Все реально Александр Геннадьевич Карнишин
        Реальность - это то, что мы ощущаем. И как мы ощущаем - такова для нас реальность.
        Карнишин Александр
        ВСЕ РЕАЛЬНО
        Ба-бах!
        - Дядя, ба-бах! Дядя, ба-бах! Вот же зудит, как комар. Так бы и пришиб ненароком. Макс поднял голову: по аллее шел какой-то мужик при плаще и дипломатике, а за ним ковылял ребенок лет трех. Ковылял, не отставая, и все кричал, тыкая какой-то палкой в его сторону:
        - Дядя, ба-бах! Макс сидел на скамейке уже полчаса. Две банки пива - ровно. Не залпом, медленно и с расстановкой. Конечно, можно было и водки купить заранее… Но именно - заранее. Водка теперь, оказывается, только в специализированных магазинах. Или с доставкой - из Интернета. Кто же знал, что у них тут так порядки поменяются за это время? Хорошо, хоть пиво продали. Он приехал дневным поездом. Полтора дня на верхней полке с открытыми глазами. Должен был уснуть мертвым сном, забыть все, провалиться, выспаться, наконец. Не спалось. Только закроешь глаза - сразу огонь и дым и горящие танки. Еще - горящие дома. И плевать, что кирпич не горит. Все горит, если правильно применить энергию. Историки утверждают, что раньше война была красивая. Армии выходили в широкой поле, одевались в яркую красивую форму, утвержденную лично царем-королем, выстраивались ровно, а потом начинали убивать друг друга. Кто убивал успешнее и быстрее - тот побеждал. А крестьяне или горожане могли даже не заметить, что идет очередная война. Ну, разве только налоги поднимутся: чтобы красиво одеть армию, надо платить. Теперь война
шла самая грязная. Только в гуще. Только в городах.
        Только с массой ненужных и необязательных смертей. А какой толк толкаться в пустыне? Там тебя накроют высокоточным с орбиты - и все дела. Вот в городах…
        - Дядя - ба-бах! Мужик как-то криво улыбнулся, споткнулся, левая нога вдруг подогнулась, как ватная, не выдерживая веса тела. Взмахнули крыльями полы плаща. Отлетел в сторону кожаный дипломат, распахиваясь от удара и рассыпая вокруг какие-то бумаги. Тупо ударилась голова об асфальт.
        - Хи-хи…, - сказал ребенок. - Дядя - ба-бах. Он обошел вокруг упавшего, всматриваясь, низко наклоняясь к нему, будто обнюхивая. И вдруг поднял голову и посмотрел на Макса. А Макс замер, плотно закрыв глаза. По-разному реагируют люди на опасность. Как и животные, кстати.
        Если резко замахнуться на собаку, скажем, она отскочит, а потом зарычит и покажет зубы. А если замахнуться на кошку - та припадет к земле, распушится, зашипит страшно, показывая клыки, замахнется лапой с выпущенными когтями. Людей в армии учат реагировать правильно. Потому что есть время кидаться в кусты и отстреливаться. И есть время кувыркаться по жесткому асфальту, увертываясь от брызг металла. А есть время, когда надо замереть и выждать. Особенно, если не понятно, но уже страшно до невозможности. Максу было страшно. Почему? С чего вдруг - по спине морозом, волосы на затылке, как от ветра шевелятся, звон в ушах от напряжения всех сил? Не с того ли, что странно пусто в знакомом дворе? Где люди? Где все? Ведь, никого вокруг. Только вон тот мужик, что упал - и ясно при этом, что упал насовсем. И этот вот странный ребенок…
        - Дядя? - это уже ближе. Макс почти не дышал. Рука вяло свалилась с колена, повисла, ударившись о край скамейки. Покатилась, гремя, пустая пивная жестянка.
        - Дядя? - уже сзади. Как же быстро и бесшумно он двигается!
        - Дядя! Хи-хи! - трогает своей палкой, толкает. Макс поддался и мягко завалился вперед.
        - Хи-хи! Дядя - хи-хи! - обрадовался ребенок и сбоку потыкал палкой в лицо. В щеку. Хорошо, что упал на грудь - до глаза не достанет. «Нет меня. Нет меня. Нет меня», - как молитву повторял Макс. И его не было.
        - Дядя? Потом - уже чуть дальше:
        - Дядя? Макс лежал, неудобно подвернув руку и уткнувшись всем лицом в грязный асфальт. Минута. Еще одна. Тихо. Все? Вдруг из-за спины опять:
        - Дядя, хи-хи! «Нет меня. Нет меня. Нет меня!» И тут сверху рухнул боевой мобиль в городском черно-пестром камуфляже, лязгнули откинутые люки, затопали твердые подошвы. Ударил воздух гром динамиков:
        - Всем оставаться на своих местах! Проводится спецоперация! Отлегло. Макс начал подниматься и тут же снова упал - сзади долбанули по почкам и прошипели зло:
        - Сказано же тебе - не двигаться!
        …
        - Так ты, сынок, с войны, значит?
        - Ага.
        - А звать тебя, значит…
        - Макс.
        - Что за привычка к этим собачьим кличкам! - напоказ возмутился уютный и домашний полковник в штатском. - Максим, что ли? Так и скажи.
        - Максимилиан. Полковник помолчал, обдумывая.
        - Ну, вот что, Макс… Ты ведь у нас теперь единственный свидетель, выходит?
        - Это вы о чем? - попытался «гнать дурака» Макс. Армия научила правильно отвечать на неправильные вопросы.
        - Ну, не ты же того парня ухайдакал, ведь так? Совсем не твой стиль. То есть, не наш, не человеческий. Макс тоскливо посмотрел на полковника, потом на окно высоко под потолком. Потолок был в четырех метрах от пола. Далеко до воли.
        - А что тут, вообще? Я же только приехал. Совсем не в курсах.
        - Ну, парень, у тебя там война была своя. А у нас тут - своя. Сам ведь знаешь, как все теперь. Так ты мне скажешь, кто там был? Видел ведь? Так расскажи.
        - Ребенок. Мальчик лет трех. Ходит на вид плохо, неуклюже, но очень быстро и бесшумно. Играет в войну.
        - Играет он, значит… Эх…
        И вышло так, что пришлось Максу давать подписку. Просто пришлось, потому что видел. Потом писать заявление на зачисление в качестве стажера. Потом получать новые документы и место в общаге - ну, не в тот же двор возвращаться. Страшно там.
        - А вам здесь не страшно, товарищ полковник?
        - Страшно. А кому - нет? Но я уже привык. Мы тут, понимаешь, давно этим занимаемся. … И опять этот двор. Снова мороз по спине. Снова желание уйти с линии огня, спрятаться в кустах, отлежаться, а потом закидать все вокруг гранатами. И огнеметом поверх, огнеметом!
        - Дядя? Есть! Сработало! Макс чуть-чуть приоткрыл глаза, не поднимая низко опущенной головы. Неподалеку топтались две ноги - ножки, что там, обе в ладони поместятся - в розовых башмачках.
        - Дя-а-дя! Хи-хи! Дядя! Макс нажал на кнопку, в падении переворачиваясь на спину, чтобы видеть и реагировать, и выкидывая руку в сторону мальца. Достать руками - далеко. А вот парализатор должен сработать. Так утверждали, выдавая спецоборудование. Он тут же вскочил, оттолкнувшись упруго, шагнул вперед и нажал кнопку еще раз, направляя раструб излучателя на детское тело. Такой удар и слона свалил бы. Детские глаза широко распахнулись:
        - Дядя? Дядя - бо-бо? Черт побери! Мальчишка неуклюже и медленно поднимался, глядя на Макса:
        - Дядя, ба-бах! Ну, где же эти чертовы оперативники? Где помощь?
        - Дядя, ба-бах! Макс с поворота, уже не думая ни о чем, врезал ногой по маленькой круглой головке в смешной панамке. Ощущение, будто бьешь по бетонному столбу. А еще раз? А еще? А еще? Он пинал, топтал, бил, бил и бил, боясь только одного, что изломанное тельце сейчас соберется, дрогнет, начнет подниматься, а тонкий голосок скажет еще всего одно слово, и тогда уже упадет он, Макс. И все для него закончится. Поэтому бил, бил, бил…
        …
        - Люди добрые! Да что же это творится! Алкоголик ребенка убивает!
        Милиция! Милиция!
        - Я же свой, - поднял он голову навстречу летящему в лицо черному форменному ботинку. И завалился на спину от удара. Проваливаясь в черноту беспамятства слышал лихорадочное:
        - Он тут давно сидит! Алкаш! Вон, грязный какой. И сидит, и сидит. Ждет, видать, кого-то. Своих, небось, ждет. Таких же алкашей!
        Ведьма
        …И вот, понимаешь, стал я примечать, что странно это все как-то. Вот странно - и все. Что тут странного, спросишь? Ну, вот, скажем, хороним мы деда, а за ним почти сразу и бабку.
        Они практически вместе ушли. Разница всего в два дня. Она и не знала даже, что дед умер - сама уже без сознания была. И вот, значит, хороним… Как в деревне похороны проводятся, как поминки - знаешь, помнишь?
        Вот так все и делали, как обычно. И ворота настежь, и зеркала все завешаны, и двери открыты для всех, и половики убраны, и всех кормили и поили, и… Ну, все, как положено, в общем. А на стульчике в комнате с гробом - мать стульчик специально поставила, с уважением - старейшая жительница села. Сидит, в шаль серую закутанная. Носом клюет. Ей все денежки мелкие суют. Какие-то свертки с ушками - из платков. Подарки какие-то. Она шамкает беззубо, трясет головой. Ну, старая ведь совсем. Она старая была еще и когда дед наш молодым был. Ну, это все ладно. А через пятнадцать лет отца там же хоронили на старом кладбище. Нашли место, чуть оградку сдвинули - все вместе, чтобы. Село уже не то было, конечно, народа стало меньше. Но мать требовала, чтобы опять было все, как положено. Опять двери настежь, ворота сняли вовсе, чтобы не качались, не скрипели, и не закрывались на ветру. Столы поставили прямо под яблонями. Весна тогда была ранняя, теплая. Лепестки белые так и сыпались на столы и на людей.
        Как снег. Ты знаешь, что у китайцев цвет траура - белый? Вот и тут - все белое было. Сады цветут, пчелы жужжат, небо синее, солнце такое… И - гроб на табуретках, а народ все вокруг него, вокруг него. И тут я смотрю - опять пришла старая! Пришла! Сама, своими ногами! Точно такая же, как и пятнадцать лет назад. Ничуть ведь не изменилась. Я ее, выходит, только на похоронах и видел. Сидит опять, головой седой качает, улыбается беззубо тем, кто подходит, слезы вытирает платком. Ей опять мелочь какую-то сыплют в ладонь, какие-то подарки суют. Я уж не знаю, зачем и почему, но мать сказала - так надо! Так положено. Значит, так и сделали. А еще через пять лет я уже с сестрой мать хоронил. Сестра все порядки со знатоками местными сельскими обсудила. Ну, с теми, кто тогда еще остался. Сделали, как будто мать сама командовала. Будто живая, и все нам расписала - кому и что делать. Ну, столы там, еда, водка - это все как положено. Гостей только меньше. Гораздо меньше.
        Село умирало… А вот та бабка опять… Сама пришла. Сидит… Вот тут я и задумался. Это выходит, она уже для деда была старой?
        Так? А тут все живая и живая. И вот я уже своих всех схоронил, получается, сам стал самым старшим в семье, а она все живет? Причем, прикинь, не меняется совсем! Вот как я ее видел тогда - всё такая же. И стало мне странно и как-то даже противно, что ли. Ходит вот такая и кормится по похоронам. Это уже потом стал так думать - похоронами кормится. Слова те же, а поставишь чуть иначе, так и смысл уже иной. Чувствуешь, да? Ну, а потом меня долго не было на селе. И приехал сюда только по очень плохому делу. Так часто бывает, что приезжаешь на родину - только по плохому случаю. У меня ведь два сына, знаешь? То есть, было два. Вот старшего привезли наши армейские с какой-то еще медалью, с письмом от министра, с помощью… Помощь, сказали, любая. Скажи, говорят, что надо - всегда поможем. Потому что сын твой, отец, герой, и спас своих, и вообще. Ну, я и сказал, что хоронить будем, где вся наша фамилия - в селе, на старом кладбище, на горке. Сам туда поехал, с сестрой договорился. Сделали, как положено. Только почти никто не пришел - не было уже никого на селе. Военных, пожалуй, даже больше было, чем
местных. …И вот вдруг эта бабка. Опять стульчик ей, значит, опять все подходят, опять она лыбится беззубо, головой трясет… Это как же так, думаю? Это, выходит, мой сын - мертвый, а эта вот развалина - все живая? Так, что ли? Почему? А еще смотрю, сестра моя желтая совсем. Ну, племянник у нее любимый - это понятно. Но и здоровье, видать, совсем слабое стало. И тут мне в голову постучалось. Так-то я тугодум - все знают. Я даже и не спорю. Но - сколько же можно? Это выходит, клюнуло-то мне, сейчас и сестра моя помрет - ну, не вечные мы с ней. И вот я приеду ее хоронить, а эта вот самая бабка в своих шалях и морщинах - будет жить себе дальше? И меня потом принесут - жена или сын. Вот на этом кладбище похоронят, со своими рядом, а на поминках по мне старая карга будет снова улыбаться, кивать всем и получать за что-то непонятные подарки? Ну, думаю, не бывать этому. И не в том дело, что обидно, что ли… А просто понял я - не человек она вовсе. Не живут люди столько на селе. Просто не бывает такого. Она же всех пережила! Тут коренных-то осталось раз, два, да и обчелся. И вот эта… Оп-па! Стоп - сам себе думаю.
Кто она такая, кстати? Стал я спрашивать, стал документы искать. Сейчас же все архивы открыты - только спрашивай правильно. А мне везде отвечают, что ничего знать не знают, и чуть ли вообще нет в мире такого человека.
        А участковый наш надо мной еще и смеется: ты, мол, что? Она тут с самого рождения села. Ее, мол, еще твои прадед с прабабкой, наверное, знали. И вот тут младшенький мой, последний мой, в аварию попал.
        Покалечился. А меня как заморозило. Я представил вдруг, что мне случится второго сына тут хоронить. Со всеми этими обычаями. И нет у меня никого больше. А эта вот ведьма - есть. Ведьма ведь! В общем, собрался я как-то разом, и пошел ночью, никому и ничего не говоря. Никому - и ничего. Всё - сам-один. Вся вина, если есть она - на мне. …И ты знаешь, что она мне ответила перед смертью, перед самой уже своей жестокой смертью, когда никто не врет? Там ведь не соврешь, когда жилы мотаешь и в глаза смотришь. Там ложь просто не проходит. Она честно мне все ответила. Она, когда я спросил строго, чего это все вокруг мрут, а она - все нет и нет, сама спросила:
        - А лучше было бы, если бы все - живые, а я, выходит, мертвая? Ну, тут я и не выдержал, да. Чистосердечно, значит, признаю и прошу хоть какого снисхождения. … Психически нормален. Десять лет. Строгий режим. …
        - Десять лет - за столетнюю старуху? Да у нас за семью сегодня меньше дают! Да и вообще - никакого закона! Бать, мы будем тебя ждать! …
        - …Ну, ты как, бать?
        - Я плохо. Там очень плохо, сына. Я вот только одному рад: ты жив, сестра моя живая, мамка твоя живая. А то, боялся, мало ли тут без меня…
        - Да ладно тебе, бать! Ты лучше погляди на свое село!
        - Да как же это? Тут же загибалось все? И наш-то дом…
        - Нет нашего дома. Вот, квартира в той башне. И народа теперь тут, как в большом городе. Обещают даже метро досюда провести. Это все наш новый мэр…
        - А, знаешь, сына… Все правильно я сделал, выходит. Все - правильно. Ожило ведь село без этой ведьмы. И правда, лучше, чтобы все как раз были, а ее не было. Лучше. Только наших-то не поднять.
        Вишенка
        Сон был каким-то неприятным, как бывает неприятным красивый, но неудобный, тесный костюм. Вот вроде бы и модный он, и этикетка на внутреннем кармане пришита правильная - можно показывать всем и доказывать, если что, а - тесный. Под мышками жмет. По шее краем ворота натирает. Это так тебе лично кажется, что тесный. Мама говорит, что очень хороший и модный костюм. Папа говорит, мол, надевай, не парься, все путем! А он тесный, тесный! И от того неприятный. И вот сон вроде был яркий, красивый, про лето и летние каникулы, которые как раз вот именно сегодня начались, а все равно какой-то неприятный. Что-то в нем было не так. Что-то жало и теснило со всех сторон. Неудобный он был, этот сон. Поэтому Алексей даже обрадовался, когда его подергали за ногу, и строгий мамин голос сказал, что уже пора вставать, и что его ждет сейчас очень серьезный разговор. Она так и сказала:
        - Алексей, быстро спускайся. У нас с папой есть к тебе очень серьезный разговор. Когда мама говорит «очень серьезный разговор», то это означает, что будет действительно тот еще разговорчик. Только не понятно, а что он сделал-то? Потому что о чем еще могут говорить «очень серьезно»?
        - А что я сделал-то? - начал, было, он, но мама строго сказала:
        - Не гунди! Быстро вниз! Ого! Это действительно серьезно. А если еще и папа в таком настроении… У них тут был небольшой дом, который получился переделкой из простого блочного проекта. Внизу, где по проекту подвал и гараж, сделали большую просторную комнату. Там есть телевизор и тренажеры всякие. А в коридоре сразу направо вход в ванную и туалет. Выше этажом, то есть на самом деле как бы на первом - большая комната, светлая просторная кухня и спальная родителей. А из кухни крутая деревянная лестница ведет еще выше, где с раннего детства живет Алексей. У него своя собственная комната с чуть скошенным потолком и с одним широким окном во всю стену. И даже есть свой маленький туалет сразу за дверью. Вроде как на такой маленькой треугольной лестничной площадке. Это очень удобно, между прочим. И для себя, и если кто придет в гости. Только к нему пока еще никто не приходил. За окном было совсем темно. В комнате горел свет. Алексей знал, что светать начинает часа в четыре. То есть, выходит, сейчас стоит самая настоящая глубокая ночь, когда положено спать. Но все же ночное пробуждение было интереснее, чем
смотреть тот странный и неудобный сон. Зевая, лениво шлепая босыми ногами по теплым деревянным ступеням, он спустился на кухню. Папа, раскладывающий какие-то железяки на развернутом как для приема гостей кухонном столе, посмотрел на него, сморщился и сказал коротко, но очень понятно:
        - Быстро умыться. Одеться, как для дальнего похода. Не разговаривать! Не спрашивать! Исполнять! Кончилось твое детство…
        Вот сегодня - кончилось. Так не разговаривают с детьми, когда хотят их просто поругать за какую-то шалость. И потом, Алексей вдруг понял, что это за железки масляно блестят там на столе. Папка собирал оружие. Прямо здесь, наверху, на кухонном столе. И мама молча подавала ему какие-то детали и даже не ругалась. А вот когда он солдатиков выстраивал на столе - ругалась всегда! Но тут папа посмотрел удивленно, приподняв правую бровь, и Алексей кинулся вверх по лестнице - умываться и одеваться «по-походному». …
        - Садись, сын. У нас есть еще целых двадцать пять минут. Алексей сел на стул, положил руки перед собой, как в школе, и выслушал короткую, но очень емкую лекцию, прерываемую паузами, когда папе очень хотелось выругаться, но ругаться ему при сыне было никак нельзя. Потому что непедагогично. Папа сказал, что их все-таки нашли. Они тут, так он сказал, прятались, на этой стороне. И уже думали, что совсем оторвались от преследователей навсегда. Сумели - так они думали с мамой. Даже привыкли к такой мысли. Главным теперь было - воспитание сына.
        Поэтому ему было всегда очень многое разрешено. И поэтому его называли дома Алексеем, а не Лешенькой каким-нибудь там. Ага, Лешенькой только еще не хватало. При их-то фамилии… Так его звали как раз в школе. Смеялись - Лешенька Вишенка.
        Ах-ах-ах, какой милый молодой человек. Какой застенчивый молодой человек. Какой… Иногда просто в школу не хотелось идти. То есть, в школу, учиться, всегда не хотелось - Алексей был нормальным пацаном двенадцати лет - а кому в таком возрасте хочется в школу? Но иногда не хотелось сильнее, чем обычно. И конечно, «Лешенька Вишенка» было одним из поводов прогулять. А еще он был слабый. И толстый. Так говорили пацаны из их класса и из параллельного тоже. Они кричали ему:
        - Эй, толстый! И смеялись громко, когда он вздрагивал и оглядывался. …
        - А?
        - Ты меня не слушаешь? У нас осталось всего пятнадцать минут!
        - Я слушаю, слушаю, пап! Скоро они (кто такие «они», интересно?) придут сюда, к этому дому. Папа с мамой остаются, чтобы принять последний бой. Потому что, ну, сколько уже можно бегать от них? Набегались в своей жизни - хватит! Их, конечно, будет больше. И их целью будут все они. Все трое.
        Папа, мама, сын. Чтобы хоть кто-то уцелел, надо им тут биться до самой смерти, до пожара, до взрывов. Может, полиция еще услышит и приедет… Телефон? Уже не работает. Да, и мобильный тоже. Накрыли колпаком. Нет, можешь не проверять, я уже смотрел. Вот так, значит. Двое останутся, и будут отстреливаться. До самого последнего, сын, до самого последнего. Может быть, мы еще сумеем уцелеть. Скорее всего - нет. Это честно. Но хотя бы один Вишенка должен остаться в живых. Поэтому ты, сын, сейчас же выйдешь через задний ход, где гаражные ворота, и через забор уйдешь в лес.
        - На, это тебе, - сказал папа и протянул мелкашку. - Большой ствол тебе не нужен. С ним труднее управляться, он тяжелее, да и услышат ведь. А из этой ты стрелял уже. Ага, внизу можно было отодвинуть телевизор в коридор - он на тумбе на колесиках. А на стену, потянув за специальный тросик, поднять пулеулавливатель. Его папа сам сделал. И вот там можно было стрелять по мишеням хоть весь день. А звука выстрела из подвала совсем не слышно. Алексей сам проверял: папа стрелял, а он ходил вокруг дома и слушал. Слышно не было ничего. И он потом сам тоже стрелял. Не раз стрелял.
        - Тебе надо уйти как можно дальше отсюда. Бежать, ползти, но уйти. Не забудь часть пути пройти по ручью. Тебя могут искать.
        Вернее, тебя обязательно будут искать. Если они смогут захватить нас, тогда сразу увидят, что тебя не хватает. А им нужны все трое.
        - А вместе? - он сказал это так жалобно, что мама даже закрыла рукой глаза.
        - А вместе мы просто не уйдем. Вместе нас найдут сразу и обязательно. А вот так, прикрывая тебя, есть у нас все-таки шанс. Папа помолчал, посмотрел на часы над кухонной плитой.
        - Еще пять минут… Вот тебе патроны. Рассуй по карманам, чтобы наверняка. Вот нож. Вот спички. Никаких рюкзаков у тебя не будет, чтобы было легче идти. Мой компас. Иди точно на север. Можешь петлять, ходить спиной вперед, залезать в ущелье - но потом все равно иди на север. Через три дня тебя найдет дядя Коля. Дядя Коля! Дядя Коля! А может…
        - Он прилетит только через три дня. Такая была договоренность заранее. А связи сейчас нет, сам понимаешь. Он будет знать, где тебя искать, понял? Твоя задача, сын, идти на север. Идти и прятаться от всех. Прятаться и идти. Костер ночью не жги - увидят, найдут. Иди на рассвете и на закате. Днем пережидай, чтобы сверху тебя не засекли.
        Если сможешь - двигайся ночью. Но осторожно, не поломай ноги. А то догонят и найдут. Все, все, все уже… Время! Пора! Он схватил со стола два длинных черных и тяжелых… Пулемета? Это пулеметы? Выходит, у нас были еще и пулеметы внизу? Потащил наверх, в комнату Алексея. Мама обняла его и толкнула в спину.
        - Беги, сынок! Уходя, он оглянулся: мама сосредоточенно щелкала затвором короткого курносого автомата. … Алексей всегда был домашним ребенком. Книжным ребенком. «Мамкин сын»… Ну, и что? Все мы - мамкины. И все мы папкины. Только вот в школе он никак не мог ужиться из-за этого. Он не играл в футбол. В карты с пацанами под лестницей тоже не играл, потому что после школы сразу бежал домой. Не носил с собой деньги, и поэтому был неинтересен и скучен местным хулиганам. Ну, только если чуть поиздеваться.
        Чуть-чуть. Потому что скучно. Не приставал к девчонкам из своего класса, не дергал их за косички, и не издевался над теми, кто «тили-тили тесто, жених и невеста». Полноватый для своих лет, большой, немного уже близорукий, но принципиально не носящий в школу очки, всех и всего боящийся домашний мальчик. Самый маленький из хулиганов, двоечник из параллельного класса, мог над ним издеваться, доводить до слез своим кривлянием, но - никакой сдачи. Никакого противодействия. Да еще Алексей был не из кварталов многоэтажек, где все всегда со всеми, компанией, а настоящий одиночка - из собственного дома с окраины, с опушки черного хвойного леса. Лес он тоже не любил. Летом там на колючих черных елках было много паутины, которая так и норовила облепить глаза или даже залезть в рот. Было в лесу жарко и душно. Мошки и комары не давали спокойно посидеть в тени. А еще злые кусачие муравьи! Алексей однажды присел отдохнуть, не посмотрев. Потом прыгал, отряхиваясь от рыжих муравьев. Вот в книге про муравьев пишут интересно. А когда они щиплют тебя - это совсем не интересно. А зимой в лесу было холодно. Весной и
осенью - сыро и грязно. Нет, он ходил с родителями в лес. С отцом - на охоту и рыбалку. С обоими - по грибы и ягоды. Вот только полюбить ловить маленьких рыбок или стрелять в птиц он так и не сумел. Не мог заставить себя даже просто снять рыбу с крючка. Папа не ругался. Он просто вздыхал, похлопывал по плечу - мол, ничего, еще всему научишься - и делал все сам. А теперь черный страшный лес вставал над Алексеем огромной стеной, загораживающей половину неба. Он оглянулся назад, где светился окнами теплый дом. Он верил родителям, так его приучили. И фильмы он смотрел самые разные. И книги читал. Так что - все ведь может быть. Наверное. Или нет? В тишине заурчали двигатели медленно ползущих машин, фары осветили угол дома. И тут же сверху из окна раздалась длинная пулеметная очередь. И что-то бухнуло на дороге. Цветные искры красиво полетели к небу. Опять бухнуло, уже сильнее, уже почти под самой стеной дома. Из второго окна, которое ниже, вылетел сноп огня, опять туго ударило по ушам. И Алексей побежал, взяв винтовку на грудь, как спецназовцы в кино, и отплевываясь от паутины, которая все-таки лезла в
рот. … Через три дня, говорил папа. Но это не значит, что ровно через три дня дядя Коля его обязательно найдет. Может, и позже. Ведь он сначала должен приехать к их дому. Потом, пока поймет, что случилось, потом пойдет искать Алексея. И не сразу найдет. Потому что Алексей шел и шел вперед, поглядывая на компас. Часть пути он прошел по скользкому глинистому дну ручья, промочив кроссовки и джинсы. Ничего, сейчас лето. Это не страшно. Потом он дошел до скального массива, возле которого они обычно заканчивали с папой свои походы на охоту. Слева оставалась река, значит, скалы надо обходить справа. А потом снова идти на север. Хотя… Ага! Они ведь тоже подумают, что он подумает, что надо обходить справа! Слева река билась о скалы, и местами Алексей проваливался по пояс. Было страшно, холодно, но спать уже совсем не хотелось.
        Выстрелы возле дома закончились впечатляющим бумом и настоящим фейерверком. Разве только цветы в небе не расцветали. Наверное, подумал Алексей, это боеприпасы взорвались. Раз у папы были пулеметы, значит, были боеприпасы. Тут он испугался за свои боеприпасы, выполз на берег и стал вытряхивать из карманов все, что ему дал папа. Спички оказались завернутыми в какую-то резинку. А патроны были в картонных коробках. Коробки совсем размокли, и он разломал их, порвал и выкинул в воду, чтобы не оставлять следов. А патроны протер рубашкой и рассовал по карманам на груди. Потом вспомнил, достал один и аккуратно зарядил винтовку. Смешно. Это он уже шел несколько часов по лесу, а оружие все еще было не заряжено! Вставало солнце, но оно еще было за скалами. Папа говорил, что днем двигаться не стоит, вспомнил Алексей. Он снова вышел к лесу, нашел самую большую старую ель, ветви которой почти лежали на земле, и заполз туда, в сухое и жаркое пространство. Пауков он уже не боялся, потому что очень устал. А клещи, которыми обычно всех пугают - они на самом деле на траве, а вовсе не на елках. И сразу уснул, обнимая
свою винтовку. … Второй день стал самым тяжелым. Это в первый он проспал полдня, потом нашел малинник и в нем долго возился, обирая осыпающуюся сочную красную ягоду. А потом вдруг вспомнил, уже объевшись, что в книжках малинник всегда - место кормежки бурого медведя. Как же он оттуда бежал на север! Как бежал! Учитель физкультуры был бы доволен, наверное. Только где сейчас тот учитель? Иногда Алексей останавливался и долго сидел, дыша тихо-тихо, через широко открытый рот, вслушиваясь в лес. Пару раз стрекозами над самыми верхушками деревьев пронеслись мотодельтапланы. Папа говорил, что его наверняка будут искать. Вот, ищут. Папа все правильно говорил. На самом закате он разжег маленький костерчик из сухих сосновых шишек, выкопав ножом небольшую ямку. Костер почти не давал дыма, и огня почти не было - был просто жар, на котором, надев на ветку, он поджарил несколько сорванных по дороге грибов. Он знал, какие грибы бывают летом. Это мама показывала ему. Алексей вспомнил маму и немного поплакал. Он не потому плакал, что ее убили. Он про «убили» просто так подумал, как в кино. Он просто плакал, потому что
ему плакалось. «Глазки потеют», - смеялся в таких случаях папа. Вот, глазки сильно потели. И еще в них попадал легкий белый едкий дымок от костра. Глаза щипало, вот он и плакал. Ночью он спал. Потому что ходить ночью по лесу он еще не решался.
        Темнота его пугала, пожалуй, сильнее, чем неизвестные «они», от которых надо прятаться. А второй день был самым тяжелым. Тут не было умывальника. Не было туалетной бумаги, и это казалось почему-то самым стыдным. Алексей чувствовал грязь на всем теле. А на руки просто боялся смотреть. С такими бы руками мама ему - ох! Он вспомнил маму и пошмыгал носом, на ходу вытирая его рукавом куртки. Грибов больше не было. Да и тот случай был, наверное, просто везением. Ягод тоже не встречалось. Весь второй день он шел голодным. Тяжело шел. От дерева к дереву, стараясь очень далеко не уходить от реки. Потому что без еды прожить какое-то время можно, а вот без воды - совсем никак. Об этом он читал. И спать на голодный желудок было тяжело. Вернее, не спать, а лежать, вслушиваясь в лесные звуки. Треснул ли сучок? Слышно ли чье-то дыхание? И еще - холодно. Что это за лето такое, что так вдруг холодно? Он выполз на свет только на рассвете, когда красное солнце выглянуло из-за елок, и снова пошел. Ну, да. Не охотник он. И даже не рыбак. Но кушать-то надо. Потому что надо идти на север - папа сказал не
останавливаться. А чтобы долго идти - надо много кушать. Так Алексей уговаривал себя, подбираясь с винтовкой наперевес к очередной полянке. На той ворковали типичные городские голуби.
        Только цветные какие-то. Коричневые. Он долго целился, примостив винтовку в развилку ветвей, потом, затаив дыхание, медленно-медленно потянул спусковой крючок. Щелкнуло, как ветка сломалась. Лес даже не заметил выстрела. Только голуби поднялись стаей, оставив одного на поляне. Алексей подождал еще немного, вслушиваясь. Вроде, никого рядом.
        Тогда он быстро выбежал, схватил птицу за крыло и тут же убежал обратно в лесную тень. Нож был очень острым. Кое-чему его папа все-таки научил: как потрошить, как осторожно вырезать самое горькое, чтобы не отравить мясо желчью. А ощипывать птицу он не стал. Сходил к реке, посидел в кустах на берегу, смотря то вверх, то вниз по течению, а потом под песчаными наносами накопал сырой тяжелой красной глины и завернул потрошеную птицу в нее, превратив в сплошной ком. Веточкой сделал два отверстия. Закопал в песок. А сверху опять развел маленький почти бездымный костерок, подкидывая в него шишки, и суша одновременно свои совсем расползшиеся кроссовки. Костер без дыма - это если не наваливать много веток. И сырого не класть. Надо положить около огня заранее, чтобы подсохло все. А потом просто подкладывать по одной. Полчаса он вытерпел. Он умел терпеть, на самом деле. Потому что был, как говорил папа, «дисциплинированный». Папа остался там. С мамой. А он должен все равно идти на север. Алексей стукнул рукояткой ножа по горячему глиняному кому. Еще раз, раскалывая на части. Внутри были перья и пух, а между
ними вкусное распаренное белое мясо. И остатки костра и кости он снова закопал, накрыв ямку куском дерна. Посмотрел со стороны: если специально не искать - так и не заметишь! Ну, вот. Три дня, значит. Патрон в патроннике. Винтовка на груди. Теперь он пошел ночью.
        Папа говорил: можешь - иди. Вот Алексей и пошел. Теперь, подумал он, еды хватит. Было целых две коробки патронов. То есть, всего двадцать штук. Если осторожно и метко стрелять, может хватить на целый месяц.
        Ну, или почти на месяц. А дядя Коля уже приехал, наверное, и теперь разбирается со следами. Алексей улыбнулся. Вот пусть посмотрит, пусть попробует его найти. Это как игра, выходит. Он шел медленно, отводя от лица ветки, стараясь не наступить на сухой сучок. И вдруг впереди замерцал огонек. Костер! Алексей глянул на компас. Костер был прямо на север от него.
        Никто же не говорил ему, что нельзя посмотреть? Сначала он шел на цыпочках, потом пополз по-пластунски, держа винтовку, как спецназовцы в кино. Когда он приподнял голову, чтобы посмотреть из-за кустов, что там, на поляне, у костра, в шею сзади ткнулось холодное, и грубый голос сказал:
        - Лежать! Руки на затылок! Тут уже не поспоришь и не вывернешься. Со взрослым Алексей справиться вряд ли сможет. Он отпустил винтовку и дисциплинированно положил руки на затылок.
        - Ну, что, - сказал тот же голос, но уже нормальным тоном. - Тридцать километров. Три дня. Я же говорил, что Лёха - наш парень!
        - Дядя Коля! - он опять чуть не заплакал.
        - А кто бы еще? - подмигнул смуглый и веселый дядя Коля. - Пошли, путешественник. Будем еду есть, чай чаевничать и разговоры разговаривать.
        - А костер не заметят? - осторожно спросил Алексей, посмотрев на небо.
        - Уже нет, - вздохнул дядя Коля. И вот тогда он много всего объяснил. И насчет фамилии их - тоже.
        На самом-то деле они, то есть папа, мама и сын, были «вышними», то есть высокими, верхними. Там, на той стороне, махнул он рукой куда-то влево. А когда сюда перебрались, стали Вышенко. С ударением на второй слог, понятно? Такой там был язык, куда попали сначала.
        Ну, а уж когда переехали в этот город, а потом еще и меняли документы в связи с переездом, стали, как, ну?
        - Вишенка…, - сказал растерянно Алексей. Какой же он был тупой! Ну, конечно же! Так все легко и просто раскрывается!
        - А ты, дядь Коля? А он и его сестра, Лёхина мать, были Вохровы. А это еще проще - «в» - это вооруженные. «Охр» - охрана. Понимаешь, Лёха, Вохровы - они всегда рядом с Вышними. С Вишенкой, значит. Потому и родня. И если что - охраняем и помогаем. Вот он и приехал сразу, чтобы спасать и охранять.
        - А папа с мамой? - с замиранием спросил Алексей.
        - Ищем, - сурово ответил дядя Коля. - Найдем. А пока мы с тобой погуляем по этому прекрасному лесу. У нас с тобой будет долгое путешествие. Чтобы уже наверняка. Ну, ты понял, да?
        - Угу, - кивнул Алексей. …
        - Чем питался?
        - Малину нашел, грибы… Голубя убил и зажарил.
        - Потрошил? Значит, у тебя, выходит, первый голубь, да? А у меня первым был петух. Не поверишь - петух! Мне было лет десять, и у нас был огромный и красивый петух. Просто огромный. Он был мне по пояс, представляешь? А когда раскидывал крылья, распушался и шел в атаку - о-о-о! Я его боялся дико. И однажды попался. Он просто гонял меня - животные чувствуют страх, все животные. Не только собаки там разные или волки. Вот, петух этот чувствовал, что я его боюсь. И когда я приходил из школы, то бежал к крыльцу со всех ног. А он - за мной, взлетая иногда на скорости. Ужас… Чего смеешься? Знаешь, как страшно, когда петух? Алексей зажимал рот, но все равно смех вырывался наружу. Дядя Коля - убегающий от петуха!
        - …И попался. Как-то так повернулся неудачно. Или вошел во двор, не посмотрев, задумавшись, что ли. А петух как подпрыгнет! И клюнул меня прямо в лоб. Вот, даже шрам остался. Он нагнулся, и в колеблющемся свете костра показал на точку между бровями.
        - Это он так клюнул. Так вдарил, что кровищи было - ух, сколько.
        А еще он сломал себе клюв о мою черепущку, и кончик ключа вышел только потом. Вот шрам и остался.
        - А я думал, это на войне…, - Алексей подул на кружку и отхлебнул горячий сладкий чай, пахнущий какими-то травами.
        - На войне рана сюда - это смерть! Ты что, парень! Без каски на войне просто нельзя. Но мне было десять, у меня лила кровь, петух гнал меня до крыльца… А на крыльце стоял отец и курил. Он просто стоял - и курил, представляешь? Ничего не делал, но петух сразу стал маленьким и боком, боком убрался за сарай. А отец посмотрел на меня, посмотрел, а потом вздохнул, и из-за двери вытащил топорик. Это был мой собственный топорик, я его точил всегда сам. Хворост порубить, растопку приготовить - это моя работа была. Вот, он мне топор дает и говорит, иди, мол, сын, и принеси мне своего первого петуха. Понял, да?
        - И ты зарубил петуха?
        - Это был бой, парень! Настоящая битва, как в страшном кино! Я гонялся за ним, и теперь уже он убегал от меня. По всему двору перья… А на крыльце стоял отец и смотрел. Мы потом этого петуха долго потрошили, ощипывали, обварив кипятком. Потом рубить на части.
        Потом еще варили. Долго варить пришлось - он же не цыпленок. Мама тогда сильно ругалась на нас. А мы только подмигивали друг другу, когда ели этого петуха. …
        - Да нормальный пацан у вас - Лёха! Мы с ним и охотились, и рыбачили. Он из книг много полезного вынес. Ну, и вы все-таки кое-чему научили, конечно. Я тут приврал немного, но ему было приятно, - рассказывал дядя Коля, пока Алексей отмокал в горячей ванной после бурной встречи с родителями. - А чем это вы тут так бахнули? Он рассказывал, самый настоящий бой был?
        - Я сам все сделал, - гордо сказал папа. - Что, зря меня в армии учили, что ли? … Первого сентября, как обычно, Алексей шел в школу. Шел спокойно, посматривая по сторонам и присматриваясь к прохожим. Папа и мама живы - это хорошо. Охрана всегда где-то рядом - тоже. Но береженого, как говорил дядя Коля, бог бережет. Надо быть готовым ко всему.
        - О! Пацаны! Кто идет! Лёшенька! Наша вишенка! - гнусаво завопил кто-то за спиной, кривляясь. - Эй, толстый! Алексей мягко развернулся на одной ноге, шагнул на не ожидавшего встречного движения парня из параллельного класса, резко, как учил дядя Коля, выставил вперед вторую ногу. Пацан тут же сам въехал в нее и кубарем покатился на дорогу под дружный смех школьников.
        Вскочил, кинулся было, да еще и за ним подтянулись друзья, недовольно крича что-то. Но вдруг с забора спрыгнул второгодник Мишка и спросил:
        - А чего это вы тут все на одного? - и свистнул. И еще трое одноклассников встали с ним рядом.
        - Это, между прочим, мой одноклассник, - сказал Мишка. - Как там тебя… Э-э-э…
        - Алексей, - серьезно сказал Алексей и протянул руку.
        - А я, значит, Михаил, - сказал Мишка. - Ну, что, сядем вместе?
        Друг
        Лифт со скрипом распахнул двери. Белый искусственный свет отразился от алюминиевых панелей.
        - Поехали, - сказал я, махнув рукой.
        - Ты что? - удивился он. - Это же ловушка. Точно. Чего он тут нам двери раскрывает?
        - Ты же сам кнопку нажимал!
        - Ничего я не нажимал! Сам приехал и двери открыл. Ловушка! Он ловко плюнул внутрь и сразу отскочил, не понятно чего ожидая.
        - Ну, не поедешь, я и один могу! Меня мотало. Меня штормило. Меня мутило. Меня ждал диван в холостяцкой квартире. На диване можно было лежать, закрыв глаза, и не видеть этого болезненно-белого света.
        - Нет! - он за рукав оттащил меня назад. - Ты что, самоубийца?
        - А если? - с вызовом спросил я, пытаясь выпятить вперед челюсть. - Или что тогда?
        - Тогда - тем более! Я тебе друг?
        - Ты мне друг.
        - А раз я друг - значит, самоубийства не будет!
        - Плохо мне, - признался я другу, уткнувшись в его плечо. - Мне домой надо.
        - Фигня - война! - заорал он бодро и потащил меня, как санитарки в кино таскают раненых, перекинув мою руку себе через шею. Идти было далеко. Тринадцать этажей. На каждом мы останавливались, проверяли лифт, убеждались в ловушке. Теперь я и сам видал - точно, ловушка! Как где ни постоим, подождем, нажав кнопку, так он и открывается. Совершенно пустой и светлый изнутри.
        Неспроста это. Спасибо, что я был не один. Друг спасал всегда, оттаскивая то за рукав, то за воротник.
        - Ключ! - сказал он на тринадцатом этаже. Мне стало смешно. Это я вспомнил детский кинофильм. Там про ключ стражники всегда спрашивали страшными голосами.
        - Ключ! - снова сказал он. Я чуть не упал на пол от смеха. Когда я смеюсь - я слабею. Это точно. Давно подметил. Вот, ослаб, да. Он прислонил меня к стене, похлопал по карманам и надыбал откуда-то ключ. Самый настоящий длинный блестящий ключ от железной двери.
        - Во! - сказал он, покрутив его перед моими глазами. - Ключ. Я опять сполз по стене. Смеяться тоже было тошно. Внутри головы катался тяжелый свинцовый шарик, как в игре. И когда он ударял в висок, голова клонилась к плечу. Больно не было, но от постоянной качки тошнило. Когда дверь открылась, я сумел только добежать до дивана и упасть. И все. … Если утро - время, когда просыпаешься, то было именно утро. Хотя солнце стояло высоко, нагревая комнату, глядящую единственным окном на юг. Пахло пылью, потом, грязным бельем и немного спиртным. Когда я понял, что пахнет именно спиртным, в организме поднялась протестующая волна, и я еле-еле успел зажать рот, усиленно дыша носом.
        - На, - сказал кто-то сбоку. - Я тебе оставил. Грязная рука протянула початую бутылку пива. Тут главное - не сосредотачиваться, не чувствовать вкус.
        Зажмуриться, впиться и глотать, пока глотается. До сухого дна.
        - Уф… Так я сказал и открыл глаза.
        - Ой. А ты кто?
        - Друг! И тут я вспомнил. Черт, как же мы теперь вниз-то, в магазин - снова пешком? Это же целых тринадцать этажей! Голова закружится спускаться! А на лифте нам ехать нельзя. В лифте ловушка. Хорошо, что друг от нее спас… Да и на улице же… Я вспомнил, как мы встретились. Я шел по тротуару, а он стоял посередине и рассматривал серый асфальт. Мне было трудно идти прямо, поэтому я как-то впиллился в него.
        - Вот, смотри, - сказал он шепотом в самое ухо. - Видишь? Долбодятлы! Асфальт был испещрен круглыми вмятинами, как от ветрянки кожа у детей.
        - Это дворник лед откалывал, - сказал я.
        - Ха! Дворник… Это он сам тебе признался? Или я долбодятлов не знаю? - он осторожно поглядел вверх. - Надо под крышу. Вот так мы и пришли ко мне. Но как же теперь? Тут и лифт-ловушка. И эти долбодятлы на улице…
        Зомби-зомби-зомби
        К зомби-апокалипсису мы никогда специально не готовились. Если и готовились к чему, так это к неожиданному выезду из города. Что-то вроде войны или волнений массовых, и надо будет вдруг отсюда бежать.
        Об этом и говорили на кухне. А над тупыми американцами, которые боятся придуманных зомби и держат в доме запасы продовольствия, а еще изучают правила убийства кошмарных зомбаков и ходят на специальные курсы, только смеялись. Вот поэтому, наверное, все так и вышло. Ночной звонок в дверь - самое противное дело. Я еще покрутился в постели, потом накрыл голову подушкой и попробовал снова уснуть. А тот, что за дверью, снова стал названивать. Ну, ведь ясно же, что это вовсе не ко мне. Нет у меня никаких таких странных знакомств, чтобы по ночам… Ну, какого еще там и кому и вообще? Вот, предположим, ты спьяну или с устатку ошибся этажом или дверью.
        Позвонил целых три раза. Не дождался ответа. Так хоть на номер квартиры погляди! Хоть лестничную площадку осмотри - ну, не твое это все, не туда приперся! Или укуренный в конец просто? Опять звонит. Надо будет мне поменять эту звонилку. А то сигнал, как вот просто не знаю, что. Мертвого поднимет. Меня практически совсем поднял. Не уснуть теперь никак уже. А на часах, между прочим, всего три часа ночи. Ни туда, выходит, ни сюда. Ни выспаться хорошо, ни вставать, чтобы работать. Как же громко трезвонит! Пойду и скажу ему что-нибудь. Или даже ударю. Прямо вот в лицо. И еще поддых. И потом ногой, ногой… Опять звонит. Просто в голову шуруп ввинчивается.
        - Иду уже, иду… Не слышит, названивает какую-то мелодию. Что-то такое прерывистое. Знакомое что-то. «Спартак-чемпион», что ли? Васька, никак?
        - Какого еще черта и вообще? - спросил я, открывая дверь старому другу. А он ворвался, оттолкнув меня в сторону, и сразу стал быстро-быстро руками по двери, как в кино. Щелк-щелк-щелк…
        Заперся, типа.
        - Ты, гад последний, совсем сдурел, что ли? Сколько сейчас времени - знаешь? Васька, друг с самого детства, отмахнулся, прилипнув к дверному глазку. Смотрел долго, дышал часто, будто бежал откуда-то. Наконец, повернулся, глаза вытаращил:
        - Ну, блин, с днем рождения тебя, что ли…
        - Дурак совсем, да? Три часа ночи! Завтра на работу… То есть, уже вот сегодня скоро…
        - Ага, я-то дурак… А ты… Телевизор лучше включи. На кухне телевизор тихонько шипел и показывал серую муть. В комнате - тоже. Я пошевелил мышкой, оживляя спящий компьютер, ткнул в яркий значок на рабочем столе. Хм…
        - Интернета тоже нет.
        - Скажи спасибо, что пока есть свет! - горячо зашептал он. - И ты не шуми так, а говори тихо - они на шум и свет резко реагируют. Свет тут же погас. Как по команде какой. И больше не включался, как ни щелкай выключателем.
        - Ну, вот и до подстанции добрались, - непонятно сказал Васька.
        - Да кто еще и куда добрался?
        - Зомби, так твою и перетак и налево с выкрутасами. Америкосы не зря всех своих к этому готовили. Натуральные зомбаки, представь…
        Жрут, в натуре, людей и передают заразу дальше. Как в кино, прикинь! Нет, мало того, что разбудил в три ночи - в самый, понимаешь, мой день рождения, так еще и дурь разную несет.
        - Накурился, что ли? Или пил крепко?
        - Ты телевизор включал, в Интернет лазил… Свет вот тебе еще погас. И я, по-твоему, спать не хочу, что ли? Я к тебе из кабака бежал, так все ноги, блин, сбил. Как услышал сообщение - сразу к тебе. Вдвоем-то все проще продержаться, чем в одиночку.
        - Продержаться?
        - Блин, да просыпайся ты, наконец! Хватит тупить! Он мне подробно, плотно пересыпая обычные слова матом, рассказал о событиях этой ночи. Как ровно в полночь прозвучало экстренное сообщение. Как было сказано, чтобы все сидели по домам, запершись, и ждали армию. Как потом начали постепенно отключаться телевизионные каналы. Как он, Васька, пробирался ко мне пешком практически через весь город. Потому что - куда еще, как не к лучшему другу?
        - Да, ладно…, - говорил я, растирая лицо. - Ты мне тут втыкать начинаешь всякое такое. Мы сколько раз уже обсуждали с тобой. И отмирание нервных окончаний, и про кровь и питание, и про мозг и выстрелы в голову… Ну, брехня же! Ну, не бывает такого! И даже не смешно. Ты мне еще про вампиров поговори, ага.
        - Кстати, о выстрелах, - встрепенулся он. - У тебя есть ствол какой-нибудь?
        - Откуда, браза? Откуда у простого программера - ствол?
        - Ну, ты же, вроде, за ношение и свободную продажу был?
        - Ну, был, да. И даже - есть. И что? В общество охотников записываться и длинную дуру покупать, а потом дома в сейфе ее хранить? Нафиг-нафиг… Я бы вот пистолет еще купил. А длинноствол мне как-то совсем не нужен. Не охотник я.
        - Эх, жаль, - сказал Васька и аккуратно отодвинул край шторы, заглядывая вниз, во двор. Мне раньше шторы эти совсем не нужны были, потому что все равно один живу, да и этаж высокий. Но потом внизу поставили фонарь такой яркий, что можно гулять по ночам на новой детской площадке. Вот я и повесил на струну. А Васька смотрит вниз и шепчет что-то матерное.
        - Чего ты?
        - Чего я? Чего ты, мать твою! Вон, посмотри вниз. Эх, ружья нету… Ну, посмотрел. По двору в разных направлениях, покачиваясь, ходили самые натуральные зомби. Как в любом американском кино.
        Руками почти не двигают. Неуклюжие немного. Ходят туда и сюда, сталкиваются, упираются в стену, поворачивают обратно.
        - Ну? - непонятно спросил Васька. А что - ну? Что я ему скажу? Это он меня в три часа ночи разбудил, напугал, можно сказать, а теперь вот зомби показывает. Да ну, нафиг… Сон это все. Просто сон. Кошмар.
        - Сон? Ну, да… А пожрать у тебя запасы есть? А воды - полная ванна, небось? Мы кинулись к ванной, но раз нет света, так и тут - слилось по трубам какое-то количество - и все. Да и та вода была рыжая и грязная.
        - А ведь кто-то же готовился, наверняка, - мечтательно сказал Васька. - Кто-то эти фильмы не просто так смотрел, не для ржачки простой, а для дела. Учился выживанию. А у тебя вот ни воды нет, ни жрачки долгоиграющей.
        - Пельмени у меня есть…
        - Вот и будешь теперь сырые пельмени трескать. И еще без запивки… Черт, чего это я к тебе полез? Ну, чего я к тебе-то? - заныл он.
        - Потому что ты - мой настоящий друг, - ответил я. - А так бы я утром в магазин вышел - все же день рождения, надо закупки всякие делать - а там эти ходят. Бр-р-р… Нет, в натуре, браза, я тебе теперь даже благодарен. Потому что, выходит, ты меня сегодня от смерти спас. Он посмотрел странно, хмыкнул подозрительно:
        - Так ты поверил уже, что ли? А как было не поверить? Света и воды нет. Телевизора и Интернета нет. Апокалипсис, не иначе. И эти, во дворе. Я еще раз посмотрел опять в щелку - ходят и ходят. Как механизмы какие.
        - Что делать будем? - спросил Васька. Он меня всегда уважал, и если чего сделать, так сначала выслушивал, потом мы спорили, а потом уже делали.
        - А что делать? Оружия нет, - начал я перечислять, загибая пальцы. - Воды нет. Света нет. Еда - кило пельменей. Скоро разморозятся. И еще есть полбуханки хлеба. И водка. Полбутылки.
        Старая, с Нового года. Все. Получился весь кулак собран, все пальцы согнуты.
        - Так что думаешь-то? А думал я, что служебный вход в магазин - как раз из моего подъезда. У нас тут магазинчик шаговой доступности внизу. На ночь он запирался, а с десяти утра и до десяти вечера продавал срочную и быструю еду. Всякие там «дошираки», консервы, безалкогольное всякое, сахар в пачках. Выходит, очень для нас полезный магазин. Только он на сигнализации.
        - Какая теперь сигнализация? - рассмеялся Васька. - Ты совсем очумел, что ли? Пусть звенит - может, помощь придет.
        - Ага. Или зомбаки твои набегут на шум. Хотя, если свет отключился, то на батарейках сигналка долго не продержится. Это точно. Это я знаю. И мы решили, в общем, что надо нам в тот магазин прорываться.
        Ночью. По темной лестнице. С этими самыми зомбями во дворе. А что делать? Жить-то хочется! Мой этаж был шестнадцатый. Спускались вниз часа два, наверное, замирая на каждом шагу и прислушиваясь. Я даже вспотел от напряжения. Рубаха стала холодная и мокрая. Противно. Дышал через раз, чтобы не шуметь. А на первом этаже, в отнорке, где дверь в магазин, оказалось еще темнее, чем на лестнице. Так-то оно везде темно - а тут еще темнее, потому что в сторону и совсем без окон. Васька в темноте чем-то звенел потихоньку. Скреб металлом по металлу. Ругался шепотом. Потом прямо мне в ухо дышит:
        - Тут, слушай, совсем простой замок. Открываю, приготовься. А я - как пионер. То есть, всегда готов. Особенно по такому делу.
        Мы заранее все обсудили. Как входим, сразу баррикадируемся-запираемся. Потом затариваемся едой и питьем. Если зомби гадские не сбегутся на шум, то поднимаем все наверх ко мне. И сами - вторую ходку. И так до самого света, до утра. Потому что наверху пережидать безопаснее всего. А если набегут зомби, то запираемся в магазине - там решетки и ставни и железная дверь. И там уже сидим, сколько сможем.
        - Ап! - сказал Васька. Мы дружно ввалились в магазинчик, и я сразу дверь на все щеколды, да еще подтащил мешок с сахаром. А в дверь сразу тукнулось. Молча так - но весомо. Выходит, дошел кто-то. Это мы хорошо успели, буквально, выходит, в самый последний момент. Хорошо, что темно. А то бы у меня был вид такой… Ну, бледненький был бы такой видок. Я же понял, что в темноте коридора зомбак бы подошел неслышно и сожрал, нафиг. А мы бы и не видели.
        Зовешь так Ваську, а его и нет вовсе. Тьфу! Я еще один мешок подвалил под дверь, а потом стал шепотом звать Ваську. А он, сволочь, не отзывается. Темно. Страшно. Мягкие удары в дверь - хорошо, что она стальная, да еще открывается наружу, а не вовнутрь. Пусть стучит, хоть башкой - не проломит. А Васька все молчит, гад. А потом, слышу, он там спичкой чиркает. И сразу стало светло. В банке пустой свечка горит. На прилавке разложены всякие продукты.
        Бутылка шампанского откуда-то - вроде, у нас магазин без алкоголя. И Васька такой - самый настоящий друган. Со стаканом в руке.
        - Вот, - говорит. - Так, значит, Сашка. Я с тобой уже двадцать лет дружусь. Мы с тобой чего только не видели. И у тебя сегодня - день рождения. Да ты не стой, бери вот стакан, сейчас мы с тобой бухать будем. Праздновать, типа. Так я о чем. Я о том, что как бы и где что ни было, а мы - все равно друзья.
        - Друзья, Васька, - кивнул я, и чуть не заплакал - так растрогался.
        - И вот я долго думал, чем мне тебя удивить на твой день рождения…
        - Ага, удивил, - рассмеялся я. - В натуре, удивил ты меня. Я теперь такой, блин, удивленный весь!
        - Так вот, браза, - улыбается он. - Я когда-то кино такое глядел.
        Там брат для брата на день рождения такую вот игру устроил, что просто чума и отпад. Все вокруг оказалось не так, как в жизни. Так там просто детектив получился. А я подумал, что нам надо вот такой апокалипсец со страшными зомбаками сделать. И все, как есть, устроил. Дорого вышло, конечно - но это все фигня. Потому что для друга. Так, выпьем, друг, за тебя и твой такой вот уникальный и замечательный день рождения! Мы выпили. А потом я стал думать, чего он такого сказал, и никак вот не пойму.
        - Так эти зомби - из-за тебя, что ли?
        - Да нету никаких зомбей. Не бывает их. Просто не может быть чисто по науке. Мы же обсуждали и про нервы, и мозг, и питание, и вообще…
        - Подожди… А свет как же?
        - Рубильник по команде отключили. Заплатил я консьержке.
        - А телевизор? - прищурился я.
        - Так, это я сам провод выдернул просто. Он у тебя с Интернетом вместе.
        - А эти, которые во дворе?
        - Так то ж бомжи местные. Они за бутылку водки тебе таких зомбей изобразят. Скажи, круто вышло, ага?
        - А магазин? - спросил я с подозрением, показывая на полки.
        - Да это я вчера с Муратом договорился, он мне ключ дал и тут все заранее накрыл, чтобы самый настоящий праздник был. В общем, с днем рождения тебя, Сашка! - и наливает еще.
        - В общем, - говорит, - человек человеку друг, товарищ и брат, а зомби зомби - зомби. А я пью, а сам вот не верю. Нет, что зомбей не бывает - верю. Но что ничего этого прямо сейчас нет - уже как-то и не верю. Все как-то мне вокруг подозрительно очень.
        - Что, правда, поверил, чувак? - смеется Васька, берет свою свечку и идет к дверям. - Пойду пока включу свет, чтобы народ поутру не бунтовал. Вот он к дверям, а я сразу за ним иду. И смотрю. Как только он выходит, так я сразу закрываю и накидываю засов. Слушаю, ухом прижавшись, а там он сначала закричал что-то, а потом какой-то хрип нехороший и будто плеснуло чем-то. И в дверь опять мягко так и тяжело - туп, туп… Жалко мне Ваську, конечно. Настоящий был друг. Самый старый. Но, блин, Боливар просто не вынесет двоих. А на меня одного этого магазинчика хватит надолго. А там, глядишь, и армия… Ну, раз в полночь об этом по телику говорили. Васька же сам слышал. А друг врать не будет.
        Магазинчик у обочины
        Машка подрабатывала на этих каникулах. Подрабатывать было лень, но свои собственные деньги, за которые не надо было отчитываться перед родителями, перевешивали. На работе ее звали отвратно - Манькой. Так начала называть Ирка, которая торговала за соседним прилавком всякими нужными и ненужными мелочами. А Машку поставили на продукты, которых тоже было - только самые необходимые. Стандартный магазинчик при дороге не мог давить ассортиментом, как всякие «пятерочки-шестерочки-магниты». Только самое необходимое. Сигареты, например. Или вот еще пиво в холодильнике. Бывало, подваливал неспешно огромный двухэтажный экскурсионный автобус, и все пиво тут же уносилось крепкими загорелыми мужичками в его пахнущее кожей и гремящее музыкой нутро. Но чаще заходили какие-то замученные жизнью седоватые типы, вылезающие из побитых жизнью «жигулей». Они покупали хлеб и консервы. Всегда хлеб и консервы. Ну, иногда еще всякие сухие супы. Конечно, если бы магазинчик стоял на главной трассе… Но его хозяин на той трассе построил в короткий срок большую новую «стекляшку». А тут, на дороге местного значения, поставил
старенький павильон на два прилавка друг напротив друга. Подвел электричество, за которое потом воевал с пожарными и с представителями облэнерго. Поставил страшненькую деревянную будку над глубокой ямой - туалет. Завел продавщиц, работающих посменно и не претендующих на большое. Все. Осталось ему только подъезжать раз в день, «снимать кассу» и устраивать нагоняй, если что вдруг не так. Сегодня все было, как обычно. То есть, тоскливо и сонно. Ирка дремала, положив руки на свой прилавок, а голову - на руки. Машка, потосковав и даже попробовав почитать книжку - конечно, ничего не получилось, потому что кто же читает в каникулы? - пошла покурить на крыльцо. А что, раз покупателей нет - имеет полное право. На улице стоял пасмурный июль. Вчера лило, как из ведра. А сегодня парило. Наверное, опять к дождю. Тут у них всегда так: если показывают в телевизоре, что вокруг везде стоит дикая жара, то у них - дождь, а если всех заливает, как в прошлом году было, то тут обязательно дикая сушь, и солнце и синее небо - такое синее, что вверх просто не поглядеть. Сегодня было не жарко, а так, что в самый раз. Вот Машка
и одета была так, по-летнему: шорты, топик, а сверху белый халат - она же «на продуктах». Курить в одиночку тоже было скучно. Но Ирка не курила вообще, и даже пыталась что-то там говорить, типа, «воспитывать молодежь». За такое Машка запросто могла послать, кого угодно и куда угодно. Ирке она объяснила это. Вот теперь они немного вроде как бы в конфликте.
        И поговорить-то тянет, но - как? Поругались ведь. Опять же - покурить очень хочется. Машка стояла на крыльце, опершись плечом о столб, отгоняла струйкой дыма редких, но ужасно назойливых и упрямых лесных комаров.
        Лес - вон он. Сразу за вырубкой начинается. Тут места вообще лесные - грибные и ягодные. Еще, бывает, рыбаки наезжают. Хорошие тут места, в общем. Только очень скучные. Ничего и никогда тут не происходит. И никогда не произойдет. Машка курила и дико хотела в город. В настоящий большой город, не в этот, где жила. А еще, как не стыдно бывает об этом подумать и самой признаться, она хотела принца. Черт с ним, с белым конем. Пусть даже на самом простом мотоцикле. Но чтобы принц был самостоятельный и без сильно вредных привычек. Она посмотрела на свою сигарету и кивнула сама себе - ладно, курить пусть ему будет можно. А больше - ни-ни. В общем, даешь принца, дорогое мироздание!
        - Извините, пожалуйста, - вырвал ее из скуки и полудремы незнакомый голос. Кстати, знакомых голосов было всего только два. Ирка, но она сейчас спала, и хозяин, но Варпет приедет только к вечеру. Так что все остальные голоса - незнакомые.
        - Ну? - сказала Машка, медленно и плавно поворачиваясь. Это был ее коронный ответ на любой вопрос. Так, «нуканьем» своим, она доводила до кипения собственных родителей. Даже быстро двигаться, как-то реагировать на неожиданность было скучно и лениво.
        - А не подскажете, уважаемая сударыня, какое у нас сегодня число? Машка стояла и только рот разевала от удивления. Здоровый такой дядька. Как подошел-то совсем бесшумно? И откуда такой? Бородатый, но еще молодой, вроде. Одет совсем не по погоде - какой-то длинный зимний ямщицкий, что ли, тулуп из черной овчины, шапка-ушанка, на ногах - валенки… Летом, блин - валенки! И рюкзак огромный за спиной. Такой, что даже над головой нависает.
        - А? - глупо так ответила Машка. Даже про «ну» забыла.
        - Число, спрашиваю, какое сегодня?
        - Так, это, девятнадцатое, значит…
        - Ага, ага… А день недели не сообщите прохожему?
        - Вторник, - уверенно ответила Машка. Дядька отошел на пару шагов, аккуратно переступая валенками через лужи, потом повернулся всем телом - иначе с таким рюкзаком просто нельзя:
        - А…
        - Июнь, две тысячи двенадцатый, - опередила его вопрос Машка. Он кивнул, но продолжал смотреть молча. Задумался, что ли? Тут уж Машка не выдержала и выдала:
        - Планета Земля, ноль двенадцать в тентуре, налево от Большой Медведицы… Дядька улыбнулся, кивнул, поправил на плечах лямки рюкзака и шагнул через канаву в лес. Еще минута - и нет опять никого на дороге. Машка бросила сигарету в лужу, зашла в магазинчик, растолкала Ирку, помирилась по-быстрому, улыбнулась, и с жаром начала рассказывать про вот такое странное, которое случилось, не поверишь!
        - А ты чо? - спрашивала Ирка. - А он - чо? А ты ему чо? Потом постояла, обдумывая что-то и морща лоб, выскочила вдруг из-за прилавка и выбежала на крыльцо. Вернулась задумчивая и немного чем-то расстроенная, похоже.
        - Ты чего, Ир? - осторожно спросила Машка. - Знакомый твой, что ли?
        - Мань, ты конечно прости меня, дуру… Но ты - дура, - ляпнула Ирка.
        - Ты опять, что ли начинаешь?
        - Земля, Мань, ноль тринадцать в тентуре, а не ноль двенадцать…
        Куда же ты его, блин, направила? В какую такую и растакую твою, блин, спираль? Машка обиделась на нее и ушла в свой угол, к продуктам. Ирка обиделась на ее обиду и села читать какую-то потрепанную книжку. А Варпет, приехав вечером, был очень доволен порядком и дисциплиной. Но не доволен кассой.
        - Э! - сказал он. - Работать лучше надо. А кто не хочет работать лучше - сами понимаете. Я сказал. И уехал. … Ночью Машка смотрела в окно своей маленькой спальной в окраинном недавно построенном доме в небольшом районном городе. Тучи все к ночи раздуло. С краю узким серпом светил месяц. А по всему небу блестели и перемигивались звезды. Таких звезд, она точно знала, в большом городе просто не бывает. Звезды перемигивались. Сад за окном шумел. Где-то далеко лаяла собака. А Машка опять думала о принце. Пусть даже и не на мотоцикле.
        Пусть хоть пешком, с рюкзаком и с бородой. Но чтобы обязательно самостоятельный и без сильно вредных привычек. Перед сном она повторила несколько раз для памяти:
        - Планета Земля, ноль тринадцать в тентуре, налево от Большой Медведицы. И уснула с улыбкой. И от той улыбки сон ее был легким и приятным, как и положено снам молодых девушек во время последних летних каникул.
        Ноосфера
        Вы все еще думаете над загадкой, почему мы не вышли в открытый космос? Спорите. Читаете книги. Исторические и фантастические - всякие. Видите, что беспилотные корабли исчертили своими маршрутами всю Солнечную систему и вышли за ее пределы. А человек - как был привязан к Земле и тонкому слою над ней, так и остался там же. И задаетесь вопросом: почему? Придется начинать нашу лекцию очень издалека. Вы знаете уже из других курсов понятие «ноосфера», но используете его в сугубо теоретическом и философском значении. Но представьте себе, что она действительно существует и она материальная. Она, ноосфера, окружает всю нашу Землю неравным слоем - где слой выше, где ниже, в зависимости от населенности и интенсивности мышления населения той или иной области. Над океанами совсем тонкий слой. Но он есть и там.
        И вот эта самая ноосфера непроницаемой для мысли пленкой окружает всю нашу планету. Сформировалась она давно, с первого разумного обитателя Земли. С самого начала. И чем далее движется в своем развитии общество и каждый индивидуум, тем мощнее, крепче, толще, массивнее ноосфера планеты. Это атмосферный слой может утоньшаться и даже исчезать, это гидросфера может терять миллионы тонн воды.
        Ноосфера - растет. Нет, приборами она не измеряется и не выявляется. Но это не значит, что ее нет - и в дальнейшем своем изложении я вам расскажу, как легко доказать ее существование не в философском а в практическом, естественнонаучном ключе. Пока же просто предположим, что такая пленка ноосферы вокруг нашей планеты действительно есть. Что отсюда следует? Да очень многое. Следует, в первую очередь, что мысль материальна. Но раз ноосфера непроницаема для мысли, хранит мысль в себе, держит ее, отражает обратно ускользающую, то материальная мысль неизбежно действует на материальные объекты.
        Мыслящие особи порождают мысль, мысль действует на мыслящих. Не понятно? Вот перед вами цепочка, о которой говорят на лекциях по антропологии. Она неполная, прерывается где-то. Но все же - неужели не видно, как менялся человек? Хорошо, предположим, что все эти питеки и тальцы, тропы и эректусы - они все тупиковые ветви эволюции, а человек - он наособицу, сам по себе. Тогда хотя бы посмотрим на картины и на скульптуры. За последние три тысячи лет выберем самое лучшее и самое показательное, скажем так. Вот слайды.
        Смотрите, как изменялся человек. Что вы говорите? Изменился не человек, а всего лишь понятия о прекрасном? А человек, по-вашему, остался прежним? И просто-напросто рисовали художники не человека с натуры, а исключительно свои представления? Вот так, значит, вы художников великих во лжи обличаете… И Пракситель создавал свои скульптуры не с натуры, и Рубенс вам все врет, и Рембрандт рисовал не то, что видел, и Брейгель какой-нибудь - уж совсем не то, что было… Ладно, смотрите дальше фотографии. Надеюсь, фотоснимок вы не обвините в пристрастности? Почти полтора века фотографии - вот как изменялся человек. Да, он изменялся, этого невозможно не заметить. И если вы посмотрите по сторонам на своих соседей, просто утром поглядите внимательно в зеркало, вы увидите совсем не то, что видели ваши предки. Возникает вопрос: что это - мутация? От чего? Почему так?
        Неужели от радиации или космических излучений? Вот, вот - от еды. Конечно, курс антропологии не зря был изучен.
        Конечно - как питаемся, так и изменяемся. Но это значит, если кормить разной едой крыс, скажем, то они тоже изменятся? Или крысы вам не показатель? Тогда - свиней? Ну? Предлагайте, как проверить вашу гипотезу о мутагенности простой пищи? Кого будем кормить мясом, кого - фруктами, и получим мутации и изменения? Что? Другие гипотезы? Конечно, конечно есть. А о чем я вам толкую? Я вам говорю, что мысль материальна, а мутагенным свойством обладает сама ноосфера. И если, скажем, в ноосфере накопилось определенное количество мыслей о внешнем виде человека, о том, каким хотелось бы человеку быть, о том, что нравится - таким и становится человек. Идеал мужчины и женщины меняется, меняется за ним и внешний вид. Не наоборот, понимаете? В данном случае именно в такой последовательности. И если принять гипотезу о мутагенности ноосфера за основу, то объясняется многое и многое. Что, лекция о космосе? Я не забыл. Я просто медленно и осторожно подвожу вас к ответу. Итак, примем пока за данность предложенную гипотезу: вся земля в коконе ноосферы, мысль материальна, она действует на сам субъект мышления, то есть
на человека. И теперь я могу вам сказать, что на самом деле ваши предки были совсем не похожи на вас. Вы же не будете с этим спорить? Но вот хотелось им иметь гладкую розовую кожу - и она получилась. Изменилась роль мужчины и женщины, и женщина стала миниатюрной по сравнению с первобытными объемами. Вот картины, вот фотографии. Наши девушки с обложек, супермодели наши - красота просто! И совсем не похоже на то, что было в древности, да и не в древности, а совсем недавно. И не похоже на истинный облик человека.
        Тот облик, который придал человеку бог, если верить преданиям.
        Просто разумное существо меняет себя под свои представления, как меняет и вещный мир вокруг себя. А бог, если он был, создавал человека таким, чтобы тот не боялся радиации и ядов, чтобы жило человечество тысячи и миллионы лет, чтобы хватало жизненной силы, цепкости даже единичному представителю человечества. Он создавал существо, которое может прятаться, таиться от всех невзгод, а может, наоборот, быть агрессивным и хватать все, что вокруг, ловить все, что съедобно. Он создал совершенное существо, такое, что не боится ничего. Кроме одного. Вы спрашиваете, почему человек не летает в открытый космос? Потому что он уже летал. И не раз. Пока не прекратили все попытки. Как только космический корабль вылетает за пределы земного тяготения, как только пронзает тонкую и невидимую пленку ноосферы и вылетает в пустое пространство, как только прекращается действие материальной мысли на всех и каждого, как только слезает все надуманное, придуманное, «намысленное» - если так можно выразиться, так и кончается космический полет человека. Тихо, тихо! Я объясню, да. Вместо человека в рубке космического корабля
оказывается безумное существо - огромный черно-серый паук, мечущийся в невесомости, страдающий, ломающий свои конечности, умирающий от ужаса перед тем, что видит перед собой. Вот и все. Я покидаю ваш курс. У меня всего одна лекция на каждом курсе. Она так и называется: «Фантастические предпосылки отказа от полетов в открытом космосе». Вы слышите? Фантастические предпосылки.
        И все, что я вам говорил - всего лишь фантазии… Ну, или гипотезы.
        Игра ума. Но все же не забывайте: мысль - материальна!
        Пять лет
        Мне, когда все началось, было всего восемь лет. Вот можете говорить, что еще маленький был, что ничего тогда не понимал. А ничего понимать и не надо было. В этом возрасте просто все запоминается. Все, что видишь или слышишь. Как картинка, как фотография. Вот я и слышал, и видел. Росло напряжение. Так говорили родители - напряжение растет. Все было в жизни хуже и хуже. В чем выражалось?
        Ну-у-у… Как вам объяснить. Вот, бывает, что просыпаешься, и видишь солнце, и какой-то шум на улице, и воробьи чирикают, и улыбка у тебя такая - и все хорошо. Понимаете? Все - хорошо. Легко, просто и хорошо. А тут - совсем наоборот. Хоть утром, хоть вечером - какое-то такое напряжение, как перед грозой. Просто вот ждешь все время, что сейчас гром прогремит, и молния сверкнет. Мама даже плакала по вечерам, сидя у телевизора на кухне. У нас там стоял маленький такой черно-белый телевизор. Большой стоял в большой комнате, но она не включала его ночью, потому что тогда могла разбудить нас с сестрой. И она просто сидела на кухне, смотрела в черно-белый телевизор и плакала. Тут любой бы заплакал, наверное. Показывали сплошные взрывы, убийства, какие-то страшные совершенно невероятные аварии. Говорили о всеобщем кризисе, и что мир катится к концу. А что вы думаете, я этого не запомнил? Я мог не знать, что это такое, не понимать слов, но уж запомнить, как говорят, что наступил большой экономический кризис, что он непременно выльется в политический, а кризис политический грозит неизбежной войной… Мы же днем
большой телевизор включали. А там каждый час - новости. И в новостях вот такое же самое. Конечно, я новости на самом деле не смотрел, я в солдатики играл.
        У меня были отличные солдатики - отец их сам отливал. Он плавил свинцовую оплетку кабелей в большой стальной ложке прямо на плите, а потом выливал в форму. И получались солдатики. Что? Вредно - свинец?
        Так я же не малолетний какой, чтобы в рот все тянуть. И потом, он их красил и покрывал лаком. То есть, на руках ничего черного от свинца не оставалось. Зато солдатики были - как живые, как самые настоящие.
        Ни у кого во дворе таких не было. Вот, значит, я играл на ковре в большой комнате, а телевизор обычно работал. И говорил, говорил, говорил. Поднимешь голову, посмотришь, а там горящие кварталы, стрельба обязательно, какие-то флаги разноцветные. И дикторы нагнетают, нагнетают… А вечером мама с работы приходила и плакала. Она тогда плакала чуть не каждый вечер. Иногда звонил отец. Они тогда как раз разъехались. Нам, детям, так объяснили, что они пока еще не совсем разошлись, но просто разъехались, потому что никак не могут иначе. Плохо им вместе. А теперь так выходило, что плохо уже и врозь. И что не знают они, как дальше, но с детьми, с нами, то есть, общаться будут оба. Вот он иногда звонил откуда-то издалека. Мама сначала слушала, слушала, потом бросала трубку и опять плакала. Иногда он звонил, а ее не было дома. Тогда трубку брала сестра или я. Чаще сестра. Она думала, что кто-то из ее мальчишек звонит.
        «Ухажеры», ага. Ей тогда всего четырнадцать было, а вела она себя, как будто на всю жизнь меня старше. Вот с ней отец долго разговаривал всегда. Объяснял, что у мамы стресс, что она может не успеть, что вот-вот грянет что-то страшное, и тогда все будет совсем плохо. Обещал, что в любом случае успеет приехать и спасти нас. Она потом мне все это рассказывала. После таких звонков сядет на диван, меня обнимет - вот еще, телячьи нежности какие-то - и рассказывает, рассказывает. Пугает. Иногда я сам с ним разговаривал. Меня он по телефону пытался смешить. Но я же все понимал. Все слышал. И он понимал, что я понимаю. Восемь лет - это не взрослый, конечно, но уже - ого-го! Вот тогда он меня предупреждал, что всякое может случиться, что надо иметь запасы еды и воды, что двери надо закрывать на ключ и никому чужому не открывать, что отсиживаться лучше под кроватями, если что.
        И еще говорил, чтобы никогда не выключали телевизор. Потому что по нему сразу предупредят всех и скажут, куда надо бежать. Напоследок всегда успокаивал, что, в самом крайнем случае, он успеет. Откуда угодно успеет. Он все бросит и за нами приедет. Как только, смешил, так сразу. Вы, говорил, без меня не вздумайте никуда. Я успею. И так повторял каждый раз. Я всегда после таких разговоров наливал полную ванну холодной воды. А Ирка набирала воду в трехлитровые банки на кухне. На всякий случай. Мама приходила с работы, ругалась. Ванну освобождала, но банки не выливала. Я же видел и понимал. Конечно, ей же помыться после работы надо. Но банки - не выливала! Понимаете, да? А в телевизоре - сами знаете, что. Ужас и кошмар, и уже отрезанные головы. Мне не показывали, но Ирка ночью иногда шептала, чтобы меня напугать. А я тогда совсем не пугался. Потому что, хоть и восемь лет, а - мужик. Ну, а потом вдруг как-то телевизор стал показывать серую муть и шипеть. Ирка бросилась к телефону - матери позвонить. А телефон тоже не работает. Что? Почему оба дома, а мама на работе? Так было же лето, вот мы дома и
сидели, не в школе, потому что каникулы. И из дома, мама сказала, ни ногой. Никуда. Даже в магазин или во двор - нельзя. Вот так строго было сказано. И закрыться изнутри на всякий случай. Так что у нас и засов был, и цепочка, и глазок специальный в двери. И вот Ирка стоит, трубку держит и на меня смотрит испуганно.
        Глаза - вот такие! А я - что? Пошел сразу в ванную. Воду наливать.
        Надо же делать запасы на всякий случай. Пока вода наливалась, я на кухне еще посмотрел, что из еды в наличии. Мало еды. Надолго просто не хватит. Если на двоих с Иркой - то еще более или менее. А вот еще мама и папа… Они же все равно придут? А потом начался стук в дверь. Стук - потому что свет тоже отключился. А как свет отключился, так Ирка вовсе испугалась и полезла под свою кровать, хоть там и пыльно было. Мы же убирались тогда раз в неделю, не чаще. В своей комнате - сами. А она - в самую пыль носом. Ждать, когда все рухнет и посыплется. А я пошел в коридор и стал смотреть в глазок. А там за дверью был отец. Он стучал уже ногами и кричал, чтобы в глазок посмотрели, чтобы скорее открывали, что он специально приехал за нами, и что времени совсем нет даже на сборы. Чтобы я поверил, он зажигалкой подсвечивал - и я видел, что это он. Я дверь стал открывать, тут и Ирка прибежала - тоже дергала засов и снимала цепочку. В общем, открылись. И действительно, времени не было совсем. Отец сказал, что машина стоит внизу, что все рухнуло, что вот-вот начнется, и надо хоть как-то успеть, хоть нас увезти.
        - А как же мама? - спросила Ирка.
        - Она приедет, как только сможет, - ответил отец. Но я видел, что он все врет. Не приедет мама. Потому что она просто не успеет. Мне стало обидно, и я плакал тогда, как маленький.
        Но все равно прямо в тапках спускался вниз. И Ирка бежала впереди меня. Мы очень долго ехали. Весь день, а потом еще всю ночь.
        Останавливались на пару минут - и снова вперед. Сначала по дорогам, а потом уже и без дорог. Отец говорил, что надо как можно дальше от любых городов уехать. Чтобы ни одного города поблизости. Тогда, говорил он, еще можно выжить. Но надо успеть, поэтому надо ехать и не останавливаться. Он включал свет в кабине, смотрел на карту, потом оглядывался назад - там было совсем черно и ничего не видно - и снова рулил куда-то в темноту среди деревьев и кустов. Ну, вот сюда нас и привез. Ночью-то мы не видели ничего. Отсыпались. А утром, то есть уже днем, я все рассмотрел. Стоял домик бревенчатый на поляне. Был лес вокруг. Даже совсем без тропинок. Был ручей в овраге. Был огород небольшой. Сарай за домом. Машина во дворе. То есть, это даже и не двор был, а как поляна в лесу. Вот и все. Потом уже к обеду отец проснулся, сказал, что поедет, попытается маму вывезти. И продуктов заодно подкупить. А вы, сказал, осваивайтесь здесь. Но далеко не уходите.
        - И еще вот что, - сказал он. Ушел в другую комнату, там лязгал железным, а потом принес два ружья. Одно большое - Ирке. И другое, поменьше - мне.
        - Без оружия - никуда. Мы книжки про такое читали. Он их сам и привозил. Там в книжках всегда после взрывов и разрухи и катастроф любых появлялись мародеры. И они были даже страшнее, чем настоящая война. Так что мы все понимали. Кивнули, ружья на плечо повесили и пошли осваиваться. Вот тогда мы с Иркой и подружились по-настоящему. А что? Я вот совсем ничего не боялся. Везде готов был пролезть. Так мы и малину нашли на старой просеке. И грибов там было - завались. В домике была печка. А еще была плитка газовая, и в сарае пять баллонов лежали. То есть, выходит, отец заранее готовился. Это он был просто молодец. Потом мы до вечера делали опись имущества. Это ведь самое главное. Это в каждой книге написано, что такую опись надо сделать.
        Потому что иначе не понять, что на самом деле есть, а чего нету. Что экономить надо и беречь, а что можно спокойно тратить. А когда захотели есть, Ирка сама пожарили грибы. Хлеб мы не ели специально. Чтобы сохранить. У нас же муки, оказывается, совсем не было. Ну, вот так, значит. А потом сидели до ночи в домике и ждали отца с мамой. В окна глядели. Разговаривали. Еще и это вот нас сдружило - мы разговаривали друг с другом. Впервые - как равные. Мне понравилось. И я Ирку даже залюбил. Я и так ее любил, потому что сестра, хоть и старшая. А теперь - еще больше. Уже совсем в темноте рычал двигатель. Еле-еле доехал отец. Маму не привез. Весь был усталый и замученный - еще бы, два дня за рулем.
        Сказал, что - все. Что мы, наверное, последние были, кто успел из города выбраться. Ирка плакала тогда. А я уже не плакал. Я раньше плакал. А теперь - нет. И так вот начали мы тут втроем жить. Притирались долго, обязанности постепенно разделили. Отец нашел каждому дело. Он сказал, что можно менять на продукты живицу. Что теперь, когда ни больниц настоящих, ни аптек никаких, живица сосновая - самое мощное лекарство от ран и ожогов. Вот Ирка у нас по хозяйству больше колготилась - но ружье всегда под рукой держала. А мы с отцом ходили по лесу, насечки делали, живицу собирали. Потом раз в неделю он уезжал на весь день до ночи. А мы его ждали. И так вот было у нас долго-долго. Стрелять научились. Патроны снаряжать. Еще делать разные ловушки и капканы - тоже. Все, что съедобное под ногами в лесу - шло в дело.
        Грибов и ягод по осени было много. Отец всегда измерял радиацию, качал головой и велел ничего не есть сырого. Только отмачивать, а потом варить и жарить. Так, мол, не вредно. То есть, терпимо так. И муки он привез два больших мешка. Но говорил, что чем дальше, тем труднее будет с припасами. Потом, бывало, уезжал уже и на два дня и на три, а то и на всю неделю.
        Привозил всегда еду. Иногда еще одежду. Мы же росли. Свежий воздух, еда, беготня постоянная по лесу - такие здоровые выросли, что ты! Сколько лет? Пять. Ровно пять лет так прожили. И зимы, и весны, и лета и осени. Книги, какие были, так я их уже чуть не наизусть знал.
        Новые-то он редко привозил. Больше все по практике, конечно. В общем, спас нас тогда отец. Просто вот спас и вырастил. Уважаю. …
        - Товарищ капитан, - вперся в комнату большой в каске. - Все проверили.
        - Ну, сержант, что там со следами?
        - А что со следами? Трое их тут всего было. И больше никого. Так ведь и внутри - на троих все. Сходится.
        - Ладно. Иди там, проверь посты, что ли. А то будет неприятно, если вдруг приедет ночью такой Рэмбо на машине. Начнет гонять нас с перепугу. И на кухню заодно дай команду, чтобы готовили на всех.
        Похоже, сегодня здесь придется переночевать. Не успеем мы обратно до ночи.
        - Есть! Капитан повернулся к столу, вздохнул:
        - Значит, все у вас тут в порядке? Никаких жалоб?
        - Какие могут быть жалобы на того, кто спас и вырастил? Да у нас папка - ого-го!
        - А тебе сейчас, выходит…
        - Тринадцать лет. Это просто я тут такой большой вырос. А так-то мне тринадцать.
        - То есть, несовершеннолетний… Это хорошо. За несовершеннолетнего должны отвечать родители. Даже не сестра, которой уже все девятнадцать. Ишь, цветет и с бойцами заигрывает…
        Нет. Тут - отец или мать нужны. А от матери как раз заявление уже пять лет как висит. И отец в розыске числится. Выходит, закрыли «висяк». Если еще мужика этого дождаться, то два дела сразу и закроем. И детей матери вернем, и папашу этого - идиота чертова. Вот ведь придумал детям конец света. И не подкопаешься, не объяснишь им ничего. Пять лет!
        - А вам живица не нужна? - спросил улыбчивый крепкий парень. - Она ведь очень полезна при ранениях или ожогах. А у вас все же служба - дело опасное. Мы бы на оружие сменяли. А то ружья-то у нас старые.
        Да и вообще - они против автоматов совсем слабые, если вдруг что.
        Ну, или хоть на патроны, если вам оружием нельзя.
        Старость - не радость
        Нет, все же придется выходить на кухню. Ничего не поделать.
        Холодильник стоит там. И чайник тоже там включается. Надо было, наверное, перетащить к себе - но это уже было бы явным признаком паранойи. Главное, идти надо спокойно, ни на что не обращать внимания, не дергаться. Подумаешь, видения какие-то у него! Мало ли у кого и какие бывают видения. В таком возрасте у некоторых наступает полное разжижение мозга. А он все же сам себя обслуживает.
        Никому не жалуется. Только себе, да и то - молча. Старик с кряхтением поднялся из старого кресла, откинув на подлокотник сине-зеленый плед, которым накрывался до шеи. Старая кровь не греет. Старые кости мерзнут. Зябнет все. Что с холодной старостью можно сделать? Хорошо еще, что понимает собственное состояние. Теперь - ноги в валенки. Раньше-то, в далекой юности, смеялся над старым преподавателем в университете, который даже летом приходил в аудиторию в валенках. А теперь сам почти такой. Конечно, можно и просто в носках ходить по своей квартире. Но мало ли, что там рассыпано по полу. Или только кажется, что рассыпано. Мало ли. А еще в носках - просто холодно. Как ни убеждает родное государство, что на самом деле на улице тепло, а пол-то - холодный. Сквозит все время откуда-то. Морозит. Здоровья осталось совсем мало. Его надо беречь.
        Поэтому - лучше уж в валенках. Он подошел к двери своей комнаты, постоял, набираясь духу. Сейчас выйду. Вот сейчас выйду. Никого там нет. Это все мне кажется. Никого нет. Вышел. На кухню - сразу налево. Не надо заглядывать в большую комнату. Нечего задерживаться в коридоре. Сразу на кухню, там щелкнуть кнопкой чайника. Он еще теплый - это с утра, наверное. Но хочется горячего чая, а не теплого. Вот, забулькал, зашумел. А теперь осторожно, боком, ни на что не смотря - к холодильнику. А как вот ни на что не смотреть? Глаза закрыть, что ли? Тогда ведь и холодильник не найти. Это еще когда - в прошлом месяце, что ли? Пытался он тогда с закрытыми глазами. И что? Сразу головокружение. Сразу - с курса. Сразу башкой о стену. Старой пустой больной башкой. Так последние шарики повыкатываются… Кстати, если просто смотреть вниз, не поднимая глаз, тоже ничего хорошего не дает. Вот эти темные пятна. Почти черные, такие красные.
        И блестят. Это что? Или опять всякая хня и бня видится? Вот как принимать такую аберрацию зрения? То ли полы мыть пора, то ли… Но если полы мыть, то есть признать существование грязи, так что это и откуда? И гильзы. Вот что за голова дурацкая? Откуда такое набралось? Книжек приключенческих и военных в детстве перечитал? Хорошо, что в валенках. В носках бы наверняка почувствовал всякую неприятность, когда наступаешь на золотистую свежую гильзу. Можно даже поднять, понюхать. Но зачем? Все равно все это - внутренний мир. Никто больше этого не увидит. Более того, расскажешь такое - сдадут в больницу. И будешь тогда до конца жизни - что там ее осталось - манную кашку больничную по утрам перетирать беззубым ртом. Холодильник был загорожен чем-то темным. Придется смотреть. Старик поднял глаза, посмотрел вокруг. Все привычно. Все, как всегда. Заложенный толстыми книгами оконный проем. Черный пулемет торчит сквозь неаккуратно выбитое стекло. Вот потому и сквозит, значит. К прицелу прильнул здоровенный мужик в черном. Вот он-то и загораживает проход. Придется применить силу. Ходить сквозь свои видения
старик пока еще не научился. Хотя, если вдуматься, должно получаться. Он потолкал мужика в бок. Тот ругнулся, потом начал оглушительно стрелять куда-то вниз. Гильзы потекли на пол, рассыпаясь со звоном, сталкиваясь и отлетая. Одна стукнула по валенку. Отскочила в темный угол.
        - Позвольте, - еле слышно пробормотал старик, и еще раз толкнул. Мужик в форме выругался еще раз и чуть подвинулся в сторону. Теперь можно открывать холодильник. Что там еще осталось? Вот, кусок масла сливочного можно взять. Отрезать хлеба горбушку, на него - масла. И с горячим сладким чаем. Нормально будет. И тепло, и сытно. Еще в холодильнике стояли ряды банок с тушенкой. Но тушенки не хотелось - она жирная и холодная. А еще старик не помнил, чтобы ставил тушенку в холодильник. Значит, это могут быть опять видения.
        Кто же наедается с видений? Разве на таком прожить можно? С куском масла на куске хлеба он повернулся к столу. За столом сидел невысокий толстый офицер. Тоже весь в черном. Он молча рассматривал старика через очки в золотой оправе. В стеклах очков его глаза казались большими, черными, как его форма. Главное, не обращать внимания. Не хватало еще начать здороваться или разговаривать с собственным стариковским бредом. Старость, старость… Вот и отец, помнится, все ругался с кем-то, видимым только ему, рвался куда-то перед смертью. А не надо было ругаться.
        Они же его не трогают. Нет их никого. Просто нет их. И звуков никаких нет. И запахов. Потому что, откуда бы ему знать, как пахнет настоящая пороховая гарь? Опять по книжкам, да по фильмам? Нет.
        Ничего нет. Он один. Старик налил в кружку кипятка, сыпанул туда же пригоршню заварки.
        А вот сахара-то и нет. Совсем нет сахара. Придется так. Но главное - кипяток. Осторожно переступая валенками, стараясь не смотреть по сторонам, он проследовал обратно к своей двери. Дверь в комнату оказалась открытой настежь. Забыл закрыть? Вот уже и внутренняя самодисциплина всякая пропала. Надо же делать всегда так, чтобы помнить, что сделано: закрывать за собой двери, выключать свет, смывать воду… И вовсе не смешно. Еще не хватает до такого дожить, чтобы воду за собой смывать забывать. Тьфу! Старик зашел в комнату, прошелестел валенками к креслу, поставил на столик справа кружку, положил бутерброд. Теперь - закрыть дверь.
        - Дверь не закрывай! - раздалось от окна. Вот только внимания не надо обращать. Мало ли, что слышится и что видится. Он опять двинулся к двери.
        - Слышь, ты, старый! Я же сказал - дверь не закрывай! Говорят, если человеку снятся кошмары - это просто у него что-то в организме не так. Это, наверное, какая-то болезнь уже точит его, но еще не больно, не заметно. А мозг уже выдает предупреждение. Вот этими самыми кошмарами. А если такие кошмары наяву? Наверное, это тоже говорит о здоровье. Вот подсказывает мозг, что нельзя закрывать дверь. Почему? Может быть, потому что будет душно? Может, мозгу просто не хватает кислорода? Старик вернулся к креслу, закутался в плед, не вынимая ног из валенок. Все-таки с открытой дверью сквозит сильнее. С кухни опять раздался грохот длинной пулеметной очереди. А от окна отозвалось, как эхом. Два хлестких выстрела и ругань вполголоса. Старик взял кружку, подул на нее, отхлебнул. Горячий крепкий чай пробежал в желудок, грея пищевод и поднимая тонус. Теперь - бутерброд.
        - Нет, ты видишь, какие суки, а? Они уже по жилью стреляют! - у окна пошевелилась тень. На миг показалось, что это снайпер в маскхалате, делающем его большим, бесформенным пятном на фоне светлых обоев. Шторы остались задернутыми - старик сам закрыл все щели с вечера. А этот, наверное, просто разбил стекло и выставил ствол на улицу. Это он неправильно делает. На самом деле настоящие снайперы стреляют не с подоконника, а из глубины комнаты = старик что-то такое читал в детстве. Хотя… Что тут объяснять собственным кошмарам? Главное - все опять затихло. Замерло. Притаилось. Бутерброд и горячий чай. Вот - реальность. Все остальное - кошмар. Просто выдумка воспаленного старого отмирающего мозга. Но мы еще поживем, поживем…
        - Мы еще поживем, старый! Мы продержимся! - раздалось от окна. Главное, не отвечать вслух. Это просто собственные мысли. Просто мысли.
        Синдром хронической усталости
        Подвал - не лучшее место для встреч и переговоров. Отсутствие окон и дополнительных входов и выходов. Даже в простой квартире есть окна и есть балкон. А в старых - есть еще черный ход. В некоторых есть возможность подняться или спуститься по аварийной пожарной лестнице. А подвал - он и есть подвал. Никакой помощи тут не дождешься, если что.
        - Постой лучше там, капитан! Я точно не знаю, как эта штука передается, так что ты лучше постой там, в уголке, - он не махнул правой рукой, в которой пистолет, а показал левой. Пистолет, нацеленный точно в живот, даже не сдвинулся с линии прицела. Умелец, стрелок - видно сразу. Некоторые, если их разговорить, раззадорить, начинают обеими руками жестикулировать, тут бы его и брать. Этот же как будто на постоянном взводе. Не шагнешь, не тронешься с места.
        - Садись там на стул, капитан. Да не дергай, не дергай. Я его к стене прибил. Специально, чтобы умники не пытались всякие свои специальные приемчики показывать. Ну, чего пришел? Переговорщик? Так давай, переговаривай, значит. Убеждай и так далее. Из сидячего положения не рванешься вверх и в сторону. Или вперед и вниз, в колени. Стоя было бы даже лучше. Но тут не поспоришь. Сам сюда влез, сам теперь и вылезай, как сумеешь. И ждать легкую кавалерию в конце фильма не приходится. Это тебе не кино. Тут жизнь.
        Или смерть.
        - Это у тебя девять миллиметров? - спокойно спросил капитан Воронин. - Надежная машинка. Только патронов в магазине маловато. На такое некоторые могли бы задрать ствол кверху, показывая удлиненный спецмагазин. А этот даже не шелохнулся.
        - Нормально. На тебя хватит. Даже с избытком.
        - На меня - да. А потом? Все равно придется сдаваться. А не сдашься, так погибнешь. Не бывает преступлений без наказаний.
        - Преступлений? Я, значит, преступник? Он даже хохотнул. Так, напоказ, просто произнес:
        - Ха-ха-ха.
        - Какой-то мрачный смех у тебя, сержант.
        - И не сержант… Я - в запасе. Давно. Главное, что разговор пошел. Для переговорщика самым первым является: завязать разговор. Тогда можно понять мотивы. Можно попытаться как-то ослабить натянутые струны, перехватить управление, внушить безнадежность и бессмысленность… Лишь бы говорил. Время играет против него.
        - Что, капитан, радуешься, что говорю с тобой? А я ведь не только говорил - я кричал. Писал во все инстанции. И что?
        - Так тебя просто обидели? Не ответили?
        - Какие обиды? На кого мне обижаться? Где теперь те люди? А на нелюдей обижаться бесполезно. Нелюдей надо отстреливать. Похоже, какой-то параноидальный психоз. Мания преследования и еще куча всего вдобавок. Так все и бывает: находишь преступника, загоняешь в подвал, ловишь, тащишь в суд… А он - псих. Только лечить.
        - Телефон свой достань, капитан.
        - Мы же договорились! - возмутился Воронин. - Без оружия и без средств связи. Вот я так и пришел - а у тебя пистолет.
        - Да ладно тебе. Я его разбивать не собираюсь. И отнимать не буду. Просто достань и погляди на экран. Чтобы не было у нас с тобой недомолвок. Ну, да. Взял с собой спецтелефон. Во-первых, чтобы запись постоянная велась, а во-вторых - маячок. Мало ли что. Так хоть место засекут. Воронин, кряхтя для порядка, нагнулся, задрал штанину, отлепил липучку, вытащил из плоской кобуры маленький коробок. Щелкнул, глянул на экран, еще раз щелкнул. Потыкал в миниатюрные кнопки.
        - Н-да… Экранируется?
        - Ну, так. За дурака меня считал, что ли? Ни записи никакой сегодня не будет, ни сигнала. Но ты не дергайся, капитан. Если мы с тобой нормально поговорим, то уйдешь своими ногами. Мне тебя убивать пока смысла нету. «Пока» он не выделял голосом. Произнес, как данность, скучно и серо.
        - А потом, значит, будет смысл?
        - Это уж как покатит… Может, и смысл появится. … Псих. Самый натуральный псих. Нормальный человек на такое не пойдет и до такого не додумается. Ишь, что придумал! Эпидемия у нас, говорит. Нашествие, говорит. Захват тел, говорит. Вот всегда я был против этих фантастических книг и фильмов. Понапишут всякого, понаснимают… Ладно там для врачей работы больше становится. А если, как сейчас? Сколько он уже «обезвредил»? Сам-то не говорит, а мы знаем только о тех, кого нашли по горячим следам. А ведь еще те, кто просто пропали. И те, кого он убил «аккуратно», если так можно выразиться. Подставил так, что человек мертв, а убийства вроде и нет. Все само собой произошло. Казалось бы. Теперь придется дела из архива доставать. Потому что, выходит, все же было преступление… А этот гад говорит, что никаких преступлений. Что преступления - только если против человека. А если уже не человек, так и нет, выходит, преступления. Потому что закона такого нет, что нелюдей отстреливать нельзя. И где теперь его искать? В этот раз он как-то сам вышел на Воронина. Нашел телефон, сам позвонил. Кстати, чем не псих? Как раз
они - такие. Главное не зарезать, главное, чтобы все были в курсе.
        Чтобы боялись, чтобы знали. Чтобы восторгались - есть и такие любители. Теперь вот отчет писать по следам встречи и переговоров. Да так, чтобы по отчету и психологи могли поработать, и поисковики-оперативника. И чтобы начальству было понятно. Итак… Синдром, значит. Постоянной усталости, значит. … Впервые он встретился с этой болезнью лет пять назад. Наверное, как раз тогда, когда ушел со службы. Видимо, скучно было - вот и голова сама и подкидывала темы. Вдруг выяснилось, что некоторые люди - их тогда еще было мало, но уже появились - болеют странной болезнью, даже уже вошедшей в медицинские справочники: синдромом постоянной усталости. Заинтересовался. У интереса было две стороны: он сам когда-то давно, до армии, пытался поступить в медицинский, а потом еще и вертелся в медицинской среде немало. Это раз, значит. А второе, он хоть и выслужил свое полностью, но возраст для пенсионера совсем небольшой. Мозги требовали пищи. Пищи и работы. Вот и работа: что за синдром такой? Чем вызван? Какие симптомы? От чего и как?
        Лечится ли? Стал изучать специальную литературу. Там почти ничего не было. Вырезать газетные статьи. Выписывать журналы. Ну, пенсия хоть и не большая, но постоянная. Да и льготы кое-какие есть. Так что мог себе позволить. Любое упоминание - тут же в папочку свою. Что, компьютер? Да я привык по старинке, капитан! Чтобы бумажка - к любому делу. Компьютер вещь, конечно, полезная. Там я лазил по Интернету. Но потом все равно распечатывал и подшивал. Без бумажки у нас, сам понимаешь… Материал копился, и ему постепенно становилось понятно, почему заинтересовался совершенно не своей темой. Это самый обычный полицейский нюх. Привычка везде видеть преступление. И тут вот он опять уткнулся если не в преступление прямое, так в пособничество. Но сначала теории чуть-чуть. Знает ли капитан, что это за болезнь такая? Сам-то не болен еще? Ну-ну… Вот и не болей, значит. А то мало ли что - придется опять пересечься на кривой дорожке или в темном подвале. Симптомы заболевания очень просты. Человек постоянно и все время чувствует себя усталым. Просто смертельно усталым. При этом пьет все нужные таблетки и витамины,
ложится пораньше спать, спит долго. Но наутро оказывается, что как бы и не спал - голова мутная, глаза не открываются, все тело болит… Знакомо? Что, у кого-то уже есть такое? У жены? Ну, вот и у меня с этого началось. С жены. Это вообще странное заболевание. Человек может отдыхать весь день. Может спать два выходных без просыпу. Но в понедельник утром он опять чувствует смертельную усталость. Он опять знает, что не отдохнул. Как такое может быть? Что за странная болезнь? Или вот девушка приходит на работу, вся такая замученная, нервная, с мешками под глазами, и жалуется, что кожа стала такая тонкая, что синяки от любого касания. Вот чуть - и синяк. А муж потом ругается: кто, мол, тебя хватал за разные части тела. А никто и не хватал… Так она говорит. И ей поддакивают, что вот и у второй такое же. И усталость такая… Ну, понятно тебе, капитан? Пошли дальше. Откуда все начинается? От всего лишь легкого недосыпа. Вроде, какого-то часа всего не хватает. Или двух. Не смертельно, в выходные добьем! И выходной посвящается долгому и приятному сну. С цветными яркими снами. Только все равно ощущение, что не
выспался. Вот буквально чуть-чуть, а не выспался… Потом это нарастает все больше и больше. Ты не молчи, капитан, ты реагируй. Вспоминай. Кивай хотя бы. А то вдруг ты каверзу какую решил мне сделать? А может, ты уже и не ты? Что еще интересно - это уже на собственном опыте. Вот развелся он с женой. У нее этот самый синдром был очень ярко выраженный, и она просто никого уже видеть не могла. Да и он, честно говоря, устал от всего. Так что развод вышел спокойный и легкий. Но прошло всего полгода - полгода, капитан! - и нет у нее никакого синдрома! Нет усталости. Веселая и бодрая. Только муж другой. Друзья другие.
        Работа другая… Все другое, понимаешь? Да-да-да… Психология - вещь в себе. Стал еще собирать факты. Накопал. Все, буквально все, кто заболевает этим самым синдромом, в конце концов вылечиваются. Через смену обстановки, друзей, близких… Или не вылечиваются - но тогда смертельная доза снотворного, вскрытые вен, удавка или банальный прыжок с балкона вниз головой. Это не считая аварий со смертельным исходом, утоплений по пьяному делу и прочих вещей. Нет, капитан, нет… Все не так. Он составил графики. Он рассчитал периоды. Везде примерно одно и то же. Сначала легкий недосып, потом тяжелый. Свинцовая усталость, несмотря ни на какие выходные и отпуска. Потом - или смерть - это в редком случае, если организм продолжает сопротивляться, или человек вдруг резко меняется и все проходит. Человек, понимаешь, меняется! В общем, коротко и по существу: зараза эта прилетела к нам откуда-то из космоса. Не иначе. Или вскрыли наши ученые какие-то очень древние могилы - а это в принципе одно и то же. Главное: какая-то тварь поселяется в мозгу и начинает подменять. Сначала на полчаса-час. Потом все больше. Ты думаешь,
что спишь, а сам занят каким-то делом, сам уже трудишься на пользу этих… Никогда не бывало, что просыпаешься, а кулаки сбиты? Или грязь откуда-то на ногах? Или синяки по всему телу? Или просто - как после хорошей тренировки - все тело ломит? Нет? Значит, еще не заразился. Значит, есть надежда… Наконец, когда «оно» полностью захватывает тело, происходит перелом в поведении и во внешней жизни. Человек становится совсем другим. Он теперь весел, спокоен, отдыхает и работает не хуже других. Но он - уже не он, понятно? Он сам - разносчик заразы. И этих становится все больше и больше. Да, специально искал именно тех, кто перестал обращаться за медицинской помощью. Тех, у кого пропал ни с того ни с сего этот самый синдром. Присматривался. Не люди это. Чужие. Да еще и разносчики. Ты слушай, слушай, капитан. Лицо не морщи. У меня - факты. … Что же за гадость он вчера на ночь пил? А с другой стороны, как не пить, такое дело разбирая? Капитан Воронин с трудом поднялся с постели. Зарядку решил не делать - все тело и так ломило. Спину тянуло - продуло где-то на сквозняках. В голове свинцовый шум. Завтра, все
завтра. Вот сейчас сходит на работу, сдаст отчет. Надо еще с оперативниками посидеть, подумать, как этого психа прихватить. А там и пятница придет. А там и выходные. Ох, скорее бы… Совершенно не выспался. А все - нервы. Конечно, нервы. Вот отчет. На столе. Вчера под ром и виски писал и писал. Что там наворотил спьяну? Ну и фигня же все это. Ну и бред. Кто такое будет читать? Надо быстренько все переделать. Пусть простое что-то будет: психический кидается на людей, у которых все в порядке. Потому что у него самого - не в порядке. Вот и все. Найти его и изолировать от общества. Вот вывод. Но как же хочется спать!
        Супероружие
        - Вот все у нас сегодня сикось и наперекосяк из-за этого грузина!
        - Да-а-а, сейчас-то на Сталина чего только не понавешали. Всех собак теперь - на Сталина. Сказал бы ты это в раньшие-то времена, когда помоложе был!
        - Причем здесь вовсе Сталин? Я о Берии! О Лаврентий Палыче, так его и переразэтак трижды подряд за все хорошее! Пиво с мужиками за столиком во дворе под раскинувшим толстые ветви старым тополем. В жаркую погоду второй половины лета. После работы, которая отняла, казалось, последние силы в конце недели. Ну, и разговоры, как положено. Пить пиво и молчать - это можно и просто из-под крана хлебать водицу. А если не молчать, то о чем говорят мужики жарким летним вечером, сидя вокруг запотевшей трехлитровой банки с пивом? Вот женщины выдумывают себе разное, что, мол, меряются мужики там всем подряд или девок своих обсуждают, и потому всегда они, женщины эти, стремятся подслушать хоть краем уха мужские разговоры. А мужики, может, вовсе о литературе рассуждают. Кино пересказывают. Футбол - вот тоже тема. Или еще можно о политике. Ну, и об истории, конечно. Потому что как же без истории, если вся наша политика и вся наша жизнь - оттуда? А если об истории начинают, так обязательно и обстоятельно пройдутся по всем фактам с самых древних времен. Поговорят о варягах и о крещении Руси, поругают слегка Калиту за
Тверь и насчет татаро-монголов поспорят… А потом непременно упрутся в ту историю, что была совсем, кажется, недавно - ста лет не прошло. И конечно, каждый принесет по трехлитровой банке янтарного напитка, играющего на солнце солнечным же цветом, из соседнего ларька с громкой надписью «Живое пиво из кегов».
        - Не, ну, по Берии сейчас у нас разное говорят… Это в детстве, помню, песенки разные и страшилки. В самом раннем детстве. Давно, то есть. И в кино всегда он такой страшный был. Змея в пенсне.
        - Какие разговоры? О чем ты? Я лично занимался вопросом!
        Понимаешь, я - лично! Только без лишнего базара, мужики. Только вам.
        А то мало ли что… Ну, вы же меня понимаете? Пиво на улице пьют из пластиковых больших стаканов, не из кружек фирменных. Если бы кружки стояли поллитровые - то после четвертой начинается замедление процесса потребления и еще вставания постоянные. А стаканы эти полными и не налить - гнутся и мнутся, как в том анекдоте. Вот и подливают раз за разом без счету. Первая банка давно уже обсыхает, отставленная на песочек под дерево. Разговор только разгорается. Кузьмич в этом дворе, наверное, из самых старых жильцов. Никто сейчас и не вспомнит, когда он сюда приехал. Но приехал - это точно.
        Он и сам говорит всегда, что владимирский. И родня у него там где-то была раньше. Пиво он сегодня не покупал, но зато вынес самодельных черных чесночных сухариков с солью и кулек семечек на заедки. То есть, право выпить тоже имел.
        - Ты в КГБ, что ли, работал, Кузьмич? Это по нашим временам не в плюс тебе, далеко не в плюс…
        - Дураки вы все малограмотные. И кроме КГБ были у нас органы. И до КГБ, кстати, тоже были. И мы там делом занимались, а не туфтой разной.
        - Ты дураками-то полегче кидайся. А то не посмотрим на возраст…
        - Тю, Лёша, не трогай дедушку! Пусть расскажет лучше, что он тут нам про Лаврентий Палыча втыкал. Интересно же!
        - Давай, давай, дед, про Лаврентия. Рассказывай, раз уж сам начал.

* * *
        - Разрешите, товарищ полковник? Прибыл я.
        - Ну-ну. Прибыл он… Поле армии он долго привыкал к отсутствию погон и настоящему запрету тянуться и прищелкивать каблуками. Начальство, учили его, надо знать в лицо. А не по звездам на погонах. А отсюда: кого ты не знаешь лично, тот тебе не начальник. Свой же начальник требует не чинопочитания и четкого отдания чести, а работы. Алексей закончил войну майором. Служба была разная. Начинал он в батальонной разведке, быстро вырос до дивизионной. А там уже его начальник штаба армии перетащил к себе, усмотрев главный козырь молодого орденоносца не в кулаках и не в бесшумной походке, а в его голове.
        - Аналитик ты от бога, Лёша. Нам как раз такие нужны. И не спорь, потому что это приказ. Вот на этом и остановился его карьерный рост. Операторы сидят в штабе. А штаб сидит в тылу. Под конец войны случаев таких, чтобы с автоматами отбиваться от гитлеровцев, практически не стало. Хотя, оружие по-прежнему чистили, смазывали, снова чистили, и иногда постреливали в роще в установленные ростовые фигуры - чтобы навык не потерять. А когда война закончилась долгожданной победой, а потом вслед за своими союзниками и японцы запросили пардону, началось сокращение.
        Ну, это же понятно было с самого начала. Ладно, пусть не всем понятно, но Алексей давно все рассчитал в голове и уже ждал приказа об увольнении в запас в связи с окончанием боевых действий. Однако пришел совсем другой приказ, и его служба продолжилась практически по той же военной специальности - разведчик, оператор, аналитик.
        Только теперь в Москве, в столице нашей Родины. И комнату в коммуналке выделили практически сразу. Тогда в Москве много было жилья свободного. Многие въехали как раз в те годы. Вот спроси, когда приехали родители - сразу и выяснится, в те самые годы. Новая служба была еще тем хороша, что никакого отношения не имела к НКВД, который потом переименовали в МВД. Алексей, обдумывая будущее, сразу решил для себя, что куда угодно, но не в милицию. А вообще-то можно было и на завод - все лучше, чем в окопы. Или вспомнить старое, посидеть над учебниками, получить, наконец, диплом, и пойти в школу, учителем, как отец. А вышло вон как. Само вышло, практически. Ну, или почти само - наверняка начальник штаба руку приложил к трудоустройству майора Синицына, кавалера ордена Красной звезды и медали «За отвагу». Награды были и еще, но Алексей считал боевыми, «трудовыми», только эти две. И мог долго рассказывать, как со своими разведчиками ходил за линию фронта, как собирал сведения, как брал языка. Как с ними вместе отбивался от прорывающихся из окружения немцев. Вот за это - боевые. А остальные награды - за
бумажную штабную работу. Сколько ни твердил ему начальник, что от его труда больше фрицев загнется, чем от автоматной пули, но все равно как-то привык, что в тылу - это не на фронте. Полковник Иванов, больше похожий на грузина, чем на русского, и тем иногда играющий специально, взял его в свой отдел и быстро начал давать поручения, которые никому другому было дать просто нельзя.
        Алексей был удобен своей военной выучкой, везучестью, без которой разведчика не бывает, а главное, полным отсутствием родни и знакомых в Москве. То есть, можно было его использовать хоть в ночь - за полночь, хоть вовсе без выходных. И еще - на самых секретных делах. Такое, совсем секретное, получалось и в этот раз.
        - Ты присягу помнишь еще, Синицын?
        - Проверяете?
        - Интересуюсь, - полковник в штатском встал со своего стула и сделал несколько шагов влево и вправо, разминая ноги. - Интересуюсь, не забыл ли ты, майор, на кого служишь. И какова цель твоей службы. И всех нас - какова цель.
        - Ну… Защита завоеваний социализма, это раз. И второе - обеспечение возможности построения коммунистического общества.
        - Подкованный. А теперь, садись и слушай сюда. Блокнот убери от греха. Никаких записей! Был сигнал, оказывается - копать под самого Берию. Сигнал был только по своим. Вот, мы, выходит, свои. Опять же не в тех структурах, где у Лаврентия есть люди. То есть, можно работать, не ожидая никакой подлянки. А работать надо над тем, чтобы точно выяснить, в чем и как товарищ Лаврентий нарушил присягу и действовал не в интересах социалистической Родины.
        - Копаешь то, что скрыто. Ясно? В первую очередь, военные годы.
        Это по нашему профилю. Сам понимаешь, раз есть сигнал оттуда, - Иванов показал со значением пальцем в потолок, - значит, неспроста это. В общем, время - ограничено. Средства - без ограничения в пределах разумного. Силы - только свои. Никого привлекать права не даю. Пользуйся своим положением, но ни-ко-го. Все сам лично. И докладывать - никому, кроме меня. Лично. Понял?
        - Так точно! - вытянулся майор Синицын, подбираясь внутренне, как перед первым походом за линию фронта. И радостно за доверие оказанное, гордость такая вроде распирает, и страшно - на такое замахнуться!
        - Не ори. В общем, если есть что - ты должен найти. Ты сможешь. А нет - считай, просто плановая проверка. И еще имей в виду: время уже тикает. Времени на самом деле нет. Все. План - в голове держи. Мне - ни слова до первого результата. Если засыплешься - выкручивайся сам, как сможешь, и к нашим только в самом крайнем случае обращайся.
        Нечего тут в мирное время устраивать всякое… Поножовщину всякую и междусобойщину. В общем, иди, разведчик. Служи Советскому Союзу. И разведчик пошел.

* * *
        - Нет, ребята, вам сегодня не понять, как это - в своей собственной стране, после войны, весь в орденах и с погонами на парадном кителе - таиться от всех и действовать, как в чужом тылу.
        Кому довериться? С чего начать? А может, это просто проверка такая?
        Может, снова, как после Николая Ивановича, чистка этих органов начинается? Может, сам товарищ Маршал Советского Союза приказ получил, и теперь смотрит, что и как тут без него натворили?
        - Какой маршал?
        - Так Берия, Лаврентий Павлович, чистый маршал, согласно указу.
        - А ты-то где служил, Кузьмич? Что-то не понятно ты все рассказываешь. Это кому же в советское время поручения давали против МВД копать? Если, значит, не КГБ?
        - Не против МВД. Лаврентий тогда уже не министром был. На хозяйстве сидел, наукой занимался и атомной бомбой. И мне поручили не милицию отслеживать, а его самого проанализировать. Лично его. А как он свои функции несет? А все ли он делает правильно и вовремя? А пользу приносит или вред для Советского Союза? Вот, кстати, комитета тогда еще вовсе и не было. А мы - уже были!
        - Ты пей, пей, Кузьмич. Пей и рассказывай дальше. Интересно же!

* * *
        Военное время, значит. Алексей сидел дома с большой жестяной кружкой чая и рисовал рожицы в блокноте. Рожицы были кудрявые и с улыбчивыми ртами до ушей. Уши выходили лопухами. Ну, не художник он! Первое: центральная печать. Лучше «Правда». Там все официально сообщали, кто и где. Второе: сводки с фронтов. Третье: передвижение - это тоже можно по газетам вычислить чуть не по минутам. Четвертое: чем занимался, и что из этого получалось. Пятое… Пятое - когда и как в одиночку всем этим заниматься? Через неделю листания газет - он специально, то в своей районной библиотеке сидел, то в Ленинку ездил, а то и в Историческую садился, чтобы не подряд в одном месте несколько дней - начались разъезды по стране и беседы с людьми. Вот тут-то и вспомнил о запрете вести записи. Записывать как раз было что, было… Сейчас бы такое опубликовать. Не книга была бы - бомба! Стали постепенно проявляться странности в истории. Вроде, раньше внимания не обращал, а теперь, присмотревшись, делал в памяти очередную зарубку. Вот, например, Московское сражение. Ведь уже Сокол видели немцы. Уже к Голицыну подходили. Уже… И вдруг -
бац, назад. Да как назад - бегом, бегом, бросая все по дороге. Почему?
        Сибирские дивизии, говорите? Так сколько их там было - тех дивизий?
        Ну, называй по памяти! Полосухинская? Она до наступления в оборону встала и потом отступала еще до декабря. Белобородовская? Тоже самое. Ага, еще панфиловцев вспомни, триста шестнадцатую. Эти вовсе из Казахстана, молодежь необстрелянная. Нет, похоже, тут все гораздо таинственнее было, чем нам объясняли. Алексей откладывал в темный угол своей памяти пакет информации о сражении под Москвой, и читал дальше. Сталинград? Вот ведь, до того - шло общее наступление. Начали давить немца, гнать. Уже и Харьков на горизонте. Уже и Крым скоро освободим. И силы накоплены, вроде. И что? Полный пшик. Опять немцы по нам клиньями и окружениями. Да так, что наши уже даже не бежали - просто некуда бежать. Все в окружении, все разбиты, все, кто выжил, в плену. И опять войск у нас нет. Фашисты к Волге вышли, уже по левому берегу лупят. В самом Сталинграде наши под самой кручей, под берегом отсиживаются в песке, как крысы какие-то. И вдруг… Именно, что вдруг. Как так вышло? В тайне глубокой подготовились и устроили такие же клинья и окружение? А немцы, выходит, смотрели и ждали? Раньше наши так не могли, а теперь вдруг
- смогли? Странно все это, странно… А после - бывало ли такое после? Такое, чтобы как под Москвой - нет никого в обороне. Нет резервов. Нет снарядов и патронов - и вдруг погнали. Как под Сталинградом - последние сталинградцы в пещерках под кручей. Немцы давно на Мамаевом кургане. Немцы во всех домах. И вдруг… А ведь больше не было такого? И что же там Лаврентий Павлович? Алексей снова лез в газеты. Центральная печать сообщала, что член Государственного Комитета обороны генеральный комиссар госбезопасности товарищ Берия занимался боеприпасами, вооружением и всякой военной наукой. А куда ездил в то время товарищ Берия - неизвестно. Секрет. Хотя, это не имеет большого значения, потому что не сам же он на фронта выезжал. Его дело - вооружение, боеприпасы, наука… Да, между прочим - наука. Пришлось уже самому ехать на места сражений.

* * *
        - Ну, Кузьмич, не тяни! Что нашел-то?
        - Вы только не шумите, ребята. В общем, нашел я там страшное.
        Документов никаких, естественно. Работали чисто. Свидетелей - тоже никаких. Все косвенно, все на домыслах и анализе обстоятельств. Но логично же до невозможности! Было оно у нас, было! Супероружие, сверхоружие! Был образец еще в конце сорок первого. Вот его и применили под Москвой, так, что немец валом побежал - догонять не успевали. А реальное оружие включили под Сталинградом. Вот там никто и не убежал. Потому что уже просто не могли бежать. Что это было? То ли инфразвук такой мощный, доводящий до кровоизлияния, а в недостаточной мощности - к панике и бегству с поля боя… Фотографии видели в учебниках? Фильмы про битву под Москвой?
        Колоннами стоит немецкая техника. Колоннами! А где враг? Врага конница догнать не может! Так драпают, что наши по тем же дорогам догнать не могут! А под Сталинградом еще страшнее. Там на полную мощность врубили. А может, не инфразвук, а что-то еще… Сейчас же не скажешь. Но поля были просто усеяны мертвыми телами. Это потом сказали, что мороз мол, они и не выдержали. Наши выдержали, понимаешь, а они - нет. В общем, убедился я - было оно, оружие, навроде таких «лучей смерти» из книжек. И оно действовало. Но потом сразу его вдруг не стало, и опять большой кровью стали побеждать.
        Начал я тогда копать дальше…
        - И что?
        - И - ничего. Понимаете? Ни-че-го! Ни изобретателя, ни заводов подземных, ни бумажки одной хотя бы - ни-че-го! Все уничтожено. Все - в пыль и прах!
        - Да как же? Кто же позволил-то?
        - Не позволил, а приказал. И я так думаю, что и тех расстреляли, кто изобретателя убирал и следы подчищал. А потом и тех, кто расстреливал. Лаврентий Павлович - он тогдашний порядок знал.
        - И что потом?
        - А потом умер Сталин, и никто уже не мог защитить Лаврентия. Ему самому атаковать надо было, а он промедлил. Опоздал на неделю, примерно. Так я лично думаю.

* * *
        Лаврентий Берия стоял у окна второго этажа в своем доме на Малой Никитской. Время обеда давно прошло, но ехать на работу не хотелось.
        Это было странно и это было непривычно. Он стоял и прислушивался к своим ощущениям. Отравили? Нет, не похоже. Все вместе ели. Все живы-здоровы и не жалуются. Что-то не так было в Кремле. Не по правилам было как-то. Кто-то копал под него. Кто? Никита? Этот вряд ли. Что он может иметь против товарища Берии? Лаврентий Павлович усмехнулся, снял с переносицы знаменитое пенсне, протер аккуратно свежим носовым платком. У него с военных лет вошло в привычку называть себя в третьем лице во время раздумий.
        Вот сейчас товарищ Берия раздумывал, ехать ли ему в Кремль. Ехать не хотелось. Хотелось отойти в сторону и сделать передышку, посмотреть на мелких пауков, как они начнут грызть друг друга, кусать, впрыскивать яд. Это же он всех сегодня сдерживает! Его боятся, потому и порядок поддерживается! Но кто же тогда копает? В МВД еще не все в порядке. Кадры не успел сменить. А надо было сразу, как метлой. Теперь же, как на контурной карте - очертания министерства-монстра есть, а вот что внутри расшифровке поддается лишь на память, примерно. Как оно было раньше. А как на самом деле теперь? Вот еще наука его военная… Грамоту от советского народа вручили, Почетным гражданином СССР объявили, премию дали, звезду опять же. А ведь сделали-то не оружие. Нельзя такими бомбами кидаться. Идиоты эти американцы. Нашумели… Теперь уже поздно - расползлось по всему свету, и все знают, как оно будет, если кинуть бомбу. А если бомба посовременнее будет? Если раз в тысячу мощнее?
        Япония просто переломится и затонет. Америки не станет. А что будет с миром? Нет, тут ничего уже не поделать, жаль. Американцы сами виноваты. Держать надо было в глубокой тайне, на самый крайний случай. А еще лучше, как в сорок третьем. Всех к стенке, лаборатории взорвать. Ученых расстрелять. Расстрельщиков самих тоже уничтожить. Вот самый верный способ спасти все человечество, а не только верхушку советского народа. Ведь можем же, можем, когда хотим и понимаем, а, товарищ Берия?
        Да, применили пару раз, убедились, что можем производить в промышленных масштабах. А что дальше? Представить себе установки, смонтированные на танковом шасси. По штуке на армию - уже хватит. И вперед, на Берлин. Уже в сорок четвертом бы там оказались. А потом сразу на Францию, на Испанию с Италией, на Великобританию. Америка… Богатые, сволочи. Бомбу кинули бы? Да хоть десять. Все равно наши потери были бы несоизмеримо меньше. И - по Америке. Плацдарм захватить, потом оборудование перетащить - и вперед. Там дороги хорошие, народ дисциплинированный. Да-а-а… И что? Был бы коммунизм? Его у нас-то до сих пор нет. Хозяин и то понимал. А эти, начетчики, кроме Маркса ничего не знают. Время-то меняется! Все меняется! Нет, нельзя было то оружие давать в руки даже сейчас. Вот сейчас бы с таким оружием Никита… Кстати, Никита? Лаврентий Берия подошел к телефону:
        - Соедините меня с Хрущевым. Что значит - нет связи? С Хрущевым нет связи? Как, совсем нет связи? Ах, черт! Чувствовал ведь, что опаздывает!
        - Охрана, к бою! Да, какая тут с ним охрана. Что он смогут? Один пулемет, шестеро мужиков. Ах, как все не вовремя. И не вызвать уже никого, не отбиться, не дождаться дзержинцев. Придут ведь сейчас и спросят. И ведь расскажешь все, что знаешь. Запоешь буквально. Есть такие средства - все расскажешь, до последней запятой. Даже если думал, что забыл - помогут вспомнить. А ученые-то у нас хорошие. Им только тему дай, направь по правильной дорожке - за год ведь восстановят. Вон, бомбу с ноля сделали, только толчок понадобился и немного информации… Нет, информацию они от меня не получат!

* * *
        - Так его же судили, вроде?
        - Кого?
        - Да Берию!
        - Ты мне это будешь рассказывать? Мне? Я был на первом бронетранспортере, который снес ворота. Потом раздолбали чердак, с которого бил пулемет. Потом разведчики пошли в дом. А там уже никого не было живого. И Берию при мне выносили на носилках. Бегом несли, торопились. А толку-то! Он же в голову стрелялся - тут никакая медицина не поможет. Голова - это же вам не компьютер… Информацию не поднять.
        - Ох, ты… Это же какая история могла быть!
        - Вот я о том вам и говорю. Вы подумайте, какая история! И все коту под хвост. И кто? Берия, так его и распротак и распроэтак.
        Сколько жизней погубили зря. Какие потери в войне! И какой в итоге государство просрали… А ведь мог бы быть, представьте, сейчас мог бы быть Союз Советских Социалистических Республик Мира! И до коммунизма тогда - рукой подать! Эх… Кузьмич выполз из-за стола, махнул дрожащей рукой честной компании - мол, пошел я, пора мне уже - и медленно потащился через двор.
        - Ты веришь ему?
        - А хрен его знает. Как проверить, если сам говорит, что все уничтожено? Но по ощущению общему - могло такое быть. И дед так правдиво все описывал.
        - Да где он служить-то мог в то время?
        - Похоже, в ГРУ. Военные всегда с МВД на ножах были… … Ранним утром из третьей квартиры вытаскивали носилки с телом Кузьмича. Санитары говорили, что у старика было кровоизлияние.
        Нельзя при слабых сосудах столько пива пить - рвет их, старых, как хомячков. Какие-то военные, вызванные врачами, осматривали комнату, рылись в шкафу, делали опись вещей. У старика не было никого близких в Москве.
        - Товарищ капитан, - обратился здоровый мордастый сосед, вышедший в коридор в розовом махровом банном халате и китайских тапках на босу ногу. - А правда, что Кузьмич наш офицером был?
        - Майором запаса, да.
        - Он, болтают тут у нас, в спецназе служил?
        - Какой спецназ? Пожарный всю жизнь. И звание у него не армейское, а внутренней службы.
        - А ордена?
        - Медали у него одни. Юбилейные, да за выслугу.
        - Так он же вроде еще и воевал?
        - В сорок пятом ему шестнадцать всего было… Ладно, ребята.
        Пойдем мы уже. …
        - Ну?
        - Вот тебе и ну. Говорил же Кузьмич, чтобы не болтали лишнего.
        - А чего ж ты полез тогда к этому капитану?
        - Так, надо же было как-то сыграть. А то было бы совсем подозрительно - сосед умер, а мы и не удивляемся даже. Пили вместе - и пофиг всем на человека.
        - А контора, видишь, и в старости достает. Не спят.
        - Интересно все же, кто на Кузьмича стукнул? Вот что меня теперь мучить будет.
        - И меня…
        Талант
        В кабинет директора школы бочком-бочком прокрался какой-то совершенно не местный тип. Городок был маленький, все и всех тут знали - так вот этот как раз был совсем не отсюда. И по одежде, и по повадкам своим осторожным, по прическе странной - чужак. Он подсел на указанный ему стул, а потом, оборачиваясь на закрытую дверь, полушепотом объяснил свою миссию. Новое открытие. Гениальное. Оно же - изобретение. Специальный аппарат, испускающий специальные мыслительные волны. Повышает талант ребенка от десяти до ста процентов - в зависимости от податливости мозга. Гарантировано. Но - дорого. Потому что нигде в мире, кроме как тут и прямо сейчас. Проездом. А то, что дело дорогое, так он, проезжий, для того к директору и зашел. Договориться.
        - Десять процентов, - сказал он строго, еще раз оглянувшись на дверь.
        - А звать-то вас как? - спросил директор, как бы невзначай кивнув, соглашаясь. Был предъявлен паспорт общего образца. Из паспорта следовало, что изобретателя зовут Александром Григорьевичем, фамилия его была длинная - Пиотровский. Вот сама эта фамилия еще раз подтвердила, что все серьезно. Потому что - такая фамилия. Именно такими должны быть фамилии у настоящих ученых и изобретателей. Ну, еще Энштейн, конечно. Но там чистая теория. Формулы и сплошное емцеквадрат. Тут же - специальные мыслительные волны и настоящий аппарат для их испускания.
        - А на взрослых - никак? - поинтересовался директор.
        - Поздно, - вздохнул Александр Григорьевич. - Раньше бы. Хоть даже и перед выпуском из школы, когда уже самые эти таланты пробиваться начинают. Я же к вам - почему? Потому что - школа. Потому что - дети. Ну, и родители еще, конечно. Я же понимаю. Договорились о завтрашнем дне. Потом, когда приезжий уехал в гостиницу, директор поднялся к выпускникам и, остановив движением ладони вещающую что-то умное математичку, сообщил, чтобы завтра приносили деньги, потому что будет специальный эксперимент с мыслительными волнами. И многие после этого станут просто талантами.
        - Это, - сказал он вполголоса, - Большой секрет совершенно и новое изобретение. Так что кроме родителей - ни-ко-му! Понятно? Старшеклассники всегда были самыми понятливыми. Они сразу поняли, что не будет какого-то урока, и приняли это с воодушевлением. А деньги… Что - деньги? Перед выпуском они и так летели из семей, так уж сразу и сюда - понятное дело. Тем более - обещали добавить таланта. … Секретный прибор был в черном коленкоровом чемоданчике. Сверху была большая красная кнопка. Сбоку - решетка, как у микрофона. Эту решетку изобретатель и большой ученый Пиотровский, как его представил директор, направил на класс, а потом нажал большую красную кнопку. Прислушался к чемоданчику, прижав ухо к решетке, и нажал сильнее. Внутри что-то зажужжало.
        - Не спать! Смотреть сюда! - повторял большой ученый в течение всех десяти минут работы уникального прибора. Потом он отвечал на вопросы о мыслительных волнах и о талантах и о том, как и на сколько именно поднимается талант после такого облучения. У всех, сказал он, по-разному. Но минимальная прибавка в таланте - десять процентов. Это просто гарантировано и проверено. А максимальная - все сто. То есть, талант мог вырасти в два раза уже после одного сеанса облучения.
        - Эх, жаль, - говорил Александр Григорьевич, - Что нет у меня на вас времени. Такое вот облучение надо было делать с первого класса.
        Каждый учебный год. И тогда рост таланта был бы - в десять раз!
        Представляете? В десять раз больше таланта! Кто-то из отличников черкал бумагу, делал расчеты, кричал с места, что получается не в десять, что тут другая пропорция, но ученый пресек разговоры просто:
        - Я же вам говорил, что бывает десять процентов, а бывает - сто.
        И у всех по-разному. Вот и в десять раз - это не точная цифра, а усредненная, можно даже сказать - рекламная, чтобы понятно было каждому. На самом деле, кто-то из вас уже вдвое талантливее, чем был вчера. Осталось только талант этот свой проявить и применить. И тут-то все и замолчали. Потому что - а какой же именно талант?
        И как его проявить и куда применять?
        - У всех - разный. Вот то, что все дети талантливы - это аксиома.
        Просто один талантлив в математике, например, другой - в химии, а третий, наоборот, в приготовлении пищи или в шитье или еще в чем-то прикладном. Надо просто этот талант в себе найти. Разыскать то, что лучше всего получается. И тогда - применить. И будет у нас тогда целых тридцать человек талантов.
        - Двадцать девять, - заметил из своего угла учитель, чей урок был занят научным экспериментом. - Смирнова не принесла деньги.
        - Ага, значит, двадцать девять талантов. Итого - двести девяносто тысяч, - деловито сказал ученый. … Директор жал руку, прятал в сейф полученные десять процентов, желал хорошей дороги, удачи в дальнейших исследованиях, приглашал заезжать на следующий год.
        - Ну, это уж как получится, - отвечал Александр Григорьевич, ученый и изобретатель, унося свой черный чемоданчик. - Знаете, сколько у нас в стране таких школ? Ого-го! Мне еще ездить и ездить!
        Поднимать, так сказать. … Потом была маета. Все хотели сразу узнать, какой же талант и насколько развился.
        Кто-то поступал в университет, кто-то пошел на производство, потому что действительно лучше шил, чем думал, кто-то отправился в армию - там тоже нужны талантливые люди. В общем, искать свой талант, проявлять его и применять как-то пытались все двадцать девять человек. Потому что Смирнова не принесла деньги. А так было бы тридцать талантов сразу. … Через десять лет в кресле директора школы сидел бывший выпускник, который пошел за своим талантом в педагогический институт. Вернее сказать, пошел, ведомый талантом. Так он думал. Были те, кто ударился в коммерцию. Кто-то крупно сел в тюрьму - оказался талантливым бандитом. Наворовал и награбил столько, что получил по самому максимуму. А он вот - директором в своей же школе. Правда, бывало, просыпался иногда и мучительно раздумывал: не ошибся ли, не промахнулся ли. Ведь, даже если всего на десять процентов больше, думал он, то все равно - талант. А тут получалось, что в школе работать не так уж и интересно, да и талант как таковой тут не сильно нужен. Усидчивость нужна. Память хорошая. Язык подвешенный правильно. Хотя, если подумать, усидчивость с
памятью тоже могут быть талантом. Да и вообще - всего десять лет, как закончил эту школу, а уже тут же в ней директором, разве это не талант?
        - Разрешите? - постучался в кабинет смутно знакомый мужик. - О!
        Витёк! Здорово, брат! А где тут директор? На пороге стоял бывший одноклассник, голимый троечник и немножко хулиган Петька Овцов. Тот самый, который за «овцу» тут же бил в нос.
        Поэтому его ласково звали в классе Бычарой. Еще - Быней.
        - Быня…, - растерялся Виктор Семенович. - Так, это… директор - я.
        - О! Круто! Так это еще проще, выходит, - прошел Петька в кабинет и по-хозяйски уселся в кресло. - Это, выходит, такой талант у тебя прорезался? Молодца, Витёк! Просто рад тебя видеть! Честное слово! И он действительно радовался, улыбаясь сверкающей дорогими импортными зубами челюстью.
        - Да, - вдруг посерьезнел он. - А ведь я к тебе, брат, по делу. Дело было такое. Талант прорезался в Петьке почти сразу после школы. То есть, сначала он попробовал поступить, как все, потом его загребли в армию, а потом и прорезался его талант. И похоже, именно он получил от того прибора целых сто процентов. Потому что изобрел новый аппарат, который испускал мыслительные волны и повышал талант учеников уже не на десять процентов, а минимум вдвое. Сразу - вдвое.
        Гарантировано. А по максимуму если получится, так как раз в десять раз. Все уже проверено и апробировано. Знаешь, сколько в нашей стране школ? Ого-го!
        - В общем, десять процентов, - завершил свое выступление Петька.
        - Пятнадцать? - задумчиво спросил директор школы. - И заодно - а документы какие-то есть? Мне же с родителями говорить, с учениками. Тут же был предъявлен паспорт общего образца, из которого было видно, что сидит в кресле Петр Сергеевич Барановский. Не какой-то там Овцов.
        - А это…, - ткнул в фамилию директор.
        - Давно поменял. Нельзя изобретать с той фамилией, - небрежно отмахнулся Петька. Ну, что. Это было резонно и правильно.
        - Так, завтра, значит, - сказал директор. И добавил строго. - Пятнадцать.
        - Эх, - махнул рукой Петр Сергеевич Барановский, большой ученый и уникальный изобретатель. - Только для тебя, Витёк. По старой памяти. … Прибор был черный. В настоящей коже. Кнопка была серебристой. А кроме жужжания еще мигала синяя лампочка. Старшеклассники сидели, завороженные действом и словами директора школы о том, что Петр Сергеевич Барановский стал большим ученым и гениальным изобретателем именно после облучения мыслительными волнами десять лет назад. И вот он создал свой прибор, который поднимет уровень таланта у всех старшеклассников вдвое - это минимум. Гарантия такая. А некоторым, у которых мозг лучше воспринимает эти специальные волны, в целых десять раз.
        - Надеюсь, - говорил строго и одновременно возвышенно директор школы, - Что через несколько лет кто-то из вас постучится в мой кабинет и представит новое изобретение. Еще более уникальное и гениальное. И вы все будете гордиться, что учились в этой школе, в этом классе, и видели самого Петра Сергеевича Барановского с его уникальным прибором, который так поможет вам в будущей жизни. …
        - Ну, ты заезжай, если что, - сказал директор, укладывая стопку купюр в сейф.
        - Да ты что, Витёк! Знаешь, сколько еще школ не окучено? Мне же по стране еще кататься и кататься! Таланты выращивать - это тебе не за столом в кресле сидеть! На том и расстались директор школы и гениальный ученый и изобретатель. … Эх, думал директор, а может, мой талант-то как раз в чем-то другом? Может, я тоже мог бы стать изобретателем и ученым? Упустил свой шанс, промахнулся… Хотя, директор школы всего через десять лет после окончания… Но вдруг что-то было бы еще лучше и сильнее? Он пересчитывал деньги в сейфе, делил на пятнадцать и умножал на сто, прикидывал, сколько еще школ в стране. Да-а… Повезло Петьке.
        Бычара свой талант проявил и применил в полной мере. У него, небось, как раз на сто процентов и выросло после того облучения. Талант. Что еще сказать. Просто талант. И мыслительные волны.
        Квартирный вопрос
        Квартира была хорошая, потому что совсем близко от метро. Такую сейчас найти не так-то просто. Всего полчаса пешком - и вот он, серо-мраморный вестибюль последней на своей линии станции. Можно было снять жилье и чуть дешевле, но тогда пришлось бы до метро добираться на автобусе или троллейбусе, издалека. А это значит, что еще меньше времени осталось бы на себя лично. Ведь если на работу ехать два часа, а потом с работы - два часа, то никакой жизни просто не остается. Тут только успеешь перекусить немного, да скорее в постель - высыпаться. А вот так, в пешей доступности, метро было самым лучшим транспортом. Там пробок не было. Каждые три минуты днем прибывал состав, и можно было ехать хоть на работу, хоть в магазин, а хоть даже и в театр. И что тут такого смешного, кстати? Тимур недовольно нахмурился и пожал плечами. Ну, да, даже и театр. И что? Надо будет, так и в театр пойдет. После работы все можно. Но это потом, летом, например. Когда будет чуть побольше времени, когда он уже «вработается» в работу и врастет в коллектив. А пока он после работы добирался до съемной однушки, съедал что-нибудь
дежурное, привычное и постоянное, и ложился спать.
        Дежурным в последнее время были горячие бутерброды. Тимур не любил мыть посуду. А тут практически никакой грязи: положил на плоскую тарелку два больших куска хлеба, накрыл самой дешевой вареной колбасой - вот, кстати, тоже экономия, а сверху сыром. Опять же дешевым. Не маасдамом, который даже отрезать не удается нормально из-за больших дырок, а стандартным мелкодырчатым российским или даже гладеньким, напоминающим детство, голландским. И - в хозяйскую старенькую микроволновку на пару-тройку минут. Вот и горячо получается, и сытно, и быстро, и мыть потом ничего не надо. Первая неделя - вселение в квартиру, начало работы, привыкание к режиму, к воздуху этому, который совсем другой - пролетела незаметно. Оглянуться и остановиться было некогда. В утренней серой темноте играл все громче сотовый, изображая будильник. Потом - быстрый завтрак. Дальше - быстрым шагом до метро, потом в метро на другой конец города, потом там таким же быстрым шагом до работы.
        Потом работа, где надо было показать себя с самой лучшей стороны, потому что - испытательный срок, потом обед, потом опять работа, потом проход по уже темным улицам, светлое теплое метро, снова темнота, и, наконец, дома. А дома ужин - и спать. Несколько дней в самом начале он просто не мог заснуть.
        Постоянный шум, гул от круглыми сутками несущихся по шоссе в какое-то нужно им место автомобилей. Воздух, которым невозможно надышаться. Он тут какой-то густой, тяжелый и остро пахнет бензином и еще какой-то гарью. Когда он в разговоре пожаловался на нехватку воздуха, ребята на работе смеялись.
        - Ты бы по Садовому прошелся, - говорили они. - Просто пройдись там, прогуляйся, ничего больше не делай. Тимур находил на карте огромного города это самое Садовое.
        Радовался, что до его дома далеко. Ничего, всего через неделю втянулся. Привык. А как только привык, стал постепенно обнаруживать, что не такое уж хорошее у него жилье. Регулярно и противно несло откуда-то табачным дымом. Сам Тимур не курил, поэтому сразу чувствовал. Вот по утрам в туалете иногда чуть не слезились глаза от дыма. Видно, сосед какой-то пенсионного возраста сидел с газеткой и сигаретой в туалете по утрам. Иногда табачный дым пробивался даже на кухню. По вентиляции, наверное. Тимур даже вырезал из обувной коробки специальную картонку, которую просунул под решетку вентиляционного отверстия высоко под кухонным потолком. Но дым все равно чувствовался. Еще постоянная какая-то жирная грязь. Ну, съемное же жилье. Тут, небось, сотни уже жили до Тимура. То есть, не так, что прямо вот грязь, конечно, но просто все какое-то не совсем чистое. Берешься за дверную ручку - она чуть липкая. Вроде, пустяки, а руки так и тянет сразу помыть. Подходишь к выключателю - он жирный какой-то. И пятно вокруг по стене. И вот плита еще. Вроде уж драил он ее, драил, а все равно, как солнышко выйдет в выходной
день, так и видно сразу, что - грязная плита. По ночам стали мешать вдруг проявившиеся сквозь неумолкающий гул машин посторонние звуки. Машины эти, шоссейные шумы, Тимур уже практически не слышал. Так, на самом краю слуха что-то шевелилось.
        Подрагивали иногда подвески в старой хрустальной люстре. Только по утрам, открывая форточку, снова вслушивался и узнавал - вот там, в той стороне, шоссе, там сплошной поток машин. А в квартире по ночам скрипели половицы. Однажды он проснулся в холодном поту от страха. Кто-то ходил по коридору. Совсем рядом с его диваном, через тонкую переборку, поскрипывал пол, звук гулял туда и сюда. Точно - кто-то там ходит!
        Но дверь, хорошая капитально-стальная, с засовами и замками, была заперта на ключ. Он сам и закрывал. И этаж не для шуток - высоко. И балкона тут нет, с которого можно было бы залезть в квартиру. Просто окно на кухне. Просто окно в комнате. И простор за окном, обрывающийся в двадцатиэтажную пропасть. Тимур лежа, наощупь, затаив дыхание, натянул штаны, выскочил в коридор, включая на ходу свет, встал там, тяжело дыша. Никого в квартире не было. Совсем никого. Показалось, выходит. Если бы спал, думал бы, проснувшись, что приснилось что-то такое.
        Как в кошмарном фильме. Но ведь уже проснулся! И все эти звуки - уже проснувшись слышал! А когда в ночи вдруг хлопает дверца холодильника? А мокрые краны в ванной? А зеркало? Заходишь утром, чтобы принять душ, поворачиваешься, а зеркало в испарине. Это как? Если в квартире больше никого нет? И еще эти постоянные запахи еды. Ну, не бутербродами пахло в квартире. То супом куриным, то картошкой жареной с лучком, то вдруг мясом с чесноком, то овощами какими-то. Вот еще кошки и собаки. То лай какой-то слышен, то вдруг мяуканье заунывное. Не через стены же это доносится! Неудачная какая-то квартира, - стал уже думать Тимур. Но отказаться от нее просто так и снова искать он пока не решался. По цене, по расположению - ну, где он лучше-то найдет? Да и хозяин, кстати, военный пенсионер, появлялся редко, приходил только за деньгами, да еще заранее позвонив, предупредив, поинтересовавшись, удобно ли. Дошло уже до того, что Тимур теперь не рвался с работы домой, в тепло, а шагал и шагал вдоль улиц, заглядывая во дворы, кружа по окрестным кварталам странным извилистым маршрутом. Теперь дорога от метро до дома
могла занять и час, и два, а то и больше, особенно когда посветлело на улице, и время отчетливо повернуло на весну. Снег почти весь растаял. Молодой дворник в оранжевой безрукавке энергично махал жестко шуршащей пластиковой метлой, сгоняя оттаявший мусор к обочинам и собирая из него маленькие холмики.
        - Привет, земляк, - кинул Тимур, проходя мимо.
        - Привет! Э! Что такой грустный, а? Весна на улице! А ведь и правда - весна. Может, еще и потому стало так легко часами гулять, не замерзая, думая о своем, о будущем, о… И Тимур ни с того ни с сего взял и рассказал дворнику про табачный дым, про запахи всякие, про грязь эту, про шаги в ночи, про звуки странные, про животных, которых никогда у него не было. Они стояли рядом, и Миша - он так сказал, что его Мишей зовут - слушал, опершись о метлу. Слушал и кивал, подтверждая.
        - А ты не знаешь, что ли? Вас же в той квартире, может, целых сто человек! А может и больше, поэтому ты и замечаешь что-то. Вот когда два-три жильца, так и не видно ничего. А когда их слишком много - все сразу и проявляется.
        - Не понял…, - поднял брови Тимур. Миша был подкованный. И жил он тут гораздо дольше. Уже целый год.
        Так что порядки местные знал. Он рассказал Тимуру, что все тот правильно нервничал. То есть, нервничал, конечно, зря, а вот замечал всякие странности - правильно. Нервничать было совсем не надо. И даже бесполезно. Оказывается, когда количество населения, желающего жить в столице, превысило все возможные нормы, ученые сумели создать специальный прибор. Сам Миша его не видел, но так говорят, что разводит этот прибор весь народ по времени. Вот как раньше, бывало, мэр принимал решение, и на работу ходили с зазором в час, а то и два часа, чтобы пробок на улицах не было, и толкучки чтобы никакой в метро, так теперь развели народ и в квартирах. Только уже не приказом, а этим прибором. Ведь, если вдуматься, говорил Миша, прочитавший много книг в своей жизни, мы же можем сейчас в прошлое и будущее летать. То есть, практически запросто. Тут все дело только в затратах энергии. Вот только никто и никогда не может попасть в свое собственное прошлое или свое собственное будущее. То есть, встретиться с собой там просто никак невозможно.
        - Вот, смотри, - говорил Миша. - Видишь, ручей? Вот и время, оно как такой ручей. То есть, как огромная такая река. И каждый в той реке плывет на своем месте, в своей капле. И если тебя выдернуть из твоего места и отправить выше по течению, то есть в прошлое, то на твоем месте же никого не будет! А там, чуть раньше, ты появишься.
        Понимаешь? И тот, кто по реке ниже, то есть во времени позже, он никогда не встретится с тем, кто выше него. Вот ты в детстве в кораблики играл, да? Переход в теме разговора был внезапным, но Тимур, подумав, кивнул:
        - Ну, играл.
        - Вы как всегда кораблики пускали в ручей? Только разом, одновременно, иначе, если кто впереди - тот впереди и останется всегда. Так вот тут - то же самое. Ты приходишь домой, а через полчаса, скажем, приходит другой. Только его квартира - она на полчаса позже твоей. Здесь же, но позже. И тебя в ней просто нет.
        Там, где он, тебя нет. Ты - в этом времени, а он - в том. Понимаешь? Тимур смутно что-то понимал, но соглашаться сразу не торопился, потому что именно - смутно. Что-то там такое было в словах Миши, что вроде как правда, а вроде и нет.
        - Ну, смотри, я еще раз объясняю: ты, скажем, в этой капле воды в реке времени. А он, тот, что другой - в другой - выше или ниже по течению. И в той капле тоже весь твой мир. И дорога, по которой ходишь, и метро, в которое теперь не надо с боем влезать, и твоя квартира, понимаешь? А у него, который раньше или позже - у него там свое метро и своя квартира. И вы не пересекаетесь, потому что во времени вы двигаетесь с одинаковой скоростью… А иначе - сам подумай, как бы регистрировали на одной квартире сотни приезжих? А ведь регистрируют Вот! Только с прибором!
        - Постой, - сказал Тимур и хитро прищурился. - А ты что сам заканчивал?
        - Философский, а что?
        - Не физик, э? - рассмеялся Тимур. - А я ведь уже почти поверил… Миша огорченно махнул рукой и пошел подметать тротуар. А Тимур, улыбаясь, пошел домой. В квартире опять пахло табаком. Тимур взял лист бумаги и стал рисовать реку, и струи в ней, и маленькие капли, как такие водяные шары, и себя, плывущего вразмашку. А потом квартиру вокруг себя. И кусок мира, который влез в лист бумаги. Так, чуть-чуть дороги возле дома и еще магазин, что через дорогу, и краешек двора, и стоянка, и пара автомобилей. Он рисовал, а сам прокручивал в голове, что ему было только что рассказано. С точки зрения философии, надо это признать, Миша все говорил как будто правильно. Но вот достигла ли физика таких высот? В школе ничего такого не рассказывали. И в институте тоже. Правда, в технических вузах на теоретическую физику много времени не выделяли.
        Тут он вспомнил еще, что в метро, действительно, стало совсем не так тесно, как описывают в книгах или показывают в старом кино. Ну, и наконец, табаком-то тянуло не из вентиляции! Он же вентиляцию картонкой закрыл! Это выходит, если хозяин прописал у себя человек двадцать, так их на час с небольшим и развели по суткам. А если - сто двадцать? А если уже в каждую секунду пытается вместить военный пенсионер очередного жильца, регистрируя без разбора всех подряд в своей квартире? Вот накладки-то и получаются. Потому и табачная вонь, и шаги в ночи, и грязь - все из-за этого, выходит. Прибор, небось, только недавно изобрели, а вот отградуировать его, отъюстировать (Тимур даже порадовался за себя - такие слова знает!) не успели.
        Сразу, небось, в дело, чтобы окупалось. Правильно в книжке было написано, что испортил москвичей квартирный вопрос… Он встал и стал методично изучать квартиру, разыскивая, где бы мог быть такой прибор. Ну, если предположить, что он есть. А, пожалуй, только в двери. Вот идет провод, он скользит под самым потолком, потом спускается к двери, ныряет в отверстие и там пропадает. Наружу в квартире нигде вроде бы не выходит. Значит, вот тут, в толстой раме большой тяжелой стальной двери и прячется этот хитрый аппарат, позволяющий столичным жителям обогащаться, сдавая жилье сотням и тысячам приезжих. Сами-то, небось, вовсе не работают, а только деньги с нас собирают… Ну, ничего, - принял решение Тимур. - Я тут в своем праве. Он созвонился с шефом, который совершенно спокойно дал ему отгул за переработку. Все-таки Тимур хорошо работал - пусть отдохнет. А потом наступило утро, когда Тимур не пошел на работу. По его расчетам, все должны были уйти. Все, кто в этой квартире прописан. А он - остался. Взял клещи, натянул найденные в шкафчике за унитазом резиновые перчатки, встал на табуретку и рубанул провод.
Раздался треск, под потолок выбило клуб копоти, клещи вырвало из рук и швырнуло на пол. Но сам Тимур устоял, упершись руками в стены. Ну, вот вам. Вот! Как вы теперь, без прибора-то? Он вернулся в квартиру, задвинул за собой засов и вздохнул с наслаждением. Табаком не пахло. И никого не было в квартире. То есть, он все рассчитал правильно. Вот теперь можно все отмыть. Тимур драил квартиру, как в последний раз. Отмывал раз за разом плинтуса, чистил раковину, натирал до блеска краны и кафельные стены в ванной. В дверь стучали, пинали ногами, а он только посмеивался: все, все - теперь он тут один хозяин. У него и договор аренды есть, между прочим. Официальный, за денежки. И там ни слова не сказано, что в квартире кто-то еще проживает. Очнулся он только от скрежета металла. В дверь, вскрытую какими-то сложными блестящими большими ножницами, лезли люди в форменных куртках, а за их спинами маячило растерянное лицо хозяина. Тимур еще успел показать ему четко отставленный вверх средний палец, но потом ему завернули руки за спину, а еще через мгновение он уже сидел на стуле и отвечал на вопросы какого-то чина,
жмурясь от направленного в глаза света настольной лампы.
        - Ну, зачем же вы так, - убито повторял раз за разом хозяин квартиры.
        - Понаехали тут, - ругался за спиной кто-то из «форменных». Штраф взяли на месте. Гарантийный взнос остался у хозяина - на ремонт двери. А Тимуру предложили быстренько выметаться из квартиры.
        - Нарушаем? - спросил строго чин. И сам же ответил, - Нарушаем. А раз так - ищем другое жилье. И - не в моем районе. Понял, да?
        - Понял, да, - сказал, чуть не плача от злости и обиды, Тимур. Больно хороша была квартира. И до метро всего полчаса пешком. А на улице к нему подошел земляк дворник Миша и сказал сквозь зубы:
        - Ну, ты, землячок, совсем дурной, похоже… Я же тебе чисто теоретически, с философской точки зрения! Тимур отмахнулся, пошел к метро. А, уже спустившись в светлое и теплое подземелье, подумал:
        - Теоретически он, ага. А вот народа в метро стало меньше - это как? И регистрируют на один адрес сотни человек - я сам читал.
        Философия, так ее…
        Шизофрения
        Упасть. Перекатиться в сторону. Переползти вперед на два шага и снова перекатиться - но уже в другую. Теперь крабом, на четырех костях, в сторону, в сторону, до упора. Ощупать, не поднимая головы, затаиться, ждать. Не дышать. Почти не дышать. Воздух медленно втягивать, открытым ртом, чтобы не слышно было со стороны. И так же через рот выдыхать. Успокаивать сердце, считать про себя. Ишь, колотится - за пять шагов слышно, наверное. Вспышка в глаза:
        - Встать! Смирно! Вскочить. Вытянуться. Стоять крепко, чуть расставив ноги. Руки - по швам. Подбородок чуть вверх. Глаза - чуть выше луча фонарика.
        - Что там такое было, рядовой? Отвечать!
        - Не знаю, сержант, сэр! Мне просто стало страшно!
        - Отлично, рядовой! Это правильный ответ и правильное поведение.
        Неизвестность страшна. Пока знаешь, что у тебя впереди - не страшно.
        Но как только что-то незнакомое, какая-то зацепка ухом или глазом, действовать надо именно так: уйти с линии возможного огня, уйти от возможной опасности, залечь, приготовиться к бою, отдышаться, слушать. Что ты слышал, рядовой?
        - Ничего, сержант, сэр!
        - Плохо, рядовой. Очень плохо. Ты начал действовать совершенно правильно, но где итог? Ты даже не слышал ничего. Ты не слышал даже меня, рядовой… Стоять. Молчать. Не спорить. Ждать.
        - К бою! На тропу! И смотри у меня, не проворонь опасность, рядовой. Закрыть глаза раньше, чем погаснет фонарь. Сделать два шага вперед. Повернуть на тридцать градусов влево. Вернуться на тропу.
        Еще два шага, прислушиваясь и ступая мягко-мягко, перекатываясь с пятки на носок, на полусогнутых ногах - вперед. Напряжение. Усилие.
        Это хорошо. Дальше. Еще. Стоп. Тишина. Это плохо. На тропе не должно быть абсолютной тишины. Упасть. Откатиться в сторону. Крабом, крабом - назад, назад. И перекат обратно. Тихо лежать. Почти не дышать. Ждать. Оружие… Где мое оружие?
        - Сержант! Оружие! …
        - Что с ним, доктор?
        - Шизофрения, мадам. Обычная шизофрения с расщеплением личности.
        С видениями, с иной, так сказать, реальностью…
        - То есть, ему все время что-то кажется?
        - Ну, как вам объяснить… На самом деле, это можно сказать так, что нам - что-то кажется. А вот он находится в совершенно реальном мире. Реальном для него дично. Вот мы для него - нечто кажущееся. Он нас может видеть, кем угодно. Вас, скажем, чудовищем. Или убийцей с руками в крови по локоть. Или еще кем-то. И для него это все реально, понимаете? Совершенно реально.
        - Но это же все на самом деле просто такая иллюзия в мозгу, да?
        - Вот вы всегда понимаете, что есть сон, а что - нет? Спите и видите сны, и всегда знаете, что это - сон? Ведь чем любая иллюзия отличается от реальности? Только тем, что реальность на нас как-то влияет, а иллюзия - нет. Так? То есть, реальность мы ощущаем, чувствуем… Но ведь во сне вы тоже что-то ощущаете. Иногда и цвета, и тактильные ощущения бывают, и вкус, и запах… И чем это в конечном итоге отличается от реальности?
        - Вы хотите сказать, что реальность и иллюзия - это одно и то же?
        - Нет, я хочу сказать, и говорю, что для человека реальностью является все то, что он ощущает. Вот сейчас ваш муж что-то ощущает - видите, как движутся его глаза, как он дышит? А раз он ощущает - это для него самая настоящая реальность. А мы, которые не можем ничего сделать его чувствам, не можем на него повлиять - всего лишь иллюзия. Вот такая болезнь…
        - И что… Теперь - все?
        - Ну, почему же так сразу. Есть средства, и есть методики. Мы купируем симптоматику, срежем припадки и нервные выходки, разъясним, как отличать иллюзию от реальности, научим его хоть немного жить среди людей. Таблеточек нужных дадим. И отпустим обратно к вам. До следующего ухудшения. Поэтому спокойно идите домой и ждите - я вам сам позвоню.
        - А скажите, вот если я для него, предположим, чудовище, то кто вы для него?
        - Я? Я для него - лечащий врач. …
        - Ты все слышал, рядовой?
        - Да, сержант, сэр!
        - Какое хитрое существо, правда? Но ничего, я подготовлю тебя так, что ты сумеешь с ней справиться в следующую встречу. Мы все организуем. Мы выдрессируем тебя, чтобы ты наверняка смог с ней справиться. В одиночку, тем, что под руками. И только тогда я позвоню этой хитрой инопланетной сучке…
        - Инопланетной, сержант?
        - А ты думал, сынок, она какая-нибудь простая русская шпионка? Да она совсем не человек! Тем и опасна. Со шпионкой ты бы и сам мог справиться. А теперь, когда ты знаешь своего врага - марш на боевую позицию! На тропу! И будь готов к любым неожиданностям.
        - Есть, сэр! Шагать вперед, мягко ступая по тропе. В правой руке нож. Лезвие - от себя. Сержант учит каждый день, как надо бить ножом.
        Раз-раз-раз-раз. Быстро-быстро. Надо успеть «прострочить» тело инопланетной сучки, чтобы она не успела подать сигнал своим. Лучше, если сумею сразу вскрыть горло. Но если успеет отскочить, то сразу в живот - раз-раз-раз-раз! Сержант обещал подготовить меня так, что я обязательно с ней справлюсь. Сержант у меня хороший.
        Вся наша жизнь
        - Почему ты там повернул направо? Вот привязался. Какое его дело, если вдуматься? Кто, в конце концов, командир - он или я?
        - Тебя колышет, малый?
        - Я просто так спросил… Ну, вот. Сразу уже и обижается. Сразу губы распускает, а в глазах почти слеза.
        - Ты спрашивай, конечно, но по делу. А не так вот - под руку!
        Направо, потому что мне захотелось пойти направо. Мне лично. А налево мне как раз не захотелось. И пока в группе я командую, мы пойдем в ту сторону, куда захочется мне. Понял, пацан? Кивает. Понял. Попробовал бы не понять. Вчера подобрали его на дороге. Накормили, напоили. А теперь, вон, вопросы всякие задает.
        Разговоры заводит. Быстро как оклемался. А мне тут именно направо…
        Интуиция? Так это называли раньше? Вот - у меня она самая. Налево мне совсем не хотелось. Направо - сколько угодно. Я на развилке и повернул…
        - Ура, город!
        - А-а-а! Шеф, ты гений!
        - Командир! Ну, ты даешь! Раздвинув спины, выхожу на край к обрыву. Мы стоим на холме. Тут вот сразу обрыв. А внизу, в километрах двух, не больше - город.
        Маленький такой белый городок. Прямо как в кино. И никого там не видно. Никакого движения. Значит… А что - значит? Значит - наш город!
        - Так, - говорю сурово. - Сейчас мы медленно… Все слышат? Мы очень медленно и осторожно спускаемся вниз и идем к городу, рассыпавшись в цепь. На всякий случай. Мало ли что. А потом мы долго живем в этом городе. И чистим его. Парами идем, парами. Все, как обычно!
        - Командир, а как же… Точно. Я-то остался без пары. В прошлый раз налетели на какую-то крутую банду. У них оружие было почти у каждого. Была стрельба вдогонку. И теперь я остался один.
        - Вон, с малым этим пойду. Буду учить наше подрастающее поколение. Смеются. Но как-то не одобрительно.
        - А если что?
        - Нормально, народ! В городе никого нет - я так чувствую. Я и правда так чувствую. Чувствую, что нам сегодня очень повезло.
        Что город пуст и безлюден. И опасности в нем никакой нет. А все мои предосторожности - это просто из опыта. Это, чтобы никаких даже случайностей.
        - Ну, вперед, что ли? Первая двойка пошла! Вторая… Двойки спускаются вниз, оступаясь на осыпях, перепрыгивая промоины. Первая уже напротив города. Они стоят и просто смотрят.
        Даже не присели, не легли. Они верят моим предчувствиям. Я везучий. Вот и мы с этим пацаном спустились.
        - Тебе лет-то сколько, малой?
        - Двенадцать! Ну, что. Не так уж и мал, оказывается. Просто недокормлен малеха.
        Пригодится, если двери изнутри вскрывать. Такого - в форточку, а там уж проберется.
        - Цепью, цепью, так вашу!
        - Командир, ты же сам сказал, что - никого! Ну, да. Говорил. Но все же… Оттаскиваю за рукав мальца, иду с самого края. Вон туда пойдем, к тем ангарам. Там должно быть административное здание, в котором наверняка будут всякие полезные для жизни вещицы. У меня на плечах рюкзак. Большой станковый рюкзак, в который можно человека упихать. Умеючи если. И рюкзак этот почти пуст. Колышется тентом над головой. Как Робинзон иду на картинке в книге. Только у Робинзона были шкуры и ружье. А у меня синтетика и пистолет в кармане. Без пистолета сегодня просто никак. Без пистолета тебя никто командиром не назовет.
        - А звать тебя как? Отвлекаю мальчонку, а сам посматриваю по сторонам. Он задумывается почему-то. Это странно. Не помнит своего имени?
        - Джон? - говорит неуверенно, будто спрашивает.
        - А фамилия - Смит, что ли? - смеюсь понимающе. А он вдруг останавливается, бледнеет как-то и спрашивает, впиваясь глазами:
        - Откуда вы знаете? Вы, что ли, мой родственник? Ну, просто индийское кино какое-то. Сейчас еще начнем пупки рассматривать и родинки считать. У меня этих родинок - на всю родню.
        Которой на самом деле вовсе нет.
        - Да пошутил я просто, пошутил. И попал. Так, что ли? А вот и эти ангары. Это какой-то, типа, аэродром, что ли. Бетонное серое поле, сараи какие-то по сторонам, ангары металлические с закрытыми воротами. И вон, домик со стеклянными большими окнами - нам точно туда. Окна отливают голубым, отражая чистое небо. Точно - администрация какая-то. Там должны быть шкафы и столы. Осталось только открыть дверь. А она как раз заперта наглухо. Бью со всей мочи ногой - бесполезно. А еще разок? Ну, ладно тогда.
        - Отойди, - бурчу, а сам вытаскиваю пистолет. У меня Беретта. Калибр офигенный. Правда патронов маловато. Но для такого дела… Прицеливаюсь в самый край двери, туда, где должен быть язычок замка. Ригель? Да как угодно назови - лишь бы пулю словил. Идиоты разные стреляют в сам замок. И получают рикошет. И дверь остается закрытой. Стрелять надо в край. Это ослабляет дверь и может перебить язычок замка. Ба-бах! Дергается ствол, вылетает дымящаяся гильза. А я снова - ногой, ногой - и вышибаю нафиг эту проклятую дверь. За ней сумрачно, но все видно. Потому что день и окна во всю стену. Ну, начнем. Все шкафы проверить по очереди. Потом холодильник, кухонный шкаф. Не забыть тот шкафчик над умывальником - там могут быть лекарства и моющие средства. А на самый конец, на сладкое - стол в кабинете.
        Иногда там бывают еще и сейфы, в кабинетах этих. Откуда бы иначе я достал себе пистолет?
        - Пошли! - бросаю своему Джону. И мы идем. Так. Кожаная куртка. Перчатки. Летчицкий шлем. В столе - карта.
        Стол не закрыт. Потому что - зачем его закрывать на ключ в обычное время? Вот и остался открытым. А на карте - весь город и его окрестности. Везуха! Ага, а что тут еще есть? Ну? А тут? А вот так если… Есть! Ну, не сейф, конечно. Но какой-то железный шкаф. Это ведь неспроста он тут стоит - и закрыт? Я хожу опять по комнатам, ищу. Не может быть, чтобы и тут не повезло! Ну? Где? И в туалете - вернее, это целый большой санузел с ванной - нахожу маленький аккуратный ломик. Тем ломиком, поковырявшись, вскрываю шкаф. Ну, вот. Вот так, значит.
        - Держи, парень. Заслужил. Револьвер заряжен. Но ствол коротковат - не для боя. Для того, чтобы попугать или отстреливаться, если нос к носу. А вот это - мне. Две коробки патронов перекладываю в свой рюкзак.
        Куртка мне мала - Джону велика. Надо отдать кому-то из своих парней.
        Все сгодится в дело.
        - А где все люди? - спрашивает паренек, вращая, как ковбой в кино, револьвер на указательном пальце.
        - А людей тут нету, Джонни. Люди - это вот как раз мы.
        - Чего же они ушли, выходит, а пистолет бросили?
        - Это револьвер, - поправляю его машинально. Сам же смотрю на карту и расплываюсь в улыбке. Потому что - как не улыбаться такой везухе? Тут вот у них есть призывной пункт.
        Оружие там вряд ли будет, а вот аппараты химической и радиационной разведки - наверняка.
        - Ага, револьвер, - он со звонким щелчком взводит курок. - И все-таки, почему мы на развилке пошли направо?
        - Потому что справа был вот этот самый город, - говорю, а сам смотрю на него поверх карты. Чего это он с оружием балуется?
        - Но ведь ты не знал заранее, правда? Ты вообще не местный и ничего про окрестности не знаешь?
        - Эй, эй, парень! Ты поосторожнее с этой дурой! Там хоть ствол короткий, но сделаешь во мне дырку - не запломбируешь!
        - Как ты не понимаешь! Вот, прорвало нашего Джонни… Это настоящая истерика. Он кричит, что мы все не люди. И он - совсем не человек. И город этот - не город, потому что таких городов в жизни просто не бывает. А мы все - в самой обычной компьютерной игре. И он, кажется (он сам сказал - кажется!), в такую игру раньше играл. И цель в такой игре - все места обшарить, приодеться и вооружиться, а потом - банда на банду.
        И кто сильнее, тот становится вроде как королем. Вот ведь… Но все правильно говорит, в сущности, как по писанному. А что мы тут делаем? Мы ищем оружие. Чтобы потом вернуться туда, где стреляли в нас, убить всех сопротивляющихся, захватить их женщин и другое оружие, и потом жить королями и феодалами на пустой земле… Я выхватываю свой пистолет. Два выстрела звучат одновременно. Но я-то уже тренировался. Да и слаб он еще, чтобы удержать ствол. Был слаб. Подбираю револьвер, обшариваю карманы. О! Жвачка мятная. Полезная и вкусная штука. Пара монет - взять. Мало ли что. Покойся с миром, пацан. Придумает же такое - игра! Так. Мне по карте направо, а там прямо… Продолжаем.
        Геймеры
        - Ну, прочухался уже, нуб лошистый?
        - Это ты кого тут нубом назвал? - даже в полном расстройстве и непонятности окружающей среды Вик не мог позволить никому подвергнуть сомнению свой рейтинг. - Какого, собственно, ты тут словами кидаешься? Вдруг и как-то сразу посветлело. Все стало ясным, кроме какой-то прозрачной дымки, окутывающей все предметы и заставляющей всматриваться с некоторым напряжением - настройки видео, что ли, сбоят?
        - Ну, а теперь - готов уже, что ли? Пора, мой друг, пора… Перед ним стоял в полный рост парень, затянутый в черную кожу с блестящими заклепками на карманах:
        - Я Редрик, - протянул он руку. - В паре пойдем?
        - Вик. Только я раньше за светлых всегда играл.
        - Ну и дурак. За темную сторону иногда даже веселее. Помнишь, как была про подземелья игрушка, там в самом начале таким басом «It's good to be bad». Ну, попробуешь? Или мне другого напарника искать?
        - Да запросто. Могу и be bad, могу и вовсе… Я все могу. Опыт сетевых игр у Вика был еще с младшешкольного возраста. Тогда они толпой гоняли орков и гоблинов. Потом пошел вездесущий «Старкрафт», за ним пришло время командных стрелялок. И вот совсем новое, с полным эффектом присутствия.
        - Ты уже входил? - спросил он черного Редрика.
        - Не, в первый раз сегодня. Тем и интересно. Игру раскручивали грамотно. Сообщали о «Нидфоспиде» какого-то немерянного уровня в смеси со стареньким «Дюком» и всеми старыми игрушками с месиловом-рубиловом. При этом заявлялись еще элементы РПГ, то есть развитие своего героя, поднятие уровня. И главное, герой - это всегда ты сам. Приходишь в игру, участвуешь во всем, повышаешь свой рейтинг - и все с полным эффектом присутствия. В общем - самая долгожданная игра этого года. А может, даже и пятилетия.
        - У меня нож, - показал Редрик. Вик порыскал вокруг и подобрал какую-то железяку. В играх такого рода всегда так: сначала у тебя почти ничего нет, только ломик или нож простой. Это потом, по мере поднятия ранга, по мере роста экспириенса и перехода на новый левел - там будет уже все, что угодно, вплоть до атомной бомбы - так обсуждалось на форумах игроманов.
        - Поехали? - Редрик щелкнул подножкой красно-лакового мотоцикла, пошевелил правой рукой, гоняя движок.
        - It's good to be bad! - заорал Вик, влезая на заднее сиденье, задранное кверху по последней моде. - Йеху! Ура-а-а! И они помчались куда-то по незнакомому городу. По дороге били зеркала и стекла попутных машин. Пинали прохожих, неосторожно оказавшихся на самом краю тротуара. Расшвыривали столики летнего кафе, устроившегося на площади у перекрестка. Витрина кондитерского магазина показалась Вику заманчивой целью. Он показал, Редрик подрулил, и дождь рассыпавшегося в мелкую труху стекла засыпал мостовую. Где-то вдалеке послышалась сирена. Звук приближался, становился громче.
        - Менты - как простые горожане? - прокричал на ходу Вик.
        - Нет, они боты, их тоже надо отстреливать, а то тебя мочканут. А вот сохранялки на первом левеле нет, - не поворачивая головы, прокричал Редрик. Ветер бил в лицо, выжимая слезу. Они неслись, не разбирая дороги.
        Мотоцикл скакал козлом на ухабах, ложился на крутых поворотах так, что седоки чуть не касались коленями серого асфальта (вот текстура отличная - подумал еще Вик - прямо как жизни!). Сирены уже выли и впереди.
        - Уходим в переулки! - бросил Редрик, останавливаясь. На бегу он вытащил из кармана куртки нож, выщелкнул матово блеснувшее длинное лезвие. Вик бежал за ним, оглядываясь по сторонам. Арка, длинный, узкой темной кишкой, проходной двор, ворота впереди…
        - Стой! Стой! - раздались крики сзади. Черт, боты здесь какие-то быстрые. Шибко умный компьютер. Так ни фига левел не поднять. Будешь бегать по первому уровню, как молодой.
        Хоть в компании, хоть в одиночку. А-а-а… Хрен с ним. Вик повернул навстречу крикам, поднял свою железяку на уровень плеча, махнул пару раз, примериваясь.
        - Брось, стрелять буду! - кричал из-под каски с прозрачным забралом молодой милиционер. - Брось на землю! Рядом с Виком вырос Редрик, плавно шагнул чуть в сторону, присел, выставив нож перед собой. Выстрелы прозвучали как будто со всех сторон. И сзади, и спереди, откуда стрелял этот напуганный мент. Сознание отключилось. … Чернота. …
        - Бли-ин! Как больно!
        - Ладно тебе… А мне не больно, думаешь? Редрик держался за бок, но все равно носком сапога продолжал толкать валяющегося на деревянных нарах Вика.
        - Нет, ты понимаешь? Резиной стреляли, гады! Отбили все напрочь.
        - О-о-о… Гадский эффект присутствия. А чего нас из игры не выкинуло?
        - Так ведь живы!
        - Черт, надо было лучше на мотоцикле до конца. А там хоть с моста, хоть под колеса. Сейчас бы уже дома сидели, перезагружались… А теперь что делать?
        - Ну, есть выход. Только противный.
        - Вешаться, что ли?
        - Ну, а что делать? Мы ж не знаем, сколько в реале времени прошло. Может, там всего минуты? Может нас тут еще тогда долго мурыжить будут? А? …
        - Товарищ полковник, откачали этих. Дежурный вовремя заметил.
        - Дежурного поощрить. А того, кто принимал, да плохо осмотр произвел и не изъял то, чего не положено в камеру проносить - наказать. Что пацаны? Очухались? Или по-прежнему в полной несознанке?
        - Какого там… Уверены, что они в игре. На сто процентов уверены. В лицо смеются. Мол, ничего им не будет. В крайнем случае, говорят, закончится оплаченное время - и выкинет их из игры. Ну, или если помрут все же.
        - А что скажет наш психолог?
        - А что я могу сказать? Рефлексы в норме. Заболеваний психических нет - если вы это имели в виду.
        - Но они считают, что находятся в игре а мы, - полковник заглянул в протокол. - А мы, собственно, боты.
        - А кто его знает, - задумчиво раздавил окурок в пепельнице психолог. - Может, они и правы. Может, все так и есть…
        Аттракцион
        За окном гостиницы плыл туман, сквозь который смутно просвечивались высокие деревья старого запущенного парка внизу у гостиницы. Парки сейчас как-то везде запущены и неухожены. Да и никто туда уже не ходит, кажется. Туман растекался тонкими ручьями, спускался с высоких холмов, рассеивался под встающим солнцем. Было все за этим окном ново и красиво. Жаль, что не было с собой фотоаппарата. Хотя, если бы и был - все равно никакого умения нет. Тут надо, как картину художник пишет. Чтобы не просто туман и просто деревья, а утреннее настроение, свежий ветерок, легкий шум со стороны недалекой дороги, металлическое поскрипывание старых заброшенных аттракционов. Всяких там цветных каруселей и качелей. Командировка в далекий город была ожидаемой. Давно туда надо было слетать. С одной стороны - работа. Она требовала побывать в дальнем филиале, настроить все, как надо, как положено, поучить местных специалистов. С другой стороны - не каждый мог похвастаться, что был на самом краю страны. Там дальше - только океан. Все, конец нашей земли. Тут даже в ванной возле зеркала над розеткой, висели объявления на трех
языках - и ни одного на русском! Все иероглифами. Не считать же русской надпись красной краской по плитке «220V». Евгений Васильевич Косогоров очень любил такие командировки. Он и работу свою любил. В понедельник никогда не жаловался, что выходные слишком быстро закончились. А уж когда выпадало работу совместить с новыми местами, с прогулками по вечерам, с фотографированием того и сего налево и направо - о-о-о! Восемь часов на самолете - это трудно. Вечером вылетаешь, а прилетаешь уже после полудня. К обеду фактически. Глаза не смотрят на солнце, слезятся. Общее состояние, как будто отсидел себе все на свете. Но это только в самый первый день. Потом все налаживается.
        Евгений Васильевич быстро и легко акклиматизировался во всех своих поездках. Это другие могли стонать, что время слишком сдвинулось, что не спится, что сердце - бу-бух, бу-бух. А он спал хорошо и дома, и тут, «у самой дальней гавани Сою-у-за» - пропел мысленно, выходя из ванной. За окном вдали сквозь редеющую дымку тумана виднелось большое колесо обозрения. Кажется, или действительно немного повернулось?
        Вот же странно. Разве в провинции парки работают? Это только в столице все вылизано и смазано. И деньги еще приносит хозяевам. А тут… Он заметил ярко-красную кабинку, потом отвернулся от окна, одеваясь. Повернулся - точно, двигается. Не быстро, но заметно. Вот уже и синяя поднимается вверх. А за ней тянется зеленая, потом желтая. Яркое колесо, веселое. И даже, кажется, музыка с той стороны доносится. После работы Евгений Васильевич прошел вдоль изгороди. Парк был окружен высоким забором из крепких стальных прутьев толщиной в два пальца, заостренных кверху. Если сам парк выглядел совершенно диким и неустроенным, то трехметровый забор, наоборот, блестел свежей черной краской.
        - А где у вас тут вход в парк? - спросил он у девушек в холле гостиницы, забирая свой ключ. Они очень удивились странному вопросу, но потом дисциплинированно долго вспоминали, даже звонили кому-то, чтобы выяснить. Все же гость спросил - надо реагировать. Ответили в конце концов, что в парк вход закрыт, потому что в парк никто не ходит. Там теперь все аварийное.
        И поэтому строго запрещено. Вот когда деньги будут, город парком займется. А пока - извините. Ну, в принципе, понятное и знакомое дело. Да и не нужен ему этот парк - что он, ребенок, что ли? Подавай ему качелей-каруселей, что ли? Вот только, поднявшись в номер, даже не разуваясь еще, Евгений Васильевич прошел к окну и увидел на самой верхней точке колеса обозрения желтую кабину. Тумана вечером уже не было - все было видно исключительно четко и хорошо. На яркой зелени соседнего холма - желтая. А утром там была красная. Это точно. Он поискал, как открыть окно - там все же звучала музыка. Там, вдалеке, звучала, хоть и негромко совсем - но пластиковые окна были наглухо закрыты, все ручки и запоры сняты, а вентиляция шла только через решетку воздуховода под потолком. На другой день он спросил о парке в офисе, на работе. Тут тоже все удивились, долго сами вспоминали, потом созванивались, искали в Интернете что-то, но ничего добавить не смогли. Да, парк закрыт. В парк доступ запрещен. Поэтому и забор такой высокий и крепкий, чтобы никто не пострадал. А то, мало ли, дети вдруг туда полезут. Или вот еще
приезжие, кто не знает, что нельзя. А - нельзя. Понимаете, да? Ночью снились странные сны. Спалось легко и просто - зря пугали долгой акклиматизацией. На работе было все странно и зыбко. То есть, служебное задание вроде как есть. И вот есть место, где надо что-то делать. Но - зачем? Все чем-то заняты, все работают свою повседневную работу. Так что он уже сам находил, что еще надо бы исправить, сам исправлял, сам потом показывал, выслушивая благодарности и постоянное:
        - Что бы мы без вас делали! А что бы делали… Работали бы, как и без него работали. Ну, поправил мелочи. Ну, облегчил немного работу. Но ведь работали как-то до его приезда. И неплохо, кстати, работали. В отчетах этот дальний филиал хвалили. С работы пошел пешком. Предлагали подвезти - тут никто почти не ходит пешком. Не принято у них ходить пешком. Но он всегда гулял по новым городам. Вот и тут. Отказался с улыбкой. Что тут идти?
        Двадцать минут? Полчаса - это если стоять на каждом перекрестке и в местные красоты всматриваться. Но не по центральной улице пошел, а узенькой двухэтажной Курильской. Мимо старой школы, пахнущей краской, мимо детского сада, где как раз разбирали детей и машины стояли плотно, подмигивая друг другу, мимо березок. Улица упиралась прямо в решетку парка. Евгений Васильевич остановился и посмотрел вправо и влево. Вправо дорога шла, никуда не сворачивая, а забор парка упирался точно в угол гостиницы. Это, выходит, где-то там на седьмом этаже его окно, и из него как раз парк виден и колесо обозрения. Он прислушался. Но шум проезжающих машин перебивал все другие звуки. Никакой музыки или детских криков слышно не было. Хотя, если парк закрыт, так и не должно быть ни музыки, ни криков. Евгений Васильевич посмотрел на часы. Потом задумчиво оглянулся на заходящее солнце. До темноты еще два часа. Это, как минимум. И он пошел налево вдоль решетки, трогая иногда крепкие стальные прутья. Забор тянулся и тянулся. За ним было темно и зелено. Трава там стояла высокая, и никто ее не косил, жужжа оранжевыми косилками
на широких ремнях. Иногда в просветы между кустами просматривались старые серые асфальтовые дорожки, засыпанные прошлогодней черной листвой. Евгений Васильевич посмотрел вперед, дальше - там улица переходила в настоящую дорогу, уходя за холм. Местные называли эти холмы сопками. Забор так и тянулся вдоль дороги. Пора было возвращаться. Пора было ужинать. Ночью уже, хорошо перед тем поужинав и крепко выпив - так-то он почти не пил, но в командировке себе позволял - Евгений Васильевич вышел на высокой бетонное крыльцо. Глубоко дышал. Смотрел на луну.
        Вслушивался, затаив дыхание. Снова дышал свежестью, зеленью и немного солью недалекого океана. Откуда-то из-за стены деревьев слышны были обрывки какой-то музыки. Иногда вроде бы даже хоровое пение. Там, в парке, за деревьями. Там, где сегодня утром на самом верху колеса обозрения была уже зеленая кабинка. Днем специально спросил в офисе, где у них тут еще горы, о которых слышал, и где море. Они опять все ему мило улыбались (они тут все были очень милы и улыбчивы), а потом говорили, что и море есть, но туда ехать надо, а времени просто совсем нет, и горы есть, но просто их из центра города не видно. У нас тут, говорили, природа просто уникальная. Тут и зимы самые настоящие, с сугробами до третьего этажа. И лето - настоящее. С жарой и зноем. А если циклон, так почти тропические ливни - подвалы заливает, машины на улицах глохнут. Они даже гордились таким климатом и такой погодой. Но гор действительно видно не было. А море все же далеко. Это если перед самолетом специально съездить посмотреть, с самого утра, что ли. Но надо рассчитать, иначе можно опоздать на регистрацию. Вообще странное дело: на
работе не знают, например, какие тут есть рестораны, в единственной в городе высотной гостинице.
        Удивляются, что именно ее ему выбрали для проживания. Все, мол, обычно в другой живут - ближе к офису. А рестораны? Ну, не знаем, мы тут по ресторанам не ходим. А куда ходите? Опять улыбаются, переглядываются: мол, что ему тут рассказывать. Приехал и уедет. А мы тут живем. Он теперь пошел в гостиницу по центральной улице. Опять предлагали подвезти на машине. Тут, похоже, вообще никто не ходит пешком. Странное дело. Город маленький, зеленый, уютный, но все только ездят. Маршрутки, автобусы, свои машины. Вот и тут - что вы будете ноги бить? Сейчас подвезем! А тут идти всего полчаса. Или даже двадцать минут. И вообще - ходить полезно. Зашел по дороге в магазин и купил там самый дешевый фотоаппарат.
        Теперь вечером ходил и все вокруг щелкал: забор этот черный.
        Гостиницу. Высокие деревья в парке за стальной оградой. Сегодня хорошо - солнце. До этого был сплошной туман и сумерки туманные. При солнце видны сопки вокруг города. Очень далеко и очень красиво. Они обрисованы четко, как тушью на старинных японских картинах. Сделал несколько кадров с высокого крыльца. Снизу на него смотрел охранник в черном. Смотрел внимательно и как-то запоминающе. А колесо все же крутится. Сегодня оно не стоит, а именно поворачивается. Сменяются кабинки. Поднимаются и опускаются. Оттуда, наверно, не только весь парк видно, но и весь город. Сам-то город низкий. Старые улицы - в двухэтажных шлакоблочных домах пятидесятых лет. Центр - пятиэтажный. Сейсмические требования у них такие, говорят. Хотя, в самом центре строят две башни - уже довели до двенадцатого этажа. Да и гостиница в девять высоких этажей. Похвалил местным эти новые дома. Удивились, переглядываясь. Что, у нас строят высотки? Странно, странно. А где, говорите? В самом центре? Вот прямо около нас? Окна выходят на другую сторону, поэтому показать пальцем не получилось. Но все равно осталось ощущение, что говорят, как
с малым ребенком. Мол, придумывай, что хочешь, говори, только не плачь и не хулигань. Да что они, издеваются все, что ли? Уже сами предложили съездить на море. Тут далеко, конечно, но на машине за полдня можно обернуться. Правда, никто там не купается, потому что вода холодная. А зачем тогда ехать? Ну, посмотреть на море. Неуверенно отвечают, будто сами не знают, зачем предлагали. Вечером Евгений Васильевич снова ходил вдоль ограды парка. Прошел туда и сюда, не жалея времени и ног. Ну, нет никакого входа. Будто и не было его никогда. Ни арок никаких, ни ворот на замке - нет ничего. Может, стоит обойти вокруг? Музыка-то слышна. Колесо, так его, вращается. Как же туда ходят люди? Девушки в гостинице делали большие глаза, удивлялись вопросам. А никто туда не ходит. Очень старый парк. Это же еще довоенный. Так вот и стоит заброшенный. Какая музыка? Какое колесо? Да вы шутите, правда? Ну, а как же раньше в парк ходили? А? Раньше-то - как? Пусть до войны. Утром договорился на работе и пошел по городу гулять. Зашел в большой краеведческий музей. Потолковал со старенькой сотрудницей. А никто не скажет, как
оно было раньше с этим парком. Город приезжих. Весь город - приезжих. Местных тут никого и нет. Никаких вообще местных нет и не найти. После войны всех выселили, а потом заселили приезжие. Вот и эта старенькая музейская Маргарита Павловна - она тоже из приезжих. Тут давали такие подъемные, да еще с жильем было легче. Потом, надбавки разные - народ-то и потянулся. Ну, и климат еще, да. Вы знаете, у нас тут даже виноград по распадкам растет! И вызревает, что интересно. А вон та роща, что при въезде в город, зовется грушевым садом. И груши там есть. Только мелкие, одичали. Парк? Какой парк? Дальше Евгений Васильевич слушать ее не стал. Раз уж и тут ему начинают открыто врать и издеваться… Ушел из музея и пошел опять к парку. Вот же - парк. Вот забор в три метра. Вот деревья в парке. А там, дальше, километрах в двух-трех - огромное колесо обозрения. Работающее. Вот, блин… Действительно, как маленький ребенок! Вот же в голову вперлось! Он оглянулся по сторонам, поплевал на ладони, подпрыгнул, зацепился и стал медленно и аккуратно карабкаться вверх, упираясь ногами. Сзади стали тормозить машины. Кто-то
кричал, что сейчас позовет полицию.
        - Тьфу на вас! - громко сказал Евгений Васильевич, мягко спрыгнув в кусты. И тут же шагнул в густую тень деревьев. Ну, кто за ним кинется?
        Как у них тут за нарушителями в парк ходят? А? Если входа никакого нет? Шум сзади сливался в непонятное шуршание на самом краю слуха, потом совсем стало тихо. Евгений Васильевич шел и шел вперед сначала по высокой траве, потом по заметенному старой листвой потрескавшемуся асфальту. Потом асфальт стал чистым. Потом - новым.
        Черным и пахнущим гудроном. Музыка звучала все громче. Вот оно - колесо. Небольшая очередь к кассе. Медленное движение кабинок по кругу. Вверх - вниз, вверх - вниз. Вот же! На скамейках сидят старушки. Молодые мамы возят туда и сюда разноцветные коляски. Да что же это - как они все сюда попали? В запретное место? Тоже через забор, что ли? Евгений Васильевич стоял посреди центральной площади парка у работающего красивого фонтана, облицованного полированным красным гранитом, смотрел по сторонам и ничего не понимал. А потом к нему подошли двое полицейских в новенькой черной форме, представились по всем правилам и потребовали предъявить документы.
        Рассмотрели с интересом командировочное удостоверение, вложенное в паспорт. Полистали привычно, проверив прописку. То есть, теперь это называлось регистрацией. Спросили как-то скучно и уныло:
        - Нарушаем, гражданин? Он все еще не понимал.
        - Просим вас покинуть территорию парка культуры и отдыха. Во избежание. Евгений Васильевич покорно повернул обратно, откуда пришел, но его цепко прихватили за локти, развернули и повели по широким людным аллеям мимо пруда с утками и лебедями, мимо шумных смуглых шашлычников, мимо скульптур и скамеек. Выход был роскошный, под старину. Высокие ворота. Арка. Колонны.
        - Сюда, пожалуйста. Аккуратно вывели и оставили. Слева знакомый мост висел над Москвой-рекой. Сплошной поток машин сверкал на солнце, как стальная змея.
        - Крымский мост, - сказал он вслух сам себе.
        - Да. А вы приезжий, наверное? - поинтересовался кто-то сзади. Евгений Васильевич даже не оглянулся. Он слушал знакомый шум машин. Вдыхал знакомый воздух. Смотрел вокруг удивленно. Это как же - телепорт какой-то, что ли? Фантастика в действии?
        - Никакой фантастики, гражданин. Опять он вслух говорил? Вот же - как приезжий какой-то, действительно. Просто обалдел от всего увиденного.
        - Но как же это? - обернулся он.
        - А так. Это Москва. Это река. Это Парк Горького. Какие еще у вас вопросы?
        - А моя командировка? Восемь часов в самолете? Провинциальный город на краю страны? И тут он сам все понял. Щелкнуло как будто. Встали шестеренки в нужное положение. Вот оно, в чем дело… Нет никаких провинциальных городов. Давно уже нет. И страны этой нет, что за восемь часов не пролететь из центра к окраине. Есть только Москва. А чтобы народ не волновался, ему в этой Москве устроены разные парки и аттракционы. И работа его, никому не нужная в самом деле - это аттракцион, и командировка эта дурацкая - тоже аттракцион. И самолет - аттракцион. Могли и сутки внутри держать, показывая кино. И тот город странный - он тоже всего лишь аттракцион. Вся жизнь, выходит…
        - Ну, вот вы уже все и поняли, правда? - спросил высокий человек в черном костюме, медленно надевая темные очки. - А теперь, пожалуйста, посмотрите сюда. Сверкнула вспышка. Очистилась память. Перезагрузилась система. Начался новый аттракцион.