этот момент краем глаза заметил какое-то движение. Резко развернувшись, он увидел темную фигуру, сворачивающую за угол.
        «А вот и наш воришка», - хмуро подумал Антон.
        Шурша тапочками, он последовал за незваным гостем. Задний двор представлял собой широкий участок, выложенный серой плиткой. Обычно Журавлевы загорали здесь, или перебрасывались мячом, или устраивали пикники с друзьями. Луна осветила человека, стоящего спиной к хозяину дома, лицом к увитому виноградником забору.
        Пальцы Антона сжались в кулак. Сердце застучало сильнее.
        - Эй! - приглушенно окликнул он гостя.
        Человек - мужчина - не сдвинулся с места.
        Антон нервно покрутил шеей.
        Бродяга или грабитель давно перепрыгнул бы через забор и дал деру, но ночной визитер стоял как истукан, не реагируя на появление законного домовладельца.
        - Эй ты!
        Промелькнула мысль - вернуться в дом и вызвать полицию, но тут луна скинула с себя последние клочки облаков, оголилась, и Антон отчетливо разглядел гостя.
        Средний рост, плотное телосложение, всклокоченная копна иссиня-черных волос. Темная футболка, ниже - семейные трусы, еще ниже - высокие, до середины голени, носки. Ни брюк, ни обуви.
        - Дима?.. - озадаченно спросил Антон.
        Дмитрий Суханов был ближайшим соседом Журавлевых. Всегда улыбчивый и радушный, он работал в глянцевом журнале и делал ежемесячные пожертвования умственно отсталым детям. Сам он детей не имел, находился в разводе и холостяковал в большом двухэтажном особняке. Впрочем, от одиночества тридцативосьмилетний Суханов не страдал: Журавлевы давно потеряли счет подружкам, которых водил к себе любвеобильный сосед.
        - У Суханова новая пассия! - сообщала Олеся за ужином.
        - Блондинка?
        - Не-а! Рыжая.
        - Черт! - Антон нехотя отдавал жене сотенную купюру.
        Девушки были без ума от Суханова. Что до Журавлевых, те искренне симпатизировали соседу. Часто они устраивали совместные барбекю.
        Это было совсем не похоже на Диму: заглянуть в гости ночью, да еще и без брюк.
        Облегчение сменилось обеспокоенностью:
        - Дим, что-то случилось?
        Суханов не отреагировал, словно не слышал его.
        Антон подошел к соседу вплотную и прикоснулся к его плечу. Суханов повернулся. Вернее, Антон сам развернул его, не прилагая усилий.
        Лицо соседа было каким-то вялым и одутловатым, изящные черты оплыли, а приоткрытый рот делал его похожим на тех детей, которым он каждый месяц посылал деньги. Но в целом он выглядел умиротворенно.
        - Да что с тобой, дружище?!
        Суханов смотрел сквозь Антона и по-прежнему молчал. Луна отражалась в его остекленевших глазах. Такой же пустой взгляд, такие же зрачки были у Саши, когда он вздумал прогуляться по дому позапрошлой ночью.
        Антона озарило:
        - Чувак, да ты же дрыхнешь!
        Дима оставался безучастным.
        - Вот это да! - по-ребячески заулыбался Антон, обходя соседа с разных сторон. - Ты спишь, как сурок! У меня на заднем дворе.
        Он не ожидал, что Суханов ответит, но ответ последовал.
        - Красное, - сказал сосед тусклым голосом.
        - Ты что там, ставки делаешь, что ли? Ты слышишь меня, друг?
        Суханов невнятно замычал. Кажется, на «красном» его речевой запас закончился. Антон вспомнил слова доктора: лунатика нужно осторожно вернуть в постель и ни в коем случае не будить.
        - Постой-ка здесь, хорошо?
        Суханов согласно вздохнул. Антон отошел от него на несколько шагов и достал телефон.
        Сначала из трубки раздалось неразборчивое бормотание, потом усталое «Ты где?».
        - На заднем дворе. Угадай, кого я здесь встретил?
        - Да откуда же я…
        - Диму Суханова, старого бабника.
        - Суханова? Что он там делал?
        - Вот это самое интересное. Он здесь спал. Он и сейчас спит.
        - Он что, пьян?
        - Не думаю. Кажется, он лунатик. Как Саша. Слушай, странное получается совпадение. А ты уверена, что Саша мой сын, а не соседский?
        - Как смешно.
        - Спасибо.
        - Ты скоро?
        - Я же не могу бросить его здесь. Нужно отвести бедолагу домой.
        Олеся зевнула и констатировала:
        - Я тебя не дождусь. Веки слипаются, вот-вот выключусь.
        Антон покосился на соседа. Тот смотрел в пустоту и едва заметно раскачивался взад-вперед.
        - Ложись спать… - вздохнул Журавлев. - Отложим наши планы на завтра.
        Он не расслышал, что ответила жена. Трубка замолчала.
        - Ну что! - хлопнул Антон в ладоши. - Пошли, уложу тебя в кроватку!
        Он взял Суханова под локоть и повел к калитке. Лунатик не сопротивлялся. Антон заметил, что походка Суханова Дремлющего в корне отличается от походки Суханова Бодрствующего. Первый делал маленькие неуверенные шажки, в то время как второй ходил быстро и размашисто.
        От скуки Журавлев заговорил с соседом:
        - Перепиши на меня свой дом, а? Ну правда, зачем такой домина? Мы тебе выделим комнату, будешь жить как у бога за пазухой. Кстати, мы с Олесей делаем ставки на твоих любовниц. Блондинка-брюнетка, фигура… Олеся меня обыгрывает пока. Она вообще считает, что тебе надо жениться. Ну вот, почти на месте.
        Они пересекли дорогу, вошли в открытые ворота сухановского имения. Дверь особняка тоже была открыта.
        - Добро пожаловать на базу.
        Суханов шагнул в гостиную на негнущихся ногах, прижимая руки к туловищу, будто изображал робота.
        - Где мы? - спросил он, не придавая вопросу эмоциональной окраски.
        - Мы дома. Вернее, ты дома. И я тоже не прочь поскорее попасть к себе. Ты знаешь, что сорвал мне секс?
        - Секс. Красное.
        - Точно! - хмыкнул Антон. - Казино и девушки.
        Выходя гулять, Суханов оставил включенным свет на кухне, и его хватало, чтобы не искать выключатель в гостиной. Желтая полоса света падала прямо на обеденный стол. Два хрустальных бокала и пустая бутылка из-под дорогого вина свидетельствовали, что сегодня хозяин дома принимал гостей.
        - Мы одни? Здесь больше никого нет? - Дима утвердительно замычал. - А где твоя подружка? Неужели продинамила? Теряешь хватку, старик, теряешь!
        Суханов попытался свернуть на кухню, но Антон мягко остановил его и подтолкнул к лестнице:
        - Сперва спать, потом все остальное.
        Без особых трудностей он отконвоировал лунатика в его спальню. Здесь тоже был включен свет. Прежде чем войти, Журавлев постучал: а вдруг у Димы гостья, которая проспала все его ночные путешествия?
        Спальня была пуста.
        Антон, впервые оказавшийся здесь, скользнул взглядом по изысканной мебели, телевизору с завидной диагональю экрана, по развешанным на стульях вещам. В глаза сразу же бросились два предмета гардероба: блестящая кофточка и черный кружевной бюстгальтер.
        Чувствуя, что увидел то, чего не должен был, он отвел взор. Наличие женской одежды (в отсутствие самой женщины) могло иметь простое объяснение, а могло указывать на особенности Диминых сексуальных предпочтений. В любом случае Антона это не касалось.
        Суханов между тем сам сел на кровать и стал изучать свои ноги. Он вступил во что-то, разгуливая по двору: носки на пятках были бурыми, цвета запекшейся крови.
        - Эй, дружище, ты не поранился? - Лунатик мотнул головой. - Ничего не болит?
        Дима повертел стопой и отчетливо спросил:
        - Это ведь просто сон, да? Просто такой сон?
        - Сон, и ничего больше.
        - Хорошо.
        Суханов лег на бок и затих.
        «Ну и дела… - думал Антон, покидая спальню. - Доктор говорил, что Саша перерастет стадию сомнамбулического сна. А вдруг он так и будет бродить во сне всю жизнь, изредка забредая к соседям в одних трусах? Олеся права, нужно отнестись к проблеме серьезнее».
        Журавлев пересекал гостиную, когда заметил на паркете темные следы. Следы, оставленные испачканными носками, шли из кухни к входным дверям. Вне всяких сомнений, это была кровь.
        Что-то - но нет, не любопытство - заставило его остановиться на пороге яркого электрического света. Взгляд, как пущенная по воде галька, прыгнул с одного красного пятна на другой, и так, пока не достиг целой лужи красного.
        Кровь вытекала из-за холодильника.
        Молоток лежал рядом. Кухонный молоток для отбивания мяса.
        Медленно передвигая ставшие ватными ноги, Антон пошел по кухонному кафелю. Молоток фирмы Gipfel поблескивал нержавеющей сталью. Отличный молоток, эксклюзивный дизайн, кровь и длинные светлые волосы, прилипшие к насечкам.
        Он ставил на то, что следующая подружка Суханова будет блондинкой, и он выиграл полсотни.
        Блондинка, одетая только в трусики, сидела за холодильником, привалившись к стене. Ноги подогнуты, руки свесились на бедра. Маленькие груди лоснятся от красного, пахнущего железом, вытекшего из нее…
        - Боже мой, что с вами?! - вскрикнул Антон, хватая девушку за плечи. Ее голова безвольно повернулась, раскрыв страшную рану цвета растоптанного вишневого пирога. Височная кость провалилась внутрь, из пролома торчали мелкие осколки черепа. Мертвые глаза смотрели в пол.
        Антона вырвало картофелем и рыбным суфле.
        Она, эта несчастная девушка, не успела даже испугаться.
        Она проснулась, когда Суханов встал с кровати. Она пошла за ним, окликая по имени. Застала его на кухне, он стоял спиной к ней, да, он стоял лицом к вешалке, держащей кухонные инструменты.
        - Ты чего, Дим? - спросила она и, может быть, прикоснулась к нему.
        Он спал, он просто спал, но он сорвал с крючка молоток фирмы Gipfel, развернулся и одним ударом вышиб ей мозги. А потом стоял над ней в луже крови и думал: «Какой дикий сон. Интересно, что мне приснится дальше? Прогулка к соседу?»
        Так все и было - сцена пронеслась в голове Антона, словно он присутствовал при ней.
        Красное.
        Много красного.
        - О господи… - простонал он. - Что ты наделал?!
        Антон представил, как несколько часов назад Дима Суханов пил вместе со своей будущей жертвой вино, как расточал комплименты, улыбался белоснежной улыбкой. Как они поднимались в спальню, целуясь на ходу. Он представил самое жуткое: Суханова, когда тот проснется и узнает, что натворил.
        Журавлев, шатаясь, вышел в гостиную. Слезы застилали его глаза. Непослушные пальцы набрали номер полиции. Занято.
        - Что за черт…
        Он не слышал шагов и, лишь когда алюминиевый стул в стиле хай-тек ударил его по спине, понял, что Суханов Спящий вернулся.
        Антон вскрикнул: не столько от боли, сколько от неожиданности.
        Бледное лицо Суханова сохраняло беспечное выражение, зрачки смотрели на приятеля без всякой злобы. Его разум продолжал пребывать в краях Морфея, а тело разгуливало по дому, травмируя соседей стульями и убивая подружек.
        - Дима, послушай меня внимательно. - Антон говорил громко и настойчиво. - У тебя проблемы, Дима. Ты совершил преступление. Сейчас ты должен проснуться. Ты должен помочь мне и…
        Суханов ударил его стулом. Алюминиевая спинка врезалась в скулу. На этот раз было больно. Очень.
        - Это просто сон, - сообщил Суханов. - Сон, и ничего больше.
        - Нет, Дима…
        Антон попытался подойти к соседу, но тот вновь ударил его: прямо в лоб. Комната закружилась, потолок и пол поменялись местами. Журавлев упал на стол, а потом уткнулся лицом в паркет. Рядом разбились бокалы, загрохотала винная бутылка.
        «Этого не может быть, - пронеслось в голове Антона. - Лунатики не в состоянии делать такие вещи!»
        Но вопреки всему, что было написано про сомнамбулизм в Интернете, Суханов, и не думавший просыпаться, снова накинулся на него. Совладелец глянцевого журнала, душа компании и просто хороший собеседник, сосед вцепился в волосы Антона правой рукой, а левой сдавил его шею.
        Перед глазами поплыли багровые круги, сквозь которые Журавлев видел припухшее от сна умиротворенное лицо. Воздух едва проникал в передавленную гортань.
        - …аснись!.. - прохрипел Антон и вонзил ногти в бедро Суханова, надеясь разбудить его, но и это не подействовало.
        Сосед на секунду ослабил хватку - лишь затем, чтобы отвести назад голову и ударить Антона лбом в центр лица.
        Захрустели, ломаясь, хрящи, горячая боль хлынула в горло.
        Дима смотрел на него рассеянно. Теперь и его лицо было в крови: в крови Антона.
        - Песочный человек хочет, чтобы я убил тебя, дружище, - сказал Суханов Дремлющий. - И я думаю, что тоже этого хочу.
        Журавлеву было слишком больно, чтобы осознать сказанное, к тому же руки лунатика опять сомкнулись на его шее. Конечности Антона конвульсивно задергались, ногти царапали паркет. Что-то острое кольнуло его ладонь. Сталь. Маленький стальной предмет. Спираль. В последней попытке спасти свою жизнь он сжал находку так, чтоб острие торчало между пальцев, и ударил Суханова.
        Штопор, которым была откупорена бутылка вина для романтического свидания, воткнулся в горло лунатика, прямо под гландой. Димины руки разжались. Приоткрытый рот выпустил мычание и красный пузырь слюны. Кровь хлынула из раны. Лицо сохраняло безучастное выражение.
        Кашляя и отплевываясь, Антон столкнул с себя Суханова и поднялся на ноги. Он был весь в крови: своей, соседской. Разбитый нос свистел. Что он скажет Олесе и сыну? Как объяснит все это?
        Дима лежал на полу, разглядывая потолок немигающими глазами. Лишь тихое бульканье подтверждало, что он еще жив. Антон нашел на кухне скотч и заклеил горло соседа липкой пленкой. Бульканье прекратилось.
        - Мне немного больно, - сказал Суханов.
        - Мне тоже, вонючий ты ублюдок. Лежи смирно, сейчас я вызову скорую помощь.
        - Хорошо.
        «Это совсем не похоже на лунатизм, - подумал Журавлев, выплевывая сгусток крови. - Это какое-то гребаное бешенство!
        Он вывалился из соседского дома, прижимая к уху телефон. Луна, как и прежде, правила на небе, необычайно большая, идеально круглая.
        - Почему не отвечаете, мать вашу! - в сердцах выкрикнул Антон.
        Два выстрела громыхнули где-то поблизости. Одновременно дом на другой стороне улицы, оглушительно взревев, разорвался. Стены рухнули, выблевывая на асфальт труху быта, искореженный газовый котел кусками вылетел на газон, крыша ввалилась, а на ее месте расцвел бутон огня.
        Антон так и застыл, озаренный всполохами пожара. Короткие гудки сигналили в его ухо из телефона.
        - Там же были дети… - прошептал он. - Трое детей…
        Пламя шелестело гигантским знаменем, повсюду валялись пылающие ошметки. Квартал превратился в нарядную елку на празднике Катастрофы.
        Но расцвеченная огнями улица крепко спала, и Антон был один на один с ужасом, который становился все иррациональнее.
        А потом появилась она: женщина лет сорока с трубочками бигуди в волосах, в развевающейся на ветру ночной сорочке. Она брела по тротуару, слепо таращась в пустоту, и повторяла:
        - Они не хотели спать. Их так сложно уложить. Они должны были уснуть…
        Антон выронил телефон и побежал.
        Не к женщине, которая спала и ходила во сне - и зачем-то несла в руках окровавленный тесак.
        Он побежал к своему дому, туда, где сейчас спала его семья, его маленький Саша, его красавица-жена.
        - Олеся! - завопил он, врываясь в прихожую. Из ноздрей сочилась кровь, но Антон глотал ее, не замечая. - Олеся, проснись! - Он едва не упал на кухне, схватился за холодильник. - Олеся, Саша, вы меня слышите?!
        «Если я сделаю что-нибудь плохое во сне, ты будешь ругать меня?» - спросил его Саша вчера. Вопрос в том, насколько плохое? Не имел ли он в виду убийство своей подружки молотком для мяса? Или подрыв газовых котлов?
        Еще один взрыв сотряс стекла, но Антон не остановился. Он бежал по коридору к открытым дверям их с Олесей спальни, к закрытой и запертой двери в детскую.
        - Олеся, проснись!
        «Представляешь, - сказала она ему, - мне снилось, что я съела Сашу».
        Антон заколотил в двери детской, размазывая по деревянной поверхности кровь.

3.4
        Дома он собирался почитать Чапека, чтобы расширить словарный запас. Но образ утреннего клиента маячил в сознании. Приключения капитана Ван Тоха[7 - Капитан Ван Тох - персонаж книги Карела Чапека «Война с саламандрами».] не усваивались.
        «Чтоб тебя!» - Корней поплелся к компьютеру. Вбил в поисковик фамилию великана.
        Браузер завис на мгновение, потом выбросил список сайтов.
        Отто Леффлер - ученый-химик тысяча девятьсот двенадцатого года рождения.
        Отто Леффлер - пилот-ас Первой мировой.
        Еще «Твиттер»[8 - Признана в РФ экстремистской организацией, ее деятельность запрещена.] молодого немца - явно не того, кто нужен.
        Ниже шли Вильгельмы и Курты Леффлеры.
        Корней пожал плечами, потянулся к мышке.
        Его челюсть медленно поползла вниз. Пол зашатался под ногами. В позвоночник будто залили ртуть.
        Он узнал фотографию напротив первой же ссылки.
        Сужающийся к макушке череп, широкая линия рта, впалые щеки. Вот он, сегодняшний гость.
        - Но это невозможно… - прошептал Корней.
        Пальцы покалывало. Он навел курсор. Прыгнул в статью, как в прорубь.
        «Отто Леффлер - американский химик немецкого происхождения. 1912 - 1963 (предположительно)».
        Корней увеличил фотографию.
        Лед, сковавший грудную клетку, треснул. Он обознался, конечно.
        Да, голова-яйцо, проволочные очки, будто бы те же самые. Сходство, как между отцом и сыном. Но на фото не великан.
        «А ты, Корь, допускал, что ему сто шесть лет?»
        Впечатленный обманчивостью превью, Корней очертил курсором худощавое лицо.
        Если Леффлер-писатель был похож на повзрослевшего Дыма, то Леффлер-химик ничем не напоминал интернатского недруга. Корней сказал бы, что визитер - гибрид Дыма и человека с черно-белой фотографии.
        И разве это не удивительно?
        С чего бы кому-то представляться именем ученого, носить такие же очки?
        «Родственник, - решил Корней, - внук».
        Он покрутил колесико мышки.
        Отто Леффлер, химик и инженер, стоял у истоков американского ракетостроения. В тридцать пятом году он перебрался из Третьего рейха в Пасадену и поступил на службу в Калифорнийский технологический институт. При институте работала «Гуггенхеймовская аэронавтическая лаборатория» (попробуй выговорить!), и там амбициозный немец экспериментировал в области создания ракет на твердом топливе.
        Первую треть текста Корней одолел со скрипом (он ненавидел химию), но дальше статья захватила его. Особенно с появлением слова «оргия».
        Биография сообщала, что Леффлер вел двойную жизнь, успешно совмещая несовместимое: точную науку и чтение средневековых колдовских фолиантов, монотонную работу на армию США и групповой секс в своем загородном особняке. Среди друзей химика были такие одиозные товарищи, как сатанист Алистер Кроули и литератор Рон Хаббард, основатель Церкви сайентологии.
        Леффлер охотно фотографировался в масонском облачении, пугал девиц ручным львом и штудировал трактаты алхимиков. А заодно внес непосильный вклад в создание корпорации Aerojet (она и по сей день строит космические корабли для НАСА и министерства обороны). Кто бы мог подумать: челноки взмывают к звездам с мыса Канаверал благодаря человеку, называвшему себя люциферианцем и реинкарнацией Джона Ди; Леффлер спроектировал ракетоносители орбитального блока.
        Перед запусками ракет (в каньоне Дьявола, на Хэллоуин) чудак провозглашал заклинания. Он говорил, что род Леффлеров происходит от чудовища из еврейской мифологии - Голема.
        В сороковых равновесие нарушилось - Леффлер начал отклоняться от науки в сторону чистого макабра. Он вступил в Орден восточных тамплиеров Кроули, рекрутировал новичков в Лос-Анджелесскую ложу, писал об астральных путешествиях. Так, он описывал приключения своей души… на Луне, где он…
        Видел исполинскую башню и пирамиды внеземных цивилизаций.
        Вступительная мелодия из «Секретных материалов» заиграла в ушах Корнея. Не отлипая от экрана, он сгреб горсть орехов и кинул на язык.
        После войны Леффлер допрашивал нацистских ракетных экспертов в Алабаме, совершил ряд научных прорывов. И параллельно губил репутацию. Наркомания, публичное обнажение, сексуальные ритуалы. Желтая пресса судачила, что в оргиях принимают участие не только люди, но и собаки, и шимпанзе. «И демоны», - добавлял от себя шутник Леффлер.
        В пятьдесят втором химик провел серию магических сеансов, целью которых было установить ментальную связь с жителями Луны и пригласить на Землю Лунное Дитя. Сеансы, дескать, имели успех. Обитатели башни поболтали с Леффлером и известили, что Дитя спустится к людям через шестьдесят шесть лет.
        Местом встречи была назначена Прага.
        Корней почти не удивился. Прагой уже веяло в тексте: от Голема, от Джона Ди, квартировавшего на Староместской площади пять веков назад.
        Он слизал с пальцев соль.
        Отто Леффлер то ли тонко троллил общественность, то ли сходил с ума. В письмах режиссеру Кеннету Энгеру он утверждал, что больше не спит. К пятидесяти годам ракетостроитель рассорился как с коллегами из Центра космических исследований, так и с членами Ордена.
        Он пропал без вести в шестьдесят третьем. По официальным данным - утонул, катаясь на яхте. По неофициальным - сбежал в Чехословакию караулить Лунное Дитя.
        «Ждать пришлось бы долго, - прикинул Корней. - До две тысячи восемнадцатого».
        Статья завершалась мажорной нотой: именем Леффлера назван кратер в Срединном море, в том самом месте, где фантазия пионера ракетной эры водрузила башню внеземных цивилизаций.
        - Что мы имеем, - сказал Корней вслух, - двойник Дыма - либо уфолог, помешанный на Леффлере, либо его потомок.
        В любом случае история химика-оккультиста впечатляла.
        - Соловьев обалдеет.
        Прежде чем опустить жалюзи, Корней минуту рассматривал идеально круглую луну, плывущую над кровлями.

3.5
        Филип не помнил деталей. Только оранжевые всполохи пламени, мечущиеся по стенам тени, плач. Вот он в эпицентре огненной бури, пожирающей абстрактное искусство, а вот уже в задымленном подъезде, тащит за руку Вилму.
        Гости выставки толкались, слетая по лестнице, Филипа пихнули в спину. Вилма кашляла надсадно.
        Дверной проем мансарды дыхнул жаром и сажей.
        - Уходим! - Стиснув зубы, он увлек Вилму вниз, как она час назад увлекла его в праздную сутолоку вечеринки. Дым клубился в подъезде, слепил глаза.
        - Он… этот парень… убил…
        Вилма трясла синими локонами, будто отказывалась верить.
        Огонь больше не угрожал им, но Филипа обуревало ощущение, что кошмар только начался, что пироман - не самый жуткий из сюрпризов ночи.
        Панические крики встретили их за порогом подъезда. Кричали справа, и слева, и позади. Не погорельцы Сороки - они откашливались у парадной. Вопли доносились с проспекта.
        Интуиция била в набат.
        - Кто-нибудь вызвал пожарных?
        - Там не берут трубку, - пожаловался седовласый скульптор.
        - Что происходит? - Вилма смотрела в глубь двора. Обернулась к Филипу. - Ты куда?
        - Сирены, слышишь?
        За домами выл спецтранспорт. Из мансарды валил дым.
        - Погоди.
        Вилма поравнялась с Филипом.
        Он мысленно просканировал себя.
        Наркотическое опьянение миновало. Разум был чист. Так Филипу казалось.
        Но на узкой улочке, перпендикулярной проспекту, он усомнился в собственной адекватности.
        За пределами тихого двора творился кошмар, сюрреалистичный и кровавый. Возле стриптиз-клуба лежал коротко стриженный мужчина в форме секьюрити. Другой оседлал его, схватил за уши и монотонно колотил затылком о брусчатку. Судя по тому, как сплюснулся череп, мужчина был мертв. Еще два трупа валялись вдоль тротуара. А в устье, выходящем на Вацлавак[9 - Вацлавак - разговорное название Вацлавской площади.], кипел ад.
        Люди бежали к метро. Крики и визг рикошетили от безразличных фасадов. Филип подумал невпопад о Годзилле - посеять панику такого масштаба мог бы разве что киношный монстр.
        - Филип! - предупреждающе вскрикнула Вилма.
        Тип, размозживший череп охраннику, брел в их сторону. Что-то было не так с его лицом: вялым, размякшим, как кнедлик. И глаза, даже издали, вызвали в памяти Филипа четкую картинку.
        Больничное кладбище. Руины часовни. Блондин, слепо машущий корягой.
        У парня был точно такой же взгляд.
        И у толстяка-пиромана.
        Убийца никуда не спешил. Кровь стекала с его пальцев. Филип потормошил Вилму, они бросились наутек.
        «Это кокаин, - с надеждой подумал Филип, - кокаин вкупе с бессонницей, я просто брежу».
        Толпа перла мимо проулка. Но теперь Филип видел искореженные тела на дороге. Одни люди спасались бегством, иные нападали. Женщина в нижнем белье схватила пожилую китаянку и обмотала вокруг ее шеи ремень фотоаппарата. Полуголый мальчишка бил ногами хнычущую леди. И у этих, нападавших, были пустые стеклянные глаза.
        «Вирус! - пронеслось в голове. - Как в фильмах. Эпидемия, заставляющая убивать».
        - Полиция! - Вилма запрыгала, жестикулируя.
        Синий автомобиль вклинился в толпу, подмяв нескольких туристов. За ним выкатили второй и третий. Машины перегородили проезд.
        «Они не помогут, - понял Филип. - Тут не помогли бы и танки».
        «Пустоглазых» было раза в три больше, и они прибывали. Одетые так, словно их выкинуло на улицу прямо из коек (кольнула туманная догадка). В плавках, в мятых футболках и пижамах. Новоприбывшие несли кухонный инвентарь. Ножи, тесаки.
        - Стойте! - крикнул полицейский. - На землю!
        Сухо хлопнул предупредительный выстрел. Вторую пулю полицейский всадил в грудь приближающегося подростка. Подросток упал, выронив садовые грабли. Как по команде, копы открыли стрельбу. Свинец косил «пустоглазых» и обычных туристов. Измазанная в крови, рыдала на газоне девушка.
        - Сюда! Скорее!
        Филип оглянулся. Из бакалеи им махал седобородый индиец. Не тратя драгоценных секунд, Филип подтолкнул Вилму. Они влетели в лавку, индиец хрястнул раздвижной решеткой и защелкнул замок.
        По проспекту шествовала смерть. Пражане убивали гостей столицы. Гости убивали пражан. Взорвались витрины «Бургер Кинга», пламя, словно из огнемета, лизнуло тротуар. Человек-факел вышел из закусочной, постоял недолго и рухнул навзничь.
        - Это что, война? - спросила Вилма. Ее глаза были такими же бесцветными, как у психов. - Кто они? Русские? Неофашисты?
        - Они - мы, - сказал индиец.
        Филип отвел взгляд от решетки.
        Не считая их с Вилмой, в помещении сгрудились четверо: хозяин лавки, смуглая женщина, возможно, его супруга, длинноволосый мужчина с навьюченным рюкзаком и полуголая девушка вовсе без волос.
        - Когда это началось? - спросил Филип.
        - В полночь. Было десять ракшасов, потом сто, потом много по сто. Испуганный идти в метро, но метро нет.
        - Ракшасы?
        - Мы говорить так о демонах. В индуизме. Эти как одержимые ракшасы.
        Полуголая всхлипнула. На ней были только высоченные ботфорты, чулки и кожаные трусики. По груди рассыпались блестки, соски маскировали нашлепки с болтающимися кисточками. Бритый скальп украшала татуировка: игральные кости, выпавшие счастливой семеркой.
        Девушка дрожала. Индиец снял с себя расшитый золотой нитью пиджак и накинул ей на плечи.
        - В метро ловушка, - сказал он.
        - I don‘t understand,[10 - Я не понимаю (англ.).] - пожаловался турист. - What he says?[11 - Что он говорит? (Англ.)]
        Филип не удостоил его ответом. Он снова смотрел наружу. Растерянные полицейские увещевали толпу. Психи… Как там? Ракшасы?.. Подсекали жертв, тянули, душили. Лица были пугающе спокойными и расслабленными. С таким видом отдыхают в шезлонге, а не совершают массовые убийства.
        «Неужели это происходит, - ошарашенно подумал Филип, - в благополучной Праге, в центре города?»
        - Откуда вы знаете про метро?
        - Радио говорить.
        - Что еще говорили по радио?
        - Чтобы мы не паниковали, - вытерла слезы стриптизерша.
        - Ну да, конечно.
        - Это везде, - сказал индиец.
        - Везде? - Филип пошатнулся, не в состоянии осознать услышанное. - В каком смысле? Везде в Чехии?
        - В Европе. В Африке. Где ночь.
        - Часовые пояса, - пояснила индианка.
        Индус закивал:
        - Говорят радио и ютуб. Канал Карающей Длани.
        - Господи, что они несут! - Вилма схватилась за синие волосы.
        Бритая стриптизерша молилась полушепотом Деве Марии. Часы над стендами показывали начало третьего. С Водичковой, сигналя и тараня толпу, выехал военный грузовик. За ним хвостом - двухэтажные экскурсионные автобусы.
        - Почему они - это мы? - спросил Филип.
        - Те, кто уснул. - Индиец подпер щеку сложенными лодочкой ладонями. - Ракшасы приходят, когда спишь. И заставляют убивать неспящих.
        Пазл собрался воедино. Сон! Толстяк, блондин с кладбища, безумцы на улице - они спят и не дают отчета своим действиям.
        Словно живая иллюстрация, старуха в пеньюаре прошаркала мимо лавки. Слюнявый рот по-рыбьи хлопал. Глаза таращились в пустоту.
        В руке она держала спицу, красную на конце.
        - Сон - яма, - сказал индиец. - Карающая Длань говорит: нельзя разбудить.
        - Они… лунатики?
        - Чушь! - воскликнула Вилма. - Мой племянник ходит во сне иногда, но он не способен никого задушить!
        - I don‘t understand! - твердил турист.
        У грузовика выстроились солдаты с автоматами. Голос из громкоговорителя объявил:
        - Внимание! Сохраняйте спокойствие! Мы эвакуируем вас, но для этого мы должны убедиться, что вы не представляете угрозу. Подойдите и встаньте в трех метрах от нашего медика. Выполняйте его команды. Мы отвезем вас в безопасное место.
        «И куда же? - подумал Филип. - В страну, где не спят?»
        Толпа успела поредеть. Основная масса перетекла к улице На Пршикопе до приезда военных. В зареве пожара шатались разрозненные силуэты. Стенания раненых сводили с ума.
        - Надо туда попасть, - сказал Филип, - пока не поздно.
        - Мы не пойдем. - Индиец обнял жену.
        - Но нас вывезут в безопасное место! - Филип сам не верил в то, о чем говорил.
        - Мы все равно уснем, - возразила индианка. - Сегодня или завтра.
        - Мы спать в нашем магазине, - добавил ее муж.
        - Хорошо. - Филип оглядел бритую девушку. - Разуйтесь. Вы не сможете в этом бежать.
        Стриптизерша, не прекращая молиться, завозилась с ботфортами. Кисточки на сосках колыхались, будто маятники.
        Он поманил иностранца. Ткнул пальцем в автобусы:
        - Bus. Safe place. You must run.[12 - Автобус. Там безопасно. Ты должен бежать. (Англ.).]
        - Okay, - согласился турист. - I can run.[13 - Бегать я могу. (Англ.).]
        - Отоприте решетку.
        Индиец зазвенел ключами.
        - Спасибо вам, - сказал Филип.
        - Нет толка, - печально промолвил индиец.
        Четверо выбежали на улицу. Решетка закрылась у них за спиной. Филип, атеист, обратился к Иуде Фаддею: «Защити нас, покровитель безнадежных дел!»
        Над бакалеей хлопнули ставни. Стриптизерша подняла голову. Из окон посыпались люди. Как диковинные белки-летяги. Их тени упали на брусчатку, через долю секунды они сами упали молчаливым градом. Бритая девушка сломалась пополам под тяжестью стокилограммовой туши, шлепнувшейся сверху. Висок с вытатуированными кубиками треснул о камень.
        - Вперед! Вперед! Вперед!
        Филип устремился к военным. Справа задыхалась Вилма. Слева… никого.
        Он остановился.
        Ракшасы поймали иностранца за рюкзак и тащили по брусчатке. Хиппи, который обычно просил милостыню на углу и которому днем Филип бросил двадцать крон, методично всаживал в бок мужчины перочинный нож.
        Вилма испуганно звала Филипа - до автобусов было рукой подать. Он побежал.
        - Стойте там! - велел молоденький врач. Повезло ли ему, что в эту ночь он не спал, а дежурил? Филип затруднялся с ответом.
        Щелкнули затворы. Филип и Вилма остановились перед автоматными дулами. Смутно вспомнилось что-то из революционного прошлого, всплыло на поверхность и сразу кануло в пучину.
        - Имя.
        - Филип Юрчков.
        - Дотроньтесь пальцем до носа.
        Филип повиновался. Свет фонарика ударил по сетчатке.
        - Хорошо, заходите.
        Он отбежал к автобусу. Вилма, выполнив приказы, присоединилась к нему. Выяснилось, что салон уже полон. Пассажиры, белее мела, смотрели на новеньких. Некоторые были в крови. Большинство плакали.
        Свободные сиденья нашлись на втором этаже. Врач прошел между рядов. Угрюмый солдат следовал за ним, поглаживая приклад черного автомата.
        - Не спать, - чеканил врач, - никому не спать! Если чувствуете, что засыпаете, позовите на помощь. Если ваш сосед засыпает, позовите на помощь. Спать нельзя.
        «Спать нельзя». Словосочетание впилось в загривок ледяными когтями.
        Заурчал двигатель.
        - Подождите! Не уезжайте!
        Женщина бежала по тротуару, она несла девочку трех-четырех лет. Голова ребенка свесилась на грудь.
        - Подождите!
        Филип припал к стеклу.
        «Боже, пусть это будет галлюцинацией!»
        Автобус сорвался с места, обдав выхлопным газом автоматчиков. Последнее, что видел Филип, - женщину с дочерью в обнимку и пустые глаза девочки, когда она вдруг вцепилась молочными зубами в материнское горло.
        СНАРУЖИ (5): ВСЮДУ
        Побережье Франции…
        Вода была кристально чистой, отливающей изумрудным цветом. Солнечные лучи пронзали океанскую гладь. Шевелились, словно на ветру, серебристые водоросли, облепившие скалы. Шныряли стайки плоских, как летающие тарелки, камбал.
        И Сергей ощущал себя пришельцем, инопланетным гостем. Он парил над дьявольски красивым пейзажем. Из регулятора выпархивала цепочка пузырьков. Воздух бесперебойно поступал в тренированные легкие. Сергей кувыркнулся и поплыл к камням. К железным руинам.
        Подводное царство с детства очаровывало его. Ему снились неизведанные пучины, киты, ионические колонны затонувших городов, коралловые дебри. Он замирал у телевизора, когда там геройствовал его кумир Жак-Ив Кусто. А сейчас балансировал в пространстве, отталкиваясь ластами, и счастье переполняло душу.
        «Двадцать метров, - подсчитал он и тут же поправил себя: - Нет, девятнадцать саженей».
        О корабле ему сообщил Гийом, подросток, охотящийся на ставрид в этой части французского побережья.
        - Его находить и терять несколько раз за пять лет, - сказал рыбак на корявом английском. - Словно он перемещаться по дну.
        Никуда не перемещался, вот же он, немецкий красавец-буксир. Бурый, не отбрасывающий тени на песчаный откос. Якорь и прочерченная якорем борозда. Жгуты стальных конструкций, паутина порванных бимсов. Мутные иллюминаторы.
        Сергей дотронулся до перил. Торжественно. Восхищенно. Изучил покореженные мачты, такелаж и рангоуты, обсаженные моллюсками, усатыми омарами. Двинулся вдоль кормы. Палуба зияла выбоинами. Кишела и вздымалась за ребрами непроницаемая тьма.
        В гостинице ждала Таня. «Ты опять купаться?!» - негодовала она. Он досадливо морщился. Жалел, что взял ее с собой. Этот отпуск станет незабываемым вопреки ее дурацким капризам.
        Судно манило. Течение взъерошивало поросль мха на изъеденных боках.
        Парень подплыл к пасти-дыре. Навьюченный человек-амфибия в безмолвном мире. Спустился внутрь, оберегая снаряжение от выступов-клыков. Баллон чиркнул о бортик. Нагрудный фонарь, как меч джедая, вспорол темноту. В упругом луче кружили чешуйки. Стены щетинились острыми ракушками. Возбужденный, Сергей скользил по арочному туннелю. Запоминал маршрут. Вправо. Влево. Влево.
        Гальванические токи уничтожили медные ручки на дверях. Сгнили столики и кровати в каютах. Но железо блестело как новенькое.
        Вода стала холоднее, она жалила сквозь резиновый костюм. Кожа покрылась мурашками.
        Сергей думал о муренах, осьминогах, прожорливых акулах. И о сокровищах, конечно.
        По трапу он углубился на следующий ярус. В коридоре было сумрачно, кляксы мрака попадали в световой сноп, извивались. Еще пролет.
        Корабль закряхтел, заставив вздрогнуть, стиснуть кулаки.
        - Ох, черт! - хмыкнул аквалангист, вслушиваясь в скрипение древних механизмов. Не помешал бы автоген - большинство помещений было заперто. Разыгравшееся воображение рисовало склады боеприпасов, даже золото Рейха. Богатства крейсера «Эдинбург», слитки Empire Menor, клады галеона Nuestra Senora de Atocha.
        Вот и первая свастика на истлевшем знамени в офицерской каюте. Фаянсовая чашка с имперским орлом, ее Сергей сунул в мешок на поясе.
        Дальше снова пустые закоулки. Определенно здесь побывали до него.
        За переборками грохнуло. Он повертелся, озираясь. Пузырьки разбивались об искривленный потолок.
        Под распотрошенной палубой виднелся рукотворный устланный песком грот. Луч пошарил по его чреву. Вычленил нагромождение ящиков. Хищные силуэты снарядов. Обвитый алым флагом ствол пушки. Массивный компас, судовой колокол, штурвал, коробки с бутылками шнапса. Точно кто-то стаскивал туда все, что было на буксире.
        Пульс участился. Сзади задребезжали мостики. Сергей обернулся. Тьма отпрянула, лишь покачивались плавно водоросли на люке. Показалось, что чья-то длинная тень втянулась за угол.
        «Странно, не так ли? - шепнул голос разума. - Странно, что корабль, хоронившийся от специалистов столько лет, запросто впустил в себя заезжего гастролера».
        «Ловушка…» - прошептал другой, потаенный голос.
        Отгоняя тревогу и внезапно нахлынувшее чувство одиночества, парень попятился от трюма. Достаточно на сегодня, а завтра он возвратится и запасется сувенирами.
        Всерьез опасаясь последствий своей задержки внизу, он заторопился к трапу. Очутился уровнем выше, поискал взором выход. Корабль хрипел разболтанными суставами. За оконцем маски плясали илистые нити. Вода желтела. В конце коридора стояли люди.
        «Так вот оно какое, глубинное опьянение», - подумал Сергей хмуро.
        И начал яростно отгребать к скважине меж арочными сводами. Оглянулся, желая удостовериться, что мираж исчез.
        Луч уперся в оскаленный череп. В оскаленные черепа.
        Трупы. Не меньше дюжины. Мертвый экипаж в лохмотьях.
        Сергей успел подобрать объяснение: тела забило течением в коридорную кишку. В этот момент стоявший впереди моряк поднял голову и посмотрел прямо на аквалангиста.
        Его лицо, голый череп в трепыхающихся волокнах мышц, плотоядно ухмыльнулось. Отворилась челюсть. Темные глазницы замерцали двумя огоньками. Такие же красные точки парами зажглись рядом.
        И мертвецы побрели по палубе, неуклюже, как водолазы позапрошлого века. Клочья плоти и лоскуты военной формы волочились за ними. Скрюченные пальцы нацелились на Сергея.
        Парень прикусил мундштук. Вдохнул судорожно, и его увлекло к потолку. Спина выгнулась дугой. Аппарат стукнулся о металл. Барахтаясь, Сергей устремился вверх, а мертвецы поползли за ним в облачке гнилостной органики.
        Омары разбегались из клюзов, стены норовили полоснуть раковинами.
        Сергей убеждал себя, что жуткий экипаж толкают водные массы. Что нужно остановиться и перестать паниковать, и скелеты спланируют в свою могилу.
        Они всплыли, цепляясь за края прорехи. Он почти слышал, как клацают зубы. Мертвецы карабкались из шахты, и глаза их алчно сияли.
        Сергей метался по кубрику. В затылке болезненно ныло. Давило на барабанные перепонки. Гудело в евстахиевых трубах.
        Он помнил из фильмов Кусто, что рыбы и морские звезды съедают утопленников, а остальное быстро подтачивает вода. Но чудовища маячили в десяти метрах от него: крепкие кости в тряпье измочаленного мяса. Жгучая ненависть на уродливых физиономиях.
        Маневрируя, Сергей кинулся к дыре в корпусе судна. За ней простирался донный ландшафт. Мелькнул косяк рыбок с яркими плавниками.
        Вон, вон из этого ледяного ада! Прочь от навязчивой галлюцинации…
        Аквалангист вырвался наружу. И буксир ожил. Стальные лебедки ринулись к крошечной фигурке, схватили щупальцами и потащили обратно. К мертвым мордам, усмехающимся в проломе. К когтистым лапам. Корабль захлопнул пасть, отсекая поток пузырьков.
        …Таня брыкалась и хрипела на гостиничных простынях. Спящий, тонущий в кошмаре Сергей душил ее - выпученные глаза отразились в стекле маски. Дверь сотрясалась от ударов.
        - Что там у вас происходит?
        Зомби повторно издох. Сергей головой разбил иллюминатор и вынырнул из корабля.
        Шымкент…
        Бабушка говорила Кымбат, что после шести недель станет легче. Но миновало четыре месяца, а концерты крошечного Данияра сделались все громче и продолжительнее.
        Колики, говорила бабушка.
        Книги утверждали, что младенцы спят две трети суток. Данияр бодрствовал больше времени. Кымбат вскакивала среди ночи, чтобы качать колыбель. Она осунулась и похудела, сгинули прибавленные за месяцы беременности килограммы. Злость набухала в материнском сердце. Нехорошая, горькая злость. Под утро она вопила на сына (и на отца Данияра, который пропал, узнав о пополнении). А потом рыдала, свернувшись клубочком.
        Она решила игнорировать крики малыша. Вдруг, увидев, что мать не бежит по первому зову, он постепенно прекратит истерики?
        Но надолго Кымбат не хватило.
        «Засранец!»
        Она швырнула подушку о стену. Достала раскрасневшегося ребенка из колыбели и отнесла в кровать.
        Интернет-форумы пугали мамаш судорогами, конвульсиями, эпилептическими припадками, детскими смертями.
        - Ну что же ты не замолчишь?
        Малыш водил в воздухе кулачками, разевал рот. Разглядывая его трепыхающийся язык, Кымбат подумала о птенцах, требующих пищи.
        «Накопать бы дождевых червей и скормить ему», - размышляла молодая женщина.
        Данияр вопил, срывая горло.
        Кымбат рухнула на постель.
        Бабушка запрещала класть Данияра в кровать: «Раздавишь, боже упаси, или застрянет между матрасом и боковиной».
        Ребенок истошно орал.
        - Прошу тебя… - прошептала Кымбат.
        Крик отдалялся, словно кто-то прикручивал звук на пульте управления.
        Женщина уснула. Покинула кровать и зашагала на кухню. Там она выбрала самый острый нож для овощей.
        Ей снилось, что Данияр вырос и они вдвоем гуляют по парку Абая, лакомятся сладкой ватой. Молоко сочилось из грудей, когда она - наяву - уперлась коленом в матрас и занесла нож.
        Данияр смотрел на нее голубыми, доставшимися от папы, глазами. Он уже не плакал: пока Кымбат искала на кухне оружие, ребенок забылся глубоким сном. Но веки его были подняты, зрачки расширены. Розовый язычок шевелился во рту.
        Спящие, как она сама, не заботили Кымбат. Потеряв к младенцу интерес, она вышла в коридор, щелкнула замком и пошлепала босыми пятками по бетону.
        Вроцлав…
        Старушка колдовала на кухне.
        Одна столовая ложка кипрея, подорожник, цветки бузины, измельченные листья душистой каллизии (она же домашний женьшень), залить стаканом воды. Настаивать два часа, кипятить на водной бане, процедить.
        Лучшее средство от бессонницы.
        Старушка выпила отвар мелкими глотками.
        За стеной храпел ее муж, над кроватью пылились скрещенные сабли.
        Гюмри…
        «Вседержитель, Слово Отчее, Иисусе Христе! Будучи Сам совершенным, по великому милосердию Твоему никогда не покидай меня, рабыню Твою, но всегда во мне пребывай».
        Монахиня нахмурилась, прерывая молитву. Разбухший лунный кругляш полыхал в окне. Казалось, что она молится луне, а не Господу. Монахиня встала с колен и задернула шторы. Так-то лучше.
        «Иисусе, добрый Пастырь Твоих овец, не предай меня мятежу змия и на волю сатаны не оставь меня, ибо семя погибели есть во мне. Царь Святой Иисусе Христе, сохрани меня во время сна немеркнущим светом, Духом Твоим Святым, которым Ты освятил Твоих учеников. Дай, Господи, и мне, недостойной рабыне Твоей, спасение на ложе моем».
        За тканью занавесок проступал серебрящийся диск.
        «И подними меня в надлежащее время на прославление Тебя. Аминь».
        Монахиня уснула. Нашла колун во дворе и двинулась к настоятелю.
        Санкт-Петербург…
        Саша Юзефович гордо именовал себя онейронавтом, дрим-эксплорером (выдуманный им термин).
        В арендованных кофейнях он преподавал хипстерам высшую из наук: науку осознавать свои ночные (люцидные) грезы и пользоваться дарами Морфея.
        - Да, да, - вещал он, - сны - это дары, растрачиваемые обывателями впустую. Вы спрашиваете, как вам изменить свою жизнь? Ответы давно тут. - Саша касался пальцем переносицы. - Зарубите на носу. Подсознание - ваш мудрый друг. Доверьтесь ему! Оно моделирует будущее через метафоры, через символы. Все мы смотрим сериалы…
        Публика утвердительно кивала.
        - «Во все тяжкие», «Игра престолов», «Настоящий детектив». Мы восторгаемся талантом сценариста. Но наше подсознание - вот гениальнейший сценарист. Пять сновидений за ночь - это пять эпизодов увлекательного сериала, а мы запоминаем от силы один. И не умеем извлекать пользу из увиденного. Я научу вас запоминать, понимать и расшифровывать лучшие серии дрим-шоу.
        Заинтригованные хипстеры аплодировали.
        Он чертил на доске схему. Момент перехода между сном и явью, гипнопомическая стадия, порубежье, где онейронавт способен влиять на грезы.
        - Главное - по-зи-тив!
        Самому Юзефовичу снилось черт-те что: крысы, снующие по телу, под одеждой, в волосах.
        - Ночные кошмары, - пояснял он, - это признак сбоя. Найдите и устраните первопричину в реальности, иначе разум так и будет сигналить, привлекая внимание к проблеме, усиливая эмоциональную составляющую сна.
        Крысы везде. Жирные липкие грызуны с непомерно длинными зубами.
        - Не пытайтесь проснуться на пике кошмара! Посмотрите страху в глаза. Страх - просто образ, астральная весть, за ней кроится причина.
        Крысы заползали в трусы, толстые лысые хвосты скользили по гениталиям.
        Юзефович бился, как выброшенная из воды рыба, на темно-зеленых простынях (темно-зеленый цвет способствует засыпанию).
        Во сне крысы тащили смердящие тушки по его лицу. Лезли в рот, мордами раздвигали губы.
        Мир разумной энергии, пропагандой которого он зарабатывал, обернулся пиршеством паразитов.
        - По! Зи! Тив!
        Спящий онейронавт рыдал, вколачивая подсвечник в висок своей матери.
        Шри-Джаяварденепура-Котте…
        Обнаженный мужчина, мускулистый татуированный гигант, лежал лицом вниз на кушетке. Ароматические свечи наполняли комнату запахом сандала и иланг-иланга. В нише щурился бронзовый Будда. Звенели колокольчики, вкрапляясь в умиротворяющую мелодию.
        Кожа мужчины блестела от масел.
        «Какая попка!» - Самадхи закусила губу.
        Ее ловкие пальцы скользили по колоннам выбритых мужских ног, перебирали, мяли. Игривый взгляд то и дело устремлялся к поджарым ягодицам клиента, к виднеющейся в ущелье мошонке.
        Центр голени. Внешний край большеберцовой кости, чтобы снять раздражительность.
        Самадхи представила, как гигант подходит к ней сзади, наклоняет, вставляет свой прекрасный член в истосковавшееся по ласке естество.
        На спине клиента искусно наколотый самурай замахивался мечом, угрожая плачущей девушке.
        «Я бы не сопротивлялась…» - подумала Самадхи мечтательно.
        Добавила еще масла.
        Голеностопный сустав. Пятки гладкие, словно у ребенка. Пальцы ног, потянуть, надавить. Гормональная регуляция организма зависит от нажатия нескольких точек. Поработаем-ка на границе тыльной и подошвенной поверхности стопы. Не забудем про лодыжку, ахиллово сухожилие.
        Клиент сопел, убаюканный массажем и музыкой.
        Самадхи потрудилась над икроножной мышцей. Теперь подлечим почки - меридианы здесь и здесь. И кончик мизинца от эмоционального напряжения.
        Массажистка вздохнула, снова глянув на сплюснутую мошонку в просвете между ягодицами.
        Оставила клиента и вышла в смежное помещение. Открыла кран, сунула руки под теплую струю.
        Она думала о тяжелых пряно пахнущих тестикулах, когда спящий клиент подошел со спины, будто влекомый мощнейшей эрекцией, и пятикилограммовый Будда размозжил череп Самадхи, поставив крест на потаенных желаниях и фантазиях.
        Развязка «Гданьск - Южный»…
        - Проснись! - сказал Аркадиуш очумело. - Проснись! Ты погляди, что он творит!
        Аркадиуш десять лет гонял по Европе грузы и повидал всякого, безумцев разной степени вменяемости. Но это было, как говорила его жена, «что-то с чем-то». Рука, сжимающая мобильник, потела, камера целилась сквозь лобовое стекло голландского тягача, фиксируя спектакль, развернувшийся прямо на трассе. Человек в форме грузчика размахивал кайлом, а водители, выскочившие из своих машин, то шарахались в стороны, то подступали, намереваясь отобрать импровизированное оружие. Несколько человек были ранены. Кровь измарала одежды. Психопат зачерпывал воздух кайлом и сохранял полное равнодушие к собственному поведению. Автомобили перекрыли проезд, позади сигналили, где-то кричала женщина.
        - Проснись, придурок! - рявкнул Аркадиуш. - Тут такое!..
        Напарник наконец-то шевельнулся в спальнике. Сел за спиной Аркадиуша. Взял монтировку и шепнул в затылок товарища:
        - Птенцы проголодались…
        Оглянуться Аркадиуш не успел.
        Небо над Словакией…
        Днем с высоты птичьего полета пейзаж напоминал стеганое одеяло, сшитое из бежевых, серых и светло-зеленых лоскутьев-полей и изумрудных озер, пронизанное нитями дорог, утыканное миниатюрными перышками-тополями.
        Но ночью это было черное полотно, и пассажирский самолет расцвел багровым бутоном в десяти километрах от Братиславы. Стюардесса, пытавшаяся остановить спящих пассажиров, перед смертью подумала о фильмах про зомби.
        Самолет стал первым из десятков, рухнувших в ту ночь.

4.1
        Корней застонал, перекинулся на спину, подтягивая к подбородку плед. Посторонний звук вторгся в нефтяную черноту забытья и грубо вытащил сознание на поверхность.
        Корней раздраженно почесал скулу, заморгал.
        Часы показывали три сорок.
        «Да вы издеваетесь!»
        Телефон продолжал пиликать. Кому приспичило названивать в такое время?
        Корней свесился с кровати, нащупал пуповину, связующую мобильник и розетку, отсоединил вибрирующий пластик от провода.
        «Оксана?»
        Он сел в постели.
        У соседей что-то грохнуло об пол.
        - Да? Алло.
        Оксана смеялась.
        Брови Корнея поползли на лоб. Он встал, клацнул выключателем. Люстра зажглась под потолком.
        - Я знаю, что сейчас поздно.
        Это не смех, он спутал. Это слезы.
        - Ты плачешь? Что стряслось?
        Сонливость пропала бесследно.
        - Я не знаю, кому звонить. Кое-что случилось. Мне страшно.
        Корней подумал о ее бывшем. Аккуратисте с обсессивно-компульсивным расстройством. Он что, приехал в Чехию за Оксаной?
        - Ты в порядке?
        - Нет. Василиса, моя соседка, напала на меня.
        - Как - напала?
        Заглушая ответ, за стеной завопила девушка. Долгий тоскливый крик на одной ноте. По коже Корнея засновали мурашки. Он вперился взглядом в узор обоев. Крик прервался резко, точно звук вырубили нажатием кнопки.
        - Прости… повтори… соседка?
        - Она сошла с ума. Она как фурия.
        - Вы поссорились?
        - Да нет же! - Оксана всхлипнула. - Я сидела в Интернете… не могла уснуть… а Василиса уже спала. И вдруг поднялась с кровати и набросилась на меня. Без всяких причин.
        - Что она говорила?
        - Ничего! Она просто ударила меня. Хотела задушить.
        - Так… - Корней сунул ногу в штанину джинсов.
        - Боженька, мне страшно, - зашептала Оксана, - она снаружи. Чем-то царапает по двери!
        - Снаружи чего?
        - Я заперлась в ванной. Она билась о дверь головой. И теперь просто стоит там и тяжело дышит. Как же мне страшно, Корней!
        - Ты вызвала полицию?
        - Номер занят.
        - Номер полиции? - переспросил он. - Сто пятьдесят восемь?
        - Да, короткие гудки.
        - Чушь какая-то.
        Корней снял с вешалки рубашку.
        - Я звонила раз десять. Это, наверное, из-за тех беспорядков.
        - Из-за чего?
        - Что-то происходит. Будто война началась. По всей Европе. И в Украине тоже, мне писали друзья из Харькова. Массовые убийства…
        От информации мозг плавился.
        - Корней, она снова царапается в дверь!
        - Я выхожу из дому. Буду у тебя через десять минут.
        - Подъездный код - один, два, три, четыре. Первый этаж, вторая квартира.
        - Хорошо. Жди.
        Корней зашнуровался и выскользнул из квартиры.
        Что она подразумевала, говоря о войне? Это какой-то розыгрыш, не иначе.
        Он отринул лезущие в голову картинки: черные флаги «Исламского государства», смертники, увешанные тротилом…
        На лестнице кто-то стоял.
        Корней замер - фантазия пририсовала человеку бороду и тюрбан. Но он напряг зрение, и примерещившийся боевик оказался всего-навсего соседом.
        - Дядь Жень? Вы чего не спите?
        Сосед пожал плечами. Поднял руку: в кулаке был зажат кухонный нож.
        Опережая вопросы, дядя Женя прыгнул, перемахнул через перила, как заправский паркурщик. Корней отшатнулся к стене.
        Сосед приземлился на площадку. С мерзким хрустом сломалась его нога. Осколок кости натянул кожу над щиколоткой. Банный халат распахнулся.
        Корней потерял дар речи.
        Дядя Женя извивался в трех метрах от него. Но не кричал - похоже, он вообще не чувствовал боли. Отекшее восковое лицо сохраняло убийственное спокойствие. Расширившиеся до предела зрачки шарили по Корнею.
        «Как так?»
        Хотелось вернуться в квартиру и запереться на ключ. Но вместо этого Корней заставил себя идти. Прислонившись к стене, он протискивался мимо соседа.
        Дядя Женя выпростал к нему руку. И быстро-быстро застучал ножом по бетону. Лезвие цокало - звук отдался тошнотворным эхом в кишках.
        - Я позвоню в скорую.
        Эти напутственные слова словно щелкнули тумблером, и память выдала картинку: Сектант, калечащий себя.
        А затем: Оксана, нависшая над диваном. Расширившиеся зрачки.
        «Лунатизм!» - осенило Корнея. Пускай это ничего не объясняло, но и Сектант, и дядя Женя были лунатиками.
        Ночной ветерок взъерошил кудри. Стыд за то, что он оставил раненого соседа, испарился, как только Филип увидел Бабушку Догму. Грузная старуха шла к нему походкой носорога. Будто давно караулила возле подъезда и очень соскучилась. Она приготовила подарок: бутылочную розу с ощетинившимися острыми краями.
        «Может, это сон? - спросил себя Корней. - Может, я наконец научился смотреть сны, и они именно такие?»
        Бомжиха ускорила шаг.
        Корней побежал вниз по пустынной улице. Мысли роились в голове ошалевшими лабораторными мышами.
        «Глаза Бабушки Догмы! Такие же, как у дяди Жени, как у Оксаны вчера!»
        «Мы спим!» - вспомнился хрипловатый голос Алисы Соловьевой.
        «Война…» - вспомнился испуганный шепот в трубке.
        Но неужели лунатик не очнулся бы, сломав долбаную берцовую кость?
        На Петроградской Корней оглянулся.
        Бабушка Догма не ушла от подъезда далеко.
        Он выдохнул. Посмотрел направо, налево… Две фигуры отделились от серого фасада семиэтажки. Мужчина в сорочке и нелепом колпаке, навевающем ассоциации с диккенсовским Скруджем. Девушка в трусиках и майке, кассир из китайского магазина.
        Корней моментально сообразил, что помощи тут ждать не стоит. Парочка беззаботно шла в его сторону. Скрудж поигрывал куском арматуры. Корней обогнул лунатиков - он не сомневался, что эти тоже спят. Сердце неистово колотилось. Он слышал хлопанье босых пяток об асфальт. Кассир и Скрудж, ужасая молчанием, семенили за ним.
        Кроны деревьев покачивались на фоне фиолетового неба. Плескалась горная речушка в овраге.
        Повинуясь интуиции, Корней сиганул через перила. Подошвы поехали по траве - он вцепился в стебли, чтобы не свалиться. Зашуршали камушки, кеды окунулись в воду. Весной дожди поили Ботич, но сегодня река усохла до скромного ручейка.
        Корней перескочил на противоположный берег. Зыркнул вверх: Скрудж и кассир провожали его взорами, топчась у перил. Он вскарабкался по склону. Побежал, прячась за деревьями. Дорога впереди, стадион, остановка шестого трамвая и сам трамвай - красный, обнадеживающий.
        Около стадиона собрались люди. Человек двадцать. Они словно дремали стоя, но зашевелились, почуяв Корнея. Куда больше людей, до полусотни, сгруппировалось на парковке. Еще пятеро возились рядом с трамваем: они выволокли из кабины водителя и растерзали.
        Рот Корнея наполнился кислотой; он увидел перепачканные в крови морды. Кольца внутренностей на рельсах.
        «Беги! - приказал он себе. - Беги, Корь!»
        Мысли телепортировали в сумрачный кабинет химии. Вот он, семиклассник, скорчился на стуле. Менделеев (великому ученому снились исключительно толковые сны) наблюдает с портрета. Анатолий Анатольевич Грач ходит вдоль парт. Ведет урок, дирижируя указкой. Корней видел, как этим телескопическим прутиком учитель хлестнул по носу расшумевшегося Сергуна. Вроде бы легкий удар, но кончик носа опух и покрылся пятнами.
        Грач вещает о составе молекул кислорода. Изучает свиными глазками класс. Раскладывает на атомы одним взглядом.
        Поднятая рука Корнея Туранцева чуть дрожит. Зад ерзает по стулу.
        - Вы хотите рассказать о химических свойствах того, чем дышите? - интересуется Грач.
        - Н-нет… - запинается Корней. - Мне надо выйти.
        Класс отзывается шорохом, но немеет под грозным взором учителя.
        - И куда же?
        - В-в туалет.
        - Занятно. Пятнадцать, - Грач достает старомодные часы, - нет, двенадцать минут назад была перемена. Что помешало вам справить нужду?
        Корней краснеет. Его заворожили движения указки. Вверх-вниз, как удочка рыболова.
        - Я не знаю.
        - Вы не знаете, - кивает Грач. - Что ж, мочевой пузырь диктует нам свои требования. Ступайте.
        Не веря в удачу, Корней торопится к выходу. Но ладонь учителя ложится на темечко.
        - Одна минута.
        - Что?
        - У вас есть одна минута, чтобы вернуться на урок.
        Указка ласково скользит по волосам Корнея, поддевает мочку, упирается в щеку. Одноклассники смотрят, затаив дыхание.
        Свободной рукой Грач запускает секундомер.
        - Время пошло.
        Туалет находится на первом этаже. Кабинет химии - на втором, в другом конце коридора. Корней долетает до лестницы, перемахивает через ступени. В ушах свистит указка, подгоняет.
        - Двадцать пять, двадцать шесть… - Он дергает молнию, и струя мочи бьет в крышку унитаза.
        - Сорок, сорок один… - Не застегнув ширинку он вылетает на второй этаж.
        - Пятьдесят девять…
        Корней бросил взгляд за плечо, но лунатиков не обнаружил. Дом Оксаны - дом мирно спящих граждан - рос прямо по курсу. Пластиковые окна - признак того, что застройка не имеет исторической ценности.
        Код. Темное жерло подъезда. Сколько здесь жильцов? Полсотни? Сколько из них спят и готовы убивать?
        У дерматиновой обшивки дверей он отдышался. Посмотрел на дисплей телефона. Прошло пятнадцать минут с тех пор, как он узнал, что прежнего мира больше нет.
        Его мама…
        «Подумаешь о маме потом!»
        Он вдавил кнопку звонка. Отступил, ожидая чего угодно.
        Дверь распахнулась. Лицо в полумраке было почти приветливым.
        - Вы - Василиса?
        Девушка ткнула ему в живот портновскими ножницами. Корней без труда перехватил тонкое запястье. Уперся в солнечное сплетение сомнамбулы и впихнул в коридор.
        - Когда ты разведешься? - спросила Василиса.
        Она отступала под напором Корнея, но левой рукой умудрилась вцепиться в его волосы. От боли слезы заволокли глаза.
        - Проснись, дура!
        Он занес кулак, но не смог ударить. Только не девушку, виноватую лишь в том, что заснула.
        - Проснись! Проснись! Проснись!
        Он изловчился, освобождаясь от наманикюренных пальцев, поворачивая сомнамбулу к межкомнатным дверям. Толкнул ее (вина полоснула по сердцу) и рванул дверную ручку.
        Кнопка на алюминиевом кругляше защелкнула замок. ДСП прогнулась. Запертая в комнате Василиса атаковала преграду.
        - Оксана!
        - Я тут!
        - Она обезврежена. - Дверь ходила ходуном в коробке. - Пока что, - добавил Корней.
        Оксана выскочила из ванной: щеки расцарапаны, веки опухли.
        - Господи, спасибо, спасибо тебе!
        Корней обнял дрожащую Оксану и подумал: «Рано для благодарностей».
        В подтверждение его опасений из подъезда удушливо запахло газом.

4.2
        Пражане спали. И охотились на тех, кто посмел бодрствовать.
        С окраин, из тихих «социалистических» районов, будто заслышав дудочку крысолова, они тянулись в центр. Их тени скользили по изъеденному временем кирпичу. Выражение их лиц было глуповатым и умиротворенным. Их нескоординированность была обманчивой.
        Как загонщики, сомнамбулы оттискивали неспящих от Карлова моста, вели кричащее стадо по узкому руслу. Единицам удавалось спрятаться в подворотнях, под скамьями и в исповедальне церкви Сальватора. Большинство неспящих были туристами и плохо ориентировались на местности. Упавшие гибли под ногами толпы.
        Сомнамбулы не торопились. Они умели бегать, но, вероятно, не очень любили тряску. Их нерасторопность и молчаливость, нарушаемая изредка бурчанием, сводили жертв с ума.
        На Староместской площади туристов взяли в кольцо. Громадный кузнец (его мучил кошмар о застрявшем лифте) молотом крошил черепа. Кровавая роса оседала на добродушном лице.
        Площадь Республики оглашалась выстрелами. Полицейские стреляли в сослуживцев. Военные - в солдат почетного караула.
        Трупы остывали под Чумным столбом.
        История повторялась спустя столетия: как при турках, пылали Градчаны. Казнили невинных. Из окон Новоместской ратуши, откуда, зачиная Гуситские войны, народ выбросил членов городского совета во главе с пуркмистром, падали на проезжую часть тела.
        У фонтана на Угольном рынке горстка «ночных бабочек» отбивалась от обезумевшей толпы. Девушки дрались, как тигрицы, прыская в остекленевшие глаза газом из перцовых баллончиков, полосуя ногтями протянутые руки.
        Но сомнамбулы превосходили числом. Осколки витрин вспахивали гортани путан. Кулаки впечатывались в их носы.
        Длинноногая девушка с розовыми волосами (ее часто принимали за трансвестита) увильнула от убийц. Розовый скальп - парик - остался в лапе зомбированного ублюдка. Она видела, как ее подругу двое спящих подняли в воздух и насадили на тротуарный столбик - штырь пробил поясницу и вышел из пупка.
        Предсмертный вопль звенел в ушах. Дорожки туши расчертили щеки беглянки. Она рванула через пешеходный переход, между обшарпанными арками и прилавками Гавельского рынка. У газетного киоска сбавила шаг, чтобы скинуть туфли. Босая пятка наступила на раздавленный трдельник.
        Впереди вздымался барочный фасад костела. Возле входа ксендз свистел, сунув в рот пальцы. Предлагал убежище.
        - Я здесь! - закричала девушка.
        Холодные руки схватили сзади, развернули. Одутловатые лица не желали ей зла. Три кухонных ножа одновременно воткнулись в трепещущую брюшину, и кровь смешалась с растаявшим мороженым на брусчатке.
        Тьма урчала, насыщаясь.
        В бывшем саду монастыря кармелиток, в винарнях, кондитерских, в галерее режиссера Шванкмайера - везде была тьма.

4.3
        - Они спят, - сказала Оксана, разглядывая замшелый бетон над головой.
        В нескольких метрах от их укрытия проковыляли дюжина сомнамбул. Среди них - Корней видел издалека и успел дернуть Оксану к оврагу - были дети.
        Беглецы затаились под мостом, в туннеле с низкими сводами. Ботич плескался у ног. Холодные камни обжигали ягодицы.
        - Да, - сказал Корней, - это какая-то болезнь, агрессивная форма лунатизма.
        - Больше похоже на зомби-апокалипсис.
        Он тоже думал об этом. Лунатики, терзающие водителя трамвая, - скриншот из фильмов Джорджа Ромеро. Они с Маринкой включали «Ночь живых мертвецов», устраивая хэллоуинскую вечеринку.
        Но в кино зомби было легко идентифицировать по походке или по сгнившей морде. Как отличить опасного врага от здорового человека, если враг - просто спящий бедолага?
        - Ты говорила, это происходит не только у нас?
        Оксана кивнула. Она больше не плакала. Запас слез иссяк. В полутьме ее карие глаза сверкали, зубы стучали от страха.
        Корней покосился в проход, опасаясь, что люди в халатах и пижамах посыплются с моста. Свет полной луны окрашивал берег и превращал речушку в потоки расплавленного серебра.
        - От Англии до Москвы. Так много смертей. И их невозможно разбудить.
        - Их много? - Корней подозревал, что знает ответ.
        - Миллионы. Все, кто уснул. Спать нельзя, иначе мы станем такими же. Я листала новостную ленту и думала, что это розыгрыш. До того как Василиса напала…
        Корней сглотнул горечь.
        У Ромеро и в сериале «Ходячие мертвецы» герои теоретически могли сбежать на край света, уплыть на необитаемый остров. А куда плыть, если вирус не проникает в тебя с укусом или с последним ударом сердца? Если болезнь - это наше привычное и ежедневное занятие: сон?
        - Стоп! - нахмурился Корней. - Но я спал. Твой звонок разбудил меня.
        - Спал? Ты уверен?
        - Лег в одиннадцать и спал как убитый.
        - Карающая Длань говорит: каждый, кто спал в момент, когда у нас, по нашему времени, наступила полночь, превратился в жаворонка.
        - В кого?
        - Он так называет этих. - Оксана подняла глаза к мосту. - Жаворонки убивают всех, кто не спит.
        «Ну да, - мысленно согласился Корней, - тотальная победа жаворонков над совами».
        - А что за Длань?
        - Парень из Лондона. Он выкладывает видео на ютуб. Первое залил уже в ноль тридцать. Сейчас там десяток роликов. Миллионные просмотры.
        - Минута славы.
        - Ты способен шутить? - удивилась Оксана.
        - Защитная реакция.
        В голову лезли мысли о маме, о друзьях из Днепра, о музыкантах любимых рок-групп. Они тоже?.. Корней заставил свой мозг заблокировать мешающие образы: лунатика Мика Джаггера. Лунатика Элтона Джона.
        - Каждый уснувший? Ты уверена?
        - Так пишут. Никто не проводил исследований. Ведь всего несколько часов прошло… и потом… - Ее лицо вытянулось от догадки. - Вдруг те, кто мог решить задачу, ну, создать антидот, спят?
        - Ученые - в основном совы, - сочинил он утешение. Подбросил на ладони щебень. - Не сходится, - задумчиво сказал Корней. - Это началось гораздо раньше полуночи. Не в таких масштабах, но я видел два дня назад парня, который калечил себя и явно спал при этом.
        - А я видела ролик со спящим студентом.
        - Ты тоже ходила во сне.
        - Я?! - Оксана была потрясена.
        - Тише. - Он посмотрел на мост.
        - Почему ты не рассказал?
        - Не хотел тебя огорчать.
        - И… что я делала?
        - Ничего такого. - Он надеялся, что в темноте она не заметит его смущения. - Стояла посреди комнаты. Что-то бормотала о птенцах.
        - Черт. Оно уже было во мне. Зерно этой зомбирующей гадости.
        - Утром ты проснулась, - напомнил Корней.
        Студеная вода шуршала камнями. Район вымер. Куда подевались тысячи чехов, обитающих в окрестных домах? Ушли на поиски неспящих? Или лежат, ничего не подозревая, в постелях?
        «Кто, - задался он вопросом, - не спал в полночь? Поздние гуляки и те, кто работают в ночную смену. Плюс все, не успевшие отключиться до нападений».
        - Оно приходило волнами, - сказала Оксана. - Первая волна была не такой сильной. Влияла не на каждого. Мы еще могли очнуться. Вторая…
        - Лишь допущения, - мягко перебил Корней. - Мы не знаем, как много здесь лунатиков. Я не видел ни миллионов, ни тысяч. Я видел человек семьдесят.
        Он ее утешал; оба понимали это.
        - А главное, повторяю, я спал. И проснулся нормальным.
        Оксана откинулась на волглую бетонную стену.
        - Зайди в Интернет, - попросила она. - У меня телефон вот-вот разрядится.
        Корней вынул мобильник.
        - Знаешь, что забавно? - Оксана потеребила волосы. - Мой бывший - лунатик. Он залезал под раковину и сидел там с остекленевшими глазищами.
        - Обхохочешься… - вздохнул Корней.
        Загрузил приложение и подсел к Оксане. Она притиснулась дрожащим телом. Он обнял ее - Оксана потерлась о его плечо.
        - Смотри, - сказала она.
        Ролики Карающей Длани были в топе ютуба.
        «И спящие восстанут из коек».
        «Монархия пала».
        «Теперь в России».
        «Китай и Япония: ни единого прецедента, в чем секрет?»
        - Ты понимаешь английский? - спросила Оксана.
        - Угу.
        - Вот этот. Включи субтитры.
        Вопреки ожиданиям, с виду блогер оказался не экзальтированным провозвестником Армагеддона, а вполне респектабельным мужчиной лет тридцати.
        «Похож на клерка», - подумал Корней.
        Он запустил видео. Длань говорил на фоне «Юнион Джека».
        - Итак, котики, как вы наверняка знаете из новостей или узнали, выглянув в окно, Третья мировая объявлена. Самая страшная гражданская война отменила границы государств. Нет разницы между Сербией и Хорватией, между Саудовской Аравией и Израилем. Есть две разновидности людей: те, кто спят и убивают, и те, кто пока не спят и пытаются выжить. Безумные орды - это наши родители, дети, супруги, соседи и друзья. Моя мама в данный момент бродит по Редбриджу в одном белье. Боюсь, как бы она не простудилась. - Блогер усмехнулся и хлопнул в ладоши. - С врагом определились, кто же наш союзник? На правах рекламы, - он отсалютовал чашкой, - кофеин. Потому что правило одно: бодрствуйте и молитесь Ктулху, чтобы янки или япошки сотворили чудо. Пока мы все не легли баиньки. - Он театрально зевнул.
        Не отрываясь от видео, Корней вытащил из кармана початую пачку и прикусил сигаретный фильтр.
        - Дай и мне, - попросила Оксана.
        Он прикурил две сигареты и протянул одну ей. Затянулся дымом, закашлялся, посмотрел на мост.
        - Европа накрылась жопой размером с Юпитер, - говорил Длань. - У нас нет правительства, наша армия состоит из кучки сонных солдат - не сочтите за попытку деморализовать вас. Наша королева гоняется за стражей по Букингемскому дворцу. Число бодрствующих сокращается с каждой минутой. Цель жаворонков - истребить каждого, кто не спит. И, да: если мы не придумаем, как разбудить лунатиков, у нас больше не будет детей. Америка, ау! Нам капец как нужны ваши светлые мозги.
        Полчаса назад Корней улепетывал от сомнамбул, видел машущего ножом дядю Женю и вооруженную розочкой Бабушку Догму. И все равно в тишине Вршовице он усомнился, что описанное блогером действительно происходит.
        - Деморализация - вот чем он занимается.
        Корней плюнул в воду и уперто заявил:
        - Я - спал и, черт подери, проснулся.
        - Ты - везучий, - сказала Оксана. - А сколько продержусь на ногах я?
        Он положил подбородок на ее макушку и солгал:
        - Все будет хорошо. Мы дождемся рассвета и поищем людей. Ну… обычных людей.
        Она сжала его руку и губами прикоснулась к запястью. Корней снова думал о маме, друзьях, о Коле Соловьеве и его малышке-дочурке.
        Так они обнимались, покуда небо на востоке не начало сереть.

4.4
        Солнце взошло над обновленной столицей, позолотив цитадели Вышеграда.
        Филип сидел на краю террасы, рассматривал черепичную мозаику крыш. Отсюда, с площадки, город внизу казался незыблемым и неуязвимым, лишь вьющиеся там и тут столбы дыма говорили об обратном.
        Под открытым небом, плечом к плечу, жались люди, спасенные от лап лунатиков. Территория ресторана вместила человек двести. Мужчины и женщины занимали лавки или просто ютились у стен. Чернявый повар корпел над мангалом. Волонтеры подносили беженцам тарелки с сосисками и картошкой. Желающие выстраивались в очередь за кофе.
        Кто-то целовал нательный крест. (Филип вспомнил бритоголовую стриптизершу, сломавшуюся под весом упавшей туши.) Кто-то плакал, но таких было меньшинство. Зареванная студентка с афрокосичками вроде бы потеряла брата.
        В крепость их привезли ночью. Как пленных, под автоматными дулами. Здесь вовсю готовились. У ворот искрился сварочный аппарат. Утомленные волонтеры таскали воду (Филип подсобил с ведрами). Возле дома писательницы Попелки Билиановой, описывавшей в своих рассказах мертвецов и призраков, устроили медицинский пункт. Два врача и две медсестры оказывали помощь, выдавали какие-то тонизирующие пилюли.
        - Это чтобы не хотелось спать, - шепнул кто-то.
        От пилюль бледные щеки розовели. Надолго ли?
        Филип водил глазами по осунувшимся лицам, сгорбленным спинам товарищей по несчастью. Люди охотно знакомились, представлялись.
        - Я редактор новостного сайта.
        - Я санитар морга.
        - Нянечка.
        «А ведь у меня есть преимущество, - подумал Филип. - Моя чертова неделя обернулась странным плюсом. Я не засну при всем желании».
        Сизые голуби щебетали на ограде.
        Справа от Филипа сидела плечистая женщина лет пятидесяти. Грубые ладони, вздыбленный платиновый ежик, обветренная кожа. Она чиркала пальцем по планшету. Напротив лопал сосиски американец Рон. Пузырь с лысой, как бильярдный шар, башкой, Рон страдал от джетлага - синдрома смены часовых поясов. После перелета не смог уснуть. Вилма перевела для Филипа словесный поток иностранца.
        - Оценили? - Платиновая блондинка подсунула планшет. - Шестьдесят миллионов просмотров.
        «Шестьдесят миллионов „нормальных“ людей», - перефразировал Филип.
        В планшете какой-то мужчина разглагольствовал на фоне британского флага.
        - Карающая Длань. Сверхновая звезда ютуба. Пилит видео каждые полчаса.
        - Интересно?
        - Местами.
        - К слову, я Камила.
        - Приятно. Филип.
        - А где ваша подруга?
        «В какую минуту Вилма превратилась в мою подругу?» - спросил себя Филип. И сам ответил: когда они бежали по агонизирующей Вацлаваке мимо корчащихся тел.
        - Отошла в туалет.
        - Вы чем занимаетесь?
        - Рисую картины.
        - Серьезно? Никогда бы не догадалась.
        - Никто не догадывается. А вы?
        - Будете смеяться. Автомеханик.
        На другом конце лагеря раздались сердитые голоса. Мужчина в мятом клетчатом костюме пререкался с долговязым капитаном. Офицер был старшим по званию в крепости.
        «А возможно, во всей Праге», - подумал Филип.
        - Нас не собирались сюда везти, - сказала Камила.
        - О чем вы?
        - Я ехала в начале процессии. Грузовик остановили на блокпосте. Водителю сказали, чтоб разворачивался. Что базы больше нет.
        Филип присвистнул.
        Рон достал из кармана сувенирную бутылочку абсента и откупорил зубами. Он выглядел так, словно апокалипсис входил в стоимость билета: наслаждался приключением.
        - Просочились слухи, что лунатиков, живших здесь, на Вышеграде, расстреляли в упор, а трупы скинули в подвал до нашего приезда.
        «Мы же были тут с Яной, - холодея, подумал Филип, - слушали в камерном зале Бургграфства кельтскую музыку».
        - И это не все, - полушепотом добавила Камила. - На рассвете вояки покинули лагерь. Я прогулялась до амфитеатра и насчитала десяток автоматчиков.
        - По-вашему, нас бросили?
        - Очевидно. Я не хочу быть паникером, но лишь вопрос времени, когда лунатики появятся в лагере.
        Филип медленно кивнул.
        «Клетчатый костюм» жестикулировал, махая кулаками у изможденного лица капитана. Студентка плакала, припав виском к перилам обзорной площадки. Рон смаковал абсент.
        «Мы, - подумал Филип, - как те персонажи из хоррора, прячущиеся в бункере от кадавров, только каждый из нас уже укушен».
        Вилма протиснулась сквозь толпу, потирая нос. Ее глаза горели.
        Филип познакомил спутницу с Камилой.
        - Что слышала? - спросил он.
        Вилма звякнула браслетами.
        - Все говорят про Соединенные Штаты. Что они нам помогут. Пришлют специалистов.
        - Семь утра, - качнула головой Камила. - Следовательно, в Нью-Йорке полночь.
        - И что?
        Вместо ответа женщина покопалась в планшете и передала его Филипу:
        - Выдерните наушники. Читайте субтитры.
        Слова Карающей Длани походили на конспирологический бред:
        - Здесь на карте, котики, вы видите разноцветные зоны. Это часовые пояса. Выделенные черным - страны, где развернулась война.
        Филип невольно охнул - траурный цвет покрывал Африку и Европу.
        - Эпидемия, - говорил блогер, - развернулась в течение нескольких часов, захватив половину России, Турцию, Иран, Индию, Саудовскую Аравию. Но первыми были страны, живущие по центральноевропейскому времени. Всплеск насилия зафиксирован в полночь в часовом поясе EET. Это тридцать одно государство, включая Австрию, Германию, Данию, Испанию, Италию, Норвегию, Чехию, Польшу, Швейцарию и всякие там Боснии с Лихтенштейнами. Восточная часть Африки тоже заражена. Примерно через час лунатики восстали тут, в Лондоне. А заодно в Ирландии, Исландии, Португалии и Западной Африке. И я связываю это с тем, что наш Биг-Бен как раз пробил полночь. Но зараза пошла и на восток, где полночь миновала раньше, чем началась война. А именно в страны, живущие по восточноевропейскому времени, центральноафриканскому и восточноафриканскому, московскому, пакистанскому. И угадайте, что их объединяет? Правильно, котики: на момент Часа Икс у них была ночь. Это такой период времени, когда светило находится ниже линии горизонта. Вирус пощадил Азию и огромную часть России, потому что там рассвело, когда Час Икс (EET-полночь,
улавливаете мысль?) наступил.
        - У меня взрывается голова… - простонала Вилма.
        - Мне кажется, - произнесла Камила, - вся эта хрень имеет отношение к луне. Что-то случилось, может быть, вспышка. Мама рассказывала, в семидесятом были лунные вспышки и многие ходили во сне.
        Филип пожевал губу:
        - Но почему у нас раньше, чем в Англии? Вспышки должны были покрывать все «ночные» страны.
        Автомеханик развела руками:
        - Тетя Камила не настолько умна.
        В десяти метрах от них мужчина выругался и швырнул на землю телефон.
        Филип снял видео с паузы.
        - Я смею говорить не только о Часе Икс, но и об Икс-Поясе. Спящие люди просыпались и не становились жаворонками. Не важно, наступила ли полночь в их стране, - важно, что она не наступила в странах центральноевропейского времени. Будто там распылили газ, который часом позже отравил мир. Упаси Дагон, я ни в чем никого не обвиняю. Да и обрабатываю данные в полевых условиях. Я, как и вы, не спал сутки, а за окнами - Ночь Гребаных Ножей. Но вот что я думаю, котики из Нью-Йорка, - а я в курсе, что вся прогрессивная Америка следит за нами, затаив дыхание, и правительство кумекает, как защитить народ от мистера Спать-Убивать… Через пятнадцать минут вы перелистнете страничку календаря и войдете в двадцать шестое августа. День, когда Европе пришел храпящий конец. Я бы на вашем месте не ложился сегодня спать. А что до Океании, Австралии, Азии и Сибири - котики, вы серьезно считаете, что вышли сухими из воды?
        Филип выключил ролик. Никто не стал обсуждать услышанное. Женщины молчали. Рон осушал бутылочку.
        Филип задался вопросом: чем занят сейчас его отец в доме для престарелых? Режет глотки ночным сиделкам? Это было бы в духе старого хрена.
        - У тебя есть дети? - спросила Вилма. - А жена?
        - Я вдовец. Детей нет. А у тебя?
        - Была дочь. Умерла в младенчестве. Захлебнулась рвотными массами во сне.
        - Мне жаль.
        - Это было двадцать лет назад. Ни одной ее фотографии не сохранилось. Я вообще не помню ее лица. - Вилма улыбнулась печальной некрасивой улыбкой. - А что у вас? - посмотрела она на Камилу.
        - Разведена. Сын сидит в Панкрацкой тюрьме. Там рано ложатся и крепко спят. Я лишь опасаюсь, что они умрут от голода в камерах.
        - У спящих организм работает по-другому, - сказал Филип. - И скоро это завершится.
        - Дай Бог.
        - Я где-то читала, - Вилма потрогала кончик своего носа, - что ежеминутно два миллиарда людей пребывают во сне. Два миллиарда потенциальных убийц. Треть человечества.
        - Мы ведь не знаем…
        Филип не договорил.
        - Внимание! Прошу внимания!
        «Клетчатая рубашка» забрался на пивную бочку и воздел к небу кулак. Беженцы зашушукали, повернулись к нему.
        - Кто здесь владеет английским языком?
        - Я! - откликнулся смазливый парень в классических брюках и накрахмаленной рубашке - официант.
        - Будете моим переводчиком. - «Клетка» прочистил горло. - Друзья! Жители и гости Праги! Меня зовут Радек Адамов. Мы с вами находимся в особенном месте. Сакральном, я бы сказал, священном. Эта крепость и эта страна дали вам убежище. - Он подождал, пока официант переведет для туристов. - Как и вы, я верю, что Америка уже разрабатывает стратегию выхода из ситуации. Но сейчас, в данный момент, мы обязаны сами себя защитить. - Адамов обвел взглядом притихшую толпу. - Караульные засекли скопление жаворонков снаружи.
        По лагерю пробежал взволнованный шепоток.
        - Стены Вышеграда крепки, - успокоил Адамов. - Но нужны добровольцы, чтобы контролировать ворота.
        - Есть же солдаты! - крикнул кто-то.
        Капитан за спиной Адамова массировал лоб и беззвучно шевелил губами.
        - Есть! - подтвердил Адамов. Кого-то он Филипу напоминал. - И мы благодарны им за мужество. Но в тяжкую для Чехии годину, - Филип болезненно поморщился, - каждый мужчина - солдат! - Даже официант приосанился, переводя речь оратора. - Те из вас, кто согласен взять оружие и оборонять наших женщин, - поднимите руки.
        Беженцы оборачивались. Руки тянулись неохотно. Десяток добровольцев. Второй десяток.
        - Почему только мужчины? - Вилма поводила в воздухе ладонью. - Слыхали про равноправие?
        - Слыхал и всячески поощряю, пани. Прошу простить меня.
        «Муссолини, - осенило Филипа, - вот на кого Адамов похож».
        Он поднял руку.
        В ту же секунду произошло два события: у туалета женщина замахала смартфоном:
        - В Америке началось!
        Ближе к краю площадки группа беженцев отпрянула, врезаясь друг в друга:
        - Эта телка уснула! Уснула!
        Студентка с афрокосичками оторвала голову от перил и медленно разогнулась. Автоматчики уже бежали к ней. Вцепились в локти, поволокли, вяло сопротивляющуюся, через двор. Люди расступились.
        - Заприте ее! - крикнула Камила. - Просто где-нибудь заприте!
        Солдаты вытащили студентку на улицу.
        - Они же ее запрут? - спросила Камила.
        За стеной хлопнул пистолет.

4.5
        Бывший парень Оксаны («гражданский муж» - дурацкое выражение) словно выпячивал свою ограниченность. Он не читал книг и кривился, завидев в руках Оксаны томик Стига Ларссона или Жан-Кристофа Гранже. Он не разбирался в музыке и просил выключить «мяукающего педика» - Лагутенко. Его не интересовали путешествия, спорт и автомобили. В свободное время он играл в приставку. Если, конечно, не убирал квартиру.
        Мало какие фильмы он выдерживал до финальных титров. Но раз десять на Оксаниной памяти пересматривал «Полицейскую академию». Не смеялся, не улыбался, смотрел так, словно это был Тарковский.
        Ваня с отвращением отворачивался от чужих детей, но мечтал о сыне. Оксана тайно пила противозачаточные таблетки.
        Он был скверным любовником. Слушая после трехминутного секса его храп, Оксана зажмуривалась до белого пламени под веками.
        На работе (он что-то там зачищал циркулярной пилой) Ваня ни с кем не общался. Коллеги считали его чудн?м. Да кому она врет - мудаком его считали. С единственным другом (веселым, действительно неплохим) он порвал отношения из-за какого-то пустяка. Он игнорировал электронные письма от сослуживцев, не был зарегистрирован в соцсетях, но проверял страницы Оксаны. («Ты что, шлюха?» - спросил он, разглядывая фотографию, где Оксана позировала в скромном купальнике; она удалила фото.)
        Ваня гордился своей пунктуальностью, но она заменила бы это его качество на, скажем, нежность. Нежен он был лишь с котом. Оксане нравилось наблюдать, как Ваня чешет Мурчика за ухом. В эти моменты проявлялась его человечность.
        Еще ей нравилось его стричь. Ежемесячный ритуал тоже был каким-то странным образом связан с нежностью, с нормальными отношениями молодого мужчины и молодой женщины.
        Она умирала от умиления, когда он закапывал лицо в ее груди и говорил с трогательной серьезностью: «Я в домике». Но такое случалось редко, а после двух лет совместного быта не случалось вовсе.
        Его мучили фантомные боли. Ампутированная стопа чесалась.
        Три года он носил одни и те же джинсы, один и тот же свитер. Модные вещи, подаренные Оксаной, пылились в шкафу - «пылились» в переносном смысле, пыли Ваня объявил войну.
        Он ненавидел подруг Оксаны («тупые курицы») и запрещал ей с ними общаться. Не делал комплиментов, не хвалил стряпню. Прозвищем «вонючие опарыши» награждал политиков, соседей, просто прохожих. Его будто тошнило от жизни, он будто не жил, а ехал в смердящем лифте и желал поскорее выйти.
        Оксана думала, что ему лет сто. Иногда - что двести.
        В Польшу он поехал, чтобы собрать деньги на запланированного ребенка. Звонил ей по скайпу. Он оброс и похудел.
        «Я тебя не узнаю», - думала Оксана.
        Нет, не так.
        «Я не знаю этого человека».
        Она рассказывала о проблемах с начальством, жаловалась, вымаливала сочувствие.
        - Не грузи меня! - обрубил он. - Ты не сталкивалась с настоящими проблемами.
        Словно то, что она никогда не наступала на мины, делало ее пустой и наивной.
        В доме было чисто. Чистый линолеум (и под кроватью, и под шкафами). Чистые антресоли. Начищенные до блеска конфорки.
        У него были свои, неприкосновенные, вилка, ложка и чашка. Однажды Оксана с ужасом заметила, что он пересчитывает количество зеленого горошка на тарелке.
        Подруги влюблялись, выходили замуж, вили семейные гнезда.
        «Классный у тебя Ваня, - лгали они, - непьющий, гм… пунктуальный».
        На годовщину отношений она испекла торт, надела атласное белье. А он впервые опоздал - явился затемно, удалился в комнату и лег под одеяло.
        Оксана спрашивала, что стряслось, гладила по плечу. Он молчал и пялился в угол.
        «Я сойду с ума», - посетила ее мысль.
        Утром он съел торт и вымыл окна. Что произошло накануне, осталось для нее загадкой.
        Но не этот инцидент вспомнила Оксана, убегая по вымершим Вршовицам.
        Память выдала давнишний разговор.
        За ужином она рассказала Ване, как пятиклассницей посмотрела ужастик:
        - Я нашла кассету в родительском ящике. «Кошмары на улице Вязов», там играл молоденький Джонни Депп. Половину фильма мне было даже смешно. Я догадалась, как сделаны эти спецэффекты: простыни на стенах, пол, переделанный в потолок. Но чем дольше я смотрела, тем сильнее пугалась. И не из-за Фредди Крюгера. Я представила, что мне запретили бы спать. День без сна, второй…
        Ваня методично жевал пельмени. Она заподозрила, что он не слушает, но, вытерев губы салфеткой, Ваня спросил:
        - По-твоему, ты знаешь, что такое страх?
        Вопрос застал врасплох.
        - Я…
        - Ты знаешь, что такое страх?
        «Господи, - мысленно взвыла она, - ты же не умирал под пулями, ты по глупости наступил на чертову мину!»
        - Нет, - сказала она. - Это просто история из моего детства.
        - Нет, - кивнул он и ткнул вилкой в пельмень.
        Ныне она сказала бы: «Знаю».
        Тысяча оттенков страха.
        В ванной, по дверям которой царапает ножницами спящая подруга.
        В подъезде, заполняемом газом.
        Под мостом, в десяти метрах от стаи убийц.
        В городе, где каждый желает тебе смерти.
        Солнце прогнало морок и согрело асфальт.
        …Они продвигались, прячась в тени деревьев. Она подумала, что Корней - награда за годы мучений с Ваней. Что ее бы уже не было, если бы не он.
        Улица, насколько хватало глаз, была пуста, и Оксану это устраивало.
        А потом они обнаружили труп. Словно червоточину в кожуре привычного мироустройства. На перекрестке, буквально втоптанный в газон, лежал мужчина. Мотоциклетный шлем приплюснулся, растрескалось плексигласовое забрало. Трава окрасилась багровым.
        Светофор тревожно пиликал, то медленно, то быстро, как саундтрек к напряженной сцене.
        Оксана отвернулась, борясь с тошнотой.
        - Смотри.
        - Не буду.
        - Да нет. Вон туда.
        Она взглянула исподлобья:
        - Это же…
        Под деревьями стоял новенький мотороллер «Ямаха». Похоже, мужчина пытался уехать от своры лунатиков, был сбит на землю и уничтожен. И произошло это совсем недавно - Оксана окинула напряженным взором перекресток, галантерею, фабрику по производству карандашей Koh-i-Noor.
        Никого. Враг затаился.
        Оксана ощущала копошащийся под ребрами ужас. Ощущение, что с минуты на минуту притихший город накроет цунами.
        Религиозность, прежде дремавшая, выплеснулась из схронов. Бог знает, что она в опасности, и посылает помощь. Корнея, скутер.
        Они оседлали серебристую лошадку. Оксана схватилась за Корнея покрепче.
        - Так, - Корней сосредоточился, - я водил эту штуку в Египте.
        Он зажал рукоять тормоза, включил кнопку «старт». Мотороллер загудел. Корней оттолкнулся ногой.
        Оксана опустила голову ему на спину, но встревожилась, что заснет в этой позе, и выпрямилась.
        «Ямаха» тронулась. Выехала на дорогу.
        Взор Оксаны блуждал по новостройкам, по муниципальному району «Прага 10». Вдруг она вскрикнула и вцепилась в рубашку Корнея.
        В школе у нее был дневник с голографической картинкой на обложке. Если расфокусировать взгляд, из мешанины узоров формировались цирк и слоненок Дамбо.
        Вот так, сместив угол зрения, она нашла жителей Вршовице. В окнах с первого по последний этаж были люди. Они положили ладони на стекла и смотрели в небо, точно любовались фейерверком или затмением. Опоенные сном, остолбеневшие.
        - Главное, - угрюмо сказал Корней, - чтобы они там и оставались.
        Мотороллер полетел по улице. Ветер развевал волосы наездников. В каждом окне проносящегося дома Оксана угадывала зачарованного небом лунатика.
        Патрульный автомобиль заметил Корней. «Шкода» припарковалась на Славии, возле торгового центра. Полицейский заливал в бак горючее из канистры.
        «Спасибо, Боже».
        Мотороллер свернул к обочине. Беглецы спешились.
        - Здравствуйте! - крикнул Корней. - Нам нужна…
        Он замер, увидев ствол пистолета. Руки поползли вверх. Корней загородил собой Оксану.
        - Отойдите от моей машины, - процедил коп.
        - Мы не спим! Мы здоровы!
        - Отойдите от моей машины.
        На заднем сиденье «Шкоды» примостились две девушки или женщины: Оксана различила длинные светлые локоны. Двое пассажиров - значит, и для них хватит места. Надо лишь доказать копу, что они не опасны.
        - Послушайте, за нами гнались убийцы. На дороге трупы. Мы хотим выбраться отсюда.
        Белки копа покраснели от лопнувших сосудов.
        - Отойдите от машины, - в третий раз повторил он.
        - Но…
        - Забудь, - сказала Оксана, - он не поможет.
        Продолжая целиться, коп отшвырнул в кусты канистру и закрыл крышку бензобака. Отворил водительские дверцы.
        - Держитесь подальше от туристических зон, - посоветовал он и шмыгнул за руль.
        «Шкода» обогнула опешивших беглецов.
        Пассажиры были близняшками лет пятнадцати. Обмотанные скотчем, как мумии, с заклеенными ртами. Глаза - тусклые, подернутые пеленой.
        Полицейский врубил мигалки и понесся на юг.
        - Подонок… - прошептала Оксана. Слеза скатилась по щеке.
        Корней взял ее за плечо:
        - Ты как?
        - Отлично, - она скривилась, - лучше всех.
        - Мы найдем помощь.
        Она кивнула. Вой сирен стих, а желудок Оксаны неприлично громко заворчал. Неужели после увиденного он может требовать еды?
        - Пойдем! - Корней поманил ее к торговому центру. Пластиковые створки разъехались, впуская в блестящий и переливающийся мир брендов. Супермаркет был вылизан до идеальной чистоты - Ваня бы оценил.
        Оксана вспомнила документальный фильм, который показывали по «Дискавери». «Планета без нас» или как-то так.
        Когда уснут совсем все - что станется с Землей? Как долго будет функционировать Интернет? А электричество?
        - Подростком я мечтала, чтобы меня заперли на ночь в магазине. Кушать что пожелаю. Любые сладости.
        - Мечта исполнена. - Корней достал из корзины яблоко и надкусил.
        - Нас не депортируют из ЕС?
        - Пускай попробуют.
        Она зашелестела оберткой шоколадного батончика.
        - Видел девочек в автомобиле?
        - Да. Думаю, это его дочери.
        - Они спят. Но он связал их, чтобы спасти. Чем не отец года?
        - Извини, я слишком зол на него, чтобы восхищаться.
        Корней разломал головку сыра.
        - Почему они это делают? - спросила Оксана с набитым ртом. - Почему не причиняют вред друг другу?
        - Они как роботы Чапека, - задумчиво сказал Корней, - их мозг перепрограммировали.
        - Как марионетки, - поправила Оксана. - Кукловод нащупал уязвимые точки и завладел телами.
        - Так мы договоримся до инопланетных захватчиков.
        - А почему нет? Подчинить себе всех спящих и натравить на бодрствующих. Прекрасный план колонизации.
        - Ты снова кое-что упустила. Я спал.
        - Выходит, ты особенный.
        - Убежден, таких особенных - тысячи. И скоро отыщется способ разбудить жаворонков. - Он протянул Оксане банку энергетического напитка. - Здоровый завтрак. Сплошные витамины.
        - Бедная моя фигура.
        Она запила шипучкой шоколад.
        - Ты веришь в Бога?
        - Черт его знает. В детстве я даже молился.
        - О чем просил?
        - Просил, чтобы отчим свалил куда-нибудь на Северный полюс. Чтобы мама меня любила. Чтобы мы выиграли путевку в Диснейленд.
        - Как мило, - улыбнулась Оксана.
        - Но с возрастом я сильно дистанцировался от Господа. Помню, как случился этот страшный теракт в Беслане. Мне было… сколько? Тринадцать лет? Я смотрел новости и думал: как Бог может допускать подобное? Почему Он не сойдет с небес и не прекратит это? Ладно, не лично - у Него по горло забот и без гибнущих деток. Человеческими руками.
        - Хорошо это или плохо, - сказала Оксана, - но люди - не Божьи марионетки. Беслан и прочие трагедии - наша вина, а не Бога.
        - Стало быть, ты веришь в Него?
        - Ну… как-то неосознанно. Но по-своему верю и верила всегда. Говорят, Бог не посылает испытаний, которые нам не под силу вытерпеть.
        Корней хмыкнул:
        - Скажи это хозяину скутера. Или водителю трамвая, которого они растерзали. Им самим скажи - рано или поздно они очнутся и узнают, что натворили в беспамятстве.
        - Хорошо, поправь меня, если считаешь это банальным совпадением. Мы с тобой познакомились случайно, из-за моих каблуков. Ты мог пройти мимо, я могла тебя отшить, но…
        Корней грубо прервал монолог, пихнув Оксану. Втолкнул в образованный полками коридор. А сам отпрянул за колонну.
        Оксана непонимающе заморгала.
        - Тсс! - приставил он палец к губам. Указал глазами влево.
        По супермаркету брела смутно знакомая старуха. Одутловатая, с опухшими ногами, в цветастых лохмотьях. Она несла беспроводную дрель. Длинным сверлом ковырялась в ноздре. Стоптанная обувь шлепала подошвами.
        Корней жестами велел отступать в глубь коридора.
        Сердце девушки колотилось - так трепыхалась в горсти пойманная маленькой Ксюшей лягушка.
        Оксана на корточках отодвигалась от прохода. В просвете между полками маячила фигура бомжихи.
        Точно, она видела ее возле подъезда Корнея.
        Как она тут оказалась?
        «Шла по запаху». Оксана тут же отмела эту отдающую дешевой фантастикой мысль.
        Старуха извлекла сверло из носа и принюхалась.
        «Отче наш… на небесах… да святится имя Твое… да будет… да будет…»
        Молитва выветрилась из головы.
        Старуха пошаркала к убежищу. Оксана поползла, стуча от страха зубами, забилась под стенд. И запоздало сообразила, что из темного закутка перебазировалась к работающему холодильнику, чьи лампочки освещают ее, подобно вражескому прожектору.
        Грузная тень заполнила проход.
        «Уходи, бабулечка! Убирайся!»
        Старуха вошла в коридор.
        Корней свистнул соловьем откуда-то из соседней галактики. Дрель зажужжала. Тень покинула отдел.
        «Спасибо!..» - выдохнула Оксана.
        Подняла глаза и увидела за прозрачными дверцами холодильника Ваню. Он сидел внутри, озаренный голубоватым светом. И улыбался.
        Оксана зажмурилась.
        «Тебя нет, тебя нет, тебя нет…»
        Сердце металось в груди, скулы свело.
        Она осторожно открыла глаза.
        Человек улыбался из холодильника. Иней припорошил его кожу.
        «Это не Ваня! Как я могла спутать!»
        Мужчина и правда был похож на него, как родной брат. Но выглядел он старше лет на десять. К тому же Ваня и под оружейным дулом не надел бы пиджак цвета морской волны, дорогую рубаху, круглые очки в проволочной оправе, словно похищенные из музея или антикварной лавки.
        Человек, как и они, укрывался от лунатиков.
        «Как он там поместился?» - оторопела Оксана.
        Незнакомец шевельнулся. Золотая запонка чиркнула о стекло.
        Словно пародируя жест Корнея, он коснулся губ длинным пальцем и прошипел:
        - Тсс…

4.6
        Пространство между двумя Вышеградскими укреплениями - внешним и внутренним - видимо, предназначалось для того, чтобы добивать врага, миновавшего первую линию обороны. Неприступные стены крепости впечатляли мощью.
        Массивные Таборские ворота, барочный памятник архитектуры, сейчас были заперты, а пешеходный проход справа от арки - заблокирован припаркованным экскаватором. В помещении над глубоким арочным въездом дежурили солдаты.
        Бывший кронверк фортификаций - ныне симпатичную улицу, мощенную булыжником, - ограждали парапеты и ухоженные клумбы. У школы-интерната для детей-инвалидов трепыхался оброненный путеводитель; ветерок листал глянцевые страницы. По бокам, в низине, расположился теннисный корт, средневековая лестница спускалась к руинам готических ворот Шпичка.
        Каменная орлица нахохлилась на фронтоне Леопольдовых ворот. За ними находились ротонда Святого Мартина и придорожный столб с крестом.
        По решению Радека Адамова (Камила сказала, что он взял здешний народ за яйца) беженцев перевели в подземелья. Мрачные лабиринты растянулись на километр. Там, под тринадцатиметровыми сводами, среди теней, пауков и статуй, людям предстояло ждать - Филип затруднялся сказать чего. Бледные туристы, летевшие в пряничную да сказочную Прагу, сходили цепочкой в казематы.
        - Взрослый билет - сто крон! - крикнул кто-то, и очередь с облегчением засмеялась.
        По опустевшему лагерю ветерок носил салфетки и картонные стаканчики. Сердце Филипа болезненно екнуло.
        У Таборских ворот собрались сорок девять человек - Филип пересчитал от скуки. Защитники крепости разделились на группы. Военные отирались вокруг грузовика. Капитан, коренастый сержант и восемь солдат. Еще трое автоматчиков торчали в караулке и двое охраняли казематы.
        Капитан выглядел откровенно плохо - хуже любого из гражданских. В уголках его покрасневших глаз скопилась слизь, он постоянно облизывал пересохшие губы.
        Добровольцы сидели на траве или бродили аллеями. Двадцать девять мужчин во главе с Адамовым. Оружие им собирали по окрестным кухням и музеям. Кому повезло, заграбастали пожарные топоры и багры. Иные довольствовались лопатами, ножками стульев и ножами. Получая инструмент, они называли Адамову свои профессии.
        Среди защитников Вышеграда были бармен, санитар морга, оператор кол-центра, диспетчер такси. Повар и четверо юных волонтеров тоже влились в команду. Американец Рон, единственный турист из добровольцев, буквально светился от счастья. Ему достался топор с прорезиненной рукоятью.
        Медики - врач и две медсестры - отдыхали в кузове грузовика. Филип, Вилма и автомеханик Камила стояли поодаль.
        Вилма наотрез отказалась прятаться в подземелье:
        - Да получаса не пройдет, как кто-нибудь из этих доходяг уснет. Я не хочу сидеть в подвале с потенциальными убийцами.
        «Мы все, - невесело подумал Филип, - потенциальные убийцы».
        Для человека, не спавшего сутки, Вилма держалась отлично. Разве что часто чесала шею и веки.
        Камила засунула за пояс нож, а вот Филип отказался от оружия вовсе.
        - Бери, бери, - говорил ему у перевалочного пункта курчавый официант с внешностью Аполлона.
        - Спасибо, я пас.
        - В смысле? - заморгал официант.
        - Я - старый хиппи. Вудсток, Джим Моррисон, Эми Уайнхаус. Сечешь?
        - Босс, - повернулся парнишка к Радеку Адамову.
        Тот приблизился бодрой походкой:
        - Что тут у нас, Томаш?
        - Он отказывается от багра.
        - Я не собираюсь никого бить, - сказал Филип вежливо.
        Адамов смерил его холодным взором:
        - Ну и какого черта ты идешь с нами?
        - Это свободная страна.
        - Да ну?! - осклабился Радек. Поколебался и махнул на чудака рукой.
        Сейчас Адамов обсуждал что-то с официантом и темноволосым поваром.
        - Как бы не пернул от самодовольства, - прокомментировала Камила. - Знаете, кем он работает? Администратором казино. Долбаный жулик.
        Филип намеревался вставить колкость, но его перебили. Автоматчик сбежал по лестнице с верхнего яруса ворот.
        - Они подходят! Их там сотни.
        Филип почувствовал хватку Вилмы на своем плече.
        - Полная боевая готовность! - подобрался Адамов. Его армия забряцала нехитрым арсеналом.
        - Я на минуту, - высвободился Филип из цепких пальцев Вилмы.
        - Не оставляй меня! - запаниковала она.
        - Будь с Камилой.
        Филип зашагал по насыпи к заросшей травой вершине стены. Лунатики двигались со стороны Панкрацкой площади. Бесчисленная орда маршировала в одуряющей тишине. Пижамы, грязные бюстгальтеры, пеньюары.
        Он подумал, что точно так же пражане пятнадцатого века шли завоевывать Вышеград. С вилами, косами и ножами. Помимо садово-кухонных принадлежностей Филип приметил парочку бензопил, протез ноги, используемый вместо дубины, и что-то похожее на бур. Кожа мгновенно покрылась липким потом.
        Кто-то пихнул локтем - Филип съежился. Увидел улыбающегося Рона. Тот предлагал ему абсент.
        Ракшасы встали у крепостных стен. Хвост их армии терялся за поворотом.
        «Они нас чуют, - с ужасом подумал Филип. - Знают, что мы провинились, что мы не спим. Но как это возможно?»
        Ракшасы таращились на ворота мутными глазками. Одного их вида было достаточно, чтобы посеять смятение в стане защитников. Трое из добровольцев, побросав багры, кинулись наутек и исчезли в глубине Вышеграда. Двое, помешкав, последовали за ними.
        - Трусливые черви… - процедил Адамов. Он залез на стену и взирал вниз. Воздух потрескивал от напряжения.
        - Эй вы! - Радек взвесил на ладони булыжник. - Вы недостойны называться чехами!
        Он метнул камень в толпу. Спящая женщина повалилась на дорожку, обливаясь кровью.
        - Солдаты! - крикнул Адамов. - Угостите ребят свинцом!
        Военные, к досаде администратора казино, не повиновались.
        Меж тем у подножия крепости что-то происходило. Первый ряд лунатиков шагнул вперед. Единым слаженным организмом, как муравьи, крадущиеся к гусенице.
        - Какого…
        Лунатики упали ниц. Словно рухнули поставленные стоймя костяшки домино. Лица захлопали о брусчатку. Теперь подъезд к воротам был устелен телами. Орда сделала шаг. Ракшасы повалились на своих соратников: слоеный торт из людей.
        Догадка шибанула Филипа по затылку. Стиснула горло.
        Лунатики сооружали свою насыпь. Из плоти и крови. Под тяжестью громоздящихся пластов трещали кости похороненных заживо. Гора росла.
        - Стреляйте! - завопил Адамов.
        Караулка отреагировала. Залаяли автоматы. Очередь хлестнула, сдувая сомнамбул с жуткого холма. Но новые и новые самоубийцы упорно карабкались по трупам.
        Филип не мог больше смотреть на это. Он слетел во двор, оттиснул перепуганных насмерть добровольцев.
        - Что там творится? - спросила Вилма.
        Он замычал в ответ и уставился на стену. Над ее зеленым ребром уже маячили головы штурмующих. Солдаты состригали их свинцом. Улица оглашалась криками.
        - Не впустим! - орал Адамов. - Ни единого ублюдка не впустим в наш дом!
        Растрепанный лунатик в цветастой тунике приземлился на камни. Очередь изрешетила его от паха до грудины. Второй рухнул следом с простреленным черепом. Но третий вклинился в строй солдат и, прежде чем пасть, пырнул ножом автоматчика. Раненый заскулил, хватаясь за живот.
        Ракшасы скатывались по насыпи. Их поджидали багры. Повар рубил топором, кровь заливала траву. Адамов командовал, укрывшись за экскаватором.
        Филип, пригибаясь, засеменил к бойне. Схватил порезанного автоматчика, поволок. Камила оказалась рядом, подсобила.
        - Живи, пацан!
        Раненого доставили к грузовику, где на помощь пришел врач.
        Филип оглянулся.
        Число лунатиков во дворе умножалось. Автоматчику, дергающему затвор, тесак снес нижнюю челюсть. Его коллегу проткнул насквозь металлический кол. Двое добровольцев застыли посреди поля боя, их лица ничем не отличались от лиц лунатиков. Ужас сковал мышцы. И враг воспользовался заминкой: добровольцы были вмиг погребены под извивающейся сворой.
        - Придержите здесь! - крикнул доктор.
        - А… да…
        Филип зафиксировал компресс на животе солдата.
        Девушка в кигуруми-пижаме пришельца Стича орудовала чем-то вроде богато украшенного чекана. Загнутое острие вошло в горло рыжего парня и вынырнуло с другой стороны. Бесноватый Стич вырвал оружие, позволяя рыжему упасть. Щеки пришельца покрылись красными веснушками, пижама - темными кляксами. Чекан воткнулся в основание шеи нерасторопного добровольца. Сержант навел автомат и в упор расстрелял сомнамбулу. Девичья голова взорвалась в продырявленном капюшоне Стича.
        Ракшасов становилось больше, чем бодрствующих. Они ложились под пулями, но тем самым мастерили баррикады для наступающих собратьев. Визжащего добровольца утянули под трупы. Лунатик ткнул вилами. Оператор колл-центра завертелся, из его глазниц сочилась кровавая слизь.
        - Бей! Бей их! - подбадривал Адамов.
        Топор повара сек головы. Мускулистый санитар морга отобрал у убитого солдата автомат и прикладом глушил врагов.
        Страшно захрипел раненый парнишка. Выгнулся дугой и опал.
        - Умер… - Доктор размазал кровь по щекам.
        Одна из медсестер рванула по аллее.
        - Гррр! - Обнаженный громила съехал с насыпи. Филип не поверил своим глазам, настолько гротескно смотрелась бензопила в лапах сомнамбулы. Зубья вгрызлись в позвоночник зазевавшегося волонтера. Содрали лицо диспетчеру такси.
        - Ах ты, сука! - Адамов наконец отклеился от экскаватора и побежал к пронзенному вилами солдату. Подхватил автомат. - Жрите!
        Ствол задергался, отдача повела Адамова вправо. Пули продырявили двух ракшасов и трех добровольцев. Полотно пилы с радостным жужжанием отрезало руку пожилого фасовщика. Запахло жжеными волосами: это горел коллаген, содержащийся в костях. От вони дерьма и крови тошнило.
        Филип, не слушая увещеваний Камилы, пополз к фасовщику, но понял на полпути, что тот обречен. Вместо него он вырыл из-под тел окровавленного мальчишку - последнего оставшегося в живых волонтера. И вновь Камила помогла, взяв раненого за щиколотки.
        Голая женщина прыгнула на ковш экскаватора, оттуда спикировала на спину повару. Нож вонзился в загривок. Повар рухнул на колени. Бензопила сняла голову с его плеч, обрубок брызнул алым фонтаном.
        Молодой солдат ползал на четвереньках среди трупов. Его кишки выпали и волочились по телам товарищей. Мелко трясся изувеченный доброволец. Филипу хотелось вырвать себе глаза.
        Кольцо смыкалось вокруг кучки защитников. Лунатик загребал перед собой косой-литовкой. Сталь мелодично пела. И легко рассекала глотки. Люди с клинками в зубах лезли на верхний ярус ворот - вопль караульных потонул в бульканье. Все одиннадцать рядовых были убиты. Только сержант отстреливался, прикрывая медпункт.
        - Нужно уходить, - сказал Филип.
        - Да, но… - Врач посмотрел на стонущего волонтера.
        - Грузите его в машину.
        Врач засуетился. Филип заметил капитана: тот сел на лавочку под картой Вышеграда и тупо смотрел, как гибнут его подчиненные.
        По кабине грузовика что-то забарабанило. Скрипнули рессоры.
        - Они сверху! - закричал Филип.
        Капитан сунул в рот пистолет и спустил курок. Его тело безвольно обмякло на лавке.
        - В сады! - скомандовал санитар морга. Адамов пропал, и санитар пытался вывести людей из оцепления.
        Добровольцы отступали к Леопольдовым воротам. Филип сжал запястье Вилмы, которая в течение всего боя пряталась за кустами, и они побежали. Как раз вовремя: ракшасы повалили из грузовика. Врач лег на волонтера, будто хотел его защитить. Смерть настигла обоих.
        Визжащую медсестру лунатики оторвали от земли и швырнули в пропасть за парапетом. Трое добровольцев (кажется, это были ночной продавец, пекарь и уличный музыкант) умерли под барочной аркой. Бармен встал на корточки у ротонды и молился Иисусу, Марии и святому Яну Непомуцкому. Господь, в которого он верил, принял его душу минуту спустя.
        Вилма рыдала. Легкие горели огнем.
        Возле часовни Филип понял, что их осталось двое: он и Вилма.
        Санитар, сержант, Камила либо были мертвы, либо (он смел надеяться) свернули к кладбищу.
        Лунатики растекались по Вышеграду.
        «Всё, - подумал он. - На этом все, Яна».
        Он нарисовал в голове портрет жены, чтобы уйти в беззвездную тьму с ее образом. Но рев мотора разрушил картину.
        Грузовик въехал задом под арку, раскидал ракшасов. Подпрыгнул на перекрученном трупе. Затормозил, сигналя.
        Филип не тратил ни секунды. Он потащил Вилму к машине, поднял за талию и запихнул в кузов. Сам перекинулся через бортик. Вовремя - скрюченные пальцы чиркнули по его икре, но он ударил лунатика ногой. Грузовик рванул, сметая с дороги спящих. В оконце Филип разглядел затылок шофера, платиновые волосы. Камила! Она не сбежала, когда погиб врач, а юркнула за руль.
        Грузовик нещадно трясло. Он хруста костей переворачивался желудок.
        Таборские ворота были открыты настежь. Проезд заполонили ракшасы.
        - Эй! Эй!
        Тощий мужчина в футболке с надписью The Beatles отчаянно махал руками возле дома Попелки. Кровь текла из рассеченной брови. Филип не видел его среди добровольцев. Лунатики, привлеченные криками, волочили к мужчине колья и вилы. Жизнь бедолаги висела на волоске.
        - Постой! - Филип ударил по кабине. Камила обернулась. - Постой же!
        Грузовик сбавил скорость.
        - Давай! - заорал Филип.
        Битломан помчался к ним, спотыкаясь.
        Филип поймал его за ворот, за предплечье и втащил в кузов.
        Вилма, сидящая на ящике с медикаментами, прошептала:
        - Господи. Люди в казематах. Все эти люди…
        Она закрыла ладонями лицо.
        Спасенный мужчина (не говори «гоп») кашлял. Затор из лунатиков ощетинился ножами и косами.
        - Держитесь! - крикнула Камила. И утопила педаль газа.

4.7
        Бабушка Догма явилась прямиком из преисподней. Из лабиринта плит, который так пугал маленького Корнея.
        Тучные телеса двигались по проходу к Оксане. Слоновья нога упиралась в пол, за ней неловко перемещалось туловище.
        Корней засвистел.
        Бабушка повернула косматую голову. Шапку она где-то потеряла. Палец надавил на кнопку, поршень запустил сверло.
        Корней нырнул за колонну. Волосы шевелились на затылке; он слышал нарастающий шум дрели. Вращающееся жало будто накручивало его кишки.
        Хлоп! Грязная пятерня ударила по колонне.
        Корней рванул из укрытия мимо полок и потрескивающих неоновых трубок.
        Бомжиха топала следом, тыча перед собой дрелью. Свободная лапа шарила в пустоте. Подбородок задрался вверх, она тянула носом воздух. Волны смрада докатились до беглеца. Моча и прокисшее пиво. Огромный живот старухи забулькал.
        Корней прижался к стене.
        Бабушка Догма шла вразвалку. Потухшие глаза и распахнутый рот делали ее лицо бессмысленным и сумасшедшим. Над губами, над темным провалом рта чернели усики. Кожу покрывали синяки.
        «Ты была для меня символом Праги», - подумал Корней. Его сердце разрывалось от страха и жалости.
        - Мое! - утробно рявкнула женщина. Сверло ткнулось в сторону добычи.
        Корней бросился за прилавки с мороженой рыбой и застыл, наблюдая. Старуха прошаркала к стене, понюхала по-собачьи место, где он стоял секунды назад.
        Могла ли она быть слепой?
        Он не знал. Он видел ее только сидящей на лавке. Безобидная бродяжка с бутылками в пакетах.
        Расширившиеся зрачки вперились в Корнея. Она учуяла. Пошла, переваливаясь. И вдруг побежала.
        В детстве у Корнея была черепаха Люся. Она медленно ползала по ковру, но, бывало, стартовала, как заправский спринтер, мотаясь из угла в угол.
        Однажды Люся пропала. Отчим сказал, ее украли цыгане. Отчим обожал всюду приплетать цыган и стращать ими пасынка.
        Бабушка Догма впечаталась в прилавок. Дрелью она водила над преградой, но добыча была слишком далеко.
        Адреналин бушевал в крови Корнея.
        Он ринулся через торговый зал. Схватил первую попавшуюся картонную упаковку и метнул в сомнамбулу. Снаряд срикошетил от прущей напролом туши. Корней сгреб с полки бутылку минеральной воды. Он отметил, что руки его не дрожат. Нет, ему было страшно, очень. Но все же в котельной за интернатом он боялся сильнее.
        Бутылка стукнула сомнамбулу в плечо.
        - Мое!
        Старуха махнула дрелью. Сверло выгрызло дыру в упаковке с чипсами, разметав картофельную пыль. Узкий проход мешал сомнамбуле развернуться. Дрель увязла в древесине полки, старуха выдернула ее, хрипя.
        - Оксана!
        - Я здесь! - закричала девушка из глубины супермаркета.
        - Жди меня возле касс.
        Он юркнул в соседний коридор, где выстроились стекляшки с пивом. Выбрал бутылку «Гамбринуса». Сомнамбула таращилась на него немигающими буркалами.
        - Не вынуждай меня!
        - Мое! - Старуха побежала, согнувшись в поясе.
        Бутылка разбилась о ее череп, окутав пеной и брызгами. Туша по инерции врезалась в стенды, и град из бутылок забарабанил по сгорбленной спине. Дрель отлетела под полку.
        Корней надеялся, что вывел сомнамбулу из строя. Но старуха вставала.
        «Марионетка», - вспомнились ему слова Оксаны.
        Спящая, слепая, не осознающая, где находится, женщина уперла в пол ладони и поползла к Корнею страшной раненой собакой. Зрачки казались черными пуговицами, вмятыми в глазные яблоки. Веки воспалились. Она щелкала зубами, будто хотела впиться в плоть добычи.
        Полная фруктов тележка боднула сомнамбулу в бок, отшвырнула. Тело забарахталось в пенной луже.
        Оксана выпустила ручку, тележка поехала по проходу, скрипя колесиками.
        - Устала ждать, - коротко пояснила девушка.
        - Спасибо… - выдохнул Корней.
        Держась за руки, они побежали прочь.
        У послушно раскрывшихся дверей Оксана сказала:
        - В холодильнике прячется человек.
        - В холодильнике? - Корней посмотрел туда, откуда они пришли.
        - Он меня напугал. Напомнил кое-кого. Он… улыбался.
        - Черт… - Бабушка Догма, мокрая до нитки, уже лезла через кассы. - Будем верить, он позаботится о себе.
        «Молчи, совесть, молчи».
        Они выскочили на залитую солнечным светом улицу. По-прежнему мертвую: Корнею даже почудился запашок дохлятины, гниющих на жаре овощей. Створки дверей съехались и вновь разъехались - настырная бабуля высунула из супермаркета клубень носа.
        Руки Оксаны уже обхватили Корнея, он завел двигатель, сдал назад.
        Обернулся убедиться, что Вршовицка пуста.
        В двухстах метрах от них прогрохотал грузовик. Могучий зверь болотного цвета свернул на Белоцерковску.
        «Только бы успеть!»
        - Держись! - бросил он, заводя «Ямаху».
        Скутер рванул по асфальтному полотну.
        Корней сигналил, но то был мышиный писк в сравнении с ревом тяжелой махины.
        «Даже не пытайся, Корь».
        Грузовик удалялся, покачивая стальным гузном.
        «Они бы не затормозили, даже если бы увидели нас», - успокаивал себя Корней.
        На плавно изгибающейся дороге грузовик начал сбрасывать скорость.
        - Получилось! - возликовала Оксана.
        Грузовик замер в облаке выхлопных газов. Корней припустил скутер. Поравнялся, помог Оксане слезть.
        Из-под тента за ними наблюдали изможденные люди. Впалые щеки, фиолетовые круги под глазами. Синеволосая женщина могла бы играть скелет в кино. У мужчины была рассечена бровь, кровь заляпала футболку с логотипом The Beatles.
        Неуместный вопрос родился в голове Корнея:
        «Чем сейчас занимается Пол Маккартни?»
        Третий в компании, лысоватый, похожий на растолстевшего штангиста здоровяк, протянул Оксане руку:
        - Если намылились с нами, придется бросить ваш транспорт здесь.
        - Он не наш, - уточнил Корней. - Мы позаимствовали его у мертвеца.
        Здоровяк понимающе кивнул.
        - Добро пожаловать на борт.
        СНАРУЖИ (6): ВСЮДУ
        Нью-Йорк…
        Ночью Алеска Кабезаз не сомкнула глаз, но совсем не по той причине, по какой бодрствовали, наблюдая за новостями из Европы, многие американцы.
        В своей квартире на Кони-Айленд Алеска занималась делами, которыми ей следовало заняться давно.
        В шесть утра она прошла на цыпочках мимо комнаты задремавшего супера, мимо технических помещений и испещренных граффити стен. Спустилась в подвал, где был обустроен ландромат. Голые лампочки лили рассеянный свет на ряды стиральных машин. У Алески было что постирать.
        Ей нравилось проводить время в прачечной. Тридцать минут без ссор с Луисом. В тишине или под болтовню дикторов: домовладелец расщедрился, установил в ландромате телевизор.
        Алеска щелкнула кнопкой замызганного пульта. Загрузила белье в машину. Под ногтями запеклась кровь. Она пососала указательный палец.
        «Ты бесполезная тварь», - говорил Луис.
        Как он изумился, когда все произошло! Ради этого выражения на его лоснящейся физиономии стоило жить.
        Женщина улыбалась, заливая в лючок пахнущую клубникой жидкость, отбеливатель и смягчитель. Выбрала режим стирки. Машина приятно заурчала.
        Алеска села на стул. По телевизору крутили какой-то ужастик. Вопящие люди бежали по Армейской площади Бруклина. Дрожащая камера снимала издалека мальчика лет десяти. Он кидался на прохожих. Женщина в шелковом халате размахивала молотком. Полицейский автомобиль врезался в Триумфальную арку; из капота валил дым.
        Она выключила звук и уставилась на машинку. Вода стала розовой. Продырявленный свитер Луиса барахтался, как спрут.
        Алеска думала, что это довольно легко: расчленить труп, если в загашниках у вашего сожителя отличные пилы. Долго, нудно и грязно, однако не невозможно.
        Ветер дул с океана, орошая дождем опустевший полуостров.
        В доме выли сквозняки. На шестом этаже ждали упакованные пластиковые мешки.
        Завороженная бурчанием машинки, женщина не слышала, как в прачечную вошел супер. Его лицо подергивалось, член стоял колом. Дробовик поймал в прицел затылок Алески.
        «Лучший день в жизни», - подумала она.
        Ее мозг выплеснулся на кафельный пол.
        Ванкувер…
        Лунатик выбрался из-за грустного, обронившего свои рога троллейбуса. Поводил одутловатой мордой, как пес, вынюхивающий пищу. И упал замертво.
        Дюпон ухмыльнулся. Вынул изо рта сигару и стряхнул пепел в мраморную чашу.
        - Что за звуки, мышонок? - спросила его супруга. Она фотографировалась в гостиной, позировала обнаженной у зеркала.
        - Не было никаких звуков, мышка.
        Над небоскребами сияла аппетитная луна. С высоты тринадцатого этажа Дюпон видел проспект, брошенные как попало автомобили. Возле троллейбуса валялось шесть трупов.
        В бокалах пузырилось шампанское. Сидя на балконе над беснующимся городом, Дюпон ощущал себя прекрасно. Что там, он ощущал себя королем!
        Наметанный глаз охотника уловил движение ниже по улице. Дюпон заглянул в прицел. Оптика, снабженная функцией ночного видения, отыскала зеленоватую фигурку. Лунатик ковылял по тротуару.
        - Мышонок, я закончила.
        - Хорошо, мышка.
        Дюпон нажал на спусковой крючок. Крупнокалиберная снайперская винтовка харкнула свинцом. Глушитель подавил шум выстрела. Череп сомнамбулы - девочки лет семи - взорвался, как арбуз.
        Дюпон почесал в паху. Отхлебнул ледяное шампанское.
        Супруга вышла на балкон - с такой же винтовкой в руках. Грудь, чудо пластической хирургии, возбужденно вздымалась. На жене были лишь бусы и чулки. Шалунья разрисовала лаком для ногтей ствольную коробку винтовки - намалевала сердечки и «пацифики».
        - Ты же никого без меня не убивал?
        - Ну что ты.
        Жена села голой попкой (вторым хирургическим чудом) на пуфик.
        - Никого нет, - капризно сказала она.
        - Скоро придут.
        - Клянешься?
        - Клянусь.
        - Я люблю тебя, мышонок.
        - А я - тебя.
        Они поцеловались, счастливые и хмельные.
        Мир трещал по швам.
        Знаменитые актеры, спортсмены, политики присоединялись на улицах к ордам сомнамбул. Стрелк? из жаворонков были посредственные, но в ближнем бою их пистолеты, винчестеры, отобранные у полиции автоматы обильно сеяли смерть. Впрочем, предпочтение отдавалось холодному оружию. Постреляв, жаворонки выбрасывали пушки и искали колюще-режущие предметы.
        Морфей и Танатос шагали рука об руку.
        Бункеры, армейские части, Пентагон были взяты изнутри. Напряжение морило тех, кто обещал себе держаться трое суток. Не каждый способен убить родителей или друзей, да и просто незнакомого человека, беспечно идущего навстречу.
        Но очаги сопротивления существовали по всему миру. В мексиканском картеле и в бразильском публичном доме люди заколачивали окна, утешали и подбадривали друг друга. Боснийская церковь стала приютом для сотни выживших. Как и бункеры Ходжи в Тиране. И парижские катакомбы.
        На молочную ферму под Дрезденом добровольцы свозили детей, найденных в пустых квартирах. Спящие младенцы кусались, но их пеленали и кормили усталые женщины.
        Город Акранес, в пятидесяти километрах от Рейкьявика, казался полностью вымершим. Чайки парили над пустынными проспектами, судоверфью и рыболовным портом. Асфальтная дорога, огражденная проволочным забором, скользила в океан. Колыхались на ветру синие с белым цветы - люпины. А на цементном заводе около пятисот человек, в основном рабочие, чья смена совпала с Часом Икс (по терминологии Карающей Длани), смотрели концерт. На импровизированной сцене бородатые мужчины пели а капелла, рассказывали анекдоты, танцевали чечетку. Задремавших связывали и под добродушные шутки отводили в цех.
        Существовали заповедные места, где не пролилось ни капли крови. Например, в испанской деревеньке, все шестьдесят жителей которой спали. Им некого было убивать. И утром они вышли из домов, подняли головы к небу и окаменели. Будто шестьдесят восковых статуй под палящим солнцем.
        В подмосковном Голицыне Антон Журавлев омыл своего крепко связанного сына. Ласково шепча ему на ухо, он водил мочалкой по плечам, втирал шампунь в волосы, потом расчесывал, насвистывая колыбельную. Саша норовил укусить за палец. Запертая в подвале красавица жена Олеся царапала ногтями цемент.
        - Все будет хорошо… - гундосил Антон.
        Он улегся на постель рядом с рычащим, вырывающимся сыном и уснул без сил.

4.8
        Новеньких звали Корней и Оксана. Корней, симпатичный и кучерявый, изъяснялся с легким акцентом. Его темноволосая, тонкая, как веточка, подруга, кажется, вообще не говорила по-чешски. Она молчала стыдливо и хлопала пушистыми ресницами. Глаза у нее были огромными, а кожа - мраморной.
        «Засмотрелся на девчонку, старый пень!» - пристыдил себя Филип.
        Грузовик потряхивало. В кузове они сидели кружком.
        Филип представил новым друзьям Вилму и Альберта - так звали «битломана», подобранного у Таборских ворот. Альберт работал учителем географии. Успел поведать, что живет на территории крепости, и кое-что еще любопытное рассказал.
        - А за рулем - Камила. Она-то вас и заметила, иначе проскочили бы.
        - Спасибо. И ей, и вам.
        - Вы прятались в супермаркете? - спросил Альберт.
        - Да, но туда забрела сомнамбула.
        - Их здесь относительно мало. - Филип и Альберт переглянулись. За трепыхающимся брезентом спали мертвым сном здания.
        - А в центре? Вы же едете оттуда?
        - Боюсь вас огорчить… - погрустнел Филип. Реки крови плескались в его голове. Умирающие солдаты и добровольцы голосили. Бензопила грызла кости. - Ночью мы были на Вацлаваке. Там ад. Толпы ракшасов.
        - Кого?
        - Ну, этих. Лунатиков. Жаворонков.
        - Ракшасы - демоны из индийской мифологии, - пояснила Вилма. Это были первые ее слова после осады. Она искусала губы и расчесала кожу до красноты. Филип аккуратно отнимал Вилмины пальцы от исцарапанной шеи, но спустя минуту она вновь принималась почесываться. И так не молодая с виду, Вилма состарилась лет на десять и в то же время будто превратилась в ребенка, дезориентированного и затравленного.
        - Как вы выбрались? - допытывался Корней.
        - Военные увезли нас в Вышеград. Там был лагерь. Но явились ракшасы и…
        Филип покачал головой.
        - Люди в казематах… - прошептала Вилма.
        - Возможно, они заперлись, - добавил Филип.
        - Я встретил семьдесят или восемьдесят сомнамбул, - произнес Корней.
        Филип фыркнул:
        - Их было не меньше тысячи в Вышеграде.
        - Мы думаем, - вставил Альберт, - что их тем больше, чем больше неспящих.
        - В таких районах, - Филип кивнул за борт, - спать ложатся рано. Это туристы гуляют ночью.
        Оксана спросила по-русски:
        - Куда мы едем?
        Яна учила русский язык и планировала переводить российских поэтов. Филип знал некоторые фразы и слова.
        - В мою квартиру, - ответил он. - Нам надо передохнуть и обсудить дальнейшие действия.
        - В Оксанином подъезде лунатики открыли газ. Чтобы вытравить неспящих.
        - Умные, суки! - присвистнул Филип. Вилма пялилась в одну точку и скоблила шею ногтями. Он хлопнул ее по запястью, как папаша хлопает дочурку, расковыривающую комариный укус. - Соседей у меня почти нет. Кто путешествует, кто работает за рубежом. Половина квартир пустует. И… Альберт, - окликнул он, - повтори то, что ты рассказывал про лунатиков.
        - Мой дом, - проговорил учитель, - находился в Вышеграде.
        - И находится, Альберт. По сей день.
        - Ну да. - Учитель коснулся мизинцем переносицы, будто поправлял невидимые очки. - Я живу один. Люблю подолгу бродить по окрестностям. Я был на кладбище, когда все началось. Соседи убивали соседей… - Он поник.
        - Опусти подробности, - посоветовал Филип.
        - Да… я… спрятался на могиле Дворжака. - Альберт обвел взглядом собеседников. - Моего любимого композитора. - В лице седовласого учителя было что-то восторженно-юношеское. - Через час крики затихли. Я решил проверить. Лунатики собрались напротив деканства. Они… остолбенели и таращились на луну. Вроде и не дышали совсем.
        Он замолчал, чтобы Корней перевел для своей подруги. Оксана затараторила в ответ.
        - Люди в окнах, - показал Корней на многоэтажки.
        - Да, мы заметили.
        - Они тоже остолбеневшие. Что было потом?
        - Потом пришли военные, и я снова схоронился. Лунатики очнулись. Не ото сна, а от этого… паралича. Напали, но солдаты положили их из автоматов. Я боялся, что военные и меня прикончат. Автобусы привозили беженцев. Я смешался с толпой. Наблюдал за осадой из кустов, как трус.
        Филип похлопал Альберта по плечу.
        «Ничем бы ты не помог, поклонник Дворжака и „Битлов“».
        - Я увидел уезжающий грузовик, понял: это мой последний шанс. Ребята спасли меня.
        - Так вот, - опередил Филип очередную порцию благодарностей, - у меня созрела теория. Сомнамбулы перестают двигаться, если им некого убивать. Если они не чуют рядом бодрствующих.
        Корней вскинул брови:
        - Вы хотели сказать «не видят»?
        - Не видят, да. Потому их до черта в старой части города.
        - Убивать, - прошелестела Вилма, - их единственная цель.
        - А наша цель - жить.
        - Америка скоро падет, - не унималась Вилма, - или пала уже. Япония на очереди.
        - Ребята! - Оксана дернула Корнея за рукав.
        По газону мимо стеклянной коробки автосалона шел тощий парень в камуфляжных штанах. Загорелый торс он подставил солнечным лучам. По впалому животу и торчащим ребрам рассыпались татуировки. За плечом болтался тряпичный, сшитый из лоскутьев, рюкзак.
        Альберт близоруко прищурился:
        - Лунатик…
        - Нет-нет! - воскликнула Оксана. - Он нам машет.
        - И впрямь!
        Парень поднял руку и шевелил пальцами. Типичный автостопщик, ловящий попутку.
        Филип постучал по заднему стеклу кабины.
        - У нас пополнение! - крикнул он Камиле.
        Грузовик припарковался возле мотеля. Филип заметил трупы, сваленные за забором, но ничего не сказал, а наоборот, привстал, чтобы заслонить от Вилмы обзор.
        - Давай скорее, приятель!
        Парень запрыгнул в кузов, машина тут же тронулась.
        - Нормально, - сказал он. - Вы первые, кто остановились.
        - А были другие автомобили?
        - Да, все прут из города. Я - Вик, кстати.
        Шею парня окольцевала татуировка - бусы из черепов. По небритым щекам ползли чернильные слезы. У губ белели струпья. Что-то подсказывало Филипу, что выглядел пацан неважно и до апокалипсиса.
        - Рады знакомству, Вик. Я…
        - Тебя как звать, подруга? - Вик окинул горящими глазами Оксану. - Классная фигурка!
        - Простите… - кашлянул Корней.
        - Твоя девка, да? Чего ты напрягся? Спокойно! - Вик обнажил в ухмылке пеньки гнилых зубов. - Разберемся. - Он подмигнул Оксане. - А что у вас тут, вечеринка?
        - Извините, - сказал Филип, - вы можете сесть?
        - Лишь бы не в тюрьму, босс!
        Вик плюхнулся рядом с Вилмой. Та вздрогнула и отодвинулась к борту.
        - Как твое ничего, сестра? Ты в теме, да?
        Пальцы Вика помассировали колено Вилмы.
        - Не надо… - пискнула она.
        - Сестра в теме! - довольно усмехнулся Вик. - А у тебя есть, да? Угостишь брата?
        - Уберите, пожалуйста, руку, - твердо сказал Филип.
        - Немного занудная вечеринка, да? - Вик засмеялся.
        Грузовик проехал железнодорожную ветку. По сторонам дороги густел августовский лес.
        - Ого! И вы молчали! - Вик качнулся к ящикам с медикаментами. - Есть аптечка - будет веселье. Дядя Вик научит вас никогда не спать. В обмен на маленькое одолжение. - Он послал Оксане воздушный поцелуй. - А за баранкой тоже телка? Да у вас целый гарем, мужики! - Вик харкнул слизью на рифленый металл.
        - Здесь не плюются! - взъярился Альберт. - Что вы себе позволяете, молодой человек?!
        - Пзвляете мдой чвек… - передразнил Вик учителя. - Тебе какое дело, дед? Тебе и так никто не даст. У наших дам хороший вкус, да, девочки?
        Мексиканские скелеты и мультяшные персонажи на предплечьях Вика были изрядно подпорчены воспаленными ранками. От него воняло потом и болезнью.
        - Камила! - Филип забарабанил в стекло. - Тормози!
        - Нормально. - Вик пялился на грудь Оксаны. Она ссутулилась, съежилась под сальным взглядом. - Сука, как же нормально!
        Грузовик встал посреди пустого шоссе.
        - Выметайся! - отчеканил Филип.
        Глаза парня округлились:
        - Ты чего, старик?!
        - Вон!
        - Да ты меня не так понял! - Вик улыбнулся примирительно. - Я нормальный, брат. Просто волнуюсь в компании незнакомых людей. Вы привыкнете.
        Филип встал во весь рост. Альберт и Корней последовали его примеру.
        - Ты оглох? - спросил Корней.
        - Я вас услышал! - Вик хлопнул в ладоши. Подобрал рюкзак, поклонился Вилме. - Дамы! Вынужден идти.
        Протискиваясь мимо Оксаны, он громко щелкнул языком. Девушка вздрогнула, Вик расплылся в улыбке.
        - Карма настигнет вас, - сказал он, соскакивая на асфальт. - Бог все видит.
        Грузовик поехал прочь. Тощий человек на шоссе захохотал и принялся отплясывать какой-то безумный танец.
        СНАРУЖИ (7): ТОКИО
        Первым лунатиком на островах стал студент-биолог по имени Такуя Мидзусима. После автокатастрофы он пролежал в коме неделю, но очнулся двадцать шестого августа, не дожидаясь ночи, - в тринадцать сорок и попытался убить родного брата. Часом позже пациент, которому удаляли желчный пузырь, встал с операционного стола и набросился на хирурга. Он был слаб и истекал кровью, но потерявшая сознание медсестра пришла на помощь - они убили троих, прежде чем были расстреляны в упор полицейскими.
        Император Акихито выразил соболезнование родственникам погибших и попросил не паниковать.
        Улицы городов опустели. Токийцы запирались в квартирах и выбрасывали из окон ключи. Фотограф «Емиури симбун» фотографировал усеянные ключами газоны.
        Выпуски новостей отдавали медным запахом крови. Репортажи из Нью-Йорка напоминали блокбастер с пометкой «18 +».
        На Алтае шаманы проводили свои ритуалы. Кардиналы обращались к католикам с проповедями. Далай-лама призвал человечество не проливать кровь.
        Распространялись истории о том, как лунатики забрели в храм кришнаитов и начали танцевать вместе с прихожанами. По другой версии - зашли к свидетелям Иеговы и молились с ними хором.
        На экранах лидеры Южной и Северной Кореи обсуждали приближающиеся сумерки. Но гораздо больше шума наделал новый ролик Карающей Длани «Хороним Америку». Обсуждали не содержимое, а внешний вид блогера и то, как часто он запинался.
        В приемной института беззвучно работал телевизор.
        Словно маркиза де Сада пустили к компьютеру, и он выстучал бегущую строку.
        Дональд Трамп выступал в прямом эфире. Он забыл причесаться.
        «Что же, - подумал профессор Таканори Тоути, - в отличие от меня, этой ночью он наверняка не спал».
        За панорамными окнами полыхало закатное зарево.
        - Ты видел его? - спросила Ю.
        Связь прерывалась.
        Профессор кивнул, словно жена находилась перед ним, а не на другом конце Токио.
        - Ты что, киваешь?
        - Да, прости. - Он улыбнулся. За сорок лет брака Ю выучила все его привычки. - Да. Видел.
        - И как он выглядит?
        - Обычно. Как ты, как я. Как любой спящий человек.
        - Ты пробовал его разбудить?
        - Я… я полагаю, это не телефонный разговор.
        - Да, конечно. Я старая дура.
        Шаркнули, открываясь, створки лифта. Статный мужчина в военной форме появился на этаже. Полковник Сато. Именно он организовал перевоз подопытного образца.
        - Ты поела? - спросил Тоути.
        - Нет аппетита.
        - Поужинаем вместе, когда я вернусь. Как ты себя чувствуешь?
        Он вспомнил Ю, замершую посреди комнаты, тыкающую ему в грудь воображаемым ножом. Нимб лунного света за растрепанными волосами.
        Вспомнил, как уходил утром из дому, поцеловал ее в сухие губы, в тончайший лен кожи у самой мочки. Как запер снаружи дверь - точно посадил жену под домашний арест.
        - Спрашиваешь, не хочу ли я спать? Нет, я собираюсь посмотреть парочку фильмов и приготовить что-нибудь из тайской кухни.
        - Звучит здорово.
        Сато вежливо ожидал у лифта. Тоути поманил его жестом.
        - Мне пора.
        - Я люблю тебя.
        Ю отключилась.
        - Добрый вечер, профессор. Приятно встретиться с вами снова.
        - Жаль, что при таких условиях.
        Большую часть жизни Тоути изучал сон и написал шесть книг по сомнологии. В семьдесят два года он готов был сжечь их все и признать, что ничего не смыслит в своей профессии.
        Он много думал сегодня - как и всегда.
        Он думал о первых обитателях суши, чешуйчатых и костистых. Колонизируя враждебную землю, они подвергались резким перепадам температуры: холодными ночами падала скорость биохимических реакций, и первопроходцы цепенели до утра. Эти колебания от активности до бездействия, пройдя эволюционные витки, передались людям и теплокровным животным. Наши предки не могли охотиться во мраке, они выбрали темное время суток, чтобы отсиживаться в пещерах, пока хищники рыскают по лесам и долинам. Чтобы отдыхать.
        Многие столетия сон оставался для человечества тайной, и только самонадеянные дурни двадцатого и двадцать первого веков решили, что разгадали ее.
        За стеклом, в лаборатории, спал образец номер один - насмешка над современной наукой. Митико Канбэ из города Аичи, инженер, тридцать два года. Канбэ был счастливо женат и имел двоих детей. Интересовался архитектурой русских православных храмов. Этой ночью в московской гостинице он осколком стекла зарезал супругу.
        Японское правительство связалось с российскими спецслужбами. Связанного по рукам и ногам инженера доставили в Токио на борту военного истребителя.
        Канбэ скользил бессмысленным взглядом по белоснежным стенам лаборатории. Зрачки расширены, мышечные судороги искажают черты лица. Скованный, он лежал на диагонально поднятой кушетке. Тело оклеили электродами. Ассистенты Тоути регистрировали температуру, дыхательные движения грудной клетки и брюшины, содержание кислорода в крови, приливы крови к гениталиям. Датчики фиксировали токи сердца и мозга, электрическую активность мозговых клеток, мышечный тонус.
        - Вы бы назвали это сном? - спросил Сато, рассматривая образец через стекло.
        - Полковник, обратите внимание на результаты энцефалограммы. - Тоути подвел гостя к монитору. - Видите пляску здесь? Это нерегулярные бета-волны. А вот плетутся сонные веретена. Горы и впадины - дельта-ритм глубокого сна. Высокоамплитудные волны свидетельствуют, что нейроны работают синхронно, как и полагается в процессе сна.
        - Боюсь, профессор, мне это ни о чем не говорит.
        - Ночной сон состоит из циклов, как и вся наша жизнь. Циклы делятся на пять стадий: четыре стадии медленного сна, одна - быстрого. Дельта-сон - то, что мой коллега Уильям Демент нарек REM-фазой, от английского rapid eyes, быстрые глаза.
        - Потому что у спящих двигаются под веками глазные яблоки.
        - Именно так, полковник. Пилообразные волны на мониторе - это REM-фаза. Которая тут же меняется на острые вертексные волны, словно пациент только-только уснул и галлюцинирует. Вам случалось в дремоте, между сном и явью, видеть туманные образы? Это первая стадия ортодоксального сна; гипнагогические подергивания подтверждают данные ЭЭГ. Но здесь и здесь в игру вступают дельта-колебания. Четвертая стадия. Лунатизм, ночные ужасы, энурез, разговоры во сне - ее верный признак. Восемьдесят процентов сновидений приходят к нам в дельта-сне. Но, боже, что это? Учащенный ритм. Легкий сон, вторая стадия.
        - Профессор, я…
        - То, что демонстрирует нам ЭЭГ, - нонсенс. Этот человек мечется между всеми видами сна одновременно. Он дремлет или почти просыпается, пребывает в глубокой коме или грезит во снах. Его пульс - скачки на сломанной карусели, постоянно переключающей скорости. Нервные клетки в лобных долях ведут себя аномально. Изменилась форма ядер. Лейкоциты уничтожают мембрану, что происходит при длительной бессоннице. Гипнотоксин, сонный яд, разрушает нервные клетки. Зашкаливает уровень кровенаполнения сосудов…
        - Так он спит или нет?! - не выдержал Сато.
        - Определенно спит. Вы можете вскрыть его череп без анестезии - он не проснется.
        Ополоумевший монитор мигал зелеными взгорьями и зигзагами.
        - Его разум, - произнес профессор, - оскверненный храм, в котором бесчинствуют язычники. Перестраивают, перекраивают на свой лад.
        - Выходит, это болезнь?
        - Так я бы и сказал. Что-то вроде неизвестной нам разновидности летаргического энцефалита. Но это не объясняет смены ритмов и природы распространения эпидемии. Не объясняет желания господина Канбэ убивать.
        - Но лунатики способны на убийство.
        - Истинно так. Задняя теменная кора, отвечающая за движение, у сомнамбул остается активной, а средневисочная область, помогающая распознавать лица, отключается. Поэтому лунатики и нападают на близких людей. Я общался с американцем Уильямом Кори, который в девяностом году забил до смерти свою мать: он проехал двадцать ри[14 - Ри - традиционная японская мера длины. Один ри равен 3,927 км.] на своем автомобиле к родительскому дому и обратно - и при этом спал. И был оправдан судом.
        В шестьдесят первом тихая благовоспитанная девушка застрелила из револьвера отца и брата. В две тысячи четвертом англичанин задушил отца. И девушка, и англичанин спали. Подобные инциденты в истории случались редко, но регулярно. Юридический трактат пятнадцатого века содержит примеры «смертоносного снохождения».
        Полковник внимал словам профессора, хмуря кустистые брови. За стеклом мечтательно улыбался инженер Канбэ. Тоути нажал на кнопку. Прозрачная стена исчезла за пластиковыми жалюзи.
        - Допустим, - сказал он, - все человечество заражено. Вирус проник в задние отделы гипоталамуса и верхние стволы головного мозга. Активизируется он, только когда мы засыпаем. Агрессия - непременный спутник болезни. Даже эта антинаучная белиберда разбивается в щепки о вопрос: почему лунатики не трогают друг друга? Почему превращаются в муравьев с коллективным разумом?
        Он вспомнил репортаж, снятый из кружащегося над Сан-Франциско вертолета. Тысячи лунатиков, облепивших Золотой мост.
        - А бывают… - Сато потупился. - Групповые сновидения?
        - Полковник, лунатизм никак не связан со сновидениями. Лунатики ходят потому, что у них нарушена система возбуждения. Панические атаки, автоматические двигательные навыки не зависят от того, видит ли человек сон. А это, - Таити кивнул на жалюзи, - никак не связано с наукой.
        - Что вы хотите сказать?
        - Если сон, по мнению поэтов, это спуск, то господин Канбэ спустился в Марианскую впадину. В некий… обитаемый ареал.
        - Почему обитаемый?
        Профессор уклонился от прямого ответа:
        - Вы любите аниме? - Вопрос застал врасплох. Сато замычал и помотал головой. - В одном давнем аниме есть персонаж - Баку. Сценаристы позаимствовали его из фольклора. Это химера, смесь слона, тигра и носорога. Но в аниме он стал милым тапиром. Баку пожирает дурные сны. Вот чья помощь нам пригодилась бы.
        Сато не улыбнулся:
        - Но должны же существовать способы!
        Тоути проговорил безмятежно:
        - Мы не успеем их найти. Не забывайте. Мы сами скоро заснем. И впустим его в наши сны.
        - Я читал. Рекорд бодрствования - одиннадцать дней.
        - Мы не продержимся и треть этого срока. Завтра мы почувствуем упадок сил. Послезавтра нас будут мучить галлюцинации. Через шестьдесят часов - кошмары наяву. Организм будет вырабатывать индолы - такие самопальные марки ЛСД. Дальше - деперсонализация. Мы забудем свои имена.
        Профессор отодвинул ящик стола и швырнул перед Сато тонкую стопку бумаг.
        - Демоны, - сказал он задумчиво, - гипнотизеры… вот кем здесь пахнет. Это же бред, что Луна влияет на сомнамбул. Но, полковник… Это началось не в ноль часов ноль минут по среднеевропейскому времени, как пишут газеты. Двадцать четвертого числа в Италии, в Бельгии, в Аргентине были задокументированы случаи лунатизма. Сомнамбулы прыгали из окон, грызли свои запястья, кидались под машины. В Праге бизнесмен стесал губы об асфальт. Но эти еще никого не убивали, и их в итоге удавалось разбудить. То же самое наблюдалось двадцать пятого. Южная Америка, Киргизия, Новая Зеландия… Позавчера моя жена ходила во сне. Она думала, что сжимает в руке нож, и била им меня в грудь.
        Полковник выпустил распечатки из рук. Профессор продолжал, доставая серебристый диктофон:
        - Будто что-то искало лазейку в наш разум. Двадцать четвертое - тринадцатый и четырнадцатый лунные дни. Спутник Земли освещен на девяносто шесть процентов. Двадцать пятое - четырнадцатый и пятнадцатый лунные дни. Девяносто девять процентов. Сегодня - полнолуние. И оно нашло путь.
        - Оно?.. - ошарашенно повторил Сато.
        - У господина Канбэ присутствует фоновая активность. Он реагирует на окружающий мир. Анализирует часть поступающих сигналов. Я задал ему несколько вопросов. - Тоути выдержал паузу. - Баку, полковник. Тапир Баку. Вот кто нам поможет.
        Профессор щелкнул кнопкой и спросил - уже из динамика диктофона:
        - Зачем ты убил свою жену, Митико? Зачем?
        Голос лунатика был блеклым и глухим:
        - Оно приказало мне.
        - Назови его имя.
        - Песочный человек. Лунное Дитя.

4.9
        Грузовик они оставили на парковке модерновой новостройки, в нескольких кварталах от пункта назначения. Промышленный район Высочаны не привлекал туристов. Казалось, кошмар пощадил его. Но стоило присмотреться…
        Пустые дворы. Пустые улицы. Шелестящие кронами деревья в пустом парке.
        Столб дыма, вздымающийся, как вражеский флаг над военным аэродромом. Ни трамваев, ни проезжающих машин. И в окнах элитных высоток, за бликующими стеклами - силуэты окоченевших людей.
        Как преступники, хоронясь в тени, шестеро неспящих пробежали рысцой к двухэтажному дому под красной черепицей. Прежде Корней мечтал поселиться в таком.
        Пока хозяин искал ключи, Корней и Оксана познакомились с водителем. Камила была платиновой блондинкой средних лет, крупной и круглолицей.
        - Добро пожаловать! - Филип отворил двери.
        Огромная светлая квартира была заставлена холстами - настоящий выставочный зал.
        - Так вы художник?
        - Типа того, - улыбнулся Филип.
        - Очень красиво! - восхищенно воскликнула Оксана.
        Корней решил, что не все потеряно, если искусство еще способно захватить. Гости вертели головами, рассматривая картины. Лишь синевласка Вилма рухнула на диван. Выглядела она плохо и постоянно чесалась. Голые ключицы исполосовали царапины. Вилма принюхивалась и морщилась, хотя Корней не чувствовал никаких неприятных запахов.
        - Кто эта девушка? - Камила обвела жестом холсты. Героиня большинства полотен явно писалась с конкретной натурщицы.
        - Моя жена. Яна.
        - Она красивая, - по-чешски сказала Оксана.
        - Да, невероятная. Ее не стало девять лет назад.
        Художник использовал все оттенки красного, чтобы передать рыжее пламя волос и шелк развевающихся платьев, отчего создавалось впечатление, что стены мастерской объяты пламенем.
        - Но, друзья, - сказал Филип, - никто не любуется живописью на голодный желудок. Девчонки, вы поможете старику?
        - Спрашиваешь! - закатила рукава Камила.
        Корней перевел для Оксаны, она закивала, с готовностью последовала за хозяином на кухню.
        Альберт присел возле Вилмы. Улыбнулся Корнею:
        - Вы не чех, правда?
        - Украинец.
        - Чудесное произношение. Чем занимаетесь?
        - Работаю в издательстве. Или работал.
        - Не падайте духом. Блокируйте негативные мысли. Я понимаю, трудно. Но сам стараюсь сосредотачиваться на том, что случится в ближайшие минуты. Пожалуйста, расскажите о вашей издательской работе.
        - Это будет скучно… - смутился Корней.
        - Скучно бывает только скучным людям. Я прошу.
        Он пожал плечами и поведал обо всем, чем занимался в офисе: о компьютерных программах, разновидностях переплета, о печатных станках. Он вспо-мнил и последнего сорвавшегося заказчика.
        - Писатель предлагал опубликовать книгу о Луне. Об… э… - Корней не знал, как это по-чешски. - Существах с других планет.
        - Инопланетяне. Внеземные цивилизации.
        - Да, внеземные цивилизации на Луне.
        - Как забавно. Обычно фантасты отдают им Марс.
        - Чем Луна хуже? У нее есть…
        - Темная сторона.
        - Да.
        - Так, быть может, я знаю вашего писателя? Я слежу за современной чешской литературой.
        - Сомневаюсь, - сказал Корней, - он взял псевдоним в честь американского химика. Отто Леффлер.
        - Я профан. Не слышал ни о том ни о другом. - Альберт повернулся к синевласке, которая все это время терла глаза, точно в них попал песок. - Вилма…
        - Отстаньте, бога ради! - раздраженно бросила та.
        - Сию секунду, - не обиделся Альберт.
        Они болтали об отвлеченных вещах, книгах и музыке, как обыкновенные посетители галереи обыкновенного двадцать шестого августа. На кухне скворчала сковорода.
        Вскоре явился Филип - он притащил стол. Оксана перешептывалась с Камилой и даже улыбалась. Камила говорила по-русски.
        Обед состоял из овощного салата, жареной камбалы и разогретого риса. У Корнея потекли слюнки.
        Филип разлил по разномастным чашкам кофе. Они чокнулись посудой. Вилма разлила горячий напиток и обожгла себе пальцы.
        - Без паники! - Камила захлопотала, подула на руку Вилмы. Та поблагодарила устало.
        - Вы видели ролики Карающей Длани? - спросил Корней.
        - А, того парня из Лондона… - Альберт набил рот кашей. - Его теория про Час Икс не совсем верна.
        - Что за теория?
        Филип сказал, скрестив на груди массивные лапищи:
        - Что началось все в полночь и именно у нас, в нашем часовом поясе.
        - Угу. - Альберт загрузил тарелку Оксаны салатом. - И это не так. Мой друг преподает в школе для инвалидов. С десяток его учеников ходили во сне двадцать четвертого и двадцать пятого тоже.
        - И их не смогли разбудить? - спросила Камила.
        - Смогли. Эта дрянь пока… укоренялась. Но факт есть факт.
        Корней рассказал о Сектанте, телефонном разговоре с женой Соловьева и ночной прогулке Оксаны. В последнем случае он опустил подробности.
        - Один человек набрал целых три примера. - Альберт многозначительно хмыкнул.
        - Позавчера, - сказал Филип, - на меня напал лунатик с палкой. Днем, на кладбище в Богнице. Черт знает, чего он там спал.
        - Нам это ничего не дает… - вздохнула Камила.
        - А знаете что? - Альберт промокнул салфеткой губы. - Давайте-ка немного расскажем о себе. Кто был на собраниях анонимных алкоголиков?
        - Я, - буркнула Вилма.
        - Помогай мне, я буду первым. - Учитель встал и поправил воображаемый галстук. - Меня зовут Альберт, и я не спал двадцать четыре часа. Виновен, вчера вечером прикорнул на пару часиков. Час Икс подарил мне новых друзей. Спасибо.
        Он отпил кофе и сел на диван.
        Камиле не нужно было подниматься - она ела, стоя у мольберта.
        - Так, попробую. Меня зовут тетушка Камила, я не спала тридцать два часа. Час Икс подарил мне кучу седых волос, ночные кошмары до конца дней и двадцать микроинсультов.
        - Ты не сказала «спасибо», - заметил Альберт.
        - Спасибо большое.
        Оксана включилась в забаву благодаря лингвистической поддержке Корнея.
        - Меня зовут Оксана, я не спала тридцать три часа. Час Икс подарил мне Корнея.
        - Моя ж ты малышка! - умилилась Камила.
        - И Бога, - неожиданно добавила Оксана. - Спасибо.
        Вилма не смогла сосчитать часы без сна:
        - Десять. Или двадцать.
        - Во сколько ты проснулась вчера? - спросил Филип.
        - Не знаю. В час дня.
        - Двадцать девять часов. Детское время.
        Филип намеревался снять напряжение, но Вилма молча вышла из мастерской.
        - Пусть побудет одна, - сказала Камила.
        - Моя очередь, да? - Хозяин квартиры зафыркал, словно собирался с силами для трудного дела. - Прошу любить и жаловать: Филип. - Он склонился в реверансе. - Не спал восемьдесят один час.
        Гости недоверчиво улыбнулись. Но Филип был серьезен.
        - Что?.. - Вопросительная улыбка сползла с лица Корнея. - Почему?
        - Чертова неделя. Уже несколько лет кряду в августе я перестаю спать. Хорошо, не совсем так. Вчера я продремал тридцать минут - это рекорд.
        - Ваша жена… - Камила посмотрела на холсты. Огнегривая девушка танцевала в рамах. - Она умерла в августе?
        - В яблочко. И это дает мне преимущество. Я не захрапел бы при всем желании. Спасибо Часу Икс за то, что придумал применение моей суперспособности.
        - А ведь и правда… - удивленно произнесла Камила. - Вы выглядите блестяще.
        Корней был с ней солидарен. На щеках Филипа играл румянец, глаза были цепкими и живыми. Художник подмигнул:
        - Давно мне никто не делал комплиментов!
        Гости обернулись к Корнею.
        - Друг! - пригласил Альберт.
        - Меня зовут Корней. Я не спал четырнадцать часов.
        - Чет… - Альберт сбился. - Четырнадцать? Вы не путаете?
        - Тринадцать двадцать, если быть точным.
        В комнату вошла Вилма, она умылась и заметно взбодрилась.
        - Что за переполох?
        - Молодой человек утверждает, что спал сегодня.
        - Как сурок. Меня разбудил звонок Оксаны. В три сорок - на нее напала соседка по квартире.
        - Погоди-погоди… - Филип водил пятерней по колючему подбородку, словно приглаживал бороду. - А почему же ты не превратился в ракшаса?
        - Убейте, если я понимаю.
        Минуту присутствующие бурно обсуждали новость.
        - Никак само Провидение вас нам послало, - сказал раскрасневшийся от возбуждения Альберт.
        - И что же нам с тобой делать? - прикидывал Филип.
        Корней сидел с прямой спиной, как на экзамене. Оксана приобняла его за плечи.
        - Интересно, - произнесла Камила, - у нас тут два уникума. Этот не спит неделями, на того не действует лунная чума.
        - Уверен, я не один такой, - стушевался Корней.
        - Ну, мы пока не слышали про второго.
        - Лунная чума?.. - переспросила зависшая на мгновение Вилма.
        - Это во мне пробудился поэт, - пояснила Камила.
        - А ведь правда… - Вилма ущипнула себя за предплечье. - Вчера ночью был пик полнолуния.
        - Боже… - прошептал Альберт. - Эта мысль зудела во мне с тех пор, как Корней упомянул про Луну. Позавчера Луна была полной. Застывая, сомнамбулы смотрят в небо.
        - Я же говорила! - обрадовалась Камила. - Наша хрень повязана с луной! С лунными вспышками или чем-то подобным.
        Оксана умоляюще подергала Корнея - он перевел.
        - Вы понимаете, что это значит? - спросил Филип. - Сомнамбулизм, вероятно, пройдет, когда закончится полнолуние.
        Камила выхватила из сумки планшет. Забегала пальцами по экрану.
        - Вот! На сто процентов Луна освещена один день. Но фазой полнолуния называют промежуток в семь суток. Две ночи до максимума и четыре после.
        - Вы предлагаете не спать еще три дня? - Вилма запрокинула голову на спинку стула. Из ее ноздрей вытекли две алые струйки.
        - У тебя кровь, милая! - Камила вытянула платок. Вилма зажала им нос. Посмотрела воспалившимися глазами на красные пятна.
        - Три дня? - словно спросила она у крови.
        - Мы должны постараться! - заявил Филип. - Сегодня мы проведем эксперимент. И если наш друг действительно не подвластен лунной чуме…
        - Я патентую термин, - вставила Камила.
        - …то у нас хорошее подспорье. Каждого, кто все-таки уснет, мы нежно свяжем и будем возить с собой до той поры, пока не завершится этот ад.
        С плеч Альберта будто камень упал. И Камила засияла. Оксана звонко чмокнула своего переводчика в ухо.
        - Нужно поклясться! - сказал Альберт. - Два пальца вверх.
        - Клянусь! - вразнобой пролаяла команда.
        - О каком эксперименте вы говорили? - спросил Корней.
        - О, тебе понравится! Этой ночью ты ляжешь спать, а мы проконтролируем процесс.
        - Попробуй мне не проснуться! - пригрозила Камила. - Не расстраивай меня, малыш.
        Корней вскопал ложкой остывший рис.
        - Мне надо еще кое-что вам сказать. - Пять пар глаз уставились на него. - Я думаю, что знаю, почему не превращаюсь в жаворонка. Я не вижу снов. Никогда не видел.
        - Как интересно… - Альберт прищурился, словно человек, пытающийся разгадать механику сложного фокуса.
        - Может, ты просто забываешь наутро? - спросила Оксана, поняв Корнея без перевода.
        Всплыл в памяти тот же вопрос, заданный ему когда-то начальником. А за ним всплыл, как утопленник из воды, булькающий сквозь шорох домофона голос Алисы Соловьевой: «Мы спим».
        - Я читал об этом, - на русском, потом на чешском сказал Корней. - Люди вроде меня - исключительная редкость. Инсульт иногда приводит к тому, что человек перестает видеть сны. И какой-то синдром Шарко - Бранда. Или Шарко - Вирбранда[15 - Синдром Шарко - Виллебранда - потеря сновидений после очагового повреждения мозга.]. Участки в большом полушарии, - он коснулся лба, - имеют зоны, которые обрабатывают зрительные образы. А болезнь повреждает их. Но я ничем не болел.
        - Ты ни разу не летал во сне? - спросила Вилма.
        - Я просто вырубаюсь и врубаюсь утром. Без приключений.
        - Выходит, - уточнил Филип, - эта дрянь завладевает разумом через сновидения. А к тебе ей не подобраться.
        - Ну, - сказала Камила, - специалисты по снам из нас те еще.
        - Пользуйся чем владеешь, - ответил Альберт. Он зевнул, и зевота передалась женщинам.
        - Чтоб тебя! - шутливо замахнулась Камила.
        Корней все глядел в тарелку.
        - Вы говорили, - вспомнил он, обращаясь к Камиле, - «дрянь завладевает разумом». Оксана говорила нечто подобное. Про инопланетную колонизацию.
        Он думал, собеседники скептически ухмыльнутся, но Филип мрачно произнес:
        - Я видел, как сотни ракшасов лезут на крепостную стену, будто сраные муравьи с единым сознанием. Инопланетяне? Я поверю и в Гамельнского крысолова.

4.10
        Туристы сплавлялись по Влтаве, образуя у набережной Сметаны дамбу: из-за количества тел уровень воды поднялся. Распухшие, посиневшие люди будто карабкались на бивни бревен, в прошлом защищавших мельницу ото льда. Обнаглевшие и отяжелевшие чайки пикировали, откусывая от человеческой плотины кусочки. Пустельга расправила крылья, зависнув над пиршеством, и камнем рухнула вниз. Клюв выдрал клок мяса, обнажив фарфоровые резцы. Чайки, вцепившись в скальпы, лакомились веками и губами.
        Лебеди, ретировавшись на песчаный берег Стрелецкого острова, зыркали недоверчиво и перебирали перепончатыми лапами.
        На Кампе сотни и сотни лунатиков смогли наконец замереть. Взошедшая Луна отразилась в их глазах, как в водах Влтавы. Наполнила их глотки светящимся молоком. Проникла в каждую пору и заставила их сверкать.
        В речке Чертовке покачивались трупы, словно клавиши пианино, перебираемые невидимыми пальцами. Кровь запеклась на мельничных колесах.
        Возле церкви Святого Иакова, где, по легенде, обитал неупокоенный призрак мясника, бродил человек, точно выкупавшийся в темно-красных чернилах. Вдруг он застыл, выронил тяжелый топор и воздел к небесам очи. Радость разлилась по лицу, белый диск запылал на красной липкой коже. Но, мешая отдохновению, испуганные люди пробежали по узким кривым улочкам. Темно-красный человек включился, заворчал и подобрал топор.
        Некоторые станции метро стали убежищем для неспящих. Выходы наружу перекрыли решетки. В туннелях и на платформах выжившие разговаривали полушепотом, пили нацеженный автоматами кофе, били себя по щекам и часто умывались.
        Крысы пришли в подземку, наблюдали из тьмы бусинками глазок и тоже мыли лапки и мордочки.
        По Рессловой улице к Танцующему дому брела Берта. Пока в этом был смысл, она читала лекции на факультете естественных наук Карлова университета и, кстати, продержалась без сна сорок восемь часов. Но теперь она спала. Берте снилось, что студенты заперли ее в Грдличковом музее человека и что экспонаты музея ожили. Антропологический материал, собранный ее выдающимся предшественником Алешем Грдличкой, щелкал зубами и пересыпался косточками. Ползли гипсовые модели кистей, ведомые скелетом змеи. Скелет попугая клацал клювом. Скелет гориллы стучал лбом о стекло. Фыркала засушенная голова павиана. Лапа орангутана барахталась в спирте, а похожее на инопланетянина чучело гиббона носилось между стендов. От вида его желтоватой шкуры Берту мутило.
        Она кричала там, в музее, внутри своей головы и шла по Реесловой улице к Влтаве, к Йирасковому мосту. Ее глаза были пусты, а на груди болталась картонка с корявой надписью, сделанной перед тем, как тьма накрыла и уволокла Берту в ад оживших чучел и скелетов: «Не убивайте меня! Я беременна!» Дитя в животе Берты тоже спало.
        Под нервюрными сводами Староновой синагоги, под яркими электрическими свечами люстр, народ Израиля обращался к благому Создателю, прося о защите. Маленький Уди смотрел на штандарт со звездой Давида и текстом «Shema Yisrael». Он думал, что Бог мог бы оживить голема, чтобы помочь общине. Вот же он, голем Иуды бен Безалеля, спит на чердаке синагоги.
        Хазан сгорбился над древним молитвенником и декламировал текст. Мужчины раскачивались из стороны в сторону, повторяя мысленно и вслух священные слова. Женщины молились отдельно, во внешней комнате.
        Три звезды взошли на небе. Кантор читал «Маарив»:
        - Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, по слову Которого наступает вечер…
        «Свет и мрак», - думал Уди.
        Каждый его день заканчивался словами из Торы.
        - Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, смежающий сном глаза мои…
        Кто-то будто скребся в дверь синагоги.
        Хазан возвысил голос:
        - И сделай так, чтобы ложе мое было совершенным пред Тобою, и верни свет глазам моим наутро, чтобы не уснул я мертвым сном.
        Двери заскрипели, открываясь.
        Маленький Уди поднял молитвенник, словно щит.

4.11
        - Признайтесь, - спросил Корней, - вы мне мстите?
        - Ну что ты! - осклабился Филип и подергал путы. Щиколотки Корнея были связаны декоративным шнуром, отцепленным от гардины. - Мы совсем тебе не завидуем.
        Альберт зашторил окна, плотной тканью преграждая доступ лунного света в комнату.
        Филип никогда не видел, чтобы взрослый человек вот так отправлялся на покой: предварительно обездвиженный, с написанным на лице чувством вины. Чтобы пятеро взрослых, как няньки, окружили постель, провожая в долгий путь.
        Филип прошерстил комнату и убрал тяжелые предметы: гантели, бронзовую вазу.
        - Как настроение? - поинтересовалась Камила.
        - Как у космонавта перед запуском ракеты.
        - Выспись и за нас, - попросил Альберт.
        Оксана наклонилась и поцеловала Корнея в висок:
        - Сладких снов… То есть спокойной ночи.
        Они гуськом покинули комнату, притворили дверь. На пороге Филип выстроил батарею из бутылок. Дверь толкнет их, и грохот предупредит неспящих.
        - Счастливый ублюдок… - промычала Вилма. Ее белки отливали красным, пальцы нервно гладили шею и щеки.
        «Долгая ночка ждет нас…» - вздохнул Филип.
        Ярко горящая люстра порождала тени, которые ерзали по холстам. Филип вкрутил в патроны дополнительные лампочки. Он понимал, насколько это опасно. Особенно после того, как в восемь прогремел взрыв. Со стороны метро «Высочанска» и художественной галереи валили клубы дыма. В набирающих силу сумерках копошились убийцы.
        Но торчать в темноте означало быстро стать такими же, как они. К тому же окна окрестных домов тут и там озарялись светом. Как картины в подрамниках, где на желтых холстах изображены черные фигурки.
        «Если выживу, нарисую это - ячеистые здания с завороженными людьми».
        Он вынырнул из-за занавески.
        - Есть у кого-нибудь жвачка с ментолом? - спросил Альберт, отрываясь от телефона. - Говорят, помогает, чтобы не спать.
        - Есть фруктовая. - Камила порылась в сумочке, раздала резинку.
        - А лед?
        Филип сбегал на кухню, принес блюдо с кубиками льда.
        - Вкуснятина! - Альберт бросил в рот ледышку. - Вот! Секс! Источник эндорфинов.
        - Ах ты хитрая задница! - притворно насупилась Камила.
        Оксана встревоженно всматривалась в коридор.
        - Не волнуйся, девочка. - Камила похлопала ее по плечу. - Он бы уже превратился. Дай человеку выспаться.
        Жестикулируя, Альберт спросил:
        - Вы давно вместе? Ты и он?
        - О… - смутилась Оксана. - Нет, мы… друзья.
        - Ну да, конечно! - фыркнула Камила.
        Филипу нравились и эта кряжистая грубоватая женщина, и Оксана с ее глазами олененка.
        После взрыва они стали обсуждать план действий. Альберт сказал:
        - У меня есть дом. На севере, возле польской границы, в пятнадцати километрах от Либереца. Полтора часа, и мы там.
        - А соседи? - спросил Филип.
        - Ни души.
        - Предложение заманчивое. Я - за.
        Воздержалась от голосования лишь Вилма.
        - Корней, ты водишь автомобиль?
        - Грузовик водить не пробовал, легковой - да.
        Решили выдвинуться на рассвете. Дальше были проводы Корнея в кровать.
        «Побег на дачу, - подумал Филип, - от миллионов безумцев. От желания уснуть».
        - Есть хорошие новости? - спросил он засевшего с телефоном Альберта.
        Часы пробили полночь. Луна полностью облетела Землю, лакируя ее отравленным сиянием.
        - Эпидемия достигла Урала. Неспящие бегут в Сибирь и в глубь Австралийского континента.
        - Весь мир, - без интонаций сказала Вилма. Она забилась в угол, как наказанное дитя. Сгрызла ногти до мяса.
        - Я интересовался хорошими новостями.
        - Тогда нет! - бодро ответил Альберт. - Но хотите услышать что-то приятное?
        - А ну-ка…
        Альберт торжественно махнул телефоном, будто дирижерской палочкой.
        - Two, three, four,[16 - Два, три, четыре (англ.).] - раздалось из динамиков. Пианино сплелось с гитарным проигрышем.
        - Что это? - спросила Оксана.
        - Что это? - изумился Альберт, вскакивая.
        - Элвис Пресли?
        - К черту толстого Элвиса!
        - Эй, - нахмурилась Камила, - поосторожнее с выражениями!
        - Это, мать его, Джон Леннон. Rock and Roll People! Эх, молодежь!..
        Очкарик Джон пел от имени поколения:
        Don’t tell me where your head is, man
        I can see your shinin’ shoes
        Don’t play the Virgin Mary
        We all know you’ve been screwed.[17 - Не говори мне, где твоя голова, мужикЯ вижу твои блестящие туфлиНе играй в Деву МариюМы все знаем, что ты облажался.(Англ.)]
        - Мне нравится, - сказала Оксана.
        - Еще бы! А вот это…
        «Битлы» заиграли Help!
        - Я знаю эту песню! - воскликнула Оксана.
        - Они чуют! - каркнула из угла Вилма. - Нюхом нас чуют.
        - Давайте тише, - насторожился Филип.
        Альберт приглушил звук.
        And now my life has changed in, oh, so many ways,
        My independence seems to vanish in the haze,
        But ev’ry now and then I feel so insecure.
        I know that I just need you like I’ve never done before.[18 - И теперь моя жизнь изменилась, о, во многих отношениях,Моя независимость, кажется, исчезает в тумане,Но время от времени я чувствую себя таким неуверенным.Я знаю, что ты просто нужна мне так, как никогда раньше.(Англ.)]
        - Да у нас тут настоящий концерт, - отметила Камила.
        - Диджей Альберт за пультом, детка. The Night Before!
        Трек сменился. Под электрическое фортепиано Маккартни просил героиню песни снова любить его. Леннон и Харрисон подпевали из безоблачных шестидесятых. Филипа всегда смешила физиономия Ринго в этом клипе.
        Альберт затанцевал с воздетым к потолку телефоном. Он смешно извивался и дергал бедрами. Эдакий наэлектризованный суслик с косматой седой шевелюрой. Оксана хихикнула.
        - Вот как надо! Учитесь ощущать ритм!
        Камила притоптывала в такт.
        Вилма демонстративно направилась к выходу.
        - Ты куда? - потянулся Филип.
        - Припудрюсь.
        Телефон заиграл мелодию «Привет, прощай!», вызвав всплеск эмоций у Альберта. Учитель запрыгнул на диван и выделывал коленца. Пружины возмущенно скрипели.
        - Ты не уставай особо, - посоветовала Камила, улыбаясь.
        - Я и усталость?! На каком языке говорит эта женщина?! В студенческие годы я не спал по трое суток.
        - Да ты живчик!
        - Поверь мне.
        Камила пихнула Оксану локтем.
        - Идем, покажем зазнайке ритм!
        - Нет-нет! - засмеялась та.
        - Go, go, go!
        Пани присоединились к Альберту. Оксана робко переминалась с ноги на ногу, но сила музыки взяла верх, и она уже танцевала бок о бок с Камилой.
        - Натрите мне соски льдом! - попросил Альберт.
        - Обломишься!
        Филип зааплодировал. Девчонки поклонились. В мастерской защебетали птицы и застрекотали сверчки.
        - А теперь, - объявил Альберт, - помолимся Солнечному Королю. Пусть наваляет Луне!
        Камила подала Оксане руку, вторую положила ей на талию. Они медленно закружились по паркету.
        - Эх, а как это звучит в стерео… - мечтательно сказал Альберт.
        - Филип, что вы стоите столбом? - выглянула Камила из-за плеча Оксаны.
        - Любуюсь. - И это была правда.
        - Альберт, подбрось-ка в топку рок-н-ролла!
        - Слушаю и повинуюсь!
        Танцующие позабыли про Филипа. Спустя две песни он выскользнул в коридор. Из ванной доносился плеск воды.
        Филип убрал бутылки и приоткрыл дверь спальни. В полутьме угадывались скрепленные шнуром ступни, тело под одеялом, курчавая голова на подушке.
        - Корней?
        Филип представил, как нагибается над постелью, а Корней резко распахивает глаза, являя расширившиеся сомнамбулические зрачки.
        - Корней…
        Парень заворчал, переворачиваясь.
        - А? Что-то случилось?
        - Ничего. Просто проверяю.
        - Оксана в порядке?
        - В полном. У нас вечеринка. Спи.
        Филип вышел из спальни.
        Значит, Интернет врал. Лунная чума завладевает не всеми. По крайней мере, один человек привит от безумия. Шанс спастись, если теория верна и эпидемия не продлится дольше полнолуния.
        Хоровод оптимистических мыслей прервали отчетливые всхлипы. Филип приблизился к запертым дверям в тупике. Постучал.
        - Не трогайте меня! - прошипела Вилма сквозь шум воды.
        Он толкнул дверь, сунул в щель палец и легко откинул примитивный крючок.
        Вилма сидела на кафеле, прислонившись к чугунной ванне. Лицо опухло от слез. Он опустился рядом.
        - Ты чего?
        - Ничего.
        - Вилма, - Филип привлек ее к себе, - что стряслось?
        Синевласка сжала в кулаке кулон - серебряный кувшин. Из этого кувшина сто лет назад она высыпала белые гранулы. В студии сгоревшего заживо художника Сороки.
        - Больше нет. Я все вынюхала.
        Она смотрела на него, как ребенок смотрит на родителя, умоляя починить сломавшуюся игрушку. Филип погладил ее по щеке:
        - Это не панацея. Тебе не нужен допинг.
        - Нужен! - капризно запротестовала она. Кулачки забарабанили по его плечам. Он терпел. Выдохшись, Вилма ткнулась мокрым носом в его ключицу и захныкала. Он прижался губами к синим волосам на макушке.
        - Все образуется.
        - Мою дочь, - вдруг сказала она, не поднимая головы, - мою дочь звали Дениса. Я не очень ее любила. Ее папаша бросил нас, а я практически сбагрила малышку матери. Мне было двадцать восемь, но вела я себя, как подросток. Клубы, травка… - Вилма сгребла рубашку Филипа в кулак. - Я была под кайфом постоянно и не запомнила ее личико. Даже на похороны пришла пьяная.
        Он не знал, что сказать. Чем утешить.
        - Когда Дениса снится мне, у нее нет лица. Гладкая плоть. И я целую ее в этот овал без рта и глаз.
        - Ох, Вилма… - только и смог он промолвить.
        - Дети ведь попадают в рай?
        - Если веришь в это.
        - Но… я же не верю.
        Вилма еще сильнее вжалась в него.
        После смерти Яны друзья говорили Филипу, что она теперь на небе. Он поддакивал из вежливости. Утешаться христианской концепцией рая казалось ему по-детски наивным занятием.
        «Пап, а где наш хомячок? Он переселился к Боженьке, сынок. Зачем Боженьке столько хомячков?»
        - Филип…
        - Да?
        - Я старая?
        - Что ты… - Он прикоснулся к морщинкам Вилмы, трещинкам на засохшем тесте.
        - Займись со мной любовью… - шепнула она, огорошив Филипа.
        - Но мы…
        - Я знаю, что не нравлюсь тебе.
        - Это не так.
        - Просто чтобы не спать.
        Она оплела его запястье и потянула. Вилма носила кожаные штаны, ремень с прямоугольной пряжкой. Рука Филипа прошла между пряжкой и прохладной кожей живота, по жестким зарослям на лобке, к истекающей соками расщелине. Количество густой влаги удивило его.
        Вилма ахнула и заерзала, лаская себя его пальцами. Куснула за шею, грубо схватила за пах.
        Девять лет никто не трогал его так.
        - Подожди, - сказал он. - Утро еще не скоро.
        И повернув ее, притиснув спиной к своей груди, он забрал ее горе и ее слезы.
        Дискотека закончилась. До рассвета оставалось меньше часа. Гости разбрелись по студии. Оксана углубилась в телефон. Дисплей озарял ее бледное сосредоточенное лицо. Из ее наушников звучал какой-то зубодробительный блэк-метал.
        Камила делала Альберту массаж. Босые пятки учитель засунул в таз с холодной водой. Периодически Камила разминалась, приседала и прыгала на месте.
        Вилма призраком бродила по квартире. Филип не смог полностью смыть ее запах с пальцев.
        - Вы видели фильм «Нанук с Севера»? - спросил Альберт. - Нет?! Никто из вас? Вы меня разочаровываете. Это шедевр документалистики, снятый до того, как такой термин появился. Роберт Флаэрти, режиссер, отправился в Северную Канаду, чтобы впервые задокументировать быт эскимосов. Он жил в эскимосском племени больше года, делил с ними кров и пищу, охотился. Бесценный материал! Но в Торонто кто-то решил покурить в процессе монтажа, и все сгорело дотла. Девять тысяч метров пленки. Год жизни в суровых условиях Севера. Уникальные кадры. Ничего не осталось.
        - И как тогда фильм восстановили? - спросила Камила.
        - Его не восстанавливали. Флаэрти погрустил немного, снова поехал к эскимосам, прожил с ними еще полтора года и снял новый фильм.
        - Почему ты вспомнил об этом? - Камила погладила учителя по плечу.
        - Мы все начнем заново! - твердо сказал Альберт. - Мы - человечество.
        Филип хмыкнул. В истории про киношника никто не погиб. Просто пленка сгорела. Не квартиры с людьми, а пленка.
        Он уронил руки на колени. Перед внутренним взором мелькали люди. Индийская пара из бакалейной лавки. Стриптизерша со счастливыми кубиками на скальпе. Студентка с афрокосичками. Умирающий автоматчик. Застрелившийся капитан.
        Филип смотрел на полотна. В какой-то момент Яна ожила, как невесомое перышко, спланировала с холста. За ней спрыгнула другая Яна - более зрелая. И третья Яна покинула парковую скамью.
        - Мне так жаль… - тихо проговорил он.
        Девушки окружали его. Локоны плавали в серой дымке, будто странные рыжие водоросли. Локоны пробивались из ран в предплечьях и тоже струились вверх. Героини картин, его Яны, льнули к ногам, скользили юркими пальцами по штанинам, обнюхивали пальцы.
        - Усни, - шепнули на ухо ледяные губы, - и луна пойдет на убыль.
        - Двух минут достаточно, - проворковала, дохнув ароматом мыльной воды, последняя из Ян, написанная за месяц до смерти.
        В черепе щелкнуло.
        Филип яростно взъерошил волосы.
        Яна, растиражированная на холстах, не шевелилась. Фантомы сгинули. За занавесками ползло предрассветное марево.
        - Мы пережили ночь, - сказал Альберт.
        Филип встал, рассеянно обозревая картины. Да, он был гораздо опытнее и выносливее в вопросах бодрствования, но усталость задела крылом и его. Галлюцинации… зрительные и осязательные… Что будет дальше?
        - Я разбужу Корнея, - вызвалась Оксана, выключая плеер.
        - С меня завтрак… - зевнула Камила. И добавила, проморгавшись: - Где Вилма?
        - Наверное, принимает душ.
        Корней уже сидел на кровати и избавлялся от пут. Оксана бросилась к нему, обняла:
        - Ты проснулся!
        - Никто прежде так не радовался этому факту. - Корней поцеловал Оксану в краешек губ. Филип заметил, как девушка зарделась.
        - Как вы? - виновато спросил Корней.
        - Ты проспал все веселье, - сообщила Камила. - Альберт учил нас танцам. Потом мы играли в города и в пантомиму. И выхлебали столько кофе, что я не усну до заморозков.
        Филип оставил их обсуждать уникальность Корнея. Пошлепал по коридору туда, где час назад ласкал изнывающую от страсти Вилму.
        Ванная была наполнена. Розовая пена таяла на чугунных бортах. Настырно капал кран. В багровой воде лежала Яна. Рыжие завитки отяжелели на голых плечах. Бритва, прогулявшись от ладони до локтевого сгиба, распорола веснушки, которые так любил Филип.
        Капля разбилась о рукомойник. Из сливного отверстия, из вентиляционной решетки под потолком, из душевого раструба вперемешку с кровавыми сгустками сочилась музыка.
        The House of the Rising Sun группы The Animals.
        Руки Яны вытянулись вдоль бортиков. Разрезы подрагивали от каких-то внутренних колебаний, словно из ран дул воздух. Изумруды глаз смотрели на Филипа с укором.
        Филип застонал. Невидимый шип впился в сердце.
        Удары капель. Голоса в коридоре. Яна.
        Он прислонился к стене и съехал на пол.
        Чьи-то ладони захлопали по щекам.
        - Не теряйте сознания! - Альберт встряхнул его. - Вы здесь?
        Сердце нехотя завелось. И музыка, и шип, и Яна пропали.
        - Здесь… - прошептал Филип. - Здесь.
        Вскрикнула и притиснулась к Корнею Оксана. Камила встала на пороге ванной.
        - Что же ты, девочка? - спросила она с тоской.
        Плавающая в крови Вилма ничего не ответила.

5.1
        Как ни парадоксально, это утро оказалось хуже предыдущего. Вчера, спасая свою шкуру, Корней не мог осмыслять происходящее, жалеть себя и скорбеть о мире. Сегодня ему выпала такая возможность. Соратники, белее мела, толкались в прихожей. Пока он дрых, не стало Вилмы, нервной женщины с синими волосами. На душе было гадко от того, что он выспался, от сонной неги в голове.
        Камила закатала рукав и сунула пятерню в красную воду. Слив противно чавкнул, проглотив жижу.
        На кафеле блестело лезвие, которым Вилма свела счеты с жизнью. Филип корил себя за то, что пользовался старомодной разборной бритвой, но Камила заметила, что, не отыскав бритвы, Вилма воспользовалась бы кухонным ножом.
        Кожа мертвой женщины напоминала пластик. Труп накрыли полотенцем и вытащили из ванны.
        - Выйдите, - велела Камила, - мы оденемся.
        Щербатая дверь притворилась.
        Оксана схватила Корнея за плечо:
        - А вдруг это и есть карма?!
        Тени пролегли под ее глазами - он едва не попытался стереть их, приняв за растекшуюся тушь. Морщины подковали искусанный рот. За ночь она постарела лет на пять.
        - Нет никакой кармы.
        - Мы бросили того наркомана на трассе. И улыбавшегося мужчину в холодильнике супермаркета.
        - Мы бы не спасли их.
        - Мужчину из холодильника спасли бы! Мы просто забыли про него, увидев грузовик.
        - Он был нездоров, раз улыбался. Как и наркоман. С ними в команде мы бы сами погибли.
        - Но карме этого не объяснишь.
        - В какого бога ты веришь? В Будду?
        - Я не знаю. - Оксана оттянула пальцами щеки, и под нижними веками обнажились воспаленные лунки слизистой. - Ночью я писала знакомым в Харьков. Никого из них не было в Сети уже несколько часов. Они молодые, они могли не спать двое суток. Значит, их убили. Дьявол хочет покарать каждого, кто не спит.
        Слово «покарать» из уст парикмахерши скребнуло по ушам, запахло ладаном и просвирами.
        - Дьявол? - покачал головой Корней. - С рогами и копытами?
        - А кто же? - не унималась Оксана. Корней встревоженно нахмурился. - Я пробовала связаться с родителями. Со всеми, кто записан в телефонной книге. Там, - она кивнула на входную дверь, - никого нет.
        Перед тем как выключиться накануне, Корней тоже тщетно звонил матери.
        - Есть мы, - твердо сказал он и снова устыдился того, что крепко спал, а девчонка в его объятиях вымотана до предела. - Будет надо, - проговорил Корней, глядя в сухие испуганные глаза Оксаны, - я понесу тебя на горбу. Но сейчас нам нельзя отчаиваться.
        - Почему? - спросила она. - Почему бы тебе не уйти, не спрятаться в лесу? А мы спокойно уснем и постоим у окна, пока не закончится лунный цикл.
        «Потому, - подумал он с ужасом, - что теорию про лунный цикл мы накарябали на коленке».
        - Ты не знаешь наверняка, чем займешься, став жаворонком. А этот кошмар может закончиться раньше. Сегодня или завтра. И я хочу быть с тобой, когда мир проснется.
        Она прижалась к нему, мелко дрожа.
        - Мы готовы, - сказала Камила.
        Раны Вилмы забинтовали. Уложили тело в спальне, на подушки, нагретые Корнеем. Укутали сиреневым одеялом.
        Пятеро стояли вокруг кровати. Филип - в изножье.
        Корней вспомнил похороны бабушки. Венчик на лбу, цветы. Стенки могилы выстлали жестяными листами, чтобы рыхлая песчаная почва не осып?лась. Бабушке было восемьдесят. Вилме - от силы сорок. В смерти она странно помолодела.
        Филип прочистил горло. Он по-прежнему выглядел свежее товарищей, но говорил, словно отплевывался от пыли:
        - Я познакомился с Вилмой прошлой ночью. Я не знаю ее фамилии. Может, она называла, но я забыл. Вилма была… - Он растерялся. - Была… одинокой. Испуганной. И… славной.
        Речь давалась Филипу тяжело. Лицо его налилось пурпуром. Пальцы вцепились в ремень джинсов.
        - Мы занимались сексом ночью.
        Присутствующие воззрились на оратора.
        - За час до…
        Филип облизал губы.
        - Она была красивой, когда мы… - Он ошеломленно посмотрел на собравшихся. - Простите, я не знаю, что говорю.
        - Продолжай, - подбодрила Камила.
        - У Вилмы была дочь, Дениса. Она умерла в младенчестве. Вилма… ее очень любила. Должно быть, они встретятся в раю. Но я не верю в рай. Аминь.
        - Аминь… - шепнула Камила.
        Оксана перекрестилась.
        - Пора собираться, - сказал Альберт.
        Они втолкнули в себя завтрак: поделенный на пятерых омлет из пары яиц, остатки риса и хлопья, залитые кипятком. Запили горьким кофе.
        Подавленный Корней наблюдал за товарищами.
        Перемещаясь по кухне, Камила то и дело вздрагивала, будто врезалась в невидимые предметы. Вопрос о горючем для транспорта Филип повторил трижды. Так вела себя мама Корнея, опустошив бутылку шампанского. Последние годы, впрочем, она не употребляла алкоголь. Начались проблемы с поджелудочной. Она растолстела и много спала.
        Альберт суетливо орудовал вилкой. Скрипел стул - учителю никак не удавалось нормально усесться. Рис сыпался мимо рта.
        Оксана попросила аспирин. Она морщилась, трогая виски, и оборачивалась к окну, словно кто-то окликал. Ее состояние, слова про «дьявола» и «кару» серьезно волновали Корнея.
        Рекордсмен Филип был, как и раньше, и здоровее, и бодрее прочих (не считая Корнея, конечно), но самоубийство члена команды отразилось на нем, нокаутировало. Рассекло покатый лоб шрамами морщин.
        В кармане оставалось две сигареты. Корней покурил, откупорив форточку. Окно соседнего дома, где только что маячил лунатик, опустело. Корней раздавил окурок о пивную крышку. Подстегнул друзей.
        В походный рюкзак побросали пачки с крупой и вермишелью, обрезок пластиковой трубки, лейку, молоток и пилу, долото, жидкость для розжига костра. Филип отыскал в кладовой две канистры, в одну нацедил воду из-под крана. Раздал ножи. Камила повязала на поясе скатерть, сунула клинок в узел, как в ножны. Альберт и Корней последовали ее примеру. Оксана отказалась от ножа. Корней не видел, чтобы вооружился сам Филип.
        Августовское утро было свежим и пасмурным. Пятеро выбежали из подъезда, посеменили безлюдными улицами. Встали как вкопанные у новостроек.
        На газоне белоснежная лошадь пощипывала траву. Ветерок развевал густую гриву.
        - Красивая… - шепнула Оксана.
        Лошадь повернула к ним морду и махнула хвостом.
        Оксана слепо зашагала к ней.
        - Ты чего, - Корней взял девушку за локоть, - надо спешить.
        - Девочки и мальчики! - Камила указала на просвет между домами. Пятеро или шестеро фигур брели в их сторону. Хромающая пани волокла за собой нечто вроде кирки. У мальчика лет двенадцати на руке была перчатка с лезвиями. Перчатка Фредди Крюгера.
        Лошадь всхрапнула и бросилась наутек, стуча копытами по асфальту. Неспящие побежали к парковке - благо ракшасы были еще далеко.
        Филип затащил Оксану в кузов. Корней сел за руль, Камила - на пассажирское сиденье.
        - Ох ты блин… - Корней потер подбородок. - А тут все иначе.
        - Ерунда. Сейчас поймешь. Сними ручник. Кнопка «Старт».
        Он следовал указаниям. Выжал сцепление, грузовик поплыл.
        - Аккуратнее. Сбавь. Выкручивай плавно. Притормаживай. Не газуй. Вот так.
        Грузовик выехал на дорогу.
        - А это несложно! - воодушевился Корней.
        - Поворот. Не разгоняйся.
        Машину тряхнуло. В боковом зеркале уменьшались фигурки сомнамбул. Последователь Фредди размахивал стальными когтями. Женщина силилась оторвать кирку от земли.
        - Газку! - велела Камила. - Ты - молодец.
        В Летнянах они сделали пересадку. Корней даже расстроился, что пришлось покинуть грузовик, но зеленая махина была слишком приметна - дважды ее рев будил одеревеневших на обочине жаворонков. Скопление людей-манекенов оживало и шаркало за шлейфом выхлопов.
        Выбор пал на потрепанный «Ленд Крузер». Камила молотком выбила стекло, деловито забралась в салон. Стиснув зубами нож, повозилась с проводами. Внедорожник завелся через три минуты.
        - Браво! - Команда одарила Камилу овациями.
        Заправились здесь же - используя молоток и долото, Камила продырявила бензобак соседнего «рено» и слила в канистру топливо. Приладила лейку к «Ленд Крузеру». Солярка булькала, насыщая внедорожник.
        Мужчины вытаскивали из кузова медикаменты, когда Корней услышал щелчки. Замер, прижал палец к губам.
        - Это же…
        - Рация! - воскликнул Филип, роняя ящик.
        Они обежали грузовик. Портативная радиостанция призывно сигналила. Филип запрыгнул в кабину первым.
        - Алло!
        - Слава Богу! - затрещало из динамиков. - Вы живы!
        - Живы… - выдохнул Филип. Альберт, Оксана, Корней смотрели во все глаза. Изумленная Камила прислонилась к автомобилю.
        - Вы были в Вышеграде, да?
        - В самом пекле. Вы тоже оттуда?
        - Так точно, шеф.
        - Как вам удалось спастись?
        - Прятались в базилике. Ублюдки перебили солдат и покинули крепость. Мы вывели женщин из катакомб.
        Филип с облегчением улыбнулся.
        - Я боялся, вас больше нет. - Он вытер вспотевший лоб. - А с кем я говорю? Ваш голос мне знаком.
        - Сержант Зоунар, пан.
        - Я был у Таборских ворот. Вы храбро сражались, сержант.
        Рация зашипела. Сквозь помехи Зоунар спросил:
        - Вас там много?
        - Пятеро.
        - Присоединяйтесь к нам. Мы в безопасности. У нас есть врач и препараты, чтобы не спать.
        - Где вы находитесь, сержант?
        - Прямо на Влтаве. Знаете железнодорожный мост возле Вышеграда? Мы на пароме под мостом.
        Альберт поднял кулак с оттопыренным большим пальцем. Корней обнял Оксану - она плакала от счастья.
        - Будем там через полчаса, - сказал Филип.
        - Мы встретим вас на причале. - Щелчки, хруст. - …жаворонков. Берегите себя.
        Рация отключилась.

5.2
        Сидя позади нахохлившегося за рулем Корнея, Филип размышлял о проклятии.
        О женщинах, которые целовали его на прощание и резали бритвами вены.
        Яна, нагая и рыжеволосая, встала в дверях - точно так же стояла на пороге ванной его мимолетная подруга Вилма.
        Яне оставалось жить три часа. Вилме и того меньше.
        Обе лежали в розовой воде, женщины, недавно занимавшиеся сексом, мертвые женщины с его семенем внутри.
        Секс и смерть. Последний стон, жидкость, текущая из организма.
        Немудрено, что он принял Вилму за свою жену: они не были похожи, но в смерти стали подругами-сестрами.
        Мысль вспарывала кишки затупившимся кинжалом: «Мой член пахнет соками Вилмы».
        Я - Мидас, превращающий любовниц в опустошенные сосуды.
        Внедорожник повело влево, грубо возвращая Филипа в реальность.
        Попутчики приникли к стеклу.
        На Бенатской будто пролился кровавый ливень. Багровые лужи, багровые озера. И тела, тела, тела. Неспящих вырывали из автомобилей. Забивали у ограды Ботанического сада. Филипу вспомнилась кинохроника: освобожденные концлагеря или Камбоджа времен Пол Пота. Штабеля трупов в ямах и оврагах, только архивная пленка не передавала запахов и не сводила с ума апогеем красного цвета.
        Филип с ужасом подумал, что стремился к такой интенсивной палитре.
        Оксана зарылась лицом в плечо Альберта, он положил ладонь на ее затылок.
        - Зажмурься, милая.
        Вышеградская кишела ракшасами. Патруль из багровых сомнамбул: липкие морды, остекленевшие глаза. Как зомби в фильмах, унюхавшие добычу, они потянулись за внедорожником. Некоторые ковыляли, иные бежали, низко пригнувшись к брусчатке. Несли ножи, топоры, мотыги.
        Корней вдавил педаль газа. Влетел на Троицку.
        Их приветствовал звон стекла, трое ракшасов выпали из окон шестиэтажного здания. Двое грохнулись на крыши припаркованных машин, третий - под колеса «Ленд Крузера». Автомобиль подпрыгнул.
        Добрая полусотня лунатиков перли с Вышеградской. Приметная дама тащила по камням секиру, явно заимствованную из музея. Лезвие высекало искры. На даме была полосатая пижама, капюшон с ушками изображал голову зебры. Рядом шагал верзила в футболке с бело-красной эмблемой клуба «Славия». Его боксерские трусы топорщились от эрекции, в руке он, подобно мечу, держал хоккейную клюшку. К крюку клюшки прилипли волосы.
        - Ах ты черт! - закричал Корней.
        Выезд на Рашина блокировал туристический автобус. Такой вывозил беженцев с Вацлавака.
        Корней крутнул руль, нашел прореху в очереди припаркованных машин, понесся по тротуару. Ракшас упал с верхотуры прямо на капот и заворочался под истошный визг Оксаны. От удара его нос сровнялся с лицом, кровь хлестала из ушей. Заскрежетало. Ремни безопасности впивались в животы пассажиров. Крыша «Ленд Крузера» прогнулась внутрь. Ногти лунатика зацарапали по лобовому стеклу. Хоккеист и дама с секирой ринулись за автомобилем.
        - Отвалите! - вопил Корней.
        Внедорожник въехал на набережную, резко дернул влево - ракшасов смело с капота и крыши. Едва не врезавшись в брошенный трамвай, «Ленд Крузер» перескочил рельсы. Мимо часов, по пандусу к машущим руками людям.
        Залаял автомат - Филип решил, что стреляют в них, что сейчас он проверит, существует ли пресловутый рай.
        Но автоматчик строчил по ракшасам. Пули поклевали равнодушное лицо хоккеиста, продырявили горло даме с секирой. Лунатики покорно упали на асфальт. Второй неспящий жестикулировал с причала. На реке мирно пасся прогулочный катамаран.
        «Ленд Крузер» затормозил. Пассажиры высыпали на пристань. Корней подхватил Оксану. Мужчина подавал им руку. Филип узнал санитара морга, командовавшего добровольцами после побега Адамова.
        Когда все пятеро были на воде, к ним присоединился и автоматчик. Сел в кресло, заработал ногами. Перегруженный катамаран отплывал.
        - Спасибо, что дождались нас, - сказал Филип, падая рядом.
        - Пустяки, - ответил человек в форме, сержант Зоунар. Он пыхтел и крутил педали.
        Посреди Влтавы, в ста пятидесяти метрах от берега, стоял лайнер цвета морской волны. Задняя его часть терялась меж бетонных быков, тень железнодорожного моста, как чехол, укутала надпалубные надстройки.
        - Вы везунчики, - заметил Зоунар. - Связаться с вами было идеей Адамова. Пришлось топать обратно в крепость за рацией. Там никого уже нет.
        - Еще три минуты, и мы бросили бы грузовик и радиостанцию, - сказал Филип.
        Камила повернулась к сержанту. Намеревалась что-то спросить, но передумала.
        - Много людей спаслось? - поинтересовался Филип.
        - Достаточно. Сейчас перезнакомитесь.
        - А почему он так близко к мосту?
        - А ты умеешь им управлять? - парировал сержант.
        - Нет, конечно.
        - Мы бы отогнали, да как? Был матрос, он нас и пригласил на корабль. Но произошел несчастный случай. Адамов рвал и метал - такой ценный кадр погиб. Сволочи прыгали ночью с моста, но разбивались всмятку или ломали ноги, и мы швыряли их в воду. К утру перестали прыгать. В реку они не суются, боятся воды. Тишина и благодать.
        - Я не понимаю… - начала было Камила, но тут катамаран ткнулся в отвесную голубую стену из клепаной стали.
        - Приехали, - сообщил сержант.
        Цепляясь за перила, гости поднялись по металлической лестнице на борт судна. Санитар прикручивал к трапу катамаран.
        Открытый проход между фальшбортом и рубкой вывел на площадку, достаточно большую, чтобы устраивать мотоциклетные гонки или играть в футбол.
        - Ого! - оценил Филип.
        - Вы не были внизу! Ресторан, бар, полный выпивки, сауна.
        - Бассейн! - добавил, спускаясь с надстройки, парень с внешностью голливудской звезды. Официант из лагеря.
        Филип подметил, что при общей потрепанности и бледности обитатели парома отлично держатся.
        - Это Томаш, - представил сержант, - заместитель капитана.
        - Какого капитана? - переспросил Филип.
        - Капитана Адамова.
        Филип окинул взором выкрашенную в синий палубу, мостики и лесенки.
        - А где все? - подал голос Корней.
        - Где-то бродят, - безразлично сказал Зоунар. И зашагал к корабельному баку. - За мной!
        - Не отставайте, - порекомендовал Томаш замешкавшемуся Альберту. На его плече тоже болтался автомат. Словно паук прополз по позвоночнику Филипа, щекоча кожу мерзкими лапками.
        - Сколько вас здесь? - спросил он.
        - Тебе хватит! - без капли доброжелательности буркнул сержант.
        Их конвоировали, иначе не назовешь, в кормовую надстройку, где был обустроен конференц-зал. Друзья встревоженно переглядывались. Корней не отпускал предплечья Оксаны.
        - Сумки, ножи - на стол!
        - Что происходит?
        - Принимаем меры безопасности, - апатично ответил Томаш.
        Филип сглотнул.
        Их мигом разоружили, забрали рюкзаки. Зоунар охлопал штанины на предмет припрятанного ножика.
        - Мы думали, мы - гости, - сказал Альберт обыскивающему его сержанту.
        - Захлопни пасть, идиот!
        Зоунар кивнул бывшему официанту. Томаш отворил инкрустированную фальшивым золотом дверь, ткнул в проем стволом:
        - Шевелитесь! - И громко сообщил: - Капитан, они заходят!
        Косые солнечные лучи, проникая сквозь окна (или иллюминаторы?), освещали дубовые панели, ламинированную карту Чехии, бильярдный стол, коньячные бутылки в шкафу. Вместо клетчатого пиджака Радек Адамов надел китель. Обновка была тесной и явно не застегивалась на брюхе. Адамов курил сигару. Душистый запах табачных листьев с нотками шоколада распространялся по каюте.
        У шкафа восседал американец Рон. Лысина блестела, как полированная кость. Мешки под глазами сделали его похожим на бассет-хаунда. Рон зажал коленями автомат. Дуло целилось ему в подбородок. «Вот придурок…» - скривился Филип.
        - Рады встрече, - пыхнул сигарой администратор казино. - Простите, сесть не предлагаю.
        - Мы постоим.
        Воцарилось молчание. Взгляд Адамова сканировал визитеров. На зеленом сукне, среди бильярдных шаров, возвышалась гора голубых упаковок. Таблетки.
        - Где женщины? - не выдержала Камила.
        - В казематах, естественно.
        - Но вы сказали… - Филип уставился на Зоунара. Сержант ухмыльнулся.
        - Мы пытались их вывести. - Адамов изобразил печаль.
        - Черта с два вы пытались! - фыркнул Филип.
        - Или не пытались, - равнодушно согласился администратор.
        - Это те пилюли? - Камила сделала шаг к столу.
        - Стой на месте! - Сержант щелкнул затвором. Камила отступила назад.
        - Да, лекарства от сна. Вообще-то их создавали для склеротиков и стариков с Альцгеймером. Но тонизируют изрядно. Правда, пучит от них, а бедный Томаш покрылся сыпью.
        - Забрать таблетки вы успели, - заметила Камила.
        - Что есть, то есть. - Адамов стряхнул пепел на ковер.
        - Кто еще сбежал из крепости? - спросил Филип.
        - Только мы впятером. А, был еще работник метрополитена. Редкостный идиот.
        - Идиот, - продублировал Рон, мало чем отличающийся от ракшаса.
        - Лез куда не стоило, - многозначительно сказал Адамов.
        - И какой же, - спросила Камила, - несчастный случай произошел с моряком, позвавшим вас на корабль?
        - Он поскользнулся и упал на пулю, - не моргнув, отчеканил администратор.
        - Вы заплатите за это.
        - Ой-ой. Позвоните в полицию?
        Рон захохотал - нет, закаркал, как ворона. Изо рта летела слюна. Ошарашенные пленники таращились на него, пока не прошел приступ птичьего смеха.
        - И зачем все это? - спросил угрюмо Филип. - Вы неплохо устроились. Просидите в тепле еще день-другой. Зачем вам мы?
        - А вот это самое любопытное.
        Адамов топнул ногой в пол.
        Дверь за его спиной отворилась, и в каюту вошел голый по пояс тощий человек. Камуфляжные штаны висели так низко, что видны были лобковые волосы. Язвы гноились на руках и губах, зрачки пылали безумием в ямах глазниц, на ключицах скалились черепа вытатуированных бус.
        Филипа будто током шибануло:
        - Вик?!
        - Карма, братик! - Автостопщик обнажил в усмешке черные резцы. - Я ж говорил, что Бог есть. Привет, подруга!
        Оксана замерла восковым изваянием. Корней загородил ее собой. Пленники сомкнули ряды.
        Филипу никак не удавалось собрать воедино добровольцев из Вышеграда и оставленного на обочине наркомана.
        - С ними была синеволосая сука.
        Адамов вопросительно выгнул бровь.
        - Ее звали Вилма, - процедил Филип. - И она умерла.
        - Жаль, - лыбился Вик, - впрочем, я не геронтофил. Люблю молоденькие киски. - Он облизнулся, смачивая слюной паршу.
        - Расскажи им. - Адамов выпустил колечко дыма.
        - Я не мастак травить истории. Но эта - просто шик. Когда вы, уроды, высадили меня на съедение упырям, я пошлепал в лес. Решил заночевать там. И знаете, кого я повстречал? - Вик выпучил глаза и хлопнул себя по ребрам. - Старину Лазара! Долбаного венгра, я куковал с ним в одной камере пару лет назад. Знаете, что со мной делал старина Лазар? Детка, - обратился он к испуганной Оксане, - при всем желании я не смогу сделать с тобой такое. Хотя… я постараюсь. - Вик подмигнул, и Оксана затравленно пискнула. - Так о чем бишь я? Лазар… Ну, в темноте мне почудилось, что это мой сокамерник. Но я присмотрелся. Ни фига. Похож, да, но Лазар отродясь не носил такой одежи. И очков. И вообще Лазар сдох от пневмонии или от чего-то такого. - Вик харкнул себе под ноги. - Этот тип… Отто… Он спросил, в курсе ли я, кто меня подвозил. Я ему: а то! Сука, старая сука, сука со сладкими сиськами и трое мудаков. А Отто говорит мне, говорит, как брату, приобняв, я еще подумал, что он педик и хочет, чтобы я соснул его змею… Отто говорит: один из тех мудаков спит и не становится лунатиком.
        Филипа будто огрели кнутом. Кто-то пробрался в его квартиру? Подслушивал, хоронясь за занавесками? Нет, чепуха! Но тогда откуда?..
        Позади заерзали изумленные товарищи. Их реакция понравилась Адамову.
        - И как ему удается такой трюк? - спросил администратор.
        - Лазар… то есть Отто сказал, что этот мудак - мутант. И что я должен отправиться к реке и рассказать про мутанта людям, живущим на пароме. Они - нормальные чуваки, сказал мне Отто.
        - Вы посмотрите на него! - взъярилась Камила. Вик приосанился. - Да он же наркоман! Какой-то человек в лесу, какие-то мутанты… Как вы можете верить в этот бред?
        - Ну, - произнес Адамов, - нельзя проворонить шанс.
        - Какой шанс?
        Вик почесал под мышкой.
        - Отто сказал, мутант излечит нас. Мы тоже будем спать и просыпаться.
        Абсурдность его слов не поддавалась анализу. Мысль, как сигаретный ожог, отпечаталась в сознании: «Кто-то из нас - предатель». Но кто? Оксана знать не знала Адамова. И никак не могла заранее отправить Вика в Высочаны. Тогда Камила? Альберт? Вилма? Но зачем им служить местечковому вожаку? И опять-таки: как они это провернули?
        - Итак, - подытожил Адамов, - кто-то спал сегодня ночью?
        Друзья молчали.
        «Нет среди нас Иуды, - отринул сомнения Филип, - стукач сказал бы, кто именно спит».
        Адамов изучал пленников сквозь клубы дыма.
        - Томаш.
        - Да, капитан!
        - Наш таинственный Отто говорил о мужчине. Выведи-ка пожилую леди на палубу и расстреляй.
        - Есть, капитан!
        Официант потянулся к Камиле.
        - Стойте! - рявкнул Филип. - Мутант - я.
        - Прелестно!
        Адамов подошел к Филипу, прищурился, глядя снизу вверх:
        - Да. Вполне возможно, что ты.
        - Он врет, - сказал Корней. «Только не начинай!» - взмолился Филип. - Мутант - это я.
        Альберт поднял руку:
        - Вы ничего не путаете?
        - Так-так-так… - Адамов огорченно пожевал сигару. - Разыгрываете сценку из гангстерского боевика?
        - Капитан, - окликнул его заскучавший Вик. - Я могу забрать свою награду?
        - Валяй.
        Вик вынул из-за спины зазубренный охотничий нож и гаденько улыбнулся Оксане:
        - Ну что, подруга? Прогуляемся?
        - Не тронь ее! - Корней рванулся вперед. Сержант рубанул прикладом ему в грудь. Парень отлетел к стене, задыхаясь. Рон вскочил и вскинул свой автомат. Томаш ткнул стволом в щеку Филипа:
        - Цыц!
        Оксана озиралась, словно лисенок, окруженный сворой гончих. Вик вытолкнул ее из каюты. Дверь закрылась, приглушив скабрезные шуточки. Альберт помог позеленевшему Корнею встать.
        - Я повторю вопрос, - сказал Адамов. - Кто из вас, гнид, мутант? - И, опережая хор голосов, предупредил: - Томаш, ответят сразу двое или трое, расстреляй толстуху прямо здесь.
        - Я, - сказал Филип. - Я сплю и не становлюсь лунатиком. Но я не понимаю, как помочь другим. Думаете, я бы не научил секрету своих друзей, если бы мог?
        - Таинственный Отто проинструктировал нашего друга Вика.
        Адамов потушил сигарету о край стола и уронил окурок в лунку.
        - Томаш, отведи здоровяка на… как называется эта фигня на носу корабля?
        - Ют, капитан.
        - Да, отведи на ют.
        - Друг мой…
        Филип почувствовал руку на своем плече и обернулся.
        Альберт постучал пальцем по ламинированной карте, очертил ногтем голубое пятнышко озера. Склонился к Филипу и торопливо прошептал:
        - На западном берегу дом с оранжевой крышей. Ключ в водосточной трубе.
        Филип не успел отреагировать - ствол пихнул к выходу.
        - До скорого! - сказал Адамов.
        Сердце колотилось о ребра, злость вскипала. Это он, Филип Юрчков, а не какой-то там вымышленный предатель привел их в ловушку. Он один заслуживает смерти за то, что не уберег Вилму, не прочел намерения на ее лице. Что не спас остальных.
        Шествуя по палубе, он поднял к небу глаза, словно выискивал оглохшего Бога среди туч. Но увидел лишь мост и черные фигурки, облепившие стропила.
        - На колени!
        Он безропотно выполнил команду. Наручники упали у ног.
        - Пристегни себя к перилам.
        - Ты считаешь, - спросил Филип, щелкая браслетами, - я растолкую вам, как не превращаться в лунатиков?
        Томас улыбнулся:
        - Зачем же? Отто сказал: антидот у тебя в организме. Он сказал: достаточно выпить твою кровь и съесть твой мозг.

5.3
        Корней смотрел Адамову в глаза. Ненависть отменила страх. Он ощущал ревущую силу внутри. Способность голыми руками убить вожака.
        - Как с этими быть? - спросил сержант.
        - Мужчин запри где-нибудь. На случай, если здоровяк солгал. А старуху - за борт.
        - Позволь заметить, - заговорила Камила, - что ты - маленький сраный говнюк. Я видела, как ты прятался во время осады, будто трусливый пес. Сбежал первым, еще и перестрелял своих же ребят. Ты, сержант, - она хлестнула ледяным взглядом по Зоунару, - защищал у ворот женщин и рисковал собой. Я думала о тебе как о герое. Но теперь я презираю тебя.
        - Вы сами сбежали, - покраснел сержант, - и оставили нас жаворонкам. Вы пытались вывезти беженцев?
        - Не разговаривай с ней! - осадил его Адамов. - Рон, помоги сержанту. Пора готовиться к ужину.
        Под прицелами двух автоматов их вывели в конференц-зал. Реквизированные рюкзаки так и валялись на столе.
        «Думай, Корь! - тормошил себя Корней. - Думай же!»
        - Господа, - полушепотом окликнул Альберт, - мне было приятно с вами познакомиться. Камила, мы прекрасно танцевали.
        Учитель засвистел какой-то рок-н-ролльный мотивчик. Повернулся и кинулся на автоматчиков, схватил за оба ствола, потащил их вниз. Пули взрыли настил.
        - Спасайтесь!
        - Врассыпную! - шикнула Камила. Она сорвала со стола зазвеневший металлом рюкзак.
        Позади кашляли выстрелы.
        Корней вынырнул на палубу, побежал сгорбившись.
        Пульс строчил не хуже пулемета. Корней вцепился в кронштейны и выволок себя на козырек, приваренный к рубке. Припал животом к надстройке. Внизу загрохотало. Матерок сержанта прозвучал точно под тем местом, где затаился беглец.
        Мысль била копытом: Оксана с извращенцем Виком где-то на пароме. Корабль достаточно велик, чтобы часами искать ее, тычась в каюты.
        Зоунар выругался, подсказывая свое местоположение: он отходил от убежища. Корней осторожно высунул голову. Сержант свернул за рубку. Путь свободен.
        Корней соскользнул на платформу. Он разгибался, когда тень накрыла его.
        - Well, where are you running?[19 - Ну и куда ты бежишь? (Англ.)]
        Лысый коротышка вскинул ствол. Корней понял с отупелой отстраненностью, что секунды его сочтены.
        И тогда первый факел упал на обвес.
        Коротышка отпрянул - смердящий труп рухнул между ним и Корнеем. Шкура вздулась пузырями, скворчала и дымилась. Нюх уловил смрад бензина и горелых волос.
        Хрясь! Второй полыхающий труп приземлился на рубку.
        Третий просвистел мимо борта.
        Коротышка таращился вверх, он не видел, как сзади подкралась Камила. Молоток опустился на лысый череп, круша затылок. Чавкнуло. Зрачки коротышки закатились. Автомат сухо стрельнул в пол, и кровь полилась по жирной шее. Прихвостень Адамова умер раньше, чем стукнулся о палубу.
        - Как же вы вовремя! - ахнул Корней.
        Камила вырвала у покойника автомат. Кровь нарисовала боевые индейские полосы на ее щеках. Не осталось и намека на утреннюю вялость.
        Тлеющее тело шлепнулось о платформу в трех метрах от Корнея. Он глянул поверх надстроек: увиденное повергло в шок. Люди-факелы прыгали с моста на паром. Они нашли способ вытравить окопавшихся речников. Горючее, зажигалка.
        Камикадзе разбивались о надстройки, извивались, ползли.
        - Где второй? - спросила Камила. Корней мотнул головой. - Идем туда.
        Они обогнули рубку. За углом едва не врезались в сержанта. Зоунар барахтался на платформе. Дымящийся жирдяй вцепился ему в лицо. Из одежды лунатика проклевывались язычки огня. Почерневшие пальцы проникли в распахнутый рот сержанта.
        - Господи… - скривилась Камила.
        Обезумевший от боли и ужаса глаз покосился на Корнея. Лунатик прильнул обезображенными губами к губам Зоунара и чавкающим поцелуем запечатал хрип.
        - Бери пушку.
        Корней подобрал оброненный автомат. Тяжелый, сволочь. Где здесь предохранитель? Вот этот язычок над магазином?
        Сержант предсмертно сипел.
        - Надо вызволить наших.
        Где-то рядом ошивались еще четверо неспящих гадов. Не говоря про жаворонков. Один съехал с навеса едва ли не на голову беглецам. Но к моменту падения он был мертвее полена в догорающем костре.
        Минуя трупы, дымящиеся у эконом-салона, Корней и Камила выбежали на палубу. От вони жареного сала тошнило.
        Периферийным зрением Корней засек темное пятно справа.
        - Осторожно!
        Сквознячок обдул волосы. Пули забарабанили о металл.
        Бритый тип, который был на катамаране вместе с Зоунаром, палил из-за какой-то цистерноподобной корабельной штуковины.
        Камила подняла автомат на уровень глаз.
        Короткая очередь проделала в бритом три отверстия, отшвырнула к фальшборту. Он перевалился через перила и ухнул в реку. Заплескало.
        - Все игрушки в тире были мои! - хвастливо сказала Камила.
        Она крутнулась на каблуках, поймала в прицел светлую фигуру. Красавчик Томаш застыл в проходе. Автомат мертвым грузом висел на его ремне. Корней, отступив к борту, тоже прицелился.
        - Пушку на пол!
        Томаш, держа одну руку поднятой, снял с плеча оружие.
        - Тише, пани!
        - Толкай сюда.
        Автомат проехал по настилу. Сбоку рухнул, брызнув искрами, ракшас. Позвоночник сломался от удара.
        - Черт, - сказала Камила, - чуть не спустила курок!
        - Где девушка? - спросил Корней, плечом вытирая текущий по виску пот.
        - Она с Виком.
        - Где? - Он тряхнул дулом.
        Томаш кивнул на отпертую дверь в центральной надстройке.
        - Проверь, - бросила Камила Корнею, - а мы с этим недоделанным Брэдом Питтом вытащим остальных.
        Повторять ей не пришлось.
        Сбегая по лестнице в обшитые бархатом недра парома, он извлек из памяти слова Вика: «Этот тип… Отто… очки… похож на моего сокамерника».
        «Что, черт подери, творится?!» - подумал Корней.

5.4
        «Он придет за мной. Бог послал мне его - Ангела-Хранителя. Он обязательно придет».
        Каюта походила на номер в пятизвездочной гостинице. Две кровати - на соседней лежала голая брюнетка ослепительной красоты. Кудри цвета вороньего крыла рассыпались по подушке, упругая грудь вздымалась и опадала. Конечности зафиксированы ремнями, примотаны к резным столбикам в изголовье и изножье кровати. Бедра разведены в стороны, как и бедра Оксаны.
        Обитателей парома нельзя было упрекнуть в отсутствии вкуса. Брюнетка могла оказаться фотомоделью. Или высокооплачиваемой актрисой.
        Но в новом мире она исполняла роль резиновой куклы для нужд Адамова и его лизоблюдов. Они даже не заботились о том, чтобы вытирать сперму с ее живота.
        Брюнетка рассматривала Оксану.
        Видимо, наблюдатели заводили Вика.
        Повалив пленницу на постель, насильник взгромоздился сверху, рывком разделил колени. Он ворковал по-чешски, оглаживая выпуклости женского тела. Нашел сквозь ткань сосок и ущипнул так, что слезы хлынули из глаз. В свободной руке он сжимал нож. Лезвие упиралось Оксане в бок и прокололо кожу.
        «Корней спасет меня, непременно спасет».
        Она зажмурилась и получила шлепок по груди.
        «Смотри!» - жестом приказал Вик.
        Скелет, драпированный желтушной кожей. Дьявол из ада. Мерещилось, что черти, вытатуированные на ребрах, танцуют. Ожерелье постукивает бусинами черепов. Змея ползет, обвивая бицепс.
        - Я тебя ненавижу, - сказала Оксана. Не закричала, не простонала, а произнесла удивительно ровным голосом - констатировала.
        Его лицо вытянулось от наигранной обиды, он что-то сообщил брюнетке, словно призывал в свидетели. Брюнетка была безучастна к происходящему.
        Вик взял Оксану за запястье и прижал ее ладонь к своей щеке:
        - Ударь меня.
        Она влепила пощечину.
        Зрачки полыхнули похотью.
        - Ударь!
        «Я только распаляю его», - подумала Оксана. Но не отказала себе в удовольствии - заехала кулаком так, что голова насильника откинулась.
        Вик слизал кровь. Выпустил сквозь зубы розоватую слюну - точно в пупок Оксане.
        От омерзения хотелось плакать, но она решила не доставлять уроду такого удовольствия.
        «Корней придет с минуты на минуту».
        Маленькая девочка внутри нее шепнула, что никто не придет, все мертвы или уснули, за стенами каюты - мрак. Они болтаются в космосе, среди обломков астероидов.
        Вик согнул ее пальцы в суставах и протащил по своему торсу, как грабли, царапая себя ногтями. Маникюр, вспомнила Оксана, делала Василиса.
        Василисы нет.
        Родителей нет.
        Вани нет.
        Корнея…
        «Корней жив. Он ищет меня».
        Под ногти забились частички чужой шкуры. Алые полосы набухали кровью на груди Вика. Страх цокал в голове свинцовыми шариками.
        Вик начал отползать, вспарывая простыню кинжалом. Когда его тощая морда очутилась возле паха, Оксана не выдержала и уписалась. Чем изрядно развеселила парня.
        Она уставилась в потолок.
        Маленькая девочка, папина дочурка, Ксюша из далекого далека прошептала ласково:
        «Усни, чтобы не чувствовать».
        Вик сидел в ногах. Расшнуровал, стащил «конверс» и терся своей щетиной о ее ступню.
        «Под затылком мягкая перина. Усни и спасешься».
        Туман заволакивал черепную коробку.
        Вик сунул ступню в рот, принялся обсасывать пальчики. Он сопел и урчал.
        «Да, засыпай…»
        Веки склеивались.
        Тьма всплывала.
        Бах! Дверная ручка треснула о панель.
        Оксана распахнула глаза, усилием воли разодрала паутину. Ткач, паук-сон, ретировался.
        На пороге стоял ангел, он целился из автомата в демона Вика.
        - Пошел вон! - зарычал Корней.
        - Нормально! - Вик спрыгнул с кровати. - Все ок.
        Оксана скатилась на пол и бросилась к Корнею:
        - Я знала! Знала, знала!
        - Нормально-нормально. - Вик поднял руки и состроил самую невинную из улыбок. - Идите.
        Он не дьявол. Она ошиблась. Он - болезнь, отравившая ядом чудесную Прагу.
        Палец Корнея лежал на спусковом крючке. Оксана накрыла его кисть своей, поместила палец в скобу и дернула назад. Ствол пыхнул огнем.
        - Нор…
        Очередь прошила грудь Вика под ключицами, продырявила синие наколки. Стена окрасилась бордовым. По ней Вик сполз на пол и остался сидеть, капая кровью из отворенного рта.
        Ошеломленный Корней опустил ствол. Перевел взгляд на вторую кровать. Брюнетка смотрела не моргая.
        - Мать твою! - охнул Корней.
        Оксана подумала, что брюнетку заарканили по пути из крепости.
        Сердце болезненно трепыхнулось.
        - Надо освободить ее.
        - Но она же жаворонок.
        - Знаю. Я не хочу, чтобы она оставалась здесь… вот так. Никто этого не заслуживает.
        - Хорошо. Я развяжу ее руку, она выпутается сама.
        Корней склонился над брюнеткой.
        Оксана обулась. Она испепеляла взором сидящий в углу труп. Ей показалось, что Вик слишком легко отделался.
        Корней отцепил правую руку брюнетки и отскочил: длинные ногти мазнули по воздуху.
        Брюнетка сказала, принюхиваясь:
        - Птенцы накормлены. Песочный человек родился. Лунное Дитя среди нас.

5.5
        Отомкнув наручники, официант Томаш сбежал; он знал, что Камила не выстрелит в спину.
        - Иди ко мне. - Филип обнял спасительницу, чмокнул в лоб.
        - Не заводи меня, - предупредила Камила.
        За стеклами падали, разбиваясь о платформу, горящие ракшасы.
        Сохранившие способность передвигаться ползли улитками в трюмы, несли языки пламени ковровым дорожкам и диванам. Палубу затянуло едким дымом. В мареве вырисовывались две фигуры, Камила шмальнула поверх голов.
        - Не рыпаться!
        - Это мы! - раздался крик.
        Корней, а с ним - Оксана, измученная, но целая.
        - Отцепите катамаран! - велел им Филип, пробиваясь сквозь дым к баку. Камила шла следом.
        В конференц-зале тлели занавески.
        Учитель лежал на животе. Пули продырявили футболку с логотипом The Beatles и остановили сердце.
        - Он заслонил собой автоматы, - сказала Камила. - Чтобы мы сбежали.
        - Спасибо, друг.
        Филип перевернул тело, просунул руку под лопатки:
        - Подсоби.
        Камила возразила:
        - На берегу лунатики. Нужно мчаться со всех ног.
        Она была права. Нести труп означало самим стать трупами.
        Филип вгляделся в иссеченное морщинами ребяческое лицо Альберта. Закрыл мертвые глаза.
        - Адамов! - крикнул он в глубь надстройки.
        Пинком отворил дверь.
        Администратор пропал.
        - Он покойник без своей стаи, - произнесла Камила.
        Филип сгреб таблетки с бильярдного стола, распихал по карманам. Часть Камила утрамбовала в рюкзак.
        Они двинулись обратно через смрад плавящегося пластика. Камила не опускала ствол, ожидая, что в любой момент из мглы может выпрыгнуть Томаш или Адамов. Но лишь покалеченные ракшасы слепо копошились на пути.
        Заскрипел трап.
        - Альберт? - с надеждой спросил Корней внизу.
        Филип покачал головой. Корней зарычал от бессильной злобы.
        Катамаран отчалил, расталкивая трупы.
        - Куда теперь? - спросил Корней.
        - Куда и планировали. Альберт успел сообщить координаты. - Филип посмотрел на Оксану, сосредоточенную и тихую. - Ты как, крошка?
        - Я его убила, - глядя в воду, ответила девушка. - Убила Вика.
        И улыбнулась. От ее улыбки Филипу сделалось не по себе.
        - Хвала небесам… - буркнула Камила.
        Катамаран стукнулся бортом о камень. Друзья высыпали на причал. «Ленд Крузер» ждал у пандуса. Ракшасы сгинули - вероятно, отправились на мост, услышав призыв дудочника. Филип ощутил вину за то, что не вытащил Альберта с корабля.
        Паром походил на погребальную ладью викингов.
        Кучка лунатиков таки стерегла их - ринулась, увидев добычу, из-под моста.
        Но друзья уже захлопывали дверцы автомобиля.
        «Ленд Крузер» вырулил по пандусу на дорогу, прибавил скорость.
        Смотреть в окно было невыносимо.
        - Угадайте, что они собирались сделать с мутантом? Со мной?
        - Ни малейшего понятия, - сказала Камила.
        Она поглаживала ладонью пустое место сбоку - место, где сидел Альберт.
        - Съесть? - наобум предположил Корней.
        - Бинго. Съесть мой мозг и выпить кровь.
        - Они не шутили?! - изумилась Камила.
        - Не шутили, - хмуро ответила Оксана, без переводчика поняв, о чем идет речь.
        - Долбаный Отто науськал их, - сказала Камила. - Если был этот Отто, если его не выдумал Вик.
        Корней объехал затор из расквашенных малолитражек.
        - Я считаю, не выдумал.
        - Каюсь, пару минут я подозревал кого-то из вас в предательстве.
        - В этом нет смысла, - сказала Камила.
        - Давайте, - предложил, косясь в зеркало, Корней, - забудем о рациональном объяснении происходящего.
        - Давно забыли.
        - В каюте, куда Вик отвел Оксану, была еще одна девушка.
        Пассажиры примолкли. Оксана грызла ноготь и периодически смахивала с кожи несуществующих мошек. Сейчас она до ужаса напоминала Вилму.
        Образ вспыхнул ярким пламенем: Вилма/Яна в ванне, «Дом восходящего солнца» играет из крана, из вентиляции, из вспоротых вен.
        - Привязанная к кровати сомнамбула, - добавил Корней. - Ее использовали для секса.
        - Животные… - прошептала Камила.
        - Хуже. Но я о другом. Лунатичка разговаривала во сне. «Птенцы накормлены. Песочный человек родился. Лунное Дитя среди нас». Вам это о чем-то говорит?
        Пока Корней переводил для Оксаны, Филип и Камила обсуждали услышанное. Оба вспомнили нафталиновую детскую передачу производства ГДР, в которой кукольный человечек рассыпал волшебный порошок, чтобы юные зрители крепко спали.
        - Это сказочный персонаж, - произнесла Камила.
        - Да. В одной из серий мультфильма «Охотники за привидениями» он усыпил все человечество.
        Волоски вздыбились на предплечьях Филипа.
        - Но это же мультик…
        - Перейдем к «птенцам», - уверенно продолжал Корней, - три дня назад Оксана ходила во сне. Она бормотала что-то про птенцов в гнездах, что их надо покормить.
        - Я ничего не помню, - вставила Оксана. - Я не знаю никаких птенцов.
        - Но знала, - мягко возразил Корней. - В том мире, в который попадает разум спящих, прекрасно знают о птенцах.
        - Почему ваши «птенцы» наводят на меня страх? - мрачно осведомилась Камила.
        В сквере слева по курсу полсотни живых статуй таращились на облака.
        - Мы же все об этом думали, - сказал Корней. - Что ими кто-то управляет.
        - Кукловод.
        - Да. Песочный человек похитил их души, а тела разоряют Землю. Он в курсе, что я не подвластен его чарам. И он отправил меня в логово Адамова.
        - Ты имеешь в виду, он… - Филип порылся в словарном запасе. - «Всевидящий»?
        - Надеюсь, нет. Но я ему точно не по душе.
        - Отто?
        - Отто Леффлер, я полагаю.
        - Ты не рассказывал ни про какого Леффлера.
        - Рассказывал Альберту. Позавчера к нам в офис явился писатель. Он хотел опубликовать книгу о зданиях на Луне, башнях инопланетян. Он называл их гнездами.
        Камила выпучила глаза:
        - Ты уверен, что это тот же Отто, с которым общался Вик-засранец в лесу?
        - Конечно, нет. Это лишь теория. Вик упоминал очки, так? Писатель носил круглые очки. И самое необычное: Вик принял Отто за сокамерника, я же решил, что в офис нагрянул мой злейший враг из прошлого. Призрак. И сокамерник Вика, и парень, с которым я спутал писателя, мертвы.
        - Ничего не понимаю, но говори дальше.
        - Я решил, что писатель - просто чудак, помешанный на НЛО. Дома загуглил его фамилию. Отто Леффлер - это американский химик. Пионер ракетостроения. Он проектировал космические аппараты, создал какие-то там важные закрылки. И, кроме прочего, он увлекался мистикой, дружил с сатанистами. Вы там сидите?
        - Сидим… - просипел ошарашенный Филип.
        - В пятьдесят втором он провел ритуал и якобы связался с обитателями Луны, лунных башен. Из космоса ему телеграфировали, что через шестьдесят шесть лет родится Лунное Дитя. И не где-нибудь, а в Праге.
        - Икс-Пояс! - воскликнул Филип.
        - Зайдите в Сеть.
        Камила торопливо вытащила из рюкзака планшет.
        - Шестьдесят шесть лет? - переспросил Филип недоверчиво.
        - Да, как раз в нынешний год. И можете звонить в психушку, но я считаю, что призванное Леффлером Лунное Дитя родилось и собирает армию жаворонков.
        - Так кто же этот Леффлер? Призрак?
        - Может да, а может нет. Википедия утверждает, что он пропал без вести в шестидесятых. Теперь ему должно быть за сто.
        - Вот он! - Камила продемонстрировала фотографию рано облысевшего мужчины в очках с проволочной оправой.
        - Это тот же человек, что приходил в твой офис?
        - Не совсем. Трудно объяснить. Леффлер на фото выглядит так, будто из его портрета изъяли всю схожесть с моим недругом.
        Оксана высунулась из-за спинки пассажирского кресла, поглядела на экран. Узнавание осветило поблекшие глаза. Она затараторила, Корней спросил по-русски, Оксана убежденно кивнула.
        - Видела его? - нахмурилась Камила. - Где?
        - В супермаркете, до того как мы с вами встретились. Говорит, он прятался в холодильнике.
        Оксана нарисовала в воздухе овал.
        - Я прав! - торжественно заявил Корней. - Мы все находим в Отто Леффлере черты своих знакомых. Оксана приняла его за бывшего парня.
        - Детка, - произнесла Камила, - а ты боялась своего бывшего?
        - Да, - без запинки ответила Оксана.
        - Отто что, превращается в наших врагов? В людей, которые нам неприятны?
        - Таким мы его видим, по крайней мере. И только на фото он ни на кого не похож.
        - Получается, - сказал Филип, - он преследует нас.
        - Меня, - уточнил Корней.
        - Тогда почему он не послал лунатиков в мою квартиру? Зачем эти схемы с паромом?
        - Может быть, Леффлер потворствует происходящему, но не управляет процессом? Его конек - пугать и плести интриги, а хозяин сомнамбул - Песочный человек?
        - Будто зомби нам не хватало, - пожаловалась Камила, - докатились до призраков и инопланетян.
        «Призраки!» - эхом отозвалось в памяти. Филип думал об оживающих полотнах, о плавающей у кровати Яне.
        Он существовал внутри непрекращающегося ночного кошмара, но, чтобы поверить в теорию Корнея, недоставало шажка. Этот шажок ему помогла совершить Оксана.
        Филип выдавливал пилюли из голубоватой упаковки и делил между соратниками, за окном пылилась промзона, Оксана крутила хромированную ручку магнитолы, скользя по зловещей тишине мертвых станций. Камила зачитывала вслух статью. Каждое слово кидало за шиворот пригоршню мурашек.
        Описанный Гофманом и Андерсеном, Брэдбери и Гейманом, Песочный человек, Сэндмен, сыпал детворе в глаза песок, и глаза вываливались. Глазные яблоки он складывал в мешковину, относил на Луну. Там в гнездах его дети рвали острыми клювами угощение.
        В семь лет Филип узнал, что Деда Мороза не существует.
        В пятьдесят ему пришлось свыкаться с идеей реальности гофмановских сказок.
        Первый немецкий космонавт брал на орбиту куклу Сэндмена. Ничего забавного в этом совпадении Филип не нашел.
        Оксана выкрутила ручку радио до упора, из шороха помех оформилась знакомая мелодия.
        Жуть ледяного космоса проникала под кожу Филипа, гранями бездушных звезд царапнула нутро.
        Он представил птичьи гнезда в кратерах. Тень с мешком, идущую по темной стороне Луны.
        Веселый мотивчик (трам-пам-пам-пам) ввинчивался в уши. Женский хор пел из-под трескучего шума, как из метели.
        - Выключи! - не своим голосом сказал Филип. Оксана посмотрела на него озадаченно. Он добавил: - Голова болит.
        Оксана пожала плечами. Хор умолк.
        «Все правда», - подумал Филип.
        Неизвестная радиостанция в мире победившего сна транслировала допотопную группу The Chordettes. Из пассажиров внедорожника один Филип знал, что песня называлась «Мистер Песочный человек».

5.6
        Тонизирующее подействовало. Щечки Оксаны порозовели, движения сделались менее хаотичными. Она со всеми обсуждала теорию Корнея, без перевода угадывала, о чем говорят друзья. Лишь глаза пугающе долго задерживались на объектах, словно Оксана мучительно вспоминала их названия (руль, зеркало, бутылка), и ответ на любой вопрос предваряла десятисекундная пауза. Убийцы, каннибалы, падающие с небес камикадзе - не каждый мужчина вынес бы такое, что говорить о хрупкой девушке.
        И где-то там рыскал человек с чужим лицом, знающий об их существовании.
        Оксана откинулась в кресле, рассматривала предосенний пейзаж. Ее губы беззвучно шевелились, указательный палец сжимался и разжимался, словно жал на спусковой крючок.
        Корней отвлекся от дороги, чтобы поцеловать Оксану в прохладный висок. Она с благодарностью потерлась о его плечо.
        «Мы стали бы хорошей парой в нормальные времена», - подумал он, охваченный обидой на вселенную, Бога и бессмысленно-безмятежные луга вдоль трассы.
        Камила вслух ругала себя за то, что не прихватила с парома побольше боеприпасов. Из трех рожков она вытрясла двенадцать пуль.
        Теперь у них не было даже ножей. Не было Альберта, веселого и неунывающего.
        Неужели один-единственный хиппи-сатанист виноват в том, что человечество впало в спячку? Мысль не укладывалась в голове и ломала зубья вращающихся шестеренок.
        Померещилась фигура в зарослях - Корней прищурился. «Просто коряга…» - выдохнул он.
        Над лесом и Йизерскими горами кочевали пушистые облака, отражались в гладкой поверхности озера. Кусты серебрились паутиной. По-летнему зеленые липы шептались с ветерком, щебетали птичьими голосами.
        Тишь да благодать. Ни смерти, ни разрушений.
        Автомобиль поехал по берегу.
        Пассажиры оживились, опустили стекла, подставили лица пробивающимся из-за туч солнечным лучам.
        А вдруг теория о полнолунии неверна? Лунный блин усохнет до серпа, до отгрызенного ногтя в поднебесье, но никто не очнется? Уснет последний несчастный, ракшасы окаменеют. Потом пожелтеет, скукожится, облетит листва, пойдут дожди, снега. Покроются инеем глазные яблоки сомнамбул. Птицы удивятся: кто слепил столько снеговиков? Дикие свиньи, крысы и волки поселятся на площадях.
        От голода и холода остановятся сердца, закончатся сны.
        Луна озарит пустые города.
        Песочный человек улыбнется в башне.
        «Ленд Крузер» подпрыгнул на кочке.
        Филип указал на оранжевую крышу слева.
        Они вышли из автомобиля, Корней потянулся - так принято, если ты, городской житель, в кои-то веки выбрался на природу. Пение птиц и плеск воды бодрили не хуже таблеток. Но Корней осознавал, насколько мимолетен эффект и как устали его друзья. Ночью внутренние часы затрезвонят, и к утру он может остаться один в этом умиротворенном лесу.
        Филип отворил калитку. Камила потащила Оксану к качелям во дворе, усадила на досточку. Заскрипели проржавелые цепи.
        - Как вы? - спросил, поравнявшись с Филипом, Корней.
        «Вот кто выстоит весь срок, - подумал он. - Человек-глыба».
        - Мой мозг не слопала на ужин кучка придурков - уже славно. - Филип саркастично хмыкнул и добавил, понижая голос: - Будь начеку. Дай нашим девочкам забыть о кошмаре, но сам не расслабляйся ни на миг.
        Корней кивнул и быстро окинул взглядом статные сосны.
        Филип встал на цыпочки, извлек из-под шифера ключик.
        Они вошли в сумрачный коридор. Лампочка перегорела, но свет зажегся на кухне.
        Камила открыла и сразу захлопнула дверцы холодильника: пахн?ло тухлятиной.
        - Альберт, дерьмовый ты хозяин. Мясо завонялось.
        Дом был небольшим: кухонька и комната с печью и двумя кроватями. Джон Леннон на плакате обнимал свою Йоко. У подоконника припарковался помятый велосипед. В туалете пауки ткали тенета. Ванная отсутствовала вообще.
        - Скромно и симпатично, - констатировал Филип.
        Кран забурчал, сцедив струйку грязи.
        - Интернет не ловит, - сказала Камила.
        - Детка, - фыркнул Филип, - наслаждайся деревенской жизнью! Отдохни от высоких технологий.
        Корней задумался: сколько еще пользователей активны в Сети. Реальный мир исчерпал себя, с ним канул в вечный офлайн суррогатный мир отфотошопленных фотографий, смайликов и репостов. eBay, Twitter, Amazon, Wikipedia - все, что казалось незыблемым. Вскоре остановятся работающие в автоматическом режиме электростанции, луна, как в былые эпохи, станет единственным источником света кромешными ночами.
        Филип отыскал цинковое ведро, сходил за водой.
        В примыкающем к дому сарайчике нашелся топор. Корней рубил дрова, упиваясь нехитрым физическим трудом.
        «Может, не ту я профессию выбрал?»
        Бытовая суета прибавила беглецам сил.
        За час дача и двор преобразились. Из трубы повалил дымок. На лужайку вынесли стулья, постелили одеяло. Камила орудовала веником, отвоевывала у пауков углы.
        Оксана нагрела воду и, обмотавшись простыней, выстирала джинсы.
        Филип возился у костра.
        Камила перебирала содержимое рюкзаков.
        - По дороге сюда я приметила продуктовый магазин.
        - Но у нас есть каша и макароны.
        - Макароны?! - Она скривилась. - Шутишь? Я жажду мяса. Сочной свинины. И холодную, мать ее, запотевшую баночку «Радегаста».
        При мысли о пиве рот Корнея наполнился слюной.
        - А что вы, украинцы, едите?
        - Сало. Соленое, с молотым перцем, на кусочке ржаного хлеба.
        - Животный жир? Звучит мерзко.
        - После всего этого я обязательно научу вас есть сало. И селедку. С маринованным луком, с вареной картошкой, залитой сметаной.
        - Под водку?
        - Непременно под водку. Рюмки должны постоять в морозильнике, покрыться инеем - так лучше вкус. И главное…
        Что там главное в питие водки, он не рассказал: Оксана прошла мимо болтающих друзей и встала вполоборота у кромки озера. Она была обнажена; нагота ослепляла и будоражила. Остолбеневший Корней смотрел на маленькие идеально округлые ягодицы, узкие мальчишеские бедра. Оксана подняла руку, поправляя прическу, и с ней поднялась и качнулась, опьяняя, пышная грудь - та ее часть, которую видел Корней.
        Невразумительно замычал Филип.
        - Повезло тебе… - шепнула Камила покрасневшему Корнею.
        Оксана обернулась, прикрывая ладошкой груди.
        - Что? - невинно спросила она.
        Филип потупился.
        - А это идея! - воскликнула Камила.
        - Присоединяйтесь!
        - С удовольствием. Мальчики, не фотографируйте!
        Камила разделась до нижнего белья и посеменила к озеру. Оксана уже входила в воду, охая и обнимая себя за плечи.
        - Устроили, - проворчал Филип, - нудистский пляж…
        - Ах ты черт, как хорошо! - воскликнула Камила.
        Оксана поднырнула, всплыла, лучась. Будто смыла тревоги, как дорожную пыль. Будто не было расстрелянного Альберта и горящих заживо камикадзе, не было Вика и корчащегося на капоте лунатика.
        Корней скинул провонявшую пожаром рубашку, стянул джинсы и футболку. Помешкав, избавился от трусов.
        - Да тебя надо откармливать, малыш! - Камила плеснула в него студеной водицей.
        Оксана улыбалась и наблюдала за Корнеем. Померещилось, или она смотрела прямо туда?
        Волна окатила ступни. Корней заохал.
        Вошел: по щиколотки, по колени.
        - Не дрейфь, - сказала Камила. - Мигом привыкнешь.
        Оксана омыла лицо; сквозь воду проступали полукружья грудей, темные монетки сосков. Корней почувствовал, как твердеет и увеличивается член. Он повернулся к берегу и поспешно заслонил гениталии.
        - Идемте с нами.
        - Ни за что… - пробурчал Филип.
        - Идем, идем! - подначивала Камила. - В твоем возрасте закаляться полезно.
        - Слышали анекдот? - Филип полил дрова горючим. - Моему отцу восемьдесят, и он купается в проруби. Мы с мамой задолбались лечить старого дурака.
        - Ха-ха.
        Корней развел руки в стороны и спиной рухнул в озеро. От холода в голове словно вспыхнуло очищающее синее пламя, испепелило, пускай ненадолго, ужасающие образы и тоскливые мысли.
        Так в детстве он прыгал с моста, чтобы в илистой реке перестать бояться отчима, перестать ненавидеть мать.
        - Да вы все синие, - заметил Филип. - Как твои яйца, парень?
        - Н-н-нормально, - ответил Корней, чья мошонка пыталась втянуться в тело.
        Оксана подплыла сзади и притиснулась к нему:
        - Погрей меня.
        Он ощутил кожей мягкое и полное, живое. Оксана дрожала, окоченевшие руки скользнули по его торсу и легонько, как бы случайно, коснулись пениса, скукожившегося от перепада температуры.
        - Ты красивый, - шепнула она, - ты самое хорошее, что у меня было…
        Импульсивно оттолкнувшись, оставив его переваривать комплимент, Оксана поплыла к Камиле.
        Птичья стая летела клином над шуршащими соснами.
        - А сходим-ка мы с дядей Филипом в магазин, - сказала Камила, отряхиваясь. И подмигнула Корнею. - На полчаса, а то и минут на сорок.

5.7
        Они выехали за город, когда в сумочке мертвой женщины завибрировал телефон. Женщина развалилась на заднем сиденье «фольксвагена». Из глазницы торчала отвертка. Выбросить труп не дали лунатики, ошивающиеся на причале.
        - Звонят, - сказал Томаш.
        - Слышу! - цыкнул Адамов.
        Он хмуро смотрел на кожаную сумочку фирмы Michael Kors. Томаш вел автомобиль. Постоянно чесался, ужасно нервируя Адамова.
        С парома они спасались вплавь и промокли до нитки. «Не хватало сдохнуть от пневмонии…» - скрипел зубами Адамов. Мутант и его доходяги уничтожили убежище. Адамову было плевать на придурка-сержанта и полусумасшедшего американца, равно как и на торчка Вика, и четвертого выскочку. Но ему нравилась сауна, нравились сигары капитана, китель и связанная телка в ВИП-каюте.
        Звонивший был чертовски настырен.
        «Абонент вне зоны досягаемости, - подумал Адамов, - у абонента в башке крестовая отвертка».
        Он усмехнулся собственной шутке.
        Взял сумочку и вытряхнул содержимое на колени. По полу рассыпались тушь, помада, упаковка салфеток. Телефон блеснул фальшивыми камушками.
        Звонивший использовал приложение «Фейсбук», но его имя не отобразилось на экране.
        - Капитан…
        - Не отвлекайся! - огрызнулся Адамов.
        Он понимал, что Томаш не виноват в случившемся на пароме, но услужливая морда официанта начинала его бесить. В казино под руководством Адамова работали такие: лижут зад, но лишь пошатнись, дай слабину - разорвут на части.
        «Нет, - подумал Радек Адамов. - Это я здесь буду рвать».
        Он помассировал шею. Провел пальцем по экрану.
        В прямоугольнике возник мужчина: нос картошкой, мясистые губы, щетина усов.
        Кусака.
        Адамов не знал настоящего имени Кусаки - прозвище он дал ему сам. Стояла середина восьмидесятых, Адамов жил в Брно, Кусака обитал где-то по соседству. Радек встречал его, маршируя в школу. И всегда старался обойти стороной, затаиться в кустах или сделать вид, что спешит.
        Кусака был городским дурачком (пиджаки на размер больше, чем надо, кепка с поломанными козырьком, козявки в ноздрях). И он не пропускал мимо себя ни одного ребенка в возрасте от нуля до четырнадцати лет. Завидев прохожую с грудничком, садился на хвост и провожал, улюлюкая и мурлыча в коляску, пока мамаша не рекомендовала отвалить. Детей постарше он преследовал несколько кварталов. При этом ничего дурного и зазорного не делал, просто сюсюкал, вставляя между слов коронное «кусь».
        - Маленький халосенький, - говорил он. - Кусь, такой умненький мальсик, халосие осенки, кусь, слусайся маму, халясе кусяй.
        Пах Кусака пыльными кладовками, сиропом от кашля и лежалой колбасой.
        Он склонялся низко-низко к опешившему Радеку (каждую пору видно) и часто дышал. Руки держал сцепленными за спиной. Кто-то из идущих мимо взрослых мог прикрикнуть незло: «Отстань от мальчишки!» - и Кусака нехотя отставал. Вертел непомерно большой головой, замечал новую цель:
        - Кусь, халосенький мальсик…
        Он был смирным, на первый взгляд.
        Летом восемьдесят шестого папа Радека ходил с другими соседями искать пропавшего пятиклассника. Нашли его в августе, притрушенного листвой, голенького, со сломанным позвоночником. Поползли, обрастая сенсационными подробностями, слухи. Дескать, школьника изнасиловали (и это в социалистическом государстве, а не в содомитской Америке!), а на теле милиционеры обнаружили следы зубов.
        «Кусака», - понял Радек.
        И однажды, возвращаясь из школы домой, он едва ли не врезался в сумасшедшего - тот выплыл из-за поворота, и руки больше не были сцеплены за спиной. Они легли на плечи Радека Адамова, эти красноватые руки.
        - Ты халосий мальсик? - спросил Кусака и будто усомнился. Будто насторожился. - Ты не осень халосий, да?
        Моча потекла по бедру Радека. Он смотрел на крупные продолговатые резцы за толстыми шевелящимися губами, и разум затуманился, мир подернулся рябью… Радек упал без чувств.
        Кусака позвал школьного сторожа на помощь: «Мальсику плехо».
        Он погиб весной, Кусака, повел в лес подростка, показать подснежники, отец бросился вдогонку, ударил, переборщил: осколок височной кости проткнул глупый кусачий мозг. Тогда же арестовали настоящего убийцу - скромного советского инженера.
        «Ты халесий мальсик?» - иногда (нечасто) вспоминал Адамов. Раза три ему снился Кусака. В кошмарах он ел Адамова, обгладывал его ноги.
        Это он звонил мертвой женщине, их попутчице.
        Он улыбался Адамову толстыми губами.
        Он говорил с американским акцентом.
        - Здравствуйте, капитан.
        Адамов замычал невразумительно. Обернулся идиот Томаш.
        - Рад, что вы живы и здоровы, - сказал мужчина, похожий на Кусаку. Да, просто похожий - сердце Адамова оттаивало от сковавшего ужаса. Он перевел дыхание. Кусака не носил очков, не разговаривал как долбаный интеллигент (Адамов презирал интеллигентов).
        - Ты кто, черт тебя дери?!
        - Называйте меня Отто. Отто Леффлер.
        - Как ты нашел нас?
        - Обычная проницательность.
        - Откуда меня знаешь?
        - Вы большой человек, капитан. Это моя обязанность - знать больших людей.
        Комплимент польстил бы, если б не ироничная ухмылка на лице Леффлера.
        Из-за недосыпания Адамов туго соображал. Нитка-мысль никак не всовывалась в угольное ушко.
        - Что тебе надо?
        - У нас с вами проблемы, капитан.
        - У нас?
        - Конечно. Мутант и его друзья попортили вам жизнь, не так ли?
        «Но ведь это ты, - хмыкнул Адамов, - прислал к нам мутанта».
        - Ублюдки сбежали, - вслух произнес он.
        Адамов не включил камеру, но почему-то казалось, что Леффлер прекрасно его видит.
        - Их необходимо найти и обуздать. Особенно мутанта.
        - Здоровяка?
        - Нет, мальчишку.
        - Так я и думал, - сказал Томаш. Он не смотрел в телефон, но слышал голос очкарика.
        «Было бы чем думать!» - разозлился Адамов.
        Ему не нравились звонок и звонивший. Было что-то неправильное, крайне скверное в происходящем.
        - И зачем нам делать это? - спросил он с напускной ленцой.
        - Потому что вы хотите спать. Съешьте кусочек его мозга, выпейте рюмку его крови и уснете, а утром проснетесь, полные энергии.
        В животе внезапно заурчало. Адамов проглотил слюну. Он думал о салате из телячьих мозгов - петрушка, каперсы, обязательно лук-шалот.
        - Я выслал вам карту с пометкой. Они сейчас там. Но поспешите. Мутант силен, и его сила растет с каждым часом. У вас два дня, чтобы остановить его. Пока он сам не ведает, чем обладает.
        - И как же мы убьем твоего сильного мутанта? У нас нет даже перочинного ножа.
        - О, это не проблема. Видите дом в поле? Серый забор.
        Адамов уставился на серую ограду у трассы.
        - Я-то вижу, - пробормотал он, - а откуда ты…
        Леффлер перебил:
        - Заряженный «Глок семнадцать» ждет вас в спальне на втором этаже. И будьте осторожны.
        Связь прервалась. Аккумулятор разрядился.
        - Капитан… - начал Томаш. Его фотогеничную физиономию обезобразили гнойники.
        - Тормози! - коротко велел Адамов.
        Дверь стоящего на отшибе особняка была заперта, но дылда Томаш расколотил кирпичом окно. Запрыгнул внутрь, втащил ругающегося Адамова. Во дворе они нашли мангал и вооружились шампурами. Теперь стальные шипы целились в блуждающие по гостиной тени. Мрак смастерил бесформенные осиные ульи по углам, застелил черным колышущимся муслином полы.
        - Мне здесь не нравится, - сказал Томаш. - Будто склеп.
        - Ерунда. Идем.
        По навощенному паркету они прошагали к лестнице. На стене висели фотографии: пожилая супружеская пара в окружении детей и внуков. Адамов сплюнул под ноги.
        Тени, как дым, окуривали второй этаж.
        Используя шампур вместо шпаги, Адамов толкнул первую дверь.
        Спальня.
        Старик с фотографий лежал под одеялом, на боку - вероятно, он читал, когда ему пальнули между лопаток. На ковре валялся томик немецкоязычного борзописца Кафки. Убийца бросил пистолет рядышком. Черный австрийский «Глок» покоился на перине. Как и говорил всезнающий Леффлер.
        Болезненно заныл живот. Адамов стиснул ягодицы, боясь, что кишечник непроизвольно опорожнится.
        Он поднял пистолет, взял на мушку седой затылок мертвеца:
        - Паф!
        - Капитан…
        Позже, за рулем, Адамов решил, что старая карга пряталась в шкафу - иначе как бы ей удалось подкрасться так незаметно? Адамов поворачивался (пресловутая замедленная съемка, сцена из вестернов), а старуха уже вонзала нож в печень Томаша. Глаза официанта вылезли на лоб, рот округлился.
        Крик разморозил сцену, запустил действие в нормальном режиме.
        Растрепанная ведьма замахнулась снова.
        Адамов всадил пулю ей в грудь - точно в изображенный на пижаме букет фиалок. Свинец прошил сердце.
        Адамов уважительно посмотрел на пистолет.
        - Ох, капитан… - проскулил Томаш.
        Из его бока сочилась кровь, она замарала штанину до колена. Рана выглядела плохо, но не смертельно, хотя речь о том, чтобы управлять автомобилем или охотиться на мутантов, уже не шла.
        - Что же делать, капитан? - По прыщавым щекам струились слезы.
        - Не хнычь, сынок. Перебинтуем. До свадьбы заживет.
        - Вы так считаете?
        - К вечеру будешь как новенький. Только найдем аптечку.
        Томаш, придерживая рану, поковылял к выходу.
        Адамов поднял пистолет:
        - Выспись и за меня, сынок.
        Патрон полетел вправо. Рубашка Томаша вздулась, пуля перегрызла позвоночник.
        Смерть - это так быстро и грязно.
        Покидая спальню, Адамов спиной, загривком, почувствовал чей-то внимательный взгляд. Он обернулся резко - палец дернул спусковой крючок, пуля разнесла стекло, и в комнату хлынул ветер последних августовских дней.
        Вместо старика, поклонника Кафки, на кровати лежал Кусака. Он вперился в Адамова бусинками блеклых глаз.
        - Ты не халесий мальсик, - обвиняюще произнес мертвец. - Ты осень плахой.
        СНАРУЖИ (8): ВСЮДУ
        Ванкувер…
        Дюпон совершенно запутался. Сколько тварей он убил за сегодня? Сорок? Семьдесят?
        Цифры ускользали, раздувались, лопались, гнили в голове. Уши закладывало - он широко разевал рот и хрустел челюстью.
        Улицу внизу усеивали трупы. Но все новые лунатики выходили из-под моста, из-за ничейных автомобилей, из-за троллейбуса, который больше никогда никуда не поедет. Они стояли, безмолвные и жуткие, их тени ползли по стенам небоскреба к тринадцатому этажу. Луна ослепляла.
        За час Дюпон не пристрелил ни одного лунатика: пули уходили в молоко. Ветер приносил песок, он впивался в зрачки - но откуда взяться песчаной буре в Канаде?
        Сто двадцать? Восемьсот сорок три?
        Блокнотный лист с подсчетами упорхнул за перила.
        Опустел пуфик сбоку. Жена отлучилась в туалет. Что она так долго?
        - Мышка?..
        «Уснула она там, что ли?»
        Опираясь на винтовку, Дюпон повернулся. Локтем спихнул бокал с остатками выдохшегося «Моёта». Бокал не разбился, но покатился к краю и тоже улетел в пропасть.
        - Что ты делаешь, мышка?!
        Супруга замычала и вскинула винтовку. Ствольную коробку покрывали сердечки и «пацифики». Палец лег на скобу, глушитель смягчил звук выстрела. Разлетелось стекло, а следом разлетелась голова Дюпона. Мелкий дождик из мозгового вещества окропил задранные лица лунатиков, столпившихся на проспекте.
        Джакарта…
        Кристиан цеплялся за жизнь.
        Бывший рестлер, он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы не спать еще неделю, но сомнамбулы норовили ускорить конец.
        Кристиан перекинул ногу на водосточную трубу и карабкался по кровле.
        Квартиру, где он успешно прятался, взяли штурмом. Хлипкую дверь разворотили ножами - лунатики лезли в пролом, как бешеные собаки. Девку, схватившую его сзади, Кристиан поднял к потолку, раскрутил и вышвырнул в окно. Спустя минуту он сам вышел через это окно.
        Луна была так близко, словно оседлала конек двускатной крыши. Не знавшая ремонта черепица хрустела и разъезжалась. Ее куски вылетали из-под рестлера и разбивались о карниз.
        «Я перелезу на другую сторону, - думал Кристиан, - попаду в соседнюю квартиру».
        Он вытянулся в струнку, оттолкнулся. Черепица крошилась, точно печенье, и пыль щекотала ноздри. Из мезонина выкарабкался лунатик. Извиваясь змеей, полз к добыче. Кристиан вспомнил бой с Ледяным Мечом на отвесной стене. Тщательно срежиссированный буккером[20 - Букер - сценарист постановочных боев в рестлинге.], отрепетированный до деталей. Он тогда победил, и публика рукоплескала ему. Он был Бэбифейсом, положительным героем. А Ледяной Меч играл роль Хила, плохого парня.
        Лунатик плыл в мелком рыжем болоте распадающейся черепицы. Рестлер перекатился на спину и двинул пяткой в бессмысленную физиономию. Запоздало подумал, что этот чувак - чей-то сын, муж и сват. Чипшот - запрещенный удар - сработал, лунатик уехал в безвестность на санках отколовшейся кровли.
        До вершины Кристиан добрался без приключений. Сел поудобнее, уперся в конек. Луна короновала город.
        Справа и слева раскинулась Батавия - старая часть города. Справа и слева, сзади и впереди, разлилось море человеческих голов. Площадь Таман Фатахила была переполнена лунатиками. Урони Кристиан булавку, сдвинутые плечи не дали бы ей упасть на мостовую. Из офисных сот и окраинных железных хибар спящие стекались сюда, чтобы любоваться луной.
        А над их легионом сидел, цепляясь за крышу колониального голландского здания, боец кабельного канала и истово молился богам.
        Франко-немецкая граница…
        Сидя на полу чужой кухни, Уилл Смит наблюдал, как Лео Зольц дезинфицирует нож. В карих умных внимательных глазах Уилла Смита читалось понимание. Он знал, что виноват в сложившейся ситуации. Он как бы говорил: я погорячился. Но и ты пойми меня. По улицам шастают все эти ненормальные, жаждущие крови, мои хозяева превратились в маньяков, а тут ты тянешь ко мне грабли. Я обязан был обороняться, говорил Уилл Смит.
        Лео не верил в Господа, но оценил степень его иронии. Разрушенный мир кишел пародией на живых мертвецов, а укусила Лео сраная собака. Не какой-то зомби-пес, а самый обычный колли. Животные не обращались в убийц, человечеству повезло. Но животные были напуганы не меньше людей, борющихся со сном и с сомнамбулами. Впрочем, Зольц понятия не имел, остались ли в мире бодрствующие соплеменники. Новостные сайты давно перестали обновляться. Ни единого пользователя социальных сетей онлайн. Лео и Уилл оказались изолированы в деревне с населением в полторы тысячи лунатиков.
        «Нет, - возразил себе Лео, - после Судной ночи их осталось гораздо меньше».
        В промежутке между книжными ярмарками Зольц жил в сонной (хах!) провинции в центре биосферного заповедника Блисгау, в нескольких километрах от французской границы. Он обожал Париж и Берлин, но предпочитал тишину, добровольное одиночество и прогулки по лесу. Гуляя, слушал в наушниках аудиокниги, а дома доставал томик из своей обширной библиотеки или загружал новинки на Kindle. Он читал постоянно, прерываясь для краткого сна. Трех-четырех часов хватало, чтобы отдохнуть и снова взяться за книгу.
        Предвестником апокалипсиса стал колли, забившийся под его крыльцо. Позже Лео совершил вылазку к автобану и видел опрокинутый тягач и полсотни брошенных легковушек. Он решил, что собака сбежала из машины, едущей на север или на юг. До роковой полночи оставалось несколько часов, и Лео был глух и слеп, как и миллиарды таких же Лео на планете, прикованной к своему палачу - к Луне.
        - Ты чей, приятель? Ты не заблудился? Ты… Ах ты ж, сволочь!
        Зловредный пес кинулся наутек, а Лео с прокушенным пальцем отправился в больницу… где его отказались принять. Медсестра с пепельным лицом сказала, что доктор занят. Зольц не поверил своим ушам и собрался скандалить. Но из глубины госпиталя донесся отчаянный крик, и медсестра бросилась на подмогу врачу, оставив Лео в приемной.
        «Что-то не так», - думал он, шагая по улице, мимо пекарни Брилла, парикмахерской Бергманна и «шелловской» заправки. У магазина фермерских товаров припарковался микроавтобус с монахинями. Молодая кармелитка, согнувшись пополам, блевала на асфальт, а ее сестра по вере держала на изготовке спортивную флягу с водой. Лео смущенно потупился.
        По какой-то причине монахини никуда не уехали. Они предпочли ночлег в скромной провинциальной гостинице и, как только пробила полночь, вышли из номеров, чтобы лить кровь. Кармелитки в белоснежных сорочках стали первыми лунатиками, которых Лео увидел: они пробежали под его окнами, догоняя подростка в футболке с эмблемой группы Bad Religion. Монахиням не нравился калифорнийский панк. Олеандр, растущий во дворе фрау Замель, скрыл детали расправы над мальчишкой, но его вопли Лео слышал, даже забившись в дальний угол спальни.
        Полчаса назад Лео Зольц просеменил в тени олеандра, стараясь не смотреть на драную футболку с перечеркнутым крестом, на останки подростка, растянутые зверьем по округе. Он споткнулся о глиняного ежа, и садовая скульптура превратилась в черепки. Никто ее не склеит, как не склеят заново реальность Лео.
        Покинуть убежище вынудил голод. Уилл Смит был тем еще обжорой. Накануне они поделили последнюю банку сардин и слопали последнюю пачку чипсов.
        - Сиди здесь! - велел Лео, притворяя дверь, но не запирая ее на ключ, чтобы в случае чего быстро попасть в укрытие. Смит дотянулся лапой до ручки и догнал человека во дворе фрау Замель.
        - Что ж ты за собака такая? - поинтересовался Лео.
        В душе он был рад мохнатому товарищу. Почуяв визитеров, на заднем дворе загорелись лампы, расцветили сумерки в оранжевые тона. Лео замер, считая удары сердца. «Датчик движения», - сказал он Смиту телепатически. В доме никого не осталось. В июле фрау Замель перенесла инсульт, а за неделю до апокалипсиса была снова госпитализирована.
        Уилл Смит караулил, пока Лео выбивал окно и забирался на подоконник. Казалось, звон осколков слышат лунатики всей Северной Рейн-Вестфалии. Сработай в доме сигнализация, Лео грохнулся бы в обморок. Но пожилая женщина доверяла соседям. «Рай для пенсионеров. Нулевой уровень преступности», - так характеризовали обычно их захолустье.
        Теперь человек и собака сидели на кухне фрау Замель. Наружные лампы погасли, а включать свет Лео побоялся. Хватало слабенького фонарика в телефоне. Ощущая себя мародером, он доставал из ящиков консервы и пачки с крупой и набивал ими рюкзак. Старушка оказалась предсказуемо запасливой. Аптечка что надо.
        Лео не бывал в гостях у фрау Замель, только здоровался с ней, встречая на улице или в лавке. Милая старушка, опрятная, как и ее кухня. От вида вышитых крестиком картин, увядших полевых цветов в вазе, чайного сервиза накатывала тоска. Он надеялся, что лунатик-санитар не убил фрау Замель в больнице. И фрау Замель не убила санитара.
        Зольц протер спиртом лезвие перочинного ножа. Он предпочел не спешить с возвращением; показалось, на улице кто-то есть. Лунатик, привлеченный шумом. Или зверь, выглянувший из леса проверить, что там творится у двуногих. Когда человечество окончательно погрузится в сон, мир будет принадлежать куницам и барсукам, диким кабанам и косулям. Хорошо бы, чтобы и Уиллу Смиту в нем нашлось местечко.
        Судной ночью Лео не сомкнул глаз. Сидел в шкафу, скроля новостную ленту и тщетно обзванивая друзей. Абоненты безмолвствовали, как и полиция, и скорая помощь. Интернет разъяснил правила игры. Спать нельзя - да он и не уснул бы при всем желании. На улице кричали люди. Недавно Зольц осилил фолиант, посвященный Великой французской революции. Воображал, что это мятежники в фригийских колпаках атакуют гвардейцев короля.
        Лишь на рассвете он заставил себя подползти к окну. Трупов он не обнаружил, как и зомбиподобных толп. Да, лунатики патрулировали квартал, изображая соседский дозор, но их было всего трое: Ференс из добровольной пожарной дружины, директор краеведческого музея герр Бахмейер и незнакомая Лео женщина, голая, не считая гетр. Багровые разводы украшали ее отвислую грудь. Женщина несла секатор, Ференс - грабли, а гер Бахмейер…
        Лео поморгал, но мираж не был миражом.
        Герр Бахмейер щеголял с каменным топором эпохи неолита. Пес, тот самый, что куснул Лео, никуда не делся. Он поджал хвост и рычал на лунатиков.
        Лео схватил со стола тяжелую статуэтку - приз за лучший просветительский блог. Он спустился на первый этаж и заглянул в щель для писем. «Дозор» ушел к бензоколонке.
        «Я рискую ради пса, который меня покалечил!»
        Зольц открыл дверь. Колли повернул к нему перепуганную морду.
        - Сюда! - прошептал Лео одними губами.
        Дозор плелся обратно. Шаркающие звуки стали громче.
        Пес не заставил просить дважды. Он ринулся через тротуар и влетел в прихожую. Лео тут же заперся. Ничего не заметившие лунатики прошли вверх по дороге.
        - Ну, привет, оболтус. Извиняться будем?
        «Будем», - будто бы ответил пес. Лег на живот и высунул язык.
        С той минуты они не расставались.
        Когда пали Соединенные Штаты, Лео вырубил ноутбук. Достал с полки книгу об Авиньонском пленении пап и занялся тем, чем занимался всю сознательную жизнь: погрузился в чтение. А дочитав, набросал в Инстаграм отзыв о книге. Пусть его пост никто не оценит. Поедание слов, предложений, страниц, килобайтов было спасением от сумасшествия и самоубийства. И разговоры с собакой тоже.
        На ошейнике был указан адрес - Цвайбрюккен, но не указывалась кличка. Лео назвал пса Уиллом Смитом в честь актера, который сражался с зомби в разоренном спецэффектами Нью-Йорке. У киношного Смита была овчарка. А у Лео был Смит - бордер-колли. Смиту везло, он мог спать. Лео задумывался: что снится его приятелю по несчастью? Прежние хозяева? Фрисби? Собачьи выставки?
        Лео не спал восемьдесят часов, но чувствовал себя на удивление сносно. Если бы не два «но»: зрение и палец. Глаза пекло, точно их намазали перцем, на третий день он отказался от чтения: буквы резали сетчатку крошечными бритвами, соринками цеплялись к слизистой. А голоса чтецов убаюкивали.
        Палец был меньшей из проблем. Собственно, Лео отдал бы его за возможность читать. Но пальцы не бывают лишними в реальности, где вас хотят распотрошить лунатики.
        Уилл Смит опустил голову на передние лапы и сочувственно вздохнул. Вчера вечером палец распух и затвердел. В свете фонарика он был в два раза толще соседа по кисти. Формой напоминал Нюрнбергскую деву. Незатронутая сепсисом дистальная фаланга выглядела декоративной головной частью орудия пыток. Кожа приобрела фиолетовый оттенок. Утром палец перестал сгибаться.
        - Ты вообще чистишь зубы? - поинтересовался Лео. Смит скорчил жалобную мину. - Ладно, не дрейфь.
        Последний выход Лео из зоны комфорта в дивный новый мир Луны не принес ничего хорошего. Оффлайн обезлюдел, как и онлайн, соседи, расправившись с неугодными, то ли затаились в норах, то ли ушли на поиски добычи. Испарились Ференс, герр Бахмейер и их подружка. Должно быть, так эти земли выглядели после опустошительной Тридцатилетней войны или эвакуации сорок четвертого года. Приподнимая металлические ставни, Лео видел лишь воронов, алчно кружащих над кровлями. Вчера он вооружился молотком, прихватил вместо талисмана счастливый Kindle и парашютировался в неизвестность. Прилипала Уилл следовал по пятам, опасливо принюхиваясь к проулкам.
        Розенштрассе вымерла, и Блуменштрассе тоже. Они шли вдоль аккуратно постриженных изгородей и уютных коттеджей. Если бы не мертвецы в застрявшем на перекрестке минивэне, можно было бы решить, что новости - это розыгрыш, а обезумевшие монашки - актрисы в фильме ужасов.
        Кабина «Рено» превратилась в мясорубку, стекла закрасили красным внутри и снаружи. Семья намеревалась бежать из ада, но бежать было некуда, и мухи копошились в ранах, нанесенных холодным оружием. Уилл заскулил, а Лео отвернулся со слезами на глазах. Девочке в минивэне было не больше десяти лет.
        Лунатиков он засек издали и вовремя нырнул за забор. Жители деревни собрались на центральной улице. Они стояли двумя большими группами человек по сто. Одни - у приходского костела Святого Венделина, другие - у евангелической церкви. Лео задался вопросом: случайно ли они поделились по конфессиям?
        Лунатики обратили бессмысленные глаза к небу и окаменели. Всё как на видео, которые очевидцы успели выложить в Сеть. Там был мэр в полосатой пижаме, глава ассоциации садоводов, почему-то в женских панталонах, и многие другие. Полуголые, окровавленные, спящие. Лео смотрел на них с минуту, затем шепотом окликнул Уилла, и они вернулись домой.
        Лео Зольц не был бойцом. Он был книжным блогером и гордился тем, что количество его подписчиков в пятнадцать раз превышает численность населения его деревни. Он специализировался на нон-фикшене: научно-популярной и справочной литературе, мемуарах и эссеистике. Он читал запоем: о миоглобине, семантике субтитров, классификации пляжных камней, Ботсване, веслоногих рачках, экономическом контексте Нового Завета, молочной промышленности (сперма лучшего быка-осеменителя приносит по пятьдесят тысяч долларов в месяц), музыкальном пиратстве, устройстве пищеварительного тракта, ономастике имен, треске, оологии, стоимости танка «Тигр» (восемьсот тысяч рейхсмарок), ДНК-тестировании, защите интеллектуальной собственности, мейсенском фарфоре. Девушки, с которыми он пробовал строить отношения, считали его ужасно скучным. Теперь они уснули и обратились в монстров. А Лео сидел на кухне фрау Замель с перочинным ножом в кулаке.
        - Ты знаешь Жан-Пьера Адамса? - спросил он. - О, ты очень глупый и ограниченный пес. Адамс был футболистом, центральным защитником. Он играл за национальную сборную Франции, в клубе «Ницца» и в «Пари Сен-Жермен». В восемьдесят втором он лег на операцию, а анестезиолог по ошибке перепутал дозу. Адамс впал в кому. И он до сих пор в ней. По крайней мере, был в коме до Судной ночи. - Лео потер глаза. - Я родился в восемьдесят четвертом. Пошел в школу, закончил ее, поступил в университет. А Адамс лежал в коме. В темноте между жизнью и смертью. Я часто думаю об этом, Уилл. Снятся ли Жан-Пьеру Адамсу сны?
        Лео приставил кончик ножа к пальцу, аккурат под проксимальной межфаланговой складкой, и надавил. Звук был такой, словно он прорезал натянутую ткань. Из раны хлынул гной. Почти прозрачный, с розоватыми вкраплениями. Чертовски много гноя. Морщась от боли, Лео надавил на вздувшуюся область. Жижа из воспаленных тканей заливала плитку пола. Лео массировал, сжав зубы, пока гной не истек, сменившись струйкой крови. Потом он обработал место укуса йодом и антисептической мазью и, как мог, перебинтовал. Откупорив зубами флакон, смочил бинт спиртом и перевел дыхание.
        Мозг выудил информацию из архива: Наполеон Третий умер от сепсиса. И генералиссимус Франко. И советский полководец Михаил Фрунзе.
        Перебинтованный палец торчал бесполезным придатком. Джесси Джеймс одинаково метко стрелял обеими руками. Лео не был Джесси Джеймсом или персонажем фильма Сэма Рэйми «Быстрый и мертвый». Найди он волшебную палочку, заказал бы себе амбидекстрию. Или пистолет. Или новый палец. Или чтобы Судной ночи не случилось.
        Он встал и забросил на плечо рюкзак. Причина сегодняшних невзгод кружилась у ног, виляя хвостом.
        - Проехали, - сказал Лео. - Я не сержусь. Но если из-за пальца меня убьют…
        Прерывая на полуслове, у крыльца фрау Замель зажглись лампы. Газон был полон убийц. Их черные силуэты внушали ужас. Уилл Смит зарычал.
        - Уходим! - крикнул Зольц, доставая молоток.
        Лунатики штурмовали дверь. Разбитое окно в старушечьей спальне обдало ночной свежестью. Лео выпустил пса и прыгнул за ним на траву. Прямо в кольцо врага.
        Лунатики, трое или четверо, вышли навстречу, поигрывая оружием. Миловидная гимнастка в топике и трусах от Calvin Klein махнула ледорубом. Лео уклонился, избегая участи Льва Троцкого. Справа к нему торопился герр Бахмейер. Глаза директора музея были холодны, как пещеры Саара, которые предки использовали как ледяные погреба. Топор, изготовленный шесть тысяч лет назад, вновь жаждал крови.
        Залаял Уилл Смит. Топор взмыл к оскверненным луной небесам. Нога герра Бахмейера зацепилась о труп подростка, жертвы монашек. Герр Бахмейер полетел головой вперед. Топор пропахал траву.
        Замычав (натуральный зомби!), длинноволосый тип попытался достать Лео ножом для стейков. Тот опередил, всадив боек молотка в ключицу врага. Кость противно хрустнула. Лео замахнулся - отразить атаку старика с теслом. Рукоять выскользнула из ненадежного замка четверых пальцев и напоследок зацепила указательный, травмированный. Слезы брызнули из глаз. Зольц не увидел, как рядом очутилась гимнастка, восемнадцатилетняя красотка из дома напротив. Она отпихнула старика: «Мое!» - и воткнула ледоруб в живот жертвы. Лео вскрикнул от боли. Он ждал повторного удара, который положит конец буквоедству, но Уилл Смит метнулся на грудь гимнастки и впился зубами в ее горло.
        - Фас! - запоздало воскликнул Лео. Взор очистился от пелены. Боль странным образом отрезвила. Он пнул ботинком в лицо поднимающегося герра Бахмейера, вырвал у старика тесло и топорищем выбил зубной протез из раззявленного рта.
        Гимнастка извивалась на газоне. Горло пожевано, но не смертельно. Выживет, если вовремя обработает раны антисептиком. Лео свистнул и помчался через кусты. За угол, к родному бежевому фасаду.
        Щелчки запираемых замков были равносильны триумфальному маршу. Уилл Смит нарезал у ног круги, как бы вопрошая: молодец ли я? Лео наклонился, чтобы объятиями отблагодарить друга. Из кармана кофты-кенгуру на пол посыпались куски пластмассы.
        Лео сунул руку под одежду и ощупал небольшую ранку чуть выше пупка. Затем рухнул в кресло, обесточенный. Доктор Брайдон, подумал он, был единственным уцелевшим англичанином, когда европейцы отступали из Кабула в тысяча восемьсот сорок втором. Сборник бульварных рассказов, который доктор носил в своей шляпе, нейтрализовал удар афганского меча и спас Брайдону жизнь. Счастливый Kindle спас брюхо Лео. Ледоруб раскрошил электронную книгу, но лишь оцарапал живот.
        - Везучий сукин сын, - пробормотал Зольц. Уилл Смит приблизился, чтобы положить голову ему на бедро, и Лео погладил пса раненой рукой. Бинты пропитались гноем.
        А еще была стена в гостиной. Пока они давали отпор лунатикам, кто-то разобрал кирпич, и в дыре Лео увидел набережную Сены, заставленную лотками букинистов.
        - Ты засыпаешь, - сказал Уилл Смит.
        - А ты разговариваешь, - заметил Лео Зольц.
        - Спи, - разрешил Уилл Смит. - Я прослежу, чтобы ты не наделал глупостей.
        - Да, - сказал Лео Зольц. - Да. Постой.
        Он заставил себя дотянуться до рюкзака и открыл столько консервов, сколько смог. Плюхнулся обратно в кресло и обнаружил, что футболист Жан-Пьер Адамс зовет его жестами из увеличивающегося разлома в стене.
        - Я пойду, - сообщил Лео.
        - До встречи, мой друг, - ответил Уилл Смит.
        Лео пролез в дыру, и Жан-Пьер, улыбаясь, пожал его исцелившуюся руку.
        Токио…
        Император уснул, - эта новость мелькнула на задворках сознания.
        Профессор Таканори Тоути покрепче обнял жену. Он лежал, уткнувшись в ее волосы цвета льна, и целовал шею, как ей нравилось. Не составило труда отобрать у Ю нож и сковать ее наручниками, которые дал ему напоследок полковник Сато. Ю упорно вырывалась, норовила встать и поискать новый нож. Он держал ее крепко.
        Телевизор транслировал репортажи из ада. Тоути задумался: кто делает эти передачи? Лунатики? Да нет, повтор. Какой-то настырный тип торчит за пультом, глотает кофе и жмет на кнопки, гоняя по кругу историю конца человечества.
        Когда у Тоути спрашивали на конференциях, почему он выбрал сомнологию, он заученно отвечал: «Я хочу знать, чем занимаюсь треть своей жизни».
        На экране стрелялся в прямом эфире китайский генерал, приказавший давить лунатиков танками.
        - Я приготовлю нам чай, - сказал Тоути, поднимаясь.
        Он вышел на кухню, сел у окна.
        Он думал о греческой мифологии, о Морфее, мерзком типе, умевшем имитировать человеческие голоса, чтобы втираться в доверие. Морфей, сын Гипноса и Нюкты, богини ночи, в черных одеяниях, в венке из мака, вкрадчиво нашептывал на ухо. Клетки большого полушария умоляли переключить организм в режим сна. Внутренние часы тикали, шишковидная железа активно вырабатывала мелатонин. Сердцебиение замедлилось вместе с ритмом электрической активности мозга.
        - Ох, Ю… - пробормотал Тоути.
        Миллиарды нейронов синхронизировались. Кратковременная память стиралась с каждым нырком в забытье.
        Тоути обронил подбородок на грудь.
        Зыбучие пески проглотили его.
        Румынская семья из пяти человек, бодрствовавшая в полном составе около шестидесяти часов, выпила снотворное, чтобы превратиться одновременно.
        Хозяин литовского секс-шопа организовал шумную вечеринку с оргией и сонным газом - более двадцати человек явились, чтобы уснуть, предаваясь пороку. Голые лунатики смущали прихожан, забаррикадировавшихся в костеле напротив.
        Ветеран вьетнамской войны, военный катер Canon на Филадельфийской верфи, стал пристанищем для горстки неспящих. И туннели под пирамидами Гизы. И пещеры из вулканического туфа в Боливии. И Аджимушкайские каменоломни Крыма.
        В три часа ночи по западноевропейскому времени блогер, известный под ником Карающая Длань, вышел на Рассел-сквер и присоединился к своим оцепеневшим подписчикам. Луна отразилась в его пустых глазах.

5.8
        Ночь, третья бессонная ночь для падшего мира, явилась в свой срок, и выпученный глаз луны взошел над озером. В детстве Филип видел утопленника - его выволокли из Влтавы сети траулера. Дядю Филипа, рыбака, угораздило в тот день исполнить давнюю просьбу: взять племянника на судно. Труп был несвежим, поеденным рыбой. Карпы и жерехи составляли ему компанию в сетях. Сильнее всего Филипа шокировали глаза навыкате, будто внутреннее давление норовило выдавить их из гнезд.
        Луна напоминала глазище побывавшего под водой мертвеца.
        А дядя запомнился Филипу хохочущим и молодым, вот он на фотографии хвастается уловом: здоровенным судаком. Дядя умер от почечной недостаточности в девяностых. С братом, отцом Филипа, он враждовал. А племянника любил, как родного сына.
        И чего он выудил это из памяти, словно распухший труп из реки?
        Филип подбросил веток в огонь. Костер хрустел головешками. Пламя шелестело, распространяло приятное тепло. Слишком приятное для сонных людей. Попеременно их женщины вставали, чтобы смочить ноги в ледяной воде. Делали зарядку. Хлопали себя по щекам.
        Недоставало ухи, колбасок, истекающего соком стейка.
        В бесхозном магазине, куда они с Камилой наведались, холодильники были отключены, мясо испортилось. Но голод им не грозил. Камила сварила суп из консервированной горбуши. Корней запек на углях картошку. Теплое пиво показалось бесподобно вкусным - Филип взял три бутылки, опасаясь, что алкоголь расслабит и без того вымотанный организм.
        Таблетки хоть и прочищали мозг, но не могли действовать вечно.
        Костер создал эффект пещеры - окружающий мир исчез, он извещал о своем существовании лишь плеском из мрака да гадким лунным оком. Черные вогнутые стены окольцевали пятачок, где четверо хрустели чипсами и потягивали мелкими глотками пиво, боролись со сном, как со смертью. Иногда комар залетал в световой круг, рассказывал на писклявом языке о темноте.
        За мечущимся пламенем Корней обнимал Оксану. Красивая девочка - нос с горбинкой так органично смотрится на по-восточному очерченном худом лице. И губы, полные, искусанные, в тонкую линию морщинок, как дольки мандарина, и карие радужки, и мерцающие в полутьме белки цвета слоновой кости…
        Филип представил, что Корней - их с Яной сын, а Оксана - невестка. Что справа на рассохшемся стуле сидит не Камила - Яна. Вот же ее рыжие волосы, плоть от плоти огня. Но Камила заговорила хрипловатым голосом, и мираж растаял:
        - Чертов костер. Глаза слипаются. - Она поднялась. - Давай прогуляемся, старик. Не будем мешать молодежи отрываться.
        - Идите, - кивнул Корней, - я прослежу за Оксаной.
        - Мы будем поблизости, - пообещал Филип, застегивая найденную в сарае спортивную кофту. Ночь была прохладной, предрекающей дожди. - Не забывайте умываться.
        - Все хорошо, - откликнулась Оксана, убирая со лба прядь - жест из арсенала Яны. Да, права Камила, повезло парню.
        «Не ревность ли это?» - спросил себя Филип.
        На умозрительном кладбище, заросшем плющом, покоилась его молодость, девочки, приходившие с вином в мастерские, жизнь до Яны, почти уже не различимая, словно Богницкие могилы.
        Он сам был кладбищем: для Яны, для дяди-рыбака и рано умершей матери, для джек-рассел-терьера Тото. Теперь там тесно от новых надгробий. Безымянные: турист с рюкзаком («I don‘t understand»), стриптизерша с татуированным черепом. Доктор и раненный в живот солдатик. Медсестра, которую ракшасы скинули в пропасть. Студентка, задремавшая на обзорной площадке. Бармен, молившийся у ротонды.
        Именные: художник Сорока, синевласка Вилма с нервными суетливыми руками, Альберт, танцующий под рок-н-ролл.
        Вон как много пустого места возле костра. Тут сидел бы Альберт, тут - Вилма.
        Но учитель остался на пароме, а выбравшая бритву Вилма лежала в кровати Филипа, холоднее сумерек.
        «Иуда Фаддей, если Бога нет, почему я хочу его придумать? Зачем мне так необходимо сейчас поверить в рай для грустной кокаинистки Вилмы, которая не очень любила собственного ребенка?»
        - Я не продержусь долго. - Камила говорила без пафоса, без грусти - озвучивала факт.
        - Продержишься! - отрезал Филип. - Рассветет, и у нас откроется второе дыхание.
        Они брели по пляжу, окропленному сиянием двух лун - небесной и озерной, зыбкой от ряби.
        - Ты знаешь, что это глупости, - мягко возразила Камила. - Оксана держится благодаря чувствам к Корнею, гормонам, бабочкам в животе. Но сегодня или завтра она уснет. На самом деле я убеждена, что она уснет до завтрашнего полудня. Я упаду раньше или позже - счет идет на часы. Не перебивай! - выставила она палец. - У тебя в квартире все казалось простым. И это отлично, что мы не сдались. Но два дня до конца полнолуния - это вечность, а теория про конец полнолуния - оптимистическая сказка.
        - Не сказка. - Филип положил руку на плечо спутницы. - Я постоянно думаю об этом. Зачем ракшасы убивают неспящих? Почему им просто не подождать?
        - И почему же?
        - Ограниченные сроки. Песочному человеку нужно накормить птенцов, пока не завершилась его власть на Земле.
        - Звучит заманчиво. Хеппи-энд, все просыпаются в своих кроватках. Но факт есть факт - приготовься к тому, что завтра вы с Корнеем останетесь вдвоем.
        Филип переварил эту мысль - зловещую, дурную.
        - Оксана называет Корнея ангелом, и я считаю, она недалека от истины. Он - наш поводырь. Его способность спать - ключ, но мы не знаем, от какого замка. Узнай, Филип. Потому что ты - поводырь тоже. Запри нас в доме. - Конечно, она имела в виду себя и Оксану. - И наблюдай за Корнеем. Постарайся понять, зачем он здесь и как его использовать.
        Ночной мотылек промелькнул в полутьме.
        - Мне будет трудно без тебя, - сказал Филип тихо.
        - Тетушка Камила уже не та, что прежде. Я отошла в туалет, но вместо унитаза зачем-то написала под холодильник. Очухалась со спущенными трусами посреди кухни. Так что там огромная лужа - не наступи. Когда я умывалась, из реки всплыл мой сын. Он сказал, что я могу отдохнуть. Обещал, что, если я досчитаю до ста, закрыв глаза, кошмар развеется.
        Она споткнулась - Филип успел подхватить под локоть. Камила погладила его по запястью.
        - Я видел жену несколько раз. Вчера ночью, войдя в ванную, я увидел не Вилму, а мою Яну. Как наяву.
        Камила не удивилась:
        - Сказано же в той толстой книге: и мертвые воскреснут, услышав саксофон.
        - Это галлюцинации. Из-за усталости.
        - Хотела бы я, чтобы Песочный человек и сомнамбулы были галлюцинациями. И мертвый Альберт, и живой ты.
        - Ну спасибо…
        Она зачерпнула из озера воду и ополоскала шею.
        - Как получилось, что твой сын в тюрьме? Не отвечай, если не…
        - Отвечу. - Камила вытерла ладонь о штаны. Посмотрела на луну - зрачки ее словно заволокло белой катарактой. - Бывает разная любовь. Спасительная, которая помогает не стать монстром. И такая, что развращает и губит. Бывает зло от недостачи любви. Может быть, Вика и этого Адамова в детстве лишали ласки? Но есть зло от переизбытка. Я слишком любила своего сына. Все ему позволяла. Если его репетитор говорил, что Макс уже полгода не посещает уроки, я врала, что он нашел другого репетитора, и не ругала за то, что он шесть месяцев тратил деньги на развлечения. Если к нам приходили гости и у них потом исчезали деньги из кошельков, я прикидывалась дурочкой и подбрасывала им в почтовые ящики в два раза больше украденной суммы. Я говорила друзьям и коллегам, какой чудесный у меня сын, пока Макс пил, приторговывал травкой и избивал свою подружку. Вот от подружки я и узнала все, чего не желала знать. Она пришла ко мне как-то - такая крошечная, беззащитная. Макс вынудил ее сделать аборт. Склонял к проституции. Он планировал стать сутенером. А я помнила мальчика, который мечтал о карьере циркового артиста.
        - Ты не виновата.
        - Родители виноваты всегда. Я отравила его любовью. И в тот вечер, после разговора с девочкой, которую он осквернил, я впервые ударила его - но было слишком поздно. Знаешь, что такое зло?
        - Догадываюсь.
        - Зло, осмысленное зло - это пошлость. Нет ничего пошлее человека, отдающего отчет своим действиям и упивающегося собственным падением. Но пошлость затягивает. И Макса затянуло. Его посадили за кражу золотых сережек. Он отнял сережки у женщины, Филип. Угрожал ножом и трогал грязными лапами ее уши. - Камила потеребила мочку. На ее изможденном лице было написано омерзение. - Галлюцинации… понятно. Но я видела моего Макса на пароме. В том самодовольном ублюдке с сигарой. И в коротышке, которому я размозжила череп. И в опьяненном безнаказанностью… как звали того наркомана? Вик, да.
        - Камила… - Филип привлек ее к себе. Обнял, как сестру.
        - Я потеряла суть разговора, - призналась она. - Я собиралась сказать что-то умное. - Камила подняла взгляд. Внимательно присмотрелась к мужчине, обнявшему ее посреди леса. - Я.… не помню, как тебя зовут.
        Сердце рухнуло куда-то вниз, в незаполняемую пустоту.
        - Филип.
        - Точно, - растерянно сказала она. - И правда. - Камила пошатнулась - словно откровение отняло последние силы. - Иди за наручниками… - шепнула она.
        - Нет! Нет же! - Филип тряхнул ее, как соломенную куклу.
        - Иди…
        Вспышка озарила лицо Камилы и выгнала Луну из ее зрачков. Будто десяток прожекторов включили - ночь сгинула. Свет ударил по голове, заставил пригнуться. Озеро превратилось в зеркало, а деревья - в подобие пястных костей на рентгеновском снимке. Каждый куст, каждая травинка, каждая зазубрина на сосновом стволе - все полыхнуло: белым на черном, черным на белом. Свет заполз в дупла и уничтожил мрак. Свет проник в самые потаенные уголки леса и победил мрак. Свет влился в распахнутый рот Камилы - она кричала беззвучно, а ее горло было абажуром ярчайшей лампы, и нос стал полупрозрачным из-за избытка света в ноздрях.
        Ошеломленный Филип смотрел на череп Камилы, вырисовывающийся под кожей.
        «Ядерная бомба, - подумал он. - Мы в эпицентре атомного взрыва».
        И свет погас.

5.9
        Оксана уснула.

5.10
        - Мы будем поблизости, - напутствовал Филип, застегивая молнию кофты, найденной в сарае. - Не забывайте умываться.
        - Все хорошо, - сказала Оксана, поправляя волосы.
        Она больше не запиналась, не грызла ногти и не расчесывала комариные укусы. То ли волшебные таблетки начисто убрали сонливость, то ли произошедшее днем, после ухода Филипа и Камилы в магазин, позволило переродиться.
        А произошла любовь.
        Не секс - сексом Корней занимался множество раз.
        То есть и секс тоже, но не только он.
        Голую и дрожащую, кожа в пупырышках, Корней занес Оксану в дом. Ее мокрые пряди пахли рекой (августом, солнцем, камышом, юностью, счастьем). Ее тяжелые груди, слишком крупные для тоненькой талии, перекатывались, жили своей жизнью. Он поймал губами светло-коричневый сосок. Там было много пупырышков по всей груди, а сосок сразу собрался, вытянулся навстречу конусом и затвердел.
        - Я не хочу, - сказала Оксана, цокая от холода зубами (он напрягся). - В кровати.
        - А вообще? - невпопад спросил он. Чуть не хлопнул себя по лбу от досады.
        Она ответила:
        - А вообще - да. Очень.
        Они встали у пышущей жаром печи.
        Оксана едва доставала макушкой до его ключиц.
        «Такими глазами, - подумал он, умирая от нежности, - надо смотреть на цветы и звезды, а не на трупы, кровь, войну».
        Он согрел ее, предварительно подержав у заслонки ладони. Чтобы ему было удобнее, она подняла к потолку руки. Налитые груди разошлись, образовав ущелье. Корней взвесил их, баюкая. Он массировал плечи, опустился на колени, чтобы отдать тепло узким бедрам. («Как же она будет рожать?» - подумал он и решил, что нормально, легко, сына и дочь.)
        Они словно исполняли какой-то важный ритуал, и он действительно был важным и невероятно древним - из пещерных времен.
        Серьезно и торжественно смотрела Оксана, а Корней провел языком по ее впадинкам, нарисовал линию от выпуклого лобка вверх.
        Тепло обволакивало их, но дарило не отупелую истому, а силу, какой меняют направление рек.
        Он оторвал Оксану от пола, она обвила его ногами.
        - Я буду любить тебя, - сказала она на ухо. - Наяву и во сне.
        Ее глаза косили, когда она смотрела так близко, и знание об этой особенности, детали, обезоруживало и окрыляло.
        А он держал ее - не над дощатым занозистым настилом, а над пропастью, над ревущим апокалипсисом - и не отпускал.
        - Мне стыдно, - произнесла Оксана у костра.
        Фигуры Филипа и Камилы исчезли в темноте. Ночь гудела насекомыми, плескалась и вскрикивала припозднившейся птицей.
        - За что?
        - За то, что мне хорошо сейчас. Так страшно, как не было никогда. Но и хорошо.
        - И мне, - признался он.
        - Мы ужасные, да? Я не знаю, что случилось с моими родителями. Жива ли Василиса. Люди горели на корабле. Расстреляли дядю Альберта. Я убила одного… Но я не думаю о нем как о человеке. А что дальше? Я не вижу ничего. - Она пошевелила длинными пальцами над костром. - Но в этой ловушке, в этой чехарде кошмаров я умудрилась влюбиться.
        - Послушай же и мою историю.
        - Слушаю.
        Она прильнула к нему - Корней поцеловал в уголок рта.
        - Вот и вся история.
        - Мне нравится.
        Оксана провела рукой по его небритой щеке. Полноценная борода у Корнея не росла. Так, пушок, три волосинки.
        - Бог, который послал тебя, - хороший Бог.
        «Ты опять за свое?!» - взмолился он мысленно.
        - Мне почему-то кажется, что этот Бог не успел натворить ничего дурного. Он не был безмолвным свидетелем концлагерей, геноцидов и войн. Наверное, он недавно возник и вообще не причастен к созданию людей.
        - Что же он создал тогда?
        - Тебя.
        - Нас лепили разные божества?
        - Получается, так.
        - Ты придумываешь нового Бога. Так они и рождаются.
        - Как дети… - прошептала Оксана.
        - Я хочу рассказать тебе кое-что. - Корней палкой поворошил угли. - О моей божественной сущности. В интернате со мной учился парнишка - Миша Бродский. Мы не то чтобы дружили, но изредка общались на почве книг. Оба прочли «Дюну» Фрэнка Герберта и делились впечатлениями. Тихий безобидный Мишка. - Корней будто увидел в пламени субтильную фигурку: всклокоченные лохмы, книга под мышкой. - И был другой парень, Паша Дымченко, Дым. Он не читал Герберта. Однажды Дым и его приятели поймали меня в старой котельной. Раздели, изваляли в грязи. Они хотели, чтобы я доказал, что я не еврей. Плюнул в Мишку Бродского. И…
        Оксана всхрапнула под плечом.
        - Ты слушаешь?
        Тишина.
        Ужас впился в желудок жалами ос.
        - Оксана?
        Он сгреб ее в охапку. Безвольно качнулась голова.
        - Ты что удумала?
        - Прости, - пробормотала она, - мне нужно поспать.
        Он ударил ее по щеке. Глаза не открылись.
        - Пять минуток…
        Корней подхватил худенькое тело:
        - Борись!
        - Нет…
        Пляж был близко. Он втащил ее в озеро, не ощущая холода. Принялся умывать. Она не реагировала.
        - Не бросай меня! - вскрикнул Корней и окунул Оксану в воду.
        Поднял, окунул, поднял.
        Она смотрела на него немигающим взглядом. Струйки сбегали по лицу. Зрачки расширились. Не Оксану (Оксану!), а ракшаса (врешь!) сжимал он в объятиях.
        - Бог… - прошелестела спящая девушка.
        Тонкие руки вцепились Корнею в горло. Но боль - всеобъемлющую боль - причинила не их слабая хватка. Не ногти, царапающие кадык. Боль лилась из сердца, как лава из вулкана.
        Корней притиснул Оксану к груди и накрыл пятерней ее остекленевшие глаза.
        Пятерня полыхнула огнем.
        Мир озарился ярчайшей вспышкой.
        Свет пробил толщу темных вод и достал до дна.
        А затем погас.
        Корней очутился в каменном саду.
        В сердцевине лабиринта.
        Он узнал это место, хотя никогда не заходил дальше первого кольца. Хотя сам сад изменился: он вырос, как растут откормленные чудовища.
        С площади захудалого провинциального городка Херсонской области сад переместился… куда? На другую планету? Двухметровые плиты смыкались боками, каждый следующий круг был выше и шире, создавалось впечатление, что Корней находится на арене амфитеатра, а камни - это скамьи.
        Над лабиринтом раскинулся небесный полог, шатер, инкрустированный созвездиями, расчерченный хвостатыми кометами. Созвездия напоминали птенцов с распахнутыми клювами. Кометы - червей, которых жуткие птенцы ловили на лету.
        Поразительно, однако страха Корней не испытывал. Лишь тревогу и желание поскорее покинуть этот подвешенный в космосе мирок.
        На площадке, огороженной плитами, лежала Оксана. Он заметил ее в последнюю очередь и бросился к распростертому телу. Оксана была обнажена, она определенно спала. Облачко пара формировалось у посиневших губ. Кожу покрывал иней - он замуровал веки, посеребрил волосы, расползся белой плесенью, уродливым гримом, вторгся даже в распахнутый рот, окутав десны, зубы, язык.
        «Нужно вынести ее отсюда».
        Что-то подсказывало: за пределом лабиринта плоть отогреется. Оксана оживет.
        Он поднял ее на руки, практически невесомую, шершавую, будто кипа бумаг. От холода покалывало пальцы.
        - Не бойся… - прошептал Корней, направляясь к прорехе между скособоченными камнями. В плитах зияли отверстия. Виднелись полустертые надписи с именами и датами.
        «Альберт, - прочел Корней. - Вилма».
        Чья-то тень промелькнула в бойницах. Блеснули круглые очки и белоснежные зубы.
        Корней шагнул в проем и оказался в узком коридоре.
        И здесь он был не один: на зеленом от лишайника бетоне стояли три коленопреклоненные фигуры. Соловьевы: директор издательства, его супруга Алиса и милая дочурка. Они молились камню, испещренному письменами. Корней изумился, догадавшись, что на граните высечено расписание трамваев.
        - Коль, - обратился Корней к начальнику.
        Соловьев оставался безучастным. Но его жена прошипела:
        - Мы спим!
        И оскалилась.
        Кто-то прошагал по соседнему коридору.
        Корней протиснулся мимо Соловьевых.
        Проход разветвлялся. Корней выбрал маршрут интуитивно. Мысли о письменах (трамваи шли в Прагу с Луны) выветрились. Пробоину в стене сторожил Анатолий Анатольевич Грач, учитель химии. Он поигрывал телескопической указкой и ухмылялся:
        - Две ночи. У вас есть две ночи, чтобы вернуться в класс.
        Болезненно заныл мочевой пузырь. На мгновение каменный сад стал закоулками интерната. Корней почуял запах сырости, котельной, казенного белья.
        Поддерживая ношу левой рукой, он выпростал правую и перехватил занесенную для удара указку. С легкостью вырвал ее - сухо хрустнуло запястье учителя. Корней хлестнул указкой по осклабившейся физиономии. Грач рассыпался комьями спрессованной пыли и паутины. Корней чихнул.
        - Будь здоров.
        Он никак не ожидал услышать этот голос под колючими чужими звездами.
        Маринка прислонилась к надгробию и ковыряла ногтем вросшие в камень ракушки.
        - Как ты сюда попала?
        «Не разговаривай с ними, Корь», - шепнул внутренний голос.
        - Я искала тебя.
        «Не разговаривай!»
        - Зачем?
        Маринка улыбнулась - очаровательная, как прежде. Забытое чувство колыхнулось в груди. Будто мышка пробежала по сердцу.
        - Потому, что мы созданы друг для друга, помнишь? Мы - две половинки целого.
        - Это было давно.
        - Неправда. Мы ошиблись. Но любую ошибку можно исправить. Кто она тебе? - Маринка с презрением взглянула на оледеневшую Оксану. - Ты ничего о ней не знаешь. У вас нет общих интересов. Вас объединило горе, вы расстанетесь, как только наступит рассвет. Ты любишь меня - до сих пор.
        - Нет, - сказал он. - Не люблю.
        Маринка издала полный ненависти стон. Из дыры в камне таращился выпученный глаз.
        Корней боком вошел в пробоину, обернулся - вместо Маринки у камня отиралась Бабушка Догма.
        - Мое, мое, мое! - каркала она в спину.
        Лабиринт не заканчивался. В четвертом кольце пожилой японец чертил мелом формулы на плите. В седьмом сидел человек, чье лицо маскировала фотография смеющейся Оксаны. В череп бедняги был вкручен толстый шуруп, он и удерживал снимок. Человек был бос. По обрубку ступни Корней угадал бывшего сожителя Оксаны.
        - Я в домике, - бормотал парень, - отдай ее мне, в мой домик…
        Бетон устилали пепел и тлен.
        - Прибери здесь, - сказал Корней с жестокостью, которой от себя не ожидал.
        Парень кинулся вычищать пол.
        Десять или двадцать минут Корней двигался по пустым коридорам. Но тень то и дело появлялась в бойницах. Плиты вздымались ввысь обелисками. За углом караулил Вик.
        Он застыл изваянием: скелет, еще худее, чем при жизни.
        Проход здесь был таким узким, что пришлось буквально обтереться о голый татуированный торс. Вик не шевелился. Но черепа на ключицах щелкали челюстями, а когда Корней преодолел затор, Вик внезапно вцепился в его воротник и закаркал:
        - Ада нет! Ада нет для меня! Нет!
        Корней выпутался из ломких, как ветки, пальцев.
        Биение пульса отдавалось в ушах.
        Лабиринт предложил десяток вариантов. Корней пошел прямо.
        Отчим - первый, самый гадкий из трех - перебирал бусины четок.
        - Зачем ты тягаешь за собой эту прошмандовку? Ты в курсе, чем платят бабы нам, мужчинам? Черной неблагодарностью, сынок. Убедись сам.
        Корней опустил взор. Оксана открыла глаза и смотрела на него снизу остекленевшими зрачками. В ее руке был нож, лезвие исчезало под ребрами Корнея.
        - Маленькая шлюха… - процедил отчим.
        «Ложь, - подумал Корней. - Весь лабиринт - это ложь».
        Он наклонился и поцеловал Оксану в переносицу. Отчим, нож и рана под ребрами испарились. Оксана снова спала.
        Теперь плиты уже не смыкались, между ними были сквозные проходы. Многие камни упали и раскололись. Ветер приносил тепло, Корней зашагал по обломкам. Он видел, как оттаивает кожа Оксаны, как на белых щеках образуются островки, не тронутые инеем. Розовеют губы…
        - Сын.
        Корней замер.
        На рухнувшей плите сидела его мама. Она пила коньяк из горлышка. Вместо звезд на этикетке сияли луны.
        - Здравствуй, сынок.
        Лицо мамы было серым от пепла. Улыбка - печальной.
        - Ты… - это ты?
        - Не думаю, - ответила она.
        - Ты не остановишь меня.
        Корней понял, что именно придает ему решительности в этом страшном лабиринте: его ноша. Пока он спасал Оксану, Оксана спасла его.
        - Я не собираюсь тебя останавливать, - сказала мама. - Я хочу, чтобы ты остановил Песочного человека.
        Он замешкался в проходе. Коридор обрывался сплошной стеной света.
        - Ты знаешь как?
        - Нет, но я знаю где.
        Призрак перевернул бутылку вверх донышком. Коньяк полился на землю. Он размывал грязь, под слоем дерна обнажился холст. Картина Филипа. Красное на красном.
        - Здесь - гнездо Песочного человека. Он прячется от тебя.
        - Почему?
        - Он тебя боится. Он умирает от страха.
        - Что же во мне такого особенного?
        - Все. Когда я была беременной, мне чудилось, что во мне сгусток света, а не ребенок. Ночами мой живот сиял, будто я носила солнце. Только этого никто больше не видел. Иногда ты жег мое нутро, но чаще - дарил успокаивающее тепло.
        - Ты не рассказывала.
        Корней ощутил сухость во рту и влагу на ресницах.
        - Ты никогда не плакал, - продолжала мама. - Хотела бы я, чтобы ты ревел, как нормальные дети. Ты лежал в колыбели и, если я забывала задернуть шторы, смотрел на солнце. Я боялась, что ты повредишь сетчатку. И я… я боялась тебя. Собственного сына. Потому что ты менял лица. Врач говорил, у меня послеродовая депрессия. Но я же видела своими глазами - по ночам ты становился другими людьми. Молодыми и старыми, мужчинами и женщинами.
        Слеза капнула на лоб Оксаны и потекла, освобождая от инея нос и щеку.
        - Поэтому… ты приводила мужчин?
        - Да, - просто сказала мама, - чтобы не оставаться с тобой наедине. Чтобы сбежать от тебя, чтобы жить обыкновенной жизнью.
        - Мне так жаль.
        - Прости меня.
        - Я прощаю тебя.
        - Прости.
        - Я прощаю.
        - Прости.
        - Я…
        Бутылка покатилась по камням, расплескивая коньяк. Камень опустел.
        - Как тепло… - прошептала Оксана.
        - Сейчас будет еще теплее, - сквозь слезы ответил он. И вышел из лабиринта.

5.11
        Филип увидел Корнея издалека. Парень стоял по пояс в воде и держал на руках промокшую Оксану. Над поверхностью озера стелилась странная золотистая дымка. Будто светлячки порхали вокруг. Сияние медленно всасывалось в песок, уходило на дно. Ладони Корнея покрывали флуоресцентные перчатки. Они удивительным образом отпечатывались на коже Оксаны.
        Но вот дымка рассеялась, мерцающие пятна растаяли, как и то, что Филип принял за перчатки.
        - Какого дьявола? - Камила пошатывалась рядом.
        Корней вышел на берег. Его лицо преобразилось. Сделалось резче, худей. Точно годы пролетели, а не минуты с момента их расставания. Так выглядели нетленные мощи святых в саркофагах: «торжественно плохо» - сформулировал Филип. В сознании художника всплывали попеременно то старинные гравюры с рыцарями, то загримированные персонажи «Кабинета Калигари».
        - Это ты, - понял Филип, - ты светился.
        Корней молча прошел к костру, такому блеклому после светопреставления.
        Голова Оксаны безвольно запрокинулась, волосы спутались.
        - Что с ней? - напряженно спросил Филип.
        - С ней все в порядке, - сказал Корней тихо и добавил: - Я так думаю.
        - Думаешь?
        Корней уложил девушку возле огня и ласково погладил по щеке. Ее веки были опущены, мышцы расслаблены. Полная грудь двигалась мерно.
        - Она спит… - прошептала Камила и опустилась на колени, словно собиралась помолиться.
        - Да, - подтвердил Корней.
        Отблески пламени - от костра, от воспоминаний о волшебном свете - скользили по коже Оксаны.
        - Но почему она не превратилась?
        - Превратилась. В озере. Я сумел ее вернуть.
        - Ты… вылечил ее? - Филип сел, обессиленный, на стул. - Откуда ты знал как?
        - Я не знал. Мне было больно, - Корней дотронулся до сердца, - а потом все стало белым.
        - Как твои руки, - сказала Камила, и Филип обрадовался, что не сошел с ума.
        - Да. Я перенесся.
        - Что это должно означать?
        - Я очутился в другом месте, далеко отсюда. В лабиринте из плит.
        Корней говорил, не отрывая взора от Оксаны. Капли влаги полыхали бриллиантами на девичьем лбу.
        - …Я нес ее по узким коридорам, и там были разные люди. Вик, моя мама, мой начальник. Одни пытались меня остановить. Вторые были заняты. Я шел, а Оксана оттаивала. Может, это была ее душа?
        - Ты вынес ее душу? - завороженно спросила Камила. - Как погорельца из пожара?
        - Я словно знал, что мне делать. Словно для этого родился.
        - Погоди, погоди… - Филип сгорбился, чтобы дотронуться до плеча Оксаны - холодного, настоящего. - Ты побывал в том месте, куда попадает разум сомнамбул?
        - Я таким его видел. Садом камней из моего детства. Другие увидели бы иначе.
        - Нет никаких других, - после минутной паузы сказал Филип. - Ты - долбаный светящийся рыцарь. Ты похитил Оксану из лап Песочного человека.
        - Ты смог бы повторить? - спросила Камила. - Если бы я попала в лабиринт, ты бы сделал так, чтобы я никого не убила?
        Филип вгляделся в Корнея.
        - Мне кажется, я смог бы.
        - Дай мне уснуть… - Камила всхлипнула. Впервые за двое суток слезы выступили на ее глазах. - Дай мне отдохнуть, мой мальчик.
        - Я попробую. - Корней снова поднял безмятежную Оксану, закинул ее руку себе за плечо. - Пойдемте в дом.
        Филип плелся за Корнеем, как за светлячком, которого кто-то (Бог Иуды Фаддея, фатум, вселенная) послал им в самый темный из периодов. Современный Спаситель катался на скутере вместо ослика и работал дизайнером, а не плотником.
        «Ущипните меня, дайте знак, что это не сон».
        Оксана заурчала. Корней пристроил ее на матрас и укрыл старым одеялом.
        Заскрипели пружины.
        - О господи… - выдохнула Камила, опускаясь на соседнюю кровать. - Как же приятно…
        Автомат стоял, прислоненный к стене. Филип встал между оружием и изножьем кровати. Щелкнуло - это Камила вынула из кармана наручники, которыми сковывали Филипа на пароме, и окольцевала саму себя.
        - Ты знаешь, что делаешь? - спросил Филип, мысленно вымаливая положительный ответ.
        - Понятия не имею, - ответил Корней.
        - Ты будешь светиться?
        - Я не знаю.
        Вдруг, разглядывая склонившегося над постелью мальчишку, Филип подумал, что верит ему. Беззаветно, как верил только Яне. Но разве Яна не сбежала в смерть, по сути предав супруга?
        - Я уплываю… - невнятно прошептала Камила.
        - Мы тут. Не бойтесь.
        - Я не…
        Камила смежила веки.
        - Спокой…
        Сердце Филипа колотилось, как кулак ночного незваного гостя в запертую дверь. Пот струился по торсу.
        Камила распахнула глаза. Они были пусты и темны, словно ветер задул свечи. Лунный песок засорил разум. Камила выпрямилась рывком, скованные кисти потянулись к мужчинам. Заскрежетали зубы.
        Корней вскинул руку над выкрашенными в платиновый цвет волосами. Он намеревался прикоснуться к макушке Камилы - вспомнились видеоролики с проповедниками-шарлатанами.
        «Ничего не выйдет, - обреченно подумал Филип, - Оксана - случайность».
        Ладонь Корнея засияла.
        Свет не объял лес. Не ослепил, как в прошлый раз. Он просто клубился вокруг пальцев.
        Банальное чудо, ничего больше.
        Факир с рукой-зажигалкой.
        Огонь не грел и не ранил. Но, отразившись в расширившихся зрачках, он забрал что-то гадкое, поселившееся внутри Камилы.
        Длилось это не больше двадцати секунд.
        Зазвенев цепочкой наручников, Камила повалилась на простыни. Глаза закрылись. Дыхание выровнялось.
        - Изумительно… - пробормотал Филип.
        Корней поводил у лица ладонью. Свет померк, лишь в линиях жизни скопилась золотистая пыльца.
        - Ты опять был в том месте?
        - На этот раз нет. Думал, что попаду туда, но все было иначе. Значительно проще, без видений.
        Камила шевельнулась во сне, зачмокала губами.
        - Она кажется счастливой, - заметил Филип.
        Ключ от браслетов Камила оставила на полу у кровати. Корней подобрал его и расстегнул металлические путы.
        - На что это похоже? - спросил Филип.
        - Сложно объяснить. В детстве, классе в третьем, я услышал про мастурбацию. - Филип вскинул брови. - Приятель сказал, надо «качать поршень», и достигнешь эффекта. Но что такое «качать поршень»? Уединившись, я сжимал и разжимал ягодицы, думая, что именно так и мастурбируют. - Филип усмехнулся. - Ага. Но со временем, конечно, я все понял. И… оно пошло по накатанной. Будто я всегда умел.
        - Ты сравниваешь дрочку и способность усмирять демонов?
        - Такие ассоциации, - улыбнулся Корней. Он был бледен как покойник. Профиль заострился, глаза утонули в тенях. - А еще я чувствую чье-то влияние со стороны. Мной руководят, я фигура на шахматной доске.
        - Не завидую.
        - Все было предрешено. - Корней положил руку (ту самую, Филип сдержался, чтобы не отпрянуть) на плечо товарища. - В лабиринте мама объяснила мне. Я родился таким. И возможно, родился специально для этого момента.
        - Мы говорим о божественном замысле?
        - О некой игре двух могущественных сил.
        - Свет и мрак? Как в кино?
        - Свет и свет, скорее.
        Поза друга, его лицо и тембр голоса вызывали у Филипа безотчетную тревогу. Словно, пока они с Камилой бродили по пляжу, в лагерь явился незнакомец и надел на себя личину Корнея. Филип вспомнил, как на заре Интернета смотрел видео «Смерть в прямом эфире». Телеведущий осекался на полуслове, белел и оседал в кресле. Корней был похож на человека, снятого за секунду до ухода из нашего мира.
        - Тебе тоже нужно отдохнуть, - осторожно сказал Филип.
        - Да, - согласился Корней. - Я прилягу на пару часов. Вы будете в норме?
        - Издеваешься?! Это лучшая ночь из всех чертовых ночей. Я проведу ее у костра, уминая тушенку. Парень… - Он окинул жестом спящих. - Ты подарил нам шанс.
        - Я опоздал, - сонно проговорил Корней. - Если бы я узнал обо всем раньше, я бы спас стольких людей.
        - Нельзя ускорить рассвет, - возразил Филип.
        - Вы не хотите спать?
        - Увы, нет.
        И это была правда. Он, черт подери, был бодр, как спортсмен под допингом.
        - Филип.
        - Да, сынок? - Он замер в дверях.
        - У вас в мастерской висит картина. Ваша жена нарисована вполоборота. С «пацификом» на рукаве.
        - Сцена нашего знакомства, - пояснил Филип. - Яна обернулась в толпе, и я впервые увидел ее лицо.
        - Где вы познакомились?
        - На Летне. У маятника, во времена демонстраций.
        Корней кивнул.
        Филип прикрыл дверь и вышел из дома. Луна - глаз утопленника - следила за ним с откровенной угрозой.

6.1
        В мыслях Радека Адамова было белым-бело. Там объятые огнем деревья отбрасывали кудлатые тени, но кроны их не чернели в коконе света. Кусты пылали, как на картинке из иллюстрированного Евангелия для детей, - и не сгорали. Вода в озере сама стала расплавленной магмой. Но затаившийся на пляже Адамов не ощущал жара.
        Он ждал во мраке подходящего момента. Когда здоровяк и старая сука отчалили, подкрался почти вплотную к мутанту. Он слышал, как трещит хворост в костре и как мутант щебечет с молодой сукой по-русски. Тискаются, не ведая, что в десяти метрах от них смерть поднимает «Глок» и берет на мушку курчавую голову.
        Надо было стрелять сразу, а он боялся промазать. Решил приблизиться, чтобы наверняка, чтобы уложить двумя выстрелами голубков - он уже выбрал бревно, из-за которого расстреляет прибежавшего на шум здоровяка.
        Случилось внезапное: молодая сука уснула. Адамов наблюдал, как всполошившийся мутант волочит ее к берегу, купает.
        Адамов подумал: пусть убьют друг друга, меньше возни.
        Вот тогда-то и зажглась вся эта иллюминация.
        Ночь дала деру. Словно метеорит рухнул в озеро или рванула бомба.
        Источником света был мутант.
        Обалдевший Адамов видел пламя, струящееся из пор, из волос, из пылающих глазниц, - оно перетекало на молодую суку, облачая ее в сияющие доспехи.
        Адамов побежал прочь.
        Припаркованный у осинника автомобиль тоже сиял. Руки Адамова испускали золотой дым - он водил ими в воздухе, рисуя замирающие на мгновение узоры.
        Магия, колдовство, чертовщина.
        Вскоре свет померк, и вновь воцарилась ночь. А за ней буднично и заурядно наступило утро.
        Возле Цвикова закончился бензин. Адамов брел по обочине шоссе. Направлялся к немецкой границе. Его мучала жажда. Голод терзал кишки. Во рту было горько от таблеток, которые он раскусывал зубами.
        - Капитан!
        «Не отзывайся, это мираж».
        - Капитан!
        Адамов плюнул. Пересохшая губа треснула.
        На лужайке под сенью липы стояли раскладной столик и пара пластиковых стульев. Человек в костюме цвета морской волны приветливо махал, приглашая к столу.
        Адамов поковылял по сочной траве.
        Лысеющий яйцеголовый тип позаимствовал лицо у городского дурачка Кусаки. Но дураком он точно не был. Глаза под проволочными очками выдавали недюжинный ум. В реальности (если это была реальность) Отто Леффлер оказался чертовски высоким.
        - Вы завтракали?
        Адамов уставился на тарелки с яствами. Аромат будоражил нюх.
        - Прошу вас! - Леффлер отпил кофе из смехотворно крошечной чашки. - Разделите со мной трапезу.
        Повторять не понадобилось. Адамов рухнул на стул и, как собака из миски, принялся поедать мясо. Бедрышки кролика, политые вином и бальзамическим уксусом. Вкуснейший телячий шницель в панировке с начинкой из сыра и ветчины. Тушеная говядина по-бургундски. От тягучего соуса язык приклеивался к небу.
        Леффлер улыбался, глядя, как Адамов лакает бульон, крошит свежую булку, руками выгребает нежное филе сибаса.
        На лужайке, конечно, не было официантов, но вылизанные тарелки исчезали, а на их месте появлялись блюдца, десерт, пудинги и шарлотки. Адамов залпом опустошил треть кувшина с лимонадом и басовито срыгнул.
        Леффлер зааплодировал:
        - Браво! Как вам моя стряпня?
        - Каракатица резиновая. В конфи не хватает розмарина.
        - Да вы гурман! Учту.
        Адамов взял со стола бокал, не задумываясь, откуда он материализовался. Ткнулся носом в пенную шапку. Пиво было превосходным.
        - Вы дьявол? - спросил он, вытирая рот.
        - О, вы мне льстите. Нет, я не дьявол. Я человек, по крайней мере был человеком. Увлекающейся натурой. Кстати, это ваше.
        Адамов повернулся. Со спинки его стула аккуратно свисал синий китель, утерянный впопыхах на пароме. Адамов надел его - китель пах стиральным порошком.
        - Меня злят недомолвки, - сказал администратор казино, закидывая ногу на ногу. Вальяжно усевшись, он вытащил из-за пояса пистолет. - Что, если я в вас выстрелю?
        Ни единый мускул не дрогнул на лице Леффлера.
        - Что, если вы выстрелите в лунный свет?
        - Вы призрак?
        - Нет, я не умирал. Скажем так, в бытность свою скромным исследователем я наткнулся на весьма важные книги и провел весьма сложный ритуал. Я, с позволения сказать, познал саму суть вещей и, как всякий разумный человек на пороге великих перемен, принял сторону потенциального победителя.
        - Дьявола? - спросил Адамов после доброго глотка.
        - Да бросьте вы эти христианские бирюльки! Дьявол с рогами, ангелы с трубами. Мои друзья, - он поднял вверх палец, - мои влиятельные покровители сотканы из иных материй.
        - И кто же это?
        - Вы любопытны, мне это нравится. Если вам позарез нужны имена, называйте их лунными птенцами.
        - Сука, которую мы трахали, сука-лунатик, говорила о птенцах и Песочном человеке.
        Леффлер поморщился:
        - Песочный человек! Отдает сказками. Я предпочитаю говорить: «Лунное Дитя». Вам знакомы труды Кроули?
        - Кого?
        - Неважно. Лунное Дитя явилось на Землю согласно пророчествам. Я же был скромным гостем в его башне, пока не настал час подготовить почву для царствия Луны.
        - Вы… - пробормотал Адамов. - Заодно с жаворонками?
        - Нет же, - терпеливо ответил Леффлер. - Жаворонки - это еда для птенцов. Безмозглые лемминги, рабы. Поверьте, птенцы очень голодны. И у них острые клювы. - Он отхлебнул из фарфорового наперстка. - Я ассистирую моим друзьям. Слежу, чтобы перевоплощение проходило гладко.
        - И как успехи? - Сытый, Адамов был способен на сарказм.
        - Мутант… - вздохнул его собеседник. - Шило в заднице.
        - Я видел его ночью. - Адамова передернуло. - Он сиял.
        - Птенцы будут в бешенстве, - посетовал Леффлер. - Я игнорировал тексты, касающиеся Солнечного Короля. Считал их поздними наслоениями, влиянием церковников.
        - Солнечный Король? Как у «Битлов»?
        - У «Битлов» и у нескольких монахов-доминиканцев шестнадцатого века.
        - Но этот парнишка не похож на короля. Он похож на офисный планктон.
        - Да, я тоже его недооценил. - Из голоса исчезла ирония. - Он портит статистику.
        - Хорошо, - Адамов допил пиво, - а при чем тут я? Вы вон знаете наперед каждый его шаг.
        - Далеко не каждый, а с тех пор, как он засиял, мне все сложнее за ним идти. И как раз вы, милый друг, должны были убить мутанта. Но вы… - Леффлер стиснул кулак, и чашка раскрошилась, как пустая скорлупа. - Сбежали.
        Адамов невольно вздрогнул.
        Глаза Леффлера (Кусаки) впились в переносицу (кусь-кусь).
        - Я не якшался с птицами и лунной нечистью.
        - Дурак, - прошипел Леффлер, - если по истечении семи ночей останется хотя бы один бодрствующий человек, Лунное Дитя не воцарится на живом троне. А ведь именно я отвечаю за полный переход в режим сна. И мой хозяин зол.
        - Это, безусловно, печально, - промолвил Адамов, - но… Как вы сказали? «Хотя бы один бодрствующий»? А я?
        - О вас поговорим отдельно. Будут избранные. Новые люди, сосуществующие вместе с птенцами Лунного Дитяти, путешествующие между Луной и Землей.
        - Простите, мне сложно…
        Длинная рука метнулась к Адамову - он не успел и пискнуть. Пальцы окольцевали кисть. Адамов затрясся, будто смертник на электрическом стуле. Через секунду Леффлер ослабил хватку. Адамов прижал ладони к вискам. Его глаза выпучились, лоб блестел от пота.
        - Я видел, - прошептал он, - огромный лайнер. Десятки палуб, девушки в бассейнах.
        - Некоторым нет и пятнадцати, - заметил Леффлер. Он снова усмехался.
        - И я, - отрывисто произнес Адамов, - на капитанском мостике, над всем этим…
        - Как и полагается капитану.
        - Когда? - Подмывало вцепиться в лацканы леффлеровского пиджака, но Адамов одумался. - Когда?
        - По прошествии двух ночей. Если мутант будет мертв, а его мозги съедены.
        Адамов достал из тарелки кусок крольчатины и сунул в рот.
        - Будут, - заверил он.

6.2
        В пятидесяти километрах от Праги «Ленд Крузер» свернул направо. Покатил вдоль скучного бетонного забора. Млада-Болеслав - население сорок тысяч с копейками. Завод «Шкода» превратил городок в центр автомобильной промышленности. А еще здесь появилась одна из первых чешских типографий. Сюда Соловьев и Туранцев приезжали в июле, решая издательские вопросы.
        «Неужели, - подумал Корней, изучая пустынную улицу, - никто больше не откроет книгу?»
        Покинуть озеро ему удалось в одиннадцать утра. Под выдуманным предлогом отправил Филипа в дом, прихватил автомат с пятью патронами и угнал машину. Он искренне надеялся, что старший товарищ поймет, прочитав записку.
        На языке вертелись дешевые и слащавые цитаты из фильмов, вроде: «Это моя война».
        Но война-то была не его. Просто мир за окнами автомобиля погряз во тьме, а у Корнея - так получилось - имелась лампочка. И нужно было проверить, насколько ярко она светит.
        «Он боится тебя, - сказала о Песочном человеке мама, - умирает от страха».
        Пускай боится. Корней стиснул рулевое колесо так, что костяшки побелели.
        Новый день принес новости - хорошие или нет, сложно было определить.
        Из трех уснувших в лагере проснулся один Корней.
        Оксана и Камила все так же мирно посапывали. Глазные яблоки жили своей жизнью под веками.
        Мешать им не стали - после трех бессонных ночей организму требовался отдых. Но за завтраком Филип спросил:
        - А они вообще проснутся?
        Невидимые сколопендры пробрались под рубашку, защекотали гадкими лапками.
        Нет, они не просыпались. Корней силой разлеплял Оксане глаза, шлепал по щекам мокрыми ладонями, брал ее на руки, тряс. Женщины их крошечного отряда пребывали в глубочайшем трансе. Свет победил лунатизм, но не заразу беспробудного сна.
        Филип говорил о семи днях полнолуния. Он загибал пальцы.
        Первый - до встречи с Сектантом из трамвайного храма.
        Второй - свидание, Петршинский холм, сомнамбулический приступ Оксаны.
        Третий - перед Часом Икс.
        Четвертый - день апокалипсиса.
        Пятый - паром и дача.
        Сегодня - шестой. И согласно теории, послезавтра человечество проснется, соскоблит кровь с ножей и топоров, продолжит жить как ни в чем не бывало.
        Ну а что, если луна пойдет на убыль, но кошмар не завершится? Или, что еще страшнее, вернется со следующим полнолунием? Об этом они не подумали.
        Филип был тверд: надо оставаться на даче и охранять спящих.
        «Летна… Песочный человек… боится тебя».
        Он задавался вопросами: уехать с озера - его личный выбор? Украсть машину, оставив друзей без транспорта, - его решение? Или то, что поселилось в нем ночью, погоняло, руководило? Тряпичная кукла с пятерней кукловода в заднице… Марионетка… А два противных бога-шахматиста перемещают фигуры, без разбора жертвуя пешками.
        Мышцы зудели. Так юнец, познавший прелесть онанизма, хочет снова и снова ублажать себя. Он жаждал делать свет. Прекрасный свет, для которого он и был рожден.
        «Кто тебе такое сказал, Корь?»
        Он нервно покосился в зеркало, опасаясь обнаружить за плечом призрака.
        «Кто внушил тебе это за одну ночь? Тот, кто притворялся твоей мамой в лабиринте? Ты возомнил себя мессией? Примерял роль Спасителя?»
        «Но я исцелил Оксану. Исцелю и других».
        «Ты, Корь, пацан из Днепра, не из Назарета. Твоя смелость помогла тебе уберечь шкуру. А теперь - сиди тише воды, ниже травы со своей исцеленной (или нет?) подружкой, с двумя стариками, в которых ты пытаешься видеть своих идеальных родителей, - сиди там и не рискуй».
        «Но я возненавижу себя».
        «Мы все себя ненавидим. Это называется „быть человеком“».
        Прерывая внутренний монолог, пластины его ногтей замерцали, как кусочки фосфора. От неожиданности он едва не врезался в бордюр. Сбавил скорость.
        У бежевого здания с логотипом «Шкоды» на фасаде замерли две фигуры. Корней затормозил и выбрался из автомобиля. Сердце стучало удивительно ровно. Отнюдь не тяжесть автомата придавала храбрости, а свет, вновь поползший по пальцам.
        Разве школьником он не мечтал влиться в компанию Людей Икс?
        «Они тебя почуяли!» - бил в набат внутренний голос.
        Парень в застиранной футболке с эмблемой Guns N’Roses и девушка в легинсах отвлеклись от созерцания облаков. Включились, встормошились, побрели к «Ленд Крузеру».
        «Стреляй или смывайся!»
        Автомат целился в асфальт.
        Корней поднял руку, как регулировщик на перекрестке.
        Парень-лунатик неуклюже споткнулся и осел. Словно из него высосали всю энергию. Он подсунул сложенные лодочкой ладони под щеку и больше не шевелился. Девушка прошла метра три, легла на парковку - линия разметки послужила своеобразной подушкой.
        Гаснущая рука опустилась.
        «Я умею их усмирять». Осознание этого кружило голову.
        Мозг бомбардировали слова «свобода», «спасение», «власть».
        «Власть? Это еще откуда?»
        Второй отчим учил его пользоваться газовым пистолетом, но экономил патроны. Позволил сделать три выстрела по деревьям, а ему так хотелось еще.
        - Еще… - прошептал Корней, оттопыривая указательный палец на манер револьвера.
        Парочка бывших ракшасов, обессиленные, спали возле здания «Шкоды».
        Корней прыгнул за руль.
        Въезд в столицу преграждала перевернувшаяся фура. Разбитые сплющенные машины. Вероятно, сомнамбулы ползли по крышам, подручными средствами ломали стекла и вытаскивали пассажиров наружу, как улиток из панцирей. Салоны забрызгала кровь. Мертвые водители вырисовывались за паутинами трещин. Обугленная карета скорой помощи врезалась в «Макдоналдс», разметав столики и зонты.
        Корней припустил по полю.
        На мосту над трассой скопились окаменевшие лунатики.
        Он подумал, что мог бы спасти их. И тех, застывших под эстакадой. И тех, на травянистом холме.
        Горячие слезы потекли по щекам.
        «Почему? - спросил он, буравя ненавидящим взором низкие облака. - Я хочу спать, как они, и ничего не знать!»
        Если у облаков и были ответы, они не спешили ими делиться.
        «Ленд Крузер» мчал по обездвиженным окраинам. Бензоколонки, линии электропередачи, баннеры. Снова пробки из сгоревших искореженных автомобилей. Заколоченная изнутри заправка. Там пытались выжить забаррикадировавшиеся люди. Но Морфей победил. Темные силуэты стояли у окон, провожая затуманенными глазами внедорожник.
        Корней утерся рукавом и увидел, что слезы чуть светятся на солнце, - даже жидкости из его организма источали сияние.
        Минуту назад плакавший, он улыбнулся. Придумал же идиотскую шутку…
        Интернет так и не появился. К своему стыду, Корней, дитя Всемирной паутины, не имел ни малейшего представления, как долго способны работать дата-центры без вмешательства человеческого фактора. Без посредника между спутниками и его смартфоном. Пока есть электричество в розетке? Дизель в генераторах? Сетевые устройства отключатся, Сеть забредит, лишится волшебной связности. Информация, поблуждав по резервным маршрутам, распадется на сегменты. Сайты вымрут, как мамонты.
        А атомные станции? Они обесточатся автоматически? А переведенные в аварийный режим химзаводы? Взорвутся реакторы АЭС или просто замрут? Что произойдет с ядерным топливом в охлаждающихся резервуарах? Через сколько дней вышедшие из-под контроля изотопы превратят мир лунатиков в радиоактивную пустыню?
        Он представил спящую Оксану: пепел оседает на ее веках, кожа чернеет, темная кровь струится из ноздрей. Картинка была настолько четкой, что он позабыл об управлении и в последний момент отвел автомобиль от разделительной полосы.
        «Как странно, - подумал он. - Оксана, Камила и Филип значат для меня больше, чем мама и друзья из Украины».
        А были ли у него друзья на родине? Бывшие коллеги («привет-пока»), встреча с сокурсниками дважды в год, приятель, чтобы опрокинуть стопку и поорать в караоке, - это, конечно, было. Но истинные друзья?
        За полями выросли высотки. «Ленд Крузер» проехал островок красной черепицы и вырулил на проселочную дорогу. Ветер приглаживал высушенную жарой траву. Солнечные лучи прошивали облака.
        Корней поплутал по уютному пригороду. В окнах домов, словно языческие маски, белели лица пражан.
        Снова трасса, вороний грай над «Европарком», смятая гусеница товарных вагонов под эстакадой.
        Нусельская улица, избегнувшая, на первый взгляд, кровавой участи туристических зон. Внедорожник подъехал к коричневой пятиэтажке. У подъезда мухи и бурая клякса засохшей крови.
        Корней набрал номер на домофоне. Звонить кому-то - так обыденно и так странно в сдвинувшейся реальности. А еще страннее было то, что хозяева, прошуршав из динамиков, без лишних вопросов отомкнули магнитный замок.
        Он поднялся на третий этаж и постучал. Металлические двери открылись - издатель Соловьев выбросил тесак, метя в незваного гостя. Но Корней предусмотрительно отбежал к лифту.
        Начальник («Мне снилось, что я засунул твою голову под лезвие резака») выкарабкался на площадку. Он шел по-обезьяньи, ссутулившись, почти касаясь руками пола. Борода была мокрой от обильно текущей слюны.
        Корнея словно боднули под дых. Видеть Колю таким - грязным, беспомощным - было невыносимо. Издатель нагибался, чтобы подобрать тесак. Корней шагнул вперед. Свет разогнал подъездную темноту, тени ретировались в углы. Безумие покинуло глаза Соловьева. Мускулы расслабились. Так в финале фильмов про оборотней поверженный монстр возвращает себе человеческое обличье.
        Соловьев свалился на бетон («Ай, не ушибись!») и захрапел. Молниеносный нырок из состояния зомби-берсерка в непрошибаемый сон.
        Корней подхватил тесак - практически мачете с памятной гравировкой на лезвии («Коле от друзей»). Кто-то прошел мимо дверного проема.
        - Я не причиню вам вреда.
        Корней переступил через начальника. Пятно, мазнувшее по стене, заставило вздрогнуть, и он запоздало сообразил, что свет отбрасывают кисти его рук. Человек-фонарик, незаменим в походе.
        - Есть тут кто?
        Алиса Соловьева выскочила из ванной, как табакерочный чертик. Вилка была готова вонзиться в аорту Корнея, но он ребром ладони отразил удар. Алиса врезалась в трельяж и съехала на циновку.
        Корней снова вспомнил о кино: боевики класса B, в которых протагонист (Майкл Дудикофф или Синтия Ротрок) сметает орду преступников, не касаясь их кулаками.
        Третьего члена семьи он обнаружил в спальне. Пятилетняя София залезла с ногами на подоконник. Перед собой она держала револьвер: ствол смотрел точно в голову визитеру.
        Корней моргнул.
        Пальчик надавил на спусковой крючок. Револьвер оглушительно бахнул. Замигала красным лампочка в пластмассовом дуле.
        «И зачем было покупать девочке мальчишеские игрушки?» - поинтересовался Корней.
        Он кинулся к Софии. Девочка уже падала с подоконника. Он подхватил ее у самого пола. Теплая посапывающая крошка.
        - Ну ты и отъелся на чешских колбасах, барин! - Пыхтя, Корней втащил начальника в квартиру. Заволок на кровать. Туда же транспортировал Алису. Положил между ними ребенка. Все трое крепко спали.
        Корней посмотрел на замызганное окно в отпечатках пальцев.
        Подумал о сомнамбулах, которых обезопасил бы от самих себя, открой он свой дар чуть раньше.
        Вереницей мелькнули соседка Оксаны, пленница Адамова, дядя Женя, не обращающий внимания на сломанную берцовую кость. А синевласка Вилма? А невинные пражане, которых он давил автомобилем?
        Свет, прятавшийся в нем, был могучим, очищающим, но что-то подсказывало: шахматист, сражающийся с Песочным человеком, пожертвует миллионом своих пешек для достижения результата. Свету плевать на людей.
        Свет вопрошал, ноя в суставах: зачем мы тратим драгоценное время на трех жаворонков?
        Корней ощущал присутствие некой силы, союзника, желающего победы и не ведающего жалости.
        «Оксана заразила тебя идеей богоизбранности! - ужаснулся внутренний голос. - Ты уже думаешь об этой силе как о настоящем отце. Что на очереди? Непорочное зачатие?»
        От света и от сомнений в черепе было тесно.
        «Я схожу с ума».
        В тишине спящая Алиса сказала:
        - Ночью.
        - Ночью, - вторил Коля.
        - Ноцью, - сказала свернувшаяся комочком София.
        - Ночью Песочный человек кормит своих птенцов.
        - Ночью он слабее, - сказал Коля; его глаза вращались под веками.
        - Убей его ночью! - велела безапелляционным тоном Алиса.
        - Лазбуди нас… - шепнула ее дочь.
        СНАРУЖИ (9): ВСЮДУ
        Мир спал.
        На рыбном рынке Сеула, в метро Пхеньяна, в трущобах Найроби, на стадионе Приштина.
        Мир коченел.
        Ночью пятого дня грызуны вышли из подземелий, подвалов и катакомб. Серые и черные тушки крались по городским улицам - сперва осторожно, потом все смелее и смелее. Крысы подползали к оцепеневшим лунатикам и принюхивались.
        В квартирах голосили запертые коты. Собаки драли дверную обивку и скулили испуганно. Изголодавшиеся питомцы умоляюще терлись о ноги хозяев. Те смотрели на луну, прильнув к оконным стеклам. Безучастные, оглохшие.
        Дохлые хомячки, дохлые попугайчики разлагались в клетках.
        В зоопарках ревели слоны. Гиены вставали на дыбы. Обезьяны дергали за прутья. Волки выли. Лаяли лисы. Тигр кричал «Аум!» и носился по вольеру; мухи роились вокруг обглоданных костей - два дня назад ему сбросили на съедение смотрителя зоопарка. Но смотритель закончился; тигр вновь проголодался.
        Дикие звери выходили из тундры, из джунглей, из саванн и обсуждали на своем зверином наречии странные перемены, творящиеся в логовах злейших врагов - людей.
        Бурый медведь семенил, озираясь на вымершие новостройки Северодвинска. Шакалы робко приближались к небоскребам Исламабада. Белые совы влетели в разбитые окна Хельсинкского аэропорта и оседлали стойку регистрации.
        Раздувшаяся лошадь сплавлялась по Сене.
        Перекормленные чайки лениво дрались за еду в мэрии Алгарве, в Португалии.
        Подавая пример стае, волк-вожак двинулся к мерцающим огням Фэрбанкса.
        Крыса вгрызлась в босую женскую ступню и, не встречая сопротивления, лакомилась истекающим кровью мясом. Женщина лишь слегка морщилась.
        Над обезумевшим миром сверкали голодные звезды, и на орбитальной станции космонавты смотрели в иллюминатор. Вокруг них, как драгоценные камни, как трепещущие живые комочки, как желтоватые хрустальные шарики, плавали пузыри - болтающаяся в невесомости моча. Луна отражалась в остекленевших глазах космонавтов.

6.3
        «Не обижайтесь на меня. Я попробую все исправить. Берегите девочек. Верьте».
        Филип в который раз перечитал записку.
        Четыре часа миновало с тех пор, как за кустами загудел мотор «Ленд Крузера» и светящийся мальчик укатил совершать подвиги.
        От волнения раскалывалась голова. Стоило признать, раскалывалась она и от утомления. К полудню Филип поймал себя на том, что откровенно клюет носом, уронив подбородок на грудь. Даже в самую лютую чертову неделю он дремал по десять минут за ночь. Недостаточно, чтобы отдохнуть, но хватит, чтобы превратиться в ракшаса.
        Организм был истощен. Кратковременная память подводила.
        В какой-то момент он засомневался: кого именно он стережет? Вилму и… Оксану? Нет, Вилму и Камилу.
        Черт возьми!
        Он ударил себя по щеке.
        «Соберись-ка! Вилма мертва».
        Филип дробил зубами кофейные зерна и часто умывался.
        «Меня зовут Филип Юрчков, я не спал сто двадцать шесть часов. Является ли это рекордом? Что говорят английские ученые?»
        Филип топнул ногой в ботинке по сердцевине кострища. Зачерпнул горсть остывшего пепла.
        А что, если силы ему давал Корней? Будто аккумулятор, подзаряжающий батарейки. И как только Корней уехал (сбежал), замигала одинокая черточка в углу экрана. Энергия вытекла.
        Филип навестил мирно спящих женщин. Поговорил с ними, рассказал о поступке Корнея. «Подлом поступке», - уточнил он.
        Дом Альберта наводнили тени. Печь остыла. Кто-то чужой бродил по двору.
        Филип вывалился на крыльцо, сжимая в руке топорик. Прикоснуться к автомату он так и не смог. Тени сужали кольцо.
        - Я не сплю! - прохрипел он. - Не подходите, я еще не уснул.
        Сосны колыхались на ветру. По озеру скользила рябь, гарцевали водомерки. Женщина в голубом платье стояла в десяти метрах от дома. Обхватила себя руками, словно продрогла. Рыжие волосы падали каскадом на голые в веснушках плечи.
        - Яна… - прошептал Филип.
        Топорик стукнул обухом о настил.
        - Здравствуй, мой мальчик.
        Он узнал платье, длинное, до пят, они купили его в Берлине, где у Филипа была выставка.
        Глаза травянисто-зеленого цвета источали нежность. Печальная улыбка ранила в самое сердце.
        Филип приблизился.
        - Ты умерла, - сказал он.
        - Не здесь. - Яна коснулась его лба. Филип перехватил запястье, ощупал. Теплое, настоящее, без ужасных надрезов. Родинки, рыжие точки, шрам - в детстве Яну укусила собака. Филип застонал, прижимая ладонь жены к губам.
        Запах развеял сомнения. Так пахло из гардероба долгое время после ее смерти. Обонятельный призрак, поселившийся в вещах. Филип обрызгивал квартиру духами Яны, а когда духи закончились, купил новые флаконы. (Продавец сказал: «Вашей жене понравится».)
        Он шагнул навстречу фантому.
        В зелени глаз отразилось постаревшее, изодранное горем лицо Филипа. Он перебирал ее локоны, очерчивал дрожащими пальцами скулы. Яна застыла в янтаре пяти лет - между тридцатью семью и сорока двумя. В том возрасте она была красива как никогда - пик женской красоты.
        Он чувствовал пьянящий аромат, дыхание на своей коже. Проведя ладонью по груди Яны, почувствовал упругость пробивающихся сквозь ткань сосков.
        Она была не просто жива, но гораздо более жива, чем он.
        - Ты ушла от меня.
        - Так было нужно. - Мудрость могил и потаенных склепов звучала в родном голосе.
        - Для чего?
        - Чтобы ты научился.
        Она погладила его по седой щетине. Он вспомнил, как в последний раз Яна замерла, обнаженная, на пороге комнаты. Вспомнил вкус винограда, мускусный вкус ее лона.
        Слезы капали на гладкую, без линий, ладонь жены.
        - Чему меня могла научить твоя смерть?
        - Не спать, - ответила она. - Все взаимосвязано. Подготовка к твоей миссии.
        - Я не понимаю.
        Единственное, чего ему хотелось, - зарыться в ее кудри и, может, потом, проникнуть под платье, сплестись, стать одним, чтобы кости проросли друг в друга.
        - Ты - особенный, мой мальчик, - сказала Яна. - В твоих, и только твоих силах разбудить человечество.
        - Но как?
        - Ответь сначала: зачем? Зачем Лунное Дитя усыпило людей?
        - Чтобы уничтожить цивилизацию?
        - Глупости! - Она мелодично рассмеялась. - Мы не мешали ему. Напротив, Дитя устанавливало с нами связь, чтобы предупредить о грядущих трагедиях. Когда «Аполлон семнадцать» высадился на Луну, оно говорило с Сернаном и Шмиттом. Записи засекретили, но правительству США удалось предотвратить множество катастроф, вызванных тайфунами, землетрясениями и торнадо, - благодаря помощи свыше. Не всю полученную информацию истолковали правильно, иначе в Китае не прорвало бы дамбу, мы бы избежали жертв в Лос-Родеосе и Джонстауне.
        - Но, Яна… миллионы погибли за три дня.
        - Это было необходимо. Чтобы не погибли миллиарды. Малое зло ради выживания всего вида.
        Филип непонимающе замотал головой.
        - Послушай, - сказала вкрадчиво Яна, - одно из десяти яблок сгнило внутри. Как найти испорченный плод?
        - Надкусить каждый?
        - Верно. Если ты надкусишь девять яблок и не найдешь гниль, какое из яблок сгнило?
        - Десятое.
        - Десятое, - повторила Яна, не прекращая гладить его по щекам. - Лунное Дитя искало человека, который вскоре уничтожит все живое на Земле. Солнечного Короля.
        Словно раскаленный гвоздь впился в мозг Филипа.
        - Корнея?
        - И снова верно. Ему нужен Корней. Единственный, защищенный от сил Луны. И, лишь усыпив всех, можно было выявить цель.
        - Но Корней никому не грозит.
        - Осознанно - нет. Но свет внутри него - червь, способный сожрать планету. И вот почему я научила тебя не спать.
        - Погоди… - Филип отстранился, но Яна пылко прильнула к нему.
        - Ты должен помешать Солнечному Королю. Убей его, мой мальчик, и мир проснется. Судьба человечества на чашах весов.
        - Чашах весов? - хмурясь, переспросил Филип.
        - Да!
        - «Родина на чаше весов». «Честь на чаше весов». Слова из арсенала моего отца. Яну они страшно бесили.
        - Я - Яна! Не время придираться к словам. Сегодня в одиннадцать часов Солнечный Король придет к маятнику. Там все началось, и там закончится. - Филип высвободился из объятий. - Ты прикипел к пареньку, я понимаю. И он ни в чем не виноват. Но воспринимай его как опухоль. Ты обязан. Исцели мир! Верни все, как было.
        - Нет! - отчеканил Филип.
        Серебряные полумесяцы вспыхнули гневно в зрачках жены.
        «Эта тварь не Яна, - подумал Филип, пятясь. - Она использует память о Яне, чтобы добиться своего».
        - Ты смеешь мне перечить?!
        Серебро залило глаза. За веками горели две луны. В их липком свете лицо женщины посерело и удлинилось.
        Филип ринулся к крыльцу. На бегу подобрал топор. Заскрипели половицы, он встал в боевую стойку возле спальни.
        Он видел дверной проем. Колышущуюся снаружи темень, хотя до сумерек было далеко.
        - Мне… перечить? - Голос булькал из-под толщи вод.
        Рыжие отростки вползли в дом. Потрогали косяки, петли и притолоку. Уцепились щупальцами спрута за дверную коробку. Существо вошло в коридор. Босые ступни скользили над полом, руки потянулись к Филипу. Из неровных порезов прорастали локоны. Волосы кишели вокруг мокрой свалявшейся массой. Текли из опустевших глазниц. Платье разлезлось, обнажив истлевшую плоть в мелких дырах: ячеистые соты пчел.
        «Маскарад! - Филип занес топор. - Не верь ничему!»
        - Ты изменил мне… - прошипела мертвячка.
        Заслонка печи распахнулась, и из недр поползли волосы и заиграла музыка. Ритм-энд-блюз. House of The Rising Sun группы The Animals.
        - Ты трахал ту тощую наркоманку, - промолвила разлагающаяся гадость.
        Волосы волокли ее к Филипу, ближе и ближе. По подбородку сочился ил вперемешку с клочьями шерсти. Белесые жуки роились в черной пасти, на языке, на черных собачьих деснах.
        - Я ненавижу тебя! - заорала мертвячка. - Я презираю тебя!
        В памяти Яна обернулась, махнув пологом своих прекрасных кудрей, и тихо сказала:
        - Я люблю тебя.
        - А я люблю тебя.
        Филип ударил топором. Металлическое полотно рассекло надвое костистую морду. Раздался треск рвущегося холста. Музыка заглохла, будто магнитофон зажевал пленку. Призрак рассыпался, став горстью волос и осенних листьев, которые вымело за порог сквозняком.
        Филип, задыхаясь, прислонился к стене.
        Сердце пробовало открепиться от незримых ниточек, соединяющих его с телом, и упорхнуть на волю.
        - Раз, два, три, - считал он, - четыре, пять, шесть.
        За спиной Камила улыбнулась во сне и потерлась носом о наволочку.

6.4
        Бабушка Догма снова заняла свой пост. Невидящими глазами таращилась в небо.
        Украинская улица внешне не пострадала от ракшасов, а грузная старуха возле поликлиники усиливала обманчивое впечатление. Что заставило ее прийти сюда, притопать из супермаркета? Память о любимой лавочке?
        Корней припарковал внедорожник у дома. Лампочка бензобака мигала, но мародерствующая Камила предусмотрительно запаслась топливом. В багажнике плескалась соляркой канистра. Он хлопнул дверцами.
        Бабушка Догма зашевелилась, принюхалась.
        - Не вставайте! - Корней поднял руку, чтобы свет озарил слепые глаза старухи. Бабушка Догма завалилась на спинку лавки, приняла свою обычную позу для сна. Забормотала.
        Он напряг слух и разобрал в мычании спящего человека:
        - Ночью… кормит птенцов… слабеет…
        Словно заблудившиеся в лабиринте души взывали к нему с просьбой о помощи или мести.
        Корней отворил подъездную дверь.
        Дядя Женя уполз с площадки - багровые потеки вывели на задний двор. Сосед скорчился под мусорным контейнером. И мертвый он продолжал сжимать нож и таращиться в небо. Смерть наступила от потери крови - асфальт был выкрашен красно-коричневым. Утешало лишь то, что дядя Женя не осознал момент перехода.
        - Я же мог вас спасти, - сказал Корней, - соорудить шину, перебинтовать.
        «Тогда, - напомнил голос разума, - погибла бы Оксана».
        Замкнутый круг.
        Корней попытался закрыть соседу глаза, но плоть окоченела, веки не поддались.
        Так и остался дядя Женя изучать в посмертном состоянии облака.
        Хотелось лечь рядом и рыдать, но в клокочущем свете Корней отыскал силы, чтобы добраться до этажа.
        В коридоре зажглась и с хлопком перегорела лампочка. Он покинул квартиру позавчера, но, казалось, прошла целая вечность. Недоеденные орехи ждали на столе. В холодильнике скис борщ. Корней очистил от обертки шоколадный батончик, надкусил.
        Горящие люди падали с моста на паром и ползли, пачкая сажей и ошметками горелой кожи палубу.
        Корней едва успел добежать до унитаза. Его вырвало нугой, орехами и желудочным соком.
        Слезы капали на ободок.
        Он включил душ и долго намыливался под струями.
        В семнадцать лет он написал рассказ, победивший на областном конкурсе. Сочинил под впечатлениями от первой любви и от сборника Ричарда Матесона. Называлась новелла «Временно исполняющий обязанности». Важный бородатый прозаик вручил лауреату статуэтку, крылатую Нику (отчим сломал ее, когда искал заначку в книжном шкафу).
        Лучшим подарком был бы комплимент от мамы, но, прочтя семистраничный текст, она сухо заметила, что рассказ мрачный и глупый.
        «Литература не приносит денег! - бросила она, прежде чем навсегда завершить любые литературные беседы с сыном. - Займись чем-то полезным».
        Он внял совету. Больше не писал.
        Но зачем-то хранил рукопись. Она ассоциировалась еще и с Маринкой. Бывшая подружка хвалила слог и предлагала Корнею сесть за роман.
        Рассказ, понравившийся Маринке (и сонным членам конкурсного жюри), был о выборе.
        Корней, не одеваясь, лег на застеленную постель. Здесь в субботу спала Оксана.
        Как же далеко она теперь! Дальше дачи Альберта, дальше известных ему географических точек. Под чуждыми звездами и летящими кометами, в стране вечного сна.
        Корней закурил последнюю сигарету и зажмурился.
        Он вспоминал свой мрачный и глупый рассказ, восстанавливал по предложению. Словно читал его вслух Оксане.
        До конца Катиной пары оставалось полчаса, и Дима Бахтин пыхтел над учебником по педагогике. Он пририсовывал рога Сухомлинскому, мысленно смиряясь с тем, что грядущая сессия станет для него последней. Родители явно переоценили интеллект сына, «поступив» его на географический факультет.
        Дима тщательно вырисовывал свиной пятачок, когда появился этот парень.
        - Простите, что отвлекаю, - сказал незнакомый молодой человек. Первый или второй курс. - Не могли бы вы уделить мне минутку внимания?
        Дима оторвался от своих художеств.
        Незнакомец был худым, угловатым, имел непримечательное лицо и серьезные проблемы с кожей. Щеки и нос покрывали разноцветные прыщи, от фиолетовых и красных до белых, готовых вот-вот лопнуть.
        Как многие прыщавые юнцы, он носил длинные волосы, собранные сзади в засаленный хвостик.
        - Чего? - спросил Дима.
        Обычно такие вот тощие ребята избегали крепкого спортивного Бахтина, но данный экземпляр смотрел на него открыто и без опасений.
        - Понимаете… - начал парень, садясь за стол. (Разговор происходил в столовой.) - Я учусь на философском факультете. Меня зовут Герман. И…
        Дима не сдержал смешок.
        «Герман! Как же, наверное, ровесники подтрунивают над ним, философом Германом, с этими его ужасными прыщами!»
        - И, - спокойно продолжал парень, - я хотел бы попросить вас помочь мне: в качестве эксперимента ответить на несколько вопросов.
        - Ну, валяй, - согласился Дима, подкупленный храбростью юнца. - Только предупреждаю заранее, я в твоей философии - дуб дерево.
        - Знания здесь ни при чем. Это что-то вроде теста, и мне нужны ответы стороннего человека. Итак, эм-м…
        - Дима.
        - Дмитрий, представьте, что вы - Смерть.
        - Смерть?!
        Диме Бахтину опять стало смешно. Это выканье, это «Дмитрий» вкупе с железобетонной серьезностью философа, а теперь еще смерть какая-то.
        - Смерть. Как персонифицированное явление. Как способная мыслить личность, понимаете?
        Дима покачал головой.
        - Ну, старуха с косой. Не обижайтесь только.
        - Ладно, - улыбнулся Дима.
        Когда Герман говорил, кончик его носа шевелился вверх-вниз, и вместе с ним двигался созревший, похожий на вулкан, прыщ с белой гнойной головкой.
        - Так вот, вам надо выбрать одного из двух людей, чью жизнь вы прервете. Справа от нас сидит девушка.
        Дима посмотрел поверх грязных волос собеседника и увидел симпатичную блондинку в розовом спортивном костюме. Девушка пила чай, уставившись в телефон.
        - Это первый кандидат. Второй стоит в очереди у кассы.
        Дима оглянулся:
        - Который?
        - Клетчатая рубашка.
        Второй кандидат был толстяком с бородкой. В руках он держал два подноса, в зубах - кошелек.
        - Напоминаю, вы Смерть, вы видите этих людей впервые, и вы должны отнять жизнь у любого из них.
        - Стоп! - сказал Дима. Он решил немного пофилософствовать вместе с Германом. - Разве Смерть выбирает вслепую? Я думал, она приходит за тем, кто в любом случае должен умереть.
        - Ерунда! - отрезал философ. - Выбор есть всегда. А значение имеют лишь численные показатели.
        Дима призадумался, его взгляд перемещался от клетчатой рубашки к розовому костюму.
        Герман ждал, сложив на столе бледные кисти.
        - Жиртрест! - объявил Дима. - Девочка хорошенькая, пусть живет, а жиртрест…
        - Объяснять не надо, - вежливо прервал его Герман. - Главное, как я уже говорил, выбор, а не его причины. Благодарю от всей души.
        Парень встал из-за стола.
        - Вопросов больше нет? - удивился и даже немного разочаровался Дима. Он успел войти во вкус, проникнуться вопросами жизни и смерти.
        - Я задам их позже, - сказал Герман на прощание.
        Дима собирался рассказать Кате о необычном тесте, но, странное дело, после ухода философа он напрочь о нем забыл. А вспомнил спустя два дня.
        В фойе университета он заметил фотографию того самого толстяка. Растолкав студентов, прочитал надпись под фото: «Одногруппники и преподавательский состав выражают сожаление… бла-бла-бла… рано ушедшего Ивана Затеряева».
        Сердце Димы на миг сбилось с ритма.
        - Отчего он умер?
        - Так ведь болел давно, - ответила конопатая студентка. - Сердечная недостаточность. Полгода в больнице лежал.
        Отойдя от толпы, Дима встретился глазами с Германом. Философ сидел на подоконнике и будто поджидал его. Волосы с последней их встречи он не вымыл, прыщ на носу стал еще больше, но так и не лопнул. Футболка висела мешком. На коленях Германа лежала книга. Ричард Матесон, «Посылка и другие рассказы».
        - Что за фокусы? - хмуро спросил Дима. - Как это получилось, а?
        - Вы про клетчатую рубашку? - невинно улыбнулся Герман. - Вы сами выбрали.
        - Ну да! Заливай мне тут. Скажи лучше, откуда ты знал, что я выберу именно его? И откуда тебе было известно, что толстяк окочурится?
        - Я этого не знал. Я говорил: имеет значение только выбор.
        В голосе философа зазвучали те настойчивые нотки, с которыми взрослые втолковывают детям очевидные истины.
        - Чушь! - отмахнулся Дима. Он чувствовал нарастающее внутри злое возбуждение. - Парень болел, об этом знала половина университета.
        - И вы?
        - Да я здесь при чем?!
        - Простите… - виновато вздохнул Герман. - Я не до конца пояснил вам правила игры.
        Слово «игра» Диме не понравилось. «А куда делся тест?» - спросил он у себя.
        - Дело в том, что смертельная болезнь появилась у выбранного уже после выбора. Как бы проще донести до вас? Выбор переписывает судьбу. Прошлое меняется. Если бы вы указали на первого кандидата, девушку, то в ее прошлом появились бы больницы, лекарства, диагнозы. Ее одногруппники помнили бы, как навещали ее с яблоками, мама знала бы имена врачей. Это делает смерть более логичной. Создает впечатление последовательности.
        Бахтин некоторое время рассматривал нос философа.
        - Бред сумасшедшего, - заключил он.
        - Как бы там ни было, - мягко проговорил Герман, - вы должны выбрать снова.
        - Я готов! - хлопнул в ладоши Дима. - Это чушь, но я хочу посмотреть, как ты будешь выкручиваться дальше.
        - Изофатов и Колегин. Кого из них вы выберете?
        Диме были прекрасно знакомы обе фамилии. Изофатов преподавал историю педагогики, он был чрезвычайно вредным стариком, ненавидящим студентов и Бахтина лично. Гнусавый, сгорбленный, постоянно кашляющий в платок. Дима втайне мечтал, чтобы Изофатов скончался до сессии.
        С Колегиным, преподавателем геологии, у него были хорошие отношения. Михаил Валентинович отличался покладистым нравом, любил пошутить, а в прошлом семестре просто так поставил Диме зачет.
        Дима думал минуту и сказал:
        - Колегин.
        Торжественная ухмылка озаряла его лицо. Хитрый Герман был уверен, что он выберет противного старика, а старик и впрямь преставится не сегодня-завтра.
        «Что, философ, не ожидал?!» - злорадствовал Дима.
        Герман, впрочем, не выказал разочарования. Вежливо попрощавшись, он скрылся в толпе.
        Следующая их встреча состоялась в тот же день, вечером.
        Философ врезался в Диму у библиотеки. В коридоре, кроме них, никого не было.
        - Как?! - прошипел Бахтин, ударяя кулаком по стене в сантиметре от немытой головы.
        - Вы сами выбрали.
        - Как, черт возьми?! - рычал Дима Бахтин, - Он умер прямо на лекции, на моих глазах! Стоял человек, и вдруг - раз - на полу! Да ему же тридцать пять исполнилось, какой инсульт?!
        Герман развел руками. Дима снова стукнул кулаком по стене:
        - Ты мне тут не кривляйся! Ты знал, знал, что он умрет. Ты за ними следил, да? В больнице справки навел или еще как? Ты псих, я прав?
        Философа слова Димы не огорчили. Он кротко улыбался уголками рта, и мимические морщины собирали в складках черные угри.
        - Да иди ты! - Дима плюнул Герману под ноги. - Не хочется возиться.
        Он решительно зашагал по коридору, но остановился, услышав:
        - Вы должны выбрать.
        - Чего?! - Дима не верил своим ушам. - Думаешь, у тебя девять жизней, а?!
        Бахтин угрожающе двинулся на философа.
        - Если вы не выберете, умрут оба кандидата. Таковы правила. Извините, что не сказал вам раньше.
        Дима с удивлением обнаружил, что гнев его испарился куда-то. Он просто стоял, недоуменно хлопая ресницами.
        - Говори, - приказал он тихо.
        - Вы должны выбрать. Ваша мать или ваш отец.
        Повисла пауза. В тишине было слышно, как за дверями библиотеки шуршат книжные страницы. Вдруг Дима расхохотался.
        - Ах ты, чертов идиот! Мама или папа, говоришь? Это очень просто. Я выбираю папу. - Он перестал смеяться и посмотрел на Германа испепеляющим взглядом. - Мой отец умер, когда мне было три года, козел.
        На следующий день Дима позвонил домой. Голос мамы звучал подавленно.
        - Ты что, плакала? - напрягся Дима. - Что произошло?
        - Да так. Умер один близкий мне человек.
        Сердце Димы бешено колотилось. Катя, лежащая на постели рядом, погладила его по руке, но он отдернулся и выбежал в коридор.
        - Кто?
        - Ты не знал его, - печально ответила мать.
        …На факультете философии не числился ни один студент с именем Герман. Зато такой студент сидел на лавочке возле университета. Грязные волосы, прыщи, ветхая футболка с надписью The Cure.
        Дима без слов заехал ему в живот. Герман переломился пополам и закашлял.
        - Кто ты такой? - Дима наклонился к Герману так близко, что видел серную пробку в его ухе.
        - Важно, кто ты, - ответил Герман, тяжело дыша. Страха в его голосе не было. И это не на шутку испугало Диму.
        - Я хочу, чтобы эта встреча стала для нас последней. Если я еще раз тебя увижу…
        - Не увидишь. - Герман расправил плечи и убрал с глаз грязную прядь. - Ты сделаешь последний выбор, и игра закончится. Я уйду.
        Кулак Бахтина врезался философу в скулу, отбросив его на спинку лавочки. Слюна брызнула изо рта, несколько прыщей лопнуло. По бугристой коже потек розовый гной. Герман смиренно улыбнулся.
        - Умрут оба, - напомнил он.
        Замахнувшийся было Бахтин опустил руку. В памяти всплыли слова матери, когда она призналась ему во всем: «Люди говорят, он болел. И я вроде бы помню, что он действительно болел, а вроде бы и не помню. Как будто память затолкали в мой мозг насильно».
        Герман улыбался.
        - Кто? - хрипло спросил Дима.
        - Ты. Или твоя Катя.
        Дима сжал кулаки. Ногти впились в ладони.
        - Нет, нет, - повторял он, - не Катя.
        - Прости… - участливо вздохнул Герман.
        - Другой выбор… - прошептал Дима.
        - Что?
        - Ты сказал, выбор есть всегда. Я хочу выбрать другой выбор.
        Герман хмыкнул, почесал кончик носа.
        - Естественно, - кивнул он. - Эта возможность указана в Книге Альтернатив. Пункт три. Удаление кандидата. - Бахтин возликовал. Так ликуют люди, обманувшие смерть. - Какой из кандидатов не будет участвовать в выборе?
        - Катя.
        - Уверен? Насколько я знаю, вы встречались шесть месяцев. Не так много, чтобы применять третий пункт.
        - Ты сам сказал: неважно почему. Я делаю выбор.
        - Конечно, конечно, - улыбнулся Герман. - Катя выходит из игры.
        Бахтин подозрительно прищурился:
        - Что теперь, хитрый ублюдок? Заменишь ее моей мамой, да?
        Герман даже обиделся, услышав такое предположение:
        - Что ты! Никакой замены не предусмотрено.
        - То есть?
        - То есть кандидат номер два выбыл из игры. Ты - единственный кандидат.
        Мир закружился перед глазами. Дима сел на скамейку.
        - Я умру?
        - Конечно.
        - А как же выбор?
        - Вы сможете его сделать.
        Герман поднялся и положил ладонь на плечо Бахтина:
        - Вы смертельно больны. И уже давно. От чего вы умираете? От СПИДа или от рака? Учтите, со СПИДом вы сможете протянуть достаточно долго. С раком ваши сроки сокращены до минимума.
        Герман прикрыл веки, вспоминая Катю. Он никогда не выбрал бы ее. И никого другого - если бы он только знал, что это не шутка.
        - Рак, - сказал он пересохшим ртом.
        - Выбор сделан. - Герман поклонился. - Спасибо, было приятно поработать с вами.
        Дима хотел послать философа куда подальше, но не нашел в голове нужных слов. Вместо слов и образов там были лишь расплывающиеся оранжевые пятна. Дима коснулся своей лысой головы. Волосы его выпали еще полгода назад, после курса химиотерапии. Он сидел на лавочке, трогая череп, провожая взором худого длинноволосого парня.
        На ступеньках университета ждала кого-то беременная девушка.
        - Можно мне отвлечь вас на секунду?
        На этом заканчивался рассказ. Маринка целовала его в губы («Да ты - талант!»), мама безразлично хмыкала, глава жюри поднимался на сцену с призом.
        «Где сейчас Маринка, где тот бородатый писатель, где моя мать?»
        «Выбор…» - прошептал Корней. Слово отдавало кровью - благородной, но кровью.
        За окнами темнело.
        Работник издательства выполнял обязанности некоего карающего существа, выбирая между собственной жизнью и жизнью всех остальных.
        Глядя в потолок, он принял решение.

6.5
        Переднее колесо выписывало восьмерки, норовя сбросить наездника в кювет. Филип крутил педали, привстав, вцепившись в прорезиненный руль. Ветер обдувал волосы. Зеркало усеяли мушиные точки и сколы, потемневшая амальгама обманывала зрение, населяя пройденный путь шустрыми тенями. Мерещилось, что над разделительной линией скользит в вихре огненных кудрей мертвячка, отдаленно похожая на Яну.
        Ветер таскал деревья за гривы, приносил морось. Облака эмигрировали в Польшу. Солнце клонилось к горизонту, золотя пасторальный пейзаж.
        Филип ехал на северо-запад. Искал автомобиль.
        Мысль, что в его отсутствие дачу навестят ракшасы, сверлила мозг. Оксана и Камила спали беспробудным сном, две куколки в коконах залатанных одеял.
        Бог весть, что им снилось.
        «В одиннадцать, - сказала тварь, - Солнечный Король придет к маятнику».
        Молодой Филип потешался над королями и называл себя анархистом.
        …Закат насыщал красным окна фермерских домов. Они выглядели покинутыми. Филип притормозил у ворот, открытых створками наружу. Что там сверкнуло за забором?
        Велосипед утонул в сорняке.
        Филип снял с плеча автомат. Пришлось переломить себя, нарушить давнюю клятву. Взять в руки оружие.
        «Я никого не убью», - твердил Филип, протискиваясь между створками.
        Наметанный глаз не подвел его: у гаража стоял черный «Додж». Дверцы открыты настежь. Поразительное везение.
        Филип решил, что водитель собирался уезжать, но что-то поманило его обратно в дом, и потребность в транспорте отпала.
        Забрал ли он с собой ключи?
        Филип зашагал через двор. По лужайке рыскал, шурша, полиэтиленовый пакет. Тени увеличивались, льнули к ногам. Из приземистой постройки сбоку доносился тоскливый коровий хор. Голодное мычание буренок.
        Он обратился с молитвой к апостолу Иуде. Удивляться тому, как быстро религиозность проникла в жизнь, не было времени.
        Что-то заскрежетало - Филип обернулся на звук.
        Из окна второго этажа вылезал подросток. Шапка соломенных волос, пижамные штаны. Он скатился по козырьку над крыльцом, как по детской горке. Кувыркнулся и встал.
        Второй мальчишка (брат, понял Филип) вышел из гаража. Он волочил за собой здоровенную тракторную цепь. Звенья дребезжали о плитку.
        Филип водил стволом по ковыляющим к нему ракшасам.
        Третий мальчишка, такой же светловолосый, как братья, выбрался из-за угла. Монтировка рисовала в воздухе зигзаги. У Филипа запершило в горле. Сжался мочевой пузырь.
        Мальчики охраняли ферму и, наверное, трупы своих родителей. Они не были рады появлению чужака.
        - Стоять! - Филип тряхнул автоматом.
        Вялые лица не ведали страха. Пустые глаза пугали.
        Филип сделал три одиночных выстрела - он целился в землю. Отдача пихнула прикладом в ребра. Пули состригли желтые головки рудбекии. Прятавшийся в гараже подросток ответил лязганьем металла: цепь замелькала, разгоняясь. Он вращал ею над головой - свист пропеллера отзывался в животе ноющей болью. Соприкоснись звенья с телом, застряли бы в мясе.
        Ракшасы наступали. В рожке оставалось четыре патрона.
        - Не вынуждайте меня!
        Парень с монтировкой бросился вперед. Филип надавил на крючок - дуло смотрело под ноги лунатику. Оружие заклинило. Парень, словно догадавшись, что добыча безвредна, сбавил шаг. Его брат двигал перед собой страшным пропеллером и конвульсивно подергивал ртом. Сквознячок охладил пот.
        Филип закричал и метнул в парня автомат. Цепь вжикнула, столкнувшись с прикладом, сменила траекторию, выпорхнула из пальцев. Пролетела, свистя, над газоном и разнесла в щепки шпалеру.
        Филип побежал к пикапу. Ракшасы - двое безоружных, один с монтировкой - неслись по пятам.
        Он обогнул автомобиль и нырнул в салон. Дверца захлопнулась. Монтировка врезалась в стекло, разукрашивая его трещинами. За паутиной маячило одутловатое лицо.
        Не надеясь на удачу, Филип наклонился. Ключ торчал из замка зажигания.
        Какой-то из богов не желал, чтобы Филип Юрчков закончил свои дни на этой чертовой ферме.
        Филип десять лет не садился за руль, но на велосипеде не катался гораздо дольше.
        Монтировка грохнула по крыше загудевшего «Доджа». Двое других ракшасов лбами колотили в пассажирскую дверцу. Филип дал задний ход. Повел автомобиль по двору. Мальчики бежали следом, вывалив языки. «Додж» кашлянул в них выхлопными газами. Оттолкнул бампером створки ворот и выехал из фермы.
        Филип вытер рукавом пот.
        Бензобак был полон, «Додж» послушно катил вдоль полей. Филип встревоженно поглядывал в зеркало, словно опасаясь, что из кузова выскочит четвертый брат.
        Озеро замигало бликами. Никто не предупредил природу, что все навеки изменилось. Или перемены поправимы?
        Филип припарковался на берегу. Прежде чем войти в дом, достал из кустов топор.
        Фантазия рисовала рыжую нечисть, парящую над постелями, над выпотрошенными женщинами. Как он поступит, обнаружив убитыми тех, кого должен был защищать?
        Кинется в холодные, пахнущие осенью воды? Лезвием топора вскроет вены?
        Девочки спали, выпростав руки над головой. Точно незримые сущности, демоны кататонии, взгромоздились им на грудь, не давая проснуться.
        Филип стащил Камилу с кровати, взял под мышки, поднатужился.
        - Ужасно хамский вопрос, но сколько ты весишь?
        В позвоночнике хрустнуло. Он остановился, отдышался и продолжил путь. Ушло пятнадцать минут, чтобы затолкать Камилу на заднее сиденье. Футболка промокла от пота.
        - Маленькое путешествие… - пробормотал он. - Во имя Солнечного Короля, будь он неладен.
        Легкую Оксану Филип вынес из дому на руках. Она тыкалась носом в его ключицу. Почти неосознанно он поцеловал девушку в темечко. И неохотно расстался с ношей. Усадил возле Камилы.
        Филип повернулся к дому, собираясь запереть дверь. Ключи выпали из пальцев.
        На пороге убежища стоял его отец. Сутулый, хмурый, выросший на две головы с их последней встречи. Маленькие глазки за очками в проволочной оправе сверлили сына. Рука, больше не скрученная артритом, трогала лацканы элегантного пиджака. Когда отец злился, он теребил одежду.
        Старик был жив, по последним сведениям. Какого же черта его призрак приперся на порог?
        Филип достал из-за пояса топор, взвесил.
        - Щенок, - процедил отец, - тряпка. Слабохарактерный бесхребетный сопляк.
        В глубине дома грянул тяжелый рок. Меломан Филип опознал группу Metallica. Песенка называлась Enter Sandman - «Входит Песочный человек».
        - Грязный пакостник! - захрипел отец.
        Джеймс Хетфилд пел под рокот гитар:
        «Читай молитвы, мой мальчик, не пропусти ни одной».
        Нестриженые ногти скоблили пиджак.
        - Сделай хоть что-то полезное, мямля! Убей Солнечного Короля! Спаси мир!
        Старик гордился своей шевелюрой, тем, что не облысел в восемьдесят лет. Но оборотень на крыльце был лыс.
        - Ты не мой отец, - сказал Филип, - и, кажется, я тебе это уже говорил.
        Он сел в салон. Сдал к деревьям, развернулся. Карканье оборотня затихло, но голос вокалиста еще звучал в ушах.
        «Гаснет свет, входит ночь, засыпает песком».
        Филип взял курс на Прагу.
        СНАРУЖИ (10): ВСЮДУ
        Все спят.

6.6
        Перед маятником творилась настоящая давка. У Корнея предательски подогнулись колени. Он ожидал чего-то подобного, но не в таких масштабах. Впереди раскинулся океан голов. Огромная простыня, чуть колышущаяся на ветру. Полотно безумного художника, сонм снов, торжество Морфея. Словно рок-концерт без музыки, в абсолютной остервенелой тишине. Лишь шуршала одежда и легкие впускали и выпускали воздух.
        Сотни тысяч спящих явились на величайшее из представлений. Корней видел лишь затылки.
        Он заставил себя идти, хотя ноги прирастали к земле, противясь самоубийству.
        Человеческая масса шуршала и ерзала в нетерпении.
        «Они разорвут меня на клочки, - обреченно подумал Корней. - Через минуту от меня не останется и следа».
        Он воздел к небесам руки. Облака дезертировали, оголив фиолетовую бездну, апогей звездного хаоса. И владычицу ночи - обнаженную до непристойности круглобокую Луну.
        Волосы сомнамбул становились седыми от серебристой краски. Их несвежее дыхание окутало равнину. Все внимание было сосредоточено на кратерах и моренах.
        Неистово яркий лунный свет лился в черепа, будто там, на Луне, дети Песочного человека щелкали клювами, требуя больше вкусных глаз.
        Кисти Корнея вспыхнули факелами. Ярче, чем прежде. Фантомное пламя рвалось из пальцев.
        Задние ряды начали поворачиваться. Их лица были масками серебряного мерцания.
        Корней подумал о мире, погруженном в пучину снов. Красивом и уродливом, разном. О том, что могло безвозвратно исчезнуть.
        Музеи, книги, оратории, симфонии, кинематограф, комиксы, панды в зоопарках, поэзия, видеоклипы, телевидение, Бах и Босх.
        Свет омыл стеклянные глаза марионеток, сузил зрачки. Люди безмолвно осели на траву. Толпа шевельнулась, и в ней образовалась прямая трещина.
        Образы хлопали петардами в сознании Корнея. Он зашагал по коридору, мысленно перебирая…
        …Спагетти, адронный коллайдер, социальные сети, 3D-очки, кофе по утрам, мороженое в рожках, раздражающая реклама, левые и правые, модернисты и консерваторы…
        Было множество вещей, от которых стоило избавиться, но и ради них он шел по ущелью. Огонь перебросился на предплечья, на плечи и испепелил страх. Душа запела огненную песню.
        Ракшасы переключили внимание на Корнея. Свет скользил по белым чумазым лицам. Ракшасы падали, как костяшки домино, толкая друг друга. Тела стелились справа и слева.
        Корней думал о пастеризованном молоке, пробках, Леди Гаге, Уолте Диснее, Квентине Тарантино, порносайтах и рыбалке.
        По сторонам от него один за другим отключались ракшасы. Власть над ними пьянила Корнея - или того, кто в нем поселился и вел его сквозь опадающую толпу.
        Он подумал о Моисее и расступающемся море.
        А потом любые мысли вышибло из разума.
        Корней увидел Лунное Дитя.
        Оно было огромным. И не имело ничего общего со старыми сказками.
        Пятиметровый зверь восседал на груде спрессованных и перекрученных людей. Не меньше полусотни лунатиков понадобилось, чтобы смастерить трон, и многие из них были еще живы. Трон стонал и сопел, выпученные глаза мучеников были преисполнены благодати. Их кости раздробили, чтобы соорудить подлокотники для могучих лап.
        Задние конечности чудовища упирались в подставки из коленопреклоненных женщин.
        От гнева пламя, охватившее Корнея, заискрилось.
        Туловище Песочного человека напоминало туловище гориллы. Длинные передние конечности и короткие задние, выпяченная массивная грудь. На этом сходство заканчивалось. Плоть была гладкой и осклизлой, как шляпка гриба. Покатые плечи венчала громадная голова, отдаленно похожая на кабанью. Близко посаженные глазки сияли лунами. Кривые бивни торчали вверх, но вместо пятачка Песочный человек имел клюв, и этим загнутым двухметровым клювом он терзал удерживаемую в пальцах жертву. Расковыряв грудную клетку, выщипывал мясо. Серебристый луч бил из раны умирающего лунатика в небо.
        Потрясенный Корней догадался, что так, вынимая из своих рабов свет, тварь кормит детенышей. Он подумал о старой тибетской традиции - небесном погребении, когда мертвецов измельчают, смешивают с ячменной мукой и отдают на съедение гималайским белоголовым грифам - визжащей своре «небесных танцоров».
        Чудовищный вепрь издал трубный глас - довольство, переходящее в угрозу.
        Он наконец заметил распавшиеся ряды воинства и светящегося золотым ореолом Корнея.
        Одним движением Песочный человек разодрал пополам мужчину и разбросал кровоточащие куски. Кольца кишок повисли на омерзительном кресле.
        Белая туша сидела под остановившимся метрономом, под пухлой и гадкой Луной - клещом, присосавшимся к небу. Кровь заливала площадку, струилась по ступенькам. Трон скрипел зубами.
        Кто-то (второй бог-шахматист?) подсказывал Корнею: эта гротескная морда кабана - не истинное обличье Лунного Дитяти. Таким - для устрашения - он предстает перед паствой.
        Глаза-луны вгрызлись в голову.
        Корней пошел мимо падающих ракшасов. Столб золотого огня взметался над ним выше и выше. Химера заклекотала. Корней ощутил волны, источаемые чудовищем.
        Страх.
        Оно боялось той силы, что бурлила в маленьком человечке.
        Сила требовала выпустить себя наружу.
        Теперь ракшасы смотрели на Корнея, приближающегося к лестнице.
        Расстояние между ним и монстром неумолимо сокращалось. А Песочный человек словно скукоживался, уменьшался. Изогнутый клюв щелкал исполинскими ножницами. Передние лапы громыхали кулаками по плитке.
        Корней шагнул на лестницу.
        Адская боль пронзила его правую руку от плечевого сустава до кончиков пальцев. Свет замельтешил и медленно погас, втянувшись в кожу. Кровь хлестала из рваной дыры чуть выше локтя. Корней потрогал обожженные края раны. Обернулся - равнину словно завесили красной пленкой.
        Совсем рядом, у подножия лестницы, вспыхнуло. Волосы обдало сквозняком. Пуля чиркнула в миллиметре от черепа, срезав часть уха и опалив скальп. Корней вскрикнул, зажимая ладонью разорванный хрящ.
        Он ощупывал паническим взглядом толпу.
        Позади ликующе взревела химера.
        Третья пуля впилась в живот.

6.7
        Ночная Летна казалась полотном пуантилиста, собранным из мельчайших точек людских голов. Филип не думал об опасности, он бежал по тропинке, окаймленной павшими сомнамбулами. Те, что стояли на ногах, были слишком заняты.
        Он видел Корнея, поднимающегося по ступеням, и тварь, распростершуюся над импровизированной сценой. Не то обезьяну, не то птицу, не то свинью. Воздух гудел, вибрации отдавались в пятки. Рокот стоял над Прагой, будто сами звезды рычали.
        Тварь запрокинула морду к небесам и щелкала уродливым клювом. Свет Луны был нестерпимо ярок, а свет, клубящийся вокруг Корнея, угасал с каждым выстрелом.
        Филип стиснул топорище.
        Фантасмагорическая тень накрыла пошатнувшегося Корнея.
        «Держись, мальчик!»
        Филип врезался в толпу, расталкивая собой оцепеневших сомнамбул. Стреляли отсюда, точно отсюда, из-под дерева. Треснул третий выстрел. Он пошел на звук. Различил синее пятно, выделяющееся среди пижамной массы. Капитанский китель. Радек Адамов.
        Филип отшвырнул попавшегося на пути ракшаса.
        - Эй ты!
        Адамов начал поворачиваться. Ствол пистолета пополз вниз, а редкие брови - удивленно - вверх.
        Даже это насекомое Филип не мог убить. Но обух топора вышиб пистолет из руки. Филип схватил администратора за лацканы и ударил лбом в центр изумленной физиономии. Хруст сминаемого носа был упоительной музыкой для души.
        Адамов, булькая и заливаясь кровью, повалился на землю. Ракшасы напирали со всех сторон, их ноги топтали хныкающего Адамова. Кольцо лунатиков сужалось. Пути к отступлению были перекрыты. Пойманный в ловушку, Филип посмотрел на метроном.
        Встретился взглядом с Корнеем. Или с тем, кого он называл Корнеем.
        Ибо на лестнице стоял Солнечный Король, и яростная лава лилась из его глаз, языки пламени дрожали, вырываясь из отверстия в животе, из пальцев, изо рта.
        Филип заслонился от обжигающего света.
        Тысячи глоток одновременно выдохнули.
        Солнечный Король уперся огненными глазами в Филипа - и узнал его. Улыбка тронула тонкие губы на пылающем лице. Потом Король повернулся и медленно побрел к маятнику.

6.8
        Мир исчез. Исчезли ступеньки, толпы сомнамбул, Филип и Песочный человек. Созвездия поменяли форму и место расположения, явив новую невиданную карту. Бело-голубая планета, полускрытая космической чернотой, висела над округлым горизонтом.
        «Это Земля, - подумал Корней. - Это мой дом».
        Пулевое отверстие над пупком исторгало огненные гейзеры, но боли он больше не чувствовал, как и страха. Он перешагнул рубеж, за которым человеческие эмоции утратили силу.
        Вокруг раскинулся мертвый стерильный пейзаж. Долины, усеянные вулканической породой, укутанные темной мантией скалы, извилистые ущелья. Метеориты исчертили пустоши нечитаемыми письменами. Вдали, окутанные мглой, лежали руины циклопической постройки. Чуждая разуму башня устремлялась ввысь, собранная из матово-белых кубов, сплошь поросшая шипами и изъязвленная туннелями. В ячейках-кубах копошились существа: что-то среднее между аистами и пауками. Их пронзительный писк отдавался эхом в голове Корнея.
        - Остановись.
        Перед ним возникла высокая тень. Элегантный пиджак превратился в лохмотья, очки свисали на одной дужке. Линзы растрескались. Маска Паши Дыма то и дело растворялась, демонстрируя истинное лицо - шершавое от морщин лицо столетнего старца.
        - С дороги! - сказал Корней.
        Отто Леффлер отшатнулся от света:
        - Не надо!
        Птенцы запищали отчаянно из низин.
        Корней занес пылающий кулак.
        - Он вернется, - мстительно проговорил Леффлер. - Придет снова по нитям лучей. Нельзя уничтожить Луну!
        - А тебя? - спросил Корней.
        Осколок выпал из круглой оправы.
        Вместо Дыма-Леффлера перед Корнеем стоял Миша Бродский. Глаза однокашника были полны скорби и слез. По щеке сползала противная зеленоватая улитка плевка.
        - Ты харкнул в меня, - удивленно сказал Миша. - Зачем, Корь?
        - Прости.
        Корней зажмурился и ударил. Кулак разнес голову призрака, словно она была отражением в воде. Птенцы прятались за шипами в ячейках, их плач - плач младенцев - сплетался с гулом космоса.
        Корней шагнул к башне…
        И очутился на площадке, возле скорчившегося ревущего монстра.
        Кровь лилась из ран Корнея, сознание металось по волнам грядущей темноты, как хлипкое суденышко. В желудке шипел раскаленный металл.
        «Оксана… - отрывисто подумал Корней. - Успеть…»
        Химера уменьшилась в размерах и стремительно менялась. Как хамелеон меняет свой цвет, она перетекала из формы в форму, листала обличья. Она была хнычущим ребенком и взрослым мужчиной в костюме шестнадцатого века, рыцарем в серебряных доспехах и лебедем, прекрасной лошадью и скорпионом, рыбой и пучком стрел.
        Корней собрал воедино мощь распирающего огня и направил его на корчащуюся многоликую тварь. Все, что было в нем, весь до капли свет вышел наружу.
        Лунное Дитя завопило от ужаса. Стена белого пламени обрушилась, испепеляя осклизлую плоть. Чудовищный силуэт - тень вепря - замер на мгновение в воздухе и взорвался брызгами серебра.
        Корней упал на площадку, лицом вниз.
        Жизнь уходила толчками.
        Свет, выполнив миссию, покинул умирающее тело.
        Каждую ночь на протяжении двадцати семи лет Корней погружался в темноту без образов и красок.
        А в той, непоправимой темноте увидит ли он сны?
        Хотя бы один сон?
        Корней опустил веки - чтобы проверить.
        Сердце остановилось.

7.1
        В конце концов у Радека Адамова появился свой корабль. Не такой роскошный, как было обещано, зато маневренный и быстроходный, - незаменимые качества в трудные для флота времена. Боевой крейсер бороздил просторы Атлантического океана, направляясь к побережью Южной Америки. Его палубы были отдраены, флаги подняты, а торпеды готовы отражать любую атаку. Лучшие артиллеристы, опытнейшие моряки служили под командованием Адамова.
        Однако тревога поедала капитана. Дурное предчувствие, сладенький запашок гнильцы.
        Над крейсером сгущались тучи. Их не разгонял ни томящийся в трюме гарем, состоящий из повернутых на сексе нимфеток; ни командированный из парижского ресторана L‘Arpиge повар.
        Адамова настораживала его собственная команда. То, как матросы застывают вдруг и смотрят на капитанский мостик немигающими рыбьими глазами. Облизывают губы в язвах и говорят на неведомых языках.
        - Завтра утром, - сказал Адамов, поправляя китель, - мы прибудем в Бразилию. Я хочу, чтобы треть этих дикарей уволили, а на их место взяли нормальных матросов.
        - Не думаю… - лениво ответил старпом, похожий на официанта Томаша, как брат-близнец. Его даже звали так же. - Не думаю, что мы куда-нибудь приплывем, капитан.
        Адамов насупился:
        - Как прикажешь трактовать это заявление?
        Томаш улыбался. Его лицо покрывала воспалившаяся короста прыщей.
        - Я полагаю, кусь, что вы сошли с ума.
        - Чушь! - рассмеялся Адамов. Сплюнул и двинулся, пошатываясь, к корме. - Я никогда в своей жизни не мыслил так трезво. И кстати… - Он топнул ногой - крыса юркнула под лавку. - Кстати, ты тоже уволен. Катись…
        Адамов споткнулся и врезался в низкий бортик. Перевалился, охнув. Ледяная вода хлынула в рот, в уши. Пресная вода Влтавы.
        Никто из команды не шелохнулся, чтобы помочь ему. Три раздувшихся трупа продолжали лежать на лавках.
        Он уперся кулаками в песок, попытался встать. Дряхлая лодка уткнулась носом в отмель. Вода едва достигала колен. Но выползти из этой лужи оказалось труднее, чем покорить Джомолунгму.
        Адамов хлебал холодную жижу и ворочался в иле. Силы покинули его. Не получалось даже изогнуться, чтобы поймать глоток кислорода. Ногти царапали песок. Вода наполняла легкие.
        Голос Томаша достиг ушей:
        - Спокойной ночи, капитан.
        Лицо Адамова погрузилось в песочную кашу. Стайка любопытных рыбок кружилась над мертвецом, словно озадаченная столь нелепой смертью.

7.2
        Филип макнул пальцы в кровь и нанес последний мазок - дугу от правого до левого плеча Корнея. Выпрямился, оценивая результат. Корней лежал на спине. Багровые узоры переплетались, образовывая сложный нимб вокруг курчавой головы.
        Тело Филип перенес на свободную от трупов площадку. Небо линяло, меняя шкуру с темно-фиолетовой на серую, вычесывая звезды, как пес вычесывает блох. В предрассветных сумерках лицо Корнея было умиротворенным и чистым. Такие лица хорошо высекать в базальте.
        Боль утраты пронзила сердце Филипа. Пролилась скупыми слезами.
        Корней погиб у него на глазах, выпустив пучок света, который уничтожил Песочного человека. Будто звезда родилась и погасла, оставив яркую точку на внутренней стороне век.
        Филип мог пригнать автомобиль и увезти друга с собой, но он верил, что Оксана скоро проснется, и не хотел, чтобы она увидела мертвого Корнея в машине.
        - Я вернусь за тобой, - сказал он.
        Над головой Корнея было написано кровью: «Он разбудил мир».
        Словно в насмешку над жертвой, мир продолжал спать.
        Ракшасы, упавшие, как по приказу, после вспышки, так и валялись вповалку. Тысячи спящих, уже не опасных людей. Чуда не произошло.
        Филип подумал, что больше никогда не притронется к кисти, а через минуту решил нарисовать объятого волшебным огнем мальчика - если выживет сам.
        - Спасибо… - шепнул он Корнею и зашагал по тропинке, вдоль дышащего одеяла.
        В автомобиле спали, припав друг к другу, Оксана и Камила.
        Филип долго смотрел на свои красные пальцы. Наконец усилием воли прогнал оцепенение. Повел пикап по Чехову мосту, свернул на набережную Дворжака.
        Подозрения подтвердились. Лунатики выключились синхронно. На газонах, в скверах, прямо на проезжей части спали мертвецким сном пражане и гости столицы. Лунное Дитя больше не повелевало их мышцами, но души оставались запертыми в некоем немыслимом лабиринте за пределами реальности.
        Филип сморгнул песок.
        Сердце при каждом ударе сталкивалось с клубком колючей проволоки, забившейся под ребра. Он испугался, что умрет за рулем, дождь смоет надпись, пробудившийся мир не узнает о подвиге Корнея… Как же его фамилия? Просто Корней.
        «Надо ехать обратно», - подумал Филип. И понял, что не преодолеет и половины пути.
        Дорога расплывалась. Дома двоились.
        Корней, Вилма, Альберт…
        Он упрямо катил вперед.
        Белая лошадь бежала рысцой по набережной, сопровождала автомобиль, но отстала и исчезла за поворотом. А может, была галлюцинацией, порожденной агонизирующим мозгом.
        Черные точки и зигзаги плясали на лобовом стекле.
        - Столько света! - удивилась во сне Камила.
        Но не проронила ни слова, когда Филип в очередной раз попытался ее растормошить.
        Пикап ткнулся в бордюр. Филип не узнавал местность, не видел дальше вытянутой руки.
        Он отворил дверцу, вывалился на асфальт.
        Замычал нечленораздельно, сел и прислонился к автомобилю.
        Черточки собирались в человеческие фигуры. Множество людей, демонстрация, радостные крики. Стоило огромного труда удерживать веки поднятыми. Филип пошевелил пальцами, будто ловил бабочку.
        В заднем ряду рыжеволосая девушка вскинула вверх кулак. Знак мира был пришпилен к ее рукаву.
        - Яна…
        Девушка услышала тихий шепот. Обернулась, плеснув огнем волос, подарила спасительную улыбку.
        «Помнишь день, когда нам было хорошо?»
        «Каждый из дней».
        Филип закрыл глаза и наконец-то погрузился в долгий сон без сновидений.
        ВСЮДУ (11): СНАРУЖИ
        Голицыно…
        Антона Журавлева разбудил стук. Кто-то колотил в подвальные двери.
        Он втянул ртом воздух. Ноздри закупорила свернувшаяся кровь. Память возвращалась урывками.
        Странная луна… сосед… Саша.
        Антон уставился на дверь.
        Услышал тихий испуганный плач сына под боком. Растерянный голос жены.
        - Антон?.. - позвала Олеся.
        Он собирался ответить, но слезы радости - водопад слез - отменили слова.
        Джакарта…
        «Какой дурацкий сон!» - проворчал рестлер Кристиан, разлепляя веки.
        Закричал и вцепился в конек. Из-под подошв полетели куски черепицы.
        Он сидел на крыше, а внизу раскинулась площадь, ставшая постелью для тысяч людей.
        И они просыпались вместе с изумленным Кристианом - весь мир просыпался.
        Франко-немецкая граница…
        Лео Зольц пошатнулся и инстинктивно вытянул перед собой руки. Он уперся ладонями в стену, иначе расквасил бы нос. Уилл Смит носился вокруг и тявкал.
        «Я дрых стоя…» - подумал Лео. Мышцы затекли. Он опустился на пол - задницей в осколки Kindle и говядину из консервов фрау Замель. Уилл Смит лизнул хозяина в щеку.
        - У тебя сейчас хвост отпадет! - засмеялся Лео. В кармане завибрировало. Он достал телефон. Кто-то поставил лайк его последнему посту.
        Токио…
        Профессор Тоути содрогнулся всем телом и ухватился за подоконник. Очки упали на пол.
        - Боже мой… - прошептал Тоути. К чему относился этот шепот, он забыл через секунду - сюжет сна выветрился из головы, а с ним ушло ощущение, что Тоути разгадал главную тайну мироздания.
        Он посмотрел на брезжущий за окном рассвет, картину, достойную кисти лучших художников, и подумал:
        «Как же красиво!»
        А потом поплелся в спальню вызволять из наручников Ю.

7.3
        За минуту до пробуждения Оксане приснилось, что она носит в животе солнце.
        ОТ АВТОРА
        Сюжет романа, само собой, вымышлен. И да простят меня жители Вышеграда (Праги, планеты Земля) за излишнюю жестокость. Пусть вам снятся хорошие сны.
        Осень 2018 г.
        ОБ АВТОРЕ
        Максим Кабир
        Один из самых известных и плодовитых современных авторов в русском хорроре. Лауреат премий «Рукопись года» и «Мастера ужасов», многократный финалист и трижды единоличный победитель престижного конкурса страшных рассказов «Чертова дюжина». Автор книг «Скелеты», «Призраки», «Пиковая дама», «Голоса из подвала» (в соавторстве с Парфеновым М. С.), «Мухи», «Век кошмаров», «Мокрый мир» (оба - в соавторстве с Д. Костюкевичем), «Порча» и других.
        Обожает татуировки и фильмы ужасов. Ведет передачу «КнижКино» об экранизациях литературной классики, много путешествует.
        Роман «Клювы» был первоначально издан в Чехии.
        notes
        Примечания
        1
        Рабочая партия социальной справедливости (чеш. Delnicka strana socialni spravedlnosti, DSSS) - ультраправая националистическая партия в Чехии.
        2
        Традиционное название ресторанов в Чехии.
        3
        Сaлтовка - жилой массив и крупный район на северо-востоке Харькова.
        4
        Привет! Как дела? (Исп.).
        5
        Пожалуйста (исп.).
        6
        Томаш Гарриг Масарик - чешский социолог и философ, изображен на купюре в пять тысяч крон.
        7
        Капитан Ван Тох - персонаж книги Карела Чапека «Война с саламандрами».
        8
        Признана в РФ экстремистской организацией, ее деятельность запрещена.
        9
        Вацлавак - разговорное название Вацлавской площади.
        10
        Я не понимаю (англ.).
        11
        Что он говорит? (Англ.)
        12
        Автобус. Там безопасно. Ты должен бежать. (Англ.).
        13
        Бегать я могу. (Англ.).
        14
        Ри - традиционная японская мера длины. Один ри равен 3,927 км.
        15
        Синдром Шарко - Виллебранда - потеря сновидений после очагового повреждения мозга.
        16
        Два, три, четыре (англ.).
        17
        Не говори мне, где твоя голова, мужик
        Я вижу твои блестящие туфли
        Не играй в Деву Марию
        Мы все знаем, что ты облажался.
        (Англ.)
        18
        И теперь моя жизнь изменилась, о, во многих отношениях,
        Моя независимость, кажется, исчезает в тумане,
        Но время от времени я чувствую себя таким неуверенным.
        Я знаю, что ты просто нужна мне так, как никогда раньше.
        (Англ.)
        19
        Ну и куда ты бежишь? (Англ.)
        20
        Букер - сценарист постановочных боев в рестлинге.