Дело №346 Лариса Валерьевна Капицына
        Егор Иванович Тучков ненавидит жену, не ладит с коллегами, спивается - морально деградирует.
        Однажды, посмотрев телевизор, он узнает о существовании некой Материи, которая устраняет порочных людей с помощью агентов - безжалостных существ, внешне очень похожих на людей. Агенты заманивают жертву в безлюдное место и лишают жизни.
        Тучков не придает значение услышанному, но на следующий день по дороге на работу ощущает на себе чье-то воздействие и замечает вокруг себя странных людей…
        Дело №346
        Лариса Валерьевна Капицына
        .ru
        Глава 1
        В пятницу, согласно плану, должен был скончаться Тучков Егор Иванович, 42 лет, стоматолог-терапевт высшей категории, человек неприятный, конфликтный, сам факт существования которого не вызывал у окружающих ничего, кроме неприязни и раздражения.
        С женой Егор Иванович жил как кошка с собакой, с коллегами ссорился по пустякам и распускал про них глупые слухи. Друзей не имел. Даже приятелей не имел. Из родственников у него осталась только тетка, сестра покойной матери, но она проживала в другом городе, и Егор Иванович не интересовался ее судьбой. Знакомые у него, конечно, были, но даже самые дружелюбные из них считали, что Егор Иванович - человек мутный, язвительный, скользкий. Поговоришь с ним минут пять, а потом полдня ходишь как оплеванный: как-то умел он даже в коротком, пустом разговоре ввернуть обидное словцо, ковырнуть за больное, поделиться какой-нибудь мерзкой сплетней, и всегда при этом противно улыбался. Неприятный тип. К тому же, в последнее время Егор Иванович потихоньку спивался, что также служило поводом для конфликтов на работе и дома. Словом, не нашлось бы никого, кому Тучков был не безразличен и кто всполошился бы, случись с ним страшное. Идеальный кандидат для жертвы.
        Сам Тучков ни о каком плане, разумеется, ничего не знал, но в пятницу, в конце рабочего дня, сидел в своем кабинете на втором этаже частной клиники «Улыбка на все сто» и дрожал от страха.
        Чтобы унять дрожь, он отпивал из одноразового стаканчика, предназначенного для споласкивания рта, дешевый коньяк и заедал его шоколадкой. Еще пару дней назад Егор Иванович дал себе слово избегать крепких напитков, в основном по двум причинам: первое - тупая боль в правом подреберье и желтая, тягучая слюна говорили о серьезных проблемах с печенью, второе - последний разговор с начальником, тоже не суливший в перспективе ничего хорошего. Разговор настолько неприятный, что о нем и вспоминать-то не хотелось.
        Дмитрий Николаевич вызвал Тучкова к себе и напомнил, как три года назад, памятуя об их давнем знакомстве, он пригласил Тучкова в свою замечательную клинику и предоставил все условия, чтобы Егор Иванович мог достойно трудиться и прилично зарабатывать, и теперь просто не понимает, в чем причина такой неблагодарности, такого поведения: пациенты жалуются на грубость, коллеги от Егора Ивановича тоже не в восторге, а главное, до него дошла информация, что от Егора Ивановича частенько попахивает перегаром. Шеф хотел знать, правда ли это? Вернее, он спросил, есть ли у него основания для беспокойства, потому что он на пушечный выстрел не допустит к пациенту пьющего врача. Ему только судебных исков не хватало! На фразе «дошла информация» Егор Иванович поморщился и бросил на шефа неприязненный взгляд - сказал бы прямо, коллеги настучали! Нет, нужно все обличать в заумные слова. Впрочем, он всегда был такой.
        Шеф не употреблял грубых слов, никогда не повышал голос. Он считал, что начальник, который орет на подчиненных и брызжет слюной - не обладает выдержкой. Дмитрий Николаевич всегда был корректен с сотрудниками, даже с теми, кого терпеть не мог. Он не хотел быть тираном. Он хотел быть боссом, которого любят.
        Подчиненные, те его прямо обожали!
        Мужчины считали его человеком энергичным, предприимчивым, который умеет «решать вопросы» и чувствует себя в бизнесе как рыба в воде, толковым руководителем, способным, не напрягая людей, держать их в тонусе. А еще коллеги мужского пола единодушно отмечали удачливость шефа. Деньги к такому сами в руки плывут.
        Дамам нравилась его мужественная внешность, воспитанность, сдержанный, элегантный стиль, и Тучкову часто приходилось слышать, как они восторженно шушукались, обсуждая трогательные романтические отношения шефа с женой (Видели огромный букет роз в кабинете у шефа? Для супруги. По какому поводу? А нет никакого повода. Просто хочет сделать ей приятное. Вот это любовь! Вот это отношения!) и всегда вздыхали, сожалея, что у такой красивой пары нет детей.
        Слушая этот бред, Егор Иванович всегда усмехался, потому что у него было о Дмитрии Николевиче свое, отличное от других мнение, которое до этого противного разговора он благоразумно держал при себе.
        В девяносто пятом году они вместе заканчивали медакадемию, и он знал про шефа побольше, чем эти клуши. Например, он знал, что когда-то, задолго до того, как стать владельцем частной клиники, небольшого загородного особняка и престижного автомобиля, шеф не имел даже собственного угла и проживал в комнате институтской общаги вместе с двумя сожителями, такими же приезжими нищебродами, как и он сам; что он годами носил дурацкий свитер в катышках и ездил в битком набитом автобусе по проездному; и что, хотя шеф женат на высокой темноволосой женщине, его слабость - маленькие блондинки с пышными формами и ямочками на щеках. Над его общажной кроватью два года висела огромная фотография Мерилин Монро, и как не материла его маленькая злобная комендантша, категорически запрещавшая поганить казенные стены, он упорно ее не снимал. Потом, когда у него появилась девушка, тоже блондинка, бумажная Мерилин отправилась в мусорное ведро, потому что не шла с этой девушкой ни в какое сравнение. Он не променял бы свою возлюбленную и на десяток кинозвезд. Фото этой девушки он вешать на стену не стал: не хотел, чтобы
сожители, озабоченные пошляки, пялились на его невесту, почти жену, и бережно хранил ее портрет в ящике своего стола между паспортом и зачеткой. Тучков знал много других, можно сказать, интимных подробностей, которые неизбежно узнаешь о человеке, если в течение нескольких лет бок о бок сидишь с ним на лекциях, иногда занимаешь ему деньги до стипендии и часто ходишь в кино за компанию, с ним и его девушкой - блондинкой с ямочками на нежных щеках. Эти совместные походы и привели к тому, что блондинка ушла к Тучкову, вышла за него замуж и вот уже двадцать лет капля по капле старательно высасывает из него жизнь.
        И насчет выдержки шефа - еще большой вопрос. Много лет назад этот «выдержанный» человек основательно ударился в запой, потому что его девочка, его малышка резко сменила курс и предпочла более перспективного парня. Закинув Тучкову на плечи нежные, полноватые руки, блондинка регулярно сообщала ему своим низким бархатным голосом, что бывший поклонник каждый вечер подкарауливает ее в подъезде, пьяный, в соплях, с галстуком, съехавшим набок, и умоляет ее вернуться. Иногда стоит на коленях. Плачет. И всегда добавляла, что в такие минуты он вызывает у нее отвращение. Угомонился он, только когда наученная Тучковым блондинка пригрозила накатать заявление в милицию. Она тогда делала все, что велел Тучков, смотрела на него с обожанием: вообразила, идиотка несчастная, что после окончания института он поднатужится, сделает карьеру и годика через два-три завалит ее мехами и бриллиантами…
        А еще в то утро Тучкову очень хотелось выпить, и это мучительное желание делало его раздражительным и агрессивным. Все выводило его из себя: и просторный кабинет шефа, и его элегантный костюм, и снисходительный тон. Шеф обращался к нему на «ты», но по имени-отчеству, как не обращаются к старым приятелям наедине, разговаривал сухим, официальным языком, подчеркивая, что отношения между ними сугубо деловые, и что в этих отношениях у Егора Ивановича унизительная, подчиненная роль. Тучков давно подозревал, что вот для таких-то моментов его и пригласили сюда работать три года назад, чтобы прикрываясь должностной субординацией, унижать его, тешить некогда пострадавшее самолюбие.
        Вальяжно развалившись на стуле и предусмотрительно спрятав подрагивающие руки в карманах белого халата, Егор Иванович дерзко сказал: «В чем проблема, Дима?» - отмечая, как поморщилось лицо шефа от такой фамильярности. - Нужно быть терпимее к окружающим. У каждого есть свои маленькие слабости. Я пью, ты хочешь трахнуть мою жену. Все мы не ангелы». Тут Егор Иванович нагло улыбнулся и подмигнул шефу, желая показать, что не только не считает его своим благодетелем, но и отлично понимает причину такой придирчивости. Он рассчитывал, что шеф обалдеет от такой откровенности, захлопает глазами: «Да ты что, Егор! Откуда такие мысли? Столько лет прошло… Я уже не помню, как она выглядит…» Егор Иванович любил смущать собеседников, ловить на лицах растерянность, смятение… Водилась за ним такая слабость.
        Напрасно он так сказал. И подмигнул тоже зря.
        Шеф действительно сперва обомлел, а потом произошло то, чего никогда прежде не бывало: резко перегнувшись через стол, он схватил Тучкова за отвороты халата, приподнял над стулом и хорошенько тряхнул, так что медицинская шапочка на голове Егора Ивановича съехала на затылок. Дмитрий Николаевич приблизил к нему свое перекошенное от злости лицо, и Тучков окунулся в ароматное облачко одеколона, которым шеф пользовался каждое утро после бритья.
        - Завязывай с пьянкой или пиши заявление об уходе, говнюк! - Заметив, что Тучков сжался и даже зажмурил глаза от страха, Дмитрий Николаевич брезгливо швырнул его обратно на стул.
        Не ожидавший такой реакции Егор Иванович струсил, начал бормотать что-то про недоброжелателей, про наговоры, но шеф не стал его слушать.
        - Первое и последнее предупреждение тебе. - жестко сказал он и не глядя на Тучкова, небрежным жестом велел ему убираться.
        Егор Иванович вышел из кабинета, втянув голову в плечи, и аккуратно прикрыл за собой дверь.

«Сорвался, сволочь, показал свое истиное лицо. Стоило упомянуть стерву, и - пожалуйста! Двадцать лет прошло, а он так и не простил. - Не смотря на пережитое минуту назад унижение, Егор Иванович усмехнулся, потому что шеф тосковал по его жене, а это все равно, что скучать по геморрою. «И ведь уволит. И рука не дрогнет. Кретин! - подумал Тучков, с запоздалым достоинством расправляя плечи и возвращая шапочку в первоначальное положение. - Лучше сказал бы мне спасибо, за то что я встал тогда на пути вашего счастья, а то был бы сейчас на моем месте, озлобленный и пьющий. За пару лет стерва сделала бы из тебя человека.» Так подумал Егор Иванович, но впредь решил «воздерживаться» - терять работу не хотелось. К тому же во рту стоял горький привкус желчи и сильно ныло в боку. «Нужно притормозить, взять себя в руки… Больше ни капли. - пообещал себе Егор Иванович и направился в свой кабинет, где его давно ожидал пациент.
        Это было в среду, а в пятницу Тучков пил прямо на рабочем месте, наплевав на шефа, на жену, даже на собственную печень. Ему было страшно.
        Через приоткрытую дверь своего кабинета, он слышал как в холле администратор Кристина, длинноногая, грудастая блондинка, громко говорила по телефону какому-то Вазгену, что она свободная женщина, - он ее не купил пока что, да, вот так вот! она будет улыбаться кому захочет и когда захочет, точка! - и ее противный голос, обычно доводивший Тучкова до белого каления, сегодня действовал на него успокаивающе. Пока она здесь, с ним ничего не сделают. Не посмеют при свидетелях. Главное, не подходить к ней слишком близко, не затевать разговоров и не пропустить момент, когда телефонный конфликт иссякнет, потому что как только это случится, она подхватит сумку и побежит в бар, кафе, ресторан, или куда там придумает ее хахаль, - мириться, а для Егора Ивановича рухнет последняя надежда на спасение, ведь, не считая самого Тучкова, сегодня в клинике, кроме нее, не было ни души. Правда, внизу, у входа сидела гардеробщица, но она была старая и бестолковая, и Егор Иванович на нее не рассчитывал, к тому же, сидя на первом этаже, она могла не услышать, как на втором из него аккуратно сделают труп.
        Он выставил на кондиционере минимальную температуру, и маленькая белая комната со стоматологической установкой в центре, сразу наполнилась холодом. «Как в морге, - подумал Тучков и быстро передернул плечами, отгоняя не кстати пришедшую мысль.
        Тучков подошел к столику для инструментария, откинул стерильную салфетку и стал перебирать инструменты, остановился на штыкообразном зонде - тонкой железке с острым прямым наконечником. Егор Иванович зажал зонд в правой руке, подумал: «В глазное яблоко или в сонную артерию? В глаз - попаду наверняка. Сразу шок, обильное кровотечение… Только нужно ударить резко, неожиданно» - и сделал несколько энергичных замахов. Получилось не очень эффектно: из-за резких движений Егор Иванович покачнулся и вынужден был ухватиться за край столика, а главное, не смотря на крепкое сжатие, зонд выскользнул из потной ладони и звякнул о серую плитку пола. Егор Иванович уставился на эту бесполезную железку на полу, а потом, повалившись на стул, сказал себе, что все это ужасно глупо. Не сможет он никого ударить, а тем более убить, а даже если и сможет, движимый страхом и чувством самосохранения, это все равно ничего не даст. Нечего размахивать руками и изображать из себя супермена, нужно подумать головой. Он потянулся за стаканчиком, сделал большой глоток и стал обдумывать свое положение.
        Как всякий, попавший в тяжелую ситуацию человек, Егор Иванович - в который раз за сегодняшний день! - задался вопросом: почему, ну почему именно он? Вокруг столько негодяев, жулья и какого! пробы ставить некуда, а прицепились именно к нему. Что он кому сделал плохого? На секунду страх вытеснила жалость к себе, Егор Иванович горестно вздохнул и глотнул коньячку.
        Потом он подумал: что произойдет, если не делать ничего? Не сопротивляться, не доискиваться причин, а постараться расслабиться и с некоторой долей иронии - насколько это возможно в его положении - понаблюдать за всем со стороны. Абстрагироваться. Так он поступал всегда в сложных ситуациях, и это всегда шло ему на пользу. Двадцать лет назад он сделал исключение, повел себя как настырный баран и до сих пор сожалеет об этом. Так зачем наступать на те же грабли, сопротивляться, упорствовать? Почему не отсидеться здесь, в клинике, спокойно попивая коньячок, думая о чем-нибудь приятном, предоставив событиям идти своим чередом? Затаиться, сделаться тихим, незаметным, как мышь. В конце концов, кто знает, может, к нему потеряют интерес и оставят его в покое, и тогда, почувствовав, что ему ничего не угрожает, он спокойно пойдет домой. По пути он будет улыбаться каждому встречному, он будет дружелюбным как никогда и, может быть, на радостях - почему бы и нет? - купит цветы для жены. Егор Иванович улыбнулся, представив, какое глупое будет у нее лицо, когда он протянет ей букет и как она весь вечер будет
гадать, какое завуалированное оскорбление скрыто в этом неожиданном подарке. Конечно, сейчас он на нервах, и расслабиться будет нелегко. Но у него получится. У него уже получается. Постепенно он расслабится настолько, что когда администраторша умчится на встречу со своим ревнивцем и бросит его здесь одного, он и бровью не поведет.
        Не поведет и бровью.
        А потом произойдет вот что: минут через сорок после ее ухода, на второй этаж устало поднимется гардеробщица, слегка удивленная тем, что он долго не спускается, робко просунет в дверь голову и, полагая, что он задумался о чем-то или задремал, тихонько позовет его по имени, напомнит, что пора закрываться. Он устремится ей навстречу, но она его не увидит, а испуганно уставится на что-то у него за спиной, вздрогнет, а потом истошно завопит, и проследив за ее взглядом он обернется и упрется глазами в то, что приведет ее в такой ужас: сидящее на стуле собственное мертвое тело в белом халате и зажатым в руке стаканчиком. И пока он будет разглядывать самого себя откуда-то со стороны и немного сверху - он уже испытал сегодня это странное ощущение и ни за что не хотел пройти через это снова! - старуха, не переставая голосить, бросится в холл, к телефону… Вот что произойдет, если сидеть здесь расслабившись и ничего не предпринимать.
        Что будет с его телом, он примерно представлял, а о том, что станет с ним самим даже думать не хотел.
        И потом он все равно не сможет, когда уйдет Кристина, сидеть здесь один, среди пустых кабинетов-ловушек, а тем более иронизировать по этому поводу. У него просто не хватит духу. Даже сейчас, когда она здесь, у него потеют руки от страха и бьется какая-то жилка на виске. Поэтому он сказал себе, что это, конечно, замечательная тактика - вечно отсиживаться в кустах, но сегодня она ему не поможет, и если он не хочет действительно полюбоваться, как через пару часов санитары Скорой помощи, матерясь и беззлобно переругиваясь, пытаются спустить по узкой винтовой лестнице носилки с его трупом, лучше ему все-таки напрячься и придумать что-нибудь.
        Вариант с полицией он отмел сразу. Если сегодняшний день и научил его чему-то, то только тому, что нельзя совершать необдуманных поступков, даже если они кажутся вполне логичными. Сперва подумай - потом делай.
        Допустим, он позвонит в полицию, что вполне логично. Вполне логично позвонить в полицию, когда тебя собираются отправить на тот свет. Но если объяснить все как есть, то в полиции его сочтут шутником или пьяным и пошлют подальше. Даже вызов не зафиксируют. Никто не поверит в такое. Он и сам бы не поверил до сегодняшнего дня. А те, кого он опасался, обозлятся за такие фокусы и покончат с ним гораздо быстрее, чем он успеет придумать другой способ защиты.

«Нужно понять их логику и сломать схему… Нужно вспомнить, что говорил вчера этот чокнутый из передачи.»
        Егор Иванович внимательно прислушался к голосу в холле.
        - Я всегда знала, что ты жмот, всегда это говорила. Подарил задрипанный телефон и будешь попрекать им до самой пенсии…
        Конфликт набирал обороты. Егор Иванович потихоньку прикрыл дверь, потому что хотел слышать голос Кристины, но не собирался вникать в суть ее глупых претензий - у него были заботы поважнее.
        Все началось не сегодня, а вчера. Вчера он посмотрел эту дурацкую телепередачу, что было странным само по себе, потому что Егор Иванович редко смотрел телевизор, разве только новости или бандитские сериалы, не требующие большого умственного напряжения - те, что можно начать смотреть с середины и сразу уловить суть, - да и то под настроение.
        Но вчера он не просто посмотрел телевизор, а прошелся по всем каналам, насмотрелся и наслушался такой дряни, что волосы встают дыбом, а все потому что у него был выходной, долгий, нудный выходной, один из тех дней, которые тянутся целую вечность, когда не знаешь куда себя деть, на что убить время, а под конец начинаешь тихо сходить с ума от безделья.
        Самое странное, что дел было множество. Он заранее записался на прием к врачу, знакомому диагносту, которому полгода назад ставил мосты, чтобы проконсультироваться по поводу боли в боку и прочих неприятных симптомов. Диагност велел с утра ничего не есть и явиться в поликлинику, часикам к восьми, чтобы сдать анализы и пройти первичный осмотр. Затем нужно было посмотреть две квартиры в разных районах, для себя и для жены. Агент по недвижимости, занимающийся разменом, нашел подходящий вариант и надоедал Тучкову звонками, рассчитывая на комиссионные в случае удачной сделки. Еще Егор Иванович решил раскошелиться и купить новые кроссовки, взамен старых, в которых ходил весь год, кроме зимы - из магазина спортивных товаров пришла рассылка с оповещением о скидках. А в завершении, после всех праведных трудов, Егор Иванович собирался, пользуясь тем, что жены не будет дома, принять ванну, полежать в теплой душистой пене, потягивая коньячок, не опасаясь, что через каждые пять минут ему будут барабанить в дверь и напоминать, что он живет здесь не один, говорить, что ничтожеству не стоит заводить барские
привычки, что никакая ванна ему не поможет, хоть неделю там лежи, нутро-то ведь не отмоешь, а нутро у него гнилое… В общем много чего мог услышать Егор Иванович, если бы вздумал принимать ванну, когда жена была дома. Стерва она и есть стерва. Что с нее возьмешь?
        Тучков надеялся, что этот день будет очень продуктивным, и даже слегка повздорил со своей коллегой, которая тоже хотела уйти в отгул: у нее приболел ребенок. Она подошла к нему после работы и попросила с ней поменяться. Егор Иванович ответил, что дети - это прекрасно, что он все понимает, но не намерен из-за чьи-то глупых капризов менять свои планы, у самого дел по горло. Она метнула на него злобный взгляд и пробормотала что-то вроде того, что, мол, ничего другого она не ждала и что не стоило рассчитывать на понимание такого человека, как Тучков.
        Но как-то так вышло, что он никуда не пошел, а весь день провалялся дома.
        К врачу он не поехал, потому что проспал. К тому же с утра у него ничего не болело, а когда за завтраком он пропустил пару рюмашек, самочувствие и вовсе стало отличным. Данное самому себе обещание о воздержании, он нарушил, как только проснулся. Но, уж конечно, не потому, что был безвольным слабаком и не потому что, едва проснувшись, первым делом подумал о бутылке, лежащей в портфеле, и пока не опрокинул стопку, ни о чем другом и думать не мог, а потому что… ну, не завязывать же вот так, сразу! Лучше постепенно уменьшить дозу, пропить кое-какие препараты для снятия интоксикации, и вообще! Он действительно немножко увлекся в последнее время, но записывать его в алкоголики - извините! Правда, печень давала о себе знать, но какая печень выдержит ту отраву, что изредка готовит его жена, а чем общаться со стервой на трезвую голову - лучше уж сразу наложить на себя руки. И рассуждая таким образом, Тучков с чистой совестью разбавил коньяком утренний чай. Уж с кем с кем, а с самим собой Егор Иванович договариваться умел!
        На встречу с риэлтором он тоже не поехал. Когда тот позвонил, Тучков соврал, что сейчас на работе, что у него пациент, что он сам перезвонит ему, когда осовободиться. И бросил трубку. Конечно, избавиться от стервы - заманчивая перспектива, и ему нравилось обсуждая с риэлтором разные варианты, представлять себе маленькую холостяцкую квартирку (никакого барахла, только необходимый минимум, чистота, порядок, а главное, рядом нет вечно недовольного лица, которое осточертело ему до смерти), но одно дело - потрепаться по телефону, а другое - тащиться на другой конец города неизвестно для чего, потому что, откровенно говоря, Егор Иванович не собирался разменивать свою двушку в центре, а тем более доплачивать за размен. Пусть стерва выкусит. Он не хотел, чтобы она жила отдельно. Он хотел, чтобы она сдохла, испарилась, чтобы ее переехал грузовик, чтобы она навсегда оставила его в покое! Вот чего он хотел.
        Задумчиво осмотрев кроссовки, Егор Иванович пришел к выводу, что покупать новые теперь, когда до зимы осталось каких-то пару месяцев - неразумно, решил, что никуда не пойдет, а проведет этот день дома. Ему и дома есть чем заняться. К тому же вчера была его очередь убирать квартиру. Вернее, просто убирать квартиру, потому что стерва - будь она неладна! - уже давно не соблюдала никаких очередей.
        Для начала он перемыл две стопки грязной посуды, накопившейся за три дня. Затем отыскав в полупустом холодильнике пачку пельменей, пообедал, выпил рюмку-другую и почувствовал, что его клонит в сон. Но он взял себя в руки и, преодолевая сонливость, поплелся в ванную за тряпкой и ведром.
        Окинув взглядом свои далеко не роскошные апартаменты, Егор Иванович понял, что за день тут не управишься - недели и той будет мало. Оглядывая оставленные повсюду женские тряпки, журналы, пепельницы с окурками, грязные стаканы, Егор Иванович подумал, что с каждым днем стерва ведет себя все более нагло. А ведь когда он предложил ей, до тех пор, пока они не оформят развод и не разъедутся, вести себя как посторонние, но культурные люди, она, задумчиво порабабанила наманикюренными пальчиками по столу и согласилась. Чтобы не поубивать друг друга и не свести друг друга с ума, он предложил поделить комнаты - она сразу выбрала спальню, а ему досталась маленькая проходная комната, но он не стал спорить, уступил ей по-мужски. Интим не обсуждали, тема слишком деликатная. Но когда у Тучкова бывало «романтическое настроение», он выделял ей сумму побольше, весь день подлизывался к ней, игнорируя ее насмешки и презрительные взгляды, говорил, что королева она и есть королева, хоть двадцать ей, хоть сорок, и что в сущности она еще способна своей улыбкой свести с ума любого мужика. Жена смягчалась, она обожала
слушать такие вещи. Вечером он шел к ней в спалью и иногда не получал отказа, а утром всегда жалел о потраченных деньгах и о тех унижениях, на которые пришлось пойти ради нескольких минут сомнительного удовольствия. Впрочем, «контакты» теперь случались редко, сказывался возраст, взаимное раздражение… Кроме этой темы, остальное было четко оговорено: они по очереди убирают квартиру, оплачивают коммуналку, и ни при каких обстоятельствах не вторгаются на территорию друг друга. Это было шесть или семь лет назад, Тучков уже не помнил точно, но вчера четко осознал, что в последнее время их договоренности придерживается он один: как умеет наводит порядок, регулярно оплачивает счета, покупает продукты, а все что делает стерва - свинячит напропалую, в том числе и в его комнате, распускает руки во время семейных конфликтов и тянет из него деньги. Чувствуя себя взбунтовавшейся горничной, Егор Иванович вслух обматерил жену и не стал убираться. Из принципа.
        Он направился в ванную, но на полпути вернулся - зазвонил домашний телефон. Егор Иванович взял трубку и услышал взволнованный девичий голос:
        - Сережка, ты? Почему не звонишь? Мобильник отключен… Ты что, все еще дуешься?
        Тучков беззвучно выругался и вежливо поинтересовался:
        - Вы куда звоните?
        - Ой! - смутился голос и тут же спохватился. - Это «Стройсервис»?
        - «Стройсервис», - подтвердил Тучков.
        - Попросите, пожалуйста, Сережу!
        Егор Иванович печально вздохнул:
        - Сергей умер.
        - Как?! - обалдел голос.
        Тучков вздохнул еще раз:
        - Два часа назад попал под машину. Наш сотрудник поехал на опознание.
        Раздался предвестник близкой истерики - громкий всхлип, но Егор Иванович истерики дожидаться не стал и положил трубку.
        Ванну он принимать просто поленился, ограничился душем, а затем, напялив розовый женский халат, который едва доходил ему до колен, зажимая под мышкой планшет, прошел в комнату жены. Завалившись на ее незаправленную кровать, пропахшую дешевыми цветочными духами, которые почему-то всегда ассоциировались у него с похоронами, он улыбнулся, представив, какой визг она подняла бы, если бы увидела эту картину. От нечего делать, он зашел на сайт клиники «Улыбка на все сто», но не стал просматривать рекламную информацию о преимуществах клиники, о новых методах протезирования, об акциях, льготах, а сразу зашел в раздел «Персонал», просмотрел фотографии сослуживцев, собственную фотографию, под которой указывались специализация, стаж, личные качества. Читая про свою «доброту, отзывчивость и черезвычайную восприимчивость к чужой боли», Егор Иванович хмыкнул, отметил, что на фото выглядит гораздо моложе, чем в жизни и хотел отложить планшет, но наткнулся на большие жалобные глаза своей коллеги, той самой с которой поругался из-за выходного. В последнее время она раздражала Тучкова больше других. Это была
хлопотливая наседка, мать троих детей, правильная до тошноты, помешанная на детях и своем муже-красавчике, каждый вечер со скучающим видом ожидавшем ее в холле на диване для посетителей. Она была из тех клуш, что через каждые пять минут названивают домой, берут отгул, стоит одному из ее детей чихнуть, и всегда - это даже не обсуждалось - при распределении отпусков претендуют на луший месяц в году, ведь у нее дети! Тучкова она считала озлобленным, несчастным человеком, потому что у него нет детей и потому что он женат на женщине с тяжелым характером, которая его бьет. Короче говоря, ущербным.
        Егор Иванович сменил на телефоне симкарту и послал этой дурехе сообщение с неизвестного номера, в котором говорилось, что в прошлую субботу в кафе «Нежность» на праздновании пятилетия фирмы «Арго» в кабинке мужского туалета ее муж Анатолий, находясь в состоянии алкогольного опьянения вступил в интимную связь с сотрудницей этой же фирмы, менеджером из отдела сбыта. Подписываться он не стал.
        Если бы в тот момент его спросили бы, зачем он это сделал, он бы округлил глаза и сказал, что это шутка. Розыгрыш. И улыбнулся бы как всегда. Ему и правда казалось забавным, что людей могут задевать такие глупости. Самого Егора Ивановича уже давно ничего не задевало, ну разве что растущая инфляция или незапланированные расходы. Но та, конечно, расстроится, будет гадать правда это или клевета, а если клевета, то кто из коллег мужа мог решиться на такое, и даже не вспомнит, что когда на прошлой неделе на чей-то шутливый вопрос: «Почему она такая нервная сегодня?», она ответила, что всегда сама не своя, когда ее муж идет на корпоративку, - Тучков крутился поблизости. Дело было в комнате отдыха, и пока Тучков делал вид, что просматривает карты своих пациентов, она выложила коллегам все подробности - они всегда ужасно много болтали! - где состоится банкет, когда, по какому поводу, и горестно посетовала, что там будет полно одиноких, голодных хищниц, готовых на все, чтобы увести из семьи приличного мужика. Егор Иванович представил, как вытянется ее лицо, когда она получит эту смс, как отойдут на второй
план бесчисленные, глупые хлопоты и останется один мучительный вопрос: было или не было? Он не чувствовал себя виноватым за эту маленькую шалость: в конце концов, лицо этой дамочки тоже не светится от радости, когда он приходит на работу. Потом он подумал о своих сослуживцах, о том, что они напрочь забывают о его существовании, как только покидают стены клиники, а вот он думает о них даже дома, как будто ему больше подумать не о чем! Кто он для них? Никто. Паршивая овца в их сплоченной команде, неудачник, которого вот-вот попрут с работы за нарушение трудовой дисциплины. Этого они и добиваются, и стоит ему опоздать или слегка повысить голос на пациента - сразу бегут жаловаться этой гниде, Дмитрию Николаевичу. Как только его уволят, они станут образцовым коллективом, командой единомышленников, сплоченных одним важным, полезным делом. Кретины. Все до единого. Тупые, ограниченные люди. И вообще, ну их всех к черту!
        У него слегка испортилось настроение, и вот тогда, чтобы отвлечься от неприятных мыслей, он отыскал между подушками пульт, включил телевизор и стал переключать каналы в поисках чего-нибудь развлекательного.
        Сначала посмотрел передачу про путешествия, помечтал немного: хорошо бы съездить в Париж или махнуть на острова! У него была отложена довольно приличная сумма, которая позволяла ему это сделать. Но потом прикинул, во что обойдется эта поездка, и виды уютных европейских улочек моментально утратили привлекательность. Наверняка еще в турагентстве его обдерут как липку, насчитают таможенные сборы, страховые, комиссионные за посреднические услуги и прочую ерунду. Оглянуться не успеешь, как от приличной суммы останутся копейки. Кругом одно жулье! Все тянут лапы к чужим, кровно заработанным. Стоит только выйти из дома, как отовсюду слышиться: плати, плати, плати… Все словно помешались на деньгах!
        Самое странное, что именно эту фразу, слово в слово, он и услышал, как только переключил канал:
        - Все будто помешались на деньгах, - сказал с экрана лохматый очкастый тип в растянутом свитере, обращаясь к своему собеседнику, вертлявому пижону в клетчатой рубашке и галстуке-бабочке. И добавил: - На уме только деньги. И еще удовольствия…
        Егор Иванович подивился, какие забавные совпадения иногда случаются: как будто кто-то подслушал его мысли и произнес их вслух.
        Судя по затрапезному виду и хмурому, озабоченному лицу, очкарик не искал от жизни удовольствий, а вертлявый пижон, напротив, воплощал собой жизнелюбие и успешность, и между ними явно проскакивали искры неприязни. Пижон задавал вопросы, поглядывая на очкастого с тонкой усмешкой, как на упертого моралиста, прямолинейного, как оглобля, а очкастый отвечал, с нескрываемым презрением оглядывая холеное лицо пижона и его стильную прическу.
        Это было ток-шоу на тему, надоевшую всем до смерти: про бездуховность современного общества потребления, про нравственную деградацию граждан, про потерю духовных среп - что-то из серии «смотрите, во что мы превратились». Егор Иванович терпеть не мог ток-шоу и никогда их не смотрел. И вчера не стал бы, если бы не «сдох» пульт - должно быть, сели батарейки - а тянуться до кнопки на телевизоре ему было лень. Им завладела приятная истома, расслабленность. Какая разница под что засыпать?
        Сперва выступил какой-то нудный дед, не то писатель, не то режиссер, который вкратце описал свое видение проблемы и предложил избавить телевидение от засилия рекламы, фильмов, полных агрессии и возродить основы духовного воспитания молодежи. Егор Иванович почти задремал под его монотонный гундеж.
        Потом микрофон снова оказался у очкастого типа, который бесцеремонно назвал все вышесказанное чушью и уверенно заявил, что делать ничего не нужно: Материя сама все поправит.
        Его спрашивают:
        - Что за материя?
        А он:
        - Сущность или, если уж публике нравится более расхожий темин, Высший Разум.
        Он сразу отсек возможные вопросы и заверил, что к религии это не имеет никакого отношения. Существование Материи - научный факт. Он много лет занимается ее изучением и знает, о чем говорит.
        Он смотрел на собеседников с мрачным спокойствием, как человек, давно привыкший к насмешкам, заранее убежденный, что его слова не воспримут всерьез, но полный решимости продолжать говорить правду. Внешне он производил отталкивающее впечатление из-за очков с толстыми линзами, которые делали его взгляд совершенно безумным. К тому же у него был чудовищно неправильный прикус - и где только откопали такого? - значительно выдвинутая вперед нижняя челюсть напоминала капкан с посаженными вкривь и вкось острыми зубцами. Тут было и неправильное смыкание зубных рядов, неправильное расположение зубов внутри зубного ряда, и еще много разного рода отклонений. Егор Иванович уставился на эту челюсть, стараясь вспомнить: где он мог видеть этого человека? Вернее, этот набор челюстно-лицевых дефектов, сосредоточенных в нижней части одного лица?
        Он устремил глаза к потолку и стал мысленно перебирать знакомых, клиентов, что было довольно бессмысленно, потому что если бы они встречались, Егор Иванович вспомнил бы его сразу. Значит, просто видел что-то похожее…
        Тучков закрыл глаза, собираясь отключиться, но мысль не отпускала, назойливо крутилась в голове, мешала расслабиться и задремать. Он снова уставился на экран и услышал:
        - …живая система, весьма и весьма разумная, сущность которой - абсолютная гармония, совершенство, а мы с вами - всего лишь ее составляющая, довольно незначительная, надо сказать, но причинающая ей наибольший вред. Такие пороки как бездуховность, эгоизм, беспрестанный поиск удовольствий, давно бы разрушили хрупкую Материю, не обладай она способностью к самоочищению. Техногенные катастрофы, эпидемии, все, что влечет за собой множество человеческих жертв - это и есть очищение. Тут Материя действует довольно жестко и просто избавляется от человеческих ресурсов, независимо от того, причиняли ли эти люди ей вред или были полезны для нее. Но она очищается понемногу и постоянно, и это уже относится к конкретным людям. Если какая-то единица вызывает у Материи серьезное беспокойство, тогда…
        - Понимаю, - тонко улыбнулся ведущий. - Какой-нибудь несчастный случай или болезнь…
        - Болезнь - следствие неправильного образа жизни или генетической предрасположенности! - ни с того ни с сего психанул очкастый и сердито поправил очки. - Это знает любой дурак! Информируете население, а не в курсе таких элементарных вещей! Можно быть прекрасным человеком, но питаться фастфудом и умереть в тридцать лет от инфаркта. Материя здесь не при чем. Ее интересует другое. - он посмотрел в глаза ведущему и поинтересовался:
        - Вы женаты, молодой человек?
        - Допустим, - осторожно ответил ведущий.
        - Не «допустим», а женаты. Причем, в третий раз. И насколько мне известно, намереваетесь жениться в четвертый. Это просто безобразие. Не пора ли остановиться?
        Ведущий слегка смутился, а потом ответил, что это его личное дело, а даже если это и так, то никаких законов он не нарушает…
        - Законы - ерунда! - нервно перебил очкарик. - Материи на них наплевать. Никто не станет судить вас за то, что вы день изо дня мысленно желаете кому-то смерти или живете, руководствуясь исключительно своими желаниями, малодушничаете, лжете, потакаете собственным низменным инстинктам. Для Материи же это сигнал, что вы разрушаете ее изнутри, и что от вас пора избавляться. И у нее есть средства. Например, агенты.
        - Как вы сказали? - живо переспросил ведущий, прикидываясь дурачком, и широко улыбнулся. - Агенты?

«Голову даю на отсечение: если сейчас этот кретин улыбнется в ответ, станет видно, что верхний центральный резец повернут вокруг своей оси и сильно заходит на соседний слева…» - подумал Тучков и нетерпеливо уставился на челюсть-капкан. Но псих и не думал улыбаться.
        - Агенты, посредники, проводники - существа, которые переводят объект в иное состояние для дальнейшего использования Материей. Скажем, живет человек, - тут этот чокнутый поискал глазами камеру и уставился в объектив, из-за чего создалось неприятное впечатление, что он обращается непосредственно к Егору Ивановичу, - спивается, деградирует потихоньку, все больше замыкается на собственных низменных потребностях, утрачивает тончайшие связи с другими людьми, элементарную способность к общению, одновременно чувствуя на себе чье-то пристальное внимание, которое доставляет ему крайний дискомфорт. Затем с ним происходят странные вещи: в один прекрасный день окружающие начинают относиться к нему, как к чему-то чужеродному, отталкивающему, потому что Материя уже уничтожила его на ментальном уровне. Но на физическом уровне он еще существует, дышит, думает, испытывает различные эмоции, и вот тут появляются агенты, задача которых - покончить с его, так сказать, земным существованием. Сопротивляться агентам - глупо. Они не ведают жалости, с ними невозможно договориться. Они отделяют объект от остальных - а
сделать это довольно легко, потому что никто уже не воспринимает его как живого человека - доставляют его в безлюдное место и переводят в иное состояние.
        - И что же они делают? Убивают что ли?
        И в тот момент, когда Егор Иванович уже перестал ждать, очкастый снисходительно улыбнулся, обнажились верхние зубы, и Тучков убедился в своей блестящей профессиональной памяти: он видел именно этого человека и никого другого, потому что центральный верхний зуб у него почти наполовину закрывал соседний, с левой стороны. Но где? Где он мог его видеть?
        - Дело не в этом. А в том, что для объекта начинается сущий ад и уже ничего нельзя поправить… Но, если вас интересует, то да, тело будет найдено. В последнее время таких тел находят все больше, повидимому из-за того что вы называете падением нравов, духовной деградацией современного человека. Правоохранительные органы замалчивают информацию об этих страшных находках, чтобы не сеять панику. Но лично я молчать не собираюсь.
        Глубоко вздохнув, очкастый сообщил, что только в этом месяце в городе обнаружены шесть тел без видимых признаков насильственной смерти - четверо мужчин и две женщины - причем лишь одно тело найдено в городе, остальные - в пригороде, в таких отдаленных, безлюдных местах, в которых эти граждане ни по роду своей деятельности, ни по личным мотивам находиться не могли. При них нашли документы и нетронутые ценные вещи. Что это, как не работа агентов? И это только те случаи, о которых ему известно, и только в одном городе, а сколько их в масштабе целой страны? А планеты? Даже представить страшно.
        Затем с таким видом, будто делает важное политическое заявление, он объявил, что имеются граждане, которым по чистой случайности удалось избежать расправы - агентам помешали свидетели, - но они находятся сейчас в специализированных медицинских учереждениях и не могут прийти на передачу, чтобы подтвердить его слова.

«И тебе, видать, туда прямая дорога, - усмехнулся Тучков, слушая этот бред и вглядываясь в безумные глаза за толстыми линзами. Он широко зевнул и подумал о том, что телевизионщики - ушлые ребята и могут из любого дерьма сделать шоу, и еще о том, как причудливо устроен человеческий мозг: даже бред сумасшедшего подчинен логике, стройным умозаключениям, хотя с первого взгляда понятно, что этот бедолага давно не дружит с головой. «Ишь! Целую теорию сплел, филосов хренов». Должно быть, аудитория придерживалась такого же мнения: в студии раздались сдержанные смешки, ассистентка подлетела к очкастому и попыталась забрать у него микрофон. Какое-то время он настырно отводил ее протянутую руку, говорил возмущенно: «Но я же не договорил! Дайте мне еще минуту. Люди должны знать, что происходит!»
        Последнее, что услышал Егор Иванович перед тем как заснуть - слова ведущего: «… вот такой, весьма необычный, взгляд на вещи. А теперь послушаем звоночки в студию. Итак, у нас есть первый дозвонившийся. Алло!…»
        От того ли, что Тучков уснул в неудобной позе, от того ли, что подушка, в которую он, засыпая, уткнулся лицом, источала удушающий цветочный запах, сон был тяжелый. Снилась ему какая-то дрянь: будто он лежит у себя в кабинете на полу, скорчившись от боли, потому что пижон-ведущий и очкастый тип с челюстью-капканом, под демонический хохот стервы усердно пинают его ногами, норовят попасть под ребра, а вокруг стоят его коллеги с суровыми лицами и поощряют это избиение апплодисментами. Проснулся Егор Иванович с тяжелой головой, мокрый от пота, держась рукой за правый бок, в первую секунду с трудом соображая, где находится. Он посидел на кровати, ожидая, когда утихнет боль, а потом потащился на кухню, где долго рылся в аптечке в поисках обезболивающего. Все-таки нужно было пойти к врачу!
        Остаток дня он слонялся по квартире, решительно не зная чем заняться. Попил чай, два раза покурил в форточку. Попробовал почитать книгу, но уже на второй странице его одолела зевота, а спать Егор Иванович больше не хотел. Хватит с него сновидений. Ему захотелось пообщаться с кем-нибудь по-дружески: побухтеть на правительство, пожаловаться на здоровье, попенять на бабскую глупость… Он просмотрел в телефоне список контаков, довольно многочисленный, но не нашел никого, с кем можно было бы потрепаться, не испытывая раздражения и не вызывая подобные чувства у собеседника. Стыдно признаться, но часам к шести он стал нетерпеливо поглядывать на дверь: жена должна была вот-вот вернуться с работы. Он, разумеется, не рассчитывал, что они мило, по-семейному проведут вечер - у него, слава богу, проблемы с печенью, а не с головой! - но хоть какое-то общение! Вчера она вернулась позже обычного и надолго заперлась в ванной. Минут сорок он ждал ее на кухне, а когда она, наконец, появилась, в том самом розовом халате, с чалмой из полотенца на голове, молча поставил перед ней чашку мятного чая, который она всегда
пила по вечерам. Усевшись на табуретку, она задумчиво уставилась в окно и с таким видом, как будто делала Тучкову величайшее одолжение, объявила, что сегодня на работе у всех было такое странное настроение, так надоело все: шум, гам, ученики-тупицы, они с коллегами решили посидеть в кафешке, расслабиться. Пришлось скинуться, и теперь она осталась без копейки. Короче, ей нужны деньги.
        Перед Егором Ивановичем встал непростой выбор: отказать ей и получить скандал в ее стиле, с визгом, истерикой, выдиранием волос (ее спокойствие, даже вялость не могли его обмануть - она легко выходила из себя) или же откупиться и спокойно поговорить. Тучков не боялся скандалов, поскольку давно к ним привык, и даже, когда у него бывало подходящее настроение, нарочно капал ей на мозги. Но вчера ему хотелось пообщаться, поэтому он вздохнул и пошел в комнату за портфелем. Протягивая ей пятьсот рублей, - сначала он хотел дать больше, но потом вспомнил, что в этом месяце уже выдал ей триста рублей, и ограничился пятисоткой, - он позволил себе поворчать, совсем немного, что, мол, у людей завелась странная привычка таскаться по заведениям. А ведь можно купить бутылочку хорошего вина, фруктов и посидеть в узком кругу на работе. Удовольствие то же, а стоит в разы дешевле! Но заметив, что она нахмурилась, замолчал. Поскольку стерве не пришлось, как обычно, тянуть из него деньги клещами, она сразу поняла, что сегодня ему тоже что-то нужно, и, сунув пятисотку в карман, сказала усталым голосом: «Ну что там у
тебя? Только давай покороче, я хочу спать». Все-таки, чтобы там не говорили, а в семейной жизни есть свои плюсы. Вон как они с женой понимают друг друга, можно сказать, без лишних слов! Егор Иванович уселся напротив и стал торопливо рассказывать про печень, про боли в боку. Скорей всего у него что-то серьезное - сегодня его так скрутило, что он не смог пойти к врачу, пришлось весь день провести дома. Пока он говорил, жена пила чай, явно думая о чем-то своем, а когда он замолчал, безразлично пожала пухлыми плечами: «Выпей таблетку». На его язвительное замечание: «Надо же! Какой ценный совет! Выпить таблетку. И как это я сам не догадался?» она изумленно подняла брови, сказала, что она не врач, ничего в этом не понимает и не знает, чем ему помочь, и посчитав, что за пятьсот рублей уделила ему достаточно внимания, встала и направилась в свою комнату, воняющую кладбищенским запахом пожухлых, сваленных в кучу цветов. Тучкову так не хотелось оставаться одному, что он потащился за ней следом. Перед тем, как закрыть дверь у него перед носом, она обернулась, и у него мелькнула надежда, что сейчас она скажет
что-нибудь ободряющее, хотя бы из благодарности, но она напомнила, что завтра пятница, попросила его утром не топать и греметь посудой - ей нужно отоспаться. А больше она ничего не сказала.
        Егор Иванович постоял перед закрытой дверью, дурак дураком! Потом плюнул, пошел на кухню и напился.
        Он сидел за столом, опрокидывая стопку за стопкой, и думал о всякой ерунде: о ценах, что росли день ото дня, о том, что если бы все не дорожало такими темпами, он, с его зарплатой и умением экономить, давно бы стал состоятельным человеком; корил себя за деньги, что так легко отдал жене: вот такие вот глупые траты - триста рублей, пятьсот рублей - и образуют существенную брешь в его накоплениях. Если так швыряться деньгами, то можно корячиться лет до восьмидесяти и все равно под конец остаться с голым задом. А все потому что ему, видите ли, захотелось поговорить! Нашел собеседницу.
        Допив бутылку, он прошел к себе в комнату, бросил на старый, продавленный диван подушку и лег спать. А закрывая глаза, вспомнил почему-то слова очкастого типа из телепередачи об отчуждении. «Отчуждение - на лицо» - равнодушно отметил Тучков и снова задался вопросом, где он мог видеть этого болвана? Он отлично знал, что даже когда перестанет думать об этом, мозг будет перебирать отложенную в голове информацию, и в конце концов, возможно, в самый неподходящий момент, выдаст ответ. Еще он подумал, что согласно этой странной теории, стерву давно пора перевести в иное состояние. Егор Иванович представил, как агенты, похожие словно близнецы, в элегентных черных костюмах и темных шпионских очках, гоняют стерву по заброшенному заводу, а потом бросают ее в кипящую плавильную печь, и улыбнулся в темноте. Минут сорок он ворочался с боку на бок, кряхтел и думал: «Какой длинный, противный день! Не выходной, а каторга какая-то…» После такого выходного, лет с тридцати мечтавший выйти на пенсию Тучков, решил, что, пожалуй, не прочь еще немного поработать. На работе некогда думать о всякой ерунде, работай и все. А
если выпадет свободная минутка, можно понаблюдать за сотрудниками, послушать чужие разговоры, поиграть у кого-нибудь на нервах…
        Вот почему сегодня утром настроение у него было отличное, и, если не считать легкой головной боли после вчерашних возлияний, самочувствие - вполне сносное. От головной боли Тучков избавился привычным способом - похмелившись на кухне, перед тем как идти умываться.
        Когда же это началось? Дома? В сквере? В маршрутке?
        Дома еще ничего не было. Он это хорошо помнил, но чтобы не упустить какую-то важную деталь - а именно ее-то он и хотел обнаружить - мысль, слово, действие, после которого обычный, ничем не примечательный день свернул в какую-то злосчастную колею, он стал вспоминать, как утром умывался, брился, одевался, пил на кухне крепкий, несладкий чай… Все это он проделал, стараясь производить как можно меньше шума, чтобы не разбудить жену. И вовсе не потому что боялся потревожить сладкий утренний сон любимой женщины, а потому что по пятницам первый урок в музыкальной школе, где она работала, начинался в одиннадцать, и она всегда пользовалась возможностью поспать подольше. Так вот если ее разбудить, она начнет ворчать, потом заведется, а если она заведется - ее уже ничем не остановишь.
        В коридоре он обулся, нацепил белую летнюю кепку, и посмотревшись в большое зеркало, отметил, что выглядит постаревшим и осунувшимся. Это его огорчило. Не то чтобы он придавал большое значение своей внешности - он ведь не баба! - просто сам вид показался ему нездоровым. Отражению чего-то не хватало, и он вспомнил, что забыл на кухне портфель. Пришлось вернуться, а возвращаться плохая примета, и тогда он тоже об этом подумал. Проходя мимо комнаты жены, он задержался, послушал громкое, почти мужское сопение и завистливо покачал головой: вот это сон! Будто вагоны вчера разгружала! И эта женщина жалуется на расшатанную психику, на невроз, который ей, понятное дело, обеспечил Егор Иванович.
        В подъезде он никого не встретил и в лифте ехал один. И в этом не было ничего необычного. Дом был старый - с первого по девятый этаж одни пенсионеры. Наверное, они еще спали, а может, уже разбежались по своим глупым хлопотам. Он не знал, что делают пенсионеры в восьмом часу утра.
        Тучков вышел из подъезда, поежился от прохладного утреннего ветерка и бодро зашагал на остановку.
        Ему предстояло пройти старый сквер, сесть на маршрутку и проехав четыре остановки, выйти у большого торгового комплекса с симпатичной двухэтажной пристройкой с правой стороны. Собственно, эта пристройка с броской вывеской «Улыбка на все сто» и была местом назначения. И хотя каждый раз, завидев это строение, Егор Иванович бормотал: «Что б тебя конкуренты взорвали к чертям собачим!», он рассчитывал работать там еще очень и очень долго, потому что ему хорошо платили, а у него имелись планы. Три года он проделывал этот путь - от дома до клиники и обратно, и за три года с ним не случилось ничего не то что страшного, но даже мало мальски запоминающегося. И за все три года ему ни разу не понадобилось на дорогу больше двадцати минут.
        Вспоминая, как сегодня утром шагал по безлюдному скверу, Егор Иванович замер и сказал себе «стоп». Как будто нащупал болезненную точку. Именно в сквере все и началось. Сперва исчезло бодрое, приподнятое настроение. Потом появилось беспокойство, легкое, едва ощутимое. Егор Иванович почти не обратил на него внимания, зато обратил внимание на тошноту и учащенный пульс. Он остановился, поставил на землю портфель и вытянул руки перед собой: «Дрожат ручонки. Трясутся… - с досадой отметил Егор Иванович и списал мандраж, потливость и трясучку на похмельный синдром. Но через минуту беспокойство усилилось и переросло в тревогу, а тревога вызывала постоянное желание оглянуться. Тучкову все время казалось, что кто-то идет за ним след в след, противно шуршит опавшей листвой, злобно кривляется у него за спиной. Он не выдержал, оглянулся и, конечно, никого не увидел. «Какой-то я психованный сегодня». - усмехнулся Егор Иванович, но вздохнул с облегчением, только когда вышел на оживленный проспект.
        Он было расслабился, но тут с ним приключилась новая странность.
        В небольшом торговом павильоне, куда он зашел, чтобы купить сигарет, шла бойкая торговля, но стоило Тучкову появиться, как очередь мгновенно испарилась, и он остался один на один с продавщицей, которая вдруг, ни с того ни с сего, заявила, что у нее переучет, и попросила его покинуть помещение. Причем Егору Ивановичу показалось, что она лжет, ляпнула первое, что пришло в голову, лишь бы не оставаться с ним наедине.
        - Ну какие там еще переучеты? - раздраженно буркнул Егор Иванович, внимательно всматриваясь в ее лицо. - Дурью маешься!
        Продавщица, прыщавая девчонка в синем фартуке с кружавчиками на плечах, ничего не ответила и посмотрела на него с жалостью и некоторым отвращением, как смотрят на покойников. От ее взгляда ему стало не по себе. В отместку за то, что она отказалась его обслужить, Егор Иванович сказал ей какую-то гадость про прыщи, но покинул павильон со смущенным сердцем.
        Не успел он дойти до остановки, как на него налетела дамочка с чемоданом, лет сорока, а может быть, чуть страше.
        Егор Иванович мысленно назвал ее стервой, так же как всегда называл жену, потому что согласно его собственной теории, все женщины делились на три категории: девки - до двадцати, бабы - до сорока, стервы - после сорока. И эта, последняя - самая жалкая, самая никчемная категория, уже не представляющая интереса ни для противоположного пола, ни для общества в целом. Стервы эта знают и вымещают зло на окружающих, за то что стареют с каждым днем, с каждой минутой. Однажды за ужином, глотая холодные, скользкие макароны, Егор Иванович поделился этой теорией со своей супругой. Ей было за сорок, стало быть, она попадала в категорию «стервы». Он знал, чем ее зацепить. Не смотря на возраст, лишний вес и оплывшее лицо, жена считала себя молодой, сексуально привлекательной женщиной и даже надеялась благодаря этим качествам кардинально изменить свою жизнь. Она тогда нехорошо прищурилась и ответила холодно, что мужчины тоже делятся на категории, но он не подходит ни под одну из них. Потому что не мужчина, а так… бесполое недоразумение. «Жуй молча и не смей приставать ко мне со своими глупостями, болван!», но
сама, конечно, завелась, наговорила ему гадостей, а потом, очевидно, посмотревшись в зеркало, долго рыдала в ванной.
        И та, с чемоданом, была такая же - начинающая стареть, высокомерная стерва, с такими же как у его жены светлыми волосами и маленьким капризным ртом, и наверное, так же как и его жена, она считала, что по сравнению с ней остальные люди - мусор, потому что толкнув его довольно сильно, даже не подумала извиниться и как ни в чем не бывало покатила свой чемодан дальше. Егор Иванович догнал ее и ухватил за руку. Он не собирался грубить. Он только хотел сказать, что если она не видит людей у себя на пути, пусть носит очки, что, мол, в ее пожилом возрасте это вполне естественно. Но когда она обернулась и взглянула на него, то почему-то так перепугалась, словно перед ней стоял оживший мертвец, и стала нервно выдергивать руку. Не ожидавший такой реакции Егор Иванович сразу выпустил ее. Эта идиотка медленно побрела дальше, изумленно оглядываясь, и в ее глазах, так же как у девчонки из магазина, стояла брезгливая жалость. Когда она обернулась в очередной раз, Егор Иванович презрительно помахал ей рукой, мол, давай, давай, топай, нечего на меня пялиться, и высокомерно вздернув подбородок, отвернулся. Но в душе
задергался, и проходя мимо витрины магазина, остановился, чтобы рассмотреть свое отражение: что в нем такого особенно, что они так смотрят? В темном, пыльном стекле он увидел то же, что видел сегодня в зеркале, перед тем как выйти из дома: белую кепку, светлую, мятую рубашку и черные, видавшие виды брюки с вытянутыми коленками. Видок у него, конечно, потрепанный, но это же не повод, чтобы смотреть на него как на больного!
        Больше для самоуспокоения, чем по необходимости, Егор Иванович отряхнул брюки, завязал болтающийся шнурок на кроссовке, пригладил светлые редеющие волосы под кепкой и направился к остановке. Но ожидая маршрутку, он сделал новое неприятное открытие: не только мадам с чемоданом и солплячка-продавщица, но и другие люди почему-то сторонились его, избегали. Стоило сделать шаг навстречу какому-нибудь прохожему, как тот опускал глаза, норовил свернуть в сторону. «Что они сегодня, сговорились что ли?» - еще больше занервничал Тучков, обнаружив, что стоит в центре остановки в гордом одиночестве, а остальные граждане сбились в кучку и настороженно косятся в его сторону. Тут Егор Иванович окончательно утратил покой и стал уже серьезно волноваться. Помимо странного поведения окружающих, его нервировало появившееся невесть откуда назойливое предчувствие несчастья - почти убежденность - растущее с каждой минутой. Как будто вокруг Егора Ивановича очертили некий магический круг, внутри которого другие люди чувствовали себя не комфортно и они избегали этого круга, а следовательно, избегали Егора Ивановича. Но
более всех не комфортно в этом кругу было самому Егору Ивановичу: сердце у него то прыгало, то замирало, пот градом катился со лба. Он беспрестанно снимал с головы кепку и вытирал ею шею и лицо.
        Нужно было тагда же развернуться и пойти домой. Но разве он мог предположить, что с этих неприятных, но в общем-то незначительных событий, начнется настоящий кошмар? Конечно, не мог, а потому, не взирая на эти странности, нетерпеливо ожидал маршрутку, чтобы как можно скорее приехать на работу и оказаться среди знакомых ему людей. Те тоже всегда смотрели на него косо, но по крайней мере, по понятным ему причинам.
        Подкатила маршрутка, и Егор Иванович устремился к машине, отметив краем глаза, что никто не последовал его примеру. Он оказался единственным пассажиром. Егор Иванович плюхнулся на сидение и долго рылся в кармане в поисках мелочи. Водитель, крепкий, плечистый парень молча взял у него деньги. Судя по нахмуренному лицу, парень был не в духе и на какое-то глупое замечание Егора Ивановича не ответил. Егор Иванович спросил его о чем-то, и снова не получил ответа. «Странный какой-то, - подумал Тучков и на всякий случай пересел на другое место, подальше от шофера. Разглядывая широченные плечи и мощный бритый затылок, Тучков решил, что с таким детиной лучше в темной подворотне не встречаться. Когда парень поворачивал голову вправо, Тучков видел его крупный нос, презрительно сжатые губы и квадратную челюсть, мерно гоняющую жевачку. «Черт меня дернул сесть в эту маршрутку! - подумал Тучков, психуя все больше. - Не нравится мне этот парень. Почему он не взял бабку, голосовавшую на перекрестке? Почему все время молчит? Куда он так гонит?» Тучков посмотрел в зеркало заднего вида и встретился взглядом с
водителем. Светло голубые, какого-то странного водянистого оттенка глаза, пронзили его насквозь, обдали ледяным холодом, и от этого взгляда у Егора Ивановича перехватило дыхание. Он вжался в сидение и покрепче прижал к себе портфель. «Ишь, какие ручищи! - подумал Тучков, глядя на сильные руки, крепко сжимавшие руль, и вдруг отчетливо представил себе толстые пальцы с грязными, обломанными ногтями у себя на горле. Впившись глазами в бритый затылок, Тучков сторожил каждое движение шофера и чем меньше находил оснований для подозрений, тем более подозрительным казался ему этот парень. Он вел себя так, будто вез куда-то именно Тучкова, его одного, а потому не останавливался на остановках и не подбирал пассажиров. Магический круг, который Егор Иванович теперь четко ощущал и в границах которого ему было так тревожно, вдруг раздвинулся и заполнил собой весь салон. Тучкову отчаянно захотелось открыть дверь и выпрыгнуть из маршрутки прямо на ходу. Он робко попросил водителя остановиться, но тот не отреагировал и продолжал гнать как сумасшедший. Егор Иванович повторил просьбу - водитель поддал газу. Тучков
запаниковал, заметался между сидениями и, зажимая под мышкой портфель, принялся нервно дергать ручку двери, которая почему-то не поддавалась. Привлеченный этой возней водитель обернулся и посмотрел на Тучкова злобно. Машина вильнула к обочине и затормозила так резко, что Тучков качнулся вперед и ударился лбом о черную пластиковую панель, обклеенную стикерами с указанием платы за проезд и рекомендациями на случай аварийной ситуации. Дверь отъехала автоматически, без всякий усилий со стороны Егора Ивановича, и он выскочил наружу, тяжело дыша и чертыхаясь.
        Белым пятном маршрутка пронеслась у него перед глазами и открыла ему обзор. Тучков посмотрел перед собой и обомлел, потому что вместо центральной улицы с высотными зданиями, яркими рекламными щитами и фонтанами, увидел редкие, убогие домишки городской окраины. «Однако! - изумился Тучков, разглядывая грязные малоэтажки с облупившейся штукатуркой и покосившиеся деревянные балконы с вывешенными для просушки цветастым бельем. Он стоял, наморщив лоб, с трудом узнавая этот район.
        Лет пятьдесят назад, а может быть и больше, здесь был рабочий поселок для строителей, возводивших этот город. Он так и назывался «Строитель». Потом, когда работяги получили жилье и разъехались, в «Строителе» осел всякий хлам: лица без определенных занятий, осовободившиеся из мест заключения, цыгане, бомжи… Долгое время поселок славился своей криминальной средой и был изрядной головной болью для городских властей. Здесь часто совершались грабежи, убийства на бытовой почве, цыгане сутки напролет торговали анашой и паленым спиртом… Разгуливать по поселку даже днем считалось небезопасным. Тучков бывал здесь один раз, еще в молодости, провожал разбитную девчонку, которая бог знает как - этого он уже не помнил - оказалась в их студенческой компании. Она была пьяна, откровенно висла на Тучкове, и поверив ее двусмысленным намекам, он поперся ее провожать. Тогда его поразила страшная нищета и ощущение опасности, буквально витавшее вокруг. Очутившись здесь, он уже не думал о любовных приключениях, а поспешил поскорее убраться в город.
        Спустя какое-то время слава «Строителя» затихла. Должно быть, последние обитатели получили квартиры и разбавили собой ряды добропорядочных горожан. До сегодняшнего дня Егор Иванович был уверен, что такого поселка давно не существует. Оказалось, что это не так. Но время здесь все изменило. Много лет назад нельзя было шагу ступить, чтобы не наткнуться на пьяную компанию; всюду слышалась хриплая брань, вульгарный женский смех, крики, то тут, то там, шныряли подозрительные личности, оглядывая цепким взглядом чужака в поисках легкой поживы. Сегодня Тучкова поразила гнетущая тишина и полное отсутствие людей.
        Перейдя на другую сторону, Егор Иванович пошел вдоль дороги, рассчитывая поймать попутку и вернуться в город. С левой стороны от него тянулся длинный забор из бетонных плит, справа, через дорогу, - грязные двухэтажные домишки. Круг, о котором он забыл на время, активизировался и двинулся вместе с ним вдоль дороги. Тучков это сразу отметил, потому что у него участилось сердцебиение и по вискам обильно заструился пот. Ему снова показалось, как утром в сквере, что кто-то пристально наблюдает за ним, упивается его растерянностью, и этому «кому-то» очень нравится, что вокруг Тучкова нет людей, нет свидетелей.
        Он шел, ориентируясь на край дорожного полотна, размышляя о том, как он мог оказаться в противоположном конце города, да еще в таких дебрях. Сначала он мысленно обматерил водителя маршрутки, но потом вспомнил, что полез в машину, не взглянув на номер маршрута, и всю дорогу вместо того, чтобы посмотреть в окно и убедиться, что едет не туда куда нужно, трусил, разглядывал шофера. Вспомнив водянистые глаза маршрутчика, Егор Иванович почувствовал сильный озноб и ускорил шаг. Обдумывая странности сегодняшнего утра - как от него шарахались люди, этого странного парня, который привез его черт знает куда, Егор Иванович еще не связывал эти события воедино. Его только мучила тошнота и изводили дурные предчувствия.
        Минут через десять он заметил впереди молодую мамашу с ребенком, которая прогуливалась вдоль бетонного забора и говорила по сотовому, лениво обмахиваясь ярко-голубой детской панамкой. Следом за ней, неуклюже переставляя ноги, ковылял мальчишка лет трех. Тучков обрадованно крикнул:
        - Девушка! Одну минуточку! - и радостно прибавил шагу, чтобы догнать ее и расспросить как быстрее добраться до города. Круг, к которому Егор Иванович начал потихоньку привыкать, расширился и стал волноваться.
        Она обернулась, постояла, посмотрела на него внимательно, вдруг схватила ребенка за руку и быстро пошла вдоль забора. Мальчишка шел, повернув голову и не сводя с Тучкова испуганных, широко раскрытых глаз. Мамаша склонилась к нему на ходу, сказала что-то коротко и властно, и он перестал смотреть. Она беспрестанно оглядывалась и шла так быстро, что ребенок едва поспевал за ней, почти висел на ее руке. Егор Иванович семенил следом: «Девушка! Ну, подождите! Что вы, в самом деле? Я просто спросить хотел…» Чтобы показать ей, что он настроен дружелюбно и ей нечего бояться, Тучков рассмеялся. Правда, смех получился какой-то странный, больше похожий на хриплый лай, он и сам это почувствовал. Она оглянулась уже с нескрываемым страхом, подхватила ребенка на руки, и, перебежав дорогу, скрылась в подъезде ближайшего дома. «Вот дура!» - пробормотал Егор Иванович и прекратил преследование. Не хватало еще, чтобы сейчас вышел рассерженный отец семейства - разбираться! К тому же от быстрой ходьбы у Тучкова сбилось дыхание, и он плюхнулся на длинную корявую скамейку у бетонного забора, судя по окуркам, семечной
шелухе и пустым пивным бутылкам вокруг - ежевечернее место сборища местной молодежи. Он достал из портфеля бутылку коньяка, сделал несколько жадных глотков.
        Мысль о том, что все происходящее с ним укладывается в определенную схему, пришла к нему, когда он закурил и у него закололо сердце и сильно закружилась голова. «Вот так сдохнешь в этой глуши, никто и не заметит, - подумал он, на всякий случай уцепившись рукой за край скамейки. - Вон какая тишина: ни людей, ни машин. Хочешь грабь, хочешь убивай, хочешь переводи в иное состояние…» Он и сам не понял, почему в его голове возникла эти слова из вчерашнего ток-шоу. Он только усмехнулся и отметил, что некоторые совпадения, действительно имеются. Что там плел вчера этот чудила? Отчуждение, отторжение со стороны окружающих? Все совпадает. Потом этот маршрутчик, что б его черти взяли, агент хренов! Завез его бог знает куда, выбирайся теперь, как хочешь! И кстати, про тихое, безлюдное место вчера тоже было сказано. Но в общем, решил он, это, конечно, всего лишь совпадения, занятные, хотя и неприятные.
        Он поднялся со скамейки и продолжил свой путь в город. За десять минут мимо проехали две легковушки и обе не остановились. «Если так пойдет и дальше - я явлюсь на работу к обеду. - досадовал Тучков. Попробовал позвонить на работу, чтобы предупредить, что задержиться, но линия оказалась занята, повторил попытку - получил тот же результат.
        Он смотрел на пустую трассу, на безлюдную улицу, на темные окна домов, за которыми не проявлялось ни малейших признаков жизни, и раздражался все больше:

«Прямо апокалипсис какой-то. Что они тут вымерли все что ли?»
        Словно в наспешку над его мыслями из-за угла одного из домов вышли трое парней, перешли дорогу и пошли навстречу Тучкову. Их вид: низкие лбы, кривые зубы и короткие ноги - все говорило о крайней степени вырождения. Они шли, смачно сплевывая и размахивая синими от наколок руками, гогоча над какой-то похабщиной и громко матерясь. Еще минуту назад жаждущий общения Егор Иванович разволновался и, чтобы разминуться с ними, юркнул в промежуток между бетонными плитами. Если бы не эти трое, он пошел бы прямо, никуда не сворачивая, в конце концов, поймал бы попутку, и ничего бы не случилось. Впрочем, как знать? Ведь если все было спланировано заранее, то рано или поздно, тем или иным способом, его все равно привели бы в западню. Но тогда он подумал только о том, что в кармане его брюк лежат две тысячи триста пятьдесят рублей, старый, но еще вполне приличный телефон, а в портфеле - планшет, единственная серьезная покупка за последний год, которую он тщательно скрывал от жены, чтобы избежать ненужных разговоров. А здоровье? А нервы? А чувство собственного достоинства? Все это непременно пострадало бы, если бы
Егор Ивановчи вздумал изображать из себя героя и пошел навстречу этим дебилам. Он никогда не был героем и с радостью нырнул в пролом в заборе.
        Сначала ничего не случилось. По ту сторону бетонного загорождения оказалась промышленная зона - не то строительная база, не то химкомбинат. Он слышал, как парни поравнялись со щелью в заборе, остановились чтобы прикурить. Чтобы не ждать, пока они уйдут, Тучков пошел вдоль забора - только теперь с другой стороны - по узкой, заасфальтированной дорожке, рассчитывая, что когда забор закончится, он снова выйдет на дорогу. Рассуждая сам с собой, что вот бывают же такие мерзкие дни! он не заметил, как дорожка сузилась, резко свернула влево, а потом внезапно кончилась. Егор Иванович оказался среди старых гаражей, где ему вдруг сделалось жутко и откуда он никак не мог выбраться, потому что куда бы не повернулся - всюду натыкался на грязные кирпичные стенки, исписанные граффити, и выкрашенные голубой и зеленой краской железные двери. При этом Круг стал более резким, давящим и чувство, что кто-то сопровождает его, усилилось. Тучков стал нервно оглядываться и поэтому не заметил у себя на пути камень, споткнулся и, нелепо взмахнув портфелем, растянулся во весь рост.
        Он поднялся, осмотрел колени и ладонь. Брюки остались целыми, а ладонь сильно саднила.
        Тучков выругался.
        С трудом протиснувшись между двумя кирпичными стенками, он напролом попер через какие-то заросли, ободрав себе руки и лицо, прихрамывая, долго шагал по тропинке между деревянными заборами (казалось им не будет конца!) и наконец, увидел перед собой маленький уютный двор с двумя деревянными домами, большим раскидистым деревом и допотопной детской каруселью, когда-то покрытой ярко-голубой краской, а теперь облупленной и проржавевшей, но не увидел никого, кто мог бы жить в этих домах, сидеть на скамейке под деревом или кататься на карусели. Этот двор напоминал декорации к съемкам старого фильма, когда съемки закончились и место, где еще совсем недавно шумели и суетились люди, опустело.
        Припадая на ушибленную ногу, Егор Иванович доковылял до карусели, бросил на землю портфель и устало плюхнулся на деревянную дощечку - сидение. Карусель сразу двинулась, удивительно легко для такой ржавой железки. Помимо головокружения, сухости во рту, он чувствовал, что выдохся, устал, потерял счет времени, потерял ориентацию. Ему показалось, что он таскается по этим дебрям несколько дней.
        Он закурил, закинул ноги на соседнее сидение и подумал: интересно, который теперь час? Часов девять или десять. Во всяком случае, не больше половины одиннадцатого. На работе, конечно, уже заметили его отсутствие, судачат, возмущаются. Плевать. Откинув голову на спинку сидения, он пускал вверх колечки дыма, и отталкиваясь одной ногой от земли, приводил в движение карусель, с каждым толчком увеличивая скорость. Когда карусель, пройдя пару кругов, замедляла ход, он делал толчок ногой, и она начинала вращение заново. У него закружилась голова, и ему стало казаться, что все, что он видит вокруг, вращается вместе с ним. Перед его глазами по очереди проносились два дома - у одного была красная крыша, - зеленое раскидистое дерево, турник без перекладины, снова дом и так по кругу. На него нашло какое-то странное отупение, такое отупение находило на него, когда он выпивал слишком много и ему все становилось безразличным. Он не хотел ни о чем думать, размышлять. Он думал лишь о том, что вот сейчас промелькнет темно-зеленая крона дерева, потом серые стойки сломанного турника, ярко-красная крыша, и делал
толчок ногой. И вот тут, за секунду до того, как перед его глазами все слилось в сплошную красно-серо-зеленую ленту, что-то нарушило этот порядок, вклинилась лишняя деталь: как раз между сломанным турником и красной крышей промелькнул чей-то неподвижный силуэт. Егор Иванович вздрогнул, резко затормозил двумя ногами, но не смог остановить это кружение. Он стал беспомощным, как дитя. Его будто пригвоздили к этой карусели. Кто-то накрыл ладонью его глаза. Егор Иванович увидел со стороны, как он сидит на неподвижной карусели в маленьком безлюдном дворике, в неестественной позе, откинув голову назад. Круг расширился до невероятных пределов и отодвинул от Тучкова остальной мир со всеми его заботами, проблемами… Где-то, далеко за границами Круга, Егора Иванович увидел город, похожий на огромный муравейник, и почувствовал себя мухой, которая бьется в черном липком вакууме, вязнет в нем как в паутине. Его охватило чувство такой пронзительной тоски, что ее невозможно было вытерпеть. Ему показалось, что он только что умер, только еще не осознал этого.

«Вот, значит, как это происходит, - подумал Тучков с усилием открывая глаза, и ему стало жутко.
        От страха ли, от того ли, что он сегодня пил натощак, Тучков ослабел, согнулся пополам, и с ним произошла вполне житейская вещь - его вырвало.
        Когда мучительный спазмы прошли, Егор Иванович огляделся вокруг, и обнаружил что сидит не на карусели, а на скамейке под деревом. Вокруг не было ни души. Тут же, на скамейке, лежал портфель, а под ногами валялся недокуренный бычок. Надеясь, что стал жертвой местной шпаны, Егор Иванович всполошился, проверил содержимое портфеля: планшет, стопка визиток, бутылка с коньяком, в которой осталось граммов сто пятьдесят, не больше - все оказалось на месте. Сотовый телефон и деньги находились там, где и прежде - в кармане брюк.
        Посидев с минуту, Егор Иванович сделал осторожный в здох и, чтобы избавиться от противного вкуса во рту, допил остатки коньяка и швырнул бутылку в кусты.
        Неспроста он оказался в этой глуши. Неспроста! Какая-то сила, могущественная и агрессивная, преследовала его сегодня. Как будто выбирая, кто-то ткнул в него пальцем, назначил жертвой и, отделив от остальных, играет с ним, забавляясь его растерянностью, тянет время, загоняет его в разные ловушки, чтобы потом прихлопнуть как крысу. Кто-то, от кого это зависело, вычеркнул его сегодня из длинного списка живых и ждет подходящего момента.
        То есть происходит ровно то, о чем предупреждал вчера этот странный, полусумасшедший тип из передачи, которого - черт, черт, черт! - он никак не мог вспомнить. Других объяснений у Егора Ивановича просто не было.
        Он помнил, кто он, помнил как его зовут, понимал, что сидя на этой скамейке, теряет время и что возможно сегодня его начальник потеряет терпение и уволит его, но чувствовал, что все это уже не имеет значения. Вместе с коньяком закончилась его прежняя жизнь, от нее остался только противный привкус и ноющая боль в правом боку.
        Те, кто знал его хоть немного, а в особенности, те, кто знал его очень хорошо, сказали бы, что это была жалкая, пустая, никчемная жизнь, что о ней и сожалеть-то не стоит. Но Егор Иванович был далек от подобных оценок. Жизнь не такая штука, с которой можно проститься без сожаления, сбегать в магазин стандартных цен и приценившись хорошенько, преобрести новую. Жизнью дорожат, за нее цепляются, какой бы скверной она не казалась.
        Больше всего его волновала услышанная вчера информация о телах, найденных в безлюдных местах. Тучкову очень не хотелось стать следующим, а судя по всему, именно это его и ожидало в этой пугающе тихой, безлюдной глуши, столь подходящей для «перевода в иное состояние». Егор Иванович вспомнил свое недавнее ощущение чего-то липкого, вязкого, обездвиживающего и к горлу снова подкатила тошнота.
        И тут Егор Иванович вспомнил, что есть у него один человечек, с которым он связан накрепко, и подумал, что если этот человечек тоже будет общаться с ним не так как обычно, значит, его и впрямь записали в покойники и это путешествие закончится для него очень и очень плачевно.
        Желая кое в чем убедиться, Егор Иванович достал из кармана брюк сотовый телефон и нажал на кнопку.
        Пять раз раздался длинный гудок.

«Возьми же трубку, сволочь! - мысленно заклинал Егор Иванович. - Пусть от тебя хоть раз в жизни будет какая-то польза…»
        Воцарилась пауза длинной в целую вечность и сонный, недовольный голос ответил:
        - Алло…
        - Любимая! - с преувеличенной нежностью произнес Тучков, заранее глумливо улыбаясь. - Извини, что разбудил тебя. Просто захотел услышать твой голос.
        Несколько секунд трубка изумленно молчала, потом хриплый голос произнес:
        - Что?
        Егор Иванович представил, как с подушки приподнимается пухлое, заспанное лицо и маленькие глазки тупо смотрят в пространство, под копной пережженных, обесцвеченных волос медленно пульсирует мозг, переваривая это нежное голосовое послание.
        - Солнышко! - сказал Егор Иванович сладким голосом, - в твоем возрасте и с твоим весом вредно много спать. Говорю тебе как врач. Так что поднимайся и займись, наконец, нашим гнездышком. Сегодня утром я не нашел на кухне ни одной чистой чашки, и мне…
        - Господи! - быстро перебила трубка. - Какая же ты тварь! Просто не верится. Какого черта ты звонишь мне в такую рань? Ты что, уже пьян?
        На том конце сделали глубокий вдох, и понеслось!
        Она выплевывала оскорбления как автомат, не стесняясь, игнорируя границы и рамки, перейдя которые нормальные муж и жена уже не смогут смотреть друг другу в глаза, спать в одной постели. Ей было в высшей степени на это наплевать. И ей также было наплевать на странные ощущения, на силу, что сводила с ума его сегодня. Егор Иванович с удовольствием слушал визгливый поток слов, из которых следовало, что он пьяница, импотент и бог знает, кто еще. Что он там бормочет, она ни слова не разберет? Восемь часов утра, а он уже невменяем! И в таком виде он притащился на работу? Если его уволят сегодня, пусть пеняет на себя потом. И пусть не рассчитывает, что она станет содержать его на свой счет. Она не даст ему ни рубля и с удовольствием посмотрит, как он будет подыхать с голоду, мерзкий пьянчуга, ничтожество, погубившее ее жизнь…
        Когда стерва выдыхалась, Тучков подначивал ее короткими фразами, почти безобидными, на его взгляд, и она заводилась по новой.
        Когда-то она согласилась выйти за него, подарила ему свою молодость, свою красоту. И что она получила взамен? Ни-че-го. Ничего она не получила, кроме головной боли. Какие мужчины ухаживали за ней! Сильные, уверенные в себе, которые знали чего хотят от жизни и умели это получить. Какую жизнь они могли ей дать! Так нет же, нужно было связать свою жизнь с таким дерьмом. Настоящий мужчина давно совершил бы поступок ради любимой женщины: разработал бы новую технологию, написал бы книгу, совершил научное открытие, ограбил банк, в конце концов! Что угодно, что угодно! только бы обспечить ей нормальную жизнь, которую она заслуживает, только бы не видеть, как любимая женщина чахнет в нищете! По крайней мере, настоящий мужчина поступил бы именно так…
        - Так то - «настоящий», - невинным голосом вставил Егор Иванович, но она его не слушала.
        Нужно было бросить его на второй год после замужества. Она уже тогда поняла, что он жалкий неудачник. Но нет! Она хотела быть великодушной, наивная дура, давала ему шанс. Разве он оценил это? Вовсе нет. Все, на что он способен - драть зубы и лакать свое пойло втихаря. И вот теперь, после двадцати лет унижения, он звонит ей в такую рань, - хотя она попросила его вчера как человека не тревожить ее и дать ей возможность восстановить силы перед тяжелым рабочим днем, - чтобы наговорить ей гадостей и поиграть на ее и без того истрепанных нервах?
        Она перестала кричать и сказала четко, спокойно и уверенно:
        - Что б ты сдох. - и бросила трубку.
        Егор Иванович дослушал этот эмоционально исполненный монолог, который слушал в течение последних десяти или даже пятнадцати лет своей жизни, рассмеялся и облегченно вздохнул: жизнь продолжается, ребята! Может, некоторые неадекватные граждане и не реагируют на него, зато любимая женщина реагирует! А это значит, что смутные подозрения, возникшие у него в голове, странные, изматывающие душу ощущения - всего лишь плод его воображения, вызванный просмотром идиотских телепередач и переизбытком ненужной информации. Надо только поскорее убираться отсюда.
        Тучков смотрел на окна домов, на обшарпанные двери подъездов и надеялся, что сейчас, вот в эту самую минуту, из дому выйдет обычный человек, который не будет внушать ему опасения и сам не станет шарахаться от него, как от ожившего мертвеца. Егор Иванович кивнет ему в знак приветствия, скажет что-нибудь насчет погоды, а человек улыбнется дружелюбно, охотно согласится: «И не говорите! Лучшее время года - начало осени, наконец-то спала жара», и они немного поворчат по поводу необычайно жаркого лета. А потом Егор Иванович вставит как бы невзачай: «Заплутал я тут у вас… Как добраться до центра, подскажите, ради бога? «И прохожий расскажет подробно, где находится ближайшая остановка, а может, они дойдут до остановки вместе (если он вышел из дома, стало быть, ему тоже нужно куда-то ехать), по пути будут разговаривать, как ни в чем не бывало, и Егор Иванович, добродушно подтрунивая над собственной рассеянностью, поведает, как перепутал городскую маршрутку с пригородной и оказался здесь, в этой дыре, хотя живет и работает в центре: «Это просто анекдот какой-то, честное слово! Кому рассказать - не поверят…»
И прохожий, можно сказать, спаситель, возразит: «Не скажите! Я вот тоже однажды…» Это будет обычная беседа двух нормальных людей, и в этой беседе Егор Иванович обязательно упомянет, что работает в дорогой зубоврачебной клинике и даст спасителю свою визитку, а тот посмотрит на него с уважением и скрытой завистью, потому что они все в этом районе нищеброды и не посещают таких заведений. Он так живо представил себе это общение, что поклялся вступить в контакт с первым, кто попадется ему на глаза.
        И тут ему повезло. По крайней мере, так он решил, когда увидел ту женщину в белом платье, настолько ярком, что его невозможно было незаметить даже издалека. Она вышла из подъезда дома с красной крышей, постояла на ступеньках, разглядывая Тучкова, прикрываясь рукой от солнца, и махнула ему рукой. Впрочем, может, она и не махала, но тогда Егор Иванович истолковал ее жест как приглашение и, как последний дурак, устремился ей навстречу, уверенный, что ему ничего не грозит. Ну что могла ему сделать женщина? И очень удивился, когда не дождавшись, пока он приблизиться, она почему-то рассмеялась и шмыгнула обратно в подъезд. Обескураженный таким странным поведением, он потоптался у подъездной двери и нерешительно шагнул в подъезд, где на него сразу пахнуло подвальной сыростью. Как только за ним закрылась дверь, Тучков погрузился во мрак, а когда глаза притерпелись к темноте, он различил просторную площадку на первом этаже, две хлипкие двери - одна напротив другой, и широкую деревянную лестницу, ведущую на второй этаж. Держась за перила, он поднялся по ступенькам, которые прогибались под его весом и
издавали громкий неприятный скрип, огляделся: окно между первым и вторым этажом наглухо заколочено фанерой из-за разбитого стекла, вот почему такая темень и не видно ни черта; двери, довольно странные - ни ручек, ни звонков - распахнуты настежь, заходи и бери, что хочешь. Он еще подумал: так не бывает. И потом эта гнетущая тишина. Если здесь живут люди, то должны же быть какие-то звуки, голоса, шаги, звук телевизора или радио, на худой конец! А тут тишина, да еще такая, что Егор Иванович слышал собственное дыхание, довольно тяжелое из-за четкого осознания - нет тут никакой женщины, и быть не может, а тот, кто заманил его сюда и поджидает за одной из этих дверей, уж точно не станет объяснять ему, где находится ближайшая остановка, и еще он понял, что ему не нужно здесь околачиваться, а нужно убираться отсюда и как можно скорее. И Тучков стал быстро спускаться на первый этаж, громко скрипя ступенями, чувствуя, что именно здесь произойдет что-то очень тяжелое, то, чего он смутно опасался с самого утра.
        Как только он поровнялся с одной из дверей на первом этаже, раздался скрип, еще более противный, чем скрип ступеней, дверь приоткрылась, и в проеме показалось иссохшее, морщинистое лицо. Голубые, выцветшие глаза обшарили лицо Тучкова, дверь приоткрылась пошире, и Егор Иванович увидел лохматого, неопрятного старикашку, смутно напомнившего ему дальнего родственника, умершего много лет назад. Старик был такого маленького роста, почти карлик, что в первую секунду Тучкову показалось, что дверь открыл ребенок. Старикашка отступил, распахивая дверь настежь, сказал, неприязненно оглядывая Тучкова: «Наконец-то…» Круг радостно устремился к двери и потащил Тучкова за собой. Предчувствуя какой-то подвох, Егор Иванович застыл в проходе, сопротивляясь Кругу. Старик повернулся спиной и, приволакивая правую ногу, пошел по узкому коридору. Тучков стоял, вытянув шею, с нарастающей тревогой заглядывая внутрь квартиры и рассматривая грязную комнату, посреди которого стояла узкая кушетка, покрытая рыжей клеенкой. Старик приглашающе похлопал ладонью по клеенке и, не смотря на то, что комнату заливал яркий солнечный
свет, стал зажигать свечку. Их разделял только коридор, и Тучков хорошо слышал его недовольный голос: удивительно настырный вы молодой человек, сами же понимаете, что так дальше продолжаться не может, а все упрямитесь, и приходится вас затаскивать сюда чуть ли не силой. Ну скажите по совести, разве это жизнь? Ведь это не жизнь, а гадость… Мучаете только себя и окружающих. Вам не для того позволили прийти в этот мир, чтобы вы пьянствовали и изводили других людей… Старикашка притащил из глубины комнаты колченогую табуретку, предупредил, что процесс не быстрый, но безболезненный, главное, не сопротивляться, думать о чем-нибудь постороннем, лучше читать молитву, любую, какую знаешь, и уставился на Тучкова выжидающе. Все больше волнуясь и понимая, что ему ни в коем случае нельзя переступать порог этой квартиры, а тем более закрывать за собой дверь, Егор Иванович пробормотал, что тут, очевидно, какое-то недоразумение, ошибка. Старик перебил его, сказал грубо: «Хватит выпендриваться» и решительно двинулся навстречу.
        От страха у Егора Ивановича так сильно забилось сердце, где-то у самого горла, что он невольно схватился рукой за шею и выпустил дверь, которая сразу захлопнулась, может, от сквозняка, а возможно потому, что здесь все подчинялось этому мерзкому старикашке. Пока старик шел ему навстречу, Егор Иванович стоял с колотящимся сердцем, выставив перед собой портфель на манер щита, а когда тот подошел совсем близко, Тучков, плохо соображая, размахнулся и ударил его портфелем, потом еще раз, и еще - бил, куда придется, лишь бы попасть! - до тех пор, пока старик, прикрывая голову руками, не сполз по стене. Тучков остановился, посмотрел на портфель, отбросил его, потом посмотрел на свои руки, брезгливо вытер их о рубашку, распахнул дверь - она оказалась не заперта, и выскочил из подъезда.
        На секунду зажмурившись от ослепившего его солнечного света, Егор Иванович оглянулся на окно на первом этаже и увидел за стеклом старческие патлы, свисающие вдоль уродливого морщинистого лица и злобно прищуренные глаза. Он опомнился и побежал, на этот раз не разбирая куда, лишь бы подальше от этого проклятого дома. Круг бесновался, мешал бежать, спутывал ноги. Сам не зная как, Тучков оказался на трассе. Метрах в тридцати он увидел шлагбаум железнодорожного переезда и уходящее вдаль полотно железной дороги. Егор Иванович отдышался и направился к будке дежурного. Но не увидел никого - все как будто вымерло, отвлекся на секунду, а потом случайно бросил взгляд влево и увидел ее - крепкую здоровую тетку в беретке. Он так и не понял, откуда она взялась, будто соткалась из воздуха. Она стояла и смотрела на него изучающе. Тучков остановился и стал смотреть на нее. Ему почему-то не хотелось к ней подходить, должно быть, сработала интуиция. Егор Иванович крикнул, не двигаясь с места:
        - Как добраться до центра?
        Тетка ничего не ответила и продолжала рассматривать его пристально, как дети рассматривают насекомых через увеличительное стекло, но в ее глазах не было ни любопытства, ни интереса, а было что-то бездушное, как у робота. Склонив голову набок, она шарила по Тучкову маленькими, заплывшими глазками, и как видно не собиралась отвечать. Егору Ивановичу вытер испарину со лба, потоптался на месте.
        - Где у вас тут остановка? Мне срочно нужно в город… - неуверенно спросил Тучков и снова в ответ - ни звука.
        Тетка пошла Тучкову навстречу, а приблизившись, по-хозяйски взяла его за руку и повела за собой. Она сделала это так уверенно, что Егор Иванович растерялся и какое-то время шел за ней послушно, как ребенок, но вскоре спохватился и стал выдергивать ладонь, которую она крепко сжала своей очень сильной, почти мужской рукой. Миновав будку дежурного, они вышли к железнодорожным путям, за которыми желтела лесополоса. За все время пути она не выпускала его руку и тянула за собой почти насильно. Когда он робко спросил, куда они направляются, она бросила не оборачиваясь:
        - Молчи, дурак!
        На железнодорожной насыпи рядом со знаком: «Берегись поезда!» они остановились - навстречу им, подавая громкий оповестительный сигнал, неслась электричка. Тетка вдруг взяла Тучкова двумя руками за плечи, повернув лицом к железнодорожному полотну, сказала почему-то, когда он дернулся:
        - Погоди. Рано еще…
        Поезд стремительно приближался.
        За несколько секунд до того, как с ними поравнялся красный вагон локомотива, он понял, что она собирается вытолкнуть его на рельсы.
        Егор Иванович выворачивался, крутился в ее руках как мог, но у нее была железная хватка - он никогда не встречал женщину с такими сильными руками! Он сделал обманчивый ход - покорно обмяк в ее руках, и она купилась, ослабила захват, а он рванул что есть мочи, перепрыгивая через рельсы, чуть ли не у самого носа электрички.
        Поезд разделил Егора Ивановича и эту нелюдь. Он побежал по насыпи, в сторону, противоположную движению поезда. Когда прошел последний вагон, он оглянулся: нелюдь стояла на месте и смотрела на него, злобно прищурившись. Егор Иванович показал ей неприличный жест и быстро зашагал вперед, туда, где виднелся перрон железнодорожной станции. Его трясло, как в лихорадке, пот заливал глаза, но он не только не остановился, а даже ускорил шаг, все больше удаляясь от этой твари. Напоследок он обернулся и крикнул:
        - Оставьте меня в покое, сволочи! - и гневно погрозил ей кулаком.
        На станции он сел в автобус.
        До центра добрался без происшествий, сев в хвосте салона, особняком от других пассажиров, чтобы не спугнуть их своим вторжением. Он больше не хотел ни в чем убеждаться. Он знал, что стоит ему подсесть к ним поближе, как они уставятся на него, будто он умер неделю назад и вдруг решил немного прогуляться, а потом скопом сойдут на ближайшей остановке. Пока автобус несся навстречу новостройкам, он сидел тихо, стараясь не привлекать к себе внимания, глядя в окно и с облегчением отмечая, что пустыри, грязные домишки и железная дорога остаются далеко позади.
        До него доносились обрывки чужих разговоров: парень напротив Тучкова, сладко потягиваясь, обещал своему приятелю, сидевшему рядом, что приедет домой и сразу завалиться спать. У обоих были опухшие лица и красные глаза, должно быть из-за бурно проведенной ночи. Старуха в цветастом платье громко жаловалась соседке у окна, что «…у Васьки обострился ревматоидный артрит, и она уже неделю корячится на даче за себя и за того парня». Тучков мрачно озирал лица попутчиков, озабоченных заурядными житейскими проблемами, и задыхался от зависти. Он готов был поменяться местами с любым из этих ничем не примечательных людей, только бы не погружаться в липкий вакуум, только бы не ощущать пределы мерзкого Круга, от которого ныла голова и колотилось сердце. Он чуствовал себя жертвой чудовищной несправедливости и не понимал, почему выбор пал на него. Ведь согласно логике этого горе-проповедника из телепередачи, которому давным давно, еще в глубоком детстве, следовало посетить хорошего ортодонта, Егор Иванович получался аморальным эгоистом, который разрушает Среду или Материю, в общем, какую-то хрень изнутри. А Егор
Иванович был категорически не согласен с такой формулировкой. Он не считал себя плохим человеком. Вовсе нет. Какой же он аморальный? Он не развратничает, не ворует, не подсиживает, никому не причиняет зла. Наоборот! В последнее время именно ему приходится терпеть унижения со стороны окружающих, мириться с их равнодушием, высокомерием и хамством. Правда, у него почему-то совсем не осталось друзей. Единственный человек, с которым Егор Иванович поддерживал приятельские отношения был тихий, интеллигентный электрик Юра, сосед со второго этажа. Егор Иванович ходил к нему раз в неделю, переброситься в картишки, а заодно потрендеть о политике, поучить его жизни (Юра был моложе на шесть лет и часто советовался с Егором Ивановичем по разным вопросам). Они отлично ладили, можно сказать, дружили. Но в последнее время Юра стал его избегать. Должно быть, потому что Егор Иванович нелестно отозвался о его жене, сказал как-то, что она, конечно, женщина заботливая, добрая, чаем всегда напоит и встретит приветливо, но уж очень некрасивая, больше смахивает на здорового, крепкого мужика, небось, рада до смерти, сердешная,
что нашелся лох и взял ее замуж - с такими-то ручищами! - и еще пошутил, мол, понятно, почему Юра такой тихий. Юра посмотрел на него как-то странно, промолчал, но больше Егора Ивановича к себе не приглашал. Выходит, все же обиделся. Только причем же здесь Егор Иванович? Он ничего не придумал, не солгал, жена у Юры и впрямь не красавица. Так на что же тут, спрашивается, обижаться? А в общем, ему все равно, как она выглядит. Плевать он хотел на Юрину жену. Да и на Юру тоже.
        Может, все дело в том, что он слишком увлекся экономией? Но и тут он не видел ничего предосудительного. Деньги свои он не нашел и не украл, а заработал собственным трудом, так почему же он должен швырять их направо и налево в угоду окружающим? Почему не должен жалеть их и относиться к ним бережно?
        Если же страшным грехом теперь считается пропустить пару рюмашек после напряженного рабочего дня, то он вообще отказывается что-либо понимать. Тогда агентам придется укокошить пол страны! Никаких пригородов не хватит…
        Может, он и не лучший представитель человечества… А кто лучший? Явно не эта сутулая бабка, которая громко препирается с кондукторшей по поводу низких пенсий. И уж точно не этот парень, что сидит напротив. С таким-то бандитским лицом! Может, он и его приятель вообще сегодня ночью ограбили кого-нибудь или даже убили, иначе какого черта они делали ночью за городом? А вот сидят же, как ни в чем не бывало! Нет, пусть ему покажут, кто хороший, кто правильный! Хотелось бы взглянуть на этого человека, который судя по новым правилам, будет жить вечно. Только пусть не приводят в пример какого-нибудь Нобелевского лауреата или Человека Мира. Получай Егор Иванович такие премии, он тоже вел бы себя иначе: был бы щедрым, любезным, великодушным…
        Все это были безусловно правильные, но бесполезные мысли. Толку от них никакого. Если сегодня от него решили избавиться, то бессмысленно искать себе оправдания. Все равно никому ничего не докажешь.

«Черт возьми, как хочется выпить!» - думал он, глядя на мелькавшие за окном высотки, и подумал, что теперь даже не может зайти в магазин и купить выпивку - никто не продаст алкоголь тому, кого - как же там говорилось? - ах, да! уничтожили на ментальном уровне, а проще говоря, покойнику.
        Он сошел на остановке возле торгового центра и зашагал в «Улыбку».
        Он-то был уверен, что в клинике безопасно. Там будет слишком многолюдно, слишком буднично для всякой мистической чепухи. И он не представлял, что его сослуживцы - люди ответственные и занятые - в разгар рабочего дня могут уйти с работы, чтобы не находиться с ним в одном помещении, потому что его, видите ли, уничтожили на ментальном уровне! Такое было просто невозможно. Егор Иванович чувствовал, что Круг никуда не делся, а только затаился, притих в ожидании.
        Тучков взглянул на часы, понял, что его отсутствие уже не назовешь опозданием, скорее прогулом. Часы показывали четверть второго. Он заранее приготовился к неприятному разговору с шефом, потому что тот обязательно вызовет к себе и потребует объяснений. Нужно знать, что ответить. И Тучков решил: скажет, что проходил медобследование по поводу печени, сделает мрачное лицо, как будто получил неутешительные анализы и теперь сильно переживает. Шеф не станет трепать нервы человеку, которому вообще неизвестно сколько осталось. Придумывая эту маленькую ложь, Егор Иванович живо представил себе пятничную рабочую суету, пациентов с напряженными лицами, сидящих на кожаном диване в холле в ожидании неприятной процедуры, звуки работающих бормашин в кабинетах. Там ему непременно полегчает.
        Через три минуты он уже ни на что не надеялся, потому что шефа на месте не оказалось. И не только шефа, но и остальных сотрудников. Всех, кроме администратора Кристины и гардеробщицы на первом этаже, которая заметив его в дверях, уставилась на него с изумлением.
        Егор Иванович быстро, не здороваясь, прошел мимо вахты и поднялся на второй этаж. Еще на лестнице его насторожил голос Кристины, гулко раздававшийся на втором этаже, громко констатировавший, что все мужики - настоящие козлы и всем нужно только одно: затащить девушку в постель. Так она могла разговаривать, только если в холле не было посторонних. Это показалось ему странным. Поднявшись в холл, он с удивлением обнаружил, что кожаный диван для клиентов сегодня пустовал, и из кабинетов не доносилось ни звука. Он застыл, держась рукой за перила, не зная что делать дальше. Кристина кивнула ему из-за стойки ресепшина и предупреждающе выставила палец, чтобы он не приставал к ней с расспросами, бросила строго: «Секундочку! Важный разговор…», крутанулась на вертящемся стуле, и демонстративно развернувшись к нему спиной, понесла свою чушь дальше. Она не собиралась из-за Егора Ивановича прерывать интересную беседу.
        Он еще мог развернуться и уйти. Но во-первых, треп администраторши, такой обыденный, такой пошло-реальный, притягивал его как магнитом, а во-вторых, в его кабинете, в пакете с зимней обувью, в правом ботинке, была припрятана заначка. А ему просто необходимо было выпить, необходимо расслабиться. Кто знает, как оно пойдет дальше? И он потихоньку, за спиной у Кристины, прошел в свой кабинет, по привычке нацепил белый халат, долго рылся в шкафу, нетерпеливо шуршал пакетами, чертыхаясь в пол голоса, - давно надо было навести здесь порядок! Пакет с заначкой он обнаружил почему-то под батареей, жадно припал к маленькой плоской бутылочке, почувствовал, что проклятый Круг становится едва ощутимым, словно растворяется в воздухе.
        Теперь он сидел на стуле со стаканчиком в руке и пытался спокойно вникнуть в суть происходящего. Перебрав в памяти весь сегодняшний день, он решил, что его главное спасение - люди. Свои, посторонние - не важно! Важно, постоянно маячить у кого-то на глазах. Вчера на передаче тот человек (Егор Иванович уже не осмеливался называть его сумасшедшим) сказал, что есть граждане, которым удалось выжить, агентам помешали свидетели. Значит, шанс все же есть. Он только не понимал, как отличить агентов от простых людей. И хорошо бы все-таки вспомнить, где он видел этого человека раньше, это могло бы помочь разобраться, может быть, даже спастись.
        Егор Иванович напряг слух и явно различил кокетливое хихиканье. Только этого не хватало! Он приоткрыл дверь и услышал капризный, выламывающийся голос Кристины:
        - Нет, я не хочу мальчика! Они слишком активные. Я хочу девочку, они ласковые и гораздо спокойнее. И чтобы шерсть была светлая.
        Егор Иванович на секунду обалдел от услышанного, но потом сообразил, что эта безмозглая телка выклянчила у болвана-поклонника собаку или кота. Но гораздо более важную информацию услышал далее:
        - Нет, я не могу с тобой поехать. Освобожусь минут через сорок. Не знаю. Может быть. Посмотрим на твое поведение…
        Егор Иванович вздохнул с облегчением: стало быть, в его распоряжении примерно сорок минут, может быть, чуть меньше - эта профурсетка никогда не отличалась пунктуальностью. Егор Иванович разглядывал ее в приоткрытую дверь, видел как она строчит кому-то сообщение по телефону, быстро перебирая пальцами. Это был единственный островок реальности, глупой, пошлой, но все-таки реальности, в окружавшем его безумии. Что если подойти к ней, заговорить? Так, ничего особенного, спросить, например, куда все подевались? почему нет ни одного клиента? что за день такой сегодня?

«Попробовать что ли?» - Егор Иванович открыл дверь пошире, шагнул в холл, медленно пошел к ресепшену. Круг проявился, окреп, двинулся навстречу островку реальности, соприкоснулся с ним, потеснил его, а потом выдавил. Администраторша подскочила на стуле, подхватила сумку, бросила, не глядя на Тучкова:
        - Я ухожу. Полина все закроет. Привет!
        Облокотившись на полку ресепшена, Егор Иванович постоял в раздумьи, послушал с тоской, как Кристина загромыхала высоченными каблуками по ступенькам, спустилась на первый этаж, громко что-то сказала гардеробщице. Потом раздалось мелодичное позвякивание - значит, она открыла дверь - и воцарилась тишина. И тут до Егора Ивановича дошло, что ему нужно бояться того, кто сам вторгнется в Круг, того, кому комфортно в Кругу, потому что он этот «кто-то» - сам часть Круга. Он не знал, кто это будет - мужчина или женщина, но он знал, что как только он или она явится, нужно бежать со всех ног, спасаться, ходить по улице, приставать к прохожим, к тем, кто избегает его, чтобы ни на минуту не оставаться одному. Тучков заторопился, вспомнив, что как раз сейчас совершенно один.
        Он вернулся в кабинет, предварительно оставив дверь открытой. Так ему было спокойнее. Потом открыл шкаф, снял вешалку, чтобы повесить халат, а когда повернулся - сердце у него упало, и он едва не вскрикнул от неожиданности. Он вдруг понял, что опоздал со своими предосторожностями, что его страхи приняли реальные очертания и воплотились в шестидесятилетнюю женщину, которая сидела сейчас в зубоврачебном кресле и держала на руках спеленутого в цветастые тряпки младенца. За стеклами больших очков в грубой роговой оправе бегали воспаленные красные глазки, маленькое лицо с заостренным носиком, немного вытянутое вперед, напоминало крысиную мордочку, а из-за того, что женщина часто морщила нос, казалось, что она постоянно что-то вынюхивает. Он смотрел на нее сверху и видел ее макушку, с небольшой проплешиной, окруженной жесткими рыжеватыми волосами. Пеленки младенца, грязные, затасканные, выглядели подозрительно, и Егор Иванович почему-то был убежден, что внутри спит не потешный, вызывающий умиление карапуз, а мерзкий, отвратительный урод, на которого нельзя смотреть без содрогания, как раз под стать
своей няньке.
        Она была омерзительна. Тучков не только не смог бы лечить ее, не смог бы даже взять ее за руку. Она вызывала у него отвращение. И страх.
        Мысли бились в голове Тучкова, как испуганные мыши. «Откуда же она взялась? Неоткуда ей взяться. Какая странная и… мерзкая. И кто мог доверить этой старухе ребенка?»
        Пациентка подняла голову и спросила, что ей делать.
        Тучков робко кашлянул в кулак, сказал, что они уже закрываются, что ей надо прийти в понедельник и…
        Она приложила палец к губам, призывая его к молчанию, и озабоченно склонилась над ребенком.
        - Не плачь, маленький! Ну, не надо плакать! - и заворковала, качая сверток из стороны в сторону. И этот цветастый куль показался Тучкову подозрительно легким на вид. - Баю-баюшки-баю, тебе песенку спою… - запела она монотонным, лишенным интонации голосом.
        Егор Иванович терпеть не мог детей. Но даже он знал, что если ребенок плачет, то это должно быть слышно.
        Из пеленок не доносилось ни звука.
        И он знал, что младенцев не кладут на пол, а именно это она и сделала, и вдобавок подвинула его ногой с прохода. И с готовностью уселась в кресло в ожидании лечения.
        - Что вы делаете? - хрипло спросил Егор Иванович. - Зачем вы положили его так?
        - А он привычный! Привычный. - пояснила она и рассмеялась быстрым неприятным смехом, обнажая мелкие зубки, немного скошенные к центру. - Что вы! Это для него ерунда. Он только холода не любит. Любит, чтобы было жарко. Как в аду.
        - Где? - Егор Иванович часто заморгал. Ладони у него взмокли.
        - В аду. - Она посмотрела ему прямо в глаза и улыбнулась тонкими, бескровными губами. - Вот там действительно жарко. Да что я вам говорю, вы и сами скоро узнаете… - Произнеся эту фразу, она уставилась прямо перед собой и снова спросила, что ей делать.
        Страх - изнуряющее чувство, поэтому на Тучкова накатила усталость. Ему захотелось поступить так, как он поступал всю жизнь, когда сталкивался с тем, что было сильнее его. Он хотел сказать что-то примиряющее, разжалобить ее, заплакать, может быть даже, встать на колени. Он вовсе не плохой и никому не сделал зла. Он жалкий, безобидный, несчастный алкоголик с увеличенной печенью, обильно потеющий от страха.
        - Поймите, я не смогу вас лечить, - пробормотал он. - Я уже выпил. Я пьян. Я - алкоголик, понимаете?
        Прежде, когда Тучкову намекали на его пагубное пристрастие, он всегда возмущался и бурно протестовал. Теперь, сообщая посторонней женщине о том, что страдает алкоголизмом, Егор Иванович постарался придать голосу побольше убедительности. Ему казалось крайне важным, чтобы она поверила ему, пожалела его и оставила в покое.
        Но глядя в ее отталкивающее, безразличное лицо, он понял, что это бессмысленно. Она его не слушала, даже не смотрела ему в глаза, вряд ли вообще его поняла. Пытаться ее разжалобить - все равно, что рассказывать какой ты несчастный КАМАЗу, мчащемуся на тебя со скоростью 120 километров.
        - Убирайтесь отсюда. Немедленно! - громко и решительно сказал Тучков и указал пальцем на дверь. Пациентка не обиделась, послушно сползла с кресла, подняла младенца с пола, положила на столик для инструментария и сказала:
        - Ладно. Только перепеленаю его…
        Она разворачивала пеленки, и ее лицо с острым носиком и тонкими губами светилось нежностью.
        Тучков чувствовал, что все слова и злой голос бесполезны. Она сделает то, зачем пришла. Непременно. В ней было что-то противное, вызывающее у него тошноту. Он не знал, что она выкинет в следующий момент, может быть, достанет из этого цветастого вороха молоток и разнесет ему череп, а может, вытащит пистолет и прострелит грудь. Среди множества дурацких предположений, которые пронеслись у него в голове за одну секунду, мелькнула здравая мысль: «Чушь какая-то!».
        Как только она склонилась над своими тряпками, Тучков резко, двумя руками, толкнул ее в спину, увидел краем глаза, как она, охнув, повалилась на стол, придавила своим телом цветастый сверток, послышался грохот падающих со столика инструментов и бьющихся стеклянных флаконов, рванулся к двери, выскочил из кабинета, а потом, чертыхаясь и матерясь, загромыхал по ступенькам на первый этаж, пронесся мимо оторопевшей вахтерши, которая крикнула ему что-то вслед.
        Выскочив на улицу, он сбавил шаг и направился к остановке.
        Вечером в пятницу город необычайно оживлен, и Тучков видел вокруг себя множество людей.
        Но все они уже не могли ему помочь. Они уже были по другую сторону и не видели того, что видел он.
        Он мог позвонить жене, позвонить шефу.
        И мог и не мог.
        Все кого он знал, сказали бы, услышав такие нелепые объяснения, что у него белая горячка, что он просто жалкий пьяница, который бредит или старается таким глупым способом привлечь к себе внимание. А просто знакомые вряд ли пришли бы ему на помощь. Он знал, что он - неприятный человек и не рассчитывал ни на жалость, ни на сочувствие.
        Жена не брала трубку. Должно быть, злилась за утренний звонок. А может быть, проклятая Материя позаботилась об этом: ведь покойники не могут звонить по телефону.
        Слушая длинные гудки, Егор Иваныч машинально оглядывал прохожих, и вдруг лицо у него побледнело и вытянулось. Среди толпы он заметил рыжеватую, коротко стриженную голову, роговые очки и цветастые пеленки.

«Этого не может быть! Наверное, я схожу с ума!» - он потрогал холодный, покрытый испариной лоб.
        К дому он несся уже трясясь от страха и тяжело дыша.
        Подбадривая себя разными словами и обзывая себя «параноиком», он взлетел на восьмой этаж. Не привыкший к таким физическим нагрузкам, согнулся пополам, пытаясь отдышаться и хватая ртом воздух, но тут же, гонимый страхом и паникой, пошатываясь и издавая хриплые звуки, устремился к двери своей квартиры.
        Только после того, как за ним захлопнулась входная дверь, Егор Иванович почувствовал облегчение. Он немного посидел в коридоре на полу, прислонившись спиной к двери и напрягая слух. Ничего он не услышал, кроме шума движущегося лифта.
        Он проверил, надежно ли заперта дверь, и прошел на кухню, а там обессиленно повалился на табурет и уставился перед собой.
        Он решил отдышаться и взять из комнаты большой медицинский справочник. Сейчас его интересовали термины «галюцинации» и «бред».
        И в этот момент тихонько хлопнула входная дверь. Даже не хлопнула, а аккуратно прикрылась.

«Слава богу, жена пришла.» - подумал Тучков, трусливо прислушиваясь к возне в коридоре.
        - Это ты? - сдавленно крикнул он и удивился, каким слабым и жалобным казался его голос в тишине.
        Никто не ответил ему, и он стал медленно приподниматься на стуле.
        - Почему ты молчишь? - еще раз крикнул Егор Иваныч, и на этот раз в его голосе прозвучали истерические нотки.
        Егор Ивановичч стоял, напряженно прислушиваясь. Он боялся выглянуть в коридор и боялся не сделать этого. Из кухни не было другого выхода, и он почувствовал себя буквально загнанным в угол.

«Это просто галлюцинации. Надо взять себя в руки…»
        Он сделал глубокий вдох и потом медленный выдох. Еще раз вдох, еще раз выдох…
        - Баю-баюшки-баю, тебе песенку спою… - голос, полный нежности напевал колыбельную, приближаясь. - Ах ты мой маленький… Мой хороший… Сейчас… сейчас…
        Егор Иванович затравленно оглянулся по сторонам и распахнул окно.
        Он не хотел прыгать. Он хотел позвать на помощь, крикнуть, может быть, даже закричать во весь голос.
        Шаги становились все более слышными.
        Он знал, что сначала в дверном проеме появится заостренный носик, потом тяжелая оправа роговых очков, рыжеватая макушка…
        Он подставил стул, распахнул окно и встал на подоконник, но никак не мог заставить себя отвести глаза от дверного проема, в котором вот-вот должна была появиться она…
        Ошибка заключалась в том, что он стоял на подоконнике спиной к оконному проему, и как только существо приблизилось к кухне, он отшатнулся назад, на секунду потерял равновесие и быстро заскользил ботинками по металлическому отливу, одновременно пытаясь ухватиться за кирпичные выступы. Он прилагал столько усилий, что даже не чувствовал, как на обламываются ногти и костяшки пальцев, скользят по поверхности бетона как масло.
        За несколько мгновений, до того, как Егор Иванович перешел некую черту, после которой уже ничего нельзя поправить, в самый неоподходящий момент (как он и предполагал!) сработала, наконец, данная мозгу установка, и Тучков вспомнил, где он видел человека из телепередачи, который сообщал населению о совершенной Материи - не такой уж совершенной, как может показаться, потому что если вы ей не понравитесь, то вас ждут большие неприятности. Тучков видел его в одном сериале, где он был шестеркой у криминального авторитета. Совсем ничтожная личность, уголовная рожа. Он появился в кадре минуты на три, не больше. Потом его застрелили. В сериале он не носил очков, а носил кепку и часто улыбался своей весьма характерной улыбкой. Вот почему Егор Иванович никак не мог его вспомнить - образы слишком разные. Это был актер! Совсем неизвестный, жалкий актеришка, подставное лицо, которое ввели в ток-шоу, должно быть, для придания ей хоть какого-то интереса. А стало быть, все, что он нес с экрана, вся эта чушь про Материю, про агентов, про бездыханные тела - четверо мужчин и две женщины! - все это сплошное вранье,
выдуманное редактором и хорошо сыгранное этим…
        Додумать Егор Иванович не успел, потому что потерял опору и полетел вниз.
        Привлеченные его криками прохожие удивленно подняли головы и увидели, что с восьмого этажа летит что-то тяжелое.
        По пути тело наткнулось на крону старого дерева.
        Одна ветка порвала ему щеку, другая проткнула правое легкое, так что Тучков умер еще до того, как его тело с глухим звуком стукнулось об асфальт…
        Глава 2
        Каждому молодому человеку нравится, когда его девушка улыбается. Это любят все. Приятно, когда родное лицо встретится с вами взглядом и засияет навстречу, излучая любовь и симпатию.
        Савва был не таким как все. Ему нравилось, когда девушка, лучшая девушка из всех существующих, хмурилась. Может быть, потому что у нее были необыкновенно красивые, вразлет, русые брови и огромные, как у ребенка, синие глаза и стоило ей задуматься, брови сдвигались, образуя маленькую, едва заметную морщинку. В этот момент ему казалось, что в мире нет ничего прекраснее этого нахмуренного лица. Он смотрел на эту морщинку, и у него щемило сердце.
        А может, дело было в том, что он уже не помнил, как она улыбалась.
        Прежде, когда она была счастлива, ее лицо светилось навстречу другому человеку, а потом жизнь навсегда стерла улыбку с ее лица, и она не улыбалась уже никому. Осталась лишь привычка часто хмурить брови.
        Да и с чего бы ей, этой девушке, улыбаться Савве? Для нее он был просто приятель, с которым связано много воспоминаний, дорогих для нее, но все-таки воспоминаний. И если она считала Савву особенным, то только из-за дурацкого Дара, сигналы которого теперь были настолько слабы, что Савва спрашивал себя иногда: а действительно ли этот Дар существует или это только плод его воображения?
        Очень давно, когда Савва был еще ребенком, Дар был более ощутимым, более… смелым. Он реагировал на самые разные предметы, вещи, ну и на людей, конечно. В первую очередь, на людей. Стоило Савве прикоснуться к кому-нибудь - внутри у Саввы, где-то на уровне глаз, начиналось свечение, очень красивое. Его цвет, мерцание, яркость зависели от того, что чувствовал Дар. Прикосновение к маленьким детям, к их вещам вызывало у Дара щенячий восторг, и он светился радостью, переливался разными цветами, как калейдоскоп. Море внушало Дару восторженный страх, а если поднимались большие волны, вызывало легкую панику, и Дар заливал Савву потоком синего цвета. Когда мать гладила Савву по голове, Дар излучал нежное, обвалакивающее свечение с немного неровными импульсами, должно быть потому, что она всегда была чем-то обеспокоена и часто тревожилась по пустякам.
        Однажды мать, раговаривая по телефону, сказала кому-то раздраженно: «Ну извините меня, ради бога! Если бы я знала, что это случится, я непременно вас предупредила бы. Но я не знала. Я не обладаю даром предвидения.»
        Савва валялся в постели с воспалением легких, ему было скучно, и он спросил, когда она подошла и потрогала его лоб прохладной рукой:
        - Мам, что такое дар предвидения?
        - Что? Какой дар? Ах, вот ты о чем! - мать засмеялась, вспомнив собственные слова, и уже серьезно объяснила:
        - Это такие способности, когда заранее знаешь, что произойдет. Или если, скажем, какой-нибудь человек задумает тебе навредить, ты прочтешь его мысли и не позволишь ему это сделать…
        - А почему «Дар»?
        - Потому что такие способности - это дар свыше, понимаешь? Он дается только очень редким людям. Особенным.
        - А ты бы хотела иметь дакой дар? - не отставал Савва.
        - Конечно, хотела бы! Если бы у меня был такой дар, я бы ни за что не поддалась на твои уговоры и не отпустила бы тебя на каток в ту субботу. - и горестно вздохнула. - Хотя я и без всяких даров знала, что ты заболеешь. Тебе совершенно нельзя переохлажадаться. Вторая пневмония за полгода! Это просто безобразие…
        Мать заставила Савву померить температуру, выпить противное лекарство и все это время сетовала на климат, на слабое Саввино здоровье, на собственное легкомыслие… А Савва уже не слушал ее. Он думал, что может быть, он особенный, раз у него есть этот подарок свыше. И с тех пор стал мысленно называть свои странные ощущения Даром.
        Дар заявлял о себе очень часто, особенно когда ему что-то нравилось. Он действительно напоминал жизнерадостного щенка, очень дружелюбного и любопытного.
        Но в восьмилетнем возрасте, отдыхая с матерью на море, Савва впервые столкнулся с повзрослевшим Даром.
        Они сняли комнату в большом доме, почти у самого моря. Мать долго торговалась с домовладелицей, тетей Грушей, жизнерадостной, толстой старухой: мать напирала на тесноту (в доме жили еще две семьи) и отсутствие комфорта (удобства во дворе), тетя Груша - на свежий морской воздух, близость пляжа и собственное гостеприимство. Когда они, наконец, сторговались, Савва вздохнул с облегчением потому что боялся, что они никогда не договорятся, а ему не терпелось поскорей пойти купаться.
        Сожители оказались людьми приветливыми, дружелюбными, и когда все завтракали за длинным столом в саду, Савве казалось, что они с матерью - члены одной большой семьи.
        Кстати, именно за завтраком тетя Груша и сообщила всем, что ночью свободную комнату снял парень, студент, и теперь у них будет еще один сожитель.
        Парень вышел к столу, жадно вдыхая свежий утренний воздух, смачно потянулся и объявил, что его зовут Серега. Кудрявый, рыжий, как морковка, в клетчатой рубашке и потертых джинсах, он всем понравился, особенно своей простецкой улыбкой с широким просветом между передними зубами. Веселый, по-студенчески бесшабашный, Серега быстренько со всеми перезнакомился и потом часто веселил отдыхающих разными байками и случаями из жизни, а когда погода портилась и купание отменялось, пел под гитару песни собственного сочинения. По крайней мере, так он говорил. Если кто-то сомневался в его авторстве, он неистово божился и клялся здоровьем своих родителей, что написал эту песню только что, буквально полчаса назад. Конечно, он ужасно много врал, не без того! но все относились к нему с симпатией, и мать сказала как-то: «Бывают же такие люди, легкие, беззаботные, как мотыльки. Даже завидно.» И вздохнула. Для нее беззаботность была непозволительной роскошью: она растила сына одна, на мизерную зарплату, и, чтобы раз в год вывезти его к морю, приходилось изрядно покрутиться.
        Серега ходил купаться только по вечерам, говорил, что рыжие обгорают моментально и что если он пробудет на солнце хотя бы полчаса - с него слезет шкура. Пока остальные постояльцы жарились на пляже, Серега валялся в саду с книжкой или бренчал на гитаре. На фоне жирной, тенистой листвы его рыжие кудри полыхали как пышный экзотический цветок.
        Савве он тоже нравился.
        До тех пор, пока однажды утром Серега по-дружески не хлопнул его по плечу:
        - Как дела, пацан?
        Как только его крупная, в веснушках, ладонь коснулась Саввы, Дар вздрогнул и вдруг разлился омерзительным пятном ядовито-зеленого цвета, вызвав у Саввы приступ тошноты. Это было очень неожиданно и неприятно, как если бы вы склонились над красивым цветком, и вместо нежного аромата вам в нос ударил бы запах гнили. Почувствовав сильнейшее отвращение, Савва брезгливо дернул плечом и отпрянул. Серега заметил это, посмотрел на него внимательно, в прищуренных глазах промелькнуло что-то хищное, вокруг глаз собрались резкие морщины, и Савве показалось, что Серега намного старше, чем говорит. Он сел перед Саввой на корточки и спросил вкрадчиво:
        - Ты чего, старичок? А? Что с тобой?
        - Я…я ничего. Мне надо идти, - пробормотал Савва и понесся в комнату мимо изумленной матери, которая ждала его, чтобы идти купаться. В комнате он стал хватать руками все подряд, несколько раз умылся холодной водой, чтобы избавиться от тошнотворного ядовитого пятна внутри. Глядя на эти манипуляции, мать ничего не сказала, только покачала головой. Она привыкла к странностям сына и объясняла причуды его характера тем, что он растет без отца.
        Одно только упоминание о Сереге заставляло Савву морщиться. Он не испугался. Просто Серега мог дотронуться до него еще раз, а ему не хотелось снова испытать чувство гадливости, которое вызывал у Дара этот симпатичный с виду парень.
        А вечером в доме поднялся ужасный переполох. Оказалось, что пока все были на пляже, а тетя Груша уходила на почту, Серега обокрал ее и постояльцев и скрылся в неизвестном направлении. Женщины плакали и показывали друг другу раскрытые чемоданы, перечисляли пропавшие вещи, мужчины хмурились и, стоило упомянуть Серегу, матерились на чем свет стоит. Всех опрашивали люди из милиции, даже мать Саввы, а Савву никто ни о чем не спросил. Кто станет слушать восьмилетнего мальчишку? Да и что он мог сказать? Не станешь же всем подряд рассказывать о Даре! Если не считать сильное огорчение матери, Савва был доволен: здорово, что Дар видит людей насквозь!
        Доверившись Дару, Савва прикасался к другим людям, к предметам и получал целую гамму чувств при этом. Одни люди нравились Дару, другие - нет. Некоторые внушали ему опасение, хотя и выглядели очень милыми. Савва улавливал тревожные сигналы и старался держаться от таких людей подальше, потому что Дар никогда не ошибался, как не ошибаются легкие, вдыхающие ядовитый газ.
        С Грином все было иначе.
        Грин не понравился Савве. Савве было десять, а Грину - тринадцать. Он был настроен воинственно. Ему показалось, что Савва много умничает, и за это он разбил ему нос и очки. Но, видя как Савва подслеповато щуря глаза, пытается вставить дрожащей рукой стекло в оправу, сел рядом, виновато шмыгнул носом, протянул Савве грязный платок:
        - На… вытри кровь-то.
        Он не любил бить слабых.
        Они помирились и пожали друг другу руки. И за это рукопожатие Дар отблагодарил Савву чистым ровным сиянием, которое еще долго теплилось где-то внутри, даже когда они разошлись по домам.
        Некоторые люди, шумные, яркие, необычные, по мнению Саввы, непременно должны были вызвать реакцию Дара. Савва прикасался к ним украдкой, прислушивался к себе, но Дар оставался равнодушным, даже скучал. И Савва стал относиться к нему как к разумному существу, обладающему своеобразным характером, непредсказуемым, капризным и немного обидчивым. Даже чувство юмора у него имелось. Как-то на перемене на Савву толкнули огромную старшеклассницу по прозвищу «Бульдозер», и она обрушилась на него всем своим весом. Савве показалось, что он попал под каток, и он едва очухался, а Дар послал нежные, «любовные» сигналы, мол, я в восторге! Савва понял тогда, что Дар пошутил. «Он еще и шутит!» - поморщился Савва, потирая ушибленное колено. Ему тогда уже было лет пятнадцать, и отношения между ними стали портиться.
        Как всякий подросток, Савва считал, что теперь сам отлично разбирается в людях, не нуждается в предостережениях и воспринимал Дар с его советами не как подарок, а как досадное неудобство.
        Дар вел себя по-хозяйски, «минусовал» людей, которых Савва считал вполне приличными, реагировал внезапно, когда ему заблагорассудится, не считаясь с правилами поведения в подростковой среде, «сигналил» посреди ответа у школьной доски, во время важного разговора, да и неважного тоже, и часто ставил своего хозяина в неловкое положение. Улавливая сигналы, Савва терял мысль, замолкал на полуслове и выглядел как придурок, поэтому за ним закрепилась репутация парня «с приветом». А ему очень хотелось быть как все. Считаться «особенным» среди подростков - очень сомнительное удовольствие.
        С экрана телевизора, с газетных листов, со всевозможных сайтов смотрели провидцы, тоже обладатели даров: бледные, патлатые мужики с сумасшедшими глазами, дородные тетки с родинками по лицу перебирали карточные колоды толстыми пальцами с глянцевыми, черными ногтями: «Привороты, обереги, снятие порчи…» Савва брезгливо передергивал плечами: выставить свой Дар напоказ - все равно что раздеться прилюдно. Даже хуже. А уж брать за это деньги! Савва пришел к выводу, что в этих людях нет ничего особенного, что они просто морочат всем голову, и ему не хотелось иметь с ними ничего общего. Он никому не рассказывал про Дар, кроме самых близких. Он не хотел, чтобы его считали чокнутым и бегали к нему узнавать будущее. Да Дар ничего такого и не умел. Он просто подавал сигналы, которые можно было истолковать как угодно. Наверное, это был очень молоденький, совсем неопытный дар. И Подарком судьбы его можно было назвать с большой натяжкой. Не подарок, а так… небольшой сувенир.
        В конце восьмого класса Савва увлекся биохимией, и стал объяснять все жизненные процессы с научной точки зрения. Дар не вписывался в этот подход, противоречил законам, не только науки, но и логики, и не поддавался никаким объяснениям. Савва даже проконсультировался у химика, который факультативно преподавал основы биохимии и с которым Савва часто общался после уроков. Ну как проконсультировался, сказал, что у него есть один странный приятель, который иногда испытывает необычные ощущения, описал симптомы. Химик сначала рассмеялся и назвал приятеля большим фантазером, который таким способом просто хочет привлечь к себе внимание, сказал, что в такие вещи верят только не очень умные люди и впечатлительные, романтичные барышни. Правда, внимательно посмотрев на Савву и заметив, что Савва разволновался, добавил, что пусть приятель особенно не расстраивается, что, мол, в природе есть множество разных явлений, объяснить которые с научной точки зрения пока не представляется возможным. Савва же запомнил только первую часть разговора и стал относиться к Дару пренебрежительно, игнорировал его предупреждения,
пытался мысленно «глушить» сигналы, а если это не получалось - нарочно общался с теми, кто вызывал у Дара антипатию. Последний раз их мнения совпали, когда пять лет назад Савва встретился с отцом.
        Отец ушел от матери, когда Савве не было двух лет, и почти сразу же женился на другой женщине, о которой мать не любила говорить. Примерно раз в два или три года, он вспоминал про первую семью и звонил матери, чтобы узнать, не нуждаются ли они в чем-нибудь и предложить деньги. Она говорила отцу, что с деньгами у нее, слава богу, проблем нет, что она прилично зарабатывает, сама может ему одолжить, если нужно и, кстати говоря, ее скоро повысят, так что денег будет еще больше. Савва слушал и изумлялся про себя: как можно так беззастенчиво врать? Сама же только что занимала у соседки. А тут на тебе! Разбогатела… И это при том, что мать ненавидела вранье. Наверное, отец ей не верил, потому что он что-то отвечал ей и она начинала раздражаться, а потом всегда бросала трубку. Савва был уверен, что она его терпеть не может.
        Однажды мать вошла в его комнату с торжественным лицом, сказала, что отец хочет прийти к ним, повидаться, хочет узнать его поближе. Савва пожал плечами: ну хочет и хочет, очень хорошо, что хочет, просто замечательно. Но мать заставила его отложить книгу, села рядом и заявила, что Савва не должен на него злиться, что отец, конечно, человек сложный, но очень хороший. Савва не имеет права его осуждать.
        А Савва вовсе не злился. Ему только не хотелось встречаться с незнакомым человеком и рассказывать ему о себе. Да и рассказывать особо нечего.
        Предполагалось, что отец придет к ним на ужин в ближайший выходной. В назначенный день мать долго суетилась на кухне, пекла осетинский пирог, который ей всегда удавался. При этом вокруг нее происходило что-то вроде небольшого землетрясения: из рук постоянно падали предметы, рассыпалась соль, все дымилось, поддгорало. Мать зачем-то сделала прическу и накрасила губы, а поймав на себе изумленный взгляд Саввы пояснила: завтра у одной ее сотрудницы юбилей - пришлось забежать в парикмахерскую. И почему-то покраснела.
        - Ты знаешь, - сказала она, доставая пирог из духовки и уронив прихватку, - когда он уходил, то бросил мне напоследок, что я такая жалкая и никчемная, что я без него и неделю не протяну, тем более с ребенком.
        Она говорила бодрым веселым голосом, но наверное, эти слова ее сильно задели, раз она до сих пор их помнила.
        - Я была тогда ходячая катастрофа, вечно все теряла, ключи, квитанции… Ни погладить, ни постирать как следует. А он - собранный, опрятный, во всем любил порядок, и это порождало между нами идиотские конфликты. Теперь-то, конечно, я изменилась.
        Савва не стал ей напоминать, что на прошлой неделе, когда она потеряла свой паспорт, они перерыли всю квартиру, пока не отыскали его на полке холодильника, куда она выложила его вместе с продуктами.
        Наверное, ей очень хотелось, чтобы отец пришел и увидел, как она изменилась, потому что перед самым приходом отца она разволновалась. Накрашенная, с новой прической, которая ей совсем не шла, она выглядела старше своих лет, но когда выяснилось, что отец не придет, а будет ждать Савву в ресторане, чтобы поужинать и поговорить, у нее почему-то жалко дрогнули губы, и она стала похожа на девчонку-подростка, которую обманули.
        - Ну, вот… Зря только с пирогом канетелилась. Палец еще обожгла… - сказала она с досадой, и Савве показалось, что она сейчас заплачет.
        Савва предложил:
        - Хочешь, я не пойду? Скажем, что я сломал ногу.
        Она тут же опомнилась и возмутилась:
        - Да как ты можешь! Это ведь не кто-нибудь, а родной отец! Сейчас же поезжай. Он ненавидит, когда опаздывают. - И стала выпихивать сына за порог.
        В ресторане, увидев Савву, отец, высокий худощавый мужчина, сдержанно улыбнулся и махнул ему рукой. Савва сел за столик, и они стали наводить контакт. Первым делом отец спросил Савву, каким видом спорта он увлекается. Савва ответил, что никаким. Отец недовольно поджал губы, бросил:
        - Ее воспитание…
        Он сделал заказ не просмотрев меню, наверное, часто здесь бывал, и не спрашивая Савву, велел официанту принести две рюмки коньяку. Он оказался нормальным мужиком, ничего особенного, человек как человек. Рассказал, что у него собственное проектное бюро, неплохой доход, большая квартира в центре, жена - кандидат наук. У его супруги, пояснил он без всякого стеснения, проблемы со здоровьем, поэтому детей у них нет. Они поговорили немного на отвлеченные темы.
        Потом отец спросил:
        - Мать сказала, ты увлекаешься точными науками?
        Савва кивнул.
        - Это у тебя от меня. Я тоже в юности любил химию, математику. - и поинтересовался, чуть заметно улыбаясь:
        - Ну, так какие у тебя планы?
        - В смысле? - не понял Савва.
        - Я имею в виду планы на будущее?
        Уже догадываясь, что ответ отцу не понравится, Савва сказал, что никаких. Он не любит строить планы.
        - Как же так? - спросил отец и улыбка сбежала с его лица. - Как же ты собираешься жить, не имея цели, не продумав стратегию для ее достижения?
        Савва пожал плечами.
        Отец презрительно пождал губы, побарабанил пальцами по столу:
        - Извини, но я не могу этого понять, а тем более одобрить.
        Савва и сам не понимал, почему ему так неловко в присутствии этого красивого, импозантного человека. Может быть потому, что встретившись с сыном, которого до этого он никогда не видел, он совсем не волновался, говорил скупо выверяя слова, уверенным, чуть снисходительным тоном, или потому что перед тем как вручить сыну деньги, он тщательно их пересчитал. Кажется, он все делал тщательно. Савва замотал головой, но отец вложил деньги Савве в руку и крепко сжал ее прохладными ладонями с тонкими длинными пальцами, чтобы Савва не вздумал отказываться.
        Дар включился неожиданно, точно лампочка, и обдал Савву ярким светом, холодным, как отблеск металла. «Все правильно, - мысленно согласился Савва. - Все верно.»
        Именно его он и почувствовал, сидя напротив этого красивого, довольного собой человека - холод, от которого было чуть зябко плечам и хотелось накинуть свитер, висевший на спинке кресла, хотелось домой: вдарить по осетинскому пирогу, завалиться с книжкой в своей комнате, которую мать, конечно, не даст читать, потому что будет заходить к нему каждые пять минут и спрашивать, как прошла встреча. Понятно, почему они не ужились. Мать не умела продумывать стратегии для достижения жизненных целей, она даже до работы не умела добраться без происшествий: или сумку в маршрутке забудет или замечтавшись, промахнет нужную остановку… И свет Дара от нее был теплый, хотя и не такой яркий.
        Грин сказал:
        - Забей. Подумаешь, хрен с бугра! Явился со своим баблом… - потом почесал затылок и добавил - хотя, знаешь, мой батя как забухал лет двадцать назад, так и живет в прострации, думаю, он вообще не помнит, что у него есть сын. Твой хотя бы спрашивает, интересуется… Может, в следующий раз все пройдет по-другому.
        Но Савва, вспомнив холодный свет Дара - отклик на прикосновение отцовской руки, решил, что следующего раза не будет.
        Он почти забыл про этот чудной подарок свыше, когда Дар выкинул номер и просто ошеломил Савву, которому тогда уже было восемнадцать. Что-то у него случилось тогда, какие-то неприятности, ничего существенного, но он расстроился, и девушка с глазами, напоминающими море, выслушав Савву, ободряюще погладила его по руке.
        И Дар ожил и заговорил тысячью оттенков и цветов! Никогда, ни до, ни после этого, он не переливался так божественно красиво, заставляя Савву парить на вершине блаженства. Он никак не мог остановить эту лавину сигналов, накрывшую его с головой. Он видел ее изумленный взгляд, слышал, что она взволнованно спрашивает его о чем-то, и мысленно приказывал Дару: «Прекрати… прекрати это сейчас же…», но Дар не слушал и продолжал кайфовать, пока она резко не отдернула руку.
        Синеглазая девушка, по-своему истолковав Саввино глупое, счастливое лицо, быстро попрощавшись, ушла. Ей было неловко. А уж как было неловко Савве, когда эйфория миновала! Он так разволновался, что даже стал разговаривать с Даром вслух, чего отродясь не бывало. Во-первых, он посоветовал Дару заткнуться. Во-вторых, послал его к черту! Выкинуть такой номер! Чем он только думал, спрашивается? Теперь она будет считать Савву маленьким, гадким извращенцем или кем-нибудь похуже. Как теперь объяснить, что ей не о чем волноваться, что даже если бы он был не вялым хлюпиком, а был бы спортивным, накачанным парнем, остроумным, уверенным в себе, - никакой Дар на свете не заставил бы его претендовать на девушку Грина?
        Они только поженились, целовались постоянно, и их лица светились от счастья, особенно ее лицо. И Савва даже мысленно не посмел бы нарушить это свечение, перед которым Дар мерк и становился тусклым, как фальшивый бриллиант. Даже если бы на тысячу процентов был уверен, что об этом никто не узнает. Не посмел бы.
        Савва возмущался, ходил взад вперед по комнате, сердито размахивая руками, и со стороны могло показаться, что он спятил.
        Он пригрозил Дару, что обязательно с ним разберется. И две недели подряд, каждый вечер читал о паранормальных формах восприятия, экстрасенсорных способностях, посредничестве чувственных каналов и прочей ерунде. Дар бесился, закатывал истерики, выдавал бурную реакцию на всякую чепуху и мучил Савву сильнейшими головными болями. Ему, видите ли, не нравилось, когда его называли «выстреливанием случайных очагов в подкорке головного мозга», тем более ему не нравилось, когда его считали результатом серьезной патологии, скажем, шизофрении. Он хотел, чтобы его считали даром свыше и не хотел, чтобы его анализировали. Две недели он «психовал», а потом и вовсе прекратил с Саввой общение.
        И не проявил себя, когда мать заболела. А ведь Савва брал ее за руки тысячу раз, обнимал и просил опереться на его плечо, когда пришлось ехать в больницу, из которой она уже не вернулась. Дар ни о чем не предупредил и повел себя как предатель.
        - Ну что? - спрашивала мать, лежа на больничной койке, с трудом разлепляя запекшиеся губы. - Что там говорит твой Дар? Есть надежда? - и в ее голосе звучала добродушная усмешка, потому что она любила сына без всяких даров и особенностей, любила его темную, вихрастую голову, большие глаза, скрытые за стеклами очков, и немного застенчивую улыбку. Пожалуй, это единственное, с чем ей было жаль расставаться. Когда она смотрела на его щуплую фигуру, сердце ее сжималось от тоски: как он будет один, такой слабый, неприспособленный к жизни, такой странный?
        - Да все нормально, мам, - уверял Савва, хотя совсем не был в этом уверен, и брал ее за руку. Рука была горячей и дрожала. Савва прислушивался к себе, но разобиженный Дар молчал.
        А потом Савве было не до Дара, потому что пришлось привыкать жить одному. Он так сильно переживал, что если бы не Грин и девушка с синими глазами, ему пришлось бы совсем туго. Они забросили свои дела, опекали его, как могли, и старались, чтобы он ни на минуту не оставался один. Грин даже перевез к нему свои шмотки и жил у него целый месяц, а синеглазая девушка приходила помогать по хозяйству. Правда, после того случая с Даром, она никогда не брала его за руку, а если оставалась с ним наедине, то говорила сухо и всегда хмурила брови, а он смотрел на нее, и чувство пронзительной тоски охватывало его. Она осторожно расспрашивала его о Даре, потому что в отличии от покойной матери и Грина, верила в него и считала настоящим подарком судьбы. Савва вяло пожимал плечами. Не мог же он сказать ей, что они поссорились! Дар затаился и молчал. Савва даже стал привыкать к этой тишине внутри себя и, откровенно говоря, был ей рад. Он пришел к выводу, что без этого «подарка судьбы» живется гораздо легче, свободнее…
        Но незадолго до того, как с Грином произошло несчастье, Дар «вернулся».
        Савва не верил, что Грина могло спасти какое-то дурацкое предвидение. Грин всегда делал, что хотел и жил на полную катушку, без оглядки на всякие знаки и предостережения. Такой уж он был, и с этим никто ничего не мог поделать, даже девушка с синими глазами, которую Грин очень любил. А еще Грин любил рисковать: прыжки с парашютом, дайвинг в запрещенных местах, бейсджампинг, а иногда просто гонки по трассе с такой бешеной скоростью, что казалось, еще немного, и его байк взлетит. Все, что было связано с риском, доставляло Грину огромное удовольствие, а Савва все думал, почему он никак не может угомониться, зачем испытывает судьбу, выбирая себе все более сумасшедшие развлечения? Что за радость подвергать себя опасности и, выходя из дома, не знать: вернешься ты сегодня целым и невредимым или загремишь на больничную койку с переломами и травмами? А потом решил - просто они с Грином очень разные. Грин любил риск, а Савва нет. Общительный, веселый Грин имел кучу друзей, знакомых. Для него просидеть в квартире целый день было равносильно катастрофе, а Савва предпочитал одиночество и не любил без нужды
выходить из дома. Всякий раз, когда Савва просил его быть осторожнее, Грин смеялся и хлопал его по плечу:
        - Сколько тебе лет, чувак? Восемнадцать? А по тебе и не скажешь. Рассуждаешь, как зашуганная пенсионерка…
        В тот день, когда Грин быстро пожал ему руку и убежал на кухню, потому что у него там что-то подгорало, Дар снова дал о себе знать. В первую секунду Савва только удивился, прислушиваясь к давно забытому сигналу: ровному свечению. Потом оно заискрило, вспыхнуло очень ярко, так ярко, что Савва на мгновение ослеп, и вдруг погасло, оставив внутри ужасающую темноту, как будто кто-то выключил в комнате свет. Эта темнота вызвала удушающую тоску, сдавившую горло. Савва не сдержался и громко всхлипнул. Ему показалось, что Грин, который кричал ему из кухни, чтобы он не топтался в прихожей, уходит навсегда. Услышав этот всхлип, Грин вышел в коридор со сковородкой в руке и уставился на него с недоумением. Он очень удивился тому, что Савва сидит на полу, закрыв лицо рукавом пальто, и лицо, и рукав - все мокрое от слез. Он провел Савву в комнату, принес ему стакан воды, усадил на диван и уселся перед ним на корточки. Он улыбался, с тревогой заглядывая Савве в глаза. Это была очень добрая, почти нежная улыбка.
        - Ну ты даешь, друган! - сказал он и по-отечески хлопнул Савву по колену. - Что с тобой такое? Опять накатило?
        Грин называл Дар дурацким словом «накатило».
        Савва натянуто улыбнулся. Даже успокоился немного. Он всегда успокаивался, когда рядом был Грин.
        - Ты, Савка, черт тебя знает, сходил бы к врачу, что ли… - проворчал Грин и озадаченно почесал затылок. Он был смущен. К Дару он относился как к хроническому заболеванию, которое то обострялось, то отпускало Савву. - А то однажды свихнешься со своим Даром. Нет, серьезно, почему не проверить свою башку, тем более, что она такая умная? - и он шутливо толкнул голову Саввы огромным кулаком. - Я бы и свою проверил за компанию, да чего там проверять-то, две извилины… - Грин гордился тем, что у него такой умный друг, называл его «ходячий интернет» и часто говорил, что если бы их можно было объединить, его силу и Саввины мозги, то получился бы идеальный человек, супер-герой-звездный-рыцарь. Сам он не мог внятно пересказать и двух строчек, прочитанных пять минут назад.
        На мгновение утопив Савву в тоске, Дар сообщил, что Грина скоро не станет, и поверив ему, Савва с жалкой улыбкой смотрел на друга, стараясь запомнить каждую черту, голос, каждое слово. Он смотрел на темные, слегка вьющиеся волосы, высокий чистый лоб, карие, глубоко посаженные глаза, чтобы потом в одну секунду вызывать в памяти черты друга.
        А Грин был не просто другом, а близким человеком. Если бы они не встретились много лет назад, то Савве пришлось бы пройти через все круги ада, в который превращается жизнь тщедушного очкарика в подростковом возрасте: унижения, насмешки, плевки и зуботычины, потому что вокруг полно ровесников, желающих самоутвердиться за счет жалкого фрика, вздрагивающего даже от легкого замаха руки. Ничего это с Саввой не случилось только потому, что рядом всегда был сильный, уверенный в себе Грин.
        Савва хорошенько расспросил Грина: куда он едет, что собирается делать сегодня? Оказалось, что на этот день Грин не планировал ничего особенного: приятель попросил свозить его за город по срочному делу. Слушая его, Савва все время думал: что если Дар ошибается или врет? С него станется! Что если Дара вообще не существует? И он не представлял, как можно сказать человеку: «Ты скоро умрешь», тем более Грину.
        И промолчал.
        Этим же вечером Грин и его приятель вылетели на встречку и лоб в лоб столкнулись с огромной фурой. От его мотоцикла остались только искареженные детали.
        Когда все улеглось, повинуясь безотчетному желанию поделиться с кем-то тем, что мучало его, Савва рассказал об этом случае девушке с синими глазами.
        И тут началось!
        Она не пожалела его, обозвала болваном и трусом и закатила истерику.
        - Ты должен был, слышишь?… ты просто обязан был, - она выдиралась из Саввиных рук и показывала дрожащим пальцем на дверь, - лечь вот тут, на пороге и никуда не пускать его! Ты должен был все рассказать ему… остановить его! Что же ты за друг такой?!!
        - Ты не понимаешь… - Савва пытался оправдаться, сказать ей, что Грин не стал бы его слушать. Иногда он был ужасно упрямым. Да Савва и не знал, когда это случится. Не мог же он не выпускать Грина из квартиры всю жизнь! Но она ничего не хотела слушать, мотала головой, сверкала на него синими глазами.
        - Ты мог спасти его! Он был бы сейчас с нами. Со мной, по крайней мере. Как ты не понимаешь? Его больше нет. А я…Я ничего не хочу. Без него я ничего не хочу! - она кричала без остановки, так что Савва не знал, что делать и что сказать. Это был кошмар.
        Потом она выбежала из дома и бродила бог знает где. Савва был уверен, что она больше никогда не захочет его видеть.
        Но она вернулась, отстраненная и притихшая, и, не поднимая глаз, заговорила:
        - Я не думаю, что ты виноват. Нет. - Она покачала головой. - На самом деле я злюсь не на тебя, а на него. Он всегда делал, что хотел и никогда не думал о других. И вот чем все закончилось. Знаешь, как я живу теперь? - спросила она, и, наконец, подняла на Савву синие глаза. - Я теперь и не живу вовсе. Я просто задыхаюсь от тоски. Ничего не могу делать и думать ни о чем не могу.
        И добавила фразу, от которой у Саввы по телу пробежал мороз.
        - Я хочу к нему.
        Савва не умел утешать людей. Никогда не умел. И в этот раз он обнял ее, прижал к себе и стал повторять одно и то же:
        - Ну что ты! Ну зачем ты так? - Они стояли в тесном коридоре, обнявшись, как осиротевшие дети. И Савва думал, если бы Дар мог излечивать или хотя бы успокаивать! Или хоть немного снимать эту душевную пытку. Он бы распрощался с Даром без сожаления, лишь бы не ощущать эти красные волны отчаяния, исходившие от нее. Но Дар был жалким и никчемным. Он только подавал сигналы, которыми даже нельзя было воспользоваться. Просто хорошо развита интуиция. Савва читал об этом в интеренете.
        Потом они долго привыкали к одиночеству. Она - сама по себе, Савва - сам по себе. Так ей было легче. Она, конечно, изменилась. Перестала улыбаться, и ее лицо словно окаменело. Она никогда не отмечала дату смерти Грина. Она и так думала о нем постоянно. И она никогда не плакала, даже на кладбище, куда они иногда ездили вдвоем, чтобы постоять у неприметного памятника, на котором не было фотографии, просто надпись: «Гриневский Олег Николаевич.» И внизу две даты, разделенные короткой черточкой, такой же короткой как жизнь Грина. Когда Савва прикасался пальцами к холодному камню, и Дар молчал. Он не умел реагировать на пустоту.
        Грин, которого они всегда воспринимали, как более взрослого, более опытного человека, навсегда остался двадцатилетним парнем, и они его давно переросли. Им теперь было по двадцать три, и они уже сами были взрослыми. У нее возле уголков губ залегли складки горечи, которые никогда не расправлялись, вообще в лице появилось что-то старушечье, какая-то обреченная усталость. И Савва не представлял себе, каким должен быть человек, который заставит ее улыбаться как прежде, но всегда верил, что такой человек есть. Не может же все так сложиться, что она останется одна до самой смерти, никогда больше не будет улыбаться, никогда кокетливо не поправит волосы, не засмеется чудесным воркующим смехом, немного краснея и смущаясь. Этого быть не может. Нужно только не дать себе привыкнуть к этой пустоте и перестать окунаться в нее снова и снова, как в бездонный колодец. Но он видел, что она увязла в этой тоске, пропустила какой-то важный момент, когда горе отступает, что она все больше зацикливается на своих мыслях, на своем отчаянии…
        Раз или два раза в месяц они встречались, шли в кино или в кафешку, выпивали по бокалу вина и по чашке кофе. Савва пытался ее развлечь, сыпал анекдотами, вычитанными в интернете, но чувствовал себя скучным, неитересным, видел, что она улыбается только из вежливости.
        Иногда она теряла нить разговора и уходила в себя, и Савва никогда не спрашивал ее, о чем она думает. Обращенный внутрь себя взгляд и каменное, похожее на маску, лицо, пугали. Синие глаза, которыми он любовался украдкой, тускнели, теряли влажный живой блеск. Видимо, ей тоже было тяжело в такие моменты, потому что, очнувшись, она виновато улыбалась и почему-то зябко ежилась. А однажды, оглядев многолюдное кафе, сказала:
        - Как-то пусто вокруг, не находишь?
        - Да что ты! - изумился Савва. - Столько народу…
        - Да, - усмехнулась она. - Народу действительно много…
        И Савва понял, что она говорит о другом.
        Очнувшись, она сразу начинала прощаться. Торопилась домой. И Савва всегда ломал голову над тем, что она могла делать дома, совершенно одна. Если бы она умела плакать, он бы решил, что она плачет. Но она не умела. И тогда он представлял, как она сидит в комнате с окаменевшим лицом, уставившись перед собой мертвыми глазами, час, другой, третий… И ему становилось страшно, потому что могло так случиться, что однажды она так и не выйдет из этого транса, не вернется в реальность…
        Он хотел поддержать ее, но не знал, как это сделать. Она отстранилась и всячески давала понять, что не нуждается в его помощи. Она никогда не упоминала Грина, и если Савва начинал с ней говорить, удивленно вскидывала на него огромные синие глаза и хмурила брови.
        - Ну, что ты! Я в порядке. Я давно перестала мучить себя. Сколько времени прошло! Лучше поговорим о тебе. Мы теперь так редко видимся…
        И еще Савва понял, что он ей неприятен. Просто почувствовал. Может, она хотела забыть Грина и всех, кто был с ним связан. А может, так и не простила ему бездействия в тот день, когда Грин пожал ему руку…
        Глава 3
        Получив от начальства тонкую папку с делом №346/ 02 по факту смерти Тучкова Егора Ивановича, предположительно «Самоубийство», старший следователь Мешков прошел в свой кабинет, бросил папку на стол, но не стал ее открывать.
        Он подошел к окну и склонился над большим цветочным горшком с каким-то экзотическим растением. Он не знал названия этого цветка и понятия не имел как за ним ухаживать. Судя по большим, все еще пышным листьям и ярким розовым цветам, которые теперь уныло свисали и сбрасывали по одному вялые, лишенные аромата лепестки, когда-то это было очень красивое растение. Но теперь цветок явно загибался. Ему явно чего-то не хватало или наоборот - этими цветами никогда не поймешь в чем причина. Мешков поливал его каждый день, поставил на самое светлое в кабинете место и теперь с неудовольствием думал, что возможно этот красавец вообще не любит солнца или переизбытка влаги. Мешков никогда не имел дела с цветами, за всю жизнь не вырастил ни одного растения, но по какой-то необъяснимой причине вцепился в этот цветок, который притащил кто-то из сотрудников, и желал во что бы то ни стало реанимировать его. Каждое утро, заходя в кабинет, он первым делом осматривал растение, каждое утро находил его во все более плачевном состоянии, и каждое утро у него слегка портилось настроение. И сейчас вид поникших листьев только
усугубил раздражение, которое не покидало его с тех пор, как у него на руках оказалась эта папка с делом №346.
        Не то, чтобы он не любил таких дел. Скорее наоборот. Работа по этому делу подразумевала вращение в интеллигентной среде, опрос родственников, друзей, коллег, окружавших этого бедолагу, а возможно и приложивших руку к тому, что легким пятничным вечером, Тучков Егор Иванович, сорока двух лет от роду, врач-стоматолог, работавший в частной клинике и наверняка получавший неплохую зарплату, проживающий с женой в большом многоквартирном доме, по адресу Елецкая, 21, распахнул окно и, не оставив даже коротенькой предсмертной записки, шагнул в вечность. Мякишев считал себя хорошим психологом, в юности даже хотел изучать психиатрию, и полагал, что неплохо знает людей. Ведение этого дела позволит лишний раз в этом убедиться. Факт самоубийства не был установлен, нужно было собрать материал и отправить дело на судебно-психиатрическу экспертизу, которая, основываясь на материалах дела, решит, явилось ли падение из окна осознанным решением или кто-то на это решение повлиял.
        К тому же в помощники, для скорейшего закрытия дела и улаживания формальностей, ему дали Вадима Юрченко, которого Мешков, по праву старшенства, называл просто Вадик.
        Вадик - восторженный молодой человек, чувствительный как барышня, немного напоминал Мешкову самого себя лет этак двадцать назад. Мешкову импонировала эта юношеская восторженность, наивность и даже категоричность, с которой Вадик высказывался по вопросам, о которых не имел ни малейшего понятия. И его ужасно забавляло, что сам Вадик считает себя взрослым, опытным мужчиной, лишенным иллюзий. «Сейчас ворвется в кабинет и станет излагать всевозможные версии.» - подумал Мешков, улыбаясь заранее, но задумчиво потрогав пальцами суховатые, покрытые бурыми пятнами листья, снова нахмурился.
        Дело №346 было ужасно некстати. Во-первых, на нем и так висели три квартирные кражи со взломом, четыре грабежа и одно заявление об изнасиловании. Кроме того, за ним числилось восемь приостановленных дел, и на каждой планерке шеф прочищал ему мозги, торопил со сроками. А во-вторых, Мешковв планировал уйти в отпуск. Каждый вечер просматривал объявления о горящих путевках, а засыпая, представлял себя на морском берегу и даже ощущал специфический морской запах, от которого с непривычки первые пару дней так приятно кружится голова. Он устал от города, от раскаленного асфальта, устал от озабоченных, хмурых лиц. Хотелось чего-то легкого, воздушного, беззаботного, хотелось знакомства с какой-нибудь одинокой симпатичной женщиной, не обремененной семейными заботами.
        Сделавший роковой шаг из окна Тучков не знал об этих романтических планах, но он определенно их нарушил. Шеф сказал: «Закрой это дело и вали на все четыре стороны.» Это было очень любезно с его стороны, но уже стояла середина сентября, еще пару недель, начнется октябрь, и об отпуске можно будет забыть. Разве только в далеких экзотических странах, но такой отдых Мешков позволить себе не мог. И вероятность того, что это долгожданное морское путешествие, как впрочем и все предыдущие, накроется «медным тазом», возрастала с каждой минутой.
        С морскими поездками вообще было тяжело.
        Раньше он мечтал поехать к морю с женой.
        Но так уж случилось, что из этого ничего не вышло. Сначала не было средств, потом возможности. Несколько лет они никуда не могли поехать, потому что заболела его мать и нуждалась в уходе. Потом жена защищала кандидатскую, моталась по командировкам, и они никак не могли совместить графики. И еще была работа, работа, работа… У нее и у него. Дежурства, ночные звонки, поздние возвращения домой, усталость. В общем, когда все это кончилось, и появились средства и возможности, они с женой отдалились друг от друга настолько, что уже не строили совместных планов. Она жила своей жизнью, он - своей. Даже почти не спали вместе. Мешковв был тонким психологом, опытным человеком, но в жизни, в своей жизни, совершал те же ошибки, что и другие люди. Осознав, что брак рушится, он решил во что бы то ни стало спасти его и предложил жене съездить куда-нибудь. К его изумлению, она согласилась. Они даже пошли в турагенство и стали слушать веселую, общительную девушку, которая предложила им различные варианты, заученными фразами описывая тихие, семейные курорты, где они смогут побыть вдвоем, и где никто не будет им
мешать. Немного смущаясь и краснея, она сообщила им доверительным тоном, что такие вот поездки вносят приятное разнообразие в семейную жизнь. А Мешкову вдруг стало страшно. Он представил себе, как они нос к носу проведут две недели, будут жить в одном номере, о чем-то разговаривать, что, наверное, придется ухаживать за ней, изображая заболивого мужа, и решил, что даже если вопреки обстоятельствам, они купят путевки и поедут, то вернутся врагами, опротивеют друг другу до ненависти. Судя по испуганному взгляду, жена думала о том же. Они не сговариваясь встали, поблагодарили изумленную туроператоршу и ушли. Этим же вечером Мешков перевез свои вещи на квартиру покойной матери, и через пару месяцев они развелись. Это было больше года назад, он даже слышал, что за женой кто-то ухаживает, и эта новость оставила его совершенно равнодушным. Теперь, вспоминая об этой неудачной попытке уехать, он с тоской подумал, что глупо спасать то, что уже умерло. Эти попытки так изнурительны и оставляют на душе такую муть! И снова окинул взглядом цветок. Не этим ли, кстати, он и занимается теперь, таская этот увядающий
цветок с места на место и заливая его отстоянной водой каждое утро?
        Этим летом он почувствовал себя ужасно одиноким. И снова стал лелеять эти глупые мечты об отдыхе и даже порадовался тому, что теперь имеет полное право завести интрижку с какой-нибудь дамой, потому что был теперь абсолютно свободен, хотя и одинок. И у него давно не было женщины, что в свете последних теорий, весьма пагубно отражается на психическом и физиологическом состоянии взрослого мужчины. Так говорит наука, а с наукой не поспоришь.
        Глядя на тонкую папку, которая через пару недель разбухнет от всевозможных справок, протоколов до невероятных размеров, он горестно вздохнул и подумал, что скорее всего его надеждам не суждено сбыться и на этот раз.
        Мешков прошел к столу, уселся на крутящийся, черный стул с маленькой треугольной спинкой, который он терпеть не мог, потому что из-за очень высокого роста, ему приходилось с трудом втискиваться между жесткими подлокотниками, и как бы низко он не опускал этот стул, все равно колени упирались в столешницу, и он чувствовал себя школьником-переростком, сидящим за партой, из которой давно вырос.
        Он раскрыл папку и, подперев щеку кулаком, задумался.
        Ему очень шла эта задумчивость. Он не был похож на крутого парня. Его профессия предполагала многочасовые сидения за столом, долгие изнурительные допросы, писанину, изучение свидетельских показаний, поэтому он не имел впечатляющих, накачанных мыщц и непробиваемого пресса, которые так нравятся женщинам. Напротив, он был очень худ, и его костюм болтался на нем как на вешалке, придавая своему владельцу несколько неряшливый вид. Зато с годами сухощавое лицо с серыми, внимательными глазами и тонким, хрящеватым носом, стало выдавать в нем философа. И он надеялся, что такие качества как высокий интеллект и вдумчивость, могут в какой-то степени компенсировать перед дамами отсутствие грубой физической силы.
        Нужно было начинать работать, но мысли об отпуске сбивали настрой, и ему не давал покоя этот умирающее растение с поникшими цветами. Что же с ним не так?
        Открыв папку, Мешков стал рассматривать фото самоубийцы, а выражаясь научным языком, суицидента.
        Светлые, уже седеющие на висках волосы, есть залысины, из-под рыжеватых бровей настороженно смотрят небольшие голубые глаза, губы узковатые, плотно сжатые. Мешков не преследовал цель изучить по снимку характер покойного, просто хотел зрительно зафиксировать образ человека, о котором предстоит многое узнать. А зафиксировав образ, Мешков решил, что самоубийца ему не понравился. Он как раз собирался мысленно обосновать это первое впечатление, но тут в кабинет ворвался Вадик, подлетел к столу и протянул ему широкую плоскую ладонь, слишком широкую по сравнению с тонким запястьем.
        - Здорово! - они были знакомы давно и обращались друг у другу на «ты». Мешков не имел ничего против. Он вообще не любил излишней официальности и должностного пафоса. Вадик кивнул на папку. - Изучаешь?
        Мешков был уверен, что несясь по узкому длинному коридору, Вадик уже составил в голове цепь событий, которые заставили жертву «наложить на себя руки». И зная Вадика, можно было не сомневаться, что это были очень захватывающие события, к сожалению, не имеющие к реальной жизни никакого отношения.
        Мешков посмотрел на Вадика и подумал, что они будут чертовски нелепо смотреться вместе. Когда мужчина высок и худощав - это неплохо, но когда рядом с ним идет почти такой же высокий и еще более тощий напарник, это уже перебор. Впрочем, на этом их сходство заканчивалось. Вадик имел более яркую внешность, усугубляющуюся темным загаром. Он любил в свободное время жариться на пляже. Его лицо, в отличии от лица Мешкова, приковывало взгляд, и не только из-за глаз какого-то удивительного темно-синего оттенка, какого Мешков никогда не встречал прежде, а невероятно подвижной мимикой. Оно никогда не бывало спокойным, умиротворенным, неподвижным и всегда изображало какую-нибудь эмоцию. Вадик был чрезвычайно эмоциональным молодым человеком. Сейчас его главной эмоцией было нетерпение. Вадик еще не наигрался в эти игры. Он ждал, что они заговорят, как два профессионала, по делу, обсудят план мероприятий, поэтому очень удивился, когда Мешков поглядел на него с неудовольствием и спросил:
        - Ты чего такой тощий?
        - Тощий? - озадаченно переспросил Вадик, и теперь на его лице отобразилось изумление. - Не знаю. Никогда не думал об этом. А что?
        - А то, что вместе мы будем выглядеть как суповой набор. - проворчал Мешков.
        - Хм… - Вадик усмехнулся. - Можно делать вид, что я твой сын, а ты - мой престарелый папаша, передаешь мне свой опыт. Тогда сходство даже приветствуется.
        - Ишь ты… - буркнул следователь и недовольно усмехнулся. - Престарелый…
        И поднявшись со своего неудобного стула с крутящейся спинкой, подошел к окну. И Вадик с еще большим недоумением услышал:
        - Ты не знаешь, что за цветок?
        - Не знаю. Я в этом вообще не разбираюсь, - честно ответил стажер. В его голосе сквозила глубокая убежденность, что во всех остальных вопросах он разбирается очень хорошо. - А зачем тебе?
        - Да вот, понимаешь, принесли цветок, по-моему, очень красивый. А он пропадает буквально на глазах. Что ему надо - ума не приложу.
        - Понятно. - Вадик в недоумении почесал русый затылок. - Слушай, Иван, по пути я захватил заключение эксперта. Вот оно.
        - Молодец. - похвалил Мешков и вернулся к столу, но не стал садиться, а прочитал заключение стоя.
        Из заключения и протокола осмотра места происшествия следовало, что Тучков скончался в результате кровоизлияния в легкое из-за травмы не совместимой с жизнью, поскольку падение было непрямым и в полете тело наткнулось на сопутствующий предмет (вероятнее всего, ветку дерева). Положение тела при соприкосновении с поверхностью, траектория падения и небольшое расстояние от трупа до фундамента дома, говорили о том, что Тучков падал спиной вперед и в момент падения не получил дополнительной кинетической энергии, то есть толчка, и сам не только активно не отталкивался ногами (что подтверждало бы версию самоубийства), а напротив, пытался избежать падения, хватаясь за кирпичные выступы оконного проема, а чем свидетельствует анализ поврежденных ногтевых пластин и поверхностных повреждений на фалангах пальцев. Осмотр квартиры потрепевшего, наличие стула в непосредственной близости от окна, отсутствие в квартире других лиц, позволяет сделать вывод о том, что потерпевший с невыясненной целью сам, при помощи стула, взобрался на подоконник. Предсмертной записки при потерпевшем не обнаружено. Она также не
обнаружена и в квартире. В момент падения на Тучкове был белый медицинский халат. Также установлено, что потерпевший находился в состоянии алкогольного опьянения, соответствующем средней степени тяжести.
        - Что скажешь? - спросил Вадик, когда Мешков отложил листок.
        - Ты выезжал с группой?
        - Да.
        - Записку искали тщательно?
        - Как обычно. - Вадик развел руками.
        - Как обычно… - проворчал Мешков и бросил на Вадика недовольный взгляд. - Знаю я вас…
        - Да нет, не было записки.
        - Впрочем, самоубийство маловероятно. Больше похоже на несчастный случай.
        - Так это же хорошо. Просто отлично.
        - Что же хорошего в несчастном случае? - усмехнулся Мешков. - И у меня множество вопросов. Зачем он влез на подоконник? Если бы он чинил раму или, скажем, мыл окно… Тогда нет вопросов. Но не имеется сопутствующих предметов вокруг. И потом на нем была рабочая одежда. Почему? Что такого могло произойти, что заставило его, не переодевшись, то есть в срочном порядке, подставить стул и влезть на подоконник? И вообще, люди обычно переодеваются на работе.
        Мешков нашел среди бумажек план квартиры, долго задумчиво разглядывал окно в кабинете, старательно избегая взглядом пожухлые листья, свисающие из в огромного горшка, и сказал:
        - Знаешь, когда человек взбирается на подоконник, но не поворачивается лицом к окну? Когда боится выпустить из поля зрения то, что происходит в комнате, в данном случае, на кухне, боится повернуться спиной. Ему обязательно нужно видеть что-то или кого-то…
        - Думаешь, в квартире были посторонние?
        - Пока я ничего не думаю. Обычно падение из такого положения, то есть спиной вперед, происходит в следствии толчка или удара. Тогда происходит не свободное, а ускоренное падение из-за дополнительной энергии, приданной телу во время удара. Тело летит с большей скоростью, по другой траектории и приземляется намного дальше от стены здания.
        - Сам же только что сказал, что толчка не было.
        - Да это не я сказал. Это эксперты сказали. Смотри, - Мешков быстро начертил крошечный квадрат и в нем два проема - дверь и окно. - Допустим, ты находишься в комнате. В ней есть только один выход. Допустим на тебя идет человек с ножом. Комната крошечная, сейчас посмотрю, да, 6 м на 4. У тебя нет возможности его обойти. Остается два варианта - борьба или… окно.
        - Окно? Зачем? Чтобы полететь с восьмого этажа и воткнуться головой в бетон?
        - Не знаю. В такой ситуации снижается способность адекватно оценивать опасность. Окно - просто способ ухода от прямой угрозы. И потом он был пьян. Значит, кто-то составил ему компанию. Кто? Может, этот кто-то и находился на кухне? Был у меня подобный случай лет пять назад. Правда, публика там была попроще: встретились два бывших подельника, сели выпивать, слово за слово, вспомнили старые счеты, началась драка, и один из них взобрался на подоконник, мол, не подходи, сейчас спрыгну, а другой - хозяин квартиры - толкнул. Так вот пострадавший падал спиной вперед. А суициденты так не делают. Это все равно, что заходить в реку задом наперед. Дверь в квартиру была заперта?
        - Прикрыта.
        - Значит, посторонние или посторонний могли быть, а сделав свое дело, покинули помещение до того, как поднялся шум. Соседей опросили? Как всегда «никто и ничего»?
        - Как всегда, - вздохнул Вадик. - А могло быть так? Он сидел на работе, что-то стукнуло в голову, ну, знаешь, всякие неприятности, проблемы, решил, ну его все к черту, пошел домой, хотел прыгнуть, а потом передумал, стал лезть обратно, оступился - и привет! Могло так быть?
        - Могло, конечно. Тем более, что он был пьян.
        - Я зашел к экспертам и поговорил с ними. В заключении в глазах рябит от всяких терминов и медицинских словечек. Я ни черта не понял. Поэтому решил просто поговорить. Короче говоря, он был пьяницей. Еще не алкоголиком, но пил уже конкретно.
        - Какими дозами?
        - Здесь дело не в дозах, а в регулярности. Печень увеличена.
        - Меня больше интересует, почему он пил и с кем. Все-таки не слесарь какой-нибудь, интеллигентный человек, врач. Значит так: нужно выяснить не было ли у потрепевшего причин для суицида, как прошел его день с утра плоть до момента происшествия и не было ли в квартире других лиц, которые могли быть причастны к его гибели.
        - Я тут подумал, нужно съездить к нему на работу. Может, из-за пьянки его собирались уволить или уже уволили.
        - Может быть.
        Мешков бросил заключение в папку, грустно вздохнул, и пожелав мысленно, чтобы это дело не слишком затянулось, удивил Вадика в третий раз:
        - Поехали к вдове. Думаю, надо начать с нее.
        Глава 4
        Поднося руку к звонку, Вадик предупредил:
        - Сейчас будет море слез. С женами всегда так… - и вздохнул, представив себе почему-то худенькую женщину в черном одеянии, с заплаканным лицом и тонким дрожащим голосом. Она будет много говорить, вдаваться в несущественные подробности, рассказывать каким хорошим был ее муж, и плакать, плакать, плакать… Понадобится бог знает сколько времени, прежде чем они выяснят, что иногда он позволял себе выпить немного, и еще столько же, чтобы она, наконец, признала, что в последнее время ее муж действительно спивался, но все равно он был очень, очень хороший. И снова примется за свое, а они будут утешать ее по очереди и ждать пока иссякнет этот поток.
        Она не открывала.
        Мешков и Вадик озабоченно переглянулись, потому что в квартире во всю мощь динамиков надрывался телевизор, значит, вдова была дома. Вадик, уже без всякого стеснения, барабанил по двери кулаком. И как раз, когда он занес руку для очередного удара, дверь приоткрылась и в проеме показалось заспанное, недовольное лицо. Ее лицо. Ни при каких обстоятельствах оно не могло бы показаться привлекательным. Круглое, одутловатое, с обвисшими щечками, окруженное пышными, обесцвеченными волосами, с вздернутым носиком и маленьким капризным ртом, теперь, когда его исказила гримаса недовольства, оно казалось почти отталкивающим.
        Вдова выглядела старше своих сорока лет. Веселенькая пижама в мелкий цветочек, обтягивающая пышные формы и предполагающая нечто игривое, только усугубляла дело.
        Они ее разбудили. Вадик, который возненавидел ее с первой секунды, подумал, что спать при орущем телевизоре, который слышно даже за дверью квартиры, может только очень здоровый человек. И еще он подумал, что она настоящая стерва. Не потому, что у нее было отталкивающее, искаженное гримасой недовольства лицо, а потому, что от нее исходила скрытая агрессия, и потому, что в одно мгновение оглядев мужчину, она могла совершенно точно дать ему оценку. Как мужчине. И после того, как она выносила свой вердикт, никакие слова и поступки уже не могли ничего исправить или разубедить ее. Она почти никогда не ошибалась. Только один раз, и эта ошибка стоила ей очень дорого.
        Именно это она и сделала. Посмотрела на них быстрым, оценивающим взглядом. Поэтому двое мужчин, явившихся к ней ранним утром, чтобы покопаться в ее личной жизни, немного смутились. Наверное, то, что она увидела, ее не слишком впечатлило, потому что она без всяких эмоций бросила небрежно:
        - Проходите. - и впустила их в маленький, заставленный всяким барахлом, коридор.
        Закрывая за ними дверь, она объяснила, что вчера хоронила мужа, у нее был очень тяжелый день. Она отпросилась с работы, хотела отоспаться. Но вот явились они и разбудили ее.
        Вдова замолчала и стала переводить взгляд с одного мужчины на другого, ожидая извинений.
        Вадик был уверен, что Мешков поставит ее на место и скажет: «Ну, знаете что, милая женщина! Мы к вам не на пирожки пришли, а по делу. Между прочим, по поводу смерти вашего мужа, которого вы вчера хоронили. И мы не можем подстраиваться под каждого свидетеля, так что давайте не будем…» Вадик представил, какое глупое лицо будет у этой стервы, когда Мешков скажет ей так. Ну или примерно так. Но вместо этого услышал:
        - Я как-то не подумал. Можно поговорить в другой день. Завтра, например. - Вадик даже приоткрыл рот от изумления.
        - Ну, хорошо. - вдова сдержанно улыбнулась и махнула рукой. - Поговорим сейчас. Все равно я уже не усну.
        Она попросила их пройти на кухню. Сказала, что ей нужно одеться, и что много времени это не займет, и действительно довольно быстро вернулась, уже в халате и мужских домашних тапочках. Стягивая руками на большой мягкой груди полы халата, она сообщила, что готова ответить на их вопросы, хотя совершенно не понимает к чему столько шума вокруг такой жалкой персоны, как ее муж. Так она сказала и посмотрела на них равнодушными светло-серыми глазами, слегка припухшими ото сна.
        Проходя мимо маленькой комнаты, должно быть спальни, Мешков бросил взгляд на большую плазму, сверкающую всеми цветами радуги. Это был единственный предмет во всей квартире, который говорил о том, что Тучков неплохо зарабатывал, все остальное было обшарпанным, полинявшим, допотопным.
        Мешков посмотрел мельком на экран: симпатичная брюнетка, то ли японка, то ли китаянка, улыбаясь ненатуральной улыбкой, давала советы, как сервировать стол к приходу гостей. Обычная чепуха для домохозяек. Если вдова и слушала эти советы, то явно им не следовала. Хозяйкой она была скверной.
        Они сидели на кухне, где царил страшный бардак: в раковине возвышалась гора грязной посуды; на кухонном столе, покрытом липкими пятнами от чая - стопка дамских журналов, жидкость для снятия лака, ватные диски и пепельница, полная белых тонких окурков. Она не придала этому никакого значения и не смутилась. Просто сдвинула этот хлам в сторону, чтобы Вадик мог разложить свои бумажки. Вдова идеально соответствовала окружающей обстановке, она была неухоженной, обрюзгшей, заспанной. Но у Мешкова сложилось впечатление, что эта неряшливость обманчива, несколько нарочита. Он был уверен, что эта дама при желании могла за пять минут привести себя в порядок и выглядеть еще очень и очень привлекательной. Но сейчас, сидя на табурете за грязным кухонным столом, заваленным всяким барахлом, она только производила впечатление очень нерадивой хозяйки. Впрочем, жена она тоже была никакая, потому что не только не выглядела как убитая горем вдова, не была даже расстроена. Слезами здесь и не пахло, и Вадик решил, что вариант с тихой, плачущей вдовушкой нравится ему гораздо больше.
        - Нелли Владимировна Тучкова, семидесятого года рождения, проживающая по адресу, Елецкая, 21, квартира 39. Все правильно?
        - Да, - она криво усмехнулась, слегка задетая тем, что посторонний мужчина говорит о ее возрасте.
        - Нелли Владимировна, поговорим о вашем муже.
        - Что ж, - она пожала плечами. - Поговорим.
        - Скажите, что он был за человек?
        - Довольно гадкий, если говорить откровенно.
        Мешков и Вадик переглянулись.
        - В чем это выражалось?
        - Во всем. Начиная от внешнего вида и заканчивая манерой общения. Я его терпеть не могла. Вообще, мы находились в стадии развода. Правда, эта стадия несколько затянулась.
        - Почему?
        - Из-за жилплощади, конечно. Никак не могли найти подходящий вариант для размена. Он не хотел оставить квартиру мне и снимать жилье. А на другие варианты я была не согласна. Я потратила на него двадцать лет своей жизни, это было бы слишком несправедливо по отношению ко мне. Сначала мы пытались решить эту проблему, даже обращались в агентство по недвижимости, но потом оставили эту затею. Пришлось терпеть друг друга, как-то приспосабливаться. Хотя это было и нелегко.
        - Вы часто ссорились?
        - Лучше спросите как часто мы не ссорились. Это будет вернее.
        - Причина ссор?
        - Ого! - она высокомерно рассмеялась. - Вот так сразу? Ну, хорошо… Скажем так, он не оправдал моих надежд. Такой ответ вас устроит?
        - Не совсем.
        Она устремила светлые глаза в окно, немного подумала и объяснила. Ее мать всегда говорила, что с такими внешними данными ее ожидает блестящее будущее. Слава Богу, что бедной женщины давно нет на свете. Она была бы шокирована увидев свою дочь в такой обстановке, в таком виде, рядом с таким мужем.
        - Согласитесь, я заслуживаю большего. - вдова посмотрела на Мешкова и даже чуть повернулась к нему в профиль, как бы приглашая его оценить внешние данные, которые в прошлом сулили ей такие блестящие перспективы. Она была чертовски уверена в себе, эта дама. Вадик хмыкнул.
        - Конечно, - охотно солгал Мешков и уловил боковым зрением возмущенный взгляд Вадика.
        - Я думала, что он многого добьется, свернет для меня горы. По крайней мере, так мне было обещано, когда я выходила за него. Нужно было только проявить упорство. Но он оказался просто жалким ничтожеством. Эта убогая квартира, эти копейки, которые он называл зарплатой. Господи! Я даже ни разу не была заграницей, потому что мы не могли себе это позволить. И это теперь, когда люди могут позволить себе все! Слава Богу, что он взял на себя ведение домашнего хозяйства, избавил меня от этой возни, сам готовил, стирал. Иначе я бы не выдержала, я бы сама выбросилась в окно. Конечно, мы часто ссорились. Я просто прямо говорила ему все, что думала.
        - Как вы думаете, он мог свести счеты с жизнью из-за ваших конфликтов?
        - О! - она рассмеялась, и на секунду, только на секунду, ее лицо полодело, и Мешков понял, что она имела в виду, когда говорила о своих внешних данных. Искренний смех на мгновение стер с лица следы времени, перед Мешковым сидела очаровательная блондинка, со вздернутым носиком и ямочками на щеках. Но как только она заговорила очарование тут же пропало. - Только не из-за наших ссор. Его это только забавляло. Чем больше я заводилась, тем больше он получал удовольствия. Из нас двоих я страдала гораздо больше. - Вдова замолчала, задумчиво покрутила пальцем плоскую пепельницу.
        Она могла бы порассказать этим людям, как ей жилось все эти годы. Как они изводили друг друга.
        Достаточно было пустяка, ничтожной мелочи в виде сломанного каблука на дешевой туфле, чтобы ненависть и раздражение начинали бродить в ее душе, а потом выплескивались наружу. Она могла бы сказать, что ненавидела его до слепоты, до удушья. Но он научился противостоять ей. Приспособился.
        Сделал из ее ненависти забаву. Отгородился от нее стеной иронии и добродушной усмешки. И чтобы она не говорила, чтобы не делала - он только усмехался и посмеивался. Иногда, устав от бесполезных криков, чувствуя что оскорбления не попадают в цель, она плакала. Потому что у ненависти тоже есть слезы.
        Слезы бессилия.
        Она ничего не сказала им. Они все равно бы не поняли.
        - Вы можете назвать его ближайшее окружение? Друзья, родственники…
        - Друзья?
        - Да.
        - У моего мужа?
        - Да.
        - У моего мужа вообще не было друзей. У него был сволочной характер. К тому же он был алкоголиком. Не вижу смысла это скрывать. Вы ведь все равно узнаете.
        - А с кем он пил? Обычно для этого имеется приятель или знакомый, тот, кто всегда может составить компанию.
        - Мой муж не нуждался в компании. Он пил в одиночку, скрытно. Думал, что никто ничего не замечает, но все давно уже заметили, конечно.
        Мешков подошел к окну, открыл его, перегнулся через подоконник, осмотрел окно снаружи, обернулся к вдове:
        - Он не говорил, что собирается что-нибудь делать с окном, скажем, установить спутниковую тарелку…
        - Если бы вы знали, сколько нервов я истрепала, прежде чем выпросила у него телевизор, вы бы не стали задавать мне подобные вопросы. Он дрожал над каждой копейкой.
        - Ну, хорошо. Может быть, в последнее время он вел себя как-то странно, был угнетенным, подавленным, обеспокоенным?
        - Не знаю.
        - Угрозы, странные звонки…
        - Не думаю. Впрочем, я не приглядывалась…
        - Он был здоров?
        - Относительно. Если бы было что-то серьезное, он бы замучил меня своим нытьем.
        Вдова встала, закурила тонкую белую сигарету, подошла к распахнутому окну и стала задумчиво стряхивать пепел, облокотившись на подоконник, с которого еще совсем недавно свалился ее супруг. Она об этом не думала. Пуская красивые колечки дыма, она думала совсем о другом и вдруг заговорила:
        - Знаете, у него были неприятности на работе. Он не ладил с начальником.
        - Вот как? И в чем же суть конфликта?
        - Понимаете, Дима, то есть Дмитрий Николаеваич, - называя это имя, она оживилась, - мой давний поклонник. Мы все трое дружили в молодости. В общем, они оба, и Егор и Дима, добивались меня, и оба были довольно настойчивы.
        Она так и сказала «добивались», давая понять, что завоевать ее было делом нелегким.
        - Я выбрала Егора. - объявила она и горько усмехнувшись, добавила, - К сожалению. Он был в каком-то смысле более изобретательным: говорил, что намерен сделать карьеру, рассказывал, что в Питере у него есть дальний родственник, какой-то высокопоставленный чиновник, чуть ли не министр, который только и ждет, когда Егор закончит мед. академию, чтобы позаботиться о его будущем. Он обещал, что мы уедем в Питер, где будут хорошие условия, деньги, интеллигентная среда… Он лгал с таким упоением! Я была молодая, глупая. Мне и в голову не приходило, что он выдумывает. И я выбрала его.
        На одно мгновение лицо ее дрогнуло. Это была больная тема. Глупость, из-за которой все пошло наперекосяк. Она не любила ни того, ни другого. Просто неправильно выбрала.
        - Дима тогда очень тяжело перенес мой отказ. - она довольно улыбнулась.
        Старая история. Так было тогда, так происходит сейчас и будет происходить и через десять лет и через пятьдесят. Но это история случилась двадцать лет назад. Мешков хорошо себе это представлял: как молодой парень вобьет себе в голову, что только она и никакая другая. С этой блондинкой с чудесными ямочками на щеках связана вся дальнейшая жизнь, без нее ничто не имеет смысла. Тем более, что эта девушка дает понять, что все возможно, хотя бы тем, что иногда позволяет целовать эти нежные щеки, улыбается ему, жарко обвивает его шею руками, целуя его при прощании. Парень понимает, что ради этих глаз, этой улыбки готов на многое, почти на все. И ему совсем не нравится, когда точно такая же мысль приходит в голову еще кому-то, тем более, что этот «кто-то» - лучший друг. И он не знает, что ровно тоже самое девушка проделывает с его другом. Ведь она выбирает, прикидывает. Так же целует, улыбаясь, слушает признания, вздохи, позволяет себя провожать. Парень этого не знает и не понимает, откуда в его друге столько упорства, почему он смотрит с ненавистью, почему упорно маячит рядом, когда они хотят побыть
вдвоем?
        Первым делом - дружбе конец. Они уже не друзья, а соперники. И начинают «добиваться». Дело заканчивается дракой, может быть даже не одной, может быть, в присутствии девушки, которая видя их озлобленные лица, улыбается смутной улыбкой. Ее тоже можно понять. Попробуй-ка сделать правильный выбор, когда не любишь ни того, ни другого, а от этого выбора зависит вся дальнейшая судьба!
        Парень сдается и уходит. А может, однажды, придя к ней домой с букетом сирени, с досадой обнаруживает соперника, небрежно, по-хозяйски обнимающего девушку. «Мы подали заявление…»
        Такое не скоро забудется.
        - Как же получилось, что они стали работать вместе?
        - Они как-то встретились с Димой на вечере выпускников. Дима сказал, что открывает собственную клинику и набирает сотрудников. А Егор работал в госучереждении, получал сущие копейки. Дима позвал его к себе. Я думаю, он сделал это из-за меня. Не знаю… По-моему, он так и не смог меня забыть. Знаете, есть любовь, которую люди проносят через всю жизнь! - произнося эту пошлую, банальную фразу, вдова самодовольно улыбнулась.
        - И ваш муж согласился? - спросил Вадик.
        - Конечно! - она посмотрела на Мешкова с удивлением. - Причем не раздумывая.
        - Сколько они проработали вместе?
        - Три года.
        - В чем конкретно выражалась неприязнь начальника?
        - Муж говорил, что шеф часто придирается к нему по пустякам, критикует из-за любой мелочи, делает это в присутствии других сотрудников. Коллеги мужа переняли эту манеру и тоже стали относиться к нему с пренебрежением. Это унижало мужа, и он часто нервничал.
        - И поэтому пил. - полуутвердительно полувопросительно вставил Мешков.
        - Возможно.
        - Он хорошо выполнял свои профессиональные обязанности?
        - Понятия не имею. Но думаю, что работа здесь ни при чем, просто Дмитрий Николаевич его терпеть не мог. А как бы вы относились к человеку, который увел у вас любовь всей жизни?
        - Прежде всего, я не позвал бы его к себе на работу.
        - Говорю же, он сделал это из-за меня. Понял, как я живу и ужаснулся. Как он еще мог мне помочь? Не мог же он просто предложить мне деньги! Поэтому он сделал так, что муж стал больше зарабатывать. Но это ничего не изменило.
        - Как вы сказали его зовут?
        - Черных Дмитрий Николаевич. Он владеет клиникой, в которой работал муж. Очень состоятельный человек.
        - Он искал с вами встречи?
        - Никогда! - вдова гордо вздернула подбородок. - Я была замужем, он тоже женат. Он смирился с моим выбором, но ненавидел моего мужа. Думаю, видя его каждый раз, просто не мог сдержаться от раздражения и срывался.
        - Вы хотите сказать, что начальник вашего мужа создал вокруг него невыносимую обстановку, морально давил на него, из-за этого ваш муж стал часто выпивать и в конце-концов покончил с собой? - Мешкову показалось, что она слишком уж акцентирует их внимание на этом аспекте. Это казалось странным. Она не производила впечатление наивной женщины и не могла не понимать, что такими разговорами оказывает бывшему поклоннику дурную услугу.
        - Не думаю, что муж преувеличивал. И знаете, я уверена: когда все уляжется, Дмитрий Николаевич непременно позвонит мне и предложит свою помощь.
        - А вы ее, конечно, примите? - это спросил Вадик.
        - Конечно, - она уверенно тряхнула светлыми, спутанными волосами. - Я теперь одинокая женщина. Мне просто необходимо крепкое мужское плечо.
        - Муж сильно переживал бы, если бы его уволили?
        - Другого такого места он бы не нашел.
        - Какое настроение у него было в тот день?
        - Понятия не имею. Когда он уходил, я еще спала. Правда, он звонил мне утром.
        - И что говорил?
        - Просто нахамил мне, как обычно. Он умел это делать. Я бы сказала, это единственное, что он умел.
        - Он звонил из клиники?
        - Наверное. По-моему, он был уже пьян. Мы поругались, и я бросила трубку.
        - Когда вы узнали о случившемся?
        - Я как раз возвращалась с работы, подходила к дому и увидела у подъезда Скорую.
        - Когда вы зашли в квартиру, вам не бросилось в глаза чего-нибудь подозрительного?
        - Например? - она непонимающе уставилась в глаза Мешкову. Действительно удивилась. Она никогда не смотрела что творилось в этой маленькой гадкой квартире, тем более на кухне. Она жила как во сне и ждала, когда этот кошмарный сон закончится.
        - Что здесь был кто-то посторонний? Или посторонние. Лишние рюмки на столе, приборы, какие-нибудь посторонние предметы?
        - Ничего такого я не заметила. И вообще мне было не до того.
        - Последний вопрос.
        - Хотелось бы. - Она не кокетничала, не жеманилась, скорее вела себя как утомленная надоедливыми поклонниками красавица. Не смотря на неряшливый вид и некую агрессивность, в ее плавных движениях и низком бархатном голосе было что-то удивительно женственное. Мешков подумал, что наверное, когда у нее хорошее настроение, она отлично поет. «Интересно, у нее бывает когда-нибудь хорошее настроение?».
        - У вас есть друг?
        - Что?!
        - Друг, мужчина, молодой человек?
        - Ну, знаете! - На этот раз она возмутилась и плотнее запахнула на груди халат.
        - Что поделаешь, Нелли Владимировна! - Мешков виновато развел руками, - Такая работа.
        - Отвратительная работа, - сообщила она. - Разве можно задавать женщине такие вопросы?
        - И все-таки?
        - У меня никого нет, ясно? - вдова обиженно поджала губы. - Я категорически не приемлю внебрачные половые связи. Я считаю это распущенностью.
        И глядя на Вадика, насмешливо добавила, что хотя ее муж был жалким ничтожеством, в том числе и в интимной сфере, она никогда не стала бы ему изменять. Это не в ее характере. Тереться по углам с любовником? Фу…
        - Почему он все-таки не оставил записки? - задумчиво спросил Мешков.
        - Понятия не имею. И знаете… - она доверительно придвинулась к Мешкову, и в глазах ее заплясали веселые чертики.
        - Да?
        - Мне плевать. - она выпрямилась и посмотрела на них и высокомерно поджала губы.
        Она проводила их до коридора и при прощании неожиданно подала руку для поцелуя. Вадик, не глядя на протянутую руку, сухо попрощался, а Мешков галантно склонил голову.
        Выйдя из подъезда, Вадик немедленно накинулся на Мешкова.
        - Я не понял. Что это было?
        - Ты о чем? - спросил Мешков, заранее улыбаясь.
        - Я вот смотрел на вас и подумал, уж не влюбились ли вы друг в друга. Что еще за целованье ручек? И вообще, ты вел себя с ней так, как-будто она тебе… понравилась.
        - А может, так оно и есть.
        - Нет. - Вадик даже остановился. - Ты шутишь.
        - Поехали. Пощупаем этого зубного воздыхателя.
        - Ты что, правда думаешь, что кто-то мечтает об этой кикиморе? Мерзкая баба… - Вадик передернул плечами.
        - Что-то ты разошелся сегодня. Может, сейчас она и выглядит не ахти, но уверен, что когда-то она была настоящая красотка.
        - Так это когда было?! - возмутился Юрченко.
        - Ты кое-что забыл, друг мой.
        - Что именно?
        - Есть люди, которые проносят любовь через всю жизнь! - высокопарно процитировал Мешков только что услышанную от вдовы фразу.
        - Что? О! Ну да, как я мог забыть? - Вадик остановился и внушительно произнес. - Только вот что я тебе скажу, друг мой.
        - Да?
        - Посели меня с ней на недельку, и ты увидишь.
        - Увижу что?
        - Как я сигану в окно.
        Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.
        - Поехали, психолог! - Машков дружески хлопнул его по плечу. - В причастность этого делателя голливудских улыбок я, конечно, не верю. Но поговорить с ним надо. Кстати, проверь, действительно ли она была на работе, когда это случилось. Поехали в клинику, говори адрес…
        Оставшись в одиночестве, вдова прошла в спальню и легла на кровать, мечтательно раскинув руки. Теперь она улыбалась, и эта улыбка мгновенно омолодила ее лицо.
        Она почти не солгала следователю, за исключением одного маленького пустяка. Улыбаясь и вспоминая этот разговор, она бросала нетерпеливые взгляды на телефон, лежащий на подушке. И, словно движимый силой ее мысли, он зазвонил. Вдова схватила его порывистым движением, перевернулась на живот и сказала нежным воркующим голосом:
        - Привет, любимый! Представь, у меня только что был следователь…
        Глава 5
        - Поможешь мне перевезти вещи? В субботу я переезжаю.
        - Конечно! О чем разговор?
        Девушка с синими глазами посмотрела на Савву с благодарностью и кивнула.
        Она наняла грузчиков, хотя вещей было мало. Она почти ничего не брала с собой на съемную квартиру, так что через двадцать минут дюжий молодец в синем комбинезоне занес последнюю коробку. Оставалось только разобрать вещи.
        - Не понимаю, зачем ты вообще меня позвала. - Савва засмеялся.
        - Я хотела тебя использовать не как грубую физическую силу, а для компании.
        Савва огляделся вокруг: стол, два стула, старый диван.
        - Где ты собираешься спать?
        - Что? А! Вот на этом прелестном диванчике. А что?
        - Ты уверена, что он не развалится, как только ты постелишь белье? На него даже садиться страшно.
        - Намекаешь на то, что надо сменить мебель? - она улыбнулась. - Ты же знаешь, я никогда не была помешана на комфорте…
        Девушка с синими глазами стояла на стуле и высоко подняв руки, вешала полупрозрачные, ослепительно белые шторы. Она стояла к Савве спиной, и когда поднимала голову, то ее темно-русые распущенные волосы почти касались талии. Зацепив последний крючок, она повернулась к Савве и сказала:
        - Вот так! - легко спрыгнула со стула и оглянулась назад.
        - Красиво, правда?
        Развеваемые сквозняком полотна белой ткани надувались как паруса, волнились, освежали комнату.
        - Очень.
        Теперь она посмотрела на него.
        - Ну, что ты стоишь? Разбирай коробки…
        Среди вещей не оказалось ни одной, ну просто ни одной фотографии Грина. А когда она протянула руку за какой-то чашкой, на пальце не было обручального кольца, которое она никогда прежде не снимала.
        Савва подошел к входной двери, осмотрел ее внимательно. Дверь была хлипкой, болталась в петлях.
        Она проследила за ним взглядом, тая в уголках губ загадочную улыбку. Она вообще изменилась. Не то, чтобы стала как прежде. Но лицо, самое красивое лицо, которое Савва видел когда-либо, немного смягчилось, расслабилось, утратило прежнюю пугающую неподвижность.
        И по ее улыбке Савва понял, что все его действия глупы. Она будет жить здесь не одна. Сюда придет человек и станет о ней заботится. И ему, Савве, лучше перестать изображать из себя заботливого папашу, проверять дверь, замки. Этим займется другой человек. Если, конечно, посчитает нужным. И этот человек вскоре появился, дружелюбно улыбаясь. Высокий, довольно симпатичный, намного старше Саввы и девушки с синими глазами. Он стоял в белой рубашке и черных костюмных брюках, перекинув через плечо пиджак и поигрывая ключами от машины. Небольшие умные глаза, святящиеся мягким светом, широкие брови, в общем, такие лица нравятся женщинам. Симпатичен, но не смазлив.
        - Привет, молодежь! - голос у него тоже был приятным, бархатистым, с мягкими, даже ласкающими интонациями.
        Она подошла к нему, немного смущаясь, скользнула губами по щеке. Он не протянул Савве руку, просто улыбнулся и назвал свое имя, которое Савва даже не расслышал. Этот человек прошел в комнату, внимательно все осмотрел. Спросил, не было ли проблем с переездом.
        Потом поцеловал ее, бросил Савве: «Пока!» и ушел. Он заезжал только на минутку, чтобы убедиться, что у нее все в порядке. Вот какой он был, этот человек.
        Мужчина как мужчина. Довольно практичный и наверное умеет устраивать свою жизнь. Значит, сумеет устроить и ее жизнь тоже. Нанял грузчиков, приехал проверить все ли в порядке. Если бы это был Грин… Господи, если бы это был Грин! Он сделал бы из этого переезда целое событие. Он никогда бы не стал нанимать грузчиков, наверняка, эти коробки они переносили бы целый день, без конца курили бы, может быть, пили бы вино. Грин всем мешал бы и травил свои байки. Савве, конечно, поручили бы коробочки с хрупкими легкобьющимися предметами, и он обязательно что-нибудь уронил бы, потому что всегда был неловким. Или какую-нибудь коробку сперли бы на улице, и синеглазая девушка бы долго сокрушалась. Но все равно потом стала бы смеяться вместе с ними. Для Грина переезд означал возможность побыть вместе, пообщаться, похохмить. Ведь ему было всего двадцать лет!
        Для этого человека переехать - значит перевезти необходимые для проживания вещи из одного помещения в другое. А это хлопотно. Поэтому в таких случаях нанимаются специальные люди - грузчики.
        Что он и сделал. Он приехал, убедился, что все в порядке, и небрежно поцеловав девушку, лучше которой Савва никого не знал, уехал, оставив после себя легкое облачко утонченного аромата.
        Наверняка, этот человек очень аккуратен. Он не ездит непристегнутым, не превышает скорость, не совершает глупых поступков и не говорит необдуманных слов. И не ищет приключений на пятую точку.
        Поэтому она его и выбрала.
        Прошлое еще держало ее цепко. И хотя теперь у нее был другой человек, другой мужчина, ее глаза излучали настороженный свет. Она как-будто очнулась и стала заново пробовать жизнь на вкус и еще не могла понять нравится ей то, что она пробует или нет.
        Все это Савва понял, глядя в ее синие, как море, глаза. Для него она была как открытая книга. И эту квартиру она сняла, потому что не могла привести человека с приятным голосом и умными глазами туда, гда была счастлива с Грином. Она заметила взгляд Саввы, смутилась. И сразу стала агрессивной.
        - Только не надо на меня так смотреть, ясно? Просто я хочу начать все сначала, вот и все.
        - Успокойся! Если ты затеяла этот переезд из-за Грина…
        - Грин, Грин.. Я только и слышу со всех сторон это имя! И мать, и ты и другие… - она все больше озлоблялась. - Грин бы сказал то, Грин бы сделал это! Ужас, до чего вы все мне надоели! Если хочешь знать, сейчас я встречаюсь с человеком, для которого имя Грин - ничто, пустой звук! Он понятия не имеет, кто такой Грин, просто знает, что я была замужем и все. И мне это нравится. Да!
        - Зачем ты так? - Савва хотел сказать, что все понимает. Человек не может всю жизнь хранить верность призраку. А Грин давно был только призраком.
        Но на нее словно что-то нашло. Она уже не могла остановиться.
        - Если хочешь знать, твой Грин, на которого ты готов молиться, был просто жалким трусом.
        - Что? - Савва не мог поверить, что это говорит она.
        - Да, да! Жалким трусом! Я одна знала об этом! Он сам рассказал мне как-то в порыве откровенности. У него было редкое психическое заболевание. С дества он изнывал от страха по самому ничтожному поводу.
        Даже состоял на учете. Такой уж он был. Каждое утро просыпался дрожа от страха. Когда ему было особенно тяжело, он закрывался в комнате и никого не хотел видеть, даже меня…
        - Я тебе не верю. Я знал бы об этом. Он сказал бы мне…
        - Он не хотел никому говорить. Хотел выглядеть крутым парнем. Гонщиком серебрянной мечты, - она усмехнулась. Грин любил этот старый американский фильм про гонщиков и смотрел его раз двадцать. - А на самом деле он боялся жизни. Даже собственный мотоцикл, который он так обожал, вызывал у него страх.
        Савва помолчал и посмотрел на нее почти с ненавистью, и под этим взглядом она сникла и сразу утратила агрессивность.
        - Я тебя понимаю. - медленно сказал он.
        - Что?
        - Я понимаю, зачем ты так говоришь.
        - О! Правда? И зачем, по-твоему?
        - Просто так легче. Чтобы забыть прошлое, тебе легче возненавидеть его. Я понимаю. Только прошу тебя, не говори больше так при мне. Я-то ведь не собираюсь ничего забывать.
        - Думай, что хочешь. И твои предостережения явно лишние. Я хотела попросить тебя, чтобы ты больше не приходил и не звонил. Никогда. Правда, я думала, что мы попрощаемся по-хорошему. Но ты как всегда все испортил. Я вообще жалею, что связалась с вами обоими, вы просто пара закомплексованных жалких трусов, вы…
        Савва хлопнул дверью, не дослушав ее до конца.
        Глава 6
        Подходя к двухэтажной пристройке огромного торгового комплекса, отделанной по самым современным дизайнерским стандартам, Вадик присвистнул. Все было броско, призывно, било по глазам. Большие стеклянные двери раскрывались с приятным звоном. Над входом висела черная гладкая доска. Золотистыми буквами на ней выбито «Улыбка на все сто» и два ослепительно белых зуба, нарисованных на манер мультяшных персонажей, улыбаются и пожимают друг другу руки.
        - Представляю, какие здесь цены! - Вадик поежился.
        - Вот пошел бы в стоматологи, работал бы сейчас в таком месте, получал бы приличную зарплату и в ус не дул. - съязвил Мешков.
        - Расскажи это Тучкову, - буркнул Вадик.
        - Чего ты жмешься?
        - Ненавижу зубнушки. Такой запах! И еще эти… как их… бормашины, что ли? Бр-р-р! - Вадик передернул плечами.
        - Расслабься, - усмехнулся Мешков, - Мы здесь по делу.
        На первом этаже за маленьким столиком грустная старуха в очках читала книгу. Услышав мелодичный звон открывающихся дверей, она подняла голову, привстала. Голубые выцветшие глаза оглядели их внимательно, цепко. Вадик показал ей корочку. Она посмотрела на нее в раздумьи, помрачнела лицом, но ничего не сказала, махнула рукой в сторону лестницы.
        Поднявшись по узкой винтовой лестнице с причудливыми кованными балясинами и гладкими деревянными перилами, Мешков и Вадик оказались на втором этаже, где располагался просторный холл с пальмами в кадках. Огромные окна, много света. Владелец наверняка потратил кучу денег на обустройство.
        Сегодня здесь было многолюдно. На длинном кожаном диване сидели посетители с грустными лицами, ожидающие своей очереди. Никакого запаха, вызывающего определенные ассоциации, никаких противных звуков, от которых по спине ползут мурашки, ничего такого. Чтобы пациенты окончательно расслабились, в стену вделан аквариум с огромными экзотическими рыбами, которые равнодушно взирали на людей и шевелили губами. На противоположной стене - большая плазма. Сейчас она не работала.
        Однако для посетителей было кое-что поинтереснее, чем аквариум и телевизор.
        В центре зала сидела блондинка в таком откровенном наряде, что мужчины смотрели на нее не отрываясь, а женщины - сурово поджав губы. Она била наповал. Секс-бомба. Мечта среднестатистического россиянина. Вадик и Мешков были среднестатистическими россиянами и поэтому с ними произошло то же, что происходило со всеми мужчинами, что приходили сюда. Они уставились на нее с самым глупым видом. Белая майка натянута на объемной груди, слишком объемной для такой худенькой модельной комплекции, что вызывало некоторые сомнения относительно ее натуральности, стройные, потрясающе длинные ноги, белые волосы и шоколадный загар. Очень короткая джинсовая юбка, которую легко можно было принять за широкий пояс, резко контрастировали с загорелым телом.
        Мужчины, словно загипнотизированные, следили за тем, как фантастически длинные ноги выезжают в проход, взлетают одна на другую и складываются в изящной позе. Иногда между ними мелькал кусочек тонкого белья, и тогда у особо впечатлительных зрителей перехватывало горло и слегка учащалось сердцебиение. Рядом с ней, облокотившись на изогнутую полку ресепшена, стоял симпатичный мужчина в медицинском халате и тихим голосом рассказывал ей что-то забавное, потому что она откидывала назад волосы и, запрокинув голову, издавала громкий, немного вульгарный смех. Доктор терпеливо улыбаясь, пережидал этот приступ смеха и снова начинал говорить. Заметив Мешкова и Вадика, они перестали разговаривать. Секс-бомба посмотрела на Мешкова, потом на Вадика и спросила нежным голосом, сильно растягивая слова:
        - Что вы хотели?
        - Нам нужен Дмитрий Николаевич Черных. Он у себя?
        - Вон его кабинет. - блондинка указала рукой на солидную деревянную дверь и сразу потеряла к ним интерес, а ее собеседник проводил Мешкова напряженным взглядом, потом склонился к ее лицу и зашептал ей что-то на ухо.
        В отличии от вдовы Дмитрий Николаевич Черных был расстроен, по крайней мере, потрудился придать лицу грустное выражение. Он сказал, что все знает, что очень сожалеет, хотел присуствовать на похоронах, но, к сожалению, на тот день у него было запланировано много важных встреч, которые никак нельзя было отложить. Он непременно позвонит вдове Егора Ивановича, и если она в чем-либо нуждается, постарается оказать ей посильную помощь. Услышав эти слова, Вадик сожалеюще покачал головой. Подтверждая слова вдовы, Дмитрий Николаевич закапывал себя еще до начала беседы.
        Черных расхаживал по кабинету и все время что-нибудь делал: поправил дипломы и сертификаты в рамках, висящие на стене, аккуратно сложил на блестящем полированном столе письменные приборы, подвинул фотографию улыбающейся женщины с темными волосами. Чувствовалось, что даже в такой неприятный момент, как беседа с двумя сотрудниками из органов по поводу смерти его подчиненного, он все равно испытывает удовольствие от той обстановки, которой себя окружил. Правда, сейчас он делал все машинально, скорее по привычке. Фирменный логотип «Улыбка на все сто» был повсюду: на лацкане белого халата, висевшего на стуле, на визитках, на письменных приборах. На стене висел огромный рекламный плакат с портретом самого хозяина кабинета и подписью: «Мы сделаем вашу улыбку красивой!».
        Черных и в жизни выглядел как мужчина из рекламы дорогого коньяка или модного парфюма. Расхаживая по своему кабинету, обставленному очень дорогой, очевидно, привезенной на заказ мебелью, в идеально скроенном, черном костюме, облегающем его плотную, высокую фигуру, но не стесняющем движений, Черных заставил Вадика и Мешкова почувствовать себя неловко. По сравнению с ним, Вадик в своих джинсах и джинсовой куртке, выглядел как подросток, одетый на распродаже, а Мешков - ужасно старомодно. Но через несколько минут ощущение неловкости пропало, потому что Дмитрий Николаевич, придававший большое значение внешнему антуражу, оказался очень простым в общении. К тому же, он чувствовал себя виноватым за последний разговор с Тучковым, и с его гладко выбритого, свежего лица не сходила виноватая улыбка.
        Заметив, что Мешков смотрит на логотипы, он улыбнулся и сказал, что клиника - его слабость. Жена говорит, что он немного перебарщивает.
        - Кстати о жене… Вы с ней ладите?
        - Конечно. Это же моя жена! - он удивился.
        - Мы были у Тучковой. Она рассказала нам о вашем увлечении юности.
        - О, боже!
        - Что такое?
        - Это было двадцать лет назад. Я уже и думать об этом забыл.
        - Вы не звонили ей?
        Он насторожился.
        - С чего бы я стал ей звонить?
        - Ну, не знаю… Пообщаться, вспомнить прошлое, мало ли!
        - Так вот, чтобы все было ясно: я не знаю с чего они оба взяли, что я до сих пор питаю какие-то чувства к ней. Думаю, это она вбила ему в голову. Просто ей хотелось так думать, вот и все. Я вообще жалею, что связался с ними обоими.
        - Зачем же связались?
        - По дурости. - просто ответил он. - Встретились три года назад на одном торжестве. И меня поразило какими они стали. Мы давно не виделись, а выглядели они просто ужасно. Особенно она. Мало того, что они постарели, опустились и деградировали, так еще и ругались без конца и говорили друг другу гадости.
        Я был пьян. На меня снизошло дурацкое благодушие. И мне действительно нужны были сотрудники для моей клиники. И я совершил эту ошибку, позвал его к себе. Они уцепились за меня как за спасательный круг!
        - И как он работал?
        - Сначала неплохо. Он очень хороший специалист. Я относился к нему как к любому другому подчиненному. Но характер у него был тяжелый. Он совершенно не умел ладить с людьми. Начались жалобы от пациентов, от сотрудников. Мне не хотелось трогать его. Но неделю назад, он перешел все границы. Его коллега сказала, что у него проблемы с алкоголем. На прошлой неделе, сказала она, у него так тряслись руки, что он не смог работать и ушел домой. Мне пришлось вызвать его к себе и поговорить с ним. Я старался быть деликатным. Правда. - Черных приложил руку к груди. - Но он повел себя как последняя сволочь. Стал упрекать меня в том, что я придираюсь, приплел свою жену, обвинил меня в распущенности и еще бог знает в чем. В общем, я поговорил с ним как мужчина с мужчиной, довольно резко.
        - Вы ему угрожали?
        - Только увольнением. И я имею на это право. Я не могу допустить, чтобы мой сотрудник приходил на работу с дрожащими руками, небритый, сонный, с запахом перегара. Хамил пациентам. В госучреждении на такие вещи смотрят снисходительно, но в частной медицине такое просто недопустимо. Услуги нашей клиники недешевы. И вообще… Он вел себя так, как будто я чем-то обязан ему. И меня это бесило.
        - Понимаю. Так почему он это сделал? Я имею в виду самоубийство?
        - Не могу вам сказать. Но первая причина, которая приходит в мне в голову - это его жена. Выносить такую женщину день за днем… Нужно иметь стальные нервы, а он никогда не отличался выдержкой. Если хотите знать мое мнение, она его просто доконала. В каком-то смысле я должен быть ему благодарен. - Черных задумался. - Эта женщина могла ткнуть пальцем в меня, а не в него. И кто знает, где бы я сейчас был? Мы были два влюбленных идиота, которыми она вертела как могла. Если бы у нее была возможность, она держала бы при себе нас обоих. Конечно, он тоже был не подарок. Но она - что-то особенное! На том банкете она немного выпила и грызла, грызла, грызла…
        - Знаете, она уверена, что вы захотите занять освободившееся место.
        - То есть как? - оторопел Черных.
        - При нашем разговоре она сказала, что вы позвоните ей в самое ближайшее время и станете искать с ней встречи.
        - Она правда так сказала? - Черных помолчал, потом вдруг запрокинул голову и разразился таким громким смехом, что старательно подслушивающая секс-бомба испуганно отпрянула от двери, а сотрудники, занятые своим делом, изумленно повернули головы в сторону его кабинета.
        - Господи, какой кошмар! - Черных резко оборвал смех и испуганно уставился на собеседников. - Надюсь, вы понимаете, что ее слова не стоит воспринимать всерьез? Не хватало еще, чтобы эти сплетни дошли до моей жены.
        - Вы не собирались ей звонить в ближайшее время?
        - Я сказал, что позвоню ей, потому что так всегда говорят в таких случаях. - Дмитрий Николаевич вздохнул. - Я не собирался ей звонить никогда. Откровенно говоря, у меня не хватает времени даже на свою жену. Она и так жалуется, что видит меня только по воскресеньям. У меня очень много работы. Да и что я мог бы сказать ей? Если вы ее видели, то поняли, что она не из тех, кто нуждается в сочувствии.
        Мешков и Вадик молчали. Это встревожило Черных и заставило отвечать на вопросы еще более охотно.
        - Сколько человек работает в клинике?
        - Шесть человек, если не считать Тучкова.
        - Все они сегодня на месте?
        - Нет. Двое сотрудников, муж и жена, отдыхают в Турции. А ортопел не вышел сегодня на работу - сказался больным.
        - А что с ним такое?
        - Не знаю. Он в последнее время ходит сам не свой. Впрочем, он всегда был мрачноватым.
        - И все-таки, почему покойный не ладил с коллегами?
        - Как вам сказать? - Черных задумался. - Он был своеобразным человеком. Вряд ли он вообще с кем-то ладил, особенно в последнее время. Периодически у него случались конфликты то с одним сотрудником, то с другим. Но пока это не мешало делу, я не вмешивался.
        - Было что-нибудь серьезное? Угрозы, запугивания?
        - Ну как вы могли подумать? - обиделся Черных. - Здесь работают интеллигентные люди!
        - Во сколько вы закрываетесь в пятницу?
        - Так же как и в любой другой день - в семь.
        - В прошлую пятницу было также?
        - Нет.
        - Почему?
        - Ничего особенного тут нет. Просто у меня был день рождения. И я пригласил всех сотрудников к себе на дачу. Я сам велел Кристине, нашему администратору, перенести все запланированные встречи и закрыть клинику ровно в четыре. Я иногда устраиваю такие вечеринки, чтобы люди могли пообщаться вне пределов своих кабинетов. Это повышает командный дух и все такое.
        - А что же Тучков, не был приглашен на этот фуршет?
        - Как вы себе это представляете? - изумился Черных, - Вчера мы поговорили на повышенных тонах, наговорили друг другу черт знает чего, а на следующий день я должен звать его к себе на дачу? Согласитесь, это как-то глупо… И, если уж говорить откровенно, я не хотел видеть его в числе гостей. Он всегда вел себя омерзительно на таких мероприятиях. Напивался, вел себя запанибрата, лез с поцелуями, с дурацкими тостами, нес какую-то чушь. Всем становилось неловко, кроме него самого. Наша ссора была хорошим поводом, чтобы не приглашать его. Кроме того, в клинике должен был остаться хотя бы один врач на случай, если придет посетитель с острой болью.
        - А сотрудник, что не явился сегодня, тоже был у вас на даче?
        - Бурцев? Конечно. Только уехал очень рано. Побыл минут сорок и быстро уехал. Мы были веселые, разговаривали по душам, а он сидел какой-то мрачный, озабоченный, было видно, что у него тяжело на душе. Я поинтересовался в чем дело, но он не ответил. Честно говоря, когда мне сообщили, что один из моих сотрудников покончил с собой, я подумал на него. А оказалось, что это Тучков. - Черных печально вздохнул.
        - Какие отношения у них были с Тучковым?
        - Бурцев его терпеть не мог. Впрочем, как и все здесь.
        - Я бы хотел с ним побеседовать. - Черных кивнул и, открыв тонкую черную папку, быстро начеркал несколько строчек на маленьком отрывном стикере, разумеется с логотипом «Улыбка на все сто».
        - Значит, в прошлую пятницу здесь были только Тучков и администратор. Правильно? Как вы сказали ее зовут?
        - Кристина.
        - Нам придется с ней поговорить.
        - Хорошо. - сказал Черных и быстро вышел из кабинета.
        Но разговор с Кристиной пришлось отложить, потому что неожиданно раздался стук и в приоткрытой двери показалось широкое, морщинистое лицо в ореоле седых кудряшек. Это была старуха, которую они видели у входа. Она хотела поговорить со следователем.
        Правда повела она себя несколько необычно. Зашла в кабинет и брякнула с порога.
        - Я хочу сделать заявление. Я знаю, кто убил его.
        Глава 7
        Что может быть неприятнее, когда кто-то считает вас пустым местом? Только когда пустым местом вас считают сразу несколько человек. Целый коллектив. Особенно неприятно это в том случае, если коллектив - сплошь милые, интеллигентные люди, а вы шестидесятичетырехлетняя старуха, у вас была бурная молодость, и вашего жизненного опыта хватило бы на десяток таких как они.
        Какое-то время вы пытаетесь переломить ситуацию. Вы вмешиваетесь в их разговоры, высказываетесь громко, разными способами пытаетесь привлечь к себе внимание. Сначала они глядят на вас изумленно, как-будто неожиданно заговорила мебель, а потом отмахиваются, перебивают, даже не дослушав вас до конца. И постепенно вы начинаете терять присутствие духа, понимая, что ваш жизненный опыт и ваши высказывания здесь никому не нужны.
        Вы смитряетесь, и все, что вам остается - тщательно выполнять свои обязанности и наблюдать за ними со стороны, понимая, что вам нет доступа в их мир, как бы вы не старались. Что бы вы не сказали, что бы не сделали - они смотрят на вас, сквозь вас, равнодушными глазами, в которых нет даже намека на интерес.
        Для них вы - пустое место, назойливое и глупое барахло.
        Женщину, которая зашла в кабинет, мучили сомнения.
        Она не боялась говорить со следователем. Она боялась, что разговор вообще не состоится. Кому нужно выслушивать мнение пустого места? Скорее всего, следователь не воспримет ее всерьез, как не воспринимают все в этой чертовой клинике.
        Они всегда были с ней вежливы. За три года никто не сказал ей грубого слова. И не грубого тоже. По утрам они бросали ей «здрасьте», по вечерам - «до свидания», даже не обращаясь к ней по имени.
        Красивые, уверенные в себе, эти люди никогда не знали голода, не понимали, что такое дифицит, и жили так, как-будто у них «весь мир в кармане», как в названии ее любимого романа Чейза. Она смотрела на них, слушала, как они сыпали мудреными словами, говорили на каком-то птичьем языке: гаджеты, смартфоны… Когда она узнавала цены этих игрушек, седые кудряшки на ее голове, пережатые тонким ободком, вставали дыбом, и она с трудом сдерживалась, чтобы не крикнуть: «Бога ради! Это же просто телефон! Просто телефон…» В ее потрепанной хозяйственной сумке всегда лежал бэушный простенький мобильник, который ей подарила сестра, чтобы они могли созвониться в крайнем случае. Мир, должно быть, сошел с ума, если взрослые люди готовы платить десятки тысяч рублей за забаву.
        Они одевались не так, как одевались в ее время, по окончании рабочего дня спускались вниз и разъезжались на своих шикарных машинах, стоимость которых она боялась даже вообразить. А она устало плелась на остановку.
        Она смотрела разные аналитические программы, пыталась понять, что происходит со страной, с людьми.
        Из всего бреда, что сыпался на ее седую голову с экрана, она воспринимала только слова одного политика, который ей очень нравился - настоящий мужик, сильный, скромный, простой. Старая гвардия.
        На выборах она всегда голосовала за его партию. Он говорил, что нужно поставить общественные интересы выше личных, нужно отбросить эгоизм, отбросить этот ненужный хлам - барахло, машины, роскошь и прочую чушь, навязанную нашим людям извне (хорошему, порядочному человеку много не нужно), объединиться и коллективно трудиться на благо страны. Она слушала его и спрашивала себя с тоской: почему никто не делает то, что он говорит? Ведь его слова так разумны, в них столько порядочности, мудрости, да просто здравого смысла… Глядя, как его насмешливо перебивают, она с гордостью отмечала с каким достоинством он держит удар, и чувствовала, что между ними есть что-то общее. Ее тоже никто не хотел слушать. Ее сестра говорила, что времена здесь ни при чем. Просто они постарели, а старикам всегда все не нравится.
        Может быть.
        Она пошла к начальнику. Вроде бы разумный человек. Хотела ему помочь: положила на стол докладную записку, где изложила свои соображения по поводу дисциплины. В докладной, составленной по всей форме - мало ли пришлось их написать за долгую жизнь! - она указала, какие сотрудники регулярно опаздывают, на сколько. Чтобы не быть голословной, привела факты. Кто не соблюдает субординацию, кто неподобающе одет. Описала все подробным образом и поставила внизу короткую четкую подпись.
        Начальник посмотрел на нее с нескрываемым изумлением.
        - Полина… э… Ивановна…
        - Ильинична.
        - Да. - он кивнул. - Лучше, если каждый будет заниматься своим делом. Вас устраивает ваша зарплата?
        - Вполне. - она оробела тогда и сразу поняла, что зря затеяла все это.
        - Вот и хорошо. Делайте то, за что вам платят. А со своими сотрудниками я как-нибудь сам разберусь.
        Идите на свое рабочее место.
        И она пошла, как оплеванная, слыша треск разрываемой бумаги за спиной. Он порвал ее докладную, над которой она корпела целый вечер, не читая. Это было последней каплей.
        Она смирилась и стала ждать.
        Иногда они устраивали после работы гулянку, называя это дурацким словом «корпоратив». У них все было не так, как у нормальных людей. Раньше праздники были общими, и на праздничном столе у всех одно и то же, никто никому не завидовал, не швырялся деньгами, чтобы переплюнуть другого. Теперь так никто не хотел.
        Она слышала, как на втором этаже раздавались поздравления, звучали тосты за женщин или за Новый год, в зависимости от повода, слышала радостные восклицания, хлопки открываемого шампанского. И ни у кого даже отдаленно не возникала мысль позвать ее наверх, посадить за стол, просто поздравить, хотя бы на словах. Для них она была бедная, отставшая от жизни старуха. Все, что было у нее - сестра-погодка, похожая на нее как две капли, такая же старая и бедная, как она сама, и богатый жизненный опыт. Ни то, ни другое, с их точки зрения не имело ни какой ценности, не представляло ни малейшего интереса. Она сидела в своем закутке, на первом этаже, с книжкой в руках и терпеливо ждала, когда закончится эта вакханалия, она вымоет полы и сможет, наконец, уйти домой.
        Хозяева жизни. Она их ненавидела.
        Вот такие и развалили страну. Ради собственного благополучия, ради шмоток, дорогих машин, идиотских игрушек готовы продать родину по кускам. Сытые, довольные, равнодушные…
        Но она знала, прекрасно знала - слишком давно она живет на этом свете! - рано или поздно произойдет что-нибудь особенное. Что-нибудь, что заставит их с удивлением оглянуться по сторонам, напугает их, встряхнет.
        Правда всегда себя покажет.
        И с этими красивыми, наглыми, самоуверенными людьми произойдет что-нибудь плохое, и тогда она скажет свое слово. И они посмотрят на нее с изумлением и еще пожалеют, что отмахивались от нее как от назойливой мухи.
        И вот это случилось. Сегодня в клинику явился следователь. А следователь - это серьезно. Это вам не уборщица. От него не отмахнешься. Он будет задавать вопросы, и им придется объяснить, почему человек, работая в таком прекрасном коллективе, среди таких замечтальных людей, вдруг решил покончить с собой? В чем тут дело? А может, коллектив вовсе не прекрасный, а люди не такие уж замечательные? Следователь разберется. А она ему поможет. И ей было что сказать.
        Проблема заключалась в том, что если долго быть в чьих-то глазах пустым местом, то постепенно вы и сами ничанаете в это верить.
        Она решила поговорить с этим следователем и его молоденьким напарником, не дожидаясь, когда ее пригласят для беседы. Потому что, если вы - пустое место, не стоит рассчитывать, что за вами станут бегать, чтобы узнать ваше мнение, даже если то, что вы собираетесь сказать очень важно.
        Она поднялась на второй этаж, прошла мимо изумленных сотрудников, и долго переминалась с ноги на ногу перед массивной дверью. Ее дешевые босоножки на плоской прорезиненной подошве, соприкасаясь с гладкой, сверкающей поверхностью пола, издавали противный скрип.
        Она откашлялась, постучалась и, приоткрыв дверь, заглянула в просторный кабинет.
        Она решила сказать эту фразу, которую придумала заранее и произнесла ее несколько раз про себя, чтобы голос прозвучал внушительно и официально, чтобы этот высоченный следователь и его напарник уже не смогли от нее отмахнуться.
        - Я хочу сделать заявление. Я знаю, кто убил его.
        И с вызовом посмотрела на двух мужчин.
        Мешков - а она сразу поняла, что он здесь старший, - посмотрел на нее заинтересовано и пригласил к столу:
        - Зачем же так официально?
        - Я хочу сделать заявление, - упрямо повторила она, сбитая с толку его спокойным мягким голосом. - Моя фамилия Иванютина. Полина Ильинична. Я здесь гардеробщица и уборщица по совместительству.
        - Очень хорошо.
        - Так вот… - уже не так уверенно произнесла вахтерша. - Во всем виноваты они.
        - Кто они?
        - Люди, что работают здесь. Они довели Егора Ивановича до такого отчаянного шага.
        - Да вы присядьте. - тот, что был постраше, показал ей рукой на стул. Она неуверенно шагнула к нему и присела, сложив руки на коленях, и стала оглядываться по сторонам, как-будто никогда здесь не бывала, хотя каждый день приходила сюда убираться и мыть полы.
        Шикарная обстановка, дорогая кожаная мебель только подчеркивали ее бедность. Заношенная белая блузка и черная юбка с обвисшим подолом не сочетались с изящным, с причудливо выгнутой спинкой модным стулом, на край которого она аккуратно присела.
        - Вы хотели поговорить со мной о Тучкове? - голос у следователя был мягкий, располагающий.
        Она кивнула.
        - Слушаю вас.
        Она вдруг поняла, что совершенно не знает с чего начать, поэтому в третий раз повторила эту дурацкую фразу. Она сказала, что хочет сделать заявление, и что ей наплевать, если она потеряет работу. Наверняка так и будет, и ее попрут отсюда, но она не станет молчать, выведет всех на чистую воду и не позволит очернить в глазах правосудия такого хорошего человека, как Егор Иванович.
        Но следователь посмотрел на нее очень внимательно и неожиданно сказал, что сам собирался с ней поговорить. Именно с ней, а не с кем-нибудь еще. Ее мнение для него очень важно. Он сразу понял, что она человек серьезный, внимательный, с большим жизненным опытом. Но сначала нужно было поставить в известность ее начальника. Таковы правила. Она же понимает.
        Она понимала и, чувствуя себя приободренной, устроилась на стуле посвободнее.
        - Вы работали здесь в пятницу?
        Она кивнула снова.
        - Расскажите, как прошел день, не было ли чего-то необычного?
        Егор Иванович пришел в половине второго. Она это хорошо запомнила. В молодости она работала на проходной военного завода, и у нее навсегда сохранилась привычка отмечать опоздавших. Конечно, здесь от нее никто ничего такого не требовал, она посмотрела на часы машинально.
        Почему он опоздал, она не знала. Они не разговаривали, даже не поздоровались. Но ей показалось, что он был какой-то взвинченный. Дерганный, в общем… И весь мокрый от пота, рубашка, лицо. Хотя в то утро было совсем не жарко. И вообще, у нее сложилось впечатление, что на работу он прибежал, а не пришел спокойно, как всегда.
        Вадик и Мешков переглянулись.
        Чем он занимался у себя в кабинете, она, конечно, не видела, потому что не покидала свой пост, но точно знает, что Егор Иванович никуда не выходил, в отличии от «проститутки» Кристины. Та просто шлялась целый день туда-сюда и ушла раньше положенного, в половине четвертого. На вопрос почему она называет администратора проституткой, старуха изумленно уставилась на Мешкова бледно-голубыми глазами:
        - А кто же еще? Проститутка и есть. Шалава высшей пробы. - и добавила, смутившись, - Простите, конечно. Вы видели как она одета? У пожилых посетителей, и у тех, глаза на лоб лезут, а уж молодые мужчины, те просто забывают зачем сюда пришли. Каждый вечер за ней приезжает новый хахаль. Что это, по вашему, как не проституция? Если бы я была ее матерью…
        Вадик заскучал. Подошел к окну, раздвинул двумя пальцами жалюзи, рассматривая стоящие под окном иномарки.
        - Что было, когда она ушла?
        Егор Иванович остался один. Она тоже стала собираться домой. Но тут услышала, что он с кем-то разговаривает. При чем на повышенных тонах. Это ее очень удивило, потому что она не видела, чтобы кто нибудь входил, а попасть на второй этаж, минуя ее пост, невозможно.
        - Может быть, он говорил по телефону? - высказал предположение Вадик. Он терпеть не мог старух.
        И ему всегда казалось, что все они туговаты на ухо. Поэтому он подошел к ней поближе и высказал свое предположение, чуть повысив голос, растягивая слова, просто, чтобы ей легче было понять.
        Она немедленно оскорбилась, посмотрела на него злобно и сказала:
        - Не кричите, молодой человек. Я не глухая. И не говорите со мной как с дурой.
        Вадик смутился. А вахтерша устремила свои глаза на Мешкова и пояснила.
        - Мне показалось, что ему кто-то отвечает.
        - То есть вы слышали, что ему кто-то отвечает?
        - Да, только очень тихо. И еще я слышала, как он крикнул: «Вон отсюда!.. или «Убирайся!», что-то в этом роде. - она задумалась, припоминая тот злополучный день. - А потом он сбежал со второго этажа и вылетел на улицу. Прямо в халате. Он был ужасно напуган.
        - Почему вы так решили?
        - Когда он сбежал по лестнице, на нем лица не было… Он даже что-то кричал. Но я не разобрала что именно. Я никогда не видела его таким.
        - Что дальше?
        - Я поднялась наверх и никого там не нашла. Потом спустилась вниз, закрыла входную дверь и ушла.
        - Вообще-то, - она снова чуть понизила голос, - я должна в конце рабочего дня вымыть пол. Но так как в тот день не было ни одного посетителя, я не стала этого делать.
        - Вы заглянули во все кабинеты?
        - Только в кабинет Егора Ивановича. Но там никого не было. Двери остальных кабинетов были открыты и, когда я проходила мимо, то видела, что они пустые.
        - У кого еще есть ключи?
        - У Кристины, у Дмитрия Николаевича, конечно, у меня и у охраны.
        - У остальных сотрудников нет?
        - Нет.
        - Как же так, он с кем-то ссорился, а наверху никого не оказалось? Как такое возможно?
        - Я не знаю. - она виновато пожала плечами.
        - Значит, здесь кто-то был. Просто вы не увидели.
        - Наверное. Я не осматривала каждый кабинет. Кроме того, здесь много помещений, в которых можно спрятаться: кабинет Дмитрия Николаевича, комната отдыха, душевая. Туда я, конечно, не заглядывала. Я не придала этому значения. Подумала об этом, когда мне сказали, что Егор Иванович погиб. Тогда я решила, что мне просто показалось.
        - Точно. Показалось. - пробормотал Вадик, не глядя на нее. Она услышала, плотнее сжала губы.
        Она обратила глаза на Мешкова, стараясь не смотреть в сторону Юрченко. Этот сопляк, очевидно, тоже считает ее пустым местом.
        - Попытайтесь все-таки вспомнить, о чем он говорил? Может быть, обрывки фраз, какое-нибудь слово?
        - Нет. - она снова улыбнулась. - Если бы я могла, то непременно сказала бы. Мне его очень жаль.
        Он был хорошим. Только очень несчастным. Об этом я и хотела заявить. Они все его терпеть не могли и унижали при каждой возможности. Я слышала, как они шушукались в среду вечером про поездку на дачу, не хотели, чтобы он знал. И всегда поступали с ним так. А ведь он не делал ничего плохого. Он только указывал им на их недостатки, и был прав. А они пользовались любым его промахом, бегали жаловаться на него Дмитрию Николаевичу, добивались его увольнения. Даже когда этот хлыщ Федотов ударил его, Дмитрий Николаевич не вступился, не уволил Федотова, а просто развел их по разным углам.
        Друг детства называется! Я была в не себя, просто негодовала. Но что я могла сделать? - она бессильно развела руками. - Я здесь никто, обычная уборщица, мне даже не разрешают подниматься на второй этаж, только когда в клинике никого нет, и надо вымыть полы. Но я и со своего места многое видела. - она сурово поджала губы и бросила на Вадика осуждающий взгляд.
        - Кто это - Федотов?
        - Есть тут такой… Дамский угодник и альфонс. Жиголо. - вахтерша строго посмотрела на Вадика. - Продаст себя не раздумывая за хорошие часы. Порядочные женщины обходят таких за километр. Удивляюсь, как ему доверяют лечить людей. - Если я вас правильно понял, Федотов и Тучков подрались?
        - Совершенно верно.
        - Когда это было?
        - Три недели назад.
        - Расскажите подробнее.
        - Мы уже закрывались. Егор Иванович спускался вниз, Федотов догнал его на лестнице и схватил вот так, - ватерша зажала в кулаках отвороты своей блузки. - И замахнулся.
        - Но не ударил? - уточнил Мешков.
        - Не помню. Кажется, нет. - в ее голосе звучало сожаление. Некоторое время она колебалась между желанием эффектно закончить рассказ и быть правдивой. - Но все-равно, мне было ужасно жалко Егора Ивановича, он весь так съежился, бедняжка! Я закричала, прибежал Дмитрий Николаевич и растащил их.
        - Что было потом?
        - Ничего. Дмитрий Николаевич и Федотов поднялись наверх, а Егор Иванович ушел домой. Я очень удивилась, потому что мне показалось, что Дмитрий Николаевич на стороне этого красавчика. А ведь все знают, что они с Тучковым дружили в молодости.
        - Как вы думаете, почему возникла эта драка?
        - Они что-то говорили о деньгах. Кажется, Федотов был должен ему, потому что Егор Иванович, спускаясь приговаривал: «Отдашь все до копеечки! Попробуй не отдай!» После этого Федотов догнал его и схватил за рубашку.
        - Скажите, Тучков часто приходил на работу пьяный?
        - Бывало, - неохотно подтвердила она. Эта подробность портила общее благоприятное впечатление, а ведь именно за этим она пришла сюда сегодня. Чтобы восстановить справедливость и обелить имя несчастного Тучкова, когда все вокруг будут говорить о нем гадости. Поэтому, подумав самую малость, она тут же нашла ему оправдание. - Как же он мог не пить, если его здесь все ненавидели? Думаю, он шел на работу как на каторгу. Он был такой ранимый, такой чувствительный. Не то, что эти… - вахтерша с презрением кивнула в сторону двери, имея в виду сотрудников. - Люди без сердца, без жалости. На уме только деньги. Вы видели здешние цены? Это же грабеж средь бела дня! Чтобы полечить один зуб, мне надо отдать половину своей пенсии. Разве такое могло быть в Союзе?
        - Вы не знаете, почему Бурцев не вышел сегодня на работу?
        - Говорят, он заболел. Но это ерунда, конечно. К такому никакая болячка не пристанет. Здоров, как конь.
        - Что можете сказать о нем?
        - Замкнутый, скрытный, раздражительный. Он тоже не любил Егора Ивановича. Мне кажется, даже больше чем другие.
        Уже в дверях, она обернулась и произнесла, почему-то с вызовом посмотрев на Юрченко.
        - Знаете, кое-что не дает мне покоя…
        - Да?
        - По-моему, кто-то пел колыбельную.
        - Когда?
        - В пятницу, когда Егор Иванович с кем-то разговаривал наверху.
        - Колыбельную? Как поют маленьким детям?
        - Да, колыбельную. Мне так кажется. Не знаю… Кто-то напевал колыбельную песню.
        - Тучкову?
        - Не знаю, не думаю.
        - Голос был женский?
        - Вроде. - она поджала губы, видя что теперь и Мешков смотрит на нее с явным недоверием. - Я вообще не уверена. Мне так показалось… Колыбельную, да.
        Мешков поблагодарил ее, горячо пожал ей руку и заверил: если выснится, что Тучкова здесь третировали - виновные понесут суровое наказание. Пусть она не сомневается.
        Мешков сунул ей свою визитку. Если она что-нибудь вспомнит, пусть обязательно ему позвонит. Даже если это «что-то» покажется ей малозначительным. Зачастую именно такие, на первый взгляд незначительные подробности и помогают пролить свет на произошедшее.
        Но когда она ушла, он повернулся к Вадику и спросил насмешливо:
        - Что скажешь?
        - Вот интересно, - задумчиво произнес Вадик, - она заранее все это выдумала или сочинила, так сказать, по ходу дела?
        - Думаешь, сочинила? - с сожалением спросил Мешков.
        - Я где-то слышал, что склероз сосудов головного мозга, приводящий в последствии к старческому слабоумию, то есть к маразму, начинается где-то в районе шестидесяти.
        - Вряд ли ты будешь говорить об этом с такой легкостью, когда тебе стукнет, скажем, пятьдесят девять.
        - Сколько ей? Шестьдясят пять, шестьдесят семь?
        - Что-то около того.
        - Думаю, процесс идет полным ходом. - уверенно сказал Вадим и оживился. - И ведь как заявила? Какая подача! Кто-то был, а как бы никого и не было. Прямо мистика. «Я знаю, кто его убил.» Сказочница.
        - А про драку тоже выдумала?
        - Добавила для правдоподобности. Ты не представляешь, какая у этих бабок фантазия!
        Мешков с сомнением покачал головой.
        - Думаю, что в пятницу здесь действительно были посторонние. Ведь в момент смерти на нем была рабочая одежда, в ней он пер до дома, представляешь как он выглядел? Но ему было все равно. Значит, его волновало что-то другое. Что? Насчет колыбельной… Не знаю…
        - А я знаю. Я думаю, она ужасно скучает, сидя у себя под лестницей. Надо полагать, что сегодня ей было особенно скучно, и она подумала, почему бы не развлечься немного? И нагородила всю эту чушь двум дурачкам из полиции. Видал, как она на меня посмотрела? Как на врага народа. А почему? Потому что сразу поняла, что я ей не верю. А они не любят, когда кто-то не верит в их небылицы. Старая маразматичка.
        За время беседы с гардеробщицей, Вадик успел начеркать что-то в блокноте. И теперь любовался рисунком с расстояния вытянутой руки.
        - Оцени… - довольно сказал он, показывая Мешкову свои художества: длинные, стройные ноги, сложенные одна на другую, короткая юбка, в вырезе рубашки выпирает огромная грудь с острыми сосками, длинные до пояса волосы. Лицо Вадик закрыл челкой. Он не умел рисовать лица.
        - Извращенец. - Мешков усмехнулся.
        - Я весь в нетерпении. - Вадик откровенно приложил руку к груди.
        - Зови свою секс-бомбу. - Мешков великодушно махнул рукой. - Полюбуемся.
        У администратора Кристины были такие длинные ресницы, что казалось будто ей на глаза сели две огромные бабочки и теперь одновременно трепещут крыльями. Хлопая ресницами-бабочками, она откидывала назад светлые волосы тонкой загорелой рукой. А еще она была обладательницей самых длинных ног, которые Вадик когда-либо видел у девушки. Он смотрел на нее как завороженный и глупо улыбался.
        В этом учреждении Кристина выполняла декоративную функцию.
        Такие «декоративные» девушки мелькают в рекламных роликах, смотрят на вас с обложек мужских журналов. Их часто фотографируют на берегу океана. На них всегда минимум одежды. Они глядят из подлобья большими голубыми глазами, соблазнительно прикусив пухлую нижнюю губу, выпятив грудь и чуть раздвинув загорелые колени, смотрят прямо вам в глаза, и их взгляд обещает райское блаженство, и хотя вы прекрасно знаете, что над этой девушкой поработала куча профессионалов, и, возможно, маститый фотограф долго выбирал место для натуры, вы попадаетесь на это снова и снова, и вам кажется, что единственное чего не хватает этой девушке-мечте - вы сами. И все-равно, прикупив ради интереса мужской журнал, вы отлично знаете, что эта девушка, всего лишь мечта.
        Но однажды, зайдя в стоматологическую клинику, сама мысль о которой вызывает у вас содрогание, чтобы опросить свидетелей по поводу самоубийства одного пьющего гражданина, вы видите ее, словно сошедшую с обложки, и она сидит так близко, что вам видны даже поры на ее коже и чувствуется аромат каких-то одурманивающих духов, исходящий от нее. Вы забываете обо всем и глупо улыбаетесь.
        Вадик подумал, что тот, кто имеет доступ к этим бесконечно длинным ногам, должен быть очень состоятельным человеком. А Мешков назвал ее про себя «искусственная девушка», и решил, что если отодрать все эти ресницы, длиннющие ногти, смыть с нее неестественный шоколадный загар, то останется обычная девчонка, довольно симпатичная, длинноногая, которой наверняка нет и двадцати. И вовсе она не блондинка. Скорее всего, русая шатенка - самый распространенный цвет волос в этой местности.
        Она прошла в кабинет, бросив на Мешкова и Вадика выразительный взгляд, который означал, что она считает этот разговор пустой тратой времени, но подчиняется.
        В кабинете она плюхнулась в шикарное кожаное кресло босса, закинула ногу на ногу, и приложив руку к выпирающей груди, твердо заявила:
        - Я ничего не знаю.
        Ей удивительно шла эта роскошная обстановка, дорогая мебель, мягкий пушистый ковер. Вернее, она сама удачно вписывалась в этот интерьер, ведь она была декоративной девушкой.
        Мозгов у нее оказалось не больше, чем у бабочек, на которые так походили ее мохнатые ресницы.
        На вопросы она отвечала неохотно, все время закатывала глаза к потолку, не выпуская из рук телефон, который звонил через каждую минуту. Она с сожалением сбрасывала звонки и раздраженно цокала губами.
        Во сколько Тучков пришел на работу, она не помнила. Она говорила по телефону и не посмотрела на часы. Он заявился после обеда. На вопрос, какое у него было настроение, изумленно уставилась на Мешкова.
        - Откуда я знаю? Обычное настроение, как всегда.
        - В клинике вы были целый день?
        Ну, не целый день, конечно! Она уходила пообедать с подругой. Немного задержалась. А что? Шеф иногда разрешает задерживаться. Тем более, что посетителей не было. Потом вернулась, досидела до закрытия, как просил шеф. Потом за ней заехал ее парень. В клинику он не поднимался, а ждал ее внизу. Ну, да! Да!
        Она ушла немного раньше четырех. А что такого?
        - Вы о чем-нибудь говорили?
        - С кем? - бабочки затрепетали и замерли. Голубые глаза уставились на Вадика.
        - С Тучковым?
        - Еще чего!
        - За все время не сказали друг другу ни слова? Не может быть.
        - Очень даже может.
        - Чем он занимался у себя в кабинете?
        - Без понятия. Спал, наверное. Что он еще мог делать?
        Известие о смерти человека, который работал с ней бок о бок, ее не огорчило. Она его терпеть не могла.
        - Почему?
        - Он был противный.
        Сбросив очередной звонок, Кристина взмахнула бабочками и пояснила причину своей неприязни. Во первых, здесь его все терпеть не могли. Он всегда подслушивал чужие разговоры, сплетничал, говорил всем гадости. А во-вторых, он часто делал ей замечания по поводу ее внешего вида, говорил, что так одеваются только проститутки. А сам, между прочим, попытался однажды залесть ей под юбку.
        - И что вы сделали?
        - Хлопнула по роже. Сказала, что если еще раз позволит себе позволит себе что-нибудь подобное -
        приедет мой парень и сломает ему хребет.
        - В помещении были посторонние в тот день?
        - Какие посторонние? Пациенты что ли?
        - Ну, хотя бы.
        - Здесь никого не было. Только я, Тучков и Полина.
        - Вы уверены?
        - Я пока еще в своем уме. - она вздохнула.
        Про драку с Федотовым она знала. И все здесь знали. Тучков занял у него деньги, а отдавать не хотел. Потому что отдавать было нечего. Наверняка, пропивал все до копейки. Он же был конченный алкаш. От него каждое утро ужасно воняло.
        - Вы что-то путаете, Кристина… э
        - Михайловна. - подсказала декоративная девушка и сделала «взрослое» лицо. Наверное, к ней никто никогда не обращался по имени-отчеству.
        - Вот именно. Разве не Федотов задолжал Тучкову?
        - Чтобы Тучков занял кому-то деньги? - она вытаращила глаза. - Ну вы даете!
        Снова раздалась мелодия популярного рингтона. Кристина выставила указательный палец.
        - Минуточку! Важный звонок. - строго сказала она и ответила. - Алло!
        Голос ее изменился со строгого, на расслабленно-кокетливый. Она лучезарно улыбнулась собеседнику и при этом посмотрела на Вадика. И от этой улыбки Вадик расцвел, глупая улыбка стала шире.
        - Да, это я… Помню, конечно. Ну и что, что обещала? Я много чего обещаю…
        Потом она начала ломаться, говорить противным голосом, «напускать туман» и «набивать себе цену».
        Мешков терпеливо ждал, когда окончится это маленькое шоу с декоративной девушкой в главной роли.
        Она обещала перезвонить и с сожалением попрощалась.
        - Что можете сказать о Федотове?
        - Федотов - лапочка. Классный мужик!
        - Бурцев?
        - Тоже ничего. Но замороченный, вечно в плохом настроении.
        - Вы заходили в другие кабинеты?
        - Зачем это?
        - Просто ответьте.
        - Я сидела на своем рабочем месте. Кабинет шефа всегда закрыт, когда его нет на месте. В другие кабинеты я не заглядывала. Чего я там не видела?
        Она снова вздохнула и завела глаза к потолку.
        - А вот Полина Ильинична утверждает, что в пятницу здесь кто-то был.
        - Нашли кого слушать! Она же чокнутая. - «декоративная» девушка выразительно покрутила пальцем у виска.
        Что-то еще? Нет? Слава Богу! Она встала и вышла из кабинета, отлично сознавая, что двое мужчин разглядывают ее ноги. Пользуясь тем, что она не видит их лиц, Вадик показал Мешкову большой палец и произнес одними губами:
        - Класс!
        Из всего многообразия женщин можно выделить два типа, которые существуют как бы в противовес друг другу. Первый - это «женщина-праздник».
        Знакомство с такой женщиной чрезвычайно приятное событие для мужчины. Рядом с такой дамой забываются заботы, проблемы, неприятности. Такие женщины предпочитают одежду ярких цветов, волосы и ногти у них всегда в безупречном состоянии, а необходимость следить за собой воспринимается ими не как скучная обязанность, а как удовольствие. Они вообще все и всегда делают с удовольствием. Удовольствие и легкость - их конек.
        Познакомившись с «праздничной» женщиной, вы будете приятно удивлены тем, как чудесно и легко пройдет вечер. Она начнет улыбаться еще до того как вы закончите рассказывать дурацкий анекдот, а потом совершенно искренне расхохочется в положенном месте. Вы придете к ней в гости с букетом цветов и конфетами, и обнаружите милую квартирку, уютную и очень женскую, мило поужинаете и потом, скорее всего, праздничная женщина с удовольствием позанимается с вами любовью, без всякого стеснения и скованности, потому что любовь - это одно из удовольствий, а удовольствие - это ее сфера.
        Вы никогда не увидите у нее озабоченного, хмурого лица, напряженного взгляда, и вам будет казаться, что все проблемы и неприятности удивительным образом обходят ее стороной.
        Другой тип - «женщина-будни». Такая и сидела напротив следователя в голубой униформе: блузе с широкими рукавами и свободных брюках. Фамилия ее была Серова.
        Не то, чтобы она была непривлекательна или не умела смеяться. Нет. Просто рядом с такой женщиной сразу вспоминаешь, что жизнь - штука серьезная, что у тебя самого полно всяких проблем, также как и у этой женщины. Последнее, что ее волнует - как получить от жизни удовольствие. У нее было трое детей и муж, о которых она заботилась как умела. Поэтому в ее светлых глазах, в узком бледноватом лице, с забранными под голубую шапочку волосами, сквозила усталость. Не сиюминутная, вызванная напряженным рабочим днем, а усталость вообще. У нее было много всяких мыслей, и все они не имели к удовольствию никакого отношения. Она думала о том, что у ее сына-первоклассника плохо с учебой, а младшая девочка подозрительно подкашливала утром, значит, обязательно сляжет на днях и, стало быть, ей снова придется искать подмену или уходить на больничный, уже третий раз за последние два месяца. И еще она думала, не слишком ли часто в последнее время она отказывает мужу в постельных радостях. Она стала замечать с каким удовольствием он украдкой поглядывает на молоденьких девушек на улице. Жизнь - не развлечение, а
серьезная штука, и поэтому она не могла так просто отмахнуться от того факта, что кто-то решил с ней покончить, вот так просто, шагнув в раскрытое окно.
        Она осторожно села на краешек мягкого стула и посмотрела на Мешкова с испугом.
        - К чему все эти вопросы? - она шмыгнула красным опухшим носиком и прижала к нему белую, скомканную салфетку. Ей было жалко самоубийцу, и она всплакнула.
        - Ну, а как же? Человек умер, записки не оставил. Надо выяснить что к чему. И вы и ваши коллеги могли бы нам помочь. Мне трудно о нем судить, я-то ведь его совсем не знал, в отличии от вас.
        - Я понимаю… Я расскажу все, что знаю.
        - Ну вот и отлично. Вы давно здесь работаете?
        - Почти три года.
        - Вы начали работать вместе с Тучковым?
        - Я, Тучков и Мякишев. Мы все работаем здесь с самого начала. - и тут же поправилась, - работали…
        - Вы его хорошо знали?
        - Достаточно хорошо.
        - И он, конечно, не вызывал у вас симпатии?
        - Он был пьющий, обозленный на весь белый свет человек. И как могло быть по-другому, если он сам всех терпеть не мог. Я даже боялась с ним разговаривать, особенно, если он был не в духе.
        - Почему?
        - Он мог наговорить всяких гадостей. Это у него хорошо получалось.
        - Например.
        - Ну, например, однажды, он долго смотрел на меня, я улыбнулась ему как дура, спросила, что он увидел такого интересного, а он ответил так задумчиво, что, мол, читал где-то недавно, что многодетные матери выглядят всегда ужасно затюканными и очень быстро стареют, и что сейчас, глядя на меня, он в этом убедился. Вздор, конечно. Но я проплакала целый день. Накрутила себя. Дома мне стало казаться, что муж смотрит на меня не так как раньше. А на следующее утро он поздоровался как ни в чем не бывало и сказал, что я отлично выгляжу, и улыбнулся мерзкой улыбкой. Ну как-будто после вчерашнего разговора мы оба прекрасно понимаем, что это просто слова вежливости, что я в принципе не могу выглядеть отлично. Я проплакала еще день. Ему нравилось изводить людей таким образом… - Она была очень чувствительной, эта женщина и, кажется, была готова расплакаться даже сейчас, вспоминая это завуалированное оскорбление, сказанное много дней назад человеком, которого уже не было на свете. И этот человек, мир его праху, действительно умел ковырнуть по больному. Мешков представил себе, как сползает улыбка с ее немного
бледного лица, как дрожат губы. Коллеги утешают, хлопают по руке…«не обращай внимания, нашла кого слушать, что с него взять, алкаш несчастный… ну, не плачь, не стоит…» Но яд уже проник в душу, а он всего лишь сказал, что она будничная женщина.
        - Кристине он говорил, что она выглядит как… шлюха в неапольском порту, что ей надо быть скромнее и брать пример с меня, что главное предназначение женщины - это дети. Мне - что настоящая женщина - это ходячий секс, как Кристина. Федотова упрекал в том, что он подлизывается к шефу. А Мякишева, который тяжело переживает развод, изводил разговорами о ценностях семейной жизни. Он все про всех знал, только ужасно все искажал и переворачивал.
        - Действительно неприятно. - согласился Мешков. - А Черных? Что он говорил Черных?
        - В глаза - ничего. А за глаза распускал нелепые слухи о том, что Дмитрий Николаевич до сих пор любит его жену.
        - У них был конфликт?
        - Чисто профессиональный. - Серова немного подумала. - Тучков вел себя отвратительно в последнее время. Спивался прямо на глазах. Я сама жаловалась на него Дмитрию Николаевичу.
        - Как вы думаете, чем бы все закончилось, если бы Тучков не покончил с собой?
        - Думаю, что Дмитрий Николаевич уволил бы его.
        - Еще вопрос. Вы тоже были на даче у Черных в пятницу?
        - Да, разумеется.
        - С самого утра?
        - Мы все приехали туда к двенадцати.
        - А уехали?
        - Кто когда.
        - Лично вы?
        - Я уехала около трех. Меня подвез Игорь Федотов.
        - Что можете сказать о Бурцеве?
        - Отличный врач, и человек неплохой.
        - Федотов?
        - Отличный парень. Очень легкий и приятный в общении. Дамский любимчик, - она вдруг задорно улыбнулась. - Умеет находить с женщинами общий язык.
        - Вы знали, что этот дамский любимчик устроил три недели назад драку с Тучковым?
        - Разумеется, я знала. Это была не драка. Скорее потасовка. Я все видела, и как бы дико это не звучало, была полностью на стороне Федотова.
        - Что за причина заставила такого легкого в общении Федотова наброситься на своего коллегу?
        - Год назад Федотов одолжил Тучкову деньги. И потом периодически напоминал ему о долге. В тот день Федотов более настойчиво предложил ему вернуть долг. Он собирается жениться и, конечно, ему не помешали бы деньги.
        - Вы ничего не путаете, Тучков был должен Федотову? Не наоборот?
        - Ну, что вы! Тучков никогда никому не занимал денег. Видите ли, мы иногда скидываемся на подарки друг другу, на чаепитие. У нас очень хороший коллектив. Так вот Тучков ни разу не дал ни копейки. Я видела, как Федотов перед самым уходом завел Тучкова в комнату отдыха и стал с ним разговаривать, но вышел оттуда совершенно обескураженный. Тучков улыбался своей отвратительной, гаденькой улыбкой. Потом, уже на лестнице, Федотов догнал его и немного потряс за грудки. Я думаю, он чуть не подрался с Тучковым не из-за денег. Его просто возмутила наглость, с которой вел себя Тучков. Конечно, мне жаль, что он умер, но, не могу не сказать, что это был очень неприятный, скользкий человек…
        - Как вы думаете все же, почему он покончил с собой?
        - Пьянство, - устало сказала она и поднялась со стула. - Нечего и думать. Наверняка, когда он сделал это, был невменяем. Простите, меня ждет пациент. Я должна идти…
        У Федотова был пациент, и его пришлось долго ждать. Он вошел в комнату для отдыха легкой походкой, роста чуть выше среднего, с очень обаятельной белозубой улыбкой, стянул с головы белую шапочку, обнажив темно-русые волосы, стерильная повязка осталась болтаться на шее. Умные глаза располагали, но смотрели настороженно. Он с размаху сел в глубокое кресло, закинул ногу на ногу и попросил обращаться к нему просто по имени:
        - Не такой уж я старый, чтобы ко мне обращались по отчеству, - и улыбнулся широко. Приятный человек. И главное, он не стал разводить волынку, а прямо заявил, что покойному не сочувствует, поскольку всегда его терпеть не мог. Да и все его здесь терпеть не могли. - Я вообще не понимаю, почему шеф миндальничал с ним и не увольнял его. Отвратительный был человек.
        - Ну, вот вы, конкретно, почему его не любили?
        Федотов рассмеялся.
        - Да бросьте! Вам наверняка уже рассказали и про деньги и про драку.
        - Насколько крупную сумму задолжал вам Тучков?
        - Что? - он напряженно посмотрел на Вадика и потом расслабился и засмеялся, шутливо погрозив пальцем.
        - Ну, нет! Этот номер у вас не пройдет! Пятнадцать тысяч - не такая сумма, чтобы из-за них можно было убить.
        - Кто говорит об убийстве?
        - Тот, кто задает вопросы о деньгах. Я тоже почитываю детективы.
        - К сожалению, - вздохнул Мешков. - убивают и за меньшие деньги.
        - Может быть, но это явно не мой случай. Хотя злился я на него ужасно. - Федотов приложил руку к груди.
        Мешков посмотрел на его ухоженные, холеные руки, покрытые легким загаром. Наверняка, он пользуется солярием, несмотря на то, что он принес с собой особенный стамотологический запах, который все так не любят, к этому запаху примешивался тонкий аромат дорогого одеколона. Он сидел, небрежно откинувшись на спинку кресла, в широкой синей блузе с короткими рукавами и таких же синих штанах, но, наверняка, в конце рабочего дня примет душ, наденет что-то очень элегантное, но достаточно демократичное, придающее ему особый шарм и безупречно сидящее на его широкоплечей, подтянутой фигуре.
        - Если он был такой неприятный человек, зачем вы заняли ему деньги?
        - Я только пришел сюда работать. Никого еще не знал.
        - Вот так запросто заняли деньги постороннему человеку?
        - Повторяю, я только пришел. Хотелось произвести благоприятное впечатление и все такое. У меня были свободные деньги. А мои коллеги, - он иронично усмехнулся, - не соизволили предупредить меня, что я совершаю оплошность и денег больше не увижу.
        - Насчет драки…
        - Да не было никакой драки! Он был просто отвратительный, жалкий гаденыш, ужасно трусливый. Я замахнулся пару раз, даже не ударил. Было противно мараться…
        - Но денег он вам так и не отдал?
        - Нет. И честно сказать, я решил забыть про это.
        - Почему?
        - Ну что я мог сделать? Бить его каждый день? К тому же он прямо сказал мне, что денег не отдаст. И еще понес какую-то чушь про то, что, мол, скоро, я запою по-другому, скоро все перемениться…
        - Интересно. - Вадик и Мешков переглянулись.
        Но Федотов посмотрел на них с усмешкой.
        - Вам правда кажется это интересным? А мне вот - нет. Он часто нес подобную чушь. Но знаете, ничего не менялось, абсолютно ничего.
        - Как вы думаете, что он имел в виду?
        - Да, господи боже, ничего! Ничего конкретного. Пустые угрозы. - все время он доставал из кармана дорогой телефон, с сожалением поглядывал на темный экран. Очевидно, он ждал звонка и, убеждаясь, что ему никто не звонит, каждый раз вздыхал с грустью. - И потом, не затевать скандала меня попросил Дмитрий Николаевич.
        - Уважаете своего шефа?
        - Уважаю, - твердо ответил Федотов. - Человек умеет жить. Разве это плохо?
        - Наверное, мечтаете пойти по его стопам? Открыть свою клинику?
        - С чего вы взяли? - Федотов широко улыбнулся.
        - Ну, как же? Плох тот солдат…
        - Ну, что вы! Это не про меня. Я для этого не создан, поверьте. Я смотрю на Черных, вижу как он устает и чего стоят эти маленькие радости бизнеса. Я предпочитаю, окончив рабочий день, забыть о работе и отдыхать, а не бегать высунув язык в поисках денег на помещение для второго отеделения. Кредиты, согласования… от одних этих слов я впадаю в тоску.
        - Насчет Тучкова…
        - Да?
        - Вахтерша говорит, что у него была странная посетительница. Какая-то женщина с ребенком, которая его сильно напугала…
        - А вы видели что она читает? Я имею в виду вахтершу.
        - Нет. И, честно говоря, не понимаю, к чему вы клоните.
        - Она коротает рабочее время с Чейзом или со Стивеном Кингом.
        - Ну и что?
        - Да то, что в таком возрасте увлекаться подобного рода литературой, это, знаете ли, чревато. По-моему, она просто спятила. Ей везде мерещатся убийцы и разные загадочные личности. На вашем месте, я бы не воспринимал всерьез ее слова. Я думаю, что в ту пятницу, он сидел здесь один и все это время пил, не закусывая. Потом пришел домой и под воздействием алкоголя решил сделать это. А записки не оставил, чтобы досадить нам напоследок. Чтобы нас помучили допросами, чтобы мы чувствовали себя виноватыми и постоянно оправдывались… На вопросы я, конечно, отвечу, но оправдываться точно не буду…
        Вошел Черных. Он извинился. Сказал, что у него деловая встреча. Не могли бы они перейти в комнату отдыха? Там им будет удобнее.
        - Минуточку. - Мешков удержал его за локоть. - Кто открывал клинику в тот день?
        - Я открывал. А потом уехал. Я всегда открываю сам.
        - Здесь не было посторонних?
        - То есть? - Черных с удивлением посмотрел на Мешкова. - Я что-то не совсем понимаю… Я приехал, дождался вахтершу, потом пришла Кристина, и я уехал по своим делам. В клинике никого не было. Да и не могло быть. Здесь не проходной двор.
        На лестнице между первым и вторым этажом Мешков остановился, задумчиво постучал бумажкой, которую вручил ему Черных, по гладкой поверхности перил.
        - Вот что. Не нравится мне этот… Бурцев Борис Иванович. Черных сказал, что в последнее время сам не свой. Возможно, у них с Тучковым произошел конфликт, который сулил ему большие неприятности. В пятницу Бурцев отдыхал вместе со всеми на даче. Но пробыл недолго. У него было достаточно времени, чтобы вернуться в клинику и разобраться с Тучковым. Или дождаться его возле дома. А сегодня он вообще не вышел на работу. Нужно к нему съездить. Только сначала где-нибудь перекусим. Он живет у черта на рогах, тащиться к нему придется на окраину…
        Уже на первом этаже, Вадик из чистого любопытства, бросил взгляд на вахтершу. Провожая их, она поспешно приподнялась со стула и бросила на него маленькую, потрепанную книжицу в мягком переплете.
        Джеймс Хедли Чейз. «Положите ее среди лилий».
        Она посмотрела на Вадика странным, изучающим взглядом, и этот взгляд окончательно убедил его, что старуха спятила и морочит им голову всякими глупостями.
        Глава 8
        План предусматривал, что следующей жертвой будет женщина.
        В отличии от Тучкова, она ничего не боялась и не думала о смерти. Она думала о любви.
        Но все равно это были тяжелые мысли, хотя бы потому, что любовь все усложняла и запутывала.
        И еще она думала, что, может быть, никакой любви нет, а есть просто скука или какой-то особенный возраст, который заставляет делать разные глупости и все усложнять. В последнее время она только и делала, что думала, думала… Женщина стояла посреди своей спальни, уставившись на неприбранную постель. Холодная супружеская постель, в которой давно ничего не происходило. Так же холодно и пусто было у нее на душе.
        Она подошла к зеркалу, взглянула на свое отражение и осталась не очень довольна: все-таки сорок лет - довольно много для женщины. И наверное, думала она, глупо было рассчитывать, что любовь сделает ее счастливой, потому что теперь она плохо спит по ночам, презирает себя, и из-за этого у нее почти всегда плохое настроение. Какое уж тут счастье?
        И еще она думала о человеке, который был очень важен для нее сейчас, не думать о котором она не могла, как ни старалась. Если бы не он, ее бы не мучила совесть и не было бы так тяжело на душе…
        Женщина приняла душ, прошла в спальню, открыла шкаф и стала перебирать свой гардероб.
        Сегодня ей нужно выглядеть сногсшибательно, моложе своих лет, и так, чтобы никто не заметил, что в ее жизни есть любовь, которая делает ее несчастной. Она должна быть сегодня веселой, приятной в общении, не должна выглядеть озабоченной, подавленной. Поэтому она выбрала самое броское платье, ярко-красное, которое очень шло к ее волосам и отвлекало внимание от темных кругов под глазами и изможденного бессоными ночами лица. Она погладила пальцами нежный шелк и вдруг поняла, что чтобы она не надела, как бы не улыбалась, она не сможет изобразить счастье. Такое не сыграешь. Поэтому ее скоро выведут на чистую воду. Непременно. И нужно будет отвечать на вопросы и рассказывать о любви, которая не принесла ей счастья, мусолить подробности и объяснять, почему она пошла на это. И все поймут, что она не такая уж добродетельная, не такая уж морально устойчивая, как говорит…
        Женщина замерла, потому что ей показалось, что в коридоре скрипнула входная дверь.
        Она не ждала гостей. Вообще никого не ждала. Постояв с платьем в руках, женщина прислушалась к тишине, вздохнула. Показалось.
        Она переоделась и прошла в ванную, чтобы привести в порядок волосы. На большой круглой щетке для волос она обнаружила несколько седых волос, и у нее дрогнули губы. Значит, придется начинать красить волосы, которыми она всегда так гордилась. Все против нее.
        Зеркало в ванной запотело, потому что принимая душ, она напустила много пара.
        Когда она провела рукой по влажной гладкой поверхности, то увидела в зеркале не одно отражение, а два.
        От неожиданности женщина вздрогнула и выронила щетку для волос. За спиной у нее стоял человек, о котором она не могла не думать, как не старалась. Когда он подошел сзади и нежно положил руки ей на плечи, она чуть расслабилась, но все же спросила:
        - Почему ты здесь? Мы же договаривались…
        Человек нежно поцеловал ее в шею и, не отвечая на вопрос, пробормотал:
        - Боже! Как тебе идет этот цвет. - Он прикрыл глаза, как ей показалось, опьяненный ее ароматом, и еще до того, как она успела ответить, сомкнул свои руки на ее нежной, почти без морщин, белой шее.
        Потом она билась в его руках, а теряя сознание, уже не думала о любви. Она думала о смерти.
        Глава 9
        Цветок сбросил все листья.
        Обнажился ствол, и вокруг горшка уже лежала целая куча бурых высохших листьев.

«Жалко. Он очень хорошо бы смотрелся здесь, такой яркий, притягивающий взгляд.» Эти стены не помешало бы разбавить чем-нибудь ярким. Мешков огляделся вокруг. Несмотря на сделанный не так давно ремонт, во всем чувствовалась казенщина. Стены, закрытые белыми панелями, три продавленных стула, стол, железный сейф, допотопный компьютер. Мешков и сам не любил лишнего хлама. Но здесь было как-то уж слишком аскетично… И эти стены!
        Эти стены повидали многое: отчаянье, ненависть, облегчение, злобу, страх…
        Они многое слышали: ложь, слезы, признания. Признания бывали разные, иногда даже романтические.
        Порой признания ужасали своей жестокостью, иногда вызывали чувство омерзения, гадливости, настолько сильное, что Мешков, привыкший ко всему, работа которого собственно и состояла в том, чтобы добиться признания и подкрепить его доказательной базой, испытывал непреодолимое жалание выйти из комнаты, из этих стен, глотнуть свежего воздуха, и больше никогда сюда не возвращаться.
        В 2006 году в этой комнате напротив Мешкова сидел человек и, рыдая, бил себя кулаком в грудь. Он повторял одно и тоже: «Она мне как дочь! Она же просто как дочь мне!» и много-много плакал. Не прожженый урка с синими от наколок пальцами, для которого нет ничего святого, не одуревший наркоман со стеклянными глазами. Это был солидный мужчина, респектабельный, даже довольно симпатичный. И слезы, катившиеся по его гладко выбритым щекам, казались вполне искренними. Он плакал, потому что его падчерицу, двенадцатилетнюю девочку-подростка, почти ребенка, буквально искромсали ножом, перед этим многократно изнасиловав.
        Он говорил, что любил ее как родную дочь. В детстве перенес осложненный паратит, результат - бесплодие. У него не могло быть собственных детей. А ему так хотелось дочку! Он и воспитывал ее как родную дочь, заботился о ней, хорошая школа, репетиторы, дорогие игрушки. Он просто души в ней не чаял, и вот… Мешков сочувствовал ему, верил до последнего.
        Когда пришли результаты экспертизы и отпираться было уже бесполезно, мужчина вдруг перестал плакать и заявил, что девочка сама провоцировала его. Она, знаете ли, была уже далеко не ребенком!
        Ходила по дому в трусиках и маечке, имея, между прочим, такую грудь, которой не каждая взрослая женщина может похвалиться. Усаживалась к нему на колени, обнимала: «Папочка, папуля…» Он тоже не железный. Не хотел ее трогать, конечно. Долго боролся с собой, но потом… А убил он ее, потому что она могла все рассказать своей матери, его жене.
        Животное. Сытое, холеное животное.
        Мешков тогда испытал острое чувство удушающей ненависти, смотрел на этого урода стиснув кулаки, так что ногти впились в кожу, чувствуя как кровь бьет в виски, и несколько секунд боролся с отчаянным желанием повалить эту сволочь на пол и бить его ногами в пах, в грудь, в лицо… И, пожалуй, он мог это сделать. Мог. Если бы не куча посторонних людей, он бы так и сделал.
        Но не стал. Просто отдышался, успокоился, обмяк на стуле, чувствуя себя шариком, из которого выпустили воздух. Ни к чему это все.
        Эти несколько секунд борьбы с собой стоили ему невероятных усилий, и он понял, что его сердце подверглось такому испытанию, что он мог запросто получить инфаркт. А может у него и был инфаркт, потому что он все время массировал область сердца и никак не мог сделать полноценный вдох.
        Детоубийцу признали невменяемым, отправили на лечение. И через несколько лет домой его забирала жена, мать той самой истерзанной в клочья девчонки. Мешков знал много таких женщин, у которых любовь и потребность непременно оставаться замужней дамой доходили до абсурда.
        После этого случая Мешков запсиховал и хотел уйти с работы. Но шеф, который знал его прекрасно, не стал его отговаривать. Дал ему отпуск, целые две недели. «Побудь дома, поваляйся с книжкой в руках, побездельничай. Можешь пить без просыпу. Но через две недели я жду тебя на работе.»
        Мешков хотел возразить. Но шеф не стал его слушать. И сказал фразу из какого-то фильма, которую очень любил: «Кто ты, если не следователь? И кто следователь, если не ты?» И добавил: «Брось, Ваня. У всех бывают такие тяжелые минуты. Не стоит пороть горячку».
        Мешков пробыл дома две недели, переживая тяжелые минуты один, и был этому рад. Он не хотел никого видеть. Люди, все без исключения, казались ему жадными, глупыми, жестокими. И сам он казался себе таким. Он весь как-будто покрылся скользской, мерзкой слизью. Не то, чтобы он считал всех способными на тяжкие преступления. Просто сама человеческая природа казалась ему глубоко порочной. Каждый, думалось ему тогда, при определенных обстоятельствах мог оболгать коллегу, переспать с женой друга, присвоить чужие деньги… Он не хотел никого видеть. Из головы не выходило гладко выбритое холеное лицо, обильно залитое фальшивыми слезами. И дышать было по-прежнему трудно.
        Жена была в долгосрочной командировке, звонила ему иногда, сообщала какие-то подробности, которые он пропускал мимо ушей. Спрашивала, все ли в порядке. Он отвечал монотонным голосом, да, все хорошо, не волнуйся. И она спокойно прощалась с легким сердцем. А ведь несколько лет назад, думал Мешков, она бы непременно почувствовала неладное, все бросила бы, примчалась домой. Теперь - нет. И он первый раз подумал тогда, что они стали чужими.
        В один из вечеров пришел шеф с бутылкой дорогущего коньяка - подарок старого друга к юбилею, они распили ее на кухне. И шеф стал учить его жизни. У него было усталое, изможденное лицо. «Очень много работы.» - пояснил он и мог бы не пояснять, Мешков и так знал, что шеф приходит на работу засветло, а уходит поздно вечером, почти ночью. И это только подтвеждало мрачные мысли. Люди жили все лучше, а работы становилось все больше. Такими темпами, лет через двадцать, мир окончательно сойдет с ума, и можно будет смело хватать любого прохожего на улице и раскручивать на «тяжелую» статью, все равно не ошибешься.
        - Странно, что это случилось с тобой именно теперь. Обычно это происходит в первые годы работы.
        Профессия специфическая. Слишком много дерьма. Я бы сказал, одно сплошное дерьмо. - и шеф налил себе рюмку и выпил ее залпом, как обычную водку, поморщился, покрутил недоверчиво массивную бутылку в руках.
        - Слушай, что они все находят в этом говне? Надо было водку взять…
        Потом они стали разговаривать. И шеф сказал, что в принципе есть два варианта развития событий.
        Первый ожидает Мешкова с вероятностью десять к одному. Он станет циником, как почти все вокруг. Как он сам. Но если уж ему, Мешкову, так этого не хочется, то можно применить одно правило.
        - Не обобщать. - веско сказал он. - В этом все дело. Как только начинаешь обощать - все. Пиши пропало.
        Будешь хлебать дерьмо до пенсии. Жить можно, но скучновато. Скучно жить, когда видишь вокруг себя только дерьмо…
        И Мешкову показалось, что он говорит о себе. Шеф говорил путанно, быстро захмелел, сказалась усталость, но Мешков его понял - не стоит все валить в одну кучу.
        - Забудь это дело. Пусть здесь, - шеф постучал кончиком указательного пальца по виску, - останутся только факты.
        Шеф ушел, а Мешков остался сидеть на диване, бездумно щелкая кнопками на пульте от телевизора, остановил взгляд на молодом парне, улыбающемся во весь экран. Олимпиада в Турине, парень биотлонист взял золото. Мешков презрительно фыркнул. Вот еще один экземпляр, все ради тщеславия, ради удовлетворения собственных амбиций. Дышит так, что грудную клетку того и гляди разорвет. Ну, как же, он на вершине!
        Камера взяла средний план.
        У парня не было ног.
        Вместо них - короткие культи, к которым приделаны маленькие лыжи. Он сидел на санках, разбросав лыжные палки в стороны, победно воздев руки к небу, буквально излучая с экрана радость триумфа.
        Мешков понял, что соревновались паралимпийцы. Действительно, ведь олимпиада уже закончилась. Он редко смотрел телевизор, в голове и так было полно всякой дряни.
        Он подумал тогда, глядя на эту радостную счастливую рожу, что мать-природа, следуя собственному нелогичному выбору, не дала этому парню ничего, даже минимума, необходимого для жизни. Выплюнула однажды в грязный, кипучий мир, да еще не где-нибудь в Швеции, а в такой стране, где не каждый здоровый может за себя постоять. Крутись как хочешь. А выбор у тебя не большой. Хочешь - покрывайся плесенью, выпрашивай у здоровых собратьев подачку в виде жалкой пенсии, таскайся по врачам, кляни судьбу каждый раз, как только утром откроешь глаза. Не будет у тебя ни взлетов, ни побед. А будут только падения, и ты узнаешь, что падать можно бесконечно. Никто не обрадуется твоему приходу в этот мир, а все будут ждать ухода, и даже мать или сестра (у кого ты там камнем повиснешь на шее), глядя на твои культи, нет-нет да и вздохнет украдкой: «Скорей бы!…»
        А хочешь - стиснув зубы, иди к вершине. Но тогда тебя ждет боль. Много-много боли! И если по пути к вершине ты не подавишься этой болью, может быть, познаешь такое счастье, которое не каждому смертному дано испытать. Хотя и тут нет гарантий. Матери-природе все равно. Для нее ты - пасынок, и ей глубоко плевать, чем там у тебя все закончится.
        Парень сидел в санках, с глупым, счастливым лицом, грудная клетка с номером четыре ритмично расширялась, изо рта валил пар. Он тряс головой, пожимал руки подбежавшим к нему людям, ошалевший от радости, не замечая, что под носом мотается сопля, ему было не до того. Он был на вершине. И только он один, да может быть жестокая в своей нелогичности природа знала, чего ему стоил этот миг. Пожалуй, он был счастливее многих. И вряд ли он сделал кому-нибудь подлость. Все его силы ушли на преодоление себя и предлагаемых судьбой обстоятельств.
        Ошалевшее, счастливое лицо потеснило холеную физиономию любителя терзать двенадцатилетних девочек.
        И дышать стало немного легче.
        Все разные. Сама жизнь подтверждала это. Главное, чтобы не нарушился хрупкий баланс, чтобы одних было не слишком много, а других - не слишком мало, чтобы мир мог существовать дальше. Он уверовал в эту теорию и стал работать дальше, убежденный, что если где-то какой-то упырь ограбил старуху, то в этот же миг, в какой-нибудь провинциальной дыре многодетная семья оформляла опеку над сиротой. Это должно было происходить, чтобы не нарушился баланс, равновесие, иначе все пойдет прахом.
        С годами таких моментов становилось все меньше. Но теперь его угнетало другое. Он вдруг возненавидел эти стены, эту мебель, этот кабинет. Ему стало казаться, что он и есть главный заложник этих стен.
        Люди менялись, менялись эмоции, показания, слова, обстоятельства. А он по-прежнему приходил сюда каждое утро и будет приходить до самой пенсии.
        Этот цветок, должно быть, не вынес ужасной энергетики, которой просто напитаны эти стены.
        Единственное существо, способное выжить здесь - это он сам.
        Мешков махнул рукой и уселся на стул. Хватит мучить себя. Завтра он избавится от этого бедолаги, и может быть, даже шваркнет горшок об землю со всей дури.
        Просто ему пора отдохнуть, отвлечься, расслабиться.
        Он стал думать о самоубийце, который нарушил его планы и лишил его заслуженного отдыха.
        И надо сказать, человек этот не вызывал у него сочувствия. Нет, не вызывал.
        Мешков четко понял, что Тучков Егор Иванович не покончил с собой.
        Он не страдал от конфликтов. Он сам провоцировал их, и даже как это не странно, получал от этого удовольствие. Это во-первых. Во-вторых, Мешков так и не обнаружил повода для такого шага. Увольнение? Но его не уволили, а только пригрозили. Деньги? Федотов сам сказал, что решил плюнуть на долг. Что касается жены…
        Тут сложнее, конечно. Она и впрямь не подарок. Но у Тучкова за долгие годы наверняка выработался иммунитет, и когда она сказала, что их скандалы его забавляли, Мешков не сомневался, что она не преувеличивает. В-третьих, на момент смерти на Тучкове была рабочая одежда.
        Если решение уйти из жизни возникло спонтанно, то зачем он пошел домой? А если решил сделать это дома, то почему не переоделся? Все это казалось странным. Другое дело, если в клинике его как следует напугали или пригрозили. Поэтому он вылетел как ошпаренный. Но тогда вернувшись домой, он должен был успокоиться, а не прыгать в окно. А то получается, что его напугали в клинике, а потом, когда он вернулся домой - его снова напугали? Бред какой-то!
        Слова вахтерши про колыбельную и впрямь выглядели как стариковская фантазия, и он не придал им значения. Просто отложил в памяти, в самый дальний угол.
        И еще хотелось бы знать: где Тучков шлялся до самого обеда? Почему не пришел на работу с утра, как положено? Что за странный разговор произошел у него в кабинете, после которого он вылетел как ошпаренный? И чем занимался сотрудник по фамилии Бурцев, внезапно покинув приятное торжество, на котором всем было так весело?
        От этих мыслей его отвлек звонок телефона. Звонила Иванютина, вахтерша из клиники и извинившись многократно, сообщила, что в клинику явился старичок, который видел Егора Ивановича в ту злополучную пятницу. Он принес портфель Тучкова и хотел уйти, но она уговорила его не уходить, пока она не созвониться со следователем. Может, старик не скажет ничего путного, но ведь он сам говорил, что важна каждая мелочь… Старичок немножко с приветом, но, кажется, его словам вполне можно доверять.
        Она говорила понизив голос: должно быть, загадочный посетитель «с приветом» находился неподалеку.
        - Вы правильно поступили, Полина Ильинична. - зверил Мешков, быстро заглянув в блокнот, потому что забыл ее имя. - Пусть дождется меня. Я подъеду минут через десять.
        - Не беспокойтесь. Мы тут пьем чай и вспоминаем старые времена. Очень мило общаемся.
        Когда Мешков приехал в клинику, они уже не общались, а сидели на разных концах стола и бросали друг на друга полные ненависти взгляды. Должно быть, вспоминая прошлое, разошлись по идеологическим соображениям. Иванютина с покрасневшим сердитым лицом машинально поднялась навстречу посетительнице с ребенком, раздраженно сунула ей в руки синие бахиллы, указала рукой на лестницу и сказала Мешкову:
        - Вот он. Забирайте его поскорее. Он мне все нервы вытрепал…
        За столом, нервно барабаня пальцами по старому черному портфелю, сидел насупленный старичок.
        Когда он встал из-за стола, то Мешков удивился, какого он маленького роста. Мешков любезно показал ему на выход. Иванютина громко сказала вслед старику:
        - Вот такие как ты и погубили страну: равнодушные, черствые, которым на все наплевать!
        Старичок обернулся и бросил:
        - Дура. - и довольно улыбнулся, когда она заметалась вокруг стола от возмущения.
        В кабинете у Мешкова, старик уселся перед столом и прежде чем начать говорить, достал огромный клетчатый платок и трубно высморкался. Прижимая к себе портфель, он посмотрел на Мешкова и сказал внушительно и солидно:
        - Я лечу артроз.
        Говорил он очень низким голосом, почти басом, который никак не вязался с его маленьким ростом и простодушным, детским взглядом.
        Мешков улыбнулся:
        - Ну и как? Успешно?
        - Это - как там решат. - старик указал пальцем на потолок. - Мое дело маленькое. Уж не знаю, как на это дело смотрят в органах, но лечу я исключительно молитвами и травами.
        Потом огляделся, аккуратно положил портфель на пол и стал рассказывать.
        Пристала к нему одна знакомая старушка, полечи да полечи ее сына от запоев. Две недели ему прохода не давала. Оно и понятно: мужику сорок лет, нигде не работает, пьет без просыпу, последний телевизор из дома вынес, балбесина. Дебоширит, дерется. Жена от него отказалась, и теперь он живет с родителями.
        Дошло до того, что они со стариком стали боятся ночевать в собственном доме. А что сделаешь? Не в милицию же на родного дитя идти жаловаться! Он поначалу отказывался, потому как запои не его сфера.
        Он занимается в основном суставными заболеваниями. Но потом вспомнил, что есть у него одна молитва - тут он покрутил маленькими пальцами в воздухе, подыскивая нужное слово - широкого спектра действия, ее еще покойница-мать оставила и очень хвалила. Эта молитва от всего помогает, потому до Бога мольба быстрее доходит, если ее читать. Короче, он согласился. Со старухой они договорились, что в пятницу, с утра, они с мужем растолкают свою орясину и направят по нужному адресу… Трезвый-то он тихий, делает все, что велят.
        - А причем же здесь Тучков? - перебил Мешков, начиная терять терпение.
        - То-то и оно, что нипричем. - старик вздохнул. - Перепутал я его. За другого принял. В пятницу жду я своего алкаша, а его все нет и нет. Вдруг слышу на лестнице кто-то ходит. Понимаете, дом готовят под снос. Все соседи уже съехали, даже вещи перевезли. Я и подумал, что это он. Ну, думаю, явился, наконец.
        Открываю дверь - стоит. Вроде как не решается постучать. Ну, я ему попенял по-стариковски… Что же это, говорю, молодой человек, заставляете себя ждать? Ну и еще там кое-что добавил… А он застыл в дверях и не проходит.
        Старик почесал затылок и объявил:
        - Не в себе он был.
        - Пьяный что ли?
        - Нет. - старик задумался ненадолго, а потом ответил твердо, - не пьяный. Хотя коньячком от него попахивало. Я этот запах ни с чем не перепутаю: сам когда-то употреблял. Этот… Тучков был вроде как больной. Пьяные-то они расслабленные, вялые, координация нарушена, а этот весь трясется, потеет и глаза такие, ну в общем, испуганные.
        - Почему же вы решили, что он не в себе?
        - Ну разве нармальный человек станет меня бояться? Ну скажите по совести могу я кого-нибудь напугать? - посетитель поднялся со стула, подошел к Мешкову и посмотрел на него снизу. Маленький, лохматый, он смотрел на Мешкова снизу просительно и походил на школьника со старым лицом.
        Стараясь сдержать улыбку, Мешков серьезно ответил:
        - Пожалуй, нет.
        - Ну вот. - старик удовлетворенно кивнул и уселся на стул. - А этот испугался. Я к нему подошел, а он прямо задрожал весь. Со страху-то он меня, видать, и того…
        - Чего? - спросил Мешков.
        - Ударил. Один раз по лицу и два раза в теменную область. Вот. - старик низко склонил голову и продемонстировал в седых спутанных волосах проплешину, на которой красовалась пара заживающих ссадин. - До сих пор шишка осталась.
        - А потом?
        - Ударил он меня, кинул портфель и убежал. Я оклимался и давай старухе названивать. Побранился с ней маленько, мол, спасибо за такие визиты. А она на меня как поперла: ты что, говорит, сдурел, старый? Сын мой со вчерашнего вечера лыка не вяжет, дома спит и никуда сегодня не ходил. Ну дела, думаю! Полез в портфель, а там - визитки и компьютер-книжечка. Тут я и понял, что это был другой человек.
        Узнав у свидетеля адрес, Мешков присвистнул.
        - Далеко!
        - Далековато, конечно. В центре я бываю редко.
        Старик помолчал немного и пояснил, что сегодня приезжал в город навестить племянницу и решил зайти в эту зубнушку, чтобы вернуть портфель. Адрес он прочитал на визитке. А ему сказали, что тот человек умер.
        Старик снова вздохнул. Он хотел оставить портфель и уйти, но Полька - вахтерша из больницы - уговорила его дождаться милицию. Хорошая она баба, добрая, это сразу видно, только мусору много в голове. Идейная! Промечтала всю жизнь о какой-то ерунде, ни семьи не завела, ни детей, а женщине нельзя одной. Мужчине - можно, а женщине - никак. Старик мягко произнес «женьщине» и снова высморкался.
        Проводив его, Мешков задумался.
        Судя по показаниям свидетеля, в пятницу около часа дня Тучков был в пригороде, вел себя неадекватно, был напуган. По словам вахтерши он явился в клинику в половине второго. Значит, этот промежуток он потратил на дорогу в город. Добраться до центра он мог только двумя способами - на попутке или с вокзала железнодорожной станции. Вероятнее всего, второе, потому что на обуви обнаружены следы от лубриканта, которым смазывают рельсы для уменьшения трения и преждевременного износа железнодорожного полотна.
        Он позвонил жене Тучкова, долго ждал, когда она ответит, потом услышал звуки неумелой игры на пианино и ее раздраженный голос:
        - Пальцы просто деревянные! Что с тобой такое сегодня? - и уже Мешкову. - Алло. Слушаю вас.
        На вопрос Мешкова она ответила, что никаких родственников, а тем более друзей в этом районе у ее мужа не было. Ни в этом районе и ни в каком другом. Она уже отвечала на этот вопрос. Что он мог делать там в пятницу, она представления не имеет, как не имеет представления и о том, почему ее никак не хотят оставить в покое, выспрашивают, уточняют, когда любому дураку ясно, что до самоубийства мужа довела пьянка и конфликты на работе. Мягче пальцы, мягче! Сколько раз можно повторять одно и то же?!!
        Мешков послал Вадика на железнодорожную станцию, а сам пошел докладывать по начальству. Шеф собирал совещание.
        Путевую обходчицу, которая видела Тучкова в пятницу недалеко от железнодорожного переезда, Вадик отыскал не сразу. На станции «Ельцы» он беседовал с дежурным по станции, с диспетчером, с локомотивной бригадой, с билетершей в кассе, показывал фото Тучкова и задавал вопросы. На вопросы они отвечали неохотно, юлили и дружно утверждали, даже не взглянув на снимок, что мужчину с фотографии никогда не видели. И каждый, прежде чем ответить на вопрос, интересовался: не будет ли у него каки-либо неприятностей, если он скажет «что-то не то»?
        Он нашел ее между составами, где она громко ругалась матом на двух мужиков в спецовках и сердито размахивала руками.
        Обходчица уверенно опознала Тучкова по фотографии и подтвердила, что видела его у железнодорожного переезда в пятницу, примерно во втором часу. Она возвращалась домой после смены и заметила его сразу: он ходил кругами и разговаривал сам с собой.
        В серой форме и беретке, она сидела напротив Вадика в кабинете начальника депо, морщась и потирая белые ноги со вздувшимися венами, отвечала на вопросы.
        Вообще-то она терпеть не может алкашей. Пускай бы они все передохли, другим людям дышалось бы свободнее. От них только проблемы. И что ее особенно возмущает - всю эту мразь, будь она неладна, как магнитом тянет на рельсы. Как будто там медом намазано! Распивают в лесополосе, твари, а потом шляются где не надо, а нормальные люди стадают ни за что. Два месяца назад на ее участке такой же алкаш угодил под подвижной состав, и теперь всю бригаду одолели проверками. Поэтому, как только она увидела эту пьянь на переезде, сразу решила отвести его на станцию и сдать куда следует. От греха. Сначала он пошел за ней, но по пути вырвался и убежал, а у нее не было сил его догонять - она шла домой с «суток» и валилась с ног от усталости. Она видела, что он пошел к станции, развернулась и пошла домой. А придя домой, предупредила по телефону сменщика о постороннем на путях. Так что она не знает, что стало потом с этим пьянчугой.
        - А он был пьяный?
        - А то! - буркнула она сердито. - Перегаром несло за километр…
        - Вы уверены?
        - Ну а какой еще? - уже не так уверенно спросила она и уставилась в пол, вспоминая этого хлипкого мужичонку, который все-таки умудрился доставить ей неприятности.
        Одет он был обыкновенно: в светлую рубашку и черные брюки. Ничего особенного сказать про него не может. Ну, бледный был. Потел сильно. А вообще, она его особо не разглядывала, алкаш он и есть алкаш, что там разглядывать? По пути на станцию они не разговаривали. Но даже если бы ей пришла в голову такая мысль, поговорить с этим пропойцей, она все равно не смогла бы этого сделать - он едва ворочал языком. Никаких других людей рядом с ним она не видела. Он был один.
        Вадик поговорил с водителями маршруток и автобусов, которые ездят в город со станции. Тучкова никто не вспомнил.
        Шел седьмой час вечера. Он позвонил Мешкову, и тот сказал:
        - Давай по домам. Голова уже ни черта не соображает.
        Утром Мешков позвонил ему сам:
        - Я в «Улыбке». Новое ЧП.
        - Что случилось?
        - Пропала жена Черных. Со вчерашнего вечера. Дома не ночевала. На звонки не отвечает. Черных в истерике, глотает успокоительные. Дуй сюда. Скоординируемся при встрече.
        Черных и в самом деле выглядел ужасно. За сутки у него отросла щетина, скрыв свежий цвет лица и холеность, которая бросалась в глаза прежде. Воротник белой рубашки раскис, был несвежим. Глядя на него, Мешков подумал, что этой ночью он спал в одежде или вовсе не ложился. Черных поднял на Мешкова красные, воспаленные глаза и грустно улыбнулся.
        - Просто не знаю, что делать. - он бессильно развел руками.
        - Расскажите по порядку. С чего вы взяли, что она пропала?
        - А что бы вы подумали, если бы ваша жена не пришла ночевать.
        - Раньше такое бывало?
        - Что вы имеете в виду?
        - Уходы из дома, например, после семейных ссор или конфликтов?
        - Никогда! Да у нас и не было конфликтов.
        - Что, совсем? Простите, но так не бывает.
        - Нет, ну, конечно, мы тоже ссорились иногда. Но это были такие мелкие, такие ничтожные ссоры. Об этом не стоит даже говорить.
        - Когда вы поняли, что она пропала?
        - Вчера в середине дня я должен был встретиться с ней для фотосессии. Я заказал в одном рекламном журнале небольшую презентацию своей клиники. И мне сказали, что было бы неплохо, если бы мы снялись вместе. Это придало бы презентации некую семейственность. Она не любила такие мероприятия, но потом согласилась. Я прождал ее с трех до четырех в редакции, но она так и не приехала. Я звонил ей, но она не брала трубку, а потом и вовсе отключила телефон. Честно скажу, сначала я разозлился и поехал домой. Но по пути подумал, что это на нее совсем не похоже. И, когда я последний раз говорил с ней по телефону, она действительно торопилась на нашу встречу. Дома я жену не застал и очень удивился, потому что ее машина стояла во дворе. Но ее самой нигде не было.
        - Знакомые, подруги?
        - Я обзвонил всех знакомых, даже тех, с кем она почти не общалась в последнее время. Никто ничего не знает. Я прождал всю ночь. Но она так и не объявилась. И утром тоже. Я даже съездил на дачу, но там ее тоже не было. Понимаете, она никогда так не делала. Никогда! Я думаю, с ней что-то случилось. Она не могла уехать или уйти куда-то, не предупредив меня. Понимаете, я не знаю, как это объяснить, но мы жили душа в душу, чувствовали друг друга, дышали в унисон… Не могу подобрать менее банальные слова, но это было так.
        - Почему вы говорите о ней в прошедшем времени? Ведь еще ничего не известно.
        Черных присел на стул и, зажав ладони коленями, заговорил с тоской:
        - Знаете, я почти уверен, что больше ее не увижу. Какое-то внутреннее ощущение. Я же говорю, мы чувствовали друг друга. Не знаю, жива ли она, здорова ли. Но то, что мы не увидимся - это точно.
        - Возьмите себя в руки. Будьте мужчиной.
        - Поверьте, я стараюсь. - он устало пожал плечами.
        - Вы должны рассказать все: каких вещей нет на месте, чего нет из одежды и так далее, сумочка, документы, сотовый телефон…
        - Все осталось дома. Я уже проверил. Не считайте меня идиотом.
        - Так когда вы говорите, она ответила вам последний раз?
        - В начале четвертого. Время можно уточнить по телефону. Около пяти я уже был дома.
        - Значит, будем считать, что с ней что-то произошло где-то между тремя и пятью часами. Так?
        - Наверное.
        - У нее есть близкие подруги?
        Черных ответил неохотно:
        - Она очень близка со своей сестрой. Тамара Павловна Кваскова. Живет за городом, в коттеджном поселке «Спутник», Садовая, 4. Я уже звонил ей, она ничего не знает. Только разволновал ее. Хотя мне плевать, мы друг друга терпеть не можем.
        - Что так?
        - Я считаю ее самодуркой, и никогда не понимал, что может у них быть общего. Но, в общем это совершенно неважно сейчас… Что мне делать?
        - Работать вы сегодня все равно не сможете. Я бы на вашем месте поехал домой. Кто знает? Может она уже дома. Если нет, ждите нашего звонка и думайте. Думайте, куда она могла пойти или поехать, ну скажем, если бы хотела побыть немного в одиночестве, отдохнуть от семейной жизни, от мужа…
        - На что вы намекаете? - возмутился Черных.
        - Боже упаси! И еще один вопрос, который меня, признаться, сильно интересует. Вы связываете смерть Тучкова с исчезновением вашей жены?
        - Тучкова? О, господи! Да я даже не вспомнил про него, если честно. Разумеется, я никак не связываю эти два события. Они даже не были знакомы. Моя жена не обязана знать каждого сотрудника лично.
        - А вот я уверен, что таких совпадений не бывает. В пятницу умер один человек, сегодня пропал другой. Ваша жена знала о его самоубийстве?
        - Я не стал ей говорить. Не хотел ее расстраивать.
        - А что, она бы сильно расстроилась?
        - Она бы расстроилась просто потому, что кто-то умер. Она очень чувствительный человек. - в голосе Черных звучало плохо скрытое раздражение. - Тучков меня сейчас совершенно не волнует. Меня волнует моя жена и ничего больше. - Черных вдруг обмяк, жалко улыбнулся, словно извиняясь за свою раздражительность. Казалось еще чуть-чуть и он разрыдается. Он взял себя в руки, снова улыбнулся:
        - Пожалуй, вы правы. Поеду домой. У меня, кажется, подскочило давление и чувствую я себя отвратительно. Что вы намерены делать?
        - Для начала поеду к этой Квасковой. Может быть, ваша жена решила вас разыграть с ее помощью? Вы говорили, помнится, что уделяете ей мало внимания. Женщины иногда прибегают к таким странным методам, чтобы напомнить о себе не слишком внимтаельному мужу.
        - Абсурд! Моя жена никогда бы так не поступила.
        - Кстати! - Мешков задержался на выходе. - Этот сотрудник… Бурцев сегодня вышел на работу?
        - Нет. Но он звонил в клинику. Сказал, что взял больничный. Кажется, у него грипп.
        Глава 10
        Она все молотила и молотила кулаками по его двери, так что Савва решил, что лучше ему открыть, пока соседи не разозлились и не вышвырнули ее из подъезда. В том, что это она, Савва не сомневался.
        Девушка с синими глазами сидела на корточках, прислонившись к стене, и смотрела на него снизу вверх.
        Она сказала очень отчетливо, что иногда бывает удивительно настырной, она бы сидела здесь до тех пор, пока он не открыл бы дверь, ночь, неделю, месяц… И вдруг, помолчав, добавила:
        - Можешь ударить меня, если хочешь…
        Савва ответил насмешливо:
        - Принципиально не бью женщин и детей.
        - И мужчин тоже. - она поднялась. - Ты пустишь меня в квартиру, или мы будем говорить на лестнице?
        И они вошли в квартиру. И стали говорить. Вернее, говорить стал Савва.
        Он сказал, что она просто обязана выслушать его. Она может считать его кем угодно, презирать его, считать его ничтожеством, но сегодня она выслушает его, тем более, что она так стучала в дверь, что поставила на уши весь подъезд.
        Она посмотрела на него испуганно и согласно кивнула.
        И Савва говорил. Он сказал, что она всегда относилась к нему с пренебрежением. С самого начала. И он ничего не имеет против. Он не Бог весть какая находка. И наверное не слишком хороший друг. И вообще, никогда не обольщался на свой счет. И что бы она не сказала о нем, это его не слишком обидит, потому что он все знает о себе и сам. Но Грин!
        Грин - всегда был особенным. Даже если то, что она сказала сегодня - правда. Даже если она не выдумала ни одного слова, Грин не заслуживает презрения. Может быть, ему было страшно жить, может быть, он просыпался, потея от страха и засыпал, трясясь под одеялом. Может быть. Но рядом с ним было не страшно жить другим. Ему, например. А разве может дать это ощущение трусливый человек? Нет, не может. И мужество ведь не в том, что ты как глупое бревно ничего не боишься. Жизнь полна опасностей, и любой нормальный человек это понимает. Ничего не бояться только дебилы. Мужество в том, чтобы каждый день садиться на мотоцикл и мчаться по автостраде с бешеной скоростью, смутно догадываясь, что рано или поздно этот мотоцикл тебя и угробит. Вот он, Савва, действительно трус, у него нет никаких психических заболеваний, а он боится каждого куста в сумерках и, что хуже всего, таким и останется. И ничего, ничего не может с этим поделать! Но Грин…
        Савва говорил, бросая на нее быстрые взгляды, боясь, что она перебьет его или станет усмехаться. И еще он подумал, что она, наверное, сейчас развернется и уйдет. Это было вполне в ее стиле. Но его уже понесло. Не остановить! Он сказал, что никогда, ни за что не позволит ей говорить гадости про Грина, и что если она еще раз скажет что-нибудь подобное, то она просто конченная сука и пусть катится ко всем чертям. Вот.
        Она не посмеялась над его словами. И не ушла, громко хлопнув дверью.
        Она подошла к нему совсем близко и посмотрела на него внимательно.
        - Странно. Ты выше меня на целую голову. А помнишь, в детстве мы часто мерялись ростом, и я всегда оказывалась выше тебя на пару сантиметров, помнишь?
        - Помню, - ответил Савва, сбитый с толку ее словами, немного волнуясь от ее внимательного взгляда и оттого, что она стояла так близко.
        - Похоже, слово «помнишь» стало главным в моей жизни. Да и в твоей тоже… - она усмехнулась, но тут же спохватилась и заговорила серьезно.
        Она сказала, что если бы была на его месте, то излупила бы себя до смерти, такой мерзкой и гадкой она показалась себе сегодня. И напрасно он думает, что она относилась к нему как к какому-то ничтожеству.
        Просто ей очень тяжело с ним общаться с тех пор… с той поры… ну, в общем, как Грина не стало. Но уж он то, Савва, точно в этом не виноват.
        И еще она сказала одну вещь, очень важную. Она сказала, что все равно не смогла бы с ним расстаться, чтобы она ни говорила. Она ужасно скучает по нему иногда. И несмотря на то, что ее сегодня послали к черту, она хочет, чтобы этот вечер они провели вместе и напились вдрызг, как прыщавые подростки.
        Она сбегала в магазин, принесла две бутылки какого-то ужасного крепленого вина и пачку сигарет, от которых было больно вздохнуть и саднило горло. Они действительно напились, и сидя прямо на полу, совсем как в старые добрые времена, вдруг начали смеяться и вспоминать свою юность. И им обоим показалось, что они сидят втроем, как раньше, что Грин просто вышел на минутку и сейчас вернется со стаканом в руке и расскажет какой-нибудь прикол или анекдот, ужасно глупый, и они будут хохотать как безумные, потому что когда ты молод и тебе хорошо, достаточно какого-нибудь пустяка, чтобы смеяться до упаду.
        А потом они оба замолчали, потому что поняли почти одновременно, что этого никогда не случится. И не только потому, что Грина больше нет. Но и потому, что юность ушла безвозвратно. И что теперь они взрослые люди, многое пережили, и заставить их смеяться теперь не так-то легко.
        И еще потому, что дома ее ждал серьезный, аккуратный человек с умными глазами и приятным голосом.
        И наверное, ужасно волновался…
        А потом она плакала.
        Плакала и говорила, что у нее было ощущение, что она тоже умерла, а ее никто, ну просто никто не понимал, и все хотели, чтобы она жила как раньше, веселилась, смеялась, но она не могла, потому что внутри все умерло. Ей даже плакать никогда не хотелось, а наверное это нужно было сделать, иначе никогда не осовободишься от этой тоски, от этой пустоты в сердце. Но сегодня, когда она сказала те слова про Грина, ей стало ужасно тяжело, и хотя все было правдой от первого до последнего слова, она поняла, что зашла слишком далеко, что пора уже остановиться. Она плакала, и с каждой секундой ее лицо светлело, как небо после летнего дождя, который смывает все ненужное, и после которого так хочется дышать полной грудью.
        - Почему мы никогда не сидели так раньше? - задумчиво спросила она, смахивая кончиками дрожащих пальцев остатки слез. - Мне давно не было так хорошо. Я чувствую, что все осталось в прошлом, отпустило. А что чувствуешь ты?
        - Я чувствую, что люблю тебя…
        Так сказал Савва.
        И все испортил.
        Она не разозлилась и не рассмеялась. Она просто сделала вид, что не расслышала этих слов. Как-будто их не было. И это было хуже всего.
        Он сам не знал, зачем брякнул это. Наверное, дело было в вине, он всегда очень быстро пьянел, и это было предметом для шуток, когда они собирались втроем.
        А может быть его опьянило ее просветленное, улыбающееся лицо, но он сказал так, и она сразу заторопилась, сказала, что ей надо идти. Уже второй час ночи.
        Действительно, было уже поздно. И эти слова прозвучали так естественно. Но Савва понял, что дело не во времени, просто ей стало неловко, и она боялась, что он ляпнет что-нибудь еще. И наверное поэтому не разрешила себя проводить. Сказала, что вызовет такси. Так будет удобнее.
        Стоя у двери, она посмотрела на Савву и предложила, как-будто ничего не произошло:
        - Сходим в субботу в киношку?
        - Давай. На какое?
        - Не знаю, - она пожала плечами. - Мне все равно.
        - Заметано. Классно посидели!
        - Ага.
        Она чмокнула его в щеку при прощании. И немного смутившись, Савва ничего не спросил ее о том человеке, который ждал ее дома и может быть, ужасно волновался.
        Савва хотел быть деликатным.
        И напрасно, между прочим, не спросил, потому что этот человек собирался уничтожить просветленное, как будто умытое летним дождем, лицо…
        Глава 11
        Двое мужчин, бредущих по пустырю в предрассветной мгле, представляли собой странное зрелище. Первый - плотно сбитый, с большой лохматой головой, в клетчатой рубашке и широких серых штанах, держал в руке большой разводной ключ, другой рукой тащил за собой приятеля, более молодого и тщедушного на вид, голова которого была перемотана серой, в пятнах крови тряпкой.
        Они называли друг друга Толя и Коля, хотя обоим было хорошо за пятьдесят, а у Коли даже имелся довольно взрослый внук. Они были пьяны до безобразия.
        Тот, кого звали Коля, был локомотивом в их странной паре. Он держал своего приятеля под руку и упорно шел вперед, издавая громкое, свистящее сопение. Он был рассержен. Он считал что, у Толяна говнистый характер и этим объяснял все, что произошло с ними за последние сутки.
        Они встретились вчера утром во дворе, и Толя намекнул ему, что у него есть заначка, и что «ведьма» не нашла ее, хотя обыскала его с ног до головы. Не сговариваясь, они направились в тошниловку, где их хорошо знали. Шагая бодрой походкой, выдающей легкое нетерпение, и размахивая зажатой в руках пятисоткой, Толян с упоением рассказывал, как «ведьма» обшмонала его, даже заставила разуться и снять носки, но не догадалась заглянуть под кепку, дура. Он не стал рассказывать, как унизителен был досмотр, как «ведьма» обшаривала его карманы, не сводя внимательных глаз с его лица, как долго не хотела отпускать, чувствуя подвох, как кричала ему в спину грубым голосом, чтобы через час он был дома, но в голосе слышалась досада, потому что по его довольной роже она поняла, что дала маху. Коле он сказал гордо: «Пить не хочу, но нажрусь из принципа, что б знала, сука, что всегда будет по-моему».
        Коля должен был занести знакомому разводной ключ, но решил, что сделает это позже. Они взяли бутылку водки, закуску, планируя управиться минут за двадцать и пойти по своим делам. Но через некоторое время к ним присоединился приятель, тощий небритый мужик, которого они оба знали и считали алкашом. Пришлось взять еще бутылку, на закуску уже не хватило. При этом Толян все время упрекал тощего в том, что он любит выпить на халяву. Тощий обиделся и, желая реабилитироваться в их глазах, потащил их на хату, где справляли какое-то торжество и «бухла было море». На хате Тощего поперли сразу, даже не пустили на порог, а Колю и Толяна посадили за стол, и Коля помнил, что было очень весело и были даже какие-то бабы. В самый разгар веселья «бухло» кончилось, денег ни у кого не оказалось, и они решили занять у знакомого, который жил неподалеку. Кочуя с места на место, везде усаживаясь за стол и поднимая стакан, Коля ни разу не забыл про разводной ключ. Он был человеком слова и всегда выполнял обещанное. Он уже не помнил, какой сегодня день недели, не помнил имени приятеля, который ждал его с ключом, но ключ
нигде не забыл и даже ни разу не выпустил из рук.
        Денег у знакомого не оказалось, зато у него имелся разведеный спирт, который он им не дал, а посадил их пить у себя. Выпивая, они стали разговаривать. Толя вел себя грубо, нарывался на скандал. Это привело к тому, что хозяин, патлатый мужик в зеленой майке и растянутых трениках, схватил со стола пустую трехлитровую банку и разбил ее об Толину башку. Брызнула кровь и залила Толяну лицо и шею. Но они не стали вызывать Скорую и не повезли его к врачу. Толкаясь возле металлической раковины, наступая друг другу на ноги и громко матерясь, они умыли Толю под краном, плеснули на рану остатками спирта для стерильности и перемотали башку какой-то тряпкой, потому что у хозяина квартиры не оказалось аптечки и бинтов.
        Коля признавал, что Толян не прав. Он всегда был очень агрессивный. Но Толян был свой, а приятель - посторнний, поэтому Коля вступился за друга, и они даже помахались с хозяином квартиры на маленькой грязной кухне, издавая громкое пыхтение, смахивая со стола остатки закуски и нанося друг другу редкие, но весьма болезненные толчки. При этом хозяин в запарке оторвал у Колиной рубашки карман. Потом к ним присоединился очухавшийся Толя, и хозяин, чувствуя значительный перевес со стороны противника, схватил со стола вилку с погнутым зубцом и, угрожающе выставив ее перед собой, сказал:
        - Пошли отсюда на хер! Сейчас ментовку вызову…
        Колян не любил неприятности, поэтому подхватил Толю, разводной ключ, который аккуратно положил на стол на время драки, и вышел на свежий воздух, где с удивлением обнаружил, что уже светает…
        Коля мысленно называл Толяна «борзотой», и из-за того, что он любит качать права, тот козел порвал на нем рубашку. Но несмотря на недовольство, у него и в мыслях не было бросить приятеля. Нужно было довести его до дома, потому что Толя уже спекся и едва переставлял ноги.
        Они брели по пустырю, иногда Толян спотыкался, тогда Коля сильнее прижимал его к себе, и равновесие восстанавливалось. Иногда заносило Колю. Тогда Коля взмахивал рукой, гаечный ключ описывал небольшую дугу и падал в пыль, а приятели поднимались с четверенек, отряхиваясь и беззлобно матерясь.

«Борзый» Толя почти висел на его руке. Вяло перебирая ногами, он смотрел вниз и видел только пожухлую траву и мелькание собственных запыленных ботинок. Иногда, устав от этой однообразной картины, он поворачивал голову и смотрел по сторонам, но через минуту голова бессильно падала вниз. Ему ужасно хотелось спать, и у него мелькнула мысль, что они никогда не дойдут… И еще Толя приуныл, вспомнив, что дома его ждет сожительница, женщина простая, не любившая пьяный галдеж и путанные объяснения. Без всяких объяснений она вцепится ему в волосы и расцарапает рожу за долгое отсутствие и потраченную заначку, как только он переступит родной порог. Она была из тех, на кого не действовала Толина агрессивность.
        То, что он заметил слева от себя, в очередной раз повернув голову, вызвало у него некую философскую мысль, которой ему захотелось поделиться с приятелем. Это была очень важная мысль. Толя затормозил каблуками, остановился и выдернул руку, которую Коля крепко прижимал к своему боку.
        - Чего? - спросил Коля, раздраженный внезапной остановкой.
        Толя постоял, раскачиваясь, и, пытаясь сфокусировать взгляд на лице приятеля, сказал:
        - Моя Надька - сука. Все бабы - суки. Ненавижу баб.
        Коля засопел громче. Он сам едва держался на ногах.
        - Хватит трендеть. Пошли. - он хотел произнести эту фразу жестко, в форме короткого приказа и удивился, что его голос прозвучал жалко и просительно.
        - Отвали.
        - Надо идти. Почти пришли. - убеждал Коля.
        - Ничего не пришли. Я спать хочу! - капризным, гнусавым голосом сказал Толя и дрыгнул ножкой.
        Преодолевая сильное желание дать ему в зубы, Коля терпеливо сказал:
        - Придешь домой и ляжешь.
        - Ни хрена. - Толян упрямо мотнул головой. - Лягу здесь.
        - Здесь нельзя. Пошли. Ты мне надоел.
        - Почему бабам все можно, а нам ничего? Нет, ты скажи!
        - Пошел ты…
        - Вон, баба спит, и я могу!
        - Какая баба? Где? Что ты городишь?
        - Там! Спит баба. - Не оборачиваясь, Толя махнул рукой влево и назад, и от этого жеста сильнее покачнулся.
        - Спит в красном платье. Я тоже хочу спать… - и добавил, - Ненавижу баб.
        Одуревший от многочасовой пьянки и долгого отсутствия сна, с трудом поднимая веки, Коля посмотрел в указанном направлении. На большой куче мусора, мимо которой они прошли минуту назад, виднелось что-то красное.
        Стряхивая сонливость, Коля немного подумал и сказал:
        - Пойду гляну, что еще за баба… - и строго добавил, - Стой здесь.
        Пошатываясь, он подошел к куче и действительно увидел яркое-красное платье и белеющую женскую ногу в золотистом босоножке. Второй босоножек валялся неподалеку.
        Женщина лежала на куче мусора. Красное платье бесстыдно задралось до самого лица, обнажив кружевное белье, и почти закрыло черные пятна на шее. Начинало светать, и ее оголенные ноги казались ослепительно белыми, почти голубыми. Что она мертва, Колян понял, как только убрал с ее лица мусор и траву и наткнулся на остекленевший взгляд пронзительно ярких, голубых глаз, скошенных в сторону. Теперь, когда сбоку от нее стоял Коля, казалось, что она рассматривает пыльные Колины штаны.
        Темные волосы свисали по бокам, в них тоже набился мелкий сор и трава. Рот у женщины был изумленно приоткрыт.
        - Твою мать! - отшатнулся Коля, отдергивая руку от мертвого лица.
        Коля закричал приятелю, но тот не ответил.
        Свернувшись калачиком, Толян крепко спал прямо на земле, подложив под голову кепку.
        Коля долго тряс его за плечо, все время со ужасом оглядываясь на мусорную кучу, где маячило красное пятно, но Толян так и не проснулся.
        Тряся большой лохматой головой, Коля обматерил друга, отшвырнул разводной ключ, и топоча ботинками и, взбивая клубы пыли, побежал к новостройкам, звонить, напрочь позабыв про мобильник, что лежал в кармане его брюк…
        На опознании Черных был ужасно бледен и молчал, стиснув зубы.
        До того, как взглянуть на тело, лежавшее на носилках, он показал дрожащим пальцем на край платья, который выглядывал из-под белого покрывала.
        - Это ее платье. Я сам покупал его ей. В нем она хотела ехать на фотосессию, - и слегка покачнулся. Но взял себя в руки и взглянул на лицо мертвой женщины. - Да. Это моя жена. О, Господи!…
        Глава 12
        Глядя на женщину, рыдающую в своей просторной гостиной, которую можно было назвать студией и комнатой для отдыха, Вадик горестно вздохнул. Все-таки женщины - удивительные существа, и должно быть, когда он научится понимать их, ему стукнет девяносто, и это будет уже неважно. Приходишь к вдове недавно погибшего мужчины и обнаруживаешь женщину, которая может запросто сплясать полечку на могиле своего мужа, а потом являешься к дальней родственнице жертвы, а она вдруг начинает громко рыдать. А женщина рыдала так, что ее худые, резко очерченные плечи сотрясались, и громкие всхлипы оглашали гостиную. Хорошо уже то, что гостиная служила еще и кухней, потому что он без труда отыскал стакан и налил ей воды из-под крана.
        Еще пять минут назад, когда она открыла им дверь, ничто не предвещало такой бурной реакции. Они представились, убедились, что она действительно Тамара Павловна Кваскова, сказали, что нужно поговорить.
        Сначала женщина была удивительно спокойна, даже слишком. На ней был грубый фартук, на руках - тонкие латексные перчатки, и от нее исходил резкий запах химикатов.
        Она стянула перчатки, сказала, что проявляет негативы, но это может подождать.
        Она повела их вглубь студии к длинному роскошному дивану, но по пути оглянулась на Мешкова и деловито осведомилась:
        - Это правда, что ее нашли на каком-то пустыре, на свалке?
        - Правда. - Мешков сожалеюще развел руками.
        - Почему она умерла? - голос женщины звучал требовательно и сухо.
        - Ну, мы как раз…
        - Нет-нет, - перебила она. - Я хочу знать, что с ней сделали?
        - Причина смерти - асфиксия. - ответил Мешков, надеясь, что ей знаком смысл этого термина. Ему не хотелось прибегать к более простым словам, которые по его мнению звучали слишком грубо. Все-таки, она была женщиной, а покойная являлась ее сестрой. Но она не знала, что значит «асфиксия», и уставилась на него своими светло-карими, почти зелеными глазами.
        - Ее задушили. - мягко пояснил Мешков.
        - Понятно. - она дрогнула всем лицом, но тут же справилась с собой и сказала так же деловито, указывая на диван. - Присаживайтесь сюда. Здесь будет удобнее.
        Себе она принесла стул, но почему-то не села на него, а продолжала стоять, уставившись в пол.
        В этот момент, совершенно неожиданно для Мешкова, и уж тем более для Вадика, лицо ее снова дрогнуло. Потом мелко задрожал подбородок. Она попыталась усмехнуться, и ей это удалось, а потом усмешка искривилась, уголки четко-очерченных губ резко дернулись вниз. Но она не сдавалась, все еще пыталась взять себя в руки, все еще пыталась усмехнуться. И от этого странного несоответствия ее эмоций и ее лица, на нее было тяжело смотреть. Казалось, что ее мучает сильнейший нервный тик.
        - Простите, простите… - она усмехалась и уголки губ резко дергались. - Какая-то минутная слабость… просто минутная слабость…
        И когда слезы брызнули из глаз, и этот процесс уже нельзя было остановить, лицо ее расслабилось и, наконец, стало выражать то, что проиходило с ней на самом деле. Словно открылись невидимые шлюзы, и поток, да что там, целый водопад слез хлынул наружу, заливая ее руки и лицо.
        Она села на стул, согнулась пополам, облокотившись локтями на колени, и, вцепившись в волосы двумя руками, от чего ее забранные в хвост темные волосы, выбились из резинки, зарыдала, бурно содрагаясь.

«Боже мой! - повторяла она с отчаяньем, - Боже мой!»
        Двум мужчинам такая реакция показалась странной. Но более всех она показалась странной самой женщине, у которой слезами было залито лицо, руки, грудь… Но она ничего не могла с этим поделать.
        Слезы застали ее врасплох, подступили неожиданно, и поэтому она не смогла справиться с ними.
        В отличии от своей сестры, она всегда была сильной, не любила разводить сопли. Ее сильного, почти мужского характера не выдержали три мужа, а последний, пакуя чемоданы, сказал напоследок:
        - Ты кастрируешь мужчин, подавляешь их. Рядом с тобой я всегда чувствовал себя бабой.
        - О! Я здесь ни при чем. - Она тогда жестоко улыбнулась. - Скорее всего, это у тебя врожденное…
        Он скрипнул зубами и посулил ей в недалеком будущем одинокую, жалкую старость.
        Она послала его подальше и ни минуты не пожалела, что он ушел. И уж конечно, не пролила по нему ни слезинки.
        Она не плакала, когда умерла ее мать, не плакала, когда узнала, что у нее не будет детей. Не стала рыдать, когда ее предал любимый человек. Она держалась. Не то, чтобы сдерживалась, просто переживала тяжелые моменты стиснув зубы. Такой у нее был характер.
        Но теперь, услышав, что сестру, единственного близкого ей человека, задушили и выбросили на помойку как старую, ненужную вещь, она никак не могла успокоиться и взять себя в руки, и ей было неловко, что слезы застали ее врасплох в присутствии двух посторонних мужчин, которые смотрели на нее с удивлением и уже начинали терять терпение. К тому же, ее вдруг стала мучить дурацкая икота, с которой она тоже не могла справиться, и она подумала, что, наверное, выглядит как полная дура, потому что на лице молодого парня в джинсовой куртке, который подал ей стакан воды, было нескрываемое изумление.
        Но глотая воду, которая сильно отдавала хлоркой, и вспоминая так некстати слова своего последнего мужа, она еще подумала: «Черта-с-два! Я не дам мужикам себя использовать. Я буду их подавлять и кастрировать, буду одинокой старухой, но я не дам сделать из себя то, что дала сделать она. Я не дам выбросить себя на свалку, не позволю себя использовать, как вещь. Ни за что».
        Подумав так, она немного успокоилась, вытерла лицо полотенцем, которое ей подал все тот же молодой человек и, пригладив дрожащей рукой волосы, последний раз шмыгнула носом.
        - Простите меня. - сказала она. - Я сама не ожидала…
        - Успокоились? - участливо спросил следователь.
        - Почти. - она натянуто улыбнулась.
        - Можем поговорить?
        - Простите, - снова сказала женщина. - Обычно я не веду себя как дура… Сама не знаю, что на меня нашло.
        Сестра была единственным близким человеком.
        - Когда вы виделись в последний раз?
        - Неделю назад.
        - Ничего необычного не заметили?
        Она замешкалась на секунду, произнесла с усилием:
        - Нет.
        - В таких случаях всегда задают этот вопрос, скажите, как они жили? Хорошо?
        - Смотря что вы вкладываете в это понятие - «хорошо».
        - Скандалы, конфликты?
        - Ничего такого. Со стороны могло показаться, что они живут как два голубка. Вежливые,
        предупредительные друг с другом.
        - А на самом деле?
        - Она была ужасно несчастна в браке.
        - Вот тебе раз! - сказал Вадик. - А ее муж говорил, что они жили душа в душу.
        - Да что он понимает, бесчувственный болван! - она раздраженно передернула плечами. - Он не способен увидеть, что делается у него под носом. Помешался на своей клинике, строит грандиозные планы, а до Нины ему и дела не было. Рядом с ним она увядала как цветок. Он не хотел, чтобы она работала, не хотел, чтобы у них были дети, не одобрял ее увлечений, даже не одобрял нашу дружбу. Я всегда его терпеть не могла. И он платил мне взаимностью. Она ждала его дома, изнывала от скуки, от тоски.
        - Так было всегда?
        - Нет. В молодости все было иначе. Знаете, некоторым людям деньги только все портят. Когда у них ничего не было, они были гораздо счастливее. Потом он решил открыть свое дело. Им немного помог ее покойный отец, пришлось кое-что продать из недвижимости, взять кредиты, в общем это были беспокойные годы. Оказалось, что он неплохой бизнесмен, и все стало налаживаться. А семейному счастью пришел конец.
        - В чем конкретно это выражалось?
        Она поднялась со стула, высокая, жилистая, небрежным жестом стянула фартук. Под ним оказались тонкая черная водолазка, плотно обтягивающая маленькую почти мальчишескую грудь, широкие черные брюки.
        Она подошла к окну и постояла в раздумьи.
        - Ну, хотя бы в том, что они не спали вместе. Никакого интима, понимаете? «Доброе утро», «Спокойной ночи», поцелуй на ночь и перед выходом на работу и все. - она обернулась к Мешкову. - По вашему, это нормально?
        - И как давно продолжается такая ситуация?
        - Около года. И при этом он сама заботливость. Дарил подарки и довольно дорогие, часто звонил ей. Словом, проявлял те знаки внимания, которые требуют наименьшее количество времени и внимания.
        Он делал это нарочно, чтобы она не могла ничего ему предъявить. Ну как упрекать в равнодушии человека, который задаривает тебя всем, чем можно, звонит тебе по сто раз на дню, справляется о твоем самочувствии через каждый пять минут, если у тебя легкое недомогание?
        - Это невольно наводит на мысль, что у него была другая женщина.
        - Не думаю. Может у него и случались интрижки время от времени, но это было что-то незначительное, о чем не стоило беспокоиться. Вообще-то он умеет нравиться.
        - Умеет?
        - Ну, да. Умеет окружить женщину всякой романтической чепухой, найти нужные слова, слушаешь и понимаешь, что врет, а все-таки попадаешься на эти уловки, - она вдруг нежно улыбнулась и покачала головой.
        - Тамара Павловна, - произнес Мешков, не сводя глаз с ее лица, - у вас была связь с вашим зятем?
        - Что? - она словно очнулась от приятных воспоминаний. - Что вы такое говорите?
        И тут же передумала возмущаться, махнула рукой:
        - Ладно! Об этом знают половина наших общих знакомых, и если вы захотите уточнять… Короче говоря, это я познакомила их. Когда моя сестра встретила любовь всей своей жизни, он был моим мужчиной. - Она сделал ударение на слове «моим», разволновалась почему-то, схватила со столика пачку сигарет, нервно закурила и отошла к окну, должно быть чтобы скрыть волнение.
        - Надо же! Я не говорила об этом тысячу лет. Не думала, что это меня затронет. - она обернулась и заметив напряженные взгляды, расслабленно засмеялась. - Только не надо так смотреть. Я отнють не жертва любовной драмы. У нас с Черных был всего лишь мимолетный роман, легкая интрижка. Я быстро поняла, что он за человек и охладела к нему. А сестра, познакомившись с ним, влюбилась бесповоротно, раз и навсегда.
        - А что он за человек? - мягко поинтересовался Мешков.
        - Карьерист. Бездушная машина. Рассчетливый прагматик. И потом, когда я видела, как она несчастна, меня всегда мучило чувство вины. Ведь это я их познакомила. Просто он помешался на своей работе. Если они разговаривали, то это были разговоры о работе. Работа, работа… Он стал как одержимый.
        - Одним словом, получилось то, что получается очень часто в семьях трудоголиков. Чрезмерная
        занятость одного из супругов, недостаток внимания, так что ли?
        - В общем, да.
        - На этой почве у них должны были возникать скандалы, ссоры.
        - Ну что вы! - Кваскова усмехнулась. - Она была из разряда долготерпеливых, оправдывала его всегда.
        Говорила, что наверное, стала недостаточно привлекательной, перестала вызывать у него интерес как женщина, винила себя. Я всегда говорила, что она ведет себя как дура.
        - Она могла пригрозить ему разводом?
        - Только не сестра. Просто однажды случилось то, что должно было случиться, когда женщину ни во что не ставят, не замечают ее…
        - И что же случилось?
        Кваскова помолчала, раздумывая стоит ли говорить, но потом решилась. Она вернулась на свой стул, села перед Мешковым и внимательно посмотрев ему в глаза, сказала:
        - У нее был мужчина. Другой мужчина, понимаете?
        - Понимаю. - Мешков придвинулся к ней поближе. - Что за мужчина? Имя, фамилию можете назвать?
        - Этого я не знаю. Я знаю только, что у нее завязался роман на стороне. Мы говорили об этом всего один раз, когда она приезжала ко мне.
        - Как давно?
        - Месяца три назад.
        - Где они познакомились?
        - Не знаю.
        - Где живет?
        - Не знаю.
        - Описывала внешность?
        - Нет, нет, нет. Сестра обходила эти моменты стороной. Говорила больше о своих ощущениях, ну, вы понимаете, чисто женские разговоры.
        - Тамара Павловна, - Мешков сел к ней поближе и даже взял ее за руки. - Постарайтесь вспомнить все, что она говорила. Это очень важно сейчас. Вы понимаете? Очень важно найти этого человека.
        - Я понимаю. - она отняла свои руки. - Поэтому я и сказала о нем. Но, честное слово, я не знаю чем я могла бы помочь. Знаю только, что эта связь только все запутала и сделала ее еще более несчастной.
        - Почему?
        - Во-первых, ее мучала совесть. Она говорила, что плохо спит по ночам, изводит себя всякими мыслями.
        Во-вторых, она не сильно им увлеклась, по-прежнему любила мужа, говорила, что если бы он стал хоть чуточку другим, она бы все бросила без сожалений. И мне показалось, что тот человек тоже не слишком ею увлекся.
        - С чего вы так решили?
        - Не знаю. Мне так показалось. Она хотела порвать с ним. Но потом ее начинала мучить тоска, одиночество, и она сама звонила ему и предлагала встретиться. У меня создалось впечатление, что именно она искала с ним встречи.
        - Она не упоминала, что он был женат? Какие-нибудь характерные привычки, особенности?
        - Нет. И мне показалось странным, что она так тщательно оберегает его имя, хотя между нами не было никаких секретов. Как-будто я могла знать этого человека.
        - У вас есть общие знакомые мужчины?
        - Есть, конечно. Но никто из них не мог бы расположить ее к себе.
        - Где они встречались?
        - У него. Это я знаю точно. Ну, может быть раз или два в их доме, но ей это не нравилось. Она боялась, что муж вернется и застанет их. Нервничала, не могла расслабиться. Поэтому ездила к нему. Кажется, они даже договорились, что больше никогда не будут видиться у нее дома.
        - Муж мог узнать об этом?
        - Нет. Говорю же, он самовлюбенный идиот, который не видит, что делается у него под носом.
        - Как вы думаете, если бы он узнал об измене, что бы он предпринял?
        - Черных?
        - Да.
        - Я думаю, он был бы безмерно удивлен!
        - И все? Просто удивлен?
        - Ну уж точно не стал бы ее убивать. - она усмехнулась. От ее слез не осталось и следа. Теперь она стала собранной и почти все время усмехалась.
        - Чем грозил бы ему развод?
        - Никакого развода не было бы. Ему бы не стоило никакого труда вернуть ее под свое крылышко. Ну, может быть, закатил бы ей пару истерик, чтобы она почувствовала себя еще более виноватой, и все пошло бы по старому.
        - А если она все же настояла бы на разводе? Клиника принадлежит им обоим?
        - Они совладельцы. Тогда, я думаю, он бы все уладил без лишних скандалов. Он не допустил бы, чтобы она в чем-нибудь нуждалась. В этом смысле, он очень порядочен. Но, повторяю, этот вариант маловероятен. Понимаете, он хотел, чтобы все шло так как шло. Его все устраивало.
        - Подумайте все же, может быть, вспомните какую-то важную деталь, которая может показаться мелочью на первый взгляд.
        - Знаете, - она стояла согнув руку в локте, подперев подбородок кулачком. - Она говорила, что с тех пор, как это началось, она не любит бывать в клинике, чувствует себя неловко. Однажды ей понадобились ключи от сейфа и за ними пришлось ехать на работу к мужу, и я хорошо помню, как она сказала, что ей ужасно не хочется ехать туда.
        - Вы хотите сказать, что это мог быть кто-то из сотрудников?
        - Возможно. По крайней мере, это объясняло бы такую скрытность.
        Если не считать Черных, в клинике работало четверо мужчин, и все они по возрасту вполне могли быть любовниками погибшей. Один из них находился на отдыхе за границей, и его можно было смело исключить. Оставались Федотов, Тучков и загадочный Бурцев, который подозрительно долго не выходил на работу и с которым давно пора было познакомиться.
        Мешков спросил на всякий случай, ни на что впрочем не надеясь:
        - Она не говорила, что ее друг склонен к выпивке?
        Кваскова посмотрела на него с изумлением. Покачала головой. О Тучкове она ничего не знала. Не знала даже, кто это. Она вообще терпеть не могла этих разговоров о клинике и всегда слушала их в пол уха. Она вздохнула. Обещала подумать хорошенько, и если что-нибудь вспомнит, позвонить.
        - Ну что? - спросил Мешков, открывая дверцу машины. - Федотов или Бурцев?
        Вадик возмутился.
        - А Тучков?
        - Ну, не знаю! - Мешков развел руками. - Сильно сомневаюсь. Пьяница, брюзга… Значит, остаются двое. И первый, кто меня сильно интересует - обаяшка Федотов. Как вспомню его улыбку, так прямо вижу, как он крутит роман с сорокалетней, тоскующей по любви даме. Ну, и конечно, сам Черных, который дышал в унисон со своей женой и которому могло очень не понравиться, что она нашла ему замену. Нужно выяснить, где он был поминутно в четверг. Который час?
        - Почти семь.
        - Поезжай в редакцию.
        В офисе модного глянцевого журанала Вадик долго ходил из кабинета в кабинет. Его выслушивали и отсылали к другим людям, которые совершенно не понимали о чем речь и изумленно смотрели на молодого человека с папочкой, который путается под ногами и задает дурацкие вопросы.
        Главный редактор - смазливый молодой человек в клетчатой рубашке, чем-то отдаленно похожий на Федотова, выслушал его внимательно и подтвердил, что Черных давно является их клиентом. Он много раз заказывал рекламные статьи для своей клиники и даже один раз печатался на обложке. Он порылся в стопке журналов, отыскал выпуск за июнь, продемонтрировал обложку: Черных сидит в кресле, нога на ногу, в руке бокал вина и все это на фоне старинного камина. Как прошла фотосессия в четверг редактор не знал, потому что только сегодня утром вернулся из командировки. Но если их интересуют детали, он вызовет к себе фотографа и все уточнит.
        Через пару минут в кабинет ворвалась нервная раздражительная тетка с короткой стрижкой, в джинсах и кроссовках. Она была в ярости! Не здороваясь с Вадиком, она немедленно накинулась на редактора и потребовала объяснить почему ее отрывают от работы в самый разгар съемок? В чем дело? Вадику подумалось, что из них двоих начальник - эта сумасшедшая. Молодой человек смутился и сделал строгое лицо:
        - Успокойся! Сейчас я тебе все объясню.
        Но она не унималась. Она схватила со стола редактора пачку сигарет, закурила, сказала, что, конечно, она готова выслушивать объяснения, ведь у нее куча свободного времени! Просто вагон. Тем более, что оплата у нее почасовая. И ей еще предстоит тащиться с аппаратурой на другой конец города, потому что одна владелица бутика пожелала, чтобы съемки проходили у нее в загородном доме. Но он, редактор, и не подумал отговаривать эту вздорную сучку, хотя прекрасно знает, что там дерьмовый «свет», поэтому на снимках клиентка будет выглядеть на сто лет старше и примчится сюда жаловаться и качать права. Но ему, разумеется плевать на эти нюансы!
        Когда она узнала, что от нее хотят, она прямо-таки взбесилась.
        Она забегала вокруг стола, грохнула об стол пачкой журналов. Какого черта, вообще? Зачем ей задают дурацкие вопросы по поводу съемки, которой даже и не было. Действительно, в этот четверг Чернов или как там его, приехал сюда, но не подъехала его жена - наверняка заболталась с подружками, чертова барби! Он прождал ее с трех до четырех, звонил ей несколько раз, а потом уехал. Она потеряла целый час времени и была вне себя от злости, просто кипела! Записку о том, что клиент отменил презентацию, она положила ему на стол в тот же день. Но он, конечно, ее не читал. Стоит ли читать всякую ерунду? Кругом одни делетанты, любители, изображают из себя редакторов, а у самих молоко на губах не обсохло…
        - Не ори! - повысил голос редактор. - Здесь не шутки. Пропал человек. Следователь ведет дело. - и указал рукой на Вадима. Она уставилась на него как на идиота, а потом вдруг расхохоталась.
        - Следователь? Вот это следователь? Ну, считай дело раскрыто. - Напоследок она обозвала и Вадика и редактора юными идиотами и выскочила из кабинета, громко хлопнув дверью.
        - Вы не обращайте внимания. Она невозможный человек, но как профессионал - выше всяких похвал. Ейпросто нет равных. Если она говорит, что Черных был здесь с трех до четырех, значит, так оно и было. У нее отличная память.
        Группа, что работала в доме у Черных, обнаружила следы только трех человек, самой убитой, ее мужа и еще подозрительные мужские следы, довольно грязной мужской обуви и отпечатки мужских пальцев.
        Черных объяснил, что в тот день, с утра приходил техник, чинить сигнализацию.
        Техник, молодой парень, почти мальчишка, подтвердил, что в четверг утром, часов в девять, был в доме Черных, исправил контакт и уехал. Это заняло у него не больше двадцати минут. Оба, и хозяин и хозяйка, были еще дома. Вели себя как обычно. Черных собирался на работу, спешил, торопил его, хотя он и так работал быстро. Когда он уходил, сунул ему пятьсот рублей за расторопность. Все.
        Домработница в тот день не выходила, уехала к сестре на дачу. Выходной попросила заранее, предупредила хозяйку. Что она может сказать? Чудесная пара. Интеллигентная, воспитанная. Приятно работать у таких людей. И, конечно, она в ужасе от того, что случилось. Особенно странно, что это случилось с Ниночкой, ведь она даже из дома редко выходила, бедняжка, такая была домашняя. Съездит по магазинам, а потом возвращается домой, сидит в саду с книжкой, все думает о чем-то. Правда, несколько дней назад, она слышала, как Ниночка говорила по телефону, должно быть, мужу, что жалеет обо всем, просила ее не отговаривать, и она подумала, что они говорят о разводе. Расстроилась. Потому что, если что придется искать новое место, а она привыкла к этому дому.
        На сумочке, на телефоне, на вещах - везде были отпечатки пальцев убитой и Черных. Он сказал, что по другому и быть не могло. Ведь когда он приехал домой и не застал ее, теряясь в догадках, просмотрел ее телефон, обыскал сумочку в поисках документов.
        Последний звонок она сделала в двенадцать часов дня. Об этом звонке Черных говорил следователю. Она разговаривала с ним спокойно, говорила, что сейчас начнет приводить себя в порядок, чтобы выглядеть на «все сто». Рассказывая об этом, Черных грустно улыбнулся. Это была их семейная шутка, как название клиники.
        После двенадцатичасового звонка, на телефоне - куча пропущенных, от Черных. В пятнадцать тридцать она уже не брала трубку, и даже если была еще жива, то на звонки уже не отвечала. Если и были другие звонки, то их удалили: либо сама жертва, либо убийца, либо Черных.
        С трех до четырех он сидел в редакции, ждал свою жену. Потом поехал домой. По пути заехал в продуктовый магазин в центре города, долго выбирал бутылку хорошего вина, чтобы распить его вечером с женой. В магазине несколько человек вспомнили его, потому что ему не понравилась поврежденная этикетка и он попросил другую бутылку. Пришлось идти на склад. Около пяти часов его видела соседка из дома напротив. Они не только поздоровались, но и поболтали немного. Значит, когда с его женой случилось несчастье, он никак не мог находиться дома.
        Сам он выглядел подавленным и жалким. Но когда ему сообщили, что у его супруги по-видимому была связь на стороне, тотчас вышел из себя. Сказал, что не верит этому. И никогда не поверит. А откуда пошли эти грязные сплетни, он догадывается. И жестко выругался в адрес Квасковой. Неудовлетворенная стерва всегда завидовала их счастью, потому что когда-то он имел дурость с ней связаться, а она до сих пор никак не может успокоиться, сумасбродная стерва, даже перед памятью покойной сестры не устояла, полила ее грязью.
        Он пообещал Мешкову, что в ближайшее время никуда не уедет, а после похорон пострается до предела загрузить себя работой. Другого способа заглушить в себе эту страшную боль, он просто не знает.
        На кладбище он стоял рядом с гробом бледный, одеревеневший, в окружении респектабельных знакомых, солидных мужчин в черных костюмах и дамах в широких черных шляпах и темных очках. Как только приближалась новая пара, он мгновенно приходил в себя, сдержанно принимал слова сочувствия, жал руки мужчинам, позволял женщинам обнимать себя, слушал утешающие слова, кивал с признательностью. Он первый, после того, как четверо работяг опустили гроб в могилу, бросил на него горсть земли…
        Вадик следил за церемонией издалека, хотел увидеть одинокого мужчину, который вел бы себя не так как остальные, может быть, так же как и он, держался бы в стороне, чтобы не привлекать к себе внимания. Но проститься с покойной и поддержать ее мужа пришли в основном семейные пары. Из сотрудников клиники здесь были только Серова и Федотов. Они держались особняком, чувствуя себя неловко среди этой разряженной публики, от которой за версту несло деньгами. Серова плакала и прижимала к глазам платочек. Федотов переживал церемонию не слишком эмоционально, стоял, сложив руки на груди, иногда поглаживал Серову по плечу, кажется, даже зевнул один раз. Если он и был в связи с умершей, то по его лицу этого никак не скажешь. Вадик слегка напрягся, потому что толпа раздвинулась и у могилы появилась Кваскова: в черном плаще и темных очках, резкая, угловатая, она бесцеремонно растолкала толпу, захватила пригорошню земли и бросила вниз. Сегодня она со снисходительной усмешкой оглядывала тихо плачущих дам, и как-то не верилось, что накануне эта женщина могла плакать, а тем более рыдать.
        Черных не обратил на нее внимания, даже не кивнул ей головой. Она тоже на него не посмотрела, но когда все стали расходиться, вдруг подошла к нему, прижала к себе как и все здесь сегодня, отыскала его ладонь, крепко сжала и спросила о чем-то, нежно заглядывая ему в глаза. Черных посмотрел на нее с изумлением, отпрянул, оглядываясь по сторонам, отрицательно помотал головой, и уголки его губ брезгливо искривились. Она еще раз посмотрела ему в глаза и зашагала прочь по каменистой дорожке.
        Глава 13
        Ни в какое кино они, конечно, не пошли. Вообще виделись теперь очень редко.
        В последний раз - несколько дней назад, и эта встреча не шла у него из головы.
        Они увиделись случайно во дворе, в том самом дворе, где росли когда-то и с которым было столько воспоминаний. Она приехала навестить свою мать.
        Высокая, тонкая, как игла, в объемном сером свитере и черных брюках, с мешковатой сумкой через плечо, она шла быстрым размашистым шагом, и расстояние между ними стремительно сокращалось, и Савва, как всегда, ощутил радость от их сближения.
        Они поздоровались. По-приятельски. Как давние, но уже не слишком близкие друзья. Это был разговор на ходу. Несколько фраз, которые говорятся людьми, чтобы дать понять, что они еще не забыли друг друга окончательно. Скоро при встрече они станут бросать только «Привет!» и улыбаться вежливой, лишенной теплоты и симпатии улыбкой. Все так и было бы, если бы, прощаясь она не потрепала его по плечу. Просто, чтобы извиниться за то, что ей надо бежать. Это прикосновение было мимолетным, она едва дотронулась до его плеча.
        Но Дар встрепенулся и ожил.
        И Савва, который уже отвык от него, с удивлением прислушался к давно забытым ощущениям. Дар был встревожен. И эта тревога мгновенно передалась Савве.
        Почти тоже, что было тогда с Грином, только гораздо более приглушенное, едва уловимое. Потому что Грин тогда крепко пожал ему руку, и Савва буквально захлестнуло, а она просто вскользь коснулась его плеча.
        Девушка с синими глазами внимательно посмотрела Савве в глаза и сразу обо всем догадалась.
        - Давай-ка присядем. - Она кивнула головой в сторону скамейки.
        Они сели рядом, и она спросила: что с ним такое? Почему у него такое странное лицо?
        - Ты почувствовал что-то неприятное? - она снова заглянула ему в глаза.
        Савва потер лоб рукой, стараясь прислушаться к Дару, но ничего не ощутил, кроме тошноты и сухости во рту.
        - Нет… не знаю, не уверен. - он посмотрел на нее виновато.
        - Ясно. - она поднялась со скамейки и постояла в задумчивости. - Странно. Я хочу сказать, очень странно, что ты… У меня как раз сейчас все хорошо. Ну, словом ты понимаешь, я встретила человека. Ты ведь не думаешь, что это плохо?
        - Дай мне руку.
        - Что?
        - Дай. Мне. Пожалуйста. Руку. - с расстановкой проговорил Савва.
        - Зачем? - она явно испугалась и смотрела на него с волнением.
        - Просто дай руку и все. И не бойся ничего. - Савва постарался говорить спокойно. - Просто хочу кое-что проверить.
        Она постояла, нахмурив брови и несмело протянула руку вперед, но как только Савва хотел дотронуться до нее пальцами, тут же спрятала ее за спину.
        - Не дам.
        - Почему?
        - Ты сейчас наговоришь мне всякой ерунды и все испортишь. Как всегда. Я буду метаться, думать… А у меня все только-только стало налаживаться, понимаешь? Я больше не могу жить как раньше. У меня просто нет сил.
        - Когда-то ты назвала меня трусом. А теперь сама трусишь.
        - Я же извинилась тогда, помнишь? И знаешь, я больше не верю во всю эту мистическую чепуху. Ты был прав. Это просто излишняя чувствительность и ничего больше. Не стоит придавать этому значение.
        - Если это так, тогда почему бы тебе не дать мне руку? Ты же не веришь в эту чепуху.
        - Ладно. - она почему-то разозлилась. - Вот тебе моя рука. Возьми ее и успокойся. Ты и так меня задержал. А если мы и дальше будем препираться, то просидим здесь до вечера. На, держи…
        И она снова протянула руку, на этот раз спокойно и решительно.
        Савва дотронулся до ее ладони, даже сжал ее двумя руками.
        Дар молчал.
        Савва прислушивался к себе, но ничего не чувствовал, кроме радости от прикосновения к этой теплой суховатой ладони с длинными тонкими пальцами. Она тоже смотрела несколько напряженно, стараясь уловить малейшие изменения в его лице.
        Он сжал ладонь чуть сильнее. Дар молчал, как-будто его не существовало вовсе.
        Он нехотя выпустил ее руку и расслабился.
        - Ну что? - она насмешливо посмотрела на него.
        - Ничего. Все в порядке. - Савва поднялся со скамейки. - Ложная тревога. Просто давно тебя не видел вот и почувствовал что-то. Но, все-таки, знаешь, если тебе понадобится помощь, ты всегда можешь рассчитывать на меня. Мало ли что!
        - Из тебя никудышний ангель-хранитель. - сказала она и грустно улыбнулась.
        Это было почти неделю назад. А Савва никак не мог забыть эту встречу. Если принимать всерьез сигналы, посылаемые Даром, то ей определенно грозить опасность. Почти наверняка. Тогда ему следовало бы немедленно пойти к ней и расспросить ее о том, чем она занимается, с кем встречается и так далее.
        Рассказать ей все честно и предостеречь. Но от чего? Этого Дар не подсказывал. Если это дар, то какой-то нелепый, вялый и очень неудобный для применения.
        Если относиться к Дару как к причудам психики и собственной истеричной натуры, тогда следовало бы оставить ее в покое. Сегодня он напугал ее, а ей и так приходится нелегко. Может быть, лучше никогда не вспоминать о ней и забыть это лицо, каким бы чудесным оно не казалось. А заодно послать к черту Дар со всеми его предостережениями и мутными намеками.
        Если бы он мог определиться раз и навсегда и игнорировать Дар, все было бы проще.
        Глава 14
        Во внутреннем дворике стояло две машины: новенький фольксваген и подержанная десятка.
        Из клиники вышли Федотов и Серова. Они остановились на ступеньках и стали разговаривать о чем-то, скорее всего, о жене шефа и ее похоронах. На их лицах было написано уныние, особенно на лице Серовой. В обычной одежде она выглядела более привлекательной, но на лице по-прежнему сквозила усталось, усугубившаяся ужасной новостью. Видно было, что она недавно плакала, потому что у нее был покрасневший нос и она сжимала в руке платок.
        Федотов выглядел менее удрученным, бодрился. Он держал свою коллегу за локоть, заглядывал ей в глаза. И все время что-то говорил. С каждой минутой лицо ее становилось все более расслабленным, не таким понурым. Напоследок он сказал какую-то фразу, и она не выдержала и улыбнулась. Мешкову показалось, что еще немного и он прижмет ее к себе. Но Федотов так не сделал. Он знал границы дозволенного.
        Мешков поспорил сам с собой, что сейчас они разойдутся по машинам, Серова сядет в десятку, Федотов - в новенькую иномарку. И проспорил.
        Серова остановилась возле фольксвагена, помахала Федотову рукой, вымученно улыбнулась.
        А Федотов подошел к серой «десятке». Когда он небрежно пнул переднее правое колесо ногой, уголки его красивых губ презрительно скривились. Он стыдился своей машины, она вызывала у него отвращение, портила имидж респектабельного мужчины. Он открыл дверцу, сел на место водителя. Теперь, когда он был один, с лица медленно сползла обаятельная белозубая улыбка, оно стало унылым, будто состарилось. Он был настолько поглощен своими мыслями, что когда Мешков склонился над ним, заглядывая внутрь салона, он вздрогнул.
        - А! Это вы? Добрый вечер! - и широко улыбнулся, словно натянул на лицо маску.
        - Переживает? - Мешков кивнул в сторону отъезжающего Фольксвагена.
        - И не говорите! - Федотов махнул рукой, улыбаясь. - Я уже устал приводить ее в чувство. Целый день утешаю.
        - Ловко вы ее… - Мешков чуть было не сказал «обработали», но поправился. - успокоили.
        Федотов приложил руку к груди, признался:
        - Женщины - мой конек. Надеюсь, это пригодится мне в семейной жизни.
        Мешков вздохнул.
        - Так кто же все-таки был должен деньги, вы Тучкову или наоборот?
        - Я уже отвечал. Тучков был должен мне деньги.
        - Нам нужно поговорить. - пока Мешков обходил машину, открывал дверцу со стороны пассажира, Федотов следил за ним настороженно.
        Мешков уселся рядом.
        - Как там Черных?
        - Ужасно. Да мы и видели его мельком. Он приезжал на минутку.
        - Бурцев не объявился?
        - Нет. Он все еще на больничном. Даже не знает, какой кошмар тут твориться! Надо будет позвонить ему.
        - Не надо. Я сам скажу ему при встрече.
        - Понятно, - Федотов усмехнулся. - Хотите проведать?
        - Придется, раз он не бывает на работе. Кстати, вы не знаете, чем он болен?
        - Не знаю. Думаю, что ничем. Просто у него тяжелый период. Он недавно развелся, переживает.
        - Недавно?
        - Кажется, полгода назад.
        - Ну, за полгода можно взять себя в руки.
        - На развод подала жена. Ушла к другому, забрала сына. Впрочем, я не люблю мешаться в чужие дела.
        - Вы знали покойную?
        - Что?
        - Знали Нину Черных?
        - Конечно, я ее знал.
        - Насколько близко?
        Федотов повернулся к нему изумленно.
        - А почему вы спросили?
        Мешков промолчал, всматриваясь в его лицо.
        - Совсем не близко. Она бывала в клинике иногда. Нас познакомил Дмитрий Николаевич.
        - Ну и как она вам?
        - В каком смысле? - Федотов моргнул и почему-то ухватился за руль, крепко сжал его руками.
        - Какое впечатление она произвела на вас?
        - Очень хорошее впечатление. - ответил Федотов и заерзал на сидении. - Симпатичная брюнетка, очень вежливая, дружелюбная. Никакого снобизма, заносчивости… Мы даже поболтали однажды в комнате
        отдыха, пока Дмитрий Николаевич был занят.
        - О чем был разговор?
        - Уже не помню. Какая-то ерунда. Кажется, новая модель телефона или что-то в этом роде.
        - И вы обменялись телефонами?
        - Для чего?
        - Ну, мало ли!
        - У меня не было ее номера. И я не решился бы его попросить, даже если бы такая странная мысль пришла мне в голову. Черт! Это жена моего босса! За кого вы меня принимаете?
        - Где вы были в этот четверг?
        - До половины третьего я был на работе.
        - А потом?
        - Потом я поехал к своей девушке.
        - Где она живет?
        - В элитном поселке «Сатурн».
        Мешков прикинул. Где-то полчаса езды.
        - Вы сразу поехали к ней?
        Федотов замялся.
        - Сначала я заехал в магазин, нужно было прикупить кое-что из одежды, а потом поехал в «Сатурн».
        - Что за магазин?
        Федотов назвал какой-то дорогой бутик в центре города. Наверняка, этот дамский любимчик тратил уйму денег на шмотки. Он немного подражал своему шефу. Стиль одежды, манера поведения, жесты. Он и не скрывал этого. Черных ему нравился. Единственное, что ему не нравилось, это много вкалывать, как Дмитрий Николаевич.
        - Долго там пробыли?
        - Я не засекал время. Не понимаю, почему вы…
        - Так во сколько вы приехали на место?
        - Около половины пятого. Да, кстати, я еще заезжал за цветами для Инны. Я никогда не езжу к ней без цветов.
        - Инна - это ваша девушка?
        - Да. Надеюсь, вы не станете впутывать ее во все это?
        - Мне нужно будет поговорить с ней.
        - Я так и знал! - Федотов в сердцах ударил рукой по рулю.
        - Что именно?
        - Что вы не оставите меня в покое. Я не понимаю, ну причем тут она? Вам что, недостаточно моих слов?
        - По-моему, - вздохнул Мешков, - вы напрасно волнуетесь. Если все было так как вы говорите, то ваша девушка просто подтвердит ваши слова и только. Мне кажется, любая девушка с удовольствием подтвердит слова своего жениха.
        - Ну, Инна… она немного… в общем, она не очень любит все эти вещи, допросы, вопросы. И ее матери тоже не очень понравится… Пожалуйста, - он вдруг повернулся к Мешкову всем корпусом. - не нужно туда ехать. Я клянусь вам, что с половины пятого я был у нее.
        - Не понимаю, чего вы так волнуетесь?
        - Ее родители - уважаемые, солидные люди. Они будут не в восторге от вашего визита. Если вы припретесь туда со своими странными вопросами, мне будет неловко. Что они обо мне подумают? Следователь, убийство… Кстати, у вас тоже могут быть неприятности…
        - Давайте уточним, - перебил Мешков. - Вы работали в клинике до половины третьего. Потом заехали в магазин, за цветами и в начале пятого были у своей девушки.
        - В половине пятого.
        - В магазине могут подтвердить, что вы там были?
        Судя по напряженному лицу Федотов быстро соображал, с сожалением развел руками.
        - Вряд ли. В тот день там были другие посетители. Какая-то очень шумная супружеская пара. Продавщицам было не до меня.
        - Значит, нет человека, который бы подтвердил ваше местонахождение с половины третьего до четырех?
        - По правде говоря, я просто мотался по городу, убивал время.
        - Почему не поехали к своей невесте сразу?
        - Она сказала, что у нее будет важный разговор, а я не хотел ей мешать свои присуствием.
        - Во сколько вы уехали от нее?
        - Я не помню.
        - Ну, приблизительно.
        - Не могу сказать.
        - Ну, хорошо. - Мешков вздохнул. - А потом?
        - Поехал домой. Правда, не сразу. Заехал в один бар, пропустил рюмашку, чтобы расслабиться. Потом поехал домой.
        - А чем вы были напряжены?
        Федотов не обиделся, рассмеялся над следовательскими уловками.
        - Я вовсе не был напряжен. Просто я изредка так делаю. Иногда хочется побыть одному.
        - Вы разве живете не один?
        - Я живу с матерью.
        Мешкову показалось это странным. Взрослый мужчина, любитель женщин, наверняка, у него бурная личная жизнь.
        - Так было всегда?
        - Нет. - устало ответил Федотов. - До недавнего времени я жил один в квартире покойного отца. Но квартиру пришлось продать.
        - Пришлось?
        - Мне нужны деньги. Хочу купить машину. Надоело ездить на этом барахле. Кроме того, я намереваюсь в скором времени жениться, нужны деньги на свадьбу. А моя девушка…
        - Будьте добры, дайте мне ее данные: имя, фамилию, адрес.
        Федотов сокрушенно покачал головой. Достал из бардачка массивную черную ручку с золотистой гравировкой.
        - Позвольте. - Мешков протянул руку. Полюбовался надписью.» Игорь Александрович Федотов.» - Красиво!
        - Такие ручки есть у всех сотрудников. Причуды шефа. В прошлом году «Улыбке» исполнилось два года и он заказал такую для каждого сотрудника. Но, по-моему, кроме меня и шефа, ими больше никто не пользуется. Ручка тяжелая, не слишком удобная. Но мне нравится.
        Он оторвал стикер из стопки в бардачке, нацарапал тяжелой ручкой, имя и адрес своей девушки, с сожалением протянул его Мешкову.
        - Может все-таки объясните, почему вы прицепились именно ко мне? - спросил без всякой надежды.
        - Простая формальность, - отмахнулся следователь. - Не берите в голову.
        Глава 15
        Сначала послышался грохот отодвигаемого стула, затем шлепанье босых ног по полу. Брюнет в черной водолазке и синих джинсах, открывший дверь, (открывший дверь брюнет в черной водолазке) посмотрел на Мешкова внимательно и еще до того, как Мешков полез в нагрудный карман за удостоверением, сказал:
        - Я знаю, что вы - следователь. Что вам от меня нужно? - и демонстративно скрестив руки на груди, вскинул подбородок.
        Он был почти красивым. Темно-карие большие глаза обрамляли густые черные ресницы, что в сочетании с широкими бровями придавало лицу что-то восточное. Но это лицо портили глубокие складки между классическим прямым носом и волевым, упрямым ртом. Они делали его унылым, старили его. К тому же этому красивому брюнету не мешало бы побриться. Трехдневная щетина делала его неопрятным.
        Бурцев стоял, широко расставив босые ноги, и глядя на его презрительно сжатые губы, Мешков сразу понял, что это будет неприятный разговор.
        - Мы можем поговорить? - это спросил Мешков, потому что Бурцев все еще не предложил ему войти.
        - О чем? О Тучкове? - Бурцев усмехнулся.
        - А о чем еще?
        - Ну, не знаю…
        - Может вы разрешите войти? - Слушая себя со стороны, Мешков с удивлением обнаружил, что говорит немного повысив голос. Этот человек его чем-то ужасно раздражал. И у Мешкова сложилось впечатление, что ему очень не хочется впускать его. Может он был не один? Но поглядев по-внимательнее, решил, что врядли, он был слишком спокоен, даже вял. Даже после его вопроса Бурцев постоял в раздумье, но потом нехотя пропустил его в коридор.
        Квартира была большая, с длинным, широким коридором, в конце которого располагалась просторная светлая кухня. Двери в комнаты были открыты, и Мешков заметил, что в двух из них почти идеальный порядок. Маленькая детская и спальня. В тетьей комнате, которая была ближе к кухне, было по-другому. В этой комнате жил одинокий мужчина, на узком диване лежало скомканное одеяло, подушка с несвежей наволочкой. Здесь он спал, наверняка не раздеваясь.
        Бурцев зачем-то пропустил его вперед и шел за ним, небрежно усмехаясь. Мешков понял, что надо дойти до конца коридора, но не знал остаться ли в комнате или пройти на кухню. И когда Бурцев подался вперед, чтобы, кривляясь, по-лакейски распахнуть перед ним дверь кухни, на Мешкова пахнуло запахом алкоголя. «О, господи! И этот туда же. Не клиника, а клуб анонимных алкоголиков».
        На кухонном столе - бутылка водки, распитая на половину, рюмка и тарелка с нарезанной колбасой.
        - Снимаете стресс? - он указал рукой на бутылку и повернулся к Бурцеву.
        - Это мое личное дело. - отрезал Бурцев, сел за стол, демонстративно налил себе рюмку - За семейные ценности! - и выпил залпом. И ощутив на себе жалостливый взгляд следователя, сказал:
        - Вам же лучше. Быстрей напьюсь, больше наболтаю.
        - А есть что наболтать?
        - Не знаю. Вы же пришли ко мне, вы мне скажите. Кого я должен полить грязью, кого замарать…
        - В чем дело, Борис Иванович? Почему вы такой арегссивный? - прямо спросил Мешков, усаживаясь напротив.
        - Ни в чем. Просто мне не нравится, когда приходят ко мне домой, чтобы сделать из меня стукача и сплетника.
        - Что?
        - Что слышали.
        - Кто собирается делать из вас сплетника? Я, что ли? Так вы представляете себе мою работу?
        - Мне звонила Серова и рассказала про ваши вопросы. Не понимаю, к чему перетряхивать грязное белье, кто кому должен, сколько, кто кого оскорбил и каким образом. Собираете сплетни, непонятно для чего. Но со мной у вас этот номер не пройдет.
        - Почему вы не на работе?
        - Я болен.
        - Я вижу. - Мешков кивнул на бутылку. - Залечиваете душевные раны? Смотрите, для Тучкова это закончилось весьма плачевно. Не боитесь?
        - Для Тучкова это закончилось плачевно, потому что он был настоящий козел. Со мной такого не будет.
        - Ну-ну. - усмехнулся Мешков. - Кстати, о Тучкове… Вы с ним ладили?
        - Терпеть его не мог.
        - Что так?
        - Лез куда не надо. Ехидничал. Как поется в одной песне - «сыпал соль на раны».
        - Вы имеете в виду конкретно себя или говорите вообще?
        - Да какая разница? Плевать мне на него. Очень странно, что при таком разгуле преступности, правоохранительные органы тратят временя на этого придурка. Ну, покончил с собой, туда и дорога!
        - А если не покончил?
        - Что вы имеете в виду?
        - Я хочу сказать, что факт самоубийства еще не установлен.
        - Да что тут устанавливать? Прыгнул в окно и все дела, выбрал оптимальный вариант. Быстро и наверняка. - он презрительно сжал красивые губы.
        Мешков решительно подошел к окну, распахнул его настежь, высунул голову и посмотрел вниз.
        Прохладный влажный поток вытеснил спертый воздух, в комнате запахло свежестью. Отчетливо послышалась барабанная дробь дождевых капель по металлическому отливу. Мешков обернулся к Бурцеву, и лицо у него в этот момент было очень злое.
        - Вы готовы?
        Бурцев смотрел на него с недоумением.
        - К чему?
        - Выпрыгнуть в окно? Смелей, Борис Иванович! Правда, здесь не так высоко, но тоже будет весьма эффектно. Готовы?
        - Кто? Я? - Бурцев указал на себя пальцем, растерянно оглянулся, как-будто в комнате был кто-то еще.
        - Вы.
        - Вы в своем уме? - возмутился Бурцев. - С какой стати?
        - Вот и я о том же. - Мешков спокойно закрыл окно, повернул ручку, подергал ее основательно и с удовлетворенным видом уселся обратно на стул. - Когда мне говорят, что человек выбросился из окна, я спрашиваю себя: «А с какой стати?» И пока не нахожу ответа на этот вопрос.
        - Он был пьяница, - неуверенно сказал Бурцев.
        - Ну и что? Вы тоже, между прочим, не лимонад распиваете. Однако в окошко прыгать не захотели.
        Пьянство, конечно, вещь усугубляющая, но само по себе еще ничего не значит. Собственно, вы напрасно кипятитесь. Я могу не спрашивать вас о Тучкове, если уж вам так это не приятно. Мне нужно знать другое.
        Где вы были в ту пятницу?
        Бурцев посмотрел на него внимательно.
        - На даче у Черных.
        - До которого часа?
        - Я не смотрел на часы.
        - Почему уехали так рано?
        - Мне не хотелось веселиться и произносить заздравные речи.
        - Не любите Черных?
        - Он не девушка, чтобы я его любил. - и тут же метнул на Мешкова быстрый взгляд. - Мне просто было не весело. В последнее время у меня плохое настроение.
        - Почему?
        - Не ваше дело.
        - Куда вы поехали после пикника?
        - Я поехал домой.
        - И все время были дома? Кто-нибудь может это подтвердить?
        - Это и не требуется. Моих слов вполне достаточно.
        - В настоящее время вы в разводе? Живете один?
        - Какое это имеет значение?
        - У вас есть кто-нибудь?
        - Что?
        - С кем-нибудь встречаетесь?
        - Что вы…
        - Есть ли у вас связь с какой-нибудь женщиной?
        - Вы что, совсем рехнулись? К чему эти вопросы? И какое они имеют отношение к Тучкову?
        - Отвечайте.
        - И не подумаю. Не хватало еще, чтобы вы залезли ко мне в постель. - Бурцев возмущенно фыркнул.
        - Где вы были в этот четверг?
        - Это мое личное дело.
        - Что такого вы делали в четверг, что необходимо скрывать?
        - Что бы я не делал - это вас не касается.
        - Вы знакомы с женой Черных?
        - Что? - Бурцев часто заморгал.
        - Вы слышали.
        - Никогда в глаза ее не видел.
        - Подумайте получше.
        - И думать нечего. Даже не знаю, как она выглядит. Что за…
        - А ведь она много раз бывала в клинике. Наверняка, хоть один раз за три года да видели.
        - Ну, да. Видел, раз или два. - неохотно подтвердил Бурцев. - А к чему вы клоните? Я что-то не пойму.
        - Спрашиваю еще раз: где вы были в этот четверг во второй половине дня?
        - Еще раз отвечаю: не ваше дело. Следующий вопрос. - он спокойно скрестил руки на груди.
        - Фу-у! - Мешков устало потер лоб ладонью. - Тяжело с вами, Бурцев.
        - Я вас к себе не приглашал, - последовал незамедлительный ответ.
        - Это ведь очень просто. Я могу пригласить вас к себе.
        - Так и знал, что вы это скажете. Предупреждаю: у вас в конторе я буду говорить то же самое. Только время потеряете.
        Бурцев поднял рюмку:
        - За нерушимость семейных уз! - и снова опрокинул ее одним махом.
        - Ваши тосты несколько однообразны.
        - Что поделаешь! - Бурцев пожал плечами и на этот раз закусил колбасой. - Каждый говорит о том, что его волнует. На сегодняшний день меня волнует только одна тема. Но, как я уже сказал, обсуждать ее с вами я не намерен.
        - Да будет вам! Строите из себя брошенного мальчика. Сидя здесь в гордом одиночестве и спиваясь, вы немного отстали от жизни. Убита жена Черных. Мы проверяем круг ее знакомых. И если вам есть что сказать, советую сделать это как можно скорее.
        - То есть как это убита? - Бурцев отставил рюмку и привстал. - В каком смысле?
        - А что? У этого слова есть несколько смыслов? - видя растерянность Бурцева, Мешков не смог отказать себе в удовльствии съязвить. - Задушена. Может быть вы не знали, но с людьми случаются вещи пострашнее развода. Вот моя визитка. Когда протрезвеете и перестанете себя жалеть, позвоните мне.
        И вышел, заметив краем глаза, как Бурцев обмяк на стуле. Но голос, донессшийся до него из кухни, заставил его остановиться:
        - А знаете, я, пожалуй, готов!
        - Что? - Мешков обернулся.
        - Готов прыгнуть. Открывайте окно. - насмешливо сказал этот человек, и в его голосе прозвучало отчаяние.
        Мешков, не прощаясь, хлопнул дверью.

«Жалкий идиот! Болван несчастный! Еще и вправду прыгнет.» - так думал он о человеке, оставшемся за дверью. Несмотря на глупую агрессивность в Бурцеве было что-то жалкое. Что-то жалкое было в его упрямстве, в его тостах, в этих идеально убранных комнатах, в которых он с маниакальным упорством наводил чистоту, в ожидании возвращения своей жены. И наверное, эти комнаты убивали его своей чистотой, потому что никто не возвращался и никто не жил в них. «Пытается спасти то, что уже умерло» - усмехнулся Мешков, громко хлопая дверью.
        Не смотря на прохладный ветерок, женщина, с которой говорил Вадик, буквально взмокла. Ее смуглое, немного уставшее лицо покрылось потом, и мелкие темные кудряшки прилипли ко лбу. Она не могла вытереть лицо, потому что руки у нее были заняты и ребенок, которого она прижимала к себе был довольно-таки тяжелым. Ему было примерно четыре года, и он был одет в забавный костюм кота. У него были подрисованы усы и сзади спускался рыжий полосатый хвост. Он явно был не в восторге от такого наряда и хмурил светлые, брови.
        - Извините, - виновато сказала она. - У меня очень мало времени. Мы опаздываем на детский праздник. - и счастливо оглядела ребенка и вытащила кулачок, который он засунул в рот.
        - Я так и понял, - хмыкнул Вадик. - Вам наверное тяжело?
        - Я не хочу ставить его, он неперменно влезет в лужу.
        - Давайте я подержу.
        - Нет-нет. Он не пойдет к чужому. Лучше возьмите сумку. Это вы мне звонили?
        - Да.
        - Давайте говорить на ходу. Мы действительно уже опаздываем.
        Это была очень счастливая женщина. Хотя ей было очень неудобно, и ребенок был очень тяжелым и пачкал ботинками ее светлое пальто, и еще приходилось смотреть под ноги и обходить лужи, она не переставала улыбаться. Она улыбалась ровно до тех пор, пока Вадик не сказал, что хотел задать ей несколько вопросов по поводу ее мужа. Она сразу перестала улыбаться и остановилась.
        - То есть как? - она посмотрела на него с тревогой. - Вы же сказали, что вас интересует Борис?
        - Извините меня, я оговорился. По поводу вашего бывшего мужа.
        - О, господи! - она двинулась дальше, облегченно вздыхая. - Я уж подумала, что вы насчет Лени…
        Пожалуйста, не оговаривайтесь так больше. Развод был очень тяжелым, я думала это никогда не кончится, он так измучил меня, да и себя тоже. Это было ужасно.
        - Кто тебя измучил? - спросил ребенок, глядя на ее щеку.
        - Никто.
        - Вы настояли на разводе?
        Она продолжала идти так же быстро, но уже стала немного задыхаться.
        - Да. Мне немного неловко обсуждать это с посторонним человеком. Но я думаю, вы бы не стали задавать такие вопросы из праздного любопытства?
        - Конечно.
        - Я встретила другого человека и подала на развод. И это было очень тяжело. Борис тянул до последнего, развод не давал, было много скандалов, разговоров, истерик, он даже ударил меня один раз…
        - Кто тебя ударил? - это снова спросил ребенок.
        - Никто меня не ударил.
        - Ты сама сказала.
        - Я пошутила.
        - Ты говоришь про папу?
        - Нет. Я говорю про другого человека. Ну, как тут можно разговаривать? - она обратилась к Вадику.
        Они дошли до подержанной легковушки, и она наконец, запихнула ребенка на заднее сидение, потом выпрямилась, достала из кармана платок и вытерла лицо.
        - Фу-у! - она снова улыбнулась. - Некторые никак не могут похудеть, но мне такая проблема не грозит.
        - Пожалуй. - Вадик тоже улыбнулся.
        Она всполошилась.
        - Я забыла, о чем говорила…
        - Что было много скандалов.
        - Ах, да! - лицо ее снова стало грустным. - Он хотел удержать меня. Он очень любит сына. У нас и теперь еще происходят всякие разговоры на повышенных тонах. Каждый раз, когда он приходит за сыном, не может удержаться. А моего мужа просто ненавидит. Но я думаю, что постепенно все уляжется, и мы как нибудь научимся сосуществовать мирно.
        - Вы не знаете, у него кто-нибудь есть?
        - Что? - она посмотрела на Вадика с недоумением. - Что вы имеете в виду?
        - Женщина, подруга. Называйте это как угодно.
        Она задумалась.
        - Довольно странный вопрос, по-моему.
        - Почему? Он одинокий мужчина, рано или поздно такое случается, тем более что вы развелись…
        - Полгода назад.
        - Ну вот.
        - Да нет, вы не подумайте, что я имею что-то против. Если говорить откровенно, я была бы даже рада. Но думаю, что у него никого нет.
        - Почему?
        - Я его хорошо знаю. Я ведь его жена. - и тут же рассмеялась и поправилась. - Бывшая, конечно бывшая, вот видите, я сама еще оговариваюсь. Нет. У него никого нет. Он весь живет этой проблемой, нашим разводом. Нашим сыном. Он вообще немного ограниченный человек, и ему свойственно утыкаться носом во что-нибудь одно. Я даже не представляю, о чем он может говорить с женщиной. Вы знаете почему мы развелись? Он очень скучный человек. Раньше я принимала его молчаливость, его замкнутость за мужскую сдержанность, а потом поняла, что ему просто нечего сказать. Я человек очень общительный, даже чересчур. А он домосед, ни друзей, ни увлечений, даже телевизор не любит. Я просто стала сходить с ним с ума. Даже ребенок ничего не изменил. Потом я встретила Леню и ушла к нему. Но, знаете, я бы все равно ушла. Мы слишком разные. Когда-нибудь он найдет себе кого-то. Он довольно красивый мужчина.
        Но все равно, это должна быть очень непритязательная женщина или очень несчастная.
        На заднем сидении захныкал ребенок, и она с сожалением развела руками.
        - Простите, нужно ехать. Я ведь говорила, что времени у меня совсем немного.
        Вадик открыл ей переднюю дверь, пока она пристегивала ребенка в дестком кресле.
        - Спасибо.
        Уже усаживаясь на водительское место, она задорно улыбнулась.
        - Конечно, глупо спрашивать почему вы задаете такие вопросы. Вы ведь все равно не ответите?
        - Вам, так и быть, скажу. Убита женщина, и мы проверяем всех, кто ее знал.
        Ее лицо помрачнело, и она сразу заглушила мотор.
        - Какой кошмар! Но при чем же здесь Боря?
        - Надеюсь, что нипричем.
        - А когда это было?
        - В четверг.
        - В четверг? - переспросила она. - В этот четверг?
        - Да.
        Она расслабленно засмеялась и откинулась на сидении.
        - В таком случае наш разговор не имел никакого смысла. С четверга до вечера пятницы Борис был с сыном.
        У нас такой договор. Два раза в месяц Борис забирает ребенка и отдает на следующий день.
        - И вы доверяете?
        - Он прекрасный отец, и мы с мужем можем немного побыть наедине, сами понимаете… - она посмотрела на него многозначительно. - Я ответила на все ваши вопросы?
        - Да, спасибо. Будьте осторожнее на дороге.
        - Непременно.
        Глава 16
        К девушке Федотова Мешков поехал в первой половине дня. Подъехав к красивым кованым воротам, усмехнулся. Ворота оказались открытыми настежь. По-видимому кто-то из хозяев собирался выезжать на машине. Из-за розовых кустов на Мешкова выпрыгнули два золотистых лабрадора и радостно забегали вокруг, беспардонно вылизали ему руки и лицо и умчались прочь. Мешков пошел по белой каменистой дорожке между розовыми кустами. Запах дождя смешивался с запахом красных и белых бутонов, кружил голову. «Черт побери! Умеют же жить люди! - подумал следователь, ощущая острую потребность остановиться, перестать думать о задушенной женщине, о мотивах, о показаниях, отыскать какую-нибудь уютную скамейку - она наверняка здесь была - ослабить узел галстука и посидеть в тишине.
        Чем дальше он продвигался по дорожке, тем явственней слышались голоса. И голоса и слова, что они произносили, так не вязались со сказочными зарослями роз, с запахом дождя, что Мешков нахмурился.
        - Снова явился по утро? Когда же ты угомонишься, сволочь?
        - Отвали.
        Говорили мужчина и женщина. И это был далеко не дружеский разговор.
        - Не смей так со мной разговаривать, негодяй! Я тебе не шлюхи-малолетки, с которыми ты привык общаться. Я пока еще твоя жена. Кстати, тебя опять видели вчера в «Бизоне» с какой-то шалавой. Когда это кончится? У тебя же дочь взрослая. Хоть бы ее постыдился, мерзавец!
        - Заткнись, дура! - насмешливо сказал мужчина. - В «Бизоне» у меня была деловая встреча! Поменьше бы собирала сплетни и слушала своих подружек, идиотка.
        - Деловая встреча? - переспросила женщина и громко истерично рассмеялась. - Деловая встреча! Не смеши меня. Я знаю, чем заканчиваются твои деловые встречи! Имей в виду, если ты не образумишься, я устрою такой скандал, оттягаю у тебя все, вплоть до трусов. Посмотрим, кому ты будешь нужен со своим пузом и лысой башкой! Пойду в прокуратуру, расскажу про все твои темные делишки, про твои махинации. Побегаешь у меня тогда! Тогда тебе станет не до потаскух и твоих алкашей-приятелей!
        Мощеная дорожка закончилась, и Мешков вышел из сказочных розовых зарослей и довольно вовремя.
        На площадке возле огромного дома в деревенском стиле солидный респектабельный мужчина в деловом костюме пытался сесть в черный Мерседес. Рядом стояла женщина в длинном шелковом халате и не давала ему открыть дверцу. Мужчина схватил жену за руку, громко выругался матом и замахнулся.
        В самый неподходящий момент Мешков громко сказал: «Добрый день!» и улыбнулся кроткой ангельской улыбкой.
        Они повернулись к нему одновременно - занесенная для удара рука застыла в воздухе - и уставились на него как на привидение.
        Женщина пришла в себя первая:
        - Вы кто? По какому вопросу? - спросила она агрессивно, выдергивая руку и оправляясь.
        Воспользовавшись ее замешательством, мужчина быстро открыл дверцу, сел за руль.
        Мешков показал удостоверение.
        - Ах, да! - вспомнила женщина, нервно потирая лоб. - Вам нужна Инна. Сейчас я ее позову. Идемте со мной. - и зашагала в сторону круглых ступенек, ведущих ко входной двери.
        Мешков успел заметить, что свидетелем этой неприятной сцены был не только он. В приоткрытой входной двери он приметил тонкий девичий силуэт, длинную челку, упрямо сжатые губы. Мешков отвернулся, посмотрел на отъезжающий мерседес, а когда повернулся - в двери уже никого не было.
        Мешков и хозяйка дома прошли через просторный холл и оказались в гостинной. Женщина упала в большое кожаное кресло. Мешков устроился напротив. Она вытащила из инкрустированной шкатулки сигарету, щелкнула массивной зажигалкой, нервно затянулась.
        - Я вас слушаю.
        Мешков сразу затосковал и подумал, что это будет очень нудный разговор.
        - Да собственно, вам мне сказать нечего. Я нужно поговорить с вашей дочерью. - и посмотрев хозяйке прямо в глаза, добавил веско. - Наедине.
        - Наедине?! - она повторила с изумлением, как будто слышала это слово впервые. И сказала, как отрезала.
        - Это невозможно. Я буду присутствовать при вашем разговоре.
        - Что ж, - Мешков пожал плечами. - Очень хорошо.
        Он достал из портфеля бланк и ручку и стал что-то быстро писать.
        - Ну, и что это значит? - насмешливо спросила нервная дама.
        - Выписываю повестку. Сегодня ваша дочь будет обязана явиться к следователю, то есть ко мне, в кабинет для дачи показаний. И знаете, это будет не слишком приятная процедура. Придется сидеть в коридоре, ждать своей очереди вместе с другими гражданами. А граждане попадаются иной раз очень неприятные, грубые, вульгарные, словом, отбросы общества. Им очень скучно, и они общаются, рассказывают друг другу пошлейшие анекдоты, матерятся. И поверьте, я уж постараюсь принять ее в самую последнюю очередь. И задать-то мне придется все пару вопросов, простот уточнить кое-что. Подумайте хорошенько, стоит ли сейчас упрямиться и гнуть передо мной пальцы?
        Чтобы ей легче было пойти на попятную, Мешков мягко добавил:
        - Это займет не больше десяти минут.
        Она подумала немного, кивнула головой:
        - Ну, хорошо. Я схожу за ней. Но можно хотя бы намекнуть в чем дело? Поймите, я ее мать. Мне бы не хотелось, чтобы ее втянули в какую-нибудь неприятную историю.
        - Меня интересует Игорь Федотов.
        - О! - дама горько рассмеялась. - Я так и знала, что с ним что-то не так. Что он натворил?
        - Да в общем ничего пока. Мы проверяем круг знакомых одной дамы и он оказался в их числе.
        - Ну хоть одна приятная новость! - дама вздохнула с облегчением. - Наконец-то этого кобеля выведут на чистую воду, а то я уже устала с ней говорить. Уперлась, дуреха, люблю, люблю… А что там любить-то? Ни денег, ни ума…
        - Мама!!!
        Сердитый окрик подействовал на мать, как удар хлыста. Она сразу осеклась, замолчала.
        Мешков снова увидел тонкий силуэт, длинную челку, упрямо сжатые губы. Она стояла держась рукой за дверной косяк и гневно смотрела на мать. Дама подскочила к ней, заботливо убрала волосы с лица, заглянула в глаза дочери.
        - Ну, прости. Это все мой длинный язык. Пожалуйста, не нервничай. Тут с тобой хотят поговорить…
        - Я все слышала. Выйди… - из-под густой темной челки на мать смотрели два враждебных темных глаза.
        - Ну, хорошо. - дама вздохнула и улыбнулась Мешкову. - Видите, моя дочь вертит мной как хочет.
        Перед тем как она вышла, девушка крикнула ей вслед:
        - И не смей подслушивать!
        Она постояла напряженно вслушиваясь, и, очевидно, ей что-то не понравилось, потому что она раздраженно мотнула головой и предложила Мешкову:
        - Давайте погуляем по саду. Там нам никто не помешает.
        На узкой, причудливо изогнутой скамейке они сели рядом, и она вдруг повернув к Мешкову тонкое, немного вытянутое лицо спросила:
        - У Игоря какие-то неприятности?
        Мешков развел руками.
        - Пока не могу сказать ничего определенного. Вы давно вместе?
        - Полгода, примерно.
        - А где познакомились?
        Она не улыбнулась мечтательно, как улыбаются все вспоминая первую встречу с любимым человеком.
        Серьезно пояснила:
        - У меня разболелся зуб и я заехала в первопопавшуюся клинику. Игорь вылечил мой зуб, сказал, что у меня шикарная улыбка, а когда прощался попросил у меня телефон. Вообще-то у меня другой дантист, но зуб болел так сильно, что я заехала в «Улыбку».
        - Судьбоносная встреча. - сказал Мешков, чтобы расположить ее к себе и улыбнулся. Но она не поняла.
        - Что?
        - Ну, знаете, как говорят «судьба свела».
        - Я никогда так не говорю. Я называю это закономерной случайностью. Я давно откладывала визит к врачу.
        Вот и дотянула. А Игорь… Думаю, брать телефоны у своих клиенток для него обычное дело.
        - Что вы о нем знаете?
        Мешков был уверен, что сейчас, как любая девушка, она заверит его, что знает о своем молодом человеке все. Так думали все девушки и, конечно, глубоко заблуждались. Но она ответила:
        - Я знаю, что он любит меня, и хочет на мне жениться. Этого вполне достаточно.
        - А вы?
        - Что я? - переспросила она насмешливо.
        - Ну, вы хотите за него замуж?
        - Я как раз думаю.
        - Когда вы виделись в последний раз?
        - В четверг. Он приезжал сюда.
        - Во сколько это было?
        - Вечером.
        - А конкретнее?
        - Не могу вспомнить.
        - Вы уж постарайтесь.
        - Послушайте, - она с тревогой ухватила Мешкова за рукав. - У него действительно серьезные неприятности?
        Мешков промолчал. Он смотрел на утонченное лицо с коротким прямым носом, и думал, что она совсем не похожа на свою мать. Матовая чистая кожа, ни грамма косметики, сдержанные изящные жесты. Ничего общего с матерью, в которой жизнь била через край.
        - Ладно, сейчас вспомню. Он приехал ко мне, когда я говорила с подругой из Нью-Йорка по видеосвязи.
        Время можно уточнить.
        Она достала из кармана кофты планшет, открыла нужную страницу.
        - Он приехал в половине пятого. Да, точно. Когда он приехал, я отключилась. И кстати, в половине пятого мы всегда пьем чай. Помню, мама сказала: «Ну вот, приехал. Не дал попить чаю». Вы уже поняли, наверное, что она его терпеть не может. Впрочем, как и отец.
        - Он приехал прямо с работы?
        - Я не знаю.
        - Не говорил, что у него неприятности, проблемы?
        - Вроде, нет. - девушка пожала хрупкими плечами.
        - Вы созванивались в течение дня?
        - Зачем?
        - Ну вы же собираетесь пожениться, обычно молодые люди названивают друг другу по самому ничтожному поводу. У вас наверное не так?
        - Он звонил мне утром. Спросил, может ли он приехать вечером. Я разрешила. Что вы на меня так смотрите? Как будто осуждаете меня?
        Мешков вздохнул.
        - Значит, вы не знаете, чем он занимался целый день?
        - Ну, работал, наверное… - ответила она неуверенно.
        - А чем он занимается помимо работы, вы знаете?
        - Ну… наверное, проводит время со своей семьей.
        - А вы знакомы с его семьей?
        - Я решила, что когда определюсь окончательно, тогда и познакомлюсь с ними.
        - С ними?
        - Я хочу сказать, с родителями.
        - У него есть только мать.
        - Правда? - она вскинула на Мешкова большие глаза. - Я не знала.
        - Как такое возможно? Не знать элементарные вещи про своего будущего мужа? Во сколько он уехал от вас?
        - Часов в пять.
        - Куда едет не сказал?
        - Нет.
        - А вы, конечно, не спросили.
        Она снова пожала плечами.
        - Он довольно большой мальчик и делает, что хочет.
        - Вы поссорились в тот день?
        - Почему вы спросили?
        - Он пробыл здесь всего полчаса.
        - Мы никогда не ссоримся. - Она высокомерно вскинула голову. - Мы любим друг друга.
        - Как часто вы видитесь?
        - По-разному.
        - Ну, примерно. Каждый день, через день, раз в неделю?
        - Раз в неделю. Да, примерно так. Иногда реже.
        Мешков вздохнул:
        - У вас чрезвычайно напряженный график свиданий. - и спросил с иронией. - Вы хотя бы в лицо-то его помните?
        Чтобы не отвечать на вопрос Мешкова, она сорвала с ветки дерева листок, стала рвать его тонкими пальцами.
        - Что ваши родители имеют против вашего жениха?
        - Мама считает его бабником, а отец говорит, что я слишком лакомый кусок для него. Но я их не слушаю.
        Они ничего не понимают в людях, в отношениях. Я не хочу жить как они. - она кивнула в сторону дома, где осталась ее мать. Игорь старается им понравиться, особенно маме, всегда дарит ей цветы, когда приезжает, старается расположить ее к себе. Я знаю, он делает это ради меня, но…
        И Мешков понял, что у Федотова появилось в лице этих торгашей непреодолимое препятствие. Но он надеялся на свое обаяние. И еще на холодную девушку с утонченным лицом и упрямо сжатыми губами, которая, пользуясь родительской любовью, конечно, поставила бы на своем. Но что-то не похоже, что она влюбена.
        Она сидела уставившись перед собой и вдруг попросила у Мешкова сигарету. Мешков достал из кармана «Яву», щелкнул зажигалкой.
        - Послушайте, Инна, если между вами и есть отношения, то очень странные. В последний раз вы видели его в чертверг, то есть три дня назад. Вы не звоните ему, не знаете чем он занимается. Перед тем как приехать, он спрашивает у вас разрешения. А пробыв у вас полчаса, уезжает! Как-то странно.
        Мешков тоже закурил и сказал:
        - Я знаю, всегда тошно, когда кто-то совершенно посторонний лезет в твою личную жизнь, задает вопросы.
        Есть только одна еще более неприятная вещь…
        - Какая? - она уже поняла, что он скажет, и, наконец, улыбнулась.
        - Задавать эти вопросы. Я не получаю удовольствия. Уж поверьте. - и спросил, видя, что она смотрит не так враждебно:
        - Вы ведь не собираетесь выходить за него?
        Она покачала головой.
        - Вы встречаетесь с ним назло вашей маме, не так ли?
        Она обернулась к нему, в глазах блеснули слезы:
        - Вам понравилось то, что вы видели, там… возле дома?
        - Честно говоря, не очень, - признался Мешков.
        - А я вижу это каждый день! И если бы вы не помешали, было бы еще хуже. Надоело! Надоели эти скандалы, эта грязь! И каждый день нравоучения, разговоры, наставления… И знаете, что самое ужасное?
        Они считают себя вполне приличной парой. Думают, что так живут все. Я решила, что со мной будет кто угодно, только бы он не нравился им, только бы они не считали его подходящим для меня человеком.
        Конечно, мне не следовало использовать Игоря, но сначала я думала, что у нас что-нибудь получится. Я старалась. Но с ним ужасно скучно. Во-первых, потому что он намного страше. А во-вторых… Знаете, он весь какой-то ненастоящий, фальшивый.
        - В каком смысле?
        - Не знаю, как это объяснить. Понимаете, он как герой из романтического фильма. Как красивая картинка.
        Даже когда мы остаемся наедине, он говорит ужасные банальности, как в книгах или в кино. Любовь, любовь! Иногда даже слушать неловко. Не знаю, наверное, есть женщины, которым это нравится, но я не такая. Только один раз я видела его искренним. Это было в четверг. Когда он приехал ко мне и мы поговорили окончательно. Я изучаю художественную графику, и мама предложила мне уехать на стажировку в Америку. На год. Это был хороший повод, чтобы больше не мучать его. В четверг я сказала, что уезжаю и что между нами все кончено. Сначала он попытался отговорить меня, а когда понял, что я не передумаю - ужасно разозлился и стал кричать на меня. Сказал, что это жестоко с моей стороны морочить ему голову, что из-за меня ему пришлось пойти на крайние меры, а теперь выходит, что все было напрасно. Я даже испугалась. Я никогда не видела его таким. У него было такое лицо!
        - Так и сказал: пойти на крайние меры?
        - Так и сказал.
        - А что же он имел в виду?
        - Я не знаю. Он так разозлился, что я побоялась спросить. Честно говоря, я была рада, когда он уехал.
        Они встретились на Пушкина. Вадик, с довольной улыбкой уселся на переднее сидение служебной «десятки».
        У него было две новости: во-первых весь четверг Бурцев провел с ребенком и не мог быть причастен к смерти Черных. А во-вторых, - и эту новость он считал более существенной - пришла распечатка телефонных звонков с телефона убитой.
        - Угадай, кому жертва адресовала свой последний в жизни звонок? Этот человек тебе знаком. Ты даже общался с ним недавно. А сегодня познакомился с его девушкой.
        - Я так и думал. - Мешков кивнул головой, задумчиво барабаня пальцами по рулю.
        - Что с девушкой? Узнал, что-нибудь интересное?
        - Дело не в девушке, а в ее отце. Ты знаешь, там воняет деньгами до неприличия. Я даже на минуту сам хотел податься в женихи. Такая роскошь, комфорт… Папаша этой девчонки - колбасный король. Вон видишь, огромный билборд? И такие есть по всему городу, и не только по нашему. В общем, денег много.
        Для Федотова, который очень любит красивую жизнь, эта девушка - Джек Пот.
        - Ну и что?
        - А то, что Федотов, уж не знаю по какой причине, ухаживая за этой девушкой, параллельно закрутил роман с женой босса. Об этом узнал Тучков и стал его шантажировать. Наверное, угрожал рассказать все Черных, а возможно и родителям девушки. Те категорически против этого брака, каждый день отговаривают девчонку. Но веских аргументов у них не было. Думаю, для начала Тучков потребовал, чтобы Федотов простил ему долг, но потом решил, что грех не воспользоваться удобным случаем и выкатил Федотову счет по-серьезнее. Три недели назад они подрались, потому что Тучков потребовал денег.
        Вахтерша ничего не выдумала. Именно Тучков потребовал денег, а не наоборот. Я говорил с Федотовым, он сам сказал, что недавно продал квартиру. Полагаю, для того, чтобы расплатиться с Тучковым, иначе зачем ему в спешном порядке продавать собственное жилье и переезжать к матери? Думаю, что Тучков обнаглел и потребовал больше. А может, Федотов понял, что он не отвяжется, и решил убить его. Как он это сделал, еще предстоит выяснить.
        - А жена Черных?
        - Она стала для него опасной. Знала, что Тучков шанатажирует Федотова. А может, он шантажировал их обоих. Убитая и так была опасна для Федотова со своими угрызениями совести, а узнав о смерти Тучкова непременно рассказала бы обо всем мужу. Смерть наступила приблизительно с трех до пяти дня четверга.
        На это время у Федотова нет алиби, говорит, что ездил по магазинам. Значит, вполне мог приехать к ней домой и сделать это. Впрочем, все его старания были напрасны. В этот четверг его девушка, на которую он возлагал такие надежды, дала ему отставку. Он взбесился, повел себя очень агрессивно и сказал ей в сердцах, что из-за нее ему пришлось пойти на крайние меры. Правда, что он имел в виду, она не знает, но это и так понятно: убийство Тучкова, а потом своей любовницы.
        - Надо же! А мне он нравился, - огорчился Вадик. - Такой симпатичный парень!
        - Симпатичный парень угробил двух человек и глазом не моргнул. Так-то! - Мешков помолчал. Потом сказал. - Теперь меня интересует, где деньги и что произошло в пятницу на квартире Тучкова.
        Мешков предложил:
        - Пошли перекусим. У меня уже живот свело.
        Вадик спросил ядовито:
        - Что же ты не пообедал у колбасного короля? Напросился бы на обед, пообщался бы с состоятельными людьми?
        - Да меня приглашали! Мамаша, такая славная женщина, встала у порога, ни за что, говорит, не прощу себе, если вы не отобедаете с нами.
        - Ну, а ты что же?
        - Понимаешь, у них сегодня на обед лобстеры, а у меня аллергия на морепродукты.
        В кафе самообслуживания, они долго искали место и уселись за самым дальним столиком.
        Вадик взял тарелку щей, два больших куска пиццы, порцию пюре, овощной салат. Потом сбегал на кассу и принес два компота. Маленький, неудобный стол был почти полностью уставлен тарелками и стаканами.
        - Неужели ты все это съешь?
        - Да что тут есть-то? - Вадик вытаращил глаза. - Только аппетит раззадоривать.
        Мешков сокрушенно покачал головой:
        - Эх, молодость, молодость!
        Мешков долго с подозрением принюхивался к своей солянке, потом, мысленно перекрестившись, принялся есть.
        Какое-то время обедали молча.
        Вадик сказал:
        - Вот не люблю крутых, а Черных мне жалко. Хороший мужик, а столько неприятностей разом.
        - Любопытный тип.
        - Тебе что-то не понравилось? - сразу насторожился Вадик.
        Мешков не ответил. Махнул на Вадика рукой, мол, ешь, не разговаривай. Потом сказал:
        - Сам не пойму, что мне не нравится. Сокрушался, что не хватает времени на жену, а сам только в этом году два раза отдыхал заграницей. И оба раза без нее. Я проверял. И в тот день, когда убили его жену, люди так уверенно подтверждали его слова, он как будто нарочно крутился у них на глазах, так чтобы его запомнили. Не знаю, может я придираюсь. Но обычно кто-то помнит, кто-то нет, а эти все ответили четко.
        Вадим допил второй стакан компота, удовлетворенно откинулся на спинку стула:
        - Будем брать Федотова? Поехали за ордером.
        - С какого перепугу? Все это только домыслы и не более того.
        - Ну а что тогда?
        - Нужно искать деньги. Тогда есть о чем говорить. Поехали к Тучковой.
        Глава 17
        Она хотела пойти именно на этот триллер. Еще у кассы, когда Савва покупал билеты, пояснила, что одна девчонка с ее работы посмотрела этот фильм и теперь никак не может уснуть. Сама она не из пугливых, и ужасы ее не очень интересуют. Просто она хотела разобраться в чем там дело, что там такого жуткого, почему эта девчонка не спит.
        - Может потому что она на работе? - предположил Савва.
        - Перестань, - девушка с синими глазами посмотрела на него с укоризной.
        Савва и сам не любил «ужасы», но с ней готов был смотреть что угодно.
        На самом деле она оказалась ужасной трусихой, потому что при первом же напряженном моменте, вздрогнула от неожиданности вместе с половиной зала и рассыпала попокорн. Савва засмеялся, она метнула на него сердитый взгляд и заверила, что это просто случайность, просто слишком громкая тревожная музыка, и она не ожидала, что все начнется так быстро.
        Он улыбнулся, отдал ей свой попкорн и стал украдкой разглядывать ее профиль, нежное лицо, которое то светилось, то погружалось во мрак, в зависимости от того, что происходило на экране.
        Он не слишком вникал в суть сюжета. Кажется, какая-то девчонка, чем-то отдаленно похожая на девушку, что сидела по левую руку от него, во всяком случае у нее были такие же синие большие глаза, попала в сумасшедший дом, где всех пациенток, по очереди убивала другая девушка, которая умерла много лет назад. И главная героиня должна была по ходу фильма избежать смерти и спасти других пациенток, которых с каждой минутой оставалось все меньше. И весь фильм у зрителя должно было создаваться впечатление, что главная героиня с красивыми синими глазами скоро умрет.
        Савва смотрел на экран краем глаза и думал, что это лучший ужастик в его жизни, потому что она, девушка, что сидела слева, каждый раз, вздрагивая от испуга, хваталась за его руку, а потом и вовсе перестала ее выпускать из своей ладони и только сжимала ее сильнее, когда очередную жертву находили в луже крови, подозрительно напоминающей кетчуп, или заносили над ней нож.
        И если бы у него была такая возможность, он бы расцеловал всю съемочную группу, режиссера, оператора, всех актеров, статистов, что создали этот кровавый балаган, и особенно того, кому первому пришла в голову мысль пугать людей за их собственные деньги, потому что это было восхитительно, и тепло длинных пальцев, сжимавших его ладонь, проникало в самое сердце.
        Он только жалел, что ужастик скоро закончится, а он хотел бы, чтобы этот фильм шел бесконечно. Она сжимала его руку, и когда делала это особенно сильно, то потом чуть поглаживала ее, как бы извиняясь.
        И как раз, когда она вот так погладила его пальцы, это и случилось.
        Не тогда, когда она в очередной раз крепко стиснула его ладонь, а когда мгновение спустя накрыла ее другой рукой мягким, извиняющимся жестом.
        Дар зарыдал. Дар был в отчаянии.
        И это так не вязалось с тем, что Савва чувствовал за секунду до этого, что поначалу он просто удивился тому, что эта мягкая рука вдруг утратила теплоту, стала прохладной, широко распахнутые глаза, устремленные на экран, перестали напоминать море, стали холодными как безжизненная снежная долина в сумерках. А потом тоска ударила его в самое сердце, сжала сердце в кулак и выжала из него всю кровь разом, так что Савва сам вцепился в ее руку. И за секунду до того, как она вскрикнула, теперь уже не от испуга, а от боли, и перестав смотреть на экран, уставилась на него удивленно, он почувствовал, каким станет мир, когда умрет девушка с синими глазами. Не та, с экрана, что бойко размахивала ножом, чье красивое лицо теперь было обильно забрызгано кутчупом, а та, что сидела слева от него и поглаживала его руку теплыми тонкими пальцами.
        На этот раз Дар постарался.
        Вывернулся наизнанку, чтобы он больше ни минуты не сомневался, что ее скоро не станет, чтобы до Саввы хорошенько дошло, что пока он сидит здесь и балдеет от такой малости, как прикосновение ее руки, кто то решил, что уже достаточно.
        В этот раз не было слез и всхлипов, как тогда с Грином. Савва был просто оглушен, смутно помнил, как она с тревогой заглядывая ему в глаза спрашивала: «Что с тобой? Тебе плохо?», как они выбрались из темного зала, вышли на улицу и уселись на мокрую от дождя деревянную скамейку, недалеко от входа в киноцентр. Вернее сел Савва, а она стояла напротив, склонившись над ним и заглядывая ему в глаза. У него все плыло перед глазами, так что он видел перед собой только два больших синих пятна, в которых плескался испуг. Потом все стало четким. В одной руке она все еще держала стакан с попкорном, а в другой - две легкие спортивные куртки, свою и его. Шел дождь, капли стекали по ее длинным распущенным волосам, и она немного дрожала, то ли от холода, то ли от испуга.
        - Ты промокнешь. - Сказал он, глядя как она дрожит.
        Лицо ее расслабилось, она облегченно вздохнула.
        - Господи, ну и напугал же ты меня! - теперь она улыбалась, вернула ему куртку, с недоумением посмотрела на попкорн, бросила его в рядом стоящую урну, присела на скамейку. - Как ты?
        - Нормально. Со мной все в порядке.
        - Ничего себе «в порядке»! - она фыркнула. - Ты хоть помнишь, что с тобой было?
        Хотел бы он забыть это!
        - Помню.
        - Ну и что это значит?
        - Ты правда хочешь знать?
        Она колебалась какое-то мгновение.
        - Ну, конечно, я хочу знать. Да. - она помолчала и добавила неуверенно. - Наверное, хочу. Может быть…
        Они помолчали, потому что после того как он все объяснит, все переменится. Ни Савве, ни девушке с синими глазами этого не хотелось. Она и так все поняла, и знала, что он скажет. Она знала также, что он ничем не сможет ей помочь, а только предупредит ее, что скоро все закончится, и это было ужасно, потому что она только начала дышать полной грудью, только начала оживать! Может быть лучше, если бы она ничего не знала, может быть не стоит слушать его, а жить дальше как ни в чем не бывало, только теперь у нее вряд ли это получится.
        - Нам надо поговорить. - сказал Савва.
        - Да. - тихо ответила она.
        - Тебе нечего бояться.
        - Да. - голос ее упал до шепота.
        - Мы что-нибудь придумаем. Я что-нибудь придумаю. - пообещал Савва, хотя совершенно не преставлял что тут можно придумать. Он сказал так, потому что увидел, что ее лицо стало жалким, растерянным, что она готова расплакаться, что она уже плачет.
        - Не надо было брать тебя за руку. - девушка с глазами синими как море, с досадой покачала головой.
        - Это ничего не изменило бы.
        - Все равно. - упрямо сказала она. - И что тут можно придумать? Даже не знаю…
        Она сидела на скамейке, зажав ладони коленями и горестно раскачиваясь.
        - Ужасно.
        И Савва вдруг сказал:
        - Расскажи мне об этом человеке.
        - Что? - она замерла и посмотрела на него с недоумением. - О каком человеке?
        - Ты знаешь. Кто он?
        - Человек. - она посмотрела на Савву как-то странно, словно заново обдумывая все, что случилось сегодня.
        - Не хочешь о нем говорить? Почему?
        - Не хочу и все. И я не понимаю, какое он имеет отношение…
        - Просто я думаю, что все дело в нем. От него исходит опасность. Поэтому я и спрашиваю тебя, кто он.
        Она ужасно удивилась. До того, как Савва задал ей этот вопрос, о ее мужчине, с которым она периодически встречалась на съемной квартире, она была уверена, что с ней в скором времени случится какая-нибудь трагическая случайность, ну вроде, несчастного случая на дороге или чего-нибудь подобного. Но она никак не предполагала, что ей угрожает какой-то человек, тем более мужчина, с которым она периодически встречалась. Это показалось ей странным, и она посмотрела на Савву с недоверием.
        - Как он может быть для меня опасен, что он может мне сделать, скажи, пожалуйста?
        - Этого я не знаю. - честно ответил Савва, чувствуя все больше недоверия в ее голосе. - Думаю, что он не тот, за кого выдает себя. Я также думаю, что ты совсем не знаешь его, поэтому не хочешь о нем говорить.
        Ты живешь с человеком, ничего о нем не зная, вот что я думаю. А все дело в нем.
        И тут она выпрямилась, расправила плечи, посмотрела на него насмешливо:
        - А может все дело в тебе? - и надела куртку и решительно вжикнула молнией куртки.
        - То есть? - Савва растерялся.
        - У меня такое ощущение, что тебе очень не хочется, чтобы у меня кто-то был.
        - Что ты…
        - Да-да! - сказала она задумчиво, постукивая указательным пальцем по нижней губе. - Я теперь понимаю для чего ты все это затеял.
        - Затеял?
        - Вот именно. Устроил весь этот цирк в кинотеатре.
        - Зачем ты так говоришь?
        - Потому что это правда. Ты сам знаешь. Тебе просто не нравится, что у меня кто-то есть. Ты хочешь напугать меня.
        - Не говори глупости. Зачем бы я стал это делать?
        - Ты знаешь. - сказала она и помолчала. - Ты хочешь быть на его месте. Вот зачем.
        - Ты понимаешь, что ты говоришь? - хрипло спросил Савва, предчувствуя, что сейчас произойдет ужасный разговор, который не будет иметь отношения к будущему. Он будет о прошлом.
        - Отлично понимаю. - она теперь успокоилась. Смотрела на него с вызовом и легким презрением.
        - Я думала, что ты мой друг, доверяла тебе, а ты просто все это время думал о том, как бы занять место…
        Грина.
        - Что? - Савва вскинулся на скамейке, смотрел на нее изумленно.
        - Что слышал. - отрезала она. - Нечего изображать удивление. Ты всегда этого хотел. С самого начала.
        - Почему ты так решила? Что я сделал такого, чтобы ты могла так думать?
        - Ты всегда смотрел на меня как-то по-особенному. Я чувствовала этот взгляд. И мне это никогда не нравилось. А те слова, помнишь? Помнишь, что ты сказал тогда, когда мы сидели у тебя поздно вечером?
        - Помню. - он перестал смотреть на нее и сник, потому что ведь он и вправду говорил тогда, что он… - Господи, ну как я мог хотеть занять его место? Я любил его, ты же знаешь.
        - В том-то и дело, что я теперь ничего не знаю. - она горько усмехнулась. - Я теперь думаю, почему ты не бросил меня тогда, продолжал опекать меня, искать со мной встречи, даже когда я никого не хотела видеть. И если учесть те слова, что ты сказал тогда, все становится ясным, уж конечно, не из дружеских побуждений. Ты думал, что мы будем вместе. Но у меня появился другой человек, и тебя это, должно быть, ужасно разозлило. И ты решил запугать меня своим Даром. Сначала я поверила тебе, но сегодня, когда ты спросил меня о нем, я окончательно убедилась, что ты все выдумываешь. «От него исходит опасность.» - передразнила она. - Ничего от него не исходит. Ты просто выдумал все это, чтобы освободить себе место.
        Савва сидел, она стояла и поэтому смотрела на него сверху вниз, но у Саввы было ощущение, что она смотрит так потому что считает его жалким завистливым ничтожеством, который хочет обладать тем, что ему не принадлежит. И еще до того, как она открыла рот, чтобы сказать те ужасные слова, он бросил на нее умоляющий взгляд и попросил:
        - Не надо, не говори этого…
        - Вот видишь, ты и сам знаешь, что я собираюсь сказать, потому что это правда. - и она вздохнула, словно собиралась с духом, потому что это было слишком тяжелое обвинение. - Ты нарочно не предупредил тогда Грина, не остановил его, ведь так? Чтобы занять его место.
        Он знал, что она это скажет. Но не думал, что это так больно.
        - Да ты что?! Я же тебе сто раз объяснял. Он не стал бы меня слушать. Это же был Грин!
        - Если бы ты хотел спасти его, ты бы об этом не думал, спасал бы его против воли.
        - И что я должен был сделать по-твоему?
        - Мы уже говорили об этом. Ты должен был все ему рассказать, должен был задержать его, все объяснить.
        - Именно это я и пытаюсь сейчас сделать! - заорал Савва вскакивая со скамейки. - Разве нет?
        - Тише! - она поморщилась, огляделась вокруг.
        - Только у меня почему-то не получается. Что-то меня не слишком хотят слушать. Когда я молчу - я трус, когда говорю - я подлец. Что ты от меня хочешь вообще?
        - Давай не будем больше об этом, - устало сказала она. - Мне не хочется это обсуждать. Ты не виноват, что хочешь быть со мной. Просто не надо больше лгать мне. Мы никогда не будем вместе, пойми это и перестань мучать себя и меня. Ты хоть представляешь себе, что чувствует человек, когда ему говорят, что он скоро умрет? Ты думаешь, это шутки тебе?
        И она развернулась и хотела уйти, но Савва решительно удержал ее за руку.
        - Я тебе серьезно говорю, этот человек опасен. Тебе не стоит с ним встречаться. Дар не ошибается.
        Ощущения были слишком сильные и я…
        - Иди ты к черту со своим Даром! - она усмехнулась презрительно и пошла, низко опустив голову и глядя себе под ноги. А Савва остался в одиночестве и чтобы покончить со всем этим, развернулся и пошел в противоположную сторону. Он не знал, увидятся ли они еще когда-нибудь. Ну и хватит с него, пожалуй.
        Он шел так же как и она глядя себе под ноги и думал, какой ужасный, сложный она человек. Как он мог помочь ей, если она сама этого не хочет? Как вообще можно помочь кому-то против воли?
        Он вернулся домой, повалился на кровать и лежал ничком, стараясь ни о чем не думать. Целую неделю он ходил как сомнамбула, ничего не соображая, вялый, сонный, равнодушный. Откуда-то издалека неожиданно всплывали смутные сигналы Дара, но Савва устало отмахивался: «Ох, да заткнись ты уже! От тебя только неприятности.» Он лежал на диване, уставившись в потолок, стараясь ни о чем не думать. И только одна мысль волновала его. Мысль о человеке с приятным, с мягкими ласкающими интонациями, голосом. Но Савва отгонял эту мысль, потому что не знал, что думать дальше.
        Однажды, он даже не мог бы сказать сколько времени прошло после того ужасного разговора, раздался звонок и на экране высветился номер без имени. Вернувшись домой он удалил ее номер, и это было глупо, потому что он знал его наизусть, да и вообще еще до того как он смотрел, кто звонит, он всегда знал, что это она.
        Савва не знал отвечать на звонок или нет.
        Он ведь уже решил, что больше не хочет ничего знать о ней. Она сказала, что он измучил ее, но ведь и она истерзала его сердце в клочья. Что ей теперь от него нужно? О чем они вообще могут говорить, когда все уже сказано, и даже много такого, от чего он не скоро отмоется. Он теперь все время думал, а не была ли она права, когда сказала, что он не остановил Грина, потому что хотел, чтобы его не было. Почему он промолчал тогда? Если принять ее слова за правду, получалось, что он маленький, подлый гаденыш, который ждал, что сильный человек, который был рядом с ним всегда, умрет и он заберет себе все, что тот любил. Думая так, Савва начинал дрожать, его бил озноб, он утыкался лицом в подушку, стараясь заглушить этот поток мыслей.
        Это неправда, что можно любить ни на что не надеясь. Это самообман, подделка.
        Ты можешь тысячу раз сказать себе, что не надеешься, даже не допускаешь мысли.
        Но за тебя надеятся ваши глаза, которые украдкой любуются тем, кто для тебя недоступен.
        За тебя надеются твои пальцы, которые иногда, пусть даже очень редко, касаются того, на чью взаимность ты явно не рассчитываешь.
        Ты надеешься всем существом.
        И только разум, который в таких делах ничего не решает, думает, что ты благородно ни на что не надеешься, что ты такой порядочный и честный.
        Савва вдруг совершенно неожиданно для себя вспомнил о человеке, с приятным мягким голосом.
        И ответил на звонок.
        - Алло!
        - Я не прошу у тебя помощи, - донесся до него звук ее голоса. - После всего, что я сказала тогда, я не могу на тебя рассчитывать. Думаю, что ты теперь ненавидишь меня. Может, это и к лучшему. Этот человек… он… в общем, все даже хуже, чем ты думаешь. Я не знаю, как буду выкручиваться, но это и не важно сейчас, ведь я сама во всем виновата. Я только хотела сказать, что забираю кое-какие вещи из квартиры и возвращаюсь домой. Этот человек, он… - и вдруг перешла на испуганный торопливый шепот, - я не могу сейчас говорить. Перезвоню. Прости меня…
        И он так и не понял, просит ли она простить его за все сказанное или за то, что ей приходится прервать разговор. Он вообще ничего не понял.
        Она не перезвонила.
        И не взяла трубку, когда он сам набрал ее номер. «Абонент временно недоступен.» Он только понял, что она была у себя на квартире и говорила свободно, а потом что-то произошло, и она бросила трубку. Значит пришел он, этот человек с мягким голосом и умными глазами и сейчас произойдет то, о чем предупреждал Дар.
        Савва надел пальто, кроссовки и вышел из квартиры.
        Глава 18
        Что-то в ней неуловимо изменилось.
        Она была не совсем такой же как несколько дней назад при первой встрече. И Мешков никак не мог понять в чем состоит эта перемена.
        Она и выглядела иначе. В темном деловом костюме, под которым виднелся яркий трикотажный топ, в туфлях на невысоких каблуках. Подкрашенная, с забранными в пучок волосами, она казалась более привлекательной, чем прежде. И только приглядевшись к ней по-внимательнее, он заметил, что туфли у нее стоптанные, рукава жакета протерлись на локтях, а при свете дня было заметно, что ровная поверхность тона на лице кое-где прорезана морщинами.
        Она открыла ему дверь посторонилась, пропуская его в квартиру:
        - Что-то вы зачастили. Соседи подумают, что у нас роман… - и улыбнулась Мешкову обольстительной по ее мнению улыбкой. И весь последующий разговор вела себя так, как-будто на самом деле он пришел не по делу, а для того, чтобы еще раз увидеть ее, что все вопросы, которые он задает ей - всего лишь повод для общения с ней. Мешков не имел ничего против. Так было даже удобнее.
        Они прошли на кухню, где стало еще более грязно, чем прежде, все та же гора грязной посуды, все те же липкие пятна. На этот раз она извинилась. Интересно, как она выживает в этом хаосе?
        - Простите, такой бардак! Никак не соберусь прибрать здесь. Руки не доходят.

«Чем она занята?» - так подумал Мешков и уселся на табуретку. Она села напротив, задвинув в угол потрепанную кожаную сумку.
        Она предложила кофе. Он отказался.
        Вдова улыбнулась понимающе, очевидно объяснив его отказ смущением.
        Сегодня у нее был мягкий голос, более дружелюбный, почти ласковый тон, выражение лица более спокойное, оживленное. Но в то же время, и он почувствовал это, она была еще более агрессивной, более самоувернной, чем в прошлый раз. Он только никак не мог объяснить чем это вызвано.
        - Ну, - сказала она, сложив на столе руки со сплетенными пальцами. Руки у нее были ухоженные, ногти коротко острижены и выкрашены в ярко-красный цвет.. Так было и в прошлый раз. Наверное, из-за работы она придавала своим рукам такое большое значение. - Слушаю вас.
        - Я снова пришел поговорить о вашем муже.
        - Ну, это понятно, - она улыбнулась. - О чем же еще вы могли со мной поговорить? Только мне казалось, то мы уже все выяснили.
        - Выяснили, да не все. Вы знаете, что произошло с женой Черных?
        - Знаю. И мне очень жаль, что это случилось. - в голосе ее не было ни намека на жалость. - Я читала в газете. Ужас, просто кошмар. Так жалко Диму! Как он там?
        - С Димой как раз все в порядке. - усмехнулся Мешков. - Собственно, речь идет о его жене.
        - Ну, я-то ее совсем не знала. Поэтому, конечно, в первую очередь мне жаль его.
        - Он вам не звонил?
        Она напряглась и обиженно поджала губы, раздумывая говорить или нет.
        - Я сама звонила ему.
        - Зачем?
        - Глупый вопрос. Разумеется, чтобы выразить соболезнование, вот зачем..
        - И что он ответил?
        Она помолчала. Отвернулась.
        - Нелли Владимировна?
        - Ничего не ответил, ясно? - когда она повернулась, подбородок у нее чуть задрожал, в голосе звучала обида. - Послал меня к черту, вот что он ответил. Сказал, что ему не до меня. Не понимаю, для чего вы задаете вопросы, на которые мне совсем не хочется отвечать!
        - Видите ли, у меня есть все основания полагать, что ваш муж вымогал деньги у своего коллеги, который состоял в связи с убитой.
        - Не может быть! - она уставилась на Мешкова с изумлением. И он было подумал, что она изумлена тем, что ее муж вымогал у кого-то деньги. Но она удивилась совсем другому. - Она что, была неверна Диме?
        - Увы.
        - Господи, боже мой. Какая распущенность! Неудивительно, что она… попала в такую… в такой… - она никак не могла подобрать подходящее слово, - переплет.
        Она подобрала совсем неподходящее слово. Переплетом называется запутанное, сложное положение, из которого возможен выход, у Нины Черных выход был только один - на кладбище.
        Она поднялась со стула, обдумывая услышанное, забормотала:
        - Понятно, понятно… Теперь мне все понятно. Вот почему он не захотел говорить со мной. Теперь он никому не верит. Узнать такое о своей жене! Это знаете ли…
        Мешков смотрел на нее и думал. Все говорило о том, что она испытала облегчение. Она думала, что старый поклонник, на которого она рассчитывала, только и думает о том, чтобы вернуть прошлое. Но когда они оба стали свободными, она позвонила ему, а он послал ее к подальше. Ужас, кошмар! Должно быть, ее самолюбие было уязвлено до крайности. Но теперь, когда выяснилось, что он обманутый муж, можно было списать его холодность на на умершую жену, которая ранила его в самое сердце, сделала для него ненавистыми всех женщин.
        Но было ли так на самом деле? Он не знал. Он думал, разглядывая ее аккуратные красные ногти действительно ли она так наивна или это часть спектакля, который она старательно разыгрывает перед дурачком-следователем?
        Она стояла рядом с кухонным столом и долго и нудно говорила, что супружеская верность - это святое.
        Разводись, если хочешь создать новые отношения, но не тащи в дом эту грязь. Она всегда так считала. Это ее жизненный принцип. Поэтому Дмитрий Николаевич не предпринимал попыток сблизиться с ней. Знал, что пока она не свободна, она никогда не пойдет на адюльтер, не станет тереться по углам с любовником.
        Конечно, жалко его, что и говорить. Непорядочность близкого человека всегда ранит, даже если женат не по любви и может быть просто терпишь жену. Все это она говорила, ни разу ни вспомнив о своем муже.
        - Так что вы говорили о Егоре? - спросила она, как-будто угадав его мысли. - Я не совсем поняла.
        - Я говорил, что он, видимо, шантажировал ее любовника. Вымогал у него деньги.
        - А кто же этот коллега?
        - Мы пока выясняем. - соврал Мешков.
        - Понимаю. - не поверила она и тоже солгала. - И что же вы хотите от меня?
        - Вспомните, пожалуйста, не говорил ли он об этом? Может быть, завуалированно, намеками? Может быть, ожидал денег, планировал какие-то траты, которые не мог позволить себе прежде?
        Глаза ее блеснули. Теперь она отчаянно пыталась вспомнить. Лицо исказилось от напряжения.
        - Нет. - она покачала головой. - Не могу припомнить. Я как-то никогда не могла понять, когда он шутит, а когда говорит серьезно. Может, он и намекал, но я не придавала этому значения.
        - Вы наверняка разбирали его вещи.
        - Честно говоря, нет еще. Я не слишком хочу ворошить весь этот хлам. А почему вы спросили?
        - Он мог хранить деньги дома.
        - И что, сумма большая?
        - Этого я не знаю. Но думаю, что приличная. Если этот человек решился на убийство.
        - Что? Что вы сказали?
        - Думаю, что ваш муж был убит.
        - То есть как? - она уставилась своими светлыми глазами, приоткрыла рот от изумления. «Переигрывает.» - подумал Мешков. «Все поняла еще с первого раза.» - Вы думаете, допускаете… Ужас! Но ведь он же покончил с собой вроде?
        - Если найдутся деньги, то сомнений не останется: это убийство.
        - Вы хотите, чтобы я поискала при вас?
        - Нет. Можете сделать это позже. Но если что-нибудь найдете, обязательно позвоните мне, хорошо?
        - Ну, конечно! - у Мешкова сложилось впечатление, что ей уже не терпится, чтобы он по-скорее ушел и чтобы она могла приняться за поиски.
        - Вы говорили, что он был очень бережливым. Много после него осталось?
        - Всего сто восемьдесят тысяч. - она вздохнула. - Конечно, в моем положении и это деньги, но, согласитесь, сумма незначительная. Пришлось оплатить похороны, занимать.. Даже не знаю, что стану делать с ними, может приведу в порядок эту халупу… - она замолчала внезапно.
        - Что с вами?
        - Знаете, незадолго до его смерти, мы поссорились. - Голос у вдовы был монотонный, она как будто раговаривала сама с собой. - В общем, в этом не было ничего необычного. Странно другое. Он притащил газету, которую никогда раньше не покупал, там еще печатают объявления о продаже недвижимости. Я спросила, что он делает, а он ответил, что читает объявления о продаже квартир. Я подумала, что он снова ищет вырианты с обменом и предупредила его, чтобы он не мечтал запихнуть меня в какую-нибудь дыру - в общем, у меня было много разных условий к новому жилью - а он ответил, чтобы я не начинала ныть, потому что квартиру он ищет для себя, а я останусь здесь. «Представляю в какую помойку ты превратишь ее через пару месяцев» - так он сказал и в общем, был прав, конечно, я не слишком хорошая хозяйка и не люблю заниматься бытом. Мы стали препираться, поругались… Меня удивило, что он заговорил об этом. Я совершенно точно знала, что у него нет денег на покупку другого жилья.
        - Когда это было?
        - Говорю же, примерно за неделю до того, как это случилось.
        - Поищите все же.
        - Конечно, конечно! Обязательно.
        - И позвоните мне, независимо от результата.
        - Хорошо. Я непременно позвоню вам. Можете не сомневаться.
        Провожая его и прощаясь, она снова протянула руку для поцелуя. И Мешков, немного смутившись, поцеловал пухлые, мягкие пальцы. Все время, пока он говорил с ней, его не покидало ощущение, что она лжет, что она ждала этого разговора, этих вопросов и заранее подготовилась к ним. И не смотря на то, что при каждом его вопросе, она изумленно вскидывала тонкие светлые брови, ни один из этих вопросов не был для нее неожиданностью. Он никак не мог понять, что в ней изменилось с их первой встречи, и это не давало ему покоя.
        Единственное, чем он мог объяснить перемены в ее поведении, это то, что она давным давно нашла деньги Федотова и теперь тщательно это скрывает.
        Как только за Тучковой закрылась дверь, в соседней квартире слева послышался звук отпираемого замка, дверь распахнулась и женщина в розовом спортивном костюме и в найковских белых кроссовках выглянула на лестничную клетку. Она приложила палец к губам и поманив Мешкова рукой, отступила назад в квартиру, приглашая его войти.
        Мешков, несколько удивленный такой таинственностью, прошел в такой же маленький квадратный коридор, что и у вдовы и, когда дверь за ним закрылась, соседка заговорила свободно.
        - Вы - следователь?
        - Да. - он полез за удостоверением, но она удержала его руку.
        - Не надо, я вам верю. Как вас зовут?
        - Иван Сергеевич.
        - Как Тургенева?
        - Точно.
        - А фамилия?
        - Мешков. - она посмотрела несколько разочаровано, потому что конечно Мешков не шел ни в какое сравнение с Тургеневым.
        - Хорошо, Иван Сергеевич.
        - Вы хотели со мной поговорить?
        - Да, если вы приходили насчет Егора.
        - Именно. А к чему такая танственность? Вы не хотели, чтобы нас услышала ваша соседка?
        - Ну, в общем, да. - она замялась. - Знаете, не слишком приятно, когда кто-то шушукается с милицией по поводу смерти вашего мужа. Ничего, что я говорю «милиция»? - спохватилась она. - Никак не могу привыкнуть.
        - Ничего. - он улыбнулся. - Я сам никак не привыкну.
        - Скажите, - вдруг сказала она, брезгливо сморщив нос, - вы ничего не чувствуете?
        - Что именно?
        - Запах.
        - Запах? - переспросил Мешков.
        - Запах, запах! - повторила она нетерпеливо, - Такой специфический неприятный … - и зачем-то понюхала свои руки.
        Мешков с готовностью повел носом. Она смотрела на него с напряженным ожиданием.
        - Ничего не чувствую, - откровенно сказал он.
        К спорту эта женщина имела самое отдаленное отношение. Ярко-розовый плюшевый костюм уютно обтягивал пухлый животик и толстые короткие ножки. Волосы у нее были уложены в элегантную прическу, на носу устроились огромные очки в дымчатой оправе. Кроме того, на голове красовалась сверкающая заколка в виде бабочки, которая не подходила ни к возрасту, ни с спортивному костюму. Не смотря на все эти несоответствия, она производила приятное впечатление, и можно было смело поручиться, что в молодости она была женщиной-праздником.
        Он спросил как ее имя.
        - Виолетта Владимировна Пухлякова. - она застенчиво улыбнулась. И протянула руку. Мешков перехватил папку и протянул свою. Заметив этот жест, она засуетилась и пригласила его пройти на кухню.
        - Давайте попьем чаю, - просто предложила она.
        - Давайте. - Мешков стал разуваться, придерживая папку рукой.
        - Проходите. Только знаете что, в комнате у меня собака, не пугайтесь, она очень смирная.
        Мешков прошел в кухню с некоторым опасением поглядывая на грустно вздыхающего на ковре черного дога. Он был огромным и занимал почти всю комнату, черные бока лоснились как глянец, в светлых, прозрачных глазах стояла грусть. Он поднял голову на незнакомца, посмотрел на него и лениво зарычал, обнажая белые внушительные клыки.
        - Фу, Ричард. - скомандовала Виолетта. И собака тотчас уложила голову обратно на мощные лапы. Ей было тесно в этой комнате. «Все как у людей. Давят стены.» - так подумал Мешков, глядя в светлые, грустные глаза и наморщенный, в складках лоб. - «Знакомые ощущения.»
        - Как вы решились завести такую махину? - поинтересовался Мешков, усаживаясь на кухонную табуретку. Даже не представляю сколько он может съесть за один присест.
        - Не говорите! Это просто бездонная яма. Но, слава Богу, это скоро закончится. Это собака моего сына. Он уехал с семьей на отдых, а мне оставил на попечение этого крокодила.
        - Вы живете одна?
        - Да. Разменялась с сыном, как только он женился. - и вдруг спросила. - Вам не кажется, что в квартире пахнет псиной?
        - Что?
        - Ну, когда вы вошли, вы не ощутили такого неприятного запаха из-за того, что в доме большая собака?
        - Да нет.
        - Это стало навязчивой идеей. Мне кажется, что в квартире все пропахло Ричардом, мои руки, волосы, одежда. Все! - и она поднесла руки к лицу и снова принюхалась.
        - Да нет, все в порядке. Не переживайте. Что вы хотели мне сказать?
        - Что? А! Да. Я совсем забыла… Понимаете, это очень странно… И мне бы не хотелось выглядеть в ваших глазах… пожилой маразматичкой… Мне бы этого очень не хотелось. - Мешков сразу вспомнил Вадика и его любимое выражение относительно пожилых женщин. «Старая маразматичка» - так он называл их и сразу начинал читать лекции о склеротических изменениях в головном мозгу. Мешков слушал эти сентенции множество раз, и был уверен, что когда Вадик станет стариком, то у него будет готова какая-нибудь теория о том, что все молодые люди обладают неокрепшим мозгом, подверженным влиянию самых разных факторов, мешающих адекватно воспринимать действительность. Но поскольку сейчас он был молод, то с чистой совестью отмахивался от старух, и делал это подчас довольно грубо.
        - Не волнуйтесь. Пожилых маразматичек я вижу издалека. Вы на них совсем не похожи. - заверил Мешков.
        - Но ведь я еще не сказала вам… - она с сомнением покачала головой. И вспомнила о чае. - Чай! Мы же хотели попить чаю.
        Она стала суетиться, дастала чашки в розочку, стала наливать чай. Чашки она тоже понюхала.
        - Видите ли, со мной случилось одно странное происшествие. И оно не дает мне покоя. Я все время думаю об этом и мне…
        - Когда?
        - Что?
        - Когда это случилось?
        - В тот день, когда Егор покончил с собой.
        - И что же случилось? - Мешков говорил спокойно, но почему-то начал волноваться.
        - Незадолго до того, как прибежала соседка и сказала, что нужно вызвать милицию… полицию, потому что с Егором случилось несчастье, я собиралась выйти на улицу.
        - Так.
        - И уже открыла дверь.
        - И что?
        - И увидела ее.
        - Ее?
        - Эту женщину с ребенком на руках. И ребенок, знаете, совсем маленький, младенец. Я открыла дверь, а она ходила по лестничной клетке между квартирами, как-будто не знала куда постучать. И пела колыбельную, таким неприятным, нудным голосом.
        - Колыбельную?
        - Ну да же, да!
        - Как она выглядела?
        - Рыжеватая, в очках. Как она была одета? Я не разглядела, как она была одета. Я почти сразу захлопнула дверь.
        - Почему?
        - Я испугалась.
        - Женщины с ребенком? А что же в ней было такого страшного? - ласково спросил Мешков.
        - Ну во-первых, у нее была отталкивающая внешность, такая остренькая мордочка, очень неприятная… А потом, она была неадекватная. Чокнутая. Повернулась ко мне и спросила, что ей делать. Представляете, так и спросила: «Что мне делать?». Странно, не так ли?
        - Да. Довольно странно. - согласился Мешков.
        - И еще она шагнула в мою сторону, и мне показалось, что она собирается войти в квартиру. Да, она прямо направилась в мою квартиру. Я едва успела захлопнуть дверь прямо у нее перед носом!
        - И что же было дальше?
        - Ну, я постояла у двери и слышала, как она еще некоторое время напевала что-то младенцу, а потом ушла.
        - Села в лифт?
        - Нет. Точно нет. Лифт допотопный, всегда слышно, когда хлопает железная дверь. Я ничего не услышала.
        Думаю, она спустилась по лестнице.
        - Она не живет в вашем доме?
        - Нет.
        - Уверены?
        - Никогда ее раньше не видела. И, надеюсь, не увижу снова. - она передернула плечами.
        - У вас не возникло впечатления, что она вышла из квартиры Тучковых?
        - Нет. В тот момент, я вообще ни о чем не думала. Я просто испугалась.
        - Значит, мамаша с ребенком? - задумчиво переспросил Мешков барабаня пальцами по столу.
        - Что вы! - услышал он в ответ. - Она ни в коем случае не могла быть его матерью.
        - Почему?
        - Потому что ей было лет шестьдесят, не меньше.
        - Значит, она была пожилая?
        - Ну, конечно!
        - Я не понял вас сразу. Откуда у пожилой женщины может быть ребенок?
        - Не знаю, - она пожала плечами. - Может быть, внук? Только знаете, я ни за что не доверила бы ей
        ребенка. Я даже нашего Ричарда бы ей не доверила, если честно, - и она испуганно оглянулась на комнату,
        словно боялась, что ее услышит издавающий громкие вздохи Ричард.
        - Скажите, она не могла войти в какую-нибудь соседнюю квартиру?
        - Нет. Не думаю. Я знаю всех соседей. И знаю их домашних. Вы не считаете меня…
        - Старой маразматичкой? - Мешков улыбнулся. - Нет. И вот что я скажу вам, Виолетта Владимировна, за
        последнюю неделю никто не сообщал мне более ценной информации.
        - Правда? - она просияла.
        - Абсолютная. Но вот чай, боюсь, пить не придется. - он выразительно посмотрел на часы.
        - Ничего. Просто знаете, когда это случилось, нас всех допрашивали и меня в том числе.
        - Ну и что?
        - Я хотела рассказать об этом случае, но молодой человек, что допрашивал меня, даже не дослушал до конца, я только начала рассказывать, но он перебил меня, сказал, что это несущественно. - и Виолетта огорченно вздохнула, потому что вспомнила, что пыталась настаивать, но он отмахнулся от нее и уже в коридоре тихо, как бы про себя назвал ее пожилой маразматичкой. Но она услышала и сразу перестала настаивать.
        - Это был кто-то из группы, приехавшей на вызов?
        - Да. Такой молоденький. Я даже запомнила его фамилию, потому что у него такая же фамилия, как у моей дочери после замужества.
        - Что за фамилия? - спросил Мешков, темнея глазами и думая, все более озлобляясь, за каким чертом выезжать в адрес, если даже не умеешь работать со свидетелем, даже не то что не умеешь, а просто как будто нарочно не даешь ему сообщить важную информацию.
        - Юрченко. - вздохнула она и, понюхав в очередной раз свои руки, брезгливо вытерла их о розовые спортивные штаны. - Совсем молодой человек. Моложе моего сына.
        В пятницу хлынул уже по-настоящему осенний дождь.
        Изнывающая от безделья кучка стажеров имела возможность поразвлечься, прильнув к окну, выходящему во внутренний дворик обшарпанного двухэтажного здания с затертой синей вывеской «1 Отделение полиции г. Н-ска»., с удовольствием наблюдая как Юрченко «получает люлей» от Мешкова. Потеха.
        Они стояли у машины, дождь лил во всю и они, оба длинные, тощие, прикрывали головы своими папками, говорили на повышенных тонах.
        Мешков увидел множество лиц прильнувших к окну, раскланялся театрально. Стажеры дружно заапплодировали.
        Он перестал кривляться и посмотрел на них так, что через секунду зрителей как ветром сдуло.
        Всю дорогу Мешков ехал молча. Он вел машину и смотрел на дорогу прищуренными светлыми глазами, стиснув зубы и закипая от злости. И даже Вадик, у которого было не очень хорошо с интуицией, понял, что сейчас ему вставят по первое число. Он только никак не мог понять, что он сделал такого, за что ему можно было бы вставить. Но, судя по прищуренному взгляду Мешкова, лучше было не спрашивать.
        Они подъехали к управлению, Мешков вышел из машины, и спросил преувеличенно спокойным голосом, не предвещавшим ничего хорошего:
        - Ты ездил с группой на вызов?
        - Ну? - Вадик испуганно моргнул.
        - Ты мне не нукай! - повысил голос Мешков.
        - Ездил, да, - ответил Вадик. - Только я задержался в управлении, подъехал поздно, ребята все уже закончили.
        - Соседей допрашивал?
        - Только одну. Сейчас… Квартира 6. Помню. Ну и что? - Вадик немного расслабился и даже вздохнул с облегчением. Старуха из квартиры слева. Она показалась ему немного странной и он слегка нагрубил ей, когда уходил. Если Мешков был сегодня у вдовы, значит, встретил ее и она наверняка нажаловалась.
        - Торопился? - с преувеличенным сочувствием поинтересовался Мешков.
        - Да в общем, нет, - Вадик пожал плечами. - А в чем дело?
        - Знаешь, что она видела в тот день, когда Тучков покончил с собой? Разумеется, ты не знаешь. Ты ведь даже не дослушал ее до конца, а ведь она пыталась тебе рассказать. А ты не только не дослушал, но еще и нахамил ей, идиот! А она, между прочим, в тот день видела возле квартиры Тучковых какую-то старуху с младенцем, распевающую колебельные, очень странную. - И вдруг добавил неожиданно, - Вот из-за таких как ты нас и не любят.
        - Да ты что! - воскликнул Вадик, прикрывая голову папкой. - А я все думаю-гадаю, почему нас так не любят Оказывается, из-за таких как я! Ну, теперь понятно. Прямо гора с плеч.
        - В том числе из-за таких как ты. - поправился Мешков. - Свидетельница хочет сообщить важную информацию, даже настаивает на этом, а следователь отмахивается от нее, потому что она старая и странная! Что ей надо сделать, чтобы ты выслушал ее? Взять справку у врача, что у нее все в порядке с головой? А может быть умолять тебя на коленях? Или заявиться к тебе домой с тортиком и букетом цветов? Что ей надо сделать, чтобы ты мог выполнить свои профессиональные обязанности?
        Вадик молчал.
        - Из-за тебя потеряно столько времени. - с сожалением произнес Мешков. - Мы могли бы сопоставить ее показания с показаниями вахтерши и уже несколько дней назад было бы понятно, что Тучкова убили.
        - Что же теперь делать? - Вадик сник, ссутулился.
        - Я скажу тебе, что делать. Езжай к Пухляковой, езжай к вахтерше, снимай показания по-новой. Ищи эту старуху с младенцем. Хоть из-под земли достань. Мне все-равно как ты это сделаешь, понял? Опросишь всех, кто живет в подъезде, может ее видел кто-нибудь из жильцов. Советую уделить особое внимание пожилым маразматичкам, что сидят на лавочках, они могли видеть, как она выходила из подъезда.
        - Дождь же! Подвези хотя бы до Елецкой.
        - Ничего. Тебе полезно проветрить башку, потому что…
        В это время у Мешкова зазвонил телефон. Он ответил на звонок, и Вадик увидел как он напрягся и ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Мешков дал отбой и пояснил:
        - Звонила Тучкова. Она нашла деньги. В большой спортивной сумке на антресоли. Но самое интересное, ей только что позвонил какой-то человек. Незнакомый. Сказал, что хорошо знал ее мужа и что у нее дома храниться кое-что, что принадледит ему. Предложил встретиться. Подъедет к ней через пару часов. Она согласилась, но потом засомневалась и позвонила мне. Звонок показался ей странным.
        - Федотов?
        - А ты как думаешь? Поехали, нужно опередить его. А то как бы он не отправил на тот свет и вдову…
        Глава 19
        Следующей и последней жертвой тщательно обдуманного плана стала вдова.
        Смерть не застала ее врасплох.
        Она не настигла ее в подворотне в образе какого-нибудь быдла, и не швырнула ее под колеса автомобиля, которым управлял пьяный сынок местного воротилы.
        Она также не поразила ее сердечным приступом или внезапно упавшим на голову кирпичом.
        Смерть уютно расположилась в ее квартире и, сидя на старом продавленном диване с порванной во многих местах обивкой, смотрела на вдову задумчивым взглядом.
        Смерть даже позвала ее нежно по имени и сказала:
        - Поди сюда!
        Вдова, которая вертелась перед зеркалом, обернулась, и оборвав на полуслове какую-то модную песенку, сказала:
        - Не дури. - но в ее голосе не было раздражения. А только довольство, вызванное тем, что ее домогаются.
        Но Смерть не отставала. Она выразительно похлопала ладонью по дивану.
        Вдова счастливо вздохнула и, шаркая тапочками со смятыми задниками, подошла и уселась к Смерти на колени. Смерть смачно поцеловала ее в губы, и при этом у вдовы слегка закружилась голова.
        Сильная широкая рука скользнула под подол цветастого халата, погладила полное бедро.
        Вдова игриво хлопнула Смерть по руке.
        - Сначала дело.
        - Ты права. Где деньги? - теперь у Смерти был деловитый голос.
        - Сейчас принесу. - Женщина пошла в коридор. Из коридора она крикнула:
        - Обожаю эту песню! Сделай погромче! - и замурлыкала, копаясь на антресолях: «Я знаю точно, невозможное - возможно…»
        - Похоже, ты не выносишь тишины… - проворчала Смерть, прошла в маленькую спальню с неприбранной постелью и прибавила громкость на телевизоре.
        Вдова вернулась, бросила черную спортивную сумку на кровать. Из сумки выпали пачки купюр в банковской упаковке.
        Смерть покосилась на деньги. Спросила:
        - Не жалко отдавать? Все-таки такая сумма…
        И Вдова, которая никогда не видела больше тридцати тысяч рублей, легкомысленно махнула рукой:
        - Разве это деньги? - и добавила, презрительно улыбнувшись. - Мелочь…
        - Ты права. - снова сказала Смерть. - Похоже, ты всегда права. Все-таки придется тебя поцеловать. - и склонилась на вдовой, которая подумала в этот момент: «Почему бы и нет?» и ответила на поцелуй Смерти.
        Это был такой страстный поцелуй, такие крепкие объятья, что вдова задохнулась.
        Но сжимавшие шею сильные, ласковые руки мешали сделать вдох, не давали глотнуть воздуха. Лицо у вдовы налилось кровью, глаза выкатились из орбит, она несколько раз судорожно схватила Смерть за руки, а потом повалилась мешком на кровать.
        Смерть посмотрела на нее внимательно. Поднялась с кровати. Сделала самую большую громкость на плазме. На большом экране мелькало моложавое лицо с эспаньолкой.
        Смерть покачала головой, поправила вдове волосы спадавшие на лоб, вытерла подолом халата дистанционку и сунула в руку вдове. Теперь она была довольна.
        - Прощай. - тихо сказала Смерть, глядя на вдову. - Было приятно иметь с тобой дело.
        И ушла…
        Глава 20
        У квартиры Тучковой было небольшое столпотворение.
        Мужчина маленького роста, с красным лицом, в разношенных спортивных штанах и огромной не по размеру футболке, с ожесточением бил по двери кулаком. Рядом с ним стояли две женщины с недовольными, хмурыми лицами и изредка бросали друг другу короткие фразы:
        - Безобразие!
        - Рехнуться можно!
        Мешков раздвинул их и подошел к двери.
        Дверь подвергалась двойному испытанию. С одной стороны она содрогалась от методичных ударов коротышки, с другой дрожала от оглушающих звуков орущего во всю мощь телевизора. За дверью раздавался пульсирующий ритм какого-то современного танца, так что казалось, что внутри проходит зажигательная, молодежная вечеринка, и это было очень странное ощущение, потому что в квартире жила одинокая, не слишком молодая вдова и шел пятый час вечера.
        - Что случилось? - спросил Мешков, и человечек, не прекращая молотить по двери, злобно бросил через плечо.
        - А вы кто такие?
        - Полиция.
        Рука замерла в воздухе. Коротышка повернулся к соседкам и спросил:
        - Кто вызвал полицию?
        Женщины растерянно переглянулись между собой, пожали плечами.
        - Что здесь происходит? - Мешков посмотрел на мужчину.
        - Да вот… - человечек отошел от двери, показал на нее рукой. - Слышите как орет?
        - Сил нет! - встряла одна из женщин, старушенция деревенского вида, в белом платке и фланелевом халате. За спиной у нее осталась стоять уже знакомая Мешкову Виолетта в своем ярко-розовом спортивном костюме, только сегодня вместо пышной прически на голове у нее были бигуди. - Стены дрожат.
        - Давно стучите? - спросил Мешков соседа.
        - Да уж минут как десять.
        - Молоток есть?
        - Хотите взламывать дверь? - сообразил коротышка.
        - Так есть или нет?
        - Сейчас принесу, - коротышка нырнул в дверь соседней квартиры, послышался грохот перебираемых инструментов.
        Когда после непродолжительных манипуляций дверь подалась и открылась, все устремились в квартиру.
        Первым зашел Мешков, следом за ним соседи, робко переглядываясь и вытягивая шеи, шествие замыкал Вадик, с насупленными бровями, и еще до того как Мешков крикнул ему, обреченно махнув рукой:

«Вызывай группу.», взялся за сотовый. Соседи не прошли в комнату, а только заглянули в нее, потому что Мешков сторого сказал: «Ничего не трогать!», они послушно замерли. Но им и не нужно было проходить.
        Они все увидели из коридора.
        Женщины вскрикнули и отшатнулись, а сосед изумленно крякнул и с досадой почесал затылок.
        - Долго же нам пришлось бы стучать!
        На кровати прямо перед телевизором лежала вдова. Поза у нее была самая свободная. Свободнее не бывает. Ей ничего не мешало, даже оглушающий звук телевизора. Глаза закрыты, в руках - дистанционный пульт. Если бы не синюшный цвет лица и багровые полосы на шее, можно было бы подумать, что она мирно задремала во время просмотра скучной телепередачи.
        - Батюшки! Удавилась! - воскликнула старушка и, сокрушенно покачав головой, быстро перекрестилась.
        - Не удавилась, а удавили! - насмешливо поправил коротышка. И Виолетта в розовом спортивном костюме посмотрела на него напряженно, обдумывая его слова, и замахала Мешкову рукой.
        - Иван Сергеевич! - обратилась она по знакомству. - Можно вас на минуточку?
        - Господи, да выключите его кто-нибудь! - это сказал Вадик, заходя в комнату и кивнул Мешкову, давая понять, что группа скоро будет на месте. И сам подошел к плазме, нащупал сбоку маленькую кнопку.
        После того как погас экран, и воцарилась тишина, все с облегчением вздохнули.
        Мешков подошел к Виолетте. И она, понимая важность каждой минуты, быстро заговорила:
        - Она была не одна. У нее был мужчина. Я видела, как он выходил от нее незадолго до вашего приезда.
        Правда, я видела его в глазок, но лицо запомнила, да.
        Мешков вышел из квартиры, взяв под руку свидетельницу в розовом, а Вадик уселся напротив вдовы, достал из папки чистый лист бумаги, ручку и, взглянув на часы, начал составлять протокол осмотра места происшествия. В этом ему не было равных.
        Мешков и Виолетта прошли в уже знакомый коридор. Из комнаты показалась грустная морда Ричарда.
        Виолетта погладила рукой валики бигуди, понюхала руки, брезгливо поморщилась и сказала немного волнуясь:
        - Понимаете, у нее очень громко работал телевизор. Вообще-то, она всегда была очень шумной. Но сегодня просто невыносимо. У меня даже разболелась голова. Я хотела постучать к ней, но вдруг вижу - из квартиры выходит мужчина.
        - Вы видели его раньше?
        - Никогда.
        - Как он выглядел?
        - Не могу точно сказать про его рост, но думаю, что он был не очень высокий. Темные волосы, довольно симпатичный, на мой взгляд. Трикотажная футболка с воротничком и пуговицами, серого цвета. Вообще, мне показалось, что он довольно молодой.
        - Двадцать?
        - Ну что вы! Лет тридцать пять. Просто я подумала, что Нелли намного старше.
        - Дальше!
        - Через плечо у него - черная спортивная сумка. Я подумала, что теперь она сделает потише. Но шум продолжался, и я вышла и стала стучать в дверь. Потом вышли другие соседи, тоже стали возмущаться…
        Мешков показал ей фото Федотова. Соседка в розовом ахнула и испуганно зажала рот рукой.
        Глава 21
        Наспех бросая в сумку вещи, девушка с синими глазами ругала себя на чем свет стоит. Она чувствовала себя отвратительно, вспоминая последний разговор с Саввой. «Сволочь! Жестокая, неблагодарная дрянь! Как можно было наговорить человеку такие ужасные слова? И главное, как теперь это исправить?».
        Она огляделась вокруг, подумала что бы еще она могла взять, чтобы никогда не возвращаться сюда? Она хотела уйти до того, как придет этот человек. Она не хотела видеть его, она его боялась, и чтобы избежать с ним встречи, нарочно позвонила ему и сказала веселым спокойным голосом, что хочет увидеть его завтра. Он сказал, что будет.
        Она-то была уверена, что поступила очень разумно, но вытряхивая вещи из шкафа, подумала, что нечего здесь рассиживаться, нужно торопиться, вдруг ощутила волнение и уже не разбирая, бросала вещи в сумку как попало.
        Она сама установила эти правила. Дурацкие правила, из-за которых оказалась в таком ужасном положении. Из-за этих правил теперь приходится лгать, спасаться бегством.
        Долгое время она пыталась порвать с прошлым.
        Сначала она не могла смириться и всюду искала лицо Грина, его молодость, его легкость. Но ничего не получалось. Вокруг было навалом парней, которые хотели быть с ней. Она была красивой девушкой, молодой женщиной и знала об этом.
        Но все это было не то. Все они не выдерживали сравнения. И от этого казались ей жалкими, ничтожными и ни один из них не мог вытеснить из памяти Грина. Она шла с каким-нибудь молодым человеком в кино, в кафе и сравнивала, сравнивала…
        Однажды она решила, что ей нужен совсем другой человек. Настолько непохожий на Грина, чтобы мысль о сравнении даже в голову не приходила. И встретила его.
        Они познакомились на торговой выставке медицинского оборудования, где фирма, в которой она работала, проводила презентацию своих услуг.
        Он подошел к ее стенду, задал несколько вопросов, бросая на нее заинтересованные взгляды. Она ответила ему, улыбнулась немного натянуто.
        Его умные глаза светились мягким, добрым светом и улыбка была располагающей.
        Они разговорились, и он спросил, не может ли она дать ему номер своего телефона, потому что он хочет пригласить ее на чашку кофе. Он обещал позвонить вечером и улыбнулся ей на прощание.
        Но он не позвонил, а дождался закрытия выставки, потому что пошел дождь, и он беспокоился, что она промокнет.
        Они посидели в уютном кафе. И девушка подумала, что он нравится ей все больше.
        Он был намного старше нее, не старался быть веселым, остроумным. Не старался произвести на нее впечатление. Он был спокойным, даже задумчивым, и ей было удивительно легко вот так сидеть и молчать, потягивая кофе и бросая на него заинтересованные взгляды.
        Он был совсем не похож на Грина, и она подумала, что это хорошо. Очень хорошо. Как раз то, что нужно.
        Этот человек спросил только есть ли у нее муж или жених. И видя, что на ее лицо набежала тень, сказал, что если она хочет, то может держать это в тайне. Просто ему не хотелось бы, чтобы сюда ворвался какой нибудь ревнивый качок и переломал ему ноги. Говоря так, он улыбнулся, и было видно, что он совсем этого не боится.
        Она вздохнула и сказала решительно (все равно об этом пришлось бы рано или поздно сказать), что никто не ворвется, что нет никакого мужа. Вообще-то она была замужем, но ее мужа больше нет. Сейчас она не станет об этом говорить, потому что это слишком больно. Может быть, когда-нибудь… Когда они узнают друг друга получше.
        Человек не обиделся, накрыл сочувственно рукой ее ладонь, кивнул соглашаясь.
        - Только, чур, уговор. Тогда и ты меня ни о чем не спрашивай. У меня тоже есть личная трагедия. Давай какое-то время будем тайной друг для друга. Не будем бередить старые раны…
        Они встретились еще пару раз, говорили на отвлеченные темы, чаще молчали, улыбаясь. И она подумала как-то, что если он захочет ее поцеловать, то она, пожалуй, не будет иметь ничего против. И когда он поцеловал ее в машине, она прислушалась к себе и поняла, что ей было хорошо. Ни хуже чем в прошлой жизни, ни лучше. Просто хорошо. И, не давая ей опомниться, он обнял ее и поцеловал ее еще снова, а потом тихо рассмеялся.
        - Боже! Ты хоть знаешь, сколько мне лет?
        - А что?
        - Я уже не помню, когда обнимал девушку в машине. Наверное, это было лет двадцать назад. Я чувствую себя ошалевшим подростком.
        Это была неправда, потому что для ошалевшего подростка он был слишком спокоен.
        Он спросил, не могут ли они поехать к ней?
        Она покачала головой. Он вздохнул.
        - Понимаешь, я тоже не могу привести тебя к себе. Я дал себе слово, что никого не приведу в свой дом. А нам нужно побыть вдвоем, тебе не кажется?
        - Да. - согласилась она и добавила неуверенно, - думаю, да.
        Он сказал, что нужно снять квартиру. Временно, конечно. Пока они не станут близкими людьми. Спросил, не займется ли она поисками? Ему бы хотелось, что бы эта квартира нравилась в первую очередь ей, чтобы она могла расслабиться, наслаждаться их встречами. Он все оплатит.
        И она подыскала квартиру, не слишком заморачиваясь, потому что ей было неважно, где они будут встречаться. Важно, чтобы все началось, потому что она устала быть одна, устала сравнивать, устала чувствовать внутри пустоту.
        Они стали встречаться. Не жить вместе, просто видеться несколько раз в неделю, ничего друг у друга не спрашивая. Она знала его имя, фамилию, знала, что у него небольшая строительная фирма, которая занимала у него много времени и что он занятой человек. Она знала, что он замечательно целуется, что он опытен в постели, что у него обаятельная улыбка и приятный, бархатный голос. И больше не знала о нем ничего…
        Что она могла сказать Савве об этом человеке?
        Он говорил, что она ему нравится. Очень. Может быть, больше всех женщин, что были у него. Она такая красивая, молодая и… загадочная. Говорил, что в ней есть что-то таинственное, и он часто думает о ней, когда они не вместе.
        То, что он говорил, казалось немного странным, потому что если вам кто-то нравится, вы неперменно захотите узнать об этом человеке больше. Он ничего не хотел о ней знать. И ничего не говорил о себе.
        Девушка с синими глазами решила, что сама создала эти правила и сама же должна их нарушить. Она не верила, что ей грозит опасность, но то, что она живет с человеком, ничего о нем не зная, как сказал Савва, было ненормально.
        Однажды, когда они пили на кухне чай, он смотрел на нее, улыбаясь и его глаза светились мягким светом, она сказала, задумчиво помешивая ложечкой чай:
        - Знаешь, я была замужем.
        Он удивился, что она ни с того ни с сего затеяла этот разговор.
        - Знаю, ты говорила.
        - Ну вот. Я просто хотела сказать, что любила его. Очень. Он погиб. Авария.
        - Понятно. - он вздохнул. Поднялся. Посмотрел на часы. - Знаешь, мне пора бежать. У меня деловая встреча.
        Она посмотрела на него изумленно. Он вроде никуда не спешил. Даже собирался остаться на ночь.
        - Подожди! - она подошла к нему близко, закинула руки на плечи, заглянула в глаза, которые теперь показались ей холодными. - Тебе неприятно то, что я сказала?
        - Да нет, - он пожал плечами. - Просто я не понимаю, зачем ты это говоришь? Мы же вроде договорились…
        Девушка посмотрела на него внимательно.
        - Ты боишься услышать что-нибудь обо мне или не хочешь, чтобы я расспрашивала о твоей жизни?
        - Ни то и ни другое. Мне нравится как все идет. Я, конечно, могу послушать, что там было у тебя, но сам не готов бередить старые раны. Я тебе говорил, у меня все сложно.
        - Что сложно?
        - Все.
        - Ты женат?
        - Нет. Теперь нет.
        - В разводе?
        - Нет.
        - Как такое может быть?
        - Может. - он упрямо мотнул головой и почему-то избегал ее взгляда. - Иногда такое случается. Тебе должно быть хорошо это известно.
        - Я не понимаю…
        - Моя жена тоже умерла, ясно? Поэтому я и просил тебя не задавать мне вопросы. Это слишком тяжело.
        - Прости меня. Я же не знала! - она почувствовала себя виноватой, но не удержалась и спросила:
        - А что же с ней случилось? С твоей женой?
        Она думала, что он скажет болезнь или несчастный случай, но услышала:
        - Ее убили.
        - Господи, какой кошмар!
        - Вот именно. - мрачно согласился он.
        - Это было давно?
        - Почему ты спрашиваешь?
        - Просто хочу знать о тебе хоть что-нибудь.
        - Зачем?
        - Мне кажется, что так происходит со всеми людьми, которые нравятся друг другу.
        - Мы и так нравимся друг другу. - он помолчал, натянул пальто. - А может, мы потому и нравимся, что не
        знаем друг о друге ничего, не думала?
        - Может быть.
        - Ну, пока. - он чмокнул ее в щеку. - Увидимся завтра. Хотя нет, завтра у меня трудный день. Послезавтра. Я буду скучать.
        Он ушел, а она осталась одна и стала думать. Пожалуй, он не хотел, чтобы правила изменились. И он не хотел ничего знать о ней. Но еще больше он не хотел говорить о себе.
        И девушка стала присматриваться к нему по-внимательнее.
        Она не умела узнавать мужчин. У нее был только один человек, но его она не узнавала, просто жила рядом с ним всю жизнь, они росли на глазах друг у друга, дышали одним воздухом, впитывали друг друга.
        Она не знала, что значит узнавать человека. Задавать ему вопросы? Какие? Где он живет? Кто его родители? Как-то глупо. Он ведь не на допросе. Тем более, что он явно не хотел, чтобы его расспрашивали.
        И она решила просто присмотреться к нему получше. Понаблюдать за ним незаметно, так чтобы он не почувствовал это. Если им суждено быть вместе, все наладится. Он ей нравился. Даже своей закрытостью.
        В этом они были немного похожи. Она тоже не хотела никого впускать в свою жизнь, делиться своими мыслями. Только, пожалуй, он был еще более замкнутым. Иногда он думал о чем-то своем, наверное, у него были какие-то проблемы, которые беспокоили его, о которых он не хотел говорить. Иногда он выглядел усталым. Вот он сказал: «Завтра у меня трудный день.» Что это значит? Много работы? Деловые встречи? Что могла означать эта фраза?
        В следующий раз, он посмотрел на нее весело, спросил, что с ней такое, почему она такая оживленная и задает так много вопросов. Он сразу почувствовал перемену в ее настроении.
        - Послушай, - сказал он, обнимая ее и прижимая к себе. - Не стоит на меня наседать. Со временем ты все обо мне узнаешь. Клянусь. Я сам тебе все расскажу. Но не теперь. Твои вопросы только приведут к тому, что я стану редко бывать здесь, вот и все. Я не угрожаю, тебе, нет. Просто не люблю, когда на меня давят.
        Такой уж я человек.
        Ей показалось, что он говорит искренне.
        Тем более, что после этих слов, он поцеловал ее крепко. А ей всегда нравилось, когда он целовал ее. И она решила оставить его в покое. Придет время, он доверится ей, и она узнает о нем все. И расскажет о себе и пустоте в сердце, которая не проходила, даже когда он целовал ее.
        Она ответила на его поцелуй и стала снимать с него пиджак и бросила его на стул, но не рассчитала немного, пиджак упал на пол, из кармана выпал предмет, и покатился к дивану.
        Она разомкнула его руки и хотела поднять его.
        - Брось. - сказал он и обнял ее крепче.
        - Что-то выпало из кармана.
        - Черт с ним. - пробормотал он, целуя ее. - Потом подниму.
        Но ей стало любопытно. А может быть, это было не любопытство, а желание узнать о нем хоть что-нибудь.
        Она высвободилась из кольца его рук, села на корточки, подняла этот предмет.
        Это была черная перьевая ручка. Очень солидная и красивая. Дорогая.
        Такие ручки есть у бизнесменов, у деловых людей. Статусная вещь.
        На ручке красовалась золотистая гравировка: Черных Дмитрий Николаевич.
        Такое было имя.
        Человека, который смотрел на нее напряженным взглядом, звали иначе. И это показалось ей странным.
        - Кто такой Черных? - равнодушно спросила она, разглядывая ручку.
        - Так… - он пожал плечами. - Один приятель.
        - Почему у тебя его ручка?
        - Случайно. Нужно будет вернуть при встрече.
        Он говорил спокойно, но ей показалось, что он лжет. Такие вещи не прихватывают случайно с чужого стола. Это вам не китайская шариковая ручка за тридцать рублей. Если случайно прихватил, то после непременно возвращаешь. Если только не ты сам - владелец этой вещицы.
        - Можно я пока оставлю ее у себя?
        - Зачем?
        - Она очень красивая.
        - Бери. - его голос прозвучал хрипло.
        Она нятянула длинный свитер.
        - Что такое?
        - У меня не то настроение.
        - Значит, ничего не будет?
        Она не ответила, прошла на кухню, задумчиво рассматривая ручку, крикнула ему из кухни не хочет ли он чаю.
        Он отказался и стал одеваться.
        В их отношения закралась подозрительность, и все изменилось.
        Он тоже изменился, этот человек, стал более напряженным, менее нежным. Они по-прежнему занимались любовью и ей по-прежнему это нравилось. Но стоило им вылезти из постели, они становились чужими. Она изучала его как бы со стороны, а он присматривался к ней, стараясь уловить ее настроение.
        Однажды он не отозвался на свое имя. Просто не ответил, как-будто позвали не его. И она сделал вывод, что у него другое имя и что он по-видимому лжет ей. Она только не понимала, зачем ему это нужно.
        И сама не зная для чего, дождавшись момента, когда он что-то искал в своем телефоне, вспомнив о гравировке на ручке, которая ему якобы не принадлежала, подошла к нему сзади, обняла его со спины, сказала нежно:
        - Что мы будем делать сегодня, Дима? Проведем весь вечер в постели, как обычно?
        Он улыбнулся.
        - Ты имеешь что-нибудь против?
        Она сразу выпрямилась, отошла от него.
        Она ожидала, что он удивится, что его назвали именем Дима, хотя на самом деле его звали иначе. Но он ничего не заметил. А это могло произойти только в одном случае, если именем Дима его звали всю жизнь и значит ручка с гравировкой принадлежала ему, только он почему-то это скрывает.
        Ну, хорошо, думала девушка, он ничего не говорит о себе, и представился чужим именем. Это было странно, конечно. И очень неприятно. Но это еще не значило, что он способен на какую-нибудь пакость. У него убили жену. А она знала, что значит потерять любимого человека, она и сама была странной не так давно. В общем, неприятно только, что он по-видимому ей не доверяет, пускает ее в свою постель, но пускать ее в свою жизнь не намерен.
        А хотела ли она, чтобы они были вместе?
        Так ли уж важно для нее было присутсвие в ее жизни этого мужчины?
        Разве отсутупила тоска и одиночество с тех пор, как они стали встречаться?
        Пожалуй, нет. Он не стал ей близким человеком, и она подумала, что если бы однажды он не пришел совсем, она бы, наверное, не сильно расстроилась. Если бы Савва не сказал тогда этих слов, про то, что она ничего не знает о человеке, с которым живет, она бы и не стала его узнавать.
        Теперь она думала, думала… Думала обо все этом даже на работе, отвечая на звонки, общаясь с коллегами. Ей было о чем подумать. Поэтому она почти пропустила мимо ушей ту фразу, что сказала добродушная, впечатлительная толстушка, любительница «ужасов».
        - Ходишь в кино, ходишь. А тут под носом, в родном городе творятся такие ужасы, почище любого фильма.
        - А что случилось? - спросила девушка с синими глазами, заранее улыбаясь.
        Был обеденный перерыв, они мирно пили чай и болтали о всякой ерунде, перебрасывались ничего не значащими фразами.
        - Женщину задушили. Нашли на пустыре. Сорок лет. Совсем молодая. - толстушка вздохнула и отложила местную газету в сторонку.
        - Ну-ка, дай! - протянула руку пожилая сотрудница, сидевшая за соседним столом. Взяв в руки газету, стала читать вслух:
        - Задушена женщина. Личность установлена. Семидесятого года рождения. Черных Нина Владимировна.
        Ведется следствие. Кошмар. - она вернула газету толстушке.
        У девушки с синими глазами екнуло сердце, но она еще ничего не поняла. Она только услышала знакомую фамилию.
        - Богатых тоже убивают, - вздохнула пожилая сотрудница, принимаясь за чай.
        - С чего вы взяли, что она «богатая»? - насмешливо спросила девушка.
        - Да вот же, вот! - сотрудница снова потребовала газету. - Супруга Дмитрия Николаевича Черных, владельца стоматологической клиники «Улыбка на все сто». Уж наверное, не последний кусок доедала. А вот поди ж ты…
        Девушка выхватила газету, пробежала заметку глазами.
        В сводке происшествий говорилось, что убийство произошло в прошлый четверг. И она стала вспоминать, что было в прошлый четверг. Она его не видела. Он сам предупредил ее, что не придет, потому что у него будет тяжелый день.
        Если он и есть Черных Дмитрий Николаевич, как написано на гравировке, значит в прошлый четверг у него убили жену. Но ведь это невозможно, потому что он сказал ей об этом задолго до этого ужасного черверга. Не мог же он знать заранее! Если только…
        Девушка с синими глазами отмахнулась от этой мысли. Ей стало страшно.
        Она решила, что после работы зайдет на квартиру, соберет свои вещи и поедет домой, чтобы никогда больше не видеть его, этого человека с мягким приятным голосом, не видеть его загадочного, усталого лица.
        И чтобы не столкнуться с ним случайно, она сама позвонила ему и сказала, что может быть они увидятся завтра, потому что она соскучилась. Она старалась говорить спокойно, даже весело. И, кажется, он поверил.
        Он сказал, что тоже скучает по ней, думает о ней постоянно, что, конечно, было неправдой, потому что, если учесть, что было написано в заметке, у него были проблемы поважнее, чем любовные свидания.
        Она пришла на квартиру и стала собирать вещи и достала из сумки ручку, которую теперь носила с собой и иногда рассматривала ее задумчиво, вертела в руках, думая о человеке, с которым связалась так необдуманно. Теперь она смотрела на нее и думала, что с ней делать. Оставить здесь? Взять с собой?
        Она положила ее на край стола. На черном глянце тускло отсвечивалы золотистые буквы.
        Савва. Уж его-то она знала отлично. Слишком долго они знакомы, чтобы в нем оставались какие-то тайны.
        Если бы она не наговорила ему этих ужасных слов, она могла бы рассказать ему о своих сомнениях, о своей тревоге, о своем страхе. Но она была в отчаянии, и сказала все это. И теперь жалела о своих словах, может быть даже больше, чем о том, что связалась с этим человеком, который знал, что его жена умрет, задолго до того, как это произошло.
        Она знала Савву, знала, что он любит ее, и знала совершенно точно, что он никогда не рассчитывал на взаимность. Он просто любовался ею украдкой и наверное, даже из-за этого его мучили угрызения совести. И, конечно, ему и в голову не приходило, что он может занять место рядом с ней. Для нее он был чистый, ужасно наивный, как ребенок, который живет в собственном мире и постоянно ведет диалог со своим Даром, очевидно таким образом, спасаясь от одиночества. Сказав ему эти ужасные слова, она поступила самым подлым образом, знала, что он придет домой и будет думать и конечно, накрутит себя и вобьет себе в голову, что она права, что он и в самом деле совершил подлость, и если они больше не увидятся, то он будет жить с этим до конца своих дней.
        Она позвонила ему, и слушала, как на том конце трубки раздаются гудки. Он не хотел отвечать. Но она знала его слишком хорошо и знала, что он не выдержит и ответит.
        И когда он ответил, она, немного волнуясь, отчасти из-за чувства вины, отчасти из-за того, что тревога возрастала с каждой секундой, она стала говорить с ним. И как раз в ту минуту, когда она хотела попросить прощения за сказанные сгоряча слова, ручка входной двери повернулась.
        Она бросила торопливо: «Перезвоню. Прости меня…» и еще до того, как мужчина с приятным голосом, вошел в маленькую прихожую, оглядевшись по сторонам сунула ручку между книгами на полке. Она не знала для чего делает это. Просто сделала и все. И сразу успокоилась.
        - Привет. - так он сказал с удивлением оглядывая ее большую сумку.
        - Привет. - ответила она и кивнула.
        Он прошел в комнату, не раздеваясь сел на диван.
        - Что ты делаешь? - спросил он улыбаясь и показал рукой на сумку. - Такое ощущение, что ты от меня сбегаешь.
        - Просто ухожу. - она пожала плечами, аккуратно закрыла сумку.
        - Что-то случилось?
        - Просто мне надоело жить с человеком, о котором я ничего не знаю. Мы напоминаем двух совершенно посторонних людей, которые сходятся несколько раз в неделю, занимаются любовью и потом разбегаются до следующего секса. Мне кажется, это немного неприлично.
        - С каких пор тебя стали волновать приличия? - он усмехнулся.
        - Дело не в этом. Просто я подумала, что если за все это время ни у тебя, ни у меня не возникло желания узнать друг друга получше, может не стоит продолжать?
        Он жалобно улыбнулся. Сказал, что она совершенно права. Абсолютно. Он и сам понимает, что это ненормально. Просто он хотел, чтобы она привыкла к нему, привязалась по-сильнее, чтобы не сбежала от него, когда выснится, что у него целая куча недостатков.
        Он засмеялся. Она тоже улыбнулась. Но как-то натянуто. Он почувствовал это, и стал серьезным.
        - Я думал, что когда занимаюсь с тобой любовью, тебе это о многом говорит. Мне всегда было хорошо с тобой и тебе, надеюсь тоже. Хочешь, я расскажу тебе о себе?
        - Нет, - она покачала головой. Знала, что он не скажет ни слова правды.
        - Что нет? - он немного разозлился, потому что его слова на нее не действовали.
        - Честно говоря, не хочу.
        - Ладно. Будь по-твоему. Значит, все кончено?
        Он встал, походил по комнате, заложив руки за спину, и когда расстояние между ними сокращалось, ей становилось не по себе.
        - Ну, что же! - он развел руками. - Очень жаль. Надеюсь, у тебя не будет проблем с переездом? Нет?
        Может, нужна моя помощь? Тоже нет. Знаешь, ты могла бы вернуть мне одну вещь, которую взяла тогда, помнишь?
        - Какую вещь? - она напряглась.
        - Ручку. С гравировкой.
        - Зачем она тебе?
        - Просто вчера встретил приятеля, ну… того самого. Он попросил вернуть.
        - Как поживает приятель? - насмешливо спросила она, жадно впившись глазами в его лицо.
        - Отлично. Просто замечательно поживает. Только расстраивается, что потерял эту ручку. Я сказал, что она у меня, и он ужасно обрадовался, прямо гора с плеч. Нужно вернуть. Я обещал. Ты ее не потеряла? - озабоченно спросил он.
        - Нет.
        - Ну, вот и хорошо. Дай мне ее, пожалуйста.
        - Мне кажется, твоему приятелю сейчас не до сувениров. У него проблемы по-важнее.
        - То есть?
        - В прошлый четверг у него убили жену. - она сказала это твердо, увернно и немного насмешливо.
        - Что за бред? - человек посмотрел на нее внимательно и напряженно. - Откуда ты взяла?
        - Из газеты. - она швырнула ему свернутую газету. Он быстро пробежал заметку глазами, сжал губы.
        - Странно, что он не сказал тебе при встрече. Ведь не сказал?
        - Не сказал. Ну и что? Что с того? Просто верни мне ее и все. - он вдруг стал оглядываться по сторонам, сдвинул со стола журналы, потом взял ее сумочку, вытряхнул все содержимое прямо на стол, не обращая внимания на ее изумленные взгляды. Паспорт, блеск для губ, маленький флакончик духов, носовой платок, ключи от квартиры, куда она собиралась вернуться, кошелек. Кошелек он тоже вывернул. Все это он делал молча, торопливо, не глядя на девушку с синими глазами. Ему было не до нее.
        - Где она? - он повернулся к ней лицом. Он был зол и раздражен.
        - Поищи еще. - она с издевкой уставилась на него.
        - Отдай сама. По-хорошему прошу. - он двинулся к ней и в его словах явственно прозвучала угроза.
        - А знаешь, что я думаю? - медленно сказала девушка, не сводя с него синих больших глаз, излучавших негодование. - Я думаю, что никакого приятеля не было. Это твоя ручка. И это твою жену убили в прошлый четверг, Дима. - и вдруг мысль, которую она так старательно избегала с тех пор, как прочитала ту заметку, стала ясной, четкой.
        - Ты убил ее.
        Человек прищурился, губы сжались в тонкую линию, глаза больше не светились мягким светом. Они излучали ненависть.
        - Хватит чушь городить.
        - Ты знал, что она умрет, потому что ты сам собирался это сделать. Ты сказал мне, что твоя жена умерла, а ведь она тогда была еще жива. Ты убил ее!
        - Замолчи! Я не дам тебе нарушить мой план! - и прежде чем она успела понять, что происходит, он приблизился к ней и резко выбросил кулак ей в лицо…
        Глава 22
        Федотов сидел напротив Мешкова, затравленно озирался по сторонам, потирая запястья, с которых только что сняли наручники. Его колотило, и когда он вытер лицо, с которого градом катился пот, Мешков заметил, что рука у него мелко дрожит. Тем не менее, у него хватило смелости спросить с вызовом что все это значит, и почему они привезли его сюда. Голос у него тоже дрожал, срывался и было понятно, что эта реплика, произнесенная даже дерзко - единственное, на что его хватило, что он едва владеет собой и с трудом сдерживается, чтобы не разрыдаться. На него было жалко смотреть.
        Он попросил воды, и Вадик, нехотя поднявшись, налил ему воды из графина. Вода была теплой, даже мутноватой. Но Федотов, дамский любимчик и сноб, не обратил на это внимание. Он жадно пил воду, зубы стучали о край стакана, вода выплескивалась и заливала ему руки и грудь.
        Он спросил, что все это значит и посмотрел почему-то на Вадика, который не ответил и молча уселся на стул в самом дальнем углу комнаты.
        Федотова задержали, когда он выходил из дома.
        Он собирался поехать к совей девушке, что, конечно, было неправдой. Потому что его девушка велела ему больше не приезжать и не звонить и вообще оставить ее в покое.
        Дома у него нашли небольшую спортивную сумку с деньгами. Полтора миллиона рублей в банковской упаковке. Его мать, пожилая женщина с короткими седыми волосами, изумленно ахнула, начала плакать.
        Федотов жил с ней в двухкомнатной маленькой квартире, с допотопной мебелью, старыми, потравленными молью коврами и выцветшими обоями. Он мечтал вырваться отсюда и наверное, готов был пойти на крайние меры.
        Виолетта сразу, без всяких сомнений опознала в нем мужчину, который выходил от Тучковой. На нем даже была все та же одежда - серое поло и черные брюки. Сумку она тоже опознала.
        - Я не убивал ее. - Федотов повернулся к Мешкову.
        Мешков слышал эту фразу множество раз. Иногда она произносилась с мольбой, иногда как сейчас, с вызовом. Иногда это оказывалось правдой, иногда - нет. Но сама по себе эта фраза ничего не значила, и Мешков знал это. А Федотов не знал и посмотрел на него в ожидании.
        - Вы о ком сейчас говорите?
        - Я имею в виду ту женщину. Жену Тучкова. Я не убивал. Когда я пришел, она была уже мертва.
        - Понятно. А то я было подумал, что вы имеете в виду Нину Черных.
        - Что? Нину? Вы что, с ума сошли? Как я мог убить Нину?
        - Уже Нина? Помнится, в прошлый раз, когда мы говорили, вы называли ее жена босса и настаивали, что знакомы с ней едва-едва.
        - Ну, конечно. А что я мог еще сказать?
        - Слушайте, Федотов. Мой добрый совет - поступите, как мужчина. Расскажите все как было, вы и так это сделаете, но на это уйма времени. Соседка видела вас, когда вы выходили из квартиры Тучковой. У вас нашли ее деньги. На вашем телефоне не оказалось ее звонков, но распечатка все равно покажет, что вы звонили ей. Не стоит тянуть время.
        - Я не звонил ей. - он замер и уставился на Мешкова широко раскрытыми глазами.
        - Ну-ну…
        - Клянусь вам, я не звонил ей. Она сама позвонила мне. Сказала, что ей все известно и что у нее есть для меня кое-что. Я очень удивился, потому что мы не были знакомы, а она обращалась ко мне по имени, сказала, что знает, что я и Нина… что мы…
        - Что вы были любовниками. - подсказал Мешков. Федотов поморщился.
        - Ну, в общем да. У нее был противный голос. По-моему, она была хуже, чем ее муж. Сказала, что мне должно быть очень стыдно спать с женой своего начальника. И еще рассмеялась таким противным смехом. Противная, мерзкая баба.
        - Поэтому вы пришли к ней и убили ее?
        - Что? Да вы что?! Говорю же, когда я пришел, она уже не двигалась.
        - Значит, она позвонила и попросила вас приехать?
        - Попросила? Черта-с-два! Она приказала мне. Сказала, чтобы я ехал к ней домой, потому что у нее есть кое-что для меня и что она все знает, про Нину и про Тучкова. «Мой муж вымогал у вас деньги, поэтому вы убили его.». Она несла какую-то чушь. И я решил поехать к ней, просто, чтобы узнать что ей нужно от меня.
        - И убить ее…
        - О! Господи! Вы опять за свое! Когда я пришел, дверь была открыта, и телевизор орал так, что я едва не оглох. Я подумал, что она ждет меня, и вошел. Я еще удивился, что у нее открыта дверь, акогда я подошел поближе, то увидел, что она умерла.
        - Что дальше?
        - Дальше я испугался. Думал, что меня вырвет прямо в этой комнате. Вывернет наизнанку. Я стоял и смотрел на нее и никак не мог оторвать от нее глаз. Но кое-что все-таки отвлекло меня. Это была сумка, черная спортивная сумка из которой виднелись пачки денег. Я не знаю, может она пересчитывала их перед моим приходом, а может нарочно оставила на самом видном месте, чтобы произвести на меня впечатление. Не знаю. Но я взял эти деньги. Это были мои деньги. Я… у меня больше ничего нет, поймите.
        Я не мог оставить их там.
        - Тошнота отступила?
        - Что?
        - Я говорю, при виде денег тошнота отступила сразу? - Мешков улыбнулся, но это была улыбка, не сулившая Федотову ничего хорошего.
        - Я понимаю, как это выглядит со стороны. Думаете, я пришел, задушил эту женщину и взял свои деньги?
        Вы думаете, я могу убить человека из-за денег? Вы правда так думаете?!
        - Я думаю, что все было не так. Вы просто не хотели, чтобы ваша невеста узнала о вашей связи с Черных.
        Это означало бы полный крах. Вы слишком рассчитывали на этот брак и у вас почти получилось. А тут подвернулся Тучков, быстренько прочувствовал ситуацию и попросил у вас немного денег.
        - Немного? Вы не знали этого подонка. Он потребовал полтора миллиона и даже подсказал где их взять.

«Продай свою квартиру, - сказал он. - Все равно после женитьбы она тебе будет ни к чему. Переедешь к тестю в особняк.»
        - После этого вы догнали его на лестнице и набросились на него?
        - Да.
        - Как он узнал о вашей связи?
        - Однажды, примерно месяц назад, она приехала в клинику. Кажется, ей нужны были какие-то ключи. Мы просто разговаривали с ней. Просто разговаривали. Даже ничего не делали. Она сказала, что хочет все рассказать мужу, что она измучилась, не может смотреть ему в глаза и все такое, а я просил ее не делать глупостей, что это уже ничего не изменит. Я сказал: «Ничего не говори ему, не надо.» Тучков как раз зашел в комнату отдыха и услышал эту фразу и по его мерзкой усмешке, я понял, что он обо всем догадался. Он не подошел ко мне в тот же день, как-будто выжидал чего-то. Я думал, он будет изводить меня разными намеками, но он ничего такого не делал, даже как-будто забыл об этом. А потом, когда я напомнил ему о долге, он посмотрел на меня и сам потребовал денег.
        - Что вы устроили в пятницу?
        - Что? - он встрепенулся. - В какую пятницу?
        - В ту самую, когда Тучков покончил с собой.
        - Что я мог устроить?
        - Вы мне скажите. Чем вы так напугали его, что он выпрыгнул с восьмого этажа?
        - Я ничего не делал! Единственное, что я сделал - это по бросовой цене продал свою квартиру, все, что у меня было. Я отдал ему деньги через неделю после драки, просто отдал ему сумку с деньгами. Конечно, в тот момент я готов был убить его, удавить своими руками. Но я ничего не делал ему. И когда мне сказали, что он покончил с собой, я испытал облегчение. Я не думал почему он это сделал, мне было наплевать.
        Когда вы пришли в первый раз в клинику и стали со всеми разговаривать, я был почти спокоен. О деньгах я подумал, когда мне позвонила эта женщина и велела прийти к ней.
        - А я думаю, все было по-другому. Вы убили его, потому что понимали, что он не отстанет, будет держать вас за горло, особенно, когда вы, так сказать, войдете в семью. А жена Черных могла вас выдать. Она и так была для вас опасна со своими угрызениями совести, а уж про то, что вы убили шантажиста, она и вовсе не смогла бы молчать. Собственно, она была для вас даже опаснее, чем Тучков. Ему по крайней мере можно было заткнуть рот деньгами, он сам оберегал бы вашу тайну, ему было выгодно держать вас на крючке. Но она…
        - Господи! Ну вы же не думаете, что я мог убить своими руками женщину, с которой я… которую я… - онникак не мог найти подходящего слова.
        - Любили? - неожиданно подсказал Вадик, молчавший до сих пор в углу.
        - Нет. - Федотов покачал головой. - Нет. Я не любил… Но все равно я не мог бы убить ее. Я вообще не мог бы убить кого бы то ни было. Верьте мне, прошу вас. - он с мольбой посмотрел на Мешкова, потом оглянулся на Вадика.
        - Что вы имели в виду, когда сказали своей невесте, что вам пришлось пойти на крайние меры?
        - Я имел в виду продажу квартиры. Инна, она… ну в общем, ухаживая за ней, я потратил кучу денег, все, что зарабатывал. Я… едва сводил концы с концами. И продажа квартиры для меня была крайним шагом, поверьте.
        Мешков помолчал. Потом спросил неожиданно.
        - Вы уверены, что Черных не рассказала все мужу?
        - Конечно. Он бы сразу взбесился, разразился бы скандал. Нет, он не догадывался. Всегда относился ко мне с симпатией, доверял мне. Даже как-то попросил меня подбросить ее до дома, потому что у она проколола колесо у своей машины, а он был занят. Вот тогда-то, уже возле самого ее дома, я и поцеловал ее в первый раз. Она сначала ответила мне страстно, потом рассердилась, хлопнула дверцей. Я позвонил ей на следующий день, чтобы извиниться, но она уже не сердилась, и по ее голосу я понял, что она… в общем хочет встретиться. И я предложил ей подъехать в один бар, чтобы помириться и выпить по бокалу шампанского, в знак того, что она не сердится больше. Потом мы поехали ко мне.
        - Она знала, что Тучков шантажирует вас?
        - Да. Она знала. Я сказал ей.
        - Зачем?
        - На тот случай, если он ляпнет ей что-нибудь, намекнет. Мне не хотелось, чтобы она сразу побежала каяться. Я успокоил ее, сказал, что сам все улажу и чтобы она не думала об этом. Но она, конечно, думала, изводила себя, говорила, что чувствует себя преступницей. Это вообще было ее натурой, изводить себя, мучить… Но я не убивал ее, клянусь.
        Глава 23
        Вадик плюхнулся на стул, расставив длинные ноги, спросил:
        - Может, кофейку?
        - Ты пей. Я не хочу. Принес распечатку?
        - Да. - спохватился Вадик и выложил из папки белый тонкий листок. - Знаешь, очень странно. Судя по распечатке звонков, Тучкова первая позвонила Федотову.
        - Серьезно? - Мешков уставился на Вадика поверх очков. - Дай сюда. Ты смотри-ка, действительно. Сама позвонила. Как же это может быть? Она же его не знала.
        - Вот и я говорю - странно. - Вадик встал, щелкнул кнопкой электрического чайника. Насыпал в большую чашку кофе, сахар.
        - А это что за звонок?
        - Который?
        - Ну, вот же, смотри, утром и не задолго до смерти? - Мешков ткнул ручкой в короткий телефонный номер.
        - А! Это «Артемида» - институт красоты. Я уже узнавал.
        - Какого черта им понадобилось от Тучковой?
        - Понятия не имею. Наверно, хотели снять ее в передаче «ДО и ПОСЛЕ», в рекламных целях. Там было над чем поработать.
        - А это?
        - Есть еще звонки в различные турагентства.
        - Понятно. Нашла деньги и решила кутнуть.
        Вадик налил в чашку кипяток. Вернулся с чашкой к столу.
        - Зачем же она позвонила Федотову? - Вадик сделал глоток и поморщился. - Господи, и это называется кофе! Просто ужас! Что ты говорил?
        - Я говорил, что нужно позвонить в этот институт.
        Вадик отставил чашку, набрал номер, прислушался к гудкам.
        Приятный женский голос ответил сразу.
        - Интитут красоты «Атремида» приветствует вас.
        - Здравствуйте! Мне нужна ваша помощь.
        - Консультант Юлия, слушаю вас. Чем я могу вам помочь? - голос был очень нежный, с мягкими, вкрадчивыми интонациями.
        - Меня интересует в какой связи вы звонили вчера одной даме.
        - Вчера мы звонили многим дамам. Какая интересует вас? - голос мгновенно утратил свою переливчатость, нежность и стал совершенно обычным, даже немного раздраженным.
        - Тучкова Нелли Владимировна.
        - А вы кто? Ее муж?
        - Боже упаси! - Вадик наспех перекрестился.
        - В таком случае, я не могу вам сказать. Это конфиденциальная информация.
        - Но мне-то вы можете сказать. Даже обязаны. - Вадик представился и коротко объяснил, что ведется следствие по уголовному делу и она просто обязана предоставить ему любую информацию, даже конфидециальную.
        - Минутку, сейчас посмотрю. - теперь голос и вовсе стал недружелюбным. - Да, действительно. Мы звонили ей позавчера. У нее была назначена повторная консультация. И я сама звонила, чтобы напомнить ей.
        - И что? Консультация не состоялась?
        - Нет. Она сказала, что в этот день ей неудобно и сказала, что сама позвонит нам, когда определится.

«Конечно, ей было в этот день неудобно, - хмыкнул про себя Вадик. - У нее было дело поважнее -
        умереть.»
        - Вы сказали «повторная»?
        - Да. Она была у нас две недели назад. Вас интересует что-то еще?
        Мешков посмотрел на Вадика.
        - Послушай-ка! Две недели назад Тучков был еще жив. Она поперлась в этот институт, только если уже
        знала о деньгах. Что-то тут не вяжется. Съезжу-ка я в эту «Артемиду». А ты поезжай к Квасковой.
        - Зачем?
        - Покажи ей фото Федотова. Может, она вспомнит его. Чем черт не шутит!
        По сравнению с институтом красоты, «Улыбка-Голливуд» была просто сельским клубом.
        Мешков припарковался неподалеку, вышел из машины и стал удивленно разглядывать мраморные колонны и выбитую в камне надпись в греческом стиле «Артемида». Конечно, в таком помещении, клиент не должен напрягаться ни одной секунды, двери разъехались сами, впуская его в мир будущего.
        Мешков допускал вмешательство пластических хирургов в дела природы только в двух случаях. Во первых, когда человек, мужчина или женщина, не важно, становились жертвами несчастного случая. Тогда работа врачей считалась желательной и даже необходимой. Во втором случае, более пикантном, Мешков считал вмешательство не необходимым, но желательном. Если женщине не повезло с носом. Неприятно видеть как на миленьком личике возвышается массивное сооружение, которое делает женщину непривлекательной и даже отталкивающей. Почему бы не исправить такой явный промах, природы или высших сил, это уж как кому будет угодно?
        Вся остальная канитель вокруг своей внешности вызывала у него стойкую неприязнь. Какой-то самообман.
        Симпатичная медсестра в коротком халатике, предупредила Мешкова:
        - К сожалению, сейчас у доктора консультация. Но через десять минут Лев Николаевич освободится и примет вас. - и она указала рукой на мягкое кресло.

«Вот так. Лев Николаевич! Будьте любезны.» И Мешков сразу представил себе длинную седую бороду, крупный нос, белую холщевую рубаху и лапти. «Ну что вы, матушка! С такой маленькой грудью век в девках просидите. А вот я вам закачаю такие шары, что у соседских помещиков глаза на лоб полезут.
        Отбою от женихов не будет!». Усаживаясь в мягкое кресло, Мешков усмехнулся.
        Напротив сидела дама неопределенного возраста, с белыми волосами, на которую Мешков поглядывал с некоторым испугом. Если это современные эталоны женской красоты - то он предпочитает быть одиноким. Неужели этот кошмар своими руками сотворил тезка великого писателя? Дама листала журнал, бросала на него быстрые взгляды, выпятив пухлые, раздутые губы, и у него мелькнула мысль, что кто-то хорошенько приложился к этим губам, прежде чем она явилась сюда. Он не мог сказать сколько ей лет, но она показалась ему ужасно старой, хотя на ее лице не было ни одной морщинки и кожа, без единого изъяна была натянута на костяк лица как на барабан. Он даже сомневался женщина ли она. Впрочем за этот факт говорило то, что из ее кофточки леопардовой расцветки выпирала огромная грудь, тоже очевидно плод человеческих рук.
        - Не смущайтесь, - вдруг сказала она и посмотрела ему в глаза.
        - Что?
        - Вы ужасно смущаетесь, а ведь в этом нет ничего особенного. Мужчины тоже должны следить за собой.
        - А! - Мешков махнул рукой. - Я здесь по-другому вопросу.
        Дама не отставала.
        - Вот видите? - она склонила набок голову и посмотрела на Мешкова мудрым понимающим взглядом.
        - Вижу что?
        - Делаете вид, что оказались здесь случайно, а стало быть, смущаетесь. А что плохого в том, что мужчина хочет выглядеть моложе? - она раздвинула вывернутые губы, засунула между ними палец и перелистнула страницу. - Разве это плохо?
        - Что?
        - Ну, что мужчина хочет выглядеть молодо?
        - Не знаю. - Ему не хотелось говорить с ней. Ему хотелось, чтобы она заткнулась и перестала смотреть на него со снисходительной всепонимающей улыбкой.
        - А я знаю, - уверенно сказала «жертва красоты». - Здесь нет ничего плохого. А то знаете, познакомишься с мужчиной, а у него лицо как печеное яблоко, морщины, залысины, нет зубов. Нет-нет да и подумаешь: «А стоит ли?». Тратишь такие деньги на красоту! - Мешков представил себе бедолагу, которому она преподносит себя как подарок, представил как она тянется к его лицу своими вывернутыми, как у рыбы губами, и от всей души посочувствовал ему. Пухлые губы вдруг раздвинулись в улыбке, мутноватые глаза прищурились одобрительно. - А вы - молодец!
        - Правда? - Мешков застенчиво улыбнулся в ответ.
        - Ну, конечно. Только не нужно смущаться. - она даже потянулась к нему и похлопала его снисходительно по руке, покрыв его ладонь своей лапкой с длинными красными ногтями.
        - Знаете, - неожиданно сказал Мешков, продолжая улыбаться. - А ведь вы меня раскусили.
        - Вот-вот! - дама радостно засмеялась, и кожа на скулах натянулась до предела. - У меня наметаный глаз. Я сразу поняла зачем вы здесь. Здесь чудесный коллектив, внимательные врачи, мы здесь совершенно не смущаемся. Вы насчет пластики?
        - Можно и так сказать. - Мешков придвинулся к ней поближе, чуть понизил голос. Дама с готовностью, не выпуская из рук журнал, подалась к нему. - Я не насчет лица. С этим все в порядке. Хочу увеличить… ну, вы понимаете… - Мешков выразительно опустил глаза вниз. - Не доволен размерами…
        Женщина покраснела, на секунду ожившее, взволнованное лицо пошло пятнами, возмущенно захлопнула журнал.
        - Ну знаете! - она выпрямилась, отодвинулась от Мешкова и гневно зашуршала страницами.
        - Я думал, мы здесь не смущаемся, - вздохнул Мешков.
        Из кабинета вышла тщедушная блондинка с заплаканными глазами и счастливо вздохнула. Она прижимала к груди сумку, и наверняка, была недовольна размерами груди или ее отсутствием. И судя по облегченным вздохам, Лев Николаевич пообещал ей исправить этот досадный промах природы. Ее провожала медсестра и придерживая за локоть, ободряюще улыбалась.
        Из-за двери послышался голос:
        - Лара! Кто там у меня?
        Медсестра оглянулась на дверь и ответила:
        - Из полиции.
        - Что? - голос удивился. - Что ты сказала?
        И желая прояснить ситуацию, доктор вышел из кабинета и уставился на помощницу, веселыми глазами.
        - Это что, розыгрыш такой?
        Он был кто угодно, только не Лев. Ничего общего с великим классиком. Это был добродушный, маленький толстяк в белом халате и круглых очочках. Из всей растительности на его голове был только окружавший лысину темный бордюрчик волос. Разговаривал он быстро, почти скороговоркой, и его глаза за стеклами очков лукаво улыбались.
        Мешков поднялся ему навстречу, выставил раскрытое удостоверение. Улыбка сошла с полного лица, но глаза за круглыми стеклами очков продолжали улыбаться. Доктор радушно указал рукой на дверь.
        - Прошу.
        - Эй! - громко возмутилась дама. - Сейчас мое время.
        - Извините, Милана Григорьевна, - обрнулся врач. - Это не займет много времени. Полистайте пока журнальчик. Лара! Сделай Милане Григорьевне чашечку кофе.

«Милана? Ну, это вряд ли…» - думал Мешков, проходя в кабинет Льва Николаевича. В то время, когда она была младенцем, а он был уверен, что ей лет сто, о таких именах в нашей стране слыхом не слыхивали.
        Милана, Мила, Людмила. Он мог поспорить, что по паспорту «жертва красоты» - просто Людмила Григорьевна. Люда, Люська… Ну, конечно, никакого сравнения с Миланой. Просто никакого сравнения.
        Изменив нос, натянув кожу на лице, увеличив грудь на несколько размеров, грех было не изменить имя.
        Интересно, у нее есть хоть что-нибудь настоящее? Наверное, только глаза, старые, поблекшие, выдающиее с потрохами.
        На золотистой табличке, висевшей на двери было выбито: «Лев Николаевич Розин.»
        Услышав фамилию Тучкова, доктор покачал головой:
        - Нет. Я не оперировал пациентку с такой фамилией.
        - Она приходила на консультацию, - пояснил Мешков.
        - Ах, вот оно что! Тогда нужно посмотреть записи. Одну минуту.
        Он повернул монитор к Мешкову и на него уставились небольшие светло-серые глаза, вздернутый носик и дряблые щечки. Почти половину экрана заняла пышная шапка обесцвеченных волос.
        - Да, это она.
        - Я помню ее. - задумчиво сказал толстяк. - Я почему ее запомнил? Она хотела многое исправить, предстояло несколько операций и реабилитационных процедур. В совокупности получилась довольно внушительная сумма. Да, вот у меня записано, что-то около восьмисот тысяч рублей.
        Мешков присвистнул.
        - Ничего себе! Представляю, какое у нее было лицо, когда вы озвучили сумму счета.
        - В том-то и дело, что она даже бровью не повела. Я, помнится, даже предложил ей скидку, стал уговаривать на более щедящие процедуры. Предложил для начала лишь слегка подкорректировать лицо, но она отказалась. Она хотела изменить все, выглядеть моложе. Как двадцать лет назад, так она сказала.
        Поэтому-то я и удивился. Она не выглядела как состоятельная женщина, скорее наоборот. Но вела себя так, будто ожидает огромное наследство.
        - Скажите, доктор, - Мешков заерзал на стуле от нетерпения. - У вас не сложилось впечатления, что она… ну, как бы это сказать, пришла просто так. Как скажем, небогатые женщины заходят иногда в шикарные магазины, просто прикинуть на себя роль состоятельной дамы и уйти.
        - Я понимаю, о чем вы говорите, но не думаю, что она валяла дурака. Напротив, она была настроена очень серьезно. Даже сдала анализы. Позавчера должна была пройти кардиограмму, ведь предстояло применить анастезию в течение длительного времени. Вряд ли она стала бы это делать, если бы не имела серьезных намерений. Только при нашей первой встрече, как раз, когда мы прикинули во что ей обойдутся наши услуги, она сказала, что нужно немного обождать, к тому же стояло лето, жара. Она сказала, что придет снова в конце лета либо в начале осени. И действительно пришла.
        - Какое лето? Какая жара? Вы же сказали, что она приходила две недели назад?
        - Это была повторная консультация. А первый раз, она пришла ко мне 1 июня, вот запись.
        - Но ведь этого не может быть!
        - Почему же? Уверяю вас, так и было. - доктор улыбнулся лукаво. Это был очень жизнерадостный человечек.
        Мешков сидел выпрямившись мягком стуле и мысли его неслись со скоростью света. Допустим, думал он, Тучкова нашла деньги Федотова. Допустим, решила потратить их в этом странном учреждении. Допустим.
        Она даже могла обнаружить их до смерти своего мужа. Но откуда у нее могли быть такие планы почти четыре месяца месяца назад, когда Федотов даже не встречался с женой Черных, и ни о каком шантаже не могло быть и речи?
        - Вы извините меня, но что именно кажется вам странным?
        - Это очень странно, потому что у нее не было денег.
        - О! На этот вопрос я могу вам ответить. Она сказала, что ее любимый мужчина готов потратить на нее целое состояние. Деньги ее не смущают. И его тоже. Она ничего не хотела увеличивать, изменять. Хотела только, чтобы я убрал следы времени, сделал ее снова молодой, как двадцать лет назад. Сказала, что хочет исправить ошибку и сделать правильный выбор. Я не понял, что она имела в виду, но сказала она именно так: «Хочу сделать правильный выбор.»
        Мешков молчал, обдумывая услышанное. Доктор следил за ним и улыбался одними глазами.
        - Спасибо, доктор. Я вас понял. Вы мне очень помогли. - Мешков поднялся и пожал ему руку.
        - А что же, эта дама, она не придет?
        - Нет. - грустно ответил Мешков. - Она передумала.
        - У меня новости. - довольно сообщил Вадик по телефону.
        - Спорим, моя новость круче?
        - Вряд ли. Но давай, выкладывай.
        - Наша вдовушка причастна к убийству своего мужа и жены Черных. Она уже в начале лета планировала стать состоятельной дамой и зажить на широкую ногу. Угадай, кто морочил ей голову и обещал сделать ее никчемную жизнь райской сказкой?
        - Да понял я! Понял. - Вадик засмеялся и Мешков несколько разочарованно помолчал.
        - Твоя очередь.
        - Я нашел женщину с ребенком, которая распевает колыбельные песни и заставляет нервных мужчин прыгать из окна.
        Лицо у Мешкова вытянулось.
        - Сдаюсь. Ты выиграл. Где пересечемся?
        Когда Мешков велел ему съездить к сестре Черных и показать ей фото Федотова, Вадик не стал спорить, не сказал ни слова, сунул фото в папочку и поехал. Тем более, что Кваскова ему ужасно нравилась.
        Она встретила его очень любезно, хотя и довольно сдержанно. Предложила ему чашечку кофе и Вадик сказал, что выпьет с удовольствием. Без Мешкова он чувствовал себя важной шишкой и мысленно усмехался. Сейчас можно было поиграть в большого босса и не наломать при этом дров. Ведь от него требовалась такая малость - предъявить фото человека, которого она наверняка никогда не видела.
        Так оно и случилось.
        Она взглянула на фотографию Федотова и покачала головой.
        Он попросил посмотреть еще раз, более внимательно.
        - Мне это не нужно. Я давно занимаюсь фотографией. У меня отличная память на лица. Но я не понимаю, зачем это нужно.
        - Понимаете, идет следствие. Сокрее всего именно он…
        Она тотчас схватила фотографию и стала смотреть на нее с куда большим интересом, чем минуту назад.
        Потом она помолчала и кивнула головой.
        - Да, - сказала она, - такой мужчина мог понравиться сестре. Он был в ее вкусе. Мне кажется, он даже немного напоминает Черных в молодости. Отдаленно, конечно, но все-таки… Он уже сознался?
        - Пока молчит. Только подтвердил связь с убитой.
        - Ужас какой! - она совсем как девчонка при которой рассказали страшную историю, прижала ладони к щекам и со страхом смотрела на Вадика.
        - Да уж! Хорошего мало. - Вадик допивал кофе и собирался подняться.
        - Как поживает мой зять? - спросила равнодушно, провожая Вадика к двери и протягивая ему фото.
        - А как может поживать человек, у которого убили жену? Подавлен, конечно… Переживает. Я хотел спросить вас кое о чем…
        - Слушаю, - она улыбнулась.
        - Я был на кладбище, когда хоронили вашу сестру.
        Вадик замялся.
        - Что вы сказали Черных, когда все разошлись?
        Кваскова усмехнулась недобро.
        - Я сказала, что надеюсь скоро увидеть его рядом с сестрой. Он шарахнулся от меня, как от прокаженной.
        Ну и черт с ним! - она вдруг рассмеялась, как показалось Вадику немного не к месту. - Я не жалею об этих словах. Все равно есть вещи, которые я никогда не смогу ему простить.
        - Например?
        - Ну, в общем много всего. Даже теперь, когда выяснилось, что ее убил… тот человек, я считаю, что в том что с ней случилось виноват именно он. Если бы он не был таким эгоистичным, таки равнодушным, она никогда не связалась бы с этим человеком. И была бы жива сейчас. И знаете, я не верю в то, что он подавлен. Он слишком… слишком прагматичный, слишком рациональный человек.
        - По-моему вы несправедливы к нему. Он говорит, что очень любил ее всегда…
        - Вранье! Часть имиджа, которого он старательно придерживался. На самом деле, он никого не любил, даже сестру. Даже детей не хотел заводить. Говорил, что это им не нужно. Однажды она забеременела и радости не было предела! Но он заставил ее сделать аборт.
        - Заставил? Как это?
        - О! Вы не знаете этого человека! Он сделал так, что она сама побежала к врачу, понеслась на всех парах!
        - Интересно.
        - Он говорил, что у него дурная наследственность, что от него нельзя иметь детей. Она не верила. Но, когда врач поставил ей срок месяц, она, конечно, поделилась с ним. А он отвез ее в одну психушку, где находится сестра его покойной матери. И устроил ей свидание с этой чокнутой. Это был кошмар.
        Совершенное растение, но с весьма своеобразным сдвигом. Спятила в ранней молодости, вообразила, что родила ребенка от дьявола и таскает по-всюду какие-то тряпки, распевает колыбельные песни и лепечет какой-то вздор, хотя никогда не была замужем и не имела детей. Сестра рассказывала мне и просто рыдала.
        - Ну-ка, Тамара Павловна, - Вадик решительно взял ее за руку. - Давайте присядем.
        - Что? Вы ведь уже уходили.
        - Ничего. Я не спешу, - Вадик старался говорить обычным голосом, но на самом деле ужасно волновался. - Очень хочется послушать. Так вы говорите, у Черных есть тетка, сумасшедшая?
        - Ну-да, - она немного испугалась, глядя на взволнованное лицо Вадика. - Так сказала сестра. Посмотрела на нее и после этого побежала на аборт. Черных сказал: «Ты ведь не хочешь иметь у себя под боком такое чудо?»…
        Глава 24
        - Это очень спокойная пациентка. С ней никогда не бывает хлопот. И я немного удивлен, что вы заинтересовались именно ею. Она здесь уже Бог знает сколько времени, и я не помню, чтобы с ней были связаны какие-нибудь неприятности. Она просто ангел, - тут главврач психиатрической больницы позволил себе улыбнуться, - ангел, который заботится о ребенке сатаны. Ефросинья Игнатьевна Кочнева.
        Но здесь ее зовут просто Фрося. Она ведь попала сюда совсем молоденькой девушкой.
        - Она могла бы кого-нибудь убить?
        - Что? - он не понимающе уставился на Мешкова.
        - Причинить кому-нибудь вред?
        - Каким образом?
        - Ну, например, вытолкнуть человека из окна или что-нибудь в этом роде?
        - Нет.
        - Вы говорите так уверенно… Все-таки неадекватный человек. Разве можно с уверенностью сказать, что она неопасна для окружающих?
        - И все-таки, нет. Она уже много лет живет в собственном мире. До людей ей нет дела. Она их просто не замечает. И никаких эмоций к ним не испытывает. Ей на них просто наплевать. У нее другие заботы.
        - У нее бывают обострения?
        - Нет. Поэтому не бывает и просветелений. И поэтому она находится здесь. Она совершенно не способна позаботиться о себе. Если не будет еды, она не будет есть, если не сказать ей, что пора спать - она будет шататься со своим ворохом пеленок, пока не отрубится где-нибудь в углу. Она очень послушная и делает все, что ей говорят. Даже часто спрашивает, что ей делать. И выполняет указания бесприкословно.
        - С ней можно поговорить?
        - А смысл? Она говорит только сама с собой. И только о том, что ей интересно.
        - Ее кто-нибудь навещает?
        - Да. Вы знаете, да, - тут врач задумался. - Некоторое время назад объявился ее племянник со своей женой.
        Очень милая пара. Хотели прогуляться с ней недалеко. На женщину она произвела шокирущее впечатление. Кажется, она даже плакала. Он потом приезжал несколько раз, но уже один.
        - Зачем?
        - Говорил, что хочет побыть с ней немного. Погулять. Я отпускал, хотя это и против правил. Но поскольку она совершенно неопасна для окружающих, я разрешал ему забирать ее ненадолго. Тем более, что он выглядел очень чувствительным. Сказал, что у него никого нет, кроме нее.
        - А теперь постарайтесь припомнить, когда он забирал ее в последний раз?
        - Нечего тут припоминать. Это было… 12 сентября, в пятницу.
        - Могу я взглянуть на нее?
        - Да, конечно. Александр Николаевич, проводите товарища… господина следователя на второй этаж. Мне подготовить заключение?
        - Будьте любезны.
        Санитар, невысокий, но чрезвычайно крепко сбитый мужчина, попросил Мешкова идти впереди и указывал ему дорогу, поверните направо, следующая дверь, сейчас будет поворот налево…
        Мешков чувствовал себя очень неуютно, как-будто его конвоировали на допрос. И даже усмехнулся про себя. Когда тяжелая рука санитара опустилась ему на плечо, он невольно вздрогнул.
        - Нервишки! - лицо санитара искривила добродушная ухмылка. - Не напрягайтесь, здесь всем слегка не по себе. Нам сюда.
        - Как я ее найду? - Мешкова раздражал его снисходительный тон.
        - А вам и не надо. Она будет вместе со всеми. Вы ее сразу узнаете. Она ведь у нас женщина с ребенком, молодая мамаша! - санитар совершенно откровенно хмыкнул. Похоже эта пациентка была здесь предметом для шуток. А может быть, санитары шутили над всеми пациентами, потому что ведь это была очень тяжелая работа, а людям хочется какой-то разрядки, хотя бы в виде шутки. Тем более, что те, над кем они подшучивали, никогда не обижались. Они попросту не способны были понять, что над ними смеются.
        Это были очень занятые люди. Они все, а их было в комнате человек десять, все время о чем-нибудь думали, напряженно и старательно. Некоторые даже раскачивались в такт своим мыслям.
        Среди них суетилась одна женщина. И может быть она была самой заботливой мамашей, из всех, кого Мешков когда-либо видел. Она держала на руках «ребенка», перекладывала его, качала на руках, разговаривала с ним. Сейчас она пыталась уложить его спать и, судя по тому, что она немного сердилась, ей это никак не удавалось. Она пела ему колыбельную, качала его снова, грозила ему пальцем. И когда она склонялась к вороху цветастых тряпок, лицо ее светилось нежностью…
        Глава 25
        Сначала Савва хватал руками все подряд. Ходил по комнате, как слепец, растопырив ладони и прикасался ко всему, что попадалось на пути, книги, мебель, даже потрогал занавески, которые она вешала при переезде. Он только чувствовал, что сердце стучит как молот, бьется в висках, в груди, в животе. Савва был уверен, что как только войдет в квартиру, то Дар сразу отреагирует. Но Дар молчал.
        Савва прошел на кухню. Повертел в руках чашку с недопитым кофе, сжал ее так сильно, что чашка задрожала, и кофе выплеснулся на руку. Ничего.
        Диван, стулья, одежда в платяном шкафу. Только ее одежда, как-будто она всегда была здесь одна. На столе лежит большая спортивная сумка с ее вещами. Наверное, она очень торопилась, но все равно не успела.
        Он прошел в коридор, потрогал ее плащ, даже прижался к нему лицом. Плащь еще хранил тепло, запах, ее запах. И Савва подумал, вдыхая этот аромат, что может быть, это все, что от нее осталось, и все его попытки бесполезны. Может быть, она уже мертва, и надо просто пойти в полицию и ждать.
        А потом пережить то, что пережила она, когда Грина не стало.
        Он почувствовал не усталость, а безразличие. Пустоту. То, что чувствовала она день за днем и с чем никак не могла справиться. Он понял, что когда тот, кого ты любишь, уходит, весь мир, красочный, многоликий превращается в мир могильной тишины. И все, что есть для тебя - это пустота, и ты задыхаешься в ней какое-то время, а потом привыкаешь. Именно это он и почувствовал. Пустоту. И безразличие.
        И в этот момент уловил слабые, едва различимые сигналы. По ним ничего нельзя было понять, они никуда не направляли, но Савва понял, что Дар здесь, что он помогает, что он старается.

«Нужно успокоиться. Расслабиться.». Савва прошел в комнату и сел на диван, стараясь принять максимально удобную позу.

«Он ничего не говорит, когда я жду. Мне надо отвлечься, подумать о чем-нибудь постороннем, приятном или неприятном не имеет значения, только не о том, что меня волнует сейчас.»

«Ну же, давай! - сказал Савва. И тут же понял, что это бесполезно. Слова были бесполезны, они не имели к
        Дару никакого отношения. Дар был сгустком будущих эмоций и ощущений.
        И Савва подумал о том, что никогда не приходило в голову прежде.
        Дар всегда оживал неожиданно. Он никогда не отвечал на вопросы. Ожидание, волнение, тревога и прочие эмоции, которые испытывал Савва, перекрывали все, подавляли эмоции Дара. Он мог реагировать только, когда Савва был спокоен и ничего от него не ждал.
        И Савва, откинувшись на спинку допотопного дивана, расслабился и закрыл глаза. Сделал то, что десять минут назад показалось бы ему ужасным и на что у него явно не было времени. Он сделал глубокий вдох.
        Представил себя на берегу океана… Сигналы стали угасать. Может быть, в деревне, на даче… И тут он представил себе, как много лет назад один человек протянул ему руку. Тогда еще и Савва и этот человек были мальчишками, но теплота от этого рукопожатия осталась с Саввой навсегда. С этим рукопожатием в его жизнь пришло спокойствие, защита. И сияние, ровное, чистое, которое не угасло, даже когда этого человека уже не было. Просто Савва привык к нему, принимал его как должное, перестал его замечать.
        Савва представил себе отчетливо прикосновение этой руки, ее теплоту, упругость. Сигналы усилились и стали походить на тонкую голубую линию, с помощью которой Дар пытался навести Савву на какой-то предмет. Если Савва двигался не в том направлении, линия становилась более тонкой и бледной, как в детской игре «холодно-горячо».
        Он отыскался на полке между книгами, этот предмет.
        Наверное, она в спешке сунула его между потрепанными корешками.
        Черная солидная ручка с золотистой гравировкой. На ней даже было имя. Дмитрий Николаевич Черных.
        Это было именно то, на что рассчитывал Савва, потому что как только он сжал ручку в ладони, Дар забился в истерике, и Савву буквально отбросило мощной волной страха, тревоги, отвращения, ненависти.
        Эта волна захлестнула Савву, сбила с ног и поставила на колени.
        Она заставила его на минуту забыть, что он человек, что у него есть разум и чувство собственного достоинства. На какое-то мгновение она сделала из него животное, слабое, беззащитное и смиренное, ждущее решения своей жалкой участи.
        Дар просто выл от ужаса, давая понять, что этот человек ни перед чем не остановится, что он намного сильнее Саввы, и что искать с ним встречи - настоящее безумие.
        Савва открыл глаза, обнаужил себя стоящим на коленях рядом с окном, с зажатой в дрожащих руках ручкой. Голубая линия была теперь едва ощутимой, почти не определяемой.
        Засунув руки глубоко в карманы черного пальто и сжав ручку в правой ладони, Савва вышел из квартиры, мысленно просматривая голубую линию, которая должна была привести его на место.
        Он шел, глядя себе под ноги, иногда спотыкался, иногда наталкивался на других людей.
        При этом ему кричали вслед:
        - Ну куда прешь, придурок?
        Иногда слышал визг тормозов и ругательства.
        Он шел, как слепой, видя перед собой только тонкую линию нежного цвета, которая то становилась яркой, то почти пропадала. Это было самым главным сейчас.
        Он настолько доверился Дару, что даже закрыл глаза и шел так не отвлекаясь вообще ни на что. Дар приведет его на место. Дар выберет правильный путь. Савва доверился Дару полностью, как доверял ему только в детстве, когда просто доверяешь и все, не пытаясь получить гарантии, не пытаясь объяснить и разложить по полочкам того, кто хочет тебе помочь и кто дан тебе для защиты.
        Савва радовался Дару как никогда. Но для Дара это было слишком тяжелое испытание. С каждой минутой его сигналы становились все более слабыми.
        Дар умирал.
        Сигналы стали слабеть, и уже не тянулись ровной нитью, а походили на выкрики слабеющего с каждой минутой существа, и каждый выкрик расходовал и без того уходящие силы.
        Потом промежутки между сигналами стали увеличиваться, и Савва понял, что Дар на исходе.
        Последний сигнал прозвучал где-то в глубине сознания и затих.
        Дара больше не было.
        Может, он исчерпал разом все свои возможности.
        А может быть выполнил свою функцию и привел Савву на место, чтобы спасти девушку с нахмуренным лицом, которая так нравилась Дару.
        Так или иначе, Дара больше не было и, Савва на всякий случай постояв еще минуту для верности и ощутив пустоту внутри себя, открыл глаза.
        И обнаружил себя на бетонке, ведущей вниз, к реке. По обеим сторонам тянулись заборы, над которыми нависали ветки фруктовых деревьев. Дачи. Дачный поселок. Савва никогда здесь не бывал и не знал куда идти дальше. Где искать этого человека?
        Он сошел с бетонки и пошел вдоль заборов, что были справа.
        Он шел, глядя под ноги, не думая ни о чем.
        За железным забором послышался голос:
        - Ничего, Дмитрий Николаевич. Все образуется. Вы человек еще молодой, можно сказать, вся жизнь впереди.
        И приятный, с мягкими интонациями мужской голос, ответил:
        - Да, Максимыч, такие дела! Тяжело все это…
        Этот голос Савва слышал один раз, но ни за что не мог бы его спутать с каким-нибудь другим. Он развернулся и жадно припал к щели между секциями забора, и тут же отпрянул испуганно. Они стояли так близко - старик с граблями и тот человек - на расстоянии вытянутой руки, их разделял только забор.
        Савва пошел вдоль забора, пришлось свернуть в проулок, зато здесь его не было видно. А мужчину и старика он видел теперь очень хорошо.
        Человек, которого так старательно искал Савва, хлопнул старика по плечу и сказал:
        - На сегодня все, Максимыч. Иди домой. - его рубашка с закатанными рукавами маячила белым пятном в сумерках.
        - Да я вот листья собрал, хотел пожечь…
        - Я сам все доделаю. Хочу поработать немного.
        - Сегодня тут переночуете?
        - Да. Хочу побыть поближе к природе, подышать воздухом.
        Где-то рядом с ними раздалось глухое, басовитое рычание. И Савва напряженно вгляделся в щель забора.
        Мужчина склонился к огромной будке.
        - Бетси, маленькая… Моя девочка… - его ласковый, приятный голос стал почти медовым.
        Савва ужаснулся. Сначала показался большой черный нос, а затем стала медленно выходить вся она, мохнатая, белая с огромными рыжыми пятнами на боках, аккуратно переставляя мощные широкие лапы.
        Казалось прошла целая вечность прежде чем показался толстый мохнатый хвост, настолько огромной она была.
        Она вышла из будки, махнула хвостом, радуясь хозяину.
        - Бетси, малышка… - Дмитрий Николаевич трепал собаку по загривку, стараясь расшевелить ее. Руки у него были удивительно сильные, крепкие. И Савва подумал с тоской, что если придется оказаться с этим человеком один на один, то у него не будет даже маленького шанса. Что Савва может сделать ему, защипать его до смерти? А тут еще эта собака Баскервилей! Это же не собака, а какой-то бронетранспортер!
        - Балуете вы ее, Дмитрий Николаевич, - недовольно сказал старик, задержавшись на минуту. - Только ест да спит. Проку от нее никакого. Вчера заходила знакомая, принесла семена для газона, так она даже из будки не вышла. Даже не зарычала ни разу…

«А вот за это - спасибо.» - подумал Савва, вздыхая с облегчением.
        - Ничего, Максимыч! - ответил хозяин. - Просто она уже старая… Скоро усыплю ее. Пора завести молодого пса, сильного.

«Ничего себе! Только что тискал ее, а теперь так спокойно говорит, что хочет от нее избавиться. Ну и тип!»
        - Ну так я пойду? - старик засуетился, отдал хозяину грабли.
        - Давай. - человек снова хлопнул его по плечу и взявшись за грабли стал сгребать в кучу листья. Когда он взмахивал граблями, тонкая ткань белой рубашки обтягивала широкую крепкую спину.
        Старик снял куртку, повесил ее на гвоздь, открыл калитку, в том месте, где только что стоял Савва.
        - Спокойной ночи.
        Хозяин не ответил, только высоко поднял руку в знак прощания.
        Он положил грабли, склонился на кучкой, щелкнула зажигалка. Он подкинул в костер несколько сухих веток. Постоял немного, закурил. В воздухе запахло паленой листвой.
        Савва шел вдоль забора, заглядывая в щели. Где она могла быть? В доме? В этой кирпичной постройке? В багажнике большого джипа, который стоял во дворе? Под ногами громко хрустнула ветка. Савва замер.
        Человек оглянулся в его сторону. Постоял внимательно всматриваясь в ту сторону, откуда послышался звук.
        Неужели заметил? Савва выждал немного, снова припал к забору.
        Человек стоял, спокойно и задумчиво вороша палкой листья, изредка затягиваясь сигаретой. Он постоял немного, оглядевшись вокруг, заметив, что уже темнеет, бросил окурок в огонь.
        Отблески костра освещали его спокойное лицо с умными глазами. Он вообще был очень спокоен, этот человек. и Савве это не нравилось. Не может быть так спокоен тот, кто хочет сделать то, что собирался сделать этот человек. Если только уже не сделал…
        Савва не знал, как поступить.
        Если она еще жива, то нужно не выпускать его из вида. Пусть он войдет в дом, тогда можно будет перемахнуть через забор.
        Снова припав к забору, Савва с удивлением обнаружил, что человека нигде нет.
        Он пошел торопливо вдоль забора, заглядывая в отверстия между железными секциями. Теперь он оказался на противоположной стороне и видел с другой стороны то место, на котором стояли хозяин и старик, видел огромную собачью будку. Кучку тлеющих листьев.
        Человека нигде не было.
        И в этот момент, на голову Саввы обрушился удар страшной силы. Савва даже ослеп на минуту, хватая руками пространство в посиках опоры, шагнул вперед, под ногами что-то хрустнуло, наверное, он наступил на свои очки, которые слетели, когда он наклонился, покачался и упал лицом в мокрую траву…
        Глава 26
        С грустным лицом Вадик сообщил Мешкову, что приходила уборщица, забрала цветок и ушла. Сказала, что мужикам нельзя доверить ничего. Даже цветка. На минутку выставила его в коридор, пока мыла окна в соседнем кабинете, и вот вам, пожалуйста. Забрали к себе и погубили. Вон какой красавец был, а что с ним стало теперь? Сказала, что теперь его придется пересаживать и долго сушить корневую систему. Он ничего не понял.
        Он все время думал о Черных и его тетке. И еще о том, как Черных мог убить свою жену, если на момент наступления ее смерти у него было стопроцентное алиби? Он уже голову сломал, если честно.
        Пока Мешков стряхивал с пиджака капли дождя, приводил себя в порядок, Вадик, как заправский жонглер подбрасывал два одинаковых мобильника.
        - Ты что купил второй телефон? - раздраженно поинтересовался Мешков, следя за его манипуляциями.
        - Неа! - довольно ответил Вадик. - Второй моя Ворона забыла у меня, когда уходила утром.

«Вороной» Вадик ласково называл свою девушку. Кажется, ее звали Варей. И что самое удивительное, она не имела ничего против. У молодежи странное чувство юмора. Интересно, как она называет Вадика?
        - Ну и чего ты его притащил?
        - Да вот думаю, кому позвонить с ее телефона? Хочу ее розыграть. Пошлю смс общему приятелю, что-нибудь развратное. Пусть потом оправдывается.
        Мешков смотрел на него не отрываясь.
        - Что ты сказал? Позвонить с ее телефона?
        Как он мог не подумать об этом сразу, идиот?
        - Ты чего? - спросил напарник, аккуратно положив оба телефона на стол.
        - Набери мне с ее телефона. Только ничего не говори. Быстрее поймешь.
        Вадик с вытянувшимся лицом набрал нужный номер. Через некоторое время в кармане у Мешкова завибрировал сотовый. Он взял трубку, нажал кнопку, помолчал немного и отключил свой телефон.
        - Хватит. Неси его сюда. Телефон твоей Вороны.
        - Держи.
        Мешков показал ему два телефона.
        - Скажи, если ты посмотришь распечатку звонков твоей девушки за сегодняшний день, что получится?
        - Получится, что она забыла свой телефон, - усмехнулся Вадик. - А еще получится, что она настоящая ворона. Я всегда об этом говорю.
        - Нет. Получится, что она… сколько сейчас? в шесть сорок пять звонила мне. А ведь этого не было.
        Вадик плюхнулся на стул, ошарашенно посмотрел на телефон.
        - Она не звонила. В тот день, то есть в четверг, жена Черных не звонила.
        - Вот именно! - Мешков хлопнул себя по лбу. - Все это время мы отталкивались от этого звонка в двенадцать часов, считая, что до этого времени она была жива. А он убил ее намного раньше. В нужное время позвонил сам себе с ее телефона. Когда он ждал ее в редакции, чтобы сделать фотосессию, ее уже не было в живых. Он не спеша возвращался домой, маячил на глазах у других людей и непременно так, чтобы его хорошенько запомнили, поскандалил в магазине, долго говорил с соседкой. И получалось, что они подтверждали его алиби. От тела он мог избавиться поздно вечером или даже ночью. Вот так-то! Вдову Тучкова он убил, чтобы избавиться от сообщницы. Скорее всего планировал это с самого начала. Мотив - избавиться от жены. Может, из мести, за то, что изменила ему. А может, не хотел делить с ней самое дорогое - «Улыбку на все сто» - в случае развода. Надеюсь, что он пояснит свои мотивы и еще надеюсь, что пока мы его не возьмем, он не отправит на тот свет кого-нибудь еще.
        Женщины - это прекрасно. Без них невозможно жить и все такое. Он сам не далее как несколько дней назад мечтал о куротном романе с какой-нибудь женщиной, и не только о постельных радостях, но и чем-нибудь романтичном.
        Но сейчас он думал, что ужасно устал от женщин. За последние две недели он повидал их слишком много, и большинство из них не вызывали у него восторга, а даже наоборот. И теперь, когда они гнали как сумасшедшие, потому что он сам велел Вадику выжать все что можно из хилого движка своей легковушки, теперь, после того, как они два раза чуть не отдали богу душу, пока мчали сюда, - она смотрит на них своими глупыми голубыми глазами, хлопает ресницами и раздраженно передергивает плечами, как-будто он приглашает ее, такую модную, такую эффектную, на скучный танцевальный вечер под названием «Для тех, кому за тридцать.»
        Они припарковались у обочины, шли молча и Вадик с опаской посматривал на Мешкова. Он никогда не видел его таким отстраненным. Они вошли в стеклянную дверь и, конечно, на них посмотрела вахтерша, удивленно поздоровалась, сказала, что они уже закрываются. Мешков не ответил на ее приветствие, решительно поднялся на второй этаж.
        В холее сидела Кристина, будущая жертва Льва Николаевича Розина, и как всегда говорила по телефону и Мешков, подходя к ней подумал, что айфон - просто фрагмент ее искуственного тела, она, наверное, никогда не выпускает его из рук, даже во сне.
        Она кивнула им, не прерывая разгвор, и очень удивилась, когда они прямиком направились к кабинету шефа. Дверь была заперта. Мешков подергал ручку.
        - Эй! - крикнула она, закрывая трубку рукой. - Вы что? Дмитрия Николаевича сегодня не будет.
        - А где он? - обернулся Мешков.
        - Ну я откуда знаю? - и тут она передернула плечами. И этот жест окончательно вывел Мешкова из себя. Он подошел к ней решительно, вытащил из ее рук телефон и спросил зловещим вкрадчивым голосом:
        - Что он сказал?
        Она моргнула ресницами-бабочками.
        - Сказал, что поедет на дачу.
        - Адрес.
        - Еще чего! - она обиженно отвернулась. - Я что, должна знать все на свете?
        И тут Мешков гаркнул, так громко, что она вздрогнула:
        - Адрес! Быстро!! Ну!!!
        У нее задрожал подбородок, побежали слезы, оставляя на щеках ровные черные дорожки.
        Это здесь недалеко, нужно свернуть на бетонку. Дачное товарищество «Восход». Если ехать по бетонке - четвертый забор справа, голубого цвета.
        Бабочки намокли и слиплись. Под глазами образовались черные круги.
        - Я была с ним там всего пару раз…
        Глава 27
        Савва очнулся оттого, что на лицо капало что-то соленое. Он провел языком по губам. Точно соленое. Он приоткрыл глаза. И улыбнулся. Потому что это была оно. Самое красивое лицо в мире, лицо девушки с нахмуренными бровями. Но что это было за лицо! Рот у нее был залеплен пластырем, на левой скуле вздулся широкий рубец. И главное, она плакала. Плакала так отчаянно. Слезы градом катились из глаз и капали Савве на лицо.
        Савва приподнялся резко и тут же почувствовал такую пронзительную боль в затылке, что немедленно откинулся обратно. Он вспомнил, что получил удар по голове. Провел рукой по затылку. На пальцах осталась кровь.
        Он снова приподнялся, на этот раз очень аккуратно.
        У нее были связаны за спиной руки, залеплен рот и на ней не было ничего, кроме нижнего белья. Она ползала вокруг него на коленках по ледяному каменному полу, склоняла над ним свое лицо и плакала не переставая.
        Для начала Савва оторвал пластырь, но приложив палец к губам, показал, чтобы она говорила очень тихо.
        - Господи! Ты жив? Слава Богу! - у нее затекли губы и она так замерзла, что ее речь была бессвязная, как-будто ее била крупная дрожь.
        - Повернись спиной.
        Сначала он пробовал развязать веревки, но не смог. Узлы были завязаны слишком туго. Оставалось только перегрызть их зубами. От движений челюстью у него ломило в голове и по затылку потекло что-то теплое, стекало за шиворот. Но он не сдавался и, наконец, веревка ослабла.
        Она вытащила руки и стала тереть запястья, на которых остались жесткие рубцы.
        Савва сказал:
        - Лучше мне не вставать.
        - У тебя кровь! Вся шея в крови!
        - Меня ударили чем-то тяжелым. Где мы?
        - Не знаю. Кажется, в каком-то подвале, у него на даче.
        - Теперь я знаю, что означает каменный мешок, - Савва хотел усмехнуться, но усмешка вышла жалкой. - Слушай, тебе надо что-нибудь накинуть. Возьми мое пальто.
        - Ничего. - она покачала головой и всхлипнула. - Я так испугалась. Думала, он убил тебя. Как ты меня нашел? Дар?
        Савва прикрыл глаза и открыл их снова, чтобы не говорить и не кивать головой.
        Она сказала:
        - Дай осмотрю голову. По-моему, ты теряешь много крови.
        - Не имеет значения. Возьми мое пальто. Внутри оно почти не промокло.
        Она накинула его пальто.
        - Теперь пройди по этой норе. Осмотрись. Что тут есть? Я не смогу встать.
        - Только узкая лестница наверх. И дверь. Он придет сюда, чтобы убить нас? - она говорила полушепотом, и голос у нее дрожал то ли от холода, то ли от страха.
        - Черт! Жаль, что от меня мало толку. Перечисляй все, что видишь.
        - Да здесь почти ничего нет. Только лопата и канистра.
        - Канистра пустая?
        - Нет. Здесь есть немного бензина.
        - Подойди сюда. Нам надо поговорить.
        Она подошла, свернула пальто, аккуратно положила ему под голову.
        Голова становилась легкой, как перышко и Савва почувствовал, что слабеет. Он хотел заговорить, но она опередила его.
        - Я знала, что ты меня найдешь. Знала. Как только этот урод ударил меня, я потеряла сознание. Но потом, когда очнулась уже здесь, я думала только о том, что ты обязательно меня отыщешь. Даже не знаю… Прости, что втянула тебя… во все это, - она обвела рукой серые стены. - Я какая-то жалкая неудачница, теряю всех, кто мне дорог и притягиваю всякое говно, - она так и сказала и брезгливо поморщилась. - Надо же! Связаться с таким негодяем, чтобы излечить душевные раны. Только я это могу, только я… - и она горестно покачала головой. - Знаешь, о чем я думала, когда пошла на эту чертову квартиру, провалиться бы ей? Я думала, что приду к тебе и попрошу тебя кое о чем. Я хотела, чтобы ты повторил те слова, которые сказал мне тогда, когда мы сидели у тебя, помнишь? Я хотела снова услышать это. Но я, конечно, опоздала, потому что я упертая неудачница, а теперь я… Что с тобой? Ты меня слышишь?
        Она снова склонилась над ним и снова принялась плакать, и снова соленые капли попадали на губы. И он уже не знал, слезы это или кровь.
        - Послушай меня и не перебивай. Он скоро придет. У него не так много времени. Ему нужно избавиться от нас. Он ждет темноты. Поищи в кармане пальто спички.
        Она осторожно пошарила у него за головой, погремела коробком.
        - Две штуки.
        - Тебе хватит и одной.
        - Зачем?
        - Он скоро придет. Ничего не бойся. Он думает, что я в отключке, а ты связана. Когда он войдет, встанешь вон за тем выступом. Спички держи на готове. Подождешь, пока он спустится. Обязательно подожди, пока он сойдет со ступенек и осовободит проход. Я что-нибудь крикну отвлекающее, и по моей команде зажжешь спичку и бросишь. Точно в него. Чуть подожди, пока разгорится. Притащи сюда канистру. - Савва говорил быстро и удивлялся, что не испытывает ни страха, ни волнения. - Я плесну бензином, а ты бросишь спичку. Только обязательно подожди, когда он освободит проход, иначе тебе некуда будет бежать…
        - Нет. Нет. - она затрясла головой. - Я так не сделаю. Ни за что. Нет.
        - Ты так сделаешь. - твердо сказал Савва. - Сделаешь, поняла? И сразу беги, потому что здесь все вспыхнет… Главное, не потерять сознание до того, как он придет.
        И они стали ждать убийцу.
        Аккуратного человека с приятным голосом.
        И Савва умолял его поторопиться, потому что силы его были на исходе. Он велел ей трясти его за плечо периодически и надеялся, что убийца будет достаточно расторопным, чтобы прийти сюда до того, как он окончательно вырубится. Он также надеялся, что у него хватит сил, чтобы поднять канистру. Он только думал, хватит ли у нее решимости поджечь человека, живого человека из плоти и крови. Если она замешкается хотя бы на секунду, то этот человек не даст ей шанса, бросится на нее и тогда… О себе он не думал. Он уже все решил и не жалел ни о чем. Пусть не будет Грина, не будет его, только не она, только не эта девушка с синими глазами…
        Она легла рядом с ним, положила голову ему на плечо и думала, что Савва наверное умирает. И что она не станет его тормошить, как он велел. Пусть все идет как идет. Пальто, сложенное вчетверо, пропиталось кровью, и под ним уже образовалась лужица. Скоро придет эта тварь. И она представила себе, как в двери повернется ключ, и он станет молча спускаться, освещая себе путь фонариком или свечой. Он ничего не скажет своим бархатным голосом, ему нечего им сказать. Для него они просто два трупа, от которых нужно избавиться…
        В это время произошло то, о чем она думала.
        И Савва открыл глаза и напрягся. Схватил ее за руку и сказал:
        - Давай.
        В двери повернулся ключ. Дверь приокрылась, вспыхнул ослепительный свет фонаря, и чей-то голос, очень молодой и встревоженный, сказал:
        - Ребята! Вы живы? Не бойтесь, все в порядке… Все уже кончилось.
        Глава 28
        - Все началось год назад с прихода Федотова. Его порекомендовала мне одна хорошая знакомая, попросила устроить на работу, и я пошел ей навстречу. Федотов произвел на меня хорошее впечатление: показал себя как неплохой врач, сразу наладил контакт с коллективом. В общем, я остался доволен. Однажды он долго возился с пациентом, я тоже задержался с бумагами, а поскольку он вызывал у меня симпатию, я пригласил его к себе в кабинет, предложил выпить, чтобы снять напряжение. Мы разговорились, и подвыпив, он поведал мне, что у него есть одна особенность - его обожают женщины, просто шалеют от него, и что, мол, при желании он может охмурить любую бабу и заставить ее плясать под свою дудку. Он явно прихвастнул, желая произвести на меня впечатление. Он не был вульгарным пошляком, но поведал мне, что часто пользуется этим своим качеством, потому что вреда от этого никакого, а польза - на лицо, и намеками дал понять, что приятельница, что свела нас, дама солидная, преклонного возраста, у которой был муж и взрослые внуки, его бывшая пассия. Я не осуждал его. Каждый устраивается как может. К тому же
впоследствии, я убедился, что он не так уж преувеличивает силу своего обаяния: все наши сотрудницы млели в его присутствии, стоило ему войти - начинали улыбаться, кокетничать, бросать на него заинтересованные взгляды. Это казалось мне забавным. Пока я не обнаружил, что точно также на него смотрит моя жена. Как-то она заехала в клинику, и я познакомил их. Они пожали друг другу руки и посмотрели друг другу в глаза. Я перехватил этот взгляд и заметил, что вечно кислое лицо жены вздрогнуло, оживилось, что у нее заблестели глаза, совсем как в первые дни нашего знакомства. Я был поражен.
        Я не спал три ночи подряд и думал, думал… Это была не ревность, нет. Это был страх. Ведь до сих пор я был уверен в ней. Я был единственным человеком в ее жизни, мужем, другом, ребенком, всем. Другие мужчины для нее просто не существовали. А тут появился молодой человек, и она явно им заинтересовалась. Я всегда считал, что это невозможно, оказалось, что я ошибался. С каким-то мазохистким упоением я представлял, как моя жена и Федотов закрутили роман, как она с ошалевшими глазами кидается в этот омут, забывая обо всем на свете, и спрашивал себя: что будет, если все зайдет далеко? Она будет так же сидеть дома и изнывать от безделья, а он явится сюда на правах ее супруга, и моя клиника станет уже не только моей. Для нее «Улыбка» была всего лишь средством для зарабатывания денег. Она даже ненавидела ее, потому что считала, что моя работа отдалила нас друг от друга. Я же вложил в «Улыбку» столько усилий, что не смог бы делить ее с кем-то еще. И не надо смотреть на меня с осуждающим презрением. Вы не способны понять, потому что у вас никогда ничего не было. А впрочем, можете смотреть как угодно. Мне
плевать.
        Я не склонен к истерикам и преувеличению. Я отлично понимал, что Федотов не представляет для меня никакой опасности. У меня были тысячи способов избавиться от него за одну секунду. Но он заставил меня взглянуть на мою жену по-другому. Как на источник опасности. На мое уязвимое место. Ведь кроме Федотова есть много других мужчин, которых я уже не смогу контролировать. Любой из них мог окрутить жену, навешать ей романтической чуши, на которую она, конечно, повелась бы. Знаете, я не верю во всю эту чушь про любовь. Много лет назад одна славная женщина преподала мне урок. Своим предательством она показала: последнее на что можно рассчитывать - это женская верность. Много лет назад я страдал, потом ужасно злился на нее, а затем пришел к выводу, что из этого предательства нужно сделать выводы.
        В общем, я понял, что пока моя супруга жива, у меня нет никаких гарантий. Окружить ее вниманием и вечно сидеть у ее юбки я не мог - у меня просто не было на это времени, да и желания тоже. А она была готова к измене. Я это понял и оказался прав, как всегда.
        Я решил избавиться от нее.
        Но даже еще не имея четкого плана, пришел к неутешительному выводу, что не смогу достичь своей цели, не прибегнув к чьей-то помощи…
        - Тучкова была вашей сообщницей?
        - До определенного момента. Я позвонил ей, сказал, что хочу встретиться, вспомнить прошлое. Она согласилась. Когда я увидел ее три года назад на вечере выпускников, я ужаснулся, потому что время ее не пощадило, и видимо, жизнь с Тучковым была не сахар. Судя по тому как она смотрела на меня, я понял: она готова отдать что угодно, только бы исправить досадный промах, допущенный в юности. Я смотрел на нее и удивлялся, что эта женщина когда-то доставила мне столько переживаний. Мне не составило труда изобразить прежнюю любовь, а поскольку она считала, что я только и жду удобного момента, чтобы вернуть ее, она сразу мне поверила. Мы стали любовниками. Я всегда знал, что чем более ты равнодушен к женщине, тем легче изобразить страсть: никаких эмоций, работает только голова. Нужно только понять, чего она ждет от тебя. А женщина, с которой я имел дело, не нуждалась ни в ласковых словах, ни в бурной страсти. Она только хотела знать, что достойна самого лучшего и что она это получит. Двадцать лет ее самолюбие страдало, и теперь она хотела восстановить справедливость. Тучков ничего не подозревал и никак не
мешал мне. Более того, я намеревался использовать его для осуществления своего плана. Правда, он стал много пить, и сотрудники удивлялись, почему я не увольняю его и терплю его пьяные выходки.
        Несколько раз в неделю я возил ее в ресторан и обрабатывал, как мог. Разжигал ее аппетит. Иногда мы заходили в ювелирные магазины, и я просил ее примерить браслет или кольцо, выбирал самое дорогое из всего, что было в витрине, отмечая как она дрожит от радости, но никогда ничего не покупал. Она смотрела на меня с изумлением, но не спрашивала ни о чем. Однажды, когда я предложил ей померить роскошную шубу, она отказалась. Сказала, что это похоже на издевательство. Я объяснил, что с удовольствием купил бы для нее все - кому же и носить такую красоту, как не ей? - но ведь тогда придется объяснить происхождение этих подарков Тучкову, а следовательно, придать нашей связи огласку.
        Помню, как мы сидели в ресторане на окраине города, который она считала шикарным заведением, а я - пафосной забегаловкой с дрянной кухней и скверным обслуживанием, и она прямо спросила меня: к чему такая конспирация? Кого мы, собственно, боимся? И вообще, она хотела знать, что будет дальше? Ведь не собираюсь же я всю жизнь встречаться с ней тайком? И я объяснил, что моя жена - женщина властная и ревнивая, и никогда не простит мне измены. Сказал, что клиника принадлежит ей, открыта на ее деньги и благодаря ее связям. Если она узнает, что у меня роман на стороне, она отберет у меня все и сживет меня со свету. Меня-то это не пугает, главное - мы теперь вместе, да и кое-какой опыт в бизнессе у меня есть. Вот только придется начинать все сначала, какое-то время жить в стесненных обстоятельствах, и скорее всего в другом городе, потому что эта мстительная сволочь, используя свои знакомства, не позволит мне здесь открыть не то что клинику, даже зубоврачебный кабинет.
        Это сразу охладило пыл моей возлюбленной. Она даже не пыталась скрыть своего разочарования и смотрела на меня с досадой и раздражением. Без денег я был ей не нужен. Не имело смысла менять одного никчемного мужа на другого. Она уже нажилась в нищете и меньше всего хотела переживать со мной тяжелые времена.
        Разумеется, я не сказал ей: «Давай прикончим мою жену». Я подводил ее к этой мысли постепенно. Не знаю почему, но для меня было крайне важно, чтобы инициатива исходила от нее. Может быть, мне казалось, что если она начнет этот разговор, то это оградит меня от ее упреков в случае неудачи. Говорил, что если бы не жена, мы могли бы быть счастливы, что я человек не жадный и готов окружить любимую женщину заботой, вниманием и удовлетворить все ее прихоти. Говорил, что мы с женой и раньше жили худо, а теперь, когда я встретил любимую женщину, она опротивела мне до глубины души, и я даже мечтаю иногда, чтобы она заболела или с ней произошел какой-нибудь несчастный случай…«Только не думай, что я какой-нибудь бесчувственный, злобный негодяй. - говорил я. - Такие мысли приходят мне в голову, лишь когда она особенно достает меня!» Но Нелли фыркнула и сказала, что мне не стоит оправдываться. Она меня прекрасно понимает. Она сама много раз желала, чтобы ее алкаш попал под машину или загнулся от цирроза. Я с сожалением развел руками и сказал полушутя, что скорее всего в ближайшее время с нашими половинами
ничего не случится. Она кивнула:
        - Конечно, не случится, - и добавила тихо, - если мы будем сидеть сложа руки.
        Я спросил осторожно:
        - Что ты имеешь в виду?
        - Ты знаешь. - ответила она и посмотрела мне прямо в глаза. - Ты ведь думаешь о том же, о чем и я?
        Я сказал с благоговейным страхом:
        - Ты сумасшедшая.
        Она рассмеялась непринужденно:
        - Вовсе нет. Просто мне все осточертело. Ты хоть знаешь, каково это - двадцать лет зависеть от злобного ничтожества, выпрашивать жалкие подачки, считать каждую копейку? Задыхаться от бессилия и ненависти?
        Я рассказал ей о своей плане. Я сказал, что не могу просто убить жену и, воспользовавшись ее связью с Федотовым, свалить все на него. В это никто не поверит. Я буду первым, на кого падет подозрение. И я сказал, что придется убрать ее мужа. Это часть плана. И ждал ее реакции. Все же оставались сомнения, она прожила с ним двадцать лет, целую жизнь! Но она не возмутилась и не испугалась, она была в восторге. Она сказала: «Пусть принесет хоть какую-то пользу!». Она его ненавидела.
        Прежде всего, следовало свести мою жену и Федотова. И это оказалось не так легко, как мне думалось. Но я проявил упорство. Я просил жену чаще приезжать на работу, оставлял их вдвоем в кабинете, выходя, якобы по срочному делу. И однажды, пока они мило щебетали в комнате для отдыха, спустился вниз и проколол ей колесо, чтобы попросить его довезти ее до дома. Все эти мелкие уловки ужасно меня утомляли. Они оказались очень робкими, нерешительными, вялыми, портили мне планы и тянули время. Она боялась нарушить супружескую верность, а он считал ее не слишком привлекательной и его, вероятно, пугало, что она жена его босса.
        Но однажды они все-таки сошлись. Я понял это по тому виноватому взгляду, с которым она стала смотреть на меня и по той приниженности, с которой она говорила со мной. Я вздохнул с облегчением. Теперь нужно было устроить так, чтобы об этой связи узнал Тучков. Но тут мне не пришлось особенно напрягаться. Он случайно застал их вместе, когда они, думая, что их никто не видит, наверное, обнимались или просто говорили. Нелли сказала, что Тучков непременно воспользуется случаем и станет его шантажировать. И судя по тому, что Федотов накинулся на него с кулаками, я понял, что не ошибся.
        Но пока это были только первые шаги. Мы в любой момент могли передумать и оставить все как есть. У нас еще была такая возможность. Но она вдруг стала проявлять нетерпение, подгонять меня, сказала, что устала от нищеты, от Тучкова и я решил, что пора действовать.
        - Это вы придумали использовать свою душевнобольную тетку?
        - А! Фрося!… - Черных улыбнулся. - Вы уже видели ее, конечно? Милая женщина, правда? Внешне ужасно неприятная, но в душе совершенный ребенок. Она и мухи не обидит. Однажды Нелли спросила почему у меня нет детей. Я ответил и рассказал ей о дурной наследственности. Это ее позабавило, в отличии от моей жены, которая неделю дрожала от отвращения и побежала на аборт. Нелли сказала, что Тучков умер бы от страха, если бы столкнулся с ней где-нибудь один на один. И мы решили, что это будет забавно и позволит нам обеспечить друг другу алиби, если возникнут вопросы. Вечером, когда Тучков лег спать, она подсыпала ему в бутылку коньяка один препарат, который в сочатании с алкоголем дает ощущение паники и неадекватного восприятия реальности. Препарат ей дал я. Она расчитывала, что он станет пить на работе, потому что ему будет нечем заняться и его никто не будет видеть. Но он взбодрился еще дома и едва добрался на работу. Она даже боялась, что он попадет под машину или свалиться где-нибудь с сердечным приступом. Она проследила за ним до остановки и видела, что он топчется на месте, разговаривает сам с собой и
что люди шарахаются от него. Я заехал за ней, Фрося была со мной. И я ужасно торопился, потому что мне нужно было прийти раньше вахтерши, которая приходила на десять минут раньше положенного времени. Я оставил Нелли в своем кабинете и уехал. Мне нужно было организовать фуршет на даче, но, разумеется, мне было не до фуршета. Я думал, чем все это закончится. Хотя волноваться было не о чем. Кристина часто уходила, а если не уходила, то разговаривала по телефону и не замечала ничего вокруг. А Вахтерша никогда бы не стала подниматься наверх, и уж тем более заходить в мой кабинет. Это было строго запрещено.
        Тучков явился после обеда, прошел в свой кабинет и сидел там тише воды. Когда Кристина ушла, а он остался один, Нелли просто впихнула Фросю в кабинет… Она рассказывала мне, потешаясь, что слышала, как он трусливо говорил с теткой, пытался ей что-то объяснить. Она умирала со смеху.
        Когда вахтерша ушла, я приехал за ними. Сначала отвез Нелли на работу, ведь ей тоже было необходимо алиби. А потом поехал к Тучкову, открыл дверь ключом, который дала мне Нелли и подтолкнул Фросю вперед. Он что-то крикнул из кухни и она послушно пошла на голос. Она всегда очень послушная и в отличии от нормальных людей ни разу не доставила мне хлопот.
        Я знал, что он сделает это. Он всегда был трусом, мнительным ничтожеством. Фрося внушала ему такой ужас, а ведь достаточно было просто взять ее за руку! Правда, когда Фрося пошла на мой голос, из квартиры напротив вышла соседка. Мне пришлось бросить Фросю и спрятаться за лифтом. Когда соседка, испугавшись, захлопнула дверь, я позвал ее и она пошла за мной. Мы спустились пешком и вышли из дома, где на нас, конечно, уже никто не обращал внимания, потому что все столпились вокруг Тучкова и ждали, когда подъедет полиция…
        После того, как это случилось, мы решили, что нам не нужно встречаться пока. Но при встрече обсудили дальнейшие планы. Я сказал, что когда к ней придут, ей не нужно изображать сожаление. Все знали, что у них была за пара. Лучше вести себя естественно. И она согласилась со мной. Она была удивительно спокойна. После того, как вы ушли от нее утром, я позвонил ей, и она рассказала подробно о вашем разговоре, описала вас обоих. И, по-моему, вы произвели на нее впечатление не слишком умных людей. Она сказала, что мне нечего опасаться и велела мне не нервничать.
        Первая часть плана осуществилась. И теперь нельзя было ничего остановить. К тому же моей целью был не Тучков, а моя жена. По-моему, они с Федотовым уже не встречались. Или встречались, но редко. Может быть, она уже раскаивалась в том, что пошла на эту связь. Но она ходила с виноватым видом и я боялся, что она затеет ненужный разговор, надумает признаваться мне в чем-либо, а это может поставить под угрозу план, часть которого была уже осуществлена.
        Утром, я сказал ей, что ухожу и предупредил ее, что фотосессия переносится на десять часов утра. Мне нужно было, чтобы она выглядела так, что готова к выходу. Пока она принимала душ, потом одевалась, я ждал в комнате и когда она вошла в ванную, прошел за ней следом. Она очень удивилась, что я не уехал… Я сделал это, запихнул ее в багажник своей машины и решил, что ночью свезу тело на пустырь. Разъезжая с трупом в багажнике машины, я ужасно рисковал, но другого способа я не придумал. Я сделал несколько звонков с ее телефона, так чтобы у вас сложилось впечатление, что до трех часов дня она была жива. В начале четвертого я позвонил с ее телефона Федотову. Он ответил, но услышав молчание в трубке, сбросил звонок. Но мне повезло и он, очевидно, после некоторых колебаний, перезвонил на ее номер. Я, конечно, ему не ответил, но пока он истерически кричал: «Алло! Почему ты молчишь?», я держал трубку. Потом удалил его звонки, потому что знал, что вы получите распечатку, и эти звонки обнаружите.
        Вечером, дождавшись темноты, я отвез ее на пустырь и прикрыл ее ветками, чтобы ее не нашли сразу. Мне хотелось, чтобы время смерти определили приблизительно.
        Я не знаю, что я почувствовал, когда мне показали ее тело. Кажется, ничего. Я лишь боялся, что мое волнение будет ненатуральным. Но ведь это было при вас, и вы ничего не заподозрили и даже сочувствовали мне. А это и было мне нужно.
        Я не испытывал никаких мук совести. Чтобы не думать о том, что я сделал, я вернулся домой и напился так, как не напивался с молодости. И утром, конечно, выглядел ужасно, как и должен выглядеть человек, жена которого пропала и которой, скорее всего уже нет в живых.
        Вы стали усиленно разыскивать убийцу моей жены. Но действовали очень медленно, по крайней мере так мне казалось. Я ждал, когда вы свяжете смерть Тучкова и Нины. Я даже послал вас к Квасковой, которой Нина, наверняка, рассказала про Федотова. Они ведь всегда всем делились. Прежде меня выводило это из себя, но теперь было даже на руку. Конечно, вы стали думать, что у моей жены был любовник и что это кто-то из моих сотрудников.
        - Мы получили распечатку звонков. - неохотно сообщил Мешков. Ему было противно признавать, что они шли по плану, который Черных так тщательно продумал. - Ну и Кваскова, конечно. Она не знала что это Федотов, но подозревала, что это кто-то из сотрудников клиники. Дальше!
        - Дальше… - Черных устало провел рукой по лицу. - Дальше, я стал уставать. Нелли начала закатывать истерики по телефону, настаивала на встрече, говорила, что теперь мы свободны, а она все еще живет на этой помойке. Я убеждал ее как мог, но она не хотела ничего слушать. Я говорил, что мы не можем видеться, что это опасно. Но слова на нее уже не действовали. Я пообещал, что нужно сделать еще одно дело, после которого Федотова точно арестуют и тогда… помню, что я заливался соловьем, обещал ей райскую жизнь, и она снова поверила мне.
        Когда она звонила вам по поводу звонка незнакомого мужчины, мы были вместе. Она не спросила зачем это нужно. У нее не мелькнуло и тени подозрения. Она думала, что Федотов придет за деньгами, вы подъедете и накроете его с поличным. Я слышал ее разговор с вами и она бросала на меня хитрые взгляды, очень довольная, что мы так ловко всех провели. А я, глядя на нее, думал, что с удовольствием избавлюсь от нее, потому что она уже измучила меня своими истериками. Я велел ей принести деньги Федотова, которые Тучков хранил в куче хлама на антресоли, и которые Нелли нашла сразу же, как только он ушел на работу. Она принесла их и бросила на диван, рассчитывая, что мы попрощаемся и она станет ждать Федотова и вашего прихода. Она так ничего и не заподозрила, ведь по ее мнению, мы были заодно, преследовали одну цель. Я задушил ее и ушел из квартиры, предполагая, что сначала явится Федотов, увидит ее, испугается, но деньги обязательно прихватит. Для него это была гигантская сумма, представляю с каким сожалением он отдавал эти деньги Тучкову! Я не рассчитывал, что вы накроете его с поличным, знал, что он быстро
уберется оттуда. Но это и не требовалось. Достаточно было ее звонка и этих денег, которые вы у него найдете.
        Согласитесь, я неплохо знал людей, окружавших меня. Я присматривался к ним исподволь, изучал их, предполагал их реакцию на то или иное событие. И почти ни разу не ошибся. Я не знал вас хорошо, но примерно представлял ход ваших мыслей. Федотов рассчитывал выгодно жениться. Это была главная его ставка. Он не любил напрягаться. Не хотел делать карьеру, но жить всегда любил сладко. Я знал его будущих родственников, хотя и не близко. И знал его девушку. Я отлично понимал, что ее мамаша далеко не в восторге от такого зятя. И если бы ей сказали, что у него связь с другой женщиной, она бы обязательно воспользовалась этим обстоятельством и разорвала бы помолвку. А Федотов уже спал и видел себя, окруженным роскошью. Он отдал бы все на свете, чтобы ему не мешали. Что он согласится на условия Тучкова и будет плясать под его дудку, в надежде когда-нибудь избавиться от него.
        Я знал Тучкова, который не любил людей, ненавидел их и который стал бы вымогать у Федотова деньги за молчание, не только из-за денег, но и получая моральное удовольствие, унижая кого-то.
        Нелии тоже была предсказуема и стала моей сообщницей без всяких угрызений совести.
        Наконец, моя жена. Тут все было сложнее, конечно. Но, в общем и она в конце концов сыграла свою роль не хуже других действующих лиц.
        Признайте, что я довольно хорошо все рассчитал. - он даже улыбнулся. Хотя это и была невеселая улыбка.
        - Да. - неожиданно сказал Мешков. - Признаю. Вы все рассчитали. Вы очень прагматичный человек, Дмитрий Николаевич. Очень.
        - Ну, вот видите! Зачем же смотреть на меня такими глазами? Как-будто я совершил что-то ужасно глупое?
        - Вам нужно было хорошенько изучить еще один персонаж, прежде чем начинать все это.
        - Кого же?
        - Себя.
        - Зачем мне нужно изучать себя?
        - Чтобы подумать, что вы наделали и что вы стали иметь, так сказать, в сухом остатке. У вас было все, а теперь, благодаря вашим собственным усилиям, у вас нет ничего. Как-то неправильно вы рассчитали, ошиблись где-то. Вы как сокрушительная машина в порыве безумия разнесли все вокруг себя, убили трех человек, покушались на жизнь еще двоих, и впереди вас ждет далеко не радужная перспектива, уж поверьте. И все это только потому что вам показалось будто ваша жена хочет с вами развестись. А она вовсе не собралась этого делать, она любила вас.
        - Мне не надо было, чтобы она любила меня, - хрипло ответил Черных. - Мне надо было, чтобы ее не было. Как вы на меня вышли?
        - Вы очень удивитесь, но вас случайно выдала Кваскова. Она рассказала про вашу родственницу. Дальше все было просто. Что за девушка и молодой человек у вас в подвале?
        - Зачем вам это знать?
        - Отвечайте на вопрос.
        - На случай, если что-то пойдет не так, я познакомился с девушкой. Я хотел снять небольшую квартиру, где мог бы отсидеться в случае неудачного исхода.
        - А при чем здесь девушка?
        - Одинокий мужчина - это подозрительно. Семейная пара - нет. К тому же я хотел, чтобы квартиру сняла она. Так мне было спокойнее. Я назвался другим именем и мне казалось, что все под контролем. Но она нашла у меня гравированную авторучке с моим именем и стала дагадываться. Потом нашла газетную заметку, гду сообщалось о смерти моей жены и все поняла. Я не мог оставить ее.
        - А парень?
        - Ее приятель. Он каким-то образом выследил меня. До сих пор не могу понять как. Ведь о моей даче не знала даже она. Я заметил, как он высматривал меня из-за забора и ударил его щипцами для камина. Он такой хлюпик, сразу отдал Богу душу.
        - Он жив.
        - Что?
        - Представьте себе. У него черепно-мозговая травма и он потерял много крови, ослабел ужасно. Но знаете, вам ведь повезло, что мы приехали. Этот, как вы говорите, хлюпик, собирался сделать кое-что, и если бы вы спустились в подвал, мы бы с вами сейчас не говорили.
        - Что вы имеете в виду?
        - Он собирался поджечь вас вместе с собой.
        - Зачем? - На лице Черных отобразилось изумление
        - Не хотел, чтобы вы добрались до девушки, полагаю.
        - Бред! - фыркнул Черных и высокомерно поджал губы. - Он бы так не сделал.
        - Можете не сомневаться. Кто-то должен был противостоять вам, чтобы не нарушился хрупкий баланс, равновесие…
        - Что? - Черных ничего не понял.
        Черных потянулся за фужером, и Вадик, который смотрел на него с отвращением, невольно дернулся. Черных заметил это и усмехнулся. Он сделал очередной глоток. Он был уже пьян и язык у него немного заплетался. Мешков остался спокоен и сказал:
        - Вам надо отвыкать от дорогих напитков, Черных, вообще от напитков.
        - Ничего подобного, - уверенно сказал Черных. - Я не повторю ни слова из того, что сказал вам сейчас. И будьте уверены, я найму чертовски дорогого адвоката. - Может он был пьян, а может и в самом деле верил в то, что говорил.
        - Ну, не знаю… - Мешков с сомнением покачал головой. - Три убийства, покушение на четвертое… не знаю. Даже в нашей стране в таких случаях адвокат не помогает.
        - Не смотрите на меня с таким презрением. Вам меня не понять. У меня была веская причина. Я защищал то, что имел. Поставьте себя на мое место… хотя вам это трудно сделать, ведь у вас ничего нет.
        - Поздравляю, - тихо сказал Мешков. Он уже начал уставать от этого мерзкого человека. - У вас теперь тоже…